Поди ж ты: взяла и посмела такая родиться на свет!
Родилась и заявляет:
Рождён Адам - из моего ребра.
И попробуй не поверить этой правде! В стихах она прорывается тем непререкаемей, чем случайней:
в опалённой душе запеклась окаянная сила...
Бесспорно: сила первичная, творческая окаянная своей неуёмностью.
- Киприда, не воюй! - молит Богиню любви древний поэт
- Молчите, проклятые книги! - вторит ему гений ХХ века.
Оба не вольны в том, что постигло их. Один на склоне лет обречен на бесконечное восхождение, другой, уже посредине жизни выгорев дотла, ужаснулся собственным словам и рад бы их вернуть.
Природа творчества пассивна, но в высшем смысле. И тот, кто проповедовал как власть имущий, имел эту власть как поручение свыше.
Отчего бы, закрыв книгу нашей современницы, не поглядеть в небеса, на вершины гор? К этому стихи располагают, в этом их сила и устремленье, за это заплачено чистой монетой. Кому-то не Гораций и Блок, кому-то совсем другие вершины привядятся в дальней высоте, - важно, что взгляд читателя не упрётся себе под ноги.
Книга Веры Арямновой называется "Оловянный батальон", Пожалуй, это полк, внутри которого батальон и даже рота надёжных стихотворений. В названии сквозит, однако, не столько военная суть подразделенья, сколько готовность каждого стиха защитить автора - оправдать, оградить... В горькую минуту один замечательный поэт (Владимир Львов) бросил упрек:
стихи мои, предатели мои...
Они ведь как дети. Благо старому Лиру, что одна из дочерей, Корделия... За стихами, вообще, много чего водится. Они и сболтнут лишнего на беду автору. Но они бывают и прямого назначения - СПАСАЮТ ЖИЗНЬ. Автору. Читателю.
Оловянный солдатик стиха. Вы замечаете, олово уже не слово, а что-то другое? Живое.
Читателями эти стихи обеспечены: вся книга - КНИГА О ЛЮБВИ. Над нею реет эпиграф:
Поговорим о странностях любви...
Реет мелодия:
Я клянусь, что это любовь была.
Посмотри, ведь это её дела...
Опять - высокие образцы, но что делать, если стихи, рожденные житейской драмой, ранами её и ушибами, всё же восходят к ВЕЧНЫМ ТРАГЕДИЯМ (название короткого цикла в книге)?
Вот образец лирики чистой и свободной. Образец ЖЕНСКОГО ВЕЛИКОДУШИЯ как женской природы:
А небо всё сильней алеет, как бы от жгучего стыда.
Я знаю, кто меня жалеет и не разлюбит никогда.
Я знаю, для других - колечко - горит на пальце у меня.
А для него оно навечно - полоска жгущего огня.
Но объяснять ему не нужно, единственный, запомнил он,
что не коварна - простодушна была Манон.
Продолжайте возвышающий ряд: не продажна, но милосердна, не легкомысленна, но правдива и прекрасна...
Это не лесть вероятной читательнице и не попущение вероятным грехам её. Это вот что:
Стихотворство - род познанья, возвышающего душу.
В конце концов, не сочтите словесной игрой - не попущение грехам, но отпущение грехов. Над книгой - как в церковном приделе. Оловянный солдатик и не мечтал о таком. В самом деле:
Здесь речь медлительная, беспечна,
здесь синий воздух и покой,
но в небесах великий Млечный
дрожит несбывшейся строкой.
Стихи под ахматовский каданс (с эпиграфом из Ахматовой) ох и высоки и как далеки они от сорной повседневности.
В книге есть посвящения. Дар дружбы так же спасителен и благотворен, как дар стихотворений. Увы, друзья умирают вне зависимости от спасительной силы стихов... Не известив, не спросясь...
Ты из немногих, кто любя - любил,
Ты из немногих, кто любил так больно...
Хорошо, что другу можно сказать:
Давай договоримся на земле,
Как в небесах друг друга мы отыщем.
Если дружба и любовь - всего лишь разные названия одного чувства.
Сказано и главное, чего так хотела и ждала всегда Ахматова: СМЕРТИ НЕТ - если есть такая связь, такое дружество. Это сказано по-своему:
Вот и она, великая река.
