Северянин, Гумилёв и другие. Поэты серебряного века

Поэты серебряного века.

Поэты-шестидесятники.

Современные поэты.

На английском языке.

Перевод Алика Вагапова

Poets of silver age.

Poets of th 60-ties.

Contemporary poets.

In English.

Translated by Alec Vagapov

-- Полночный троллейбус

-- Песенка о комсомольской богине

-- Последняя электричка

-- Монолог битника

-- Катерина, Катя, Катерина!

-- Песня о двух красивых автомобилях

-- Москва-Одесса

-- Самолёты

-- Освоение космоса

-- Осенний вечер

-- Освоение космоса

-- Незнакомка

-- Осенний вечер

-- Освоение космоса

-- В кабаках, в переулках, в извивах...

-- На шее мелких четок ряд...

-- Модное платье

-- Джинсы

-- Газированная вода

-- Кубы

-- Рождество

-- Кинематограф

-- Автомобиль в горах

-- Экспресс

-- Молодому веку

-- Импрессионизм

-- Чарли Чаплин

-- Ешь ананасы

-- Даёшь Материальную Базу!

-- Красавицы

-- Рождение футуризма

-- В метро

-- Синий платочек

-- Сквозь волшебный прибор Левенгука

-- Мотороллер

-- Телефон

-- В лимузине

-- На островах

-- Рисунок иглой

-- Сон в деревне

-- Поэза алых туфель

-- На премьере

-- Увертюра

-- Телефон

-- В лимузине

-- На островах

-- Рисунок иглой

-- Сон в деревне

-- Поэза алых туфель

-- На премьере

-- Увертюра

-- Жизнь медленная шла

-- Когда я стал дряхлеть и стынуть

-- Я коротаю жизнь мою

-- Мой бедный, мой далекий друг!

-- Я - Гамлет. Холодеет кровь...

-- Коршун

-- The Midnight Trolleybus

-- The Song of Komsomol Goddess

-- The Last Suburban Train

-- The Monologue of the Beatnik

-- Katerina, Katya, Katerina!

-- The Song about Two Beautiful Cars

-- `Moscow - Odessa' Flight

-- Airplanes

-- Space Exploration

-- It's night in simple town...

-- Things

-- The Unknown Lady

-- Space Exploration (Построчный перевод)

-- It's night in simple town...(Построчный перевод)

-- In Taverns, Street Bends and Alleys...

-- Around My Neck a String of Beads...

-- The Fashionable Dress

-- The Jeans

-- Soda Water

-- The Cubes

-- Christmas

-- Cinematography

-- My Racing Car In the Mountains

-- The Express

-- To Young Century

-- Impressionism

-- Charlie Chaplin

-- Eat grouse, chew pineapples...

-- Build the Material Base!

-- The Beauties

-- The Birth of Futurism

-- In the Underground

-- The Blue Kerchief

-- Through the Magic Device of Leeuwenhoek

-- The Scooter

-- The Telephone

-- In the Limousine

-- On the Islands

-- A Picture Drawn in Needle

-- A Dream in the Village

-- The Romance оf Scarlet Shoes

-- At the Premiere

-- The Overture

-- The Telephone

-- In the Limousine

-- On the Islands

-- A Picture Drawn in Needle

-- A Dream in the Village

-- The Romance оf Scarlet Shoes

-- At the Premiere

-- The Overture

-- Life slowly moved...

-- As I was growing old and fading...

-- I while away my reckless life...

-- My friend, you'll understand...

-- I'm Hamlet. And my blood runs cold

-- The Kite

Булат Окуджава

ПОЛНОЧНЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС

Когда мне невмочь пересилить беду,

когда подступает отчаянье,

я в синий троллейбус сажусь на ходу,

в последний,

в случайный.

Полночный троллейбус, по улице мчи,

верши по бульварам круженье,

чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи

крушенье,

крушенье.

Полночный троллейбус, мне дверь отвори!

Я знаю, как в зябкую полночь

твои пассажиры - матросы твои -

приходят

на помощь.

Я с ними не раз уходил от беды,

я к ним прикасался плечами...

Как много, представьте себе, доброты

в молчанье,

в молчанье.

Полночный троллейбус плывет по Москве,

Москва, как река, затухает,

и боль, что скворчонком стучала в виске,

стихает,

стихает.

Булат Окуджава

Песенка

o комсомольской богине

Я смотрю на фотокарточку:

две косички, строгий взгляд,

и мальчишеская курточка,

и друзья кругом стоят.

За окном все дождик тенькает:

там ненастье во дворе.

Но привычно пальцы тонкие

прикоснулись к кобуре.

Вот скоро дом она покинет,

скоро вспыхнет гром кругом,

но комсомольская богиня...

Ах, это, братцы, о другом!

На углу у старой булочной,

там, где лето пыль метет,

в синей маечке-футболочке

комсомолочка идет.

А ее коса острижена,

в парикмахерской лежит.

Лишь одно колечко рыжее

на виске ее дрожит.

И никаких богов в помине,

лишь только дела гром кругом,

но комсомольская богиня...

Ах, это, братцы, о другом!

1958

Андрей Вознесенский

ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕКТРИЧКА

Мальчики с финками, девочки с "фиксами"...

Две проводницы дремотными сфинксами...

В вагоне спят рабочие,

Вагон во власти сна,

А в тамбуре бормочет

Нетрезвая струна...

Я еду в этом тамбуре,

Спасаясь от жары.

Кругом гудят, как в таборе,

Гитары и воры.

И как-то получилось,

Что я читал стихи

Между теней плечистых

Окурков, шелухи.

У них свои ремесла.

А я читаю им,

Как девочка примерзла

К окошкам ледяным.

Они сто раз судились,

Плевали на расстрел.

Сухими выходили

Из самых мокрых дел.

На черта им девчонка?

И рифм ассортимент

Таким как эта -- с чолкой

И пудрой в сантиметр?!

Стоишь -- черты спитые.

На блузке видит взгляд

Всю дактилоскопию

Малаховских ребят...

Чего ж ты плачешь бурно?

И, вся от слез светла,

Мне шепчешь нецензурно --

Чистейшие слова?..

И вдруг из электрички,

Ошеломив вагон,

Ты чище Беатриче

Сбегаешь на перрон.

1959

Андрей Вознесенский

МОНОЛОГ БИТНИКА

Бунт машин

Бегите -- в себя, на Гаити, в костелы, в клозеты,

в Египты --

Бегите!

Ревя и мяуча, машинные толпы дымятся:

"Мяса!"

Нас темные, как Батыи,

Машины поработили.

В судах их клевреты наглые,

Из рюмок дуя бензин,

Вычисляют: кто это в Англии

Вел бунт против машин?

Бежим!..

А в ночь, поборовши робость,

Создателю своему

Кибернетический робот:

"Отдай,-- говорит,-- жену!

Имею слабость к брюнеткам,-- говорит.--

Люблю на тридцати оборотах.

Лучше по-хорошему отдайте!.."

О хищные вещи века!

На душу наложено вето.

Мы в горы уходим и в бороды,

Ныряем голыми в воду,

Но реки мелеют, либо

В морях умирают рыбы...

От женщин роллс-ройсы родятся..

Радиация!..

...Душа моя, мой звереныш,

Меж городских кулис

Щенком с обрывком веревки

Ты носишься и скулишь!

А время свистит красиво

Над огненным Теннесси,

Загадочное, как сирин

С дюралевыми шасси.

Владимир Высоцкий

***

Катерина, Катя, Катерина!

Все в тебе, ну все в тебе по мне!

Ты как елка: стоишь рупь с полтиной,

Нарядить - поднимешься в цене.

Я тебя одену впан и бархат,

В пух и прах и в бога душу, вот,-

Будешь ты не хуже, чем Тамарка,

Что лишил я жизни в прошлый год.

Ты не бойся, Катя, Катерина,-

Наша жизнь как речка потечет!

Что там жизнь! Не жизнь наша - малина!

Я ведь режу баб не каждый год.

Катерина, хватит сомневаться,-

Разорву рубаху на груди!

Вот им всем! Поехали кататься!

Панихида будет впереди...

1965

Владимир Высоцкий

ПЕСНЯ О ДВУХ

КРАСИВЫХ АВТОМОБИЛЯХ

Без запретов и следов,

Об асфальт сжигая шины,

Из кошмара городов

Рвутся за город машины,

И громоздкие, как танки,

"Форды", "линкольны", "cелены",

Элегантные "мустанги",

"Мерседесы", "cитроены".

Будто знают - игра стоит свеч,

Это будет как кровная месть городам!

Поскорей, только б свечи не сжечь,

Карбюратор, и что у них есть еще там.

И не видно полотна,

Лимузины, лимузины...

Среди них, как два пятна,

Две красивые машины,

Будто связанные тросом,

(А где тонко - там и рвется).

Акселераторам, подсосам

Больше дела не найдется.

Будто знают - игра стоит свеч,

Только б вырваться - выплатят все по счетам.

Ну, а может, он скажет ей речь

На клаксоне, и что у них есть еще там.

Это скопище машин

На тебя таит обиду.

Светло-серый лимузин!

Не теряй ее из виду!

Впереди - гляди - разъезд!

Больше риска, больше веры!

Опоздаешь! Так и есть!...

Ты промедлил, светло-серый!

Они знали - игра стоит свеч,

А теперь - что ж сигналить рекламным щитам?

Ну, а может гора ему с плеч

Иль с капота, и что у них есть еще там.

Нет, развилка как беда,

Стрелки врозь - и вот не здесь ты.

Неужели никогда

Не сближают нас разъезды?

Этот сходится, один,

врубив седьмую скорость,

Светло-серый лимузин

Позабыл нажать на тормоз.

Что ж, съезжаться, пустые мечты?

Или это есть кровная месть городам?

Покатились колеса, мосты

И сердца, или что у них есть еще там.

1969

Владимир Высоцкий

Москва-Одесса

В который раз лечу Москва-Одесса -

Опять не выпускают самолет.

А вот прошла вся в синем стюардесса,

как принцесса,

Надежная, как весь гражданский флот.

Над Мурманском - ни туч, ни облаков,

И хоть сейчас лети до Ашхабада.

Открыты Киев, Харьков, Кишинев,

И Львов открыт, но мне туда не надо.

Сказали мне: - Сегодня не надейся,

Не стоит уповать на небеса..

И вот опять дают задержку рейса на Одессу -

Теперь обледенела полоса.

А в Ленинграде с крыши потекло,

И что мне не лететь до Ленинграда?

В Тбилиси - там все ясно и тепло,

Там чай растет, но мне туда не надо.

Я слышу - ростовчане вылетают!

А мне в Одессу надо позарез,

Но надо мне туда, куда три дня не принимают

И потому откладывают рейс.

Мне надо, где сугробы намело,

Где завтра ожидают снегопада.

А где-нибудь все ясно и светло,

Там хорошо, но мне туда не надо!

Отсюда не пускают, а туда не принимают,

Несправедливо, муторно, но вот -

Нас на посадку скучно стюардесса приглашает,

Похожая на весь гражданский флот.

Открыли самый дальний закуток,

В который не заманят и награды.

Открыт закрытый порт Владивосток,

Париж открыт, но мне туда не надо.

