Форсайт Фредерик : другие произведения.

Икона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  ЧАСТЬ 1
  
  
  ГЛАВА 1
  
  ЭТО БЫЛО ЛЕТОМ, КОГДА ЦЕНА НЕБОЛЬШОЙ БУХАНКИ хлеб превысил миллион рублей.
  
  Это было лето третьего подряд неурожая пшеницы и второго года гиперинфляции.
  
  Это было летом, когда в глухих переулках далеких провинциальных городков первые русские начали умирать от недоедания.
  
  Это было летом, когда президент потерял сознание в своем лимузине, находясь слишком далеко от помощи, чтобы его можно было спасти, и старая офисная уборщица украла документ.
  
  После этого ничто уже никогда не будет прежним.
  
  Это было летом 1999 года.
  
  ¯
  
  В тот день было жарко, невыносимо жарко, и потребовалось несколько гудков в рог, прежде чем привратник выбежал из своей хижины, чтобы открыть большие деревянные двери здания кабинета министров.
  
  Президентский телохранитель опустил стекло, чтобы крикнуть мужчине, чтобы тот перестроился, когда длинный черный Mercedes 600 проехал под аркой и выехал на Старую площадь. Несчастный привратник бросил то, что, как он надеялся, сошло за приветствие, когда вторая машина, русская "Чайка" с еще четырьмя телохранителями, последовала за лимузином. Затем они ушли.
  
  На заднем сиденье "Мерседеса" президент Черкасов сидел в одиночестве, погрузившись в раздумья. Впереди были его водитель-ополченец и личный телохранитель, приставленный к нему из группы "Альфа".
  
  Когда последние унылые окраины Москвы уступили место полям и деревьям открытой сельской местности, настроение президента России было глубоко мрачным, как и должно было быть. Он три года находился на посту, который занял после того, как занял место больного Бориса Ельцина, и, когда он наблюдал, как его страна рушится в нищету, это были три самых несчастных года в его жизни.
  
  Зимой 1995 года, когда он был премьер-министром, назначенным самим Ельциным в качестве премьера-“технократа”, чтобы привести экономику в порядок, российский народ пошел на выборы, чтобы избрать новый парламент, или Думу.
  
  Выборы в Думу были важными, но не жизненно важными. В предыдущие годы все больше и больше власти переходило от парламента к президенту, большая часть этого процесса была делом рук Бориса Ельцина. К зиме 1995 года большой сибиряк, который четырьмя годами ранее оседлал танк во время попытки государственного переворота в августе 1991 года, заслужил восхищение не только России, но и Запада как великий борец за демократию и захватил президентский пост для себя, превратился в сломанную трость.
  
  Оправляясь от второго сердечного приступа за три месяца, пыхтя и раздувшись от лекарств, он наблюдал за парламентскими выборами из клиники на Воробьевых горах, бывших Ленинских горах, к северо-востоку от Москвы, и видел, как его собственные политические протеже заняли третье место среди делегатов. То, что это было не так важно, как могло бы быть в условиях западной демократии, в значительной степени объяснялось тем фактом, что из-за Ельцина подавляющее большинство фактической власти находилось в руках самого президента. Как и в Соединенных Штатах, в России был исполнительный президент, но, в отличие от Соединенных Штатов, не существовало системы сдержек и противовесов, которую Конгресс может навязать Белому дому. Ельцин мог фактически править с помощью указа, что и сделал.
  
  Но парламентские выборы, по крайней мере, показали, в какую сторону дул ветер, и обозначили тенденцию к гораздо более важным президентским выборам, намеченным на июнь 1996 года.
  
  Новой силой на политическом горизонте зимой 1995 года были, по иронии судьбы, коммунисты. После семидесяти лет коммунистической тирании, пяти лет реформ Горбачева и пяти лет правления Ельцина российский народ начал с ностальгией оглядываться на старые времена.
  
  Коммунисты под руководством своего лидера Геннадия Зюганова нарисовали радужную картину того, как все было раньше: гарантированные рабочие места, гарантированные зарплаты, доступное питание, закон и порядок. Не было упомянуто о деспотизме КГБ, архипелаге Гулаг с лагерями рабского труда, подавлении любой свободы передвижения и выражения мнений.
  
  Российские избиратели уже находились в состоянии глубокого разочарования в двух некогда провозглашенных спасителях - капитализме и демократии. Второе слово было произнесено с презрением. Для многих россиян, оглядывающихся вокруг на всеобъемлющую коррупцию и пандемическую преступность, все это было большой ложью. Когда голоса в парламенте были подсчитаны, у криптокоммунистов был самый большой депутатский блок в Думе и право назначать спикера.
  
  В другой крайности были их явно диаметральные противоположности, неофашисты Владимира Жириновского, возглавляющие иронично названную Либерально-демократическую партию. На выборах 1991 года этот грубый демагог с его пристрастием к эксцентричному поведению и скатологическим выражениям преуспел на удивление хорошо, но его звезда закатилась. Тем не менее, она не упала настолько, чтобы лишить его второго по величине депутатского блока.
  
  В середине находились партии политического центра, цепляющиеся за введенные ими экономические и социальные реформы. Они заняли третье место.
  
  Но реальным результатом этих выборов была подготовка почвы для президентской гонки 1996 года. На выборах в Думу участвовали сорок три отдельные партии, и большинство лидеров основных партий поняли, что им лучше всего поможет программа объединения.
  
  Перед летом криптокоммунисты объединились со своими естественными друзьями, Аграрной или крестьянской партией, чтобы сформировать Социалистический союз - остроумное название, поскольку в нем использовались две инициалы старого СССР. Лидером оставался Зюганов.
  
  В ультраправом крыле также предпринимались шаги по объединению, но Жириновский оказал им яростное сопротивление. Влад Безумный рассчитывал, что сможет выиграть президентство без помощи других правых фракций.
  
  Президентские выборы в России, как и во Франции, проходят в две части. В первом туре все кандидаты соревнуются друг с другом. Только те кандидаты, которые займут первое и второе места, имеют право на участие во втором туре голосования. Идти третьим бесполезно. Жириновский занял третье место. Более умные крайне правые политические мыслители были в ярости от него.
  
  Дюжина центристских партий объединилась, более или менее, в Демократический альянс, с ключевым вопросом на протяжении весны 1996 года, будет ли Борис Ельцин достаточно подготовлен, чтобы снова баллотироваться на пост президента и выиграть его.
  
  Позже историки объясняли его падение одним словом — Чечня.
  
  Двенадцатью месяцами ранее, доведенный до предела, Ельцин направил всю мощь российской армии и военно-воздушных сил против небольшого воинственного горного племени, чей самопровозглашенный лидер настаивал на полной независимости от Москвы. В неприятностях со стороны чеченцев не было ничего нового — их сопротивление уходило корнями в царские времена и за их пределами. Они каким-то образом пережили погромы, развязанные против них несколькими царями, и самым жестоким тираном из всех, Иосифом Сталиным. Каким-то образом они пережили неоднократное опустошение своей крошечной родины, депортации и геноцид и продолжали сопротивляться.
  
  Задействование всей мощи российских вооруженных сил против чеченцев было поспешным решением, которое привело не к быстрой и славной победе, а к полному разрушению — на камеру и в великолепном цветном исполнении — чеченской столицы Грозного и к бесконечной веренице российских солдат в мешках для трупов, возвращающихся из кампании.
  
  Превратив свою столицу в руины, но все еще вооруженные до зубов оружием, в основном проданным им коррумпированными российскими генералами, чеченцы ушли в горы, которые они так хорошо знают, и отказались быть изгнанными оттуда. Та же самая русская армия, которая встретила свой бесславный Вьетнам при попытке вторгнуться в Афганистан и удержать его, теперь создала вторую армию в диких предгорьях Кавказского хребта.
  
  Если Борис Ельцин начал свою чеченскую кампанию, чтобы доказать, что он сильный человек в традиционном российском стиле, то этот жест потерпел неудачу. Весь 1995 год он жаждал своей окончательной победы, но она всегда ускользала от него. Когда они увидели своих маленьких сыновей, возвращающихся с Кавказа в мешках, русский народ резко настроился против чеченцев. Они также отвернулись от человека, который не смог принести им победу.
  
  К началу лета, после изнурительных личных усилий, Ельцин вновь стал президентом после второго тура. Но год спустя его не стало. Мантия перешла к технократу Иосифу Черкасову, лидеру партии "Русская родина", к тому времени входившей в широкий демократический альянс.
  
  Черкасов, казалось, хорошо начал. У него были добрые пожелания Запада и, что более важно, его финансовые кредиты для поддержания российской экономики в какой-то форме. Прислушавшись к совету Запада, он, наконец, заключил мирное соглашение с Чечней, и хотя мстительным русским была ненавистна мысль о том, что чеченцам сойдет с рук их мятеж, возвращение солдат домой было популярным.
  
  Но в течение восемнадцати месяцев все пошло наперекосяк. Причины этого были двоякими: во-первых, грабежи русской мафии просто стали наконец слишком обременительными для российской экономики, и, во-вторых, произошла еще одна глупая военная авантюра. В конце 1997 года Сибирь, где сосредоточено девяносто процентов российского богатства, угрожала отделиться.
  
  Сибирь была наименее укрощенной из всех провинций России. И все же под ее вечной мерзлотой, почти не эксплуатируемой, скрывались залежи нефти и газа, по сравнению с которыми даже Саудовская Аравия выглядела обделенной. К этому добавились золото, алмазы, бокситы, марганец, вольфрам, никель и платина. К концу девяностых Сибирь все еще была последним рубежом на планете.
  
  Проблема началась с поступивших в Москву сообщений о том, что некоторые японские, но в основном южнокорейские эмиссары преступного мира циркулируют в Сибири, призывая к отделению. Президент Черкасов, получив дурные советы от своего круга подхалимов и, по-видимому, не обращая внимания на ошибки своего предшественника в Чечне, направил армию на восток. Этот шаг спровоцировал двойную катастрофу. После двенадцати месяцев без военного решения ему пришлось вести переговоры о сделке, предоставляющей сибирякам гораздо большую автономию и контроль над доходами от собственного богатства, чем они когда-либо имели. Во-вторых, авантюра вызвала гиперинфляцию.
  
  Правительство пыталось напечатать свой выход из положения. К лету 1999 года дни пяти тысяч рублей за доллар середины девяностых остались в памяти. Урожай пшеницы в черноземной стране Кубани дважды был неурожайным, в 1997 и 1998 годах, а сбор урожая в Сибири откладывался до тех пор, пока он не сгнил, потому что партизаны взорвали железнодорожные пути. В городах цены на хлеб стремительно росли. Президент Черкасов цеплялся за свой пост, но было очевидно, что он больше не у власти.
  
  В сельской местности, которая должна была, по крайней мере, выращивать достаточно продуктов, чтобы прокормить себя, условия были наихудшими. Им не хватало финансирования, не хватало людей, их инфраструктура рушилась, фермы простаивали, на их богатой почве росли сорняки. Поезда, останавливающиеся на полустанках, осаждались крестьянами, в основном пожилыми, которые предлагали мебель, одежду и безделушки в окнах вагонов за деньги или, что еще лучше, за еду. Желающих было немного.
  
  В Москве, столице и витрине нации, обездоленные ночевали на набережных вдоль Москвы и в глухих переулках. Полиция — в России ее называют милицией - фактически отказавшись от борьбы с преступностью, попыталась задержать их и затолкать в поезда, направляющиеся туда, откуда они прибыли. Но продолжали прибывать другие, в поисках работы, еды, облегчения. Многие из них были бы вынуждены просить милостыню и умирать на улицах Москвы.
  
  Ранней весной 1999 года Запад, наконец, перестал вливать субсидии в бездонную яму, и иностранные инвесторы, даже те, кто был в партнерстве с мафией, вышли из нее. Российская экономика, как беженец из-за войны, которого слишком много раз насиловали, легла на обочине дороги и умерла от отчаяния.
  
  Это была мрачная перспектива, которую обдумывал президент Черкасов, когда в тот жаркий летний день ехал на выходные в свое убежище.
  
  Водитель знал дорогу к загородной даче, расположенной за Усово на берегу Москвы-реки, где под деревьями воздух был прохладнее. Много лет назад у жирных котов советского Политбюро были свои дачи в лесу вдоль этой излучины реки. Многое изменилось в России, но не настолько.
  
  Движение было небольшим, потому что бензин был дорогим, а грузовики, мимо которых они проезжали, изрыгали огромные клубы чистого черного дыма. После Архангельского они пересекли мост и свернули на дорогу вдоль реки, которая тихо текла в летней дымке по направлению к городу позади них.
  
  Пять минут спустя президент Черкасов почувствовал, что ему не хватает дыхания. Хотя кондиционер работал на полную мощность, он нажал кнопку, чтобы открыть заднее окно рядом со своим лицом и позволить естественному воздуху обдувать его. Это было горячее, и ему стало немного легче дышать. За перегородкой ни водитель, ни телохранитель ничего не заметили. Справа показался поворот на Переделкино. Когда они проходили мимо него, президент России наклонился влево и упал боком поперек своего сиденья.
  
  Первое, что заметил водитель, это то, что голова президента исчезла из зеркала заднего вида. Он что-то пробормотал телохранителю, который повернул свое туловище, чтобы посмотреть. Через секунду "Мерседес" съехал на обочину.
  
  Сзади "Чайка" сделала то же самое. Глава службы безопасности, бывший полковник Спецназа, спрыгнул с переднего пассажирского сиденья и побежал вперед. Другие поднялись со своих мест, обнажив оружие, и образовали защитное кольцо. Они не знали, что произошло.
  
  Полковник добрался до "Мерседеса", где телохранитель открыл заднюю дверцу и наклонился внутрь. Полковник дернул его назад, чтобы лучше видеть. Президент лежал наполовину на спине, наполовину на боку, обе руки прижаты к груди, глаза закрыты, дыхание прерывистое.
  
  Ближайшей больницей с первоклассными отделениями интенсивной терапии была государственная клиника номер один в нескольких милях отсюда, на Воробьевых горах. Полковник сел на заднее сиденье рядом с пораженным Черкасовым и приказал водителю выполнить разворот и направиться обратно к кольцевой автодороге Орбиты. Побледнев, водитель так и сделал. Со своего портативного телефона полковник связался с клиникой и приказал машине скорой помощи выехать им навстречу.
  
  Встреча состоялась полчаса спустя посреди разделенного шоссе. Парамедики перенесли мужчину без сознания из лимузина в машину скорой помощи и отправились на работу, в то время как колонна из трех автомобилей мчалась в клинику.
  
  Оказавшись там, президент попал под опеку старшего дежурного кардиолога и был срочно доставлен в отделение интенсивной терапии. Они использовали то, что у них было, новейшее и лучшее, но все равно опоздали. Линия на экране монитора отказывалась сдвигаться с места, сохраняя длинную прямую линию и пронзительный гул. В десять минут пятого старший врач выпрямился и покачал головой. Мужчина с дефибриллятором отступил назад.
  
  Полковник набрал несколько цифр на своем мобильном телефоне. Кто-то ответил после третьего гудка. Полковник сказал: “Соедините меня с канцелярией премьер-министра”.
  
  ¯
  
  ШЕСТЬ часов спустя, далеко на холмистой поверхности Карибского моря, Foxy Lady повернула домой. Внизу, на кормовой палубе, Джулиус, лодочник, натянул лини, отсоединил тросы и уложил удочки. Это был чартер на целый день, и хороший.
  
  Пока Джулиус наматывал дорожки и их блестящие пластиковые приманки на аккуратные круги для хранения в коробке для снастей, американская пара открыла пару банок пива и довольная уселась под навесом, чтобы утолить жажду.
  
  В рыбном шкафчике лежали два огромных ваху весом около сорока фунтов каждый и полдюжины крупных дорадо, которые несколькими часами ранее прятались под зарослями сорняков в десяти милях отсюда.
  
  Шкипер на верхнем мостике проверил курс на острова и переключил дроссели с скорости троллинга на крейсерскую. Он прикинул, что меньше чем через час будет скользить в Черепашью бухту.
  
  Лисья леди, казалось, знала, что ее работа почти закончена, и ее койка в защищенной гавани вверх по причалу от Тики Хат ждала ее. Она поджала хвост, задрала нос, и глубоководный V-образный корпус начал рассекать голубую воду. Джулиус окунул ведро в проходящую воду и еще раз промыл кормовую палубу.
  
  ¯
  
  КОГДА Жириновский был лидером либерал-демократов, штаб-квартира партии находилась в обшарпанном здании в Рыбном переулке, недалеко от улицы Сретенка. Посетители, не знающие о странных способах Влада Безумного, были поражены, обнаружив, насколько безвкусным это было. Облупившаяся штукатурка, в окнах два засиженных мухами плаката с изображением демагога, это место уже десять лет не видело мокрой швабры. За обшарпанной черной дверью посетители обнаруживали мрачный вестибюль с киоском по продаже футболок с портретом лидера спереди и вешалками с обязательными черными кожаными куртками, которые носят его сторонники.
  
  Вверх по не покрытой ковром лестнице, выкрашенной мрачной коричневой краской, была первая полуплощадка с решетчатым окном, где угрюмый охранник поинтересовался делом посетителя. Только если это было удовлетворительно, он мог подняться в безвкусные комнаты наверху, где Жириновский вершил суд, когда был в городе. Тяжелый рок гремел по всему зданию. Именно так эксцентричный фашист предпочел сохранить штаб-квартиру на том основании, что изображение говорило о человеке из народа, а не об одном из жирных котов. Но Жириновского уже давно не было, а Либерально -демократическая партия была объединена с другими ультраправыми и неофашистскими партиями в Союз патриотических сил.
  
  Ее бесспорным лидером был Игорь Комаров, и он был человеком совершенно другого типа. Тем не менее, видя основную логику в том, чтобы показать бедным и обездоленным, чьих голосов он добивался, что Союз патриотических сил не позволяет себе дорогостоящих поблажек, он сохранил здание в Рыбном переулке, но содержал свои частные офисы в другом месте.
  
