- Значит вы написали сборник стихов, - редактор посмотрел на поэта и решительно взял папку с бумагами, которую вошедший положил перед ним на стол. - Много?
- Больше десяти туда вошло, - поэт ответил гордо, но с некоторым страхом следил за тем, как расположившийся в кресле седеющий мужчина в жилетке, достав из папки бумаги, раскладывает перед собой его стихи. - Я постарался отобрать самые лучшие...
- Вот как? - с сомнением произнёс редактор. - Начинается всё с двух стихов "К Ней"?
- Да, - поэт мял пальцы, - вначале я думал, что она - та самая... В общем, мы расстались, и я написал второе...
- Погодите, ваш сборник как называется?
- "Объятия вечности". Есть такая фраза в одном из стихов.
- Над названием можно ещё, конечно, подумать... Итак, "К Ней"?.. Хм...
Поэт не отрывал взгляда от глаз редактора и сам воскрешал в своей памяти строки, изложенные на бумаге:
"Она дана мне - для счастья.
Не для комфорта и не для себя.
Она дана мне, чтоб я оборачивался
И избегал греха.
Она дана мне - для изобличенья.
Как зеркало, как взгляд со стороны.
Я должен слушать её повеленья
И исполнять её мечты.
Она дана мне - для служенья.
Чтоб ей безропотно служил,
Снося её немощи с терпением,
И тихо и кротко любил.
Она дана мне - для счастья...
И я для счастья ей дан.
Чтоб и по смерти не расстаться,
И вместе с Богом жить на небесах".
Судя по выражению лица редактора, ему стихотворение не очень понравилось. Может быть, таил надежду поэт, он прочёл только первое, но не приступил ко второму:
"Не говори мне, что уйдёшь.
Говори, что останешься.
Не говори - то была не любовь,
Я скажу: ты ошибаешься.
Не говори мне, что уйдёшь.
Зачем тогда всё это было?
Зачем недоумения, слёзы, ложь,
Зачем были нервные срывы?
Зачем мы болели порой?
Зачем жили вместе?
Ведь кажется, была любовь,
И думали, что будут дети.
Не говори мне, что надо идти.
Это мы - эгоисты.
Нас Бог в одну плоть съединил,
А мы хотим разлучиться.
Нас Бог благословил...
А мы машем руками:
Ну и уходи, ну и пока, ну и иди...
А где же терпение, сопереживание?
Не говори мне, что надо идти.
Нам нужно быть вместе,
Иначе этот разрыв
Станет шрамом на сердце.
Я не верю, что так суждено.
Не уходи, оставайся!
Мы вместе всё переживём!
Но ты говоришь: "Пора прощаться".
- Что тут ещё у вас есть? - редактор отложил два листа и взялся за следующие. Поэт разочарованно опустил плечи.
- Не подходит? Их можно... потом напечатать, во втором сборнике.
- А у вас есть второй? - насторожённость в голосе не признак ли отказа? Или она только кажется, а на самом деле звучит надежда?
- Всегда можно создать последующие, если первый будет удачным, - поэт старался быть скромным, однако это плохо получалось.
- Что ж, взглянем на остальные. Они тоже объединены какой-то темой?
- Вот эти три, - засуетился автор, поднявшись с места, и, извинившись, начал рыться в бумагах, - о жизни. Я назвал этот раздел просто: "Жизнь".
- Три... - редактор принял из рук поэта стихи и, закусив губу, стал читать. С замиранием сердца на него смотрел худощавый молодой человек с запавшими глазами, лёгкой небритостью на лице, в мятой клетчатой рубашке.
"А жизнь, ты думаешь, проходит
В тоске, в суете, в чертах лиц.
И кажется такой суровой,
Что глядишь не вперёд, а вниз.
А жизнь, ты думаешь, проходит
В исканьях новых тревог.
И кажется, до финала недолго,
Но всегда - ещё один поворот.
А жизнь, ты думаешь, проходит...
Но в руках рулевое весло,
И путь - как бесконечное море.
И небо - как отраженье его".
По отложенному листу поэт понял, что сейчас редактор начнёт читать второе стихотворение из раздела. Пытаясь угадать реакцию читающего, молодой человек устремлял свой взор то на уголки губ, то на брови; ему начало казаться, что даже в покачивании головы может быть скрыта своя тайна.
"Для кого-то жизнь - это пир
С нескончаемыми переменами блюд.
Может, кто-то хочет уйти,
Но больше - не позовут.
Для кого-то жизнь - игра
С бесконечными ставками на кон.
Кто-то уже проиграл,
Но не покидает стол.
Для кого-то жизнь - борьба,
С выходом вечным на ринг.
Когда уже будет финал,
И ты узнаешь, кто победил?
Для кого-то жизнь - это грех,
Поскорее закончить б её.
Колесо не замедлит свой бег,
И ничто никуда не уйдёт...
И во всём - бесконечность пути.
И во всём - не отдохнуть.
Везде - и слава, и пыль.
Но в этих крохах ли суть?".
Гримаса исказила лицо редактора. Он чуть задержал в своей руке лист, что автор счёл благоприятным знаком, и затем приступил к последнему стихотворению.
"Втоптав жизнь свою в грязь,
Оставишь её как след.
И потом, спокойно встав,
Предашь сердце тьме.
Разрушишь настоящую суть,
Поклонившись мнимым богам.
Растворишь в умирающем воздухе дух,
Былинкою став...
А след - пусть останется там,
И пусть грязь не затопит его.
Тебя нет, ты поверил богам,
Для ничего отдал всё.
Для пустоты убил свою жизнь,
Но ты не уйдёшь в никуда.
Игрушкой став тьмы,
Опустошил небеса...
Но можно, гордость уняв,
Истуканов в грязи утопить.
Можно, покаявшись, повернуть вспять
И воскресить свою жизнь".
- Так-так, - постучал по столу ручкой редактор, - есть ещё один раздел. Как он называется?
- "Ночь мира", - с готовностью отозвался поэт. - Они несколько разрозненны, и я решил объединить их под такой... загадочной и туманной формулировкой.
- Может быть, назвать "Ночь в мире"?
- Нет-нет... Тут смысл... Смысл стихов в том, что...
- Ладно, не объясняйте, - махнул рукой редактор. - Ночь мира, так ночь мира... Их тоже три? Может, тогда одно в первый раздел добавить, и будет по три в каждом?
- Но первый раздел, - замялся автор, - о любви и расставании. Третье стихотворение там будет лишним.
- Пик любви? Нет? Не хотите? Ну, хорошо...
Поэт замер.
"Не ходи в эту ночь,
Когда тени серы и бледна луна,
А люди стремятся прочь
Закрыться в тёплых домах.
Не ходи искать в ней себя,
Ибо душу трудно найти.
Если нет любви в сердце пока,
Как вечность в себе обрести?
Не ходи искать свою ночь,
Без тени может жить свет.
Дождись, когда солнце взойдёт,
Чтоб в полдень на себя посмотреть".
Брови редактора взмыли вверх, поэт встрепенулся и мгновенно подавил вздох, когда рука читателя просто убрала лист под остальные.
"Если бы видеть чужое сердце,
Залезать в чужой ум,
Если бы в душу чужую вглядеться,
Не открывая свою.
Если бы видеть чужие планы,
Если б знать мненье о себе,
Если бы исполнять предсказанья
И видеть грядущий успех.
Если бы влиять на чьё-то здоровье,
Если б составлять чью-то жизнь,
Если бы всё заранее устроить,
Если бы - не уходить...
И если б ты был самим богом,
Если б горы переставлял,
Подумал бы ты - а каково это:
Любить всех, раздавая себя?".
Пальцы машинально переложили лист, и глаза вновь устремились на текст.
"Заря пустующего мира.
Пьяные птицы на ветках-обрубках.
Консервы домов забытых,
Разграбленные временем переулки.
Ушедшая осень надежды,
Зима выползающей тени.
Тучи в извести серой,
И мазок солнца на небе.
Объятия вечности раскрыты для неутешенных.
Но мир, видимо, падает мимо.
Счастье и блаженство - обещаны,
Их не было б, если б не созданность мира.
Вода с плесенью сплетается навеки.
Но даже сажа - не чернее совести.
Кажется, врата ада отверсты,
Но ещё спят в земле покойники.
И миру - ещё жить приходится
В ожидании весны-обновления.
Уныние пройдёт и раскрошится,
И настанет конец дням сожаления".
- Как вам? - решился, наконец, спросить поэт. - У вас есть замечания? Я готов исправить, что требуется.
- Послушайте, - редактор сложил листы стопкой и откинулся в кресле, сложив веером пальцы, - вы просили о личной встрече, настаивали, убеждали. Мы отвечали вам, что в переписку с авторами мы не вступаем, что вы можете подать свои стихи как в приёмную, так и отправить по почте, что о положительном результате мы вам сообщим. Вы продолжали утверждать, что только лично, только, как вы выразились, глядя в глаза, можете услышать отказ или одобрение. Я верно излагаю факты?
- Совершенно верно, - признал автор. - Дело в том, что я не могу принять заочный отказ. Тем более, я не могу читать или слышать заочное одобрение. Мне нужно видеть своими глазами реакцию, обратную связь, именно при первом прочтении. Я хочу видеть, нашли ли мои стихи отклик в чьём-то сердце, понятны ли они, и немедленно, если требуется, я готов ответить на любые вопросы, пояснить, уточнить. Я открыт к диалогу, обмену мнениями, исправлениям, коли это действительно необходимо. Я хочу услышать критику лично, тет-а-тет, публично, явно. Читая буквы, сухие строки на листе рецензии, разве я могу убедиться в том, что меня правильно поняли?
Редактор глубоко вздохнул:
- Однако пока я не выскажу вслух свою реакцию на ваши стихи, вы её так и не узнаете... Что, по-вашему, есть поэзия?
- Состояние души, - не задумываясь, ответил поэт. - Изложение своих чувств, эмоций, переживаний, своего мироощущения в слове, которое, музыкально звуча, затрагивает струны душ людей. Это меткость рифмы, чёткость ритма, изящность слога. Это афоризмы и точные наблюдения, которые запоминаются мгновенно, расходятся по устам и цитируются на каждом углу...
- Хорошо, допустим. Ваша... поэзия вашим же критериям соответствует? В ней есть музыкальность, изящество, чёткость? Ваши стихи быстро запоминаются и распространяются среди жителей города, страны, мира?
- Я пишу, как чувствую, - не смутился автор. - Я читаю их, и... они мне нравятся.