Взлетим мы - распогодится.

Теперь запреты снимут.

Напрягся лайнер, слышен визг турбин.

Но я уже не верю ни во что - меня не примут,

У них найдется множество причин.

Мне надо, где метели и туман,

Где завтра ожидают снегопада.

Открыты Лондон, Дели, Магадан,

Открыли все, но мне туда не надо!

Я прав -

хоть плачь, хоть смейся, но опять задержка рейса,-

И нас обратно к прошлому ведет

Вся стройная, как ТУ, та стюардесса - мисс Одесса,

Доступная, как весь гражданский флот.

Опять дают задержку до восьми,

И граждане покорно засыпают.

Мне это надоело, черт возьми,

И я лечу туда, где принимают!

1967

Римма Казакова

САМОЛЕТЫ

Сколько их над планетой? Бессчетно.

И над тропиками, и над полюсом...

Но ни бога нет и ни черта,

и поэтому чуточку боязно.

Я сажусь в самолет,

я приятелям

так машу, чтобы видеть могли.

И эпоха моя термоядерная

отнимает меня у земли.

Отрывается тяжесть от тела.

Трепещу. Вспоминаю Антея.

Где вы, травки, козявки-милашки?

По спине пробегают мурашки!

Мы летаем,

Мы руки сплетаем.

С отвращеньем бифштекс уплетаем,

когда стрелка -- тысчонок за пять...

Мы летаем. Таблетки глотаем...

Мы летаем.

Мы все отметаем.

На опасных высотах плутаем...

И когда не летаем --

летаем.

Потому что нельзя не летать.

Да, нельзя!

И пускай я, как девочка,

разреветься готова от страха,

я сама -- самолет, самоделочка,

самокрылочка, певчая птаха.

Так хожу вот -- по кромке, по краю.

Только верю еще в чудеса.

Только держат пока небеса.

Еще в эту игру поиграю!

Потому что моторы рокочут

и пространство прорезано трассами.

Потому что мне крылья щекочет

солнце, в небе особенно красное.

И наматываются обороты

на спидометры длиннорукие...

Самолеты мои, самолеты!

Очень крепкие.

Очень хрупкие.

Иосиф Бродский

ОСВОЕНИЕ КОСМОСА

Чердачное окно отворено.

Я выглянул в чердачное окно.

Мне подоконник врезался в живот.

Под облаками кувыркался голубь.

Над облаками синий небосвод

не потолок напоминал, а прорубь.

Светило солнце. Пахло резедой.

Наш флюгер верещал, как козодой.

Дом тень свою отбрасывал. Забор

не тень свою отбрасывал, а зебру,

что несколько уродовало двор.

Поодаль гумна оседали в землю.

Сосед-петух над клушей мельтешил.

А наш петух тоску свою глушил,

такое видя, в сильных кукареках.

Я сухо этой драмой пренебрег,

включил приемник "Родина" и лег.

И этот Вавилон на батарейках

донес, что в космос взвился человек.

А я лежал, не поднимая век,

и размышлял о мире многоликом.

Я рассуждал: зевай иль примечай,

но все равно о малом и великом

мы, если узнаём, то невзначай.

1966

Иосиф Бродский

* * *

Осенний вечер в скромном городке,

Гордящемся присутствием на карте

(топограф был, наверное, в азарте

иль с дочкою судьи накоротке).

Уставшее от собственных причуд,

Пространство как бы скидывает бремя

величья, ограничиваясь тут

чертами Главной улицы; а Время

взирает с неким холодом в кости

на циферблат колониальной лавки,

в чьих недрах все, что мог произвести

наш мир: от телескопа до булавки.

Здесь есть кино, салуны, за углом

одно кафе с опущенною шторой,

кирпичный банк с распластанным орлом

и церковь, о наличии которой

и ею расставляемых сетей,

когда б не рядом с почтой, позабыли.

И если б здесь не делали детей,

то пастор бы крестил автомобили.

Здесь буйствуют кузнечики в тиши.

В шесть вечера, как вследствии атомной

войны, уже не встретишь ни души.

Луна вплывает, вписываясь в темный

квадрат окна, что твой Экклезиаст.

Лишь изредка несущийся куда-то

шикарный бьюик фарами обдаст

фигуру Неизвестного Солдата.

Здесь снится вам не женщина в трико,

а собственный ваш адрес на конверте.

Здесь утром, видя скисшим молоко,

молочник узнает о вашей смерти.

Здесь можно жить, забыв про календарь,

глотать свой бром, не выходить наружу

и в зеркало глядеться, как фонарь

глядится в высыхающую лужу.

1972

Арсений Тарковский

ВЕЩИ

Все меньше тех вещей, среди которых

Я в детстве жил, на свете остается.

Где лампы-"молнии"? Где черный порох?

Где черная вода со дна колодца?

Где "Остров мертвых" в декадентской раме?

Где плюшевые красные диваны?

Где фотографии мужчин с усами?

Где тростниковые аэропланы?

Где Надсона1 чахоточный трехдольник,

Визитки на красавцах адвокатах,

Пахучие калоши "Треугольник"

И страусова нега плеч покатых?

Где кудри символистов полупьяных?

Где рослых футуристов2 затрапезы?

Где лозунги на липах и каштанах,

Бандитов сумасшедшие обрезы?

Где твердый знак и буква "ять" с "фитою"?

Одно ушло, другое изменилось,

И что не отделялось запятою,

То запятой и смертью отделилось.

Я сделал для грядущего так мало,

Но только по грядущему тоскую

И не желаю начинать сначала:

Быть может, я работал не впустую.

А где у новых спутников порука,

Что мне принадлежат они по праву?

Я посягаю на игрушки внука,

Хлеб правнука, праправнукову славу.

Александр Блок

Незнакомка

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

Вдали, над пылью переулочной,

Над скукой загородных дач,

Чуть золотится крендель булочной,

И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,

Заламывая котелки,

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины,

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный,

Бессмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный

В моем стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной,

Как я смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков

Лакеи сонные торчат,

И пьяницы с глазами кроликов

"Invinoveritas!" кричат.

И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах тонкая рука.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,

Мне чье-то сердце вручено,

И всей души моей излучины

Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные

В моем качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.

Апрель 1906

Примечание

1 In vino veritas! - Истина - в вине! (лат.)

Bulat Okudzhava

THE MIDNIGHT TROLLEYBUS

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

When I'm in trouble and totally done

and when all my hope I abandon

I get on the blue trolley bus on the run,

the last one,

at random.

Night trolley, roll on sliding down the street,

around the boulevards keep moving

to pick up all those who are wrecked and in need

of rescue

from ruin.

Night trolley bus will you please open your doors!

On wretched cold nights, I can instance,

your sailors would come, as a matter of course,

to render

assistance.

So many a time they have lent me a hand

to help me get out of grievance...

Imagine, there is so much kindness behind

this silence

and stillness.

Last trolley rolls round the greenery belt

and Moscow, like river, dies down...

the hammering blood in my temples I felt

calms down

calms down.

Bulat Okudzhava

The Song

of Komsomol Goddess

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

I'm looking at the photograph:

She's got two plaits, austere eyes,

She's got jacket on, a manlike stuff,

With friends around, girls and guys.

Outside the rain keeps dinging tensely:

Foul weather and no sun;

But the fingers reach spontaneously

For the holster of the gun.

Soon she will leave for good and all

Thunder will break out, too,

Well now, this Goddess of the Komsomol...

But it's a different plot for you!

In the corner near old bakery

Where the summer sweeps the dust,

In a sky-blue T-shirt, leisurely,

Girl of Komsomol goes past.

She has had her plait all sheared, and

It's in beauty parlour now.

Just one curl, for all she cared,

Waving on her cheek, and how!.

And there`s no sign of gods at all,

There are just lots of things to do.

Well now, this Goddess of the Komsomol...

But, it's a different plot for you!

1958

Andrey Voznesensky

THE LAST SUBURBAN TRAIN

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Boys carrying knives and girls with false teeth...

Two women conductors like drowsy sphinxes ...

In sleeping car the workers

Are in the grip of sleep,

And in crowded entry
The drunk guitar strings weep...

I'm in this crowded entry,
Heat giving me the hump, .
Guitars and thieves are buzzing

Like in a gipsy camp.

Well, somehow it so happened

That I began to read

My rhymes amid big shadows,

Butts, husk and rests of feed.

They have their own crafts , and

I read my rhymes for them

About a girl got frozen

To icy windows then.

They sued time out of number
And spit on firing squad
They would avoid all troubles,

Escape, no matter what. .

Like hell they need the girlie

And rhymes of my array!

The girl with bang of hair

And powdered face? No way.

The features of a drunkard,

Her blouse- what a choice!
The whole of dactylography
Of Malakhovka boys ...

Well, why you're shedding tears
In such a lighted, mode?

And tell me, why you whisper
Obscenely cleanest word?..

You suddenly get out,
Driving all insane
you're purer than Beatrice
As you get off the train.

1959

Andrey Voznesensky

THE MONOLOGUE OF THE BEATNIK

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Rebellion of machines

Escape - to yourself, to republic of Haiti , to churches, to toilets,

to Egypt -

Escape!

The heaps of machines roar and mew, smoke and fume, they are angry:

"We are hungry"

Dark machines, like Batus, have enslaved us:

"Mercedes!"

Their arrogant myrmidons,

Drinking from glass gasoline,

Figure out: whoever in England

Has started rebellion against the machine?

Let's flee! I'll join in!..

At night, overcoming its fear,

Robot says to inventor:

"My dear,

Give me your wife, if you can,

You know, I am fond of brunettes

I love her for all I am worth

So you had better give in!"

Oh, things most predacious of all!

The veto is put on the soul.

We flee to the hills and speak in our beards,

We jump into the water, naked,

But rivers get shallow, or

Fish die in the sea ever more.

Our women give birth to Rolls-Royces

Radiation rejoices!

...My souls is a little wild animal

Walking around back streets

Like a puppy with a piece of rope

You whine, run around and hop.

The time is now whistles nicely

Over fiery Tennessee

Sophisticated like Sirin

With the light-alloy chassis.

Vladimir Vysotsky

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

***

Katerina, Katya, Katerina!

I like all in you, you are so nice!

You're like Christmas tree, the price of dinner,

If dressed up, you will go up in price.

I will dress you all in panne and velvet

Through and through for all I'm worth, oh yeah,

You`ll be charming and of no worse merit

Than Tamara whom I killed last year.

Katya , Katerina, never fear,

Our life will flourish anyway!

It will be a bed of roses, dear!

I do not stab women every day.

Katya , Katerina, no mistaking,

I will go out of my way for you

Damn them all! Now let's go out skating

Civil funeral rites are not yet due...

1965

Vladimir Vysotsky

THE SONG

ABOUT TWO BEAUTIFUL CARS

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

With no traces and no bans,

Burning tyres on the asphalt,

From the nightmare of the town

Cars flee dashing from the bustle,

Motorcars, as big as tanks,

"Lincolns", "Fords", good old "Silenes "
Compact elegant "Mustangs".
"Mercedes", "Citroens".
It is worth their while, they decide

To the cities it's vendetta of a sort!

Hurry up, if only spark plugs were all right,
Carburettors, and whatever they have got.

Now they cannot see the roads,

Limousine, they're here and there...

And amid them, like two spots,

There are two, so nice and fair,

As if bound with trailing cables

(Thread will break where it's the weakest);

Throttles and accelerators

Will be out of work the quickest.

It is worth their while, they assume

If only to get liberated - the bills will be paid.

He will tell her a word I presume,

With the Klaxon or something whatever they'll get.

This build-up of cars unseen
Bears a grudge against your motions.

Light gray colour Limousine!
Don't lose sight of it, be cautious.
Up ahead you see a fork!
Run the risk! More trust and power!

You'll be surely late, you folk!

You delayed, you light grey colour!

It is worth their while, they thought of a kind

What is now, should he signal to billboard?
Well, perchance it's a load off his mind,

Or a load off the hood or whatever they've got.

No, a fork is like a plight,

Lines apart - you're lost, you gather.

Is it true that junctions might

Never bring us close together?

That is right one changed the speed,

Setting it at number seven,

Light gray Limousine forgot

To apply the breaks. By Heaven!

Well, is coming together a dream?

Or is it vendetta against city fuss?

Wheels and bridges stared to skim

As well as the hearts or whatever one has.

1969

Vladimir Vysotsky

`Moscow - Odessa' Flight

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Moscow - Odessa is my flight. By Jesus!

It's been delayed again, alas!

Now there came, all in blue, like princess

the stewardess,

Reliable as `Civil Airlines'.

There are no clouds over Murmansk, and

You can now fly to Ashkhabad or anywhere

Kiev, Kharkov, Lvov, Kishinev, Tashkent

Admit but I don't need to fly there

They told me there's no use hope for heaven,

Not to expect to fly away to-day.

And now Odessa Flight has been delayed until eleven,

This time it's frost and rime of the runway.

In Leningrad the roof leaks through and through

Why not fly there? No, I do not care.

It's warm and clear in Tbilisi, too,

There's Georgian tea, but I will not fly there.

I hear Rostovers now to are flying out

But I need Odessa, and I've got my rights,

I need to fly where airplanes are not allowed,

And thus they cancel and put off the flights.

I need to fly where snow falls day and night

And where snow will fall. But somewhere

It's bright and warm and all is clear and light,

It's good, but I don't need to go there.

They don't let in and don't let out there,

It isn't fair, I'm sick, my heart just whines.

But now the stewardess invites us to embark, she doesn't care,

She's looking like the `Civil Airlines'.

The god forsaken place is open now,

One wouldn't go for love or money there.

The Vladivostok port of is open. Wow!

Paris is open, too, but I don't care.

We shall take off, the weather will get better

The bans will now be lifted

The plane has strained itself, the turbines squeal,

I don't believe it for I know that I won't be admitted

They'll find good reasons, surely, they will.

I need to fly where fog and snowstorms reign,

They say tomorrow it will snow somewhere.

They've opened London, Deli, Magadan again,

They've opened all, but I don't need to go there.

Now should I laugh or cry? - the evil is not lesser,

She takes us back into the past, - alas! -

That stewardess, as slender as an airliner, Miss Odessa

Accessible like `Civil Airlines'.

The flight has been delayed till eight,.

And passengers sleep humbly, seated,

God Damn! I'm sick and tired and can't wait,

And so I'm flying where we'll be admitted!

1967

Rimma Kazakova

AIRPLANES

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

There are plenty of them on the planet.

Over the pole, a tropic, a summit...

There's neither a deuce, nor God nor a fairy,

So I am a little bit scary.

Now I get on the plane,

I am waving,

I'm doing it for my friends to see.

And my nuclear age is taking

The plane off the earth with me.

Now the weight tears off my body,

And I tremble, Antaeus in my mind.

Where are you, grass-hoppers, so jolly?

I've got shivers down my spine.

We are flying,

With friendly handshakes,

We absorb those disgusting stakes

When the speed is five thousand, not less...

We take pills for excitement and aches...

We shake off everything

In case

We ramble high up in space.

We fly

when we're not in flight

For we cannot help flying these days.

No, we can't!

And although, like a little one,

I'm about to cry out of fear

I myself am a plane made for fun

Paper plane, like a warbler, so dear.

So I walk on the verge of breakdown

Believing in wonders and aim.

Heaven helps me to hold my ground,

I will not drop out of the game!

For the aircraft engines are roaring,

And tracks cut the space up on high.

And the sun strokes my pinions showing

Unusually red in the sky.

Thus the long armed speedometer gains

Revolutions which roll and roll it.

Airplanes, oh my dear airplanes!

Very fragile

And very solid.

Joseph Brodsky

SPACE EXPLORATION

((Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

The attic window now was open wide,

I went up to it, and I looked outside.

The windowsill stuck to my belly. I

Saw under clouds a pigeon hover spinning;

Above the clouds the cupola of the sky

Looked rather like an ice hole, not a ceiling.

The sun was shining. I smelt the mignonette.
Our weathervane squealed like goatsucker yet.
The house cast its shadow. And the fence
Cast actually a zebra, not a shadow,

This made the yard look ugly, like offence.

Nearby, the barns subsided into furrow.

The neighbour rooster fussed over the hen

While ours was dispelling its bad mood and pain,

Seeing such thing in strong sinewy crowing

I disregarded dryly this dramatic sight

Switched on the radio and bid myself good night.

This Babylon on batteries, enjoying,

Announced that a man was up in space

Meanwhile I lay in bed wearing a cool face

Thinking about the world of many faces

I thought, well, whether you see things or not

If it's some kind of news, no matter what

We learn it unexpectedly... Good Gracious!

1966

Joseph Brodsky

* * *

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

It's night in simple town taking pride

In that it is shown in the atlas
(topographer must have been off balance,
or got along with judge's girl all right).

Having got tired of its own whims

The space is taking off the load of greatness

Confining only to the traits, it seems,

Of the Main Street, while Time with patience

And coolness in the backbone, takes a look

At the colonial shop which in its depths had masses

Of all the world could make: from pin and hook

To telescope and any such devices.

There is a cinema, saloons, a coffee shop,
Around the corner, with the curtains drawn ,
A bank of stone with eagle sprawled on top,
And church which, definitely, would be forlorn,

Along with nets set by it now and again,
And if it weren't next to the post-office
And if no children were born there, then
The pastor, probably, would baptize autos.

Grasshoppers turbulently jump and crawl,

At 6 p.m., like after nuclear winter,

You won't meet anybody, not a soul.

The moon emerges fitting into window,

A dark quadrangle looking like

Ecclesiastes. Tearing like Gloria,

Luxurious Buick will throw light

Upon the figure of Unknown Warrior.

You don't dream here about a girl in pants

But rather thinks about your address.

The milkman, seeing milk go sour, at once

Will figure out your date of death.

You can live here without a calendar, or map,

Take bromine, do not go out, and puzzle,

You look into the mirror, like a lamp

Will look into the drying out puddle.

1972

Arseny Tarkovsky

THINGS

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

With every passing day it is becoming harder

To find the things I lived with when a child so well.

Where are the "lightening" lamps? Where is black powder?

Where is black water from the bottom of the well?
Where is "Isle of Dead" in decadency framing?
Where are the photographs of moustached people?

Where are the plush red sofas, who can tell me?
Where are cane airplanes, so nice and simple?

Where's Nadson's sickly TB trimeter?

Where a the cards on pretty-pretty lawyers,

Where are triangular galoshes smelling bitter,

And ostrich comfort from the sloping shoulders?

Where are the curls of tipsy symbolists, who knows?

Where are the futurists' dinner conversations?

Where are chestnuts and lime-trees with their mottoes?

Where are the crazy guns and flagrant violations?

Where are the "hard sign" and the other Russian letter?

One has been gone, the other one was changed,

And what wasn't separated by a comma, later

Was severed by the loss of life and snag and age.

I've done so little for the future, really.

But it's the future that I miss so badly.

And I don't want to start all over, willy-nilly,

Maybe, I haven't worked in vain so heartily.

Where is the new companions `s warnings

That they belong to me by right

I dare encroach on my grandchild's belongings

The bread of great grandson, and his son's glory.

Alexander Blok

The Unknown Lady

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

The heated air in the restaurants

Is wild and dull as anything,

The drunken hails are ruled by restless

And noxious spirit of the spring.

Far off, beyond the dusty alley

Over the boring country side

There is a bakeshop, and the valley

Resounds with crying of a child.

And every night, beyond the barriers,

Parading, cocking their hats,

Amidst the ditches the admirers

Perambulate with dear hearts.

Above the lake the creak of ore-lock

And women's screams impale the place,

And in the sky, the moon disk warlock,

Inanely smiling makes a face.

And every night, my friend appears

As a reflection in my glass,

Like me, he's stunned and set at ease

By magic liquid, drunk en mass.

The footmen, true to their habits,

Relax at tables next to us,

And drunkards, staring like rabbits,

Exclaim: In vino veritas!

And every evening at this hour

(or is it just a dreamy case?)

A waist in satin, like a flower,

Moves past the window in the haze.

Without drunken men to hinder,

Alone, she walks across the room

And settles down by the window

Exhaling fog and sweet perfume.

There is a kind of old times flavour

About her silky clothes and things:

Her hat, in mourning plumes as ever,

Her hand and fingers, all in rings.

I feel her close (a strange emotion),

And looking through the veil, I see

The vast of an amazing ocean,

The coast of an amazing sea.

I am informed of inmost secrets,

Somebody's sun is now all mine,

My body, heart and soul, in sequence,

Have all been pierced by the wine.

The ostrich plumes, desired and welcome,

Are gently swaying in my mind,

And dark blue eyes, as deep as welkin,

Are blooming on the distant side.

Deep in my soul I have some riches

And I'm the one who has the key!

You're right, you heady monstrous creature!

In vino veritas, I see.

April 24th, 1906

Note

1. In vino veritas - the truth is in wine (Latin)

Александр Блок

***

В кабаках, в переулках, в извивах,

В электрическом сне наяву

Я искал бесконечно красивых

И бессмертно влюбленных в молву.

Были улицы пьяны от криков.

Были солнца в сверканьи витрин.

Красота этих женственных ликов!

Эти гордые взоры мужчин!

Это были цари - не скитальцы!

Я спросил старика у стены:

"Ты украсил их тонкие пальцы

Жемчугами несметной цены?

Ты им дал разноцветные шубки?

Ты зажег их снопами лучей?

Ты раскрасил пунцовые губки,

Синеватые дуги бровей?"

Но старик ничего не ответил,

Отходя за толпою мечтать.

Я остался, таинственно светел,

Эту музыку блеска впивать...

А они проходили все мимо,

Смутно каждая в сердце тая,

Чтоб навеки, ни с кем не сравнимой,

Отлететь в голубые края.

И мелькала за парою пара...

Ждал я светлого ангела к нам,

Чтобы здесь, в ликованьи троттуара,

Он одну приобщил небесам...

А вверху - на уступе опасном -

Тихо съежившись, карлик приник,

И казался нам знаменем красным

Распластавшийся в небе язык.

(1904)

Анна Ахматова

***

На шее мелких четок ряд,

В широкой муфте руки прячу,

Глаза рассеянно глядят

И больше никогда не плачут.