  Получив образование инженера, Комаров работал при коммунизме, но не ради него, пока в середине ельцинского периода не решил заняться политикой. Он выбрал Либерально-демократическую партию, и хотя в глубине души презирал Жириновского за его пьяные выходки и постоянные сексуальные намеки, его тихая работа на заднем плане привела его в Политбюро, внутренний совет партии. Отсюда, в ходе серии тайных встреч с лидерами других ультраправых партий, он объединил альянс всех правых элементов в России в UPF. Поставленный перед свершившимся фактом, Жириновский неохотно признал его существование и попал в ловушку председательствования на его первом пленуме.
  
  Пленум принял резолюцию, требующую его отставки, и отстранил его. Комаров отказался взять на себя руководство, но позаботился о том, чтобы оно досталось ничтожеству, человеку без харизмы и небольшого организаторского таланта. Год спустя было легко сыграть на чувстве разочарования в руководящем совете Профсоюза, сократить временные рамки и самому принять руководство. Карьера Владимира Жириновского закончилась.
  
  В течение двух лет после выборов 1996 года криптокоммунисты начали исчезать. Их сторонники всегда были преимущественно среднего и пожилого возраста, и у них были проблемы со сбором средств. Без поддержки крупных банкиров членских взносов было уже недостаточно. Деньги Социалистического союза и его привлекательность уменьшились.
  
  К 1998 году Комаров был бесспорным лидером ультраправых и находился в выгодном положении, чтобы сыграть на растущем отчаянии российского народа, которого было предостаточно.
  
  Однако наряду со всей этой бедностью и обездоленностью было также показное богатство, от которого рябило в глазах. У тех, у кого были деньги, их были горы, большая часть в иностранной валюте. Они проносились по улицам на длинных лимузинах, американских или немецких, поскольку завод "Зил" прекратил производство, часто в сопровождении мотоциклистов, чтобы расчистить дорогу, и обычно со второй машиной телохранителей, мчащейся позади.
  
  В фойе Большого театра, в барах и банкетных залах "Метрополя" и "Националя" их можно было видеть каждый вечер в сопровождении проституток, шуршащих соболями, норками, источающих аромат парижских духов и сверкающих бриллиантами. Это были толстосумы, толще, чем когда-либо.
  
  В Думе делегаты кричали и размахивали бумажками с распоряжениями и принимали резолюции. “Это напоминает мне, - сказал английский иностранный корреспондент, - все, что я когда-либо слышал о последних днях Веймарской республики”.
  
  Единственным человеком, который, казалось, предлагал возможный луч надежды, был Игорь Комаров.
  
  За два года, прошедшие с тех пор, как он пришел к власти в партии правых, Комаров удивил большинство наблюдателей, как внутри, так и за пределами России. Если бы он довольствовался тем, что оставался просто превосходным политическим организатором, он был бы просто еще одним аппаратчиком. Но он изменился. По крайней мере, так думали наблюдатели. Более вероятно, что у него был талант, который он предпочитал скрывать.
  
  Комаров оставил о себе след как страстный и харизматичный популярный оратор. Когда он был на подиуме, те, кто помнил тихого, с мягким голосом, привередливого частного человека, были поражены. Он казался преображенным. Его голос повысился и углубился до раскатистого баритона, с большим эффектом используя все многочисленные выражения и интонации русского языка. Он мог понизить свой тон почти до шепота, так что даже с микрофонами аудитории приходилось напрягаться, чтобы уловить слова, а затем перейти к звонкой речи, которая поднимала толпу на ноги и заставляла даже скептиков аплодировать.
  
  Он быстро освоил область своей специализации - живую толпу. Он избегал телевизионной беседы у камина или телевизионного интервью, понимая, что, хотя это могло бы сработать на Западе, для России это не годилось. Русские редко приглашали людей в свои дома, не говоря уже о всей нации.
  
  Он также не был заинтересован в том, чтобы попасть в ловушку враждебных вопросов. Каждая его речь была срежиссирована, но техника сработала. Он выступал только на собраниях верных партии, с камерами под контролем его собственной съемочной группы, которой командует блестящий молодой режиссер Литвинов. Вырезанные и отредактированные, эти фильмы были выпущены для общенационального телевизионного просмотра на его собственных условиях, чтобы транслироваться полностью и без сокращений. Этого он мог бы достичь, покупая телевизионное время вместо того, чтобы полагаться на капризы ведущих новостей.
  
  Его тема всегда была одной и той же и всегда популярной — Россия, Россия и еще раз Россия. Он оскорблял иностранцев, чьи международные заговоры поставили Россию на колени. Он требовал изгнания всех “черных” - популярный в России способ обозначения армян, грузин, азербайджанцев и других выходцев с юга, многие из которых, как известно, были одними из самых богатых криминальных спекулянтов. Он взывал к справедливости для бедных угнетенных русских людей, которые однажды восстанут вместе с ним, чтобы восстановить славу прошлого и смести грязь, которой были забиты улицы родины.
  
  Он обещал все всем людям. Для безработных была бы работа, достойная дневная оплата за хорошую работу, еда на столе и снова достоинство. Для тех, у кого пропали сбережения, снова была бы честная валюта и было бы что откладывать на безбедную старость, Для тех, кто носил форму "Родины", древней отчизны, снова была бы гордость, чтобы стереть унижения, которым подвергли их трусы, возведенные иностранным капиталом на высокие посты.
  
  И они услышали его. По радио и телевидению они слышали его через широкие степи. Солдаты некогда великой русской армии слушали его, съежившись под брезентом, изгнанные из Афганистана, Восточной Германии, Чехословакии, Венгрии, Польши, Латвии, Литвы и Эстонии в бесконечной череде отступлений от империи.
  
  Крестьяне слышали его в своих хижинах, разбросанных по обширному ландшафту. Разоренный средний класс услышал его среди обломков мебели, которые они не заложили за еду на столе и несколько углей в очаге. Даже промышленные боссы слышали его и мечтали, что их печи однажды снова загудят. И когда он пообещал им, что ангел смерти будет ходить среди мошенников и бандитов, которые изнасиловали их любимую Мать-Россию, они полюбили его.
  
  Весной 1999 года, по предложению своего советника по связям с общественностью, очень умного молодого человека, окончившего американский колледж Лиги плюща, Игорь Комаров дал серию частных интервью. Молодой Борис Кузнецов хорошо подобрал кандидатов, в основном законодателей и журналистов консервативного крыла по всей Америке и Западной Европе. Целью приема было успокоить их страхи.
  
  В качестве кампании это сработало блестяще. Большинство прибывших ожидали найти то, что им было сказано, что они найдут: ультраправого демагога с дикими глазами, которого по-разному называют расистом или неофашистом, или и тем и другим.
  
  Они обнаружили, что разговаривают с вдумчивым, хорошо воспитанным мужчиной в строгом костюме. Поскольку Комаров не говорил по-английски, рядом с ним сидел его помощник по связям с общественностью, который вел интервью и переводил. Всякий раз, когда его обожаемый лидер говорил что-то, что, как он знал, могло быть неверно истолковано на Западе, Кузнецов просто переводил это на гораздо более приемлемый английский. Никто не заметил, поскольку он позаботился о том, чтобы никто из посетителей не понимал по-русски.
  
  Таким образом, Комаров мог бы объяснить, что у всех нас, как у практикующих политиков, есть избирательные округа, и мы не можем без необходимости оскорблять их, если хотим быть избранными. Таким образом, нам, возможно, иногда придется говорить то, что, как мы знаем, они хотят услышать, даже если добиться этого может быть намного сложнее, чем мы притворяемся. И сенаторы понимающе кивнули.
  
  Он объяснил, что в старых западных демократиях люди широко понимали, что социальная дисциплина начинается с них самих, так что навязываемая извне дисциплина, со стороны государства, может быть легче. Но там, где все формы самодисциплины потерпели крах, государству, возможно, придется быть более жестким, чем это было бы приемлемо на Западе. И депутаты понимающе кивнули.
  
  Консервативным журналистам он объяснил, что восстановление надежной валюты просто не может быть достигнуто без некоторых драконовских мер против преступности и коррупции в краткосрочной перспективе. Журналисты писали, что Игорь Комаров был человеком, который прислушивался к голосу разума в вопросах экономических и политических, таких как сотрудничество с Западом. Он может быть слишком правым, чтобы его приняли в европейской или американской демократии, а его мощная демагогия слишком пугающая для западных гурманов, но он вполне может быть человеком для России в ее нынешнем положении. В любом случае он почти наверняка победил бы на президентских выборах в июне 2000 г. Опросы показали, что дальновидные люди поступили бы мудро, поддержав его
  
  В канцеляриях, посольствах, министерствах и залах заседаний по всему Западу дым от сигар поднимался к потолкам, а головы кивали.
  
  ¯
  
  В северном секторе центрального района Москвы, сразу за Бульварным кольцом и на полпути вниз по Кисельному бульвару, есть боковая улица. На полпути вдоль западной стороны улицы есть небольшой парк, размером примерно в половину акра, окруженный с трех сторон зданиями без окон и защищенный спереди десятифутовыми зелеными стальными листами, поверх которых едва видны верхушки ряда хвойных деревьев. В стальной стене установлены двойные ворота, тоже стальные.
  
  Небольшой парк на самом деле является садом превосходного городского дома или особняка дореволюционной постройки, изысканно отреставрированного в середине 1980-х годов. Хотя интерьер современный и функциональный, классический фасад выкрашен в пастельные тона, штукатурка над дверями и окнами выполнена в белом цвете. Это была настоящая штаб-квартира Игоря Комарова.
  
  Посетитель у главных ворот будет полностью на виду у камеры на стене и сообщит о себе по внутренней связи. Он разговаривал бы с охранником в хижине сразу за воротами, который связался бы с офисом безопасности внутри дачи.
  
  Если бы ворота открылись, автомобиль мог бы проехать вперед десять ярдов, прежде чем остановиться у ряда шипов. Стальные ворота, скользящие в стороны на роликах, автоматически закрывались за ним. Затем появлялся охранник, чтобы проверить документы, удостоверяющие личность. Если бы это было в порядке вещей, он бы удалился в свою хижину и нажал на электрический пульт. Шипы отступили бы, и машина могла бы проехать вперед, на гравийную площадку перед домом, где ее ждало бы больше охранников.
  
  С обеих сторон дачного участка к краям участка тянулось сетчатое ограждение, прочно прикрепленное болтами к окружающим стенам. За цепью были собаки. Было две команды, и каждая отвечала только одному кинологу. Обработчики работали поочередно по ночам. С наступлением темноты ворота в ограде были открыты, и собаки пробежали по всему участку, спереди и сзади. После этого охранник у ворот оставался в своей хижине, и в случае позднего посетителя ему приходилось связываться с проводником, чтобы отозвать собак.
  
  Чтобы не потерять слишком много персонала из-за собак, в задней части здания был подземный ход, ведущий к узкому переулку, который сам по себе вел к Кисельному бульвару. В этом проходе было три двери с клавиатурой: одна внутри дачи, одна на улице и одна посередине. Это был доступ и выход для доставщиков и персонала.
  
  Ночью, когда политический персонал ушел, а собаки рыскали по территории, двое охранников остались дежурить внутри дачи. У них была отдельная комната с телевизором и принадлежностями для перекусов, но без кроватей, потому что они не должны были спать. Поочередно они обходили три этажа дачи, пока их не сменила дневная смена, прибывшая во время завтрака. Мистер Комаров пришел позже.
  
  Но пыль и паутина неуместны на высоком посту, и каждую ночь, кроме воскресенья, когда раздавался звонок с заднего переулка, один из охранников впускал уборщицу.
  
  В Москве большинство уборщиц - женщины, но Комаров предпочитал, чтобы его окружали исключительно мужчины, включая уборщика, безобидного старого солдата по имени Леонид Зайцев. Фамилия по-русски означает "кролик", и из-за его беспомощных манер, поношенной бывшей армейской шинели, которую носили зимой и летом, и трех зубов из нержавеющей стали, которые поблескивали в передней части его рта — раньше стоматология в Красной армии была довольно простой — охранники на даче называли его просто Кроликом. В ночь смерти президента его впустили, как обычно, в 10:00 ВЕЧЕРА
  
  Был час ночи, когда, с ведром и тряпкой для вытирания пыли в руках, волоча за собой пылесос, он добрался до офиса Н. И. Акопова, личного секретаря г-на Комарова. Он встречался с этим человеком всего один раз, год назад, когда, приехав, обнаружил, что некоторые из старших сотрудников работают допоздна. Мужчина был чрезвычайно груб с ним, вынудив его уйти с потоком брани. С тех пор иногда он отыгрывался, сидя в удобном кожаном вращающемся кресле мистера Акопова.
  
  Поскольку он знал, что охранники были внизу, Кролик сел во вращающееся кресло и наслаждался роскошным комфортом кожи. У него никогда не было такого стула, и никогда не будет. На столе лежал документ, около сорока страниц машинописного текста, скрепленных по краю спиральным переплетом и покрытых спереди и сзади плотной черной бумагой.
  
  Кролик удивился, почему это было опущено. Обычно мистер Акопов убирал все в свой настенный сейф. Должно быть, так и было, потому что Кролик никогда раньше не видел документов, а все ящики стола всегда были заперты. Он щелчком открыл черную обложку и посмотрел на название. Затем он открыл файл наугад.
  
  Он не был хорошим читателем, но он мог это сделать. Его приемная мать научила его давным-давно, а затем учителя в государственной школе и, наконец, добрый офицер в армии.
  
  То, что он увидел, обеспокоило его. Он прочитал один отрывок несколько раз; некоторые слова были слишком длинными и сложными, но он понял значение. Его изуродованные артритом руки дрожали, когда он переворачивал страницы. Почему мистер Комаров должен говорить такие вещи? И о людях, подобных его приемной матери, которых он любил? Он не до конца понимал, но это его беспокоило. Возможно, ему следует проконсультироваться с охраной внизу? Но они просто били его по голове и говорили ему продолжать свою работу.
  
  Прошел час. Охранники должны были патрулировать, но они были прикованы к своему телевизору, где расширенная программа новостей информировала нацию о том, что премьер-министр, в соответствии со статьей Пятьдесят девятой российской конституции, временно принял на себя обязанности президента на установленные три месяца.
  
  Кролик читал одни и те же несколько отрывков снова и снова, пока не понял их значение. Но он не мог уловить значение, стоящее за значением. Мистер Комаров был великим человеком. Он собирался стать следующим президентом России, не так ли? Так почему он должен говорить такие вещи о приемной матери Кролика и таких людях, как она, ведь она была давно мертва?
  
  В два часа ночи Кролик засунул папку под рубашку, закончил свою работу и попросил, чтобы его выпустили. Охранники неохотно оторвались от экрана телевизора, чтобы открыть двери, и Кролик ушел в ночь. Он пришел немного раньше обычного, но охранники не возражали.
  
  Зайцев подумал о том, чтобы пойти домой, но решил, что лучше этого не делать. Было слишком рано. Автобусы, трамваи и метро были закрыты, как обычно. Ему всегда приходилось идти домой пешком, иногда под дождем, но ему нужна была работа. Прогулка заняла час. Если бы он пошел сейчас, он разбудил бы свою дочь и двух ее детей. Ей бы это не понравилось. Итак, он бродил по улицам, размышляя, что делать.
  
  В половине четвертого он оказался на Кремлевской набережной под южными стенами Кремля, вдоль набережной спали бродяги и изгои, но он нашел свободную скамейку, сел и уставился на другой берег реки.
  
  ¯
  
  Море успокоилось, когда они приблизились к острову, как это всегда бывало днем, словно сообщая рыбаку и морякам, что сегодняшнее состязание окончено и океан объявляет перемирие до завтра. Справа и слева шкипер мог видеть несколько других лодок, направляющихся к проливу Уиланд, прорезающему северо-западную щель в рифе, которая давала доступ из открытого моря в плоскую лагуну.
  
  По правому борту мимо промчался Артур Дин на своем открытом "Silver Deep", делая на восемь узлов больше, чем "Foxy Lady". Островитянин приветственно помахал рукой, и американский шкипер помахал в ответ. Он увидел двух ныряльщиков в глубине Серебряной глубины и предположил, что они исследовали кораллы у Северо-Западного мыса. Сегодня вечером в доме Дина будут омары.
  
  Он замедлил ход Foxy Lady, чтобы сориентироваться в разрезе, поскольку с обеих сторон острые как бритва кораллы находились всего в нескольких дюймах под поверхностью, и, пройдя через них, они остановились на десять минут спокойного спуска по побережью к Черепашьей бухте.
  
  Шкипер любил свою лодку, средства к существованию и любовницу в одном лице. Это было десятилетнее тридцатиоднофутовое судно Bertram Moppie, первоначально названное так в честь жены дизайнера Дика Бертрама, и, хотя оно не было ни самым большим, ни самым роскошным чартерным рыболовным судном в Черепашьей бухте, его владелец и шкипер могли сравниться с ним в борьбе с любым морем и любой рыбой. Он купил ее пять лет назад, когда переехал на острова, подержанную со склада в Южной Флориде по небольшому объявлению в Boat Trader, а затем сам работал над ней день и ночь, пока она не стала самой дерзкой девушкой на всех островах. Он не пожалел о ней ни доллара, хотя все еще расплачивался с финансовой компанией.
  
  В гавани он поставил "Бертрам" на второе место от своего соотечественника Боба Коллинза на "Сакитуми", выключил мотор и спустился вниз, чтобы спросить своих клиентов, хорошо ли они провели день. Действительно, они заверили его, и оплатили его гонорар щедрыми чаевыми для него самого и Джулиуса. Когда они ушли, он подмигнул Джулиусу, разрешив ему оставить себе всю рыбу целиком, снял кепку и провел пальцами по своим взъерошенным светлым волосам.
  
