Эриксон Стивен : другие произведения.

Охотники за костями Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   Стивен Эриксон Охотники за костями Том 2 Сказание шестое из Малазанской Книги Павших
  
  
  [cover.jpg]
  
  Стивен Эриксон
  
  Охотники за костями
  
  Том 2
  
  Сказание шестое из Малазанской Книги Павших
  
  Посвящается Кортни Уэлчу.
  
  Играй, играй, мой друг.
  * * *
  
  
  Карты
  [i_001.png]
  [i_002.png]
  [i_003.png]
  
  Список персонажей
  Малазанцы
  
  Императрица Ласиин, правительница Малазанской империи
  
  Адъюнкт Тавор, командующая Четырнадцатой армии
  
  Кулак Кенеб, командир дивизии
  
  Кулак Блистиг, командир дивизии
  
  Кулак Тин Баральта, командир дивизии
  
  Кулак Темул, командир дивизии
  
  Нихил, виканский колдун
  
  Бездна, виканская ведьма
  
  Ян'Тарь, помощница Тавор
  
  Лостара Йил, помощница Жемчуга
  
  Жемчуг, Коготь
  
  Нок, адмирал Имперского флота
  
  Банашар, бывший жрец Д'рек
  
  Хеллиан, сержант городской стражи в Картуле
  
  Урб, картульский стражник
  
  Дохляк, картульский стражник
  
  Неженка, картульский стражник
  
  Быстрый Бен, Высший маг в Четырнадцатой армии
  
  Калам Мехар, убийца
  
  Свищ, найдёныш
  Некоторые солдаты Четырнадцатой армии
  
  Капитан Добряк, Ашокский полк
  
  Лейтенант Порес, Ашокский полк
  
  Капитан Фарадан Сорт
  
  Сержант Скрипач/Смычок
  
  Капрал Битум
  
  Спрут
  
  Флакон
  
  Корик
  
  Улыбка
  
  Сержант Геслер
  
  Капрал Ураган
  
  Мастер-сержант Смелый Зуб
  
  Может
  
  Мазок
  
  Эброн
  
  Синн
  
  Хруст
  
  Сержант Бальзам
  
  Капрал Смрад
  
  Горлорез
  
  Масан Гилани
  Другие
  
  Кулат, селянин
  
  Нуллисс, селянка
  
  Хэйрит, селянка
  
  Чаур, селянин
  
  Ното Бойл, полковой лекарь (целитель) в Войске Однорукого
  
  Хурлокель, всадник разъезда в Войске Однорукого
  
  Капитан Речушка, офицер в Войске Однорукого
  
  Капрал Футгар, офицер в Войске Однорукого
  
  Кулак Рита Буд, офицер в Войске Однорукого
  
  Ормулогун, художник
  
  Гамбл, его критик
  
  Апсалар, убийца
  
  Телораст, дух
  
  Кердла, дух
  
  Самар Дэв, ведьма из Угарата
  
  Карса Орлонг, воин-теблор
  
  Ганат, яггутка
  
  Злоба, одиночница и сестра Госпожи Зависти
  
  Корабб Бхилан Тэну'Алас
  
  Леоман Кистень, последний предводитель восстания
  
  Капитан Синица, офицер городской стражи И'гхатана
  
  Карполан Демесанд, из Тригалльской торговой гильдии
  
  Торахаваль Делат, жрица Полиэль
  
  Резчик, некогда – Крокус из Даруджистана
  
  Геборик Призрачные Руки, Дестриант Трича
  
  Скиллара, беженка из Рараку
  
  Фелисин Младшая, беженка из Рараку
  
  Серожаб, демон
  
  Маппо Коротышка, трелль
  
  Икарий, ягг
  
  Искарал Прыщ, верховный жрец Тени
  
  Могора, д'иверс
  
  Трулл Сэнгар, тисте эдур
  
  Онрак разбитый, развязанный т'лан имасс
  
  Ибра Голан, т'лан имасс
  
  Монок Охем, заклинатель костей из т'лан имассов
  
  Минала, командир Теневого отряда
  
  Ибра Голан, т'лан имасс
  
  Монок Охем, заклинатель костей из т'лан имассов
  
  Минала, командир Теневого отряда
  
  Томад Сэнгар, тисте эдур
  
  Пернатая Ведьма, рабыня-летэрийка
  
  Атри-преда Ян Товис (Мгла), командир летэрийцев
  
  Капитан Варат Тон, офицер под командованием Мглы
  
  Таксилиец, переводчик
  
  Альрада Ан, шпион тисте анди среди тисте эдуров
  
  Сатбаро Рангар, арапайский колдун
  
  Книга третья
  
  Королевские тени
  
  Кто скажет, где проходит граница между истиной и воинством желаний, которые вместе и определяют воспоминания? Во всякой легенде есть глубокие складки, а видимая, внешняя её структура представляет ложное единство формы и интенции. Мы искажаем избранную цель, придаём огромное значение ограничениям воображаемой необходимости. И в этом скрываются одновременно дар и недостаток, ибо отрекаясь от истины, мы создаём – справедливо или ошибочно – универсальное значение. Частное уступает общему, деталь – грандиозной форме, и в таком повествовании мы сами возносимся над своей мирской сущностью. Этот узор слов действительно вплетает нас в некое большее человечество…
  Геборик. Среди Переданных (Предисловие)
  
  Глава двенадцатая
  
  Он говорил о тех, кому суждено пасть, и в его холодных глазах была обнажённая истина: это о нас он говорит. Его слова о сломанном тростнике и обетах отчаяния, о поражении, принятом как дар, и кровопролитии, свершённом во имя спасения. Он говорил о большой войне и повелел нам бежать в неведомые земли, дабы мы не осквернили свои жизни…
  Анибары (Плетёный народ). Слова Железного Пророка, Сакува Ареса
  
  Только что в тенях между деревьями никого не было, но мигом позже, бросив взгляд вверх, Самар Дэв увидела фигуры, и у неё перехватило дух. Со всех сторон, там, где заросли елей, папоротников и плюща закрывали солнце, стояли дикари…
  
  – Карса Орлонг, – прошептала она, – у нас гости…
  
  Теблор окровавленными руками срезал ещё кусок плоти с бока мёртвого бхедерина, затем осмотрелся. Мгновение спустя он хмыкнул и снова принялся разделывать тушу.
  
  Они приближались, появляясь из сумрака. Невысокие, гибкие, одетые в дублёные шкуры. Их предплечья были обёрнуты полосами меха, а болотная кожа на обнажённых плечах и груди пестрела ритуальными шрамами. Лица были разрисованы серой краской или золой у нижних челюстей и над губами, словно изображали бороды. Тёмные глаза обведены серым или ярко-голубым. Они были вооружены копьями, топорами и множеством поясных ножей, украшения из меди холодной ковки, похоже, изображали различные фазы луны. У одного из дикарей на груди красовалось ожерелье из позвоночника какой-то крупной рыбы, увенчанное чёрным медным диском, окаймлённым золотом. Самар предположила, что диск символизирует затмение. Мужчина – очевидно, какой-то вожак – выступил вперёд. Сделал три шага, глядя на безмятежного Карсу Орлонга, затем вышел на солнце и медленно преклонил колени.
  
  Теперь Самар увидела, что он что-то держит в руках.
  
  – Осторожнее, Карса. От твоих действий сейчас зависит, пройдём мы через их землю мирно, или из каждой тени в нас полетят копья.
  
  Карса перехватил огромный нож для свежевания, с которым возился, и вонзил его в тушу бхедерина. Затем поднялся, повернувшись к стоявшему на коленях дикарю.
  
  – Вставай, – сказал он.
  
  Мужчина вздрогнул, опустив голову ещё ниже.
  
  – Карса, он предлагает тебе дар.
  
  – Так пусть делает это стоя. Его люди прячутся в глуши, потому что он этому никак не обучится. Скажи ему, пусть встанет.
  
  Они говорили на языке торговцев, и что-то в поведении коленопреклонённого воина заставило Самар заподозрить, что он понял, о чём речь… и что от него требуется, поскольку воин медленно встал.
  
  – Человек из Высоких Лесов, – произнёс он; для Самар его говор звучал грубо и гортанно. – Приносящий Разрушение, анибары предлагают тебе этот дар и просят у тебя дар взамен…
  
  – Тогда это не подарок, – ответил Карса. – Вы предлагаете обмен.
  
  В глазах воина отразился страх. Остальные из его племени – анибары – безмолвно и неподвижно стояли среди деревьев, но Самар ощущала почти осязаемое смятение среди них. Предводитель попробовал снова:
  
  – Это язык обмена, Приносящий, да. Яд, который нам придётся проглотить. Он не подходит к тому, что мы предлагаем.
  
  Нахмурившись, Карса повернулся к Самар Дэв.
  
  – Слишком много слов, которые ведут в никуда, ведьма. Поясни.
  
  – Это племя следует древней традиции, утерянной жителями Семи Городов, – ответила она. – Традиция обмена дарами. Сам по себе дар становится мерой множества вещей, причём ценность дара порой определяется довольно странным способом. Эти анибары были вынуждены познать торговлю, но они приписывают вещам не ту ценность, что мы, и поэтому зачастую оказываются в проигрыше. Думаю, они обычно сильно продешевляют, когда имеют дело с беспринципными, зубастыми торговцами из цивилизованных стран. Есть…
  
  – Хватит, – вмешался Карса. Он махнул рукой в сторону вождя, снова вздрогнувшего, и сказал: – Покажи мне этот дар. Но сначала, назови своё имя.
  
  – На языке отравы меня зовут Искатель Лодок. – Он выставил вперёд предмет, что держал в руках. – Памятка отваги, – произнёс он, – великого отца из племени бхедеринов.
  
  Самар Дэв, приподняв брови, уставилась на Карсу:
  
  – Это бакулюм, теблор.
  
  – Я знаю, что это, – ворчливо ответил тот. – И что ты просишь у меня взамен, Искатель Лодок?
  
  – Призраки пришли в лес, преследуя племена анибаров к северу отсюда. Безо всякой причины они убивают всех на своём пути. Они не умирают, потому что повелевают самим воздухом, и потому уходят в сторону от любого копья, летящего к ним. Так мы слышали. Мы потеряли много имён.
  
  – Имён? – спросила Самар.
  
  Он взглянул на неё и кивнул:
  
  – Род. Восемь сотен и ещё сорок семь из моей родни среди северных кланов. – Он указал на молчаливых воинов за своей спиной. – Так же много имён потерял среди нас каждый. Нам известна скорбь потери своих, но больше мы скорбим по нашим детям. Имена, что нам не вернуть, – они уходят и не возвращаются, и мы исчезаем.
  
  Карса произнёс:
  
  – Вы хотите, чтоб я убил призраков, – он указал на подарок, – в обмен на это.
  
  – Да.
  
  – И сколько там этих призраков?
  
  – Они приходят на больших кораблях с серыми крыльями и отправляются в леса на охоту. Охотников всегда числом двенадцать. Их ведёт злость, но что бы мы ни делали, их злость не угасает. Мы не знаем, чем мы их оскорбили.
  
  Наверное, тоже преподнесли им треклятую кость от члена.
  Самар Дэв решила не озвучивать эту мысль.
  
  – Сколько охотников?
  
  – Пара десятков, их лодки пока не отплыли.
  
  Лицо Карсы потемнело. Самар Дэв никогда раньше не видела его в такой ярости. Внезапно она испугалась, что он попросту разорвёт съёжившегося человечка на части. Но вместо этого он сказал:
  
  – Отбросьте свой стыд, вы все. Отбросьте! Убийцам не нужна причина убивать. Такова их сущность. Само ваше существование для них достаточное оскорбление.
  
  Он шагнул вперёд и выхватил кость из рук Искателя Лодок.
  
  – Я убью их всех. Я затоплю их проклятые корабли. В том я…
  
  – Карса! – перебила его Самар.
  
  С горящими глазами он обернулся к ней.
  
  – Прежде чем ты поклянёшься сделать нечто столь… категоричное… может, стоит склониться к чему-то более достижимому? – Выражение его лица заставило Самар ускориться. – Ты мог бы, к примеру, остановиться на том, чтоб изгнать их из этих земель, загнать обратно на корабли. Сделать лес для них… непривлекательным.
  
  После долгой тягучей паузы теблор вздохнул:
  
  – Да. Этого хватит. Хотя меня тянет поплыть за ними.
  
  Искатель Лодок смотрел на Карсу с восторгом и благоговением.
  
  Ненадолго Самар показалось, что теблор – внезапно – попытался пошутить. Но нет, огромный воин был совершенно серьёзен. И, к вящему своему ужасу, Самар ему верила, так что в этих словах не было ничего смешного или абсурдного.
  
  – Это решение ведь можно отложить на потом?
  
  – Да. – Он ещё раз бросил взгляд на Искателя Лодок. – Опиши этих призраков.
  
  – Высокие, но не такие высокие, как ты. Плоть у них цвета смерти. Глаза холодные, как лёд. Они носят железное оружие, и есть среди них шаманы, чьё дыхание само есть болезнь – ужасные облака ядовитого смрада. Те, кого он касается, умирают в мучениях.
  
  Самар Дэв сказала Карсе:
  
  – Думаю, они зовут призраками всех, кто пришёл не из их мира. Но те, о ком он говорит, пришли с кораблей. Не похоже, чтоб это и правда была нежить. Дыхание шаманов напоминает колдовство.
  
  – Искатель Лодок, – произнёс Карса, – когда я закончу здесь, ты отведёшь меня к призракам.
  
  Кровь отлила от лица мужчины.
  
  – Это много, много дней пути, Приносящий. Я думаю послать кланам севера весть, что ты идёшь…
  
  – Нет. Ты пойдёшь с нами.
  
  – Но… но почему?
  
  Карса двинулся вперёд, ловко прихватив Искателя Лодок за шею. Он подтащил мужчину к себе.
  
  – Ты узришь, и это сделает тебя бóльшим, чем ты есть сейчас. Ты должен быть готов ко всему, что ожидает тебя и твой несчастный народ. – Он выпустил человечка, и тот попятился назад, задыхаясь. – Когда-то мой народ верил, что сможет спрятаться, – сказал теблор, оскалив зубы. – Он ошибся. Я это постиг, теперь постигнешь и ты. Думаешь, призраки это самое страшное, что вам грозит? Глупец. Это лишь начало.
  
  Самар наблюдала, как огромный воин вернулся к свежеванию туши.
  
  Искатель Лодок следил за ним сверкающими от страха глазами. Затем он развернулся, прошипел что-то на своём языке. Шестеро воинов выступили вперёд, приближаясь к Карсе с обнажёнными ножами.
  
  – Теблор, – предупредила Самар.
  
  Искатель Лодок воздел руки:
  
  – Нет! Никакой угрозы тебе, Приносящий. Они помогут тебе резать, вот и всё. Подарок тебе приготовлен, потому нет нужды терять время…
  
  – Кожи нужно выделать, – сказал Карса.
  
  – Да.
  
  – И пусть скороходы доставят нам эти шкуры и вяленое мясо.
  
  – Да.
  
  – Тогда мы можем идти.
  
  Искатель Лодок закивал, будто бы не рискнул довериться своему голосу в ответ на последние требования.
  
  Ухмыляясь, Карса высвободил свой нож, подошёл к ближайшему озерцу с солоноватой водой и принялся отмывать кровь с лезвия, рук и предплечий.
  
  Пока полдюжины воинов разделывали мёртвого бхедерина, Самар Дэв приблизилась к вождю анибаров.
  
  – Искатель Лодок.
  
  Он пугливо взглянул на неё:
  
  – Ты – ведьма. Так зовёт тебя Приносящий.
  
  – Так и есть. Где женщины вашего рода? Ваши дети?
  
  – За болотом, к западу и к северу, – ответил он. – Земля поднимается, там есть озёра и реки, там растёт спорынья, а между камнями – ягоды. Закончилась великая охота на открытой земле, нынче они возвращаются в лагеря с зимним мясом. Теперь, – он указал на своих воинов, – мы следуем за вами. Мы видели, как Приносящий убил бхедерина. Он едет на костяной лошади – мы не видали езды на костяной лошади. У него меч из камня рождения. Железный Пророк говорит нам о таких воинах, обладателях камня рождения. Он говорит, они придут.
  
  – Я не слыхала об этом Железном Пророке, – хмуро сказала Самар Дэв.
  
  Искатель Лодок сотворил ритуальный знак и повернулся к югу.
  
  – Раз об этом пошла речь, нынче замёрзшее время. – Он закрыл глаза, и внезапно его голос изменился. – Во время Великого Смертоубийства, что было в замёрзшем времени прошлого, анибары обитали на равнинах и доходили почти до Восточной реки, где стояли в каменных стенах большие лагеря угари, и с угари анибары торговали мясом и шкурами, меняли на железные орудия и оружие. Затем Великое Смертоубийство дошло до угари, и многие бежали, чтобы скрыться у анибаров. Но убийцы последовали за ними. Мезланы, так звали их угари. И была ужасная битва, и все, кого приютили анибары, пали перед мезланами. Боясь наказания за помощь угари, анибары собрались бежать вглубь одана, но глава мезланов нашёл их первым. Он пришёл с сотней тёмных воинов, но те оставили своё оружие. Анибары не враги им, сказал он, и затем предупредил – придут другие, и те будут безжалостны. Они уничтожат анибаров. Этот главарь был Железный Пророк, король Сакув Арес, и анибары вняли его словам, и бежали на запад и на север, пока эти земли, а также леса и озёра за ними не стали нашим домом.
  
  Он бросил взгляд в сторону Карсы, собиравшего вещи и седлавшего коня, и его голос вновь изменился:
  
  – Железный Пророк говорит, что есть время, когда в миг величайшей опасности для нас носящие камень рождения придут нам на защиту. Поэтому, когда мы увидели, кто едет через нашу землю, увидели меч в его руках… это время скоро станет замёрзшим временем.
  
  Самар Дэв долго всматривалась в лицо Искателя Лодок, затем обернулась к Карсе.
  
  – Не думаю, что ты сможешь ехать на Погроме, – заявила она. – Нас ждёт не самая ровная местность.
  
  – Буду ехать, пока удастся, – ответил теблор. – Можешь вести свою лошадь под узды. Ты можешь даже нести её на руках всюду, где тебя смущает дорога.
  
  В раздражении она отвернулась к своей лошади.
  
  – Ладно. Отныне я буду ехать за тобой, Карса Орлонг. По меньшей мере, можно будет не волноваться получить веткой по лицу, раз уж ты собираешься сносить все деревья на пути.
  
  Искатель Лодок дождался, пока оба будут готовы, затем двинулся вперёд вдоль северного склона каменистого холма, где моментально скрылся в лесной чаще.
  
  Карса придержал Погрома, рассматривая густой подлесок и сплетение еловых веток.
  
  Самар Дэв рассмеялась, заслужив свирепый взгляд теблора.
  
  Затем он соскочил с коня.
  
  Искатель Лодок ждал их с виноватым выражением на раскрашенном лице.
  
  – Звериные тропы, Приносящий. В этих лесах водятся олени, медведи, волки и лоси. Даже бхедерины не забредают далеко от полян. Дальше к северу есть карибу и косули. Как видишь, эти тропы – низкие. Даже анибары пробегают, пригнувшись. Сколько-то времени спустя, конечный отрезок, выйдем на равнину, где путь будет проще.
  
  Дорога по бесконечному, однообразному мелколесью изобиловала зарослями и гущаком, как будто всё здесь росло с единственной целью – преграждать дорогу. Тонкий слой почвы лежал на потрескавшемся пурпурно-чёрном камне, местами пронизанном длинными жилами кварцита. Потрескавшаяся земля перекошена и укрыта складками, в которых открывались глубокие провалы, долины и овраги, заполненные камнями, утопавшими в изумрудно-зелёном мху. Всё это закрывали поваленные деревья, жёсткая, как акулья кожа, кора чёрных елей и лишённые иголок тончайшие ветви, беспощадно впивающиеся в плоть.
  
  Солнечные лучи тут и там пробивались вниз, разбрасывая по мрачному, изрытому, будто подземному миру яркие цветовые пятна.
  
  Ближе к закату Искатель Лодок привёл их к шаткой с виду каменистой осыпи, на которую тут же взобрался. Карса и Самар Дэв с лошадьми в поводу сочли подъём опасным: каждая точка здесь выглядела ещё менее надёжной, нежели предыдущая – мох сползал, будто гниющая кожа, обнажая острые угловатые камни и глубокие дыры, где конь мог бы сломать ногу.
  
  Насквозь промокнув от пота, перепачкавшись и исцарапавшись, Самар Дэв наконец-то достигла вершины, повернувшись, чтобы провести лошадь на последних шагах. Перед ними расстилалось более или менее ровное плато, серое от лишайника. Из небольших ущелий кое-где тянулись рыжие и чёрные ели, одинокий клочковатый дуб, окружённый можжевельником и зарослями черники и грушанки. В лучах закатного солнца бабочки размером с воробья порхали в облачках из мелкой мошкары.
  
  Искатель Лодок указал на север.
  
  – Этот путь ведёт к озеру. Встанем там.
  
  Они двинулись в путь.
  
  Нигде вокруг не было видно ни одной вершины, базальтовые тропы извивались и поворачивали, то тут, то там перемежаясь углублениями или выступами. Самар Дэв быстро осознала, как просто было бы заблудиться в этих диких землях. Дорога впереди разделилась; у самой развилки Искатель Лодок взобрался на восточный край, некоторое время вглядывался вниз, затем выбрал правый путь.
  
  Следя за его передвижениями, Самар Дэв заглянула за край и увидела, что искал анибар. Извилистая линия из небольших булыжников лежала на каменном выступе чуть ниже тропы. Камни складывались в фигуру, похожую на змею, голова которой состояла из клинообразных плоских камушков, последние же звенья хвоста были чуть больше ногтя её большого пальца. Камни покрывал местный лишайник, что указывало на почтенный возраст дорожного указателя. Ничто в очертаниях каменного знака не указывало на верное направление, хотя голова змеи была повёрнута в ту сторону, куда они шли.
  
  – Искатель Лодок, – окликнула она, – как ты читаешь эти змеиные камни?
  
  Он обернулся к ней:
  
  – Змея далека от сердца. Черепаха – путь сердца.
  
  – Ладно, а почему они не на возвышенности, чтоб их не приходилось искать?
  
  – Когда на юге собрана спорынья, мы нагружены. Ни черепаха, ни змея не должны потерять форму или остроту. Мы идём этими каменными тропами. Нагруженные.
  
  – Куда вы относите урожай?
  
  – В свои лагеря на равнинах. Каждый род. Мы собираем урожай. Весь вместе. И делим его, так что у каждого рода достаточно зерна. Рекам, озёрам и их берегам доверять нельзя. Порой урожай хорош. Порой урожай слаб. Как вода прибывает и убывает. Это не то же самое. Плоскогорье желает стать равниной, так везде в мире, но этому не быть, и потому вода поднимается и вода падает. Мы не склоняемся перед несправедливостью, иначе мы сами утратим честность, а тогда нож найдёт на нож.
  
  – Старые правила борьбы с голодом, – согласно кивнула Самар.
  
  – Правила замёрзших времён.
  
  Карса Орлонг взглянул на Самар Дэв:
  
  – Что ещё за замёрзшее время, ведьма?
  
  – Прошлое, теблор.
  
  Она увидела, как он задумчиво прищурился, затем вздохнул и произнёс:
  
  – Тогда ненайденное время – это будущее, а значит нынче – текущее время…
  
  – Да! – воскликнул Искатель Лодок. – Ты произнёс величайшую тайну жизни!
  
  Самар Дэв вскочила в седло – на этом перешейке можно было ехать верхом, пусть и осторожно. Она увидела, что Карса Орлонг последовал её примеру. Странное спокойствие переполняло Самар. И это спокойствие, как она осознала, породили слова Искателя Лодок. «Величайшая тайна жизни». Это текущее время ещё не замёрзло, и лишь теперь откроется ненайденное.
  
  – Искатель Лодок, Железный Пророк пришёл к вам очень давно – в замёрзшее время, – но он говорил с тобой о ненайденном времени.
  
  – Да, ведьма, ты понимаешь. Сакув Арес говорит одним языком, но в нём есть все и каждый. Он – Железный Пророк. Король.
  
  – Ваш король, Искатель Лодок?
  
  – Нет. Мы его тени.
  
  – Потому что вы существуете лишь в текущем времени.
  
  Человек обернулся и отвесил почтительный поклон, тронувший что-то в душе Самар Дэв.
  
  – Твоя мудрость – честь для нас, ведьма, – сказал он.
  
  – Где же, – спросила она, – королевство Сакува Ареса?
  
  Глаза мужчины внезапно наполнились слезами.
  
  – Ответ, что мы всё ещё ищем. Оно потеряно…
  
  – В ненайденном времени.
  
  – Да.
  
  – Сакув Арес был мезланом.
  
  – Да.
  
  Самар Дэв было открыла рот, чтоб задать ещё один вопрос, но поняла, что в этом нет необходимости. Она уже знала ответ. Вместо этого, она спросила:
  
  – Скажи, Искатель Лодок, есть ли мост между замёрзшим временем и текущим временем?
  
  Он улыбнулся грустно и печально:
  
  – Он есть.
  
  – Но вы не можете его пересечь.
  
  – Не можем.
  
  – Поскольку он пылает.
  
  – Да, ведьма, мост пылает.
  
  Король Сакув Арес и ненайденное королевство…
  
  Каменные выступы ниспадали в бушующую пену прибоя подобно гигантским ступеням. Яростный ветер швырял волны северного моря до самого горизонта, где небо тонуло в штормовых облаках цвета чернёной брони. За их спинами по западному краю побережья высился изломанный лес, ветви сосен, елей и кедров причудливо изгибались под напором ветра.
  
  Дрожа, Таралак Вид подтянул шкуры поближе и повернулся к бушующему морю спиной.
  
  – Теперь пойдём на запад, – он повысил голос, чтобы перекричать ветер. – Вдоль побережья, пока береговая линия не свернёт на север. Тогда направимся вглубь, прямо на запад, в страну озёр и камней. Будет непросто, там нелегко найти дичь, но можно будет ловить рыбу. Хуже то, что там полно кровожадных дикарей, слишком трусливых, чтобы нападать днём. Только ночью. К этому нужно быть готовыми. Мы принесём кровопролитие.
  
  Икарий ничего не ответил. Его нечеловеческий взгляд всё ещё был прикован к приближающемуся шторму.
  
  Таралак нахмурился и вернулся к ограждённому скалами лагерю, где присел с благословенной подветренной стороны, протянув покрасневшие от холода руки к горящему топляку. От легендарного, прославленного хладнокровия ягга осталось всего ничего. Суров и мрачен, так-то. Икарий, переделанный руками Таралака Вида, хоть он всего лишь следовал точным инструкциям, что ему выдали Безымянные. Лезвие потускнело. Тебе его и полировать, грал.
  
  Но точильные камни бесчувственны и безразличны к лезвию и руке, что его держит. Для преисполненного страстью воина подобная беспристрастность была труднодостижима, и равно сложно было её сохранить. Теперь он ощущал всю тяжесть, и груз лишь возрастал, поэтому он знал, что однажды позавидует милосердной смерти, доставшейся Маппо Коротышке.
  
  До сих пор они хорошо справлялись. Икарий был неутомим. Достаточно было указать направление. Таралак же, несмотря на выносливость и мастерство, был истощён. Я не трелль, а это не просто путешествие. Уже нет, и никогда больше не станет таким для Икария.
  
  Как, похоже, и для Таралака Вида.
  
  Он поднял голову, услышав, как кто-то карабкается. К нему спускался Икарий.
  
  – Дикари, о которых ты говорил, – спросил ягг без вступления, – с чего им нападать на нас?
  
  – Их заброшенный лес полон священных мест, Икарий.
  
  – Тогда нужно просто обойти их стороной.
  
  – Эти места не так просто опознать. Полоса булыжников на уступе, почти скрытая мхом и лишайником. Или обломок рога в кроне деревьев, так заросший, что он почти невидим. Или жила кварцита, мерцающая вкраплениями золота. Или зелёный алмаз – места его добычи выглядят как бледные полосы на вертикальных скалах, откуда огнём и холодной водой добывают зелёные камни. Везёт, если это что-то большее, чем отпечаток медвежьей лапы на камне, оставленный бедной тварью грядущим бесчисленным поколениям. Всё это священно. Непостижимо, что творится в головах этих дикарей.
  
  – Похоже, ты многое знаешь о них, хотя говорил, что никогда раньше не бывал в этих землях.
  
  – Мне много рассказывали о них, Икарий. И подробно.
  
  Внезапная искра в глазах ягга:
  
  – И кто был тот, что рассказал тебе о них, Таралак Вид из гралов?
  
  – Я бывал в далёких землях, друг мой. Я слышал тысячи сказок…
  
  – Ты готовился. Ко мне.
  
  Слабая улыбка была к месту и легко далась Таралаку.
  
  – Бóльшая часть этих странствий прошла в твоей компании, Икарий. Хотел бы я подарить тебе воспоминания о том времени, что мы провели вместе.
  
  – Жаль, что не можешь, – согласился Икарий, глядя на огонь.
  
  – Конечно, – прибавил Таралак, – в этом даре было бы много тьмы, множество мрачных и неприглядных деяний. Свобода от этой памяти одновременно благословение и проклятие, Икарий, ты ведь это понимаешь?
  
  – В этой пустоте нет благословения, – ответил ягг, встряхнув головой. – Я не могу достойно заплатить за сотворённое мной. Это не оставляет следа в моей душе. И я остаюсь неизменным, навеки наивным…
  
  – Невинным…
  
  – Нет, не невинным. Незнание ничего не оправдывает, Таралак Вид.
  
  Теперь ты зовёшь меня не другом, а по имени. Неужели недоверие уже отравило тебя?
  
  – И потому моя задача – всякий раз возвращать тебе утраченное. Увы, это тяжко, и это мой долг. Моя слабость растёт из моего желания скрыть от тебя наичернейшие из воспоминаний. В моём сердце столько сожалений, но пытаясь уберечь тебя, я вижу, что лишь ранил. – Он сплюнул на ладони и загладил волосы назад, затем вытянул руки обратно к огню. – Что ж, друг мой. Однажды, давным-давно, тебя гнала необходимость освободить твоего отца, которого захватил Дом Азатов. Столкнувшись с ужасным поражением, ты породил глубокую и смертоносную силу – собственную ярость. Ты воспользовался повреждённым Путём и уничтожил Азат, выпустив в мир множество демонических созданий, одержимых жаждой власти и тиранией. Часть из них ты убил, но многие избежали твоей кары, они по сей день живы, разбросаны по миру множеством семян зла. И горше всего то, что твой отец не желал освобождения. Он сам, по своей воле решил стать стражем Дома Азатов – и, может быть, остаётся им по сей день. В результате учинённых тобой разрушений, Икарий, появился культ, с начала времён преданный Азатам, члены которого решили, что им необходимы собственные стражи. Избранные воины, которые буду сопровождать тебя, куда бы ты ни пошёл – ведь твоя ярость и разрушение Пути вырвали память о твоём прошлом – и теперь ты обречён, казалось навеки, искать правду о том, что сделал. И снова впадать в ярость, раз за разом, учиняя разгром. Этот культ, Безымянные, придумал приставить к тебе спутника. Такого, как я. Да, мой друг, были другие, задолго до моего рождения, и все были овиты магией, замедляющей старение, защищены от всех болезней и ядов до тех пор, пока честно выполняли свои обязанности спутника. Наша задача – вести тебя через ярость, подсказывать нравственный путь и, что превыше всего, быть твоими друзьями – и это, последнее задание снова и снова оказывается самым простым и самым притягательным, ведь найти в себе глубокую и неугасимую любовь к тебе – очень просто. Тебя просто любить за твою честность, твою верность, за незапятнанную честь в тебе. Поверь, Икарий, твоё чувство справедливости – суровая вещь. Однако оно растёт из глубокого великодушия. А теперь тебя ждёт враг. И только у тебя достаточно мощи, чтобы противостоять этому врагу. Вот почему мы в пути, и все, кто встанет на нашем пути – не важно по какой причине – будут отброшены. Ради великого дела. – Он позволил себе снова улыбнуться, но в этот раз с намёком на отважно скрываемую боль. – Наверное, ты хочешь знать, достойны ли Безымянные такой ответственности? Могут ли их моральная чистота и благородство сравниться с твоими? Ответ лежит в необходимости и, выше того, в поданном тобой примере. Ты направляешь Безымянных, друг мой, каждым своим поступком. Если они не справятся со своим призванием, то лишь потому, что ты не справишься со своим.
  
  Довольный тем, что полностью вспомнил порученные ему слова, Таралак Вид изучал стоявшего перед ним великого воина. В свете костра было видно, что он спрятал лицо в руках. Подобно ребёнку, для которого слепота приравнивается к укрытию.
  
  Он понял, что Икарий плачет.
  
  Хорошо. Даже он. Даже он упивается своими страданиями, сотворив из них притягательный нектар, сладостный наркотик из боли и самообвинения.
  
  И так исчезнут все сомнения, всё недоверие.
  
  Ибо из этих вещей не выжать безмятежного счастья.
  
  Сверху утробно рокотал гром, небо обрушило на них потоки холодного дождя. Шторм скоро доберётся сюда.
  
  – Я достаточно отдохнул, – сказал Таралак, поднимаясь. – Нас ждёт долгий путь…
  
  – Это не обязательно, – сказал Икарий, скрывая лицо в ладонях.
  
  – О чём ты?
  
  – Море. В нём множество кораблей.
  
  Вскоре после нападения одинокий всадник спустился с холмов. Баратол Мехар, который уже долгое время сидел на корточках, разглядывая мёртвого демона, поднялся. Его покрытые шрамами предплечья запятнала кровь. Кузнец был облачён в броню и шлем, а сейчас он достал свой топор.
  
  Несколько месяцев минуло с того дня, как появились т'лан имассы, – а он-то думал, что они давно исчезли, ещё до того, как старик Кулат, окончательно свихнувшись, ушёл куда-то и сгинул. Он и не подозревал – никто не подозревал, – что эти жуткие неупокоенные создания по-прежнему здесь.
  
  Группу путешественников поджидала засада – их вырезали быстрее, чем Баратол осознал, что произошло. Узнал, когда было слишком поздно. Внезапно в кузницу ворвались Джелим и Филиад, кричали что-то об убийстве рядом с деревней. Он схватился за оружие и поспешил за ними к западной дороге, но врагов не застал. Те, исполнив своё дело, ушли, оставили по себе лишь старую дорогу, усыпанную умирающими лошадьми и бездыханными телами, разбросанными так, будто попадали с неба.
  
  Баратол отправил Филиада к старухе Нуллисс, немного сведущей в лекарском деле, а сам вернулся в кузню, не обращая внимания на Джелима, плетущегося сзади, словно потерянный щенок. Он неспешно надел доспехи. Баратол думал, что т'лан имассы были дотошными. Эти не поленились бы убедиться, что не допустили ошибок. Едва ли Нуллисс сможет как-то помочь несчастным жертвам.
  
  Однако, вернувшись к западной дороге, он с удивлением увидел, как старуха-семачка осыпает Филиада приказами, стоя на коленях над чьим-то телом. Баратол поспешно подошёл. Ему показалось, будто Нуллисс засунула костлявые руки в тело одного бедолаги и разминает ему внутренности так, будто месит тесто для хлеба. Несмотря на эти манипуляции, её взгляд застыл на лежащей рядом женщине, которая начала стонать, взрывая ногами землю. Из неё во все стороны хлестала кровь.
  
  Нуллисс, завидев кузнеца, подозвала его к себе.
  
  Баратол увидел, что мужчину, рядом с которым она опустилась на колени, выпотрошили. Нуллисс старательно запихивала кишки обратно.
  
  – Худа ради, женщина, – проворчал Баратол, – оставь его. Ему крышка. Ты набиваешь его брюхо грязью…
  
  – Я велела принести кипяток, – огрызнулась она. – Промою тут всё. – Она кивнула в сторону бьющейся в конвульсиях женщины. – Её пырнули в плечо, а теперь у неё начались роды.
  
  – Роды? Боги милостивые. Послушай, Нуллисс, кипяток тут не поможет, если только ты не хочешь сварить его печёнку на ужин…
  
  – Возвращайся в свою проклятую кузню, безмозглый павиан! Это просто ровный разрез – видала я, на что способны клыки вепря, вот тогда дело было худо.
  
  – Можно было бы начать с промывки…
  
  – Я же сказала, что собираюсь их промыть! Мы ведь не сможем нести его так, волоча за собой по земле кишки, правда?
  
  Не зная, что ответить, Баратол оглянулся. Ему хотелось кого-то убить. Достаточно простое желание, но кузнец понимал, что сбыться ему не суждено, и поэтому настроение заметно подпортилось. Он подошёл к третьему телу – безрукий старик, весь покрытый татуировками – т'лан имассы изрубили его на куски. Значит, он и был их целью. Те двое просто стояли на пути. Вот почему нежити было плевать, выживут они или нет.
  Так или иначе, этот бедолага был мертвее мёртвого.
  
  Спустя минуту Баратол направился к последней жертве. Кто-то ещё шёл из деревушки. Двое несли носилки и бинты. Сторук, Фенар, Хэйрит, Стук – все они выглядели какими-то бледными, зажатыми и немощными от страха. Нуллисс вновь начала раздавать приказы.
  
  Перед ним валялся труп какого-то демона. Обе конечности с одной стороны отсечены, хотя крови, заметил кузнец, вокруг мало. Что-то странное произошло с этой тварью после смерти. Она казалась… опустошённой. Будто бы плоть под кожей разжижалась, пока вовсе не растворилась. Странные глаза чудища уже высохли и потрескались.
  
  – Кузнец! Помоги мне поднять его!
  
  Баратол вернулся назад.
  
  – Положите на носилки. Сторук, вы с братом беритесь с той стороны, каждый за свой угол. Фенар, мы с тобой возьмём с этой стороны…
  
  Хэйрит, почти такая же старая как сама Нуллисс, держала в руках тряпки и бинты.
  
  – А мне, что мне делать? – спросила она.
  
  – Ты садись рядом с той женщиной. Перевяжи рану. Прижжём позже, если роды пройдут без проблем…
  
  – Учитывая, сколько крови она потеряла, – сказала Хэйрит, прищурившись, – вряд ли она переживёт их.
  
  – Возможно. Но пока – иди туда, садись и говори с ней, держи за руку и…
  
  – Да-да, ведьма, я поняла. Ты не единственная, кто во всём этом разбирается.
  
  – Отлично. Вот и иди.
  
  – А ты только повода и ждала, не так ли?
  
  – Замолчи, корова плоскогрудая.
  
  – Королева Нуллисс, верховная жрица стервозности!
  
  – Кузнец, – прорычала Нуллисс, – ударь её разочек своим топором, ладно?
  
  Зашипев, Хэйрит поспешила удалиться.
  
  – Помоги-ка мне, – сказала Нуллисс, – нужно его поднять.
  
  Эта затея казалась ему бесполезной, но Баратол выполнил её указания и с удивлением заметил, что юноша, которого они уложили на носилки, ещё жив.
  
  Когда Нуллисс и другие унесли раненого, Баратол направился обратно к расчленённому трупу татуированного старика и присел над ним. Задача не из приятных, но, возможно, Баратол сможет узнать что-то про бедолагу, осмотрев его вещи. Кузнец перевернул тело и замер, уставившись в безжизненные глаза. Кошачьи глаза. Баратол с новым интересом принялся изучать узоры татуировок, после чего медленно сел.
  
  И только тогда заметил мёртвых мух. Земля вокруг была просто усыпана ими – больше мух, чем он видел за всю жизнь. Баратол поспешил встать и направился обратно к телу демона.
  
  Он задумчиво уставился на труп, пока его не отвлекли отдалённые движения и стук конских копыт. За его спиной жители вернулись чтобы забрать беременную женщину.
  
  А теперь прямо к нему скакал всадник.
  
  Он был верхом на чистенькой лошади цвета выгоревшей на солнце кости. Лакированную белую броню покрывала пыль. Из-под обода шлема выглядывало бледное горестное лицо мужчины. Остановив коня, он спешился и, не обращая внимания на Баратола, шатаясь дошёл до демона и упал на колени.
  
  – Кто… Кто это сделал? – спросил он.
  
  – Т'лан имассы. Пятеро. Небольшой отряд, даже по меркам т'лан имассов. Засада. – Баратол указал пальцем на татуированного старика. – Я думаю, он был их целью. Жрец из культа Первого Героя Трича.
  
  – Трич теперь бог.
  
  Баратол лишь хмыкнул в ответ. Он повернулся к ветхим лачугам деревушки, которую привык теперь считать своим домом.
  
  – Были ещё двое. Оба пока живы, хотя одному недолго осталось. Вторая беременна и вот-вот родит…
  
  Мужчина поднял на него взгляд.
  
  – Двое? Нет, их должно было быть трое. Девушка…
  
  Баратол нахмурился.
  
  – Мне казалось, их целью был жрец – с ним быстро разделались. Но теперь я понял… они убили его, как самого опасного врага. Наверное, пришли за девчушкой, раз её тут нет.
  
  Мужчина встал. По росту он не уступал Баратолу, хотя по ширине плеч был не ровня.
  
  – Может, она сбежала… в холмы.
  
  – Возможно. Но, – добавил кузнец, указав на лежавшую рядом мёртвую лошадь, – я всё гадал, кому принадлежит лишняя лошадь. Седлали её так же, как и остальных. Теперь понятно.
  
  – Ах вот оно что. Ясно.
  
  – Кто ты? – спросил Баратол. – И кто тебе эта пропавшая девочка?
  
  На лице незнакомца всё ещё было написано крайнее потрясение. Он моргнул, услышав вопрос, и кивнул.
  
  – Имя мне Л'орик. Дитя предназначалось… Королеве Грёз. Я собирался забрать её… и своего фамильяра.
  
  Он опустил глаза на демона, и его лицо опять дрогнуло от жалости.
  
  – Значит, удача оставила тебя, – сказал Баратол. Ему в голову пришла мысль. – Л'орик, ты что-то смыслишь в исцелении?
  
  – Что?
  
  – В конце концов, ты – один из высших магов Ша'ик…
  
  Л'орик отвёл взгляд, его лицо скривилось будто от боли.
  
  – Ша'ик мертва. Восстание подавлено.
  
  Баратол пожал плечами.
  
  – Да, – сказал Л'орик, – если потребуется, я могу воззвать к Дэнулу.
  
  – Тебя волнует только жизнь той девушки? – Он указал на демона. – Ты ничем уже не поможешь своему фамильяру, но что на счёт других её спутников? Паренёк вот-вот умрёт, если ещё не умер. Будешь стоять тут и рыдать над тем, кого уже утратил?
  
  Вспышка гнева.
  
  – Советую тебе быть осторожнее, – прошептал Л'орик. – Ты ведь когда-то был солдатом – это очевидно – но теперь спрятался тут, поджав хвост, когда остальные Семь Городов восстали, мечтая о свободе. Не тебе меня осуждать.
  
  Тёмные глаза Баратола ещё несколько секунд изучали Л'орика, после чего кузнец развернулся и направился к домам.
  
  – Кто-нибудь придёт, – бросил он через плечо, – переодеть тела для погребения.
  
  Нуллисс решила разместить своих пациентов в старом постоялом дворе. Для женщины вытащили из какой-то комнаты старую койку, а вспоротого юнца уложили на обеденном столе.
  
  Над очагом стоял котелок с кипящей водой, Филиад сучком, чтобы не ошпариться, доставал оттуда мокрые тряпки и относил их старухе-семачке.
  
  Женщина вновь вытащила внутренности бедолаги наружу и, казалось, не обращая внимания на эту пульсирующую кучу, увлечённо копалась обеими руками в полости его желудка.
  
  – Мухи! – прошипела она, когда Баратол вошёл. – Эта проклятая дыра набита мёртвыми мухами!
  
  – Ты его не спасёшь, – сказал Баратол.
  
  Подойдя к барной стойке, он положил на пыльную потрёпанную поверхность топор, тот гулко лязгнул о дерево. Баратол принялся стягивать перчатки, поглядывая на Хэйрит.
  
  – Родила? – спросил он.
  
  – О да. Девочку. – Хэйрит мыла руки в тазике, но кивнула в сторону маленькой укутанной фигуры, лежащей на груди у женщины. – Уже присосалась. Я-то подумала было, что дела плохи, кузнец. Очень плохи. Ребёнок родился синим. Только пуповина не спуталась и не придушила его за шею.
  
  – Тогда почему она была синяя?
  
  – Была? Она до сих пор синяя. Отец – напанец, осмелюсь предположить.
  
  – А что на счёт матери?
  
  – Будет жить. Мне не нужна Нуллисс. Я знаю, как прочистить и прижечь рану. А что? Я в молодости маркитанткой ходила за войском Святого фалах'да, много сражений повидала. И много ран прочистила. – Она стряхнула капли воды, вытерла руки о свою грязную тунику. – Пару дней её будет лихорадить, как без этого? Но если переживёт, всё будет хорошо.
  
  – Хэйрит! – закричала Нуллисс. – Быстро иди сюда и промой тряпки! Как промоешь, кинь их обратно в кипяток; боги всемогущие, я его теряю! Сердце бьётся всё слабее!
  
  Дверь распахнулась. Обернувшись, все уставились на Л'орика, который медленно вошёл внутрь.
  
  – Кто это, Худ его побери? – спросила Хэйрит.
  
  Баратол расстегнул свой шлем и сказал:
  
  – Высший маг Л'орик, беглец из Воинства Апокалипсиса.
  
  Хэйрит хихикнула:
  
  – Ну, разве не чудное место он выбрал! Добро пожаловать, Л'орик! Угощайся тарелочкой пепла да кружечкой пыли и присоединяйся к нам! Фенар, хватит пялиться без толку! Иди найди Чаура и Урдана: там на улице полно конины, которую нужно порубить и приготовить. Мы же не хотим, чтобы волки спустились с холмов и первыми ею полакомились?
  
  Баратол смотрел, как Л'орик направился к согнувшейся над столом с пациентом Нуллисс. Она пихала внутрь тряпки, потом вытаскивала их обратно – крови было слишком много, неудивительно, что сердце почти перестало биться.
  
  – Отойди, – сказал ей Л'орик. – Высший Дэнул мне не подвластен, но, по крайней мере, я могу вычистить и закрыть его раны, чтобы избежать заражения.
  
  – Он потерял слишком много крови, – прошипела Нуллисс.
  
  – Возможно, – согласился Л'орик, – но мы хотя бы можем дать его сердцу шанс восстановиться.
  
  Нуллисс отошла.
  
  – Как тебе будет угодно, – бросила она, – я ему уже не помогу.
  
  Баратол направился за стойку, наклонился к деревянной панели и сильно по ней постучал. Доска отвалилась, открыв взору три пыльных бутыли с выпивкой. Он достал одну, выпрямился и поставил стойку. Отыскав кружку, кузнец оттёр её от пыли, откупорил бутыль и залил ёмкость до краёв.
  
  Все вокруг пристально наблюдали за ним – все, кроме Л'орика, который навис над юношей, уложив руки тому на грудь. Хэйрит уважительно спросила:
  
  – Где ты это взял, кузнец?
  
  – Тайник старого Кулата, – ответил Баратол. – Не думаю, что он за этим вернётся.
  
  – И чем же так пахнет?
  
  – Фаларским ромом.
  
  – Блаженны боги верхние и нижние!
  
  Внезапно все местные, что были в комнате, столпились вокруг бара. Ворча, Нуллисс начала отпихивать Филиада прочь.
  
  – Не ты – тебе ещё рано…
  
  – Рано? Женщина, я прожил двадцать шесть лет!
  
  – Кому сказала?! Двадцать шесть? Рановато тебе лакать фаларский ром, тощий щенок.
  
  Баратол вздохнул:
  
  – Не жадничай, Нуллисс. Кроме того, на нижней полке ещё две бутыли.
  
  Взяв кружку в руки, он отошёл от них, предоставив Филиаду и Джелиму самим выяснять, кто будет шарить за баром.
  
  Синевато-багровый шрам – всё, что осталось от разреза на животе юнца, если не считать пятен засохшей крови. Л'орик ещё стоял над ним, неподвижно держа руки на груди. Спустя какое-то время он открыл глаза и отошёл от парня.
  
  – У него сильное сердце. Посмотрим. А где вторая?
  
  – Вон там. Ранена в плечо. Рану уже прижгли, но могу поручиться, что там уже завелась зараза, которая разрастётся и скорее всего убьёт её. Если ты не вмешаешься.
  
  Л'орик кивнул:
  
  – Её зовут Скиллара. Парня я не знаю. – Он нахмурился. – Геборик Призрачные Руки, – он потёр своё лицо. – Никогда бы не подумал… – Он взглянул на Баратола. – Когда Трич избрал Геборика своим Дестриантом, тот получило столько… силы. Т'лан имассы? Пять сломленных т'лан имассов?
  
  Баратол пожал плечами:
  
  – Я лично не был свидетелем засады. Имассы впервые объявились пару месяцев назад, но казалось, что они ушли. В конце концов, здесь им нечего было искать. Даже я им был не нужен.
  
  – Слуги Увечного бога, – проговорил Л'орик. – Развязанные из Великого Дома Цепей. – Он направился к женщине, которую назвал Скилларой. – Боги и впрямь воюют меж собой…
  
  Баратол смотрел ему вслед. Он проглотил половину рома в кружке и вновь присоединился к Высшему магу.
  
  – Боги, говоришь…
  
  – В ней уже шепчет лихорадка, так дело не пойдёт.
  
  Чародей закрыл глаза и начал едва слышно что-то бормотать. Спустя некоторое время маг отошёл, и их с Баратолом взгляды встретились.
  
  – Вот что грядёт. Прольётся кровь смертных. Невинные жизни… будут уничтожены. Даже тут, в этой прогнившей, всеми забытой деревушке от мучений тебе не спрятаться. Они найдут тебя, найдут нас всех.
  
  Баратол прикончил остатки рома.
  
  – Теперь отправишься искать девицу?
  
  – И в одиночку отбить её у Развязанных? Нет, даже если бы знал, где искать, это невозможно. Гамбит Королевы Грёз провалился – она, скорее всего, уже знает об этом. – Он тяжело, прерывисто вздохнул и только теперь Баратол заметил, насколько его собеседник выбился из сил. – Нет, – повторил он со смутным, печальным видом. – Я лишился своего фамильяра… но… – Он покачал головой. – Но я не чувствую боли. Когда узы рвутся, разве не должно быть больно? Я не понимаю…
  
  – Высший маг, – сказал Баратол, – тут есть свободные комнаты. Отдохни. Я прикажу Хэйрит найти тебе какой-нибудь еды, а Филиад может поставить твою лошадь в стойло. Жди здесь, пока я не вернусь.
  
  Кузнец поговорил с Хэйрит, вышел из трактира, вновь направился к западной дороге. Он увидел, как Чаур, Фенар и Урдан снимают с мёртвых лошадей сёдла и удила.
  
  – Чаур! – крикнул он. – Отойди от той лошади. Нет, в мою сторону, вот, стой смирно, чёрт бы тебя побрал. Вот там. Не двигайся.
  
  Лошадь той девочки. Оказавшись рядом с трупом, Баратол начал медленно обходить его, высматривая следы.
  
  Чаур ёрзал на месте – громила с мозгами ребёнка, хотя вид крови никогда его не пугал.
  
  Не обращая на него внимания, Баратол продолжил изучать царапины в грязи, выбоины и борозды на камнях, пока, наконец, не наткнулся на маленький одинокий след ботинка, странно выкрученный у голеностопа. С другой стороны – следы большего размера, следы костей, там и тут перетянутых кожаными ремнями и кусками шкуры.
  
  Итак. Она смогла соскочить со смертельно раненной лошади, даже успела приземлиться на одну ногу, но т'лан имасс схватил её, поднял над землёй – она, без сомнения, сопротивлялась как могла, но против столь нечеловеческой и неумолимой силы оказалась беспомощна.
  
  А после этого т'лан имассы исчезли. Превратились в пыль. Каким-то образом забрав её с собой. Не думал он, что такое возможно. Однако… других следов отступления не было.
  
  Расстроенный, он собрался идти обратно в трактир.
  
  Но обернулся на хныканье сзади.
  
  – Всё хорошо, Чаур, можешь продолжать.
  
  Здоровяк ответил сияющей улыбкой.
  
  Вернувшись, Баратол ощутил, что что-то изменилось. Местные прижались к стенке за баром. Л'орик стоял посреди комнаты, лицом к кузнецу, застывшему в дверном проходе. Высший маг обнажил свой клинок с мерцающим белым лезвием.
  
  Его взгляд застыл на Баратоле. Л'орик промолвил:
  
  – И только сейчас я услышал твоё имя.
  
  Кузнец пожал плечами.
  
  Бледное лицо Л'орика скривилось в насмешливой улыбке:
  
  – Наверное, излишки рома развязали им языки – или они просто забыли о твоём приказе держать их за зубами.
  
  – Я не давал никаких приказов, – ответил Баратол. – Эти люди ничего не знают о внешнем мире и ничего не хотят знать. Кстати говоря… – Его взгляд скользнул по толпе за барной стойкой. – Нуллисс, ром ещё остался?
  
  Она молча кивнула.
  
  – Налей мне кружечку, ладно? – сказал Баратол. – Поставь на стойку рядом с топором.
  
  – С моей стороны было бы глупо подпускать тебя к оружию, – сказал Л'орик, поднимая руку с клинком.
  
  – Это зависит от того, – ответил Баратол, – правда ли ты собираешься со мной драться, верно?
  
  – Я могу с ходу вспомнить сотни имён тех, кто на моём месте не стал бы медлить.
  
  Баратол приподнял бровь:
  
  – Сотни имён, говоришь? И сколько из этих имён до сих пор принадлежат живым?
  
  Губы Л'орика плотно сжались.
  
  – Ты вправду веришь, – продолжил Баратол, – что я просто так ушёл из Арэна много лет назад? Я не один уцелел, Высший маг. Они пришли за мой. Весь путь, что я проделал от Арэна до Карашимеша, стал одной длинной проклятой непрерывной битвой. Пока я не оставил последнего из них истекать кровью в канаве. Может, ты и знаешь моё имя, может, и думаешь, что знаешь, в чём моя вина… но тебя там не было. А все, кто был, – давно мертвы. Ну а теперь скажи: ты действительно хочешь ввязаться в эту драку?
  
  – Говорят, ты открыл врата…
  
  Баратол громко фыркнул, направляясь к кружке с ромом, которую Нуллисс поставила на стойку.
  
  – Чушь собачья! Т'лан имассам не нужны ворота. – Ведьма-семачка тем временем нашла пустую кружку и со стуком поставила её на стойку. – Постой-ка, я ведь и вправду их открыл, когда скакал оттуда прочь на самом быстром коне, что смог найти. К тому моменту бойня уже началась.
  
  – И всё же ты не остался, не так ли? Ты не сражался, Баратол Мехар! Они подняли восстание за тебя,
  Худ тебя побери.
  
  – Жаль, что меня спросить забыли, – резко ответил он, наливая себе кружку. – Убери уже свой треклятый меч, Высший маг.
  
  Л'орик замешкался, потом сутулился и вернул оружие в ножны.
  
  – Ты прав. Я слишком вымотался. И слишком стар. – Он нахмурился и вновь расправил плечи. – Так ты думал, что т'лан имассы пришли сюда по твою душу, да?
  
  Баратол уставился на чародея поверх щербатого края кружки и ничего не сказал.
  
  Л'орик запустил руку в волосы и осмотрелся так, будто забыл, где находится.
  
  – Худовы кости, Нуллисс, – со вздохом сказал Баратол. – Подай бедному ублюдку стул, а?
  
  Серый, то и дело ослепляющий серебряными вспышками туман медленно развеялся, и Фелисин Младшая внезапно вновь почувствовала своё тело. В колени впились острые камешки, в воздухе стоял запах пыли, пота и страха. Мысли её не покидали видения хаоса и бойни. Оцепеневшая, девушка только и смогла, что осмотреться. Перед ней солнечный свет резко-очерченными лучами падал на потрескавшуюся скальную стену. Кучки песка, занесённого сюда ветром, скопились по краям широких, низких ступеней, которые вели словно бы прямо в стену. Но куда ближе были огромные костяшки бледной, едва обтянутой потрёпанной кожей кисти – кисти, которая сжимала правую руку девушки чуть выше локтя. Оголённые связки на запястье тянулись, издавая слабые звуки перекрученной кожи. Вырваться из этого захвата Фелисин не могла – она уже выбилась из сил, пытаясь освободиться. Так близко – зловоние, запах застарелого разложения. Его клинок, на котором то тут, то там виднелись пятна крови, весь в зазубринах, широкий в месте изгиба, но постепенно сужающийся к обмотанной кожей рукояти. Чёрный, блестящий камень, заточенный по лезвию до прозрачности.
  
  Остальные, ничуть не менее ужасные т'лан имассы стояли вокруг. Вымазанные в крови, некоторым недостаёт конечностей, у других руки и ноги изломаны, один даже лишился половины лица, но девушка понимала, что это – старая рана. А последняя битва для них – просто стычка, которая не нанесла нежити никакого вреда.
  
  Ветер горестно выл вдоль каменных стен. Фелисин поднялась на ноги и стряхнули прилипшие к коленям камешки. Мертвы. Они все мертвы.
  Она повторяла это себе вновь и вновь, как если бы прежде не знала этих слов и не понимала их значения, будто говорила на неизвестном для себя языке. Все мои друзья мертвы.
  Какой смысл их повторять? И всё же, они вновь и вновь крутились в голове, словно отчаянно искали ответ… хоть какой-то ответ.
  
  Её отвлёк новый звук. Шорох донёсся со стороны утёса перед ними. Моргая, чтобы убрать из глаз щиплющий пот, она увидела, как одна из щелей расширяется, а стены её рушатся будто под ударом кирки. Именно оттуда появился сгорбленный силуэт. Старик, одетый почти в лохмотья, запылённый. Его предплечья и тыльные стороны ладоней покрывали гноящиеся язвы.
  
  Едва завидев её, он упал на колени.
  
  – Ты пришла! Она дали слово… но с чего им врать? – Слова вырывались из его рта со странными щелчками. – Теперь я заберу тебя, вот увидишь. Всё хорошо. Ты в безопасности, дитя, ведь ты – Избранная.
  
  – О чём ты говоришь? – потребовала объяснений Фелисин, вновь пытаясь вырвать руку из захвата. Только в этот раз рука мертвеца разжалась, и она добилась своего. Её ноги подкосились.
  
  Старик вскочил на ноги и помог ей удержать равновесие.
  
  – Ты выбилась из сил. Неудивительно. Так много правил было нарушено, чтобы привести тебя сюда…
  
  Она отошла от него и опёрлась рукой на нагретую солнцем каменную стену.
  
  – Куда – «сюда»?
  
  – В древний город, Избранная. Когда-то погребённый, он вскоре вновь оживёт. Я стал первым, кто призван служить тебе. Но вскоре другие придут, уже идут, ведомые Шёпотом. Видишь ли, его слышат только слабые, а слабых очень, очень много. – Из его рта опять раздались странные щелчки.
  
  Отвернувшись, Фелисин посмотрела вдаль, разглядывая раскинувшиеся перед ней разорённые пустоши. Следы старой дороги, остатки пашни…
  
  – Мы проходили это место неделю назад! – она окинула старика взглядом. – Ты вернул меня назад!
  
  Он улыбнулся, показав дырявые гнилые зубы.
  
  – Город теперь твой, Избранная…
  
  – Прекрати меня так называть!
  
  – Прошу… тебя доставили сюда, и кровь была пролита ради этого. Лишь в твоих силах придать этой жертве смысл…
  
  – Жертве?! Это было убийство! Они убили моих друзей!
  
  – Я помогу скорбеть, ведь в этом и есть моя слабость. Я всегда скорблю по себе, виной всему питие и никогда не покидающая меня жажда. Слабость. Преклонись перед ней, дитя. Начни её боготворить. Нет смысла бороться с ней. Мировая печаль куда сильнее, чем ты когда-либо сможешь стать, вот что тебе нужно понять.
  
  – Я хочу уйти.
  
  – Невозможно. Развязанные доставили тебя. Да и куда бы ты пошла, даже если б смогла? Мы во множестве миль ото всякого жилья. – Он пососал гальку, проглотил слюну и продолжил: – У тебя не будет ни еды, ни воды. Прошу, Избранная, в глубине погребённого города тебя ждёт храм. Я так долго трудился, так долго готовил его дня тебя. Там есть и еда, и вода. А скоро прибудут новые слуги, отчаянно желающие служить тебе и исполнять все твои прихоти, как только ты смиришься со своей судьбой. – Он замолчал, чтобы снова улыбнуться, и она увидела камни у него во рту – чёрные, блестящие, как минимум три – все размером с фаланги пальцев. – Скоро ты поймёшь, кем стала, – предводительницей семигородского культа, который разнесётся повсюду, за все моря, все океаны, покорит весь мир…
  
  – Ты безумен, – сказала Фелисин.
  
  – Шёпот не лжёт.
  
  Он потянулся к ней, и девушка отшатнулась от усыпанной язвами руки.
  
  – Как видишь, чума прошлась по этим землям. Сама богиня Полиэль преклонилась пред Скованным. Все мы должны это сделать, даже ты. И лишь тогда обретёшь силу, принадлежащую тебе по праву. Чума коснулась многих, оставила целые города, усыпанные почерневшими трупами, но были и другие – уцелевшие, спасённые Шёпотом – их меткой стали эти язвы и скрученные конечности, слепота. Кто-то лишился языка. Он сгнил и выпал, а сами они онемели. Среди прочих были и те, у кого из ушей с кровью вытекли все звуки этого мира. Понимаешь? У них были слабости, а Скованный показал им, как сделать из слабости силу. Я чувствую их, ведь я был первым. Твой сенешаль. Я чувствую их. Они идут.
  
  Фелисин продолжала смотреть на его больную руку, пока он, щёлкая галькой во рту, не убрал её.
  
  – Прошу, следуй за мной. Позволь, я покажу тебе, чего добился.
  
  Фелисин закрыла руками лицо. Она не понимала. Всё это бессмыслица какая-то.
  
  – Как, – спросила она, – тебя зовут?
  
  – Кулат.
  
  – А, – прошептала она, – меня как?
  
  Он поклонился.
  
  – Они не понимали, никто не понимал. Апокалипсис – это не просто война, не просто восстание. Это опустошение.
  Не только земли – это лишь последствие, ты ведь видишь? Апокалипсис опустошает душу. Разбитые, сломленные, рабы собственной слабости. Только столь измученные души могут нести разруху земле и всем её обитателям. Чтобы убить всё снаружи, мы должны сперва умереть внутри. И только тогда, когда смерть возьмёт нас всех – только тогда мы найдём спасение.
  
  Он склонился ещё ниже.
  
  – Ты – Ша'ик Возрождённая, избранная стать Десницей Апокалипсиса.
  
  – План меняется, – промямлил Искарал Прыщ, снуя туда-сюда, будто наугад, то исчезая из света костра, то появляясь вновь. – Смотри! – прошипел он. – Она исчезла, эта облезлая корова! Пара тревожных теней посреди ночи – и бам! Ничего! Только пауки в каждой щели да трещине. Чтоб ей! Трусиха. Я тут подумал, трелль, что нам стоит сбежать. Да, сбежать. Ты в ту сторону, я в эту. Нет, не подумай, я имею в виду что буду прямо за тобой, конечно же, я не брошу тебя сейчас. Даже когда за нами придут те твари… – Он сделал паузу, потянул себя за волосы и продолжил лихорадочно двигаться. – Но с чего мне волноваться? Разве я не был преданным? Полезным? Гениальным, как всегда? Так с чего бы им быть тут?
  
  Маппо достал из своего мешка дубину.
  
  – Я ничего не вижу, – сказал он. – А слышу я только тебя, Высший жрец. Кто пришёл?
  
  – Разве я сказал, что кто-то идёт?
  
  – Да, сказал.
  
  – Ты спятил, что тут попишешь? Но почему, вот что мне интересно, да, почему? Нам ведь не нужна компания. Кроме того, сдаётся мне, это последнее место в мире, где им хотелось бы оказаться, если мой нос чует то, что чует, а разве чуял бы он то, что чует, если бы там не было чего-то, что пахнет, а? – Искарал остановился и покачал головой. – А чем это пахнет? Не важно, о чём это я? Точно, я пытался постичь непостижимое, невероятное понятие того, что Престол Тени и вправду может быть вполне вменяем. Нелепо, сам знаю. Так или иначе – если так, то это, это существо, оно знает, что делает. У него есть соображения, причины – реальные причины.
  
  – Искарал Прыщ, – сказал Маппо, вставая с нагретого места у огня, – мы в опасности?
  
  – А видал ли Худ деньки получше? Конечно, в опасности, остолоп, – ох, стоит держать такое мнение при себе. Позволь перефразировать. Опасность? А-ха-ха, дружище, конечно, нет. Ха-ха. Ха. А вот и они…
  
  Из тьмы показались огромные силуэты. С одной стороны, сверкали угольно-красные глаза, с другой – мрачно-зелёные, потом показались золотые и медные. Бесшумные, громадные, смертельно опасные.
  
  Гончие Дома Тени.
  
  Где-то вдали, в пустыне, завыл волк или койот, будто уловив запах самой Бездны. А ближе к ним – тишина. Даже сверчки и те затихли.
  
  Волосы на шее трелля встали дыбом, теперь и он почуял запах адских тварей. Едкий, жгучий, несущий болезненные воспоминания.
  
  – Чего они хотят от нас, Высший жрец?
  
  – Помолчи, мне нужно подумать.
  
  – Не утруждай себя, – сказал новый голос из темноты, и Маппо повернулся, чтобы увидеть, как на свет костра выходит мужчина в сером плаще. Высокий, хотя в остальном – невзрачный. – Они просто… мимо проходили.
  
  Искарал, вздрогнув, скривил лицо в фальшивом подобии радости:
  
  – О, Котильон, разве не видишь? Я добился всего, чего от меня требовал Престол Тени…
  
  – Своей стычкой с Деджимом Нэбралом, – сказал Котильон, – ты даже превысил все ожидания – признаюсь, я понятия не имел, что в тебе столько прыти, Искарал Прыщ. Престол Тени избрал себе достойного Мага.
  
  – Да уж, он умеет удивить, верно? – Высший жрец попятился к костру, присел возле огня, склонил голову и сказал: – И чего же он
  хочет? Дать мне отдохнуть? Отдыха мне с ним не видать. Чтобы я вёл Псов по чьему-то следу? Только недолго, надеюсь. Не с этим дураком. Нет, и не это. Он тут, чтобы запутать меня, но я ведь, в конце концов, Высший жрец Тени, и поэтому запутать меня нельзя. Почему? Да потому, что я служу самому запутанному богу в мире, вот почему. А стало быть – разве стоит мне волноваться? Конечно, но разве он об этом узнает? Нет, мне нужно лишь улыбнуться этому богу-убийце и сказать: «Не желаешь ли кактусового чаю, Котильон?»
  
  – Благодарю, – ответил Котильон, – не откажусь.
  
  Маппо отложил дубину и уселся, пока Искарал наливал чай. Трелль старался бороться с растущим внутри отчаянием. Где-то там, на севере, Икарий сидит у похожего костра, мучается, как обычно, от того, чего не помнит. Но он не один. Нет. Кто-то другой занял моё место.
  Это должно было послужить облегчением, но Маппо чувствовал только страх. Безымянным нельзя доверять, я давно выучил этот урок.
  Нет, Икария теперь вёл кто-то, кому наплевать на ягга…
  
  – Я рад, Маппо Коротышка, – сказал Котильон, – что ты в порядке.
  
  – Когда-то Гончие Тени сражались на нашей стороне, – сказал Маппо, – на Тропе ладоней.
  
  Котильон кивнул, отхлебнул чаю.
  
  – Да, тогда вы с Икарием подобрались близко.
  
  – Близко? Что ты имеешь в виду?
  
  Покровитель убийц долгое время не отвечал. Вокруг них, сразу за чертой лагеря, огромные Псы укладывались на ночлег.
  
  – Это не столько проклятье, – наконец сказал он, – сколько… остаточная сила. Смерть Дома Азатов повлекла за собой всплеск разного рода сил и энергий – и не только тех, что принадлежат обитателям земляных могил. На душе Икария оставил ожёг недуг, нет, скорее паразит. Его природа – хаос, и он несёт бессвязность. Он вредит прогрессу мыслей, духа и самой жизни. Маппо, если не уничтожить эту инфекцию, Икария не спасти.
  
  Трелль на миг утратил способность дышать. За все прожитые яггом века ни одни слова Безымянных – будь то учёные или монахи по всему миру – не были похожи на то, что он сейчас услышал.
  
  – Ты… Ты уверен?
  
  Медленный кивок.
  
  – Насколько это вообще возможно. Мы с Престолом Тени, – бог поднял глаза и сгорбился, – на пути к Восхождению прошли через Дом Азатов. Были годы… Многие годы, когда ни меня, ни человека, тогда известного как Император Келланвед, нельзя было сыскать в Малазанской империи. У нас была другая миссия, более лихой гамбит. – В его тёмных глазах мелькало отражение костра. – Мы ушли в Азат. Прошли через каждый Дом во всей этой реальности. Мы хотели овладеть их силой…
  
  – Но это невозможно, – сказал Маппо. – Вы потерпели поражение, иначе и быть не может, иначе вы оба сейчас были бы куда большим, чем просто богами…
  
  – С этим не поспоришь. – Котильон долго рассматривал чай в глиняной чашке. – Но кое-что мы поняли благодаря своим непрекращающимся стараниям и тяжёлому опыту. И первое что мы усвоили: наша цель потребует куда больше времени, чем отведено простому смертному. Второе… о нём я расскажу как-нибудь в другой раз. В любом случае, когда мы осознали, что затеянная нами игра вызовет недовольство, на которые мы не готовы ответить как Император и глава убийц, стало очевидно: то, что мы узнали, нужно использовать с умом.
  
  – Чтобы стать богами.
  
  – Да. И в процессе мы выяснили, что Азаты – куда больше, чем Дома, призванные стать узилищами для сильнейших созданий. Они также – порталы. И кроме того, они наверняка стали хранилищем Утраченных Стихий.
  
  Маппо нахмурился.
  
  – Я никогда раньше не слышал этого словосочетания. Утраченных Стихий?
  
  – Учёные в общих чертах выделяют четыре: воду, огонь, землю и воздух. Но существуют и другие. И именно они – источник столь огромной силы Домов Азатов. Маппо, у того, кто разглядывает предмет, зная лишь четыре отправных точки, не самое выгодное положение, учитывая, что неизвестно, сколько таких точек остаются для него невидимыми и неизученными.
  
  – Котильон, эти Утраченные Стихии – они как-то связаны с чародейскими аспектами? Путями и Колодой Драконов? Или, может, с древними Обителями?
  
  – Жизнь, смерть, тьма, свет, тень… возможно, но даже это кажется довольно узким спектром. Что насчёт времени, к примеру? Прошлое, настоящее и будущее? Что насчёт желания и дела? Звука и тишины? Или последние лишь подвиды воздуха? Является ли время частью света? Или это лишь точка где-то между светом и тьмой, но отличная от тени? А что насчёт веры и отрицания? Теперь ты понимаешь, Маппо, какова потенциальная сложность у этих соотношений?
  
  – Это если предположить, что они вообще существуют вне чистой теории.
  
  – Именно. Но может, теория – это всё, что нужно, – если смысл стихии – придать значение и форму всему, что нас окружает снаружи и ведёт изнутри.
  
  Маппо уселся поудобней.
  
  – И ты надеешься совладать с такой силой?
  
  Он уставился на Котильона, гадая, способен ли бог на подобное тщеславие и подобные амбиции. И они вступили на свой путь задолго до того, как стали богами
  …
  
  – Признаюсь, я таю надежду, что вас с Престолом Тени постигнет неудача – ведь то, что ты описал, не должно попасть ни в чьи руки. Будь то руки бога или смертного. Ни в чьи. Оставим это Азатам…
  
  – Так бы мы и поступили, не пойми мы, что Азаты начали терять контроль над тем, что происходит. Безымянные, осмелюсь предположить, пришли к тому же осознанию, и поэтому впали в отчаяние. Увы, мы полагаем, что их последнее решение лишь подтолкнёт Азатов ещё ближе к хаосу и распаду. – Он кивнул в сторону Искарала Прыща, который присел рядом на корточки, бормоча что-то себе под нос. – Вот почему мы решили… вмешаться. Увы, слишком поздно, чтобы предотвратить освобождение Деджима Нэбрала и его засаду. Но… ты жив, трелль.
  
  И вот, Котильон, пытаясь овладеть Азатами, ты оказался их слугой. Желание против действий…
  
  – Снять проклятье с Икария, – покачал головой Маппо. – Необычное предложение, Котильон. Я разрываюсь между надеждой и сомнениями. – Сухая ухмылка. – Я начинаю понимать, почему чистой теории бывает достаточно.
  
  – Икарий заслужил того, чтобы его мукам был положен конец, – сказал бог, – разве не так?
  
  – Что требуется от меня?
  
  – Пока – продолжай делать, что делал – следуй за другом. Не теряй след, Маппо. Грядёт столкновение небывалой силы, такой, что даже осознать сложно. Боги будто не замечают, как приближаются к краю обрыва. И да, рано или поздно эта участь ждёт и меня.
  
  – Ты не похож на человека невнимательного.
  
  – Ну, значит, правильнее сказать, что они беспомощны. В любом случае, мы с тобой ещё поговорим. А пока не сомневайся в том, что ты нужен. Нам, всем смертным и, в первую очередь, Икарию.
  
  Котильон поставил чашку на землю и встал.
  
  До Маппо донёсся тихий звук подымающихся с земли Псов.
  
  – Я знаю, что мне не стоит это говорить, – молвил бог, – но всё равно скажу. Не оставляй надежды, Маппо. В этой битве твоим величайшим врагом станет отчаяние. Настанет час, когда ты встанешь между Икарием и всем, чего ищут Безымянные… и я хочу верить, что ты не допустишь ошибки.
  
  Маппо смотрел, как Котильон уходит во тьму, а Гончие следуют за ним по пятам.
  
  Спустя некоторое время трелль перевёл взгляд на Искарала Прыща. Тот уставился на него блестящими глазами.
  
  – Высший жрец, – молвил Маппо, – собираешься ли ты присоединиться ко мне в моём путешествии?
  
  – Увы, я не могу. – Далхонец отвёл взгляд. – Этот трелль спятил! Его ждёт неудача! Конечно, его ждёт неудача! Он, считай, уже мёртв, я без слёз на него взглянуть не смогу. Всё исцеление Могоры коту под хвост! Какое расточительство! – Искарал Прыщ потёр лицо и вскочил на ноги. – Слишком много равных по своей огромной значимости задач ждёт меня, Маппо Коротышка. Нет, нам с тобой дóлжно немедленно разойтись разными дорогами, и пусть обе они ведут к славе! Как сказал Котильон, ты не потерпишь поражения. И я не потерплю. Победа будет за нами! – Он поднял в ночное небо кулак и потряс им. Затем обнял сам себя за плечи. – Боги милостивые, мы обречены.
  
  Возникшая из тьмы Могора захихикала. В руках она держала охапку дров, наколотых чётко и качественно, будто поработал умелый дровосек. Ведьма положила их около костра.
  
  – Помешай-ка угольки, милый мой, жалкий муженёк!
  
  – Ты мне не указ, ведьма! Сама их помешай! Сейчас предо мной лежат куда более важные задачи!
  
  – Например?
  
  – Ну, для начала, мне нужно помочиться.
  
  Глава тринадцатая
  И все эти люди собрались
  почтить память умершего,
  будь он мужчиной, женщиной,
  воином, королём иль шутом, —
  и где же статуи, где изображенья
  на холсте или в камне?
  Но вот все сидят иль стоят,
  и льётся вино к их ногам,
  алыми каплями катится
  по рукам и ладоням, а осы
  в свою пору смерти и жажды
  жалят и будят пьяные голоса.
  Голоса, что сливаются в общем
  недоумении, повторяя вопрос
  опять и опять – почему? Но в этом
  истина обретает своё удивленье,
  ибо не спросят, почему же он умер,
  не ищут в нём оправданья,
  ибо в сердце мятущейся жизни
  для каждого это собранье —
  лишь эхо, лишь отзвук
  личности прежней. И они
  вопрошают снова и снова:
  почему же мы здесь собрались?
  Умерший не звался по имени,
  но его – все имена, лица не имел,
  но его – всё множество наших лиц,
  и так мы узнали, средь этих ос,
  умирающих, но в последний раз
  жалящих в нервном угаре,
  что это мы – мертвецы, которые собрались
  в одном, невидимом разуме —
  сидит иль стоит, мужчина иль женщина,
  воин, царица иль просто глупец,
  который напившись подумал
  обо всём, что увидел в жизни.
  Рыбак Кель Тат. Собрание у фонтана
  
  Даже с четырьмя новыми колёсами тригалльский фургон представлял собой развалину. Две лошади погибли при падении. Трёх пайщиков задавило, а четвёртый сломал шею. Карполан Демесанд сидел на складном дорожном стуле, попивая травяной чай и морщась; голова его была перемотана окровавленными тряпками.
  
  Спутники покинули яггутский Путь, Омтоз Феллак, и теперь их окружали знакомые пустоши, подлесок и голые холмы Семи Городов. Солнце катилось к зениту, прячась за пеленой облаков. Непривычно влажный воздух пах дождём. Кругом вилась мошкара.
  
  – Признаки, – проговорила Ганат, – возрождения внутреннего моря.
  
  Паран взглянул на неё и продолжил затягивать подпругу коню; тот старательно задерживал дыхание, выпятив грудь, чтобы ремень потом болтался, – видимо, надеялся, что в какой-то идеально неудачный момент Паран свалится у него со спины. Лошади были невольными участниками стольких человеческих эскапад, поражений и катастроф, что Паран не мог винить животное за вполне заслуженную враждебность.
  
  – Ганат, – спросил он, – знаешь ли ты точно, где мы?
  
  – Эта долина идёт на запад до моря Рараку, за внутренней грядой, а на востоке малохоженная дорога ведёт к Г'данисбану. – Поколебавшись, она прибавила: – Я давно уже не заходила так далеко на восток… так близко к городам твоего рода.
  
  – Г'данисбан. Что ж, мне нужны припасы.
  
  Яггутка взглянула ему в лицо:
  
  – Ты исполнил свою задачу, Господин Колоды. Дераготы освобождены, д'иверс, известный как Деджим Нэбрал, охотник, ныне стал добычей. Теперь ты вернёшься в Даруджистан?
  
  Капитан поморщился:
  
  – Увы, пока нет.
  
  – Есть ещё силы, которые ты намерен выпустить в этот мир?
  
  Некоторое напряжение в её голосе заставило Парана обернуться.
  
  – Нет, если будет иной выход, Ганат. Куда направишься теперь ты?
  
  – На запад.
  
  – Ах да. Исправить нанесённый тем твоим ритуалом вред. Интересно, что он сковал?
  
  – Небесную крепость к'чейн че'маллей. И… другое.
  
  Небесную крепость? Нижние боги!
  
  – Откуда она взялась?
  
  – Полагаю, с Пути, – последовал ответ.
  
  Паран подозревал, что яггутка знает куда больше, но не стал настаивать. Он закончил подстраивать седло и сказал:
  
  – Спасибо тебе, Ганат, что пошла с нами, без тебя мы бы погибли.
  
  – Возможно, однажды я попрошу тебя об ответной услуге.
  
  – Договорились.
  
  Он вытянул длинный предмет, завёрнутый в тряпки, прежде привязанный к седлу, и протянул его Карполану Демесанду.
  
  – Высший маг, – проговорил он.
  
  Толстяк поднял голову.
  
  – А, наша плата.
  
  – За оказанные услуги, – сказал Паран. – Хотите, чтобы я его развернул?
  
  – Худа ради, нет, Ганос Паран. Лишь чародейство сейчас и удерживает мой разум в целости. Даже укутанный и спрятанный в ножны, этот меч излучает энтропию, я чувствую её.
  
  – Да, это неприятное оружие, – согласился Паран.
  
  – Так или иначе, нужно сделать ещё одну вещь.
  
  По знаку Карполана подошла одна из пардиек и забрала меч, некогда принадлежавший адъюнкту Лорн. Она отнесла его на пару шагов, уложила на землю и вернулась. Появился другой пайщик с большой двуручной булавой в руках. Он навис над завёрнутым оружием, затем взмахнул булавой. И снова, и снова. Удар за ударом сыпались на отатараловый клинок. Тяжело дыша, мужчина отступил и поднял лицо к Карполану Демесанду.
  
  Тот вновь повернулся к Парану:
  
  – Возьми свой осколок, Господин Колоды.
  
  – Благодарю, – ответил малазанец.
  
  Нагнувшись, он откинул изрубленную кожу. Полдесятка ударов сердца он смотрел на обломки рыжеватого металла, затем выбрал осколок длиной с указательный палец. Бережно завернув его в обрывок кожи, сунул в поясную сумку. Выпрямившись, он вернулся к Высшему магу.
  
  Карполан Демесанд вздохнул и медленно поднялся:
  
  – Пора нам возвращаться домой.
  
  – Безопасной дороги тебе, Высший маг, – сказал Паран, поклонившись.
  
  Толстяк попытался улыбнуться, и от этого усилия побледнел. Он повернулся и с помощью пайщиков отправился в фургон.
  
  – Молись, – сказала негромко Ганат Парану, – чтобы он не встретил на Путях сопротивления.
  
  Капитан подошёл к своему коню. Затем, положив руки на седло, поднял глаза на яггутку.
  
  – В эту войну, – сказал он, – будут вовлечены Старшие силы. Уже вовлечены. Т'лан имассы могут верить, будто уничтожили яггутов, но очевидно, что это не так. Вот стоишь ты. Есть и другие, верно?
  
  Она пожала плечами.
  
  За ними раздался рвущийся звук открывающегося портала. Щёлкнули вожжи, загрохотали колёса.
  
  – Ганат…
  
  – Яггуты не хотят войны.
  
  Паран задержал взгляд на её лице ещё на миг, затем кивнул. Поставив ногу в стремя, он вскочил в седло и подобрал поводья.
  
  – Как и ты, – проговорил он, – я скучаю по дому. Доброго пути тебе, Ганат.
  
  – И тебе, Господин Колоды.
  
  На восток Паран ехал вдоль долины. Река, когда-то проложившая себе путь через эти земли, давно исчезла, но след от её расширявшегося русла был всё ещё виден по зарослям кустарника и развесистым деревьям, торчавшим то тут, то там на месте последних водоёмов, да и по старицам с намывами песка на месте исчезнувших берегов. Лигу спустя долина вышла в неглубокий бассейн, заканчивающийся голыми скалами на севере и длинными покатыми осыпями на юге. Прямо впереди виднелся уводивший вверх проход между расходящимися водостоками.
  
  У начала подъёма Паран спешился и взял лошадь под уздцы. Опускалась вечерняя жара, ставшая ещё менее выносимой из-за непривычной влажности. Далеко на западе, вероятно над морем Рараку, собирались массивные облака. Ко времени, когда он достиг вершины, тучи уже поглотили солнце, а дувший в спину ветер был пронизан обещанием дождя.
  
  Перед Параном раскинулся вид далеко на восток. На покатых холмах паслись домашние козы, а дорога внизу переходила в более хоженый тракт, ведущий с севера на юг по краю равнины; с южной стороны путь сворачивал на восток, уводя к отдалённым столбам дыма, поднимавшимся, как он подозревал, над Г'данисбаном.
  
  Паран вновь уселся на коня и пустил его карьером.
  
  Вскоре капитан добрался до первой пастушьей лачуги. Ведомые привычкой, козы собирались вокруг сожжённой и разрушенной избушки, чуя приближение ночи. Он не разглядел никаких признаков могил, а искать среди развалин был не настроен. Чума – тихое, незримое дыхание Серой Богини. Похоже, осознал он, город, что лежал впереди, оказался во власти этого кошмара.
  
  Первые капли дождя ударили в спину, и секунду спустя, шипящий ливень обрушился сверху. Каменистый путь стал внезапно опасным, и Парану заставил коня перейти на рысь. Видимость со всех сторон уменьшилась до дюжины шагов, мир за пределами этого расстояния скрылся за серебристой стеной. Паран натянул капюшон армейского дождевика, закрывавшего плечи, чтобы спастись от тёплой воды, льющейся за шиворот; потоки дождя вынудили его пригнуться.
  
  Протоптанная тропа превратилась в ручей грязной воды, бурлившей между скал и булыжников. Конь перешёл на шаг. Между двух невысоких холмов, где тропа превратилась в мелкое озерцо, Паран обнаружил, что на пути у него стоят два солдата.
  
  Рука в латной перчатке схватила поводья.
  
  – Не туда тебя занесло, незнакомец, – прорычал мужчина по-малазански.
  
  Арбалет в руках у второго был не заряжен; голос мужчины доносился из тени под капюшоном:
  
  – Где ты взял плащ? Снял с тела малазанского солдата, верно?
  
  – Нет, – ответил Паран. – Его выдали мне, как выдали вам ваши плащи, солдаты.
  
  Впереди, как он успел рассмотреть за миг короткого затишья ливня, располагался лагерь. Два, может, три легиона. Палатки стояли на холмах, над ними висела пелена дыма от костров, захлёбывавшихся под дождём. За лагерем и дорогой, уходившей вниз по склону, виднелись стены Г'данисбана. Его внимание переключилось на солдат.
  
  – Кто командует этой армией?
  
  Державший арбалет бросил:
  
  – Для начала ответь-ка ты на вопросы. Дезертир?
  
  Что ж, можно сказать и так. Опять же, считается, что я – мёртв.
  
  – Я хочу поговорить с вашим командиром.
  
  – Не то чтоб у тебя теперь был выбор. Слезай с лошади, чужак. Ты арестован по подозрению в дезертирстве.
  
  Паран спешился.
  
  – Ладно. Теперь вы скажете мне, чья это армия?
  
  – Сделаю тебе одолжение. Теперь ты пленник Войска Однорукого.
  
  Не сразу, но по внешним признакам Паран понял, что это – не осада. Армия удерживала дороги, ведущие в Г'данисбан, а лагерь представлял собой полукруглый кордон с северной и западной сторон, причём заставы располагались на расстоянии не менее четырёх сотен шагов от безлюдных стен.
  
  Один из солдат увёл лошадь Парана во временные конюшни, второй же конвоировал Парана дальше между солдатских палаток. Всюду мелькали фигуры в плащах и капюшонах, однако ни один не был облачён в полное боевое снаряжение.
  
  Они вошли в офицерский шатёр.
  
  – Капитан, – сказал солдат, отбрасывая капюшон, – мы наткнулись на этого человека, когда он пытался въехать в Г'данисбан со стороны Рараку. Как видите, сэр, он в малазанском плаще. Мы думаем, дезертир. Вероятно, из Четырнадцатой.
  
  Он обращался к женщине, лежавшей на спине на койке у стены. Она была светлокожей. Миниатюрные черты лица окружало облако длинных рыжих волос. Наклонив голову так, чтоб видеть солдата и Парана, она недолго помолчала, затем вернулась в прежнее положение, продолжив рассматривать потолок.
  
  – Отведи его в лагерь для заключённых – он же у нас есть, правда? Да, и узнай у него всё – какой полк, какой легион и так далее. Чтоб записать это куда-то прежде, чем его казнят. Теперь убирайтесь, вы оба. Вы здесь всё водой залили.
  
  – Одну минутку, капитан, – сказал Паран. – Я хочу поговорить с Первым Кулаком.
  
  – Это невозможно. И не припомню, чтоб я разрешала тебе говорить. Вырви ему за это ногти, Футгар, ладно? Когда придёт время, конечно.
  
  Много лет назад Паран ответил бы… ничем. Склонявшийся перед правилами, писаными и неписаными. Он просто бы перетерпел. Но он насквозь промок и нуждался в горячей ванне. Устал. И Паран уже проходил через нечто подобное однажды, давным-давно, на далёком континенте. Тогда, правда, это была женщина-сержант. Те же рыжие волосы, только с усами под носом, но всё равно схожесть была неожиданной, как нож убийцы под рёбра.
  
  Солдат, Футгар, стоял слева от него, на полшага сзади. Парану ничего не оставалось, как шагнуть вправо, и затем ударить того локтем левой руки в лицо. Ломая нос. Мужчина рухнул на землю, как мешок картошки.
  
  Капитан резко села, оборачиваясь, и успела даже встать на ноги к моменту, когда Паран шагнул на неё и сильно ударил в лицо, впечатав костяшки в челюсть. Её глаза закатились, и она рухнула спиной на койку, ломая деревянные ножки.
  
  Разминая руку, Паран огляделся. Футгар был без чувств, как и капитан. Непрекращающийся ливень гарантировал, что снаружи палатки ни звука короткого боя не услышали.
  
  Он подошёл к дорожному сундуку. Не заперто. Паран откинул крышку, отложил в сторону броню и начал копаться в одежде. Вскоре у него было достаточно тряпок, чтобы связать обоих солдат и заткнуть им рты. Оттащив Футгара от входа, он забрал у солдата карманный нож, заточку, кеттру с широким лезвием и меч с пояса. Приготовил комок тряпок для кляпа, приложил его ко рту, чтобы понять, проходит ли достаточно воздуха через сломанный нос. Даже не близко.
  Отложив это ненадолго, он тщательно связал ему запястья и колени, воспользовавшись поясным ремнём, чтобы соединить путы за спиной Футгара. Затем охватил ремнём голову Футгара, плотно стянув на уровне рта, оставляя пространство для вдоха, но не для движений языком. Сможет стонать и рычать, но и не более того.
  
  Так же он связал капитана, затем закрепил кляп из комка ткани полосой материи, оторванной от одной из капитанских рубах. И, наконец, привязал обоих по разным сторонам лежанки, а саму лежанку к центральному столбу, чтобы помешать им выползти из палатки, что, как он надеялся, даст ему достаточно времени.
  
  Паран нашёл основной проход и направился к большому штабному шатру в центре лагеря. Мимо проходили солдаты, не обращая на него внимания. Это была армия Однорукого, но он всё ещё не видел ни одного знакомого лица, что, впрочем, было не так уж странно – он командовал «Мостожогами», а «Мостожогов» больше не существовало. Почти все эти солдаты были новобранцами из гарнизонов в Крепи, Генабарисе и Натилоге. Прибывшие уже после Паннионской войны. И всё же он ожидал найти хоть кого-то из первой волны, шедшей с ними на Коралл, кого-то, кто побывал в той сокрушительной битве.
  
  Четверо солдат стояли на страже у палатки Дуджека. Пятый маячил неподалёку, удерживая за поводья измазанную в грязи лошадь.
  
  Паран подошёл ближе, вглядываясь в лицо всадника. Знакомое лицо – он нашёл то, что искал. Кавалерия. Всадник из армии Каладана Бруда, как ему казалось – хотя в этом я могу ошибаться. Так как же его звали?
  
  Светло-карие глаза уставились на Парана, когда тот приблизился. Под тенью капюшона промелькнуло узнавание, затем удивление. Солдат выпрямился и отдал честь.
  
  Паран покачал головой, но было уже слишком поздно. Четверо стражников тоже смотрели на него. Паран ответил невнятным жестом, после чего приблизился к всаднику.
  
  – Солдат, – тихо спросил он, – ты меня знаешь? Будь добр, отвечай тихо.
  
  Кивок.
  
  – Капитан Ганос Паран. Я не забываю имена и лица, сэр, но мы слышали, что вы…
  
  – Да, так оно и есть. Твоё имя?
  
  – Хурлокель.
  
  – Теперь вспомнил. Ты по случаю был хроникёром, верно?
  
  Тот пожал плечами.
  
  – Я записываю всякое, да, сэр. Что вы здесь делаете?
  
  – Мне нужно поговорить с Дуджеком.
  
  Хурлокель глянул на стражников и нахмурился.
  
  – Пойдёмте, сэр. Не обращайте на них внимания, они новички, так что ещё не знают всех офицеров.
  
  Ведя за собой лошадь, Хурлокель увёл Парана прочь, вниз по переходу, где они остановились.
  
  – Хурлокель, – спросил Паран, – почему палатку Дуджека охраняют зелёные юнцы? Это бессмысленно. Что случилось, и почему вы разбили лагерь вне Г'данисбана?
  
  – Да, сэр, нам пришлось нелегко. Видите ли, всё дело в чуме; целители легиона спасают нас от неё, но что она сделала с Семью Городами… боги, капитан, десятки тысяч тел. Может, даже сотни тысяч. В каждом городе. В каждой деревне. В лагерях – повсюду, сэр. С нами был Золотой морант, знаете, ну, вроде перебежчик. Так вот, в Г'данисбане есть храм. Главный храм Полиэль, именно оттуда идёт чумной ветер, и он всё сильнее.
  
  Хурлокель прервался, чтобы стереть дождевую воду с глаз.
  
  – И Дуджек решил ударить в самое сердце, верно?
  
  – Так точно, сэр.
  
  – Продолжай, Хурлокель.
  
  – Мы прибыли месяц тому, и Первый Кулак собрал отряды из ветеранов вместе с Золотым морантом. Они должны были ударить по проклятому храму. Ну, они ожидали, по меньшей мере, Высшую жрицу или что-то вроде того и были готовы к этому. Чего никто не ждал, так это лично Серой Богини.
  
  Глаза Парана расширились:
  
  – Кто-то выбрался?
  
  – Почти все они, сэр, не считая Золотого моранта. Но… они все больны, сэр. Чума добралась до них всех, и они до сих пор живы лишь благодаря целителям… только целители уже проигрывают бой. Такие дела. Мы застряли, и ни у кого не хватает пороху принять командование и что-то решить. – Хурлокель замешкался, затем прибавил: – Разве только вы сами здесь за этим, капитан. Очень надеюсь на это.
  
  Паран отвернулся:
  
  – Официально я мёртв, солдат. Дуджек вышвырнул нас из армии, меня и немногих других…
  
  – «Мостожогов».
  
  – Да.
  
  – Что ж, сэр, если кто и заслужил отдохнуть на солнышке…
  
  Паран поморщился:
  
  – Да уж, я уверен, что солнце где-то там есть. Так или иначе, вряд ли я могу командовать. Я всего лишь капитан…
  
  – С абсолютным старшинством, сэр. Дуджек взял офицеров с собой – они же были ветеранами. Так что у нас здесь в лагере около десяти тысяч солдат, а за старшего – капитан Речушка, она же «Фаларская Принцесса», представьте себе.
  
  – Рыжеволосая?
  
  – Как огонь, да, хорошенькая…
  
  – С разбитой челюстью. Мы встречались.
  
  – Разбитой челюстью?
  
  – Это была неприятная встреча. – Паран некоторое время колебался, затем выругался и кивнул. – Ладно, я сохраню чин капитана… со старшинством. Но мне нужно новое имя…
  
  – Капитан Добряк, сэр.
  
  – Добряк?
  
  – Старые солдаты пугают им новобранцев, как бабушки пугают детишек чудищами. Никто здесь его в лицо не знает. По крайней мере, из тех, кто не болен и в своём уме.
  
  – Ладно, куда был приписан Добряк?
  
  – К Четырнадцатой, сэр. Армия адъюнкта на западе Рараку. С какой стороны вы пришли?
  
  – С запада.
  
  – Отлично, сэр. Тогда считаем, что я вас узнал. Никто ничего обо мне не знает, кроме того, что Первый Кулак гонял меня с посланиями.
  
  – И почему тогда я позволил двум солдатам арестовать меня, если я пришёл взять на себя командование?
  
  – А вы позволили? Что ж, видимо, хотели проверить, как здесь идут дела.
  
  – Ладно. Ещё вопрос, Хурлокель. Почему ты до сих пор не с Каладаном Брудом в Генабакисе?
  
  – Сэр, союз распался вскоре после того, как тисте анди заняли Чёрный Коралл. Рхиви вернулись на равнины, баргасты в горы. Багровая Гвардия, что была на севере, просто исчезла – никто не знает, куда они ушли. Когда Однорукий отплывал, казалось, мы движемся к чему-то интересному.
  
  – Сожалеешь?
  
  – На каждом ударе сердца, сэр. – Хурлокель нахмурился: – Говорите, челюсть разбита у капитана Речушки?
  
  – Я её ударил. И ещё какого-то солдата по имени Футгар. Они связаны в капитанской палатке. Могли уже прийти в себя.
  
  Всадник ухмыльнулся, и это была ухмылка не из приятных.
  
  – Капитан, вы вырубили «Фаларскую Принцессу». Это шикарно. Это прямо то, что люди слышали о Добряке. Прекрасно.
  
  Паран вздрогнул и потёр лицо. Боги всемогущие, да что ж это у меня со знатью?
  
  Она неторопливо вышла из потаённого храма, чтобы увидеть, как по дороге внизу тянется разрозненная толпа оборванных людей. Спускаясь по пыльному каменистому склону, она уже была в пятнадцати шагах, когда её наконец-то заметили. Странной же была эта встреча – взгляд выживших глаза в глаза, узнавание и недоверие. Принятие, некое чувство общности и глубже – невыразимая тоска. Вслух сказали лишь несколько слов.
  
  Присоединившись к шагающим солдатам, Лостара Йил оказалась бок о бок с капитаном Фарадан Сорт, сообщившей ей кое-что об итогах штурма И'гхатана.
  
  – Ваш Кулак, Тин Баральта, висел на волоске от смерти, если не телом, то разумом. Он потерял руку – полностью сгорела – и получил серьёзные повреждения… лица. Самовлюблённый был человек, как по мне.
  
  – Его треклятая борода, вечно умащённая маслами, – пробурчала Лостара.
  
  Она задумалась о Тине Баральта. Он никогда ей не нравился. Не просто самовлюблённый. Откровенно говоря, несмотря на демонстративную воинственность, он был трусом. Она помнила, как он вёл отступление после убийства старшей Ша'ик и как рвался присвоить себе любые заслуги, уклоняясь от ответственности за провалы. Была в нём какая-то садистская нотка, и теперь Лостару пугало, во что она вырастет, ведь Тин Баральта всегда любовно вскармливал все свои душевные раны.
  
  – Почему армия бросила всех вас?
  
  Фарадан Сорт пожала плечами:
  
  – Решили, что никто из оставшихся в городе не мог уцелеть в огненном смерче. – Помолчав, она прибавила: – Это было разумное предположение. Только Синн считала иначе, и что-то подсказало мне ей поверить. И мы продолжили поиски.
  
  – Они все в лохмотьях… и безоружны.
  
  – Да, потому нам и надо как можно скорее воссоединиться с армией.
  
  – Синн может магически связаться с Четырнадцатой? Или с Быстрым Беном?
  
  – Я не спрашивала. Я не знаю, сколько её способностей – неразвитый талант. Такие создания являются по случаю и без дисциплины, обучения и ученичества часто становятся воплощениями хаоса. Сила, но не направленная, дикая. Но даже так она смогла защитить стену от огня и спасти легион Кулака Кенеба… ну, некую его часть.
  
  Лостара взглянула на капитана, затем вновь на шагающих солдат и спросила:
  
  – Ты – корелрийка?
  
  – Да.
  
  – И стояла на Стене?
  
  Натянутая улыбка мелькнула на лице и исчезла.
  
  – Никому не позволено покинуть этот пост.
  
  – Говорят, Буревестники используют ужасающую магию во время своего непрерывного штурма Стены.
  
  – Вся магия ужасна – беспорядочное убийство, часто с огромного расстояния. Нет ничего более разрушительного для смертного, владеющего такой силой, будь то человек или кто-то другой.
  
  – Лучше смотреть в глаза врагу, когда отнимаешь жизнь?
  
  – По крайней мере, – ответила Фарадан, – так у них есть шанс защититься. А в финале Опонны решают, в чьих глаза угаснет свет.
  
  – Опонны? Я думала, дело в мастерстве.
  
  – Молодая ты ещё, капитан Лостара Йил.
  
  – Неужели?
  
  Фарадан Сорт улыбнулась:
  
  – С каждой следующей битвой моя вера в мастерство уменьшается. Нет, каждый раз либо Госпожа ведёт, либо Господин тащит.
  
  Лостара не ответила. Она не могла согласиться с этим утверждением, даже преодолев гнев на снисходительность другой женщины. Умный и опытный солдат выживает там, где погибают неуклюжие дураки. Милость Опоннов покупается мастерством – как может быть иначе?
  
  – Ты выжила в И'гхатане, – сказала Фарадан Сорт. – Сколько в этом было милости Госпожи?
  
  Лостара задумалась на миг, затем ответила:
  
  – Нисколько.
  
  Однажды, много лет назад, несколько удачливых солдат застряли в огромном болоте. Окровавленные, полубезумные, кожа слезала с них полосами из-за долгих недель блуждания в грязи и чёрной воде. Калам Мехар был среди них, как и трое, идущих рядом, и, судя по всему, с тех пор изменились лишь декорации.
  
  Чернопёсий лес жестоко прорядил «Мостожогов», затянутая кошмарная война шла в зарослях чёрных елей, в старицах и топи, всюду кишели Моттские ополченцы, Первая армия натиев и Багровая гвардия. Выжившие пребывали в оцепенении – отойдя от ужаса, они немедленно впадали в отчаяние, и что бы ни сменяло их, это чувство зарождалось слишком медленно. Оставляя… очень немногое. «Посмотри только на нас,
   – вспомнились ему слова Вала, – мы только выдолбленные брёвна. Мы выгнили изнутри, как и всё в этом треклятом болоте».
  Что ж, Вал никогда особым оптимизмом не отличался.
  
  – У тебя задумчивый вид, – заметил Быстрый Бен.
  
  Калам вздохнул, затем поднял глаза.
  
  – Хотел спросить, Бен. Ты когда-нибудь устаёшь от своих воспоминаний?
  
  – Это не лучшая идея, – ответил чародей.
  
  – Да, думаю, не лучшая. Я не просто старею – чувствую себя стариком. Смотрю на всех этих солдат – боги, какие же они молодые! Не считая того, что в глазах. Думаю, мы были такими же когда-то. Только… с той поры и до сего дня, Бен, что мы сделали? Так мало, что, считай, и ничего.
  
  – Должен сказать, я и сам хотел задать тебе пару вопросов, – отозвался Быстрый Бен. – Этот Коготь, Жемчуг, к примеру.
  
  – Тот, что ударил меня в спину? А что с ним?
  
  – Почему ты всё ещё не убил его, Калам? Я о том, что обычно ты не спускаешь такое с рук, верно? Если, конечно, ты не сомневаешься в том, что управишься с ним.
  
  Позади подал голос Скрипач:
  
  – Ночью в Малазе? Это был Жемчуг? Худов дух, Калам, гадёныш болтается с Четырнадцатой ещё с Рараку. Неудивительно, что он так лыбится при виде тебя каждый раз.
  
  – Плевал я на Жемчуга и на его убийство, – тихо сказал Калам. – У нас есть проблемы поважнее. Что на уме у адъюнкта? Что она планирует?
  
  – А кто сказал, что она что-то планирует? – парировал Скрипач. Он нёс в руках ребёнка – девочку, быстро уснувшую с пальцем во рту. – Она гналась за Леоманом, а теперь бежит от чумы, пытается выйти на соединение с транспортным флотом. А потом? Думаю, мы возвращаемся в Генабакис или на полуостров Корел. Старая песня: «солдатом быть, солдатом жить».
  
  – Думаю, ты ошибаешься, – бросил Калам. – Всё очень запутано.
  
  – О чём это ты?
  
  – Ключ в Жемчуге, сапёр, – сказал убийца. – Почему он всё ещё здесь? Зачем следить за адъюнктом? Зачем идти по пятам за Четырнадцатой? Говорю тебе, Скрип, только от Ласиин зависит, что будет делать дальше адъюнкт, только от неё.
  
  – Она нас в покое не оставит, – проговорил Скрипач. – Ни адъюнкт, ни Четырнадцатую. Мы её единственная походная армия, которая не зря так зовётся. Полководцев не осталось – правда, они-то есть, но отдать им честь я могу только по лицу. Кроваво или нет, Тавор покончила с восстанием, а это что-то да значит.
  
  – Скрип, – сказал Быстрый Бен, – война куда больше, чем ты думаешь, и она только начинается. И неизвестно, на какой стороне Императрица.
  
  – Худова плешь, что ты несёшь?
  
  Апсалар заговорила:
  
  – Война между богами, сержант. Капитан Паран говорил об этой войне – и много…
  
  Калам и Быстрый Бен обернулись к ней.
  
  – Ганос Паран? – спросил убийца. – Бен сказал, что оставил его в Даруджистане. Какое он имеет ко всему этому отношение? И когда ты с ним говорила?
  
  Девушка вела коня в поводу в трёх шагах позади Скрипача; в седле расположились трое детей, оцепеневших от жары. В ответ на вопрос Калама она пожала плечами, затем ответила:
  
  – Он – Господин Колоды Драконов. В этой роли он пришёл сюда, в Семь Городов. Мы были на севере Рараку, когда наши пути разделились. Калам Мехар, я не сомневаюсь, что ты и Быстрый Бен в самом центре очередной интриги. Чего бы это ни стоило, я посоветовала бы вам быть начеку. В этой игре слишком много неизвестных сил, и среди них будут Старшие Боги и, наверняка, Старшие народы. Может, вы думаете, что знаете об уровне ставок, но думаю, вы ошибаетесь…
  
  – А ты знаешь? – поинтересовался Быстрый Бен.
  
  – Не полностью, но я умерила свои… устремления… и ограничилась достижимым.
  
  – Теперь ты меня удивила, – заявил Скрипач. – Вот ты здесь, вновь с нами на марше, Апсалар, а я-то представлял, как ты обосновалась в какой-нибудь прибрежной деревушке у Итко-Кана, вяжешь грязные свитерки папаше. Может, ты и бросила Крокуса, но чудится мне, что больше ничего ты не бросила.
  
  – Мы идём всё той же дорогой, – сказала она, – и сейчас, сержант, у тебя нет причин меня бояться.
  
  – А что насчёт нас? – спросил Быстрый Бен.
  
  Она не ответила.
  
  Внезапная тревога зашевелилась в Каламе. Он встретился с Беном глазами, затем отвернулся и поглядел вперёд.
  
  – Давайте просто нагоним сначала проклятую армию.
  
  – Я хочу избавиться от Жемчуга, – сказал Быстрый Бен.
  
  Долгое время все молчали. Чародей не часто высказывал свои желания так… откровенно, и Калам с дрожью осознал, что дела идут не лучшим образом. Возможно, всё безнадёжно. Но не всё так просто. Как на той крыше в Даруджистане: невидимые враги со всех сторон, и ты смотришь, смотришь, а ничего не видишь.
  
  Жемчуг, бывший когда-то Салк Эланом. Путь Моккра… и клинок, ударом молнии вонзившийся мне в спину. Все думают, что Шик – главный среди Когтей, но интересно мне… ты управишься с ним, Калам? Бен сомневается, он предложил помощь. Нижние боги, может, я и правда старею.
  
  – Ты так и не ответил мне, друг, – обратился убийца к Быстрому Бену.
  
  – А о чём ты спрашивал?
  
  – Никогда не устаёшь от воспоминаний?
  
  – Ах, это…
  
  – Так что?
  
  – Ты даже не представляешь, Калам.
  
  Скрипачу не нравился этот разговор. Нет, больше, он его ненавидел, и ему полегчало, когда все снова замолчали, шагая по пыльной дороге, с каждым шагом оставляя этот проклятый разрушенный город всё дальше. Он знал, что должен бы вернуться в строй со своим взводом или двинуться вперёд и попытаться выудить что-то из капитана – эта Фарадан Сорт полна сюрпризов, но стоит ли она доверия? Она спасла им жизни – это без сомнений, – но это ещё не значило, что он должен ей верить. Пока нет, хотя ему и хотелось,
  по какой-то загадочной причине, которую он пока и сам не разгадал.
  
  Маленькая сопливая девочка всхлипнула во сне; крошечная ручка вцепилась в его плечо. Вторую руку она держала у рта, посасывая большой палец с тихим причмокиванием. Малютка казалась ему почти невесомой.
  
  Его взвод уцелел весь. Таким могли похвастаться ещё только Бальзам да, может, Хеллиан. Итого три взвода из скольких? Десяти? Одиннадцати? Тридцати? Солдат Моука стёрли с лица земли – больше не было одиннадцатого взвода, и это число уже не воскресить в будущей истории Четырнадцатой. Капитан всё подсчитала, прибавив тринадцатый сержанту Урбу, и вышло, что взвод Скрипача, четвёртый, был наименьшим по численности. Эту часть девятой роты крепко потрепало, и Скрипач не особо верил в остальные взводы, которые не добрались до Главного Храма. Что хуже, они потеряли слишком много сержантов. Бордук, Мозель, Собелонна, Тагг.
  
  Ладно, что ж, нас потрепало, но мы – живы.
  
  Он отступил на пару шагов назад и продолжил движение рядом с Кораббом Бхиланом Тэну'аласом. Последний выживший из повстанческой армии Леомана – не считая самого Леомана – был неразговорчив, однако хмурое выражение лица выдавало, что мысли его отнюдь не спокойны. У него на плечах восседал костлявый мальчишка, засыпавший на ходу, от чего его голова покачивалась из стороны в сторону.
  
  – Я подумывал, – сказал Скрипач, – записать тебя в свой отряд. У нас вечный недобор.
  
  – Вот так просто, сержант? – спросил Корабб. – Странные вы, малазанцы. Я пока не могу быть солдатом вашей армии, я ведь ещё не насадил ни одного младенца на копьё.
  
  – Корабб, подвижной стол изобрели в Семи Городах, а не в Малазе.
  
  – Причём здесь это?
  
  – Я говорю, что малазанцы не насаживают младенцев на копья.
  
  – Разве это не ваш обряд посвящения?
  
  – Кто сказал тебе такую чушь? Леоман?
  
  Воин насупился.
  
  – Нет. Но так поговаривали среди последователей Апокалипсиса.
  
  – Разве Леоман не один из них?
  
  – Думаю, нет. Нет, никогда он им не был. А я был слеп. Леоман верил только в себя. До той мезланской стервы, которую нашёл в И'гхатане.
  
  – Он нашёл себе женщину, да? Неудивительно, что он испарился.
  
  – Он не испарился, сержант. Он ушёл по Пути.
  
  – Просто фигура речи.
  
  – Он ушёл с той женщиной. Я уверен, она уничтожит его, и, скажу я, Леоман того заслуживает. Пусть Синица уничтожит его полностью…
  
  – Погоди, – вмешался Скрипач, чувствуя, как внутри поднимается дрожь ужаса, – ты сказал Синица?
  
  – Да, так она себя называла.
  
  – Малазанка?
  
  – Да, высокая и унылая. Смеялась надо мной. Надо мной, Кораббом Бхиланом Тэну'аласом, Вторым после Леомана, пока не стал Третьим, – тем, кого он легко бросил. Умирать с остальными.
  
  Скрипач едва слышал его.
  
  – Синица, – повторил он.
  
  – Знаешь эту ведьму? Колдунью? Соблазнительницу и разрушительницу?
  
  Боги, когда-то я качал её на коленке.
  Внезапно он понял, что сминает рукой остатки своих опалённых, скрученных волос, не обращая внимания на шишки, не замечая льющихся из глаз слёз. Невидящим взглядом он уставился на Корабба, затем поспешил вперёд, содрогаясь от ужаса… Синица… сейчас ей около двадцати. Двадцать с чем-то, полагаю. Как же она очутилась в И'гхатане?
  
  Он протиснулся между Каламом и Быстрым Беном, напугав обоих.
  
  – Скрип?
  
  – Придушить бы Худову змею, – рявкнул сапёр. – Утопить проклятую Королеву Грёз в её проклятом бассейне. Друзья, вы не поверите, кто ушёл с Леоманом через Путь. Вы не поверите, кто делил кровать с Леоманом в И'гхатане. Да вы не поверите ни одному моему слову.
  
  – Поглоти тебя бездна, Скрип, – раздражённо бросил Калам, – о чём ты говоришь?
  
  – Синица. Вот кто теперь на стороне Леомана. Младшая сестра Скворца! И я не знаю… ничего не понимаю… Не знаю, что и думать, мне просто хочется орать, и то не знаю, зачем, нет, я вообще ничего уже не понимаю. Боги! Бен… Калам… Что это значит? Что всё это означает?
  
  – Успокойся, – сказал Быстрый Бен, но его голос был непривычно высоким и напряжённым. – Для нас… Для нас, думаю, это может не значить ничего. Проклятое недоразумение, а даже если и нет, не думаю, что это имеет какой-то особый смысл, вряд ли. Это просто… необычно, вот и всё. Мы были в курсе, что она упрямый маленький демон, много лет как, а уж тебе-то известно это лучше нас с Каламом, мы с ней виделись только раз в Малазе. Но ты был ей вроде дяди, так что тебе стоит кое-что прояснить!
  
  Скрипач уставился на него:
  
  – Я? Ты с ума сошёл, Бен. Только послушай себя! Обвинять меня из-за неё! Я вообще ни при чём!
  
  – Прекратите, вы оба, – буркнул Калам. – Пугаете солдат сзади. Слушайте, мы сейчас все на взводе, переживаем из-за множества вещей, так что не время искать смысл, если он вообще есть. Люди сами выбирают свою жизнь, что им делать и где закончить, это не всегда значит, что их ведут боги. Младшая сестрёнка Скворца теперь любовница Леомана, и они оба прячутся в царстве Королевы Грёз? Отлично, всё лучше, чем толочь кости в пепле И'гхатана, верно? Что скажете?
  
  – Может, да, а может, и нет, – ответил Скрипач.
  
  – Это ещё что значит, во имя Худа? – возмутился Калам.
  
  Скрипач сделал глубокий, тяжёлый вдох.
  
  – Стоило сказать тебе… Это не то чтоб секрет или что-то такое, и мы всегда использовали это как оправдание, чтобы объяснить, какой она была и всё такое. Мы никогда не говорили об этом при ней, конечно, и просто пытались так ослабить…
  
  – Скрипач!
  
  Сапёр вздрогнул в ответ на окрик.
  
  – Теперь всех пугаешь ты…
  
  – Нет ты! И плевать на всех остальных, ты пугаешь меня, Худ тебя побери!
  
  – Ладно. Её родила мёртвая женщина – мачеха Скворца. Она умерла тем утром, а младенец – Синица – ну, роды были долгими, она должна была погибнуть в утробе, если ты понимаешь, о чём я. Поэтому старейшины города отдали её в храм Худа. Отец их уже был мёртв, погиб под Квоном, а Скворец, ну, он заканчивал обучение. Мы были молоды. Так что мы с ним решили прокрасться туда и выкрасть её, но она уже прошла посвящение во имя Худа… Так что мы развеивали его силу, болтая об этом, ха-ха, высмеивая, и она выросла вполне нормальной. Вроде…
  
  Он умолк, стараясь не встречаться взглядом с уставившимися на него мужчинами, затем поскрёб обожжённое лицо.
  
  – Думаю, нам нужна Колода Драконов…
  
  В четырёх шагах позади этой троицы, Апсалар улыбнулась, когда убийца и чародей одновременно ударили сержанта Скрипача. Мимолётная улыбка. Подобные откровения предвещали беду. Скворец всегда был немногословен насчёт того, откуда он родом и кем был прежде, чем стал солдатом. Загадки, погребённые в прошлом, как руины под песками. Когда-то он был каменщиком, каменотёсом. Она многое знала. Нелёгкая работа среди загадочных предсказаний и символов. Строитель курганов, тот, кто создавал цельную историю каждым роскошным монументом, каждым дольменом, возведённым в вечном знаке смирения. Каменщики были среди многих Домов Колоды Драконов, символы одновременно неизменности и её иллюзорности. Скворец, каменщик, отложивший инструменты ради кровопролития. Вела ли его рука самого Худа?
  
  Многие считали, что Ласиин в ответе за смерть Дассема Ультора, а Дассем был Смертным Мечом Худа – по сути, если и не по званию – и сердцем растущего культа среди верхушки малазанской армии. Империя не искала себе покровителя среди богов, каким бы заманчивым ни было предложение, в этом Ласиин выбрала единственный мудрый вариант, вероятно, подчиняясь приказу Императора. Исповедовал ли Скворец культ Дассема? Возможно, но она не видела ничего, что говорило бы об этом. Кроме того, он был человеком, напрочь лишённым веры.
  
  Да и вряд ли Королева Грёз допустила бы присутствие воплощения Худа в своём Владении. Разве только эти двое богов стали союзниками в войне.
  От каждого упоминания войны она впадала в тоску, поскольку боги были не менее жестокими и безжалостными, чем смертные. Сестра Скворца может оказаться таким же невольным игроком, как и все мы.
  Она не была готова осуждать эту женщину, впрочем, как и не могла считать её союзником.
  
  Апсалар вновь задалась вопросом о том, что задумали Калам и Быстрый Бен. Оба они были сильны – каждый по-своему – и обоим было свойственно держаться в тени, оставаясь незаметными. Всё очевидное – всё, лежавшее на поверхности, – неизбежно оказывалось иллюзией, обманом. Когда придёт время выбирать стороны в открытую, скорее всего, они удивят всех.
  
  Двое, которым никто не мог полностью доверять. Двое тех, кому даже боги не могли доверять, если уж на то пошло.
  
  Апсалар понимала, что вступив в этот взвод, шагая среди этих солдат, она оказалась в новой паутине, и не было никаких гарантий, что сможет высвободиться. По крайней мере, вовремя.
  
  Запутанность тревожила её. Апсалар не могла быть уверена, что сумеет избежать схватки с Каламом. Не боя лицом к лицу, разумеется.
  А теперь он был настороже. По сути, она сама его и всполошила. Частично это была бравада, частично – чтобы посмотреть на его реакцию. И совсем немного… путаницы ради.
  
  Что ж, путаницы кругом хватало.
  
  Двое неупокоенных ящеров, Кердла и Телораст, держались на расстоянии от солдат, однако Апсалар чуяла, что они продолжают движение где-то в южных зарослях на склоне. Какими бы ни были их скрытые мотивы, сейчас они просто шли по пятам. Ей было очевидно, что у призраков есть тайные цели, как и то, что эти цели, вероятно, включали предательство на некоем уровне. И это тоже всех нас объединяет.
  
  Пока солдаты шагали по каменистой дороге, сержант Бальзам всё время ругался за спиной Флакона. Обожжённые сапоги просили каши, жалкие тряпки, прикрывавшие тела от раскалённого солнца… – Бальзам перечислял несчастья, обрушившиеся на всех, выбравшихся из И'гхатана. Их шаг замедлялся, когда острые камни врезались в кожу босых ног, солнце же возводило стену невыносимого жара перед ними. Жестокая, выматывающая борьба за каждый шаг.
  
  Флакон обнаружил, что из всех солдат взвода он сам несёт не детей, а крысу с потомством. Мать уселась на его плече, а крысята прятались в обрывках ткани на сгибе руки. Скорее мерзко, чем забавно, даже он это понимал, но не собирался бросать своих новых… союзников.
  
  Бок о бок с Флаконом шагал полукровка-сэтиец, Корик. Наново облачённый в кости от человеческих пальцев – и больше почти ни во что. Он привязал фаланги к редким прядям волос, и на каждом шагу они тихонько постукивали и поклацывали, ужасающей музыкой терзая слух Флакона.
  
  Корик нёс глиняный горшок с треснутым ободом, найденный в разрытой могиле. несомненно, он планировал раздать кости остальным солдатам. Как только мы наберём достаточно тряпок, чтоб одеться.
  
  Маг уловил постукивание в кустарнике слева. Проклятые костяные ящерицы. Охотятся на моих разведчиков.
  Он не мог понять, кому они принадлежали. Резонно предположить, что ящеры отмечены смертью, а значит, вероятно, были слугами Худа. Он не знал среди взводов никого из магов, кто бы использовал Путь Худа, но, опять же, кто таким хвастается? Может, тот целитель, Смрад, но зачем ему понадобились бы теперь фамильяры? Внизу, в тоннелях, у него их точно не было. Опять же, чтобы призвать и связать двух фамильяров надо быть сильным чародеем или священником. Нет, не Смрад. Кто тогда?
  
  Быстрый Бен. Вокруг этого мага накручено слишком много Путей. Скрипач торжественно пообещал представить Флакона, и этого знакомства Флакон совершенно же жаждал. К счастью, погружённый в омерзительное умиление воссоединением старых сослуживцев, сержант, похоже, забыл про свой взвод.
  
  – Ещё не проголодался? – спросил Корик.
  
  Флакон встревоженно окинул его взглядом.
  
  – Ты о чём?
  
  – Закусим шашлычком из крысят, а тушёная мамаша будет основным блюдом. Ты ведь для этого взял их с собой?
  
  – Больной ублюдок. Ты псих.
  
  Улыбка, что шла прямо перед ними, оглянулась, чтобы издать противный смешок.
  
  – Неплохо. Можешь прекращать шутить, Корик, ты исчерпал свой лимит на годы вперёд. Кроме того, Флакон не станет есть своих крысят. Он женился на их мамашке и усыновил малышей. Ты пропустил свадьбу, Корик, когда ушёл собирать кости. А жаль – зрелище было трогательным, мы все рыдали.
  
  – А ведь у нас был шанс, – сказал Корик Флакону, – избить её до потери сознания и оставить гнить в тоннелях.
  
  Хороший знак. Всё возвращается на круги своя. Только теперь появился обеспокоенный взгляд.
  У каждого солдата, который прошёл через погребённые кости И'гхатана. Флакон знал, что в некоторых культурах обряд посвящения включает в себя ритуал погребения и воскрешения. Но если они и пережили перерождение, то оно выдалось слишком суровым. Они не вышли оттуда невинными или очищенными. Что бы там ни произошло, бремя казалось только тяжелее. Радость от того, что они выжили, что выскользнули из тени врат Худа, оказалась удручающе недолговечной.
  
  Ощущения должны были быть… другими. Чего-то не хватало. «Мостожоги» были выкованы среди песков священной пустыни Рараку – не стал ли И'гхатан нашей наковальней?
  Кажется, для этих солдат закалка проходила слишком долго, сделав что-то внутри них искорёженным и хрупким. Такое впечатление, что ещё один удар – и они разлетятся на маленькие осколки.
  
  Где-то впереди капитан объявила привал. Её голос вызвал хор из ругательств и стонов облегчения. И хотя тени вокруг было не видать, идти через это пекло было куда хуже, чем сидеть у обочины, давая обожжённым, покрытым волдырями и царапинами ногам отдых. Флакон, спотыкаясь, спустился в канаву и присел на валун. Сквозь щиплющий глаза пот он наблюдал, как Смрад и Мазок ходят среди солдат, стараясь по возможности исцелить их раны.
  
  – Видел капитаншу «Красных клинков»? – спросила Улыбка, присев рядом. – Выглядит так, будто только с парада на плацу вернулась.
  
  – Да не скажи, – заметил капрал Битум. – Повсюду ожоги и следы гари с дымом, чего ещё ожидать.
  
  – Только вот все волосы у неё на месте.
  
  – Так вот отчего ты такая взвинченная? – заметил Корик. – Бедная Улыбка. Ты ведь знаешь, что они уже не отрастут? Никогда. Теперь ты лысая – и останешься такой до конца своих дней…
  
  – Врёшь.
  
  Услышав в её голосе нотки сомнения, Флакон сказал:
  
  – Да врёт он, врёт.
  
  – Я знала. А что насчёт той темноволосой женщины на коне? Её кто-то знает?
  
  – Скрипач её узнал, – сказал Битум. – Наверное, из «Мостожогов».
  
  – У меня от неё мурашки, – сказала Улыбка. – Она напоминает убийцу – Калама. Так и норовит кого-то прирезать.
  
  Думаю, ты права. Да и Скрип был не в восторге от их встречи.
  
  Битум заговорил:
  
  – Корик, когда ты собираешься поделиться фалангами, которые собрал?
  
  – Хочешь получить своё сейчас же?
  
  – Пожалуй, да.
  
  Горло пересохло, кожа покрылась потом, тело била дрожь, но Хеллиан стояла на дороге. Слишком уставшая, чтобы идти, слишком больная, чтобы сесть. Она боялась, что уже никогда не встанет: просто свернётся в маленький подрагивающий клубочек, пока муравьи у неё под кожей не закончат свою работу, пока кожа не слезет с неё, как оленья шкура, пока муравьи победным маршем не покинут её труп, распевая своими тоненькими писклявыми голосками триумфальные песни.
  
  Она знала, что дело в выпивке. Или, скорее, в её нехватке. Мир вокруг был слишком резким, слишком отчётливым. И всё казалось неправильным. Совсем неправильным. На лицах впервые ясно были видны все детали, слишком много деталей, со всеми недостатками и морщинами. Она с потрясением обнаружила, что была не самым старым солдатом, не считая этого урода, Спрута. Ну, это оказался единственный плюс вынужденной трезвости. Ах, если бы ещё эти проклятые лица пропали куда-то вместе со всеми морщинами. Она была бы куда счастливей. Но ведь нет, постойте, всё совсем наоборот, не так ли? Неудивительно, что она так несчастна.
  
  Уродливые люди в уродливом мире. Вот что понимаешь, когда видишь мир таким, каков он есть. Всё было куда лучше: размытым, отдалённым, настолько отдалённым, что она не замечала вони, пятен, уродливых волосков, торчащих из пор, жалких склок и подозрительных выражений, шёпота за спиной.
  
  Повернувшись, Хеллиан пристально посмотрела на двух своих капралов.
  
  – Думаете, я вас не слышу? Помолчите – или я оторву себе одно ухо, и только попробуйте сделать вид, что вам не будет меня жалко.
  
  Неженка и Дохляк обменялись взглядами, после чего Неженка сказал:
  
  – Мы ничего не говорили, сержант.
  
  – Хорошая попытка.
  
  Проблема была в том, что мир оказался куда больше, чем она себе представляла. Больше щелей, в которых могут прятаться пауки, – больше, чем смертный сможет посчитать за сотни жизней. Чтобы в этом удостовериться, достаточно оглянуться. И прятались не только пауки. Были и мухи, что кусая, откладывали под кожу яйца. Была и гигантская серая моль, что прилетала ночью и обожала поедать струпья с ран, пока спишь. Блохи, которых носил по пустыне ветер. Черви, которые выглядывали из уголков твоих глаз, оставляя красные завивающиеся следы на веке, а подрастая, эти черви вылазят через ноздри. Песчаные клещи и кожаные пиявки, летающие ящеры и жуки, живущие в навозе.
  
  Все её тело кишело паразитами, она это чувствовала. Крошечные муравьи и ползающие под кожей черви. Они впиваются ей в плоть, пожирают мозги. Но теперь, когда сладкий вкус алкоголя пропал, они все рвались наружу. Она ждала, что в любой момент эти ужасные твари извергнутся, выползая из её тела, как из сдувшегося пузыря. Десять тысяч извивающихся тварей, и все как одна жаждут выпивки.
  
  – Я найду его, – сказала она. – Рано или поздно.
  
  – Кого? – спросил Неженка.
  
  – Того сбежавшего жреца. Я найду его, свяжу и набью его тело червями. Запихну их ему в глотку, в нос, в глаза, уши и все другие места.
  
  Нет, она не позволит себе взорваться. Не сейчас. Этот мешок с кожей ещё рано развязывать. Она заключит с червями и муравьями договор, что-то вроде соглашения. Перемирие. Кто сказал, что с жуками дела вести нельзя?
  
  – Жарковато тут, – сказал Неженка.
  
  Все посмотрели на него.
  
  Геслер разглядывал сидевших вдоль дороги солдат. Всё, что не сгорело в пожаре, уже догорало на солнце. В походе солдаты носили одежду как вторую кожу и у тех, чья кожа не была тёмной, был яркий контраст между кистями, лицами и шеями цвета полированной бронзы и бледными руками, ногами и телами. Однако теперь всё бледное обернулось ярко-красным. Из всех бледнокожих солдат, что пережили И'гхатан, только Геслер был исключением. Пустынное солнце, казалось, никак не влияло на его золотистую кожу.
  
  – Боги, этим людям нужна одежда, – сказал он.
  
  Стоящий рядом с ним Ураган хмыкнул. Этим практически ограничивались все его ответы с тех пор, как капрал услышал про смерть Истина.
  
  – Скоро они покроются волдырями, – продолжил мысль Геслер. – А у Смрада и Мазка и так сил на всех не хватает. Нужно нагнать Четырнадцатую. – Он повернул голову, искоса глядя в сторону начала строя, затем встал. – Никто уже не соображает, даже капитан.
  
  Геслер вернулся на дорогу и двинулся к сборищу старых «мостожогов».
  
  – Мы упускаем очевидное, – сказал он.
  
  – Это не новость, – сказал Скрипач. Вид у него был жалкий.
  
  Геслер кивнул в сторону Апсалар:
  
  – Она должна поскакать вперёд, остановить армию. Должна уговорить их привезти нам коней, одежду, броню и оружие. Воду и еду. Иначе, мы даже их никогда не догоним.
  
  Апсалар медленно встала, стряхивая пыль со своих краг.
  
  – Я справлюсь, – тихо сказала она.
  
  Калам встал и посмотрел на капитана Фарадан Сорт, которая стояла рядом.
  
  – Сержант прав. Мы упускаем очевидное.
  
  – Вот только нет никаких гарантий, что они ей поверят, – ответила спустя некоторое время капитан. – Возможно, если кто-то из нас одолжит у неё лошадь…
  
  Апсалар нахмурилась и пожала плечами.
  
  – Как вам угодно.
  
  – Кто наш лучший ездок? – спросил Калам.
  
  – Масан Джилани, – сказал Скрип. – Она, конечно, из тяжёлой пехоты, но всё-таки…
  
  Фарадан Сорт прищурилась и осмотрела дорогу.
  
  – Из какого она взвода?
  
  – Из тринадцатого, Урба, – уточнил Скрипач. – Вот там стоит, высокая. Далхонка.
  
  Миндалевидные глаза Масан Джилани сузились при виде приближавшихся старых солдат.
  
  – У тебя проблемы, – сказал Воришка. – Ты что-то натворила, Джилани, и теперь они идут по твою душу.
  
  Выглядело всё именно так, и поэтому Масан не ответила на слова Воришки. Она попыталась вспомнить всё, что недавно делала. Много разного, но на ум не приходило ничего такого, о чём могли узнать спустя столько времени.
  
  – Эй, Воришка, – сказала она.
  
  Солдат поднял на неё взгляд.
  
  – Что?
  
  – Помнишь тот керамбит, который лежит в моих вещах?
  
  Глаза Воришки засияли.
  
  – Да?
  
  – Тебе его брать нельзя, – сообщила она. – Его может взять Лизунец.
  
  – Спасибо, Масан, – сказал Лизунец.
  
  – А я всегда знала, – сказала Ханно, – что у тебя на Лизунца виды. Я в таких вещах разбираюсь.
  
  – Нет у меня никаких видов. Мне просто не нравится Воришка, вот и всё.
  
  – Почему я тебе не нравлюсь?
  
  – Не нравишься, и всё.
  
  Как только ветераны приблизились, все затихли. Сержант Геслер, глядя на Масан, сказал:
  
  – Ты нужна нам, солдат.
  
  – Это мило.
  
  Она заметила, как его взгляд скользнул по её почти обнажённому телу, остановился на оголённой груди с большими, тёмными сосками, но потом Геслер быстро сморгнул и вновь посмотрел в глаза.
  
  – Мы хотим, чтобы ты взяла лошадь Апсалар и поскакала к Четырнадцатой. – Это сказал сержант Смычок, или Скрипач, или как его там зовут. Кажется, Геслер утратил дар речи.
  
  – И всё?
  
  – Да.
  
  – Будет сделано. У неё хорошая лошадь.
  
  – Мы хотим, чтобы ты убедила адъюнкта, что мы все ещё живы, – продолжил Скрипач. – После этого уговори её отправить нам лошадей и припасы.
  
  – Хорошо.
  
  Женщина, которую предположительно звали Апсалар, вывела свою лошадь вперёд и передала поводья в руки Масан Джилани.
  
  Та вскочила в седло и сказала:
  
  – Ни у кого не завалялось лишнего ножа или чего-то вроде?
  
  Апсалар вытащила нож из-под плаща и протянула ей.
  
  Масан Джилани подняла тонкие брови.
  
  – Кеттра? Сойдёт. Отдам при следующей встрече.
  
  Апсалар кивнула.
  
  Далхонка отправилась в путь.
  
  – Эта долго возиться не будет, – протянул Геслер, глядя, как женщина, выехав из строя солдат, пустила лошадь карьером.
  
  – Ещё немного отдохнём, – сказала Фарадан Сорт, – и выступаем.
  
  – Мы можем просто подождать, – сказал Скрипач.
  
  Капитан покачала головой, но объяснять не стала.
  
  Солнце садилось за горизонт, разливаясь красным светом по небу, словно кровоточащая рана. Небосвод над головой пестрил голосами и движением тысяч птиц, летящих на юг. Они парили так высоко, что едва виднелись с земли – размытые чёрные пятна, мчащиеся вразнобой. Тем не менее, их крики ужаса хором доносились до земли.
  
  К северу отсюда, за грядой крутых, безжизненных холмов и степью, разделённой сезонными пастбищами, равнина плавно опускалась, переходя в покрытый белой коркой солончак. Тысячи лет назад на месте этого болота было плато, но подземные источники и ручьи постепенно вымыли известняк, опустив его. Пещеры, когда-то высокие и бескрайние, обрушились, оставив лишь жалкие остатки, затопленные и поросшие илом. Там, во тьме, стены и сводчатые потолки все ещё пестрели рисунками, а камеры до сих пор хранили в себе окаменевшие кости имассов.
  
  На вершине плато когда-то располагалось маленькое и скромное поселение. Беспорядочно построенные вплотную друг к другу дома, в которых на пике населённости могло уместиться до двадцати семей. Защитные стены были крепкими и цельными, без ворот. Местные жители входили и выходили из деревни по крышам, используя приставные лестницы.
  
  Ядет-Гарат – первое человеческое поселение. Теперь от него остались только покрытые солью и гнилью камни, утонувшие в иле, погрязшие глубоко в болоте. В истории не осталось ничего, кроме бесчисленных производных от его древнего названия. Что касается тех, кто там жил и умер, – ни их истории, ни их кости до нас не дошли.
  
  Деджим Нэбрал вспомнил рыбаков, которые поселились на этих руинах, построили на иле свои убогие лачуги, лавировали среди местных вод на круглых кожаных лодках и ходили по высоким деревянным платформам между протоками в болоте. Они не были выходцами из Ядет-Гарата и понятия не имели о том, что кружится под слоями чёрного ила, и это само по себе было неоспоримым подтверждением того, что память о первом городе выветрилась и умерла. Вокруг не было ни одного живого дерева, каким бы уникальным и первобытным ни был Ядет-Гарат. Нет, лес там был, но вновь и вновь деревья, треща прогнившими стволами, падали и исчезали в безвоздушной грязи.
  
  Деджим Нэбрал вспомнил рыбаков, чья кровь отдавала привкусом рыбы и моллюсков. Скучных, напыщенных и замутнённых тупостью. Если мужчины и женщины не могут или не хотят помнить, они заслужили всё то, что их ждёт. Смерть, уничтожение и опустошение. Не бог осудил их, а мир; сама природа стала судьёй. Взимая плату за этот сговор безразличия, что так страшит и сбивает с толку человечество.
  
  Земля убывает. Вода подступает. Приходят дожди, а после никогда не приходят вновь. Леса гибнут, вновь вырастают, и опять гибнут. Мужчины и женщины ютятся со своим потомством по тёмным комнатам, запоздало начинают о чём-то просить, в их глазах отражается беспрекословное поражение. И вот они – потрескавшиеся серо-белые пятна под слоем чёрного ила, такие же неподвижные, как звёзды на давно погасшем ночном небосводе.
  
  Выполнять волю природы, исполнять приговор – такова была цель Деджима Нэбрала. За забывчивыми даже собственная тень ведёт охоту. За забывчивыми смерть всегда приходит неожиданно.
  
  Т'рольбарал вернулся к Ядет-Гарату, как будто ведомый отчаянным инстинктом. Деджим Нэбрал умирал от города. С момента стычки с магом у каравана скитания завели его в земли, изъеденные гниением и смертью. Вокруг не было ничего, кроме раздувшихся, почерневших от болезни трупов. Таким он насытиться не мог.
  
  Сознание д'иверса уступило примитивному порыву, ужасному зову, который тянул его по пути старых воспоминаний, туда, где он когда-то пировал, выливая себе в глотки свежую, горячую кровь.
  
  От Канарбар-Белида осталась лишь пыль. Некогда великий город на горном утёсе, Витан-Таур – даже тех скал уже нет. Россыпь черепков, сбитых в гравий, – все, что осталось от Миникенара, некогда процветающего города на берегах давно пересохшей реки. От целой цепочки деревень к северу от Миникенара не осталось ни следа. Деджим Нэбрал уже начал сомневаться в ясности своих воспоминаний.
  
  Ведомый далее через обточенные ручьями холмы к зловонному болоту, ищущий очередную деревушку рыбаков… Но тогда, столетия тому назад, он был очень тщательным. И никто с тех пор не занял место его жертв. Возможно, на болоте присутствовал какой-то тёмный дух, навеивая отпугивающую пелену. Возможно, каждый пузырь газа, что лопается тут, несёт отголоски древних воплей и криков, от чего проплывающие рядом островитяне-лодочники жестами предупреждают друг друга об опасности и резко поворачивают румпель.
  
  Ослабевший, лихорадочный Деджим Нэбрал бродил по загнивающим землям.
  
  Пока до него не донёсся едва ощутимый запах.
  
  Зверь – и человек. Чёткий, живой запах. И так близко.
  
  Т'рольбарал, кошмарные твари, отбрасывающие пять теней, подняли головы и, прищурившись, уставились на юг. Туда, прямо за холмы, на покрытую трещинами тропу, которая когда-то была дорогой на Миникенар. Закат опустился на землю, и д'иверс отправился в путь.
  
  Масан Джилани заставила свою лошадь замедлить галоп, как только тени сгустились, указывая на скорое наступление ночи. Дорога перед ней лежала подлая – то камень, то узенькая канава, вымытая дождём. Прошло так много лет с тех пор, как она в последний раз скакала верхом без доспеха. Сейчас на ней была только набедренная повязка, и мыслями она вновь очутилась на далхонских равнинах. Тогда она весила меньше. Высокая, гибкая, смуглая и сияющая своей невинностью. Тяжесть её полной груди, выпуклости на бёдрах и округлость живота – все это появилось куда позже, после рождения двух детей, которых она оставила на воспитание своим маме, тётям и дядям. У каждого взрослого, будь то мужчина или женщина, есть право выбрать путь странника. Раньше, до того, как Империя покорила далхонцев, такой выбор делали редко, и дети, росшие в окружении родных, под чуткой опекой шаманов, повитух и поплечниц, редко ощущали тоску по родителям.
  
  Конечно, Малазанская империя всё изменила. И хотя многие взрослые члены племени оставались даже во времена Масан Джилани, всё больше мужчин и женщин с юного возраста отправлялись познавать мир. Детей рождалось меньше. Полукровок стало много, ведь воины возвращались домой со своими новыми жёнами или мужьями, привнося в жизнь далхонцев всё новые и новые традиции. Только одно было и остаётся неизменным. Мы всегда возвращаемся домой. Когда путешествие подходит к концу.
  
  Она скучала по роскошным зелёным лугам. По молодым и свежим ветрам. По серым тучам перед дождём, по грому, идущему по земле, когда дикие стада отправляются в свою ежегодную миграцию. И по езде верхом. Она всегда выбирала сильных, почти необузданных скрещённых далхонских жеребцов. По едва заметным следам того, что они происходят от зебр, тонко играющим на их шкуре, будто луч солнца на травинке. Звери, которые в любой момент могут пуститься в галоп или начать брыкаться. Скучала по их красным от чистой злобы глазам, когда они норовили её укусить. О, как же она любила этих лошадей!..
  
  Ездовая лошадь Апсалар, конечно же, была куда более чистых кровей – долговязая и грациозная. Масан Джилани не могла не заметить, как гладкие мускулы скакуна играют под ней, и какой осмысленный взгляд в его тёмных, водянистых глазах.
  
  Тьма сгустилась, и лошадь неожиданно шарахнулась, поднимая голову. Испугавшись, Масан Джилани потянулась за кеттрой, которую сунула в складку седла.
  
  Тени, окружавшие её, обрели форму и набросились. Лошадь, крича, встала на дыбы, её кровь брызнула во все стороны.
  
  Масан Джилани покатилась назад и сложилась в кувырок, падая с крупа пошатнувшегося зверя, аккуратно приземляясь в полуприседе. Она полоснула ножом вправо от себя, откуда на неё бросилась переливающаяся в полуночном свете тварь. Масан почувствовала, как лезвие вошло глубоко в тело, пройдя через две вытянутых лапы. Неистовый вопль боли. Существо отшатнулось, встало на четвереньки, припадая на изувеченные передние лапы. Перекинув клинок в обратный захват, она наскочила на тварь и вогнала нож в её чешуйчатую, кошачью шею. Тварь рухнула под давлением её голеней.
  
  Слева раздался тяжёлый звук – это лошадь упала на бок, раздираемая ещё четырьмя такими демонами. Её ноги спазматически бились, а когда беднягу перевернули на спину, разрывая живот, – беспомощно месили воздух. Ужасающая сцена пожирания внутренностей сопровождалась не менее ужасающими рыками.
  
  Перескочив через мёртвого демона, Масан Джилани побежала во тьму.
  
  Один из демонов погнался за ней.
  
  Он был слишком быстр. Звуки его шагов сзади звучали всё ближе, пока, в один миг, не затихли.
  
  Она нырнула в тяжёлый, обещающий оставить пару ушибов, кувырок, краем глаза заметив размытые очертания длинного тела демона, что пронёсся над ней. В полёте Масан Джидани полоснула вперёд ножом, перерезав сухожилия на правой задней ноге существа.
  
  Оно пронзительно завопило, накренившись в полёте. Раненая нога согнулась пополам, а тело по инерции развернуло.
  
  Масан Джилани метнула нож. Увесистый клинок угодил остриём в плечо демона. Лезвие дошло до лопатки, отскочило от кости и улетело в ночь.
  
  Вскочив на ноги, далхонка бросилась вслед за ним, перепрыгнув через брызжущего слюной зверя.
  
  Коготь прошёлся по левому бедру, выбив её из равновесия. Масан неуклюже рухнула на каменистый склон. Плечо онемело от удара. Тело начало сползать вниз, прямо в лапы демону, но Масан упёрлась ногами в склон и начала карабкаться вверх, осыпая с каждым шагом горстки песка и гравия.
  
  Острое лезвие вспороло её левую кисть до кости. Она нашла кеттру, упавшую на склон. Хватая рукоять неожиданно скользкими пальцами, Масан Джилани продолжила отчаянно карабкаться наверх.
  
  Демон, оставшийся позади, совершил ещё один скачок, оказавшись очень близко, но земля поехала под ногами, и он с грохотом покатился вниз вместе с камнями и пылью, шипя и брызжа слюной.
  
  Добравшись до вершины, Масан вскочила на ноги и побежала вслепую, почти ничего не видя во тьме. Она слышала, как демон вновь попытался погнаться за ней, но склон вновь осыпался дождём из камней и гальки. Впереди едва виднелся какой-то овраг, глубокий и узкий. В двух шагах от него она бросилась на землю, услышав оглушающий вой.
  
  Второй вой отозвался, грохотом отдаваясь от скал, он звучал, словно тысячи душ нырнули в бездну. По телу Масан Джилани прокатился леденящий ужас, высасывающий все силы и волю к борьбе. Она лежала на камнях, поднимая дыханием облачка пыли перед лицом. Широко открытые глаза не видели ничего, кроме кучи булыжников на краю оврага.
  
  Откуда-то снизу, оттуда, где умерла её лошадь, донеслось шипение трёх, ну, может, четырёх глоток. И в этом жутком, почти человеческом шипении, слышались нотки страха и паники.
  
  Тьму вспорол третий вой, идущий откуда-то с юга, достаточно близко, чтобы она перестала трезво соображать. Масан поймала себя на том, что вытягивает руки, сгребая правой рукой щебень, а левой сжимая рукоять кеттры настолько, насколько это было возможно с её залитой кровью рукой.
  
  Не волки. Боги милостивые. Выли точно не волки…
  
  Внезапно она услышала тяжёлое дыхание справа, слишком близко к себе. Масан невольно повернула голову и по её парализованному телу, будто пустившему в землю корни, пробежал холод. Волк-но-не-волк спускается по крутому склону и бесшумно приземляется на тот же широкий выступ, на котором лежит Масан Джилани. Волк – но громадный, размером с далхонского жеребца, тёмно-серый или даже чёрный, во тьме не разобрать. Зверь замер и некоторое время стоял неподвижно, в полный рост, пристально следя за чем-то, что было впереди, на дороге.
  
  Затем зверь повернул свою громадную голову, и Масан Джидани поняла, что смотрит прямо в блестящие, янтарные глаза. Два парных провала, ведущих в безумие.
  
  Сердце перестало биться. Она не могла сделать и вздоха, не могла даже взгляд оторвать от смертельного взора этого создания.
  
  Потом глаза медленно, очень медленно начали закрываться, оставив лишь тончайшую щель, после чего голова вновь развернулась к дороге.
  
  Зверь направился к гребню. Он некоторое время смотрел вниз, а потом рванул туда и исчез из виду.
  
  Её лёгкие неожиданно наполнились пыльным воздухом. Масан закашлялась. Не в силах сдержаться, женщина свернулась в клубок, продолжая тяжело кашлять и давиться, сплёвывая комки шероховатой мокроты. Она была беспомощна и отдавала себя, отдавала всё
  на растерзание судьбы. Все ещё кашляя, Масан Джилани ждала, что зверь вернётся, схватит её своими массивными челюстями, трепанёт ими разок, достаточно сильно, чтобы сломать ей шею или спину, а потом прогрызёт грудную клетку и разорвёт внутренности.
  
  Постепенно возвращая себе возможность нормально дышать, она всё ещё лежала на мокрой от пота земле, то и дело содрогаясь.
  
  Где-то далеко над головой, в темноте ночного неба, она слышала крики птиц. Тысячи, нет, десятки тысяч голосов. Она и не знала, что птицы летают по ночам. Небесные голоса, улетающие на юг так быстро, как только могли нести их крылья.
  
  Рядом с ней… Тишина.
  
  Масан Джилани перевернулась на спину, уставившись вверх, в темноту, чувствуя, как по её рассечённому бедру течёт кровь. Жду не дождусь, когда смогу рассказать об этом Лизунцу и остальным…
  
  Деджим Нэбрал нёсся сквозь ночь. Трое тварей со всех ног, четвёртая ковыляла следом, отставая всё больше и больше. Он был слишком слаб, ослеплён голодом, утратил всю прыть. И теперь ещё один из д'иверсов погиб. Убит обычным человеком, без особых усилий. И этот же человек покалечил ещё одного их брата, лениво швырнув ножик.
  
  Т'рольбаралам нужна еда. Лошадиная кровь едва начала утолять безграничную жажду, но с ней вернулся шёпот силы, вернулся здравый ум.
  
  На Деджима Нэбрала вели охоту. Сам факт был возмутительным. Вонь этих тварей неслась по ветру, казалось, отовсюду – только не спереди. Т'рольбаралы резко ощущали ярость и жажду убийства древних созданий, что гнались за ними. Но что же это за звери?
  
  Четвёртый брат, отстающий уже на пол-лиги, ощущал близость преследователей, бежавших во тьме. Они не уступали т'рольбаралу в скорости, но, казалось, приближаться и добивать раненого д'иверса тоже не собирались. Они дали о себе знать воем, но с тех пор – ничего. От преследователей осталась лишь ощутимая близость их присутствия.
  
  Казалось, они играют с Деджимом Нэбралом. Это вгоняло т'рольбарала в бешенство, жгло его сердца, как кислота. Если бы они были здоровы, если бы их вновь было семеро, а не трое с калекой, о, эти враждебные твари познали бы боль и ужас. Даже сейчас Деджим Нэбрал обдумывал, не устроить ли засаду, используя раненного брата как приманку. Но риски были слишком велики, ведь он не знал, сколько охотников прячется во тьме.
  
  И поэтому выбора не было. Отчаянно бежать, словно зайцы, беспомощно принимая участие в этой абсурдной игре.
  
  Для первых трёх братьев запах преследователей становился всё слабее. И вправду, немногие могут состязаться с Деджимом Нэбралом в скорости на большой дистанции.
  
  Казалось, охотники будут довольствоваться раненым братом, позволив д'иверсу разглядеть их, пометить для остальных братьев, чтобы, когда настанет час, на них обрушилась месть.
  
  Однако эти таинственные твари не показывались. Не набрасывались на четвёртого брата. И даже он начинал слабее ощущать их запах.
  
  Чушь какая-то.
  
  Деджим Нэбрал замедлил темп, заинтересованный, удивлённый и переполненный подозрениями.
  
  От облегчающей прохлады до крепчающего холода – ночь опустилась на ковыляющих солдат, вызывая новую волну жалобного ропота. Неся на руках спящего ребёнка, Скрипач шёл на два шага позади Калама и Быстрого Бена, а за ним, почти бесшумно, ступала Апсалар.
  
  Это было лучше, чем палящее солнце и жара… но ненамного. Всё тепло, которое могло исходить из тела, моментально улетучивалось через ожоги и волдыри на плечах. Самых пострадавших трясла лихорадка, и для них теперь, как для ребёнка, который заблудился в лесу, в каждой тени таились привидения. Уже дважды за последние сто шагов один из солдат начинал визжать от страха, завидев во тьме огромные движущиеся тени. Переваливающиеся с ноги на ногу, уверенно прущие вперёд, сверкая глазами, словно угольками цвета помутневшей крови. Это со слов Подёнки, удивившей всех поэтическим слогом этой фразы.
  
  Но, как и страшилки, порождённые сознанием перепуганных детей, создания, пугавшие солдат, так и не приблизились, так и не показались. Хотя и Подёнка, и Гальт уверяли, что видели… что-то. Движущиеся параллельно отряду тени, но – быстрее, они почти сразу оставили солдат позади. Лихорадка шутит с нами шутки, вновь заверил себя Скрипач, вот и всё.
  
  И всё же он чувствовал, как внутри нарастает тревога. Как если бы у них вправду появились спутники – там, во тьме, вдоль этой старой дороги, среди канав, оврагов и следов обвалов. Недавно ему показалось, что он слышит голоса в отдалении, будто идущие сверху, с ночного неба, но с тех пор они исчезли. Так или иначе, нервы у него стали ни к Худу. Наверное, от усталости или от лихорадки, что медленно одолевает разум.
  
  Впереди Быстрый Бен неожиданно повернул голову и уставился направо, вглядываясь во тьму.
  
  – Там что-то есть? – тихо спросил Скрипач.
  
  Маг окинул его взглядом, вновь отвёл глаза и ничего не сказал.
  
  Десять шагов спустя, Скрипач заметил, как Калам достаёт длинные ножи из ножен.
  
  Дерьмо.
  
  Он замедлил ход, чтобы поравняться с Апсалар, и уже было начал говорить, но она опередила его.
  
  – Будь наготове, сапёр, – тихо сказала она. – Не думаю, что нам есть чего опасаться… но я в этом не уверена.
  
  – Что там? – спросил он.
  
  – Часть сделки.
  
  – И что это значит?
  
  Апсалар неожиданно задрала голову, будто бы вдыхая воздух, её тон сменился на жёсткий, и она громко скомандовала:
  
  – Всем сойти с дороги, строго по южную сторону. Живо.
  
  Вслед за приказом, вдоль древней дороги зазвучал тонкий шёпот страха.
  
  Невооружённые, без брони – худший кошмар любого солдата. Пригнувшись, малазанцы вжимались в тень, широко раскрыв глаза, боясь лишний раз моргнуть или громко вздохнуть, они напряжённо ждали, пока из тьмы донесётся какой-то звук.
  
  Скрипач, держась как можно ниже, направился к своему взводу. Если что-то шло по их душу, ему хотелось умереть среди своих солдат. Чувство чьего-то присутствия сзади нарастало всё больше, пока Скрипач, обернувшись, не увидел Корабба Бхилана Тэну'аласа. Воин держал в руках толстую, похожую на дубину, палку, слишком толстую для ветки, скорее напоминавшую стрежневой корень какой-то древней гульдиндхи.
  
  – Где ты это взял? – шёпотом спросил Скрипач.
  
  В ответ воин лишь пожал плечами.
  
  Добравшись до своего взвода, сержант остановился. К нему подполз Флакон.
  
  – Там… – прошептал солдат, – демоны. – Он дёрнул головой, указывая на север от дороги. – Сначала я подумал, что это отголоски морского зла, того, что спугнуло птиц с соляных болот за заливом…
  
  – Отголоски чего? – спросил Скрипач.
  
  – Но это были не они. Что-то намного ближе к нам. Мой ризан летал недалеко оттуда – он наткнулся на зверя. И до Худа огромного зверя, сержант. Что-то среднее между волком и медведем, только вот размером с быка бхедерина. Он направлялся на запад…
  
  – Ты ещё держишь этого ризана, Флакон?
  
  – Нет, он был слишком голоден и смог вырваться. Я ещё не полностью оправился, сержант…
  
  – Не важно. Попытка была хороша. Так значит, медведеволк или волкобхедерин направлялся на запад…
  
  – Так точно. От нас всего в пятидесяти шагах, он не мог нас не заметить, – сказал Флакон. – Да и мы не то чтобы крались, верно?
  
  – Значит, ему до нас дела нет.
  
  – Возможно, пока нет, сержант.
  
  – Что ты имеешь в виду?
  
  – Ну, я отправил накидочника разведать дорогу впереди, он был нужен мне, чтобы проверить воздух. Они могут ощущать движущиеся объекты по колебаниям в воздухе и тепловому излучению. Чем холоднее ночь, тем дальше видны тепловые импульсы. Накидочники используют эту систему, чтобы избегать ризанов, хотя это не всегда…
  
  – Флакон, я тебе не натуралист. Что ты увидел, услышал или как-то ещё почувствовал через этого накидочника?
  
  – Ну, впереди нас тоже звери, и они быстро приближаются…
  
  – Больше спасибо, что решил не упускать эту малюсенькую деталь, Флакон! Рад, что ты вообще до неё дошёл!
  
  – Тише, эм, сержант. Прошу. Я думаю, нам стоит просто затаиться – что бы ни происходило, это всё не имеет к нам никакого отношения.
  
  Раздался голос Корабба Бхилана Тэну'аласа:
  
  – Ты в этом уверен?
  
  – Ну, нет, но это было бы логично…
  
  – Если только они не заодно, не готовят нам ловушку…
  
  – Сержант, – сказал Флакон, – мы не настолько важны.
  
  – Может, ты и не важен, но с нами Калам, Быстрый Бен, а также Синн и Апсалар…
  
  – Мне о них почти ничего не известно, сержант, – сказал Флакон, – но вам, возможно, стоит предупредить их об опасности, если они сами ещё не в курсе.
  
  Если Бен всё это не учуял, он заслуживает того, чтобы его маленькую головёшку оторвали.
  
  – О них не беспокойся, – разворачиваясь, Скрипач прищурился и уставился в темноту к югу от них. – Может, мы сможем перебраться в более надёжное укрытие? От этой канавки никакого проку не будет.
  
  – Сержант, – прошипел Флакон, напряжённым голосом, – мы не успеем.
  
  Параллельно друг другу, держа дистанцию в десять шагов между собой, двигались трое д'иверсов. Один – по центру дороги, двое других – по боковым канавам. Деджим Нэбрал скользил, припав низко к земле, наклонив кончики кожаных ушей и пристально всматриваясь вперёд.
  
  Что-то пошло не так. Отставая на пол лиги от первых трёх, плёлся четвёртый брат, ослабленный кровотечением и измученный страхом. Если охотники и продолжали погоню, то никак о себе не напоминали, соблюдая абсолютную тишину. Особь остановилась, припала к земле, мотая головой, пристально всматриваясь во тьму.
  
  Ничего. Никаких движений, кроме порхающих ризанов да накидочников.
  
  Трое бегущих по дороге уловили неподалёку человеческий запах. Дикий голод перебил все остальные мысли. От них разило страхом, вкус которого пропитывал кровь железными и кислыми нотками. Вкус, ставший для Деджима Нэбрала любимым.
  
  Что-то выпрыгнуло на дорогу в тридцати скачках перед ним.
  
  Огромное, чёрное, до боли знакомое.
  
  Дерагот.
  Невозможно! Они давно исчезли. Поглощены созданным ими же кошмаром. Всё это неправильно.
  
  Неожиданный вой раздался далеко на юге, далеко позади четвёртого брата, в ужасе сжавшегося от звука.
  
  Трое первых д'иверсов разделились, не сводя глаз с одинокого зверя, направляющегося к ним. Если тварь всего одна, то она обречена…
  
  Зверь бросился вперёд с неистовым рыком.
  
  Деджим Нэбрал рванул ему навстречу.
  
  Обходящие по бокам д'иверсы развернулись к ещё более громадным силуэтам, выскочившим на них. По два на каждого. Скалясь широко раскрытыми пастями, Дераготы с громогласным рыком бросились на Деджима Нэбрала. Огромные клыки впились в братьев, разрывая мышцы и круша кости. Перекусывая конечности, вырывая рёбра из груди, прогрызаясь через плоть и шкуру.
  
  Боль, какая боль. Центральный д'иверс взлетел в воздух навстречу бросившемуся на него Дераготу. Но его правая лапа угодила в огромные челюсти, которые рывком вынудили Деджима Нэбрала повиснуть в воздухе. Суставы лопнули на разгрызенных до осколков костях.
  
  Рухнув на землю, Деджим попытался развернуться, впиваясь когтями в широкую голову нападавшего. Он зацепил один глаз, вырвал его, и тот улетел во тьму.
  
  Дерагот отскочил, визжа от боли.
  
  Но вторая пара челюстей сомкнулась сзади, на шее твари. Клыки впились глубже, ломая хрящи и кости. Всё залило кровью.
  
  Кровь хлынула по горлу Деджима Нэбрала.
  
  Нет, всё не может так кончиться…
  
  Двое других братьев тоже умирали, раздираемые Дераготами на куски.
  
  Далеко на западе единственный выживший, дрожа, припал к земле.
  
  Псы пришли за ним. Трое появились перед последним из д'иверсов. Но за секунду до броска все трое резко отвернулись. Отвлекающий манёвр? Значит…
  
  Волчьи челюсти впились сзади в шею Деджиму Нэбралу, подняли д'иверса высоко над землёй.
  
  Т'рольбарал ждал, когда челюсти сомкнутся, добьют его. Но этого не произошло. Вместо этого державший его в зубах зверь быстро понёсся куда-то. Его родичи не отставали. На запад, на север, а со временем развернувшись на юг, в сторону пустошей.
  
  Неутомимые, они продолжали нестись сквозь холодную ночь.
  
  Ощущая свою беспомощность в захвате челюстей, последний д'иверс Деджима Нэбрала не сопротивлялся, так как в этом не было смысла. Его не ждёт быстрая смерть, очевидно, что у этих существ на него какие-то планы. Он осознал, что в отличие от Дераготов, у этих Гончих есть хозяин.
  
  Хозяин, у которого есть причины сохранить Деджиму Нэбралу жизнь.
  
  Интересное волнующее спасение. Но я всё ещё жив, и это главное. Я ещё жив.
  
  Ожесточённая схватка подошла к концу. Калам, лежавший рядом с Быстрым Беном, прищурился, но даже так едва мог разглядеть огромные силуэты уходящих на запад от дороги демонов.
  
  – Кажется, их охота ещё не окончена, – пробормотал убийца, вытирая рукой пот, щиплющий глаза.
  
  – Нижние боги, – прошептал Быстрый Бен.
  
  – Слышал тот вой? – спросил Калам, усаживаясь. – Гончие Тьмы, я ведь прав, Бен? Значит, у нас тут ящерокоты, огромные медвепсы, вроде того, которого тоблакай убил в Рараку, а теперь ещё и Гончие… чародей, я больше не хочу идти по этой дороге.
  
  – Нижние боги, – вновь прошептал Быстрый Бен.
  
  Госпожа отвернулась от лейтенанта Пореса, когда его патруль попал в засаду во время разведки, двигаясь вглубь суши, в трёх днях пути к западу от И'гхатана. Из всех напастей на его голову свалились умирающие с голоду бандиты. Солдаты отбились, но Арамстос во время стычки обзавёлся сквозной дырой от арбалетной стрелы в левом предплечье, а над его правым коленом красовался порез от меча, достаточно глубокий, чтобы отделить мышцы от кости. Целители его заштопали, срастили изорванную плоть и закрыли раны. Тем не менее, боль продолжала его терзать. Всю дорогу назад, к разбитому на побережье северного моря лагерю, он ехал, лёжа на спине в переполненной повозке, медленно приходя в себя. В лагере к повозке подошёл капитан Добряк.
  
  Ничего не сказав, он забрался внутрь, схватил Пореса за здоровую руку и стащил с тюфяка. Капитан волок лейтенанта, пока тот спотыкался и пошатывался, то и дело припадая на раненую ногу.
  
  Тяжело хватая воздух ртом, Порес спросил:
  
  – К чему такая спешка, капитан? Я не слышал, чтобы били тревогу…
  
  – Значит, не особо прислушивался, – ответил Добряк.
  
  Порес ошарашено осмотрелся, но ему показалось, что никто вокруг больше не спешит. Не было видно реакции на призыв к оружию, наоборот, лагерь медленно разворачивался, костры разжигались под котлами, а силуэты там и тут кутались в дождевые плащи, пытаясь спастись от леденящего бриза, дувшего с моря.
  
  – Капитан…
  
  – Мои офицеры на валяются без дела, выщипывая волосы из носа, лейтенант. В тех тележках полно по-настоящему раненых солдат, а ты просто мешаешься под ногами. Целители с тобой закончили. Пора хорошенько растянуть слабую ногу. Пора снова стать солдатом, Худ тебя побери, и хватит прихрамывать, лейтенант. Ты подаёшь жалкий пример остальным.
  
  – Прощу прощения, сэр, – весь в поту, Порес изо всех сил пытался не отставать от капитана. – Могу я узнать, куда мы идём?
  
  – Посмотреть на море, – ответил Добряк. – Потом ты вступишь в должность главного караульного, лейтенант. И я сильно рекомендую тебе провести тщательную инспекцию оружия и снаряжения, я, возможно, пройдусь по постам и лично проверю.
  
  – Так точно.
  
  Впереди, на высоком холме, вглядываясь в серое, покрытое белой пеной море, стояло командование Четырнадцатой армии. Адъюнкт, Нихил и Бездна, Кулак Блистиг, Темул и Кенеб, и, слегка поодаль от всех, укутанная в длинный кожаный плащ Ян'тарь. Прямо за ними стояли вождь Голл и его древний помощник Имрал, а рядом – капитаны Рутан Гудд и Мадан'Тул Рада. Не хватало только Кулака Тина Баральты, но, насколько Порес слышал, тот всё ещё находился в плохом состоянии: кожу лица разъело горящее масло, он лишился руки и глаза. Кроме того, он не подчинялся Добряку, и, как следствие, его никто не выдёргивал с больничной койки.
  
  Рутан Гудд шёпотом рассказывал что-то Мадан'Тул Раде и двоим хундрилам.
  
  – … просто попадали в море – видите, вон там, где посреди залива волны поднимаются в прибой. Именно там раньше была цитадель. Вокруг неё – насыпь, такой себе остров, соединённый с берегом мостом. Теперь только вон те столбы над гранью прилива и остались. Говорят, причиной послужило уничтожение далеко на севере яггутского анклава…
  
  – Как это могло потопить остров? – спросил Голл. – Ты несёшь какой-то бред, капитан.
  
  – Т'лан имассы уничтожили источник яггутского колдовства. Их лёд утратил свою силу, растаял и поднял уровень воды в океане настолько, что тот попросту поглотил остров, сначала размыл песок, потом добрался и до подножья цитадели. Так или иначе, это произошло тысячи лет тому назад…
  
  – Так ты не только солдат, но ещё и историк? – спросил вождь, осматриваясь.
  
  Янтарные лучи солнца, уходящего в закат, танцевали на его напоминающем маску, разукрашенном татуировками и шрамированием лице.
  
  Капитан пожал плечами:
  
  – Первая карта Семи Городов, что попалась мне на глаза, была картой Фаларского моря. На ней были отмечены все морские течения и все опасные зоны вдоль этого и других берегов, аж до Нэмила. Её бесчисленное количество раз переписывали, но оригинал датируется днями, когда из металла торговали только оловом, медью, свинцом и золотом. У фаларцев богатая история торговых взаимоотношений с Семью Городами, вождь Голл. И в этом есть логика, ведь Фалары находятся аккурат между Семью Городами и Квон-Тали.
  
  Капитан Добряк заметил:
  
  – Странно, Рутан Гудд, ты не похож на фаларца. И имя твоё не фаларское.
  
  – Я родом с острова Бей, Добряк, а этот остров находится у Внешних Глубин. Из всей цепочки островов Бей – самый изолированный. Среди нашего народа ходят легенды, что мы – последние из оставшихся коренных жителей Фалар. Те рыже- и золотоволосые парни, которых вы называете фаларцами, на самом деле потомки завоевателей, что вторглись на Фалары со стороны восточного побережья, с другой стороны Ловцовой бездны, или какого-то неизвестно острова, находящегося в отдалении от описанных морских маршрутов. Правда, сами они уже и не помнят своей родины, а многие и вовсе считают, что всегда жили на Фаларах. Но на наших старых картах остались другие названия. Названия, которые Бей дал другим островам, королевствам и людям. И среди них нет слова «Фалары».
  
  Если адъюнкт со свитой и разговаривали, Порес ничего не слышал. Голос Рутана Гудда и сильный ветер заглушали всё остальное. Нога лейтенанта пульсировала от боли, да и повреждённая рука, под каким углом её ни держи, не переставала болеть. А теперь, ко всему прочему, пот на ветру стал холоднее льда, так что мороз пробирал лейтенанта до костей. И все его мысли были об одеяле, которое осталось на соломенном тюфяке.
  
  Он мрачно подумал, что иногда бывают такие моменты, когда ему смертельно хочется придушить капитана Добряка.
  
  Кенеб всматривался в беспокойные воды Кокакальского моря. Четырнадцатая обошла Сотку и теперь находилась в тринадцати лигах к западу от города. Время от времени до него доносились обрывки диалога между офицерами, которые стояли у него за спиной, но ветер съедал слишком много слов, и чтобы уловить суть разговора пришлось бы приложить немало усилий. Это скорее всего того не стоило. Среди первого ряда офицеров и магов уже некоторое время царило молчание.
  
  Причиной были усталость и, возможно, ощущение того, что эта ужасная и трагичная глава в истории Четырнадцатой подходит к концу.
  
  Они в ускоренном темпе миновали болота, сначала двигались на запад, потом на север. Где-то в водах этого моря плыл флот из транспортных суден и охранявших их дромонов. Боги, должен быть способ как-то перехватить их. И тогда измученные легионы смогут отчалить с этого одолеваемого чумой континента.
  
  И уплыть… но куда?
  
  Он лелеял надежду вернуться домой. В Квон-Тали, хоть на время. Перегруппироваться, пополнить состав. Повыплёвывать последние крупинки треклятого песка с этой Худом меченой земли. Он мог бы вернуться к жене и детям, хотя такое воссоединение обязательно принесёт с собой замешательство и тревогу. Слишком много ошибок они допустили в совместной жизни, и даже те редкие моменты встреч всегда несли какую-то горчинку.
  
  Минала.
  Сестра его жены совершала нередкую для жертв ошибку: она скрывала свои раны, считала побои мужа нормальными и начала думать, что это она в них виновата, а не тот безумец, за которого она вышла.
  
  Убийство ублюдка не решило всех проблем, насколько мог судить Кенеб. Ещё предстояло уничтожить более глубокую и вездесущую гниль, её узлы и нити, сплетённые в хаотическую паутину, со временем пробравшую весь этот проклятый гарнизон. Все жизни сплетены между собой невидимыми, натянутыми нитями, несущими замолчанные обиды и неоправданные ожидания, постоянную ложь и притворство. Понадобилось Восстание масштабом с континент, чтобы всё это разрушить. А мы ещё не очищены.
  
  Не нужно было далеко ходить за примером – адъюнкт и эта проклятая армия были вплетены в такую же паутину, наследуя предательство и склоняясь под грузом невыносимой истины о том, что на некоторые вопросы не существует ответа.
  
  Рыночные прилавки ломились от пузатых горшков, замысловато исписанных множеством жёлтых бабочек и едва различимыми силуэтами в илистой реке. Чёрные перья на ножнах. Нарисованные в линию собаки под городскими стенами, каждая из тварей соединена с предыдущей костяной цепочкой. Базар, торгующий реликвариями, предположительно содержащими останки величайших героев Седьмой армии. Бальта, Сна, Ченнеда и Дукера. И конечно же, самого Колтейна.
  
  Когда враги забирают у нас легендарных бойцов, мы чувствуем себя странно… обманутыми, как если бы кража жизни была лишь началом, и теперь крали сами легенды, по-своему искажая их. Но Колтейн был одним из нас. Как вы смеете?
  Такое, по сути, бессмысленное возмущение вырывалось из тёмных узелков его души. Сама мысль сказать это вслух казалась неловкой, абсурдной. Мёртвые всегда примеряют множество обличий, ведь они уже не могут защититься от тех, кто использует или перевирает их историю, историю их поступков. Его мучила эта… эта… несправедливость.
  
  Все эти новоиспечённые культы с ужасающими рисунками – все они ничего не сделали, чтобы прославить Собачью цепь. Они и не собирались. Вместо этого, как казалось Кенебу, они предпринимали жалкие попытки найти связь с былой славой, со временем и местом исторической важности. Он был уверен, что постепенно и Последняя осада И'гхатана будет возведена в статус мистического события. И мысль об этом так его раздражала, что он хотел оказаться как можно дальше от земли, где рождалось и взращивалось такое богохульство.
  
  Блистиг заговорил:
  
  – В таких бурных водах сложно бросить якорь, адъюнкт. Возможно, нам стоит пройти ещё пару лиг…
  
  – Нет, – сказала она.
  
  Блистиг посмотрел на Кенеба.
  
  – Погода изменится, – сказал Нихил.
  
  Дитя с морщинами на лице. Вот настоящее наследие Собачьей цепии. Морщины на его лице и запятнанные красным руки.
  
  А кроме него – Темул, молодой виканец во главе озлобленных и обиженных стариков, которые до сих пор мечтали отомстить убийцам Колтейна. Он ездил верхом на лошади Дукера – тощей кобыле, чьи глаза, Кенеб мог поклясться, были переполнены грустью. Темул всегда возил с собой свитки, предположительно содержащие писания самого историка, хотя он никогда их никому и не показывал. Этот столь юный воин взял на себя ношу воспоминаний и ухаживал за стариком, который когда-то был солдатом Старой гвардии, в последние месяцы его жизни. Этот старик как-то необъяснимо тронул виканского юношу. Кенебу уже это казалось достойной историей, но её никогда не расскажут, ведь только Темул понимает её, храня в памяти каждую, даже малейшую деталь. Но он не рассказчик историй, не тот, кто станет объяснять. Нет, он просто проживает их. И это – то, к чему так стремятся культисты, но то, чего они никогда не смогут ощутить.
  
  Кенеб не слышал ни звука из огромного лагеря позади. Но из ума у него не шла одна-единственная палатка. Мужчина, лежащий там, уже много дней ничего не говорил. Его одинокий глаз, казалось, уставился в никуда. Лекари исцелили то, что осталось от Тина Баральты, по крайней мере, его плоть и кости. Увы, дух так просто не исцелить. Родина «Красных клинков» жестоко с ним обошлась. Кенеб гадал, настолько ли человек в палатке мечтал покинуть Семь Городов, насколько он сам.
  
  Бездна сказала:
  
  – Чума становится более заразной. Серая Богиня охотится на нас.
  
  Адъюнкт повернулась к ней.
  
  Блистинг выругался и сказал:
  
  – С каких пор Полиэль решила присоединиться к проклятым мятежникам? Она ведь сама перебила большинство из них, разве не так?
  
  – Я не понимаю почему, – ответила Бездна, качая головой. – Но её смертоносные глаза теперь уставились на малазанцев. Она охотится на нас, и с каждой секундой – всё ближе.
  
  Кенеб закрыл глаза. Разве с нас ещё не достаточно невзгод?
  
  Почти сразу с наступлением рассвета они наткнулись на мёртвую лошадь. Среди роя пожиравших тушу накидочников виднелись две костяные ящерицы, которые стояли на задних ногах, их головы, то ныряли, то взвивались, охотясь, хрустя и чавкая насекомыми, размером с птиц.
  
  – Худов дух, – прошептала Лостара, – что это такое?
  
  – Телораст и Кердла, – ответила Апсалар. – Духи, прикованные к этим маленьким скелетам. Они уже некоторое время являются моими спутниками.
  
  Калам подошёл ближе и наклонился над лошадью.
  
  – Те ящерокоты, – сказал он. – Напали со всех сторон. – Он выпрямился, осматривая скалы. – Предположу, что Масан Джилани не пережила эту засаду.
  
  – И ошибёшься, – раздался голос со склона по правую руку от них.
  
  На вершине, свесив вниз ноги, сидела женщина. Одна её нога была покрыта кровью от бедра до потрескавшегося кожаного сапога. Тёмная кожа Масан Джилани была пепельно-бледной, глаза – мутными.
  
  – Не смогла остановить кровотечение, зато убила одну тварь и ранила вторую. А потом пришли Гончие…
  
  Капитан Фарадан Сорт повернулась к отряду.
  
  – Смрад! Живо на передовую!
  
  – Спасибо за нож, – сказала Масан Джилани Апсалар.
  
  – Оставь себе, – сказала та.
  
  – Жаль, что так с лошадью вышло.
  
  – Мне тоже, но ты не виновата.
  
  Калам сказал:
  
  – Ну, похоже, нас ждёт куда более долгая прогулка.
  
  Флакон вышёл вперёд следом за Смрадом. Он подошёл достаточно близко, чтобы увидеть два птицеподобных скелета, сидевших на трупе лошади, которые пытались отловить и перебить всех накидочников. Он следил за их бросками, за тем, как извиваются костяные хвосты, как тьма их душ разливается вокруг, будто дым из треснувшего кальяна.
  
  Кто-то подошёл к нему, и маг оглянулся. Скрипач, чьи голубые глаза уставились на нежить.
  
  – Что ты видишь, Флакон?
  
  – Простите, Сержант?
  
  Скрипач взял его за руку и оттянул в сторону.
  
  – Говори, как есть.
  
  – Призраков, вселившихся в этих скелетов.
  
  Сержант кивнул.
  
  – Апсалар сказала то же самое. Скажи, что это за призраки?
  
  Нахмурившись, Флакон замешкался.
  
  Скрипач шёпотом выругался.
  
  – Флакон.
  
  – Ну, я предполагал, что она знает, но у неё есть причины об этом не упоминать, а потому я думал, что будет вежливо…
  
  – Солдат…
  
  – Я имею в виду, что вы с ней были в одном взводе и…
  
  – Большую часть времени, что я её знал, она была одержима Узлом. А потому я не удивлён её молчанию. Так вот, Флакон, какая плоть раньше была домом для этих духов?
  
  – Вы хотите сказать, что не доверяете ей?
  
  – Я даже тебе не доверяю.
  
  Нахмурившись, Флакон отвёл взгляд, глядя на то, как Смрад работает над Масан Джилани, ощущая присутствие колдовства Дэнул… и что-то вроде духа самого Худа. Будь он проклят, этот ублюдок – некромант!
  
  – Флакон.
  
  – Что, сержант? О, простите. Я просто задумался.
  
  – Над чем?
  
  – Ну, над тем, зачем Апсалар держит на цепи двух драконов.
  
  – Это не драконы. Это крошечные ящеры…
  
  – Нет, сержант. Это драконы.
  
  Глаза Скрипача медленно расширились.
  
  Флакон так и знал, что ответ ему не понравится.
  
  Глава четырнадцатая
  
  Есть, друзья мои, нечто глубоко циничное в самой идее рая, что ждёт человека после смерти. Искушение – в бегстве. Обетование – в оправдании. Не нужно принимать на себя ответственность за мир, каким он является, и, как следствие, не нужно и пытаться его изменить к лучшему. Чтобы стремиться к изменениям, к истинному благу в этом смертном мире, пришлось бы признать и принять в собственной душе, что этот бренный мир обладает самостоятельной целью, что его величайшая ценность – не для нас, но для наших детей и их потомков. Рассматривать жизнь лишь как быстрое странствие по нечистой, мучительной тропе – ставшей нечистой и мучительной благодаря нашему собственному равнодушию – значит примириться со всеми видами горя и несправедливости и таким образом жестоко покарать грядущие поколения.
  
  Я отрекаюсь от этой идеи – рая за костяными вратами. Если душа и вправду уцелеет в том странствии, нам надлежит – всем и каждому из нас, друзья мои, – питать веру в подобие: нас ждёт по ту сторону отражение того, что мы оставили по себе, и если в тяготах нашего смертного существования мы отказываемся от возможности обучиться добродетели, испытывать сострадание, сочувствие и сопереживание, даровать исцеление, – поспешно минуем её, желая быстрей добраться до обители красоты и славы, обители, права на которую мы не заработали, и уж наверняка не заслуживаем.
  Апокрифическое учение таннойского духовидца Кимлока. Десятилетие в Эрлитане
  
  Чаур держал младенца так, будто собирался покачать на колене, но Баратол положил руку на его мощное запястье и покачал головой.
  
  – Маловата она для этого. Держи аккуратней, Чаур, не то сломаешь ей что-нибудь.
  
  Тот ответил ему широкой улыбкой и продолжил качать спелёнатого младенца.
  
  Баратол Мехар откинулся на спинку стула и вытянул ноги, на миг прикрыл глаза, демонстративно не слушая криков из соседней комнаты, где эта женщина, Скиллара, отбивалась от объединённого фронта Л'орика, Нуллисс, Филиада и Урданом: все они требовали, чтобы она приняла ребёнка, ибо это – «ответственность матери», «долг матери» и ещё тьма выражений, призванных вызвать чувство вины. Эти слова они швыряли в Скиллару, словно камни. Баратол не мог припомнить, когда в последний раз жители деревни проявляли в чём-либо подобное рвение. Конечно, на этот раз добродетель далась им легко, поскольку самим ничего не стоила.
  
  Кузнец почувствовал даже некоторое восхищение перед этой женщиной. Дети и вправду тяжёлое бремя, а поскольку это дитя, очевидно, не было плодом любви, отторжение Скиллары волне можно было понять. С другой стороны, пыл сограждан вызывал у него отвращение и смутное омерзение.
  
  Хэйрит, безмолвно наблюдавшая за перепалкой, где стояла койка Скиллары, появилась в главном зале. Старая женщина покачала головой.
  
  – Идиоты. Напыщенные болваны, трепачи! Только послушай, сколько благочестия, Баратол! Будто в этом ребёнке переродился сам Император!
  
  – Упаси боги, – пробормотал кузнец.
  
  – У Джессы – её дом последний на восточной дороге – двухлетний малец с усохшими ножками, не жилец. Она не откажется от такого подарка, и все это знают.
  
  Баратол рассеянно кивнул, голова его была занята другими мыслями.
  
  – Есть ещё, кстати, Джесса, которая живёт на втором этаже старого дома комиссионера, только у неё-то молока уж лет пятнадцать, как нет. Но из неё выйдет хорошая мать, а орущее дитя могло бы заглушить причитания взрослых в этой деревне. Поручить её обеим Джессам, и дело с концом.
  
  – Всё дело в Л'орике, – сказал Баратол.
  
  – А что такое?
  
  – Л'орик так пылает праведностью, что обожжёшься, чуть тронь. Или, скорее, сжигает всё, чего ни коснётся.
  
  – Это ведь не его дело, верно?
  
  – Такие, как он, всегда лезут в чужие дела, Хэйрит.
  
  Старуха подтащила стул и села напротив кузнеца. Прищурив глаза, она разглядывала его лицо.
  
  – Как долго собираешься ждать? – спросила она.
  
  – Пока этот парень, Резчик, не окрепнет для дальней дороги, – ответил Баратол и потёр лицо. – Слава богам, мы выпили весь ром. Я и забыл, как от него кишки крутит.
  
  – Это всё Л'орик, да?
  
  Он поднял брови.
  
  – Его появление не просто обожгло тебя. Испепелило, Баратол. Видать, ты в прошлом нагрешил, – она фыркнула, – будто это чем-то отличает тебя от нас. Но думал, что сможешь прятаться здесь вечно, а теперь знаешь, что этому не бывать. Если, конечно, – её глаза превратились в щёлочки, – не убьёшь Л'орика.
  
  Кузнец бросил взгляд на Чаура, кривлявшегося и сюсюкавшего с младенцем, который в ответ довольно пускал пузыри, даже не подозревая, до чего омерзительно уродливое лицо нависло над ним. Баратол вздохнул:
  
  – Я не хочу никого убивать, Хэйрит.
  
  – Значит, пойдёшь с этими людьми?
  
  – До побережья точно.
  
  – Как только Л'орик разнесёт вести, снова начнётся охота. Ты доберёшься до побережья и сядешь на первый же корабль с этого проклятого континента, вот как ты поступишь. Конечно, я буду скучать. Ты единственный в этом городе, у кого есть хоть капля мозгов. Но, видит Худ, ничто не длится вечно.
  
  Оба подняли глаза на вошедшего Л'орика. Высший маг побагровел от недоумения.
  
  – Я просто не понимаю, – сказал он.
  
  – Не твоего ума дело, – пробурчал Баратол.
  
  – Вот до чего докатилась цивилизация, – ответил чародей, скрестив руки на груди и уставившись на кузнеца.
  
  – Всё верно понимаешь, – Баратол подтянул ноги и встал. – Не припоминаю, чтоб Скиллара приглашала тебя лезть в свою жизнь.
  
  – Я беспокоюсь за ребёнка.
  
  Кузнец направился в соседнюю комнату.
  
  – Ничего подобного. Ты одержим приличиями. Как ты сам их видишь. И считаешь, что остальные должны перед этим твоим видением склониться. Только Скиллару ты не впечатлил. Она слишком умна, чтоб впечатляться.
  
  Войдя в комнату, Баратол сграбастал Нуллисс за шиворот туники.
  
  – Ты, – прорычал он, – и все остальные. Вон!
  
  Он выставил старую семачку, которая плевалась и осыпала его проклятьями, за дверь, а потом встал у притолоки, глядя, как остальные толкаются, пытаясь поскорей сбежать.
  
  Через секунду Баратол и Скиллара остались наедине. Кузнец взглянул ей в лицо.
  
  – Как твоя рана?
  
  Женщина нахмурилась:
  
  – Та, от которой у меня рука висит плетью, или та, от которой мне до конца жизни ходить в раскоряку?
  
  – Плечо. Сомневаюсь, что ходить в раскоряку ты будешь вечно.
  
  – Тебе-то откуда знать?
  
  Он пожал плечами.
  
  – Каждая женщина в этом селении родила если не одного, так троих, и все ходят нормально.
  
  Скиллара бросила на него подозрительный взгляд.
  
  – Ты тот, кого зовут Баратол. Кузнец.
  
  – Да.
  
  – Посадник этой выгребной ямы, которую почему-то зовут деревней.
  
  – Посадник? Не думаю, что нам тут положен посадник. Нет, просто самый крепкий и злобный из жителей, что многие переоценивают.
  
  – Л'орик говорит, ты предал Арэн. Что ты в ответе за тысячи смертей, когда т'лан имассы обрушились на восставших.
  
  – У всех бывали плохие дни, Скиллара.
  
  Она рассмеялась. Довольно злобно.
  
  – Ну, спасибо, что выставил этих дураков. Если только ты не пришёл продолжить их дело.
  
  Баратол покачал головой:
  
  – У меня есть вопросы насчёт твоих друзей и спутников. Т'лан имассы напали на вас не просто так, вероятно, их целью было похищение Фелисин Младшей.
  
  – Это же сказал Л'орик, – ответила Скиллара, и, содрогаясь от усилий, села в кровати. – Она никому не была нужна. Это какая-то глупость. Думаю, они скорее пришли убить Геборика.
  
  – Она была приёмной дочерью Ша'ик.
  
  Женщина вздрогнула и отмахнулась.
  
  – В Рараку было много найдёнышей.
  
  – Парень по имени Резчик – откуда он, говоришь?
  
  – Из Даруджистана.
  
  – Вы направлялись туда?
  
  Она закрыла глаза.
  
  – Разве это теперь важно? Скажи мне, вы похоронили Геборика?
  
  – Да. Он ведь был малазанцем? К тому же, у нас здесь проблемы с собаками, волками и другими зверьми.
  
  – А теперь выкопай его, Баратол. Не думаю, что Резчик согласится оставить его здесь.
  
  – Почему?
  
  Она лишь покачала головой.
  
  Баратол развернулся к выходу.
  
  – Выспись, Скиллара. Нравится тебе это или нет, но только ты здесь можешь накормить свою девочку. Если только мы не сумеем убедить Джессу из крайнего восточного дома. Как бы то ни было, она уже скоро проголодается.
  
  – Голодная, – пробормотала у него за спиной женщина. – Как кошка с глистами.
  
  В главном зале Высший маг забрал ребёнка у Чаура. Щербатое лицо глуповатого великана заливали слёзы, которых Л'орик не заметил, так как расхаживал туда-сюда с беспокойным младенцем на руках.
  
  – Хотел спросить, – обратился Баратол к Л'орику, – с какого возраста напрочь утрачиваешь сострадание?
  
  Высший маг нахмурился.
  
  – О чём ты?
  
  Не обращая на него внимания, кузнец подошёл к Чауру.
  
  – Ты и я, – сказал он, – будем выкапывать тело. Много копать, Чаур, как ты любишь.
  
  Чаур закивал, и сквозь слёзы прорезалась слабая улыбка.
  
  Выйдя наружу, Баратол повёл здоровяка к кузнице, где они прихватили кирку и лопату, а оттуда уже направились к каменистой равнине, на запад от деревни. Накануне ночью неожиданно для этой поры года прошёл дождь, но утренний солнцепёк не оставил от влаги и следа. Могила располагалась рядом с полузасыпанной ямой, в которую сбросили остатки лошадиных туш, после того как Урдан их разделал. Ему было велено сжечь останки, но он явно об этом позабыл. Волки, койоты и птицы немедленно отыскали кости и требуху, а теперь яма кишела червями и мухами. В двадцати шагах к западу валялось раздувшееся тело демона, не тронутое падальщиками.
  
  Пока Чаур занимался откапыванием замотанного в саван тела Геборика, Баратол рассматривал бесформенную тушу демона. Растянувшаяся шкура покрылась белыми полосами и будто потрескалась. С такого расстояния Баратол не мог толком рассмотреть, но ему почудилось, будто под останками растеклось чёрное пятно, словно что-то вылилось изнутри.
  
  – Я сейчас вернусь, Чаур.
  
  Здоровяк улыбнулся.
  
  Чем ближе кузнец подходил, тем больше хмурился. Чёрное пятно оказалось мёртвыми мухами, тысячами мух. Он замедлил шаг, затем остановился, держась в пяти шагах от непонятной груды. Что-то шевельнулось – снова и снова, проталкиваясь наружу через пузырящуюся шкуру.
  
  И тогда в голове Баратола раздался голос:
  
  – Нетерпение. Будь добр, надрежь самым осторожным образом эту адскую шкуру.
  
  Кузнец вытащил нож и шагнул вперёд. Подойдя к демону, он нагнулся и провёл хорошо отточенным лезвием по одной из трещин на толстой кожистой шкуре. Внезапно кожа лопнула, и Баратол, ругаясь, отшатнулся, когда из разреза хлынул поток желтоватой жижи.
  
  Нечто, похожее на руку, затем предплечье и локоть протолкнулись наружу, расширяя разрез, и миг спустя зверь выскользнул на свободу, блеснув четырьмя глазами. На том месте, где у тела не хватало двух конечностей, теперь красовались новые, чуть поменьше и бледные, но вполне рабочие.
  
  – Голод. У тебя есть еда, незнакомец? Ты – еда?
  
  Спрятав нож, Баратол отвернулся и направился к Чауру, тащившему тело Геборика. Он слышал, что демон следует за ним.
  
  Дойдя до оставленной позади у могилы кирки, кузнец обернулся, взвешивая орудие в руках.
  
  – Что-то мне подсказывает, – бросил он демону, – что если всадить кирку тебе в голову, новый мозг ты не отрастишь.
  
  – Преувеличенно наиграно. Трепещу от страха, незнакомец. Весело. Серожаб просто шутил, вдохновившись твоим выражением ужаса.
  
  – Это не ужас. Омерзение.
  
  Причудливые глаза демона повернулись в глазницах, а голова уставилась Баратолу за спину.
  
  – Мой брат пришёл. Он здесь, я чую его.
  
  – Лучше поспеши, – сказал Баратол. – Он вот-вот заведёт нового фамильяра.
  
  Кузнец опустил кирку и глянул на Чаура.
  
  Здоровяк стоял на телом Геборика, уставившись на демона огромными глазами.
  
  – Всё в порядке, Чаур, – сказал Баратол. – Давай отнесём мертвеца на отвал за кузницей.
  
  Вновь улыбаясь, великан поднял тело Геборика. До Баратола донеслась вонь разлагающейся плоти.
  
  Пожав плечами, кузнец поднял лопату.
  
  Серожаб размашистыми прыжками понёсся в сторону главной улицы селения.
  
  Глаза дремлющей Скиллары широко распахнулись, когда в её разум ворвался торжествующий голос.
  
  – Радость! Дражайшая Скиллара, время бдения подошло к концу! Крепкий и отважный Серожаб защитил твою святость, и твой приплод ныне вертится в руках брата Л'орика.
  
  – Серожаб? Мне сказали, ты умер! С чего это ты говоришь со мной? Ты никогда со мной не говоришь!
  
  – Женщину в тягости нужно окружить тишиной. Все щипки и уколы раздражения отметал благородный Серожаб. И ныне, о счастье, я могу высказать милейшей тебе свою бессмертную любовь!
  
  – Нижние боги, и вот с этим остальным приходилось иметь дело? – она дотянулась до трубки и кошеля с ржавым листом.
  
  Миг спустя демон прошмыгнул в дверь, за ним следовал Л'орик с младенцем в руках.
  
  Нахмурившись, Скиллара раскурила трубку.
  
  – Ребёнок хочет есть, – сказал Л'орик.
  
  – Ладно. Может, хоть так перестанет давить и течь. Давай сюда маленькую кровопийцу.
  
  Высший маг подошёл ближе и протянул ей дитя.
  
  – Ты должна признать, что эта девочка принадлежит тебе, Скиллара.
  
  – О, да легко, она моя. Сразу видно по алчным глазёнкам. Во имя всего мира, Л'орик, лучше молись, чтоб от отца ей досталась только голубая кожа.
  
  – Так ты знаешь, кто это был?
  
  – Корболо Дом.
  
  – Вот как. Думаю, он всё ещё жив. В гостях у Императрицы.
  
  – Думаешь, мне не плевать, Л'орик? Я была под дурхангом. Если бы не Геборик, я бы осталась среди перебитых прислужников Бидитала. Геборик… – Она опустила глаза на сосущее её левую грудь дитя, щурившееся от дыма трубки. Подняла глаза на Л'орика. – А теперь проклятые т'лан имассы убили его – почему?
  
  – Он был слугой Трича. Идёт война между богами, Скиллара. А платить за это приходится смертным. Нынче опасно быть истинно верующим – в кого-либо и во что-либо. Разве что, может, в сам хаос – ибо воистину он набирает силу в нынешние времена.
  
  Серожаб был занят вылизыванием и сосредоточился, похоже, на новых конечностях. Весь демон выглядел каким-то… уменьшившимся.
  
  Скиллара сказала:
  
  – Итак, ты воссоединился со своим фамильяром, Л'орик. А значит, можешь уходить, куда там тебе надо и по каким делам. Можешь уходить – и убраться отсюда, как можно дальше. Я дождусь, пока Резчик очнётся. Он мне нравится. Думаю, я пойду за ним. Великое задание окончено. Убирайся.
  
  – Не раньше, чем удостоверюсь, что ты не покинешь своё дитя на произвол судьбы, Скиллара.
  
  – Это не произвол. Не больше, чем любое другое будущее. Здесь есть двое женщин, обеих звать Джессами, они позаботятся о ней. Воспитают её как следует, им, похоже, нравится этим заниматься. Думаю, это славно. И кстати, я проявляю щедрость: я ведь не продаю её? Нет, я просто дура. Я отдаю
  её.
  
  – Чем чаще и дольше будешь держать эту девочку, – сказал Л'орик, – тем меньше вероятность, что ты совершишь то, что задумала. Материнство – это состояние души, вскоре ты это поймёшь.
  
  – Отлично, так почему ты всё ещё здесь? Всё ясно, я обречена на рабство, как бы я ни боролась.
  
  – Духовное откровение – не рабство.
  
  – Много же ты знаешь, Высший маг.
  
  – Вынужден сказать тебе, что твои слова глубоко потрясли Серожаба.
  
  – Он это переживёт. Он, похоже, что угодно переживёт. Ладно, я собираюсь сменить грудь, вы двое желаете посмотреть?
  
  Л'орик развернулся на каблуках и вышел.
  
  Серожаб поднял на Скиллару огромные прозрачные глаза.
  
  – Я не потрясён. Мой брат недопонял. Приплод выходит в мир и сам ищет пропитание, каждый детёныш борется за свою жизнь. Воспоминания. Много опасностей. Промежуточные мысли. Печаль. Теперь я должен последовать за братом, ибо он сильно и тяжко переживает множество вещей этого мира. Тепло. Я бережно сохраню своё восхищение тобой, потому как оно чисто в силу недостижимости, определённого завершения. Каковое было бы, признай, воистину нелепо.
  
  – Нелепо – это не совсем то слово, что приходит мне первым на ум, Серожаб. Но спасибо за проявление чувств, пусть даже таких извращённых и противоестественных. Послушай, и попробуй научить Л'орика, ладно? Всего паре вещей, вроде скромности, например, и смирения. А нерушимую убеждённость в своей правоте выбивай из него всеми четырьмя лапами. Она его делает невыносимым.
  
  – Это от отца у него, увы. Родители Л'орика… ох, не важно. Прощай, Скиллара. Сладкие фантазии медленно и изысканно высвобождаются в тёмных уголках моего воображения. Всё, что нужно для подпитки духа.
  
  Демон заковылял прочь.
  
  Твёрдые десны сомкнулись на её правом соске. Боль и удовольствие, боги, что за жалкий и сомнительный союз.
  Что ж, хотя бы прекратится этот перекос; Нулисс прикладывала младенца к её левой груди с момента рождения. От этого появлялось чувство, будто она – плохо навьюченный мул.
  
  Во внешней комнате звучали голоса, но Скиллара не стала вслушиваться.
  
  Они забрали Фелисин Младшую. Это было самым жестоким. Для Геборика хотя бы наступил покой, конец тому, что мучило его, да и он-то был уже стариком. С него довольно спрошено. Но Фелисин…
  
  Скиллара уставилась на существо, лежавшее у неё на груди, всмотрелась в крошечные ручки, затем снова отвернулась к стене и принялась набивать трубку.
  
  Что-то бесформенное наполняло его разум, нечто безвременное, и лишь в последний миг за несколько вздохов прорезалось сознание, мечущееся от одной мысли к другой. Затем Резчик открыл глаза. Старые, посеревшие деревянные балки поддерживали потолок, между ними колыхалась толстая паутина, забитая останками моли и мух. Два фонаря с прикрученными фитилями висели на крюках. Юноша мучительно пытался понять, как оказался здесь, в этой незнакомой комнате.
  
  Даруджистан… вертящаяся монетка. Убийцы…
  
  Нет, это было давно. Треморлор, Дом Азатов и Моби… та одержимая богом девушка – Апсалар, о, любовь моя…
  Перепалка с Котильоном, богом, однажды смотревшим её глазами. Он был в Семи Городах; он путешествовал с Гебориком, Фелисин Младшей, Скилларой и демоном Серожабом. Он стал человеком с ножами, убийцей, если подвернётся случай.
  
  Мухи…
  
  Резчик со стоном нерешительно потянулся рукой к животу, скрытому под грубыми одеялами. От разреза остался лишь тонкий шрам. Он видел… как его внутренности вываливались наружу. Ощутил неожиданную лёгкость внутри, рывок, отправивший его на землю. Холодно, так холодно.
  
  Остальные мертвы. Наверняка. В другой стороны, сам Резчик тоже должен быть мёртв. Его выпотрошили. Юноша медленно повернул голову, изучая тесную комнатушку, в которой очнулся. Какой-то чулан или кладовка. Полки почти пусты. Он был один.
  
  Движение вымотало его, у него не было сил даже убрать руку, бессильно лежавшую на животе.
  
  Он закрыл глаза.
  
  Десяток медленных уверенных вдохов, и он оказался в другом месте. Неряшливый внутренний двор с безжизненной растительностью, будто после долгих лет засухи. Небо над головой безликое и белое. В каменном колодце перед ним стояла неподвижно вода. Невыносимая жара наполняла воздух.
  
  Резчик подался было вперёд, но обнаружил, что не может пошевелиться. Он будто врос корнями в землю.
  
  Слева затрещали заросли, чернея по мере того, как в воздухе открылась рваная дыра. Затем через возникший портал прошли двое. Женщина, за ней мужчина. Ворота захлопнулись за ними, оставив после себя лишь вихрь пепла и выжженный круг на земле.
  
  Резчик попытался заговорить, но голоса не было, да и, как он вскоре заметил, прибывшие его не видели. Он стал призраком, невидимым свидетелем. Женщина была одного роста с мужчиной. Малазанка, а он – точно нет. Она отличалась какой-то суровой, жёсткой красотой. Женщина медленно выпрямилась.
  
  На краю колодца теперь сидела ещё одна женщина. Светлокожая, с тонкими чертами лица. Длинные золотистые волосы убраны вверх и связаны во множество тщательно сплетённых косичек. Одна её рука была погружена в воду колодца, не оставляя ни следа ряби. Она разглядывала отражение в воде, и даже не подняла головы, когда малазанка заговорила:
  
  – И что теперь?
  
  Два зловещих кистеня, висевших на поясе мужчины, придавали ему вид пустынного воина; щёлки глаз на гладком тёмнокожем лице окружала сеть морщин. Он был одет для битвы. После вопроса своей спутницы воин уставился на сидящую женщину и сказал:
  
  – Ты об этом ничего не говорила, Королева Грёз. Только это меня и тревожит в нашей сделке.
  
  – Поздно сожалеть, – прошептала женщина у водоёма.
  
  Резчик снова уставился на неё. Королева Грёз. Богиня. Похоже, и она не догадывалась о присутствии Резчика, наблюдавшего за происходящим. Но это её Владение. Как же такое возможно?
  
  Под насмешливым взглядом Королевы мужчина нахмурился.
  
  – Ты хочешь, чтоб я тебе служил. В каком качестве? С меня довольно армий и походов, довольно пророчеств. Если нужно, дай мне задание, но скажи прямо. Убить кого-то? Защитить? Хотя нет, только не последнее, с этим я тоже покончил.
  
  – Твой… скептицизм… вот что я ценю, Леоман Кистень. Хотя признаю, есть лёгкое разочарование. Ты явился не с тем человеком, на которого я рассчитывала.
  
  Мужчина по имени Леоман бросил взгляд на малазанку, но промолчал. Затем его глаза расширились, и он посмотрел на богиню.
  
  – Корабб?
  
  – Избранник Опоннов, – сказала Королева Грёз. – Возлюбленный Госпожи. Его присутствие пошло бы на пользу… – Лёгкая гримаса, вздох, но она так и не подняла взгляда. – Вместо него я должна мириться со смертной, на которую положил глаз другой бог. Чем это кончится, хотела бы я знать? Он всё же использует её? Как это делают все боги? – Нахмурившись, она продолжила: – Я не отказываюсь от этого… союза. Надеюсь, Худ это верно понимает. Но даже так, я вижу неожиданную рябь… в глубине вод. Ты знаешь, что была отмечена, Синица? Нет, не думаю, тебя посвятили, когда ты была совсем ребёнком. Потом твой брат похитил тебя из храма. Худ ему этого так и не простил – и отомстил на славу, отвернув целительное прикосновение тогда, когда лишь оно было необходимо, когда это касание могло изменить мир, сокрушить вековое проклятие. – Она замолкла, всматриваясь в глубины колодца. – Думаю, Худ теперь сожалеет о своём решении, нехватка смирения вновь ему не на пользу. Подозреваю, он желает восстановить причинённый ущерб – тобой, Синица…
  
  Малазанка побледнела.
  
  – Я слышала о смерти брата, – тихо сказала она. – Но всякая смерть приходит от руки Худа. Здесь нечего возмещать.
  
  – От руки Худа. Истинно так, как и то, что Худ выбирает время и способ. Лишь в редчайших случаях он явно вмешивается в смерть отдельного смертного. Учитывая его обычную степень… вовлеченности… словно усохшие пальцы лишь скользят по неразрывному полотну жизни – до узелка.
  
  Леоман проговорил:
  
  – Тонкости догматов обсудите в другой раз. Мне уже надоело это место. Отправь нас куда-нибудь, Королева, только скажи сначала, что тебе нужно.
  
  Она наконец подняла взгляд и с полдюжины ударов сердца молча рассматривала пустынного воина, прежде чем сказать:
  
  – Отныне мне от тебя… ничего не нужно.
  
  Наступила тишина, и Резчик внезапно осознал, что смертные не шевелятся. Не было видно даже, чтоб поднимались или опускались грудные клетки при дыхании. Застыли на месте… как и я.
  
  Королева Грёз медленно повернула голову, посмотрела Резчику в глаза и улыбнулась.
  
  Неожиданное, головокружительное отступление – он вылетел в бодрствование, очнулся под грудой изношенных одеял, под скрещёнными балками потолка, покрытого тельцами засушенных насекомых. И эта медленная улыбка, от которой у него в жилах закипела кровь. Она знала, конечно, она знала, она привела его туда, чтобы показать случившееся. Но почему? Леоман Кистень… беглый полководец Воинства Ша'ик, за которым гналась армия адъюнкта Тавор. Он явно нашёл способ спастись, но какой ценой! Может, в этом и был урок – никогда не заключай сделок с богами.
  
  До него донёсся приглушённый звук. Непрерывный, требовательный детский плач.
  
  Затем звук поближе – шарканье; Резчик обернулся, чтобы увидеть, как откинулся завес, закрывавший дверной проём, и снаружи на него уставилось незнакомое юное лицо. Лицо исчезло. Голоса, тяжёлые шаги, и занавес снова отбросили в сторону. В комнату вошёл огромный темнокожий мужчина.
  
  Резчик уставился на него. Он казался… знакомым, хотя Резчик точно впервые видел этого человека.
  
  – Скиллара спрашивает о тебе, – сказал незнакомец.
  
  – Это её ребёнок плачет?
  
  – Пока да. Как ты себя чувствуешь?
  
  – Слабым, но лучше, чем раньше. Голоден. Хочу пить. Кто ты?
  
  – Местный кузнец. Баратол Мехар.
  
  Мехар?
  
  – Калам…
  
  Гримаса.
  
  – Родственник. Дальний. Мехар – название племени, его больше нет, его вырезал фалах'д Энезгура из Арэна во время одного из своих западных походов. Немногие уцелевшие разлетелись по миру. – Он пожал плечами, глядя на Резчика. – Принесу тебе попить и еды. Если придёт семачка и попробует перетянуть тебя на свою сторону, скажи, чтоб убиралась.
  
  – Сторону… Какую ещё сторону?
  
  – Твоя подруга Скиллара хочет оставить дитя здесь.
  
  – А.
  
  – Тебя это удивляет?
  
  Он поразмыслил.
  
  – Нет, не особо. Как я понял, она там была сама не своя. В Рараку. Думаю, она хочет оставить все воспоминания позади.
  
  Баратол хмыкнул и развернулся к выходу.
  
  – Да что ж за напасть с этими беглецами из Рараку? Я скоро вернусь, Резчик.
  
  Мехар.
  Даруджиец выдавил улыбку. Этот был такой здоровенный, что легко мог бы подхватить Калама и швырнуть через комнату. И если Резчик верно истрактовал выражение его лица в тот короткий миг, когда назвал имя Калама, этот Баратол не упустил бы подобного шанса.
  
  Спасибо богам, что у меня нет братьев и сестёр… и вообще родни.
  
  Улыбка сползла с его лица. Кузнец упомянул Скиллару, но больше никого. Резчик подозревал, что это не случайность. Баратол не был похож на того, кто бросается словами без дела. Храни нас Беру…
  
  Л'орик вышел наружу. Скользнул взглядом по убогой улочке, оценивая домишко за домишком, – жалкие остатки некогда процветавшего селения. Изначально обречённого на уничтожение, хотя наверняка никто не думал об этом в то время. Лес, верно, казался бесконечным, бессмертным, и они рубили его с остервенелой жадностью. А теперь деревьев не стало, и жалкие заработанные гроши утекли, оставив в руках лишь песок. Почти все добытчики переехали в поисках иного скопления древних деревьев, гонимые жаждой быстрой наживы. Создавая пустыню за пустыней… покуда пустыни не сольются в одну.
  
  Он потёр лицо, ощутив на коже следы пребывания здесь – щёки были будто исцарапаны битым стеклом. Впрочем, убеждал он себя, имелись и достижения. Серожаб снова с ним, и жизнь Резчика спасена. И Баратол Мехар, имя, покрытое десятью тысячами проклятий…
  что ж, вовсе не таким Л'орик представлял себе Баратола Мехара, совершившего столь жуткие преступления. Люди, подобные Корболо Дому, больше соответствовали его видению предателей… или такие, как Битидал, охваченные извращённым безумием. Но этот Баратол, офицер «Красных клинков», убил Кулака Арэна. Его арестовали и взяли под стражу, лишили звания, его собратья из «Клинков» безжалостно избили его – первое и самое тёмное пятно на их чести, питавшее с той поры все их чудовищные проявления крайней преданности.
  
  Баратола должны были распять на Арэнском тракте. Однако город захлестнуло восстание, уничтожившее малазанский гарнизон и вышвырнувшее «Красных клинков» из города.
  
  И тогда явились т'лан имассы, несущие суровый и жестокий урок имперского возмездия. И множество свидетелей видели, как Баратол Мехар распахнул северные ворота…
  
  Но это правда. Т'лан имассам не нужно открывать ворота…
  
  Вопрос, который никто так и не задал: зачем бы офицеру «Красных клинков» убивать городского Кулака?
  
  Л'орик подозревал, что Баратол не снизойдёт до того, чтобы удовлетворить его любопытство. Он оставил попытки защититься словами в далёком прошлом. Высший маг видел всё это глубоко в чёрных глазах дюжего кузнеца: он давно разочаровался в человечестве. И в своём месте в этом мире. Не желал оправдывать свои поступки; ни честь, ни приличия не волновали больше этого человека. Лишь совершенно сдавшаяся душа не желает искупления. Некогда случилось нечто, что сломило веру Баратола, открыв дорогу предательству.
  
  Но местные буквально поклонялись Баратолу Мехару, и вот этого Л'орик не мог понять. Даже теперь, когда они знали правду, знали, что сотворил их кузнец давным-давно, они разочаровали Высшего мага. Он был сбит с толку и ощущал странную беспомощность.
  
  Но опять-таки, признай, Л'орик, тебе никогда не удавалось собрать последователей, какой бы праведной ни была твоя цель.
  Нет, здесь были союзники, чьи голоса присоединились к его гневной атаке на Скиллару, ужасающе равнодушную к собственному чаду, но он прекрасно понимал, что это единство временно и эфемерно. Все они могли осуждать позицию Скиллары, но ничего не стали бы с этим делать; по правде говоря, все, кроме Нулисс, уже смирились с тем фактом, что ребёнок перейдёт в руки двух женщин по имени Джесса. Всё, проблема решена. Но на самом деле совершено преступление.
  
  Демон Серожаб, семенивший сбоку, опустился брюхом в уличную пыль. Четыре глаза лениво поблёскивали, не выражая никакой мысли, но беззвучный сочувственный шёпот унял внутреннее смятение Л'орика.
  
  Высший маг вздохнул:
  
  – Знаю, друг мой. Ах, хотел бы я уметь просто идти мимо, не задумываясь о преступлениях против природы, великих и малых. Думаю, это из-за череды поражений. В Рараку, в Куральд Лиосан, с Фелисин Младшей… боги, что за горький список. И тебя, Серожаб, я тоже подвёл…
  
  – Скромное торжество,
   – сказал демон. – Я расскажу тебе сказку, брат. На закате истории клана, много веков тому, будто выброс газов из глубин, расцвёл новый культ. Избранный представителем культа бог был очень далёк, самый дальний из богов пантеона. Бог, по правде говоря, был равнодушен к кланам моего вида. Бог, ни слова не бросивший смертным, никогда не вмешивавшийся в дела смертных. Мрачный. Предводители культа провозгласили себя гласом этого бога. Они написали законы, определили запреты, предписания, жертвы, кощунства, наказания за непослушание, за сомнения и отклонения. Прежде всё это было лишь слухами, смутными рассказами и печальными историями, но после культ получил силу, а с силой – абсолютную власть. Ужасное принуждение, ужасные преступления совершались во имя молчаливого бога. Предводители появлялись и уходили, и каждый перекручивал слова и без того перекрученные прозаичными амбициями и жаждой единства. Целые колодцы были отравлены. Иные осушены, а ил засыпан солью. Разбивались яйца. Матерей расчленяли. И мой народ был повергнут в омут страха, законы же порождали кровопролитие и слёзы нужды. Притворное сожаление с холодным блеском в центральном глазе. Надежды не предвиделось, каждое поколение страдало больше прежнего.
  
  Л'орик пристально смотрел на сидящего рядом демона.
  
  – И что случилось?
  
  – Семь великих воинов из семи кланов отправились на поиски Молчаливого бога, чтоб узнать самим, вправду ли этот бог благословил всё, что им пришлось перенести во имя его.
  
  – И они нашли молчаливого бога?
  
  – Да, а ещё они нашли причину его молчания. Бог был мёртв. Он умер, когда первая капля крови пролилась во имя его.
  
  – Ясно. И в чём смысл этой твоей непритязательной истории?
  
  – Наверное, вот в чём: существование множества богов отражает истинную сложность смертного бытия. Таким образом, приверженность к одному лишь богу приводит к отрицанию сложности и порождает потребность упрощать мир. Не вина бога, но преступление, совершённое его приспешниками.
  
  – Если
  богу не нравится то, что делается в его имя, ему следует действовать.
  
  – Если только каждое преступление, совершённое в его имя, не ослабляет его… иначе очень скоро, думаю, он лишается силы, не может действовать, а значит, умирает.
  
  – Ты пришёл из странного мира, Серожаб.
  
  – Да.
  
  – Твоя история меня расстроила.
  
  – Да.
  
  – Теперь нас ждёт долгий путь, Серожаб.
  
  – Я готов, брат.
  
  – В известном мне мире, – сказал Л'орик, – многие боги питаются кровью.
  
  – Как и многие смертные.
  
  Высший маг кивнул.
  
  – Ты попрощался, Серожаб?
  
  – Да.
  
  – Тогда пойдём отсюда.
  
  Филиад появился у входа в кузницу, попавшись на глаза Баратолу. Кузнец ещё дважды качнул мехи, затем стянул толстые кожаные рукавицы и помахал юноше рукой.
  
  – Высший маг ушёл, – проговорил Филиад. – С той огромной жабой. Я видел, как в воздухе открылась дыра. Оттуда полился жёлтый свет, и они просто исчезли в ней, а затем дыра пропала!
  
  Баратол покопался в куче слитков чёрного железа, пока не нашёл подходящий. Этот он поставил на наковальню.
  
  – Он оставил свою лошадь?
  
  – Что? Нет, вёл за собой.
  
  – Паршиво.
  
  – И что мы будем делать? – спросил Филиад.
  
  – С чем?
  
  – Ну, думаю, со всем.
  
  – Иди домой, Филиад.
  
  – Правда? А. Хорошо. Наверно. Увидимся.
  
  – Несомненно, – ответил Баратол, натягивая рукавицы.
  
  После ухода Филиада кузнец взял брусок железа щипцами и отправил в горн, одной рукой раскачивая мехи. Четыре месяца тому назад он использовал остатки выкраденных из Арэна денег на запасы угля; и осталось его как раз на эту, последнюю работу.
  
  Т'лан имассы. Только кости и мёртвая кожа. Быстрые и смертоносные, мастера засад. Баратол днями раздумывал об этой проблеме и способах её преодоления. Он подозревал, что им ещё предстоит встретиться.
  
  При сильном ударе его топор был достаточно тяжёл, чтоб нанести урон. Но их каменные мечи были длинными, с заточёнными остриями, которые позволяли наносить и колющие удары. Если не сможешь дотянуться…
  
  Баратол считал, что нашёл решение этих проблем.
  
  Он поддул ещё, пока полоса накала в жерле горна не стала белоснежной, и принялся наблюдать, как брусок железа начинает светиться.
  
  – Теперь мы идём по змее, которая приведёт нас к лагерю собирателей на берегах чернозёрного озера, затем два дня будем идти по плоскогорью, там другой лагерь, самый северный, а всё за ним изменчиво и неведомо.
  
  Самар Дэв рассматривала сложную извилистую линию булыжников на камне слева. Пласты серого и зелёного лишайника, клочки пыльно-зелёного мха и редкие красные цветы окружали каждый камушек, а за ними, в глубине, сверкал изумрудным другой вид мха, мягкий и влажный. На этой дороге камни были отполированы добела, гранит отдавал розовым, а верхние слои скал щерились большими плоскими сколами. Тут и там в щелях и углублениях красовался чёрный лишайник, похожий на акулью кожу. Она увидела оленьи рога, сброшенные в минувший сезон спаривания, кончики отростков были объедены грызунами; это напомнило ей о том, что природа ничего не растрачивает зря.
  
  Впадины заросли чёрной елью, вперемешку сухой и живой, на выступающих же каменистых отвалах низко стелющийся можжевельник образовывал островки высотой до колена, оплетая ветвями камни. Каждый островок был окаймлён кустами голубики и грушанки. Над ними мрачными стражами нависали, подобно скалам, высокие чёрные сосны.
  
  Суровый и неприступный, этот ландшафт никогда бы не сдался перед людьми. Самар Дэв никогда ещё не бывала в землях, столь овеянных древностью, даже пустоши Ягг-одана не были такими. Считается, что под любой земной поверхностью – будь то песок или море, пойма реки или лес – лежит цельный камень, сжатый в плоскость невиданным давлением. Но здесь смешались все возможные покровы, обнажив саму плоть земли.
  
  И эта земля была в пору Карсе Орлонгу. Воин освободился от всех пут цивилизации, теперь он целиком состоял из воли, мышц и скрытого напора. Удивительно, но рядом с ним анибар, Искатель Лодок, выглядел незваным гостем, почти паразитом, виновато и суетливо мельтешившим рядом. Из этих каменистых лесных земель и кристально чистых озёр сородичи Искателя Лодок приносили чёрное зерно и звериные шкуры; тростник и берёзовую кору они собирали для плетения корзин и сетей. Этого было недостаточно, чтобы повредить здешней природе. И не стоило завоевания.
  
  Что до неё самой, она жадно смотрела на нетронутые деревья и кишащие рыбой озёра, размышляя о более эффективных способах сбора продолговатого тёмного зерна в тростниковых зарослях на мелководье – так называемого «чёрного зерна», которое анибары оббивали со стеблей, грузили в длинные узкие лодки, молотили палками, среди паутины и жужжания мух. Она могла думать лишь о ресурсах и лучших способах их добычи. С каждым следующим днём это всё меньше казалось добродетелью.
  
  Они продолжали идти тем же путём, Искатель Лодок впереди, за ним – Карса, ведущий коня под узды, а в конце Самар Дэв, перед которой маячил круп и болтающийся лошадиный хвост. У неё болели ноги, каждый шаг по твёрдым камням отдавался в позвоночник – должен был способ как-то с этим бороться, сказала она себе, вероятно, какой-то вариант многослойных подошв для обуви – надо будет об этом подумать. И вездесущие кусачие мухи – Искатель Лодок нарезал ветки можжевельника, обвязав их вокруг головного убора, от чего зелёные побеги торчали у него из темечка, спадая на шею. Вероятно, это работало, но вид у него был нелепый. Она подумывала смирить тщеславие и последовать его примеру, но это не понадобилось.
  
  Карса Орлонг относился к этому путешествию как к призванию. Ведомый необходимостью вершить правосудие над теми, кого избрал своей целью, он не беспокоился об обстоятельствах. Самар начала понимать, насколько пугающей может быть его дикость и как это питало её растущее восхищение. Она уже почти верила, что этот человек может прорубить путь через целый пантеон богов.
  
  Уклон дороги вывел их на покрытую мхом землю, топорщившуюся изломанными ветками, похожими на крючковатые серые пальцы. Справа высился изогнутый многовековой падуб, иссечённый молниями; проклюнувшиеся вокруг него молодые деревья были мертвы, как будто старый ствол источал какой-то смертельный яд. Слева возвышался над головой Карсы земляной вал из сплетения корней поваленной сосны, тянущейся из озерца чёрной воды.
  
  Погром подошёл к обрыву, и Самар Дэв услышала ворчание Карсы Орлонга. Она с трудом обошла лошадь сбоку и наконец увидела стену переплетённых корней. Среди них угадывалось заплетённое высохшее тело, плоть сморщилась и потемнела, конечности безвольно повисли, шея вывернута, от головы же видны лишь очертания нижней челюсти. Грудь будто смята, пустота внутри тянулась до сердцевины огромного дерева. Напротив стоял Искатель Лодок, делая странные знаки в воздухе.
  
  – Оно недавно упало, – сказал Карса Орлонг. – Но тело здесь давно. Смотри, как окрасила кожу чёрная вода, когда-то собравшаяся у корней. Самар Дэв, – посмотрел он на неё, – у него в груди дыра, как такое может быть?
  
  Та покачала головой.
  
  – Я даже не могу понять, что это за создание.
  
  – Яггут, – ответил тоблакай. – Я видел таких раньше. Плоть становится деревом, но дух остаётся живым в…
  
  – Хочешь сказать, оно всё ещё живое?
  
  – Не знаю. Дерево упало всё же, так что оно умирает…
  
  – Смерть неверная, – вмешался Искатель Лодок, его глаза расширились от суеверного ужаса. – Часто дерево вновь поднимается. Но его обитатель, что так ужасно заточён, не может быть жив. У него нет сердца. У него нет головы.
  
  Самар Дэв подошла поближе, чтобы рассмотреть смятую грудину. Вскоре она вернулась, озадаченная чем-то, что не могла толком сформулировать.
  
  – Кости под плотью продолжали расти, – сказала она, – но не как кости. Дерево. Полагаю, это колдовство Д'рисс. Искатель Лодок, сколько лет этому дереву?
  
  – Замёрзшее время, может, тридцать поколений. Упало дней семь как, не больше. И его повалили.
  
  – Я что-то чую, – сказал Карса Орлонг, передавая поводья Искателю Лодок.
  
  Самар Дэв наблюдала, как огромный воин направился вверх по противоположному склону низины, остановился у скопления камней. Он медленно обнажил свой каменный меч.
  
  Теперь и она уловила в воздухе лёгкий смрад, запах смерти. Самар последовала за Карсой.
  
  Между каменными уступами тропинка круто сбегала вниз, выводя к небольшому торфяному озерцу. С одной стороны на гладком камне, нависшем над берегом, на площадке громоздились остатки примитивного лагеря – три округлые постройки на жердях, накрытых шкурами. Две были наполовину сожжены, а третья завалена обломками дерева и обрывками оленьей кожи. Она насчитала шесть тел, неподвижно лежавших в лагере и вокруг; одно лицом вниз, тело, плечи и голова в воде, окружённые облаком длинных волос, похожих на водоросли. Три каноэ в ряд стояли на другом краю, днища были пробиты насквозь.
  
  Искатель Лодок нагнал их с Карсой на подъёме. Он тихонечко подвывал.
  
  Карса направился по следам. Замешкавшись на миг, Самар Дэв последовала за ним.
  
  – Отойди от лагеря, – бросил ей Карса. – Мне надо прочесть следы.
  
  Самар смотрела, как теблор переходит от одного бездыханного тела к другому, впившись глазами в рытвины на земле, отмечая, где грунт был отброшен в сторону. Подойдя к кострищу, он запустил пальцы в пепел и угли до самой земли. Где-то вдали, за озером, прозвучал безумный вой, горестный и зловещий. Солнце опускалось на западе за линию деревьев, и свет стал резким и ярким. На холме над тропой на высокой ноте причитал Искатель Лодок.
  
  – Вели ему помолчать, – прорычал Карса.
  
  – Не думаю, что сумею, – ответила она. – Дай ему погоревать.
  
  – Его скорбь скоро будет нашей.
  
  – Ты боишься этого невидимого врага, Карса Орлонг?
  
  Он прекратил изучать продырявленные каноэ и выпрямился.
  
  – Четвероногое существо прошло здесь недавно, крупное. Оно забрало одно из тел… но не думаю, что оно ушло далеко.
  
  – Тогда оно уже нас услышало, – сказала Самар Дэв. – Что это – медведь?
  
  Искатель Лодок говорил, что чёрные медведи ходили теми же путями, что анибары, даже показывал их помёт по пути. По его словам, обычно медведи были не опасны. Впрочем, дикие звери непредсказуемы, и если кто из них набрёл на тела, мог счесть добычу своей.
  
  – Медведь? Возможно, Самар Дэв. Такие, как у меня на родине прячутся по пещерам, – на задних ногах в половину выше теблора. Но это существо другое, подушечки его лап покрыты чешуёй.
  
  – Чешуёй?
  
  – И я думаю, что весит оно побольше, чем четверо взрослых воинов-теблоров. – Он посмотрел ей в глаза. – Внушительное создание.
  
  – Искатель Лодок не говорил, что в лесах водятся такие.
  
  – Не единственный захватчик, – сказал тоблакай. – Этих анибаров убили копьями и кривыми клинками. Затем с них сняли все украшения, забрали оружие и инструменты. С ними был ещё ребёнок, но его утащили. Убийцы пришли с озера на деревянных ладьях. Не меньше десяти взрослых, двое в какой-то обуви, рисунок подошвы незнаком мне. Другие были в мокасинах из полос ткани, на одну сторону внахлёст.
  
  – Внахлёст? Такие, думаю, топорщатся.
  
  – Самар Дэв, я знаю, кто эти захватчики.
  
  – Твои старые друзья?
  
  – Мы в то время не говорили о дружбе. Позови Искателя Лодок. У меня есть пара вопросов…
  
  Он не успел закончить предложение. Самар Дэв увидела, как Карса застыл камнем, уставившись на деревья позади трёх каноэ. Обернувшись, она увидела, как нечто огромное проламывается вперёд через гнутое мелколесье. Гигантская, покрытая чешуёй голова поднялась над угловатыми плечами, буравя взглядом Тоблакая.
  
  Тот поднял двумя руками свой каменный меч над головой и рванул вперёд.
  
  Рёв огромного медведя оборвался пронзительным визгом, когда чудовище устремилось обратно в заросли. Внезапный грохот, тяжёлые удары…
  
  Карса нырнул в рощу, преследуя тварь.
  
  Самар Дэв обнаружила, что сжимает кинжал в правой руке так, что костяшки побелели.
  
  Вдали раздавались треск и грохот, сопровождавшиеся визгом чешуйчатого медведя.
  
  Она спустилась по склону и увидела, что Искатель Лодок подобрался поближе к ней. Его губы шевелились в беззвучной молитве, глаза были прикованы к проломленной в подлеске дыре.
  
  Самар спрятала кинжал и сложила руки на груди.
  
  – Что же связывает его с чудовищами? – задумчиво произнесла она.
  
  Искатель Лодок сел на мокрую землю и принялся раскачивать взад-вперёд.
  
  Когда Карса Орлонг вернулся, Самар Дэв как раз заканчивала второе погребение. Он подошёл к очагу, который она разожгла. Рядом, сгорбившись и замотавшись в меха, издавая глубокие печальные стоны, сидел Искатель Лодок. тоблакай положил меч на землю.
  
  – Ты убил его? – спросила она. – Отрезал когти, снял с него кожу заживо, повесил уши на пояс к прочим трофеям и раздавил ему грудную клетку захватом?
  
  – Сбежал, – проворчал он.
  
  – Наверное, он уже на полпути к Эрлитану.
  
  – Нет, тварь голодна. Она ещё вернётся, когда мы уйдём, – он указал на оставшиеся трупы. – Нет смысла их хоронить, тварь выкопает их.
  
  – Голодна, говоришь?
  
  – Умирает с голоду. Она из другого мира. На этих землях ей почти нечем поживиться, не то что на равнинах к югу.
  
  – Это место обозначено на карте как горы Ольфара. Тут также отмечены все озёра, и я полагаю, что маленькое озерцо перед нами соединено с другими на севере речкой.
  
  – Вокруг нет гор.
  
  – Но когда-то они тут были. Тысячи лет назад. Теперь они стёрты, но мы находимся куда выше, чем были, когда шли сюда с юга.
  
  – Нет ничего, что может сточить горы до самого подножия, ведьма.
  
  – Тем не менее. Возможно, я смогу починить эти каноэ, с ними будет куда легче сплавиться…
  
  – Я не оставлю Погрома.
  
  – Тогда мы никогда не угонимся за своей добычей, Карса Орлонг.
  
  – Они и не бегут от нас. Они изучают местность. Ищут.
  
  – Что?
  
  тоблакай не ответил.
  
  Самар Дэв стряхнула грязь с рук и подошла к очагу.
  
  – Я думаю, вся наша охота – ошибка. Анибарам стоило просто бежать. Покинуть эти разорённые земли и не возвращаться, пока захватчики не уйдут.
  
  – Странная ты женщина, – сказал Карса. – Хотела изучить эти земли, но они просто сделали тебя беспомощной.
  
  Самар вздрогнула.
  
  – Почему ты так говоришь?
  
  – Здесь каждый должен вести себя подобно зверю. Идти по земле тихо, ведь место это даёт мало и говорит молча. Три раза за время пути на нас вёл охоту медведь, ступая по земле бесшумно, как призрак. Вновь и вновь выходя на наш след. Казалось бы, такого огромного зверя легко заметить, но это не так. Тут повсюду предзнаменования, Самар Дэв, их больше, чем я где-либо видел, даже у себя на родине. Вороны кружат над головой. Совы смотрят нам вслед из каждого дупла в каждом мёртвом дереве. Скажи, ведьма, что происходит с луной?
  
  Она уставилась на огонь.
  
  – Я не знаю. Кажется, она разрушается. Покрывается трещинами. Нигде не написано, чтобы такое когда-либо происходило. Как нигде не писали о том, чтобы она становилась больше, или о том, что её будет окружать странный венец, – она покачала головой. – Если это предзнаменование, то его точно увидит весь мир.
  
  – Жители пустыни считают, что тут живут боги. Возможно, они ведут между собой войну.
  
  – Суеверная чепуха, – сказала она. – Луна – дитя этого мира. Его последнее дитя, ведь до неё когда-то были другие, – она замешкалась. – Возможно, двое столкнулись между собой, но уверенным тут быть сложно, других мы почти никогда не видели, даже в лучшие времена. Тёмные, смазанные, отдалённые, всегда в тени этого мира или большей луны – той, что мы видим отчётливее всего. В последнее время в воздухе витает слишком много пыли.
  
  – В небе ещё есть огненные мечи, – сказал Карса. – Прямо перед рассветом можно увидеть, как десять мечей, каждый неподалёку от остальных, прорезаются вниз, сквозь тьму. И так каждую ночь.
  
  – Возможно, мы узнаем больше, когда доберёмся до берега. Тогда приливы и отливы изменятся.
  
  – Изменятся? Но как?
  
  – Под дыханием луны, – ответила она. – Мы видим её дыхание по отливам и приливам волн. Таков закон существования.
  
  тоблакай фыркнул:
  
  – Законы нарушены. Существование не держится за законы. Существование – это выживание, а выживание – это борьба. В конце ты проиграешь в этой борьбе. – Он достал из сумки куски копчённого мяса бхедерина. – Только этот закон достоин зваться законом.
  
  Самар уставилась на него:
  
  – В это верят теблоры?
  
  Карса оскалил зубы:
  
  – Однажды я вернусь к своему народу. И тогда разрушу всё, во что они верят. И тогда скажу своему отцу: «Прости меня. Ты был прав, что не верил. Ты был прав, когда презирал законы, которые сковывают нас».
  А своему деду я не скажу ни слова.
  
  – У тебя есть жена?
  
  – Только жертвы, не жёны.
  
  Ей это признание показалось жестоким.
  
  – Ты хочешь загладить вину, Карса Орлонг?
  
  – Это расценят как слабость.
  
  – Тогда ты всё ещё закован в цепи.
  
  – Возле озера было натийское поселение, там делали из моего народа рабов. Каждую ночь, после сбора рыболовных сетей с озера, всех рабов сковывали одной большой цепью. Ни один теблор, скованный ею, не мог в одиночку сломать цепь. Но когда они все вместе объединили волю и силу, уже ни одна цепь не могла их сдержать.
  
  – Значит, несмотря на все заявления о том, что ты вернёшься к своему народу и разрушишь всё, во что они верят, тебе на самом деле нужна их помощь, чтобы этого добиться. Кажется, тебе придётся просить прощения не только у своего отца, Карса Орлонг.
  
  – Я добьюсь всего, что мне потребуется, ведьма.
  
  – А ты был одним из тех рабов в натийской деревне?
  
  – Некоторое время.
  
  – И чтобы сбежать, а ты, очевидно, сбежал, тебе понадобилась помощь остальных теблоров. – Она кивнула: – Теперь я вижу, как это снедает твою душу.
  
  Он поднял на неё глаза:
  
  – Ты, должно быть, и вправду умна, Самар Дэв, раз видишь, как всё связано между собой.
  
  – Я очень долго изучала человеческую природу, наши устремления, наш страх перед истинами. Не думаю, что у вас, теблоров, природа в этом плане иная.
  
  – Только если не начинаешь рассуждения с иллюзии, которая, разумеется, подходит под вывод, который ты сделала с самого начала.
  
  – Я стараюсь не заблуждаться на этот счёт, – ответила она.
  
  – Неужели? – Он протянул ей кусок мяса.
  
  Самар скрестила руки на груди, отказываясь от предложенного.
  
  – Ты считаешь, что я сделала неверное предположение и, хотя говорю, что понимаю тебя, по правде не понимаю ничего. Удобный аргумент, но не очень убедительный, если ты не потрудишься его уточнить.
  
  – Я – Карса Орлонг. Я знаю цену каждого своего шага с тех пор, как стал воином. Твоя попытка потешить своё самомнение не задевает меня, ведьма.
  
  – Теперь дикарь относится ко мне снисходительно! Боги милостивые!
  
  Он вновь протянул кусок мяса.
  
  – Поешь, Самар Дэв, иначе у тебя не будет сил устраивать скандалы.
  
  Она окинула его взглядом и приняла угощение.
  
  – Карса Орлонг, твой народ живёт слишком просто, подобно местным анибарам. Очевидно, что и жители великой цивилизации Семи Городов когда-то были такими же простыми и невежественными, боясь предзнаменований и всего непостижимого. И мы тоже, без сомнения, придумывали сложные системы убеждений, которые сейчас покажутся причудливыми и смешными, – только чтобы оправдать все нужды и тяготы, вызванные вечной борьбой за выживание. К счастью, мы давно оставили это позади. Мы познали величие цивилизации, а вы, теблоры, крепко держитесь за свою беспричинную гордость, не ведая славу добродетели. И потому вы до сих пор не поняли величайшего дара цивилизации…
  
  – Я отлично его понимаю, – ответил Карса Орлонг с набитым мясом ртом. – Дикари становятся цивилизацией путём развития…
  
  – Да!
  
  – Развития эффективных способов убийства других.
  
  – Погоди…
  
  – Развития неопровержимых правил деградации и убожества.
  
  – Карса…
  
  – Развития способов унизить, причинить страдания и оправдать жестокое уничтожение тех дикарей, которые были слишком глупыми и верили, что смогут сопротивляться тому, что вы считаете неминуемым. Проще говоря, их истребление. Так скажи, Самар Дэв, выбирая между мной и тобой, – добавил он, проглатывая мясо, – кого анибарам стоит бояться?
  
  – Даже не знаю, – сказала она сквозь стиснутые зубы. – Может, у него спросим?
  
  Искатель Лодок поднял голову и посмотрел на Самар Дэв прикрытыми глазами.
  
  – В замёрзшем времени, – сказал он тихо, – Сакув Арес говорил о Ненайденном.
  
  – Сакув Арес не был богом, Искатель Лодок. Он был смертным с охапкой умных слов. Легко предостерегать. Остаться и помочь приготовиться к грядущему куда сложнее!
  
  – Сакув Арес дал нам тайны, Самар Дэв, и благодаря им мы приготовились в замёрзшем времени, готовимся теперь и будем готовиться в Ненайденном.
  
  Карса хохотнул:
  
  – Если бы я путешествовал тут с Сакувом Аресом, не думаю, что мы бы о чём-то спорили.
  
  – Вот и путешествуй в обществе варваров… – прошептала под нос Самар Дэв.
  
  тоблакай резко и неожиданно сменил тон:
  
  – Захватчики, которые вторглись сюда, считают себя цивилизованными. И поэтому они убивают анибаров. Почему? Да потому, что могут. Им не нужны другие причины. Всем им, Самар Дэв, Карса Орлонг даст ответ. Этот дикарь не глуп, не доверчив и, клянусь душами моего меча, я дам им ответ.
  
  Неожиданно наступила ночь. В тихом лесу было холодно.
  
  Откуда-то далеко с запада раздался волчий вой, и Самар Дэв увидела, как Карса Орлонг улыбается.
  
  Когда-то очень давно Маппо Коротышка стоял бок о бок с тысячью других трелльских воинов. На вершине Орстанцкого хребта, глядя вниз, на долину Байер-Экар, названную так в честь узкой, каменистой реки, которая текла на север к далёкому, мифическому морю. По крайней мере, мифическому для треллей, которые никогда не уходили так далеко от своих родных степей и долин. На холме, внизу, на западном берегу реки, где-то в пятнадцати сотнях шагов от них, выстроились отряды нэмильской армии, во главе которой в те дни стоял грозный генерал Сайлан'матас.
  
  К тому моменту множество треллей уже пало, не от битвы, а перед искушениями жизни, что кипела у торговых факторий, фортов и поселений, которые превратили пограничную полосу в мутное, эфемерное понятие – и ни во что больше. Маппо и сам спасся бегством из такого поселения, найдя пристанище среди ещё не склонивших голову горных кланов.
  
  Тысяча воинов треллей лицом к лицу с армией в восемь раз больше их собственной. Булавы, топоры и мечи гремят о щиты, обещая своей песней лишь смерть. Этот звук, подобно грому, катится вниз, в долину, где птицы летают до странности низко и бешено, как если бы в ужасе забыли о безопасном убежище на небесах и предпочли лазать по зарослям и кустарникам, роиться и кружиться вокруг серых деревьев, которые прижимались к реке с обеих сторон.
  
  На другой стороне долины вражеские войска постоянно сменяли друг друга. Лучники, пращники, тяжёлые копейщики и внушающие ужас нэмильские катафрактарии, тяжёлые конники – в броне, с круглыми щитами наготове, с копьями, упёртыми в стремена. Они рысью двигались к дальнему крылу войска, давая понять, что намереваются атаковать с фланга, как только пехота и воины треллей сойдутся в бою посреди низины.
  
  Река Байер-Экар не была достойной преградой. Воды в ней было едва по колено; катафрактарии легко перейдут. Было видно Сайлан'матаса, который в окружении свиты выезжал перед войском на дальнем гребне. Над ужасающим командиром развивался флаг – змеевик на чёрном шёлке, отделанном золотой нитью. Прямо над ним воздух словно расходился трещинами, оголяя бездну. Когда свита пересекла гребень, руки с оружием взмыли в небо, отдавая честь генералу, но никакого боевого клича не последовало. Такова была традиция в специально отобранной армии этого человека. Такая тишина казалась зловещей, пугающей и предвещающей смерть.
  
  А мятежных степных треллей в свою первую битву вёл старейшина по имени Тринигарр. Старейшина, которого почитать могли только с насмешкой, старик, чей кладезь мудрости и советов давно иссох. Старик, который мало говорил. Тринигарр, молчаливый и наблюдательный, словно ястреб.
  За этими словами следовала обычно кривая ухмылка или даже смех.
  
  Благодаря своему воздержанию, он теперь стоял во главе войска. Остальные трое старейшин за пять ночей до того решили отведать шаманское варево из сока плачущей джегуры, чьи бусины сочились на острые лезвия три дня, пока кактус пропитывался водой с примесью восьми специй. Этот шаманский отвар позволял видеть и слышать богов земли. Но не в этот раз. В вырытую вокруг растения яму с водой незаметно упал и утонул ядовитый паук, известный как «антилопа». Примесь его яда вызвала у выпивших зелье старейшин глубокую кому.
  
  Кому, из которой, как оказалось позже, им не суждено было выйти.
  
  Множество молодых бойцов, голодных до крови, жаждали встать во главе войска, но старые традиции нельзя было нарушать. Ведь, по сути, старые традиции треллей были сердцем этой войны. Вот почему командовать войском предстояло Тринигарру, настолько мудрому, что ему не нашлось что сказать.
  
  Теперь старик стоял перед воинами на этом судьбоносном гребне, молча и спокойно наблюдая за новыми и новыми шеренгами вражеских войск, пока объезжающая с флангов кавалерия где-то в трёх тысячах шагах к югу и северу наконец-то не повернула вниз, чтобы начать спуск к реке. По пять подразделений с каждой стороны. В каждом по сотне крайне дисциплинированных, бронированных солдат благородного происхождения: братьев, отцов, сыновей, диких дочерей и свирепых жён, – все как один ведомые жаждой крови, которая была частью нэмильского стиля жизни. Среди этих подразделений были целые семьи, и каждое состояло, в основном, из родни, всеобщим голосованием выбиравшей себе в капитаны одного из своих. Вот почему они стали самой устрашающей кавалерией к западу от Ягг-одана.
  
  Тринигарр наблюдал за врагом, а Маппо Коротышка за своим вождём. Старейшина ничего не предпринимал.
  
  Катафрактарии пересекли реку, развернули коней к центру и заняли удобные для выжидания позиции. На склоне прямо напротив треллей пешие солдаты начали спускаться вниз: передовые стрелки уже пересекли реку, за ними последовали средние и тяжёлые пехотинцы, укрепляя на этой стороне реки позиции и ожидая подхода основного войска.
  
  Воины-трелли до сих пор кричали, надрывая глотки, но интервал между криками возрастал, паузы между ударами оружия о щиты становились дольше, и это всё порождало что-то вроде страха. Их боевая ярость сходила на нет, и все смертные страхи и сомнения, которые любой вменяемый человек ощущает перед битвой, вновь возвращались в их сердца.
  
  Увидев, что на завоёванной позиции им не оказывают сопротивления, солдаты раздвинулись шире, чтобы освободить место под пребывающие на восточную сторону реки отряды основного войска. На их пути из кустов выскочил олень, скачками передвигаясь между отрядами.
  
  Веками трелли сражались в своём диком боевом безумии. Бой за боем, в обстоятельствах похожих на эти, к этому моменту они уже мчались бы вниз по холму, набирая скорость. Каждый воин пытался бы обогнать других и снискать славу бойца, который первый достиг ненавистного врага, – славу обычно посмертную. Орда навалилась бы как лавина, использовав преимущество треллей в размерах, чтобы врезаться и откинуть передовой строй войск противника, сломить фаланги и начать резню.
  
  Иногда это срабатывало. Чаще – нет. О, первое столкновение часто сбивало с ног ряд за рядом вражеских солдат, иногда вышвыривало их тела далеко и высоко в воздух, а однажды такой удар усадил целую фалангу на задницы.
  Но нэмилы выучили эту тактику, и теперь их отряды продвигались вперёд, выставив перед собой пики. Обычный трелльский натиск насадил бы воинов на эти смертельные железные шипы, а вражеские подвижные квадраты, натренированные быстро перемещаться как назад, так и вперёд, просто не ощутили бы столкновения. И трелли были бы сломлены или убиты на месте, оказавшись в когтях нэмильских пик.
  
  Но поскольку трелли ничего не делали, застыв на хребте как вкопанные пугала, перед рекой на своём скакуне вновь появился Сайлан'матас. Его взгляд устремился вверх, будто пытаясь просверлить невозмутимый разум Тринигарра. Генерал, очевидно, был недоволен. Если сейчас начинать наступление, его войскам придётся подыматься вверх по холму, что дало бы трелям преимущество при последующей атаке. Недоволен, как подозревал Маппо, но не особо взволнован. Фаланги его войска были отлично натренированы и могли спокойно разойтись, оставляя несущимся вниз треллям смертоносные тоннели из торчащих пик. Хотя обходящая с флангов кавалерия только что утратила львиную долю своей эффективности, учитывая то, что генерал оставил их на прежних позициях. Маппо видел, как из свиты Сайлан'матаса выезжают двое посланников, направляясь в разные стороны долины. Он прикажет катафрактариям передислоцироваться наверх, на один гребень с треллями, где всадники смогут зажать врага в тиски. Эти манёвры вынудят треллей развернуть собственные фланги, хотя это едва ли поможет, ведь трелли не обучены тактике обороны от кавалерийских атак.
  
  Как только катафрактарии развернули коней и начали восхождение, Тринигарр широко развёл руки. Этот жест был сигналом, который ряд за рядом передавали назад, к скрытому от нэмильцев склону горы, откуда он растягивался на юг и север, к отдалённым и замаскированным отрядам воинов-треллей, которые расположились практически напротив ничего не подозревающих отрядов кавалерии. Теперь эти воины начали подниматься к гребню, которого они достигнут намного раньше, чем катафрактари на своих нагруженных бронёй конях. Но они не остановятся на вершине. Вместо этого они минуют её и побегут вниз, к долине, прямо навстречу коннице. Трелли не умеют встречать кавалерийские атаки, но они могут сами броситься на кавалерию, если напор и сила на их стороне, как сегодня.
  
  С западной стороны реки поднялась пыль, а с ней появились звуки бойни. Это пятнадцать сотен треллей, которых Тринигарр отправил пересечь Байер-Экар три дня назад, обрушились на слабо защищённый обоз.
  
  В долине под ними мельтешили вестники. Маппо видел, как генеральская свита застыла на месте, а их кони начали вертеться в разные стороны, как бы дополняя замешательство офицеров, окружавших Сайлан'матаса. На дальних флангах показались трелли, которые, издав боевой клич, ринулись смертоносным потоком на замешкавшийся и сбитый с толку строй всадников.
  
  Сайлан'матас, который совсем недавно мысленно расставлял свои войска для атаки, неожиданно осознал, что думает уже не о бойне, а о том, как организовать необходимую оборону. Он разделил армию пехотинцев и отправил половину легионов рысцой бежать на дальние фланги, а боевые рога трубили катафрактариям сигнал отступления. Лёгкую кавалерию, которая осталась на той стороне реки и предназначалась для погони и добивания обращённых в бегство треллей, генерал отправил галопом на подмогу не видимому отсюда обозу, но сначала им нужно было преодолеть крутой склон, и когда они были уже на полпути, восемьсот треллей показались на вершине, выставив наголо собственные пики, которые были в полтора раза длиннее нэмильских. Их позиция позволяла выставить пики наискосок, под тем же углом, что и склон. Лёгкая кавалерия неравномерно достигла этой ощетинившейся линии и уже пыталась развернуться назад. Копья пронзали лошадей, а те, вставая на дыбы, падали вниз по склону, ломая ноги задним коням. Солдаты спрыгивали с сёдел, теряя всё преимущество, а строй воинов-треллей начал спускаться по склону, врубился в дезориентированные ряды противника, неся нэмильцам смерть.
  
  Генерал остановил центральное наступление по склону и приказал перестроиться для четырёхсторонней обороны: пики сверкали и колыхались, словно шерсть на загривке загнанного в угол зверя.
  
  Некоторое время Тринигарр стоял неподвижно и смотрел, мудрый в молчании,
   – теперь же слегка повернул голову и взмахнул правой рукой, подавая сигнал, после которого тысяча треллей за ним сомкнули ряды, давая пройти колоннам лучников.
  
  «Лучники» – не совсем подходящее название. Среди них и правда были воины, вооружённые длинными изогнутыми луками с такой силой натяжения, что ни один человек не справился бы с ними, и стрелами длиной почти с метательные копья с оперением из вытянутых, затвердевших кусков кожи. Тем не менее, кроме них, были и метатели копий с атлатлями[1], и пращники разных видов, в том числе – вооружённые древковыми пращами. Воины тащили за собой двухколёсные тележки, набитые большими, тонкими мешками, которые будут разрываться при попадании во врага, высвобождая то, что сейчас кишело внутри.
  
  Шестьсот лучников, многие из них женщины, которые потом будут шутить, что ради этой битвы опустошили свои юрты. Они вышли на склон и шли вместе с первоначальным отрядом, который теперь двигался несколькими колоннами.
  
  Вниз, навстречу сердцу нэмильской армии.
  
  Тринигарр шагал среди них, неотличимый от любого другого воина ничем, кроме своего возраста. На время он закончил командовать. Каждая часть его тщательного плана сработала, и исход битвы теперь зависел от храбрости и ярости юных воинов и их вожаков. Этот жест Тринигарра был и вправду самым ярким знаком уверенности в их силах.
  
  Началась битва, которую будут измерять взмахи оружия. Старейшина сделал всё, что мог, чтобы обратиться к внутренней силе, присущей треллям, и одновременно поставить на место нэмильцев с их хвалёным генералом. И вот, под крики птиц, на глазах у испуганного оленя, который всё ещё в страхе скакал по холмам, начался день и началась битва, прославленная пролившейся кровью.
  
  На западном берегу реки нэмильские лучники выстроились в боевой порядок, чтобы вести огонь сразу и на восток, и на запад, вновь и вновь выпуская залпы смертоносных стрел, вызывая волны криков и приглушённого стука наконечников о деревянные щиты. Так было, пока наступающие воины-трелли, разделавшиеся с лёгкой кавалерией, не перестроились под их огнём, перейдя на рысь, с пиками в руках, разбив первым же касанием строй лучников и небольшой охранный отряд стрелков. После этого копейщики ударили в спины тех лучников, что стреляли на восток, через головы нэмильского квадрата, в наступающие отряды треллей. И началась бойня.
  
  Первый залп треллей обрушился на фалангу, пронзая огромными снарядами щиты и доспехи. Когда войска подошли ближе, за стрелами последовали дротики, и в первых рядах нэмильской армии образовались бреши, сумятица и толкотня между солдатами, которые пытались занять место погибших. Но их встретили метательные топоры, а когда армия была уже в двадцати шагах от врага, над рядами треллей взмыли древковые пращи, раскручивая и швыряя за передние ряды нэмильцев мешки, которые, ударяясь о пики, раскрывались, высыпая сотни чёрных скорпионов. Вот тогда женщины и смеялись, говоря, как они опустошили свои юрты ради этого подарка ненавистным нэмильцам.
  
  Маленькая сама по себе деталь, но в тот день, в тот миг она стала последним камешком под колесом фермерской тачки – и ось треснула. Вопли паники стёрли всю память о дисциплине. Крепкие, холодные клешни скорпионов прямо на шее, пробираются под пластины доспехов, наручи и перчатки, падают на просунутую в петлю щита руку… А после следует свирепое, ядовитое жало, колющее словно коготь, вызывающее агонию, охватывающую всё тело. Этого было достаточно, более чем достаточно. Казалось, фаланга взорвалась на глазах у Маппо, превратившись в разбегающиеся силуэты, визжащие и кружащиеся в диком танце, отбрасывающие прочь оружие и щиты, сдирая с себя шлемы и куски брони.
  
  Стрелы и дротики впивались в толпу, а те, кто выбегал из неё, натыкались на поджидавшие их булавы, топоры и мечи треллей. И Маппо, бок о бок со своими боевыми товарищами, пылая боевой яростью, нёс холодную смерть.
  
  Великий генерал Сайлан'матас умер, раздавленный ногами своих же солдат. Никто так и не понял, зачем он спешился, встречая атакующих треллей. Его лошадь нашли, когда та рысью прискакала обратно к обозу, поводья были аккуратно намотаны на луку седла, а стремена закинуты на сиденье.
  
  Катафрактариев, этих ужасающих, чистокровных всадников, вырезали, как и половинчатые легионы пехотинцев, которые прибыли слишком поздно и вместо помощи, просто погибли посреди мельтешивших в панике лошадей и воющих, смертельно раненых, вельмож.
  
  Нэмильцы увидели тысячу воинов и решили, что ровно столько треллей им и противостоит. Шпионы дважды подвели их. В первый раз, когда среди горных племён преднамеренно пустили на попечение вечно шепчущим ветрам слухи о том, что союз треллей распался, а во второй – в дни перед битвой у Байер-Экара, когда Тринигарр отправлял свои кланы, раздав каждому конкретную задачу, точно просчитав место, где будет проходить битва, ведь трелли хорошо знали местность. Потому им не составило труда незаметно пробраться сюда в безлунные ночи и искусно прятаться днём среди бугров и изгибов долины.
  
  Тринигарру – старейшине, который провёл свою первую битву, – предстояло провести ещё шесть, всякий раз – вновь отбрасывая нэмильских захватчиков, пока не будет подписан договор, который передаст людям все права на трелльские степи и холмы, а старик, который так редко говорил, умрёт пьяницей в переулке, много лет спустя после того, как последний из кланов сдастся, покинув свои родные земли, ведомый голодом, после того, как нэмильцы и их полукровные трелльские разведчики долгое время будут вырезать стада бхедеринов.
  
  Маппо слышал, что в последние годы язык Тринигарра развязал алкоголь, и он часто говорил, наполняя воздух неразборчивыми, бессмысленными словами и остатками воспоминаний. Так много слов, среди которых ни одного мудрого, сменили некогда мудрейшее из молчаний.
  
  В трёх шагах позади Маппо Коротышки шёл Искарал Прыщ, Высший жрец и признанный Маг Дома Тени, ведя своего жуткого черноглазого мула и непрестанно болтая. Его слова наполняли воздух, кружили, словно высохшие листья на плавном ветру, – да и ни важность, ни значимость этих слов от листьев не отличалась. Болтовню перебивали только шлёпанье мокасин и копыт, которые освобождались от болотной грязи, только чтобы вновь в неё окунуться, а также редкие удары в ответ на укусы насекомых и всхлипывания вечно больного насморком носа Прыща.
  
  Для Маппо стало очевидным, что он слышит мысли Высшего жреца: бессвязный, бесцельный монолог безумца то выплёскивался на ветер, то неожиданно прерывался. И каждый проблеск гениальности был всего лишь фантазией, таким же неверным следом, как и тот, по которому они шли. Этот якобы краткий путь теперь грозил целиком поглотить их. Затянуть в пучину тёмного торфа, который навеки останется перед их ослепшими глазами.
  
  Трелль был уверен, что Искарал Прыщ решил покинуть его и уйти с Могорой – если она и вправду вернулась домой, в скальный монастырь, а не бегает где-то среди зловонных деревьев и зарослей мха. Но что-то ещё необъяснимое изменило его решение, и эта деталь волновала Маппо куда больше всех остальных.
  
  Он бы хотел, чтобы это была одиночная погоня. Именно трелль отвечал за Икария, что бы там ни решили Безымянные. В их суждениях не было ничего праведного, эти жрецы уже не раз предавали его.
  
  Они заслужили вечного врага в лице Маппо – и, возможно, однажды он навестит их и наконец выразит своё недовольство должным образом.
  
  Жестоко использованный и обесчещенный духовно, Маппо видел в них предмет своей ненависти. Он был стражем Икария. Его другом. И ему было понятно, что новый друг ягга действовал с лихорадочной поспешностью беглеца, знал, что за ним охотятся, знал, что он соучастник в огромном предательстве. И Маппо не смилуется над ним.
  
  Ему не нужна была помощь Искарала Прыща, более того, Маппо начал подозревать, что помощь высшего жреца не была плодом его благородства, как это казалось раньше. К примеру, они якобы должны были пересечь это болото за два дня. Искарал утверждал, что так они прибудут к берегу на пару дней раньше, чем если пойдут высокогорной тропой. Но два дня быстро превратили в пять, а конца и края болоту не видно. Чего трелль пока не мог понять, так это зачем Искаралу, а значит – и Дому Тьмы, пытаться его задержать.
  
  Икарий был оружием, которым не рискнёт воспользоваться ни смертный, ни бог. То, что Безымянные считают иначе, лишь указывает на их безумие и безграничную глупость.
  
  Совсем недавно они отправили Маппо с Икарием в Треморлор, Дом Азатов, который был способен навеки заточить Икария. Именно заточение входило в их планы, и хотя Маппо взбунтовался и, наконец, пошёл против их воли, трелль понял ещё тогда, что их замысел не был лишён смысла. Эта резкая и необъяснимая смена планов укрепила веру трелля в то, что древний культ сбился с пути или же – что власть в нём узурпировала какая-то соперничающая фракция.
  
  Раздался внезапный визг Искарала Прыща, и огромная тень скользнула над двумя путниками, прежде чем исчезнуть. Маппо поднял глаза, высматривая хоть что-то среди огромных веток, с которых свисал, подобно бороде, мох. Он ничего не видел, но до сих пор ощущал холодный ветер, который тянулся следом за… чем-то. Трелль перевёл взгляд на верховного жреца.
  
  – Искарал Прыщ, в этом болоте что, водятся энкар'алы?
  
  Глаза маленького человечка были широко открыты. Он облизал губы, невольно собирая языком размазанные внутренности комара и втягивая их в рот.
  
  – Понятия не имею, – сказал он, вытирая нос тыльной стороной ладони. Вид у него был как у младенца, пойманного на каком-то ужасном преступлении. – Нам стоит пойти назад, Маппо Коротышка. Это была ошибка… – Жрец покачал головой. – Он мне верит? Как он может не верить? Прошло пять дней! Мы не пересекли эту часть болота, его северное ответвление, нет, мы идём по нему вдоль! Энкар'ал? Боги милостивые, да они людей жрут! Это был энкар'ал? Хотелось бы! Но ведь нет. Если бы только. Быстро, великолепный гений, придумай, что тебе сказать! – Он почесал белую щетину на лице и засиял в улыбке. – Это всё Могора! Это её вина! Её идея!
  
  Маппо огляделся. Северное ответвление болота? Чтобы попасть сюда, они должны были срезать на запад, это бы уже оказалось первым признаком того, что всё идёт наперекосяк, но разум Маппо в те дни был затуманен. Да и сейчас – настолько ли прояснился его рассудок. Но теперь трелль ощутил, как, будто жар угольков, в нём начал разгораться гнев. Он повернул направо и двинулся вперёд.
  
  – Куда ты? – спросил Искарал, ускоряясь, чтобы не отставать. Мул за спиной жалобно заревел.
  
  Трелль не утруждал себя ответом. Он изо всех сил сдерживал желание свернуть цыплячью шею мерзкого человечка.
  
  Некоторое время спустя земля начала ощутимо подниматься, стала суше, и кое-где спереди стали пробиваться лучи солнца, выглядывая из-за берёз.
  
  На опушке прямо перед ними, полусидя-полулёжа, на валун опиралась женщина. Высокая, с кожей цвета чистого пепла, длинными и прямыми чёрными волосами, вольно свисающими ниже плеч. Серебром сверкнула кольчуга, надетая поверх серой рубахи с капюшоном и гетр из бледной, гладкой кожи. Высокие сапоги, сделанные из кожи какого-то чёрного чешуйчатого создания, доходили до колен. На поясе висели две рапиры с гардами-чашками.
  
  Она ела бордово-красное яблоко.
  
  Крупные, чёрные глаза с глубоким и длинным эпикантусом[2] пристально уставились на Маппо с выражением вялого пренебрежения и слабого веселья.
  
  – Вот как, – прошептала она. – Вижу, тут не обошлось без руки Ардаты. Тебя исцелила Королева Пауков – ты заводишь опасные связи, Страж. – Её свободная рука прикрыла рот, глаза расширились. – Как грубо с моей стороны! Ты ведь уже не страж. Как же мне тебя звать, Маппо Коротышка? Отвергнутый? – Она выбросила яблоко и выпрямилась. – Нам с тобой нужно многое обсудить.
  
  – Я тебя не знаю, – ответил трелль.
  
  – Меня зовут Злоба.
  
  – Очень подходит, – сказал Искарал Прыщ, – ведь я уже тебя ненавижу.
  
  – Союзникам не обязательно быть друзьями, – ответила она, презрительно окинув взглядом жреца. Её глаза на мгновение сузились при взгляде на мула, затем она сказала: – У меня нет друзей, и я не ищу дружбы.
  
  – С таким то имечком, как «Злоба», это неудивительно…
  
  – Искарал Прыщ, Гончие хорошо потрудились, чтобы избавиться от Деджима Нэбрала. Точнее сказать, я начинаю понимать, какую тонкую игру они ведут, учитывая близость Дераготов. Твой хозяин умён, отдаю ему должное.
  
  – Моему господину, – прошипел Искарал Прыщ, – нет нужды вступать в союз с такими, как ты
  .
  
  Она улыбнулась, и эта улыбка по меркам Маппо была очень красивой.
  
  – Высший жрец, я не жду ничего ни от тебя, ни от твоего хозяина, – её глаза вновь смотрели на трелля. – А вот тебе, Отвергнутый, я нужна. Мы с тобой будем странствовать вместе. Услуги Мага Дома Теней больше тебе не потребуются.
  
  – Ты так просто от меня не избавишься, – сказал он с неожиданной улыбкой на лице, которая должна была показаться вкрадчивой, но затею слегка портили останки комара, размазанные по грязным, кривым зубам. – Как бы не так. Я буду, словно пиявка, скрытая в складках одежды, жадно высасывать твою жизненную силу. Я буду, как клыкастая летучая мышь у тебя под выменем, жадно пить твои сладкие соки. Я буду мухой, которая жужжит прямо в ухе, чтобы сделать из него дом и отложить там личинок. Я буду комаром…
  
  – Раздавленным твоим губошлёпством, Высший жрец, – утомлённо бросила Злоба и жестом отправила его прочь. – Отвергнутый, в полулиге отсюда берег. Там есть рыбацкая деревушка, в которой, увы, уже не бьёт ключом жизнь. Хотя нам это не помешает.
  
  Маппо не двинулся.
  
  – Какие у меня причины, – спросил он, – стать твоим союзником?
  
  – Тебе понадобятся мои знания, Маппо Коротышка, ведь именно я когда-то была одной из Безымянных, которые освободили Деджима Нэбрала, чтобы он уничтожил тебя, и новый Страж занял твоё место рядом с Икарием. Возможно тебя это удивит, – добавила она, – но я рада, что т'рольбарал провалил своё задание. Я объявлена Безымянными вне закона, но это лишь приносит мне радость, если не удовлетворение. Хочешь ли ты узнать, что задумали Безымянные? Хочешь ли узнать, какая судьба ждёт Икария?
  
  Он уставился на неё и спросил:
  
  – Что ждёт нас в той деревне?
  
  – Корабль с продовольствием и своего рода командой. Чтобы догнать нашу добычу, нам предстоит пересечь полмира, Маппо Коротышка.
  
  – Не слушай её!
  
  – Замолчи, Искарал Прыщ, – прорычал Маппо, – или проваливай отсюда.
  
  – Дурак! Очень хорошо, теперь мне ясно, что я не просто нужен, а жизненно необходим. Без меня ты, дурачина, просто пропадёшь! Но ты, Злоба, берегись! Я не позволю тебе предать этого глупого, но почтенного воина! И следи за словами, иначе ты доведёшь его до безумия!
  
  – Если он так долго терпел твою компанию, жрец, – сказала она, – у него иммунитет к любому виду безумия.
  
  – Тебе стоит прикусить язык, женщина.
  
  Она улыбнулась.
  
  Маппо тяжело вздохнул. Ах, Прыщ, тебе бы следовать своим собственным предостережениям…
  
  Мальчику было девять лет. Он некоторое время болел, не понимая, что дни сменяют ночи, изредка приходя в себя, видя размытые силуэты, наполненные болью глаза родителей и странные взгляды двух младших сестёр, которые будто бы начали представлять жизнь без старшего брата, его вечных издёвок и мучений, которые он обязан был приносить им, чтобы казаться надёжным товарищем в глазах таких же жестоких детей, живших в этой деревне.
  
  Потом он снова пришёл в себя – и помнил то возвращение в сознание как отдалённый, закрытый со всех сторон стенами, покрытый чёрной ночью колодец, где звёзды плавали вокруг, слово водяные клопы. В этот раз в комнате мальчик был абсолютно один. Проснувшись от жажды, он нашёл возле кровати ведро с мутной водой и деревянную ложку из рога, которой его мать пользовалась только по праздникам. Просыпаясь, собираясь с силами, чтобы дотянуться до ложки, зачерпнуть ею воду в ведре, едва справляясь с её весом, и залить прохладную жидкость в потрескавшиеся губы, чтобы остудить горячий и сухой, словно кузнечный горн, рот.
  
  Однажды он вновь очнулся и в третий раз пришёл в себя. Несмотря на слабость, он смог сползти с кровати, поднять ведро и выпить остатки воды, откашливая вкус влажной грязи и песка со дна. В гнезде, которое голод свил в его желудке, теперь было полно пустой скорлупы, а его внутренности клевали тоненькие клювы и царапали маленькие когти.
  
  Длинное и утомительное путешествие привело его наружу, где он прищурился от резкого солнечного света. Слишком резкого и яркого – настолько, что он ничего не видел. Вокруг него повсюду звенели писклявые голоса. Они наполняли улицы и текли с крыш, разговаривая на неведомом ему языке. Смех, веселье… но от этих звуков он похолодел.
  
  Ему нужна была вода. Ему нужно было победить этот яркий свет и вновь обрести зрение. Узнать, откуда идут эти радостные звуки, – неужели в деревню пришёл караван? Труппа актёров, певцов и музыкантов?
  
  Его что, никто не видит? Он стоит на четвереньках, лихорадка отступает. Жизнь возвращается к нему…
  
  Что-то толкнуло его в бок, и на ощупь мальчик дотянулся до лапы и загривка собаки. Мокрый нос скользнул по его предплечью. Похоже, здоровый пёс, решил он нащупав поверх мышц на лапе толстый слой жира, а потом наткнувшись на огромный, выпирающий живот. Теперь он слышал и других собак, которые собрались вокруг него, прижимаясь всё ближе, изгибаясь от удовольствия с каждым его прикосновением. Все они были жирными. Недавно что, был пир? Забили скот?
  
  К нему вернулось зрение, более ясное, чем когда-либо прежде. Мальчик поднял голову и осмотрелся.
  
  Голоса, которые он слышал, принадлежали птицам. Грачи, голуби и стервятники расселись вдоль пыльных улиц, с визгом отскакивая из-за обманных рывков деревенских собак, которые присвоили себе валяющиеся то там, то тут остатки тел, чаще всего просто кости и почерневшие на солнце сухожилия. Черепа разгрызены собачьими зубами и вылизаны до блеска.
  
  Парень встал на ноги, пошатнувшись от внезапного головокружения, которое довольно долго не проходило.
  
  Спустя некоторое время он смог повернуться и посмотреть на родительский дом, пытаясь вспомнить, что видел, пока полз через комнаты. Ничего. Никого.
  
  Вокруг него кружили собаки, отчаянно желая, чтобы он стал их хозяином. Они виляли хвостами, ходили из стороны в сторону, выгибая спины и дёргая ушами при каждом его движении, тыкаясь носами в ладони. Парень понял, что они были толстыми потому, что съели всех.
  
  Потому, что все умерли. Его мать, отец, сёстры и все остальные в деревне. Собаки принадлежали всем и никому, они проживали жизнь в страданиях, жестоком голоде и соперничестве, но теперь в праздности набили животы. Сытость принесла им радость, и всё соперничество было забыто. Мальчик видел в этом что-то глубокое. Детские иллюзии отступили, обнажая правду этого мира.
  
  Он двинулся в путь.
  
  Вскоре он оказался на перекрёстке, сразу за самой северной усадьбой в деревне, стоя посреди своры своих новых питомцев. Прямо в центре перекрёстка дорог и троп торчал указатель из груды камней.
  
  Голод прошёл. Взглянув на себя, он понял, насколько исхудал. Кроме того, он увидел странные фиолетовые узелки, выпирающие на суставах, запястьях, локтях, коленях и лодыжках, вовсе не болезненные. Казалось, они стали хранилищем какой-то иной силы.
  
  Он смог понять сообщение на груде камней, ведь его растил пастух и ему доводилось выпасать стадо. В сообщении было сказано, что надо идти на север, в холмы. Что там его ждёт убежище. А это значит, там были уцелевшие. Понятно, почему его бросили – против синеязыкой лихорадки лекари были бессильны. Души живут и умирают благодаря собственной решимости или от её отсутствия.
  
  Мальчик видел, что на склонах не пасутся стада. Наверное, не встретив сопротивления, с холмов спустились волки или другие жители деревни увели скот с собой. Ведь в убежище тоже будут нужны такие вещи, как вода, еда, молоко и сыр.
  
  Он направился по северной тропе, собаки бежали следом.
  
  Он видел, что они счастливы. Рады, что он ведёт их за собой.
  
  А солнце над головой, что раньше слепило его, перестало донимать глаза. Мальчик пришёл в себя и переступил порог, в четвёртый и последний раз. Он понятия не имел, когда это закончится.
  
  Младшая Фелисин утомлённым взглядом уставилась на щуплого юнца, которого к ней привели Выхолощенные послушники. Очередной уцелевший, который ищет в ней смысл, наставление и что-то, что поможет ему поверить, что его не сломят и унесут за собой ветры болезни.
  
  Он был Разносчиком, об этом свидетельствовали опухоли на руках и ногах. Скорее всего, это он заразил всю свою деревню. Узлы гноились, выпуская инфекцию в воздух, и все остальные умерли. Он прибыл к вратам города утром в компании двенадцати полуодичавших собак. Разносчик, но здесь, в этом месте, это не повод для изгнания. На самом деле, наоборот. Кулат возьмёт мальца под своё крыло, научит его путям паломничества, даст ему новое призвание – нести чуму в этот мир и среди выживших после его прихода собирать приверженцев новой религии. Веры Изломанных, Покрытых Шрамами, Выхолощенных – различного рода секты, членство в которых определялось увечьями, которые чума нанесла каждому выжившему. И самые редкие и ценные из них – Разносчики.
  
  Всё происходило так, как предвидел Кулат. Прибывали уцелевшие. Сначала горстками, потом сотнями. Их тянула, вела сюда рука бога. Они начали откапывать давно похороненный город, селясь в домах среди призраков давно умерших горожан – горожан, которые до сих пор населяли комнаты, коридоры и улицы, молча и неподвижно глядя на перерождение своего города. На их бледных, размытых лицах бушевали эмоции – от негодования до настоящего ужаса. Вот как живые могут испугать мёртвых.
  
  Пастухи прибывали с огромными стадами овец, коз и долговязым скотом, называемым «эрага», хотя многие думали, что они вымерли тысячи лет назад. Кулат сказал, что их дикие стада нашли в холмах, и собаки вновь принялись за работу, ради которой их разводили, – защищать стада от волков и от серых орлов, которые могут спокойно утащить в своих когтях телёнка.
  
  Прибыли ремесленники и начали создавать изображения, порождённые болезнью и лихорадкой. Бога в цепях, толпы Изломанных, Покрытых Шрамами и Выхолощенных.
  
  Изображения, нарисованные на горшках и стенах древней смесью красной охры и крови эрага, каменные статуи Разносчиков. Ткани с крупными узлами шерсти, отображающими чумные узелки, лихорадочных цветов образы, окружающие центральные изображения самой Фелисин, Ша'ик Перерождённой, что несёт истинный Апокалипсис.
  
  Она не знала, как ей со всем этим быть. Её вновь и вновь смущало всё, что она видела, все признаки поклонения и обожания. Со всех сторон её окружал ужас физического безобразия, пока она не ощутила себя хладнокровной, притуплённой до полной бесчувственности. Страдания стали отдельным языком, а сама жизнь для неё сделалась синонимом наказания и заточения. Вот она – моя паства.
  
  До сих пор её последователи удовлетворяли все её прихоти кроме одной – нарастающего сексуального желания, отражающего изменения в её организме, созревание её женственности, начало кровотечения у неё между ног и новый голод, приносящий мечты об избавителе. Она не жаждала прикосновений рабов, ведь рабство – это то, что с удовольствием выбрали эти люди. Все они, обитатели града, который назвали Ханар-Ара, Городом Павших.
  
  С полным ртом камней, Кулат пробормотал:
  
  – В этом и беда, высочество.
  
  Она моргнула. Она его не слушала.
  
  – Что? Что за беда?
  
  – Разносчик, который прибыл нынче утром с юго-западной дороги. И собаки, которые слушаются только его.
  
  Она рассмотрела Кулата, старого ублюдка, который признался в похотливых снах о вине так, будто сам рассказ доставлял ему большее удовольствие, чем он мог вынести, будто сам рассказ его пьянит.
  
  – Объясни.
  
  Кулат пососал камни во рту, проглотил слюну и указал рукой.
  
  – Посмотрите на эти бугорки, высочество. Это бугорки болезни, это множество пастей синего языка. Но они уменьшаются. Они высохли и сходят на нет. Он сам так сказал. Они становятся меньше. Он Разносчик, который однажды перестанет им быть. От этого ребёнка однажды не будет никакой пользы.
  
  Пользы. Она вновь посмотрела на него, теперь уже внимательнее разглядывая суровое угловатое лицо, которое казалось старше своих лет. Ясные глаза, исхудавшее тело, которое теперь вновь поправится, ведь теперь у него есть пища. Юный мальчик, который вырастет в мужчину.
  
  – Он останется во дворце, – сказала она.
  
  Глаза Кулата расширились.
  
  – Высочество…
  
  – Я всё сказала. В раскопанном крыле, где есть двор и конюшни, он может держать своих собак…
  
  – Высочество, были планы превратить раскопанное крыло в ваш личный сад…
  
  – Больше не перебивай меня, Кулат. Я всё сказала.
  
  Мой личный сад.
  Эта мысль позабавила её, пока Фелисин тянулась за кубком с вином. Ну да, и посмотрим, как он тут разрастётся.
  
  Продолжая молча размышлять, Фелисин не увидела внезапно помрачневший взгляд Кулата за миг до того, как он поклонился и развернулся.
  
  У парня было имя, но она даст ему новое. Имя, которое лучше подходит её видению будущего. Спустя некоторое время она улыбнулась. Да, она назовёт его Крокусом!
  
  Глава пятнадцатая
  Старик, бывший солдат,
  заклёпки позеленели, глаза
  обрамляет ржавчина,
  стоял, словно внезапно очнулся
  средь бездны резни, получив
  удар в спину, когда побежал,
  когда молодые клинки изгнали
  его с поля.
  Выглядит как обещанье,
  что лишь глупец пожелает
  увидеть исполненным,
  знамёна славы
  жестикулируют
  под ветром над его головой,
  голые, точно призраки,
  разбитые черепа, трепещущие губы,
  распахнутые в молчанье рты.
  «О, услышьте меня, – вопиёт он
  на своей воображаемой вершине, —
  – и я расскажу: о богатствах и
  о наградах, о своём величье,
  лицо моё молодым предстанет, как те,
  что я вижу перед собой… Услышьте!»
  А я всё сижу за столом тапу,
  на пальцах жир жареного мяса,
  разбитый кубок жемчужиной блещет
  на жарком солнце, вино
  водою разбавлено, чтоб укрепить
  союз густого и жидкого,
  но равно вкусного.
  Рукою подать до него,
  этого смутьяна, этого
  бредящего трубача,
  который когда-то стоял
  сомкнув щиты со мною,
  пьяный и покрасневший
  от вина и скрытого страха,
  за миг до того, как сломался,
  сломался и побежал, —
  а ныне зовёт новое поколенье
  на войну, на звонкую битву,
  но почему же? Что ж, потому,
  что он однажды сбежал. Но слушай:
  солдат, что однажды бежал,
  обречён бежать и до смерти,
  вот в этом, почтенный судья,
  причина, единственная причина
  тому, что мой нож нашёл его спину.
  Он был солдатом, словами
  он меня пробудил ото сна.
  «Защита Бедуры» из «Гибели короля Квалина Троса Беллидского», записана как песня авторства Рыбака, город Малаз, последний год правления Императрицы Ласиин
  
  Ното Бойл, армейский лекарь, картулианец по рождению, бывший священник Солиэль, стоял посреди опьяняющего благоухания, навевавшего воспоминания о склепах. Высокий, тонкий, с кожей цвета дублёной козьей шкуры, с бесцветными волосами, чьи пряди трепал ветер, он походил на согнувшийся побег. Между позеленевших зубов торчала рыбья кость. Эту привычку он подцепил так давно, что нынче между зубов у него образовались круглые дыры, а дёсны так задрались, что улыбаясь, он смахивал на скелет.
  
  До сего момента он всего раз улыбнулся (когда поздоровался), и Ганос Паран считал, что этого раза было более чем достаточно.
  
  Сейчас лекарь то ли печалился, то ли изнывал от скуки.
  
  – Не могу быть уверен, капитан Добряк, – сказал он наконец.
  
  – Насчёт чего?
  
  Тот моргнул, серая вспышка утонула в жёлтом тумане.
  
  – Так у вас ведь был вопрос ко мне, разве нет?
  
  – Нет, – ответил Паран, – приказ.
  
  – Да, точно, я это и имел в виду.
  
  – Я приказал тебе отойти.
  
  – Первый Кулак очень болен, капитан. От этого визита никакой пользы, вы лишь помешаете ему спокойно умереть. И вероятно, заразитесь смертельной болезнью.
  
  – Нет, не заражусь. И именно с его умиранием я хочу разобраться. А теперь, как бы то ни было, я хочу его видеть. Это всё.
  
  – Капитан Речушка…
  
  – Капитан Речушка больше не командует, лекарь. Командую я. Теперь прочь с дороги, пока я не назначил тебя копаться в лошадиных кишках, а с учётом того, как паршиво их кормят в последнее время…
  
  Ното Бойл изучал рыбий позвоночник в своей руке.
  
  – Я отмечу это в своём журнале, капитан Добряк. Так как я главный лекарь Воинства, есть некоторые вопросы насчёт субординации на данный момент. В конце концов, при обычных обстоятельствах я куда выше капитанов по званию…
  
  – Обычные обстоятельства кончились. Я начинаю терять терпение.
  
  Слабая гримаса отвращения.
  
  – Да, я из первых рук знаю, что происходит, когда вы теряете терпение, не важно, насколько справедлив ваш гнев. Это мне пришлось, напомню, лечить разбитую челюсть капитана Речушки. – Он шагнул в сторону от входа. – Прошу вас, капитан, входите.
  
  Паран со вздохом обошёл лекаря, откинул полог и вошёл в палатку.
  
  Сумрак, горячий и густой воздух, полный благовоний, которые с трудом скрывали смрад болезни. В первой комнате стояли четыре койки, которые занимали командиры рот, но лишь двое были знакомы Парану. Все они спали или были без сознания, конечности прикрыты пропотевшими одеялами, шеи в пятнах заразы, дыхание хриплое, будто пение призрачного хора. Потрясённый, капитан прошёл мимо и вошёл в дальнюю комнату, где лежал лишь один пациент.
  
  В тусклом неясном свете Паран уставился на фигуру на койке. Он сперва решил, что Дуджек Однорукий уже мёртв. Постаревшее бледное лицо покрывали тёмно-пурпурные фурункулы, глаза покрылись коркой и слизью. Язык цвета арэнской стали так распух, что не помещался во рту, торчал из приоткрытых губ. Лекарь – вероятно, Ното Бойл – покрыл шею Дуджека припаркой из грязи, пепла и глины, теперь высохших и смахивавших на рабский ошейник.
  
  Некоторое время спустя Паран услышал вдох Дуджека, неуверенный звук, вызвавший снова и снова слабое дрожание грудной клетки. Затем Дуджек выдохнул – с трескучим присвистом.
  
  Боги! Этот человек не дотянет до утра.
  
  Капитан понял, что сжал губы до онемения, и ему трудно сосредоточиться. Проклятое благовоние, это же д'байянг.
  Ещё с полдюжины ударов сердца он смотрел на тщедушную съёжившуюся фигуру величайшего из современных полководцев Малазанской империи, затем развернулся и вышел вон.
  
  Сделав всего два шага, он услышал тихий голос:
  
  – Ты кто такой, Худ тебя побери?
  
  Паран посмотрел на говорившую женщину. Та полулежала в постели, достаточно высоко, чтобы взглянуть на капитана. Тёмная кожа, лишённая морщин, которые оставляет долгая жизнь в пустыне, с огромными, очень тёмными глазами. Круглое лицо окаймляли слипшиеся от пота волосы, коротко стриженные, но всё же выдающие природные завитки. Болезнь обострила черты лица, сделав взгляд ещё более глубоким и выразительным.
  
  – Капитан Добряк…
  
  – Да Бездна тебя побери. Я служила с Добряком в Натилоге.
  
  – Что ж, это неожиданно. А ты у нас?..
  
  – Кулак Рита Буд.
  
  – Одно из свежих назначений Однорукого, видимо, потому что я впервые слышу это имя. Даже не представляю, откуда ты.
  
  – Из Шал-Морзинна.
  
  Паран нахмурился:
  
  – Запад Нэмила?
  
  – Юго-запад.
  
  – И как тебя занесло в Натилог, Кулак?
  
  – Во имя Трёх, дай мне воды, чтоб тебя.
  
  Паран осмотрелся, нашёл флягу и поднёс ей.
  
  – Ты – дурак, – сказала она. – Раз пришёл сюда. Теперь умрёшь вместе с нами. Воду придётся залить мне в рот.
  
  Он снял крышку и придвинулся ближе.
  
  Она закрыла свои невероятные блестящие глаза и откинула голову, открыв рот. Рубцы на её шее потрескались, истекая прозрачной жидкостью, как слезами. Сжимая флягу, он смотрел, как вода льётся ей в глотку.
  
  Женщина лихорадочно сглотнула, подавилась и закашлялась.
  
  Он отодвинул флягу.
  
  – Хватит?
  
  Женщина кивнула, снова закашлялась, затем выругалась на неизвестном языке.
  
  – Этот проклятый дым, – прибавила она по-малазански. – Так дерёт глотку, что уже и не поймёшь, что глотаешь. Стоит закрыть глаза, сны д'байанга набрасываются на меня, как Красные Ветра.
  
  Он стоял, глядя на неё сверху вниз.
  
  – Я покинула Шар-Морзинн… в спешке. На торговом корабле Синих морантов. Деньги на проезд закончились в городке под названием Дёготь, на генабарском побережье. Оттуда я добралась до Натилога, а там уже голод так мешал мне думать, что я записалась в армию.
  
  – И куда направлялась?
  
  Она скривилась:
  
  – Настолько далеко, насколько хватило бы денег, дурень. Те, кто переходит дорогу Трём, долго не живут. Спасибо благим Опоннам, они за мной не пришли.
  
  – Трём?
  
  – Правители Шал-Морзинна… последнюю тысячу лет. Ты, кажется, узнал название империи, что уже очень много.
  
  – Я знаю только название, оно есть на некоторых малазанских картах.
  
  Она хрипло рассмеялась:
  
  – Малазанцы. Знали достаточно, чтоб первое своё посещение сделать последним.
  
  – Я даже не знал, что мы там бывали, – сказал Паран.
  
  – Император. И Танцор. Императорский флагман, «Вывих». Боги, одного судна хватило, чтоб Трое задумались. Обычно они просто уничтожали чужеземцев – мы ни с кем не торгуем, даже с Нэмилом. Трое презирают чужаков. Пожелай они, уже захватили бы весь континент, включая Семь Городов.
  
  – Не завоеватели, значит. Неудивительно, что никто о них не слышал.
  
  – Ещё воды.
  
  Он подчинился. Закончив кашлять, она посмотрела ему в глаза:
  
  – Ты так и не сказал мне: кто ты на самом деле?
  
  – Капитан Ганос Паран.
  
  – Он мёртв.
  
  – Ещё нет.
  
  – Ладно. Так зачем лгать?
  
  – Дуджек меня списал. Официально у меня нет звания.
  
  – Тогда что ты здесь делаешь, во имя Худа?
  
  Он улыбнулся:
  
  – Долгая история. Сейчас мне нужно сделать лишь одно – отплатить долг. Я в большом долгу у Дуджека. Да и нехорошо, когда Богиня болтается в мире смертных, особенно та, что наслаждается страданиями.
  
  – Они все наслаждаются страданиями.
  
  – Тоже верно.
  
  Рита Буд обнажила ряд ровных зубов, покрытых пятнами болезни.
  
  – Капитан, ты же не думаешь, что, если бы мы знали, что Полиэль в храме, мы бы вообще пошли туда? А у тебя нет этого оправдания. Значит, ты просто сошёл с ума, как по мне.
  
  – Капитан Речушка наверняка с вами согласна, Кулак, – сказал Паран, опуская флягу. – Мне пора идти. Я был бы благодарен, Кулак Рита Буд, если бы вы звали меня капитан Добряк.
  
  Он направился к выходу из шатра.
  
  – Ганос Паран.
  
  Что-то в её голосе заставило его обернуться, хоть он уже дошёл до выхода.
  
  – Сожги моё тело, – сказала она. – Идеально, если мои лёгкие наполнят маслом, так, чтоб взорвалась грудная клетка, высвобождая для полёта мою загубленную душу. Так это делается в Шал-Морзинне.
  
  Он замешкался, затем кивнул.
  
  Снаружи Паран наткнулся на лекаря, Ното Бойла, стоявшего на своём посту и изучавшего капельку крови на рыбьей кости, прежде чем отправить её обратно в рот.
  
  – Капитан Добряк, – сказал он, отдавая честь. – Всадник Хурлокель вас искал. Как я узнал от него, вы планируете нечто… отчаянное.
  
  – Если альтернатива – просто сидеть и ждать, пока они умрут, лекарь, я готов рискнуть и сделать нечто отчаянное.
  
  – Ясно. И как вы планируете совершить этот ваш налёт? Учитывая, что вас ждёт встреча с самой Серой Богиней. Сомневаюсь, что даже вашей репутации хватит, чтоб заставить солдат идти на Великий храм Полиэль. По правде, я сомневаюсь, что вы заставите их даже войти в Г'данисбан.
  
  – Я не беру с собой солдат, лекарь.
  
  Худощавый лекарь задумчиво кивнул.
  
  – Ох, значит, армия из одного человека, да? Одобряю, – прибавил он, вызывающе глядя на Парана. – Я слыхал рассказы о вашей выдающейся… свирепости. Это правда, что вы как-то повесили фалах'да на балконе его собственной башни? Хоть он и был союзником Империи тогда. В чём там он провинился? Ах да, выбор цветов для наряда в первый день Праздника Императора. Какие
  там цвета он имел наглость надеть?
  
  Паран некоторое время разглядывал лицо лекаря, затем улыбнулся:
  
  – Синий и зелёный.
  
  – Но эти цвета сочетаются, капитан.
  
  – Я сроду не претендовал на художественный вкус, лекарь. Так о чём там мы говорили? Ах да, армия из одного человека. Верно. Я намерен взять с собой одного человека. Вместе мы нападём на Серую Богиню, чтобы заставить её покинуть наш мир.
  
  – Думаю, вы сделали правильный выбор, – сказал Ното Бойл. – С учётом того, что его ожидает, Хурлокель демонстрирует впечатляющее спокойствие.
  
  – Ему не о чем волноваться, – сказал Паран, – ведь он со мной не идёт. Ты идёшь.
  
  Рыбья кость пробила верхнюю губу лекаря. Недоверие, смешанное с ужасом в глазах. Он выдернул из губы ранившую его иглу и отшвырнул, зажав рану обеими руками. Глаза будто готовы были вывалиться из орбит.
  
  Паран похлопал его по плечу.
  
  – Ранку промой, хорошо? Отправляемся через полколокола, лекарь.
  
  Он сел на сундук с обмундированием, медленно откинулся назад, пока не коснулся спиной стены палатки, затем вытянул ноги.
  
  – С тем, что я задумал, – сказал Паран, – стоило бы напиться до полусмерти.
  
  Хурлокель не сумел выдавить улыбку.
  
  – Прошу вас, капитан. Нужно сворачивать лагерь. Сократить потери. Я прошу вас отказаться от этой затеи, которая приведёт лишь к смерти ещё одного хорошего солдата, не говоря уж о противном, но умелом лекаре.
  
  – А, да. Ното Бойл. Некогда жрец Солиэль, богини-сестры Полиэль.
  
  – Бывший жрец, капитан. Отрёкшийся, лишённый власти и силы.
  
  – Солиэль. Госпожа Исцеления, Милосердия, Богиня, Плачущая Целительными Слезами. Она, небось, уже целый океан наплакала, как думаешь?
  
  – Мудро ли насмехаться над ней в такой час, капитан?
  
  – Почему нет? Чем её пресловутая бесконечная скорбь о судьбах смертных помогла им хоть в чём-то, Хурлокель? Легко плакать, будучи далеко, ничего не делая. Подумай только о тех, кто выжил, – тех, чей дух сражался в боях, чья сила воли отказалась согнуться перед лицом Худа. – Он ухмыльнулся, глядя на крышу палатки. – Так называемые дружелюбные, милосердные боги, именно они должны ответить за всё. – Паран взглянул на стоявшего перед ним человека. – Худ свидетель, остальные прямы и безумно честны в своей подлости, признаем это. Но предлагающие помощь, сочувствие и всё прочее, оставляя на самом деле всё на произвол судьбы, – будь я проклят, Хурлокель, они за всё это ответят!
  
  Всадник смотрел на него немигающими огромными глазами.
  
  Паран отвернулся:
  
  – Прости. Некоторые мысли мне стоит держать при себе. Увы, это мой давешний недостаток.
  
  – Капитан… ваши глаза… на секунду они… вспыхнули.
  Как у животного.
  
  Паран посмотрел на него:
  
  – В самом деле?
  
  – Я готов поклясться, чем угодно, капитан.
  
  Ганос Паран рывком поднялся на ноги:
  
  – Передай мои приказы офицерам. Армия выступает через четыре дня. Через три дня я хочу в полдень увидеть их при полном обмундировании, с оружием наголо, готовых к смотру. И к моменту выступления, я хочу, чтоб этот лагерь был чист, все гальюны закопаны, а отбросы сожжены. – Он взглянул на Хурлокеля. – Солдат нужно занять делом, они загнивают изнутри. Запомнил, Хурлокель?
  
  Разведчик улыбнулся, затем повторил приказ Парана слово в слово.
  
  – Хорошо. И обязательно донеси до офицеров, что скулить и томно валяться на койках им больше не светит. Скажи, что порядок движения будет зависеть от них – самые опрятные пойдут впереди, остальные будут глотать за ними пыль.
  
  – Капитан, куда мы направимся?
  
  – Понятия не имею. Подумаю об этом позже.
  
  – А что с Первым Кулаком и прочими в той палатке?
  
  – Вероятно, они довольно долго будут мало на что способны. А пока…
  
  – А пока вы командуете Воинством, сэр.
  
  – Так точно.
  
  Хурлокель неожиданно отдал честь, развернулся и вышел из палатки.
  
  Паран уставился ему вслед. Прекрасно, хоть кого-то это всё радует.
  
  Вскоре они с Ното Бойлом уже сидели на лошадях на краю лагеря, глядя вниз, на ровное поле, тянувшееся до городских стен, что были сложены из выгоревшего песчаника, покрытого царапинами, символами, отпечатками рук и нарисованными скелетами. На таком расстоянии до них должны были долетать городской шум, пыль и дым, а огромные ворота должны были быть распахнуты для толп торговцев, лоточников, пастухов со стадами и рабочих. Квадратные башни при воротах должны были охранять солдаты.
  
  Единственным заметным движением стала стайка голубей, поднимавшихся и падавших вниз, будто изысканная армада воздушных змеев, подхваченных штормовым ветром; да ещё голубоватые скворцы и шумные вороны сгрудились кошмарной армией на зубчатых стенах.
  
  – Капитан, – сказал лекарь, снова сжимавший губами рыбью кость – проделанная ею дыра покраснела, припухла и была покрыта какой-то мазью, – вы верите, что я способен напасть на то, что само по себе несёт мне проклятие?
  
  – Я думал, ты отрёкся, – сказал Паран.
  
  – Именно так. Я даже не могу молить Солиэль о милосердной защите. Возможно, вы слепы настолько, что не замечаете истину, капитан, но я вам скажу: я вижу, как воздух клубится на этими стенами – это дыхание хаоса. Вихри взмывают ввысь, мне дурно от одного взгляда на них. Мы с вами умрём, оба. Не дальше, чем в десяти шагах от ворот.
  
  Паран проверил меч на поясе, затем подтянул ремень шлема.
  
  – Я не настолько слеп, как ты думаешь, лекарь. – Он закончил осматривать город и собрал поводья. – Держись ближе ко мне, Ното Бойл.
  
  – Капитан, похоже, ворота закрыты. Нам не рады.
  
  – Плевать на проклятые ворота, – сказал Паран. – Ты готов?
  
  Лекарь глянул на него безумными глазами.
  
  – Нет, – сказал он тонким голосом, – я не готов.
  
  – Тогда поехали, – сказал Паран, подгоняя лошадь.
  
  Ното Бойл бросил ещё один, последний взгляд через плечо на сотни смотревших им вслед солдат.
  
  – Боги! – прошептал он. – Почему я не среди них?
  
  Затем он поторопился догнать капитана Добряка, который как-то повесил невинного человека на башне. И он снова делает это… со мной!
  
  Однажды её отправили на охоту за младшим братом, выслеживать его через половину города – о, он знал, что она идёт за ним, знал, что послали именно её, единственную, кто был способен ухватить костлявую лодыжку, притащить его назад и трясти, пока мозг не вылетит через уши. Той ночью он вёл её по дикой тропе. Десятилетка полностью вышедший из-под контроля, глаза сияли, как отполированные во рту шарики, белоснежная улыбка кривее, чем волчий оскал, сплошные костлявые конечности и извивающееся коварство.
  
  Он собирал… вещи. Тайно. Пряди волос, обрезки ногтей, гнилые зубы. По одной, как выяснилось, от каждого члена их огромной семьи. Сорок два человека, если считать четырёхмесячную Минаралу, – а он посчитал, мелкий гадёныш. Это невероятное безумие превратилось в армию омерзительных куколок, которым он причинял мелкие, но непрерывные мучения, чтобы утолить свою жажду зла, но и этого оказалось мало её брату, истинно верившему, что он предназначен для бóльших злодеяний. Не удовлетворённый куклами-подобиями, он создал из палочек, лозы, рогов и шерсти крошечное стадо из сорока двух овец. Запертых в загоне из палочек на полу чердака. Затем из одного из молочных зубов, недавно вырванных собственными руками, он сделал подобие волчьего клыка, а потом из клочков шерсти – волка, которому принадлежал этот клык, размером точь-в-точь, чтоб одним укусом проглотить куклу-овечку.
  
  Охваченный безумием магии, он поместил своего волка посреди стада.
  
  Крики и вопли посреди ночи в доме за домом, порождённые ужасающими кошмарами в вони паники и ланолина, топот копыт, отчаянная скачка, безнадёжная схватка. Укусы и удары огромного воющего волка, чудовища, игравшего с ними всеми – о, она долго, долго будет помнить эту пытку.
  
  На заре следующего дня, когда дяди, тётки, племянники и вся прочая родня собрались вместе, бледные и дрожащие, когда оказалось, что ночной ужас коснулся всех, почти все сразу поняли, кто виновник их кошмаров – конечно, он уже ускользнул, скрылся в одной из своих бесчисленных нор в городе. Где станет прятаться до тех пор, пока злость и ярость не пойдут на убыль.
  
  Преступления, совершённые детьми, со временем забываются, сменяясь тревогой за них. Так было с большинством детей, нормальных детей; но не с Беном Адаэфоном Делатом, который зашёл слишком далеко. Снова.
  
  И потому Торахаваль Делат отправили выследить брата и свершить соответствующее проступку наказание. Например, как она считала в тот момент, освежевать заживо. Овцами они были, да? Что ж, в сумке она несла куклу волка, намереваясь устроить ужасную пытку. Хоть она и близко не была так талантлива, как её младший брат, и наверняка не настолько одарена воображением, но сообразила прихватить кое-что, и куда бы брат не пошёл, она могла следовать за ним.
  
  Почти весь день он умудрялся держаться впереди, как и всю ночь, лишь за колокол до рассвета на крыше в арэнском квартале Прелид она догнала его, держа в руках куклу волка, сжала руками её задние ноги и рванула их в стороны.
  
  Мальчишка, только что бежавший, рухнул ничком на землю… визжа и смеясь. И этот смех язвил так, что даже ковыляя к нему, она вывернула ноги ещё разок.
  
  И упала с воплем на покатую крышу, чувствуя, как агония наполняет её бедра.
  
  Её брат тоже закричал, но при этом не мог прекратить смеяться.
  
  Она толком не рассмотрела куклу-волка, и лишь теперь, задыхаясь и плача, Торахаваль сообразила присмотреться к ней поближе. В глазах темнело, но она смогла рассмотреть, что перевязанное тело зверя под мехом сделано из её белья, пропавшего неделей раньше с сушки, связанного и затянутого на какой-то твёрдой основе, которую она не смогла точно определить.
  
  Бен знал, что она придёт за ним. Знал, что она найдёт на чердаке его кукол. Знал, что использует куклу волка, его личную аниму, беспечно брошенную дома. Он знал… всё.
  
  Той ночью, в предзакатных сумерках, Торахаваль решила, что будет ненавидеть его вечно. Яростно, сильно, так сильно, что этой ненависти хватило бы на то, чтобы стереть всё с лица земли.
  
  Умных легко ненавидеть, даже если они родня. Особенно, если они твоя родня.
  
  Это воспоминание никак не было связано с её нынешней жизнью, разве что тем, что она вновь оказалась в ловушке кошмара; только этот отличался от того, давнего, тем, что она никогда не проснётся.
  
  Здесь не было брата, который хоть и захлёбывался смехом и злорадством там, на крыше, всё же выпустил чары из куклы, прекратил агонию. Её брат, живой или мёртвый – нынче, скорее всего, мёртвый – был очень далеко. И она всем сердцем желала, чтоб это было не так.
  
  Бормоча, будто пьяный попрошайка, Бридток сидел за отполированным гранитным столом справа от неё, пальцы с длинными ногтями гоняли по столу странные золотые и серебряные монетки, пока он обдумывал, как бы их рассортировать, – что явно ему не удавалось. Огромные сундуки с монетами в храме Полиэль были бездонными – в буквальном смысле, как они обнаружили. Холодная серебристая бездна скрывалась под золотой и серебряной чеканкой разнообразных валют. Прессованные слитки, выбитые зубы, разбитые шары, гривны и кольца, мотки золотого шёлка размером с ладонь, разнообразнейшие монеты: квадратные, треугольные, крестообразные, с отверстиями, полые; а также затейливые футляры, цепи, бусины, катушки и слитки. Все они были незнакомы собравшимся здесь – запертым здесь – в храме Г'данисбана с его безумной, устрашающей богиней. Торахаваль не представляла, было ли в мире действительно столько языков, сколько она видела на этих монетах. Буквы, похожие на миниатюрные рисунки, диагональные и вертикальные буквы, буквы в спиралях, буквы, похожие на набор точек.
  
  Бридток настаивал, что они – из иных миров. Монеты попроще хранились в восточной комнате за алтарём, целая комната этого проклятого добра. Он говорил, в этой комнате сокровищница целой империи, – и, вероятно, был прав. Сундуки Полиэль переполнились при первых же слухах о чуме. Но старика больше интересовали диковинные монеты. Бридток был одержим ими, книгой «Каталогизация миров», которую считал венцом своей научной карьеры.
  
  Его любовь к науке странно контрастировала с жаждой почестей и власти, что, на первый взгляд, только и заставляли дышать грудную клетку, в которой заперлось его кровожадное сердце.
  
  Он пережил больше слухов о своей смерти, нежели кто иной, – каждый год новый, как он говорил, чтоб сбить со следа лишних охотников. Она подозревала, что он просто получает удовольствие от своих выдумок. Среди дураков – её соучастников по заговору – собравшихся здесь, Бридток был, пожалуй, самым невероятным. Септун Анабзин и Срадал Пурту не вызывали у неё ни доверия, ни уважения. А Срибин… что ж, Срибина было уже не узнать.
  
  Похоже, такова судьба всех, кого Серая Богиня берёт себе в смертные любовники. А когда она устанет от гниющего, стонущего существа, некогда бывшего Срибином, сука выберет себе кого-то другого. Из своего сокращающегося запаса перепуганных пленников. Мужчины, женщины, взрослые, дети – Полиэль было всё равно.
  
  Бридток настаивал, что культ Ша'ик возродился – далеко отсюда, куда больше, чем был прежде. Где-то там стоял Город Павших, обитель новой Ша'ик, и Серая Богиня собирала для неё изломанный легион безумцев, для чего смертных повергали в горе и страдания – в объятия двух порождений утробы Полиэль. И, серея в миазмах и хаосе, расплываясь вдали, крался Увечный Бог, извивался и хихикал в цепях, стягивая всё крепче своих союзников.
  
  Что Торахаваль знала о войне между богами? Она даже не замечала их, только лишь – смертоносные последствия для её мира, её жизни.
  
  Давным-давно младший брат пошёл одним путём, а она – другим, и не было никакой надежды на спасение.
  
  Бормотание Бридтока оборвалось внезапным вздохом. Он выпрямился на стуле – голова поднята, глаза расширены.
  
  По телу Торахаваль Делат пробежала дрожь.
  
  – В чём дело? – спросила она.
  
  Старик поднялся из-за стола:
  
  – Она призывает нас.
  
  Должно быть, и я безумна – что ещё любить в этой жизни? Зачем я всё ещё цепляюсь за край, если Бездна предлагает всё, чего я желаю? Забытьё. Конец. Боги… конец.
  
  – Больше того, Бридток, – сказала она. – Ты выглядишь… напуганным.
  
  Молча, не глядя ей в глаза, он направился в коридор. Бесшумно ругаясь, Торахаваль последовала за ним.
  
  Однажды, давным-давно – четырёх- или пятилетний в то время – задолго до того, как зло в нём проросло во всей своей красоте… её брат проснулся посреди ночи с криком, и она прибежала к его кроватке, чтобы утешить ребёнка. Детскими словами он описал свой кошмар. Он умер, но всё ещё бродил по миру, потому что забыл что-то. Забыл – и что бы он ни делал, вспомнить не получалось. И его тело бродило повсюду с одним вопросом на губах, одним вопросом, который он обращал ко всем, кто попадался ему на пути. Что? Что я забыл?
  
  Сложно было поверить, что это дрожащее большеглазое дитя за несколько лет превратится в коварного обманщика.
  
  «Может быть, – думала она, следуя за Бриттоком, за его потрёпанным, широким балахоном, – может быть, за эти годы Адаэфон Делат вспомнил, что он забыл. Возможно, это было нечто, что застрявшее в смертном мире тело могло лишь забыть».
  
  Как жить.
  
  – Я думал, днём положено спать, – пробормотал Флакон, когда сержант снова дёрнул его за руку. Тень от булыжника, под которым он прикорнул, была, с точки зрения солдата, единственной причиной тому, что он был ещё жив. День выдался один из самых жарких. Сновавшие в камнях насекомые спеклись, и теперь их панцири трещали, как шелуха. Никто не шевелился, никто не издавал ни звука. Все были одержимы жаждой и образами воды. Флакон наконец провалился в сон, который всё ещё держал его в своих крепких объятиях.
  
  Если бы только Скрипач оставил его в покое:
  
  – Идём со мной, Флакон. Вставай. На ноги.
  
  – Если вы нашли бочку ключевой воды, сержант, я весь ваш. А иначе…
  
  Скрипач поставил его на ноги и потащил. Спотыкаясь, чувствуя, что его язык превратился в кожаный ремень, Флакон даже под ноги не смотрел. Его стащили с дороги, провели между выветренных, причудливо изгибавшихся скал. Полуослеплённый солнцем, он не сразу понял, когда они остановились на ровной песчаной площадке, окружённой валунами. Их ожидали две фигуры.
  
  Флакон ощутил, как сердце подкатывает к горлу. Скрестив ноги, там сидел Быстрый Бен. Справа от него устроился убийца Калам – по тёмному лицу пробегали блики, руки в чёрных перчатках лежали на рукоятках парных ножей. Казалось, он готов кого-то убить на месте, впрочем, Флакон подозревал, что это его обычный вид.
  
  Быстрый Бен остановил на нём взгляд, безжизненный с виду, но опасный, будто у леопарда, играющего с зайцем-подранком. Но было и что-то ещё в этом взгляде, заподозрил Флакон. Что-то недостаточно хорошо скрытое. Страх?
  
  Одно мгновение чародеи смотрели друг другу в глаза, затем внимание Флакона отвлекла коллекция кукол на песке перед Высшим магом. Профессиональный интерес помог позабыть о страхе, по крайней мере, на время. Он невольно потянулся вперёд.
  
  – Это древнее искусство, – сказал Быстрый Бен. – Но ты это знаешь и так, верно, солдат?
  
  – Ты в безвыходном положении, – сказал Флакон.
  
  Чародей приподнял брови, затем бросил на Калама непонятный взгляд и наконец, откашлявшись, сказал:
  
  – Так и есть. Как ты это понял? И как… так быстро?
  
  Флакон пожал плечами.
  
  Быстрый Бен хмуро глянул на посмеивающегося Скрипача:
  
  – Ладно, нечисть проклятая, есть идеи, что с этим делать?
  
  Флакон запустил руку в грязную щетину своих волос.
  
  – Расскажи, что ты пытаешься сделать.
  
  – Что я пытаюсь сделать, солдат, не твоё дело!
  
  Флакон со вздохом сел на песок, принимая ту же позу, что и маг напротив. Он рассмотрел фигурки, затем указал на одну.
  
  – Кто она?
  
  Быстрый Бен был ошарашен.
  
  – Я даже не знал, что это «она».
  
  – Полагаю, её ты выложил первой. Вероятно, ты проснулся от дурного сна, сбитый с толку, но зная, что что-то не так, где-то там, а вот эта – эта женщина – она твой ключ. Семья, рискну предположить. Мать? Дочь? Сестра? Да, сестра. Она думала о тебе. Много, недавно. Смотри на клубок теневых линий вокруг неё, будто она стоит на пучке травы, только здесь нет травы, так что эти линии от чего-то другого.
  
  – Худ меня побери, – прошептал Быстрый Бен, не отрывая глаз от фигурок на песке. Он будто бы растерял всю воинственность. – Торахаваль? Во что, во имя Бездны, она ввязалась? И как вышло, что никто больше не может дотянуться тенью до неё?
  
  Флакон почесал бороду, подцепив ногтями гниду. Вытянул её и отшвырнул.
  
  Калам выругался.
  
  – Осторожнее!
  
  – Мне очень жаль. – Флакон указал на куклу, завёрнутую в чёрный шёлк. Кукла отбрасывала странную тень, будто вороны сидели у неё на плечах. – Это Апсалар, да? Она часть всего этого, верно, хотя и не прямо сейчас. Думаю, её и твоей сестры пути должны были пересечься, но этого не случилось. Значит, было намерение – нереализованное, и порадуйся этому. Вот та – Котильон, и да, он танцует свой инфернальный танец, верно, но здесь он лишь сбрасывает камушек с вершины горы – что выпадет и что он подхватит по пути вниз, – это он оставил на откуп судьбе. Но ты правильно выбрал Дом Теней. Это инстинктивно? Не важно. Вот твоя проблема. – Он указал на другую куклу, облачённую в тончайшее чёрное полотно и скрытую капюшоном.
  
  Быстрый Бен моргнул, затем нахмурился:
  
  – Вряд ли. Это Престол Тени, центральная фигура. Всё связано с ним – и это, Флакон, больше чем инстинкт!
  
  – Ладно, да, он в центре, но посмотри: ведь его тень не достаёт?
  
  – Я вижу, что не достаёт! Но там он стоит, будь ты проклят!
  
  Флакон потянулся и взял куклу в руки.
  
  Быстрый Бен приподнялся, рыча, но Скрипач выбросил вперёд руку, отталкивая его назад.
  
  – Убери от меня лапы, сапёр, – тихим, ровным голосом проговорил чародей.
  
  – Я предупреждал тебя, – сказал сержант, – разве нет?
  
  Он убрал руку, и Быстрый Бен вернулся на место, будто на плечи ему навалилось нечто куда более тяжёлое.
  
  Флакон же был занят переделыванием куклы. Изгибал проволоку внутри рук и ног. Для своих собственных дел он редко использовал проволоку – слишком дорого, – но на сей раз она позволила намного проще переделать куклу. Наконец, удовлетворённый, он вернул куклу ровно на то же место, где она стояла.
  
  Все хранили молчание, не отрывая глаз от куклы Престола Тени, стоявшей теперь на всех четырёх: правая передняя и задняя левая нога подняты, вся фигура будто устремлена вперёд, каким-то чудом балансируя. Протянувшаяся от куклы тень на ширину пальца не доходила до Торахаваль Делат.
  
  Престол Тени… теперь что-то ещё…
  
  Калам прошептал:
  
  – Всё ещё не достаёт…
  
  Флакон откинулся назад, сложил руки на груди и лёг на песок.
  
  – Ждите, – сказал он, затем закрыл глаза и вскоре уже снова спал.
  
  Подобравшись поближе к Быстрому Бену, Скрипач выпустил долгий вздох.
  
  Волшебник оторвал взгляд от переделанной фигурки Престола Тени, глядя на сапёра сияющими глазами.
  
  – Он был наполовину во сне, Скрип.
  
  Сержант пожал плечами.
  
  – Нет, – сказал чародей, – ты не понимаешь. Наполовину во сне. Кто-то с ним. Был с ним, я хочу сказать. Ты хотя бы представляешь, как далеко уходит подобная симпатическая магия? К самым истокам. К проблеску, к первому проблеску, Скрип. К зарождению сознания. Ясно?
  
  – Ясно как нынешняя луна, – хмуро ответил Скрипач.
  
  – Эрес'аль, Высокие – прежде чем на землю ступили первые люди. Древнее имассов, даже древнее к'чейн че'маллей. Скрипач, Эрес была здесь. Сейчас. Сама. С ним.
  
  Сапёр снова посмотрел на куклу Престола Тени. Четвероногую, застывшую в беге – но тень её была… неправильной, никуда не подходила. Широкая голова с длинной мордой, что-то зажато в челюстях. И что бы это ни было, это создание изворачивалось, извивалось, будто схваченная змея.
  
  Что, во имя Худа? Ого. Погоди-ка
  …
  
  На скошенном огромном валуне лежала на животе Апсалар – и наблюдала за происходящим с двадцати шагов. Тревожные разговоры, особенно последняя часть, насчёт Эрес. Очередное древнее чудовище, которое лучше бы оставить в покое.
  За этим солдатом, Флаконом, нужно следить.
  
  Торахаваль Делат… одно из имён в списке шпиона из Эрлитана, Мебры. Сестра Быстрого Бена. Что ж, это было воистину печально, поскольку, судя по всему, и Престол Тени, и Котильон желали этой женщине смерти, а они обычно получали желаемое. Благодаря мне… и таким, как я. Боги вкладывают ножи в руки смертных, больше им ничего не нужно делать.
  
  Она присмотрелась к Быстрому Бену, оценивая его растущее беспокойство, и пришла к мысли, что чародей что-то знает о бедственном положении, в котором нынче оказалась его сестра. Знает – и по воли крови, связывающей родню, какой бы странной та ни была, этот глупец решил что-то предпринять.
  
  Апсалар не стала ждать дальше, позволив себе соскользнуть со скалы. Легко приземлилась в шуршащий под ветром песок, нырнув в тень, скрывшую её от лишних взглядов. Поправила одежду, изучила поверхность земли вокруг, затем вытащила из складок одежды два кинжала, по одному в руку.
  
  В смерти была музыка. Актёры и музыканты знали эту истину. А сейчас это знала и Апсалар.
  
  Под звуки неслышимого никем хора, женщина в чёрном начала Танец Тени.
  
  Телораст и Кердла, прятавшиеся в трещине возле камня, высунулись наружу.
  
  – Она ушла в свой мир, – сказала Кердла, но всё равно шёпотом, её костяная голова раскачивалась из стороны в сторону, хвост также болтался туда-сюда. Перед ними танцевала Не-Апсалар, окружённая тенями настолько, что стала едва различимой. Едва ли – вообще в этом мире.
  
  – Никогда не подставляй её, Кердла, – прошипела Телораст. – Никогда.
  
  – И не собиралась. Как и ты.
  
  – Точно. К тому же, приговор над нами – что будем делать?
  
  – Не знаю.
  
  – Предлагаю бедокурить, Кердла.
  
  Крошечные челюсти щёлкнули.
  
  – Согласна.
  
  Быстрый Бен внезапно поднялся.
  
  – У меня нет выбора, – сказал он.
  
  Калам выругался, затем ответил:
  
  – Ненавижу, когда ты так говоришь, Бен.
  
  Чародей вытащил другую куклу, из неё тянулись длинные нити. Он усадил её на расстоянии предплечья от других, затем кивнул Каламу.
  
  Нахмурившись, убийца вытащил один из своих длинных ножей и воткнул его остриём в песок.
  
  – Да не отатараловый же, идиот.
  
  – Прости, – Калам вытащил оружие, спрятал в ножны и вытянул другой нож. Воткнул в песок.
  
  Быстрый Бен нагнулся, бережно собрал нити и протянул их к рукояти ножа, где связал затейливым узлом, соединив куклу с оружием.
  
  – Смотри, когда они натянутся…
  
  – Я схвачу нож и вытащу тебя обратно. Всё знаю, Бен, не в первый же раз.
  
  – Верно. Извини.
  
  Высший маг вернулся в изначальную позу со скрещёнными ногами.
  
  – Погоди, – прорычал Скрипач. – Что здесь происходит? Ты же не задумал что-то глупое, правда? Конечно, задумал. Будь ты проклят, Бен…
  
  – Тихо, – сказал чародей, закрывая глаза. – Мы с Престолом Тени, – прошептал он с улыбкой, – старые друзья.
  
  В тишине Калам уставился на куклу, которая теперь была единственной связью между Быстрым Беном и его душой.
  
  – Он ушёл, Скрип. Ничего не говори, мне нужно сосредоточиться. Нити могут натянуться в любой момент, так легко, что можно и не увидеть, – но неожиданно…
  
  – Он должен был подождать, – сказал Скрипач. – Я не успел закончить то, что хотел сказать, а он просто ушёл. Лам, у меня дурное предчувствие. Скажи мне, что Бен и Престол Тени действительно старые друзья. Калам? Скажи, что Быстрый Бен не пошутил.
  
  Убийца бросил короткий взгляд на сапёра, облизнул губы и вернулся к наблюдению за нитями. Сдвинулись ли они? Нет, вроде бы нет.
  
  – Он не пошутил, Скрип.
  
  – Хорошо.
  
  – Это скорее был сарказм.
  
  – Не хорошо. Слушай, можешь вытащить его прямо сейчас? Думаю, тебе стоит…
  
  – Да замолкни, Бездна тебя побери! Мне нужно смотреть. Нужно сосредоточиться.
  
  У Скрипа плохое предчувствие. Вот дерьмо.
  
  Паран и Ното Бойл подъехали к городской стене и остановились в её тени. Капитан спешился и подошёл к обветренному фасаду. Кинжалом он прочертил широкую изогнутую линию, начав слева от себя внизу стены, оттуда вверх, где остановился – сделал два шага – и снова вниз, закончив справа внизу. В центре он нацарапал рисунок, затем отошёл, пряча оружие в ножны.
  
  Вернувшись в седло, он подобрал поводья и скомандовал:
  
  – За мной.
  
  И поехал вперёд. Его лошадь трясла головой и била копытами, прежде чем войти в стену и пройти через неё. Секунду спустя они появились на засыпанной мусором улице. Пустые, безжизненные дома смотрели наружу разбитыми окнами.
  
  Место разрухи, место, где цивилизация исчезла, обнажив напоследок свой неожиданно хрупкий фундамент. То там, то тут разбросаны белоснежные кости. Упитанные крысы копошатся в сточных канавах.
  
  Спустя некоторое время появился лекарь, ведущий лошадь под уздцы.
  
  – Мой конь, – сказал он, – намного умнее вас, капитан. Увы.
  
  – У него просто меньше опыта, – ответил Паран, осматриваясь. – Забирайся в седло. Сейчас мы одни, но это ненадолго.
  
  – Боги всемогущие, – пробормотал Ното Бойл, карабкаясь на коня. – Что здесь случилось?
  
  – Ты не сопровождал первую группу?
  
  Они медленно выехали на улицу, ведущую к сердцу Г'данисбана.
  
  – Налёт Дуджека? Нет, конечно, нет. Хотел бы я, чтоб Первый Кулак по-прежнему командовал.
  
  Я тоже.
  
  – Главный Храм – возле центральной площади. А где храм Солиэль?
  
  – Солиэль? Капитан, я не могу туда войти, больше никогда не смогу.
  
  – Как ты отрёкся, Бойл?
  
  – Ното
  Бойл, сэр. Было некое разногласие… политического свойства. Возможно, гнусная, кровосмесительная, протекционистская трясина жреческой жизни прекрасно подходит большинству её адептов. К сожалению, я слишком поздно выяснил, что не пригоден для подобного существования. Поймите, само поклонение стояло на последнем месте среди каждодневных дел. Я совершил ошибку, выступив против этого противоестественного, нечестивого, уродливого порядка.
  
  – Какое благородство, – отметил Паран. – Странно, но я слышал совсем другую историю о твоём отречении. Точнее, говорят, что ты проиграл в борьбе за власть в храме в Картуле. Что-то насчёт передачи казны.
  
  – Неудивительно, что подобные события вызывают кривотолки. Скажите, капитан, раз уж вы умеете проходить сквозь стены толщиной с человека, вы обладаете также магическим чутьём? Чувствуете ли вы дикий голод в воздухе? Он полон ненависти. Он жаждет нас, нашу плоть, где сможет укорениться и высосать из нас здоровье до последней капли. Это дыхание Полиэль, и оно уже начинает касаться нас.
  
  – Мы не одни, лекарь.
  
  – Да. Я бы удивился, если бы были одни. Она пришлёт последователей, носителей.
  Она…
  
  – Тихо, – сказал Паран, останавливая лошадь. – Я говорю, что мы уже сейчас не одни.
  
  Прищурившись, Ното Бойл оглядел окрестности.
  
  – Там, – шепнул он, указывая на начало улицы.
  
  Оба увидели, как из тени домов выходит молодая женщина. Обнажённая, пугающе худая, с огромными светящимися тёмными глазами. Потрескавшиеся губы, грязные спутанные волосы. Беспризорница, выжившая на улицах, сборщица мусора, и всё же…
  
  – Не носитель, – шёпотом сказал Паран. – Я вижу в ней… чистейшее здоровье.
  
  Ното Бойл кивнул.
  
  – Да. Несмотря на кажущееся состояние. Капитан Добряк, это дитя было избрано… Солиэль.
  
  – Думаю, будучи священником, ты в подобное бы не поверил.
  
  Лекарь только тряхнул головой.
  
  Девушка приблизилась.
  
  – Малазанцы, – сказала она нетвёрдым голосом, будто отвыкшим от использования. – Однажды. Годы – год? Однажды были другие малазанцы. Один притворялся, что он – грал, но я видела броню под балахоном, я видела знак «Мостожогов», когда пряталась под телегой. Я была юна, но не слишком юна. Они спасли меня, те малазанцы. Прогнали охотников. Они спасли меня.
  
  Паран прочистил глотку:
  
  – И теперь Солиэль выбрала тебя… чтобы помочь нам.
  
  Ното Бойл сказал:
  
  – Ибо она всегда благословляет тех, кто платит добротой за доброту. – Голос лекаря дрожал от удивления. – Солиэль, – прошептал он, – прости меня.
  
  – Там охотники, – сказала девушка. – Идут. Они знают, что вы здесь. Чужаки, враги богини. Их главаря ведёт ненависть ко всему живому. Изуродованный, изломанный, он питается приносимой болью. Идите за мной…
  
  – Спасибо, – перебил Паран, – но нет. Знай, что мы благодарны за предупреждение, но я намерен встретиться с этими охотниками. Я хочу, чтоб они отвели меня к Серой Богине.
  
  – Укус этого не допустит. Он убьёт тебя и твою лошадь. Сначала лошадь, он ненавидит этих созданий.
  
  Ното Бойл зашипел:
  
  – Капитан, прошу вас! Это предложение Солиэль
  …
  
  – Предложение, которого я жду от Солиэль, – жёстко сказал Паран, – последует позже. Одна богиня за раз. – Он подстегнул лошадь, замешкался, бросил взгляд на лекаря. – Иди с ней. Встретимся у входа в Главный Храм.
  
  – Капитан, чего вы от меня ждёте?
  
  – Я? Ничего. Я жду, что Солиэль использует тебя, но не так, как это дитя. Я ожидаю чего-то гораздо большего. – Паран направил скакуна вперёд. – И, – добавил он под стук копыт, – я не приму отказа.
  
  Ното Бойл проводил взглядом всадника, удалявшегося по главной улице, затем вскочил на лошадь и посмотрел на девушку. Он вытащил рыбью кость изо рта и засунул за ухо. Затем прочистил горло.
  
  – Богиня… дитя. Я не желаю умереть, но должен сказать, что тот человек не говорил от моего имени. Если ты изволишь растоптать его за подобное неуважения, я лишь приму это как заслуженное и праведное наказание. Воистину…
  
  – Молчи, смертный, – сказала девушка неожиданно взрослым голосом. – Равновесие всего мира в этом человеке, оно висит на волоске, и я не желаю, чтоб меня запомнили, как ту, кто изменит это положение. В какую-либо сторону. Теперь готовься ехать – я поведу, но я не стану тебя ждать, если потеряешься.
  
  – Я думал, ты предложила провести меня…
  
  – Теперь это последнее, что имеет значение, – сказала она, ухмыляясь. – Перевёрнуто чудовищно нечестивым путём, можно сказать. Нет, теперь я хочу быть свидетелем. Понимаешь? Свидетелем!
  
  С этими словами девушка развернулась и рванула вперёд.
  
  Обливаясь потом, лекарь взобрался в седло и поспешил за ней.
  
  Паран карьером скакал по главной улице города, больше смахивающей на дорогу в некрополь, чем на ключевую артерию Г'данисбана, – пока не увидел впереди толпу, возглавляемую отдельной фигурой: в руках мужчина сжимал крестьянскую косу, с которой свисал лошадиный хвост в засохшей крови. Разношёрстная толпа – человек тридцать или сорок – выглядела так, будто собралась на похороны бедняка. Покрытые ранами и струпьями, с перекрученными конечностями, грязными лицами и безумными глазами. Одни держали мечи, иные – мясницкие ножи и топоры, копья, пастушью посохи или заточенные колья. Большинство еле стояло на ногах.
  
  Но не таков был их вожак, тот, кого девушка назвала Укусом. Это лицо и правда было обезображено, плоть и кости скомканы от нижней челюсти и по диагонали через всё лицо до правой скулы. Его укусили, понял капитан, укусила лошадь.
  
  …сначала твою лошадь. Он ненавидит этих созданий…
  
  Глаза, глубоко утопленные в глазницах на исковерканном лице, полыхнули огнём, когда Укус заметил Парана. На грубом подобии рта возникло что-то вроде улыбки.
  
  – Тебе недостаточно сладко её дыхание? Ты силён, раз противишься ей. Она захочет узнать, кто ты. Прежде, – он расплылся в ухмылке, – чем мы убьём тебя.
  
  – Потому-то Серая Богиня не знает, кто я, – ответил Паран. – Я отвернулся от неё. И она не в силах меня принудить.
  
  Укус вздрогнул:
  
  – В твоих глазах… зверь. Раскрой себя, малазанец. Ты не похож на других.
  
  – Скажи ей, – ответил Паран, – что я пришёл с предложением.
  
  Голова склонилась набок:
  
  – Ты желаешь усмирить Серую Богиню?
  
  – В определённом смысле. Должен сказать, у нас очень мало времени.
  
  – Очень мало? Почему?
  
  – Отведи меня к ней, и я объясню. Но поспеши.
  
  – Она тебя не боится.
  
  – Хорошо.
  
  Мужчина ещё некоторое время рассматривал Парана, после чего указал куда-то своей косой.
  
  – Тогда следуй за мной.
  
  За прошедшие годы Торахаваль Делат преклонила колени перед множеством алтарей и открыла для себя одну истину. Всё, чему поклоняются, является лишь отражением поклоняющегося. Любой бог, пусть даже самый кроткий, вынужден примерять множество масок – по форме сокровенных желаний, тайных страхов и удовольствий каждого смертного, лишь играющего в подобострастного послушника.
  
  Верующие бросаются в свою веру с головой и тонут в ней.
  
  И была ещё одна истина, которая на первый взгляд шла вразрез с предыдущей. Чем мягче и добрее бог, тем грубее и ожесточённее его последователи, ибо они упрямо и уверенно держатся за свои убеждения, лихорадочно впадая в крайности, не терпя инакомыслящих. Они будут пытать и убивать во имя своего бога. И никогда не усомнятся в себе, вне зависимости от того, насколько их руки запятнаны кровью.
  
  Руки Торахаваль тоже были запятнаны кровью. Сейчас – фигурально, но когда-то – очень даже буквально. В поисках чего-то, что заполнит бездонную пустоту в её душе, она бросалась в веру и тонула в ней. Искала неземную руку помощи, искала то, чего не могла найти внутри себя. И будь то кроткие и любвеобильные или жестокие и болезненные – касания любого бога были для неё одинаковы: едва ощутимы сквозь одержимость собственной жаждой.
  
  Она наткнулась на свой нынешний путь так же, как и на многие другие до того, но в этот раз казалось: пути назад уже не будет. Она перестала видеть выбор, перестала видеть альтернативы. Первые пряди паутины начали виться более четырнадцати месяцев назад, в городе Карашимеш, на берегах закрытого Карасского моря, где она поселилась. Паутины, которой она с тех пор, в своего рода сладострастном своеволии, позволила всё туже и туже себя оплести.
  
  Сладкая приманка Серой Богини, ныне – в духе ядовитой любовницы Скованного. Искушение увечных оказалось очень заманчивым. И смертельным. Для нас обеих
  . Следуя за Бридтоком до бокового предела Славы, идущего к трансепту, она поняла, что это словно раздвинуть ноги перед неизбежным, наполовину званым изнасилованием.
  
  Возможно – это самый достойный конец.
  
  Для глупой женщины, которая так и не научилась жить.
  
  Сила Серой Богини – настолько страшная, что снедала камень, – вилась толстыми щупальцами по выбитому дверному проёму.
  
  На пороге Бридтока и Торахаваль ждали оставшиеся последователи этой отчаянной веры. Септун Анабхин из Омари и Срадал Пурту, сбежавший год назад из И'гхатана после того, как провалилось его покушение на малазанскую сучку Синицу. Их жизненные силы вытянули и растворили в миазмах, словно соль в воде, и потому сейчас они выглядели дряблыми. В их взглядах, которыми они встречали Бридтока и Торахаваль, проступали боль и ужас.
  
  – Срибин мёртв, – прошептал Септун. – Теперь она выберет кого-то другого.
  
  Так она и поступила.
  
  Невидимая огромная когтистая рука, пальцев на которой больше, чем может постичь сознание, сжала грудь Торахаваль, впиваясь агонией глубоко внутрь. Задыхаясь, она шатнулась вперёд, проталкиваясь через остальных, в панике расступившихся и взирающих на неё со смесью жалости и облегчения, где второго было куда больше, чем первого. Ненависть к ним пылала в Торахаваль, пока она, шатаясь, не добралась до алтарного зала. Её глаза горели в кислотном тумане чумы, но она подняла голову, и взору её предстала Полиэль.
  
  И она увидела голод, ставший желанием.
  
  Боль расширялась, заполняя тело, а потом, когда когтистая рука ослабила хватку, вытягивая когти, стихла.
  
  Торахаваль упала на колени, беспомощно поскользнувшись на собственном поту, который залил весь мозаичный пол под ногами.
  
  Берегись того, о чём просишь. Берегись того, что ищешь.
  
  Звуки конских копыт всё громче и громче доносились из предела Славы.
  
  Едет всадник. Всадник? Что? Кто посмел бы? Боги милостивые, спасибо тебе, кто бы ты ни был. Спасибо.
  Она всё ещё цеплялась за край. Ещё пару вдохов, ещё парочку…
  
  Насмешливо ухмыльнувшись, Укус растолкал съёжившихся на пороге жрецов. Паран провёл взглядом по трём иссохшим, дрожащим мужчинам и нахмурился, когда каждый из них склонился под его взглядом, опуская голову.
  
  – Заболели, что ли? – спросил он.
  
  Укус разогнал смехом пыльный воздух.
  
  – Неплохо сказано, незнакомец. Хребет у тебя из холодного железа, сразу видно.
  
  Кретин. Я не пытался тебя рассмешить.
  
  – Слезай с проклятого коня, – сказал Укус, преграждая дверной проём. Он облизал свои безобразные губы, мусоля руками рукоять косы.
  
  – И не подумаю, – сказал Паран. – Знаю я, как ты обходишься с лошадьми.
  
  – Ты не можешь въехать
  в алтарный зал!
  
  – Уйди с дороги, – сказал Паран. – Мой конь не любит кусаться, ему милее лягать и топтать. На самом деле, мне кажется, ему просто нравится слышать хруст костей.
  
  Конь, раздувая ноздри, подошёл ближе к двери – и Укус, вздрогнув, отскочил назад. Он оскалил свои кривые зубы и прошипел:
  
  – Разве ты не чувствуешь её гнев? Её ярость?
  Глупец!
  
  – А она мою чувствует?
  
  Паран пригнулся, когда его лошадь переступила порог, и выпрямился миг спустя. Слева от него на полу скорчилась женщина. По её тёмной коже стекал пот, а длинные конечности дрожали под томно вьющимися вокруг неё, словно ласки любовника, потоками чумного воздуха.
  
  За ней возвышался над тремя широкими, низкими ступенями помост, на котором лежали осколки разбитого алтарного камня. Посреди помоста, там, где раньше стоял алтарь, красовался трон из переплетённых и деформированных костей. На троне восседал силуэт, излучавший такую силу, что его черты были едва различимы. Длинные, сочащиеся ядом конечности, обнажённая, андрогинная в своей неопределённости, хрупкая и сморщенная грудь; на вытянутых ногах, казалось, было слишком много суставов, а трёхпалые стопы были увенчаны хищными, огромными, как у энкар'ала, когтями. Глаза Полиэль были лишь блёклыми искрами, размытыми огнями посреди чёрных шаров её глазниц. Потрескавшиеся, сочащиеся губы искривились в улыбке.
  
  – Одиночник, – протянула она тонким голосом, – не пугает меня. На мгновение я подумала… но нет, ты для меня – ничто.
  
  – Богиня, – сказал Паран, откинувшись на лошади, – я остаюсь отрешённым. Это мой выбор, а не твой – и потому ты видишь лишь то, что я хочу, чтоб ты видела.
  
  – Кто ты? Что ты?
  
  – В обычных обстоятельствах, Полиэль, я просто третейский судья. Я пришёл сделать тебе подношение.
  
  – Тогда ты понимаешь, – сказала Серая Богиня, – скрытую под покровом истину. Кровь была их
  дорогой. И потому мы решили её отравить.
  
  Паран нахмурился, после чего пожал плечами и достал что-то из складок рубахи.
  
  – Вот мой дар, – сказал он. Затем замешкался. – Мне жаль, Полиэль, что эти обстоятельства… не обычные.
  
  Серая богиня сказала:
  
  – Я не понимаю…
  
  – Лови!
  
  В его руке сверкнул маленький, мерцающий предмет.
  
  Богиня вскинула свои лапы для защиты.
  
  Странный, шепчущий звук раздался при столкновении. Её руки пронзил осколок металла. Осколок отатарала.
  
  Богиня содрогнулась, издав ужасающий, животный вопль.
  
  Силы хаоса распадались на куски и развеивались, волны серого пламени вырывались наружу, словно существа, сплетённые из гнева, – а мозаика на полу под ними разлеталась вдребезги.
  
  Сдерживая испуганного коня, Паран наблюдал яростную агонию богини, задумавшись внезапно, правильно ли он поступил.
  
  Он опустил взгляд на смертную женщину, скрючившуюся на полу. Потом на её изорванную тень, рассечённую… ничем. Что же, я так и знал. Времени почти не осталось.
  
  Другой трон. Настолько тусклый, что казался лишь серебристой тенью, аккуратно накинутой поверх грязного льда. Он, показалось Быстрому Бену, странно изменился с тех пор, как маг в последний раз его видел.
  
  И таким же был тонкий, похожий на привидение бог, развалившийся на этом троне. Хотя капюшон, вечно скрывающий лицо, остался прежним, как и скрюченная чёрная рука всё так же опиралась на узловатое навершие кривой прогулочной трости, – будто насест для одноногого стервятника. И от этого призрака, Престола Тени, словно чересчур сладкие благовония, исходило прочищающее сознание мага, приторное, раздражающее… самодовольство. Хотя в этом не было ничего необычного. Даже если так – что-то было…
  
  – Делат, – прошептал бог так, словно вкус каждой буквы этого имени приносил ему сладкое удовольствие.
  
  – Мы с тобой не враги, – сказал Быстрый Бен, – уже нет, Престол Тени. Ты не можешь закрывать на это глаза.
  
  – Но ведь ты хочешь, чтобы я закрывал глаза, Делат! Да, да, да, именно так. Чтобы я был слеп к прошлому. Ко всем предательствам, к каждой лжи, к каждому мерзкому оскорблению, которое я от тебя получал, словно плевок под ноги!
  
  – Обстоятельства меняются.
  
  – Воистину так!
  
  Маг чувствовал, как под его одеждой проступил пот. Что-то тут было… что?
  
  Что-то было явно не так.
  
  – Ты знаешь, – спросил Быстрый Бен, – почему я здесь?
  
  – Она не заслужила сострадания, маг. Даже твоего.
  
  – Я её брат.
  
  – Есть ритуалы, способные разорвать эту связь, – сказал Престол Тени, – и твоя сестра провела их!
  
  – Провела их? Нет, перепробовала
  их. Есть нити, которые нельзя разорвать подобными ритуалами. Я в этом убедился. Иначе меня бы тут не было.
  
  Фырканье.
  
  – Нити. Как те, что ты так любишь вить, Адаэфон Делат? Ну, конечно. Это твой самый большой талант – вить невообразимые клубки. – Сокрытая капюшоном голова, казалось, качается из стороны в сторону под монотонный говор Престола Тени. – Сети, тенёта, ловушки, нити и крючки, наживки, сети, и тенёта, и… – Затем бог наклонился вперёд. – Скажи мне, почему твою сестру стоит пощадить? И почему – нет, правда, почему ты решил, что это в моих силах? Она ведь не моя, не так ли? Она не тут, не в Цитадели Тени, верно? – Он вскинул голову. – Подумать только. Ведь сейчас она совершает свои последние вздохи… в роли смертной любовницы Серой Богини – и что, скажи на милость, я могу с этим поделать?
  
  Быстрый Бен пристально на него уставился. Серая Богиня? Полиэль? О, Торахаваль…
  
  – Погоди, – сказал он, – Флакон подтвердил, что это не просто моя интуиция. Ты в этом замешан. Прямо сейчас, где бы они ни были, ты как-то в этом замешан!
  
  Судорожный хохот Престола Тени заставил тонкие, хрупкие конечности на секунду забиться в судорогах.
  
  – Ты мне должен, Адаэфон Делат! Признай это, и я отправлю тебя к ней! Прямо сейчас! Прими свой долг!
  
  Проклятье. Сначала Калам, а теперь я. Какой же ты ублюдок, Престол Тени.
  
  – Хорошо! Я тебе должен! Я принимаю свой долг!
  
  Престол Тени лениво махнул рукой.
  
  Быстрый Бен исчез.
  
  Вновь оставшись наедине с собой, Престол Тени откинулся на троне.
  
  – Такой взвинченный, – прошептал он. – Такой… беспечный, что не обратил внимание на этот широкий, отдающий эхом, почти пустой зал. Бедолага. Какой бедолага. Ох, что я вижу в своей руке? – Он перевёл взгляд и увидел косу на короткой рукояти, которую он держал перед собой. Бог прищурился, всматриваясь в туманный воздух, и сказал: – Вы посмотрите! Нити! Хуже, чем паутина! Раскинулись повсюду, словно мерзкий признак неаккуратного… домоводства. Нет, так не пойдёт, так совсем не пойдёт. – Он рассёк косой волшебные побеги, глядя, как они растворяются. – Ну вот, – бросил он, улыбаясь, – я уже чувствую себя куда более гигиенично.
  
  Задыхаясь, он пробудился от того, что рука в перчатке сжала его горло и, невзирая на попытки отбиться, потащила вверх, поставив на колени. Лицо Калама резко оказалось напротив его собственного, и в этом лице Флакон увидел чистейший ужас.
  
  – Нити! – прорычал убийца.
  
  Флакон оттолкнул руку мужчины, осмотрел песчаный пейзаж и проворчал:
  
  – Аккуратно перерезаны, я бы сказал.
  
  Стоящий рядом Скрипач сказал:
  
  – Иди и найди его, Флакон! Найди и верни его обратно!
  
  Молодой солдат уставился на двоих мужчин.
  
  – Что? Как я должен это сделать? Он вообще не должен был уходить! – Флакон подполз, чтобы посмотреть на пустое лицо мага. – Исчез, – подтвердил он. – Ринулся прямо в гнездо Престола Тени, о чём он думал?
  
  – Флакон!
  
  – Ох, – добавил солдат, когда что-то другое попалось ему на глаза, – посмотрите-ка на это – хотел бы я знать, что она задумала?
  
  Калам оттолкнул Флакона, упал на четвереньки и уставился на кукол. Потом вскочил на ноги.
  
  – Апсалар!
  Где она?
  
  Скрипач простонал:
  
  – Нет, только не снова.
  
  Убийца сжимал оба своих длинных клинка в руках.
  
  – Худ её побери, где эта сука?
  
  Озадаченный Флакон просто пожал плечами, глядя как расходятся двое мужчин, выбирая направления наугад.
  
  Идиоты. Вот что получается, когда ничего никому не говоришь! Ни про что!
  Он вновь посмотрел на кукол. Ух ты, это будет и правда интересно…
  
  – Этот идиот взял и покончил с собой, – сказала капитан Речушка. – И прихватил с собой нашего лучшего лекаря. Прямо в Худовы, чтоб их, врата!
  
  Хурлокель встал, скрестив руки на груди.
  
  – Я не думаю…
  
  – Послушай меня, – перебила его Речушка. Младший сержант Футгар, стоя рядом, многозначительно кивал после каждого её слова. – Теперь я тут командую – и ни одна, чтоб её, вещь, в целом, мать его, мире не изменит…
  
  Она не смогла закончить предложение, так как с северной части лагеря поднялся вопль, за которым последовал громогласный вой – настолько близко и громко, что Хурлокель ощутил, будто его череп раскололся пополам. Пригибаясь, он обернулся и увидел пролетающего над крышами палаток солдата, чьё оружие падало в другую сторону. Канаты лопнули, земля под ногами дрожала…
  
  И появилось чёрное, размытое, чудовищное существо, которое неслось по земле, словно молния. Неслось, прямо на них.
  
  Волна горячего воздуха врезалась в троицу, словно таран, – за миг до того, как до них добрался зверь. Хурлокель, разом лишившись возможности дышать, взлетел в воздух, упал на плечо и, катясь куда-то, заметил капитана Речушку, которая рухнула на бок, словно тряпичная кукла, а Футгар, казалось, исчез в грязи в тот момент, когда полуночное создание врезалось в этого несчастного…
  
  Глаза Пса…
  
  Другие звери носились по лагерю, под вопли ужаса солдат и лошадей раскидывая повозки волнами силы. Хурлокель увидел одного зверя, нет, быть того не может…
  
  Мир угрожающе потемнел перед глазами, он, парализованный, лежал, отчаянно пытаясь вдохнуть. Спазм, сжимающий грудь, ослаб – и искренняя радость наполнила его вслед за пыльным воздухом, расправляющим лёгкие.
  
  Рядом, стоя на четвереньках, кашляла, отплёвывая кровь, капитан.
  
  Футгар смог издать только один жалобный стон.
  
  Заставив себя подняться, Хурлокель повернулся и увидел, как Псы добрались до стен Г'данисбана и, спустя миг, его глаза расширились от того, как огромная часть стены взорвалась,
  разлетаясь на камни, кирпичи и клубящееся облако пыли. По ним прокатилась ударная волна…
  
  Мимо галопом скакали испуганные лошади…
  
  – Не мы! – задыхаясь, сказала Речушка, вскарабкиваясь на ноги. – Слава богам, они просто пробегали мимо… просто… – Она вновь закашлялась.
  
  Хурлокель, не устояв на шатающихся ногах, упал на колени.
  
  – Но в этом нет смысла, – прошептал он, качая головой. Городские здания за ним шатались и разлетались на куски…
  
  – Что?
  
  Он перевёл взгляд на Речушку. Ты не понимаешь. Я посмотрел в глаза того чёрного зверя, женщина!
  
  – Я видел… Я видел…
  
  – Что?
  
  Я видел в них настоящий страх…
  
  Земля вновь задрожала. Опять раздались крики. Он повернулся и увидел пять огромных силуэтов, которые неумолимо прорывались сквозь лагерь армии. Огромные, больше чем… О, боги милостивые…
  
  – Он приказал ждать… – начал было Ното Бойл, но завопил, когда его лошадь вздрогнула так сильно, что – он позже поклянётся, будто слышал хруст костей, – затем животное развернулось от входа в храм и рвануло прочь, стряхивая лекаря со спины, словно древесную стружку.
  
  Он странно приземлился, ощутив и услышав, как треснули рёбра, но боль отступила перед более важной проблемой – рыбьей костью, застрявшей точно в глотке.
  
  Он задыхался, в глазах всё плыло и темнело…
  
  Потом над ним наклонилась девушка, хмурясь целую вечность.
  
  Дура, дура, дура…
  
  Пока, наконец, она не протянула руку в его широко раскрытый рот и не вытянула рыбью кость аккуратным движением руки.
  
  Сделав первый, сладкий вдох, Ното Бойл захныкал и вновь осознал, что каждый вдох расходится по груди колющей болью. Он открыл слезящиеся глаза.
  
  Девушка всё ещё нависала над ним, но её внимание, казалось, было где-то в другом месте. И смотрела она не на вход в храм, а в сторону дороги.
  
  Откуда доносились звуки адских барабанов, громом идущие по брусчатке, заставляющие землю дрожать под ним, вызывающие новые приступы боли…
  
  А ведь день так хорошо начинался…
  
  – Не одиночник, – сказал Паран богине, корчившейся на своём троне, с торчащим в руке шипом из отатарала, который пригвоздил её здесь, в этом мире, у этого пугающего конца. – Я вовсе не одиночник, хотя так могло показаться вначале. Увы, Полиэль, всё куда сложнее. Замечание моего разведчика по поводу моих глаз, ну, скажем так – это было верно. И судя по вою, который мы только что слышали, момент самый подходящий.
  
  Капитан вновь окинул взглядом лежавшую на полу женщину. Та была без сознания, возможно, и вовсе мертва. Он решил, что Псы не станут на неё отвлекаться. Взяв поводья в руки, он выпрямился в седле.
  
  – Не могу сказать, что мне жаль. Но вот что скажу: ты совершила ужасную ошибку. Благо, долго тебе сожалеть о ней не придётся.
  
  Сотрясения уже в городе, всё ближе и ближе.
  
  – Играя со смертными, Полиэль, – сказал он, поворачивая коня к выходу, – можно сильно обжечься.
  
  Мужчина по имени Укус, которого когда-то звали иначе, прижался к одной стороне входа в алтарный зал. Трое жрецов убежали вдоль по коридору.
  
  На миг он остался один. Один-одинёшенек. Опять.
  Бедный солдат восстания, когда-то юный и гордый, в один миг разбитый вдребезги.
  
  Гральская лошадь, с дыханием, от которого разило влажной травой, отняла всё, вонзив свои зубы, словно ножи, в его плоть и кости. Он стал нежеланным зеркалом уродства, ведь каждое лицо, узревшее его, отражало отвращение, или, что ещё хуже, больное влечение. И глубоко в его душе пустили корни новые страхи. Ужас, чьи нити с тех пор, вели его вперёд, в поисках боли и страданий других, в поисках легиона страданий – солдат, таких же сломленных, как и он сам.
  
  Полиэль прибыла, словно дар, но теперь этот ублюдок убил её, точнее убивал прямо сейчас, отнимая всё, что было у Укуса. Опять.
  
  По плитам скользнули копыта, и он прижался ещё ближе к стене, пропуская всадника на коне через дверной проём – в коридор, где зверь смог перейти от рыси к лёгкому галопу.
  
  Укус уставился им вслед с ненавистью в глазах.
  
  Потеряно. Всё
  потеряно.
  
  Он заглянул в алтарный зал…
  
  Быстрый Бен приземлился, словно кошка, но попав под водопад ядовитых страданий, исходящих от пленённой богини в двух-трёх шагах справа от него, он рухнул на живот, прикрывая голову руками.
  
  Ладно, очень смешно, Престол Тени.
  Он повернул голову и увидел Торахаваль, неподвижно лежавшую на расстоянии вытянутой руки слева от него.
  
  Бедняжка, мне не стоило так над ней издеваться. Но… покажите мне милосердного ребёнка, и я и вправду поверю в чудеса, ещё и компенсацию ей выплачу. Всему виной её чрезмерная чувствительность. И всё же, жизнь не жизнь без тысячи сожалений.
  
  В комнате присутствовал отатарал. Ему нужно было забрать сестру и очистить её. Это не так уж и сложно сделать, особенно после того, как он выберется из этого сумасшедшего дома. Так значит – как оказалось, к его изумлению – Престол Тени выполнил свою часть сделки.
  
  И тогда он услышал вой Псов, эхом расходившийся по коридору.
  
  Паран выбрался из тоннеля и завернул поводья влево, едва сумев увести коня с пути Шан – огромной чёрной твари, которая пронеслась мимо, прямо в Великий Храм. За ней последовал Крест, за ними Барен, в огромной пасти которого шипела ящеровидная пантера, она тщетно пыталась остановить своего пленителя, вогнав когти в брусчатку. За ними следовали Бельмо и Зубец.
  
  Когда Зубец ворвался в храм, раздался его вой – звук, переливающийся диким ликованием от скорого свершения долгожданной мести.
  
  Паран ещё некоторое время смотрел им вслед, потом обернулся и увидел лежавшего на земле Ното Бойла, над которым склонилась безымянная девушка.
  
  – Худов дух, – выругался он, – у нас нет на это времени. Поставь его на ноги, Солиэль. Мы сейчас же направляемся в твой храм. Бойл, где, Бездна тебя побери, твоя лошадь?
  
  Выпрямившись, девочка скользнула взглядом по дороге.
  
  – Приближается смерть моей сестры, – сказала она.
  
  Капитан проследил за её взглядом. И увидел первого Дерагота.
  
  Неужели я и вправду всё это начал?
  
  Храм за ними сотрясло волной, способной обрушить стены.
  
  – Нам пора уходить!
  
  Быстрый Бен схватил сестру за капюшон рясы и начал оттаскивать в конец зала, уже по пути осознав, что это бесполезно. Гончие пришли за ним, а он застрял в комнате, пропитанной отатаралом.
  
  Престол Тени никогда не играл честно, и маг должен был признать, что в этот раз его переиграли.
  
  И этот раз, кажется, станет последним…
  
  Он услышал звуки когтей, стучавших по коридору всё ближе, и поднял взгляд…
  
  Укус уставился на несущегося зверя. Демон. Существо чистой красоты. Ему уже не оставалось ничего другого. Да, пусть меня поглотит красота.
  
  Он встал на пути зверя…
  
  Но его оттолкнули вбок, настолько резко и сильно, что он врезался в стену головой, оглушённый. Потеряв равновесие, он упал назад. Тьма кружилась, и тени перед глазами сгущались…
  
  Но когда демон пронёсся над ним, он увидел другой силуэт – гибкий, одетый полностью в чёрное, прорезавший лезвиями своих ножей глубокую рану в правом плече зверя.
  
  Демон завопил от боли и ярости, скользя по плитам и оборачиваясь к источнику угрозы. Но он уже пропал, каким-то образом уже оказался с другой стороны, размахивая руками, хотя каждое движение казалось Укусу слегка размытым. Ножи вновь впились в зверя.
  
  Отскочив, демон оказался спиной к противоположной стене. Его угольные глаза горели во тьме.
  
  По коридору приближались другие демоны, со скрежетом когтей замедляя свой яростный шаг…
  
  …из-за того, что силуэт неожиданно ринулся между ними. Казалось, яркие красные вспышки клинков танцуют в воздухе, появляясь то тут, то там, крутясь вокруг силуэта, словно его руки – змеи. И с такой же элегантностью его нога рванула навстречу голове чудовища, которая была размером с лошадиную, только шире. И эту голову от удара развернуло вбок, вместе с плечами и туловищем, и вот уже весь демон со странным изяществом летит в воздухе, кверху брюхом, врезаясь головой в стену храма.
  
  Кирпичи разлетелись, стена рухнула, открыв проход в какую-то комнату, куда и свалилось тело демона, оставляя за собой клубы пыли.
  
  Дикое замешательство охватило всех в коридоре, и фигура неожиданно оказалась рядом с Укусом, застыв с окровавленными кинжалами наголо.
  
  Женщина с чёрными волосами перекрыла проход.
  
  Звук чего-то несущегося по плитам заставил его опустить взгляд и увидеть двух маленьких, похожих на птиц скелетов по бокам от девушки. Их пасти были открыты, и из пустых глоток раздавались шипящие звуки. Острые хвосты били из стороны в сторону. Один из них прянул вперёд, всего на скачок, опустив голову…
  
  И все собравшиеся демоны отскочили назад.
  
  Ещё одно шипение ящерицы – более громкое, исходившее от существа, зажатого в пасти демона. Укус видел в его ужасных глазах смертельный страх, перерастающий в панику…
  
  Женщина тихо заговорила, явно обращаясь к Укусу:
  
  – Следуй за магом и его сестрой, они нашли скважину под помостом. Времени для побега, думаю, им хватит. И тебе, если поспешишь.
  
  – Я не хочу, – сказал он, не в силах сдержать хныканье. – Я просто хочу умереть.
  
  Услышав это, она обернулась на него, отвлекаясь от демонов.
  
  Укус взглянул в её узкие, продолговатые чёрные, как смоль, глаза. И в её лице он не увидел зеркала, не увидел отвращения. Ничего, кроме простого сожаления и чего-то, что могло быть… скорбью?
  
  – Направляйся в храм Солиэль, – сказала она.
  
  – Она равнодушна к нам…
  
  – Но не сегодня. Не пока Ганос Паран держит её за шиворот. Иди. Исцелись.
  
  Это было невозможно, но как он мог ей отказать?
  
  – Поспеши, я не знаю, как Кердла и Телораст умудряются запугивать их, и понятия не имею, сколько времени это продлится…
  
  И как только она произнесла эти слова, вой прогремел по коридору, и демоны прижались к порогу, визжа в отчаянном бешенстве.
  
  – Ну, вот и всё, – прошептала она, поднимая ножи.
  
  Укус вскочил на ноги и вбежал в алтарный зал.
  
  Невероятно. Быстрый Бен не мог понять, что задержало Псов. Он слышал звуки сражения, яростное щёлканье челюстей, рыки и взвизгивание. Лишь один раз оглянувшись, за миг до того, как пронести Торахаваль через чёрный ход, он, казалось, увидел… что-то. Кого-то, едва различимого в тенях, перекрывшего проход в зал.
  
  С кем бы ни произошло это счастливое столкновение, оно спасло ему жизнь. И жизнь его сестры. Валюту, которую Быстрый Бен не хотел бы тратить впустую.
  
  Закинув Торахаваль на плечо, он вошёл в узкий коридор и побежал так быстро, как только мог.
  
  И вскоре услышал, как кто-то гонится за ними. Выругавшись, Быстрый Бен развернулся, отчего голова Торахаваль врезалась в стену, и женщина застонала.
  
  Мужчина с изуродованным, нет, укушенным лошадью лицом, вдруг понял маг, со всех ног нёсся к нему.
  
  – Я тебе помогу, – сказал он. – Скорее! В этот храм несётся погибель!
  
  Может ли быть, что это тот, кто преградил путь собакам? Не важно.
  
  – Тогда бери её за ноги, друг. Как только мы покинем освящённую землю, мы можем убраться отсюда к Худовой матери…
  
  Пока Псы собирались перед броском на Апсалар, она спрятала свои клинки в ножны и сказала:
  
  – Кердла, Телораст, прекратите шипеть. Нам пора уходить.
  
  – Ты очень скучная, Не-Апсалар! – прокричала Кердла.
  
  – Правда ведь, скучная? – сказала Телораст, рассеяно и угрожающе дёргая головой, хотя теперь это казалось менее эффективным.
  
  – Куда она подевалась? – спросила Кердла.
  
  – Исчезла!
  
  – Без нас!
  
  – За ней!
  
  Полиэль, Серая Богиня чумы, болезни и страданий, пойманная в собственном кошмаре. Все силы покинули её, вытекли, словно кровь. Осколок смертоносного отатарала торчал из её руки. Богиня сидела на троне, корчась от боли.
  
  Предательства, так много предательств. Силы Увечного исчезли, покинули её. А этот неизвестный смертный, этот убийца с ледяным взглядом, который ничего
  не понял. Во имя кого? За чьё освобождение велась эта война? Проклятый идиот.
  
  Каким же проклятием, в конце концов, оказалось ясно видеть все недостатки и всю гремучую злобу смертных, когда её вытащили на поверхность, на свет дневной. Кто из последователей никогда не искал, по воле или безвольно, очищения в самоуничтожении? В одержимости они приняли в себя смерть, но это было лишь ничтожным отражением той смерти, которую они несли земле, воде и воздуху. Самоуничтожение, превращающее весь мир в жертву.
  
  Апокалипсис не может наступить внезапно, нет. Он медленно, но неизбежно ползёт среди смертных, неумолимый в своём методичном уничтожении всего живого, здорового и красивого.
  
  Заражённые умы и загрязнённые души – вот то, что призвало её в этот мир. Ради земли, ради шанса, что та ещё сможет исцелиться, когда исчезнут самые жестокие из её мучителей и уничтожителей. Она стремилась стереть их своим чумным дыханием, и сложно представить судьбу, ими более заслуженную. И за всё это теперь она умрёт.
  
  Она выругалась. Предательство!
  
  Пять Гончих Тени вошли в зал.
  
  Её смерть. Ты глупец, Престол Тени.
  
  Гончая что-то выплюнула. Что-то, что начало носиться по полу, плеваться и корчиться, прижимаясь к первой ступени помоста.
  
  Несмотря на агонию, Полиэль сохраняла чистый разум. Пока Псы сбегали из зала по тайному ходу, помостом, богиня пыталась понять, что за чешуйчатая пантера сжалась внизу. Одну её лапу поразила инфекция, а оба задних бёдра были сломаны. Это создание не сможет сбежать. Гончие бросили тварь тут, но почему?
  
  Ах, чтобы она разделила мою судьбу.
  
  Последняя, слегка утешающая мысль, перед тем, как явились Дераготы, от которых разило яростью и голодом. Древнее всякого бога, они лишились одной добычи, но могли убить всех оставшихся.
  
  Сломленный т'рольбарал визжал от ярости и страха.
  
  Сломленная богиня, которая желала исцелить Огнь. Именно это было истинной целью чумы, именно это, в холодном расчёте, руководило болезнями. «Только люди
  , – напомнила она себе в своей последней мысли, – только люди считают, что спасение зиждется на них».
  
  И после этого Дераготы, первые поработители человечества, бросились на неё.
  
  – Теперь она носитель, – сказал Укус, – и что ещё хуже: она больше не защищена. В ней бушует чума, и будет бушевать, невзирая на то, что случится с Полиэль. Как только процесс запущен, он развивается сам по себе. Прошу, – добавил он, глядя, как мужчина пытается привести в себя Торахаваль, – идём со мной.
  
  Незнакомец поднял на него беспомощные глаза.
  
  – Идём? Куда?
  
  – В храм Солиэль.
  
  – Этой равнодушной суки…
  
  – Прошу, – настоял на своём Укус. – Ты сам всё увидишь. Я могу лишь верить её словам.
  
  – Чьим словам?
  
  – Это недалеко. Её нужно вылечить, – он вновь наклонился, хватая девушку за ноги. – Давай как раньше. Это недалеко.
  
  Тот кивнул.
  
  В храме за ними раздался вопль, настолько резкий, что по толстым стенам здания пошли трещины, поднимая из каждой облака пыли. Под ними раздались стенающие звуки, с которыми покосился фундамент, вываливаясь на окружающие улицы.
  
  – Мы должны спешить! – сказал Укус.
  
  Спешившись, таща одной рукой за собой спотыкающегося и задыхающегося Ното Бойла, Паран выбил ногой дверь в храм Солиэль. Скромная, но вполне приемлемая демонстрация силы, которая должна была, как ему казалось, известить Добрую Богиню о его настроении.
  
  Когда он переступал порог, девушка проскользнула мимо, окинув его на удивление радостным взглядом, и поспешила в главный зал.
  
  На стенах коридора висели картины преклонившихся людей, опустивших голову в благословлении, мольбе или отчаянии. С этой проклятой богиней, скорее всего – последнее, подумалось Парану. С выгнутого потолка складками свисал погребальный саван, без сомнений, призванный приготовить последователей к худшему.
  
  Они дошли до центрального зала как раз в тот момент, когда земля сотряслась. Великий Храм рушился. Паран подтащил Ното Бойла к себе, потом толкнул, и тот, спотыкаясь побрёл к алтарю. Если нам повезёт, проклятых Дераготов похоронит обломками храма. Но загадывать не буду.
  
  Он вытащил карту и швырнул её на пол.
  
  – Солиэль, призываю тебя.
  
  Девочка, стоявшая справа от алтаря, неожиданно прогнулась, подняла взор вверх, изумлённо моргая. Улыбка на её лице стала шире.
  
  Паран поклялся, что попытается запомнить все детали внешности богини в её вынужденном появлении, столь чудной в своём обузданном бешенстве. Она стояла за алтарём, такая же андрогинная, как её ныне покойная сестра. Длинные пальцы, столь идеально подходящие для того, чтобы закрывать веки на незрячих глазах, сжимались в кулаки. Она произнесла трескучим голосом:
  
  – Ты сделал ужасную ошибку…
  
  – И я ещё не закончил, – ответил он. – Выпусти свои силы, Солиэль. Начни исцеление. Можешь начать прямо здесь, с Ното Бойла, в которого ты поместишь остаток своей силы, достаточный по мощи и длительности, чтобы он мог исцелить заражённую армию в лагере за стенами города. Когда закончишь с ним, прибудут другие, отверженные Полиэль. Вылечи их всех и отошли прочь… – Его голос стал жёстче. – Семь Городов настрадались сполна, Солиэль.
  
  Казалось, что она долго всматривается в него, после чего богиня пожала плечами.
  
  – Как прикажешь. Что до страданий – они тебя ждут и без моей помощи.
  
  Паран нахмурился, после чего обернулся на удивлённый крик, который раздался за ними.
  
  Капитан моргнул и ухмыльнулся.
  
  – Быстрый Бен!
  
  Маг и Укус тащили между собой женщину, которую он в последний раз видел в алтарном зале Великого Храма. В один миг Паран всё понял, а потом моментально понял, что ничего не понял.
  
  Быстрый Бен посмотрел на алтарь и прищурился.
  
  – Это она? Худов дух, никогда бы не подумал… а, не важно. Ганос Паран, так это всё твоих рук дело? Ты знал, что Псы придут за мной?
  
  – Не совсем, хотя я понимаю, почему ты так решил. Ты заключил сделку с Престолом Тени, не так ли? Ради, – он указал на бесчувственную женщину, – ради неё.
  
  Маг нахмурился:
  
  – Ради моей сестры.
  
  – Он выпустил Дераготов, – сказала Солиэль в суровом и обвинительном тоне. – Они разорвали её на куски!
  
  Сестра Быстрого Бена издала стон, пытаясь встать на ноги.
  
  – Дерьмо, – пробормотал маг, – мне лучше убираться отсюда. Назад к остальным. Пока она не пришла в себя.
  
  Паран вздохнул и скрестил руки на груди.
  
  – В самом деле, Бен…
  
  – Тебе лучше всех прочих должно быть известно, что такое сестринский гнев, – перебил его маг, отходя прочь. Он перевёл взгляд на Укуса, который стоял как вкопанный, уставившись на Солиэль. – Давай же, – сказал он. – Ты был прав, иди к ней.
  
  Тихо хныкнув, Укус подался вперёд.
  
  Паран смотрел, как Быстрый Бен открывает врата Пути.
  
  Маг замешкался, обернулся к капитану и спросил:
  
  – Ганос, скажи мне кое-что.
  
  – Что?
  
  – Тавор. Мы можем ей доверять?
  
  Вопрос ударил, словно пощёчина, неожиданно и резко. Он моргнул, посмотрел на мужчину и сказал:
  
  – Тавор, чародей, сделает всё, что нужно сделать.
  
  – Нужно ей – или её солдатам? – не успокоился Быстрый Бен.
  
  – Для неё, друг мой, между этими понятиями нет разницы.
  
  Они ещё миг смотрели друг другу в глаза, после чего маг вздохнул:
  
  – Когда всё закончится, с меня кружка эля.
  
  – Я тебе это ещё припомню, Бен.
  
  На лице мага мелькнула его коронная, раздражающая ухмылка, и он исчез в портале.
  
  И как только врата захлопнулись за ним, женщина, его сестра, встала на колени. Её волосы свисали вниз, прикрывая лицо, но Паран чётко слышал, как она сказала:
  
  – Я видела волка.
  
  Он покачал головой:
  
  – Пса Тени.
  
  – Волка, – вновь сказала она. – Самого милого и доброго волка в мире…
  
  Быстрый Бен открыл глаза и осмотрелся.
  
  Напротив него сидел Флакон, единственный, кто остался на площадке. Откуда-то рядом доносились злые крики и звуки грядущего насилия.
  
  – Неплохо сыграно, – сказал Флакон. – Престол Тени кинул тебя прямо им под ноги, настолько близко, да так, что если бы они тебя поймали, я бы уже закапывал твою опустевшую оболочку. Ты воспользовался его Путём, чтобы вернуться сюда. Очень умно. Кажется, осталась ниточка, маг, которую даже Престол Тени упустил из виду.
  
  – Что происходит?
  
  Солдат пожал плечами:
  
  – Старые распри, кажется. Калам и Скрипач нашли Апсалар с окровавленными ножами. Видишь ли, они подумали, что ты мёртв, хоть я не приложу ума…
  
  Быстрый Бен уже вскочил на ноги и побежал на звук.
  
  Миг спустя он наткнулся на сцену, балансирующую на грани настоящей катастрофы. Калам шёл на Апсалар, достав свои длинные ножи, выводя вперёд клинок из отатарала. Скрипач стоял сбоку, на его лице смешались выражения злости и беспомощности.
  
  Что до Апсалар, то она просто смотрела на тучного, грозного убийцу. Она была безоружна, на лице написано что-то вроде смирения.
  
  – Калам!
  
  Мужчина развернулся, как и Скрипач.
  
  – Бен! – прокричал сапёр. – Мы нашли её с окровавленными ножами, а ты…
  
  – Довольно, – сказал маг. – Отойди от неё, Калам.
  
  Убийца пожал плечами и спрятал оружие в ножны.
  
  – Она не пыталась ничего объяснить, – разочарованно прорычал он. – Впрочем, как и всегда. Могу поклясться, Бен, она этого хотела…
  
  – Хотела чего? – спросил он. – Может, она обнажила свои клинки? Встала в боевую стойку, а, Калам? Разве она не Танцовщица Тени?
  Проклятый идиот! – Он окинул взглядом Апсалар и добавил, уже тише: – То, чего она хочет… мы дать не в силах…
  
  За ними раздался топот сапог, и Быстрый Бен развернулся, увидев Флакона и капитана Фарадан Сорт.
  
  – Вот вы все где, – сказала капитан, явно борясь со своим любопытством. – Мы скоро выдвигаемся. Если повезёт, уже этой ночью догоним Четырнадцатую. По крайней мере, так думает Синн.
  
  – Отличные новости, – сказал Быстрый Бен. – Ведите, капитан, мы отправимся прямо за вами.
  
  Но сам подождал, пока мимо него не прошла Апсалар, которую он аккуратно схватил за рукав.
  
  Она обернулась.
  
  Быстрый Бен замешкался, после чего кивнул и сказал:
  
  – Я знаю, что это была ты, Апсалар. Спасибо.
  
  – Маг, – сказала она, – я понятия не имею о чём ты.
  
  Он отпустил её руку. Нет, то чего она хочет, мы дать не в силах. Ведь она хочет умереть.
  
  Весь покрытый пылью, бледный от утомления, Котильон вошёл в тронный зал и остановился.
  
  Псы собрались перед Престолом Тени, двое лежали, тяжело дыша, вывалив языки. Шан дёргалась и носилась по кругу, по израненным бокам чёрного зверя стекала кровь. Котильон вскоре понял, что и другие Гончие ранены.
  
  На троне сидел Престол Тени, его силуэт был размыт, словно бог угнездился посреди грозовой тучи.
  
  – Посмотри на них, – сказал он низким и грозным голосом. – Хорошо присмотрись, Котильон.
  
  – Дераготы?
  
  – Нет, не Дераготы.
  
  – Да, кажется, не они. Раны выглядят как ножевые порезы.
  
  – Он был у меня в руках. И я его упустил.
  
  – Кто был в руках?
  
  – Этот противный, мелкий, тысячеликий маг, вот кто! – Амманас вскинул тенистую руку, сгибая длинные пальцы. – Он был у меня, прямо в этих руках. Словно кусочек тающего льда. – Резкий звук, бог наклонился вперёд на троне. – Это всё твоя вина!
  
  Котильон моргнул.
  
  – Погоди-ка, я не нападал на Гончих!
  
  – Это ты так думаешь!
  
  – И что это, по-твоему, должно значить? – спросил Котильон.
  
  Вторая рука присоединилась к первой, взмыв в воздух, сжимая его в порывах дрожащей ярости. Ещё один резкий звук… и бог испарился.
  
  Котильон посмотрел на Барена, потянул к зверю руку.
  
  Утробное рычание заставило его отдёрнуть её.
  
  – Да не я это! – прокричал он.
  
  Псы, которые все как один смотрели на него, не были так уверены.
  
  Закат спустился на пыльный воздух над лагерем, куда капитан Ганос Паран с лошадью в поводу, лекарь Ното Бойл и девочка по имени Наваль Д'ната взобрались по склону, минуя первые ряды караульных.
  
  Лагерь выглядел так, словно оказался в эпицентре бури. Солдаты чинили палатки, перевязывали канаты, бегали с носилками. Вырвавшиеся из загона лошади так и бродили вокруг, шустро сбегая от любого, кто попытается их поймать.
  
  – Псы, – сказал Паран. – Они прошли сквозь лагерь. Как и Дераготы, полагаю. Не повезло им. Надеюсь, раненых не очень много.
  
  Ното Бойл посмотрел на него и ухмыльнулся:
  
  – Капитан Добряк? Ты нас обманул. Имя «Ганос Паран» отмечено среди павших в личных записях самого Дуджека.
  
  – С этим именем вообще связано много вопросов, лекарь.
  
  – А ты понимаешь, капитан, что две оставшихся малазанских армии в Семи Городах сейчас находятся под командованием брата и сестры? По крайней мере сейчас. Когда Дуджек снова встанет на ноги…
  
  – Сейчас, – сказал Паран.
  
  Хурлокель и Речушка стояли у штабного шатра. Оба видели Парана и его спутников.
  
  Что-то не так с лицом всадника…
  
  Они подошли к ним.
  
  – Хурлокель? – спросил Паран.
  
  Мужчина опустил глаза.
  
  Речушка прокашлялась.
  
  – Первый Кулак Дуджек Однорукий умер два удара колокола назад, капитан Паран.
  
  Что до страданий – они тебя ждут и без моей помощи.
  
  Она знала. Солиэль знала об этом.
  
  Речушка всё ещё говорила:
  
  – …лихорадка недавно отступила. Они ещё в сознании, им сказали кто ты, Ганос Паран. Ты меня слушаешь? Они читали записи Дуджека, как и все офицеры, присутствующие в лагере. Это было необходимо. Ты понимаешь? Голосование было открытым. Мы выбрали тебя Первым Кулаком. Теперь это твоя армия.
  
  Она знала.
  
  Всё, что он сделал тут… было слишком поздно.
  
  Дуджек Однорукий мёртв.
  
  Глава шестнадцатая
  Вот они, избалованные сопляки,
  самодовольно прихорашиваются
  за спиной у наёмников, и ветеран
  безногий привалился к стене, словно
  разбитая, упавшая статуя, —
  и пустой его длани предупрежденье,
  что даже армии не могут есть злато…
  но эти светские пустозвоны
  не заглядывают так далеко,
  и для собственных их детей
  будущие дороги уже подчищены,
  булыжник с них собран для грубых стен
  и обветшалых убежищ для бродяг,
  и всё же этот богатый мир по-прежнему
  складывает свои омытые кровью сокровища
  к их затянутым в шёлк ногам, —
  вот они здесь, воплощения власти,
  а мы – падшие глупцы! – о, как же стремимся
  оказаться средь них, на пиру бездонных чрев.
  Чем это обернётся? Я стою согбенный,
  придавленный тяжёлым камнем,
  в руке моей единственная монетка,
  и лик на ней – лик сопляка из далёкого прошлого,
  избалованного, так же прятавшегося
  за спинами своих армий, – да, до тех пор,
  пока эти армии не пробудились однажды
  с пустым брюхом, – и сколько же в нём гордыни,
  сколько высокомерия! Взгляни на дорогу!
  Из этой теснины я бежал бы, бежал —
  если бы не ввязался в бой, защищая
  этого глупого пожирателя грядущего,
  если бы только у меня были ноги…
  так смотри же, как они плывут мимо,
  под навесами, смотри на мрачнеющие
  оголодавшие толпы, лови их алчные взгляды,
  устремлённые на меня, —
  о да, как я бежал бы, будь у меня ноги.
  Согрунтес. Последние дни Первой империи
  
  Полоса чёрного песка протяжённостью в четыре сотни шагов нарушала монотонность скалистого базальтового побережья. Впрочем, сейчас песок было почти не разглядеть за причалами, оборудованием для погрузки, солдатами и лошадьми. Плоскодонные ялики, покачиваясь на волнах, сновали по мелководью к теснившимся в бухте заякоренным большегрузным кораблям и обратно. Четырнадцатая армия вот уже три дня как готовилась к отплытию, торопясь покинуть эту проклятую землю.
  
  Кулак Кенеб ещё какое-то время посозерцал этот кажущийся хаос, затем, плотнее запахнувшись в плащ, чтобы уберечься от яростного северного ветра, развернулся и пошёл обратно к останкам лагеря.
  
  Проблем навалилось столько, что раскалывалась голова. Настроения среди солдат царили безрадостные: горечь, злость и уныние лишь слегка скрашивались облегчением от предстоящего путешествия. Пока они дожидались флота, Кенеб всерьёз начинал опасаться мятежа. Запасы воды и продовольствия таяли стремительно, тлеющие уголья мог раздуть любой порыв ветра. За то, что бунта так и не случилось, благодарить, вероятно, стоило безвыходность их положения. Армия кряхтела, но терпела, выслушивая донесения с запада, востока и юга, где города и поселения один за другим поглощала чума. Смертоносная и безжалостная, болезнь расползалась стремительно и не щадила никого. Единственный путь к спасению лежал через море.
  
  В чём-то Кенеб понимал своих солдат. Под И'гхатаном у Четырнадцатой вырвали сердце. Без жалкой горстки ветеранов все остальные словно бы лишились воли к жизни, и это было тем более удивительно, что, по мнению Кулака, те ничем не заслуживали такого отношения.
  
  Возможно, выживание было достаточным геройством само по себе. И они отлично выживали – до И'гхатана. А теперь их отсутствие ощущалось почти физически, как будто в плоти войска образовалась зияющая дыра.
  
  Как будто этого было мало, среди командиров также нарастали раздоры. И здесь нас разъедает гниль. Тин Баральта. «Красный клинок»… алчущий смерти
  . Не было в Четырнадцатой достаточно умелых лекарей, чтобы поправить то, что осталось у Баральты от лица; вернуть ему утраченный глаз и руку сумел бы разве что Высший Дэнул, но целители такого уровня встречались всё реже – по крайней мере в Малазанской империи. Жаль, что заодно Тин не лишился и дара речи
  . Каждое слово его сочилось ядом, он истекал ненавистью ко всему вокруг, начиная с себя самого.
  
  На подходе к командному шатру Кенеб заметил выходившую оттуда Бездну. Лицо её было мрачнее тучи, взгляд ничего доброго не предвещал. Громадный пастуший пёс двинулся было навстречу, но, что-то учуяв, внезапно передумал и принялся ожесточённо почёсываться. Через пару секунд его отвлёк Таракан, и обе собаки потрусили прочь.
  
  Вздохнув поглубже, Кенеб шагнул к виканской ведьме.
  
  – Я так понимаю, адъюнкт не оценила твой доклад.
  
  Недобрый взгляд был ему ответом.
  
  – Нам не в чем себя упрекнуть, Кулак. На Путях свирепствует чума. Мы лишились всякой связи с Дуджеком и его Войском, когда они вышли к Г'данисбану. А что касается Жемчуга… – Она скрестила на груди руки. – Отыскать его мы не в силах. Он пропал. Ну, если человек настолько глуп, чтобы бросать вызов Путям, не наше дело – искать его кости.
  
  Хуже присутствия Когтя в лагере могло стать лишь его внезапное необъяснимое исчезновение. Впрочем, что он мог с этим сделать?
  
  – Так когда вы в последний раз говорили с Первым Кулаком Дуджеком? – спросил Кенеб.
  
  Молодая виканка отвернулась, по-прежнему не опуская руки.
  
  – Ещё до И'гхатана.
  
  У Кенеба поползли вверх брови. Так давно? Как же мало ты нам рассказываешь, адъюнкт.
  
  – А маги адмирала Нока? Может, им повезло больше?
  
  – Меньше, – огрызнулась она. – Мы-то хоть на твёрдой земле.
  
  – Это пока, – парировал он, не сводя с неё пристального взгляда.
  
  Бездна нахмурилась.
  
  – Со мной что-то не так?
  
  – Ничего. Просто… если будешь так хмуриться – морщины появятся. Ты для этого слишком молода.
  
  Ведьма что-то проворчала и двинулась прочь.
  
  Кенеб посмотрел ей вслед, пожал плечами, отвернулся и вошёл в шатёр.
  
  От полотняных стен всё ещё несло дымом – мрачное напоминание об И'гхатане. Стол-карта по-прежнему стоял посреди, его пока не погрузили на корабль, а вокруг – несмотря на то что столешница была пуста – стояли адъюнкт, Блистиг и адмирал Нок.
  
  – Кулак Кенеб, – поприветствовала его Тавор.
  
  – Я бы сказал, ещё два дня. – Здесь не было ветра, и он смог наконец скинуть плащ.
  
  До этого, похоже, адмирал что-то говорил, и сейчас он откашлялся и продолжил:
  
  – Адъюнкт, я по-прежнему настаиваю, что такой приказ абсолютно оправдан. Императрица не видит нужды в том, чтобы Четырнадцатая армия оставалась здесь и дальше. К тому же, не будем забывать о чуме: до сих пор вам удавалось благополучно избегать заразы, но как долго это продлится? Особенно когда у войска иссякнут припасы и вам придётся рассылать отряды на поиски продовольствия.
  
  Блистиг с кислой миной отозвался:
  
  – В этом году урожая не было. Найти можно разве что брошенный скот. Пришлось бы идти и брать какой-нибудь город.
  
  – Вот именно, – кивнул адмирал.
  
  Кенеб покосился на Тавор.
  
  – Прошу меня простить, адъюнкт…
  
  – После того, как я тебя отправила оценить ход погрузки, мы наконец пришли к согласию. – В голосе звучала ирония, и Блистиг хмыкнул. Тавор продолжила: – Адмирал Нок передал приказ императрицы: мы возвращаемся в Унту. Осталось лишь решить – каким путём.
  
  Кенеб сморгнул.
  
  – А в чём вопрос? На восток, конечно, потом на юг. Иначе дорога займёт…
  
  – Да, намного дольше, – перебил его адмирал. – Однако в это время года на нашей стороне будут морские течения и ветры. Согласен, эти области размечены на картах куда хуже, почти все наши карты западного побережья континента копируют чужеземные источники, и достоверность их сомнительна. – Он потёр обветренное морщинистое лицо. – Увы, всё это не имеет ровным счётом никакого значения. Проблема – это чума. Адъюнкт, по пути сюда мы проверяли один порт за другим. И везде было небезопасно. У нас самих припасы почти на исходе.
  
  Блистиг спросил:
  
  – И где же вы надеетесь их пополнить, адмирал? На западе есть такие места?
  
  – Для начала – Сепик. Этот остров достаточно удалён от большой земли, и я надеюсь, чума обошла его стороной. Южнее будет Нэмил и прочие королевства помельче, до самого Шал-Морзинна. Путь от южной оконечности континента с юга до северо-западного побережья Квон-Тали на самом деле короче, чем по Фаларскому морю. Стоит лишь миновать Плавучий Авали, и вскоре мы окажемся в проливе Гениев, к северу будет Дал-Хон, и течения вновь нам помогут.
  
  – Всё это очень мило, – проворчал Блистиг, – но что если Нэмил и все эти «королевства помельче» решат, что им почему-то не хочется продавать нам провизию и пресную воду?
  
  – Придётся их переубедить, – отрезала адъюнкт. – Всеми доступными средствами.
  
  – Надеюсь, всё-таки не клинками.
  
  Блистиг, очевидно, тут же пожалел о своих словах. Вместо здравого смысла в них прозвучало неверие в боеспособность армии.
  
  Адъюнкт посмотрела на своего Кулака без всякого выражения – но по шатру пополз холодок, и молчание сделалось тягостным.
  
  На лице адмирала Нока отразилось раздражение. Он потянулся за плащом из дублёной кожи.
  
  – Мне пора возвращаться на флагманский корабль. По пути сюда, чуть севернее, наши вперёдсмотрящие трижды замечали чужие суда. Скорее всего, нас также засекли, но в контакт не вступали, поэтому я полагаю, они не представляют опасности.
  
  – Суда? – переспросил Кенеб. – Нэмильские?
  
  – Возможно. Говорят, где-то в западной части моря Сепика находится город мекросов. Мы получили донесение пару лет назад. Другое дело, – обернулся он уже на выходе из шатра, – что плавучие города вряд ли очень быстрые. Мекросы славятся любовью к грабежам, не только к торговле. Нэмил запросто мог отрядить флот, чтобы отвадить их от своих берегов.
  
  С этим он и ушёл. Остальные трое молча проводили его взглядами.
  
  Наконец Блистиг подал голос:
  
  – Прощу прощения, адъюнкт…
  
  – Побереги свои извинения на потом, – перебила она, отворачиваясь. – Когда-нибудь, Блистиг, тебе придётся их повторить, но не мне, а своим солдатам. А пока, прошу, сходи к Кулаку Тину Баральте и передай ему, о чём мы тут договорились.
  
  – Ему не интересно…
  
  – Его интересы мне безразличны, Кулак Блистиг.
  
  Поджав губы, он отдал честь и вышел.
  
  – Погоди, – окликнула Кенеба адъюнкт, когда он двинулся следом. – Как там солдаты, Кулак?
  
  Чуть поколебавшись, он ответил:
  
  – В основном, я бы сказал, чувствуют облегчение.
  
  – Меня это не удивляет, – кивнула она.
  
  – Сообщить им, что мы возвращаемся?
  
  Тень улыбки мелькнула на губах.
  
  – Я не сомневаюсь, что слухи уже поползли. Конечно, Кулак. Нет никакой нужды держать это от них в тайне.
  
  – Унта, – проронил Кенеб задумчиво. – Моя жена и дети, скорее всего, сейчас там. Хотя логично будет предположить, что Четырнадцатая в Унте надолго не задержится.
  
  – Ты прав. Там нас ждёт пополнение.
  
  – А потом?
  
  Она пожала плечами.
  
  – Корел, скорее всего. Нок полагает, что мы возобновим осаду Татьбы.
  
  До Кенеба не сразу дошло, что она сама не верит ни единому слову из того, что говорит. То есть всё-таки не Корел? Что же готовит нам Ласиин, если речь идёт не о новой кампании? Почему так насторожена Тавор?
  Чтобы скрыть замешательство, он принялся возиться с застёжками плаща.
  
  Когда он вновь покосился на неё, адъюнкт по-прежнему смотрела куда-то в стену. Стоя, как обычно: он не мог припомнить, чтобы хоть раз видел её сидящей – разве что в седле.
  
  – Адъюнкт?
  
  Она тряхнула головой, словно пробуждаясь от грёз, и тут же сухо кивнула:
  
  – Можешь идти, Кенеб.
  
  Он вышел, злясь и презирая себя за трусость, за то облегчение, которое ощущал сейчас. И одновременно в душе поселилась новая тревога. Унта. Жена. Что было, того не вернуть. Я уже не мальчик и знаю, как оно бывает. Всё меняется. И мы тоже…
  
  – Пусть будет три дня.
  
  Кенеб отреагировал не сразу, растерянно сморгнул и лишь затем заметил Свища. Рядом, как обычно, были собаки, Кривой смотрел вдаль, куда-то на юго-запад, а мелкая шавка старательно обнюхивала поношенные мокасины Свища. Верхний шов на одном лопнул, и из дырки торчал палец.
  
  – Какие три дня, Свищ?
  
  – До отплытия. Надо три дня. – Мальчишка шмыгнул носом.
  
  – Поройся в сменных вещах, – велел ему Кенеб, – и найди себе что-нибудь потеплее. На море холодно, а будет ещё холоднее.
  
  – Да в порядке я. Нос течёт, так у Кривого тоже, и у Таракана. Всё нормально. Три дня.
  
  – Отплытие назначено на послезавтра.
  
  – Нет. Три дня надо, а то не доплывём никуда. Потонем в море на другой день, как отчалим от Сепика.
  
  По спине Кенеба прошёл холодок.
  
  – Откуда ты знаешь, что мы плывём на запад, Свищ?
  
  Мальчишка опустил голову. Таракан старательно вылизывал ему ногу.
  
  – Сепик, но там плохо будет. Нэмил будет хорошо. Потом плохо. А потом мы найдём друзей, аж два раза. А потом окажемся там же, где всё начиналось, и будет совсем паршиво. Но тут она всё поймёт, почти всё. В смысле, достаточно всего – чтобы хватило. И большой человек с порезанными руками говорит «да». – Он поднял на Кенеба сияющие глаза. – Я нашёл костяную свистульку и храню для него, потому что он захочет её обратно. Мы пошли ракушки собирать!
  
  И все трое устремились прочь, в сторону берега.
  
  Три дня, не два. Или мы все умрём.
  
  – Не волнуйся, Свищ, – прошептал он. – Не все взрослые – недоумки.
  
  Лейтенант Порес посмотрел на женщину-солдата, потом на то, что было выложено перед ним.
  
  – Это что ещё такое, во имя Худа?
  
  – Кости, – ответила та. – Птичьи кости. Со скалы. Глядите, они твёрдые, как камень… мы их в свою коллекцию добавим. Ханфено в них дырки сверлит – в других, понятно, у нас их сотни. Хотите, и вам тоже сделаем?
  
  – Оставь мне пару штук. – Он протянул руку.
  
  Она опустила ему в ладонь две бедренных косточки, каждая длиной с палец, затем ещё одну, похожую на сустав, чуть больше человеческого.
  
  – Дура, это не птичья кость.
  
  – Чего не знаю, сэр, того не знаю. Думаете, черепушка?
  
  – Она цельная.
  
  – Так, может, дятел?
  
  – Возвращайся в свой взвод, Сенни. Когда ваша смена на погрузке?
  
  – Да вроде как завтра, сэр. Солдаты Кулака Кенеба задержались – он половину забрал, такая началась неразбериха! Не поймёшь этих офицеров, кхм, сэр.
  
  Налетела очередная волна, и женщина торопливо бросилась прочь. Лейтенант Порес поплотнее сжал в кулаке кости, чтобы не выронить, и направился к капитану Добряку. Тот стоял у четырёх походных сундуков, где хранилось всё его снаряжение. Двое помощников торопливо перепаковывали один из сундуков, и Порес заметил набор гребней, разложенных на одеяле из верблюжьей шерсти – их было не меньше дюжины, и все разные. Сделанные из ракушек, оленьего рога, черепашьего панциря, слоновой кости, сланца, серебра, золота, красной меди, они напоминали обо всех тех странах, племенах и народах, с которыми капитану довелось подружиться или повоевать за годы странствий. Однако… Порес нахмурился. Гребни
  ? Добряк был почти лысым.
  
  Капитан объяснял слугам, как упаковывать свои сокровища:
  
  – …ватные палочки и козья шерсть, или как вы там это называете. По отдельности и аккуратно – если я потом хоть одну царапину обнаружу, или зазубрину, или щербинку, мне придётся вас обоих прикончить. А, лейтенант, я вижу, вы уже оправились от ран? Хорошо. В чём дело, друг мой? Подавились чем-то?
  
  Давясь и багровея, Порес дождался, чтобы Добряк подошёл ближе, и только тогда громко и продолжительно закашлялся – одновременно выронив из правой руки, которой он зажимал рот, три косточки, рассыпавшиеся по земле. Порес с силой втянул в себя воздух, потряс головой, прочистил горло.
  
  – Прошу прощения, капитан, – прохрипел он. – Это во мне ещё обломки костей оставались, похоже. Все лезли наружу, и вот вылезли наконец.
  
  – Ясно, – сказал Добряк. – Ну, теперь всё?
  
  – Так точно, сэр.
  
  Двое слуг не сводили взгляда с костей. Один нагнулся, чтобы подобрать сустав.
  
  Порес утёр со лба несуществующий пот.
  
  – Вот уж прокашлялся, так прокашлялся. Точно кто-то в брюхо пнул.
  
  Слуга протянул ему сустав.
  
  – Он вам вот это оставил, лейтенант.
  
  – А, спасибо.
  
  – Если вы находите в этом хоть что-то забавное, лейтенант, – сказал Добряк, – это вы зря. А теперь объясните причину этой клятой задержки.
  
  – Не могу, капитан. Солдат Кулака Кенеба зачем-то отозвали с погрузки. Разумных объяснений этому я не нашёл.
  
  – Кто бы сомневался. В армии служат одни недоумки. Будь у меня армия, там всё было бы по-другому. Терпеть не могу ленивых солдат. Я лично прикончил больше ленивых солдат, чем врагов Империи. Будь это моя армия, лейтенант, мы погрузились бы на корабли ровно за двое суток, и все, кто к этому моменту торчал бы на берегу, там и остались бы, раздетые догола, с одним куском хлеба в руке и с приказом топать пешком до самого Квон-Тали.
  
  – Через море.
  
  – Рад, что мы понимаем друг друга. А теперь постойте тут, лейтенант, и постерегите моё барахло. Мне надо отыскать моих сотоварищей, капитанов Мадан'Тул Раду и Рутана Гудда… они, конечно, безнадёжно тупы, но я намерен это поправить.
  
  Порес проводил своего капитана взглядом, потом с улыбкой обернулся к слугам.
  
  – Вот это было бы зрелище. Первый Кулак Добряк во главе всего малазанского войска.
  
  – По крайней мере, – отозвался один из солдат, – мы бы всегда точно знали, что к чему.
  
  Лейтенант сощурился:
  
  – Тебе нравится, чтобы Добряк думал за тебя?
  
  – Так на то я и солдат, разве нет?
  
  – А что если я вам скажу, что капитан Добряк не в своём уме?
  
  – Вы нас проверяете, что ли? Да и какая разница, в своём он уме или нет. Главное, он знает, что делает, и нам говорит – что нам делать. – Он ткнул своего товарища локтем в бок. – Скажи, Тикбурд?
  
  – И то правда, – проворчал тот, разглядывая один из гребней.
  
  – Малазанских солдат учат думать, – возразил Порес. – Это наша традиция, ещё с Келланведа и Дассема Ультора. Или вы забыли?
  
  – Не забыли, сэр. Но думать можно по-всякому, уж так-то оно есть. Солдаты думают про одно, командиры про другое. И лучше это между собой не мешать.
  
  – Так вам проще живётся, я понял.
  
  Солдат кивнул.
  
  – Это уж точно, сэр.
  
  – Если твой приятель поцарапает этот гребень, капитан Добряк вас обоих прикончит.
  
  – Тикбурд! А ну, положи!
  
  – Так красиво же!
  
  – Зубы во рту – тоже красиво. Хочешь без них остаться, что ли?
  
  И вот с такими солдатами мы отвоевали себе империю
  .
  
  Лошади были не первой молодости, но других взять оказалось неоткуда. Единственный мул должен был везти их пожитки, а также замотанный в ткань труп Геборика Призрачные Руки. Животные дожидались в восточном конце главной улицы, отмахивались хвостами от мух и страдали от жары, несмотря на то что время ещё не подошло и к полудню.
  
  Баратол Мехар в последний раз поправил перевязь, с удивлением обнаружив, что успел набрать вес, и, прищурившись, посмотрел в сторону постоялого двора, откуда как раз вышли и направились к лошадям Резчик со Скилларой.
  
  С двумя Джессами женщина поговорила коротко, воздержавшись от каких-либо советов и лишь сухо поблагодарив под конец. Теперь малышка стала младшей обитательницей этой затерянной деревушки. Ей предстояло расти в окружении скорпионов, ризанов и сурикрыс, среди бескрайних пустошей, под палящим солнцем. Но по крайней мере, здесь её любили, и она была в безопасности.
  
  Кузнец заметил, что кто-то наблюдает за ними из дверей, скрываясь в тени. А, ну хоть кто-то будет о нас скучать
  . Охваченный необъяснимой печалью, Баратол подошёл к остальным.
  
  – Коняга тебя не вынесет, – заявил Резчик. – Она слишком старая, а ты здоровенный. Одного твоего топора хватит, чтобы у мула ноги подогнулись.
  
  – Кто это там торчит? – спросила Скиллара.
  
  – Чаур. – Кузнец взгромоздился на лошадь, и та заплясала на месте, пока он устраивался в седле. – Проводить решил, я так понимаю. Ладно, вы двое, давайте по коням.
  
  – Самая жара, – пожаловался Резчик. – Почему мы всё время оказываемся в дороге, когда ехать хуже всего?
  
  – В сумерках доберёмся к ручью, – пообещал Баратол. – Как раз когда пить захочется больше всего. Там отлежимся до следующего вечера, потому что дальше путь будет длинный.
  
  Они выехали на дорогу, которая вскоре превратилась в простую тропу. Чуть погодя Скиллара сказала:
  
  – У нас гости, Баратол.
  
  Обернувшись, они увидели Чаура. Весь взмокший, он упрямо шёл за ними, прижимая к груди холщовый мешок.
  
  Кузнец со вздохом придержал лошадь.
  
  – Ты сможешь убедить его, чтобы возвращался домой? – спросила Скиллара.
  
  – Едва ли, – признал Баратол. – Простота и упрямство – убойное сочетание. – Спешившись, он направился к парню. – Давай-ка, Чаур, приторочим твою поклажу на мула.
  
  Чаур с улыбкой протянул мешок.
  
  – У нас долгий путь впереди, Чаур. И тебе придётся идти пешком, по крайней мере, ещё пару дней, понимаешь? Покажи, что у тебя на ногах… Во имя Худа!
  
  – Он босиком! – ошарашенно пробормотал Резчик.
  
  – Чаур, – попытался объяснить Баратол, – на этой тропе сплошь острые камни и горячий песок.
  
  – У нас были обрывки толстой шкуры бхередина, – сказала Скиллара, раскуривая трубку. – Где-то в мешках. Я ему вечером сандалии смастерю. Или сделаем привал прямо сейчас – как скажешь.
  
  Кузнец снял топор, потом, нагнувшись, принялся стягивать сапоги.
  
  – Раз уж я еду верхом, пусть пока в моих идёт.
  
  Резчик смотрел, как Чаур силится влезть в сапоги Баратола. Любой другой на месте кузнеца бросил бы Чаура на произвол судьбы. Кому он нужен, этот ребёнок в теле великана, тупой и бессмысленный, пустая обуза. Больше того, любой другой, скорее всего, отлупил бы недоумка, чтобы тот бегом вернулся в деревню. Ради собственного блага Чаура, и пусть бы он ещё спасибо сказал. Но этот кузнец… трудно поверить, что он действительно был убийцей, как о нём говорили. Человек, предавший Арэн, убивший Кулака. А теперь сопровождавший их к побережью.
  
  Как ни странно, Резчика эти мысли скорее успокаивали. Они же с Каламом в родстве… должно быть, это что-то семейное
  . Гигантский топор с двусторонним лезвием не слишком походил на оружие убийцы. Он думал расспросить Баратола и из его собственных уст услышать, что там произошло в Арэне много лет назад, но кузнец болтливостью не отличался, да и, в общем, каждый человек имеет право на свои секреты. Я тоже
  .
  
  Они вновь тронулись в путь. Чаур тащился позади, то и дело спотыкаясь: обутым ему явно было ходить непривычно. Зато он улыбался.
  
  – Сиськи подтекают, чтоб им пусто было, – послышался сбоку голос Скиллары.
  
  Резчик посмотрел на неё в сомнении: стоило ли отвечать на эту конкретную жалобу, он не знал.
  
  – И «ржавый лист» уже на исходе.
  
  – Извини, – сказал он.
  
  – За что извиняешься?
  
  – Да хоть за то, что так долго не мог оправиться от ран.
  
  – Резчик, у тебя кишки до пят висели… кстати, как ты себя чувствуешь?
  
  – Не ахти, но из меня наездник всю жизнь был никакой. В городе вырос как-никак. Проулки, крыши, таверны, балконы особняков – это был мой мир. Боги, до чего же я скучаю по Даруджистану. Тебе бы там понравилось, Скиллара…
  
  – Ты вконец рехнулся, что ли? Я никаких городов не помню. Сплошная пустыня и голые холмы. Шатры и глинобитные лачуги.
  
  – Под Даруджистаном есть пещеры, заполненные газом. Его выкачивают, чтобы освещать улицы – такое красивое голубое пламя. Нет прекраснее города на свете, Скиллара…
  
  – Так зачем ты оттуда уехал?
  
  Резчик замолчал.
  
  – Ладно, – сказала она чуть погодя. – Давай так. Доставим труп Геборика… кстати, а куда именно мы его везём?
  
  – На Отатараловый остров.
  
  – Он большой, Резчик. Я имею в виду – в какое место на острове.
  
  – Геборик говорил про пустыню в четырёх или пяти днях пути к северо-западу от Досин-Пали. Говорил, там есть громадный храм – или, по крайней мере, статуя оттуда.
  
  – А, так ты всё же его слушал.
  
  – Иногда он был вменяемым, ага. Говорил про какой-то Нефрит – силу, которая одновременно и дар, и проклятие… и он хотел её вернуть. Не знаю как.
  
  – Но теперь-то он мёртв, – уточнила Скиллара, – и как ты хочешь, чтобы он возвращал какой-то статуе свою силу? Резчик, как мы эту статую будем искать посреди пустыни? Может, пора тебе задуматься о том, что все желания Геборика больше не имеют значения? Т'лан имассы его прикончили, Тричу придётся искать нового Дестрианта, но даже если Геборик и обладал какой-то особой силой, она давно развеялась или ушла вместе с ним во Врата Худа… в любом случае, к нам это никакого отношения не имеет.
  
  – У него руки стали твёрдыми, Скиллара.
  
  Она уставилась на него.
  
  – Что?
  
  – Как из нефрита – цельного, но не чистого, с… недостатками. Там пятна, крупинки внутри. Как пепел или грязь.
  
  – Ты осматривал труп?
  
  Резчик кивнул.
  
  – Зачем?
  
  – Серожаб воскрес…
  
  – И ты решил, что старик тоже может.
  
  – Почему нет? Хотя теперь я уже сомневаюсь. Он мумифицируется – очень быстро.
  
  Баратол Мехар подал голос:
  
  – Его погребальный саван должны были пропитать солёной водой, Резчик, а потом ещё сверху засыпать солью. Чтобы личинки не плодились. В горло и кое-куда ещё насовали тряпья. В старые времена внутренности целиком вынимали, но с тех пор местные сильно обленились… хотя раньше это было целое искусство. Сейчас уже почти никто не помнит. Но всё это для того, чтобы труп высыхал как можно скорее.
  
  Резчик покосился на Скиллару, пожал плечами.
  
  – Геборик был избран богом.
  
  – Но он подвёл своего бога, – возразила она.
  
  – Там были т'лан имассы!
  
  Пыхнув трубкой, Скиллара поморщилась.
  
  – В другой раз, когда на нас нападут тучи мух, будем знать, в чём дело. – Она встретилась с ним взглядом. – Послушай, Резчик, теперь остались только мы. Ты, я… и Баратол с нами, до побережья. Хочешь доставить труп Геборика на остров – я не против. Если эти нефритовые руки ещё живы, пусть сами ползут к своему хозяину. Похороним его прямо на берегу, и с нас хватит.
  
  – А потом куда?
  
  – В Даруджистан. Хочу посмотреть на этот твой чудо-город. Проулки и крыши, ты говорил? Кем ты там был? Небось, воришкой? Кто ещё всё знает о крышах и переулках? Значит, обучишь меня воровству, Резчик. Я последую за тобой по пятам. Худ свидетель, этот мир безумен настолько, что красть у него – не преступление.
  
  Резчик отвернулся.
  
  – Нет ничего хорошего, – проговорил он, – чтобы идти за мной по пятам. Есть люди и подостойнее… с кем ты могла бы поладить. Мурильо или хоть даже Колл.
  
  – Стоит ли это так понимать, – уточнила она, – что ты меня сейчас оскорбил?
  
  – Нет! Конечно, нет. Мне нравится Мурильо! А Колл – советник. У него своя усадьба и всё такое.
  
  – Резчик, ты когда-нибудь видел, как животное ведут на бойню? – поинтересовался Баратол.
  
  – В смысле?
  
  Но здоровяк лишь покачал головой.
  
  Вновь набив трубку, Скиллара уселась в седле поудобнее и по крайней мере на какое-то время прекратила поддразнивать Резчика. Отчасти ею двигало милосердие, отчасти – неприкрытый намёк Баратола, что с парнем можно бы и полегче.
  
  В проницательности старому убийце нельзя было отказать.
  
  Да она ничего против Резчика и не имела. Совсем наоборот. Этот внезапный проблеск воодушевления – когда он заговорил про Даруджистан – её удивил. Резчик обращался к воспоминаниям о прошлом в поисках утешения, и это означало, что ему слишком одиноко. Какая-то женщина его бросила. Из-за неё он и покинул Даруджистан, вероятно
  . Итак, одиночество и утрата цели в жизни после гибели Геборика и похищения Фелисин Младшей. Возможно, чувство вины тут тоже играло свою роль, ведь он не сумел защитить Фелисин, да и саму Скиллару – хотя ей и в голову не пришло бы в чём-то его обвинять. Во имя Худа, это же были т'лан имассы!
  
  Но Резчик моложе, и он мужчина. Понятно, что ему всё виделось иначе. Множество мечей, на любой из которых он готов был пасть в любой момент, стоило кому-то неловко его подтолкнуть. Кому-то, кто для него важен
  . Уж лучше отвлечь его от таких мыслей, чем угодно. Немного позаигрывать – и пусть гадает, что это на неё нашло.
  
  Скиллара надеялась, что он последует её совету и закопает Геборика как можно скорее. Ей опротивели пустыни. Город с голубыми огнями, толпы людей вокруг, которым ничего от неё не нужно, новые друзья, и Резчик, конечно, тоже – всё это на самом деле звучало крайне заманчиво. Экзотические блюда, «ржавого листа» вдосталь…
  
  На миг она задумалась о том, не является ли отсутствие сожалений или печали при мысли о разлуке с ребёнком, которого она столько месяцев носила в себе, признаком ужасающей аморальности. Вероятно, любая нормальная мать, бабушка или даже маленькая девочка отшатнулась бы от неё в отвращении. Но эти сомнения пришли и ушли. Скиллару не волновало, что думают о ней другие. И если большинство видело в этом угрозу… чему-то там… своим представлениям о том, как должен быть устроен мир
  … что ж, тем хуже для них, не так ли? Как если бы само её существование могло стать соблазном для кого-то, примером жизни без тревоги о последствиях.
  
  Какая нелепость! Все истинные соблазнители, по большей части, поощряют соглашательство. Если ты чувствуешь себя в безопасности, только когда все вокруг думают, чувствуют и выглядят в точности, как ты сам, ты просто Худом проклятый трус… или кровавый тиран.
  
  – И что же тебя ждёт на побережье, Баратол Мехар?
  
  – Скорее всего – чума, – ответил он.
  
  – О, радостная перспектива. А если ты её переживёшь?
  
  Он пожал плечами.
  
  – Корабль, который куда-нибудь поплывёт. Я ни разу не был в Генабакисе. Да и на Фаларах тоже.
  
  – Если соберёшься в Фалар, – сказала Скиллара, – или в Генабакис, который сейчас тоже принадлежит Империи, прошлые преступления тебе там могут припомнить.
  
  – Мне их и раньше не забывали.
  
  – Значит, ты либо безразличен к мысли о смерти, Баратол, либо самоуверенность твоя безгранична и непоколебима. Что ближе к правде?
  
  – Сама выбирай.
  
  Он слишком умён. Раздразнить его не получится, нет смысла и пробовать
  .
  
  – По-твоему, пересекать океан – каково это?
  
  – Как пустыню, – вмешался Резчик, – только мокрее.
  
  Наверное, стоило бы осечь его взглядом, но, подумав, Скиллара признала, что ответ не так уж плох. Ладно, каждый из них умён на свой лад. И кажется, это путешествие рискует доставить мне удовольствие
  .
  
  Так они и ехали, по едва заметной тропе, изнемогая от жары и слишком яркого солнца, а за ними, по-прежнему улыбаясь, ковылял Чаур.
  
  Яггутка Ганат стоял на краю пропасти. Колдовское плетение, наброшенное ею на эту… помеху, развеялось, и не было нужды спускаться в расселину или входить в небесную крепость, чтобы установить причину. Пролилась драконья кровь, хотя одного этого едва ли было бы достаточно. Хаос царил меж Путей, он поглотил Омтоз Феллак подобно тому, как кипящая вода растворяет лёд.
  
  И всё же ей чего-то недоставало, чтобы в полной мере представить себе ход событий. Как будто само время свернулось в кольцо внутри крепости, некогда парившей над миром. Камни стонали от возмущения, а теперь за всем этим ощущался ещё и некий привнесённый… порядок.
  
  Ей остро недоставало сейчас привычных спутников. Особенно Киннигига. И Фирлис. Здесь и сейчас в одиночестве она ощущала себя непривычно уязвимой.
  
  А ещё лучше, если бы рядом оказался Ганос Паран, Господин Колоды
  . Потрясающий человек, хотя и чрезмерно склонный к риску. Именно поэтому она всегда была с ним осторожна. Без исцеления тут было не обойтись. Однако…
  
  Ганат отвела взгляд нечеловеческих глаз от тёмной расселины – как раз вовремя, чтобы заметить тени, промелькнувшие на фоне скал – по обе стороны, а потом и у неё за спиной. Рой теней, стремительно сгущавшихся, огромных, ящероподобных, приближался к тому месту, где она стояла.
  
  Она вскрикнула, Путь Омтоз Феллака пробудился инстинктивно, в ответ на охватившую её панику. Но выхода не было… слишком поздно…
  
  Удары тяжёлых мотыг. Израненная плоть, крошащиеся кости. Она рухнула наземь, обливаясь кровью. До края расселины было совсем близко, она потянулась туда. Подползти, свалиться вниз – уж лучше такая смерть…
  
  Мощные когтистые лапы, обтянутые толстой кожей, взметнули пыль у неё перед лицом. Не в силах пошевелиться, она могла лишь ощущать, как жизнь покидает её, и смотреть, как эта пыль оседает тончайшей патиной на луже её крови. Слишком много грязи, крови это не пойдёт на пользу, она попортится от всей этой грязи.
  
  Её нужно было очистить. Собрать её, каким-то образом влить обратно в тело, через зияющие раны, в надежде, что сердце как-то справится с такой нагрузкой.
  
  Но и сердце уже начинало сдавать, кровь, перемешанная с пеной, вытекала у неё из носа и изо рта.
  
  Внезапно она осознала, что это было за странное ощущение порядка. К'чейн че'малли, воспоминание, внезапно пробуждённое к жизни, спустя столько лет. Так значит, они вернулись. Но нет, не те, что были воплощением самого хаоса. Не длиннохвостые. Это были другие, служители машин, порядка, во всей своей беспощадности. На'руки
  .
  
  Они вернулись. Зачем?
  
  Там, где когти оставили борозды, кровь впитывалась в меловую белую пыль и по этим канавкам растекалась тоненькими ручейками. Беспощадные законы эрозии… действуют неприметно, но от этого… да, пожалуй, ещё больнее
  .
  
  Стало холодно, но это было даже приятно. Так спокойнее. В конце концов, она же была яггуткой.
  
  Я ухожу.
  
  Женщина стояла и смотрела на берег с неотрывным напряжением. Маппо Коротышка потёр физиономию, устав слушать Искарала Прыща, оравшего на команду каравеллы. Едва он закончил, матросы бросились врассыпную, карабкаясь по снастям наверх, разбегаясь по палубе, занимая свои места на непрочных насестах. Казалось, в их движениях не было ни малейшей осмысленности – и всё же каким-то образом это небольшое, но надёжное торговое судно поймало попутный ветер и уверенно встало курсом на норд-ост.
  
  Команда, целиком состоявшая из бхок'аралов. На первый взгляд, это было невозможно. На второй – абсурдно. И всё же именно эти создания на своём – наверняка, краденом – корабле, бросившем якорь в стороне от берега, поджидали Маппо, Искарала, его мула и женщину по имени Злоба, когда те, преодолев последние заросли кустарника, выбрались наконец на скалистое побережье.
  
  И то были не просто какие-то случайные остроухие, обезьяноподобные твари. Нет – и яростные вопли Искарала стали лучшим тому свидетельством: это был личный зверинец верховного жреца, некогда находившийся в его цитадели, далеко к востоку отсюда, на утёсах моря Рараку. Как они оказались здесь, на этой каравелле, – загадка, которой, очевидно, суждено оставаться без ответа в ближайшее время.
  
  Вся средняя часть палубы была завалена плодами и моллюсками, вокруг которых бхок'аралы суетились, как вокруг молитвенных подношений. Троих путешественников доставила на борт в утлом ялике полудюжина гребцов. Там, к своему вящему изумлению, Маппо и обнаружил, что черноглазый мул Прыща их каким-то образом опередил.
  
  С того самого момента хаос начался – и больше не заканчивался.
  
  Если бхок'аралы и обладали верой в божественное, то их бог только что снизошёл к ним в сомнительном обличье Искарала Прыща, – и бесконечное мяуканье, щебетание да приплясывание вокруг верховного жреца очевидно сводило Прыща с ума. Если там было, с чего сводить, разумеется.
  
  Некоторое время Злоба с усмешкой наблюдала за происходящим, игнорируя все вопросы Маппо – Откуда они тут взялись? Куда они нас повезут? Мы правда последуем за Икарием?
  Молчание.
  
  И вот теперь, когда береговая линия, слегка покачиваясь, поползла мимо, по правому борту, женщина словно вросла в палубу, не сводя с неё напряжённого взгляда.
  
  – В чём дело? – спросил Маппо, особо не надеясь на ответ.
  
  Но она его удивила.
  
  – Убийство. Безбожники вновь топчут пески Семи Городов. Мне кажется, я понимаю природу этого союза. Разумеется, всё очень непросто, а ты всего-навсего трелль, пастух из травяной лачуги.
  
  – Который ничего в таких сложностях не смыслит, это точно. Но всё-таки объясни. Что за союз? И кто такие безбожники?
  
  – Едва ли это имеет значение, ты всё равно не поймёшь. Речь о природе богов, Маппо Коротышка. И веры.
  
  – Я слушаю.
  
  – Если утверждается, что следует отделять дары бога и тот дольний мир, в котором обитает верующий, – сказала она, – это можно считать открытой дверью к истинной божественности. К религии неверия, если угодно. – Она бросила на него взгляд и подошла ближе. – А, вижу, ты уже хмуришь брови в смятении…
  
  – Я хмурюсь от того, что именно подразумевает такое разделение, Злоба.
  
  – Вот как? Что же, тебе удалось меня удивить. Приятно удивить. Отлично. Тогда ты должен понимать следующее. Когда мы говорим о войне богов, это не означает, скажем, что такой-то бог готов выцарапать глаза сякому-то. Или что армия прислужников из одного храма мчится через улицу штурмовать другой храм. Война между богами ведётся не ударами молний и не землетрясениями, хотя, конечно, такое тоже возможно – пусть и маловероятно. Подобная война – это всегда смятение, неразбериха, и даже главные среди сражающихся зачастую не понимают, что является их оружием, что причиняет вред, а что совершенно безвредно. Хуже того, подобное оружие нередко ранит владельца куда сильнее, чем его врага.
  
  – Фанатизм порождает фанатизм, ага, – кивнул Маппо. – «Объявляя кого-то врагом, приходится его определять как своего врага
  ».
  
  Она наградила его чарующей улыбкой.
  
  – Цитата? Из кого же?
  
  – Келланвед, основатель Малазанской империи.
  
  – Воистину, ты понимаешь суть того, о чём я веду речь. Что до природы фанатизма, она может быть уподоблена дереву – с множеством корней, но единым стволом.
  
  – Неравноправие.
  
  – Или, по крайней мере, понимание того и вера в то, является ли такое неравноправие надуманным или существует в действительности. Чаще всего, разумеется, неравноправие и правда имеется – и это та самая отрава, что порождает самые ядовитые плоды. Мирское богатство чаще всего строится на костях, высоко насыпанных и хорошо утрамбованных. Увы, владетели такого богатства неверно истолковывают природу своего вознаграждения и чаще всего выставляют его напоказ самым равнодушным и возмутительным образом. Неверное толкование заключается в следующем: якобы все те, кто таким богатством не владеет, стремятся к нему, а потому ищут уподобления – и стремление сие поглощает любые обиды, злоупотребления и, что особенно важно, несправедливость. В какой-то мере они правы, однако в основном ошибаются – и весьма жестоко. Когда богатство достигает предела, при котором бедняки осознают его – каждый для себя – как недостижимое, – настаёт конец порядку и воцаряется анархия. Но перед тем я говорила о войне богов. Улавливаешь ли ты связь, Маппо Коротышка?
  
  – Не совсем.
  
  – Я ценю твою честность, трелль. Смотри: когда неравноправие приносит кровавые плоды, боги теряют силу. Они больше не могут никого никуда вести, им остаётся лишь безвольно следовать за верующими. Предположим теперь, что боги, по сути своей, суть существа этические – представляющие и воплощающие собой определённый набор понятий… И тогда первыми жертвами этой войны станут именно этика и мораль. Разве что бог примет решение обороняться от собственных сторонников. Союзники, враги? Какое значение могут иметь эти примитивные, упрощённые представления в таком сценарии, Маппо Коротышка?
  
  Трелль окинул взглядом вздымающиеся волны – бесконечные гряды, без устали порождаемые далёкими столкновениями приливов и отливов, течений, беспощадных ветров, всего, что движется в этом мире. Если смотреть на них достаточно долго, это непрекращающееся движение странным образом зачаровывало.
  
  – Мы подобны суше и морю, – проговорил он.
  
  – Опять цитата?
  
  Он пожал плечами.
  
  – Влекомые вперёд незримыми силами, вечно движущиеся, даже когда неподвижны. – Он передёрнул плечами, силясь стряхнуть накатившее отчаяние. – Сколько бы враждующие ни утверждали, что являются лишь солдатами своего божества…
  
  – Всё, что они творят во имя этого бога, по глубинной природе своей является безбожным
  .
  
  – И истинные безбожники – как те, о ком ты говорила раньше, – не могут не видеть в таких святотатцах естественных союзников.
  
  Она смотрела на него молча так пристально, что ему сделалось неловко. И лишь тогда задала вопрос:
  
  – Что заставляет Икария воевать?
  
  – Когда всё под контролем, это… неравноправие. Несправедливость.
  
  – А когда контроль утрачен?
  
  – Тогда… ничего.
  
  – И разница между одним и другим в масштабах.
  
  Он вновь отвёл взгляд.
  
  – И в побуждениях.
  
  – Уверен? Даже если неравенство, возбуждающее его ярость, затем нарастает и переходит, не пересекая никакого очевидного порога, в стремление к уничтожению всего сущего? Трелль Маппо, я полагаю, что побуждения в конечном счёте значения не имеют. Бойня – это бойня. По обеим сторонам поля боя расцветают бессмысленные ухмылки, в то время как дым застилает небо от горизонта до горизонта, чахнут и гибнут посевы, а плодородная земля обращается в соль. Неравенство заканчивается, трелль, когда не остаётся больше никого и ничего. Возможно, – добавила она, немного подумав, – именно в этом истинная цель Икария, и поэтому Безымянные так стремятся освободить его. В конце концов, нет более верного способа закончить эту войну.
  
  Трелль Маппо внимательно посмотрел на неё.
  
  – В другой раз, когда мы станем говорить о таких вещах, Злоба, ты могла бы поведать о причинах, что побуждают тебя противостоять Безымянным. И помогать мне.
  
  Она улыбнулась.
  
  – А, ты начинаешь сомневаться в прочности нашего союза?
  
  – Было бы странно, если бы я не сомневался.
  
  – Такова война богов, трелль.
  
  – Мы не боги.
  
  – Мы их руки и ноги, своевольные и непредсказуемые. Причины, заставляющие нас сражаться, по большей части нелепы, даже когда оправдания просты и прямолинейны. Два королевства, одно выше по реке, другое ниже. Вода приходит в нижнее королевство грязной, отравленной, полной ила и нечистот. Верхнее королевство, расположенное на возвышенности, страдает, не в силах наладить ирригацию. Раз за разом дожди смывают плодородный слой почвы. Королевства ссорятся, и начинается война. На полях сражений льётся кровь, сгорают дотла города, жителей угоняют в рабство, засоляются поля, разрушаются каналы и дамбы. В конце концов остаётся одно лишь нижнее королевство. Но эрозия не прекращается. Теперь, когда выше по течению некому сдерживать реку, в половодье она обрушивается всей своей мощью, несёт известь и соль, оседающие в земле. Начинаются голод, болезни. Пустыня наступает со всех сторон. Победоносные вожди низвергнуты. Повсюду убийства и грабежи, и вот уже ни выше по реке, ни ниже не остаётся никаких королевств. Являлось ли оправдание внятным? Конечно. Уберегла ли эта внятность победителей от гибели? Конечно, нет. Воюющая держава выбирает самого очевидного врага. Как правило, такого, которого, на первый взгляд, проще всего одолеть. Но этот враг не является истинным врагом, как не является и основной угрозой для державы. Таким образом, воюющая держава чаще всего выбирает ложного
  врага. Скажи мне, Маппо Коротышка, в чём крылась истинная угроза для двух королевств, о которых я вела речь?
  
  Он покачал головой.
  
  – Да, ответить непросто, потому что угроз слишком много. На первый взгляд – вид, они не связаны между собой, то появляются, то исчезают с течением времени. Где-то дичь загоняют до полного уничтожения, где-то вырубают леса, выпускают коз пастись на холмы, где-то роют те самые каналы для ирригации. Мало того: избыток пищи ведёт к тому, что население растёт и производит больше отходов. Потом приходят болезни, почва выветривается или вымывается… И короли – один за другим, – не могут или не желают ничего менять, глухие ко всему, кроме фанатичного стремления обличать тех, кого они считают виноватыми.
  
  – Увы, – продолжила она, опираясь на планширь и подставляя ветру лицо, – противостоять таким угрозам непросто. Для начала их надо уметь опознать, а для этого следует мыслить масштабно. Затем – научиться увязывать одно с другим, улавливать тончайшую связь между событиями, видеть, как одна проблема перетекает в другую. Исходя из этого, подыскивается решение, и наконец следует сподвигнуть людей на сознательное усилие… и не только жителей своего королевства, но и соседних, ведь все они – часть единого процесса самоуничтожения. Скажи, можешь ли ты представить, чтобы такой правитель пришёл к власти? И удержался хоть ненадолго? Я тоже не могу. Держатели богатств, все до единого, объединятся против такого мужчины или такой женщины. К тому же, подыскать врага и объявить ему войну куда проще… хотя почему такие богатеи верят, что переживут подобную войну, – это за пределами моего понимания. Но они делают это раз за разом. Порой мне кажется, они уверены, что переживут весь мир.
  
  – В твоих речах мало надежды, Злоба.
  
  – Ты даже не представляешь насколько. Трелли были животноводами, не так ли? Вы пасли полудиких бхедеринов на масайских равнинах. Не худший образ жизни, кстати говоря.
  
  – Пока не пришли торговцы, а за ними поселенцы.
  
  – Да, им была нужна ваша земля – ради наживы, спасения от нищеты или потому, что свою они загубили. Все они желали богатства. Но ради этого сперва надо было уничтожить вас.
  
  К треллю подступил Искарал Прыщ.
  
  – Вас двоих слушать страшно! Поэты и философы! Чем вы вообще тут заняты? Болтаете, пока меня доводят до изнеможения эти мерзкие юлящие твари
  !
  
  – Твоя паства, верховный жрец, – возразила Злоба. – Ты их бог. Что, по моему скромному мнению, указывает по меньшей мере на две нелепицы разом.
  
  – Ты меня не убеждаешь, женщина. Если я их бог, так почему они не слушают, что я им говорю?
  
  – Возможно, – откликнулся Маппо, – они просто ждут, когда ты скажешь им то, что нужно.
  
  – Вот как? И что же это, по-твоему, толстый недоумок?
  
  – То, что они хотят услышать. Что же ещё?
  
  – Она отравила твой разум! – Верховный жрец отвернулся с негодованием, вцепился в остатки волос, подёргал, после чего внезапно устремился к своей каюте. – Три бхок'арала – ближайшие прислужники – бросились следом, отчаянно вереща и подражая каждому его движению.
  
  Маппо вновь повернулся к Злобе.
  
  – Кстати, куда мы плывём?
  
  Она улыбнулась.
  
  – Для начала, в Отатараловое море.
  
  – Зачем?
  
  – Бриз освежает, ты не находишь?
  
  – Слишком холодно.
  
  – Да. И это восхитительно, согласись?
  
  К глубокой яме продолговатой формы, выложенной известняковыми плитами и окружённой кирпичными стенами, которые венчала купольная крыша, вёл единственный вход, также отделанный известняком. Массивный архитрав был украшен гербом империи, высеченным в камне прямо над именем Дуджека Однорукого и его званием – Первый Кулак. Внутри гробницы повсюду расставили лампы, чтобы быстрее сохли выбеленные стены.
  
  Снаружи, в большой неглубокой миске, наполовину заполненной липкой глиной, восседала крупная жаба, сонно наблюдавшая за тем, как смешивает краски Ормулогун, имперский художник. Десятки разнообразных масел, каждое особого назначения; пигменты, изготовленные из растёртых минералов, утиных яиц, сухих чернил морских тварей, листьев, корней и ягод; ёмкости с прочими материалами: белками яиц, взятых от голубей, змей, стервятников, растёртыми личинками, чаячьими мозгами, кошачьей мочой, собачьей слюной, соплями сводников…
  
  Ладно, уточнила жаба, может, с соплями все-таки перебор. Хотя с этими художниками и их чудодейственными эликсирами никогда нельзя ни в чём быть уверенным. Довольно и того, что большинство тех, кто имел дело с подобными ингредиентами, либо были чокнутыми с самого начала, либо сходили с ума в процессе.
  
  И все же этот безумец Ормулогун не сдавался. Руки были все в краске, губы перепачканы, поскольку он вечно облизывал кисти, борода слиплась из-за привычки пережёвывать пигменты, смешивая их во рту со слюной и Худ знает чем ещё, нос также чистотой не отличался: он вытирал его грязными пальцами, почёсывал, ковырял, а пятна на штанах…
  
  – Знаю я, о чём ты думаешь, Гамбл, – нарушил молчание Ормулогун.
  
  – В самом деле? Так изложи же ход моих мыслей, прошу.
  
  – Ушная сера шлюх, пятна там, пятна тут, размышления, стремительно скатывающиеся в полнейший абсурд, ибо ты не способен мыслить, избегая преувеличений и ребяческих гипербол. Теперь же, несмотря на овладевшее тобою изумление, молю, напряги свой крохотный, предсказуемый мозг и ответь, в свою очередь, о чём сейчас думаю я
  . Не можешь? Ха, я так и думал!
  
  – Я скажу тебе на это, о неутомимый жеватель густотёртых красок, что мысли мои и в самой малой степени не напоминали то, что было тобою указано. Принимая во внимание презренную скудность той словесной жижи, которую ты именуешь своей речью, меня ничуть не удивляет твоя промашка, ибо, в то время, как меня можно назвать безупречным языкознатцем, ты остаёшься вечным недоучкой, мазилой-портретистом, которому недостаёт мастерства и, увы, таланта.
  
  – Пытаешься общаться с теми, кто поражён умственной глухотой?
  
  – А ты рисуешь, дабы просвещать слепцов. Да-да. – Грамбл вздохнул с такой силой, что на выдохе изрядно сдулся, и, сам того напугавшись, поторопился вновь втянуть в себя воздух. – Мы с тобой ведём войну, которой нет ни конца, ни края. Так чем же будут украшены стены усыпальницы великого мужа? Хотя… чего от тебя ждать. Традиционный парадный блеск и помпа, политически безупречное подтверждение неизменности мироустройства. Героическое служение Империи и ещё более героическая смерть, ибо в наш век, как и в любой другой, необходимы герои – мёртвые, разумеется. Ведь в живых мы не верим, благодаря тебе…
  
  – Мне? Благодаря мне
  ?!
  
  – Изображение пороков – это то, что удаётся тебе лучше всего, Ормулогун. О, прислушайся, как это звучит! Порой я сам себя потрясаю изощрённостью своей иронии. Так вот, таковые пороки в изображаемом объекте подобны отравленным дротикам, поражающим героизм. Твоё жадное внимание к деталям уничтожает, как обычно…
  
  – Нет-нет, не как обычно, глупец. Я Ормулогун Великий, и со мною такого не случается никогда
  . Почему? Всё просто, хотя и не настолько просто, чтобы ты оказался способен это усвоить – однако всё равно знай же, что великое искусство не есть простое копирование. Великое искусство – это трансформация
  . Великое искусство – это экзальтация, духовное вознесение в самом чистейшем и духовнейшем смысле…
  
  – Как уже отмечалось ранее, – лениво процедил Грамбл, – этот бедолага лишён не только краткости, но и таланта. К тому же, сдаётся мне, я уже слышал это определение великого искусства. В каком-то ином контексте и, кажется, в сопровождении ударов кулаком по столу… или лбом об стену… или, на худой конец, коленом по почкам. Не важно. Ибо звучит
  оно всё, конечно, прекрасно. Жаль только, тебе так редко удаётся выразить это в действительности.
  
  – У меня есть молоток, которым я тебя сейчас возьму и выражу, Гамбл.
  
  – И разобьёшь эту восхитительную миску.
  
  – Да, придётся пролить над ней пару слезинок. Но мне быстро полегчает.
  
  – Дуджек Однорукий перед сокрушёнными вратами Чёрного Коралла. Дуджек Однорукий на переговорах с Каладаном Брудом и Аномандром Рейком. Дуджек Однорукий и Тайшренн у Крепи, на рассвете перед атакой. Три главных стены, три картины, три образа.
  
  – Ты подсмотрел мои наброски! Боги, как я тебя ненавижу!
  
  – Не было никакой нужды, – отозвался Грамбл, – заглядывать в твои наброски. Это, во-первых, грубо, а во-вторых, повергает меня в депрессию.
  
  Ормулогун торопливо собрал нужные краски, стилусы и кисти и поспешил в усыпальницу.
  
  Гамбл остался сидеть, где сидел. И думать о мухах.
  
  Ганос Паран посмотрел на доспехи, разложенные на походной койке. Броня Первого Кулака с заново прикреплённым кольчужным рукавом. От такого наследства во рту стояла кислая горечь. Заявление, да? Как будто хоть что-то из того, что он делал как солдат, могло послужить оправданием. Да любой Кулак в этой армии сгодился бы лучше. Так что же тут нашлось такое, в записях Дуджека, чтобы настолько извратить, фальсифицировать весь послужной список Парана как капитана и командира «Мостожогов»? Мелькнула мысль, не проверить ли самому, но тут же пропала. Он и без того ощущал себя самозванцем, не хватало только собственными глазами узреть доказательство обмана. Понятное дело, у Дуджека имелись свои причины защищать, а то и возвеличивать репутацию Дома Паранов: тем самым он пособлял его сестре Тавор, командовавшей Четырнадцатой армией.
  
  Официальный журнал боевых действий – это всегда политика. И мне, вероятно, тоже придётся писать неправду. Или нет. Что мне за дело до политики? Память потомков? Плевать я на них хотел. Если теперь это моя армия, будет как я скажу. Императрица в любой момент может отнять её у меня. Да, наверняка, и отнимет, как только узнает
  . Но пока он будет делать всё, что сочтёт нужным.
  
  Хурлокель у него за спиной откашлялся.
  
  – Первый Кулак, конечно, Кулаки уже на ногах, но они все ещё слабы.
  
  – Хочешь сказать, они стоят там по стойке смирно?
  
  – Так точно.
  
  – Что за бред. Ладно, обойдёмся тогда без доспехов.
  
  Они подошли к выходу из шатра, и Хурлокель откинул полог. Паран шагнул наружу, щурясь от яркого света. Вся армия целиком выстроилась перед ним, сверкая бронёй, гордо вздымая штандарты. Впереди стояли Кулаки, и первой среди них – Рита Буд, бледная, исхудавшая, в доспехах, которые казались слишком велики для неё. Она отдала честь.
  
  – Первый Кулак Ганос Паран, войско к смотру готово.
  
  – Спасибо, Кулак. Как скоро солдаты будут готовы выступать?
  
  – Завтра к рассвету, Первый кулак.
  
  Паран окинул взглядом строй. Ни единого звука, даже броня не скрипела. Они стояли, точно статуи, припорошенные пылью.
  
  – И как, – проговорил он едва слышно, – я стану этого достоин?
  
  – Первый Кулак, – прошептал Хурлокель, не отходивший от него ни на шаг, – вы отправились в Г'данисбан с одним-единственным целителем, собственноручно низвергли богиню. Изгнали её из своего царства. Потом заставили сестру этой богини наделить дюжину смертных даром целительства…
  
  – Этой силы надолго не хватит, – возразил Паран.
  
  – И тем не менее, Первый Кулак, вы одолели чуму. С этим не справился и Дуджек Однорукий. Это ваши солдаты, Ганос Паран. Что бы там ни решила Императрица.
  
  Да не хочу я никакую армию, проклятье!
  
  Рита Буд подала голос:
  
  – Первый Кулак, болезнь унесла немало солдат, зато теперь провианта хватит на шесть дней пути или даже на семь – и это без пополнения припасов. Хотя, конечно, – добавила она тут же, – в Г'данисбане имеются амбары с зерном, на которое никто больше не претендует…
  
  – Да, – перебил Паран. – Потому что населения почти не осталось. Тебе это не кажется странным, Кулак?
  
  – Богиня…
  
  – Разведчики Хурлокеля заметили людей, которые идут на север и на восток. Паломников.
  
  – Так точно, Первый Кулак.
  
  Он видел, что она колеблется.
  
  – Мы последуем за этими паломниками, Кулак, – сказал Паран. – Задержимся на два дня, за это время пополним свои запасы из амбаров Г'данисбана, но так, чтобы остатков зерна хватило для уцелевших горожан. По необходимости забирайте повозки и фургоны. Зовите местных, пусть присоединяются к нам. Как минимум, мы не оставим их без воды, еды и защиты. Сейчас передай капитанам, что утром, перед тем, как мы выступим в поход, я обращусь к войску – когда освятим и запечатаем усыпальницу. А теперь вольно. Всем разойтись.
  
  Кулаки отдали честь. Под окрики капитанов строй рассыпался, солдаты начали расходиться.
  
  Надо было сказать им хоть что-то здесь и сейчас. Предупредить, чтобы слишком на многое не рассчитывали. Нет, так нельзя. Что говорит новый командир? Особенно после гибели великого полководца, истинного героя? Проклятье, Ганос, уж лучше помолчи. И не болтай особо над могилой. Пусть старик наконец познает покой. «Мы пойдём за паломниками. Почему? Потому что я хочу знать, куда они направляются». Этого будет достаточно
  . Мысленно пожав плечами, Паран двинулся прочь. За ним последовал Хурлокель, а ещё в десяти шагах – темнокожая г'данийка Наваль Д'натха, которая теперь, кажется, также вошла в его свиту.
  
  – Первый Кулак?
  
  – Что, Хурлокель?
  
  – Куда мы идём?
  
  – Навестить имперского художника.
  
  – А, этого. Можно спросить зачем?
  
  – Зачем подвергать себя таким страданиям, ты хотел сказать? Мне надо его кое о чём попросить.
  
  – Первый Кулак?
  
  Мне нужна новая Колода Драконов
  .
  
  – Ты не в курсе, насколько он хорош в своём деле?
  
  – На этот счёт постоянно спорят, Первый Кулак.
  
  – Вот как? И кто же? Не могу поверить, что солдаты.
  
  – Ормулогун повсюду за собой возит критика.
  
  Ох, бедняга
  .
  
  Труп лежал на тропе, конечности были иссечены, кожаная туника почернела и заскорузла от крови. Искатель Лодок присел рядом на корточки.
  
  – Искатель Камней, – сказал он. – Теперь уже ничего не найдёт. Мы были знакомы.
  
  – Кто-то отрезал ему палец, – заметил Карса Орлонг. – Все прочие раны – это следы пыток, если не считать удара копьём под левой лопаткой. Видишь следы – убийца выскочил из засады, когда анибар шёл мимо, – он не бежал, а едва ковылял. Они с ним, считай, играли.
  
  Самар Дэв опустила руку на плечо Искателю Лодок.
  
  – Давно? – спросила она Карсу.
  
  Тот пожал плечами.
  
  – Какая разница. Они близко.
  
  Встревожившись, она распрямилась.
  
  – Насколько близко?
  
  – Они разбили лагерь, не думая про мусор. – Он обнажил кремнёвый меч. – И у них есть ещё пленники.
  
  – Откуда ты знаешь?
  
  – Я чувствую их муки.
  
  Невероятно. Как такое может быть?
  Она огляделась по сторонам в поисках более очевидных признаков того, о чём говорил тоблакай. Справа было торфяное болотце, чуть ниже каменистой тропы, где они стояли. Чёрные ели торчали над водой, иссохшие, почти лишённые иголок. Между ветвями проблёскивала паутина, похожая на сеть царапин на стекле. Слева вдоль тропы шла длинная канава, сплошь заросшая приплюснутыми кустами можжевельника. Самар нахмурилась.
  
  – Из какой засады? – спросила она. – Ты говоришь, убийца выскочил из засады и ткнул анибара копьём в спину. Но тут нет укрытия, Карса.
  
  – Теперь уже нет, – подтвердил он.
  
  Она недоверчиво поморщилась.
  
  – Так они прячутся под ветками и листвой?
  
  – Есть и другие способы скрывать себя, женщина.
  
  – Например?
  
  Карса повёл плечами под меховым плащом.
  
  – Колдовство, – сказал он. – Жди здесь.
  
  Ещё чего!
  Она двинулась следом за Карсой, едва лишь тоблакай устремился вперёд, сжимая меч обеими руками. Четыре шага – и ей пришлось перейти на бег.
  
  Он бежал молча, всё быстрее и быстрее. Потом сделал рывок.
  
  Задыхаясь, она поднажала, чтобы его не упустить, но громадный воин уже скрылся из виду.
  
  Внезапно слева раздался пронзительный крик, и Самар резко остановилась. Карса успел сойти с тропы и ринулся куда-то в лес, перепрыгивая мшистые валуны и поваленные деревья, вострившиеся мёртвыми сучьями. Следов он не оставлял. И снова послышались вопли.
  
  С отчаянно колотящимся сердцем Самар Дэв нырнула в рощу, отвела рукой ветки. Паутина натянулась и порвалась, посыпалась пыль и сухая кора…
  
  …а где-то впереди продолжалась резня.
  
  Лязг оружия, железо ударяет о камень. Хруст ломающегося дерева. Что-то мелькало там, среди деревьев, люди разбегались во все стороны… тёмная фигура металась в алой дымке… Самар Дэв добралась наконец до края стоянки…
  
  И увидела Карсу Орлонга – и с полсотни, если не больше, рослых серокожих бойцов, вооружённых копьями, саблями, длинными ножами и топорами, которые надвигались на Тоблакая.
  
  За Карсой оставались трупы и тела покалеченных противников, но врагов было слишком много…
  
  Огромный кремнёвый меч взметнулся и опустился, круша кости и разбрызгивая густую кровь. Двое отлетели назад, третьему досталось так, что ноги в мокасинах взлетели Карсе на уровень глаз. В падении он зацепил древки копий ещё двух бойцов – и в эту лакуну метнулся тоблакай, уходя от нацеленных в него ударов. Скорость, с какой он двигался, была не просто невероятной, она ужасала
  .
  
  Двое противников попытались уклониться от столкновения, но клинок Карсы дотянулся и до них, рубанул первого по горлу так, что голова отлетела в сторону, а другому по плечо отсёк правую руку.
  
  Удерживая меч одной рукой, Карса перехватил устремлённое в него копьё, рванул на себя, и когда враг оказался совсем рядом, резким движением сломал ему шею – с такой лёгкостью, точно это был пергаментный свиток. Кровь брызнула из глаз, носа и рта. тоблакай резко толкнул его от себя – и подёргивающийся труп полетел на напиравших врагов, помешав ещё нескольким нападавшим…
  
  Самар Дэв не успевала отслеживать происходящее, потому что одновременно с тем, как Карса расправлялся с копейщиком, меч его продолжал рубить врагов, взлетая и опускаясь с невиданной лёгкостью, и в тот самый миг, когда левая рука совершала жёсткий захват, клинок Тоблакая отразил очередную сабельную атаку, взрезал плоть, ломая противнику ключицу, а затем и рёбра…
  
  Меч вырвался из развороченной грудной клетки, и Самар успела заметить, как сердце, до сих пор продолжавшее биться, вывалилось наружу и повисло на артериях и венах – прежде, чем поверженный боец рухнул наземь.
  
  Кто-то заголосил – не в самой гуще боя, а намного левее, ближе к скалам, – и у воды, на которой покачивались низко сидящие, широкие деревянные каноэ, Самар углядела стройную золотоволосую женщину – человеческую женщину, творившую чары
  .
  
  Однако, к какому бы ведовству та ни обращалась, оно явно не помогало. Карса Орлонг каким-то образом ухитрился прорубить себе путь сквозь толпу нападавших и развернулся там спиной к громадной ели. Исполинский меч отбивал атаки почти с презрением, пока тоблакай переводил дыхание.
  
  Самар не верила своим глазам.
  
  И вновь послышались крики: одинокий боец, стоявший где-то позади, заорал на своих товарищей – и те внезапно начали отступать.
  
  Заметив, что тоблакай набирает полную грудь воздуха и готовится перейти в наступление, Самар Дэв закричала:
  
  – Карса! Стой! Не атакуй, будь ты неладен!
  
  Он устремил на неё взгляд, такой ледяной, что Самар содрогнулась.
  
  Гигант сделал жест клинком.
  
  – Ты видела, что они сделали с анибарами, женщина? – В гулком голосе слышались отзвуки боевых барабанов.
  
  Она кивнула, но не стала больше смотреть в сторону обнажённых пленников, связанных и распятых на деревянных дыбах на краю лагеря. Перед каждым были свалены тлеющие уголья, воздух был пропитан запахами крови, горелых волос и плоти. Только теперь она осознала, какая ярость двигала Карсой Орлонгом, однако эти эмоции оставляли гиганта совершенно недвижимым, воздетый меч оставался непоколебим, готовый в любой миг продолжить свой смертоносный полёт.
  
  – Да, – подтвердила она, – я видела. Но послушай меня, Карса. Если ты перебьёшь их всех – а я вижу, что ты на это настроен… просто выслушай меня! Если ты это сделаешь, придут другие, они будут искать своих пропавших родичей. Они будут приходить снова и снова, тоблакай, этому не будет конца, и рано или поздно ты допустишь ошибку, их окажется слишком много, и даже ты не сможешь одолеть их всех. Точно так же, как ты не сможешь быть одновременно повсюду. И анибары будут умирать.
  
  – Так что ты предлагаешь, женщина?
  
  Она шагнула вперёд, не обращая внимания ни на серокожих воинов, ни на светловолосую ведьму.
  
  – Сейчас они тебя страшатся, Карса, и ты должен использовать этот страх… – Она прервалась, отвлёкшись на суматоху среди полулачуг-полупалаток, неподалёку от вытащенных на берег каноэ. Двое воинов вытаскивали кого-то наружу. Ещё один человек. Лицо распухло от побоев, но в остальном он казался невредимым. Самар Дэв, сощурившись, взглянула на незнакомца, затем торопливо приблизилась к Карсе и хрипло прошептала:
  
  – У них теперь есть переводчик, Карса. Татуировки на руках. Таксилиец. Слушай меня. Быстро. Используй этот страх. Скажи, что вас таких много, что вы в родстве с анибарами, что ты – первый из войска, которое спешит сюда, на помощь. Карса, скажи им, чтобы они убирались прочь
  с этой земли!
  
  – Если они уйдут, я не смогу их убивать.
  
  Тем временем среди серокожих разгорелся спор. Воин, отдававший приказы, явно отказывался уступать мольбам светловолосой женщины. Таксилиец, которого держали за руки чуть в стороне, внимательно следил за их препирательствами, но лицо его было слишком изуродовано, чтобы выдавать хоть какие-то чувства. Однако когда взгляд его метнулся к ним с Карсой, Самар с удивлением увидела, как он ей подмигнул, медленно и со значением.
  
  О, боги. Отлично
  . Она кивнула. И тут же, чтобы не навлечь на него подозрений, поспешила отвернуться. Взор упёрся в следы недавней бойни. Раненые стонали на пропитанном кровью мху, всюду валялись сломанные копья, как будто перевернулась повозка с растопкой. Но в основном тут были трупы. Отсечённые конечности, торчащие обломки костей, вываленные внутренности.
  
  Карса Орлонг дышал совсем ровно, словно ничуть не устал.
  
  Может, эти рослые нелюди – никудышные бойцы? Ей было трудно в это поверить. Судя по одежде, они были воинственным племенем. Но зачастую, если такие племени надолго оставались в изоляции, они погружались в застой, и их военное искусство низводилось до ритуальных приёмов. Техника боя утрачивала гибкость, они не знали, как реагировать на непривычного противника… тем более такого – одинокого тоблакая с мечом в человеческий рост
  … немыслимо быстрого, неумолимого, с повадками прирождённого убийцы.
  
  Карса говорил, что с этим противником ему уже доводилось сражаться.
  
  Вожак серокожих налётчиков двинулся к ним, следом потащили таксилийца. Светловолосая женщина попыталась было нагнать вожака, но он резким жестом показал ей держаться сзади.
  
  Самар заметила взгляд, полный ненависти, который низкорослая женщина устремила в спину главарю. У ведьмы на шее что-то висело, чёрное, продолговатое – отрезанный палец. Да, это точно ведьма старой школы, утраченных мистических искусств – впрочем, не вполне утраченных, ведь именно их я избрала своей стезёй. Такая вот я старомодная стерва
  . Цветом волос, изящными чертами лица и голубыми глазами она напоминала представительниц племён, некогда населявших центр субконтинента – такие древние города, как Халаф, Гуран и Карашимеш, – а также запад, до самого Омари. Почти все они были покорены или истреблены, однако, выходит, кто-то ещё уцелел. Но на каком языке она говорила ранее, Самар распознать не смогла.
  
  Командир подал голос, явно обращаясь к светловолосой ведьме, которая, в свою очередь, передала его слова – на другом языке – таксилийцу. Здесь Самар Дэв распахнула глаза в изумлении, ибо некоторые слова показались ей знакомыми – хотя она никогда их не слышала, а лишь встречала в древних фолиантах. Это был язык времён Первой империи.
  
  Таксилиец кивнул, когда ведьма закончила говорить. Сперва он посмотрел на Карсу, потом на Самар Дэв, после чего спросил:
  
  – Кому из вас я должен донести слова преды?
  
  – Почему бы не нам обоим? – спросила Самар. – Мы оба понимаем тебя, таксилиец.
  
  – Хорошо. Преда спрашивает, по какой причине этот тартенал напал на воинов-мерудов.
  
  Тартенал?
  
  – Месть, – торопливо ответила Самар Дэв, прежде чем Карса Орлонг успел вновь ринуться в бой. Она указала на несчастных, распятых на дыбах на краю лагеря. – Эти анибары пострадали от ваших набегов и обратились к своим давним союзникам тоблакаям…
  
  Желтоволосая ведьма, заслышав это слово, заметно вздрогнула, а продолговатые глаза преды слегка расширились.
  
  – …а этот воин, простой охотник из клана тоблакаев, который насчитывает двадцать тысяч бойцов, случайно оказался поблизости. Боюсь, он являет собой лишь первый намёк на грядущее воздаяние. Если, конечно, преда будет столь неосторожен и дождётся их прихода.
  
  Тень усмешки мелькнула в глазах таксилийца при этих словах, но он тут же пригасил её и повернулся к светловолосой ведьме, чтобы перевести ей речи Самар.
  
  Когда та обратилась к преде, она говорила вдвое дольше, чем таксилиец.
  
  Преда. Что если это слово произошло от «предал'атр» – так именовали командиров легиона в Первой империи Средней эпохи. Но нет… бессмыслица какая-то. Ведь эти воины – не люди
  .
  
  Преда резким жестом перебил ведьму, которая продолжала переводить сказанное. Он сам начал говорить. Когда таксилиец наконец приступил к переводу, в его голосе звучало уважение.
  
  – Преда желает выразить восхищение несравненным боевым мастерством этого воина. Также он спрашивает, утолил ли воин свою жажду мести.
  
  – Нет, – отрезал Карса Орлонг.
  
  Интонации было достаточно, перевод преде не потребовался. Он заговорил вновь. Желтоволосая ведьма нахмурилась. Голос её, когда она обратилась к таксилийцу, сделался сухим и невыразительным.
  
  Она пытается скрыть ликование
  .
  
  Тревога охватила Самар Дэв. Что они задумали?
  
  Таксилиец сказал:
  
  – Преда хорошо понимает… тоблакая. Более того, он соболезнует. Как командиру, ему приходится творить на этом чужеземном побережье такие вещи, которые вызывают у него отвращение. И всё же он должен исполнять волю своего императора. Тем не менее, преда отдаст приказ о полном отводе отряда тисте эдур обратно к кораблям. Удовлетворится ли этим тоблакай?
  
  – Нет.
  
  Таксилиец кивнул в ответ на это резко брошенное слово, и преда заговорил опять.
  
  Что дальше?
  
  – Тогда у преды вновь нет иного выбора, кроме как последовать приказу своего императора. Можно сказать, ему так положено по уставу. Император – величайший воин, какого только видел мир, и этот титул он отстаивает в бою самолично. Он сражался уже с тысячей воинов, если не больше, со всех краёв земли, и ни разу не потерпел поражения. Приказ императора гласит, что его солдаты, где бы они ни были и с кем бы ни говорили, обязаны оглашать этот вызов. Император приглашает всех и каждого на поединок до смерти – поединок, в который запрещено вмешиваться кому бы то ни было, независимо от последствий, причём принявший вызов наделяется всеми правами высокого гостя. Солдатам императора поручено сопровождать таких воинов к императору, удовлетворять все нужды и выполнять по пути любые их пожелания.
  
  Вновь заговорил преда.
  
  Самар Дэв пробрал ледяной холод. Страх. Она сама не понимала, чего опасается, но… что-то было очень, очень неладно
  .
  
  Таксилиец приступил к переводу.
  
  – Таким образом, если тоблакайский охотник
  желает вкусить самой сладкой мести, он должен встретиться в бою с тем, кто послал этих солдат и приказал им творить все эти жестокости по отношению ко всем встреченным чужеземцам. Преда приглашает тоблакая – и его спутницу, если она пожелает, – принять гостеприимство тисте эдур и вместе с ними вернуться в Летэрскую империю. Что скажешь?
  
  Карса поморгал, затем повернулся к Самар Дэв.
  
  – Они меня зовут убить их императора?
  
  – Похоже на то. Но, Карса, послушай, тут не…
  
  – Скажи преде, – перебил тоблакай, – что я согласен.
  
  Она увидела, как командир улыбнулся.
  
  Таксилиец сказал:
  
  – Тогда преда Ханради Халаг приветствует тебя среди тисте эдур.
  
  Самар Дэв обернулась на трупы, усеивавшие поляну. А до этих павших, преда Ханради Халаг, тебе дела нет? Видят боги, здесь что-то очень и очень неладно
  …
  
  – Самар Дэв? – обратился к ней Карса. – Ты останешься?
  
  Она покачала головой.
  
  – Ладно, – проворчал он. – Сходи за Погромом тогда.
  
  – Сам иди, тоблакай.
  
  Гигант ухмыльнулся.
  
  – Ну, попробовать-то стоило.
  
  – Не будь таким самодовольным, Карса Орлонг. Сомневаюсь, что ты представляешь себе, во что ввязался. Ты разве не слышишь, как с лязгом замыкаются кандалы? Приковывают тебя к этому… к этому нелепому поединку и к этим тистэ эдурам, будь они неладны?
  
  Карса нахмурился.
  
  – Никакие цепи меня не удержат, колдунья.
  
  Глупец, они держат тебя уже сейчас.
  
  Желтоволосая ведьма все это время жадно поедала Карсу взглядом.
  
  Что бы это значило, хотела бы я знать. И почему меня это так пугает?
  
  – Ну что, Кулак Темул, – спросил Кенеб, – ты рад, что мы наконец плывём домой?
  
  Молодой рослый виканец – недавно украсивший все своё тело хитроумными геометрическими татуировками в стиле Вороньего клана, из-за чего лицо его казалось теперь портретом, сложенным из синей мозаики, – наблюдал, как его воины заводят лошадей на борт по деревянным сходням. Услыхав вопрос, он пожал плечами.
  
  – Когда я окажусь среди своих, мне придётся вновь пройти через всё то же, что было здесь.
  
  – Но теперь ты будешь не один, – заметил Кенеб. – Эти воины отныне принадлежат тебе.
  
  – В самом деле?
  
  – Полагаю, да. Они ведь больше не оспаривают твои приказы и твоё право ими командовать, верно?
  
  – Я думаю, – сказал Темул, – что бóльшая часть этих виканцев уйдёт из армии, как только мы сойдём на берег в Унте. Они вернутся к своим семьям, и когда их будут просить рассказать о своих приключениях в Семи Городах, они будут отмалчиваться. Сдаётся мне, Кулак Кенеб, что воины мои испытывают стыд. И не за то, что они не выказывали мне должного почтения. Нет, им стыдно за все неудачи этой армии. – Тяжёлый взгляд тёмных глаз упёрся в Кенеба. – Они слишком стары или слишком юны и, как запретной возлюбленной, одинаково алчут славы.
  
  Темул не славился красноречием, и Кенеб не мог припомнить, когда в последний раз этот сумрачный молодой человек бывал так разговорчив.
  
  – Выходит, они искали смерти.
  
  – Да. Они желали бы воссоединиться с Колтейном, Бальтом и прочими единственным доступным образом. Пасть в бою с тем же самым противником. Ради этого они пересекли океан, ради этого покинули родные края. Они не собирались возвращаться домой, и возвращение в Квон-Тали сломит их окончательно.
  
  – Глупцы проклятые. Извини…
  
  С горестной улыбкой Темул покачал головой.
  
  – Не стоит извиняться. Они глупцы, и даже будь я умнее, мне не удалось бы разделить свою мудрость с ними.
  
  Внизу, в лагере внезапно завыли собаки, и оба воина в недоумении обернулись в ту сторону. Кенеб бросил взгляд на Темула.
  
  – В чём дело? Почему…
  
  – Я не знаю.
  
  Они поспешили на шум.
  
  Мимо лейтенанта Пореса, вздымая клубы пыли, промчался Кривой. Вид у него был совершенно безумный. Мгновение – и он пронёсся мимо. Только теперь, выходит, мы выяснили, что они до полусмерти боятся воды. Вот и славно. Оставим этих уродливых тварей на берегу
  . Сощурившись, он покосился на виканцев с сэтийцами, надзиравших за погрузкой своих тощих лошадёнок. Он подозревал, что мало кто из этих животных переживёт путешествие. И отлично: зато будет свежее мясо. Хоть немного разнообразить помои, которые моряки именуют едой
  . Да, конечно, конники будут ныть и жаловаться, но это не помешает им выстраиваться в очередь с мисками в руках, едва ударят в рынду.
  
  Добряк позаботился о том, чтобы адъюнкт в самых красочных подробностях узнала о том, как он недоволен некомпетентностью Кулака Кенеба. Вопрос был не в том, что Добряку недоставало отваги. По меньшей мере, мания величия всегда приходила на помощь. Но на сей раз этот старый морской хрен был прав: из-за Кенеба они потеряли целый день и добрую часть ночи. Устроить посреди погрузки полную проверку снаряжения – методично, отряд за отрядом… боги, какой же начался хаос. «Кенеб что, вконец рехнулся?
  » О да, именно так звучал первый вопрос, который задал Добряк, и, судя по тому, как в ответ насупилась адъюнкт, эта дурында понятия не имела, что происходит и зачем Кенеб устроил весь этот бардак.
  
  И кто бы удивлялся, если вспомнить, что она почти всё время торчала в шатре, невесть чем занимаясь с этой ледяной красоткой Ян'тарь. Даже адмирал был взбешён, трудно было не заметить. По войску ходили слухи, что Тавор вот-вот сместят: при И'гхатане она явно растерялась. Конечно, среди солдат на привале каждый первый – гениальный стратег, и Порес не раз и не два жестоко осаживал болтунов, когда те чересчур зарывались. И не важно, что Нок и Тавор не ладили между собой, не важно, что Тин Баральта сеял рознь и смуту среди офицеров, не важно, что сам Порес понятия не имел, могла ли адъюнкт сделать что-то большее при И'гхатане… слухи сами по себе были ядовиты, похуже любой чумы, которую могла бы извергнуть Серая богиня.
  
  Ему не терпелось поскорее отчалить, и одновременно он страшился этого долгого и утомительного плавания. Скучающие солдаты хуже древоточцев… по крайней мере, так твердили матросы, косясь на пропылённых мужчин и женщин, поднимавшихся по трапу и по-овечьи сбивавшихся в кучу на палубе, в то время как над неспокойной водой неслись крики «Вира!» и «Майна!». От морей и океанов также не стоило ожидать ничего доброго. Солдаты готовы были без страха смотреть смерти в глаза, если знали, что могут ударить в ответ и даже отбиться, но волнам нипочём были их мечи, стрелы и стены щитов. И, Худ свидетель, с нас довольно этой беспомощности, так недолго и захлебнуться
  .
  
  А тут ещё эти треклятые псы устроили истерику.
  
  Что на него нашло?
  Порес, сам не зная зачем, двинулся в том направлении, куда умчался Кривой. Он миновал командирский шатёр, внутренние караульные посты, вышел к отхожим канавам – и там обнаружил с десяток пастушьих псов, которые с истошным лаем то носились кругами, то принимались нюхать воздух, а потом заметил и то, что послужило источником их возбуждения. Вдалеке на дороге, ведущей к лагерю, показался пеший отряд.
  
  Кто это может быть, Королева Грёз? Все дозорные давно вернулись, в этом он был уверен: своими глазами видел сэтийцев, которых выворачивало через борт… эти слабаки начинали страдать от морской болезни посреди первой же лужи.
  
  Порес осмотрелся, заметил солдата, который вёл под уздцы трёх лошадей.
  
  – Эй! А ну, стой. – Он подошёл ближе. – Дай мне лошадь.
  
  – Они же не осёдланы.
  
  – Да ну? Ты-то откуда знаешь?
  
  Солдат повернулся и ткнул пальцем в конский круп.
  
  – Болван, – сказал Порес. – поводья дай. Нет, вот эти.
  
  – Адъюнкт… это её…
  
  – То-то я гляжу, что-то знакомое. – Отведя коня в сторону, он запрыгнул на него и припустил вперёд по дороге. Свищ, найдёныш, ковылял в ту же сторону, у его ног вилась мелкая тявкающая шавка, больше всего напоминавшая отрыжку коровы, сжевавшей шерстяной ковёр. Не обращая на них внимания, Порес ударил коня пятками в бока, пуская его в галоп.
  
  Вскоре Порес опознал человека, возглавлявшего отряд. Капитан Фарадан Сорт. А дальше за ней Высший маг, Быстрый Бен, и этот жуткий убийца Калам, – боги вездесущие, да это же
  … нет, быть такого не может. Морская пехота! Морская – чтоб её – пехота!
  
  Из лагеря донеслись крики. Кто-то там, у командного шатра поднял тревогу.
  
  Порес не верил собственным глазам. Эти люди выжили в огненном смерче. Немыслимо. Да, вид у них хуже некуда, еле живые, точно сам Худ ими свои волосатые уши чистил. А вот и Лостара Йил – и выглядит даже получше прочих…
  
  Лейтенант Порес остановил коня перед Фарадан Сорт.
  
  – Капитан…
  
  – Нам нужна вода, – проговорила она, с трудом шевеля обветренными, потрескавшимися губами.
  
  Боги, до чего они паршиво выглядят
  . Ни слова не говоря, Порес резко развернул коня, едва не свалился с седла и, чудом удержавшись, поскакал назад в лагерь.
  
  Когда до командного шатра оставалось шагов тридцать, Кенеб с Темулом заметили, что оттуда показалась адъюнкт, следом за нею Блистиг, а потом и Т'амбер. Солдаты что-то кричали с восточной стороны лагеря, но разобрать ничего было невозможно.
  
  Адъюнкт повернулась к подошедшим Кулакам.
  
  – Кажется, у меня пропал конь.
  
  Кенеб удивлённо поднял брови.
  
  – И тревога из-за этого? Адъюнкт…
  
  – Нет, Кенеб. На дороге был замечен отряд.
  
  – Войско? Нас атакуют?
  
  – Не думаю. Ладно, пойдём вместе. Я так понимаю, мне всё же придётся прогуляться пешком. Заодно у тебя будет возможность, Кулак Кенеб, объяснить, что там у вас произошло на погрузке.
  
  – Адъюнкт?
  
  – Твоя внезапная некомпетентность не показалась мне убедительной.
  
  Он покосился на неё. На застывшем, осунувшемся лице мелькнула какая-то тень. Что это за эмоция, он определить не мог.
  
  – Свищ, – сказал он.
  
  Брови поползли вверх.
  
  – Боюсь, тебе придётся быть чуть более красноречивым, Кулак Кенеб.
  
  – Он сказал, что на погрузку нам надо потратить на один день больше, адъюнкт.
  
  – И слов ребёнка – безграмотного, полудикого – тебе оказалось достаточно, чтобы нарушить мои приказы?
  
  – Не абы какого ребёнка, – ответил Кенеб. – Это сложно объяснить, но… Свищ знает всякое. То, чего знать не должен. К примеру, он знал, что мы поплывём на запад. Все порты, куда планируем заходить…
  
  – За шатром небось прятался, – предположил Блистиг.
  
  – Ты хоть раз видел, Блистиг, чтобы мальчишка прятался? Хоть один раз?
  
  Тот нахмурился.
  
  – Может, потому и не видел, что он хорошо это делает?
  
  – Адъюнкт, Свищ сказал, что задержаться достаточно всего на один день – иначе мы все умрём. В море. Я думаю…
  
  Она внезапно вскинула руку в перчатке, жестом приказывая ему замолчать. Глаза сузились, она неотрывно смотрела куда-то вперёд…
  
  Навстречу галопом мчался всадник на коне без седла.
  
  – Это лейтенант Добряка, – сказал Блистиг.
  
  Когда стало ясно, что всадник не намерен ни сворачивать, ни сбавлять ход, все поспешили убраться у него с дороги.
  
  Лейтенант торопливо отдал честь и проскакал дальше, едва видимый в клубах поднятой пыли, с криком: «Им нужна вода!»
  
  – И это, – проговорил Блистиг, оглянувшись ему вслед, – был ваш конь, адъюнкт.
  
  Кенеб взглянул на дорогу, промаргиваясь от пыли. Впереди виднелись какие-то люди. Он не мог их узнать… хотя… да это же Фарадан Сорт… или нет?
  
  – Дезертир возвращается, – сказал Блистиг. – Глупо с её стороны, дезертирство карается смертью. Но что там за люди у неё за спиной? И что они волокут?
  
  Адъюнкт остановилась внезапно, словно бы сбившись с шага.
  
  Быстрый Бен. Калам. И ещё множество лиц, таких запылённых, что стали похожи на призраков – да призраки они и есть. Как их ещё назвать?
  Скрипач, Геслер, Лостара Йил, Ураган – Кенеб узнавал одного за другим, и это было совершенно невозможно. Обожжённые солнцам, переставляющие ноги едва-едва, как в бреду. А на руках у них – дети, иссохшие, с помутневшим взором…
  
  Мальчишка знает… Свищ
  …
  
  Да, вот и он – в окружении восторженно лающих псов. Кажется, он говорит с Синн.
  
  Синн… мы думали, она обезумела от горя, ведь она потеряла брата… потеряла, а теперь вновь нашла
  .
  
  Но Фарадан Сорт оказалась права, она с самого начала подозревала, что всё не так просто. И этого подозрения хватило, чтобы подтолкнуть её к дезертирству.
  
  Боги, мы слишком быстро сдались… но нет… город, огненная буря… мы ждали несколько дней, пока эти проклятые развалины остынут. Просеивали золу. Никто не смог бы там выжить.
  
  Отряд подошёл к тому месту, где стояла адъюнкт.
  
  Капитан Фарадан Сорт выпрямилась, лишь едва заметно покачнувшись, и прижала кулак к груди.
  
  – Адъюнкт, – просипела она, – я взяла на себя смелость заново сформировать взводы, в ожидании утверждения…
  
  – Новый порядок будет утверждать Кулак Кенеб, это его ответственность. – Адъюнкт говорила ровно, без всякого выражения. – Капитан, я не ожидала увидеть вас вновь.
  
  Кивок.
  
  – Я всё понимаю, воинскую дисциплину необходимо поддерживать, адъюнкт. Поэтому теперь я сдаюсь на вашу милость. Прошу вас, однако, отнестись со снисхождением к Синн – её молодость и состояние на тот момент…
  
  За спиной послышался стук копыт, это возвращался лейтенант Порес, а с ним и другие всадники, нагруженные флягами и бурдюками с водой. Там были все целители и виканцы Нихил и Бездна. Когда они поняли, кого видят перед собой, никто не мог скрыть изумления.
  
  Вперёд выступил Скрипач, на руках у него был отощавший ребёнок, спящий или без сознания.
  
  – Адъюнкт, – проскрипел он, с трудом шевеля потрескавшимися губами, – если бы не капитан, которая голыми руками нас откапывала, мы в жизни не выбрались бы из этого треклятого города. Сгорели бы там наши косточки. – Он подошёл ближе, но шептать у него всё равно не вышло, так что Кенеб отлично расслышал: – Адъюнкт, если вы капитана повесите за дезертирство, готовьте тогда петли и всем нам тоже. Потому что нам без неё в этом мире делать нечего.
  
  – Сержант, – ровным тоном ответила на это адъюнкт, – верно ли я понимаю, что вы и все эти люди прятались в подвалах И'гхатана, пока бушевал огненный смерч, каким-то образом ухитрились не поджариться в процессе, а потом выбрались наружу?
  
  Скрипач отвернулся и сплюнул кровью, а потом улыбнулся. Зрелище было жутковатое, пересохшие губы тут же прорезали влажные алые трещины.
  
  – Точно так, – проскрежетал он, – поохотились мы… на костях этого клятого города. А потом с помощью капитана выбрались из этой могилы.
  
  Адъюнкт перевела взгляд со Скрипача на остальных. Исхудавшие, перепачканные, обожжённые лица смотрели в ответ мёртво и безучастно.
  
  – Воистину, охотники за костями, – проговорила она – и какое-то время молчала, чтобы дать возможность Поресу и целителям разнести людям воду. – С возвращением, солдаты.
  
  Книга четвёртая
  
  Охотники за костями
  
  Кто осмелится отрицать, что в самой нашей природе заложено ожидать худшего от себе подобных? Когда в Семи Городах появились культы, а затем слились в поклонении имени – и не только Колтейну, Крылатому, Чернопёрому, но и самой Собачьей Цепи – когда часовни выросли будто из самой пустоши на этом роковом маршруте – часовни, посвящённые тому или иному умершему герою: Бальту, Сну, Глазку, Сормо И'нату, или даже Барии и Мескеру Сэтралам из «Красных клинков»; и клану Дурного Пса, клану Куницы и, разумеется, Вороньему, да и самой Седьмой армии; когда на Гэлоровой гряде, в древнем монастыре над старым полем битвы зародился культ поклонения лошадям – когда лихорадка почитания охватила Семь Городов, некоторые силы в самой Малазанской империи начали распускать среди простого народа слухи совершенно противоположного свойства: дескать, Колтейн предал Империю, стал отступником в тайном сговоре с Ша'ик. Ведь если бы бесчисленные беженцы просто остались в своих городах и приняли владычество мятежников, если бы их не тащили за собой Колтейн и его кровожадные виканцы, а глава кадровых магов Седьмой, Кальп, не исчез бы столь загадочно, сделав всю армию уязвимой для колдовских козней, а точнее – козней виканских ведьм и колдунов – если бы этого всего не произошло, не было бы и резни, и ужасного испытания, которым стал поход через полконтинента, малазанцы не стали бы добычей для всякого полудикого племени пустошей. И гнусней всего – затем, сговорившись с изменником, Имперским историком Дукером, Колтейн обрёк на погибель и уничтожение всю Армию Арэна, возглавленную наивным Первым Кулаком Пормквалем, который первым пал жертвой этого предательства. Иначе с чего бы этим бунтовщикам в Семи Городах поклоняться таким фигурам, если только они не видят в Колтейне героя и союзника…
  
  …Как бы там ни было, то ли с официального одобрения, то ли без него преследования виканцев на территории Империи вспыхнули, точно пламя на сухом дереве…
  Кайессан. Год десяти тысяч обманов
  
  Глава семнадцатая
  
  Что тут ещё понимать? Выбор – это иллюзия. Свобода – обман. Руки, что управляют каждым твоим шагом, направляют всякую мысль, принадлежат не богам, ибо боги ничуть не меньше заблуждаются, чем мы. Нет, друзья мои, эти руки тянутся к нам… от нас самих.
  
  Вы, верно, полагаете, что цивилизация оглушает нас десятком тысяч голосов, но прислушайтесь к этому грохоту, ибо с каждым взрывом, столь несоразмерным и несметным, пробуждается древняя сила, которая усиливает, приближает всякий звук, до тех пор, пока не остаётся лишь две стороны, что сражаются друг с другом. Кровью проводятся границы, отворачиваются лица, затыкаются уши, внимание сменяет холодное отрицание, и, наконец, всякое повествование оказывается тщетным и бессмысленным.
  
  Будете ли вы, друзья мои, держаться за веру в то, что нам по силам что-либо изменить? Что воля и разум способны одолеть волю к отрицанию?
  
  Нечего больше понимать. Все мы оказались в объятиях этого безумного водоворота, и вырваться из этой хватки невозможно; а сами вы, со своими копьями и боевыми масками; вы, со своими слезами и нежными касаньями; вы, со своими сардоническими улыбками, за которыми вопиёт ужас и ненависть к себе; даже вы, что стоите в стороне, чтобы молча узреть нашу погибель и разрушение, слишком бесчувственные, чтоб обратиться к действию – все мы в том равны. Вы все – одно. Мы все – одно.
  
  Так подходите же ближе, друзья мои, и взгляните на укрытые в этой скромной повозке бесценные товары. Вот эликсир забвения, тинктура безумной пляски, а вот моя любимая мазь неуёмной мужской силы. Испробуйте! Я гарантирую, что с ней ваш солдатик будет стоять в битве за битвой…
  Речь уличного торговца, записанная Вайланом Виндером в Малазе в год, когда город залили нечистоты (1123 год Сна Огни)
  
  Струйки воды, воняющие мочой, стекали по ступеням, ведущим в таверну «У висельника», – одно из тех сомнительных заведений Портового квартала в Малазе, куда в последнее время полюбил захаживать Банашар, бывший жрец Д'рек. Если прежде в сумеречном сознании его и имелись какие-то приметы, позволявшие отличать одну забегаловку от другой, они давно растворились, и дамба решимости была безнадёжно подточена раздражением и нарастающей паникой, достаточно злокозненными, чтобы сковать Банашара если не физически, то духовно. Воспоследовавший за этим потоп, как ни странно, приносил успокоение по мере того, как воды поднимались всё выше.
  
  С трудом преодолевая осклизлые ступени, он размышлял о том, сколь мало тут отличий от этого треклятого дождя – по крайней мере, местные именовали сие природное явление именно так, невзирая на безоблачно-чистое небо. Как здесь говорили, дождь чаще всего идёт сверху вниз, но порой – наоборот, поднимается вверх, просачиваясь сквозь разломанную брусчатку и превращая заведения наподобие «Висельника», расположенные ниже уровня мостовой, в гнилое болото. Над входом в такие дни было не продохнуть от мошкары, а запах от переполненных сточных канав стоял так густо, что старожилы приветствовали его, точно ещё одного завсегдатая – старого доброго приятеля по прозвищу Вонючка, с присутствием которого в этой безрадостной компании все давно смирились.
  
  Воистину, никак иначе, кроме как безрадостным, невозможно было назвать то общество, в котором Банашар вращался последнее время. Старые солдаты, избегавшие трезвости как проклятия; шлюхи, сто лет как прозакладывавшие свои золотые сердца – если они у них вообще когда-нибудь были; худосочные сопляки с умеренно скромными амбициями, терроризировавшие эту паутину зловонных улочек и проулков как самый безжалостный бандит; самый ловкий вор, всегда готовый лишить здешних нищебродов последнего; подлейший наёмник с верёвочным браслетом, где каждый из полусотни узлов завязан в память о каком-нибудь бедолаге, имевшем глупость довериться этому злодею; и разумеется, привычное сборище телохранителей и громил с мозгами, давно отсохшими за ненадобностью; контрабандисты и сообщники, информаторы и имперские соглядатаи, черпавшие у них информацию, соглядатаи за соглядатаями, торговцы бесчисленными дурманящими субстанциями, потребители тех же субстанций, на полпути к забытью, даруемому Бездной; а также, промеж всех прочих, люди, не подпадавшие ни под одну из категорий, люди, ничего не рассказывавшие о своей жизни, о прошлом, не раскрывавшие своих тайн.
  
  Отчасти Банашар и сам бывал таким, в лучшие дни. В другие – как сегодня, к примеру – ему бы не достало сил претендовать на тень прежнего, пусть и не слишком достоверного величия. Нынче он пришёл в «Висельника» довольно рано после обеда, в надежде растянуть этот вечер насколько возможно – разумеется, изрядно сдабривая его спиртным, пока блаженное забытьё не поглотит его в одной из завшивленных каморок на втором этаже.
  
  Было бы просто, думал он, пригибаясь в дверях и задерживаясь, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку, рассматривать гомон как единую сущность, объединяющую множество ртов, и считать окружающий шум не более осмысленным, чем бурый поток, вырывающийся из сточной трубы. Однако Банашар научился по-новому оценивать странные колебания звуков, исторгаемые человечьими глотками. Для большинства речь была средством ни о чём не думать, другие словом звали на помощь, как утопающие, захлёбывавшиеся ужасом осознания чего-то тайного, открывшегося им одним, и избегавшие молчания как самой опасной ловушки. Были и те, кто не подходили ни под одно из этих определений. Те, кто использовал окружающий шум как прикрытие, прятался за ним, безмолвно и безучастно, отгораживаясь от всего мира.
  
  Банашар, который некогда был жрецом и для кого привычным было погружение в речитативы и ритмичные напевы гимнов и молитв, временами искал компании таких людей, даже если удовольствие от общения было довольно сомнительным.
  
  Сквозь завесу дурханга и «ржавого листа», едкого дыма масляных ламп и чего-то вроде тумана, собравшегося под потолком, он сумел разглядеть в одном из закутков у дальней стены знакомую фигуру. Знакомую в том смысле, что Банашар пару раз оказывался с этим типом за одним столом, но при этом не знал о нём абсолютно ничего, даже имени – и про себя называл Чужеземцем
  .
  
  Да он и был чужеземцем, по-малазански говорил с акцентом, который Банашар не сумел распознать, что было удивительно само по себе, поскольку бывшего жреца немало помотало по свету. На юге ему доводилось бывать и в Кореле, и в Мейре, и в Татьбе, на востоке он объездил всё от Натилога до Низины в Генабакисе, на севере – от Фалара и Арэна до Ят-Альбана. В странствиях этих ему встречались путешественники родом из таких мест, которые Банашар не мог отыскать на храмовых картах. Из Нэмила, Погибели, Шал-Морзинна, Элингарта, Тяготы, Якуруку и Статэма. Однако человек, к которому он проталкивался сейчас сквозь толпу матросов и завсегдатаев, по обычаю стекавшихся в таверну ближе к вечеру, говорил с акцентом, какого никогда прежде Банашару слышать не доводилось.
  
  Впрочем, истина никогда не оказывалась настолько интересной, как тайна, предшествующая разоблачению, и со временем Банашар научился ценить своё невежество. Ибо были области, в которых он знал много, и даже слишком – и что ему это принесло?
  
  Проскользнув на грязную скамью напротив здоровенного чужеземца, бывший священник расстегнул застёжку потрёпанного плаща и, передёргивая плечами, высвободился из его объятий. В прежние времена – очень давно – подобная небрежность, чреватая неприглядными замятинами, привела бы его в ужас, однако с тех пор бывшему жрецу немало ночей пришлось провести в этом самом плаще, в забытье, на заблёванном полу, а дважды – и на мостовой в грязном переулке, и с тех пор, увы, его требования к своему внешнему виду заметно упростились.
  
  Сейчас, свалив позади себя грубую ткань, он откинулся назад, приветствуя одну из подавальщиц Купа, хозяина заведения, которая уже спешила к столу с кружкой местной мочи – жидкого, пузырящегося эля, который, по слухам, настаивался на пиявках. Перед тем, как сделать первый глоток этого отдававшего медью пойла, как было принято у местных, Банашар недоверчиво прижмурил один глаз.
  
  Чужеземец, отметивший появление собутыльника коротким взглядом и ещё более краткой усмешкой, молча продолжал баюкать в своих лапищах глиняную кружку с вином.
  
  – Против якатаканского винограда дурного слова не скажу, – заметил бывший священник. – Но местная водица превращает твоё любимое вино в змеиную мочу.
  
  – Да, похмелье тяжёлое, – согласился Чужеземец.
  
  – И это то, чего ты добиваешься?
  
  – Верно. Будит меня ночью раз за разом, почти каждый колокол. Башка трещит, мочевой пузырь вот-вот лопнет… но ведь не проснись я, так он бы мог и правда
  лопнуть. Сечёшь?
  
  Банашар кивнул, обвёл взглядом таверну.
  
  – Народу сегодня побольше обычного.
  
  – Это тебе так кажется, потому что ты тут давно не был. Из Корела за прошлые три ночи три транспортных судна дошли и конвой.
  
  Бывший священник посмотрел на моряков чуть внимательнее.
  
  – Много болтают?
  
  – Вроде того.
  
  – И как прошла кампания?
  
  Чужеземец повёл плечами.
  
  – Иди и спроси, если тебе надо.
  
  – Нет. Слишком много усилий. В этом вечная беда с вопросами…
  
  – На них дают ответы. Да, ты это уже говорил.
  
  – С этим у нас тоже беда – мы вечно повторяем одно и то же.
  
  – Это ты, а не я. И в последнее время стало хуже.
  
  Банашар сделал два глотка, утёр губы тыльной стороной ладони.
  
  – Хуже. Да, точно.
  
  – Ничего хорошего нет, – заметил Чужеземец, – когда человек торопится.
  
  – Это гонка, – возразил Банашар. – Достигну ли я края и сигану вниз или спасение подоспеет вовремя? Я предложил бы пари на пару монет… и лучше ставь на первый вариант, чисто между нами.
  
  Гигант – который при разговоре крайне редко поднимал взгляд и чьи кисти и запястья были испещрены шрамами и рубцами, – потряс головой.
  
  – Если спасение – это женщина, только последний дурак возьмётся ставить против меня.
  
  Покривившись, Банашар поднял кружку.
  
  – Отличная мысль, друг. Предлагаю тост: за всех утраченных возлюбленных в этом мире. Что случилось с твоей? Или это слишком личный вопрос для столь неуверенных отношений, как наши?
  
  – Не на тот ты камень прыгнул, – проговорил Чужеземец. – Я никого не терял, и, может, порой я и был бы рад махнуться с тобой местами, но не сегодня. И вчера тоже нет, и за день до того. Если задуматься…
  
  – Не стоит продолжать. Моё спасение не женщина, и даже будь оно женщиной, не в женственности было бы дело, если ты понимаешь, о чём я.
  
  – А, так это у нас опять был этот, как бишь его, гипотетический разговор?
  
  – Да ты обучался малазанскому у культурного морехода, как я погляжу? Впрочем, слово «гипотетический» сюда не совсем подходит. Скорее, метафорический, я бы сказал.
  
  – Уверен?
  
  – Разумеется, нет, но ведь дело не в этом, согласись? Женщина – это разбитое сердце или просто глинистый склон, по которому ты скользишь, пока тебя не накроет… пока не накроет всех нас. – Банашар допил эль, помахал кружкой, приподнявшись с места, затем, рыгнув, вновь рухнул на скамью. – Говорят, один моряк-напанец выхлебал целый кувшин этого пойла, а потом пустил газы, стоя слишком близко к лампе. Ползадницы себе спалил. И я не могу не задаться вопросом, проливает ли это на тему нашего разговора какой-то свет?
  
  – Я бы сказал, очень ненадолго.
  
  Удовлетворённый таким ответом, Банашар ничего не стал говорить. Служанка подбежала и вновь наполнила кружку бывшего жреца. Он посмотрел, как она протискивается сквозь толпу – занятая женщина, у которой слишком много дел.
  
  Остров очень просто считать чем-то отдельным – многие островитяне придерживаются этого узколобого взгляда, в основе которого лежат тупое чванство и самозацикленность, – но изоляция всегда поверхностна, это всего лишь обман. Осуши море – и проступит каменистая земля, соединяющая острова и материки; последователи Д'рек, Червя Осени, понимали это достаточно хорошо. Слухи, взгляды, моды, верования и убеждения передавались по волнам, разносились ветром, и те, кто воспринимал их достаточно легко, быстро становились для островитян своими, как если бы они обладали этим пониманием изначально.
  
  Недавно случился погром, и в воздухе до сих пор попахивало золой из Мышатника, где воинственная толпа налетела на немногих оставшихся в квартале виканцев – конюхов, кожемяк, клепальщиков, плетельщиков чепраков. Там была даже старуха, лечившая ломовых лошадей и мулов… С отвратительным рвением их выволокли из жалких обиталищ – всех, от детей до глубоких старцев; разграбили их скудные пожитки, а затем забили камнями прямо посреди улицы. Дома были сожжены дотла.
  
  Колтейн жив, говорили люди. Слухи ползли, что вся эта история – ложь, как и то, что адъюнкт якобы прикончила Ша'ик. Самозванка, как утверждали, искупительная жертва, чтобы армии было на ком выместить гнев. Что до самого восстания, то оно не подавлено, нет.
  
  Бунтовщики попросту испарились, как это у них в обычае, затаились, убрали оружие в ножны, спрятали под телабами. Спору нет, адъюнкт загнала Леомана Кистеня в самый И'гхатан, но и это оказалось обманкой. «Красные клинки» вновь свободно гуляют по Арэну, кости Первого Кулака Пормкваля раскрошены и развеяны вдоль Арэнской дороги, и могильные холмы преданной армии Пормкваля поросли густой травой.
  
  И разве не отправились озабоченные арэнцы на холм, именуемый Паденьем? И не разрыли курган в поисках останков проклятого Колтрейна? А также Бальта, Глазка и Сна? И разве не правда то, что они ничего не нашли? Так что всё это ложь
  . Негодяи исчезли все до единого, включая Дукера, Императорского историка, который предал не только свою госпожу, но и всю державу – воистину, непростительный грех.
  
  И наконец, последние новости. О незадавшейся осаде. Об ужасающей чуме, поразившей Семь Городов. Разрозненные, бессвязные, слухи эти ворошили тлеющие уголья, подобно кочерге, и от них рассыпались искры во тьме. И чем дальше, тем шире разносились шепотки, звенящие яростной убеждённостью: Ша'ик Возрождённая вернулась и призывает к себе сторонников.
  
  Последние камешки, переполнившие повозку.
  
  В Мышатнике толпу не пришлось натравливать, ей не нужны были вожаки, не нужны указания свыше. Толпа понимала справедливость по-своему, и на этом острове – где зародилась Империя, – правосудие вершили руками, красными от крови. Избитые, изуродованные трупы были сброшены в реку, и без того полную мусора и нечистот, с водостоками под мостами, слишком узкими, чтобы тела унесло в море.
  
  И это тоже было сочтено дурным предвестием. Древнее море отказалось принимать мертвецов. Маэль, напитанный возрождением веры на острове, не пожелал упокоить их в солёных волнах бухты Малаз – какие ещё нужны свидетельства?
  
  Призрак императора был замечен в заросшем саду Мёртвого дома – призрак, пожиравший души убитых виканцев.
  
  Из храмов Д'рек в Джакате и здесь, в Малазе, жрецы и жрицы исчезли, их видели только ночами. По слухам, они охотились на последних виканцев, затаившихся на острове – тех самых, что бежали, узнав о погроме в Мышатнике, – ибо Червь Осени также жаждала виканской крови.
  
  Говорили, толпы скапливаются на старой границе, на материке, у кромки виканской степи, готовые в любой момент устремиться вперёд, дабы стереть с лица земли всех клятых предателей до единого, в их грязных, вонючих лачугах. И разве направила Императрица свои легионы, дабы рассеять это войско? Конечно же, нет, ведь она это одобряла
  .
  
  Тайшренн, Высший имперский маг, прибыл в Малаз и заперся в Паяцевом замке. Что привело его сюда? И почему его появление было предано огласке, ведь обычно этот загадочный чародей перемещался незримо и действовал во благо Империи где-то глубоко за сценой. На нём зиждилась власть Ласиин, он был её левой рукой – как правой был Коготь. И зачем же он явился сюда, если не для того, чтобы проследить…
  
  Он здесь
  . Банашар почти физически ощущал присутствие этого ублюдка, зловещую ауру, сгущавшуюся вокруг Паяцева замка, всё темнее, день ото дня, ночь за ночью. И зачем же? О, глупцы.
  
  По той же причине, что и я здесь
  .
  
  Шесть гонцов на сегодняшний день. Всем было уплачено достаточно, чтобы не сомневаться в их надёжности, и все впоследствии клялись, что передали срочное сообщение дальше – стражу Паяцева замка, согбенному созданию, такому же старому, как твердыня, которую он охранял. И тот, в свою очередь, всякий раз кивал и заверял, что передаст послание Высшему магу лично в руки.
  
  И по-прежнему ни ответа, ни приглашения.
  
  Кто-то перехватывает мои письма. Другого варианта быть не может. Да, несомненно, я был уклончив в словах – но разве я мог иначе? Тайшренн не мог не признать мой знак, он понял бы… с колотящимся сердцем, с проступившей холодной испариной, с дрожащими руками… он бы понял. Мгновенно.
  
  Банашар не знал, что предпринять. Последний гонец был три недели назад.
  
  – Отчаянием от тебя несёт, я гляжу. – Человек, сидевший напротив, вновь растянул губы в усмешке, но, стоило бывшему жрецу поднять на него глаза, и он привычно скользнул взглядом в сторону.
  
  – Да ты влюблён?
  
  – Нет, но мне почти любопытно. Я за тобой наблюдаю уже какое-то время. Ты сдаёшь, но медленно. Обычно у людей это мгновенно. Подняться с койки, подойти к окну, постоять без движения, пялясь в пустоту, чувствуя, как всё внутри рушится почти беззвучно, без шёпота, почти без пыли – просто растворяется в пустоте, и всё.
  
  – Мне больше нравится, когда ты говоришь и думаешь как моряк, – заметил Банашар.
  
  – Чем больше я пью, тем яснее мыслю и твёрже говорю.
  
  – Дурной признак, мой друг.
  
  – Я их собираю. Проклятье ожидания лежит не только на тебе.
  
  – Многие месяцы!
  
  – Годы, в моём случае, – отозвался собутыльник, погружая палец в вино, чтобы выловить упавшего мотылька.
  
  – Тогда это тебе давно стоило бы сдаться.
  
  – Возможно, однако я тут обрёл подобие веры. Недолго осталось, готов поклясться. Уже недолго.
  
  Банашар хмыкнул.
  
  – Утопающий ведёт беседы с глупцом, отличная ночь для попрошаек-акробатов, жонглёров и танцовщиц, где один, там и все, за две серебряных монеты наслаждайся хоть до бесконечности – и я серьёзно про бесконечность.
  
  – Утопающие, мой друг. Я в них кое-что смыслю.
  
  – Ну и?
  
  – Что-то подсказывает мне, что про глупцов ты мог бы сказать то же самое.
  
  Банашар отвернулся. Увидел ещё одно знакомое лицо, ещё одного здоровяка – пониже ростом, чем чужестранец, сидевший напротив, но столь же массивный, с лысиной, усеянной тёмными пятнами, и шрамами по всему телу. Ему как раз наливали тёмного малазанского эля. Бывший жрец возвысил голос:
  
  – Эй, Норов! У нас тут есть место!
  
  Он подвинулся, когда старый вояка направился в их сторону.
  
  По крайней мере, теперь разговор вновь канет в пучину бессмысленности.
  
  И тем не менее. Ещё один ублюдок, который ждёт… неизвестно чего. И сдаётся мне, будет очень плохо, если дождётся
  .
  
  Где-то в подземелье, в далёком-далёком городе гнил гобелен. Пока он был свёрнут в рулон, там вили гнёзда мыши, жучки, личинки и черви разъедали батальные сцены, сплетённые сноровистыми руками мастеров, но даже забытый на многие годы во тьме, он продолжал цеплять взор яркими красками, и сцена, запечатлённая на огромном полотне, не утратила значения и смысла. Ещё лет пятьдесят он вполне мог протянуть, прежде чем гниль пожрала бы его окончательно.
  
  Как никто другой, Альрада Ан знал, насколько равнодушен мир к необходимости сохранять то, что может быть утрачено. Прошлое, истории, насыщенные смыслом и значением. Мир был равнодушен к забвению, ибо память и знания ни разу не сумели остановить неумолимый круговорот глупости, поражавшей народы и цивилизации.
  
  Гобелен некогда занимал всю стену справа от Обсидианового трона, на котором до аннексии восседал верховный король Синерозы, высший служитель Чернокрылого владыки, в окружении Совета магов Оникса в великолепных плащах из мягкого, жидкого камня, – но Альрада Ан интересовался лишь гобеленом, и им одним.
  
  Повествование разворачивалось с того конца, что был дальше от престола. Три фигуры на фоне полночного неба. Три брата, рождённых чистейшей Тьмой, в которых мать не чаяла души. Каждый из них стал изгоем, в своё время и по своим причинам. Андарист, кого она сочла первым предателем. Все знали о ложности обвинений, однако узел лжи затянулся так туго, что никому не под силу было рассечь его, кроме самого Андариста – а он то ли не смог, то ли не пожелал этого делать. Преисполненный безутешной скорби, он принял изгнание, пообещав на прощание, что будет в одиночестве хранить Матерь-Тьму, даже если это никому, кроме него, не нужно, – и в том обретёт смысл жизни. Но даже это обещание не заставило её обратить на него свой взор. Братья не могли закрывать глаза на недопустимость произошедшего, и Аномандарис Пурейк первым бросил Матери-Тьме вызов. Что было сказано при этом, осталось ведомо лишь им двоим, однако ужасающие последствия стали вскоре для всех очевидны: Аномандарис от неё отвернулся. Он ушёл прочь, отрекаясь от Тьмы в своей крови, и обратился к Хаосу. Силхас Крах, самый загадочный из братьев, похоже, был человеком, терзаемым сомнениями, вечно старавшимся примирить непримиримое и уладить то, что уладить невозможно. Все усилия его оказались тщетны, и именно он пошёл на величайшее преступление из них всех. Союз с Тенью. И меж тисте разразилась война – длящаяся и по сей день
  .
  
  В ней случались победы, поражения, великие кровопролитные битвы, и наконец в отчаянном бегстве Силхас Крах и его последователи присоединились к легионам Тени под началом безжалостного Скабандари – того самого, кто позднее заслужит прозвание Кровавый Глаз. Так они пришли в этот мир. Но предательство по-прежнему тяготило их всех
  . И потому в миг наивысшего торжества, после победы над к'чейн че'маллями, Силхас Крах пал, пронзённый ножом Скабандари, а его последователи погибли под мечами тисте эдур.
  
  Такова была вторая сцена гобелена. Предательство, побоище. Но эдуры не рассчитали, они не смогли перебить их всех. Выжили тисте анди – раненые, отставшие, старики, и женщины, и дети. Все, кого не было на поле боя. Они видели всё. И сумели спастись.
  
  Третья сцена изображала их торопливое бегство, отчаянный бой, принёсший четверым юным магам, – которые впоследствии основали Орден Оникса, – победу, после чего они получили достаточную передышку, чтобы замести следы с помощью новообретённой магии, укрыться от преследователей и создать убежище…
  
  В подгорных пещерах на побережье внутреннего моря, в пещерах, где росли сапфировые цветы, изяществом не уступавшие розам и давшие имя королевству, морю и горам. Синероза – именно ей посвящена последняя, самая пронзительная сцена, та, что ближе всего к трону, та, что трогает моё сердце сильнее всего
  .
  
  И теперь народ его, числом всего несколько тысяч, вновь скрывался в этих глубоких пещерах – от тирании эдуров, что расползалась по всему Летэру, подобно безумию. Безумие, что поглотило и меня самого
  .
  
  Хиротская бирема разрезала тяжёлые, бьющие в борт волны холодного северного моря, именуемого местными Кокакалем, и Альрада обеими руками цеплялся за планширь всякий раз, когда ветер швырял ему в лицо пригоршни ледяных брызг и пены. Кажется, какое-то божество изрядно гневалось на него, и Альрада не сомневался, что ярость эта заслужена.
  
  Он был потомком многих поколений шпионов, обитавших среди тисте эдур, безнаказанно процветавших в хаосе нескончаемых межплеменных усобиц. После Ханнана Мосага этому, понятное дело, настал конец, однако к тому времени Смотрящие – Альрада Ан и многие, подобные ему, давно уже были на местах, и кровь их нераздельно смешалась с эдурской.
  
  Белила для кожи, тайные знаки, ведомые лишь анди, умелые манипуляции с тем, чтобы на любых важных сборищах всегда присутствовал соглядатай – такова была жизнь Альрады Ана, и если бы племена не покинули северных раздолий, жизнь эту можно было бы назвать… терпимой, по крайней мере до того дня, пока он не отправился бы на охоту, с которой не возвращаются, оставил бы приёмное племя скорбеть, – а сам пересёк ледяную пустошь и после нескончаемого пути на юг добрался бы наконец до Синерозы. Домой
  .
  
  Увы, всё пошло не так. Убежище было повержено, и хорошо хоть осаждавшие понятия не имели о катакомбах под их ногами. Но враги захватили власть и правили теперь, предаваясь разврату и бесчинствам, как это свойственно любым элитам, наделённым безграничной властью. От императора дурная кровь течёт всё ниже и ниже
  … Ни один из летэрийских правителей не падал так низко, как Рулад и его эдурская «знать». Молись, чтобы это закончилось. Молись, чтобы в будущем летэрийские историки описывали эту эпоху как Век Ужаса – в назидание потомкам
  .
  
  Он не верил. Ни единому слову молитвы, которую повторял в своих мыслях десятки тысяч раз. Мы видели, что за путь избрал для себя Рулад. Мы это узрели, когда император отправил собственного брата в изгнание – боги, я сам был там, в Зарождении. Я был одним из «братьев» Рулада – его новой семьи прихвостней и подхалимов. Да простит меня Чернокрылый владыка, я видел, как был сломлен единственный из эдуров, кого я уважал, кем восхищался. И я не просто смотрел. Я влил свой голос в ритуальное острижение Трулла. И в чём же был повинен Трулл? Да ни в чём – он лишь сделал последнюю отчаянную попытку вернуть Рулада домой. О, во имя Тёмной матери
  … но Альрада Ан не осмелился, ни единого раза, даже в самом начале, когда Трулл ещё упрямо пытался повернуть течение вспять – он не подал ни единого знака, ни сказал ни слова ободрения, в которых Трулл так нуждался и которыми бы так дорожил. Я струсил. Дух мой сторонился риска, и не было пути назад
  .
  
  После того, как Рулад заполучил летэрский венец, Альрада во главе отряда арапаев выехал из Летэраса в поисках предателя – брата императора по прозванию Страх и его раба Удинаса. Никаких следов обнаружить не удалось, и Альрада торжествовал в душе. Но ярость Рулада оказалась безбрежна и едва не обернулась массовыми казнями. Среди первых жертв несомненно оказался бы Альрада со своими следопытами, однако Руладу пришлось сдержаться, он слишком нуждался в воинах тисте эдур после того, что осталось от Ханнана Мосага, – и не только, чтобы управлять захваченной империей, но и для новых, куда более продолжительных походов.
  
  Например, такого похода, как этот
  . Знай он заранее, что принесут эти путешествия, Альрада выбрал бы казнь, благо, Рулад не скупился на кровавые церемонии на заре своего правления в Летэрасе.
  
  С той поры… всё, что мы творили по его воле, будь он проклят…
  
  Мы следуем за ним – и кем это делает нас? О, Трулл, ты был прав, но никому из нас не хватило отваги встать с тобой рядом, когда это было необходимо
  .
  
  Воспоминания о Трулле Сэнгаре не оставляли Альраду Ана. И не только они. Память вообще не давала ему покоя, однако рано или поздно всё сводилось к этому одинокому, исполненному достоинства воину-эдуру.
  
  Он стоял на палубе громадного корабля, озирая бурлящее море, с лицом, давно занемевшим от ледяных брызг. По тяжёлым волнам шли рядом другие суда – половина Третьей эдурской имперской флотилии искала путь в обход бескрайнего материка. Под палубами и среди снастей на всех этих кораблях летэрийские матросы и юнги выбивались из сил, пока их хозяева упивались вином и обжирались, тискали рабынь-летэриек в роскошных постелях, а, насытившись, бросали их, сломленных и отравленных ядовитым эдурским семенем, в набегавшие волны, на поживу гигантским серым акулам и косякам вечно голодных дхэнраби, неотступно сопровождавшим флотилию.
  
  Половина флота этих морей. Под началом Томада Сэнгара, отца императора.
  
  Ну, и чего же мы достигли, дражайший Томад? Собрали считаную горстку сомнительных вояк, которых привезём домой для услаждения твоего безумного младшего сына.
  
  И не будем также забывать о найденных родичах. Откуда они взялись? Они сами этого не знают. Но должно ли нам относиться к ним, как к своим? Раскроем ли мы им свои объятия? Нет, они недостойны, кровь их замутнена поражениями и утратами. Наш дар им – презрение, хоть мы и именуем это освобождением.
  
  Но я думал о бойцах… и о ненасытной алчности Рулада, что высылает в этот мир одну флотилию за другой. Томад. Хорошо ли мы справились?
  
  Он подумал о последних Гостях, плывших в трюме, и слабая тень подозрения шевельнулась в его скукоженной, насквозь прогнившей, изъеденной душе, что, возможно, на сей раз они нашли нечто и впрямь удивительное. Человека, способного заставить Рулада подавиться собственной кровью, а то и не один раз… хотя затем, как обычно, раздастся этот ужасающий вопль…
  
  Мы тщимся и терпим поражение, и так раз за разом. Вечная круговерть
  .
  
  И я никогда не увижу свой дом
  .
  
  Глазами цвета выветренного гранита командир летэрийской морской пехоты атри-преда Ян Товис, которую солдаты называли Мглой, посмотрела на болящего. В корабельном трюме не хватало света, воздух был затхлым и влажным. С каждым ударом волны о борт обшивка кряхтела и потрескивала. Тени от неярких ламп плясали по деревянным балкам.
  
  – Вот, – сказала она, – пей.
  
  Человек поднял на неё покрасневшие глаза, его лицо было цвета китового жира.
  
  – Пить? – Одного слова, кажется, было достаточно, чтобы он вновь сложился вдвое, обуреваемый спазмами, и удержаться от рвоты явно стоило ему немалых усилий.
  
  – Я плохо знаю ваш язык, – сказала она. – Пей. Два глотка. Подожди, потом пей ещё.
  
  – Меня вывернет, – возразил человек.
  
  – Не важно. Два глотка, станет легче. Потом ещё. Болезнь уйдёт.
  
  Дрожащей рукой он принял у неё небольшую, покрытую патиной склянку.
  
  – Седа делает, – пояснила Мгла. – Делали, очень давно. Болезнь уйдёт.
  
  Он глотнул раз, затем другой, застыл на пару мгновений, рывком повернулся на бок. Долго кашлял, отплёвывался, пытался отдышаться и выдохнул наконец:
  
  – Чтоб меня духи забрали… Да.
  
  – Лучше.
  
  Кивок.
  
  – Пей всё. Не стошнит.
  
  Так он и сделал, потом улёгся поудобнее, прикрыл глаза.
  
  – Лучше. Да, так лучше.
  
  – Хорошо. Теперь иди к нему. – Она ткнула пальцем в сторону носа, где шагах в двадцати дальше по проходу виднелась в темноте скрюченная фигура.
  
  – Преда Томад Сэнгар боится, что Предстатель не переживёт дорогу. Не ест, не пьёт. Тает на глазах. Иди к нему. Вы много говорили, какой он сильный. Мы видим другое. Мы видим слабость.
  
  Стараясь не встречаться с ней взглядом, человек приподнялся и сел, потом неуверенно встал на ноги. С трудом удерживая равновесие, он распрямил спину. Поплевал на ладони, потёр их, затем пригладил волосы.
  
  Только тогда Таралак Вид повернулся к женщине.
  
  – Я гляжу, ты и сама-то выглядишь паршиво. – Он нахмурился. – В чём дело?
  
  Мгла покачала головой.
  
  – Иди. Преда должен быть уверен. Иначе мы бросим за борт вас обоих.
  
  Гральский воин отвернулся и неловко, по-крабьи, двинулся вверх по проходу. По обе стороны, втиснутые между бочонками и ящиками, виднелись скованные цепями люди. Серокожие, как и их пленители, почти такие же рослые. Черты лица говорили о том, что в их жилах течёт эдурская кровь. Но это никак не мешало им гнить здесь, в грязи и нечистотах, тусклыми совиными глазами провожая пробиравшегося вперёд Таралака.
  
  Грал опустился на корточки рядом с Икарием, опустил руку воину на плечо. Тот заметно дёрнулся под прикосновением.
  
  – Друг мой, – негромко обратился к нему Таралак. – Я знаю, тебя терзает недуг духа, а не плоти. Но, Икарий, ты должен с этим бороться.
  
  Ягг лежал на боку, поджав ноги и обняв руками колени, – в таких позах, насколько помнилось гралу, эрлийцы хоронили своих мертвецов. Долгое время его слова оставались без ответа, затем по скорчившемуся на полу телу прошла дрожь.
  
  – Я не могу. – Икарий поднял отчаянный взгляд на Таралака. – Я не хочу… не хочу никого убивать!
  
  Таралак потёр лицо. Во имя всех духов нижнего мира, отменное же пойло у этой Мглы. Я справлюсь
  .
  
  – Икарий. Посмотри на этот трюм. Взгляни на этих грязных созданий – которым обещали спасти их от угнетения. Которые поверили, что эдуры станут их спасителями. Но нет же. Их кровь нечиста
  . Она замутнена – они были рабами! Пали так низко, не помнят ничего о своём прошлом, о былой славе – да, я знаю, о какой ещё славе
  ? Но взгляни же на них! Что за демоны эти тисте эдур и что за проклятая дыра их империя, если они так обращаются со своими? А теперь скажи мне, Икарий, что я дал тебе? Скажи!
  
  На лице воина отразилось смятение, взгляд исполнился ужаса – но было в нём и что-то ещё. Отблеск дикости.
  
  – За то, чему свидетелями мы стали, – прошептал ягг. – За то, что они творили у нас на глазах…
  
  – Месть, – произнёс Таралак Вид, кивая.
  
  Икарий взирал на него как утопающий.
  
  – Месть
  …
  
  – Но такого шанса у тебя не будет, Икарий. Преда теряет веру в тебя – в меня – и почти готов отправить нас за борт, к акулам…
  
  – Они хотят, чтобы я прикончил их императора, Таралак Вид. Это бред…
  
  – То, чего хотят они, – проговорил грал, оскалившись, – и то, что сделаешь ты, – это две разные вещи.
  
  – Месть, – вновь повторил Икарий, словно пробуя слово на вкус, и тут же закрыл лицо руками. – Нет, нет, я не смогу. И без того слишком много пролито крови… прольём ещё – и ничего это не даст. Я буду ничем не лучше их! – Внезапным рывком он подтянул Таралака ближе. – Ты разве не понимаешь? Погибнут невинные…
  
  – Невинные? Икарий, глупец, как ты не понимаешь? Невинность – ложь!
  Никто из нас не невинен. Никто! Покажи мне хоть одного, прошу тебя, умоляю – докажи, что я ошибаюсь! – Он извернулся в стальном захвате, ткнул пальцем в сторону скрючившихся в проходе рабов. – Мы оба это видели, разве нет? Вчера! Как двое этих ничтожеств придушили третьего… а ведь они все в цепях, Икарий, все умирают с голоду, всем грозит смерть! И всё равно! Старая свара, старые обиды – внезапно это всплывает, и конец! Жертвы? Да, в этом нет сомнений. Невинные? Ха! И пусть поразят меня духи верхних и нижних миров, если в суждении своём я не прав!
  
  Икарий долго смотрел на него, затем пальцы медленно разжались, и он выпустил кожаную рубаху грала.
  
  – Друг мой, – сказал Таралак, – ты должен поесть. Ты должен беречь силы. Империя тисте эдуров – это империя зла, и во главе её стоит безумец, не способный ни на что, кроме как махать мечом. Тем не менее, и сильные, и слабые склоняются перед ним, ибо так устроен мир. И ты знаешь не хуже меня, что бросать вызов власть имущим означает открывать путь порабощению и истреблению. И всё же ты и только ты, Икарий, друг мой, обладаешь всем необходимым, чтобы это зло уничтожить. Для этого ты родился на свет. Ты орудие правосудия, так не вздумай же колебаться под натиском несправедливости. Пусть тебя питает всё, чему ты – мы оба – были свидетелями, и всё, что мы увидим ещё в этом путешествии. Кормись этим, насыщай справедливость внутри себя – пока она не исполнится ослепительной силы. Икарий, не позволяй проклятым эдурам взять верх над тобой – ведь сейчас они делают именно это.
  
  За спиной у него послышался голос. Мгла.
  
  – Преда хочет испытание. Для этого воина.
  
  Таралак Вид обернулся, смерил женщину взглядом.
  
  – Что ты хочешь сказать? Какое ещё испытание?
  
  – У нас было много войн. Мы ходим путями Хаоса и Тени.
  
  Грал сощурился.
  
  – Мы?
  
  Лицо её исказила гримаса.
  
  – Эдуры правят Летэром теперь. Куда идут они, летэри должны за ними. Мечи эдуров проливают реки крови, из этой крови текут реки золота. Верные богатеют, хорошо богатеют.
  
  – А те, кто не верен?
  
  – Гребут на вёслах. Платят долги. Так положено.
  
  – А ты, атри-преда? Верная – или нет?
  
  Она смотрела на него изучающе с полдюжины ударов сердца и наконец проговорила:
  
  – Каждый предстатель верит. Что император умрёт от его меча. Кто во что верит и как есть на самом деле – не одно и то же. – Слова её звучали странным отголоском того, что сам Таралак говорил чуть раньше. – Тому, что есть, я верна. Преда думает про испытание.
  
  – Очень хорошо, – кивнул грал и затаил дыхание, опасаясь, что Икарий возразит. Но тот смолчал. Вот это уже хорошо
  .
  
  Женщина развернулась и пошла прочь, доспехи её позвякивали, точно монетки сыпались на камни.
  
  Какое-то время Таралак Вид смотрел ей вслед.
  
  – Она скрывает, – тихим, печальным голосом проговорил Икарий. – Но что-то разъедает изнутри её душу.
  
  – Ты полагаешь, друг мой, – спросил грал, вновь поворачиваясь к яггу, – что она единственная, кто страдает в тиши? Что она одна сжимается от стыда при мысли о том, что ей приходится делать?
  
  Икарий покачал головой.
  
  – Тогда думай о ней, когда решимость тебе изменяет, мой друг. Думай о Мгле. И обо всех других, как она.
  
  Ответом ему была слабая улыбка.
  
  – Ты же сам говорил, что невинности не существует.
  
  – Истинность этого наблюдения не отрицает требования справедливости, Икарий.
  
  Взгляд ягга устремился вниз, потом куда-то вперёд и вправо и задержался на осклизлой обшивке трюма.
  
  – Да, – прошептал он безнадёжно. – Вероятно, ты прав.
  
  На каменных стенах поблёскивала испарина, как будто давление мира сделалось невыносимым. Человек, возникший словно из ниоткуда, постоял неподвижно какое-то время, почти неразличимый в окружающем полумраке благодаря тёмно-серому плащу с капюшоном, но единственные свидетели столь странного появления были слепы и равнодушны – черви, копошившиеся в гниющей плоти, среди трупов, которыми было завалено всё дно расселины.
  
  Смрад стоял невыносимый, и Котильон ощутил, как знакомая печаль подступает к горлу, будто это и был истинный аромат бытия. Бывали времена – он почти не сомневался в этом, – когда он был способен ощущать беспримесную радость, однако память о них истёрлась настолько, что он готов был заподозрить в них фикцию, ложь, сотканную ностальгией. Подобно тому, как у всякой цивилизации имеется свой золотой век, люди тоже устремляются мыслями в прошлое в поисках истинного покоя и благости.
  
  Корни почти всегда крылись в детстве, в том времени, когда тенёта просвещения ещё не сковывали душу, когда всё казавшееся прежде простым, раскрывало свою сложность, подобно ядовитому цветку, что распускается, насыщая воздух миазмами разложения.
  
  Перед ним были трупы молодых мужчин и женщин – воистину, слишком юных, чтобы воевать, – и всё же они были солдатами. Утешительные воспоминания, вероятно, были вырваны из их сознания, ещё когда – в том месте и в том мире, который они называли домом, – они висели, прибитые железными гвоздями к деревянным крестам, не понимая, за какие преступления несут такую кару. Никаких преступлений, конечно же, не было. И кровь, которую они пролили так обильно, не несла ни малейших признаков загрязнения, ибо ни имя народа, ни цвет кожи, ни черты лица не способны сделать кровь жизни менее чистой или менее драгоценной.
  
  Упрямые глупцы, несущие жажду убийства в прогнивших сердцах, полагали иначе. Они делили мертвецов на невинных жертв и на справедливо наказанных – и с непоколебимой уверенностью знали, на какой стороне стоят они сами. Удары ножом куда проще наносить с такой убеждённостью.
  
  Здесь они сражались отчаянно, отметил про себя Котильон, продвигаясь вперёд. Тщательно подготовленное сражение и отступление, призванное выманить противника на себя. Свидетельство отличной подготовки, дисциплины и яростного желания нанести как можно больший урон врагу. Своих мёртвых те забрали с собой, для этих же юных воинов расселина стала могилой. Избегли распятия… ради этого
  .
  
  У него было множество… насущных забот. Необходимых дел. Мы пренебрегли этим отрядом – отрядом, который сами укрыли здесь для защиты того, что именовали своим. А потом мы их бросили… так это выглядело, по крайней мере
  . И он готов был признать, что в своих безрадостных выводах они не так уж и заблуждались. Но теперь нас осаждают со всех сторон. Настал миг кромешного отчаяния. И сейчас… о, мои павшие друзья, как же я сожалею…
  
  Живые любят утешать себя лицемерной верой в то, что их слова могут принести мертвецам облегчение. Хуже того, они произносят эти слова, чтобы получить прощение у мёртвых
  . Но у павших есть лишь одно послание для живых, и это не прощение. Не забывай об этом, Котильон. Всегда помни, что говорят мертвецы тебе и всем остальным, что повторяют они раз за разом
  .
  
  Впереди послышались звуки: приглушённое ритмичное шуршание, точно железом по грубой коже, затем лёгкая поступь мокасин.
  
  Расселина в этом месте сужалась, и, перегораживая проход, в горловине стоял т'лан имасс. Уперев остриё меча в камень, он смотрел на приближавшегося Котильона. За спиной неупокоенного воина в тусклом жёлтом свете фонарей мелькнула тень, затем ещё, и наконец вперёд выступила женщина.
  
  – Отойди, Ибра Голан, – сказала Минала, глядя на Котильона.
  
  Её доспехи были порваны в клочья. Кольчугу и кожу на груди слева, прямо под плечом, пробило остриё копья. Там запеклась старая кровь. Шлем лишился одного из нащёчников, и лицо с этой стороны было распухшим, всё в кровоподтёках. Она обошла т'лан имасса, по-прежнему не сводя с Котильона взгляда необычайно светлых серых глаз.
  
  – Они проходят сквозь врата, – сказала она. – Их путь озаряет серебристый огонь.
  
  – Хаос, – кивнул он. – Доказательство того, что пакт, которого мы так опасались, был заключён. Минала, сколько атак вы смогли отразить?
  
  – Четыре. – Поколебавшись, она всё же расстегнула шлем и наконец сняла его. Спутанные, влажные от пота тёмные волосы рассыпались по плечам. – Мои дети… Мы понесли большие потери.
  
  Котильон не мог больше выдержать её взгляд. После такого признания…
  
  Она заговорила вновь:
  
  – Если бы не т'лан имассы… и ещё Апт, и перебежчик тисте эдур – этот проклятый Первый престол оказался бы в лапах кровожадных дикарей.
  
  – Насколько я понимаю, – уточнил Котильон, – до сих пор на вас нападали только тисте эдуры?
  
  – Да. – Какое-то время она молча, изучающе смотрела на него. – Но это скоро изменится, так?
  
  Котильон вновь перевёл взгляд на Ибру Голана.
  
  Минала продолжила:
  
  – Эдуры – это лишь зачинщики, верно? Но и они пока что не выложились на полную. Почему?
  
  – Их силы слишком растянуты, Минала, как и у нас.
  
  – А, значит, новых апторов мне не ждать. Но ведь в твоём мире есть и другие демоны, Котильон? Азалы? Диналы? Неужели вы нам больше ничего не дадите?
  
  – Дадим, – сказал он. – Но не сейчас.
  
  – Когда?
  
  Он взглянул на неё.
  
  – Когда это будет нужнее всего.
  
  Минала сделала шаг к нему.
  
  – Сукин ты сын. У меня было тринадцать сотен. От них осталось всего четыре – тех, кто ещё способен сражаться. – Она ткнула пальцем куда-то за горловину расселины. – Ещё три сотни раненых умирают от полученных ран – и я ничем не могу им помочь!
  
  – Престол Тени будет извещён, – пообещал Котильон. – Он придёт. Он исцелит ваших раненых…
  
  – Когда? – Это прозвучало почти как рычание.
  
  – Как только я отсюда уйду, – ответил он. – Мой путь лежит в Цитадель Тени. Минала, мне нужно поговорить с остальными.
  
  – С кем? Зачем?
  
  Котильон нахмурился, затем проговорил:
  
  – Перебежчик. Ваш тисте эдур. У меня есть… вопросы.
  
  – Я никогда не видела бойца, так искусно владеющего копьём. Трулл Сэнгар убивает, убивает, а потом, когда всё кончено и он стоит по колено в крови перебитых сородичей, он рыдает.
  
  – Узнают ли они его? – спросил Котильон. – Зовут ли они его по имени?
  
  – Нет. Он говорит, это ден-ратха, ещё совсем юные. Недавний призыв. Другое дело, что, по его словам, это лишь вопрос времени. Эдуры, которым удалось сбежать, наверняка донесут, что среди защитников Первого престола был их сородич. Трулл говорит, среди атакующих будет кто-то из его бывшего племени, его узнают – и тогда, он говорит, они бросят сюда все силы, включая колдунов. Котильон, он говорит, что навлечёт погибель на всех нас.
  
  – Он собирается уйти? – спросил Котильон.
  
  Она нахмурилась.
  
  – Он об этом не говорит. Но я не стала бы его осуждать за такое решение. Но, – добавила она, – если он всё же решит остаться, я готова выкрикнуть его имя, как последнее проклятие, перед смертью. Или предпоследнее, что вернее.
  
  Он понимающе кивнул.
  
  – Так значит, Трулл Сэнгар остаётся из чувства чести.
  
  – И его честь погубит нас всех.
  
  Котильон провёл рукой по волосам, и сам удивился: когда они успели так отрасти. Нужно найти цирюльника. Надёжного – такого, которого я подпущу с бритвой к своему горлу
  . Он задумался. Какими только приземлёнными задачами не занимаются боги! Ты только послушай себя, Котильон, – твой разум всеми силами стремится бежать этого мига. Но отвага этой женщины заслуживает достойного ответа
  .
  
  – Если тисте эдуры приведут с собой колдунов, этому трудно будет что-либо противопоставить…
  
  – У нас есть заклинатель костей, – сказала она. – Пока что мы его прячем. Он не проявляет себя. Ибо, как и Трулл Сэнгар, это центр притяжения.
  
  Котильон кивнул.
  
  – Ты проведёшь меня внутрь, Минала?
  
  Вместо ответа она повернулась, жестом указывая следовать за собой.
  
  Пещера, куда они вошли, представляла собою ужасающее зрелище. Воздух был густым, насыщенным зловонием, как на бойне. Засохшая кровь покрывала каменный пол толстой крошащейся коркой. Бледные лица – юные, слишком юные – поворачивались, провожая Котильона взглядами, лишёнными всякой надежды. Бог заметил Апт, чёрную шкуру демоницы испещряли серые, едва зажившие шрамы, у передней лапы, скорчился Панек с огромным поблёскивающим фасетчатым глазом. Лоб над глазом был рассечён и кое-как сшит заново; скальп при этом сполз набок, слегка прикрывая глазную орбиту.
  
  Из полумрака навстречу Котильону выступили три фигуры. Бог покровитель убийц остановился. Монок Охем, лишённый клана т'лан имасс по прозванию Онрак Сломленный – и перебежчик тисте эдур. Хотел бы я знать, хватило бы этих троих, если добавить к ним ещё Ибру Голана? Возможно, нам не следовало швырять в это пекло Миналу и её юнцов?
  
  Но когда они приблизились, Котильон смог лучше разглядеть Онрака и Трулла. Все в порезах, ссадинах, ранах. Онрак лишился половины черепа. Грудная клетка проломлена ударом нечеловеческой силы, левая бедренная кость расщеплена. Трулл был без доспехов, да и сражался он, судя по всему, без них. Почти все ранения – глубокие порезы и уколы – пришлись на бёдра и внешнюю сторону ног: явный признак того, что в бою ему привычно было отбивать чужие удары средней частью древка. Эдур шёл с трудом, при каждом шаге тяжело опираясь на копьё.
  
  Котильон через силу заставил себя встретить усталый, исполненный безнадёжности взгляд эдура.
  
  – Помощь придёт, – сказал он серокожему воину, – когда час настанет.
  
  Онрак Сломленный подал голос:
  
  – Когда они захватят Первый престол – поймут. Что он не для них. Держать они его могут, но использовать – никогда. Так ради чего же тогда, Котильон из Тени, эти отважные смертные жертвуют здесь жизнью?
  
  – Возможно, мы лишь отвлекающий манёвр, – проговорил Монок Охем. Голос заклинателя костей звучал так же невыразительно, как у Онрака.
  
  – Нет, – возразил Котильон, – вы много больше. Вопрос в том, что они будут делать после такого открытия. Они откроют пути Хаоса – в тот самый зал, где стоит Первый престол. Они его уничтожат, Монок Охем, и таким образом уничтожат его силу.
  
  – И стоит ли об этом жалеть? – спросил Онрак.
  
  Потрясённый, Котильон не нашёлся с ответом.
  
  Монок Охем развернулся к Онраку Сломленному.
  
  – Он говорит слова Развязанных. Он сражается не ради Первого престола. Он сражается лишь ради того, чтобы защищать Трулла Сэнгара. Только благодаря ему тисте эдур ещё жив.
  
  – Это правда, – подтвердил Онрак. – Я не признаю над собой иной власти, кроме собственной воли, желаний, которые мною движут, и тех суждений, которые выношу сам. Таков смысл свободы, Монок Охем.
  
  – Не надо… – проговорил Трулл Сэнгар, отворачиваясь.
  
  – Трулл Сэнгар?
  
  – Нет, Онрак. Разве ты не понимаешь? Ты призываешь сам на себя погибель – и всё потому, что я не знаю, как поступить, всё потому, что я не могу решить – ничего. И остаюсь здесь, скованный в точности, как когда ты отыскал меня в Зарождении.
  
  – Трулл Сэнгар, – возразил Онрак после недолгого молчания, – ты сражаешься ради спасения людей. Всех этих юных бойцов, которые здесь собрались. Раз за разом ты бьёшься за них. Это благородный выбор. Благодаря тебе, я обрёл великий дар – достойную цель, ради которой можно биться с честью. Я уже не тот, каким был прежде. Я не такой, как Монок Охем и Ибра Голан. Мне недостаточно одной лишь целесообразности. Целесообразность – выдумка убийц.
  
  – Во имя Худа, – сказал Котильон Моноку Охему, раздражённый, готовый вот-вот взорваться, – вы разве не можете обратиться к сородичам? Пара сотен т'лан имассов – наверняка они есть поблизости, валяются где-нибудь без пользы, как обычно?
  
  Пустые глаза остались… пусты.
  
  – Котильон из Тени. Твой спутник заявил свои права на Первый престол…
  
  – Тогда ему достаточно отдать приказ т'лан имассам, и они явятся…
  
  – Нет. Остальные идут на войну. Это война за самосохранение.
  
  – К Худу ассейлов! – прокричал Котильон, и отголоски рассыпались по всей пещере. – Это всё гордыня, будь она проклята, и ничего больше! Вам не добиться победы! Можете посылать клан за кланом в эту беспощадную мясорубку! Глупцы, чтоб вам пусто было – отступитесь!
  Там не за что сражаться, на этом жалком чудовищном континенте! Как можно этого не понимать? Для местных тиранов всё это – просто игра!
  
  – Моим сородичам свойственна вера, – ответствовал на это Онрак, и в голосе его Котильон уловил нечто вроде горькой иронии, – что нет никого, кто умел бы лучше них добиваться поставленной цели. Они намерены победить в этой игре, Котильон из Тени, или обрести забвение. Третьего не дано. Гордыня? При чём тут гордыня? Это смысл их существования.
  
  – Но угроза здесь намного серьёзнее…
  
  – Им плевать, – перебил Онрак. – Это то, что тебе следует осознать, Котильон из Тени. Когда-то, очень давно по меркам смертных, твой спутник отыскал Первый престол. Он занял его и таким образом обрёл власть над т'лан имассами. Даже в ту пору господство его было довольно призрачным, ибо сила Первого престола стара. Она угасает. Престол Тени сумел пробудить Логросовых т'лан имассов – одиночную армию, которая была привязана к Первому престолу, потому что оказалась слишком близко. Но ему не удалось призвать т'лан имассов Крона, или Бентракта, или Ифэйла, или прочих, кто ещё оставался, но был чересчур далеко. Когда Престол Тени в последний раз восседал на Первом престоле, он был смертным, не связанным ни с какими иными сторонами. Он ещё не Взошёл. Но теперь он нечист, и это лишает его даже остатков власти. Котильон, по мере того, как твой спутник всё больше утрачивает свою сущность, он теряет и… истинность.
  
  Какое-то время Котильон взирал на сломленного воина, затем перевёл взгляд на Монока Охема и Ибру Голана.
  
  – А они, стало быть, – понизил он голос, – являют пример… частичного повиновения.
  
  Заклинатель костей покачал головой:
  
  – Мы должны думать о сохранении своего народа, Котильон из Тени.
  
  – Но если будет утрачен Первый престол?
  
  Ответом было лишь побрякивающее пожатие плеч.
  
  Нижние боги. Теперь я наконец понимаю, почему мы лишились Логросовой армии нежити во время кампании в Семи Городах. Почему они просто… ушли.
  Он вновь окинул взглядом Онрака Сломленного.
  
  – Возможно ли, – спросил он, – вернуть силу Первому престолу?
  
  – Не говори ничего, – приказал Монок Охем.
  
  Полуразбитая голова Онрака медленно повернулась к заклинателю костей.
  
  – Ты не можешь мне приказывать. Я не связан.
  
  Повинуясь безмолвному приказу, Ибра Голан поднял свой каменный меч и повернулся к Онраку.
  
  Котильон вскинул руки.
  
  – Постойте! Онрак, не отвечай на мой вопрос. Забудем, что я вообще о чём-то спрашивал. Это лишнее – разве у нас и без того мало врагов?
  
  – Ты опасен, – обратился к богу Монок Охем. – Ты думаешь о том, о чём думать не следует, и говоришь вслух то, чего нельзя говорить. Ты подобен охотнику, идущему тропами, которые никому, кроме него, не видны. Мы должны подумать о последствиях. – Заклинатель костей развернулся и, стуча босыми пятками по камням, двинулся в зал Первого престола. Чуть погодя, Ибра Голан опустил клинок и потопал следом.
  
  Котильон потянулся вновь пригладить волосы и обнаружил, что на лбу выступила испарина.
  
  – Итак, – произнёс Трулл Сэнгар с намёком на улыбку, – ты оценил, чего мы стоим, Котильон. Нам же твоё посещение принесло горькие дары. К примеру, предположение, что все наши усилия по защите Первого престола бесплодны. Так что, решишь ли ты забрать нас отсюда? – Он не сводил с божества прищуренных глаз, и ироничная полуулыбка на лице сменилась… чем-то иным. – Нет. Я так и думал.
  
  Возможно, я и вправду следую незримой тропой – такой, что не видна даже мне самому, – однако сейчас идти по ней дальше важно, как никогда
  .
  
  – Мы вас не оставим, – заверил он.
  
  – Так ты говоришь, – послышался сзади голос Миналы.
  
  Котильон сдвинулся в сторону.
  
  – Я вызвал Престола Тени, – сказал он.
  
  Она приподняла бровь.
  
  – Вызвал?
  
  – Мы даём друг другу такое дозволение, в случае необходимости.
  
  – Так вы действительно на равных. Я полагала, что ты служишь Престолу Тени, Котильон. Станешь ли ты теперь утверждать обратное?
  
  Он выдавил улыбку.
  
  – Мы полностью осознаём, насколько наши способности являются взаимодополняющими. – И больше не стал ничего объяснять.
  
  – Времени было недостаточно, – сказала она.
  
  – Для чего?
  
  – Для тренировок. Тех лет, которые… им требовались. Чтобы повзрослеть. Чтобы выжить
  .
  
  Он ничего не ответил, ибо она была права.
  
  – Забери их с собой, – сказала Минала. – Немедленно. Я останусь с Апт и Панеком. Котильон, прошу тебя, забери их с собой.
  
  – Не могу.
  
  – Почему?
  
  Он бросил взгляд на Онрака.
  
  – Потому что я возвращаюсь не в Царство Тени, Минала…
  
  – Какая разница, куда ты пойдёшь, – перебила она неожиданно резко. – Всё будет лучше, чем здесь!
  
  – Увы, я не могу этого обещать.
  
  – Не может, – подтвердил Онрак. – Минала, сейчас он и вправду встаёт на незримый путь. Я полагаю, больше мы его не увидим.
  
  – Благодарю за доверие, – сказал Котильон.
  
  – Мой друг видал лучшие дни. – Трулл Сэнгар потянулся, чтобы похлопать Онрака по спине. Удар вышел гулким, облачко пыли поднялось в воздух, и у воина в грудине что-то со стуком упало вниз.
  
  – Ого, – опешил тисте эдур. – Я перестарался?
  
  – Нет, – ответил Онрак. – Это был обломанный наконечник копья. Застрял в кости.
  
  – Он тебе досаждал?
  
  – Разве что неприятными звуками при ходьбе. Благодарю тебя, Трулл Сэнгар.
  
  Котильон смерил взглядом их обоих. Какой смертный стал бы называть т'лан имасса другом? И они сражаются бок о бок. Я бы хотел больше узнать об этом Трулле Сэнгаре.
  Но, как и на многое другое в последние дни, на это у него не было времени. Со вздохом он повернулся и увидел, что юный Панек охраняет теперь узкий проход, в котором исчез Ибра Голан.
  
  В ту сторону бог и направился.
  
  Панек повернулся к нему.
  
  – Мне его не хватает.
  
  – Кого?
  
  – Идущего по Граням.
  
  – Почему? Сомневаюсь, чтобы этот мешок с костями сумел выбраться из берестяного гроба.
  
  – Не для того, чтобы он сражался на нашей стороне, дядя. Мы тут выстоим. Мать слишком сильно волнуется.
  
  – Которая из двух?
  
  Ответом ему была пугающая острозубая улыбка.
  
  – Обе.
  
  – Так почему тогда тебе недостаёт Идущего по Граням?
  
  – Из-за историй.
  
  – А, ясно.
  
  – Драконы. Глупые, мудрые, живые и мёртвые. Если бы миры были клетками на доске, они являлись бы фигурами. Но ни одна рука их не двигает. Они дикие, каждый сам по себе. А ведь есть ещё тени – Идущий по Граням объяснял – те, кого не видно.
  
  – Объяснял, да? Тогда этот замшелый мерзавец любит тебя куда больше, чем меня.
  
  – Они все отбрасывают тени, дядя, – сказал Панек. – В ваш мир. Каждый из них. Вот почему так много… пленённых.
  
  Котильон нахмурился, а затем, неумолимо, по мере осознания сказанного, брови божества поползли вверх.
  
  Трулл Сэнгар посмотрел, как бог проходит мимо Панека, одной рукой придерживаясь за каменную стену, как будто Котильону внезапно хмель ударил в голову.
  
  – Любопытно, что там стряслось. Впечатление такое, что Панек его только что пнул между ног.
  
  – За это я бы его расцеловала, – заявила Минала.
  
  – Зря ты так, – возразил Трулл. – Я сочувствую Котильону.
  
  – Тогда ты дурак. Впрочем, это для меня уже пару месяцев как не новость.
  
  Он улыбнулся ей и ничего не сказал.
  
  Минала покосилась в сторону прохода, который вёл в зал Первого престола.
  
  – Что они там делают? Они же туда никогда не ходят.
  
  – Думают о последствиях, вероятно, – предположил Трулл.
  
  – И где Престол Тени? Он давно должен был появиться. Если на нас сейчас нападут…
  
  Нам конец
  . Трулл сильнее опёрся о копьё, чтобы уменьшить давление на левую ногу, которая болела – слегка – больше правой. По крайней мере – мне. Хотя этого не миновать в любом случае, как только сородичи прознают, что я здесь, и не важно, что успеет сделать целитель
  . Однако он не мог понять, почему они нападают так вяло, вполсилы, выпускают вперёд необстрелянных ден-ратха. Зачем им вообще всё это? Он бы понял ещё, если бы речь шла о Тени – но кому нужно окаменевшее уродство, именуемое Первым престолом? Хотя, если копнуть глубже, смысл есть. Они заключили союз с Увечным Богом и с Развязанными т'лан имассами, которые теперь служат Скованному. Но мои тисте эдуры не доверяют союзам, заключённым с не-эдурами. Может, именно поэтому они пока и проливают кровь так неохотно. Хватило бы одного колдуна и отряда бывалых бойцов, чтобы не оставить здесь камня на камне
  .
  
  Но они придут – придут непременно, как только меня опознают
  . Ему было не скрыться от их глаз: не мог же он остаться в стороне, когда крошили этих не знавших жизни человечьих юнцов, которых и солдатами-то назвать можно с натяжкой. Такие уроки жестокости и кровопролития – не то, что нужно детям. Это не то, чему детей следует
  учить. И мир, где их подвергают подобным испытаниям, – мир, где от милосердия остался лишь пустой звук, с отголосками насмешек и холодного презрения.
  
  Четыре стычки. Четыре – и Минала стала матерью семи сотням разрушенных жизней, из которых половина ждёт смерти как избавления… покуда не появится Престол Тени, несущий свой обоюдоострый дар, холодный и бессердечный
  .
  
  – Лицо выдаёт тебя, Трулл Сэнгар. Ты снова вознамерился лить слёзы.
  
  Эдур бросил взгляд на Онрака, затем посмотрел на Миналу, отошедшую к Панеку.
  
  – Ярость – её броня, друг мой. И моя главная слабость в том, что я не способен вызвать такое же чувство в себе. Вместо этого я стою тут и жду. Нового нападения, возвращения этой жуткой музыки – криков, боли и умирания, оглушающего рёва тщетности всех усилий, порождаемого нашей кровожадностью… с каждым ударом меча или копья.
  
  – И всё же ты не сдаёшься, – заметил т'лан имасс.
  
  – Не могу.
  
  – Музыка, которую ты слышишь в бою, неполна, Трулл Сэнгар.
  
  – Что ты хочешь этим сказать?
  
  – Когда я дерусь бок о бок с тобой, я слышу молитвы Миналы, даже если её нет рядом с нами. Даже когда она оттаскивает раненых и умирающих детей подальше от опасности, я слышу её. Она молится, Трулл Сэнгар, чтобы ты выстоял. Чтобы ты продолжал сражаться, чтобы чудо, каким являешься ты сам и твоё копьё, не изменило ей. Не изменило ей и её детям.
  
  Трулл Сэнгар отвернулся.
  
  – А, – сказал Онрак, – у тебя потекли слёзы, друг, и я вижу свою ошибку. Своими речами я желал вселить в тебя гордость, но вместо этого лишь разрушил броню и нанёс тебе глубокую рану. Отчаянием. Я сожалею. Я забыл слишком много о том, каково это – быть живым. – Потрёпанный в боях воин какое-то время молча взирал на Трулла и наконец проговорил. – Возможно, я смогу дать тебе что-то иное. Немного… надежды.
  
  – Прошу тебя, попытайся, – прошептал Трулл в ответ.
  
  – Временами в этом ущелье я ощущаю… некое присутствие. Очень слабо, звериным чутьём. Оно меня… успокаивает, не знаю почему, ибо мне не ясен исток этого чувства. В такие моменты, Трулл Сэнгар, мне кажется, что кто-то наблюдает за нами. Незримые глаза устремлены на нас. И в глазах этих безмерное сострадание.
  
  – Ты говоришь это лишь с тем, чтобы утишить мою боль, Онрак?
  
  – Нет, я не стал бы так тебя обманывать.
  
  – Что… от кого это исходит?
  
  – Не знаю. Но я заметил, что Монок Охем тоже чувствует это. И даже Ибра Гохан. Они встревожены, и это также радует меня.
  
  – Ну, – проскрежетал голос совсем рядом, – это точно не я.
  
  Тени сгустились, и согбенная фигура в капюшоне выступила из них, мерцая, точно в нерешительности – не готовая сковать себя единственным бытием в единственной реальности.
  
  – Престол Тени.
  
  – Исцеление, да? Отлично. Но у меня мало времени. Надо спешить, понимаете? Быстро!
  
  И вновь я обновлён и готов встречать лицом к лицу всё, что грядёт. Жаль, у меня нет собственной молитвы. Слов утешения в голове… чтобы заглушить крики вокруг. И свои крики тоже
  .
  
  Где-то внизу Карса Орлонг силился успокоить Погрома, и внезапные удары копыт по дереву, от которых у Самар Дэв задрожала палуба под ногами, были явным признаком того, что животное не скоро успокоится. Яггского коня трудно было не понять. Воздух внизу был спёртым, пропитанным болезнью и смертью, с резким привкусом безнадёжности.
  
  Но нас эта участь миновала. Мы – Гости, ведь мой спутник должен прикончить их императора. Какая глупость. Спесь, самозацикленность, идиотизм. Лучше бы я осталась с Искателем Лодок там, на диком побережье. Лучше бы я развернулась и отправилась домой
  . Она так хотела сделать это путешествие полным удивительных находок и открытий, её манили дальние, неведомые чудеса. А вместо этого теперь она в руках безумных, обуянных навязчивой идеей имперцев. Убеждённых в своей непогрешимости, видящих в своей военной мощи подтверждение богоугодности. Как если бы сила сама по себе обладала духовностью, а способность что-либо сделать уже являлась оправданием для содеянного. Типичное мировоззрение громилы из подворотни, которому хватает двух-трёх установок в голове, по которым он и выстраивает всё вокруг себя. Те, кого ему следует опасаться, те, кого он может поставить на колени, и, возможно, те, на кого он бы хотел походить – но даже здесь отношения основывались исключительно на силе. Самар Дэв тошнило от отвращения, и она с трудом подавляла накатывающую волну панику. И сухая палуба под ногами не могла спасти её от этого половодья.
  
  Она пыталась держаться подальше от матросов-людей, ставивших паруса на громадном корабле, и наконец нашла место, где никто не толкал и не осыпал её проклятиями, – на самом носу, где приходилось цепко держаться за выбленки всякий раз, когда форштевень поднимался на волнах, а затем нырял вниз. Странным образом каждый такой бросок, от которого перехватывало дух, давал всё больше умиротворения и радости.
  
  Кто-то внезапно оказался рядом, и она без всякого удивления узнала светловолосую голубоглазую ведьму. Ростом она была едва по плечо Самар, обнажённые руки выглядели мускулистыми, привычными к тяжёлой, однообразной работе. О характере это тоже кое-что говорило.
  
  Жёсткая, нетерпимая, возможно, ненадёжная. Мускулы-тросы были натянуты постоянно, в силу внутренней потребности в постоянном нервном напряжении, которое расходовалось организмом как едкое, нескончаемое горючее.
  
  – Меня звать Пернатая Ведьма, – сказала женщина, и с некоторым удивлением Самар Дэв осознала, что та ещё совсем молода. – Понятно мой слова?
  
  – Мои слова.
  
  – Мои слова. Он плохо учить, – добавила она.
  
  Она имеет в виду таксилийца. Ничего удивительного. Он знает, что его ждёт, когда перестанет быть полезен
  .
  
  – Ты меня учить, – потребовала Пернатая Ведьма.
  
  Потянувшись, Самар Дэв щёлкнула по сморщенному пальцу у ведьмы на шее, та тут же дёрнулась и отпрянула, выругавшись сквозь зубы.
  
  – Я не стану тебя учить… ничему.
  
  – Я скажу, Ханради Халаг тебя убить.
  
  – Тогда Карса Орлонг перебьёт на этом треклятом корабле всех до единого. Кроме тех, кто в цепях.
  
  Пернатая Ведьма нахмурилась, силясь осмыслить сказанное, после чего с недовольным ворчанием развернулась и ушла прочь.
  
  Самар Дэв вновь устремила взгляд на волнующееся море. Воистину ведьма – из тех, что играют с духами не по справедливости. Из тех, для кого честь – пустое слово. Она опасна. Так этого не оставит. Возможно, даже попытается меня убить, выдав это за несчастный случай. И может даже преуспеть, так что мне безопаснее будет с Карсой. Если я умру, он поймёт, что это неспроста. И уничтожит всех этих поганых тварей.
  
  Собственные мысли шокировали её. Какой стыд. Я тоже начинаю смотреть на Карсу Орлонга как на оружие. Оружие, которым надо пользоваться, манипулировать им во имя воображаемого мщения, никак не меньше.
  Однако её не оставляло подозрение, что кто-то или что-то уже играет в эту игру с Карсой Орлонгом. И эту загадку она намеревалась разгадать. Ну, а дальше? Почему я считаю, что тоблакай ничего не знает о том, как его используют? Что, если для него это не тайна? Подумай, женщина
  …
  
  Хорошо. Он это принимает… пока что. Но когда он решит, что пришло время обратиться против этих незримых манипуляторов, он так и сделает – и они горько пожалеют о том, что с ним связались. Да, это согласуется с высокомерием самого Карсы, с его несокрушимой уверенностью в себе. И чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что права. Я, кажется, сделала первый шаг на пути к решению этой задачи. Отлично.
  
  – Во имя Худа, что ты ей наболтала?
  
  Вздрогнув от неожиданности, Самар Дэв обернулась и увидела перед собой таксилийца.
  
  – Кому? Что? А, ты о ней…
  
  – Поосторожнее, – отозвался тот и помахал ладонью перед изуродованным лицом. – Видела? Это Пернатая Ведьма. Я не смею дать сдачи. Не смею даже защищаться. У неё это во взгляде – думаю, её били, когда она была ребёнком. Так подобные вещи и распространяются, из поколения в поколение.
  
  – Да, – кивнула Самар, немало удивившись. – Думаю, ты прав.
  
  Он изобразил на лице подобие усмешки.
  
  – Я был глуп и позволил себя схватить, это правда, но я не всегда дурак.
  
  – Как это случилось?
  
  – Что-то вроде паломничества. Я заплатил, чтобы меня взяли на дрейк – там ещё, на Руту-Джелбе, – от чумы пытался сбежать, и можешь мне поверить, заплатил щедро.
  
  Самар Дэв кивнула. На дрейках таннойцы перевозили паломников, это были прочные, безопасные суда, защищённые от любой непогоды, с непременным таннойским духовидцем или хотя бы мендикантом на борту. На таком корабле никакой заразе было не задержаться – отличный ход, и в обратный путь дрейки обычно шли полупустыми.
  
  – Мы всего на два дня успели отойти от Руту-Джелбы, – продолжил таксилиец, – и тут на рассвете нас окружают чужие корабли, вот эта флотилия. Духовидец пытался с ними говорить, потом, когда стало ясно, что эти эдуры в нас видят добычу, решил поторговаться. Боги, женщина, какое колдовство они на него обрушили! Жуть смертная, такой смрад стоял. Он держался – как я теперь знаю, куда дольше, чем они рассчитывали, и они уже забеспокоились изрядно, – но потом всё же пал, бедолага. Эдуры выбрали одного из нас – меня, как ты понимаешь, – а всех прочих выпотрошили и бросили акулам. Им, понимаешь ли, был нужен толмач.
  
  – Могу ли я полюбопытствовать, а чем ты занимался до этого?
  
  – Архитектором был, в Таксиле. Не именитым, конечно. Кое-как перебивался. – Он пожал плечами. – С какой бы радостью вернулся туда теперь.
  
  – Ты обманываешь Пернатую Ведьму, когда её учишь.
  
  Он кивнул.
  
  – Она знает.
  
  – Да, но пока она ничего не может с этим поделать. Эта часть флотилии уже пополнила припасы, в ближайшее время мы к берегу не пойдём, и корабли Семи Городов им вряд ли удастся захватить: чума, никто не ходит в море, верно? К тому же скоро мы отправимся на запад. Так что мне сейчас ничего не грозит. И если только Пернатая Ведьма не умнее на порядок, чем я о ней думаю, она ещё не скоро разберётся, что к чему.
  
  – Как ты это делаешь?
  
  – Я преподаю ей четыре языка разом, одновременно, не делая между ними различий, даже в том, что касается синтаксиса. Для каждого слова она получает четыре переводных, и я всякий раз изобретаю новые правила, как выбрать нужное, в зависимости от контекста. Пока что она подловила меня всего один раз. Так что ей достаётся малазанский, учёное наречие таксилийцев, эрлийский диалект всеобщего языка и, от сестры моего деда, племенной рангальский.
  
  – Рангальский? Я думала, на нём больше не говорят.
  
  – Пока старуха жива – говорят, и ещё как. Клянусь, эта карга ещё всех нас переживёт.
  
  – Как тебя зовут?
  
  Он покачал головой.
  
  – В именах есть сила. Не то чтобы я тебе не доверял, но эти тисте эдуры… и Пернатая Ведьма – если она узнает…
  
  – Она сможет принуждать тебя к повиновению. Я понимаю. Что ж, про себя я именую тебя таксилийцем.
  
  – Этого более чем достаточно.
  
  – Меня зовут Самар Дэв, воин со мной – тоблакай… тоблакай Ша'ик. Он называет себя Карса Орлонг.
  
  – Ты сильно рискуешь, говоря об этом…
  
  – Пернатая Ведьма рискует больше. Я превосхожу её в древних искусствах. А что до Карсы – пусть пытается, я полюбуюсь. – Она покосилась на собеседника. – Ты говорил, наш путь лежит на запад?
  
  Он кивнул.
  
  – Ханради Халаг командует примерно половиной флотилии, все остальные корабли сейчас где-то восточнее. Они уже несколько месяцев шныряют здесь вдоль побережья, полгода, я бы сказал. Как рыболовы – только их улов двуногий и с оружием. Они не ожидали обнаружить здесь дальних сородичей, и состояние этих бедняг привело эдуров в бешенство. Не знаю, где намерены воссоединиться обе флотилии – кажется, к западу от Сепика. После чего, – он передёрнул плечами, – мы возьмём курс на их империю.
  
  – А где она находится?
  
  Вновь неопределённый жест.
  
  – Где-то далеко, но, кроме этого, я ничего сказать не могу.
  
  – Тогда это и вправду очень далеко. Я никогда не слышала о человеческом государстве, где бы правили тисте эдуры. Но они говорят по-летэрийски. Ты заметил, наверное, что каким-то образом этот язык связан со многими наречиями Семи Городов, всё это ветви одного древа, и древом этим была Первая империя.
  
  – А, это многое объясняет. Я сейчас вполне сносно понимаю летэрийский. При общении с эдурами они используют другой диалект – это какая-то смесь, торговый язык, но и его я понемногу запоминаю.
  
  – Лучше держи это знание при себе, таксилиец.
  
  – Непременно. Самар Дэв, скажи, неужели твой спутник – это тот самый тоблакай, телохранитель Ша'ик? Говорят, он прикончил двух демонов в ночь перед тем, как она была убита, – причём одного голыми руками.
  
  – До недавнего времени, – ответила Самар Дэв, – он таскал сгнившие головы этих демонов за собой. Он передал их в дар Искателю Лодок, анибарскому шаману, сопровождавшему нас. Белый мех, что носит Карса, был содран с одиночника. Третьего демона он убил неподалёку от Угарата, а ещё одного прогнал в анибарском лесу. Он в одиночку свернул шею бхедерину – и это я видела собственными глазами.
  
  Таксилиец покачал головой.
  
  – Император эдуров… он тоже демон. Все бесчинства, творимые этими серокожими ублюдками, по их словам, совершаются по приказу императора. И этот поиск соперников. Император, который сам зовёт к себе смерть, – как такое возможно?
  
  – Не знаю, – признала она. И это незнание пугает меня больше всего
  . – Как ты сам говоришь, в этом нет никакого смысла.
  
  – Точно известно одно, – сказал таксилиец. – Их император ни разу не был побеждён. Иначе его правлению настал бы конец. Возможно, этот тиран и впрямь величайший воин всех времён. Возможно, никто в целом свете не способен его одолеть. Даже тоблакай.
  
  Она задумалась об этом, и о бесчисленных эдурских кораблях вокруг, которые шли сейчас на север, к необжитым гористым пустошам Ольфарского полуострова, уже видневшимся на горизонте. На север, потом на запад, в море Сепик
  .
  
  Самар Дэв медленно сдвинула брови. О, да это же для них не в первый раз. Сепик, островное королевство, вассал Малазанской империи. Своеобразное общество, двухъярусное, очень закрытое. Порабощённые аборигены. Рулун'таль вен'ор – грязнокожие…
  
  – Таксилиец, этих рабов-эдуров, которых везут в трюме, – где они их нашли?
  
  – Не знаю. – Безрадостная усмешка мелькнула на распухшем от побоев лице. – Они их освободили
  . Какая сладкая ложь, Самар Дэв. Нет, я больше не хочу думать об этом.
  
  По-моему, таксилиец, ты мне лжёшь
  .
  
  Из вороньего гнезда послышался крик, тут же подхваченный матросами на снастях. Самар Дэв заметила, как все заоборачивались. На палубе появились тисте эдуры и двинулись прямиком на корму.
  
  – Они заметили корабли, – пояснил таксилиец.
  
  – Вторая часть флотилии?
  
  – Нет. – Он вскинул голову, прислушиваясь к перекличке моряков. Сверху сыпались новые подробности. – Чужаки. Много судов. Транспортных, в основном… две трети транспортных и треть – дромоны конвоя. – Он вздохнул. – Третий раз мы их видим с тех пор, как я здесь. Замечаем и уходим, всегда.
  
  – Ты помог им выяснить, кто эти чужеземцы, таксилиец?
  
  Он покачал головой.
  
  Малазанский императорский флот. Адмирал Нок. Больше некому
  . Тисте эдуры заметно оживились.
  
  – В чём дело? Чему они так радуются?
  
  – Бедняги малазанцы. – Он осклабился. – Вопрос в позиции, понимаешь?
  
  – Не совсем.
  
  – Если они продолжат идти за нами вслед, если их курс лежит на север, чтобы обогнуть полуостров, они обречены.
  
  – Почему?
  
  – Потому что теперь, Самар Дэв, остальная часть эдурской флотилии – все боевые корабли Томада Сэнгара – находятся у малазанцев за спиной
  .
  
  Ледяной ветер проник под одежду Самар Дэв, вызывая озноб.
  
  – Они собрались на них напасть?
  
  – Они собрались их уничтожить, – сказал таксилиец. – И я видел эдурское колдовство, так что скажу тебе: очень скоро Малазанская империя лишится своего флота. Погибнут все мужчины и женщины, будь они прокляты, кто там сейчас на борту. – Он наклонился, словно желая сплюнуть, но, сообразив, что ветер дует в лицо, сдержался, и только ухмылка сделалась ещё шире. – За исключением, разве что, одного-двух… соискателей
  .
  
  Это что-то новое, подумалось Банашару, пока он торопился в кабак Купа, стараясь не слишком вымокнуть под проливным дождём. За ним следили. В прошлом такое открытие привело бы его в ярость, и он поспешил бы расправиться с преследователем, сперва выпытав у недоумка все подробности, чтобы затем ещё более жестоко покончить с тем, кто его нанимал. Но сейчас он мог лишь хмыкнуть себе под нос. «Да, господин (или госпожа), он просыпается после полудня, неизменно, примерно шестую часть колокола прокашливается, и чешется, и щёлкает вшей, после чего наконец выходит из дома. Господин (или госпожа), направляется он в одно из шести самых сомнительных заведений и там, смешавшись с завсегдатаями, ведёт споры о природе религии – или о налогообложении и повышении портовых сборов? Или о том, что на отмелях Джакатана внезапно поредели косяки коравалов? Или жалуется на паршивую работу сапожника, который клялся, что сумеет обратно пришить подошву на левом ботинке… что? Воистину, господин (или госпожа), всё это, конечно же, некий подлый шифр, и даю вам слово, так же верно, как то, что я способен прокрасться незамеченным за кем угодно, что я почти, почти его разгадал
  …»
  
  Такие воображаемые разговоры в последние дни стали его единственным развлечением. Боги, как же это ничтожно. Впрочем, меня всегда забавляли возвышенные страдания
  . А к тому времени, когда он переставал находить это забавным, он напивался, и солнце со звёздами успевали завершить очередной переход на этом бессмысленном небосводе. Если, конечно, он по-прежнему был на месте… над островом уже неделю висела столь плотная завеса серых туч, что впору было и усомниться. Если дождь так и будет хлестать – волны попросту нас поглотят. Торговцы с материка будут впустую кружить там, где прежде высился остров Малаз. Кружить они будут, кружить… и лоцманы будут скрести в затылке
  … Он вновь предался обычной усладе, рождая перед внутренним взором картины, исподволь замешанные на презрении ко всему, что так свойственно людям, – безнадёжной некомпетентности, глупости, лени и криворукости… да что говорить, он до сих пор ковылял, хромая, как одноногий ловец акул – а ведь сапожник вышел его встречать босиком
  , – Банашар должен был заподозрить неладное. Или нет?
  
  «В общем, императрица, дело было так. Бедолага оказался наполовину виканцем и поплатился за это, поскольку вы отказались обуздать толпу. Его гнали – о, Великая! – камнями и дрекольём, пока он мог идти, не падая в воду головой вниз. Он лишился всех своих сапожных инструментов и запасов, всего, чем он зарабатывал на жизнь, понимаете ли. А я… что тут сказать, жалость – моё вечное проклятие… да, императрица, вы от этого не страдаете, и тем лучше для вас, я бы сказал… но на чём я остановился? Ах да, жалость взяла меня в оборот и подтолкнула в объятия милосердия. Худ свидетель, мои деньги были куда нужнее этому бедолаге, чем мне самому, хотя бы для того, чтобы похоронить наконец младенца-сына, которого он всё это время таскал за собой, да, того самого, с проломленным черепом
  …» Нет, прекрати это, Банашар.
  
  Довольно.
  
  Пустые умствования, игры без всякого смысла, верно? Ничего, кроме потворства своим слабостям, да ещё перед какой публикой – все эти шепчущиеся призраки со своими намёками, их предположения и плохо скрытые угрозы… Они, кому всё наскучивает так скоро, и есть зрители – и мои свидетели тоже, всё это море сумрачных лиц во тьме, у которых мои отчаянные порывы, вечные поиски человеческой поддержки не вызывают ничего, кроме нетерпения и раздражения, в беспокойном ожидании, когда же можно будет наконец посмеяться
  . Воистину, всё это пышное красноречие было направлено лишь на него одного – и Банашар это прекрасно осознавал; прочее было ложью.
  
  У ребёнка с проломленным черепом было не одно лицо, скособоченное, обмякшее в смерти. Не одно, не десять, не десять тысяч. Лица, о которых он не мог позволить себе вспоминать в своём медленном, дремотном существовании, перетекавшем изо дня в день, из ночи в ночь. Они были подобны кольям, вбитым глубоко в землю, пригвождавшим к месту любой груз, который он пытался тащить за собой, и с каждым шагом сопротивление нарастало, петля на шее сжималась всё туже – и никакому смертному такое выдержать было не под силу… мы задыхаемся под тем, чему становимся свидетелями, нас душит это паническое бегство, и нет, так не пойдёт, так нельзя. Не обращайте на меня внимания, дражайшая императрица. Я вижу, как незапятнан ваш трон
  .
  
  О, вот наконец и ступени, ведущие вниз. Вожделенный «Висельник», каменный эшафот, залитый грязными слезами, вызов неловкой хромоте спускающегося гостя, шаткая неуверенность – неужто это всего лишь лестница в таверну? Или таков мой преображённый храм сквозняков, эхом отзывающийся на бессмысленные стенания родственных душ, о, как я жажду твоих объятий
  …
  
  Он задержался на входе, постоял в полумраке. Под ногами, там, где расползлась брусчатка, была лужа, и стекавшая с него вода добавляла ей глубины; с полдюжины лиц, бледных и грязных, как луна после пылевой бури, обернулись к нему… на мгновение, и тут же вновь отвернулись.
  
  Моя восторженная публика. Да, вернулся твой трагический фигляр
  .
  
  Там в одиночестве за столом восседал человек чудовищной внешности и габаритов. Он сидел, сгорбившись, крохотные чёрные глазки поблёскивали из-под нависавших надбровий. Волосат он был сверх всякой меры. Витые клочья волос торчали из ушей, тёмные, цвета эбонита, кудрявые пряди мешались с густой бородой, неряшливой, как чаячье гнездо, скрывавшей шею и спускавшейся ниже, на мощную грудь; щёки также были полностью заросшими, длинные волосья торчали даже из ноздрей, подобные корням деревьев; брови напоминали разлохмаченные пеньковые жгуты, покатый низкий лоб был почти не виден за густой шевелюрой. И невзирая на более чем почтенный возраст – по крайней мере, так гласили слухи, поскольку никто в точности не знал, сколько ему лет, – волосы он красил в цвет самых чёрных кальмаровых чернил.
  
  Пил он чай из красной лозы – местное варево, которым иногда травили муравьёв.
  
  Банашар подошёл и опустился на лавку напротив.
  
  – Помысли я об этом – сказал бы, что всё это время искал тебя, мастер-сержант Смелый Зуб.
  
  – Вот только мыслитель из тебя никакой, верно? – Здоровяк и не подумал поднять глаза. – Если ты меня искал – так уж точно. То, что ты здесь сейчас видишь – это спасение… нет, скажу лучше, стремительный побег… Одному Худу известно, кто решает, будто эти жалкие недоумки, которых мне присылают, заслуживают называться рекрутами. В малазанской армии, Бездной клянусь! Мир рехнулся. Весь, без остатка.
  
  – Привратник, – сказал Банашар. – Наверху лестницы, в Паяцевом замке. Страж ворот, Смелый Зуб, я полагаю, вы с ним знакомы. Говорят, он служит там не меньше, чем ты тренируешь солдат.
  
  – Есть знакомства, а есть знакомства. Этот старый горбатый краб, давай я тебе кое-что про него расскажу. Я мог бы посылать на эту лестницу легион за легионом моих славных маленьких рекрутов, со всем оружием, какое у них есть, и они никогда бы мимо него не прошли. Почему? Я скажу тебе почему. Не в том дело, что Луббен – какой-то там особый мастер, или Смертный Меч, или что-то такое. Нет, просто у меня мозгов в одной левой ноздре, где я пальцем ковыряю, больше, чем у всех моих так называемых рекрутов вместе взятых.
  
  – Это ничего не говорит мне о Луббене, Смелый Зуб, но лишь о том, сколь невысокого ты мнения о своих рекрутах, а это мне и без того понятно.
  
  – Вот именно, – подтвердил тот, кивая.
  
  Банашар потёр лицо.
  
  – Луббен. Послушай, мне надо кое с кем поговорить. С тем, кто сиднем сидит в Паяцевом замке. Я передаю послания, они попадают Луббену в руки и… ничего.
  
  – Так с кем ты хочешь говорить?
  
  – Я предпочёл бы не называть.
  
  – А, с этим.
  
  – Выходит, Луббен сбрасывает все мои послания в осклизлый спускной жёлоб, выплески из которого так красочно расписывают скалы под ним?
  
  – В оскли-какой? Нет. Я тебе так скажу. Что если я туда отправлюсь прямиком, возьму этого, которого ты предпочёл бы не называть, за его длиннющую старомодную косу на макушке и пару раз как следует встряхну?
  
  – Сомневаюсь, что это поможет.
  
  – Ну, лично меня бы это взбодрило. Пойми правильно, не то чтобы у меня были какие-то особые обиды, но чисто из принципа. А может, этот, которого ты предпочёл бы не называть, с тобой просто говорить не хочет, ты об этом не думал? Или о таком тебе думать не хочется?
  
  – Мне нужно с ним поговорить.
  
  – Важное дело, да?
  
  – Да.
  
  – Имперских размеров?
  
  – Нет, по крайней мере, я так не думаю.
  
  – Давай вот что. Возьму я его за косицу и свешу с башни. Можешь снизу мне дать сигнал. Если я его туда-сюда покачаю, это будет означать, он говорит: «Всё отлично, поднимайся скорее сюда, старый друг». А если я просто его уроню – тогда наоборот. Ну, или у меня просто руки устали и он выскользнул невзначай.
  
  – Ты не хочешь пойти мне навстречу, Смелый Зуб.
  
  – Это не я к тебе, а ты ко мне за стол сел.
  
  Банашар со вздохом откинулся назад.
  
  – Ладно. Я понял. Давай, чаем тебя угощу…
  
  – Ты что, теперь отравить меня вздумал?
  
  – Ясно. Тогда как насчёт Малазанского тёмного? Кувшинчик напополам?
  
  Громадный солдат подался вперёд, в первый раз за всё время встретившись с Банашаром взглядом.
  
  – Так-то лучше. Видишь ли, у меня тут траур, вообще-то.
  
  – О?
  
  – Новости из И'гхатана. – Он хрюкнул. – Вечно какие-то новости из И'гхатана, верно? В общем, друзей я там потерял.
  
  – А.
  
  – Так что нынче вечером, – пояснил Смелый Зуб, – я собираюсь надраться. За них. Не могу плакать, когда не пьян, понимаешь?
  
  – Зачем тогда чай из красной лозы?
  
  Смелый Зуб окинул взглядом зал таверны и широко ухмыльнулся кому-то из недавно зашедших.
  
  – Спроси вон у Норова. Зачем пьют чай из красной лозы, а, старый скособоченный ублюдок?
  
  – Плакать сегодня решил, Смелый Зуб?
  
  Старшина кивнул.
  
  Норов плюхнулся на стул, угрожающе заскрипевший под его тушей. Воспалённые глаза вперились в Банашара.
  
  – От этого у него слёзы делаются цвета крови. Говорят, он только раз такое раньше устраивал, когда помер Дассем Ультор.
  
  Нижние боги, и почему я должен при этом присутствовать?
  
  – Это мне урок, – пробормотал Смелый Зуб, вновь опуская голову. – Не стоит верить всему, что тебе говорят.
  
  Банашар нахмурился, пристально глядя на собутыльника. А это ещё к чему?
  
  Кувшин эля возник на столе словно из ниоткуда, сотканный их общей жаждой, и Банашар, избавленный от дальнейших наблюдений – и от всех прочих сложностей мыслительного процесса, – расслабился, предоставляя этому вечеру идти своим чередом.
  
  «Да, господин (или госпожа), он сидел со старыми солдатами, делал вид, будто он такой же, как они, хотя на самом деле просто самозванец. Сидел там всю ночь напролёт, пока Куп не выволок его за порог. Где он сейчас? В своей вонючей, грязной каморке, где же ещё, слеп и глух ко всему миру. Да, воистину, для мира Банашар мёртв
  ».
  
  Дождь лил стеной, потоки воды струились по зубчатым стенам, из бойниц, а туча над головой за последние двадцать ударов сердца словно бы просела ещё ниже, поглотив вершину старой башни. Окно, из которого Жемчуг смотрел наружу, некогда являло собой высшее достижение островной технологии: сплавлением песка здесь сумели получить пузыристое, рябое, но в остальном почти прозрачное стекло. Однако век спустя поверхность его покрылась патиной радужных разводов, и мир снаружи выглядел пятнистым, как незавершённая мозаика, фрагменты которой расплавил некий всепожирающий огонь. Хотя языки пламени были не видны Жемчугу, он с пугающей уверенностью знал, что они совсем рядом, и сколько бы дождя ни извергали из себя небеса, это ничего не меняло.
  
  Ничем иным, но именно огнём был уничтожен его мир. Огонь забрал у него единственную женщину, которую он когда-либо любил. И не было ни прощальных объятий, ни слов утешения, ни взаимных заверений. Нет, лишь этот вечный нервный танец друг вокруг друга, в котором желание мешалось со злостью, – и ни он, ни Лостара так и не сумели сделать шаг навстречу.
  
  Даже здесь, за этих крохотным окном и толстыми каменными стенами он мог слышать скрип и стоны потрёпанного, ржавого флюгера на крыше, под резкими порывами ветра, взявшего Паяцев замок в осаду. Они с Лостарой ничем от этого флюгера не отличались, их точно так же кружило, бросало то туда, то сюда… беспомощные жертвы высших сил, не поддающихся контролю. Не поддающихся даже пониманию. Убедительно ли это звучало? Едва ли.
  
  Адъюнкт дала им поручение, и когда всё завершилось так мрачно, как и должно было, Жемчуг осознал, что всё это путешествие оказалось не более чем прелюдией – насколько это касалось его собственной жизни, – и истинная цель ждала далеко впереди. Возможно, на деле всё было просто, и душа его насытилась бы, достигнув объекта своих желаний. Возможно, она
  была тем, что он всё это время искал. Но Жемчуг не был в этом уверен, теперь уже нет. Лостара Йил умерла, а то, что гналось за ним, преследовало, толкало вперёд – никуда не делось. Стало только хуже.
  
  Худ бы побрал этот проклятый грязный город. Почему именно здесь должно происходить всё важное для Империи? Потому
  , ответил он себе, что в Генабакисе есть Крепь. В Кореле – Стена Бури. У Семи Городов имеется И'гхатан. А в сердце Малазанской империи лежит город Малаз. Где всё началось, туда и возвращается, раз за разом. Снова и снова. Незаживающие гнойные раны. И когда поднимается жар, кровь может хлынуть в любой момент – и затопить всё вокруг
  .
  
  Он представил, как по городу внизу растекается кровь, ползёт вверх по скальным стенам, плещется у основания Паяцева замка. Поднимется ли она ещё выше?
  
  – Это моя мечта, – произнёс у него за спиной человек, сидевший со скрещёнными ногами.
  
  Жемчуг не обернулся.
  
  – Что?
  
  – Не понимать твоего нерасположения, Коготь.
  
  – Не сомневайся, – сказал Жемчуг, – что содержание моего отчёта Императрице перевернёт твою опрятно упакованную повозку. Я там был, и я видел…
  
  – Ты видел то, что хотел увидеть. Ведь на самом деле у всех тех событий, которые ныне пытаются пересматривать, нет никаких иных свидетелей, кроме меня, Ведь пытаются, да? Как обычно, ибо такова природа когтепёрых стервятников, именующих себя историками
  . Переосмысливать, возвращаться, жаждая хоть мельком коснуться чужих страданий. Трусливые душонки. Напыщенно провозглашают то, о чём судить у них нет никакого права. Я – единственный уцелевший свидетель, я единственный видел, вдыхал воздух, ощущал вкус предательства.
  
  Жемчуг по-прежнему не оборачивался к слащавому толстяку. Не осмеливался, из страха, что инстинктивные желания возобладают – поднять руку, едва заметно двинув кистью, вот так
  , чтобы отравленный дротик воткнулся в складчатую шею джистала Маллика Рэла, жреца Маэля.
  
  Он знал, что скорее всего ему это не удастся. Велика вероятность, что он умрёт раньше, чем поднимет руку. В конце концов, это были покои Маллика Рэла, в его резиденции. Охранные заклятия, высеченные в полу, ритуалы, подвешенные в сыром воздухе, довольно колдовства, чтобы холодок бежал по спине и шерсть поднималась дыбом. О да, официально эта богато обставленная комната могла именоваться камерой, но нелепой словесной подмене жить оставалось недолго.
  
  Прислужники этой гниды шныряли повсюду. Нашёптывали свои истории в тавернах, на перекрёстках, в потных объятиях шлюх и высокородных женщин. Жрец-джистал превратился в героя – единственный, кто уцелел в Арэне при Падении. Единственный из верных, конечно. Сумевший вырваться из когтей предателей, как самой Ша'ик, так и арэнских городских бунтовщиков. Маллик Рэл, утверждавший, что он единственный знает правду
  .
  
  Насколько помнил Жемчуг, на Сэтийских равнинах росла трава, семена которой обладали очень хитрыми колючками: если уж они за что-то цеплялись, вырвать их было почти невозможно. Шипастый панцирь высыхал и трескался, лишь когда носитель проделывал долгий путь. Таковы же были и слухи, рассылаемые дыханием от одного носителя к другому, цепкие, как те колючие семена. А когда пройдёт нужное время, когда каждое семя будет посажено, что дальше? Что распустится по команде Маллика Рэла?
  Жемчугу не хотелось думать об этом.
  
  И точно так же не хотелось думать, как сильно он на самом деле напуган.
  
  – Коготь, поговори с ним.
  
  – С ним
  . Признаться, до сих пор не возьму в толк, о ком ты, жрец. И увы, не понимаю, что толкает тебя обращаться с такой просьбой ко мне. Тайшренн тебе не друг…
  
  – Но он не глупец, Коготь. Он смотрит далеко вперёд. Тайшренн. Ты прав, мне не следует настаивать на том, чтобы ты говорил с императорским Высшим магом. Его положение и без того с каждым часом становится всё более неуверенным. Ты ищешь дружеского общения? Тогда я прямым и ясным языком говорю тебе: Коготь, спустись в катакомбы и поговори там с Корболо Домом. Ты не выслушал его рассказ, и со всем смирением я бы предложил, что тебе давно пора это сделать.
  
  Жемчуг прикрыл глаза, чтобы не смотреть больше на мир через залитое дождём стекло.
  
  – Разумеется. Он же на самом деле был агентом Ласиин, даже когда сражался на стороне Ша'ик. Его Живодёры были готовы в любой момент обернуться против Ша'ик и раздавить её, а заодно и Тоблакая с Леоманом Кистенём. Но потом во время Собачьей цепи он наткнулся на следы ещё худшего предательства. О да, Маллик Рэл, я знаю, как вы с ним это вывернете, могу представить, как усердно вы вдвоём потрудились, когда ты не раз и не два пробирался тайком в катакомбы, – да, и об этом мне тоже известно, Когти тебе не подвластны, и это не изменился, будь уверен.
  
  – Было бы лучше, – донёсся до него свистящий голос жреца, – если бы ты подумал о моём смиренном предложении, Коготь, – ради блага всей твоей секты.
  
  «Ради блага…» О боги, он решил, что уже может угрожать Когтям! Как же далеко зашло всё это безумие? Мне нужно поговорить с Шиком – может, ещё не поздно…
  
  – Такой сильный дождь, – продолжил у него за спиной Маллик Рэл, – что море вот-вот вздуется, да?
  
  Глава восемнадцатая
  
  Принять правду нелегко, и я вижу, как все мы её сторонимся. Но, друзья мои, от правды скрыться невозможно.
  Кайессан. Год десяти тысяч обманов
  
  Ризан цеплялся за обвисший имперский штандарт из последних сил, позабыв о терзавшем его голоде, хотя жизнь теплилась в крохотном тельце едва заметной искрой. Но это не мешало ему вслушиваться в разговор с неослабным вниманием.
  
  Дромон лавировал меж транспортными судами, буксируя чёрный военный корабль с узким корпусом, с берега за этим наблюдали адъюнкт, адмирал Нок, Кулак Кенеб, Быстрый Бен и Калам Мехар. До появления сержанта Геслера и капрала Урагана они обменялись едва ли парой слов. Но потом всё стало куда интереснее.
  
  – Адъюнкт, – заявил Геслер вместо приветствия. – Это наш корабль. Это «Силанда».
  
  Адмирал Нок пристально разглядывал загорелого морпеха.
  
  – Я правильно понимаю, сержант, что вы способны управиться с этой пакостной посудиной?
  
  Кивок.
  
  – Так точно, сэр. Дадите пару толковых взводов – управимся. А те, которые внизу, на вёслах… когда будет надо, чтобы они гребли – значит, будут грести.
  
  Ураган добавил:
  
  – Мы с ними достаточно долго прожили, сэр, так что они нас больше не пугают, даже вон – Геслера, хотя он-то ещё дёргается всякий раз, как в зеркальце своё серебряное глядит. И от голов этих мурашки больше по коже не бегают, никак нет…
  
  – Прекратите выражаться, как простой матрос, адъютант Ураган, – потребовал Нок.
  
  В гуще рыжей всклокоченной бороды мелькнула усмешка:
  
  – Так я ж больше не адъютант, адмирал.
  
  Нок вздёрнул тонкие брови:
  
  – Звание и ум его носителя как-то соотносятся?
  
  Ураган кивнул:
  
  – Так точно, сэр. Потому-то Геслер – сержант, а я капрал. Тупеем с каждым годом.
  
  – И Ураган этим гордится, – подтвердил Геслер, хлопая приятеля по спине.
  
  Адъюнкт потёрла глаза. Внимательно посмотрела на кончики пальцев, затем медленно принялась стягивать кожаные перчатки.
  
  – Судя по ватерлинии, корабль загружен под завязку…
  
  – В этих трюмах провизия не портится, – пояснил Нок. – Это мои маги выяснили точно. Более того, там нет ни крыс, ни других вредителей. – Он слегка замялся, потом вздохнул. – Как бы то ни было, я не нашёл среди своих матросов добровольцев, готовых управляться с «Силандой». И не намерен на них больше давить. – Он пожал плечами. – Адъюнкт, если они и впрямь этого хотят…
  
  – Отлично. Сержант Геслер, берите своих людей и ещё два взвода.
  
  – Четвёртый и девятый, адъюнкт.
  
  Она с прищуром посмотрела на него, после чего обернулась к Кенебу.
  
  – Кулак? Это же твои воскресшие отряды.
  
  – Четвёртый – это взвод Смычка…
  
  – Худа ради, – перебила адъюнкт. – Его зовут Скрипач. Кенеб, я не знаю секрета в этой армии, который хранился бы хуже.
  
  – Да, конечно. Прошу прощения, адъюнкт. Стало быть, Скрипач. А девятый… да, точно, это взвод сержанта Бальзама. Бездна нас всех побери, Геслер, ты решил собрать всех ворчунов?
  
  – Так точно, сэр.
  
  – Ну, хорошо. – Немного подумав, Кенеб повернулся к Тавор. – Адъюнкт, я хотел бы предложить, чтобы «Силанда» постоянно держалась бок о бок с вашим флагманом.
  
  Геслер старательно изобразил обиду и ткнул Урагана в плечо кулаком.
  
  – Ты слышал, друг, они нам не доверяют.
  
  – Выходит, что-то знают, да?
  
  – Выходит, так. Проклятье, да они умнее, чем я думал.
  
  – Сержант Геслер, – приказала адъюнкт. – Берите своего капрала и убирайтесь отсюда.
  
  – Слушаюсь, адъюнкт.
  
  И морпехи заторопились прочь.
  
  Чуть погодя, адмирал Нок коротко хмыкнул себе под нос и проговорил:
  
  – Скажу вам прямо, адъюнкт, мне… полегчало.
  
  – Из-за того, что эти болваны взяли на себя «Силанду»?
  
  – Нет, Тавор. Неожиданное появление уцелевших из И'гхатана, среди которых оказались такие бойцы, как Скрипач, Спрут, Геслер и Ураган… и, – Он повернулся к Быстрому Бену с Каламом, – вы двое. Армию стало не узнать, адъюнкт, это заметно невооружённым взглядом. Командиры часто забывают о том, как важны прославленные ветераны, особенно для молодых, сопливых новобранцев. Добавьте к этому чудесную историю их спасения в огненной буре. – Он покачал головой. – Я бы сказал, это внушает надежду.
  
  – Согласна, – подтвердила Тавор, покосившись на Кенеба. – В основном именно эти солдаты с самого начала оказались в эпицентре того, что могло бы стать пугающим предзнаменованием – и извлекли из него силу. Никто из нас в тот момент не осознавал этого полностью, но именно в тот день в Арэне, на том первом построении и родились «Охотники за костями».
  
  Все остальные безмолвно взирали на неё.
  
  Она едва заметно приподняла брови.
  
  Кенеб откашлялся:
  
  – Адъюнкт, возможно, «Охотники за костями» и были зачаты в Арэне, но свой первый вдох они сделали лишь вчера.
  
  – Что ты имеешь в виду?
  
  – Мы все гадали, – пояснил Калам, – откуда взялось это украшение. То самое, что вы собственными руками поднесли капитану Фарадан Сорт и этой ведьме Синн.
  
  – А, да. Ну, тут нет моей заслуги. Сигиль изготовила Ян'тарь, своими руками. У неё в роду были ювелиры, насколько я понимаю, она училась у них в юные годы. Тем не менее, сомневаюсь, чтобы эта церемония сделала хоть что-то, кроме того, чтобы подтвердить уже существующее положение вещей.
  
  – Адъюнкт, – возразил Кулак Кенеб, – именно ваше подтверждение всем и требовалось. Чтобы это стало реальным. Не хочу вас обидеть, но до того вы были только адъюнктом. Принадлежали Ласиин. Были её собственностью.
  
  Её лицо внезапно сделалось холодным, угрожающим.
  
  – А теперь, Кулак?
  
  Но ответил вместо него Калам:
  
  – А теперь вы принадлежите Четырнадцатой армии.
  
  – Теперь вы принадлежите нам, – сказал Кенеб.
  
  На этом всё должно было завершиться, и это было бы хорошо. Не просто хорошо – замечательно. Мгновение было бы совершенным
  . Однако на лице Тавор внезапно проступило… смятение. И страх. И поначалу никто не мог взять в толк, в чём же дело.
  
  Разве что…
  
  Разве что – она никак не могла ответить верностью на верность
  .
  
  Так зародились сомнения, вёрткие, как новорождённые гадюки, расползающиеся из кладки с яйцами. В каждого, кто стоял рядом, в каждого, кто видел её лицо, они запустили свои ядовитые зубы.
  
  Она проявила свои чувства. Женщина, владевшая собой практически безупречно
  .
  
  Спугнутая ящерка-ризан соскочила с того места, где пристроилась прежде, перевернулась в воздухе и засеменила прочь, по берегу, к громадному белому стволу дерева, выброшенному волной на песок, – и там затаилась на солнышке, широко расставив лапы, брюшком прижимаясь к коре и подрагивая боками. Флакон, отвлёкшись и испугавшись, потянулся, чтобы погладить ящерку кончиком пальца между глаз, и одновременно отпустил её жизненную искорку на волю. Крохотное создание тут же умчалось прочь, трепеща крылышками и нервно вздрагивая хвостом.
  
  И вот пять дней спустя, оказавшись на борту «Силанды», Флакон стоял и смотрел на груду отрезанных голов, накрытых брезентом, которые Ураган именовал своим мозговым центром. Очень забавно, да, но Флакон точно знал, что сквозь прорехи в ткани эти не мёртвые и не живые глаза наблюдают за ним. Ждут. Чего? Чтоб вам пусто было, недоумки, я ничем не могу вам помочь. Вы же видите!
  
  К тому же, у него теперь было полно других забот. Настолько, что он не знал, с чего начинать.
  
  Он видел сигиль – медаль, которую адъюнкт вручила Фарадан Сорт вместо того, чтобы отдать её под военно-полевой суд. Ей и этой немой девочке Синн, про которую Флакон точно знал, что никакая она не немая. Ей просто не о чем было говорить с другими людьми, если не считать Осколка, её брата. Сигиль… из серебра, с изображением городской стены, над которой вырастало рубиновое пламя, склон теля под стеной, и там гора золотых человеческих черепов. То, что новый сигиль напоминал прежний, принадлежавший «Мостожогам», не было случайностью. Гениальная придумка Ян'тарь, вот что это такое
  .
  
  К концу того же дня железные иглы и шёлковые нити появились в загрубевших пальцах, и военные накидки солдат Четырнадцатой армии украсились новой вышивкой – у кого-то более умелой, у кого-то нет. Украшение в пару к костяшкам пальцев, птичьим черепушкам и просверлённым клыкам.
  
  Всё шло хорошо, насколько это возможно. Большую часть первого дня Флакон и остальные валялись, приходили в себя, а солдаты заглядывали на них посмотреть. Такое внимание его нервировало, он пытался понять, с каким выражением они пялятся на него, все эти глаза. Да, мы живы. В это трудно поверить, согласен, и всё-таки это правда. А теперь скажите, что вы в нас видите?
  
  Воспоминания о том времени, что они провели, погребённые под горящим городом, отзывались навязчивым рефреном за каждым сказанным словом, которым Флакон обменивался с другими уцелевшими. Они питали их ночные кошмары, он привык просыпаться от сдавленных стонов кого-то из собратьев по оружию – Улыбки, Спрута или Корабба Бхилана Тэну'аласа. Такие же отголоски доносились и со стороны других взводов, спавших на голых камнях.
  
  За время их отсутствия все пожитки и снаряжение, по обычаю, были распределены между другими бойцами, и с первого же дня им начали возвращать все личные вещи. К сумеркам каждый из выживших оказался куда богаче, чем был к началу похода, и им оставалось лишь в недоумении озирать груды побрякушек, пряжек, застёжек и оберегов, штопанных туник, дочиста отскобленных кожаных ремней, поножей, стёганых поддёвок под доспехи. И кинжалов. Уйма кинжалов – хотя это оружие всегда было самым личным, самым ценным. Последняя надежда бойца. Оружие, которым – если случится – солдат лишал себя жизни, чтобы избегнуть участи худшей, чем смерть. Так какой же смысл мы должны из этого вынести?
  
  Приютившись неподалёку, на палубе полубака, Корик с Битумом играли в кости – комплект для игры был также обнаружен среди подношений. Моряцкий вариант, с полем, помещённым на дне глубокой коробки, чтобы не слетели игровые фишки, и с четырьмя стальными ножками по углам в виде орлиных когтей, достаточно острых, чтобы закрепиться на дощатой скамье в трюме или на палубе. Пока что Битум проигрывал раз за разом – уже игр двадцать, не меньше, – и Корику, и Улыбке, но всё равно возвращался. Флакон никогда прежде не видел, чтобы человеку так нравилось получать по сусалам.
  
  В капитанской каюте торчали Геслер, Ураган, Скрипач и Бальзам, болтали ни о чём, с долгими паузами и бессвязно, без особого смысла. Глубоко в тени, под продолговатым столом-картой затаилась И'гхатан, крыса Флакона – мои глаза, мои уши… мои ноющие соски
  .
  
  Других крыс на борту не было, и если бы он не контролировал И'гхатан и её потомство, они давно оказались бы за бортом. Флакон им сочувствовал. Колдовство, окутывавшее корабль, отдавало мерзостью и безумием. Оно ненавидело всё живое, что не подчинялось его хаотической воле. И особо ненавидело… меня
  .
  
  И только… Геслера и Урагана это, похоже, никак не затрагивает. Ублюдки – заставили нас вместе с ними отправиться на этом жутком плавучем гробу
  .
  
  Флакон одно время думал, не поговорить ли со Скрипачом, затем отказался от этой мысли. Скрипач был ничем не лучше Калама, который был не лучше Апсалар, которая была не лучше Быстрого Бена. Все они были… злом
  .
  
  Ну ладно, пусть не самим злом, но чем-то
  таким. Не знаю. Всё то, что было в Тени, – что они там замышляли? Калам, того и гляди, готов нашпиговать Апсалар ножами. Апсалар ходит с таким видом, точно только этого и ждёт. Потом просыпается Быстрый Бен и встаёт между ними, как будто это некий давний спор, как будто вскрываются старые раны.
  
  Тавор забрала Быстрого Бена, Калама и Апсалар в свою свиту, на флагманский корабль. «Пенный волк» был дромоном квонской постройки, с оснасткой в стиле мапау, при этом киль и все металлические детали были изготовлены где-то ещё. Фенны – вряд ли там, среди этого убожества, осталось больше горстки корабелов и кузнецов… но киль они всё-таки изготовили и арматуру тоже, и работу их трудно назвать грубой или бездушной
  . В любом случае, Флакон был рад тому, что все они на борту корабля, разрезающего волны в трёх полётах стрелы по правому борту. Его бы устроило, будь они ещё дальше, но можно и так. Он мог вообразить, как две костяные рептилии шмыгают по трюму, охотясь на крыс…
  
  – Так это Свищ придержал свисток? – спросил Скрипач у Геслера в каюте.
  
  И'гхатан под столом навострила уши.
  
  – Точно. Приёмыш Кенеба. Тут, кстати, странное дело. Говорит, он знал, что мы идём. Не скажу, что я в это верю. Но и не скажу, что не верю. Однако свисток – первое, что ко мне вернулось.
  
  – Вот и славно, – отозвался Ураган, шумно почёсывая щетину. – Чувствую себя прямо как дома…
  
  – Шутишь что ли? – перебил Геслер. – В прошлый раз, как мы плыли на этой клятой посудине, Ураган, ты всё время в уголке отсиживался.
  
  – Потребовалось время, чтобы привыкнуть, делов-то.
  
  Скрипач сказал:
  
  – Глядите, что мне какой-то умник приволок с другим барахлом.
  
  Что-то глухо ударилось о стол.
  
  – Боги нижнего мира, – пробормотал сержант Бальзам. – Полный комплект?
  
  – Трудно сказать. Тут есть карты, которых я раньше в жизни не видел. Одна для Апокалипсиса – и это из Независимых, потом ещё масть такая – называется Дом Войны, верхняя карта с костяным троном, пустующим, и два волка по бокам. В этом Доме есть карта, которая зовётся «Наёмник», и ещё одна – другой рукой нарисована – «Стражи Мёртвых», кажется, солдаты-призраки стоят на горящем мосту…
  
  Все помолчали, потом подал голос Геслер:
  
  – А ты в лицо там никого не признал, Скрип?
  
  – Что-то мне её в подробностях разглядывать не захотелось. Потом есть Дом Цепей, и король этого Дома – Король Цепей – сидит на престоле. Изображение тёмное, всё укрыто в тенях, но я голову даю на отсечение, что этот бедолага орёт
  . И в глазах у него…
  
  – Что ещё? – спросил Бальзам.
  
  – Кончай так подпрыгивать, жаба ты далхонская.
  
  – Если тебе подарок не нравится, Скрипач, отдай его мне.
  
  – Не дождёшься. Чтобы ты расклады начал делать прямо тут, на корабле?
  
  – И что с того?
  
  – Хочешь распахнуть дверь в это жуткое месиво Теланна и Путей тисте? Может, уж сразу к Увечному богу?
  
  – А-а.
  
  – Кстати, там и другие Независимые есть. Господин Колоды… да, его я признал. Ещё Цепь – посередине узел, и звенья во все стороны тянутся. Эта карта мне особенно не понравилась.
  
  – Ничего себе подарочек, Скрип.
  
  – Не то слово. Всё равно, что утопающему камень кинуть.
  
  – Убери подальше, – посоветовал Геслер.
  
  Крыса услышала, как колоду сдвигают с центра стола.
  
  – У нас проблема, – продолжил Геслер.
  
  – Вот только, – подхватил Ураган, – мы не знаем, в чём она. Знаем одно: Кенеба что-то встревожило. И этого твоего приятеля-убийцу, Скрип. И Быстрого Бена. Их всех.
  
  – Адъюнкт, – сказал Скрипач. – Калам и Бен ничего не говорили, но они недовольны. – Он немного помолчал. – Может, это из-за того, как Жемчуг свалил сразу после И'гхатана. Скорее всего, прямиком отправился к Императрице. Обычный Коготь с обычным отчётом? Допустим. Но во рту всё равно как-то кисло: слишком быстро он начал действовать, слишком быстро сделал для себя все выводы, как будто то, что произошло в И'гхатане, ему лишь подтвердило всё, что он и без того подозревал. Сами подумайте, может ли быть хоть что-то хорошее в таком докладе?
  
  – Она прикончила Ша'ик, – раздражённо возразил Бальзам. – Спалила это осиное гнездо в Рараку, так что ничего живого не осталось. Корболо Дома захватила и отправила домой в кандалах. И за всё это время мы с ней ни единого человека не потеряли – ну, почти ни одного, не будем считать мелочёвку, какие-то потери всё равно неизбежны. Потом она преследует Леомана до самого И'гхатана. Но если внутри у тебя нет никого, кто открыл бы ворота, осада стоит дорого, тем паче, когда у нападающих времени в обрез. А у нас и было в обрез, правильно? Там чума подступала, будь она проклята.
  
  – Уймись, – призвал Скрипач. – Мы все там тоже были, помнишь?
  
  – А то! И разве хоть кто-то из нас мог предположить, что Леоман своих людей поджарит заживо? Весь город превратит в груду пепла и зальёт расплавленным свинцом. Я просто сказать хочу, Скрип, что мы не так уж плохо справились. Или нет? Если подумать.
  
  – Бальзам прав. – Ураган опять почесался. – Скрипач, в той Колоде, которую ты получил… Дом Войны – ты Трича там не учуял? Мне волки эти покоя не дают.
  
  – Сомнения меня терзают, – откликнулся Скрипач. – Весь этот Дом вообще странный. Сдаётся мне, она не понимала или в чём-то была не уверена…
  
  – Думаешь, это женщина рисовала?
  
  – Почти уверен, за исключением разве что Стражей Мёртвых. Вот там точно мужская рука.
  
  В голосе Урагана внезапно появилось напряжение.
  
  – Достань-ка их ещё раз, Скрип. Давай посмотрим на этот Дом Войны. Все карты посмотрим.
  
  Шорох, шуршание.
  
  – Показывать буду по одной. На стол класть не буду, только из рук, договорились? По одной карте за раз. Ну, хорошо. И значения читаю только те, что на полях написаны. – Небольшая пауза. – Владыки Войны. Два волка – самец и самка. Кажется мне, что с названием тут ошибка. Но важно множественное число, оно указывает на то, что пустующий трон особого значения не имеет. Ну как, все нагляделись? Хорошо, тогда следующая. Охотник, и да, это Трич…
  
  – А что за раздетый труп на переднем плане? Старик без рук?
  
  – Геслер, я понятия не имею.
  
  – Дальше, – сказал Ураган.
  
  – Стражи Мёртвых…
  
  – Дай-ка мне глянуть поближе… вот так. Стоп…
  
  – Ураган, – обратился к нему Бальзам. – Что, по-твоему, ты там видишь?
  
  – Дальше что? – спросил фаларский капрал. – Быстрее!
  
  – Армия и Солдат… не пойму… два названия. Может, это надо по окружению определять или как-то ещё.
  
  – Ещё есть?
  
  – Две, и они мне совсем не нравятся. Это вот Похититель Жизни…
  
  – Яггут?
  
  – Наполовину яггут, – тусклым голосом отозвался Скрипач. – Я знаю, кто это – лук из рога, меч, заточенный с одной стороны. Похититель Жизни – это Икарий, а защитника его, Маппо Коротышки, рядом нигде не видать.
  
  – Без разницы, – отмахнулся Ураган. – Последняя карта какая?
  
  – Можно сказать, противовес Икария. Губитель Смерти.
  
  – Во имя Бездны, кто это может быть? Бред какой-то.
  
  Скрипач что-то недовольно проворчал, потом заговорил громче:
  
  – Кто? Давайте посмотрим. Убогая лачуга из шкур и палок, дымная жаровня, в лачуге фигура в плаще с капюшоном, вся переломанная, прикованная к земле. И кто же это может быть?
  
  – Бред полнейший, – поддержал Геслер Урагана. – Он не может быть двумя одновременно!
  
  – Почему? – спросил Скрипач, потом вздохнул. – Ну, в общем, это и всё. А теперь скажи, Ураган, что тебя так возбудило?
  
  – Я знаю, кто эти карты делал.
  
  – Да ну? – Судя по голосу Скрипача, ему в это верилось слабо. – И с чего же ты так решил?
  
  – Карта Стражей, как там мост изображён. И последние две карты, черепа эти… Я неплохо рассмотрел медаль Фарадан Сорт. Чтобы вышить нечто похожее, понимаете?
  
  Повисло долгое, очень долгое молчание.
  
  Флакон застыл, глядя в пустоту. Мысли теснились в голове, то успокаивались, то взрывались фейерверками предположений. Адъюнкт хочет, чтобы Колода Драконов была у Скрипача. То есть либо она сама, либо Ян'тарь – или, может быть, Бездна и Нихил, или ещё кто-нибудь – вклень наполнены тайным знанием, носят в себе и не боятся расплескать. Вот только Скрип на картах раскладов не делает. Нет. Он придумывает игры.
  
  Адъюнкт что-то знает. Точно так же, как она знала о призраках Рараку… и о потопе. Но она носит отатараловый меч. А двое виканцев уже ни на что не способны – не то что раньше. По крайней мере, так говорят. Остаётся, значит, Ян'тарь.
  
  Так что же нас ждёт впереди?
  
  Может, поэтому Быстрый Бен и все остальные так неспокойны? Что если…
  
  – Мне только что кто-то в ногу ткнулся… что за дрянь? Крыса? У нас под столом?
  
  – На «Силанде» нет никаких крыс, Ураган…
  
  – Говорю тебе, Гес… вон она!
  
  Скрипач выругался. Потом внезапно заорал:
  
  – Да это же крыса Флакона! Держи её!
  
  – Хватай!
  
  Отодвигаемые стулья, что-то с грохотом обрушилось, ворчание, топот сапог.
  
  – Удирает!
  
  На корабле было множество мест, где могла бы укрыться крыса, и Флакон отлично об этом знал. И'гхатан сбежала, несмотря на топот и ругань.
  
  Через пару секунд он увидел, как на палубе появился Скрипач. Солдат успел отвернуться за миг до того, как сержант его обнаружил, и теперь с независимым видом смотрел на море, слушая, как тот приближается, перешагивая через мешавших пройти игроков.
  
  Топ, топ, топ
  , отдавались шаги по палубе.
  
  – Флакон!
  
  Он растерянно заморгал, повернулся.
  
  – Сержант?
  
  – Нет, ты меня не обдуришь… ты шпионил за нами! Подслушивал!
  
  Флакон указал на Корика с Битумом, которые больше ни во что не играли: пялиться на происходящее было куда интереснее.
  
  – Спроси хоть у них. Я добрую склянку тут сижу, ничего не делаю. Они подтвердят.
  
  – Твоя крыса!
  
  – А что с ней? Я её потерял вчера вечером, сержант. Искать не стал – какой смысл? Никуда не денется, у неё же потомство.
  
  Геслер, Ураган и Бальзам столпились у Скрипача за спиной. Тот от злости готов был драть на себе бороду.
  
  – Если ты мне врёшь сейчас… – прошипел Скрипач.
  
  – Конечно, врёт, – вмешался Бальзам. – На его месте я бы сейчас тоже тебе врал.
  
  – Проблема в том, сержант Бальзам, – возразил на это Флакон, – что вы не на моём месте. И это ключевая разница. Потому что я как раз говорю чистую правду.
  
  Скрипач с рычанием развернулся и пошёл прочь, грохая сапогами. За ним потянулись и остальные. Бальзам на прощание смерил Флакона сердитым взглядом – кажется, до него только сейчас дошёл смысл оскорбления.
  
  Стоило им отойти, Корик негромко хмыкнул.
  
  – Знаешь, Флакон, я не так давно к тебе оборачивался… до того ещё, как Скрипач подошёл… и у тебя столько выражений на лице было разом, Худ меня забодай!
  
  – В самом деле? – невозмутимо отозвался Флакон. – Я так думаю, Корик, это просто солнечные блики.
  
  Битум спросил:
  
  – Так у твоей крысы выжили крысята? Ты их с собой тащил всё это время, что ли? Если бы я их нёс, не удержался бы, точно сожрал. Раз – и в рот, хрум-хрум, готово. Мягонько, вкусненько.
  
  – Так то же я был, а не ты, правильно? И почему сегодня моё место всем так покоя не даёт?
  
  – Зачем нам твоё место. – Битум вновь принялся изучать игровую доску. – Тебе тут просто все пытаются объяснить, Флакон, что ты дубина стоеросовая.
  
  – Ладно, – хмыкнул Флакон. – Это значит, если я правильно понимаю, вам ни чуточки не интересно всё, что я разузнал. О чём они там говорили, в каюте.
  
  – Ползи сюда, – прорычал Корик. – И рассказывай, пока у нас игра. А иначе, Флакон, мы пойдём и настучим сержанту.
  
  – Нет уж, спасибо. – Флакон широко потянулся. – Что-то в сон меня клонит. Может, позже поговорим. Да и игра у вас скучная.
  
  – Думаешь, мы Скрипачу не скажем?
  
  – Конечно, нет.
  
  – Это ещё почему?
  
  – Потому что тогда я вам больше никогда – ни единого раза – ни о чём не расскажу.
  
  – Лживый, трусливый гадёныш…
  
  – Так-так, – перебил его Флакон. – Без хамства.
  
  – Ты хуже Улыбки стал, – заявил Корик.
  
  – Улыбка? – Флакон застыл в задумчивости. – А где она, кстати?
  
  – С Кораббом, наверное, где-то, – ответил Битум. – В облаках парит.
  
  Вот оно что?
  
  – Зря.
  
  – Почему это?
  
  – Да потому что удача Корабба не обязательно распространяется на тех, кто с ним рядом.
  
  – И что ты этим хочешь сказать?
  
  Что я стал слишком много болтать.
  
  – Не важно. Забудь.
  
  Корик пожал плечами.
  
  – Знаешь, Флакон, они твою крысу всё равно зацапают. Рано или поздно.
  
  Тут никто не способен мыслить трезво. Боги, Корик, ты думаешь, эти крысята по-прежнему розовые, крохотные и беспомощные? Мне жаль тебя разочаровывать, но они выросли и отлично бегают сами. Так что, друзья мои, у меня не одна запасная пара глазок и ушек. Нет. Там есть Малыш Корик, Малышка Улыбка, Малыш Битум, Малыш… в общем, вы их всех знаете…
  
  Он был на полпути к люку, когда над волнами, подобно воплям демонов, разнеслись сигналы тревоги, а потом порывом ветра донесло запах… нет, не просто запах – чудовищную вонь
  .
  
  Худ меня побери, терпеть не могу неизвестность
  . Калам подтянулся выше по снастям, не обращая внимание на качку: «Пенный волк» менял курс на северо-западный, устремляясь в просвет, открывшийся – по недосмотру или некомпетентности – между двумя дромонами конвоя. Торопливо забираясь всё дальше, убийца временами замечал чужие корабли, появившиеся по ту сторону этого просвета. Паруса, которые, вероятно, некогда были чёрными, но успели с тех пор посереть от соли и солнца.
  
  Во внезапной суматохе, заполненной криком и сигналами тревоги, всё яснее раскрывалась одна пугающая истина: они угодили прямиком в засаду. Корабли к северу выстраивались полукругом, натягивая меж бортов смертоносные тросы. Ещё один полумесяц выгибался в сторону малазанцев и стремительно приближался под напором северо-восточного ветра. И наконец, оставшиеся суда образовывали заградительный барьер с южной стороны, от мелководья, вдоль побережья, тянувшегося на запад, а также, ощетинившись всем оружием, с востока и до того места, где дуга заворачивалась на север.
  
  Враг многократно превосходит числом наши корабли конвоя. А транспортники под завязку загружены солдатами – блеющий скот, привезённый на бойню
  .
  
  Калам прекратил подъём. Он видел достаточно. Кем бы они ни были, мы угодили им в зубы
  . Он начал спускаться. Это было почти так же опасно, как недавний подъём. Внизу по палубам сновали человеческие фигурки, моряки и морские пехотинцы, среди которых выкрикивали приказы офицеры.
  
  Флагманский корабль, на котором находилась адъюнкт, и «Силанда», шедшая от него по правому борту, прямым ходом устремился в просвет. Очевидно было, что Тавор намерена дать бой надвигающемуся полумесяцу. Сказать по правде, не то, чтобы у них имелся выбор. Ветер был на стороне нападающих, и тем ничего не стоило врубиться в гущу неповоротливых транспортников, подобно наконечнику копья. Адмирал Нок командовал северными кораблями конвоя. Они наверняка должны были попытаться прорвать блокаду и увести за собой столько транспортников, сколько успеют… но вражеским кораблям после этого достаточно вытолкнуть их на побережье и посадить на рифы среди мелководья
  .
  
  Калам спрыгнул на палубу, когда донизу оставалось уже немного, приземлился в приседе. Чем дальше, тем больше криков доносилось откуда-то с высоты. Адъюнкт с Быстрым Беном расположились на носу корабля, ветер трепал плащ Тавор. Высший маг посмотрел на Калама, когда тот подошёл ближе.
  
  – Они укоротили паруса, подтянули, или как там это называется у моряков, когда надо, чтобы корабль замедлил ход.
  
  – Зачем им это? – удивился Калам. – Бессмыслица полнейшая. Этим ублюдкам сейчас идти бы на нас полным ходом.
  
  Быстрый Бен кивнул, но не произнёс больше ни слова.
  
  Убийца бросил быстрый взгляд в сторону, но адъюнкт стояла с ничего не выражающим лицом, глядя на корабли напротив, и что-либо понять по ней было невозможно.
  
  – Адъюнкт, – сказал он, – может, вам пора нацепить меч?
  
  – Рано, – отозвалась она. – Там что-то происходит.
  
  Он проследил за направлением её взгляда.
  
  – Нижние боги, это ещё что такое?
  
  На «Силанде» сержант Геслер воспользовался костяным свистком, и теперь ряды вёсел поднимались и опускались слитно и в такт, с полнейшим пренебрежением к вздымающимся волнам. Корабль постанывал с каждым рывком вперёд, но без труда держался вровень с флагманским дромоном. Паруса были зарифлены, и теперь солдаты собрались посреди палубы, поправляя доспехи и оружие.
  
  Скрипач присел у деревянного ящика, пытаясь подавить тошноту, которая никогда не оставляла его в море. Боги, до чего я ненавижу эти волны и качку треклятую, взад-вперёд, то вниз, то вверх. Нет, когда придёт мой час помирать, хочу, чтобы ноги были сухими. Только это, ничего больше. Никаких других условий. Только сухие ноги, чтоб их
  … Он распустил обвязку и поднял крышку. Полюбовался на морантские боеприпасы, гнездившиеся на мягкой прокладке.
  
  – Кто бросать умеет? – спросил он, оборачиваясь на свой отряд, и что-то холодное и скользкое внезапно шевельнулось внутри.
  
  – Я, – отозвались хором Корик и Улыбка.
  
  – Что за вопрос? – сказал Спрут.
  
  Корабб Бхилан Тэну'алас сидел неподалёку, уткнувшись в колени. Его мутило так, что он не мог ни шевелиться, ни отвечать на вопросы Скрипача.
  
  Битум пожал плечами:
  
  – Если передо мной что окажется, сержант, так, может, и попаду.
  
  Но всё это Скрипач едва слышал, он не сводил взгляда с Флакона, который застыл в неподвижности, не сводя глаз с вражеских кораблей.
  
  – Флакон? Что там такое?
  
  Тот обернулся, бледный, как смерть.
  
  – Дело дрянь, сержант. Они… призывают
  .
  
  Самар Дэв пятилась, пока в спину не врезалось жёсткое, бесчувственное дерево. Перед ней, по обе стороны от главной мачты, стояли четверо тисте эдуров, исходившие дикой, необузданной магией, хлеставшей меж них бичами, расцветавшей вспышками серого пламени, и перед покачивающимся форштевнем вырастал столп силы, который содрогался так, будто невидимая рука тянула его вверх, к небесам…
  
  Искрящиеся цепи могущества вырвались из четверых колдунов, разлетелись, выгнувшись, влево и вправо, где сомкнулись с собратьями. От одного корабля к другому, от того – к следующему… Самар Дэв втянула в лёгкие воздух, показавшийся вдруг совершено мёртвым, словно из него высосали нечто жизненно важное. Её сотряс кашель, затем волна дрожи…
  
  Внезапно воздух снова сделался свежим. Кто-то подошёл и встал слева от неё. Она покосилась в ту сторону, затем подняла взгляд.
  
  Карса Орлонг стоял неподвижно, глядя на разбухающую, вскипающую магическую воронку.
  
  – Что это? – спросил он.
  
  – Старшие, – прохрипела она. – Они собираются их уничтожить. Они собираются разорвать десять тысяч душ, если не больше… в клочья.
  
  – Кто враг?
  
  Карса, что за дыхание жизни ты с собой несёшь?
  
  – Малазанский имперский флот. – Самар услышала ответ таксилийца и увидела, что он появился на палубе вместе с Пернатой Ведьмой и предой Ханради Халагом. Все они взирали, не отрываясь, на ужасающий, опутанный цепями водоворот силы.
  
  Тоблакай скрестил на груди руки.
  
  – Малазанцы, – сказал он. – Они мне не враги.
  
  Ханради Халаг повернулся к Карсе Орлонгу и с резким акцентом, через запинку спросил:
  
  – А тисте эдуры?
  
  Глаза гиганта сузились в щёлки, он продолжал наблюдать за чародеями. От их магического творения исходил нарастающий гул миллионов яростных голосов.
  
  – Нет, – сказал он.
  
  – Тогда, – возразил преда, – они враги.
  
  – Если вы убьёте этих малазанцев, – произнёс Карса, – за ними придут другие.
  
  – Мы не боимся.
  
  Тоблакайский воин наконец посмотрел на преду, и Самар Дэв показалось, что во взгляде его было презрение. Однако он ничего не сказал, а лишь отвернулся и опустился на корточки рядом с ней.
  
  Она прошептала:
  
  – Ты чуть не назвал его глупцом. Я рада, что ты сдержался. Эти тисте эдуры плохо переносят критику.
  
  – Значит, они ещё глупее, чем можно было подумать, – проворчал гигант. – Но мы это знали и так, Самар Дэв. Они верят, будто их император способен меня одолеть.
  
  – Карса…
  
  Странные вопли послышались от колдунов, они принялись биться в корчах, как будто тела их, подобно марионеткам, надела на себя огненная рука и цепко, безжалостно взялась за хребты. Глаза Самар Дэв распахнулись. Этот ритуал корёжит их, ох… какая боль
  …
  
  Громадная волна поднялась с глади внезапно успокоившегося моря. Она поднялась выше, затем ещё – и под ней, в нарушение всех законов мироздания, стали видны малазанские судёнышки, паникующие, пытающиеся расплываться кто куда… за исключением двух, которые по-прежнему продвигались вперёд – боевой дромон и чёрная вёсельная галера, шедшая от него справа.
  
  Что?
  
  Ханради Халаг выступил вперёд, едва заметив странный чёрный корабль, но с того места, где сидела Самар, ей не было видно его лица, лишь затылок. Однако не было сомнений в том, что внезапно он напрягся.
  
  А затем начало происходить кое-что ещё…
  
  Стена, поднятая магией, стала постепенно отрываться от морской глади, вся в клочьях пены и струях серой воды, срывавшихся вниз по мере того, как это яростное колдовское творение вздымалось ввысь. Нестерпимый, исполненный бешенства рёв разносился всё шире и шире, подобно шквалу атакующей армии.
  
  Адъюнкт ровным, ничего не выражающим тоном окликнула:
  
  – Быстрый Бен.
  
  – Это не Пути, – тут же отозвался ошарашенный маг. – Старшие. Это не Пути, а Обители
  – причём насквозь пронизанные Хаосом, гнилью…
  
  – Увечный Бог.
  
  Чародей и Калам посмотрели на неё одновременно.
  
  – Вы не перестаёте меня удивлять, адъюнкт, – заметил Быстрый Бен.
  
  – Ты сможешь ответить?
  
  – Адъюнкт?
  
  – Эта Старшая магия – ты способен дать на неё ответ?
  
  Быстрый Бен коротко покосился на Калама, чем немало удивил убийцу, однако в этом не было противоречия с тем, что он сказал:
  
  – Если мне не удастся, адъюнкт, мы все умрём.
  
  Сукин сын… ты что-то скрываешь…
  
  – Времени в обрез, – сказала адъюнкт. – Если ты потерпишь неудачу, – добавила она, отворачиваясь, – у меня остаётся меч.
  
  Калам проводил её взглядом. Она прошла через всю палубу, к корме. Затем, с колотящимся сердцем он воззрился на покачивающееся, пенящееся колдовское творение, заполонившее северное небо.
  
  – Бен, у тебя мало времени, знаешь ли… пока она за мечом сходит…
  
  – Сомневаюсь, что этого будет достаточно, – перебил чародей. – Разве что для нашего корабля и только для него одного. Обо всех остальных проще сразу забыть.
  
  – Так сделай уже что-нибудь наконец!
  
  И Быстрый Бен повернулся к Каламу с ухмылкой, которую убийца видел уже сотню раз. Этот огонёк у него в глазах был такой знакомый, такой…
  
  Чародей поплевал на ладони, потёр их друг о друга и вновь повернулся лицом к созданию Старшей магии.
  
  – Им нравится портить Обители… ладно, я тоже готов попробовать.
  
  Калам оскалился:
  
  – Ну, ты и наглец.
  
  – Что-что?
  
  – «Не перестаёшь удивлять» – как ты сам ей сказал.
  
  – А, да. Так, теперь ты лучше отойди подальше. Давно я не практиковался. Боюсь, мог слегка… заржаветь. – И он вскинул руки.
  
  Такой знакомый… такой… пугающий
  …
  
  На борту «Силанды», в четырёх полётах стрелы мористее, Флакон ощутил, как по телу прошла волна дрожи. Он развернулся рывком, устремляя взгляд на баковую надстройку «Пенного волка». Быстрый Бен в одиночестве, гордо выпрямившись, возвышался на носу, широко расставив руки в стороны, как при каком-нибудь треклятом жертвоприношении…
  
  …вокруг Высшего мага внезапно вспыхнуло пламя цвета грязи, пронизанной золотом, и поток его рванулся вверх, всё выше и выше – так быстро, так яростно… боги меня побери… нет, терпение, глупец! Если они
  …
  
  Шепча молитву, Флакон устремил всю свою волю в направлении волшбы, творимой Высшим магом… – помедленнее, болван. Помедленнее! Давай, углуби тон, сделай его гуще, растащи по бокам, это просто обратный оползень, да, ползёт вверх по склону, огонь подобен дождю, языки золотого безумия, да, вот так…
  
  Нет, не борись со мной, будь ты неладен. Мне плевать, насколько ты напуган… паникой сейчас всё только испортишь. Будь внимателен!
  
  Внезапно Флакон ощутил запах, затмивший собой всё прочее. Пахло… мехом. Мягчайшее прикосновение не вполне человеческих рук – и все отчаянные попытки Флакона пригасить бешеный энтузиазм Быстрого Бена перестали иметь значения, ибо воля его оказалась сметена в сторону, точно паутинка…
  
  Калам, приютившийся на деревянных ступенях полубака, увидел, как Быстрый Бен с широко расставленными ногами медленно взмывает над палубой, словно незримая сила взяла его за тунику, притянула поближе к себе – а затем встряхнула
  .
  
  – Во имя Худа, что…
  
  Магия, поднявшаяся в ответ на вскипающий серый шторм напротив, была подобна земляной волне, насквозь пронизанной горящими корнями, вздымающейся, опрокидывающейся внутрь себя, необузданной и дикой, сдавленной чьей-то неумолимой волей… И когда он спустит её – на ту, другую… Худ милосердный, никто из нас этого не переживёт
  …
  
  Ханради Халаг дюжину ударов сердца не мог сдвинуться с места, глядя на то, как дикий хаос Старшей магии пугающе вздымается навстречу творению эдурских чародеев – сотни с лишним эдурских чародеев
  … тогда как на малазанском дромоне, внезапно осознала Самар Дэв, глядя в сторону флагмана, это творил один-единственный темнокожий человек, паривший сейчас над носом корабля, широко раскинув ноги и руки.
  
  Преда пошатнулся, но сразу же выровнялся и принялся выкрикивать приказы – повторяя раз за разом одно и то же и, точно пьяный, кренясь в сторону своих магов.
  
  Они рухнули на палубу, как будто он сшиб их с ног мощными ударами, разлетелись во все стороны, извиваясь и исходя пеной и всеми другими жидкостями…
  
  Гигантская серая стена взорвалась внутрь себя, извивающиеся щупальца растворились в воздухе или принялись хлестать по морской поверхности, вздымая ввысь фонтаны клубящегося пара и пены. Слитный рёв раздробился, потом начал затихать.
  
  Колдовство обрушилось, цепи, соединявшие магов на разных кораблях, рассыпались в мерцании, а местами лопались с лязгом, точно это были настоящие железные звенья.
  
  Палуба под ними накренилась, и все, кроме Карсы Орлонга, с трудом удержались на ногах.
  
  Самар Дэв едва сумела отвести от него взгляд и вновь посмотрела на тёмную стену земной магии – которая тоже понемногу слабела… Да, возможно, эти эдурские глупцы и не остановились бы перед тем, чтобы применить такую магию невозбранно… но тебя, малазанец, – кем бы ты ни был – такая дурость явно обошла стороной
  .
  
  Ханради Халаг, не обращая внимания на своих чародеев, корчащихся в нечистотах, продолжал выкрикивать команды, и летэрийские матросы – бледные, шепчущие молитвы – на подкашивающихся ногах расползлись по местам, чтобы взять курс на восток.
  
  Мы уходим. Малазанцы не уступили. Он выстоял против них… о, маг, я расцеловала бы тебя… и не только. Боги, я бы
  …
  
  – Что говорят эдуры? – спросил Карса Орлонг.
  
  Хмурый таксилиец передёрнул плечами, потом сказал:
  
  – Не верят своим глазам…
  
  – Не верят? – прокаркала Самар Дэв. – Они потрясены, таксилиец. И сильно.
  
  Тот кивнул, покосившись на Пернатую Ведьму, которая в свою очередь наблюдала за ними троими.
  
  – Тоблакай, эдуры говорят, что у этих малазанцев… что у них Седа на борту.
  
  Карса сдвинул брови:
  
  – Не знаю такого слова.
  
  – Зато я знаю, – сказала Самар Дэв. Она улыбнулась тёплому солнечному лучу, внезапно пронзившему облачную завесу, чтобы лечь на её лицо. – Скажи им, таксилиец, что они правы. Так и есть. Это Седа. У малазанцев есть Седа, и на что бы там сегодня ни рассчитывали эдуры в своём высокомерии, эти малазанцы не испугались
  . Скажи им это, таксилиец. Всё скажи!
  
  Калам опустился на колени рядом с Быстрым Беном, пару мгновений всматривался в обмякшее лицо мага, лежавшего на палубе с закрытыми глазами. Потом ударил его по щеке. Изо всех сил.
  
  Быстрый Бен выругался, свирепо уставившись на убийцу.
  
  – Я тебя раздавлю, как букашку, Калам.
  
  – Боюсь, что сейчас, – проворчал тот в ответ, – букашка пёрднет – и тебя, Бен, за борт снесёт.
  
  – Помолчи. Я что, не могу спокойно полежать ещё немножко?
  
  – Адъюнкт идёт. Медленно, правда. Идиот, ты слишком сильно выложился…
  
  – Довольно, Калам. Мне нужно подумать. Подумать как следует.
  
  – С каких это пор ты играешь со Старшей магией?
  
  Быстрый Бен встретился взглядом с Каламом.
  
  – С каких? Да ни с каких, недоумок.
  
  – Чего?
  
  – Это была иллюзия, Худ бы тебя побрал. Хвала богам, которые попрятались сейчас в своих обителях, что эти глупцы заглотнули наживку… но, знаешь, было ещё кое-что. Мне помогли. А потом помогли по-настоящему
  .
  
  – В каком смысле?
  
  – Не знаю! Дай подумать!
  
  – Нет времени. – Калам отодвинулся. – Адъюнкт уже здесь.
  
  Быстрый Бен рывком потянулся, ухватил Калама за ворот рубахи, притянул ближе.
  
  – Боги, друг мой, – прошептал он, – я за всю свою жизнь так не боялся! Понимаешь? Это началось, как иллюзия. Да, но потом…
  
  – Бен Адаэфон Делат, нам нужно поговорить. Немедленно.
  
  Калам распрямился, встал и попятился, но Тавор жестом удержала его.
  
  – О нет, убийца. Ты тоже с нами.
  
  Калам замялся:
  
  – Адъюнкт, этот разговор, что вы предлагаете… он не может быть односторонним.
  
  Она нахмурилась и наконец медленно кивнула.
  
  Скрипач стоял рядом с Флаконом, валявшимся посреди палубы.
  
  – Эй, солдат.
  
  Веки у того были сомкнуты, а при звуках голоса Скрипача он зажмурился ещё сильнее.
  
  – Не сейчас, сержант, прошу вас.
  
  – Солдат, – повторил Скрипач, – ты тут несколько, хм, замарался. Как бы помягче сказать… в паху.
  
  Флакон застонал.
  
  Скрипач покосился на остальных членов взвода. Все они пока что были слишком заняты своими делами. Хорошо. Он присел на корточки.
  
  – Флакон, чтоб тебя, хватит. Приведи себя в порядок… Если остальные заметят – хотя погоди, я сперва хочу знать, что ты в этом нашёл такого возбуждающего
  ?
  
  Флакон перекатился на бок.
  
  – Вам не понять, – пробормотал он. – Ей нравится это делать. Когда выдаётся случай. Не знаю зачем. Я не знаю.
  
  – Ей? Кому? Рядом с тобой никого не было, Флакон!
  
  – Она со мной играет… так.
  
  – Заметно, – подтвердил Скрипач. – А теперь иди вниз и почистись. Если Улыбка увидит, тебе до конца жизни не отмыться.
  
  Сержант проводил глазами ковылявшего прочь солдата. Возбудился, надо же. Нас тут прикончить собирались. Всех до единого, чтоб нам сдохнуть. А он размечтался о какой-то давней зазнобе.
  
  Худ милосердный
  .
  
  Таралак Вид некоторое время внимательно наблюдал за творившимся на палубе хаосом. Он нахмурился, заметив, как расхаживает туда-сюда Томад Сэнгар, их командующий. К нему то и дело поступали сообщения с бесчисленных эдурских судов вокруг. Кажется, что-то нанесло Томаду Сэнгару удар, почти физический – и это была не ритуальная магия, которая противостояла недавно их собственной, а какие-то известия, поступившие вскоре после колдовского поединка, пока малазанская флотилия торопливо выбиралась из окружения. Корабли проходили почти борт к борту, люди поворачивались и молча смотрели друг на друга, на лицах читалось облегчение – Таралак заметил даже, как кто-то помахал рукой. Стоявший рядом солдат тут же ударил товарища кулаком в висок.
  
  Тем временем два эдурских флота воссоединялись – непростая задача, с учётом волн и несметного числа судов, а также заходящего солнца.
  
  Но на лице Томада Сэнгара, адмирала этой громадной плавучей армии, лежала тень, которая могла быть вызвана лишь горем, известием об очень личной, глубокой трагедии. Об утрате, непереносимой утрате. Как любопытно.
  
  В воздухе до сих пор ощущалась вонь недавно творившегося Старшего колдовства. Эти эдуры так бездумно выпускали эти силы на волю… отвратительные создания. Решили, что это ничем не опаснее оружия из холодной, безличной стали. Но когда речь шла о Старшей магии – и о Хаосе – эти силы всегда брали верх над носителем
  .
  
  И малазанцы ответили той же монетой. Поразительное открытие, совершенно неожиданная демонстрация тайного могущества. И насколько можно было судить, ритуал малазанцев превзошёл все попытки эдурских чародеев. Потрясающе. Если бы Таралак Вид не стал тому свидетелем самолично, он никогда бы не поверил, что Малазанская империя настолько сильна. Иначе почему до сих пор они не проявляли подобных способностей?
  
  Поразмыслив немного, он нашёл ответ. Может, малазанцы и кровожадные тираны, но они не безумцы. Они понимают, что такое осторожность. Сдержанность.
  
  А вот тисте эдуры, к сожалению, нет.
  
  Тем хуже для них
  .
  
  Он заметил среди летэрийских солдат Мглу, атри-преду. Здесь она кого-то успокаивала парой слов, там вполголоса отдавала приказы, и казалось, вокруг неё собираются все нуждавшиеся в утешении.
  
  Туда же направил свои стопы и грал.
  
  Она повстречалась с ним взглядом и слегка кивнула в знак приветствия.
  
  – Как там твой спутник внизу? – прозвучал вопрос, и Таралак подивился, насколько быстро она овладевает чужим языком.
  
  – Он начал есть. Силы возвращаются к нему, атри-преда. Но что касается странных событий дня сегодняшнего, к ним он равнодушен.
  
  – Его скоро ждёт испытание.
  
  Таралак пожал плечами:
  
  – Его это не заботит. А что стряслось с Томадом Сэнгаром? – поинтересовался он тише, подступив к ней ещё на шаг.
  
  Долгое время она колебалась, затем наконец проговорила:
  
  – Дошла весть, что в малазанской флотилии имеется корабль, захваченный какое-то время назад эдурами в дальнем океане. И корабль этот был отдан одному из сыновей Томада – для плавания к Зарождению. Это была тайная миссия, о которой не оповестили императора Рулада.
  
  – И теперь Томад считает, что его сын погиб.
  
  – Как же иначе? И лишившись одного сына, он на самом деле лишился двух.
  
  – Что ты хочешь этим сказать?
  
  Она взглянула на него, затем качнула головой:
  
  – Не важно. Но то, что родилось нынче в сердце Томада Сэнгара, – это всепожирающая ненависть, Таларак Вид. Ненависть к этим малазанцам.
  
  Грал повёл плечами.
  
  – Каждый из них имел немало врагов в своё время, атри-преда. Каладан Бруд, Сорель Таурит, К'азз Д'Авор, Аномандр Рейк…
  
  При звуках последнего имени глаза Мглы распахнулись, но когда она уже собиралась что-то сказать, взгляд внезапно скользнул куда-то за левое плечо Таралака Вида. И тут же сзади послышался мужской голос:
  
  – Этого не может быть.
  
  Грал сдвинулся на шаг, чтобы тот подошёл ближе.
  
  Эдур.
  
  – Его имя – Альрада Ан, – сказала Мгла, и ему показалось, что в том, как она это произнесла, было что-то глубоко скрытое, понятное только им с эдуром. – Как и я, он выучил ваш язык – намного скорее, чем я.
  
  – Аномандр Рейк, – проговорил эдур. – Чернокрылый Владыка, обитающий у Врат Тьмы.
  
  – Насколько слышал я, – возразил Таралак Вид, – в последнее время он находился в летающей цитадели, именуемой Лунным Семенем. На дальних берегах он сцепился в смертельной схватке с малазанцами, над городом, носящим название Крепь. Там Аномандр Рейк потерпел поражение. Но не лишился жизни.
  
  На иссечённом морщинами, обветренном лице эдурского воина потрясение сменилось недоверием.
  
  – Ты должен рассказать больше. Тот, кого ты называешь Аномандром Рейком… как он выглядит?
  
  – Об этом мне мало что известно. Высокий, темнокожий, серебристые волосы. При нём всегда проклятый двуручный меч. Совпадает? Я не знаю… но, судя по твоим глазам, Альрада Ан, это так. – Таралак помолчал, задумавшись над тем, как многое он может приоткрыть, ибо отсюда уже начиналось тайное знание. То, о чём известно было очень немногим. Однако… посмотрим, чем это обернётся
  . Он перешёл на летэрийское наречие. – Аномандр Рейк – тисте анди. Не эдур. Но по твоей реакции, воин, я мог бы решить, что точно так же, как и Томад Сэнгар, ты ранен неприятным открытием.
  
  В чужих глазах отразился внезапный испуг. Воин бросил короткий взгляд на Мглу, развернулся на каблуках и зашагал прочь.
  
  – Есть вещи, – сказала атри-преда Таралаку Виду, – о которых тебе ничего не известно – и пусть лучше так и остаётся. Неведение тебя защищает. И неразумно было, – добавила она, – показывать, что ты так хорошо владеешь летэрийским языком.
  
  – Сдаётся мне, – возразил Таралак Вид, – что у Альрады Ана не возникнет особого желания докладывать о нашем разговоре кому бы то ни было. – Он посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся. – Как и у тебя, атри-преда.
  
  – Ты неосторожен, Таралак Вид.
  
  Он поплевал на ладони и пригладил волосы, в очередной раз с недоумением отметив про себя, что в её взгляде промелькнуло отвращение.
  
  – Передай Томаду Сэнгару вот что, атри-преда. Он многим рискует, требуя, чтобы доблесть Икария подверглась испытанию.
  
  – Ты выглядишь таким уверенным, – сказала она.
  
  – В чём?
  
  – Что твой спутник – это самый опасный противник из всех, с кем когда-либо сражался император Рулад. Увы, как показывает опыт бесчисленных поединков, все прочие, думавшие так же, мертвы. Да, Таралак Вид, их было очень много
  . Томад Сэнгар должен знать наверняка. Его надо заставить уверовать, прежде чем он выставит твоего друга перед своим сыном.
  
  – Сыном?
  
  – Да. Император Рулад – младший сын Томада Сэнгара. Единственный оставшийся в живых теперь. Другие пропали без вести или мертвы. Скорее, погибли все трое.
  
  – Тогда, сдаётся мне, – заметил грал, – что Томад желает убедиться не в способностях Икария, а в его неспособности. Какой отец желал бы смерти своему единственному уцелевшему сыну?
  
  Вместо ответа Мгла вперилась в лицо его долгим взглядом. И наконец отвернулась и ушла прочь.
  
  Таралак Вид остался в одиночестве, ещё более встревоженный, чем прежде.
  
  Сержант Хеллиан обнаружила запасы матросского рома и расхаживала теперь с добродушной ухмылкой на лице. Каких-то пол-склянки назад она распевала картульскую погребальную песнь в ожидании, пока сама Бездна обрушится с небес на их корабли.
  
  Масан Гилани снова сбросила доспехи и, завернувшись в плотный плащ, чтобы защититься от пронизывающего ветра, сидела на палубе с другими солдатами, стараясь не слишком мешать матросам. Вражеская флотилия осталась где-то южнее, затеряла в сгущающихся сумерках, и все были только рады.
  
  Теперь у нас есть Высший маг. Настоящий. Этот Быстрый Бен, он же был прежде «Мостожогом». Настоящий Высший маг, который спас нас всех. Это хорошо
  .
  
  На плаще её красовалась новая эмблема, вышитая серебряной, алой и золотой нитями – она немало гордилась плодами своих усилий. «Охотники за костями». А что, отличное имя
  . Не такое яркое, как «Мостожоги», конечно. И не сразу понятно, что оно значит, – но так и лучше, потому что вся история Четырнадцатой армии до сих пор простотой не отличалась. В ней было довольно тумана и мути, чтобы с первого захода не разобраться.
  
  Зато у нас есть теперь Высший маг
  .
  
  Малышка Синн подползла поближе, дрожа от холода, и Масан Гилани приподняла полу плаща с одной стороны. Синн скользнула в шерстяной кокон, прижалась потеснее и пристроила голову на груди Масан.
  
  Неподалёку сержант Шнур всё ещё чехвостил Хруста, которому хватило мозгов помахать одному из вражеских кораблей, когда они плыли мимо, сразу после сражения, которого так и не случилось. Насколько ей помнилось, Хруст и под стенами И'гхатана крепко опозорился. Бегал, как полоумный, уши растопырив. А сейчас стоял и слушал сержанта с широченной бессмысленной улыбкой, лучась от счастья всякий раз, когда начальственное красноречие достигало новых изощрённых высот.
  
  Что-то подсказывало Масан Гилани, что если это не прекратить как можно скорее, сержант не выдержит и бросится на Хруста с кулаками, вцепится в длинную тощую шею с громадным торчащим кадыком… Что угодно, лишь бы стереть дебильную ухмылку с этой лошадиной морды.
  
  Маленькие пальчики Синн принялись поигрывать с грудью Масан, теребя сосок.
  
  Что же это были за люди такие, с кем прежде была эта кроха? Она мягко оттолкнула руку, но та тут же вернулась. Ладно, пусть её. Но – проклятье – до чего же ледяные пальцы
  .
  
  – Все мёртвые, – пробормотала Синн.
  
  – Что? Кто мёртвые, крошка?
  
  – Они все мёртвые… тебе нравится? По-моему, тебе это нравится.
  
  – У тебя палец холодный. Кто мёртвый?
  
  – Много.
  
  Палец убрался, на смену ему пришёл горячий, влажный рот. Танцующий язычок.
  
  Худ милосердный! Ладно, не самое плохое завершения для такого жуткого дня
  .
  
  – Это моя сестра там прячется?
  
  Масан Гилани подняла взгляд на капрала Осколка.
  
  – Да.
  
  На лице его мелькнула тень боли.
  
  – Она не хочет мне рассказывать… что случилось в имении. Что было… с ней. – Он помялся, затем уточнил. – Твой плащ не первый, под который она забралась нынче ночью, Масан Гилани. Хотя ты и первая среди женщин.
  
  – А, понятно.
  
  – Я хочу знать, что произошло. Понимаешь? Мне нужно знать.
  
  Масан Гилани кивнула.
  
  – Я всё вижу, конечно, – продолжил Осколок, отворачиваясь и потирая лицо. – Каждый справляется, как умеет…
  
  – Но ты – её брат. – Она снова кивнула. – И ходил за ней. Присматривал, чтобы никто не сделал с ней то, чего не следует.
  
  Он издал тяжкий вздох.
  
  – Спасибо, Масан Гилани. На твой счёт я как раз не тревожился…
  
  – Не думаю, что ты тревожился и по поводу остальных, – возразила она. – Ни о ком из нас.
  
  – Знаешь, – проговорил он, и она заметила, как по лицу у него потекли слёзы, – это то, что меня поразило. Люди здесь – все наши, кто выбрался из-под города, – говорили то же самое, что и ты.
  
  – Осколок, – мягко сказала она, – ты всё ещё в Ашокском полку? Ты и все остальные?
  
  Он покачал головой.
  
  – Нет. Мы теперь «Охотники за костями».
  
  Это хорошо
  .
  
  – Мне нужно ещё ниток, – заметила она. – Я бы, может, позаимствовала ваши плащи как-нибудь… в погожий денёк…
  
  – У тебя золотые руки, Масан Гилани. Я остальным скажу, если ты не против.
  
  – Конечно, не против. Всё равно на этом корыте нам особо нечем заняться.
  
  – Я тебе признателен. За всё.
  
  – Тебе бы поспать, капрал. Сестрёнка твоя дышит так ровно… Думаю, тоже задремала.
  
  Он кивнул ей и отошёл.
  
  А если кто-то из солдат чего-то не поймёт и попытается обойтись дурно с этой несчастной малышкой, остальные сорок с лишним человек с него заживо спустят шкуру. И не только мы. Ещё Фарадан Сорт
  .
  
  Четверо детишек выбрались на палубу, один из них заходился радостным смехом. Синн, угревшаяся в объятиях Масан Гилани, слегка шевельнулась, но так и не выпустила сосок изо рта. Далхонка проводила детей взглядом, радуясь тому, что они оправились после пешего перехода со всеми его тяготами и быстро пошли на поправку. Да, мы все справляемся, как умеем
  .
  
  Так кого же видела перед собою Синн, когда говорила, что они все мертвы?
  
  Нижние боги, я не уверена, что хочу это знать. По крайней мере, не сегодня вечером. Пусть спит. Пусть остальные играют, потом сворачиваются под одеялами где-нибудь в трюме. Пусть эта качающаяся на волнах громадина убаюкает нас всех. Быстрый Бен подарил нам всё это
  .
  
  Брат с сестрой стояли на носу, кутаясь в плащи от пронизывающего ветра, и смотрели на звёзды, густо усыпавшие непроглядное северное небо. Над головами раздавались поскрипывание снастей, хлопанье тугих парусов. К западу силуэты тёмных гор на фоне неба отмечали полуостров Ольфара.
  
  Сестра первой нарушила долгое молчание, повисшее между ними:
  
  – Такое просто не могло произойти.
  
  Брат коротко хмыкнул:
  
  – Вот именно. И в этом весь смысл.
  
  – Тавор не получит желаемого.
  
  – Я знаю.
  
  – К этому она привычна.
  
  – О да, ей доводилось иметь дело с нами.
  
  – Ты же понимаешь, Нихил, он спас нас всех.
  
  Под тяжёлым капюшоном виканской шерсти ответного кивка было почти не разглядеть.
  
  – В первую очередь, Быстрого Бена.
  
  – Согласен. Итак, – продолжил Нихил, – мы сошлись на том, что это хорошо – то, что он с нами.
  
  – Возможно, – отозвалась Бездна.
  
  – Ты так говоришь лишь потому, что он тебе нравится, сестра. Нравится, как женщине может нравиться мужчина.
  
  – Не говори глупостей. Всё дело в этих снах… и в том, что она вытворяет…
  
  Нихил снова фыркнул.
  
  – Заставляет учащаться дыхание, да? Когда эта звериная лапа хватает его так цепко…
  
  – Хватит уже! Я вовсе не о том. Просто… да, конечно, хорошо, что он с этой армией. Но то, что она при нём… нет, тут я не уверена.
  
  – А, так ты ревнуешь?
  
  – Брат, я устала от этих детских подколок. Здесь есть принуждение – в том, как она использует его.
  
  – Ладно, с этим я готов согласиться. Но для нас с тобой, сестра, жизненно важно только одно. Эрес'аль заинтересована. Она следует за нами, как самка шакала.
  
  – Не за нами. За ним.
  
  – Совершенно верно. И в этом суть вопроса. Станем ли мы ей говорить об этом? Должна ли об этом узнать адъюнкт?
  
  – Узнать о чём? Что для неё и её армии какой-то обкончавшийся солдат из взвода Скрипача важнее, чем Быстрый Бен, Калам и Апсалар вместе взятые? Послушай, давай сперва выясним, что ей скажет Высший маг – обо всём, что случилось.
  
  – То есть если он сообщит мало или станет расписываться в полном неведении…
  
  – Либо заявит, что это он всеобщий спаситель и затребует все лавры себе, – тогда мы и решим, каким будет наш ответ, Нихил.
  
  – Согласен.
  
  Примерно дюжину ударов сердца они молчали, и наконец Нихил вновь подал голос:
  
  – Тебе не стоит беспокоиться так сильно, Бездна. Полуженщина-полуживотное, покрытая вонючей шерстью, как мне кажется, едва ли завоюет его сердце.
  
  – Но это была не моя рука… – Она внезапно осеклась, а затем разразилась потоком самых грязных виканских ругательств.
  
  Нихил улыбался в темноте. Малодушно радуясь тому, что сестра этого не заметит.
  
  Морпехи заполонили собой весь трюм, валялись на полу или сворачивались под одеялами, и от этой тесноты Апсалар делалось не по себе, как будто она оказалась в бочке. Отбросив покрывало в сторону, она поднялась. Две лампы, свисавших с потолочный брусьев, с трудом разгоняли мрак, фитили были низко прикручены. Воздух был спёртым и вонючим. Накинув плащ, она начала пробираться к люку.
  
  Выбравшись наружу, Апсалар наконец оказалась на средней палубе. Ночной воздух был ледяным, зато наполнял лёгкие обжигающей свежестью. На носу она заметила две фигуры. Нихил и Бездна. Пришлось разворачиваться и топать на корму, но и там оказалось занято. Опершись о бортик, стоял человек. Невысокий коренастый солдат с непокрытой головой, несмотря на пронизывающий ветер, трепавший длинные пряди жидких седых волос. Он не показался ей знакомым.
  
  Поколебавшись немного, Апсалар передёрнула плечами и подошла ближе. Он повернул голову, когда она оказалась совсем рядом, у бортика.
  
  – Болячку себе накличешь, солдат, – сказала она. – Ты хоть капюшон накинь.
  
  Старик закряхтел, но ничего не сказал.
  
  – Меня зовут Апсалар.
  
  – И ты теперь хочешь моё имя взамен, да? Но если я тебе его дам, всё закончится. Останется лишь молчание. Как всегда.
  
  Она опустила взгляд на бурный пенный след, остающийся за кораблём. Волны чуть заметно фосфоресцировали.
  
  – Я в Четырнадцатой армии новичок, – сказала она.
  
  – Сомневаюсь, что есть разница, – отозвался он. – То, что я сделал, ни для кого не секрет.
  
  – Я совсем недавно вернулась в Семь Городов. – Она немного помолчала. – Как бы то ни было, ты не одинок с бременем своих прежних деяний.
  
  Он вновь покосился на неё.
  
  – Ты ещё слишком молода, чтобы прошлое преследовало тебя.
  
  – А ты, солдат, слишком стар, чтобы оно могло тебя всерьёз беспокоить.
  
  Он отрывисто хохотнул и вновь уставился на море.
  
  На востоке сквозь стремительно разбегающиеся облака проглянула луна, но свет её казался тусклым, приглушённым.
  
  – Посмотри, – сказал он. – У меня глаз острый, но эта луна кажется просто белёсым пятном. И не тучи её скрывают. Там другой мир, верно? Другое царство, где другие армии копошатся в тумане, сражаются, выволакивают детишек на улицы, и мечи, красные от крови, поднимаются и опускаются, без конца. Пари держу, временами они смотрят вверх и думают, сколько же пыли подняли вокруг, так что даже не разглядеть тот, другой мир прямо над головой.
  
  – Когда я была маленькой, – сказала Апсалар, – я верила в то, что там есть города, только без войны. Ничего, кроме дивных садов, где вечно цветут цветы, во все времена года, ночью и днём наполняя воздух чудесными ароматами… знаешь, как-то я об этом рассказала одному человеку. Он говорил потом, что именно в тот вечер в меня влюбился. В эту историю. Он был тогда совсем юным, как ты понимаешь.
  
  – А теперь он – пустота в твоих глазах, Апсалар?
  
  Она вздрогнула.
  
  – Если ты собираешься говорить мне такие вещи, я хочу знать твоё имя.
  
  – Но это бы всё испортило. Совсем. Сейчас я обычный солдат, как все прочие. Ты узнаешь, кто я, и иллюзия рухнет. – Он поморщился, затем сплюнул в море. – Ладно, хорошо. Ничто не вечно под луной, даже неведение. Меня зовут Прищур.
  
  – Сожалею, что придётся сдуть твоё распухшее самолюбие – каким бы воспалённым оно ни было, – но за этим откровением для меня не следует никакого ослепительного прозрения.
  
  – Врёшь? Нет, вижу, что нет. Хм, такого я не ожидал, Апсалар.
  
  – Выходит, ничего не изменилось, верно? Ты ничего не знаешь обо мне, я ничего не знаю о тебе.
  
  – Я уж и забыл, как это бывает. Так насчёт того юноши – что с ним было дальше?
  
  – Не знаю. Я его бросила.
  
  – Ты его не любила?
  
  Она вздохнула.
  
  – Прищур, всё сложно. Я уже намекала, что у меня есть прошлое. Правда в том, что я любила его слишком сильно и не могла допустить, чтобы он погрузился так глубоко в мою жизнь, в то, кем я была – и кто я есть до сих пор. Он заслуживает лучшей доли.
  
  – Женщина, ты безмозглая дура. Посмотри на меня. Я одинок. Было время, меня всё устраивало, я не хотел ничего менять. А потом как-то утром проснулся – и было поздно. Теперь только одиночество дарует мне покой, но этот покой не назовёшь приятным. Вы двое любили друг друга – ты хоть представляешь, какая это редкость и ценность? Ты сломала себя и, похоже, его заодно. Послушай меня, Апсалар, – ступай и найди его. Найди и ухватись за него… и кстати, у кого тут ещё воспалённое самолюбие? Видишь, как бывает, когда уверен, что перемены могут прийти только с одной стороны.
  
  Сердце её колотилось отчаянно. Она не могла выдавить ни слова, все возражения рассыпались в прах, каждое отрицание истаивало прежде, чем успевало родиться. Испарина стыла на коже.
  
  Прищур отвернулся.
  
  – Нижние боги, это же надо, настоящий разговор. Столько остроты, столько жизни… я и забыл. Пойду вниз – голова занемела. – Он помолчал. – Больше со мной говорить ты небось не захочешь? Так чтобы просто Прищур и Апсалар, у которых нет ничего общего, кроме того, что они ничего друг о друге не знают?
  
  С большим трудом ей удалось кивнуть.
  
  – Я была бы… этому рада, Прищур.
  
  – Хорошо.
  
  Она услышала, как за спиной затихают его шаги. Бедняга. Он правильно сделал, что лишил жизни Колтейна. Никто не ставит ему это в вину. Но сам себе он, очевидно, этого до сих пор не простил
  .
  
  Спустившись в трюм, Прищур на мгновение замешкался, придерживаясь обеими руками за верёвочные поручни, натянутые по бокам крутых ступеней. Да, он мог бы сказать и больше, но кто бы предположил, что пройти сквозь её защиту окажется настолько просто. Он не ожидал увидеть её такой… уязвимой.
  
  Воистину, от женщины, которая была одержима божеством, стоило ожидать иного. Я думал, она крепче
  .
  
  – Апсалар.
  
  Голос она узнала, поэтому и не подумала оборачиваться.
  
  – Привет, Котильон.
  
  Бог подошёл ближе, опёрся о борт с ней рядом.
  
  – Непросто оказалось тебя найти.
  
  – Ты меня удивляешь. Я же выполняю твоё поручение, в конце концов.
  
  – В сердце Малазанской империи. Такого развития событий мы не предвидели.
  
  – Жертвы не всегда сидят смирно в ожидании ножа. Даже ничего не подозревая, они способны многое переменить.
  
  Какое-то время он не произносил ни слова, и Апсалар вновь ощутила нарастающее напряжение внутри. В приглушённом лунном свете лицо его выглядело усталым, глаза – когда он на неё посмотрел, – показались воспалёнными.
  
  – Апсалар. Я был… слишком самодоволен.
  
  – Котильон, у тебя множество качеств, но самодовольство в список не входит.
  
  – Беспечен, в таком случае. Случилось кое-что – довольно сложно теперь свести всё воедино. Как если бы все важные детали сбросили в илистый пруд, и я шарю там наполовину вслепую, не понимая толком, что именно пытаюсь найти.
  
  – Резчик.
  
  Он кивнул:
  
  – Произошло нападение. Засада, как мне кажется… даже воспоминания, оставшиеся в земле, где пролилась кровь, оказались обрывочными, и я мало что сумел прочитать.
  
  Что там было?
  Ей хотелось задать этот вопрос. Поторопить его. Он слишком медлил, осторожничал… нет, он не просто тянет – он колеблется
  …
  
  – Поблизости есть небольшое поселение… его жители потом убирали тела.
  
  – Он мёртв.
  
  – Не знаю. Трупов не было, если не считать лошадей. Одна могила – но кто-то вскрыл её и похитил тело… и нет, я понятия не имею, зачем это кому-то понадобилось. В любом случае, я утратил связь с Резчиком, и это тревожит меня сильнее, чем всё остальное.
  
  – Утратил связь, – без всякого выражения повторила она. – Тогда он мёртв, Котильон.
  
  – Честное слово, не знаю. Однако есть две вещи, которые мне известны наверняка. Ты хочешь их услышать?
  
  – Это важно?
  
  – Тебе решать.
  
  – Тогда говори.
  
  – Одна из женщин, Скиллара…
  
  – Да.
  
  – Она родила ребёнка – до родов дожила, по крайней мере, и младенец остался в деревне.
  
  – Это хорошо. Что ещё?
  
  – Геборик Лёгкая Рука мёртв.
  
  На этих словах она повернулась – но не к нему, а от него, и какое-то время смотрела на море и на тусклую луну вдалеке.
  
  – Призрачные Руки.
  
  – Да. Сила – аура – этого старика… она полыхала зелёным пламенем, отдавала дикой яростью Трича. Её невозможно, немыслимо было спутать с чем бы то ни было…
  
  – А теперь она пропала.
  
  – Да.
  
  – Была ещё одна женщина, совсем молоденькая.
  
  – Да. Мы оба её искали, я и Престол Тени. Как оказалось, я знаю, где она живёт, и она в самом деле именно там, где она нам была нужна, с единственной – ключевой – разницей…
  
  – Её контролируете не вы с Престолом Тени.
  
  – Ведём, а не контролируем… мы не настолько самоуверенны, Апсалар, чтобы претендовать на контроль. К несчастью, то же самого нельзя сказать о её новом хозяине. Увечном Боге. – Он немного поколебался. – Фелисин Младшая – это Возрождённая Ша'ик.
  
  Апсалар кивнула:
  
  – Как меч, убивающий своего создателя… справедливость описывает собственные круги.
  
  – Справедливость? Во имя Бездны, Апсалар, справедливость не имеет к этому ни малейшего отношения.
  
  – Разве? – Она вновь повернулась к нему лицом. – Я отослала Резчика прочь из страха, что он погибнет, если останется со мной. Я прогнала его, и это его погубило. Ты пытался использовать Фелисин Младшую, а теперь она оказалась пешкой в руке другого
  бога. Тричу хотелось найти себе Дестрианта, чтобы тот вверг своих последователей в войну, но Геборика прикончили, и он ровным счётом ничего не добился. Как тигрёнок, которому размозжили череп, – вся сила, весь потенциал ушёл в песок. Скажи мне, Котильон, какое поручение ты дал Резчику?
  
  Он не ответил.
  
  – Ты велел ему защищать Фелисин Младшую, верно? И он потерпел неудачу. Жив ли он? Ради его же блага, надеюсь, что нет.
  
  – Ты это не всерьёз, Апсалар.
  
  Она прикрыла глаза. Нет, я это не всерьёз. Боги, что же мне делать… со всей этой болью? Что делать?
  
  Котильон медленно поднял руку, потянулся – без чёрной кожаной перчатки – и бережно провёл по щеке. Она ощутила, как его пальцы скользнули по коже, почувствовала холодок на том месте, где он стёр слезинку. Слезинку, которой она даже не заметила.
  
  – Ты заледенела, – послышался негромкий голос.
  
  Она кивнула, а потом внезапно затрясла головой, когда внутри всё начало рушиться, – и оказалась в его объятиях, заходясь беспомощными рыданиями.
  
  И бог сказал ей:
  
  – Я найду его, Апсалар. Клянусь. Я узнаю правду.
  
  Все правды, о да. Одну за одной, убирая камень за камнем. Один за другим. На нас, затмевая свет, наползает тьма, просеивается гравий и песок, и вечное безмолвие наступит, когда всё встанет на свои места. А теперь, дурочка, попробуй вдохнуть. Хотя бы раз
  .
  
  Тучи стремительно наползали на лунный диск. И сады умирали, один за другим.
  
  Глава девятнадцатая
  Жестокое заблужденье, ты выбираешь форму и вид
  мокрой глины в руках, а колесо всё вращается.
  Закалённый в граните, сей обожжённый панцирь
  затвердевает щитом для твоих деяний, и решения тёмные
  Оседают внутри, невидимые в чресполосице слоёв, ждут
  прихода усталой смерти, привала в пути, что тебя исключит.
  Мы, слепые плакальщики, высóко возносим тебя, славим
  всё, чем не были мы, и гниль, что с тобою уходит в могилу.
  Вот я стою меж скорбящих, которых злят мои подозренья,
  а прах сосуда летит… о как ненавистны мне похороны.
  Панит Фанал. Тайны глины
  
  Баратол открыл глаза – вокруг было темно. Не шевелясь, кузнец сосредоточился, пытаясь понять, что за звуки его разбудили. Баратол выделил два источника шума. Один далеко, второй прямо рядом. Осторожности ради он прислушался к ближнему.
  
  Шорох простыни, сминаемой сплетёнными руками, лёгкое поскрипывание песка, затем тихий шёпот. Долгий, протяжный выдох, ещё немного возни, затем звуки становятся ритмичными и два дыхания сливаются в одно.
  
  Вот и хорошо. Видит Худ, самому Баратолу не под силу было исцелить загнанный, потерянный взгляд даруджийца. Кузнец молча молился, чтобы Скилларе не пришло в голову как-нибудь жестоко предать юношу. В этом случае Резчик наверняка отстранился бы от мира навсегда.
  
  Как бы то ни было, Баратол тут ничего поделать не мог, и это тоже было неплохо.
  
  Итак… другой, далёкий звук. Шорох, ритмичный, но более мягкий, чем нарастающий пульс страсти по другую сторону дымящегося кострища. Будто ветер поёт в кронах деревьев… только вокруг нет деревьев. И ветра тоже нет.
  
  Это море.
  
  Близился рассвет, небо на востоке бледнело. Баратол услышал, как Скиллара перевернулась на бок, тихо, но часто дыша. Резчик подтянул одеяла повыше, тоже повернулся на бок и мгновение спустя снова уснул.
  
  Скиллара поднялась и села. Удар кремнём по железу, несколько искр – и трубка раскурена. Вчера она потратила последние деньги, пополняя свои запасы «ржавого листа» у маленького каравана, который двигался прочь от побережья. Встреча была неожиданной – отряды просто столкнулись на каменистой тропе. Торговцы сперва насторожились, а потом взглянули на них как будто с облегчением.
  
  Чуму одолели. Так сказали таннойские духовидцы, снимая ими же провозглашённый карантин с Отатаралового острова.
  
  Но Баратол и его спутники были первыми живыми людьми, которые повстречались караванщикам с того момента, как они вышли из маленькой прибрежной деревеньки – места высадки с корабля. Торговцы, везущие товары первой необходимости из Руту-Джелбы, боялись, что прибыли в вымерший край.
  
  Два дня, пока Скиллара была не в себе, Баратол жалел, что вообще ушёл из своей кузницы. «Ржавый лист», любовник – она снова в мире с собой, слава Худу.
  
  Скиллара поинтересовалась:
  
  –
  Баратол, хочешь, я приготовлю завтрак?
  
  Кузнец перевернулся на спину и сел, пристально разглядывая женщину в неверном утреннем свете.
  
  Скиллара пожала плечами:
  
  –
  Это женское дело. Ты расстроен?
  
  –
  С чего бы это? – проворчал Баратол, глядя на всё ещё неподвижного Резчика. – Он и правда снова уснул?
  
  Скиллара кивнула:
  
  –
  Он мало спит ночью, если вообще спит, – из-за кошмаров или из-за страха кошмаров. Вот почему ещё полезно разделить с ним ложе – после этого он сможет выспаться и отдохнуть.
  
  –
  Я восхищаюсь твоей добротой, – заметил Баратол, придвигаясь ближе к кострищу и разгребая посеревшие угли остриём кухонного ножа. Из рассветных сумерек справа вынырнул улыбающийся Чаур.
  
  –
  И правильно делаешь, – ответила кузнецу Скиллара.
  
  Баратол бросил взгляд на женщину:
  
  –
  И это всё? Ты просто ему так помогаешь?
  
  Скиллара отвела взгляд и затянулась трубкой.
  
  –
  Не причиняй ему боли, Скиллара.
  
  –
  Ты что, дурак? Я – как раз наоборот.
  
  –
  Это я заметил. Но что если он в тебя влюбится?
  
  –
  Не влюбится. Не сможет.
  
  –
  Почему?
  
  Скиллара встала и подошла к их пожиткам:
  
  –
  Разводи огонь, Баратол. Горячий чай согреет наши косточки.
  
  Если только они не промёрзли насквозь, женщина.
  
  Чаур подошёл к Скилларе и нагнулся, чтобы погладить её по волосам. Не обращая на великана внимания, девушка достала свёртки с едой.
  
  Чаур с живым интересом следил за каждой струйкой дыма, которую выдыхала Скиллара.
  
  Да, парень, легенды не врут – некоторые демоны и вправду дышат огнём.
  
  Они дали Резчику выспаться, так что он проснулся только к обеду – рывком сел, и удивлённое выражение на лице юноши сразу же сменилось виноватым. Солнце уже начало припекать, но с востока дул приятный прохладный ветерок.
  
  Баратол заметил, как Резчик огляделся в поисках Скиллары, обнаружив её сидящей спиной к валуну, и как даруджиец вздрогнул, когда та ему подмигнула и послала воздушный поцелуй.
  
  Чаур кружил по лагерю, словно любопытный пёс – звук прибоя был всё громче, и великан никак не мог скрыть, что ему крайне любопытно, что же там так шумит.
  
  Резчик отвлёкся от Скиллары и некоторое время наблюдал за Чауром:
  
  –
  Что это с ним?
  
  –
  Море, – ответил Баратол. – Он никогда раньше не видел моря. Наверное, даже не знает, что это такое. У нас ещё остался чай, Резчик, а в тех свёртках возле Скиллары – твой завтрак.
  
  –
  Уже поздно, – заметил даруджиец, поднимаясь, – надо было меня разбудить.
  
  И тут Резчик понял:
  
  –
  Море? Храни нас Беру, мы уже так близко?
  
  –
  Слышишь запах? И шум?
  
  Резчик внезапно улыбнулся – и эта улыбка была настоящей, первой настоящей улыбкой юноши на памяти Баратола.
  
  – Кто-нибудь обратил внимание на луну вчера ночью? – спросила Скиллара. – Она была пёстрой. Как будто в луне кто-то наделал дыр.
  
  – И некоторые из этих дыр, – заметил Баратол, – кажется, увеличиваются.
  
  Скиллара посмотрела на кузнеца и кивнула:
  
  – Мне тоже так показалось, но я не была уверена. Как думаешь, что это значит?
  
  Баратол пожал плечами:
  
  – Говорят, луна – это другой мир, такой же как наш, и по её поверхности бродят люди. Иногда что-то падает с нашего
  неба. Камни. Огненные сферы. Я слышал, что Увечный Бог тоже с неба сверзился. Целые горы валятся вниз, уничтожают континенты, вздымают в небо огромные тучи дыма и пепла. – Кузнец перевёл взгляд со Скиллары на Резчика. – Я думаю, может, что-то вот так же грохнулось на луну.
  
  – Будто бог упал сверху?
  
  – Да, вроде того.
  
  – Тогда что это за тёмные пятна?
  
  – Не знаю. Может, дым и пепел. Может быть, кусочки, отколовшиеся от их мира.
  
  – Пятна становятся больше…
  
  – Да, – пожал плечами Баратол, – тучи пепла и дыма растут. Укладывается в картинку, разве нет?
  
  Резчик быстро расправлялся с завтраком:
  
  – Прошу прощения, что заставляю себя ждать. Нам нужно идти. Хочу взглянуть, что в той заброшенной деревне.
  
  – Что угодно нам сгодится, лишь бы на воде держалось, – заметил Баратол.
  
  – Надеюсь, мы там что-то подобное и обнаружим.
  
  Резчик отряхнул руки от крошек, сунул в рот последний сушёный инжир и поднялся на ноги:
  
  – Я готов, – объявил он с набитым ртом.
  
  Ладно, Скиллара, ты всё правильно сделала.
  
  На задворках рыбацкой деревни валялись выбеленные солнцем и обглоданные собаками кости. Все двери домов, трактира и ставки малазанского налогового инспектора были распахнуты, проёмы замело мельчайшим песком. По обе стороны каменной пристани были пришвартованы полузатопленные рыбацкие лодки: верёвки, которыми их привязали, растянулись и разлезлись. В мелководном заливе за пристанью, у причальных шестов, на якоре стояли два судна побольше.
  
  Чаур замер там, откуда впервые заметил море и белопенные перекатывающиеся волны. Он всё ещё улыбался, но по щекам великана непроизвольно катились слёзы, на которые Чаур не обращал внимания, пытаясь как бы петь с закрытым ртом, издавая странные мычащие звуки.
  
  Скиллара бродила по деревне в поисках всего, что может пригодиться в предстоящем путешествии. Верёвки, корзины, бочки, сушёная еда, сети, остроги, соль, чтобы засаливать рыбу, – что угодно. В основном ей попадались останки жителей деревни – их всех уже нашли собаки. По обеим сторонам улицы, ведущей к пристани, стояло два больших приземистых здания, и оба были заперты. С помощью Баратола они сломали замки и обнаружили внутри припасы на всю оставшуюся жизнь и более.
  
  Резчик поплыл присмотреться к кораблям, и через некоторое время вернулся с докладом: обе каракки вполне на ходу, и обе примерно одинаково готовы к выходу в море. По длине и осадке судна были практически близнецами.
  
  – Наверное, их делал один мастер, – сказал Резчик, – как мне кажется. Баратол, ты-то сможешь точнее сказать, если заинтересуешься.
  
  – Верю тебе на слово, Резчик. Значит, мы можем выбрать любую из них.
  
  – Да. Возможно, они принадлежат торговцам, которых мы повстречали.
  
  – Нет, корабли не джелбанские. Как они называются?
  
  – Тот, что слева – «Хвост дхэнраби». Второй зовётся «Скорбь Санали». Интересно, кто это – Саналь?
  
  – Пойдём на «Скорбь», – решил Баратол. – И не спрашивай почему.
  
  Скиллара рассмеялась.
  
  Резчик задержался на пристани у залитых грязной водой судёнышек:
  
  – Нужно вычерпать воду из одной такой посудины, чтобы доставить припасы на нашу каракку.
  
  Баратол выпрямился:
  
  – Я начну стаскивать наше добро из склада сюда.
  
  Скиллара проводила взглядом массивную фигуру кузнеца, который двинулся вверх по улице, а затем обернулась к Резчику, который уже раздобыл черпак из половинки тыквы и начал выбирать воду из лодочки.
  
  – Тебе помочь? – поинтересовалась она.
  
  – Справлюсь. Наконец-то у меня есть чем заняться.
  
  – Теперь у тебя и дни, и ночи заняты.
  
  Резчик смущённо взглянул на Скиллару:
  
  – Я никогда раньше не пробовал молока.
  
  Усмехнувшись, девушка забила трубку:
  
  – Пробовал, просто ты не помнишь.
  
  – М-да. Наверное, ты права.
  
  – Как бы то ни было, ты намного нежнее, чем та маленькая, краснощёкая пиявка.
  
  – Ты не дала ей имени?
  
  – Нет. Пусть про имя спорят её новые матери.
  
  – Даже мысленно? Ну, кроме «кровожадная муха», «пиявка» и «конский клещ».
  
  – Резчик, – ответила Скиллара, – ты кое-чего не понимаешь. Если бы я дала ей настоящее имя, мне в конце концов пришлось бы развернуться и отправиться назад. Мне пришлось бы взять ребёнка себе.
  
  – Ох. Прости, Скиллара. Ты права, я вообще многого не понимаю.
  
  – Надо больше доверять себе.
  
  – Нет, – коротко ответил Резчик и замолчал, глядя на восток, на море. – Я не сделал ничего, свидетельствующего, что мне можно довериться. Посмотри, что стало с Фелисин Младшей, которая доверяла мне, думала, что я смогу её защитить. Даже Геборик говорил, будто у меня есть задатки лидера и будто это хорошо. Так что он тоже доверял мне.
  
  – Ты проклятый идиот. Мы попали в засаду т'лан имассов. Что ты мог бы сделать, как думаешь?
  
  – Я не знаю, и в этом-то всё и дело.
  
  – Геборик был Дестриантом Трича. А его зарубили, словно хромую собаку. Серожаба разделали, как дичь на пиру. Резчик, мы с тобой – обычные люди и не можем остановить подобное. Имассы нас одним махом зарубили бы и дальше пошли. Да, это любому сложно принять. Осознать свою никчёмность, бесполезность. От нас никто не ждёт подвигов, так что лучше заляжем пониже и не будем попадаться на глаза никому вроде т'лан имассов, богов и богинь. Ты, Резчик, и я, и Баратол, и Чаур. Мы из тех, кто будет потом разгребать руины и пытаться всё починить, если нам повезёт выжить. Мы будем отстраивать обычный мир. Вот что мы можем – гляди-ка, ты вдохнул жизнь в старую лодку, и она снова может приносить пользу – посмотри, посудина наконец-то выглядит так, как должна, и в этом что-то есть, правда?
  
  – Худа ради, – покачал головой Резчик, – Скиллара, мы не просто рабочие муравьи, отстраивающие муравейник, по которому неосторожно потоптался бог. Мы можем и больше.
  
  – Я не говорю, что не можем, – ответила Скиллара, – но сейчас это то, что в наших силах – начать восстанавливать деревни, а затем и свою жизнь.
  
  Баратол несколько раз сходил туда-сюда за время беседы, а теперь к ним спускался и Чаур, с опаской приближаясь к воде. Немой великан освободил лошадей от сумок с припасами и даже от свёртка с телом Геборика. Теперь рассёдланные и распряжённые кони бродили по траве у линии прибоя, взмахивая хвостами.
  
  Резчик начал загружать припасы в лодочку.
  
  Через некоторое время юноша прервался и едко заметил:
  
  – Интересный метод отлынивать от работы: разжигание трубки.
  
  – Ты же сказал, что тебе не нужна помощь.
  
  – С черпанием – была не нужна.
  
  – Ты, Резчик, никак не можешь понять духовной потребности в удовольствии и ясности, которую приносят эти мгновения отдыха. И из-за этого непонимания ты чувствуешь негодование, которое портит твою кровь и отравляет твои речи. Такая отрава, знаешь ли, пожирает людей изнутри.
  
  Резчик пристально взглянул на Скиллару:
  
  – Ты имеешь в виду, что я просто ревную?
  
  – Конечно, ревнуешь, но поскольку я понимаю тебя, я легко воздерживаюсь от осуждения. Можешь ли ты сказать то же про себя?
  
  К ним подошёл Баратол с двумя бочками под мышками:
  
  – Поднимай задницу, женщина. Ветер сейчас благоприятный, так что чем быстрее двинемся, тем лучше.
  
  Скиллара отдала кузнецу честь и встала:
  
  – Вот, Резчик, сразу видно, кто главный. Наблюдай за ним, слушай и учись.
  
  Даруджиец потрясённо уставился на неё.
  
  Скиллара точно знала, что он думает: Но ты же только что говорила…
  
  Я говорила другое, мой юный любовник. Мы, люди, противоречивые существа, но переменчивости не стоит бояться, как и вообще переживать из-за неё. Подумай о тех, кто жаждет постоянства, и ты поймёшь, что они все тираны или скоро ими станут. Они насаждают свою волю тысячам, жене, или мужу, или ребёнку. Не бойся противоречий, Резчик, это верный признак разнообразия.
  
  Чаур держал руль, а Резчик с Баратолом занимались парусами. День был ясный, ветерок – свежий, и их каракка так легко перекатывалась с волны на волну, будто само дерево желало нестись вперёд. Иногда нос корабля нырял вниз, поднимая брызги, и Чаур смеялся от незамутнённой радости бытия, как ребёнок.
  
  Скиллара устроилась в средней части судна и потянулась, подставляя лицо тёплому, но не жаркому солнышку.
  
  Мы идём на каракке по имени «Скорбь», с мертвецом на борту. Которого Резчик хочет доставить до места последнего упокоения. Геборик, знал ли ты, что на свете есть такая верность – и до неё рукой подать?
  
  Когда Баратол проходил мимо и Чаур снова рассмеялся, девушка заметила ответную улыбку на потрёпанном, покрытом шрамами лице кузнеца.
  
  И вправду, благословенны эти звуки. Этот смех так удивителен и так нужен нам, он и его невинность…
  
  Онрак Разбитый осознал, что с возвращением некоторых человеческих качеств задумался о несовершенстве жизни. Не то чтобы он питал иллюзии на этот счёт. На самом деле имасс вообще не питал никаких иллюзий. Ни в чём. Но, несмотря на это, Онрак не сразу понял, что странные внутренние метания на самом деле – ощущение… нетерпения
  .
  
  Враг придёт снова. Пещеры наполнятся криками, звоном оружия, яростными голосами. И Онрак будет сражаться плечом к плечу с Труллом Сэнгаром, и вместе с ним в бессильной ярости узрит смерть всё новых и новых детей Миналы.
  
  Конечно, детьми их уже назвать сложно. Если бы они были имассами, они бы уже прошли посвящение во взрослую жизнь. Они бы искали себе пару, охотились, пели вместе с кланом ночные песни в час, когда возвращается темнота, – чтобы напомнить всем, что смерть ждёт каждого в конце пути.
  
  Любовными утехами также следует заниматься ночью, и это разумно, так как именно в самом сердце тьмы зажглось первое пламя жизни, пробудилось сияние, которое разогнало беспросветный мрак. Возлечь с любовником означало восславить пришествие огня. Из плотского жара вовне, в мир
  .
  
  Здесь, в пропасти, темнота длилась вечно, и не было ни огня души, ни пламени страсти. Только обещание смерти.
  
  И Онрака стало мучить нетерпение. Нет никакой чести в ожидании забытья. Нет, для жизни, наполненной истинным смыслом и целью, забытьё должно наступать внезапно, неожиданно, непредсказуемо. Вот ты несёшься во весь опор, а вот – конец.
  
  Будучи Логросовым т'лан имассом, Онрак знал, насколько тяжело дались клану бесконечные изматывающие войны. До предела истощённым душам имассов неоткуда было ждать спасения – и не на что надеяться в будущем. Вот сородич валится на обочину, сломленный, неподвижный – его глаза теперь столетиями будут глядеть на один и тот же перекошенный пейзаж, отстранённо отмечая малейшие изменения в картине. Зверушка робко крадётся мимо, упорный росток травы вырывается из земли после дождя, птицы клюют семена, насекомые строят империи…
  
  Трулл Сэнгар подошёл к Онраку, который стоял на страже у узкого прохода:
  
  – Монок Охем говорит, что присутствие эдуров… сократилось, они уходят от нас. Пока что. Как будто что-то заставило моих сородичей отступить. Кажется, мой друг, нам выпала отсрочка – которой мы не желали. Я не знаю, сколько ещё смогу сражаться.
  
  – Когда ты и вправду не сможешь сражаться, Трулл Сэнгар, поражение уже не будет иметь значения.
  
  – Я не думал, что дети станут противиться её воле, знаешь ли, но в их действиях есть смысл. Минала ожидала, что они просто отойдут, бросив горстку оставшихся на произвол судьбы. То есть горстку нас, – Трулл пожал плечами. – Панек не удивился.
  
  – Остальные дети считают его вожаком, – заметил Онрак. – Они его не бросят. И своих матерей тоже.
  
  – А оставшись, они всем нам разобьют сердце.
  
  – Да.
  
  Тисте эдур взглянул на имасса:
  
  – Ты уже начал жалеть, что в тебе пробудились чувства, Онрак?
  
  – Это пробуждение служит мне напоминанием, Трулл Сэнгар.
  
  – О чём?
  
  – О том, почему я зовусь «Разбитым».
  
  – Мы все здесь разбиты.
  
  – Но не Монок Охем и не Ибра Голан.
  
  – Да, они в порядке.
  
  – Трулл Сэнгар, когда на нас нападут, ты должен знать – я не останусь у твоего плеча.
  
  – Вот как?
  
  – Да. Я собираюсь достать их главаря. Убить его или умереть, попытавшись. Возможно, если я достаточно многих повергну, они передумают заключать союз с Увечным Богом. По крайней мере, возможно, это заставит эдуров отступить и долго не возвращаться.
  
  – Понимаю, – промолвил Трулл, и усмехнулся в темноту. – Мне будет не хватать тебя рядом в решающие мгновения, мой друг.
  
  – Если моя затея удастся, Трулл Сэнгар, я вернусь и встану с тобой рядом.
  
  – Тогда постарайся прикончить главного побыстрее.
  
  – Таково моё намерение.
  
  – Онрак, я слышу что-то новое в твоём голосе.
  
  – Да.
  
  – И что это значит?
  
  – Это значит, Трулл Сэнгар, что, открывая в себе нетерпение, Онрак Разбитый обнаружил и кое-что ещё.
  
  – Что именно?
  
  – Вот что: мне надоело защищать то, что защитить невозможно. Мне надоело смотреть, как гибнут мои друзья. В будущей битве ты узришь во мне кое-что ужасное. То, чего не достиг ни Ибра Голан, ни Монок Охем. Трулл Сэнгар, ты увидишь т'лан имасса, который познал ярость
  .
  
  Банашар открыл дверь, на мгновение застыл, задержав руку на косяке, а затем проковылял в старую комнату. Пахнуло потом, несвежими простынями и протухшей едой, которую он оставил на столике у окна. Старик повременил, раздумывая, не зажечь ли фонарь – но не стал: масла было мало, и он забыл купить ещё. Банашар потёр подбородок – сильнее, чем обычно, потому что ему показалось, будто лицо потеряло чувствительность.
  
  У дальней стены, в шести шагах от входа, скрипнуло кресло. Банашар застыл на месте, вглядываясь в темноту.
  
  – Кто здесь? – требовательно спросил старик.
  
  – Мало что выглядит более жалко, Банашар, – ответила фигура, сидящая в кресле, – чем бывший Полу-Дрек, павший так низко. Вваливаешься пьяным в эту крысиную нору каждый вечер – зачем?
  
  Банашар шагнул вправо и тяжело опустился на койку:
  
  – Я не знаю, кто ты, – ответил он. – И потому не вижу причин отвечать.
  
  Нежданный гость вздохнул:
  
  – Ты уже некоторое время шлёшь отсюда зашифрованные послания. Просишь встречи с имперским Высшим магом.
  
  – Тогда, – заметил Банашар, пытаясь протрезветь, чему немало способствовал ужас, – ты должен понимать, что это дело касается только верных Д'рек…
  
  – Ни ты, ни Тайшренн уже ими не являетесь.
  
  – Есть вещи, – заявил Банашар, – от которых нельзя уйти. Тайшренн знает это, как и я…
  
  – Вообще-то имперский Высший маг ничего такого не знает. – Собеседник Банашара замолчал, сделав вид, будто изучает свои ногти. – Пока не знает. Возможно, и не узнает. Решать мне, Банашар.
  
  – Кто ты?
  
  – Ты ещё не готов узнать ответ.
  
  – Почему ты перехватываешь мои письма Тайшренну?
  
  – Ну, вообще-то я ничего подобного не говорил.
  
  Банашар нахмурился:
  
  – Ты только что сказал, что решение в твоих руках.
  
  – Да, сказал. Мне решать, останусь ли я лишь наблюдателем в этом деле, каковым и был до этого, или – если получу достойный повод – предпочту вмешаться.
  
  – Тогда кто ставит мне палки в колёса?
  
  – Ты должен уразуметь кое-что, Банашар. Тайшренн, в первую и главную очередь – имперский Высший маг. Кем он был в прошлом, не имеет значения…
  
  – Нет, имеет. Особенно после того, что я выяснил…
  
  – Расскажи мне об этом.
  
  – Нет.
  
  – Точнее – убеди меня.
  
  – Я не могу, – пробормотал Банашар, стискивая в кулаках грязное покрывало.
  
  – Это касается Империи?
  
  – Нет.
  
  – Уже кое-что. Как ты говорил, это дело касается бывших последователей Д'рек. И скорее всего, имеет отношение к череде загадочных смертей в культе Червя. Череде смертей? Или лучше сказать – истреблению всего культа? Скажи, кто-то ещё остался, Банашар? Хоть кто-нибудь?
  
  Банашар промолчал.
  
  – Конечно, остались, – добавил незнакомец, – те немногие, что когда-то в прошлом ушли из культа. Те, кто оставил поклонение.
  
  – Ты слишком много знаешь, – проворчал Банашар. Нельзя было оставаться в этой комнате. Нужно было менять укрытия каждую ночь. Старик не думал, что найдётся кто-то, кто вспомнит о нём. В конце концов, все, кто мог узнать его, уже мертвы. И я знаю почему. Нижние боги, лучше бы мне не знать.
  
  – Тайшренна, – промолвил посетитель, – сейчас отрезали ото всех. Тщательно и очень эффективно. Как профессионал, я восхищён. И как профессионал, я очень сильно обеспокоен.
  
  – Ты – Коготь.
  
  – Очень хорошо, Банашар, через пьяный дурман пробиваются ростки разума. Да, меня зовут Жемчуг.
  
  – Как ты меня нашёл?
  
  – Это имеет значение?
  
  – Имеет. Для меня имеет, Жемчуг.
  
  Коготь снова вздохнул и взмахнул рукой:
  
  – Мне было скучно. Я напал на след кого-то, кто, как оказалось, выслеживал тебя: с кем разговариваешь, куда ходишь, – ну, знаешь, обычные полезные расспросы.
  
  – Полезные кому?
  
  – Ну, для подготовки. Я так думаю, чтобы убить тебя тогда, когда заказчик сочтёт нужным.
  
  Банашара внезапно пробила дрожь, на теле выступил холодный, липкий пот.
  
  – Тут не замешана политика, – прошептал старик, – и Империя тут ни при чём. Нет никакой причины…
  
  – Но ты сам вырыл себе могилу, Банашар. Ты помнишь? Тайшренна изолировали. А ты пытаешься пробиться к нему, привлечь внимание имперского Высшего мага…
  
  – Как он допустил такое? – возмутился Барашан. – Тайшренн не дурак…
  
  Гость мягко рассмеялся:
  
  – О нет, Тайшренн не дурак. Вот тебе и ответ.
  
  Банашар уставился в темноту:
  
  – Мне нужно встретиться с ним, Жемчуг.
  
  – Ты пока не убедил меня.
  
  Коготь надолго замолчал, и в этой тишине Банашар закрыл глаза, накрыв веки руками, будто это могло принести какое-то утешение. Но это могли сделать только слова. Слова, сказанные этому человеку. О, как он хотел верить, что этого будет… довольно. Коготь может стать моим союзником. Почему? Потому что у Когтя есть соперники. Новая организация, которая решила возвести непроницаемые стены вокруг имперского Высшего мага. Что это говорит о такой новой группе? Считают ли они Тайшренна врагом или его заблокировали, ибо он и сам желал бездействовать? Они знают, что он знает, и хотят посмотреть, когда же он выступит против них? Но маг пока не противится и вселяет в них уверенность, что и не будет впредь, как бы дела ни пошли дальше. Бездна меня побери, во что же мы вляпались?
  
  Банашар заговорил, не отнимая рук от лица:
  
  – У меня есть просьба, Жемчуг.
  
  – Хорошо.
  
  – Представь себе устройство мира в величайшем масштабе, – продолжил жрец. – Представь, как проходят тысячелетия. Представь, как стареют боги, богини, верования, цивилизации…
  
  – Продолжай. О чём ты хочешь попросить?
  
  Банашар всё ещё колебался. Затем старик медленно опустил руки и всмотрелся в серое призрачное лицо своего собеседника.
  
  – Что есть большим преступлением, Жемчуг – бог, предающий своих последователей, или последователи, предающие бога? Последователи, которые затем творят ужасы во имя этого бога. Что, Жемчуг? Ответь мне, пожалуйста.
  
  Коготь помолчал с дюжину ударов сердца, затем пожал плечами:
  
  – Ты говоришь с безбожником, Банашар.
  
  – Кто мог бы рассудить лучше?
  
  – Боги постоянно предают своих последователей, как я вижу. Каждая молитва, оставленная без ответа, каждая неисполненная мольба о спасении. Все эти вещи и составляют веру, я бы сказал.
  
  – Ненадёжность, молчание и равнодушие? Из этого состоит вера, Жемчуг?
  
  – Как я и предупреждал, я неподходящий собеседник для таких споров.
  
  – Но является ли что-то из перечисленного тобой предательством
  ?
  
  – Это как посмотреть. Зависит от того, считаем ли мы бога, которому молятся, в свою очередь обязанным помочь молящимся, из-за того, что они ему молятся. Если нет, если у них нет морального соглашения – то ответ таков: нет, это не предательство.
  
  – Чего ради – кого ради – действует бог? – спросил Банашар.
  
  – Если мы продолжим опираться на утверждение, высказанное выше, то божество отвечает лишь перед самим – или самой – собой.
  
  – В конце концов, – голос Банашара сорвался, когда старик подался вперёд, – разве нам судить?
  
  – Как скажешь.
  
  – Так и скажу.
  
  – Но если, – продолжил Жемчуг, – между богом и его почитателями существует моральное соглашение, то каждый отказ молящемуся – это предательство…
  
  – Предполагая, что просьба, обращённая к богу, сама по себе отвечает соответствующей морали.
  
  – Точно. Если муж молится о том, чтобы с его женой произошёл ужасный несчастный случай, чтобы он мог жениться на любовнице, то вряд ли какой-либо уважающий себя бог снизойдёт до помощи и выполнения такой просьбы.
  
  Банашар расслышал иронию в голосе Когтя, но решил не обращать на неё внимания.
  
  – А если жена – изверг и избивает своих детей?
  
  – Тогда по-настоящему справедливому богу не нужно ждать молитвы, чтобы вмешаться.
  
  – То есть сама по себе молитва мужа в любом случае зла, вне зависимости от его мотивов?
  
  – Ну, с моей точки зрения, его мотивы сильно подпорчены наличием любовницы.
  
  – А если бы эта любовница стала прекрасной и любящей мачехой?
  
  Жемчуг заворчал и рубанул ладонью воздух:
  
  – Хватит уже, Худ тебя дери, в этих моральных потёмках можно блуждать вечно. Я не понимаю, при чём тут…
  
  Коготь умолк.
  
  Сердце Банашара тлело в углях ожидания, и он отчаянно старался не всхлипнуть, не разрыдаться в голос.
  
  – Они молились, но не просили, не спрашивали разрешения, не жаловались, – произнёс Жемчуг. – Они требовали. Предательство… они его совершили, да? – Коготь подался вперёд. – Банашар. Ты хочешь сказать мне, что Д'рек убила их всех? Всех своих жрецов? Они предали её! Как? Чего они требовали?
  
  – Идёт война, – глухо ответил Банашар.
  
  – Да, боги сражаются между собой – нижние боги – последователи переметнулись на другую сторону!
  
  – Богиня слышала, как они выбирали, – с трудом проговорил Банашар. – Они выбрали Увечного Бога. Они требовали силу, силу крови. И богиня решила… если они так жаждут крови, они её получат. – Теперь старик практически шептал. – Они её получат.
  
  – Банашар, погоди, почему последователи Д'рек выбрали кровь, силу крови? Это Старшая сила. Ты несёшь бессмыслицу.
  
  – Культ Червя очень древний, Жемчуг. Мы даже не представляем насколько. Богиня, Мать разложения, Хозяйка червей – и ещё полудюжина её имён – упоминается в «Блажи Готоса», в тех отрывках, которые хранятся в храме. То есть когда-то хранились – эти свитки исчезли…
  
  – Когда?
  
  Банашар горько улыбнулся:
  
  – В ночь, когда Тайшренн сбежал из Великого Храма Картула. Свитки у него. Должны быть у него. Понимаешь? Что-то с этим всем не так! Я кое-что знаю, Тайшренн кое-что знает – благодаря отрывкам из «Блажи», – и нам с ним нужно поговорить, понять, что произошло и что это означает. Это не имперское дело, но у богов война – и чья кровь, как ты думаешь, в ней прольётся? То, что случилось с культом Д'рек – это только начало!
  
  – Боги предадут нас? – спросил Жемчуг, откинувшись назад. – Нас, смертных. Веруем мы или нет, наша кровь затопит землю.
  
  Коготь замолчал на мгновение, затем продолжил:
  
  – Возможно, тебе удастся убедить Тайшренна, если представится возможность. Но что до жрецов других богов – ты думаешь, тебе удастся убедить их? И что ты им скажешь? Объявишь реформацию, Банашар? Переворот среди верующих? Они тебе в лицо рассмеются.
  
  – Мне в лицо – да. Но Тайшренн…
  
  Собеседник Банашара немного помолчал. Мгла в комнате серела – приближался рассвет, а с ним – пронизывающий холод. Наконец, Жемчуг встал одним плавным, тихим движением:
  
  – Я доложу Императрице…
  
  – Императрице? Не глупи…
  
  – Осторожнее, – мягко предупредил Коготь.
  
  Мысли Банашара неслись отчаянно, быстро:
  
  – Она нужна, только чтобы освободить Тайшренна от должности Высшего мага, чтобы развязать ему руки. К тому же, если слухи о том, что Серая Госпожа бродит по Семи Городам – правда, значит манёвры божественной войны уже ведутся в смертном мире. Императрице нужно знать об этой угрозе.
  
  – Банашар, – заметил Жемчуг, – эти слухи не отражают и сотой доли правды. Сотни тысяч погибли. Может, миллионы.
  
  Миллионы?
  
  – Мне нужно поговорить с Императрицей, – повторил Жемчуг.
  
  – Когда отправишься? – поинтересовался Банашар. А как насчёт тех, кто отрезает от нас Тайшренна? И тех, кто раздумывает, не убить ли меня?
  
  – Я не уезжаю, – ответил Коготь, направляясь к двери. – Она прибывает сюда.
  
  – Сюда? Когда?
  
  – Скоро.
  
  Почему?
  Но Банашар не успел задать этот вопрос, потому что собеседник покинул его.
  
  Решив, что животному нужно размяться, Искарал Прыщ оседлал мула и пытался заставить его ходить кругами по палубе. Судя по всему, жрец утомлялся сильнее, чем это загадочное животное, потому что мул соизволял шагать не чаще, чем каждые пятьдесят ударов сердца.
  
  Маппо прислонился к стене каюты, прикрыв покрасневшие глаза и чувствуя себя разбитым. Каждую ночь он плакал во сне, затем просыпался, понимал, что его кошмары выбрались за пределы мира иллюзий в реальность, и лежал под мехами без сна, дрожа от загадочной лихорадки. Трелль был действительно болен, болезнью отчаяния, стыда и вины. Слишком много ошибок, слишком много неверных суждений, слишком много блужданий вслепую.
  
  Ради дружбы он предал своего единственного друга.
  
  Я искуплю это. Клянусь перед всеми духами треллей.
  
  Плотная, грязно-коричневая дымка окутывала женщину по имени Злоба, стоявшую на носу корабля. Ни один из бхок'аралов, которые сновали туда-сюда, цепляясь за снасти, не осмеливался приблизиться к ней.
  
  Колдунья беседовала. Так сказал Искарал Прыщ. С духом не отсюда
  . Дух точно не имел отношения к морю – даже Маппо, который ничего не смыслил в таких вещах, видел, что эта дрожащая дымка, похожая на пыль на пожухшей траве, тут смотрится явно не к месту.
  
  Чужак, обладающий силой, которая, кажется, возрастала.
  
  – Маэль, – пробормотал Искарал Прыщ, безумно посмеиваясь, – сопротивляется, прямо лоб до крови разбил. Ты чувствуешь его ярость, трелль? Чувствуешь, как бурлит его ненависть? Хи-хи-хи. Но она не боится, о нет, она вообще никого не боится!
  
  Маппо не имел понятия, кто такая эта «она» и не нашёл в себе силы спросить. Сначала трелль думал, что Высший жрец говорит о Злобе, но скоро стало ясно, что сила, проявляющаяся на носу корабля, принадлежала не колдунье. В этой мощи не было ни драконьего зловония, ни холодной жестокости. Нет, порывы ветра, долетающие до Маппо, были тёплыми, сухими и пахли степными травами.
  
  Беседа началась на рассвете, а сейчас солнце уже достигло зенита. Кажется, им было о чём поговорить…
  
  Маппо заметил, как мимо его мокасин стремительно пронеслись два паука. Проклятая ведьма, ты никого здесь не проведёшь.
  
  Было ли это просто совпадением? На этом безымянном корабле находились два шамана из Дал-Хона, саванны, края пожелтевшей травы, акаций, огромных стад и больших кошек – а теперь прибыл… чужак, гость из-за морей.
  
  – Он в ярости, да, – продолжил Искарал Прыщ, – чувствуешь его сопротивление? О, он сражается, но знает, что она, та, что выбрала быть в одном месте, а не во многих, она его превзойдёт. Соберётся ли он? Он даже не хотел этой глупой войны, ха! Но именно из-за его двойственности его последователи и получают такую свободу действий!
  
  Раздался нечленораздельный вопль – Высший жрец Тени свалился с мула. Заревев, животное ускакало подальше и обернулось, уставившись на старика, который силился встать, размахивая руками. Мул снова заревел, и Маппо мог бы поклясться, что в этом звуке послышался смех.
  
  Искарал Прыщ перестал дёргаться и поднял голову:
  
  – Она ушла.
  
  Ветер, который гнал их вперёд уверенно и сильно, стал прерывистым.
  
  Маппо увидел, что Злоба спускается с носа. Колдунья выглядела измождённой и немного разочарованной.
  
  – Ну что? – поинтересовался Искарал.
  
  Злоба опустила взгляд на Высшего жреца, растянувшегося на палубе:
  
  – Ей пришлось покинуть нас, на время. Я пыталась разубедить её, но, увы, потерпела неудачу. А значит, мы… можем оказаться в опасности.
  
  – Что нам угрожает? – спросил Маппо.
  
  Колдунья перевела взгляд на трелля:
  
  – О, всего лишь выходки дикой природы, трелль. Которые временами могут быть коварны и непредсказуемы.
  
  Злоба снова обратилась к Искаралу Прыщу:
  
  – Высший жрец, будь добр, наведи подобие порядка среди своих бхок'аралов. Они продолжают распутывать узлы, которые должны быть завязаны, не говоря уже о том, что все мы рискуем наступить на один из их маленьких подарочков.
  
  – Навести порядок? – переспросил Искарал, поднимаясь с палубы с изумлённым выражением лица. – Но они управляют этим кораблём!
  
  – Не глупи, – отрезала Злоба, – этим кораблём управляют призраки. Призраки тисте анди, если точнее. Да, было забавно думать, что у руля твои маленькие друзья, но они начинают приносить неприятности.
  
  – Неприятности? Злоба, ты себе даже представить не можешь! Ха! – жрец склонил голову к плечу. – Да, пусть немного подумает об этом. Когда она хмурится, у брови появляется такая маленькая милая морщинка. И не просто милая, признаю – она пробуждает страсть – о да, не такой уж я и высохший старик, каким меня все, безусловно, считают, – и будучи так уверены, меня же в моей немощи и убедили! Кстати, она желает меня. Я-то вижу. У меня ведь была жена! Я не как Маппо, который всё больше на зверя похож, у него-то никого нет! И правда, разве я не опытен? Разве не способен быть сладко, соблазнительно искусным? Разве меня не любит мой дурацкий, постоянно ошибающийся бог?
  
  Покачав головой, Злоба прошла мимо старика и остановилась перед Маппо:
  
  – Хотела бы я убедить тебя в том, что сейчас нужны терпение и вера. Мы обрели совершенно уникального союзника.
  
  Союзники. Они в конце концов подводят. Интересы сталкиваются, затем насилие разделяет нас, и друг предаёт друга.
  
  – Поглотишь ли ты свою душу, Маппо Коротышка?
  
  – Я не понимаю тебя, – ответил он. – Почему ты помогаешь мне в моей задаче, моем путешествии?
  
  – Потому, – ответила Злоба, – что знаю, где оно окончится.
  
  – Ты прозреваешь будущее, ведь так?
  
  – Не ясно, не полностью. Но я хорошо вижу предстоящее столкновение – оно будет огромным, Маппо, и самым ужасным из всего, что происходило в любом из миров. Падение Увечного Бога, ярость Каллора, Разрыв в Морне, Сковывания – всё это меркнет по сравнению с тем, что грядёт. И ты будешь там, будешь частью этого столкновения. Икарий тоже. И я там наконец-то встречусь со своей злобной сестрицей – и после этой встречи только одна из нас останется на этой земле.
  
  Маппо уставился на колдунью:
  
  – Смогу ли я, – прошептал трелль, – смогу ли я остановить его? Или именно он и принесёт конец – конец всему?
  
  – Я не знаю. Может, вероятность успеха зависит исключительно от того, насколько ты, Маппо Коротышка, будешь подготовлен в решающий момент, насколько будешь предан, насколько верен.
  
  Маппо медленно закрыл глаза и кивнул:
  
  – Понимаю.
  
  И не смог увидеть, как колдунья вздрогнула, не понял, сколь много силы было в этом признании.
  
  Когда трелль снова открыл глаза, Злоба уже была спокойна и уравновешена. Колдунья хладнокровно смерила Маппо взглядом.
  
  Он снова кивнул:
  
  – Как скажешь. Я… попытаюсь.
  
  – Меньшего я и не ждала, трелль.
  
  – Тихо! – прошипел Искарал Прыщ, всё ещё лёжа на палубе, но уже на животе. Жрец принюхивался: – Чую её? Да, я чую её! На корабле! О, тугодойная корова! Где она?
  
  Мул снова заржал.
  
  Таралак Вид присел напротив Икария. Ягг был бледнее, чем когда-либо на его памяти, и чем дольше они оставались в трюме, тем больше кожа его спутника приобретала мертвенный зеленоватый оттенок. Тишину нарушал только звук точильного камня, которым Икарий водил по клинку. Затем грал откашлялся и произнёс:
  
  – Эдуры не спешат – они минимум в неделе пути. Они уже начали готовиться, как и ты, Икарий.
  
  – Почему они пытаются навязать мне врагов, Таралак Вид?
  
  Икарий так безжизненно произнёс эти слова, что грал не сразу понял – это вопрос. Таралак Вид вздохнул, провёл рукой по волосам, убедившись, что они на месте – ветра здесь были нешуточные – и ответил:
  
  – Друг мой, им нужно показать, насколько ты… хорош в бою. Известно, что враги, с которым они сражались, и сражались не раз – выносливы и беспощадны. Некоторые воины эдуров пали в бою.
  
  Икарий продолжил затачивать зазубренную рубящую кромку клинка. Затем остановился и взглянул на оружие, которое держал в руках:
  
  – У меня такое чувство, – проговорил ягг, – что… они допускают ошибку. Придумав такое… испытание для меня, если то, что ты сказал – правда. Распуская… слухи о моём гневе. Знаешь ли ты, с кем я буду сражаться?
  
  Таралак Вид пожал плечами:
  
  – Нет, мне немногое известно – эдуры мне не доверяют, да и с чего бы? Я им не союзник – то есть мы с ними не союзники…
  
  – Тем не менее, скоро мы будем драться на их стороне. Не замечаешь противоречий, Таралак Вид?
  
  – В грядущей битве нет правильной стороны, друг мой. Они постоянно сражаются, потому что никто из них не может или не хочет заняться ничем другим. Обе стороны жаждут крови. Мы с тобой уже видели подобное раньше – две стороны конфликта, вне зависимости от того, насколько разными были изначально, вне зависимости от того, кто из них и насколько правомерно начал войну – становятся практически неотличимы друг от друга. Жестокость против жестокости, глупость против глупости. Ты хотел бы, чтобы я расспросил тисте эдуров? Про их злобных, ужасных врагов? Чего ради? Главное мы знаем – их нужно убить. Сейчас этого достаточно. Понимаешь?
  
  – Их нужно убить, – шёпотом повторил Икарий. Мгновение спустя он снова принялся править клинок.
  
  – И это нужно будет сделать тебе, – продолжил Таралак Вид.
  
  – Мне.
  
  – Ты должен проявить себя. Положить конец войне. Навсегда.
  
  – Положить конец. Всем убийствам. Положить им конец навсегда.
  
  – Да, друг мой. В этом твоё предназначение.
  
  – Своим мечом я могу принести мир.
  
  – Можешь, Икарий, и принесёшь.
  
  Маппо Коротышка, ну и дурак же ты был. Как бы ты мог использовать этого ягга. Для всеобщего блага. Икарий – это оружие, в конце концов. Выкованное для того, чтобы его использовали, – как и всякое оружие.
  
  Оружие, обещающее мир. Почему ты сбежал от него, глупый трелль?
  
  К северу от полуострова Ольфара ветер усилился, наполняя паруса, и корабли ринулись вперёд по полуночной морской синеве, будто стая кочевых дхэнраби. Несмотря на малую осадку, «Силанда» с трудом поспевала за дромонами и огромными транспортными кораблями.
  
  Изнывая от безделья почти так же, как и другие морпехи, Флакон мерил шагами палубу и пытался, не обращая внимание на перепалки солдат, понять, что за неясное беспокойство мучит его изнутри. Этот ветер… что-то несёт… Что?
  
  – Торговец костями, – заявила Улыбка, указывая кончиком ножа на Корика. – Вот кого ты мне напоминаешь, так ими обвесившись. Помню, через нашу деревню проходил один такой – то есть через деревню у нашего поместья. Рылся в кухонных отбросах. Собирал любые косточки и распихивал их по склянкам. С этикетками. Собачья челюсть – от зубной боли, бедренная кость лошади – для зачатия детей, птичий череп – чтоб лучше видеть…
  
  – Кости члена для симпатичных девочек, – дополнил Корик.
  
  Улыбка одним быстрым движением перехватила клинок, зажав остриё в пальцах.
  
  – Даже не думай, – прорычал Спрут.
  
  – Кстати, – обратил внимание Битум, – не только Корик тут обвешан костями. Худов дух, Улыбка, на себя посмотри.
  
  – Я украшена со вкусом, – парировала девушка. – А кое-кто переборщил и выглядит глупо.
  
  – А ты, значит, по последней дворцовой моде Унты разодета? – поинтересовался Спрут, поднимая бровь.
  
  Битум рассмеялся:
  
  – Лёгкая, незаметная, такая скромная косточка фаланги пальца – и так прекрасно свисает – все дамы в обмороке от зависти.
  
  Флакон заметил, проходя мимо, что Корабб Бхилан Тэну'алас просто молча переводил взгляд с одного морпеха на другого, пока те обменивались колкостями. На лице воина явно читалось недоумение.
  
  Из каюты раздались громкие голоса спорщиков. Снова. Геслер, Бальзам, Ураган и Скрипач.
  
  Один из и'гхатанских детишек прислушивался к беседе, но Флакон не придал этому значения – это был старый спор, в котором Ураган и Бальзам пытались убедить Скрипача сыграть с Колодой Драконов. К тому же, самое важное сейчас происходило снаружи, какой-то шёпот проникал в окружающее предгрозовое спокойствие, какой-то запах таился в солёном морском воздухе…
  
  Остановившись у леера, Флакон взглянул на далёкую землю на юге. Очертания берега были нечёткими, размытыми, как будто земля на большой скорости проносилась мимо, что было попросту не возможно на таком расстоянии. Сам ветер нёс примесь бурой пыли, будто случайно залетел сюда из какой-нибудь пустыни.
  
  Мы убрались из Семи Городов. Слава богам.
  Маг никогда более не желал ступать на их землю. Песок Семи Городов намертво впёкся в душу Флакона – вместе с жарой, ураганами и тысячами людей, чьи тела сгорели, – их останки теперь были в нём навсегда, навеки въелись в лёгкие и в кожу. Он чувствовал вкус их смерти на языке, слышал эхо их криков.
  
  Курнос и Смекалка боролись на палубе, рыча и кусаясь, как собаки. Какая-то давняя ссора. Флакон задумался, какую часть тела противника Смекалка откусит в этот раз – и как раз в этот момент клубок из двух солдат вкатился в ребят Бальзама, которые резались в кости, и спутал выброшенные числа. Мгновение спустя дрались уже все.
  
  Флакон развернулся и увидел, как Подёнка подняла Лоуба и швырнула беднягу прямо в груду отрубленных голов.
  
  Раздались крики, головы раскатились по палубе, моргая глазами от резкого света…
  
  Прекратив драться, солдаты бросились собирать их обратно в кучу под навесом.
  
  Из каюты вышел раздражённый Скрипач. Остановился, оглядывая поле битвы, затем покачал головой – собственной – и подошёл к Флакону, стоявшему у планширя.
  
  – Кораббу надо было бросить меня в тоннеле, – пожаловался сержант, почёсывая бороду, – там можно было хоть минутку посидеть спокойно.
  
  – Это всё Бальзам, – произнёс Флакон и запнулся, но уже было поздно.
  
  – Я и так знал, проклятый ублюдок. Ладно, это между нами, но взамен я хочу знать, что ты думаешь. Что в Бальзаме такого?
  
  – Он далхонец.
  
  – Я в курсе, дурень.
  
  – Я ставлю на то, что он до смерти перепуган.
  
  – Я тоже, Флакон.
  
  Тогда всё понятно.
  
  – Она сейчас с нами. Снова с нами.
  
  – Она?
  
  – Ты знаешь, о ком я.
  
  – Та, что играет с…
  
  – И та, что исцелила тебя, сержант.
  
  – И что она Бальзаму?
  
  – Не уверен. Скорее, она имеет отношение к его родине.
  
  – Почему она нам помогает?
  
  – А она помогает? – Флакон пристально взглянул на Скрипача. – Точно? Да, в последний раз… иллюзия Быстрого Бена отвадила от нас вражеский флот. Ну и что? Теперь у нас за спиной шторм, и он гонит нас на запад, быстро, быстрее, чем это вообще возможно – посмотри на берег – наши передовые корабли уже наверняка южнее Монкана. В таком темпе мы достигнем Сепика до заката. Нас торопят, и я очень из-за этого нервничаю – откуда такая спешка?
  
  – Возможно, она просто увеличивает расстояние между нами и теми серолицыми варварами.
  
  – Тисте эдурами. Вряд ли можно назвать их варварами.
  
  Скрипач проворчал:
  
  – Я сражался с тисте анди, и они использовали Старшую магию – Куральд Галейн, – но я не видел ничего подобного тому, что произошло неделю назад.
  
  – Нет, это были не Пути. Это были Обители – старая, дикая сила, гораздо более схожая с Хаосом.
  
  – Что бы это ни было, – отрезал Скрипач, – на войне такому не место.
  
  Флакон рассмеялся – просто ничего не смог с собой поделать:
  
  – Ты хочешь сказать, что резать всех без пощады, как мы и делаем в бою, можно, сержант? Догонять убегающих солдат и раскраивать им затылки – это можно?
  
  – Я не претендую на логичность, Флакон, – сказал Скрипач. – Просто у меня такое ощущение. Я бывал в сражениях, в которых маги высвобождали свою силу – полностью её отпускали – и всё равно это не сравнить с тем, на что способны эдуры. Они хотят выигрывать битвы, не вынимая мечей из ножен.
  
  – А в чём разница?
  
  – Эта победа не будет заслуженной, вот в чём.
  
  – А Императрица заслужила свои победы, сержант?
  
  – Следи за языком, Флакон.
  
  – Но, – не унимался маг, – ведь она там просто посиживает на троне, пока мы тут…
  
  – Думаешь, я сражаюсь за неё, Флакон?
  
  – Ну…
  
  – Если ты так думаешь, ты так ничему и не научился в И'гхатане.
  
  Сержант отвернулся от мага и ушёл.
  
  Флакон некоторое время смотрел Скрипачу в спину, а затем снова перевёл взгляд на горизонт. Ладно, он прав. Но тем не менее, она кладёт наши победы себе в карман – и всё тут.
  
  – Что, Худа ради, ты делаешь тут внизу?
  
  – Прячусь, а ты что подумал? Вечно тебе, Лам, недостаёт хитрости. Рано или поздно ты из-за этого попадёшь в беду. Уже стемнело?
  
  – Нет. Слушай, что там наверху за буря? Всё наперекосяк…
  
  – Ты только заметил?
  
  Калам сердито взглянул на мага в полумраке трюма. Ну, по крайней мере, чародей нашёлся. Высший маг Четырнадцатой прячется среди ящиков, тюков и бочек. Внушает надежду, не так ли?
  
  – Адъюнкт хочет поговорить с тобой.
  
  – Конечно, хочет. Я бы тоже хотел на её месте. Но я не на её месте, верно? Нет, адъюнкт – загадочная женщина, вот ты заметил, что она почти никогда не носит свой меч? Теперь-то, честное слово, я рад, что меня приписали к этой проклятой армии. Помнишь те небесные цитадели? Мы во что-то вляпались, Лам. И адъюнкт знает больше, чем говорит. Намного больше. Каким-то образом. Императрица отозвала нас. Почему? Что теперь?
  
  – Ты несёшь чушь, Бен. Неприятное зрелище.
  
  – Хочешь чуши – так вот тебе. Тебе не приходило в голову, что мы на самом деле проиграли?
  
  – Что?
  
  – Дриджна, Апокалипсис, всё пророчество – мы не поняли его, никогда не понимали – а мы с тобой, Лам, должны были понять. Восстание к чему привело? Например, к убийствам, разброду и горам гниющих трупов. А это к чему привело? К чуме. Апокалипсис, Калам, это не война, это чума. Так что, может, мы и выиграли, а может, и проиграли. Может, и то, и другое, понимаешь?
  
  – Дриджна не имеет отношения к Увечному Богу. И к Полиэль…
  
  – Вряд ли это важно. Апокалипсис послужил им обоим, не так ли?
  
  – Мы не можем сражаться со всеми ними, – возразил Калам. – Было восстание. Мы его подавили. Что там на уме у проклятых богов и богинь – не наше дело. И не дело Империи, и не дело Ласиин. Императрица не будет думать, что мы потерпели поражение. Тавор сделала то, что должна была сделать, теперь мы возвращаемся назад, а потом нас снова куда-то пошлют. Как обычно.
  
  – Тавор отправила нас на Имперский Путь, Лам. Зачем?
  
  Убийца пожал плечами:
  
  – Ну, как ты сам сказал, она – загадка.
  
  Быстрый Бен продвинулся дальше по узкому проходу между грузами:
  
  – Тут найдётся место.
  
  Через мгновение Калам присоединился к магу.
  
  – У тебя есть еда? Вода?
  
  – Естественно.
  
  – Отлично.
  
  Вперёдсмотрящие крикнули, что на горизонте появился Сепик, и Апсалар протолкалась на нос. Адъюнкт, Нихил, Кенеб и Бездна уже стояли на баке. Низкое закатное солнце заливало приближающийся по правому борту берег золотистым сиянием. Два головных дромона также становились всё ближе.
  
  Подойдя к планширю, Апсалар поняла, что в заливе, похожем по форме на полумесяц, уже можно различить портовый город. Ни одной струйки дыма не поднималось от домов, а в самой гавани только пара кораблей стояла на якоре. Ближайшее судно явно сорвалось с носового якоря, напоролось на какую-то корягу и теперь лежало на боку, правым бортом практически касаясь воды.
  
  Кенеб держал слово:
  
  – Мы должны были достигнуть Сепика, – говорил Кулак таким тоном, будто повторяет уже не первый раз, – через четыре или пять дней.
  
  Апсалар смотрела, как два дромона входят в гавань. Один из них был флагманом Нока.
  
  – Тут что-то не так, – заявила Бездна.
  
  – Кулак Кенеб, – тихо приказала адъюнкт, – придержите морпехов.
  
  – Адъюнкт?
  
  – Мы не будем высаживаться…
  
  В этот самый момент Апсалар заметила, как передний дромон вдруг замер, потеряв ход – команда корабля заметалась по палубе, как перепуганные муравьи, паруса перекосились. Мгновение спустя то же самое произошло и с флагманом Нока, и по мачте корабля вверх пополз сигнальный флаг.
  
  Встревоженный двумя боевыми дромонами, город Сепик ожил.
  
  Чайки. Десятки тысяч чаек поднялись с улиц и домов. Среди белопёрых птиц чёрными мазками мелькали ворóны, а островные стервятники взлетали вверх, точно языки серого пламени. Лавина крыльев накрыла город метущейся тенью.
  
  Бездна прошептала:
  
  – Они все мертвы.
  
  – Здесь побывали тисте эдуры, – сообщила Апсалар.
  
  Тавор развернулась к девушке:
  
  – Они что, все проблемы решают резнёй?
  
  – Эдуры обнаружили здесь своих сородичей, остатки своего народа. Они были слугами, практически рабами. Тисте эдуры не привыкли сдерживать свою ярость, адъюнкт.
  
  – Откуда ты это знаешь, «мостожог»?
  
  – А откуда вы узнали, адъюнкт?
  
  Не ответив, Тавор отвернулась.
  
  Кенеб переводил взгляд с одной женщины на вторую и обратно.
  
  Апсалар присмотрелась к порту, в котором чайки снова приступали к трапезе, после того, как дромоны удалились от гавани и опять поймали попутный ветер. Корабли, стоявшие у них на пути, тоже начали менять курс.
  
  – Мы пополним запасы в Нэмиле, – объявила адъюнкт. Отвернувшись, Тавор на мгновение замолчала, а затем распорядилась: – Апсалар, найди Быстрого Бена. Используй своих подручных скелетов, если придётся.
  
  – Высший маг прячется в трюме, внизу, – ответила девушка.
  
  Тавор вскинула бровь:
  
  – Никаких колдовских трюков?
  
  – Нет.
  
  Когда удалявшиеся шаги адъюнкта стихли, Кулак Кенеб подошёл поближе к Апсалар:
  
  – Как думаешь, Апсалар, флот эдуров всё ещё нас преследует?
  
  – Нет. Они направляются домой.
  
  – И откуда тебе это известно?
  
  Бездна ответила вместо девушки:
  
  – Потому что к ней приходит бог, Кулак. Он приходит, чтобы разбивать ей сердце. Снова и снова.
  
  Апсалар показалось, будто из неё вышибли дух, ударив так сильно, что кости задрожали, а сердце сбилось с ритма, вместо крови посылая в тело волны жара. Но внешне девушка никак не отреагировала.
  
  Голос Кенеба задрожал от ярости:
  
  – Это было так необходимо, Бездна?
  
  – Не обращайте внимания на мою сестру, – попросил Нихил. – Она просто тоскует по одному человеку…
  
  – Ублюдок!
  
  Молодая виканка бросилась прочь. Нихил посмотрел ей вслед, затем обернулся к Кенебу с Апсалар и пожал плечами. Через мгновение колдун и сам ушёл.
  
  – Прошу прощения, – обратился Кенеб к Апсалар. – Я не хотел столь жестокого ответа – если бы я знал, что Бездна скажет…
  
  – Ничего страшного, Кулак. Вам не нужно извиняться.
  
  – Даже если и так, я не буду больше любопытствовать.
  
  Апсалар внимательно взглянула на малазанца.
  
  Будучи явно не в своей тарелке, Кенеб смущённо кивнул и зашагал прочь.
  
  Остров теперь оказался по правому борту, почти на пять нагелей. Он приходит, чтобы разбивать ей сердце. Снова и снова.
  О, на этом корабле не может быть тайн. Но кажется, адъюнкт об этом не задумывается.
  
  Неудивительно, что Быстрый Бен прячется.
  
  – Они убили всех, – дрожа, пробормотал Флакон. – Всех людей на острове. И на острове Монкан тоже – ветер уже несёт эту правду.
  
  – Радуйся этому ветру, – ответил Корик. – Мы быстро уходим от кошмара, очень быстро, – ну разве не здорово, а?
  
  Спрут сел ровнее и взглянул на Скрипача:
  
  – Сержант, а что, Сепик не был имперской территорией?
  
  Скрипач кивнул.
  
  – Значит, то, что сотворили тисте эдуры – объявление войны?
  
  Флакон вместе со всеми посмотрел на сержанта, который, нахмурившись, размышлял над тем, что сказал Спрут. Затем Скрипач ответил:
  
  – Технически да. Так ли это с точки зрения Императрицы? И есть ли ей дело? У нас и так достаточно врагов.
  
  – Адъюнкту, – заявил Битум, – всё равно придётся доложить об этом. И о том, что у нас уже была стычка с треклятым эдурским флотом.
  
  – И их корабли наверняка у нас на хвосте, – скривившись, заметил Спрут. – Так что мы приведём эдуров в самое сердце Империи.
  
  – Замечательно, – ответил Битум. – Там-то мы и разберёмся с этими ублюдками.
  
  – Или, – пробормотал Флакон, – они разберутся с нами. То, что сотворил Быстрый Бен, не было настоящим…
  
  – Мягко сказано, – добавил Скрипач.
  
  Флакон ничего не ответил. Затем заметил:
  
  – С некоторыми союзниками и враги не нужны.
  
  – Почему? – резко спросил сержант.
  
  – Ну, – развил свою мысль Флакон, – мы ведь говорим о союзниках, действия которых мы не можем предугадать, цели и мотивы которых никогда не сможем понять. И поверь, сержант, мы не хотим войны, в которой будет использована сила Обителей. Не хотим.
  
  Все уставились на мага.
  
  Флакон отвернулся.
  
  – Протащите его под килем, – предложил Спрут. – Тогда из него вся эта чушь мигом повыветрится.
  
  – Заманчиво, – ответил Скрипач, – но у нас ещё будет время. Много времени.
  
  Дураки. Чего у нас не будет, так это времени. Вот что она пытается нам сказать. Вот о чём говорит этот призрачный ветер, ворвавшийся в мир Маэля с такой силой, что тот ничего не может поделать. Вот тебе, Маэль, сварливый ты надоеда!
  
  Время? Нет у нас времени. Она ведёт нас прямо в око бури.
  
  Глава двадцатая
  
  Дисциплина – лучшее оружие против лицемеров. Мы должны соразмерять добродетель собственной, управляемой реакции на жестокости, которые творят фанатики. Но не следует, провозглашая наше собственное благочестие, утверждать, что в наших рядах нет фанатиков; ибо лицемерие плодится там, где сохраняется традиция, – и особенно там, где существует представление о том, что традиция эта – под угрозой. Фанатики рождаются одинаково легко в среде морального разложения (настоящего или воображаемого) и в среде узаконенного неравенства, равно как и под знаменем общего дела.
  
  Дисциплина заключается в том, чтобы встать лицом к лицу с внутренним врагом так же, как и с внешним; ибо без критического суждения оружие ваше служит – не побоюсь этого слова – только лишь убийству.
  
  И первой его жертвой станет моральная чистота вашего дела.
  Обращение к сторонникам Смертного меча Брухалиана из «Серых мечей»
  
  Ганос Паран понял, что ему всё сложнее становится не сожалеть о некоторых своих решениях. Хоть разведчики и докладывали, что Дераготы не преследуют его войско, которое быстрым маршем двигалось по пустынным землям на северо-восток, само их отсутствие порождало сомнения и подозрения. В конце концов, если древние твари не идут за ними, чем же они заняты?
  
  Ганат, яггутская колдунья, более-менее ясно намекала, что Паран совершает ужасную ошибку, выпуская этих псов. Наверное, стоило к ней прислушаться. Ганос обманывался, считая, что сможет постоянно контролировать все силы, выпущенные им для победы над т'рольбаралом. И возможно, слишком мало верил в силы Взошедших, которые уже действовали в этом мире. Дераготы были первобытной силой, но иногда первобытные силы покоряются миру, в котором их неудержимая свобода более недопустима.
  
  Ну, довольно сожалений. Что сделано, то сделано. Пусть кто-то другой разбирается с тем, что я натворил, – для разнообразия.
  
  Затем Паран нахмурился. Спору нет, вряд ли это достойное отношение к делу со стороны Господина Колоды. Но я ведь не напрашивался на эту должность, верно?
  
  Паран ехал в окружении солдат, в середине колонны. Ему не хотелось обзаводиться стражей или телохранителями. Во главе армии сейчас шла Кулак Рита Буд, но Кулаки в авангарде постоянно сменяли друг друга. А Паран оставался на своём месте в середине, рядом с одним только Ното Бойлом. Иногда к ним присоединялся Хурлокель – когда требовалось доставить послания, которых, к счастью, было немного.
  
  – Вы вели себя порешительней, – заметил Ното Бойл, – когда были капитаном Добряком.
  
  – Ой, заткнись, – проворчал Паран.
  
  – Всего лишь наблюдение, Первый Кулак, не жалоба.
  
  – Любое твоё наблюдение – жалоба, целитель.
  
  – Это было обидно, сэр.
  
  – Видишь, что я имею в виду? Расскажи мне что-нибудь интересное. Ты из Картула, так? Значит, был последователем Д'рек?
  
  – Худ побери, нет! Ладно, если хотите послушать интересную историю, я могу рассказать вам о себе. В детстве я был ноголомом…
  
  – Кем-кем?
  
  – Я ломал ноги собакам. Одну ногу каждому псу, прошу заметить. Хромые собаки были важной частью празднества…
  
  – А, ты имеешь в виду празднество Д'рек! Отвратительный, варварский, грязный и жалкий обычай. Итак, ты ломал собакам ноги, чтобы сумасшедшие детки могли забить их камнями в подворотнях.
  
  – К чему вы ведёте, Кулак? Да, я именно это и делал. Три полумесяца за пса. Зарабатывал на жизнь. Но в конце концов мне это наскучило…
  
  – А ещё малазанцы объявили ваш праздник вне закона.
  
  – И это тоже. Зря они так. Мой народ изнывал без него, и нам пришлось найти иной способ…
  
  – Для удовлетворения своих нездоровых потребностей причинять боль и страдания.
  
  – В общем, да. Кто из нас рассказывает эту историю?
  
  – Бездна меня побери, прошу прощения. Пожалуйста, продолжай – надеюсь, я смогу переварить твой рассказ.
  
  Ното Бойл задрал нос повыше:
  
  – Да, я в юности не богинь соблазнял…
  
  – Как и я, хотя, наверное, как и любой здоровый и никому не ломающий ноги юнец, я желал бы соблазнить парочку. По крайней мере, судя по статуям и всему такому. Например, Солиэль…
  
  – Солиэль! Её изображения специально подчёркивают образ материнства!
  
  – Правда? Слишком явно подчёркивают, тебе не кажется?
  
  – Учтите, – сочувственно добавил Ното Бойл, – что вы всё-таки были юнцом…
  
  – Был – и не будем больше об этом. На чём ты остановился? Твоя карьера ноголома с хрустом обломилась, а что потом?
  
  – Очень смешно, сэр. Кстати, вынужден добавить, что явление Солиэль в Г'данисбане…
  
  – Сплошное разочарование, – согласился Паран. – Ты себе не представляешь, сколько подростковых фантазий в итоге развеялись в пыль.
  
  – А я думал, вы больше не хотите развивать эту тему.
  
  – Так и есть. Продолжай.
  
  – Я некоторое время был в учениках у местного целителя…
  
  – Исцелял хромых собак?
  
  – В основном, более платёжеспособных больных, сэр. У нас с учителем вышло некоторое недоразумение, в связи с чем мне пришлось покинуть его, и быстро. Мне повстречались вербовщики, и мы друг другу отлично подошли, особенно если учесть, что, несмотря на все их усилия, в малазанскую армию пожелала вступить лишь горстка картулианцев – и те были либо преступниками, либо отбросами общества…
  
  – А ты оказался и тем, и другим.
  
  – В основном солдат обрадовали мои целительские таланты. Так или иначе, моей первой кампанией стала кампания на Воровском полуострове, в Кореле, и мне повезло продолжить своё обучение у одного целителя, который впоследствии стал печально известен. У Ипшанка.
  
  – Правда?
  
  – Именно у него. И да, я также встречался с Манаском. А нужно сказать – и вы, Первый Кулак, поймёте более других, зачем это нужно – что и Ипшанк, и Манаск оставались верными Сивогриву… до последнего. Ну, насколько мне было известно, конечно, – к тому моменту я уже был целителем целого легиона и нас отправили в Генабакис. В своё время…
  
  – Ното Бойл, – перебил целителя Паран, – кажется, ты обладаешь исключительным талантом оказываться рядом со знаменитыми и проклинаемыми.
  
  – Да, сэр, наверное, так и есть. Мне кажется, вы сейчас думаете – к кому из них я бы причислил вас?
  
  – Меня? Не стоит.
  
  Целитель открыл рот, чтобы продолжить свою историю, но его снова прервали – прибыл Хурлокель.
  
  – Первый Кулак.
  
  – Всадник.
  
  – На дороге впереди, сэр, ранее встречались лишь следы этих ваших так называемых «паломников». Но, кажется, на этом участке к ним присоединились всадники.
  
  – Сколько их было?
  
  – Более пяти сотен, Первый Кулак. Может быть и тысяча – они ехали строем, так что сказать сложно.
  
  – Строем. Интересно, кто они такие? Ладно, Хурлокель, пусть твои разведчики и разъезды выдвигаются вперёд. Насколько они нас опережают?
  
  – На четыре или пять дней. В основном идут карьером.
  
  – Хорошо. Спасибо, Хурлокель.
  
  Всадник снова покинул колонну.
  
  – Как думаете, что это значит, Первый Кулак?
  
  Паран пожал плечами в ответ:
  
  – Думаю, мы скоро узнаем, Бойл.
  
  – Ното
  Бойл, сэр, пожалуйста.
  
  – Хорошо, – заметил Паран, не удержавшись, – что ты стал целителем, а не копейщиком.
  
  – С вашего позволения, сэр, я, кажется, слышу, как впереди кто-то жалуется, будто стёр себе кое-что о седло.
  
  Целитель направил коня вперёд.
  
  О боги, он предпочитает седельные язвы моей компании. Ну, каждому своё…
  
  – Первый Кулак Паран, – пробормотала капитан Речушка. – Почему он держится позади и что это за приказ такой – честь не отдавать? Это плохо для дисциплины. Мне наплевать, что думают солдаты, мне даже наплевать, что он раньше возглавлял «Мостожогов»: он ведь принял командование как раз перед тем, как их всех перебили. Всё, что он делает – неподобающе, как по мне.
  
  Кулак Рита Буд бросила взгляд на свою собеседницу и заметила, что щёки капитана заливает краска, а глаза горят огнём. Очевидно, Речушка не скоро забудет тот удар в челюсть. Честно говоря, я и сама бы подобное не простила.
  
  – Думаю, Кулакам нужно собраться и…
  
  – Капитан, – предостерегла собеседницу Рита Буд, – вы забываетесь.
  
  – Прошу прощения, сэр. Но сейчас, когда выяснилось, что мы преследуем какую-то армию, мне не хочется повторить судьбу «Мостожогов». Вот и всё.
  
  – Капитан, того, что Дуджек Однорукий доверял Парану и восхищался им, для меня довольно. И для других Кулаков тоже. Я настоятельно рекомендую вам унять злость и обратить внимание на собственную дисциплину. Что до армии впереди, даже тысяча всадников вряд ли представляет серьёзную угрозу нашим силам. Мятеж подавлен – в конце концов бунтовщиков больше нет. И практически не осталось того, за что можно сражаться. – Кулак указала вперёд рукой в перчатке. – Даже среди паломников кто-то то и дело валится на обочину.
  
  Низкий курган камней виднелся на одной из обочин дороги, отмечая ещё одну жертву этого грустного паломничества – на сей раз из груды торчал посох, украшенный вороньими перьями.
  
  – Что тоже дико, – отметила Речушка. – Все эти поклонники Колтейна…
  
  – На этих землях культы плодятся, будто в трупе черви, капитан.
  
  Речушка хмыкнула:
  
  – Очень подходящее сравнение именно в данном случае, Кулак.
  
  Рита Буд хмыкнула в ответ. Да, мне такие частенько на ум приходят.
  
  За спинами всадниц раздался голос капрала Футгара:
  
  – Господа, что это там?
  
  Оба офицера развернулись в сёдлах и взглянули туда, куда указывал солдат. Небо на востоке. Среди колонны нарастал гомон, послышались молитвы и окрики удивления.
  
  Череда солнц, общим числом дюжина, небольших, но настолько ярких, что казалось, будто в голубом небе прожигают ослепительные горящие дыры. За двумя из шаров тянулись хвосты огненного тумана. Ряд светил выгнулся, будто лук, так что первое и последнее оказались выше всех, и над этим изгибом проявился нечёткий, искажённый лик луны.
  
  – Знамение смерти!
   – завопил кто-то.
  
  – Капитан, – бросила Рита Буд, – найдите этого дурака и заткните его.
  
  – Так точно, сэр.
  
  – Небо падает, – заметил Ното Бойл, снова занимая своё место рядом с Первым Кулаком.
  
  Нахмурившись, Паран изучал странное зрелище на восточном небосклоне, пытаясь понять смысл того, что предстало перед ними. Что бы это ни было, мне оно не нравится.
  
  – Не верите мне? – спросил целитель. – Первый Кулак, я путешествовал по Корелу. Я видел кратеры, которые остались от того, что упало с неба. Вы когда-нибудь изучали карту Корела? Видели весь северный полуостров и архипелаг островов? Швырните горсть камней в грязь, потом подождите, пока вода заполнит выбоины. Вот что такое Корел, сэр. Местные всё ещё рассказывают легенды о том, как бесконечный огонь падал с неба при низвержении Увечного Бога.
  
  – Отправляйся к началу колонны, Ното Бойл, – скомандовал Паран.
  
  – Сэр?
  
  – Останови их. Немедленно. И отправь ко мне Хурлокеля и его разъезды. Мне нужно знать всё о местности, на которой мы находимся. Возможно, нам придётся искать укрытие.
  
  Целитель – для разнообразия – не стал жаловаться.
  
  Паран уставился на череду приближающихся огненных шаров, которыми будто выстрелили из самой Бездны. Проклятье, где Ормулогун? Нужно разыскать его, и лучше бы он уже закончил с колодой или хотя бы вырезал карты, подписал и подготовил к окраске. Нижние боги, лучше бы у него хоть что-то было готово, потому что у меня нет времени…
  мысли Парана уносились всё дальше.
  
  Теперь он чувствовал, как раскалённые светила приближаются, чувствовал их жар – возможно ли это вообще?
  
  Проклятая луна – я должен был обратить на неё внимание. Я должен был этим заняться, выяснить, что произошло там, в том забытом мире.
  И тут ещё одна внезапная мысль заставила кровь Господина Колоды похолодеть.
  
  Война среди богов.
  
  Это нападение? Это и вправду выстрел?
  
  Паран стиснул зубы.
  
  – Если это ваших рук дело, – прошептал Первый Кулак, глядя на восток, чувствуя, как нервно дрожит под ним лошадь, – вы играете нечестно. И… мне это не нравится.
  
  Паран выпрямился, поднялся в стременах и огляделся:
  
  – Ормулогун! Где во имя Худа тебя носит?!
  
  – Против этого, – пробормотал Искарал Прыщ, – я бессилен.
  
  Жрец обхватил себя руками:
  
  – Кажется, мне пора начать нести чушь. Это было бы очень к месту. Сумасшедший огонёк в глазах. Сначала побредим, затем поболтаем о чём попало, именно так. И кто меня обвинит? Мы все умрём!
  
  Последнюю фразу Искарал провизжал так резко, что Маппо очнулся от беспробудного сна. Подняв голову, трелль взглянул на Высшего Жреца Тени. Далхонец скорчился возле своего мула, и их обоих окружало какое-то странное зеленоватое сияние. Нет, понял трелль – этот свет окружал их всех.
  
  Злоба спустилась с полубака, и Маппо заметил, что черты чародейки искажены холодной яростью.
  
  – Мы в опасности, – объявила колдунья ледяным голосом, – и у нас нет времени. Я надеялась… но не стоит об этом.
  
  Внезапно Злоба развернулась и уставилась на юго-восток. Глаза волшебницы сузились. Затем она произнесла:
  
  – Ого… Худ побери, ты ещё кто такой? И что собираешься делать?
  
  И снова умолкла, нахмурившись ещё сильнее.
  
  Сморгнув, Маппо Коротышка поднялся на ноги и увидел, что небеса горят – прямо над ними. В небе мерцало ожерелье из пламенных жемчужин – несколько маленьких светил в ореоле нефритового пламени. И они росли… приближались. Что это такое?
  
  Море вокруг задрожало, зарябило частыми волнами, которые суматошно сталкивались друг с другом. Воздух застыл, наполнился жаром, и наступило полное безветрие. А там, за очертаниями земли на востоке, лежал Отатараловый остров… Маппо снова взглянул на Искарала Прыща. Высший Жрец скорчился на палубе, закрывая руками голову. Бхок'аралы метались вокруг хозяина, скуля и хныкая, пытаясь дотронуться до дрожащего старика, который бормотал себе под нос:
  
  – Мы на это не рассчитывали, не так ли? Я не помню – боги, я ничего не помню! Могора, дорогая моя карга, где ты? Ты мне нужна как никогда. Мне нужен секс! Пусть даже с тобой! Я потом выпью яду белого паральта – так что какая разница? Яд – или воспоминания о непростительной слабости! Я уже достаточно настрадался. Перестаньте меня трогать, грязные обезьяны! Престол Тени, жалкое, чокнутое отражение, где ты прячешься, и есть ли там местечко для меня, твоего самого верного слуги, твоего Мага? Лучше бы нашлось! Приди, забери меня – к Худу остальных! Только меня! Конечно, для меня есть место! О, вонючка, о, с ног сбивающее запахом облако нечистот! Спаси меня!
  
  – Нижние духи, – пробормотала Могора, наклонившись к Маппо, – послушай, что несёт этот жалкий старик. Подумать только, я за него замуж вышла!
  
  Злоба внезапно развернулась и помчалась обратно на нос, разметав бхок'аралов, попавшихся на пути. Стоя на полубаке, колдунья прокричала:
  
  – Я их вижу! Вперёд, к ним, дурачьё! Быстро!
  
  Затем она закружилась, поднимаясь над рыскающим, раскачивающимся кораблём, и распахнула серебристые крылья. Вокруг Злобы взвился туман, постепенно уплотняясь, пока в воздухе не завис дракон, настолько огромный, что по сравнению с ним судно стало казаться всего лишь лодочкой.
  
  Сверкающие глаза переливались странным изумрудным светом. Длинный, изогнутый хвост скользнул вниз и обернулся вокруг длинного бушприта. Затем дракон развернулся в воздухе, резко взмахнув крыльями, и судно резким рывком ринулось вперёд.
  
  Маппо отбросило назад так, что трелль проломил спиной деревянную стену каюты. Тяжело дыша, Коротышка поднялся на ноги и начал пробираться к носу.
  
  Она видит их? Кого?
  
  С неба падали копья зелёного огня, направляясь прямо к ним.
  
  Искарал Прыщ закричал.
  
  Более чем в тысяче миль к западу Флакон стоял на палубе и вместе с остальными смотрел на восточный горизонт: туда, откуда должна была расползаться по небу темнота, в очередной раз знаменуя смерть дня и рождение ночи. Но вместо этого солдаты увидели, как вниз падает дюжина огненных сфер, наполняя добрую треть небес ослепительным зеленоватым сиянием.
  
  – Ой, – прошептал Флакон, – дело плохо.
  
  Скрипач ухватил мага за рукав и притянул поближе.
  
  – Ты понимаешь, что происходит? – прохрипел он в ухо Флакону.
  
  Маг покачал головой.
  
  – Это что – ещё один Увечный бог?
  
  Флакон уставился на Скрипача, вытаращив глаза. Ещё один?
  
  – Нижние боги!
  
  – Так что – это он?
  
  – Я не знаю!
  
  Выругавшись, Скрипач оттолкнул чародея. Флакон подался назад, налетев на сержанта Бальзама, который не слишком-то обратил внимание на столкновение. Затем, спотыкаясь, маг продрался через толпу до борта и осмотрелся. На юге корабли Нэмила – боевые биремы и транспортные судна с припасами – неслись на всех парусах обратно на родину, причём первые сильно обгоняли вторые, часть из которых была всё ещё наполовину загружена – бедствие застало их прямо во время продажи товаров.
  
  Да уж, теперь каждый сам за себя. Но когда те штуки врежутся в землю, ударная волна разойдётся очень быстро. И всех нас разорвёт на кусочки. Бедные ублюдки, вам ни за что не спастись. Даже эти уродские биремы не успеют.
  
  Неуёмный ветер, кажется, затих, будто собираясь с силами, а затем задул вдвое сильнее – так, что все на палубе с трудом удержались на ногах. Паруса раздулись, мачта и перекладины заскрипели – вся «Силанда» застонала.
  
  Быстрый Бен? Лучше бы тебе сматываться сейчас и забирать с собой кого сможешь. Против того, что нас ждёт… никакая иллюзия не поможет. А что до тисте эдуров, то им такой же конец, как им нам. Я приму это в качестве утешения.
  
  Ну, бабушка, ты всегда говорила, что в море я и помру.
  
  Сержант Хеллиан бродила по палубе, восхищаясь открывающимся ей зелёным миром. Похоже, нэмильский бренди оказался с подвохом. Люди вокруг кричали или просто стояли, будто примёрзли к месту, но так обычно всё и выглядело, когда сержант совершенно случайно, совсем чуточку перебирала. А от этого зелёного оттенка ещё и подташнивало.
  
  Худ побери этот бренди – что за придурки пьют такое дерьмо? Хеллиан могла бы обменять бренди на фаларский моряцкий ром. На этом корабле достаточно идиотов, которым наплевать на то, что они хлещут, нужно просто найти одного из них. Например, вон того моряка.
  
  – Привет. Смотри, у меня есть нэмильский бренди, а хочется рому, понимаешь? Заплатила за него десять полумесяцев, я понимаю, это много, но мой взвод меня любит, сечёшь? Они для меня скинулись. Так что я вот думаю, как насчёт поменяться? Один к одному, бутыль на бутыль. Да, я из своей уже прилично отпила, но оно ведь и дороже стоит так? Так что всё как раз будет по-честному.
  
  Хеллиан замерла в ожидании.
  
  Её собеседник был высоким ублюдком. И таким суровым на вид. И все на них уставились – да в чём вообще дело?
  
  Моряк взял бутылку, тряхнул её туда-сюда и нахмурился. И допил содержимое в три быстрых глотка.
  
  – Эй…
  
  Затем достал из-под дорогого плаща флягу и передал её сержанту.
  
  – Вот, держи, солдат, – добавил он. – Спускайся вниз и пей, пока не отключишься.
  
  Хеллиан взяла флягу обеими руками, с восхищением глядя на отполированную серебряную поверхность: на фляге была ложбинка, которая тянулась с одного угла до другого, и знаки, выдавленные на ней, были очень хороши. Имперский скипетр и четыре старых герба, которыми обозначали флагманы – она уже видела такие раньше. Один из гербов принадлежал Картерону Красту, второй – Урко, третий был сержанту не знаком, а четвёртый был точно таким же, как флаг на мачте корабля, на палубе которого Хеллиан сейчас стояла. Это просто совпадение, так ведь? Сморгнув, сержант взглянула на мужчину:
  
  – Я не могу, сэр, – ответила Хеллиан. – У меня приказ…
  
  – Я отменяю этот приказ, сержант.
  
  – А ты можешь это сделать?
  
  – При таких обстоятельствах – да.
  
  – Я не забуду твою доброту, моряк. Обещаю. Где тут у нас спуск?..
  
  Моряк, положив твёрдую руку на плечо Хеллиан, подтолкнул её в нужном направлении. Прижимая чудесную, замечательно побулькивающую флягу к груди, сержант двинулась в указанную сторону, продираясь сквозь зелёный туман и изумлённые взгляды. Сержант показала им язык.
  
  А они пусть своё пьют.
  
  Апсалар развернулась, услышав, как вздохнула адъюнкт.
  
  Выражение лица Тавор, с которым она глядела на восток, было… философским.
  
  – Внушает смирение, не так ли?
  
  – Да, адъюнкт, бесспорно.
  
  – Все наши планы… наши интриги, обманы… будто всего лишь силой наших намерений мы можем сохранить всё, что окружает нас, в неизменности, в ожидании нашего шага, нашего слова.
  
  – Боги…
  
  – Да, я знаю. Но это, – Тавор кивнула в сторону востока, – не их рук дело.
  
  – Разве?
  
  – Это слишком разрушительно, солдат. Ни одна сторона конфликта не отчаялась настолько… пока что. А теперь, – пожала плечами адъюнкт, – даже игры богов меркнут по сравнению с тем, что происходит.
  
  – Адъюнкт, – заявила Апсалар, – вам недостаёт веры.
  
  – Неужели? Во что же?
  
  – В нашу выносливость.
  
  – Возможно.
  
  Но Апсалар чувствовала, как её собственная вера тает, сжимается до одной лишь мысли – которая сама по себе не внушала надежды. Но даже так. Одна мысль. Это… это было ожидаемо. Кем-то. Должно было быть.
  
  Кто-то знал, что это случится.
  
  Большинство людей были слепы, желая того или нет. Но были и зрячие.
  
  Итак, мой проницательный друг, пора бы тебе что-нибудь предпринять. И быстро.
  
  Наконец приковылял Ормулогун вместе с жабой – и с огромным кожаным свёртком в руках. Жаба обречённо, но удовлетворённо ныла что-то о чокнутых художниках и жестоком мире. Ормулогун споткнулся и упал прямо под ноги Парану, из-за этого свёрток раскрылся и его содержимое рассыпалось вокруг – в том числе и деревянные основы для карт, большинство из которых были пусты.
  
  – Ты едва начал! Худов дурак!
  
  – Совершенство! – взвизгнул Ормулогун. – Вы сказали…
  
  – Ну и Худ с тобой, – прорычал Паран, глядя на восточное небо. Огненные копья неслись вниз, будто струи дождя. – На материк? В море? – спросил Паран вслух. – На Отатараловый остров?
  
  – Возможно, и туда, и туда, и туда, – заметил Ното Бойл, облизнув губы.
  
  – Ну, – произнёс Паран, отодвигаясь, чтобы освободить место на песке, – море хуже всего. Это значит, что…
  
  Он начал рисовать на песке указательным пальцем.
  
  – У меня кое-что есть! – всхлипнул Ормулогун и начал копаться среди карт.
  
  Маэль. Надеюсь, ты знаешь, что происходит – надеюсь, ты готов сделать то, что будет нужно.
  Паран окинул взглядом линии на песке. Хватит? Должно хватить.
  Закрыв глаза, Господин Колоды направил свою волю. Врата предо мной…
  
  – Эта у меня есть!
  
  Вопль раздался прямо у правого уха Парана и так как средоточие его воли было нарушено, он открыл глаза… и увидел прямо перед собой другую карту – и вся его сила ринулась в неё.
  
  Паран упал на колени, сминая плывущую под ним глину, вскинув руки, чтобы удержаться. Серый воздух, затхлый запах склепа… Паран поднял голову. Перед ним стояли Врата, сотворённые из изогнутых костей и бледной, покрытой шрамами плоти, из клоков волос, из бесчисленных распахнутых глаз, а за Вратами простиралось серое, мутное небытие.
  
  – О, Худ.
  
  Он остановился прямо на пороге. Чуть сам себя не отправил прямо во Врата…
  
  В портале возникла высокая фигура в капюшоне, закутанная в чёрное. Это не один из Худовых слуг. Это ублюдочный старикашка собственной персоной.
  
  – Разве сейчас время для таких неприятных раздумий, смертный?
  
  Голос был мягкий, слегка дрожащий.
  
  – При том, что скоро случится… Ганос Паран, Господин Колоды, ты выбрал очень неудачное место, если только не желаешь, чтобы тебя растоптали те тысячи, что скоро окажутся на этом пути.
  
  – Ой, помолчи, Худ, – прошипел Паран – и попытался встать на ноги, а затем прекратил попытки, осознав, то это не лучшая идея. – Помоги мне. Нам. Останови то, что приближается. Будет разрушено…
  
  – Слишком многое, да. Слишком много планов. Но я мало что могу сделать. Ты обратился не к тому богу.
  
  – Я знаю. Я собирался попасть к Маэлю.
  
  – Бессмысленно…
  
  Но когда Худ произносил это слово, Паран уловил в его голосе некоторое… колебание.
  
  Ага, ты что-то придумал
  .
  
  – Так и есть. Отлично, Ганос Паран, заключим сделку
  .
  
  – Бездна побери, на это нет времени!
  
  – Тогда решайся быстрее.
  
  – Чего ты хочешь? Больше всего не свете, Худ. Чего ты хочешь?
  
  И Худ ответил. Среди трупов, конечностей и лиц, окаймляющих Врата, одно из лиц внезапно зашевелилось, широко раскрыв глаза – но никто этого не заметил.
  
  Паран неверяще уставился на бога:
  
  – Ты, верно, шутишь?
  
  – У смерти нет чувства юмора.
  
  – О, хватит нести эту зловещую чушь! Ты уверен?
  
  – Ты сможешь сделать то, о чём я прошу, Ганос Паран?
  
  – Смогу. Как-нибудь.
  
  – Ты клянёшься в этом?
  
  – Клянусь.
  
  – Хорошо. Покинь это место. Мне нужно открыть Врата.
  
  – Что? Они уже
  открыты!
  
  Бог отвернулся, и Ганос Паран едва расслышал ответ:
  
  – Не с этой стороны.
  
  Чаур пронзительно вскрикнул, когда горящие камни с неба ударились о беспокойную воду едва ли в ширине палубы от их судёнышка. Резчик налёг на рулевое весло, пытаясь выровнять мечущийся корабль – но ему не хватило сил. «Скорбь» не собиралась идти дальше. Боюсь, пойти она может только на дно
  .
  
  Что-то пробило палубу – раздался глухой удар, затем весь корпус судна содрогнулся, а из дыры размером с кулак повалил дым. «Скорбь» будто осела глубже в воду.
  
  Выругавшись, Баратол пробрался к пролому, прихватив свёрнутый запасной парус. Как только кузнец собрался заткнуть им дыру, ещё два камня упало на корабль – один спереди, отбив бушприт, а второй… Резчик почувствовал, как ему обожгло левую ногу, посмотрел вниз и увидел дым, а затем – поднимающуюся воду.
  
  Воздух полнился жаром, будто вылетел из кузнечных мехов. Всё небо впереди казалось объятым пламенем.
  
  Парус, в котором зияли дыры, горел над их головами.
  
  Ещё одно сотрясение, и часть левого борта просто испарилась, древесина превратилась в облако пара, в котором то и дело вспыхивали мелкие искорки.
  
  – Мы тонем! – закричала Скиллара, успев ухватиться за противоположный борт в тот момент, когда «Скорбь» опасно накренилась.
  
  Груз сместился – слишком много припасов – мы пожадничали –
  и умирающее судно накренилось ещё сильнее.
  
  Обёрнутый в ткань труп Геборика покатился к бурлящим волнам.
  
  Вскрикнув, Резчик попытался дотянуться до мертвеца, но был слишком далеко – и саван соскользнул в воду. Чаур, завывая, бросился за ним следом.
  
  – Нет! – завопил Баратол. – Чаур, нет!
  
  Руки немого великана сомкнулись на свёртке с телом, и в тот же момент они оба исчезли из виду.
  
  Море. Бара называл это морем. Тёплое, мокрое. Было такое хорошее. Теперь небо плохое, и море плохое – там, наверху, но теперь хорошее. Здесь хорошо. Темно, ночь, наступает ночь, уши болят. Болят. Бара говорил, никогда не дышать в море. Ой, больно! Дышать!
  
  Лёгкие наполнились, и грудную клетку обжёг огонь, а потом… стало прохладно, спокойно, судороги утихли. Чаура окружала темнота, но он больше не боялся. Холод ушёл, жар ушёл, Чаур больше ничего не чувствовал.
  
  Чауру так нравилось море.
  
  Свёрток с телом, который он держал в руках, тащил великана всё глубже, и отрубленные конечности трупа, которые Бара сказал собрать вместе, будто двигались, когда ткань расплеталась и растягивалась.
  
  Темнота снаружи и внутри. Что-то злое и горячее пронеслось мимо, стремясь вниз, будто яркое копьё, и Чаур поморщился. Великан закрыл глаза, чтобы эти штуки исчезли. Наконец-то лёгкие перестали болеть.
  
  Пора спать.
  
  В небо поднимались струи пара, воздух звенел от тысячи ударов камней, каждый из которых оставлял на морской глади глубокий след. Вода вокруг дрожала и металась. Резчик увидел, как Баратол нырнул прямо в эти клокочущие волны, вслед за Чауром. Тело. Геборик, Чаур, о боги…
  
  Резчик подобрался к Скилларе и притянул её поближе, в свои объятия. Женщина вцепилась в промокшую рубашку даруджийца.
  
  – Я так рада, – прошептала Скиллара, когда «Скорбь», заскрипев, ещё сильнее завалилась набок.
  
  – Чему?
  
  – Что я оставила её. Там. Я оставила её.
  
  Резчик обнял её посильнее.
  
  Прости меня, Апсалар. За всё…
  
  Внезапно налетел ветер и их накрыла тень. Резчик посмотрел наверх и широко распахнул глаза от удивления, глядя на огромный силуэт, заслонивший собой небо, силуэт спускающегося к ним… дракона. Что же дальше?
  
  Затем Резчик услышал крики, и в этот момент «Скорбь» будто взорвалась.
  
  Юноша оказался в воде, судорожно молотя руками и ногами, и почувствовал, как его охватил страх – будто холодная рука сомкнулась на сердце.
  
  …Ближе…ближе…
  
  Что это за звук? Где я?
  
  Миллионы голосов – кричат, объятые смертным ужасом – о, они шли по тёмному кругу так долго, невесомые, видя вокруг лишь вездесущую… пустоту, которая поглотила их, не придавая значения протестам, ругани, жарким спорам. Поглотила их без остатка. Затем – прочь, на другую сторону… Сети силы расползаются в поисках воплощения, становятся плотнее, и их путь стал бегом, сумасшедшей, жестокой гонкой – вот нижний мир – столько было тогда потеряно, – а за ним ещё один, на этот раз побольше.
  
  – О, услышь нас, так много было… уничтожено. Горы рассыпаются в пыль, камни летят прочь, в тёмные, плотные облака, освещённые холодным солнцем – а теперь этот звериный мир предстаёт перед нами – это наш дом?
  
  – Мы дома?
  
  Ближе…
  руки из нефрита, пыльного, необработанного, не отполированного до блеска. Я помню… тебе пришлось умереть, Трич, не так ли? Перед Восхождением, перед настоящей божественностью. Сначала тебе пришлось умереть.
  
  Был ли я когда-то твоим Дестриантом?
  
  Моё ли это звание?
  
  Нужно ли мне было умереть?
  
  Ближе –
  эти руки, эти незнакомые, непознаваемые руки – как я могу ответить на эти крики? Этим миллионам запертых в древних темницах – я прикоснулся к ним однажды, всего лишь одним пальцем, о, эти голоса…
  
  – Это не спасение. Мы просто умираем. Разрушение…
  
  – Нет-нет, дурачок. Это дом. Мы пришли домой.
  
  – В уничтожении нет спасения. Где он? Где наш бог?
  
  – Если я отвечу, поиск закончится.
  
  – Не спорю.
  
  Услышьте меня.
  
  – Кто это?
  
  – Он возвращается! Тот, что извне – наш брат!
  
  Услышьте меня. Я… я не ваш брат, я… никто. Я думал, что – Дестриант… но точно ли я был уверен? Мне соглали? Дестриант… может, да, а может, и нет. Может, мы всё поняли неправильно, все мы. Может, Трич всё понял неправильно.
  
  – Он сошёл с ума.
  
  – Забудь о нём – гляди, нас ждёт смерть, ужасная смерть…
  
  Дестриант. Видите ли, мы всё поняли неправильно. Понимаете? То, что я совершил, невозможно простить. Никогда не будет возможно. Даже Худ отказался от меня – выбросил меня назад. Но… понимание ускользает от меня, так легко, что я, падший…
  
  –
  Падший, упавший, какая разница?
  
  Приблизившийся.
  
  – Что?
  
  Мои руки – видите их? Их отсекли, вот что с ними случилось. Руки были… отделены. Освобождены. Я не могу этого сделать, но мне кажется, они могут. Понимаете?
  
  – Бессмыслица.
  
  – Нет, погодите…
  
  Не Дестриант.
  
  Кованый щит.
  
  Приблизьтесь… взгляните на меня – все вы! Ближе! Узрите мои руки! Смотрите на них! Они тянутся к вам!
  
  Они приближаются…
  
  Баратол плыл в темноту. Он ничего не видел. И никого. Чаур, о боги, что я наделал?
  Кузнец грёб всё дальше вниз. Лучше бы ему тоже утонуть – он не сможет жить с этим, со смертью этого большого мальчишки на своей совести – он не сможет…
  
  Стало не хватать воздуха, вода давила всё сильнее, кровь пульсировала в висках… Кузнец ничего не видел…
  
  Внизу вспыхнул изумрудный свет, расходясь ослепительными волнами, а в центре сияющего цветка – О боги, подожди, подожди меня –
  уплывал вниз Чаур, запутавшись в развернувшихся слоях холстины, раскинув руки, закрыв глаза и… раскрыв рот.
  
  Нет! Нет, нет!
  
  Из пульсирующего сияния расходился жар, такой сильный – Баратол рвался всё глубже, его грудная клетка готова была разорваться от напряжения, а кузнец погружался всё ниже и ниже…
  
  Часть кормы плавала отдельно от того, что теперь можно было назвать лишь грудой обломков. Резчик, под непрекращающимся дождём из раскалённых камней, помог Скилларе взобраться на раскачивающийся фрагмент корабля. Эти камушки были мельче, чем гравий, и несмотря на это, один из них проделал в палубе «Скорби» дыру размером с кулак. Камушки мельче гравия – размером с зёрнышко пшеницы, горели ярким зелёным светом, который тут же сменялся на тёмно-красный, как только они попадали в воду.
  
  Скиллара закричала.
  
  –
  В тебя попало? Боги, нет…
  
  Женщина развернулась:
  
  –
  Гляди! Худ нас побери – гляди!
  
  Скиллара подняла руку, указывая на восток – в сторону Отатаралового острова.
  
  Остров… горел. Нефритово-зелёное сияние окутало весь остров, взвиваясь, поднимаясь в небо, и из него возникли… руки. Нефритовые. Как… как у Геборика. Руки росли, словно деревья. Руки – огромные – дюжины рук –
  поднимались, распрямляя пальцы, испуская зелёный свет из поднятых вверх ладоней, пальцев, вен и артерий, обвивающих мускулы по всей длине, свет, который впился в небеса, будто клинок. Эти руки были слишком огромны, чтобы их осознать, они вздымались к облакам, словно колонны, росли из сияющего купола… а огни, заполонившие небо, начали извиваться… дрожать… и, наконец, смещаться.
  
  К острову, к нефритовым, тянущимся вверх из пульсирующего света рукам.
  
  Первое падающее солнце ударило в сияющий купол.
  
  Раздался такой звук, будто кто-то ударил в барабан, стремясь оглушить богов. Ударная волна вырвалась за пределы купола наружу, разошлась по поверхности моря, пробрала Резчика до костей, так, что его уши едва не взорвались от боли. Это повторялось снова и снова, после каждого солнца, которое падало в прогибающийся, уже дырявый купол. Резчик кричал, но не слышал звук своего голоса. Красный туман заволок юноше глаза – кажется, он сползал с обломка вниз, в пенные волны – и в этот момент огромная драконья лапа протянулась к Резчику и Скилларе, которая тащила его за руку обратно на плот, и когти размером со скимитары сомкнулись вокруг них. Их обоих подняли из бушующего моря, вверх…
  
  Ближе, да, ко мне, ближе, ближе.
  
  Не обращайте внимания на боль.
  
  Она скоро пройдёт. Я обещаю. Я знаю, потому что помню.
  
  Нет, мне нет прощения.
  
  Но может, для вас оно есть, может, вы сумеете это сделать, если посчитаете нужным – я не знаю – я был не прав, прикоснувшись… там, в той пустыне. Я не понял, а Бодэн никогда бы не догадался, что произошло, как именно я был отмечен.
  
  Отмечен, как я теперь вижу, для этого дела.
  
  Слышите ли вы меня? Ближе – видите ли вы тьму? Именно в ней я и жду вас.
  
  Миллионы голосов, плачущих, кричащих голосов, исполненных нужды – он слышал их…
  
  О боги, кто я? Я не помню.
  
  Только это. Темнота, окружающая меня. Мы, да, все вы – мы все можем подождать здесь, в темноте.
  
  Не обращайте внимания на боль.
  
  Ждите со мной. В этой тьме.
  
  И голоса, бесчисленные голоса, в своей всепоглощающей, невыносимой нужде, ринулись к нему.
  
  К Кованому щиту, который примет их боль, потому что он помнит эту боль.
  
  Темнота приняла их, и тогда Геборик Призрачные Руки, Кованный щит, познал ужаснейшую из истин.
  
  Никто не может по-настоящему запомнить, какой сильной была боль.
  
  Два тела упали на палубу, как сломанные куклы. Маппо бросился к ним, пытаясь удержаться на ногах, потому что Злоба снова разворачивала корабль. Трелль понимал, что каждый судорожный вдох причиняет дракону боль, вонь обожжённых чешуек и плоти витала в воздухе.
  
  Огненный дождь превратился в бурю, которая бушевала вокруг, беспощадную, словно зимний буран, только ещё опаснее. Тем не менее, ни один кусочек камня не ударил в корабль – и Маппо понял, что их защищали не Злоба, не Искарал Прыщ и не Могора. Нет, судя по подхалимским слюнявым поцелуям Высшего жреца, их оберегала некая сила, источником которой служил этот чокнутый черноглазый мул. Каким-то образом.
  
  Это существо просто безразлично стояло, не двигаясь, подёргивая хвостом, чтобы отогнать несуществующих мух. Мул медленно моргал, будто в полусне, и иногда шевелил губами.
  
  Тем временем мир вокруг них сходил с ума. Тот другой корабль вообще разорвало на куски…
  
  Маппо перевернул одного из гостей на спину. Лицо юноши заливала кровь, текущая из ушей, носа, уголков глаз – но Маппо узнал его. Они виделись раньше. Крокус, даруджиец. Ох, парень, как тебя сюда занесло?
  
  Молодой человек распахнул глаза. В них плескались страх и ожидание беды.
  
  – Успокойся, – обратился к нему Маппо, – ты уже в безопасности.
  
  Второй из новых спутников – точнее, вторая – откашливалась от морской воды, из левого уха девушки тянулась струйка крови, стекала до самого подбородка и капала вниз. Стоя на четвереньках, незнакомка подняла голову и встретилась взглядом с треллем.
  
  – Ты в порядке? – спросил Маппо.
  
  Она кивнула и подползла поближе к Крокусу.
  
  – Он выживет, – заверил её Маппо. – Кажется, все мы выживем… Я уж не верил…
  
  Искарал Прыщ закричал.
  
  Указывая.
  
  Огромная, испещрённая шрамами, чёрная рука, похожая на извивающегося угря, показалась из-за борта. Ладонь ухватилась за скользкую деревянную ограду, мускулы предплечья пошли буграми от усилия.
  
  Маппо подобрался ближе.
  
  Человек, висевший на перилах, держал ещё одно тело, мужчину, такого же крупного, как и он сам, и было очевидно, что второй полностью обессилен. Маппо наклонился вниз и затащил их обоих на палубу.
  
  – Баратол, – выдохнула девушка.
  
  Маппо наблюдал, как человек по имени Баратол перевернул своего спутника на спину и начал выкачивать воду из его лёгких.
  
  – Баратол…
  
  – Молчи, Скиллара…
  
  – Он был под водой слишком долго…
  
  – Молчи!
  
  Маппо наблюдал, пытаясь вспомнить, каково это – быть столь яростно преданным. Он почти сумел… почти. Твой друг утонул. Видишь, сколько воды?
  Но Баратол не прекращал усилий, таскал неподвижное, грузное тело туда-сюда, поднимал ему руки, а затем, наконец, положил голову своего товарища себе на колени и обнял его, будто младенца.
  
  Лицо Баратола исказилось, изуродованное горем.
  
  – Чаур! Слышишь меня? Это Баратол. Слышишь? Мне нужно, чтобы ты… закопал коней! Слышишь меня? Тебе нужно закопать коней! Пока не пришли волки! И это не просьба, Чаур, понимаешь? Слушай, что тебе говорят!
  
  Он сошёл с ума. От такого нет исцеления. Я знаю, по себе знаю…
  
  – Чаур! Я сейчас рассержусь, слышишь? Рассержусь… на тебя! На тебя, Чаур! Ты хочешь, чтобы Баратол рассердился на тебя? Хочешь?
  
  Закашлявшись, Чаур выхаркнул воду и задёргался, а затем этот великан будто свернулся в клубочек в нежных объятиях Баратола, протянув к нему одну руку и протяжно заскулил, давясь пеной и слизью.
  
  – Нет, нет, друг мой, – задыхаясь, проговорил Баратол, крепко прижимая Чаура к груди и баюкая великана. – Я не сержусь. Вовсе нет. Худ с теми конями. Ты уже их закопал. Помнишь? О, Чаур, я не сержусь.
  
  Но великан всё плакал, вцепившись в Баратола, как ребёнок.
  
  Он простак.
  Иначе Баратол не разговаривал бы с ним так. Этот Чаур – ребёнок в теле взрослого мужчины…
  
  Маппо наблюдал. За тем, как двое мужчин плачут, обнимая друг друга.
  
  Злоба уже стояла рядом с треллем, и как только Маппо осознал, как ей больно – и как яростно её воля отталкивает эту боль – трелль отвёл взгляд от мужчин на палубе и взглянул на колдунью.
  
  Которая не подпускала, не подпускала к себе боль…
  
  – Как? Как ты это сделала? – требовательно спросил трелль.
  
  – Ты что, слепой, Маппо Коротышка? – поинтересовалась Злоба. – Посмотри, посмотри на них, трелль. Вот Чаур, который больше не боится. Он верит Баратолу, верит ему во всём. Полностью, без сомнений. Ты не можешь не понимать, что это значит. Ты видишь радость, Маппо Коротышка. Глядя на эту картину, я не хочу и не стану погружаться в свою боль, в свои страдания. Понимаешь? Не стану.
  
  О, нижние духи, женщина, ты разбиваешь мне сердце.
  Маппо снова взглянул на Баратола с Чауром, а затем туда, где Скиллара обнимала Крокуса, поглаживая юношу по волосам, пока он приходит в себя. Разбит всем, что произошло. Снова.
  
  Я… забыл.
  
  Искарал Прыщ пританцовывал вокруг Могоры, которая наблюдала за ним с кислым видом: её лицо настолько скривилось, что напоминало сушёный чернослив. Чуть погодя, когда Высший жрец подошёл слишком близко, женщина резко ударила его по ногам – так, что бедняга потерял равновесие. Искарал тяжело повалился на палубу и начал браниться:
  
  – Жалкая женщина! «Женщина», я сказал «женщина»? Ха! Ты всего лишь то, что оставляет после себя змея, сменившая шкуру! Больная змея! Покрытая паршой, гнойниками, волдырями и наростами…
  
  – Кажется, совсем недавно ты желал меня, отвратительный выродок!
  
  – Я пытался, злюка! Я был в отчаянии, но не смог, даже перед лицом неизбежной гибели! Понимаешь? Не смог!
  
  Могора решительно направилась к жрецу.
  
  Искарал Прыщ взвизгнул и отполз под мула.
  
  – Только подойди поближе, карга, и мой слуга тебя лягнёт! Ты знаешь, сколько дураков погибают ежегодно от копыт мулов? Ты бы удивилась.
  
  Далхонская ведьма зашипела на жреца и тут же рассыпалась на множество пауков, которые разбежались повсюду – через миг ни одного из них не было видно.
  
  Высший жрец судорожно оглядывался, широко распахнув глаза, а затем начал чесаться под одеждой.
  
  – Ах ты кошмарное создание!
  
  Маппо с интересом наблюдал за происходящим, но отвлёкся, когда заметил, что к Баратолу и Чауру подошёл Крокус.
  
  – Баратол, – обратился к великану даруждиец, – не было никакой возможности?
  
  Баратол взглянул на юношу и покачал головой:
  
  – Мне жаль, Резчик. Но он спас Чауру жизнь. Даже будучи мёртвым, он спас Чаура.
  
  – Ты о чём?
  
  – Его тело сияло, – ответил Баратол. – Ярким зелёным светом. Вот почему я их заметил. Чаур запутался в полотнище – мне пришлось разрезать ткань, чтобы его освободить. Я не мог вытащить на поверхность их обоих – сам еле выплыл…
  
  – Ничего страшного, – успокоил собеседника Крокус.
  
  – Он уходил всё глубже и глубже, и сияние угасло. Его поглотила темнота. Но слушай, ты привёз его достаточно близко, понимаешь? Не прямо на место, но достаточно близко. Что бы ни случилось, что бы нас ни спасло, это всё было из-за него.
  
  Маппо вклинился в разговор:
  
  – Крокус – ты теперь зовёшься Резчик, да? Резчик, о ком ты говоришь? Кто-то ещё утонул?
  
  – Нет, Маппо. То есть не совсем. Мой друг погиб – и я пытался доставить его тело на остров – туда, куда он стремился попасть. Чтобы кое-что вернуть.
  
  Кое-что.
  
  – Тогда я думаю, что твой приятель прав, – заявил Маппо. – Ты доставил его достаточно близко. Чтобы он смог вмешаться, сделать то, что нужно, и даже смерть не смогла ему помешать.
  
  – Его звали Геборик Призрачные Руки.
  
  – Я буду вспоминать это имя, – кивнул Маппо. – С благодарностью.
  
  – Ты выглядишь по-другому, – нахмурился Резчик. – Татуировки. – Затем юноша распахнул глаза и задал тот вопрос, которого Маппо страшился:
  
  – А где? Где он?
  
  Двери в душе трелля, которые недавно распахнулись, снова захлопнулись. Маппо отвёл взгляд.
  
  – Я потерял его.
  
  – Потерял?
  
  – Оставил.
  
  Да. Я подвёл его, подвёл всех нас.
  Маппо не смел поднять взгляд на даруджийца. Не мог этого вынести. Мой позор…
  
  – О, Маппо, мне так жаль.
  
  Тебе… что?
  
  На плечо трелля опустилась рука, и это было уже чересчур. Маппо чувствовал, как его глаза наполняются слезами, как горе изливается из него в потоке рыданий. Трелль отвернулся:
  
  – Я виноват… виноват…
  
  Злоба не сразу отвела взгляд. Маппо Трелль. Спутник Икария. И теперь он винит себя. Я понимаю. Да… это не к добру. Но так всё и было задумано, в конце концов. И вот она, возможность – возможность, которая для меня дороже всего. Икарий может встретиться с моей сестрой до того, как всё свершится. Да, это будет сладко, упоительно вкусно, я буду смаковать этот момент ещё долгое время. Достаточно ли ты близко, Зависть, чтобы почуять мои мысли? Мои… желания? Надеюсь, что да.
  
  Всё ещё ощущая боль от ран, колдунья обернулась и всмотрелась в рваные облака, роящиеся над Отатараловым островом. Ярко вспыхивая, языки пламени с горящей земли поднимались по огромным нефритовым рукам, танцевали на пальцах. В тех местах, где прогибающийся купол пронзали падающие камни, ночное небо полнилось заревом из огня и дыма.
  
  Злоба обратила лицо на запад, к континенту. Кем бы ты ни был… спасибо тебе.
  
  Судорожно хватая ртом воздух, Паран раскрыл глаза и увидел, что валится вперёд – мелкий гравий быстро приближался – и через мгновение упал, зарычав от удара о землю. Паран попытался медленно поднять непослушные руки, которые болтались, будто провисшие канаты, чтобы опереться на них и перекатиться на бок, а затем на спину.
  
  Над ним склонились лица стоящих вокруг людей.
  
  – Первый Кулак, – поинтересовалась Рита Буд, – вы только что спасли мир?
  
  – И нас вместе с ним? – добавил Ното Бойл, нахмурившись. – Не обращайте на меня внимания, сэр. В конце концов, ответ на вопрос Кулака и так предполагал бы, что…
  
  – Помолчи, – попросил Паран. – Если я и спас мир, хотя я не собираюсь утверждать ничего подобного – я уже об этом пожалел. У кого-нибудь есть вода? Место, в котором я только что побывал, оставило отвратительный привкус во рту.
  
  К лицу Высшего Кулака поднесли бурдюк.
  
  Но сперва Паран поднял руку:
  
  – Восток – насколько всё плохо?
  
  – Должно было быть намного, намного хуже, – ответила Рита Буд. – Там творится полная неразбериха, но ничего не распространяется
  , если вы понимаете, о чём я.
  
  – Хорошо. Хорошо
  .
  
  О, Худ. Ты всё-таки не шутил?
  
  Боги, что я пообещал…
  
  Ночью на востоке бушевала неслышная огненная буря. Кулак Кенеб стоял рядом с адъюнктом, дрожа под плащом несмотря на то, что ветер был сухой и жаркий; Нихил и Бездна держались в нескольких шагах от них. Кенеб не мог уразуметь, что происходило на восточном горизонте, ни тогда, ни сейчас. Падение зелёных пылающих солнц, затем бушующая гроза. И временно охватившая всех болезненная уверенность, что от того, что надвигается на них, невозможно спастись, невозможно сбежать, невозможно выжить.
  
  Подобные мысли, как ни странно, успокоили Кенеба. Если понимаешь, что бороться бессмысленно, то всё напряжение отпускает. Только сейчас малазанец понял, что, возможно, не стоило так цепляться за все эти переживания. В конце концов, смерти не избежать, ведь так? От смерти не спастись – так есть ли смысл рваться прочь, хвататься за соломинку в обречённой попытке избежать неизбежного?
  
  Но такие раздумья несли лишь временное утешение. Смерть знала своё дело – она притаилась в жизни, в живущих, в том, что имело смысл. Деяния, желания, намерения, страхи, дары радости и горький вкус поражения – мы все должны принять участие в этом пиршестве.
  
  Пока не настанет время уходить.
  
  В небе дрожали звёзды – и плыли на север длинные облака. Кенеб подумал, что тучи принесут снег. Но вот я стою здесь, вспотев от жары, и мой пот холодеет не от ветра, не от ночной прохлады, а от усталости.
  Бездна говорила что-то об этом ветре, о воле
  , направляющей его. Выходит, ветер не просто так появился. Значит, нами вновь играет бог.
  
  Корабли нэмильского флота патрулировали значительную часть побережья. Их военные биремы были примитивны, выглядели неуклюжими и не отходили далеко от берега. Это побережье традиционно принадлежало треллям, но спустя поколения войн в прибрежных протоках и бухтах закрепились нэмильские поселения, оттеснив треллей, которые никогда не были мореходами, вглубь континента, к холмам. Трелльские территории постепенно уменьшались, отходя другим поселенцам. Кенеб видел полукровок среди нэмильских экипажей торговых кораблей, которые предлагали им припасы.
  
  Хоть нэмильцы и агрессивно настроены к треллям, они явно умерили свой пыл по отношению к огромному малазанскому флоту, пересекающему их воды. Нэмильские провидцы предсказали приход малазанцев, так что жажда наживы выманила из местных портов целый рой торговых кораблей, зачастую в сопровождении конвоя из частных или королевских военных галер. Пополнение припасов флота напоминало налёт пираний на добычу – конечно, пока восточное небо не озарилось яростным огнём.
  
  Сейчас рядом с флотом не было ни одного нэмильского судна, берег остался позади, как только дежурный прозвонил второй колокол после полуночи. Звук подхватили на соседних кораблях, и гул разошёлся по всему имперскому флоту.
  
  Ранее сегодня нэмильский капитан рассказал интересные новости, и, несмотря на поздний час, адъюнкт желала обсудить их со своей виканской свитой.
  
  – Есть ли какие-то вести из малазанских источников, о народах, что живут за Катальским морем? – поинтересовалась у Тавор Бездна.
  
  – Только название, – ответила адъюнкт, а затем обратилась к Кенебу, – Кулак, ты помнишь это слово?
  
  – Изморцы.
  
  – Именно.
  
  – И больше ничего о них не известно? – спросила Бездна.
  
  Никто из присутствующих не ответил. Да, кажется, виканцы и не ожидали ответа.
  
  – Интересное предположение, – заметила адъюнкт. – Судя по приближающемуся шторму, мы скоро сами сможем узнать, что за народ эти изморцы.
  
  Нэмильский капитан рассказал, что – по слухам – ещё один флот эдуров был замечен на расстоянии дня пути. Этот флот находился на севере, насчитывал менее двух десятков кораблей и пытался взять восточнее, вопреки неустанному ветру. Капитан сказал, что корабли выглядели потрёпанными. Повреждёнными, медленными. Наверняка побывали в шторме или в бою. Как бы то ни было, эдуры не стали нападать на нэмильцев, что само по себе вызывало удивление – судя по всему, пираты эдуров охотились за нэмильскими торговцами уже пару лет, и в том случае, если военный конвой был достаточно близко, чтобы вступить в бой, итог для устаревших бирем оказывался неутешительным.
  
  Любопытные новости. Адъюнкт постаралась вытрясти из нэмильца как можно больше подробностей об изморцах, населявших большой, окружённый горами полуостров на западном побережье Катальского моря, которое было важным южным проходом к самому сердцу Нэмильского королевства. Но капитан только покачал головой, внезапно утратив разговорчивость.
  
  Несколько мгновений назад Бездна предположила, что, возможно, флот эдуров столкнулся с изморцами. И, как следствие, пострадал.
  
  Малазанский флот шёл через Катальский пролив – так называлась эта часть моря на малазанских картах – по словам того капитана, этот участок пути занимал четыре дня при идеальных погодных условиях. Но передовые корабли малазанцев уже преодолели четверть пути.
  
  Дело было не только в ветре, будь он волшебный или ещё какой – то, насколько смазанным выглядел горизонт, особенно возвышенности…
  
  – Нэмильцы, – заметил Нихил, – охотно рассказывали нам об эдурах.
  
  – А про изморцев – ни слова, – добавила Бездна.
  
  – Они встречались в прошлом, – предположил Кенеб.
  
  Остальные повернулись к нему.
  
  Кенеб пожал плечами:
  
  – Просто подумалось. Нэмильцы – завоеватели по натуре, что предполагает некоторую… жестокость. Они поглотили племена треллей, и эта победа создала образ Нэмила – сильной державы, чьё дело правое. Возможно, изморцы показали им другой пример, что-то, что унизило и поразило нэмильцев – и ни одно из этих переживаний не вяжется с их стремлением к величию. А значит, они не хотят упоминать изморцев.
  
  – Разумное предположение, – кивнула адъюнкт. – Спасибо, Кулак.
  
  Тавор обернулась и взглянула на небо на востоке.
  
  – Они были унижены, да, – негромко повторила она. – В работах Дукера говорится о том, что войну можно рассматривать на разных уровнях, от солдата, который сражается с другим солдатом, до самих богов, вовлечённых в человеческие битвы. На первый взгляд кажется, что такие крайности не могут сосуществовать, но Дукер пишет, что уровни влияют друг на друга.
  
  – В этих мыслях можно найти утешение, – заметил Кенеб. – Мне приходят на ум некоторые боги, которым бы я хотел прямо сейчас поставить подножку.
  
  – Возможно, – протянула адъюнкт, – тебя уже опередили.
  
  Кенеб нахмурился:
  
  – Вы знаете кто, адъюнкт?
  
  Тавор молча взглянула на него.
  
  Вот и закончился внезапный приступ разговорчивости. Ладно. И что я узнал? Что она начитана, но это и так известно. Что-то ещё?
  
  Нет.
  
  Калам протолкался на своё место и снова опустился рядом с Быстрым Беном.
  
  – Официально заявление, – сообщил он, сидя посреди сумрачной каморки.
  
  – О чём?
  
  – Мы всё ещё живы.
  
  – Отличные новости, Лам. Я тут прямо на иголках сидел, ожидая этих вестей.
  
  – Я бы предпочёл эту картину тому, что вижу в действительности, Бен.
  
  – Что ты имеешь в виду?
  
  – То, что ты прячешься, наложив в штаны, сидя в луже, которую сам же и напрудил.
  
  – Ты ничего не знаешь. А я знаю. Я знаю больше, чем хотел бы…
  
  – Не может быть. Ты пьёшь тайны, как Хеллиан – ром. Чем больше ты знаешь, тем более пьяным и невыносимым становишься.
  
  – Вот как? Ну, я знаю то, что ты хочешь знать, и я собирался тебе рассказать, но теперь придётся мне передумать…
  
  – Выкладывай, колдун, пока я не вернулся и не рассказал адъюнкту, где тебя искать.
  
  – Ты не можешь так со мной поступить. Мне нужно время подумать, Худ тебя дери.
  
  – Тогда рассказывай. Можешь подумать, пока говоришь, так как в твоём случае эти два вида деятельности никак не связаны между собой.
  
  – Что это тебя так взбесило?
  
  – Ты.
  
  – Врёшь.
  
  – Ладно, я.
  
  – Так-то лучше. Короче, я знаю, кто нас спас.
  
  – Правда?
  
  – Вроде того – я знаю, кто столкнул первый камень в этой лавине.
  
  – Кто?
  
  – Ганос Паран.
  
  Калам нахмурился:
  
  – Ладно, я не так сильно удивился, как должен бы.
  
  – Тогда ты дурак. Он спас нас, поговорив с Худом.
  
  – Откуда ты знаешь?
  
  – Я был там, подслушивал. У Врат Худа.
  
  – Зачем ты там ошивался?
  
  – Мы все должны были умереть, не так ли?
  
  – Так ты очередь занимал, что ли?
  
  – Отличная идея, Калам. Нет, я думал о том, чтобы заключить кое-какую сделку, но это не имеет значения. В итоге сделку заключил Паран. Худ сказал кое-что. Он кое-чего хочет – чтоб он сам себя побрал – я прямо рот разинул, я тебе говорю…
  
  – Так говори.
  
  – Нет. Мне надо подумать.
  
  Калам прикрыл глаза и прислонился спиной к тюку с припасами. Мешок пах овсом.
  
  – Ганос Паран.
  
  Убийца немного помолчал, затем поинтересовался:
  
  – Думаешь, она знает?
  
  – Тавор?
  
  – Да, кто ещё?
  
  – Без понятия. Не удивлюсь, если да. Я уже ничему насчёт неё не удивлюсь, честно говоря. Она даже сейчас может нас подслушивать…
  
  – Разве ты бы не почувствовал?
  
  – Калам, что-то присутствует
  среди флота сегодня ночью, и что бы это ни было, оно не миленькое. Я постоянно ощущаю, как оно… проходит мимо, но эта штука всегда успевает унестись прочь прежде, чем у меня получается ухватить её за горло.
  
  – Так ты и вправду тут прячешься!
  
  – Конечно, нет. Точнее – больше нет. Теперь я сижу здесь, чтобы устроить ловушку.
  
  – Ловушку. Точно. Очень умно, Высший маг.
  
  – Действительно умно. Я жду, когда оно снова пройдёт мимо.
  
  – Ты и вправду думаешь, что я в это поверю?
  
  – Верь во что хочешь, Калам. Что мне до того, даже если речь о моём самом старом друге, который больше мне не доверяет…
  
  – Худа ради, Быстрый Бен, да я никогда тебе не доверял!
  
  – Это обидно. Мудро с твоей стороны, но обидно.
  
  – Объясни мне кое-что, Бен – как именно ты ухитрился спрятаться у Врат Худа – при том, что там стояли Паран и сам бог?
  
  Маг шумно втянул воздух:
  
  – Они были заняты другим, только и всего. Иногда легче всего спрятаться прямо на виду.
  
  – А они поговорили и спасли мир.
  
  – Они просто подтолкнули камень. Всю работу сделал кто-то другой. Не знаю кто, и не знаю, что именно он сделал. Но я вот что скажу, эти падающие светила, они были наполнены голосами
  .
  
  – Голосами?
  
  – Огромные куски камня. Куски нефрита падали с небес. А в этих горах, от которых они откололись, были души. Миллионы душ, Калам. Я слышал их.
  
  Боги, неудивительно, что ты тут прячешься, Бен.
  
  – Жуть какая-то. Меня от твоего рассказа в дрожь бросает.
  
  – Знаю. Меня тоже.
  
  – Так как ты всё-таки спрятался от Худа?
  
  – Стал частью Врат, конечно. Просто ещё один труп, ещё одно лицо.
  
  – Да, это было и вправду умно.
  
  – Ой, ладно!
  
  – И каково это, быть там среди всех этих костей и всего остального?
  
  – Как-то… успокаивает.
  
  Я понимаю, о чём ты.
  Калам нахмурился. Погоди… интересно, что с нами не так?
  
  – Бен, вот мы с тобой.
  
  – Да?
  
  – Я думаю, мы чокнутые.
  
  – Ты – нет.
  
  – То есть?
  
  – Ты слишком медленно соображаешь. Ты не можешь быть чокнутым, если только сейчас осознал, что мы чокнутые. Понимаешь?
  
  – Нет.
  
  – Ну вот, и я об этом.
  
  – Ладно, – проворчал убийца. – Какое облегчение.
  
  – Для тебя – да. Тссс! – Маг ухватил Калама за предплечье. – Оно вернулось!
   – прошипел Быстрый Бен. – Оно близко!
  
  – Мы на расстоянии удара? – шёпотом спросил Калам.
  
  – Боги, надеюсь, что нет!
  
  Тин Баральта жил в каюте один. За дверьми его комнаты, заняв каждую нишу и спальное место, расположились «Красные клинки», готовые защищать искалеченного, озлобленного командира до последней капли крови. Но ни один из них не решился разделить с ним каюту, хотя корабль был и так переполнен. За солдатами поселились «Выжженные слёзы», страдавшие все до одного от морской болезни, из-за чего нижние палубы провоняли рвотой.
  
  Итак, Тин Баральта остался в одиночестве. Воздух в каюте был спёртый от запаха его же собственного тела. У командира «Красных клинков» не было даже фонаря, чтобы разогнать окружающую тьму. И это было хорошо. Таким образом, то, что было снаружи, соответствовало тому, что внутри, и это, повторял себе Тин Баральта, хорошо.
  
  И'гхатан. Адъюнкт послала их в бой с превосходящими силами противника, зная, что потерь не миновать. Тавор не хотела, чтобы ветераны остались в живых и постоянно угрожали её авторитету. Она хотела избавиться от «Красных клинков», от морпехов – от таких солдат, как Спрут или Скрипач. Наверняка адъюнкт всё это затеяла, сговорившись с Леоманом. Тот пожар, та бойня была слишком мастерски организована, слишком хорошо рассчитана. Они обменивались сообщениями – ведь стояли же какие-то идиоты с фонарями на крышах, прямо вдоль стены.
  
  А сама постановка сцены… Город, приправленный годовым урожаем оливкового масла… Тавор не гнала армию за Леоманом, Тавор никуда не торопилась, хотя по-настоящему верный своим людям командир… настиг бы Леомана задолго до того, как тот вообще доберётся до города.
  
  О нет, расчёт времени был до Худа точным.
  
  И вот теперь изувеченный Тин Баральта сидит в этой каюте, будто в клетке, и со всех сторон – предатели. Но снова и снова ход событий препятствовал реализации кровавых замыслов адъюнкта. Морпехи выжили – а с ними и Лостара. Затем, Быстрый Бен неожиданно отбил атаку эдурских магов. О да, верные солдаты доносили командиру «Красных клинков» каждую новость. Они всё понимали – хоть ничем и не выказывали подозрений, – но Тин Баральта видел осознание в глазах своих подчинённых. Скоро произойдёт то, что нужно. Скоро.
  
  И сам Кулак Тин Баральта поведёт их. Тин Баральта, Калека, Преданный. О да, вот как его станут звать. Возникнут культы, поклоняющиеся ему, как поклоняются другим героям Малазанской империи. Колтейну. Бальту. Барье Сэтралу и его брату Мескеру, «Красным клинкам».
  
  Тин Баральта отлично впишется в их общество. Только такое общество, сказал себе командир «Красных клинков», ему и подойдёт.
  
  У него остался один глаз, который может видеть… почти. При свете дня его зрение туманилось, и было так больно, ужасно больно смотреть, что он едва мог повернуть голову. Конечно же, над ним трудились целители, которым было приказано – как Тин Баральта теперь понял, лечить, но не вылечить, оставить его в паутине ноющих шрамов и призрачной боли. Как только Тин Баральта выйдет из своей комнаты, все они будут смеяться, думая, что их план удался.
  
  Ну что ж, скоро он подарит радость избавления каждому из этих целителей.
  
  Лёжа на койке в мягкой, тёплой темноте, Тин Баральта уставился вверх. Невидимые глазу переборки скрипели и стонали. Крыса металась туда-сюда вдоль одной из стен каюты. Его стражник, его охрана, его пленная душа.
  
  Тин Баральта ощутил странный сладкий запах, вызывающий онемение, и почувствовал, как боль отступает, как визжащие нервы успокаиваются.
  
  – Кто здесь? – прохрипел «Красный клинок».
  
  – Друг, Тин Баральта, – проскрежетал гость, – тот, чьи видения совпадают с твоими. Так же, как и ты, я познал предательство. Мы с тобой были изувечены, чтобы снова и снова мы вспоминали о том, что нельзя доверять тем, у кого нет шрамов. Никогда. Это правда, мой друг, что только сломленный человек может пройти сквозь страдания и снова стать целым. Цельным – и воссиять перед жертвами своего гнева, ослепляя их, верно? Жгучим огнём своей правоты. О, даю слово, этот миг будет сладок.
  
  – Видение, – выдохнул Тин Баральта. – Кто послал тебя? Адъюнкт? Демон-убийца, чтобы положить конец…
  
  – Конечно, нет, и даже произнося подобные обвинения, ты уже знаешь, что они беспочвенны. Она могла бы убить тебя в любой момент…
  
  – Мои солдаты защищают меня…
  
  – Тавор не станет тебя убивать, – мягко заверил незнакомец. – Ей это не нужно. Она уже отстранила тебя, сделав бесполезной, жалкой жертвой И'гхатана. Адъюнкт, Тин Баральта, не понимает, что твой разум остался цел и всё так же остёр, как прежде, что твои суждения взвешены и что ты жаждешь крови предателей. Она в неведении.
  
  – Кто ты?
  
  – Меня зовут Гетол. Я Вестник Дома Цепей. И я пришёл за тобой. Мы почуяли тебя и знаем, что тебя, именно тебя, ждёт величие.
  
  О, столько чувств вызывают его слова… сдержи их. Будь сильным… покажи этому Гетолу свою силу.
  
  – Величие, – протянул Тин Баральта, – это я всегда знал, Вестник.
  
  – Настало время, Тин Баральта.
  
  – Да?
  
  – Ты чувствуешь наш дар внутри себя? Тот, что унимает боль?
  
  – Да.
  
  – Хорошо. Этот дар остаётся тебе, и он не последний.
  
  – Будут ещё?
  
  – Твой единственный глаз, Тин Баральта, заслуживает большего, чем смазанный, туманный мир, так ведь?
  
  – Да.
  
  – Это станет твоей наградой, Тин Баральта.
  
  – Наградой за что?
  
  – Об этом позже. Сегодня не время для подробностей. До нашей следующей встречи просто следуй своим инстинктам, Тин Баральта. Составляй планы на будущее. Ты возвращаешься в Малазанскую империю, так ведь? Это хорошо. Знай, что Императрица ждёт тебя. Она ждёт тебя более, чем кого-либо иного в этой армии. Готовься к встрече с ней.
  
  – Я буду готов, Гетол.
  
  – Я должен удалиться, пока мой визит не заметили – в этой армии прячутся многие силы. Будь осторожен. Никому не доверяй…
  
  – Я доверяю «Красным клинкам».
  
  – Если без этого не обойтись, хорошо – они тебе понадобятся. Прощай, Тин Баральта.
  
  Снова наступила тишина, и та же неизменная темнота снаружи и внутри.
  
  Да, меня ждёт величие. Все убедятся в этом. Когда я поговорю с Императрицей. Тогда все убедятся.
  
  Лостара растянулась на спутанных одеялах своей койки, которую отделяло от койки над ней лишь узенькое пространство, и постаралась дышать медленнее и глубже. Она слышала биение своего сердца, стук крови в ушах.
  
  Солдат, который занимал койку под ней, тихо пробормотал:
  
  – Разговаривает сам с собой. Нехорошо это.
  
  Последние пятьдесят ударов сердца из каюты Тина Баральты доносилось какое-то бормотание, но теперь, кажется, стихло.
  
  Говорит сам с собой? Едва ли. Это было, Худ побери, похоже на беседу двух людей.
  Лостара закрыла глаза, задумавшись над этим, желая уснуть и не помнить о том кошмаре наяву, которым стала теперь жизнь её командира: глаз его вспыхивал злобой, когда Лостара смотрела на него, мышцы тела сдавали позиции жиру, жёсткие черты лица расплывались, кожа становилась дряблой в тех местах, где не была покрыта шрамами. Тин Баральта был бледен, волосы – растрёпаны и пропитаны старым потом.
  
  Огонь выжег в нём то, что придавало силы его душе. Осталась лишь злоба, пятна на пустой, искорежённой оболочке.
  
  А я – снова капитан под началом Тина Баральты и по его собственному приказу. Чего он хочет от меня? Чего ждёт?
  
  Тин Баральта умолк. Теперь Лостара могла уснуть, если только её разум прекратит носиться по кругу.
  
  О, Котильон, ты предвидел это? Ты знал, что так будет. Но ты оставил мне выбор. Проклял меня свободой.
  
  Котильон, ты никогда не играешь честно.
  
  Западное побережье Катальского моря было испещрено фьордами, высокими чёрными скалами и скатившимися вниз валунами. Горные склоны, которые начинались практически от самого берега, были покрыты хвойными деревьями с такими тёмно-зелёными иглами, что они казались чёрными. Над зловещим флотом, который двигался навстречу малазанцам, метались огромные краснохвостые вороны, странно, хрипло хохоча. Птицы подлетали прямо к кораблям и тут же взмывали в воздух, тяжело взмахивая крыльями.
  
  Флагман адъюнкта теперь шёл рядом с судном Нока, и адмирал перешёл на борт корабля Тавор, чтобы вместе встретить изморцев.
  
  Кенеб с восхищением смотрел, как к ним приближались огромные боевые корабли. Каждый из них представлял собой два дромона, соединённых изогнутыми дугами, в результате чего получился гигантский катамаран. Ветер внезапно утих, и изморцам пришлось спустить вёсла на успокоившуюся воду – два ряда вёсел появились и с внутренней части дромонов, укороченные из-за дуги.
  
  Кулак, наблюдая за широким построением флота, насчитал тридцать один такой гигантский корабль. Кенеб заметил, что с двух сторон от каждой носовой фигуры волка установлены баллисты, а с внешних сторон кораблей, по всему борту внахлёст прикреплены квадратные щиты, бронзовая окантовка которых блестела на неярком солнце.
  
  Как только флагман приблизился, вёсла были подняты.
  
  Один из офицеров Нока указал:
  
  – Посмотрите на соединения между корпусами, адмирал. Верхние дуги такие же, как и те, что ниже ватерлинии, но на нижних установлены тараны.
  
  – Было бы крайне неразумно, – заметил Нок, – искать битвы с этими изморцами.
  
  – Но кое-кто именно это и сделал, – добавила адъюнкт. – На одном из бортов их флагмана видны следы магического огня. Адмирал, как вы думаете, сколько солдат несёт каждый из таких катамаранов?
  
  – Может быть, до двух сотен морпехов или похожих войск на каждом дромоне. Четыре сотни на корабль – интересно, сидит ли кто-нибудь из них на вёслах. Или гребут рабы?
  
  На флаге, который развевался над «вороньим гнездом» на грот-мачте флагмана, виднелась голова волка на чёрном поле с серой каймой.
  
  Они увидели, что между двух частей флагмана на воду спустили длинную лодку, похожую на военное каноэ, и в неё погрузились солдаты в доспехах, сев на вёсла. К ним присоединились ещё трое изморцев. Все, кроме одного, носили серые шлемы с кольчужной бармицей на затылке и широкими нащёчниками. Серые плащи, кожаные перчатки. Единственным исключением среди изморцев был высокий, стройный лысый человек, облачённый в тёмно-серую рясу. Изморцы были светлокожи, но все остальные их черты оставались скрытыми под доспехами.
  
  – Целая куча железа плывёт в каноэ, – пробормотал тот же офицер. – Перевернётся, и десятка два сразу пойдут ржаветь на дно…
  
  Лодка проскользнула над подводным тараном, чётко направляемая гребцами, которые замечательно работали вёслами в унисон. Через считаные мгновения раздалась тихая команда, и все солдаты подняли вёсла – только рулевой продолжил маневрировать, пристраивая каноэ вдоль борта малазанского флагмана.
  
  По команде Нока моряки бросились к борту и помогли изморским посланникам подняться на корабль.
  
  Вначале на палубу ступил высокий, широкоплечий незнакомец в чёрном плаще. Под накидкой из плотной шерсти виднелась чернёная кольчужная рубаха, блестящая от масла. На левом бедре изморца висел длинный меч с навершием в форме головы волка. Воин остановился, осмотрелся и направился к адъюнкту, в то время как остальные гости поднимались на борт. Среди поднявшихся был и человек в рясе, который обратился к тому, кто показался Кенебу командиром. Последний остановился, обернулся, и голос, раздавшийся из-под шлема, к изумлению Кенеба оказался женским.
  
  Да она просто великанша – даже женщины из наших тяжей дважды подумали бы, прежде чем сойтись с ней в бою.
  
  Командир задала короткий вопрос.
  
  Лысый человек ответил одним словом, услышав которое, женщина в доспехах кивнула и отступила в сторону.
  
  Кенеб видел, как изморец в длинном одеянии идёт вперёд, неотрывно глядя на адъюнкта.
  
  – Мезла, – произнёс он. – Добро пожаловать.
  
  Он говорит по-малазански. Ну, так должно быть проще.
  
  Адъюнкт кивнула:
  
  – Добро пожаловать и тебе, изморец. Я адъюнкт Тавор Паран, а это – адмирал Нок…
  
  – Да, это имя нам известно.
  
  Незнакомец низко поклонился Ноку, который на миг застыл от удивления, прежде чем повторить этот жест.
  
  – Ты хорошо говоришь на нашем языке, – заметила Тавор.
  
  – Прошу прощения, адъюнкт. Я – Дестриант Ран'Турвиан, – мужчина указал на огромную женщину рядом с ним. – Это – Смертный меч Кругава.
  
  Отойдя в сторону, их собеседник указал кивком головы на третьего солдата, стоящего в двух шагах позади Смертного меча:
  
  – Кованый щит Танакалиан.
  
  Дестриант добавил ещё несколько слов на своём языке, в ответ Смертный меч и Кованый щит сняли шлемы.
  
  Да, они опытные, суровые солдаты.
  У Кругавы были голубые глаза, а волосы отливали сталью. Усталое лицо покрывали шрамы, но жёсткие, рубленые черты сохранили правильность и были исполнены силы. Кованый щит, наоборот, был довольно молод и шире в плечах, чем Смертный меч, хоть и ниже её. У Танакалиана были светлые пшеничные волосы и тёмно-серые глаза.
  
  – Ваши корабли побывали в бою, – заметил адмирал Нок, обращаясь к Дестрианту.
  
  – Да, сударь. Мы потеряли четыре судна в этой битве.
  
  – А тисте эдуры? – спросила адъюнкт. – Сколько они потеряли?
  
  Дестриант внезапно развернулся в Смертному мечу, склонив голову, и женщина ответила на беглом малазанском:
  
  – Точно неизвестно. Возможно, двадцать, как только их колдовство развеялось. У них быстрые корабли, но не такие сильные. Тем не менее, они славно сражались. Безжалостно.
  
  – Вы преследуете уцелевшие корабли?
  
  – Нет, сударыня, – коротко ответила Кругава и умолкла.
  
  Дестриант добавил:
  
  – Благородные господа, мы ждали вас. Мезланов.
  
  Ран'Турвиан развернулся и отошёл, остановившись рядом с Кованым щитом.
  
  Кругава встала прямо напротив адъюнкта.
  
  – Извините нас, адмирал Нок, – бросила Смертный меч, не сводя глаз с Тавор. Кругава обнажила клинок.
  
  Кенеб, как и каждый из присутствующих малазанских офицеров, напрягся и потянулся к оружию.
  
  Но адъюнкт даже не моргнула. Она была не вооружена.
  
  Вдоль голубой стали меча тянулась гравировка – два волка, растянувшиеся в прыжке. Каждый завиток на шерсти был хорошо виден, а ярче всего сверкали отполированные клыки. Глаза же оставались тёмными пятнами. Гравировка была выполнена мастерски, но кромку клинка покрывали зазубрины и сколы. Меч блестел от масла по всей длине.
  
  Смертный меч держала клинок горизонтально, вдоль своей груди. В её речи чувствовалась скованность, когда Кругава произнесла ритуальные слова:
  
  – Я, Кругава, Смертный меч Серых шлемов Измора, принёсшая клятву Волкам Зимы. Смиренно принимая всё, что должно свершиться, я отдаю свою армию под ваше командование, адъюнкт Тавор Паран. Наш состав: тридцать один Трон Войны. Тринадцать тысяч семьдесят девять братьев и сестёр нашего ордена. Адъюнкт Тавор, нас ждёт конец мира. Во имя Тогга и Фандереи, мы будем сражаться до самой смерти.
  
  Никто не произнёс ни слова.
  
  Смертный меч опустилась на одно колено и положила свой клинок к ногам Тавор.
  
  Калам стоял на полубаке рядом с Быстрым Беном и наблюдал за церемонией на средней палубе. Маг что-то бормотал себе под нос, и этот звук наконец стал настолько раздражающим, что Калам отвлёкся от происходящего внизу, как раз когда адъюнкт подбирала с палубы меч и возвращала его Кругаве с той же торжественностью, с какой последняя его предлагала.
  
  – Заткнись наконец, Бен!
   – прошипел Калам. – Что на тебя нашло?
  
  Маг поднял на Калама тёмные глаза, в которых застыло дикое выражение.
  
  – Я узнаю этих… этих изморцев. Эти титулы, эти формальности, высокий стиль – они мне знакомы!
  
  – И?
  
  – И всё. Но вот что я скажу, Лам. Если нас возьмут в осаду – горе нападающим.
  
  Убийца проворчал:
  
  – Серые шлемы…
  
  – Серые шлемы, мечи… нижние боги, Калам – мне нужно поговорить с Тавор.
  
  – Наконец-то!
  
  – Мне серьёзно нужно с ней поговорить.
  
  – Спустись и представься, Высший маг.
  
  – Ты с ума сошёл…
  
  Быстрый Бен внезапно отступил, и Калам снова обратил внимание на собрание внизу. И увидел, что Дестриант Ран'Турвиан смотрит наверх, прямо в глаза Быстрому Бену. Мужчина в рясе улыбнулся и приветственно кивнул.
  
  Все обернулись.
  
  – Дерьмо
  , – выругался Быстрый Бен.
  
  Калам нахмурился.
  
  – Высший маг Бен Адаэфон Делат, – пробормотал убийца себе под нос, – Повелитель Изящной Словесности.
  
  Глава двадцать первая
  
  Книга Пророчества открывает двери. Чтобы закрыть их, нужна другая.
  Таннойский духовидец Кимлок
  
  Служанка серебряными щипцами добавила в кальян свежий блин «ржавого листа». Фелисин Младшая вытащила мундштук изо рта, взмахом руки прогнала её и задумчиво смотрела, как старуха, опустив голову так низко, что та почти касалась пола, пятилась прочь на четвереньках. Очередные правила поведения Кулата в присутствии Ша'ик Возрождённой. Она устала спорить с ним: если дуракам так нужно поклоняться ей – пусть. В конечном счёте, впервые в жизни она ощутила, что каждое её желание исполняется с яростным усердием, и эти желания – к её вящему удивлению – росли с каждым днём.
  
  Будто её душа стала огромным котлом, который следовало наполнить, – но котлом воистину бездонным. Они постоянно кормили её, и она набирала вес, обрастая бесформенными тяжёлыми складками жира под грудью, на бёдрах и сзади, на руках, животе и ляжках. И, несомненно, на лице, впрочем, она запретила приносить зеркала в тронный зал и в её личные покои.
  
  Еда была не единственным её излишеством. Вино, «ржавый лист», а теперь ещё и любовные утехи. Она включила в свою свиту дюжину слуг, призванных услаждать её плоть. Сперва Фелисин была потрясена, даже возмущена, но настойчивость победила. Вновь извращённые правила Кулата – теперь она это понимала. Его желания были вуайеристскими, она множество раз слышала влажное постукивание камней у него во рту за занавесом или расписной ширмой, когда старик подглядывал за ней, одержимый похотью.
  
  Теперь наконец-то она осознала своего нового бога. Битидал сильно ошибался – это не религия воздержания. Апокалипсис предвещало излишество. Мир погибал в неумеренности, и так же, как её душа стала бездонным котлом, так и все страсти человечества, – и сама она была идеальным тому примером. Они пожирали всё, что их окружало, и так же поступала Фелисин.
  
  Её задача как Ша'ик Возрождённой заключалась в том, чтобы ярко вспыхнуть – и умереть. В смерти крылось спасение, тот самый рай, о котором снова и снова говорил Кулат. Странно, но пытаясь представить этот рай, Фелисин Младшая могла лишь утопать в видениях того, что окружало её сейчас, когда каждое её желание выполнялось без отсрочки, без осуждения. Вероятно, это будет нечто подобное – для всех. Но если все познают подобное существование, кто будет им прислуживать?
  
  «Нет, – сказала она Кулату, – должны быть градации спасения. Чистое служение в этом мире вознаграждается абсолютной праздностью в ином. Смирение, самопожертвование, подобострастное служение – вот то, что будет оцениваться и судиться». Единственная загвоздка в этой схеме, которую Кулат с готовностью принял и превратил в закон, была судьба самой Фелисин. В конечном счёте её нынешняя праздность, её упоение излишествами, обещанными другим лишь после смерти, – будет ли всё это вознаграждено в посмертии банальным рабством, служением нуждам всех прочих?
  
  Кулат заверил её, что волноваться не о чем. При жизни она была воплощением рая, символом обетования. И значит, после смерти все её грехи будут отпущены. В конце концов, она ведь Ша'ик Возрождённая, и эту судьбу она себе не выбирала. Эта роль была возложена на неё, и это служение куда более великое, нежели доставшееся иным.
  
  Он говорил убедительно, но крошечный червячок сомнений всё же шевелился в её сознании, несколько мыслей, спешащих одна за другой: без излишеств я была бы о себе лучшего мнения. Я была такой, как прежде, когда брела по бездорожью с Резчиком и Скилларой, с Серожабом и Гебориком Призрачные Руки. Без всех этих слуг я бы заботилась о себе сама, и очевидно, что сдержанная жизнь, жизнь в умеренности, куда лучше всего этого. Я знала бы, что этот смертный рай выращивает изъяны, будто цветы, питает лишь смертельные корни, высасывающие из меня всю жизнь, пока я не останусь в… в этом.
  
  В смятении. В растерянности.
  Фелисин Младшая усилием воли сосредоточилась. Перед ней стояли двое мужчин. И как она поняла, стояли уже некоторое время. Кулат представил их, хоть в этом и не было нужны, ведь она ждала их; на самом деле, она узнала их обоих. Эти жёсткие грубые лица, ручейки пота на покрытой пылью коже, поношенные кожаные доспехи, круглые щиты и сабли на поясе.
  
  Стоящий ближе к ней – высокий, свирепый. Маток, командир пустынных племён в армии Апокалипсиса. Маток, друг Леомана.
  
  На шаг позади командира – телохранитель Матока, Т'морол, похожий на безволосого волка, стоящего на задних ногах; холодные злые глаза охотника.
  
  Они привели свою армию, своих воинов.
  
  Они принесли это и более того…
  
  Фелисин Младшая оторвала взгляд от Матока и опустила глаза на потрёпанную книгу в переплёте из шкур в его руках. Священная Книга Апокалипсиса Дриджны. Пока Леоман уводил малазанскую погоню в ловушку И'гхатана, Маток и его пустынные воины тихо и тайно ушли, избегая встреч с другими племенами. Они собирались, как пояснил Маток, воссоединиться в И'гхатане, но началась чума, и шаманы его войска были охвачены видениями.
  
  Они узрели Ханар-Ара, Город Павших. Вновь Возрождённую Ша'ик. И сказали Матоку, что Леоман и И'гхатан мертвы во всех смыслах этого слова. Иллюзия, скрывавшая полное уничтожение. И тогда полководец развернулся и отправился в долгий путь на поиски Города Павших. Чтобы найти её. Чтобы передать ей в руки Священную книгу.
  
  Тяжёлое путешествие, без сомнений достойное восхищения.
  
  И вот теперь Маток стоял перед ней, его армия разбила лагерь в городе, а Фелисин, сидя в складках собственного жира, окутанная дымом, решала, как сказать ему то, что он должен услышать. Что все они, включая Кулата, должны услышать.
  
  Что ж, она будет говорить… прямо.
  
  – Я благодарю тебя, Маток, за доставленную Книгу Дриджны. И благодарю за твою армию. Увы, оба подарка мне не нужны.
  
  Маток слегка приподнял брови:
  
  – Ша'ик Возрождённая, поступай с Книгой как пожелаешь. Однако тебе очень нужны мои воины. Приближается малазанская армия…
  
  – Я знаю. Но вас недостаточно. К тому же, мне не нужны воины. Моя армия не ходит строем. Моя армия безоружна и не носит доспехов. При завоевании моя армия не убивает, не берёт в плен и не насилует детей. Моя армия несёт спасение, Маток. Это – обетование. Приглашение.
  
  – А малазанцы? – спросил с нажимом Т'морол, оскалив зубы. – Эта армия
  носит доспехи и владеет оружием. Эта армия, Святая, ходит строем, и прямо сейчас они маршем идут сюда по вашу душу!
  
  – Кулат, – сказала Фелисин. – Найди место для Священной книги. Пусть мастера подготовят новую, с чистыми страницами. Это будет вторая Священная книга. Моя Книга Спасения. И на первой же странице, Кулат, запиши то, что было здесь сказано, и укажи всех присутствующих со всеми почестями, что они заслужили. Маток и T'морол, вам рады в Городе Павших. Как и вашим воинам. Но поймите, дни войны и убийств окончены. Отложите сабли, щиты и луки. Расседлайте коней и отпустите их на горные пастбища на холмах Денет'инара. Пусть живут там в мире и благоденствии. Маток, Т'морол, вы принимаете это?
  
  Полководец рассматривал древнюю книгу, которую держал в руках, и Фелисин увидела, как его лицо расплывается в ухмылке. Он разжал руки. Книга упала на пол, приземлившись на переплёт. От удара он разбился. Древние страницы разлетелись. Не обращая внимания на Фелисиин, Маток обернулся к Т'моролу.
  
  – Собери воинов. Нужно пополнить запасы. Затем уходим.
  
  Т'морол глянул на трон и сплюнул на пол перед помостом. Затем резко развернулся и покинул комнату.
  
  Поколебавшись, Маток снова взглянул на Фелисин:
  
  – Ша'ик Возрождённая, ты без сомнений получишь всех моих шаманов, вопреки позору, что мы увидели здесь. Я оставляю их с тобой. Тебе. Что до твоего мира, обрюзгшего, омерзительного мира с его тошнотворным спасением, его я также оставлю тебе. Ради всего этого умер Леоман. Ради этого горел И'гхатан.
  
  Он ещё раз посмотрел на неё, затем развернулся и неспешно покинул тронный зал.
  
  Кулат суетливо ползал возле разбитой книги.
  
  – Она уничтожена! – с ужасом пробормотал он.
  
  Фелисин кивнула.
  
  – Полностью.
  
  И улыбнулась собственной шутке.
  
  – Думаю, тысячи четыре, – сказала Кулак Рита Буд.
  
  Армия мятежников расположилась вдоль гребня холма. Всадники, копейщики, лучники – никто не держал оружие наготове.
  
  Круглые щиты оставались на спинах, колчаны были застёгнуты, луки без тетивы приторочены к сёдлам. Двое всадников отделились от строя и спускались вниз по склону к Парану и его офицерам.
  
  – Что скажете, Первый Кулак? – спросил Хурлокель. – Похоже, они сдаются.
  
  Паран кивнул.
  
  Мужчины добрались до основания холма и подъехали, остановившись в четырёх шагах от авангарда войска.
  
  – Я – Маток, – сказал стоявший слева. – Ранее из Воинства Апокалипсиса Ша'ик.
  
  – А теперь? – спросил Паран.
  
  Тот пожал плечами:
  
  – Мы жили в пустыне Рараку, пустыня стала морем. Мы сражались как повстанцы, но восстание окончено. Мы верили. Мы больше не верим. – Он оголил саблю и воткнул её в землю. – Поступай с нами как знаешь.
  
  Паран откинулся назад в седле. Он медленно вздохнул и неспешно выдохнул.
  
  – Маток, – сказал он, – ты и твои воины вольны идти куда пожелаете. Я – Первый Кулак Ганос Паран, и я освобождаю вас. Как ты сказал, война окончена, а я из тех, кого не интересуют ни репарации, ни наказание. Нет пользы в том, чтобы отвечать зверствами на учинённые зверства.
  
  Седой воин, сопровождавший Матока, перекинул ногу через шею лошади и соскользнул на землю. Приземлившись, он поморщился и потёр спину, затем, прихрамывая, пошёл за саблей командира. Подобрав оружие, он обтёр пыль с лезвия и рукояти, затем подал саблю Матоку.
  
  Паран снова заговорил:
  
  – Вы пришли из места паломничества.
  
  – Из Города Павших, да. Вы собираетесь уничтожить их, Первый Кулак? Они беззащитны.
  
  – Я хочу поговорить с их предводителем.
  
  – Зря потратите время. Она утверждает, что она – Ша'ик Возрождённая. Если это правда, то культ пал так низко, что ему не возродиться. Она толста и отравлена. Я едва узнал её. Она воистину павшая.
  Её приспешники – лизоблюды, больше всего их интересуют оргии и обжорство. Они изуродованы болезнями и полубезумны. Её главный жрец из-за занавесок следит за её соитиями и самоудовлетворяется, и оба они алчны и ненасытны.
  
  – И всё же, – ответил Паран после паузы, – я чувствую здесь силу.
  
  – Несомненно, – ответил Маток, сплёвывая в сторону. – Тогда перебейте их, Первый Кулак, и вы избавите мир от новой чумы.
  
  – О чём ты?
  
  – Религия изувеченных и сломленных. Религия гарантированного спасения… достаточно только умереть. Уверен, культ быстро распространится.
  
  А ведь он прав.
  
  – Я не могу перебить невинных, Маток.
  
  – Тогда однажды самый ревностный и правоверный из них убьёт вас, Первый Кулак.
  
  – Вероятно. Если и так, я подумаю об этом позже. Сейчас передо мной стоят другие задачи.
  
  – Вы будете говорить с Ша'ик Возрождённой?
  
  Паран подумал, затем покачал головой:
  
  – Нет. Как ты и сказал, в этом мало толку. Хоть я вижу здравое зерно в том, чтобы уничтожить культ прежде, чем он укоренится, признаюсь, подобное кажется мне недостойным.
  
  – Тогда, если мне позволено спросить, Первый Кулак, куда вы направитесь?
  
  Паран замешкался. Могу ли я ответить? Что ж, лучше все услышат сейчас, чем позже.
  
  – Мы разворачиваемся, Маток. Воинство направляется в Арэн.
  
  – Вы идёте на войну? – спросил командир.
  
  Паран нахмурился:
  
  – Мы – армия, Маток. В конце концов, мы всегда идём на войну.
  
  – Примете нас на службу, Первый Кулак?
  
  – Что?
  
  – Мы – кочевой народ, – пояснил Маток. – Но мы потеряли свой дом. Наши семьи разрушены, и, несомненно, многие умерли от чумы. Нам некуда идти и не за кого сражаться. Если вы не примете нас сейчас, отпустите нас, мы распадёмся. Умрём в пыли с песком в перчатках. Наши воины обратятся друг против друга, и кровь прольётся безо всякого смысла. Примите нас в ряды своей армии, Первый Кулак Ганос Паран. Мы станем сражаться на вашей стороне и умрём с честью.
  
  – Ты даже не представляешь, Маток, куда я намерен повести Войско.
  
  Старик подле Матока хрипло рассмеялся:
  
  – Пустошь за лагерем или никем не виданная ранее пустошь – какая разница? – он обернулся к своему командиру. – Маток, друг мой, шаманы говорят, что он убил Полиэль. Уже за это я готов последовать за ним хоть в Бездну, если нам будет, чьи головы рубить, да встретится одна-другая женщина по пути. Это всё, что нам нужно, прежде чем мы напоследок станцуем у бога на коленках. К тому же, я устал убегать.
  
  Маток лишь кивал на это всё, глядя в упор на Парана.
  
  Четыре тысячи добровольцев или около того, лучшая кавалерия этого континента, все до единого – закалённые в бесчисленных сражениях воины.
  
  – Хурлокель, – сказал он, – будешь связным при командире Матоке. Командир, отныне вы – Кулак. Хурлокелю потребуется в письменном виде список ваших офицеров или потенциальных офицеров. В малазанской армии конные войска разделяются на группы по пятьдесят, сотню и три сотни. Соответственно, измените структуру командования.
  
  – Будет сделано, Первый Кулак.
  
  – Кулак Рита Буд, разворачивайте Воинство. Ното Бойл, найди мне Ормулогуна.
  
  – Опять? – спросил лекарь.
  
  – Иди.
  
  Да, опять. Думаю, мне нужна новая карта. Думаю, я назову её Спасение. Сейчас она в поле воздействия Дома Цепей. Но что-то мне подсказывает: скоро она вырвется на свободу. Разложение неотвратимо. Эта карта Независима. Во всех смыслах этого слова. Независима, и, похоже, станет самой опасной силой в мире.
  
  Хотел бы я быть более жестоким. Эта Ша'ик Возрождённая и её безумные последователи – мне стоило бы поехать и перебить их всех до одного, и именно этого ожидал от меня Маток.
  
  Ожидал, что я сделаю то, чего не смог он сам – в этом мы одинаковы. В нашей… слабости.
  
  Неудивительно, что он мне так понравился.
  
  Сопровождая Матока обратно к пустынным воинам на холме, Хурлокель вёл лошадь рядом с новым Кулаком. Он взглянул на Матока:
  
  – Сэр, когда вы говорили о Ша'ик Возрождённой, вы кое-что сказали… что вы едва узнали её…
  
  – Так и было. Она была одной из приёмных дочерей Ша'ик, там, в Рараку. Конечно, мы с Леоманом оба хорошо знали, что она была… не тем, кем кажется. Да, избранная Богиней Вихря, возможно, но она не была чадом пустыни.
  
  – Не была?
  
  – Нет, она была малазанкой.
  
  – Что?
  
  Спутник командира сплюнул, прокашлялся:
  
  – Мезланкой, да. Адъюнкт даже не знала – ну, как мы слышали. Она убила женщину в полном доспехе и шлеме. И затем ушла. А тело исчезло. Малазанка убила малазанку – о, должно быть, боги смеялись в голос…
  
  – Или же, – тихо прибавил Хурлокель, – плакали.
  
  Он хотел ещё порасспрашивать об этой новой Ша'ик Возрождённой, однако перед глазами встала череда трагических образов, вариаций той судьбоносной схватки, произошедшей в Рараку, прежде чем пустыню поглотило море. И так он молча ехал бок о бок с воинами вверх по склону и вскоре его полностью поглотили мысли о необходимой реорганизации конницы Матока.
  
  Погруженный в раздумья, он не пересказал этот разговор Первому Кулаку.
  
  В трёх лигах пути от Города Павших Паран развернул Войско и направил в сторону Арэна. Порта, который позволит им покинуть Семь Городов.
  
  Навсегда.
  
  Саур Батрада и Хольб Харат вошли в горную деревню в четырёх лигах от портового города Сепика. Во главе двадцати эдурских воинов и сорока летэрийских морпехов они собрали обращённых в рабство вырожденных полукровок, ритуально освободили недоумевающих дикарей от символических цепей, а затем заковали их в реальные, чтобы отвести обратно в город и погрузить на эдурские корабли. После этого Саур и Хольб отвели жителей Сепика в овечий загон, где был сложен костёр. Одну за другой женщин заставляли швырять своих детей и младенцев в бушующее пламя. Затем их изнасиловали и, наконец, обезглавили. А мужей, братьев и отцов заставили смотреть. Когда в живых остались только они, мужчин методично изрубили на части и бросили безруких и безногих сепикцев истекать кровью среди блеющих окровавленных овец.
  
  В тот день в сердце Альрады Ана родился крик, и этот отчаянный ужасающий вопль так и не стих. Тистэ эдуров накрыла тень Рулада, как бы далеко ни были его трон и сидящий на нём безумец. И эта тень породила кошмар, от которого не было пробуждения.
  
  В его воспоминаниях о том дне эхом отдавались крики горящих детей, что извивались в огненных пелёнках; отблески пламени плясали на безразличных лицах эдурских воинов. Даже летэрийцы отвернулись, охваченные ужасом. Если бы только Альрада Ан мог поступить так же, не потеряв лица. Однако он стоял, как и прочие, ничем не выдавая бушевавших внутри эмоций. Бушевавших, снося… всё.
  «Внутри меня, – сказал он себе той ночью в Сепике, вслушиваясь в звуки бойни снаружи, – внутри меня, ничего не осталось». Той ночью – впервые в жизни – он задумался о самоубийстве.
  
  Признак слабости. Другие увидели бы в этом только слабость, которую не могли себе позволить, не протест, но капитуляцию, и они выстроились бы, чтоб плюнуть на его тело. А воины, такие как Саур Батрада и Хольб Харат, вытащат ножи и склонятся, чтобы с видимым удовольствием изуродовать бесчувственное тело. Этих двоих воспитали в любви к боли и крови, и в том они были не одиноки.
  
  Король Сепика умирал последним. Его заставили смотреть на уничтожение его обожаемого народа. Говорили, он был милосердным правителем – эдуры сочли, что это оскорбление, страшное, унизительное оскорбление.
  Изломанный человек сотрясался между двумя воинами, что удерживали его в положении стоя, схватив за седые волосы и подняв ему голову так, чтоб он смотрел.
  О, как он кричал и выл. Пока, наконец, Томада Сэнгара не утомили его крики, и он приказал сбросить короля с башни. Когда тот падал, в его крике прорезалось облегчение. Он смотрел на брусчатку, спеша встретиться с ней, ибо она несла спасение. Таков наш дар. Наш единственный дар.
  
  Альрада Ан снова вытащил свои мерудские сабли и осмотрел смертоносно острые лезвия. Рукоятки хорошо и надёжно лежали в его больших ладонях. Он услышал гомон среди столпившихся на палубе солдат и поднял взгляд, чтоб увидеть, как через толпу проталкивается человек по имени Таралак Вид, с ним рядом атри-преда Ян Товис, а за ними ягг по имени Икарий.
  
  Молчаливый воин с печальным лицом, возвышавшийся над большинством эдуров, нёс лишь свой старый однолезвийный меч. При нём не было ни лука, ни ножен для оружия в правой руке, никакой брони. И всё же Альрада Ан ощутил, как по телу пробежал холодок. Он действительно Соискатель? Что мы увидим сегодня по ту сторону Врат?
  
  Две сотни эдурских воинов, арапайский колдун Сатбаро Рангар, рванувшийся всей своей уродливой тушей наперерез Икарию, и шестьдесят летэрийских лучников. Все наготове, все желают повода, чтобы начать убивать.
  
  Колдун покосился на ягга, который приостановился перед ним, – не защищаясь и даже не особо обратив внимание, скорее просто отметив, что уродливый старик перегородил ему дорогу.
  
  – Я в тебе, – хрипло сказал Сатбаро Рангар, – ничего… не вижу. Отчаянная пустота, будто тебя здесь даже нет. Твой спутник утверждает, что ты – великий воин. Думаю, нас обманывают.
  
  Икарий ничего не ответил.
  
  Человек по имени Таралак Вид шагнул вперёд, плюнул на ладони и пригладил волосы назад.
  
  – Колдун, – проговорил он на сносном языке торговцев, – когда дойдёт до боя, ты увидишь рождение всего, что дремлет в нём. Даю слово. Икарий живёт ради уничтожения… для сражения, я хотел сказать, – и только для этого…
  
  – Тогда почему он плачет из-за твоих слов? – спросил Томад Сэнгар из-за спины Альрады Ана.
  
  Таралак Вид обернулся и низко поклонился:
  
  – Преда, он оплакивает то, что потеряно для него, то, что твой колун принимает за… отсутствие, пустой сосуд. Это не важно.
  
  «Это не важно».
  Альрада Ан не поверил в это. Он просто не мог. Дурачьё. Взгляните на него! То, что ты видишь, Сатбаро Рангар, всего лишь потеря. Неужто никто из вас не понимает важности этого? Кого мы призвали в свои ряды? И этот Таралак Вид, зловонный варвар,
   – посмотрите только, как он взволнован, словно сам в ужасе от грядущего – нет, я вижу огонь желания в его глазах, но я вижу и страх. Он выдаёт себя каждым движением.
  
  Что мы здесь делаем?
  
  Томад Сэнгар молвил:
  
  – Колдун, открывай дорогу.
  
  На этих словах все схватились за оружие. Первыми должны были идти Саур Батрада и Хольб Харат, за ними Сатбаро Рангар, затем Таралак с его спутником, группа эдуров за ними, и, наконец, летэрийцы со стрелами наготове.
  
  Это будет первый набег Альрады Ана на стражей престола. Но он слышал достаточно рассказов. Беспощадная битва. Столь яростная, как бьются лишь эдуры. Он поудобней перехватил сабли, сместив их в положение готовности, по линии тела. До него донеслись тихие приветствия: все эдурские воины были воодушевлены присутствием Альрады Ана в своих рядах. Копьеломец. Бесстрашный, будто жаждущий смерти.
  
  О да, я жажду. Смерти. Своей смерти.
  
  И всё же… разве я не мечтаю до сих пор о возвращении домой?
  
  Он видел, как разрыв Врат рассёк воздух, затем широко распахнулся, полыхнув серым пламенем, но взгляду открылась лишь мутная тьма.
  
  Колдун отступил в сторону, и Саур с Хольбом бросились внутрь, исчезли в тумане. За ними последовали Сатбаро Рангар, затем Таралак и Икарий. Затем была очередь Альрады Ана. Он заставил себя двинуться вперёд, в пустоту и…
  
  …и споткнулся о хрустящий камень. Пахло лесом. Как и в мире, который они только что покинули, день клонился к вечеру. Продолжая шагать, Альрада Ан огляделся. Они были одни, никто их не встречал.
  
  Он услышал, как Икарий спрашивает:
  
  – Где мы?
  
  Арапайский колдун обернулся:
  
  – Плавучий Авали, воин. Где стоит Престол Тени.
  
  – И кто охраняет его? – спросил Таралак Вид. – Где этот ваш яростный враг?
  
  Сатбаро Рангар поднял голову, будто принюхиваясь, затем удивлённо прорычал:
  
  – Демоны сбежали. Они сбежали! Почему? Почему они уступили нам трон? После всех этих сражений? Я не понимаю.
  
  Альрада Ан посмотрел на Икария. Демоны… бежали.
  
  – Я не понимаю, в чём дело, – повторил колдун.
  
  Видимо, я понимаю. О, Сёстры, кто же идёт с нами рядом?
  
  Тихий шепчущий звук привёл его в оцепенение, затем он обернулся, поднимая оружие.
  
  Но это была лишь сова, удалявшаяся прочь от них в небе над широкой просекой.
  
  Он увидел слабое движение на земле, и когти хищника устремились вниз. Затем сова снова взмыла вверх, держа в когтях изломанное тельце.
  
  – Не важно, – говорил арапайский колдун. – Пойдём займём наш трон.
  
  И он двинулся вперёд, вниз по дороге, хромая и подтягивая сломанную ногу.
  
  Озадаченный Таралак Вид взглянул на Икария:
  
  – Что ты чувствуешь? От этого места?
  
  Смотревшие на него глаза были полны безмятежности.
  
  – Демоны Тени ушли, когда мы появились. Здесь был… кто-то… мужчина, но и он ушёл. Некоторое время назад. С ним я хотел бы встретиться.
  
  – Достаточно сильный, чтоб освободить тебя, Икарий?
  
  – Пожалуй, достаточно сильный, чтобы убить меня, Таралак Вид.
  
  – Невозможно.
  
  – Нет ничего невозможного, – сказал Икарий.
  
  Они следовали за полудюжиной эдуров, спешивших за Сатбаро Рангаром.
  
  Спустя пятьдесят шагов они наткнулись на первые следы прошедшей битвы. Раздувшиеся тела мёртвых апторов и демонов алазанов. Таралак Вид знал, этих легко не взять. Он слышал об ужасающих потерях среди эдуров и особенно – летэрийцев. Эти тела были отмщены.
  
  Вскоре перед ними выросли стены заросшего подворья. Ворота были разрушены. Таралак Вид последовал за всеми внутрь, но тут державшийся на шаг позади Икарий догнал и остановил грала.
  
  – Не дальше.
  
  – Что?
  
  У Икария было странное выражение лица.
  
  – Нет нужды.
  
  Альрада Ан вместе с Сауром и Хольбом сопровождали арапайского колдуна в тёмном, заброшенном тронном зале. Трон Тени, душа Куральда Эмурланна, престол, который нужно было захватить, чтобы расколотый мир смог вновь стать таким, каким был прежде, стать Путём, наполненным силой.
  
  Возможно, с ним Рулад сможет разбить…
  
  Сатбаро Рангар издал ужасающий звук и застыл.
  
  Мысли Альрады Ана вылетели из головы. Он смотрел.
  
  Трон Тени на возвышающемся помосте в дальнем конце комнаты…
  
  Он был уничтожен.
  
  Разбитое на куски чёрное дерево разлетелось в щепки, обнажив свою кроваво-красную сердцевину. Демоны не оставили нам… ничего. Трон Куральда Эмурланна потерян для нас.
  
  Колдун стоял на коленях, крича в грязный потолок. Саур и Хольб с оружием наголо застыли на месте.
  
  Альрада Ан подошёл к Сатбаро Рангару, сгрёб колдуна за ворот и поставил на ноги.
  
  – Довольно, – бросил он. – Соберись. Может, здесь всё и кончено, но с нами ещё не покончено, и ты это знаешь. Теперь воины возжаждут резни. Ты должен вернуться к Вратам, есть и другие троны, которые нужно захватить, и их защитники не обратятся в бегство, как те, что были здесь. Посмотри на себя, Сатбаро Рангар!
  
  – Да, – прохрипел колдун, высвобождаясь из захвата Альрады Ана. – Да, воин, ты говоришь верно. Резня, вот что нужно. Идём, уходим отсюда, о, во имя Отца Кровавого Глаза, давайте же уйдём отсюда!
  
  – Они вернулись, – сказал Таралак Вид, когда тистэ эдуры вновь появились у входа в храм. – Колдун выглядит… опечаленным. Что случилось?
  
  Икарий молчал, но что-то брезжило в его глазах.
  
  – Ягг, – проворчал Сатбаро Рангар, хромая мимо, – соберись. Нас ждёт настоящая битва.
  
  Смущение в рядах эдуров, обмен словами, затем крики отчаяния, проклятия, вспышки ярости. Гнев возрастал подобно лесному пожару, вспыхивающему жаждой поглотить всё, что посмеет встать у него на пути. Покатились волной, спеша к мерцающим Вратам.
  
  Но они не возвращаются на корабли.
  
  Таралак Вид слышал от Мглы, что эдурский командир по имени Ханрали Халаг отправлял своих воинов против другого народа через Врата – по пути, что занимал дни, на ещё одну личную войну. Именно эти враги теперь встретятся с яростью эдуров. И с Икарием.
  
  Наконец они увидят. Это хорошо.
  
  До него донёсся исходящий от ягга звук, от которого Таралак Вид застыл в изумлении. Тихий смех.
  
  – Тебе весело? – спросил он Икария хриплым шёпотом.
  
  – Оба из Тени, – загадочно сказал ягг, – ткач обводит вокруг пальца верующего. Но я ничего не скажу. В конце концов, я же пустой.
  
  – Я не понимаю.
  
  – Это не важно, Таралак Вид. Это не важно.
  
  Тронный зал вновь опустел; осела пыль, тени скрылись в своих привычных уголках. От развалин трона исходило блёклое мерцание, колеблющиеся очертания и слабая дрожь насторожили бы любого свидетеля, но вокруг не было никого, кто бы это увидел.
  
  Разломанные и раздробленные куски дерева таяли на глазах.
  
  И вновь на помосте возник Трон Тени. И с него сошла тень, более плотная, чем все прочие. Сгорбленный, невысокий силуэт, окутанный тёмной дымкой. На месте смутного пятна, где должно было бы быть лицо, изредка поблёскивали глаза.
  
  Силуэт направился от трона к дверному проёму, трость из чёрного дерева с золотом стучала по брусчатке.
  
  Спустя некоторое время он добрался до входа в храм и выглянул. Там, у ворот, шли последние из них. Грал, а с ним ужасающий, леденящий кровь призрак, который оказался Икарием.
  
  Трясущаяся тень под арочным входом затаила дыхание, когда ягг застыл на миг, чтобы оглянуться.
  
  И Престол Тени уловил на лице Икария что-то вроде улыбки, а после, перед тем, как отвернуться, ягг слегка кивнул.
  
  Бог склонил голову, прислушиваясь к тому, как группа поспешно возвращается на Путь.
  
  Совсем скоро они исчезли, ушли через свои Врата.
  
  Тщательная, гениально созданная иллюзия, которая появляется всякий раз, когда прибывают чужаки, а точнее – кто-либо, кроме самого Престола Тени – предназначенная превратить всё в потрёпанные жалкие развалины. Магия, созданная при помощи Моккры, опутавшая весь зал и оплетшая невидимыми нитями главный вход. Моккра – нити предположений, приглашений, отказа от природного скепсиса, всё для того, чтобы легче было увидеть разрушенный трон.
  
  Малые Пути, но использованные рукой бога, и не просто какого-то бога. Нет… моими!
  
  Эдуры исчезли из виду.
  
  – Глупцы.
  
  – Три короля-чародея, – сказал Дестриант Ран'Турвиан, – правят Шал-Морзинном. Они встанут у нас на пути, адъюнкт Тавор Паран. Мы не можем этого допустить.
  
  – Мы постараемся вступить в переговоры, – ответила адъюнкт. – Нам не помешало бы купить у них припасы. Зачем им препятствовать нам?
  
  – Потому, что это их позабавит.
  
  – И насколько они грозные соперники?
  
  – Грозные? Может оказаться, – предположил Дестриант, – что даже при поддержке ваших чародеев и присутствующего тут Высшего мага после стычки с ними потери будут обширными или даже сокрушительными. Потери достаточные, чтобы отбросить нас назад или полностью уничтожить.
  
  Адъюнкт хмуро взглянула сперва на адмирала Нока, затем на Быстрого Бена.
  
  Последний пожал плечами:
  
  – Я ещё даже не знаю, кто они, но уже их ненавижу.
  
  Кенеб хмыкнул. Вот такой у нас Высший маг.
  
  – И что же ты предлагаешь, Дестриант Ран'Турвиан?
  
  – Мы были к этому готовы, адъюнкт. Мы верим, что с помощью ваших чародеев сможем воплотить свои намерения в жизнь.
  
  – Врата, – предложил Быстрый Бен.
  
  – Именно. Мир Фандереи и Тогга покрыт морями. Суровыми, бушующими морями. Но всё же опытный адмирал сможет по ним проплыть. Будет неразумно слишком долго путешествовать по тому миру, ведь риски велики, но я уверен, что мы сможем пробыть там достаточно долго, чтобы, выйдя обратно в наш мир, очутиться рядом с далхонским Рогом в Квон-Тали.
  
  – Сколько времени это займёт? – уточнил адмирал Нок.
  
  – Вместо месяцев пути по этому миру мы проведём в том несколько дней, сэр, – ответил Дестриант.
  
  – Ты говорил о рисках, – заметил Кенеб, – какие именно «риски»?
  
  – Силы природы, Кулак. Штормы, айсберги. В том мире уровень моря сильно упал, а почти все континенты покрыты льдом. Это мир в самом разгаре катастрофических изменений. Но даже так, мы попадём на самое спокойное время года – хоть в этом нам повезло.
  
  Быстрый Бен фыркнул:
  
  – Ты уж прости, Дестриант, но я не вижу в этом ни капли везения. Всё это время нас будто ведёт ветрами какой-то дух саванны, как если бы каждый лишний миг в каком-то смысле – решающий. Дух саванны
  , Худ его побери. А теперь ты говоришь, что разработал ритуал, способный открыть огромные врата над морем. Да такой ритуал должны были начать готовить много месяцев назад…
  
  – Два года, Высший маг.
  
  – Два года! Ты сказал, что ждал нас. Ты знал, что мы придём, два года назад?
  Сколько же духов и богов помыкают нами?
  
  Дестриант ничего не ответил, сложив руки перед собой, на столе.
  
  – Два года, – прошептал Быстрый Бен.
  
  – От тебя, Высший маг, нам потребуется чистая сила. Будет ли это тяжело? Да. Но не настолько, чтобы тебе навредить.
  
  – Как это мило.
  
  – Высший маг, – сказала адъюнкт, – ты предоставишь себя в распоряжение «Серым шлемам».
  
  Он вздохнул, потом кивнул.
  
  – И как скоро, Дестриант? – спросил адмирал Нок. – И ещё: как нам построить флот?
  
  – По три корабля в ряд максимум. Между кораблями расстояние в два кабельтова, между рядами – полёт стрелы, выпущенной из короткого лука. Я бы посоветовал вам немедленно начать подготовку, сэр. Врата будут открыты завтра на рассвете.
  
  Нок встал:
  
  – Тогда мне нужно удалиться, адъюнкт.
  
  Кенеб рассматривал Быстрого Бена, сидевшего с другой стороны стола. Высший маг выглядел жалко.
  
  Калам подождал, пока Быстрый Бен выйдет на центральную палубу, после чего подошёл к нему.
  
  – От чего это у тебя коленки дрожат? – спросил он.
  
  – Не твоё дело. Если тебе захотелось меня донять, то я не в настроении.
  
  – У меня просто к тебе вопрос, – сказала убийца, – но его лучше задать с глазу на глаз.
  
  – В нашей дырке под костяшкой.
  
  – Хорошая идея.
  
  Спустя некоторое время они вновь присели в узком, тёмном проходе между ящиками и тюками.
  
  – Дело вот в чём… – сказал Калам, перейдя от болтовни к делу. – Адъюнкт.
  
  – А что с ней?
  
  – Я нервничаю.
  
  – Ох, как мне тебя жаль. Бери пример с меня, Калам – лучше трясись от ужаса.
  
  – Адъюнкт.
  
  – И что это? Вопрос?
  
  – Мне нужно знать, Бен. Ты с ней?
  
  – С ней? В чём? В постели? Нет. Ян'тарь бы меня придушила. Хотя, если бы она решила присоединиться, я бы хорошенько это обдумал…
  
  – О чём ты, Худ тебя дери, говоришь, Бен?
  
  – Прости. С ней ли я, спрашиваешь ты. – Он задумался, потёр лицо. – Ситуация вскоре может стать неприятной.
  
  – Я знаю! Потому и спрашиваю, идиот!
  
  – Успокойся. Нет причин паниковать…
  
  – Разве нет?
  
  Быстрый Бен перестал тереть лицо и начал царапать его, потом убрал руки и глянул на убийцу сквозь слёзы.
  
  – Посмотри, что со мной происходит. И это всё твоя вина…
  
  – Моя?
  
  – Ну, это чья-то вина, вот что я хотел сказать. Ты тут, так что может быть и твоя, Лам.
  
  – Хорошо, будь по-твоему. Ты ещё не ответил на мой вопрос.
  
  – А ты? – парировал маг.
  
  – С ней? Не знаю. В этом и проблема.
  
  – И я тоже. Не знаю. Её сложно любить, почти так же сложно, как ненавидеть. Если оглянуться назад, то вроде ни того, ни другого она не заслужила, да?
  
  – Ты начинаешь нести чепуху, Бен.
  
  – И что?
  
  – И то, что ты не знаешь, я не знаю. И я не знаю, как тебя, – сказал Калам, – но меня бесит незнание. Меня даже бесит, что ты не знаешь.
  
  – Это всё потому, что тогда Ласиин уговорила тебя встать на её сторону. Ты ведь пришёл убить её, помнишь? А она тебя отговорила. Но теперь ты тут, с адъюнктом, и мы возвращаемся назад, к ней
  . И ты не знаешь, изменилось ли что-то – или изменилось вообще всё
  . Одно дело – стоять на стороне Скворца. Или Дуджека. Мы их знали. А с адъюнктом… что ж… всё не так просто.
  
  – Большое спасибо, Бен, что повторил всё, что я только что тебе сказал.
  
  – Всегда рад помочь. Ну что, мы закончили?
  
  – Прости, тебе опять нужно сменить пелёнки?
  
  – Ты и понятия не имеешь, что мы собираемся сделать, Лам. Вот что я могу тебе предложить: когда наступит утро, возвращайся сюда, закрой глаза и жди. Жди и ещё раз жди. Не двигайся. Или постарайся не двигаться. Возможно, тебя слегка покидает из стороны в сторону, возможно даже, что эти тюки на тебя попадают. На самом деле они даже могут раздавить тебя, как комара, поэтому лучше оставайся наверху. Но глаза закрой. И не открывай, пока я не скажу.
  
  – Я тебе не верю.
  
  Высший маг нахмурился:
  
  – Ну и ладно. Возможно, я пытался тебя припугнуть. Но будет жёстко, это правда. А где-то на «Силанде» Скрипач будет выблёвывать свои кишки наружу.
  
  Калам, представив это, неожиданно улыбнулся:
  
  – Это меня подбадривает.
  
  – Меня тоже.
  
  Словно приливные волны, разбивающиеся в пасти бушующей реки, стены из воды вырастали по бокам «Силанды» в форме белых, вихрящихся взрывов, когда корабль, нырнул носом в водоворот посреди огромных Врат. За ними виднелось переменившееся, стальное, серебристое и серое небо, суматоха атмосферных судорог, казалось, обрушилась, чтобы раздавить корабли, которые уже преодолели Врата. Флакону казалось, что с масштабом что-то не так – всего миг назад их боевой корабль был на расстоянии кабельтова за «Пенным волком», а теперь надвигающиеся облака и вздымающиеся волны утащили флагманский корабль на треть лиги вперёд.
  
  Рядом с Флаконом, съёжившись, ухватившись за перила, Скрипач выблёвывал остатки своего завтрака. Ему было так плохо, что сапёр не мог ни выругаться, ни поднять глаза…
  
  Последнее, наверное, даже было ему на руку, решил Флакон, слыша, как повсюду других моряков тошнило от увиденного. С кораблей, плетущихся за ними, раздавались почти панические крики цеплявшихся за борта моряков.
  
  Когда корабль вздымало огромной волной, Геслер начал дуть в свой проклятый свисток и Флакон чуть не заорал, когда увидел корму «Пенного Волка» возвышавшуюся прямо перед ними. Повернувшись, он посмотрел на колдовские Врата, оказавшиеся далеко позади, и корабли, которые проплывали через их пасть и неожиданно падали в воду прямо за «Силандой».
  
  Бездна меня побери! Тут мы почти летим!
  
  По правому борту он увидел множество айсбергов, отделившихся от белой лини горизонта. От стены льда, дошло до него. По левому борту возвышалась изъеденная ветрами береговая линия с шатающимися дубами, земляничными деревьями и кое-где проглядывающими клочками белых сосен, чьи высокие верхушки качались взад-вперёд при каждом диком порыве ветра.
  
  Между флотом и берегом торчали над волнами головы тюленей. Все каменистые берега также были усыпаны этими животными.
  
  – Флакон, – прохрипел Скрипач, всё ещё не в силах поднять голову, – скажи мне, что есть хорошие новости.
  
  – Мы миновали Врата, сержант. Тут сурово. Кажется, море справа от флота усеяно плывущими к нам айсбергами, но они не так уж и близко, думаю, мы успеем их миновать. Сейчас, кажется, уже весь флот по эту сторону. Боги, эти изморские катамараны выглядят так, будто были для этого рождены. Вот везучие ублюдки. В любом случае, ходят слухи, что в этом мире мы пробудем не долго. Сержант?
  
  Но сапёр уже отползал к люку.
  
  – Сержант?
  
  – Я же просил «хорошие» новости, Флакон. Например, что мы вот-вот рухнем с края мира. Что-то в этом духе.
  
  – Ох. Ладно, – ответил чародей, пока его собеседник полз по палубе, – здесь есть тюлени!
  
  В ночь, когда далеко на севере бушевала зелёная буря, четыре малазанских дромона вошли в гавань города Малаза. Флаги на их мачтах указывали на то, что они были частью джакатанского флота, чьей задачей было патрулирование морей на запад от острова Малаз, к острову Гени и Рогу материка. Пару месяцев назад произошли стычки с неизвестным флотом, но вторгавшихся врагов отбросили, хоть и понеся некоторые потери. В полном составе джакатанский флот включал в себя двадцать семь дромонов и шестнадцать кораблей снабжения. Ходили слухи, что за все стычки с чужестранными варварами было потеряно одиннадцать дромонов, хотя Банашар, услышав всё это, предположил, что число это или сильно завышено, или, в соответствии с политикой минимизации имперских потерь, наоборот – занижено. По правде говоря, он уже ни во что не верил, откуда бы ни приходили сведения.
  
  У Купа было не продохнуть – многие жители входили и выходили, вновь и вновь выскакивая на улицу, чтобы поглазеть на северное ночное небо, где от ночи ничего не осталось, после чего вновь возвращались и уговаривали других сходить и посмотреть. И так снова и снова.
  
  Банашар отнёсся к этой суете равнодушно, люди напоминали ему собак, мечущихся от хозяина к дому и обратно. Воистину бесконечный и бездумный процесс.
  
  Что бы там ни происходило – всё это далеко за горизонтом. Хотя, даже так, Банашар неохотно признавал, что это было что-то значимое.
  
  Но далеко – так далеко, что он быстро утратил к этому интерес. Сразу после того, как осушил до дна первый кувшин эля. Так или иначе, к гавани причалили четыре дромона с жертвами кораблекрушения на борту. Их нашли на отдалённом рифе к юго-востоку от Рога (и что же, мимолётом задумался Банашар, там делали дромоны?) Подобранных на борт привезли на остров Малаз четыре корабля, безуспешно воевавших с наполняющей их водой. И именно в эту ночь жертв высадили в славном городе Малазе.
  
  Жертвы кораблекрушений в эти дни встречались не так уж и редко, но именно эти были интересны тем, что только двое из них были малазанцами. Что касается остальных… Банашар оторвался от кружки, нахмурился и уставился на своего постоянно собутыльника, мастер-сержанта Смелого Зуба, а после – на новоприбывших, столпившихся за круглым столом у них за спиной. Бывший жрец был не единственным, кто то и дело поглядывал в ту сторону, но потерпевшие явно не были заинтересованы в общении с кем-то, кроме своих товарищей, и в этом, как показалось Банашару, не было ничего удивительного.
  
  Двое малазанцев были пьяны в стельку, но сидели тихо и выглядели жалко. Остальные особо не злоупотребляли алкоголем – на семерых стоял один графин с вином.
  
  Банашару это казалось ужасно неестественным. Но и это едва ли удивительно, не так ли? Ведь семеро остальных были тисте анди.
  
  – Я, кажется, знаю одного из них, – сказал Смелый Зуб.
  
  – Что?
  
  – Те малазанцы. Они видели меня. Раньше, когда только вошли. Один из них сразу побледнел. Вот почему я так решил.
  
  Банашар проворчал:
  
  – Почти все ветераны, которые приходят сюда впервые, бледнеют при виде тебя, Смелый Зуб. Некоторые делают это каждый раз.
  Кстати, каково это? Вселять ужас во всех, кого ты когда-нибудь муштровал?
  
  – Отлично. Кроме того, я не всех из них муштровал. Только большинство. Я к этому привык.
  
  – Почему бы тебе в таком случае не притащить этих двоих? Узнали бы их историю и что, Худ их побери, они делают с этими проклятыми тисте анди? Конечно, учитывая всё, что витает в воздухе снаружи, существует большая вероятность, что эти дураки до утра не протянут. Виканцы, жители Семи Городов, корелрийцы, тисте анди – все иноземцы. Толпа задрала нос и подняла шерсть на загривке. Город вот-вот рванёт, как морантская бомба.
  
  – Никогда раньше такого не видел, – пробормотал Смелый Зуб. – Такой… ненависти. Старая Империя была совсем другой. Проклятье, она была абсолютной противоположностью. Осмотрись, Банашар, если ещё можешь разглядеть что-то, кроме кружки в руке, и ты увидишь. Страх, паранойя, предубеждения и оскалы. Если громко пожалуешься вслух сегодня, то твои кишки найдут в каком-то переулке отдельно от тела. Такого раньше никогда не было, Банашар. Никогда.
  
  – Притащи хоть одного.
  
  – Я уже слышал их историю.
  
  – Правда? Разве ты не сидел рядом со мной всю ночь?
  
  – Нет, я почти целый колокол там просидел, хоть ты и не заметил. Не думаю, что ты вообще голову от кружки отрывал. Ты огромная морская губка, Банашар, и чем больше ты в себя вливаешь, тем больше хочешь пить.
  
  – За мной следят.
  
  – Если верить твоим словам.
  
  – Они убьют меня.
  
  – Зачем? Могут просто сесть и подождать, пока ты сам себя угробишь.
  
  – Они нетерпеливы.
  
  – И потому я вновь спрошу, Банашар, – зачем?
  
  – Они не хотят, чтобы я добрался до него. До Тайшренна. Видишь ли, это всё из-за Тайшренна, запертого там, в Паяцевом замке. Они принесли кирпичи, но он перемешал строительный раствор. Мне нужно поговорить с ним, но они не позволят. Они убьют меня, если я попытаюсь, – он махнул в сторону двери. – Если я выйду прямо сейчас и начну идти к Лестнице – я труп.
  
  – Твой секрет, Банашар, вот что убьёт тебя. Уже тебя убивает.
  
  – Она прокляла меня.
  
  – Кто?
  
  – Д'рек, конечно же. Червь в моих кишках, у меня в мозгу. Червь, который пожирает меня изнутри. Так что там за история?
  
  Смелый Зуб почесал колючую щетину под горлом и откинулся назад:
  
  – Морпех-новобранец Врун. Не помню, какое у него было имя, Вруном его назвал я. Ему оно лучше подходит. Клички всегда подходят. Он всегда был крепким орешком, тем, кто хочет выжить. И сегодня ночью это опять подтвердилось. Второго зовут Гентур, наверное, канесиец, не из моих ребят. Так или иначе, они потерпели крушение после сражения с серокожими варварами, которые искали Плавучий Авали. На острове жили тисте анди – и до того, как кто-то успел плюнуть, разразилась масштабная схватка между ними и варварами. Жестокая. Вскоре Врун и другие его спутники сражались с варварами бок о бок с тисте анди и кем-то по имени Путник. Если вкратце, Путник приказал им всем убираться оттуда, сказал, что сам справится с варварами и что все остальные просто мешаются у него под ногами. Ну, они так и сделали. Свалили оттуда. Только вот убрались они прямо в пасть проклятому шторму, после чего выживших выбросило на какой-то атолл, где они провели месяцы, питаясь кокосовым молоком и устрицами. – Смелый Зуб взял в руки кружку. – Вот и вся история Вруна, которую он рассказал, ещё когда был трезв. Что меня заинтересовало, так это человек по имени Путник… что-то в нём есть знакомое, в том, каким Врун описал его и его боевой стиль. Он убивал всех быстро, без особых усилий. Жаль, что не прибыл вместе с ними.
  
  Банашар уставился на здоровяка напротив. О чём он говорит? Что бы это ни было, рассказ всё тянулся и тянулся. Быстро путешествовал? Лжецы и драки с варварами. Он пьян. Пьян настолько, что ничего не понимает.
  
  – Так что за история этого Вруна?
  
  – Я тебе только что её рассказал.
  
  – А что на счёт тисте анди, Смелый Зуб? Их тут поубивают…
  
  – Не думаю. Видишь самого высокого, с длинными белыми волосами? Его зовут Нимандр Голит. А вот та красавица рядом с ним – Фэйд, его первая дочь. Все они родные или двоюродные братья и сёстры, но главный среди них – Нимандр, он самый старший. Нимандр говорит, что он первенец Сына.
  
  – Кого?
  
  – Сына Тьмы, Банашар. Знаешь кто это? Аномандр Рейк. Посмотри на них. Они все от крови Рейка – его правнуки, все кроме Нимандра, отца многих из них, но не всех. Так вот, может, кто-то и ненавидит чужестранцев, но ты правда думаешь, что кто-то окажется настолько глуп, что полезет на потомков Аномандра Рейка?
  
  Банашар медленно повернулся и уставился на тисте анди. Медленно моргнул и покачал головой.
  
  – Только если они самоубийцы.
  
  – Именно, ты у нас в этом спец, не так ли?
  
  – Так, но если Аномадр Рейк отец Нимандра, то кто его мать?
  
  – Так значит, ты ещё не окончательно ослеп. Ты же видишь, не так ли? У многих из них разные матери. И у одной – мать явно не тисте анди, не так ли? Посмотри-ка на Фэйд…
  
  – Я вижу только её затылок.
  
  – Какая разница. Я посмотрел на неё и задал тот же вопрос, что и ты секунду назад.
  
  – Какой?
  
  – «Кем была твоя мать?»
  
  – Моя?
  
  – И она улыбнулась, от чего я чуть не умер, Банашар. Я серьёзно. Чуть не умер. У меня сосуды в голове полопались, я равновесие потерял. И чуть не умер. Так или иначе, она сказала мне её имя, и имя это было совсем не такое, как принято у тисте анди. И судя по её виду, я бы сказал, что она наполовину человек, но, с другой стороны, разве можно быть точно уверенным в таких вещах? Да нет.
  
  – Так как её звали?
  
  – Госпожа Зависть, которая знала Аномандра Рейка лично и отомстила ему, взяв его сына в любовники. Грязное дело, верно? Но если она хоть капельку похожа на Фэйд, если у неё такая же улыбка, то, что ж, «зависть» – это единственное слово для всех других женщин в мире. Боги милостивые… эй, Банашар, что случилось? Похоже, тебе резко стало плохо. Эль не так уж и скверен, уж точно ни в какое сравнение не идёт с тем пойлом, что было вчера. Слушай, если ты собираешься навалять в тарелку на столе, то учти, что тарелки на столе нет. А доски тут погнутые и потому всё, что ты выльешь на них – стечёт мне на ноги и очень меня расстроит, Худа Ради, мужик, выдыхай!
  
  Облокотившись на исцарапанную, покрытую пятнами барную стойку, в пятнадцати шагах от них, мужчина, которого Банашар называл Чужестранцем, посасывал флягу малазанского тёмного – напитка, ко вкусу которого он пристрастился несмотря на дороговизну. Он слышал, как бывший жрец и мастер-сержант вновь спорили, сидя за столом прямо за ним. Они часто делали это в последнее время. В другие вечера, вспоминал Чужестранец, он бы присоединился к ним, откинувшись назад, наслаждаясь увеселительным, лишь изредка грустным, представлением.
  
  Но не сегодня.
  
  Не тогда, когда там, сзади, сидят они
  .
  
  Сейчас ему нужно было подумать, хорошенько подумать. Ему нужно было принять решение, и он, дрожа от страха, чувствовал, что от этого решения зависит его судьба.
  
  – Куп, налей-ка ещё тёмного, ладно?
  
  Карракка «Утопшая Крыса» выглядела так, будто с нетерпением ждала возможности отчалить от каменного пирса к югу от устья реки, волны лихорадочно бились на её пути. Свежеокрашенный корпус, причудливое треугольное парусное вооружение и центральное кормовое весло притягивали к себе любопытные взгляды многих моряков и рыбаков, проходивших мимо за последние пару дней. Капитана это, конечно, раздражало, но Опонны всё ещё улыбались ему двумя своими улыбками, и вскоре он наконец-то вновь выйдет в море. Прочь из этого проклятого города – чем скорей, тем лучше.
  
  Первый помощник Палет лежал, скорчившись, посреди центральной палубы, всё ещё зализывая царапины и синяки, которые получил ночью в стычке с пьяной толпой. Пристальный взгляд капитана на секунду замер на нём, прежде чем скользнуть дальше. Корабль был пришвартован и крепко привязан, наверху, в своём чересчур большом вороньём гнезде, сидел Грызун – человек безумнее белки со сломанным хвостом. Всё казалось правильным, настолько правильным, что нервы капитана были натянуты как канаты.
  
  И виной тому была не только лихорадочная злоба, охватившая всех вокруг, не слухи о предательствах и убийствах в Семи Городах, а теперь ещё и неофициальном погроме виканцев, который устроили накануне ночью. Было ещё кое-что. Ещё кое-что.
  
  Почесав щетину на черепе, Картерон Краст повернулся и уставился на Паяцев замок. Почти полностью тёмный, конечно же. Тусклый свет исходил от сторожки около ворот на верхушке Лестницы. Это, должно быть, Лаббен, старый сторож-горбун, который скорее всего уже отключился, как и всегда, когда в замке появлялись нежданные гости. Конечно, все гости были нежданными, и хотя новый Кулак, мужчина по имени Араган, прибыл уже месяц назад, он уже раньше служил тут и знает, как лучше всего себя вести. Лучше всего лежать тише воды ниже травы и не поднимать голову выше парапета.
  
  Кто знает? Возможно, Араган составит в этом деле конкуренцию самому Лаббену.
  
  Нежданные гости… такие, как Высший маг Тайшренн. Давным-давно было время, когда Краст слишком часто оказывался в компании этой змеи и изо всех сил сдерживался, чтобы не сделать чего-то, о чём потом кто-то пожалел бы. Только не я. Возможно, Император. Сам Тайшренн, это наверняка. Но только не я.
  Он мечтал о единственном миге, когда они остались бы наедине. Ему нужен был лишь один миг. Обе руки плотно сжатые на его цыплячьей шеи, сдавить её и свернуть. Готово. Просто. Проблема решена.
  
  Какая проблема?
  Вот о чём спросил бы Келланвед в свойственном ему апатичном стиле. И у Краста был заготовленный заранее ответ. Без понятия, Император, но я уверен, что проблема была, а может, несколько, а может, и куча проблем.
  Хороший ответ, как ему казалось, хотя Келланвед мог бы не согласиться. А вот Танцор точно бы согласился. Хех.
  
  – Четыре дромона! – неожиданно закричал Грызун.
  
  Краст уставился на идиота:
  
  – Мы в гавани! Чего ты ожидал? Ну всё, Грызун, никаких пайков тебе больше наверх не отправят. Тащи свою необъёмную тушу вниз!
  
  – Приближаются с севера, Капитан. На мачтах… что-то сверкает серебром…
  
  Краст сильно нахмурился. Вокруг непроглядная темень. Но Грызун никогда не ошибался. Серебром… нехорошо. Нет, это просто ужасно.
  Он направился к Палету и пнул помощника.
  
  – Вставай. Отправь остатки команды к складам. Мне плевать, кто их охраняет, – подкупите ублюдков. Я хочу, чтобы мы вошли в воду и сматывались отсюда, как трёхногий краб.
  
  Мужчина посмотрел на него глуповатыми глазами:
  
  – Капитан?
  
  – Они тебе что, мозги отбили, Палет? Приближаются проблемы.
  
  Усевшись, первый помощник осмотрелся:
  
  – Стража?
  
  – Нет, куда более серьёзные проблемы.
  
  – Например?
  
  – Например, Императрица, придурок.
  
  Палет вскочил на ноги:
  
  – Так точно, припасы, сэр. Мы уже в пути!
  
  Краст смотрел, как дурак носится по палубе. Команда была пьяна. Им же хуже. Кроме того, им крайне не хватало парочки человек. Нырять в гавани, где затонула старая «Затычка», особенно учитывая акул, было плохой идеей. В ту ночь погибло четыре отменных моряка. Отменных моряка, но ужасных пловца. Забавно, как это сочетается.
  
  Он вновь оглянулся. Проклятье, я снова о них забыл, да?
  Не было шлюпок. Ну, всегда что-то должно пойти не так.
  
  Четыре дромона, теперь и он их видел, заворачивали в гавань. Их освещал один из самых омерзительных штормов, что ему доводилось видеть. Точнее, это было не совсем так – он уже видел подобный шторм, верно? И что из этого вышло? Ничего хорошего… кроме, разве что, горы отатарала…
  
  Первый дромон – флагманский корабль Ласиин, «Стерва». За ним ещё три. Три – это чертовски много. Кого, Худов дух, она с собой притащила? Целую армию?
  
  Нежданные гости.
  
  Бедный Араган.
  
  Глава двадцать вторая
  Кто же те чужаки с такими знакомыми лицами?
  Выходящие из толпы, равнодушные лица,
  А с рук их стекает алыми каплями кровь.
  То, что было спрятано, скрыто под маской обыденного
  и безвредного, ныне явлено в искажённых чертах,
  пожарищах ненависти и забитых ногами жертвах.
  Кто вёл, и кто следовал, к чему пожары в ночи,
  и откуда взялись взгляды, безумные и растерянные,
  встретившие утро, осветившее наследие освобождённой
  злобы? Меня не одурачить воплями ужаса. Меня
  не тронуть
  скорбными увещеваниями. Ибо я помню горящую ночь,
  и лицо, отражённое в лужах крови, было моим лицом.
  Кем был тот чужак с таким знакомым лицом?
  Влиться в толпу, сродниться с хаосом чувств,
  и кровь, бушующая в моей голове, кипит,
  когда я низвергаю и гублю эти невинные жизни,
  к их слабости я питаю лишь ненависть, и она течёт
  и топит меня самого – этого чужака, этого незнакомца…
  Кайессан. На рассвете я покончу с собой. Виканский погром
  
  Баркас с джакатанского флагмана притёрся к борту, и на палубу «Пенного волка» быстро поднялись командор с четырьмя морпехами. Все – унтанцы, на каждом – искусно сделанная дорогая броня, командор – высокий, со слабым подбородком и беспокойным, тревожным взглядом бледных глаз. Он отдал честь сначала адмиралу Ноку, потом адъюнкту.
  
  – Адъюнкт Тавор, мы ждали вас только через несколько месяцев.
  
  Кулак Кенеб, скрестив руки, стоял неподалёку, прислонясь к мачте. После слов командора Кенеб перевёл взгляд на морпехов. Вы надели парадные доспехи?
  Потом он заметил, с каким презрением и ненавистью солдаты глядели туда, где стояли Нихил и Бездна. Кенеб обернулся, потом замешкался.
  
  – Ваше имя, командор? – заговорила адъюнкт.
  
  Лёгкий поклон:
  
  – Адъюнкт, мои извинения. Я Иксент Хадар из дома Хадар в Унте, старший…
  
  – Мне известна эта семья, – довольно резко оборвала его Тавор. – Командор Хадар, велите своим морпехам немедленно стать по стойке «вольно». Если я ещё раз замечу, что кто-нибудь из них случайно коснулся рукояти меча, они все поплывут обратно на ваш корабль.
  
  Взгляд бледных глаз командора метнулся к адмиралу Ноку, но тот молчал.
  
  Кенеб расслабился: он уже собирался содрать шкуры с этих дураков. Адъюнкт Тавор, ты ничего не упускаешь, верно? Никогда. И почему это продолжает удивлять меня? Нет, не так – почему я постоянно этому удивляюсь?
  
  – Вновь приношу извинения, – произнёс Хадар с очевидной неискренностью, указывая на своих охранников. – Следствие ряда разоблачений…
  
  – Какого рода?
  
  – Причастности виканцев к гибели верной армии Пормкваля при Арэне, адъюнкт.
  
  Кенеб потрясённо уставился на унтанца.
  
  – Причастности? – хрипло произнёс он, едва вытолкнув слово наружу.
  
  Лицо Тавор исказила такая свирепая гримаса, которую Кенебу вряд ли доводилось видеть у этой женщины, но первым заговорил адмирал Нок:
  
  – Командор Хадар, что это за безумие? Верность и служба виканцев были и остаются безупречными.
  
  Мужчина пожал плечами:
  
  – Как я уже сказал, адмирал. Разоблачения.
  
  – Не важно, – отрезала адъюнкт. – Командор, каким образом ваш патруль оказался в этих водах?
  
  – Императрица приказала нам расширить область патрулирования, – ответил Хадар, – по двум причинам. В первую очередь, из-за набегов неизвестных врагов на чёрных кораблях. У нас было уже шесть столкновений. Сначала наши корабельные маги были неспособны бороться с чародейством чёрных кораблей, и поэтому мы несли потери. Однако сейчас мы пополнили состав кадровых магов и увеличили их мощь. Противодействие магии в сражениях значительно уравняло силы.
  
  – Когда было последнее столкновение?
  
  – Два месяца назад, адъюнкт.
  
  – А другая причина?
  
  Ещё один лёгкий поклон:
  
  – Перехватить вас, адъюнкт. Однако, как я уже сказал, мы не ожидали встретить вас так рано. Как ни странно, наше нынешнее расположение – следствие прямого приказа Императрицы, пришедшего четыре дня назад. Излишне говорить, что при этом не свойственном сезону штормовом ветре нам было нелегко прибыть сюда вовремя.
  
  – Вовремя для чего?
  
  Мужчина вновь пожал плечами:
  
  – Как оказалось, для встречи с вами. Очевидно, – снисходительно добавил он, – Императрица заметила ваше раннее прибытие. В таких делах она всеведуща, и этого, разумеется, следовало ожидать.
  
  Кенеб наблюдал, как адъюнкт переваривает эти новости, затем она спросила:
  
  – И вы будете нашим конвоем на пути в Унту?
  
  – Нет, адъюнкт. Мне поручено сообщить вам об изменении курса имперского флота.
  
  – Куда?
  
  – В Малаз.
  
  – Почему?
  
  Командор Хадар покачал головой.
  
  – Скажите, если вам это известно, – спросила Тавор, – где именно сейчас находится Императрица?
  
  – Ну, думаю, адъюнкт, в Малазе.
  
  – Видишь того морпеха слева? – тихим шёпотом спросил Калам.
  
  – И что с ним? – переспросил Быстрый Бен, пожав плечами.
  
  – Это Коготь.
  
  Они стояли на палубе полубака, следя за происходящим внизу. Воздух был свежим и тёплым, море – удивительно спокойным, несмотря на сильный устойчивый ветер. Просто благодать проклятая, думал убийца, после трёх-то безумных дней на сыром и буйном Пути Тогга и Фандереи. Корабли флота, за исключением тех, что принадлежали изморцам, были сильно потрёпаны, особенно транспорты. Ни один не потерян, к счастью, и ни один моряк или морпех не погиб. Несколько десятков лошадей, увы, сломало ноги во время штормов, но такого ущерба ожидали, и никто не возмущался свежему мясу в котлах. Теперь, при дующем им в спины ветре, до острова Малаз оставалось всего два дня, может, чуть больше.
  
  Доставив послание, командор Хадар явно очень желал поскорее покинуть корабль – и похоже, ни адъюнкт, ни адмирал не намеревались ему в этом препятствовать.
  
  Когда гости уже возвращались на свой баркас, из-за спин Калама и Быстрого Бена послышался негромкий голос:
  
  – Я поняла верно? Мы плывём в город Малаз?
  
  Калам едва не вздрогнул: он ничего не слышал. Опять.
  
  – Да, Апсалар…
  
  Но Быстрый Бен резко обернулся, встревоженно, а теперь – разозлённо:
  
  – Сюда ведёт проклятая лестница, и она прямо перед нами. Как, во имя Худа, ты сюда попала, Апсалар? Дышишь нам в спину, чтоб тебя!
  
  – Очевидно, – ответила девушка, и её миндалевидные глаза томно моргнули, – вы оба отвлеклись. Скажи, Калам Мехар, есть ли у тебя какие-нибудь теории о том, почему джакатанского командора сопровождает агент Когтей?
  
  – Множество, но я не поделюсь с тобой ни одной.
  
  Она мгновение изучала его, затем произнесла:
  
  – Ты ещё колеблешься, верно?
  
  Ох, как мне хочется её ударить. Прямо здесь, прямо сейчас.
  
  – Ты не знаешь, о чём говоришь, Апсалар. И я тоже не знаю.
  
  – Ну, в этом вряд ли есть смысл…
  
  – Ты права, – отрезал Быстрый Бен, – его нет. А теперь убирайся с наших теней, будь ты проклята!
  
  – Высший маг, мне кажется, что над тобой довлеет некое заблуждение. Гончие Тени в Г'данисбане гнались за тобой
  .
  
  – По случаю!
  
  – Разумеется, если ты желаешь в это верить. Так или иначе, из этого явно следует – даже для человека, столь невосприимчивого к логике, как ты, – что тогда я решила действовать. Одна. Выбор был моим, Высший маг, и только моим.
  
  – Бен, о чём она говорит? – резко спросил Калам.
  
  Но его друг молчал, разглядывая стоявшую перед ним женщину. Потом спросил:
  
  – Почему?
  
  Она улыбнулась:
  
  – У меня есть свои соображения, но в эту минуту я не вижу причин делиться с тобой ни одним из них.
  
  Апсалар развернулась и пошла к носу.
  
  – Вот так, да? – пробормотал себе под нос Быстрый Бен.
  
  – О чём ты?
  
  – Колебания, Калам. Мы все колеблемся. Разве нет?
  
  Потом он повернулся и посмотрел вниз, на адъюнкта. Убийца последовал его примеру.
  
  Тавор и Нок беседовали, но тихо, и их слова уносил ветер.
  
  – Теперь, – продолжил Быстрый Бен, – она?
  
  Колеблемся. Но не во всём, похоже.
  
  – Малаз. Не слишком-то весёлым вышел мой последний визит в этот город. Бен, у тебя бегут мурашки по коже? У меня – да. И сильно.
  
  – Ты что-то заметил? – спросил чародей. – Этот командор не задал ни одного проклятого вопроса про изморские корабли с нами. Должно быть, Коготь уже отчитался о них через Пути Шику или самой Императрице. И…
  
  – И она знает, что мы везём с собой гостей. Возможно, поэтому она и не желает, чтобы мы причалили в гавани Унты.
  
  – Верно, Ласиин потрясена.
  
  Калам хмыкнул.
  
  – Я сообразил кое-что ещё, – тихо сказал он.
  
  – Что?
  
  – Адъюнкт – она отправила Дестрианта в каюту. И пренебрегла формальностями – не пригласила командора внутрь, как ожидалось. Нет, она предпочла обсудить всё прямо здесь, под открытым небом. Возможно, она не хотела, чтобы командор или этот Коготь видели Ран'Турвиана или говорили с ним.
  
  – Она не дура.
  
  – У них эта треклятая игра в «корытца», верно? Быстрый Бен, что здесь происходит?
  
  – Выясним, Калам.
  
  – Когда?
  
  Высший маг нахмурился, потом ответил:
  
  – В тот самый миг, друг мой, когда перестанем колебаться.
  
  Скрипач, будто искалеченная крыса, растрёпанный, бледный и засаленный, выполз из трюма «Силанды». Он приметил Флакона и медленно, мучительно, выбрался наверх. Флакон разматывал линь. Здесь были отмели, и Скрипач видел, как рыба выпрыгивает из воды, удирая от того, что её преследовало. Один из джакатанских дромонов шёл к порту на расстоянии броска камня, и остальная часть взвода выстроилась в шеренгу, чтобы устроить им представление.
  
  Флакон покачал головой, потом взглянул на своего сержанта:
  
  – Полегчало?
  
  – Похоже на то. Боги, я думаю, эта кошмарная земля излечила меня.
  
  – Лучше ты не выглядишь.
  
  – Спасибо, Флакон.
  
  Скрипач подобрался и сел, потом глянул на остальную часть взвода.
  
  – Худов дух! – воскликнул он. – Что это вы делаете?
  
  Корик, Улыбка, Спрут и Битум – вместе со Смрадом, Горлорезом и Непоседой – стояли в ряд у леера, глядя на проходящий дромон, и под левой рукой у каждого солдата была голова тисте анди.
  
  В этот момент на палубе появились Геслер и Ураган.
  
  Флакон ждал, как они это всё примут, и тут Геслер завопил:
  
  – Помашите им!
  
  Солдаты повиновались и принялись радостно махать уставившейся на них массе моряков, морпехов и – Флакон прищурился – офицеров.
  
  Улыбка заметила:
  
  – Всё нормально, сержант. Мы просто подумали, они оценят смену обстановки.
  
  – Кто?
  
  – Как кто? Головы, конечно.
  
  Тут Ураган пробежал мимо них, к корме. Он спустил штаны и уселся на планширь, свесив голую задницу за борт. Потом яростно хрюкнул и начал испражняться.
  
  И пока его товарищи, выстроившиеся у борта, обернулись и уставились на безумного капрала, взгляд Флакона не мог оторваться от жуткого выражения восторга на лицах отрубленных голов. Эти улыбки – Флакон продолжал разматывать линь, и даже не заметил, как упустил его – стиснули его живот внезапным приступом тошноты.
  
  И он кинулся к противоположному борту.
  
  Капитан Добряк издал звук, будто давился:
  
  – Это отвратительно.
  
  Лейтенант Порес кивнул:
  
  – Не то слово. Боги, что ел этот человек? Произвести такое…
  
  На палубе собиралась толпа, пока хохочущие морпехи и матросы наблюдали за фиглярством команды «Силанды» в полукабельтове впереди. Джакатанский дромон шёл к порту, масса зевак на палубах молчала и смотрела.
  
  – Это исключительно необычно, – заметил Порес. – Они не клюют на приманку.
  
  – Выглядят до ужаса безмозглыми, – сказал Добряк.
  
  – Так ведь эти морпехи заполучили себе коллекцию голов, – произнёс Порес, пожимая плечами.
  
  – Вы идиот. Эти головы ещё живы.
  
  – Они что?
  
  – Живы, лейтенант. Мне это известно из достоверных источников.
  
  – Даже если так, сэр, с каких пор малазанцы стали такими мягкими?
  
  Добряк посмотрел на него, как на проткнутую личинку:
  
  – У вас поистине жалкие способности к наблюдению. Этот корабль набит унтанцами. Изнеженными аристократическими щенками. Видите проклятые мундиры, нет? Их пятнает только чаячий помёт, да и то потому, что чайки приняли их за мёртвых вздувшихся тюленей.
  
  – Хорошо сказано, сэр.
  
  – Ещё одно такое замечание, – произнёс Добряк, – и я найду рукодельницу, чтобы зашить вам рот, лейтенант. Ха, мы меняем курс.
  
  – Сэр?
  
  – Худа ради, чем заняты эти идиоты?
  
  Порес проследил за взглядом капитана до кормы их собственного корабля и наткнулся на двух тяжёлых пехотинцев, которые уселись рядом, спустив штаны до лодыжек.
  
  – Рискну предположить, сэр, что Ханфено и Сэнни решили внести свой вклад.
  
  – Отправляйтесь туда и заставьте их прекратить, лейтенант!
  
  – Сэр?
  
  – Вы меня слышали! И я хочу, чтобы на этих двоих было наложено взыскание!
  
  – Прекратить, сэр? Но как же мне их заставить?
  
  – Рекомендую пробки. А теперь бегом!
  
  Лейтенант метнулся прочь.
  
  Прошу, пожалуйста, только бы они закончили до моего прихода. Пожалуйста…
  
  Проводы джакатанского флота охватили все малазанские корабли, цепочки испражняющихся людей привлекли чаек на много лиг вокруг, птицы дико вопили и раз за разом падали к поверхности воды. Адъюнкт вскоре ушла с палубы, но не отдавала распоряжений прекратить представление. Промолчал и адмирал Нок, хотя Кенеб заметил, что матросы дромонов конвоя и транспортов не участвовали в действе. Эта выходка была делом исключительно Четырнадцатой армии.
  
  И возможно, в этом заключался весь смысл. В таких делах, Кенеб это знал, трудно точно сказать.
  
  Ветер гнал их вперёд, сейчас с востока на юго-восток, и колокол ещё не пробил четверть, как джакатанцы остались далеко позади.
  
  Дестриант Ран'Турвиан уже вышел на палубу и следил за представлением морпехов на ближайших кораблях. Некоторое время он хмурился, потом заметил Кенеба и подошёл к нему.
  
  – Сударь, – произнёс он, – я несколько растерян. Неужели разные подразделения мезланской армии совсем не уважают друг друга?
  
  – Уважают? Не особо, Дестриант. Соперничество у них в крови, хотя в этом случае его проявление несколько одностороннее – и по причине, которую можно увидеть, взглянув на «Силанду».
  
  Рассудительный кивок.
  
  – Разумеется. Корабль, оплетённый чарами, что упраздняют само время.
  
  – Дестриант, вам известна суть этих чар?
  
  – Куральд Эмурланн, Телланн, Тэлас и некоторый тоблакайский след, хотя в последнем случае природа силы… неопределённа. Разумеется, в этом нет ничего необычного. Среди древних тоблакаев – судя по нашей собственной истории – вполне могли появиться личности, воины, которые сами стали чем-то вроде Пути. Такая сила бывает различной по своей действенности – и, по-видимому, в последних поколениях цивилизации тоблакаев этот вид талантов крови исчезал, становился всё слабее.
  
  – В любом случае, – добавил Дестриант, пожав плечами, – следы его сохранились на «Силанде». Тоблакаи. Весьма любопытно, ведь эта раса великанов считалась вымершей.
  
  – Говорят, сохранились их потомки, – заметил Кенеб, – у Феннской гряды, на севере Квон-Тали. Примитивные, живущие уединённо…
  
  – О да, – ответил Ран'Турвиан, – смешанная кровь. Примеры известны, заметно ослабевшие, разумеется. Трелли, а ещё племя, известное как баргасты. Несведущие о былой славе, как вы догадываетесь. Кулак, могу я задать вам вопрос?
  
  – Конечно.
  
  – Адъюнкт Тавор. Похоже, её отношения с Императрицей стали напряжёнными. Это предположение верно? Тревожные новости, учитывая, что нас ждёт.
  
  Кенеб отвёл взгляд, потом откашлялся:
  
  – Дестриант, я понятия не имею, что нас ждёт, хотя вам, похоже, это известно. Опять же, возвращаясь к Императрице, я не представляю, что может положить начало взаимному недоверию. Адъюнкт – рука Императрицы. Продолжение воли Ласиин.
  
  – И потому, – продолжил Ран'Турвиан, – она не склонна отрывать свою руку, верно? Меня успокаивают эти слова.
  
  – Хорошо… но почему?
  
  – Потому что, – отворачиваясь, произнёс Дестриант, – вашей Четырнадцатой армии будет недостаточно.
  
  Если дерево может испытывать усталость из-за бесконечного напряжения, то корабли имперского флота были вымотаны до предела, – когда наконец на вторые сутки, ночью, в двух колоколах от острова Малаз, ветер внезапно стих, воздух наполнила прохлада и, казалось, каждый корабль обмяк, улёгся поудобнее в зыби, а горячий сухой ветер сменился лёгким бризом.
  
  Калам Мехар беспокойно мерял шагами палубу, он потерял аппетит, желудок будто стискивала чья-то рука. Когда он уже в тринадцатый после заката раз проделывал свой путь, рядом появился Быстрый Бен.
  
  – Ласиин ждёт нас, – сказал Высший маг. – И Тайшренн там, как скорпион под камнем. Калам, всё, что я чувствую…
  
  – Я знаю, друг.
  
  – Будто я вернулся под Крепь.
  
  Они развернулись и медленно пошли вперёд. Калам почесал бороду:
  
  – Тогда у нас был Скворец. Даже Дуджек. Но сейчас…
  
  Он поворчал себе под нос, потом повёл плечами.
  
  – Давно я не видел, Калам, как ты поводишь плечами.
  
  – Ну, да.
  
  – Об этом я и думал, – вздохнул Высший маг, потом резко схватил убийцу за руку, когда из сумрака перед ними появился человек.
  
  Адъюнкт.
  
  – Высший маг, – тихо сказала она. – Я хочу, чтобы вы перешли на «Силанду», при помощи Пути.
  
  – Сейчас?
  
  – Да. Есть проблемы?
  
  Калам почувствовал беспокойство друга и откашлялся:
  
  – Адъюнкт. Имперский Высший маг Тайшренн у нас… прямо по курсу.
  
  – Он не рыскает здесь, – ответила она. – Ведь так, Быстрый Бен?
  
  – Да. Как вы об этом узнали?
  
  Она пропустила вопрос мимо ушей:
  
  – Путём, Высший маг, и немедленно. Вы заберёте Скрипача и солдата по имени Флакон. Сообщите сержанту, что пришло время.
  
  – Адъюнкт?
  
  – Для игры. Он поймёт. Затем втроём возвращайтесь сюда. Встретимся в моей каюте. Там будут Калам, Кулак Кенеб, Ян'тарь и Апсалар. Высший маг, у вас есть четверть колокола. Пожалуйста, Калам, пойдёмте со мной.
  
  Одна из игр Скрипача.
  
  Нижние боги, игра.
  
  Нога в мокасине ткнула Флакона в бок. Он, ещё толком не проснувшись, с кряхтеньем сел:
  
  – Улыбка, это ты? Не сейчас…
  
  Нет, это была не Улыбка. Сердце Флакона стукнуло и забилось барабанной дробью.
  
  – О, Высший маг, эм. Ээ. Что случилось?
  
  – Вставай, – прошипел Быстрый Бен. – И тихо, будь ты проклят.
  
  – Слишком поздно, – пробормотал Корик с соседней скатки.
  
  – Лучше бы этого не произошло, солдат, – ответил маг. – Ещё один звук, и я засуну твою голову в задницу ближайшему товарищу.
  
  Из одеял высунулась голова:
  
  – Зато вид там наверняка будет получше, чем здесь… сэр.
  
  Голова исчезла.
  
  Флакон поднялся на ноги, вспотевший, однако его бил озноб.
  
  Он обнаружил, что уставился в несчастное лицо Скрипача, зависшее позади Высшего мага.
  
  – Сержант?
  
  – Флакон, иди за нами к корме.
  
  Троица пробралась между спящими телами на средней палубе. В воздухе висел странный запах, внезапно осознал Флакон.
  
  Странный, однако знакомый…
  
  – Сержант, у вас с собой та ваша новая Колода…
  
  – Ты и твоя проклятая крыса, – пробормотал Скрипач. – Я знал, лживый ты ублюдок.
  
  – Не я это, – начал Флакон, потом умолк. Нижние боги, даже для меня убого вышло. Попробую что-нибудь получше. –
  Просто приглядываю за вами, сержант. Ваша бритая костяшка в дырке – это я.
  
  – Ха! Где-то я уже слышал это, а, Бен?
  
  – Тихо вы оба. Сейчас будем переходить. Хватайтесь за ремни.
  
  Флакон моргнул и обнаружил, что стоит на другой палубе, а прямо перед ним – трап, ведущий вниз. Быстро, забери меня Бездна. Быстро и… жутко.
  Быстрый Бен взмахом велел им идти следом, спустился по трапу, нырнул в проём и через три шага по проходу постучал в дверь слева. Она тут же открылась.
  
  Ян'тарь, названная так благодаря удивительному цвету глаз, оглядела троих мужчин, сгрудившихся в тесном коридоре, и отступила в сторону.
  
  Адъюнкт стояла за своим стулом у стола с картами. Остальные сидели, и взгляд Флакона побежал от одного лица к другому. Кулак Кенеб. Апсалар. Калам Мехар.
  
  Скрипач издал тихий стон.
  
  – Сержант, – произнесла адъюнкт, – вот твои игроки.
  
  Игроки?
  
  Ох.
  
  О, нет.
  
  – Я правда не думаю, что это хорошая идея, – сказал сержант.
  
  – Возможно, – ответила адъюнкт.
  
  – Согласна, – произнесла Ян'тарь. – Или, точнее, моё участие… в качестве игрока. Тавор, как я уже говорила раньше…
  
  – Тем не менее, – отрезала адъюнкт, выдвигая свободный стул напротив оставленного для Скрипача, и уселась слева от Кенеба, потом стянула перчатки. – Пожалуйста, объясни правила.
  
  Кенеб наблюдал, как Скрипач беспомощно, с отчаянием смотрит то на Калама, то на Быстрого Бена, но оба отводили взгляды и выглядели несчастными. Потом сержант медленно подошёл к последнему стулу и сел.
  
  – Дело в том, адъюнкт, что никаких правил нет – кроме тех, которые я введу уже после начала.
  
  – Хорошо. Начинайте.
  
  Скрипач почесал седеющую бороду, не отрывая взгляда от Ян'тарь, которая сидела слева от адъюнкта, прямо напротив Кенеба.
  
  – Это ваша Колода, – объявил он, подняв её, а потом положив на стол. – В ней есть новые карты.
  
  – Что ты этим хочешь сказать? – резко спросила молодая женщина.
  
  – Именно то, что сказал. Кто вы, во имя Худа?
  
  Она пожала плечами:
  
  – Это важно?
  
  Заворчал Калам Мехар, справа от Кенеба. За убийцей, на той же стороне и слева от Скрипача, сидела Апсалар. Флакон справа от сержанта, за ним – Высший маг. И единственный из всех, кто здесь неуместен, это я. Где Блистиг? Нок? Темул, Нихил и Бездна?
  
  – Последняя возможность, – сказал Скрипач Тавор. – Мы прекращаем всё…
  
  – Начинайте, сержант.
  
  – Флакон, найди нам вина.
  
  – Сержант?
  
  – Первое правило. Вино. Каждый получает кубок. Кроме сдающего, он пьёт ром. Займись, Флакон.
  
  Пока молодой чародей поднимался, Скрипач собрал карты.
  
  – Игрок справа от сдающего в первую сдачу разливает спиртное.
  
  Он сдал карту рубашкой вверх, и она скользнула по столу к Быстрому Бену.
  
  – Высший маг получает последнюю карту. Последняя карта сдаётся первой, но не открывается до самого конца.
  
  Вернулся Флакон с кубками. Первый он поставил перед адъюнктом, потом перед Ян'тарь, Кенебом, Беном, Каламом, Апсалар, Скрипачом и последний – у своего стула. Когда солдат принёс два кувшина, один с вином, другой – с фаларским ромом, Скрипач поднял руку и остановил его.
  
  Сержант принялся быстро сдавать карты, в том же порядке, в котором Флакон расставлял кубки.
  
  На стол легли восемь открытых карт, и Скрипач, указав Флакону на кувшин с ромом, начал говорить:
  
  – Сдающий получает Солдата Высокого Дома Жизни, но это сладкая горечь, а значит, эта карта для него и только для него, учитывая поздний час. Пустой стул получает Ткачиху Жизни, ей нужно помыться, но это никого не удивит. Итак, у нас есть сразу две карты Жизни.
  
  Скрипач проследил за тем, как Флакон наполняет его кубок ромом.
  
  – Поэтому Калам и смотрит на Независимую. Обелиск, Спящая богиня – ты получаешь перевёрнутое поле, Калам, извиняй, но тут уж ничего не поделаешь.
  
  Он осушил свой кубок и вновь протянул его Флакону, прервав его попытку наполнить прочие кубки вином.
  
  – Апсалар получает Убийцу Высокого Дома Тени, ну, тут ничего удивительного. Это единственная карта, которую она получает…
  
  – Ты хочешь сказать, я выиграла? – спросила женщина, насмешливо подняв бровь.
  
  – Да. И проиграла. Хороший ход, вот так прервать меня, тут ты меня подловила. А теперь никто больше не произносит ни единого треклятого слова, если только не хочет поднять ставки.
  
  Он залпом выпил второй кубок.
  
  – Быстрый Бен, бедолага, ему приходится иметь дело с Губителем Жизни, и поэтому он оказывается в дырке, но не в той, про которую думает. Теперь Ян'тарь, она открывала игру этой картой. Престол, и он елозит туда-сюда. Осевая карта, вот как…
  
  – Что такое осевая карта? – спросил Флакон, который наконец-то сел.
  
  – Ублюдок… знал же, что тебе нельзя доверять. Это петля, разумеется, поворотный пункт. Допивай вино – теперь будешь пить ром. А ты смышлёный, да? Теперь Кулак Кенеб, ну, вот это удивительно. Повелитель Волков, тронная карта Высокого Дома Войны, – и посмотрите, какие они злобные… Кулак, где нынче прячется Свищ?
  
  – На корабле Нока, – ответил Кенеб, озадаченный и до странности напуганный.
  
  – Ну, это выводит тебя из игры, хотя ты всё равно получаешь ещё четыре карты, раз уж мы сменили курс и северо-восточный мыс встаёт в двух нагелях по правому борту. Через семьдесят ударов сердца мы пройдём рядом с этим скалистым берегом, корабль Нока будет к нему ближе всех, и Свищ нырнёт за борт. У него есть трое друзей, живущих в пещерах в этом утёсе, и вот их карты…
  
  Ещё три карты легли на середину стола.
  
  – Корона, Скипетр, Держава. Хм, пока забудем о них.
  
  Кенеб приподнялся со стула:
  
  – Нырнёт за борт
  ?
  
  – Успокойся, он вернётся. Теперь посмотрим карту адъюнкта. Дом Войны, Стражи дороги или мёртвых – их титул не определён, так что выбирай.
  
  Он сдал ещё одну карту, и она легла рядом с первой.
  
  – Опонны. Как я и думал. Решение ещё предстоит принять. Поведут или потащат? И как они связаны вот с этим?
  
  Новая карта скользнула по столу и легла напротив Калама и Быстрого Бена.
  
  – Герольд Высокого Дома Смерти. Явно праздная и устаревшая карта для этого поля, но я вижу «Ржавую перчатку»…
  
  – Что? – переспросил Калам Мехар.
  
  – Прямо передо мной. Новый напиток, который спьяну выдумал Флакон. Ром и вино – половина на половину, солдат, наливай нам – себе тоже, это тебе за рожу, которую ты скорчил.
  
  Кенеб потёр собственное лицо. Он всего раз глотнул вина, но чувствовал себя пьяным. Жарко здесь
  . Он уставился на четыре карты, лежащие в ряд перед первой.
  
  – Пряха Смерти, Королева Тьмы, Королева Жизни и, хо, Король Цепей. Как по камням через ручей скакать, да? Думаешь, скоро повидаешься с женой, Кулак? Забудь об этом. Она оставила тебя ради унтанского дворянина и, ого, так это же Иксент Хадар – могу поспорить, он тогда не встречался с тобой взглядом, даже делал вид, что тебя не видит, сразу и вина, и самодовольство, сам знаешь. Должно быть, её сердце похитил слабый подбородок – но взглянем-ка на вас, сэр, у вас на лице проклятое облегчение, и это рука, которая бьёт нас всех, и пусть даже тебя там не было, когда дело дошло до выигрыша, ты снова в деле, когда приходит время проиграть, но в таком деле выигрываешь, когда проигрываешь, так что успокойся.
  
  – Ну, – пробормотал Флакон, – надеюсь, я никогда не выиграю с такой рукой.
  
  – Нет, – бросил ему Скрипач, – у тебя всё гладко. Она играет, она берёт, и вот…
  
  Перед солдатом, который по-совиному выкатил глаза, легла карта.
  
  – Губитель Смерти. Можешь спать, Флакон, на эту ночь твоя работа закончена.
  
  Глаза чародея закрылись, и он сполз со стула, только ножки скрипнули. Кенеб услышал, как голова солдата стукнулась о доски.
  
  Да, вот уж приятный поворот. Иксент Хадар. Боги, женщина, ты серьёзно?
  
  – Так как же Калам переходит от Герольда Смерти к Обелиску? Давайте посмотрим. Ага, Король Высокого Дома Теней. Этот скользкий обманщик, ну-ка, какой он самодовольный, а? Пусть даже с каплями пота на верхней губе – а ну, кто тут весь похолодел? Поднимите руки, пожалуйста.
  
  Неохотно… Калам, Ян'тарь, потом Апсалар подняли руки.
  
  – Ну, это паршиво, паршивей не бывает – теперь заниматься бутылками тебе, Апсалар, раз уж Флакон заткнулся. Эта для тебя, Ян'тарь. Дева Смерти, если говорить о тебе. Ты вылетаешь, так что расслабься. Калам холоден, но он не получает другую карту, поскольку в ней не нуждается, и теперь я знаю, кого ведут и кого тащат, и я добавлю имя к грядущей погребальной песни. Теперь для горячих кровей. Быстрый Бен получает Супругу в Цепях, но он из Семи Городов и только что спас жизнь своей сестре, так что это не так плохо, как могло быть. В любом случае, ты вылетаешь. Итак, кто же остаётся?
  
  Короткое молчание. Кенеб ухитрился поднять отяжелевшую голову и озадаченно нахмурился, глядя на разбросанные по столу карты.
  
  – Видимо, сержант, мы с тобой, – низким голосом ответила адъюнкт.
  
  – Ты холодна? – спросил её Скрипач, осушив кубок с «Ржавой перчаткой».
  
  – Нет.
  
  – Горяча?
  
  – Нет.
  
  Скрипач кивнул и тяжело опустил свой кубок на стол рядом с Апсалар, чтобы она налила туда вина и рома.
  
  – Да.
  
  Он пустил карту через весь стол. Она легла поверх первой.
  
  – Господин Колоды. Ганос Паран, адъюнкт. Твой брат. Даже холодное железо, Тавор Паран, нуждается в закалке.
  
  Он поднял другую карту и уложил перед собой.
  
  – Жрец Жизни, ха, вот эта хороша. Игра окончена.
  
  – Кто выиграл? – шёпотом спросила адъюнкт, бледная, как свечной воск.
  
  – Никто, – ответил Скрипач. – Такая штука Жизнь.
  
  Он резко встал, пошатнулся и, покачиваясь, направился к двери.
  
  – Погоди! – выкрикнул Быстрый Бен. – Передо мной лежит карта рубашкой вверх. Ты сказал, она закрывает игру!
  
  – Она её закрыла, – пробормотал сержант, борясь с дверной защёлкой.
  
  – Так я должен её перевернуть?
  
  – Нет.
  
  Скрипач вывалился в проход, и Кенеб услышал, как шаркающие, неровные шаги сапёра удаляются в сторону трапа на палубу. Кулак потряс головой и заставил себя подняться. Он посмотрел на остальных.
  
  Никто не двигался.
  
  Затем Апсалар фыркнула, встала и вышла. Если она и была пьяна, как Кенеб, внешне это ничем не выражалось.
  
  Секунду спустя за ней последовали Быстрый Бен и Калам.
  
  Под столом храпел Флакон.
  
  До Кенеба не сразу дошло, что взгляды адъюнкта и Ян'тарь не отрываются от закрытой карты.
  
  Наконец Тавор раздражённо зашипела и, протянув руку, перевернула карту. Потом привстала и наклонилась над столом, чтобы разглядеть её.
  
  – Рыцарь Теней. Я никогда не слышала о такой карте. Ян'тарь, кого… что ты сделала?
  
  – Я не делала, – оборвала её Ян'тарь.
  
  – Чего ты не делала?
  
  Она подняла взгляд на адъюнкта:
  
  – Тавор, я никогда прежде не видела такой карты и определённо не рисовала её.
  
  Обе женщины вновь умолкли, глядя на странную карту. Кенеб постарался сосредоточиться на расплывающейся картинке.
  
  – Это один из тех серокожих, – произнёс он.
  
  – Тисте эдур, – пробормотала Ян'тарь.
  
  – С копьём, – продолжал Кулак. – Серолицый, как те, которых мы видели на чёрных кораблях.
  
  Кенеб качнулся назад, у него кружилась голова.
  
  – Мне нехорошо.
  
  – Кулак, пожалуйста, задержитесь ещё на миг. Ян'тарь, что, по-твоему, здесь было?
  
  Женщина покачала головой:
  
  – Я никогда не видела, чтобы поле раскладывали таким образом. Это было… хаотично – прости, я не имела в виду стихию Хаоса. Это как камень, который катится вниз по ущелью, отскакивает тут и там, однако, куда бы он ни ударил, его удар истинен.
  
  – Ты видишь в этом смысл?
  
  – Немного. Пока нет.
  
  Она помешкала, изучая карты, разбросанные по столу.
  
  – Присутствие Опоннов было… неожиданным.
  
  – Поведут или потащат, – произнёс Кенеб. – Кто-то не может принять некое решение, так сказал Скрипач. Но кто же это?
  
  – Калам Мехар, – ответила адъюнкт. – Но вмешательство Вестника Смерти…
  
  – Не сам Вестник, – возразила Ян'тарь, – а его толкование как праздной карты – деталь, которая, я полагаю, жизненно важна.
  
  Приглушённые крики снаружи объявили о том, что показалась гавань Малаза. Адъюнкт посмотрела на Кенеба:
  
  – Кулак, вот мои распоряжения на эту ночь. Вы командуете Четырнадцатой армией. Ни один не должен сойти на берег, исключая тех, кого я отправлю сама. Все корабли, за исключением «Пенного волка», должны остаться на внутреннем рейде – любые распоряжения причаливать следует игнорировать, пока я лично не сообщу вам иное.
  
  – Адъюнкт, если я получу подобные приказы, они будут исходить от самой Императрицы. Мне следует их игнорировать?
  
  – Кулак, тебе следует их не понять. Подробности этого непонимания я предоставляю на откуп твоему воображению.
  
  – Адъюнкт, а куда собираетесь вы?
  
  Женщина мгновение смотрела на него, потом, казалось, приняла решение:
  
  – Кулак Кенеб, Императрица ожидает меня в Паяцевом замке. Я полагаю, она не станет дожидаться утра, чтобы вызвать меня. – Проблеск эмоций на лице. – Солдаты Четырнадцатой армии не возвращаются героями, так кажется. Я не стану подвергать их жизни ненужному риску. Я говорю, в частности, о виканцах и хундрильских «Выжженных слезах». Что касается изморцев, природа союза зависит от моей беседы с Императрицей. Если ситуация не изменится, я полагаю, их дислокация зависит от Ласиин, но я должна дождаться её слова. В конечном счёте, Кулак, это решение Смертного Меча Кругавы – высадятся ли изморцы и предстанут перед Императрицей, как они это сделали в нашем случае, или, если дела пойдут плохо, покинут нас? Я считаю, Кенеб, что у них должен быть выбор.
  
  – А как считает адмирал Нок?
  
  – Мы пришли к согласию.
  
  – Адъюнкт, – не уступал Кенеб, – если Императрица попытается задержать изморцев, всё может закончиться сражением в Малазанской гавани. Малазанцы против малазанцев. Это начало треклятой гражданской войны.
  
  Тавор нахмурилась:
  
  – Кулак, я не предвижу подобных крайностей.
  
  Но Кенеб продолжал настаивать:
  
  – Простите, но мне кажется, именно вы не вполне понимаете ситуацию. Изморцы поклялись служить вам, а не Императрице.
  
  – Она не станет этого слушать, – сказала Ян'тарь с неожиданными нотками разочарования и подошла к спящему Флакону; от пинка тот заворчал, потом закашлялся.
  
  – Подъём, солдат, – произнесла она, вроде бы не замечая пристального взгляда адъюнкта.
  
  Не будь дураком, Кенеб, она замечает всё.
  
  – Кулак, ты получил приказы, – сказала Тавор.
  
  – Слушаюсь, адъюнкт. Хотите, чтобы я забрал этого морпеха с собой?
  
  – Нет. Мне нужно поговорить с Флаконом. Отправляйся, Кенеб. И спасибо, что был здесь этой ночью.
  
  Выбора-то у меня не оставалось.
  В дверях он ещё раз оглянулся на карты. Повелитель Волков, Пряха Смерти, Королевы Жизни и Тьмы да ещё Король в Цепях. Повелитель Волков… должно быть, это изморцы.
  
  Нижние боги, думаю, она уже началась.
  
  Жемчуг стоял на парапете стены Паяцева замка, обращённой к гавани, и смотрел на тёмные очертания кораблей имперского флота, что качались на спокойных водах залива. Огромные транспорты, похожие на перекормленных бхедеринов, и дромоны конвоя на флангах, поджарые, точно волки. Коготь прищурился, пытаясь разглядеть посреди флота чужеземные корабли. Громадные, двухкорпусные… внушительные. Похоже, их там немало.
  
  Как им удалось так быстро сюда добраться? И как Императрица узнала, что они прибудут? На первый вопрос возможен только один ответ – посредством Путей. Однако кто из свиты адъюнкта способен создать Врата такой мощи и ширины? Быстрый Бен? Жемчуг не верил в такое. Этот мерзавец любит свои секреты, он любит притворяться одновременно слабаком и кем-то воистину смертоносным, но подобные игры не впечатляли Жемчуга. Нет, Высший маг Тавор не способен открыть такой огромный разрыв.
  
  Остаются проклятые чужеземцы
  . И это очень тревожит. Не исключено, что ситуация предоставляет возможность для каких-то упреждающих, скрытных действий. Которые теперь, с прибытием Императрицы, наконец-то становятся вероятными. И целесообразными – поскольку сейчас мы не представляем, кто пришёл к нам, в самое сердце Империи. Чужеземный флот, не встретив никакого сопротивления… подошёл к самой Императрице на расстояние удара
  .
  
  Похоже, ночь будет насыщенной.
  
  – Жемчуг.
  
  Голос был негромким, но маг, не оборачиваясь, узнал говорящего. Как и то, что если обернётся, увидит, как Императрица Ласиин неодобрительно хмурится. Старые привычки, вот в чём дело. Нет, просто паранойя
  .
  
  – Добрый вечер, Императрица.
  
  – Это зрелище радует тебя?
  
  Жемчуг скривился:
  
  – Она прибыла. И в общем-то, своевременно для всех заинтересованных лиц.
  
  – И ты с нетерпением ждёшь новой встречи с ней?
  
  – Я некоторое время путешествовал в её компании, Императрица.
  
  – И?
  
  – И, отвечая на ваш вопрос, мне… всё равно.
  
  – Мой адъюнкт не внушает преданности?
  
  – Только не мне, Императрица. И полагаю – не солдатам Четырнадцатой армии.
  
  – Жемчуг, но разве она подводила их? Хоть раз?
  
  – И'гхатан…
  
  Кажущийся бестелесным голос прервал его:
  
  – Не будь дураком. Жемчуг, здесь только ты и я. Нас никто не слышит. Ни один человек не мог предвидеть случившееся в И'гхатане. С учётом всего адъюнкт Тавор действовала надлежащим и даже похвальным образом.
  
  – Хорошо, – произнёс Жемчуг, припоминая ту ночь пожаров – далёкие крики, которые доносились до его палатки – где я прятался, как ребёнок, в злости и боли
  . – Если не считать того, что смысл меняется в зависимости от восприятия конкретного человека.
  
  – Именно так.
  
  – Адъюнкт Тавор редко выбиралась из происшествий – не важно, насколько благоприятных или удачных – незапятнанной. И нет, я не понимаю, почему так должно быть.
  
  – Наследие Колтейна.
  
  Жемчуг кивнул в темноту. Потом нахмурился. Ага, Императрица, теперь я понимаю…
  
  – Итак, мёртвый герой… лишает мужества. Его имя становится проклятием. Его поступки – ложью.
  
  Нет, будь ты проклята, я был достаточно близко, чтобы знать обратное. Нет.
  
  – Императрица, это не сработает.
  
  – В самом деле?
  
  – Да. Напротив, мы все заражены. Вера и верность исчезают. Всё, что одаряло нас гордостью, становится запятнанным. Малазанская империя лишается героев, а без героев, Императрица, мы сами погубим себя.
  
  – Тебе не хватает веры, Жемчуг.
  
  – Во что именно?
  
  – В эластичность цивилизации.
  
  – Вера, о которой вы говорите, Императрица, больше похожа на упрямое отрицание. Отказ признавать симптомы, поскольку этот путь проще. Самодовольство служит лишь распаду.
  
  – Многие слова можно сказать обо мне, – сказала Ласиин, – но самодовольство не из их числа.
  
  – Простите, Императрица, я не это имел в виду.
  
  – Этот флот катамаранов, – секунду спустя произнесла она, – выглядит довольно зловещим. Ты чувствуешь исходящую от него силу?
  
  – До некоторой степени.
  
  – Не следует ли из их появления, Жемчуг, что, вступив в союз с адъюнктом Тавор, эти чужеземцы ощущают
  в ней нечто, чего не чувствуем мы?
  
  – Я не представляю себе их мотивов, Императрица, поскольку пока не встречался с ними.
  
  – А ты этого хочешь, Жемчуг?
  
  Как я и ожидал.
  
  – По правде говоря, мне не слишком интересны их мотивы.
  
  – Похоже, теперь тебя вообще мало что интересует, Жемчуг.
  
  И кто же доложил тебе об этом, Императрица?
  Он молча пожал плечами.
  
  – Флот встаёт на якорь в заливе, – внезапно произнесла Императрица и встала рядом с Жемчугом, её руки в перчатках легли на истёртый камень. – К причалам идут только два корабля. О чём она думает, отдавая такие приказы? И – что важнее – почему эти приказы не отменил адмирал Нок? – в конце концов, сигнальные флаги освещены. В моём распоряжении невозможно ошибиться.
  
  – Императрица, – предположил Жемчуг, – для такого флота не хватит всех причалов гавани. Возможно, корабли будут причаливать в определённом порядке…
  
  – Нет.
  
  Он стоял молча и чувствовал, как по коже стекают капли пота.
  
  – Её первый шаг, – прошептала Императрица, в её тоне слышался оттенок возбуждения, даже какого-то мрачного удовлетворения.
  
  На верхушке башни позади них взвизгнул флюгер, и Жемчуг вздрогнул. О да, в ночь без ветра
  . Он посмотрел вниз, на город, и увидел факелы на улицах. Искры на труте, слух о прибытии в залив бежит из уст в уста, нетерпеливый, как похоть. Виканцы вернулись, и сейчас собирается толпа… пробуждается ярость.
  
  Вот так, Императрица – если эти корабли нужны тебе у берега, тебе придётся быстро натягивать тросы.
  
  Тебе нужны жертвы, которые сойдут на берег и разожгут пламя
  .
  
  Она развернулась:
  
  – Следуй за мной.
  
  По проходу вдоль парапета, через пролёт в сам замок. Она шагала уверенно, даже энергично. Между двух завёрнутых в плащи, укрытых капюшонами силуэтов Когтей – он чувствовал, что оба держат Пути открытыми, сила незримо окутывает их скрытые руки.
  
  Длинный, плохо освещённый коридор, брусчатка вспучилась там, где в глубине осела земля, она отмечала огромную трещину, расколовшую весь замок. Однажды всё это проклятое место рухнет в залив – и скатертью дорога.
  Разумеется, инженеры и маги заверяли всех, что это случится только через полстолетия, если не позже. И очень жаль
  .
  
  На перекрёстке Императрица свернула налево – о да, она хорошо знала это место. Здесь, много лет назад, она убила Императора и Танцора. Убийство. Если его можно так назвать. Скорее, неосторожное содействие и подстрекательство. Вдоль другого наклонного прохода – и, наконец, к дверям палаты заседаний. Там стояло ещё двое Когтей, при виде них тот, что слева, повернулся и распахнул левую створку двери, так что Императрица прошла в проём, не замедляя шага.
  
  Жемчуг прошёл следом, но, едва войдя в комнату, замедлил шаг.
  
  Перед ним стоял длинный Т-образный стол. Приготовления к суду. Он сам оказался на пересечении. Приподнятый стул, в конце длинной ножки, отмечал главу судилища, а по бокам этого скромного трона сидели два человека, при появлении Ласиин оба встали.
  
  Маллик Рэл.
  
  И Корболо Дом.
  
  Жемчуг изо всех сил старался скрыть своё отвращение. Прямо перед ним виднелись спинки трёх стульев, расставленных вдоль стола. Он замешкался.
  
  – Императрица, – спросил он, – куда мне следует сесть?
  
  Ласиин, опустившись на трон, мгновение изучала его, потом подняла тонкую бровь:
  
  – Я не рассчитываю на твоё присутствие, Жемчуг. В конце концов, ты сам заявил, что не заинтересован в новой встрече с адъюнктом, и я избавлю тебя от этого бремени.
  
  – Понимаю. В таком случае, чем мне следует заняться?
  
  Жрец-джистал справа от неё откашлялся, потом произнёс:
  
  – На вас, Жемчуг, возложена обременительная, но важная задача. Надлежащая организация, так? Отправка Пятерни, которую вы найдёте в сборе у ворот. Пьяница, который часто посещает таверну Купа «Висельник». Его имя – Банашар. После этого вы можете вернуться в своё жилище и ждать дальнейших указаний.
  
  Жемчуг продолжал смотреть на Императрицу, но её взгляд не выражал ничего, будто подзадоривая спросить то, что ему хотелось сильнее всего: Когтю отдаёт приказы джистал, жрец Маэля? Человек, которого не так давно доставили сюда в цепях?
  Но он знал: её молчание и есть ответ. Он отвёл взгляд от Императрицы и внимательно посмотрел на Корболо Дома. Напанский ублюдок облачился в регалии Первого Кулака. Заметив самодовольное, презрительное выражение лица мужчины, Жемчуг почувствовал, как у него чешутся ладони. Два ножа, мои любимые, медленно вспарывающие это лицо – срезающие его – боги, не говоря уж о том, что я прямо сейчас могу вонзить клинок в эту проклятую глотку – возможно, я буду достаточно проворен, возможно, нет. Это проблема. Коготь, который прячется в этой комнате, уложит меня, разумеется, но вдруг они не ожидают… нет, Жемчуг, не будь дураком.
  Он вновь посмотрел на Императрицу, и что-то в её взгляде подсказало: она в полной мере осознаёт желания, с которыми он борется, – и веселится.
  
  И всё же, он колебался. Пришло время, понял он, высказаться против этих решений. Постараться убедить её, что она призвала двух стервятников, которые уселись ей на плечи и жаждут не той, кто скоро усядется напротив – нет, они жаждут трона, стоящего рядом с ними. И они убьют тебя, Ласиин. Они убьют тебя
  .
  
  – Вы можете идти, – свистящим голосом произнёс Маллик Рэл.
  
  – Императрица, – выдавил из себя Жемчуг, – прошу вас, обдумайте хорошо слова Тавор, которые будут сказаны этой ночью. Она – ваш адъюнкт, и ничто этого не изменит. Никто не может изменить…
  
  – Спасибо за совет, Жемчуг, – сказала Ласиин.
  
  Он открыл было рот, собираясь продолжить, но замолчал. Поклонился Императрице, повернулся и вышел из зала. Итак, Жемчуг, ты оставил всё на Тавор. Вообще всё. Ты жалкий трус.
  
  Однако же, кто погубил Лостару Йил? Да, адъюнкт, такое равнодушие должно когда-нибудь аукнуться
  .
  
  Быть по сему. Эта ночь принадлежит им. Корболо Дома он уложит в другую ночь, как-нибудь на досуге, и да, именно так он и сделает. А может, заодно и эту ухмыляющуюся ящерицу, жреца. Почему нет? Шик пропал без вести, вероятно, мёртв. Итак, Жемчуг станет действовать, во имя Империи. Не Ласиин, но Империи, и этот миг – яснее, чем прочие, которые он мог припомнить, – когда сталкиваются две верности. Но, как всегда было для Когтей и для тебя самой – когда-то давным-давно, Императрица – выбор очевиден. И необходим
  .
  
  Храбрые мысли, но всю дорогу, пока он спускался во двор, другой голос снова и снова нашёптывал ему, вновь и вновь вторгался в мысли. Одно слово, обжигающее, как кислота, одно слово.
  
  Трус
  .
  
  Хмурясь, Жемчуг спускался к нижнему этажу замка. Пятерня ждёт, когда ей дадут задание убить старика, бывшего жреца. И в этом деле Жемчуг тоже слишком долго ждал. Он мог заставить события раскрыться, дотянуться до Тайшренна – этот мерзавец практически сам похоронил себя, не говоря уж о целом гнезде скрытых помощников. О, имперский Высший маг желал находиться поближе к событиям. Но не участвовать в них.
  
  Бедняга Банашар, преследуемый призраками, пьяный богослов, который просто хотел поговорить со старым другом. Но Маллик Рэл не желал, чтобы Тайшренна отвлекали. Потому что у жреца-джистала есть план.
  
  Неужели Ласиин и вправду дура? Она ни за что не стала бы доверять им. Тогда в чём смысл присутствия этих двоих в зале? Вывести из равновесия Тавор? Из равновесия? Больше похоже на пощёчину. Императрица, неужели это необходимо? Даже если не думать о Тавор, людей вроде Маллика Рэла и Корболо Дома просто невозможно использовать. Они обернутся против тебя, как гадюки, которыми и являются.
  
  Риск создания ложных слухов заключается в том, что, если им верят, лжец сам оказывается в паутине лжи, и сейчас Жемчуг начал осознавать некую… вероятность.
  
  Чтобы погубить имя Колтейна, следует возвысить его врага. Корболо Дом, из предателя в герои. Каким-то образом… нет, я не желаю знать подробности
  . Тогда Ласиин не сможет казнить или хотя бы заключить в тюрьму героя, верно? Напротив, она должна продвинуть его. Императрица, ты загнала себя в ловушку. Поверить не могу, что ты этого не понимаешь…
  
  Он пошёл медленнее. Он уже спустился на нижний этаж, через десять шагов – боковая дверь, которая выведет его к основанию стены, к укрытой тенями тропинке к воротам.
  
  О чём же ты тогда стремишься сказать своему адъюнкту? Об исключительной опасности, в которой находишься? Ты просишь Тавор… о помощи? Будет ли она, войдя в этот зал, в состоянии увидеть и понять твою мольбу? Худа ради, Ласиин, это всё может очень, очень легко сорваться
  .
  
  Жемчуг остановился. Он может сделать то, что необходимо, прямо сейчас. Дойти до восточной башни, распахнуть дверь Тайшренна. И сказать этому дураку то, что он должен услышать. Он может… Две фигуры в капюшонах вышли ему навстречу. Когти. Оба поклонились, потом один, слева, заговорил:
  
  – Коготь, нам сообщили, что наша цель устроилась в «Висельнике». В переулке позади таверны есть отхожее место, которое он часто посещает ночью.
  
  – Да, – ответил Жемчуг, внезапно почувствовав себя совершенно измотанным. – Это было бы идеально.
  
  Два человека перед ним ждали.
  
  – Что-то ещё? – спросил Жемчуг.
  
  – В таких вопросах требуется ваше распоряжение.
  
  – В каких?
  
  – Сэр, убийство нежелательных.
  
  – Да. Продолжай.
  
  – Дело в том, сэр, что цель была указана нам… извне. Тем, кто ожидает беспрекословного повиновения.
  
  Жемчуг прищурился, потом произнёс:
  
  – Это убийство… вы не приступите к нему без моего прямого приказа.
  
  – Мы ждём… подтверждения.
  
  – Разве Императрица не подтвердила слова джистала?
  
  – Нет, сэр. Она… ничего не сказала.
  
  – Однако она была там.
  
  – Была.
  
  И как теперь это понимать?
  Она просто отпустила верёвку? Или тоже боится Тайшренна и потому рада натравить Маллика Рэла на Банашара? Проклятье! Я слишком мало обо всём этом знаю!
  Значит, сейчас выбора нет.
  
  – Хорошо. Приказ подтверждён.
  
  Когти, Маллик Рэл, не твои. И императрица… промолчала. Нет, похоже, что до возвращения Шика – если он вернётся – Когти принадлежат мне. И как удобно, Ласиин, что ты привела с собой шесть сотен…
  
  Двое убийц поклонились и исчезли в боковой двери.
  
  И вновь, почему у него такое чувство, будто его используют? Хуже того, почему это его больше не заботит? Нет, всё хорошо. Нынешней ночью он не будет думать, только повиноваться. Завтра… ну, завтра – совсем другое дело, верно? Завтра я разберусь со всем, что осталось. И решу то, что нужно решить. Вот так, Императрица. Завтра новый Глава Когтей наведёт порядок. И возможно… возможно, именно об этом ты меня и просишь. Или уже попросила – и собрала тот суд не для адъюнкта, а? Ты только что отдала под моё начало шесть сотен убийц-магов, верно? Ради чего ещё они могут понадобиться?
  
  Правда заключалась в том, что он был не в силах прочесть мысли Императрицы Ласиин – и, определённо, был в этом не одинок.
  
  В его животе пробудилась нервная дрожь, рождённая страхом, который Жемчуг не мог распознать. Шесть сотен…
  
  Прими это, Жемчуг. Лостару убила не адъюнкт Тавор. Это ты. Ты отослал её, и она погибла. Вот так.
  
  Но это ничего не меняет. Никакой разницы для того, чем я сейчас занят.
  
  Пусть они все умрут.
  
  Жемчуг развернулся и пошёл к своим покоям. Ждать новых приказов. Шесть сотен убийц, готовых, чтобы их натравили… но на кого?
  
  Хеллиан решила, что ненавидит ром. Ей хотелось чего-то другого, не такого сладкого и лучше подходящего её натуре. Было темно, тёплый и влажный ветер утих, и призывный шёпот малазанских причалов походил на дыхание любовника, шевелящее волосы на затылке.
  
  Сержант стояла и следила, как «Пенный волк» обогнал остальные корабли, следом за ним шла «Силанда». Однако со всех сторон доносился скрежет ползущих вниз якорных цепей, и судно под ней тоже замерло. Хеллиан, крутя головой во все стороны, выругалась.
  
  – Капрал, – позвала она.
  
  – Я? – спросил у неё за спиной Неженка.
  
  – Я? – спросил Дохляк.
  
  – Да-да, ты. В чём дело? Смотри, там, на причалах, солдаты и встречающие. Почему мы не идём туда? Они нам машут.
  
  Хеллиан помахала в ответ, но вряд ли это кто-то увидел – на кораблях флота не горел ни один фонарь.
  
  – Мрак и тьма, – пробормотала она, – будто мы побитая собака, которая ползёт домой.
  
  – Или будто уже слишком поздно, – подхватил Дохляк, – и ты вовсе не должен проводить время с другом твоей матери, особенно, когда Ма знает и дожидается тебя с той помятой сковородкой в руках, сам знаешь, пожилые женщины, они бросаются на тебя, как демон, и что тут можно поделать?
  
  – И ничуть не похоже, придурок, – прошипел Неженка. – Скорее, как дочь того жреца и – нижние боги! – ты бежишь, но проклятия не миновать, проклятия жреца всё равно найдут тебя, и твоя жизнь будет обречена на веки вечные, а Огни-то, может, и есть дело, но она всё равно спит, да?
  
  Хеллиан обернулась и уставилась в пространство строго между двумя близнецами:
  
  – Слушай, капрал, определись уже наконец, но особо не утруждайся. Мне не интересно. Я задала вопрос, и если не можешь ответить, просто молчи.
  
  Мужчины переглянулись, потом Дохляк пожал плечами.
  
  – Сержант, мы не высаживаемся, – ответил он. – Был приказ.
  
  – Они с ума сошли? Конечно, мы высаживаемся – мы только что проплыли миллион лиг. Даже пять миллионов. Мы пережили пожары и ураганы, зелёные огни в небе, ночи в лихорадке и сломанные челюсти, и эту проклятую ризанью мочу, которую они зовут вином. Там город Малаз, прямо вон там, и именно туда я собираюсь, капрал Нежняк Дыхалка, и меня не волнует, сколько у вас рук, я отправляюсь туда и всё тут.
  
  Она развернулась, подошла к планширю, перевалилась через него и исчезла.
  
  Дохляк и Неженка вновь переглянулись, услышав снизу громкий всплеск.
  
  – И что теперь? – спросил Неженка.
  
  – Она утопилась, верно?
  
  – Нам стоит кому-нибудь доложить.
  
  – Ага, доложим и попадём в беду. В конце концов, мы тут стояли. Они скажут, мы её столкнули.
  
  – Но мы её не сталкивали!
  
  – Это не важно. Мы даже не попытались её спасти, так?
  
  – Я не умею плавать!
  
  – И я.
  
  – Тогда нам нужно поднять тревогу или ещё что.
  
  – Давай, поднимай.
  
  – Нет, давай ты.
  
  – Может, нам просто пойти вниз, сказать там, что мы её ищем, но нигде не можем найти.
  
  Тут оба замолчали и оглянулись. В сумраке виднелось несколько силуэтов, моряки занимались какими-то морскими делами.
  
  – Никто ничего не видел и не слышал.
  
  – Похоже на то. Ну, это неплохо.
  
  Сзади послышался новый голос:
  
  – Эй вы, чем вы заняты на палубе?
  
  Оба капрала обернулись.
  
  – Ничем, – хором ответили они.
  
  – Идите вниз и сидите там.
  
  Близнецы поспешили прочь.
  
  – Трое на берегу, – сказал молодой, щегольски разряженный юноша, не отрывая взгляда от костяного кубика, остановившегося рядом с прочими на выветренном камне.
  
  Его сестра-близнец стояла лицом к далёкой махине Паяцева замка, ночной ветерок играл яркими шелками на её стройной фигуре.
  
  – Ты видишь, как всё разыгрывается? – спросил её брат, взмахом руки подбирая кубики. – Скажи честно, представляешь ли ты – хоть чуть-чуть – как тяжело мне было уберечь нашу карту во время этой чудовищной игры? Я до сих пор слаб, у меня кружится голова. Ему раз за разом хотелось вытащить нас, снова, снова и снова. Это было ужасно.
  
  – Крайний героизм, – не оборачиваясь, произнесла она.
  
  – Трое на берегу, – вновь произнёс он. – Как… неожиданно. Думаешь, всё дело в том жутком камнепаде над Отатараловым островом? В смысле, для того, что уже готовится?
  
  Он выпрямился и подошёл к сестре.
  
  Они стояли на башне, вырастающей из Малаза к югу от реки. Большинству жителей города башня казалась разрушенной, но эта была иллюзия, которую поддерживал маг, занимающий нижние этажи. Маг, который казался спящим. Площадка башни – и вид – были полностью в распоряжении близнецов, бога и богини, известных как Опонны.
  
  – Вполне возможно, – признала она, – но разве не в этом прелесть наших игр, любимый?
  
  Она указала на залив, справа от них:
  
  – Они прибыли, и даже сейчас эти жалкие смертные волнуются на своих кораблях, особенно на «Силанде». А тем временем в павшей Обители пробуждаются в гнезде ползучие твари. Этой ночью нам предстоит потрудиться.
  
  – О да. Тебе и мне. Вести, тащить, вести, тащить, – согласился он и потёр руки. – Не могу дождаться.
  
  Она резко обернулась к нему:
  
  – Брат, можем ли быть уверены, что охватили всех игроков? Действительно всех? Что, если один из них прячется у нас за спиной? Всего один… дикий, нежданный, так ужасно… мы можем попасть в беду. Мы даже можем… умереть.
  
  – Это всё тот проклятый солдат! – зарычал её брат. – Украсть нашу силу! Какая самонадеянность, присвоить нашу силу в нашей же собственной игре! Я жажду его крови!
  
  Она улыбнулась в темноту:
  
  – Ах, какой жар в твоём голосе. Быть по сему. Тогда метни кости на его судьбу. Давай. Бросай!
  
  Он уставился на неё, потом ухмыльнулся. Взмах руки – кости взлетели, ударились, отскочили, вновь ударились, завертелись, скользнули и, наконец, улеглись.
  
  Близнецы – оба тяжело дыша – поспешили к костям и присели, чтобы рассмотреть расклад.
  
  И тогда, окажись рядом наблюдатель, он увидел бы на двух безупречных лицах потрясение. Мрачность, растущая в бессмертных глазах растерянность и – прежде, чем ушла ночь, – чистейший ужас.
  
  И тут несуществующий наблюдатель мог бы покачать головой. Никогда, дорогие боги. Никогда не тягайтесь со смертными.
  
  – Свищ и трое друзей, играют в пещере. Одиночник с краденым мечом. Тогг и Фандерея и треклятые изгнанники…
  
  Флакон, застрявший с игры Скрипача в маленькой, размером со шкаф, каюте на «Пенном волке», заканчивал работу над куклой, пристроенной у него на колене. Распоряжения адъюнкта были бессмысленными – нет, хмуро поправил он себя, не адъюнкта. Приказы – все приказы
  – отдавала желтоглазая красотка, Ян'тарь. Во имя Худа, кто она? А, не важно. Я тысячу раз задавал себе этот вопрос. Но, ты же понимаешь, её глаза… Этот понимающий взгляд, будто она погружается вглубь меня, прямиком в самое сердце.
  
  А ведь ей вообще не нравятся мужчины, правда?
  
  Он смотрел на куклу и всё сильнее хмурился.
  
  – Ты, – пробормотал он. – Знаешь, я ведь никогда тебя раньше не видел. Но вот ты здесь, с железной занозой в животе – боги, до чего должно быть больно, острое, всё время режущее изнутри. Ты, сэр, где-то в Малазе, в городе, и она хочет, чтобы я нашёл тебя, вот так. Целый город, кстати сказать, а чтобы выследить тебя, у меня времени только до рассвета.
  
  Само собой, кукла поможет, отчасти, как только бедолага окажется достаточно близко к Флакону, чтобы заглянуть в его глаза и увидеть ту же боль, которая сейчас отметила неровные осколки устричной раковины. Это да рубцы старых шрамов на предплечьях – но они есть у многих людей, верно?
  
  – Мне нужна помощь, – пробормотал он себе под нос.
  
  Сверху доносились голоса матросов, корабль кренился, направляясь к причалу. Оттуда слышались другие звуки, более низкие и отдалённые. И звучали они… неприятно.
  
  Нас предали. Нас всех
  .
  
  Дверь перед ним со скрипом открылась.
  
  Флакон закрыл глаза.
  
  Адъюнкт заговорила:
  
  – Мы уже рядом. Высший маг отправит тебя туда – ты встретишься с ним в моей каюте. Надеюсь, солдат, ты готов.
  
  – Слушаюсь, адъюнкт.
  
  Он повернулся и посмотрел на неё, стоящую во мраке коридора. Её переполняло какое-то чувство, но внешне это проявлялось только в морщинках вокруг глаз. Отчаяние.
  
  – Флакон, ты не вправе потерпеть неудачу.
  
  – Адъюнкт, всё против меня…
  
  – Ян'тарь говорит, ты должен обратиться за помощью. Она говорит, ты знаешь, к кому.
  
  Ян'тарь, женщина с этими проклятыми глазами. Будто львица. Проклятье, откуда у неё такие глаза?
  
  – Кто она, адъюнкт?
  
  Во взгляде Тавор промелькнуло нечто, похожее на симпатию.
  
  – Некто… много больший, чем тот, кем она когда-то была, солдат.
  
  – И вы ей доверяете?
  
  – Доверие. – Она слегка улыбнулась. – Ты уже должен знать, Флакон, хоть и молод, что истина обретается касанием. Всегда.
  
  Нет, он не знал. Он не понимал. Ничего не понимал. Он со вздохом поднялся, засунул обвисшую куклу под куртку и пристроил под левой рукой, рядом с ножом в ножнах. Никакой формы, никаких знаков отличия, которые могут подсказать, что он принадлежит к Четырнадцатой – без костяных фетишей он чувствовал себя голым, уязвимым.
  
  – Хорошо, – сказал он.
  
  Она отвела его к своей каюте и остановилась у дверей.
  
  – Иди. Мне пора на палубу.
  
  Флакон помешкал, потом произнёс:
  
  – Адъюнкт, будьте осторожны.
  
  Её глаза чуть расширились. Потом она развернулась и ушла.
  
  Калам стоял на корме и щурился в темноту за кораблём, где вставали на якорь транспорты. Ему показалось, что он слышит скрип шлюпочной лебёдки, откуда-то в паре кабельтовых от берега. В нарушение всех треклятых приказов, отданных ночью адъюнктом.
  
  Ну, даже его не радовали эти приказы. Быстрый Бен прорезал щель Врат – даже такую щель могли заметить, и тогда для бедняги Флакона настанут трудные времена. Он шагнёт прямо в гнездо Когтей. У него не будет ни единого шанса. И кто может пройти в эти Врата с другой стороны?
  
  Слишком рискованно. Слишком… чересчур.
  
  Он повёл плечами, приподнял их, чтобы немного расслабиться. Но уже мгновение спустя напряжение вернулось. Руки убийцы зудели под потёртой кожей перчаток. Решай, будь ты проклят. Просто решай.
  
  Что-то скользнуло по палубе справа от него, и он обернулся. Скелет рептилии ростом по голень, длиннорылая голова наклонена вперёд, пустые глазницы смотрят на него. Членистый хвост щёлкнул.
  
  – А ты
  хорошо пахнешь? – прошипело существо, челюсти клацали невпопад. – Кердла, он хорошо пахнет?
  
  – О да, – отозвался другой тонкий голос, на этот раз слева от Калама.
  
  Он обернулся и увидел второй скелет, сидящий на кормовом леере, почти рядом.
  
  – Кровь и сила, воля и внимательность, почти равные нашей возлюбленной. Вообрази схватку между ними, Телораст. На это стоит посмотреть, правда?
  
  – И где она? – громко спросил Калам. – Где прячется Апсалар?
  
  – Она ушла, – ответила Кердла, подёргивая головой.
  
  – Что?
  
  – Ушла, – подхватила Телораст, вновь щёлкнув хвостом. – Сейчас прячемся только мы с Кердлой. Не то чтобы нам этого хотелось, разумеется.
  
  – Целесообразность, – пояснила Кердла. – Это страшная ночь. Ты даже не представляешь. Совсем не представляешь.
  
  – Мы знаем, кто здесь, сам понимаешь. Мы знаем про всех
  .
  
  Сейчас Калам слышал скрип вёсел над тёмной водой. Кто-то и впрямь спустил шлюпку и направляется к берегу. Проклятые идиоты – толпа разорвёт их на части.
  Он повернулся и пошёл к средней палубе.
  
  По правому борту показался огромный причал, и корабль, поворачивая, начал бочком подкрадываться к нему. Убийца заметил адъюнкта, поднявшуюся на палубу, и подошёл к ней.
  
  – У нас неприятности, – без предисловий сказал он. – Кто-то высаживается на шлюпке.
  
  Тавор кивнула:
  
  – Так мне и сообщили.
  
  – Ага. И кто там?
  
  Откуда-то рядом послышался голос Ян'тарь:
  
  – В этом есть некая… симметрия. Увы, довольно горькая. В той шлюпке, Калам Мехар, Кулак Тин Баральта и его «Красные клинки».
  
  Убийца нахмурился.
  
  – Вполне допускаю, – продолжила Ян'тарь, – что нашего эскорта, спустившегося из Паяцева замка, окажется недостаточно против толпы.
  
  Однако, судя по голосу, женщина не слишком в это верила – будто знала, как обстоят дела на самом деле, и предлагала Каламу самостоятельно отыскать правду.
  
  – «Красным клинкам», – заметила адъюнкт, – всегда требовалось отстаивать свою верность.
  
  …свою верность…
  
  – Калам Мехар, – продолжила Тавор, подойдя ближе и глядя ему прямо в глаза. – Я ожидаю, что мне будет позволено взять лишь минимальное сопровождение по моему выбору. Ян'тарь, разумеется, – и, если согласишься, ты.
  
  – Это не приказ, адъюнкт?
  
  – Нет, – тихо, еле слышно ответила она.
  
  И замолчала. Ждала.
  
  Калам отвёл взгляд. Дракон прихватил Худа за волос в носу…
  фраза Скрипа во время одной из его игр. Много лет назад. В Чернопёсьем лесу, да? Возможно. Почему он сейчас об этом вспомнил? Потому что я знаю, что должен был чувствовать Худ, вот почему
  .
  
  Погоди-ка, я могу решить только это и не решать остальное. Могу ли? Конечно, могу.
  
  – Хорошо, адъюнкт. Я буду частью вашего сопровождения. Мы доставим вас в Паяцев замок.
  
  – В замок, да, именно об этом я тебя и просила.
  
  Когда она отвернулась, Калам нахмурился, потом взглянул на Ян'тарь, которая смотрела на него ровно, будто разочарованно.
  
  – Что-то не так? – спросил он у молодой женщины.
  
  – Бывают времена, – сказала она, – когда адъюнкт оказывается терпеливее даже меня. И хотя ты можешь и не знать, это о многом говорит.
  
  «Пенный волк» подошёл к пристани.
  
  По другую сторону того же каменного причала шлюпка царапнула скользкие камни. К вделанным в камни кольцам потянулись верёвки, и Лостара Йил следила, как один из самых проворных «Красных клинков» полез вверх, от кольца к кольцу, протягивая за собой верёвочную лестницу. Через несколько мгновений он добрался до верха причала и прицепил крюки лестницы к нескольким кольцам.
  
  Первым наверх полез Тин Баральта, медленно, неуклюже, пользуясь своей единственной рукой и кряхтя от напряжения на каждом следующем кольце.
  
  Лостара, чувствуя тяжесть в животе, полезла следом, готовясь подхватить мужчину, если он оступится и сорвётся.
  
  Это ложь. Всё ложь
  .
  
  Она забралась наверх, встала на причале и одёрнула оружейный пояс и плащ.
  
  – Капитан, – сказал Тин Баральта, – постройте людей для встречи адъюнкта.
  
  Она взглянула вправо и увидела отряд имперских гвардейцев, с офицером посредине, пробирающийся сквозь толпу.
  
  Тин Баральта тоже их заметил:
  
  – Слишком мало, как я и предполагал. Если толпа учует кровь…
  
  Обернувшись к группе «Красных клинков», Лостара сохраняла невозмутимое выражение на лице, но в её сознание просачивалась глумливая мысль: Говори, что хочешь, Кулак. Только не жди, что я в это поверю
  .
  
  И тут воздух заполнил низкий рёв, а небо над заливом внезапно осветилось.
  
  Банашар искоса, сквозь облако дыма, посмотрел на толпу посетителей, потом хмыкнул.
  
  – Его здесь нет, – сказал он. – На самом-то деле я не видел его уже несколько дней… Наверное. А что насчёт тебя, мастер-сержант?
  
  Смелый Зуб просто пожал плечами – единственный ответ на вопрос Вруна.
  
  Солдат взглянул на Гентура, своего молчаливого спутника, потом произнёс:
  
  – В общем, так, мастер-сержант. Сначала мы их потеряли, потом что-то слышим о нём, и мы складываем всё разом, понимаете?
  
  Лохматый старик оскалился:
  
  – Ага, Врун. А теперь убирайся, пока я не привязал тебе на спину полный бочонок и не отправил ускоренным маршем вдоль всех причалов.
  
  – Он же не может такого сделать, правда? – спросил Гентур у своего товарища.
  
  Но Врун побледнел:
  
  – Сэр, вы ничего не забываете, да?
  
  – Объясни это своему другу. Но не здесь. Хорошее место – в переулке.
  
  Двое солдат отступили и, перешёптываясь, вернулись к своему столику.
  
  – Мне всегда нравится думать, – заметил Банашар, – что скверная репутация обычно не заслужена. Прибегнем к презумпции невиновности, и, возможно, во мне время от времени промелькнёт вера в человечество, которое пробивает свой путь на свободу. Но рядом с тобой, Смелый Зуб, подобный оптимизм обращается в заблуждение, каковым он на самом деле и является.
  
  – В точку. И что?
  
  – Ничего.
  
  С улицы донеслись крики, шум голосов, затихший вдали. Это продолжалось весь вечер. Банды идиотов, ищущие, кого бы запугать. Настроение в городе было мрачным, мерзким и становилось всё хуже с каждым новым звоном колокола. Казалось, для этого нет никаких причин, хотя сейчас, напомнил себе Банашар, ситуация изменилась.
  
  Ну, наверное, причины до сих пор нет. Вот только сейчас появилась… цель.
  
  – Кто-то мутит воду, – заметил Смелый Зуб.
  
  – Это Имперский флот, – сказал Банашар. – Очень не вовремя, учитывая виканцев на кораблях и прочих чужестранцев с ними. Так я думаю.
  
  – Банашар, ты что-то мало пьёшь? Уж не заболел ли ты?
  
  – Хуже, – ответил он. – Я принял решение. Приближается осень. Она чувствуется в ветре. Черви кишат на берегу. Это пора Д'рек. Нынче вечером я поговорю с имперским Высшим магом.
  
  Мастер-сержант нахмурился:
  
  – Вроде ты заявлял, что такая попытка приведёт тебя к скорой смерти. Если только твоя цель не в этом.
  
  – Я собираюсь отделаться от своего преследователя в толпе, – тихо сказал Банашар, наклоняясь над столиком. – Я пойду по набережной, по крайней мере, к мосту. Говорят, там городская стража, они оттесняют этих безмозглых глупцов от причалов – боги, какими же идиотами бывают люди? На кораблях целая армия!
  
  – Я же говорил, кто-то мутит воду. Будет славно, если ты повстречаешься с этим человеком. Тогда я смогу ткнуть ему в рожу кулак и посмотреть, как он выйдет из затылка. Грязный способ, но быстрый, ублюдок и не такое заслуживает.
  
  – Что ты несёшь? – поинтересовался Банашар.
  
  – Не бери в голову.
  
  – Ну, – с напускной бравадой сказал бывший жрец, – сейчас или никогда. Приходи завтра вечером, и я куплю тебе кувшин малазского тёмного.
  
  – Кстати, ты мне напомнил – похоже, у тебя всегда достаточно монет – как это выходит?
  
  – Храмовая казна, Смелый Зуб.
  
  – Ты утащил деньги из здешнего храма Д'рек?
  
  – Здешнего? Да. Из него и всех прочих, в которых я бывал. Заначил их все в таком месте, где никто, кроме меня, до них не доберётся. Проблема в том, что я чувствую вину всякий раз, когда отщипываю от этой заначки. Я никогда не беру много – в конце концов, какой смысл напрашиваться на ограбление. Но это просто оправдание, которым я пользуюсь. Как я и говорил, чувство вины.
  
  – Так, значит, если тебя этой ночью убьют…
  
  Банашар ухмыльнулся и взмахнул руками:
  
  – Фьють. Всё исчезнет. Навсегда.
  
  – Ловко придумано.
  
  – Хочешь, чтобы я оставил их тебе?
  
  – Худ, нет, конечно! На что мне сундуки монет?
  
  – Сундуки? Дорогой мастер-сержант, скорее, целая комната. В любом случае, увидимся завтра… или нет. И если нет, был рад знакомству, Смелый Зуб.
  
  – Забудь об этом. Завтра, как ты и сказал.
  
  Банашар кивнул, отошёл от стола и начал пробираться к передней двери.
  
  Оставшись за столиком в одиночестве, Смелый Зуб медленно поднял свою кружку и почти прикрыл глаза – для любого человека, стоящего далее двух шагов, глаза казались совсем закрытыми – и потому человек, который поспешно встал и скользнул, как гадюка, за Банашаром, не заметил внимательного взгляда мастер-сержанта. Маленькие глазки мгновение следили за этой личностью, затем Смелый Зуб в три глотка допил свой эль. Потом лохматый здоровяк поднялся, слегка качнувшись, и опёрся рукой о стол.
  
  Пошатываясь, он добрался до Вруна и Гентура, оба подняли на него виноватые и испуганные взгляды – как будто они обсуждали что-то дурное. Смелый Зуб наклонился к ним.
  
  – Слушайте, придурки, – тихо пробормотал он.
  
  – Мы просто ждём Чужеземца, – сказал Врун, широко распахнув глаза. – И всё. Мы никогда…
  
  – Тихо. Посмотрите на того змея на ступеньках у входа – быстро!
  
  – Ага, ушёл, – прищурившись, заметил Гентур. – Змей, так вы сказали. Я бы скорее назвал его…
  
  – И был бы прав. А цель – не кто иной, как Банашар. Ладно, как насчёт застать врасплох Когтя этой ночью? Справитесь – и я буду хорошо о вас думать.
  
  Оба солдата уже вскочили на ноги.
  
  Гентур сплюнул на ладонь и потёр руки.
  
  – Мне раньше такие ночи только снились, – сказал он. – Пошли, Врун. Пока мы его не потеряли.
  
  – Они идут к причалам, – добавил Смелый Зуб. – На север, к Лестнице.
  
  Он следил, как оба солдата заторопились к задней двери. Слишком уж нетерпеливо они побежали.
  
  Врун, мастер-сержант знал это, намного крепче, чем кажется. Да и потом, вряд ли Когтю придёт в голову, что кто-то идёт за ним следом. А в такой толпе… ну, у них не должно быть серьёзных проблем. Солдаты любят убивать убийц…
  
  Кто-то метнул горсть костей в глубине низкого зала.
  
  И Смелый Зуб внезапно вздрогнул.
  
  Должно быть, я размяк.
  
  В собравшейся у причалов толпе было немало хорошо вооружённых людей, хотя до поры оружие пряталось под плотными плащами – пока зачинщики выдвигались на указанные им места. Кто-то обменивался незаметными кивками, кто-то перешёптывался.
  
  Городская стража выстроилась неровной линией, пики нервно дёргались, когда самые бойкие задиры накатывали с насмешками и угрозами.
  
  На кораблях были виканцы.
  
  –
  И мы хотим до них добраться.
  
  Предатели, все и каждый, а народ должен наказать предателей и тех, кто имеет с ними дело. Разве сама Императрица не прибыла в Паяцев замок? Прибыла, чтобы лично засвидетельствовать гнев Империи.
  
  – Она уже так делала, точно, когда командовала Когтями.
  
  – Не важно, что вы ждёте офицера, дураки, сигналы горят, и мы не глупцы – они призывают тех мерзавцев сойти на берег. Причалить. Высадиться. Поглядите на этих трусов! Они знают, что пришло время ответить за предательство!
  
  – Уж поверьте, мы заполним весь залив головами виканцев – приятное зрелище ждёт нас поутру, верно?
  
  – Нижние боги! Что это?
  
  Целый хор голосов выкрикивает эти или похожие слова, руки подняты, пальцы тычут, взгляды следят за пылающим огненным шаром, который катится через полнеба к западу, оставляя серо-синий дымный хвост, похожий на след угря. Шар растёт быстро, тревожно.
  
  Затем… исчезает – и спустя секунду из-за залива доносится чудовищный грохот, и где-то там возникло, заклубилось облако пара.
  
  – Близко. Треть лиги, как думаешь?
  
  – Ближе.
  
  – Не такой уж сильный удар, однако.
  
  – Должно быть, маленький. Меньше, чем казался.
  
  – Прошёл прямо поверху…
  
  – Это знамение! Знамение!
  
  – Виканская голова. Вы это видели? Это была голова виканца! Послана самими богами!
  
  На мгновение отвлёкшись на огненный шар, который, казалось, упал прямо за заливом, Коготь Сайген Марал заставил себя двинуться дальше. Убийцу радовала набухающая толпа, через которую он пробирался, толпа, которая вновь утихла, но сейчас её предвкушение стало острее.
  
  Толкучка впереди вынудила бывшего жреца замедлить шаг, и это хорошо, поскольку всё уже шло не так, как запланировано. Цель следовало убрать этой ночью у Купа, и Пятерня, вероятно, пробралась в переулок за таверной, дожидаясь, когда Сайген свяжется с ними и сообщит необходимые подробности.
  
  «Указать череп», так они это обычно называли. Идентифицировать цель, прямо здесь, прямо сейчас, лично. Должная награда за недельную слежку за этим дураком – увидеть само убийство. Как бы там ни было, дело обернулось так, что ему придётся нынче ночью самому вымазать руки кровью цели – раз уж решение убрать пьяницу принято.
  
  Подходящее сочетание для двойственной верности Сайгена Марала. Воспитанный с детства среди Когтей Империи – с тех пор, как его в четырнадцать увели от тела матери после Отбраковки среди свечных ведьм в Мышином квартале, много лет назад – он далеко не сразу разочаровался в Императрице, и даже когда его разочарование вышло наружу, никогда бы не отыскал смысл или цель, если бы не мастер-джистал.
  
  Империя прогнила, и Сайген знал, что он не единственный Коготь, который это понял; знал и то, что он далеко не единственный, кто следует приказам мастера-джистала – бóльшая часть Пятерни, спустившейся из Паяцева замка, принадлежала к призрачной «Чёрной перчатке», организации Маллика Рэла. По правде говоря, было невозможно сказать, сколько имперских Когтей переметнулось – каждый агент знал только троих, образуя раздельные ячейки по классической структуре самих Когтей.
  
  В любом случае, Глава Когтей Жемчуг подтвердил приказ убить Банашара. И это успокаивало.
  
  Он держался в десяти шагах за бывшим жрецом, остро чувствуя кипящее буйство толпы, подогретое идиотскими выкриками «Знамение!» и «Голова виканца!», но Сайген носил при себе некие предметы, заряженные магией, которые вынуждали людей не замечать его, мгновенно ослабляли их ярость, невзирая даже на грубые и жёсткие тычки локтями.
  
  Сейчас он был уже рядом с причалами. Агенты мастера-джистала, внедрившись в толпу, подогревали её злобу и воинственность своевременными криками и призывами. Не больше пятидесяти солдат Городской стражи стояли против многих сотен человек, слабый заслон, который был заботливо обеспечен исключительной некомпетентностью офицеров в ближайших казармах.
  
  Сайген приметил отряд тяжеловооруженных солдат, сопровождавших старшего офицера к центральному причалу, у которого сейчас маячил флагман адъюнкта. Их командир, убийца не сомневался, привёл с собой самое лучшее имперское подразделение. И это, в свою очередь, неизбежно приведёт к ночной резне, равной которой этот город ещё не видел. Даже Отбраковка в Мышатнике не пойдёт ни в какое сравнение.
  
  Убийца улыбнулся.
  
  Добро пожаловать домой, адъюнкт.
  
  Внезапно у него перехватило дыхание. Под одеждой, на левом плече, пробудилось колющее ощущение. Маленький кусочек металла, вживлённый под кожу, сообщил, что Сайгена преследует некто с убийственными намерениями. Грубо. Убийца должен прятать подобные мысли. В конце концов, Моккра – самый распространённый природный талант, не требующий формального обучения – шепчущее беспокойство, вставшие дыбом волосы на затылке – подобным чутьём обладают слишком многие.
  
  Тем не менее, даже неуклюжего убийцу может разок повести Госпожа, а Сайгена Марала, при всех его навыках и подготовке, может однажды протащить Господин.
  
  Впереди, в пятнадцати шагах, Банашар выбрался из толпы. Сайген почувствовал Путь бывшего жреца – Моккра, да, с тем же результатом, что и мои заряженные предметы. Потеря интереса, внезапное смятение, растерянность – в конце концов, чем острее разум, тем уязвимее он для таких пассивных воздействий.
  Разумеется, любой убийца должен быть в состоянии отразить подобную магию. Достаточно просто знать о ловушке – и потому Сайген Марал не беспокоился. Его решимость была непоколебима.
  
  Но сначала, разумеется, следует уничтожить тех, кто охотится на него самого.
  
  Банашар направлялся к Лестнице. Сайген ничем не рискует, если немного задержится. Он приметил слева, где толпа поредела, выход из переулка. Убийца повернул в ту сторону и, миновав последнего человека, быстро свернул влево и скользнул в переулок.
  
  Мрак, мусор под ногами, извилистый проход впереди. Он прошёл ещё пять шагов, приметил нишу и вжался в неё.
  
  – Он собирается уложить пьяницу, – прошипел Гентур. – Обойдёт кругом и…
  
  – Тогда пошли следом, – шепнул Врун, подтолкнув приятеля.
  
  Они вошли в переулок и двинулись дальше.
  
  Тени, укрывающие нишу, были слишком глубокими, слишком плотными для естественных, и оба солдата, не задумавшись, прошли мимо.
  
  Слабый звук, что-то свистнуло мимо левого плеча Вруна, и Гентур захрипел, взмахнул руками, качнулся вперёд и упал. Врун резко обернулся и пригнулся, но недостаточно низко, и вторая крошечная стрелка ударила его в грудь, прямо напротив сердца. Солдата ещё вела инерция, ноги подкосились, и он рухнул, ударившись затылком о скользкие булыжники.
  
  Сайген Марал ещё пару секунд смотрел на два неподвижных тела, потом перезарядил пружинные арбалеты, привязанные к запястьям. Первый выстрел, в основание черепа. Второй выстрел, в сердце – повезло, я целился ниже, в живот. Думаю, он не пожелал бы такой боли. Жалко. В любом случае… Что они собирались сделать? Ограбить меня? Не важно, всё кончено.
  Он поправил рукава, вновь спрятав оружие, и отправился за Банашаром.
  
  Спустя шестую часть колокола Коготь осознал, что потерял бывшего жреца. В нарастающей панике он двинулся в обратную сторону, по улицам и переулкам, где свежий ветерок нёс сухие листья и укладывал их случайными узорами на мостовую.
  
  Листья щёлкали, как катящиеся кости.
  
  Огромные кольца скрученной верёвки, висящие на каменном причале, сжались, когда «Пенный волк» упёрся в них, потом корабль на мгновение отшатнулся, но тут натянулись тросы, привязанные к швартовочным тумбам. Загремел и гулко ударился о камни трап, а гарнизонный капитан и его стража уже шли по причалу. Подчёркнуто не замечая отряд «Красных клинков», что стоял по стойке смирно напротив трапа, во главе со своим одноглазым и одноруким командиром.
  
  Пару мгновений назад нечто рухнуло в море прямо за вставшим на якорь флотом, и эхо громового удара до сих пор висело в воздухе, хотя тьма уже накрыла след яркого огненного шара. Воздух загустел от пара.
  
  Кенебу показалось, что это событие вызвало подозрительно слабую реакцию, во всяком случае, со стороны адъюнкта и Ян'тарь. Было немало возгласов, защитных знаков, затем оживлённое обсуждение среди матросов, но этого и следовало ожидать.
  
  Посмотрим правде в глаза,
  признал Кенеб, момент сейчас самый неудачный
  . Неудивительно, что тысячная толпа на набережной кричала о знамениях.
  
  Кулак вновь посмотрел на приближающийся отряд.
  
  – Адъюнкт, они собираются подняться на борт, – сказал Кенеб, когда она уже готовилась сойти на берег.
  
  Тавор нахмурилась, потом кивнула и отступила от трапа. Ян'тарь встала слева от адъюнкта.
  
  По трапу прогрохотали сапоги, капитан остановился в шаге от палубы корабля. Он огляделся, будто решая, что делать дальше.
  
  Кенеб вышел вперёд и сказал:
  
  – Добрый вечер, капитан. Я Кулак Кенеб, Восьмой легион, Четырнадцатая армия.
  
  Секундное замешательство, затем мужчина отсалютовал.
  
  – Кулак Кенеб, у меня есть приказы для адъюнкта Тавор Паран. Могу я подняться на палубу?
  
  – Разумеется, – ответил Кенеб.
  
  Из толпы, собравшейся на набережной за цепочкой солдат, доносились по большей части невнятные крики и проклятия, многие насмехались над «Красными клинками». При этих звуках капитан слегка поморщился, потом шагнул вперёд и подошёл к адъюнкту.
  
  – Императрица, – объявил он, – ожидает вас в Паяцевом замке. На время вашего отсутствия командование Четырнадцатой армией в вопросах высадки и размещения временно переходит ко мне.
  
  – Понятно, – отозвалась Тавор.
  
  Капитан замялся, словно ожидал каких-то возражений и не предполагал такого отсутствия реакции на его слова.
  
  – Адъюнкт, мне кажется, что транспорты встали на якорь в бухте.
  
  – Да, капитан, мне тоже так кажется.
  
  – Этот приказ нужно немедленно отменить.
  
  – Капитан, как вас зовут?
  
  – Адъюнкт? Мои извинения. Ринаг. Капитан Ринаг из Унтанской имперской гвардии.
  
  – А, значит, вы сопровождали Императрицу в пути на остров. Ваша обычная должность – офицер дворцовой стражи.
  
  Ринаг откашлялся:
  
  – Совершенно верно, адъюнкт, хотя само собой разумеется, что мои обязанности расширены…
  
  – Ян'тарь, – прервала его адъюнкт, – пожалуйста, приведи Калама Мехара. Я полагаю, он опять на корме.
  
  Она задержала взгляд на капитане, потом спросила его:
  
  – Императрица приказала, чтобы я явилась на встречу одна?
  
  – М-м, она не была столь конкретной…
  
  – Хорошо.
  
  – Простите, адъюнкт. Не была столь конкретной, я сказал, за одним исключением.
  
  – О?
  
  – Да. Высший маг Бен Адаэфон Делат должен оставаться на борту вплоть до последующих распоряжений.
  
  Тавор на мгновение нахмурилась, потом сказала:
  
  – Хорошо.
  
  – Полагаю, я уже упоминал отмену приказа встать на якорь…
  
  – Оставляю это вам, капитан Ринаг, – ответила Тавор, когда на палубе вновь появилась Ян'тарь, с идущим за ней следом Каламом. – Мы воспользуемся вашим эскортом, равно как и «Красными клинками» Кулака Баральты, чтобы обеспечить проход через толпу.
  
  С этими словами, взмахом руки приказав Ян'тарь и убийце следовать за ней, Тавор сошла по трапу.
  
  Ошарашенный капитан смотрел, как адъюнкт и её спутники спускаются на причал. Несколько кратких приказов группе имперских гвардейцев, небрежный жест в сторону Тина Баральты и его солдат, – и оба отряда выстроились по бокам Тавор и двух её спутников. После чего вся компания двинулась к городу.
  
  Ринаг развернулся к Кенебу:
  
  – Кулак?
  
  – Да?
  
  – Ну…
  
  – Дела идут не так, как планировалось, капитан?
  
  Кенеб подошёл ближе и похлопал мужчину по плечу.
  
  – Учитывая обстоятельства, всё могло быть хуже. Поправка. Намного хуже.
  
  – Хватит, – уже злобно огрызнулся Ринаг. – Сейчас я командую Четырнадцатой армией, Кулак Кенеб, и вот мои приказы. Сигнальные флаги адмиралу Ноку. Корабли сопровождения должны немедленно сняться с якоря и отплыть в Унту. Сигнальные флаги чужеземному флоту, он должен встать на якорь вне залива, по эту сторону отмели к северу от Паяцева замка. Их сопроводит лоцманское судно. Последнее: сигнальные флаги транспортам – мы определим последовательность, после чего транспорты группами по пятнадцать судов будут сниматься с якоря и подходить к назначенным причалам. Высадка начнётся при первой же возможности, Кулак. Кроме того, солдаты должны быть безоружны, а их снаряжение упаковано и готово к перевозке.
  
  Кенеб почесал подбородок.
  
  – Кулак Кенеб, почему вы до сих пор стоите здесь?
  
  – Я пытаюсь решить, капитан, с чего начать.
  
  – В каком смысле?
  
  – Не важно, не берите в голову. Прежде всего, даже если вы теперь командуете Четырнадцатой армией, вы не превосходите по званию адмирала Нока. Сигнальте ему всё, что хотите. Он будет делать ровно то, что сочтёт нужным.
  
  – Я получил инструкции от Императрицы…
  
  – Ему потребуется увидеть эти приказы, капитан. Лично. Адмирал очень скрупулёзно относится к протоколу. Я полагаю, вы сказали «приказы»?
  
  – Именно так я и сказал! Хорошо, сигнальте ему подойти!
  
  – Увы, он не подчинится.
  
  – Что?
  
  – Далее, что касается изморцев – чужеземного флота, капитан Ринаг, – единственные приказы, которые они признают в данных обстоятельствах, это их собственные. Обязательно отправьте им ваш запрос, но убедитесь, что это именно запрос. Позаботьтесь, чтобы они не оскорбились – и, поверьте, капитан, вам определённо не захочется, чтобы они оскорбились.
  
  – Вы не оставляете мне иного выбора, Кулак, кроме как освободить вас от командования.
  
  – Простите?
  
  – Я отдал вам распоряжения, а вы по-прежнему стоите здесь…
  
  – Именно в этом и заключается проблема, капитан. Ни один из ваших приказов невозможно выполнить, поскольку их превосходит долг, который не может быть оспорен ни вами, ни даже самой Императрицей.
  
  – О чём вы говорите?
  
  – Капитан, пройдите со мной, пожалуйста, – предложил Кенеб.
  
  Они подошли к форштевню. Неподалёку, в заливе, виднелись силуэты массивных транспортов, походивших на огромных дремлющих зверей.
  
  – Разумеется, – сказал Кенеб, – темнота мешает обзору, и потому вполне естественно, что вы до сих пор не поняли. Но позвольте мне, капитан, привлечь ваше внимание к верхнему сигнальному флагу на тех судах – такому же, как на дромонах адмирала Нока. Буквально через пару мгновений, когда вон то облако минует луну, с благословения Опоннов света будет достаточно. Эдикт, капитан, касающийся самого выживания. Похоже, вы забыли, что Четырнадцатая армия и имперский флот прибыли сюда из Семи Городов.
  
  Облако скользнуло мимо размытой, подёрнутой дымкой луны, и Ринагу хватило света, чтобы увидеть волны, суда и флаги. У капитана перехватило дыхание.
  
  – Нижние боги, – прошептал он.
  
  – А Семь Городов, – спокойным тоном продолжил Кенеб, – поразил самый заразный мор. Который, как вы теперь видите, мы ненамеренно привезли с собой. Теперь, капитан, вы понимаете, почему мы не можем выполнить ваши распоряжения?
  
  Мужчина обернулся к нему, в его глазах плескались ужас и паника.
  
  – А этот проклятый корабль? – хрипло спросил он. – И тот, второй, который сейчас причалил? Кулак Кенеб…
  
  – Они оба безопасны, капитан, как и тот, с которого высадились «Красные клинки». В противном случае мы бы здесь не швартовались. В любом случае, все суда связываются только и исключительно сигнальными флагами. По очевидным причинам. Полагаю, если вы считаете, что Императрица в любом случае будет настаивать на нашей высадке – даже если наше присутствие неизбежно приведёт к массовой гибели людей здесь, на острове Малазе, а затем и на континенте – вы можете настоять на отмене нашего решения, продиктованного состраданием и милосердием. После этого имя капитана Ринага, несомненно, станет легендарным – по крайней мере, среди поклоняющихся Полиэли – во всём можно увидеть положительные стороны, не так ли?
  
  Группа приближалась к воинственной толпе, перегораживающей улицы города. Калам ослабил в ножнах длинные ножи. Обернувшись, он обнаружил, что идёт рядом с капитаном Лостарой Йил, которая выглядела не слишком радостной.
  
  – Рекомендую вам всем обнажить оружие, – сказал ей убийца. – Этого должно хватить, чтобы они отступили.
  
  Женщина хмыкнула:
  
  – Пока они не начнут швыряться камнями.
  
  – Вряд ли. Мы направляемся к Императрице, а не к ним. Эти люди жаждут впиться зубами в тех, кто остался на транспортах. В виканцев. В хундрильских «Выжженных слёз».
  
  – Удачная хитрость, – тихо произнесла Лостара, – те флаги.
  
  – Кулак Кенеб.
  
  – Правда?
  
  – Да, – подтвердил Калам, потом улыбнулся. – Пряха Смерти. Лучше и не придумаешь. Скрип должен ухмыляться до ушей, если не утонет.
  
  – Утонет?
  
  – Когда «Силанда» сушила вёсла, он уже был за бортом, и мне думается – Геслер и Ураган могли тоже отправиться с ним.
  
  В этот момент они дошли до шеренги городской стражи, которая расступилась, пропуская отряд. «Красные клинки» вытянули из ножен оружие и изготовили щиты.
  
  Как и предсказывал Калам, толпа настороженно умолкла и отшатнулась в стороны, уступая группе дорогу.
  
  – Итак, – негромко заметил Калам, – нам предстоит долгая унылая прогулка. Кстати, капитан, хорошо, что ваш Кулак решил действовать по своему усмотрению.
  
  Ответный взгляд Лостары заставил Калама покрыться потом. Потом она спросила:
  
  – По своему, Калам Мехар?
  
  – Ну…
  
  Она отвернулась и вновь смотрела прямо перед собой.
  
  – Кулак, – прошептала она, – ещё даже не начал действовать.
  
  М-да… вот это уже совсем нехорошо.
  
  Толпа сомкнулась за спинами отряда, и в этот момент раздались новые крики, на сей раз – вопли ужаса.
  
  – Моровые флаги! На транспортах в заливе! Моровые флаги!
  
  Не прошло и пары мгновений, как воинственность толпы утекла, словно моча по ноге, и ноги эти охватил страх – охватил и крепко сжал,
   – люди начали разбегаться во все стороны, на удар сердца находясь от чистой, безумной паники. Калам сдержал улыбку.
  
  Даже столь слабый треск катящихся костей встревожил Банашара. В эту ночь пробуждался Червь, и с ним к бывшему жрецу вернулась чувствительность к шёпоту магии. Далее – едва он сошёл со своего пути и отыскал закоулок, в котором можно скорчиться, сердце колотилось – он почувствовал одну за другой множественные пульсации волшебства – ворота, прорезавшие тончайшую щель, внезапное, жестокое расплетение какого-то незримого гобелена, и в самом конце – дрожь под ногами, будто нечто огромное и ужасное ступило на остров.
  
  Банашар – у него кружилась голова от стольких волн страшной силы – снова выпрямился, держась одной рукой за грязную стену, и пошёл назад – к причалам.
  
  Нет выбора, нет выбора. Мне нужно увидеть… понять…
  
  Подойдя ближе, он учуял в воздухе запах страха, едкий и горький, и тут же вокруг показались молчаливые силуэты, торопящиеся мимо – начало исхода. Одни лица искажал страх, другие потемнели от злости – как будто их планы внезапно рухнули и люди ещё не успели ни привыкнуть к этому, ни найти время, чтобы обдумать всё заново.
  
  Что-то случилось.
  
  Может, дело в той упавшей с неба скале или что там это было?
  
  В прежние дни такое событие, на исходе лета, в канун прихода Д'рек на смертную землю… ну, мы бы затопили улицы. Вышли из храмов, вздымая голоса к небесам. И сундуки наши были бы полны, поскольку тут не ошибёшься…
  
  Мысли ушли, исчезли, оставив только вкус пепла во рту. Какими мы были дураками. Небо нисходит, мир подымается, воды смывают всё. И ничто из этого – ничто! – не имеет отношения к нашим драгоценным богам!
  
  Он добрался до широкого проспекта перед причалами. Там и тут шли люди. Но если злость и осталась, она замутилась, потеряла цель. Охвативший всех порыв… притупился.
  
  Проходя мимо какой-то старухи, Банашар потянулся к ней.
  
  – Эй, – сказал он. – Что случилось?
  
  Она уставилась на него, потом вырвала руку, будто его прикосновение было заразным.
  
  – Моровые корабли, – прошипела она. – Убирайся от меня!
  
  Он дал ей уйти, остановился, уставился на суда, заполняющие залив.
  
  Ага, флаги…
  
  Банашар принюхался.
  
  Полиэль? Я не ощущаю тебя там… Или где-нибудь ещё, если подумать.
  Он прищурился. Потом медленно улыбнулся.
  
  В эту секунду на его левое плечо опустилась тяжёлая рука, развернула его…
  
  И кто-то закричал.
  
  Подняться из водоворотов чёрных и грязных вод. Выпрямиться, слизь и песок стекают вниз, угри-кровососы отваливаются и извиваются на грязных камнях, осколках горшков и кусках кирпичей под деревянным причалом. Шаг вперёд, за ним ещё один, тяжёлые, царапающие.
  
  Впереди – грубая стенка, видны слои уличных уровней, молов, старых дренажных отверстий времён юности этого города – когда люди ещё не ковали железо – когда канализационная система была превосходной, эффективной сетью под улицами. И всюду – обилие упоров для рук и ног, если хватает решимости, силы и воли.
  
  У того, кто стоял перед этой стенкой, было в достатке всех трёх.
  
  Шагнуть ещё.
  
  Потом карабкаться. Чужак пришёл в город Малаз.
  
  Задыхаясь, она прислонилась к стене. Какая ошибка, пытаться доплыть в доспехах. И ещё эти проклятые угри! Она вышла из воды, покрытая с ног до головы проклятыми кровососами. Руки, ноги, шея, голова, лицо, болтаются, извиваются, каждый, небось, насосался, и снимать их – удовольствие маленькое. Сожми его слишком крепко, и он брызнет кровью да чёрной вонючей дрянью. Но тебе приходится сжимать, ухватить хорошенько, потому что их пасти впиваются и оставляют на коже круги сморщенной и сочащейся плоти.
  
  Она выбралась на берег, словно какая-то червячная ведьма или демон – ха, та дворняга, которая обнюхала её, тут же сбежала, а? Тупая собака.
  
  Сточный скат, довольно крутой, но сбоку были ступеньки, и она смогла подняться, затем подъём, который едва не убил её, но это вряд ли. Жажда – требовательный хозяин. Самый требовательный.
  
  Но она сбросила свои доспехи, там, внизу, по колено в донной грязи, а киль того проклятого корабля едва не снёс ей голову – сорвал шлем, а? Если бы ремешок не лопнул так удачно… в любом случае, она потеряла даже перевязь с мечом. Нечего заложить, и это плохо. Кроме этого ножа, но он – единственный нож, который у неё есть, единственный, который остался.
  
  Однако она всё равно испытывала жажду. Нужно смыть вкус гавани, особенно первый глоток, когда она вынырнула из воды и чуть не подавилась раздутым трупом мерзкой крысы – эта тварь едва её не убила – а если бы она была жива и забралась ей в глотку? Ей как-то приснился такой кошмар. Когда она завязала со спиртным, вот когда, но именно это и делает завязка – напоминает тебе, что мир ужасен, отвратителен и жалок, и что в нём есть всякие твари, которые хотят до тебя добраться. Пауки, крысы, угри, гусеницы.
  
  Здесь, наверху, была толпа? От неё мало что осталось, и те, кто подходил близко, убегали с криками, в какой-то слепой панике. Она потёрла зудящие рубцы на лице, сморгнула грязь с ресниц, подняла голову и огляделась.
  
  Ладно, а там кто?
  
  Внезапное отрезвление, цель, вспышка белого света, очищающая её разум, и кто знает, что ещё.
  
  И там-там-там, кто бы это мог быть? Прямо здесь – нет, не поворачивайся спиной, поздно. Хи-хи, слишком-слишком-слишком поздно-поздно!
  
  Хеллиан начала красться, тихо, как только могла, прямо ему за спину. Достала нож правой рукой, протянула вперёд левую. Ещё пять шагов…
  
  Сайген Марал вышел из переулка. Цель вернулась по собственным следам, – вот мерзавец. Но вот и он, не дальше десяти шагов, и рядом почти никого. Годится. Хватит деликатничать. Иногда стоило напомнить гражданам, что Когти всегда рядом, всегда готовы сделать необходимое.
  
  Убийца вытянул из-под плаща кинжал, смазанный паральтом, перехватил его поудобнее и двинулся вперёд.
  
  На Банашара уставилась какая-то женщина – седая, промокшая, на левом ухе болтается угорь, по всей обнажённой коже круглые болячки – люди, завидев её, пускались бежать. О да, она выглядит так, будто разносит мор, но это неправда. Должно быть, она тонула или ещё что. Не важно.
  
  Он вновь перевёл взгляд на спину цели и плавно, беззвучно пошёл к ней. Он развернёт этого дурака, чтобы увидеть в его глазах смерть. Так намного приятнее, чувствовать прилив силы, которая проносится сквозь убийцу, когда взгляды встретились и в жертве расцветают понимание, боль и внезапное осознание предстоящей смерти.
  
  Он знал, что пристрастился к этому. Но вряд ли он один, верно?
  
  Сайген Марал с кривой улыбкой встал за спиной пьяницы, схватил его за плечо и развернул к себе. Нож в правой руке вылетел из-под плаща…
  
  Откуда-то с проспекта донёсся крик.
  
  Когда Банашара развернули, он увидел – на лице стоящего перед ним мужчины – потрясение, затем испуг…
  
  Какая-то женщина ухватила предплечье мужчины – предплечье руки, в которой был зажат сверкающий, покрытый пятнами нож – и, пока Банашар смотрел, всё ещё не понимая, вбила основание ладони в его локоть, сломав сустав. Нож вылетел из руки и зазвенел на брусчатке, а женщина, неразборчиво рыча, дёрнула сломанную руку вниз и ударила коленом в лицо мужчины.
  
  Раздался жуткий хруст, брызнула кровь, голова с широко раскрытыми глазами откинулась назад, и женщина выкрутила руку, бросив мужчину на мостовую лицом вниз. Она рухнула на него сверху, схватила обеими руками за волосы и принялась методично колотить его головой о камни мостовой.
  
  И, после каждого хрустящего удара, она рычала:
  
  – Нет…
  
  хруст
  
  – не…
  
  хруст
  
  – тебе!
  
  хруст
  
  – Он…
  
  ХРУСТ
  
  – мой!
  
  Потрясённый Банашар наклонился, схватил жуткого призрака за мокрый жилет и оттащил назад.
  
  – Женщина, Худа ради! Ты проломила ему череп! Остановись! Хватит!
  
  Она рывком высвободилась, обернулась к нему и плавным движением приставила кончик своего ножа к его правому глазу.
  
  – Ты! Наконец-то! Ты арестован
  !
  
  И кто-то на проспекте закричал. Снова.
  
  В тридцати шагах оттуда Скрипач, Геслер и Ураган смотрели на суматоху у выхода из переулка. Покушение на убийство, прерванное – с губительной жестокостью – какой-то женщиной – Геслер внезапно схватил Скрипача за руку.
  
  – Эй, это же Хеллиан.
  
  Хеллиан? Сержант Хеллиан?
  
  Потом они услышали, как она объявляет об аресте.
  
  Как раз, когда издалека послышались вопли и люди стали разбегаться от набережной. А теперь в чём дело? Не важно.
  Его взгляд не отрывался от Хеллиан, сейчас она боролась с бедолагой, который выглядел таким же пьяницей, какой бывала она – её муж, что ли?
  Скрипач замешкался, потом покачал головой:
  
  – Ну уж нет.
  
  – Это точно, – сказал Геслер. – Ну что, Скрип, встретимся через колокол, так?
  
  – Да. Пока.
  
  Трое солдат почти сразу разошлись: Геслер и Ураган свернули на юг, на дорогу, которая должна была вывести их через реку по первому мосту, Скрипач пошёл дальше на запад, к сердцу Центрального квартала.
  
  Они оставили позади дикие, безумные вопли с северной стороны набережных центрального порта; Скрипач уходил от них, но всё равно казалось, что эти вопли становятся ближе.
  
  Мор. Умница, Кенеб. Интересно, сколько продержится эта хитрость?
  Потом Скрипач ступил на такие знакомые улицы парка Вороньего холма, со стороны залива, и на него накатила волна наслаждения.
  
  Эй. Я дома. Подумать только. Я дома!
  
  И там, в десяти шагах, маленькая лавочка, чуть больше узкой двери в стене под крошащимся навесом, на котором болтался полированный оловянный диск с вытравленным рисунком. Горящая мышь. Скрипач подошёл к двери, постучал. Дверь была крепче, чем казалась. Он постучал ещё, пока не услышал с другой стороны скрежет запоров. Дверь чуть приоткрылась. Слезящийся глаз мгновение изучал его, потом исчез.
  
  Толчок – и дверь отворилась в глубину помещения.
  
  Скрипач шагнул внутрь. Площадка, за ней лестница вверх. Хозяин уже был на полпути, таща за собой негнущуюся под кривым бедром ногу, его полночно-синий ночной халат развевался, будто шлейф имперского кортежа. В одной руке мужчина держал фонарь, которой мотался взад-вперёд, отбрасывая шальные тени. Сержант двинулся следом.
  
  Лавка на следующем этаже была набита трофеями мародёров с сотен битв, сотен захваченных городов. Оружие, доспехи, украшения, гобелены, штуки превосходного шёлка, знамёна павших армий, статуи неизвестных героев, королей и королев, богов, богинь и демонических существ. Оглядевшись, когда старик зажёг ещё две лампы, Скрипач заметил:
  
  – Ты хорошо поработал, Так.
  
  – Потерял его, верно?
  
  Сержант поморщился:
  
  – Прости.
  
  Так зашёл за широкий лакированный стол и осторожно уселся в мягкое кресло, которое вполне могло оказаться троном какого-нибудь незначительного короля Квона.
  
  – Плюгавец ты беспечный, Скрипач. Знаешь же, я делаю их только по одному. Никакой торговли, сам видишь – да, я держу свои обещания. Отрада для души, всякий раз – но этой отрадой не набьёшь живот, не накормишь жён и всех этих пацанов, ни один из которых на меня не похож.
  
  Маленькие глазки напоминали погребальные монетки.
  
  – Ну и где он?
  
  Скрипач нахмурился:
  
  – Под И'гхатаном.
  
  – И'гхатан… Ну, лучше он, чем ты.
  
  – Я тоже так думал.
  
  – И что, с тех пор передумал?
  
  – Слушай, Так, я больше не лупоглазый новобранец. Хватит обращаться со мной, будто я твой проклятый ученик, а ты мой наставник.
  
  Кустистые брови поднялись.
  
  – Слушай, Скрипач, я не делаю ничего такого. Ты это так воспринимаешь из-за того, что плещется сейчас в твоей бугристой черепушке. Старые привычки и так далее. Я имел в виду ровно то, что сказал. Лучше он, чем ты. И всё-таки, сколько сейчас?
  
  – Не важно, – прорычал сержант, он нашёл стул, подтащил к себе и упал на него. – Как я и говорил, Так, ты хорошо поработал. Почему ты так и не вылечил своё бедро?
  
  – Мой расчёт, – ответил старик, – таков: хромота прибавляет сочувствия, примерно пять процентов. Более того, я ничего о ней не рассказываю, и они думают, я какой-то ветеран. Для моих армейских покупателей это ещё пять процентов. Далее, домашние. Жёны счастливее, если знают, что я не смогу поймать их…
  
  – Жёны. Как ты вообще на такое согласился?
  
  – Ну, если четыре женщины собрались и решили, что хотят выйти за тебя замуж, им довольно сложно ответить «нет», а? Конечно, дело не в моей мужской стати и даже не в кривом инструменте у меня между ног. Дело было в моей новой лавке и тех таинственных деньгах, что помогли мне тут устроиться. В доме в Центральном квартале. Думаешь, я был единственным, кто потерял в Мышатнике всё?
  
  – Хорошо, раз это приносит тебе счастье. Итак, ты держишься за свою хромоту. И данных обещаний. Ну?
  
  Так улыбнулся, потом потянулся к столу, отодвинул две защёлки, и Скрипач услышал стук скользнувшего по полозьям потайного ящика. Старик откинулся на троне, открыл большой ящик и осторожно достал завёрнутый в ткань предмет. Он уложил свёрток на стол и снял ткань.
  
  – Пара улучшений, – промурлыкал он. – Дальнобойность, в первую очередь.
  
  Скрипач, не отрывая взгляда от лежавшего на столе необычного арбалета, спросил:
  
  – И насколько лучше?
  
  – Шагов на пятьдесят, я думаю. Правда, его ни разу не проверяли. Но взгляни на плечи. Десять стальных полос, сложенных вместе. Внутренняя пружинит сильнее всего, чем дальше от неё, тем меньше. Тетива в четыре сотни нитей, сплетённых по двадцать, с намоткой из кишок бхедерина, вымочена в масле дхэнраби. Твой старый был в две сотни по десять. Теперь взгляни на ложе – у меня были только глиняные модели «ругани», «шрапнели» и «горелок», взвешенных как можно ближе к…
  
  – «Шрапнелей» и «горелок»?
  
  Кивок.
  
  – Почему только «ругань», спросил я? Ну, потому что так было задумано – и такими мы делали ложа, верно? Но модели подсказали мне идею.
  
  Он залез в ящик и поднял глиняную бомбу размером с «ругань».
  
  – И вот я сделал внутри гнёзда на пять «шрапнелей» или три «горелки» – вес примерно один во всех вариантах – моранты были всегда точны в таких делах, сам знаешь.
  
  Говоря это, старик взял бомбу двумя руками, сверху и снизу, и повернул в противоположные стороны, пока не послышался щелчок. У него в руках оказались две половинки пустой внутри модели.
  
  – Улучшения, как я и сказал. Можешь зарядить, как захочешь, без замены ложа. Я сделал десять таких. Пустые, они лёгкие и симпатичные, и тебе не придётся лететь во Врата Худа, если одна из них случайно треснет у тебя в сумке.
  
  – Так, ты гений.
  
  – Расскажи мне что-нибудь новенькое.
  
  – Сколько ты за всё это хочешь?
  
  Старик нахмурился:
  
  – Скрипач, не будь дураком. Ты мне жизнь спас, вы с Дуджеком вытащили меня из Мышатника, и обошлось всего-то сломанным бедром. Ты дал мне денег…
  
  – Так, мы хотели, чтобы ты делал арбалеты, как тот старый ювелир до тебя. Но он был мёртв, а ты нет.
  
  – Это не важно. Назови это гарантийной заменой, пожизненной.
  
  Скрипач покачал головой, потом залез в карман и достал настоящую «ругань»:
  
  – Давай посмотрим, как она подходит.
  
  Глаза Така сверкнули:
  
  – О да, давай! Потом оцени вес, проверь баланс – видишь ту скобу над плечом? Она облегчает прицеливание и снижает нагрузку. Твои руки не устанут держать и целиться.
  
  Он встал:
  
  – Сейчас вернусь.
  
  Скрипач рассеянно кивнул. Он уложил ругань на ложе и закрепил на месте мягкую, открытую с одной стороны корзинку. Это движение подняло с передней части ложа зубчатую штангу, удерживающую «ругань» на месте, если арбалет будет опущен. Штанга, в свою очередь, была связана со спуском, который опускал её обратно в ложе в тот момент, когда вылетал снаряд.
  
  – Ого, – пробормотал сапёр. – Очень хитро, Так.
  
  В таком оружии не требовалась стрела. Ложе было направляющей.
  
  Старик рылся в сундуке в глубине лавки.
  
  – Скажи мне, – спросил Скрипач, – сколько ещё таких ты сделал?
  
  – Только этот. Единственный.
  
  – Хорошо. А где остальные?
  
  – В ящике у тебя над головой.
  
  Скрипач посмотрел вверх и увидел длинный короб, висевший между почерневшими балками.
  
  – Сколько там?
  
  – Четыре.
  
  – Таких же, как этот?
  
  – Более или менее.
  
  – А ещё?
  
  – Есть. На то время, когда ты потеряешь эти.
  
  – Я хочу забрать те четыре, что надо мной, Так, я и заплачу за них…
  
  – Бери их, я не хочу твоих денег. Бери их и взрывай людей, которые тебе не понравятся.
  
  Старик выпрямился и направился к столу.
  
  Скрипач вытаращился на предмет, который тот нёс в руках:
  
  – Нижние боги, Так…
  
  – Отыскал её год назад. Думал про себя, да, всегда есть шанс. Обошлась мне в четыре медных полумесяца.
  
  Так вложил в руки сержанта скрипку.
  
  – Тебя ограбили, – сказал Скрипач. – В жизни не видел такого уродливого куска хлама.
  
  – Какая разница? Ты всё равно не играешь на этих проклятых штуковинах.
  
  – Тоже верно. Я беру её.
  
  – Две тысячи золотом.
  
  – У меня с собой двенадцать алмазов.
  
  – Стоимостью?
  
  – Где-то тысячи четыре.
  
  – Ладно, тогда шесть за скрипку. Ты же захочешь купить и смычок?
  
  – Почему нет?
  
  – Ещё две тысячи. Видишь конский волос? Он белый. Я знал эту лошадь. Таскала телеги с мусором из храма Худа в Старых Верхних. Однажды у возчика лопнуло сердце, и он рухнул прямо под копыта. Лошадь испугалась и поскакала прямо сквозь стену с витражным окном на этой стороне четвёртого моста…
  
  – Погоди! То огромное витражное окно? Четвёртый мост?
  
  – Выходящее на склад для новобранцев, да…
  
  – Оно самое! Тот старый храм…
  
  – И ты не поверишь, кто там был с полудюжиной молокососов, когда туда ворвалась обезумевшая лошадь…
  
  – Смелый Зуб!
  
  Так кивнул.
  
  – И он обернулся, один взгляд бросил, а потом долбанул её кулаком точно между глаз. Она там и рухнула. Вот только коняга упала прямо на ногу одному из парней, сломала её, и он начал вопить. А мастер-сержант плевать хотел, он просто поворачивается обратно к оторопевшему писарю-снабженцу – клянусь, я слышал всё это от одного из рекрутов – и говорит: «Эти жалкие сурикрысы возвращаются в Ашок, в свой полк. Проверь, чтобы они получили бурдюки, которые не протекают». Потом смотрит вниз на рекрута со сломанной ногой, который вопит, и говорит ему: «Теперь тебя зовут Хромой. Да, не слишком образно, но так уж вышло. Если ты не слышишь, как смеётся Худ, я его отлично слышу». Вот откуда этот конский волос.
  
  – Две тысячи золотом за смычок?
  
  – Вместе с рассказом, да. Считай, задаром.
  
  – Договорились. Теперь давай спустим тот короб – мне не нужна упаковка. Я привяжу их все за спину.
  
  – Они не натянуты, и этот – тоже.
  
  – Так давай их натянем. У тебя есть запасные тетивы?
  
  – По три на каждый. Тебе и модели нужны?
  
  – Именно. У меня в сумке есть «шрапнели» и «горелки», так что давай снарядим их, проверим вес и всё такое. Только побыстрее.
  
  – Знаешь, Скрипач, снаружи сейчас не очень-то симпатично. Особенно этой ночью. Попахивает старым Мышатником.
  
  – Знаю. Поэтому я и не хочу туда возвращаться без снаряжённой «шрапнели».
  
  – Просто радуйся, что ты не виканец.
  
  – Первый же ненавистник виканцев, с которым я столкнусь, подавится этим яйцом. Скажи, Смелый Зуб по-прежнему живёт в том доме в Нижнем? Рядом с башней Обо?
  
  – Ага, именно там.
  
  Хеллиан волокла Банашара по извилистому переулку – по крайней мере, он казался извилистым, пока они шли вдоль грязной стены. И говорила:
  
  – Конечно, ты решил, что ушёл чисто. Не вышло. Нет, ты имеешь дело с сержантом Хеллиан. Думаешь, я бы не стала гнаться за тобой через проклятые полмира? Треклятый дурак…
  
  – Ты идиотка. Какие проклятые полмира? Я отправился прямо к причалам и поплыл в Малаз.
  
  – И ты думал, это меня одурачит? Забудь. Само собой, след был холодным, но недостаточно. А теперь я взяла тебя, подозреваемого, которого нужно допросить.
  
  Переулок вышел на улицу пошире. Слева виднелся мост. Хеллиан нахмурилась и дёрнула пленника в ту сторону.
  
  – Сержант, я ещё тогда сказал тебе! – огрызнулся Банашар. – Я не имел ничего общего с этой бойней – то же случилось в каждом проклятом храме Д'рек, в одно и то же время. Ты не понимаешь – мне нужно попасть в Паяцев замок. Мне нужно встретиться с имперским Высшим магом…
  
  – Эта змея! Заговор, так я и знала! Ну, с ним я разберусь попозже. Один массовый убийца за раз, так всегда говорю.
  
  – Сержант, это безумие! Отпусти меня – я могу объяснить…
  
  – Прибереги свои объяснения! У меня есть к тебе вопросы, и лучше бы тебе на них ответить!
  
  – Чем ответить? – усмехнулся мужчина. – Объяснениями?
  
  – Нет. Ответами. Есть разница…
  
  – Правда? Какая? В чём она?
  
  – Объяснения – то, чем пользуются люди, когда им нужно солгать. Ты всегда можешь это сказать, поскольку объяснения ничего не объясняют, и тогда они смотрят на тебя, будто действительно прояснили дело, хотя, по правде говоря, всё наоборот, и они это знают, и ты это знаешь, и они знают, что ты знаешь, и ты знаешь, что они знают, что ты знаешь, и они знают тебя, а ты знаешь их и, может, даже выйдешь за кувшином, но кто будет платить по счёту? Вот что я хочу знать.
  
  – Хорошо, а ответы?
  
  – Ответы – то, что я получаю, когда задаю вопросы. Ответы – это когда у тебя нет выбора. Я спрашиваю, ты говоришь. Я снова спрашиваю, и ты опять говоришь. Потом я ломаю тебе пальцы, потому что мне не нравится, что ты говоришь, потому что твои ответы ничего не объясняют!
  
  – Ага! Так тебе всё же нужны объяснения?
  
  – Только после того, как ты дашь мне ответы!
  
  – И каковы твои вопросы?
  
  – Кто сказал, что у меня есть вопросы? Я и так знаю, что ты мне ответишь. Незачем спрашивать.
  
  – И незачем ломать мне пальцы, сержант, я уже сдался.
  
  – Хорошая попытка. Но я тебе не верю.
  
  – Нижние боги…
  
  Хеллиан поволокла его назад. Остановилась, огляделась. Нахмурилась:
  
  – Где мы?
  
  – Смотря, куда ты меня тащила.
  
  – Назад, к кораблям.
  
  – Ты дура – мы шли не в ту сторону – тебе нужно было просто вернуться туда, где ты меня впервые схватила…
  
  – Но я же не вернулась, верно? А это что? – спросила она, ткнув пальцем.
  
  Банашар нахмурился, глядя на угрюмое тёмное здание за низкой стеной, вдоль которой они шли. Потом тихо выругался и сказал:
  
  – Это Мёртвый дом.
  
  – Что, какой-то бар?
  
  – Нет, и даже не думай тащить меня туда.
  
  – Меня мучает жажда.
  
  – Тогда у меня есть идея, сержант. Мы можем пойти к Купу…
  
  – Далеко отсюда?
  
  – Прямо вон туда…
  
  – Забудь. Это ловушка.
  
  Она потянула его дальше, они миновали фасад Мёртвого дома, потом прошли по короткому переулку с бугристыми стенами, где Хеллиан вновь направила своего пленника налево. Потом остановилась и указала через улицу:
  
  – Что вон там за место?
  
  – Это «У Зубоскала». Тебе не захочется туда входить, туда уходят умирать крысы…
  
  – Отлично. Ты купишь мне выпивку. Потом вернёмся к кораблям.
  
  Банашар потёр голову:
  
  – Как хочешь. Говорят, тут варят эль на воде, стекающей из Мёртвого дома – а ещё владелец…
  
  – И что с ним?
  
  – Был связан, по слухам, с самим покойным старым Императором – это место принадлежало Келланведу, сама знаешь.
  
  – Император владел таверной?
  
  – Точно, вместе с Танцором. И тут была служанка, по имени Стерва…
  
  Хеллиан встряхнула его:
  
  – Если я задаю вопросы, это ещё не значит, что мне нужны ответы, особенно такие, так что умолкни!
  
  – Извини.
  
  – Одна выпивка, потом мы возвращаемся к кораблям и плывём…
  
  – Что делаем?
  
  – Полегче. В этом заливе нет утонувших пауков.
  
  – Да, только угри-кровососы! Вроде того, который болтается у тебя за ухом. Он уже высосал у тебя кровь с половины лица. Скажи, ты не чувствуешь, как кожа с одного бока онемела?
  
  Хеллиан уставилась на него:
  
  – Я не давала тебе разрешения задавать вопросы. Это моё дело. Не забывай.
  
  Потом она потрясла головой. Шеи касалось что-то длинное и раздутое. Хеллиан подняла руку и схватила угря. Дёрнула.
  
  – Ой!
  
  Уставилась на извивающееся в руке существо, бросила его на землю и раздавила каблуком. Во все стороны брызнула чёрная слизь.
  
  – Банашар, видишь это? Доставь мне хлопоты, и я обойдусь с тобой точно так же.
  
  – Если я стану свисать с твоего уха? Правда, сержант, это нелепо…
  
  Они обернулись на какие-то бормочущие звуки дальше по улице. Человек тридцать-сорок местных шли в сторону Береговой улицы. Некоторые несли луки, на ремнях болтались коробки с горящей смолой.
  
  – Куда они собрались? – спросила Хеллиан.
  
  – Они думают, флот гниёт от мора, – ответил бывший жрец. – Похоже, собираются поджечь пару транспортов.
  
  – Мор? Там нет никакого мора…
  
  – Это известно тебе и мне. Есть и другая проблема, – заметил он, когда толпа заметила их, и пяток отделившихся головорезов медленно двинулся в их сторону. – Сержант, на тебе повсюду рубцы – их легко спутать со следами мора.
  
  – Что? Нижние боги, давай зайдём в таверну.
  
  Они поспешили к ней, толкнули двери.
  
  Чернильный мрак внутри разбавляли лишь несколько сальных свечей на почерневших столах. В таверне был только один посетитель, сидевший у задней стены. Потолок низкий, пол под ногами завален мусором. Густой воздух напомнил Хеллиан о носке из сыра.
  
  Справа появился хозяин, тонколицый далхонец неопределённого возраста, его глаза смотрели в разные стороны – ни один не останавливался ни на Хеллиан, ни на Банашаре, когда хозяин слащаво улыбался, заламывая руки.
  
  – А, сладкое свидание, да? Входите! У меня есть столик, да! Зарезервирован для таких, как вы!
  
  – Заткни свою уродливую пасть или я сама её зашью, – заявила Хеллиан. – Показывай свой проклятый столик, потом принеси кувшин любой выпивки, которая не польётся у нас из носа.
  
  Мужчина дёрнул головой, заковылял к столу, ухватил – не с первого раза – стулья и устроил представление, вытаскивая ножки из грязи.
  
  Банашар заставил себя сесть, потом дёрнулся:
  
  – Нижние боги, эта свеча…
  
  – О да! – радостно воскликнул далхонец. – Мало осталось свечных ведьм, и они щедры к «Зубоскалу». Это ведь история, верно?
  
  С улицы внезапно послышался громкий голос, и хозяин скривился:
  
  – Незваные гости. Отправлю их сейчас своей дорогой.
  
  Он отошёл.
  
  Хеллиан наконец-то выпустила бывшего жреца и упала на стул напротив него.
  
  – Не вздумай отколоть что-нибудь, – прорычала она. – Я не в том настроении.
  
  За её спиной хозяин распахнул дверь. Несколько тихих слов, потом угрозы, уже громче.
  
  Хеллиан заметила, что Банашар смотрит ей за спину – у него был хороший обзор входной двери – потом он с вытаращенными глазами резко качнулся назад на стуле – как раз, когда из толпы послышались вопли, затем – звуки панического бегства.
  
  Хеллиан сердито крутанулась на стуле.
  
  Хозяин исчез, а на его месте, спиной к ним, стоял демон, заполнявший собой весь дверной проём. Его здоровенные лапы трясли жертву и, пока сержант смотрела, демон оторвал у вопящего мужчины голову, просунулся в дверь и швырнул голову вслед убегающим горожанам. Потом бросил в ту же сторону обезглавленный труп.
  
  Странное марево, потом в таверну вплыл сладкий, пряный аромат, и демон исчез, а на его месте вновь оказался старый далхонец, вытиравший руки, а затем – перёд своей грязной туники.
  
  Новая улыбка под косыми глазами.
  
  – Лучший эль, целый кувшин, да, прямо сейчас!
  
  Хеллиан откинулась на спинку стула. Её взгляд нашёл одинокого посетителя в глубине таверны. Женщина, шлюха. Сержант хмыкнула, потом крикнула ей:
  
  – Эй, ты! Много работы?
  
  В ответ фырканье, затем:
  
  – Какая разница?
  
  – Ну, тут ты права, верно.
  
  – Заткнитесь вы обе! – полузадушенным голосом выкрикнул Банашар. – Это же был демон-кенрилл'ах!
  
  – Он не так уж и плох, – заметила шлюха, – если узнать его получше.
  
  Из глубины бара послышался треск бьющейся посуды, потом проклятие.
  
  Кучками, группами, неравными отрядами толпа вновь начала скапливаться на набережной центрального порта. Оружия стало больше, здесь и там виднелись луки. В темноте пылали факелы, звенели голоса, раздавая команды.
  
  Опершись на нос «Силанды» – пришвартованной сразу за шлюпкой, на которой приплыли «Красные клинки» – Корик некоторое время наблюдал за набережной, потом развернулся и пошёл к средней палубе.
  
  – Сержант Бальзам!
  
  – Чего?
  
  – У нас скоро будут неприятности.
  
  – Вот так всегда, – буркнул Бальзам, встал и принялся мерить шагами палубу. – Скрип исчезает. Геслер исчезает. Остаюсь только я, а у меня даже свистка нет, да? Смрад, давай-ка, поднимайся и поговори с Кулаком Кенебом. Узнай, что мы должны делать.
  
  Капрал пожал плечами и пошёл к подвесному трапу.
  
  Битум натягивал доспехи.
  
  – Сержант, – сказал он, – у нас там внизу ящик Скрипа со взрывчаткой…
  
  – Худовы яйца, ты прав! Спрут, давай вниз. «Шрапнели» и «горелки», всё, на что наложишь лапу. Горлорез – чем ты там занят?
  
  – Думал пробраться в толпу, – ответил мужчина, который уже перекинул одну ногу через планширь и собирался спуститься в мутную воду. – Звучит оно как-то неправильно, правда? Там есть зачинщики – наверно, Когти, а вы знаете, как я люблю их убивать. Я мог бы устроить там сумятицу, какой она и должна быть…
  
  – Идиот, тебя на клочки порвут. Нет уж, оставайся здесь, нас и так слишком мало.
  
  Корик присел рядом с Битумом и Улыбкой:
  
  – Скрип всё ещё занят своим делом, так?
  
  – Успокойся, – ответил Битум. – Если понадобится, я и геслеровские тяжи удержим причал.
  
  – Ты прямо ждёшь не дождёшься, – заявил Улыбка.
  
  – А почему нет? С каких это пор виканцы заслужили такую ненависть? Эта толпа хочет получить Четырнадцатую? Отлично. Зачем их разочаровывать?
  
  – Затем, что нам приказано оставаться на борту, – ответил Улыбка.
  
  – Легче удержать причал, чем помешать этим мерзавцам прыгать на палубу.
  
  – Они попрыгают обратно, – предсказал Корик, – когда увидят головы.
  
  – Корик, я хочу подраться, аж зудит.
  
  – Отлично, Битум, тогда вставай и будь наготове. Мы с Улыбкой и Спрутом будем сразу за тобой, с парой десятков «шрапнелей».
  
  К ним подошёл Корабб Бхилан Тэну'алас. Он поправлял круглый щит.
  
  – Я прикрою тебя сбоку, капрал Битум. Я отыскал абордажную саблю и имею некоторый опыт обращения с таким оружием.
  
  – Ценю компанию, – ответил Битум, потом взглянул туда, где надевали доспехи Курнос, Смекалка, Ура Хэла и Подёнка. – Шестеро, в первую линию. И пусть попробуют пройти мимо нас.
  
  На палубе появился Спрут с ящиком.
  
  – Раздай их, сапёр, – приказал Бальзам. – Потом все поднимемся и накроем толпу залпом.
  
  Корик зарядил арбалет и хлопнул Битума по плечу:
  
  – Пошли посмотрим. Я тоже в настроении убить кого-нибудь.
  
  Капрал выпрямился, потом сплюнул в сторону:
  
  – А кто нет?
  
  Глава двадцать третья
  Близнецы стояли на башне,
  когда внизу началась бойня,
  и яростные удары к их радости
  вдруг обернулись внезапно
  болезненными, а та игра,
  в которую они играли, пока смертные
  исходили кровью и криком во мраке, —
  она изменилась, эта игра, понеслась
  на крыльях иного ветра, не им
  принадлежавшего – и в Близнецов
  сыграли другие – о, как ими
  играли.
  Ватан Юрот. Луна Убийцы
  
  У Бастионного спуска – лестницы, ведущей к Паяцеву замку – Калам Мехар ещё раз оглянулся. Толпа воровато сомкнулась, все двигались, похоже, обратно к порту. Кто стоял за этим? И главное – зачем?
  
  Четырнадцатую не удастся потопить в крови. Более того, наиболее вероятен как раз противоположный вариант. Сотни горожан сегодня погибнут, прежде чем остальные в ужасе разбегутся. Спору нет, на пристани всего горстка морпехов, но Калам знал, что у них есть морантская взрывчатка. И ещё, разумеется, там был Быстрый Бен.
  
  Только не израсходуй все силы, друг мой. Думается мне…
  Убийца сунул руку в складки плаща, чтобы вновь проверить, не потерял ли жёлудь, который выдал ему Высший маг. Моя бритая костяшка в дырке.
  Если прижмёт, можно будет вызвать Бена. И думается мне…
  
  Без размышлений адъюнкт начала карабкаться по Бастионному спуску. Остальные двинулись следом.
  
  Их ждал долгий подъём, утомительный, множество пролётов, на которых пролилось столько крови. У Калама сохранилось мало приятных воспоминаний о Бастионном спуске. Она там, наверху, поэтому кровь всё течёт и течёт вниз.
  Они уже поднялись выше уровня Верхних Поместий, прошли густой слой тумана, пронизанного горьким дымом. Влага оседала на каменной стене слева, будто сама скала вспотела.
  
  На улицах внизу метались отблески факелов. Тут и там звенели тревожные колокола городской стражи, а потом вдруг поместье охватило пламя, вверх потянулся чёрный, подсвеченный багровым заревом дым. Следом послышались далёкие крики.
  
  А они продолжали подниматься, без остановок, без единого слова. Лишь глухой перезвон и скрип доспехов, шорох сапог да всё более и более тяжёлое дыхание. Размытая луна затопила город и бухту внизу болезненным светом, высветив Старый Смотровой остров на самом дальнем краю гавани, серебристый тростник Грязного острова и ещё дальше на юге, напротив дельты Краснопещерной реки, Червивый остров, на котором стояли развалины давно заброшенного храма Д'рек. На воде по эту сторону Грязного острова сгрудились транспортные суда, а Ноковы корабли конвоя расположились между ними и четырьмя квонскими дромонами свиты императрицы Ласиин, которые по-прежнему стояли у Имперской пристани строго под Паяцевым замком.
  
  Мир внезапно показался Каламу очень маленьким, точно кто-то аккуратно расставил детские игрушки. Если бы не пламя факелов, которое уверенно приближалось к центральному порту, не бегущие фигурки на улицах и в переулках и не далёкие крики бившегося в конвульсиях города, панорама была бы весьма живописной.
  
  Неужели он видит предсмертные судороги Малазанской империи? На острове, где всё началось, похоже, и будет провозглашено её падение, сегодня, здесь, в хаосе бессмысленного насилия. Адъюнкт Тавор подавила мятеж в Семи Городах. Возвращение должно было стать триумфальным. Ласиин, что же ты наделала? Неужели этот безумный зверь вырвался из твоей хватки?
  
  Калам знал, сколь тонок и хрупок покров цивилизации. Отбросить его легко, и даже особого приглашения не требуется.
  
  В мире было полным-полно подонков – и эти подонки могли запросто рядиться в одеяния аристократов, Кулаков, даже рясы жрецов или балахоны учёных мужей – подонков всегда хватало, тут без вопросов, и всегда они жаждали хаоса и возможностей, которые тот предоставлял. Жаждали бессмысленной жестокости, высвобождения ненависти, хотели убивать и насиловать. И тут уже всякое оправдание сгодится, да и без оправдания тоже можно.
  
  Впереди решительно поднималась адъюнкт Тавор, будто всходила на эшафот, примирившись с решением судьбы. Неужели он правильно угадал её настроение? Калам и сам не знал.
  
  Но приближался миг, когда ему придётся принять решение.
  
  И он надеялся. Молился. Чтобы, когда этот миг наступит, выбор стал для него очевидным, даже неизбежным. Но убийцу терзало подозрение, что решение окажется для него куда более трудным, чем он был готов себе признаться.
  
  Что же я выберу – жить или умереть?
  
  Он покосился вправо – на четыре корабля внизу.
  
  Много народу она с собой привезла, выходит?
  
  На полпути к парку Воронового холма Флакон прижался к двери – сердце бешено колотилось, по лицу катился пот. Чары бушевали на всех улицах. Мокра. Путь искажал мысли доверчивых и неосторожных, наполнял головы жаждой насилия. А одиночки, шедшие против течения, станут жертвами – к этой двери ему пришлось идти окольной дорогой, по узким, тесным переулкам под Северным речным мостом, заваленным по щиколотку грязным илом реки Малаз, из которого жадной тучей взлетали насекомые. Но вот – он прибыл на место.
  
  Маг вытащил нож и, опасаясь издавать громкие звуки, поскрёбся в дверь. Сейчас улица позади него пустовала, но он уже слышал шум бесновавшейся толпы, треск дерева, пронзительные крики умиравшей лошади, и по всему городу подняли отчаянный лай собаки, словно в них пробудилась древняя, волчья память. Флакон поскрёбся вновь.
  
  Дверь распахнулась. На него безо всякого выражения уставилась высокая, седая женщина.
  
  – Агайла, – проговорил Флакон. – Мой дядя женился на сестре мужа твоей тётки. Мы родня!
  
  Она отступила на шаг.
  
  – Заходи, если не хочешь, чтоб тебя на куски разорвали!
  
  – Меня зовут Флакон, – проговорил маг, следуя за ней в помещение аптеки, где воздух благоухал запахом различных трав, – это не настоящее моё имя, но…
  
  – Да это всё не важно. Сапоги у тебя грязные. Откуда ты явился и почему решил именно сегодня посетить город Малаз? Чаю?
  
  Сморгнув, Флакон кивнул:
  
  – Я из Четырнадцатой армии, Агайла…
  
  – Ну, это ты сглупил, верно?
  
  – Виноват?
  
  – Тебе бы следовало прятаться на кораблях с остальными, мальчик мой.
  
  – Не могу. То есть адъюнкт меня отправила…
  
  Женщина обернулась:
  
  – Ко мне? Зачем это?
  
  – Нет, не совсем так. Это я решил тебя найти. Я ищу кое-кого. Это важно – мне нужна твоя помощь.
  
  Вновь повернувшись к нему спиной, она разлила травяной настой по чашкам.
  
  – Бери свой чай, Флакон.
  
  Стоило ему шагнуть вперёд, Агайла быстро развернулась, вытянула руку и выхватила из складок его плаща куколку. Некоторое время женщина разглядывала её, а затем, нахмурившись, потрясла куколкой перед носом Флакона.
  
  – А это ещё что? Ты вообще понимаешь, чем занялся, мальчишка?
  
  – Мальчишка? Погоди-ка…
  
  – Этого человека ты ищешь?
  
  – Ну, да…
  
  – Значит, выбора мне не оставил, так?
  
  – Извини?
  
  Агайла засунула куколку обратно в складки его плаща и вновь отвернулась.
  
  – Пей чай. Потом поговорим.
  
  – Ты мне можешь помочь?
  
  – Спасти мир? Ну да, разумеется.
  
  «Спасти мир»? Погодите-ка, адъюнкт, вы об этой детали как-то забыли упомянуть.
  
  Корик повёл плечами, чтобы перераспределить вес тяжёлой кольчуги. Длинный меч и щит лежали за ним на мокрых камнях. В руках он держал арбалет. В трёх шагах слева от него стояла Улыбка, сжимая в правой руке «шрапнель», оскаленные зубы поблёскивали в тусклом лунном свете. Справа расположился Спрут, присел над разложенной на дождевике взрывчаткой. Среди прочих снарядов выделялась одна «ругань».
  
  – Погоди, Спрут, – буркнул Корик, заметив огромную гранату. – Передай-ка «ругань» назад, а? Если только не решил всех тут взорвать, не говоря уж о «Силанде» и «Пенном волке».
  
  Сапёр прищурился:
  
  – Если я при этом сотню ублюдков с собой захвачу, меня всё устроит, Корик. Ты на неё не обращай внимания – это на последний, крайний случай – вы к тому времени уж, наверное, все поляжете.
  
  – Но, может, ещё будем живы…
  
  – Вот этого лучше избегать, солдат. Если, конечно, тебе не хочется посмотреть, как толпа развлечётся с тем, что от тебя останется.
  
  Корик вновь мрачно уставился на толпу напротив. В двадцати шагах, толкаются, выкрикивают угрозы и проклятия. И у них полно настоящего оружия. Городская стража исчезла, и, похоже, теперь удерживал на месте этих дураков только строй солдат, сомкнувших щиты. Битум, Корабб Бхилан Тэну'алас, Ура Хэла, Подёнка, Курнос и Смекалка. Через разделявшее их пространство уже бросили несколько булыжников и кусков кирпича – и те, что подлетели достаточно близко, приняли на щиты, которые поднялись навстречу камням даже с некоторой ленцой.
  
  На флангах в толпе готовили огненные стрелы.
  
  Они сперва попытаются поджечь корабли, и это плохо.
  Корик сомневался, что «Силанда» загорится, с учётом того, чтó ему рассказал Геслер. Но вот «Пенный волк» – другое дело. Солдат оглянулся, увидел, как по трапу на причал спускается капрал Смрад, а за ним – Кулак Кенеб, который заговорил:
  
  – Сержант Бальзам.
  
  – Да, Кулак?
  
  Кенеб оглянулся:
  
  – Где Геслер и Скрипач?
  
  – В разведке, сэр.
  
  – В разведке. Ясно. Значит, вы – и всё, так?
  
  – Там стрелы, сэр…
  
  – Дестриант Ран'Турвиан заверил меня, что наши корабли у причала в безопасности. А вот транспортные суда, увы, другое дело. Мы передали на ближайшие приказ отойти за линию обстрела. Но это означает, сержант, что вы с солдатами остались здесь одни. Носовая баллиста «Пенного волка» обеспечит поддержку.
  
  – Приятно слышать, сэр, – слегка недоумённо проговорил Бальзам. – А где осада-то?
  
  – Что?
  
  Смрад прочистил глотку и сказал Кенебу:
  
  – Не обращайте на него внимания, сэр. Как только бой начнётся, он придёт в себя. Кулак, вы сказали, что стрелы не подожгут корабли… как только они это поймут, начнут стрелять в нас.
  
  Кивнув, Кенеб посмотрел на Спрута:
  
  – Сапёр, я хочу, чтобы ты разобрался с лучниками на флангах. Не жди их первого залпа. Метай «шрапнель», как только они окажутся в зоне поражения.
  
  Поднимаясь, Спрут оглянулся:
  
  – Легко, сэр. Гальт, Лоуб, дуйте сюда и берите по паре «шрапнелей» – да не «ругань» же, Гальт, идиот ты этакий – вон те, круглые, помельче, видишь? По две, чтоб вас, не больше. Если ещё потребуется, вернётесь ко мне…
  
  – Может, хоть по три…
  
  – Нет! Ты подумай, Лоуб. Сколько у тебя рук? Куда третью засунешь? За щёку? И не урони, а то весь этот треклятый причал на воздух взлетит – и мы вместе с ним. – Он обернулся. – Кулак, заняться ими сейчас же?
  
  – Можно, – ответил Кенеб. – Если повезёт, остальные разбегутся.
  
  Огненные стрелы зашипели в воздухе, устремились к снастям «Пенного волка». Но пламенные арки вдруг потухли.
  
  Корик хмыкнул:
  
  – Миленько. Приступай, Спрут. Зуб даю, следующий залп в нас пойдёт.
  
  Спрут справа, Гальт и Лоуб слева. По команде сапёра все трое метнули глиняные снаряды – «шрапнель».
  
  Взрывы треснули, как расселины в хрупком камне, и вот на землю рухнули тела, извиваясь, заходясь криком…
  
  И центральная часть толпы с гортанным рёвом бросилась в атаку.
  
  –
  Вот дерьмо, – прошипел кто-то из тяжей в первом ряду.
  
  Улыбка швырнула свою «шрапнель» в самый центр группы нападавших.
  
  Новый взрыв, всего в десяти шагах от щитовиков, которые инстинктивно отшатнулись, прикрыли головы, подняв щиты. Раздались вопли, покатились тела, кровь и куски мяса, трупы под ногами нападавших – в первых рядах толпы началась толчея, но их уже пихали в спины задние.
  
  Корик сместился вправо – он услышал, как кто-то выкрикивает приказы, решительный, властный голос, принадлежавший явно малазанскому офицеру – и этого ублюдка Корик хотел прикончить.
  
  Рявкнула баллиста на носу «Пенного волка», огромный снаряд врезался в толпу, оставляя за собой кровавую полосу. Огромная стрела, предназначенная для пробивания дыр в обшивке кораблей, легко пронзала плоть и кости, одно тело за другим.
  
  Несколько стрел устремились к солдатам на причале, а потом толпа добралась до первого ряда.
  
  Атаковали без всякого порядка, уверенные, что самой силы разбега хватит, чтобы проломить стену щитов. Враги оказались не готовы к точно рассчитанному по времени ответному толчку со стороны тяжей: большие щиты врезались в нападавших, сверкнули клинки.
  
  Единственным солдатом, которого не учили держать щитовой ряд, был Корабб Бхилан Тэну'алас, и Корик заметил, как Улыбка переместилась так, чтобы встать у него за спиной, когда семигородец принялся рубить врага своей саблей. Его противник – здоровяк с двумя короткими мечами – рубил одним и колол другим клинком, так что Корабб перешёл в полную защиту, парируя удары круглым щитом и абордажной саблей, а Улыбка, как только громила открылся, метнула нож точно ему в горло. Как только он упал на колени, Корабб взмахнул саблей, и клинок с хрустом опустился на непокрытую голову.
  
  – Назад в строй! – закричала Улыбка, толкнув Корабба вперёд.
  
  Корик приметил фигуру в стороне – не командира – ох, боги, это же маг, и он уже приготовил свой Путь –
  поднял арбалет и нажал на спусковой рычаг.
  
  Стрела вонзилась в человека так, что он завертелся на месте.
  
  Ещё три «шрапнели» взорвались где-то в задних рядах толпы. И атака захлебнулась, а щитовики сделали шаг вперёд, затем ещё один, мечи поднимались и опускались, добивая раненых. Люди побежали прочь, и Корик услышал, как кто-то вдали кричит, пытаясь собрать отступавших вокруг себя – но пока что, как заметил сэтиец, мало кто его слушал.
  
  Первая есть.
  
  На широкой погрузочной платформе и по обе стороны от неё на булыжниках лежали десятки тел, в криках звучали горе и боль.
  
  Нижние боги, мы ведь своих, своих тут убиваем.
  
  На баке «Пенного волка» Кенеб обернулся к капитану Ринагу. Пытаясь сдержать ярость, он проговорил:
  
  – Капитан, в толпе были солдаты. Без формы.
  
  Тот побледнел:
  
  – Ничего такого не знаю, Кулак.
  
  – Да какой смысл? Они не доберутся до Четырнадцатой.
  
  – Я… я не знаю. Виканцы – их хотят перебить. Начались погромы, их уже не остановить. Созвали поход – армия уже выдвинулась к Виканским равнинам…
  
  – Армия? Что за армия?
  
  – Ну, сброд, но, говорят, там десять тысяч человек, а среди них – опытные ветераны.
  
  – Императрица одобрила? А, не важно.
  
  Кенеб вновь отвернулся и взглянул на город. Ублюдки перегруппировались.
  
  – Ладно, – проговорил он, – если затянется, я, пожалуй, нарушу приказ адъюнкта. И высажу всю треклятую армию…
  
  – Кулак, вы не сможете…
  
  Кенеб развернулся:
  
  – Да ты же сам настаивал недавно!
  
  – Чума,
  Кулак! Тысячи смертей…
  
  – Что с того? Я их лучше дам, чем получу, в любом случае. Теперь, если только Императрица не спрятала в городе целую армию, Четырнадцатая может подавить этот мятеж – видят боги, в этом деле опыта у нас достаточно. И признаюсь, мне всё больше хочется именно это и сделать.
  
  – Кулак…
  
  – Прочь с этого корабля, капитан. Живо.
  
  Тот уставился на Кулака:
  
  – Вы мне угрожаете?
  
  – Угрожаю? Колтейна прибили живьём к кресту под Арэном. Пока армия Пормкваля пряталась за городскими стенами. Меня, капитан, терзает мучительное искушение проделать с тобой что-то подобное. Здесь и сейчас. Подарочек для неверующих там, в толпе, напомнить им, что мы-то – мы помним правду. Я сейчас подожду три вздоха, и если ты ещё будешь здесь…
  
  Капитан метнулся прочь.
  
  Корик увидел, как офицер бегом бросился вниз по трапу, затем обогнул строй тяжей. Он направился к ближайшей группе людей, которая собиралась у выхода на широкую улицу.
  
  Если бы Корик подумал немного, он обнаружил бы, что множество тёмных мыслей в его голове – каждая из которых готова была заговорить, закричать в полный голос – дали бы ему все необходимые оправдания. Но он не думал, а что до оправданий, они были не нужны. Совсем не нужны.
  
  Корик поднял арбалет.
  
  Выстрелил.
  
  Увидел, как стрела вошла капитану точно между лопаток, увидел, как тот рухнул лицом вперёд, широко раскинув руки.
  
  Битум и остальные солдаты в первом ряду оглянулись, уставились на него, – безмолвные, невыразительные лица под шлемами.
  
  Улыбка недоверчиво расхохоталась.
  
  Тяжёлые сапоги прогремели по трапу, затем – резкий окрик Кенеба:
  
  – Кто это сделал?
  
  Корик обернулся к Кулаку:
  
  – Я, сэр.
  
  – Ты только что убил капитана унтанской дворцовой гвардии, солдат.
  
  – Так точно, сэр.
  
  Заговорил Битум:
  
  – Они пошли на второй заход! Похоже, ты их крепко выбесил, Корик.
  
  – Вот и доказательство, как по мне, – прорычал сэтиец-полукровка и принялся перезаряжать арбалет.
  
  И ждал. Ждал, когда заговорит Кенеб. Ждал, когда он прикажет Бальзаму его арестовать.
  
  Но Кулак промолчал. Развернулся и пошёл обратно на палубу «Пенного волка».
  
  Улыбка прошипела:
  
  – Ну, держись, Корик. Вот услышит об это Скрип…
  
  – Скрип? – фыркнул сержант Бальзам. – А как же адъюнкт? Тебя за это повесят, Корик.
  
  – Повесят, так повесят. Но я бы это снова сделал. Этот ублюдок хотел, чтобы мы им выдали виканцев.
  
  Оглушённый, Кенеб вновь вышел на среднюю палубу. «…хотел, чтобы мы им выдали виканцев…
  » Морпехи и матросы смотрели на него, а Дестриант Ран'Турвиан поднялся из трюма и теперь подошёл к Кенебу.
  
  – Кулак Кенеб, ночь выдалась дурная, как я понимаю?
  
  Тот моргнул:
  
  – Что, Дестриант?
  
  – Печальное нарушение дисциплины…
  
  – Прошу прощения, – перебил его Кенеб, – но вы явно неправильно поняли. Некоторое время назад адъюнкт провозгласила рождение «Собирателей костей». Что она тогда видела? Я тогда лишь ощутил – едва ощутил. Скорее, заподозрил. Но теперь… – Он покачал головой. – Три взвода на причале – стоят, держат строй, и всё почему?
  
  – Кулак, угроза обнаружена, и ей необходимо дать ответ.
  
  – Мы могли бы поднять якорь и отплыть прочь. Но мы здесь. Они здесь и готовы расквасить нос любому, кто осмелится подойти. Готовы заплатить кровью за кровь. Предательство, Дестриант, предательство бродит в ночи, как бог, здесь, в городе Малазе.
  
  Кенеб прошёл мимо остальных, поднялся на бак.
  
  – Баллиста заряжена? – резко спросил Кулак.
  
  Один из солдат кивнул:
  
  – Так точно, сэр.
  
  – Хорошо. Враги быстро приближаются.
  
  Дестриант подошёл и остановился рядом с Кенебом:
  
  – Кулак, я не понимаю.
  
  Кенеб на миг оторвал взгляд от сотен мятежников, которые подступали всё ближе:
  
  – Но я понял. Увидел. Мы удерживаем причал, и всем солдатам плевать на всё остальное! Почему? – Он обрушил кулак на планширь. – Потому что мы ждём.
  Ждём адъюнкта Тавор. Дестриант, мы – её солдаты.
  Только её, и гори огнём треклятая империя!
  
  Глаза Дестрианта медленно расширились, когда тот услышал эту гневную тираду, а затем он с лёгкой улыбкой поклонился:
  
  – Как скажете, Кулак. Как скажете.
  
  Последняя дверь в коридоре доходного дома, на самом верхнем этаже. Ну, ясное дело.
  Лезвие ножа скользнуло между дверью и притолокой, подняло щеколду. Медленным, ровным толчком он отворил дверь так, что послышался лишь едва заметный стон кожаных петель.
  
  Скрипач проскользнул внутрь, огляделся в полумраке.
  
  Громкий, животный храп и фырканье с топчана, запах кислого пива в затхлом воздухе.
  
  Двигаясь самыми краткими движениями, Скрипач опустил на пол свой набор арбалетов, на это ушло почти тридцать ударов сердца, но громогласные рулады с топчана ни на миг не прервались.
  
  Лишившись бремени, Скрипач подкрался ближе, дышал он при этом медленно и тихо, пока не оказался точно над растрёпанной головой ничего не подозревавшей жертвы.
  
  А затем сапёр начал шептать нараспев:
  
  – Призраки, твои привидения… мы вернулись… и никогда не оставим тебя в покое, никогда не дадим роздыху… о, да, дорогой Смелый Зуб, это я, Скрипач, мёртвый, но не ушёдший… призрак, который вернулся, чтоб терзать тебя до последнего…
  
  Кулак явился будто из ниоткуда и врезался Скрипачу прямо в живот. Воздух вышибло из лёгких, и сержант упал назад, на пол, где свернулся калачиком от боли…
  
  А Смелый Зуб поднялся с топчана:
  
  – Не смешно, Скрипач, – проворчал он, глядя вниз. – А вот как ты там корчишься на полу, это – смешно.
  
  – Заткнись, – прохрипел Скрипач, – и найди мне стул.
  
  Мастер-сержант помог ему подняться на ноги. Тяжело опираясь на него, Скрипач осторожно выпрямился, временами вздрагивая и шипя сквозь стиснутые зубы.
  
  – Жить будешь?
  
  Кивнув, Скрипач сумел отступить на шаг.
  
  – Ладно, признаю, заслужил…
  
  – Это само собой, – отозвался Смелый Зуб.
  
  Некоторое время они смотрели друг на друга в темноте, а затем обнялись. Молча.
  
  В следующий миг за ними распахнулась дверь. Они отпрянули друг от друга и увидели Геслера и Урагана, последний нёс две бутылки вина и три каравая хлеба.
  
  – Худов дух! – Смелый Зуб расхохотался. – Старые ублюдки, все до одного вернулись домой!
  
  Когда Геслер и Ураган положили припасы на маленький стол, Скрипач осмотрел скрипку, привязанную к его спине. Никаких новых повреждений, кроме тех, старых. Это его порадовало. Он вытащил смычок, оглянулся, когда Смелый Зуб зажёг лампу, а потом подошёл к стулу и уселся.
  
  В следующий миг все трое уже уставились на него.
  
  – Знаю, – проговорил Скрипач. – Смелый Зуб, помнишь, когда я играл в последний раз…
  
  – Это был последний
  раз?
  
  – Да, и с тех пор многие пали. Друзья. Люди, которых мы полюбили, а теперь по ним тоскуем, будто дыры в сердце образовались. – Он глубоко вздохнул, затем продолжил: – Пряталось внутри, ждало, очень долго. Так что, старые мои, старые друзья, давайте услышим имена.
  
  Смелый Зуб сел на топчан, почесал в бороде:
  
  – У меня есть новое. Солдат, которого я отправил на задание сегодня ночью, а он взял и погиб. Дружок его Врун сам чуть не умер, но, видать, Госпожа вывела. А мы его вовремя нашли, чтоб помочь.
  
  Скрипач кивнул:
  
  – Гентур. Хорошо. Геслер?
  
  – Кальп. Бодэн. И думаю, Фелисин Паран – не везло ей, а когда удача всё же улыбалась, пусть и редко, так она и не знала, что сделать или сказать. – Он пожал плечами. – Если человеку внутри очень больно, он только и может, что боль причинять тем, кто снаружи. Так что – и она тоже. – Он помолчал, затем добавил: – Пэлла, Истин.
  
  – И Колтейн, – вмешался Ураган. – И Дукер, и вся Седьмая.
  
  Скрипач начал настраивать инструмент.
  
  – Хорошие имена, все как одно. Скворец. Вал. Тротц. И ещё один – пока имени нет, но и так сойдёт. Ещё одно… – Он поморщился. – Звучать может резковато, сколько канифоли ни клади. Не важно. У меня в голове грустная погребальная песнь, которую нужно выпустить…
  
  – Всё грустно, Скрип?
  
  – Нет, не всё. Я оставляю добрые воспоминания вам – но буду иногда шептать, говорить, что знаю, что вы чувствуете. А теперь садитесь – наливай по полной, Геслер, – думаю, времени уйдёт порядочно.
  
  И Скрипач заиграл.
  
  Тяжёлая дверь на самом верху Бастионного спуска отворилась со скрипом, и на пороге показался массивный, сгорбленный силуэт. Когда адъюнкт вышла на площадку, фигура отступила назад. Тавор вошла в стрельницу, за ней последовала Ян'тарь, а затем Кулак Тин Баральта. Калам вошёл в пыльную комнатку. В воздухе стоял сладковатый запах рома.
  
  Убийца задержался рядом с привратником:
  
  – Лаббен.
  
  Гулкий, хриплый отклик:
  
  – Калам Мехар.
  
  – Трудная ночка?
  
  – Не все идут через дверь, – ответил Лаббен.
  
  Калам кивнул и больше ничего не сказал. Пошёл дальше, оказался во дворе замка: под ногами скошенные каменные плиты, старая башня – слева, донжон – чуть правее. Адъюнкт уже до половины пересекла двор. Позади неё унтанские гвардейцы отделились от остальных и направились к казарме под северной стеной.
  
  Калам прищурился, глядя на мутную луну. Слабый ветерок коснулся его лица, тёплый, душный и сухой, смахнул пот со лба убийцы. Где-то наверху коротко скрипнул флюгер. Калам зашагал следом за остальными.
  
  Двое Когтей стояли справа и слева от входа в замок – вместо обычных стражников. Калам задумался, где сейчас местный Кулак и его гарнизон. Скорее всего в складских подвалах, напились в стельку. Видит Худ, будь я на их месте, сам бы там оказался.
  Но это, конечно, не касается старого Лаббена. Седой горбун такой же древний, как и сами Бастионные ворота – всегда-то он их стерёг, ещё при прежнем Императоре, а если верить слухам, то даже в те времена, когда островом правил Паяц.
  
  Когда Калам оказался между двумя убийцами, оба капюшона повернулись к нему и на миг склонились. Он заключил, что это такое издевательское приветствие – или что похуже. Не ответил и зашагал дальше по широкому коридору.
  
  Их ждал другой Коготь, и теперь повёл к лестнице.
  
  Они поднялись на два пролёта, затем прошли по коридору в прихожую, где Тин Баральта приказал остаться своим «красным клинкам», всем, за исключением Лостары Йил. Затем Кулак отослал двух своих солдат, шёпотом выдав им какие-то инструкции. Адъюнкт следила за происходящим без какого-либо выражения на лице, хотя Каламу и хотелось устроить Баральте выволочку за такое явное нарушение субординации – будто Тин Баральта таким образом решительно отделял себя и своих «Красных клинков» от Тавор и всей Четырнадцатой армии.
  
  Некоторое время спустя Коготь повёл их вперёд, под арку и в следующий коридор, затем к двойным дверям на другом его конце. Калам понял, что это не обычный зал для официальных встреч. Это помещение меньше, если судить по маршруту, и находится в малообжитой части замка. У входа стояли ещё двое Когтей, оба повернулись, чтобы отворить створки.
  
  Калам увидел, как Тавор вошла и резко остановилась. За ней – Ян'тарь и Тин Баральта. Рядом перехватило дыхание у Лостары Йил.
  
  Их ждал трибунал: напротив входа сидели императрица Ласиин, Корболо Дом в полном облачении Кулака и ещё один человек, которого Калам не узнал. Круглолицый, полный, в голубых шелках. Бесцветные волосы, коротко стриженные и умащённые маслами. Его сонные глаза окинули Тавор жадным взглядом палача.
  
  Столы расположили перевёрнутой буквой «Т», и три стула с высокими спинками ждали новоприбывших.
  
  После долгой паузы адъюнкт шагнула вперёд, отодвинула центральный стул и села – с совершенно прямой спиной. Ян'тарь заняла место слева от Тавор. Тин Баральта подал Лостаре Йил знак и направился к крайней правой стороне, где вытянулся по стойке смирно, лицом к Императрице.
  
  Калам медленно вздохнул, затем подошёл к оставшемуся стулу. Усевшись, он положил обе затянутые в перчатки руки на изрезанную столешницу.
  
  Масляный толстяк вперил взор в убийцу и слегка наклонился вперёд.
  
  – Калам Мехар, не так ли? Премного рад, – пробормотал он, – лично свести знакомство.
  
  – Правда? Ну, рад за тебя… кем бы ты ни был.
  
  – Маллик Рэл.
  
  – Ты здесь в каком качестве? – спросил Калам. – Главного змея?
  
  – Хватит с тебя, – бросила Императрица. – Сиди, если хочешь, Калам, но молчи. И пойми, что я не требовала твоего присутствия здесь сегодня ночью.
  
  Калам почувствовал в этом утверждении скрытый вопрос, но лишь пожал плечами. Нет, Ласиин, я не готов тебе дать хоть что-то.
  
  Императрица перевела взгляд на командира «Красных клинков».
  
  – Тин Баральта, как я понимаю, вы помогали сопроводить адъюнкта и её свиту по городу. Благородно с вашей стороны. Я полагаю, сама адъюнкт не приглашала вас и никоим образом не принуждала к этому. Из чего ясно следует, что вы желаете поговорить со мной от имени «Красный клинков».
  
  Мужчина с изуродованным лицом поклонился, затем сказал:
  
  – Да, Императрица.
  
  – Говорите.
  
  – «Красные клинки» были призваны в ряды армии адъюнкта в Арэне, Императрица, где я был назначен Кулаком Четырнадцатой армии. Со всем уважением, я прошу вас отменить этот приказ. «Красные клинки» всегда служили Малазанской империи как независимая сила, что соответствует нашему уникальному положению первых и наиусерднейших хранителей Империи в Семи Городах.
  
  Императрица кивнула:
  
  – Не вижу причин вам отказать, командир. Адъюнкт желает что-то добавить?
  
  – Нет.
  
  – Хорошо. Командир Тин Баральта, «Красные клинки» могут расквартироваться на время здесь, в Паяцевом замке. Вы свободны.
  
  Тот вновь поклонился, затем развернулся и ровным шагом покинул комнату. Лостара Йил последовала за ним.
  
  Дверь открылись и вновь захлопнулись за их спинами.
  
  Ласиин перевела взгляд на своего адъюнкта.
  
  – Добро пожаловать домой, Тавор, – проговорила она.
  
  – Благодарю вас, Императрица.
  
  – Транспортные суда в порту вывесили чумные флаги. Мы обе знаем, что никакой заразной болезни среди солдат вашей армии нет. – Она склонила голову набок. – Как мне понимать эту попытку обмана?
  
  – Императрица, Кулак Кенеб явно заключил, что, вопреки заверениям капитана Ринага, город Малаз пребывает в состоянии гражданских беспорядков. Настолько, чтобы Кенебу пришлось бояться за благополучие Четырнадцатой, если армия высадится. В конце концов, со мной виканцы, чья верность Империи, должна заметить, безукоризненна. К тому же, с нами внушительный отряд хундрилов «Выжженных слёз», которые также служили с отличием. Высадка такого подразделения могла бы привести к массовому побоищу.
  
  – Побоищу, адъюнкт? – Брови Ласиин поползли вверх. – Капитан Ринаг получил приказ разоружить солдат Четырнадцатой перед высадкой.
  
  – Оставив таким образом на милость разъярённой толпы, Императрица.
  
  Ласиин лишь отмахнулась.
  
  – Императрица, – продолжила Тавор, – я полагаю, здесь, в самом сердце Империи, возникло неверное понимание событий, известных под названием «Собачья цепь», а также происходившего затем в Арэне. – Она помолчала, затем продолжила: – Я вижу, что Корболо Дом, командовавший предателями «Живодёрами», пойманный и арестованный в Рараку, снова свободен и даже, похоже, вновь получил чин Первого Кулака. Более того, жрец-джистал, вероятный подстрекатель и зачинщик уничтожения Арэнской армии, Маллик Рэл, занял место вашего советника на этом заседании. Не нужно говорить, насколько меня это смущает. Если, конечно, семигородское восстание не преуспело куда больше, чем можно вообразить, несмотря на мои успехи в самих Семи Городах.
  
  – Дорогая Тавор, – проговорила Ласиин, – должна признаться, ты меня немного разочаровываешь. Похоже, ты держишься за детское представление о том, что некоторые истины – неизменны и неоспоримы. Увы, в мире взрослых всё не так однозначно. Истины податливы и гибки. И подлежат, по необходимости, изменению. Разве ты не заметила, Тавор, что для жителей нашей Империи истина вовсе не имеет значения? Она утратила силу. Она больше ничего не меняет, более того, сама воля народа – рождённая из страха и невежества, не спорю, – сама эта воля может, в свою очередь, приводить к пересмотру истин, может превратить, если угодно, удобную ложь в святую веру, а уж в этой вере потом нельзя усомниться.
  
  – Потому что усомнившись в ней, – проронила миг спустя Тавор, – совершаешь государственную измену.
  
  Императрица улыбнулась:
  
  – Вижу, что ты взрослеешь с каждым ударом сердца, Тавор. Быть может, нам следует оплакивать утрату невинности, но на это, боюсь, мало времени. Малазанская империя застыла на краю пропасти, колеблется в неуверенности. Чума отняла у нас Дуджека Однорукого – и вся его армия, похоже, исчезла, тоже, видимо, пала жертвой заразы. В Кореле дела пошли худо. Разорение Семи Городов стало для нашей экономики почти смертельным ударом, не говоря уж об урожае. Нам грозит голод, прежде чем этот субконтинент оправится. Совершенно необходимо, Тавор, придать нашей Империи новую форму.
  
  – И что же, Императрица, подразумевает эта «новая форма»?
  
  Маллик Рэл сказал:
  
  – Жертвы, увы. Кровопролитие, чтобы утолить жажду, нужду. Ужасно, но нет иного выхода. Мы все здесь премного опечалены.
  
  Тавор медленно моргнула:
  
  – Вы хотите, чтобы я сдала виканцев.
  
  – И хундрилов, – добавил Маллик Рэл.
  
  Корболо Дом вдруг наклонился вперёд:
  
  – И ещё кое-что, Тавор Паран. Что это за люди на Худовых катамаранах?
  
  – Воины страны, известной как Измор.
  
  – Зачем они сюда-то явились? – оскалил зубы напанец.
  
  – Они поклялись в верности, Первый Кулак.
  
  – Малазанской империи?
  
  Адъюнкт замолкла в сомнении, затем вновь пристально посмотрела на Ласиин:
  
  – Императрица, я должна поговорить с вами. Лично. Есть дела, которые касаются исключительно Императрицы и её адъюнкта.
  
  Маллик Рэл зашипел, затем сказал:
  
  – Дела, которые решает отатараловый меч! Всё, как я и боялся, Императрица! Она теперь служит кому-то другому и готова холодным железом рассечь горло Малазанской империи!
  
  Тавор скривилась от отвращения, когда перевела взгляд на жреца-джистала:
  
  – Эта империя с самого начала отказывалась принимать бессмертного покровителя, Маллик Рэл. Потому уцелела и, более того, набрала силу. Что ты здесь делаешь, жрец?
  
  – Кому ты теперь служишь, женщина? – воскликнул Маллик Рэл.
  
  – Я – адъюнкт Императрицы.
  
  – Так исполняй её волю! Отдай нам виканцев!
  
  – Нам? Ах, вот что. Тебя лишили части славы под Арэном. Скажи, сколько времени пройдёт, прежде чем ты выпишешь ордер на арест Кулака Блистига, бывшего командира Арэнской стражи, который нарушил приказ и не вышел из города? Только благодаря ему – и ему одному Арэн не пал.
  
  Ласиин спросила:
  
  – Разве не Блистиг арестовал «Красных клинков» в Арэне, Тавор?
  
  – По приказу Пормкваля. Прошу вас, Императрица, мы должны поговорить. Вы и я. Наедине.
  
  И тогда Калам заметил в глазах Ласиин то, чего никогда не ожидал там увидеть. Проблеск страха. Но заговорил Корболо Дом:
  
  – Адъюнкт Тавор, ныне я – Первый Кулак. Со смертью Дуджека я стал старшим по выслуге Первым Кулаком. Более того, я принял звание и обязанности Первого Меча Империи, пост, который, увы, никто не занимал со времени безвременной гибели Дассема Ультора. А значит, отныне я командую Четырнадцатой армией.
  
  – Тавор, – тихо проговорила Ласиин, – в функции адъюнкта никогда не входило командование армиями. Необходимость принудила меня принять такое решение в связи с мятежом в Семи Городах, но это уже в прошлом. Ты исполнила всё, о чём я тебя просила, и я вижу твою преданность. Меня огорчает, что эта встреча окрасилась столь открытой враждебностью. Ты – продолжение моей воли, Тавор, и я не жалею о своём выборе. Да, даже теперь. Похоже, мне придётся прояснить тебе детали своего решения. Я хочу, чтобы ты вновь была рядом со мной, в Унте. Маллик Рэл обладает многими административными дарованиями, но в некоторых откровенно слаб – для этих дел мне нужна ты, Тавор. Ты нужна мне рядом, чтобы дополнить способности жреца-джистала. Ты видишь сейчас изменение структуры высшего управления Империи. Новый Первый Меч примет командование над всеми малазанскими вооружёнными силами. Тавор, пришло время отложить твой меч.
  
  Молчание. Тавор не шевельнулась, ни единым движением не проявила своих эмоций.
  
  – Как прикажете, Императрица.
  
  Калам почувствовал, как кожа у него под одеждой разгорелась, точно к ней поднесли жаркое пламя. Пот градом катился по телу. Он чувствовал, как крупные капли собираются на лице и шее. Убийца уставился на свои затянутые в кожу ладони, неподвижно лежавшие на старой деревянной столешнице.
  
  – Я рада, – сказала Ласиин.
  
  – Мне придётся, – сообщила Тавор, – ненадолго вернуться в порт. Я полагаю, Кулак Кенеб усомнится в истинности изменения структуры командования, если ему сообщит об кто-то другой, а не я сама.
  
  – Весьма преданный человек, – пробормотал Маллик Рэл.
  
  – Да, преданный.
  
  – А что эти изморцы? – встрял Корболо Дом. – Стоят они возни? Подчинятся моей власти?
  
  – Я не могу говорить от их имени, – ровно ответила Тавор. – Но они и не отвергнут всякое предложение с ходу. Что до их боевых навыков, я полагаю, их довольно, по крайней мере, для того, чтобы стать вспомогательным подразделением в составе нашей регулярной армии.
  
  – Больше ничего особенного?
  
  Адъюнкт равнодушно пожала плечами:
  
  – Они чужеземцы, Первый Меч. Варвары.
  
  Ну да, варвары, которые ходят на самых лучших боевых кораблях во всём это треклятом океане!
  
  Но Корболо Дом, хоть и отличался внимательностью и здравым суждением, просто кивнул.
  
  Ещё миг в зале висела тишина, в которой столько можно было бы сказать, в которой новый курс Малазанской империи мог бы обрести твёрдую почву под ногами. Тишина, но Каламу показалось, будто он слышит грохот захлопывающихся дверей, скрип и перезвон падающей решётки, видит как в длинных коридорах, на улицах свет вспыхивает, меркнет, а затем вовсе гаснет.
  
  Если бы только Императрица заговорила, обратилась к Тавор со словами – любыми, лишь бы только искренними…
  
  Маллик Рэл сказал:
  
  – Адъюнкт, есть ещё дело двух виканцев – колдуна и ведьмы.
  
  Тавор не сводила глаз с Ласиин:
  
  – Разумеется. К счастью, они бесполезны – последствия травмы, которую принесла им смерть Колтейна.
  
  – Тем не менее, их арестуют Когти.
  
  Императрица сказала:
  
  – Этого не избежать, Тавор. Даже крупица их прежней силы позволит им обрушить погибель на головы горожан Малаза, а этого мы допустить не можем.
  
  – Кровь ныне ночью принадлежит виканцам и хундрилам.
  
  В этом заявлении адъюнкта не прозвучало и тени эмоции.
  
  – Так должно быть, – прошептал жрец-джистал, словно сломленный новой печалью.
  
  – Тавор, – спросила Ласиин, – хундрилы согласятся сдать оружие и доспехи? Их ведь две тысячи или больше?
  
  – Моего слова будет довольно, – заявила адъюнкт.
  
  – Я испытываю, – проговорила Императрица, – огромное облегчение от того, что ты поняла необходимость событий, которым суждено свершиться сегодня ночью. В широкой перспективе, Тавор, это – малая жертва. Также ясно, что виканцы нам уже не принесут пользы – теперь, когда урожай из Семи Городов нам больше не доступен, прежние договора с племенами следует отменить. Иными словами, нам нужны Виканские равнины. Стада необходимо забить, землю – распахать, семена – посеять. Семь Городов преподали нам суровый урок того, что происходит, когда в вопросах снабжения Империи рассчитываешь на далёкие земли.
  
  – Таким образом, – провозгласил Маллик Рэл, разводя руки в стороны, – необходимость – дело экономическое, да? То, что невежественный и отсталый народ придётся истребить, – печально, но, увы, неизбежно.
  
  – Кому знать, как не тебе, – ответила ему Тавор. – Гедорийский культ джисталов на Фаларах был точно так же истреблён императором Келланведом. Ты, вероятно, один из весьма немногих уцелевших в то время.
  
  Круглое, масляное лицо Маллика Рэла стало белым как мел. Адъюнкт продолжила:
  
  – Мелкое примечание в хрониках Империи, его трудно найти. Впрочем, я полагаю, если ты обратишься к трудам Дукера, найдёшь ссылки. Конечно, «мелкое» – понятие относительное, каким, я полагаю, станет в будущей истории и этот виканский погром. Но для самих виканцев, разумеется, «мелким» он никак не станет.
  
  – Что ты хочешь сказать, женщина? – спросил Маллик Рэл.
  
  – Полезно иногда остановиться на тропе, а затем вернуться обратно на некоторое расстояние.
  
  – Зачем же?
  
  – Чтобы понять побуждения, джистал. Похоже, что этой ночью многое развёртывается, завершается. Договоры, союзы, воспоминания…
  
  – Эту дискуссию, – перебила Императрица, – можно продолжить в другое время. Толпа в городе скоро обратится против самой себя, если не предоставить ей избранных жертв. Вы готовы, адъюнкт?
  
  Калам вдруг понял, что задержал дыхание. Он не видел глаз Тавор, но что-то во взгляде Ласиин подсказало ему, что адъюнкт скрестила взор с Императрицей, и в этот миг что-то произошло между ними, медленно, постепенно, глаза Ласиин стали – плоскими, бесцветными. Адъюнкт поднялась:
  
  – Да, Императрица.
  
  Ян'тарь также встала и, прежде чем кто-то успел посмотреть в его сторону, оказался на ногах и Калам.
  
  – Адъюнкт, – устало проворчал он, – я провожу вас наружу.
  
  – Когда управишься с этим знаком вежливости, – сказала Императрица, – пожалуйста, вернись сюда. Я не принимала твоей отставки из состава Когтей, Калам Мехар, и более того, мне кажется, что повышение уже давно тебя заждалось. Поскольку Шик, видимо, сгинул на Имперском Пути, должность главы Когтей вакантна. Не могу себе представить кого-то более подходящего для того, чтобы её занять.
  
  Калам приподнял брови:
  
  – И ты думаешь, Императрица, что я приму этот титул и просто засяду в Западной башне в Унте, окружив себя шлюхами и прихлебателями? Стану новым Шиком?
  
  Теперь уже Ласиин ответила безо всякого выражения:
  
  – Ни к коем случае, Калам Мехар.
  
  Все Когти под моей рукой. О, боги, кто же умрёт первым? Маллик Рэл. Корболо Дом…
  
  И она это знает. Это предлагает. Я смогу вырезать раковую опухоль из плоти… но сперва должны умереть виканцы. И… не только виканцы.
  
  Калам не верил, что сможет заговорить, да и не знал, что сказать, если сможет, поэтому он просто поклонился Императрице, а затем последовал за Тавор и Ян'тарь вон из зала.
  
  В коридор.
  
  Двадцать три шага до прихожей – ни одного «Красного клинка» там не осталось. И Тавор остановилась, жестом отправила Ян'тарь к дальней двери. Сама адъюнкт закрыла дверь за собой.
  
  И повернулась к Каламу. Но заговорила Ян'тарь:
  
  – Калам Мехар. Сколько Пятерней нас ждут?
  
  Он отвёл глаза:
  
  – Каждая Пятерня приучена работать как единое целое. Это разом и сила, и слабость.
  
  – Сколько?
  
  – У пирса стоят четыре корабля. До восьмидесяти.
  
  – Восьмидесяти?
  
  Убийца кивнул. Ты – труп, адъюнкт. И ты тоже, Ян'тарь.
  
  –
  Она вам не даст добраться до кораблей, – проговорил он, по-прежнему не глядя никому в глаза. – Иначе начнётся гражданская война…
  
  – Нет, – отрезала Тавор.
  
  Калам нахмурился, взглянул на неё.
  
  – Мы покинем Малазанскую империю. И вероятнее всего, никогда не вернёмся.
  
  Калам отошёл к стене, прислонился к ней спиной и закрыл глаза. Пот градом катился по его лицу.
  
  – Ты не поняла, чтó она мне только что предложила? Я могу вернуться в тот зал и сделать ровно то, чего она от меня хочет. Потом мы с ней выйдем оттуда, оставив два трупа, две отрезанные головы на треклятом столе. Да будь я проклят, Тавор, – восемьдесят Пятерней!
  
  – Я понимаю, – ответила адъюнкт. – Тогда иди. Я не изменю своего мнения о тебе, Калам Мехар. Ты – часть Малазанской империи. Теперь – служи ей.
  
  Но он не шевельнулся, не открыл глаза.
  
  – Значит, для тебя она больше ничего не значит, Тавор?
  
  – У меня другие заботы.
  
  – Объясни.
  
  – Нет.
  
  – Почему?
  
  Ян'тарь сказала:
  
  – Нынче ночью, Калам, здесь, в городе Малазе происходит Схождение. Игра заключается в безумии ходов и ответных ходов, и да, Маллик Рэл – её участник, хотя невидимая рука, что двигает им, остаётся вдали. Сняв его с доски, как ты намереваешься, ты нанесёшь смертельный удар, который может полностью изменить весь баланс сил. Может спасти не только Малазанскую империю, но и сам мир. Как можем мы отказать тебе в этом желании?
  
  – И всё же…
  
  – Да, – сказала Ян'тарь. – Мы просим тебя. Калам, без тебя у нас нет шансов…
  
  – Шестьсот убийц, будьте вы прокляты! – Он прислонился затылком к стене, невольно, просто не мог посмотреть на этих двух женщин, взглянуть им в глаза. – Меня не хватит. Вы же сами должны это понимать. Мы все погибнем, а Маллик Рэл – уцелеет.
  
  – Как скажешь, – ответила Тавор.
  
  Калам ждал, что она добавит что-то, выскажет какую-то последнюю мольбу. Ждал новых слов от Ян'тарь. Но слышал лишь молчание.
  
  – Оно того стоит, адъюнкт?
  
  – Победи в этой битве, Калам, или во всей войне.
  
  – Я же всего один человек.
  
  – Да.
  
  С бритой костяшкой в дыре.
  
  Ладони под мокрой кожей перчаток зудели.
  
  – Этот жрец-джистал имеет против нас зуб.
  
  – Да, и давно, – согласилась Ян'тарь. – И ещё жаждет власти.
  
  – Ласиин в безвыходном положении.
  
  – Да, Калам.
  
  – А почему не остаться здесь, вам обеим? Подождёте, пока я их не убью. Подождёте, и я объясню Императрице, почему погромы нужно остановить. Немедленно. И больше никакого кровопролития. В городе шесть сотен убийц – мы можем раздавить это безумие в зародыше, выжечь лихорадку…
  
  – Больше никакого кровопролития, Калам Мехар?
  
  Вопрос Ян'тарь задел его за живое, он покачал головой:
  
  – Только зачинщиков. Больше ничего не потребуется.
  
  – Кое-что явно не приходило тебе в голову, – проговорила Ян'тарь.
  
  – Что же?
  
  – Когти. В их ряды тоже проникли враги. Много. Этот жрец-джистал не сидел без дела.
  
  – Откуда ты знаешь?
  
  Опять молчание.
  
  Калам потёр лицо обеими руками:
  
  – Ох, нижние боги…
  
  – Можно задать тебе вопрос?
  
  Он фыркнул:
  
  – Спрашивай, Ян'тарь.
  
  – Когда-то ты обозлился на чистки среди Старой Гвардии. Более того, не так давно ты сам явился в этот город, собираясь убить Императрицу.
  
  Откуда она это знает? Откуда она всё это может знать? Кто она?
  
  –
  Продолжай.
  
  – Тебя вело возмущение, негодование. Твои воспоминания объявили ложью, и ты хотел отомстить ревизионистам, которые осквернили всё, что было для тебя ценным. Ты хотел взглянуть в глаза женщине, которая решила, что «Мостожоги» должны умереть – тебе нужно было увидеть в них правду, и, если бы ты её нашёл, ты бы не колебался, действовал. Но она сумела тебя отговорить…
  
  – Да её тут и вовсе не было.
  
  – Вот как. Значит, ты знал. Впрочем, это не важно. Разве одно это остановило бы тебя? Не позволило приплыть в Унту? Выследить её?
  
  Он покачал головой.
  
  – Как бы там ни было, где же теперь твоё возмущение, Калам Мехар? Колтейн из Вороньего клана. Императорский историк, Дукер. Седьмая армия. А теперь – виканцы Четырнадцатой. Кулак Темул. Нихил, Бездна. Голл из «Выжженных слёз» хундрилов, который отбросил Корболо Дома под Санимоном – лишив его победы задолго до Арэна. Предатели в тронном зале…
  
  – Я могу сделать их пребывание там… быстротечным.
  
  – Можешь. И если ты решишь так поступить, мы с адъюнктом умрём, испытывая, по меньшей мере, некоторое удовлетворение. Но в смерти его испытают и многие, многие другие. Больше, чем кто-либо из нас может помыслить.
  
  – Ты спрашиваешь, где моё возмущение, но вот же ответ – перед тобой. Оно живо. Во мне. И готово нести смерть. Сейчас же.
  
  – Убив Маллика Рэла и Корболо Дома этой ночью, – сказала Ян'тарь, – ты не спасёшь виканцев и хундрилов. Не предотвратишь войну с Измором. И разорение Виканских равнин. Императрица действительно в безвыходном положении, в таком отчаянии, что она пожертвует своим адъюнктом, чтобы только убить двух предателей рядом с собой. Но скажи мне, как думаешь, Маллик Рэл понял суть предложения, которое сделала тебе Ласиин?
  
  – Это твой вопрос?
  
  – Да.
  
  – Корболо Дом – дурак. Скорее всего он ничего не понимает. А вот джистал, к сожалению, не глуп. Значит, он подготовился. – Калам замолк, но мысли его бежали по бесчисленным тропам одновременно. Вероятности, возможности. – Он может не знать, что у меня есть отатараловое оружие…
  
  – Сила, к которой он может обратиться – Старшая, – сообщила Ян'тарь.
  
  – Значит, что бы мы тут ни говорили, я могу не справиться.
  
  – Можешь.
  
  – И если не справлюсь, мы все проиграем.
  
  – Да.
  
  Калам открыл глаза и обнаружил, что адъюнкт отвернулась. Теперь на него смотрела лишь Ян'тарь – жутковатым, непоколебимым взглядом золотистых глаз.
  
  Шесть сотен.
  
  –
  Скажи мне, Ян'тарь: если выбирать между тобой и адъюнктом, чья жизнь важнее?
  
  Ответ последовал незамедлительно:
  
  – Адъюнкта.
  
  Тавор при этих словах вздрогнула, но не обернулась.
  
  – А между мной и тобой? – спросил Калам.
  
  – Твоя.
  
  Вот как.
  
  – Адъюнкт. Выберите, пожалуйста, между собой и Четырнадцатой.
  
  – Зачем это всё? – хриплым голосом спросила Тавор.
  
  – Выбирай.
  
  – Кулака Кенеб уже получил инструкции, – сказала она.
  
  Калам вновь медленно закрыл глаза. Где-то в глубине сознания послышался слабый, еле слышный звук. Музыка. Исполненная печали.
  
  – Пути в городе, – тихо проговорил он. – Много, налились силой – Быстрому Бену тяжело придётся, даже если я смогу до него достучаться, а воротами воспользоваться не выйдет. Адъюнкт, понадобится ваш меч. Отатарал спереди… и сзади.
  
  Странная музыка, мелодия незнакомая, но… он её знал.
  
  Калам открыл глаза, и адъюнкт Тавор медленно повернулась.
  
  Боль в её взгляде была словно удар в сердце.
  
  – Спасибо, – сказала Тавор.
  
  Убийца глубоко вздохнул, затем размял плечи:
  
  – Ладно, не будем заставлять их ждать.
  
  Жемчуг вошёл в зал. Маллик Рэл расхаживал туда-сюда, а Корболо Дом откупорил бутылку вина и наливал себе полный кубок. Императрица по-прежнему сидела.
  
  На светскую болтовню она размениваться не стала.
  
  – Трое приближаются к воротам.
  
  – Ясно. Значит, Калам Мехар сделал выбор.
  
  Проблеск чего-то похожего на разочарование.
  
  – Да, теперь он не стоит у тебя на пути, Жемчуг.
  
  Сучка. Предложила ему возглавить Когтей, да? И чем бы это закончилось для меня?
  
  –
  У нас с ним остались незавершённые дела, Императрица.
  
  – Только так, чтобы это не помешало тебе сделать то, что нужно сделать. Калам – наименее приоритетная цель, понятно? Убери его с дороги, но затем исполни то, что приказано.
  
  – Разумеется, Императрица.
  
  – Когда вернёшься, – проговорила Ласиин, и её невыразительное лицо тронула слабая улыбка, – тебя ждёт сюрприз. Приятный.
  
  – Не сомневаюсь, что вернусь очень скоро…
  
  – Самонадеянность – вот что меня в тебе больше всего раздражает, Жемчуг.
  
  – Императрица, он же один!
  
  – Думаешь, адъюнкт беспомощна? У неё отатараловый меч, Жемчуг, – чародейство, которым обычно пользуются для засад Когти, не сработает. Дело будет жаркое. А ещё есть Ян'тарь, которая остаётся – для всех нас – загадкой. Я не хочу, чтобы ты вернулся ко мне на рассвете с докладом о том, что успех обошёлся нам в две сотни мёртвых Когтей на улицах и переулках города.
  
  Жемчуг поклонился.
  
  – Иди же.
  
  В этот миг обернулся Маллик Рэл.
  
  – Глава Когтей, – проговорил он, – когда задание твоё будет исполнено, не забудь отправить две Пятерни на корабль, именуемый «Пенным волком», с приказом убить Нихила и Бездну. Если после этого подвернётся такая возможность, им следует уничтожить также и Кулака Кенеба.
  
  Жемчуг нахмурился:
  
  – На этом корабле Быстрый Бен.
  
  – Его не трогай, – сказала Императрица.
  
  – И он не бросится их защищать?
  
  – Сила его – иллюзорна, – презрительно бросил Маллик Рэл. – Звание Высшего мага – не заслужено, хотя, полагаю, ему нравятся почести, так что он ничего не сделает, чтобы не показать всю ограниченность своих дарований.
  
  Жемчуг медленно поднял голову. Да ну? В самом деле, Маллик Рэл?
  
  – Разошли приказы, – сказала Ласиин.
  
  Глава Когтей вновь поклонился, затем покинул зал.
  
  Калам Мехар. Наконец-то мы с этим покончим. И за это, Императрица, я благодарю вас.
  
  Они вошли в стрельницу на верхнем конце Бастионного спуска. Луббен горбатой тенью маячил за маленьким столом в стороне. Привратник покосился на них, затем опустил взгляд. В его могучих, старых руках покоилась бронзовая кружка. Калам задержался:
  
  – И за нас одну пропусти, хорошо?
  
  Тот кивнул:
  
  – Обещаю.
  
  Они направились к воротам. Позади прозвучал голос Луббена:
  
  – Осторожней там на последней ступеньке.
  
  – Хорошо.
  
  И спасибо за это, Луббен.
  
  Они вышли на площадку.
  
  Внизу, в городе, тут и там пылали дома. Туда-сюда сновали факелы, точно светящиеся черви в гнилой плоти. Далёкие крики, вопли. В центральном порту – огромная толпа.
  
  – Морпехи на причале, – проговорила адъюнкт.
  
  – Держатся, – заметила Ян'тарь, будто хотела подбодрить Тавор.
  
  Нижние боги, там же тысяча человек или даже больше в этой толпе.
  
  –
  Там едва ли три взвода, адъюнкт.
  
  Она ничего не сказала и начала спускаться. Ян'тарь пошла следом, и, бросив последний взгляд на бой в центральном порту, Калам направился за женщинами.
  
  Тин Баральта вошёл в хорошо обставленную комнату, остановился, чтобы осмотреться, затем направился к мягкому креслу с высокой спинкой.
  
  – Клянусь Семерыми, – громко вздохнул он, – наконец-то мы избавились от этой рыбоглазой сучки. – Он уселся, вытянул ноги. – Налей-ка нам вина, капитан.
  
  Лостара Йил подошла к своему командиру:
  
  – Позже. Позвольте помочь вам снять доспехи, сэр.
  
  – Отличная идея. Призрак руки так болит… мышцы на шее зажались, будто железные прутья.
  
  Лостара стащила перчатку с единственной руки Баральты и положила на стол. Затем встала за креслом, потянулась и расстегнула застёжку плаща. Он приподнялся, чтобы Лостара смогла вытянуть плащ. Она аккуратно сложила его и положила на крышку деревянного сундука подле большой, заваленной подушками кровати. Вернувшись к Тину Баральте, она проговорила:
  
  – Встаньте на минуту, сэр, будьте добры. Снимем кольчугу.
  
  Кивнув, Тин поднялся. Получалось не слишком хорошо, но в конце концов они сумели стащить с него доспех. Лостара бросила кольчугу у ножки кровати. Поддоспешник был мокрым от пота и вонял, под мышками темнели пятна. Она стянула и его, так что командир «Красных клинков» остался голым до пояса. Шрамы от ожогов протянулись по его телу лиловыми рубцами. Мускулы стали дряблыми от безделья, покрылись слоем жира.
  
  – Высший Дэнул, – проговорила Лостара. – Императрица позаботится о том, чтобы вас исцелили как следует.
  
  – Это уж точно, – бросил Тин Баральта, вновь усаживаясь в кресло. – А потом, Лостара Йил, ты перестанешь вздрагивать, глядя на меня. Я много думал – о нас с тобой.
  
  – В самом деле.
  
  Она вновь оказалась у него за спиной и принялась разминать окаменевшие мускула по сторонам шеи.
  
  – Да. Теперь я думаю, что это сама судьба.
  
  – А помните, сэр, – проговорила она, – когда мы шли по следу Калама Мехара и заглянули в гарнизонный форт? Я сидела за тем же столом, что и сам убийца. И вдруг неожиданно открылась Колода. Смерть и Тень царили на поле, если меня не подводит память, – хотя в последнем я, признаться, не могу поручиться. В любом случае, точно следуя вашим инструкциям, я последовательно уничтожила всех, кто там присутствовал – после ухода Калама, разумеется.
  
  – Ты всегда исполняла приказы с изумительной точностью, Лостара Йил.
  
  Она начала левой рукой поглаживать его щёку.
  
  – Об убийствах, которые я совершила тем утром, командир, я до сих пор сожалею больше всего. Они ведь все ни в чём не были виноваты.
  
  – Не позволяй таким ошибкам печалить тебя, любовь моя.
  
  – Это трудная задача, сэр. Добиться необходимой холодности.
  
  – В этом деле у тебя природный талант.
  
  – Наверное, да, – проговорила Лостара, когда её ладонь коснулась изуродованных губ, а затем зажала Баральте рот. А нож в другой руке вошёл ему в шею позади трахеи, а потом вспорол плоть, двинувшись наружу и вниз.
  
  Кровь хлынула в ладонь, вместе с хрипом и пузырьками воздуха. Тело в кресле дёрнулось несколько раз, а затем обмякло.
  
  Лостара Йил отступила на шаг. Вытерла нож и руки о шёлковую простыню.
  
  Вложив клинок в ножны, она подняла свои перчатки и направилась к двери.
  
  Приоткрыла створку ровно настолько, чтобы выскользнуть наружу, а затем сказала двум «красным клинкам», которые стояли в карауле:
  
  – Командир уснул. Не беспокойте его.
  
  Солдаты отдали честь.
  
  Лостара закрыла дверь и пошла прочь по коридору.
  
  Что ж, Котильон, в нём ты не ошибся.
  
  И вновь удалось достичь необходимой холодности.
  
  Ура Хэла упала с криком, сжалась в комок – копьё навылет пробило ей грудь. Разразившись проклятьями, Корик ударил щитом, принялся теснить нападавших, пока не переступил через неё. Улыбка подобралась сзади, ухватила Уру Хэлу за пояс и потащила назад.
  
  Взорвалась очередная «шрапнель», тела взметнулись в потоках крови, один из которых брызнул Корику в лицо под шлемом. Сэтиец-полукровка моргнул, чтобы убрать щиплющий жар из глаз, принял удар булавой на щит, затем ударил из-под него так, что остриё меча распороло врагу пах. Вопль покалеченного противника чуть не оглушил его. Корик высвободил меч.
  
  Позади послышались крики, но он толком ничего не разобрал. Без Уры Хэлы (и без Курноса, которому меч распорол бедро во время последней атаки) передовой ряд опасно растянулся. На подмогу пришли Гальт и Лоуб. Смрад взялся останавливать кровь Курносу, а Непоседа отчаянно пытался отбивать натиск Моккры – чародейские атаки, призванные внушать панику и смятение, – но быстро слабел.
  
  Да чем же, Худова плешь, занимается Быстрый Бен? Где он? Почему не вышел на палубу «Пенного волка»?
  
  Корик уже ругался на всех известных ему языках. Не удержим.
  
  Да кто же играет эту треклятую музыку?
  
  Он продолжал сражаться.
  
  И не видел, чтó происходит позади, не видел, как выскользнул из темноты огромный волчьеголовый катамаран, подошёл к пирсу. Широкие трапы гулко ударились о камень. Взводы солдат в тяжёлых доспехах хлынули по этим трапам, в том числе лучники, которые уже положили длинные стрелы на тетивы.
  
  Корик взмахнул мечом, рассёк напополам лицо какому-то незадачливому жителю Малаза так, что челюсть отлетела в сторону в потоке крови – белая кость блеснула под ушами – а затем несчастный отшатнулся, глаза налились ужасом…
  
  Убиваем своих… нижние боги… своих…
  
  Звонкий приказ от сержанта Бальзама сзади:
  
  – Выйти из боя! Морпехи, выйти из боя!
  
  И дисциплина сделала своё дело – этот приказ, эхом отозвавшийся хриплым голосом мастер-сержанта, который муштровал их на плацу столько лет назад – Корик зарычал, отскочил, поднял щит, чтобы отбить вытянутое в ударе копьё…
  
  И тут по обе стороны от него побежали солдаты, и впереди сомкнулся новый щитовой строй.
  
  Хор воплей ответил на град стрел, которые обрушились на толпу, с глухими ударами входили в тела.
  
  Пошатываясь, Корик отступил, так что остриё меча волочилось по камням.
  
  Изморцы.
  
  Пришли.
  
  Вот и всё.
  
  Гальт хохотал:
  
  – Первая наша настоящая драка, сержант. И она – против малазанцев!
  
  – Ну-у, – протянул Бальзам, – лучше смеяться, чем плакать. Но рот закрой всё равно.
  
  У основания пирса бой закипел с новой силой, а морпехи осели на камень или, волоча ноги, отправились в поисках воды. Утирая кровь с глаз, Корик огляделся – ошеломлённый, внутренне оцепеневший. И увидел две фигуры в плащах у трапа «Пенного волка». Виканская ведьма и её братец-колдун.
  
  – Корик из племени Сэти, – обратилась к нему Бездна. – Где Флакон?
  
  – Понятия не имею, – ответил Корик, прищурившись и глядя на юную женщину, а затем кивнул в сторону города у себя за спиной. – Где-то там.
  
  Нихил сказал:
  
  – Он не сможет вернуться. Не сможет пробиться через эту орду.
  
  Корик сплюнул на камни пирса.
  
  – Найдёт способ, – сказал он.
  
  – Об этом не беспокойтесь, – добавила Улыбка, подходя к сэтийцу-полукровке с бурдюком воды в руках.
  
  Бездна сказала:
  
  – Вы все очень в себе уверены.
  
  Передавая Корику бурдюк, Улыбка проговорила:
  
  – Не пропадёт твой милый-любезный, Бездна, вот и всё. Он ведь свою крысу с собой взял, верно?
  
  – Свою… кого?
  
  – Прячет по большей части, это правда, но я её видела не раз и не два…
  
  – Хватит, – тихо прорычал Корик.
  
  Улыбка скорчила гримасу:
  
  – Зануда.
  
  – Вам двоим следует вернуться на корабль, – сказал Корик Нихилу и Бездне. – Там безопасней – любая залётная стрела…
  
  – Солдат, – перебил его Нихил. – Вы сражаетесь сегодня за виканцев и за хундрилов из «Выжженных слёз». Мы станем тому свидетелями.
  
  – Да пожалуйста, только с палубы смотрите. Что толку будет, если вы потом свалитесь со стрелой в горле?
  
  Мгновение спустя брат и сестра поклонились – Корику и остальным морпехам, – а затем повернулись и пошли обратно к трапу.
  
  Нижние боги, они ведь никогда прежде не кланялись. Никому.
  
  «Осторожней на последней ступеньке…»
  
  Калам догнал Тавор и пошёл вплотную за ней. Оставалось двадцать шагов.
  
  – Когда останется шесть, – прошептал убийца, – замедли ход и сдвинься влево.
  
  Адъюнкт кивнула.
  
  Четыре дромона темнели в стороне, на причалах – ни следа охраны. Прямо впереди, у подножия Бастионного спуска, раскинулась площадь. Напротив высились три имперских здания: в одном располагался блокгауз и тюрьма, в другом – таможня, а в третье, хорошо укреплённое, служило арсеналом городской страже. Обычно стоявшие на посту солдаты отсутствовали, и за окнами блокгауза царила тьма.
  
  Семь шагов. Калам обнажил свои длинные ножи под плащом.
  
  Адъюнкт сдвинулась влево и задержалась.
  
  Молниеносным движением Калам метнулся мимо неё, выставив вперёд отатараловый клинок, и подпрыгнул в воздух, перескочив последние шесть ступеней.
  
  У подножия Бастионного спуска из ниоткуда материализовались пять фигур. Одна присела на пути Калама, но сумела вывернуться, чтобы избежать столкновения. Отатараловый нож рассёк воздух и глубоко вошёл в шею Когтю, вырвался, дав дорогу фонтану артериальной крови.
  
  Приземлившись в приседе, Калам парировал две атаки слева – оттуда приближался Коготь с двумя кинжалами. Между ними замерцало чернёное железо, клинок щёлкнул о клинок, а Калам развернулся на одной ноге, припал ниже к земле и подсёк второй ногой Когтя. Тот тяжело упал на левое бедро. Калам перехватил клинки кинжалов лезвиями своих длинных ножей, развёл их в стороны и вогнал колено в грудь Когтю. С тошнотворным хрустом грудина подалась внутрь, а рёбра с обеих сторон выгнулись наружу. Приземлившись, Калам бросил весь свой вес вперёд, через упавшего, а остриё одного из его длинных ножей глубоко вошло в правую глазницу Когтя.
  
  Убийца почувствовал, как клинок кинжала рассёк его плащ на спине, проскрежетал по кольчуге, а потом Калам выскочил из-под удара, наклонив вперёд плечо, перекатился, вновь оказался в приседе и развернулся.
  
  Нападавший последовал за ним, почти не уступая ему в скорости, и Калам крякнул, когда Коготь врезался в него. Остриё кинжала скользнуло между звеньями кольчуги над левым бедром, и резко крутнувшись, убийца ощутил лёгкий порёз, а потом остриё зацепилось за кольчугу и вдруг отдёрнулось. Посреди этого движения, когда нападавший отскочил из-за силы столкновения, – Калам был заметно тяжелее его или её, – сверху обрушился другой кинжал. Направленный вверх выпад пронзил державшую его руку. Ладонь разжалась, и клинок выпал из пальцев. Оставив длинный нож в ране, Калам ударил по другой руке, рассёк сухожилия под локтем. А потом он бросил и этот нож, вывернул левую руку и ухватил за переднюю часть камзола Когтя; другая рука сжала пах противника – ага, мужчина, –
  и Калам поднял тело Когтя над собой, перебросил через левое плечо, а потом обрушил головой вниз на брусчатку.
  
  Череп и вся голова словно исчезли в складках плаща и капюшона. Наружу брызнуло белое вещество.
  
  Выпустив содрогавшееся тело, Калам подобрал один из длинных ножей и обернулся к двум оставшимся членам Пятерни.
  
  Оба были мертвы. Над телом одного стояла адъюнкт с окровавленным мечом наголо. Ян'тарь, похоже, вошла в ближний бой с другим Когтем и умудрилась сломать ему шею в тот миг, когда он вонзил в неё оба кинжала. Калам смотрел, как она вытащила из ран клинки – из левого плеча, над ключицей, и справа над талией – и отшвырнула прочь, точно эти были какие-то занозы.
  
  Он перехватил взгляд молодой женщины, и Каламу на миг показалось, будто у неё в глазах полыхнул золотой огонь, а потом Ян'тарь небрежно отвернулась.
  
  – Дырки заткни, – посоветовал Калам, – иначе кровью истечёшь.
  
  – Не думай обо мне, – ответила она. – Куда теперь?
  
  Когда Тавор посмотрела на свою возлюбленную, на её лице отразилась боль, казалось, она сдерживается, чтобы не обнять её.
  
  Калам поднял второй длинный нож.
  
  – Куда теперь, Ян'тарь? Засады ждут нас на любом прямом маршруте к центральному порту. Давай заставим их сорваться с места и пойти нам наперерез. На запад, адъюнкт, глубже в город. Потом повернём на юг и продолжим идти в том же направлении, прямо через Центральный квартал, а потом перейдём по одному из мостов Мышку – я тот район хорошо знаю – и, если сумеем так далеко забраться, двинемся к берегу моря, обратно на север. Если понадобится, украдём рыбацкую лодку и доплывём до «Пенного волка».
  
  – Вероятно, за нами сейчас наблюдают, – заметила адъюнкт.
  
  Калам кивнул.
  
  – И понимают, что колдовство им не поможет.
  
  – Да.
  
  – Значит, им придётся действовать более… прямолинейно.
  
  – Скоро, – сказал Калам, – им придётся послать на нас больше одной Пятерни. И вот тогда нам придётся туго.
  
  Слабая улыбка.
  
  Калам вновь обернулся к Ян'тарь.
  
  – Нужно двигаться быстро…
  
  – Я не отстану.
  
  – Почему ты мечом не проткнула этого дурня?
  
  – Он был слишком близко к адъюнкту. Я напала сзади, но он оказался настолько умел, что всё равно смог ударить.
  
  Проклятье, вот уж дурное начало.
  
  –
  Ладно, вроде эти раны не слишком кровоточат. Пора идти.
  
  Когда они двинулись на запад, так что скальная стена осталась по правую руку, адъюнкт сказала:
  
  – Взрослые мужчины часто отскакивают, словно мячики, если натыкаются на тебя, Калам Мехар?
  
  – Бен всегда говорил, что я самый туго набитый дурак из всех, кого он знал.
  
  – Одна Пятерня вышла из укрытия, – сообщила Ян'тарь. – Идут параллельным курсом.
  
  Калам оглянулся налево. И никого не увидел. Ничего. Откуда же она знает? Но верю ли я ей? На все сто.
  
  – Собираются перекрыть нам дорогу?
  
  – Пока нет.
  
  Снова какие-то административные здания, а за ними – первая из крупных усадеб Светлого квартала. И никаких тебе грабителей или мародёров. Само собой.
  
  –
  Ну, по крайней мере, улицы наши.
  
  Более или менее.
  
  – К Старым Верхним Усадьбам ведут всего трое врат, – проговорила через некоторое время адъюнкт, – и мы быстро приближаемся к последним из них.
  
  – Ага, а дальше на запад только глухая стена, и чем дальше, тем она выше. Но там стоит одна усадьба, заброшенная много лет назад, – авось она и теперь пустует. Там есть путь вниз, и если повезёт, Когти про него не знают.
  
  – Ещё одна Пятерня только что вошла через последние ворота, – объявила Ян'тарь. – Они примкнули к первой.
  
  – В Светлом пока только две?
  
  – Да.
  
  – Уверена?
  
  Она бросила на него быстрый взгляд.
  
  – У меня острый нюх, Калдам Мехар.
  
  При чём тут нюх?
  
  – Я и не знал, что Когти-убийцы зареклись мыться.
  
  – Это совсем другой запах. Агрессии и страха.
  
  – Страха? Клянусь Худом, нас всего трое!
  
  – Но один из этих троих – ты, Калам. Хотя, конечно, это не мешает им мечтать. Каждый хочет оказаться тем, кто тебя прикончит. За эту честь они будут драться.
  
  – Болваны. – Он повёл рукой вокруг. – Вон там, высокие стены. Я не вижу света…
  
  – Ворота нараспашку, – отметила адъюнкт, когда они подошли ближе.
  
  – Не важно, – отрезала Ян'тарь. – Они уже здесь.
  
  Все трое рывком развернулись.
  
  Лязг, с которым адъюнкт достала из ножен меч, оказал куда более отрезвляющее воздействие, чем шорох длинного ножа Калама. То, что этого будет недостаточно, стало ясно сразу же, как только выше по улице, шагах в тридцати, проявился десяток фигур в плащах.
  
  – В укрытие! – прошипел Калам, пригибаясь.
  
  В воздухе замелькали, поблёскивая в лунном свете, вращающиеся серебристые дротики с зазубренными наконечниками. Большинство воткнулись в замшелую каменную стену у них за спиной. Распрямляясь, Калам выругался, увидев, что Ян'тарь устремилась к убийцам.
  
  Их же десять человек, дурная баба!
  
  Он ринулся вперёд.
  
  В пяти шагах от стремительно надвигавшихся Когтей Ян'тарь обнажила меч.
  
  Есть старая поговорка, что как бы страшен ни был убийца в перчатках, в сравнении с профессиональным солдатом он ничего не стоит. Ян'тарь даже не замедлила шаг, клинок двигался из стороны в сторону так стремительно, что уследить за ним было невозможно. Трупы падали наземь, хлестала кровь, звенели ножи, выпавшие на булыжную мостовую. В воздухе просвистел кинжал и глубоко вошел женщине в грудь, с правой стороны. Она этого словно и не заметила. Расширившимися от изумления глазами Калам наблюдал, как отлетела прочь голова, отсечённая легчайшим – на вид – касанием длинного меча. Потом он и сам присоединился к драке.
  
  Двое Когтей отпрыгнули подальше, чтобы Ян'тарь не сумела до них дотянуться, и ринулись в ту сторону, где пряталась адъюнкт. Калам сдвинулся, чтобы зайти к ним слева. Заметив это, первый устремился наперерез, в надежде задержать врага, пока его товарищ расправляется с Тавор.
  
  Порхающий танец с выпадами и блоками Коготь начал ещё до того, как Калам нанёс хоть один удар. Форму атаки, именуемую Сетью, он тут же признал и, прорычав: «Боги, какой недоумок», – вонзил оба ножа в чужую пляску, начав с пары мелких обманных финтов, сломав противнику все расчёты, ускользнул от выпада клинков, устремившихся на него с двух сторон, и аккуратно пронзил убийце обе кисти.
  
  Тот заорал. Калам приблизился, рывком разводя чужие руки как можно шире, и нанёс удар лбом в переносицу. Голова в капюшоне рывком запрокинулась – и встретилась с остриём правого кинжала Калама, который тот успел вытащить и занести сзади. С отвратительным хрустом нож вошёл в основание черепа. Коготь ещё не успел осесть, как Калам, перешагнув через труп, бросился за последним убийцей.
  
  Адъюнкт спокойно наблюдала за Когтем, кинувшимся на неё. Резкий удар поймал его на подходе, меч вошёл точно в подключичную ямку, тяжелое лезвие пробило гортань, позвоночник и вышло из спины, натянув, но не прорезав плащ.
  
  Коготь успел метнуть оба ножа за мгновение до того, как насадился на клинок, и адъюнкт изящным движением увернулась от них, встав в пол-оборота и таким образом ещё немного удлинив выпад.
  
  Калам сбавил шаг и оглянулся проверить, как там Ян'тарь. Она уже шла к ним.
  
  Восемь мёртвых Когтей. Проклятье, это впечатляет. Даже если для этого пришлось получить ножом в лёгкое
  .
  
  У Ян'тарь по подбородку стекала вспененная кровь. Нож она выдернула, и теперь тёмное пятно расплывалось по тунике. Но шагала она уверенно и твёрдо.
  
  – Так, давайте в ворота, – сказал Калам.
  
  Они зашли во внутренний двор. Сплошные заросли, груды мусора. Посреди находился фонтан, целиком заросший поблёскивающей ряской. Над ним клубились насекомые, рой тут же устремился к вновь прибывшим. Калам остриём ножа указал на дальнюю стену.
  
  – Старый колодец. Раньше подо всем этим был природный водосборный резервуар из известняка. Какой-то предприимчивый вор пробил его снизу. Похитил целое состояние у семьи, которая здесь жила. Оставил их без гроша. Давняя история… на эти деньги Келланвед начал пиратствовать на морских путях отсюда и до Напанских островов.
  
  Адъюнкт посмотрела с любопытством:
  
  – Так это Келланвед был предприимчивым вором?
  
  – Скорее, Танцор. Имение принадлежало семье Паяца, соответственно, украденное богатство – это всё, что было награблено за два десятка лет пиратства. Незадолго до этого Келланвед сместил Паяца и захватил весь остров. Рождение Малазанской империи. Среди тех немногих, кому об этом известно, этот колодец именуют Колодцем изобилия.
  
  Ян'тарь закашлялась, сплюнула на землю сгусток крови.
  
  Калам покосился на неё в полумраке. Лицо с безупречными чертами было бледным, как смерть. Он вновь взглянул на колодец.
  
  – Я пойду первым. Там высота примерно в два с половиной человеческих роста. Какое-то время можно спускаться, цепляясь за стены, потом придётся прыгать. Адъюнкт, вы слышите музыку?
  
  – Да. Слабо.
  
  Калам кивнул, взобрался на борт колодца и оттуда начал спускаться, не торопясь. Выходит, не почудилось. Скрипач, ты разбиваешь мне сердце
  .
  
  Четыре Пятерни цепко сжимали оружие, поводя глазами во все стороны из-под надвинутых капюшонов. Жемчуг стоял над трупом. Беднягу с такой силой ударили затылком об мостовую, превратив голову в кровавое месиво, что нижняя челюсть и основание черепа вдавились в шею между плечами, и позвоночник топорщился осколками во все стороны.
  
  Вот о чём нередко забывали, имея дело с Каламом Мехаром, – насколько силён этот сукин сын. Недопустимая ошибка.
  
  – На запад, – прошептал один из его лейтенантов. – Вдоль Светлого квартала, скорее всего, к последним воротам. Они попробуют зайти в тыл, выбить наши засады…
  
  – Не все, – так же тихо отозвался Жемчуг. – Я ни на миг не верил, что он попытается прорваться напрямую. Зато теперь он напорется прямиком на мою маленькую армию.
  
  Лейтенант коротко хохотнул, в голос, и Жемчуг тут же развернулся к нему, наградил долгим пристальным взглядом, затем сказал:
  
  – Возьми две Пятерни – и за ним. Близко не подходите, но временами мелькайте в поле зрения. Гоните их вперёд.
  
  – Они устроят на нас засаду, Глава Когтей…
  
  – Скорее всего. Желаю приятно провести вечер. Ступай.
  
  Злобное хмыканье было бы ещё хуже, но и смешок ничего хорошего не предвещал.
  
  Жемчуг закатал левый рукав просторной шёлковой рубахи. Наконечник арбалетной стрелы, туго примотанной к предплечью, был покрыт густым слоем воска. В нужный момент убрать защиту было проще простого. Но пока что он не желал даже намёка на контакт с паральтом, нанесенным на остриё. Нет, Калам, этот вкус – только для тебя.
  
  Ты же сам вывел колдовство из игры. Значит, другого выбора ты мне не оставил, и да, на Кодекс мне наплевать
  .
  
  Он вновь расправил рукав, посмотрел на две оставшихся Пятерни, своих любимчиков, элитных убийц. Ни один из них не был магом. Талант каждого лежал в куда более грубой плоскости. Рослые, мускулистые, не уступавшие силой Каламу.
  
  – Мы встанем к югу от Адмиральского моста, на краю Мышатника.
  
  Один подал голос:
  
  – Вы думаете, они пройдут так далеко, Глава Когтей?
  
  Вместо ответа, Жемчуг отвернулся.
  
  – За мной.
  
  Калам осторожно пробирался по узкому, низкому тоннелю. Впереди уже виднелся выход из пещеры, замаскированный садовой растительностью. Кустарник был изрядно поломан, в воздухе стоял запах желчи и крови. Это что ещё такое?
  С оружием наизготовку он подобрался ближе.
  
  У входа в тоннель дежурила Пятерня. Теперь от них остались пять трупов, валявшихся неподалёку. Калам протиснулся через кусты.
  
  Кто-то порезал их на куски. Поломанные руки. Ноги, выгнутые под неестественным углом. Кровь была повсюду, до сих пор капала с нижних веток ближайшего деревца. Двоих начисто выпотрошили, выволоченные наружу кишки растянулись по усыпанной листьями земле, подобно раздувшимся червям.
  
  Что-то шелохнулось за спиной, он обернулся. На прогалину выбирались адъюнкт и Ян'тарь.
  
  – Это ты быстро, – шёпотом отметила Тавор.
  
  – Я тут ни при чём, адъюнкт.
  
  – Прошу прощения. Я уже поняла. Похоже, у нас появились друзья.
  
  – Не стоит на это рассчитывать, – возразил Калам. – По всему, это больше похоже на личную месть: кто-то был очень зол на этих бедолаг. Не думаю, что к нам это имеет хоть какое-то отношение. Вы сами говорили, среди Когтей появились предатели.
  
  – Они убивают друг друга?
  
  – Похоже на то.
  
  – Всё равно, нам это на руку, Калам.
  
  – Ну, – пробормотал он, немного подумав, – это менее важно, чем то, что нас поджидали и здесь тоже. Это значит, дальше будет гораздо хуже, адъюнкт.
  
  – Там шум какой-то, – проговорила внезапно Ян'тарь. – По-моему, сверху колодца. Две Пятерни.
  
  – Времени не теряют. – Калам оскалился. – Надеются погнать нас вперёд. К Худу такие манёвры. Вы вдвоём ждите тут. – Он направился обратно в проход. Сверху колодца. Значит, собрались спускаться… по одному. Нетерпеливые болваны. Эта глупость вам дорого обойдётся.
  
  Добравшись до водосборника, он дождался, пока из дыры в потолке покажется первая пара ног, обутых в мокасины. Калам подступил ближе.
  
  Коготь спрыгнул, удачно приземлился и умер мгновенно, когда нож вошёл ему в глазницу. Калам извлёк оружие и оттолкнул осевший труп в сторону, чтобы не мешал. Подняв голову, он стал дожидаться следующего.
  
  И в этот момент услышал сверху приглушенный голос.
  
  Оставшиеся две Пятерни стояли у колодца и не могли ни на что решиться. Сколько ни смотри вниз, там царила непроглядная тьма.
  
  – Лейтенант сказал, он позовёт, – прошипел один из них. – Я ничего не слышу.
  
  В этот самый момент со дна колодца донёсся тихий оклик и три щелчка. Знакомый сигнал. Убийцы расслабились.
  
  – Выход, наверное, проверял. На случай, если Калам пробился через засаду снаружи, в роще.
  
  – Говорят, страшнее него Когтя нет. С ним даже Танцор не захотел связываться.
  
  – Ладно, хватит болтать. Давай, Стурто, спускайся, составишь компанию лейтенанту. И лужу вокруг него подотри заодно… мы же не хотим поскользнуться.
  
  Тот, кого назвали Стурто, полез в колодец.
  
  Немного погодя Калам вышел из тоннеля. Ян'тарь, сидевшая под деревом, привалившись к стволу спиной, подняла на него взгляд, кивнула и начала подниматься. Кровь натекла её на колени и теперь заструилась по бёдрам.
  
  – Куда дальше? – спросила адъюнкт Калама.
  
  – Пойдём вдоль стены, ограждавшей старую рощу, пока не выйдем на дорогу Воронова холма, оттуда – прямиком к югу на сам холм, дорога там широкая, зато полно перегороженных или забаррикадированных проулков. Холм обойдём с востока, вдоль старых крепостных стен, и наконец пересечём Адмиральский мост. – Калам немного подумал и добавил. – Двигаться придётся быстро, бегом, ни разу не по прямой, но без остановок. Там будут и толпы, и отребье всякое, нарывающееся на неприятности… их нам надо избегать любой ценой. Поэтому когда я говорю, что двигаться мы будем быстро и не задерживаясь, я именно это имею в виду. Ян'тарь…
  
  – Я справлюсь.
  
  – Послушай…
  
  – Я сказала, справлюсь.
  
  – Будь ты неладна, да тебе давно пора бы сознание потерять!
  
  Она подняла меч.
  
  – Пошли, поищем новую засаду, что ли?
  
  Слёзы блестели в глазах Урагана, когда печальная струнная музыка наполнила небольшое помещение, освещённое оплывающими свечами, и лица, имена начали медленно всплывать, одно за другим, в памяти четверых солдат. Снаружи, с улицы то громче, то тише доносились приглушённые звуки боя и крики умирающих, сливавшиеся в единый хор человеческой истории, человеческих неудач, и отголоски его долетали до самых дальних уголков вселенной. Попытки Скрипача уйти от тоскливой монотонности погребальной песни поневоле заставляли инструмент запинаться. Ему хотелось привнести в мелодию нотки, которые говорили бы о надежде и вере, и о крепкой дружбе – не только с теми, кого больше не было рядом, но и с троими, что сидели в комнате, – однако он осознавал, что проигрывает этот поединок.
  
  Для многих это было просто: отделять войну от мира, сводить свои определения к простой однозначности. Солдаты на марше, схватки, побоища. Запертые оружейные, договоры о мире, торжества и широко распахнутые городские ворота. Но Скрипач знал, что страдания множатся на всех планах бытия, он видел слишком много нищих, дряхлых старух и младенцев в материнских объятиях – всех, кто неподвижно лежал на обочинах или в канавах – и сточные воды струились неумолимо, подобно рекам, собирающим жатву душ. И он пришёл к убеждению, которое засело у него в душе крепко, как железный гвоздь, к нестерпимой, жгучей убеждённости в том, что он не может больше смотреть на вещи, как прежде, не может больше ходить и смотреть по сторонам взглядом, для которого всё разграфлено заранее и чётко, воспринимать увиденное разумом, пропитанным заранее вынесенными суждениями – из которых и рождается относительность любой морали, – это есть меньше, а это больше
  . Правда в его сердце была проста: он больше не верил в мир и покой.
  
  Мира и покоя не существовало – разве что в виде идеала, которому служили множество возвышенных слов, закреплявших молебствием своим иллюзию, будто отсутствия откровенной агрессии достаточно и это само по себе есть доказательство того, что кто-то лучше другого. Но между миром и войной не было
  дихотомии, не было прямого противостояния, если не считать проявлений повсеместного неравенства. Страдания всепроникающи. Дети голодают у ног богатых владык, каким бы надёжным и уверенным ни было правление этих владык.
  
  В душе его накопилось слишком много сострадания, он знал это, ибо мог чувствовать боль, беспомощность, приглашение к отчаянию, а из отчаяния рождалось желание – потребность – отстраниться, развести руками и просто уйти, отвернуться от всего, что он видел и знал. Если он ничего не мог сделать, проклятье,
  тогда он и видеть не будет. Какой тут может быть выбор?
  
  И вот мы оплакиваем павших. Оплакиваем тех, кому ещё суждено пасть, и во время войны наши крики звучат пронзительно и громко, а во время мира стенания наши так сдавленны, что мы сами себя убеждаем, будто ничего не слышим.
  
  И эта музыка – песнь скорби, и я до конца жизни обречён слушать её сладкие, пропитанные горечью, ноты.
  
  Покажите мне бога, который не требует от смертных страданий.
  
  Покажите мне бога, прославляющего разнообразие настолько, чтобы приветствовать даже неверующих и не чувствовать от них для себя угрозы.
  
  Покажите мне бога, понимающего смысл мира. При жизни, а не при смерти.
  
  Покажите
  …
  
  – Прекрати, – скрежещущим голосом потребовал Геслер.
  
  Скрипач, моргая, опустил инструмент.
  
  – Что?
  
  – Нельзя с такой злостью заканчивать, Скрип. Я тебя прошу.
  
  Со злостью? Я сожалею.
  Он хотел сказать это вслух, но язык внезапно отказал. Опустив глаза, он принялся разглядывать грязный пол под ногами. Кто-то походя – возможно, и сам Скрипач – наступил на таракана. Наполовину раздавленный, вмазанный в кривую половицу, он слабо шевелил конечностями. Скрипач не мог отвести от него взгляд.
  
  Драгоценное создание, клянёшь ли ты сейчас равнодушного бога?
  
  – Ты прав, – сказал он, – на этом я не могу закончить. – Он вновь поднял скрипку. – Вот вам другая песня, одна из немногих, которые я, правда, выучил наизусть. Это из Картула. Называется «Танец паральта».
  
  Он опустил смычок на струны и заиграл.
  
  Развесёлая, безудержная плясовая. В заключительной части довольная собой самка пожирала любовника. Весь экстаз происходящего был ясен даже без слов.
  
  Четверо мужчин рассмеялись.
  
  А потом замолчали вновь.
  
  Могло быть и хуже, сказал себе Флакон, торопливо шагая по тёмному переулку. Агайла могла сунуться левее, а не правее, и вытащить у него из-под рубахи не тряпичную куклу, а живую крысу – которая бы её скорее всего цапнула, потому что кусаться И'гхатан любила больше всего. Интересно, пошёл бы их разговор после этого по другой колее? Вероятно
  .
  
  Проулки Мышатника выгибались и извивались, узкие, душные, тёмные, и споткнуться в темноте о труп было здесь делом довольно привычным… но пять трупов разом – это всё-таки перебор. Флакон застыл, сердце колотилось как бешеное. Смертью пахло повсюду. Желчь и кровь.
  
  Пять трупов, все в чёрном, в плащах с капюшонами. Такое впечатление, что их порезали на куски. И кажется, совсем недавно.
  
  С соседней улочки до него донеслись вопли, полные ужаса. Боги, что там такое?
  Он подумал, не запустить ли туда И'гхатан, но не рискнул: сомнений не было, что крысиные глаза ему ещё пригодятся, чуть позже, и если он сейчас лишится своего соглядатая, это будет катастрофа. К тому же, я совсем рядом от места, куда мне надо. Я так думаю, по крайней мере. Надеюсь
  .
  
  Со всей возможной осторожностью он протиснулся мимо трупов и двинулся к выходу из проулка.
  
  Что бы ни послужило источником криков, оно отправилось в другую сторону, хотя мимо Флакона в сторону доков пробежали несколько человек. На улице он свернул вправо и двинулся в прежнем направлении.
  
  И вот наконец оказался у входа в таверну. Покосившиеся ступени вели вниз. На теле выступила колкая испарина. Здесь. Спасибо, Агайла
  .
  
  Флакон спустился по лестнице, переступил порог и оказался в таверне «У висельника».
  
  Народу в тесном зале с низким потолком было битком, но вели они себя на удивление тихо. Бледные лица повернулись в его сторону, недобрые взгляды сопровождали каждое движение, пока он мялся в проходе, осматриваясь по сторонам.
  
  Проклятые ветераны. Ладно, хорошо хоть вы тут, а не на улицах, чтобы убивать морпехов.
  
  Флакон протиснулся к бару. Он ощутил, как кукла едва заметно шевельнулась в складках плаща: конечность слегка дёрнулась – правая рука, – и тут он заметил перед собой человека, глядевшего в другую сторону. Широкая спина, могучие плечи. Он опирался о стойку одной рукой, другой подносил кружку ко рту. В прорехах драной рубахи были видны многочисленные шрамы.
  
  Флакон потянулся и постучал человека по плечу.
  
  Тот не спеша обернулся. Глаза были тёмные, как остывший горн.
  
  – Это тебя зовут Чужеземцем?
  
  Мужчина нахмурился:
  
  – Меня мало кто так называет, и ты точно не один из них.
  
  – Я принёс послание, – пояснил Флакон.
  
  – От кого?
  
  – Не могу сказать. Уж точно не здесь.
  
  – Что за послание?
  
  – Твоё долгое ожидание подошло к концу.
  
  В глазах что-то блеснуло, едва заметно, точно кто-то подул на угли.
  
  – Это всё?
  
  Флакон кивнул.
  
  – Если тебе надо собрать вещи, я могу подождать здесь. Только недолго. Нам нужно спешить.
  
  Чужеземец повернул голову, окликнул здоровяка за баром, который как раз затыкал бочонок деревянной пробкой.
  
  – Норов!
  
  Старик обернулся.
  
  – Присмотри за этим парнем, – сказал Чужеземец. – Пока я не вернусь.
  
  – Хочешь, чтобы я его связал? Или избил до потери сознания?
  
  – Не надо. Просто хочу, чтобы с ним всё было в порядке.
  
  – Тут он в безопасности, – ответил Норов, подходя ближе и не спуская глаз с Флакона. – Мы знаем, что Четырнадцатая сделала всё правильно. Поэтому мы тут, а не там, снаружи.
  
  На этот раз, когда Чужестранец покосился на Флакона, во взгляде появилось что-то новое.
  
  – А, – пробормотал он себе под нос, – теперь понятно. Погоди, я скоро.
  
  Флакон проследил за тем, как новый знакомец пробирается через толпу, затем посмотрел на Норова.
  
  – А настоящее имя у него есть?
  
  – Наверняка, – ответил тот и отвернулся.
  
  Три тени сгрудились вокруг стола в дальнем углу. Ещё недавно их там не было, в этом сержант Хеллиан не сомневалась. Или всё-таки сомневалась. Не похоже было, что они собрались выпивать, и это само по себе выглядело подозрительно. От того, как эти взлохмаченные тёмные головы клонились друг к другу, за лигу несло заговорами, зловещими планами, недобрыми намерениями, но если они и говорили о чём-то, до неё не доносилось ни слова, и в полутьме она не могла разглядеть, шевелятся ли рты. Если у них, конечно, были рты.
  
  За соседним столом шлюха играла в «корытца». Сама с собой.
  
  Хеллиан наклонилась ближе к своему пленнику.
  
  – Странное место, как по мне.
  
  Брови чуть заметно приподнялись.
  
  – Да ну? Духи и призраки, одна потасканная шлюха и демон за барной стойкой…
  
  – Ты тут кого потасканной назвал? – зарычала женщина, и круглые чёрные камешки сами по себе поскакали в корытце. Нахмурившись, она обозрела результат и пробормотала: – Жульничаешь, да? Слово даю, и я это серьёзно, Хормул: застукаю с поличным – куплю свечку с твоим именем.
  
  Хеллиан посмотрела на бар. Демон – владелец заведения вновь сделавшийся тщедушным и неприметным, сновал туда-сюда за стойкой, так что виднелась лишь его голова. Он поедал дольки какого-то жёлтого плода, морщился, высасывая из них сок, затем швырял шкурку через плечо. Одну за другой, дольку за долькой.
  
  – Так кто его выпустил? – спросила она. – Рядом должен быть хозяин – или нет? Их же вроде вызывают и подчиняют? Ты жрец, ты в таких вещах должен разбираться.
  
  – Так уж вышло, что действительно разбираюсь, – ответил Банашар. – И ты пр'ва, обычно так и б'вает. – Он потёр физиономию и продолжил: – Я думаю, сержант, это Келланвед д'мона вызвал. Телохранителем или даже в'шибалой. Потом его не стало, а демон тут прижился.
  
  – Глупости. Откуда демонам знать, как вести дела? Ты лжёшь. А теперь допивай, подозреваемый, потом мы выпьем ещё, а потом уйдём из этого бедлама.
  
  – Как мне вас убедить, с'ржант? Мне нужно в Паяцев замок. От этого зависит судьба мира…
  
  – Ха, отличная шутка. Я тебе сейчас всё про судьбу мира расскажу. Эй, хозяин! А ну давай ещё эля сюда, чтоб тебя разорвало! Ты погляди на эти тени, подозреваемый, в них всё дело. Прячутся за каждой занавеской, за каждым троном, за каждой ванной. Строят планы, ничего, кроме планов и планов, пока нас всех смывает по сточным трубам, по дырявым свинцовым трубам, прямо в помойную яму, где мы и тонем. Монеты считают, вот чем они заняты. Монеты, которых нам даже не видно, но так они нас меряют, на весах, прикинь: серебро на одной чаше, душа на другой, пока не сравняются. Судьба мира, подозреваемый? – Она сделала жест, описывая указательным пальцем спираль, всё уже и уже, а затем вниз. – Пока они всем заправляют, мир катится в тартарары. Но тут есть смешная штука: они катятся вместе с ним.
  
  – Послушай, женщина. Это призраки. Создания тени. Они не строят никаких планов. Они не считают монеты. Они просто торчат здесь…
  
  В этот момент, словно по команде, три тени поднялись, громко скрежетнув стульями по полу, запахнулись в плащи, ещё плотнее опустили на лица капюшоны и потянулись к выходу.
  
  Хеллиан хмыкнула.
  
  Бармен подоспел с очередным кувшином.
  
  – Ладно, – вздохнул Банашар, прикрывая глаза. – Арестуйте меня. Бросьте в темницу. Буду гнить с червяками и крысами. Вы так правы, с'ржант, что правее некуда. Головой вперёд, в сточную трубу… дайте-ка я вам ещё налью.
  
  – Ну вот, подозреваемый, совсем другой разговор.
  
  Предплечье Калама с силой врезалось в лицо Когтя, скрытое под маской, – и проломило переносицу. Нападавший затылком ударился о стену, что-то хрустнуло, и он обмяк. Стремительно развернувшись, Калам метнулся вдоль здания, на бегу уклонившись от полудюжины арбалетных стрел, с глухим стуком и треском впившихся в кирпичную кладку. Из переулка впереди, чуть правее доносился лязг оружия – адъюнкт и Ян'тарь укрылись там от обстрела, который арбалетчики вели с другой стороны улицы. Да, их умело загнали в мышеловку.
  
  Три Пятерни бросились вперед, чтобы захлопнуть ловушку. Ругаясь на ходу, Калам добежал до начала проулка. Хватило одного взгляда, чтобы понять: женщины не на жизнь, а на смерть сошлись в бою с четырьмя убийцами – и ровно за этот взгляд один из четверых пал под мечом Ян'тарь. Калам повернулся к ним спиной, чтобы встретить Пятерни, которые приближались со стороны улицы.
  
  Метательные кинжалы со свистом устремились к нему. Он бросился вниз и вправо, перекувырнулся и успел вскочить на ноги как раз вовремя, чтобы встретить первую Пятерню из четырёх. Отчаянно парируя сыпавшиеся градом удары, Калам постарался сместиться ещё правее, чтобы оказаться вне досягаемости для двоих нападавших.
  
  Взмахом длинного ножа он рассёк одному из атакующих лицо, и тот попятился, но Калам успел нанести ему колющий удар в левое бедро, одновременно отбиваясь от второго Когтя. Использовав проткнутое бедро как опору, он метнулся раненому за спину и другим ножом ударил поверх его правого плеча, метя второму нападавшему в горло.
  
  Калам выдернул клинок из бедра Когтя, той же рукой обхватил его за голову, под подбородком, сжал с отчаянной силой и одним резким вращательным движением переломил шею.
  
  Тот, кого он успел ранить в горло, шатался, заливаясь кровью, хлеставшей из яремной вены, и тщетно пытался сдавить порез. Оставшиеся двое убийц стремительно надвигались. У них за спиной Калам видел, как ещё несколько Пятерней бегут туда, где дрались адъюнкт и Ян'тарь.
  
  Взревев от бешенства, Калам кинулся вперёд, мимо двоих Когтей, на ходу отбивая их удары своими ножами. Правой ногой он успел ударить в голень, между ступнёй и коленом. Кость хрустнула. Убийца заорала от боли. Второй нападавший, пытаясь обойти свою коллегу, не успел увернуться, когда она начала заваливаться назад, и потерял равновесие, поскользнувшись на свежей крови.
  
  Вихрем Калам налетел на первую группу Когтей, атаковавших Тавор и Ян'тарь. Он вышел на них слева и чуть сзади, совершенно неожиданно для нападавших, и заставил полдюжины убийц развернуться на себя. Отражая выпады противников, он врезался плечом в грудь ближайшего Когтя. Хрустнули рёбра, воздух с присвистом вышел из лёгких – и атакующий отлетел назад, не удержавшись, сбивая с ног двоих Когтей, державшихся у него за спиной. Один из них оказался слишком близко к Каламу, когда пытался восстановить равновесие, длинный нож рванулся вперёд и резанул по шее с такой силой, что едва не отсёк голову.
  
  Из четверых оставшихся лишь двое оказались достаточно близко, чтобы броситься на Калама. Один зашёл слева, из нижней стойки, другой – из верхней, справа. Калам отмахнулся от первого, нож скрежетнул по кинжалам, которые Коготь сжимал в руках. Этого хватило, чтобы ударить его коленом в лицо, по глазам. Второго нападавшего он оттеснил длинным ножевым выпадом, Коготь не успел отступить и выгнулся назад в отчаянной попытке уйти от удара – в ответ на это Калам резанул сверху вниз, распоров убийце живот от диафрагмы до промежности.
  
  Коготь завизжал, внутренности вывалились между ног. Высвободив нож, Калам приготовился нанести новый удар – и услышал, как кто-то приближается сзади. Калам ушёл в присед, выждал пару мгновений – после чего резко подался назад. Слева в грудь, прямо под рёбра вонзился кинжал, метивший в сердце – двое убийц столкнулись, и Калам затылком ударил Когтя в лоб. Второй кинжал скрежетнул по кольчуге под правой рукой. Увернувшись, Калам с разворота ударил локтем и сломал Когтю челюсть. Нападавший обмяк и выпустил кинжал, торчавший у Калама в боку.
  
  Тяжело дыша, Калам вновь устремился вперёд. С каждым движением боль опаляла грудь, он не успел даже выдернуть нож, когда на него накинулись последние два Когтя.
  
  Но они бежали слишком близко, мешая друг другу, и Калам отскочил вправо, чтобы второй его не достал. Горизонтальным ударом он попытался располосовать врагу глотку, вторым ножом резанул Когтя по предплечью и на развороте вогнал остриё под кадык. Убийца ещё только начал заваливаться вперёд, но Калам успел подставить левое плечо, упёрся тому в грудь и с силой толкнул на второго. Они повалились все втроём, Калам оказался сверху. Труп между ним и ещё живым Когтем помешал воспользоваться ножом, придавив Каламу руку. Выпроставшись, тот ударил Когтя по глазам большим и указательным пальцем, большим зацепившись, а указательный вгоняя всё глубже – покуда тело не прекратило биться в конвульсиях.
  
  Из проулка до сих пор доносились звуки боя, и Калам поднялся, потратил мгновение на то, чтобы выдернуть из бока кинжал, и выругался, когда кровь заструилась по кольчуге. Свой длинный нож он также подобрал и, пошатываясь, двинулся вперёд.
  
  В живых оставалось всего трое Когтей, с двумя из них дралась Ян'тарь. Шаг за шагом она теснила их как раз навстречу Каламу.
  
  Он метнулся в ту сторону, ударил раз, другой, и два тела повалились к ногам, судорожно подёргиваясь. Ян'тарь успела за это время развернуться и накинулась на последнего убийцу со спины, мечом размозжив череп.
  
  Один из лежавших на земле Когтей повернулся на бок и пытался вскинуть оружие – Калам раздавил ему каблуком горло.
  
  Во внезапно наступившей тишине слышалось лишь хриплое дыхание.
  
  Он посмотрел на женщин. Ян'тарь была вся изранена, пузырящаяся кровь струилась из носа и изо рта, она вздрагивала, каждый вздох давался ей с трудом. Поморщившись от боли, Калам повернулся, чтобы осмотреть улицу, откуда он только что появился.
  
  Недобитые Когти слабо шевелились тут и там, но ни один не спешил бросаться в бой.
  
  Адъюнкт подошла и встала рядом. Лицо было забрызгано кровью, смешавшейся с грязью и потом.
  
  – Калам Мехар. Я смотрю на тебя. Мне кажется… – Она покачала головой. – Кажется, ты движешься быстрее, чем они. И несмотря на все свои умения, на все тренировки, они тебе не ровня.
  
  Он утёр с глаз едкий пот. Пальцы ныли, сжимая рукояти ножей, но он не мог заставить себя убрать оружие.
  
  – Всё замедляется, адъюнкт, – пророкотал он. – У меня в голове они просто замедляются. – Встряхнувшись, Калам усилием воли наконец расслабил мышцы спины и плеч. Кровотечение удалось приостановить, но он чувствовал горячую кровь на коже, под тяжёлой тканью, там, где она скопилась и загустела. Он был обессилен, во рту стояла горечь. – Нам нельзя останавливаться, – сказал он. – Их ещё слишком много. Но мы уже почти у Адмиральского моста, рукой подать.
  
  – А что там?
  
  – Мышатник.
  
  – Я слышала про беспорядки… там пожары и дым, Калам.
  
  Он кивнул.
  
  – Да. Неразбериха. Это хорошо. – Он покосился на Ян'тарь. Вся в крови, та привалилась спиной к стене и закрыла глаза. Калам понизил голос: – Адъюнкт, ей нужна помощь, пока не поздно.
  
  Но Ян'тарь услышала. Тигриные глаза распахнулись, полыхнули яростью.
  
  – Я готова.
  
  Адъюнкт шагнула к своей возлюбленной, но была вынуждена развернуться, когда Ян'тарь двинулась мимо неё к выходу из проулка.
  
  Калам заметил боль в глазах Тавор и поспешил посмотреть в другую сторону.
  
  И увидел, как шагах в сорока выше по улице в мерцании проявляются ещё три десятка Когтей.
  
  – Вот дерьмо! Бежим!
  
  Они выскочили из переулка и помчались вперёд. Калам замедлил шаг, чтобы адъюнкт его обогнала. Ян'тарь каким-то образом ухитрялась держаться первой, и в этом был смысл. Будет ещё засада. Они ждут. Она наткнётся прямо на них
  …
  
  Убийцы позади неслись во весь опор, самые стремительные уже сокращали дистанцию. Из-за спины доносилась мягкая поступь и топот тяжёлых сапог, яростное, прерывистое дыхание, и казалось, сама мостовая, дома с обеих сторон и даже небо, нависавшее над головой, – все они, сговорившись, сжимают хватку, – и воздух становится густым и липким. Если чужие глаза их и замечали, люди тут же отворачивались. И все, кто попадались беглецам на пути, стремглав растворялись в тени.
  
  Улица вывернула направо. Она шла вдоль Воронова холма, выше пересекалась с другой улицей, ограничивавшей парк с западной стороны, а после, изогнувшись к югу, выводила на мост. Когда они приблизились к перекрёстку, Калам заметил, как Ян'тарь внезапно нырнула влево и повела их за собой в узкий проулок. Причина неожиданного манёвра скоро стала очевидна: на пересечении их поджидали другие Пятерни. При виде беглецов они устремились вперёд.
  
  Они нас гонят. На мост. Что же там ждёт, на другой стороне?
  
  Проулок расширился и, после первых обшарпанных зданий, превратился во вполне достойную улицу. Прямо впереди виднелась низкая стена, огораживавшая парк.
  
  Ян'тарь замедлила шаг, словно пытаясь решить, слева обходить эту стену или справа, затем пошатнулась, вскинула меч. С обеих сторон на неё набросились.
  
  Адъюнкт закричала.
  
  Лязгнули клинки, в сторону повалился труп, остальные насели на Ян'тарь Калам видел, как в грудь ей впились два ножа, однако она по-прежнему держалась на ногах и отбивалась изо всех сил. Тавор подбежала и с ходу ударила одного из убийц отатараловым клинком в голову, яростным рывком высвободила оружие, полоснула на отлёте другого по плечу. Меч цвета ржавчины с шипением рассёк плоть и кровь, рука отлетела прочь…
  
  Калам увидел, за мгновение до того, как сам врубился в это побоище, что свободной рукой Ян'тарь ухватила одного из Когтей за шею, подняла в воздух и с разворота швырнула о каменную стену. Тот успел нанести женщине несколько ударов ножом по груди, по плечам, по рукам.
  
  Нижние боги!
  
  Калам кинулся в бой, как разъярённый бхедерин, нанося удары двумя ножами и одновременно всем весом толкая в сторону сперва одного Когтя, затем другого. Оба кубарем покатились на землю.
  
  В полумраке под стеной парка Воронова холма началась яростная рукопашная драка, и вскоре вторая Пятерня легла рядом с тем, что осталось от первой. Дюжина быстрых ударов сердца – и всё было кончено.
  
  У них не оставалось времени на отдых, на то, чтобы перевести дыхание. В стену ударились арбалетные стрелы.
  
  Калам молча махнул рукой вдоль стены на запад, и каким-то странным – непостижимым – образом Ян'тарь вновь побежала впереди.
  
  Из-за спины донеслись яростные вопли, но оборачиваться никто не стал. Стена завернула к югу. Улица, что шла вдоль неё, выходила прямиком на Адмиральский мост – и там виднелась неосвещённая каменная арка, сокрытая в тенях, тёмная, как дно провала. Когда они подошли ближе, чары развеялись и истаяли. За ними не скрывалось… ничего. Вокруг не было ни единой живой души.
  
  – Ян'тарь, – прошипел Калам. – Стой!
  
  Что бы ни оказалось у них на пути, похоже, это отвлекло и набегавших Когтей – хотя бы ненадолго.
  
  – Послушайте меня, адъюнкт. Вы с Ян'тарь – давайте в реку. И по ней до гавани прямиком.
  
  – А как же ты? – требовательно спросила адъюнкт.
  
  – Мы пока видели едва ли треть из тех Когтей, что есть в городе, адъюнкт. – Он кивнул в сторону Мышиного квартала. – Они там. И я заставлю их побегать, как следует. – Он вздохнул, сплюнул желчью и кровью. – Рано или поздно оторвусь. Я знаю Мышатник, Тавор. Уйду по крышам.
  
  – Нет смысла разделяться…
  
  – Смысл есть, адъюнкт. – Калам взглянул на Ян'тарь. Хотя для тебя уже, боюсь. слишком поздно
  . – Ян'тарь со мной согласна. Она вас до гавани доведёт.
  
  Улицы и переулки вокруг погрузились в зловещее безмолвие. Теперь уже скоро
  .
  
  – Уходите.
  
  Адъюнкт посмотрела ему в глаза.
  
  – Калам…
  
  – Уходите, Тавор.
  
  Он проводил их взглядом до реки, они стали осторожно спускаться по старым камням, служившим стене опорой. Ян'тарь шла первой. Река была грязной, медленной, мелкой. Путь обещал быть нелёгким, но темнота играла на руку. А когда они доберутся до гавани… ну, там придумают что-нибудь
  .
  
  Калам уверенно взялся за ножи. В последний раз покосился назад – по-прежнему ничего. Странно. Он посмотрел на мост. Ладно. Хватит тянуть – за работу
  .
  
  Лостара Йил добралась до перекрестья дорог, оставив позади Бастионный спуск со сваленными у подножия трупами. Гвалт бушующей толпы до сих пор доносился издалека – со стороны гавани или даже дальше, – но ближайшие дома и виллы стояли, чёрные и притихшие, как будто она оказалась в некрополе, достойный памятник величию Империи
  .
  
  Тем сильнее она удивилась, когда внезапно перед ней из ниоткуда вынырнула крохотная фигурка, и тревога лишь усилилась, стоило ей признать мальчишку.
  
  – Свищ, – окликнула она, приближаясь. – А ты что здесь делаешь?
  
  – Тебя жду, – ответил сорванец, утирая сопливый нос.
  
  – В смысле?
  
  – Я отведу, куда тебе надо. Ночь была грустная, но всё будет хорошо, ты это когда-нибудь поймёшь. – С этими словами он развернулся и потопал по дороге на юг. – Нам не надо держаться тропы. Пока незачем. Можем выйти на ближний мост. Лостара Йил… – Он покосился на неё через плечо. – Ты очень красивая.
  
  Несмотря на духоту, её пробрала холодная дрожь. Догоняя мальчишку, она окликнула его:
  
  – Какой ещё тропы?
  
  – Не важно.
  
  Слева в темноте зашуршало. Она крепче взялась за меч.
  
  – Там что-то…
  
  – Ничего, – отозвался Свищ. – Это мои друзья. От них зла не будет. Но нам надо спешить.
  
  Вскоре они добрались до моста, через который можно было попасть в Центральный квартал, после чего Свищ какое-то время вёл их на запад и, наконец, вновь свернул на юг.
  
  Вскоре они наткнулись на первых мертвецов. Это были Когти, поначалу мелкими группами – крысы и дворняги уже начали их объедать, – затем, ближе к парку Воронова холма, улица оказалась усеяна трупами целиком. Лостара замедлила шаг на подходе к месту побоища – вытянувшегося на юг, как будто здесь пронёсся ураган, вострившийся клинками, и сразил не меньше сотни имперских убийц на своём пути, – и, разглядывая одного покойника за другим, она наконец начала осознавать… у ран было нечто общее – особый ритм, то, с какой убийственной, неумолимой точностью они были нанесены.
  
  Дрожь пробрала её сильнее, до костей.
  
  В трёх шагах впереди Свищ мурлыкал себе под нос виканскую пастушью песенку.
  
  Посреди Адмиральского моста Калам зажал один из ножей под мышкой и потянулся за жёлудем, надёжно упрятанным в складках кушака. Он был гладким и тёплым, это ощущалось даже сквозь кожаную перчатку. Он словно бы приветствовал его. И… проявлял нетерпение.
  
  Присев на корточки у низкого парапета, Калам бросил жёлудь на мостовую. Тот треснул, покрутился немного, потом застыл.
  
  – Давай, Бен, – пробормотал Калам, – теперь – пора.
  
  Сидевший в каюте «Пенного волка», скрестив ноги и прикрыв глаза, Адаэфон Делат вздрогнул, ощутив далёкий призыв. Гораздо ближе звучали отголоски побоища в гавани, он знал, что изморцев теснят шаг за шагом, заставляют отступать под напором магии и разъярённой толпы. На верхней палубе Дестриант Ран'Турвиан поддерживал чары, ограждавшие корабль от любых колдовских атак. Не то чтобы ему это давалось с трудом, насколько мог судить Быстрый Бен, но что-то его отвлекало, от него веяло неуверенностью, как будто он ожидал какого-то более важного вызова – и этот миг стремительно приближался.
  
  Проблемы, сплошные проблемы повсюду, кто бы сомневался
  .
  
  Незаметно проскользнуть по паутине Путей, сплетавшихся нынче ночью на улицах города, было непростой задачей. То тут, то там попадались анклавы мощного колдовства, расползающиеся по сторонам ловушки, готовые нести мучительную смерть, и их Быстрый Бен узнавал. Руз, Тропа моря. Эти ловушки – вода, похищенная из глубин океана, сохранившая первозданную дикость, – готовы уничтожить всё, к чему прикоснутся. Высший Руз, и до чего же мне он не нравится
  .
  
  Кто-то там следил за ним. Ждал, пока он сделает ход. И кто бы это ни был, их устраивало, чтобы Быстрый Бен оставался там, где он есть, в каюте «Пенного волка». Сидел смирно, ни во что не вмешивался, не лез в драку
  .
  
  Ну, хорошо. Он отрыл четыре Пути, сплёл дюжину колдовских чар, готовых сработать в любой момент – руки сперва саднило, потом стало жечь, точно он обмакивал их в кислоту.
  
  Там где-то Калам, и ему нужна помощь
  .
  
  Высший маг чуть заметно кивнул сам себе, и прореха в Путях отворилась перед ним. Он медленно поднялся на ноги, стараясь не замечать, как ноют суставы – боги, кажется, я старею. Кто бы мог подумать?
  Он сделал глубокий вдох, поморгал, чтобы прояснилось перед глазами, и устремился вперёд, в прореху…
  
  …и в тот самый миг, когда он уже исчезал в ней, послышался тихий смешок, а за ним – шипение:
  
  – Помнишь, ты говорил, что будешь у меня в долгу? Так вот, мой милый Змей, время пришло
  .
  
  Двадцать ударов сердца. Двадцать пять. Тридцать. Худ вас всех побери!
  Калам посмотрел на треснувший жёлудь. Дерьмо. Дерьмо, дерьмо.
  Сорок. Выругавшись себе под нос, он поднялся с места.
  
  Вот, в чём беда с бритыми костяшками. Иногда не срабатывает. Значит, я сам по себе. И ладно. Эта жизнь мне порядком осточертела
  . Люди слишком много значения придают убийствам, сказал он себе. Но этим ничего не достичь, ничего действительно стоящего. Не было на свете ни единого убийцы, кто не заслуживал бы, чтобы ей или ему отсекли голову и насадили на кол. Мастерство, талант, возможности – всё это не оправдывало растрату человеческой жизни.
  
  Сколько среди нас таких – да, и к тебе это относится, – кто ненавидит себя за то, что мы есть? Знаешь, оно того не стоит. Худ бы побрал это воспалённое самолюбие, зажжём наш жалкий огонёк в последний раз, а потом – пусть приходит тьма. С меня довольно. Хватит
  .
  
  Он дошёл до конца моста и вновь остановился. Последний взгляд назад. Нет, ничего там не горит, разве что в моих фантазиях. Замыкаем круг, да? Вал, Тротц, Скворец…
  
  Тёмный, помятый и изломанный лик Мышатника манил его. Гнилая ухмылка, нужда и разложение, все тяготы жизни. Подходящее место, решил Калам Мехар. Убийца пришёл в движение, бросился бегом наискосок, пригибаясь к земле так низко, насколько мог, добрался до покосившейся стены, окружавшей заброшенную виллу, взметнулся наверх, одной ногой найдя опору в забитой мусором стрельнице – попутно выбив оттуда птичье гнездо – и закинув руку как можно выше. Глиняные осколки, вмурованные в верхнюю часть стены, зацепились за рукав, прорвали его, оцарапав кожу. Он подтянулся, оттолкнулся второй ногой от тех же зубцов, как можно сильнее, взмыл в воздух и ухватился за покатую крышу, осыпавшую его засохшим птичьим помётом. Калам удержался, несмотря ни на что вскарабкался по скату, в два широких шага добрался до гребня крыши, чтобы спуститься по другой стороне…
  
  Перед ним простирался запутанный лабиринт – дикие, неприглядные задворки Мышатника…
  
  Затаившиеся в ожидании Когти набросились на него со всех сторон. Они были здоровенные, как на подбор, – самые рослые убийцы из всех, что до сих пор встречались Каламу. Быстрые, как озлобленные гадюки. И каждый с двумя длинными ножами в руках.
  
  Калам не замедлился ни на мгновение – ему нужно было прорваться через них, он не мог останавливаться, – чужие выпады он отражал своими клинками, чувствовал, как чужие лезвия оставляют глубокие шрамы на его броне, как расходятся звенья кольчуги, как входит глубоко в левое бедро остриё ножа, проворачивается там, режет вверх, – взревев, он совершил отчаянный финт, уходя он мелькающих в воздухе клинков, обхватил нападавшего рукой за голову, надавил, сколько было сил и потянул на себя с разворотом. С хрустом лопнул позвоночник. Калам подтащил обмякший труп к себе за болтавшуюся голову и наконец бросил.
  
  Нож резанул справа, метя ему в висок, и едва не отсёк ухо. Он парировал, перешёл в контратаку и почувствовал, как лезвие скользнуло по чужой кольчуге.
  
  Худ бы их побрал! Кто-то взял меня за образец и понаделал копий
  …
  
  Калам всё же добрался до края крыши, прыгнул, оттолкнувшись посильнее, чтобы перескочить на другую сторону проулка. Приземлился и сразу ушёл в перекат по плоской крыше жилого дома, перекошенного, построенного сто лет назад, если не больше. Поверхность под ногами была усыпана острой глиняной крошкой. Глухие удары послышались за спиной, крыша содрогнулась – это охотники последовали за ним. Два, пять, семь…
  
  Калам поднялся на ноги и обернулся к ним. Девять убийц, выстроившиеся полукругом, словно по команде, бросились на него.
  
  Девять Каламов против одного.
  
  Ну, поглядим
  .
  
  Он бросился, устремившись прямо в центр полукружия. Человек, оказавшийся перед ним, вскинул оружие в панике, поскольку явно не ожидал столь отчаянной атаки. Дважды он исхитрился парировать удары одним длинным ножом, и ещё раз – другим, всё это время пятясь и оступаясь, пока последовательные выпады Калама не прорвали наконец его оборону. Лезвие вошло убийце в грудь, пронзая сердце, второе воткнулось под челюсть, с разворотом вверх, и впилось в мозг.
  
  Используя оба клинка, надёжно застрявшие в чужом теле, Калам развернул труп так, чтобы он оказался на пути у двоих Когтей, затем рывком высвободил оружие и с немыслимой стремительностью набросился на атакующих с фланга. Один из преследователей резанул его ножом по левой голени – не настолько глубоко, чтобы хоть немного замедлить, – когда Калам делал обманный выпад понизу, чтобы отвлечь ближнего к себе Когтя и тут же другим ножом нанести удар вверх – точно в глазницу человеку, стоявшему у первого убийцы за плечом. Оружие застряло. Калам выпустил рукоять, пригнулся и плечом ударил в диафрагму следующего из нападавших – с такой силой, что все кости в теле у него сотряслись от столкновения. Здоровенный ублюдок, Худ его дери!
  Но это не помешало ему присесть ещё ниже, просунув свободную руку тому между ног и дальше. Клинки ударяли ему в спину, кольчужные звенья лопались, как бобы на раскалённых камнях, он чувствовал, как Когти пытаются менять направление атак, чтобы нанести более серьёзные раны. Не обращая на это внимания, Калам наконец занял нужную позицию, оттолкнулся, поднял преследователя в воздух – ещё выше, с рычанием, от которого рвались голосовые связки, используя свободную руку, чтобы ухватить убийцу за рубаху – выше – и вбок
  .
  
  Дёргающий ногами Коготь головой вперёд влетел в грудь своему товарищу. Оба рухнули наземь. Калам прыгнул следом, локтем ударил второго Когтя в лоб – проломив кость, как дынную кожуру, – а оставшийся длинный нож вонзил первому в основание шеи, сзади.
  
  Лезвие ткнулось ему в правое бедро, остриё вышло с другой стороны. Калам стремглав развернулся и успел перехватить оружие из руки убийцы, перекатившись на спину, задрал обе ноги и, что было сил, пнул Когтя в живот, так что тот отлетел в сторону. Ещё один длинный нож устремился ему в лицо – он вскинул руку и парировал атаку предплечьем, тут же ловким движением с вывертом схватил Когтя за запястье, притянул к себе и вспорол ему брюхо его же собственным ножом, так, что кишки вывалились прямиком на Калама.
  
  Он поднялся на ноги, пытаясь отдышаться и покачиваясь, выдернул застрявший нож из бедра – как раз вовремя, чтобы им же отразить очередную атаку, – изрезанные и истерзанные ноги держали с большим трудом, – после чего занял глухую оборону. Трое охотников выстроились напротив, четвёртый, которого он сшиб наземь пинком, медленно, с трудом поднимался, силясь перевести дух.
  
  Слишком большая кровопотеря. Калам чувствовал, что слабеет. Если появятся новые Пятерни…
  
  Он отскочил назад, почти к самому краю крыши, и метнул оба длинных ножа – совершенно неожиданный ход, поскольку это оружие традиционно было несбалансированным и для метания непригодным, но Калам тренировался на коротких расстояниях не один год, и сейчас это пришлось как нельзя кстати. Один нож вошёл глубоко в грудь Когтю, который был от него справа; второй ударил в ключицу Когтя слева, с глухим стуком проломил кость, вонзился и, подрагивая, остался торчать. Не теряя ни мгновения, сразу после броска Калам с голыми руками кинулся на убийцу посередине.
  
  Обеими руками ухватил за предплечье, потянул назад и тут же вбок – охотник пытался контратаковать ножом снизу вверх, но этот удар Калам отбил коленом. Безжалостным рывком он вывихнул руку убийцы и тут же с силой толкнул назад, так что кость скрежетнула, воткнувшись в повреждённую суставную ямку – человек заорал от боли. Калам выпустил руку, обхватил Когтя за голову с двух сторон и, слегка привстав, нажал – всем весом, всей силой, вжимая того в крышу лицом.
  
  Удар, громкий треск, и внезапно вся крыша принялась оседать – старые прогнившие потолочные балки начали лопаться, осыпая всё вокруг извёсткой и штукатуркой.
  
  Выругавшись, Калам перекатился через противника – лицо которого по-прежнему оставалось впечатанным в крышу в луже пузырящейся крови, – и разглядел в расширяющейся трещине тёмное помещение внизу. Он скользнул вперёд…
  
  Пора уходить
  .
  
  Жемчуг стоял и смотрел на происходящее, от трещины в крыше его отделало шагов десять. Он был потрясён, не верил собственным глазам. Повсюду валялись трупы. Лучшие убийцы Малазанской империи. Он перерезал их всех. Просто… перерезал
  . И в сердце вселился ужас – новое, непривычное ощущение, наполнявшее его дрожащей слабостью.
  
  Он смотрел, как Калам Мехар, истекающий кровью, безоружный, подтягивается на руках, чтобы добраться до провала в крыше. И Жемчуг закатал левый рукав, протянул руку, нацелился и сделал выстрел.
  
  Болт вонзился Каламу в левый бок, под вытянутую руку. Тот коротко застонал, сполз вперёд, рухнул вниз и пропал из вида.
  
  Мне очень жаль, Калам Мехар. Но ты… я не могу примириться… с твоим существованием. Не могу…
  
  Он двинулся вперёд вместе с единственный уцелевшим из двух Пятерней и подобрал длинные ножи Калама.
  
  Мои… трофеи
  .
  
  Он повернулся к Когтю.
  
  – Найди остальных.
  
  – А как же Калам…
  
  – С ним покончено. Собери Пятерни здесь, в Мышатнике. Нам пора навестить центральный порт. Если адъюнкт туда всё-таки доберётся, что ж, придётся добивать её там.
  
  – Будет исполнено, Глава Когтей.
  
  Глава Когтей. Да. Ваша воля исполнена, императрица Ласиин. Да, он мёртв. Пал от моей руки. Мне нет равных в Малазанской империи
  .
  
  С кого он начнёт?
  
  Маллик Рэл.
  
  Корболо Дом.
  
  Ни один из вас не доживёт до рассвета. Клянусь
  .
  
  Убийца, подошедший к краю пролома, посмотрел вниз.
  
  – Я его не вижу, Глава Когтей.
  
  – Уполз издыхать, – отозвался Жемчуг. – Картульский паральт.
  
  Тот резко обернулся, уставился как громом поражённый.
  
  – Не змеиный яд? Паучий?.. Боги нижнего мира!
  
  Да, самая мучительная, продолжительная агония из всех возможных. И на острове не осталось ни одного жреца, способного справиться с этой отравой
  .
  
  Два ножа лязгнули, упав на крышу. Жемчуг посмотрел в недоумении.
  
  – В чём дело? – спросил он.
  
  Убийца смотрел на него в упор.
  
  – Довольно. Сколько ещё бесчестья ты принесёшь Когтям? Я с тобой дела иметь не хочу. – Он развернулся, чтобы уйти. – Сам выясняй, где адъюнкт, Жемчуг. Натрави на неё своих пауков, мать твою…
  
  Жемчуг вскинул правую руку, и второй арбалетный болт просвистел через крышу. Воткнулся в точности промеж лопаток. Коготь рухнул наземь, отчаянно размахивая руками.
  
  – К сожалению, это был белый паральт. Он действует куда быстрее.
  
  Наконец-то. Как он с самого начала и планировал – никаких свидетелей. Пришла пора собирать оставшиеся Пятерни.
  
  Он сожалел, что вышло именно так, а не иначе. Всё это. Но сейчас рождалась новая Малазанская империя, с новыми правилами. И эти правила меня вполне устраивают. Ещё бы – ведь у меня не осталось ничего своего. И никого
  …
  
  Закрыв глаза, Скрипач отложил инструмент в сторону. Он ничего не сказал, потому что говорить было нечего. То, что недавно владело им без остатка, ушло, музыка вытекла из его рук, из головы, из сердца. Он ощущал внутри незаполнимую пустоту, душа казалась обезвоженной, лишённой жизни. Он знал, что будет именно так, но это знание не уменьшало боль утраты и не усиливало её – просто ложилось бременем на плечи. Ещё одним бременем.
  
  Снизу с улицы донеслись вопли, дверь разлетелась в щепы.
  
  Смелый Зуб поднял голову, промокнул глаза.
  
  Тяжёлая поступь на лестнице.
  
  Геслер взял со стола кувшин с вином и медленно наполнил кружки заново. К хлебу никто не прикоснулся.
  
  Топающие шаги в коридоре приближались неторопливо. Кто-то шёл, запинаясь, волоча ноги.
  
  И встал перед дверью мастер-сержанта.
  
  Послушались мощные удары, треск дерева, как будто с той стороны скреблись острые когти.
  
  Геслер поднялся и подошёл.
  
  На глазах у Скрипача сержант открыл дверь, постоял перед ней какое-то время в полной неподвижности, глядя на того, кто был в коридоре, затем обернулся:
  
  – Ураган, это к тебе.
  
  Гигант не спеша поднялся с места, а Геслер как ни в чём не бывало вернулся и вновь уселся на свой стул.
  
  В проходе появилась фигура. Широкие плечи, потрёпанный мокрый меховой плащ. Ничего не выражающее лицо с кожей красно-коричневого оттенка, туго натянутой на выпирающих костях. Провалы глазниц. Длинные руки, висящие по бокам. Брови Скрипача поползли вверх. Т'лан имасс.
  
  Ураган прокашлялся.
  
  – Легана Брид. – Голос звучал до странного сипло.
  
  Существо ответило, и звук был такой, словно заскрежетали могильные камни:
  
  – Я пришёл за своим мечом, смертный.
  
  Геслер, развалившийся на стуле, потянулся за кружкой.
  
  – Долгая была прогулка, и мокрая, да, Брид?
  
  Голова со скрипом повернулась в его сторону, но т'лан имасс ничего не сказал.
  
  Взяв кремнёвый меч, Ураган вернулся к Легане Бриду.
  
  – Ты сколько народу внизу напугал, – заметил он.
  
  – Вы, смертные, слишком впечатлительные.
  
  Морпех протянул меч, держа его плашмя.
  
  – Не очень-то ты торопился из своего портала.
  
  Легана Брид забрал оружие.
  
  – Мало что бывает таким простым, как кажется, Кованый щит. Носи боль в своём сердце и помни: твои дела в этом мире ещё далеки от завершения.
  
  Скрипач через стол покосился на Смелого Зуба. Кованый щит?
  Мастер-сержант лишь покачал головой в ответ.
  
  Легана Брид внимательно рассматривал меч, сжимая его в костяных руках.
  
  – Он поцарапан.
  
  – Что? Хм, но я же… а, ну да…
  
  – Юмор вышел из употребления. – С этими словами т'лан имасс повернулся, чтобы уйти.
  
  Внезапно Геслер распрямил спину.
  
  – Погоди, Легана Брид!
  
  Существо застыло в дверях.
  
  – Ураган выполнил всё, чего ты от него хотел. Теперь мы требуем платы
  .
  
  Скрипача прошиб ледяной пот. Геслер!
  
  Т'лан имасс вновь обернулся в их сторону.
  
  – Платы. Кованый щит, разве моё оружие не послужило вам верой и правдой?
  
  – Послужило, да.
  
  – В таком случае долга нет…
  
  – Неправда, – прорычал Геслер. – Мы видели, как ты забрал с собой голову тисте анди! Но мы ничего не сказали другим т'лан имассам, мы сохранили твой секрет, Легана Брид! Хотя могли бы поторговаться, чтобы выбраться из этого треклятого бардака! Так что долг есть!
  
  Древний неупокоенный воин долгое время молчал и наконец подал голос:
  
  – Чего же вы от меня хотите?
  
  – Нам – мне, Урагану и Скрипачу – нужно сопровождение. До корабля. Скорее всего, будет драка.
  
  – Между этим местом и портом примерно четыре тысячи смертных, – сказал Легана Брид. – Обезумевших под воздействием чар Хаоса.
  
  – И что? – презрительно фыркнул Геслер. – Тебе страшно, т'лан имасс?
  
  – Страшно. – Утверждение, не вопрос. Потом голова наклонилась к плечу. – Юмор?
  
  – Так в чём проблема?
  
  – Порт. – Он немного подумал. – Я только что оттуда.
  
  Скрипач начал собирать своё барахло.
  
  – С такими ответами, Легана Брид, – заметил он, – тебе самое место среди морпехов. – Он бросил взгляд на Смелого Зуба. – Приятно было свидеться, старина.
  
  Мастер-сержант кивнул:
  
  – Мне тоже. Со всеми троими. Сожалею, что двинул тебе под дых, Скрип.
  
  – Худу рассказывай, как ты сожалеешь.
  
  – Да не знал я, что это ты…
  
  – Худу рассказывай, как ты не знал.
  
  – Ладно. Засёк я тебя, когда ты вошёл. Услышал, ткань о струны трётся. Унюхал морантские боеприпасы. Что сложного?
  
  – И всё равно мне врезал?
  
  Смелый Зуб ухмыльнулся. Той самой неповторимой усмешкой, благодаря которой сукин сын и заработал себе прозвище.
  
  Легана Брид спросил:
  
  – Вы все здесь морские пехотинцы?
  
  – Да, – подтвердил Скрипач.
  
  – Значит, сегодня я тоже буду морпехом. Пойдёмте убивать людей.
  
  Горлорез вскарабкался по сходням, пошатываясь, вывалился на палубу.
  
  – Кулак, – выдавил он, силясь отдышаться, – нужно звать подкрепление… мы так долго не продержимся…
  
  – Нет, солдат, – возразил Кенеб, не сводя взгляда с ожесточённого побоища на площади перед ними, с неуклонно редеющих рядов изморцев, теснимых невменяемой толпой, которая прирастала с каждым мгновением нападавшими, притекавшими со всех сторон, из окрестных улочек, переулков и проходов между складскими постройками. Ты разве не понимаешь? Мы встрянем сильнее, окончательно увязнем в этом болоте, и будем увязать всё глубже и глубже – так, что уже не сможем вырваться. Там слишком много колдовства… нижние боги, ещё немного, и у меня лопнет голова.
  Ему хотелось сказать это отчаявшемуся морпеху, но командиры не должны объяснять свои решения подчинённым.
  
  В точности как адъюнкт. Тебе этого хочется, боги, как же тебе этого хочется, хотя бы ради того, чтобы увидеть понимание в их глазах. Но ты не можешь. Ладно,
  я начинаю понимать
  …
  
  – Внимание, Кулак Кенеб! – послышалось предостережение Дестрианта. – Убийцы пытаются прорвать нашу оборону…
  
  Горлорез с шипением развернулся, окликая морпехов на причале:
  
  – Сержант! Взводы сюда, наверх! У нас Когти на подходе!
  
  Кенеб посмотрел на Ран'Турвиана.
  
  – Ты можешь преградить им путь?
  
  Бледный как мел, тот медленно кивнул.
  
  – Сейчас – да, но они настойчивы и хитры. Когда прорвутся, появятся внезапно – здесь, среди нас.
  
  – Кто их цель? Тебе понятно?
  
  – Полагаю, мы все. Возможно, больше прочих, – Дестриант покосился на Нихила и Бездну, безмолвно наблюдавших с носа за побоищем, – эти двое. Их сила спит. И пока что пробудить её невозможно… она предназначена не для нас, понимаете. Не для нас.
  
  Худ милосердный
  . Он посмотрел на морпехов, поспешивших откликнуться на призыв о помощи. Корик, Битум, Улыбка – проклятье, Скрипач, где тебя носит?
   – за ними Спрут и Корабб Бхилан Тэну'алас. Мигом позже показался сержант Бальзам в сопровождении Гальта и Лоуба.
  
  – Сержант, а где ваш целитель… и ваш маг?
  
  – Выдохлись, – отозвался далхонец. – Приходят в себя на «Силанде», сэр.
  
  – Отлично. Я хочу, чтобы вы прикрыли собой Нихила с Бездной – первыми Когти попытаются добраться до них. – Солдаты кинулись выполнять приказ, а он повернулся к Ран'Турвиану с негромким вопросом: – Надеюсь, себя ты сумеешь защитить, Дестриант?
  
  – Да, я готовился к тому, что такой момент может настать. Сил хватит. А вы сами, Кулак Кенеб?
  
  – Сомневаюсь, что я для кого-то настолько важен… – И тут же он отвлёкся на мысль, внезапно пришедшую в голову. Оглянулся на морпехов. – Улыбка! Сбегай в каюту первого помощника, предупреди Быстрого Бена и, если получится, уговори его подняться сюда.
  
  С этими словами он прошёл к поручням по правому борту, облокотился на них и стал наблюдать за боем у входа на причал.
  
  В толпе было полно малазанских солдат в форме, никто больше не притворялся, что их там нет. В доспехах, многие со щитами, а те, что позади – с арбалетами, посылали в изморцев болт за болтом. Чужеземных союзников оттеснили почти до самого мола.
  
  Спрут стоял на носу и орал на расчёт баллисты – заряжающий сжимал в одной руке рыболовную сеть, в другой удерживал что-то большое и круглое. Миг спустя расчёт расступился, и Спрут принялся крепить снаряд за наконечником громадного метательного копья.
  
  Отличная мысль. Для расчистки пространства – самое то, хотя и грязновато. Но выбора у нас нет
  .
  
  Вернулась Улыбка, торопливо подбежала к Кенебу:
  
  – Кулак, его там нет.
  
  – Как?
  
  – Исчез!
  
  – Ладно. Не важно. Возвращайся к своим, солдат.
  
  Где-то в городе колокол отбил четыре удара, звучно и размеренно. Боги нижнего мира, неужто – всё?
  
  Лейтенант Порес стоял рядом со своим капитаном и поверх тёмной воды смотрел на ужас, творившийся в центральном порту.
  
  – Мы проигрываем, сэр, – сказал он наконец.
  
  – Вот. Именно за это я и произвёл тебя в лейтенанты, – откликнулся Добряк. – За твою необычайную наблюдательность. И нет, лейтенант, приказ мы нарушать не станем. Мы останемся здесь.
  
  – Негодно это как-то, сэр, – продолжал настаивать Порес. – Там союзники гибнут… а ведь они вообще ни при чём.
  
  – Они сами ввязались, это был их выбор.
  
  – Всё равно, сэр, негодно.
  
  – Лейтенант, тебе настолько неймётся поубивать братьев-малазанцев? Если так, снимай доспехи и плыви к берегу. Если повезёт, акулы тебя не отыщут, несмотря на все мои горячие мольбы о том, чтобы это случилось. И ты окажешься там как раз вовремя, чтобы тебе отрезали голову. Тем самым ты меня принудишь искать себе нового лейтенанта, что, впрочем, будет не так уж сложно. Ханфено, я думаю, до лейтенанта вполне дорос… ровно до лейтенанта, не выше, конечно. Он почти такой же тупой и упрямый, как ты. Ну, чего встал? Скидывай броню, а Сенни пока ставки начнёт принимать.
  
  – Благодарю вас, сэр, что-то не хочется.
  
  – Очень хорошо. Но ещё одна жалоба, лейтенант, и я сам тебя выкину за борт.
  
  – Так точно, сэр.
  
  – В доспехах.
  
  – Так точно, сэр.
  
  – И вычту из твоего жалованья стоимость загубленного снаряжения.
  
  – Конечно, капитан.
  
  – А если ты ещё раз попытаешься оставить за собой последнее слово, клянусь, я тебя просто пришибу на месте.
  
  – Так точно, сэр.
  
  – Лейтенант…
  
  Порес сжал челюсти и замолчал. На какое-то время.
  
  С едва слышным шорохом некто приземлился на искорёженную, растрескавшуюся крышу. Помедлил, глядя на трупы, валявшиеся вокруг. Затем приблизился к зияющей дыре у края.
  
  Стоило ему подойти, неподалёку другая фигура словно бы сгустилась из пустоты и опустилась на одно колено над телом, ничком распростёртым у самого провала. Из спины у фигуры торчал небольшой арбалетный болт с оперением из рыбьих костей – щёчных пластин какой-то крупной глубоководной твари, бледных и полупрозрачных. Новоприбывший поднял призрачно-бледное лицо навстречу подошедшему.
  
  – Глава Когтей убил меня, – хрипло произнёсло видение, указывая на труп у своих ног. – И я на последнем издыхании проклял его имя. Я думаю… да, думаю, поэтому я всё ещё здесь. Не готов пока пройти Вратами Худа. Это дар… для тебя. Он убил Калама Мехара. Картульским паральтом. – Призрак вполоборота указал на край пролома. – Калам – он выдернул дротик… конечно, смысла в этом нет, какая разница, когда паральт уже попал в кровь. Но я не сказал Жемчугу – он здесь, на самом краешке. Возьми. Там ещё достаточно яда. Забирай. Это для Главы Когтей.
  
  На этих словах призрак исчез.
  
  Некто запахнулся в ткань, присел и, не снимая перчатки, аккуратно подобрал перепачканный кровью дротик. Уложил его в складку пояса, расправил плечи и двинулся в путь.
  
  Не обращая внимания на сумятицу злонравных чар, одинокая фигура с головокружительной скоростью промчалась по улице, ловко обходя все расставленные силки – слепящие скопления Высшего Руза, шепчущие приглашения Моккры, – выбралась на неосвещённые тропы Рашана, где всего пару мгновений назад пробегали убийцы, и пошла по их следу, стремительно сокращая дистанцию, сжимая кинжалы в руках, затянутых в кожаные перчатки.
  
  Близ порта Когти начали выходить с Путей, собираться группами, готовясь бросить все силы против чужеземных солдат и против всех тех, кто находился на борту двух пришвартованных бок о бок кораблей.
  
  Движения фигуры, спешившей позади, приобрели текучесть, стали расплывчатыми, словно затканными тенями, и приближение её обрело новое качество – скорость, превышавшую всё, что мог бы отследить взор смертного в эту ночь сумрака и дыма, – и наконец одинокий боец налетел на первую Пятерню.
  
  В воздух брызнула кровь, струями во все стороны, трупы отлетали в обе стороны, круговорот смерти затягивал всё новые жертвы. Когти дёргались, вскрикивали, вопили и умирали.
  
  При этих звуках Глава Когтей Жемчуг повернулся. Под ним в арьергарде ещё недавно было больше двадцати Пятерней – но сейчас он видел лишь подрагивающие или недвижимые останки. Что-то – или кто-то
  – рвал их на куски. Нижние боги
  . Танцор Тени. Кто – Котильон? Ледяной ужас пронзил грудь когтями. Бог. Покровитель убийц – идёт за мной.
  
  Во имя Калама Мехара… идёт за мной!
  
  Развернувшись, он торопливо зашарил взглядом по сторонам в поисках укрытия. К Худу все Пятерни!
  Протолкавшись мимо остальных, Жемчуг бросился бежать.
  
  Узкий проход между складов, скрытый во мраке. Ещё пару мгновений – и он откроет свой Путь, прорвёт ткань, нырнёт туда – и прочь, прочь отсюда
  .
  
  Оружие он держал в руках. Если уж суждено умереть, я всё равно буду драться – с богом или с кем угодно ещё
  …
  
  В непроглядной темноте проулка – за спиной доносились крики, всё ближе, всё громче, – Жемчуг сосредоточился, хватаясь, как утопающий, за свои Пути. Моккра. Используй её. Измени реальность, прорвись на другие Пути – Рашан, потом на Имперский, а оттуда
  …
  
  На зов его ничто не отозвалось. Сипло выдохнув, Жемчуг бросился бежать ещё быстрее, вперёд по тёмному проходу…
  
  Что-то позади – прямо за спиной…
  
  Вспышки боли, прорезавшие обе голени, – Жемчуг заорал, когда рассечённые сухожилия втянулись под кожу, не удержался на ногах, внезапно ослабших, как влажная глина, бесполезных, неповоротливых. Он растянулся на земле, по-прежнему цепляясь за оружие, отчаянно пытаясь дотянуться до Путей…
  
  Лезвия клинков продолжали лизать его, подобно языкам кислоты. Подколенные сухожилия, локти – затем одной рукой его подняли с почерневшей мостовой и швырнули в стену. Удар пришёлся в лицо, кости треснули, он рухнул плашмя, и вновь вернулась всё та же рука, пальцы вцепились в волосы, заставляя откинуть голову назад. Холодное железо оказалось во рту, резануло, отсекло язык. Захлёбываясь кровью, Жемчуг попытался вывернуть голову – и его вновь подхватили, швырнули в другую стену, сломалась левая рука. Он упал на бок – и тут же получил удар ногой в основание бедра, потом ещё и ещё – пока тазобедренная кость не превратилась в месиво… боги, какая боль
  – он чувствовал её и ничего больше, она его захлёстывала – его Пути – где?
  
  Внезапно всё прекратилось.
  
  Фигура застыла над Жемчугом. Затем опустилась на корточки.
  
  Видеть убийца ничего не мог, глаза заливало алым, в голове звенело, к горлу мутными судорожными волнами поднималась тошнота с привкусом крови, вытекавшей из обрубка языка. Лостара, любовь моя, подойди поближе к вратам – и ты увидишь меня. Я иду
  .
  
  Голос, мягкий и тихий, прорезал насквозь все мысли, все ощущения – беспощадно ясный и близкий.
  
  – Моя последняя цель. Ты, Жемчуг. Можно было сделать это быстро. – В долгой паузе стало слышно медленное, размеренное дыхание. – Если бы не Калам Мехар.
  
  Что-то воткнулось ему в живот. Глубже. Ещё глубже.
  
  – Возвращаю тебе то, чем ты его убил.
  
  Фигура распрямилась, отошла на пару шагов, но вдруг вернулась, уже когда по венам прошлись первые пугающие сполохи и огонь начал выедать глаза. Этот яд сохранял жертву в живых так долго, насколько возможно, подпитывал сердце всем необходимым, даже когда по всему телу один за другим начинали лопаться кровеносные сосуды…
  
  – Ножи Калама, Жемчуг. Не знаю, чем ты думал. Невозможно открыть Пути, когда в руках отатарал. Так что мы с ним вместе тебя убили. Это правильно.
  
  Пламя! О боги! Огонь!
  
  Апсалар двинулась прочь. Вдоль по проулку, прочь от гавани. Прочь от всего.
  
  Существо, поджидавшее её на другой стороне прохода, там, где начиналась улочка, ведущая через реку в Мышиный квартал, выглядело несуразно тонким и словно бы сотканным из теней. Перед ним Апсалар приостановилась.
  
  – Скажи Котильону. Я сделала всё, как он хотел.
  
  Престол Тени издал шепчущий звук, похожий на вздох и почти бесформенной рукой потянулся куда-то в складки призрачного плаща, ухватился за серебристый набалдашник трости, ударил один раз по мостовой.
  
  – Я видел, моя дорогая. Твой Танец Тени. От самого Бастионного спуска и дальше – я наблюдал.
  
  Она молчала.
  
  Престол Тени заговорил вновь:
  
  – Так не сумел бы даже Котильон. Даже Котильон.
  
  Апсалар по-прежнему хранила безмолвие.
  
  Внезапно бог захихикал:
  
  – Слишком много ошибочных решений, бедная женщина. Как мы и боялись. – Пауза, снова смешок. – Сегодня пал Глава Когтей и ещё триста семь Когтей – все от твоей руки, дорогая моя. Я по-прежнему… не могу поверить. Не важно. Теперь она осталась одна. Тем хуже для неё. – Призрачная голова в капюшоне, почти неосязаемая, слегка склонилась набок. – Ах да, Апсалар. Мы держим обещания. Ты свободна. Ступай.
  
  Она протянула два длинных ножа, рукоятью вперёд.
  
  С поклоном бог принял оружие Калама Мехара.
  
  Обойдя Престола Тени стороной, Апсалар пошла своей дорогой.
  
  Он посмотрел, как она идёт по мосту.
  
  Новый вздох. Внезапно голова в капюшоне вскинулась, нюхая воздух.
  
  – О, добрые вести. Увы, пока что не для меня. Сперва небольшой крюк. Надо же, что за ночь!
  
  Бог начал растворяться, но вдруг замерцал и проявился вновь. Престол Тени посмотрел на оружие в своих руках.
  
  – Что за нелепость! Придётся идти. И очень быстро!
  
  И он засеменил прочь, скрежеща тростью по камням.
  
  Спустя совсем немного времени Престол Тени достиг подножия башни, которая была в гораздо лучшей сохранности, чем выглядела со стороны. Вскинул трость, постучал в дверь. Выждал с дюжину ударов сердца и повторил.
  
  Дверь приоткрылась.
  
  Тёмные глаза уставились на него с нараставшей яростью.
  
  – Ну, будет тебе, будет, Обо, – примиряюще сказал Престол Тени. – Это визит вежливости, уверяю. Двое близнецов, обожающих лезть не в свои дела, захватили верхушку твоей башни. Осмелюсь предложить, чтобы ты их выставил оттуда – по-доброму, как обычно.
  
  Бог изобразил тростью приветственный жест и двинулся прочь.
  
  Не успел он сделать и два шага, как дверь с лязгом затворилась.
  
  После этого Престол Тени вновь ускорился. В эту ночь ему оставалась последняя встреча, самая драгоценная. Теперь трость отстукивала ритм, как солдатский барабан.
  
  Он был на полпути к месту назначения, когда башня Обо внезапно полыхнула огнём. Раздался грохот, полетели обломки кирпичей и черепицы. Но даже за этим шумом не затерялись два возмущённых вопля.
  
  Престол Тени, невольно пригнувшийся, когда это началось, распрямился и прошептал:
  
  – По-доброму, Обо. Да, это очень по-доброму.
  
  И бог пошёл дальше по улицам города Малаза. Проявляя совершенно недостойную поспешность.
  
  Они быстро шагали по улицам, стараясь держаться в тени, в десяти шагах за Леганой Бридом, который ступал по мостовой, позвякивая кончиком меча по булыжникам. Те немногие, кто случайно встречались им на пути, спешно разбегались при виде т'лан имасса в потрёпанном плаще из шкуры.
  
  Скрипач выдал Геслеру и Урагану арбалеты, снаряженные «шрапнелями», а свой оснастил «руганью». Они добрались до широкой улицы, шедшей параллельно набережной, всё ещё южнее моста, который вёл прямиком к центральному порту. Со всех сторон Скрипача окружали знакомые строения, но было во всем этом что-то нереальное, как если бы рука безумного и гениального художника перечертила всю картину, углубляя, подчёркивая детали, придавая им куда больше смысла, чем они заслуживали.
  
  Со стороны доков доносился вой сражения, временами перебиваемый разрывами морантских боеприпасов. В основном это были «шрапнели». Спрут. Мою заначку тратит!
  
  Они подошли к перекрёстку. Посреди него Легана Брид задержался, медленно повернулся лицом к просевшей таверне на другой стороне. Там хлопнула дверь, и наружу выбрались двое. Раскачиваясь, они преодолевали каждый новый булыжник так, словно по камням переходили в брод бурную реку, хватались за руки, тащили, тянули, повисали друг на друге и спотыкались.
  
  Негромко выругавшись, Скрипач направился к ним.
  
  – Сержант Хеллиан, Худова плешь, – почему на берегу?
  
  На звук его голоса оба разом икнули и обернулись.
  
  Взгляд Хеллиан упёрся в т'лан имасса.
  
  – Скрипач, – сказала она. – Паршиво выглядишь.
  
  – Сюда смотри, пьянчуга. – Он махнул Геслеру с Ураганом, чтобы дальше шли без него, и подошёл ближе. – Кто это с тобой?
  
  Хеллиан развернулась и посмотрела на человека, которого держала за руку. Смотрела она на него очень долго.
  
  – Твой пл'нник, – подсказал тот, явно пытаясь быть полезным.
  
  – Эт'точно. – Распрямившись, Хеллиан вновь упёрлась взглядом в Скрипача. – Его надо допросить.
  
  – Кому?
  
  – Мне, п'нятно, кому ж ещё. И в'бще, корабль наш где?
  
  Геслер с Ураганом подходили к мосту.
  
  – Иди к ним, – сказал Скрипач Легане Бриду, и т'лан имасс без единого слова двинулся в ту сторону, шаркая ступнями. Сапёр вновь обратился к Хеллиан: – Не отставай. Мы возвращаемся к кораблям.
  
  – Хорошо. Рада, что ты здесь, Скрип, а то вдруг этот слинять поп'тается, да? Р'зрешаю тебе его пр'стрелить, если что. Только в ногу. Я от него ответов хочу, и я их д'бьюсь.
  
  – Хеллиан, – сказал Скрипач. – Нам, возможно, придётся бежать.
  
  – Это мы можем. Правда, Банаш?
  
  – Идиотка, – пробормотал Скрипач. – Это же «У Зубоскала». Демон нормального эля не подаёт. В любом другом бы месте… – Он тряхнул головой. – Ладно, потопали.
  
  Там, впереди, Геслер и Ураган уже ступили на мост и сейчас переходили его, старательно пригибаясь.
  
  Скрипач услышал, как Геслер внезапно издал удивлённо-встревоженный возглас, и они с Ураганом устремились вперёд – прямо в сгустившуюся толпу.
  
  – Вот дерьмо! – Скрипач тоже перешёл на бег.
  
  Изгибающаяся сточная канава, полускрытая в темноте, – вена, бегущая ниже уровня площадей, улиц и переулков, где бушевало безумие и царила резня. Сзади с трудом переставляла ноги женщина, с каждым шагом сплёвывавшая сгустки крови. Адъюнкт Тавор Паран шла впереди, разгребая вонючий мусор.
  
  Ближе и ближе – к рокоту сражения в центральном порту.
  
  Всё это казалось невозможным – Когти их не нашли, не обрушили старые кирпичные стены, чтобы убить их в зловонном месиве, которое представляла собой река Малаз. Что ж, Тавор и Ян'тарь уже миновали несколько трупов по пути, но окружали их лишь плеск воды, топоток крысиных лапок и звон мошкары.
  
  Всё изменилось, как только они добрались до края площади. Взорвалась «шрапнель», очень близко, затем полдюжины тел повалились вниз, когда обрушилась часть кирпичной стены прямо перед двумя женщинами. Вниз скользнула новая фигура, она кричала, размахивала в воздухе клинком и факелом…
  
  …солдат обернулся – и увидел их…
  
  Когда он заревел, объявляя о своём удивительном открытии, Ян'тарь шагнула мимо Тавор. Длинный меч сверкнул, опустился наискосок и отсёк верхнюю треть головы солдата, – через кость, через шлем – так, что белое вещество брызнуло во все стороны.
  
  Затем Ян'тарь потянулась назад, сжала окровавленную руку на плаще адъюнкта и потащила её вперёд по осевшему берегу, по растрескавшимся кирпичам, песку и мелкой гальке.
  
  Сила этой хватки ошеломила Тавор, а Ян'тарь взбиралась по склону так, что ноги адъюнкта оторвались от земли, – вверх, вверх на площадь. И Тавор повалилась на колени, как только рука отпустила её, а звуки боя взорвались вокруг…
  
  Городская стража, по меньшей мере, три взвода – взрывами их отбросило на этот край площади, а теперь они набросились на двух женщин, точно бешеные волки…
  
  Тавор рывком поднялась, отчаянным движением парировала выпад, направленный ей в живот так, что клинки зазвенели. Она инстинктивно нанесла ответный удар и почувствовала, как остриём меча рассекла кольчугу и мускулы плеча. Её противник ахнул и отшатнулся. Тавор рубанула ниже, по колену выставленной вперёд ноги, рассекла надвое коленную чашечку. Солдат завопил и повалился навзничь.
  
  Слева Ян'тарь рубила, колола, парировала – одно за другим тела валились на землю вокруг неё. Но в тот же миг в её тело вошёл меч – и Ян'тарь пошатнулась.
  
  Тавор закричала, повернулась, чтобы метнуться к ней…
  
  И увидела – всего в двадцати шагах – не меньше двух десятков Когтей, которые уже бежали, чтобы присоединиться к сражению.
  
  Клинок меча вырвался из спины Ян'тарь, между лопаток, а солдат, который держал его, метнулся ближе к жертве, сбил с ног, отбросил назад, так что женщина соскользнула с лезвия и тяжело упала на мостовую. Её собственный меч вылетел из руки и зазвенел по камням.
  
  Саму адъюнкт и дюжину стражников разделяли шесть шагов, а позади них были быстро приближавшиеся Когти. Тавор отступила – лица обернулись к ней, лица, искажённые слепой яростью, холодные, жестокие, нечеловеческие глаза. Адъюнкт подняла меч, перехватив рукоять обеими руками, сделала шаг назад…
  
  Стражники бросились вперёд…
  
  А затем – ослепительная вспышка точно у них за спиной, и строй превратился в месиво изодранных тел, оторванных конечностей и потоков крови – рёв взрыва огнём полыхнул в голове у Тавор. Мир накренился, она вдруг увидела ночное небо, оно вдруг завертелось, звёзды помчались в разные стороны – и Тавор ударилась головой о брусчатку, так что шлем слетел, а она лежала на спине, смотрела вверх, оглушённая, в клубах дыма и кровавом тумане, все мускулы и кости отчаянно взвыли.
  
  Второй взрыв оторвал её от мостовой, подбросил и швырнул спиной на какую-то поверхность, которая внезапно прогнулась. Сверху вновь хлынула кровь… Кто-то соскользнул, остановился рядом с ней, протянул руку и положил ей на грудь, лицо – размытое, но совсем рядом. Губы шевелятся, но ничего не слышно.
  
  Вспышка узнавания. Сержант Скрипач.
  
  Что? Что ты делаешь?
  
  А потом её потащили за собой, так что сапоги болтались на бесчувственных ногах. Правый и вовсе остался где-то позади. Тавор уставилась на свою ступню в портянке – вымокшей от речной воды и крови.
  
  Сержант продолжал волочить её к молу, но теперь адъюнкт увидела, что происходит сзади.
  
  Ещё два морпеха прикрывали отступление со странными, непривычно большими арбалетами в руках. Но никто за ними не гнался – враги были заняты: умирали под ударами каменного меча в иссохших руках т'лан имасса. В неупокоенного воина впивались волны смертоносного колдовства, но он шагал вперёд и вперёд – и убивал, убивал.
  
  Что происходит? Откуда тут взялись морпехи? Вот и ещё одна, тащит за собой пленного – но тот и не пытался сбежать, еле держался на ногах. Да они же пьяны, оба – ну, ладно, в такую ночь, наверное, можно это простить.
  
  Ах, Ян'тарь…
  
  Их окружили люди. Окровавленные солдаты. Изморцы. Все кричали – она это видела, – но рёв в ушах не стихал и заглушал всё остальное. Тавор подняла руку, уставилась на перчатку – мой меч. Где мой меч?
  
  Ладно, не важно. Сейчас – спать. Спать.
  
  Свищ привёл её в переулок, где лежало тело – человек сжался в комок, содрогаясь от судорог, а из глотки вырывались ужасные стоны. Подойдя ближе Лостара узнала его. Боль сжала её сердце, и она бросилась вперёд, мимо Свища, упала на колени.
  
  Жемчуг был изранен так, будто его долго и тщательно пытали. И его терзала боль.
  
  – О, любимый…
  
  Позади послышался голос Свища:
  
  – Им владеет яд, Лостара Йил. Ты должна лишить его жизни.
  
  Что?
  
  – Он думал, что ты умерла, – продолжил мальчик. – И сдался. Отрёкся от всего. Кроме мести. Против адъюнкта Тавор.
  
  – Кто это сделал?
  
  – Не скажу, – ответил Свищ. – Жемчуг хотел отомстить, и месть к нему вернулась. Вот и всё.
  
  Вот и всё.
  
  – Убей его, Лостара. Он тебя не видит, не слышит. Осталась только боль. Это всё пауки: они дышат кровью жертв, она им нужна богатая, ярко-красная. И потому яд не отпускает. А потом кислота вытекает из желудка и разъедает внутренности.
  
  Потрясённая, онемевшая, она вытащила нож.
  
  – Останови сердце.
  
  Да, вон там, под лопаткой. Вонзить глубоко, провести по краю. Вытащить. Смотри, тело замерло, мускулы перестали судорожно сокращаться. Замерло. Его больше нет.
  
  – Идём. Ещё не всё. Быстро.
  
  Он пошёл прочь, а Лостара поднялась и двинулась следом. Ты оставил меня. Ты был там, в Паяцевом замке, но я не знала. И ты не знал.
  
  Теперь они шли мимо груды трупов. Когти. Весь переулок был завален их телами.
  
  Впереди – центральный порт, площадь…
  
  Внезапно здания вокруг пошатнулись от взрывов. Крики.
  
  У выхода из переулка, между складами, Свищ присел и взмахом руки позвал её.
  
  Люди бежали – те, что ещё стояли на ногах, и было их очень немного. По меньшей мере две «ругани» разорвались посреди толпы. «Ругань» и «шрапнель», а ещё – треклятый т'лан имасс, который убивал тех, до кого ещё мог дотянуться.
  
  – О, боги, – прошептала Лостара, – тут же, наверное, тысяча трупов.
  
  – Да. Но смотри, ты должна это увидеть.
  
  Он указал направо, в сторону реки.
  
  – Что?
  
  – Ой.
  
  Свищ протянул руку и положил ладонь ей на предплечье.
  
  И в один миг всё вокруг изменилось – будто новое освещение – сияние вокруг одинокого тела, слишком далеко, чтобы разглядеть как следует…
  
  – Ян'тарь, – проговорил Свищ. – Только мы с тобой можем увидеть. Так что смотри, Лостара. Смотри.
  
  Золотое сияние набирало силу, поднималось от тела. Слабый ветерок коснулся Лостары и Свища, уже знакомый, напоённый запахом трав саванны, тёплый, сухой.
  
  – Она долгое время пробыла с нами, – прошептал Свищ. – Использовала Ян'тарь. Много. Не было выбора. Четырнадцатая – она идёт на войну, а мы идём с ней. Должны.
  
  Теперь над телом проявилась присевшая фигура. Высокая, покрытая шерстью самка. Ни одежды, ни каких-либо украшений.
  
  Лостара увидела, как т'лан имасс, который стоял в тридцати с лишним шагах от видения, повернулся и пристально посмотрел на неё. А затем, склонив голову, неупокоенный воин медленно опустился на одно колено.
  
  – Ты же вроде сказал, что только мы можем это увидеть, Свищ.
  
  – Ошибся. Рядом с ней такое бывает.
  
  – Кто… что она?
  
  – Эрес'аль. Лостара, ты не должна говорить об этом адъюнкту. Никогда.
  
  Она нахмурилась:
  
  – Ещё один треклятый секрет, который нужно от неё скрыть.
  
  – Всего два, – возразил Свищ. – Ты справишься.
  
  Лостара подняла глаза на мальчика.
  
  – Два, говоришь?
  
  Свищ кивнул:
  
  – Да, про её сестру. Этот и тот. Никогда не рассказывай.
  
  – Ну, это легко, – сказала Лостара, поднимаясь. – Я с ними не пойду.
  
  – Нет, пойдёшь. Смотри! Смотри на Эрес'аль!
  
  Странная самка склонила голову над телом Ян'тарь.
  
  – Что она делает?
  
  – Целует. В лоб. В знак благодарности.
  
  Видение вновь выпрямилось, принюхалось, а затем расплылось, исчезло.
  
  – Ой! – воскликнул Свищ, но больше ничего не добавил, а только взял её ладонь в свои. – Лостара. Адъюнкт потеряла Ян'тарь. Ты должна занять её место…
  
  – Хватит с меня возлюбленных – мужчин или женщин…
  
  – Нет, не это место. Просто… быть рядом. Ты должна. Она не сумеет это сделать одна.
  
  – Что сделать?!
  
  – Нам нужно идти – нет, не туда. К Мышиному причалу.
  
  – Свищ… они поднимают якорь!
  
  – Это не важно! Идём!
  
  Смрад оттолкнул Скрипача и опустился на колени рядом с телом Тавор. Положил ладонь на её грязный лоб, затем отдёрнул.
  
  – Худов дух! Я ей не нужен. – Целитель отступил, качая головой. – Треклятый отатарал – никогда не мог понять то, что он с людьми делает…
  
  Глаза Тавор открылись. В следующий миг она с трудом села, затем приняла руку Скрипача, который помог ей подняться на ноги.
  
  «Пенный волк» качнулся прочь от мола. «Силанда» уже отошла дальше, вёсла выдвинулись и скользнули в воду.
  
  Моргая, адъюнкт огляделась, затем повернулась к Скрипачу:
  
  – Сержант, где Флакон?
  
  – Не знаю. Так и не вернулся. Похоже, Быстрого Бена мы тоже потеряли. И Калама.
  
  Услышав последнее имя, она вздрогнула. Но Скрипач уже знал. Игра…
  
  – Адъюнкт…
  
  – Я никогда не видела, чтобы человек дрался так, как он, – проговорила Тавор. – Он и Ян'тарь – прорубились через весь город…
  
  – Адъюнкт. Сигналят с других кораблей. Куда мы пойдём?
  
  Но она отвернулась:
  
  – Флакон… мы проиграли, сержант. Он должен был забрать одного человека.
  
  – Человека? Какого?
  
  – Теперь уже не важно. Мы проиграли.
  
  Ради этого? Все погибшие, все павшие этой ночью – ради одного человека?
  
  –
  Адъюнкт, можем подождать здесь в бухте до рассвета, послать подразделение на розыски в город…
  
  – Нет. Конвой адмирала Нока получит приказ потопить транспорты – изморцы вмешаются, и будут новые жертвы. Мы должны уходить.
  
  – Они могут попытаться нас догнать…
  
  – Но не найдут. Адмирал заверил меня в своей полной некомпетентности.
  
  – Так что, сигналим остальным поднимать якорь и ставить паруса?
  
  – Да.
  
  Кто-то из матросов закричал:
  
  – Корабль подходит по правому борту!
  
  Скрипач последовал за Тавор к планширю. Там уже стоял Кулак Кенеб.
  
  Им наперерез шло небольшое судно. На носу возник фонарь, мигнул несколько раз.
  
  – Они хотят высадить пассажиров, – выкрикнул вперёдсмотрящий.
  
  Корабль подошёл борт в борт, так что доски обшивки заскрипели и заскрежетали друг о друга. Перебросили лини, вниз полетели, разворачиваясь, верёвочные лестницы.
  
  Скрипач кивнул.
  
  – Флакон. – Затем он нахмурился. – Вы же вроде сказали, мол, один человек – а этот дурень два десятка с собой притащил!
  
  Но первым через планширь перебрался Свищ. И радостно улыбнулся.
  
  – Привет, отец, – сказал он, когда Кенеб подхватил мальчика и поставил на палубу. – Я привёл капитана Лостару Йил. А Флакон привёл много народу…
  
  В этот момент на палубу спрыгнул незнакомец, замер, уперев руки в бока, огляделся.
  
  – Ну и бардак, – протянул он.
  
  Стоило ему заговорить, Скрипач шагнул вперёд:
  
  – Картерон Краст! Я думал, вы…
  
  – Нет здесь никого с таким именем, – прорычал тот и положил ладонь на рукоять ножа за поясом.
  
  Скрипач отступил на шаг.
  
  Следом на палубу посыпались другие люди – все незнакомые: первым – здоровяк с невыразительным лицом, осторожным взглядом и увитыми старыми шрамами и рубцами запястьями. Шрамами, которые Скрипач узнал. Сержант уже открыл рот, когда Краст – который сказал, что он не Краст – заговорил:
  
  – Ты тут адъюнкт Тавор? Значит, так, с вас шестнадцать золотых империалов за доставку этой кучи недоумков на судно.
  
  – Хорошо.
  
  – Так раскошеливайся, потому что мы не собираемся торчать в этой треклятой бухте дольше, чем нужно.
  
  Тавор обернулась к Кенебу.
  
  – Кулак, идите к сундуку с казной легиона и отсчитайте двести золотых империалов.
  
  – Я сказал шестнадцать…
  
  – Двести, – отрезала адъюнкт.
  
  Кенеб направился вниз.
  
  – Капитан… – начала Тавор, но вдруг замолчала.
  
  Фигуры, которые теперь поднимались на борт были – все до одного – высокими и чернокожими. Одна женщина остановилась рядом с человеком с покрытыми шрамами запястьями и на ломаном малазанском сказала:
  
  – Мой муж ждал тебя долгое время. Но я не позволю тебе просто забрать его. То, что грядёт, принадлежит нам – тисте анди – в той же мере, если не больше, чем вам.
  
  Помолчав, адъюнкт кивнула, затем поклонилась:
  
  – Добро пожаловать на борт, тисте анди.
  
  Три маленьких чёрных силуэта перебрались через планширь и тут же рванули к снастям.
  
  – Нижние боги, – пробормотал Скрипач. – Нахты. Ненавижу этих тварей…
  
  – Это мои, – сказал незнакомец.
  
  – Как тебя зовут? – спросила Тавор.
  
  – Витал. А это моя жена – Сэндалат Друкорлат. Да уж, имечко то ещё, а уж характер…
  
  – Молчи, муж.
  
  Скрипач приметил, как Флакон пытается под шумок ускользнуть, и бросился следом за солдатом.
  
  – Стой!
  
  Флакон вздрогнул, затем обернулся:
  
  – Сержант.
  
  – Отвечай! Каким Худом ты отыскал Картерона Краста?
  
  – Этого Краста? Ну, я просто за крысой пошёл. Мы не сумели бы прорваться через драку на площади, так что отыскали себе корабль…
  
  – А Картерона Краста?
  
  Флакон пожал плечами.
  
  Кенеб вновь появился на палубе, и Скрипач увидел, как адъюнкт и Краст начали спорить, но самих реплик не слышал. Через некоторое время Краст кивнул и забрал сундучок с деньгами. А Тавор направилась на нос.
  
  Где стояли Нихил и Бездна.
  
  – Сержант?
  
  – Иди, отдохни, Флакон.
  
  – Так точно. Спасибо, сержант.
  
  Скрипач подошёл ближе к адъюнкту, чтобы расслышать разговор. Тавор говорила:
  
  – …погромы. Виканцам вы оба понадобитесь на родине. И Темул тоже. Увы, коней вы не сможете забрать – судно капитана не настолько велико – но все виканцы поместятся. Пожалуйста, приготовьтесь, и – за всё, что вы оба для меня сделали, – спасибо.
  
  Нихил первым спустился на среднюю палубу. В следующий миг за ним последовала Бездна, но подошла к Флакону, который безвольно сидел, прислонившись спиной к планширю. Виканская ведьма пристально смотрела на него, пока, повинуясь какому-то инстинкту, солдат не открыл глаза.
  
  – Когда всё закончишь, – сказала Бездна, – возвращайся.
  
  А затем пошла прочь. Флакон смотрел ей вслед с полным недоумением.
  
  Скрипач отвернулся. Везёт же некоторым.
  
  Или не везёт.
  
  Он поднялся на полубак. Посмотрел на город Малаз. Огни тут и там, дым и зловоние смерти.
  
  Калам Мехар. Друг мой.
  
  Прощай.
  
  По иронии судьбы, в живых он оставался из-за сильной кровопотери. Кровь и яд вместе текли из его ран, а он продолжал ковылять – почти вслепую, ничего не видел от боли, пронзившей мускулы, а сердце колотилось так, что отдавалось в черепе.
  
  Но он продолжал бороться. Один шаг, второй, вот он согнулся вдвое от внезапного приступа боли, невыносимой на миг, затем ослабшей – настолько, что удалось вздохнуть и сделать ещё шаг. И ещё один.
  
  Он добрался до угла, с трудом поднял голову. Но глаза горели огнём так, что ничего во внешнем мире не разглядеть. До сих пор… он шёл полагаясь на чутьё, на карту, которую хранил в памяти, но боль только что изодрала эту карту в клочья.
  
  Он был уже совсем рядом. Чувствовал, что рядом.
  
  Калам Мехар вытянул руку, чтоб опереться о стену… но стены там не оказалось, и он упал, глухо ударился о брусчатку, а там уже не мог удержаться, ноги сами поджались, и он свернулся, сжался вокруг ядра опустошительной агонии.
  
  Заблудился. Там должна была быть стена, угол. Точно. Карта в голове подвела. А теперь уже слишком поздно. Он чувствовал, как умирают ноги. Руки, позвоночник – копьё раскалённого огня.
  
  Он почувствовал, что лежит виском на твёрдом, влажном камне.
  
  Что ж, смерть – значит, смерть. Искусство убийцы всегда рано или поздно обращается против мастера. И это – самое справедливое, самое верное правило в мире…
  
  В десяти шагах от него Престол Тени оскалил зубы:
  
  – Вставай, глупец! Ты уже почти на месте. Вставай!
  
  Тело не шелохнулось.
  
  Зашипев от ярости, бог скользнул вперёд. По его знаку три теневых призрака ринулись вперёд, собрались вокруг неподвижной фигуры Калама Мехара.
  
  Один из них прохрипел:
  
  – Умер.
  
  Престол Тени зарычал, оттолкнул своего слугу и присел.
  
  – Ещё нет, – сказал он миг спустя. – Но почти, почти… – Он отступил на шаг. – Поднимайте его, треклятые идиоты! Придётся тащить!
  
  – Нам? – переспросил один из призраков.
  
  – Осторожно, – пробормотал бог. Он наблюдал, как призраки ухватились за руки и за ноги, а потом подняли убийцу с земли. – Хорошо, теперь следуйте за мной – и быстро!
  
  К воротам. Створка скрипнула, когда Престол Тени оттолкнул её.
  
  Теперь по тропинке, вымощенной покосившимися плитами, между которыми пробивалась мёртвая трава.
  
  Курганы по обе стороны, над ними уже скапливается туман. Неужели рассвет близко? Вряд ли. Нет. Это твари внутри… почуяли его.
  Бог позволил себе коротко, сухо рассмеяться. Но тут же пригнулся – звук получился громче, чем он того хотел.
  
  Подошёл к входной двери.
  
  Престол Тени замер, затем отступил, как только мог, в сторону на узкой тропке и взмахом руки приказал призракам пройти вперёд.
  
  – Живо! Бросайте там, на пороге! А, да, и вот ты, ты возьми его ножи. Снова в ножнах, так-то. А теперь все вы – убирайтесь отсюда. И не сходите с тропы, черви безмозглые! Кого вы там разбудить надумали?
  
  Ещё шаг, ближе к тёмной, усыпанной каплями росы двери. Поднял трость. Один раз стукнул серебряным набалдашником.
  
  А потом бог развернулся и поспешил прочь по тропинке.
  
  Добрался до ворот и развернулся, когда дверь со скрипом отворилась.
  
  Огромная фигура в доспехах заполнила собой проём, взглянула вниз.
  
  Престол Тени прошептал:
  
  – Забирай его, тюфяк! Забирай!
  
  Затем – возмутительно медленно – громадный страж Мёртвого дома склонился, поднял убийцу за шиворот и потащил внутрь, за порог.
  
  Скорчившийся у ворот бог видел, как ноги Калама скрылись в сумраке.
  
  А затем дверь с грохотом захлопнулась. Успели?
  
  –
  Никак не узнать. Ещё некоторое время не узнать… что ж, коллекция у Престола Тени впечатляющая, хм-м?
  
  Он обернулся и увидел, как его призраки бегут прочь по улице, а дверь соседней таверны с грохотом распахнулась.
  
  И бог вздрогнул, и пригнулся ниже.
  
  – Ой-ой-ой! Пора уходить, по-моему.
  
  Взметнулись тени.
  
  И Престол Тени исчез.
  
  Мастер-сержант Смелый Зуб уже почти добрался до таверны Купа. Ещё даже не рассвело. А треклятая ночь теперь обратилась в тишину. Могильную. Он поёжился, будто только что столкнулся с каким-то старым призраком, невидимым, но жадным до того, чтоб остановиться и голодно зыркнуть на него.
  
  Дверь таверны распахнулась, а затем захлопнулась с грохотом – кто-то явно разозлился. Смелый Зуб замедлил шаг.
  
  Облачённое в броню чудище явилось его взгляду.
  
  Смелый Зуб моргнул, затем тихонько хмыкнул и подошёл.
  
  – Добрый вечер, Норов.
  
  Голова в шлеме повернулась к нему, будто неожиданное появление сержанта отвлекло его от чего-то.
  
  – Смелый Зуб.
  
  – Чего вышел?
  
  Норов будто принюхался, затем покосился через дорогу на старый Мёртвый дом. Доспехи лязгнули, когда он пожал плечами и сказал:
  
  – Прогуляться решил.
  
  Смелый Зуб кивнул:
  
  – Вижу, оделся ты подобающим образом.
  
  Оба отступили на шаг, когда из соседнего переулка вынырнула женщина, прошла мимо обоих, спустилась по ступеням и скрылась в пасти таверны Купа.
  
  – Вот это походочка, – одобрительно протянул мастер-сержант, однако Норов не сводил глаз с мостовой, так что Смелый Зуб тоже обратил взгляд на брусчатку.
  
  Женщина оставила за собой следы. Тёмно-красные.
  
  – Так что, Норов, не стоит надеяться, что это просто глина, так?
  
  – Полагаю, не стоит, Зуб.
  
  – Ну, думается, засяду-ка я у Купа. Ты уже нагулялся?
  
  В последний раз взглянув на Мёртвый дом, великан кивнул:
  
  – Похоже на то.
  
  И оба спустились под полутёмные своды «Висельника».
  
  Нынче ночью Купа удостоил вниманием благородный гость. Сам Кулак Араган занял тесную кабинку подальше от входа, в самом тёмном углу, где сидел в одиночестве, нянчил кружку эля, а снаружи отбивали один колокол за другим – посреди далёкого, а иногда и не слишком далёкого шума безумной толпы.
  
  И не он один поднял глаза, а затем не смог отвести их от неизвестной черноволосой канезийки, которая вошла в таверну незадолго до рассвета. Из-под насупленных бровей Кулак смотрел, как она подошла к стойке, заказала канское рисовое вино, заставив Купа отчаянно возиться, прежде чем трактирщик отыскал наконец запылённую стеклянную бутыль с янтарной жидкостью, бутыль, которая сама по себе стоила небольшое состояние.
  
  В следующий миг в таверну вошёл Норов, облачённый в какие-то древние доспехи, а следом за ним – мастер-сержант Смелый Зуб. Араган вжался в стул и отвёл глаза.
  
  Этой ночью – никаких собутыльников.
  
  Он с самого заката боролся с головной болью, и уже было подумал, что одолел – но внезапно рокот в висках вернулся с удвоенной силой, так что Кулак тихонько застонал.
  
  Смелый Зуб попытался заговорить с женщиной, но разговор захлебнулся, когда у него под глазом образовалось остриё ножа. Женщина заплатила за всю бутылку, сняла комнату наверху и поднялась по лестнице. Одна. И никто не решился пойти следом.
  
  Мастер-сержант выругался, утёр пот с лица и взревел, потребовав эля.
  
  Странное дело для этой таверны – но, как обычно, эль и вино скоро хорошенько замутили воду, а что до рассвета, который прокрался во внешний мир – так не зря же он другой, иной мир, верно?
  
  Глава двадцать четвёртая
  Вдохните поглубже,
  глубоко-глубоко,
  и задержите дыханье, друзья,
  задержите надолго,
  ибо наш мир,
  этот мир тонет.
  У.
  
  Множество лиц было у Хаоса, у мира между мирами, и Таралак Вид решил, что они избрали воистину ужасную дорогу. Тут и там высились безлистые деревья, изломанные пальцы ветвей медленно покачивались в порывах холодного бесцельного ветра, клубы дыма катились по разорённой глинистой земле, и повсюду – трупы. Покрытые слоем глины, торчали из земли руки и ноги, бугорками выступали скорчившиеся фигуры.
  
  Вдали сверкали отблески магии, признаки идущей битвы, но вокруг спутников всё казалось безжизненным, безмолвие, точно саван, окутывало их со всех сторон, единственным звуком оставалось хлюпанье сапог, которые приходилось с силой вытягивать из сероватой жижи, да скрип доспехов и оружия. Иногда прорывались тихие проклятия – по-летэрийски или по-эдурски.
  
  И день за днём тянулось это безумие, это жестокое напоминание – и такое возможно, всё может покатиться в никуда, и воины будут драться без цели, без смысла, жизни потекут рекой в мутные лужи, а холодная плоть подастся под сапогом.
  
  А мы идём на свою собственную битву, притворяемся, будто равнодушны ко всему, что нас окружает.
  Таралак Вид не был глуп. Он родился в племени, которое большинство прочих народов считали примитивным, отсталым. Касты воинов, жестокие культы, бесконечная кровная месть. Гралы чужды сложности, их побуждения – низкие желания и безосновательные убеждения. Они поклоняются насилию. Но разве нет мудрости в том, чтобы ограничить правилами безумие, чтобы никогда не зайти слишком далеко в кровопролитии?
  
  Таралак Вид осознал, что он уже воспринял кое-что из цивилизации; заразился, как лихорадкой от затхлой воды, – мысли его смешались в мечтаниях о разрушении, уничтожении – целый клан, он хотел, чтобы все до единого его члены умерли, желательно – от его собственной руки. Мужчины, женщины, дети, младенцы. А потом, в приступе сдержанности, он воображал меньший по масштабам вихрь кровопролития, что оставит ему довольно родичей, которыми можно будет править единовластно – и делать с ними всё, что только пожелает. Он станет волком-вожаком, который отдаёт приказы одним взглядом, всяким простым жестом утверждает свою абсолютную власть.
  
  Но всё это потеряло теперь смысл.
  
  Где-то впереди эудрский воин, Альрада Ан, объявил привал, и Таралак Вид привалился к влажному склону канавы, уставился на свои ноги, которые будто обрывались ниже коленей: всё остальное скрылось в мутной луже воды, в которой отражалось серое, грязное небо.
  
  Темнокожий тисте эдур прошёл вдоль колонны, остановился перед гралом и яггом.
  
  – Сатбаро Рангар говорит, мы близко, – сообщил он. – Скоро он откроет Врата – этот мир нам уже не рад.
  
  – О чём ты? – уточнил Таралак Вид.
  
  – Не стоит, чтобы нас здесь заметили. Местные обитатели. Верно, мы покажемся им лишь призраками, ещё одним отрядом усталых солдат. Но даже так, встреча может породить… волны.
  
  – Волны?
  
  Альрада Ан покачал головой:
  
  – Я сам не вполне понимаю, но наш колдун настаивает. Этот мир подобен Зарождению – открыть здесь дорогу значит призвать разрушение. – Эдур помолчал, затем сказал: – Я видел Зарождение.
  
  Таралак Вид смотрел вслед Альраде Анну, видел, как тот останавливался тут и там, чтобы обменяться словами с эдурами и летэрийцами.
  
  – Он командует с честью, – проговорил Икарий.
  
  – Он глупец, – выдохнул грал.
  
  – Ты жесток в суждениях, Таралак Вид.
  
  – Он притворяется, хитрит, Губитель, – и все остальные поверили, но только не я. Неужели не видишь? Он отличается от остальных.
  
  – Прости, – ответил Икарий, – но я не вижу того, о чём ты говоришь. Отличается – чем?
  
  Таралак Вид пожал плечами:
  
  – Кожу подкрашивает. Я почуял запах смеси, которой он вымазался: похоже на цветы готары, которыми мой народ белит оленью кожу.
  
  – Подкрашивает… – Икарий выпрямился и обернулся, чтобы взглянуть назад. – Да, теперь вижу. Я был беспечен…
  
  – Ты просто слишком ушёл в себя, друг мой.
  
  – Да.
  
  – Это нехорошо. Ты должен приготовиться, должен быть всегда начеку, Губитель…
  
  – Не называй меня так.
  
  – И это тоже кроется в тебе: сопротивление, неприятие истины. Да, это жестокая правда, но лишь трус отвернётся от неё, спрячет лицо и укроется в утешительной лжи. Такая трусость тебя недостойна.
  
  – Возможно, Таралак Вид. Но думаю, я и вправду трус. И всё же это – наименьшее из моих преступлений, если всё, что ты говоришь обо мне, правда…
  
  – Ты мне не веришь?
  
  – Нет во мне голода, – сказал ягг. – Нет стремления убивать. И всё, что ты бросаешь к моим ногам, всё то, что, по твоим словам, я совершил, – я ничего этого не помню.
  
  – Такова природа твоего проклятия, друг мой. Как бы я хотел признаться, здесь и сейчас, что обманул тебя. В душе моей произошли изменения, и ныне я чувствую, будто мы в ловушке, обречены своей судьбе. Я узнал тебя лучше, чем когда-либо прежде, и я скорблю о тебе, Икарий.
  
  Светло-серые глаза смерили его внимательным взглядом.
  
  – Ты говорил мне, что мы странствовали вместе долгое время, что мы совершали прежде вместе эти духовные странствия. И ты яростно стремился, жаждал меня… высвободить. Таралак Вид, если мы провели долгие годы вместе… то, что ты говоришь, не имеет смысла.
  
  Под одеждой тело грала покрылось потом, и он отвернулся.
  
  – Ты говоришь, что обманщик среди нас – Альрада Ан. Возможно, чтобы распознать обманщика, нужен другой обманщик.
  
  – Злые слова, друг мой…
  
  – Я не верю, что мы друзья. Теперь я подозреваю, что ты – мой сторож, а я сам – не более, чем твоё оружие. А теперь ты сомневаешься в его остроте, будто перешагнув через взаимное недоверие, мы можем подойти ближе друг к другу. Но я не сделаю такого шага, Таралак Вид, разве что назад – прочь от тебя.
  
  Вот ублюдок. А притворялся-то рассеянным. Но всё время он слушал, наблюдал. А теперь ухватил истину. Оружие умно – я проявил беспечность, поддался обману и отнёсся к нему с пренебрежением, и если мои слова сами стали оружием, я позабыл, что этот ягг умеет защищаться, что он облачён в века доспехов.
  
  Грал поднял глаза, когда Альрада Ан вновь прошёл мимо них, направляясь к голове колонны.
  
  – Скоро, – напомнил воин.
  
  Отряд продолжил путь.
  
  Капитан Варат Тон, второй после атри-преды Ян Товис, Мглы, знаком приказал своим летэрийским лучникам выступать. Он сплюнул, чтобы избавиться от привкуса глины во рту, но успеха не добился. Здесь вырвалось на волю чародейство Обителей, прокатилось сверкающими волнами разрушения – сам воздух пропах им, и на ветру он слышал эхо смертей десяти тысяч солдат, а глина на языке была измельчённой плотью, зернистой от примешавшихся кусочков костей.
  
  Но, может, и в этом можно было найти некий дар, меру, дающую новую перспективу. Ибо, какой бы мрачной ни стала Летэрийская империя под властью тисте эдуров, остались ведь зелёные холмы, фермы и голубое небо над головой. Матери рождали детей, и слёзы радости обильно текли по тёплым, мягким щекам, а в глазах плескалась любовь… ах, дорогая моя жёнушка, только воспоминания о тебе и позволяют мне держаться, сохранить рассудок. О тебе – и о нашей чудесной дочке. Я вас ещё увижу снова. Обещаю. Может быть, даже скоро.
  
  Альрада Ан вновь возглавил колонну. Бедняга. Черты лица его выдавали очень быстро – особенно для солдата родом из Синерозы, такого, как Варат Тон. Самозванец – зачем бы ему так притворяться? Чтобы уцелеть, наверное. Только и всего.
  Но от летэрийских рабов, которые служили тисте эдурам, он слышал, будто между эдурами и тисте анди пролегла древняя вражда, и если бы эдуры прознали об анклавах в Синерозе, о своих ненавистных чернокожих родичах…
  
  Вот почему Альрада Ан здесь, среди них. Шпион. И Варат Тон пожелал ему преуспеть. Орден Оникса правил милостиво, хотя, конечно, в сложившихся обстоятельствах трудно было не романтизировать и не идеализировать прошлое.
  
  Но даже так, не могло тогда быть хуже, чем сейчас.
  
  Их ждала новая бессмысленная битва. Новые погибшие летэрийцы. Он так хотел заслужить уважение Мглы, и сейчас можно попробовать это сделать. Сумеет ли Варат показать себя достойным командиром? Но я же учился у лучшего летэрийского командира со времён преды Уннуталь Хэбаз, верно?
  
  Одна эта мысль, казалось, удвоила давление, которое он чувствовал.
  
  Канава, по которой они трусили, вышла на глинистую равнину, истоптанную конскими копытами, изрытую колёсами повозок, изъязвлённую кратерами от чародейских взрывов. Здесь вонь гниющей плоти висела в воздухе, словно туман. Тут и там виднелись могильные камни – покосившиеся, разбитые – расколотые доски, чёрные от гнили, и тонкие белые кости среди мертвецов, по-прежнему облачённых в плоть.
  
  Примерно на расстоянии лиги можно было разглядеть гряду – наверное, насыпную дорогу. По ней шагали фигуры, шли на далёкую битву с пиками за плечами.
  
  – Живо! – прошипел Сатбаро Рангар, ковыляя вперёд. – Пригнитесь, соберитесь – не туда, идиоты! Пригнитесь! Нужно уходить!
  
  Стет и Айстара, брат и сестра, которых объединяли воспоминания о боли, руках и ногах прибитых к дереву, воронах, что выклевали им глаза – ужасные кошмары, порождения буйной фантазии, так говорила их мать, Минала, – крались по сумрачной расселине, скальная поверхность под ногами была скользкой, изломанной и опасной.
  
  Они ещё не бывали в бою, хотя и вызвались сразу же, – потому что были ещё слишком маленькими. Так, во всяком случае, решила мать. Но Стету уже исполнилось десять лет, а Айстаре – девять; и они носили доспехи Роты Теней, оружие на поясе, учились и тренировались вместе с остальными, ничуть их не хуже! А где-то впереди стоял их любимый страж, охранял проход. И вот они пытались к нему подкрасться незаметно. Это была их самая любимая игра.
  
  Пригнувшись, они подобрались к тому месту, где он обычно стоял.
  
  А потом голос слева проскрежетал:
  
  – Вы двое дышите слишком громко.
  
  Айстара взвизгнула от огорчения и вскочила:
  
  – Это всё Стет! Я вообще не дышала! Я такая же, как ты!
  
  Она подбежала к могучей фигуре т'лан имасса, который стоял, опершись стеной на стену ущелья. А потом бросилась на него и обняла руками за талию.
  
  Тёмный, пустой взор Онрака остановился на ней. А потом иссохшая рука, которая не держала меч, поднялась и осторожно потрепала девочку по голове.
  
  – Теперь ты дышишь, – сказал неупокоенный воин.
  
  – А ты воняешь пылью и чем похуже!
  
  Стет прошёл на два шага за пост Онрака и забрался на валун, а затем прищурился, вглядываясь во мрак.
  
  – Я сегодня видел крысу, – сообщил он. – Две стрелы в неё выпустил. Одна даже рядом прошла. Совсем рядом.
  
  – Спускайся оттуда, – сказал т'лан имасс, размыкая объятия девочки. – Так ты готовая мишень.
  
  – Никто уже не приходит, Онрак, – буркнул мальчик, обернувшись к неупокоенному воину. – Они сдались – мы для них слишком злобные. Мама говорила, что пора уходить…
  
  Стрела вонзилась ему в голову, прошила кость у виска, и мальчика крутануло на месте, так что ноги соскользнули с валуна, а потом, точно тряпичная кукла, Стет повалился на землю.
  
  Айстара пронзительно закричала, и её крик зазвенел по всей длине ущелья, а Онрак оттолкнул девочку себе за спину и сказал:
  
  – Беги. Назад, оставайся у стены. Беги.
  
  Стрелы засвистели в расселине, два вонзились в Онрака, подняв небольшие облачка пыли. Он вытащил их и бросил на землю, шагнул вперёд, ухватив меч обеими руками.
  
  Лицо Миналы казалось постаревшим, вытянулось от долгих дней и ночей тревог и страха, беспощадного ожидания, необходимости смотреть на своих приёмных детей и видеть в них лишь солдат, которые научились убивать, научились видеть, как умирают их товарищи.
  
  И всё – чтобы защитить пустующий трон.
  
  Трулл Сэнгар понимал бессмысленную иронию этой битвы. Призрак заявил притязания на Первый Престол, тень, столь выцветшая из этого мира, что на её фоне даже т'лан имассы казались полнокровными созданиями. Призрак, бог, тонкий, как паутина, узор желаний, собственничества и коварства – вот какое существо захватило этот трон, власть над всеми т'лан имассами, и теперь хочет удержать его, спасти от вторжения.
  
  Где-то остались ещё сломанные т'лан имассы, которые хотели узурпировать эту власть, захватить Первый Престол, чтобы передать его Увечному Богу – силе, которая сковала ныне всех тисте эдуров. Увечному Богу, который дал Руладу меч, связанный ужасным проклятием. Но этому падшему существу мало было армии эдуров. Мало армии летэрийцев. Нет, он хотел заполучить ещё и т'лан имассов.
  
  И мы его остановим, этого Увечного Бога. Всё наше жалкое войско.
  
  Онрак обещал, что с битвой наконец придёт гнев. Но Трулл знал, что гнева не хватит, как не хватит и того, что он сам чувствовал: отчаяния. Не хватит ни острого страха Миналы, ни каменной бесчувственности Монока Охема и Ибры Голана – все они обречены. Вот так компания.
  
  Он отвёл взгляд от Миналы, покосился на Монока Охема, который неподвижно стоял под аркой, которая вела в тронный зал. Заклинатель костей не шевельнулся ни разу за три, по меньшей мере, цикла сна и бодрствования. Серебристый мех шкуры у него на плечах поблёскивал в свете фонарей. Затем на глазах Трулла мёртвая голова вдруг чуть шевельнулась.
  
  Ну…
  
  Детский крик, который эхом подхватило ущелье, заставил Трулла Сэнгара вскочить на ноги. Его копьё стояло у стены. Подхватив оружие одной рукой, эдур бросился на крик.
  
  Внезапно появилась Айстара, бежала раскинув руки, лицо – белее мела.
  
  – Стет умер! Его убили! Он умер…
  
  А потом перед девочкой возникла Минала, обхватила её, сжала в объятиях, затем развернулась:
  
  – Панек! Собирай солдат!
  
  Вторую линию обороны, на полпути между постом Онрака и главным лагерем, удерживал Ибра Голан, и его т'лан имассы повернулись, когда подошёл Трулл Сэнгар.
  
  – Онрак сражается, – сказал Ибра Голан. – Чтобы задержать их наступление. На этот раз много тисте эдуров. И людей. Среди них шаман, эдур, вооружённый силой Хаоса. На этот раз, Трулл Сэнгар, они твёрдо намерены захватить Первый Престол.
  
  Теперь уже послышались звуки боя. Онрак, один против множества сородичей Трулла. И против треклятого колдуна.
  
  –
  Так зови сюда Монока Охема! Если этот колдун решит пустить волну чародейства, нам конец.
  
  – Тебе, возможно…
  
  – Та не понимаешь, мешок с костями! Чары Хаоса!
  Нужно убить этого ублюдка!
  
  И Трулл двинулся вперёд, оставив позади Ибру Голана.
  
  Альрада Ан видел, как трое его воинов пали под ударами огромного каменного меча т'лан имасса – и неупокоенный ублюдок ещё даже на шаг не отступил из узкого бутылочного горлышка посреди ущелья. Альрада Ан повернулся к Сатбаро Рангару:
  
  – Нужно отогнать эту тварь! Она не устанет – может вечно держать эту позицию!
  
  Рядом возник Таралак Вид:
  
  – Пошли против неё Икария!
  
  – Ягг – пуст, – презрительно бросил колдун. – Отзови своих воинов, Альрада Ан. И прикажи летэрийцам опустить луки – не хочу получить случайную стрелу в спину.
  
  С этими словами Сатбаро Рангар двинулся вперёд.
  
  И Альрада Ан увидел фигуру, возникшую позади т'лан имасса, фигуру с копьём – высокую, скрытую тенью, но… знакомый силуэт, текучие движения – он увидел как стрела просвистела над плечом нежити, и древко копья метнулось, чтоб отбить её в сторону.
  
  Нет. Быть не может. Я ошибся.
  
  –
  Сатбаро!
  
  Т'лан имасс вдруг оставил свою позицию, отступил во тьму, а потом обе фигуры вместе скрылись в ущелье…
  
  Сатбаро Рангар доковылял до «бутылочного горлышка», вокруг колдуна набухала мощь, поднималась волна, пронизанная блестящими, серебристыми прожилками. Влажный камень в стенах расселины начал трещать и лопаться, странный звук, будто вода хлынула рекой.
  
  Большой слой камня рядом с узким проёмом вдруг развернулся и обрушился на землю.
  
  Чародейство взметнулось выше, развернулось, потекло в стороны, а затем нависло над головой Сатбаро Рангара, замерло волной, что гремела и шипела, точно тысяча змей.
  
  Альрада Ан шагнул вперёд:
  
  – Сатбаро! Постой!
  
  Но колдун не обратил на него внимания, и рокочущая волна магии хлынула в узкий проём, выжигая себе путь вглубь…
  
  …и вдруг разбилась.
  
  Взрывная волна отбросила Альраду Ана на три шага назад, жар ударил в грудь, словно кулак.
  
  Сатбаро Рангар закричал.
  
  И тогда дюжая фигура возникла в «бутылочном горлышке», протиснулась широкими плечами в узкий проём. Усохшая в смерти, покрытая серыми и чёрными пятнами кожа, серебристый мех на шее и плечах, точно вставшая дыбом шерсть… Тварь выскочила из горловины и поскакала, опираясь на костяшки пальцев, отталкиваясь от земли похожими на руки задними лапами, – прямо на Сатбаро Рангара.
  
  Альрада Ан закричал, чтобы предупредить…
  
  …но было слишком поздно. Зверь добрался до колдуна, схватил его огромными лапами, поднял в воздух, оторвал одну руку, затем другую – кровь хлынула рекой, а чудовище развернуло вопящего Сатбаро и глубоко вонзила огромные клыки в шею эдуру. Когда челюсти сомкнулись, немёртвое чудище рвануло назад, выдрав половину шеи, а следом – хребет Сатбаро Рангара, точно окровавленную якорную цепь…
  
  Потом зверь отшвырнул труп в сторону и бросился на Альраду Ана.
  
  Икарий стоял над трупом ребёнка, смотрел на жидкость, текущую из пробитого черепа, на остекленевшие глаза и приоткрытый рот. Ягг стоял, точно пустил в землю корни, и дрожал.
  
  Рядом с ним вырос Таралак Вид.
  
  – Ну же, Губитель. Пришло время!
  
  – Не нужно, – пробормотал Икарий. – Это всё не нужно.
  
  – Послушай меня…
  
  – Молчи. Я не буду убивать детей. Не потерплю…
  
  Впереди взорвались чары, оба пошатнулись от взрывной волны, прокатившейся по земле. Возгласы, затем вопли. И звериный рык. Вой, крики ужаса от летэрийцев и эдуров, затем – звук страха.
  
  – Икарий! Демон идёт на нас! Демон!
  Не ребёнок, не дети – видишь? Ты должен действовать – сейчас же! Покажи им! Покажи эдурам, чтó кроется в тебе!
  
  Таралак тащил его за руку. Нахмурившись, Икарий позволил увлечь себя вперёд, через строй перепуганных эдуров. Нет, я не хочу…
  Но он чувствовал, как забилось сердце, точно боевые барабаны зарокотали песню пламени…
  
  Вонь пролитой крови и нечистот, оба воина подоспели вовремя, чтобы увидеть жестокую смерть Сатбаро Рангара.
  
  А потом одиночник бросился в атаку, и Альрада Ан, отважный воин, который хотел защитить своих солдат, шагнул наперерез чудовищу.
  
  Икарий вдруг обнаружил, что сжимает свой однолезвийный меч в правой руке – ягг не мог вспомнить, когда обнажил клинок, – и двигается вперёд, и каждое движение кажется неимоверно медленным, растянутым, разорванным, вот он хватает тисте эдура и отбрасывает назад, словно тот весит не больше тканой занавески; а потом – ягг оказался лицом к лицу с неупокоенным приматом.
  
  И увидел, как тот внезапно отшатнулся.
  
  Ещё шаг, и странное гудение заполнило череп Икария, а зверь отступил назад, в «бутылочное горлышко», затем повернулся и побежал прочь по ущёлью.
  
  Икарий пошатнулся, ахнул, опёрся рукой о стену узкого прохода – и ощутил хрупкую поверхность под своей ладонью. Странная зловещая песнь в его голове стихла…
  
  А затем эдуры метнулись мимо него, ворвались в проём. И вновь впереди послышались звуки битвы. Звон железа, но безо всякой примеси запаха чародейства…
  
  За «бутылочным горлышком» Альрада Ан увидел перед собой расширяющееся ущелье, и в нём неровным строем по трое стояли какие-то солдаты – оружие подрагивает, бледные измазанные лица под шлемами… Ох, побери меня Сёстры, они такие юные! Что это? Против нас вышли дети!
  
  А потом он увидел двух т'лан имассов, а между ними высокую, серокожую фигуру – нет. Нет, этого не может быть… мы ведь оставили его, мы…
  
  Хольб Харат издал дикий боевой клич, который тут же подхватил Саур Батрада.
  
  – Трулл Сэнгар! Предатель перед нами!
  
  –
  Ты – мой!
  
  Вопреки хвастливому заявлению Саура, на Трулла Сэнгара они с Хольбом бросились вместе.
  
  А потом остальные эдуры рассыпались в стороны, устремились на строй одетых в доспехи детей, и две силы столкнулись, породив какофонию оружейного звона и тяжких ударов по щитам. Вопли боли и ярости отражались от выветренных стен ущелья.
  
  Альрада Ан стоял, будто прирос к месту, смотрел – и не верил своим глазам.
  
  Трулл Сэнгар отчаянно защищался копьём, отбивая удары, которыми осыпали его с двух сторон Саур Батрада и Хольб Харат. Они теснили его – и тут Альрада Ан увидел, понял, что Трулл пытается защитить детей – прикрывает их собой…
  
  Крики эдуров – двое т'лан имассов ответили контратакой по обе стороны от него, и казалось, ничто не может их остановить.
  
  Но он продолжал стоять, а затем – с жестоким, хриплым воплем прыгнул вперёд.
  
  Трулл Сэнгар знал этих двух воинов. Видел ненависть в их глазах, чувствовал ярость по силе ударов, которыми они пытались пробить его защиту, – долго сдерживать их он не сможет. А когда Трулл падёт, юные солдаты у него за спиной встанут лицом к лицу с этими эдурскими убийцами.
  
  Где же Апт? Почему Минала не выпускает демоницу – какая же ещё сила может грозить им?
  
  Кто-то принялся выкрикивать его имя – в строю эдуров. В этом голосе звучала не ярость, а горечь, – но у Трулла не было времени оглянуться, не было времени задуматься – клинок Хольба вспорол ем левое запястье, и кровь потекла по предплечью, просачиваясь в ладонь, сжимавшую древко копья.
  
  Уже скоро. Они оба стали лучше, научились драться…
  
  А потом он увидел, как мерудская тяжёлая сабля сверкнула за спиной Хольба, врезалась ему в шею, вышла – и голова Хольба Харата покачнулась, скатилась с плеч. Тело пошатнулось, а затем рухнуло.
  
  Саур Батрада прорычал проклятие, затем обернулся и вогнал меч глубоко в бедро нападавшего…
  
  А Трулл прогнулся в выпаде и вонзил остриё копья в лоб Сауру, точно под кромкой шлема. И с ужасом увидел, как оба глаза Батрады выскочили из глазниц и повисли, будто на нитях, когда голова отдёрнулась.
  
  Трулл высвободил оружие, а новый эдур, хромая, подошёл к нему и выдохнул:
  
  – Трулл! Трулл Сэнгар!
  
  – Альрада?
  
  Воин обернулся, поднял обе тяжёлые сабли:
  
  – Я бьюсь на твоей стороне, Трулл! Во искупление… прошу тебя, умоляю!
  
  Искупление?
  
  –
  Не понимаю… но и не сомневаюсь. Добро пожаловать…
  
  Какой-то звук нарастал в голове Трулла, будто напирал на него со всех сторон. Он увидел, как один из мальчишек прижимает ладони к ушам, а за ним – другой…
  
  – Трулл Сэнгар! Это ягг! Сёстры нас побери, он идёт сюда!
  
  Кто? Что?
  
  Что это за звук?
  
  Онрак Разбитый увидел ягга, почувствовал силу, нараставшую в воине, который, словно пьяный, неуверенно приближался к нему. И т'лан имасс заступил ему дорогу. Это их вождь? Да, яггутская кровь. О, как вновь пылают старая ярость и горечь…
  
  Ягг вдруг выпрямился, поднимая меч, испустил высокий стон, полный вполне физической силы, которая отбросила Онрака назад на шаг, а потом т'лан имасс увидел наконец глаза ягга.
  
  Плоские, безжизненные, они вдруг вспыхнули ужасной яростью.
  
  Высокий, оливковокожий воин бросился на него. Меч ягга засверкал со всё нарастающей скоростью.
  
  Онрак перехватил этот клинок своим мечом, высоко взмахнул им, отвечая на удар, пытаясь срубить яггу голову – и, невероятным образом, этот взмах остановил меч ягга: с силой, от которой всё тело т'лан имасса содрогнулось. Зеленоватый кулак вылетел вперёд, врезался неупокоенному воителю в грудь, так что ноги оторвались от земли…
  
  Онрак врезался в скальную стену, и хрустнули, сломались рёбра. Сползая вниз, т'лан имасс приземлился на ноги, присел, чтобы собраться, а затем вновь ринулся вперёд…
  
  Ягг уже рванулся дальше, прямо на строй юных солдат Миналы, пронзительный вой уже стал оглушительным…
  
  Онрак врезался в полукровку: твёрдые кости и внушительный, как у мула, вес увеличили силу, которая должна была развернуть ягга.
  
  Но тот отшвырнул т'лан имасса. Онрак тяжело рухнул на землю.
  
  Однако противник тоже потерял равновесие, и Онрак заметил, как он оскалил зубы, молниеносно обернулся, и разом оказался рядом с неупокоенным воином – прежде чем тот успел встать – левая рука метнулась вниз, пальцы пробили толстую, иссохшую шкуру, прикрывавшую грудину, сжались, рука подняла Онрака в воздух, а затем отшвырнула т'лан имасса прочь – вновь в скальную стену, но на этот раз сила оказалась такой, что треснули не только кости, но и каменная стена ущелья.
  
  Онрак упал бесформенной грудой среди острых камней и больше не шевелился.
  
  Но усилие развернуло ягга, и теперь он смотрел на тисте эдуров и летэрийцев.
  
  Трулл Сэнгар увидел, как зеленокожее чудовище – которое швырнуло Онрака в стену так, будто он был мешком дынь, – внезапно оказалось среди эдуров и учинило жуткую бойню.
  
  Отчаянный звук стал ещё выше, дрожал неверным, капризным ветром чистой мощи. Он нарастал – срывал плоть с костей ближайших эдуров и летэрийцев – явился ночной кошмар, ревущий обетованием гибели. Трулл смотрел и не верил своим глазам, как кровь расцвела в воздухе, рассыпалась ужасным туманом, а тела падали – по два, по три за раз, затем четыре, пять – воины будто плавились, оседали, отлетали в стороны от диких ударов…
  
  Грязная рука ухватила его за левое предплечье и с силой развернула. И, перекрывая ужасный звук, прозвучали слова:
  
  – Трулл – мы сейчас умрём, все мы – но я нашёл тебя. Трулл Сэнгар, прости – за Острижение, за всё… за всё остальное…
  
  Минала подошла к ним.
  
  – Где Монок Охем? – резко спросила она и сплюнула кровь – копьё пробило ей грудь под правой ключицей, и лицо женщины стало теперь мертвенно-бледным. – Где заклинатель костей?
  
  Трулл указал назад, на вход в тронный зал.
  
  – Туда убежал, как ножом резанный пёс… – А потом ошеломлённо замолчал, потому что увидел, что у входа неподвижно стоит Ибра Голан, будто кого-то ждёт.
  
  Внезапно говорить стало невозможно, их оттолкнул назад яростный ветер, вихрь, ураган, такой сильный, что мёртвые тела детей поднялись в воздух, закружились, раскинув руки и ноги. Ягг стоял в двадцати шагах от них посреди груд трупов – а за ним Трулл увидел теперь мерцающие Врата; дрожащие, будто разломанные, они не касались скального пола и, казалось, всё приближались, словно их притягивала буря колдовской силы. За ними виднелся тоннель, который будто вращался, проступали проблески огромного поля боя, а потом, в центре, неимоверно далеко – корабль, раскачивающийся на бурных волнах моря.
  
  Минала, прихрамывая, прошла мимо него, обошла Ибру Голана и скрылась внутри тронного зала…
  
  А ягг обернулся, глаза его сверкали серебряным светом…
  
  И, наклонившись вперёд, словно на ходулях, огромными шагами – будто собственная плоть стала помехой для его ярости – двинулся к ним.
  
  Благословите меня духи…
  Трулл бросился наперерез чудовищу.
  
  Меч обрушился на него, будто со всех сторон одновременно. Никакой возможности контратаковать не было, древко копья Трулла звенело, рвалось из рук с каждым ударом, который он отчаянно отбивал…
  
  А потом Альрада Ан накинулся на ягга справа – две молниеносные вспышки: однолезвийный меч отбил в сторону обе мерудские сабли, а затем змеиным языком метнулся вперёд, и кровь хлынула из груди Альрады Ана, а сила удара подбросила воина так, что ноги оторвались от земли, тело закувыркалось в порывах ветра, оставляя за собой алые потоки.
  
  Ягг удвоил напор, пронзительный яростный вой рвался из его рта. Меч превратился в размазанное по воздуху пятно, каждый удар грозил сломать Труллу кости, – но ягг не мог пройти дальше.
  
  Полузасыпанный истекающими кровью трупами, Варат Тон лежал неподвижно, одним глазом смотрел на битву между двумя фигурами – Икарием и незнакомым тисте эдуром – это было невозможно, никто не смог бы выстоять против Икария, но этот копейщик держался вопреки всему, показывал такое искусство, такое мастерство – совершенное, абсолютное, что летэриец даже задержал дыхание.
  
  Позади тисте эдура дети отступали к грубо вырезанному проёму в конце ущелья.
  
  Вокруг уже бушевал вихрь, вертелся вокруг двух бойцов – богов! Они двигались быстрее, чем мог зафиксировать глаз Варата, но теперь, наконец, древко копья начало трескаться под градом ударов…
  
  Варат Тон услышал всхлипывание где-то рядом, чуть перевёл взгляд и увидел Таралака Вида, который скорчился под стеной и рыдал от невыразимого ужаса. Он царапал пальцами камень, будто пытался вырыть себе путь к бегству, на потрескавшемся камне поблёскивала кровь. Ты этого хотел, ублюдок. Теперь живи с этим.
  
  Громкий хруст заставил Варата вновь перевести взгляд, и он увидел, что копьё не выдержало, переломилось – эдур отскочил назад, чудом уклонившись от бокового взмаха, который должен был снести ему голову с плеч. Икарий взревел и двинулся вперёд, чтобы добить врага, но затем вдруг пригнулся, изогнулся и рванулся в сторону…
  
  …когда полуночно-чёрный демон выскочил из теней. Широкая голова с огромной пастью метнулась на змеиной шее, челюсти сомкнулись на правом плече Икария, единственная передняя лапа вспорола торс яггу, полоснув по рёбрам, устремилась к мягкой плоти живота. Демон встал на дыбы, вздёрнул ягга в воздух…
  
  Но однолезвийный меч холодно сверкнул и перерубил шею демона. Хлынула чёрная кровь, а огромное тело покачнулось, судорожно подёргивая лапами.
  
  Икарий приземлился в приседе, затем попытался содрать с плеча сомкнутые в смерти челюсти.
  
  За спиной Икария тисте эдур волок Альраду Ана назад, отступал к арке…
  
  Без толку. Бессмысленно… когда он освободится…
  
  Ревущий ветер раздирал каменную стену, наполняя залитый кровавым туманом воздух блестящими осколками гранита. Трещины побежали по камню безумной паутиной – буря взревела ещё громче, и вдруг барабанные перепонки Варата лопнули, вызвав невыносимую боль.
  
  Пошатываясь от боли в искромсанных до кости предплечьях, Трулл Сэнгар подтащил Альраду Ана ближе к проёму. Ибра Голан уже не стоял на страже – эдур вообще никого не увидел. Совсем никого.
  
  Сбежали? Решили сдать престол? Молю вас, Сёстры, прошу. Пусть спасутся, сбегут отсюда, скроются…
  
  Он добрался до арки и увидел сразу за ней Ибру Голана – воин стоял спиной к Труллу, лицом к Первому Престолу – нет, Трулл сообразил, что воитель смотрит на что-то чуть левей от того, что осталось от Монока Охема. Чародейский вихрь, должно быть, ворвался в зал с такой силой, которой заклинатель просто не выдержал – т'лан имасса отбросило назад, так что он врезался в правую часть трона, где, как с нарастающим ужасом разглядел Трулл, Монок Охем расплавился.
  Влился, вплавился в Первый Престол. На виду осталась едва ли половина лица заклинателя костей, одинокий глаз окружённый потрескавшейся костью провалившейся глазницы.
  
  По обе стороны от трона, под стенами сидели уцелевшие дети – до ужаса мало. Панек стоял на коленях рядом с лежавшей без движения Миналой, вокруг которой растекалась лужа крови.
  
  Ибра Голан повернулся, когда Трулл втащил в зал Альраду.
  
  – Монок Охем потерпел поражение, – нараспев проговорил неупокоенный воин. – Отойди от проёма, Трулл Сэнгар. Теперь я встречу Похитителя Жизни.
  
  Трулл оттащил друга в сторону, затем встал на колени и приложил руку к грязному лбу Альрады Ана. К его удивлению, глаза раскрылись.
  
  – Альрада…
  
  Умирающий воин попытался заговорить, открыл рот, но он тут же наполнился пузырящейся кровью. Жестокий приступ кашля, от которого брызги ударили в лицо Труллу, а затем – одно-единственное слово, вырвалось наружу, прежде чем Альрада Ан умер.
  
  Одно-единственное слово.
  
  – Дома.
  
  Ибра Голан вышел наружу, чтобы встретить того, кого назвал Похитителем Жизни. Оказавшись в четырёх шагах от ягга, который наконец сумел избавиться от посмертной хватки Апт, т'лан имасс бросился в атаку.
  
  Камень столкнулся с железом, искры вспыхнули в сердце вихря, который нёс на своих ветрах обрывки плоти, осколки кости, комки мокрых волос и части доспехов.
  
  Подхватив копьё из сваленной на полу груды оружия, Трулл, хромая, вышел так, чтобы загородить собой проход.
  
  Натиск Ибры Голана заставил ягга отступить на шаг, затем другой…
  
  Оглушительный треск – и т'лан имасса крутануло на месте: его кремнёвый меч раскололся на куски. Клинок Похитителя Жизни устремился вниз, впился в левое плечо неупокоенного воителя – ещё удар, наружу полетели осколки рёбер, которые подхватил ветер. Ибра Голан неуклюже отступил на шаг…
  
  И меч наотмашь врезался ему в голову.
  
  Череп взорвался, разлетелся на сотню осколков…
  
  Ещё один взмах, клинок рассёк тело над бёдрами, проломил хребет, разрубив т'лан имасса напополам. Ещё четыре удара, прежде чем всё, что осталось от неупокоенного воина долетело до земли. Во все стороны посыпались костяные осколки.
  
  Похититель Жизни закинул голову назад и заревел. И этот звук бросил Трулла на землю, так что весь воздух вылетел из лёгких от удара – он мог лишь смотреть, как чудовище сделало вперёд шаг, затем другой.
  
  Вспышка, громкий треск разрываемого воздуха, и будто из ниоткуда неуклюже вывалилась фигура – прямо перед яггом. Фигура, которая прошипела: «Да будь ты проклят, Престол Тени!» Трулл видел, как незнакомец поднял глаза, увидел подступающее чудовище, успел сделать шаг назад, а ягг уже занёс меч, но потом вспыхнули чары – ослепительно, – а когда они развеялись, лишь ветер с заунывным воем нёсся по ущелью, а Похититель Жизни исчез.
  
  Варат Тон видел, как Икарий уничтожил т'лан имасса, видел, как одинокий тисте эдур вновь взял копьё наизготовку за миг до того, как торжествующий рёв сбил его с ног.
  
  Капитан видел, как перед Икарием распахнулись Врата, видел явление магии, а затем Варат Тон сжался, попытался зарыться под мёртвые тела глубже, когда взрыв, родившийся от столкновения чар с Икарием, потряс сам камень – стены, пол – и в миг, в яркой вспышке, летэриец увидел, как Икарий завертелся в воздухе, пролетел над ним – а следом за яггом нёсся яростный ветер.
  
  Но затем – вернулся с удвоенной силой, и Варат почувствовал, как набухшие тела вокруг него дрожат, прижимают его к земле, а Икарий перешагивает мертвецов, наклонившись вперёд, вновь занося меч.
  
  Сида, темнокожий, худой, увидел, что ягг вновь приближается, и ответил грохочущим потоком чар…
  
  …отбросившим Икария назад…
  
  Ветра взвихрились, словно в безумной ярости, взвыли, вгрызаясь в скальные стены, отрывая крупные куски камня. Тела павших взлетели в воздух, плоть срывало с костей, а сами кости истончались и трескались – оружие летело рядом, рассыпаясь в прах.
  
  А Трулл Сэнгар стоял на коленях и смотрел, как незнакомец обрушивает чары на Похитителя Жизни. Снова и снова, каждый рокочущий взрыв отбрасывал ягга назад, тот кувыркался, вертелся в воздухе, врезался в какие-то далёкие преграды с глубоким, грохочущим звуком.
  
  А затем – снова и снова – ужасный губитель вставал на ноги и шагал вперёд.
  
  Чтобы столкнуться с новым ударом чародейства.
  
  В паузе после очередного удара незнакомец обернулся, увидел Трулла Сэнгара и прокричал по-малазански:
  
  – Да кто он такой, Худа ради?
  
  Трулл моргнул и покачал головой.
  
  Неверный вопрос. Кто
  ты такой, Худа ради?
  
  Похититель Жизни с рёвом подобрался ближе и на этот раз выдержал чародейский удар, который лишь оттолкнул его назад на несколько шагов, а когда безумная вспышка угасла, ягг помотал головой и поднял меч. И вновь пошёл вперёд.
  
  Новый взрыв, но Икарий лишь склонился под ним…
  
  И Трулл увидел, как маг вздрогнул, будто от удара. Кожа на тыльной стороне его ладоней треснула, брызнула кровь.
  
  Похититель Жизни отступил, затем вновь бросился вперёд.
  
  И маг почти скрылся в кровавом тумане, отшатнулся, оступаясь, затем зарычал, но восстановил равновесие…
  
  Как раз вовремя, чтобы встретить новую атаку ягга.
  
  Маг отлетел назад так, что остановился только у ног Трулла Сэнгара. Кожи не было видно, только кровь. Язвы и разрывы расцвели на руках и ногах, на лице, на шее; глаза налились багрянцем, из них текли алые слёзы. Дрожащая рука приподнялась, и потрескавшиеся губы сложились в улыбку, когда чародей проговорил:
  
  – У меня всё. Твой черёд, эдур, и передай Престолу Теней и Котильону, что я их буду ждать по ту сторону Врат Худа.
  
  Трулл поднял глаза, затем выпрямился, перехватив поудобней копьё.
  
  Глаза Похитителя Жизни сверкали, и в этом сиянии Труллу привиделось узнавание. Да, это снова я.
  
  Вдруг ревущий ветер запнулся, словно разорвал сам себя, так что мелкий мусор застучал по скальным стенам ущелья – жара, тягучая, душная жара потекла откуда-то за спиной ягга, который поднял меч и неуклюже шагнул вперёд…
  
  Частично выбравшись из-под тел, Варат Тон почувствовал, что буря стихает. У него перехватило дыхание: откуда-то полился золотистый свет, пронизал воздух – и в этом сиянии, в этом тепле – жизнь.
  
  Сторожкое движение слева. Варат повернул голову и увидел фигуру, покрытую мехом, словно обтягивающей бурой шкурой, но нет – обнажённая женщина – нет, не женщина, самка –
  не человек даже. Но всё же…
  
  Припадая к земле, она двигалась ловко, текуче, словно в страхе, подкрадывалась к Икарию сзади, а ягг вновь пошёл на тисте эдура.
  
  Затем – быстрый рывок: Икарий услышал и начал уже разворачиваться, но она вытянула длиннопалую руку – никакого оружия – только подушечки пальцев коснулись Икария чуть выше правого бедра – погладили…
  
  И Губитель повалился на землю.
  
  Позади Варата послышался бессловесный вопль, и летэриец вздрогнул, когда кто-то начал перебираться через него – Таралак Вид…
  
  Нечеловеческая самка присела рядом с упавшим Икарием. Она осторожно поглаживала лоб Губителя, а янтарное сияние начало меркнуть, и с ним самка стала неразличимой, будто растворилась в золотистом свете, который блеснул напоследок – и угас.
  
  Таралак Вид обернулся и перехватил взгляд Варата.
  
  – Помоги мне! – прошипел он.
  
  – В чём? – спросил летэриец.
  
  – Врата позади – они закрываются! Нам нужно протащить туда Икария! Нужно его отсюда забрать!
  
  – Ты с ума сошёл?
  
  Грал повернулся:
  
  – Ты не понимаешь? Икарий – он для вашего Императора!
  
  Внезапный холодок изгнал последние следы целительного тепла, а следом – поток эмоций, которые огнём обожгли его разум. Варат Тон рывком поднялся, выпрямился рядом с Таралаком Видом.
  
  Для Рулада. О, боги. Да, теперь понимаю. Да. Ведь Рулад – даже Рулад – даже этот его меч – да, понимаю, понимаю!
  
  У входа в тронный зал вновь никого не было, тисте эдур утащил сиду в священное укрытие – теперь самое время, – и летэриец вместе с Таралаком подобрались к распростёртому на камнях телу Икария.
  
  Грал подобрал меч и засунул себе за пояс, затем взялся за руку ягга.
  
  – Хватай другую, – шёпотом приказал он. – Живо! Прежде чем они поймут – прежде чем эти треклятые Врата закроются!
  
  И Варат схватил другую руку, а затем они вместе потащили Икария назад.
  
  Мокрое пятно под телом ягга облегчило задачу.
  
  Опустившись на колени, Трулл Сэнгар вытер кровь с лица мага, осторожно, мягко провёл пальцами под закрытыми глазами. За аркой, снаружи, царила гробовая тишина. В зале звучали только всхлипы – глухие, безнадёжные.
  
  – Он будет жить?
  
  Тисте эдур вздрогнул, затем поднял глаза:
  
  – Котильон. Ты сказал, что пришлёшь помощь. Это он?
  
  Бог кивнул.
  
  – Его сил не хватило.
  
  – Я это знаю.
  
  – Так кого бы ты послал затем?
  
  – Себя, Трулл Сэнгар.
  
  Вот как.
  Эдур посмотрел на бесчувственное тело мага.
  
  – Эрес'аль… она сделала то, чего не мог никто другой.
  
  – Похоже на то.
  
  – Ты не ждал её появления, как я понимаю.
  
  – Совсем не ждал. Печально, однако, что её целительная сила не добралась сюда, в этот чертог.
  
  Тисте эдур нахмурился, затем вновь взглянул на бога:
  
  – О чём ты?
  
  Котильон не встречался с ним глазами.
  
  – Онрак. Он уже встал. Более или менее целый. Думаю, она ему сочувствует…
  
  – А кто посочувствует нам? – резко спросил Трулл, отвернулся и сплюнул кровь.
  
  Бог не ответил.
  
  Тисте эдур обмяк, кое-как уселся.
  
  – Прости, Котильон. Не знаю, заслужил ли ты эти слова. Наверное, нет.
  
  – Ночь выдалась богатая на события, – проговорил бог, затем вздохнул. – Таковы Схождения. Я тебя уже спрашивал: Быстрый Бен будет жить?
  
  Быстрый Бен.
  Трулл кивнул:
  
  – Думаю, да. Кровотечение прекратилось.
  
  – Я призвал Престола Тени. Исцеление на подходе.
  
  Трулл Сэнгар покосился туда, где Панек сидел рядом со своей матерью – одной из двух матерей…
  
  – Престолу Тени лучше поторопиться, прежде чем эти дети вновь станут сиротами.
  
  Шаркающие шаги из-под арки, у входа показался Онрак.
  
  – Трулл Сэнгар.
  
  Эдур кивнул и даже смог криво улыбнуться.
  
  – Онрак. Похоже, нам с тобой выпало ещё некоторое время влачить своё жалкое существование.
  
  – Я рад.
  
  Некоторое время все молчали, а затем т'лан имасс проговорил:
  
  – Похититель Жизни исчез. Его забрали, унесли во Врата.
  
  Котильон разочарованно зашипел:
  
  – Будь они прокляты, эти Безымянные! Ничему не учатся, что ли?
  
  Трулл уставился на Онрака:
  
  – Забрали? Он жив? Но… как? Забрали?
  
  Однако ответил не т'лан имасс, а бог:
  
  – Икарий – Похититель Жизни – их лучшее оружие, Трулл Сэнгар. Безымянные хотят обратить его против твоего брата, Императора Летэра.
  
  Когда понимание пробилось сквозь усталость и оцепенение, Трулл медленно закрыл глаза. О, нет, пожалуйста…
  
  –
  Понимаю. Что тогда произойдёт, Котильон?
  
  – Я не знаю. Никто не знает. Даже сами Безымянные, хотя из гордыни никогда в этом не признаются.
  
  Панек заскулил, чем привлёк их внимание – а рядом с Миналой уже присел Престол Тени, положив ладонь ей на чело.
  
  Трулл снова сплюнул – вся ротовая полость была иссечена порезами – затем хмыкнул и прищурился, глядя на Котильона.
  
  – Я больше не буду драться здесь, – сказал он. – Как и Онрак, и эти дети… Котильон, прошу тебя…
  
  Бог отвернулся:
  
  – Разумеется, не будете, Трулл Сэнгар.
  
  Трулл посмотрел вслед Котильону, который вышел наружу, и взгляд тисте эдура вновь упал на тело Альрады Ана. Когда Престол Тени подошёл к Быстрому Бену, Трулл поднялся на ноги и подошёл к останкам своего друга. Альрада Ан. Я тебя не понимаю – никогда не понимал, – но всё равно, спасибо. Спасибо…
  
  Он шагнул в проём, выглянул наружу и увидел Котильона, Покровителя Убийц, бога, который сидел на каменном валуне, выбитом из одной из стен, сидел в полном одиночестве, спрятав лицо в ладонях.
  
  Эпилог
  Странствуя по пустыне, я встретил божество.
  На коленях оно стояло, ладони утопали в песке,
  снова и снова они поднимались, и между пальцев
  лился поток песчинок – безжизненных, мёртвых.
  Спрыгнув с усталого скакуна, я подошёл,
  остановился пред этим грязноруким виденьем
  и смотрел, смотрел на повторяющиеся движения,
  пока божество не подняло на меня глаза.
  «Где же, – спросило оно, – где мои дети?»
  Рыбак. Утраченные приверженцы
  
  Сперва пощипывает, но затем – блаженное онемение проникло в лёгкие. Скиллара медленно выпустила дым, прислонившись к планширю рядом с Резчиком.
  
  – Ты словно и не здесь вовсе, – проговорила она, вглядываясь в бесконечное море.
  
  Юноша вздохнул, затем кивнул.
  
  – О ней думаешь? Как там её звали?
  
  – Апсалар.
  
  Она улыбнулась, скорее, себе самой, чем Резчику. Снова затянулась и выдохнула, глядя, как дым вырывается из её ноздрей и поджатых губ, три потока сливаются в один.
  
  – Расскажи о ней.
  
  Резчик оглянулся через плечо, и Скиллара – из сострадания – повторила этот его жест. Баратол стоял на корме, Чаур сидел почти у самых сапог дюжего кузнеца. Искарал Прыщ и Могора куда-то пропали, скорее всего скрылись в каюте под палубой и теперь ругаются из-за каких-то таинственных ингредиентов для приготовления ужина. Чёрный мул куда-то запропастился уже несколько дней назад – наверное, свалился за борт, хотя Искарал только улыбался, когда его об этом спрашивали.
  
  Маппо сидел на носу, поджав колени. Трелль раскачивался из стороны в сторону и плакал. Так он сидел с самого утра, и никому не удалось выяснить, что так терзало его.
  
  Резчик отвернулся и вновь уставился на море. Скиллара с радостью повторила и это, вновь затянувшись дымом из трубки.
  
  И тогда даруджиец заговорил:
  
  – Я вспоминал. После большого Празднества в Даруджистане устроили другое, поменьше, чтобы отпраздновать отказ малазанцев от претензий на город… пока что, по крайней мере. В любом случае, мы сидели в поместье Колла, перед тем как покинуть город – ох, нижние боги, кажется, это было давным-давно…
  
  – Ты с ней только познакомился?
  
  – Да. Ну и… играла музыка. И Апсалар… она танцевала. – Юноша посмотрел на Скиллару. – Она танцевала так красиво, что все разговоры смолкли, все только смотрели. – Он покачал головой. – Я даже дышать не мог, Скиллара…
  
  И тогда родилась любовь, которая никогда не умрёт.
  
  Ну и ладно.
  
  – Это хорошее воспоминание, Резчик. Держись за него. Я-то никогда не умела хорошо танцевать, если только не напьюсь или как-то иначе не расслаблюсь.
  
  – Ты скучаешь по тем дням, Скиллара?
  
  – Нет. Так, как сейчас, веселей.
  
  – Почему же?
  
  – Видишь ли, я теперь ни по чему не скучаю. Вообще ни по чему. Это очень… радует.
  
  – Знаешь, Скиллара, я завидую твоему счастью.
  
  Она снова ему улыбнулась, и этот простой знак потребовал от неё всех сил, всей воли.
  
  Ну и ладно.
  
  Резчик проговорил:
  
  – Думаю… думаю, мне нужно полежать в твоих объятиях, Скиллара.
  
  И совсем не потому, почему надо бы. Но тут уж как – в этом Худом проклятом мире нужно
  брать то, что можешь. Хватать всё, что только можешь получить.
  
  Три потока.
  
  Слились в один.
  
  Карса Орлонг повернулся, когда Самар Дэв подошла к нему и села рядом – яростный ветер вздымал волны на поверхности моря, они неустанно бились о борт корабля, словно жадные духи, желавшие разнести судно на куски.
  
  – Ну, женщина, что это тебя так обрадовало?
  
  – Кое-что произошло, – сказала она. – Пусти меня под плащ, я до костей промёрзла.
  
  Тоблакай протянул ей медвежью шкуру.
  
  – Бери.
  
  – Ты истинный великомученик, Карса Орлонг.
  
  – Значит, зря отдал, – пророкотал он в ответ. – Я мучеником ни для кого не буду, ни для смертных, ни для богов.
  
  – Да это просто говорят так, тугодум ты ленивый. Но слушай: кое-что произошло. Битва. Сотни эдурских воинов и летэрийских солдат. И явился другой Соискатель.
  
  Карса хмыкнул:
  
  – Да их тут пруд пруди.
  
  – Но только этот Соискатель и его слуга вернулись. И один летэриец. Остальные погибли.
  
  – Где была битва? Мы же не видели других кораблей.
  
  – Они вернулись через Путь, Карса Орлонг. В любом случае, я услышала имя этого Соискателя. Поэтому ты должен меня послушать.
  
  Нам нужно убираться с этого треклятого корабля – если хоть краешек суши увидим до того, как доберёмся до этой их империи, нужно прыгать за борт. Ты сказал «обрадовало»? Ошибся. Я перепугана до смерти.
  
  – Так кто же этот ужасный воин?
  
  – Его зовут Икарий. Губитель…
  
  – И его слуга-трелль.
  
  Она нахмурилась:
  
  – Нет, какой-то грал. Ты знаешь Икария? Знаешь, какие жуткие легенды окружают это имя?
  
  – Я ничего не знаю о легендах, Самар Дэв. Но однажды мы бились – я и Икарий. И нас прервали, прежде чем я смог его убить.
  
  – Карса…
  
  Но тоблакай улыбался:
  
  – Твои слова радуют меня, женщина. Я вновь встречусь с ним лицом к лицу.
  
  В сумраке трюма Самар ошеломлённо посмотрела на теблора, но ничего не сказала.
  
  На другом корабле той же флотилии Таралак Вид скорчился в трюме, прижавшись спиной к покатому, влажному борту. Его била крупная дрожь.
  
  Икарий стоял перед ним и говорил:
  
  – …трудно понять. Прежде летэрийцы относились ко мне с явным презрением, так что же изменилось? Теперь я вижу в их глазах поклонение и надежду, и их почтительность меня тревожит, Таралак Вид.
  
  – Уходи, – промямлил грал. – Мне плохо. Оставь меня.
  
  – Боюсь, то, что мучает тебя, друг мой, имеет не физическую природу. Прошу, поднимись на палубу, глубоко вдохни живительный воздух – уверен, он быстро исцелит тебя.
  
  – Нет.
  
  Икарий медленно опустился на корточки, пока его серые глаза не оказались вровень с гневным взором Таралака.
  
  – Я очнулся тем утром куда более обновлённым, с большей надеждой, чем когда-либо прежде – чувствую, что это правда. Тепло, глубоко внутри, мягкое и желанное. И оно не растаяло с того часа. Я этого не понимаю, друг…
  
  – Тогда, – хрипло проговорил грал, и в голосе его плескался яд, – придётся вновь рассказать тебе. Кто ты. Что ты из себя представляешь. Я должен рассказать тебе, подготовить к тому, что ты должен совершить. Ты не оставляешь мне выбора.
  
  – В этом нет нужды, – проговорил Икарий тихо, протянул руку и положил её на плечо Таралаку Виду.
  
  – Глупец! – прошипел грал, отдёрнувшись, и сплюнул. – В отличие от тебя – я помню!
  
  Икарий выпрямился и внимательно взглянул на своего старого друга.
  
  – В этом нет нужды, – повторил он и отвернулся.
  
  Ты не понимаешь.
  
  Нет нужды.
  
  Он стоял на самой высокой башне Паяцева замка, бесстрастные глаза следили за хаосом в городе внизу. Корабли Тавор выходили из гавани в тёмные воды бухты.
  
  Справа от него, всего в трёх шагах, располагалась трещина, из-за которой дальняя сторона площадки опасно накренилась. Свежее разрушение, не больше года назад, и она тянулась по всей высоте замка до самых подвалов, а инженеры, которые пытались её заделать, проявляли бестолковость, граничившую с халатностью. Старое сердце Малазанской империи получило рану, и вряд ли оно долго протянет.
  
  Некоторое время спустя он ощутил у себя за спиной присутствие, но не обернулся.
  
  – Император, – тихо проговорил он, – очень давно мы не виделись, верно?
  
  Шёпот Престола Тени долетел до него, точно ледяное касание.
  
  – Всегда-то ты хочешь всё обустроить по-своему, Тайшренн. Это обязательно? – Бог тихонько фыркнул, а голос зазвучал ближе, когда он продолжил: – Ты позволил заточить себя в клетку. Опять. Ты меня просто с ума сводишь.
  
  – У тебя выдалась тяжёлая ночь, – заметил Высший маг Империи.
  
  – А ты почувствовал мою… деятельность? Разумеется, почувствовал. Значит, не так уж и крепка оказалась клетка.
  
  – Я пытаюсь, – проговорил Тайшренн, – проявлять дальновидность в таких делах. – Он помолчал, затем добавил: – Как и ты. – Маг покосился на бесплотное тёмное пятно рядом с собой. – Новая роль не настолько тебя изменила, как я подозреваю.
  
  – Ты сговорился с Быстрым Беном и Каламом, – заметил Престол Тени. – Отправился аж в Семь Городов, чтобы это сделать, но что ваш план принёс в результате? Императрица в зыбучих песках, жрец-джистал беспрепятственно бродит по коридорам власти, в рядах Когтей – предатели, и сама организация почти уничтожена, а на моих верных виканцев нападают на улицах, – но скажи мне вот что, Тайшренн: мог бы ты предсказать, как Д'рек ответит на предательство своих жрецов и жриц?
  
  – Предательство?
  
  – Д'рек перебила вашу братию! По всем храмам!
  
  Высший маг молчал с дюжину ударов сердца, а бог рядом с ним раздражался всё сильнее. Затем Тайшренн сказал:
  
  – Год назад мой старый друг поспешно отплыл отсюда – прямо в город Картул, где направился к Великому храму Д'рек.
  
  – Ты это всё знал?
  
  Тайшренн криво улыбнулся:
  
  – Корабль, который он нанял, принадлежал мне. Увы, об этой детали он не был осведомлён.
  
  – Я так и знал! – прошипел Престол Тени. – Ты не отрёкся от этого культа!
  
  – Червь Осени – предвестник смерти, а смерть явится ко всем нам. К нам, смертным, я хотел сказать. Как можно отречься от этого? Какой смысл отрекаться от неизбежного?
  
  – Это была моя империя! Не Д'рек! Не твоя!
  
  – Император, твоя паранойя всегда беспокоила меня больше, чем твоя алчность. В любом случае, правит теперь Ласиин… пока что. Если только, – он покосился на бога, – ты не задумал триумфального возвращения?
  
  – Чтобы спасти всех от самих себя? Нет уж, не думаю. Ненависть – самый вредный сорняк в мире… особенно, когда люди вроде тебя бездействуют.
  
  – Каждый сад, за каким только я пытался ухаживать, умер или одичал, Император.
  
  – Почему ты согласился стать для Быстрого Бена бритой костяшкой в дырке, Тайшренн?
  
  Высший маг удивлённо моргнул.
  
  – И почему он не вызвал тебя, когда я его отправил на встречу с этим кошмаром?
  
  – Я был бы весьма разочарован, – медленно проговорил Тайшренн, – если бы он призвал меня так рано. Как я уже говорил, Император, я пытаюсь проявлять дальновидность в делах этого мира.
  
  – Почему Д'рек тебя не убила?
  
  – Она попыталась.
  
  – Что?!
  
  – Я её отговорил.
  
  – Бездна меня побери, как же я тебя ненавижу!
  
  – Даже богам, – сказал Тайшренн, – следует научиться держать себя в руках, чтобы не подавать дурной пример.
  
  – Ты это
  сказал Д'рек?
  
  – Я говорю это тебе, Престол Тени.
  
  – Я себя держу в руках! Я совершенно спокоен – лопаюсь от ярости и ненависти, конечно, но спокойно!
  
  Оба долго молчали, а затем бог прошептал:
  
  – Бедные мои виканцы…
  
  – Они не так уязвимы, как ты опасаешься, Император. С ними Нихил и Бездна. У них будет Темул, а когда Темул состарится, через десятки лет, он будет учить молодого воина, имя которого Колтейн. – Он сцепил руки за спиной, нахмурившись, посмотрел на окутанный дымом город в первом бледном сиянии зари. – Если хочешь бояться, – проговорил он, – бойся за собственное дитя.
  
  – Я ничего не боюсь…
  
  – Лжёшь. Услышал, что Норов вышел из таверны Купа – и сбежал.
  
  – Из соображений целесообразности!
  
  – Несомненно.
  
  – Ты здесь в змеином кубле – и я тебя в нём с радостью оставляю.
  
  Тайшренн небрежно поклонился:
  
  – Император. Прошу передать мои наилучшие пожелания Котильону.
  
  – Сам ему и говори, если посмеешь.
  
  – Не я у него похитил Калама… Скажи, убийца будет жить?
  
  – Он в Мёртвом доме – довольно такого ответа?
  
  – Не совсем.
  
  – Знаю! – злорадно расхохотался Престол Тени, а затем рассеялся, точно туман на ветру.
  
  Утро было ясным, а солнце уже припекало, когда старший следователь остановился у Имперского домицилия в городе Картуле. Он поправил форму, проверив, что разгладил все складочки. Затем он облизал ладони и осторожно, нежно, пригладил непослушные волосы – непослушные по его меркам, во всяком случае. Бросив последний взгляд на сапоги и убедившись, что они начищены до блеска, он быстро поднялся по лестнице и вошёл в приземистое здание.
  
  Кивнул, а не ответил по форме на приветственный салют стражников внутри, а затем зашагал по коридору к двери кабинета командора. Он постучал, резко и уверенно, и, услышав глухое разрешение войти, открыл дверь и направился внутрь, а затем замер перед столом, за которым сидел командор. Который поднял глаза и нахмурился:
  
  – Ладно, тюфяк надутый, выкладывай.
  
  Старший следователь невольно пустил ветры, но попытался замаскировать это прискорбное обстоятельство, как только можно.
  
  – Могу доложить следующее, сэр, по результатам тщательнейшим образом проведённого расследования подозрительных смертей послушников и жрецов храма, посвящённого Д'рек и расположенного по адресу – улица…
  
  – Да заткнись ты! Хочешь о результатах рассказать, да? Так результаты и давай!
  
  – Разумеется, сэр. Учитывая недостаток свидетельств обратного, сэр, возможен лишь один вывод. Посвящённые Д'рек, все до одного, устроили самоубийственную оргию, которая и погубила их за одну ночь.
  
  Холодные, как у рептилии, глаза буравили старшего следователя до неприятного долго. Затем командор проговорил:
  
  – Сержант Хеллиан, которая проводила первичное дознание, заявила дословно то же самое.
  
  – Явно весьма проницательная женщина, сэр.
  
  – Пьяница. Я её отправил в Четырнадцатую.
  
  – В… Четырнадцатую?..
  
  – Запиши свои результаты, – бросил командор, – и закрывай дело. А теперь выметайся отсюда.
  
  Старший следователь отдал честь и скрылся, сохранив столько собственного достоинства, сколько получилось. Прошёл по коридору, вновь кивнул стражникам, затем вышел через главный вход на лестничную площадку и спустился по ступеням.
  
  А затем остановился и поднял глаза. Солнечный свет блистал на восхитительной паутине пауков-паральтов, которые обжили теперь башни Картула. Хрустальное, совершенно прекрасное плетенье искрилось, точно бриллиантовое ожерелье на фоне ярко-голубого неба.
  
  Вновь набравшись оптимизма, он вздохнул, решив, что никогда прежде не видел ничего более удивительного и восхитительного. И старший следователь лёгким шагом направился прочь, звонко топая сапогами по мостовой.
  
  А два десятка огромных пауков, скрытых в своих пещерках, вырытых в стенах башен, следили за ним холодными, фасетчатыми глазами. Как следили за всем, что только двигалось внизу: иногда – с любопытством, но всегда – терпеливо, даже когда сладкий шёпот голода касался их жидких мозгов.
  
  Паутина сплетена.
  
  И эти ловчие сети – во всей своей сложной изысканности – редко пустуют подолгу.
  
  Так заканчивается шестое сказанье из Малазанской Книги Павших
  
  Глоссарий
  Взошедшие
  
  Азаты: Дома
  
  Аномандр Рейк: Сын Тьмы
  
  Апсалар: Госпожа воров
  
  Беру: Владыка бурь
  
  Геддерона: Госпожа весны и возрождения
  
  Гриззин Фарл: Старший бог
  
  Д'рек: Червь осени, выступает равно как мужчина и женщина
  
  Дераготы: Из Первой империи Диссембелакиса, Семь Псов Тьмы
  
  Джесс: Королева-Пряха
  
  Драконус: Старший бог, выковавший Драгнипур
  
  Дэссембрей: Господин слёз
  
  К'рул: Старший бог Путей
  
  Кильмандарос: Старшая богиня
  
  Королева Грёз: Королева Высокого Дома Жизни
  
  Котильон: Узел, Покровитель убийц, Высокий Дом Тени
  
  Маури: Госпожа нищих, рабов и сервов
  
  Маэль: Старший бог морей
  Мостожоги
  
  Нерруза: Госпожа тихого моря и лёгкого ветра
  
  Огнь: Спящая Богиня
  
  Опонны: Шуты, Близнецы Удачи
  
  Оссерк/Осрик/Оссерик: Господин неба
  
  Полиэль: Госпожа мора
  
  Престол Тени: Амманас, Король Высокого Дома Тени
  
  Сестра Холодных Ночей: Старшая богиня
  
  Скалиссара: Забытая богиня оливкового масла, покровительница И'гхатана
  
  Солиэль: Госпожа здравия
  
  Тогг и Фандерея: Волки Зимы
  
  Трич/Трейк: Тигр Лета, Повелитель Войны
  
  Увечный Бог: Скованный, Владыка Высокого дома Цепей
  
  Фэнер: Лишённый, Вепрь о Пяти Клыках
  
  Худ: Король Высокого Дома Смерти
  
  Ша'ик: Богиня Вихря
  
  Эрес/Эрес'аль: Дух, или богиня-прородитель
  Колода драконов
  Высокий дом Жизни
  
  Король
  
  Королева (Королева Грёз)
  
  Поборник
  
  Жрец
  
  Вестник
  
  Солдат
  
  Ткач
  Высокий Дом Смерти
  
  Король (Худ)
  
  Королева
  
  Рыцарь (прежде – Дассем Ультор, ныне – Бодэн)
  
  Маг
  
  Вестник
  
  Солдат
  
  Пряха
  
  Каменщик
  
  Дева
  Высокий Дом Света
  
  Король
  
  Королева
  
  Поборник (Оссерик)
  
  Жрец
  
  Капитан
  
  Солдат
  
  Швея
  
  Строитель
  
  Девица
  Высокий Дом Тьмы
  
  Король
  
  Королева
  
  Рыцарь (Аномандр Рейк)
  
  Маг
  
  Капитан
  
  Солдат
  
  Пряха
  
  Каменщик
  
  Жена
  Высокий Дом Тени
  
  Король (Престол Тени/Амманас)
  
  Королева
  
  Убийца (Узел/Котильон)
  
  Маг
  
  Пёс
  Высокий Дом Цепей
  
  Скованный Король
  
  Супруга (Полиэль)
  
  Грабитель (Каллор)
  
  Рыцарь (Тоблакай)
  
  Семь Мёртвых Огней (Развязанные)
  
  Калека
  
  Прокажённый
  
  Дурак
  Независимые
  
  Опонны
  
  Обелиск (Огнь)
  
  Корона
  
  Скипетр
  
  Держава (иначе – Сфера)
  
  Престол
  
  Цепь
  
  Господин Колоды (Ганос Паран)
  Старшие народы
  
  Тисте анди: Чада Тьмы
  
  Тисте эдуры: Чада Тени
  
  Тисте лиосаны: Чада Света
  
  Т'Лан имассы
  
  Эрес/Эрес'аль
  
  Трелли
  
  Яггуты
  
  Форкрул ассейлы
  
  К'чейн че'малли
  
  Элейнты
  
  Баргасты
  
  Теломены тоблакаи
  
  Теблоры
  Пути чародейства
  
  Куральд Галейн: Старший Путь Тьмы
  
  Куральд Эмурланн: Старший Путь Тени, ныне – Расколотый Путь
  
  Куральд Лиосан
  
  Куральд Тирллан: Старший Путь Света
  
  Омтоз Феллак: яггутский Старший Путь Льда
  
  Старвальд Демелейн: Путь Элейнтов
  
  Теланн: Старший Путь Огня имассов
  
  Д'рисс: Тропа камня
  
  Дэнул: Тропа целительства
  
  Меанас: Тропа тени и иллюзий
  
  Моккра: Тропа разума
  
  Рашан: Тропа тьмы
  
  Руз: Тропа моря
  
  Серк: Тропа неба
  
  Тир: Тропа света
  
  Тропа Худа: Тропа смерти
  
  Тэлас: Тропа огня
  Народы и географические названия
  
  Анибары: племя, живущее в Щитовых землях к северу от Ягг-одана в Семи Городах
  
  Бастионный спуск: ведёт из Паяцева замка в город Малаз
  
  Веданики: племя в Таласских горах, семь городов
  
  Винит: забытый город, Семь Городов
  
  Витан Таур: забытый город Первой империи, Семь Городов
  
  Г'данисбан: город в Семи Городах
  
  Город Малаз: колыбель Малазанской империи, расположен на острове Малазе рядом с побережьем Квон-Тали
  
  Гралы: племя в Семи Городах
  
  И'гхатан: город в Семи городах
  
  Измор: королевство к западу от Нэмила
  
  Инат'ан Мерсин: старое название Мерсина, Семь Городов
  
  Канарбар-Белид: старое название Белида, города в Семи Городах
  
  Карашимеш: город в Семи Городах
  
  Картул: город на одноимённом острове рядом с побережьем Квон-Тали
  
  Миникенар: заброшенный город Первой империи, Семь Городов
  
  Монкан: братский остров Сепика
  
  Н'Карафал: забытый город, Семь Городов
  
  Нэмил: экспансионистское королевство к северо-западу от Ягг-одана
  
  Остров Сепик: островное королевство, Семь Городов
  
  Пан'потсун: город в Семи Городах
  
  Пардийцы: племя в Семи Городах
  
  Парк Воронового холма: парк в городе Малазе
  
  Паяцев замок: старая цитадель над городом Малазом
  
  Септархов квартал: храмовый квартал в городе Картуле
  
  Угарат: город в Семи Городах
  
  Ханар-Ара: древний город, Город Павших
  
  Трамара: забытый город, Семь Городов
  
  Требур: забытый город, Семь Городов (Город Куполов)
  
  Хатра: город в Семи Городах
  
  Хедори-Квил: заброшенный город, Семь Городов
  
  Шал-Морзинн: империя к юго-западу от Нэмила
  
  Эрлитан: портовый город в Семи Городах
  Термины
  
  Азалы: вид демонов, живущих в мире Тени
  
  Аптор: вид демонов, живущих в мире Тени
  
  Ашокский полк: старое подразделение, ныне включённое в состав Четырнадцатой армии
  
  Атри-преда: в Летэре звание, равное командору или Кулаку
  
  Безымянные: древний культ, посвящённый Домам Азатов
  
  Блох-клещи: переносимые ветром насекомые из Семи Городов
  
  Буревестники: вид, живущий в океане
  
  Бхедерины: большие полуодомашненные или дикие копытные
  
  Бхок'аралы: маленькие приматы, которые живут в скалах
  
  Вердит'анат: Мост Смерти (яггутский потусторонний мир)
  
  Выпытыватель: титул королевского пыточных дел мастера в Угарате
  
  Готар: цветок, который используют как отбеливатель
  
  Д'баянг: опиат
  
  Дестриант: смертный представитель той или иной веры
  
  Джистал: высший жрец Старшего бога, который использует человеческую кровь в ритуальной магии (Старший аналог Дестрианта)
  
  Д'иверс: оборотень, превращающийся в нескольких животных
  
  Диналы: вид демонов, живущих в мире Тени
  
  Длиннохвостые: другое название к'чейн че'маллей
  
  Дрейк: таннойский корабль для паломников
  
  Дромон: боевое судно
  
  Заклинатель костей: так т'лан имассы называют шаманов своего народа
  
  Золотой: дерево, растущее в Семи Городах
  
  Имбрули: какие-то животные, обитающие в Старвальд Демелейне
  
  Карельбарра: мёд, известный как «богоносец» за свои галлюциногенные свойства
  
  Кованый щит: смертный, который выступает хранилищем душ павших (мёртвых) и служит тому или иному богу
  
  Коравал: вид рыб, которую ловят преимущественно вокруг острова Малаза
  
  Короткохвостые: другое название к'чейн на'руков
  
  «Корытца»: настольная игра, популярная среди малазанцев
  
  Кровь-дерево: редкий сорт древесины, который используют тисте эдуры
  
  Лютуры: какие-то животные, обитающие в Старвальд Демелейне
  
  Махиби: древнее слово, обозначающее «сосуд» (ныне известно у рхиви как «мхиби»)
  
  Маэтгара: так в И'гхатане называли огромные цистерны для хранения оливкового масла
  
  Накидочник: крупное насекомое-трупоед, обитающее в Семи Городах
  
  Нож-кеттра: большой обоюдоострый нож из Семи Городов
  
  Носитель: распространитель мора
  
  Обзоры: карты Тригалльской торговой гильдии
  
  Обсидиановый трон: традиционный престол в Синерозе
  
  Одиночники: оборотни
  
  Паральт: название паука и змеи, оба ядовитые (так же называется и сам яд)
  
  Полу-Дрек: высший жрец или жрица Д'рек
  
  Преда: летэрийское звание равное капитану
  
  Престолы войны: название катамаранов, на которых ходят по морю изморцы
  
  Пурлиты: вид летучих мышей, которые обитают в Старвальд Демелейне
  
  Ризаны: маленькие крылатые рептилии, которые питаются насекомыми
  
  «Серые шлемы»: военно-религиозный орден
  
  Смертная песнь ребёнка: сэтийский обряд взросления, подразумевающий ритуальное погребение
  
  Смертный меч: смертный воитель того или иного бога
  
  Смотрящий: агент тисте анди, скрытый среди тисте эдуров на континенте Летэр
  
  Совет/Чародеи Оникса: традиционные правители Синерозы
  
  Стантары: какие-то животные, обитающие в Старвальд Демелейне
  
  Стена Бури: преграда, выстроенная для защиты от Буревестников в Кореле
  
  Сурикрыса: грызун-рептилия
  
  Телаба: традиционная верхняя одежда в Семи Городах
  
  Трелльские войны: войны на истребление, которые вели против треллей нэмильцы
  
  Т'рольбарал: древняя форма д'иверсов периода Первой империи
  
  «Чёрная перчатка»: тайный культ среди Когтей
  
  Чёрное дерево: редкий сорт корабельной древесины
  
  Шёпот: потусторонние голоса, обращающиеся к членам культа Ша'ик Возрождённой
  
  Элейнты: ещё одно слово для обозначения чистокровных драконов
  
  Энкар'ал: крупный хищник в Семи Городах (ныне вымерший)
  
  Эрага: вид скота, считающийся вымершим в Семи Городах
  
  Эскура: растение, которым травят блох-клещей
  
  Примечания
  
  1
  
  Атлатль – древнейшее устройство для метания копий или дротиков, в земных реалиях использовались со времён позднего палеолита. – Прим. ред
  .
  
  2
  
  Напомним, что эпикантус – особая складка у внутреннего угла глаза, более или менее прикрывающая слёзный бугорок и в нашей реальности характерная для монголоидной расы – один из характерных же признаков Аномандра Рейка. – Прим. ред.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"