Сюда придёшь - и полегчает сразу.
Плывут по небу... ах, тоска, тоска!
Она и в рифмы пробралась, зараза.
Войду в аллею черноствольных лип,
Где солнце так листву пронзает,
Что вспоминаешь свет любимых лиц...
Вытащим из этих строк одно словечко. Какое? Ну, то, что удостоверяет: сказано по-своему... Догадались? Конечно - зараза. До сих пор мы цитировали "Арямнову классическую", мы с вами любовались голубыми то ясными, то чуть затуманенными далями. Туман - от собственной метафизики (способа видеть, слышать, говорить, понимать по-своему), от нежелания протокола, от намеренных неловкостей синтаксиса и проч. разбираться в этих мелочах пристало на студии или в ученой статье об особенностях стиля.
Но вот в речи высокой словно гром в ясном небе - вспышкаи - хрясь! - такое вот заземление. (Всё не отпускает Ахматова: в ней, величавой, иногда просыпалась девчонка с ПРИВОЗА - руки в боки и только уши затыкай! ОБМИРЩЕНИЕ РЕЧИ - парою словечек всего...) Такой вот свой голос. Один из своих голосов.
Это не упрёк Арямновой - напряг, воспользуюсь чужым словом, внутри ее стихов. Вертикальные струны, которые порой рвутся от перегрузки. Звук лопнувшей струны бьёт по нервам - хорошо не по глазам музыканта - но остается вне музыки.
Быть может самый опасный путь в поэзию - журналистика. Зато победа над газетным (комнатным, кухонным) стихом - праздник. Таково и стихоотворение "В Костроме", полное горечи и той живой точности, о которой сказано:
Поэзия, не поступайся ширью,
Храни живую точность - точность тайн.
Не увлекайся точками в пунктире
И зёрен в мире проса не считай.
(Пастернак)
Точность отсыла к тайне - в данном случае к скоплению неназываемых реалий в жизни вокруг и в душе человека мыслящего здесь выстрадана журналистом и угадана поэтом. Это стихи о ТЯЖЕЛОЙ ПРОВИНЦИИ и отнюдь не только о славном городе на Волге.
...Ворует вор. Колокола звонят...
Не могу вообразить себе слепо-глухо-немого читателя, кого бы не остановила эта строка, последняя, венчающая стихи.
И последнее.
В стихах, посвященных другой "Анне всея Руси", Анне Барковой, каторжнице с 25-летним стажем, предъявлен такой вот иск к Творцу:
Весело и звонко крикну: здравствуй, Бог!
Наказать подонков - на земле - не мог?!
Победительная девчоночья интонация, не правда ли?
Поёжится Господь, разведёт руками...
Не мог и не может. Ибо дело это - наше с вами. Мне хорошо известна подвижническая работа В.Н. Арямновой сначала в отделе культуры областной газеты, потом борьба за сохранение этого отдела, по недомыслию упраздненного, а также история создания культурного приложения к областной газете по инициативе Веры Николаевны. Над столом ее в редакционной комнатушке висит вместо иконы портрет Игоря Дедкова, некогда возглавлявшего отдел культуры в этой газете. Ах, как всей нашей культуре сегодня не хватает ПРИСУТСТВИЯ ИГОРЯ ДЕДКОВА! Да, всей ей - да, его одного, делавшего погоду в городе и в стране...
Я был горд дружбой с Игорем. Именно из его рук перенял - смерть тут не в счет - посильную мне частичку культурного дела его в Провинции (с большой буквы) - издание "СП-Культура".
Отталкиваясь от звонкой цитаты, только что приведенной, скажу, что дедков наказал из-за могилы тех, кого следовало наказать. Иных уж нет, иные недалече, в столице, иные же на виду и на плву в Костроме, сурово аттестованные в ДНЕВНИКАХ Дедкова. Дедковской газеты этим людям на дух не надо. Дедковский номер оказался первым и последним. Издание замяли и заспали, как иная мать младенца, как свинья поросят.
Дедкова боятся. Арямнову не любят. Вот её стихи, как бы блокадные, бездыханные и даже безадресные, тихие, но ПРЕДЕРЖАЩИЕ высоту, на которую равняется книга: