Эмблер Эрик : другие произведения.

Предпосылки Опасности

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  ПРЕДПОСЫЛКИ К ОПАСНОСТИ
  
  
  
  Пролог
  
  ОДНИМ солнечным июльским утром синий «роллс-ройс» мистера Джозефа Балтергена бесшумно сочился прочь от тротуара Беркли-сквер, скользил через Пикадилли к Сент-Джеймс и мягко мчался на восток, в сторону лондонского Сити .
  
  Мистер Балтерген был очень маленького роста, а поскольку его «роллс-ройс» был очень большим автомобилем, то немногим людям, ожидавшим автобусы на северной стороне Трафальгарской площади, пришлось бы вытянуть шею, чтобы увидеть его. Никто из них не удосужился сделать это. Это было очень жаль, потому что, хотя мистер Балтерген и не радовал глаз, он был председателем «Пан-Евразиан Петролеум» и пятнадцати других компаний и директором еще тридцати, включая один банк. По словам тех, кто пишет банковские справки, он был «в высшей степени респектабельным».
  
  То, что эта фраза не имела ничего общего с посещением церкви, десятичасовым сном и красиво свернутыми зонтиками, было очевидно по его лицу. Один недовольный деловой партнер однажды описал его как «гроздь винограда цвета замазки с заполненными щелями». Ему следовало бы добавить, что ягоды тоже были очень сморщенными и что из нижней части грозди нереально выросли черные усы, похожие на зубную щетку.
  
  Пока его машина скользила по Нортумберленд-авеню, мистер Балтерген задумчиво грыз эти усы. Шофер, мельком увидев это в зеркале заднего вида, пробормотал: «Погибший идет на заседание правления», — вырулил на набережную и больше не смотрел в зеркало заднего вида, пока не подъехал к новому офису Пан-Евразийская нефтяная компания на Грейсчерч-стрит.
  
  Внутри здания мистер Балтерген перестал грызть усы, подставил лицо бесстрастному взгляду, который он приберег для рабочих часов, и поднялся на шестой этаж в хромированном лифте. Потом он пошел в свой кабинет.
  
  Для второго секретаря мистера Балтергена кабинет его хозяина был вечнозеленым источником удивления. Бланделл был доставлен в Пан-Евразию в соответствии с планом г-на Балтергена «Вербовка-из-университетов» и был одним из немногих сбитых с толку выживших после последующей чистки «Опыт-не-образование». «Комната Балтергена, — сказал он однажды жене, — больше похожа на гостиную блудницы, чем на кабинет. У него есть красный турецкий ковер и зеленые стены в крапинку, письменный стол времен Второй империи и китайский лакированный шкаф, неовизантийский книжный шкаф и шесть стульев в стиле барокко, а также коктейльный шкаф в стиле драге-ацтеков, который разлетается на части и обнажает все бутылки и вещи внутри. когда вы нажимаете кнопку. Даже если бы вы не знали по опыту, какой это полный бородавка, эта комната сказала бы вам.
  
  Первое, что сделал мистер Балтерген в то солнечное июльское утро, так это включил свой бар с коктейлями. Из него он взял большую бутылку желудочного порошка и сделал себе глоток. Затем он закурил сигару, чтобы избавиться от привкуса, и позвонил в пятый звонок на столе Второй Империи. После небольшого перерыва вошел Бланделл.
  
  — Во сколько была назначена встреча, Бланделл?
  
  Мистер Балтерген говорил по-английски так, как будто у него во рту была горячая картошка.
  
  — Одиннадцать, мистер Балтерген.
  
  «Уже без пяти; другие директора здесь?
  
  — Все, кроме лорда Велтерфилда.
  
  — Мы начнем без его светлости.
  
  — Очень хорошо, мистер Балтерген. Я скажу мистеру Уилсону. Вот ваши записи».
  
  «Положи их туда. Подождите минуту. Если джентльмен по имени полковник Робинсон вызовет меня около двенадцати сорок пятого, я не хочу, чтобы его вызывали сюда ждать. Поместите его в свободный кабинет этажом ниже. Ты понимаешь? Я не хочу, чтобы он здесь появлялся.
  
  — Да, мистер Балтерген.
  
  Он ушел.
  
  Ровно в одиннадцать два началось заседание совета директоров «Пан-Евразиан Петролеум».
  
  Повестка дня в тот день решалась с некоторым энтузиазмом. Все знали, что на ней был только один действительно интересный пункт, но этот лакомый кусочек был помещен последним. Когда лорд Велтерфилд прибыл без четверти двенадцать, его пространные извинения были поспешно приняты. Было ясно, что не имеет значения, присутствовал лорд Велтерфилд или нет.
  
  «Я вижу, — сказал наконец г-н Бальтерген, — что следующий пункт повестки дня касается моих румынских переговоров».
  
  Он сказал это с легким удивлением, которое никого не обмануло. Правление уселось на свои стулья. Председатель продолжил:
  
  «Я не думаю, что лорд Велтерфилд присутствовал на первом собрании, которое мы провели по этому вопросу, поэтому я думаю, что мне лучше пробегусь по нескольким основным пунктам, которые обсуждались тогда. Вы помните, что в тысяча девятьсот двадцать втором году Компания получила от румынского правительства концессию на бурение. Эта концессия охватывала участок земли к востоку от Ясси, который в то время считался богатой нефтью страной. Вы также помните, что концессия оказалась неудачной с точки зрения компании. В 1923 и 24 годах было добыто всего пять тысяч баррелей, а в начале 1925 года самая многообещающая скважина прекратила работу. Наши геологи неблагоприятно отчитались о перспективах добычи полезных ископаемых, и концессия была, по сути, списана на безвозвратный убыток. В то время это не имело большого значения, так как наши дочерние предприятия в Венесуэле, Мексике и на Ближнем Востоке производили прибыльно, и, если уж на то пошло, до сих пор остаются прибыльными».
  
  Раздался ропот согласия.
  
  «Но, — продолжал г-н Бальтерген, — развитие политической ситуации в Европе в 1935 и 36 годах заставило нас еще раз взглянуть в сторону Румынии. Санкции против Италии научили Муссолини по крайней мере одному: что Италия не может безопасно полагаться на свои поставки нефти в Карибском море. Иран и Ирак оказались в руках англичан. Россия была в руках Советов. Итальянский флот сжигал нефть, большие итальянские военно-воздушные силы были бы беспомощны перед лицом нехватки нефти; то же самое и с механизированной армией. Выход был только один — Румыния. В настоящее время Италия забирает большое количество румынской нефти. Она возьмет больше. Ее новая программа вооружений — и я говорю из личного опыта — основана не столько на дальнейшем увеличении численности личного состава, сколько на добавлении подводных лодок к ее военно-морскому флоту, тяжелых бомбардировщиков к ее военно-воздушным силам и нового вида танков к ее армии. Это важно, потому что во всех трех случаях, — он постучал толстым пальцем по на столе — «во всех трех случаях используются дизельные двигатели».
  
  Встреча выглядела впечатляюще. Председатель облизнул губы и продолжил.
  
  «Мне не нужно было объяснять вам, джентльмены, что здесь стоит дело. Лорд Велтерфилд, я уверен, сразу поймет, в чем дело. Два месяца тому назад мы сделали представление румынскому правительству. Мы просили, чтобы существующие концессии были пересмотрены. Мы сказали им, что готовы платить и платить щедро. Все, что нам требовалось, — это изрядная доля нефтяных земель, в настоящее время поделенная между нашими конкурентами. Наши агенты в Бухаресте обратились к нужным людям. Были предприняты шаги — их характер не имеет значения для этой встречи — для того, чтобы обеспечить положительный прием наших предложений в правительственных кругах. Было условлено, что на ноябрьской сессии румынской палаты депутатов ответственный руководитель внесет наши предложения о пересмотре концессии как о необходимой реформе, — что, конечно, так и есть».
  
  Собрание выразило одобрение этого настроения.
  
  «Десять дней назад, — спокойно добавил г-н Балтерген, — я получил известие, что на ноябрьской сессии концессионная реформа потерпит поражение».
  
  На мгновение воцарилась мертвая тишина. Потом все разом заговорили. Председатель поднял руку.
  
  — Я могу оценить ваши чувства, джентльмены, — дружелюбно сказал он. «Они почти такие же, какими были мои собственные, когда меня проинформировали. Но позвольте мне назвать вам причины этой неудачи. Я хотел бы сказать с самого начала, что на наших агентов в Румынии нет никакой вины. Они превосходно выполнили свою работу. Неудача произошла из-за одного и только одного — непристойной статьи, опубликованной в Бухаресте». Он достал из лежащей перед ним папки потрепанную газету и поднял ее. «Это лист. Он называется — я свободно перевожу — «Рабочие люди» и издается Социалистическая партия Румынии».
  
  «Красные!» — резко сказал лорд Уэлтерфилд.
  
  «На самом деле, — сказал г-н Балтерген, — Объединенные социалисты не входят в Коммунистический Интернационал; но они, я согласен, очень левые».
  
  — То же самое, — отрезал лорд Уэлтерфилд.
  
  -- Однако, -- продолжал председатель, -- я не думаю, что кто-нибудь из вас, джентльмены, читает по-румынски. Я делаю; поэтому предлагаю вам прочитать один-два отрывка из статьи. Она называется «Слет стервятников» и после довольно многословной преамбулы о капиталистических интригах переходит к делу. Кто, спрашивается, является директором Пан-Евразийской нефтяной компании? Вопрос риторический, поскольку он, боюсь, приводит к тому, что наши имена дополняются серией биографий, которые являются настолько очевидной ложью, что я не стану утруждать себя их переводом.
  
  -- Что, -- неосторожно спросил лорд Уэлтерфилд, -- эти негодяи говорят обо мне?
  
  Мистер Балтерген взглянул на бумагу.
  
  «Лорд Велтерфилд, — прочитал он, — владелец шахты и миллионер. Известен своим покровительством спорту. Менее известен как человек, нанявший агентов-провокаторов для провокации бунта в угольном городке во время забастовки, и за многочисленные нарушения фабричных законов».
  
  "Вранье!" — пронзительно закричал лорд Уэлтерфилд. «Так и не было доказано, кто нанял мужчин. Я категорически это отрицаю!»
  
  Председатель вздохнул.
  
  «Вот именно, лорд Велтерфилд, мы согласны, что вся статья — социалистическая пропаганда. Я полагаю, джентльмены, что мы можем принять эту часть как прочитанную?
  
  Послышались поспешные возгласы согласия.
  
  "Очень хорошо. Далее в нем говорится: «Существует движение за широкомасштабные реформы концессий. Что именно понимается под реформой в данном случае? Просто то, что правительству предлагается разорвать его контракты с существующими нефтяными концессионерами в чтобы Панъевразийская нефтяная компания могла иметь львиную долю растущей торговли с Италией. Теперь есть три неприятных аспекта этого бизнеса. Во-первых, очевидно, что в правительственных кругах имело место массовое взяточничество, — другого объяснения этого внезапного желания ревизии быть не может. Второе — знакомое теперь зрелище иностранных капиталистических эксплуататоров, вмешивающихся в судьбы румынского народа. В-третьих, очевидная опасность такого пересмотра. Панъевразийская компания, вероятно, уже имеет союзников среди британских и американских интересов в нашей стране; но как насчет других народов? Николаса Титулеску, смещенного со своего поста и отравленного фашистской Железной гвардией, больше нет здесь, чтобы защищать наши интересы. Но люди должны сражаться без него. Наши иностранные союзы слишком ценны, чтобы подвергать их опасности со стороны коррумпированных чиновников и капиталистических пешек…» Статья, — продолжал г-н Балтерген, — превращается здесь в простое оскорбление. Вся эта история, конечно, вопиющее искажение правды по делу. Мы деловые люди, и мы стремимся вести дела с румынским правительством. Нас не интересует политика».
  
  Было несколько «слышим-слышим».
  
  -- Все-таки, -- продолжал председатель, -- статья доставила нам серьезные неудобства. Газета была запрещена, а ее офисы были разрушены бандой молодых людей, вооруженных ручными гранатами, но было слишком поздно, чтобы помешать широкому распространению статьи. Прокурор был вынужден обвинить нескольких наших друзей в правительстве в коррупции, был пробужден общественный интерес, и, хотя концессионная реформа внесена на рассмотрение, она не будет поддержана».
  
  Толстяк на другом конце стола громко откашлялся.
  
  — Тогда, насколько я понимаю, мы ничего не можем сделать.
  
  -- Напротив, сэр Джеймс, -- сказал мистер Балтерген, -- мы может многое сделать. Я, предвидя доверие встречи, воспользовался услугами человека, имеющего значительный опыт в делах такого рода. Он работал у меня раньше. Его услуги будут дорогими, но я думаю, что могу с уверенностью сказать, что результаты оправдают затраты».
  
  — Что он собирается делать? шутливо прохрипел толстяк; «Расстрелять социалистов? Запах картечи, а?
  
  Собравшиеся от души посмеялись и почувствовали себя немного лучше.
  
  Мистер Балтерген слегка скривил губы. Это был его способ улыбаться.
  
  «Возможно, такие крайние меры не понадобятся. Я полагаю, что человека, о котором идет речь, лучше всего можно было бы назвать пропагандистом».
  
  -- Что ж, -- сказал лорд Уэлтерфилд, -- пока этот парень не красный, он может называть себя как угодно, насколько мне известно.
  
  — Тогда, джентльмены, я полагаю, что у меня есть ваше разрешение разобраться с этим человеком. Однако я хотел бы пояснить, что на данный момент я предлагаю сохранить характер принимаемых мер в полной конфиденциальности».
  
  Собрание выглядело знающим, заявило, что полностью доверяет суждению председателя по рассматриваемому вопросу, и после некоторых формальностей разошлось за завтраком.
  
  Мистер Балтерген вернулся в свой кабинет. Бланделл последовал за ним.
  
  — Полковник Робинсон ждет в номере 542, мистер Балтерген. Я покажу тебе дорогу?
  
  Они спустились в лифте и пошли по коридору.
  
  — Вот, сэр.
  
  Мистер Балтерген открыл дверь и вошел. Бланделл услышал, как его работодатель воскликнул: «Ах, Стефан!» и заметил, что рука полковника Робинсона немного затекла в локте, когда он пожимал друг другу руки. Затем они начали говорить на языке он не узнал. Звучало как нечто среднее между русским и итальянским.
  
  «Полковник Робинзон, моя нога!» — сказал Бланделл своей жене в тот вечер. — Если этого парня зовут Робинсон, то я Гитлер. Соль, пожалуйста».
  
  OceanofPDF.com
  1
  ПОЕЗД ЛИНЦ
  
  С толстым шерстяным шарфом, дважды обмотанным вокруг шеи, ссутулив плечи и глубоко засунув руки в карманы пальто, Кентон ждал в Нюрнберге поезда Франкфурт-Линц . Ледяной ноябрьский ветер пронесся по почти безлюдной станции, раскачивая эмалевые отражатели и заставляя безумные тени плясать на перроне. Он вздрогнул и, оставив чемодан, начал ходить взад-вперед по маленькому вокзалу.
  
  Худощавый, интеллигентного вида мужчина, Кентон производил впечатление старше своих тридцати лет. Возможно, это был рот. В довольно полных губах было приятное качество юмора в сочетании с осторожностью. Он больше походил на американца, чем на англичанина, и на самом деле не был ни тем, ни другим. Его отец был родом из Белфаста, мать из бретонской семьи, жившей в Лилле.
  
  В ту ночь, когда он расхаживал по Нюрнбергской платформе, его презрение к себе росло вместе с онемением ног. Он сказал себе, что не любит азартные игры. Ему было скучно; но в нем было то несчастливое качество безрассудства, которое предписывает, что, когда владелец однажды начинает играть, он будет продолжать, пока не кончатся все деньги в его кармане. Это случалось с Кентоном раньше; но так как он всегда страдал от одной из двух главных болезней газетчиков, безденежья, а вторая — от цирроза печени, — это не имело большого значения. Но теперь все было серьезнее, потому что в тот день он носил в кармане все свое состояние, четыреста с лишним марок.
  
  Кентон считался хорошим журналистом. Дело было не в том, что он обладал чудесным чутьем на новости, способным улавливать заезжих кинозвезд за темными очками и грязным макинтошем. Его квалификация была другого порядка.
  
  Большинство иностранных новостей поступает от постоянных корреспондентов отдельных газет и агентов. У фрилансера за границей, как правило, не очень большие шансы против них. Однако у Кентона было три важных достоинства: способность быстро выучить иностранные идиомы и говорить на них с неанглийским акцентом, очень хорошее знание европейской политики и быстрое и проницательное суждение о ценности новостей. Первый был самым ценным. Большинство англичан, мужчин и женщин, работающих за границей, свободно говорят на языке страны. Очень немногие говорят на нем так, как следует говорить. Кентон был одним из тех, кто это сделал. Это преимущество определяло разницу между получением и отсутствием случайных крох эксклюзивных новостей.
  
  Именно в поисках такой крохи он и приехал в Нюрнберг. Собрались некоторые высокопоставленные нацистские чиновники, и, по слухам, должны были быть приняты важные решения. Никто не знал, что такое решения были о; но они почти наверняка были неприятными и, следовательно, новостями.
  
  Девяносто процентов политических репортажей состоит из ожидания окончания конференций. Время обычно проходит в баре. В Нюрнберге это был Кайзерхоф. Когда Кентон прибыл, несколько корреспондентов, как он знал, уже были установлены. Среди них был сотрудник агентства Havas, поляк, который ему нравился. Именно этот поляк изготовил покерные кости.
  
  Кентон постоянно проигрывал с самого начала.
  
  Покер-дайс — не лучшая игра для тех, кто не знает, когда остановиться, потому что он сочетает в себе самые опасные аспекты покера с простотой игры в кости. Таким образом, большие суммы денег можно потерять и выиграть быстро и без особых усилий.
  
  К тому времени, когда стало известно, что конференция не будет выпускать пресс- коммюнике в этот день, а возобновит заседание завтра, у Кентона в кармане осталось всего пять пфеннигов . Он объяснил ситуацию остальным трем игрокам, и среди ропота сожаления и доброй воли потребовали выпить. Поверх них он воспользовался случаем, чтобы указать, что банкротство было лишь временным и что у него есть средства в Вене. Оставалось только добраться до Вены, добавил он. Человек из Havas немедленно предложил сто марок. Почувствовав несколько видов червя, Кентон принял его как можно грациознее, заказал и оплатил еще одну порцию выпивки и вскоре после этого отправился на станцию. Там он обнаружил, что единственный прямой поезд до Вены в ту ночь перевозил только первый и второй люкс . Если мейн герр хотел ехать третьим классом, существовал медленный поезд, который шел до Линца в Верхней Австрии, где он мог пересесть на Вену. Он смирился с ожиданием поезда из Линца.
  
  Он ждал уже три четверти часа, когда прибыл Ночной Восточный экспресс из Остенде, весь в пятнах тающего снега. За запотевшими окнами вагонов, официанты в косичках спешили к вагону-ресторану первого класса. Он услышал звон посуды и звон стаканов. С того места, где он стоял, защищенный от ветра, он мог видеть табло назначения на борту одного из спальных вагонов — Вена, Буда — Пешт, Белград, София, Стамбул. Внутри «Восточный экспресс» выглядел теплым и роскошным, и он был рад, когда он съехал с места. В тот момент она, казалось, олицетворяла всю безопасность и комфорт — телесный, финансовый и гастрономический, — которых он жаждал. Он погряз в жалости к себе.
  
  Было бы не так плохо, если бы его дерзкое заявление о деньгах в Вене было основано на фактах; но это не так. В Вене у него совсем не было денег. Он ехал туда со слабой надеждой, что знакомый еврей-изготовитель инструментов одолжит ему немного. Кентон смог помочь ему вывезти семью из Мюнхена в трудные дни 1934 года, и производитель инструментов был ему благодарен. Но, насколько знал Кентон, его старый друг мог уехать из Вены. Или у него может не быть денег, чтобы одолжить. Это, сказал себе Кентон, будет гораздо хуже. Ему придется объяснять, что на самом деле это не имеет никакого значения, и маленький человечек будет чувствовать себя несчастным. Евреи были чувствительны к таким вещам. Тем не менее, это был его единственный шанс, и в любом случае в Вене ему было не хуже, чем в Нюрнберге.
  
  Он глубже засунул кулаки в карманы пальто. В конце концов, он и раньше разорялся — и не всегда из-за собственной глупости, — и неизменно находилось что-то, чтобы помочь ему. Иногда это были хорошие новости, иногда неожиданный чек от его нью-йоркского агента за второе право на давно забытую статью. Однажды он был на Софийском вокзале, когда царь булгар уехал в неизвестном направлении. Случайное замечание билетного контролера немецкому коммивояжеру заставило его поспешить к телефону с первым известием о предполагаемой встрече Бориса и Кэрол. Возможно, Гитлер едет в поезде из Линца на встречу с лидером австрийской армии. Социал-демократы. Эта идея развлекала его, и он развлекался, набрасывая события, которые могли бы сделать возможной эту фантастическую встречу. К тому времени, когда прибыл поезд из Линца, он чувствовал себя почти бодро.
  
  Он был практически пуст, и у него было отдельное купе. Сиденья были жесткими, но не такими жесткими, как платформа Нюрнберга. Он повесил чемодан на полку, забился в угол и заснул.
  
  Его разбудил холод, когда поезд отъезжал от Ратисбона. Другой пассажир вошел в купе и приоткрыл окно на дюйм. Поток ледяного воздуха, смешанный с дымом от двигателя, довершил начатое отсутствием еды и жесткостью сиденья. Внезапно он проснулся, замерзший, окоченевший, голодный и несчастный. Весь искусственный оптимизм, который он с таким трудом приобретал, исчез. Впервые он осознал истинную серьезность своего положения.
  
  Если Розена не было в Вене, то каким именно был его следующий шаг? Он мог бы, конечно, телеграфировать домой в газету за деньгами; но они, вероятно, отказались бы от него. Его взносы по необходимости были скачкообразными, и если он предпочитал беготню внештатным сотрудником за границей хорошей постоянной работе в новостях полицейского суда в Лондоне, это было его личное дело. Мрачно, он искал информацию о консульской службе. Каковы были требования для того, чтобы стать «попавшим в беду британским гражданином»? Английский моряк, которого он однажды встретил, презрительно отзывался о «грузе DBC», погруженном в Кейптаун. Он видел себя отправленным, с биркой на шее, оплаченным проездом из Вены в Лондон. Оглядевшись в поисках другого повода для размышлений, он взглянул на своего попутчика.
  
  Кентон путешествовал на континентальных поездах достаточно долго, чтобы относиться к любому, кто хочет открыть окно, даже к самой малой его части, с некоторым подозрением. Автор этого безобразия, открывающего окно, был маленьким и очень темным. Его лицо было узким, и у него была такая челюсть, которую следовало бы брить два раза в день, но это не так. На нем был грязный накрахмаленный воротничок, огромный галстук в серых цветочках и мятый костюм в темную полоску. На коленях у него покоился вялый американский матерчатый чемоданчик, из которого он вытаскивал бумажные пакеты с колбасой и хлебом. Бутылка воды «Виши» стояла, прислонившись к спинке сиденья рядом с ним.
  
  Его глаза, темно-карие и блестящие, встретились с глазами Кентона. Он помахал куском колбасы в открытое окно.
  
  "Пожалуйста?"
  
  Кентон кивнул. Другой набил рот колбасой.
  
  "Хороший. Я предпочитаю путешествовать по-английски».
  
  Он жевал. Казалось, его осенила мысль. Он указал на атташе-кейс.
  
  «Пожалуйста, примите немного колбасы?»
  
  Автоматический отказ, сорвавшийся с губ Кентона, умер там. Он был голоден.
  
  — Очень мило с твоей стороны. Спасибо."
  
  Ему передали кусок колбасы и ломоть хлеба. Колбаса была пропитана чесноком, и ему это понравилось. Его спутник угостил его еще больше. Кентон с благодарностью принял его. Кареглазый затолкал себе в рот хлеба, напоил его глотком виши и стал рассказывать о своем желудке.
  
  «Врачи — дураки. Вам бы и в голову не пришло смотреть на меня, видеть, как я ем с вами сейчас, что два года назад врачи сказали мне, что мне надо делать операцию по поводу язвы двенадцатиперстной кишки. Это правда. У меня железный желудок, — он стукнул по нему, чтобы доказать это, и яростно срыгнул, — но это благодаря отсутствию врачей. Я говорю вам, что они дураки. Они хотят только подвергнуть вас ножу, резать, прощупывать и подглядывать. Но я сказал нет. Не подглядывайте и не прощупывайте меня, друзья мои; У меня есть лучший способ. Они спрашивают меня, что это такое, но я смеюсь. Я не из тех, кого можно обмануть, чтобы рассказать такие вещи любопытным врачам. Но ты не доктор, и я буду сказать тебе. Паста — это секрет. Ничего, кроме макарон . Я не ел ничего, кроме макарон в течение шести месяцев, и я вылечился. Я не любопытный итальянец, но скажу вам, что макароны полезны для желудка. Маккерони, феттучини, тальятелле, спагетти , все они одинаковые; все это макароны , и все они полезны для желудка».
  
  Он продолжал восхвалять муку и воду, и лицо Кентона, должно быть, выдавало его блуждающее внимание, потому что обладатель железного желудка вдруг прервался и объявил, что будет спать.
  
  «Пожалуйста, разбудите меня, — добавил он, — когда мы подойдем к границе».
  
  Он снял шляпу, заменил ее экземпляром « Völkischer Beobachter» , чтобы защитить голову от копоти, и, свернувшись калачиком на сиденье, как будто заснул. Кентон вышел покурить.
  
  На его часах было десять тридцать, и он прикинул, что еще через час должен увидеть его в Пассау. Раздавив сигарету, он заметил, что в коридоре он уже не один. Через несколько купе вниз, облокотившись на поручни, человек смотрел на далекие огни баварской деревни. У Кентона сложилось впечатление, что мужчина в эту секунду повернул голову и наблюдал за ним. Затем мужчина начал приближаться к нему. Кентон заметил, что он заглядывал в каждое купе, проходя мимо, и что у него были маленькие тусклые глазки, похожие на камешки, на одутлом, нездоровом на вид лице. Подойдя, Кентон прижался к окну, чтобы позволить другому пройти, но мужчина этого не сделал. Оглянувшись, Кентон увидел, что тот смотрит в купе на своего спящего попутчика. Затем, пробормотав «Verzeihung» , он вернулся и исчез в следующем вагоне. Кентон выбросил его из головы и вернулся в купе.
  
  Газета выскользнула из головы маленького человека. Его глаза были закрыты. Он выглядел крепко спящим. Но когда Кентон проходил мимо него, он увидел, что лоб мужчины был блестя от пота.
  
  Кентон сел и некоторое время наблюдал за ним, затем увидел, как карие глаза медленно открылись и метнулись к нему.
  
  — Он ушел?
  
  "Кто?" — сказал Кентон.
  
  — Он… мужчина в коридоре.
  
  "Да."
  
  Другой сел и, пошарив в кармане, вынул большой и грязный носовой платок. Он вытер лоб и ладони. Затем он посмотрел на Кентона.
  
  — Вы, наверное, американец?
  
  "Не английский."
  
  "О да. Ты поймешь, не твоя речь, а твоя одежда заставила меня задуматься...
  
  Его голос стал неразборчивым. Внезапно он прыгнул к выключателю и погрузил купе во тьму. Кентон, не вполне понимая, что происходит, остался в своем углу. Если бы он делил купе с сумасшедшим, негативное отношение, вероятно, было бы безопаснее. В следующий момент его кровь застыла, когда он почувствовал, что мужчина сидит на сиденье рядом с ним. Он мог слышать его тяжелое дыхание.
  
  — Пожалуйста, не тревожьтесь, майн герр.
  
  Голос был напряженным, как будто его обладатель бежал. Потом он начал говорить, сначала медленно, потом быстро и задыхаясь.
  
  «Я немец, — начал он.
  
  Кентон сказал «да», но не поверил ему. Он пытался определить акцент мужчины.
  
  «Я немец, еврей. Мой отец был язычником, но моя мать была еврейкой. Из-за нее меня преследуют и грабят. Вы не знаете, что такое быть немцем с еврейкой по матери. Они разрушили мой бизнес. Я металлург. Вы говорите, может быть, этот человек не похож на металлурга, но вы ошибаетесь. Я металлург. Я работал в Эссене и в Дюссельдорфе на литейных заводах. У меня было свое дело, своя фабрика, маленькая, понимаете ли; но вы англичанин и знаете, что иногда хороша маленькая фабрика. Теперь это закончилось. У меня есть немного денег. Я хочу покинуть страну моего отца и моей матери-еврейки и снова начать маленькое дело. Я хочу забрать свои деньги, но эти нацистские звери говорят нет. Запрещено брать свои деньги куда хочу. Я думаю, может быть, я перевезу его тайком через границу. Все хорошо. Я встречаю хорошего друга-англичанина, мы едим вместе, беседуем как джентльмены. Потом я вижу этого нацистского шпиона, а он меня. Теперь я знаю. Меня обыщут на границе, разденут, отправят в концлагерь, где выпорют. Вы видели этого шпиона. Он остановился и посмотрел на меня. Вы видели? Он узнал меня. Я видел это по его лицу. Вот у меня в кармане десять тысяч марок в хороших немецких ценных бумагах — все, что у меня есть на свете. Если вы не согласитесь помочь мне, они заберут их у меня в Пассау.
  
  Он сделал паузу, и Кентон увидел, что он снова вытирает лоб.
  
  Мужчина лгал; в этом он не сомневался. Металлург и еврей, может быть. немцем он точно не был. Во-первых, его немецкий был не так хорош, как у Кентона; во-вторых, любой немецкий бизнесмен должен знать, что, поскольку в то время все немецкие облигации были «заблокированы» и не обращались за границей, единственный способ получить деньги из Германии — это наличные деньги. Опять же, была история с нацистским шпионом. Из того, что он знал о нацистах, Кентон не мог себе представить, чтобы они брали на себя труд подсылать шпионов, чтобы подсматривать за неарийскими металлургами в купе третьего класса. Если бы им был нужен этот человек, его бы не пустили на поезд в Ратисбоне. Тем не менее, все это немного озадачивало. Человек в коридоре, конечно, вел себя странно, и испуг Кареглазого явно был как-то связан с его внешностью. Кентон почуял какую-то историю.
  
  — Не понимаю, чем я могу вам помочь, — сказал он.
  
  Другой наклонился к нему. Кентон чувствовал его дыхание на своей щеке.
  
  «Вы могли бы перевезти мои ценные бумаги за границу для меня».
  
  — А если и меня обыщут?
  
  «Вы англичанин. Они не посмеют. Риска нет. Для тебя это мелочь».
  
  Кентон не был так в этом уверен, но пропустил это мимо ушей.
  
  — Боюсь, я не могу взять на себя ответственность.
  
  — Но я заплачу вам, mein Herr … — Он остановился, быстро порылся в кармане и вытащил Кентона на свет из коридора. В руке у него был кошелек. «Смотрите!.. Я заплачу вам одну, две, триста марок, чтобы вы вывезли для меня мои ценные бумаги из Германии».
  
  В этот момент Кентон на время перестал быть беспристрастным регистратором событий и стал их участником. Триста марок! Из ста из-за человека Гаваса осталось двести. Двести! Достаточно, чтобы вернуться в Берлин с запасом. Кареглазый мог быть кем угодно, но не тем, о чем он говорил, и он, Кентон, мог направляться прямо в немецкую тюрьму, но риск того стоил — триста марок.
  
  Сначала он немного уклонился и позволил мужчине надавить и, наконец, убедить его. Слезы эмоций брызнули из карих глаз, когда он вручил Кентону сто пятьдесят марок вперед. Остаток должен был быть оплачен при возврате ценных бумаг. Они были, как поспешил объяснить их владелец, от своего имени Германом Заксом и не представляли никакой ценности ни для кого другого.
  
  — Mein Herr, — продолжал он, положив руку на плечо Кентона, — я доверяю вам свои скудные сбережения. Ты не предашь меня?»
  
  Его блестящие карие глаза были бесконечно грустными и умоляющими, но его пальцы сжимали их с удивительной силой.
  
  Кентон запротестовал в своей добросовестности, хватка герра Сакса ослабла, и, бросив осторожный взгляд в коридор, он передал ему длинный пухлый конверт. Кентон чувствовал, как внутри свернута пачка жестких бумаг. Он положил конверт в карман.
  
  Сакс глубоко вздохнул и снова откинулся на свое место, громко выдохнув.
  
  Кентон нашел его выражение облегчения немного обескураживающим. С растущей неприязнью к этому человеку, которого он не мог точно объяснить, он смотрел, как Сакс закурил короткую черную сигару и открыл большой и потрепанный композиционный чемодан. Казалось, он забыл о существовании Кентона.
  
  Со своего места Кентон мог заглянуть в чемодан. Он был набит до предела грязным бельем. Но Сакс, похоже, знал, что к чему. Он нырнул прямо в один из углов корпуса. Когда его рука снова появилась, в ней был крупнокалиберный автомат. Он легко сунул его в кобуру под левой рукой.
  
  Кентон подумал, что в герре Саксе есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд.
  
  Таможенные формальности они прошли по отдельности.
  
  Сакс поспешил первым. Кентон с ощущением пустоты в районе солнечного сплетения, с конвертом, застрявшим в правом носке и немецкими банкнотами, засунутыми в левый ботинок, следовал за ним на почтительном расстоянии.
  
  Ожидая своей очереди в немецком «диспетчерском пункте», Кентон увидел, как через него прошел Сакс с обычным допросом валюты. «Немца» не обыскивали и не задерживали. Кентон поставил себе высшую оценку за пророчество, поскольку увидел, что его сомнения относительно истории Сакса подтвердились. Он также мельком увидел, как «нацистский шпион» пересекал освещенный двор по пути к австрийской таможне.
  
  Его собственный осмотр был довольно небрежным, но когда он закончился, он почувствовал глубокое облегчение. Вернувшись к поезду, он обнаружил встревоженного Сакса.
  
  «Ах, вот ты где. У вас это безопасно? Хороший. Нет, нет, нет, пожалуйста!» когда Кентон достал конверт. «Пожалуйста, уберите это. Это еще не безопасно. Положи в карман». Он украдкой посмотрел в сторону коридора. «Он в поезде, шпион. Опасность все еще существует».
  
  Тут Кентон вышел из себя. Он был холоден, подавлен и очень не любил герра Закса и его дела. Испытания на таможне обеспокоили его; он нашел эти разговоры о шпионах и опасности оскорбительно мелодраматичными. Более того, он решил, что ценные бумаги состоят либо из ( а ) наркотиков, ( б ) украденных облигаций на предъявителя, ( в ) отчета о возможностях торговли белыми рабами в Вестфалии, либо ( г ) из чего-то другого, столь же инкриминирующего. Более того, он не доверял Саксу. Какую бы грязную игру ни затевал этот человек, он, Кентон, больше не собирался в нее вмешиваться.
  
  — Боюсь, — сказал он, — что вынужден просить вас вернуть ваши ценные бумаги. Я договорился перевезти их через границу. Я сделал это. А теперь, я думаю, ты должен мне сто пятьдесят марок.
  
  Сакс молчал какое-то время. Его карие глаза стали немного непрозрачными. Затем он наклонился вперед и коснулся колена журналиста.
  
  — Герр Кентон, — быстро сказал он, — пожалуйста, положите этот конверт обратно в карман. Я увеличу свое предложение. Еще триста марок, если вы отнесете мои ценные бумаги в отель «Йозеф» в Линце.
  
  Кентон открыл было рот, чтобы отказаться. Затем снова проявилась та же полоса безрассудства, которая в тот день так дорого обошлась. Шестьсот марок! Что ж, его можно было бы повесить за овцу, как за ягненка.
  
  — Хорошо, — сказал он.
  
  Но даже когда он произносил эти слова, он знал, что все было не так, и что на этот раз его слабость привела его к опасности.
  
  OceanofPDF.com
  2
  ЗАЛЕШОВ И ТАМАРА
  
  Офисы фирмы Кисслинг und Pieper Maschinen GmbH Zürich трудно найти. До них можно добраться, пройдя по узкому проходу, ведущему с тихой улицы возле вокзала Цюриха, отперев потрепанную, но очень прочную дверь, и поднявшись на пять пролетов голой деревянной лестницы. Наверху этой лестницы есть еще одна дверь с нарисованным на ней названием фирмы. Стрелка указывает на звонок с надписью «Bitte schellen» , «Пожалуйста, звоните», но это не работает. Есть еще один звонок, который работает, но он приводится в действие ключом, вставленным в замок, и мало кто знает об этом. Фирма Кисслинга и Пипера бизнес не поощряет.
  
  Хотя фирма до сих пор сохраняет свое первоначальное название, сами Кисслинг и Пипер уже давно разорвали с ней связь. Господин Кисслинг умер в 1910 году, господин Пипер — в 1924 году. С тех пор фирма не процветала: главным образом потому, что ее последующие владельцы всегда занимались более важным делом, чем сбыт вертикально-сверлильных станков, фрезерных станков и токарно-револьверных станков. Уныло-коричневые фотографии таких вещей до сих пор украшают стены кабинетов; но они остаются единственной сохранившейся связью фирмы с торговлей, которую она исповедует.
  
  Однажды днем в конце ноября владелец «Кисслинг и Пипер» сидел за своим столом и задумчиво смотрел на одну из этих коричневых фотографий. На нем был изображен токарно-винторезный станок с прямой станиной SS и SC работы Шютте и Эберхардта, но Андреас Прокович Залешов этого не знал.
  
  Неофициальным представителем СССР в Швейцарии был широкоплечий мужчина лет тридцати восьми, с каштановыми вьющимися волосами, торчащими на 45 градусов надо лбом. Его чисто выбритое лицо было уродливым, но не досадным. «Узловатый» был бы недобрым описанием; «прочный» был бы чересчур романтичным. Нос у него был большой и задиристый, и у него была привычка выпячивать нижнюю челюсть, когда он хотел быть решительным. Глаза у него были удивительно голубые и очень проницательные. Теперь они перешли от незрячего созерцания токарно-винторезного станка к листу бумаги на столе, задержались там на мгновение, а затем бросили взгляд на дверь, ведущую в приемную.
  
  — Тамара, иди сюда, — позвал он.
  
  Через несколько минут в комнату вошла девушка.
  
  Тамара Проковна Залешова не была по обычным меркам красавицей. Ее лицо было идеализированной версией лица ее брата. Цвет лица был безупречен, пропорции хороши, но структура костей была слишком мужественной. Ее руки были изысканны.
  
  — Ты расшифровал буквы?
  
  «Да, Андреас; их было только двое».
  
  Прямая корреспонденция Кисслингу и Пиперу не поступала. Те, кто в то время имел дело с фирмой, всегда направляли свои сообщения фрейлейн Розе Нойманн, заботясь о до востребования. Дважды в день Тамара становилась Розой Нейман и собирала их. Затем ее задачей было переводить в смысл беспорядочные цепочки букв и цифр и заносить результаты в невинно выглядящую книгу, помеченную немецким эквивалентом «Купленная книга», прежде чем передать их своему брату. Большинство сообщений были скучными, а рутина чрезвычайно утомляла ее.
  
  Она сняла пальто и повесила его за дверью. Потом с любопытством посмотрела на брата.
  
  — Что такое, Андреас?
  
  — Пока вы собирали письма, Тамара, Петров позвонил из Берлина.
  
  «Петров! Чего он хотел?
  
  — Он говорит, что прошлой ночью из Москвы ему сообщили, что Борованский стал предателем.
  
  — Борованский?
  
  — Да, в штабе узнали, что он сфотографировал все инструкции по мобилизации Б -2 и едет в Германию. Петров говорит, что Боровански сегодня днем сел на поезд до Ратисбона и купил прямой билет до Линца. Похоже, он доставляет туда фотографии».
  
  — Они у него есть?
  
  — Да, во внутреннем кармане его пальто.
  
  — Но нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы остановить его?
  
  Залешофф слабо улыбнулся.
  
  «Да, Тамара, много; но еще нет. Петров поставил Ортегу на работу.
  
  — Ортега?
  
  — Этот испанец Петрова. Парень использует нож, я полагать. Петров, который, по-моему, не брезглив, признает, что этот человек непристойный, но говорит, что он очень полезен».
  
  — Ему можно доверять?
  
  — Это одна из его добродетелей в глазах Петрова. Ортегу разыскивают за убийство — два года назад он перерезал горло женщине в Лиссабоне, — и Петров привлечет к нему полицию, если потребуется.
  
  Тамара задумалась.
  
  «Я никогда особо не любил Борованского».
  
  Залешофф покачал головой.
  
  — Я тоже. Мне всегда казалось, что они слишком доверяют ему. Но они сказали, что он полезен, потому что он много лет работал на немецких заводах и хорошо знал немцев. Глупая ерунда! Борованский мог всю жизнь проработать в деревне и даже не научиться говорить на языке, как родной, не говоря уже о том, чтобы думать, как он. Кроме того, мне скорее будет служить дурак, которому я могу доверять, чем эксперт, который может предать меня.
  
  Он закурил большую трубку, а затем положил ее.
  
  -- Бесполезно, Тамара, -- сказал он раздраженно, -- я не могу... я не буду курить трубку. Меня тошнит от этого."
  
  «Это лучше, чем эти бесконечные сигареты. Вы должны попробовать.
  
  Залешофф нетерпеливо взял трубку, но лишь постучал по ее мундштуку своими крепкими белыми зубами. Его внимание, казалось, внезапно отвлеклось. Девушка смотрела на него с минуту.
  
  — Насколько серьезно это дело, Андреас? — сказала она наконец.
  
  На мгновение ей показалось, что он ее не услышал. Потом пожал плечами.
  
  — Никто точно не знает — пока. Вы видите трудность, Тамара? Борованский только фотографировал вещи, и можно было бы сказать, что это подделки. Но у нас так мало работы. Если бы мы знали хотя бы, кто ему платит, мы могли бы переехать. Понимаете. эти инструкции B2 не просто обычная военная информация. Если бы это были артиллерийские отчеты или детали укреплений, они, вероятно, попали бы в бюро в Брюсселе, и мы бы знали, где находимся. Но это не так. Я нутром чую, что в этом деле есть политический конец, и мне это не нравится. Если бы Борованский хотел что-то продать, он мог и мог бы украсть еще много ходовых вещей. Почему, Тамара, он должен фотографировать эти конкретные инструкции? Почему? Вот о чем я прошу».
  
  «Либо потому, что у него не было времени достать что-то еще, либо потому, что кто-то предложил ему за них деньги».
  
  "В яблочко! Теперь, если он собирался просто украсть и сфотографировать что-нибудь ценное, что сможет найти, он понял бы, что бумаги B2 для его целей бесполезны. Стал бы он рисковать своей жизнью, чтобы уйти с чем-то, что, как он знал, не имеет рыночной стоимости? Нет; кто-то хотел материал B2, и Борованскому платят за это. Хуже всего то, что ничто не может его остановить, пока он не попадет в Австрию. Берлин хочет повода для очередной антисоветской акции, а мы не хотим его предоставлять. Мы должны надеяться, что он не доставит товар до того, как покинет Германию».
  
  «Почему, черт возьми, его не остановили до того, как он смог покинуть советскую территорию?»
  
  «Они не знали, что что-то не так. Борованский был связующим звеном между Москвой и нашими людьми в Риге. Если бы человек, сделавший фотографии, не заподозрил подозрений и не решился рассказать об этом полиции, мы, вероятно, так и остались бы в неведении. Борованский тоже был дурак. Он мог бы оставаться незамеченным еще несколько дней, если бы у него хватило ума доложить в Риге, прежде чем отправиться в Германию».
  
  — Впрочем, это не наше дело.
  
  — Нет, я полагаю, что нет.
  
  Но он по-прежнему выглядел задумчивым. Внезапно он резко встал, подошел к шкафу в углу комнаты, взял файл с него и начал рассеянно листать страницы.
  
  — Сегодня днем пришло сообщение от базельского агента, — сказала Тамара. «Он говорит, что британский агент переехал. Англичанин работал в конторе на Баденштрассе. Она называлась Swiss Central Import Company. Теперь он уехал в Koenig Gustavus Platz и работает в квартире дантиста по имени Бушар. Это очень хорошая идея. Вы не можете следить за каждым, кто посещает дантиста».
  
  Залешофф, погруженный в файл, хмыкнул.
  
  — Да, и женевские агенты сообщили сегодня утром, что не «Шкода», а «Норденфельт» подкупила этот новый итальянский заказ на гаубицы; и они собираются отправляться из Гамбурга в Геную, — продолжала Тамара. «Он также сообщает, что один из делегатов Южноамериканской лиги находится в гостях у женщины, называющей себя мадам Флери. Он говорит, что на самом деле она венгерка по имени Путти и что она работала в Болгарии в 19-16 годах. Он не говорит, на кого она сейчас работает, да и вообще я не понимаю, как он рассчитывает, что мы будем следить за всеми этими южноамериканскими грешками.
  
  Ее брат продолжал читать.
  
  — В его отчете есть одна довольно интересная вещь. Он говорит, что британцы, немцы и итальянцы встретились в небольшой гостинице на другом берегу озера, чтобы решить, что немцы и итальянцы ответят на ноту, которую британцы отправят им на следующей неделе. Он слышал, что итальянцы возражали против одного вопроса в ноте — что-то, что, как он думает, связано с итальянскими намерениями в Судане, — и что англичане согласились пропустить этот вопрос, если итальянцы примут ссуды из Лондона и гарантируют использование их для субсидировать итальянскую тяжелую промышленность. Это означает, что Лондон хочет, чтобы лира была снижена на один или два пункта». Она сделала паузу, а затем: «Я не думаю, что вы слушаете, Андреас Прокович».
  
  «Да, да, Тамара, слушаю. Продолжайте, пожалуйста». Но он явно находил файл, вызывающий поглощающий интерес.
  
  «Агент из Женевы также сообщает, — сказала Тамара, — что Панъевразийская нефтяная компания в Лондоне не смогла добиться от румынского правительства пересмотра своей нефтяной концессии. Он напоминает нам, что Pan-Eurasian Petroleum — это английская компания, находящаяся под контролем Джозефа Балтергена с Грейсчерч-стрит в Лондоне, которому также принадлежит тридцать пять процентов обыкновенных акций Cator and Bliss Limited, английской военной фирмы, и директор Императорского бронетанкового треста. Я нашел запись Балтергена. Он армянин по происхождению и натурализовался англичанином в 19-14 годах. С тысяча девятьсот до тысяча девятьсот девятого года он продавал оружие для компании «Норденфельт», но уже в тысяча девятьсот седьмом у него были свои руки в нефтяном бизнесе. В семнадцатом году он пытался договориться с Керенским о концессии на бакинские поля. Считается, что он действительно достиг какой-то договоренности с Временным правительством непосредственно перед падением Керенского. В 1918 году он прибыл в Одессу и снова попытался договориться о бакинских полях, на этот раз с генералом Алмазовым, командующим белой армией на этом участке. Он работал через агента по имени Талбот. Он-"
  
  Но Залешов прыгнул через комнату и тряс ее за руку.
  
  — Какое имя ты сказала, Тамара?
  
  «Талбот».
  
  «А Одесса в тысяча девятьсот восемнадцатом году? Бальтерген был там?
  
  "Да."
  
  «Тогда посмотри, Тамара, на это!»
  
  Он сунул папку ей в руки и бросился в приемную. Секунду-две спустя девушка услышала яростный грохот телефонной трубки.
  
  Она села, медленно закурила сигарету, затем, у нее на коленях, начала читать с полосок машинки, наклеенных на толстую желтую бумагу.
  
  ДОСЬЕ S 8439 Копия 31 Цюрих .
  
  Имя . Стефан Саридза.
  
  Место рождения . Адрианополь (верят).
  
  Дата рождения . 1869 (около).
  
  Родители . Неизвестный.
  
  Политические симпатии . Неизвестный.
  
  Примечания . Нет полезной фотографии. Этот человек известен с 1904 года. См. ниже.
  
  Следующие детали переданы в 1917/18 г. из архива охранки ( Киев ). Военный трибунал генерала Стесселя 1904 г. Тема: Неспособность Стесселя удержать крепость Порт-Артур против сил японского генерала Ноги. Стессель признал крепость предательством. Экспертиза подозреваемых отрицательная. Стессель обвинил болгарина по имени Саридза (или Сареску). Не удалось забрать Саридзу для экспертизы. Сообщено в Афинах, январь 1905 г.
  
  Суд над Генрихом Гроссе, Винчестер присяжных, Англия, 1910 г., по обвинению в шпионаже. Человек по имени Ларсен описан как работодатель Гросса на суде. Поверил Саридзе. (Идентификация заявлена D.24.)
  
  Суд над капитаном Бертраном Стюартом (британцем) в Берлине в 1911 году за шпионаж. Стюарт, жертва агента-провокатора по имени Арсен Мари Верру, он же Фредерик Рю (см. Досье R77356), заявил, что работал по поручению немецкого контрразведывательного бюро Р. Х. Ларсеном, он же Мюллер, он же Питерс, он же Шмидт, он же Талбот. Поверил Саридзе.
  
  Согласно данным, предоставленным Комиссариатом внутренних дел ,
  
  Одесса . Декабрь 1918 г. Сообщается (К. 19), что агент по имени Талбот (см. выше) пытался вести переговоры с генералом Алмазовым о концессии на нефть в Баку. считал действуя в интересах английских нефтяных интересов.
  
  Комиссариат иностранных дел . Март 1925 г. Сообщается (т. 37, Барселона), что агент по имени Луис Гомес вел антисоветскую пропаганду, в частности, в отношении советского импорта нефти в Испанию. Считается, что действует в интересах английских нефтяных компаний.
  
  Примечание . Вышеупомянутый агент идентифицирован как Саридза 1929. См. примечания ниже.
  
  Февраль 1930 г. Дело слушалось судьей Махойной в Нью-Йорке. Cator and Bliss (New York) Inc. (ответчик) против Джошуа Л. Кертиса (истец). Кертис заявил о невыплате расходов в размере 100 000 долларов в связи с работой, проделанной на второй конференции по разоружению в Женеве. Характер работы: Предполагаемая антиразоруженческая пропаганда. Кертис нанят лондонскими директорами Cator и Bliss Limited. Слушание дела в Нью-Йорке организовано истцом. Решение по делу вынесено в соответствии с соглашением сторон. Кертис потребовал швейцарского гражданства. Идентифицирован как Саридза Б.71.
  
  Примечания . Известно, что Саридза (Отчет ZB356/28) обладает крупной организацией, главным образом в Европе и на Ближнем Востоке. Деятельность теперь в основном политическая пропаганда от имени промышленных и банковских групп. Отличный организатор. Бессовестный. Говорит на английском (с легким акцентом), французском (с плохим акцентом), немецком, русском и словенском языках.
  
  Внешний вид . Рост, средний. Тонкое телосложение. Седые волосы, почти лысый, болезненный цвет лица. Маленькие седые подстриженные усы в пятнах от никотина. Известно, что он носил огнестрельное оружие. Важное примечание . Во всех случаях, когда Саридзу идентифицировали, это происходило благодаря тому факту, что его левая рука не могла полностью сочленяться в локтевом суставе. Эта инвалидность вызывает безошибочную неловкость в использовании руки.
  
  Постоянные инструкции (май 1926 г.). Любой агент, обеспечивающий информацию, даже из ненадежного источника, о деятельности Саридзы, сообщать немедленно.
  
  Тамара закрыла папку и затушила сигарету. Через открытую дверь она могла слышать, как ее брат быстро говорит.
  
  — … Панъевразийская нефтяная компания, в этом нет сомнений, Петров. Дело становится немного яснее, мой друг, не так ли? Вы слышали о неудаче Бальтергена в Румынии?.. да, да, это так... но я оставлю вас известить Москву... нет... да... я сейчас поеду в Линц... да... я возьму Тамару. Я вызову J12 из Берна, чтобы взять на себя ответственность. Пожалуйста, будьте так добры, предупредите Вену…
  
  Был долгая пауза. Тамара чувствовала, как бьется ее сердце.
  
  — Ортега? продолжал Залешофф. «Да, я помню его лицо. Кто мог это забыть? У него кожа, как у слона, и глаза, как у змеи. До свидания.
  
  Раздался грохот, когда он повесил трубку. Когда он суетливо вернулся в свой кабинет, Тамара снова просматривала файл.
  
  «Вы читали это? Вы слышали, как я разговаривал с Петровым? Он выглядел взволнованным.
  
  "Да. Но зачем мы едем в Линц?
  
  «Вы прочитали досье. Это я опознал Саридзу в Нью-Йорке. Я хорошо знаю его лицо».
  
  «Но наши люди в Вене…?»
  
  «Они не знают его так, как знаю я. Нам повезло. Саридза — важный враг. Это будет большой переворот для нас. А теперь, пожалуйста, Тамара, позвони мне, Берне.
  
  Ожидая звонка в маленьком темном кабинете, она услышала, как он яростно роется в своем столе. Он тихонько напевал себе под нос Чубчика . Однажды он остановился и выругался, и она позвонила ему, чтобы спросить, не хочет ли он чего-нибудь; но это были всего лишь патроны для его револьвера, и он нашел их. Затем:
  
  «Андреас! мы возвращаемся в Москву в следующем месяце?
  
  — Да, Тамара, в следующем месяце.
  
  "В течение трех месяцев?"
  
  "Возможно."
  
  Она помолчала. Пальцем она провела длинную прямую линию в пыли на полке рядом с собой. Когда она снова заговорила, ее голос немного понизился.
  
  «Андреас, мы всегда будем делать эту работу?»
  
  "Я надеюсь, что это так. Мы хороши в этом».
  
  Она слышала, как он захлопнул и запер ящик стола. Телефон прижался к ее уху, она продолжала, глядя на неуклюжую старомодную пишущую машинку на столе.
  
  — Я полагаю, Боровански уже будет мертв, когда мы доберемся до Линца?
  
  «У Ортеги есть инструкции не убивать, а получить фотографии любой ценой; но вы не должны позволять своему воображению останавливаться на нем. Борованский не будет большой потерей. В Эссене есть история о мужчине и женщине, которую неприятно слышать.
  
  Она задумчиво нажала клавишу Shift на пишущей машинке.
  
  — Ты помнишь его глаза, Андреас? Никто бы не подумал, что кто-то с такими мягкими карими глазами может быть предателем».
  
  — Глаза человека, нос человека, его лоб, его уши — все это, Тамара, не имеет ничего общего с разумом, стоящим за ними. У маленьких людей большие головы, а у великих людей маленькие. В мире никогда не было двух людей, которые понимали мысли друг друга, глядя друг другу в лицо». Повисла пауза, и она услышала, как он открыл шкаф. «Мы долго дозванивались до Берна, Тамара. Поезд через двадцать минут.
  
  «Вы должны взять толстый шарф, Андреас. Это будет холодно."
  
  Залешофф вошел в дверь позади нее. Он носил тяжелый серый ульстер; на шее у него был шерстяной шарф. Он наклонился вперед и легонько поцеловал ее в щеку.
  
  – У тебя есть трубка, Андреас?
  
  "Нет."
  
  Внезапно затрещал телефон.
  
  — Агент Берна, — сказала Тамара.
  
  OceanofPDF.com
  3
  КОМНАТА 25
  
  Бóльшую часть из трех с половиной часов пути от границы до Линца герр Сакс без умолку болтал.
  
  «Нужно научиться, — сказал он Кентону, — судить своих ближних». Он погрозил грязным пальцем. — Возьмите себя в руки, герр Кентон. В тот момент, когда я увидел вас в этом поезде, я сказал себе, что это человек, на которого можно положиться, человек, у которого можно оставить свои с трудом заработанные сбережения в абсолютной безопасности.
  
  Он резко остановился.
  
  Кентону пришло в голову, что Сакс, должно быть, счел его полным дураком, если он вообразил, что в историю о еврейских беженцах все еще верят.
  
  -- Но почему, -- продолжал Сакс, -- почему честный человек должен не получить плату за свою честность?» Карие глаза округлились от удивления. «Я доволен, чтобы заплатить. Это хорошо."
  
  Он начал ковырять в зубах.
  
  Кентон заерзал. Он заслужил бы свои шестьсот марок, сказал он себе. В данный момент он не был вполне уверен, то ли герр Сакс угрожал, то ли лестью пытался восстановить самоуважение своего курьера. Если это было последнее, он терпел неудачу. Единственное, что озадачивало Кентона, так это то, почему этот человек должен быть готов заплатить шестьсот марок совершенно незнакомому человеку, чтобы тот доставил конверт в отель в Линце.
  
