Он приехал в этот волжский городок покупать пароход. Вообще-то он здесь родился и бывал ежегодно. Тут у него не только мать, но и бывшие дружки-братки. А еще друг детства, в прошлом маменькин сынок, ныне стихотворец с птичьей грудной клеткой, здоровье которого перманентно сходит на нет. Такие разные - и тогда, и теперь, в детстве они были неразлучны. Где-то в чапыжах, на пустыре, придумали друг другу клички. Поэт стал Боссом, а он Князем. Так они и теперь ностальгически называли друг друга.
По приезде Князя Босс водил его к кому-нибудь из своих друзей "попить водки". Творческие люди, едрена мать! Князь, с одной стороны, посмеивался над ними (нищета чумазая!), а с другой - ему льстило быть в их компании на равных с Боссом. Ведь Босс был среди них первым, это понимали все. Босс был, может быть, даже больше, чем первым. Князь смутно об этом догадывался, листая книжку со стихами друга.
Нынче он был особенно рад повидать поэта, совмещая приятное с полезным. Тем более, сделка с пароходом удалась, и Князь чувствовал себя победительно. Босс, как всегда, дышал на ладан, но водку пил и даже был немножко влюблен. В поэтессу.
- А трахается она как? - спросил Князь.
Босс широко открыл свои обычно будто спящие глаза:
- Князь, ну ты даешь. Она не такая. Да и жена у меня. Ничего между нами не было.
- Даже по пьянке? Или она не пьет?
- Как гусар. Чем больше пьет, тем больше трезвеет, как сама говорит, до полной узнаваемости.
- А с чего пьет-то?
- Не знаю... Ее тут не любят. Она приезжая. Я пытаюсь ее защищать.
- За что не любят?
- Говорю же - приезжая. Работает много. В газете. Не прогибается. Еще стихи пишет, рассказы, роман. Ее осуждают: мол, имя себе делает, а пишет плохо. А дело как раз в том, что хорошо пишет. Они все импотенты по сравнению с ней.
Словечко "импотенты"" царапнуло Князя, но в другом контексте.
Анна влюбилась внезапно, до сумасшествия и непонятно в кого. В так называемого нового русского. Определение почти ничего не объясняло: скажите на милость, что в них нового, а тем более, русского. Таких в городе сравнительно немного, а они уже наполняют половину годового бюджета, вот и вся новизна.
Но, тем не менее, "скромное обаяние буржуазии" подействовало. Анна пошла на близость, которая в чем-то превзошла ее ожидания, в чем-то разочаровала, но вспышка чувства была настолько сильной, что хотелось одного: целоваться и лежать рядом голой. Но призналась Анна в этом только себе. И хотя в любви назад не ходят, только вперед - к концу, она сказала себе: это пешки не ходят, а королевы ходят всяко.
Да, у нее есть талант, ум, душа. Но это вещи обоюдоострые.
Талант надо доказать, что весьма непросто в городке с огромным опытом выталкивания из своей среды, непризнания, замалчивания еще каких талантов!
Ум надо прятать, если хочешь сохранить мужчину, а душа - сколько стоит в системе ценностей новых русских, где она, и вообще - зачем? Зачем стройность, фарфоровая улыбка, тряпки - ясно всем.
И вовсе это не меркантильность, сказала Анна Антону Павловичу. И Чехов ответил: "В человеке все должно быть прекрасно..."
Анна остро почувствовала свое несоответствие ситуации, а несоответствия она себе не прощала. Нужно привести себя в порядок и все обдумать. Она взяла тайм-аут на два месяца.
Муж Анны человек прекрасный. Хорошие мозги, покладистый характер, золотые руки. Но он не нашел себя в мире, перевернутом за последнее десятилетие с ног на голову (или наоборот). Он прекрасный исполнитель, честность его доходит до благородства, но в условиях варварского капитализма это ничего не спасает, благородство же вообще превратилось в крест, который несет вся семья. Он постепенно скатывается по лестнице, ведущей в нищету. Прячется от жизни в спиртном, а в периоды вынужденной трезвости - в кухне. "Не суйся в женские дела", говорит якобы в шутку, когда она только туда входит.
Он вытолкнул ее из кухни. Она уступила: кухня его оправдывала.
Рукопись стихов, написанных за двадцать лет на трамвайных подножках, в дороге, в очереди, у черта на куличках, была готова. Теперь пришло время прозы, а она требовала ежевечерней работы за пишущей машинкой, которая не кончалась и за полночь. Анна не выбирала времени и условий - орал телевизор или росла гора немытой посуды - она сидела за машинкой. До полного измота. Чувство мыслило, мысль чувствовала - так рождались рассказы, из журналистской практики вырастал роман "Провинция". Но эта работа была вовсе не тульский пряник. И ежемесячная обязанность сдавать в газету две с половиной тысячи строк была просто игрушкой по сравнению с ней. Она брала за горло и не отпускала. Анна уже не спрашивала: зачем? Хотя понимала, что денег на издание не будет. И она просто работала - на результат писательского труда, слаще и страшней которого не знала. Выплакивать спонсорскую помощь в ее понимании было прерогативой бездарностей. К кормушке писательской организации приблизиться мешала естественная брезгливость: сколько их, ожидающих, просящих, элементарно продающихся - писательская организация в городке утратила признаки творческой и превратилась в коммерческую, коим несть числа и имя легион...
Порой ей страстно хотелось жить иной жизнью: вязать носки, гулять с ребенком, смотреть телевизор. И она тупо вперялась в экран, думая о том, что все, кто добивался результата в писательском труде, были, прежде всего, великими работниками, умеющими презреть все, кроме своей работы. Но ей нельзя сбросить журналистскую лямку - та кормит... Иногда она срывалась и пила водку.
Какая-то дамочка рассказывала с телеэкрана, что женский клуб процветает благодаря магическим способностям: стоит ей пожелать чего-нибудь, погружаясь в воду, желания исполняются, как по мановению волшебной палочки.
Кроме шиза тут что-то есть, думала Анна, лежа в ванной. Вода как переносчик информации... Собрав воедино всю усталость от накопившихся проблем, она сказала: Хочу любви, денег и друзей!
Не прошло и недели, как она влюбилась.
Поэт Арсений пришел к ней с другом детства, огромным, как медведь, мужиком с бычьей шеей и сивым загривком. Умные глаза его смотрели нахально и многозначительно, что ей сразу не понравилось. Ну и друг у Сени! Что их может связывать, кроме детства?
Но водку друг пил, как лошадь, хорошо говорил о ее стихах, открыв рукопись. "Такие стихи писать - это вам не в тапки срать, - понимаешь?" - говорил он Арсению. Арсений понимал. Приезжий гость предложил помощь в издании рукописи. Этот разговор она, как обычно в таких случаях, моментально замяла. Ей не нравилась самоуверенность гостя, его снисходительное отношение к Арсению - поэту милостью Божьей, восторг в глазах, адресованный ей, тоже не нравился. Помощь явно не могла быть бескорыстной. "Князь" вел себя не по-княжески, демонстрируя толстый бумажник, купленный пароход и прочие возможности.
Все трое, Арсений, муж и Пароход (так она про себя прозвала гостя), пить были не дураки. Две бутылки "смирновки" улетели моментально. Муж отправился занять денег у приятеля, сказав Анне, что неудобно перед гостями - пора "поставить" и хозяевам. Арсений кинулся в магазин по той же причине...
Едва Анна осталась наедине с Пароходом, он неожиданно уронил ее на кровать, навалился как бык, не дав опомниться, не причинив ни боли, ни... ничего.
Анна смотрела пустым взглядом, пребывая в прострации, пока он застегивался и бормотал:
- Я так тебя захотел... Пойми, у меня пять месяцев ничего не получалось. А тут захотел и получилось. Ты не представляешь, что я для тебя сделаю...
- Нет, книжку тебе издам такую, что все завидовать будут. В суперобложке. А если хочешь - хоть самолет куплю. Я богатый. Но ты ведь не хочешь самолет, ты хочешь книжку, я знаю.
В дверь позвонили, Анна открыла Арсению. Хорошо, что первым пришел не муж, подумала она.
Утром вышла из дома и пешком отмерила километров двадцать. Куда угодно - лишь бы шагать, лишь бы ни о чем не думать, лишь бы не ломаться в немых диалогах... Пытаясь себя развлечь, Анна заходила в каждый встречный магазин. Иногда у нее появлялось желание что-то купить, но кошелек открывать не имело смысла - цены издевались над его содержимым.
Анна делала все, чтобы заработать. Публиковалась в межрегиональных изданиях, но гонорары перестали выплачивать. Газеты и альманахи выходили нерегулярно, дыша на ладан, а то и вовсе закрывались. В столичные издательства соваться без протекции не имело смысла. Не то, чтобы у нее не было солидных знакомств, но попросить Андрея Георгиевича или Виктора Петровича помочь с публикациями было для нее немыслимым. Она ценила собственное время, время же больших писателей для нее вообще священно.
И все-таки кое-что она себе купила: нижнее белье. Ведь всякая влюбленная женщина начинает именно с этого. А Анна, чувствуя себя оскверненной, влюбленной быть не перестала. Она не винила себя за вчерашнее, но и Парохода тоже не винила. Он, видимо, уловил то, что шло от нее горячим потоком, как тепло от солнца: безумное желание принадлежать мужчине. Но тому, кого не могло быть рядом два месяца. Она хотела и не могла. Пароход тоже хотел и не мог. Что с того, что не могли по разным причинам? Есть в физике закон Кирхгофа, который говорит примерно следующее: тело реагирует на электромагнитные колебания другого, но только той частоты и длины, которые излучает само. Закон действует и в человеческой психике. Народ давно то подметил: "рыбак рыбака видит издалека"...
Теперь, шагая по улицам, Анна больше мучалась от невозможности - ею же самой придуманной - видеться с любимым, чем от вчерашнего насилия.
Она позволила себе одну маленькую слабость: прошла мимо дома любимого. Его машина стояла рядом с особняком.
Увидев это совершенство со стороны, Анна поняла, два месяца ничего не решат. Ей не удастся чувствовать себя в своей тарелке в системе его ценностей.
Мы находимся в разных весовых категориях, подумала она, а любовь - аристократична, она требует равенства. Но равенства быть не может. На условиях неравенства ей мешает войти в его мир самоуважение.
Домой вернулась к вечеру. Муж был на суточной работе. До закрытия садика оставалось полтора часа, и она рада была после утомительной прогулки еще раз в полном одиночестве привести свои мысли и чувства к общему знаменателю. Но телефон зазвонил, едва успела снять обувь.
- Мы с тобой должны встретиться, - сказал Пароход.
- Нет, - просто ответила она.
- Не отказывайся. Пожалуйста. Ты знаешь, я никому не говорю "пожалуйста".
- Пошел к черту. - Она положила трубку.
Телефон звонил не переставая. А вдруг это... она схватила трубку.
- Ты боишься меня, - то ли спросил, то ли сообщил Пароход.
- Нет.
- Ну, будь человеком, дай только посмотреть на тебя, поговорить наедине.
- Наедине - ни за что.
- Тогда приезжай в "Гнездо глухаря", поужинаем.
- Я сейчас иду в садик за ребенком. Мне не с кем его оставить.
- У тебя же есть друзья, подруги.
- У меня в этом городе есть только недруги и малознакомые люди.
- Я все устрою. Через полчаса позвоню.
Анна пошла за ребенком и, когда возвращалась домой, телефонные звонки услышала еще на лестничной площадке.
- Значит, так: веди ребенка к Арсению, он ждет. А я скоро подъеду.
- Хорошо, - сказала она, чтобы хоть ненадолго избавиться от собеседника, раздеть ребенка.
Через полчаса он снова позвонил.
- В чем дело? Почему вы еще дома?
- Дома! И намерены здесь оставаться до утра.
- Ты же обещала. Ты меня обманула.
- Я обещала? Может быть... прийти в "Гнездо глухаря". А ты сказал: подъеду. Из нас двоих женщина я. И мне не нравится, когда не считаются с моим желанием или... нежеланием. Я не буду с тобой встречаться.
Она положила трубку. Через пять минут ее пришлось взять снова.
Голос Арсения был довольно растерянным.
- Аня, я же включился в процесс. Жду тебя и ребенка. Князь нервничает. Веди ребенка...
- Зачем?
- Я буду водиться с ним, я же обещал, меня попросили.
- Арсений, я тебя ни о чем не просила. Ребенок мой и я тебя ни о чем не просила.
Она накормила сына ужином, выкупала, уложила и стала читать ему книжку про Гулливера.
Звонок. На сей раз голос Парохода был вполне злым.
- Ты не знаешь, от чего отказываешься. Я бы все для тебя сделал, мне это ничего не стоит. Вот сейчас устроил аукцион среди деловых людей и продал книжку Арсения за сто долларов. Захотел и помог. Тебе что, книжка не нужна?
- Не нужна.
- И деньги не нужны?
- Не нужны. - Она бросила трубку.
Ребенок уже засыпал, когда напротив подъезда остановился "Ровер". Оттуда вышел Пароход. Он звонил в ее дверь минут пять. Она поборола отвращение и взглянула в глазок. В руках у Парохода большой букет роз. Анна на цыпочках отошла от двери. Она не могла даже разозлиться. Страх за спокойствие ребенка стал единственной реакицей. "Ровер" отъехал от подъезда, и Анна облегченно вздохнула.
Через четверть часа телефон зазвонил опять.
- Ты еще ждешь меня?! - заорал Пароход совершенно пьяным голосом.
- Жду, но не тебя. Я влюблена в другого человека, оставь меня в покое. - Она положила трубку и набрала номер Арсения.
- Сеня, твой друг маньяк?
- Аня, он хороший парень. Просто ты ему очень понравилась, понимаешь?
- Но он-то мне не понравился.
- Как же так, он же правда хороший. Ты его не бойся, Аня, он добрый.
- И что, по-твоему, я с каждым добрым и хорошим должна встречаться наедине?
- Аня, у него ведь правда деньги есть.
- Арсений, ты соображаешь, что говоришь?
- Нет, не соображаю. Прости, Аня, отключи телефон, он будет еще звонить. Но не бойся. Если что, звони, я прибегу.
- И на том спасибо.
Когда телефон зазвонил снова, она выдернула шнур из розетки.
Чтоб ты сдох со своими пароходами, кретин! Чтоб я лучше сдохла, чем попросила тогда "любви, денег и друзей!" Пылающее сердце вместо любви я уже имею. Деньги тоже - вот они - бери! Давай бери! Ты же этого хотела: издашь книгу, сделаешь фарфоровую улыбку, накупишь тряпок и тогда позволишь себе встречаться с любимым.
А завтра, быть может, еще друзья какие-нибудь на голову свалятся. Но чем потребуется платить за это?
Ближе к утру успокоилась на мысли: а все-таки в преисподней готовы заплатить неплохую, может быть, любую цену за душу, а? Выходит, она стоящая штука.