И кажется лицо бледней

От лиловеющего шелка,

Почти доходит до бровей

Моя незавитая челка.

И непохожа на полет

Походка медленная эта,

Как будто под ногами плот,

А не квадратики паркета.

А бледный рот слегка разжат,

Неровно трудное дыханье,

И на груди моей дрожат

Цветы небывшего свиданья.

1913

Сергей Михалков

МОДНОЕ ПЛАТЬЕ

Привезли в подарок Кате

Заграничный сувенир -

Удивительное платье!

Отражен в нем целый мир.

Вкривь и вкось десятки слов -

Все названья городов:

"Лондон", "Токио", "Москва"-

Это только рукава!

На спине: "Мадрид", "Стамбул",

"Монреаль", "Париж", "Кабул".

На груди: "Марсель", "Милан",

"Рим", "Женева", "Тегеран".

По подолу сверху вниз:

"Сингапур", "Брюссель", "Тунис",

"Цюрих", "Ницца", "Вена", "Бонн",

"Копенгаген", "Лиссабон".

Как наденешь это платье,

Все пытаются пристать.

Все подходят: - Здравствуй, Катя!

Можно платье почитать?

Что ответить на вопрос?

Катя сердится до слез.

А мальчишки Кате вслед:

- Вы - учебник или нет?!

Ну а модницы-подружки,

Что завидуют друг дружке,

Те торопятся спросить:

- Дашь нам платье поносить?

Только папа хмурит взгляд,

Сувениру он не рад:

- Это просто ерунда,

Вперемешку города:

Тут - Бомбей, а Дели - там?!

Рядом с Дели Амстердам?!

Если это заучить,

Можно двойку получить!

Сергей Михалков

ДЖИНСЫ

Я сегодня на коне -

Улыбнулось счастье мне:

В новых джинсах я хожу,

Свысока на всех гляжу -

Я по-модному одет

В мелкорубчатый вельвет!

Иностранное клеймо

Говорит за все само:

Чей товар и чья страна -

Фирма издали видна!

Вышел в классе я к доске.

Встал. Стою с мелком в руке.

А учитель щурит глаз:

- Что такое? "Вас истдас?"

- Неужели,- шепчет класс,-

Непонятно, "вас истдас"?

Это импорт! Первый сорт!

Иванов одет, как лорд!

Только Пузикова Лада

Прошептала: - Иванов,

Что тебе на свете надо,

Кроме импортных штанов?

Бэлла Ахмадулина

ГАЗИРОВАННАЯ ВОДА

Вот к будке с газированной водой,

всех автоматов баловень надменный,

таинственный ребенок современный

подходит, как к игрушке заводной.

Затем, самонадеянный фантаст,

монету влажную он опускает в щелку,

и, нежным брызгам подставляя щеку,

стаканом ловит розовый фонтан.

О, мне б его уверенность на миг

и фамильярность с тайною простою!

Но нет, я этой милости не стою,

пускай прольется мимо рук моих.

А мальчуган, причастный чудесам,

несет в ладони семь стеклянных граней,

и отблеск их летит на красный гравий

и больно ударяет по глазам.

Робея, я сама вхожу в игру

и поддаюсь с блаженным чувством риска

соблазну металлического диска,

и замираю, и стакан беру.

Воспрянув из серебряных оков,

родится омут сладкий и соленый,

неведомым дыханьем населенный

и свежей толчеею пузырьков.

Все радуги, возникшие из них,

пронзают небо в сладости короткой,

и вот уже, разнеженный щекоткой,

семь вкусов спектра пробует язык.

И автомата темная душа

взирает с добротою старомодной,

словно крестьянка, что рукой холодной

даст путнику напиться из ковша.

1960

Alexander Blok

***

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

In taverns, street bends, and alleys,
In electric reverie by day

I was searching for exceedingly marvellous

Beauties that loved hearsay.

The streets were all drunk from curses.
There were suns in the shop windows then.

Oh, the beauty of feminine faces!
Oh, those proud gazes of men!

They were tsars, not ramblers and pilgrims!
I asked an old man in surprise:
" Was it you who had painted their fingers
With pearls at a fabulous price?

Did you give them fur coats to wear?
Did you burn them with a shaft of light?
Did you paint their lips like smear,
And their brows, arch-like and bright?

But the old man remained quite reticent

Following the crowd to dream.

I was alone, mysteriously radiant,

To imbibe this music of gleam

Meanwhile they kept passing by there,

And each of them hoped deep at heart,

As someone beyond compare,

To happy blue lands to depart.

So a pair after pair they went and...

Blessed Angel, I thought, would come by.

So that here on the rejoicing pavement ,

It might take one of them to the sky ...

Up above on the dangerous terrace
A dwarf, curling up, keeps the pass,

And the tongue spread out in the airs

Seemed to be a red banner to us.

(1904 )

Anna Akhmatova

***

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Around my neck a string of beads,
In my wide muff my hands I'm hiding,

My eyes are vacant, I am in bits,

But never again will I be crying.

My face appears to be pale

From silk, as good as lilac now,

My fringe, unwoven like a trail,

Hangs down, up to my eyebrow.

This sluggish gait of mine, indeed,

Is not like flight in any way,
It feels like raft under my feet, -

Not little squares of parquet.

My pallid mouth is not pressed,

My heavy breathing is put out,

And flowers tremble on my chest

From date that never came about.

Sergei Mikhalkov

FASHIONABLE DRESS

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

They have brought Katya a present,

A souvenir from overseas:

An amazing dress! So pleasant!
The whole world on it one sees.

This way, that way - many a word,

The names of cities of the world:

"Moscow", "London", "Tokyo" -
It's just the sleeves, there're many more!
On the back: "Rome", "Istanbul"
"Paris", "Montreal", "Kabul".
On the chest: "Marseille", "Milan"
"Madrid", Geneva" and "Tehran".

On the hem there are some more:
"Brussels" ,"Vienna", "Singapore",

"Zurich", "Nice", "Tunisia", "Bonn"
"Copenhagen" and so on.

As she puts on this nice dress

Everybody comes and says:
"Hello, Katya, I like this!
May I read your garment please?

What can Katya say to this?

She is cross and vexed to tears.

Boys admire her and note:

Are you a manual or what?

As for friends of hers who rather

Tend to envy one another,

They are quick to say: "We guess
You can lend us your nice dress?.."

Only father feels distress:

He's displeased with daughter's dress:

"Well, it's all a bunch of crap,

All the cities are mixed up

Here is Delhi, there's Bombay?

Amsterdam near Delhi, eh?

If you learn this lesson, - hark!-
You can get a bad mark!

Sergei Mikhalkov

The JEANS

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

I'm on the saddle now,

I'm a lucky man. And how!

I'm wearing new jeans, man!

I look down on everyone.

I am dressed up like a dude,

Wearing velvet, looking cute!

The foreign label it has got

Speaks for itself and tells a lot:

Anyone can understand

What the firm is and what land.

In the classroom there I stand

At the blackboard, chalk in hand,

Our teacher screws his eyes:

"Now, what is it? Was ist das?"

"Can't you see it - says the class

In a whisper - "was das"?

It's the first grade! It's the import!

Ivanov is dressed like lord.

Lada Puzikova whispered this:

"Ivanov, now tell me please,

What do you, by any chance,

Need apart from foreign pants?"

Bella Akhmadulina

SODA WATER

There he comes up to soda water booth

As if it were a real clockwork toy,

An arrogant sophisticated boy,

A favourite of slot machines, like youth.

Then, the conceited fantasist first-class,
Inserts a coin into the slot, and putting

His cheek to tender splashes softly shooting,
The fountain he catches with the glass.

Oh, how I wish I had his self-esteem

And simple secrecy of familiarity!

No, I do not deserve such act of charity;
Let it get spilled beside me in a stream.

Meanwhile the kid, concerned with marvel,

Carries the glass of seven facets in his palm,

And the reflection falls upon the gravel,

And badly hurts, without meaning harm.

A bit afraid, I join the game at last,

And with a blissful feeling, seeing the risk

I yield to the temptation of the disk,

My heart stops beating, and I take the glass.

Then, livening up from silver chains, a pool

Comes into being, emerging sweet and salty,

Filled with the breath of unfamiliar quality

And multitude of bubbles, fresh and cool.

The rainbows which came out, all the better,

Transfix the sky in momentary sweetness,

And now with tickling, gentle and solicitous,

The tongue tries all the seven tastes of spectre.

The soul of the machine, so dark and drab,

Looks in a kindly outmoded fashion, and

Like peasant woman, cool-headed and dispassionate,

Might give a wanderer to drink from wooden cup.

.1960

Владимир Набоков

КУБЫ

Vladimir Nabokov

THE CUBES

Сложим крылья наших видений.

Ночь. Друг на друга дома углами

валятся. Перешиблены тени.

Фонарь - сломанное пламя.

В комнате деревянный ветер косит

мебель. Зеркалу удержать трудно

стол, апельсины на подносе.

И лицо мое изумрудно.

Ты - в черном платье, полет, поэма

черных углов в этом мире пестром.

Упираешься, траурная теорема,

в потолок коленом острым.

В этом мире страшном, не нашем, Боже,

буквы жизни и целые строки

наборщики переставили. Сложим

крылья, мой ангел высокий.

1924

Let us fold the wings of our visions.
It's night. The houses bunch up and crowd.

The shadows show like demolitions,
the lantern is a broken light, flamed out.

The wind mows down the furniture herein.

The mirror in the room is quite unable

to hold the oranges, the tray and table.

As for my face, it's emerald green.

You are in black, a flight, a poem, a romance

of gloomy corners in the varied world we live in

A mourning theorem, you turn for once

your pointed knee towards the ceiling

God, in this dreadful world that we live in

Compositors are rearranging

the letters and whole lines of living

Let's fold our wings, oh my high Angel!

1924

Владимир Набоков

РОЖДЕСТВО

Vladimir Nabokov

CHRISTMAS

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Мой календарь полуопалый

пунцовой цифрою зацвел;

на стекла пальмы и опалы

мороз колдующий навел.

Перистым вылился узором,

лучистой выгнулся дугой,

и мандаринами и бором

в гостиной пахнет голубой.

23 сентября 1921,

Берлин

My calendar, half fallen, opens

and blooms as crimson date again,

the witching frost has drawn opals

and palms upon the windowpane.

Bent like a radiant arch, it is

like fleecy pattern finery;

in sitting-room the blue one seems

to smell of tangerines and pinery.

September 23, 1991

Berlin

Владимир Набоков КИНЕМАТОГРАФ	Vladimir Nabokov CINEMATOGRAPHY *(Translated from the Russian* by Alec Vagapov)
Люблю я световые балаганы все безнадежнее и все нежней. Там сложные вскрываются обманы простым подслушиваньем у дверей. Там для распутства символ есть единый -- бокал вина, а добродетель -- шьет. Между чертами матери и сына острейший глаз там сходства не найдет. Там, на руках, в автомобиль огромный не чуждый состраданья богатей усердно вносит барышень бездомных, в тигровый плед закутанных детей. Там письма спешно пишутся средь ночи: опасность... трепет... поперек листа рука бежит... И как разборчив почерк, какая писарская чистота! Вот спальня озаренная. Смотрите, как эта шаль упала на ковер. Не виден ослепительный юпитер, не слышен раздраженный режиссер, но ничего там жизнью не трепещет: пытливый гость не может угадать связь между вещью и владельцем вещи, житейского особую печать. О, да! Прекрасны гонки, водопады, вращение зеркальной темноты. Но вымысел? Гармонии услада? Ума полет? О, Муза, где же ты? Утопит злого, доброго поженит, и снова, через веси и века, спешит роскошное воображенье самоуверенного пошляка. И вот -- конец... Рояль незримый умер, темно и незначительно пожив. Очнулся мир, прохладою и шумом растаявшую выдумку сменив: И со своей подругою приказчик, встречая ветра влажного напор, держа ладонь над спичкою горящей, насмешливый выносит приговор. 1928	For crazy lighting gatherings I care more hopelessly and tenderly each day. Most intricate deceptions are exposed there by simple overhearing, in some way. The symbol of debauch there is one: a glass of wine, while virtue sews for charity. The keenest eye will not find similarity between the features of a mother and a son. The rich man there, not alien to consolation, carrying in his arms assiduously, so far, Takes homeless women's children, with discretion, wrapped up in plaid, to his tremendous car They hastily write letters there at night: it's danger... trepidation... with the hand running across the sheet... How well they write! How legible and clean, a real brand! Here is the bedroom, all lit up. The shawl has fallen down on the rug. My word! The dazzling Jupiter cannot be seen at all the irritated stage director can't be heard; but there's no blink of life in any of its corner: the searching eyes of visitor cannot perceive any relation between a thing and owner, a special seal of worldly life we live. Oh, yes! The races, waterfalls, rotation of darkness in the mirror are all fine, it's true! But what about harmony? Invention? The flight of thought? Oh, Muse, say, where are you? It will destroy a villain, and marry a good creation, And then again through centuries and places there comes in haste the grand imagination of self assured man, coarse and ungracious. So that's the end... The piano is now dead, its life was very short and viewless. The world has woken up, and now instead of melted fib it offers noise and coolness. The executer with his lady friend as such, facing the force of blowing humid air, holding his palm over the burning match, pronounces the mocking verdict there. 1928
Владимир Набоков АВТОМОБИЛЬ В ГОРАХ *Сонет*	Vladimir Nabokov MY RACING CAR IN THE MOUNTAINS *Sonnet* *(Translated from the Russian* *by Alec Vagapov)*
Как сон, летит дорога, и ребром встает луна за горною вершиной. С моею черной гоночной машиной сравню - на волю вырвавшийся гром! Все хочется,- пока под тем бугром не стала плоть личинкою мушиной,- слыхать, как прах под бешеною шиной рыдающим исходит серебром... Сжимая руль наклонный и упругий, куда лечу? У альповой лачуги - почудится отеческий очаг; и в путь обратный,- вдавливая конус подошвою и боковой рычаг переставляя по дуге,- я тронусь. 1924	The road is speeding like a dream. Behind the mountain top the moon is rising. I should compare my racer, no surprising, with rolling thunder, in my mind. Before the flesh became the larvae of a fly beneath that little hill, I have an urge to hear the way the ashes change to weeping silver here under the frenzied tire. I wonder where I squeezing the wheel, resilient and bending drive at full speed? Outside an alpine dwelling I will imagine my sweet home; now stepping on it I shall be driving homeward. my foot will penetrate the cone and, turning gear stick archways, I will move forward. 1924
Владимир Набоков ЭКСПРЕСС	Vladimir Nabokov THE EXPRESS *(Translated from the Russian* *by Alec Vagapov)*
На сумрачном вокзале по ночам торжественно и пусто, как в соборе,-- но вот вдали вздохнуло словно море, скользнула дрожь по двум стальным лучам, бегущим вдаль, сходящимся во мраке,-- и щелкнули светящиеся знаки, и в черной глубине рубин мигнул, за ним -- полоска янтарей, и гул влетел в вокзал, могучий гул чугунный,-- из бездны бездн, из сердца ночи лунной, как бы катясь с уступа на уступ . Вздохнул и стал: раскрылись две-три двери. Вагоны удлиненные под дуб окрашены. На матовой фанере над окнами ряд смугло-золотых французских слов,-- как вырезанный стих, мою тоску дразнящий тайным зовом... За тенью тень скользит по бирюзовым прозрачным занавескам. Плотно скрыв переходные шаткие площадки, чернеют пыльно кожаные складки над скрепами вагонов. Весь -- порыв сосредоточенный, весь -- напряженье блаженное, весь -- жадность, весь -- движенье,-- дрожит живой, огромный паровоз, и жарко пар в железных жилах бьется, и в черноту по капле масло льется с чудовищных лоснящихся колес. И через миг колеса раскачнулись и буферов забухали щиты -- и пламенисто-плавно потянулись в зияющий колодец темноты вагоны удлиненные... И вскоре, забыл вокзал их звон и волшебство, и стало вновь под сводами его торжественно и пусто, как в соборе. Начавшаяся война стала поворотным моментом в истории и изменила не только политическую карту Европы, но и образ жизни.	At night the murky railway station seems to be as solemn and as void as temple but now up in the distance, tremble slid all the way along two iron beams that ran ahead and met far in the dark of lines and then there was a click of glowing signs and in the depth of black a ruby could be seen followed by a stripe of amber, and a din, a mighty din of iron with reverberation from abyss, from the moonlit night it flew into the station, as if it were rolling up from ledge to ledge. It sighed and stopped: a few doors opened here The carriages, extended to give the train an edge, were painted hazel. On lusterless veneer over the windows are golden words in French like a carved rhyme they tease my deep distress with secret call...Meanwhile dark shadow patterns slide after shadow along the limpid curtains. Substantially hiding the partition passes the leather folds over the carriage fasteners. It's outburst, all blissful tension, extremely concentrated, with emotion, consumed with greed, and all in motion the huge and living engine trembles on the track, the steam is hot and beats in veins of iron, the oil is leaking drop by drop along the line from monstrous glossy wheels into the dark. A moment later they started moving forward, the buffers started thundering again, and the extended carriages rolled onward into the yawning well of darkness... Then the station soon forgot their ringing as well as their magic and their tremble and now again under its domes, like at beginning, it was as solemn and as empty as in temple. The war, which broke out then, not only became the turning point in world history and not only changed the political map of Europe but also the way of life itself.

Зинаида Гиппиус

МОЛОДОМУ ВЕКУ

Zinaida Gippius

TO YOUNG CENTURY

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Тринадцать лет! Мы так недавно

Его приветили, любя.

В тринадцать лет он своенравно

И дерзко показал себя.

Вновь наступает день рожденья...

Мальчишка злой! На этот раз

Ни празднества, ни поздравленья

Не требуй и не жди от нас.

И если раньше землю смели

Огнем сражений зажигать -

Тебе ли, Юному, тебе ли

Отцам и дедам подражать?

Они - не ты. Ты больше знаешь.

Тебе иное суждено.

Но в старые мехи вливаешь

Ты наше новое вино!

Ты плачешь, каешься? Ну что же!

Мир говорит тебе: "Я жду".

Сойди с кровавых бездорожий

Хоть на пятнадцатом году!

1914

It's thirteen now! Quite recently

We welcomed greeting it with love.

At thirteen, wilfully and boldly

It showed its nature well enough.

Again, your day of birth is coming...

You vicious naughty boy! For once

Do not expect either good wishes

Or great festivities from us.

And if the dear land of ours

Used to be burnt and poured with blood,

Do you, Young one, really have to

Act like your father and granddad?

They're different. For you know better.
You are fated to a different thing.
And yet somehow our new wine "sherry"

You pour into the old wineskin.

Do you repent and cry? No words!
"I'm waiting - says the world, - I mean,
You'd better leave the bloody roads

At least when you are fifteen!"

1914

Осип Мандельштам

Импрессионизм

Osip Mandelstam

Impressionism
(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени

И красок звучные ступени

На холст, как струпья, положил.

Он понял масла густоту --

Его запекшееся лето

Лиловым мозгом разогрето,

Расширенное в духоту.

А тень-то, тень все лиловей,

Свисток иль хлыст, как спичка, тухнет,-

Ты скажешь: повара на кухне

Готовят жирных голубей.

Угадывается качель,

Недомалеваны вуали,

И в этом солнечном развале

Уже хозяйничает шмель.

1932

The artist's work delineates

Dead faint of lilac shrub for us

He put, like crusts, upon the canvass

Reverberating sounds of paints

He knows what oil is worth indeed:

Its summer, parched and under strain,

Warmed up with lilac tint of brain

Extended to the stuffy heat.

The lilac shade is growing richer,

A whistle or a whip fades like a match:

You'll say that it's a cook as such

Preparing pigeons in the kitchen.

You can divine there a swing

And an unfinished veil of brown,

And in this sunny big breakdown

A bumblebee acts as the king.

1932

Осип Мандельштам

ЧАРЛИ ЧАПЛИН

Osip Mandelstam

CHARLIE CHAPLIN

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Чарли Чаплин

вышел из кино.

Две подметки,

заячья губа,

Две гляделки,

полные чернил

И прекрасных

удивленных сил.

Чарли Чаплин -

заячья губа,

Две подметки -

жалкая судьба.

Как-то мы живем неладно все -

чужие, чужие.

Оловянный

ужас на лице,

Голова не

держится совсем.

Ходит сажа,

вакса семенит,

И тихонько

Чаплин говорит:

Для чего я славен и любим

и даже знаменит?

И ведет его шоссе большое

к чужим, к чужим.

Чарли Чаплин,

нажимай педаль,

Чаплин, кролик,

пробивайся в роль.

Чисти корольки,

ролики надень,

А твоя жена -

слепая тень.

И чудит, чудит

чужая даль.

Отчего

у Чаплина тюльпан,

Почему

так ласкова толпа?

Потому -

что это ведь Москва.

Чарлн, Чарли,-

надо рисковать.

Ты совсем

не вовремя раскис.

Котелок твой -

тот же океан,

А Москва так близко, хоть влюбись

в дорогу, дорогу.

Начало июня 1937

Charlie Chaplin
comes from silver screen.

Two shoe soles,

the cleft lip grin,
A pair of peepers,
full of ink,
With an amazing

force of blink.

Charlie Chaplin,

two shoe soles, out of date,

cleft lip grin

and miserable fate.
We all live at variance, in disgrace -
we're strangers, strangers.
With stannic horror

on his face,
He cannot any longer

hold his head.
Shoe polish minces,

soot walks ahead,

Chaplin says quietly:

" I wonder why :

They love and praise me,

and even glorify?

   And so the great highway
                          leads him to strangers, strangers.
Now, Charlie Chaplin,
              step on it, be quick,
Chaplin, rabbit,
          force your way to role.
Peel oranges,
                put on your roller skates,
Your spouse is a shadow,

the blindest of all shades.

Meanwhile the alien distance

plays a trick.

Why has he got that tulip,

who can say?

Why is the crowd so endearing all the way?

Well, because

it's Moscow, after all.

Charlie, Charlie -
you should run risks to reach your goal.

.You've hung your head,

and it's wrong timing.

Your bowler is as good as ocean,

And Moscow is so close,

the road, the road is worth of loving.

Beginning of June, 1937

Владимир Маяковский	Vladimir Mayakovsky *(Translated from the Russian* *by Alec Vagapov)*
******* Ешь ананасы, рябчиков жуй, День твой последний приходит, буржуй. 1917	******* Eat grouse, chew pineapples, bourgeois, You are coming to your final day, you are. 1917

Владимир Маяковский

ДАЁШЬ МАТЕРИАЛЬНУЮ БАЗУ!

Vladimir Mayakovsky

BUILD THE MATERIAL BASE!

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Пусть ропщут поэты,

слюною плеща,

губою

презрение вызмеив.

Я,

душу не снизив,

кричу о вещах,

обязательных при социализме.

"Мне, товарищи,

этажи не в этажи -

мне

удобства подай.

Мне, товарищи,

хочется жить

не хуже,

чем жили господа.

Я вам, товарищи,

не дрозд

и не синица,

мне

и без этого

делов массу.

Я, товарищи,

хочу возноситься,

как подобает

господствующему классу.

Я, товарищи,

из нищих вышел,

мне

надоело

в грязи побираться.

Мне бы, товарищи,

жить повыше,

у самых

солнечных

протуберанцев.

Мы, товарищи,

не лошади

и не дети -

скакать

на шестой,

поклажу взвалив?!

Словом, -

во-первых,

во-вторых,

и в-третьих, -

мне

подавайте лифт.

А вместо этого лифта

мне -

прыгать -

работа трехпотая!

Черным углем

на белой стене

выведено криво:

"Лифт

НЕ

работает".

Вот так же

и многое

противно глазу. -

Примуса, например?!

Дорогу газу!

Поработав,

желаю

помыться сразу.

Бегай -

лифт мошенник!

Словом,

давайте

материальную базу

для новых

социалистических отношений".

Пусть ропщут поэты,

слюною плеща,

губою

презрение вызмеив.

Я,

душу не снизив,

кричу о вещах,

обязательных

при социализме.

[1929]

Let poets grumble,
and splutter playing pipers,

And let them curl their lips

like vipers.

With a pure heart,

I shout

about

What socialism can't do without.

"The floor I live on

doesn't matter, I should say, -

conveniences

is what I need.

I want, dear comrades,

to live the way

the bourgeois

and masters did.

I'm not a thrush for you,

comrades,

nor a tit,

I have got

things to do,

a whole mass.
I want to rise

high up in life, indeed,

as it befits

the ruling class.

I come from lowest class,

I've had enough.

I hate

to beg in dirt,

like all of us.

Comrades, I'd rather live
high up above,

right by the side of

Solar

Prominence.

We are neither horses,

comrades,
nor children, really,
Riding a horse

with load,

you said?!

   In short, -
           you'd better firstly,
                  secondly

and thirdly, -
provide me

with a lift instead.

Instead of lift,

somehow I've got

to hop and jump -

they'd better wait!
On the white wall

somebody wrote

In scrawls: " The lift
WON'T

operate!"
Likewise,

a lot of thing
are just disgusting.

Say, primus stoves!
Make way to gas!
And after work

get washed

at once.
Run, lift,

run, master of deception!

Let's build
material base,

   taking a chance,
for brand-new
           socialist relations".

  Let poets grumble,
                   and splutter playing pipers,

And let them curl their lips

like vipers.

With a pure heart,

I shout

about

What socialism

can't do without.

[ 1929 ]

Владимир Маяковский

КРАСАВИЦЫ

(Раздумье на открытии Grand Opera)

Vladimir Mayakovsky

BEAUTIES

( Meditation on the opening of Opera House)

Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

   В смокинг вштопорен,
                            побрит что надо.
По гранд
      по опере
                     гуляю грандом.
Смотрю
    в антракте -
                        красавка на красавице.
Размяк характер -
                         все мне
     нравится.
Талии -
       кубки.
Ногти -
      в глянце.
Крашеные губки
розой убиганятся.
Ретушь -
         у глаза.
Оттеняет синь его.
Спины
       из газа
цвета лососиньего.
Упадая
        с высоты,
пол
метут
     шлейфы.
От такой
         красоты
                  сторонитесь, рефы.
Повернет -
          в брильянтах уши.
Пошевелится шаля -
на грудинке
           ряд жемчужин

   обнажают
        шиншиля.
Платье -
        пухом.
           Не дыши.
Аж на старом
           на морже
только фай
          да крепдешин,
только
       облако жоржет.
Брошки - блещут...
                 на тебе!-
с платья
          с полуголого.
Эх,
   к такому платью бы
да еще бы...
         голову.

1929

Slipped into dinner jacket,
perfectly shaved,
I am

at Opera House,

like a grandee.

During the interval

I see

a lot of beauties. Great!

My disposition melted,

I like it here,

really.

The waists

are cups,

The nails

are glossy,

The painted lips,

are Houbigant rosy.

The retouch

shadows

the blue of the eyes,

the backs are

the blossom of salmon,

so nice.

Dropping
from height,
the trains

sweep

the floor.

Keep off, poets,

such beauty,

for you it's a bore.

As she turns her rear

you'll see diamonds in her ear.

As she playfully stirs,

on the breast

chinchilla

reveals

white purls.

The dress

is like fluff.

You won't breathe, I bet.

Even old walrus

is seen

dressed up in faille

and crЙpe de Chine.

Only the cloud

is crЙpe Georgette.

The brooches glitter ...
now there you are! -

from half-naked dress

you get.
But it would be best

if, along with the dress,

she had also

a head.

1929

Саша Черный

Рождение футуризма

Sasha Chorny

The Birth of Futurism

Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Художник в парусиновых штанах,

Однажды сев случайно на палитру,

Вскочил и заметался впопыхах:

"Где скипидар?! Давай - скорее вытру! "

Но, рассмотревши радужный каскад,

Он в трансе творческой интуитивной дрожи

Из парусины вырезал квадрат

И ... учредил салон "Ослиной кожи".

1912

One day an artist wearing cotton pants

Sat down on the palette unwittingly,

He jumped up rapidly as if attacked by ants:
"Where is the turpentine? I'll wipe this off immediately"

But looking carefully at the bright cascade
in an intuitive creative trance of tremor
He cut a square from canvass and

Set up... a "Donkey Skin" saloon". Don't murmur!

1912

Саша Черный

В метро

Sasha Chorny

In the Underground

Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

В стеклянном ящике

Случайно сбились в кучу

Сто разных душ...

Выходят-входят.

Как будто рок из рога бытия

Рукой рассеянною сыплет

Обрывки слов, улыбки, искры глаз

И детские забавные ужимки.

Негр и француз, старуха и мальчишка,

Художник с папкой и делец с блокнотом,

И эта средняя безликая крупа,

Которая по шляпам лишь различна...

На пять минут в потоке гулком слиты,

Мы, как в ядре, летим в пространство.

Лишь вежливость -- испытанная маска --

Нас связывает общим безразличьем.

Но жажда ропщет, но глаза упорно

Все ищут, ищут... Вздор!

Пора б тебе, душа, угомониться,

И охладеть, и сжаться,

И стать солидной, европейскою душой.

В углу в сутане тусклой

Сидит кюре, добряк круглоголовый,

Провинциал, с утиными ступнями.

Зрачки сквозь нас упорными гвоздями

Лучатся вдаль, мерцают,

А губы шепчут

По черно-белым строчкам

Привычные небесные слова...

Вот так же через площадь,

Молитвенник раскрыв,

Сомнамбулою тихой

Проходит он сквозь строй автомобилей

И шепчет -- молит -- просит,--

Все о своей душе,

Все о своем спасенье...

И ангелы, прильнув к его локтям,

Его незримо от шоферов ограждают.

О Господи, из глубины метро

Я о себе взывать к Тебе не буду...

Моя душа лениво-бескорыстна,

И у Тебя иных забот немало:

Там над туннелем хоровод миров,

Но сложность стройная механики небесной

Замутнена бунтующею болью

Твоей бескрылой твари...

Но если можно,

Но если Ты расслышишь,

Я об одном прошу:

Здесь на земле дай хоть крупицу счастья

Вот этому мальчишке из отеля

В нелепой куцей куртке

И старику-посыльному с картонкой,

И негру хмурому в потертом пиджаке,

И кроткому художнику соседу,

Задумчиво сосущему пастилку,

И мне -- последнему -- хотя бы это лето

Беспечностью веселой озари...

Ты знаешь,-- с каждым днем

Жить на Твоей земле становится трудней.

1930

In a glass box
One hundred different souls

Have huddled up by chance.

They are coming in and going out,

As if the rock, with the aimless hand,

Were scattering from the horn of life:
Talks, smiles, the sparkling eyes,
Amusing mimicry of children.
A Frenchman, negro, granny, little boy,

An artist with a folder, a businessman with notepad,
And all this common swarm of faceless crowd,

Those only differing in hats...
Just merged for a few minutes in a booming stream,

As if in nucleus, we're flying into space.
And only courtesy - a tested mask -
Unites us all with general indifference.
But hunger grumbles, the eyes keep looking,

Stubbornly searching, searching... Nonsense!
It's time for you, man, to calm down,
Cool off and shrink ,
And be a stately European soul.

A parish priest, good soul, with a big head,

A man from province, with duck-like feet,

Is sitting in the corner in dull cloth.

His pupils, like unyielding nails,

Emit a gleam of light through us in rays

and shimmer far ahead,
His lips are whispering the lines

Of the habitual sacred words ...
That's how he walks across the square

Opening the book of prayer,

Quietly, like a somnambulist,

Through stream of cars

He whispers, prays, and asks -
All for his soul,
And all for his salvation ...
While angels, clinging to his elbows,
Invisibly protect him from the drivers.

Oh Lord, from depths of underground
I will not beg of You for just myself ...
My soul is lazy and unconcerned,
While You have many other cares:
Up there above the tunnel, the dance of worlds goes on.
But the complexity of celestial mechanics

Is dazed with the rebellious pain
Of your unhappy wingless creature ...
But if it's ever possible,
And if You ever hear me,

I'll ask for just one thing :

Give just one piece of happiness on earth,

To this here boy from the hotel

Dressed in a ridiculous short jacket;
To the old messenger with a piece of cardboard,
And to the gloomy negro in a shabby coat;
To the meek artist over here
Pensively sucking lozenge;
And as for me, the last one, pray, light up
With merry rollick this summertime, at least ...
You know, each day it's getting ever harder
To live upon this earth of Yours.

1930

Я. Галицкий, М.Максимов

СИНИЙ ПЛАТОЧЕК

Y. Galitsinsky, M.Maksimov

The BLUE KERCHIEF

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Синенький скромный платочек

Падал с опущенных плеч.

Ты говорила, что не забудешь

Ласковых, радостных встреч.

Порой ночной

Мы распрощались с тобой...

Нет больше ночек!

Где ты платочек,

Милый, желанный, родной?

Помню, как в памятный вечер

Падал платочек твой с плеч,

Как провожала и обещала

Синий платочек сберечь.

И пусть со мной

Нет сегодня любимой, родной,

Знаю, с любовью ты к изголовью

Прячешь платок голубой.

Письма твои получая,

Слышу я голос живой.

И между строчек синий платочек

Снова встает предо мной.

И часто в бой

Провожает меня облик твой,

Чувствую, рядом с любящим взглядом

Ты постоянно со мной.

Сколько заветных платочков

Носим в шинелях с собой!

Нежные речи, девичьи плечи

Помним в страде боевой.

За них, родных,

Желанных, любимых таких,

Строчит пулеметчик за синий платочек,

Что был на плечах дорогих.

1940

My simple little blue kerchief

Fell down my gown in plaits.
You said that you would never forget me

Nor our wonderful dates.

It wasn't right

That we should have parted that night...

No nights over here!
Where are you, my dear,

My kerchief, my love, my delight?

I cannot forget how that evening

You took off your kerchief, and then

You bid farewell and promised as well

Too keep it till we meet again.

And though to-night

My sweetheart is out of my sight,

It's my persuasion: with love and affection

You keep the blue scarf by your side.

Reading your lovable letters

I hear your voice full of life.

Between the lines I see the signs

Of kerchief that's real and live.

And day and night

Your image calls me to fight,

And no surprise, with your loving eyes

You're always with me, by my side.

So many beloved precious kerchiefs

We carry in greatcoats with us!

Delicate speeches, girls' nice features,

Are here, before our eyes.

Taking his chance

For our adorable ones

Shoot, machine gunner, for the kerchief that honey

Had on her shoulders once.

1940

Николай Заболоцкий

СКВОЗЬ ВОЛШЕБНЫЙ

ПРИБОР ЛЕВЕНГУКА

Nikolai Zabolotsky

THROUGH THE MAGIC
DEVICE OF LEEUWENHOEK

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Сквозь волшебный прибор Левенгука

На поверхности капли воды

Обнаружила наша наука

Удивительной жизни следы.

Государство смертей и рождений,

Нескончаемой цепи звено,-

В этом мире чудесных творений

Сколь ничтожно и мелко оно!

Но для бездн, где летят метеоры,

Ни большого, ни малого нет,

И равно беспредельны просторы

Для микробов, людей и планет.

В результате их общих усилий

Зажигается пламя Плеяд,

И кометы летят легкокрылей,

И быстрее созвездья летят.

И в углу невысокой вселенной,

Под стеклом кабинетной трубы,

Тот же самый поток неизменный

Движет тайная воля судьбы.

Там я звездное чую дыханье,

Слышу речь органических масс

И стремительный шум созиданья,

Столь знакомый любому из нас.

1948

Through Leeuwenhoek's magic devices
On a water drop like unalive
Our science discovered

Some traces of amazing life.

The country of deaths and birthdays

Is the infinite link of a chain,-

In this world of miraculous findings
So trifling it is and so vain!

But for depths with meteors flying

There are no things like large and small,

Likewise, for microbes, humans and planets

There are not any bounds at all.

Their common endeavours result in

The flare up of flame of Pleiads

So the flight of the comets is lighter,

And the galaxies are better fliers.

In the corner of low-lying universe,

Under glass of the office's scheme

The mysterious strong will of fortune

Moves the same old unchangeable stream.

I can feel the smell of the stars and

Hear the talk of organic mass

And impetuous noise of creation

So familiar to any of us.

1948

Бэлла Ахмадулина

МОТОРОЛЛЕР

Bella Ahmadulina

THE SCOOTER

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Завиден мне полет твоих колес,

о мотороллер розового цвета!

Слежу за ним, не унимая слез,

что льют без повода в начале лета.

И девочке, припавшей к седоку

с ликующей и гибельной улыбкой,

кажусь я приникающей к листку,

согбенной и медлительной улиткой.

Прощай! Твой путь лежит поверх меня

и меркнет там, в зеленых отдаленьях.

Две радуги, два неба, два огня,

бесстыдница, горят в твоих коленях.

И тело твое светится сквозъ плащ,

как стебель тонкий сквозь стекло и воду.

Вдруг из меня какой-то странный плач

выпархивает, пискнув, на свободу.

Так слабенький твой голосок поет,

и песенки мотив так прост и вечен.

Но, видишь ли, веселый твой полет

недвижностью моей уравновешен.

Затем твои качели высоки

и не опасно головокруженье,

что по другую сторону доски

я делаю обратное движенье.

Пока ко мне нисходит тишина,

твой шум летит в лужайках отдаленных.

Пока моя походка тяжела,

подъемлешь ты два крылышка зеленых.

Так проносись!- покуда я стою.

Так лепечи!- покуда я немею.

Всю легкость поднебесную твою

я искупаю тяжестью своею.

1960

I really envy you the flight of wheels
oh, scooter, the colour of a rose, so pleasing!
I watch it, I and cannot stop my tears
which fall in summer, for no reason

The girl who sits behind the rider clings

onto to him smiling fatally, and carefree,

must think I am a sluggish bending snail

pressing itself onto a green leaf of tree

Farewell! Your way lies high up over me

and fades away there in distant greenery.

Two skies, two rainbows and two flames, as I can see,

are burning in your knees, you shameless girlie.

Your body shines beneath your coat

like a thin stem through glass and water.

All of a sudden an awkward whimper, like a shot,

flits out of me to freedom, for a wonder,

Your feeble voice resounds in such a way,

the tune is simple flying to infinity.

Your joyous flight, however, I should say,

is balanced with my immobility.

Your swing is high, and there's no chance

of feeling giddy, in consideration

that on the other side, for once,

I move in opposite direction.

While peace and quiet falls on me,

in distant pools resounds your noise.

And while my step is hard, I see

you raise two small green wings of yours.

Sweep past, while I am standing still!

Keep babbling, while I am keeping silence!

With all my heart and all my weight I will

repent myself for your celestial lightness.

1960

Николай Гумилев

Телефон

Неожиданный и смелый

Женский голос в телефоне,-

Сколько сладостных гармоний

В этом голосе без тела!

Счастье, шаг твой благосклонный

Не всегда проходит мимо:

Звонче лютни серафима

Ты и в трубке телефонной!

Игорь Северянин

В лимузине

Она вошла в моторный лимузин,

Эскизя страсть в корректном кавалере,

И в хрупоте танцующих резин

Возстановила голос Кавальери.

Кто звал ее на лестнице: "Manon?"

И ножки ей в прохладном вестибюле,

Хотя она и бросила: "mais non!" -

Чьи руки властно мехово обули?

Да все же он, пустой как шантеклер,

Проборчатый, офраченный картавец,

Желательный для многих кавалер,

Использованный многими красавец.

О женщина! Зови его в турнэ,

Бери его, пожалуй в будуары...

Но не води с собою на Масснэ:

Письмо Масснэ...Оно не для гитары!..

1910

Игорь Северянин

НА ОСТРОВАХ

В ландо моторном, в ландо шикарном

Я проезжаю по островам,

Пьянея встречным лицом вульгарным

Среди дам прочих и "этих" дам.

Ах, в каждой "фее" искал я фею

Когда-то раньше. Теперь не то.

Но отчего-же я огневею,

Когда мелькает вблизи манто?

Как безответно! Как безвопросно!

Как гривуазно! Но всюду - боль!

В аллеях сорно, в куртинах росно,

И в каждом франте жив Рокамболь.

И что тут прелесть? И что тут мерзость?

Бесстыж и скорбен ночной пуант.

Кому бы бросить наглее дерзость?

Кому бы нежно поправить бант?

1911

Игорь Северянин

РИСУНОК ИГЛОЙ

Ореховые клавесины,

И отраженная в трюмо

Фигурка маленькой кузины,

Щебечущей на них Рамо...

В углу с подушкою качалка

Воздушнее затей Дидло.

На ней засохшая фиалка,

Которой сердце отцвело...

Оплывшие чуть жалят свечи,

Как плечи - розу, белый лоб.

Окно раскрыто в сад. Там вечер.

С крутин плывет гелиотроп.

Все ноты в слёзовом тумане,

Как будто точки серебра...

А сердце девичье - в романе,

Украдкой читанном вчера...

Игорь Северянин

Сон в деревне

Грассирующая кокетка,

Гарцующая на коне.

Стеклярусовая эгретка -

На пляже mИditerrannИe.

Навстречу даме гарцовальщик,

Слегка седеющий виконт,

Спортсмэн, флёртэр и фехтовальщик,

С ума сводящий весь beau-monde...

Она в горжетке горностая,

В щекочущий вступает флёрт,

И чаек снеговая стая

Презреньем обдает курорт

Ее зовет король рапирный

Пить с мандаринами крюшон,

И спецный хохоток грасcирный

Горжеткой мягко придушон...

Игорь Северянин

Поэза алых туфель

Ало-атласные туфли были поставлены на стол,

Но со стола поднимались и прижимались к губам.

Создал сапожник-художник, а инженер вами хвастал

.Ало-атласные туфли глаз щекотали гостям.

Ало-атласные туфли, вы наподобие гондол,

Помните температуру требовательной ноги?

Ало-атласные туфли, сколько купивший вас отдал

Разума и капитала -- знает один Ибрагим...

Ало-атласные туфли с дымчатым кроличьим мехом

Грелись кокетно в ладонях и утопали в коврах,

Топали в пламенном гневе, то содрогались вы смехом,

Вас на подносах носили на вакханальных пирах.

Плавали бурно в шампанском, кушали пряные трюфели,

Аэропланом взлетали, били мужчин по щекам,

Ало-атласные туфли, ало-атласные туфельки!

Вы, чьи носки к молодежи! Чьи каблуки -- к старикам!

15 октября 1917, Петроград

Игорь северянин

На премьере

Овеев желание грезовым парусом,
Сверкая кустовым колье,
Графиня ударила веером страусовым
Опешенного шевалье.

Оркестромелодия реяла розово
Над белобархатом фойэ.
Графиня с грацией стрекозовой
Кусала шеколад-кайэ.

Сновала рассеянно блесткая публика
Из декольтэ и фрачных фалд.
А завтра в рецензии светскою рубрикой
Отметится шикарный гвалт.

1911

Игорь Северянин

Увертюра

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Удивительно вкусно, искристо и остро!

Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то

Испанском!

Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!

Стрекот аэропланов! беги автомобилей!

Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!

Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!

Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!

В группе девушек нервных, в остром обществе

дамском

Я трагедию жизни претворю в грёзофарс...

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!

(1915. Январь. Петроград)

Nikolai Gumilyov

The Telephone

The female voice resounsing in the phone is

So unexpected, brave and fresh, -

There are so many honeyed harmonies

In this sweet voice, without a flesh!

Happiness, your step is so propitious,
And you do do not go past, just making good:

Even on the phone you sound auspicious,

Clearer than seraphime's sweet lute.

Igor Severyanin

In the Limousine

She got into the Limousine in her fine attire

Feigning a thrill in her consistent friend, a dear,

And in the crunch of dancing rubber tyre

She had restored the voice of Cavalier.

Who called her on the stairs saying "Manon"?
And though she had flung out: "mais non",

Whose hands had helped her, after all,

To put on fur-line shoes, in the cool entrance hall?

Well, it was he, as empty as a chanticleer,
A man in tail coat, combed, with no defect if any,

For many he is a desirable boy friend, such a dear,

A handsome man that has been used by many.

Oh, woman, call him on a tournИe!

Your private room would be the best by far...

But never ever take him to Massenet:

Massenet's "La lettre" isn't for guitar!

.1910

Igor Severyanin

ON THE ISLANDS

In motor landau, a gorgeous landau,

I drive across the isles for once,

Drunk with the face of outlander

Amid those ladies and "these" ones.

I searched for fairy in every "fairy",

I used to do it, now I do not.

But why do I get inflamed and scary

When seeing a lady's overcoat?

How unrequited! How undoubted!

Oh how indecent! Pain for all!

It's thick in groves, in alleys - scattered,

In every dandy lives Rocambole.

What is so charming here? What's repugnant?

The night is shameless and in a plight.

Whom should I cast retort, imprudent?

Whom should gently set the bow right?

1911

Igor Severyanin

A PICTURE DRAWN IN NEEDLE

You'll see a chestnut harpsichord

And the reflection in trumeau
Of sister cousin's little figure

Twittering pieces of Rameau...

The rocking chair in the corner

Is lighter than Diderot's construct.

There's a withered violet on it

Which shedded blossoms for the heart.

The melted candles sting the forehead,

Just like the shoulders sting the rose.
The window opens to the garden

And heliotrope from the green spot flows.

All notes are in the fog of tears,

Appearing like a silver claw...

And the girl's heart is in the novel

Read furtively the day before.

Igor Severyanin

A Dream in the Village

A pretty burring coquette
Prancing gracefully on horseback .
Wearing a bugle beads aigrette -
Is on a Mediterranean track.

There came along a prancing man,
Viscount, slightly grizzled one,
An athlete, fencer, and not bad at that,

Driving the whole of beau-monde mad.

With ermine boa around her neck,
She starts a tickling light flirtation,

And snow-white seagulls at daybreak

Splash the resort with condemnation.

The king of foil is calling her
For a cup, with tangerines or so,
And special laughter with a burr
Is softly checked with fluffy boa...

Igor Severyanin

The Romance of Scarlet Shoes

The red satin shoes were placed on the table, when playing host,
But they rose from the table and to the lips gently pressed

Shoemaker, the artist, had made them, and the engineer began to boast.
The red satin shoes were tickling the eyes of the guests.

Red satin shoes, you are like nacelles;
Do you remember the temperature of the exigent foot?
Ibrahim only knows the amount of mind and money the sellers

Have paid for you, red satin shoes, so good.

Red satin shoes with smoke-coloured rabbit fur, thereafter
You would temptingly bask in hands, be buried in rugs, and all.
Now you would stamp your foot, now burst into laughter,

Now be carried on platters when they had a ball.

You would eat spicy truffles, swim in champagne,

Give a slap on the face and fly on a plane,

Oh, red satin shoes! Oh, red satin shoes!
You whose heels are for elders! You whose toes are for youth!

October 15^th, 1917

Petrograd

Igor Severyanin

At the Premiere

Covering her wish with the sail of reverie

Flashing with a frutescent lavaliere
The countess struck the puzzled chevalier
With an ostrich fan, like a referee.

The orchestral pink tune began to fly
Over the white and velvet foyer.
The countess, with the grace of a dragonfly,
Took a bite of the chocolate "Cailler".

The glittering audience looked fussy and solemn
In tailcoats and dИcolletИ dresses that night.

The next day, in the review of society column
They would highlight a splendid squeal of delight.

.
1911

Igor Severyanin

The Overture

Champagne and pineapples! Pines in champagne!
Amazingly tasty, sparkling, spicy and plain!
I've got something of Norway! I've got something of Spain!

I'm fiercely inspired! I'm taking my pen!

The running of cars! The rattle of planes!!
The wings of the gliders! The whistle if trains!
Some have been covered with kisses! While others are beaten.

The pulse of parties is champagne in pineapples!

Amid nervous girls, in the circle of ladies again,

I turn tragic life into dreams and a farce...
Champagne and pineapples! Pines in champagne!
From Moscow - in Nagasaki ! New York - on Mars !

(January 1915, Petrograd)

Александр Блок

***

Alexander Blok

***

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Жизнь медленная шла, как старая гадалка,

Таинственно шепча забытые слова.

Вздыхал о чем-то я, чего-то было жалко,

Какою-то мечтой горела голова.

Остановясь на перекрестке, в поле,

Я наблюдал зубчатые леса.

Но даже здесь, под игом чуждой воли,

Казалось, тяжки были небеса.

И вспомнил я сокрытые причины

Плененья дум, плененья юных сил.

А там, вдали - зубчатые вершины

День отходящий томно золотил...

Весна, весна! Скажи, чего мне жалко?

Какой мечтой пылает голова?

Таинственно, как старая гадалка,

Мне шепчет жизнь забытые слова.

16 марта, 1902

Life slowly moved like a mature fortune teller

Mysteriously whispering forgotten words.

I sighed, regretting something, loss, or failure,

My head was filled with dreams of other worlds.

As I approached the fork I stopped to stare

At the serrated forest by the road.

By force of some volition , even there

The heaven seemed to be a heavy load.

And I remembered the untold and hidden reason

For captured power of youth and captured hopes,

While up ahead the fading day of season,

Was gilding the serrated verdure tops...

Spring, tell me, what do I regret? What failure?

What are the dreams that come into my head?

My life, like a mature fortune teller,

Is whispering the words I did forget.

March 16^th , 1902

Александр Блок

***

Alexander Blok

***

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Когда я стал дряхлеть и стынуть,

Поэт, привыкший к сединам,

Мне захотелось отодвинуть

Конец, сужденный старикам.

И я опять, больной и хилый,

Ищу счастливую звезду.

Какой-то образ, прежде милый,

Мне снится в старческом бреду,

Быть может, память изменила,

Но я не верю в эту ложь,

И ничего не пробудила

Сия пленительная дрожь.

Все эти россказни далече -

Они пленяли с юных лет,

Но старость мне согнула плечи,

И мне смешно, что я поэт...

Устал я верить жалким книгам

Таких же розовых глупцов!

Проклятье снам! Проклятье мигам

Моих пророческих стихов!

Наедине с самим собою

Дряхлею, сохну, душит злость,

И я морщинистой рукою

С усильем поднимаю трость...

Кому поверить? С кем мириться?

Врачи, поэты и попы...

Ах, если б мог я научиться

Бессмертной пошлости толпы!

4 июня 1903

Bad Nauheim

As I was growing old and fading,

A poet, used to streaks of grey,

I wanted to postpone the ending

The aged men should face some day.

A sickly man, a puny creature,

I'm looking for a lucky star,

And in my senile dreams I picture

A lovely image, now so far.

Perchance I have forgotten something,

I don't believe in such a lie.

This tremor has aroused nothing.

I'm neither moved nor touched. Not I!

These old time silly tales and stories

Have fascinated me somehow,

But I've been bowed by age and worries,

It's funny, I am a poet now...

I don't believe in books and omens

Of silly men of our times!

Damn all those dreams! Damn all those moments

Of my prophetic doggerel rhymes!

So here I am, alone and lonely

An angry man, decrepit, sick...

I stretch my hand and with a quandary

Bend down to pick my walking stick...

Whom should I trust? Whom should I doubt?

Those doctors, poets, priests and all...

If only I could join a crowd

And learn to be a trivial soul!

June 4^th, 1903,

Bad Nauheim

Александр Блок

***

Alexander Blok

***

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Я коротаю жизнь мою.

Мою безумную, глухую:

Сегодня - трезво торжествую,

А завтра - плачу и пою.

Но если гибель предстоит?

Но если за моей спиною

Тот - необъятною рукою

Покрывший зеркало - стоит?..

Блеснет в глаза зеркальный свет,

И в ужасе, зажмуря очи,

Я отступлю в ту область ночи,

Откуда возвращенья нет...

17 сентября 1910

I while away my reckless life,
My life, extremely dull and sombre,
Now I rejoice, restrained and sober,
Now I shed tears, sing and strive.

But if one day I am to die?
What if behind me, stands the visage,
Which covers mirror, like an image,
With his enormous hand? Oh my!

The mirror light will flash and burn,
I'll close my eyes in trepidation
And I'll retreat to destination
From where no one will return...

September 17th, 1910

Александр Блок

***

Alexander Blok

***

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Мой бедный, мой далекий друг!

Пойми, хоть в час тоски бессонной,

Таинственно и неуклонно

Снедающий меня недуг...

Зачем в моей стесненной груди

Так много боли и тоски?

И так ненужны маяки,

И так давно постыли люди,

Уныло ждущие Христа...

Лишь дьявола они находят...

Их лишь к отчаянью приводят

Извечно лгущие уста...

Все, кто намеренно щадит,

Кто без желанья ранит больно...

Иль - порываний нам довольно,

И лишь недуг - надежный щит?

29 декабря 1912

My friend, you'll understand, of course!

Now at this hour of dejection

Like magic, firmly, desperation

Dismays me filling with remorse...

Why is there so much depression

And pain in my contracted chest?

I don't need lights, and I confess

I'm tired of any congregation.

Those waiting for the Lord, with bias...

The thing they find is just the devil...

They are despaired by the revel

Of Satan always telling lies...

Those showing mercy gentle-willed

And wounding others willy-nilly...

Or should we stop attempting, really,

For ailment is the only shield?

December 29^th, 1912

Александр Блок

***

Alexander Blok

***

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Я - Гамлет. Холодеет кровь,

Когда плетет коварство сети,

И в сердце - первая любовь

Жива - к единственной на свете.

Тебя, Офелию мою,

Увел далёко жизни холод,

И гибну, принц, в родном краю,

Клинком отравленным заколот.

6 февраля 1914

I'm Hamlet. And my blood runs cold

When treachery is up to scheming;

My only love in the whole wide world

Is in my heart, among the living.

Ophelia, the cold of life

Has taken you away, my dear;

The prince of Demark , in a strife,

Hit with a blade, I am dying here.

February 6th, 1914

Александр Блок

Коршун

Alexander Blok

The Kite

(Translated from the Russian

by Alec Vagapov)

Чертя за кругом плавный круг,

Над сонным лугом коршун кружит

И смотрит на пустынный луг. -

В избушке мать над сыном тужит:

"На' хлеба, на', на' грудь, соси,

Расти, покорствуй, крест неси".

Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни,

А ты всё та ж, моя страна,

В красе заплаканной и древней. -

Доколе матери тужить?

Доколе коршуну кружить?

22 марта 1916

High up, above the sleepy world,

The kite flies round drawing circles

And watching the deserted wold.

At home the mom her sunny suckles:

"Now take it, suck the breast, be good,

Grow, bear your cross of babyhood".

The years fly over, full of drama

With wars and villages aflame,

But you, my land, are much the same

In all antiquity and glamour.

When will the mother stop deploring?

When will the kite give over hovering?

March 22^nd, 1916

Комментарии: 454, последний от 20/02/2017. © Copyright Северянин, Гумилёв и другие (alik-vagapov@rambler.ru) Размещен: 02/04/2014, изменен: 02/04/2014. 186k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Поэты серебряного века. Поэты-шестидесятники. Современные поэты. На английском языке. Перевод Алика Вагапова

Северянин, Гумилёв и другие : другие произведения.

Поэты серебряного века