Росс Томас : другие произведения.

Подставные люди

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ---------------------------------------------
  
  
   Росс Томас
   Подставные люди
  
  
  
   Глава 1
  
  
   Выглядел он молодо. Слишком молодо, чтобы заказывать «мартини» в одиннадцать сорок пять утра. А потому по легкому кивку Джоан, нашей официантки, мне пришлось оставить стойку бара и мучившегося легким похмельем корреспондента «Вашингтон пост», чтобы подойти к юному забулдыге и удостовериться, что тому исполнился двадцать один год.
   Время ленча еще не приспело. Мы с репортером тянули пиво да обменивались впечатлениями о военной базе на севере Техаса, где давным-давно каждый из нас провел несколько месяцев перед отправкой в Европу. И пришли к единому мнению, что месяцы эти не запомнились нам ни единым светлым мигом.
   Даже вблизи лет ему не прибавилось. Я бы дал ему девятнадцать, максимум двадцать, но, возможно, его молодили светлые, почти белые волосы, забранные на затылке в хвост.
   Он не посмотрел на меня, даже не поднял головы, занятый своими мыслями.
   — Извините, что беспокою вас, — мне пришлось вернуть его к реалиям жизни, — но нет ли у вас документа, удостоверяющего, что вам уже исполнился двадцать один год. Нам бы не хотелось лишиться лицензии.
   Он вскинул голову, и, увидев его глаза, я почувствовал, что напрасно подходил к нему. А когда он улыбнулся, в этом не осталось ни малейших сомнений. Улыбка у него была, мягко говоря, неприятная, и чтобы так улыбаться, требовалось прожить на свете куда больше двадцати одного года. Все еще улыбаясь, он сунул руку во внутренний карман, достал какой-то документ в черной «корочке». Глаза его при этом не покидали моего лица, светло-светло-синие, цвета арктического льда и такие же холодные.
   Он протянул мне шведский паспорт, раскрыв который я узнал, что имею дело с Уолтером Готаром, тридцати двух лет от роду, проживающим в Женеве. Я отдал паспорт.
   — Извините, мистер Готар.
   — Такое случается довольно часто.
   — Первый бокал за счет заведения.
   Он покачал головой.
   — Позвольте мне заплатить, — по-английски он говорил с едва уловимым акцентом. Я пожал плечами, мило ему улыбнулся и уже двинулся к стойке бара, когда он остановил меня вопросом: — А где Майкл Падильо?
   Я посмотрел на него.
   — В Чикаго. По делам.
   — Жаль, что не застал его.
   — Он собирался вернуться завтра.
   — Вас не затруднит передать ему от меня несколько слов?
   — Разумеется, нет.
   Он долго молчал, вероятно, подыскивал нужные слова, что дало мне возможность полюбоваться его темно-синей рубашкой, белым вязаным галстуком и костюмом из добротного «мокрого» шелка. Из левого рукава торчал кончик платка того же цвета, что и рубашка, и, если бы не столь неприятная улыбка и ледяные глаза, я мог бы принять его за щеголя, обожающего покрасоваться на людях.
   — Вы — Маккоркл?
   Я ответил утвердительно. Повернулся к Джоан и кивком дал понять, что она может обслужить клиента. После того как она поставила перед ним полный бокал и отошла, он достал из бумажника две долларовые купюры и положил их рядом с бокалом, к которому еще и не притронулся. Пристально разглядывая его содержимое, он произнес: «Скажите Майклу Падильо...» — тут он запнулся и посмотрел на меня, дабы убедиться, что я внимательно слушаю.
   — Скажите Падильо, — медленно повторил он, тщательно выговаривая каждое слово, — что мы не хотим покупать ту ферму.
   — Его огорчит ваш отказ, — ответил я, словно речь действительно шла о какой-то ферме.
   Глаза его продолжали изучать мое лицо. Вероятно, ему хотелось знать, а понял ли я, что означают его слова. Я же постарался, чтобы лицо мое в эти мгновения ничем не отличалось от восковой маски. Общение с Падильо научило меня осмотрительности.
   — Причины я обговорю с ним лично.
   — Завтра вы сможете его увидеть.
   — В какое время?
   — Обычно он приходит в половине одиннадцатого, максимум на полчаса позже.
   — Вы не забыли мои слова?
   — Нет.
   — А мое имя?
   — Уолтер Готар, — имена, фамилии, лица я запоминал без труда. Иначе салун остался бы без постоянных клиентов.
   Плавным движением Готар выскользнул из-за стола. Почти такой же высокий, как я, шесть футов с небольшим, и с закрытыми глазами и без улыбки, мог бы сойти за второкурсника какого-нибудь захолустного колледжа, играющего в футбольной команде четвертным. Вновь посмотрел на меня, все еще гадая, а способен ли я сделать то, что от меня требуется. Кивнул, придя к выводу, что я его не подведу, и двинулся к выходу. Не пригубив «мартини», не попрощавшись.
   Я подхватил бокал и понес к стойке, гадая, то ли выпить его самому, то ли продать другому любителю «мартини». В конце концов остановился на первом варианте и уже наполовину опорожнил бокал, прежде чем салун начал заполняться посетителями. Думал я о тех словах, что Готар просил передать Падильо. То был сленг времен второй мировой войны, и Готар был слишком молод, чтобы свободно пользоваться им. С другой стороны, поначалу я подумал, что по молодости он может заказать «мартини» до двенадцати часов дня.
   Во время второй мировой войны «купить ферму» означало умереть, а Готар отказывался от покупки, то есть не хотел умирать и просил известить об этом Падильо.
   Я нашел это послание довольно странным, поскольку в свое время, работая в одном из федеральных агентств, Падильо «продал ферму» многим и по праву считался незаурядным специалистом. Впрочем, кое-кто с радостью узнал бы о том, что и он, наконец-то, купил себе одну.
  
  
  
  
   Глава 2
  
  
   Несколько лет тому назад Майклу Падильо и мне принадлежал салун «У Мака». В Бонне, на берегу Рейна. Вернее, в Бад-Годесберге. Некие малоприятные события привели к тому, что салун наш взорвали, а Падильо исчез больше чем на год. Я женился и открыл другой салун, в Вашингтоне, в нескольких кварталах к северу от Кей-стрит и чуть западнее Коннектикут-авеню. Он тоже назывался «У Мака», и никто его не взрывал, хотя после появления Падильо, годом позже, возникли некоторые сложности. Эта довольно запутанная история, действующими лицами которой стали местный гангстер-негр, агент Федерального бюро по борьбе с распространением наркотиков, и умирающий от рака белый премьер-министр одной из южноафриканских стран, который хотел, чтобы Падильо застрелил его на виду у всех, завершилась совсем не так, как хотелось некоторым ее участникам, и кое-кому из них не удалось увильнуть от «покупки фермы».
   Идут разговоры, что салун «У Мака» утрачивает прежний лоск, но мне кажется, что он лишь становится уютнее. В зале царит полумрак, в котором тонут лица пришедших на ленч. А потому нас жалуют те, кто не хочет афишировать свое совместное пребывание в общественном месте. Официанты работают быстро, лишних вопросов не задают, проводят у столиков минимум времени. Напитки подают должным образом охлажденные, не жалуются клиенты и на их крепость. Интересующиеся последними вашингтонскими сплетнями могут посидеть у стойки и послушать Карла, нашего старшего бармена, который режет правду-матку, невзирая на лица. Выбор блюд небогат, стоимость их достаточно высока, но если клиент отдает предпочтение курице или бифштексу, то у нас их готовят лучше, чем в любом другом ресторане Вашингтона.
   Падильо и я подумывали о том, чтобы открыть второй салун в одном из крупных городов Америки. Потому-то, собственно, Падильо и находился в Чикаго, когда к нам пожаловал Уолтер Готар. Свой выбор, кроме Чикаго, мы остановили на Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. После его возвращения я собирался слетать в Сан-Франциско, город, где я родился. А потом Падильо заглянул бы в Лос-Анджелес. Там он жил перед самой войной.
   Идею открытия второго салуна подбросили нам наши аудиторы, прямо заявившие, что пора что-то делать с прибылью, ибо в противном случае большая ее часть в виде налогов пошла бы на разработку системы противоракетной обороны, производство напалма или на что-то другое, не менее важное и полезное. Мы ни в коей мере не стремились к расширению нашего дела, но поневоле пришли к выводу, что лучше потратить деньги на второй салун, если их все равно заграбастает федеральное правительство. Да и потом, не так уж и плохо путешествовать по стране, опять же списывая транспортные расходы в счет налогов.
   Когда на следующее утро Падильо подошел к стойке бара, посвежевший и отдохнувший, я сразу понял, что в Чикаго и так достаточно салунов. А после того, как мы пожали друг другу руки, он налил себе чашку кофе, и мы устроились за одним из столиков.
   — Как съездил? — поинтересовался я.
   — Нам это не подойдет, — последовал короткий ответ.
   — Когда ты заглянешь в Лос-Анджелес?
   — Думаю, через месяц. А в Сан-Франциско ты летишь на следующей неделе?
   Я кивнул.
   — Или неделей позже.
   — Есть новости от Фредль?
   — Как обычно, ей хотелось бы, чтобы ты похозяйничал здесь один.
   — Может, тебе стоило поехать.
   — Мне никогда не нравился Франкфурт.
   Моя жена была вашингтонским корреспондентом одной из франкфуртских газет, относящейся к той категории, что до сих пор может напечатать пространную статью о плюсах и минусах, связанных с вступлением Британии в Общий рынок. Она улетела во Франкфурт на ежегодный издательский совет. В Вашингтоне большинство иностранных корреспондентов называли ее Фредль или Фредди, но во Франкфурте к ней обращались не иначе как фрау доктор Маккоркл. Помимо привлекательной внешности, моя жена обладала острым умом, не лезла за словом в карман, а потому мы не ссорились чаще двух-трех раз в год, и при разлуке мне ее очень недоставало.
   — Кто-нибудь звонил? — спросил Падильо.
   Я протянул ему несколько листков бумаги. Телефонную трубку у нас брали я или герр Хорст, наш метрдотель, получавший два процента прибыли и твердо убежденный, что Падильо давно следовало жениться. Звонили волнительные юные особы, желающие знать, когда вернется мистер Падильо и не затруднит ли меня попросить его по возвращении первым делом перезвонить Маргарет, или Рут, или Элен.
   — Мне понравился голос Сейди, — прокомментировал я. — Чувствуется, дама обстоятельная, не позволяет разных вольностей.
   Падильо, просматривая листки, рассеянно кивнул.
   — Она играет на французском рожке в симфоническом оркестре.
   — Некий Уолтер Готар просил передать несколько слов.
   Лицо Падильо разом изменилось. Карие глаза сузились, рот превратился в тонкую полоску.
   — По телефону?
   — Нет. Он заходил сюда.
   — Светлые, чуть ли не белые волосы? И выглядит так, словно на следующей неделе ему пора регистрироваться на призывном пункте?
   — Это он.
   — Чего он хотел?
   — Чтобы я сказал тебе, что он не хочет покупать ферму.
   Падильо поставил чашечку на стол, прогулялся к бару, взял бутылку виски, налил себе изрядную порцию, посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Бутылка вернулась на место, Падильо — за столик. Глаза его пробежались по еще пустому залу, словно прикидывая, а сколько мы можем получить за наш салун, если придется продавать его второпях.
   — Готар сказал «я не хочу покупать ферму» или «мы»?
   Я покопался в памяти.
   — Он сказал «мы».
   Падильо нахмурился.
   — Он сказал что-нибудь еще?
   — Обещал зайти сегодня примерно в это время. Он что, давний друг?
   Падильо покачал головой.
   — Моим другом был его брат. Старший. Несколько раз мы работали вместе и оказывали друг другу кое-какие услуги. Кажется, за мной остался должок, отдать который я не успел, потому что в прошлом году его убили в Бейруте. Так, во всяком случае, говорили.
   — Смысл его слов предельно ясен.
   Падильо вздохнул. Такое случалось довольно редко. От силы дважды за год.
   — До конспирации ли, когда хочешь остаться живым. Но он сказал «мы»?
   — Да.
   — Они работают в команде.
   — И чем занимаются?
   Прежде чем ответить, Падильо закурил.
   — Примерно тем же, что и я в не столь уж давние времена. Дело это семейное. В шпионском бизнесе они с наполеоновских войн. Карл Шульмейстер привлек их где-то в 1805 году. Они — швейцарцы и всегда работали на тех, кто давал максимальную цену. «Ноль эмоций, один рассудок», — последняя фраза прозвучала, как чья-то цитата.
   — Кто же их так охарактеризовал?
   — Генерал Сазари так отозвался о Шульмейстере, когда представлял его Наполеону. Но это в полной мере относится и к Готарам, тем, что остались в живых. Потому-то, собственно, я и удивился. Они не из тех, кто заглядывает в гости, чтобы попросить о помощи.
   — Кто еще в их команде?
   — Близнец Готара.
   Я взглянул на бутылку виски.
   — Пожалуй, я составлю тебе компанию. Два Готара, это уж перебор.
   — Они не так уж и похожи, — Падильо вновь прогулялся к бару, чтобы налить мне виски.
   — Ты хочешь сказать, что они разнояйцевые близнецы?
   — Этого я не знаю, но различить их никому не составит труда. Потому что близнеца Готара зовут Ванда.
  
  
  
  
   Глава 3
  
  
   Они пришли полчаса спустя. Вдвоем, очень похожие друг на друга. И у нее были такие же ледяные глаза, хотя улыбка Ванды показалась мне более привлекательной.
   Пока они шли от двери до бара, Падильо пристально наблюдал за ними. Должно быть, точно так же мангуст следил бы за двумя кобрами-близнецами. Я даже подумал, а не позвать ли герра Хорста, чтобы тот спрятал столовое серебро. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких футов, Уолтер Готар застыл и коротко кивнул.
   — Падильо, — это звучало, как приветствие.
   — Добрый день, Уолтер, — ответил Падильо и тут же добавил: — Добрый день, Ванда.
   Она не удостоила Падильо ни кивком, ни улыбкой. Лишь смотрела сквозь него, словно он для нее не существовал. Роста она была высокого, хотя и на пять или шесть дюймов ниже брата, с тем же волевым подбородком, но с более пухлыми губами.
   Едва ли у кого возникало желание назвать Уолтера Готара симпатягой, его глаза такого не допускали, да он, пожалуй, и не нуждался в лестных оценках собственной внешности. А вот сестра его была очень мила, но у меня сложилось впечатление, что и она относилась к комплиментам в свой адрес весьма прохладно.
   — Вам передали мои слова? — Готар искоса глянул на меня, словно хотел показать, что знает о моем существовании, но не считает нужным подключать меня к разговору.
   — Конечно, — ответил Падильо, а затем представил меня Ванде Готар. — Мисс Готар, мистер Маккоркл, мой компаньон.
   Она молча кивнула, то ли мне, то ли стойке бара.
   — Мы хотели бы обсудить сложившуюся ситуацию, — продолжил Готар. — Без посторонних.
   Падильо покачал головой.
   — Вы прекрасно знаете, Уолтер, что без свидетелей я не буду обсуждать с вами даже стоимость порции виски.
   — Дело сугубо конфиденциальное, — упорствовал Готар.
   — Маккоркл не из болтливых.
   Готар взглянул на сестру, и та в очередной раз кивнула, если можно назвать кивком перемещение подбородка на четверть дюйма вниз, а затем в прежнее положение. Готар оглядел пустующий в это время бар.
   — Неужели нет другого места, где мы могли бы поговорить?
   — У нас есть кабинет. Подойдет?
   Готар ответил утвердительно, и вслед за Падильо они пересекли зал ресторана. Я замыкал колонну, чувствуя себя лишним, но в то же время мне хотелось знать, что скрывается за «сугубо конфиденциальным» для Готара делом. Впрочем, гораздо больше заинтересовали меня длинные, стройные ноги сестры Готара и округлые бедра, не так уж и скрытые обтягивающей их серой шерстяной юбкой. Я слабо разбираюсь в ценах на женскую одежду, но, полагаю, костюм Ванды стоил никак не меньше трехсот долларов. Кстати, и Уолтер Готар пришел в этот день в другом костюме, двубортном, темно-сером, с множеством пуговиц.
   Кабинет у нас был заурядный, если не считать роскошного письменного стола на двоих, который Фредль отыскала в каком-то антикварном магазине и подарила нам на прошлое Рождество. Мы им практически не пользовались, из опасения забыться и поставить мокрый бокал на полированную дубовую поверхность. Прочая обстановка состояла из удобного дивана, двух стульев с высокими спинками, трех бюро, двух черных телефонных аппаратов, аляповатого календаря на стене и окна с видом на темный переулок.
   Падильо и я сели за стол. Готар отдал предпочтение дивану, Ванда устроилась на одном из стульев.
   — Чем вы сейчас занимаетесь, Уолтер?
   — Обеспечиваем защиту.
   — Я его знаю?
   — Вы имеете в виду нашего клиента?
   — Нет.
   — Тогда противника?
   — Совершенно верно.
   — Это Крагштейн.
   Падильо помолчал. Наверное, просматривал вызванное из памяти досье на Крагштейна.
   — Он уже не тот, что прежде.
   — С ним Гитнер.
   Досье на Гитнера Падильо не понадобилось, потому что на этот раз он не замедлил с ответом.
   — Тогда вы попали в передрягу.
   — Потому-то нам и нужно... прикрытие.
   Падильо покачал головой. Твердо и непреклонно.
   — Я вышел из игры. И довольно-таки давно.
   Вот тут Ванда Готар посмотрела на него и впервые улыбнулась, прежде чем заговорить, но от тона ее веяло арктическим холодом.
   — Из этой игры ты не выйдешь никогда, Майкл. Я говорила тебе об этом еще в Будапеште, семь лет тому назад.
   — В Будапеште ты наговорила много чего, Ванда, да только я не помню, чтобы в твоих словах был хоть гран правды.
   — С каких это пор ты стал экспертом по правде?
   — В такие эксперты я не гожусь, но вот ложь выявить умею.
   Уолтер Готар вмешался в словесную перепалку то ли давних соперников, то ли любовников. А может, соперников и любовников. Наверное, решил я, до истины тут не докопаться.
   — Вы должны хотя бы обдумать наше предложение.
   — Нет.
   — Я же предупреждала, что он откажется. — Ванда повернулась к брату.
   Уолтер раздраженно зыркнул на нее, прежде чем продолжить.
   — Вас тревожит Гитнер?
   — Только дурак может не принимать в расчет Амоса Гитнера. Но меня он не тревожит, потому что наши пути не пересекаются.
   — Может, Крагштейн...
   — Франц Крагштейн стареет, — прервал его Падильо. — Он не так подвижен, как раньше, но с головой-то у него все в порядке. И если Гитнер берет на себя черновую работу, можно не волноваться из-за замедленности собственной реакции. Однажды я видел Гитнера в деле. Он моложе нас всех и очень шустрый.
   Если человек, которого звали Амос Гитнер, мог потягаться с Падильо, пусть этот факт подтверждался лишь словами последнего, это говорило лишь об одном: он находился в превосходной физической форме и на все сто процентов использовал свои, щедро отмеренные природой возможности. Ибо, хотя виски моего компаньона и посеребрила седина, с годами он ничуть не терял ни в силе, ни в ловкости. Майк курил, сколько хотел, пил почти столько, что и я, не ограничивал себя в еде, но при этом мог пробежать сотню метров, даже не запыхавшись, тогда как я с трудом мог позволить себе ускоренный шаг. Кроме того, он свободно говорил на шести или семи языках, владел всеми видами оружия да еще пользовался успехом у женщин.
   — Он нам не нужен, — Ванда встала.
   — И я того же мнения, — кивнул Падильо. — Так какое у вас задание?
   — Стало интересно? — спросила она.
   — Спрашиваю из чистого любопытства.
   — Сядь, Ванда, — бросил Уолтер. Она помялась, но села. — Проблема в том, что наш клиент путешествует инкогнито. Иначе мы бы просто обратились в вашу Секретную службу [1] .
   — И в этом случае вам никто не запрещает обратиться к ним. Если он из дружественной страны.
   Готар покачал головой.
   — Он и слышать об этом не хочет. Настаивает, чтобы его визит проходил неофициально, без ведома федеральных властей.
   — Он знает о Крагштейне и Гитнере?
   — Да.
   — Тогда он болван.
   — В некотором смысле да.
   Падильо поднялся.
   — Очень сожалею, но ничем не могу помочь.
   — Вы отлично заработаете.
   Падильо покачал головой.
   — Денег мне и так хватает.
   — Нет таких людей, кому хватает денег, — возразила Ванда.
   — Все зависит от того, что хочется на них купить.
   — У тебя так и осталась философия бедняка...
   — Вроде бы я вспоминаю, что тебе нравилась моя точка зрения...
   — Это было до того, как я поняла...
   — Пожалуйста! — вмешался Уолтер Готар. По форме он просил, по существу, требовал, чтобы она замолчала. Ванда перевела взгляд с Падильо на настенный календарь. Падильо чуть улыбнулся. Готар встал, сунул руку во внутренний карман пиджака. Достал конверт и протянул его Падильо. — Это вам от Пауля. Другого выхода у меня нет.
   Падильо замялся, прежде чем взять конверт. Наконец взял, внимательно осмотрел синюю восковую печать, вскрыл конверт, прочитал письмо.
   — Это его почерк, — он передал письмо мне. — Вы знаете, что там написано?
   — Понятия не имею, — ответил Готар. — Он сказал, что оно может нам потребоваться.
   — Письмо от их брата, — пояснил мне Падильо. — Он мертв. Умер в прошлом году. В Бейруте, не так ли?
   Готар кивнул.
   — В Бейруте.
   Даты на письме я не нашел. Написано оно было на английском. Я прочитал:
   "Мой дорогой Падильо!
   Придет день, когда близнецы поймут, что с полученным заданием одним им не справиться. Мы так часто помогали друг другу, что я не помню, кто кому оказывал больше услуг, ты мне, или я — тебе, но я надеюсь, что это и неважно. Пожалуйста, сделай для них то, что сможешь, если сможешь. Я буду тебе, как говорится, весьма признателен.
   Искренне твой, Пауль Готар".
   — Хороший почерк, — прокомментировал я, возвращая Падильо письмо.
   Падильо кивнул и передал письмо Уолтеру, который по прочтении отдал его сестре.
   — Так что? — спросил Готар.
   Падильо вновь покачал головой.
   — Я не сентиментален, Уолтер. Возможно, если бы не сентиментальность, ваш брат был бы сейчас жив.
   — Он нам не нужен, Уолтер, — подала голос Ванда Готар.
   Молодой человек с юным лицом коротко кивнул и направился к двери. Открыл ее, пропустил сестру вперед, повернулся к Падильо.
   — Мы не попрошайки. Но если вы передумаете, один из нас будет в «Хэй-Адамс».
   — Я своего решения не меняю, — ответил Падильо. — Кроме того, я думаю, что ваш приход напрасен. Вы справитесь и без меня.
   — Это покажут ближайшие дни.
   — Удачи вам.
   Готар бросил на Падильо холодный взгляд.
   — В нашем деле удача играет слишком маленькую роль, — и скрылся за дверью.
   — Хочешь выпить? — я потянулся к телефонной трубке.
   — "Мартини".
   Я повернул диск один раз, заказал два бокала «мартини».
   — Почему ты отказал им в помощи? Письмо очень трогательное.
   Падильо улыбнулся.
   — Есть одна маленькая неувязка.
   — Какая же?
   — Пауль Готар не читал и не писал на английском.
  
  
  
  
   Глава 4
  
  
   Я, должно быть, один из последних вашингтонцев, кто ходит по улицам по ночам. Я хожу пешком потому, что мне это нравится, и из убежденности, что городские тротуары существуют для того, чтобы ими пользовались двадцать четыре часа в сутки, точно так же, как в Лондоне, Париже или Риме.
   Пару раз мои прогулки могли кончиться плачевно, но мужчина должен уметь постоять за себя. Однажды трое молодых парней решили, что драка может их немного поразвлечь, однако потом жестоко в этом раскаивались, потому что к хулиганам жалости я не питаю. В другой раз двое грабителей захотели ознакомиться с содержимым моего бумажника. Им пришлось на карачках ретироваться в подворотню, а бумажник остался при мне. Оба этих происшествия я рассматривал как лепту, внесенную мной в дело охраны правопорядка. В Нью-Йорке я, разумеется, езжу на такси. Только круглый идиот может ходить по тамошним улицам.
   Домой я обычно прихожу чуть позже полуночи. Живу я на восьмом этаже многоквартирного дома, расположенного к югу от площади Дюпона. Район этот не такой престижный, как Джорджтаун, но у него есть свои преимущества. Ибо мне требуется не больше трех минут, чтобы купить пакетик героина или кулич, испеченный из экологически чистой муки. Наверное, именно об этом и говорилось в рекламном объявлении, которое и привело нас в эту квартиру. Хозяин дома хвалился, что у квартиросъемщиков не будет никаких проблем с покупками.
   В тот четверг, когда Падильо беседовал с близнецами Готар, я задержался в салуне несколько дольше. Стояла весна, цвела магнолия, от клиентов не было отбоя, шеф-повар не напился пьяным, конгресс проголосовал за снижение подоходного налога, так что я полагал, что имею полное право поспать до полудня.
   Издатели «Идеального дома» [2] пришли бы в ужас, увидев кашу квартиру, ибо обстановка не несла на себе печать гармонии, но соответствовала вкусам двух персон, которые не так давно поженились, но не отказались от застарелых пристрастий. Обычно нам удавалось достигнуть согласия в выборе картин, когда же деле касалось мебели, мы оказывались по разные стороны баррикад. Фредль тяготела к светлым тонам, которые я находил неуместными, меня же она обвиняла в том, что я пытаюсь превратить нашу квартиру в зал стариков в Теннисном клубе. Конечно, нам обоим приходилось идти на компромисс, но когда речь заходила о Кресле, я не отступал ни на шаг.
   Я выиграл его еще в колледже, вместе с тремя точно такими же, и оно дважды пересекло со мной океан. Кожа пообтерлась, пружины просели, но оно оставалось Креслом, в котором я перечитывал любимые книги, дремал в дождливые дни и даже составлял планы на будущее, которые никогда не реализовывались, но вины Кресла в этом не было.
   По приходе домой я зажег свет и понял, какие чувства испытывал папа Медведь, увидев, что кто-то сидел на его стуле. В моем случае следовало говорить в настоящем времени, ибо человек этот сидел, вернее полулежал, с закинутой назад головой, сложенными на животе руками и вытянутыми вперед ногами. Широко открытые глаза, раззявленный рот и вывалившийся язык, темный и раздутый, дополняли картину. На груди покоились две белые пластмассовые рукоятки, какие обычно надевают на велосипедный руль. Крепились рукоятки по концам струны от рояля, которой лишили жизни Уолтера Готара.
   Если его смерти и предшествовала борьба, ее следов я не заметил. Лампы стояли на местах, в пепельницах громоздились окурки. И он разве что посучил ногами, когда струна впилась в горло. Смерть ему досталась нелегкая, ибо умирал он по меньшей мере минуты две, если душитель обладал немалым опытом и физической силой.
   Я пересек комнату, снял телефонную трубку и набрал номер 444-1111. Когда мужской голос ответил: «Полиция. Линия экстренной связи», — я назвал свои фамилию и адрес, сообщил, что нашел у себя в гостиной убитого человека, и положил трубку. Тут же набрал другой номер, но обошелся без адреса и фамилии, когда на другом конце провода сняли трубку.
   — Твой приятель, Уолтер Готар.
   — Что с ним? — спросил Падильо.
   — Он убит.
   — Где?
   — В моем кресле. Его задушили. Струной от рояля, вдетой в пластмассовые рукоятки для велосипедного руля. Я думаю, что это струна от рояля.
   — Копы уже едут?
   — Я им только что позвонил.
   — Буду у тебя через пять минут.
   — Если они прибудут первыми, чего мне не следует им говорить?
   Он задумался.
   — Говори все.
   — Тогда я могу сказать правду.
   — Возможно, они даже поверят, — и в трубке раздались гудки отбоя.
   Я знал, что в таких ситуациях ничего нельзя трогать, но подошел к бару и плеснул себе виски, резонно предположив, что убийца, во-первых, мог отдавать предпочтение другой марке, а во-вторых, он не так уж глуп, чтобы оставлять отпечатки пальцев на бокале, из которого пил за успешное завершение дела.
   С бокалом в руке я переместился на середину гостиной. Смотрел на тело Уолтера Готара и думал, а с чего он решил в столь поздний час повидаться со мной, и как попал в мою квартиру, и знаком ли я с человеком, который не счел за труд принести с собой струну и затягивать ее на шее Готара, пока тот не умер от удушья. Раздумья мои прервал стук в дверь.
   Падильо прямиком направился к Готару, обыскал его карманы. Все найденное рассовал обратно, предварительно стерев рукавом отпечатки пальцев. Затем выпрямился и пристально посмотрел на мертвеца.
   — Теперь он совсем не красавец, не так ли?
   — Да уж, — согласился я. — Ты позвонил его сестре?
   Падильо покачал головой и прошел к бару.
   — Незачем брать на себя работу полиции.
   — Нашел что-нибудь в его карманах?
   — Интересный у него набор ключей.
   С бокалом виски Падильо присоединился ко мне, и мы стояли посреди гостиной, словно два джентльмена, приглашенные на коктейль в совершенно незнакомую компанию. Дожидаясь полиции, мы обменялись едва ли десятком фраз. Зато с их приездом наговорились вдоволь.
   Статистика говорит, что в Вашингтоне за прошлый год было совершено 327 убийств, и двое полицейских, прибывших по моему звонку, выглядели так, словно через их руки прошла половина покойников. Один был негр, второй белый, и они, похоже, не питали теплых чувств ни друг к другу, ни ко мне с Падильо.
   Белый, высокий, ширококостный, лет тридцати трех — тридцати четырех, со светло-синими глазами, предъявил удостоверение сержанта, выданное на имя Лестера Вернона. По его голосу и внешности я решил, что передо мной представитель шестого или седьмого поколения американцев, ведущих свой род от англосаксов, который пришел к выводу, что лучше ворочать мертвецов, чем рубить уголек в Западной Виргинии. Скорее всего, я не ошибся.
   Негр, лейтенант Френк Скулкрафт, был на пару лет старше, с широким носом и толстыми губами. Говорил он только левой половиной рта, так как с мускулами правой что-то произошло, и они отказывались шевелиться.
   — Значит, обнаружив его, вы позвонили нам, а затем вашему деловому партнеру? — Скулкрафт мотнул головой в сторону Падильо.
   — Совершенно верно, — ответил я.
   — Почему вы позвонили ему, а не адвокату? — полюбопытствовал Вернон.
   — Потому что адвокат мне не потребуется, — разъяснил я ему.
   — Хм-м, — буркнул Вернон и пошел еще раз взглянуть на тело.
   Детективы допрашивали меня и Падильо минут двадцать, и все это время по квартире шастали полицейские, без всякой, по моему разумению, на то надобности. Параллельно работали эксперты, но на них я просто не обращал внимания. Минут через тридцать с небольшим тело Уолтера Готара на носилках покинуло мою квартиру, о чем я нисколько не сожалел.
   Сержант Вернон вновь присоединился к нам.
   — Такого я еще не видел.
   — О чем ты? — поинтересовался Скулкрафт.
   — Эти пластмассовые рукоятки. Внутри они залиты свинцом. Для струны в нем просверлены отверстия. В свинце и закреплены ее концы. Намертво, — в его голосе слышалось восхищение.
   — Забавно, скажу я тебе, — прокомментировал его слова Скулкрафт.
   — Что же тут забавного?
   — Человек положил столько усилий на изготовление орудия убийства, а потом оставляет его на месте преступления. Мне кажется, его можно использовать не один раз. Что скажете, Падильо?
   — Ничего.
   — И вы не знаете, где сейчас его сестра?
   — Готар говорил, что они остановились в «Хэй-Адамс».
   — Мы звонили туда, но ее там нет.
   Падильо взглянул на часы.
   — Еще только четверть второго. Возможно, она где-то развлекается.
   Остальные сведения о Уолтере и Ванде Готар, полученные полицией от Падильо, также не отличались информативностью. Да, он знаком с Уолтером Готаром и его сестрой лет эдак пятнадцать. Нет, он понятия не имеет о цели их визита в Вашингтон, хотя они и говорили, что приехали по какому-то делу. И уж конечно, ему неизвестно, кто мог бы убить Уолтера.
   — То есть они заглянули к вам лишь для того, чтобы поздороваться? — уточнил Скулкрафт.
   — Я этого не говорил, — ответил Падильо.
   — Так зачем они приходили?
   — Хотели узнать, нет ли у меня желания поучаствовать в одной их затее.
   — Деловом предприятии?
   — Можно сказать и так.
   — И что же это за затея?
   — Не знаю.
   — Какими делами, как правило, занимались брат и сестра Готар?
   — Я не уверен, что в своих делах они придерживались каких-либо правил.
   — Острить изволите?
   — Отнюдь, делюсь с вами тем, что знаю.
   Скулкрафт покачал головой.
   — Похоже, вы не поделитесь и прошлогодним снегом. Так чем они занимались?
   — Безопасностью.
   — Мне это ничего не говорит.
   — А вы подумайте, — Падильо повернулся и шагнул к бару.
   — Ваш партнер не слишком расположен к сотрудничеству, не так ли? — улыбнулся мне Вернон.
   — Просто он не очень общительный.
   — А вы?
   — Я более доброжелательный, знаете ли.
   — Потому-то Готар и оказался в вашей квартире? Ему нравились доброжелательные хозяева.
   — Он ведь был душкой, не так ли? — задавая этот вопрос, я не сводил глаз с лица Вернона, дабы не пропустить его реакции. Он не покраснел, но не смог скрыть неудовольствия.
   — Господи, но вы же не похожи на...
   — Он подкалывает тебя, сержант, — прервал его Скулкрафт. — Такой же остряк, как и его компаньон.
   Подошел Падильо с двумя бокалами. Один протянул мне. Я отпил виски и улыбнулся Вернону.
   — Почему Готар оказался в вашей квартире, Маккоркл? — устало спросил Скулкрафт.
   Я тяжело вздохнул, покачал головой и попытался изгнать из голоса раздражение.
   — Я не знаю, почему он оказался в моей квартире. Я не знаю, как он в нее попал. Я нашел его таким же мертвым, каким он был и десять минут тому назад, когда его увезли отсюда. И потому ответственность за его смерть лежит на вас, а не на мне. Так что я не понимаю, почему вы заглядываете под мою кровать и шарите по шкафам вместо того, чтобы искать убийцу в каком-нибудь другом месте.
   Я поднес бокал ко рту, чтобы вновь глотнуть виски, но лейтенант Скулкрафт вышиб его из моей руки. Бокал покатился по ковру, а виски образовало маленькую лужицу, прежде чем впитаться в ворсистую ткань.
   — Вам следует принимать что-нибудь успокаивающее, — я наклонился, чтобы поднять бокал. А когда выпрямился, Скулкрафт массировал правую руку. Хотя едва ли сильно зашиб ее.
   — Восемнадцать часов сегодня, двадцать вчера и полдня позавчера, — он посмотрел на свою руку. — Напрасно я это сделал. Извините.
   — Будем считать, что все забыто, — я, однако, заметил, что мое великодушие только рассердило сержанта Вернона.
   — Давай отвезем их в участок, — предложил он.
   — Конечно, — Скулкрафт двинулся к двери. — Это пойдет им на пользу, не так ли?
   — Во всяком случае, научит их не распускать язык.
   У двери Скулкрафт остановился, повернулся, привалился к ней спиной. Похоже, он везде изыскивал возможность хоть немного да отдохнуть. Двигались лишь его глаза: с меня взгляд сместился на Падильо, обежал комнату, на мгновение задержался на лице сержанта Вернона и тут же пошел на второй круг.
   — Поездка в участок эту парочку ничему не научит, сержант, — отметил он. — И знаешь почему?
   — Почему? — спросил Вернон.
   — Потому что нельзя научить чему-то тех, кто и так все знает. Вы же все знаете, не так ли, Падильо?
   — Отнюдь, — возразил тот. — К примеру, я не знаю, какие мысли роятся в голове копа.
   Взгляд Скулкрафта уперся в лицо Падильо.
   — Вы думаете, у него мозги не такие, как у вас?
   — Должно быть, так.
   — Почему?
   — Потому что я не гожусь в полицейские.
  
  
  
  
   Глава 5
  
  
   Детективы отбыли после того, как мы пообещали прибыть в полицейский участок в два часа пополудни, и я прошел на кухню, налил в кофейник воды и поставил на огонь. Вода уже начала закипать, когда в дверь позвонили. Я открыл ее и тут же пожалел о содеянном.
   Я узнал человека, стоявшего передо мной в наглухо застегнутом плаще, из-под которого торчали пижамные штаны. Несколько лет тому назад, в Бонне, он причинил нам немало неприятностей, так что и сейчас я не ждал от него ничего хорошего, а потому не стал притворяться, что несказанно рад видеть его у себя.
   — Не могли подождать до утра? — буркнул я.
   Стен Бурмсер хмуро покачал головой.
   — Он здесь, не так ли?
   — Помогает мне справиться с мармеладом.
   Бурмсер вновь покачал головой, в голосе его слышалась печаль.
   — Все шутите.
   — Тебе что-нибудь нужно от выпускника Гарварда? — обернувшись, крикнул я Падильо.
   Он вышел в холл, оглядел Бурмсера с ног до головы.
   — Симпатичная у вас пижама.
   — Моя жена того же мнения.
   — А в спальне установлен полицейский телетайп?
   — Достаточно и телефона.
   Падильо пожал плечами, повернулся и направился в гостиную.
   — Давайте поскорее с этим покончим.
   Я указал Бурмсеру на кресло, в котором совсем недавно нашел покойного Уолтера Готара, и он сел, не испытывая при этом никаких неудобств. Я подумал, а не сказать ли ему, кто занимал это кресло перед ним, но отказался от этой идеи, поскольку мои слова едва ли могли пронять его.
   — Что случилось с Готаром? — спросил Бурмсер Падильо.
   — Его убили.
   — Почему здесь?
   — Может, не нашли более удобного места?
   — Мы знали, что близнецы в городе. Мы знали, что они виделись с вами. Теперь нас интересует цель их визита.
   — Спросите у Ванды.
   — Я не хочу устраивать за вами слежку, Падильо.
   — А я не против, если он не вознамерится пить за счет нашего заведения.
   Я встал.
   — Хотите кофе? — спросил я Бурмсера.
   Тот взглянул на часы.
   — Уже третий час ночи.
   — Я же не спрашивал, который теперь час.
   — Нет, благодарю.
   Я насыпал в две чашки по ложке растворимого кофе, залил их водой и принес в гостиную. Одну протянул Падильо, который всегда говорил, что кофе не мешает ему уснуть. Бурмсер наблюдал за нами, не пытаясь скрыть, что не одобряет наши привычки.
   — Я понимаю, что вы уже не один из нас, Падильо.
   — Я никогда и не входил в ваш тесный кружок. Работал на вас, да, но не более того.
   — Ваш труд оплачивался.
   — Далеко не в полной мере. Вы хотели слишком многого, а платили чуть-чуть.
   — Вы могли бы отказаться.
   — Теперь могу, а тогда — нет. Я пытался, помните?
   Сколько раз я отказывался? Десять? Пятнадцать? И всякий раз вы находили убедительные доводы, чтобы заставить меня согласиться, запаковать чемодан и ближайшим рейсом лететь на восток, к примеру, в Бреслау, причем шансы на возвращение никогда не поднимались до пятидесяти процентов.
   — Но вы уже вышли из игры.
   — И слава Богу.
   — Мне нужна только информация.
   — У меня салун, а не справочная служба.
   — Близнецы чего-то хотели от вас. Чего именно?
   Падильо поднялся, подошел к окну, чуть отдернул занавеску. Не думаю, что он углядел в темноте что-нибудь интересное.
   — Помощи.
   — От вас?
   — Да.
   — Но почему?
   — Они думали, что за мной остался должок перед Паулем.
   — Паулем? Он же мертв.
   Падильо повернулся к нам, но, вместо того, чтобы ответить, принялся разглядывать довольно неплохой ирландский пейзаж, которым мы с Фредль украсили гостиную три или четыре месяца тому назад. Бурмсер откашлялся.
   — Чем они занимались?
   — Кого-то охраняли.
   — Кого именно?
   — Они не сказали. Но персону достаточно важную, раз этот человек смог их нанять.
   — Почему им понадобилась помощь?
   Падильо закончил осмотр пейзажа и впервые улыбнулся Бурмсеру.
   — Франц Крагштейн, — не без удовольствия произнес он. — Вы помните Франца?
   Напряжение разом покинуло Бурмсера. Он откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу, достал сигарету, прикурил от хромированной зажигалки. Падильо переместился к другой картине, портрету, написанному в начале века, который мне посчастливилось купить за бесценок.
   — По-моему, им не было нужды пугаться Крагштейна.
   — Парень выдохся, не так ли? — Падильо все еще оценивающе всматривался в портрет. — Тревожил их не Крагштейн, но его новый напарник. Или помощник.
   — Кто?
   — Амос Гитнер, — и Падильо резко повернулся, дабы понаблюдать за реакцией Бурмсера.
   Зрелище того стоило. У Бурмсера отпала челюсть. В следующее мгновение он с такой яростью вдавил сигарету в пепельницу, словно решил раз и навсегда покончить с курением. Лоб его прорезали морщины. То ли он задумался, то ли заволновался. Он торопливо поднялся.
   — Могу я воспользоваться вашим телефоном? — этот вопрос относился уже ко мне.
   — Пожалуйста, — великодушно согласился я.
   — Он уже в Штатах? — Бурмсер вновь повернулся к Падильо.
   — Амос? Не имею понятия.
   — Кто клиент близнецов, Падильо?
   — Теперь это клиент Ванды, но я все равно не знаю, кто он. Я вообще ничего не знаю, хроме того, что он едет сюда или уже здесь, и Амос Гитнер ни в коей мере его не тревожит. А посему мне представляется, что клиент этот не слишком умен.
   — Полностью с вами согласен, — и Бурмсер поспешил к телефону. Взял трубку, положил, взглянул на меня. — А второй аппарат у вас есть?
   — В спальне. По коридору налево.
   Несколько минут спустя Бурмсер вернулся, с растрепанными седыми волосами, словно во время разговора он непрерывно теребил их то ли от раздражения, то ли волнуясь. Судя по возрасту и по продолжительности службы в том таинственном агентстве, что постоянно отправляло Падильо в срочные поездки, он наверняка занимал генеральскую должность. Падильо удалось выйти из игры, но с немалым трудом и не без потерь: раненый, он едва не утонул в Рейне. И вот теперь меня более всего интересовало, а удастся ли ему остаться за кромкой поля.
   Бурмсер вновь пробежался рукой по волосам.
   — Он хочет поговорить с вами.
   — Кто? — переспросил Падильо.
   — Наверное, президент, — вставил я.
   — Я за него не голосовал.
   — Может, об этом он и хочет с тобой поговорить.
   — Ради Бога, Падильо, он ждет.
   Падильо пересек гостиную и взял трубку. Поздоровался, потом долго слушал, никак не меньше трех минут. Я догадался, что слушает он человека, который руководил агентством Бурмсера, избегающего известности мультимиллионера, когда-то увлекавшегося историей Древней Греции, но во время второй мировой войны попавшего в разведку. Там он и остался. Вероятно, потому, что современный мир показался ему куда интересней исторических реликвий.
   — Пусть все напишут на бланке Белого дома, — произнес наконец Падильо. Послушал секунд пятнадцать-двадцать, потом добавил: — Вы можете называть это шантажом, но мне нужны гарантии, — на его лице отразилось раздражение, пока он выслушивал очередную тираду собеседника. — Это не мой стиль... Хорошо... Я понимаю... Да, он здесь, — и он протянул трубку Бурмсеру.
   Тот послушал секунд пятнадцать, сказал: «Да, сэр», — но попрощаться не успел, потому что на другом конце провода бросили трубку.
   Бурмсер повернулся к Падильо.
   — Он говорит, что вы действуете в одиночку.
   — Совершенно верно.
   — А как же он? — Бурмсер кивнул в мою сторону, намекая, что меня не приглашали к участию в разговоре.
   Падильо задумчиво посмотрел на меня.
   — Мы можем связать его, засунуть в рот кляп и спрятать его в стенном шкафу.
   — О Господи, — Бурмсер шагнул к двери. — Ну почему я должен говорить с такими людьми? — взявшись за ручку, он обернулся. — Вы знаете, как найти меня. Падильо.
   — Не проводите у телефона слишком много времени.
   — Амос Гитнер, — повторил Бурмсер. — Вы думаете, что справитесь с ним?
   — Не попробуешь — не узнаешь, — философски заметил Падильо.
   — Это точно, — Бурмсер широко улыбнулся. — Полагаю, это относится не только к вам.
   Он уже распахнул дверь, когда я остановил его.
   — Вы кое-что забыли.
   Он вновь обернулся.
   — Что?
   — Вы забыли положить трубку на телефоне в спальне.
  
  
  
  
   Глава 6
  
  
   — Чего они от тебя хотят? — спросил я, когда Бурмсер, уходя, хлопнул дверью с такой силой, что наверняка разбудил соседей, живущих тремя этажами ниже.
   — Сохранить жизнь клиенту Ванды.
   — Они знают, кто он?
   — Босс Бурмсера знает. Или говорит, что знает.
   — Важная шишка?
   Падильо плюхнулся на софу, вытянул ноги.
   — Он может стать самым богатым человеком на Земле. Если проживет достаточно долго.
   — Значит, важная.
   — Ты в курсе событий, которые происходят в некоем государстве, нынче называемом Ллакуа?
   Ответил я после короткого раздумья.
   — Оно находится где-то в Персидском заливе. Территория, как у штата Делавер. Абсолютная монархия. А нефти там столько, что Кувейт можно считать пересохшей скважиной.
   — Так вот, этот парень станет правителем Ллакуа, как только его братец отдаст концы.
   — Этот братец — известный гуляка. Я где-то прочел, что в прошлом месяце он попал в катастрофу. Кажется, во Франции.
   Падильо кивнул, глядя в потолок.
   — Он перевернулся в своем «мазерати» на скорости сто тридцать миль в час. Обгорел, переломал все ребра. Просто чудо, что он до сих пор жив. Наверное, его удерживают на этом свете молитвы подданных. Но по всем медицинским канонам он должен был помереть три недели тому назад.
   — И тогда возник злобный дядюшка? — полюбопытствовал я.
   Падильо уставился на меня.
   — Злобный дядюшка?
   — Тот самый, что устроил автокатастрофу, а теперь точит зубы на младшего брата.
   — Я думал, ты перестал смотреть детективы.
   — Иногда случается.
   — Так вот, дядюшки нет, но есть парочка нефтедобывающих компаний.
   — Знакомый сюжет, — покивал я. — Два гигантских промышленных спрута сошлись в смертельной схватке за крошечный кусочек земли, несметно богатый нефтью...
   — Нет никакой борьбы. Они действуют заодно. Совместное предприятие, знаешь ли.
   — Даже не картель?
   — Нет.
   — Как зовут юношу?
   — Питер Пол Кассим.
   — Питер Пол?
   Падильо кивнул и потянулся. Зевнул. Я ответил тем же.
   — Тут тоже заковырка. В шестнадцать лет он порвал с исламом, крестился и удалился во французский монастырь, где и пребывал до недавнего времени.
   — Как я понял, его сограждане не уделили должного внимания этому событию.
   — Ты совершенно прав.
   — А почему он в Штатах? Его брат еще не умер.
   — Они никогда не ладили. После смерти брата Питер Пол автоматически становится правителем Ллакуа, и нефтяным компаниям потребуется его подпись на документах, дающих им право на разработку месторождения. Подписать их должен был старший брат, но его «мазерати» перевернулся до того, как он добрался до Штатов.
   — Сколько лет Питеру Полу?
   — Двадцать один.
   — Кто хочет его смерти?
   Падильо вновь зевнул.
   — Только не нефтяные компании.
   — Это понятно.
   — Нет и злобного дядюшки.
   — Жаль.
   — Именно этим мне и предстоит заниматься. Сберечь драгоценную жизнь Питера Пола и одновременно выяснить, а кто же хочет его смерти.
   — И ты согласился.
   — Я, правда, сказал, что буду лишь оберегать его жизнь.
   — Как долго?
   — Пока его брат не умрет, а он, взойдя на престол, не подпишет документы.
   — А что потом?
   — Сейчас у Питера Пола за душой нет и цента. Близнецы взялись охранять его в расчете на будущее богатство. Подписав контракт с нефтяными компаниями, он единовременно получит пять миллионов долларов на личные нужды. Тогда он сможет нанять армию телохранителей.
   — А почему его охраной не займутся сами нефтяники?
   — Не хотят высовываться. Если с Питером Полом что-то случится, их вполне устроит подпись того, кто придет ему на смену.
   — А как насчет его сограждан?
   — Они не пошевельнут и пальцем ради неверного. И только порадуются, если его убьют.
   — То есть остаетесь ты и Ванда Готар. Я-то подумал, что после случившегося с Уолтером Питер Пол с радостью бросится под крылышко Секретной службы.
   Падильо пожал плечами и встал.
   — Может, он пытается понять, сколь тяжело быть правителем.
   — Или он глуповат.
   — Возможно и такое.
   — Почему?
   — Тебя интересует, почему я согласился?
   — Естественно.
   Падильо направился к двери. И ответил, уже взявшись за ручку:
   — Мне нужно то письмо.
   — На бланке Белого дома?
   Падильо кивнул.
   — На бланке Белого дома.
   Я покачал головой.
   — Сейчас оно тебе ни к чему. Пять лет тому назад, наверное, понадобилось бы. Тебе есть чем их шантажировать, если у тебя возникнет желание отказаться от очередного задания.
   Падильо улыбнулся, но смотрел он не на меня, а на кресло, последнее кресло в жизни Уолтера Готара.
   — Может, из желания положить конец насилию.
   — Нет. В борцы с насилием ты не годишься. И они не напишут ничего такого, что ты сможешь обратить себе на пользу.
   — Я подумал о двух-трех теплых строчках с благодарностью за выполнение важного государственного поручения.
   — Причина в Уолтере Готаре, убитом в моей квартире, так?
   Падильо открыл дверь.
   — В этом, но не только.
   — В чем же еще?
   — Может, за мной должок перед старшим братом близнецов.
   — Он мертв, а ты не сентиментален.
   — Совершенно верно. Откуда во мне сентиментальность?
   Падильо показал мне письмо, доставленное наутро специальным курьером из Белого дома.
   Падильо благодарили за оказанные им услуги и выражали надежду, что он еще послужит стране и Богу.
   Падильо долго смотрел бланк на просвет, любуясь водяными знаками.
   — Ты знаешь человека, который расписался под текстом? — спросил он.
   — Нет.
   — Я думаю, под его чутким руководством ведется уборка туалетов второго этажа.
   — Бланк Белого дома. Как ты и просил.
   — Это я вижу.
   — И что ты намереваешься с ним делать?
   Падильо сложил письмо и засунул в конверт.
   — Сейф у тебя еще есть?
   Я кивнул. Падильо протянул мне конверт.
   — Пусть полежит там. Ты не возражаешь?
   — Отнюдь. Документ-то очень важный.
   — А что ты хранишь в сейфе?
   — Свои ценности.
   — Какие же?
   — Ну, марку с головой индейца номиналом в одно пенни, выпущенную в одна тысяча восемьсот девяносто восьмом году [3] .
   — Однако.
   — Рукопись моего эссе, принесшего мне немало литературных премий. Называется оно: «Что значит для меня Америка» и написано в девятилетнем возрасте.
   — Бесценный труд.
   — Там хранятся также демобилизационное свидетельство, двадцать акций «Энергетической компании Айдахо» и тысяча долларов в мелких купюрах. И Фредль на всякий случай оставила мне рецепт ее фирменного соуса.
   — Я вижу, этому письму там самое место, — кивнул Падильо.
   — Разумеется, если нынешнего хозяина Белого дома не переизберут, значимость письма существенно упадет.
   — Я знаю, как с этим бороться.
   — Как?
   — На следующих выборах я проголосую за него.
   По пути в полицейское управление мы заглянули в мой банк и положили письмо в сейф. Потом, уже в участке, час давали показания лейтенанту Скулкрафту. Сержант Вернон отсутствовал, но я не поинтересовался, уехал он по делам или этот день был у него выходным.
   Падильо и я надиктовали наши показания на магнитофон, а потом сидели в комнатушке на третьем этаже здания полицейского управления на Индиана-авеню, дожидаясь, пока их распечатают. Когда имеешь дело с полицией, время всегда замедляется. И начинает просто ползти, как улитка, если полиции удается посадить человека под замок. Так случилось и с нами. Кабинет, в который нас определили, никоим образом не содействовал бегу времени. Три стола, три телефона, две стареньких пишущих машинки, несколько стульев и, разумеется, лейтенант Скулкрафт. Более остановить взгляд было не на чем.
   Он сидел за одним из столов, мы с Падильо — на стульях. Молчание затянулось на несколько минут, вероятно, потому, что никто из нас не знал, с чего же начать разговор, призванный скоротать время.
   — Все, как я и думал, — прервал тишину Скулкрафт, водрузив ноги на краешек стола.
   — Что? — полюбопытствовал Падильо.
   — Ваше вчерашнее поведение. Хладнокровие и спокойствие. Излишнее хладнокровие и чрезмерное спокойствие, словно для вас в порядке вещей возвращаться домой с работы и находить в гостиной труп. Или в ванной.
   — У нас обоих низкое кровяное давление, — пояснил Падильо.
   — Те, кто позвонил мне в шесть утра, сказали мне о вас совсем другое.
   — И что вам сказали? — на этот раз спросил я.
   — О вас совсем ничего, Маккоркл, а вот о вашем компаньоне очень даже много. Вы знаете, что у вас особый компаньон, которому закон не писан? — на лице Скулкрафта отразилась тоска. — Если мне не изменяет память, я получил совет, а точнее, приказ, «быть с вами предельно вежливым» и «как можно быстрее покончить со всеми формальностями». Мне частенько приходится иметь дело с владельцами питейных заведений, но впервые одним из них заинтересовались высокие инстанции.
   — У Падильо много друзей, — попытался я определить причину столь раннего звонка.
   — Вот-вот, — Скулкрафт закрыл глаза и помассировал веки пальцами. — А потом я не смог заснуть. Я не так спокоен и хладнокровен, как вы. Я легко возбудимый.
   Про себя я отметил, что по возбудимости он мог бы соперничать со стенными обоями.
   — Так вот, раз уж я не смог заснуть, то приехал сюда в половине восьмого, чтобы убедиться, что встретят вас с предписанной вежливостью. И знаете, кто пришел в управление пять минут спустя?
   — Ванда Готар, — предположил Падильо.
   Ответ Скулкрафту не понравился, и он не посчитал нужным скрывать от нас свои чувства. А может, ему надоела «предельная вежливость». Или обрыдла работа, связанная с тем, что в шесть утра его будили телефонным звонком, чтобы посоветовать улыбаться людям, которым он с удовольствием отвесил бы по хорошей затрещине. Черное лицо перекосила гримаса. Затем мышцы расслабились, и Скулкрафт одарил нас бесстрастным взглядом, уместным как на похоронах, так и на крестинах. И пренебрежение осталось лишь в голосе.
   — Похоже, этим утром вас ничем не удивить. Но, раз уж вы такие мастера на догадки, вам, возможно, известно, зачем приходила мисс Готар.
   — Она хотела передать мне несколько слов, — не замедлил с ответом Падильо.
   Скулкрафт покивал, не отрывая глаз от лица Падильо.
   — Знаете, чем-то она напоминает вас. Внешне вы совершенно не похожи, а вот возникает ощущение, что у вас много общего. Ее брата только что убили, и мне хочется задать ей пару вопросов, пока она потрясена трагедией, но... По тому, как она держалась, можно было подумать, что она сама хотела отправить брата на тот свет. Какие уж тут вопросы. Да прежде чем я успел открыть рот, она уже говорила о том, что хотела передать вам.
   — Ванда такая, — кивнул Падильо. — Хорошо держится в экстремальных ситуациях.
   — Относительно ее я никаких инструкций не получал, а потому все-таки задал все вопросы. — Скулкрафт помолчал, словно перебирая в памяти заданные вопросы и полученные ответы. — Вы знаете, сколько лет я задаю вопросы? По долгу службы?
   — Сколько? — спросил я.
   — Семнадцать. Кого я только не допрашивал. Садистов, насильников, изуверов, мошенников, тех, кто режет другим глотки, потому что не может найти другого развлечения. Преступников всех мастей. И не только преступников. Но с такой, как она, я столкнулся впервые.
   — Ванда ни на кого не похожа, это точно, — согласился Падильо.
   Скулкрафт кивнул, а на душе у него стало еще тоскливее.
   — Смерть брата не потрясла ее. Нисколечко не потрясла.
   — Просто она умеет скрывать свои чувства, — возразил Падильо.
   — Ни слезинки, ни дрожи в голосе, ничего. Она решительно отказалась опознавать тело. Будь на ее месте кто-то другой, я бы подумал, что человек не хочет подвергать себя сильному потрясению. Но с ней... — Скулкрафт не договорил, вероятно, не нашел сразу слова, характеризующие состояние Ванды. — Плевать она хотела на то, что произошло.
   — Совершенно верно, — подтвердил Падильо.
   В темных глазах Скулкрафта мелькнула искорка интереса, а кончик носа пару раз дернулся, словно он унюхал что-то приятное.
   — Вы хотите сказать, что она ненавидела своего брата-близнеца?
   — Наоборот, они были близки, — возразил Падильо. — Очень близки.
   — Тогда с чего же такая реакция?
   — Потому что он мертв.
   — Не понял.
   — Когда кто-то умирает, слезами и криками не поможешь, не так ли? Ванда — реалист до мозга костей. Для нее кто умер, тот умер.
   Скулкрафт несколько раз качнул головой из стороны в сторону.
   — Это же неестественно, — он поднял глаза к потолку, словно обдумывая свои же слова. — Или лучше воспользоваться другим словом. Несвойственно. Человеку такое несвойственно.
   — Для нее это в порядке вещей, — отметил Падильо.
   — Когда я спросил ее, где она была прошлым вечером... и ночью... знаете, что она мне сказала?
   Мы промолчали, чем доставили Скулкрафту немалое удовольствие.
   — Она сказала: «Гуляла». И все. Только одно слово. «Гуляла».
   — Полагаю, вы крепко нажали на нее. — Падильо скорее не спрашивал, но утверждал.
   Скулкрафт кивнул.
   — Мучился с ней чуть ли не час. Но ничего, кроме «гуляла», не добился. Ни объяснений, ни уклончивых ответов, ни извинений, — вновь он покачал головой, на этот раз словно в изумлении. — А вы догадываетесь, что я услышал, спросив, а знает ли она, кому могло приспичить убить ее брата?
   — Я — нет, — ответил Падильо.
   — Нет. Опять одно слово — нет. Она повторила его четырнадцать раз, я считал.
   — На пятнадцатом вы сдались? — ввернул я.
   — Я сдался на шестом, но задал еще восемь вопросов, а уж затем бросил это занятие, так как понял, что и на тридцать второй вопрос ответ будет тем же. Нет, и все тут. Так что за это утро я не узнал ничего интересного ни от нее, ни от вас, ни даже от тех, кто имеет право звонить мне в шесть утра. От них я, правда, получил негодный совет, но советами они потчуют меня постоянно.
   — Вы получили кое-что еще, — напомнил Падильо.
   — Что?
   — Послание для меня.
   Скулкрафт широко улыбнулся.
   — Это верно. Получил. То еще послание. Готовы слушать?
   — Готов.
   — Она просила передать следующее: «Да или нет до четырех в шесть-два-один». Это послание, не так ли?
   — Полностью с вами согласен.
   — Я свою миссию выполнил?
   — Выполнили.
   — Вы поняли, что это значит?
   — Понял.
   — Но мне говорить не собираетесь?
   — Нет.
   — Хотите услышать, как я его трактую?
   — Да.
   Скулкрафт опустил ноги на стол, поднялся, перегнулся через стол к Падильо.
   — Послание это говорит о том, что наша сегодняшняя встреча далеко не последняя.
  
  
  
  
   Глава 7
  
  
   Выйдя из здания полицейского управления, мы неторопливо зашагали к Четвертой улице, оглядываясь в поисках такси. Я уже собирался поделиться с Падильо своей трактовкой послания Ванды и спросить, не хочет ли он, чтобы я подвез его к ее отелю, когда зеленый «крайслер» остановился у тротуара в нескольких ярдах впереди и из кабины вылез мужчина.
   Падильо коснулся моего рукава.
   — Если я крикну: «Пошел» — беги.
   — Твои друзья?
   — Знакомые.
   В мужчине, вылезшем из «крайслера», прежде всего бросалась в глаза окладистая, начавшая седеть борода, а уж потом обширная лысина. Черные очки, водруженные на длинный нос, скрывали глаза, а рот вроде бы изогнулся в улыбке. Роста он был среднего, двигался легко, похоже, не пренебрегал физическими упражнениями, хотя и разменял шестой десяток.
   Когда нас разделяло лишь три-четыре фута, он остановился, чтобы поздороваться.
   — Добрый день, Падильо, — улыбка на мгновение стала шире, а потом исчезла совсем.
   Я обратил внимание еще на одну особенность: мужчина не шевелил руками и держал их на виду.
   — Приехали заплатить штраф за нарушение правил дорожного движения? — Падильо встал к мужчине боком, руки чуть согнул в локтях, готовый как отразить удар, так и остановить проезжающее такси.
   — Честно говоря, мы искали тебя.
   — Зачем?
   — Подумали, что нам есть о чем поговорить.
   — Об Уолтере Готаре?
   Мужчина пожал плечами.
   — Об Уолтере... и о другом.
   — Где?
   Вновь сквозь ухоженный лес черных, с сединой волос блеснула белозубая улыбка.
   — Ты знаешь мои вкусы.
   Падильо заговорил, не спуская глаз с мужчины.
   — Есть какой-нибудь грязный бар неподалеку от нашего салуна? Мистер Крагштейн предпочитает обсуждать дела именно там? Чем грязнее, тем лучше.
   — На Шестой улице их сколько хочешь.
   — Назови хоть один.
   — "Пустомеля".
   — Грязный?
   — Вонючий.
   — Превосходно, — прокомментировал мой выбор Крагштейн.
   — Он, кстати, едет с нами, — Падильо указал на меня.
   — Разумеется, разумеется, — пробормотал Крагштейн и направился к «крайслеру».
   Открыл заднюю дверцу.
   Прежде чем залезть в машину, Падильо нас представил.
   — Мой деловой партнер, мистер Маккоркл. Франц Крагштейн.
   — Добрый день, — поздоровался Крагштейн, но руки не подал. Мотнул головой в сторону водителя. — Ты знаешь Амоса, не так ли, Падильо?
   — Мы встречались, — и Падильо пригнулся, чтобы сесть на заднее сиденье. Я последовал за ним, закрыл дверцу, и лишь после этого Падильо обратился к Амосу. — Как дела, Амос?
   Мужчина, названный Амосом, медленно обернулся. Из нас он был самым молодым, не старше тридцати лет. Долго смотрел на Падильо, затем кивнул, словно нашел ответ на мучивший его вопрос. Меня же он удостоил разве что короткого взгляда. Затем улыбнулся.
   — Отлично, Майк. А как ты?
   — Нормально. Мистер Гитнер, мистер Маккоркл, — представил он и нас.
   Амос кивнул мне, а затем отвернулся от нас.
   — Куда едем? — спросил он Крагштейна.
   — Бар «Пустомеля», как я понял, на Шестой улице.
   — Надеюсь, грязи тебе там хватит?
   — Мистер Маккоркл уверяет, что да.
   Клиенты «Пустомели» делились на две примерно равные половины. Первая уже набралась, вторая приближалась к этому состоянию, и преодолеть оставшийся путь им мог помешать лишь недостаток наличности. Мы заняли последнюю кабинку из семи, выстроившихся вдоль левой стены зала. Я сел напротив Крагштейна, Падильо — Гитнера. Разделял нас покрытый клеенкой столик. Когда-то здесь располагался скобяной магазин, но торговля не приносила больших доходов, а потому теперь здесь продавали дешевое вино, пиво, плохонький бурбон и джин. Шотландское же в «Пустомеле» спросом не пользовалось.
   Новые владельцы свели переделку помещения к минимуму. Убрали прилавки, соорудили кабинки с хлипкими перегородками да поставили стойку с дюжиной стульев. Из кухни несло малоприятным запахом, играл автоматический проигрыватель, желающие могли купить сигареты в автомате. Стены украшали рекламные плакаты пивных компаний.
   Кроме нас, в баре я насчитал шестерых. Четверо черных, двое белых. Все мужчины. Один негр и двое белых уже набрались и сидели, уставившись в полупустые стаканы, сбросив с себя груз повседневных забот, остальные еще не достигли нирваны. Если их умыть, подумалось мне, да приодеть, то они ничем не будут отличаться от тех, кто заходит по утрам в наш салун за бокалом «Кровавой Мэри».
   Бармен, похоже, был и хозяином. Наемная сила ему особо не требовалась. Еще один бармен, на подмену, повар, пара посудомоек, которые заодно выгребали грязь по вечерам, да еще одна-две официантки для работы в вечернюю смену. Бар этот предназначался для забулдыг, которых заботил не букет поглощаемого ими напитка, но его крепость.
   — Восхитительно, — Крагштейн огляделся. — Как раз то, что надо. Я не подозревал, что вы знаете такие места, мистер Маккоркл.
   — В них хорошо думается, — ответил я.
   Крагштейн одобрительно кивнул.
   — Они незаменимы и для деловых встреч.
   Но, прежде чем мы заговорили о делах, подошел бармен, протер клеенку не слишком уж грязной тряпкой и поинтересовался, что мы будем пить. Крагштейн заказал джин, мы с Падильо — по бутылке пива, Гитнер остановился на кока-коле, наверное, потому, что был за рулем. Пока бармен, коренастый, смуглолицый мужчина, вероятно, грек, нас обслуживал, мы молчали. Поставив перед нами напитки, он замер у стола, ожидая, пока с ним расплатятся. В отличие от салуна «У Мака» здесь не заводили текущие счета, но предпочитали получить все и сразу. Мы с Падильо не пошевельнулись, и лишь когда бармен начал насвистывать мелодию модного шлягера, Крагштейн понял, в чем дело, и протянул ему пять долларов. Бармен отсчитал сдачу, два доллара и восемьдесят центов, и вернулся за стойку. В нашем салуне такой же заказ обошелся бы на доллар и тридцать пять центов дороже: клиент платил не только за выпивку, но и за престиж.
   — Похоже, можно начинать, — Крагштейн пригубил джин. — Можем ли мы говорить по-немецки или по-французски?
   — Можем и так, и эдак. Но немецкий Маккоркл знает лучше французского, — ответил Падильо.
   — Тогда будем говорить по-немецки. — Крагштейн меня удивил американским акцентом. — Не повезло Уолтеру, правда?
   — Ужасная смерть, — согласился Падильо.
   — Насколько мне известно, произошло это в вашей квартире, мистер Маккоркл?
   — В гостиной.
   — Гаррота?
   — Металлическая струна, закрепленная в пластмассовых рукоятках, что надевают на велосипедный руль. — Падильо искоса глянул на Гитнера. — Это орудие популярно в Юго-Восточной Азии. Ты побывал там в недавнем прошлом, не так ли, Амос?
   — Провел в тех краях несколько месяцев.
   — В Камбодже, если не ошибаюсь?
   — Там и кое-где еще.
   — Ездил сам или по контракту?
   — Какая, собственно, разница?
   — Я слышал, по контракту.
   — Будем считать, что так оно и было.
   Гитнер тоже не выделялся ростом. Я не видел, чтобы он курил, не знал, пьет ли он что-либо помимо кока-колы, в зубах, возможно, и стояло несколько пломб, но на печень он наверняка не жаловался. Выглядел он, как американец, не нынешний, но десятилетней давности, до того, как юное поколение пришло к выводу, что чистые ногти, аккуратная стрижка, тщательно выбритые щеки и выглаженный костюм далеко не самое главное в жизни. На фоне нынешней молодежи Гитнер, с его коротко стриженными светлыми волосами, твидовым пиджаком спокойных тонов, серыми брюками из дорогой ткани, белой сорочкой, красным шелковым галстуком и замшевыми туфлями, выглядел инородным телом. Я старался вспомнить, кого же он мне напоминает, и, к своему немалому удивлению, понял, что Гитнер очень похож на Падильо, каким тот был при нашей первой встрече, чуть ли не пятнадцать лет тому назад, когда он еще обходился без бакенбард и полоски усов.
   — Я подумал, что нам надо кое-что прояснить, Майкл, — Крагштейн вернул разговор к текущим событиям.
   — Слушаю тебя.
   — Насколько я понимаю, ты намерен предложить свои услуги мисс Готар, раз уж ее брат ничем не может ей помочь.
   — Есть у меня такая мысль.
   — Надеюсь, движет тобой не сентиментальность?
   — Нет.
   Крагштейн кивнул, показывая, что другого он не ожидал.
   — Хорошо, — он вновь отпил джина. — Нас, как тебе скорее всего известно, интересует некий Питер Пол Кассим.
   — Я слышал об этом.
   — Небезынтересен он и тебе.
   — Меня заботит только его здоровье.
   — Как и нас.
   Падильо попросил у меня сигарету, закурил, выпустил струю дыма и оценивающе оглядел бар, словно прикидывал, а какую за него запросят цену. Крагштейн продолжил:
   — Наверное, прежде всего мы должны заверить тебя, что не имеем ни малейшего отношения к смерти Уолтера Готара. Надеюсь, ты нам поверишь.
   — Разумеется. А если и не поверю, что это меняет?
   — Ничего, — согласился Гитнер. — Абсолютно ничего.
   — Уолтер тревожился из-за тебя, Амос. Полагал, что он в твоем черном списке.
   — Он так сказал?
   — Может, другими словами.
   — Он ошибался.
   — Теперь ему уже все равно.
   Гитнер пригубил кока-колу, скорчил гримасу, видать, напиток ему не понравился, и повернулся к Крагштейну.
   — Готар был о себе слишком высокого мнения. Потому-то и отправился на тот свет.
   — Он был мастер, — возразил Падильо. — Лично я удивлен, что он позволил кому-то подойти со спины, да еще с гарротой.
   — Может, это проделки его сестры? — предположил Гитнер. — На нее такое похоже.
   — Вполне возможно.
   — Я думал, у вас роман.
   — Был несколько лет тому назад.
   — И чем все закончилось?
   — Так ли тебе это интересно?
   Рот Гитнера изогнулся в улыбке. Весьма неприятной.
   — Ты полагаешь, что меня не должны интересовать подробности твоей личной жизни, так, Падильо?
   — В общих чертах.
   — Хорошо. Я просто хотел убедиться, что Ванда не дорога твоему сердцу и, случись с ней чего, ты не будешь это воспринимать как личное оскорбление.
   — Не буду, — кивнул Падильо. — Но тому, кто попытается добраться до нее, сначала придется иметь дело со мной.
   Гитнер медленно кивнул, скорее себе, чем кому-либо еще.
   — Однако забавно.
   — Еще как забавно, — не стал спорить Падильо.
   — Ванда, конечно, рассказала тебе о Кассиме, — ненавязчиво вмешался Крагштейн.
   — Она лишь сказала, что у нее есть клиент, которого вы подрядились убрать.
   — Я думал, ты говорил...
   — Я сказал, — перебил его Падильо, — что слышал о вашей заинтересованности в Кассиме и что меня заботит его здоровье. И все. Остальное ты домыслил сам.
   — Но твоя договоренность с Готарами. Ты...
   — Нет никакой договоренности.
   — Ты хочешь войти в дело? — спросил Гитнер.
   — Я уже в деле. Вопрос лишь в том, какова моя доля и кто мне заплатит.
   Гитнер и Крагштейн многозначительно переглянулись. И решили, что их общее мнение должен выразить Крагштейн.
   — Мы можем найти взаимоприемлемое решение, Майкл.
   — Какое же?
   — Оплата зависит от результата. Молодой человек должен подписать некие документы, как только его брат испустит дух. Если он их не подписывает, мы получаем крупную премию. Наше вознаграждение будет значительным, если он подпишет бумаги, но не вернется в Ллакуа. И мы останемся без гроша, если он подпишет документы и вернется в Ллакуа.
   — А потому времени у вас в обрез, — подытожил Падильо.
   — Совершенно верно, — кивнул Гитнер. — Мы торопимся.
   — Кто ваш клиент?
   — Какое это имеет значение? — ушел от прямого ответа Крагштейн.
   — Для Маккоркла имеет.
   — Правда? Почему?
   — Он надеется, что за всем стоит злобный дядюшка.
   — Дядюшек у Кассима нет, — ответил Гитнер.
   — Может, двоюродные братья? — с надеждой спросил я.
   — У него есть тетки и двоюродные братья, но дяди нет ни одного. Кроме как по материнской линии.
   — Эти-то не в счет, — вздохнул я.
   Гитнер посмотрел на Крагштейна.
   — О чем он говорит?
   — Мы обсуждаем возможность выработки договоренности с Падильо, так что давай не будем отвлекаться, — он повернулся к Падильо. — Продолжим?
   — Конечно.
   — Мы, разумеется, можем предложить несколько вариантов. Я бы предпочел следующий: помогая мисс Готар, ты не будешь показывать все, на что способен.
   — Другими словами, в нужный момент отойдешь в сторону, — уточнил Гитнер.
   — Сколько? — в лоб спросил Падильо.
   Крагштейн уставился в потолок.
   — Скажем, двадцать пять тысяч. Долларов, разумеется.
   — И я, естественно, должен сообщить вам, где скрывается Кассим.
   — Да, — кивнул Крагштейн. — Мы на это рассчитываем.
   — И все за двадцать пять тысяч долларов.
   — Совершенно верно, — подтвердил Гитнер. — За двадцать пять тысяч. Хорошее вознаграждение за то, что ничего не надо делать. Хотел бы я получить двадцать пять «кусков» за столь тяжелый труд.
   — Какой задаток?
   Крагштейн прошелся пальцами по холеной бороде.
   — Полагаю, семьдесят пять сотен.
   Падильо пренебрежительно рассмеялся.
   — Вы и Ванда одного поля ягоды.
   — Одного поля? — не понял Крагштейн.
   — Работаете за гроши. Сколько нефти в Ллакуа? Восемьдесят миллиардов баррелей?
   — Девяносто, — насупился Крагштейн.
   Падильо наклонился вперед и перешел на английский.
   — Это означает, что годовой доход этой страны, сейчас практически равный нулю, поднимется до семисот-восьмисот миллионов долларов, то есть станет больше, чем у Кувейта. Но все это в будущем. А сейчас у ваших работодателей не хватает денег и на пачку приличных сигарет.
   — Деньги будут, — гнул свое Крагштейн.
   — Сколько вы запросили. Франц? Четверть миллиона?
   — Примерно, — ответил Гитнер.
   — А мне вы предлагаете десять процентов, причем задаток, семьдесят пять сотен — вся наличность, которую вы можете наскрести. Говорит это об одном — вы на мели и взялись за это дело потому, что ничего другого вам не предлагали.
   — Так ты отказываешься от нашего предложения, Падильо? — за вкрадчивым тоном Крагштейна ясно читалась угроза.
   — Именно так, — Падильо встал. — Отказываюсь. Может, ваш клиент не знает, что мои услуги стоят недешево, но тебе это известно. Франц.
   — Я слышал об этом, Падильо, — процедил Гитнер. — Об этом и о многом другом. Может, мне представится возможность выяснить, что правда, а что — ложь.
   Я уже стоял плечом к плечу к Падильо, который долго смотрел на Амоса Гитнера, прежде чем перевел взгляд на Крагштейна.
   — Может, ты сам скажешь ему, Франц, Кто-то да должен.
   — Скажу что?
   — Что он не так уж хорош.
   Крагштейн вроде бы улыбнулся.
   — А мне кажется, он молодец.
   — Ты говоришь о физической силе и рефлексах?
   — Разумеется.
   — Тогда ты кое-что упустил.
   — Что именно?
   — Мозги, — ответил Падильо. — С этим у него слабовато.
  
  
  
  
   Глава 8
  
  
   Выйдя на улицу, я попытался остановить такси, но водитель, внимательно оглядев нас, предпочел поискать других пассажиров. Возможно, его отпугнул мой темно-зеленый костюм с двубортным пиджаком, сшитый так удачно, что сердобольные знакомые, увидев меня в нем, даже спрашивали, а не сбросил ли я несколько фунтов. Но, скорее всего, ему не понравилась физиономия Падильо. Я бы, наверное, тоже десять раз подумал, прежде чем усадить на заднее сиденье такую мрачную личность.
   — Ради Бога, улыбнись, — попросил я его. — Или нам придется идти пешком.
   Падильо осклабился.
   — Так?
   — Годится, — кивнул я, поднимая руку. — Не жизнь, а кино, — водитель следующего такси лучезарно улыбнулся в ответ, но тоже проехал мимо.
   — Не понял?
   — Вестерн. Старый ковбой, у которого за душой нет ничего, кроме репутации, приезжает в богом забытый городок, где-то в Нью-Мексико...
   — Подходящее местечко.
   — И натыкается на единственного сыночка владельца самого большого в округе ранчо, жаждущего показать, что и он не лыком шит.
   — И единственный сын предлагает старому ковбою выяснить, кто есть кто.
   — Ты, похоже, тоже его видел.
   Лишь третье такси затормозило у тротуара.
   — Я не смог бы высидеть до конца, — Падильо сел в машину первым. — Как все закончится?
   — Печально, — ответил я и попросил водителя отвезти нас в отель «Хэй-Адамс».
   — Знаешь, какую я предложил бы концовку?
   — Какую?
   — Старый ковбой дожидается безлунной ночи и тихонько, никого не тревожа, покидает город.
   — Должно быть, ты один из последних романтиков, Майк.
   — С чего ты взял, что мне надо в «Хэй-Адамс»?
   — Послание Ванды Готар. Думаю, я его расшифровал.
   — Да или нет до четырех в шесть-два-один.
   — Это означает, что ты должен определиться до четырех часов. Она ждет тебя в номере шестьсот двадцать один. Кстати, я могу складывать в уме большие числа.
   — Как хорошо иметь тебя под рукой.
   — Что ты собираешься ей сказать?
   — Да.
   — Как, по-твоему, она восприняла смерть брата?
   — Для нее это тяжелый удар, — он посмотрел на меня. — С чего такое любопытство?
   — Меня интересуют люди, которых убивают в моей гостиной, — вероятно, наш разговор доставил водителю немалое удовольствие.
   — И ты хочешь увидеть второй акт?
   — Если он не затянется надолго.
   — Мне представляется, времени он займет немного.
   «Хэй-Адамс» расположен на Шестнадцатой улице, напротив площади Лафайета, где совсем недавно власти проложили новые пешеходные дорожки и расставили урны, чтобы в них бросали мусор многочисленные компании, собирающиеся под деревьями, чтобы придать анафеме войну, загрязнение окружающей среды, экономическую политику администрации и того человека, что занимал большой белый особняк на Пенсильвания-авеню. Надо отметить, что этого человека особо не волновали ни люди, собирающиеся поговорить, ни их речи. У него без того хватало забот.
   На лифте мы поднялись на шестой этаж. Падильо дважды постучал в дверь номера 621.
   — Кто здесь? — спросила Ванда Готар и открыла, лишь услышав фамилию Падильо.
   При виде меня на ее лице отразилось удивление.
   — Вы по-прежнему молчаливый свидетель, мистер Маккоркл?
   — Время от времени я подаю голос.
   Впустив нас в номер и закрыв дверь на замок, Ванда повернулась к Падильо.
   — Ну?
   — Я в деле.
   — Сколько?
   — Сколько ты можешь позволить?
   — Пятьдесят тысяч плюс десять тысяч, чтобы выяснить, кто убил моего брата?
   — Только за имя?
   — Да.
   — Амос Гитнер кивает на тебя.
   — За это я платить денег не стану.
   — Понятно. Каков аванс, Ванда?
   Она отвернулась от него.
   — Пять тысяч.
   — Дела, похоже, у вас неважнецкие. Крагштейн и Гитнер могли предложить мне только семьдесят пять сотен, а из того, что я слышал, они работают постоянно.
   — Мы получаем вознаграждение по выполнении работы.
   — Они, кстати, тоже.
   Тут она повернулась к Падильо, глаза ее сверкнули.
   — Назови мне имя, Падильо, и ты получишь десять тысяч, даже если это последние мои деньги. Что сказали Крагштейн и Гитнер?
   — Уолтера они не убивали.
   — Что еще?
   — Они получат премию, если Кассим не подпишет какие-то бумаги. И только оговоренную в контракте сумму, если он подпишет документы, но не вернется в Ллакуа.
   — Оплата в зависимости от результата, — кивнула Ванда. — Они упомянули, кто платит?
   — Нет.
   — Ты спросил?
   — Да.
   — Ты отказался от их предложения?
   — Совершенно верно.
   — Что они сказали?
   — Ничего особенного.
   — Гитнер не мог не высказаться.
   — Он вроде бы думает, что я уже староват.
   Она пристально оглядела Падильо, словно замороженного цыпленка, который слишком долго лежал в холодильнике.
   — Так оно, собственно, и есть.
   — Возрасту все покорны.
   — Значит, пять тысяч тебя устроят.
   — Забудем о них.
   — Как это, забудем? Что за игру ты затеял, Падильо?
   — Никаких игр. Я работаю за идею, а если выясню, кто убил Уолтера, то скажу тебе, не требуя оплаты.
   — Мне не нравится, когда люди отказываются от денег. Если это дареный конь, я посмотрю на его зубы. А раз он от тебя, возможно, воспользуюсь и рентгеном.
   — Не стоит.
   — Почему?
   — Потому что поймешь, какой он старый и выдохшийся.
   Номер Ванды Готар был не из лучших, какой мог предложить «Хэй-Адамс», но и не из худших. Из обоих окон открывался вид на солидное здание штаб-квартиры АФТ-КПП [4] , расположенное на противоположной стороне Шестнадцатой улицы. Обстановка состояла из двуспальной кровати, письменного стола, комода, нескольких стульев и неизбежного телевизора. Номер этот предназначался для коммивояжеров, приехавших в столицу на день-другой, чтобы потом вернуться домой или перебраться в другой город. Присутствие Ванды никоим образом не чувствовалось. Она могла провести в номере как один месяц, так и один час. Я не увидел ни чемодана, ни косметички, ни пачки салфеток или книги, которую она могла бы читать на сон грядущий. То ли она относилась к тем путешественникам, которым на сборы требуется не более десяти минут, то ли была патологической чистюлей, и окурок в пепельнице вызывал у нее нервную дрожь. Вновь она позволила нам лицезреть ее спину.
   — Хорошо. Когда ты приступишь?
   — Как только получу кое-какие ответы.
   — Спрашивай.
   — Почему вы подделали письмо от Пауля?
   Она повернулась к нам и неопределенно махнула левой рукой, как бы показывая, что вопрос столь легкий и ответ Падильо мог бы найти и сам.
   — У нас было туго с деньгами и нам требовалась помощь. Мы могли получить этот контракт при одном условии: если ты войдешь в нашу команду. Ты не раз работал с Паулем, и мы подумали, что сможем задеть сентиментальную струнку в твоей душе. Глупо, конечно.
   — Он же не умел ни читать, ни писать по-английски. Вам следовало помнить, что я это знаю.
   Она пожала плечами.
   — Мы пошли на заведомый риск. Не так уж много людей знали об этом, потому что говорил он, как англичанин. А вот психологический блок не позволял ему ни читать, ни писать. Уолтер подделал его почерк.
   — Это ему всегда хорошо удавалось, — кивнул Падильо.
   — Как и многое другое.
   — И все-таки остаются неясности.
   — Какие же?
   — Вы могли написать письмо на немецком. Кто предложил английский?
   Вновь она отвернулась к окну.
   — Я.
   — Потому что не хотела, чтобы я участвовал в этом деле, так?
   — Нет. О причине, надеюсь, ты спрашивать не будешь?
   — Нет.
   — Сейчас ситуация изменилась, — она прошла к стулу, села.
   — В каком смысле?
   — Ты мне нужен, — она внимательно разглядывала серый ковер на полу. — Я не хотела бы этого признавать, но другого выхода у меня нет. Я — последняя из Готаров. И мне очень важно остаться в живых. Ты знаешь, что произошло в Бейруте?
   — В общих чертах.
   — Паулю перерезали глотку.
   — В это трудно поверить.
   Она кивнула.
   — Ты прав. Он был мастером своего дела.
   — Я бы сказал, одним из лучших.
   — То есть он хорошо знал убийцу. И полностью доверял ему.
   — Если он вообще кому-то доверял.
   — То же самое произошло и с Уолтером. А он был не из последних.
   — Каким ветром вашего брата занесло в мою квартиру? — спросил я.
   Ванда дважды качнула головой.
   — Не знаю. Я предполагала, что он с ними.
   — О ком ты? — спросил Падильо.
   — Кассиме и Скейлзе. Ты о таком не слышал?
   — Нет.
   — А он тебя знает. И нанял нас с условием, что мы уговорим тебя присоединиться к нам.
   — Все равно понятия не имею, кто он такой.
   — Эмери Скейлз. Был наставником Кассима до того, как тот ушел в монастырь.
   — Англичанин?
   — Да.
   — А кто он теперь?
   — Советник Кассима.
   — И появился, как только брат Кассима попал в автокатастрофу?
   — Как я поняла, Кассим сразу же вызвал его.
   — И Скейлз связался с вами.
   — Да.
   — А что он поделывал в последнее время? Где его нашел Кассим? В Ллакуа или в Англии?
   — Он вернулся в Англию.
   — Ты сказала, что Уолтер должен был быть с ними, когда оказался в квартире Маккоркла. Это означает, что они в Вашингтоне?
   Ванда покачала головой.
   — В Балтиморе.
   Падильо поднялся со стула и подошел к окну.
   — Почему он захотел повидаться с Маккорклом?
   — Не знаю.
   — Какие будут предположения?
   — Попытка убедить его воздействовать на тебя?
   — Неубедительно.
   — А какова твоя версия?
   — Пока нет никакой. Что сказали Кассим и Скейлз?
   — Насчет чего?
   — Сама знаешь.
   — Они не знают, почему он оставил их в Балтиморе. Лишь сказал, что у него назначена встреча и что он скоро вернется, а они должны дожидаться его там, где он их оставил.
   — Где именно?
   — Неважно. Я перевезу их в другое место.
   — Когда?
   — Как только умрет брат Кассима.
   — А что говорят медики?
   — Он по-прежнему в коме.
   — И куда ты их перевезешь?
   Она коротко глянула на Падильо, потом на меня.
   — Маккоркл тут посторонний, — заметил Падильо.
   — Это меня и тревожит, — ответила она.
   — Кое-что меня, однако, интересует, — ввернул я.
   — Что именно? — Ванда повернулась ко мне.
   — Я хотел бы знать, почему вашего брата убили в моей квартире. Та же проблема и у полиции. Они отстанут от меня, как только выяснят, кто его убил и почему. Чем быстрее они раскроют это преступление, тем для меня лучше.
   — Куда ты хочешь их переправить, Ванда? — повторил вопрос Падильо.
   — Сначала в Нью-Йорк.
   — А потом?
   Она смотрела на Падильо долгих пятнадцать секунд.
   — Не уверена, что тебе следует знать об этом.
   — Как скажешь, — он пожал плечами, — но позволь задать другой вопрос.
   — Слушаю.
   — Где ты была прошлой ночью, когда задушили твоего брата?
   — Тебе так важно это знать?
   — Думаю, что да.
   — Я уже говорила полиции. Гуляла. В городе.
   — А где конкретно?
   Еще один долгий взгляд.
   — В постели с мужчиной. У него дома, поскольку жена уехала.
   — Кто он?
   — Ты хочешь знать, кто этот мужчина, чтобы понять, что он потеряет, подтвердив мое алиби? Если он коридорный или водитель такси, то терять ему практически нечего. Разве что жену, но он может найти другую, не так ли, Падильо?
   — Он — государственный служащий, Ванда?
   — Да, черт побери, он работает на государство.
   — Мне бы хотелось услышать от тебя его фамилию.
   — Зачем она тебе? Будешь его шантажировать?
   Падильо холодно улыбнулся.
   — Нет. Но, возможно, она мне потребуется.
   — Для чего?
   — Если я захочу выяснить, не лжешь ли ты мне.
  
  
  
  
   Глава 9
  
  
   Звонок раздался в три часа ночи. Обычно в такое время мне звонят люди, которых я не видел пятнадцать лет и не вспоминал не меньше десяти. Им хочется поговорить со мной, потому что бутылка бурбона на три четверти опустела, жена ушла спать и не находится лучшего занятия, чем позвонить старине Маккорклу и справиться, как он там поживает.
   Но иногда они попадают в передрягу, и им позарез нужны пятьдесят долларов, чтобы избежать тюрьмы, или ста, чтобы попасть в другой город, где их ждет новая работа, и во всем мире нет другого человека, кто бы мог выслать им эти деньги.
   Деньги я посылаю, так как это верная гарантия того, что более они не позвонят. А потом, бывало, лежу и думаю, а кому бы я мог позвонить в три часа ночи и попросить выслать мне пятьдесят или сто долларов. Список набирается не такой уж и длинный.
   На этот раз звонил Падильо. Из Нью-Йорка.
   — Сколько тебе выслать? — сразу спросил я.
   — Возникли непредвиденные осложнения.
   — Естественно. Иначе ты не звонил бы в три часа ночи.
   — Два часа тому назад они попытались прикончить его.
   — Где?
   — В Делавере. Я сидел за рулем.
   — Вывозил их из Балтимора?
   — Совершенно верно.
   — Крагштейн и Гитнер?
   — Думаю, что да, но в темноте я их не разглядел.
   — Что произошло?
   — Они попытались нагнать нас и расстрелять в упор.
   — И что?
   — Так уж получилось, что их машина слетела в кювет.
   — Жертвы есть?
   — У нас или у них?
   — У нас. Они меня не интересуют.
   — Нет. Кассим, правда, немного поворчал.
   — А другой парень, советник?
   — Скейлз? Тот хладнокровен, как огурец.
   — Зачем звонишь?
   — Мне нужен помощник.
   — Кто?
   — Ты помнишь Уильяма Пломондона? Он один из наших клиентов.
   — Я вижу на улицах его грузовики. "Пломондон.
   Монтаж сантехнического оборудования". У него большая фирма.
   — Утром первым делом позвони ему.
   — И что я ему скажу? У меня засорилась раковина?
   — Пригласи его на ленч. По телефону он говорить о делах не станет. Скажи ему, что он мне нужен в Нью-Йорке на три дня. Вознаграждение гарантируется.
   — Он поймет, о чем речь?
   Падильо вздохнул.
   — Поймет.
   — Где ты будешь его ждать?
   Он назвал номер дома на Эй-авеню на Манхэттене.
   — В котором часу?
   — В семь вечера.
   — Он действительно тебе нужен?
   — Да.
   — А что случилось с Вандой?
   — Потому-то он мне и понадобился. Она уезжает на три дня, а потом мне придется перевозить Кассима и Скейлза в другое место.
   — Куда на этот раз?
   — Скорее всего, на запад, но куда именно, не знаю.
   — Ванда была с тобой при нападении Гитнера и Крагштейна?
   — Нет. Она уехала, как только получила новости.
   — Какие новости?
   — О брате Кассима.
   — А что с ним?
   — Он умер шесть часов тому назад. Этот парень теперь король.
   — Поздравь его от меня.
   — Обязательно, — в трубке раздались гудки отбоя.
   Позвонил Падильо в ночь с четверга на пятницу, а последний раз я видел его двумя днями раньше, когда оставил в номере Ванды Готар. Указанный промежуток времени я посвятил текущим делам, с которыми повседневно сталкивается владелец салуна. Будь это тяжелая работа, я обязательно нашел бы себе что-нибудь полегче. Но едва ли можно перетрудиться, подписывая заказы на покупку тех или иных продуктов или напитков, нанимая на работу нового повара, отказываясь от заманчивых предложений коммивояжеров, представляющих фирмы, о которых я никогда не слышал. Кроме того, я одобрил предложения герра Хорста о покупке новой униформы для официантов да дружески побеседовал с представителем окружной организации профсоюза работников ресторанов и отелей, полагавшим, что мне следует увеличить жалованье наемному персоналу. Я расценил его мысль как дельную, но со своей стороны отметил, что работают они не так усердно, как хотелось бы. На том обсуждение взаимоотношений труда и капитала закончилось, мы пропустили по стопочке и поговорили о ресторане, который он собирался открыть, выйдя, по его словам, «из профсоюзной игры».
   После звонка Падильо я договорился о ленче с Уильямом Пломондоном и, поджидая его, коротал время за стойкой бара. Подошел Карл и начал перетирать идеально чистые бокалы.
   — Что новенького? — поинтересовался я.
   — Герцогиня опять набралась.
   — Не в первый раз.
   — Вы же должны знать об этом.
   Мы прозвали ее герцогиней, хотя она была лишь женой одного из министров нынешней администрации, с которым мне пришлось-таки переговорить лично. Миссис дважды в неделю приходила на ленч в наш салун и напивалась так, что без посторонней помощи не могла добраться до двери. Мы без труда пришли к соглашению. Если миссис появляется в салуне, герр Хорст звонит по определенному номеру в канцелярию министра, и за ней присылают министерский лимузин, который отвозит ее домой или куда-либо еще. Пила она только водку, двойными порциями, и Падильо предрек, что через три месяца ее отправят лечиться от алкоголизма в закрытую клинику. Я дал ей шесть, а Карл, отличающийся более реалистическим подходом, заявил, что нам осталось мучиться с ней лишь несколько недель.
   — Что у нее за компания? — спросил я.
   — Еще пять женщин. Шишек среди них нет. Вечером герцогиню ждут на приеме в испанском посольстве, но едва ли она сумеет туда добраться. А если ей это удастся, она, наверное, опять полезет купаться в аквариум с золотыми рыбками.
   Карл работал у нас еще в боннском салуне и уже тогда был в курсе всех событий светской жизни. Перебравшись в Вашингтон, он не изменил своим привычкам, причем конгресс просто завораживал его. Он был на «ты» с пятью десятками конгрессменов и дюжиной сенаторов, знал, кто и как проголосует по любому вопросу повестки дня, половина репортеров светской хроники приходила к нему за различного рода информацией, а иной раз с ним консультировались и ведущие ежедневных колонок солидных газет. А кроме того, он был лучшим в городе барменом. Падильо об этом позаботился.
   — Когда вернется Майк? — спросил он.
   — Через пару дней.
   — Где он?
   — Уехал по делам.
   — А мне как раз хотелось кое-что обсудить с вами.
   Я вздохнул и с надеждой повернулся к двери. Пломондон, войдя, сразу увидел бы меня. Но он опаздывал, а потому мне предстояло найти решение более важной проблемы. Мой бармен хотел занять у меня денег.
   — Какую колымагу нашел ты на этот раз?
   — Вы не поверите.
   — Что ж, будет легче отказать тебе.
   — Послушайте, — Карл поправил длинную прядь волос, упавшую на лоб. — Это «дюз».
   — Ты не можешь позволить себе «дюзенберг». Никто не может.
   — Модель 1934 года, с кузовом «роллстон».
   — И в каком он состоянии? — поневоле заинтересовался я.
   — Даже на ходу.
   Помимо светских сплетен, Карл обожал старинные автомобили. Его коллекция началась с «линколь-континенталя» выпуска 1939 года, который он отыскал в Копенгагене. Я не одобрял его хобби, но, в конце концов, у каждого свои причуды.
   — Сколько? — спросил я.
   Карл вновь занялся бокалами.
   — Двадцать пять, — едва слышно выдохнул он.
   — О Господи, — вырвалось у меня.
   — Послушайте, я знаю место, где мне хоть завтра выложат пятнадцать тысяч за «испано-суизу», — ситуация начала проясняться. — Пять тысяч я сниму со счета, так что недостает только пяти.
   — Не понимаю я этого, — я покачал головой. — Выкладывать двадцать пять тысяч долларов за машину, которой чуть ли не полвека.
   — Еще через пять лет она будет стоить на десять тысяч больше.
   — Так она в хорошем состоянии? — я начал сдавать позиции.
   — В превосходном.
   — Я поговорю с Падильо, как только он вернется.
   — Этот парень не может ждать долго.
   — Пока Майка нет, говорить не о чем.
   — Я позвоню этому парню и скажу, что беру машину.
   — Послушай, мы еще ни о чем...
   — А вот и ваш гость, — оборвал меня Карл.
   Я обернулся. Пломондон прямиком шел к бару. Невысокого роста, плотный, лет сорока, с пружинистой походкой.
   Подойдя вплотную, он кивнул мне и протянул руку.
   — Я — Билл Пломондон.
   Мы обменялись крепким рукопожатием и я сказал, что рад его видеть, и поинтересовался, не желает ли он откушать в отдельном кабинете?
   — Я предпочитаю общий зал, — последовал ответ. Я кивнул и оглядел салун. К счастью, Пломондон пришел, как мы и договаривались, в третьем часу, когда волна желающих перекусить спала и появились свободные столики. Я поймал взгляд герра Хорста и тот поспешил к нам.
   — Думаю, номер восемнадцать, герр Хорст.
   — Разумеется, герр Маккоркл, — несмотря на то, что он работал у нас почти пятнадцать лет, отношения наши оставались подчеркнуто формальными, как на людях, так и без оных.
   Мы могли бы поставить в зале еще с десяток столов, и никто не пожаловался бы на тесноту, но многие клиенты предпочитали наш салун именно потому, что им не приходилось, описывая свои последние триумфы и поражения, понижать голос до шепота из боязни, что их услышит не только собеседник.
   Меня Пломондон раскрывать не стал.
   — Мне бифштекс и салат. И «мартини».
   Я поддержал компанию, остановившись на том же. Когда принесли запотевшие бокалы, он отпил из своего, поставил его на стол, наклонился вперед и взгляд его карих глаз уперся в мою физиономию.
   — Как Майк?
   — Нормально.
   Пломондон покачал головой.
   — Если в все было нормально, он бы не попросил вас пригласить меня на ленч.
   — Он сказал, что вы нужны ему на три дня в Нью-Йорке. Вознаграждение гарантируется.
   Пломондон ни кивнул, ни нахмурился. Лицо его осталось бесстрастным.
   — Нет. Так ему и скажите. Нет.
   — Он ждет вас сегодня. К семи вечера.
   — Все равно нет.
   — Хорошо.
   Пломондон посмотрел налево, направо, за спину. Убедившись, что никто нас не подслушивает, вновь наклонился ко мне.
   — Вы об этом не распространяетесь, не так ли?
   — О чем?
   — О Падильо и его делах.
   — Он — владелец салуна.
   — А у меня сантехническая компания. И довольно-таки крупная.
   — Я видел на улицах ваши грузовики.
   — Я также подрабатываю на стороне. Не часто. То одно, то другое. Не высовываюсь.
   С тем он и замолчал. И пока нам не принесли бифштексы, не произнес ни слова, отдавая должное «мартини».
   Свой бифштекс Пломондон сразу же разрезал на кусочки размером с квадратный дюйм. Ел он не спеша, тщательно пережевывая мясо. Покончив с бифштексом, принялся за салат.
   Герр Хорст приглядывал за нами, и, как только наши тарелки опустели, на столе появились чашечки с дымящимся кофе. «У Мака» — единственный ресторан в городе, где меня обслуживают так, как мне этого хочется. В остальных я словно становлюсь невидимым для официантов. Но Пломондон, похоже, не придавал ни малейшего значения ни уровню обслуживания, ни качеству блюд. Я чувствовал, что он с тем же аппетитом слупил бы и жареную кошатину, при условии, что ее подадут кусочками в квадратный дюйм.
   Допив кофе, он наклонился ко мне, показывая тем самым, что желает продолжить разговор. Для начала он дважды кивнул.
   — Хороший ленч.
   — Благодарю.
   — Я ем тут довольно часто.
   — Я знаю.
   — Чтобы приходить сюда регулярно, надо иметь или много денег, или неограниченный расходный счет.
   — Именно по таким критериям мы подбираем клиентуру.
   — Понятно. Когда я начинал заниматься сантехникой, как раз после войны в Корее, я не мог позволить себе такой ленч. Иногда я не мог зайти на ленч даже в «Белый замок» [5] .
   — В начале пути многим приходится довольствоваться малым.
   — А вот вам не пришлось, — заметил он и, прежде чем я успел спросить, откуда ему это известно, продолжил: — Мне достаточно одного взгляда, чтобы понять, приходилось ли человеку сталкиваться с трудностями. Думаете, шучу? По вас сразу видно, что вы сразу бросили бы то дело, которым занимались, если в вырученной прибыли хватало только на ленчи в «Белых замках», и переключились бы на что-то еще. Наверное, потому вы и остановили свой выбор на ресторанном бизнесе, что не хотели питаться в «Белом замке»?
   — Возможно, но есть в этих закусочных мне приходилось.
   — Но не из нужды?
   — Нет, по собственному выбору.
   — Так я и думал. Начав собственное дело, я не хотел работать по мелочам. Мечтал о крупных заказах. Но для этого требовался начальный капитал. Потому пришлось поработать в другой области. Делал я примерно то же, что и Падильо, но выполнял поручения не столько государства, как частных лиц и компаний. Вы меня понимаете?
   Я заверил его, что вопросов у меня нет. Пломондон кивнул и продолжил:
   — Поручения эти обеспечили меня необходимым капиталом, моя компания крепко стоит на ногах, так что теперь я могу без них обойтись. Но Падильо я отказываю по другой причине.
   — Какой же?
   — Мы с ним ничего не должны друг другу. Никогда не работали вместе. Но я знаю о нем, а он — обо мне, и я всегда предполагал обратиться именно к нему, если мне понадобится помощь. Наверное, и он видел во мне потенциального союзника.
   — По всему видно, что да.
   — Так вот, я по-прежнему держу нос по ветру и, кажется, знаю, чем озадачили Падильо и с кем он схлестнулся. Я не хочу в этом участвовать. Надеюсь, он на меня не обидится?
   — Думаю, что нет.
   — Амос Гитнер, — произнося эти слова, он не отрывал взгляда от моего лица. И, наверное, что-то да углядел, потому что впервые улыбнулся. — Я в этом практически не сомневался. А теперь уверен на все сто.
   — В том, что это Гитнер?
   Пломондон покачал головой.
   — В том, что не хочу в этом участвовать.
   Он поднялся, протянул мне руку.
   — Передайте Падильо, я сожалею, что не смогу сотрудничать с ним, — я пожал ему руку, он повернулся, чтобы уйти, но опять наклонился над столом. — Пожалуй, лучше сказать ему, в чем причина.
   — Хорошо.
   — А еще скажите ему, что я уже не так хорош, как не в столь давние времена, — он помолчал, словно раздумывая, стоит ли говорить следующую фразу, и решил, что таки стоит. — И я надеюсь, что он по-прежнему мастер своего дела.
   — Я ему скажу.
   Он дружески мне кивнул и направился к двери, за которой начинался мир, испытывавший столь насущную потребность в сантехническом оборудовании, что Пломондон без ущерба для своей компании мог оплатить ленч в более дорогом, по сравнению с «Белым замком», заведении.
   Я прошел в кабинет, прежде чем сесть за стол, снял с полки толстый том «Мирового альманаха» двухгодичной давности, посмотрел, что написано про Ллакуа. Протекторат Великобритании до 1959 года, потом независимое государство, владеющее едва ли не третью запасов нефти свободного мира [6] , абсолютная монархия. Потенциально одна из богатейших стран мира. Имелась там и армия численностью в две тысячи человек.
   Я поставил альманах на полку, занял прежнее место, уставился в окно, любуясь видом на проулок. Сидел и думал о Ллакуа, о том, как ее граждане собираются потратить эти бессчетные нефтедоллары. Хотелось также знать, кто задушил Уолтера Готара и почему это произошло в моей квартире. А потом в голову полезли совсем уж странные мысли. Как случилось, что я стал ресторатором? Какой налог придется платить, если Фредль получит прибавку к жалованью, которую она намеревалась потребовать у издателя? И, наконец, так ли нуждался Падильо в услугах Пломондона Сантехника, который, по его собственным словам, уже не мог конкурировать с Амосом Гитнером. Размышлял я долго, ибо часы, когда я вновь взглянул на них, показывали четыре.
   Я встал, подошел к одному из трех бюро, выдвинул ящик, маркированный надписью «Разное». Его содержимое состояло из транзистора с севшими батарейками, бинокля, который забыл кто-то из посетителей салуна, да так и не затребовал назад, бутылки шотландского и револьвера «смит-вессон» 38-го калибра с укороченным, в один дюйм, стволом. Его-то я и достал, чтобы положить в «дипломат», рядом с двумя рубашками, трусами, носками, галстуком, который никогда мне не нравился, и туалетными принадлежностями. Захлопнул крышку «дипломата» и по телефону попросил передать герру Хорсту, что жду его в кабинете.
   Когда он вошел, я обратился к нему по-немецки:
   — Я уезжаю на несколько дней в Нью-Йорк, к герру Падильо.
   — Очень хорошо, сэр.
   — Салун оставляю на вас.
   — Разумеется, сэр.
   — Приглядывайте за новым поваром.
   — Всенепременно, сэр.
   — В кассе наберется пятьсот долларов наличными?
   — Думаю, что да.
   — Принесите их мне, а я напишу расписку.
   Герр Хррст вернулся с деньгами, и я протянул ему расписку. Он проводил меня к выходу, с поклоном открыл дверь.
   — Счастливого пути, герр Маккоркл.
   Я пристально посмотрел на него, но не заметил ничего, кроме сдержанной вежливости. Если б я сказал, что хочу сжечь ресторан, он тут же протянул бы мне спички.
   Я поблагодарил его и, выйдя на улицу, остановил такси. Водитель оживился, когда я спросил, не отвезет ли он меня в аэропорт: дальние поездки у таксистов в чести.
   Машина уже набрала скорость, когда я вспомнил, что, спеша на помощь Падильо, я упустил из виду одну мелочь: забыл взять патроны. Впрочем, в этот день все складывалось крайне неудачно.
  
  
  
  
   Глава 10
  
  
   Я подумал, что оторвался от них. Поначалу мне показалось, что они плохо знают свое дело, но потом я понял, что причина не в этом. Просто они и не пытались скрыть свое присутствие. Наоборот, выделялись одинаковыми синими блейзерами, брюками в клетку и розовыми рубашками. Галстуки, правда, разнились. Высокий, мускулистый мужчина с узким смуглым лицом и большими усами предпочитал однотонный бордо. Второй, чуть пониже, белокожий блондин остановил свой выбор на лилово-красных полосах, гармонирующих с цветом рубашки.
   Вероятно, они следили за мной от ресторана, но заметил я их лишь в очереди на посадку в самолет «Истерн эйрлайнс», следующий рейсом Вашингтон — Нью-Йорк. Я попытался оказаться в очереди последним. Я всегда так делаю, потому что «Истерн», по крайней мере, по слухам, гарантирует, что отправит человека в Нью-Йорк на отдельном самолете, если окажется, что ему не хватило места в указанном в расписании рейсе. Мне очень хотелось лететь в одиночку. Поэтому я всегда стараюсь встать в хвост очереди. Но недостатка в свободных местах не ощущалось, так что я протянул стюардессе желтый пропуск и вошел в просторный салон, как мне показалось, ДС-9. Новые самолеты, как и автомобили, я друг от друга не отличаю.
   Я прошел в самый хвост, надеясь, что синие блейзеры сядут передо мной. Так оно и вышло. Они уселись по разные стороны прохода, так что до посадки в «Ла Гардия» я мог любоваться их профилями.
   Смуглолицего отличали густые черные брови и крючковатый нос. Скорее всего, он или его родители родились в Мексике или на Кубе. Блондин постоянно жевал, то ли резинку, то ли свой язык. По щекам и носу природа щедро рассыпала веснушки. Глаза он скрывал за черными очками и иногда ковырял в носу. На вид им обоим было лет по двадцать семь. Волосы их закрывали уши и падали на воротник блейзеров. За весь полет они ни разу не оглянулись.
   Спустившись с трапа, я первым делом направился в мужской туалет и заплатил семьдесят пять центов за чистку обуви. Оба они были в замшевых ботинках, а потому им пришлось болтаться неподалеку и делать вид, что я их нисколько не интересую. Затем я подошел к стойке «Ависа» [7] и взял напрокат машину. Мои действия не укладывались в рамки полученных ими инструкций, а потому они провели экстренное совещание, решив, что один пойдет ловить такси, а второй в это время будет приглядывать за мной.
   Девушка за стойкой предложила мне «плимут». Я не отказался, сел за руль, завел мотор и нырнул в транспортный поток. Часы показывали шесть вечера, так что моя смелость заслуживала медали. В зеркале заднего обзора я увидел, что такси с двумя субъектами в синих блейзерах держалось следом.
   В Нью-Йорк я поехал через Триборо-бридж. Во-первых, ближе, во-вторых, больше машин, что было мне на руку. Я с десяток раз перестраивался с одного ряда в другой, разгонялся и резко сбрасывал скорость, подавал сигнал поворота, а затем ехал прямо. Такси не отставало. На Эф-де-эр-драйв [8] из крайнего правого ряда я повернул на Шестьдесят третью улицу. Плотность транспортного потока еще более увеличилась, а скорость упала до трех миль в час.
   На Шестьдесят третьей улице движение одностороннее, и между Лексингтон и Парк-авеню я нашел то, что искал: припаркованный во втором ряду грузовичок. Поравнявшись с ним, я заглушил двигатель, открыл дверцу и вылез из машины, оставив ключи в замке зажигания, но прихватив с собой «дипломат». Поднял капот, покачал головой, повернулся, ретировался на тротуар, оставив «плимут» на попечение сотрудников «Ависа» или дорожной полиции Нью-Йорка, и зашагал в сторону Парк-авеню. Когда я поворачивал за угол, обезумевшие водители, застопоренные моим «плимутом», изо всех сил жали на клаксоны. Услышал я и возмущенные крики. Оглянувшись, увидел, что синие блейзеры уже вылезли из такси, но все еще препираются с шофером.
   На перекрестке Парк-авеню и Шестьдесят второй улицы мне улыбнулась удача: к тротуару подъехало такси, чтобы высадить пассажира. Водитель соблаговолил отвезти меня в «Билмор». По пути я не раз оглядывался, но погони не обнаружил. Правда, машин по-прежнему хватало с лихвой, так что блейзеры могли следовать за мной на некотором расстоянии. Из машины я вышел на Сорок третьей улице, у парадного входа в «Билмор». Минут пятнадцать поболтался в роскошном вестибюле, слежки не заметил и покинул отель через дверь, выходящую на Сорок четвертую улицу. Погулял по ней еще с четверть часа, после чего поймал такси и назвал водителю номер дома на Эй-авеню.
   Не доезжая трех кварталов, я попросил водителя остановиться. Он затормозил у бара. Я заплатил ему и вошел в зал. У стойки толпился народ, а часы над бутылками показывали шесть сорок пять. Я заказал виски с содовой и постоял у стойки, наблюдая за дверью.
   В баре я пробыл десять минут, вышел на улицу и направился к Эй-авеню. А на углу Девятой улицы и Первой авеню смуглолицый дубинкой ударил меня по правой руке.
   Напрасно я думал, что избавился от слежки. Выронив «дипломат», я попятился назад. Попытался помассировать правую руку, но от этого она заболела еще сильнее. А на меня уже бросился блондин, низко пригнувшись, отведя левую руку для удара. Ждать последнего я не стал, но пнул его в левое колено, отчего блондин заверещал от боли и потянулся к нему рукой. Тут уж я от души двинул ему левой по правому уху. Он плюхнулся на асфальт, заверещал еще громче, обхватив обеими руками левую коленку. Я повернулся к смуглолицему, вновь занесшему дубинку. Удар я блокировал левым предплечьем, а правой врезал по широкой груди смуглолицего. Он отшатнулся, и я двинулся на него, стараясь не замечать боли в руках.
   Из продуктового магазина вышел мужчина средних лет, в расстегнутой черной жилетке поверх белой рубашки, без галстука.
   — Что тут происходит? — спросил он как раз в тот момент, когда мой левый кулак погрузился в живот смуглолицего.
   Смуглолицый согнулся пополам.
   — Давайте это прекратим, — продолжил мужчина из продуктового магазина.
   Одновременно с этой репликой я двинул по физиономии смуглолицему ногой.
   Он распрямился, чтобы я и мужчина из продуктового магазина смогли увидеть результаты моих трудов. Крючковатый нос расплющился, сквозь кровь белела кость.
   Вокруг уже собралась толпа, и толстяк в синем костюме интересовался у мужчины в жилетке и белой рубашке, что тут, собственно, происходит. Мужчина в жилетке указал на меня.
   — Вот этот большой парень бьет двух маленьких.
   Оба «маленьких» ростом были за шесть футов.
   — Полицию не вызвали? — спросил толстяк.
   — Еще не успели.
   Смуглолицый со сломанным носом тем временем опустился на асфальт неподалеку от своего напарника с разбитой коленкой. Хорошо бы ему, подумал я, остаться хромым до конца жизни. Я подобрал «дипломат» и продолжил путь. Смуглолицый меня не замечал. Он ничего не видел, ничего не чувствовал, кроме боли в носу. Блондин перестал верещать и уставился на меня. Я хотел задать ему несколько вопросов, но мне пришлось подождать, пока он обзовет меня всеми нехорошими словами, какие только хранились в его памяти. А когда он, наконец, иссяк, я заметил приближающегося к нам патрульного на мотоцикле. Повернул и уже двинулся к Эй-авеню, но толстяк в синем костюме заступил мне дорогу.
   — Вам что-то нужно, приятель? — дружелюбно спросил я.
   — Эти два парня сильно избиты. Не можете же вы...
   Я поднял руку и толкнул его в грудь. Он не двинулся с места, лишь глаза превратились в щелочки.
   — Этих двух парней разыскивает полиция шести штатов [9] . Если подсуетитесь, то сможете заломить им руки за спину и потребовать у полиции вознаграждение.
   — Вознаграждение большое?
   — Шесть тысяч в Питсбурге и семьдесят пять сотен в Алтуне [10] . Ограбление банков.
   Толстяк посмотрел на меня, потом через мое плечо. Вновь глянул на меня, словно хотел понять по моему лицу, говорю ли я правду или дурю ему голову. Похоже, он мне поверил, потому что отступил в сторону, давая мне пройти. Не прошло и нескольких секунд, как сзади раздался крик. Я оглянулся. Толстяк стоял над смуглолицым, обхватив его шею рукой. Одновременно он пытался врезать блондину ногой по голове. Толпа, молча наблюдавшая за происходящим, раздалась, давая пройти патрульному, и я скрылся за углом, не дожидаясь развязки.
   Адрес, который дал мне Падильо, привел меня к мрачного вида семиэтажному жилому дому, расположенному напротив засыпанного пылью парка. Владелец дома, похоже, не уделял ему должного внимания, ограничиваясь разве что сбором квартирной платы. На первом этаже располагались кондитерская, чистка одежды, бакалейная лавка и винный магазин. Ни одно из этих заведений не выглядело процветающим, а винный магазин, судя по всему, просто находился на грани банкротства. Во всяком случае, в глазах его владельца, стоящего у порога, читалась полная безнадега.
   Я огляделся, прежде чем нырнуть в подъезд. Ни у кого из прохожих особого интереса я не вызывал.
   Ни у женщины-негритянки, что катила коляску, набитую старыми газетами. Ни у старика в сером костюме, тяжело опирающегося на трость. Владелец винного магазина удостоил меня лишь одним взглядом, но сразу понял, что если я и буду покупать спиртное, то не у него, а в более респектабельном месте.
   В лифт могли втиснуться двое, но только выдохнув из себя весь воздух. Я захлопнул дверцу, нажал нужную кнопку, и кабина с натужным скрипом поползла вверх. До седьмого этажа я добрался не скоро.
   Квартира 7-С оказалась в конце коридора, и путь к ней перегораживала мощная деревянная дверь, усиленная кованой решеткой, неизменным атрибутом многих нью-йоркских квартир. Я постучал и посмотрел на часы. Пять минут восьмого. Второй раз я постучать не успел, так как за дверью сдвинули засов и загремели замками. Дверь приоткрылась на три дюйма, более не позволяла цепочка, и в щель выглянул Падильо.
   — Сантехник приехать не смог, — объяснил я свое появление.
   — О Господи, — Падильо захлопнул дверь, чтобы снять цепочку, вновь открыл ее, и я вошел в гостиную, владелец которой обожал клен. Вся мебель, частью новая, но в основном сработанная в прошлом веке, была из клена и выглядела так, словно дерево каждый день натирали воском, по необходимости и без оной. Кроме клена, владелец квартиры любил и мебельный ситец, который пошел не только на обтяжку стульев и софы, но и на занавеси. Гостиная больше напоминала музей, чем жилую комнату.
   — Пломондон отказался?
   — Сказал, что нынче он не так уж и хорош. По крайней мере, не чета Гитнеру. Но выразил надежду, что тебе он будет по зубам.
   — А чего ты так тяжело дышишь? Поднимался по лестнице?
   — Пистолет ты можешь убрать, — заметил я.
   Падильо глянул на свою правую руку, сжимающую пистолет иностранного производства, незнакомой мне марки. Затем сунул его за пояс, чуть левее пупка. Мне казалось, что это неудобное место для ношения оружия, но ему так нравилось, причем в критических ситуациях пистолет оказывался у него в руке за четыре десятых секунды, нередко спасая ему жизнь.
   — А дышу я тяжело, — продолжил я, — потому что нарвался на двух парней, которые хотели избить меня.
   — Случайная встреча, или они ждали именно тебя?
   — Не просто ждали, но следовали за мной из Вашингтона. Я уж решил, что оторвался от них, но, похоже, недооценил их смекалку. А может, те, кто их направлял, поумнее меня.
   — В последнем сомневаться не приходится. Будь у тебя хоть капля ума, ты бы сюда не приехал. Тебе бы сейчас сидеть в баре, на привычном месте.
   — Раз уж ты заговорил...
   — Шотландское или бурбон?
   — Шотландское.
   Падильо ретировался на кухню, а я вновь оглядел гостиную. Две двери плотно закрыты, третья вела в ванную. Я догадался, что за закрытыми дверями — спальни. Падильо принес два бокала, один протянул мне.
   — А где король и его советник?
   Падильо кивнул на одну из закрытых дверей.
   — Там. Она закрывается за засов и три замка.
   — А кто тут живет?
   — Сорокалетняя старая дева, которая твердо решила остаться непорочной до самой смерти. Она на пару месяцев уехала в Европу. А квартиру оставила Ванде, которая приходится ей дальней родственницей.
   — Раз уж я здесь, что я должен делать?
   — Вернуться домой.
   — Я думал, тебе нужен помощник.
   — Мне нужен профессионал, а не любитель. Пусть даже и не бесталанный.
   — Предложи мне вознаграждение, и я покину ряды любителей.
   — Посмотри на себя, — он покачал головой.
   — Без зеркала это нелегко.
   — У тебя десять фунтов лишнего веса, и все они на животе. Тебе следовало надеть очки три года тому назад, но ты боишься, что они испортят твой профиль. Ты думаешь, что физические упражнения — это пешая прогулка от бара до дома, да и то при хорошей погоде. Ты выкуриваешь чуть ли не три пачки в день, кашляешь так сильно, словно у тебя эмфизема, а от спиртного у тебя наверняка цирроз печени, о чем ты не знаешь лишь потому, что не хочешь пройти профилактическое медицинское обследование. Толку от тебя ноль.
   — Ты забыл упомянуть мои десны. С ними тоже не все в порядке.
   Падильо глотнул виски.
   — Куда тебе супротив Амоса Гитнера? Реакция у него лучше, чем у меня. Я не хочу говорить Фредль, что все произошло очень быстро и ты, скорее всего, даже ничего не почувствовал.
   — Я могу сесть на него. Придавлю к полу.
   — Это точно.
   — Помощник тебе все равно нужен, а обратиться особо не к кому, так?
   Он покачал головой.
   — Варианты есть, но большинство кандидатов уже на том свете.
   — А остальные испуганы.
   — Не испуганы. Благоразумны, — поправил он меня. — Этого качества тебе всегда недоставало.
   — Я уезжаю или остаюсь? — я допил виски. — Решать тебе.
   Темные испанские глаза Падильо несколько мгновений не отрывались от моего лица, а потом он опять покачал головой, как мне показалось, печально.
   — Ну что ж, раз уж ты здесь.
   — Ты и представить себе не можешь, что значит для меня этот шанс.
   — Если он дает тебе возможность сыграть труса, воспользуйся ею.
   — Вы даете мне дельный совет, но я ему не последую.
   — Дешевая мелодрама, — прокомментировал Падильо заключительные фразы нашего диалога, поставил бокал на стол и шагнул к закрытой двери. — Пора тебе познакомиться с королем.
   — Как мне его звать? Король, ваше величество или Питер Пол?
   — Попробуй мистер Кассим, если тебя не устроит просто «вы». Вроде бы он тут инкогнито.
   — Ему нравится быть королем?
   — Наверняка понравится, если мы сможем сохранить ему жизнь.
  
  
  
  
   Глава 11
  
  
   Король вышел первым. По моему разумению, на короля он не тянул, но едва ли я могу считаться специалистом в этом вопросе, ибо ранее общаться с царственными особами мне не доводилось. Падильо представил его как мистера Кассима, я нашел это очень демократичным, после чего мы обменялись крепким рукопожатием.
   — Очень рад с вами познакомиться, — говорил он четко, безо всякого акцента, как и должно человеку, изучающему язык под руководством учителя-англичанина.
   Затем меня представили Эмери Скейлзу, бывшему учителю и нынешнему советнику правителя королевства Ллакуа, и мы тоже пожали друг другу руки.
   Скейлз постоянно находился рядом с королем и, если не говорил сам, внимательно вслушивался в каждое слово, произнесенное монархом. Я решил, что к возложенным на него обязанностям он относится на полном серьезе.
   Пару они составляли запоминающуюся. Король — низкорослый, полный, в двадцать один год уже совершенно лысый. А может, в монастыре, где он провел пять лет, нашли способ избавляться от волос. Глаза его беспрерывно двигались, словно он искал, на чем остановить взор, и не находил ничего подходящего. Он постоянно улыбался, и я решил, что это нервное, так как зубы у него были плохие, и он мог бы не выставлять их на всеобщее обозрение. Теперь, подумал я, он разбогател и мог позволить себе недорогие коронки или хотя бы зубную щетку.
   Скейлз возвышался над Кассимом более чем на голову. Длинный и тощий. С длинной, обтянутой кожей физиономией. Лет ему было под пятьдесят. Скорее всего, шанс попасть в высшее общество выпал на его долю в первый и последний раз, и он боялся, что неверный шаг может все испортить. Во всяком случае, такое у меня сложилось впечатление.
   Покончив с рукопожатиями, Скейлз повернулся к Падильо.
   — Вы, кажется, говорили, что к нам присоединится некий мистер Пломондон.
   — Он не смог приехать, но я сумел убедить мистера Маккоркла заменить его, — лгал Падильо, как всегда, виртуозно.
   — Вы — очень крупный мужчина, — Кассим одарил меня очередной улыбкой.
   Я решил, что нет нужды извиняться за мои габариты, тем более что на лишний жир приходилось лишь десять фунтов, а потому улыбнулся в ответ и кивнул.
   — Работа телохранителя вам знакома?
   — В общих чертах. Разумеется, у меня нет такого опыта, как у мистера Падильо.
   — Возможно, нам придется уехать отсюда раньше намеченного. По пути сюда Маккоркл столкнулся с непредвиденными осложнениями. Похоже, они знают, что мы здесь.
   — Это были Крагштейн и Гитнер? — спросил Скейлз.
   — Нет. Эту парочку я раньше не видел. Я подумал, что оторвался от них в центре города, но они, судя по всему, знали, куда я еду.
   — Это означает, что полку наших врагов прибыло, — опечалился Скейлз.
   — Едва ли, — возразил я. — Те двое нам уже не страшны. Скорее всего они сейчас в тюрьме.
   — Они попали туда не без вашего участия, мистер Маккоркл? — король опять улыбнулся.
   — Каюсь, приложил руку.
   — У вас есть на примете другое убежище, мистер Падильо? — полюбопытствовал Скейлз.
   — В Нью-Йорке?
   — Да.
   — Найти его не составит труда. Но мы не можем перебираться куда-либо, не дождавшись звонка Ванды Готар.
   Скейлз выудил из кармана жилетки старомодные золотые часы, щелкнул крышкой.
   — Почти половина седьмого. Она должна позвонить с минуты на минуту.
   Какое-то время все молчали, ожидая телефонного звонка. Поскольку его не последовало, Падильо счел возможным возобновить разговор.
   — Ванда договаривается с руководством нефтяных компаний о процедуре подписания документов.
   — А почему их нельзя прислать сюда с курьером? — поинтересовался я. — Нотариуса мы найдем за углом.
   — Боюсь, этому препятствует значимость заключаемой сделки, мистер Маккоркл, — ответил на мой вопрос Скейлз. — Хотя подготовительная работа велась под руководством старшего брата его величества, подписание документов должно сопровождаться выполнением некоторых... формальностей. Вы понимаете, торжественная обстановка, присутствие высокопоставленных лиц.
   — Но вы же не гонитесь за рекламой? — удивился я.
   — Нет, конечно, но вся церемония будет заснята на пленку, а затем показана в Ллакуа в рамках образовательной компании, дабы подданные его величества знали, что все делается для их же блага.
   — Присутствовать должен только мистер Кассим или кто-то еще из представителей Ллакуа?
   Король нервно улыбнулся и провел рукой по гладкому черепу, словно проверяя, не пора ли его побрить.
   — К сожалению, мистер Маккоркл, другие представители Ллакуа, что находятся в этой стране, и наняли господ Гитнера и Крагштейна. Мои соотечественники не жаждут увидеть на документах мою подпись. Они бы предпочли расписаться там сами.
   — Вознаграждение расписавшемуся составит четыре миллиона, — заметил Падильо.
   — Пять миллионов, — поправил его Скейлз с мечтательным выражением в глазах. Помолчал, наверное, прикидывая, как он потратит свою долю. Затем продолжил: — Ситуация, безусловно, довольно странная, но уж в такие времена мы живем, а ставки в данном конкретном случае очень высоки. Для некоторых речь идет лишь о личном обогащении. Но для его величества эта сделка — возможность превратить нищую страну в одно из экономических чудес света. Дать ее жителям...
   Скейлз говорил бы еще минут пятнадцать, но зазвонил телефон. Падильо снял трубку.
   — Слушаю.
   Слушал он долго, и я видел, как побелели костяшки пальцев на правой, сжимающей трубку, руке. Разговор он закончил, не прощаясь, а трубку если не швырнул, то бросил на рычаг. Затем повернулся к нам. Рот его обратился в узкую твердую полоску.
   — Мисс Готар? — спросил Скейлз.
   Падильо покачал головой.
   — Нет. Франц Крагштейн.
   — Мой Бог, — ахнул Скейлз. — И что он сказал?
   — Он дает нам час.
   — На что?
   — Чтобы убраться отсюда.
   — А если мы не уберемся?
   — Тогда он придет за нами.
   Кассим в который уж раз улыбнулся.
   — Но возможно ли такое? У нас очень прочная дверь.
   Падильо коротко глянул на нее.
   — Для Крагштейна это пустяк.
   — Что-то у них не вяжется, — вмешался я.
   — О чем ты? — повернулся ко мне Падильо.
   — Зачем звонить? Почему просто не напасть?
   — Где лучше нападать, здесь или на улице?
   — С точки зрения Крагштейна, естественно, на улице.
   — Так, может, нам следует оставаться в квартире? — спросил Скейлз. Угрозы Крагштейна его, похоже, не волновали. Да и король, усевшийся в кресло, не выказывал признаков беспокойства. Я решил, что для тех, кто выбирает карьеру телохранителя, лучше клиента, чем король, не сыскать.
   — Мы пробудем здесь, пока не позвонит Ванда. Потом переберемся в другое место.
   — Вы уже знаете куда? — вежливо спросил Скейлз.
   — Будем действовать по ситуации, — не стал раскрывать карты Падильо.
   Разговор увял, и мы молча сидели в ситцево-кленовой гостиной, разглядывая рисунок ковра на полу да пейзажи, развешанные по стенам. Телефонный звонок заставил нас всех вздрогнуть. Трубку вновь взял Падильо.
   — Слушаю.
   Но этот раз позвонила Ванда.
   — Один момент, — прервал он ее и посмотрел на меня. — В той комнате параллельный аппарат, — он указал на спальню, из которой вышли король и Скейлз. — Пойди послушай.
   Аппарат стоял на столике у кровати. Я взял трубку.
   — Нас слушает Маккоркл.
   — Почему? — легкое удивление в голосе Ванды.
   — Потому что он здесь. И в деле.
   — Ты же говорил про Пломондона.
   — Он думает, что Гитнер ему не по зубам.
   — А Маккоркл так не думает?
   — Он просто не знает Гитнера.
   — С Гитнером ему не справиться. Я не уверена по силам ли это тебе.
   — Нам представился случай выяснить это в течение ближайших пятнадцати минут. Крагштейн предоставил нам право выбора: или мы выходим на улицу, или он приходит в нашу квартиру.
   — Разберись с этим сам, — ни вопросов, ни комментариев, ни даже советов. Абсолютная уверенность в том, что Падильо и сам знает, что нужно делать.
   — Долго нам торчать в Нью-Йорке?
   — Еще два дня.
   — А потом?
   — Сан-Франциско.
   — Глупость какая-то.
   — Нефтяные компании поставили такое условие. Документы подписываются там, и более нигде. Они ничего не хотят менять. Я пыталась уговорить их.
   — А ты объяснила им, сколь велики наши шансы попасть на другой конец страны при наличии таких противников?
   — Объяснила. Они ничуть не огорчились.
   — То есть они не заинтересованы в этой сделке?
   — Заинтересованы, но, случись что-то с Кассимом, они найдут ему замену.
   — Понятно. Я дам тебе номер, по которому ты сможешь связаться с нами в ближайшие два дня, — он продиктовал семь цифр. Я предположил, что записывать их Ванде не пришлось. Память у нее была, как у Падильо: они оба наверняка помнили даже номер своего шкафчика в школьной раздевалке.
   — Я позвоню из Сан-Франциско, — пообещала она.
   — Где ты сейчас?
   — Там, где много денег. В Далласе.
   — Позвони завтра в это же время.
   — Хорошо. Кстати, мистер Маккоркл?
   — Да?
   — Мы увидимся в Сан-Франциско?
   — Скорее всего.
   — Прекрасный город? Не правда ли?
   — Мое мнение не в счет. Я там родился.
   — Правда? Надеюсь, вы собираетесь там же и умереть?
   Гудки отбоя раздались прежде, чем я нашелся с остроумным ответом, так что мне осталось лишь положить трубку и отдать должное спальне старой девы. Если в гостиной царствовали клен и ситец, то в спальне — секс и грех. Множество зеркал, огромная круглая кровать под меховым покрывалом, если не из котика, то из соболя, приглушенный свет, канапе на двоих, на случай, что кровать покажется не слишком удобной. То была спальня проститутки высшего разряда или старой девы, мечтающей стать проституткой. В последнем случае я мог только пожалеть ее.
   Когда я вышел из спальни, мое внимание сразу же привлек король. Он стоял на коленях у стула, сложив руки перед грудью, с откинутой назад головой, закрытыми глазами. Губы его беззвучно шевелились, вероятно повторяя слова молитвы. Скейлз наблюдал за ним, изредка кивая головой, а Падильо, который не слишком жаловал религию, проверял, заряжен ли его пистолет.
   Пока король молился, я стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Наконец, он произнес: «Амен», показывая, что общение с Богом завершилось, и Падильо тут же спросил: «Ты привез что-нибудь стреляющее?»
   — "Смит-вессон" тридцать восьмого калибра, — и только хотел добавить, что забыл патроны, как Падильо, должно быть читающий мысли, сунул руку в карман, вытащил запечатанную пачку патронов и бросил мне.
   — На случай, что твоих не хватит.
   Пожалуй, подумал я, его такт требует награды.
   Я вытащил из «дипломата» револьвер, зарядил его и положил в правый карман пальто, предчувствуя, что он попортит драп. Падильо поднялся, подошел к окну, выглянул из-за занавески. Что он там углядел, не знаю, но затем шагнул к столу, снял трубку и набрал номер.
   — Это Падильо, — произнес он, а затем слушал не меньше минуты, зажмурившись и потирая переносицу.
   — Знаешь, я не мог вырваться из Вашингтона, — по этой фразе я понял, что говорит он с женщиной, потому что вашингтонским женщинам он всегда говорил, что не мог вырваться из Нью-Йорка. — В город приехали мои друзья, и им надо где-то остановиться на пару дней... Нет, все мужчины, — вновь он долго слушал, потирая переносицу. — Нет, ну зачем такие хлопоты... Да, я знаю, за что ты им платишь, — он посмотрел на часы. — Мы подъедем в течение часа... Хорошо... Большое тебе спасибо.
   Падильо положил трубку и оценивающе оглядел нас, словно пытаясь решить, а стоим ли мы той жертвы, на которую, судя по всему, ему пришлось пойти.
   — Это кооперативная квартира на Шестьдесят четвертой улице, у пересечения с Пятой авеню. Нам надо лишь попасть туда.
   — Надеюсь, вы не обидитесь, мистер Падильо, если я спрошу, достаточно ли безопасна квартира, в которую мы должны перебраться? — полюбопытствовал Скейлз.
   — Это не квартира, а целый этаж, — ответил Падильо. — И меры предосторожности, принятые человеком, которому она принадлежит, заслужили бы похвалу Секретной службы. Имея восемьдесят миллионов долларов, можно позволить себе самое лучшее.
  
  
  
  
   Глава 12
  
  
   На крыше многоэтажного дома царила тьма, но семью этажами ниже уличный фонарь заливал входную дверь желтым светом. Я перегнулся через сложенный из кирпича парапет высотой в три фута. Король и Эмери Скейлз стояли рядом, но вниз не смотрели. Куда более интересовала их пропасть шириной в восемь футов, до прыжка через которую им оставалось три минуты, при условии, что сработает план Падильо.
   Восемь футов — это приличный прыжок, если речь идет о толстячке, вроде короля, не привыкшего к физическим упражнениям, или королевском советнике, таком, как Эмери Скейлз, возраст которого уже перевалил за пятьдесят и чья координация движений оставляла желать лучшего, или обо мне, потому что я испытываю головокружение от высоты, даже залезая на четырехфутовый стул у стойки бара.
   Падильо предложил типичный для него план, простенький и без затей, если не задумываться о связанном с его реализацией риске. Если об опасности не думать, можно уговорить себя, что ее вроде бы и нет. А потому Кассим, Скейлз и я, сгрудившись на крыше, собирали нервы в кулак и гнали от себя мысль о том, что расщелина между домами могла остановить и горного козла. Падильо было легче: его могли пристрелить, не более того.
   Ничего особенного внизу я не увидел.
   Редкие прохожие на тротуаре, одиночные машины на Эй-авеню, темный и зловещий парк на другой стороне.
   Мое внимание привлек синий спортивный двухместный автомобиль. Таким обычно дают название рыбы или рептилии, под капотом у него двигатель объемом от 350 до 425 кубических дюймов, и предназначены они не для поездок по городу, но для марш-бросков по автострадам со скоростью двести миль в час.
   Автомобиль двигался медленно: то ли водитель хотел припарковаться, то ли искал подружку на вечер. Теперь все зависело от точности расчета и удачи.
   — Если он будет трезв, — говорил Падильо, — и у него нормальная реакция, все пройдет как надо.
   Автомобиль отделяли от подъезда сорок футов, по моим прикидкам двигался он со скоростью двадцать миль в час. Темная фигура метнулась сквозь желтое пятно света, отбрасываемое уличным фонарем на мостовую. Водитель отреагировал мгновенно. Нажал на педаль тормоза, взвизгнули трущиеся об асфальт шины, и хромированный бампер замер, едва не коснувшись колен мужчины.
   Мужчина застыл, освещенный фарами, пусть на какую-то долю секунды, но тот, кто следил за подъездом из парка, успел выстрелить дважды. В Падильо он не попал, а тот уже бросился к правой дверце и дернул за ручку. Дверца, запертая изнутри, не поддалась, а автомобиль тронулся с места: водитель явно не желал участвовать в перестрелке. Звякнуло стекло: Падильо разбил ее рукояткой пистолета, дверца открылась, Падильо прыгнул на переднее сиденье, и автомобиль рванулся вперед, словно вылетевший из пращи камень.
   — Пора, — повернулся я к Кассиму и Скейлзу.
   Я услышал еще два выстрела, наверное, тоже из парка, но не стал смотреть, кто и куда стреляет. Вместо этого отошел на двадцать футов, глубоко вдохнул и начал разбег. Восемь футов темноты, что разделяли два здания, равнялись для меня олимпийскому рекорду в прыжках в длину, и я напоминал себе, что толкнуться надо правой. Места для шага правой не хватило, так что толкнулся я левой и проведя в полете пару часов, приземлился на шершавый рубероид крыши с запасом в добрых шесть футов.
   Повернулся и поспешил к краю, чтобы подхватить Кассима или Скейлза, если их прыжки окажутся не такими удачными, как мой. В темноте я различал их силуэты, но они еще не приняли спринтерскую стойку. Стояли лицом к лицу, и один из них хныкал. Король. Он не хотел прыгать и говорил об этом Скейлзу, сначала по-английски, потом по-французски. Я увидел, как поднялась правая рука, услышал звук пощечины.
   Хныканье разом прекратилось, и низенькая пухленькая фигурка затрусила ко мне. Я уж подумал, что ему никогда не преодолеть эти восемь футов, но он сумел набрать скорость, «попал в толчок» и взмыл в воздух, отчаянно махая руками и ногами. Упал Кассим в шести дюймах от края крыши, я схватил его за руку и оттащил на пару футов. Он вновь захныкал.
   Я же повернулся к Скейлзу. Разбегался он нормально, но никак не мог решить, с какой ноги толкнуться, а потому не прыгнул — просто сбежал в расщелину. И лишь руками сумел ухватиться за край крыши. Я тут же вытащил его на рубероид, и несколько мгновений он лежал, приходя в себя.
   Я же побежал к торцу здания, чтобы посмотреть, что делается на улице. Мужчина выскочил из парка и помчался к подъезду дома, который мы только что покинули. Мне понравилась легкость его бега. Даже с высоты семи этажей я узнал Амоса Гитнера.
   Я вернулся к Кассиму и Скейлзу. Король более не хныкал, но смущенно улыбался, стыдясь проявленного малодушия. Я не счел нужным подбодрить его какой-нибудь лестной фразой, вроде «как хорошо вы прыгнули», ограничившись: «Гитнер уже в доме».
   Скейлз, который сидел на крыше, разглядывая порванный рукав пиджака, поднялся.
   — Костюм порвался, — вздохнул он.
   — Когда король получит деньги, он купит вам новый, — успокоил я его. — Пошли.
   Скейлз повернулся к Кассиму.
   — Извините, что пришлось вас ударить, ваше величество, но, учитывая обстоятельства... — он не закончил, ибо, при всей своей учености, не мог найти благовидного предлога, дававшего ему право отвесить оплеуху царственной особе. — Вы очень хорошо прыгнули, — тихим голосом добавил он.
   Кассим просиял.
   — Спасибо, Скейлз.
   — Пошли, — повторил я.
   По крышам мы перебрались на дом, занимающий угол Эй-авеню и Девятой улицы. Спустились по пожарной лестнице на тротуар. Зашагали по Девятой, держа курс на площадь Купера. Я постоянно оглядывался, но увидел его лишь когда мы уже вышли на площадь. Бежал Гитнер быстро, а потому я крикнул королю и Скейлзу: «Прибавьте шагу». Они буквально скатились по лестнице, ведущей в подземку. Гитнер пересекал улицу, когда я преодолел три последних ступени. Бросил жетоны, которыми снабдил меня Падильо, в прорези автоматов. Далее не оставалось ничего иного, как ждать следующего поезда.
   На наше счастье, он появился мгновение спустя, остановился, мы прыгнули в вагон. Я обернулся. Гитнер бежал к автоматам с жетоном наготове. Проскочил автомат, полетел к поезду. Двери начали закрываться. Медленно, слишком медленно. Гитнер уже у вагона, ухватился за двери, пытаясь их раздвинуть. Но они закрылись. Мы стояли и смотрели друг на друга, пока поезд не тронулся с места.
   Никто из нас не помахал на прощание рукой.
   Дом стоял на Шестьдесят четвертой улице, чуть восточнее Пятой авеню, двадцать этажей светло-бежевого кирпича, покрытого городской грязью. Он не отличался от других многоквартирных домов, строившихся в Нью-Йорке в двадцатых и в начале тридцатых годов, если не считать стальных решеток, закрывающих все окна на первых четырех этажах.
   Да и в вестибюле нас встретил не привычный мужчина средних лет, но трое крепких двадцатипятилетних парней, которые все делали сообща, даже открывали дверь. Вернее, за ручку тянул один, второй пристально оглядывал улицу, а третий внимательно смотрел, кто входит, а кто выходит. Причем двое последних держали правую руку в кармане синей униформы, и не составляло большого труда догадаться, что их пальцы при этом сжимают рукоять пистолета.
   Выйдя из подземки на «Гранд Сентрал», мы сменили три такси и лишь последнему водителю назвали нужный нам адрес. Первый из троицы открыл нам дверь, второй оглядывал улицу, дабы убедиться, что никто не собирается в нас стрелять, а третий следил за нами на случай, что мы выкинем какой-нибудь фортель.
   — Мистер Маккоркл? — спросил тот, что открыл дверь.
   — Это я, — с этими словами я наклонился к окошку, чтобы расплатиться с водителем.
   — Мистер Падильо ждет вас в холле.
   — Благодарю.
   Тот же охранник открыл и дверь холла. Король вошел первым, Скейлз — за ним, я — следом, а замкнули колонну два охранника без ключа. К входной двери они вернулись лишь после того, как Падильо дважды кивнул, показывая, что я тот, за кого себя выдаю.
   Он стоял в центре большого зала, начисто лишенного стульев, кресел, удобных диванчиков. Лишь восточные ковры на полу стоимостью семьдесят пять тысяч долларов да четыре или пять картин, которые не затерялись бы и в «Метрополитен», по стенам. Был, правда, письменный стол, обычный современный стол, с шестью отверстиями в торцевой панели, достаточно большими, чтобы через них проскочили снаряды со слезоточивым газом. Искать камеры внутренней телевизионной сети я не стал.
   Двое сидевших за столом мужчин привстали, едва мы вошли, но руки их оставались под столом, наверное, на спусковых крючках или кнопках неких устройств, которые, приведенные в действие, разорвали бы нас на куски. Я однажды побывал в приемной вице-президента в Капитолии. Так вот, находившиеся там двое мужчин точно так же привстали, вежливые и внимательные, но готовые к решительным действиям. И я почувствовал, что любое неверное движение обойдется мне очень дорого. Впрочем, после убийств братьев Кеннеди и Мартина Лютера Кинга я не стал бы упрекать их за чрезмерную бдительность.
   Убедившись, что Падильо нас признал, мужчины вновь сели, по-прежнему не спуская с нас глаз. Я стоял к ним спиной, но, и не оборачиваясь, знал, куда устремлены их взгляды.
   — Обошлось без проблем? — спросил Падильо, ведя нас к лифту.
   — Практически да. В подземке Гитнер мог нас нагнать. Он опоздал буквально на пять секунд.
   — Я предполагал, что он отстанет на две минуты, — Падильо покачал головой. — Похоже, он действительно кое-чему научился.
   — А что у тебя? — полюбопытствовал я.
   — Меня преследовал Крагштейн. Уйти от него времени у меня не было, так что он знает, что мы здесь.
   — А что с тем парнем, чью машину ты остановил?
   — Я дал ему сотню, и он так обрадовался, что спросил, не собираюсь ли я повторить то же самое на следующей неделе. Он сейчас без работы и винит во всем Невилла Чемберлена и Мюнхен [11] . Честно говоря, логика его рассуждений осталась для меня загадкой.
   Король тем временем закончил осмотр холла.
   — Мистер Падильо, вы полагаете, что в этом доме мы будем в безопасности?
   — По оценке экспертов, вломиться сюда сложнее, чем в Форт Нокс [12] .
   Раздвинулись двери кабины лифта, и я получил еще одно доказательство слов Падильо: впервые на моей памяти я увидел двух лифтеров в одной кабине.
   Они выпустили нас на девятнадцатом этаже в небольшую, богато обставленную комнату, где нас поджидал мужчина с тронутыми сединой курчавыми волосами, в темном строгом костюме.
   — Добрый вечер, мистер Падильо. Обед скоро подадут, но миссис Кларкманн подумала, что вы захотите отдохнуть...
   — Спасибо, Уильям, — Падильо посмотрел на Кассима и Скейлза. — Небольшой отдых также не повредит мистеру Кассиму и мистеру Скейлзу. Кроме того, мистер Скейлз порвал пиджак. Вы сможете ему помочь?
   — Разумеется, сэр.
   — Благодарю вас. Мы будем в баре. Дорогу я знаю.
   — Конечно, сэр, — Уильям повернулся к Кассиму и Скейлзу. — Прошу за мной, господа.
   Уильям увел их в левую дверь, а Падильо и я прошли к ту, что находилась напротив лифта. И попали в огромный зал. Пол, выстланный квадратными плитами черного и белого мрамора, три громадные хрустальные люстры, золоченые кресла и кушетки в стиле Людовика XVI, сработанные по меньшей мере за три века до наших дней.
   — Кларкманн с двумя «эн» на конце? — спросил я.
   — Совершенно верно.
   — Кольца цилиндров.
   — Ты, как всегда, прав.
   — Мистер Кларкманн умер три года тому назад.
   — Вижу, ты в курсе событий.
   — И все оставил ей.
   — До последнего цента.
   — Но и она, если мне не изменяет память, не из бедных.
   — Миллионов двадцать у нее было.
   — Аманда Кент. Сладенькая, как называли ее некоторые бульварные газетенки.
   — "Кентз Кэндиз, инкорпорейтед", — кивнул Падильо. — Корпорацию основал ее дед. В Чикаго.
   Еще одна дверь привела нас, как и обещал Падильо, в бар. Интимный полумрак, коллекция спиртных напитков на любой вкус, стойка, словно перенесенная из салуна с Третьей авеню, какими они были в начале века. Высокие стулья, несколько низких столиков с удобными кожаными креслами. Падильо прошел за стойку. Чувствовалось, что он здесь не впервые.
   — Шотландского, — заказал я, и он наполнил два бокала. После первого глотка комната понравилась мне еще больше. — Слушай, а сколько нужно заплатить, чтобы поселиться в такой квартире?
   — Как я и говорил, это кооператив.
   — То есть какое-то объединение?
   — Чтобы вступить в него, надо купить акции. Одна акция — один этаж. Один этаж стоит миллион.
   — А текущие расходы?
   — Думаю, тысяч двадцать в месяц, но, возможно, я занизил сумму.
   — Не так уж и много, — заметил я. — Конечно, придется потратиться и на обстановку.
   — Еще миллион, если тебе нравятся красивые вещи. Впрочем, при удаче можно уложиться в семьсот пятьдесят тысяч.
   — По сравнению с бульваром Санта-Моника [13] это большой шаг вперед.
   Падильо оглядел комнату.
   — Так уж и большой.
   — Если не учитывать твое обаяние.
   — Я встретил ее на какой-то вечеринке.
   — Должно быть, у вас тесные отношения, раз ты можешь практически без предупреждения привести к ней троих гостей.
   — Я достаточно хорошо ее знаю.
   — У вас серьезные намерения?
   — Мне нравится так думать, а я ни в коей мере не хочу огорчать ее.
   Я вновь отпил шотландского. Дорогого шотландского. Для меня слишком дорогого, чтобы покупать его даже у оптовиков.
   — Наверное, потребуется время, чтобы привыкнуть к такой роскоши. Но можно справиться и с этим. Все решает самодисциплина.
   Падильо улыбнулся, без юмора, но с печалью.
   — Ты бы протянул шесть месяцев. Максимум год.
   — А ты?
   — Я даже боюсь начинать.
   — Понятно, — я пробежался взглядом по столикам, кожаным креслам. — Теперь мне ясно, почему ты проводишь в Нью-Йорке так много уик-эндов. Вырабатываешь ненависть ко всему этому.
   — Твоя интуиция, как всегда, на высоте.
   — Это не интуиция.
   — А что же?
   Я вздохнул и допил виски.
   — Зависть. Черная зависть.
  
  
  
  
   Глава 13
  
  
   Даже если бы компания, возглавляемая сначала ее дедом, а потом — отцом, не производила половину шоколадных плиток, потребляемых в стране, я все равно согласился бы с газетчиками, назвавшими ее Сладенькой. Волосы — цвета ячменного сахара, глаза — корицы, кожа — словно нуга, а голос — обволакивающий, как ириска.
   Лет ей было чуть больше тридцати, но, имея восемьдесят миллионов долларов, можно выглядеть и помоложе, чем она и не преминула воспользоваться. В бар она вошла в чем-то белом, наряде, который начнут носить через два или три года, протянула мне руку.
   — Я — Аманда Кларкманн. А вы, должно быть, мистер Маккоркл, о котором он только и говорит.
   Она дружески пожала мне руку, потом повернулась и поцеловала Падильо в губы, нисколько не стесняясь меня.
   — Я упоминал о тебе пару раз, — пояснил Падильо, когда у него освободился рот.
   — Не понимаю, почему ты отказываешься переехать в Нью-Йорк, — я пожал плечами.
   — Я убеждала его жениться на мне, — улыбнулась Аманда. — Приводила разные аргументы. Мои деньги. Секс. Даже любовь.
   — Предложите оплатить его долги, — улыбнулся и я.
   — Он много должен?
   Я кивнул.
   — Девять баксов мне и пять нашему старшему бармену. Взял их на такси в прошлом месяце, да так и не вернул.
   — Известно, что банкротство, или его угроза, толкает мужчин на необдуманные поступки, — развил мою мысль Падильо. — Некоторые кончают жизнь самоубийством. Другие убывают к Южным морям. Кое-кто даже женится, — он наполнил третий бокал и протянул его Аманде Кларкманн.
   — Расскажите мне о его женщинах, — улыбкой она показывала, что это шутка, но приготовилась внимательно слушать, на случай, что я таки скажу правду.
   — Что я могу сказать? Одни — коротышки, другие — великанши. Остальные посередине.
   — И много их? — изгнать из вопроса заинтересованность ей не удалось. Большинству женщин небезразличны похождения их дружков.
   — Спросите его, — указал я на Падильо.
   — Он о женщинах не говорит.
   — Так похвалите его за скрытность.
   — Их было много?
   — Женщин?
   — Да.
   — Избытка я не заметил, но не ощущалось и недостатка. С женщинами ему всегда удавалось держаться золотой середины.
   — Раз вам непременно нужно говорить обо мне, — вмешался Падильо, — хотелось бы, чтобы глаголы употреблялись в настоящем времени. Прошедшее не ласкает слух.
   — Так почему ты так быстро вернулся в Нью-Йорк, Майкл? — спросила Аманда. — Мистер Маккоркл выглядит как джентльмен, но Уильям лишь вздохнул при упоминании о той парочке. Они показались ему довольно странными.
   — Один из них — король, — заметил Падильо.
   — Какой же страны? Я могла бы и догадаться сама, оставшиеся королевства можно пересчитать по пальцам.
   — Ллакуа.
   — Его брат только что умер, не так ли? Приятный молодой человек. Немного развязный, но приятный.
   — Ты его знала? — спросил Падильо.
   Аманда кивнула.
   — Мы встречались дважды. В Париже и в Мадриде. До близкого знакомства дело не дошло. Как вы зовете короля?
   — Мистер Кассим.
   — Разве он не требует, чтобы к нему обращались «ваше величество»?
   — Так к нему обращается Скейлз, — ответил я.
   — А кто такой мистер Скейлз?
   — Королевский советник, — усмехнулся Падильо. — Раньше он был учителем Кассима.
   — Уильям сказал, что советник порвал рукав.
   — Он упал, — пояснил я.
   Она посмотрела на Падильо, на меня, вновь на Падильо.
   — Да и сам костюм не такой уж элегантный.
   — Элегантность — не главная черта советника. От него требуется компетентность и беззаветная преданность.
   — Есть и еще одна причина, — добавил Падильо.
   — Какая? — полюбопытствовала Аманда.
   — Дешевизна.
   — Так король беден?
   — Сегодня да. А на следующей неделе может стать богатейшим королем этого мира.
   — Тогда я знаю, что нужно делать, — возвестила Аманда.
   — Что же? — поинтересовался Падильо.
   — Постараюсь развеселить его. Большинство моих знакомых-королей постоянно грустят.
   Столовая, в которой мы собрались в тот вечер, предназначалась для небольших компаний, тесного круга друзей числом не больше дюжины. Не знаю, как она называлась, да и вообще имела ли название. У слуг, возможно, она проходила как «Вспомогательная столовая номер шесть». Или семь. А может, и восемь.
   Остался мне неведомым и автор посадочного листа, но за большим круглым столом Кассим оказался справа от Аманды Кларкманн, Падильо — слева, меня посадили со стороны короля, а Скейлза — рядом с Падильо. «Рядом» означало, что нас разделяли добрых три фута.
   Короля, несомненно, заинтересовали предметы роскоши. Он внимательно разглядывал каждую ложку, вилку, нож. Или хотел убедиться, что они из серебра, или сомневался, что их помыли после предыдущего приема. Он даже перевернул тарелку, чтобы посмотреть марку фирмы-изготовителя. И, судя по всему, одобрил выбор Аманды. Я решил, что монастырская жизнь лишила его многих радостей и теперь он наверстывал упущенное.
   Прислуживали нам двое официантов, мужчина средних лет, которого я бы тут же взял на работу в наш салун, и юноша, лишь немного уступавший своему старшему напарнику. В салуне нашлось бы место и шеф-повару, если б, конечно, у нас хватило денег на его жалованье. Есть такую божественную телятину мне еще не доводилось, и, когда мне на тарелку положили вторую порцию, я не нашел в себе сил отказаться. О диете в этот вечер не хотелось и думать.
   Разговор вела Аманда Кларкманн, не оставляя попыток разговорить короля, но тот предпочитал есть, отвечая кивками да изредка односложными словами. Если его манерам и умению поддержать светскую беседу недоставало лоска, то с аппетитом у него был полный порядок. И на вопросы нашей хозяйки о Ллакуа он отвечал восхвалением поданных блюд. Особенно телятины, коей король слупил три порции.
   После обеда король и Скейлз откланялись, сославшись на усталость. Аманда Кларкманн, Падильо и я перебрались в гостиную выпить бренди под портретом кисти Томаса Эйкинса [14] . Мы с Падильо уже допивали второй бокал, а Аманда никак не могла справиться с первым, когда Уильям, ему я отвел роль квартирного мажордома, принес телефонный аппарат, вставил его в розетку и сообщил Падильо, что с ним хотят поговорить.
   — В этой комнате есть другая розетка? — спросил Падильо.
   — Да, сэр.
   — Принесите еще один аппарат и подключите его.
   Уильям кивнул, ушел, тут же вернулся со вторым телефоном, подключил и его.
   Падильо повернулся ко мне.
   — Возьми трубку.
   — Мне уйти? — приподнялась с места Аманда.
   Падильо покачал головой.
   — Я буду слушать, а не говорить.
   Я взял трубку, Падильо сказал: «Слушаю». После короткой паузы в трубке раздался мужской голос: «Это ты, Падильо?» Его обладателя я узнал сразу же. Франц Крагштейн.
   — Брось это дело, Майкл, — в голосе слышался упрек. Он явно не одобрял действия Падильо. — Шансов у тебя нет.
   — Пока вы играете не слишком удачно, Франц. Не смогли справиться даже с Маккорклом.
   — Сейчас с компетентными помощниками проблемы, так?
   — Не знаю.
   — Мистер Маккоркл очень мил, но опыта у него маловато.
   — Зато в достатке ума. И он не требует больших денег.
   — Мы бы хотели возобновить переговоры.
   — Нет.
   — Честное слово, Майкл, я не понимаю, почему...
   — Понимать необязательно. Достаточно знать, что я стою у вас на дороге. Попытайтесь пройти — это ваше право.
   — Я лишь взываю к благоразумию. Ты мне очень нравишься, Майкл. Потому-то я и хотел дать тебе... последний шанс. Старое, естественно, поминать не будем.
   — Клади трубку, Франц.
   — Видит бог, я сделал все, что мог.
   — В этом никто не сомневается.
   — И последнее, Майкл.
   — Выкладывай.
   — В Сан-Франциско путь неблизкий.
   — Мне доводилось там бывать.
   — Мне очень жаль, Майкл, но больше ты туда не попадешь, — и в трубке раздались гудки отбоя.
  
  
  
  
   Глава 14
  
  
   Мы играли в бридж уже больше двух часов, когда появился Падильо и прошел в бар, чтобы наполнить свой бокал. Я и Аманда Кларкманн противостояли королю и Скейлзу. Играли мы по центу за очко, и они выигрывали у нас почти тридцать пять долларов, потому что я не садился за карточный столик более десяти лет и теперь надеялся, что пройдет еще десять, прежде чем меня уговорят на новую партию, пусть даже с таким блестящим партнером, как Аманда Кларкманн.
   Следующий круг завершился в нашу пользу, а потому я встал и присоединился к Падильо в баре. Время приближалось к полудню, и нам не оставалось ничего другого, как дожидаться вечернего звонка Ванды Готар. Я смешал себе «мартини», как обычно убеждая себя, что он способствует улучшению пищеварения.
   — Кто выигрывает? — вопрос Падильо прервал мои раздумья о том, стоит ли бросить в бокал оливку.
   — Они, — от оливы я отказался, решив, что мне не нужны лишние калории.
   — Я заказал броневик [15] .
   — Броневик, — я многозначительно кивнул и глотнул «мартини».
   — Он прибудет в четыре.
   — Банки в этот час уже закрыты, — проявил я свою осведомленность и в этом аспекте нашей жизни.
   — Он поедет не в банк.
   — Естественно.
   — Он поедет в аэропорт.
   — Ла Гардия, — я дал ему шанс поправить меня.
   Падильо это нравилось.
   — Кеннеди.
   — Хорошо. Я слышал, что броневики сейчас делают очень комфортабельными.
   — Мы в нем не поедем.
   — Полагаю, тебя осенило ночью?
   — Около двух часов.
   — Отвлекающий маневр, — вновь кивнул я. — Гениально.
   — Во всяком случае, у нас появляется шанс вырваться отсюда. Вчера его у нас не было.
   — А что поедет в аэропорт? Я хочу сказать, в броневике?
   — Кольцо.
   — Разумеется, дорогое.
   — Аманда говорит, что оно застраховано на пятьсот тысяч.
   — И куда отправится кольцо после прибытия в аэропорт?
   — К ювелиру в Сан-Франциско. Он его почистит и пришлет назад.
   — Но наши друзья, мистер Крагштейн и мистер Гитнер, решат, что это уловка, а в броневике не кольцо, но мы.
   — Совершенно верно.
   — И пока они будут гнаться за броневиком, мы двинемся в другом направлении.
   — Поедем в Ньюарк.
   — Ну конечно, в Ньюарк.
   — Потом в Денвер.
   — Куда же еще.
   — А оттуда?
   — Как я понимаю, только не в Сан-Франциско. Лос-Анджелес?
   — Ты прав.
   — Там мы возьмем напрокат машину и проникнем в Сан-Франциско с черного хода. Где ты заказал броневик. В «Бринке»?
   — В другой фирме. Той, что красит свои машины в красный цвет.
   — Никогда не заказывал броневик, — вздохнул я. — Наверное, потому, что они не видели во мне достойного клиента. А тебя долго мурыжили?
   — Едва ли они стали бы тратить на меня время. По сравнению с Амандой я — ноль без палочки.
   — Так броневик заказала она?
   Падильо кивнул.
   — Хорошо, однако, быть богатым.
   Падильо оглядел комнату.
   — У них тоже есть проблемы.
   — Назови хоть одну.
   — Они боятся, что в один прекрасный день могут обеднеть.
   После того, как мы с Амандой отдали королю и Скейлзу наши проигранные тридцать один доллар и пятьдесят восемь центов, она оставила нас, и пожилой официант, из тех, что прислуживали нам за обедом, подал ленч в той же комнате, где мы играли в бридж.
   Креветочный коктейль с соусом, за рецепт которого я бы тут же выложил сотню долларов, сандвичи с ростбифом, мексиканское пиво. Раньше я его не пробовал, но оно сразу мне понравилось. Король от пива отказался, и ему принесли кока-колу.
   За ленчем Падильо рассказал королю и Скейлзу о броневике. Те переглянулись, король уловил едва заметный кивок Скейлза и, улыбаясь, повернулся к Падильо.
   — Вы очень изобретательны. А кроме того, у меня появится возможность поближе познакомиться с вашей великой страной, — звучало это так, будто он обращается не к нам с Падильо, а к президенту или государственному секретарю.
   Перед тем как подали кофе, король вновь уловил кивок Скейлза. Поднялся, провел рукой по лысому черепу и попросил извинить его, ибо подошло время дневной медитации.
   Едва он ушел, Скейлз наклонился к нам, откашлялся.
   — Я, конечно, не хотел бы тревожить его величество, но вы уверены, что выбрали самый безопасный маршрут?
   — Безопасных маршрутов для нас нет, — ответил Падильо. — Но это лучший Бариант, какой я могу вам предложить, если вы не хотите обратиться в Секретную службу или в местную полицию. Я бы советовал связаться и с теми, и с другими.
   Скейлз нахмурился, дважды качнул головой.
   — Невозможно, — по тону чувствовалось, что дальнейшая дискуссия неуместна.
   Падильо, однако, это не смутило.
   — Почему?
   Скейлз почесал кончик длинного носа, посмотрел на Падильо, потом на меня, словно пытаясь решить, а можно ли доверить нам королевские секреты.
   — Я не касался этой темы из опасения, что вы поднимите нас на смех.
   — А вы попробуйте, — поощрил его Падильо.
   — Его величество, я не собираюсь критиковать его, помилуй бог, но отношение его величества к вашей Секретной службе однозначное.
   — Он им не доверяет?
   — Нет. Считает, что именно на Секретной службе лежит вина за убийство президента Кеннеди. И его брата. Его величество убежден в существовании гигантского заговора, мозг которого — ваша Секретная служба.
   — Это не просто смешно. Нелепо, — заметил Падильо.
   — Секретная служба не охраняла Роберта Кеннеди, — добавил я.
   — Я высказал точку зрения его величества. «Почему нет?» — спрашивает он. Между прочим, он прочел все, что писалось об этих убийствах, и абсолютно уверен в том, что братья Кеннеди пали жертвой заговора. Мысль о причастности к их смерти Секретной службы превратилась у него в навязчивую идею, так что он и слышать не хочет о каких-либо контактах с ее агентами. Доверия к ним у него нет.
   Губы Падильо изогнулись в презрительной улыбке.
   — Ладно. Секретная служба подкуплена. А как насчет местной полиции?
   Скейлз поправил галстук. Его бледное лицо порозовело.
   — Доктор Кинг, — пробормотал он. — И Даллас.
   — Местные копы тоже продажны, — покивал Падильо.
   — Его величество в этом не сомневается.
   — А как же брат и сестра Готар? — полюбопытствовал Падильо. — Или Маккоркл и я?
   — Готары представили безупречные рекомендации, которые я перепроверил, что, кстати, обошлось в немалую сумму.
   — А кто рекомендовал меня? — продолжил Падильо. — Как я понимаю, Готары получали этот контракт лишь в компании со мной?
   — Вы абсолютно правы, — кивнул Скейлз. — Один из бывших сотрудников английской разведки полагает вас едва ли не лучшим специалистом в избранной вами профессии. Я ему полностью доверяю. Он рекомендовал как вас, так и Готаров.
   — Как его зовут?
   — Он предпочитает сохранять инкогнито, и я уважаю его желания.
   — Вам следовало бы потратить немного денег, чтобы узнать кое-что о Крагштейне и Гитнере. Тогда у вас было бы чем припугнуть Кассима и заставить его обратиться в Секретную службу.
   — Его величество знает, с кем имеет дело, — ответил Скейлз. — Потому-то нам и потребовались ваши услуги.
   — Вы считаете, что я лучше Гитнера?
   Скейлз позволил себе улыбнуться.
   — Если и не лучше, то честнее, мистер Падильо. Куда честнее.
   Я вернулся в комнату-бар в половине четвертого. После ухода Скейлза мы поболтали о пустяках минут двадцать, а потом Падильо отправился на поиски Аманды Кларкманн, чтобы поблагодарить ее за гостеприимство, попрощаться, а может, и предложить руку и сердце. О чем они говорили, я так и не узнал.
   Зато я раскупорил еще одну бутылку мексиканского пива, удалился в свою комнату и выпил ее, читая расхваленный многими критиками роман о юноше со Среднего Запада, который пытался решить, куда же ему податься, в Канаду или во Вьетнам. Когда он выбрал Канаду, я закрыл книжку и вновь прошел в бар. Несколько минут спустя появились Аманда Кларкманн и Падильо. По их умиротворенным лицам я понял, что они не читали, но предавались любовным утехам.
   К нам присоединились король и Скейлз, а затем Уильям вкатил столик с кофейными принадлежностями и попросил Аманду подойти к телефону. Она ушла в комнату-бар, а вернувшись, сообщила, что звонили из транспортной компании.
   — Они приедут на пятнадцать минут раньше. Я сказала Уильяму, чтобы он предупредил охранников в вестибюле.
   Падильо взглянул на часы.
   — Мы успеем выпить по одной чашечке.
   Аманда разлила кофе и предложила всем маленькие сэндвичи. Никто не откликнулся, кроме короля, который положил себе четыре.
   Затем мы прошли в холл с мраморным полом и хрустальными люстрами. Аманда Кларкманн несла коробочку серого бархата, в которой, судя по всему, хранилось кольцо. Мне хотелось хоть раз взглянуть на кольцо, застрахованное на полмиллиона долларов, но я не решился попросить Аманду открыть коробочку.
   В три сорок пять мы стояли у лифтов. Падильо рядом с Амандой. Я — между королем и Скейлзом. Мелодичный сигнал возвестил о прибытии кабины на девятнадцатый этаж. Двери разошлись, и мы увидели двоих мужчин в серой униформе с пистолетами в руках.
   Все произошло, как и планировал Падильо. Но ошибка все-таки вкралась в его расчеты: одним из мужчин в серой униформе и с пистолетом был Амос Гитнер.
  
  
  
  
   Глава 15
  
  
   Гитнер понимал, что первым среагирует Падильо. Он выстрелил сразу же, потом еще дважды. Раздался пронзительный вскрик, но Падильо в длинном прыжке уже летел в сторону. Упал на левое плечо, покатился по полу, вскочил, сжимая в руке пистолет. Второй мужчина выскочил из кабины, блокируя Гитнера. Чуть меньше секунды ушло у него на раздумья: в кого стрелять, в короля или Падильо. Он выбрал Падильо, но я швырнул в него «дипломат», который ударил его под локоть аккурат в момент выстрела. Падильо дважды прострелил мужчине грудь, и его отбросило на Гитнера.
   Я повернулся к королю и Скейлзу. Король мчался по черно-белым мраморным плитам к дальнему концу холла. Бежал он быстро, куда быстрее, чем на крыше. Скейлз отставал от него разве что на шаг.
   Тут и я выхватил револьвер, решив, что пора ввязываться в бой. Падильо выстрелил еще дважды, одновременно зигзагом приближаясь к лифту. Вновь попал в напарника Гитнера. Последний, крепко держал его за талию, используя вместо щита, и пятился в кабину, где лежали оба лифтера.
   Правой рукой Гитнер нажал кнопку, а затем выстрелил три раза, никуда особо не целясь, для гарантии, что никто не помешает дверям закрыться. Они уже захлопнулись, когда Падильо рукояткой пистолета разбил кнопку вызова, рассчитывая, что двери откроются. Но кабина с Гитнером уехала, а на полу осталась убитая Аманда Кларкманн. Вскрикнула она лишь один раз, после того, как первая пуля Гитнера попала ей в плечо. Вторая угодила в шею. Падильо медленно шел к ней от лифта. Я не видел выражения его лица. Да и не хотел видеть.
   Потом он двинулся в мраморный холл, забыв, что держит в правой руке пистолет. Я последовал за ним.
   Вновь мы оказались в комнате с баром. Падильо снял трубку с телефона, десять раз повернул диск [16] . Подождал с минуту, пока на другом конце не ответили: «Слушаю». Здороваться Падильо не стал, а сразу перешел к делу.
   — Это Падильо, Бурмсер. Амос Гитнер только что застрелил Аманду Кларкманн в ее нью-йоркской квартире. Я уезжаю в Сан-Франциско с королем. Разберитесь с этим, — и положил трубку.
   Я прошел за стойку и налил два бокала виски. Один протянул ему, и он залпом опустошил его.
   В комнату влетел Уильям, с перекошенным от страха и горя лицом. Но ничего не сказал, увидев пистолет в руке Падильо.
   Падильо посмотрел на него.
   — Миссис Кларкманн убили.
   — Я... я... — у Уильяма перехватило дыхание.
   — Говорить ничего не надо. Но слушайте внимательно. Скоро сюда прибудет полиция. Но еще раньше приедут сотрудники одного федерального агентства. Они разъяснят вам, что нужно делать и что говорить. Вы меня поняли?
   Лишь с четвертой попытки ему удалось вымолвить: «Да, сэр».
   — А сейчас нужно сделать следующее. Вы меня слушаете?
   — Да, сэр, — похоже, Уильям начал успокаиваться.
   — Первое, дайте мне ключи от «олдсмобиля» миссис Кларкманн. Второе, найдите мистера Кассима и мистера Скейлза и скажите, что мы ждем их здесь. И третье, накройте миссис Кларкманн одеялом.
   Уильям кивнул, и выражение муки исчезло с его лица. Он ведь привык выполнять команды.
   Падильо посмотрел на свои руки, одну с пустым бокалом, другую — с пистолетом. Бокал протянул мне, пистолет убрал за пояс.
   — Налить еще? — указал я на бокал.
   Падильо кивнул.
   — Они, должно быть, подсоединились к телефонной линии, — говорил он, похоже, с собой.
   Я протянул ему бокал.
   — Я думал, это сложно, особенно в таком доме.
   Падильо покачал головой.
   — Не для Крагштейна. Это же сделал кто-то из монтеров телефонной компании. Причем Крагштейну даже не пришлось платить. Он добился своего шантажом. Его любимый приемчик.
   — Потому-то они и узнали про броневик.
   — Совершенно верно.
   — Ты думаешь, они перехватили его по пути?
   — Едва ли, — вздохнул Падильо. — Скорее, они арендовали другой, а потом позвонили Аманде и сказали, что приедут на четверть часа раньше. Достать броневик в Нью-Йорке — не проблема, если знать, к кому обратиться, а у Крагштейна такие люди есть.
   — Не знаю, что и сказать об Аманде, — я заставил себя посмотреть Падильо в глаза.
   Лицо его закаменело.
   — Ничего говорить не надо.
   — Да, конечно. Я только подумал...
   — Ничего говорить не надо, — и по его тону я понял, что так оно будет и лучше.
   Он поставил бокал на стойку, посмотрел на меня.
   — Ты не подобрал маленькую серую коробочку, которую она держала в руках?
   — С кольцом? Нет.
   — Раз оно стоит полмиллиона долларов, не след оставлять его на полу.
   — Да, — кивнул я. — Чего ему там лежать.
   Кольцо мы нашли без труда. Оно лежало все в той же коробочке, а коробочка так и осталась в левой руке Аманды. Падильо приподнял одеяло, поднял коробочку, протянул ее мне. Постоял, не отрывая глаз от Аманды. Я же открыл коробочку. Кольцо, возможно, и стоило полмиллиона долларов, но в тот момент я не дал бы за него и цента.
   Я выехал из подземного гаража на Шестьдесят четвертую улицу как раз в тот момент, когда мужчины в темных костюмах и белых рубашках, выгрузившись из «форд-галакси», демонстрировали трем швейцарам свои удостоверения. Двое из них посмотрели на нас и тут же отвернулись, словно и не хотели нас видеть. Возможно, так оно и было.
   Падильо сидел рядом со мной, король и Скейлз — на заднем сиденье.
   — Что мы сделаем с машиной? — спросил я, когда мы вынырнули из тоннеля Линкольна.
   — Оставим на стоянке, а квитанцию пошлем Уильяму.
   — Хочу задать тебе еще один вопрос.
   — Слишком уж ты волнуешься.
   — Только насчет заказанных билетов.
   — А что, собственно, тебя тревожит?
   — Если ты заказывал их по телефону, об этом известно Крагштейну.
   — Я не заказывал их по телефону, — успокоил меня Падильо.
   — А кто заказывал?
   — Никто. Билетов у нас нет.
   Ньюарк с Денвером соединял ежедневный прямой рейс, но он, похоже, не пользовался особой популярностью, потому что билеты мы взяли без труда. Согласно расписанию, самолет рейса 855 прибывал в Денвер в четыре часа, так что мы успевали на рейс 367 «Юнайтед эйрлайнс», вылетающий из Денвера в 4.40 с тем, чтобы прибыть в Лос-Анджелес в 5.53, при условии, что никто из пассажиров не захочет лететь на Кубу.
   Падильо повернулся ко мне.
   — Сколько у тебя денег?
   — Примерно пятьсот долларов.
   — Ты сможешь заплатить за свой билет?
   — Конечно, — я протянул кассиру две сотенные купюры и получил тринадцать долларов сдачи.
   Вообще-то мне полагалось тринадцать долларов и десять центов, но Конгресс принял решение округлять сумму до доллара. То есть за билет стоимостью $162.02 пассажир платил $163, что не только упрощало работу кассирам, но и приносило авиакомпаниям пятьдесят миллионов долларов в год. Вот я и подумал, а не ввести ли такую же систему оплаты в нашем салуне.
   Взглянув на билет, который передал мне Падильо, я узнал, что выписан он Р.Миллеру.
   — Как ты назвал наших друзей?
   — Ф. Джонс и Л. Браун.
   — А себя?
   — К. Смит.
   — Превосходно. А что скрывается за "К"?
   — Квинт.
   Я лично знал людей, которые клялись, что денверский воздух может вылечить все, от рахита до туберкулеза. Но в наши дни едва ли они остались при своем мнении, особенно, увидев обволакивающее город серое одеяло смога. Горы, правда, просматривались, но такие грязно-серые, что их хотелось почистить.
   — Я не знал, что в Денвере смог, — поделился я своими впечатлениями с Падильо. — Они что, импортируют его из Лос-Анджелеса?
   — Нет, выращивают свой, — ответил Падильо. — Теперь этим занимаются все кому не лень.
   Как только мы вошли в здание аэропорта Степлтон, по громкой связи объявили: "Мистер Квинт Смит, вас просят подойти к стойке "Юнайтед эйрлайно.
   — Может, вас двое? — спросил я Падильо.
   Тот покачал головой. Повернулся к королю и Скейлзу.
   — Сядьте, — он указал на два стула. — Не двигайтесь, — затем посмотрел на меня. — Пойдешь ты. Я не хочу оставлять их одних.
   — А кто тебя вызывает?
   — Кто-нибудь от Бурмсера.
   — Что мне им сказать?
   — Ничего. Только слушай.
   Я кивнул и зашагал к стойке «Юнайтед эйрлайнс», где блондинка с посеребренными ресницами мило мне улыбнулась и сказала, что два господина ждут меня в зале для почетных гостей. Она объяснила, как туда пройти, а, переступив порог, я без труда нашел тех, кто вызывал Падильо. В строгих костюмах-тройках, с аккуратными прическами, естественно, при галстуках. И направился прямо к ним.
   — Времени у меня мало. Закажите виски с содовой.
   Один из них, курносый, со светло-голубыми глазами, посмотрел на маленькую, четыре на пять дюймов, фотографию, которую держал в левой руке.
   — Что-то вы не похожи на мистера Смита, приятель.
   — Я — его посыльный.
   — Мы бы предпочли переговорить с ним, — вмешался второй мужчина. Покрупнее первого, выше ростом, с карими глазами и носом, чуть свернутым влево от удара то ли кулаком, то ли бейсбольной битой. Оба еще не разменяли четвертый десяток.
   — Мистер Смит занят, а меня по-прежнему мучает жажда.
   Высокий посмотрел на своего напарника, вновь на меня.
   — Вы — Маккоркл?
   Я кивнул. Он протянул руку, и я полез во внутренний карман за бумажником. Доставал я его медленно. Работали они у Бурмсера, и мне не хотелось заставлять их нервничать. Из бумажника я достал мое водительское удостоверение с цветной фотографией и отдал ему. Он глянул на фотографию, на меня, опять на фотографию. Вернул мне удостоверение и подозвал официантку. Та подошла, мило улыбнулась.
   — Одну порцию виски и два бокала кока-колы.
   Мы сели за столик, помолчали, пока официантка не обслужила нас. Я тут же схватил бокал и одним глотком ополовинил его. Они к своим не притронулись.
   — Мы слышали о вас, — прервал молчание курносый. — Говорят, вы из любителей. А на настоящие дела не годитесь.
   — У меня одно желание — держаться от ваших дел подальше. Так что передать мистеру Смиту?
   — У вас возникли осложнения в Нью-Йорке, — теперь заговорил высокий.
   — Да уж, — кивнул я.
   — Они не смогут сохранять подробности в тайне больше сорока восьми часов. Так и скажите мистеру Смиту.
   — Хорошо.
   — И за эти же сорок восемь часов надо полностью вывести из игры Крагштейна и Гитнера.
   — Вывести из игры? — переспросил я. — Как это?
   Они переглянулись, а затем курносый наклонился ко мне.
   — Убить.
   — Однако.
   — Вы все поняли?
   — Чего уж тут не понять. Но требуется одно уточнение.
   — Какое? — спросил высокий.
   — Что будет, если через сорок восемь часов они останутся на поле?
   Поднялись они синхронно. Наверное, отрабатывали столь четкое взаимодействие. Курносый одарил меня ледяным взглядом.
   — Что будет? Будут приняты все необходимые меры. Так ему и передайте. Все необходимые меры.
   Я наблюдал, как они уходят, допивая виски. Подошла официантка, и я заплатил как за себя, так и за молодых людей. Когда я вернулся в зал ожидания, Падильо стоял у стены, в десяти футах от короля и Скейлза.
   — Что им надо?
   — Они хотят, чтобы в течение сорока восьми часов Крагштейн и Гитнер отправились на тот свет. Особенно Гитнер.
   Падильо посмотрел на меня, затем устремил свой взор на виднеющиеся в широких окнах горы.
   — Думаю, все это не займет столько времени, — похоже, обращался он не ко мне.
  
  
  
  
   Глава 16
  
  
   Мы ехали всю ночь, так что Калифорнию король увидел лишь на заре, когда мы прибыли в Сан-Диего. Зато ему удалось полюбоваться Большим Каньоном по пути из Денвера в Лос-Анджелес, ибо пилот облетел его и прочитал пассажирам небольшую лекцию об этом удивительном геологическом образовании. Король жадно ловил каждое слово. Что касается самого каньона, король пришел от него в полный восторг и, как, впрочем, и все остальные, охарактеризовал его как великолепный.
   В аэропорту Лос-Анджелеса мы взяли напрокат «форд-галакси», и Падильо сел за руль, заявив, что город он знает лучше меня. Стемнело еще до того, как мы добрались до Вентура, а потому он неправильно прочитал надпись на указателе, и нас занесло на автостраду, ведущую в Санта-Монику, так что нам пришлось ехать через Малибу и Топанга-Бич. Дорога изобиловала поворотами, спусками и подъемами, но доставила королю несказанное удовольствие, потому что ему нравилось смотреть на океан.
   Проехав Санта-Барбару, мы съели по сэндвичу, а заодно сменили спустившее левое переднее колесо. На эти дела у нас ушло часа полтора. Потом мы с Падильо поменялись местами и двинулись дальше, останавливаясь каждый час, чтобы выпить чашечку кофе. Ехал я осторожно, не превышая положенных шестидесяти миль в час. Король и Скейлз после Санта-Барбары заснули.
   Наверное, у каждого человека есть родной город, и я должен считать таковым Сан-Франциско, хотя не могу сказать, что мы питаем друг к другу теплые чувства. Я родился в старой Французской больнице на Десятой улице и вырос в районе Ричмонд, где селились люди с достатком, среди которых, кстати, было много русских. Жили мы на Двадцать шестой улице, в двух кварталах к северу от парка Золотые ворота. Как-то раз мы с Фредль провели в Сан-Франциско неделю, и я показал ей дом и округу, где я жил до того, как поступил в школу Джорджа Вашингтона и ушел в армию.
   — По-моему, у вас нет ничего общего, — отметила она.
   Я решил, что за минувшие годы и город, и я изменились, причем не в лучшую сторону. Сан-Франциско напомнил мне проститутку средних лет, полагающуюся теперь только на мастерство, ибо от красоты остались одни воспоминания. Но я подозреваю, что причина моего неприятия Сан-Франциско в том, что в моем родном городе я был всего лишь туристом. Гадкое, знаете ли, чувство.
   Король и Скейлз уже проснулись, когда справа мы увидели Бей-бридж, а затем знаменитый мост «Золотые ворота». Наш путь, однако, лежал в другую сторону.
   — Я, бывало, приезжал сюда из Лос-Анджелеса на уик-энды, — ударился в воспоминания Падильо. — Моя подружка жила на Русском холме. Как же она бесилась, когда я называл город «Фриско».
   — У местных особая гордость, — философски отметил я.
   — Она была из Нового Орлеана.
   Падильо хотел остановиться в мотеле, так что мы выбрали «Бей вью лодж», а поскольку располагался он в черте города, то с ценами там не стеснялись. Мы взяли два двухкомнатных номера. Падильо убедился, что король и Скейлз устроились и им принесли завтрак, а затем прошел в наш номер. Я лежал на кровати и перечислял девушке из бюро обслуживания все то, что мне хотелось бы съесть и выпить. В то утро я остановил свой выбор на вареных яйцах, ветчине, гренке из ржаного хлеба, кварте кофе, вдобавок к которым попросил две «Кровавых Мэри». Девушка на другом конце провода выразила сомнение в необходимости заказа вышеупомянутого коктейля, ибо часы показывали только четверть восьмого утра, но мне удалось убедить ее, что она не ослышалась.
   Падильо вытащил пистолет из-за пояса, сунул его под подушку, лег на кровать. Сложил руки под головой и уставился в потолок. Я закурил и выпустил струю дыма в то место, куда смотрел Падильо.
   — Что теперь? — спросил я.
   — Сначала мы поспим.
   — У нас есть для этого время?
   — Придется его выкроить.
   — А потом?
   — Потом я найду Ванду и узнаю, куда и к которому часу мы должны доставить эту парочку.
   — Ты знаешь, где она?
   — Какой здесь самый популярный отель, «Фэамонт»?
   Я на мгновение задумался.
   — Пожалуй, с ним может конкурировать только «Святой Франциск».
   — Тогда я найду ее без труда.
   — Так же, как Крагштейн и Гитнер.
   — Я на это рассчитываю.
   На площади Единения, на которую выходил фасад отеля «Святой Франциск», проводилась Неделя рододендронов, и бронзовая фигурка Победы, вознесенная на десятифутовый гранитный постамент, плыла над морем пурпурных, розовых и белых лепестков. Я помнил, что городские власти всегда засаживали площадь Единения цветами, но во время апрельской Недели рододендронов их количество увеличивалось в несколько раз. А памятник Победе поставили здесь в честь наших военных успехов в Юго-Восточной Азии, не в нынешние, но более давние времена, когда адмирал Девью разбил испанский флот в Манильской бухте [17] , то есть теперь об этом можно было бы и не вспоминать.
   Отель «Святой Франциск» выстроили в 1907 году, аккурат после землетрясения, и в последующие годы его владельцы всячески поддерживали его неоренессансную элегантность. Назначенные ими цены это позволяли. Ванда Готар поселилась в двухкомнатном номере на седьмом этаже. Ее присутствие ощущалось разве что в наличии цветов, несомненно, посланных администрацией отеля. Как и в «Хэй-Адамс», я не углядел ни одной ее вещи. Наверное, Ванда пользовалась бешеным успехом у горничных.
   — Вы, конечно, хотите выпить.
   — Если вас это не затруднит, — и я отошел к окну, чтобы посмотреть на открывающийся из него вид. Окна выходили на купающуюся в рододендронах площадь. С высоты море цветов казалось еще красивее.
   — Падильо упомянул, что в Нью-Йорке все прошло не так гладко, — она вернулась в гостиную с двумя бокалами. Один протянула мне. — Сказал, что вы мне все расскажете.
   Я попробовал содержимое бокала. Шотландское с водой.
   — На короля покушались дважды. Второй раз попытка едва не завершилась успешно. Гитнер убил женщину, в квартире которой мы находились. Близкую приятельницу Падильо.
   — Он расстроился? То есть, я хочу сказать, теперь им движут личные мотивы?
   — Совершенно верно.
   Ванда кивнула и присела на диван с полосатой, зеленое и белое, обивкой.
   — Он намерен расправиться с Гитнером.
   — Именно так.
   — А короля использует как приманку.
   — Он использует любого, кто окажется под рукой.
   — Да-да. Короля. Меня. Вас.
   — Она была ему очень дорога.
   — Женщина из Нью-Йорка?
   — Да.
   Она вновь кивнула, прежде чем отпить виски.
   — Я понимаю, что вы хотите сказать.
   Она поставила свой бокал, достала сигарету и закурила, прежде чем я успел достать из кармана зажигалку. Я тоже решил сесть и остановил свой выбор на удобном кресле. Прежде чем заговорить, Ванда Готар несколько раз затянулась.
   — Падильо сейчас приглядывает за ними, так?
   — Да.
   — Они не хотят никаких накладок.
   — Они?
   — Нефтяные компании.
   — Какие именно?
   Она назвала их, и я присвистнул от удивления. А затем глотнул виски. Когда речь заходит о нефтяных центрах, большинство вспоминает Даллас, Хьюстон, Талсу, иногда Лос-Анджелес. Сан-Франциско к таковым вроде бы не относится. Но на площади Механиков высятся два здания, одно двадцатидвух-, второе — двадцатидевятиэтажное, в которых размещены штаб-квартиры двух крупнейших нефтяных компаний. Одну из них основал тощий старикан, проживший чуть ли не до ста лет (его наследники входят теперь в число самых богатых людей). В 1907 году он открыл в Сиэтле первую в мире бензоколонку. Второй компании, практически не уступающей по своим размерам первой, положило начало семейство европейских банкиров, которые не раз использовали свои деньги для свержения неугодных им правительств. Компания банкиров действовала во многих странах, и я решил, что король серьезно продешевил, затребовав всего пять миллионов, если нефти в недрах Ллакуа хватало на то, чтобы удовлетворить аппетиты обоих нефтяных гигантов. Пять миллионов они, скорее всего, зарабатывали за полчаса далеко не в самый удачный день.
   — Кто будет нас принимать?
   — Та фирма, что находится на северной стороне Баш-стрит. Об этом-то и спорили в Далласе. Каждая хотела принять короля у себя.
   — Как они отреагировали, когда вы сказали, что король может не прибыть на подписание документов?
   — Улыбнулись, а затем на их лицах появилось мечтательное выражение. Просто удивительно, как похожи эти нефтяные дельцы.
   — Что это были за улыбки?
   — Вежливые и безразличные. А думали они уже о том, как подпишут документы с наследником Кассима. Нефть-то никуда не денется.
   — Может, они вам не поверили? — спросил я.
   Ванда пожала плечами.
   — Может, и нет.
   — Когда они ждут короля?
   — Завтра в десять. На двадцать девятом этаже.
   — Понятно, — я встал. — Что-нибудь еще?
   — Скажите Падильо, что я приеду к вам в шесть вечера.
   — На ночное дежурство?
   — Что-то в этом роде.
   — Он ожидает гостей.
   — Я знаю. Гитнера и Крагштейна.
   — Вас это не тревожит?
   — Наоборот, я с нетерпением жду встречи.
   — Почему? Вы думаете, они убили вашего брата?
   — А вы так не думаете? Падильо так не думает?
   — Он ничего такого не говорил.
   — Но вы, мистер Маккоркл, что думаете вы?
   — Только одно. Мне не нравится, что с ним разделались в моей гостиной.
   Светло-синий «понтиак» следовал за моим такси от отеля «Святой Франциск» до «Бей вью лодж». В «понтиаке» сидели двое незнакомых мне мужчин, и они не пытались скрыть того, что следят за мной. Я, собственно, не возражал, ибо Падильо хотел, чтобы наши оппоненты узнали, где мы поселились.
  
  
  
  
   Глава 17
  
  
   Когда я вошел в номер мотеля, Падильо все еще лежал на кровати и разглядывал потолок.
   — Ждем гостей, — возвестил я. — Они прицепились ко мне, как только я вышел из «Святого Франциска».
   — Гитнер и Крагштейн? — по вопросу чувствовалось, что ответа он ждет отрицательного.
   — Обоих я видел впервые. В «понтиаке». Светло-синем, если тебе это что-то говорит.
   — Что сказала Ванда?
   Я рассказывал о назначенной на завтрашнее утро встрече, а он слушал, не отрывая взгляда от потолка. Когда я, наконец, закончил, он медленно сел, не вынимая рук из-за головы, а затем, подняв ноги, коснулся коленями локтей.
   — Это что, комплекс утренних упражнений?
   — Я просто хотел убедиться, что мне это по силам.
   — И ничего не болит?
   — Нет, — он удивленно посмотрел на меня. — А должно?
   — Только у тех, кто этого заслуживает, к примеру, у меня.
   — Она сказала что-нибудь еще?
   — Ванда?
   Он кивнул, перебросил ноги через край кровати, встал.
   — Во-первых, она приедет к нам в шесть вечера. Во-вторых, она убеждена, что Крагштейн и Гитнер убили ее брата. Более ничего.
   — Это тоже версия, — Падильо вытащил из-под подушки пистолет. — Нужно же ей хоть кого-то подозревать.
   — А у тебя, разумеется, есть другая.
   — Я все еще ее разрабатываю.
   Мы прошли в соседний номер, где король и Скейлз смотрели по телевизору фильм пятнадцатилетней давности о тогдашних благословенных временах. Едва мы появились на пороге, Скейлз выключил телевизор и одарил нас недовольным взглядом. И короля, похоже, не порадовал наш приход.
   В брюках и тенниске, он лежал на кровати, совсем не похожий на царственную персону. Тенниска была относительно чистой, но с дырой на боку, и плотно обтягивала его круглый животик. Король не только смотрел телевизор, но и методично расправлялся с большой шоколадной плиткой. Я же легко представил его, всего-то надо побрить да приодеть, самодовольным деспотом, возлежащим на роскошном ложе в окружении сонма слуг, готовых выполнить любой каприз повелителя.
   Падильо не жаловал преамбул, а потому сразу перешел к делу.
   — Вас попытаются убить до десяти часов завтрашнего утра.
   Король чуть не подавился шоколадом, но быстро взял себя в руки. Скейлз, сидевший на стуле, положив левую ногу на правую, поменял ноги местами, чтобы показать, что не пропустил слова Падильо мимо ушей.
   Теперь, когда они его внимательно слушали, Падильо поделился с ними сведениями, полученными через меня от Ванды.
   — Мне приходится повторяться, — добавил он, — но на вашем месте я обратился бы в полицию. Если у вас аллергия на местных копов, свяжитесь с Секретной службой, ФБР или другим правоохранительным федеральным учреждением. Всего-то дел снять телефонную трубку и набрать номер. И я бы просил не только обеспечить охрану, но и поместить вас в одну из камер местной тюрьмы.
   Король отправил в рот очередной кусочек шоколада, пожевал его, проглотил, посмотрел на Падильо.
   — Тюрьма в Далласе не спасла Освальда, мистер Падильо, — в голосе его слышался упрек. — Простите меня, но я не верю ни в вашу полицию, ни в ваши тюрьмы, ни вашему мистеру Герберту Гуверу.
   — Дж. Эдгару, — поправил его Падильо. — Герберт [18] мертв.
   — Да. Дж. Эдгару.
   — Так вы не передумали?
   Король покачал головой. Каков упрямец, подумал я.
   — Нет. И не передумаю. Я верю в вас и мисс Готар. После короткой паузы он добавил: — И, разумеется, в мистера Маккоркла.
   Я решил, что дипломат он никудышный, хоть и король.
   — Вы с этим согласны. Скейлз? — спросил Падильо.
   — Я полагаю, его величеству не откажешь в логике. Мистер Падильо, вы и ваши коллеги получили сегодня заслуженную похвалу и, надеюсь, долгие годы будете помнить слова его величества.
   — Особенно если этой ночью его убьют, — Падильо посмотрел на часы. — Уже пять. То есть до подписания документов остается семнадцать часов. Я не знаю, когда Крагштейн и Гитнер предпримут очередную попытку. Возможно, с наступлением темноты. А может, в три часа ночи или по дороге в штаб-квартиру нефтяной компании. Вполне вероятно, что попытка будет не одна, хотя я в этом сомневаюсь. Им ни к чему впутывать в это дело полицию. Поэтому я не хочу, чтобы вы покидали эту комнату. Еду вам будут приносить или я, или Маккоркл. Дверь вы должны открывать только нам. Не отвечайте на телефонные звонки и не звоните сами. Если что-то случится, постарайтесь запереться в ванной. Этим вы выиграете одну-две минуты, которые вполне могут спасти вам жизнь. Если у вас есть вопросы, лучше задать их сейчас.
   Для Падильо это была длинная речь, которую король и Скейлз выслушали со всем вниманием. Закончив, он посмотрел сначала на одного, потом — на другого. Король чуть качнул головой.
   — Вопросов у нас нет, — ответил Скейлз. — За безопасность его величества отвечаете вы.
   Похоже, с губ Падильо едва не сорвалась едкая реплика, но он сдержался. Двинулся к двери, взявшись за ручку, обернулся.
   — Я думаю... — узнать, о чем он думает, королю и Скейлзу не довелось. Вместо этого Падильо указал на замок. — Запритесь, как только мы уйдем.
   — Что ты хотел ему сказать? — спросил я, едва мы оказались в нашем номере.
   — Что он чертов болван. Но королям такого не говорят, не так ли?
   — Нет, если они на самом деле не... А впрочем, толку от этого никакого.
   Ванда Готар прибыла ровно в шесть, с большой темно-коричневой кожаной сумкой, в туфлях того же цвета и серовато-коричневом брючном костюме. На лице ее отражалась тревога.
   — Думаю, что за мной следили, хотя полной уверенности у меня нет. Слишком много машин.
   — Это неважно, — успокоил ее Падильо. — Они знают, что мы здесь.
   Он опять лежал на кровати, изучая потолок. И не поднялся, когда пришла Ванда. Она же осторожно опустилась в кресло, в котором только что сидел я, огляделась и скорчила гримаску. Наш выбор она, судя по всему, не одобрила.
   Освоившись, она обратила свой взор на Падильо. Похоже, и он не удостоился у нее высокой оценки. Ванда сунула в рот сигарету, но на этот раз я и не попытался предложить ей огонек.
   — Так когда, — она выпустила струю дыма, — по-вашему, они нападут?
   — До десяти утра, — ответил Падильо потолку.
   — Это не ответ.
   — Лучшего предложить не могу.
   — Ты же знаешь, как работает Крагштейн. Чему он отдает предпочтение?
   — Особых пристрастий у него нет. Потому-то он до сих пор и жив. Утро, полдень, ночь. Ему без разницы. Тебе было лишь два года, когда он проявил себя в этой сфере человеческой деятельности. Так что не пытайся разгадать его планы.
   — Уолтер полагал, что он уже не такой мэтр, каким ты его расписываешь.
   — И Уолтер мертв, не так ли?
   Я подумал, что говорить этого Падильо не следовало. О подобных фразах обычно сожалеешь. Ванда Готар вжалась в кресло, как после удара, но голос ее зазвучал ровно.
   — И твоя нью-йоркская подружка погибла, потому что ты недооценил Крагштейна?
   Падильо сел и уставился в пол, а уж потом посмотрел на Ванду.
   — Наверное, я это заслужил.
   Звучало это как извинение, но Ванда продолжала напирать.
   — И все-таки ты его недооценил?
   — Не совсем так. Меня ослепил блеск богатства. Теряешь бдительность, расслабляешься. Создается впечатление, что в такой дом и муха не залетит. Я успокоился, а Крагштейну хватило ума догадаться об этом, — он отвел взгляд от Ванды, достал сигарету, закурил. А когда продолжил, чувствовалось, что обращается он больше к себе, чем к нам. — Чтобы остаться в этом бизнесе, надо быть бедным. Богатых я не знаю. Во всяком случае, таких, кому удалось потратить полученные денежки, если они продолжали работать. Крагштейн варится в этом котле уже тридцать лет и ищет деньги, чтобы в следующем месяце заплатить за квартиру. Но он живой.
   — Как и ты, — заметила Ванда.
   — Но в Нью-Йорке убили женщину, потому что восемьдесят миллионов долларов заставили меня забыть про осторожность. Да и я сам мог погибнуть. Тут ты права. Мне пришлось действовать инстинктивно, а я этого не люблю. Я выбрал жизнь и позволил пулям Гитнера убить кого-то еще.
   — То был не выбор, — возразил я. — Автоматическая реакция, рефлекс.
   Падильо обернулся ко мне.
   — Ты уверен?
   — Я же все видел своими глазами.
   — Ты видел, что я доверился высокооплачиваемой службе безопасности, сотрудники которой давно уже потеряли форму, потому что им не приходится иметь дело с такими, как Гитнер. Эта служба хороша только против квартирных воров, которые никогда не полезут в драку, боясь испортить костюм. Я ошибся, предположив, что они смогут остановить такого, как Гитнер, пожелай он войти. Он наверняка нашел их методы старомодными. И я могу себе представить, что он подумал обо мне.
   — Только о тебе? — Ванда покачала головой. — Нет, Падильо, о нас всех. Мы напоминаем персонажи из какой-то послевоенной пьесы. Мрачноватые, потому что думаем о мести, но в то же время совестливые и даже стыдящиеся того, что так быстро отстали от жизни. Ты точно охарактеризовал нас. Мы все устарели.
   Падильо встал, подошел к Ванде, долго смотрел на нее сверху вниз, затем коротко, но добродушно улыбнулся.
   — Тебе не столь много лет, чтобы отнести себя к старикам, и ты достаточно молода, чтобы выйти из игры.
   Улыбнулась и она, на моей памяти второй раз.
   — Ты кое-что забыл, Падильо.
   — Что же?
   — Традиции Готаров, которым мы следуем уже сто семьдесят лет. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   — Не совсем.
   — С рождения я слишком стара, чтобы выйти из игры.
   «Бей вью лодж» — трехэтажное подковообразное здание, построенное из стекла, дерева и камня. Наш номер и тот, где мы поселили короля и Скейлза, находились на втором этаже, посередине подковы. Падильо снял еще два номера. Один на третьем этаже, по правую руку от наших номеров, второй — на первом, по левую руку.
   Падильо протянул ключ Ванде Готар, и та небрежно бросила его в сумочку. Он звякнул о что-то металлическое.
   — Какое у тебя оружие? — спросил Падильо.
   — "Смит-вессон" тридцать восьмого калибра.
   — Это все?
   — Нет. Еще «вальтер РРК».
   — Какой именно?
   — Пауля.
   — Я вспоминаю, что он действительно отдавал предпочтение «вальтеру», — Падильо повернулся ко мне. — Ты знаешь, что означает «РРК»?
   — Polizei... а дальше не помню.
   — Polizei Pistole Kriminal. Не крупноват он для тебя, Ванда?
   — Я умею им пользоваться. Или ты об этом забыл?
   — Нет, конечно. Ты пойдешь на третий этаж. Она кивнула.
   — Маккоркл будет внизу слева. Я наверху справа, так что они попадут под перекрестный огонь. А где будешь ты, с королем?
   — Если я буду с ним, то уже ничем не смогу помочь, если что-то случится. Я буду здесь. Хочешь поговорить с ними, прежде чем поднимешься наверх?
   Ванда встала, покачала головой.
   — Это необходимо?
   — Нет.
   — Тогда не вижу смысла в общении. Или их нужно подбодрить?
   — Не обязательно.
   Она уже двинулась к двери, но через пару шагов остановилась и посмотрела на Падильо.
   — Ответь мне на один вопрос.
   — Слушаю тебя.
   — Ты отправляешь меня наверх не потому, что это самое безопасное место, так?
   — Нет.
   — Но причина на то есть?
   — Несомненно.
   — Какая же?
   — Ты стреляешь лучше, чем Маккоркл.
   — Понятно. Я так и думала.
  
  
  
  
   Глава 18
  
  
   Уже стемнело и начал сгущаться вечерний апрельский туман, когда я проводил Ванду к лестнице, ведущей на третий этаж.
   — Вам следовало захватить пальто, — заметил я.
   — Я не замерзну, — она с любопытством посмотрела на меня. — Почему вы здесь, Маккоркл? Это же не по вашей части.
   — Моя жена в отъезде, — лучшего ответа у меня не нашлось.
   — Она красивая? — И, прежде чем я успел открыть рот, продолжила: — Да, конечно, красивая. Вам такая нужна, — она пристально вгляделась в мое лицо, словно надеялась распознать какую-то, еще неизвестную ей черту моего характера. — Дети есть?
   — Нет.
   — Собираетесь заводить?
   — Вроде бы уже поздновато.
   — И вы храните верность жене, — она даже не спрашивала.
   — Изменять — тяжелая работа, а я не люблю перенапрягаться.
   — Падильо ее любил?
   — Кого? — я сразу понял вопрос, но попытался потянуть время, чтобы найтись с ответом.
   — Женщину из Нью-Йорка.
   — Полагаю, она ему очень нравилась.
   — И она была богата.
   — Еще как.
   — Вот это могло удержать его.
   — От чего?
   — От женитьбы. Вы заметили, что в некоторых вопросах он на удивление консервативен?
   — Нет.
   — Если б он не придавал значения такому давно вышедшему из употребления понятию, как месть, нас бы тут не было. Это же не убежище, — имелся в виду мотель. — Ловушка. В Сан-Франциско полно укромных местечек. Он бы без труда нашел одно или два.
   — Почему вы прямо не сказали об этом?
   — Потому что я еще более консервативна, чем он.
   Она повернулась и начала подниматься по лестнице. А я, обогнув бассейн, в котором никто не плавал, направился в номер на первом этаже, чтобы разрядить свой револьвер в Гитнера и Крагштейна, как только они появятся. При условии, что мне удастся разглядеть их в тумане. И не заснуть.
   Месть, думал я, войдя в номер и бросив ключ на письменный стол, возможно, вышла из моды, но по-прежнему движет людьми. Тихая, покорная жена может со злобным смехом плеснуть уксуса в лицо Другой Женщины. Пятидесятилетний бухгалтер — улететь с деньгами ночным самолетом в Рио, представляя себе физиономию хозяина, который утром откроет сейф, чтобы выдать сотрудникам месячное жалованье. А добропорядочный гражданин вполне может прогуляться к своему «шевроле», достать из багажника дробовик и, вернувшись в ресторан, разнести голову официанту, вывернувшему блюдо с подливой на новое платье его жены.
   Эта разновидность мести основывалась на ярости, которая, разогретая до нужной температуры, могла заставить человека совершить любой, сколь угодно глупый поступок, но для него самого кажущийся абсолютно логичным и справедливым. Даже размозжить голову шестимесячного младенца о стену, потому что он не переставал кричать.
   Но в действиях Ванды Готар и Падильо спонтанность, не говоря уже о ярости, начисто отсутствовала. К мести они подходили бесстрастно, хладнокровно расставляя ловушку, в которой сами являлись приманкой. И я порадовался, что мстить они собираются не мне.
   Я поставил кресло у окна, плеснул в бокал виски из бутылки, купленной в Лос-Анджелесе, погасил свет и опустился в кресло. Вход в мотель лежал передо мной, как на ладони. Я даже достал из кармана револьвер и положил на столик рядом с креслом, чтобы при необходимости быстро схватить его и разрядить во врага.
   Примерно через час я потянулся к телефону и попросил телефонистку коммутатора соединить меня с номером Падильо.
   — Ты кое-что забыл, — заметил я после того, как в трубке раздался его голос.
   — Что?
   — Волшебные очки. Сквозь туман ничего не видно.
   — Это точно. Ты — местный. Когда он поднимется?
   — Только не ночью.
   — Это нам на руку.
   — Как так?
   — Крагштейн, возможно, не захочет ударить в тумане.
   — Специалист у нас ты.
   — Я просто стараюсь думать, как Крагштейн.
   — Это трудно?
   — Не очень, если у тебя гадливый склад ума.
   — Ты хочешь сказать, что он заставит нас бодрствовать всю ночь, а ударит утром, свеженький и полный сил, когда нам придется щипать себя, чтобы не заснуть.
   — Возможно, он надеется, что мы будем рассчитывать именно на это.
   — С такими мыслями мы потеряем бдительность.
   — Особенно в три или четыре часа ночи.
   — То есть при любом раскладе нам придется бодрствовать.
   — Совершенно верно.
   — Всю ночь.
   — Всю ночь. Какая у тебя видимость?
   — Одну минуту, — я выглянул из окна. Над бассейном разглядел свет в номере, который занимали король и Скейлз. Занавеси были опущены, и я не видел, чтобы за ними кто-то двигался. Возможно, король и Скейлз уже заперлись в ванной.
   Я вновь поднес трубку к уху.
   — Если подъедет патрульная машина, я увижу, что это полиция, но не более того. Видимость, по моим прикидкам, сорок процентов, и продолжает ухудшаться.
   — И какой она станет?
   — Я не синоптик.
   — Выскажи свое некомпетентное мнение.
   — Хорошо. Через час я не смогу разглядеть даже бассейн, который лежит под окнами.
   — О Господи, — выдохнул Падильо. Помолчал, прикидывая варианты. — Их надо бы покормить.
   — Не забудь про наемников.
   — Ладно, я позвоню в бюро обслуживания и закажу гамбургеры и кофе. Их принесут тебе и Ванде. А уж ты отнесешь еду королю и Скейлзу. Если туман после ужина не рассеется, мы с тобой переберемся в номер короля, а Ванда спустится ко мне.
   — Хочу внести уточнение.
   — Какое?
   — Мне гамбургер с луком.
   Официант, юноша с грустными глазами, принес гамбургеры и кофе.
   — Знаете, как они это называют? — он заговорил первый, хотя я и не спрашивал, что его гложет. — Учеба на работе. Я должен пройти все ступени.
   — Гостиничного бизнеса? — поинтересовался я, наблюдая, как он ставит поднос на телевизор.
   — Они называют это подготовка управляющих мотелями. В службе занятости твердят, что это очень перспективная профессия. Я тут уже три недели и еще ничему не научился.
   — Это плохо, — пожалел я его. — Сколько с меня?
   — Шесть гамбургеров и три кофе. Двенадцать долларов и восемьдесят шесть центов, включая налог.
   Сумма показалась мне чрезмерно высокой, но спорить с официантом не имело никакого смысла. Я протянул ему три купюры по пять долларов, и он начал обшаривать карманы в поисках сдачи. Нервно хохотнул, даже сумел покраснеть.
   — У меня нет мелочи, — и такая печаль звучала в его голосе, что я едва не погладил его по головке, лишь бы он не заплакал.
   — Я в этом не сомневался.
   — Я могу сбегать за ней.
   — Не надо. Кстати, если вам надоела эта работа, в Лос-Анджелесе есть неплохие актерские школы.
   Его это заинтересовало.
   — Вы думаете, меня возьмут?
   — Учиться — нет, но вот учить, вполне возможно.
   После его ухода я переложил свою порцию на тарелку, а поднос с остальным отнес королю и Скейлзу. Постучал в дверь три раза, громко объявил, что я — Маккоркл. Услышал, как отодвинули засов, а потом Скейлз трижды заставил меня назваться, прежде чем повернул ключ в замке и открыл дверь.
   — Гамбургеры и кофе, — я переступил порог, опустил поднос на письменный стол. Король сидел в кресле, полностью одетый. Скейлз был в порванном синем костюме.
   — Туман еще больше сгустится, мистер Маккоркл? — спросил Скейлз.
   — Скорее всего. В этом случае мы с Падильо переберемся в ваш номер.
   Король уже принялся за гамбургер, но набитый рот не мешал ему задавать вопросы. Его интересовало, кому выгоден туман — нам или им. По крайней мере, так я расшифровал его вопрос.
   — Им. Нам в любом случае придется бодрствовать. А они могут выспаться, а потом ударить под прикрытием тумана.
   — И когда, по-вашему, они...
   — Не знаю. Главное, держите дверь на замке, пока мы не придем сюда.
   Вернувшись к себе, я заметил, что даже за то короткое время, что я отсутствовал, туман заметно сгустился. Я вновь выложил револьвер на стол, рядом поставил тарелку с гамбургерами и кофе и принялся за еду, поглядывая в окно. Впрочем, смотреть было не на что. Я уже не видел даже окна номера, в котором двое мужчин ждали, когда их убьют. Или попытаются убить. Мимо моего окна проехала машина, остановилась в десятке метров, так что я видел задние огни.
   Я как раз допил кофе, когда в дверь постучали. Падильо. Лицо его было чернее тучи.
   — Туман все гуще.
   — Я знаю.
   — Я иду за Вандой. А ты поднимайся к ним.
   Я сунул револьвер в карман, и мы зашагали вдоль бассейна. Еще одна машина медленно проехала мимо. Я не сумел разглядеть, какой она марки и сколько людей сидит в кабине. Хотя мы смотрели во все глаза. Внезапно задние огни погасли, но мотор работал, то есть машина по-прежнему двигалась в направлении комнаты, в которой были Скейлз и король.
   А потом двигатель взревел, словно водитель резко увеличил скорость машины. В тумане мы ничего не видели, пока он не нажал на тормоза и впереди не засветились две рубиновые полоски.
   Падильо выругался и бросился бежать к машине. И тут же прогремел взрыв. Не выстрел, но взрыв, гулкий, громкий. А прежде чем стихло эхо, раздался второй, за ним — третий. Затем в повисшей над бассейном тишине дважды хлопнули закрывающиеся дверцы. Рубиновая полоска исчезла, вновь взревел двигатель, и машина помчалась к выездным воротам.
   К тому времени мы уже были в номере короля и Скейлза. Падильо выхватил пистолет, но стрелять было не в кого. Его лицо разочарованно вытянулось. Кое-кто из постояльцев высунулись из дверей и спрашивали друг друга и туман, что, собственно, произошло, но никто не мог ответить ничего вразумительного. Дверь в номер сорвало с петель. Как и дверь в ванную. Но лампа в ванной каким-то чудом уцелела. Единственная в номере. Все остальные разлетелись вдребезги.
   Одним из взрывов разнесло кровать. И ошметки поролонового матраса валялись по всей комнате. От письменного стола и стульев остались одни щепки. Картины слетели со стен. Дымились внутренности разбитого телевизора. Падильо заглянул в ванную и вернулся со стаканом воды. Вылил на телевизор. Что-то зашипело, и дым прекратился.
   В номере не осталось ни одной целой вещи. Осколки зеркала, висевшего над письменным столом, валялись на полу. Из всех окон повылетали стекла. На стене у письменного стола темнело бурое пятно. При тщательном рассмотрении выяснилось, что это кофе. Падильо медленно поворачивался, стараясь ничего не упустить. Наконец, он сунул пистолет за пояс. Свой револьвер я так и не достал, потому что в очередной раз забыл о нем. Падильо покачал головой, недоуменно посмотрел на меня.
   — Что-то здесь не так.
   — Да, конечно, — кивнул я. — Не хватает изувеченных тел.
   — А также забрызганных кровью стен и оторванных конечностей.
   — Это означает, что дома никого не было.
   — Это означает кое-что другое.
   — Что именно?
   — Нас обвели вокруг пальца. Надули.
   Оглядел комнату и я.
   — Возможно, мы того заслуживали. Я, конечно, посторонний, так что мое мнение не в счет.
   Падильо наклонился и поднял клочок поролона. Понюхал, бросил на пол.
   — Гранаты. Три.
   — Мне показалось, что я слышал три взрыва. Падильо пожал плечами.
   — Должно быть, у них был повод.
   — У короля и Скейлза?
   Он кивнул.
   — Повод для чего?
   — Чтобы убежать от нас, — он обвел комнату прощальным взглядом. — Кажется, я знаю, что это за повод.
   — И что же это за повод?
   — Очень и очень весомый.
  
  
  
  
   Глава 19
  
  
   Падильо и Ванда Готар сели в «форд», а я пошел к ночному администратору. Но в кабинете меня встретил тот самый грустноглазый официант, что приносил мне гамбургеры и кофе: ночной администратор дожидался полицию в разбомбленном номере, качая головой и цокая языком.
   — Вы слышали взрывы? — спросил меня юноша. — Бабахнуло что надо.
   — Я туда заглянул.
   — Знали этих двух парней?
   — Да, случайные знакомые. Они спешили на самолет, а потому дали мне денег, чтобы я расплатился, если за ними остался долг.
   — Да нет, вроде все в порядке. За номер уплачено. Хинкли первым делом это проверил. Хинкли — это ночной администратор.
   — А вот у меня он ничего не спросил, — я обернулся на женский голос. Дама средних лет с пышной прической сидела за коммутатором. — Они звонили в другой город и не заплатили ни цента.
   Я вытащил бумажник.
   — Я с радостью заплачу.
   — Они могли бы сделать это сами, — продолжала возмущаться женщина. — Многие думают, что они могут не платить по счету, раз это мотель и за номер плату вносят вперед. И телефонной компании это не нравится.
   — К черту телефонную компанию, — процедил юноша.
   — Надо бы записывать телефонные номера тех, кто останавливается в нашем отеле, — гнула свое женщина. — И, тогда, если они позвонят в Гонолулу или Нью-Йорк и удерут, не заплатив, я бы позаботилась о том, чтобы эту сумму внесли в их месячный счет по домашнему адресу. Телефонная компания с удовольствием мне в этом поможет.
   — Это миссис Хинкли, — тихим голосом пояснил мне юноша. — Раньше она работала в телефонной компании. И до сих пор полагает, что важнее учреждения на свете нет. Знаете, что я думаю?
   — Что?
   — Это — монополия, и, кажется, я нашел способ отыграться.
   — Как?
   — Вы знаете, что вместе с ежемесячным счетом телефонная компания присылает конверт, в котором вы можете отправить ей квитанцию об оплате?
   Я кивнул.
   — Так вот, на конверте указан только их адрес. Понимаете, к чему я клоню?
   — Нет.
   Он наклонился ближе, не желая доверять своего секрета кому-либо еще.
   — Я бы не наклеивал на конверт марку, — прошептал он. — И им придется заплатить за нее. А теперь представьте себе, что так сделают все. Сколько у нас телефонов? Миллионов пятьдесят, сто?
   — Допустим, пятьдесят.
   — Итак, пятьдесят миллионов перемножим на шесть центов. То есть каждый месяц телефонной компании придется платить почте по три миллиона.
   — Дельная мысль, — кивнул я. — Я поделюсь ею со своими друзьями.
   — Думаю, она понравится многим.
   Миссис Хинкли подошла с полоской бумаги. Одиннадцать долларов и двадцать восемь центов за телефонный разговор с Вашингтоном.
   Я протянул ей пятнадцать долларов.
   — Вас не затруднит выписать квитанцию?
   Она кивнула и вернулась к коммутатору. Снаружи донесся вой полицейской сирены.
   — И запишите, пожалуйста, номер, куда они звонили.
   Она вновь кивнула, продолжая что-то писать.
   Получив квитанцию, я поблагодарил ее, на что она вновь кивнула.
   — Не забудьте насчет телефонной компании, — прошептал мне вслед юноша.
   — Ни в коем случае, — успокоил его я. — Их следует проучить.
   Идя к «форду», я взглянул на номер, который миссис Хинкли написала на квитанции. Мне он ничего не сказал, но на цифры у меня память плохая. Когда я садился за руль, в ворота мотеля вкатилась патрульная машина. Сирена смолкла. Двое полицейских в форме глянули на меня, но, похоже, не увидели ничего интересного. Я быстро завел мотор и выехал из мотеля. Ванда Готар сидела рядом со мной. Падильо — на заднем сиденье.
   — Они звонили в Вашингтон, — доложил я о своей находке. — Ты не знаешь, что это за номер?
   Падильо посмотрел на номер, отрицательно покачал головой, протянул квитанцию Ванде. Номер и ей показался незнакомым, так что квитанция вернулась ко мне.
   — Они говорили пять или шесть минут, — добавил я.
   — Ладно, потом разберемся, а сейчас едем в «Святой Франциск», — распорядился Падильо.
   — Ты не знаешь, где их искать, не так ли? — Ванда и не старалась изгнать из голоса сарказм.
   — Я не пытаюсь найти их прямо сейчас, — ответил Падильо. — Тем более, что завтра, в десять утра, поиски не составят труда. Король, если останется живым, приедет в штаб-квартиру нефтяной компании. Но в промежутке Крагштейн выяснит, что эти три гранаты никого не убили. Тогда он начнет искать. Сначала короля и Скейлза, а если не найдет их, то поинтересуется, где же находимся мы. Я хочу облегчить ему задачу. Он первым делом обратится в «Святой Франциск», потому что ты остановилась в этом отеле.
   Ванда Готар повернулась к Падильо.
   — Последние десять минут я только и задаю тебе вопросы, на которые у тебя нет ответов. Ты не знаешь, почему удрали Кассим и Скейлз. Ты не знаешь, где они спрятались. Ты даже не знаешь, как им удалось ускользнуть незамеченными.
   — Туман, — ответил я на последний вопрос. — Из мотеля можно было вывести и пару слонов.
   — Они — не слоны, — фыркнула Ванда. — А двое мужчин, не слишком умных или сообразительных. Они сбежали, потому что их или испугали, или заставили покинуть номер. Оно, конечно, и к лучшему, потому что иначе их бы размазало по стенам. Что с тобой, Падильо? Ты так озабочен местью за убитую в Нью-Йорке женщину, что даже не можешь думать о текущей работе?
   — Я допустил ошибку, Ванда. Чего уж с этим спорить, — я не видел его лица, но знал, что брови сошлись у переносицы, а рот превратился в щелочку.
   — Нам надо их найти, — воскликнула Ванда.
   — Это большой город, — вставил я. — Сейчас они могут быть в Беркли, Сосалито, Окленде, еще бог знает где. Я готов искать их всю ночь, но только не вслепую.
   — У нас есть одна ниточка, так что давай дернем за нее, — предложил Падильо.
   — Вашингтонский номер? — спросила Ванда.
   — Ни о чем другом я не знаю.
   Я высадил Ванду и Падильо у дверей «Святого Франциска», отогнал машину на подземную автостоянку под площадью Единения и присоединился к ним в номере Ванды. Падильо бросил мне ключ.
   — От твоего нового номера.
   — И под какой я записан фамилией?
   — Твоей собственной. Мы больше не прячемся.
   — Ты позвонил в Вашингтон?
   — Еще нет, — он повернулся к Ванде. — Позвонишь сама или доверишь мне?
   — Звони ты. Это твоя ниточка.
   Табличка на телефонном аппарате услужливо подсказывала, что гости отеля могут пользоваться преимуществами автоматической связи, не прибегая к помощи телефонисток коммутатора. Падильо десять раз повернул диск. Мы слушали, как прозвенел звонок на другом конце провода. Раз, другой, третий. Наконец Падильо ответили. Слов я, правда, не разобрал. Мужской голос дважды повторил одну и ту же фразу, после чего Падильо медленно положил трубку.
   — Посольство Ллакуа, — пояснил он.
   Повисшую тишину прервал я.
   — Думаю, по этому поводу надо выпить.
   Ванда Готар кивнула и ушла в спальню, вернулась с тремя бокалами на маленьком подносе. Падильо взял свой и шагнул к окну, чтобы полюбоваться туманом. Я уселся на диван. Ванда выбрала кресло, поставив бокал на подлокотник. Откинула голову, закрыла глаза. Никто, похоже, не находил нужных слов.
   Несколько минут спустя Падильо повернулся к нам. Его лицо напоминало маску.
   — И куда привела твоя ниточка? — спросила Ванда, не открывая глаза.
   — Во всяком случае, становится ясно, где искать.
   Она открыла глаза.
   — Где?
   Падильо посмотрел на меня.
   — Скажи, пожалуйста, есть в Сан-Франциско арабский квартал или район?
   — Не помню, но могу это выяснить, — я поднялся, подошел к телефону, набрал номер справочного бюро. — Один мой приятель работает в ЮПИ.
   — Если твоя догадка окажется верной, Падильо, она подскажет нам, где они спрятались, но не даст ответа на главный вопрос. Почему?
   Падильо вновь повернулся к окну.
   — Вполне возможно, что я знаю и это.
   — Но мне ничего не скажешь?
   — Нет.
   — В чем причина?
   — Полной уверенности у меня нет.
   В Сан-Франциско хватало представителей арабского мира. Алжирцы, египтяне, сирийцы, иорданцы. Жили тут даже тунисцы и граждане Саудовской Аравии.
   — А армяне тебя не интересуют? — спросил меня сотрудник ЮПИ. — У нас много армян.
   — Армяне — не арабы, — заметил я.
   — Сароян — армянин, — мой собеседник старался хоть чем-то мне помочь.
   — Я подумал, что они живут в каком-то определенном районе.
   — Да нет. Селятся по всему городу, кому где нравится.
   — Ты не знаешь кого-нибудь из Ллакуа?
   — А где находится эта чертова Ллакуа?
   — Недалеко от Кувейта.
   — И как называются ее жители?
   — Наверное, ллакуайцы, — ответил я. — Хорошо рифмуется с гавайцами.
   — Нет, ллакуайцев я не знаю, но это не значит, что их тут нет. Если ты действительно хочешь их найти, поезжай в ресторан, где частенько кучкуются выходцы со Среднего Востока.
   — Что это за ресторан?
   — "Арабский рыцарь".
   Мы поговорили еще пару минут о пустяках и, перед тем как положить трубки, решили, что надо бы встретиться до моего отъезда в Вашингтон. Мы оба, конечно, знали, что дальше разговоров дело не пойдет.
   Ресторан «Арабский рыцарь» находился около Восемнадцатой улицы в Миссионерском районе, и я помнил тамошние немецкие пекарни, греческие и итальянские рестораны, русские бары. Теперь над магазинами чаще горели вывески на испанском, и я понял, что все больше людей, говорящих на этом языке, возвращаются туда, где за пять дней до подписания Декларации независимости в Филадельфии была основана Mision San Francisko de Asis.
   Несмотря на свое название, Сан-Франциско ничем не напоминает Испанию. Город известен высоким процентом самоубийств, значительным потреблением спиртного, редкими бунтами, космополитизмом, но отнюдь не кичится своим испанским происхождением. Наверное, так будет продолжаться до тех пор, пока не найдется человек, который придумает, как сделать на этом большие деньги.
   Поставив машину у тротуара метрах в пятидесяти от «Арабского рыцаря», занимавшего первый этаж двухэтажного дома, мы не торопясь зашагали к входной двери. Нас встретили полумрак и клубы табачного дыма. Многочисленные посетители сидели у длинной стойки бара, в кабинках, за столиками, покрытыми клеенкой в белую и красную клетку.
   Через открытую дверь кухни постоянно сновали люди. Гремела музыка, как мне показалось, военный марш. Женщин практически не было. Мужчины пили кофе, арак [19] и пиво и, наклонившись над столом, что-то орали друг другу на ухо. Возможно, готовили заговор против Израиля.
   К нам подскочил худощавый, смуглолицый мужчина лет тридцати, в белой рубашке с узким черным галстуком, поинтересовался, где мы хотим сесть, за столик или в кабинку. Падильо выбрал кабинку, и нас отвели к самой кухне, так что мы могли слышать, как переругиваются повара и официанты.
   Официант протянул Падильо меню, но тот тут же вернул его, сказав, что нам ничего не надо, кроме трех порций арака. Официант кивнул, отошел, а когда вернулся, Падильо спросил, где хозяин ресторана. Официант кивнул, давая понять, что понял вопрос, и указал на дальнюю кабинку.
   — Доктор Асфур! — прокричал он.
   Падильо вытащил визитку, на которой значилось: «Майкл Падильо, Вашингтон, округ Колумбия», протянул официанту и попросил того выяснить, сможет ли доктор Асфур уделить нам несколько минут. Для приватной беседы. На лице официанта отразилось сомнение, но он прогулялся к кабинке доктора и, вернувшись, прокричал нам, что доктор Асфур готов принять нас в своем кабинете через десять минут.
   Ванда Готар, сидевшая между мной и Падильо, наклонилась к нему.
   — Я останусь здесь!
   Падильо удивленно посмотрел на нее.
   — Почему?
   — Ты опять оставляешь спину незащищенной. У тебя это входит в привычку.
   — Я так не думаю.
   — И напрасно. Сколько раз Крагштейн и Гитнер пытались разделаться с тобой? Пять?
   — Четыре. Раз в Делавере, два — в Нью-Йорке, еще один — здесь.
   — И сколько людей погибло?
   — Двое. Моя подруга и их человек.
   — И еще двое, скорее всего, попали в больницу, — вставил я. — С моей помощью.
   — Мой брат, — добавила Ванда. — Ты забыл Уолтера.
   Падильо покачал головой.
   — Я не забыл Уолтера. Просто не упомянул его.
   — Почему?
   — Потому что Крагштейн и Гитнер не убивали его.
  
  
  
  
   Глава 20
  
  
   Если Ванда Готар и хотела спросить Падильо, а кто, по его мнению, убил ее брата, она не успела бы этого сделать, потому что Падильо поднялся, повернулся и направился к двери, за которой, согласно указаниям официанта, находился кабинет доктора Ас-фура. Я последовал за Падильо.
   За дверью мы увидели лестницу. Поднявшись, попали в длинный коридор, который давно не подметали. И тут же справа раздался густой бас: «Сюда, мистер Падильо».
   Миновав коридор, мы оказались в комнате, напоминающей Египетский зал исторического музея. Нас встретила большая статуя Осириса, короля мертвых, которому составляла компанию его сестра-жена Исида, богиня плодородия, вспомнилось мне. Откуда — не знаю. Возможно, из какого-то фильма. И ковры были восточные, возможно, из Ливана, но, несомненно, дорогие.
   Окон я не обнаружил, но их могли скрывать тяжелые портьеры из настоящего шелка, висящие вдоль двух стен. Понравился мне и большой барельеф, возможно, украшавший в свое время могилу Рамсеса VI, и голова Клеопатры, достойная Британского музея. Обстановку дополняли несколько удобных кресел и огромный стол, за которым стоял необъятных размеров мужчина. Доктор Асфур мог бы похудеть на сто пятьдесят фунтов, и этого никто бы не заметил. Таким же толстым был и король Фарук.
   — Вы, должно быть, мистер Падильо, — бас Асфура напоминал раскаты весеннего грома. — В глазах у вас есть что-то испанское.
   — Остальное — эстонское, — Падильо пожал протянутую руку. — Мой партнер, мистер Маккоркл.
   — Шотландец? — рука Асфура оказалась на удивление маленькой, хотя и пухлой.
   — Есть немного. А также англичанин и ирландец. Все перемешалось так давно, что теперь уже и не узнаешь.
   Он указал на кресла.
   — Присядьте, господа.
   Сам доктор Асфур садился очень осторожно, словно сомневался, а выдержит ли его вес массивное кресло. Он крепко взялся за подлокотники, а уж затем опустился на сиденье.
   Я прикинул, что ему лет сорок, максимум сорок пять. Впрочем, о возрасте толстяков судить особенно сложно. Его большая голова сидела на коротенькой шее, крючковатый, тонкий нос резко выделялся на круглом лице, с губ не сходила улыбка, и перед нами постоянно сверкали его белые зубы, а темные глаза, похоже, не упускали ни единой мелочи.
   — Родился я, как вы, наверное, уже догадались, в Египте. Но принял американское гражданство, — он помолчал. — Так вы приехали из Вашингтона. Отдохнуть или по делам?
   — По делам, — ответил Падильо. — У нас с мистером Маккорклом ресторан в Вашингтоне.
   — Правда? Мне частенько приходится бывать в этом городе. Как он называется?
   — "У Мака", — ответил я.
   — Рядом с Коннектикут-авеню?
   — Совершенно верно, — подтвердил Падильо.
   — Хотя там я ни разу не обедал, мне его рекомендовали. И человек, который рассказывал мне о нем, был в полном восторге. У вас действительно превосходный ресторан?
   — Во всяком случае, получше многих, — Падильо относился к тем, кто считает совершенство недостижимым. — Когда речь заходит о ресторанах, такие эпитеты, как превосходный, нужно употреблять крайне осторожно.
   Доктор Асфур согласно покивал, пригладил венчик черных волос, окружавший его обширную лысину.
   — Так чем вызван ваш приезд в Сан-Франциско? Вы ищете нового повара? Или метрдотеля? — ответить он нам не дал. — Нет, с этим вы бы не пришли в «Арабский рыцарь». Вы, разумеется, отметили, что это не первоклассный ресторан, — и он одарил нас очередной улыбкой.
   — Мы думаем о расширении нашей фирмы. Уже побывали в Нью-Йорке и Чикаго. Теперь хотим ознакомиться с Лос-Анджелесом и Сан-Франциско.
   — Города с процветающим ресторанным бизнесом, — доктор Асфур покивал, одобряя наш выбор. — Но я все-таки не пойму, с чего вы оказались здесь. Вам больше подошли бы «У Джека» или «У Эрни».
   — Мы также ищем одного приятеля, — добавил я.
   — Приятеля?
   — Со Среднего Востока. Из Ллакуа.
   — Нам сказали, что выходцы со Среднего Востока отдают предпочтение вашему ресторану, — уточнил Падильо.
   — Из Ллакуа, — задумчиво протянул доктор Асфур. — Редко кто заглядывает сюда. И то обычно проездом. Им всегда чего-то надо. Бесплатный ужин. Или ночлег, — он пристально посмотрел на нас. — Иногда и убежище.
   — Вы им помогаете? — полюбопытствовал Падильо. Доктор Асфур достал из коробочки на столе толстую сигару, неторопливо раскурил ее.
   — Я не всегда хозяйничал в ресторане. В Александрии я был врачом. Позвольте отметить, хорошим врачом. Возможно, слишком хорошим. Мне пришлось эмигрировать. Сюда я приехал в надежде продолжить врачебную практику. Но не получилось. Причина тому — невероятная глупость моих коллег из Ассоциации американских врачей. Мне не разрешили практиковать в Соединенных Штатах, пока я не сдам никому не нужные экзамены. Мой рассказ не наскучил вам?
   — Отнюдь, — заверил его я.
   — Короче, я отказался выполнить эти требования и начал делать аборты. Это были самые счастливые, и наиболее прибыльные, годы моей жизни, — он помолчал, наверное, перебирая их в памяти один за другим. С нескрываемым удовольствием. — Состояние мое росло, но со временем, спасибо местным властям, мне пришлось бросить это дело. Ныне я управляю рестораном да помогаю арабам, у которых возникли определенные сложности.
   — И делаете это из сострадания? — спросил Падильо.
   Доктор Асфур печально покачал головой.
   — Боюсь, что нет, сэр. Желание служить людям уступило другим чувствам. Более низменным. Жадности и, — он похлопал себя по громадному животу, — ...обжорству. Ныне все услуги я оказываю только за деньги.
   — Вы помогли этим вечером низкорослому, лысому толстяку из Ллакуа? — прямо спросил Падильо.
   Доктор вздохнул.
   — Память у меня стала слабовата.
   Падильо достал бумажник и положил его на край стола.
   — Это лекарство всегда мне помогает, — кивнул Асфур.
   — Сколько?
   Доктор неопределенно махнул пухлой ручкой.
   — Сначала я разожгу ваше любопытство. Чтобы вы стали щедрее. Его сопровождал англичанин, худой, высокий мужчина.
   — Продолжайте, — вырвалось у меня.
   — Им требовалось убежище на ночь. И на раннее утро. Я подумаю, эти сведения что-то да стоят.
   — Сколько? — повторил Падильо.
   — Скажем, сто долларов?
   — Пятьдесят.
   — Хорошо, пятьдесят.
   Падильо вытащил из бумажника купюру в пятьдесят долларов и пододвинул ее к доктору. Тот радостно улыбнулся.
   — Я назвал им адрес. Разумеется, не забесплатно.
   Падильо кивнул.
   — Сколько мы должны заплатить за этот адрес?
   — Пятьсот долларов.
   — Двести.
   — Может, четыреста.
   — Триста.
   Асфур вздохнул.
   — Я не люблю торговаться. Особенно с женщинами. Аборты я делал с удовольствием, а когда мы начинали обсуждать мое вознаграждение, хотелось на все плюнуть. Триста пятьдесят.
   — Триста двадцать пять, — последовал ответ Падильо.
   Доктор закрыл глаза и кивнул. Падильо выложил три сотенных, добавил двадцатку и пятерку. Доктор открыл глаза, с улыбкой потянулся к деньгам, но Падильо накрыл их рукой.
   — Сначала адрес.
   — Разумеется. К югу отсюда, на Майна-стрит. Записать?
   — Если вас это не затруднит. И распишитесь внизу.
   Доктор пожал плечами, выдвинул ящик, достал лист плотной, кремового цвета бумаги, написал адрес, расписался и вытянул перед собой обе руки, одну — с листком, вторую чтобы получить деньги. Лист Падильо передал мне, а доктор тем временем взял со стола пятьдесят долларов, добавил к остальным купюрам и убрал их во внутренний карман пиджака. С неизменной улыбкой: деньги вызывали у него теплые чувства.
   Падильо и я встали и уже повернулись к двери, когда доктор откашлялся, словно хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать.
   Он посмотрел на Падильо, на меня, вновь на Падильо.
   — Эти сведения я продал вам дешево, очень дешево.
   — Я так не думаю, — возразил Падильо.
   — Спрос всегда поднимает цену.
   — Какой спрос?
   Доктор сложил руки на животе.
   — Это тоже информация, не так ли?
   — Сколько?
   — Сотня, — ответил он. — Цена окончательная.
   Падильо повернулся ко мне.
   — Наскребешь?
   — С трудом.
   — Расплатись с ним.
   Я вытащил из кармана бумажник, раскрыл, достал две купюры по пятьдесят долларов, положил на стол.
   — Какой спрос? — с нажимом повторил Падильо.
   — За четверть часа до вашего прибытия два других господина справлялись об этом загадочном незнакомце из Ллакуа.
   — И вы дали им адрес? — спросил я.
   — Разумеется, нет, мистер Маккоркл, — он выдержал паузу, чтобы осчастливить меня очередной улыбкой. — Я его продал за пятьсот долларов. И они заплатили, не торгуясь.
  
  
  
  
   Глава 21
  
  
   Дом на Майна-стрит, номер которого написал нам Асфур, находился в квартале между Пятнадцатой и Шестнадцатой улицами. Сама Майна-стрит, застроенная мрачными двухэтажными домами, скорее напоминала проулок, и у меня возникло ощущение, что хорошие люди здесь жить бы не стали.
   Последний раз дом красили белой краской. Но красили плохо, так что она облупилась, потрескалась и посерела от смога.
   На подоконниках соседних домов красовались горшки с комнатными растениями, статуи Иисуса и девы Марии. Попадались и дома с плотно занавешенными окнами. К таковым относился и указанный нам доктором Асфуром.
   Падильо и Ванда пристально оглядели его, пока я медленно проезжал мимо, ища место для парковки.
   — Чикано, — процедил Падильо.
   — Район? — переспросил я.
   — Улица уж во всяком случае.
   — Мне казалось, что добропорядочные люди называют их американцами мексиканского происхождения.
   — Добропорядочные, возможно, — кивнул Падильо, — но только не мы, чикано.
   — А, так ты хочешь сойти за своего.
   — Что-то в этом роде. Давай еще раз объедем квартал. Постараемся поставить машину как можно ближе к дому.
   Место для стоянки я нашел только на тротуаре, через три дома, рядом со знаком «Стоянка запрещена». Повернувшись, наблюдал, как Падильо снимает галстук, расстегивает три пуговицы рубашки.
   — У тебя есть помада? — спросил он Ванду.
   — Конечно.
   — Намажь губы. Побольше. Взбей волосы. Я хочу, чтобы ты выглядела как можно вульгарнее, — он посмотрел на меня. — Ослабь галстук, прикинься пьяным. Нас всех должны принимать за пьяных. Мексиканец и двое его приятелей-гринго.
   — Так уж получилось, что у меня есть початая бутылка виски, — заметил я.
   — Пусти ее по кругу, — Падильо вытащил из-за пояса пистолет, проверил, заряжен ли он.
   Я достал из-под сиденья бутылку, свинтил пробку, передал Ванде. Та глотнула виски и отдала бутылку Падильо. Он тоже выпил, затем вылил несколько капель на ладонь, втер в лацканы пиджака. Когда бутылка попала ко мне, в ней оставалось совсем ничего, на пару глотков, так что я допил виски, и настроение у меня сразу улучшилось.
   — Ты и впрямь думаешь, что Кассим и Скейлз до сих пор живы, учитывая, что Крагштейн и Гитнер опережают нас на четверть часа? — Ванда ерошила свои волосы.
   — А ты можешь предложить что-то получше?
   Ванда размалевала губы светло-розовой помадой.
   — С чего ты решил, что Крагштейн и Гитнер не убивали моего брата?
   — Когда мы выйдем из этого дома, ты это узнаешь.
   Она повернулась к нему.
   — Полной уверенности у тебя по-прежнему нет?
   — Я привык доверять своей интуиции.
   — А еще чему-нибудь ты доверяешь?
   — Конечно, — кивнул он. — Своим чувствам.
   — Странно, — пожала плечами Ванда. — Я-то думала, что у тебя их нет.
   У меня создалось впечатление, что препираться они могут до утра, а потому я счел необходимым вмешаться.
   — Уже поздно. Может, займемся делом?
   — Хорошо, — кивнул Падильо. — Я — мексиканский сутенер. И ищу комнату, чтоб мы могли бы поразвлечься втроем.
   Ванда выругалась по-немецки. Получилось у нее хорошо.
   — Вы оба следуете за мной. Если нас не будут пускать в дом, мы все равно войдем, так что держите оружие наготове.
   — Не могу сказать, что это тщательно подготовленный план, — бросила Ванда.
   Падильо усмехнулся.
   — Иной раз полезна и импровизация.
   — О Господи, — я открыл дверцу. — Пошли.
   К двери, слева от окна, вели три деревянные ступени. Падильо поднялся по ним первым, я — за ним, покачиваясь и обнимая Ванду, которая прижимала сумочку к груди. Одна рука пряталась в сумочке, возможно, с пальцем на спусковом крючке «вальтера РРК».
   Падильо оперся левой рукой о косяк двери. Правой постучал. Не получив ответа, забарабанил по двери со всей силой. По-испански потребовал, чтобы чокнутые козлы открыли дверь.
   Слова его услышали. Дверь приотворилась на десять дюймов, в щели появилась голова юноши с аккуратно причесанными черными волосами. Юноша предложил Падильо заткнуться. Падильо тут же прекратил ругаться. Заулыбался, замахал руками, на лице его появилась похотливая улыбка. Несколькими фразами объяснил, что ему требуется — комната для него и двух его приятелей-гринго. Молодой человек пренебрежительно оглядел нас. Я лизнул правое ухо Ванды. Она улыбнулась молодому человеку. Он уже собрался нам отказать, но Падильо помахал перед его носом двадцаткой. Молодой человек вновь оглядел нас, пожал плечами, что-то сказал Падильо по-испански, слов я не разобрал, и кивнул.
   Падильо занес ногу, чтобы переступить порог, но молодой человек загородил путь и отошел в сторону, лишь получив двадцать долларов. Вслед за Падильо мы вошли в холл. Справа находилась гостиная, окно которой выходило на Майна-стрит.
   — Пройдите туда и подождите, — распорядился молодой человек. — Вас отведут куда надо.
   — Долго ждать, приятель? — нетерпеливо спросил Падильо.
   — Несколько минут.
   — Так, может, мы пока промочим горло?
   — За отдельную плату.
   — Этот большой глупый толстяк заплатит за все.
   Говорили они по-испански, но такой диалог я понимал и без переводчика. И отметил про себя, что он мог бы обойтись без описания моих габаритов. А Падильо повернулся ко мне и проворковал: «Мы сейчас выпьем, не так ли? Но спиртное здесь дорогое».
   — Сколько, приятель? — пробасил я.
   Молодой человек пожал плечами.
   — Десять долларов.
   — За десять долларов в этом городе можно купить целую бутылку, — проворчал я, достал из кармана несколько смятых купюр, вытащил десятку.
   Падильо взял ее у меня и протянул молодому человеку. Тот сунул ее в задний карман черных джинсов. Их дополняла прозрачная белая нейлоновая рубашка, и сквозь нее мы могли полюбоваться вытатуированной на его безволосой груди свернутой в кольца гремучей змеей. Лет я бы дал ему девятнадцать, и более всего он напоминал мне скорпиона.
   Гостиная не поражала размерами. Цветной телевизор, круглый стол с четырьмя стульями, диван. Еще одна дверь вела на кухню. Мы сели за стол.
   — Я затею спор с тем, кто придет, — прошептал Падильо. — Потребую, чтобы к нам вновь спустился этот юнец. Когда они вернутся вдвоем, мы их возьмем.
   Я кивнул. Ванда не отреагировала. Просто сидела с сумочкой на коленях и смотрела на дверь, словно не понимая, почему не подают чай.
   Они пришли, вернее, ворвались в гостиную, стройный юноша с татуировкой на груди и мужчина постарше, коренастый, сурового вида. И тут же разделились: юноша остался у двери, мужчина метнулся к противоположной стене. Мы не шевельнулись, возможно, потому, что их револьверы смотрели на нас. Последовала немая сцена: мы смотрели на них, они — на нас. Юноша в прозрачной рубашке начал что-то говорить, то ли: «Руки на стол», то ли: «Держите их там, где они сейчас», но закончить фразу не успел, потому что Ванда прострелила ему грудь, попала аккурат в головку вытатуированной на ней змеи.
   Сурового вида мужчина повернулся к юноше. Успел заметить изумление, отразившееся на его лице, прежде чем оно исказилось гримасой боли и юноша рухнул на пол.
   Повернуться к нам мужчине уже не довелось. Потому что Падильо возник рядом с ним и ударил рукояткой пистолета по правой руке мужчины. Револьвер отлетел в сторону. Мужчина вскрикнул, схватился за правую руку и застыл, уставившись на дуло пистолета Падильо, которое отделяли от его носа лишь три дюйма.
   Я искоса глянул на лежащего на полу юношу. Черты лица разгладились. Боль сменилась умиротворенностью. Умиротворенностью смерти. Ванда Готар даже не посмотрела на него. Она обозревала дырку в сумочке. Дырка была небольшая, так что она, похоже, раздумывала, чинить сумочку или покупать новую.
   — Где они? — спросил Падильо.
   — No comprehende [20] , — пробормотал мужчина.
   Дулом пистолета Падильо задрал подбородок мужчины кверху, так что тому не оставалось ничего другого, как разглядывать потолок, перешел на испанский и в двадцати пяти словах обрисовал мужчине, что с ним будет, если он не скажет правду. Из этих слов я смог перевести лишь несколько, но и они не сулили ничего хорошего.
   Мужчина кивнул, вернее, попытался кивнуть, но уперся подбородком в металл.
   Падильо убрал пистолет, мужчина опустил голову, бросил короткий взгляд на покойника и заговорил по-английски без малейшего акцента.
   — Хорошо, хорошо. Своя шкура дороже.
   — Где они? — повторил Падильо.
   — Их тут нет.
   — Были?
   Мужчина кивнул.
   — Один молодой, лысый толстяк, второй худой и постарше?
   — Совершенно верно. Их послал сюда доктор Асфур, чтобы за ними приглядели до утра.
   — Что произошло потом?
   — Да ничего. Они провели здесь тридцать, может, сорок пять минут, а затем уехали.
   — Так вот взяли и уехали?
   Мужчина потер правую руку, там, где на нее опустилась рукоятка пистолета.
   — Взяли и уехали, — врать он не умел.
   — Рука болит? — участливо осведомился Падильо.
   — Еще как болит.
   — Хочешь, чтобы заболела и вторая?
   Мужчина покачал головой.
   — Как тебя зовут?
   — Вальдес. Хосе Вальдес.
   — Не ври.
   Мужчина пожал плечами.
   — Рохелио Кесада.
   — Что ж, сеньор Кесада, давайте, вас послушаем. Мужчина огляделся.
   — А что прикажете с ним делать? — он уставился на труп.
   — Вызовите полицию, — предложил я.
   — Дерьмо.
   — С самого начала, — уточнил Падильо.
   Кесада отвел глаза от трупа, вздохнул.
   — Нет, своя шкура дороже.
   — Мы это уже слышали.
   — Мне позвонил доктор Асфур и спросил, сильно ли мы заняты. Я ответил, что нет, и он сказал, что хочет послать к нам двоих мужчин, которым надо где-то перекантоваться до завтрашнего утра. Я спросил, сколько мы за это получим, он назвал цену, которая меня не устроила, мы поторговались, пока не пришли к взаимоприемлемой сумме. Эти двое появились через четверть часа. Я велел парню, — он мотнул головой в сторону покойника, — отвести их наверх и оставить там, — тут он замолчал, ощупал карманы. — У вас есть сигареты? — спросил он Падильо.
   — Дай ему сигарету, — Падильо посмотрел на меня.
   Я зажег ее, подошел к Кесаде, отдал ему сигарету. Тот глубоко затянулся, опять пожал плечами.
   — И черт с ними, — вырвалось у него.
   — Продолжай, — Падильо не дал ему отвлечься. — Их отвели наверх.
   — Да, они сидели тихо, как мышки, но вновь позвонил доктор Асфур. После приезда первой парочки не прошло и двадцати минут. Док сказал, что приедут еще двое, которые хотят повидаться с теми, кто уже сидит у нас, и мы не должны им мешать. — Кесада снова пожал плечами. — Мы и не мешали.
   — И что было потом?
   — Потом они приехали и...
   — Как они выглядели? — прервал Кесаду Падильо.
   — Один лет пятидесяти, с бакенбардами и бородой. Второй гораздо моложе. По их внешнему виду чувствовалось, что они не новички и знают, что почем. Вы понимаете, что я имею в виду?
   — Продолжай.
   — Они спросили, где первые двое, поднялись наверх и провели там минут десять. Я не обращал внимания. Может, и пятнадцать. Затем все четверо спустились вниз и уехали. Вот и все.
   — Вторая парочка не угрожала первой оружием?
   Кесада покачал головой.
   — Не могу сказать, что они вели себя, как давние друзья, но оружия я не видел.
   — А потом опять позвонил Асфур.
   Кесада кивнул.
   — Позвонил. Сказал, что могут приехать три человека, двое мужчин и женщина, и их надо бы задержать до десяти утра. И внакладе мы не останемся. Что произошло после этого, вы и так знаете. Зря вы застрелили парня. Он не сделал вам ничего плохого.
   — Будем считать это случайностью.
   Кесада повернулся к покойнику.
   — Считайте, как хотите, но мне от этого не легче.
   — Они что-нибудь сказали перед тем, как уехать? — спросил Падильо.
   — Нет, — быстро ответил Кесада, слишком быстро.
   — Постарайся припомнить.
   — Я стараюсь.
   — Пятьдесят долларов помогут освежить твою память?
   Глаза Кесады блеснули жадностью.
   — Пятьдесят — не знаю, но сто наверняка помогут.
   Падильо глянул на меня, но я покачал головой.
   — Сотни у меня не наберется, а кредитная карточка его не устроит.
   — Возьми его на мушку, — распорядился Падильо. Я направил на Кесаду револьвер, а Падильо достал бумажник и вытащил из него две купюры по пятьдесят долларов. Протянул их Кесаде, который сложил купюры в маленький квадратик и засунул в брючный карман для часов.
   — Я, конечно, не прислушивался к их разговору. Не мое это дело.
   — Нас больше интересует, что ты услышал.
   — Мужчина постарше, с бородой, упомянул «Критерион».
   — Что такое «Критерион»?
   — Раньше это был кинотеатр. Но так до сих пор называют административное здание, в котором он располагался.
   Падильо повернулся ко мне.
   — Ты знаешь, где это?
   Я кивнул.
   — К югу от Маркет. Бандитский район.
   — Как раз во вкусе Крагштейна, — Падильо посмотрел на Кесаду. — Так что говорили о «Критерионе»?
   — Откуда мне знать. Молодой парень спросил, куда теперь, а тот, что постарше, ответил — «Критерион». Больше я и не слушал. Какой мне с этого прок?
   Падильо повернулся ко мне и Ванде Готар, безучастно сидевшей за круглым столом, с сумочкой на коленях.
   — Поехали.
   Она встала и направилась к двери. Я — за ней.
   — Эй, — позвал нас Кесада.
   Я и Падильо обернулись.
   — Почему бы вам не забрать его с собой, раз уж вы застрелили его? — он указал на покойника.
   — Нет уж, — ответил я.
   — А что мне с ним делать?
   — Как-нибудь выкрутишься.
   Кесада подошел к телу, присел. О нас он вроде бы позабыл. Взял покойника за плечо, потряс, в надежде, что тот не умер, а спит.
   — Ну почему вы не поехали в другое место и не убили кого-нибудь еще? — он посмотрел на нас. — Почему застрелили именно его?
   — Не знаю, — честно ответил я.
  
  
  
  
   Глава 22
  
  
   Бывший кинотеатр «Критерион» располагался около Пятой авеню и Говард-стрит, в районе, облюбованном пьяницами и стариками, доживающими последние годы. Я, правда, заметил, что многие старые дома снесены, а их место заняли автостоянки. Но едва ли последнее прибавило району респектабельности.
   Последний раз фильмы в «Критерионе» показывали много лет тому назад, а теперь залу нашли новое применение, о чем говорила размашистая надпись на фронтоне:
   ЕВАНГЕЛИСТСКАЯ МИССИЯ ДОМА ХРИСТОВА ОТКРЫТО С 6 УТРА
   Над кинотеатром поднимались еще семь этажей, выложенных из красного кирпича, по которым давно плакала «баба» строителей. Здание не представляло собой ни исторической, ни художественной ценности, так что едва ли кто воспротивился бы его уничтожению. В больших городах подобные сооружения ежедневно срывают с лица земли, а потом, проезжая мимо, с трудом вспоминаешь, а что, собственно, здесь стояло.
   Втроем мы сели за столик в дешевом гриль-баре на другой стороне улицы, пили какую-то отраву, выдаваемую за виски, и в шесть глаз разглядывали Критерион-билдинг. Часы показывали половину одиннадцатого, и оставалось лишь гадать, кто работал в такое время в освещенных кабинетах на третьем и седьмом этажах.
   — На Майна-стрит я ничего не узнала, — сказала Ванда Готар Падильо. — Я по-прежнему думаю, что моего брата убили Гитнер и Крагштейн.
   — Думай, если тебе так хочется.
   — А кто еще мог это сделать?
   — Маккоркл.
   Она едва не улыбнулась.
   — Только не Маккоркл. И не гарротой. Он перепутал бы концы, выругался и пошел бы на кухню, чтобы вновь наполнить бокал.
   — Значит, Маккоркла можно вычеркнуть из списка. А как насчет тех, на кого я работал? Ты помнишь Бурмсера. Он не пользовался услугами твоего брата. И, что более важно, король и слышать не хотел о том, чтобы попросить защиты у федеральных учреждений. Вот Бурмсер и устроил убийство твоего брата в квартире Маккоркла, чтобы заставить меня вступить в игру. Чем тебе не подозреваемый?
   — Это уж чересчур, — заметил я. — Даже для Бурмсера.
   — Пожалуй, ты прав, — не стал спорить Падильо.
   — Его могли убить король и Скейлз, — выдвинул я свою версию. — Конечно, непонятен мотив, но, возможно, пошевелив мозгами, мы найдем и его.
   Они оба не отреагировали на мои слова. Ванда Готар отпила виски, ее передернуло.
   — Так кто же остается?
   — Ты, Ванда, — ответил Падильо.
   — Ты забываешь Крагштейна и Гитнера.
   — Мотив у тебя был. И ты одна из немногих, к кому Уолтер мог повернуться спиной. Убрав его, ты получала вознаграждение целиком, а не половину. А потом могла нанять меня... или кого-то еще, за гроши. Идеальный мотив — деньги.
   — Ты забываешь мое алиби.
   — Государственный чиновник, с которым ты трахалась, когда убивали Уолтера. Возможно, он постоянно играл на скачках, а в последнее время ему не везло. За деньги он готов обеспечить любое алиби.
   Она посмотрела на меня.
   — Где он берет такие идеи?
   — Думаю, из головы, — резонно рассудил я.
   — В твоей версии есть только одна ошибка, Падильо.
   — Какая?
   — Я не стала бы убивать Уолтера, и ты это знаешь.
   Он кивнул.
   — Это точно.
   — Я считаю, это Крагштейн и Гитнер.
   — Есть только одна возможность докопаться до истины.
   — Какая же?
   Падильо кивнул на Критерион-билдинг.
   — Ты можешь спросить их самих.
   — Тебе очень этого хочется, не так ли?
   — А почему бы нам не подождать, пока они сами выйдут на улицу? — спросил я. — Король и Скейлз убежали от нас. Может, теперь они наняли новых сиделок, Крагштейна и Гитнера. Может, уже никто не хочет их убивать. Может, сейчас они вчетвером играют в домино и посмеиваются над нашей глупостью.
   — Ты думаешь, это глупость, Мак? — повернулся ко мне Падильо.
   — Не глупость. Но и семью пядями во лбу здесь не пахнет.
   Он кивнул.
   — С этим не поспоришь. Но я пойду туда, зная, что это глупо, потому что должен найти Гитнера. Ибо если он успеет покинуть это здание, шансы найти его в городе сойдут на нет. Ванда пойдет из-за своего брата. Тебе идти нет резона, так что никто не будет возражать, если ты останешься здесь и будешь пить виски, пока все не закончится.
   — Вижу, на речи ты мастак.
   Падильо посмотрел на Ванду.
   — Это означает, что он пойдет с нами.
   Она качнула головой, словно в удивлении. Взглянула на меня, на Падильо.
   — Почему?
   Падильо пожал плечами.
   — Спроси у него.
   Она повернулась ко мне.
   — Почему? — в голосе ее звучало искреннее изумление.
   — Не хочется покидать компанию.
   Замок во входной двери Критерион-билдинг взломали. Я не знал, когда это произошло, этой ночью или месяц тому назад, но без колебаний поспорил бы на последний доллар, что он останется взломанным до того волнующего момента, когда все здание сотрут с лица земли. Белый, с черными квадратами, линолеум в вестибюле говорил о том, что Критерион-билдинг знавал и лучшие времена, возможно, в 1912 году в нем не было ни одного пустующего кабинета, но с тех пор линолеум заметно посерел, а во многих местах и порвался.
   Два лифта, каждый со своей табличкой «НЕ РАБОТАЕТ», выглядели такими же древними, как и сам дом. Слева притулился табачный киоск, с пустыми полками и разбитым стеклом прилавка. Под прилавком, свернувшись калачиком, спал мужчина, сжимая в руке полупустую бутылку.
   Мы остановились перед указателем фирм, все еще обретающихся в Критерион-билдинг. Люстры в вестибюле давно уже не горели, но кто-то догадался повесить над указателем сорокаваттовую лампу. Группировались эти фирмы на втором и третьем этажах. Остались, наверное, те, кому не требовался представительный офис, да и с деньгами было не густо. Начиная с четвертого, все комнаты пустовали. И не удивительно: какой клиент захочет подниматься так высоко пешком.
   — Я ставлю на седьмой, — прервал я затянувшееся молчание.
   — Начнем с третьего, — возразил Падильо. — Вдруг Крагштейн решил нас обмануть.
   Поднявшись на лестничную площадку третьего этажа, с пистолетом в руке, Падильо осторожно приоткрыл дверь в коридор, перешагнул порог. Мы с Вандой последовали за ним. Она держала «вальтер» в правой руке, а сумочку в левой. Я тоже решил вытащить револьвер из кармана.
   Свет, который мы видели из гриль-бара, горел в самой дальней комнате. Неслышным шагом, на цыпочках, мы подобрались к двери, лавируя между разбитым столом, тремя шкафами без дверей и многочисленными колченогими стульями. На широком, в полдвери, матовом стекле темнели четкие буквы:
   «АРБИТР»
   Мисс Ненси Дишан Орамбер, редактор.
   Падильо знаком показал, что мы должны стать у другой стены, затем взялся за ручку двери, повернул ее и с "мой толкнул дверь. Она ударилась обо что-то в комнате, но выстрелов не последовало. Лишь ровный женский голос спросил: «Чем я могу вам помочь?»
   В шляпке с широкими полями, узкой белой лентой и искусственными цветами, как мне показалось, розочками, она сидела за старинным, отполированным дубовым столом, на котором лежали гранки. Две стены в комнате занимали книжные полки, уставленными толстыми папками, с вытесненной золотом надписью на корешках: «АРБИТР» и год издания. Выходило, что первый номер этого почтенного издания увидел свет аж в 1909 году.
   Синие глаза за очками в тонкой золотой оправе, седые волосы, толстый карандаш в руке. Типичный издатель. Справа пишущая машинка, слева — черный телефонный аппарат. Ударилась дверь о шкаф. В кабинете царила идеальная чистота.
   Она вновь спросила, чем нам можно помочь, и Падильо засунул пистолет за пояс.
   — Служба безопасности, мадам. Обычная проверка.
   — В этом доме с шестьдесят третьего года нет даже ночного сторожа. Не думаю, что вы говорите правду, молодой человек. Однако для бандитов вы слишком хорошо одеты. Особенно дама. Мне нравится ваш наряд, дорогая.
   — Благодарю, — потупилась Ванда.
   — Я — мисс Орамбер, сегодняшний вечер в этом кабинете для меня последний, и я рада вашей компании, но, должна сказать, что воспитанные дамы и джентльмены стучат перед тем, как войти. Вы, разумеется, не откажетесь от бокала вина?
   — Ну, я не думаю... — фраза Падильо так и осталась незаконченной.
   — Никаких возражений, — женщина поднялась, подошла к шкафу, достала четыре бокала на длинных ножках, протерла их белоснежной салфеткой.
   — Вам, молодой человек, — обратилась она ко мне, — судя по всему, доводилось вращаться в светском обществе. Разливайте вино.
   Я посмотрел на Падильо, тот чуть пожал плечами. Я разлил вино и роздал бокалы.
   — Мы будем пить не за меня, но за «Арбитра» и его давно ожидавшуюся кончину. За «Арбитра».
   Мы пригубили вино.
   — В одна тысяча девятьсот двадцать первом году некий мужчина прислал мне в подарок «пирс-эрроу». С одним условием — упомянуть его фамилию в годовом списке «Арбитра». Лимузин, представляете себе? Джентльмен никогда не пришлет даме лимузин без шофера. Естественно, фамилия этого мужлана в список не попала.
   Лицо ее прорезали морщины. Тонкий нос, волевой подбородок. Лет пятьдесят или шестьдесят тому назад одна из тех красавиц, что рисовал Гибсон.
   — А что такое «Арбитр»? — спросил Падильо. — Реестр сан-францисского светского общества?
   — Был реестром, молодой человек. Сорок лет он определял жизнь светского общества Сан-Франциско. Я была его единственным редактором. Теперь светского общества в Сан-Франциско нет, а следовательно, никому не нужен и «Арбитр».
   Быстрыми глоточками она допила вино. Вернулась за стол.
   — Не смею больше вас задерживать. Благодарю за компанию, — мы уже повернулись, чтобы уйти, но она остановила нас. — Сегодня у меня день рождения. Я совсем об этом забыла. Мне восемьдесят пять.
   — Примите наши наилучшие пожелания, — я тут же поздравил ее.
   — Я издавала «Арбитр» с тысяча девятьсот девятого года. Это будет последний номер, но, впрочем, я это уже говорила. Вы позволите задать вам один вопрос, молодой человек? Вам, с грустными глазами, — она посмотрела на Падильо.
   — Я готов ответить на любой, — Падильо чуть поклонился.
   — Всю жизнь я решала, кто достоин входить в состав так называемого светского общества, а кто — нет. Нелепо, не правда ли?
   — Отнюдь. Многие тратят жизнь на еще большие пустяки.
   — Правда? От ваших слов у меня улучшается настроение.
   — Некоторые, к примеру, всю жизнь волнуются, принадлежат ли они к так называемому светскому обществу или нет.
   Она просияла.
   — А они волнуются, не так ли?
   — Да, — кивнул Падильо. — Я в этом уверен.
   Мы двинулись вверх, обследуя каждый этаж. Но не нашли ничего, кроме пыли, грязи и поломанной мебели. Прежде чем ступить на лестничный пролет, ведущий от шестого к седьмому этажу, Падильо повернулся ко мне и Ванде.
   — Я не думаю, что наш визит будет для них сюрпризом.
   — Это ловушка? — спросил я.
   — Крагштейн не случайно упомянул название этого здания, — согласилась Ванда.
   — Так что? — спросил Падильо.
   — Идем, — ответил я.
   Он посмотрел на Ванду. Та кивнула.
   — Я пойду по центру коридора, — продолжил Падильо. — Маккоркл — справа. Ты, — короткий взгляд на Ванду, — слева. Если что-то происходит, ныряйте в ближайшую дверь. Если нет, мы врываемся в кабинет, где горел свет.
   Коридор седьмого этажа ничем не отличался от тех, где мы уже побывали. Пыль, стопки неиспользованных бланков, два стола со сломанными ножками, поставленные один на другой. Рядом с ними, естественно, не работающий, автомат газированной воды. Свет горел в дальней комнате, с дверью с двумя панелями матового стекла.
   Шли мы медленно, проверяя каждый кабинет. Там никого не было. Вновь мы встали у стены по обе стороны двери. Падильо повернул ручку и сильно толкнул дверь. Она распахнулась. Падильо, согнувшись, влетел в комнату, выставив перед собой пистолет. Я последовал за ним и сразу отпрыгнул влево. Как оказалось, напрасно. Нас поджидали лишь король и Скейлз.
   Они сидели на полу, прижавшись спинами к правой от двери стене. Со связанными руками и ногами. С полосками пластыря, закрывавшего рты. С широко раскрытыми глазами.
   Ванда Готар встала рядом со мной. Падильо шагнул к королю, схватился за пластырь, с силой дернул. Король вскрикнул. И тут же за моей спиной раздался голос: «Не поворачивайся, Падильо».
   Он, однако, повернулся, удивительно быстро, хотя мог бы и не торопиться. Что-то твердое уткнулось в мою правую почку. Падильо замер, затем бросил пистолет на пол и пожал плечами.
   — Не думал я, что все так легко устроится, Майк, — теперь я узнал голос Гитнера.
   — Как-то он пробовал броситься тебе в ноги, — и второй голос, Крагштейна, мне уже доводилось слышать. — Но случилось это давно, не так ли, Майкл? — голос доносился слева, так что я понял, что дуло пистолета упирается и в почку Ванды Готар. Поворачивать голову, чтобы посмотреть, я не стал.
   — Медленно и осторожно наклонитесь вперёд, Маккоркл, — скомандовал Гитнер, — и положите оружие на пол, как это сделал Падильо.
   — И ты, Ванда, — добавил Крагштейн.
   Я подчинился, а выпрямившись, получил новый приказ.
   — Повернитесь налево, Маккоркл. А теперь медленно идите к стене и прислонитесь к ней животом, разведя руки и ноги. Как в кино.
   — Падильо идет первым, — поправил его Крагштейн.
   — Хорошо, — согласился Гитнер. — Падильо, к стене.
   Я не видел, как шел Падильо. В поле моего зрения находились лишь король и Скейлз. Король мне улыбнулся, но я не ответил ему тем же. Не было ни настроения, ни желания.
   — Теперь ваша очередь, Маккоркл.
   Он подтолкнул меня к стене, у которой уже стояли Падильо и Ванда. У стены я встал в указанную мне позицию. Мне она не понравилась. Гитнер обыскал меня, но ничего не нашел.
   — Почему они не мертвы? — спросил Падильо.
   — В этом нет ничего удивительного, дружище, — усмехнулся в бороду Крагштейн. — Живыми они стоят гораздо больше. Мы пришли к взаимопониманию.
   — То есть получили долю в пять миллионов, так?
   — Вернее, по новому соглашению мы работаем на короля.
   — В этом нет ничего нового, — возразил Падильо.
   — Что-то я не понимаю тебя, дружище.
   — У меня, возможно, замедлилась реакция, Крагштейн, а вот ты, похоже, глупеешь. Вы с самого начала работали на короля. Только об этом не знали.
  
  
  
  
   Глава 23
  
  
   Пауза длилась секунд пятнадцать, а потом ее прервал нервный смешок короля.
   — Повернись, Падильо, — распорядился Крагштейн. — Руки держи за спиной.
   Я скорее почувствовал, чем увидел, как повернулся Падильо.
   — Так?
   — Так. А теперь повтори, что ты только что сказал.
   — Насчет того, что ты глупеешь.
   Послышался звук оплеухи.
   — Меня всегда тошнило от твоего остроумия. У тебя десять секунд на объяснения.
   — В десять не уложусь.
   — Сними пластырь со рта Скейлза и развяжи им руки, — эти указания относились к Гитнеру. Я услышал, как отдирается пластырь от лица Скейлза. Тот от боли не закричал.
   — Хорошо, Падильо, начинай.
   — Кто обратился к вам? — спросил Падильо. — Человек, которого мы оба знали по Англии?
   — Кто тебе это сказал?
   — Скейлз. Фамилии он не назвал, но упомянул, что рекомендовал меня бывший сотрудник британской разведки. Кто это мог быть?
   — Клегг, — выдохнул Крагштейн.
   — Гарольд Клегг, — уточнил Падильо. — Он же, как я понял со слов Скейлза, рекомендовал и Готаров. Как выглядел Гарольд, когда появился у тебя, Крагштейн? Надеюсь, у него все в порядке?
   — Ерунда какая-то, — подал голос Гитнер. — Зачем брать кого-то для охраны и одновременно нанимать собственных убийц?
   — Твои умственные способности, Гитнер, никого не вводили в заблуждение, но я всегда думал, что уж Крагштейну ума не занимать.
   Крагштейн забыл отвесить Падильо вторую оплеуху. Вместо нее я услышал шаги. А затем одно слово Крагштейна: «Говори».
   — Он лжет, — голос Скейлза. — Падильо сердит из-за того, что вы перехитрили его, и теперь ищет способа спасти свою... — оплеуха и вскрик Скейлза.
   — Говори, — повторил Крагштейн.
   — Это правда, — стоял на своем Скейлз. — Я... — новый удар, похоже, в область солнечного сплетения, не дал ему договорить.
   — Он говорит, что ты лжешь, Падильо, — суммировал результаты допроса Скейлза Крагштейн.
   — Тебе надо бы ударить его посильней. А еще лучше, спроси у короля.
   — Не бейте меня! — заверещал король.
   — Если будешь молчать, пожалеешь об этом, — предупредил Крагштейн. — Я хочу задать несколько вопросов. Для ответа достаточно да или нет. Если мне покажется, что ты лжешь, я применю меры физического воздействия. Это ясно?
   — Да, — ответил король. — Ясно.
   — Гарольд Клегг рекомендовал обратиться к Готарам и ко мне? Клегг посоветовал вам воспользоваться услугами Падильо?
   — Клегг мне ничего не советовал, — едва слышно прошептал король. — Не знаю я никакого Клегга.
   — А Скейлз знает?
   — Понятия не имею.
   Глухой удар и поросячий визг. Я понял, что Крагштейн как следует пнул короля.
   — Я ничего не знаю.
   — Это был Клегг, — вмешался Скейлз. — Он рекомендовал Готаров и Падильо. А также и вас, но уже через посредника. Клегг не подозревает, что я интересовался и вами.
   — Почему ты нанял нас через посредника, Скейлз?
   В голосе его слышалась боль, но тем не менее Скейлз попытался солгать. Лгать он не умел, знал, что не умеет, но все же попытался.
   — Это была ошибка. Мне не следовало...
   Ошибки Крагштейна не интересовали.
   — Скажи нам, Падильо. Твоя версия.
   — Пожалуйста. Допустим, вы — королевская особа, желающая путешествовать по стране инкогнито. Во-первых, вам надо ускользнуть от цепких рук госдепартамента. Во-вторых, избежать встреч с соотечественниками. Для этого вы нанимаете убийцу, известного профессионала, А еще лучше, двух, и через посредника. Вот вам и предлог для путешествия инкогнито. А так как умирать вам не хочется, то вы нанимаете пару первоклассных телохранителей, а чтобы подстраховаться, еще и меня, дабы я прикрыл и телохранителей. А когда Вашингтон официально предлагает охранять вас, вы, естественно, отказываетесь, утверждая, что служба безопасности некомпетентна или продажна, и приводите в пример братьев Кеннеди и Кинга. Пока все логично, не так ли, Крагштейн?
   — Я тебя слушаю.
   — Разумеется, риск велик. Угроза должна быть реальной. И ставка в игре — ваша жизнь. Ибо нельзя поручиться заранее, что телохранители возьмут верх над убийцами. Но в случае правильного выбора выигрыш составит пять миллионов.
   В комнате повисла тяжелая тишина, которую разорвал хриплый голос Крагштейна.
   — Когда ты это узнал, Падильо?
   — Не думай, что меня осенило. Король допускал ошибки. Маленькие. Но они начали накапливаться.
   Вновь упала тишина. Мне хотелось прокомментировать слова Падильо, кое-что уточнить, но никто не спрашивал моего мнения. Наверное, оно никого не интересовало.
   — Еще кто-нибудь знает? — спросил Крагштейн.
   — Только один человек.
   — Знает что? — полюбопытствовал Гитнер.
   — Падильо прав, Гитнер. Ты глуповат.
   — А ты попробуй объяснить. Только попроще, а я, возможно, пойму. Что знает еще один человек?
   Я услышал вздох Крагштейна.
   — Что король — не король. Самозванец.
   — О, черт, — вырвалось у Гитнера.
   — Так кто знает об этом, Падильо?
   — О нем можно не беспокоиться.
   — Почему?
   — Потому что он мертв. Потому что его убил король.
   Я уловил ее движение. Периферийным зрением. Только что Ванда Готар стояла, прижавшись к стене, а мгновение спустя ее уже не было у стены, а комнату огласил пронзительный вопль. Я также почувствовал, как двинулся Гитнер, и обернулся. Она пыталась убить короля и знала, как это делается. Ее правая рука сомкнулась вокруг его шеи, и она заворачивала ему голову назад, чтобы сломать шею. Король сучил ногами по полу, а руками старался освободиться от захвата.
   Я глянул на Падильо. Борьба короля и Ванды его не интересовала. Он наблюдал за Гитнером. Тот тоже не чувствовал себя зрителем. Он стоял у двери, чуть пригнувшись, нацелив револьвер в живот Падильо.
   Крагштейн поспешил вмешаться и ребром ладони резко ударил по шее Ванды. От удара она отпрянула, и король остался жив лишь потому, что ее хватка ослабла. После второго удара Крагштейна королю удалось вырваться из захвата, но пришелся он не на шею, а на голову Ванды. Та уже вскочила, и, будь она поудачливее, Крагштейн отправился бы на тот свет. Рука ее резко пошла вперед. Крагштейн успел опустить подбородок, защищая шею, и костяшки пальцев ударили ему по носу. Мгновенно его борода и рот оросились кровью.
   Дралась она превосходно, и я понял, почему ее услуги пользовались устойчивым спросом. Под ее охраной я бы понес в банк любую сумму. Но весила она только 120 фунтов против 180 Крагштейна, а за пятьдесят лет он выучил несколько грязных приемов, которых никто не удосужился показать ей.
   Один он и применил, имитировав улар левой в голову. Вроде бы удар наносился в полную силу, поэтому она схватилась обеими руками за кулак и попыталась пальцами добраться до нерва между большим и указательным пальцами. Но, вместо того чтобы отдернуть левую руку, Крагштейн двинул ее вперед, одновременно ударив правой. Она попыталась подставить бедро, но удар достиг цели, и ее отбросило к стене. Она упала на колени, согнулась пополам, обхватив руками живот, не в силах вдохнуть.
   Крагштейн быстро глянул на короля и Скейлза, затем повернулся к нам. В руке он вновь держал револьвер.
   — Она едва не прикончила тебя, — и Падильо весело улыбнулся.
   — Это точно, — Крагштейн вытер окровавленную бороду платком. — Ты знал, что она бросится на короля?
   — Да.
   — Но Гитнер оказался не так глуп, как ты думал.
   Падильо пожал плечами.
   — Осмотрительность не делает его умнее.
   — Ум — это по моей части, так? — и Крагштейн вновь посмотрел на короля и Скейлза.
   Король ощупывал шею, еще не веря, что она не сломана. Скейлз сидел, привалившись спиной к стене, уставившись в никуда.
   — Кто он? — спросил Крагштейн Скейлза.
   Скейлз даже не повернулся к королю. Он продолжал смотреть, может, в никуда, а может, на рушившуюся мечту.
   — Актер. Безработный актер.
   — Из Ллакуа?
   — Да. Я познакомился с ним там. Потом он приехал в Лондон. Учиться на актера. Хотел стать вторым Омаром Шарифом. Да вот талантом не вышел.
   — Что случилось с настоящим королем?
   — Вы знаете, он послал за мной. Действительно послал. Как только покинул монастырь. Сказал, что я ему нужен. Я прилетел из Лондона. На третий день после моего приезда мы собирались на обед. Он принимал душ в квартире, которую снял, поскользнулся и сломал шею. Несчастный случай. Глупейший несчастный случай.
   — Что произошло потом? — спросил Крагштейн.
   — Я похоронил его той же ночью.
   — Где?
   — В Булонском лесу. И тогда же у меня в голове созрел план, — он искоса глянул на короля. Я по-прежнему воспринимал его как короля. — Я вспомнил, что они очень похожи. И никто не видел короля пять лет, что он провел в монастыре. За эти годы, от шестнадцати до двадцати одного, человек может сильно измениться. Все документы были у меня.
   Стоило рискнуть.
   — И сейчас стоит, — добавил Крагштейн.
   Скейлз воззрился на него. Глаза его ожили. Он молчал, но на его лице застыл вопрос.
   Крагштейн утвердительно кивнул.
   — Никто из сотрудников нефтяных компаний не видел настоящего короля?
   — Если только ребенком, а взрослым — нет.
   — И вы уверены, что никто ничего не знает?
   — Уверен. Да и кто может знать? Готар заподозрил неладное. Причина тому — наша небольшая оплошность. Поэтому мы послали ему телеграмму с просьбой приехать на квартиру Маккоркла. От имени Падильо, — он заговорил быстрее, наверное, надеясь, что признание облегчит его душу. — Прибыв туда, мы сказали, что тоже получили аналогичную телеграмму. Я показал ее ему, телеграмму мы сами послали на собственный адрес... и он... — Скейлз одарил короля долгим взглядом. — Он зашел Готару за спину и задушил гарротой. Этим я рассчитывал все окончательно запутать.
   — Неплохо, — кивнул Крагштейн. — Весьма неплохо. А как обстоит дело с деньгами?
   Скейлз пожал плечами.
   — Погибший брат короля обо всем позаботился. Как только подписываются все необходимые документы, нефтяные компании переводят пять миллионов долларов на счет короля в швейцарском банке.
   — Счет, зашифрованный цифрами?
   — Естественно.
   — На это уйдет два дня, — раздумчиво протянул Крагштейн.
   — На что? — переспросил Скейлз.
   — На получение денег, — пояснил Крагштейн.
   — Ты собираешься довести дело до конца, не так ли? — спросил его Падильо.
   Крагштейн усмехнулся в бороду.
   — Естественно. Изменятся лишь условия нашего договора.
   — В каком смысле? — Скейлз не отрывал от него глаз.
   — Вы получите не четыре с половиной, а один миллион. Согласны?
   Скейлз колебался не больше секунды.
   — Я согласен.
   — А твой дружок? — Гитнер указал на короля.
   — Спросите его, — Скейлз не захотел брать ответственность на себя.
   Король поднял голову и посмотрел на Гитнера.
   — Мне без разницы. И зачем я только послушал его? Зачем?
   — Вам следовало лучше вжиться в роль, — вставил Падильо.
   — А в чем он ошибся? — в голосе Крагштейна слышался неподдельный интерес.
   — Молитвы и рыба. Король был ревностным католиком. Провел пять лет в монастыре. Помолившись, он не крестился. Думаю, он не знает, как это делается. В Нью-Йорке мы ели мясо в пятницу. Ел и он. Настоящий католик к мясу бы не притронулся.
   — Этого недостаточно, Падильо, — покачал головой Крагштейн.
   — Для полной уверенности — да, но у меня зародились сомнения. А когда они убежали от нас, все стало ясно. Настоящий король после взрывов в мотеле помчался бы в полицию, какой бы продажной он ее ни считал. Раз он этого не сделал, значит, он что-то скрывал. А догадаться, что именно, труда не составило.
   — По-моему, план по-прежнему хорош, — Гитнер взглянул на Крагштейна.
   — Мне плевать, хорош он или плох, — заметил Падильо. — Главное, что будет дальше.
   — С тобой? — уточнил Крагштейн.
   — Совершенно верно. Со мной.
   — Нам придется что-нибудь придумать, не так ли?
  
  
  
  
   Глава 24
  
  
   Они заставили короля и Скейлза помочь Ванде спуститься по восьми лестничным пролетам в подвал. По пути ее дважды вырвало. Остановились перед металлической дверью, запирающейся на засов и замок. Впрочем, и одного засова вполне хватало, чтобы сидящие внутри не могли выйти наружу.
   За дверью оказалась клетушка восемь на десять футов, в которую кто-то притащил сверху стол и три стула.
   Король и Скейлз ввели Ванду в клетушку, усадили на стул и скоренько попятились к двери. Ванда согнулась пополам, обхватив руками живот, ее голова едва не касалась коленей. Она не издала ни звука.
   Освещала клетушку слабенькая лампа под потолком. Король и Скейлз вышли за дверь, встали рядом с Гитнером. Чувствовалось, что они напуганы. Крагштейн переступил порог, шагнул к Ванде, перебросил револьвер в левую руку, правой схватил ее за волосы и дернул вверх. Она вновь не застонала, лишь смотрела на него холодными ледяными глазами. Слез я не заметил, а вот ненависти хватало с лихвой.
   — Как будет проходить подписание документов?
   Она облизала губы.
   — Торжественная церемония. Советы директоров во главе с председателями, президенты компаний. Почетные гости. Наверное, жены. Другие высшие чиновники.
   — Репортеры? Телевизионщики?
   — Их не будет. Но церемонию заснимут на пленку. Они хотят сделать фильм о том, какую пользу принесет этот договор Ллакуа. Подписание документов войдет в него составной частью. Прессу не пригласили по моему настоянию, но они могут передать телекомпаниям отснятый материал.
   — Когда они должны подписать документы?
   — Завтра, в десять утра. Вернее, уже сегодня. На двадцать девятом этаже. Их ждут в половине десятого.
   — Кого они должны спросить?
   — Арнольда Бриггса. Начальника представительского отдела.
   — Какие меры предосторожности будут приняты?
   — Я попросила их обеспечить надежную охрану. Они намеревались обратиться в одно крупное частное агентство.
   — То есть мы с Гитнером не сможем туда попасть?
   — Скейлз вас проведет.
   Крагштейн отпустил голову Ванды, и она упала на колени. Крагштейн повернулся к двери, махнул револьвером.
   — Заводи их.
   Я шагнул вперед, прежде чем дуло револьвера Гитнера уперлось мне в спину. Падильо последовал за мной, огляделся, выбрал один из двух оставшихся стульев и сел. Посмотрел на Гитнера, потом на Крагштейна.
   — Когда вы это сделаете?
   — Не сейчас и не здесь, — последовал ответ. — Мы хотим, чтобы какое-то время вас не нашли.
   Падильо согласно кивнул, показывая, что мысль Крагштейна ему ясна.
   — Бухта тут большая.
   — Ты бы ей воспользовался, не так ли?
   — Естественно.
   — До или после подписания?
   Падильо задумался.
   — До.
   Крагштейн взглянул на часы.
   — Почти два. Мы вернемся около семи, — он постоял, ожидая реакции Падильо, но тот предпочел промолчать.
   А потому Крагштейн ретировался в коридор и приказал королю закрыть дверь. Что тот и сделал, не отрывая от нас глаз, словно хотел запечатлеть в памяти наши образы. Скейлз на нас даже не посмотрел.
   Мы услышали, как лязгнул засов. Звук этот странным образом ассоциировался у меня с ударом молотка, вгоняющего в гроб последний гвоздь. Падильо тут же повернулся к Ванде. Она по-прежнему сидела согнувшись, обхватив руками живот.
   — Плохо тебе?
   — Ужасно, — она не подняла головы. — Когда сидишь согнувшись, боль слабее.
   — Он ничего не сломал?
   — Нет. Вроде бы нет.
   — Слушать ты можешь?
   — Могу.
   И за следующие полчаса Падильо изложил нам план спасения, один из своих планов, простых и эффективных, если не обращать внимания на то, что при его реализации кто-то из нас, а то и двое могли получить пулю в лоб.
   Нам потребовался почти час, чтобы вытащить гвоздь из стола. Падильо нашел его в одном из ящиков. Кто-то скрепил гвоздем расползающиеся стенки.
   Когда мы наконец его вытащили, Падильо прокалил его в пламени спички.
   — Как ты думаешь, польза от этого будет? — спросил он меня.
   — Не знаю, но все так делают.
   — Держи, — он протянул мне гвоздь.
   Наклонился и закатал левую брючину. Я вернул ему гвоздь, а затем мы с Вандой наблюдали, как он загоняет гвоздь в голень.
   Он загнал его на полдюйма, прикусив губу, а на лице его отражались боль и решимость довести дело до конца. Я бы так не смог. Он вытащил гвоздь, и из ранки потекла кровь.
   — Давай, Ванда, — распорядился он.
   Ванда легла на стол. Я зашел с другой стороны. Падильо поднял над ней левую ногу, так, чтобы ранка оказалась над шеей. Я держал его ногу. Кровь капала на платье Ванды. Мы подвигали ногу, чтобы залить большую площадь. Поначалу она следила за нашим священнодействием, а затем закрыла глаза. Когда кровь начала сворачиваться, Падильо вновь расковырял рану гвоздем. Десять минут спустя он решил, что крови достаточно.
   Убрал ногу, достал носовой платок и крепко перевязал рану. Ванда села, глянула на залитое кровью платье. Покачала головой, повернулась к нам.
   — У кого-нибудь есть сигареты?
   Я протянул ей одну, дал прикурить. Закурили и мы с Падильо. Посидели в тишине.
   — Сколько времени? — спросила Ванда.
   Я взглянул на часы.
   — Шесть тридцать пять.
   — Как ты себя чувствуешь? — спросил ее Падильо.
   — Лучше. Гораздо лучше.
   Вновь обговаривать детали намеченного плана не имело смысла, все и так знали, что и как надо делать, а потому мы молчали, пока не услышали лязганье засова. Ванда вновь улеглась на стол. Чуть повернулась, чтобы вошедший сразу увидел кровь на платье. Свесила руку, закинула голову. Короче, изобразила покойницу.
   Дверь открылась, и на пороге возник Крагштейн, с револьвером на изготовку. За его спиной маячил Гитнер. Крагштейн посмотрел на Ванду, на нас, снова на Ванду.
   — Что с ней? — спросил он.
   — Вы слишком сильно ее ударили, — ответил я. — Два часа тому назад у нее началось внутреннее кровотечение. Мы не смогли его остановить. Она умерла.
   Крагштейна, похоже, эта новость не огорчила.
   — Вам придется вынести ее на руках.
   Падильо и я подошли к столу, встали по разные стороны от Ванды. Одной рукой каждый из нас подхватил ее под колени, второй — под плечи. Мы подняли ее. С обмякшим телом, закинутой назад головой. Актриса она была отменная.
   Мы вынесли ее через дверь. Крагштейн стоял слева, с револьвером, нацеленным на Падильо. Гитнер — справа.
   — Пора, — шепнул Падильо, и мы швырнули Ванду в Гитнера.
   Она тут же вцепилась ему ногтями в лицо. Я бросился Гитнеру в ноги. Втроем мы повалились на землю. Ванда оказалась на Гитнере. Когда я поднялся, он пытался разбить ей голову рукоятью револьвера. Я успел ударить по руке Гитнера ногой, и револьвер отлетел в сторону. Затем я схватил Ванду за руку и оторвал от Гитнера.
   — Беги! — крикнул я и подтолкнул ее к лестнице.
   Ванда качнулась, едва не упала, но сохранила равновесие и метнулась к ступеням. Я же попытался дать Гитнеру пинка, но тот откатился в сторону. Я заметил другую дверь и бросился к ней. На бегу один раз оглянулся. Падильо схватился с Крагштейном. Кто брал верх, понять мне не удалось.
   За дверью я увидел узкую лестницу, побежал к ней. Уже преодолел половину, когда Гитнер схватил меня за левую лодыжку и дернул. Я, конечно, рухнул, но при этом наугад ударил правой ногой. Похоже, попал, потому что левая тут же освободилась. Тяжело дыша, я продолжил подъем. Гитнер отставал лишь на несколько футов. Он-то совсем не запыхался.
   На верхней лестничной площадке меня встретила вторая дверь. Тяжелая, обитая металлом. Я толкнул ее и выскочил на огромную деревянную сцену, за которой колыхалось море голов. Черных и белых, мужских и женских.
   На сцене, за невысокой конторкой, стоял мужчина. Он быстро повернулся ко мне, едва некоторые из зрителей указали ему на происходящее за его спиной. Вскинул руки.
   — Добро пожаловать, брат, — и по этим словам я понял, что угодил на утреннюю службу Евангелистской миссии дома Христова, проходившую в зале бывшего кинотеатра.
   Я бросился к мужчине, простершему ко мне руки. Но он смотрел уже не на меня.
   — И ты, брат! — воззвал он. — Христос рад и тебе!
   Я оглянулся. Гитнер надвигался на меня. Зрители, во всяком случае, те, кто был потрезвее, загудели, предвкушая жаркий поединок. Гитнер ухмылялся. Чувствовалось, что у него чесались кулаки.
   Падильо не зря говорил, что мне против Гитнера не устоять. Он же был профессионалом, да еще одним из лучших. Пятясь, я наткнулся на мужчину, что приветствовал наше появление на сцене.
   — Уходите, — прошептал я.
   — Ты прав, брат, — кивнул он и поспешил к кулисам.
   Гитнер уже не бежал. Осторожно надвигался на меня, выставив вперед руки, готовый и убить, и покалечить, в зависимости от обстоятельств. А потом ухмылка сползла с его лица.
   — Сейчас позабавимся.
   Я пятился к конторке. Глянул на нее, надеясь найти тяжелый кувшин с водой. Но там была лишь большая Библия. Я схватил ее и швырнул в Гитнера, а следом прыгнул на него.
   Он инстинктивно поднял руки, чтобы защитить лицо, и я головой сильно ударил его в грудь, чуть пониже ключицы. Он упал, но уже после того, как, сцепив руки, нанес удар по моему левому плечу. Придись удар на шею, он наверняка сломал бы ее. При падении я оказался наверху, и у меня создалось впечатление, что подо мной три диких кота. Большой палец его левой руки чуть не воткнулся в мой правый глаз, и ребро правой было в дюйме от моего кадыка, когда я угодил ему коленом в пах. Он вскрикнул, и мне удалось вскочить. Он поднялся быстрее, чем я ожидал, а потому я ударил ногой в низ живота. Ударил сильно, под восторженные вопли зрителей.
   — Убей этого сукиного сына! — высказал кто-то всеобщее пожелание.
   Но у Гитнера, похоже, живот был железный. Он вновь двинулся на меня. Опять же с ухмылкой на лице. Я ударил левой, целя в сердце. В удар я вложил всю силу, но Гитнер ушел корпусом в сторону, чуть повернулся, схватил меня за кулак, дернул и перебросил через себя.
   В итоге я оказался на полу со сломанной левой рукой. Я смотрел на Гитнера снизу вверх, предчувствуя неотвратимость смерти, когда за его спиной возник Падильо. Он не стал окликать Гитнера, вызывать того, как положено джентльмену, на смертный бой. Нет, левая рука Падильо обвилась вокруг шеи Гитнера, колено уперлось в его спину, а правой рукой он заворачивал голову Гитнера назад, пока не сломалась шея. Гитнер умер еще до того, как его тело упало на сцену. Зрители восторженно вопили.
   Падильо посмотрел на Гитнера, повернулся ко мне.
   — Ты ему не чета.
   — Я держался неплохо, пока он не сломал мне руку.
   Падильо покачал головой.
   — Не следовало тебе отходить от первоначального плана.
   Он помог мне подняться.
   — Какого?
   — Ты же собирался сесть на него и размазать по полу.
  
  
  
  
   Глава 25
  
  
   Когда интерн с белокурой бородкой в отделении экстренной помощи Центральной больницы на Полк-стрит спросил: «Что с вами случилось?» — я после короткого раздумья ответил: «Упал с дерева».
   Падильо и я торопливо покинули сцену «Критериона», сбежав по ступенькам в подвал, мимо распростертого тела Крагштейна. Поднялись по другой, лестнице, попав в узкий переулок.
   — Он умер почти что богачом, — заметил я, мотнув головой в сторону Крагштейна.
   — Он умер бедняком в трущобах Сан-Францнско, — возразил мне Падильо, не сбавляя шага. — Так случается с каждым, кто слишком долго варится в этом котле.
   — Умные сбегают раньше?
   — Умные вообще обходят такие дела стороной.
   Мы поймали такси как раз в тот момент, когда к «Критериону» подкатили две патрульные машины, набитые полицейскими и детективами в штатском.
   — Наверное, кончили какого-то алкоголика, — прокомментировал их появление умудренный опытом водитель. — Подрались небось из-за четвертака.
   — Насколько мне известно, речь шла о более крупной сумме, — ввернул я.
   У больницы Падильо высадил меня без четверти восемь. Пока интерн накладывал мне гипс, я вскрикнул лишь однажды.
   — Болит ужасно, — пожаловался я после того, как он закрепил руку на перевязи.
   — Я дам вам обезболивающие таблетки.
   В пакетике с надписью «По одной каждые четыре часа, если боль не утихнет», их оказалось четыре. Я проглотил все разом, но рука болела по-прежнему.
   В четверть десятого Падильо вернулся с большой продолговатой картонной коробкой.
   — Как рука?
   — Мне сделали рентген. Осколков нет, перелом без смещения, но чертовски болит.
   Из коробки он достал серое габардиновое пальто.
   — Накинь его, и никто не заметит, что ты одет, как бродяга.
   Я оглядел свой измятый, грязный костюм.
   — Действительно, вид непрезентабельный. А к кому мы собираемся в гости?
   — К нефтяным королям. Я купил пальто и себе.
   — А как насчет бритвы?
   — Привез тебе электрическую.
   — Вижу, ты позаботился обо всем.
   — Да уж, пришлось возложить на себя эти обязанности.
   Побрившись, я набросил пальто на плечи, словно накидку. Надел свое и Падильо. Выйдя из больницы, мы поймали еще одно такси, и Падильо назвал водителю адрес штаб-квартиры нефтяной компании.
   — А что с Вандой? — спросил я.
   — Ванда позаботится о себе сама.
   — Как кошка.
   — Совершенно верно, — кивнул Падильо. — Как кошка.
   Один из двух небоскребов, что стояли друг напротив друга, построили в 1923 году. Тогда это было самое высокое здание Сан-Франциско. Второй появился на семь лет позже. Но и имел на семь этажей больше. Злые языки говорили, что вторая компания очень уж хотела утереть нос своему конкуренту.
   — И что ты собираешься сделать? — спросил я, когда мы вылезли из такси у дверей двадцатидевятиэтажного здания. — Выжидать до последнего момента, а затем выступить вперед и сказать: «Мистер председатель, я мог бы сообщить вам кое-что интересное о короле Ллакуа».
   — Тебе бы это понравилось, не так ли?
   — Я обожаю драмы.
   — Давай подождем и посмотрим, как будут развиваться события.
   — Ты думаешь, король и Скейлз действительно пойдут на эту авантюру?
   — Полагаю, что да. А у тебя другое мнение?
   — Ну, не знаю.
   Мы поднялись на двадцать девятый этаж. Мне понравились дубовые панели стен и мягкий, пружинящий под ногами ковер. В коридоре толклось с полдюжины широкоплечих парней в темных костюмах и при галстуках, пожелавших узнать, кто мы такие и по какому делу пожаловали сюда.
   Падильо назвал наши фамилии.
   — Начальник представительского отдела мистер Бриггс должен был внести нас в список, — добавил он.
   Один из парней пробежался глазами по листку бумаги, что лежал у него в папке. Поставил карандашом две «птички» и кивнул.
   — Они записаны.
   Второй парень знаком предложил нам пройти.
   — Третья дверь направо, господа.
   — Как ты это устроил? — спросил я.
   — Позвонил Бурмсеру.
   — Ты рассказал ему, что произошло.
   Падильо покачал головой.
   — Еще успеется.
   Третья дверь привела нас в большой конференц-холл, середину которого занимал огромный полированный стол. Вдоль него выстроились стулья с обитыми кожей высокими спинками. За столом могло усесться не меньше сорока человек.
   Операторы, вооруженные двумя стационарными камерами, готовились заснять торжественную церемонию. В дальнем конце конференц-холла занимали восемь рядов стулья, на которых сидели тщательно накрашенные, разодетые дамы средних лет, в основном в мехах. Мы с Падильо сели в последнем ряду.
   Ровно в десять часов в конференц-холл гуськом вошли представительные мужчины, чинно расселись за столом. Каждое их движение фиксировалось кинокамерами. Тут и там сверкали вспышки «блицев». Фотографы компаний не отставали от операторов.
   Еще через пару минут появились король и Скейлз. Их сопровождали два джентльмена, судя по всему, президенты нефтяных компаний. Они заняли места у дальнего торца. Кто-то догадался снабдить короля и Скейлза новыми костюмами. Скорее всего, начальник представительского отдела.
   Молодой человек, вероятно, секретарь Совета директоров, раздал всем сидящим за столом зеленые кожаные папки. Король не отрывал глаз от полированной поверхности стола. Руки Скейлза пребывали в непрерывном движении, ощупывая то узел галстука, то пуговицы, то лацканы пиджака.
   Последней в конференц-холл вошла Ванда Готар, в накидке из норки и темно-сером, превосходно сшитом костюме. Она заняла место в первом ряду, вероятно заранее оставленное для нее. Положила на колени большую черную сумку. Король и Скейлз оказались прямо перед ней.
   Первым увидел ее король. Его лицо исказилось, он вцепился в плечо Скейлза, стараясь привлечь его внимание. Скейлз проследил за взглядом короля и побледнел как полотно. Президент одной из компаний это заметил, наклонился к Скейлзу, что-то спросил. Тот покачал головой.
   Ванда позволила им с минуту любоваться своей персоной, затем встала и неторопливо направилась к дальнему концу стола, где король и Скейлз испуганно прижались друг к другу. Правую руку она не вынимала из сумки.
   Я не сомневался, что в руке у нее зажат пистолет, а потому уже приподнялся, но Падильо удержал меня.
   — Это ее право.
   Ванда остановилась в двух футах от короля и Скейлза. Рука ее медленно двинулась. Появилось запястье, тыльная сторона ладони, костяшки пальцев. Она не отрывала глаз от лиц короля и Скейлза. Даже со своего места я видел застывший на них ужас.
   Из сумки Ванда вытащила не пистолет, но лист бумаги. Протянула его королю. Я видел, как тряслись его руки, когда он брал листок. Прочитал написанное, и облегчение разлилось по его лицу. Он согласно закивал лысой головой и передал листок Скейлзу. Тот отреагировал точно так же. Ванда постояла, глядя на их мерно кивающие головы, затем повернулась и вышла из конференц-холла.
   Падильо встал.
   — Пора и нам.
   Ванду мы догнали в коридоре. Бледную, с мрачно горящими глазами.
   — Вы, я вижу, пришли, — удивления в голосе не чувствовалось. — А Крагштейн с Гитнером?
   — Нет, — покачал головой Падильо. — Они мертвы.
   — Хорошо. Вы не собираетесь прерывать начавшийся спектакль?
   — Мы думали, что это сделаешь ты.
   — Я получила то, что хотела.
   — Они могут провернуть эту аферу, — заметил Падильо.
   — Я знаю. Почему бы вам не остановить их?
   — Маккоркл просто мечтал об этом. Даже приготовил речь.
   Она повернулась ко мне.
   — Так чего вы ждете?
   — Я подумал, что нефтяные компании смогут сами позаботиться о себе. И меня больше интересует записка, которую вы отдали королю.
   — Понятно. Записка, — повторила она.
   — Какую ты попросила часть, Ванда? — спросил Падильо.
   — Часть я не просила, — холодно ответила она.
   — Не просила?
   — Нет. Я взяла все. Все пять миллионов.
   — Что ж, можно считать, что за Уолтера ты отомстила.
   Ванда покачала головой.
   — Мертвые в мести не нуждаются. Им уже все равно.
   — Этой мудрости тебя научили пять миллионов? — полюбопытствовал Падильо.
   — В определенной степени да, — не стала отрицать Ванда.
  
  
  
  
   Глава 26
  
  
   Через четыре дня короля и Скейлза поймали в Милане, но уже после того, как они сняли со своего счета в швейцарском банке пять миллионов долларов.
   При них нашли пятьдесят два доллара и пятьдесят шесть центов в пересчете с итальянских лир. На вопрос, где остальные деньги, они ответили: «Мы их потратили».
   Я прочел об этом в мой первый рабочий день, у стойки бара, с бокалом «мартини» в руке. Не знаю, с чего я это взял, но почему-то мне казалось, что от «мартини» рука под гипсом будет меньше чесаться. Едва ли зуд уменьшился, но мне удалось убедить себя, что «мартини» таки помогает.
   В половине двенадцатого появился Падильо, достал из кармана письмо, протянул мне.
   — Оно адресовано нам обоим.
   Письмо прислал нам швейцарский банк и наиболее интересный его абзац гласил:
   «Наш клиент, мисс Ванда Готар, обратилась к нам с просьбой перевести $50 000 на совместный счет, который мы открыли на ваши фамилии в вашингтонском банке „Риггз Нэшнл“ Она также просила выразить вам благодарность за услуги, оказанные ей во время ее недавней поездки в Америку».
   — Письмо настоящее? — спросил я.
   — Настоящее. Я уже звонил в банк.
   Подошел Карл и начал протирать бокалы.
   — Раз уж вы оба на месте...
   — Он положил глаз на «дюзенберг», — пояснил я Падильо. — И хочет, чтобы мы одолжили ему пять тысяч долларов.
   Падильо посмотрел на письмо в моей руке.
   — Почему нет?
   — Хорошо, — кивнул я. — Покупай.
   Карл просиял, а затем, желая показать, что он принимает дела фирмы близко к сердцу, спросил:
   — Как съездили в Сан-Франциско?
   — Отлично, — ответил я.
   — Хотите открыть там еще один салун?
   Падильо покачал головой.
   — Едва ли.
   — Почему? — Очень уж провинциальный город, — ответил я.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"