  Его любопытство по этому поводу почти пересилило отвращение к роли наемника, которой он себя посвятил. Сакс совершенно очевидно боялся чего-то или кого-то — его поток разговоров был похож на нервный тик — но чего или кого? Одно и только одно было ясно. Все эти разговоры о ценных бумагах, подозреваемых евреях и нацистских шпионах были полнейшей чушью. Кентон в свое время брал интервью у некоторых из самых ловких лжецов в Европе. По сравнению с ним герр Сакс выглядел ужасно неубедительно. Но одно дело правильно интерпретировать историю, когда знаешь немного больше, чем следовало бы; совсем другое дело, когда совсем ничего не знаешь ни о рассказчике, ни о его возможных мотивах. Вся эта история была очень загадочной.
  
  -- Психология, -- говорил герр Сакс, -- странная работа. Я знаю много хороших психологов».
  
  Он дважды кивнул головой и вытер нос.
  
  «Когда я работал на литейном заводе в Эссене, там был человек с такой психологией. Странно, вы понимаете; странный. Есть люди маленькие и скромные, и кажется, что они всегда боятся. Хофф был таким — маленьким и испуганным. Вы были в литейном цехе, майн герр ? Нет? Это здорово видеть. Тысячи килограммов расплавленной стали, хранящиеся в огромном ковше, качались с портала, который медленно двигался к формам. Тогда управление работает и сталь хлещет, как кровь из свиньи. Это обязательно нужно увидеть».
  
  Он задумчиво закрыл глаза, затем внезапно открыл их с выражением ужаса на лице.
  
  — Но я утомляю вас, mein Herr . Я сожалею, я глубоко сожалею об этом». Он растворился в раскаянии.
  
  "Нет нет!" — вежливо возразил Кентон.
  
  — Ты слишком добрый. Он похлопал Кентона по колену. «Я вижу, ты человек по моему сердцу. Мы ценим психологию. Это отличная вещь».
  
  Кентон сказал, что он тоже так думал.
  
  -- Случай с Хоффом очень странный, -- продолжал герр Сакс, -- и к тому же очень интересный. Хофф управлял ковшом. Он был хорошим работником, так как в точности подчинялся знакам низших и внимательно следил за тем, чтобы отливка не была испорчена. Мастера звали Бауэр, и он ненавидел Хоффа. Были те, кто говорил, что это из-за женщины Хоффа, и, возможно, это было так, потому что на нее было приятно смотреть и ей нравились мужчины; а Хофф, как я уже сказал, был маленьким и скромным. Бауэр всегда пытался выставить Хоффа дураком. Он кричал на него и говорил против него управляющему; но он никогда не уволит Хоффа — только сделает его жизнь в литейном цехе плохой. Другие мужчины ушли бы или поворчали; но Хофф лишь нервно улыбнулся и сказал, что Бауэр действительно хороший малый. Некоторые говорили, что Хофф был трусом, но он только улыбался и говорил, что это не имеет значения. Вы, герр Кентон, возможно, сказали бы, что Хофф трус?
  
  — Такие дела, — тактично заметил Кентон, — всегда трудны.
  
  Герр Сакс выглядел хитро.
  
  "Это так. Лично я много думал о случае с Хоффом. Но я расскажу вам историю, — продолжал он. «Дело было таким, как я уже много месяцев говорил. Затем однажды Бауэр разозлился и ударил Хоффа по лицу стальным прутом. Это было по небольшому вопросу; но это было в первый раз что Бауэр ударил Хоффа. Кое-кто из мужчин хотел дождаться Бауэра и избить его, но Хофф все же улыбнулся своей нервной улыбкой и вытер кровь с лица, сказав, что это не имеет значения. На следующий день мы разливали тяжелые отливки, и Хофф контролировал ковш с более чем десятью тысячами килограммов металла. Бауэр стоял у форм, ожидая, когда ковш поднимется над головой. Помост медленно передвинулся, и люди внизу приготовились. Внезапно он остановился, и они увидели, что ковш находится над головой Бауэра. Он начал наклоняться. Они кричали Бауэру, но было уже поздно. В следующее мгновение металл полился. Мужчины побежали. Бауэр только не бежал. Он вскрикнул и с криком упал на пол. Позже в тот же день он скончался в больнице. Хофф сказал, что механизм управления был плохим, и многие ненавидели Бауэра, чтобы поклясться, что это был несчастный случай. Но механизм управления был хорош». Он просиял. — Итак, герр Кентон, видите ли, Хофф не был трусом.
  
  — Тогда кем он был? Кентон не мог не задать вопрос.
  
  «Хофф, — усмехнулся Сакс, — был умен, очень умен. Ждать, улыбаться, бояться, быть смиренным перед теми, кто подглядывает, а потом ударить — вот что значит быть умным». Он вдруг стал серьезным. Карие глаза сузились, губы сжались и слегка оттянулись, обнажая зубы. «Это было хорошо в тот момент, когда Бауэр поднял голову и увидел, что смерть идет ему навстречу — от руки бедного дурака Хоффа. В эту последнюю секунду перед тем, как металл схватил его, Бауэр понял; было видно, что он знал». Герр Сакс начал смеяться. «Это была хорошая месть, и Хофф был очень умен. Вы так не думаете, герр Кентон?
  
  "Да очень."
  
  -- Подождать, улыбнуться, а потом -- нанести удар, -- сказал Сакс. «Это хорошая психология».
  
  Он самодовольно улыбнулся. Затем, внезапным движением, он стер туман с клочка окна и заглянул в него. — На Дунае есть огни, — сказал он. — Скоро мы будем в Линце.
  
  — Но, герр Сакс, — задумчиво сказал Кентон, — вы так и не сказали мне, что случилось с женщиной Хоффа. Это, я думаю, было бы еще интереснее узнать».
  
  На мгновение ему показалось, что другой его не услышал. Затем Сакс поднял голову. Его глаза, когда они встретились с глазами Кентона, светились странным светом.
  
  — Женщина Хоффа, ах, да, — медленно сказал он. «Вскоре после этого она тоже умерла». Слова приходили медленнее. «Произошла авария с кислотой. Ее лицо было изранено — милосердно, что она умерла — милосердно. Но грустно для Хоффа, потому что он был там в то время, и было много любопытства, зондирования и лжи».
  
  Кентон увидел, что его взгляд блуждает по коридору.
  
  — Любопытное дело, — пробормотал он.
  
  Но герр Сакс, казалось, потерял интерес к делу и не ответил. Облизав пальцы обеих рук, он начал приглаживать длинные пряди прямых черных волос по лысине на макушке. Потом надел шляпу, застегнул воротник шинели так, что он скрывал рот и нос, стащил с вешалки потрепанный чемодан и объявил, что готов.
  
  «Отель «Йозеф», — сказал он, — находится недалеко от реки, за Вайнцингером в старом городе. Ты найдешь это. Но, пожалуйста, задержитесь на полчаса, прежде чем прийти. У меня есть дело, которым нужно заняться до этого.
  
  Кентон кивнул.
  
  "Хороший. Я доверяю вам, герр Кентон, как своей матери. Ты будешь там, и я дам тебе обещанные деньги. Мне тоже можно доверять. Вы увидите. Пожалуйста, — добавил он, — посмотрите, не пуст ли коридор».
  
  Кентон заверил его, что путь свободен, и он помчался по коридору к выходу. Когда минуты через три поезд въехал в Линц, герр Закс уже отсутствовал. и прочь, прежде чем он зашел в тупик. Кентон из купе наблюдал, как он обходит груды упаковочных ящиков, пока его не скрыли тени. Затем он увидел, как еще одна фигура на мгновение вышла на свет и исчезла вслед за Саксом. Кентон на мгновение помолчал, собираясь уйти, а затем пожал плечами. Нацистский шпион или нет, человек с маленькими глазами и нездоровым лицом должен был покинуть станцию вместе с остальными пассажирами. Тот факт, что он преследовал Сакса, ничего не значил. Он взял свой чемодан и вышел из поезда.
  
  Мало что может быть более удручающим, чем железнодорожная станция незнакомого города в ранние утренние часы. Проходя по платформе, Кентон поклялся, что, независимо от того, сможет он себе это позволить или нет, он проведет ночь в удобной постели. Небо было звездным и было ужасно холодно. Где-то позади него непрерывно кашлял человек, и этот звук угнетал его.
  
  Он нашел открытое кафе рядом с вокзалом, зашел внутрь и заказал кофе.
  
  Говорят, что в два часа ночи жизненная сила человека находится на самом низком уровне; что именно в эти темные часы самоубийцы достигают апогея одиночества, когда встречаются мысль и действие и нажимаются спусковые крючки. Это может быть так. Для Кентона минуты, прошедшие, пока его кофе остывал настолько, что его можно было пить, были одними из самых мрачных в его жизни. Вот он, почти тридцатилетний, сравнительно ответственный представитель достойной профессии, разбрасывающийся деньгами, как студент, и вынужденный принимать сомнительные заказы от неизвестных людей с убийственной «психологией» и огнестрельным оружием в карманах. Он развил тему. А если бы его поймали на границе? Что ж, это послужило бы ему на пользу. Это должно было прекратиться. Он выполнит свою часть заключенной сделки, соберет свои деньги, отправится прямо в Берлин и получит вплоть до реальной работы. Между тем, был конверт. Он вынул его из кармана и осмотрел.
  
  Она была сделана из дешевой серой бумаги и крепко приклеена. На нем не было никаких надписей, и обычная темная бумажная подложка континентальных конвертов выполняла свою задачу, не позволяя ему ничего видеть, держа конверт на свету. Он тщательно ощупал содержимое. Он не был знаком с формой и ощущением гравированной бумаги, но ему пришло в голову, что пачка бумаги внутри была слишком жесткой и упругой для этой цели.
  
  Он сунул конверт обратно в карман, выпил кофе и выкурил сигарету. Затем, оставив свой чемодан у хозяина кафе, он отправился в отель «Йозеф».
  
  Первая часть пути прошла по широким улицам, в изобилии усеянным образцами той разновидности барочной архитектуры, которой так странно гордятся австрийцы. Затем, когда он пересек узкий стальной мост через реку и направился к пристаням — «порту» Линца, — улицы стали узкими и убогими. Одинокий полицейский, у которого он спросил дорогу, подозрительно посмотрел на него и направил его по ряду темных и пустынных переулков. Наконец он вышел на короткую улицу со старыми домами. Примерно на полпути тускло освещенная вывеска объявляла, что номера с двумя кроватями можно получить в отеле «Йозеф» за пять шиллингов . Он опоздал на двадцать минут; но он приехал.
  
  Вход в отель «Йозеф» не был внушительным. Две истертые каменные ступеньки вели к узкой двери. Верхняя его часть была из матового стекла, с которого начала отслаиваться надпись «Отель Йозеф», написанная черной краской. Сквозь стекло пробивался отблеск света. Кентон толкнул дверь и вошел.
  
  Он оказался в узком проходе. Слева в неглубокой нише стоял небольшой прилавок с надписью «AUSKUNFT». Справа на стене висели письмо и ключница. Тот факт, что большинство ключей были на своих местах, по-видимому, указывал на то, что в отеле «Йозеф» не было бурной торговли.
  
  За прилавком никого не было, и он постоял пару минут, пытаясь привлечь внимание. Затем он услышал звук чьего-то храпа поблизости. Казалось, он исходит из прохода, и он немного неуверенно двинулся вперед, чтобы исследовать.
  
  Два-три шага привели его в комнату, ведущую в коридор. Дверь была полуоткрыта, и он заглянул внутрь. Сгоревшая свеча, оплывшая в луже воска, отбрасывала мерцающий свет на мужчину в фартуке и ковровых тапочках, растянувшегося во весь рост на красном плюшевом диване. Кентон предположил, что это ночной портье.
  
  Мужчина хмыкнул и пошевелился во сне, когда Кентон постучал в дверь. Второй стук разбудил его, и, протирая глаза, он приподнялся и сел на диван.
  
  — Герн Сакс? — спросил Кентон.
  
  Мужчина нетвердо поднялся на ноги и направился к Кентону. Дойдя до двери, он тяжело прислонился к стене и, запрокинув голову, смотрел на журналиста полузакрытыми глазами. От него сильно пахло несвежим вином, и Кентон увидел, что он пьян.
  
  — Это был ист? — хрипло спросил он.
  
  «Херрн Сакс, немного».
  
  Мужчина на мгновение переварил эту информацию, а затем снова вопросительно посмотрел на него.
  
  — Герр Сакс?
  
  — Джаволь, — нетерпеливо сказал Кентон.
  
  Ночной портье минуту или две тяжело дышал, облизал губы и посмотрел на Кентона чуть более осмысленно.
  
  «Вен дарф их мельден?»
  
  — Герр Кентон.
  
  «Герр Кентон! Ах джа! мужчина erwartet Sie. Wollen Sie bitte hinaufgehen?
  
  Портье приготовился вернуться на свой диван. Кентон, похоже, должен был угадать номер комнаты.
  
  «Номер Auf Zimmer…?» — сказал он ободряюще.
  
  Мужчина сел на край дивана и раздраженно моргнул, глядя на Кентона.
  
  -- Zimmer fünfundzwanzig, dritter Stock, -- сказал он и с тяжелым вздохом откинулся на спинку дивана. Когда Кентон начал подниматься по лестнице на третий этаж, он снова услышал храп.
  
  Оказавшись вне досягаемости фонаря коридора, лестница оказалась в кромешной тьме, и, не найдя никаких выключателей, Кентону пришлось продолжать чиркать спичками, чтобы осветить себе путь.
  
  Дом явно никогда не предназначался для гостиницы. Стремление владельца создать максимально возможное количество комнат путем обширных перегородок превратило это место в лабиринт маленьких коридоров, в которых двери располагались под неожиданными углами и изобиловали тупики. Когда он добрался до третьего этажа, ему потребовалось несколько минут и много спичек, чтобы найти комнату № 25.
  
  Он постучал, и дверь с легким скрипом приоткрылась.
  
  За исключением луча света от источника, которого он не мог видеть, место было во тьме. Оказалось, что это небольшая гостиная. Он прислушался, но не услышал ни звука движений. Он тихо позвал Сакса по имени; но ответа не последовало, и он повторил имя громче. Затем он толкнул дверь и вошел внутрь.
  
  Свет падал через проходную дверь от единственной голой лампы в спальне. С того места, где он стоял, он мог видеть, что постельное белье было отвернуто, готово для жильца. Но герра Закса не было видно.
  
  Он вышел обратно в коридор и подождал две-три минуты. Затем он закурил сигарету, но после нескольких затяжек погасил ее. Отель «Йозеф» действовал ему на нервы. Он вернулся в гостиную и встал лицом к свету. Он позвонил еще раз безрезультатно и подошел к двери спальни.
  
  В следующее мгновение он замер. На маленьком участке пола, который стал виден за кроватью, торчала мужская нога.
  
  Его позвоночник пополз. С усилием он оставался неподвижным. Затем он двинулся вперед, слегка увеличив поле зрения. Через секунду он вошел в спальню.
  
  Мужчина полулежал, полустоял на коленях в луже крови, которая все еще медленно стекала по трещинам в сосновых досках. Колени были подтянуты. Руки были крепко сжаты на рукоятке ножа, сильно вонзенного в правый бок чуть ниже грудной клетки. Он был без рукавов рубашки, когда упал. На полу рядом с ним валялась его куртка с вырванной подкладкой.
  
  Кентон быстро оглядел комнату.
  
  На полу с другой стороны кровати валялись остатки чемодана с составом, вырытые и изрезанные ножом. Затем его глаза вернулись к телу.
  
  Он сделал шаг вперед. Достаточно было легкого движения. С еле слышным звуком он перевернулся на спину.
  
  Карие глаза больше не светились. На этот раз герр Сакс слишком долго ждал и улыбался. На этот раз он опоздал с ударом.
  
  OceanofPDF.com
  4
  ОТЕЛЬ ЙОЗЕФ
  
  Есть люди, которые могут, подобно гробовщикам, относиться к мертвым телам по-деловому; кто может их потрогать и пошевелить, закрой глаза. Кентон не был одним из них. Он был в Испании в самые тяжелые месяцы гражданской войны и видел много, слишком много трупов. Но в районе боевых действий, среди зданий, разрушенных артиллерийским огнем, и улиц, усеянных жалкими обломками войны, мертвые мужчины (и женщины) были частью сцены — бесформенные пятна темного цвета на фоне более обширных разрушений вокруг них.
  
  Однако в тишине номера 25 отеля «Йозеф» смерть уже не была случайной. Здесь это было гротескно. Кентон понял, что ему хочется заболеть, и заставил себя отвести взгляд. Он знал, что, хотя это может показаться бесполезным, ему следует выяснить, жив ли еще Сакс, а если жив, то сходить за доктором. Пока он стоял, пытаясь побороть тошноту, он слышал, как тикают часы на его запястье. Казалось, что он был там целую вечность. Затем, осторожно избегая крови, он опустился на колени рядом с телом.
  
  Он читал о таких вещах, но не мог вспомнить точную процедуру. У него была идея, что нужно искать «слабое трепетание сердца», но механика его обнаружения была другим вопросом. Он знал, что для него бесполезно пытаться нащупать пульс. Ему всегда было чрезвычайно трудно найти даже свою собственную. Возможно, ему следует расстегнуть грязную рубашку Сакса и приложить руку к сердцу. Он стиснул зубы и принялся за жилет. Потом он заметил, что его пальцы скользят по кнопкам, и понял, что у него на пальцах кровь. Он быстро встал. Пот струился по его лбу. Он наткнулся на порванный чемодан Сакса к умывальнику, налил немного воды и ополоснул руки. Затем он еще раз посмотрел на тело. Внезапно он почувствовал, что теряет контроль. Он должен поднять тревогу, вызвать полицию, что угодно. Это не его дело. Он должен выбраться как можно быстрее. Он быстро прошел через гостиную в темноту коридора.
  
  Однако когда останки Сакса скрылись из виду, он почувствовал, что к нему возвращается самообладание. За дверью он остановился и начал думать.
  
  Что именно он собирался делать? Ночной портье спал и был пьян. Бесполезно было пытаться ему что-то объяснять. Ближайший полицейский, вероятно, был через несколько кварталов. Нужно было позвонить в полицию из бюро внизу.
  
  Он собирался осуществить это намерение, когда ему пришла в голову другая сторона ситуации. Как он должен объяснить свое собственное присутствие на сцене? Австрийский полиция, безусловно, потребует объяснений. Они задавали определенные вопросы.
  
  Какая у него была профессия?
  
  Журналист .
  
  Ах, да, и из какого журнала?
  
  Никакой конкретной бумаги — внештатный сотрудник .
  
  Верно! а откуда он взялся?
  
  Нюрнберг .
  
  И с какой целью?
  
  Чтобы занять деньги в Вене .
  
  Значит, ему не хватило денег?
  
  Да .
  
  И почему он не отправился в Вену?
  
  Он встретил покойного в поезде, и покойный попросил его выполнить поручение .
  
  Так? И какая была комиссия?
  
  Отнести конверт с ценными документами в отель «Йозеф» .
  
  Но сам покойный собирался в гостиницу «Йозеф»; почему он должен желать, чтобы ценные документы были доставлены туда, куда он сам направлялся?
  
  Он не знал .
  
  Ожидал ли герр Кентон оплаты за свои услуги?
  
  Да. Шестьсот марок .
  
  Кентон представил себе, с каким недоверием воспримут это заявление.
  
  И откуда герр Кентон знал, что у покойного была эта сумма?
  
  Герр Сакс показал ему поезд .
  
  Ах, значит, у него была возможность осмотреть бумажник покойного?
  
  Да, но-
  
  И герр Кентон собирался в Вену занять денег?
  
  Да .
  
  И поэтому он решил избавить себя от неприятностей?
  
  Покойный настаивал на том, чтобы он принял поручение .
  
  Затем герр Кентон последовал за покойным в отель «Йозеф»?
  
  Да, но-
  
  И там герр Кентон зарезал покойного?
  
  Ерунда .
  
  Затем, в ужасе от своего поступка и думая сбить полицию со следа, он звонит им за помощью. Разве это не так?
  
  Абсурд!
  
  Ночной портье свидетельствует, что герр Кентон вызвал герра Сакса вскоре после прибытия этого джентльмена; он добавляет, что герр Кентон был нервным и нетерпеливым .
  
  Он всегда казался нервным, а что касается его нетерпения, то это объяснялось глупостью портье. Кроме того, герр Сакс сообщил, что ожидает его .
  
  Верно? Ночной портье не помнит об этом .
  
  Ночной портье был пьян .
  
  Возможно; но не настолько пьян, чтобы опознать герра Кентона .
  
  Он вернулся в гостиную. Он решил, что не может быть и речи о том, чтобы отождествлять себя с этим делом. Даже если ему наконец удастся убедить полицию в том, что он не имеет никакого отношения к нанесению ножевых ранений, задержки будут бесконечными. Возможно, ему придется остаться в Линце на несколько недель. Оставалось только ехать, пока все идет хорошо. Но сначала нужно было кое-что подумать. Не должно быть ошибок.
  
  Он поколебался, затем прошел в спальню и снял маленькое бритвенное зеркало с гвоздя в стене. Повернув стекло вниз, он подошел к телу и, наклонившись, поднес зеркало ко рту Сакса в течение минуты или двух. При осмотре не было следов влаги на стекле.
  
  Удовлетворенный тем, что доктор ничем не может помочь этому человеку, он поставил зеркало на место и снова вернулся в гостиную. Там он закрыл дверь, ведущую в коридор, сел в кресло лицом к двери спальни и закурил.
  
  Одно очевидно, решил он. Тому, кто убил Сакса, нужен был конверт, который теперь был в его, Кентона, кармане. Изрезанный и разграбленный чемодан, порванная куртка и собственная забота Сакса о ее безопасности указывали на такой вывод. Пункт два; убийца не получил его. Кентон нашел эту мысль тревожной, поскольку это означало, что убийца все еще может быть в непосредственной близости. Отбросив сильное желание заглянуть под кровать, он выдвинул стул на свет из спальни.
  
  Первым делом нужно было заглянуть в конверт. Он вынул его из кармана и торопливо разорвал.
  
  Сначала он подумал, что содержимое состоит из чистого листа бумаги. Затем он увидел, что между складками аккуратно размещены несколько глянцевых полупластинчатых фотографий.
  
  Он вынимал их одну за другой и расплющивал. Всего было пятнадцать отпечатков. Две представляли собой крупномасштабные карты в разрезе, сильно отмеченные крестами и цифрами; остальные тринадцать представляли собой миниатюрные репродукции тщательно отпечатанных на машинке листов размером с пергамент.
  
  Он внимательно их осмотрел. Язык был русский, и он просматривал фотографии, пока не дошел до того, что, очевидно, было титульным листом. Его знание русского было отрывочным, но он знал достаточно, чтобы расшифровать заголовок.
  
  Он читал:
  
  ВОЕННЫЙ КОМИССАРИАТ
  
  Регламент ( Б2, 1925 г. ) для операций против Бессарабии. Соблюдаться только в случае нападения Румынии или румынских союзников на Украине по фронту Луцк — Каменец .
  
  Затем последовали двенадцать с половиной страниц телеграфных, но очень сложных инструкций, касающихся плацдармов, складов, связи, водоснабжения, железнодорожного подвижного состава и двигателей, топлива, дорог и всех других существенных деталей организации, необходимых для современной армии в движении.
  
  Кентон торопливо просмотрел все это. Затем он сунул фотографии в карман. Он чувствовал, что зашел в глубокие воды. Тот, кому были нужны «ценные бумаги» герра Закса, не колеблясь совершил одно убийство; с учетом характера этих гарантий вполне вероятно, что этот человек или люди были готовы совершить еще один. Насколько он был заинтересован, дело приняло другой цвет. С его точки зрения, теперь было только одно подходящее место для фотографий — британское консульство. Между тем, однако, и он, и фотографии находились в отеле «Йозеф» с убитым человеком. Учитывая все обстоятельства, было бы неплохо разведать позицию.
  
  Он подошел к окну.
  
  Отодвинув шторы и прижавшись лицом к стеклу, он обнаружил, что может видеть всю улицу перед отелем. Луна шла на убыль, но он видел достаточно. В полутени дверного проема в нескольких ярдах по другую сторону дороги стояли две неподвижные фигуры. Чуть дальше, лицом к нему, стоял большой седан. Кентон не пытался обмануть себя. Выход из отеля был закрыт, и он оказался в противном углу.
  
  Он позволил занавеске опуститься и постоял там некоторое время. Люди снаружи могли быть верны одной из двух сторон: владельцам документов, фотографии которых теперь были у него в кармане, или тем, кто хотел фотографии. На чьей стороне был Сакс? Если предположить, что он знал, что на самом деле было в его конверте, вероятно, последнее. Настоящие владельцы уничтожили бы фотографии. Но поскольку у него, Кентона, были фотографии, он представлял интерес для обеих сторон. Знали ли друзья Сакса, что они у него? Сакс сказал, что у него были дела, прежде чем отправиться в отель «Йозеф». Он мог бы сказать им тогда. Во всяком случае, одна из сторон теперь ждала снаружи в полном составе. Другой был — где?
  
  Кентон никогда не считал себя особо смелым человеком. Такие сцены физического насилия, с которыми он сталкивался в ходе своей работы, нарушали как его пищеварение, так и мыслительные процессы. Однако сейчас у него не было времени думать о своем пищеварении; в то время как что касается его умственных процессов, он сказал себе, что если он хочет выбраться из своего нынешнего затруднительного положения целым и невредимым, он должен думать быстро.
  
  Он прошел в спальню, надел перчатки и вытер платком все, к чему прикасался. У него не было желания оставлять свои отпечатки пальцев полиции. Затем он застегнул пальто и, оглянувшись в последний раз, собрался идти.
  
  Отойдя от кровати, он почувствовал что-то мягкое под ногой. Посмотрев вниз, он увидел, что это бумажник Сакса. Он поднял его. Он уже собирался заглянуть в нее, когда из-за двери спальни услышал слабый скрип половицы в коридоре. Сунув бумажник в карман пальто, он на цыпочках прошел в темную гостиную и остановился у двери.
  
  На мгновение воцарилась тишина, затем он услышал снаружи какое-то движение, и ручка двери начала медленно поворачиваться.
  
  Сердце его болезненно колотилось, он увидел, как скрипнула дверь, и прижался к стене за ней. Затем в комнату вошел мужчина и осторожно закрыл за собой дверь. Кентон был достаточно близко, чтобы слышать его дыхание. Мужчина был к нему спиной, но когда он отошел на свет от двери спальни, журналист увидел, что он невысокого роста, коренастый, с шерстяным шарфом, дважды намотанным на шею.
  
  Со своего места в тени Кентон наблюдал, как мужчина в шарфе вошел в спальню, взглянул без явного удивления на тело Сакса и медленно оглядел комнату. Затем он скрылся из виду, и Кентон услышал звуки, свидетельствующие об обыске комнаты. Теперь пора было идти.
  
  Он осторожно подобрался к дверной ручке, бесшумно дотянулся до нее и начал ее поворачивать. Замок не издал ни звука, но он вспомнил, как скрипнула дверь, когда она открылась раньше, и, отодвигая защелку, немного приподнял дверь, чтобы снять вес с петель. Он бесшумно дошел до коридора и, закрыв дверь так же тщательно, как и открыл, двинулся, прижимаясь к стене, чтобы не попасться на шатающиеся доски, к началу лестницы.
  
  Там он сделал паузу. Кем был человек в кашне и какую партию он представлял? Все дело становилось все более запутанным. Он решил, что, во всяком случае, на данный момент есть более важные вещи, о которых следует подумать. Как, например, ему выбраться из отеля «Йозеф»?
  
  Он лихорадочно пытался вспомнить что-нибудь из географии этого места, каким он видел его при свете спичек по пути наверх. В задней части здания должен быть какой-то выход. Он смутно помнил, что чувствовал сквозняк из окна, когда поднимался, но не мог вспомнить, на какой этаж. Он нащупал свои спички и обнаружил, что теперь у него осталось только две — по одной на каждую площадку. Ему придется сделать все, что в его силах, и довериться удаче.
  
  Он нащупал путь к следующей площадке и зажег первую спичку. Стебель сломался в его пальцах. Он зажег последнюю спичку. Она благополучно зажглась, и, тщательно прикрыв ее, он посмотрел круглый. Два коридора заканчивались глухими стенами, а один поворачивал под прямым углом. Таким образом, окно находилось на лестничной площадке внизу. Он пытался сохранить свет достаточно долго, чтобы послужить на следующей площадке, но он сгорел слишком быстро.
  
  Теперь ему приходилось полагаться на прикосновение, чтобы найти окно. Слегка касаясь пальцами одной руки стены и вытянув другую руку перед собой, он осторожно двинулся по коридору. Ему пришла в голову мысль, что он, наверное, похож на старую литографию Флоренс Найтингейл, и ему захотелось захихикать. Это желание он диагностировал как нервы и жестко подавил.
  
  Шагов через шесть он почувствовал, как коридор поворачивает наполовину влево. В следующий момент его остановила дверь спальни. Он был в тупике. Он пошел обратно по своим следам, но, должно быть, слишком далеко пошел вдоль стены, потому что ему не удалось вернуться на вершину лестницы. Еще несколько шагов привели его к глухой стене. Он уже начал впадать в отчаяние и пытался решить, что делать дальше, когда почувствовал легкий, но очень холодный ветерок на лице. Он был возле окна. Он нащупал стену, сделал несколько осторожных шагов в сторону сквозняка и наткнулся на другую стену. Он наощупь пробрался по ней до угла, свернул за угол и увидел в нише окно, обращенное к нему.
  
  Луна уже скрылась, но ее отражение показало ему, что он больше не смотрит на улицу. Он высунулся. Примерно в десяти футах ниже он мог различить смутные очертания небольшого флигеля. Он выбрался на уступ. Потом ему пришло в голову, что крыша внизу может быть стеклянной. Минуту или две он скорчился там, пытаясь решить, что делать. Решив, наконец, что он не может оставаться на выступе всю ночь, он решился рискнуть стеклянной крышей и осторожно опустился, пока не повис в воздухе. Потом закрыл глаза и отпустил.
  
  Он недооценил расстояние до крыши и от удара у него перехватило дыхание. Кроме того, крыша, хоть и не стеклянная, но немного покатая, и ему приходилось хвататься за черепицу, чтобы не скатиться на землю. Шум, который он издавал, показался ему ужасным, и он несколько минут цеплялся за него, ожидая, когда поднимется тревога. Но ничего не произошло, и он без труда спустился с крыши на землю.
  
  Он оказался в маленьком и очень темном дворике. Его глаза, однако, уже привыкли к темноте, и он направился к омуту теней, который, казалось, мог указать путь к выходу. Его правая рука коснулась бетонной стены, и он ощупывал ее, когда услышал тихий звук где-то впереди себя.
  
  С замиранием сердца он остановился и прислушался. Наступила полная тишина. Он все еще немного задыхался, и, когда он старался дышать бесшумно, кровь стучала у него в голове. Он уже начал было думать, что шум издавала крыса, когда шум повторился. На этот раз он был отчетливее — царапанье обувной кожи по песчаной поверхности.
  
  Внезапно из темноты впереди послышался тихий шепот.
  
  — Это ты, Андреас?
  
  Голос был женский, и говорила она по-русски.
  
  Он затаил дыхание. Затем из темноты донесся тихий вздох ужаса. В следующее мгновение ослепительный свет осветил его лицо на секунду и снова погас.
  
  Он нырнул в сторону и вслепую побежал вперед. Бетонная стена резко остановила его и ушибла руку. Он стоял на месте и беспомощно смотрел в темноту; но он ничего не видел и не слышал. Он начал пробираться по изгибу стены.
  
  Он прошел примерно четыре ярда, когда его пальцы нащупали защелку деревянной двери. Он медленно повернул защелку. Он вышел из гнезда со слабым щелчком . Он глубоко вздохнул. Потом одним движением открыл дверь, скользнул через него и снова закрыть. На мгновение он повис на щеколду с другой стороны. Потом он увидел, что находится на глухой улице, и больше не ждал. Он побежал.
  
  OceanofPDF.com
  5
  ОТЕЛЬ ВЕРНЕР
  
  он заблудился в сети улиц и перешел на резкий шаг. Раз или два он оглянулся, чтобы посмотреть, не преследуют ли его, но никого не увидел. Его мысль состояла в том, чтобы отправиться к реке, а когда он найдет ее, вернуться на станцию.
  
  Он не собирался оставаться в Линце дольше, чем мог помочь; но о том, чтобы звонить консулу и передавать фотографии в такой утренний час, не могло быть и речи. Он проведет остаток ночи в гостинице и встретится с консулом незадолго до отъезда в Берлин. Первым делом нужно было забрать его чемодан из кафе.
  
  Небо начало светлеть, когда он добрался до реки, и камни побелели от инея. он чувствовал очень устал, но это была чисто физическая усталость. Вопросы толкали друг друга в его мозгу.
  
  Какое особое значение имели фотографии в его кармане? На кого работал Сакс? Кто убил его? Кто эти зловещие дворяне у отеля «Йозеф»? Кто был тот коренастый мужчина с шарфом? И кто была та женщина, которая приняла его за кого-то другого во дворе?
  
  Он мог бы, подумал он, ответить на первый из этих вопросов.
  
  Он достаточно хорошо знал, что торговля военными секретами была очень занятной. Когда страны вооружались так быстро, как только могли, профессиональные шпионы процветали. Он сам знал о двух случаях, когда военные атташе платили баснословные деньги за, казалось ему, пустяковые сведения: в одном случае максимальный угол возвышения нового полевого орудия; в другом случае подтверждение небольшой неточности в предыдущем отчете о толщине брони нового танка. Он предполагал, что русские планы военной организации на случай войны с Румынией будут приветствоваться в Бухаресте.
  
  Однако у него было неприятное ощущение, что этот ответ был неправильным. Он знал, что вопрос о присоединении Бессарабии к румынской территории в прошлом был яблоком раздора между Бухарестом и Москвой. В начале 1918 года, когда Германия и ее союзники оттеснили Румынию в небольшой уголок своей территории, когда Бухарест был оккупирован центральными державами и румынское правительство переместилось в Яссы, румыны обосновались в Бессарабии. Как союзник Румынии, во всяком случае номинально, Россия не возражала. Во всяком случае, русское правительство в то время было слишком занято белыми армиями на юго-западе и другими проблемами, чтобы справиться с ситуацией. Но позже, в 1918 году, между русскими и румынскими солдатами в Бессарабии и Советским правительством возникли проблемы. потребовал, чтобы Румыния эвакуировала территорию. Последний небезосновательно указывал, что, поскольку крайний голод существует в том, что осталось от Румынии, возвращение неоплачиваемой и голодной армии, вероятно, ускорит полную анархию. Россия готовилась к войне с Румынией, и все выглядело безнадежно, когда Румынии наконец удалось убедить подозрительную Россию в чистоте своих намерений. С неохотой русские согласились на договор, по условиям которого Румыния обещала эвакуировать Бессарабию в указанные сроки. Она так и не выполнила это обещание, и Россия, снова озабоченная более насущными проблемами, позволила румынскому владычеству над Бессарабией оставаться безнаказанным до тех пор, пока свершившийся факт не был общепризнан за границей, и было слишком поздно для чего-либо, кроме протестов. Едва ли при таких обстоятельствах Румыния могла бы не учесть того факта, что в случае общеевропейского конфликта Россия могла бы попытаться отстоять свои несомненные законные права путем аннексии Бессарабии. Кроме того, приказы были датированы 1925 годом. Если бы Румыния могла так долго обходиться без содержащейся в них информации, они не могли бы быть столь ценными. Очень странный.
  
  Что же касается герра Закса, то он был такой же загадкой, как и прежде. Кентон теперь знал наверняка, что он все это время подозревал; а именно, что этот человек не был тем, кем он утверждал. Тот факт, что вместо опасных наркотиков или украденных банкнот он перевозил военные секреты несколько несенсационного характера, только смущал.
  
  Он решил, что заслуга в убийстве может быть возложена на «нацистского шпиона». Мужчина выглядел вполне способным на это. Возможно также, что, не найдя фотографий, убийца вызвал своих друзей, чтобы дождаться прихода или ухода сообщника с фотографиями. В таком случае человек с шарфом мог быть союзником Сакса.
  
  Однако такое объяснение не годилось. Человек в кашне вел себя так, как будто уже знал об убийстве Сакса.
  
  Потом была женщина. Судя по голосу, она была молода и, поскольку говорила по-русски, вероятно, интересовалась назначением фотографий. Она обращалась к нему «Андреас». Кем был Андреас? Убийца, человек с шарфом или кто-то еще?
  
  Он отказался от него; но, к своему удивлению, он поймал себя на том, что размышляет о внешности девушки. Ее голос обладал странно привлекательным качеством. Шансы, что он когда-нибудь встретится с ней лицом к лицу, были, по его мнению, ничтожны. Темный двор, одна-единственная фраза, прошептанная шепотом, мгновенный свет факела и — все. Как это было любопытно! Вероятно, до конца жизни, в редкие минуты, разделенные, быть может, промежутками лет, он будет вспоминать и гадать, как выглядел обладатель голоса. Его мысленный образ ее со временем менялся. Если бы его жизнь была несчастливой, он вообразил бы ее очень красивой и пожалел бы, что не остался на дворе. Когда он был очень стар, он рассказывал другим старикам о любопытном случае, который он когда-то имел в Линце, когда был молодым; и заявить, что в то время он был романтичным молодым дураком, а девушка, вероятно, была непривлекательна, как стакан кислого вина.
  
  Он с некоторым отвращением созерцал сентиментальную направленность этих размышлений, когда его мысли были прерваны визгом тормозов.
  
  Он пересек реку и был в нескольких минутах от станции. Он быстро огляделся, но не увидел ни следа машины и решил, что шум тормозов доносился с переулка, который он только что миновал. Он прошел немного и снова огляделся.
  
  Дорога была довольно широкой и хорошо освещенной, но пустынной. Внезапно раздался визг автомобиля на задней передаче, и большой салон вылетел из поворота задним ходом и рванул вверх. Через секунду оно рванулось вперед в том направлении, откуда он пришел. С неприятным вздрагиванием он узнал его. Это была машина, которую он в последний раз видел ожидающей возле отеля «Йозеф».
  
  Он с облегчением наблюдал, как оно исчезает за углом. Очевидно, они его не заметили. Тогда он мысленно пнул себя. Как они могли его «засечь»? Они не знали, не могли знать о его существовании. А если бы и знали, если бы Сакс сказал им, они не могли бы знать, как он выглядит. Он пошел дальше, проклиная себя за нервного дурака. Когда, завернув за следующий угол, он оглянулся и ему показалось, что фигура быстро растворяется в тенях у стены, он решил, что чем скорее он поспит, тем лучше.
  
  Он все еще размышлял об опасностях разыгравшегося воображения, когда пришел в кафе «Шван».
  
  Забрав свой чемодан и узнав, что гостиница «Вернер» в двух улицах от него хорошая и дешевая, он решил, что после волнений последнего часа или около того чашка горячего шоколада будет хорошим введением в сон.
  
  Пока его готовили, он купил несколько спичек и шарил в кармане в поисках сигарет, когда его пальцы наткнулись на бумажник, который он подобрал в комнате Сакса.
  
  Он недовольно потрогал его. Он должен был оставить это полиции, чтобы найти. Он не собирался брать его и, не задумываясь, сунул в карман. Однако теперь, когда он получил это, он мог бы также узнать то, что можно было узнать из этого. Он вынул его из кармана.
  
  Он был из искусственной кожи с буквой «В» в одном углу и явно стоил очень дешево. Однако внутри было более восьмисот марок банкнотами, четыреста пятьдесят из которых принадлежали ему по праву. Единственной другой вещью в кошельке была маленькая зеленая записная книжка. Все кроме две страницы были пусты. На двух страницах были адреса; но почерк был настолько плохим, что Кентон отложил задачу их расшифровки. Он вырвал их и сунул в карман пальто.
  
  Остались деньги. После долгих споров с самим собой он решил, что у него есть законные права на имущество господина Закса. Соответственно, он перевел на собственный кошелек четыреста пятьдесят марок.
  
  Он доел шоколад и на мгновение задумался. Затем он попросил у человека за прилавком конверты и марки.
  
  В первом он поместил остаток денег и адресовал его герру Заксу в отель «Йозеф». За дело взялась бы полиция. Во втором он поставил сто марок с благодарностью человеку Гаваса. В третью он поместил фотографии.
  
  Первые два он проштамповал. Третью он пометил своим именем и передал ее вместе с пятью отметками и косвенным рассказом человеку за прилавком на хранение.
  
  Он очистил свою совесть по поводу денег герра Закса. Ссуда человека Havas была погашена. Он избавился от компрометирующего присутствия фотографий. В кармане у него было пятьсот с лишним марок. Кроме того, он чувствовал сонливость. Позже в тот же день он вернется в Берлин. С чем-то приближающимся к легкому сердцу, он отправил письма и направился в отель «Вернер».
  
  Когда он добрался до своей комнаты, небо уже посерело.
  
  Он швырнул чемодан на кровать, задернул шторы и опустился на стул. У него болели глаза, и, наклонившись к ночнику, он выключил свет. С минуту он сидел неподвижно, затем начал снимать галстук. Но даже когда он возился с узлом, он чувствовал, как сон сдавливает его веки. Его пальцы расслабились, а голова медленно наклонилась вперед. когда он впал в неудобную дремоту. Должно быть, минут через двадцать его потревожил стук в дверь.
  
  Он устало поднялся на ноги. Стук повторился. Он подошел к двери.
  
  "Что это?"
  
  — Служите, mein Herr, — сказал голос. «Джентльмену может быть холодно. Я принес дополнительные одеяла.
  
  Кентон отпер дверь и, отвернувшись, снова начал снимать галстук.
  
  Дверь открылась. За его спиной было быстрое движение. В следующее мгновение он почувствовал страшный удар по затылку. На долю секунды мучительная боль пронзила его голову, и он почувствовал, что падает вперед. Затем он потерял сознание.
  
  OceanofPDF.com
  
  6
  ОРТЕГА
  
  Z АЛЕШОВ и Тамара прибыли в Линц в десять часов вечера и поехали с вокзала на такси по адресу, расположенному на другом конце города.
  
  Kölnerstrasse 11 был продуктовым магазином в тихом жилом квартале. Оставив сестру расплачиваться за такси, Залешофф позвонил в боковую дверь. После нескольких минут ожидания дверь приоткрылась на дюйм, и женский голос хрипло спросил, кто это звонил.
  
  «Ращенко?» — сказал Залешофф.
  
  Женщина открыла дверь. Поманив Тамару следовать за ним, Залешов вошел. Сразу за дверью был пролет голой деревянной лестницы, и, с пыхтящей женщиной впереди них, они вдвоем медленно поднялись.
  
  На второй лестничной площадке женщина открыла ведущую оттуда дверь и, крякнув, что Ращенко находится на верхнем этаже и ей не терпится пройти дальше, вошла внутрь и оставила их. Еще три пролета привели их на площадку с крутым наклоном потолка. Там была только одна дверь. Залешов шагнул вперед, чтобы постучать, помолчал, затем повернулся к сестре.
  
  — Вы никогда не встречались с Ращенко?
  
  Тамара покачала головой.
  
  «Вы не должны удивляться ему. Его схватили какие-то царские офицеры и жестоко с ним обращались. В результате он, среди прочего, немой».
  
  Девушка кивнула, и он громко постучал в дверь.
  
  Мужчина, открывший ее, был высоким, седовласым и сутулым. Он был невероятно худым, и его одежда болталась вокруг него длинными складками, как будто под ними не было никакого тела. Глаза его были глубоко посажены, так что нельзя было разглядеть их цвета, но они блестели, как две точки света из темных впадин. Его тонкие губы сжались в приветственной улыбке, когда он увидел Залешоффа, и он отошел в сторону, чтобы впустить их.
  
  В комнате было так много мебели, что пошевелиться было практически невозможно. Неубранная постель в одном углу и маленькая печка в другом значительно усугубляли общую атмосферу беспорядка. В печи горели дрова, и было невыносимо жарко.
  
  Ращенко жестом указал им на стулья, потом сам сел и выжидающе посмотрел на них.
  
  Залешов снял пальто, аккуратно сложил его на спинку стула и сел. Затем он наклонился вперед и нежно положил свою руку на руку другого.
  
  "Как дела мой друг?"
  
  Немой подобрал с пола газету, достал из кармана карандаш и написал на полях. Потом показал.
  
  "Лучше?" — сказал Залешофф. "Хороший. Это моя сестра Тамара.
  
  Ращенко снова написал и поднял бумагу.
  
  -- Он говорит, -- сказал Залешов, с улыбкой обращаясь к Тамаре, -- что вы очень красивы. Ращенко всегда считался знатоком в этих вопросах. Вы должны быть польщены.
  
  Девушка улыбнулась. Ей было чрезвычайно трудно что-либо сказать немому. Он энергично кивнул и улыбнулся ей в ответ.
  
  — Вы слышали что-нибудь из Вены? — спросил Залешофф.
  
  Ращенко кивнул.
  
  — Вам сказали, что я беру на себя управление этим делом?
  
  Другой снова кивнул и написал на бумаге: «Ортега придет сюда, когда возьмет интервью у Борованского».
  
  Залешофф одобрительно кивнул и сочувственно посмотрел на немого.
  
  «Ложитесь спать, когда устанете», — посоветовал он. — Мы с Тамарой подождем.
  
  Ращенко устало покачал головой, встал и, подойдя к шкафу, достал два стакана, которые наполнил вином из каменного кувшина и подал им.
  
  — Ты не пьешь с нами? сказала Тамара.
  
  Ращенко серьезно покачал головой.
  
  «Врачи не разрешают ему пить вино, — объяснил Залешофф; «Он слишком болен».
  
  Немой кивнул и, ободряюще улыбнувшись девушке, сделал жест отвращения к вину.
  
  -- Ращенко, -- заметил Залешов, -- очень упрямый малый. В Москве его хотели отправить в санаторий в Крым для поправки здоровья; но он предпочитает служить своей стране здесь.
  
  Немой снова улыбнулся — очень жалко, подумала Тамара.
  
  — Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Саридза? — сказал Залешофф.
  
  Ращенко покачал головой.
  
  — Он был с армией Алмазова.
  
  Немой быстро поднял голову и посмотрел то на брата, то на сестру. Затем он открыл рот и, казалось, изо всех сил пытался говорить. Наконец из его горла вырвался гортанный звук. Затем он схватил упавшую газету и начал яростно строчить.
  
  Залешофф встал и оглянулся через плечо; затем твердо, но мягко толкнул его обратно в кресло. Слезы текли по лицу больного, и он с трудом стряхнул с себя руки Залешова. Внезапно он замер, и веки опустились на его горящие глаза.
  
  Залешофф повернулся к девушке.
  
  «Его пытали люди Алмазова, — сказал он. — Это было более восемнадцати лет назад, но они хорошо справлялись со своей работой, — тихо добавил он.
  
  Глаза Ращенко открылись, и он виновато улыбнулся им. Тамара отвела взгляд. От жары в комнате у нее болела голова.
  
  Внезапно пронзительно зазвенел телефонный звонок.
  
  Ращенко с трудом поднялся на ноги и, подойдя к шкафу в стене, снял с крючка внутри инструмент и поднес к уху. Затем он нажал маленькую азбуку Морзе и трижды просигналил в передатчик. На мгновение он слушал; затем он снова подал сигнал, положил трубку и повернулся к Залешову.
  
  — Вена?
  
  Ращенко кивнул, потянулся за карандашом, написал сообщение и передал его Залешову.
  
  Последний повернулся к Тамаре.
  
  — Вена говорит, что Ортега звонил двадцать минут назад из Пассау. Он и Боровански прибывают в два тридцать.
  
  Для девушки следующие сто пятьдесят минут были невыносимо медленное шествие целых часов. В комнате стояли двое часов, и какое-то время их тиканье с разной скоростью завораживало ее, казалось бы, бесконечными ритмическими вариациями, которые они развивали. Однако вскоре она обнаружила, что изменения ритма были частью закономерности, повторяющейся каждые три четверти минуты. Она взглянула на двух мужчин. Ее брат яростно хмурился, глядя на огонь и вертя ключ между пальцами. Глаза Ращенко были закрыты, и он выглядел спящим. Пробормотав, что собирается выкурить сигарету, она надела пальто и вышла на лестничную площадку.
  
  После жары в комнате больного холодный воздух сразу освежал. Сквозь наклонный световой люк прямо над головой она могла видеть небо. Ночь была ясная, ясная, и звезды, затуманенные восходящей луной, казались бесконечно насмешливыми. Порывы ветра били по дому с нарастающей силой. Этот звук показался ей удивительно успокаивающим, и она оставалась там, пока резкий звон колокольчика далеко внизу не сообщил ей, что человек, которого они ждали, наконец прибыл.
  
  Как только испанец вошел в комнату, стало очевидно, что что-то не так. Он запыхался от бега, а на седых опухших щеках гротескно красовались два пятна. Его тусклые камешковые глаза, мигая на свету, подозрительно бегали по комнате, как у загнанного в угол зверя. Один уголок его рта слегка дернулся. Залешов, впустивший его, последовал за ним в комнату и закрыл дверь.
  
  -- Ну, -- сказал он по-немецки, -- у вас есть то, за чем вас послали?
  
  Ортега покачал головой и попытался отдышаться.
  
  -- Нет, -- сказал он наконец, -- их там не было.
  
  Залешофф какое-то время пристально смотрел на него; затем, шагнув вперед, он схватил мужчину за рукав пальто и дернул его к себе.
  
  — Никакой лжи, друг мой, — мрачно сказал он. Потом отпустил пальто и поднял руку. Тамара увидела, что он перепачкан кровью.
  
  "Что случилось?" — добавил он опасно.
  
  Испанец отдышался. Он принял веселый вид. Его сухой, бескровный рот слегка скривился.
  
  — Может быть, я убью его, а? Он хихикнул, и его глаза блуждали по девушке, ища одобрения. «Он увидел меня в поезде и пытался сбежать на вокзале; но я был слишком быстр для него возможно. Он взял такси и поехал, чтобы скрыться от меня, но хотя он был хитер, я был хитрее и последовал за ним в отель «Йозеф».
  
  Залешов быстро повернулся к Ращенко.
  
  «Отель Йозеф, где это?»
  
  Тупой человек написал быстро. Залешофф посмотрел на бумагу и кивнул. Затем он снова повернулся к Ортеге.
  
  "Продолжать."
  
  — Я иду за ним в его комнату.
  
  — Откуда ты знаешь, в какой комнате?
  
  Ортега пренебрежительно пожал плечами.
  
  «Это бедная лачуга, не такая, к которой я, может быть, привык в родной стране, где я богат. Я жду за дверью и слышу, как портье дает ему номер. Он назвал себя Сакс. Это была комната двадцать пять на третьем этаже. Потом он просит позвонить, а я этого не слышу. Но также я слышал, как он говорит ожидать герра Кентона, который позвонит.
  
  «Кентон? Это английское имя.
  
  "Возможно. В поезде с ним из Ратисбона едет американец или, может быть, англичанин. Возможно, у этого американца есть фотографии. Я не знаю. Я не мог дождаться».
  
  Залешофф сделал нетерпеливый жест.
  
  — Быстро, что ты сделал?
  
  «Я иду к нему в комнату черным ходом, чтобы меня никто не видел, и стучу в его дверь. Он говорит войти, герр Кентон, и хотя меня зовут не Кентон, а Ортега, великая фамилия в Испании, я вхожу. Когда он меня видит, он вскрикнул и пошел за пистолетом, который у него был. Но я доберусь до него первым и поймаю его. Ему было больно», — вспоминает испанец.
  
  На лбу Залешоффа выступили вены.
  
  — Вам было приказано не убивать, — тихо сказал он.
  
  Ортега пожал плечами.
  
  «Это была мелочь — ничего».
  
  "Ты дурак!" — вдруг закричал Залешофф. «Вам было приказано не убивать. Вы убиваете. Вам приказали получить фотографии от Борованского. Вы их не понимаете. Для тебя есть только одно место, мой друг. Его голос внезапно понизился. — Ты ведь знаешь, где это, Ортега? Лисбон, друг мой, Лисбон.
  
  «Не было никаких фотографий, вообще никаких фотографий».
  
  -- А может быть, -- злобно продолжал Залешов, -- вы бы предпочли австрийскую полицию португальской. Телефон, пожалуйста, Ращенко.
  
  «Матерь Божья, — закричал испанец, — говорю тебе, что фотографий не было».
  
  Залешофф усмехнулся.
  
  "Итак, ты говоришь. Но, видите ли, я вам не верю. Несомненно, на ваши услуги был более богатый покупатель. Сколько, Ортега? Сколько тебе предлагали за то, чтобы ты стал предателем?
  
  «Madre de Dios, juro que es mentira!» Пот струился с его лица.
  
  — Куда ты смотрел?
  
  — Его пальто, его багаж, все.
  
  — Подкладка его пальто?
  
  «Я рву его на куски; также его багаж. Ничего нет."
  
  — Он спрятал его в комнате.
  
  — У него не было времени.
  
  — Ты смотрел?
  
  -- Возможно, мне нужно было уйти.
  
  — А этот герр Кентон; он приехал?
  
  "Я не знаю. Я пойду."
  
  «Как выглядел этот американец в поезде?»
  
  «Высокий, худощавый, в мягкой шляпе, может быть, молодой».
  
  Залешофф повернулся к остальным.
  
  «Необходимо немедленно обыскать эту комнату. Ты, Тамара, и я пойдем. У тебя есть пистолет, Ращенко?
  
  Ращенко кивнул.
  
  "Хороший. Предатель Ортега останется с вами. Если он попытается уйти, пристрелите его».
  
  Испанец разразился возбужденной речью.
  
  «Но хара Вд. это! Дебо ир. El hijo de zorra tenia unagunta — a que dudar? Lo мате porque эпохи necesario. Никаких фотографий, судя по всему. Dejeme escapar, seré perseguido por la policia — tenga piedad! Его голос истерически повысился.
  
  Залешов, борясь со своим пальто, не обращал на него внимания.
  
  -- Он говорит, -- сказала Тамара по-русски, -- что он должен идти.
  
  -- Скажи ему, -- сказала ее дочурка на том же языке, -- что он дурак и что ему безопаснее остаться. Безопаснее, потому что полиция его здесь искать не будет, а еще потому, что если он попытается уйти, Ращенко будет стрелять».
  
  Когда через несколько минут они поспешили уйти, Ращенко сидел в кресле с большим револьвером в руке. Ортега достал из кармана четки и стоял на коленях у огня, четки щелкали сквозь пальцы, а слова лились с губ. Когда русский слушал, на его изможденном лице расплылась улыбка, потому что он немного знал испанский. Молитвы сеньора Ортеги заставили бы покраснеть даже докера из Бильбао.
  
  Андреас Прокович Залешов был, как многие могли засвидетельствовать, обманчивой личностью. Во-первых, он производил впечатление почти детской наивности; для другого, он обладал тонким чувством ценности театральности. Жестокие проявления эмоций, если они своевременны, отвлекают самого проницательного наблюдателя и затрудняют его суждение. Время Залешоффа всегда было идеальным. Он редко говорил то, что думал на самом деле, чтобы это не звучало как неуклюжая попытка притвориться. Страстная убежденность была у него признаком безразличия к делу. Для Тамары, которая понимала его лучше, чем он предполагал, он был постоянным источником развлечения.
  
  Тем не менее, когда она дежурила в темноте за отелем «Йозеф», она была обеспокоена. Его гнев на Ортегу был почти искренним. Это могло означать только одно: что он сильно озадачен. Она прекрасно знала, что он не ожидал найти фотографии в комнате убитого. Она также знала, что он идет на ненужный риск, чтобы подтвердить очевидное.
  
  Она обдумывала эти вопросы, когда ее вздрогнул от шума Кентона, появившегося на крыше надворной постройки. Удивляясь, почему ее брат не вернулся тем путем, которым он ушел (через дверь торговца), она отошла от стены, чтобы встретить его.
  
  Тамара не привыкла к автоматам. Если бы не этот факт, карьера малоизвестного, но многообещающего журналиста могла быть прервана смертью при, как пишут газеты, загадочных обстоятельствах. Когда свет ее фонарика на долю секунды показал, что мужчина перед ней не был ее братом, ее указательный палец непроизвольно дернулся на спусковом крючке пистолета, который Залешов скользнул ей в руку перед тем, как войти внутрь. Если бы предохранитель был отключен, даже прыжок Кентона к стене не спас бы его.
  
  Через пять минут к ней присоединился Залешофф с ожидаемой новостью о пропаже фотографий. Она поспешно рассказала ему о своей встрече. Он задумчиво выслушал, затем попросил дать точное описание этого человека. Описание она не польстила бы Кентону, но он был бы поражен ее точностью.
  
  «Он вполне мог быть американцем или англичанином, — заключила она.
  
  — Ты видел его галстук?
  
  «Воротник его пальто не был поднят. Но шляпа выглядела американской или английской».
  
  Залешофф помолчал минуту или две. Наконец, он снова вышел на улицу.
  
  «Возвращайтесь на Кельнерштрассе и ждите там, пока я вам не позвоню», — сказал он.
  
  Он проследил за ней с глаз долой, затем повернулся и пошел окольным путем к улице перед отелем. Подойдя ближе, он замедлил шаг и держался в тени. Когда он был примерно в двадцати ярдах от седана, стоявшего у входа, он остановился.
  
  Насколько он мог видеть, в машине было четверо мужчин, не считая тех двоих, которые смотрели на окна отеля с другой стороны улицы, и четверть часа они просидели неподвижно. Он начал мерзнуть от холода. Внезапно дверь машины распахнулась, и из нее вышли двое мужчин, медленно подошли к отелю и вошли внутрь. Было слишком темно, чтобы разглядеть их лица, но когда они исчезли за дверью из матового стекла, ведущий неуклюжим жестом поднял левую руку во внутренний нагрудный карман своего пальто. Его рука казалась немного жесткой в локте. Если бы Тамара была там, она бы узнала выражение каменного равнодушия, исказившееся на лице ее брата. Андреас Прокович был доволен собой.
  
  Эти двое отсутствовали около трех минут, когда дверь отеля распахнулась, и они снова выбежали наружу. Когда они садились в машину, Залешов услышал резкий приказ по-немецки водителю машины. Он уловил только два слова — «der Engländer» , — затем дверь с грохотом захлопнулась, и машина с ревом умчалась.
  
  Залешофф отправился на поиски телефонной будки. Через пять минут он разговаривал с Тамарой, которой дал определенные указания. Через час он вышел из другой телефонной будки возле вокзала и спросил у моющего проезжую часть человека, как пройти к гостинице «Вернер».
  
  Но когда он свернул за угол улицы, на которой он лежал, он увидел в холодном сером свете раннего утра, что опоздал. Двое мужчин несли между собой то, что сначала выглядело как большой вялый мешок, от входа в отель «Вернер» до ожидающей машины. Der Engländer был найден.
  
  OceanofPDF.com
  7
  «ПОЛКОВНИК РОБИНСОН»
  
  КОГДА сознание начало возвращаться в мозг Кентона, оно принесло с собой несколько разновидностей боли . Самым немедленным была ужасная боль в голове. Затем он, в свою очередь, ощутил судороги в ногах, твердую поверхность, ударившую его левое бедро, и острый край, раздавивший тыльную сторону левой руки. Он открыл глаза.
  
  Первое, что он увидел, была штанина из грубой ткани неприятного палевого оттенка. Следуя за этим вниз, он увидел, что нога его владельца прижала его руку к волокнистому коврику. Потом он понял, что лежит на полу машины, быстро мчащейся по пересеченной местности. Инстинктивно он попытался сесть. В голове у него пронеслась мучительная пульсация, и он издал вздох боли. Звук, очевидно, достиг человека, сидевшего над ним, потому что нога переместилась на его пальцы, и чья-то рука снова толкнула его вниз. Стараясь уберечь голову от соприкосновения с вибрирующим полом, он замер и закрыл глаза. На какое-то время он впал в полубессознательное состояние, и только ровный визг машины, быстро набиравшей высоту на пониженной передаче, напоминал ему, где он находится. Затем машина замедлила ход, и он почувствовал, как его тело волочится по коврику, когда водитель поворачивает за крутой поворот. Вибрация внезапно прекратилась, колеса плавно прокатились по бетону несколько метров и остановились.
  
  Дверь у его ног открылась, и двое мужчин перелезли через его ноги, чтобы выбраться наружу. Был невнятный разговор, слишком низкий для него, и звук удаляющихся шагов. Он снова открыл глаза и, слегка приподняв голову, выглянул в открытую дверцу машины. Спина человека в униформе шофера частично закрывала отверстие, но то, что он мог видеть через отверстие, было достаточно поразительно. Он смотрел на гряду заснеженных холмов, вершины которых сияли ореолом восходящего солнца позади них.
  
  Кентон был одним из тех людей, которых очень много, и которые находят созерцание пейзажа очень скучным. Для него полчаса в уличном кафе, скажем, в нижнем конце Каннебьера были предпочтительнее, чем все вершины Доломитовых Альп с дюжиной островов Эгейского моря. - столь ценный Тулуз-Лотрек и считал себя выигравшим. Он предпочитал Сати Делиусу, Джорджа Гиссинга — Ричарду Джеффрису, а ощущение мостовой под ногами — самому упругому газону, по которому когда-либо ступал грузинский поэт. Но на мгновение он задумался, и ему не было скучно; на мгновение он забыл о своей больной голове; затем, когда он расслабил затекшие ноги и голова у него закружилась, когда он напряг мышцы шеи, чтобы подняться, он снова начал думать и помнить. У него был номер в отеле «Вернер». Уже светало, когда он прибыл туда. Если солнце только что взошло, он должен быть где-то в холмах совсем рядом с Линцем. Что же случилось?
  
  Мысль его все еще лихорадочно блуждала среди нагромождения впечатлений, когда кто-то крикнул вдалеке, и шофер обернулся и лихо стукнул его по ноге дулом револьвера.
  
  «Аустайген».
  
  Кентон скользнул вперед, пока его ноги не коснулись земли, осторожно поднялся на ноги и огляделся.
  
  Он стоял на бетонной взлетно-посадочной полосе, ведущей к гаражу, в окружении кустов рябины и высоких елей. Сквозь них он мог видеть крышу белого дома с двумя маленькими шпилевидными башенками, расположенными в нише на склоне холма. Позади него холм спускался к подножию глубокой и узкой долины и снова поднимался на высоту раннего снега. Весь ландшафт был покрыт елями. Единственные признаки очертания давали дороги — тонкие белые полоски, лежавшие тут и там под странными углами на плотных зелено-черных массах.
  
  Он вздрогнул. Воздух был чистым и бодрящим, но очень холодным; и у него не было пальто. Шофер ткнул его в руку пистолетом.
  
  «Лос! Форвертс!»
  
  Еще не почувствовав себя достаточно хорошо, чтобы выразить свое негодование словами, Кентон подчинился жесту мужчины и пошел по тропинке, спускавшейся к дому через ели. Путь заканчивался у вымощенного плитами двора перед домом. У дверей их ждала хозяйка палевых брюк.
  
  Это был высокий, худощавый мужчина средних лет с жестким, глупым, довольно красивым лицом. Маленькие светлые усы, как зубная щетка, закрывали очень короткую верхнюю губу. Он был одет в плащ с лямками и что-то похожее на короткую куртку. толстая палка в одной руке. Он кивком отпустил шофера и крепко сжал руку Кентона. К удивлению журналиста, мужчина обратился к нему по-английски.
  
  — Чувствуешь себя немного неловко, да, старик? Он ухмыльнулся. «Хорошенький шлепок, который я тебе дал, не так ли? Так так; лучше немного соберись; шеф хочет тебя видеть. Ну давай же."
  
  — Послушайте… — сердито начал Кентон.
  
  — Заткнись и иди. Его пальцы слегка пошевелились на мышцах плеча Кентона. Внезапно он усилил хватку. Журналист вскрикнул от боли. Словно ему в руку воткнули раскаленную кочергу.
  
  Другой рассмеялся.
  
  — Хороший трюк, не правда ли, а? Лучше пошевеливайся, старик, или я сделаю это снова.
  
  Он рванул Кентона вперед через дверь.
  
  Есть дома, которые могут произвести впечатление богатства и роскоши без помощи мягких ковров и великолепной мебели. Это был один из них. На вощеном сосновом полу в просторной прихожей не было ничего, кроме двух-трех тонких ковриков. На дальней стороне широкая лестница вела в маленькую галерею. В нише под балюстрадой у стены стоял узкий стол. На нем стояла пара изысканных подсвечников чинквеченто. На стене справа висела хорошая копия «Чудеса Скьяво» Тинторетто . В массивной решетке ревел еловый огонь.
  
  Англичанин провел Кентона через холл к маленькой двери под галереей, открыл ее и втолкнул его внутрь.
  
  Первое, что он заметил, был очень приятный запах свежесваренного кофе. Потом дверь за ним закрылась, и он услышал в другом конце комнаты звяканье чашки, поставленной на блюдце. Он огляделся. За большим письменным столом, сквозь высокие окна которого струился солнечный свет, блестевший на его седых волосах, сидел мужчина завтракает с подноса.
  
  Мужчина посмотрел вверх. Была пауза. Затем он заговорил.
  
  «Доброе утро, мистер Кентон. Я думаю, тебе не помешало бы выпить чашечку кофе.
  
  Это был внушительный мужчина лет пятидесятых, с изящными седыми кавалерийскими усами и моноклем. На первый взгляд он выглядел как нечто среднее между рисунком отставного генерала, нарисованным в «Панче », и французским представлением о том, что европейский континент так странно называет «английским спортом». То, что он говорил с ярко выраженным русским акцентом, и что кожа его лица была натянута, как смятый желтый пергамент, на костную структуру, которая, конечно, не была нордической, указывало, однако, что он не был англичанином. То, что под седыми усами был распущенный и странно жестокий рот и что монокль никак не скрывал пару бледных, расчетливых и очень опасных глаз, предполагало, что он, вероятно, тоже не был «спортивным». Кентон испытал немедленное и сильное чувство неприязни. Он пришел к делу.
  
  -- Хотел бы я знать, по какому праву... -- начал он сердито.
  
  Другой умоляюще поднял руку.
  
  "Г-н. Кентон, мистер Кентон, пожалуйста! Я не спал всю ночь. Я должен попросить вас избавить меня от ваших возмущенных чувств. Мы все возмущены этим утром, не так ли, Мейлер? Последние слова он произнес через плечо Кентона.
  
  — Боже мой, да, — сказал сопровождающий Кентона.
  
  -- Тем не менее, -- продолжал человек за конторкой, -- я понимаю ваше возмущение. Какое право имею я, совершенно незнакомый человек, приказывать своим людям забить вас дубинками и увести столь дерзким и неудобным способом — вас, английского журналиста, если пресс-карта в вашем кармане не лежит? Какое право, говорю я? Он ударил кулаком по столу.
  
  — Вот именно, — сказал Кентон, несколько сбитый с толку таким энергичным изложением своего дела.
  
  Седой мужчина отхлебнул кофе.
  
  «Ответ таков, — сказал он, — ни одного! Никаких прав, кроме моих собственных желаний.
  
  — А это?
  
  Мужчина поднял брови.
  
  «Конечно, — сказал он, — вы в этом не сомневаетесь?»
  
  — Боюсь, что да, — сказал Кентон с растущим раздражением. «Я могу только заключить, что вы приняли меня за кого-то другого. Я не знаю, кто вы и какова ваша игра; но вы поставили себя в очень неудобное положение. Я полагаю, что британский консул в Линце не будет склонен ходатайствовать перед полицией от вашего имени, и, если меня немедленно не отпустят и не доставят обратно в Линц, я тоже не буду. Теперь, если позволите, я хочу уйти. ”
  
  Человек за столом широко улыбнулся, обнажив ряд длинных неровных желтых зубов.
  
  «Отлично, мистер Кентон, отлично. Я вижу, что Мейлер тоже высоко оценивает вашу работу. Вы с ним, я уверен, очень полюбите друг друга. Вы должны заставить его рассказать вам о некоторых своих переживаниях. Капитан Мейлер был в «Черно-подпалых», а также одно время был единственным профессиональным штрейкбрехером в Америке с английским образованием в государственной школе. В данный момент, конечно, он надеется, что вы попытаетесь покинуть эту комнату. Я надеюсь, что вы этого не сделаете, потому что тогда нам придется отложить остальную часть нашего разговора на час или два. А, Мейлер?
  
  — Я голосую за то, чтобы дать нищему ад, шеф, — сказал капитан.
  
  — Это типично для Мейлера, — сказал седовласый Кентону. «У него очень мало такта. Хотя, надо отметить, с его опытом он обычно может получить то, что хочет, и без него.
  
  Кентон изучал чернильницу на столе. У него было неприятное ощущение, что он не ошибся и что он слишком хорошо угадывает, чего от него хотят. Он посмотрел вверх. Человек за столом закурил сигарету; он делал это довольно неловко, как будто его рука была очень жесткой в локте.
  
  Он выпустил в воздух длинную тонкую струю дыма, посмотрел, как она рассеялась, и снова повернулся к Кентону.
  
  — Все еще озадачены, мистер Кентон?
  
  "Очень."
  
  "Так так. Садитесь, мистер Кентон. Вы тоже, капитан. Я всегда за то, чтобы заниматься бизнесом с комфортом». Он подарил Кентону еще одну свою желтую улыбку.
  
  Кентон сел.
  
  "Бизнес?" он сказал.
  
  Кожа вокруг глаз другого внезапно сморщилась.
  
  — Да, мистер Кентон, дело. Давайте перейдем к делу».
  
  — Да, давайте.
  
  — Почему вы убили Борованского?
  
  "Кто?"
  
  «Борованский».
  
  — Я не знаю, о чем ты говоришь.
  
  — Возможно, вы знали его как Сакса.
  
  — Никогда о нем не слышал.
  
  Капитан Мейлер коротко усмехнулся. Человек за столом устало вздохнул.
  
  -- Может быть, -- сказал он с большим терпением, -- что вы сомневаетесь в моих мотивах. Вы можете подумать, что я осведомляюсь о судьбе Борованского из какого-то мелкого желания отомстить. Это не так. Лично меня Борованский не представлял ни малейшего интереса. Однако у него было некоторое мое имущество. Я хочу, чтобы вы вернули мне это имущество. Вы, наверное, рассмотрели его. Тогда вы будете знать, что фотографии не имеют для вас денежной ценности. Вы также поймете, что любой, кто настолько безрассуден так как вмешиваться в такие дела ставит себя в очень щекотливое положение. Бумажник Борованского со всеми его деньгами исчез, когда мы его нашли. Он, как я понимаю, у тебя в кармане. Видите ли, мистер Кентон, вряд ли было тактично с вашей стороны упомянуть полицию, даже в шутку. Австрия, по-моему, одна из стран, отменивших смертную казнь, но вряд ли стоит рисковать пожизненным заключением. А теперь, пожалуйста, что вы сделали с фотографиями?
  
  "Ты говоришь глупости. Я не убивал Сакса.
  
  — А, так вы знали его?
  
  Кентон пошевелился в кресле. Возможно, это произошло из-за полученной им трещины по голове, но после интервью он, похоже, чувствовал себя не очень хорошо. Он изменил свою тактику.
  
  — Вряд ли вы можете рассчитывать на то, что я буду относиться к вам с большим доверием. Не говоря уже о том, что ваш профессиональный головорез напал на меня и что вы держите меня в плену, я понятия не имею, кто вы такой.
  
  — На вашем месте я бы не стал дерзить, старик, — посоветовал капитан.
  
  Кентон проигнорировал его.
  
  — Ну-ну, — укоризненно сказал седовласый. «Давайте сохранять спокойствие. Вы спросили мое имя, мистер Кентон. Я не вижу, чтобы знание этого могло оказать вам хоть малейшую помощь. Однако это Робинсон, полковник Робинсон.
  
  "Английский?"
  
  Полковник Робинсон улыбнулся, зажав сигарету в зубах.
  
  — Нет, мистер Кентон. Зачем мне вас обманывать. Мой акцент, как вы прекрасно знаете, не совсем совершенен.
  
  «Ты очень свободно говоришь».
  
  — Хорошо, что ты так говоришь. Он наклонился вперед. -- А теперь, предположим, мы обойдемся без этих любезностей и перейти к делу, мой друг? Где фотографии? И прежде, чем вы мне ответите, помните, что вы избавите себя от многих неприятностей, если отбросите различные неуклюжие увертки, которые вы прокручиваете в уме. Я знаю, что фотографии не на тебе. Где они и как их найти?»
  
  Кентон колебался. Его первым импульсом было дать человеку информацию, которую он хотел, и убраться с места. Он взглянул на двух мужчин. Бывший черно-подпалый капитан развалился в кресле, рассеянно кусая ногти. На его коленях лежала короткая блестящая черная палка. «Полковник Робинсон» наклонился вперед в своем кресле, между губами тлела сигарета. В их глазах, пристально наблюдавших за ним, мелькнуло насмешливое ожидание. Затем, к своему удивлению, он ощутил новое и незнакомое ощущение. Впервые за всю его взрослую жизнь кто-то пытался угрозами принудить его к принятию решения, а его разум реагировал холодным, гневным, упрямым отказом. Он глубоко вздохнул. Чуть выше солнечного сплетения возникло странное ощущение пустоты, сердце забилось быстрее, кровь отлила от лица. Он понял, что впервые за многие годы он был в течение нескольких секунд от полной и резкой потери самообладания. Он взял себя в руки и почувствовал, как кровь приливает к его щекам. Но когда он наконец ответил, в его голосе звучала дрожь.
  
  — Боюсь, я не собираюсь говорить вам ничего подобного. На мое попечение было доверено определенное имущество. Человек, который доверил его мне, теперь мертв. Он не был моим другом. Если быть точным, я встретил его в поезде, идущем в Линц. Но он хорошо заплатил мне за охрану его имущества, и я взял на себя ответственность. То, что впоследствии он был зарезан, мне кажется, никоим образом не влияет на эту ответственность».
  
  — Тогда как, позвольте узнать, вы собираетесь снять с себя ответственность?
  
  «Фотографии, — осторожно ответил Кентон, — похоже, являются собственностью российского правительства. Если вы можете предъявить мне полномочия, разрешающие вам действовать от их имени, я буду рад передать фотографии, когда меня освободят».
  
  На пару мгновений в комнате повисла мертвая тишина. Затем капитан медленно поднялся на ноги.
  
  — Теперь, — начал он, — вы получите…
  
  Человек за столом жестом заставил его замолчать и повернулся к Кентону.
  
  — Я не думаю, что вы понимаете положение, мистер Кентон.
  
  "Нет?"
  
  "Нет. На меня работал Борованский, или, если хотите, Сакс. Именно мне он доставлял фотографии».
  
  — Тогда почему он передал их мне?
  
  «Он боялся, что на него нападут и украдут фотографии, прежде чем я смогу обеспечить ему защиту».
  
  — И все же его убили.
  
  — Вскоре после вашего прибытия, мистер Кентон, — многозначительно сказал полковник. «Когда он прибыл в гостиницу «Йозеф», Борованский позвонил и сказал, что вы везете фотографии. Мои люди были на месте как раз вовремя, чтобы увидеть, как вы вошли. Они не видели, как вы ушли.
  
  «Сакс уже был мертв, когда я приехал. Я вышел через черный ход.
  
  — С фотографиями?
  
  "Безусловно."
  
  — Вам не кажется, что вы ведете себя довольно глупо, мистер Кентон?
  
  "Почему?"
  
  Желтая кожа полковника Робинсона внезапно натянулась.
  
  «Потому что, какими бы ни были ваши чопорные представления об ответственности, я хочу получить эти фотографии и намерен их получить. Кроме того, — медленно добавил он, — я готов предпринять любые шаги, которые могут быть необходимы, чтобы преодолеть ваши сомнения.
  
  "Такие как?"
  
  Лицо полковника расслабилось. Поднявшись с улыбкой, он обошел стол и дружеским жестом положил руку на плечо Кентона.
  
  — Ну же, мистер Кентон, не будем портить это прекрасное утро разговорами о неприятных вещах. Будьте благоразумны, мистер Кентон. Благосостояние российского правительства, я уверен, вас не интересует. Борованский, бедняга, умер. Отдайте фотографии, забудьте обо всем этом, и мы могли бы даже обсудить вопрос о солидном гонораре в знак признания ваших собственных хлопот и неудобств. Что ты говоришь?"
  
  Кентон почти улыбнулся. Две взятки за двенадцать часов! Не плохо идет!
  
  "Что ты предлагаешь?"
  
  Полковнику стало почти не терпится.
  
  «Скажи нам, где фотографии, и как только они окажутся у меня, тебя отпустят с тысячей марок в кармане».
  
  Значит, его цена выросла! Каким доверчивым дураком должен считать его человек!
  
  — А альтернатива?
  
  Полковник потянулся к портсигару и предложил его Кентону, который покачал головой. Полковник закурил, осторожно погасил спичку и опустился на стул.
  
  — Вы когда-нибудь читали Макиавелли, мистер Кентон?
  
  "Я сделал."
  
  «Fa bene la fortuna questo, che ella elegge un uomo di tanto spirito e di tanta virtu che egli conosca quelle eventi che ella gli porge». Вы, наверное, знаете отрывок. Макиавелли всегда так прекрасно подходит к делу, не так ли?
  
  Кентон кивнул. Мужчине явно нравился звук собственного голоса.
  
  -- Видите ли, -- с удовольствием продолжал полковник, -- судьба поставила вас в довольно неудачное положение. Например, моя интуиция подсказывает мне, что вы не убивали Борованского. Этот факт, однако, не помешает мне передать вас полиции с показаниями моих людей, которые видели, как вы вошли в отель, и бумажником в вашем кармане.
  
  — Но тогда, — ровным голосом возразил Кентон, — вы не получите своих фотографий, и я почти наверняка выйду на свободу.
  
  Другие затронуты, чтобы рассмотреть это.
  
  «Это возможно». Он пожал плечами. «Я не буду останавливаться на достигнутом. Меня всегда раздражала мягкость полиции. Я просто хотел предложить одну из возможностей вашего нынешнего положения. Есть и другие. Например; на какую газету ты работаешь?
  
  «Я фрилансер».
  
  "Верно? Дорогой мой, это делает это очень легко. Знаете ли вы, мистер Кентон, что я мог бы через своих руководителей в Лондоне лишить вас возможности заниматься вашей профессией?
  
  "Как?"
  
  «Поскольку ваше имя занесено в черный список владельцами всех важных групп газет в Англии».
  
  Кентон улыбнулся.
  
  — Боюсь, я не могу воспринимать это всерьез, полковник. Видите ли, помимо того факта, что многие редакторы стараются обойти такого рода приказ владельца, я использую в своей работе по крайней мере шесть псевдонимов, ни один из которых не похож на Кентон. В данных обстоятельствах ваши руководители могут счесть вас немного утомительным.
  
  В тот момент, когда он закончил говорить, он понял, что его легкомыслие было ошибкой. Человек за столом молчал; ни один мускул его лица, казалось, не дрогнул; но каким-то неуловимым образом маска сменилась с маски бдительного добродушия на маску злобной ярости. Когда он наконец заговорил, его акцент стал очень отчетливым.
  
  — Я вижу, — медленно сказал он, — что ты собираешься вести себя глупо. Жаль. Я надеялся на разумное отношение с вашей стороны, на то, что этот вопрос можно будет решить за этим столом и что крайние меры не понадобятся. Я вижу, что зря потратил время».
  
  Краем глаза Кентон увидел, как рука капитана Мейлера опустилась на блестящую черную палку.
  
  — Мне очень жаль, — сказал он не так учтиво, как хотел.
  
  «Скоро вы будете очень опечалены, мистер Кентон, — был ответ. Он провел пальцем по нижней губе и задумчиво посмотрел на Кентона. «Искусство убеждения, — продолжал он, — меня всегда интересовало. Дни стойки, колеса и винта с накатанной головкой прошли. Мы можем позволить себе немного улыбнуться узким рамкам средневековой мысли по этому вопросу. Сегодня мы смотрим на новые горизонты. Начало 20-х годов принесло с собой ренессанс искусства, который еще не достиг своего полного завершения. Этот ренессанс не является декадентской фикцией. Люди, которые привели к этому, не нуждались в новых средствах массовой информации, новых инструментах для самовыражения. С возвышенной простотой и скромностью всех истинных художников они использовали доступные материалы. Касторовое масло, например, это домашнее средство, с удивительным успехом использовалось в качестве средства убеждения. Видите ли, при употреблении пинты он производит болезненный эффект, очень похожий на тот, который возникает при употреблении в пищу зеленых яблок, но во много раз усиленный. Это также вызывает внутренние разрывы и кровоизлияния. Поэтому, если субъект умирает, как это часто бывает, смерть может совершенно откровенно сообщалось, что они происходят «по естественным причинам». Фашистской Италии принадлежит честь открытия, равно как и открытия bastonatura в стиле , процесса, состоящего в обработке нижней части лица резиновыми дубинками, такими как та, что держит в руках капитан Мейлер, до тех пор, пока челюсть не будет выровнена. разбитый. Как ни странно, через несколько месяцев субъект часто умирает от болезни легких. Думаю, что-то связанное с заложенностью носа, вызванной лечением. Булавки и зубочистки под ногтями, конечно, немного тощие; но американская полиция дала нам прекрасную в своей простоте бормашину дантиста, чтобы стачивать зубы сопротивляющихся ртов. Резиновый шланг, ослепляющие дуговые фонари, зажженные сигареты и меткие удары ногой имеют своих сторонников. Лично у меня нет особых симпатий и антипатий, но вы, я думаю, увидите, что у меня на уме. А вы, мистер Кентон?
  
  Журналист молчал.
  
  Полковник Робинсон слегка улыбнулся.
  
  — Думаю, да. Но я скажу совершенно ясно. Я собираюсь поместить тебя в комнату на двенадцать часов. Если по истечении этого времени вы не решите быть со мной откровенным, то я передам вас для допроса капитану Мейлеру и его помощникам». Он кивнул капитану. — Хорошо, Мейлер, отведи его в верхнюю комнату.
  
  — Вставай, — сказал Мейлер.
  
  Кентон встал. Лицо его было бледно от усталости, опухшие веки дергались от боли в голове; но рот его упрямо скривился.
  
  «На самом деле ваше имя может быть полковником Робинсоном», — сказал он. "Я сомневаюсь в этом. Но как бы тебя ни звали, ты, по-моему, придурок. В какой-то момент этого разговора я не прочь умыть руки и передать вам фотографии. Вы сделали ошибку, предположив, что меня можно успешно запугать. Это ошибка, что довольно много лиц из вашего почек делают в Европе сегодня. Нацистские концлагеря и итальянские исправительные острова полны людей, отказавшихся идти на компромисс с насилием. Сравнивать мою нынешнюю позицию с их удивительным мужеством абсурдно, но теперь я нахожу, что имею некоторое представление об их точке зрения. Раньше я удивлялся, как они могут так страдать из-за таких преходящих вещей, как политические принципы. Теперь я понимаю, что в этом есть нечто большее. Это не просто борьба между фашизмом и коммунизмом или между любыми другими «-измами». Это между свободным человеческим духом и тупыми, неуклюжими, звероподобными силами первобытного болота — и это, полковник, означает вас и вам подобных.
  
  Кулак Мейлера с дубинкой ударил его в лицо. Он отшатнулся, зацепился ногой за стул и упал. На мгновение он лежал неподвижно; затем он медленно поднялся на ноги.
  
  Кровь текла из уголка его рта. Его лицо было смертельно белым, но он слегка улыбался.
  
  — Вы тоже, капитан, — сказал он.
  
  Мейлер снова сбил его с ног, и на этот раз Кентону пришлось подтягиваться за стул. Мейлер подошел к двери и позвал двух мужчин. Затем он подошел к Кентону, выдернул стул из-под его руки и толкнул его, отчего журналист растянулся на полу. Затем он отдал двум мужчинам резкий приказ на плохом немецком, и Кентона подняли на ноги и увели. У подножия лестницы он снова упал, и его отнесли в комнату наверху дома, где его бросили на пол. Ставни были затянуты и заперты на замок и цепь. Потом хлопнула дверь и в замке повернулся ключ.
  
  Какое-то время Кентон оставался там, где его бросили. Наконец он с болью поднял голову и огляделся.
  
  Солнце пробивало сквозь ставни длинные косые полосы света. В его отражении Кентон увидел, что в комнате нет мебели. На мгновение он задумался узор солнечного света на полу задумчиво. Затем, положив голову на сгиб руки, он лег на спину и закрыл глаза.
  
  Через минуту или две он уже спал, и на губах его играла легкая, довольная улыбка человека, который помнит хорошо сделанную работу.
  
  OceanofPDF.com
  8
  ДУБИНА
  
  КОГДА Кентон проснулся , солнце уже скрылось.
  
  В комнате была почти полная темнота, и несколько секунд он не понимал, где находится. Потом он вспомнил и неловко поднялся на ноги. Его лицо было в синяках, а когда он поднес руку ко рту, то обнаружил, что его нижняя губа распухла. Однако его голова, хотя и чрезвычайно чувствительная к прикосновению, больше не болела. Он чиркнул спичкой и подошел к окну. Пригнувшись, он мог видеть сквозь щели черное небо. Он снял часы в отеле «Вернер», но, очевидно, было уже поздно. Срок действия ультиматума полковника Робинсона истекает очень скоро.
  
  Сон не всегда является чистым благословением. Это приносит облегчение нервам и силы телу; но это также приносит холодный рассудок, чтобы разрушить хрупкие эмоциональные структуры прошлой ночи. Реакция Кентона на методы, использованные полковником Робинсоном и его помощником для получения фотографий Сакса, была эмоциональной. Теперь, после почти двенадцати часов сна, он задавался вопросом, с какой стати он поднял столько шума. Если им нужны убогие фотографии, пусть получат. Все, что произвел этот нелепый приступ героизма, это распухшая губа и разбитое лицо. Хороший беспорядок, в который он попал! Лучшее, что он мог сделать, это как можно скорее передать фотографии и вернуться в Берлин.
  
  Он сидел на полу спиной к стене под ставнями и обдумывал свое положение.
  
  Прежде всего ему очень нужно было выпить; вода для предпочтения, но что-нибудь еще будет делать. Он не чувствовал себя очень голодным; но это было, вероятно, потому, что он так хотел пить. Последний раз он ел в поезде чесночные колбаски Сакса. Это казалось давно. Сакс теперь лежал мертвый в отеле «Йозеф». Нет, полиция уже забрала бы его. Ему было немного трудно представить события последних двадцати четырех часов в перспективе. В какое любопытное дело он ввязался? Кем был Сакс или, вернее, Борованский? Тот факт, что его второе имя было русским, соответствовал его странному акценту. также, что он работал против русского правительства; это всегда предполагало, что «полковник» говорил правду — сомнительное предположение. Затем был вопрос о «начальниках» полковника в Лондоне. Кем они были и какой «бизнес» вел для них этот человек? Кентон чувствовал, что если бы он знал ответ на первую часть этого вопроса, то ответ на вторую часть получился бы автоматически. Директора в Лондоне, имевшие возможность влиять на владельцев газет, подозрительно напоминали Большой Бизнес.
  
  Кентон обнаружил, что трудно проводить какое-то время на арене внешней политики, не осознавая, что политические идеологии имеют очень мало общего с приливами и отливами международных отношений. Именно сила бизнеса, а не размышления государственных деятелей, формировала судьбы наций. Министры иностранных дел великих держав могут делать фактические заявления о политике своих правительств; но именно крупные бизнесмены, банкиры и их иждивенцы, производители оружия, нефтяные компании, крупные промышленники определяли, какой должна быть эта политика. Большой бизнес задавал вопросы, которые он хотел задать, когда и как ему было удобно. Большой бизнес также дал ответы. Рим мог заявить, что сочувствует реставрации Габсбургов; Франция может выступить против. Через несколько месяцев ситуация может полностью измениться. Для тех немногих представителей публики, у которых была долгая память и которых не тошнило от всего этого непонятного фарса, всегда найдется много остроумных объяснений volte Лицо — много объяснений, но не одно правильное. Для этого, возможно, придется расследовать банковские операции в Лондоне, Париже и Нью-Йорке глазами дипломированного бухгалтера, умом экономиста, языком прокурора и терпением Иова. Возможно, следует отметить повышение венгерской банковской ставки, «выделение» золота в Амстердаме и ограничение кредитных возможностей на Среднем Западе Америки. Нужно было бы нащупать туман технической чепухи, которой международный бизнес окружает свои операции, и рассмотреть их во всей их существенной и жуткой простоте. Тогда можно было бы, возможно, умереть от старости. Крупный бизнесмен был лишь одним игроком в игре международной политики, но именно он устанавливал все правила.
  
  Кентон нашел в кармане сигарету и закурил. Выглядело так, будто Большой Бизнес в данном случае был заинтересован в либо Бессарабия, либо Румыния. Он затянулся сигаретой, и кончик ее засветился в темноте. Он задумчиво смотрел на это. Где-то и недавно он услышал что-то о Румынии, что его заинтересовало. О да! Это было то самое дело о концессионной реформе. Газета, напечатавшая статью против него, была избита. Что ж, из этого, похоже, мало что можно было извлечь; хотя, конечно, вы никогда не могли сказать. В этом была проблема. Один конец игры проходил в разреженной атмосфере залов заседаний и перестрелок по выходным; в другую играли с такими людьми, как Сакс, в качестве счетчиков, в поездах, в дешевых гостиницах, на окраинах больших городов, в темных местах вдали от ярких шоссе, посвященных розовощекой богине туризма Кто-то говорил в офисе в Бирмингеме или Питтсбурге, или, может быть, на борту яхты у Канн, а несколько недель спустя бомба Миллса взорвалась в типографии в Бухаресте. Между этими двумя событиями, неизвестными ни говорившему, ни человеку, вытащившему чеку из бомбы, находилась туманная глубинка, в которой земные «полковники Робинзоны» молча передвигались по своим делам. Да, он бы точно отказался от фотографий. Раньше его роль всегда была ролью зрителя; пусть так и останется.
  
  Он раздавил сигарету об пол и поднялся на ноги. При этом он услышал звук приближающихся шагов, паузу, затем скрежет ключа в замке.
  
  Его сердце забилось немного быстрее, он стоял у окна и ждал. Дверь открылась, луч фонарика прорезал комнату, повернулся и ударил ему прямо в глаза.
  
  «Ну, старик, — сказал голос капитана Мейлера, — ты собираешься быть благоразумным или мне сначала нужно выбить из тебя задницу?»
  
  Секунд пять Кентон молчал. В эти пять секунд все его решения, все его разумные размышления о желание изящно уступить и избежать неприятностей, были сметены всего двумя вещами — голосом капитана Мейлера и словами капитана Мейлера. За эти пять секунд была восстановлена вся структура обиды, гнева, упрямства и неповиновения, которую разум так окончательно разрушил. И на этот раз его поддержало уже не уставшее тело, мозг, больше не отвлекавшийся на последствия сотрясения мозга.
  
  -- Вы можете делать все, что хотите, -- сказал он наконец. — Но если ты думаешь, что можешь заставить меня что-то сделать, ты ошибаешься.
  
  — Не говори глупостей, старик, — ровным голосом сказал капитан. «Вы не знаете, о чем говорите. Негр в Штатах когда-то так относился к вещам, а эти ребята действительно крепкие яйца. Но к тому времени, как я закончил с нищим, он бы перепрыгнул через луну или зарезал своих собственных отца и мать, если бы я сказал ему.
  
  «Я сирота».
  
  Капитан укоризненно закудахтал.
  
  — На твоем месте я не стал бы дерзить, старик. Не платит. Шефу было наплевать на тебя, и он дал мне полную свободу действий. По правде говоря, старик, ты мне тоже не очень нравишься. На самом деле, я не должен так сожалеть, если вы попытаетесь немного подержать рот на замке. Я мог бы немного повеселиться».
  
  Кентон не ответил.
  
  Факел слегка качнулся.
  
  «Форвертс!» — сказал капитан.
  
  Двое мужчин появились из темноты прохода снаружи и схватили Кентона за руки. Он стряхнул их, получил удар по лодыжке, от боли которого у него перехватило дыхание, и был вытащен из комнаты вниз, в холл.
  
  Мейлер исчез в комнате полковника. Через минуту он снова появился и подал сигнал людям, удерживавшим Кентона.
  
  — Шеф хочет видеть тебя, старик, — сказал он. — На твоем месте я бы смотрел под ноги. Он не очень доволен тобой.
  
  — Я не очень доволен им, — возразил Кентон.
  
  На секунду ему показалось, что капитан собирается ударить его. Затем Мейлер неприятно усмехнулся.
  
  — Мы с тобой скоро поговорим, старик, — сказал он.
  
  Он кивнул эскорту Кентона, и они вошли.
  
  Полковник стоял перед огнем; а в твидовом костюме и приглушенном янтарном свете настольной лампы он выглядел воплощением приземленной респектабельности. Минуту или две он молча смотрел на Кентона. Затем:
  
  — Ты уже готов быть благоразумным? — холодно спросил он.
  
  — Если под этим, — быстро ответил Кентон, — вы подразумеваете, готов ли я передать вам то, что явно является чьей-то чужой собственностью, то ответ — нет.
  
  Полковник взмахнул рукой; он схватил Кентона за куртку и рванул вперед.
  
  -- Послушайте, друг мой, -- сказал он тихо, -- я не в том настроении, чтобы предаваться любезностям в гостиной. Мне нужны эти фотографии, и никакой репортерский болван не помешает мне получить то, что я хочу. Выйдя из отеля «Йозеф», вы пошли в кафе «Шван». Тогда у вас были фотографии. Когда вы приехали в отель «Вернер», у вас их не было. Мои люди сообщают, что вы ходили только в кафе «Шван». Что вы сделали с фотографиями? Он ударил журналиста по лицу тыльной стороной ладони. — Что ты с ними сделал? — свирепо повторил он.
  
  Рука Кентона потянулась к его лицу. Потом посмотрел на свои пальцы. Полковник носил кольцо, и оно открыло его щеку. Он решил отомстить.
  
  — Я… я не помню, — слабо пробормотал он.
  
  Полковник сильно встряхнул его и снова ударил.
  
  — Возможно, это поможет тебе.
  
  Кентон поморщился.
  
  -- Да, да, -- пролепетал он, -- я вам скажу.
  
  Он увидел, как полковник торжествующе взглянул на Мейлера.
  
  "Тогда пошли."
  
  «Я положил их в конверт и отдал хозяину кафе , чтобы тот позвал».
  
  Полковник глубоко вздохнул и повернулся к Мейлеру.
  
  — Быстро. Берите машину и одного человека с собой и немедленно отправляйтесь в кафе «Шван».
  
  Он повернулся к эскорту Кентона.
  
  — Уведите его и заприте.
  
  — Но ты обещал отпустить меня, если я скажу, — сердито выпалил Кентон.
  
  Полковник улыбнулся.
  
  — Боюсь, нам придется изменить наши планы, мистер Кентон. Возможно, через неделю или две мы снова вернемся к этому вопросу. Итак, Мейлер.
  
  Капитан направился к двери.
  
  — Минуточку, — громко сказал Кентон.
  
  Мейлер остановился.
  
  -- Прошу прощения, -- мягко продолжал Кентон, -- что так скоро разрушил ваши надежды, но в волнении, в своем ужасе перед полковником я совсем забыл добавить к моему заявлению одну маленькую деталь. Он ухмыльнулся полковнику.
  
  «Ну, давайте, — отрезал Мейлер.
  
  — Это такая мелочь, — осуждающе сказал Кентон.
  
  Он увидел, как сжались губы полковника.
  
  «Давай, — крикнул Мейлер.
  
  -- Ну, -- сказал он медленно, -- просто когда я отдавал фотографии хозяину кафе "Шван" на хранение, я сказал, что он ни в коем случае не должен отдавать конверт никому, кроме меня лично, и вы знаете какая репутация благоразумных владельцев этих кафе. Я намекнул, что это дело сердца. Покровитель , боюсь , считайте капитана Мейлера злодеем, злой феей, если он попытается заполучить этот конверт». Он укоризненно улыбнулся Мейлеру.
  
  Целую минуту в комнате не было слышно ни звука, кроме тиканья часов. Наконец полковник прочистил горло.
  
  — Похоже, мистер Кентон, что нам придется настаивать на вашем сотрудничестве.
  
  «Ты не получишь».
  
  "Я думаю так."
  
  -- Боже мой, да, -- сказал капитан. — Ты оставляешь поросенка мне.
  
  Полковник погладил нижнюю губу.
  
  -- Да, -- сказал он задумчиво, -- я оставлю его вам. Только не затягивайте с этим, Мейлер. Бастаки ждет меня завтра в Праге. И не забывайте, что лицо этого человека не должно быть повреждено и что он должен быть в состоянии ходить». Он повернулся к Кентону. «Ввиду вашего утверждения, мистер Кентон, что вы завладели фотографиями совершенно случайно, я нахожу вашу позицию совершенно непонятной».
  
  — Вы бы так и сделали, — грубо возразил Кентон. — Но для твоего просвещения я могу еще раз объяснить, что твое обращение со мной не оставляет мне другого выбора. Все, что я могу сделать, чтобы причинить вам и вашим очаровательным принципалам неудобства и неудобства, доставляет мне живейшее удовлетворение».
  
  Полковник Робинсон грел руки у огня, слегка улыбался и печально качал головой.
  
  — Поверьте мне, мистер Кентон, — медленно сказал он, — мое обращение с вами до сих пор покажется материнской лаской по сравнению с тем, что вы испытаете в следующие несколько часов. Он кивнул Мейлеру. — Ладно, забери его и займись делом. Мистер Кентон, — добавил он, — вас ведут вниз, в подвал. Вас будут отделять от этой комнаты несколько метров каменной кладки и земли, но я думаю Я смогу услышать, как вы отреагируете на убедительные методы капитана Мейлера.
  
  — Я заставлю нищего визжать, — сказал капитан. «Лос! Hinunter в ден Келлерн!
  
  Кентона провели через холл к двери под лестницей, при открытии которой открывался пролет узких каменных ступенек. Мейлер шел впереди, включая свет. Двое мужчин после краткого совещания по-немецки взяли его за запястья и повлекли за собой.
  
  Внизу лестницы был длинный коридор с каменными плитами, стены которого были пронизаны арками, которые вели, как Кентон видел, когда его вели мимо них, в ряд хорошо укомплектованных винных погребов. Мейлер прошел через последнюю арку, нажал выключатель, и голая лампочка засветилась желтым светом на пыльном собрании сломанной и ветхой мебели, ржавых металлических конструкций и старых занавесок. Четыре стены были уставлены пустыми винными ящиками.
  
  Мейлер извлек из хлама стул на здоровых ножках и швырнул его посреди комнаты.
  
  «Свяжите его», — приказал он по-немецки.
  
  Двое мужчин толкнули Кентона в кресло, достали моток толстой веревки и в бесстрастном молчании начали привязывать его ноги к раме. Похоже, подумал Кентон, они устали от всей этой истории. Он взглянул на Мейлера.
  
  Капитан, казалось, совсем не скучал. Он вынул из кармана резиновую дубинку, взвесил ее в руке и злобно стукнул ею по краю арки. Он почти не издавал звуков. Кентон посмотрел на лицо Мейлера. Произошла неприятная перемена. Челюсть слегка отвисла, щеки ввалились, он дышал довольно часто и то и дело бросал косые взгляды на Кентона странно остекленевшими глазами. Уже изрядно напуганный, Кентон начал чувствовать почти истерический ужас, подкрадывающийся к нему.
  
  Двое мужчин тщательно проверили свои узлы и встали. Один из них хмыкнул на Мейлера, который повернулся и тупо уставился на Кентона. Потом он подошел и встал перед ним. В уголках рта появилась небольшая белая пена.
  
  Внезапно он поднял дубинку высоко в воздух и приподнялся на цыпочках. Кентон стиснул зубы. Дубинка опустилась с молниеносной скоростью и остановилась в дюйме от его щеки.
  
  Кентон покрылся холодным потом. Оба немца засмеялись. Губы Мейлера улыбнулись, и он игриво постучал дубинкой по голове Кентона. Оно было холодным и каким-то твердым жиром. В следующий момент улыбка Мейлера сменилась выражением животной ярости, и он взмахнул дубинкой по злобной дуге. И снова он остановился прямо перед лицом Кентона. Мейлер снова улыбнулся.
  
  — Развлекаешься, Кентон?
  
  Кентон ничего не сказал.
  
  Все еще улыбаясь, Мейлер слегка ударил его дубинкой по лицу.
  
  На мгновение Кентон подумал, что его челюсть была сломана ударом. Боль была мучительной.
  
  Мейлер отступил.
  
  -- Собираюсь быть благоразумным, старик, -- сказал он, -- или мне придется сильно на тебя напасть?
  
  Кентон не ответил. Его молчание, казалось, взбесило капитана, потому что он внезапно шагнул вперед и яростно ударил Кентона по коленям и ногам.
  
  Наконец дождь из ударов прекратился. Почти теряя сознание от боли, журналист почувствовал, что его сила воли на исходе. Если бы Мейлер повторил свою атаку, принципы или не принципы, он согласился бы на что угодно.
  
  — Уже достаточно?
  
  Кентон мгновение смотрел на мужчину. Он открыл рот, чтобы заговорить, но слова не исходили из его горло. Словно огромная тяжесть давит на его легкие, задыхаясь. Ему хотелось закричать, закричать, что он готов сдаться, что они могут забрать свои фотографии. Но его сознательный мозг потерял контроль над телом. Он выдохнул один слог:
  
  "Нет."
  
  Он видел, как Мейлер снова поднял дубинку, видел, как лицо человека исказилось от мстительной ярости. Он закрыл глаза, и его тело напряглось, чтобы принять удар.
  
  Но удара не последовало. Казалось, воцарилась жуткая тишина. Медленно он открыл глаза.
  
  Мейлер все еще стоял перед ним; но дубинка упала на пол, и руки его были высоко подняты над головой. Позади него в одинаковых позах стояли два немца. Кентон повернул голову. У входа в подвал стоял коренастый человечек с темным драчливым лицом. На его шее дважды наматывался толстый шерстяной шарф. В руке у него был большой синий револьвер со взведенным курком.
  
  «Первого, кто двинется, — сказал Залешофф по-немецки, — я убью».
  
  OceanofPDF.com
  9
  ЗАЛЕШОФФ СТРЕЛЯЕТ ДВАЖДЫ
  
  Z АЛЕШОФФ шагнул вперед на пару шагов и на секунду встретился взглядом с Кентоном.
  
  "Г-н. Кентон? Он говорил по-английски с американским акцентом.
  
  Кентон кивнул.
  
  Залешофф посмотрел на Мейлера.
  
  "Кто это мужчина?"
  
  «Капитан Мейлер».
  
  — Есть еще наверху?
  
  «Есть человек, который называет себя полковником Робинсоном; Больше я не видел».
  
  — У него негнущаяся рука?
  
  "Да."
  
  Залешов дернул ствол револьвера в сторону одного из довольно сбитых с толку немцев.
  
  «Ласс ин лос!»
  
  Под пристальным взглядом русского мужчина достал большой складной нож и перерезал веревки, связывавшие Кентона. Журналист расслабил мышцы и попытался встать, но избиение, которое Мейлер нанес ему по ногам, сделало этот процесс болезненным.
  
  "Вы можете стоять?" — с тревогой спросил Залешов.
  
  — Я буду в порядке через минуту.
  
  «Хорошо, будь как можно быстрее».
  
  — Боже мой, вам за это хрен попадется, — вдруг выпалил капитан.
  
  Залешофф нагнулся, подобрал резиновую дубинку и, не сводя глаз с троих мужчин перед собой, протянул ее Кентону.
  
  "Вот, пожалуйста. Хочешь попробовать это на нем?»
  
  "Очень много; но в данный момент я предпочел бы уйти отсюда.
  
  "Хороший. Возьми ту веревку, которую он с тебя отрезал, свяжи им руки за спиной, поставь их к стене и привяжи к бакам. Тогда заткните им рот. Я буду следить.
  
  Кентон сделал, как ему сказали; но когда он дошел до процесса затыкания рта, он был в растерянности.
  
  — Оторвите куски от этих старых занавесок, — велел Залешов, указывая на угол подвала, — завинтите их, засуньте в рот, а потом завяжите с открытым ртом.
  
  Кентон последовал инструкциям. Мейлер выругался и отказался открыть рот, но Залешофф ударил его дубинкой по челюсти, и капитан больше не беспокоил.
  
  — А теперь, — сказал Залешофф, — если вы готовы, мы пойдем.
  
  Кентон последовал за ним по коридору, миновав ступеньки, в холл. В конце коридора была дверь, но Залешов проигнорировал ее и пошел вперед. по узкому заколоченному проходу направо. Через ярд или два он остановился и, повернувшись к Кентону, прошептал ему, что теперь они должны идти тихо. Еще несколько шагов и они на свежем воздухе.
  
  Как Кентон раньше видел сквозь ставни, небо было затянуто тучами. Ветра не было, но зубы начали стучать от холода. Затем он почувствовал, как что-то теплое и мягкое сунули ему в руку, и обнаружил, что его спутник дает ему шарф. Пробормотав благодарность, он надел его и почувствовал себя лучше. Другая рука сжала его руку, призывая к тишине, и повлекла вперед по рыхлой каменной дорожке. Она шла под гору ярдов двадцать, а затем резко поднималась вверх. Внезапно возникла черная масса, и Кентон понял, что они достигли елей.
  
  Они повернули налево и как можно тише пробрались через опушку кустов. Внезапно Залешофф крепко сжал руку Кентона. Они стояли неподвижно. Некоторое время не было слышно ни звука, кроме слабого шороха кустов. Затем из темноты донесся голос мужчины, который тихо и с какой-то странной сладостью насвистывал немецкую любовную песню.
  
  Через секунду-две яркий свет мощной электрической лампы осветил лиственный экран впереди, свист прекратился, и послышался стук пустой канистры из-под бензина, выливаемой на бетон.
  
  Залешофф сложил руки чашечкой и приложил их к уху Кентона.
  
  — Мы должны миновать гараж, чтобы добраться до дороги, — прошептал он. «Путь через лес займет слишком много времени».
  
  — У шофера пистолет, — ответил Кентон.
  
  Второй на мгновение замолчал, затем, шепнув Кентону, чтобы тот оставался на месте, подкрался к краю гаражной поляны. Кентон увидел его голову и плечи, слабо вырисовывавшиеся на фоне света, затем он исчез. слева. Кентон прислонился к дереву и стал ждать.
  
  Очень своевременное вмешательство незнакомца в подвал и очевидная необходимость поставить как можно больше страны между собой, полковником Робинсоном и персоналом не дали ему времени обдумать вопрос о личности его компаньона. Окрестности дома полковника вряд ли были идеальным местом для обмена жизненными историями. Однако, предоставленный самому себе, он начал обдумывать вопрос. Он не сомневался, что это был Андреас, человек, который вошел и обыскал комнату Сакса в отеле «Йозеф» и за которого его приняли во дворе. Нельзя было спутать эту коренастую фигуру с большим шарфом. Это означало, что русский мог быть убийцей Сакса. Не очень утешительная возможность! Американский акцент немного сбивал с толку; но тогда у довольно многих англоговорящих континентальных жителей был американский акцент. Однако этот человек, похоже, знал свое имя и был на его стороне — что бы это ни было — и до сих пор не проявлял склонности к убийству. Он обратил свое внимание на более насущный вопрос, как уберечь руки и ноги от онемения от холода.
  
  Залешофф отсутствовал минуты три. Когда он вернулся, он повел Кентона обратно тем же путем, которым они пришли, пока они не оказались вне пределов слышимости шофера.
  
  — Он что-то делает с машиной, — сообщил Залешофф. — Но мы должны пройти мимо так, чтобы он не заметил. Мы не можем оставаться здесь. Если Саридза пойдет посмотреть, как там те люди в подвале, нас поймают.
  
  «Саридза?»
  
  «Полковник Робинсон. Его зовут Саридза.
  
  Кентон решил, что этот вопрос тоже может подождать.
  
  "Хорошо. Каков твой план?
  
  «У меня есть машина, но она примерно в двух километрах по дороге. Мы должны добраться туда до того, как они доберутся до нас. Им будет легко найти нас на дороге».
  
  «С чего начать?»
  
  «Подъезд к гаражу прорезан возвышением в земле. Он самый узкий в верхней части подъема, но там борта выемки слишком высоки. Мы должны перейти ближе и выбрать момент, когда шофер смотрит в другую сторону.
  
  "Хорошо."
  
  Они вернулись к опушке кустов и начали осторожно пробираться влево. Часть пути шла легко, но были места, где кусты стояли близко друг к другу, и им приходилось пробираться под ветками, чтобы не попасть под шелест листьев. Наконец справа сквозь кусты показался свет гаража, и Залешов остановился.
  
  — Мы у края пропасти, — прошептал он. «К подъезду есть обрыв около двух метров».
  
  Они пошли вперед. Внезапно Кентон увидел ярко освещенный участок бетона в шести футах под собой. Он наклонился вперед, чтобы лучше видеть. В пятнадцати ярдах от них стоял черный седан. Капот был поднят, и шофер возился с двигателем.
  
  Залешофф ухватился за нависающую ветку и начал спускаться к краю бетона. Кентон последовал за ним, и вскоре они спрятались в кустах, откуда были видны и шофер, и берег на противоположной стороне подъездной дорожки.
  
  Несколько минут они стояли там, наблюдая за работой шофера. Похоже, мужчина что-то делал с цепью освещения, потому что время от времени он подходил к приборной доске внутри машины и включал и выключал фары. Кентон уже начал было отчаиваться, когда шофер полез в карман за чем-то, посмотрел на набор инструментов на подножке и пошел в гараж.
  
  — Сейчас, — прошептал Залешофф.
  
  Он встал и спокойно пошел через аллею к кустам на другой стороне. Кентон встал, чтобы последовать за ним, но его ноги в синяках затекли от приседания. Он споткнулся, и его нога громко заскребла по бетону. Он оправился, но ущерб был нанесен. Из гаража послышался быстрый топот ног, крик, а в следующее мгновение тот глухой треск , который означает, что слушатель находится на прямой линии огня крупнокалиберного револьвера.
  
  Еще два выстрела прогремели, когда он карабкался к укрытию в кустах. Потом вспышка и репортаж из теней впереди и крик боли со стороны гаража. Кентон вслепую врезался в подлесок и резко ударился головой о ветку. Затем чья-то рука схватила его пальто и потащила вверх по крутому гравийному склону.
  
  — Быстрее, беги, — прошипел Залешофф.
  
  Кентон, пошатываясь, поднялся на ноги и побрел сквозь деревья вслед за своим товарищем. Земля была наклонной вниз, но была довольно гладкой вплоть до длинного оврага. На противоположной стороне оврага был проволочный забор. Когда они карабкались по нему, то услышали пронзительный клаксон мотора Bosch, издававший сигнал тревоги позади них. Они начали пробираться сквозь спутанные заросли папоротников за забором.
  
  — Это дает нам около пяти минут, чтобы добраться до машины, — выдохнул Залешофф.
  
  — Вы стреляли в шофера?
  
  «В руке; но это не помогло бы убить его. Эти выстрелы разбудили бы мертвых. Освобождение троих в подвале не займет много времени.
  
  Через две минуты они соскользнули с крутого берега на дорогу и побежали вниз по долине в сторону машины Залешова.
  
  Опыт последних двадцати четырех часов и слабость, вызванная нехваткой еды, сделала Кентона не в состоянии бегать на длинные дистанции. К тому времени, когда они прошли полкилометра, Кентон был готов броситься вниз. Его ноги чувствовали себя так, как будто он пытался бежать с рыхлым песком до пояса. Грудь болела от нехватки воздуха. В голове возникло неприятное легкое ощущение. Залешов безжалостно подгонял его, но в конце концов он перешел на шаг. Когда он это сделал, выше по склону послышался слабый звук автомобильного двигателя, а лучи двух фар метнулись в пространство и исчезли.
  
  — Они преследуют нас, — выдохнул Залешофф. «Бесполезно идти дальше. Они не должны знать о машине. Если они обнаружат это, мы загнаны в угол. Наш единственный шанс — дать им знать, что мы все еще здесь, и ждать возможности добраться до машины».
  
  Кентон, пытаясь отдышаться, кивнул.
  
  — Пошли, — сказал Залешофф, — сюда. Торопиться."
  
  Они стояли у подножия длинного прямого склона дороги. Слева земля спускалась почти вертикально к другому участку дороги, который лежал за крутой излучиной в трехстах футах ниже по склону долины. Справа земля круто поднималась к вершине холма и была густо покрыта елями. Залешофф пошел направо. Вскоре они оказались примерно в двадцати ярдах среди лабиринта больших прямых стволов деревьев.
  
  — Когда они придут, встань за дерево и делай, как я тебе говорю.
  
  Кентон, достигший стадии истощения, когда он был неспособен ни на что, кроме ошеломленного послушания, пробормотал согласие, прислонился к дереву и уставился в кромешную тьму леса.
  
  "Вот они идут."
  
  Кентон повернул голову и увидел движущуюся вдалеке точку света. Затем оно внезапно выросло, стало вытянутым и светилось сквозь деревья.
  
  «Они направляют прожектор на машину вверх по склону холма, когда едут. Держись за деревом.
  
  Свет приблизился, отбрасывая длинные тени на лесную подстилку. Когда он достиг их, Кентон увидел, как Залешофф положил револьвер на небольшой ствол на стороне дерева, за которым он стоял, и тщательно прицелился. Через секунду пушка грохнула один раз, и свет погас. Снизу раздался крик.
  
  Залешов излил русское самодовольство.
  
  «Яблочко в двадцати шагах!» добавил он. «Теперь мы идем по дороге выше в гору».
  
  Они начали двигаться по склону и прошли около пятнадцати ярдов, когда внизу послышался звук ломающейся ветки. Они остановились. Внезапно в темноте на мгновение вспыхнул факел.
  
  — Вниз, — прошипел Залешофф.
  
  В следующее мгновение раздался резкий треск маленького автомата и быстрый визг рикошета, когда пуля попала в камень выше по склону.
  
  Залешофф взвыл от боли, и Кентон услышал торжествующий голос Мейлера.
  
  — Ты ранен? — глупо спросил Кентон.
  
  — Нет, но они должны так думать. Продолжать."
  
  Теперь они спускались по склону, и темнота впереди рассеялась, когда луна, едва выглянув из-за клочка тонкого облака, превратила деревья на краю леса в смутные силуэты. Позади то и дело вспыхивали вспышки света, когда преследователи пытались их найти.
  
  — Стой, — прошептал Залешофф.
  
  Они были возле дороги. В пятидесяти ярдах вниз по склону виднелся задний фонарь черного седана.
  
  — А теперь, — продолжал он, — переходи дорогу как можно тише, спускайся с холма, чтобы тебя не было видно с края дороги, и жди меня.
  
  "Чем ты планируешь заняться?"
  
  — Посмотри, не остался ли кто-нибудь в машине Саридзы.
  
  "Почему?"
  
  «Объяснения позже. Переходи дорогу и молчи об этом».
  
  "Хорошо."
  
  Кентон медленно на цыпочках перешел дорогу и начал спускаться по крутому склону за ней. На протяжении нескольких ярдов дорога была усеяна большими камнями, и ему приходилось быть очень осторожным, чтобы не сбить их. Потом деревья снова зашевелились, и он смог зигзагом спуститься от ствола к стволу. Вскоре он снова оказался в кромешной тьме и сел ждать своего спутника.
  
  Десять минут он ждал, с треском размышляя о своих шансах избежать пневмонии. Потом сверху послышался легкий шум, и Залешофф позвал его по имени. Он ответил, и русский спустился к нему.
  
  «Нам не повезло, — сообщил он. «Саридза стоит рядом с винтовкой. У меня были надежды, что они могли оставить машину без присмотра. Я бы пустил пулю в бензин, но это было слишком опасно».
  
  "Что мы собираемся делать?"
  
  - Нам придется спуститься прямо сюда, к нижнему повороту дороги. Идти будет тяжело, и я не осмеливаюсь использовать фонарик. Они увидят это. Тем не менее, мы больше ничего не можем сделать».
  
  Спуск был для Кентона самым страшным кошмаром. Поверхность холма была покрыта глубокими впадинами, так что он все время терялся и бешено сползал вниз, чтобы быть подхваченным деревьями с тошнотворной силой. Крутой склон земли заставлял местами идти на четвереньках, а одну штанину при этом порвало мертвой веткой. Его лицо и руки были сильно исцарапаны, и он вывихнул запястье. Абсолютная темнота вызывала чувство панической беспомощности. Посредством когда он достиг дороги внизу, он был в состоянии коллапса.
  
  Залешофф, чья одежда тоже пострадала при спуске, взял Кентона за руку и повел его по дороге.
  
  Кентону казалось, что они продолжаются часами. Наконец Залешофф замедлил шаг, и Кентон сквозь полузакрытые глаза увидел очертания большого туристического автомобиля с поднятым капотом и без фар. У водительской двери стояла девушка.
  
  Она двинулась вперед, чтобы встретить их.
  
  — Что такое, Андреас? — сказал знакомый голос.
  
  Кентон начал истерически смеяться.
  
  — Андреас, — выдохнул он, — нет необходимости меня представлять. Мы встречались раньше».
  
  Он вырвал руку из руки Залешоффа, сделал шаг вперед и остановился. Его колени, казалось, подогнулись, а в голове раздался шум. Тогда он впервые в жизни потерял сознание.
  
  OceanofPDF.com
  10
  РАЗГОВОРОВ ЗАЛЕШОФФА
  
  Кентон почувствовал приятное жжение внизу живота и привкус чего-то вроде смеси скипидара с оливковым маслом во рту .
  
  Мужской голос сказал что-то по-русски, чего он не понял, и у него в зубах звякнул стакан. В следующий момент он сел, задыхаясь и кашляя, и открыл глаза.
  
  Он лежал на красном плюшевом диване в помещении, которое, на первый взгляд, походило на магазин подержанной мебели. Над ним склонился пожилой мужчина с белыми, как у трупа, щеками и запавшими глазами, которые блестели. Он держал бутылку с бледно-зеленой этикеткой и небольшой стакан, наполовину наполненный бесцветной жидкостью. Кентон понял причину теплого свечения внутри его и странный привкус во рту. Он пил водку.
  
  За столом сидел и серьезно смотрел на него человек, которого он знал как Андреаса.
  
  — Тебе лучше? — сказал Залешофф.
  
  Кентон неуверенно кивнул и поднял руку, чтобы вытереть остатки водки с подбородка. Рука была окрашена йодом. Мужчина с водкой предложил ему бутылку. Кентон покачал головой, вопросительно глядя на Залешоффа, и открыл рот, чтобы заговорить. Русский опередил его.
  
  «Вы находитесь в доме на Кёльнерштрассе в Линце, — сказал он. — Мы с сестрой привели тебя сюда. Подумав, что вы, возможно, проголодались, она пошла купить еды.
  
  — Очень мило с ее стороны, — сказал Кентон. — Кажется, я причиняю тебе много неприятностей.
  
  -- Да, -- вежливо сказал Залешов, -- очень много хлопот; но не так, как вы думаете, мистер Кентон. Наш хозяин, Ращенко, очень рад быть вам полезным. Пожалуйста, не утруждайте себя его благодарностью, — добавил он, когда журналист повернулся; «Он не понимает по-английски, и он, бедняга, тупой».
  
  Кентон пробормотал слова благодарности по-немецки, а Ращенко улыбнулся и ободряюще кивнул. Журналист был в некотором замешательстве. Он снова повернулся к Залешоффу.
  
  — Извините, что надоедаю, — сказал он. — Но не могли бы вы ответить на несколько вопросов? Например, не могли бы вы сказать мне, кто вы и почему я здесь? Я также хотел бы знать, откуда вы узнали мое имя, почему вы спасли меня из этого дома и, если я не нескромна, виноваты ли вы в смерти человека по фамилии Сакс или Боровански. Думаю, я знаю, почему вы обыскивали его комнату, но хотелось бы получить более полную информацию по этому вопросу. Мне также любопытен человек, называющий себя полковником Робинсоном. Почему ты называешь его Саридза? Есть и другие вещи, которые меня озадачивают, но я уверен, что вы увидите общую идею. Кстати, который час?
  
  — Сразу после полуночи, — сказал Залешофф. Он поджал губы. — Что касается остальных ваших вопросов, мистер Кентон, я предлагаю подождать, пока мы не подкрепимся едой, прежде чем приступать к объяснениям. Тамара уже должна вернуться. Она и Ращенко будут готовить для нас. Мы с тобой будем пить водку». Он стучал по столу, как аукционист. "Что ты говоришь?"
  
  Кентон улыбнулся.
  
  — Ты мне нравишься, Андреас, — сказал он. — Вы прекрасно знаете, что у меня есть кое-что, что вам нужно; Вы слышите с хорошо скрытым удивлением, что я видел, как вы обыскивали комнату Сакса, и все же вы предлагаете, чтобы мы поели и выпили, прежде чем мы поговорим! Да ведь я даже не поблагодарил вас за то, что вы меня спасли!
  
  Залешов серьезно покачал головой.
  
  — Вы ошибаетесь в моих мотивах, мистер Кентон. Попробуй встать».
  
  Кентон повиновался. Голова закружилась, и волна тошноты захлестнула его. Он снова быстро сел.
  
  — Видите ли, мистер Кентон, было бы пустой тратой времени начинать говорить прямо сейчас. Ращенко был врачом. Он сообщает, что вы находитесь в состоянии крайнего нервного и физического истощения. Вы страдаете от сильного шока, последствий сотрясения мозга и голода. Тот дикий восторг, который вы сейчас испытываете, от водки. Тебе лучше выпить еще.
  
  Ращенко возился теперь у плиты. Залешофф потянулся к бутылке, налил две большие порции и протянул одну Кентону.
  
  «Водка, — сказал он, — не должна касаться нёба. Его нужно вливать прямо в горло. Я покажу тебе. Просьба!
  
  Он поднес стакан к губам, откинул голову назад и один раз проглотил. Затем он поставил пустой стакан.
  
  Кентон последовал его примеру и почувствовал, как жидкость обожгла его желудок.
  
  -- Все-таки, -- продолжал он упрямо, -- я хотел бы знать, кто вы...
  
  Его прервал стук в дверь. Залешофф повернулся на стуле, и Кентон увидел, что в руке у русского находится синий револьвер. Ращенко вопросительно взглянул на него и получил кивок. Дверь открылась, и в комнату вошла Тамара с объемистой авоськой.
  
  "Г-н. Кентон, — сказал Залешов, широким жестом размахивая револьвером, — это моя сестра Тамара. Тамара, это мистер Кентон.
  
  Девушка серьезно кивнула Кентону.
  
  — Пожалуйста, Андреас, — сказала она, — не размахивай так пистолетом. Это опасно."
  
  Ее брат не обратил на это внимания и повернулся к Кентону.
  
  — Что ты думаешь о ней, мой друг?
  
  -- Она удивительно красива, -- сказал Кентон. «Такой же красивый, как и ее голос».
  
  Залешофф радостно хлопнул себя по колену.
  
  «Видишь ли, Тамара, что водка сделает даже с хладнокровным англичанином. «Удивительно красиво; такой же красивый, как ее голос. Ты слышала его, Тамара? Он перевел в пользу Ращенко, который улыбнулся и кивнул им.
  
  — Вы его смутите, — спокойно сказала девушка и высыпала авоську на стул. — Будьте осторожны, мистер Кентон, — добавила она через плечо. «Мой брат пытается убаюкать вас чувством ложной безопасности в надежде, что вы доверитесь ему».
  
  Залешов вскочил на ноги, опрокинув стул, и выругался. Затем он обличительно ткнул пальцем в сестру.
  
  «Смотрите, — заорал он на Кентона, — на каждом шагу мешает и мешает дочь моей собственной матери! Успокаиваю тебя, напою тебя водкой, мы становимся дружны, мы en rapport , тогда — пуф — Тамара разрушает чары своей глупостью.
  
  Он откинулся на спинку стула и уронил голову на руки.
  
  — Очень забавно, — ровным голосом сказал Кентон. — Как думаешь, можно мне стакан воды?
  
  Залешофф медленно поднял голову и угрюмо посмотрел на Кентона. Внезапно он с грохотом опустил ладонь на стол и начал хохотать.
  
  -- Вот, Тамара, -- выдохнул он наконец, -- мы его, видите ли, не обманываем. Он неподвижен. Он видит наши маленькие уловки, чтобы завоевать его доверие. Мы понимаем, почему англичане такие великие дипломаты».
  
  — А мы? — сказала Тамара, снимая пальто.
  
  "Но конечно!" Он повернулся, сияя, к Кентону. — Мои извинения, мистер Кентон. Надо было понять, что такая дурацкая театральность была оскорблением для твоего ума. У нас есть твое прощение?
  
  — Естественно, — неловко сказал Кентон. На самом деле, подумал он, этот человек был довольно ребячливым.
  
  Русский вздохнул с облегчением.
  
  — Приятно это знать, — горячо сказал он. - Если бы мы только знали, - продолжал он мечтательно, - если бы мы только знали немного больше о мыслях мистера Кентона. Он резко наклонился вперед. «Почему, например, мистер Кентон готов пойти на все, чтобы сохранить собственность Советского правительства?»
  
  Внезапность нападения застала журналиста врасплох. Он помолчал. В комнате не было ни звука, кроме тиканья часов и слабого шипения печки. Атмосфера изменилась каким-то необъяснимым образом. Даже Ращенко почувствовал это и остановился в работе. Девушка, стоя спиной к двери, смотрела на стол. Залешов, уже не проявлявший благосклонно-театрального вида, пристально смотрел на него с голубыми глазами. глаза, которые стали необычайно проницательными и расчетливыми.
  
  Все это он увидел за долю секунды. Потом он легко улыбнулся.
  
  «Я думал, что мы отложили дела до тех пор, пока не поели. Тем не менее, если вы желаете…”
  
  Мгновенно Залешофф извинялся.
  
  Да, да, конечно, мистер Кентон был прав. А пока стакан воды или, может быть, еще водки. Нет? Ращенко бы поторопился.
  
  Последовала быстрая болтовня по-русски и кивки от Ращенко. Залешов начал рассказывать девушке чрезвычайно преувеличенный и слишком драматичный рассказ об их побеге из дома на холме. Кентону казалось, что о его присутствии совершенно забыли.
  
  Еда наконец пришла.
  
  Он состоял из борща со сметаной и пирожков с нарезанными овощами, и, если не считать внезапного поздравления, обращенного Залешовым к Ращенко, был съеден молча. Кентон был задумчив и крайне озадачен; но он также был очень голоден и постоянно ел. Как только они закончили, Ращенко стал убирать посуду со стола.
  
  — Сигарету, мистер Кентон?
  
  "Спасибо."
  
  Он закурил и глубоко вдохнул. Он начал чувствовать себя лучше.
  
  Залешофф повернулся к девушке.
  
  — Куда ты положила эту бумагу, Тамара?
  
  Она подошла к шкафу и вернулась с листом серой бумаги, исписанным мелким почерком. Ее брат взял его, усадил Кентона на диван и сел на стул напротив него. Девушка сидела за столом с карандашом в руке и блокнотом перед собой.
  
  — Следственный суд? — сказал Кентон.
  
  Он увидел, как на лице девушки мелькнуло легкое веселье.
  
  — Вовсе нет, — сказал Залешофф слишком многозначительно. Он поднял серую бумагу. — Вы знаете, что это такое, мистер Кентон?
  
  Журналист покачал головой.
  
  Залешофф протянул ему его.
  
  Кентон посмотрел на бумагу. Он был озаглавлен «Досье К.4596» и начинался так: «Десмон д'Эстер Кентон, журналист, родился в Карлайле в 1906 году». Далее он описывал на немецком языке его родителей и их истории, его внешность, характер, карьеру, его политические взгляды и его работу в различных газетах с точностью и проницательностью, которые его очень смущали. Он прочитал его дважды и вернул обратно.
  
  — Очень хорошо, — сказал он. — Но вы ошибаетесь, говоря, что большую часть 1934 года я провел в Венгрии. Я провел в Риме большую часть того года».
  
  Залешов нахмурился и издал звук отвращения.
  
  «Тамара, пожалуйста, запишите это и сообщите об этом». Он повернулся к Кентону. «Очень трудно, — жалобно продолжал он, — заставить людей предпринимать надлежащие шаги для проверки своей информации. Человека постоянно выставляют дураком».
  
  Кентон не чувствовал, что от него ждут комментариев по поводу этого заявления.
  
  — Однако я показал его вам, — продолжал другой, — больше для того, чтобы прояснить мою позицию, чем для того, чтобы произвести на вас впечатление. Это неважно». Он бросил его на стол. — Тамара, ты можешь разорвать его.
  
  Кентон, однако, заметил, что девушка осторожно положила бумагу в конец записной книжки.
  
  — А теперь к делу, — приветливо продолжал ее брат. — Предположим, вы расскажете нам, мистер Кентон, как именно вы оказались в отеле «Джозеф» прошлой ночью.
  
  Кентон осмотрел свою сигарету.
  
  "Я буду рад сделать это," пробормотал он; "но я думаю вы упустили очень необходимое предварительное условие.
  
  "Да?"
  
  Кентон поднял голову, и его глаза встретились с глазами русского.
  
  «Я хочу сначала знать, с кем я разговариваю», — сказал он.
  
  Наступила небольшая пауза, прерываемая грохотом тарелок в другом конце комнаты.
  
  Залешофф свирепо нахмурился.
  
  -- Не понимаю, -- сказал он наконец, -- какое отношение мое имя имеет к этому делу. Это вам ничего не передаст. Однако, — он пожал плечами, — это Андреас Прокович Залешофф.
  
  — Залешофф?
  
  Русский нахмурился в подтверждение. Кентон задумчиво откинулся на спинку дивана. Потом щелкнул пальцами.
  
  "Понятно!"
  
  Залешофф поднял брови.
  
  — Теперь я вспомнил, — продолжал Кентон. — Разве вас не выслали из Соединенных Штатов за коммунистическую агитацию в тысяча девятьсот двадцать втором году? Думаю, в Питтсбурге, хотя это мог быть и Детройт. Что это было?»
  
  Он ждал, ожидая взрыва театрального негодования. Затем, к своему сильному удивлению, он увидел, как густой румянец заливает лицо русского.
  
  — Чикаго, — почти смущенно пробормотал Залешофф.
  
  Девушка начала смеяться.
  
  Кентон подумал, что это очень приятный звук, но ее брат сердито повернулся к ней и ударил кулаком по столу.
  
  «Стой, Тамара, стой сейчас же!» Он повернулся к Кентону. — Вы правы, — сказал он с комической попыткой жизнерадостности. Он неодобрительно пожал плечами. «В то время я был очень молод. Детская выходка, не более того. Но это было в тысяча девятьсот двадцать пятом, друг мой, и в Чикаго. Он рассмеялся довольно неубедительно. «Хорошо было запомнить имя, но ваши факты были совершенно неверны».
  
  -- Этому, -- сказал Кентон, -- вряд ли стоит удивляться. Когда тебя депортировали из Чикаго, я был довольно прыщавым подростком. Пока ты только что не заговорил, я никогда в жизни не слышал твоего имени.
  
  Залешов откинулся на спинку стула и шумно вдохнул через нос. Первой заговорила девушка.
  
  — Вы имеете в виду, мистер Кентон, — сказала она срывающимся от сдерживаемого смеха голосом, — что вы понятия не имели о том, что мы были в Америке, и что вы выдумали эту историю о моем брате?
  
  Кентон кивнул.
  
  «Да, я выдумал. Вы оба говорите по-английски с американским акцентом, и вы говорите на нем так же бегло, как и я. Вы, должно быть, провели несколько лет в Америке. У меня были все основания полагать, что ваш брат работал на советское правительство. Я хотел разозлить его, чтобы он показал свою руку. У дела о депортации было правильное косвенное ощущение».
  
  -- Ну, я буду... -- начал было Андреас Прокович Залешов, но девушка перебила его.
  
  — Наш отец был тайно убит охранкой в тысяча девятьсот десятом году. Наша мать сбежала из Баку вместе с нами в Америку, через Мексику, где я родился. Но она так и не взяла надлежащих документов, и когда у Андреаса возникли проблемы с полицией из-за его пропаганды, они узнали о нас, и нас депортировали. Наша мать умерла; мы говорили по-русски лучше, чем по-английски, поэтому потребовали советского гражданства. Это довольно просто».
  
  -- Если, Тамара, ты уже покончила с этими домашними откровениями, -- прорычал ее брат, -- я хочу сам поговорить с мистером Кентоном. Он повернулся к журналисту. — Итак, мистер Кентон, похоже, мы ответили на ваш вопрос. Ты знаешь кто я. Предположим, вы ответите на мой? Как вы оказались в отеле «Йозеф»?
  
  Кентон на мгновение задумался. Затем:
  
  — Очень хорошо, кажется, в этом нет ничего плохого.
  
  Залешофф внимательно слушал, пока Кентон описывал свою встречу с Саксом, причины, по которым он принял предложение Сакса, и свой визит в отель «Йозеф». Однако когда он пришел на интервью с «полковником Робинсоном», русский стал перебивать его вопросами. Что именно было сказано? Была ли упомянута тема нефти? Насколько, казалось, Майлер был уверен в своем хозяине? Когда Кентон упомянул о «директорах» полковника в Лондоне, глаза Залешоффа заблестели, и он отчеканил сестре возбужденный комментарий по-русски. Намерение полковника отправиться в Прагу было тщательно отмечено.
  
  — А потом, — наконец заключил Кентон, — вы появились на сцене; как, я не могу себе представить.
  
  «Это легко объяснимо. Я видел, как люди Саридзы вынесли вас из отеля «Вернер». Позже я обыскал твою комнату. В одном из карманов вашего пальто я нашел вырванный из записной книжки кусочек бумаги. На нем было два адреса, оба явно написаны русским. Одним из них был отель «Йозеф», другим — «Вилла Пещик». Так назывался дом, в котором я нашел тебя.
  
  — Но как ты узнал о моем существовании? Его осенила мысль. — Я полагаю, тот бледнолицый экземпляр, о котором Сакс сказал мне, что он нацистский шпион, не был одним из ваших маленьких друзей?
  
  Залешофф выглядел озадаченным.
  
  — Кто убил Сакса? настаивал Кентон.
  
  Двое русских обменялись понимающими взглядами. Затем Залешофф пожал плечами.
  
  "Кто может сказать?"
  
  — Ладно, — раздраженно сказал Кентон, — пусть идет. Могу ли я дать вам какую-либо дополнительную информацию?» — иронически добавил он.
  
  У него начала болеть голова.
  
  — Что ж, мистер Кентон, — промурлыкал Залешофф, — есть еще две вещи.
  
  "Кто они такие?"
  
  «Я слышал окончание вашего разговора с Саридзой из-за окна, прежде чем вас отвели в подвал. Почему, мистер Кентон, вы не отдали фотографии и не спасли себя от довольно болезненной беседы с капитаном Мейлером?
  
  Кентон коротко рассмеялся.
  
  «Залешофф, — сказал он, — мой отец был ирландцем, а мать — француженкой. К моему удивлению, я обнаружил, что унаследовал от них два любопытных качества — упрямство и способность обидеться».
  
  Русский взглянул на сестру.
  
  — Тебе это понятно, Тамара? Я рассказал вам, что они делали с ним.
  
  Девушка кивнула. Ее брат снова повернулся к Кентону.
  
  «Единственное, что я хочу знать, — сказал он, — это где я могу найти эти фотографии».
  
  Кентон быстро подумал. Залешов явно недостаточно слышал его интервью с полковником, чтобы знать о кафе.
  
  — Ты действительно не знаешь?
  
  Залешофф медленно покачал головой. Кентон ощутил возрождение легкой враждебности в отношении собеседника, которая окрасила более раннюю часть их разговора.
  
  -- В таком случае, мсье Залешов, -- сказал он, -- я собираюсь заключить с вами сделку.
  
  "Верно?"
  
  "Да. За последние двадцать четыре часа со мной произошло довольно много неприятных вещей. Я требую компенсации».
  
  Губы русского сжались, а челюсть агрессивно выдвинулась вперед.
  
  "Сколько?" — сказал он тихо.
  
  Кентон выразил ужас.
  
  «Дорогой мне, не деньги! Это третий раз, когда я предлагали взятки в связи с этой кучей довольно неинтересных фотографий. Я не подумал о вас, сударь, — прибавил он укоризненно.
  
  Лицо Залешоффа помрачнело.
  
  — К делу, пожалуйста.
  
  "Безусловно. Я репортер. Незадолго до того, как я встретил покойного оплакиваемого Борованского, я думал, где взять новость, которая не была бы захвачена всеми сотрудниками информационных агентств и иностранными корреспондентами в Средней Европе через пять минут после того, как она вышла. Ну, теперь я думаю, что я на пути к этому. Я хочу узнать больше о руководителях друга Саридзы в Лондоне. Я хочу знать, кто они и что они, и почему они так интересуются Бессарабией и Румынией. Я хочу знать, какое отношение к этому имеет нефть и где именно вы находитесь. Мне нужна дурь, подлость, работы или как вы это называли в Чикаго, в обмен на фотографии. Чем вам интересна эта идея?»
  
  Залешофф выглядел мрачным.
  
  — Боюсь, мистер Кентон, что вы обречены на разочарование. Я действительно немного удивлен, что человек с вашим опытом сделал такое предложение. Уверяю вас, по крайней мере, я не собираюсь делать сенсационных откровений. Он слегка улыбнулся. — Может, Тамара что-нибудь придумает?
  
  — Тебе не нужны твои фотографии?
  
  — Да, мистер Кентон, знаю; но я не уполномочен делать заявления для прессы. В любом случае дело чисто коммерческое. Политического значения это не имеет».
  
  — Я склонен в этом сомневаться.
  
  «Ни одна газета не стала бы публиковать ничего столь незначительного».
  
  — Я расскажу вам об этом, когда узнаю факты.
  
  Наступила долгая пауза, затем девушка заговорила.
  
  — Я думаю, Андреас, — сказала она, — что нам придется пойти на компромисс с мистером Кентоном.
  
  Русский на мгновение посмотрел на журналиста. Потом пожал плечами.
  
  "Очень хорошо. Я полагаю, это не имеет значения.
  
  "Нет разницы?" Кентон нашел это заявление немного странным.
  
  Но Залешофф ничего не объяснил.
  
  «Можно только сожалеть, — злобно говорил он, — что мистера Кентона не оставили превосходному капитану Мейлеру хотя бы ненадолго».
  
  Ращенко принес им чай в стаканах. Залешов раздавил в стакане ломтик лимона и угрюмо размешал содержимое.
  
  Наконец он поднял глаза.
  
  — Вы должны понять, мистер Кентон, — сказал он с бойкой прямотой, — что моя связь с этим делом совершенно случайна. Я частный советский гражданин, имеющий деловые интересы в Швейцарии, а именно ввоз машин.
  
  Он сделал паузу.
  
  «Однако, — продолжал он, потягивая чай, — советский гражданин, как и другие граждане за границей, всегда готов, если представится случай, поставить интересы своей страны выше своих личных деловых дел. Поэтому, когда меня по разным причинам, которые вас не интересуют, попросили помочь в довольно необычном деле правительства, у меня не было другого выбора, кроме как согласиться. Это, мистер Кентон, — заключил он несколько вызывающе, — объясняет мою позицию в этом деле.
  
  Кентон, втайне забавляясь этой наивной отговоркой, торжественно кивнул и закурил сигарету.
  
  — А убийство Борованского? он сказал.
  
  Залешофф отмахнулся от вопроса.
  
  «Незначительный инцидент. Мы поговорим об этом позже». Он серьезно наклонился вперед. «Вы журналист, мистер Кентон; вы знаете больше, чем обычный человек; Мне не нужно делать больше, чем намекать, и вы поймете. Когда я говорю вам, что некий видный изгнанник из России снова ищет вкусить силу, многое станет тебе ясно. В семнадцатом и восемнадцатом годах этот человек оказал России большие услуги; но в нем был налет личного честолюбия. Он жаждал власти. Сегодня в России нет места тем, кто ставит службу своему тщеславию выше службы народу. Его выгнали».
  
  — Вы говорите о Троцком?
  
  Залешофф многозначительно кивнул.
  
  -- Пожалуй, лучше было бы его расстрелять, -- сказал он с сожалением, -- ибо он не переставал заговорить против государства. Вокруг себя он собрал выводок фанатиков, опьяненных жаждой власти. Они опасны. Франция изгнала их. Норвегия и Швеция изгнали их. Из других стран мира их получит только Мексика. Они годами работали на падение Советов; многие великие слуги народа были испорчены их коварным ядом. Этим несчастным людям пришлось заплатить цену. При отравлении конечности ее следует ампутировать, чтобы не заразить здоровье всего тела».
  
  — Испытания в тысяча девятьсот тридцать шестом? — спросил Кентон.
  
  Залешов довольно нетерпеливо согласился с этим вторжением конкретики.
  
  «Испытания 1936 года привлекли внимание людей к опасности; но все же остается. Цель этих негодяев — дискредитировать Советский Союз в глазах соседей. Они преследуют эту цель с неустанной решимостью. Они пойдут на все. Вы, мистер Кентон, испытали на себе некоторые из их методов. Борованский был советским гражданином, человеком из народа. По воле случая в его руки попали эти наглые подделки, которые вы сами рассмотрели. Он сообщил в Москву, и ему было приказано отложить свои работы и привезти их сюда, в Линц, для проверки. Как истинный патриот, он немедленно отправился в путь. Но они быстро вышли на его след. Он передал их вам, англичанину, которого он видел, что он мог доверять, для безопасности. Затем изверги убили его и обратили свое внимание на вас. Результаты вы слишком хорошо знаете. На что наши враги не рассчитывали, так это на верность советского гражданина народу, ничтожной единицей которого он является. Меня призвали. Я ответил на зов и смог спасти тебя от пыток. Я продолжаю работу Борованского с того места, на котором он остановился. Теперь ты знаешь все. От имени Борованского, мистер Кентон, прошу вас вернуть мне доверенные вам фотографии.
  
  Он взмахнул умоляющей рукой. Он светился искренностью. Девушка уставилась в свою записную книжку.
  
  Кентон мгновение рассматривал их обоих, затем откинулся назад и засунул руки в карманы.
  
  — Вы хотите, чтобы я понял, — медленно сказал он, — что фотографии — подделки, что Борованский был русским патриотом, а полковник Робинсон и капитан Мейлер — на службе у троцкистов?
  
  Залешофф кивнул.
  
  «Это факты».
  
  Кентон встал.
  
  — Ну, — сказал он с горечью, — я знаю, что вел себя как дурак. Мне даже сказали, что я дурак. Но я никогда раньше не осознавал, что должен выглядеть самым большим придурком в Европе».
  
  "Что ты имеешь в виду?"
  
  — Я имею в виду, что никогда раньше не слышал столько откровенной чепухи из уст одного человека в течение пяти минут. Я поздравляю вас. Это было великолепное достижение. Но уже поздно, и я устал. Я уверен, что вы извините меня, если я вернусь в свой отель и немного посплю.
  
  Он направился к двери.
  
  — Минутку, мистер Кентон.
  
  Он повернулся. Залешов стоял за столом. В руке у него был синий револьвер.
  
  Журналист пожал плечами.
  
  «Мне становится немного скучно со всей этой мелодрамой», — сказал он едко. "Что это?"
  
  — Фотографии, мистер Кентон.
  
  — Я уже сделал тебе предложение.
  
  Челюсть Залешоффа сердито дернулась вперед.
  
  «То, что вы спрашиваете, абсурдно. Вы вмешиваетесь в дело, которое вас нисколько не касается. Будьте благоразумны, мистер Кентон.
  
  — Полковник Робинсон тоже хотел, чтобы я был благоразумен.
  
  — Меня не интересуют тревоги полковника Робинсона.
  
  — И я в твоем. Я буду благоразумен со своей точки зрения. Я сам профессионально интересуюсь этим делом».
  
  Мгновение двое мужчин смотрели друг на друга в гневном молчании.
  
  -- Я думаю, -- сказала Тамара, -- что было бы лучше и удобнее, если бы мы все снова сели.
  
  — Держись подальше от этого.
  
  Девушка слегка покраснела.
  
  — Я не буду держаться в стороне, Андреас. Вы плохо запороли это дело и знаете это. Если бы вы не продолжали обращаться с этим человеком, как с кретином вроде Ортеги и…
  
  — Молчи, — проревел ее брат.
  
  — Очень хорошо, Андреас. Я буду молчать. Но прежде всего я хочу сказать, что вам лучше еще раз все обсудить, прежде чем вы зайдете слишком далеко.
  
  — Не глупи, Тамара. Какая польза от дальнейших разговоров?»
  
  — Это зависит от того, что это за разговор. Я думаю, Андреас, что вам придется принять условия мистера Кентона.
  
  На мгновение Кентон ожидал вспышки ярости от русского; но не пришло. Вдруг он опустил револьвер в карман, сел и стал наливать себе свежего чая. Кентон неуверенно взглянул на девушку. Она жестом указала ему на диван. Залешофф с усмешкой поднял глаза от чая.
  
  — Итак, — сардонически сказал он, — вы уверены в себе, а? Андреас Прокович вынужден уступить требованиям грязной прессы».
  
  — Вопрос услуги за услугу , верно?
  
  "Услуга за услугу!" « В этом бизнесе слишком много денег и слишком мало кво ».
  
  — Он через минуту перестанет нести чушь, — спокойно сказала девушка.
  
  "Тихо!" — прорычал ее брат. «Этот назойливый репортер делает вам глупый комплимент, и вы окончательно теряете рассудок». Он внезапно повернулся к Кентону. «Почему, мой вмешивающийся друг, вы думаете, что я хочу, чтобы вы дали мне эти фотографии?»
  
  «Потому что подлинные документы не являются подделками», — быстро ответил Кентон.
  
  — Очень умно с твоей стороны. Фотографии были сделаны нелегально человеком из правительственного учреждения в Москве».
  
  — Борованский?
  
  "Да. Человек, который сказал вам, что его зовут Сакс.
  
  — А при чем здесь полковник Робинсон?
  
  «Саридза был тем человеком, который подкупил Борованского, чтобы тот сделал фотографии».
  
  — Значит, он говорил правду, когда сказал, что Сакс едет их доставить?
  
  "Да."
  
  «Кто был тот человек в поезде, которого боялся Сакс?»
  
  — Я не знаю ни одного человека в поезде, — коротко сказал Залешофф. — Вероятно, это было виноватое воображение Борованского.
  
  Кентон решил пока отложить этот вопрос.
  
  — Кто такая Саридза?
  
  Лицо Залешоффа помрачнело.
  
  — Я думаю, что в целом вам лучше забыть это имя, — медленно сказал он. «Насколько я знаю, только один газета в Европе когда-либо печатала его. Саридза в то время называл себя как-то иначе; но газета, расследуя какой-то финансовый скандал, с которым он был связан, использовала настоящее имя. Я не знаю, как это стало известно. В досье газеты могло быть досье Саридзы. Как бы то ни было, на следующий день после появления статьи человек, написавший ее, был застрелен вместе с женой на ступеньках их дома». Он задумчиво посмотрел на стакан в своей руке, и Кентону показалось, что русский разговаривает сам с собой. «Говорят, что такие личности, как Аль Капоне и Джон Диллинджер, являются продуктом коррумпированной администрации Америки и неуклюжего законотворчества. Саридза и ему подобные должны быть продуктами мировой бизнес-системы. Принципиальная разница между Аль Капоне и Стефаном Саридзой заключается в том, что Капоне работал на себя, а Саридза работает на других людей. Когда Капоне приказал своим хулиганам расстрелять пару человек на тротуаре из бронированного купе, это было сделано для того, чтобы сохранить или увеличить свой собственный доход. Когда Саридза приказал этому капитану бить вас тотчлегером, пока вы не отдадите ему несколько фотографий, это было сделано для того, чтобы увеличить доход тех, кого он называл своими руководителями в Лондоне, — джентльменов, которые, по всей вероятности, колебались бы, прежде чем прихлопнуть муху. Видите ли, ваш деловой человек желает цели, но не любит средства. Он добросердечный человек. Он любит легкую совесть. Ему нравится думать, что люди, которых он эксплуатирует, довольны и счастливы, что их эксплуатируют. Он любит сидеть в своем кабинете и честно вести дела с другими бизнесменами. Вот почему Саридза необходим. Потому что в тот или иной момент удивительно сложной бизнес-структуры мира всегда приходится делать грязную работу. Это может быть простой подкуп, это может быть манипулирование общественным мнением с помощью инцидентов, слухов или скандалов, это может быть даже дело об убийстве — но что бы это ни было, Саридза и ему подобные готовы это сделать за большие гонорары. в карманах и самые уклончивые указания, какие только можно вообразить...
  
  «Саридза начал свою карьеру в Болгарии в начале девятнадцатого века. Его бизнесом тогда было запугивание лавочников — «рэкет защиты», как это называется сейчас в Америке. Но он продвинулся. Ныне его специальностью является формирование общественного мнения, и он является личностью любопытной важности. Он был награжден большинством европейских правительств. Те же самые правительства также имеют его досье в своих файлах опасных иностранных агентов. Он называет себя пропагандистом. Лучшее описание было бы «политический саботажник». ”
  
  Кентон заерзал.
  
  — Но что ему нужно от этих фотографий?
  
  Залешов выразительно погрозил пальцем.
  
  «Ах! Вот оно. Что на самом деле? Как только я окончательно отождествил Саридзу с этим делом, мы приступили к изучению проблемы».
  
  "Мы?"
  
  — Тамара и я, — вежливо сказал Залешофф.
  
  Кентон пожал плечами. "Хорошо."
  
  «Мы пришли к выводу, — продолжал Залешов, — что ключ к разгадке ситуации находится в Румынии».
  
  «Это было несложно».
  
  "Нет. Но сам по себе этот простой факт ни к чему нас не привел. Пришлось искать дальше».
  
  — По-прежнему только ты и твоя сестра?
  
  "Безусловно. У нас была только одна подсказка. Дело в том, что Саридза несколько лет назад был в контакте с Пан-Евразийской нефтяной компанией и что он также был нанят, помимо этого, нынешним председателем Пан-Евразийской компании, г-ном Балтергеном».
  
  «Балтерген? Он большой человек в лондонском Сити, не так ли?
  
  "Очень большой. Что еще более важно, именно его компания стояла за агитацией за реформу нефтяных концессий в Румынии».
  
  "Подождите минуту. Было какое-то дело в том, что газету избили за публикацию статьи об этом, не так ли?
  
  "Там было. Сегодня утром мы узнали, что приказ о разгроме редакции газет исходил от агента Панъевразийской компании в Бухаресте. Идея, по-видимому, заключалась в том, чтобы закрыть номер, в котором появилась статья, но газета уже была распространена до того, как это произошло. Это была не очень хорошая статья, но она расстроила предложения по реформе концессий и привела к официальному расследованию. Это было более трех месяцев назад».
  
  — Вы имеете в виду, что руководители Саридзы в Лондоне — «Пан-Евразийская нефтяная компания»?
  
  — Это кажется вероятным.
  
  «Хм! Мне это кажется довольно косвенным. Тем не менее, даже если это правда, я все равно не понимаю, при чем здесь Сакс и его стопка фотографий».
  
  «Мы тоже. Но небольшое расследование дало нам еще одну подсказку. Залешов закурил сигарету и восторженно посмотрел в потолок. — Вы недавно изучали румынскую политику, мистер Кентон?
  
  "Последовательно."
  
  Но вопрос, очевидно, был риторическим, потому что Залешов отвел глаза от потолка и продолжал так, как будто журналист ничего не говорил.
  
  «До 1936 года, — сказал он, — Румынию политически можно было охарактеризовать одним словом — Титулеску. Внешняя политика Титулеску основывалась на дружбе с Советской Россией. Малая Антанта была первым звеном цепи вокруг Германии. Последним звеном был франко-советский пакт. Но в воздухе Румынии витает реакция, как и в любой другой европейской стране. При фашизме в Италии, национал-социализме в Германии, Croix de Feu во Франции, рексизме в Бельгии и национализме в Испании маловероятно, что Румыния избежала бы заразы. Даже в Англии симптомы очевидны в растущей мощи бюрократии. Маленький Гитлер Румынии — Корнелиус Кодряну, и у него есть Геринг в лице генерала Зизи Кантакузино. Кодряну был юристом, пока не сформировал партию под названием «Лига Архангела Михаила». Впоследствии название было изменено на «Железная гвардия». Позже он назвал ее Лигой Всех за Отечество. Впрочем, имя не имеет значения. Политика партии знакома: антисемитизм, корпоративное государство, союз с Германией и «спасение Румынии от еврейской и коммунистической угрозы». Партия носит зеленые рубашки и занимается почти исключительно сбором средств, политическими убийствами и терроризмом. Когда Татареску вынудил Титулеску уйти в отставку, а Титулеску бежал из Румынии, отряд людей Кодряну последовал за ним. Многие считали, что приступ отравления Титулеску в Санкт-Морице был их работой. Это не маловероятно. Дело в том, что вместо Титулеску министром иностранных дел стал Антонеску, а Румыния и Польша заключили союз, направленный на строгий нейтралитет как по отношению к Германии , так и к России. С одной стороны, это был хороший ход. Это убило любую немецкую идею нападения на Россию через Украину. Но, если не произойдет ничего серьезного, личная власть и союз с Германией так же далеки от Кодряну, как и прежде. Теперь вы видите, где стоит Саридза, мистер Кентон?
  
  — Вы имеете в виду, что Саридза был нанят, чтобы обеспечить это «что-то серьезное»?
  
  "В яблочко. Вы знакомы со старой бессарабской ссорой между Россией и Румынией. Железная гвардия стремится загнать Румынию в лоно Германии, настраивая общественное мнение против России. Они заявят, что Советы планируют напасть и захватить Бессарабию. Они вызовут панику; затем, внезапно, драматично, они произведут доказательства — эти фотографии — как доказательство намерений России. Это просто вопрос умелого выбора времени. Массовая истерия сделает все остальное».
  
  «Будет ли это? Я думаю."
  
  Залешофф раздраженно фыркнул.
  
  «Мой дорогой мистер Кентон, если бы вы достаточно долго искали в британском военном министерстве, вы, вероятно, нашли бы полный план нападения Англии на Францию. Развитие таких вещей является частью работы военных ведомств. Никто в Англии не мечтает напасть на Францию. Две страны являются союзниками. Но предположим, что вы опубликовали этот план нападения во Франции и клялись, что Англия жаждет французского Марокко, — как, по-вашему, это подействовало бы на тамошнее общественное мнение? Настроение не доверять мотивам Англии в будущем было бы наименьшим ущербом. Тем не менее, Англия и Франция сейчас настолько дружны, насколько могут быть дружны две нации в этом мире. Представьте себе ущерб отношениям между двумя странами в положении России и Румынии. Войны велись из-за меньшего».
  
  «Я понимаю вашу точку зрения. Но при чем здесь Pan-Eurasian Petroleum?»
  
  "На первом этаже. Цена помощи Саридзы в обретении власти — немедленное использование этой власти для пересмотра нефтяных концессий в пользу Паневразийца. Это старая игра. Крупные нефтяные компании годами играли в Мексике. Вот почему раньше было так много революций».
  
  Кентон на мгновение задумался.
  
  «Почему вы так уверены, — сказал он наконец, — что то, что вы мне сказали, не помешает мне отказаться от фотографий? Насколько вам известно, я мог бы быть несгибаемым консерватором с хорошим пакетом пан-евразийских акций».
  
  Залешофф мрачно улыбнулся.
  
  «Пожалуйста, дайте мне немного здравого смысла. Если бы у вас были хоть какие-нибудь ценные акции, вы бы не нуждались в деньгах в Нюрнберге так остро, как вы мне сказали. Ты можешь солгал, но я должен был обнаружить это. Во всяком случае, ваше досье приписывает вам своего рода скромный радикализм, очень распространенный среди английских журналистов.
  
  Кентон зевнул.
  
  — Что ж, тебе не о чем беспокоиться. Я дам вам фотографии. Вы, конечно, были правы в том, что с моей точки зрения в этом нет ничего. То, что чуть не произошло, не является новостью. Вы подали мне идею, однако. Я могу поехать в Бухарест и заняться Кодряну. Между прочим, для моего собственного удовлетворения, вы могли бы просто сказать мне, если это вы убили Сакса.
  
  Он снова заметил любопытный обмен взглядами.
  
  — Нет, мистер Кентон, не было.
  
  Журналист пожал плечами.
  
  — Вот что тогда. Вы же не будете возражать, если я сделаю свои собственные выводы?
  
  "Нисколько."
  
  "Верно. Что ж, я вернусь в свой отель. Он встал.
  
  — Вы не забываете фотографии, мистер Кентон? Говорила девушка.
  
  "Конечно нет. Они с завсегдатаем кафе "Шван". Я договорился с ним, что он не должен был передавать их никому, кроме меня лично. Он открыт всю ночь и находится рядом с отелем Вернер. Мы пойдем сейчас, если хочешь.
  
  — Конверт сдан на ваше имя? — резко сказал Залешов.
  
  "Конечно."
  
  Залешов вопросительно посмотрел на девушку.
  
  Она покачала головой.
  
  «Мы не можем рисковать», — сказала она.
  
  Залешофф кивнул и снова повернулся к Кентону.
  
  «Я сожалею, — сказал он, — что вам придется провести остаток ночи здесь. Утром подумаем, что делать».
  
  Кентон мрачно переводил взгляд с одного на другого.
  
  — Я не совсем понимаю.
  
  -- Так будет удобнее... -- начал Залешов примирительно; но девушка перебила его.
  
  — Ему лучше знать правду, — сказала она. "Г-н. Кентон, для тебя совершенно невозможно вернуться в свой отель. Точно так же невозможно получить этот пакет в кафе «Шван». Было бы даже опасно, если бы вас увидели на улице».
  
  "Почему?"
  
  -- Потому что, -- сказала Тамара, -- сегодня вечером в Австрии нет ни одной газеты, в которой не было бы вашего имени и описания, а также большой репродукции отпечатка пальца, найденного на умывальнике в номере двадцать пять в отеле "Йозеф". Каждый полицейский в Австрии присматривает за тобой. За твою голову назначена цена в тысячу шиллингов . Вас разыскивают за убийство Германа Сакса.
  
  В четверть третьего того же дня владелец кафе «Шван» позвонил в полицию и сообщил, что десятью минутами ранее трое мужчин в масках подъехали на черной закрытой машине, угрожали находящимся там револьверами и обыскали его помещение. Один из двух присутствовавших в то время клиентов, железнодорожный служащий со станции, пытался оказать сопротивление бандитам и был ранен в ногу. Денег не взяли, но из ящика до востребования изъяли небольшой пакетик, оставленный молодым американцем. В пакете, как он понял, были компрометирующие письма от дамы. Человек, застреливший железнодорожного служащего, был высоким и худым. Двое других были среднего роста. Рука одного из них, левая рука, как он думал, оказалась довольно жесткой в локте, но он не был в этом уверен. Они заявили, что это дело чести. Нет, он не мог описать мужчин из-за масок. Он не заметил их одежду. Нет, он не заметил ни марки, ни номера машины — кто бы мог при таких обстоятельствах? Нет, он не мог вспомнить имя американца - если бы он помнил имя каждого путешественника, оставившего вещи на вызов, у него не осталось бы головы для ведения своего дела. Имя могло быть Краузе.
  
  Полиция пообещала расследовать дело.
  
  OceanofPDF.com
  11
  КЕНТОН ДУМАЕТ
  
  Наиболее причудливые из недавних толкователей истории часто обращали внимание на гротескное вторжение тривиальности в более крупные дела человечества . Они развили идею. Как, спрашивают они, мог бы повернуться ход истории, если бы, скажем, Наполеон сражался в битве при Маренго с ослабленным рассудком из-за насморка?
  
  Такие причудливые спекуляции являются симптомами нерелигиозного века. Тем не менее, в сложной анатомии причин и следствий, в этой безумной подделке , которую некоторые отвергают как «слепые проделки Судьбы», часто можно заметить определенное мастерство.
  
  В 1885 году в Зальцбурге жила молодая супружеская пара по фамилии Хёш. Карл, муж, работал в конторе некоего Бушера, изготовителя стеклянных бусин. В начале 1886 г. Герр Бушер умер. В своем завещании, среди прочих завещаний своим служащим, он оставил своему клерку Хешу две книги «для питания и улучшения ума его и его доброй жены». Одной из книг была « Жизнь Карла Великого» , изданная в Берлине в 1850 году; другой был немецким переводом Илиады. С щедростью столь же характерной, сколь и бессмысленной (поскольку фрау Хёш не умела читать) Карл поделился своей удачей с женой, подарив ей одну из книг. Это, « Жизнь Карла Великого» , было тщательно упаковано вместе с воскресным платьем дамы и некоторыми сувенирами от ее матери. «Илиаду» Карл усердно читал и себе, и фрау Хёш. Когда в 1887 году стало известно, что скоро родится их первый ребенок, пара сразу же решила, что если это будет девочка, то ее имя должно быть Элен; а если бы, как втайне надеялся Карл, это был мальчик, то его следовало бы звать Ахиллесом. В августе того же года крестился Ахилл Карл Хёш.
  
  Можно было бы ожидать, что по мере взросления молодой Хёш стал бы стыдиться своего первого христианского имени. Но он этого не сделал. Это могло быть потому, что его мать неизменно называла его по второму имени. После двух-трех лет ночных чтений «Илиады» фрау Хёш возненавидела Гомера. Однажды она предложила обратиться к «Жизни Карла Великого»; но ее муж отказался, указав, что он подарил ей книгу и не может забрать свой подарок. Она приняла этот педантичный вердикт без вопросов; но ее неприязнь к Илиаде усилилась. Тогда-то она и стала называть мальчика Карлом.
  
  Однако для мира за пределами своей семьи молодой Карл всегда был Ахиллесом; и, поскольку он был крепким и драчливым парнем, его современники относились к этому имени с завистью, а не с презрением. Возможно, это была уверенность в себе, порожденная отличием, которое заставило его, по окончании школы, отвергнуть план своего отца сделать карьеру в стеклянных бусинах. завода и поступить на службу Государственных железных дорог.
  
  О карьере Ахиллеса Хёша говорить нечего. Смутно он процветал. После двадцати шести лет службы на различных должностях он был назначен младшим инспектором товарного движения в Линце; и примерно через два года после этого назначения у него выработалась привычка заглядывать в Café Schwan, когда он работал в ночную смену, чтобы выпить Kaffee ausgeheitzter и съесть кусочек Kuchen .
  
  Он был так занят, когда полковник Робинсон и его помощники появились той ноябрьской ночью с пистолетами в руках и угрозами на устах. Дрожа от гнева, достойного его тезки, Ахиллес, когда ему предложили поднять руки, схватил стул и швырнул его в голову капитану Мейлеру.
  
  Капитан пригнулся, выстрелил в ноги Ахилла и попал ему в ногу. В больнице выяснилось, что пуля прошла через мясистую часть пятки.
  
  Почти в каждом городе любого размера есть своя ночная норма насилия. Только характер его меняется от страны к стране и от района к району. В лондонском Ист-Энде обычным оружием являются кастеты, бритвы и разбитые бутылки. В пригородах Парижа ножи и пистолеты делят между собой работу. В Центральной Европе, к северу от линии Базель-Триест, револьвер вступает в свои права. Газеты редко сообщают об этих серых инцидентах. Если дело не обладает тем таинственным качеством, которое называется «новостной ценностью», о нем мало что слышно. Ранение в пятку неизвестного чиновника Линцской железной дороги не имело бы никакой новостной ценности. Как и ранение в какую-то неустановленную часть тела Ахиллеса Хеша. Но ранение в пятку человека по имени Ахиллес действительно имело значение для новостей — это была хорошая шутка.
  
  Через полчаса после того, как Ахиллеса доставили в больницу, в редакциях каждой венской утренней газеты на магнитофонах записывалось сообщение агентства. Все, кроме одного крайнего левого крыла, быстро втиснули его в переднюю часть. страница последних изданий. Он назывался «АХИЛЛЕСОВА ПЯТА».
  
  Вскоре после половины седьмого утра Залешов неловко встал со стула у печки в комнате Ращенко на Кельнерштрассе, 11, в полумраке пробрался к умывальнику и ополоснул лицо и руки холодной водой. Сделав это, он посмотрел на свою сестру, свернувшись калачиком в кресле.
  
  — Тамара, — тихо прошептал он.
  
  "Да?"
  
  — Я выйду подышать воздухом.
  
  "Хорошо."
  
  Он прислушался к слабому похрапыванию, доносившемуся с дивана, и к тяжелому дыханию Ращенко с кровати.
  
  — Не буди их, — добавил он.
  
  Дверь слегка скрипнула, и он ушел.
  
  Девушка мгновение смотрела на тусклый отблеск угасающего костра, затем снова закрыла глаза. Ей показалось, что едва она успела это сделать, как рядом с нею оказался брат, пожимая ей руку и шепча ей, чтобы она встала и надела пальто. В его руке была газета.
  
  Когда два часа спустя Кентон проснулся, Залешова и Тамары уже не было. Луч бледного солнечного света, просачивающийся сквозь щель между занавесками, светил ему в глаза. Он сел на диван, и что-то упало на пол рядом с ним. Это был лист бумаги, сложенный втрое. Он открыл ее.
  
  Дорогой мистер Кентон (он прочитал),
  
  На столе посреди комнаты сегодняшняя газета. На первой странице есть две новости, которые вас заинтересуют. Тот, который касается вас, я думаю, не должен восприниматься слишком серьезно. С каких это пор полиция не ожидает ареста в ближайшие несколько часов? Другой предмет, когда вы его найдете, объяснит себя и наше отсутствие. Гонка для быстрых. Не пытайтесь общаться с кем-л. Я предлагаю вам оставаться здесь с Ращенко, пока я не смогу организовать ваш выезд из Австрии. Как вы так убедительно намекнули прошлой ночью, я несу ответственность за ваше неприятное затруднительное положение. Моя сестра, у которой явно проснулись материнские инстинкты, шлет наилучшие пожелания .
  
  Записка была без подписи. Залешофф был очень осторожен.
  
  Кентон прочел «последние события» убийства в Линце с беспристрастным интересом.
  
  Его первой реакцией на известие о том, что его разыскивают за убийство, был смех. Потом появились вечерние газеты, и смех сменился чувством веселого негодования. Он сразу пойдет в полицию, проклянет их глупость, принесет извинения, пожалуется направо и налево. В конце концов он вышел из себя и обвинил Залешоффа в убийстве Сакса. Произошла бурная сцена.
  
  Девушка успокоила их обоих.
  
  Как она указала, подозрения полиции, в конце концов, не были безосновательными. Должно быть, Кентон был последним, кто видел Сакса живым. Не хватало денег. Были обличительные показания отеля «Вернер». В заключение она предположила, что всем заинтересованным сторонам необходим отдых и что решения лучше всего принимать утром.
  
  Что ж, наступило утро, и Залешофф и его сестра сбежали из лагеря. Он с некоторым сомнением поискал новость, о которой говорилось в записке. Наконец, ему на глаза попался шутливый абзац с описанием ранения в пятку Ахиллеса Хеша, и он все понял. Так что Саридзе все-таки достались его фотографии! Это было то. Тем временем.…
  
  Он отодвинул шторы и посмотрел в окно. на тротуаре далеко внизу. Там играли несколько детей, старуха, один или два спешащих мужчины. У него возникло внезапное желание выбраться из тесной, душной комнаты Ращенко и прогуляться на свежем воздухе. В конце концов, не было причин, по которым он не должен был это делать. Он не сделал ничего криминального. Абсурдно, что они подозревают его. Абсурдно это… но, вдруг подумал он, они его не подозревают . Это была Австрия, а не Англия. Пока он не доказал свою невиновность, он был не просто подозреваемым — он был виновен!
  
  Он позволил занавеске опуститься и встал. Нижняя половина тела сильно болела. Он обнаружил, что это отчасти было связано с тугоподвижностью его суставов, а отчасти с ярко выраженными синяками. Однако его руки и спина пострадали меньше. Маленькое зеркало на стене показывало, что, если не считать неприятной бороды, его лицо вернулось к своим нормальным пропорциям. Его одежда плохо себя чувствовала. Помимо огромной дыры на штанине, на рукавах и спине куртки были мелкие прорехи. Его белье было всем, чего можно было ожидать после семидесяти двух часов непрерывной и необычайно тяжелой носки. Баня была очень нужна. Он разделся и, подойдя к умывальнику, сделал все, что мог, с тазиком и кувшином с холодной водой.
  
  К своему удивлению, он обнаружил, что разыскиваемое за убийство произвело на него действие, почти такое же, как в приемной дантиста, — чувство дискомфорта в области кишечника, некоторое стеснение в груди. Он предположил, что в обоих случаях одни и те же железы выделяют в кровоток одни и те же выделения. Природа могла быть до абсурда скупой. Это, возможно, объясняет, почему убийцы так часто вели себя с таким безнадежным отсутствием осмотрительности при столкновении с полицией. Излишняя самоуверенность может быть опаснее в таких обстоятельствах, чем слепая паника. Он не должен делать ничего поспешно.
  
  Он несколько неадекватно вытерся маленьким полотенцем для рук и снова надел рубашку и брюки. Когда Ращенко проснувшись, он брал у русского бритву и брился сам. Он нашел несколько сигарет, закурил и сел подумать.
  
  Сразу же встал вопрос, следует ли ему принять предложение, содержащееся в записке Залешоффа.
  
  Решение было бы легче принять, если бы он действительно убил Сакса, потому что тогда ему пришлось бы думать только о спасении своей шкуры. Как бы то ни было, существовала осложняющая необходимость доказывать свою невиновность. Настоящий убийца не стал бы беспокоиться об этом. С имеющимися уликами последнее, чего он хотел бы, — это суд. Если уж на то пошло, меньше всего он, Кентон, хотел суда; но он еще не дошел до того, чтобы допустить это как возможность. Он не убивал Сакса; поэтому они не хотели, не могли судить его за это. Все это было фантастически. Консул все исправит.
  
  Потом начала прорастать другая мысль. Предположим, его осудили за убийство. Предположим, его попытки доказать свою невиновность не увенчались успехом и что консул ничего не мог сделать. Очень хорошо было сказать, что Право в конце концов восторжествовало, что Справедливость нашла виновных и наказала их. На практике Право и Справедливость далеко не безошибочны. Глупые, честные и слепые, они спотыкались в погоне за своей добычей. Невинные иногда попадались им на пути. Право и Справедливость набросились. Иногда осуждали невиновных; и с убеждением Правосудие было удовлетворено. Дело было закрыто для полиции. Не так много смысла надеяться на торжество Правды.
  
  Его сердце забилось немного быстрее. Он схватил со стола газету и стал внимательнее читать отчет о действиях полиции в связи с преступлением. Отпечатки пальцев! Он думал, что вытер все, к чему прикасался. Должно быть, он забыл таз, в котором мыл руки от крови Сакса. Были показания ночного портье. Хотя описание было хорошим имя было написано Kent en . Мужчина не мог быть таким пьяным, как выглядел. Не хватало денег. Сакс заранее заплатил за свою комнату, и портье видел бумажник. Не было упоминания о деньгах, которые он отправил в гостиницу, но полиция, несомненно, сохранила почерк на конверте в качестве решающего лакомого кусочка для суда. Каким дураком он был, чтобы послать его! Отель «Вернер» внес значительный вклад в доказательство. Убийца, по словам менеджера, прибыл рано утром, выглядя очень взлохмаченным, как будто он с кем-то боролся. Когда позже в тот же день его бегство было обнаружено, в комнате царил большой беспорядок. Это, заключил Кентон, вполне вероятно, учитывая тот факт, что и Саридза, и Залешофф обыскали его вещи. Это был неопровержимый косвенный случай. Его единственной защитой могло быть довольно слабое утверждение, что Сакс был уже мертв, когда он, Кентон, прибыл. История с фотографиями принесла бы больше вреда, чем пользы. Даже если бы это не было расценено как наглый блеф, это могло бы лишь дать обвинению дополнительный мотив для преступления. Одно было ясно. Сдаваться было бы слишком опасно. Его единственный шанс заключался в том, чтобы найти настоящего убийцу и привлечь его к ответственности. Единственной другой альтернативой было вернуться в Англию либо с помощью Залешоффа, либо самостоятельно, и остаться там. Вас, кажется, помнил он, нельзя экстрадировать из вашей собственной страны.
  
  Он рассеянно ходил по комнате. Если бы только Залешофф не ускользнул. Он бы заставил россиянина рассказать правду об убийстве. Либо «нацистский шпион», либо сам Залешофф зарезал Сакса; в этом он был убежден. Он должен был выбить правду из этого человека прошлой ночью. Если бы он только больше думал и меньше говорил. Тем не менее, если вы не привыкли к тому, что вас внезапно и несправедливо обвиняют в убийстве, вы, как он полагал, были склонны позволить своему оскорбительному чувству невиновности затмить реальность ситуации. Он с горечью вспомнил, что заснул, самодовольно придумывая иронические фразы, чтобы бичевать грубиянов, ответственных за ошибку.
  
  Перспектива торчать в комнате Ращенко целыми днями была чем-то, с чем он не мог смириться. Помимо риска разоблачения, был крайне важный факт: его шансы снять с себя обвинение, выдвинутое против него, уменьшались с каждым днем. Залешов, действуя, несомненно, на основании информации, которую он дал ему прошлой ночью, направлялся в Прагу. Бледнолицый головорез поезда Нюрнберг-Линц мог быть и, несомненно, находился за сотни миль отсюда. Залешова, конечно, не волновало проклятие лудильщика, что случилось. Пока цели его правительства были достигнуты, судьба малоизвестного английского журналиста не имела большого значения. Кентон был в ярости из-за вероломства этого человека. Что касается девушки; она, по крайней мере, могла бы иметь немного больше внимания к нему. Он сухо улыбнулся. Рассмотрение! Какое чопорное, респектабельное слово в связи с таким нелепым делом! Он решил, что теряет чувство меры. Обвинения были пустой тратой времени. Вопрос был в том, что ему теперь делать?
  
  Должен ли он отправиться в Англию? Идея была не совсем непривлекательной. Там, по крайней мере, он был бы уверен в физической безопасности. С другой стороны, его свобода передвижения будет сильно ограничена. Если бы он осмелился ступить за пределы Англии, его могли бы и, вероятно, немедленно арестовали бы. В самой Англии он может находиться под наблюдением. Он решил, что по этому поводу следует проконсультироваться с адвокатом. В любом случае, перспектива снять с себя обвинение в Англии была маловероятной. Возможно, в конечном счете ему придется полагаться на признание настоящего убийцы на смертном одре. Между тем, жизнь в Англии, мягко говоря, была бы чем угодно, но только не ложем из роз. Человек, разыскиваемый за особенно отвратительное убийство, не был бы очень желанным членом общества. Все пришло вернуться к одному — найти убийцу и привлечь его к ответственности.
  
  Он мрачно рассмотрел это предложение. Это казалось безнадежным. Даже если бы он смог найти Залешова, ему все равно пришлось бы уговаривать русских помочь ему. Выжми из него правду! Да, но как? Он вспомнил пустые взгляды, холодные опровержения, которые встречали его предыдущие расспросы об убийстве Сакса. Он вздохнул. Если бы он только лучше разыграл свои карты. Залешов и его сестра были слишком умны для него. Прежде чем они рассказали ему о полиции, они узнали, что он сделал с фотографиями. Все эти торги по поводу цены передачи фотографий были всего лишь игрой, чтобы отвлечь его внимание от реальной проблемы. Какое же они, должно быть, испытали облегчение от того, что он не назвал имя убийцы Сакса! Он помнил знаменательные маленькие инциденты: девушка, торопливо отбрасывающая скомканную газету с глаз долой, эти любопытные взгляды всякий раз, когда упоминалось об убийстве Сакса. Да, с ним очень грамотно «обращались». Он поймал себя на том, что чувствует себя почти довольным тем, что им все-таки не удалось получить фотографии. Они …
  
  Он начал.
  
  Залешоффу очень нужны были эти фотографии. Он, Кентон, отказался от них ради новости, которую не мог использовать. Они были его единственным оружием в переговорах. Предположим, тем или иным способом он сможет вернуть себе это оружие. Затем …
  
  Он снова с отвращением расслабился.
  
  Это было безумие, безнадежность. Как он мог завладеть фотографиями? Саридза, вероятно, уже был в Праге. Залешофф уже мчался за ним. Какие шансы были у него, Кентона, опередить русского. С угрюмым видом он затушил сигарету и оперся головой на руки.
  
  Психиатр наблюдал бы за поведением журналиста в последующие две минуты с мрачным профессиональным интересом. Через полторы минуты выражение крайнего уныния на лице вдруг и любопытно изменилось. Нижняя челюсть отвисла, глаза широко раскрылись, лоб задумчиво сморщился. Затем лоб вернулся в нормальное состояние, а рот слегка растянулся в ухмылке. Он быстро встал, щелкнул пальцами и сказал: «Ха!» и тихо свистнул. Потому что он вспомнил кое-что — что-то очень важное — тот факт, что полковник Робинсон едет в Прагу, чтобы встретиться с кем-то по имени Бастаки .
  
  Торопясь рассказать Залешову свою историю и ответить на поток вопросов русского, он совершенно забыл об имени. Он, правда, не обратил на это особого внимания. Его мысли в то время были в основном сосредоточены на резиновой дубинке капитана Мейлера. После этого задача уйти и справиться с умственной акробатикой Залешоффа вытеснила из его памяти эту, казалось бы, незначительную деталь. В любом случае, он не считал пункт назначения Саридзы важным. Он думал, что фотографии в кафе «Шван» достаточно безопасны.
  
  Однако теперь все было по-другому. Место назначения Саридзы стало важным; и степень ее важности для него определялась тем единственным фактом, что он, Кентон, обладал информацией, которой не обладал Залешофф. Эта информация могла позволить ему завладеть фотографиями до того, как это сделает русский, несмотря на то, что последний начал. Прага была большой. Не имея вообще ничего, над чем можно было бы работать, задача Залешоффа была огромной. Правда, имя «Бастаки» могло оказаться бесполезным в качестве зацепки; но вполне возможно, что это может быть неоценимо. Во всяком случае, сказал он себе, ему нечего терять. Если ему не удалось найти Саридзу или если, найдя Саридзу, ему не удалось получить фотографии, он все же мог попытаться попасть в Англию через Польшу. В любом случае Чехословакия была лучшей страной, куда можно было отправиться. До швейцарской границы можно было добраться, только проехав прямо по самому длинному маршруту в Австрии, а поскольку он не осмелился использовать свой паспорт, поездка в Германию и Италию была слишком рискованной. В любой из последних стран ему придется регистрировать свой настоящий паспорт в местной полиции, где бы он ни останавливался. Простого заполнения удостоверений отеля с указанием только имени и номера паспорта будет недостаточно. Попасть в Венгрию означало бы просто отдалить его от Англии и ничего не добиться. Прага должна быть.
  
  Ощущение наличия в поле зрения определенного объекта чрезвычайно ободряло его. В глубине души он знал, что его шансы сделать что-нибудь полезное в Праге с помощью своего ключа были фантастически малы; но он также знал, что, кроме как оставаться взаперти в комнате Ращенко, у него не было другого выхода. Он с удовольствием сосредоточился на более насущной проблеме — добраться из Австрии в Чехословакию, не будучи арестованным и не вызывая ареста, предъявив паспорт.
  
  Первой необходимостью была одежда. Его шляпа и пальто находились в отеле «Вернер» или были доставлены в полицейский участок. Его штаны были бесполезны, если он хотел куда-то добраться, не привлекая внимания. Следующим важным фактором были деньги. Он пересчитал содержимое своего кошелька. У него было четыреста шестьдесят пять рейхсмарок и немного мелочи. Если он потратил шестьдесят пять на одежду, этого должно хватить на неделю или две. Скоро он узнает, зря ли он тратит время в Праге. В случае необходимости он сможет добраться до Данцига и купить проезд на судне, направляющемся в Халл.
  
  Он подошел к кровати.
  
  Ращенко лежал на спине с закрытыми глазами. Его дыхание было неслышно, и Кентон решил, что русский не спит. — Ращенко, — сказал он.
  
  Глаза открылись.
  
  -- Вы знаете, -- сказал Кентон по-немецки, -- что Залешофф и его сестра уехали?
  
  Ращенко кивнул. Затем он медленно выбрался из постели и накинул на плечи старый халат. Журналист смотрел, как он подходит к столу и быстро что-то набрасывает. клочок бумаги. Наконец он показал бумагу Кентону.
  
  «Ты решил уйти, — прочитал он, — но прошу тебя остаться здесь. Это безопаснее. Андреас Прокович вас не подведет.
  
  — Как ты узнал, что я еду?
  
  Ращенко снова накарябал:
  
  «Я наблюдал за твоим лицом. Я видел, как ты принял решение. Идти небезопасно. Вы будете пойманы.
  
  Его глаза встретились с глазами Кентона, и он яростно кивнул.
  
  — Если вы мне поможете, меня не поймают.
  
  Ращенко покачал головой.
  
  -- Вы хотите сказать, -- сказал Кентон, -- что вы мне не поможете или меня поймают?
  
  Ращенко слабо улыбнулся и написал:
  
  «Мы хотим помочь вам; но если вы покинете этот дом, мы ничего не сможем сделать.
  
  «Я должен рискнуть».
  
  "Куда ты идешь?"
  
  "В Англию. Тогда я в безопасности от ареста.
  
  «Вас поймают на границе с Германией, если не раньше».
  
  «Я поеду через Чехословакию».
  
  На секунду подозрение блеснуло в запавших глазах русского, потом он слегка пожал плечами и, повернувшись к плите, стал варить кофе и разогревать какие-то булочки, которые достал из шкафа.
  
  За кофе и булочками Кентон изложил свои пожелания: бритва, немного австрийских денег в обмен на немецкие банкноты и немного одежды. Ращенко мрачно кивнул, взял одну из стомарочных купюр Кентона и показал ему, где бритва. Затем он исчез через дверь, ведущую на лестницу и на улицу.
  
  Задаваясь вопросом, собирается ли русский ходить по магазинам в халате и ночной рубашке, Кентон принялся за свою бороду. Он решил оставить себе усы. Однако когда он дошел до того, чтобы придать ей форму, он оказался в затруднительном положении. Он никогда раньше не пытался носить усы и не был уверен в технике. Эффект зубной щетки выглядел бы слишком по-английски. В конце концов, он решил, что щетина может закончиться в уголках рта. В результате, как он с интересом отметил, он выглядел крайне вспыльчивым.
  
  Он критически осматривал работу, когда снова появился Ращенко с большим тюком одежды.
  
  Кентон охотно взял его. Наверху была небольшая кучка австрийских денег. Одежда состояла из серой мягкой шляпы с круглыми плоскими континентальными полями, пары толстых коричневых брюк и объемного темно-серого пальто. Они явно не были новыми.
  
  "Где ты достал их?" он спросил.
  
  Ращенко улыбнулся, но не попытался ответить.
  
  Кентон надел шляпу и посмотрел на себя в зеркало. Было что-то удивительно знакомое в том, как была зажата корона, чего он не мог определить. Он где-то уже видел эту шляпу. Он пожал плечами. Такие шляпы должны быть по всей Европе.
  
  Через десять минут он застегнул пальто, пожал руку Ращенко и покинул дом 11 по Кельнерштрассе. На тротуаре он на мгновение остановился, глубоко вдохнул свежего холодного воздуха и повернул налево.
  
  OceanofPDF.com
  12
  МР. ХОДЖКИН
  
  По маршруту, описанному Ращенко, Кентон направился в центр города.
  
  Тщательно подавляя искушение поднять воротник пальто, чтобы скрыть лицо, и нырнуть в каждый переулок, который он проходил, он быстро прошел мимо Паркбада и отеля Вайнзингер. На Брюкнерплац он нашел то, что хотел, — туристическое агентство. Он вошел внутрь.
  
  К его облегчению, место было далеко не пустым. У длинной стойки, которая пересекала угол комнаты, пара швейцарцев спрашивала о поездах до Базеля. Рядом с ними усталого вида англичанка громким и пронзительным голосом уверяла, что в Каире гостиницы лучше. В левой части комнаты, сидя на стульях позади большое объявление, сообщавшее на немецком, французском и английском языках, что ровно в двенадцать часов организованная группа отправится на роскошном автобусе в путешествие по стране Богемского леса, сидела болтающая группа, нагруженная фотоаппаратами и биноклями.
  
  Он огляделся в поисках карты Австрии и обнаружил, что она висит на стене у него за головой. Он сосредоточился на районе к северо-востоку от Линца.
  
  Он решил, что лучшим планом будет отправиться на поезде в какой-нибудь пункт недалеко от чешской границы, дождаться наступления темноты и, свернув с дороги, рвануть через всю страну, надеясь, что удача и темнота проведут его мимо любых пограничников, которые могли бы патрулировать малопосещаемые участки. Затем он мог вернуться на дорогу на чешской стороне, дойти пешком до города и сесть на поезд до Праги.
  
  Карта выявила две возможные альтернативы. Либо он мог пойти на железнодорожную станцию в Айгене и попытаться добраться до Шварцбаха через границу, либо через Гарсбах и Суммерау на австрийской стороне был прямой путь в Будвайс и Прагу. Последний маршрут выглядел далеко не многообещающим. Во-первых, на карте не было отмечено пограничного города, а это могло означать, что паспорта будут проверяться в любой момент пути и что у него не будет шанса сойти с поезда. Кроме того, это был главный маршрут из Австрии, и полиция, вероятно, будет очень тщательно проверять всех путешественников. Другой план выглядел лучше, пока при ближайшем рассмотрении не было обнаружено несколько маленьких черных треугольников, отмеченных на границе к северу от Айгена. Это означало, что в этой точке были большие высоты. Ему пришло в голову, что сам факт остановки железной дороги в нескольких милях от границы предполагает, что местность впереди непригодна для транспорта.
  
  Он уже начал было думать, что ему придется идти более длинным путем на восток, когда заметил, что прямо к западу от Фрайштадта видна тонкая линия, пересекающая границу с Чехословакией. Это была дорога. Он посмотрел еще раз и увидел, что на пустом месте вокруг него было слово — Бемервальд .
  
  Какое-то время он продолжал смотреть на карту. Бемервальд — Богемские леса! А сразу за ним в ожидании сидела группа, ехавшая в этом направлении на автобусе. Он взглянул на часы. Было без двадцати двенадцать. Он вернулся к карте. Его дорога проходила через место под названием Нойкирхен. Он подошел к стойке, и мужчина поспешил вперед.
  
  «У меня есть только несколько свободных часов в Линце. Может быть, можно совершить поездку, экскурсию?» он спросил.
  
  Безусловно, их было много. Во второй половине дня были поездки на раскопки Гальштеттера, высоты Бауэрнберг и Фрайнберг. Или, если пожелает майн герр , были поездки в Пёстлингберг и Штайр со многими местами, представляющими образовательный и художественный интерес. Было много барокко.
  
  Кентон небрежно кивнул в сторону автобуса.
  
  «Эта экскурсия сюда, это хорошо?»
  
  Да, да; драйв незабвенной красоты; через Нойкирхен в лесистой местности до самой высокой точки в тысячу метров, откуда можно было заглянуть в самое сердце старой Богемии. К сожалению, если бы у mein Herr было немного времени, это было бы невозможно. Возвращение было не раньше вечера.
  
  Кентон торопливо объяснил, что ушел только поздно вечером, купил билет, сел так быстро и как можно ненавязчивее с остальной компанией и прошиб пот. «Высшая точка тысяча метров», «заглянуть в сердце старой Богемии» — эти две фразы звенели у него в голове. Он заставил себя дышать легко и ровно и оглядел своих попутчиков.
  
  Он насчитал девятнадцать, и, насколько он мог видеть, в основном это были австрийцы. Перед ним, однако, стоял довольно суровый на вид молодой француз, страстно вполголоса говорящий с женщиной рядом с ним. Журналист поймал слова «ta famille», «ce vieux salop» и «vicieuse». Рядом с ними был мужчина, погруженный в газету. Он стоял спиной к Кентону, но журналист с уколом страха увидел, что тот читает об убийстве в отеле «Йозеф». Кентон уставился в пол и пожалел, что не купил книгу или газету, чтобы спрятать лицо. Краем глаза он заметил, что человек рядом с ним выжидающе смотрит на него и в любой момент может начать разговор. Сказав себе, что он должен во что бы то ни стало вести себя нормально и что если показаться сдержанным или нелюдимым, это привлечет к себе внимание, он повернулся с замечанием, что сегодня хороший день для поездки. Его сосед, однако, был теперь увлечен разговором с толстой австрийской женщиной перед ним и не слышал. Чувствуя себя довольно глупо, Кентон возобновил изучение пола. Через несколько мгновений его глаза украдкой метнулись к маленькому столику примерно в шести футах от него. На нем были аккуратно разложены восемь стопок путевых листов. Он жадно смотрел на них. С одним из тех, на кого можно было бы посмотреть, он бы не выглядел таким заметным. Однако, чтобы получить его, ему пришлось бы встать, преодолеть шесть футов пола, вернуться и снова сесть. Требовалось мужество; но, наконец, он встал и подошел к столу. В его воспаленном воображении все в комнате тут же прекратили то, чем он или она занимались, и уставились на него. Встревоженный, он схватил буклет из ближайшей стопки и быстро повернулся, чтобы вернуться на свое место. Металлическая пряжка на поясе его пальто, свисающего с боку, тут же дернулась и с громким лязгом ударилась о стол.
  
  Покрасневший Кентон неуклюже вернулся на свое место и уткнулся лицом в буклет. Это оказался список декабрьских рейсов из Генуи. Через две минуты, к его глубокому облегчению, вошел человек в длинном, расшитом золотом пальто и в фуражке и объявил, что автобус прибыл и что те, у кого есть билеты на экскурсию, могут занять свои места.
  
  Половина мест в вагоне уже занята партией собрали из большого отеля, и Кентон, который маневрировал в хвосте процессии, обнаружил, когда он забрался внутрь, что осталось только одно место. Он оказался втиснутым между довольно неуклюжей австрийкой средних лет и читателем газеты, худощавым коротышкой в очках без оправы и парой очень зорких голубых глаз. Он уселся на свое место и посмотрел в ближнее окно. В следующее мгновение его сердце почти перестало биться, потому что он смотрел прямо в глаза полицейскому, стоявшему на тротуаре.
  
  На мгновение он потерял голову. Его первым порывом было вылезти через боковую дверь и бежать. Потом он увидел, что из-за отражения в оконном стекле полицейский не мог его видеть. Он расслабился, украдкой вытер лоб тыльной стороной ладони и молча помолился, чтобы водитель перестал разговаривать с кондуктором и двинулся дальше.
  
  — Забавные наряды, не так ли?
  
  Кентон вздрогнул. Рядом с ним стоял худощавый человечек, и он говорил по-английски с безошибочно узнаваемым акцентом пригородов Лондона.
  
  Заставив себя сохранять спокойствие, Кентон повернулся к динамику.
  
  — Битте?
  
  Проницательные голубые глаза весело блестели сквозь очки.
  
  "Продолжать! Ты же не собираешься сказать мне, что ты не британец?
  
  Кентон слабо рассмеялся.
  
  "Мне жаль. Так привыкаешь говорить по-немецки». Он почувствовал, что краснеет. — Да, они действительно выглядят немного странно, — поспешно добавил он.
  
  -- Однако эффективная партия -- австрийская полиция, -- продолжал другой. «Я был в стране и за ее пределами в течение многих лет, и я считаю, что они — одна из самых умных групп в Европе. Нет как у немцев, вся волокита и ля-ди-да. Получайте их мужчину каждый раз, говорят они мне. Все они проходят обучение в Вене.
  
  В отчаянии Кентон сменил тему.
  
  — Как вы узнали, что я англичанин?
  
  Другой тяжело подмигнул.
  
  — Заметил вас, как только вы вошли в это место. Он ткнул пальцем в туристическое агентство. — Никогда не угадаешь, как.
  
  "Одежда?" — хитро сказал Кентон.
  
  "Да и нет." Он презрительно коснулся пальто Кентона. «Это континентальный материал и континентальная нарезка. Шляпа немецкая. Нет, это был лацкан твоего пиджака, выглядывающий из-под воротника твоего пальто.
  
  — Моя куртка?
  
  — Да, это английский.
  
  Кентон вспомнил, что купил костюм в Лондоне.
  
  «Я не понимаю, как вы можете сказать. Я мог бы получить его где угодно в Париже или Берлине».
  
  Маленький человечек торжествующе покачал головой.
  
  «Нет, ты не мог, друг; и я скажу вам, почему. Единственный камвольный стежок, выделанный на континенте, лежит в моей сумке с образцами в моем отеле. Я континентальный представитель. для фирмы, которая его производит — Stockfield, Hatley and Sons of Bradford. Сегодня у меня выходной. Меня зовут мистер Ходжкин.
  
  — Вы очень наблюдательны, — сказал Кентон, у которого начиналась легкая истерика.
  
  «Привыкайте смотреть на вещи, если вы занимаетесь торговлей», — сказал мистер Ходжкин. Он наклонился вперед и возвысил голос: «Sie da! Sollen wir den ganzen Tag hier sitzen bleiben, oder wann geht's los?
  
  Остальные в вагоне послышались одобрительные возгласы, и кондуктор посмотрел поверх голов, ища автора этого призыва к действию.
  
  «Шлялись, как две старухи!» — проворчал мистер Ходжкин, — а потом глядишь хмурым, когда говоришь им об этом. Это худший из австрийцев. Хорошие парни, когда ты их знаешь, но сплетни! Боже мой, они сделали бы собрание матерей похожим на вечеринку глухонемых. Всегда болтаем! В основном о политике. Я был в стране и за ее пределами в течение пятнадцати лет — моя земля покрывает все к западу от Карпат, и мы мало что делаем дальше; мой брат занимается Лондоном и родными графствами — и поверьте мне, я никогда не слышал таких болтунов. На днях я разговаривал в Вене с одним парнем — Келлером. У него много мужских магазинов. Знаю его?"
  
  — Не могу сказать, что знаю.
  
  «Он крупный покупатель. Келлера знают все. Тем не менее, он трепался о Гитлере и аншлюсе . «Положение в Германии серьезное, но не безнадежное, — говорит он. «Положение в Австрии безнадежно, но не серьезно». Вы когда-нибудь слышали столько сумасшедшей чепухи? Это как у них — газ, газ, газ вместо того, чтобы браться за дело».
  
  К облегчению журналиста, карета тронулась, и несколько минут мистер Ходжкин смотрел в окно. Кентон решил пересесть на первой остановке. Если ему суждено было осуществить свое намерение улизнуть от группы у границы, было необходимо, даже если это означало быть грубым, избавить себя от позора мистера Ходжкина. Этот человек явно был из тех, кто будет цепляться, как пиявка, при малейшем поощрении.
  
  -- Чехи сейчас, -- вдруг заговорил мистер Ходжкин, -- другие. Когда я говорю чехи, я, конечно, не имею в виду словенцев. Словенка не больше чешка, чем моя тетя Мюриэль. Они знают, что делают, чехи. Деловой. Никаких глупостей. Вера, надежда и тридцать три с третьей на брутто — вот их девиз. Чешская полиция тоже довольно горяча, — добавил он непоследовательно.
  
  Кентон начал находить эти ссылки на эффективность полиции немного тревожными.
  
  — Дела идут хорошо? он сказал.
  
  Мистер Ходжкин коротко рассмеялся.
  
  «Разве я царица Савская?» — с горечью спросил он. — Говорю тебе, друг, с рабочей ценой в Чехии и Венгрии это чудо, которое мы когда-либо видели, не меньше, чем запах промасленной тряпки. Я продаю качество, а этого парни из Континенталя не понимают. Старые покупатели знают меня и берут мои вещи, потому что им это нравится. Но они не продадут его, и они это знают. Слишком дорого. Мой приятель до войны ездил на обувную фирму в Нортгемптоне. Бата появился после войны и убил здесь свое ремесло мертвым. Это то же самое вокруг. Единственное, что сейчас здесь можно продать, — это хорошую новую линейку пулеметов, да и ребята из Континенталя неплохо завязали и с этим бизнесом. В одном из своих докладов домой я сказал, что, по моему мнению, нам следует начать шить военную форму, чтобы оживить бизнес. Конечно, на мне были только они. Шутка вроде, видишь? Как вы думаете, что они ответили?»
  
  "Какая?"
  
  «Они сказали, что открыли новую фабрику, не занимаясь ничем другим; но так как они работали день и ночь по правительственным контрактам, они больше не могли принимать заказы. Это заставляет вас смеяться, не так ли? Тем не менее, — задумчиво сказал мистер Ходжкин, — я полагаю, у вас и без моих проблем достаточно. Могу я узнать, какая у вас линия?
  
  «О, я более или менее отдыхаю».
  
  — Вы не говорите! Мистер Ходжкин достал огромную пенковую чашу с вырезанной на ней женской головой и начал наполнять ее из клеенчатого мешочка. Пока он продолжал, он не сводил глаз со своей задачи. — Знаешь, пока я не увидел твою куртку, я бы записал тебя за немца. Вы говорили по-немецки так же хорошо, как родной, когда разговаривали за прилавком. Это пальто тоже…
  
  Сердце Кентона пропустило удар.
  
  «Я был в санатории в Баварии в течение некоторого времени,» сказал он дико. — Проблемы с грудью, — добавил он.
  
  — Очень жаль, — сочувственно сказал мистер Ходжкин. «Надеюсь, теперь все в порядке. Я знал одного парня… — Он вдруг замолчал и указал мундштуком трубки в окно. "Видеть, что? Это значит, что сегодня снег.
  
  Кентон проследил за его взглядом. Карета плавно ехала по длинному обсаженному деревьями склону. Солнце сияло; но далеко на северо-востоке небо было каким-то свинцовым.
  
  — Я не буду возражать против того, чтобы сегодня лечь спать, — весело сказал мистер Ходжкин. — Где вы остановились в Линце?
  
  Кентон как раз вовремя вспомнил, что представитель «Стокфилд, Хэтли и сыновья» мог подслушать его разговор с клерком агентства.
  
  — Я уезжаю в Вену сегодня вечером.
  
  — Десятичасовой поезд?
  
  "Да."
  
  "Это лучшее."
  
  Мистер Ходжкин закурил трубку. Женщина справа от Кентона разразилась восторженным протестом. Мистер Ходжкин взглянул на женщину, дважды затянул пенковую трубку, затянулся, выпустил дым через нос и осторожно стряхнул табак на пол.
  
  — Это весь континент, — спокойно сказал он. «Выкури сигару, как кусок замасленной веревки, и никто не возражает. Поставь честную трубку, и что ты получишь?»
  
  Кентон признал аномалию, и на какое-то время воцарилась тишина.
  
  Журналист решил, что мистер Ходжкин типичен для этой странной породы англичан — путешественников-экспортеров. Вы сталкивались с ними в самых неожиданных местах; в отдаленных дальневосточных городах, в пригородных континентальных поездах, в небольших отелях городов по всей Европе. Они бегло говорили на иностранных языках, грамотно, но с ужасным акцентом, и были в прекрасных отношениях со всеми национальностями, с которыми вступали в контакт. Они пили иностранное напитки, ели иностранные продукты, выслушивали иностранные точки зрения и оставались совершенно нелюбопытными и неукротимыми англичанами. Для них путешествие из Парижа в Стамбул отличалось от путешествия из Лондона в Манчестер только тем, что оно было длиннее и через неравные промежутки времени прерывалось проверками багажа. Города на земле представляли собой множество железнодорожных станций, отличавшихся только языком, отображаемым на рекламных объявлениях, и теми монетами, которых ждали носильщики. В основном они были холостяками и проводили свои летние каникулы в одиночестве в Богноре или Клактон-он-Си, попивая чай или сидя возле запрета. Не требовалось большого воображения, чтобы представить мистера Ходжкина в таких обстоятельствах. Возможно, в Клэпеме или Хендоне жила замужняя сестра, которая писала ему раз в месяц. Возможно …
  
  Мистер Ходжкин прервал эти размышления, резко толкнув Кентона локтем.
  
  «Мы останавливаемся в Нойкирхене на Миттагессен . Они, вероятно, попытаются затащить нас в один из этих туристических ресторанов и списать с нас деньги. Мы с тобой ускользнем сами, друг. Мы получим лучшую еду и чертовски дешевле.
  
  Кентон быстро сообразил. Теперь у него был шанс потерять человека, нагрубить. Он слабо уступил эту возможность.
  
  "Что все будет в порядке."
  
  "Хороший. Вы должны следить за точками с этими туристическими акулами».
  
  — Думаю, да.
  
  "Скорее! Я часто совершаю такие поездки. Время от времени мне нравятся пейзажи. Хотя, заметьте, я думаю, что Девон или Озерный край довели дело до изнеможения.
  
  — По-другому, конечно.
  
  «Как хочешь. Посмотри на это!" Они мчались через величественную долину. — Сосны, одни сосны. Отсюда до Владивостока только сосны. Скучно, неинтересно, без разнообразия».
  
  — Ты сказал, что тебе нравятся пейзажи.
  
  «И я так и делаю. Я всегда совершаю эту поездку, когда бываю в Линце. Но это не из-за драйва. Это последний бит, который стоит того. Вы поднимаетесь примерно на тысячу метров — на самом деле это девятьсот с лишним — и в ясный день вы можете видеть на многие мили. Конечно, на самом деле вы ничего особенного не видите , но вы получаете настоящее удовольствие от того, что смотрите в эту сторону. По крайней мере, я знаю. Мне было очень жаль, когда они говорили о сносе Эйфелевой башни».
  
  Через пять минут тренер остановился в Нойкирхене.
  
  Как и предсказывал мистер Ходжкин, основная часть гостей была загнана в живописный ресторан недалеко от площади. Кентон последовал за своим спутником по переулку к скромной забегаловке за церковью.
  
  За трапезой Wicklkraut и пива мистер Ходжкин рассказал несколько старых непристойных анекдотов. Все они были в раблезианском духе и касались любовных приключений коммивояжеров.
  
  «Это удовольствие, — сказал он, — обменяться ниточками с британцем. Смешные истории этих иностранцев всегда о политике или чем-то подобном. Вы бы так не подумали, если бы они пошли дальше, но это факт».
  
  Кентон немного рассеянно согласился и принялся за еду. Может пройти много часов, прежде чем он снова сможет безопасно есть. Однако ему пришло в голову, что есть вероятность, что мистер Ходжкин решит одну очень важную проблему. За бренди он прервал длинный рассказ о беспощадной конкуренции в Югославии, спросив, знает ли мистер Ходжкин Прагу.
  
  «Как свои пять пальцев», — последовал незамедлительный ответ. «Это довольно приятный город. Уборные такие же чистые, как немецкие, чего нельзя сказать об Италии, даже если там немецкая сантехника. Муссолини мог попробовать их, как и поезда. Не то, чтобы поезда, идущие ко времени, не были полностью моим вниманием. Это только туристические поезда. В последний раз, когда я ехал из Кремоны в Рим, нам было сорок минут. опоздали и набиты, как сардины, множеством карабинеров , которым собираются вручить медали.
  
  — Прага мне тоже всегда нравилась, — настаивал Кентон. «Интересно, знаете ли вы человека по имени Бастаки».
  
  "Кто?"
  
  «Бастаки».
  
  Мистер Ходжкин опустил уголки рта и медленно покачал головой.
  
  "Нет. Имя кажется каким-то знакомым, но я не могу его определить. Чем он занимается?"
  
  "Я не знаю. Мой друг упомянул его».
  
  Мистер Ходжкин зажмурил глаза, поднял правую руку и несколько раз щелкнул пальцами, как бы призывая Божественную помощь.
  
  "Какая национальность?" — сказал он вдруг.
  
  Кентон, убежденный, что мистер Ходжкин не сможет ему помочь, пошел на риск.
  
  «Румынский».
  
  На лице мистера Ходжкина отразилось изумление. Потом легонько, но торжествующе постучал по столу указательным пальцем.
  
  "Понятно!"
  
  — Вы знаете этого человека?
  
  "Понятно! Я знал, что где-то слышал это имя. Бастаки! Он в Праге.
  
  Сердце Кентона упало.
  
  — Да, я знал, что он в Праге.
  
  «Бастаки, это мужчина!» Мистер Ходжкин взволнованно продолжал: — Я полагаю, ваш друг не Эклз из «Паркер, сыновья и Келси» из Олдема?
  
  "Боюсь, что нет."
  
  — Что ж, жаль. Вы бы хотели Эклза. Я сталкиваюсь с ним только раз в месяц по воскресеньям. Он хороший парень. Паркер, Сыновья и Келси занимаются здесь своими делами, но Эклз проводит много времени в Олдхэме. Хотя ему нравится Олдхэм, конечно; у него хороший дом недалеко. Женатый. Есть двое взрослых мальчишек. Мальчик во флоте.
  
  — Он знает Бастаки?
  
  — Конечно, это то, что я тебе говорю. Бастаки — один из его клиентов в сфере торговли электроникой. Экклз, конечно, занимается хлопком.
  
  — Но вы сказали, что Бастаки занимается торговлей электротоварами.
  
  — Да, верно — кабельное производство. Используйте сотни миль пряжи в год для изоляции. Плетение, так они это называют. Эклс продает ему это в бобинах — сотни миль. У него фабрика под Прагой.
  
  "Кто? Экклс? Кентон смутился.
  
  — Нет, Бастаки. Горшки денег, конечно, и так летят, как они приходят. Экклс говорит, что отцу Бастаки принадлежит почти половина Румынии — промышленность, а не земля, конечно. Как тот парень де Вендель во Франции, только не такой большой. Его жена чешка или что-то в этом роде.
  
  — Жена Бастаки?
  
  "Вот так. Жаль, что ты не знаешь Эклза. Он хороший парень. Если встретишь его, передай ему мою любовь и скажи, что он должен мне пару франков. Он поймет, для чего это нужно. Он лукаво ухмыльнулся.
  
  Почувствовав, что была сделана какая-то шутка, Кентон рассмеялся и пообещал передать сообщение.
  
  -- Что ж, -- серьезно продолжал мистер Ходжкин, -- я полагаю, нам пора возвращаться. Не то чтобы они были готовы начать.
  
  Через полчаса карета выехала из Нойкирхена и снова выехала в поле.
  
  Мистеру Ходжкину, казалось, в данный момент было нечего больше сказать, и после второй неудачной попытки выкурить трубку он мрачно посмотрел в окно. Кентон, которому было о чем подумать, притворился, что дремлет.
  
  Бастаки был румын. Его отец был крупным румынским промышленником. Саридза встречал его. В совокупности эти факты рассказывали свою собственную историю. И это была очень знакомая история. То, что Тиссены и Круппы сделали для Гитлера, Бастаки и Бальтергены могли сделать для Кодряну. Впервые с тех пор, как он вышел из комнаты Ращенко, он почувствовал, что поступил мудро. Даже сознание того, что планы его были, мягко говоря, туманны, что он, в самом деле, не имел ни малейшего представления о том, что он собирается делать со своими знаниями, не могло рассеять чувство тихого восторга. Он напомнил себе, что все еще находится в Австрии, что ему нужно пересечь границу, не предъявляя паспорта, и что он приобрел с помощью своих сведений о Бастаки похожего на пиявку представителя Стокфилда, Хэтли и сыновей из Брэдфорда. Он пришел к выводу, что восторг был несколько преждевременным. Он должен разработать какой-то план действий, что-то простое, но оригинальное и эффективное. Но в вагоне было тепло и комфортно. Ему нужно было восполнить недосып. Ему было трудно сосредоточиться на проблемах будущего, какими бы неотложными они ни были. Непонятным образом он поймал себя на мысли о сестре Залешоффа. В своей записке Залешов едко заявил, что у нее проснулись материнские инстинкты. Он улыбнулся про себя. Было приятно думать о ней. Ее руки были прекрасны. Материнская? Это , конечно, сказал бы Залешофф. Прекрасный рот.
  
  Болтовня других пассажиров и гул вагона, казалось, немного стихли. Через минуту его голова наклонилась вперед, на грудь, и он уснул.
  
  Он проснулся вздрогнув, локоть мистера Ходжкина уперся ему в ребра.
  
  — Мы на месте, друг.
  
  "О да! Должно быть, я заснул на мгновение».
  
  — Лучшая часть часа, — сказал мистер Ходжкин.
  
  Кентон выглянул в окно.
  
  Карета медленно катила по гребню крутого холма. Деревья росли почти до краев дороги. Чуть поодаль от дороги на поляне стояла маленькая пестрая деревянная гостиница. Карета остановилась возле него.
  
  — Это мы, друг.
  
  Они вышли, дрожа. Мистер Ходжкин посмотрел на Кентона поверх запотевших очков.
  
  — Ты хочешь пойти за остальными или мне показать тебе место получше? Я нашел его два года назад».
  
  Кентон неуверенно взглянул на остальных пассажиров, которых кондуктор вел к подъему.
  
  — А кондуктор не подумает, что мы заблудились?
  
  «Толстяк, которого это волнует. Наши деньги у них.
  
  "Хорошо."
  
  Мистер Ходжкин вел их по тропинке рядом с гостиницей. На сотню ярдов или около того путь был ясно обозначен, затем тропинка затерялась среди деревьев.
  
  — Прямо, — сказал мистер Ходжкин.
  
  Гостиница была полностью скрылась из виду, и они пробирались между стволами высоких елей, растущих так близко друг к другу, что листва наверху почти закрывала солнечный свет. Было очень холодно и тихо. Если не считать слабого шелеста ветвей наверху, не было слышно ни звука, кроме хруста еловых шишек под ногами. Немного погодя земля резко пошла вверх, и между деревьями блеснул свет. Минуту спустя они вышли из леса и стояли на каменистой поляне в нескольких ярдах поперек. С трех сторон от него частоколом вздымались ели. На четвертом не было ничего, кроме уходящих вдаль лесистых холмов Богемии, сплошной волной зелено-черного однообразия.
  
  "Там!" — сказал мистер Ходжкин.
  
  «Великолепный вид».
  
  Мистер Ходжкин глубоко вздохнул и кивнул.
  
  — Все в порядке, — пробормотал он.
  
  Он вздохнул и торжественно посмотрел на серый туманный горизонт.
  
  Кентон ломал голову над идеей. Лучше бы пошли с остальными. По крайней мере, он мог бы потерять себя, пока они не ушли. Что он мог сделать сейчас? Бежать? Это казалось единственным выходом. Земля, спускающаяся от мыса, была не очень крутой, и деревья снова начинались немного ниже. Даже если Ходжкин побежит за ним, он потеряет его среди деревьев. Человеку скоро надоест искать. Но он может сообщить о происшествии кондуктору. Если …
  
  Потом он увидел, что проницательные глаза маленького человека наблюдают за ним. Он улыбнулся.
  
  — Воздух хороший, — сказал он.
  
  Мистер Ходжкин отвернулся.
  
  — Граница в четырех милях отсюда, — медленно сказал он. — Если вы начнете сейчас, вы доберетесь до него к сумеркам, мистер Кентен.
  
  На мгновение Кентону показалось, что под ним взорвалась бомба. Он знал, что должен что-то сказать, но его мозг словно оцепенел. Ему казалось, что он простоял там несколько часов, прежде чем издал звук. В конце концов:
  
  — Кент , а не Кент , — сказал он. Это было лучшее, что он мог сделать.
  
  Мистер Ходжкин повернул голову. На его тонких губах мелькнула подозрительная ухмылка.
  
  в газетах есть Кентэн » .
  
  — Небольшой вопрос, — ровным голосом сказал Кентон. Он начал приходить в себя. — Когда ты меня заметил?
  
  — Как только вы вошли в это агентство. Он выглядел серьезным. — Говорю тебе, друг, тебе сегодня очень повезло. Ты заслужил быть полицейским. Вы заходите в туристическое агентство через две минуты после того, как полиция навела о вас там справки, поглядываете направо и налево, как злодей на фотографиях, и начинаете пристально смотреть на карту и бормотать по-английски. У тебя немного скраба на верхней части губа, которая выглядит около дня назад, и английский твидовый жакет, выглядывающий из-под пальто, которое тебе не подходит. Затем вы подходите к стойке и говорите, что у вас есть только час или два, но вы отправитесь в путешествие, которое продлится восемь. Ты чуть не падаешь, ты так торопишься сесть на заднее сиденье; затем вы берете список рейсов Генуи, как будто вы зажимаете кассу. Вы видите полицейского и выглядите так, как будто у вас сейчас будет сердечный приступ, скажите мне, что вы уезжаете в Вену на поезде, который не ходит, и начинаете задавать вопросы об одном из лучших самых больших твистеров отсюда до Шанхая. . Вы говорите, что были в санатории в Баварии, но говорите по-немецки с лучшим берлинским акцентом, который я когда-либо слышал за пределами Берлина. И, извините, что упомянул, у вас на правом рукаве сзади пятно размером с Женевское озеро, похожее на кровь. Тот Фрогги в карете положил на тебя глаз, и если бы мы не разговаривали так дружелюбно, он бы что-нибудь предпринял. Пока вы дремали, он рассказал об этом своей жене, и если бы она не дулась из-за того, что он ее ворчал, и не сказала ему, что он что-то видит, вы бы уже прыгнули в высоту, когда мы остановились. Я видел, как он смотрел на награду в газете, а вы знаете, что французы думают о деньгах. Да, друг, тебе крупно повезло.
  
  Кентон хрипло рассмеялся.
  
  — Тут не до смеха, — сурово сказал мистер Ходжкин, — и вы еще не совсем поняли. Граница в четырех милях впереди, и вам придется немного отклониться вправо, потому что дорога поворачивает вправо к границе. И когда вы на самом деле пересекаете его, обратите внимание на тревожные звоночки. Иногда их принимают за контрабандистов. Если вы доберетесь — я сказал «если», потому что, заметьте, я не думаю, что вы доберетесь, — если вы доберетесь, вы сможете сесть на автобус в одной из деревень на другой стороне, который доставит вас в Будвейс. Там вы будете в порядке для поезда. Но ради бога избавься от этого пальто и шляпы. Они яд.
  
  Мистер Ходжкин отвернулся и начал набивать трубку. Была пауза.
  
  — Ты еще не ушел? — спросил он через плечо.
  
  -- Нет, -- сказал Кентон. — Я ждал, чтобы поблагодарить вас, попрощаться и пожать вам руку.
  
  Мистер Ходжкин мрачно повернул голову.
  
  — Послушай, друг, — сказал он, — я сегодня много сделал для тебя. Я не говорю, что это было трудно, потому что это было бы ложью. Мне понравилось разговаривать с одним из моих соотечественников. Но если вы думаете, что я собираюсь пожать руку хладнокровному убийце, у вас есть еще одна мысль.
  
  — Тогда, — сердито сказал Кентон, — не могли бы вы объяснить, почему, если вы верите, что я хладнокровный убийца, как, кажется, думают эти ослы-полицейские, вы не выдаете меня и не получаете награду?
  
  Любопытное выражение появилось на резком, сморщенном лице мистера Ходжкина.
  
  "Почему?" — насмешливо повторил он. — Я скажу тебе почему, друг. Слушать. Если бы это была Англия, я бы сдал тебя ближайшему копу, потому что это было бы правильно, виновен он или нет. Почему бы мне не передать тебя сейчас? Ответ таков, друг, потому что я немного возвращаюсь к себе. Пятнадцать лет я тащусь по этому проклятому континенту и ненавижу каждое его мгновение. Я ненавижу их харчи, я ненавижу их напитки, я ненавижу их образ жизни и ненавижу их. Они говорят, что британцы зациклены на иностранцах, что мы все одинаковые мужчины и женщины, что у них есть много хороших качеств, которых нет у нас. Это все ложь, и когда тебя не будет дома так же долго, как меня, ты тоже это узнаешь. Они не такие, как мы, совсем нет. Люди приезжают сюда на двухнедельные каникулы, видят множество красивых шале , замков и дворцов и говорят, что здесь прекрасно жить. Они не понимают, о чем говорят. Они видят только верхний слой. Они не видят реальных различий. Они не видят за кулисами. Они не видят их, когда их кровь вскипела. Я видел их все в порядке. Я был в солнечной Италии, когда в двадцать пятом году фашисты пошли за масонами. Флоренция была. Ночь за ночью со стрельбой, избиениями и криками, пока тебя не начало тошнить. Я был в Вене в тридцать четвертом, когда стреляли по муниципальным квартирам, в которых жили женщины и дети. Многих мужчин, которых они впоследствии повесили, пришлось поднимать на виселицу из-за их ран. Я видел парижские беспорядки, когда garde mobile отстреливал толпу, как мух, и все выли «mort aux vaches», как сумасшедшие. Я видел, как нацисты во Франкфурте забили человека до смерти в его палисаднике. После первого он не издал ни звука. Меня арестовали той ночью, потому что я это видел, но меня отпустили. В Испании, говорят мне, людей обливали бензином и поджигали.
  
  «Хорошие ребята, не так ли? Живописнее, веселее, умнее, логичнее глупых нас. Они тоже хорошие бизнесмены. Вы не можете пошевелить мизинцем, не заплатив взятку. Фабриканты обращаются с рабочими почти как со свиньями. Почему бы и нет? За углом всегда найдутся другие бедняги, настолько отчаянно нуждающиеся в еде, что готовы броситься на любого. Если человека увольняют, он заносится в черный список каждым фабрикантом округа. Поговорите с иностранным офисным работником. Он проводит полжизни, напуганный до потери сознания, задаваясь вопросом, не пытается ли человек на табурете рядом с ним украсть его работу. Начальство такое любит. Это не дает людям просить больше денег, а это означает, что они могут производить больше грязного хлама массового производства даже дешевле, чем раньше. Они не гордятся тем, что производят. Они не знают, что такое мастерство. Им все равно. Они хотят зарабатывать деньги. Я не виню их за это. Мы все. Но они не хотят давать соотношение цены и качества. Они так не думают. Бизнес для них — это не честная торговля. Это просто другой вид политики и почти такой же извращенный. «Сколько стоит эта ткань?» они спрашивают меня. Я скажу им. Они будут смеяться; а также когда я говорю им, чтобы они смотрели на качество, они приходят в бешенство и показывают кусок пятой гадости, которой я не стал бы полировать свои ботинки, и говорят мне, что это дешевле. Они не говорят на одном языке с нами. Я не имею в виду, что они не говорят по-английски, но что у них другое мышление. Они как животные, и поскольку я ненавижу их вид и звук, и поскольку вы британец, я говорю вам, чтобы вы убирались сейчас же, пока все идет хорошо. А теперь, ради бога, убирайся и оставь меня».
  
  Худое лицо его раскраснелось, он часто дышал, за очками блестели слезы. Он отвернулся.
  
  Журналист какое-то время наблюдал за ним, затем развернулся на каблуках и начал спускаться по склону к деревьям. Дойдя до них, он остановился и оглянулся на холм, на мыс; но мистер Ходжкин ушел.
  
  С болью в сердце Кентон пошел дальше среди деревьев. В воздухе пахло соснами, а солнце, косо просачивающееся с запада, рисовало узоры света на мягкой коричневой поверхности склона холма. Он подумал, что это лучше, чем вид с мыса мистера Ходжкина.
  
  OceanofPDF.com
  13
  КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА
  
  К ночи Кентон был в нескольких ярдах от границы.
  
  Это заняло больше времени, чем он ожидал. Со смутными воспоминаниями о том, что он читал о том, что люди, не привыкшие к лесу, теряли чувство направления и ходили кругами, он неоднократно делал крюки, чтобы восстановить контакт с дорогой. Таким образом, четыре мили стали больше похожи на шесть. Солнце уже село, и свет уже клонился к закату, когда он, наконец, увидел с края дороги, примерно в четверти мили от него, маленькую белую караулку и полосатую заставу пограничной заставы на фоне сумеречного и дымящегося неба.
  
  Он отступил в лес, пока не сделал около километра между собой и дорогой, а затем начал пробираться вперед.
  
  Теперь он был во тьме, и был только восходящий уклон земли, чтобы вести его. Он продолжал так минут двадцать, потом земля выровнялась, сосны поредели, и, протянув вперед руку, чтобы ощупать препятствия, он коснулся гладкой, холодной поверхности спиленного пня. Он остановился. В слабом утреннем свете, уже не закрытом деревьями, он смог различить очертания зарослей кустов. Он двинулся вперед и наткнулся на другой пень. Он находился на пограничной полосе.
  
  Он постоял еще некоторое время и прислушался. Не было ни звука, кроме слабого вздоха усиливающегося ветра. Затем далеко слева от него вспыхнула точка света. Он смотрел, и через минуту свет появился снова. На этот раз, однако, он не погас, а рывками покачивался из стороны в сторону. На мгновение или два он был озадачен, затем, когда свет стал немного больше и ярче, он понял, что кто-то идет, и что кто бы это ни был, он мигает ручным фонариком среди кустов. Он поспешно отступил в тень деревьев и присел на корточки.
  
  Свет приблизился, и Кентон услышал хруст человеческих ног на том, что, очевидно, было тропинкой. Шаги становились все громче, сквозь кусты мелькал свет. Мужчина выровнялся. Он тихо напевал. Свет пронесся по земле один раз, и он был уже позади.
  
  Кентон быстро встал и посмотрел ему вслед. Мужчина был в форме, а на левом плече у него висела винтовка. Больше всего Кентона интересовало то, что он мог видеть при свете лампы. Это его глубоко угнетало.
  
  Он находился примерно в тридцати ярдах от фактической линии границы. От того места, где он стоял на опушке леса, до тропинки было примерно двадцать ярдов полурасчищенной земли, усеянной пнями и приземистыми кустарничками. Сама тропа была около шести футов шириной и была покрыта крупной серой каменной крошкой и россыпью сорняков. За тропинкой земля резко поднималась к самому грозному забору, который Кентон когда-либо видел.
  
  Он был около восьми футов в высоту и состоял из колючей проволоки, туго натянутой между тяжелыми стальными стойками, вкопанными в бетонное основание с интервалами в десять футов. Провода были так близко друг к другу, что было бы трудно просунуть между ними хотя бы руку, чтобы шипы не пустили кровь; но проектировщик забора, очевидно, не хотел ничего оставлять на волю случая, потому что горизонтальные пряди были украшены таким количеством дополнительных витков проволоки, что конструкция больше походила на заросли ежевики, чем на забор.
  
  Кентон сел на пенек, чтобы все обдумать.
  
  Одно было ясно. Перелезть через забор было невозможно. Если бы у него была пара тяжелых кусачек и толстые бронированные перчатки, он мог бы взяться за дело именно с этой целью; но у него не было ни резаков, ни перчаток. Кроме того, он не хотел оставлять никаких следов своего перехода через границу, если можно было избежать этого. Он не хотел, чтобы чешские власти высматривали его в приграничных городах. Он подумывал накинуть пальто на забор и попытаться перелезть через него, но пришел к выводу, что это невозможно. Ему понадобится несколько слоев одеяла, чтобы достаточно заглушить проволоку; и, даже если бы он смог перейти таким путем, ему было бы трудно достать пальто, когда оно запуталось в проволоке. Он дико обдумывал идею взять откуда-нибудь длинную ветку и использовать ее как шест, чтобы перепрыгнуть через него; но от этого он вскоре отказался. Он никогда не пытался прыгнуть на восемь футов, даже с настоящим шестом. Вероятно, он сломает ногу и будет пронзен забором. Он содрогнулся. Ветер усилился, стало жутко холодно. Он вспомнил пророчество мистера Ходжкина о снеге. Должен ли он вернуться в Линц? Он сразу отверг это предложение. Даже если бы он смог найти какой-нибудь способ вернуться туда, существовал риск быть пойманным. Перечень промахов мистера Ходжкина поколебал его уверенность в способности избежать ареста. Там ничего не оставалось, кроме как пересечь границу — как-нибудь. Это не должно быть так сложно. По словам их биографов, такие люди, как Ленин и Троцкий, Масарик и Бенеш, Муссолини и Бела Кун, не говоря уже об их друзьях, половину своей политической жизни провели, «скользя» через границы с ценами на голове и без паспортов в карманах. Но, возможно, подрастающие поколения пограничных чиновников тоже читали эти биографии.
  
  Он взглянул в ту сторону, куда ушел охранник, увидел, что берег свободен, и перешел дорогу к забору.
  
  Возможно, подумал он, можно взобраться на одну из стоек, используя горизонтальные провода как ступеньки. Однако тщательное исследование его пальцами в течение нескольких секунд показало, однако, что из-за большого количества расшатанной проволоки это невозможно. Оставалось сделать только одно. Если он не может пройти через забор или через него, он должен пройти под ним. Он опустился на колени и исследовал. К своей радости, он обнаружил, что земля у подножия забора состоит по большей части из больших камней, сложенных в небольшую насыпь. Он начал их оттягивать и примерно через пять минут работы смог просунуть руку под нижнюю проволоку. Внезапно он встал и поспешил обратно к укрытию деревьев. Охранник со светом возвращался.
  
  Кентон прятался за деревом, пока мужчина не прошел мимо. Затем он вернулся к забору и яростно принялся за камни и землю. Скорость была важна, потому что по мере того, как щель под проволокой становилась все больше, увеличивался риск того, что ее увидят другие охранники, которые могли бы патрулировать забор. Была и дополнительная опасность в виде гвардейцев с чешской стороны. До сих пор не было никаких признаков жизни с другой стороны забора; но он не мог полагаться на то, что такое положение вещей продолжается.
  
  Двадцать минут спустя щель стала достаточно широкой и глубокой, чтобы он мог просунуть голову и плечи. экспериментируя с этим развитием, когда ему пришлось еще раз броситься в укрытие, когда приближался свет возвращающегося охранника.
  
  На этот раз Кентон был сильно напуган. Брешь в насыпи была теперь около ярда в ширину и окружена рыхлыми камнями и землей. Охранник должен это видеть. Проклиная добросовестное рыскание этого человека, Кентон беспокойно провел своими оцарапанными и ледяными пальцами среди деревьев.
  
  Охранник неуклонно приближался. Внезапно, в ярде или двух от пролома, он остановился. Кентон услышал, как он хрюкнул. С бьющимся сердцем журналист ждал выстрела, который поднимет тревогу. Он присел на корточки, его сердце болезненно колотилось. Затем в тишине он услышал звук приближающихся шагов справа. Через секунду или две кто-то кашлянул и сказал: «Гутен Абенд».
  
  «Н Абенд», — ответил человек на тропе.
  
  «Heute abend wird's schneihen».
  
  «Джаволь».
  
  «Ich bin mal wieder schwer erkältet».
  
  «Das tut mir leid—gute Besserung. Bei mir sind's die Füsse».
  
  «Gerade diese Woche muss ich Nachtdienst haben».
  
  «Ich hab besser. Schultz hat morgen abend dieser Dienst».
  
  «Ich mach mir nichts aus Schultz. Er tut so vornehm.
  
  «E ist nicht besonders beliebt. Er kommt von Carinthia und ist immer unzufrieden».
  
  Кентон несколько мгновений слушал эти сплетни, затем осторожно приподнялся, пока не увидел динамики. Австрийский гвардеец стоял на дорожке, его фонарь светил сквозь забор на ноги человеку в мундире чешского пехотинца; и, к ужасу Кентона, они были в шести футах от пропасти. К счастью, чех-охранник погасил маленький фонарик, который он нес, но пока они разговаривали, австриец все чаще жестикулировал рукой, держащей фонарик.
  
  «Нам сказали, — говорил австриец, — особенно следить за англичанином Кентеном, который убил этого немца в Линце».
  
  — Его видели?
  
  «Женщина сообщила, что в туристическом автобусе ехали два англичанина в этом направлении. Когда они вышли из гостиницы, ни один из них не вернулся. Она была допрошена полицией и говорит, что думает, что тот, кто вернулся, и есть убийца. Она говорит, что он много хмурился на нее и курил трубку; но, похоже, его документы в порядке. О другом ничего не сказано, кроме того, что мы должны следить за ним. Полиция Нойкирхена — дураки.
  
  Он пренебрежительно махнул рукой, держащей лампу, и луч заплясал по земле возле щели. Кентон, затаив дыхание, ждал открытия; но охранник продолжал говорить, и наконец чех объявил, что он должен явиться на гауптвахту, и удалился. Австриец продолжил свой путь вправо.
  
  Как только они оказались вне пределов слышимости, Кентон вернулся к своей работе. Под камнями он ударился о твердую землю, и продвижение замедлилось; но еще через четверть часа и небольшого лихорадочного эксперимента он обнаружил, что, извиваясь вперед на спине и удерживая нижнюю проволоку подальше от лица и одежды, он может протиснуться. Аккуратно сложив камни у края ямы, чтобы можно было засыпать брешь с другой стороны, он приготовился идти. Через две минуты, растрепанный и очень грязный, он прополз в Чехословакию.
  
  Он только что втиснул на место последние камни, когда услышал шаги, приближающиеся со стороны дороги. В своем волнении он ослабил часы на дорожках, и человек был совсем близко. По прерывистым вспышкам фонарика он понял, что это чешский охранник — австриец все время держал фонарь включенным. Нельзя было терять ни минуты. Он повернулся и бросился вслепую для укрытия; но не прошел он и дюжины шагов, как его нога зацепилась за пень. Он отчаянно пытался восстановить равновесие, но снова споткнулся и рухнул лицом вниз. В следующее мгновение его вытянутые пальцы коснулись толстой проволоки ржавой проволоки. В мгновение ока он вспомнил предупреждение мистера Ходжкина о тревожных звонках. Сейчас не было времени вставать и идти дальше. Он лежал неподвижно, лихорадочно молясь о том, чтобы удача, спасшая его от наткнуться на сигнальный провод, продержалась еще две минуты.
  
  По мере приближения шаги, казалось, немного ускорялись, а затем замедлялись. В нескольких метрах от того места, где лежала парализованная от испуга журналистка, они почти остановились. Охранник, очевидно, что-то слышал о шуме падения Кентона. Факел мерцал среди пней. Затем мужчина начал кашлять. Это был тяжелый бронхиальный кашель и боль, потому что Кентон услышал, как мужчина выругался, когда пароксизм стих. Факел погас, и тяжелые сапоги снова заскрежетали по камням. Мужчина прошел мимо, и его шаги стихли.
  
  Кентон глубоко вздохнул и встал. Затем, осторожно удерживая ржавую проволоку между большим и указательным пальцами, он перешагнул через нее и медленно пошел дальше.
  
  Однако, снова оказавшись в лесу, он двинулся вперед так быстро, как только мог. Не годится, решил он, возвращаться на дорогу слишком близко к пограничной заставе. Пешие путники, вероятно, будут редкостью на этом участке дороги, и вполне возможно, что его могут остановить и попросить предъявить паспорт. Соответственно, он взял курс, который, по его мнению, выведет его на дорогу примерно в миле от границы. Но в темноте и среди деревьев он скоро потерял ориентацию и через час ходьбы вышел на дорогу менее чем в ста ярдах от пограничной заставы. Решив, что, должно быть, уже поздно, он решил идти по дороге с опушки леса и использовать деревья только как укрытие. если он встретился с любым трафиком. Но дорога была пуста. Где-то часы били восемь часов, когда через десять минут, отряхнувшись и поправив галстук, он вошел в деревню Манфурт.
  
  На крошечной площади возле почты стоял ветхий автобус с включенным светом и работающим двигателем. Внутри сидела крестьянка с ящиком живых цыплят. На ступеньке, сжимая в руке огромный чемодан с композициями, стоял ухмыляющийся и застенчивый молодой рабочий, прощающийся с веселой компанией на проезжей части.
  
  Кентон взглянул на табло назначения. Автобус направлялся через Хоэнфурт, Зильберберг и Каплиц в Будвайс.
  
  В тот вечер без четверти двенадцать поезд из Будвейса медленно двинулся в Прагу.
  
  В своем пустом купе Кентон встал, сунул левую руку в карман так, чтобы рукав пальто был спрятан, и вышел в коридор.
  
  Поезд с лязгом остановился. Он слез, прошел по перрону, отдал билет у шлагбаума и прошел к ближайшему выходу.
  
  Станция была переполнена, и он не заметил двух мужчин, пока они не оказались на одном уровне с ним. Внезапно его руки насильно соединились с теми, что стояли по обе стороны от него, и он почувствовал, как жесткий звон ствола прижался к его ребрам. Его сердце упало.
  
  — Герр Кентон?
  
  Он помедлил, потом пожал плечами. Они поймали его. Как, он не мог думать; но так как они его поймали, не было особого смысла пытаться выпендриваться. Можно также склониться перед неизбежным. Он кивнул.
  
  «Джа».
  
  «Гут».
  
  Они провели его через выход и вниз по ступенькам к большому закрытому «мерседесу» с шофером в униформе.
  
  Один из мужчин попал сзади. Его спутник подтолкнул Кентона за ним.
  
  «Эйнштайген!»
  
  Кентон вошел, за ним мужчина с револьвером и сел посередине. Жалюзи опустились, и машина завелась. Журналист впервые задумался, а не следовало ли ему попросить у мужчин ордера. Они выглядели как полицейские, но в их поведении была необычная неформальность.
  
  Он внезапно повернулся к человеку слева от него.
  
  "Куда вы меня везете?" — сказал он по-немецки.
  
  «Штильшвайген!»
  
  Револьвер был воткнут ему в бок, чтобы выполнить инструкцию.
  
  Кентон откинулся на свое место, яростно размышляя. Если они не были полицией, то кто они были и куда они его везли?
  
  Его пунктом назначения, казалось, была не сама Прага. Машина ехала быстро и через десять минут, петляя, поворачивая и гудя, перешла на прямой путь по дороге, которую он, судя по гладкости поверхности и крену на поворотах, считал главной дорогой за границей. город.
  
  Он взглянул на своих похитителей. Невзрачные, чисто выбритые мужчины в черных макинтошах и темно-серых фетровых шляпах, они выглядели, извинился он, типичными континентальными полицейскими в штатском. Чтобы начать разговор, он спросил, можно ли ему закурить. Человек с револьвером, который, казалось, был командиром, хмыкнул в знак согласия, но покачал головой, когда ему предложили сигарету. Другой мужчина вообще не ответил. Кентон сдался.
  
  Через несколько минут машину качнуло влево и понесло вниз по склону; потом снова понесло вправо, замедлило ход и остановилось.
  
  Минуту или две никто не сделал никакого движения, чтобы добраться до вне. Затем дверь автомобиля была открыта снаружи.
  
  «Хераустайген!»
  
  Кентон выбрался наружу и в сопровождении своего эскорта поднялся по широкой лестнице, ведущей к внушительной паре дверей. Он не успел бросить взгляд на фасад большого дорогого дома, как шофер открыл двери и ввел его в длинный, узкий и ярко освещенный холл.
  
  Дверь в дальнем конце открылась, из нее вышел человек и, сияя, поспешил вперед. На мгновение Кентон был слишком удивлен, чтобы говорить. Потом медленно кивнул.
  
  — Я мог бы это знать, — мрачно сказал он.
  
  — Мог бы и в самом деле, — усмехнулся Залешофф. — Но я ждал вас более ранним поездом. Ты должно быть устал. Заходите и выпейте. Тамара ждет вас снова, — прибавил он, и на губах его была доверительная улыбка вдовствующей сватовницы.
  
  Кентон шел по коридору в изумлении. Он уже начал задаваться вопросом, а не он ли сошел с ума.
  
  OceanofPDF.com
  14
  МАНЕВР
  
  КЕНТОН окинул взглядом комнату, в которую его привели, и одобрительно кивнул .
  
  «Хорошее место у вас здесь».
  
  Залешофф оторвался от подноса с напитками.
  
  «Человек, которому он принадлежит, является тайным поклонником покойной оплакиваемой императрицы Евгении. Это объясняет украшения. Честно говоря, они меня немного беспокоят». Он протянул Кентону виски с содовой.
  
  Журналист взял его и поднес к свету.
  
  «Никаких нокаутирующих капель, никаких малоизвестных растительных ядов, никаких допингов?» — осторожно спросил он.
  
  Залешофф нахмурился.
  
  — Мне уже приходилось замечать в вас раньше, Кентон, раздражающая привычка шутить. Если ты не хочешь выпить, скажи об этом, прежде чем я налью себе еще.
  
  Кентон поставил стакан и вздохнул.
  
  — Извини, Андреас, но ты действительно не можешь меня винить. Вы отталкиваетесь и оставляете меня с противным маленьким ребенком в форме обвинения в убийстве; Прошу вашего прихвостня, Ращенко, о небольшой помощи, чтобы уйти, и он дает мне шинель, запачканную кровью, которая, я не могу не чувствовать, принадлежала когда-то господину Борованскому, кровью я имею в виду; затем вы посылаете парочку головорезов, замаскированных под детективов, чтобы похитить меня. Теперь ты предлагаешь мне выпить. Почему бы, во имя всего святого, его нельзя было подсыпать?
  
  Дверь комнаты открылась, и вошла Тамара. Ее лицо просияло, когда она увидела Кентона. Он отстраненно кивнул. Она улыбнулась.
  
  — Я рад, что ты благополучно добрался сюда.
  
  "Г-н. Кентон только что объяснил, — вмешался ее брат, — что подозревает меня в том, что я отравил его виски с содовой.
  
  "Какая чепуха!"
  
  — Ради бога, — сердито взорвался Кентон, — давайте приступим к делу и оставим эти перекрёстные разговоры на потом. Какого черта ты привел меня сюда? Не вздумайте его вышивать. Мне нужны только простые факты, вот и все. Я чувствую усталость».
  
  — Ну-ну, — успокаивающе сказал Залешофф, — давайте сядем и все обсудим. Сними пальто.
  
  «Я не останавливаюсь».
  
  "Как вы предпочитаете. Во всяком случае, садитесь».
  
  — Ты чертовски хорошо знаешь, что это не так, как мне нравится. Я не такой тупица, чтобы думать, что вы привели меня сюда, чтобы выпить и поболтать.
  
  — Ну, тогда зачем не снимать пальто?
  
  Кентон мгновение смотрел на русского. Затем он совладал со своим нарастающим гневом. Он должен, сказал он себе, сохранять хладнокровие. Он снял пальто. Залешофф взял это у него и протянул левый рукав для осмотра девушки.
  
  — Видишь ли, — сказал он, — это не заметно, если ты не стоишь за мужчиной, носящим это. Ращенко вряд ли можно винить. Он не мог этого видеть».
  
  — Конечно, — саркастически вставил Кентон, — я всего лишь дура, на которой было пальто. Вряд ли я могу ожидать от вас каких-либо объяснений.
  
  Залешов похлопал его по руке.
  
  — А теперь послушайте, мистер Кентон. Уезжая из Линца сегодня утром, я написал тебе записку, в которой просил тебя подождать в комнате Ращенко, пока я не смогу тебе что-то починить? Почему ты этого не сделал?
  
  — Потому что я тебе не доверяю. Почему я должен? Почему ты должен беспокоиться обо мне? У тебя есть работа. Вам, наверное, очень удобно, что в убийстве обвиняют меня, а не этого вашего противного сотрудника в поезде.
  
  "Работник? Тренироваться?"
  
  "Безусловно. Мужские шляпы приобретают свою индивидуальность, когда их немного поносят. Вы, наверное, заметили это. Мои шляпы всегда выглядят так, как будто я вытащил их из мусорного бака после того, как проносил их неделю. Я так их натягиваю. Должен сказать, что ваши шляпы всегда выглядят так, как будто вы каждое утро усердно сидели на них. Вероятно, вы слишком сильно сжимаете корону, когда надеваете их».
  
  “Очень интересно, но…”
  
  «Когда Ращенко подарил мне эту шапку, она показалась мне смутно знакомой. Сегодня в поезде я немного подумал. Потом я вспомнил, где я это видел. Это было на голове человека, которого Сакс назвал нацистским шпионом. Я не помнил пальто достаточно хорошо, чтобы опознать его; но сложив два и два, оказалось, что владелец шляпы был, вероятно, и владельцем пальто, и вашим другом. На рукаве пальто было пятно крови, Сакс был до смерти напуган человеком, который его носил, я нашел Сакса зарезанным. Ну, как бы это выглядело для вас?
  
  Залешов поджал губы.
  
  — Вы сказали «сложить два и два», мистер Кентон. Что ты хотел этим сказать?
  
  «Эту шапку и пальто Ращенко взял откуда-то из своего дома. Он не вышел, потому что был в халате.
  
  — И поэтому вы решили приехать в Прагу?
  
  "Да."
  
  "Как вы сюда попали? Ты показал свой паспорт?
  
  «Я не дурак все время. Я пробрался через границу в Манфурте.
  
  Залешов присвистнул.
  
  «Манфурт! Что заставило вас выбрать это место? Южнее намного проще.
  
  «Другой дороги на карте я не увидел. Кроме того, в лесу было много укрытий.
  
  — Я должен сказать, что тебе это было нужно. Вы сказали, что пересекли границу ? Вы имеете в виду, что перелезли через него?
  
  — Если быть точным, я залез под него. Он объяснил, что он сделал.
  
  — Вот, Тамара! — восхищенно сказал Залешофф. — Вот вам и ресурс! Только вспомните в другой раз, мой дорогой друг, что те участки границы, которые на карте кажутся самыми легкими, всегда лучше всего охраняются.
  
  — Надеюсь, мне не придется делать из этого практику.
  
  Залешофф громко расхохотался.
  
  «Знаешь, Тамара, мне нравится этот парень Кентон. Он меня забавляет».
  
  — Не так сильно, как ты меня забавляешь, Андреас, — мрачно сказал Кентон. — У тебя действительно очаровательный способ увести разговор от неловкой темы. Вернемся к делу».
  
  Залешофф вздохнул.
  
  "Очень хорошо."
  
  "Хороший. Итак, я приехал в Прагу с определенной целью. Эта цель состояла в том, чтобы украсть эти фотографии из Саридза и заключим с тобой сделку. Моей платой за фотографии будет твой друг с противным лицом в пакете с уликами, готовыми для полиции».
  
  — И, всегда предполагая, что вы можете получить фотографии — глупое предположение — как, скажите на милость, вы предлагали связаться со мной?
  
  «Через советское посольство».
  
  Была пауза. Тишину нарушила девушка.
  
  — Немного оптимистично, не так ли, мистер Кентон?
  
  «Не так оптимистично, как вы можете себе представить. Этим утром я вспомнил одну небольшую информацию, которую забыл передать Андреасу. Это было то, что Саридза сказал Мейлеру. В то время это казалось неважным. Теперь, я думаю, это стало жизненно важным».
  
  "Что это?" — отрезал Залешофф.
  
  Кентон покачал головой.
  
  – Ничего не поделаешь, Андреас, – сказал он. — Быть в розыске за убийство, которого вы не совершали, имеет любопытный эффект. Ты становишься странно скрытным.
  
  Опять повисла пауза.
  
  -- Вы понимаете, мистер Кентон, -- сказал наконец Залешофф, -- что я мог бы, если бы захотел, заставить вас говорить?
  
  — Вот ты действительно глупый.
  
  "Нисколько. Предположим, только предположим, заметьте, что я мог бы сказать вам, что я знаю, кто убил Борованского. Предположим, я сказал бы вам, что с самого начала намеревался использовать это знание, чтобы избавить вас от подозрений. Предположим, я сказал бы вам, что ввиду вашего упрямства я решил немедленно сдать вас в полицию. Что бы вы сказали?"
  
  — Я бы все равно сказал, что ты дурак.
  
  "Не могли бы вы? Я не думаю, что вы понимаете, насколько хороши полицейские обвинения против вас.
  
  — Я слишком хорошо это понимаю. Я говорю, что ты ведешь себя глупо, потому что я знаю, что для тебя гораздо важнее, чтобы ты есть линия на Саридзу, чем то, что вы должны прикрыть настоящего убийцу или забить мне».
  
  Девушка рассмеялась.
  
  — Очень хорошо, мистер Кентон! Действительно очень хорошо! А теперь выпейте виски с содовой. Это действительно совершенно безвредно».
  
  -- И помилуйте, садитесь, -- раздраженно добавил Залешов. — Совершенно невозможно думать, когда ты стоишь рядом.
  
  Кентон сел рядом с девушкой и осторожно отхлебнул свой напиток.
  
  — Тебе действительно не о чем думать, Андреас, — сказал он. — Ты собираешься говорить со мной о делах или нет? Это очень просто».
  
  Залешофф какое-то время задумчиво смотрел на него.
  
  -- Знаешь, Кентон, -- сказал он наконец, -- беда с тобой в том, что ты родился представителем одной из правящих рас. Ваше чувство опасности недостаточно, ваше самомнение монументально. Или, интересно, вам не хватает воображения?
  
  — Вы имеете в виду, что я не в том положении, чтобы диктовать условия?
  
  "В яблочко. Те люди, что привели вас сюда, оба хорошо стреляют из револьверов. И, более того, у них нет запретов портить прицел, когда цель жива. Вы не могли покинуть этот дом без моего специального разрешения.
  
  — Я не могу понять, зачем ты привел меня сюда.
  
  "Возможно нет. Ты сильно удивишься, если я скажу тебе, что это было в значительной степени для твоего же блага?
  
  "Очень удивлен; и, простите, что я так сказал, довольно скептически.
  
  «Естественно».
  
  Русский встал и прошел всю комнату и обратно. Он остановился перед креслом журналиста и агрессивно посмотрел на него сверху вниз.
  
  — Послушай, — сказал он, — я не верю, что у тебя есть что-нибудь на Саридзу, о чем ты мне не рассказал. Я думаю, вы блефуете; но я не могу назвать ваш блеф. Честно говоря, я хочу их плохо фотографирует. Если я их не получу — что ж, будут неприятности, и не только в Румынии. Если у вас есть крупица информации, которой нет у меня, то я не могу рисковать ее игнорировать. У тебя есть какая-нибудь информация?
  
  "Да."
  
  "Я надеюсь, что это так. В любом случае, я дам тебе то, что ты хочешь. Я вам скажу, кто убил Борованского и как вы собираетесь выбраться из того положения, в котором вы находитесь. Но вот что я вам скажу. Ты ничего не сделаешь, пока я не скажу. Ты сейчас здесь и останешься здесь, пока я не буду готов. Вы увидите, почему. Тогда ты сможешь рассказать мне, что ты знаешь, если что-нибудь.
  
  — Я кое-что знаю.
  
  "Я сомневаюсь в этом."
  
  Залешов налил себе еще, залпом выпил и сел в кресло.
  
  «Когда Боровански уехал из Берлина, мой друг отправил туда человека по имени Рамон Ортега, испанца, чтобы тот проследил за ним и забрал фотографии в Австрии».
  
  — Ортега — владелец моей шляпы и пальто, — вставил Кентон.
  
  — Если ты собираешься прервать…
  
  "Извиняюсь."
  
  «Ортеге сказали украсть фотографии. Он превысил свои инструкции. Подойдя к гостинице «Йозеф», он зарезал Борованского. Он сказал, что Боровански вытащил пистолет, но, вероятно, лгал. Видите ли, Ортеге нравилось колоть людей. Когда-то он работал на бойне в Сеуте. Возможно, он приобрел вкус к этому там.
  
  «У Сакса действительно был пистолет в кобуре под мышкой. Его уже не было, когда я его нашел.
  
  «Ортега взял его. Чего он не сделал, так это фотографий. У тебя они были. Как бы то ни было, Ортега вышел через черный ход и направился на Кельнерштрассе, 11. Ращенко договорился спрятать его в пустой комнате этажом ниже. Следующее, что произошло, это то, что к вам подошла полиция. Это было неловко, потому что, хотя я и не сентиментален, я не совсем тот человек, которым вы меня, очевидно, считаете. Мне не очень нравилась мысль о том, что человека казнят за убийство, которого он не совершал. Поэтому я убедил мастера Ортегу написать и подписать признание».
  
  — Просто любезно спросил его, не возражает ли он подписать себе пожизненное заключение в австрийской тюрьме, я полагаю? — неприятно сказал Кентон.
  
  Залешофф вскочил на ноги с ревом гнева.
  
  — Тамара, — прорычал он, — скажи этому репортеру, этому — этому бездельнику-писаку, что когда он готов слушать, я готов говорить.
  
  – Ладно, ладно, – поспешно сказал Кентон, – без обид. Я просто спросил."
  
  — Я не прошу вас спрашивать, — яростно сказал Залешофф, — просто говорю вам слушать.
  
  "Я слушаю."
  
  — Ну, тогда ладно. Только слушай и не говори больше глупостей.
  
  "Извиняюсь."
  
  — Ортега признался, потому что чертовски был вынужден, и потому что для него это в любом случае не имело значения. Его разыскивают за убийство в Лиссабоне, и я пригрозил выдать его для экстрадиции, если он не признается в убийстве Борованского. Естественно, я не сказал ему, зачем мне признание. Он думал, что это из-за того, что мы хотели, чтобы в будущем на него навалилась еще одна штука. Кроме того, что такое судимость более или менее для такого парня. Насколько я знаю, его могут разыскивать и в Испании. И Португалия, и Австрия отменили смертную казнь за убийство, и он не мог сидеть в двух тюрьмах сразу, так какого черта? Как бы то ни было, у меня было готово его признание, которым я мог бы воспользоваться, если тебе станет жарко. Трудность заключалась в следующем. У меня была работа. Если бы вас арестовали, вы бы, конечно, рассказали свою маленькую историю, а сейчас это может быть неудобно. Если бы я позаботился о том, чтобы Ортегу схватили, он бы история тоже с небольшим дополнением. Когда Ращенко позвонил, что вы уехали, я сначала подумал, что вы решили сдаться. Вам повезло, что вы этого не сделали. Вы бы попали в неприятную ситуацию, и мне было бы трудно помочь вам. Полиции больше не нравится думать, как только они получили то, что, по их мнению, является их человеком. Но Ращенко сказал, что вы едете в Прагу, и что, поскольку я не говорил ему держать вас там насильно, он вас отпустил и отдал вам вещи Ортеги. Если бы он подумал, что ты можешь обратиться в полицию, он бы всадил в тебя пулю, прежде чем отпустил бы; но он довольно проницателен, когда дело доходит до взвешивания людей, и он считал, что вы говорите правду о поездке в Прагу. Единственное, чего он не заметил, так это пятна крови на рукаве. Когда я сказал ему об этом по телефону, он чуть не закатил истерику. Должен сказать, что я немного волновался, пока вы не приехали. Я полагаю, вы понимаете, что это пятно на вашем рукаве позволило тем двум мужчинам забрать вас на вокзале?
  
  «Как Ращенко разговаривает по телефону, если он тупой?»
  
  — У него подключена специальная сигнальная система.
  
  «Хм! Я до сих пор не понимаю, почему он должен был отдавать мне вещи Ортеги.
  
  Залешов шумно вздохнул.
  
  — Потому что, мой дорогой мистер Кентон, было бы слишком опасно покупать их в магазине в городе размером с Линц. Полицейские, знаете ли, не полные дураки.
  
  «Ну-ну, и какой следующий ход? Полагаю, меня ждут, что я буду торчать здесь до тех пор, пока вы не будете готовы сообщить австрийской полиции, что я невиновен.
  
  — Верно, — вежливо сказал Залешофф, — хотя, конечно, все будет не так просто. Ортега должен быть обнаружен при подходящих обстоятельствах. Не должно быть и речи о том, чтобы я или Ращенко были вовлечены. В любом случае Ращенко придется переехать.
  
  "Почему?"
  
  Залешофф не ответил.
  
  — Я полагаю, — сказал Кентон, — что не потому, что я знаю, где он живет?
  
  — Еще выпить, мистер Кентон?
  
  "Спасибо. Ты хладнокровный дьявол, не так ли, Андреас? Этот человек Ортега может быть паршивым головорезом, но мне не очень нравится идея передать его полиции с признанием, которое он написал, чтобы спастись.
  
  Залешофф управлял сифоном.
  
  — Внезапно ты стал очень суетливым, не так ли? Некоторое время назад вы трещали по поводу несправедливости обвинения вас. Теперь, когда есть реальная перспектива увидеть, как правосудие свершится, тебе это не нравится. Он повернулся к девушке. — Это, Тамара, типичный образец англо-саксонского мышления.
  
  Девушка угостилась сигаретой из коробки на подносе.
  
  — Не думаю, что мистеру Кентону следует беспокоиться, — сказала она. — Я думаю, он обнаружит, что Ортега отнесется ко всему этому философски, когда придет время.
  
  -- Это, моя дорогая, -- сказал ее брат, -- не в лучшем вкусе.
  
  Кентон уже собирался потребовать объяснения этого несколько загадочного замечания, когда в дверь резко постучали. Со словом извинения Залешофф встал и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
  
  "Что творится?" — спросил Кентон.
  
  — Не знаю, — ответила Тамара.
  
  Кентон пропустил эту очевидную неправду.
  
  «Я был озадачен, — сказал он. — Не могли бы вы объяснить, как именно вы оказались замешаны в этом деле? Я полагаю, вы могли бы назвать это бизнесом?
  
  «Да, это можно назвать бизнесом. Что касается вашего другого вопроса, то я постоянно задаю себе его. Я никогда не получаю никакого ответа. Однажды, надеюсь, скоро, впервые за много лет мы с братом возьмем отпуск. Ненадолго, может быть, мы живите, как нормальные люди, подальше от этой идиотской игры в змей и лестницы».
  
  — Звучит так, как будто тебе это не нравится.
  
  «Вопрос не в том, нравится это или не нравится, а в том, являетесь ли вы счетчиком или нет».
  
  — А по лестницам ты идешь или по змеям спускаешься?
  
  "Нет. Меня это не волнует. Мой брат знает. Если он выигрывает, он чувствует себя хорошо. Если он проигрывает, он несчастен. Для меня это не имеет значения. Я просто чувствую, что это очередная игра со змеями и лестницами».
  
  «Мне не очень нравятся эти аллегорические метафоры. В конце концов они приводят ко всяким глупостям».
  
  — Я тоже, но это экономит мысли. Мой брат называет такие вещи « философией вагона », потому что люди, кажется, всегда так делают в поездах.
  
  "Они делают. У меня было немного. Человек, которого я встретил однажды в плацкартном вагоне до Афин, не давал мне спать всю ночь, объясняя вселенную в терминах игры в покер, в которую он играл прошлой ночью. Излишне говорить, что он выигрывал».
  
  Она рассмеялась, но не успела ответить, как дверь распахнулась, и в комнату вернулся Залешофф.
  
  Его манеры изменились. Довольно добродушное выражение лица, которое было несколько минут назад, сменилось замысловатой беззаботностью, которую Кентон не смог истолковать. Он взглянул на девушку, но она безразлично смотрела в огонь.
  
  — Извините, что так долго, — сказал Залешофф. — У меня было небольшое дело, которым нужно было заняться.
  
  — Похищение кого-то или просто их оттолкнуть?
  
  Русский проигнорировал вылазку и сел на край стула.
  
  — А теперь, мистер Кентон, — сказал он добродушно, — позвольте нам, как вы так любите выражаться, вернуться к сути. Я успокоил вас насчет злополучного убийства Борованского. Предположим, вы выполните свою часть сделки, дав мне та драгоценная часть информации, о которой вы говорили?
  
  Он говорил легко, почти равнодушно; но за этой непринужденностью и безразличием скрывалось, как чувствовал Кентон, что-то очень похожее на котел, который за несколько секунд до того, как взорвется. Очевидно, что-то важное произошло, пока он был наедине с Тамарой.
  
  "Что ж?" — сказал Залешофф.
  
  Кентон кивнул.
  
  "Хорошо; но при одном условии».
  
  — Дополнительные условия, мистер Кентон?
  
  «Очень простой. Я хочу иметь шанс присутствовать при смерти. У меня есть особое желание увидеть лицо Саридзы, когда фотографии будут удалены».
  
  — Вы имеете в виду, если фотографии будут удалены.
  
  — Я имею в виду, когда.
  
  «Мы не будем спорить. Я не вижу особых перспектив встречи с Саридзой».
  
  «Я не понимаю, как ты собираешься делать фотографии, не встретившись с ним».
  
  «Возможно, нет. Но я жду от вас информации».
  
  — Хорошо, вот оно. Кентон внушительно наклонился вперед. «Когда я сказал вам, что Саридза сказал, что собирается в Прагу, я забыл одну вещь: он сказал, что собирается встретиться с человеком по имени Бастаки. В карете до границы я встретил английского коммивояжера по имени Ходжкин. Я узнал от него, что Бастаки не только румын, но и что его отец — один из крупнейших промышленников Румынии. У самого Бастаки есть электрические кабельные заводы недалеко от Праги, и этот человек Ходжкин описал его как одного из самых больших крутильщиков отсюда до Шанхая. Теперь, если это бесполезная информация, я съем пальто Ортеги.
  
  Залешов медленно поднялся на ноги и подошел к окну. Минуту или две он стоял, глядя на узор на тяжелых портьерах. Затем он обернулся.
  
  "Г-н. Кентон, — сказал он торжественно, — мне не хватает слов. Я сделал себе серьезную ошибку. Я должен был, без сомнения, передать вас полиции в Линце. Я потратил на вас значительное количество времени и сил в надежде, что у вас есть хотя бы кроха информации, которую вы можете мне дать, а что я получаю?
  
  — Ты мне не веришь?
  
  Залешофф приложил руки ко лбу и закрыл глаза, словно молясь о силе.
  
  — Конечно, я вам верю, мистер Кентон. Безусловно!" Его голос возвысился, затем внезапно слова яростно сорвались с его губ. «Я верю вам, мой дорогой друг, потому что точно такую же информацию мне сообщили по телефону три минуты назад. Я могу даже, хотя этот факт, без сомнения, станет для вас большой неожиданностью, кое-что добавить к этому. Саридза встретил Бастаки в офисе кабельного завода ровно час назад. С Саридзой были фотографии. Через полчаса, пока вы решали, подсыпаю я вам напиток или нет, Бастаки ушел на станцию и сел на поезд двенадцать двадцать. Саридза уехала с Мейлером в дом Бастаки на другой конец Праги. Полчаса назад, мистер Кентон, эти фотографии были в пределах досягаемости. Благодаря вам они сейчас на пути в Бухарест». Он сделал паузу и глубоко вздохнул. — Ну, что вы можете сказать на это, мистер Умник Кентон?
  
  Кентон посмотрел на ковер.
  
  «Ничего особенного».
  
  Залешофф неприятно рассмеялся.
  
  "Ничего такого! Это великолепно. По крайней мере, мы сохраним рассудок.
  
  — Я ничего особенного не сказал.
  
  Залешов нетерпеливо фыркнул и начал яростно ходить по комнате.
  
  -- Тамара, -- сказал он вдруг, -- позвони в полицию и скажи им, что у вас украли ожерелье, бриллиантовое ожерелье. Скажем, его сорвал с вашей шеи человек, ограбивший вашу машину в Альтштадте. Дайте описание Бастаки. Это в файлах. Скажите, что ваш шофер преследовал этого человека до вокзала и поймал поезд двенадцать двадцать, направлявшийся в Бухарест. Скажи им, чтобы задержали его в Брюнне. Нет, так не пойдет. Придумай свою историю. Сделайте так, чтобы это звучало красиво, но устройте так, чтобы Бастаки продержался на границе достаточно долго, чтобы мы могли добраться до него. Скажи Сержу, чтобы подготовил маленькую машину и надел форму. Вам придется допросить полицию. Григорий достанет мне мерседес. Что бы вы ни делали, поторопитесь!»
  
  Девушка направилась к двери.
  
  — Не уходи ни на минуту, — сказал Кентон.
  
  Девушка остановилась.
  
  "Что теперь?" — отрезал Залешофф.
  
  — Мне не стоит беспокоиться о Бастаки.
  
  "Что ты имеешь в виду? Иди, Тамара.
  
  — У Бастаки нет фотографий.
  
  "Какая?"
  
  Кентон откинулся на спинку стула.
  
  -- Вы знаете, мсье Залешов, -- злобно пародируя манеры русского, сказал он, -- ваша большая слабость в том, что вы слишком близко подходите к своей работе.
  
  «Если вам есть что сказать, говорите и поторопитесь».
  
  «Конечно, только с волосами. Вы поспешите с выводами. Если бы я сказал вам о Бастаки, как только пришел сюда, вы бы ничего не успели сделать, если, как вы говорите, встреча с Саридзой прервалась полчаса назад.
  
  «Это пустая трата времени».
  
  "Подождите минуту. Я говорю, что вы торопитесь с выводами. Бастаки встречает Саридзу, у которого есть фотографии. Затем Бастаки уезжает на вокзал и садится на поезд. Ты так одержим судя по ужасу этих фотографий, доставленных в Бухарест, вы сразу предполагаете, что Бастаки, должно быть, везет их туда. Он не."
  
  "Откуда вы знаете?"
  
  — Потому что я сам часто ловил двенадцать двадцать из Праги. Это очень удобный поезд, но он не идет в Бухарест. Он отправляется в Берлин».
  
  "Берлин?"
  
  "В яблочко. И если бы у тебя была хотя бы половина той сообразительности, о которой я думал, ты бы знал, почему Бастаки едет в Берлин после встречи с Саридзой.
  
  — Ну и зачем он туда?
  
  — Вы помните то очень ясное изложение, которое вы мне дали об отношениях Саридзы с румынскими фашистами?
  
  "Я делаю."
  
  — Тогда вы помните, как вы указывали, что одной из главных целей Кодряну был союз с Германией.
  
  Залешофф кивнул.
  
  «Тебе не приходило в голову задаться вопросом, почему Бастаки вообще фигурирует в этой картине? Почему Саридза приезжает в Прагу, а не сразу в Бухарест?»
  
  — Нет.
  
  «Так и должно было быть. Бастаки — сравнительно незначительная личность. Тот факт, что его отец — крупный румынский промышленник, вводит в заблуждение. Почему Саридза не ведет дела с отцом, который, предположительно, является финансово заинтересованным лицом? Где появляется Бастаки младший? Эти вопросы, Андреас, я задавал себе, пока ждал поезда в Будвайсе этим вечером. Поэтому, поскольку у меня было свободное время, я развлекался, связавшись с пражским информационным агентством, притворившись их венским корреспондентом, который оказался моим другом, и наведя кое-какие справки о Бастаках. Я обнаружил что-то пикантное. Жена Бастаки — чешка, поэтому он здесь работает, — но она немецкая чешка, а ее брат, верите или нет, — Ширмер, нацист. Заместитель министра иностранных дел Германии. Теперь вы понимаете, почему Бастаки едет в Берлин после встречи с Саридзой? Работа Бастаки заключалась в том, чтобы осмотреть фотографии, удостовериться в их подлинности и сбежать к шурину Ширмеру, чтобы сообщить ему радостную новость. Кодряну не дурак. Он убеждается в его поддержке, прежде чем сделать ход. Тем временем Саридза сидит смирно, пока Бастаки не вернется с официальным благословением. Балтерген тоже не дурак. Он не пойдет на помощь Кодряну, пока не будет полностью уверен, что получит свои деньги. Я должен сказать, что вы можете рассчитывать на то, что Саридза будет сидеть на фотографиях в доме Бастаки ровно тридцать шесть часов, то есть до возвращения Бастаки. Вы, конечно, можете позвонить своему маленькому другу в Берлин, чтобы он задержал Бастаки, но я бы не советовал этого делать. Вы можете потерпеть неудачу, и тогда жир будет в огне. Саридза бы ушел, как выстрел из ружья».
  
  Залешов перестал ходить и посмотрел в потолок. Кентон налил немного газированной воды в стакан и выпил. Внезапно он почувствовал руку русского на своем плече.
  
  -- Я думаю, мистер Кентон, -- сказал Залешофф, -- что я, должно быть, старею. Или, может быть, дело в том, что я не спал эти три ночи. Прости, мой друг, что оскорбил тебя.
  
  "Все в порядке."
  
  — Но почему, — вмешалась девушка, — вы не сказали нам всего этого раньше, мистер Кентон?
  
  — Потому что, — сердито фыркнул ее брат, — я не дал ему возможности рассказать нам. Он мягко повернулся к Кентону. — По вашим оценкам, тридцать шесть часов?
  
  «Возможно, немного дольше. Я дал ему разумное время, чтобы добраться до Берлина, увидеться с Ширмером и снова вернуться в Прагу».
  
  Задумавшись, Залешофф подошел к двери. Затем он обернулся.
  
  «Могу ли я что-нибудь сделать для вас, друг мой? Что-нибудь, чем я могу наградить вас? То есть, — поспешно добавил он, — если не считать Ортеги.
  
  — Да, есть, — быстро ответил Кентон. «Мне нужна горячая ванна и удобная кровать».
  
  Русский повернулся к сестре.
  
  «Знаешь, Тамара, — сказал он, — мне нравится этот парень, Кентон. Он разумен.
  
  Сорок минут спустя, впервые за три дня, Кентон лег спать.
  
  Минуту или две он лежал на спине, расслабляя мышцы и наслаждаясь успокаивающей болью своего усталого тела. Затем он протянул руку и выключил свет. Когда он это сделал, из коридора снаружи послышался легкий скрип и тихий щелчок , когда его дверь была тщательно заперта. Ухмыляясь про себя в темноте, он перевернулся на бок. Когда тепло сна начало подкрадываться к нему, он услышал слабый звук подъезжающей машины перед домом. Потом он уснул.
  
  Фрау Бастаки была молчаливой женщиной средних лет с неопрятными седеющими волосами и пересохшим нездоровым цветом лица. Она неподвижно сидела в кресле с высокой спинкой и смотрела на свои сцепленные руки. Было очевидно, что она находила гостей мужа столь же неподходящими, как и она. В половине третьего, увидев, что они оба допили коньяк и решили больше не предлагать им, она встала и предложила проводить их по комнатам.
  
  Человек, назвавшийся полковником Робинсоном, встал и слегка поклонился.
  
  «Послушайте, Мейлер, — сказал он по-английски, — эта женщина очень хочет избавиться от нас».
  
  Капитан Мейлер пробормотал односложное и негалантное описание своей хозяйки, снова осушил свой стакан и последовал за ними.
  
  Через несколько минут двое мужчин небрежно кивнули друг другу и пожелали спокойной ночи и разошлись по своим соседним комнатам.
  
  Саридза не стала немедленно раздеваться, но подошел к одному из своих чемоданов и достал коробку с капсулами, маленькую бутылочку и складной стакан. Он проглотил капсулу, наполовину наполнил стакан водой, добавил немного жидкости из бутылочки и выпил смесь. Через час он сможет уснуть. Он выключил свет, накинул на плечи одеяло и сел у окна.
  
  Полчаса он сидел неподвижно в темноте. Снаружи гонимые ветром облака мчались по восходящей луне. Затем в облаках образовалась брешь, и на несколько секунд лунный свет ясно осветил сады. Внезапно он наклонился вперед в своем кресле и стер легкий туман с окна. Затем он встал и пошел к проходной двери.
  
  Капитан Мейлер уже лежал в постели, когда вошла Саридза.
  
  — Привет, шеф, ты еще не в постели?
  
  «Тихо спуститесь в комнату рядом с той, в которой мы сидели, и включите свет. Выглядит так, как будто вы пришли за сигаретой. Это все. На террасе кто-то есть. Я хочу увидеть, кто это».
  
  «Я не вижу…»
  
  «Занавески в этой комнате не задернуты. Я хочу получить свет на его лице. Нет, не берите пистолет; просто делай, как я тебе говорю».
  
  Он вернулся к окну и остановился, глядя на террасу внизу. Минуту спустя на террасу внезапно хлынул свет, и невысокая коренастая фигура быстро скрылась в тени.
  
  Когда капитан Мейлер вернулся, он обнаружил, что Саридза раздевается перед сном.
  
  — Заметили его, шеф?
  
  — Да, это Залешофф, человек, который похитил журналиста.
  
  "О Господи! Скоро я получу поросенка. Он направился к двери.
  
  — Возвращайся, Мейлер, и ложись спать.
  
  — Но, черт возьми…
  
  — Делай, как я тебе говорю.
  
  Капитан довольно угрюмо удалился в свою комнату. У двери он остановился.
  
  «Я хотел бы добраться до этой маленькой свиньи».
  
  Саридза взглянул на лицо своего сотрудника и слабо улыбнулся.
  
  — Я думаю, у вас будет возможность сделать это. Спокойной ночи, Мейлер.
  
  «Спокойной ночи».
  
  Саридза устало легла в постель. На это ушло много времени, но когда это сработало, Gott sei dank , сработало хорошо.
  
  OceanofPDF.com
  15
  ПЛАН И ИСПОЛНЕНИЕ
  
  КЕНТОН проснулся от того, что дверь его спальни открылась . Наступила пауза, затем осторожный стук. Он сказал : «Вот!» и вошел мужчина с подносом. Кентон узнал лидера вечеринки по похищению прошлой ночью.
  
  Мужчина сказал : «Гутен Таг, Камерад», поставил поднос на столик у кровати и отдернул шторы. Затем, войдя в примыкающую к комнате ванную и включив воду, он удалился, дружелюбно кивнув.
  
  Кентон позавтракал и пошел в ванную. Бритва, зубная щетка, щетка, расческа и полотенца были разложены готовыми к использованию.
  
  Вернувшись в спальню, он обнаружил, что в его отсутствие костюм вместе с чистым нижним бельем и рубашка была оставлена для него на кровати. Костюм был из зеленого твида в альпийском стиле, но, к его облегчению, оказался вполне подходящим. Он закончил переодеваться и спустился в комнату, в которую его привели прошлой ночью.
  
  Он нашел Залешоффа сидящим перед ревущим огнем, пьющим чай и читающим газету.
  
  Когда он вошел, русский отложил газету и критически посмотрел на него.
  
  -- Очень хорошо, -- сказал он наконец, -- очень хорошо. Я рад, что ты сохранил усы. В одном из карманов вы найдете пару очков из прозрачного стекла. Надень их».
  
  Кентон так и сделал, изучив результат в большом позолоченном зеркале на стене.
  
  — Может, немного театральности? он предложил.
  
  — Это только потому, что ты не привык к себе таким. Вы спросите Тамару; она спустится через минуту. Спокойной ночи?"
  
  "Очень хорошо, спасибо. Ваш главный похититель - отличный камердинер. Он называл меня «товарищ».
  
  «Григорий работает механиком в Праге, когда он не работает на человека, которому принадлежит этот дом, или на меня».
  
  — Я все еще говорю, что он хороший камердинер. Надеюсь, ты почувствуешь себя лучше после ночного отдыха».
  
  Залешофф усмехнулся.
  
  «Тогда ты слышал, как я вышел? Я пошел разведать дом Бастаки. Видите ли, я серьезно отношусь к вашим выводам. Он находится примерно в шести километрах отсюда и стоит на своей территории».
  
  — Это мне ничего не говорит. Где именно «здесь». Я выглянул во все окна, которые смог найти, и все, что я мог видеть, это деревья».
  
  — О, мы совсем рядом с Прагой.
  
  «Так я и собрал, когда меня сюда везли. Ну, ну, я полагаю, это не имеет большого значения. Чем ты планируешь заняться? Устройте массовую атаку на дом Бастаки, застрелите Саридзу и Мейлера и ущипнуть фотографии?
  
  Залешофф поморщился.
  
  — Надеюсь, ничего такого грубого. Он помахал газетой. — Между прочим, сегодня утром вы снова в новостях. Вас арестовали в Вене.
  
  — Что они сделали?
  
  «Арестовали вас. Австрийская полиция всегда проделывает этот трюк. Они объявляют об аресте, разыскиваемый человек выходит из укрытия, посмеиваясь в рукаве, и идет к ним в объятия».
  
  — А если Ортега его увидит?
  
  «Он не будет. Ращенко позаботился об этом».
  
  "Я рад слышать это. Возвращаясь к Саридзе, мне было бы очень интересно узнать, что вы на самом деле собираетесь делать с этими фотографиями».
  
  Залешофф налил себе еще чаю.
  
  — Я собирался поговорить с тобой об этом. Он задумчиво рассматривал ломтик лимона. «Как бы вы хотели помочь в их выздоровлении?»
  
  "Очень много. Но что я могу сделать?"
  
  "Разные вещи", был уклончивый ответ; — Видишь ли, мне понадобится больше мужчин, чем здесь, даже если Тамара будет водить машину.
  
  Кентон ухмыльнулся русскому.
  
  «Когда вы говорите именно то, что имеете в виду, не стучась сначала в три-четыре куста, — сказал он, — я пойму, что что-то не так. Беда, я полагаю, в том, что вы не можете никого оставить здесь, чтобы приглядывать за мной?
  
  «Чепуха, мой дорогой друг; прошлой ночью ты сказал, что хочешь присутствовать при смерти. Вот твой шанс».
  
  Кентон вздохнул.
  
  «Поступай по-своему. Что я делаю?"
  
  «Возьми с собой незаряженный автомат и пойдем со мной».
  
  — Звучит не очень полезно.
  
  "Это будет. Видите ли, хотя мы считаем, что Саридза фотографии мы не знаем точно, где они. Он носит их с собой или они спрятаны в его комнате? У нас должна быть свобода поиска. Это невозможно, если нам приходится наблюдать за людьми одновременно».
  
  Кентону это показалось довольно слабым объяснением, но он отпустил его. Саридза обязательно возьмет с собой фотографии. Тем не менее, если Залешов боялся оставлять его в доме одного, тем лучше. Было бы приятно возобновить знакомство с полковником Робинсоном и капитаном Мейлером.
  
  — Каков план кампании? он сказал.
  
  Залешофф достал из кармана грубую схему дома и говорил минут десять.
  
  «Это довольно просто, — заключил он. «Все, что вам нужно сделать, это следовать инструкциям. Серж возьмет гараж, Петр будет караулить у ворот, Григорий, а мы с тобой присмотрим внутри.
  
  — А если у Саридзы там есть банда головорезов?
  
  — Нет. Там только он и Мейлер, кроме трех служанок и фрау Бастаки. Григорий присмотрит за женщинами. Мы с тобой займемся настоящим делом.
  
  «Я не понимаю, как я могу заниматься чем-либо с незаряженным автоматом».
  
  «Не должно быть стрельбы. Вас уже разыскивает австрийская полиция за убийство. Было бы прискорбно, если бы вы действительно кого-то убили. Автоматика — штука хитрая, если к ней не привыкнуть, а незаряженная выглядит так же опасно, как и заряженная».
  
  — Хорошо, когда начнем?
  
  — Думаю, около десяти часов. Я не хочу ждать, пока они лягут в постель. Мы выйдем отсюда около четверти одиннадцатого.
  
  В этот момент вошла Тамара.
  
  — Я как раз объяснял мистеру Кентону сегодняшнюю программу, — сказал Залешофф. «Он разочарован, потому что я говорю, что его автомат не должен быть заряжен. Я говорю ему, что он может кого-нибудь убить.
  
  "Г-н. Кентон выглядит вполне способным на это в этом наряде», — сказала Тамара. Сама она, как заметил Кентон, выглядела чрезвычайно привлекательно в блузке и юбке.
  
  — Твой брат сказал, что ты одобришь маскировку.
  
  Она улыбнулась.
  
  «Если Саридза носит темные очки, ему, возможно, придется дважды взглянуть, прежде чем он вас узнает».
  
  — Звучит не очень.
  
  — Вам не о чем беспокоиться, — сказал Залешофф. «Саридза не пойдет на контакт с полицией. Ему придется слишком много объяснять.
  
  Кентон некоторое время молчал.
  
  «Интересно, — сказал он наконец, — что скажет Саридза, когда потеряет свои фотографии».
  
  Залешофф посмотрел на часы.
  
  «Через девять часов, — заметил он, — мы должны услышать ответ на этот вопрос. Пойдем, Тамара, у нас есть работа.
  
  Предоставленный самому себе, Кентон закурил сигарету и подошел к книжному шкафу в углу комнаты. Большинство томов в ней были на русском языке. Уныло ковыряясь среди них в надежде найти книгу, напечатанную на понятном ему языке, он наткнулся на странный том « Монтеня » Флорио . Он поднес ее к свету и открыл наугад. На середине страницы его внимание привлекла фраза.
  
  «Что касается военных предприятий, то никто не настолько слеп, чтобы видеть, что в них есть доля судьбы: даже в наших советах и размышлениях к ним должен быть причастен какой-то случай или удача, ибо на что бы ни повлияла наша мудрость, это не имеет большого значения. Чем острее и быстрее оно, тем больше слабости находит оно в себе и тем более не доверяет себе».
  
  Он закрыл книгу со вздохом и положил ее обратно в футляр. Затем он медленно подошел к огню и остановился, глядя, как пламя шипит на краю мягкого смолистого угля. Если бы только герр Сакс выбрал другое купе.
  
  В тот же вечер, чуть позже половины девятого, Залешофф просмотрел магазин большого автоматического «люгера», убедился, что казенная часть пуста, и передал его Кентону.
  
  Журналист сунул его в карман выданного ему кожаного плаща и почувствовал себя лучше. Может быть, он и был разряжен, но он давал то, чего ему до сих пор не хватало, — нотку драматизма.
  
  В течение дня у него было много возможностей дать волю своему воображению. Он представил себе эту сцену — мрачное, целенаправленное собрание в холле, последние инструкции Залешова, безмолвная, напряженная атмосфера по мере приближения нулевого часа, — и тот факт, что реальная вещь ни в малейшей степени не соответствовала его картине, огорчило его. его.
  
  Возможно, подумал он, они собирались на пикник. Тамара с гордостью достала термос, полный горячего кофе, Залешов не мог решиться, носить ему шарф или нет, двое мужчин, Серж и Григорий, спорили о своих местах в машине. Кентон, нервы которого к тому времени были на пределе, был на грани того, чтобы выйти из себя со всеми, когда Залешов, взглянув на часы, объявил, что они немедленно уходят.
  
  Все надежды Кентона на осмотр района, где находилась штаб-квартира Залешоффа, не оправдались. Девушка забралась на водительское сиденье и задернула шторы за перегородкой позади себя. Григорий повторил процесс с оставшимися окнами. Кентона посадили рядом с Залешоффом на заднем сиденье напротив Григория и Сержа. Третий мужчина, Питер, сидел впереди с девушкой.
  
  — Не рискуешь, да, Андреас?
  
  Залешов усмехнулся, но ничего не ответил и заговорил по-русски с Григорием.
  
  Автомобиль свернул вправо на главную дорогу, но, проехав по ней небольшое расстояние, свернул влево на второстепенную дорогу с плохим покрытием. Минут пятнадцать, а то и больше, «мерседес» прыгал и скользил среди ухабов, затем притормозил, заглушил двигатель и остановился.
  
  — А теперь тихо, — сказал Залешофф.
  
  Они вышли.
  
  «Мерседес» остановился с выключенными фарами на въезде в небольшой темный переулок. В слабом свете неба Кентон увидел, что вокруг них растут деревья. Тусклый, бледный контур дороги, по которой они шли, изгибался влево и терялся в тенях. Это было очень холодно. Когда он поднял воротник пальто, кто-то задел его локоть.
  
  -- Форвертс, -- сказал Залешофф, -- остальные ушли вперед.
  
  Когда они двинулись в темноту переулка, он увидел через ветровое стекло машины отблеск сигареты девушки и подумал, что она двигается в прощальном жесте. Затем деревья закрыли небо, и они пошли вперед вслепую. Рука Залешова нашла руку журналиста.
  
  «Осторожно только здесь».
  
  Через несколько секунд они покинули густой мрак деревьев, земля резко поднялась, и Кентон услышал слабую рябь воды. В следующее мгновение он уже шел, кажется, очень тяжело, и его шаги, казалось, звенели. Он напряг зрение и увидел, что они переходят железный мост через ручей.
  
  На дальнем берегу тропинка уходила влево, и минуту или две он мог довольно легко видеть дорогу. Затем возникла темная масса, и Залешофф замедлил шаг.
  
  — Это ворота за деревьями. Остальные будут ждать нас».
  
  Пока он говорил, послышался тихий звук шагов по камню, и тени впереди, казалось, двинулись. Кто то прошептал. Через мгновение Кентон остался один. Он сделал несколько шагов вперед, затем остановился и протянул руку. Наткнулся на кирпичную кладку. Он был у одного из столбов ворот. Затем к нему присоединился Залешофф. С ним был Григорий.
  
  — Вперед и молчи.
  
  Из плана, который показал ему Залешофф, Кентон понял, что к дому ведет полукруглая дорога, окружавшая полосу травы, усеянную деревьями и кустарниками. Маршрут Залешоффа пролегал через это место за концом подъездной дорожки и немного левее дома. На плане это выглядело очень просто, но они не прошли и нескольких ярдов от ворот, прежде чем Кентон потерял ориентацию. Он отказался от любых попыток вернуть их и сосредоточил свое внимание на двух смутных фигурах впереди. Наконец они остановились, и он поравнялся с ними.
  
  — Теперь между нами и садом только кольцо деревьев, — прошептал Залешофф. «Через минуту вы увидите дом. Но мы должны дать Сержу время добраться до гаража.
  
  Минут пять все трое стояли неподвижно. Трава была влажной, и ноги Кентона немели, когда Залешофф наконец подал им сигнал. Через секунду или две они вышли из-за деревьев.
  
  Дом был построен на возвышении, а сад террасой выходил на длинный каменный балкон, на который из комнат первого этажа выходили три пары французских окон. Справа от балкона, навстречу подъездной дорожке, огибавшей ворота, находилось маленькое крыло с главным входом. За исключением света, проникающего сквозь щели в занавесках двух самых дальних от входа балконных комнат, в доме было темно.
  
  Залешов пробормотал Григорию что-то по-русски, и тот молча удалился.
  
  — Он ушел назад, чтобы разобраться с кухней. Дадим ему минуту, а потом идем на балкон.
  
  Они подождали, затем начали двигаться вверх под прикрытием аккуратно подстриженной живой изгороди. Через минуту или две они уже стояли на каменной дорожке перед балконом и немного ниже его.
  
  — А теперь вставай на цыпочки, — прошептал Залешофф.
  
  Они ползли по дорожке. Несколько шагов привели их к щели в балюстраде и трем каменным ступеням, ведущим наверх. Еще пять секунд, и они оказались в тени стены. Залешов начал медленно приближаться к первому освещенному окну. С бешено бьющимся сердцем Кентон последовал за ним.
  
  В футе от окна Залешофф остановился. Кентон наклонился вперед. Из окна донесся слабый шепот мужского голоса. Залешофф внимательно слушал.
  
  — Польский, — пробормотал он через плечо.
  
  Он послушал еще секунду или две, затем повернулся и осторожно толкнул Кентона обратно вдоль стены.
  
  — Слишком глухо, чтобы слышать, что он говорит, — прошептал он. «Саридза не говорит по-польски, но я полагаю, что он должен быть там. Сюда."
  
  Он прошел по балкону к неосвещенному окну, и Кентон увидел, как тот вынул из кармана что-то похожее на граверный инструмент. Он осторожно вставил инструмент в косяк окна и надавил. Тут же окно распахнулось.
  
  Залешофф быстро отступил.
  
  Минуту или две он оставался неподвижным.
  
  — Хорошая работа, — пробормотал Кентон.
  
  Русский повернул голову.
  
  «Они не были застегнуты», — сказал он. «Мне не нравится, как это выглядит». Потом пожал плечами. "Ну давай же."
  
  Они вошли в темную комнату. Кентон почувствовал под ногами толстый ковер, а его протянутая рука коснулась маленького столика. Он почувствовал внезапное желание отступить. По какой-то причине, которую он не мог понять, в его голове промелькнула фраза. «Взлом и проникновение» — пыльное юридическое клише скрипело и гремело с ритмической настойчивостью. В тот момент, когда его пальцы скользнули по полированной поверхности стола, все было отдано желанию полета; он должен выбраться, прочь от чужого мягкого ковра и начищенного стола, прочь от теплой, чуть пахнущей темноты комнаты на освещенные улицы города, по которым спешат люди. Он сделал шаг вперед.
  
  — Залешофф… — прошептал он.
  
  Русский схватил его за руку.
  
  «Обратите внимание на этот стул. Ты приготовил свое оружие?
  
  Рука Кентона потянулась к боковому карману. Пистолет застрял в подкладке, когда он вытаскивал ее. Его руки были горячими и скользкими. Он возился с гладким, холодным металлом и выругался себе под нос. Залешофф уже открыл дверь и вглядывался в темный холл. Кентон помедлил, затем последовал за ним.
  
  Они были в большом зале. Залешов осторожно закрыл за ними дверь и двинулся налево. В нескольких футах от него была дверь, из-под которой виднелась тонкая полоска света. Снова они услышали бормотание мужского голоса. Кентон увидел, как Залешофф прислонился к дверному косяку и медленно повернул ручку двери. Кровь закипела у него в голове, он поднял руку с автоматом. Внезапно рука Залешоффа шевельнулась. Дверь распахнулась, и свет люстры хлынул в холл, ослепив его. Через долю секунды Залешофф уже был в комнате.
  
  В камине весело полыхал огонь. В воздухе висел запах сигары. С одной стороны была большая радиограмма. Когда Кентон вошел в комнату, голос, говорящий по-польски, умолк, и из громкоговорителя донесся слабый гул. Но журналист почти не замечал этих вещей, потому что тупо смотрел на единственного обитателя комнаты. Это был мужчина Серж. Он лежал на полу с открытым ртом и глазами застекленный. Из его спины между лопаток торчала рукоять ножа.
  
  Залешов двинулся первым. Он быстро нагнулся и схватил мертвеца за запястье. Так же внезапно он отпустил его и встал.
  
  — Быстрее, — хрипло пробормотал он, — что-то пошло не так. Мы должны выбраться отсюда».
  
  Он направился к окну. Кентон шагнул вперед, чтобы последовать за ним. Он не продвинулся дальше.
  
  «Сохраняйте неподвижность и бросьте оружие».
  
  На секунду повисла ледяная тишина. Затем он ослабил хватку на автомате, и тот с глухим стуком упал на ковер. Кровь отхлынула от его головы, и в ушах зазвенело. Он видел, как револьвер Залешова упал на пол, но не слышал этого.
  
  «Повернись».
  
  Резкий приказ звучал так, словно исходил сквозь слои ваты. Он медленно повернулся.
  
  В дверях с желтой улыбкой на губах и тяжелым револьвером в руке стоял Саридза.
  
  OceanofPDF.com
  16
  ГРАЖДАНСКИЕ ПОСТРАДАВШИЕ
  
  САРИДЗА дулом револьвера отогнал их от окон .
  
  «Отойди от этих орудий и заложи руки за голову», — приказал он. "Так-то лучше."
  
  На мгновение воцарилась тишина. Саридза медленно выпустил курок револьвера и перегнулся через спинку стула.
  
  -- Это, -- продолжал он, -- приятное воссоединение, товарищ Залешов; Надеюсь, ты не испортишь его, предприняв глупую попытку сбежать.
  
  Залешофф покачал головой.
  
  "Нет. Саридза славится точной стрельбой из револьвера», — добавил он Кентону.
  
  Саридза просияла.
  
  — Какая у тебя память, Залешофф! Интересно, помните ли вы нашу последнюю встречу в Нью-Йорке? Это был Нью-Йорк, не так ли?
  
  — Верно, в тысяча девятьсот тридцать.
  
  Кентон слушал как во сне. Эти двое могли быть деловыми знакомыми, болтающими о старых временах.
  
  «Что случилось, — говорила Саридза, — с этим вашим человеком в Нью-Йорке? Как его звали? Что-то, начинающееся с R, я думаю. Ах да, Рогожин, это было. Где он сейчас?"
  
  "В Москве."
  
  «Как необычно! Я, должно быть, путаюсь. Я думал, что теперь он твой агент Бейла. Возможно, еще один человек с таким же именем. Он ухмыльнулся, и его глаза метнулись к журналисту. — А мистер Кентон, не так ли? Я немного удивлен, увидев вас здесь. Видите ли, я действительно поверил вашему рассказу о встрече с Борованским в поезде — жестокий обман. Однако Мейлер будет рад узнать, что австрийская полиция все-таки потерпела неудачу. Он очень хочет увидеть вас снова, и вас тоже, товарищ Залешов. Вы должны извинить его на мгновение. Он посещает вашего друга, которого он нашел блуждающим в помещении для прислуги. Кажется, сегодня вечером вокруг дома фрау Бастаки бродит довольно много людей. Этого беднягу здесь, на полу, Мейлер нашел, возясь с машинами в гараже. Тело было доставлено сюда в качестве небольшого сюрприза для вас. Идея Мейлера. Возможно, немного жутковато, но вкусы Мейлера склоняются именно к этому. Идея привлекла меня по другой причине. Вы знаете старую концепцию Моисея — око за око? Я рад узнать, что душа Борованского теперь может упокоиться с миром, отомщенная».
  
  — Ты по-прежнему много болтаешь, — сказал Залешофф.
  
  Улыбка на губах Саридзы немного померкла.
  
  — Да, Залешофф, я еще разговариваю. Я все еще выступаю также. Этот факт, вероятно, не ускользнул от вас.
  
  «Это не так. Мне любопытно узнать, как вы узнали, что я звоню.
  
  «Я должен благодарить за это бессонницу».
  
  — Ты имеешь в виду, что видел меня прошлой ночью. Полагаю, именно тогда Мейлер зажег свет. Я думал, что был достаточно быстр».
  
  "Не совсем. Я мог бы легко пристрелить тебя, но я подумал, что ты можешь прийти снова и привести своих друзей. Я предусмотрительно разместил небольшой гарнизон и отправил фрау Бастаки и служанок в Прагу. Я был прав, хотя и не рассчитывал на присутствие этого молодого человека. Вы странно молчаливы, мистер Кентон. Тебя беспокоят усы или очки? В последний раз, когда мы встречались, тебе было что сказать о себе.
  
  В этот момент из радиограммы раздался треск речи, а через секунду-другую под барабанную дробь и росчерк оркестр разразился шумным исполнением вальса «Голубой Дунай».
  
  Залешов рассмеялся.
  
  Саридза попятился к инструменту, нажал переключатель, и шум резко прекратился.
  
  — Любопытный штрих гротеска, — серьезно заметил он. «Мертвец на полу, двое смертников с руками за головами и вальс Штрауса для траурного марша — что может быть интереснее? Кстати, наша маленькая шутка с громкоговорителем была моей идеей. Вы великолепно ответили. Жаль, однако, что вам пришлось прийти так рано. Эта лекция из Кракова была лучшим, что мы могли сделать. Речь шла о народных танцах Галичины. Через полчаса доктор Гебельс говорил бы из Лейпцига. Что бы мне понравилось, конечно, так это Московский вокзал. Но чувство юмора может быть опасным. Было бы неловко, если бы они затянули «Интернационал». Ваш могли возникнуть подозрения».
  
  Кентон едва слышал, о чем говорили. Серж был мертв. Механик Григорий тоже может быть мертв. Что случилось с двумя другими, мужчиной у ворот и Тамарой? Как только эти мысли промелькнули в его голове, раздался отдаленный звук трех выстрелов, произведенных в быстрой последовательности. Наступила пауза, затем один отдельный выстрел, который казался громче остальных.
  
  Краем глаза он взглянул на Залешоффа. Лицо русского было совершенно невыразительным. Кентон посмотрел на Саридзу. Мужчина все еще улыбался, но выражение его лица было натянутым, что свидетельствовало о том, что он внимательно слушал. Целую минуту в комнате стояла мертвая тишина.
  
  Затем Залешофф прочистил горло.
  
  «Как жаль, что капитана Мейлера застрелили», — заметил он.
  
  — Думаю, маловероятно.
  
  — Я не должен быть слишком уверен, Саридза. Моя сестра — отличный стрелок, и у нее хорошее прикрытие в машине».
  
  Кентон подпрыгнул. Что, черт возьми, сказал мужчина?
  
  — Вы же не думаете, что мы пришли сюда неподготовленными к чрезвычайным ситуациям, — спокойно продолжал Залешофф.
  
  Кентон предостерегающе кашлянул, но русский не обратил на это внимания.
  
  «Конечно, это может быть человек, которого я оставил у ворот. Мейлера и его группу могли обойти с фланга».
  
  Журналист свирепо посмотрел на своего сокамерника. Затем он увидел что-то, что заставило его быстро повернуть голову и посмотреть прямо перед собой. Залешов почти незаметно пробирался к одному из углов каминной полки, и пальцы его заведенных за голову рук были вытянуты, чтобы схватить маленькую медную вазочку. Кентон затаил дыхание.
  
  Но в этот момент раздался звук шагов в зал, и Мейлер вошел в комнату.
  
  Бывший Черно-Подпалый быстро взглянул на двух заключенных.
  
  — Отойди от камина, быстро, — внезапно рявкнул он.
  
  Залешофф сделал шаг вперед, и сердце Кентона упало.
  
  «Ну, шеф, — сказал Мейлер, — у вас все в порядке со свиньей. На кухне есть еще один провод. Пришлось его немного поколотить».
  
  — Что это была за стрельба?
  
  «Еще пара была с машиной. Сделал несколько выстрелов в небо и быстро удалился. Я пытался достать их бензобак, но было слишком темно».
  
  Саридза сердито хмыкнул.
  
  «Вы должны были остановить их, Мейлер. Они могут вернуться. Нам придется убрать этих людей. Держи их здесь. Я все устрою».
  
  Мейлер поднял тяжелый револьвер Кольта, пока он не оказался на уровне его груди.
  
  "ХОРОШО"
  
  Саридза вышла из комнаты. Мейлер с прищуренными глазами оглядел Кентона и Залешоффа. Журналист увидел, что его узнали.
  
  «Довольно миленький мешочек», — мягко сказал Мейлер. Он повысил голос. «Генрихс, свяжись с ней».
  
  В комнату вошел высокий худощавый мужчина с уродливой родинкой на одной стороне лица. Он споткнулся о ноги мертвого Сержа и злобно отшвырнул их в сторону.
  
  «Прикройте их своим ружьем и следите, чтобы они не сместились слишком близко к этой каминной полке», — приказал Мейлер по-немецки.
  
  — Яволь, герр Капитан.
  
  Мужчина занял свою позицию и отвел курок своего револьвера.
  
  Мейлер сунул руки в карманы своего плаща и какое-то время смотрел на заключенных. Кентон заметил длинное тонкое пятно крови на передней части пальто. Внезапно капитан поднял револьвер и подошел к Залешоффу. В футе от него он остановился.
  
  — Так ты и есть грязный маленький Рыжий?
  
  Залешофф пристально посмотрел на него.
  
  — Я рад снова встретиться с вами, капитан. Видишь ли, я кое-что узнал о тебе. Ваше настоящее имя Холлиндер. Более того, вас разыскивают в Новом Орлеане за убийство цветной женщины по имени Роббинс.
  
  Мейлер отвел кулак в перчатке и вонзил его прямо в лицо русскому. Залешофф отшатнулся. Другой поднял руку с револьвером и ударил им по голове русского. Залешов рухнул лицом вперед и замер.
  
  Мейлер повернулся к Кентону.
  
  — Ты получишь свое через минуту, старик.
  
  Он порылся в кармане, достал отрезок толстой медной проволоки и пару плоскогубцев и начал связывать запястья Залешоффа за его спиной. Резким движением плоскогубцев он натянул проволоку и отрезал свободные концы.
  
  "Теперь ваша очередь. Опустите руки — медленно — и положите их позади себя.
  
  Кентон повиновался, и проволока впилась ему в плоть. Секунду или две он пытался держать запястья повернутыми, чтобы потом можно было ослабить проволоку, но поворот плоскогубцев быстро сбил эту цель. Боль была мучительной, и он вздрогнул.
  
  Мейлер рассмеялся.
  
  — Немного напрягся, старик? Все в порядке; твои запястья онемеют через минуту. Садиться."
  
  Он толкнул Кентона назад и выставил ногу. Кентон споткнулся о него и тяжело упал. Его лодыжки были связаны проволокой, и Мейлер делал последний виток, когда Саридза вернулся в комнату в пальто и шляпе. Он взглянул на бесчувственного Залешоффа.
  
  — Что это, Мейлер?
  
  «Свинья разозлилась».
  
  Саридза нахмурилась и посмотрела на Кентона.
  
  — Сожалею, — быстро сказал он, — что вскоре нам снова придется расстаться. Partir est mourir un peu; но я боюсь, что это вы и ваши товарищи по несчастью будете делать всех умирающих. Вы собираетесь немного прокатиться. Мейлер, тащи их в машину. Мы отвезем их на кабельный завод. Я не думаю, что человек на кухне в любом случае проживет долго, но он вполне может пойти с ними. Он задумчиво посмотрел на труп на полу. «Эта ваша выходка, Мейлер, испортила ковер. Это нужно сделать прямо перед тем, как Бастаки вернется утром. Озеро позади дома и множество грузов позаботятся об этом отбросе. Поторопись.
  
  — Хорошо, шеф.
  
  Он вышел из комнаты и через несколько минут вернулся с бледнолицым, злобным молодым человеком, которого назвал «Берг». Под руководством Мейлера Хайнрихс и вновь прибывший вынесли тело Сержа из комнаты.
  
  Саридза молча наблюдал за операцией. Когда они ушли, он прошел через комнату и посмотрел на журналиста.
  
  «Ты, мой друг, — сказал он, — дурак».
  
  — Впервые я с вами согласен, — возразил Кентон.
  
  -- И тем не менее, -- продолжал другой, -- я не совсем удовлетворен тем, что ты умираешь. В определенных пределах вы кажетесь умным. Вы способный журналист. Вы обладаете качеством, которое я, как деловой человек, очень ценю — чувством лояльности. Я нахожу это очень редким. Лояльность можно обеспечить принуждением, ее можно купить; но я очень мало полагаюсь на лояльность такого калибра. Я мог бы воспользоваться вашими услугами, мистер Кентон.
  
  — Ты предлагаешь мне работу?
  
  "Я. Я не прошу вас предавать этого человека Залешоффа. Он больше не считается. Я предлагаю вам альтернативу смерти. Если вы согласны с моим предложением, вы останетесь здесь, а не пойдете с этими двумя.
  
  — Каково ваше предложение?
  
  «Очень простой. Вы продолжите свою работу, как прежде, но под моим руководством. Время от времени вам будут сообщать специальные новости. Это все. Взамен я буду платить вам гонорар в размере пятидесяти тысяч французских франков в год. На самом деле вы бы сделали больше. Как мой протеже, вы найдете пути, открытые для вас, которые останутся закрытыми для простого мистера Кентона.
  
  — Звучит очень привлекательно.
  
  — Я рад, что ты так думаешь. Но, пожалуйста, не думайте, что, сделав вид, что вы согласны с моим предложением, вы можете еще больше вмешиваться в настоящее дело. Ваша свобода не будет возвращена вам в течение нескольких недель».
  
  «Пока Кодряну не будет у руля, германский альянс не укрепится, а нефтяные концессии не будут пересмотрены в пользу Pan-Eurasian Petroleum?»
  
  — Ты даже умнее, чем я надеялся. Да, до тех пор, пока в Бухаресте все не уладится.
  
  — И это все?
  
  "Не совсем. Видите ли, вы также можете подумать, что если вы согласитесь сейчас, вы можете спасти свою шкуру и иметь возможность отказаться позже. Это не годится. Мне потребуются доказательства ваших намерений.
  
  "Какой вид?"
  
  «На кухне человек, захваченный Мейлером. На полу рядом с вами его работодатель, Залешофф. Завтра к этому времени оба эти человека будут мертвы. В неопределенном мире нет ничего более определенного, чем это. Предположим, что мы попросим вас расстрелять их для нас? Это было бы очень просто. Всего два кадра с помощниками Мейлера в качестве свидетелей, и все будет кончено. Вы бы просто предвидели неизбежное. Теперь, что ты скажешь?
  
  Трудно сохранять достоинство, когда лежишь на полу, связанный, как курица, но Кентон как-то с этим справился.
  
  -- Я бы сказал, -- сказал он задумчиво, -- что вам следовало бы оказаться в приюте для маньяков-убийц.
  
  Губы Саридзы сжались над желтыми зубами.
  
  — Вы не думаете, мистер Кентон, что что-то может заставить вас передумать?
  
  — Нет, не знаю.
  
  Саридза вздохнул.
  
  «Впервые, — сказал он, — я вижу, как человек покончил жизнь самоубийством, произнеся три слова». Он повернулся, когда Мейлер вернулся в комнату. «Торопитесь сейчас; мы не можем терять время. Посади этих двоих в машину.
  
  Кентона пронесли через холл и положили на пол в машине, которая стояла на подъездной дорожке с работающим двигателем. Через несколько минут Залешов, все еще без сознания, рухнул на пол рядом с ним. Затем снова появились Мейлер и Берг, неся Григория. Кентон увидел в свете холла, что лицо механика было залито кровью. Мужчина слабо застонал, когда его бросили на сиденье. Его дыхание было хриплым.
  
  Через минуту вышла Саридза.
  
  «Возьмите с собой Берга», — услышал Кентон его голос. — Генрихс и я поедем в другой машине. Я оставлю вас двоих разобраться со сторожем. Он не должен пострадать, но помните, он не должен опознать вас.
  
  Мейлер проворчал что-то в знак подтверждения, дверь на сторона захлопнулась, и они рванулись вперед.
  
  Машина с грохотом неслась по разбитой дороге, по которой они ехали ранее этим вечером, на бешеной скорости. Связанного и беспомощного Кентона безжалостно били. Что еще хуже, обмякшее тело Григория скользнуло вперед по сиденью, пока все, что журналист мог сделать, не давало ему перекатиться на себя и Залешова.
  
  Минут через двадцать машина остановилась, и из нее вышли двое мужчин впереди. Кентон слышал, как их шаги хрустели по дороге, а впереди доносился ропот голосов. Мгновение спустя раздался сдавленный крик и звук потасовки. Это длилось всего минуту или две, и на какое-то время наступила тишина. Затем Кентон услышал скрип и лязг открываемых тяжелых ворот. Они должны быть, решил он, на кабельных заводах. Крик исходил от сторожа. Вскоре Майлер и Берг вернулись к машине, сели в нее и молчали. Потом на дороге позади них загудела еще одна машина, они еще раз рванулись вперед и медленно повернули налево. Через несколько ярдов они остановились. Хлопнула дверь, и шаги стихли. Через несколько минут Берг и Хайнрихс вернулись, подняли его и понесли по бетонной дорожке к деревянной двери в кирпичной стене. Дверь захлопнулась, и Берг придержал ее открытой, а Хайнрихс протащил журналиста внутрь.
  
  Несмотря на тусклый свет, по крыше Кентон увидел, что находится в очень длинном узком фабричном здании. Был сильный запах сырой резины и битума. Он различил очертания длинного ряда любопытных машин, похожих во мраке на огромных присевших насекомых. В дальнем углу магазина свет шел из небольшого отсека, частично отделенного от основного магазина гофрированной железной перегородкой. Именно к этой бухте его и понесло.
  
  Единственная лампа в стальном рефлекторе, подвешенном к одной из ферм крыши, освещала залив. Под лампой, посреди бетонного пола, покрытого меловой пылью, стояли Саридза и Мейлер. Носильщики Кентона бросили его на бетон.
  
  «Оставьте его и возвращайтесь за двумя другими мужчинами», — приказал Саридза по-немецки.
  
  Двое вернулись назад. Саридза и Мейлер заговорили вполголоса. Кентон перевернулся на левый бок и огляделся.
  
  Бухта была около восьми ярдов в ширину и вдвое длиннее. Он был лишен машин. Два узкоколейных рельса, утопленные в бетон на расстоянии трех ярдов друг от друга, шли по всей длине магазина. В одном конце они остановились под мостовым краном, установленным на козловой платформе, идущей под прямым углом к главному цеху. На другом конце бухты они подходили прямо к двум круглым выпуклым железным дверям, каждая около шести футов в диаметре, висевшим на массивных петлях. На одном из путей стояли три приземистых троллейбуса. Двое из них несли большие металлические барабаны с кабелем.
  
  Мейлер исчез в темноте главного магазина, и Саридза подошла к Кентону.
  
  — Озадачены, мистер Кентон?
  
  "Очень."
  
  "Позволь мне объяснить. Вряд ли стоит ждать двух других. У вас будет достаточно времени, чтобы рассказать им обо всем этом. Видите ли, я решил изменить свои планы. Я действительно намеревался привести вас сюда, застрелить и бросить. Но вы будете избавлены от этой неприятности. Ты знаешь, что такое сегодня?
  
  "Нет."
  
  "Это суббота; или, скорее, это была суббота до недавнего времени. Никто не придет сюда снова до утра понедельника. В помещении живет сторож, но он не будет навязываться, пока кто-нибудь не приедет его освободить. К тому времени я буду за много сотен миль отсюда. Как ни удобен для стрельбы, однако этот завод предлагает другие удобства. Мейлер предлагает нам их использовать. Вместо выстрелов, которые, я допускаю, могут быть слышны в домах некоторых рабочих сразу за железнодорожной веткой сзади, будет тишина». Он указал на две железные двери. — Ты знаешь, что это такое?
  
  — Они похожи на пару сейфов.
  
  «Они вулканизируют резервуары. Барабаны с резиновым кабелем заталкивают внутрь этих грузовиков по два за раз, включают пар, и примерно через час тележки вытаскивают с уже готовым к оплетке кабелем. Это интересный процесс».
  
  — Я так понимаю, вы намерены поджарить нас до смерти.
  
  «Боже мой, нет. Пар сейчас недоступен. Нет, вы просто останетесь там, чтобы подумать. Двери закрываются почти герметично».
  
  — Ты хочешь сказать, что собираешься заткнуть нас, чтобы мы задохнулись?
  
  — Поверьте мне, мистер Кентон, я сожалею о необходимости этого почти так же сильно, как и вы. Вы журналист и от природы любознательны. Это ваша беда, что вы наткнулись на дело, которое еще не готово к вниманию всего мира. Возможно, позже, когда Кодряну будет важничать во главе румынского правительства, ваше присутствие было бы приемлемо. Но вы слишком много слышали и видели. Журналист должен сообщать только о том, что произошло, а не о том, что вот-вот произойдет. Мне, признаться, жаль вас. Такие люди, как Залешофф, знают, что делают, и знают, на какой риск идут. Вы, так сказать, пострадавший мирный житель. Однако не позволяйте мне излишне угнетать вас. Есть худшие способы умереть, чем от асфиксии. Вы просто заснете. Поначалу, может быть, небольшие трудности; но на более поздних стадиях, я полагаю, все становится совершенно мирным».
  
  Внезапно Кентон потерял голову. Он отчаянно пытался высвободить запястья. У него закружилась голова. Он знал, что кричит во весь голос на Саридзу; но он не знал, что он говорил. Какое-то время он был лишь частично сознательный. Он смутно осознал, что Залешова положили на пол рядом с ним и что глаза русского были открыты и смотрели на него. Затем его мозг прояснился, и он обнаружил, что сильно дрожит. Ноги заскрежетали по полу рядом с ним, и кто-то рассмеялся. Потом он увидел, что Мейлер открутил гайку, крепившую одну из дверей, и открывал бак. Железная дверь явно была очень тяжелой и медленно открывалась. Наконец, однако, черный салон стал виден, и Мейлер подошел к нему.
  
  Один из стоявших рядом мужчин схватил Кентона за руки и потащил по бетону. Через мгновение или два он уже лежал поперек рельсов внутри танка. Он услышал, как Саридза что-то бормочет Мейлеру. Последний хмыкнул.
  
  — С ним все в порядке, — услышал Кентон, как он добавил.
  
  Туда втолкнули мертвое тело Григория. Оно гротескно прижалось к изогнутой стенке резервуара. Залешофф пришел последним. Затем дверь начала закрываться.
  
  Кентон молча и бесстрастно смотрел на уменьшающийся серп света. Он чувствовал себя плохо. Свет сузился до нити. Затем оно исчезло. В темноте Кентон прислушался к слабому скрипу колесной гайки, которую затягивали с другой стороны двери.
  
  OceanofPDF.com
  17
  ВРЕМЯ УБИВАТЬ
  
  Какое - то время Кентон держал глаза открытыми, но вскоре абсолютная темнота невыносимо сдавила его зрачки. Он закрыл глаза и лежал, прислушиваясь к дыханию Залешоффа.
  
  Резервуар был еще теплым после его использования ранее в тот день. В воздухе пахло раскаленной резиной. Он думал, что не пройдет много времени, прежде чем потеря сознания положит конец его страху и страданиям. Между тем нужно было терпеть время, секунды, минуты, может быть, часы; время, в течение которого его мозг будет продолжать работать, а его тело чувствовать. Именно этого, решил он, он и боялся. По сравнению с этим само дело умирания казалось неважным. То ли его душа трепетала на пути к огню Чистилища, то ли его существо бесстрастно поддалось законам биохимии, в данный момент не имело значения. Было время, чтобы быть убитым. Он помнил, что Корнелий де Витт, замученный до смерти, коротал время, повторяя Регулусу оду Горация. Он начал повторять про себя какие-то обрывки любимых стихов — сонет Донна, отрывок Уилфреда Оуэна, отрывок из «Кубла-хана», речь из «Тамбурлейна» Марло, — но через некоторое время понял, что повторял одну и ту же строчку снова и снова и бросал ее. Поэзия заботилась о любви к жизни и страхе смерти, а не о перспективах бессмертия. Любопытно, подумал он, как мало утешения приносят физические невзгоды. Возможно, де Витт просто хотел поторопить своих палачей. Возможно …
  
  «Кентон!»
  
  Слово было произнесено шепотом, но оно прозвучало в замкнутом пространстве.
  
  — Это ты, Залешофф?
  
  "Да."
  
  — Ты только что проснулся?
  
  "Нет; Я пришел в себя, когда меня вытаскивали из машины».
  
  Кентон некоторое время молчал. Затем:
  
  — Значит, ты знаешь, где мы?
  
  "Да. Мне жаль. Это я был виноват."
  
  "Как ты себя чувствуешь?"
  
  "Не так хорошо, как хотелось бы. Я пытался убедить пневматическую дрель в моей голове остановиться; но он просто продолжает бурить».
  
  — Ты слышал, что сказал мне Саридза?
  
  — Нет, но я слышал, что ты сказал Саридзе. Когда я пришел, ты кричал на него как сумасшедший.
  
  Кентон решил сообщить новость.
  
  «Это вулканизационный резервуар».
  
  Залешофф хмыкнул.
  
  — Я догадался.
  
  «Он довольно хорошо герметичен».
  
  — Я тоже это догадался. Какой диаметр двери?»
  
  "Я не знаю. Около двух метров, я полагаю.
  
  — И как далеко это уходит?
  
  «Саридза сказал, что потребовалось два грузовика с кабелем. Около четырех метров, я бы сказал. Почему?"
  
  Залешофф какое-то время бормотал себе под нос.
  
  — Это значит, — продолжал он, — что у нас здесь около двенадцати с половиной кубометров воздуха. Учитывая объем наших тел, скажем, одиннадцать. Григорий жив?
  
  — Я так не думаю.
  
  «Это дает нам по пять с половиной кубометров на каждого. Если повезет, и если этот резервуар довольно быстро остынет, мы сможем продержаться в живых целых семь часов, если будем сидеть тихо и не разговаривать. К тому времени рабочие должны быть здесь.
  
  Кентон проверил ответ, сорвавшийся с его губ.
  
  «Есть ли шанс, — сказал он, — что Тамара или другой ваш человек, Петр, будут искать нас здесь?»
  
  — Тамара узнает, если узнает, что мы здесь; но она и не подумает заглянуть в эту дыру. Кроме того, у нее есть работа. Вы слышали эти три выстрела?
  
  "Да."
  
  — Это был сигнал Тамары, что она убегает. Она будет следить за Саридзой и свяжется с нашими людьми в Праге. Что меня озадачивает, так это то, почему Саридза не стрелял в нас. Он, должно быть, становится мягче.
  
  Кентон глубоко вздохнул:
  
  «Я бы хотел, чтобы он нас застрелил. Видишь ли, Андреас, рабочих здесь не будет еще тридцать часов. Воскресенье.
  
  Минуту не было слышно ни звука, кроме тиканья часов на запястье Залешоффа. Потом русский тихонько рассмеялся.
  
  — Понятно, — сказал он. — Это значит, что нам придется кое-что подумать.
  
  "Такие как?"
  
  Но Залешофф не ответил. Долго оба не разговаривали. Кентон почувствовал, что становится жарче. Он начал сильно потеть и обнаружил, что дышит немного быстрее, чем обычно. Он догадался, что количество кислорода в баллоне начало уменьшаться. Он лежал совершенно неподвижно, безуспешно пытаясь сохранить глубокое и ровное дыхание.
  
  -- Вы уверены, -- сказал через некоторое время Залешов, -- что, по словам Саридзы, там было два грузовика?
  
  "Да, почему?"
  
  «Воздух уже портится. Мы пробыли здесь не больше часа.
  
  — Кажется, больше.
  
  «Это было бы. Разве нет сторожа?
  
  «Побит Мейлером».
  
  «Мы должны что-то сделать. У тебя есть что-нибудь, чем мы можем постучать в эту дверь? Если придет Тамара или освободится сторож, может быть, мы сможем привлечь к себе внимание.
  
  Кентон чувствовал, что это был довольно призрачный шанс, но он давал пищу для размышлений.
  
  «У меня ничего нет. А Григорий?
  
  «Возможно, они оставили его пистолет. У тебя есть спички?
  
  «В моем кармане, но я не могу добраться до них».
  
  — Перевернись рядом со мной.
  
  Кентон сделал, как ему сказали. Он чувствовал, как скованные руки Залешоффа шарят в кармане его пальто. Секунду или две спустя Залешофф хмыкнул, что коробка у него.
  
  «Мы не можем позволить себе тратить кислород на спички, — сказал он. «Я собираюсь зажечь спичку и потушить ее через три секунды. За это время вы должны увидеть, где лежит Григорий и где его правый боковой карман. Там он хранил свой пистолет. Затем перевернитесь к нему спиной и нащупайте пистолет.
  
  Стебель первой спички сломался.
  
  — Пальцы онемели, — пробормотал Залешофф.
  
  Через секунду вспыхнула спичка, осветила черный борт танка и погасла. Кентон начал пробираться к телу. Ему потребовалось несколько минут, чтобы занять позицию. От напряжения он задыхался, пот заливал ему глаза, но в конце концов он перевернулся и костяшки пальцев впились в пальто мертвеца. Карман был пуст. Он снова перевернулся и лежал неподвижно, пытаясь отдышаться.
  
  "Нет?" — сказал Залешофф.
  
  "Нет. Но я могу сказать вам, почему воздух быстро уходит.
  
  "Почему?"
  
  — С нами грузовик с барабаном кабеля.
  
  «Сердечник барабана полый?» — Я не заметил.
  
  — Если это так, то он займет почти треть объема вместе с самим кабелем и грузовиком. Похоже, у нас осталось всего около четырех с половиной часов.
  
  «Четыре с половиной слишком много».
  
  "Может быть, вы правы."
  
  Они молчали. Голова Кентона начала болеть. Он пытался уснуть, но, несмотря на усталость, которую он чувствовал, подкрадывающуюся к его телу, сон не наступал. Ему казалось, что он пролежал там недели и годы. Ему хотелось, чтобы его сердце не билось так быстро в голове. Возможно, если бы он поднялся в сидячее положение на поручнях и прислонился к изогнутой стороне резервуара, кровь отхлынула бы от его головы. Но он обнаружил, что не может собрать достаточно энергии, чтобы сделать этот ход. Снова и снова он считал до десяти, мысленно решив, что, дойдя до одиннадцати, он постарается сесть; но каждый раз он двигался только в своем воображении. Его тело осталось на месте. В ушах раздавалось слабое пение. Как ни странно, это было похоже на скуление комара. Внезапно он дал судорожный толчок. Он дремал. Теперь он знал, что не хочет засыпать, что должен бодрствовать во что бы то ни стало. Кто-то может прийти. Едва эта мысль пришла ему в голову, как вслед за ней пришло горькое соображение о том, что из всех человеческих глупостей самой жалкой была вечная надежда, отказ смириться с неизбежным даже тогда, когда в коридоре звенели шаги палача. вне. Кто-то может прийти. случиться что-то невозможное. Эпоха чудес… стежок во времени… удивительный побег. Его глаза наполнились слезами.
  
  — Залешов, — сказал он наконец, — как ты думаешь, мы могли бы развязать друг другу руки?
  
  Ответа не последовало.
  
  «Залешофф!» — резко воскликнул он.
  
  — Ладно, я подумал. Вы случайно не заметили, как была заперта дверь?
  
  — Я думал, ты заснул. Да, там есть что-то вроде выступа с прорезью. Длинный толстый болт с колесной гайкой вставляется в паз, затем гайка закручивается.
  
  — Ушко является частью двери или прикручено к ней болтами?
  
  — Часть двери, я думаю. Почему? Вы не можете коснуться его с этой стороны».
  
  — А петли?
  
  – Они около четырех дюймов толщиной.
  
  — Часть двери?
  
  "Я не знаю. Что вы получаете в?"
  
  «Некоторое время назад мы искали, чем бы постучать в дверь. У нас получилось».
  
  "Что ты имеешь в виду?"
  
  «Этот грузовик с кабелем. Это на рельсах. Один из них вонзается мне в поясницу; вот что мне это напомнило. Если мы спрячемся за грузовиком, нам придется пробежать около шести футов до двери. Барабан набит кабелем?
  
  "Да."
  
  «Тогда он, вероятно, весит почти полтонны вместе с грузовиком. Если бы мы могли придать ему немного импульса, дверь бы сильно тряслась».
  
  «И наделай много шума. Да я вижу."
  
  «Это может сделать что-то большее, чем шуметь. Я ощупывал поверхность этой двери. Внутри вулканизационного резервуара не так много давления, и нет необходимости в чем-то подобном гальванопокрытию. Он сделан из чугуна. Вот почему я спросил вас, отлит ли выступ как часть двери.
  
  "Я не понимаю."
  
  «Чугун хрупкий».
  
  Сердце Кентона пропустило удар. Впервые для надежды нашелся крохотный клочок оправдания. Он твердо подавил свой восходящий дух.
  
  — Но мы ничего не можем сделать со связанными руками и ногами.
  
  — Нет, это первое, с чем нужно разобраться. Мы можем попробовать развязать друг другу руки, как вы предложили, но я не думаю, что это поможет проволоке. Мои пальцы парализованы».
  
  — Мои тоже, но мы можем попробовать.
  
  Они переворачивались и маневрировали, пока не оказались спиной к спине, соприкасаясь руками. Кентон чувствовал, как его руки нажимают на что-то, но его пальцы онемели, и он не мог сказать, касается ли он запястий Залешоффа или перил под ними.
  
  «Бесполезно, — сказал он через минуту или две, — в моих пальцах нет ни капли чувствительности».
  
  -- То же самое, -- сказал Залешов. «Единственное, что мы можем сделать, это продеть провод на краю рельса. Внутренний край довольно острый».
  
  «Мы никогда этого не сделаем».
  
  «Мы должны попробовать».
  
  Кентон с трудом принял сидячее положение и обнаружил, что, повернувшись боком, он может взяться руками за перила по обе стороны. Однако в таком положении было невозможно оказать какое-либо давление на рельс. Его заставили лечь рядом рельс на коротких стальных поперечинах, служивших шпалами. Он начал с пряди, ближайшей к его рукам.
  
  Двое мужчин работали молча. Какое-то время край рельса царапал из стороны в сторону дюйм проволоки между запястьями Кентона; но в конце концов это сделало зарубку в меди, и ему стало легче. Но даже в этом случае напряжение в быстро загрязняющемся воздухе и в тесноте вскоре заставило его задыхаться и обливаться потом. Наконец он замер, его ноющая голова прислонилась к теплой стенке резервуара.
  
  — Продолжай, — выдохнул Залешофф.
  
  "Хорошо."
  
  Стиснув зубы, Кентон снова атаковал провод. Теперь он не пытался беречь силы. Ушибив запястья и руки и порезав пальцы, он отчаянно рубил проволоку. Все его сознание сосредоточилось на небольшом поперечном сечении твердой медной проволоки. Еще двадцать ударов прорежут его. Двадцать стало сорок, восемьдесят, сто. Он снова начал считать с единицы. Но все же проволока держалась, а время шло, и подача кислорода становилась все меньше и меньше. Он почти рыдал от изнеможения, когда вдруг Залешофф издал хриплый торжествующий крик.
  
  "Сделал это!"
  
  Кентон выложил последние силы. Через две минуты проволока не выдержала, и напряжение в его запястьях ослабло. Он перекатился на спину и роскошно растопырил пальцы. Он начал массировать пальцы, чтобы восстановить кровообращение. Они начали болеть. Боль превратилась в мучительную булавку и иглу, когда кровь снова прилила к его рукам. Он наклонился, высвободил лодыжки, а затем очень осторожно встал. Рука коснулась его пальто.
  
  "ХОРОШО?" — сказал Залешофф.
  
  "Более менее."
  
  — Теперь о грузовике.
  
  — А как же Григорий?
  
  — Нам придется убрать его с дороги.
  
  — Под рельсовыми шпалами есть место.
  
  Они нащупали тело и потащили его к центру пути. Затем они сдвинули его вперед и вниз, ногами вперед, между двумя поперечинами. Когда они опустили голову, Залешов пробормотал несколько слов по-русски.
  
  «Он был хорошим советским гражданином, — добавил он, — а также членом Элладской церкви». Он помолчал. — Пошли, — сказал он наконец.
  
  Они протиснулись мимо грузовика и обнаружили, что между тросовым барабаном и концом цистерны есть свободный фут.
  
  К этому времени воздух стал невыносимо горячим и зловонным. Прежде чем предпринять что-либо еще, они разделись до пояса.
  
  — А теперь, — выдохнул Залешофф, — мы будем вместе. Будьте осторожны, не ставьте ногу между шпалами.
  
  Они набросились на грузовик. Он со скрипом продвинулся вперед на несколько дюймов.
  
  "Опять таки!"
  
  Грузовик набрал скорость. В следующий момент раздался громкий треск, когда она ударилась о дверь. Они побрели за ней и попробовали дверь; но было твердо.
  
  «Вернись с этим».
  
  Они вернули грузовик на место и попытались снова; но все же дверь держалась. После восьмой попытки Кентон в изнеможении рухнул на колени. Голова кружилась, в груди болело; его хотелось вырвать, и его руки и ноги чувствовали себя так, как будто они не принадлежали его телу.
  
  — Бесполезно, — сумел он выдохнуть, — нам конец.
  
  Он слышал, как русский пытается отдышаться.
  
  — Надо продолжать, — пробормотал наконец Залешов. — Но сначала отдохни.
  
  Кентон предался отчаянной борьбе за достаточно кислорода в легкие. Какая-то огромная тяжесть как будто давила на него, давила, заставляла голову опускаться все ниже и ниже…
  
  Жгучая пощечина по лицу рывком привела его в чувство.
  
  «Кентон!»
  
  "Да?"
  
  — Давай, вставай.
  
  Он медленно поднялся на ноги и привалился к борту грузовика.
  
  «Назад с этим, Кентон… ради бога, толкайте!»
  
  Едва осознавая, что делает, журналист уперся плечом в грузовик и, спотыкаясь, двинулся вперед. Грузовик тяжело катился к концу танка.
  
  «Отойди от него!»
  
  Борясь за глоток воздуха, Кентон переполз через борт.
  
  — Я… — начал он.
  
  Залешофф встряхнул его.
  
  — Быстрее… Кентон, — выдохнул он, — последний шанс… тогда спи… скорей!
  
  Сквозь рев крови в голове Кентон услышал голос другого. С огромным усилием он выпрямился и схватился за конец грузовика. Он почувствовал, как тело русского скользнуло по его телу.
  
  "В настоящее время!"
  
  Грузовик начал движение. Всхлип сорвался с губ русского. Кентон бросился вперед. Грузовик с визгом перелетел через рельсы и врезался в дверь. В момент удара раздался звук, похожий на щелканье кнута. Залешофф вскрикнул. Смутно Кентон слышал, как он карабкается к двери. Затем он осознал, что его тащили вперед по рельсам. Через мгновение он понял, что дышит холодным воздухом.
  
  В течение четверти часа никто не сказал ни слова. Молчание в конце концов нарушил Залешофф.
  
  «Нам лучше одеться, — сказал он, — или мы подхватим пневмонию».
  
  Они ощупью вернулись в резервуар, закрепили свою одежду, подняли ее в воздух и оделись.
  
  Небо снаружи начало светлеть, а стекло в крыше стало темно-синим. Залешофф чиркнул спичкой и посмотрел на часы.
  
  «На нем написано «без десяти пять», но он разбит, — сказал он. — Должно быть, мы пробыли в этой грязной дыре больше четырех часов.
  
  "В том, что все?"
  
  — Разве этого было недостаточно?
  
  «Вполне, спасибо. Но я подумал, что должно быть около шести.
  
  «Мы не должны были продержаться так долго. Должно быть, там было довольно много паров резины. Как ты себя чувствуешь?"
  
  «Помимо головы, которая кажется, что она падает пополам, и пульса, который все еще работает сверхурочно, это не так уж плохо. Я должен поблагодарить тебя за это, Андреас.
  
  "Для чего?"
  
  — За спасение моей жизни — без тебя я бы ничего не смог с этим поделать.
  
  — Тебя бы там не было, если бы я не был таким тупым. Как себя чувствуешь в ногах?»
  
  «Немного шаткий».
  
  «Достаточно хорош, чтобы продолжить? Мы должны выбраться отсюда».
  
  "Я готов."
  
  — Тогда мы начнем.
  
  — А как же Григорий?
  
  «Он остается на месте».
  
  — Что будет, когда его найдут?
  
  — Почти так же, как если бы нас нашли с ним. Будет вызвана полиция».
  
  — А не сказать ли нам что-нибудь об этом?
  
  — Чтобы вас арестовали? Кроме того, меня задержат для допроса, а мне еще нужно получить эти фотографии. Бастаки будет через час или два.
  
  "Хорошо."
  
  Они вошли в главный магазин.
  
  Дверь, через которую их внесли, была заперта. Залешофф достал из кармана «инструмент гравера» и атаковал замок. Через несколько минут он выпрямил спину.
  
  — Я ничего не могу с этим поделать.
  
  — Как они его разблокировали?
  
  — Наверное, взял ключи у сторожа.
  
  — А как насчет окна?
  
  — Не думаю, что есть, но мы поищем.
  
  Тщательный поиск подтвердил его правоту. По ходу они наткнулись еще на три двери. Один был заперт снаружи; замки двух оставшихся не поддавались попыткам русского взломать их. Он нетерпеливо выругался.
  
  — Этот инструмент не подходит для такого типа замков, — сказал он.
  
  «Здесь должна быть какая-то вентиляция», — сказал Кентон.
  
  — Наверное, на крыше.
  
  — Ну, а почему бы нам не пойти той дорогой?
  
  "Как?"
  
  «Я заметил мостовой кран в конце вулканизационной комнаты. Они должны быть в состоянии встать, чтобы что-то с этим сделать, если что-то пойдет не так».
  
  — Это идея.
  
  Залешофф не позволял включать свет, и Кентон израсходовал большую часть спичечного коробка, прежде чем они нашли стальную лестницу, прикрепленную скобами к одной из стоек, поддерживающих портал. Сказав Кентону оставаться на месте, Залешофф взобрался на вершину лестницы. и пополз по мостку. Журналист наблюдал, как он двигался среди балок, смутный черный силуэт на фоне дымчато-голубого светлеющего неба. Через минуту он крикнул, что спускается.
  
  «Вот окно, — сообщил он; — Он находится в незастекленной части крыши и открывается отсюда. Нам придется двигать кран, пока он не окажется прямо под окном, прежде чем мы сможем добраться до него.
  
  Дальнейшие поиски выявили бронированный распределительный щит. Рядом с ним находился пульт управления краном. Русский ухватился за один из выключателей и потянул. Произошла вспышка, и ручка выключателя с грохотом отлетела назад.
  
  "Ад!" — сказал Залешофф.
  
  — Это стартер для одного из моторов, — сказал Кентон, — их нужно останавливать постепенно. Но мы не хотим запускать весь магазин. Дай посмотреть."
  
  Залешофф зажег одну из немногих оставшихся спичек, и Кентон исследовал доску.
  
  — Вы знаете что-нибудь об этом? — скептически сказал русский.
  
  — Немного, но если есть выключатель, соединенный кабелем с этим блоком управления, я думаю, мы должны сначала попробовать его. Мы здесь!"
  
  Он нажал выключатель и подошел к блоку управления. Секунду спустя сверху раздался жужжащий шум и стук колес.
  
  -- Подожди, -- сказал Залешофф. — Я скажу тебе, когда он будет под окном.
  
  После долгих маневров Залешофф сообщил, что кран на месте, и Кентон отключил ток. Он нашел русского, работающего с заводным механизмом, который открывал окно в крыше.
  
  «Он открывается всего на восемнадцать дюймов», — сообщил он; — Будет тесно.
  
  Он направился обратно к стальной лестнице и начал взбираться. Кентон последовал за ним. Лестница заканчивалась в двух футах от вершины стойки. Держась за ферму крыши, Кентон смог удержаться на ногах, пока поднимался на мостик.
  
  «Будь осторожен, — сказал Залешофф, — он жирный».
  
  Портал был около восьми дюймов в ширину. Рельс, по которому двигались колеса подъемной платформы, занимал около четырех дюймов в центре, оставляя, таким образом, два узких выступа по обе стороны от него.
  
  Кентон осторожно подошел к платформе, где стоял Залешофф.
  
  — Я должен ходить здесь на четвереньках, Кентон.
  
  Сам он выполз по двум поперечным балкам к стальному кожуху, закрывавшему подъемный механизм, взобрался на него сверху и встал. Несколько секунд спустя рядом с ним стоял Кентон. Примерно в восьми футах над их головами был открытый световой люк.
  
  — Ты иди первым, — сказал Залешофф. — Можешь слезть с этой балки.
  
  Кентон схватился за балку, подпрыгнул и подтянулся. На мгновение он повис в воздухе, затем уперся ногой в костыль из двух пересекающихся стальных уголков и ухватился за оконную раму. Через несколько секунд он уже лежал лицом вниз на покатой крыше из оцинкованного железа. Морось холодного дождя ласкала его затылок.
  
  Снизу послышался шорох, и рядом с ним лежал Залешофф.
  
  Небо теперь было серым, и Кентон мог видеть зубчатые очертания остальных кабельных сооружений за высокой металлической трубой в конце крыши, на которой они лежали. За исключением звука поезда, грохотавшего вдалеке, и тонкого стука дождя по крыше, стояла тишина. Затем Залешофф подошел к нему. Его голос, когда он говорил, звучал странно отдаленно на открытом воздухе.
  
  «Позвольте себе соскользнуть примерно на полметра. Там есть горный хребет, в который можно зацепиться.
  
  Кентон сделал, как ему сказали.
  
  Залешов начал пробираться вдоль конька к концу крыши. Через несколько минут они спустились по водосточной трубе на шлаковую дорожку, проходившую между стенами двух фабричных корпусов.
  
  — Сюда, — сказал Залешофф.
  
  Они прошли до конца пути. Там русский остановился.
  
  — Теперь нам придется идти осторожно.
  
  Они вышли из-под укрытия стены и очутились в большом дворе. Напротив них были главные ворота — стальные рамы, покрытые ржавой обшивкой и увенчанные шипами. Они были закрыты. Рядом с ними стояло небольшое кирпичное здание с окном во двор.
  
  Огибая двор, они подкрались к двери здания. Залешофф поднял руку, призывая к тишине. Они подождали около минуты; затем из салона донесся слабый стон.
  
  — Сторож, — прошептал Залешофф.
  
  Они оставались на месте несколько минут. Затем, не услышав никаких признаков жизни внутри здания, они прокрались вокруг него к воротам. Они были заперты. Кентон взглянул на шипы, затем посмотрел на Залешоффа. Русский пожал плечами.
  
  «Судьба против нас, — сказал он. "Ну же."
  
  Они вернулись к тому месту, где спустились с крыши. Залешофф указал на пространство между зданиями в нескольких ярдах дальше.
  
  «Мы попробуем это».
  
  На коротком пути пепел продолжался; но за узкой дверью в левой стене он зарос травой и бурьяном. Конец его был сильно затенен, и для минуту Кентон думал, что они были в тупике. Залешов вдруг радостно закукарекал и побежал вперед. Кентон догнал его.
  
  "Что это?"
  
  «Частная железнодорожная ветка. Смотреть!"
  
  Когда они вышли из прохода, Кентон увидел, что закрыло свет. Рядом с торцевыми стенами завода была приземистая насыпь, по которой шел единственный рельсовый путь. На нем был поезд пустых грузовых автомобилей.
  
  «Я не понимаю, к чему это нас приведет, — сказал он.
  
  — Сайдинг должен где-то покинуть завод, — раздраженно объяснил Залешофф.
  
  Кентон последовал за ним вверх по насыпи и вдоль дороги до конца грузовиков. В полумраке он мог видеть, как мокрые рельсы уходят от завода к высокому забору из гофрированного железа на некотором расстоянии.
  
  — Должны быть ворота, которые закрываются на пути, когда они не используются, — сказал Залешофф.
  
  Они пересекли рельсы и направились к забору через то, что, очевидно, было заводской свалкой. Свободные мотки проволоки обвивали их ноги, они по щиколотку увязали в пепле и золе. Потом был резкий спуск, и они пошли по мокрой траве к тому месту, где запасной путь изгибался к забору. Они шли молча. Трава заглушала звук их шагов. Внезапно впереди послышался скрип ржавых петель. Двое остановились как вкопанные.
  
  — Оставайся здесь, — пробормотал Залешофф, — я посмотрю, что это.
  
  Кентон увидел, что русский поднял из кучи мусора короткий отрезок покрытого свинцом кабеля толщиной около дюйма и зловеще взвешивал его в руке, идя вперед. Он растворился в тени у забора, и минуту или две журналист ничего не видел. Вдруг он услышал быстрый шорох ног по траве и крик. Он бросился вперед. Он увидел два фигуры сцепились вместе и раскачивались из стороны в сторону.
  
  Он резко остановился. Одним из них был Залешофф. Второй была Тамара.
  
  OceanofPDF.com
  
  18
  СМЕДОФФ
  
  КОГДА из темноты выбежал человек Петр, а за ним по пятам Майлер, Хайнрихс и Берг, Тамара чуть не потеряла голову . То, что она этого не сделала, объяснялось, как она впоследствии объясняла, не столько присутствием духа, сколько тем, что ее правая нога опиралась на электрический стартер «мерседеса». В своем волнении она нажала на нее. Рев двигателя напугал ее. После этого она действовала решительно. Еще до того, как Питер оказался на подножке, она включила передачу и заблокировала руль, чтобы «Мерседес» не съехал с полосы. Когда она разгонялась, ее рука опустилась в карман в двери, снова достала автомат и произвела три сигнальных выстрела из окна машины. Ответный выстрел Мейлера попал в цель в панель задней боковой двери у ног Питера.
  
  Через километр по дороге она включила свет и остановила машину.
  
  Питер сел рядом с ней.
  
  "Что случилось?" — спросила она по-русски.
  
  «Они напали на меня в темноте. Я услышал их шаги и подумал, что это вернулся Андреас Прокович и англичанин. Потом в нескольких шагах от меня двое из них заговорили, и я понял, что они враги. Я собрался идти. Они не видели меня, но в темноте я споткнулся, и они услышали».
  
  — Откуда ты знаешь, что они враги?
  
  «Я слышал, что они сказали. Один сказал: «Кто их будет стрелять?» Другой засмеялся и сказал: «Мы будем играть в карты для работы». ”
  
  Тамара задумчиво постучала по рулю автоматом.
  
  — Ты, Питер, — сказала она наконец, — должен вернуться и следить с дороги, не уйдут ли они. Я вернусь, как только смогу».
  
  Мужчина вышел.
  
  «Вы ненадолго, Тамара Проковна? Если они уйдут, я ничего не смогу сделать».
  
  "Я ненадолго."
  
  Тамара поехала в штаб своего брата, набрала пражский номер и имела короткий телефонный разговор, в результате которого двое мужчин невзрачного вида, каждый с фотографией Петре Бастаки в кармане и очень точными инструкциями относительно ее оригинала. , провел ночь возле платформы прибытия в Берлин на вокзале в Праге. Затем она подошла к шкафу, достала пару револьверов «Кольт» и ящик с патронами и вернулась к машине. Через пять минут после того, как она присоединилась к Питеру в конце переулка, она увидела, как две машины уехали к канатным работам. Она следовала за ним на почтительном расстоянии и ждала полчаса недалеко от входа в завод. Когда четверо мужчин ушли, она проследила их до дома Бастаки. Пока ее не было, к Петру присоединилось подкрепление из Праги, о котором она просила, — маленький человек с очень большим мотоциклом, объявивший, что он от товарища Смедова. Этому человеку она дала подробные инструкции, затем развернула «мерседес» и снова направилась к кабельным работам.
  
  Она провела час, безуспешно пытаясь найти способ проникнуть внутрь. В конце концов она отказалась от этой попытки и поехала в сторону города, пока не нашла телефонную будку. Она говорила и слушала минут пять. Потом повесила трубку, вернулась к машине и поехала на тихую дорогу возле кабельных заводов. Она сидела, пила кофе из термоса и курила, пока на небе не появились первые бледные полосы зари. Затем она снова отправилась к своему брату.
  
  Воссоединение Залешова и Тамары было нежным, но поспешным. Залешофф дал краткий и, по мнению Кентона, весьма заниженный отчет об их ночных приключениях и с тревогой потребовал сообщить, что было сделано в его отсутствие.
  
  — Саридза вернулся к Бастакам, оставив вас здесь, — сказала Тамара. — После этого я натравил на него одного из людей Смедова. Вскоре после этого Саридза и Майлер уехали в отель «Америка» в Праге. С ними было двое мужчин, но они ушли сами по себе. Я также отправил на станцию двух людей Смедова, чтобы они забрали Бастаки, если он вернется раньше, чем мы будем готовы. Я подумал, может быть, это задержит Саридзу».
  
  "Хороший; но мы должны заставить Смедова отменить эти инструкции сейчас же. Я не хочу мешать Бастаки, если могу. Как нам выбраться из этого места?»
  
  — Сзади есть пустырь. я бы Я уже добирался до тебя раньше, но было слишком темно, чтобы что-либо разглядеть, и я не мог позволить себе рисковать с тобой вне игры. У Смедова всего четыре человека, включая Петра, и они там, где я вам говорил. В противном случае я бы получил помощь для вас. Где Григорий и Серж?
  
  Залешофф сказал ей.
  
  Она помолчала. Кентон увидел, как каменное выражение, которое он видел прежде на лице ее брата, вернулось к ней. Затем она сказала: «У вас запястья и руки в крови, Андреас, как и у мистера Кентона».
  
  — Мы можем присматривать за ними по пути.
  
  Она провела их через ворота на разъезде, через пустынный, грязный участок земли к сломанному деревянному забору. Кентон увидел очертания ряда небольших зданий и группу газометров на среднем расстоянии. Затем они шли по узкой изрытой дороге между заросшими пустырями, пересеченными линиями электропередач и телеграфными проводами.
  
  "Где сейчас?" — сказал Кентон, когда они подошли к машине.
  
  -- Сначала к телефону, а потом домой, -- ответил Залешофф.
  
  Он провел около тридцати секунд в телефонной будке, потом вернулся к машине.
  
  — Наши планы изменились, — резко сказал он, снова садясь в машину. «Мы поедем к Смедову. Мистер Кентон, — добавил он, когда машина тронулась, — я хотел бы, чтобы вы проявляли максимальную осмотрительность в отношении всего, что вы можете увидеть или услышать в течение следующего часа или около того.
  
  "Хорошо."
  
  — Что случилось, Андреас? сказала девушка через плечо.
  
  — Бастаки прибыл в отель «Америка» десять минут назад.
  
  — Но люди на станции…?
  
  — Он прибыл по воздуху.
  
  Во время поездки в Прагу Залешов игнорировал журналиста и свирепо хмурился, глядя на пол машины. Он отказался от сигареты с нетерпеливым ворчанием.
  
  Уже рассвело, и «Мерседес» несся по пустынным улицам города на гоночной скорости. В Альтштадте Тамара сбавила скорость и свернула в сеть чистых, тихих улиц с офисными зданиями. «Мерседес» остановился у узкого здания, принадлежащего, во всяком случае, якобы фирме по производству шпона. Дверь в кабинеты была открыта.
  
  Они вышли из машины и прошли через дверь по каменному коридору к лифту. Они вошли внутрь, и Залешофф нажал кнопку с надписью «Подвал». К удивлению Кентона, лифт медленно поднялся на шестой этаж и остановился. Залешов открыл дверь с противоположной стороны от той, через которую они вошли, и они вышли на голую площадку. Какое-то мгновение Кентон не видел никаких признаков выхода. Затем он заметил скрытую дверь в стене на одном конце лестничной площадки.
  
  — Подожди здесь, — сказал Залешофф.
  
  Он подошел к двери, толкнул ее и вошел прямо внутрь. Дверь хлопнула за ним.
  
  "Что это за место?" — сказал Кентон.
  
  «Квартира друга», — был ответ.
  
  Кентон молча переварил эту безвкусную информацию. Затем вернулся Залешофф и поманил их к себе.
  
  — Как насчет ванны и кофе, Кентон?
  
  "Очень много."
  
  "Хороший."
  
  Он помахал им внутрь.
  
  Кентон оказался в маленьком зале с ковровым покрытием, перед которым стояли три двери.
  
  — Спальня, гостиная, ванная, — сказал Залешофф, указывая на каждую из них по очереди. «Тамара, ты можешь взять спальню и обойтись стиркой. Мистер Кентон очень, очень грязный. Я тоже. Сначала иди в ванную, Кентон, и побыстрее. Кофе будет готов через минуту.
  
  Кентон пошел в ванную.
  
  Первое, что он увидел, была большая доска из папье-маше с барельефом головы Ленина. Он висел в центре стены над ванной. Он закрыл дверь и оглядел остальную часть комнаты. Один угол был заполнен бутылками и банками солей для ванн ошеломляющего разнообразия цветов и запахов. Полка выше была заполнена кремами для лица, продуктами для ухода за кожей, лосьонами, вяжущими средствами и косметикой. Все выглядело так, как будто ими часто пользовались. Не было никаких следов бритвенных принадлежностей. Хозяйкой явно была одинокая женщина. Он бросил это и продолжил купаться.
  
  Бак для вулканизации покрыл его тело ржавчиной. Журавль покрыл его лицо и руки толстым слоем черной смазки. К тому времени, как он убрал большую часть грязи, Залешофф уже колотил в дверь.
  
  Он торопливо оделся и вошел в «гостиную».
  
  Это была маленькая комната со стальными стульями с красными сиденьями, стальным столом со стеклянной столешницей и диваном, покрытым черной американской тканью. Над хромированным электрическим камином висела репродукция натюрморта Хуана Гриса. На противоположной стене висела выцветшая коричневая фотография Розы Люксембург в позолоченной раме в стиле рококо. Общий эффект был, мягко говоря, странным.
  
  За столом пили кофе Залешов и Тамара. Перед ними стояла одна из самых толстых женщин, которых Кентон когда-либо видел. Она говорила по-русски с Тамарой.
  
  Залешофф жестом пригласил его сесть.
  
  «Выпей кофе. Это, — он указал на толстую женщину, — Смедов.
  
  Женщина взглянула на него, кивнула и возобновила разговор с Тамарой. Залешофф ушел в ванную. Журналист пил кофе и завороженно смотрел на госпожу Смедову.
  
  Ей могло быть от шестидесяти до девяноста лет. Плоть на ее лице, которое дрожало, когда она говорила, представляла собой массу крошечных морщин, частично заполненных толстым слоем белой пудры, которая, словно грибок, цеплялась за маску под ним. Волосы у нее были короткие, окрашены хной и завиты бесчисленными локонами, торчащими вокруг ее головы, так что, стоя спиной к свету, она выглядела как довольно сомнительная хризантема. Ее рот был очень тщательно нарисован, чтобы скорректировать навязчивую нижнюю губу. Два лихорадочных мазка румян, слишком высоко на щеках, выщипанные и прорисованные брови и темно-синие тени для век завершили работу. В чертах лица не осталось и следа характера. На ней было черное шелковое платье с длинными рукавами, из концов которого торчали две маленькие руки правильной формы. На безымянном пальце левой руки было большое кольцо из мыльного камня. На ее плечах была красная клетчатая шаль. Она неоднократно поправляла его, пока говорила.
  
  Внезапно она оборвала разговор с Тамарой и устремила на Кентона пронзительный взгляд. Потом, к его изумлению, голубые веки кокетливо дрогнули и лукавая улыбка скривила губы.
  
  — Я слышала о вас, мистер Кентон, — сказала она по-английски. «Вы очень напоминаете мне де Мопассана. У тебя такой же рот.
  
  -- Это невозможно, мадам Смедова.
  
  "Что ты имеешь в виду?"
  
  — Невозможно, чтобы ты помнил. Вы могли быть не более чем маленьким ребенком, когда умер де Мопассан.
  
  Госпожа Смедова удивилась, потом прихорашивалась, хихикнула и повернулась к девушке.
  
  — Вы говорите, что он англичанин, Тамара Проковна? Я не могу в это поверить. Он неискренен, как француз, и как могила как немка. Это забавно». Ее тело содрогалось от безмолвного смеха.
  
  Чувствуя себя довольно глупо, Кентон намазал себе кусок хлеба маслом. Толстая женщина возобновила разговор с Тамарой; но теперь она изредка бросала в его сторону плутовские взгляды, и через некоторое время он не сводил глаз с подноса перед собой. Он почувствовал облегчение, когда Залешофф вернулся в комнату.
  
  Однако, несмотря на отвлекающее присутствие мадам Смедовой, он кое-что задумался. Он понял, что почти незаметно начал считать себя союзником Залешоффа и противником Саридзы. Тот факт, что такой расклад симпатий был вызван в значительной степени жестокой тактикой Саридзы, не имел значения. Где именно он стоял? Он разыскивался австрийской полицией за убийство Сакса. Его присутствие в Чехословакии было незаконным и опасным. Он потерял значительное количество сна, и его нервная система, вероятно, понесла неисчислимые повреждения. Этот русский, Залешов, был в его силах избавить его от опасности для австрийской полиции. Он бы этого не сделал. Он, Кентон, был фактически узником, ожидающим удовольствия через своего представителя от Советского правительства. Эта мысль раздражала его. Он должен быть тверд с Залешовым — предъявить ультиматум. Залешофф должен организовать немедленную доставку человека Ортеги, иначе он, Кентон,… что? Отдать себя? Вне вопроса. Уехать в Англию? Он уже прошел через все это раньше. Он ничего не мог сделать, кроме как, заключил он с горечью, написать об этом в «Таймс» . Он мрачно жевал завтрак. Вид Залешоффа, розового и деловитого из ванны, усилил его чувство разочарования. Этот парень даже не был хорош в своей работе! Вот этот головорез Саридза готовился в любой момент отправиться в Бухарест, пока чемпион сил демократии сводилось к тому, чтобы проводить время, принимая ванну и попивая кофе с нелепым старым харриданом, которому следовало бы быть…
  
  — Ну, Андреас, — сказал он с ноткой резкости в голосе, — что нам теперь делать?
  
  -- Вот это, -- сказала госпожа Смедова, внезапно обернувшись и перейдя на английский язык, -- вот что я хочу знать. Что, Андреас Прокович, вы решили?
  
  Залешофф закурил сигарету.
  
  — Я еще не решил.
  
  Толстая женщина фыркнула и повернулась к Кентону.
  
  — Вы, молодой человек. Кажется, у тебя есть какой-то смысл. Что вы думаете?"
  
  — Я думаю, ты теряешь здесь время. Саридза может уйти.
  
  — Поезда на Бухарест нет до четырех часов дня. Самолета в Бухарест нет до завтрашнего утра. Один человек наблюдает за машиной Саридзы, а другой на втором этаже отеля наблюдает за его номером».
  
  — Я этого не знал.
  
  — Разве ты не слышал, о чем мы говорили?
  
  «Он не говорит по-русски, — сказала Тамара.
  
  Госпожа Смедова расхохоталась.
  
  — Значит, бедный мальчик не знает, какая я злая старуха! Она по-котячьи извивалась своим огромным телом.
  
  "Ольга!" — отрезал Залешофф.
  
  Она отмахнулась от прерывания. Ее глаза проницательно сверкнули на Кентона.
  
  -- Послушайте, мистер Кентон, -- сказала она. «Этот человек, Залешофф, по-своему очень хорош, но у него нет чувства стратегии. Он много говорит, никто не умеет говорить лучше; но что касается стратегии, то в отличие от тактики, заметьте, у него нет никакого смысла. У меня есть. Когда ты вошел в эту комнату, ты посмотрел на меня. Я знал, что ты думаешь. Ты сказал себе, несмотря на свой возраст, в этой женщине есть очарование, она привлекательна, она привлекательна, ее следует предпочесть неопытным девушкам».
  
  "Хм!" — сказал Залешофф.
  
  — Ты так не думал? настаивала толстая женщина.
  
  — Да, — сказал Кентон.
  
  Госпожа Смедова торжествующе повернулась к остальным.
  
  "Понимаете. Я сразу же поставил его в ложное положение. Он вынужден лгать. Если бы, — продолжала она задумчиво, — я решила воспользоваться этим положением, ему пришлось бы трудно.
  
  Кентон почувствовал, как его лицо становится ярко-красным.
  
  — Дело в том, — быстро продолжила она, — вот в чем. Ничто не заменит хорошую стратегию. Ваша попытка, Андреас Прокович, в доме Бастаков была обречена на провал.
  
  — Он провалился из-за чертового невезения, — энергично сказал Залешофф.
  
  «Обречены на провал», — настаивала мадам Смедова. «Стратегия была ошибкой. Это было грубо. Теперь вы снова делаете ту же ошибку. Вы бы пошли в отель «Америка» и размахивали пистолетами перед этими людьми, били их дубинками, связывали их, искали фотографии. Говорю тебе, друг мой, что, даже если ты преуспеешь в своем насилии, ты не найдешь фотографий».
  
  "Почему бы и нет?"
  
  Госпожа Смедова поправила шаль.
  
  — Потому что их нет.
  
  — Смешно, они должны быть там.
  
  «Их там нет. Ты держишь Саридзу за дурака. Он не. До определенного момента ты был прав. Когда он встретил Бастаки на кабельных заводах, фотографии были с ним. Хороший. Но вы забываете одну вещь. В ту же ночь он увидел тебя. Он знал, чего ты хочешь. Очевидно, что он поместил бы фотографии в безопасное место. Но где? Это мы должны выяснить и быстро. Думаю, сегодня утром Саридза поедет на машине.
  
  "Почему?"
  
  — Четырехчасовой поезд — плохой. В Будапеште надо пересаживаться, там долго ждать, а между ним и Бухарестом много остановок. Также Саридза редко ездит на поезде».
  
  «Прага большая, а фотографии маленькие».
  
  «Тогда мы должны дождаться, пока Саридза уйдет, и следовать за ним. Вы должны быть в состоянии сделать что-нибудь между здесь и венгерской границей.
  
  Залешов выпятил челюсть.
  
  — Мне не нравится, как это звучит.
  
  -- Я тоже, -- самодовольно сказала госпожа Смедова. — Но, может быть, вы подскажете, где мы можем найти фотографии. Сейчас половина восьмого. Бастаки ушел и вернулся с женой к себе домой. Саридза скоро начнет».
  
  — Это абсурд, Ольга, и ты это знаешь. Он мог оставить фотографии в сейфе отеля или в камере хранения на вокзале — где угодно.
  
  — Могу ли я сделать предложение? — извиняющимся тоном вставил Кентон.
  
  — Ну что, молодой человек?
  
  «Если бы я был на месте Саридзы, зная, что могут быть предприняты дальнейшие попытки восстановить фотографии, я бы сделал копию, перефотографировав оригинальные отпечатки, и поместил ее в безопасное место».
  
  Мадам Смедова вскочила со стула, подошла к Кентону и потрепала его по голове.
  
  -- Вот, Андреас Прокович, видите ли, у него есть ум. Копия, конечно. Мы должны были подумать об этом». Она улыбнулась Кентону. — А как вы предлагаете нам узнать, к какому фотографу он ходил?
  
  «Он не пошел бы к обычному фотографу. Человек может подумать, что это чушь, и сделать дополнительный отпечаток. Я не знаю, видел ли ты эти приказы о мобилизации, Андреас. Они проштампованы на каждой странице вашим правительством печать. Они выглядят очень официально и аутентично».
  
  -- Вот в чем беда, -- нетерпеливо сказал Залешофф.
  
  «Поэтому, если Саридза хотел обезопасить себя, он пошел бы куда-нибудь, где у него была связь с оператором. Могу поспорить, что эти фотографии и набор дубликатов отпечатков сейчас ждут в редакции газеты, чтобы Саридза забрал их, когда он будет готов. Один набор он, конечно, заберет, а другой оставит в сейфе. Это просто."
  
  — Но почему редакция газеты?
  
  «Здесь есть фотостудия. Он хорошо защищен. Там люди днем и ночью. Это идеальное место».
  
  — Итак, — иронически сказал Залешофф, — фотографии находятся в редакции газеты. Это большая помощь. В Праге не может быть больше пятидесяти редакций газет».
  
  Госпожа Смедова раздраженно хмыкнула.
  
  «Включите свои мозги, Андреас Прокович. Саридза не оставил бы им ни одной бумаги. У меня есть мысль."
  
  Она бросила лукавый взгляд на Кентона и вышла из комнаты.
  
  Залешофф громко вздохнул и сделал жест отчаяния.
  
  «Всегда, — сказал он, — эта старуха заставляет меня чувствовать себя на десять центов».
  
  "Сколько ей лет?"
  
  "Бог знает! Должен сказать, на восемьдесят. Она была подругой Клары Цеткин и знала Ленина в Лондоне. Однажды она совсем невзначай упомянула, что встречалась с Марксом, и сказала, что ей жаль фрау Маркс. Маркс умер в начале восьмидесятых, так что Ольге должно быть далеко за семьдесят. Она никогда не забывает ни фактов, ни лиц, говорит на девяти языках и перевела Жоблен Франсуа Вийона на современный парижский арго. Было напечатано всего пятьдесят экземпляров, и сегодня каждый из них стоит тысячу долларов.
  
  «Зачем она так поднимает лицо?»
  
  «Раньше у нее была внешность. Затем она попала в пробку, пока она организовывала забастовку где-то в Галиции, и какая-то женщина плеснула ей в лицо купоросом. Больших повреждений это не нанесло, но немного поранило. Вот почему она наносит так много макияжа. Они говорили мне, что она делала это очень хорошо. В последние несколько лет она стала немного небрежной.
  
  Госпожа Смедова вернулась в комнату с торжествующей улыбкой на губах.
  
  Прагер Моргенблатт — это газета».
  
  "Откуда вы знаете?"
  
  «Я просмотрел списки акционеров немецкоязычных газет — двадцать пять процентов обыкновенных акций Prager Morgenblatt принадлежат Эльзе Ширмер, то есть фрау Бастаки. Она, вероятно, кандидат своего брата. В любом случае, она будет иметь большое влияние в офисах Morgenblatt , и Саридза будет об этом знать».
  
  Залешофф поднялся на ноги.
  
  «Тамара, мы поедем немедленно. Кентон, ты можешь прийти, если хочешь. Ольга, я считаю это пустой тратой времени. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы Саридза не скрылся без нашего ведома».
  
  Когда они поспешили покинуть комнату, Кентон оглянулся.
  
  Госпожа Смедова откинулась на спинку стула, ее мертвенно-белая маска растянулась в широкой ухмылке, волосы блестели рыжим. Ее глаза встретились с глазами Кентона, и она усмехнулась. Затем, очень намеренно, она подмигнула.
  
  OceanofPDF.com
  
  19
  МОРГЕНБЛАТТ
  
  Офисы Prager Morgenblatt располагались на углу узкого переулка, идущего параллельно главной дороге из Карлсбрюке . Тамара остановила «мерседес» за грузовиком, разгружавшим бумагу. Из окон наверху доносились щелчки и стук линотипов. Залешофф и Кентон вышли из машины и пошли к главному входу, узкому дверному проему сбоку здания.
  
  Было решено, что Кентон, который, кое-что разбирающийся в редакциях газет, мог бы представить более косвенное прикрытие, чем русский, должен был сделать первый шаг. У входа в маленькой каморке сидел привратник. стеклянный кабинет. В сопровождении Залешоффа к нему подошел Кентон.
  
  — Пакет для полковника Робинсона должен был быть готов сегодня утром. Я пришел забрать его от имени полковника.
  
  Мужчина медленно покачал головой.
  
  «Я ничего об этом не знаю. Вы говорите, что за пакетом нужно было обратиться?
  
  «Полковник Робинсон не смог приехать сам».
  
  — Я ничего об этом не знаю.
  
  — Пошли, — пробормотал Залешов. «мы зря теряем время».
  
  -- Любопытно, -- настаивал Кентон. «Дело было улажено». Его рука на ячейке перед лицом мужчины слегка приоткрылась, и зашуршала банкнота.
  
  - Если бы вы могли сказать мне, с кем было улажено дело, мой господин , я наведу справки.
  
  Кентон рискнул.
  
  «С господином редактором».
  
  «Ах! Минуточку, мой герр.
  
  Мужчина взял телефон и нажал кнопку.
  
  «Entschuldige, герр директор . Два джентльмена звонили от имени полковника Робинсона. Им нужен пакет, как и было условлено. Была пауза. — Да, герр директор. Он повесил трубку и повернулся к ним. «Пожалуйста, подождите несколько минут, пакет будет готов».
  
  «Данке». Кентон разжал ладонь, и записка полетела на стол привратника.
  
  «Danke schön, mein Herr».
  
  — Ну, — торжествующе пробормотал Кентон, — что вы об этом знаете? Управляющий редактор не просто так сидит в своем кабинете в девять часов утра в воскресенье».
  
  -- Мне это не нравится, -- мрачно ответил русский. «это слишком просто; и, кроме того, вы забываете тот другой отпечаток, не так ли?
  
  — Мы скажем, что нам также велели принести копию. Или Саридза, возможно, намеревался оставить лишние отпечатки где-то еще. В таком случае он отдаст нам обоих. В любом случае, я не думаю, что Саридза многое рассказал этому человеку.
  
  — Может быть, это ловушка.
  
  — Не забывай, что мы должны томиться в этом резервуаре.
  
  — Ну, мне это не нравится.
  
  Они подождали около десяти минут, затем зазвонил телефон привратника, мужчина снял трубку и стал слушать. Кентон заметил любопытное выражение на лице мужчины, и его глаза метнулись к ним. Потом сказал: «Да, герр директор», — и положил трубку.
  
  « Герр Redakteur примет вас. Пакет находится в его кабинете. Сюда."
  
  Лифта не было, и мужчина поднялся по узкой каменной лестнице на пятый этаж и по коридору со стеклянными перегородками к двери в конце. Они прошли в маленькую приемную со столом секретаря. С дальней стороны была внушительная пара высоких двустворчатых дверей из красного дерева. Их проводник постучал по ним и распахнул их. Двое вошли.
  
  Это была большая комната, обшитая кедровыми панелями, с окном, занимавшим почти всю стену. Справа была маленькая дверь. Человек, сидевший за массивным письменным столом, был крупным, квадратноголовым молодым немцем в очках с толстыми камешками, которые гротескно увеличивали бледно-голубые глаза позади них.
  
  — Садитесь, джентльмены.
  
  Они остались стоять.
  
  -- У нас очень мало времени, -- сказал Залешофф. «Мы понимаем, что фотографии уже готовы. Добавим, что полковник поручил нам также снять копии.
  
  Бледно-голубые глаза перебегали с одного на другого.
  
  «Это понятно. Теперь все будет готово для вас в ближайшее время».
  
  «Мы, конечно, пожелаем изучить фотографии, чтобы убедиться, что все в порядке. Может быть, теперь мы можем начать с оригиналов?
  
  «Пожалуйста, будьте терпеливы. Я дал указание немедленно подготовить фотографии».
  
  "Очень хорошо."
  
  В комнате повисла тишина. Немец неподвижно сидел за столом. Кентон подошел к окну и посмотрел на улицу внизу. Он мог видеть «мерседес», припаркованный позади грузовика. Внезапно из-за угла выскочила закрытая машина и с визгом тормозов остановилась перед зданием. Через секунду двери машины распахнулись, из них вылезли фигуры в форме и побежали по тротуару. Кентон резко повернулся.
  
  «Залешофф!»
  
  "Какая?"
  
  «Сюда, быстро! Это полиция!»
  
  Русский бросился к окну, посмотрел вниз и выругался.
  
  Они развернулись.
  
  Немец целился в них из маленького револьвера.
  
  — Подними руки и не двигайся.
  
  Они повиновались. Бледные глаза немца заблестели.
  
  — Я принял меры предосторожности, — медленно сказал он, — позвонил полковнику Робинсону, прежде чем пригласить вас сюда. Он посоветовал мне вызвать полицию. Привратник покажет их через мгновение. Доказательства советского вероломства сейчас доставляются специальным курьером. Румыния скоро, как и весь остальной мир, убедится в реальности еврейско-коммунистической угрозы».
  
  — А копии улик?
  
  Немец помедлил, потом пожал плечами.
  
  — Поскольку вас больше не будет интересовать этот вопрос, могу вам сказать. Они в сейфе в стене позади меня. Когда придет время, доказательства будут переданы немецкой нации».
  
  Кентон взглянул на Залешоффа. Русский стоял немного впереди него, его руки были полуподняты над головой, его поза была как у человека, который признает поражение, когда видит его.
  
  — Не своди глаз с его лица, Кентон, — пробормотал он по-английски.
  
  "Тишина!"
  
  Из коридора за приемной доносился ропот голосов и звук торопливых шагов.
  
  — Стой, Кентон! — предостерегающе закричал Залешофф по-немецки.
  
  Трюк удался. Журналист увидел, как немец вздрогнул и дернул пистолет в его сторону. Затем вскочил Залешофф.
  
  Револьвер выстрелил, и штукатурка посыпалась с потолка, когда они оба покатились на пол.
  
  — Заприте дверь, быстро! — выдохнул Залешофф.
  
  Кентон бросился к двустворчатой двери. Ключ был с другой стороны замка. Он открыл дверь с одной стороны и выхватил ключ, когда старший полицейский вошел в открытую дверь напротив. Мужчина закричал и бросился через комнату. Кентон захлопнул дверь и прислонился к ней, лихорадочно пытаясь вставить ключ в замок. Когда ему это удалось, ручка была вырвана из его пальцев, и дверь приоткрылась на несколько дюймов. В щели показался носок ботинка. Кентон сильно ударил пяткой по сапогу. Раздался крик боли, и ботинок исчез. На секунду давление на дверь ослабло. Он навалился на панели и повернул ключ. Замок щелкнул.
  
  Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Залешов с силой обрушил приклад немца на голову его хозяину. человек упал вперед на его лицо. За дверью началось столпотворение. Дверь дрожала под натиском. Выкрикивались приказы.
  
  — Отойди от двери, — сказал Залешофф. — Через минуту начнут стрелять по замку.
  
  Пока он говорил, стук в дверь прекратился, и пуля пробила деревянную решетку возле замка. Русский порылся в карманах немца, потом поднялся на ноги со связкой ключей в руке. Он подошел к маленькому сейфу, утопленному в стене, и стал пробовать ключи один за другим. Он оглянулся, когда раздался еще один выстрел.
  
  — Посмотри, куда ведет та другая дверь.
  
  Кентон уже был у маленькой двери и открыл ее. Внутри был небольшой туалет. Его сердце упало. Однако над умывальником было узкое окно из матового стекла. Он распахнул ее и выглянул. В нескольких футах внизу была плоская освинцованная крыша с двумя встроенными в нее квадратными стеклянными фонарями, похожими на рамки для огурцов. Он бросился обратно в комнату.
  
  — Там есть окно, через которое мы можем попасть на крышу.
  
  "Хороший."
  
  Залп выстрелов пробил замок. Потом плечи подставили к двери. Его сильно тряхнуло, и раздался громкий треск. К этому времени Залешофф уже открыл сейф и разбрасывал содержимое направо и налево. Кентон стоял у маленькой двери в агонии нетерпения.
  
  — Ради бога, поторопитесь, Залешофф.
  
  — Хорошо, ты продолжай.
  
  Журналист колебался. Затем сквозь шум снаружи он услышал крик удовлетворения от русского. В следующее мгновение раздался звон разбитого стекла, и он увидел, что Залешов бросил на ковер пачку целых пластинок-негативов и растирает их в пыль пяткой. В то же мгновение раздался треск двери.
  
  "Высматривать!"
  
  Но почти прежде, чем крик слетел с губ Кентона, Залешофф оказался через комнату и вошел в дверь. Кентон захлопнул ее и положил трубку.
  
  — У вас есть отпечатки?
  
  Залешофф поднял большой бумажный конверт, разорвал его пополам и сунул в карман.
  
  «В окно с тобой!»
  
  Дверь уборной уже подверглась яростному колоту, а пуля пробила тонкую деревянную обшивку и прижалась к противоположной стене.
  
  Кентон приземлился на крышу на четвереньки. Секундой позже Залешов опустился рядом с ним. Журналист начал через крышу между двумя световыми люками. Залешофф поймал его за руку.
  
  «Держись ближе к стене, иначе они заметят нас из окон».
  
  Но их путь к бегству, очевидно, уже был заранее предугадан, так как нападения на дверь наверху прекратились.
  
  — Должен же быть выход с этой проклятой крыши, — пробормотал Залешофф. «Попробуем так».
  
  Держась поближе к кирпичной кладке, они шли вдоль стены. Крыша имела форму очень толстой буквы Е и со всех сторон ограничивалась стенами пятого этажа. Внезапно они завернули за угол в центре буквы Е и оказались перед дверью в кирпичной кладке. В этот момент раздался крик, и Кентон увидел, что их видели из окна на дальней стороне крыши. Когда они прыгнули в укрытие, залп выстрелов осыпал стену рядом с ними. Залешофф толкнул дверь. Он был заперт.
  
  — Они приближаются к тому месту, где смогут выстрелить в нас, — сказал Кентон.
  
  Залешофф вытащил из кармана револьвер и трижды выстрелил в замок. Это держалось. Русский отступил, затем прыгнул вперед и врезался ногой прямо в замок. Дверь распахнулась, и они рухнули вниз. марш железной лестницы. В нескольких ярдах от них была пара распашных дверей, из которых доносился стук линотипов. В помещении пахло типографской краской и горячим маслом.
  
  -- Сюда, -- отрезал Залешофф. «Не беги, иди быстро».
  
  Они толкнули распашную дверь и вошли внутрь. Над их головами виднелось одно из стеклянных оконных люков, но грохот машин, очевидно, заглушал звук выстрелов, потому что люди работали как ни в чем не бывало. Это была длинная узкая комната, и им пришлось пройти всю ее длину, чтобы добраться до двери в дальнем конце. Они были примерно на полпути, когда человек, похожий на бригадира, оторвался от стола, заваленного гранками, нахмурился и двинулся, чтобы перехватить их. Залешофф мгновенно направился к нему.
  
  — Ты не видел, чтобы здесь пробежали двое мужчин?
  
  «Нейн». Мужчина подозрительно посмотрел на них.
  
  «Мы — полиция. Двое преступников сбежали и находятся в здании. Если вы видите их, немедленно остановите их. Есть ли способ выбраться, кроме как через главный вход?
  
  — Яволь, герр Капитан . Есть пожарная лестница.
  
  "Где это?"
  
  Между этой комнатой и секцией гравировки есть дверь, герр Капитан . Я покажу тебе."
  
  Он направился к двери.
  
  -- В этом нет необходимости, -- резко сказал Залешов. — Мы найдем его сами. Человек должен быть отправлен туда немедленно. Будьте начеку и немедленно сообщайте, если увидите этих людей.
  
  — Яволь, герр Капитан.
  
  Мужчина важно поспешил сообщить своим подчиненным. Когда он это сделал, полицейские ворвались через распашные двери и что-то закричали. Бригадир неуверенно огляделся.
  
  — Беги, — рявкнул Залешофф.
  
  Они бросились через дверь, ведущую к пожарному выходу. Слева было два лестничных пролета, один вверх, один вниз. Напротив лестницы находилась пожарная дверь. Впереди был вход в гравировальный цех. Когда Залешофф распахнул противопожарную дверь, из гравировального цеха вышел мужчина. Кентон увидел удивленное выражение лица мужчины, когда он мельком увидел полицейскую форму позади них и предвидел попытку помешать им пройти. Он ударил кулаком. Мужчина быстро отступил назад, чтобы избежать удара, и поскользнулся на гладком каменном полу. Этого было достаточно. В следующий момент они с грохотом уже спускались по пожарной лестнице. Пуля звякнула о стальную лестницу над их головами, но к тому времени, когда они спустились на два пролета, они уже были в укрытии.
  
  У подножия лестницы они оказались в бетонном дворе между задней частью здания Prager Morgenblatt и стеной здания на соседней улице. Кентон поднял глаза и увидел, что трое полицейских уже на полпути к пожарной лестнице. Они бросились к дороге. Они были примерно в шести ярдах от конца двора, когда перед ними из-за угла свернул полицейский. Мужчина заколебался на долю секунды, и его рука потянулась к кобуре на поясе. Залешофф бросился вперед и ударил мужчину кулаком по голове. Полицейский отшатнулся к стене и поднял пистолет. Кентон поймал его за руку, когда пистолет взорвался. Пуля ударилась о бетон и с рикошетом отскочила. Залешов выдернул пистолет. Мужчина начал подниматься на ноги.
  
  «Бегите к машине», — крикнул Залешофф.
  
  Кентон побежал.
  
  В нескольких ярдах вверх по улице стоял «Мерседес». Пока они мчались к нему, Тамара развернулась, чтобы увернуться от впереди идущего грузовика. К тому времени, как они подошли к машине, она была открыта ближняя боковая дверь. Когда они кувыркались, пуля пролетела через защитное стекло заднего окна и застряла в обивке переднего сиденья.
  
  — Не тише, — крикнул Залешофф.
  
  «Мерседес» рванулся вперед и развернулся, его шины заскользили по мокрому асфальту на улицу, ведущую к Карлсбрюке. Тамара переключилась на вторую передачу, вдавила педаль акселератора и включила нагнетатель. Из выхлопной трубы донесся скулящий рев, и большой салон полетел вверх по улице, как выстрел из ружья.
  
  «В отель «Америка», быстро!» — сказал Залешофф.
  
  Девушка с заносом свернула на главную дорогу, и они с ревом помчались по мосту через Молдау. Залешов вытащил из кармана две половинки конверта с отпечатками и разорвал их на мелкие кусочки, которые на ходу разбросал в окно.
  
  Кентон начал восстанавливать дыхание.
  
  — Неплохая моя догадка, не так ли? он сказал.
  
  Залешофф позволил последним осколкам просочиться сквозь пальцы.
  
  — Нет, — мрачно сказал он, — не было. Но то, что мы услышали, делает еще более необходимым получение оригинальных отпечатков. Ты слышал, что он сказал?
  
  — Что кто сказал?
  
  «Этот немец. Нацисты собираются использовать эти фотографии как плацдарм для очередной антисоветской акции. Румыния будет не единственной страной, которая услышит об этом. Я больше не буду рисковать, Кентон. Нам нужны эти фотографии. Стратегия или не стратегия, я собираюсь разоблачить Саридзу».
  
  Кентон рассмеялся. Его немного трясло.
  
  — В чем дело?
  
  «Мне было интересно, что скажет Саридза, когда увидит нас».
  
  — Ты скоро узнаешь. Он наклонился к девушке. "Повернуть по тихой улице и медленно бегите в течение минуты».
  
  "В чем проблема?" — сказал Кентон.
  
  Залешов ничего не ответил, но отвернул ковер и приподнял одну из половиц. Машина замедлилась. Кентон увидел, как русский ухватился за заляпанную грязью проволоку, протянувшуюся под половицами, и резко дернул ее. Что-то грохнуло по дороге, и машина снова набрала скорость.
  
  — Что это такое?
  
  Залешофф заменил половицу.
  
  — Это старый чикагский обычай. Я сбросил австрийские номера. Сейчас показывается бельгийская регистрация. У тебя есть бельгийские документы, Тамара?
  
  — Да, Андреас.
  
  — Выбросьте остальных в канализацию, когда мы остановимся. Вот, Кентон, лучше возьми это с собой, если хочешь услышать, что хочет сказать Саридза. Он вытащил из кармана в двери револьвер, похожий на тот, что был у него самого, и протянул его журналисту. "Заботиться. Этот заряжен.
  
  Кентон осторожно взял пистолет.
  
  «Конечно, — добавил Залешов с легкой улыбкой, — если ваше профессиональное чутье еще работает».
  
  Кентон сунул револьвер в карман.
  
  -- Андреас Прокович, -- сказал он устало, -- вы один из трех самых раздражающих людей, которых я когда-либо встречал.
  
  — Кто остальные двое?
  
  «Саридза и капитан Мейлер».
  
  Через две минуты они подъехали к гаражу отеля «Америка». Из дверного проема напротив входа вышел мужчина и направился к машине. Залешов высунулся из окна. Последовал быстрый невнятный разговор, затем Залешов откинул голову и откинулся на спинку кресла с мрачным выражением лица.
  
  — Карта, Тамара.
  
  Девушка молча передала толстую сложенную карту.
  
  "Что это?" — сказал Кентон.
  
  «Саридза и Мейлер уехали на своей машине пять минут назад. Мейлер был за рулем. Тамара, иди по Брюннской дороге; и ради любви к Майку наступи на него!»
  
  OceanofPDF.com
  20
  ВОСТОЧНАЯ ДОРОГА
  
  А ЧЕТВЕРТЬ часа спустя они мчались по окраине города по Брюннской дороге.
  
  Залешофф сидел, сгорбившись, в своем углу, лицо его ничего не выражало. На вопросы Кентона он отвечал ворчанием. Наконец он наклонился вперед и велел девушке остановиться в следующей деревне.
  
  «Зачем останавливаться?» — сказал Кентон.
  
  Залешофф слегка повернул голову. Он говорил так, как будто журналист попросил его прокомментировать погоду.
  
  «За машиной Саридзы следует мужчина на мотоцикле. Он не поедет дальше, чем на двадцать километров от города. Когда он остановится, он должен позвонить Смедову. я хочу получить его отчет, чтобы убедиться, что мы на правильном пути».
  
  "Я понимаю."
  
  Через три минуты они подъехали к небольшому почтовому отделению. Русский неторопливо вышел и вошел внутрь. Через две минуты он снова вышел, сел обратно в машину и захлопнул дверцу.
  
  — Мы ошибаемся, — объявил он. «Они, должно быть, поняли из этого звонка из офиса Morgenblatt , что они были только на один прыжок впереди. Они взяли дорогу прямо на восток к немецкой границе в Находе. Они стремятся как можно скорее выбраться из Чехословакии и пройти через Краков в Бухарест».
  
  Минуту или две он внимательно изучал карту, затем сложил ее.
  
  – Отправляйся в Нимбург, Тамара. Там Смедов получает чек. Мы должны попытаться поймать их между ним и Находом. У тебя много бензина?
  
  "Множество."
  
  "Тогда вперед."
  
  «Мерседес» рванулся вперед. Через минуту Кентон увидел, что стрелка спидометра перешагнула отметку в сто километров.
  
  Через полчаса они повернули налево и помчались в северо-восточном направлении. Тамара ехала с мастерством и уверенностью профессионала шоссейных гонок, и «Мерседес» летал вверх и вниз по холмам практически без изменения скорости. Залешофф смотрел в окно и курил сигареты Кентона. Журналист пытался заснуть, но, несмотря на физическую усталость, глаза его не оставались закрытыми. Каждый раз, когда Тамара притормаживала перед поворотом, его правая нога двигалась, нажимая воображаемое ускорение, чтобы машина ехала все быстрее и быстрее. Это было, сказал он себе, просто грубое возбуждение от погони. Но он знал, что в этом есть нечто большее. Разделенные милями дороги были две машины. В первом было пятнадцать кусков бумаги с химическим покрытием, более опасной, чем самая мощная взрывчатка, самый смертоносный отравляющий газ; пятнадцать листов бумаги с посланием страха, подозрительности и ненависти к миллионам крестьян, которые верили, что их Бог добр и справедлив и что их судьбы находятся в Его ведении. Если бы первой машине разрешили добраться до пункта назначения, это сообщение было бы доставлено. Все, что мешало ему это сделать, — это жалкая банда из трех человек — обеспокоенный русский, девушка, уставший журналист с сильной головной болью и пистолетом, которым он не умел пользоваться. Он мрачно улыбнулся. «Встали на пути» — не слишком удачное описание их положения. Капитальный ремонт быстрой машины с хорошим стартом оказался непростой задачей даже для наддувного «Мерседеса» с хорошим водителем.
  
  Ранняя утренняя изморось сменилась непрекращающимся ливнем, который бил в окна, скрывая низкие холмы, по которым они мчались. Им потребовалось сорок минут, чтобы добраться до Нимбурга. Тамара замедлила шаг, когда они вошли в город. Залешофф наклонился вперед.
  
  «Остановитесь возле Шпильхауса».
  
  Тамара проехала минуту-другую и остановилась. Залешов вышел.
  
  Кентон вытер запотевшее окно и увидел, как русский подошел к мужчине, стоявшему на тротуаре под зонтиком. Мужчина нарочито теребил в петлице красную ленточку. Залешов вежливо приподнял шляпу, а обладатель петлицы что-то сказал и указал в сторону, в которую смотрела машина. Со стороны могло показаться, что автомобилист спрашивает у прохожего дорогу. Залешов снова приподнял шляпу и пошел обратно к машине.
  
  — Быстрее, Тамара, — сказал он, входя, — они прошли здесь восемь минут назад. Это означает, что мы примерно в двенадцати километрах от них. Это всего в двух часах от здесь до границы. Нам придется идти быстро, чтобы забрать лидерство.
  
  Машина снова рванула вперед. Когда они оставили город позади, стрелка спидометра неуклонно ползла к отметке в сто сорок километров и оставалась там. Кентон никогда в жизни не ездил так быстро. Движение на дороге было небольшим, и он был благодарен за это милосердие, так как Тамара оценивала пространство, необходимое для безопасного проезда «мерседеса», казалось, на основе шкалы, размеченной в сантиметрах. Дорога, хотя и прямая и хорошая, была узкой и скользкой от дождя. Девушка, казалось, не знала об этих ограничениях.
  
  «Вы много раз побывали в авариях с сестрой за рулем?» — сказал Кентон после одного особенно щекотливого момента.
  
  — Она никогда в жизни не попадала в аварии.
  
  Но Кентон счел тон уверения слишком решительным, чтобы быть вполне убедительным.
  
  Дважды их задерживали железнодорожные переезды. Однажды на окраине небольшого городка Кенигграц их остановил патруль полиции. Залешофф опустил штору на пробитом пулями заднем стекле и показал бельгийские регистрационные документы. Мужчина осмотрел их, вернул обратно и махнул машиной с извинениями и информацией о том, что ему приказали останавливать все автомобили с иностранными регистрационными номерами, так как банда международных воров этим утром взломала редакцию газеты в Праге. Несколько ошеломленные узостью пути побега, они поехали дальше.
  
  После первого и, по мнению Кентона, бесконечного часа, Залешофф начал всматриваться вперед через участок ветрового стекла, очищаемый электрическим дворником.
  
  Они ехали по холмистой местности, усеянной кое-где маленькими белыми деревушками, сгрудившимися вокруг шпилей церквей. Теперь дождь уже не бил в окна, но облака были очень низкими, и машина продолжала врезаться в пятна тонкого, пропитанного тумана. Девушка была вынуждена немного притормозить. Затем на чистом прямом участке дороги примерно в четверти мили впереди они увидели черный седан.
  
  Почти сразу он растворился в тумане, но этого зрелища было достаточно, чтобы по венам Кентона прокатилась волна возбуждения.
  
  — Обгоняйте его, пока не окажетесь позади него примерно в пятидесяти метрах, затем немного следуйте за ним, — приказал Залешофф. — Спускайся, Кентон. Мы не можем позволить себе рисковать, что они увидят нас.
  
  Двое присели на пол. Примерно через минуту «мерседес» замедлил ход, и Кентон услышал слабый гул другой машины. Тамара сказала через плечо.
  
  «Они делают около девяноста километров в час».
  
  Залешов осторожно поднял голову, пока не смог заглянуть через плечо Тамары.
  
  «Подождите, пока вы не окажетесь за углом, — услышал Кентон его шепот, — затем обойдите их и продвиньтесь метров на сто вперед».
  
  Тамара ускорилась и протрубила в гудок. Залешофф снова наклонился. Сердце Кентона колотилось о ребра, и он прислушивался к шуму приближающейся впереди машины.
  
  Внезапно Тамара заговорила.
  
  «Они ускоряются».
  
  — Собери их на следующем углу.
  
  Кентон услышал завывание нагнетателя и почувствовал, как машина рванулась вперед. Через мгновение он резко вильнул. Рев другой машины внезапно усилился. Произошла резкая авария, и «Мерседес» снова закачало и вильнуло.
  
  — Поймал их кранцем, — сказала Тамара.
  
  «Быстро остановись и вернись через дорогу».
  
  Раздался визг тормозов, и Кентона швырнуло вперед, на спинку водительского сиденья. Он почувствовал, как машину дико заносит. Затем заскрипели передачи, и «Мерседес» качнулся назад. Мотор заглох. Был Мгновение молчания, затем Кентон услышал рев выхлопной трубы.
  
  -- Оборачиваются, -- закричала Тамара.
  
  — Быстрее, Кентон! Вне!"
  
  Залешофф выкарабкался на дорогу. Вытащив револьвер из кармана, Кентон последовал за ним. В двадцати пяти ярдах черная машина дала задний ход, чтобы развернуться. Из одного из боковых окон вырвался язык пламени, а пуля попала в кузов «Мерседеса» в футе от головы Кентона. Краем глаза он заметил, что Залешофф намеренно поднял пистолет. Русский выстрелил. В следующее мгновение из бензобака в задней части черной машины вырвался поток пламени.
  
  "Быстрый!" — воскликнул Залешофф. "Бездорожье!"
  
  Дорога проложена по невысокой насыпи, окаймленной с обеих сторон березами. Двое спрыгнули с насыпи и, низко опустив головы, побежали по оврагу внизу к пылающему автомобилю. Языки пламени уже взмывали вверх на восемнадцать футов, и горящий бензин заливал всю дорогу жидким огнем. Залешофф остановился и осторожно поднял голову. Над ревом пламени раздался выстрел, и пуля попала в край дороги в двух футах от него. Залешофф снова пригнулся.
  
  — Они укрылись на другой стороне дороги. Мы должны сделать что-то быстро. Если кто-нибудь придет, мы закончили. Вернитесь к машине и перейдите дорогу позади нее. Оттуда вы сможете стрелять в них. Неважно, попадете вы в них или нет — на таком расстоянии вы не попадете, — но я хочу, чтобы они были заняты, чтобы я мог добраться до них с этой стороны.
  
  "Хорошо."
  
  Кентон побежал назад по оврагу и встал позади машины. Сквозь пространство между запасными колесами и задней частью кузова он мог видеть Мейлера и Саридзу, притаившихся возле кучи камней под дорогой. уровень. Тамара встала с водительского сиденья и встала рядом с ним. Он положил револьвер на кожух запасного колеса, прищурился вдоль ствола и нажал на курок. Пистолет выстрелил, и он увидел, как Мейлер наклонил голову.
  
  — Вы когда-нибудь стреляли из револьвера? сказала девушка.
  
  "Нет почему?"
  
  — Ты чуть не сбил своего человека.
  
  Его уши все еще пели после доклада, Кентон попробовал еще раз; но дым от горящих обломков машины скрыл его цель. При третьем выстреле он с удовлетворением увидел, как Мейлер неуверенно оглядывается в поисках источника опасности. В следующий момент девушка вскрикнула.
  
  "Что это?"
  
  "Смотреть!"
  
  Тут он увидел, что Залешов вышел из укрытия насыпи и переполз через дорогу.
  
  "Он сумасшедший! Его убьют!»
  
  Говоря это, он увидел, как вылетела рука русского и вспыхнуло пламя из его пистолета. Руки Мейлера поднялись к его голове. Почти в тот же момент Саридза выстрелил, и Залешов упал вперед. В следующее мгновение Саридза повернулась и исчезла среди деревьев.
  
  Кентон бросился по дороге. Когда он добрался до Залешова, русский пытался встать на ноги, его рука была прижата к боку, лицо его было искажено болью. Кентон пошел ему на помощь. Раненый отмахнулся от него.
  
  — Саридза, — выдохнул он. — Он ушел.
  
  — Хорошо, — сказал Кентон. Он повернулся к девушке, когда она подбежала с бледным лицом.
  
  «Возвращайтесь к машине. Он может попытаться уйти от наказания».
  
  — Делай, что он говорит, Тамара.
  
  Девушка развернулась и побежала обратно. С револьвером в руке Кентон нырнул вниз по насыпи и пробрался между деревьями. Потом он остановился и прислушался. Для Минуту-другую не было слышно ни звука, но с ветвей капала вода. Затем он услышал легкое движение впереди и слева. Он осторожно направился в сторону звука. Внезапно под его ногой хрустнула ветка. Через секунду грохнуло орудие, и пуля просвистела в кустах. Он согнулся вдвое и пополз вперед. Человек впереди снова выстрелил. Кентон остановился. Потом, сквозь щель между деревьями, он увидел Саридзу. Мужчина озирался вокруг него, как затравленный зверь. Кентон поднял пистолет. В этот момент его увидела Саридза. Его рука дернулась. Револьвер в его руке дважды щелкнул, но выстрела не последовало. Кентон увидел, как его охватила паника. Саридза бросил револьвер и поднял руки вверх.
  
  — Я сдаюсь, — быстро сказал он.
  
  С дрожащим пальцем на спусковом крючке журналист вышел на поляну. Его глаза встретились с глазами другого человека, и он понял, что не может стрелять.
  
  Саридза облизал губы.
  
  "Чем ты планируешь заняться?"
  
  «Я еще не решил. Я пытаюсь придумать единственную причину, по которой я не должен застрелить тебя так же, как ты застрелил бы меня минуту назад.
  
  — Вы были вооружены.
  
  — Если бы наши позиции поменялись местами, вы бы сказали мне, что отсутствие боеприпасов — это часть военной удачи, если бы вы хоть что-нибудь объяснили.
  
  Саридза посмотрела на него с опаской.
  
  — Я знаю, что тебе нужны фотографии. Отпусти меня, и они будут у тебя. Это честная сделка.
  
  «Вы не в том положении, чтобы торговаться. Я могу снять фотографии с твоего мертвого тела. Я знаю, о чем вы думаете в данный момент. Ты думаешь, что чем дольше ты будешь заставлять меня говорить, тем меньше шансов, что я хладнокровно застрелю тебя. Вы забываете, что я не могу позволить ты живешь. Мейлер может быть мертв. Вы бы обратились в полицию».
  
  Он ожидал протестов. К его удивлению, в глазах Саридзы появилось искреннее веселье.
  
  — Вы, должно быть, очень плохого мнения о своем друге Залешове, если думаете, что он позволит себя так поймать. У него будут десятки свидетелей, которые докажут, что он и вы сегодня никуда не уезжали из Праги.
  
  Кентон поднял револьвер, пока он не навелся на грудь мужчины.
  
  «Я не думаю, что нам нужно продлевать это интервью».
  
  Веселье исчезло из глаз Саридзы. Его лицо стало желто-серым.
  
  — Даю вам полминуты, чтобы вытащить эти фотографии из кармана и бросить их на землю, где я смогу их подобрать. В каком они кармане?
  
  — Правая, внутри моего пальто.
  
  «Медленно вставьте левую руку и вытащите их. Держите другую руку вверх. Я надеюсь, что ваши нервы в порядке, потому что, если ваша рука дернется хоть на долю дюйма, я выстрелю.
  
  Саридза повиновался. Пакет упал к ногам Кентона. Не сводя глаз с человека перед ним, Кентон наклонился и поднял его. Он вытащил отпечатки из пачки и пересчитал их.
  
  «Здесь всего десять человек. Где остальные пять?
  
  Саридза колебался. Кентон отвел курок револьвера.
  
  «В левом кармане».
  
  Через несколько секунд на земле лежал еще один конверт. Кентон тщательно пересчитал оставшиеся отпечатки и положил их в карман вместе с остальными.
  
  — Хорошо, отойди назад на четыре шага.
  
  Саридза так и сделал. Кентон шагнул вперед и поднял револьвер, который выронил мужчина? Они столкнулись друг с другом.
  
  — Могу я задать вам вопрос, мистер Кентон?
  
  "Да?"
  
  — Кто выпустил вас из этого танка?
  
  "Никто. Мы освободились».
  
  «Я преклоняюсь перед вашей изобретательностью. Можно спросить, как?
  
  — Боюсь, у меня сейчас нет времени вдаваться в это. Повернись».
  
  Другой повиновался.
  
  Кентон перевернул револьвер, который поднял, и держал его за ствол, как дубинку. Он подошел к Саридзе сзади.
  
  — Минутку, мистер Кентон.
  
  "Что это?"
  
  «Прежде чем вы собьете меня с ног, я хотел бы напомнить вам о предложении, которое я сделал вам прошлой ночью».
  
  "Что ж?"
  
  — Это предложение все еще в силе, но я бы, если вы захотите пересмотреть свое решение, удвоил бы удерживающий взнос. Письмо, адресованное мне г-ну Балтергену из Пан-Евразийской нефтяной компании, Лондон, всегда найдет меня. Это все."
  
  Кентон отступил.
  
  — Повернись, Саридза.
  
  Мужчина повернулся. Кентон мрачно посмотрел на него.
  
  «Англо-саксонское чувство юмора, Саридза, — одно из самых кастрирующих влияний, известных человечеству. Я несчастный обладатель такого чувства юмора. Вы можете идти. Продолжать. Вычищать. Но предупреждаю. Если ты покажешься в ближайшие двадцать четыре часа, я пристрелю тебя на месте».
  
  Саридза молча повернулся и ушел среди деревьев. Он не оглянулся.
  
  Кентон вернулся к дороге.
  
  Залешов подполз к обочине и, лежа в грязи, пытался залечить рану в боку окровавленным носовым платком. Его лицо было белым и втянутый, его глаза с тревогой искали лицо журналиста, пока Кентон карабкался вверх по набережной.
  
  — Ты потерпел неудачу?
  
  Кентон вынул из кармана два конверта и разбросал их содержимое на земле рядом с раненым. Залешофф лихорадочно осматривал их. Затем он посмотрел вверх.
  
  «Я слышал выстрелы. Ты убил его?
  
  Кентон покачал головой. Русский на мгновение замолчал.
  
  -- Жаль, -- сказал он наконец, -- но я рад, что вы этого не сделали. Тебя бы это обеспокоило.
  
  Кентон взглянул на тело Мейлера, лежащее на дне насыпи.
  
  "Что насчет него?"
  
  "Мертвый. У тебя есть спичка?
  
  Кентон опустился на одно колено, скомкал фотографии и поджег их. Когда они сгорели, он развеял пепел ногой.
  
  Было уже далеко за полдень, и свет уже гас, когда г-жа Смедова проковыляла в свою гостиную. Кентон сел на диване, на котором дремал.
  
  "Как он?"
  
  Госпожа Смедова закатала рукава своего черного шелкового платья и поправила шаль.
  
  «У него небольшая температура, но рана не опасна. Пуля прошла прямо в бок, чуть ниже грудной клетки. Через две недели он сможет встать.
  
  — А не вызвать ли нам доктора?
  
  Она хлопнула глазами по нему и лукаво улыбнулась.
  
  — Я врач, мистер Кентон. Меня учили в Сорбонне».
  
  "Извините."
  
  «Не будь глупым мальчиком. Войдите и поговорите с Андреасом Проковичем. Ему очень нужно поспать, но он говорит, что должен увидеть вас. Она смотрели на него торжественно. «Он смущен. Он попросил меня поблагодарить вас за то, что вы сделали для него сегодня. Он не хочет, чтобы вы считали его неблагодарным. Она похлопала его по руке.
  
  Кентон улыбнулся и пошел в спальню.
  
  Тамара сидела возле кровати. Ее глаза сияли так, как Кентон никогда раньше не видел.
  
  Залешов слабо поприветствовал его.
  
  «Посмотрите на Тамару, — добавил он, — она счастлива. Много лет я не видел ее такой счастливой. А все потому, что я говорю, что мы поедем в Москву отдыхать. Это невероятно."
  
  Его веки устало опустились.
  
  Кентон увидел слезы в глазах девушки.
  
  — Больше никаких змей и лестниц на какое-то время?
  
  Она улыбнулась.
  
  "О чем ты говоришь?" — пробормотал Залешофф. — Она сказала вам, Кентон, что сегодня утром Ортегу арестовали?
  
  — Да, как ты это сделал?
  
  «Его нашли мертвым на железнодорожных путях».
  
  "Мертвый!"
  
  «Он умер в ночь после того, как убил Борованского. Признание было найдено рядом с его телом с пистолетом, которым он был убит. Он покончил жизнь самоубийством».
  
  — Я готов сделать скидку на больного человека, Андреас, но ты же не думаешь, что я этому поверю, не так ли?
  
  «Он покончил жизнь самоубийством так же уверенно, как если бы сам выстрелил из пистолета. Незадолго до того, как мы вернули вас на Кёльнерштрассе, он пытался сбежать от Ращенко. Это самоубийство ».
  
  — Тогда где он был все это время?
  
  — В пустой комнате под Ращенко, как я тебе говорил. Ращенко владеет всем этим домом. Женщина, которая живет внизу, — его двоюродная сестра.
  
  — И вы хотите сказать, что позволили полиции продолжать охоту на меня, хотя могли бы все выяснить, как сейчас?
  
  «Я сказал тебе оставаться с Ращенко. Когда вы появились в Праге, я попросил инструкций. Мне сказали держать вас при себе на случай, если вы свяжетесь с газетами или английскими властями. Я так и сделал.
  
  Кентон тяжело сглотнул.
  
  — Что ж, Залешофф, — сказал он наконец, — когда я причислил вас к Саридзе и Мейлеру как к своим любимым бичам, я поступил с ними вопиющей несправедливостью. Вы победили их с большим запасом.
  
  Залешофф открыл глаза. Его взгляд метнулся от Кентона к сестре. Потом на его лице медленно расплылась улыбка, и он снова закрыл глаза.
  
  — Знаешь, Тамара, — сонно пробормотал он, — мне нравится этот парень, Кентон. Он меня забавляет».
  
  Через два дня Кентон сел на берлинский поезд в Праге.
  
  Долгий сон, многочисленные ванны и новая одежда (предоставленная непреклонно настойчивым Залешоффом) во многом способствовали восстановлению разрушительных последствий предыдущих нескольких дней. Приглашение, отправленное Залешовым через Тамару и в конечном счете полученное через мадам Смедову, посетить Москву через два месяца, вызвало оптимистический настрой. Он чувствовал себя хорошо.
  
  В поезде было довольно многолюдно. Он делил купе с тремя мужчинами. Один из них, по его мнению, был венгром. Двое других были чехами. Из их разговора Кентон понял, что все трое были коммивояжерами. Он начал читать газету, которую купил на вокзале.
  
  Поезд медленно отходил от станции. Он отложил газету и нащупал в кармане сигарету. Венгр поймал его взгляд.
  
  «Простите, mein Herr, — сказал он, — мы сейчас сыграем в покер в кости — максимальная ставка — один пфенниг . Нас трое. Не хочешь ли ты тоже поиграть?
  
  Кентон колебался. Затем он с сожалением улыбнулся и покачал головой.
  
  — Благодарю вас, мой герр . Это хорошо с твоей стороны. Боюсь, я не играю».
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"