  Затем он оставил ухмыляющегося островитянина заканчивать уборку лодки, промыв все удилища и катушки пресной водой и оставив Foxy Lady в рабочем состоянии на ночь. Он возвращался, чтобы закрыть ее, прежде чем отправиться домой. Тем временем он почувствовал, что ему хочется неразбавленного дайкири с лаймом, поэтому он направился по дощатому настилу к "Банановой лодке", приветствуя всех встречных так же, как они приветствовали его.
  
  
  ГЛАВА 2
  
  ЧЕРЕЗ ДВА ЧАСА ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОН ПОСИДЕЛ НА СВОЕЙ СКАМЕЙКЕ У РЕКИ Леонид Зайцев все еще не решил свою проблему. Теперь он жалел, что взял документ. Он действительно не знал, почему он это сделал. Если бы они узнали, он был бы наказан. Но тогда казалось, что жизнь всегда наказывала его, и он не мог по-настоящему понять почему.
  
  Кролик родился в маленькой и бедной деревне к западу от Смоленска в 1936 году. Это было небольшое место, но такое, как десятки тысяч, разбросанных по всей стране, — единственная изрытая колеями улица, пыльная летом, река грязи осенью и твердая, как камень, от мороза зимой. Тридцать или около того домов, несколько амбаров и бывшие крестьяне, которых теперь согнали в сталинский колхоз. Его отец был рабочим на ферме, и они жили в лачуге недалеко от главной дороги.
  
  Дальше по дороге, с маленьким магазинчиком и квартирой над ним, жил деревенский пекарь. Его отец сказал ему, что он не должен иметь ничего общего с пекарем, потому что он “еврей”. Он не знал, что это значит, но было ясно, что это нехорошо - быть. Но он заметил, что его мать покупала там хлеб, и это был очень вкусный хлеб.
  
  Он был озадачен тем, что ему не следует разговаривать с пекарем, потому что тот был веселым человеком, который иногда останавливался в дверях своего магазина, подмигивал Леониду и бросал ему булочку, теплую липкую булочку, только что из духовки. Из-за того, что сказал его отец, он убегал за сарай для скота, чтобы съесть булочку. Пекарь жил со своей женой и двумя дочерьми, которых он иногда видел выглядывающими из магазина, хотя они, казалось, никогда не выходили поиграть.
  
  В один из дней в конце июля 1941 года в деревню пришла смерть. Маленький мальчик в то время не знал, что это была смерть. Он услышал грохот и рычание и выбежал из сарая. С главной дороги к деревне приближались огромные железные монстры. Первый остановился прямо посреди домов. Леонид встал на улице, чтобы получше рассмотреть.
  
  Он казался огромным, размером с сам дом, но он катился на гусеницах, а спереди у него торчала длинная пушка. На самом верху, над пистолетом, стоял мужчина, верхняя половина его тела была открыта. Он снял шлем с толстой подкладкой и положил его рядом с собой. В тот день было очень жарко. Затем он повернулся и посмотрел вниз на Леонида.
  
  Ребенок увидел, что у мужчины были почти белые волосы и глаза голубого цвета, настолько бледные, что казалось, будто летнее небо просвечивает прямо через череп сзади. В глазах не было никакого выражения, ни любви, ни ненависти, только какая-то пустая скука. Довольно медленно мужчина потянулся к своему боку и вытащил пистолет из чехла.
  
  Что-то подсказывало Леониду, что не все хорошо. Он услышал взрыв гранат, брошенных через окна, и крики. Он испугался, повернулся и убежал. Раздался треск, и что-то прошлось по его волосам. Он забрался за сарай для скота, начал плакать и продолжал бежать. Позади него раздавался ровный стук и запах горящей древесины, когда дома запылали. Он увидел впереди лес и продолжал бежать.
  
  Внутри леса он не знал, что делать. Он все еще плакал и звал своих маму и папу. Но они так и не пришли. Они больше не приходили.
  
  Он наткнулся на женщину, кричавшую о своем муже и дочерях, и узнал жену пекаря, миссис Давыдову. Она схватила его и прижала к своей груди, и он не мог понять, почему она должна это делать, и что подумает его отец, потому что она была еврей!
  
  Деревня перестала существовать, а танковое подразделение СС развернулось и ушло. В лесу было еще несколько выживших. Позже они встретили нескольких партизан, суровых бородатых мужчин с оружием, которые жили там. С проводником-партизаном их колонна отправилась на восток, всегда на восток.
  
  Когда он уставал, миссис Давыдова несла его, пока, наконец, несколько недель спустя они не добрались до Москвы, она, казалось, знала там каких-то людей, которые дали им кров, еду и тепло. Они были добры к нему и выглядели как мистер Давыдов с локонами от висков до подбородка и в широкополых шляпах. Хотя он не был Евреем, миссис Давыдова настояла, чтобы она усыновила его, и она заботилась о нем в течение многих лет.
  
  После войны власти обнаружили, что он не был ее настоящим сыном, и разлучили их, отправив его в сиротский приют. Он очень плакал, когда они расстались, и она тоже, но он больше никогда ее не видел. В приюте его научили, что еврей означает еврей.
  
  Кролик сидел на своей скамейке и размышлял о документе у него под рубашкой. Он не до конца понимал значение таких фраз, как "тотальное истребление” или “полное уничтожение”. Слова были слишком длинными для него, но он не думал, что это были хорошие слова. Он не мог понять, почему г-н Комаров должен хотеть поступать так с такими людьми, как г-жа Давыдова.
  
  На востоке был намек на розовый цвет. В большом особняке за рекой на Софийской набережной королевский морской пехотинец взял флаг и начал подниматься по лестнице на крышу.
  
  ¯
  
  Шкипер взял свой дайкири, встал из-за стола и подошел к деревянным перилам. Он посмотрел вниз на воду, затем вверх, на темнеющую гавань.
  
  Сорок девять, подумал он, сорок девять, и все еще в продаже в фирменном магазине. Джейсон Монк, ты стареешь и это уже в прошлом.
  
  Он сделал глоток и почувствовал, что лайм и ром пришлись как нельзя кстати.
  
  Какого черта, это была довольно хорошая жизнь. Насыщенный событиями, в любом случае.
  
  Все начиналось не так. Все началось в скромном деревянно-каркасном доме в крошечном городке Крозе на юге центральной Вирджинии, к востоку от Шенандоа, в пяти милях от шоссе из Уэйнсборо в Шарлоттсвилл.
  
  Округ Албемарл - фермерская страна, покрытая памятниками войны между штатами, поскольку восемьдесят процентов этой войны велось в Вирджинии, и ни один виргинец никогда не забудет об этом. В местной окружной начальной школе у большинства его одноклассников были отцы, которые выращивали табак, соевые бобы или свиней, или все три.
  
  Отец Джейсона Монка, напротив, был лесничим, работающим в национальном парке Шенандоа. Никто никогда не становился миллионером, работая в Службе лесного хозяйства, но для мальчика это была хорошая жизнь, даже если долларов было мало. Каникулы были не для того, чтобы бездельничать, а для того, чтобы найти возможности подработать, чтобы заработать немного денег и помочь по дому.
  
  Он вспомнил, как отец брал его в детстве в парк, который покрывал горы Блу-Ридж, чтобы показать ему разницу между елью, березой, пихтой, дубом и сосной лоболли. Иногда они встречали егерей, и он с круглыми глазами слушал их рассказы о черном медведе и олене, об их охоте на индейку, тетерева и дикого фазана.
  
  Позже он научился с безошибочной точностью обращаться с ружьем, выслеживать, разбивать лагерь и прятать все следы по утрам, а когда он стал достаточно большим и окрепшим, он получил работу на каникулах в лагерях лесозаготовителей.
  
  С пяти до двенадцати лет он посещал окружную начальную школу, а сразу после своего тринадцатилетия поступил в окружную среднюю школу в Шарлоттсвилле, каждое утро вставая до рассвета, чтобы добраться из Крозе в город. Именно в старшей школе должно было произойти нечто, что изменило бы его жизнь.
  
  В далеком 1944 году некий сержант GI вместе с тысячами других покинул Омаха-Бич и прорвался во внутренние районы Нормандии. Где-то за пределами Сен-Ло, отделившись от своего подразделения, он попал в прицел немецкого снайпера. Ему повезло; пуля задела его предплечье. Двадцатитрехлетний американец заполз на соседний фермерский дом, где семья обработала его рану и дала ему кров. Когда шестнадцатилетняя дочь хозяина дома положила холодный компресс на его рану, и он посмотрел ей в глаза, он понял, что был поражен сильнее, чем любая немецкая пуля, которую когда-либо могла нанести.
  
  Год спустя он вернулся из Берлина в Нормандию, сделал ей предложение и обвенчался с ней во фруктовом саду фермы ее отца под присмотром капеллана армии США. Позже, поскольку французы не заключают браки в садах, местный католический священник сделал то же самое в деревенской церкви. Затем он привез свою невесту обратно в Вирджинию.
  
  Двадцать лет спустя он был заместителем директора средней школы округа Шарлотсвилл, и его жена, не имея детей на руках, предложила, чтобы она преподавала там французский. Миссис Джозефин Брейди была хорошенькой, гламурной француженкой, поэтому ее занятия быстро стали очень востребованными.
  
  Осенью 1965 года в ее классе на первом курсе появился новичок, довольно застенчивый юноша с неопрятной копной светлых волос и обаятельной улыбкой, по имени Джейсон Монк. В течение года она могла признаться, что никогда не слышала, чтобы иностранец говорил по-французски так, как он. Талант должен был быть естественным; его нельзя было унаследовать. Но это было там, не просто мастерство грамматики и синтаксиса, но и способность до совершенства копировать ударение.
  
  На последнем курсе средней школы округа он приходил к ней домой, и они читали Майро, Пруста, Жида и Сартра (который был невероятно эротичен по тем временам), но их общими любимцами были поэты-романтики старшего поколения: Рембо, Малларме, Верлен и Де Виньи. Это не должно было произойти, но это произошло. Возможно, поэты были виноваты, но, несмотря на разницу в возрасте, которая не беспокоила ни одного из них, у них был короткий роман.
  
  К тому времени, когда ему исполнилось восемнадцать, Джейсон Монк мог делать две вещи, необычные для подростков Южной Вирджинии; он мог говорить по-французски и заниматься любовью, причем делать это со значительным мастерством. В восемнадцать лет он вступил в армию.
  
  В 1968 году война во Вьетнаме была в самом разгаре. Многие молодые американцы пытались избежать службы там. Тех, кто представился добровольцами, подписав контракт на три года, встретили с распростертыми объятиями.
  
  Монк прошел базовую подготовку и где-то по ходу дела заполнил свое резюме. Под вопросом “иностранные языки” он вписал “Французский”. Его вызвали в кабинет лагерного адъютанта.
  
  “Вы действительно говорите по-французски?” - спросил офицер. Монах объяснил. Адъютант позвонил в Шарлотсвилльскую среднюю школу и поговорил со школьным секретарем. Она связалась с миссис Брейди. Затем она перезвонила. Это заняло день. Монаху было велено доложить еще раз. На этот раз присутствовал майор из G2, армейской разведки.
  
  Помимо вьетнамского, большинство людей определенного возраста в этой бывшей французской колонии говорили по-французски. Монка доставили самолетом в Сайгон. Он отыграл два тура с перерывом между ними в Штатах.
  
  В день его освобождения командующий приказал ему явиться в свой офис. Там присутствовали двое гражданских лиц. Полковник ушел.
  
  “Пожалуйста, сержант, присаживайтесь”, - сказал старший и более добродушный из двух мужчин. Он поигрывал вересковой трубкой, в то время как более серьезный из них разразился потоком французского. Монк ответил в том же духе. Это продолжалось десять минут. Затем говоривший по-французски ухмыльнулся и повернулся к своему коллеге.
  
  “Он хорош, Кэри, он чертовски хорош”. Затем он тоже ушел.
  
  “Итак, что вы думаете о Вьетнаме?” - спросил оставшийся мужчина. Ему было тогда около сорока, с морщинистым, насмешливым лицом. Это был 1971 год.
  
  “Это карточный домик, сэр”, - сказал Монк. “И он падает вниз. Еще два года, и нам придется выбираться оттуда ”.
  
  Кэри, казалось, согласился. Он несколько раз кивнул.
  
  “Вы правы, но не говорите об этом армии. Что ты собираешься теперь делать?”
  
  “Я еще не принял решение, сэр”.
  
  “Ну, я не могу сделать это за тебя. Но у тебя есть дар. У меня даже у самого его нет. Мой друг там такой же американец, как мы с вами, но он двадцать лет воспитывался во Франции. Если он говорит, что ты хороша, для меня этого достаточно. Так почему бы не продолжить?
  
  “Вы имеете в виду колледж, сэр?”
  
  “Я знаю. Большая часть расходов будет покрыта за счет ГИ Билла. Дядя Сэм считает, что ты это заслужил. Воспользуйся преимуществом ”.
  
  За годы службы в армии Монк отправил большую часть своих свободных денег домой своей матери, чтобы помочь растить других детей.
  
  “Даже для оплаты счета в полиции требуется тысяча долларов наличными”, - сказал он.
  
  Кэри пожала плечами. “Я думаю, можно собрать тысячу долларов. Если ты будешь специализироваться на русском.”
  
  “А если я это сделаю?”
  
  “Тогда позвони мне. Организация, на которую я работаю, возможно, сможет тебе что-то предложить ”.
  
  “Это может занять четыре года, сэр”.
  
  “О, там, где я работаю, мы терпеливые люди”.
  
  “Как вы узнали обо мне, сэр?”
  
  “Во Вьетнаме некоторые из наших сотрудников в программе Phoenix заметили вас и вашу работу. Ты получил несколько хороших советов по ВК. Им это понравилось ”.
  
  “Это Лэнгли, не так ли, сэр? Ты из ЦРУ.”
  
  “О, не все это. Просто маленький винтик ”.
  
  Кэри Джордан на самом деле была гораздо большим, чем просто маленьким винтиком. В дальнейшем он стал бы заместителем директора (по операциям), то есть главой всего шпионского подразделения.
  
  Монк последовал совету и поступил в Университет Вирджинии, сразу после возвращения в Шарлоттсвилл. Он снова пил чай с миссис Брейди, но просто как друзья. Он изучал славянские языки и специализировался по русскому языку на уровне, который его старший советник, сам русский, назвал “двуязычным”. Он окончил университет в возрасте двадцати пяти лет в 1975 году и сразу после своего следующего дня рождения был принят в ЦРУ. После обычной базовой подготовки в Форт-Пири, известной в агентстве просто как "Ферма”, его направили в Лэнгли, затем в Нью-Йорк и обратно в Лэнгли.
  
  Прошло пять лет и много-много курсов спустя, прежде чем он получил свою первую должность за границей, и тогда это было в Найроби, Кения.
  
  ¯
  
  КАПРАЛ Мидоус из Королевской морской пехоты выполнил свой долг тем ясным утром 16 июля. Он защелкнул укрепленный край флага на подъемном шнуре и поднял знамя по шесту до самого верха. Там он распахнулся на утреннем ветерке, чтобы рассказать всему миру, кто жил под ним.
  
  Британское правительство фактически купило красивый старинный особняк на Софийской набережной у его предыдущего владельца, сахарного магната, незадолго до революции, превратило его в посольство и с тех пор оставалось там, несмотря ни на что.
  
  Иосиф Сталин, последний диктатор, живший в Государственных апартаментах Кремля, вставал каждое утро, раздвигал шторы и видел британский флаг, развевающийся прямо над рекой. Это чрезвычайно разозлило его. Неоднократно оказывалось давление, чтобы убедить британцев двигаться. Они отказались.
  
  С годами особняк стал слишком мал для размещения всех отделов, необходимых миссии в Москве, так что подразделы были разбросаны по всему городу. Но, несмотря на неоднократные предложения разместить все секции в одном комплексе, Лондон вежливо ответил, что предпочел бы остаться на Софийской набережной. Поскольку здание было суверенной британской территорией, там оно и осталось.
  
  Леонид Зайцев сидел на другом берегу реки и наблюдал, как развевается флаг, когда первые лучи рассвета осветили холмы на востоке. Это зрелище навеяло далекие воспоминания.
  
  В восемнадцать лет Кролика призвали в Красную Армию, и после обычной минимальной базовой подготовки его отправили с танками в Восточную Германию. Он был рядовым, которого его инструкторы считали даже не годным к физической подготовке.
  
  Однажды в 1955 году, во время обычного марша за пределами Потсдама, он отделился от своей роты в густом лесу. Потерянный и напуганный, он брел по лесу, пока не наткнулся на песчаную дорожку. Там он остановился, как вкопанный, парализованный страхом. В десяти ярдах от нас стоял открытый джип с четырьмя солдатами. Очевидно, они остановились на перерыв во время патрулирования.
  
  Двое все еще были в машине, двое стояли рядом с ней, куря сигареты. В руках у них были бутылки с пивом. Он сразу понял, что это не русские. Они были иностранцами, выходцами с Запада, из Миссии союзников в Потсдаме, созданной в соответствии с Соглашением четырех держав 1945 года, о котором он ничего не знал. Он знал только, потому что ему сказали, что они были врагами, пришедшими разрушить социализм и, если смогут, убить его.
  
  Они перестали разговаривать, когда увидели его и уставились на него. Один из них сказал: “Привет, привет‘. Что у нас здесь? Истекающий кровью русский. Привет, Иван”.
  
  Он не понял ни слова. У него был автомат "Томпсон", перекинутый через плечо, но они, казалось, не боялись его. Все было наоборот. Двое из них были в черных беретах с блестящими латунными значками на кепках, а за эмблемами виднелась гроздь бело-красных перьев. Он не знал этого, но он смотрел на полковую выправку королевских стрелков.
  
  Один из солдат, стоявших рядом с машиной, отделился и неторопливо направился к нему. Он думал, что собирается описаться. Мужчина тоже был молод, с рыжими волосами и веснушчатым лицом. Он ухмыльнулся Зайцеву и протянул бутылку.
  
  “Давай, приятель. Есть пиво.”
  
  Леонид почувствовал холод холодного стекла в своей руке. Иностранный солдат ободряюще кивнул. Конечно, это было бы отравлено. Он поднес горлышко бутылки к губам и наклонил. Холодная жидкость попала ему в горло. Напиток был крепким, лучше, чем русское пиво, и хорошим, но он закашлялся. Морковноволосый рассмеялся.
  
  “Тогда продолжай. У тебя есть пиво”, - сказал он. Для Зайцева это был просто голос, издающий звуки. К его изумлению, иностранный солдат повернулся спиной и неторопливо прошел несколько футов до своего транспортного средства. Мужчина даже не боялся его. Он был вооружен, он был красноармейцем, а иностранцы ухмылялись и шутили.
  
  Он стоял у деревьев, пил холодное пиво и размышлял, что бы подумал полковник Николаев. Полковник командовал своей эскадрильей. Ему было всего около тридцати, но он был награжденным героем войны. Однажды он остановился и спросил Зайцева о его прошлом, откуда он родом. Рядовой сказал ему: сиротский приют. Полковник похлопал его по спине и сказал, что теперь у него есть дом. Он обожал полковника Николаева.
  
  Он был слишком напуган, чтобы плеснуть в них пивом обратно, и в любом случае оно было очень вкусным, даже если оно было отравлено. Итак, он выпил это. Через десять минут двое солдат на земле забрались в тыл и натянули свои береты. Водитель завел двигатель, и они уехали. Никакой спешки, никакого страха перед ним. Тот, с рыжими волосами, обернулся и помахал рукой. Они были врагом, они готовились вторгнуться в Россию, но они махнули на него рукой.
  
  Когда они ушли, он забросил пустую бутылку как можно дальше в лес и побежал между деревьями, пока, в конце концов, не увидел русский грузовик, который привез его обратно в лагерь. Сержант назначил ему недельное дежурство на кухне за то, что он заблудился, но он никому не сказал ни об иностранцах, ни о пиве.
  
  Перед тем, как иностранный автомобиль уехал, он заметил, что у него было что-то вроде полковой эмблемы на переднем правом крыле и антенна wasp высоко над задней частью. На антенне был флаг, примерно в квадратный фут. На нем были кресты: один вертикальный красного цвета и два диагональных, красный и белый. Все на синем фоне. Забавный флаг красного, белого и синего цветов.
  
  Сорок четыре года спустя он появился снова, порхая над зданием на другом берегу реки. Кролик решил свою проблему. Он знал, что ему не следовало красть досье у мистера Акопова, но сейчас он не мог забрать его обратно. Возможно, никто не заметил бы, что он пропал. Поэтому он отдавал его людям со смешным флагом, которые угощали его пивом. Они бы знали, что с этим делать.
  
  Он поднялся со скамейки и направился вниз по берегу реки к Каменному мосту через Москву-реку на Софийскую набережную.
  
  Найроби, 1983 год
  
  КОГДА у маленького мальчика заболела голова и поднялась небольшая температура, его мать сначала подумала, что это летняя простуда. Но к вечеру пятилетний ребенок закричал, что у него болит голова, и всю ночь не давал спать обоим родителям. Утром их соседи по советскому дипломатическому комплексу, которые тоже плохо спали из-за того, что стены были тонкими, а окна открытыми из-за жары, спросили, что случилось.
  
  В то утро мать отвела своего сына к врачу. Ни одно из посольств Советского блока не заслуживало отдельного врача, но они поделились им. Доктор Свобода был в чешском посольстве, но он служил всему коммунистическому сообществу. Он был хорошим и добросовестным человеком, и ему потребовалось всего несколько минут, чтобы заверить русскую мать, что у ее мальчика была легкая форма малярии. Он ввел соответствующую дозу одного из вариантов нивихина / палудрина, используемых в то время российской медициной, с дальнейшим приемом таблеток ежедневно.
  
  Ответа не последовало. Через два дня состояние ребенка ухудшилось. Температура и озноб усилились, и он закричал от головной боли. Посол без колебаний дал разрешение на посещение больницы общего профиля Найроби. Поскольку мать не говорила по-английски, ее муж, второй секретарь (торговля) Николай Ильич Туркин, пошел с ней.
  
  Доктор Уинстон Мой был также прекрасным врачом, и он, вероятно, знал тропические болезни лучше, чем чешский доктор. Он провел тщательную диагностику и с улыбкой выпрямился.
  
  “Plasmodium falciparum”, - объявил он. Отец наклонился вперед, озадаченно нахмурившись. Его английский был хорош, но не настолько. “Это разновидность малярии, но, увы, устойчивая ко всем препаратам на основе хлорохина, таким как те, которые прописал мой хороший коллега доктор Свобода”.
  
  Доктор Мои сделал внутривенную инъекцию сильного антибиотика широкого спектра действия. Казалось, это сработало. Сначала. Через неделю, когда курс приема препарата прекратился, состояние вернулось. К этому моменту мать была в истерике. Осуждая все формы иностранной медицины, она настояла на том, чтобы ее с сыном доставили самолетом обратно в Москву, и посол согласился.
  
  Оказавшись там, мальчик был помещен в эксклюзивную клинику КГБ. Это стало возможным, потому что второй секретарь (торговля) Николай Туркин на самом деле был майором Туркиным из Первого Главного управления КГБ.
  
  Клиника была хорошей, и в ней было прекрасное отделение тропической медицины, потому что люди из КГБ могут быть направлены по всему миру. Из-за трудноразрешимого характера дела маленького мальчика оно попало прямо к руководителю кафедры профессору Глазунову. Он прочитал оба файла из Найроби и заказал серию компьютерной томографии и ультразвукового сканирования, которые на тот момент были последним словом в технологии, недоступным практически нигде в СССР.
  
  Снимки его сильно встревожили. Они выявили серию развивающихся внутренних абсцессов на различных органах внутри мальчика. Когда он пригласил миссис Теркин в свой кабинет, его лицо было серьезным.
  
  “Я знаю, что это такое, по крайней мере, я уверен, что знаю, но это не поддается лечению. При интенсивном применении антибиотиков ваш мальчик может прожить месяц. Более маловероятно, я очень сожалею ”.
  
  Плачущую мать вывели. Сочувствующий помощник объяснил ей, что было найдено. Это было редкое заболевание под названием мелиоидоз, действительно очень редкое в Африке, но более распространенное в Юго-Восточной Азии. Это были американцы, которые идентифицировали его во время войны во Вьетнаме.
  
  Пилоты американских вертолетов были первыми, у кого проявились симптомы нового и, как правило, смертельного заболевания. Исследование показало, что лопасти их ротора, зависшие над рисовыми полями, поднимали мелкий аэрозоль рисовой воды, которую некоторые из них вдохнули. Бацилла, устойчивая ко всем известным антибиотикам, находилась в воде. Русские знали это, потому что, хотя в то время они не делились ни одним из своих собственных открытий, они были подобны губке, когда дело доходило до впитывания западных знаний. Профессор Глазунов автоматически получал бы все до единой западные технические публикации в своей области.
  
  Во время долгого телефонного разговора, прерываемого рыданиями, миссис Туркин сообщила своему мужу, что их сын умрет. От мелиоидоза. Майор Туркин записал это. Затем он отправился на встречу со своим начальником, начальником участка КГБ, полковником Кулиевым. Он был сочувствующим, но непреклонным.
  
  “Вмешаться в дела американцев? Ты с ума сошел?”
  
  “Товарищ полковник, если янки идентифицировали это, и притом семь лет назад, у них может быть что-то для этого”.
  
  “Но мы не можем спрашивать их об этом”, - запротестовал полковник. “Здесь вопрос национального престижа”.
  
  “Здесь вопрос жизни моего сына”, - прокричал майор.
  
  “Этого достаточно. Считай, что ты уволен ”.
  
  Взяв свою карьеру в свои руки, Туркин отправился к послу. Дипломат не был жестоким человеком, но его тоже нельзя было сдвинуть с места.
  
  “Вмешательства между нашим министерством иностранных дел и Государственным департаментом редки и ограничиваются государственными делами”, - сказал он молодому офицеру. “Кстати, полковник Кулиев знает, что вы здесь?”
  
  “Нет, товарищ посол”.
  
  “Тогда ради твоих будущих перспектив я не скажу ему. И ты тоже не будешь. Но ответ - ”нет "."
  
  “Если бы я был членом Политбюро...” Туркин начал.
  
  “Но ты не такой. Ты младший майор тридцати двух лет, служащий своей стране в центре Кении. Мне жаль вашего мальчика, но ничего нельзя поделать ”.
  
  Спускаясь по лестнице, Николай Туркин с горечью размышлял о том, что первого секретаря Юрия Андропова ежедневно поддерживали в живых лекарства, доставляемые самолетом из Лондона. Затем он вышел, чтобы напиться.
  
  ¯
  
  ПОПАСТЬ в британское посольство было не так-то просто. Стоя на тротуаре через набережную, Зайцев мог видеть большой особняк цвета охры и даже верх портика с колоннами, который прикрывал гигантские двери из резного дерева. Но не было никакого способа просто забрести внутрь.
  
  Вдоль фасада все еще закрытого ставнями здания тянулась стальная стена, прорезанная двумя широкими воротами для автомобилей, одни для “въезда”, другие для ”выезда". Также изготовленные из гофрированной стали, они имели электрическое управление и были надежно закрыты.
  
  С правой стороны был вход для пешеходов, но там были две зарешеченные решетки. На уровне тротуара были выставлены два российских милиционера для проверки любого, кто попытается войти. У Кролика не было намерения представляться им.Даже за первой решеткой был проход и вторые зарешеченные ворота. Между ними находилась хижина службы безопасности посольства, сама укомплектованная двумя нанятыми британцами русскими охранниками. Их дело состояло в том, чтобы спросить абитуриентов, чего они хотят, а затем проверить внутри посольства. Слишком много желающих получить визу пытались проникнуть в здание через эти ворота.
  
  Зайцев бесцельно побрел вокруг дома, где на узкой улочке находился вход в визовый отдел. Было семь утра, и дверь не открывалась еще три часа, но там уже была очередь длиной в сто метров. Очевидно, что многие ждали всю ночь. Присоединиться к очереди сейчас означало бы почти два дня ожидания. Он неторопливо вернулся к началу. На этот раз милиционеры одарили его долгим и испытующим взглядом. Испуганный Зайцев зашаркал вниз по набережной, чтобы дождаться, когда посольство откроется для деловых встреч и прибудут дипломаты.
  
  Незадолго до десяти начали появляться первые из британцев. Они приехали на машинах. Транспортные средства остановились у въездных ворот, но, очевидно, каждого из них ожидали, и ворота с грохотом открылись, чтобы впустить машину, прежде чем снова закрыться. Зайцев, наблюдавший за набережной, подумал о том, чтобы попытаться подойти к машине, но у всех были закрыты окна, а милиционеры находились всего в нескольких футах от него. Люди в машинах подумали бы, что он какой-то проситель, и держали бы свои окна закрытыми. Тогда он был бы арестован. Полиция выяснит, что он сделал, и расскажет г-ну Акопову.
  
  Леонид Зайцев не привык к сложным проблемам. Он был озадачен, но он также был зациклен. Он просто хотел отдать свои бумажки людям с забавным флагом. Итак, в то долгое жаркое утро он наблюдал и он ждал.
  
  Найроби, 1983 год
  
  КАК и у всех советских дипломатов, у Николая Туркина был ограниченный запас иностранной валюты, в том числе и кенийской. Гриль "Ибис", бистро Алана Боббе и "Плотоядец" были немного дороже для его кармана. Он пошел в кафе Thorn Tree под открытым небом в отеле New Stanley на улице Кимати, занял столик в саду недалеко от большой старой акации, заказал водку и бокал пива и сел, погруженный в отчаяние.
  
  Тридцать минут спустя мужчина примерно его возраста, который выпил половину пива в баре, поднялся со своего стула и подошел. Туркин услышал голос, говоривший по-английски:
  
  “Эй, расслабься, старина, этого может никогда не случиться”.
  
  Русский поднял глаза. Он смутно узнал американца. Кто-то из их посольства. Туркин работал в Управлении К Первого Главного управления, в отделе контрразведки. Его работа заключалась не только в том, чтобы следить за всеми советскими дипломатами и защищать местную операцию КГБ от проникновения, но и в том, чтобы внимательно следить за уязвимым выходцем с Запада, которого могли завербовать. Как таковой, он имел свободу общаться с другими дипломатами, включая выходцев с Запада, свободу, которой лишен любой обычный русский в штате.
  
  ЦРУ подозревало, именно из-за его свободы передвижения и контактов, чем на самом деле занимался Туркин, и у него было на него небольшое досье. Но там не было ручки, за которую можно было бы ухватиться. Этот человек был тупоголовым ребенком советского режима.
  
  Со своей стороны, Туркин подозревал, что американец, вероятно, из ЦРУ, но его учили, что все американские дипломаты, вероятно, из ЦРУ; приятная иллюзия, но ошибка со стороны осторожности.
  
  Американец сел и протянул руку.
  
  “Джейсон Монк. Вы Ник Туркин, верно? Видел тебя на вечеринке в британском саду на прошлой неделе. Ты выглядишь так, словно тебя только что отправили в Гренландию.”
  
  Туркин изучал американца. У него была копна волос цвета кукурузы, которые падали ему на лоб, и обаятельная улыбка. Казалось, в его лице не было лукавства; возможно, он все-таки не был сотрудником ЦРУ. Он казался таким человеком, с которым можно было поговорить. В другой день Николай Туркин отказался бы от всех этих лет тренировок и остался бы вежливым, но уклончивым. Это был не очередной день. Ему нужно было с кем-нибудь поговорить. Он начал и излил свое сердце. Американец был обеспокоен и сочувствовал. Он заметил слово "мелиоидоз" на подставке для пива. Они расстались надолго после наступления темноты. Русский вернулся в охраняемый комплекс, а Монк - в свою квартиру на Харри Туку-роуд.
  
  ¯
  
  СЕЛИИ Стоун было двадцать шесть, она была стройной, темноволосой и хорошенькой. Она также была помощником пресс-атташе в посольстве Великобритании в Москве, на своей первой зарубежной должности с тех пор, как была принята в Министерство иностранных дел двумя годами ранее после окончания на русском языке колледжа Гертон в Оксфорде. Она тоже наслаждалась жизнью.
  
  В тот день, 16 июля, она вышла из больших парадных дверей посольства и посмотрела вниз на парковку, где был припаркован ее маленький, но функциональный Rover.
  
  Изнутри территории посольства она могла видеть то, чего не мог Зайцев из-за стальной стены. Она стояла на верхней ступеньке из пяти ступенек, ведущих вниз, к покрытой асфальтом парковочной площадке, усеянной подстриженными газонами, небольшими деревьями, кустарниками и множеством цветочных клумб. Глядя поверх стальной стены, она могла видеть за рекой возвышающуюся громаду Кремля, пастельно-известкового, охряного, кремового и белого цветов с мерцающими золотыми луковичными куполами различных соборов, выступающими над зубчатой стеной из красного камня, которая окружала крепость. Это было великолепное зрелище.
  
  По обе стороны от нее к приподнятому входу вели два пандуса, по которым разрешалось подниматься только послу. Простые смертные припарковались внизу и пошли пешком. Однажды молодой дипломат испортил свою карьеру, въехав на своем фольксвагене "Жук" по пандусу под проливным дождем и припарковавшись под портиком. Несколько минут спустя посол, прибывший и обнаруживший, что его доступ заблокирован, был вынужден выйти из своего "роллс-ройса" внизу и пройти остаток пути пешком. Он был мокрый и невеселый.
  
  Селия Стоун сбежала по ступенькам, кивнула привратнику, села в ярко-красный "Ровер" и тронулась с места. К тому времени, когда она подъехала к “выходным” воротам, стальные листы отодвинулись. Она выехала на Софийскую набережную и повернула налево к Каменному мосту, направляясь на свидание за ланчем с репортером из Sevodnya. Она не заметила неряшливого старика, отчаянно шаркающего за ней. Она также не осознавала, что ее машина была первой, выехавшей из посольства в то утро.
  
  Каменный мост, или Каменный мост, является старейшим постоянным мостом через реку. В старину использовались понтонные мосты, которые возводились весной и демонтировались зимой, когда лед становился достаточно твердым, чтобы по нему можно было проехать.
  
  Из-за своей массы он не только пересекает реку, но и перепрыгивает через Софийскую набережную. Чтобы добраться от набережной по дороге, водитель должен снова повернуть налево на сто ярдов, пока мост не вернется на уровень земли, затем выполнить разворот и ехать вверх по склону моста. Но ходок может взбежать по ступенькам прямо с набережной внизу на мост наверху. Это то, что сделал Кролик.
  
  Он был на тротуаре Каменного моста, когда мимо проехал красный "Ровер". Он замахал руками. Женщина внутри бросила испуганный взгляд и поехала дальше. Зайцев пустился в безнадежную погоню. Но он заметил российский номерной знак и увидел, что на северной стороне моста "Ровер" наполовину свернул влево, в транспортный водоворот на Боровицкой площади.
  
  Местом назначения Селии Стоун был паб Rosy O'Grady's на Знаменской улице. Эта непохожая на московскую таверна на самом деле ирландская, и это место, где ирландского посла, скорее всего, можно найти в канун Нового года, если он сможет сбежать с более шумных вечеринок дипломатического круга. Здесь также подают обед. Селия Стоун решила встретиться там со своим русским репортером.
  
  Она без труда нашла место для парковки сразу за углом, поскольку все меньше и меньше россиян могли позволить себе автомобили или бензин для их эксплуатации, и отправилась обратно пешком. Как всегда, когда очевидный иностранец приближался к ресторану, бродяги и попрошайки высовывались из своих дверей и с тротуара, чтобы перехватить его и попросить еды.
  
  Будучи молодым дипломатом, она прошла инструктаж в Министерстве иностранных дел в Лондоне перед назначением на должность, но реальность всегда шокировала ее. Она видела нищих в лондонском метро и на аллеях Нью-Йорка, людей с сумками, которые каким-то образом скатились по общественной лестнице, чтобы обосноваться на ее нижней ступени. Но в Москве, столице страны, переживающей начало настоящего голода, несчастные, протягивающие руки за деньгами или едой, когда-то, и не так давно, были фермерами, солдатами, клерками и владельцами магазинов. Это напомнило ей телевизионные документальные фильмы о странах Третьего мира.
  
  Вадим, огромный швейцар "Рози О'Грейди", увидел ее в нескольких ярдах от себя и побежал вперед, растолкав нескольких попрошаек-соотечественников-россиян, чтобы обеспечить безопасный проход для важного клиента ресторана его работодателей, который зарабатывает твердую валюту.
  
  Оскорбленная зрелищем унижения просителей от рук другого русского, Селия слабо запротестовала, но Вадим просунул длинную мускулистую руку между ней и рядом протянутых рук, распахнул дверь ресторана и пригласил ее внутрь.
  
  Контраст был мгновенным, от пыльной улицы и голодных попрошаек до дружеской болтовни пятидесяти человек, которые могли позволить себе мясо и рыбу на обед. Будучи молодой женщиной с добрым сердцем, она всегда испытывала трудности во время ланча или ужина вне дома, пытаясь примирить еду на своей тарелке с голодом снаружи. У добродушного русского репортера, который помахал ей рукой из-за углового столика, такой проблемы не было. Он изучал список закусок для закусок и остановился на архангельских креветках.
  
  Кролик Зайцев, все еще продолжающий свои поиски, прочесал Боровицкую площадь в поисках красного Ровера, но тот исчез. Он проверил все улицы, ведущие влево и вправо, на предмет проблесков красной краски, но их не было. Наконец он выбрал главный бульвар на дальней стороне площади. К своему изумлению и радости, он увидел ее в двухстах ярдах дальше, сразу за углом от паба.
  
  Неотличимый от других, ждущих с терпением совершенно запуганного человека, Зайцев занял позицию рядом с Ровером и снова начал ждать.
  
  Найроби, 1983 год
  
  Прошло десять лет с тех пор, как Джейсон Монк был второкурсником в Университете Вирджинии, и он потерял связь со многими студентами, которых знал. Но он все еще вспоминал Нормана Штайна. У них была странная дружба, у футболиста среднего роста, но с крепкой мускулатурой из сельской местности и не занимающегося спортом сына врача-еврея из Фредериксбурга. Это было общее и насмешливое чувство юмора, которое сделало их друзьями. Если у Монка был талант к языкам, то Стейн был почти гением на биологическом факультете.
  
  Он окончил университет с отличием на год раньше Монка и сразу поступил в медицинскую школу. Они поддерживали связь обычным способом, с помощью рождественских открыток. Двумя годами ранее, проходя через вестибюль ресторана в Вашингтоне, незадолго до того, как пришло его кенийское назначение, Монк увидел, что его друг обедает в одиночестве. Они провели вместе полчаса, прежде чем появился партнер Стейна по обеду. Это позволило им узнать новости друг друга, хотя Монку пришлось солгать и сказать, что он работает на Государственный департамент.
  
  Штайн стал врачом, затем защитил докторскую диссертацию по тропической медицине и уже тогда радовался своему новому назначению в исследовательский центр при военном госпитале Уолтера Рида. Из своей квартиры в Найроби Джейсон Монк проверил свою адресную книгу и сделал звонок. Нечеткий голос ответил после десятого гудка.
  
  “Ага”.
  
  “Привет, Норм. Это Джейсон Монк ”. Пауза.
  
  “Отлично. Где ты?”
  
  “В Найроби”.
  
  “Отлично. Найроби. Конечно. И который там сейчас час?”
  
  Монах рассказал ему. Полдень.
  
  “Ну, здесь, блядь, пять утра, а мой будильник настроен на семь. Я полночи не спала с ребенком. Ради бога, у меня режутся зубки. Большое спасибо, приятель.”
  
  “Успокойся, Норм. Скажи мне кое-что. Вы когда-нибудь слышали о чем-то, что называется мелиоидоз?”
  
  Последовала пауза. Голос, который вернулся, потерял все следы сна.
  
  “Почему ты спрашиваешь?”
  
  Монк рассказал ему историю. Не о российском дипломате. Он сказал, что там был ребенок пяти лет, сын парня, которого он знал. Казалось, мальчик, скорее всего, умрет. Он смутно слышал, что у дяди Сэма был некоторый опыт борьбы с этой конкретной болезнью.
  
  “Дай мне свой номер”, - сказал Штайн. “Мне нужно сделать несколько звонков. Я свяжусь с тобой ”.
  
  Было пять часов дня, когда у Монка зазвонил телефон.
  
  “Там есть — может быть — что-то”, - сказал врач. “Теперь послушайте, это совершенно революционный этап, стадия прототипа. Мы провели несколько тестов, они кажутся хорошими. Пока. Но он еще даже не был отправлен в FDA. Не говоря уже о том, что он очищен. Мы еще не закончили тестирование ”.
  
  То, что Штейн описывал, было очень ранним цефалоспориновым антибиотиком без названия 1983 года. Позже, в конце восьмидесятых, он будет продаваться как цефтазидим. Тогда это называлось просто CZ-1. Сегодня это стандартное лечение мелиоидоза.
  
  “У этого могут быть побочные эффекты”, - сказал Штайн. “Мы не знаем”.
  
  “Как долго будут развиваться эти побочные эффекты?” - спросил Монк.
  
  “Понятия не имею”.
  
  “Ну, если ребенок умрет через три недели, что мы теряем?”
  
  Штайн тяжело вздохнул.
  
  “Я не знаю. Это противоречит всем правилам ”.
  
  “Клянусь, никто никогда не узнает. Давай, Норм, за всех тех цыпочек, которых я для тебя вытаскивал ”.
  
  Он услышал взрыв смеха, доносившийся из самого Чеви-Чейза, штат Мэриленд.
  
  “Ты когда-нибудь расскажешь Бекки, и я убью тебя”, - сказал Стейн, и линия оборвалась.
  
  Сорок восемь часов спустя для Монка в посольство прибыла посылка. Оно пришло через международную грузовую экспресс-компанию. В нем находилась вакуумная колба с сухим льдом. В короткой записке без подписи говорилось, что лед содержал два флакона. Монк позвонил в советское посольство и оставил сообщение в торговом отделе для второго секретаря Туркина. Не забудь наше пиво в шесть вечера, - сказал он. Сообщение было доложено полковнику Кулиеву.
  
  “Кто этот монах?” он спросил Туркина.
  
  “Он американский дипломат. Он, кажется, разочарован внешней политикой США в Африке. Я пытаюсь развивать его как источник ”.
  
  Кулиев тяжело кивнул. Это была хорошая работа, такого рода вещи, которые хорошо прошли в отчете для Язенево.
  
  В кафе "Терновое дерево" Монк передал свою посылку. Туркин выглядел встревоженным на случай, если кто-нибудь с его стороны видел их. В посылке могли быть деньги.
  
  “Что это?” он спросил.
  
  Монах рассказал ему.
  
  “Это может не сработать, но это не может причинить вреда. Это все, что у нас есть ”.
  
  Русский напрягся, его глаза стали холодными.
  
  “И что ты хочешь за этот ... подарок?” Было очевидно, что расплата будет.
  
  “Ты был откровенен со своим ребенком? Или просто играешь?”
  
  “Никакой актерской игры. Не в этот раз. Мы всегда действуем, такие люди, как ты и я. Но не в этот раз ”.
  
  На самом деле Монк уже связался с больницей общего профиля Найроби. Доктор Уинстон Мои подтвердил основные факты. Жесткий, но это и есть жесткий мир, подумал он. Он поднялся из-за стола. Согласно правилам, он должен заставить этого человека передать что-то, что-то секретное. Но он знал, что история с маленьким сыном не была обманом, не в этот раз. Если бы ему приходилось так себя вести, он с таким же успехом мог бы быть дворником в Бронксе.
  
  “Возьми это, приятель. Надеюсь, это сработает. Бесплатно.”
  
  Он ушел. На полпути к двери его окликнул голос.
  
  “Мистер Монк, вы понимаете по-русски?”
  
  Монах кивнул. “Немного”.
  
  “Я так и думал, что ты согласишься. Тогда вы поймете слово spassibo.”
  
  ¯
  
  ОНА вышла от Рози О'Грейди сразу после двух и подошла к водительскому сиденью своей машины. Ровер оснащен центральным замком. Когда она открыла дверь водителя, пассажирская дверь также открылась. Она была пристегнута ремнем безопасности, двигатель запущен и готова тронуться в путь, когда открылась пассажирская дверь. Она подняла глаза, пораженная. Он стоял там, наклонившись к открытой двери. Поношенная старая армейская куртка, четыре запачканные медали, прилипшие к лацкану, заросший щетиной подбородок. Когда он открыл рот, спереди блеснули три стальных зуба. Он бросил папку ей на колени. Она достаточно хорошо понимала по-русски, чтобы позже повторить то, что он сказал.
  
  “Пожалуйста, передайте господину послу. Для пива.”
  
  Его вид напугал ее. Он был явно сумасшедшим, возможно, шизофреником. Такие люди могут быть опасны. Побледневшая Селия Стоун выехала на улицу, хлопая открытой дверью, пока та не закрылась под действием инерции автомобиля. Она бросила нелепую петицию, или что бы это ни было, на пол переднего пассажирского сиденья и поехала обратно в посольство.
  
  
  ГЛАВА 3
  
  ЭТО БЫЛО НЕЗАДОЛГО ДО ПОЛУДНЯ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В июле 16, что Игорь Комаров, сидя в своем кабинете на втором этаже дачи на Кисельном бульваре, связался по внутренней связи со своим главным личным помощником.
  
  “Документ, который я одолжил вам вчера, у вас была возможность прочитать его?” он спросил.
  
  “Действительно, у меня есть, господин Президент. Довольно блестяще, если можно так выразиться”, - ответил Акопов. Все сотрудники Комарова обращались к нему как к господину Президенту, имея в виду президента исполнительного комитета Союза патриотических сил. Они в любом случае были убеждены, что в течение двенадцати месяцев он все еще будет господином президентом, но по другой причине.
  
  “Спасибо”, - сказал Комаров. “Тогда, пожалуйста, верните это мне”.
  
  Интерком отключился. Акопов встал и подошел к своему настенному сейфу. Он знал комбинацию наизусть и провернул центральный диск требуемые шесть раз. Когда дверь распахнулась, он заглянул внутрь в поисках файла в черном переплете. Его там не было.
  
  Озадаченный, он опустошил сейф, бумагу за бумагой и файл за файлом. Холодный страх, отчасти панический, отчасти неверующий, охватил его. Взяв себя в руки, он начал снова. Папки на ковре у его колен были отсортированы и изучены, лист за листом и одна за другой. Нет черного файла. Легкий пот выступил у него на лбу. Он с удовольствием проработал в офисе все утро, убежденный, что перед уходом предыдущим вечером он надежно убрал все конфиденциальные документы. Он всегда так делал; он был человеком привычки.
  
  После сейфа он начал с ящиков своего стола. Ничего. Он обыскал пол под столом, затем каждый шкаф и стенной шкаф. Незадолго до часа дня он постучал в дверь Игоря Комарова, был допущен и признался, что не смог его найти.
  
  Человек, который, как предполагало большинство в мире, станет следующим президентом России, был чрезвычайно сложной личностью, которая за своей публичной персоной предпочитала держать большую часть себя в строжайшем секрете. Он не мог бы быть большей противоположностью своему предшественнику, свергнутому Жириновскому, которого он теперь открыто называл шутом.
  
  Комаров был среднего роста и телосложения, чисто выбрит, с аккуратно подстриженными седыми волосами. Среди двух его наиболее очевидных фетишей были поглощенность личной чистотой и глубокая неприязнь к физическому контакту. В отличие от большинства российских политиков, с их похлопываниями по спине, тостами за водку, дружелюбием, обнимающим за плечи, Комаров настаивал на официальной одежде и манере речи в своем личном окружении. Он редко, если вообще когда-либо надевал форму Черной гвардии и обычно его можно было встретить в двубортном сером костюме с воротничком и галстуком.
  
  После многих лет в политике никто, кроме очень немногих, не мог утверждать, что был с ним в близких личных отношениях, и никто не осмеливался притворяться близким человеком. Никита Иванович Акопов был его доверенным личным секретарем в течение десяти лет, но отношения по-прежнему были отношениями хозяина и рабски преданного слуги.
  
  В отличие от Ельцина, который возвел сотрудников в ранг приятелей по выпивке и игре в теннис, Комаров, насколько было известно, разрешал обращаться к нему по имени и отчеству только одному человеку. Это был его начальник службы безопасности, полковник. Анатолий Гришин.
  
  Но, как и все успешные политики, Комаров мог играть роль хамелеона, когда это было необходимо. Для СМИ, в тех редких случаях, когда он соизволил встретиться с ними лично, он мог бы стать серьезным государственным деятелем. Перед своими собственными митингами он преобразился таким образом, что никогда не переставал вызывать крайнее восхищение Акопова. На подиуме аккуратный бывший инженер исчез, как будто его никогда и не было. На его месте появился оратор, столп страсти, волшебник слов, человек всех людей, с безошибочной точностью излагающий их надежды, страхи и желания, их ярость и их фанатизм. Для них и только для них он играл бы роль добродушия с обычным штрихом.
  
  Под обоими персонажами был третий, тот, который напугал Акопова. Даже слуха о существовании третьего человека под маской было достаточно, чтобы держать окружающих его людей — персонал, коллег и охранников — в постоянном состоянии почтения, которого он требовал.
  
  Только дважды за десять лет Никита Акопов видел, как демоническая ярость внутри этого человека поднималась и выходила из-под контроля. Еще в дюжине случаев он видел борьбу за контроль над этой яростью и был свидетелем успеха усилий. В двух случаях, когда контроль не удался, Акопов видел, как человек, который доминировал, очаровывал и контролировал его, человек, за которым он следовал и которому поклонялся, превращался в кричащего неистового демона.
  
  Он швырял телефонами, вазами и чернильницами в дрожащего слугу, который оскорбил его, превратив одного старшего офицера Черной гвардии в рыдающую развалину. Он использовал более непристойные выражения, чем Акопов когда-либо слышал, ломал мебель, и однажды его пришлось удерживать, когда он избивал жертву тяжелой линейкой из черного дерева, чтобы он действительно не убил человека.
  
  Акопов знал признак того, что один из таких приступов ярости у президента UPF выходит на поверхность. Лицо Комарова смертельно побледнело, его манеры стали еще более официальными и вежливыми, а высоко на каждой скуле горели два ярко-красных пятна.
  
  “Вы хотите сказать, что потеряли ее, Никита Иванович?”
  
  “Не все потеряно, господин Президент. Очевидно, затерялся”.
  
  “Этот документ носит более конфиденциальный характер, чем все, с чем вы когда-либо имели дело. Вы это прочитали. Вы можете понять почему ”.
  
  “Действительно, господин президент”.
  
  “Существует всего три копии, Никита. Два находятся в моем собственном сейфе. Не более чем крошечной группе самых близких мне людей когда-либо будет позволено увидеть это. Я даже написал это и напечатал сам. Я, Игорь Комаров, на самом деле напечатал все страницы сам, а не доверил это секретарю. Это настолько конфиденциально ”.
  
  “Очень мудро, господин президент”.
  
  “И поскольку я считаю... считал вас одним из этой крошечной группы, я позволил вам увидеть это. Теперь ты говоришь мне, что он потерян ”.
  
  “Затерян, временно затерян, уверяю вас, господин Президент”.
  
  Комаров смотрел на него теми гипнотическими глазами, которые могли склонить скептиков к сотрудничеству или напугать отступников. На каждой скуле ярко горело красное пятно на бледном лице.
  
  “Когда вы в последний раз видели это?”
  
  “Прошлой ночью, господин Президент. Я задержался, чтобы прочитать это в уединении. Я ушел в восемь часов.”
  
  Комаров кивнул. Реестр охранников, несущих ночное дежурство, подтвердит или опровергнет это.
  
  “Ты забрал его с собой. Несмотря на мои приказы, вы разрешили файлу покинуть здание ”.
  
  “Нет, господин президент, я клянусь в этом. Я запер его в сейф. Я бы никогда не оставил конфиденциальный документ где попало и не взял бы его с собой ”.
  
  “Сейчас его нет в сейфе?”
  
  Акопов сглотнул, но у него не было слюны.
  
  “Сколько раз вы подходили к сейфу до моего звонка?”
  
  “Никаких, господин Президент. Когда ты позвонил, это был первый раз, когда я подошел к сейфу.”
  
  “Она была заперта?”
  
  “Да, как обычно”.
  
  “В него кто-то вломился?”
  
  “Очевидно, нет, господин президент”.
  
  “Вы обыскали комнату?” - спросил я.
  
  “Сверху вниз и из конца в конец. Я не могу этого понять ”.
  
  Комаров задумался на несколько минут. За его пустым лицом он почувствовал нарастающую панику. Наконец, он позвонил в офис службы безопасности на первом этаже.
  
  “Опечатайте здание. Никто не входит, никто не выходит. Свяжитесь с полковником Гришиным. Скажи ему, чтобы явился в мой офис. Немедленно. Где бы он ни был, что бы он ни делал, я хочу, чтобы он был здесь в течение часа ”.
  
  Он оторвал указательный палец от переговорного устройства и посмотрел на своего побледневшего и дрожащего помощника.
  
  “Возвращайтесь в свой офис. Ни с кем не общайся. Ждите там до дальнейшего уведомления”.
  
  ¯
  
  БУДУЧИ умной незамужней и вполне современной молодой женщиной, Селия Стоун давно решила, что имеет право получать удовольствие, когда и с кем ей заблагорассудится. В тот момент ей нравились крепкие молодые мускулы Хьюго Грея, который приехал из Лондона всего двумя месяцами раньше и на шесть месяцев позже нее самой. Он был помощником атташе по культуре того же класса, что и она, но на два года старше и тоже холост.
  
  У каждого была небольшая, но функциональная квартира в жилом блоке, предназначенном для сотрудников посольства Великобритании на Кутузовском проспекте, квадратном здании с центральным двором, пригодным для парковки, и с российскими милиционерами, выставленными у въездного шлагбаума. Даже в современной России все предполагали, что въезды и выезды фиксировались, но, по крайней мере, автомобили оставались невостребованными.
  
  После обеда она вернулась за защитный экран посольства на Софийской набережной и написала свой отчет об обеде с журналистом. Большая часть их разговора была посвящена смерти президента Черкасова накануне и тому, что, вероятно, произойдет сейчас. Она заверила журналиста в сохраняющемся глубоком интересе британского народа к событиям в России и надеялась, что он ей поверил. Она бы знала, когда появилась его статья.
  
  В пять она поехала обратно в свою квартиру, чтобы принять ванну и немного отдохнуть. В восемь у нее было назначено свидание за ужином с Хьюго Греем, после которого она намеревалась, чтобы они оба вернулись в ее собственную квартиру. Она не хотела много спать ночью.
  
  ¯
  
  К четырем часам пополудни полковник Анатолий Гришин убедился в наличии пропавшего документа. внутри здания не было. Он сидел в кабинете Игоря Комарова и сказал ему об этом.
  
  За четыре года двое мужчин стали взаимозависимыми. Это было в 1994 году, когда Гришин завершил карьеру во Втором главном управлении КГБ в звании полного полковника. Он полностью разочаровался. С формальным прекращением коммунистического правления в 1991 году бывший КГБ стал, по его мнению, белой могилой. Еще до этого, в сентябре 1991 года, Михаил Горбачев распустил крупнейший в мире аппарат безопасности и распределил его различные подразделения по разным командам.
  
  Подразделение внешней разведки, Первое главное управление, осталось в своей старой штаб-квартире в Язенево, за пределами кольцевой дороги, но было переименовано в Службу внешней разведки, или СВР. Это было достаточно плохо.
  
  Хуже всего было то, что собственное подразделение Гришина, Второе главное управление, до сих пор отвечавшее за всю внутреннюю безопасность, разоблачение шпионов и подавление инакомыслия, было выхолощено, переименовано в ФСБ и приказано сократить его собственные полномочия до пародии на то, чем они когда-то были.
  
  Гришин отнесся к этому с презрением. Русский народ нуждался в дисциплине, твердой, а иногда и суровой дисциплине, и именно Второе Главное управление обеспечивало ее. Он придерживался реформ в течение трех лет, надеясь получить звание генерал-майора, а затем уволиться. Год спустя он был назначен начальником личной безопасности Игорем Комаровым, тогда еще всего лишь одним из членов Политбюро старой Либерально-демократической партии.
  
  Двое мужчин вместе достигли известности и власти, и впереди было нечто большее, гораздо большее. На протяжении многих лет Гришин создавал для Комарова свой собственный абсолютно лояльный отряд личной охраны "Черная гвардия", насчитывающий сейчас шесть тысяч здоровых молодых людей, которыми он лично командовал.
  
  Поддержку Гвардии оказывала Лига юных комбатантов, их было двадцать тысяч, подростковое крыло UPF, все проникнутые правильной идеологией и фанатично преданные, которой он также командовал. Он был одним из немногих мужчин, которые называли Комарова по имени и отчеству. Самый скромный уличный крикун мог бы крикнуть “Игорь Алексеевич” в адрес Комарова, но это было частью товарищества "человек из народа", ожидаемого в России. В своем личном окружении Комаров требовал официального обращения “господин президент” от всех, кроме нескольких близких людей.
  
  “Вы уверены, что файл больше не находится в этом здании?” - спросил Комаров.
  
  “Этого не может быть, Игорь Алексеевич. За два часа мы практически разобрали это место на части. Каждый шкаф, каждый шкафчик, каждый выдвижной ящик, каждый сейф. Было обследовано каждое окно и подоконник, каждый ярд территории. Не было никакого взлома.
  
  “Эксперт из safe manufacturers только что закончил. Сейф не был взломан. Либо он был открыт кем-то, кто знал комбинацию, либо файла в нем никогда не было. Мусор прошлой ночи был изъят и обыскан. Ничего.
  
  “Собаки убегали от семи ВЕЧЕРА После этого в здание никто не входил — ночные охранники сменили дневную смену в шесть, а дневная смена ушла через десять минут. Акопов был в своем кабинете до восьми. Кинолог, работавший прошлой ночью, был возвращен. Он клянется, что вчера вечером трижды останавливал собак, чтобы позволить трем сотрудникам, работающим допоздна, уехать на машине, и Акопов был последним. Ночной журнал подтверждает это ”.
  
  “И что?” - спросил Комаров.
  
  “Человеческая ошибка или человеческая злоба. Двух ночных охранников забрали из их казарм. Я ожидаю их в любой момент. Они контролировали здание с момента ухода Акопова в восемь до прихода дневной смены в шесть утра этим утром. Затем дневная смена была здесь одна, пока сотрудники офиса не прибыли около восьми. Два часа. Но дневные охранники клянутся, что во время их первого патрулирования все двери офисов на этом этаже были заперты. Все, кто работает на этом этаже, включая Акопова, подтверждают это ”.
  
  “Твоя теория, Анатолий?”
  
  “Либо Акопов забрал его с собой, случайно или намеренно, либо он никогда не запирал его, и его забрал кто-то из ночной смены. У них были мастер-ключи от дверей офиса ”.
  
  “Значит, это Акопов?”
  
  “Первый подозреваемый, конечно. В его частной квартире был произведен обыск. В его присутствии. Ничего. Я подумал, что он, возможно, взял его с собой, а затем потерял свой атташе-кейс. Это случилось однажды в Министерстве обороны. Я отвечал за расследование. Оказалось, что это был не шпионаж, а преступная халатность. Ответственный за это человек отправился в лагеря. Но портфель Акопова тот же, которым он всегда пользуется. Его опознали три человека ”.
  
  “Значит, он сделал это намеренно?”
  
  “Возможно. Но у меня с этим проблема. Почему он пришел сегодня утром и ждал, пока его поймают? У него было двенадцать часов, чтобы исчезнуть. Возможно, я захочу ... хм ... допросите его более подробно. Для установления исключения или признания ”.
  
  “Разрешение предоставлено”.
  
  “И что после этого?”
  
  Игорь Комаров повернулся в своем вращающемся кресле лицом к окну. Он задумался на некоторое время.
  
  “Акопов был очень хорошим личным секретарем”, - сказал он наконец. “Но после этого потребуется замена. Моя проблема в том, что он видел документ. Его содержание является исключительно конфиденциальным. Если его оставят в сокращенном качестве или уволят, он может испытывать чувство обиды, даже поддаться искушению разгласить то, что ему известно. Это было бы жаль, очень жаль ”.
  
  “Я полностью понимаю”, - сказал полковник Гришин.
  
  В этот момент прибыли двое сбитых с толку ночных охранников, и Гришин спустился вниз, чтобы допросить их.
  
  К 9:00 ВЕЧЕРА помещения ночной стражи в казармах Черной гвардии за городом подверглись обыску, в ходе которого не было обнаружено ничего, кроме ожидаемых туалетных принадлежностей и порножурналов.
  
  Внутри дачи двое мужчин были разделены и допрошены в разных комнатах. Гришин допросил их лично. Они явно были напуганы им, как и следовало ожидать. Его репутация предшествовала ему.
  
  Иногда он выкрикивал непристойности им в уши, но для двух потных мужчин худшим испытанием было, когда он сидел рядом и шепотом рассказывал подробности о том, что ожидает тех, кого поймают на лжи ему. К восьми у него была полная картина того, что произошло во время их смены предыдущей ночью. Он знал, что их патрули были неустойчивыми и нерегулярными, что они были прикованы к экрану телевизора, чтобы узнать подробности смерти президента. И он впервые узнал о присутствии уборщика.
  
  Мужчину впустили в десять. Как обычно. Через подземный переход. Его никто не сопровождал. Оба охранника были необходимы, чтобы открыть три двери, потому что у одного была комбинация клавиш для входной двери, у другого - для самой внутренней двери, и оба - для средней двери.
  
  Он знал, что охранники видели, как старик поднялся на верхний этаж. Как обычно. Он знал, что затем охранники оторвались от просмотра телевизора, чтобы открыть офисы на среднем этаже, жизненно важный представительский люкс. Он знал, что один из них стоял в дверях, пока завершалась уборка личного кабинета мистера Комарова, а затем дверь снова запиралась, но что оба мужчины были внизу, когда уборщица заканчивала уборку оставшейся части среднего этажа. Как обычно. Итак ... уборщица была одна в кабинете Акопова. И он ушел раньше обычного, еще до рассвета.
  
  В девять г-на Акопова, чрезвычайно бледного, вывели из здания. Использовалась его собственная машина, но за рулем был один из черных охранников. Другой сидел рядом с опозоренным секретарем в задней части. Машина не подъезжала к квартире Акопова. Он направлялся из города в один из обширных лагерей, в которых содержались молодые комбатанты.
  
  К девяти полковник Гришин закончил чтение файла из отдела кадров, содержащего данные о работе некоего Зайцева, Леонида, шестидесяти трех лет, офисной уборщицы. Там был частный адрес, но мужчина должен был уехать. Он должен был быть на даче в десять.
  
  Он не появился. В полночь полковник Гришин и трое чернокожих охранников отправились навестить резиденцию старика.
  
  ¯
  
  В этот час Селия Стоун со счастливой улыбкой оторвалась от своего молодого любовника и потянулась за сигаретой. Она мало курила, но это был один из тех моментов. Хьюго Грей, лежа на спине в ее постели, продолжал тяжело дышать. Он был подтянутым молодым человеком, который поддерживал себя в форме с помощью игры в сквош и плавания, но предыдущие два часа потребовали от него большей части выносливости.
  
  Не в первый раз он задавался вопросом, почему Бог так устроил все, что аппетиты изголодавшейся по любви женщины всегда превышают возможности мужчины. Это было крайне несправедливо.
  
  В темноте Селия Стоун сделала длинную затяжку, почувствовав, что никотин попал в точку, наклонилась над своим возлюбленным и взъерошила его темно-каштановые кудри.
  
  “Как, черт возьми, ты стал атташе по культуре?” - поддразнила она. Вы бы не отличили Тургенева от Лермонтова”.
  
  “Я не должен”, - проворчал Грей. “Предполагается, что я расскажу русским о нашей культуре — о Шекспире, Бронте и тому подобном”.
  
  “И поэтому ты должен продолжать совещаться с начальником участка?”
  
  Грей оторвался от подушки, быстро схватил ее за плечо и прошипел ей в ухо:
  
  “Заткнись, Селия. Это место может прослушиваться ”.
  
  В гневе Селия Стоун ушла варить кофе. Она не понимала, почему Хьюго должен быть таким придирчивым к небольшому поддразниванию. В любом случае, то, что он делал в посольстве, было довольно открытым секретом.
  
  Конечно, она была права. В течение предыдущего месяца Хьюго Грей был третьим и младшим сотрудником Московского отделения Секретной разведывательной службы. Когда-то это было намного больше, в старые добрые времена, в разгар холодной войны. Но времена меняются, и бюджеты сокращаются. В своем разваливающемся состоянии Россия рассматривалась как достаточно небольшая угроза.
  
  Что еще более важно, девяносто процентов вещей, которые когда-то были секретными, были открыто доступны или представляли минимальный интерес. Даже в бывшем КГБ был сотрудник по связям с общественностью, а на другом конце города, в посольстве США, ЦРУ было всего лишь футбольной командой.
  
  Но Хьюго Грей был молод и проницателен и убежден, что большинство дипломатических апартаментов все еще прослушиваются. Коммунизм, возможно, и исчез, но с русской паранойей все было в порядке. Он, конечно, был прав, но агенты ФСБ уже пометили его за то, кем он был, и были вполне довольны.
  
  ¯
  
  Бульвар Энтузиастов со странным названием, вероятно, является самым ветхим, убогим и подлым кварталом в городе Москве. В эпоху триумфа коммунистического планирования он был расположен с подветренной стороны от исследовательского центра химического оружия, в котором были фильтры, похожие на теннисные сетки. Единственный энтузиазм, когда-либо отмечавшийся среди его жителей, был у тех, кто собирался переезжать.
  
  Согласно записям, Леонид Зайцев жил со своей дочерью, ее мужем-водителем грузовика и их ребенком в квартире недалеко от главной улицы. Была половина первого, и все еще стояла теплая летняя ночь, когда гладкая черная "Чайка", водитель которой высунул голову из окна, чтобы прочесть грязные названия улиц, остановилась снаружи.
  
  Имя зятя, конечно, было другим, и им пришлось уточнить у разбуженного и сонного соседа с первого этажа, чтобы установить, что семья жила на четвертом. Лифта не было. Четверо мужчин поднялись по лестнице и забарабанили в облупившуюся дверь.
  
  Ответившей женщине, сонной, с затуманенными глазами, должно быть, было за тридцать, но выглядела она на десять лет старше. Гришин был вежлив, но настойчив. Его люди протиснулись мимо и рассыпались веером, чтобы обыскать квартиру. Искать было особо нечего; он был крошечным. Фактически две комнаты, со зловонным туалетом и занавешенной нишей для приготовления пищи.
  
  Женщина спала со своим шестилетним ребенком на единственной семейной кровати в одной из комнат. Теперь ребенок проснулся и начал хныкать, причем хныканье переросло в плач, когда кровать перевернули, чтобы посмотреть, не спрятался ли кто под ней. Два жалких фанерных шкафа были открыты и разграблены.
  
  В другой комнате дочь Зайцева беспомощно указала на раскладушку вдоль одной из стен, где спал ее отец, и объяснила, что ее муж был за много миль отсюда в поездке в Минск и был там два дня. К настоящему времени, беспомощно плача, что было подхвачено ребенком, она поклялась, что ее отец не вернулся предыдущим утром. Она была обеспокоена, но не предприняла никаких шагов, чтобы сообщить о его исчезновении. Должно быть, он уснул на скамейке в парке, подумала она.
  
  Через десять минут Черные охранники установили, что в квартире никто не прятался, и Гришин был убежден, что женщина была слишком напугана и невежественна, чтобы лгать. В течение тридцати минут они ушли.
  
  Гришин направил "Чайку" не обратно в центр Москвы, а в лагерь в сорока милях отсюда, где содержался Акопов. Остаток ночи он сам допрашивал незадачливую секретаршу. Перед рассветом рыдающий мужчина признался, что, должно быть, оставил важный документ, вверенный его попечению, лежащим на его столе. Он никогда раньше не делал ничего подобного. Он не мог понять, как он забыл запереть его. Он просил прощения. Гришин кивнул и похлопал его по спине.
  
  За пределами казарменного блока он вызвал одного из своих заместителей по внутреннему ядру.
  
  “Это будет чертовски жаркий день. Наш друг там в беде. Я думаю, что предрассветный заплыв не помешает.”
  
  Затем он поехал обратно в город. Если жизненно важное досье осталось лежать на столе Акопова, рассуждал он, то оно либо было ошибочно выброшено, либо его забрала уборщица. Прежняя теория не сработала. Мусор из штаб-квартиры партии всегда хранился в течение нескольких дней, а затем сжигался под наблюдением. Бумажный мусор предыдущей ночи был просеян лист за листом. Ничего. Итак, уборщица. Почему полуграмотный старик захотел сделать такую вещь, или что он с этим сделал, Гришин понять не мог. Только старик мог объяснить. И объяснил бы он.
  
  Перед обычным завтраком он отправил две тысячи своих людей, все в гражданской одежде, на улицы Москвы на поиски старика в поношенной бывшей армейской шинели. У него не было фотографии, но описание было точным, вплоть до трех стальных зубов в передней части рта.
  
  Однако работа была не такой уж легкой, даже с двумя тысячами поисковиков. На задних аллеях и в парках толпилось в десять раз больше бродяг всех возрастов и размеров, и все они были бедно одеты. Если бы, как он подозревал, Зайцев сейчас жил на улице, каждого пришлось бы обследовать. У одного из них должно было быть три стальных зуба и напильник в черном чехле. Гришин хотел и того, и другого, и без промедления. Его сбитые с толку, но послушные чернокожие охранники, в обычных штанах и рубашках, поскольку день был жарким, рассыпались веером по Москве.
  
  Лэнгли, декабрь 1983 года
  
  ДЖЕЙСОН Монк встал из-за стола, потянулся и решил спуститься в буфет. Месяц назад из Найроби ему сказали, что отчеты о его работе были хорошими, а в некоторых случаях и чрезвычайно хорошими. Продвижение по службе было в стадии разработки, и глава Африканского подразделения был доволен, но было бы жаль потерять его.
  
  Монк вернулся и обнаружил, что его определили на курсы испанского языка, к которым он должен был приступить сразу после рождественских и новогодних каникул. Испанский стал бы его третьим иностранным языком, но более того, он открыл бы для него весь латиноамериканский дивизион.
  
  Южная Америка была большой территорией и важной, поскольку она не только находилась на заднем дворе Америки, как предписывала Доктрина Монро, но и была главной мишенью для Советского блока, который нацелил ее на восстание, подрывную деятельность и коммунистическую революцию. В результате КГБ провел крупную операцию к югу от Рио-Гранде, которую ЦРУ было решительно настроено пресечь. Для Монка в тридцать три года Южная Америка была хорошим карьерным шагом.
  
  Он помешивал кофе, когда почувствовал, что кто-то стоит перед его столом.
  
  “Великолепный загар”, - сказал голос. Он поднял глаза. Монк узнал человека, который улыбался ему сверху вниз. Он встал, но мужчина жестом велел ему оставаться на месте, один из представителей аристократии был любезен с крестьянами.
  
  Монах был удивлен. Он знал, что говоривший был одним из ключевых людей в Оперативном управлении, поскольку кто-то указал на него в коридоре, недавно назначенного главу Советского отделения, Группы контрразведки Советского / Восточноевропейского отдела.
  
  Что удивило Монка, так это то, насколько невзрачным выглядел этот человек. Они были почти одинакового роста, на два дюйма ниже шести футов, но другой мужчина, хотя и был на девять лет старше, был далеко не в форме. Монк обратил внимание на сальные волосы, зачесанные назад прямо со лба, густые усы, прикрывающие верхнюю часть слабого и тщеславного рта, совиные близорукие глаза.
  
  “Три года в Кении”, - сказал он, чтобы объяснить загар.
  
  “Возвращаемся в зимний Вашингтон, а?” - сказал мужчина. Антенны Монка передавали ему плохие вибрации. За глазами была насмешка. Я намного умнее тебя, они, казалось, говорили, что я действительно чрезвычайно умен.
  
  “Да, сэр”, - ответил Монк. Оттуда высунулась сильно испачканная никотином рука. Монк заметил это и лабиринт крошечных капилляров вокруг основания носа, которые часто выдавали сильного алкоголика. Он встал и сверкнул улыбкой, которую девушки из машинописного отдела называли между собой "Редвуд Особенный".
  
  “И вы, должно быть ... ?” - сказал мужчина.
  
  “Монах. Джейсон Монк.”
  
  “Рад познакомиться с тобой, Джейсон. Я Олдрич Эймс.”
  
  ¯
  
  ОБЫЧНО сотрудники посольства не работали бы в субботу — меньше всего в жаркую летнюю субботу, когда они могли бы уехать на выходные в лес, — но смерть президента вызвала массу дополнительной работы, и потребовались выходные.
  
  Если бы машина Хьюго Грея завелась в то утро, многие люди, которые позже умерли, остались бы живы, и мир пошел бы другим курсом. Но соленоиды зажигания сами по себе являются законом. После отчаянных попыток добиться реакции, Грей побежал за красным ровером, когда он приблизился к барьеру анклава, и постучал в окно. Селия Стоун подвезла его.
  
  Он сидел рядом с ней, когда она свернула на Кутузовский проспект и направилась мимо отеля "Украина" в сторону Арбата и Кремля. Его каблуки задели что-то на полу. Он наклонился и поднял его.
  
  “Ваша заявка на поглощение "Известий”?"спросил он. Она посмотрела вбок и узнала файл, который он держал в руках.
  
  “О, Боже, я собирался выбросить это вчера. Какой-то старый псих бросил его в машину. Чуть не напугал меня до смерти ”.
  
  “Еще одно прошение”, - сказал Грей. “Они никогда не останавливаются. Обычно это для виз, конечно.” Он щелчком открыл черную обложку и взглянул на титульный лист. “Нет, это больше политическое”.
  
  “Отлично. Я мистер Помешанный, и вот мой генеральный план по спасению мира. Просто отдай его послу ”.
  
  “Это то, что он сказал? Отдать его послу?”
  
  “Ага. Это, и спасибо за пиво ”.
  
  “Какое пиво?”
  
  “Откуда мне знать? Он был чокнутым ”.
  
  Грей прочитал титульную страницу и перевернул еще несколько. Он притих.
  
  “Это политика”, - сказал он. “Это своего рода манифест”.
  
  “Ты хочешь этого, ты это получишь”, - сказала Селия. Они оставили Александровский сад позади и повернули к Каменному мосту.
  
  Хьюго Грей собирался быстро просмотреть ненужный подарок, а затем выбросить его в корзину для мусора. Но он прочитал десять страниц, встал и попросил интервью у начальника участка, проницательного шотландца с едким остроумием.
  
  Кабинет руководителя ежедневно проверялся на наличие жучков, но действительно секретные конференции всегда проводились в пузыре. Это странное сооружение обычно представляет собой конференц-зал, подвешенный на усиленных балках таким образом, что при закрытых дверях он окружен со всех сторон заполненным воздухом зазором. Регулярно проверяемый внутри и снаружи, пузырь считается неподключаемым враждебной разведкой. Грей не чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы попросить их перенести заседание в пузырь.
  
  “Да, парень?” - сказала Голова
  
  “Послушай, Джок, я не знаю, трачу ли я твое время впустую. Вероятно, так и есть. Извините. Но вчера произошло нечто странное. Старик бросил это в машину Селии Стоун. Ты знаешь? Эта девушка-пресс-атташе. Это может быть ничем ... ”
  
  Он выдохся. Голова смотрела на него поверх своих полумесяцев.
  
  “Бросил это в ее машину?” - мягко спросил он.
  
  “ - говорит она. Просто распахнул дверцу, бросил его в машину, попросил ее передать это послу и уехал”.
  
  Начальник участка протянул руку к папке в черной обложке с двумя отпечатками ног Грея на ней.
  
  “Что за человек?” он спросил.
  
  “Старая, потрепанная, заросшая щетиной. Как бродяга. Напугал ее до чертиков”.
  
  “Возможно, прошение”.
  
  “Это то, что она подумала. Она собиралась его выбросить. Но она подвезла меня этим утром. Я прочитал кое-что из этого по дороге. Это кажется более политическим. На внутренней титульной странице имеется штамп с логотипом UPF. Это читается так, как будто написано Игорем Комаровым ”.
  
  “Наш будущий президент. Странно. Ладно, парень, оставь это мне ”.
  
  “Спасибо, Джок”, - сказал Грей и поднялся. В британской секретной разведывательной службе поощряется обращение по имени даже между младшими и старшими мандаринами. Считается, что это поощряет чувство товарищества, семьи, подчеркивая психологию "мы и они", общую для всех служб в этой странной профессии. Только к самому шефу обращаются "Шеф" или "Сэр".
  
  Грей подошел к двери, когда его босс остановил его, положив руку на дверную ручку.
  
  “Одна вещь, парень. Квартиры в советскую эпоху были некачественно построены, а стены были тонкими. Они остаются тонкими. У нашего третьего министра торговли сегодня утром покраснели глаза от недостатка сна. К счастью, его леди-жена находится в Англии. В следующий раз, не могли бы вы и восхитительная мисс Стоун быть чуточку потише?”
  
  Хьюго Грей покраснел, как кремлевские стены, и ушел. Начальник участка отложил черный документ в сторону. У него был напряженный день, и посол хотел встретиться с ним в одиннадцать. Его превосходительство был занятым человеком и не хотел бы, чтобы его беспокоили предметами, брошенными бродягами в служебные машины. Только в ту ночь, работая допоздна в своем кабинете, руководитель шпионской сети прочитал то, что позже стало известно как "Черный манифест".
  
  Мадрид, август 1984
  
  ДО того, как в ноябре 1986 года посольство Индии в Мадриде переехало по новому адресу, оно располагалось в богато украшенном здании рубежа веков по адресу Калле Веласкес, 93. В День независимости 1984 года посол Индии, как обычно, устроил большой прием для ведущих членов испанского правительства и дипломатического корпуса. Как всегда, это было 15 августа.
  
  Из-за сильной жары в Мадриде в тот месяц и того факта, что август обычно выбирают для правительственных, парламентских и дипломатических отпусков, многие высокопоставленные лица находились вдали от столицы и были представлены более младшими офицерами.
  
  С точки зрения посла, это было прискорбно, но вряд ли индийцы могут переписать историю и изменить свой День независимости.
  
  Американцев представлял их временный поверенный в делах при поддержке второго министра торговли Джейсона Монка. Начальник резидентуры ЦРУ в посольстве также отсутствовал, и Монк, которого повысили до второго места в резидентуре, замещал его.
  
  Это был хороший год для Монка. Он с отличием прошел шестимесячный курс испанского языка и получил повышение с GS-12 до GS-13. Тег Government Schedule (GS) может мало что значить для тех, кто работает в частном секторе, потому что это шкала оплаты труда федеральных государственных служащих, но в ЦРУ он указывал не только на зарплату, но и на звание, престиж и продвижение по службе.
  
  Более того, в результате перетасовки высших офицеров директор ЦРУ Уильям Кейси только что назначил нового заместителя директора (по операциям) вместо Джона Стейна. DD (O) является главой всего подразделения агентства по сбору разведданных и, следовательно, отвечает за каждого агента на местах. Новым человеком был первоначальный наблюдатель и вербовщик Монка, Кэри Джордан.
  
  Наконец, по окончании курса испанского языка Монка направили не в отделение Латинской Америки, а в Западную Европу, где была только одна испаноговорящая страна - сама Испания.
  
  Не то чтобы Испания была враждебной территорией — совсем наоборот. Но для одинокого тридцатичетырехлетнего офицера ЦРУ гламурная испанская столица чертовски превосходит Тегусигальпу.
  
  Из-за хороших отношений между Соединенными Штатами и их испанским союзником большая часть работы ЦРУ заключалась не в шпионаже за Испанией, а в сотрудничестве с испанскими контрразведчиками и наблюдении за большим советским и восточноевропейским сообществом, которое было пронизано враждебными агентами. Всего за два месяца Монк установил хорошие отношения с испанским внутренним агентством, большинство старших офицеров которого были созданы еще во времена Франко и были ярыми антикоммунистами. Испытывая проблемы с произношением “Джейсон”, которое по-испански звучит как “Хассон”, они окрестили молодого американца Эль Рубио, Блонди, и он им понравился. Монк оказывал такое воздействие на людей.
  
  Прием был жарким и типичным; группы людей медленно циркулировали, потягивая шампанское индийского правительства, которое за десять секунд становилось теплым в кулаке, и вели вежливые, но отрывочные разговоры, которые они не имели в виду. Монк, посчитав, что внес свою лепту в дело дяди Сэма, уже собирался уходить, когда заметил знакомое лицо.
  
  Протиснувшись сквозь толпу, он подошел сзади к мужчине и подождал, пока темно-серый костюм закончит разговор с дамой в сари и на секунду останется один. Сзади он сказал по-русски:
  
  “Итак, мой друг, что случилось с твоим сыном?”
  
  Мужчина напрягся и обернулся. Затем он улыбнулся.
  
  “Спасибо вам, ” сказал Николай Туркин, “ он выздоровел. Он здоров”.
  
  “Я рад, ” сказал Монк, “ и, судя по всему, твоя карьера тоже сохранилась”.
  
  Туркин кивнул. Получение подарка от врага было серьезным преступлением, и если бы о нем доложили, он бы никогда больше не покинул СССР. Но он был вынужден сдаться на милость профессора Глазунова. У старого врача был собственный сын, и он втайне верил, что его страна должна сотрудничать с лучшими исследовательскими учреждениями мира в области медицины. Он решил не сообщать о молодом офицере и скромно принял похвалы своих коллег за замечательное выздоровление.
  
  “К счастью, да, но это было близко”, - ответил он.
  
  “Давай поужинаем”, - сказал Монк. Советский выглядел пораженным. Монк поднял руки в притворной капитуляции. “Никакой подачи, я обещаю”.
  
  Туркин расслабился. Оба мужчины знали, что делал другой. Тот факт, что Монк так безупречно говорил по-русски, указывал на то, что он никак не мог находиться в Торговом отделе посольства США. Монк знал, что Туркин, должно быть, из КГБ, вероятно, из отдела контрразведки Line KR, из-за того, что его могли видеть разговаривающим с американцами.
  
  Слово, которое использовал Монк, выдавало игру, и тот факт, что он использовал его в шутливой форме, указывал на то, что он предлагал краткое перемирие в холодной войне. “Подача” или “холодная подача” - это термин, используемый, когда один офицер разведки просто предлагает кому-то с другой стороны сменить команду.
  
  Три ночи спустя двое мужчин пришли порознь на маленькую глухую улочку № 4 в старом квартале Мадрида под названием Калле-де-лос-Кучильерос, улица точильщиков ножей. На полпути вниз по тому, что едва ли больше переулка, находится старая деревянная дверь, ведущая к ступенькам в подвал с кирпичными арками, бывший винный магазин средневековья. На протяжении многих лет здесь подают традиционные испанские блюда под названием Sobrinos de Botin. Старые арки образуют кабинки со столом в центре, и Монк и его гость заняли одну из них для себя.
  
  Еда была вкусной. Монах заказал Маркиза де Рискаля. Они воздержались от служебных разговоров из вежливости, но поговорили о женах и детях — Монк признался, что у него до сих пор нет ни того, ни другого. Маленький Юрий сейчас учился в школе, но на летних каникулах гостил у бабушки с дедушкой. Вино лилось рекой, принесли вторую бутылку.
  
  Монк поначалу не смог осознать, что за приветливым фасадом Туркина скрывался кипящий гнев: не на американцев, а на систему, которая едва не убила его сына. Вторая бутылка Marquès была почти допита, когда он внезапно спросил:
  
  “Ты счастлив, работая на ЦРУ?”
  
  Это подача? Монах задумался. Этот идиот пытается завербовать меня?
  
  “Довольно неплохо”, - сказал он беспечно. Он наливал вино, глядя на бутылку, а не на русского.
  
  “Если у вас возникают проблемы, поддерживают ли они вас, ваших людей?”
  
  Монах не сводил глаз с проливающегося вина, рука была твердой.
  
  “Конечно. Мои люди всегда будут на связи для вас, если вам понадобится помощь. Это часть кода.”
  
  “Должно быть, хорошо работать для людей, которые живут в условиях такой свободы”, - сказал Туркин. Наконец Монк поставил бутылку и посмотрел через стол. Он не обещал никакой подачи, но именно русский сделал это — для самого себя.
  
  “Почему бы и нет? Послушай, мой друг, система, в которой ты работаешь, изменится. Теперь уже скоро. Мы могли бы помочь ему меняться быстрее. Юрий вырастет и будет жить как свободный человек”.
  
  Андропов умер, несмотря на лекарства из Лондона. Его сменил другой гериатр, Константин Черненко, которого пришлось поддерживать под мышки. Но поговаривали о том, что в Кремле подул свежий ветер, появился молодой человек по имени Горбачев. Благодаря кофе Туркин был завербован; отныне он останется “на месте” в самом сердце КГБ, но будет работать на ЦРУ.
  
  Удача Монка заключалась в том, что его начальник, начальник станции. был в отпуске. Будь он на месте Монка, ему пришлось бы передать Туркина в руки других. Вместо этого ему выпало зашифровать сверхсекретную телеграмму в Лэнгли с описанием вербовки.
  
  Конечно, поначалу был скептицизм. Майор линии КР в самом сердце КГБ был главным призом. В ходе серии тайных встреч по всему Мадриду, продолжавшихся до конца лета, Монк узнал о своем советском сверстнике.
  
  Родившийся в Омске, Западная Сибирь, в 1951 году, сын инженера военной промышленности, Туркин в восемнадцать лет не смог поступить в университет, в который хотел, и ушел в армию. Он был приписан к пограничной охране, номинально находящейся под контролем КГБ. Там его заметили и направили в среднюю школу Дзервински, отдел контрразведки, где он изучал английский. Он сиял.
  
  С небольшой группой он был переведен в учебный центр внешней разведки КГБ, престижный Институт Андропова. Как и Монк, на другом конце света, он был отмечен как человек высокого полета. После окончания учебы с отличием Туркину было разрешено поступить на службу в Управление К Первого Главного управления — контрразведку в рамках подразделения по сбору разведданных.
  
  Туркину было всего двадцать семь, в 1978 году он также женился, и в том же году у него родился сын Юрий. В 1982 году он получил свое первое назначение за границу, в Найроби; его основной задачей было попытаться проникнуть в резидентуру ЦРУ в Кении и вербовать агентов либо там, либо во всем кенийском истеблишменте. Это была публикация, которая была преждевременно прервана из-за болезни его сына.
  
  Туркин доставил свою первую посылку в ЦРУ в октябре. Зная, что была создана полная система скрытой связи, Монк лично доставил посылку обратно в Лэнгли. Это оказался динамит. Туркин провалил практически всю операцию КГБ в Испании. Чтобы защитить свой источник, американцы по крупицам передавали то, что у них было, испанцам, гарантируя, что каждая облава на испанцев, шпионящих в пользу Москвы, будет выглядеть как случайность или хорошее обнаружение испанцами. В каждом случае КГБ было разрешено узнать (через Туркина), что агент сам совершил глупую ошибку, приведшую к его собственному захвату. Москва ничего не заподозрила, но провалила всю свою иберийскую операцию.
  
  За три года работы в Мадриде Туркин вырос до заместителя резидента, что дало ему доступ практически ко всему. В 1987 году он перевелся обратно в Москву и через год стал главой всего отделения Директората К в огромном аппарате КГБ в Восточной Германии до окончательного вывода войск после падения Берлинской стены, а затем и коммунизма и воссоединения с Западной Германией в 1990 году. За все это время, хотя он передавал сотни сообщений и пакетов разведданных через тайники и вырезки, он настоял на том, чтобы им занимался только один человек, его друг по ту сторону стены, Джейсон Монк. Это была необычная договоренность. У большинства шпионов за шестилетнюю карьеру было несколько кураторов, или “контролеров”, но Туркин настаивал, и Лэнгли пришлось с этим смириться.
  
  Когда Монк вернулся в Лэнгли, это. осенью 1986 года его вызвали в офис Кэри Джордан.
  
  “Я видел материал”, - сказал новый DDO. “Это хорошо. Мы думали, что он может быть двойником, но испанские агенты, которых он сразил наповал, относятся к классу А. Ваш человек на уровне. Молодец.”
  
  Монк одобрительно кивнул.
  
  “Есть только одна вещь”, - сказал Джордан. “Я не заходил в эту игру пять минут назад. Ваш отчет о стратегии подбора персонала адекватен, но есть что-то еще, не так ли? Каковы были его настоящие причины для волонтерства?”
  
  Монк рассказал DDO о том, чего он не указал в отчете, о болезни сына в Найроби и лекарствах от Уолтера Рида.
  
  “Я должен надрать тебе задницу”, - наконец сказал Джордан. Он встал и подошел к окну. Березовый и буковый лес, спускающийся к Потомаку, сверкал красным и золотым, листья вот-вот должны были опасть.
  
  “Иисус”, - сказал он через некоторое время. “Я не знаю ни одного парня в агентстве, который позволил бы ему уйти, не заплатив за эти наркотики. Возможно, вы никогда бы его больше не увидели. Мадрид был счастливой случайностью. Вы знаете, что Наполеон сказал о генералах?”
  
  “Нет, сэр’.
  
  “Он сказал, что меня не волнует, хороши они или нет; я хочу, чтобы им повезло. Ты странный, но тебе повезло. Вы знаете, что нам придется перевести вашего человека в отдел SE?”
  
  На самом верху ЦРУ всегда был директор. В его подчинении находились два главных управления - Разведывательное и оперативное. Первый, возглавляемый заместителем директора (Intel), или DDI, имел задачу сопоставлять и анализировать огромную массу поступающей сырой информации и составлять на ее основе сводки разведданных, которые должны были направляться в Белый дом, Совет национальной безопасности, Государственный департамент, Пентагон и др.
  
  Фактический сбор был проведен оперативным отделом, возглавляемым DDO. Директорат Ups разделен на подразделения в соответствии с глобальной картой — подразделение Латинской Америки, Ближнего Востока, Юго-Восточной Азии и так далее. Но в течение сорока лет холодной Войны, с 1950 по 1990 год и краха коммунизма, ключевым подразделением было советское / восточноевропейское, известное как SE.
  
  Офицеры в других подразделениях часто возмущались тем, что, хотя они могли бы вырастить и завербовать ценного советского агента в Боготе или Джакарте, он после вербовки был бы передан под контроль подразделения SE, которое с тех пор занималось бы им. Логика заключалась в том, что новобранца в любом случае однажды переведут из Боготы или Джакарты, вероятно, обратно в СССР.
  
  Поскольку Советский Союз был главным врагом, подразделение SE стало звездным подразделением в Оперативном управлении. Места были востребованы. Несмотря на то, что Монк специализировался на русском языке в колледже и провел годы, просматривая советские публикации в задней комнате, он все еще служил в Африканском подразделении и даже тогда был направлен в Западную Европу.
  
  “Да, сэр”, - сказал он.
  
  “Ты хочешь пойти с ним?”
  
  Настроение Монка воспрянуло.
  
  “Да, сэр. Пожалуйста.”
  
  “Хорошо, ты нашел его, ты завербовал его, ты управляешь им”.
  
  Монах был переведен в подразделение SE в течение недели. Ему было поручено руководить майором КГБ Николаем Ильичем Туркиным. Он так и не вернулся в Мадрид, чтобы жить, но он приезжал, тайно встречаясь с Туркиным на пикниках высоко в Сьерра-де-Гвадаррама, где они говорили о тысяче вещей, когда к власти пришел Горбачев и программы-близнецы перестройки и гласности начали смягчать правила. Монк был рад, потому что помимо актива он считал Туркина другом.
  
  Даже к 1984 году ЦРУ становилось, а некоторые сказали бы, что уже стало, огромной и скрипучей бюрократией, занимающейся больше бумажной работой, чем чистым сбором разведданных. Монах ненавидел бюрократию и презирал бумажную волокиту, будучи убежден, что записанное можно украсть или скопировать. В самом сердце сверхсекретной документации Отдела СЭ был 301 файл, в котором перечислялись сведения о каждом советском агенте, работавшем на дядю Сэма. Той осенью Монк “забыл” перечислить все подробности о майоре Туркине под кодовым именем GT Lysander в файлах 301.
  
  ¯
  
  ДЖОК Макдональд, глава резидентуры британской разведки в Москве, вечером 17 июля поужинал, от которого он не мог отказаться. Он ненадолго зашел в свой кабинет, чтобы оставить кое-какие записи, сделанные им во время ужина — он никогда не доверял тому, что его квартира не подвергнется ограблению, — и его взгляд упал на папку в черной обложке. Он лениво открыл его и начал читать. Это было на русском, конечно, и напечатано, но он был двуязычным.
  
  На самом деле он так и не пошел домой в ту ночь. Сразу после полуночи он позвонил своей жене, чтобы объясниться, затем вернулся к файлу. Там было около сорока страниц, разделенных на двадцать тематических рубрик.
  
  Он зачитал отрывки, касающиеся восстановления однопартийного государства и возобновления работы сети лагерей рабского труда для диссидентов и других нежелательных лиц.
  
  Он внимательно изучил трактаты, посвященные окончательному решению еврейской общины и обращению с чеченцами в частности, а также со всеми другими расовыми меньшинствами.
  
  Он изучил страницы, касающиеся пакта о ненападении с Польшей для защиты западной границы и повторного завоевания Беларуси, Прибалтийских государств и южных республик бывшего СССР, Украины, Грузии, Армении и Молдовы.
  
  Он проглотил параграфы, касающиеся восстановления ядерного арсенала и нацеливания на окружающих врагов
  
  Он углубился в страницы, описывающие судьбу Русской православной церкви и всех других религиозных конфессий.
  
  Согласно манифесту, пристыженные и униженные вооруженные силы, которые сейчас угрюмо сидят в палатках, будут перевооружены и переоснащены не как силы для обороны, а для повторного завоевания. Население вновь отвоеванных территорий будет работать как крепостные, чтобы производить еду для русских хозяев. Контроль над ними будет осуществляться этническим русским населением на внешних территориях под эгидой имперского губернатора из Москвы. Национальная дисциплина будет обеспечена Черной гвардией, численность которой увеличится до 200 000 человек. Они также будут заниматься особым обращением с антисоциальными деятелями - либералами, журналистами, священниками, геями и евреями.
  
  Документ также предполагал раскрыть ответ на одну загадку, которая уже ставила в тупик Макдональда и других: источник безграничного финансирования кампании Союза патриотических сил.
  
  После 1990 года преступный мир России представлял собой огромное лоскутное одеяло из банд, которые в первые дни вели жестокие войны за территорию, оставляя на улицах десятки своих убитых. С 1995 года проводилась политика объединения. К 1999 году вся Россия от западной границы до Урала была вотчиной четырех крупных преступных группировок, главной из которых была семья Долгоруких, базирующаяся в Москве. Если лежащий перед ним документ был правдой, то именно они финансировали UPF, чтобы в будущем получить вознаграждение за ликвидацию всех других банд и превосходство своей собственной.
  
  Было пять утра, когда после пятого перечитывания Джок Макдональд закрыл "Черный манифест". Он откинулся на спинку стула и уставился в потолок. Он давно бросил курить, но теперь ему хотелось затянуться.
  
  Наконец он поднялся, запер документ в свой сейф и вышел из посольства. Стоя на тротуаре в полумраке, он смотрел через реку на стены Кремля, в тени которых сорок восемь часов назад сидел старик в поношенной шинели и смотрел на посольство.
  
  Обычно руководителей шпионской сети не считают религиозными людьми, но внешность и профессии могут ввести в заблуждение. В Высокогорье Шотландии среди аристократии существует давняя традиция благочестивой приверженности римско-католической вере. Это были графы и бароны, которые объединились со своими соплеменниками под знаменем католического красавца принца Чарли в 1745 году, чтобы год спустя быть уничтоженными на поле Каллодена.
  
  Глава станции происходил из сердца этой традиции. Его отец был Макдональдом из Фассиферна, но его мать была отпрыском дома Фрейзеров из Ловата и воспитала его в вере. Он начал ходить. Вниз по набережной до следующего моста, Большого моста, затем через дорогу к православному собору Василия Блаженного. Он обогнул здание с луковичным куполом и направился через пробуждающийся центр города к Новой площади.
  
  Когда он покидал Нью-сквер, он увидел, как рано утром начали формироваться первые очереди в бесплатные столовые. Один был сразу за площадью, где когда-то правил Центральный комитет Коммунистической партии СССР.
  
  Ряд иностранных благотворительных организаций были вовлечены в оказание чрезвычайной помощи России, как и Организация Объединенных Наций на более официальной основе; Запад так же щедро, как и раньше, жертвовал средства румынским сиротским приютам и боснийским беженцам. Но задача была трудноразрешимой, поскольку обездоленные из сельской местности устремлялись в столицу, были окружены и изгнаны милицией и появлялись снова либо как те же люди, либо как их замена.
  
  Они стояли в предрассветном полумраке, старые и оборванные, женщины с младенцами у груди, крестьяне России, не изменившиеся со времен Потемкина в своей бычьей пассивности и терпении. В конце июля погода была достаточно теплой, чтобы все оставались живы. Но когда наступили холода, тот пронизывающий холод русской зимы. ... Предыдущий январь был плохим, но что касается следующего ... Джок Макдональд покачал головой при этой мысли и зашагал дальше.
  
  Его путь привел его на Лубянскую площадь, ранее известную как Дзержинского. Здесь десятилетиями стояла статуя Железного Феликса, ленинского основателя первоначальной машины террора - ЧК. В задней части площади стояло огромное серое с охрой здание, известное просто как Московский центр, штаб-квартира КГБ.
  
  За старым зданием КГБ находится печально известная тюрьма на Лубянке, где было добыто слишком много признаний, чтобы их можно было сосчитать, и были приведены в исполнение казни. За тюрьмой проходят две улицы: Большая Лубянка и Малая Лубянка. Он выбрал второе. На полпути вверх по Малой Лубянке находится церковь Святого Людовика, куда ходят на богослужение многие представители дипломатического корпуса и некоторые из немногих российских католиков.
  
  В двухстах ярдах позади него, вне поля зрения из-за здания КГБ, несколько бродяг спали в широком дверном проеме гигантского магазина игрушек "Детский мир".
  
  Двое дородных мужчин в джинсах и черных кожаных куртках вошли в дверь магазина и начали переворачивать тела спящих. На одном была старая армейская шинель с несколькими грязными медалями, прилипшими к лацкану. Мужчины напряглись, затем снова склонились над ним, вытряхивая его из дремоты.
  
  “Ваша фамилия Зайцев?” - рявкнул один из них. Старик кивнул. Другой мужчина выхватил портативный телефон из кармана блузы, набрал несколько цифр и заговорил. Через пять минут "Москвич" свернул к обочине. Двое мужчин зажали фигуру между собой и отбросили его в тыл, навалившись на него сверху. Старик попытался что-то сказать, прежде чем войти, и в уголке его рта блеснула нержавеющая сталь.
  
  Автомобиль промчался по площади, заехал за огромное здание, в котором когда-то размещалась Всероссийская страховая корпорация, прежде чем стать домом террора, и с ревом пронесся по Малой Лубянке, проехав мимо фигуры британского дипломата на тротуаре.
  
  Макдональд вошел в церковь с помощью сонного ризничего, прошел до конца прохода и преклонил колени перед алтарем. Он поднял глаза, и фигура распятого Христа посмотрела вниз. И он помолился.
  
  Молитвы человека - это очень личное дело, но то, о чем он молился, было: “Дорогой Боже, я умоляю тебя, пусть это будет подделкой. Ибо, если это не так, великое и темное зло обрушится на нас.
  
  
  ГЛАВА 4
  
  ДО ТОГО, КАК КТО-ЛИБО ИЗ ШТАТНОГО ПЕРСОНАЛА ПРИБЫЛ НА РАБОТУ Джок Макдональд вернулся за свой стол. Он не спал, но никто бы этого не узнал. Человек привередливый, он умылся и побрился в туалете для персонала на первом этаже и переоделся в чистую рубашку, которую хранил в своем столе.
  
  Его заместителя, Брюса “Грейси” Филдса, разбудили в его квартире и попросили быть к девяти. Хьюго Грей, который сейчас снова в своей постели, получил аналогичный звонок. В восемь Макдональд попросил сотрудников службы безопасности, обоих высокопоставленных бывших сержантов армии, подготовить пузырь к конференции в 9:15.
  
  “Дело в том, - объяснил Макдональд двум своим коллегам сразу после этого, - что вчера я получил в свое распоряжение документ. Нет необходимости сообщать вам о его содержимом. Достаточно сказать, что если это подделка или мистификация, мы зря тратим наше время. Если он подлинный, а я пока этого не знаю, это может стать значительным вкладом. Хьюго, расскажи Грейси предысторию, ладно?”
  
  Грей рассказал о том, что он знал, о том, что рассказала ему Селия Стоун.
  
  “В идеальном мире”, - сказал Макдональд, используя одну из своих любимых фраз и заставив молодых людей скрыть ухмылки, - “Я хотел бы знать, кем был старик, каким образом он завладел тем, что могло быть серьезно засекреченным файлом, и почему он выбрал именно эту машину в этом месте для ее хранения. Знал ли он Селию Стоун? Знал ли он, что это машина посольства? И если да, то почему мы? Тем временем, есть ли кто-нибудь в посольстве, кто умеет рисовать?”
  
  “Рисовать?” - спросил Филдс.
  
  “Как в создании картины, портрета”.
  
  “Я думаю, одна из жен руководит художественным классом”, - сказал Филдс. “Раньше был иллюстратором детских книг в Лондоне. Замужем за каким-то парнем из канцелярии.”
  
  “Посмотри на это. Если она сможет, соедини ее с Селией Стоун. Тем временем я собираюсь сам поболтать с Селией. Две другие вещи. Чамми может появиться снова, попытаться подойти к нам, слоняться вокруг здания. Я собираюсь попросить капрала Мидоуза и сержанта Рейнольдса приглядывать за главными воротами. Если они заметят его, они сообщат любому из вас. Попробуй затащить его в дом на чашку чая. Во-вторых, он может попробовать другие трюки в другом месте и попасть под арест. Грейси, разве у тебя нет никого в полиции?”
  
  Филдс кивнул. Он дольше всех проработал в Москве из трех, унаследовав по прибытии ряд источников низкого уровня по всей Москве и создав несколько своих собственных.
  
  “Инспектор Новиков. Он из Отдела по расследованию убийств в здании штаб-квартиры на Петровке. Иногда бывает полезен.”
  
  “Есть слово”, - сказал Макдональд. “Ничего общего с документами, брошенными в машины. Просто скажите, что какой-то старый чудак пристает к нашим сотрудникам на улице, требуя личной беседы с послом. Мы не беспокоимся по этому поводу, но мы хотели бы попросить его оставить нас в покое. Покажи ему фотографию, если мы получим фотографию, но не позволяй ему оставить ее. Когда у вас следующая встреча?”
  
  “Ничего не запланировано”, - сказал Филдс. “Я звоню ему из телефонной будки”.
  
  “Ладно, посмотрим, сможет ли он помочь. Тем временем я собираюсь съездить в Лондон на пару дней. Грейси, ты держишь оборону ”.
  
  Селию Стоун перехватили в вестибюле, когда она прибыла, и, несколько удивленную, попросили присоединиться к Макдональду, но не в его кабинете, а в конференц-зале A. Она не знала, что эта комната защищена от "жучков".
  
  Макдональд был очень добр и разговаривал с ней почти час. Он отметил каждую деталь, и она приняла его рассказ о том, что старик приставал к другим сотрудникам со своими требованиями встретиться с послом. Согласится ли она помочь нарисовать портрет старого бродяги? Конечно, она бы сделала все, чтобы помочь.
  
  В сопровождении Хьюго Грея она провела обеденный перерыв с женой заместителя главы канцелярии, которая под ее руководством сделала набросок бродяги углем и мелками. Серебряная маркировочная ручка выделила три стальных зубца. Когда все было закончено, Селия кивнула и сказала: “Это он”.
  
  После обеда Джок Макдональд попросил капрала Мидоуза достать табельное оружие и сопроводить его в аэропорт Шереметьево. Он не ожидал, что его перехватят, но он не знал, могут ли законные владельцы документа в его портфеле пожелать вернуть свою собственность. В качестве дополнительной меры предосторожности он прикрепил футляр цепочкой к левому запястью, прикрыв металл легким летним плащом.
  
  Когда посольский "Ягуар" выкатился из ворот, все это все равно было невидимо. Он заметил черную "Чайку", припаркованную на Софийской набережной, но она не сделала ни малейшего движения, чтобы последовать за "Ягуаром", поэтому он больше не думал об этом. На самом деле "Чайка" ждала появления маленького красного вездехода.
  
  В аэропорту капрал Мидоус сопроводил его к барьеру, где его дипломатический паспорт устранил все проверки. После короткого ожидания вылета он сел на рейс British Airways до Хитроу, а после взлета медленно вздохнул и заказал джин с тоником.
  
  Вашингтон, апрель 1985
  
  ЕСЛИ бы Архангел Гавриил снизошел на Вашингтон, чтобы спросить резидента команды КГБ в советском посольстве, кого из всех офицеров ЦРУ он хотел бы превратить в предателя и шпиона в пользу России, полковник Станислав Андросов долго бы не колебался.
  
  Он бы ответил: "Я бы хотел, чтобы руководитель контрразведывательной группы был прикреплен к советскому отделу Оперативного управления".
  
  У всех разведывательных агентств есть подразделение контрразведки, работающее с ними внутри аппарата. Работа контрразведчиков, которая не всегда делает их популярными среди коллег, заключается в том, чтобы проверять всех остальных. Это работа, которая разбивается на три функции.
  
  Контрразведка будет присутствовать и играть ведущую роль в допросе перебежчиков с другой стороны, просто чтобы попытаться выяснить, является ли перебежчик настоящим или хитроумной подставой. Ложный перебежчик может принести с собой некоторую реальную информацию, но его основная задача - распространять дезинформацию: либо убедить своих новых хозяев, что среди них нет предателя, когда это произойдет, либо каким-либо другим способом завести своих хозяев в лабиринт тупиков. Годы потраченного впустую времени и усилий могут стать результатом умелого выращивания.
  
  Контрразведка также проверяет тех представителей оппозиции, которые, хотя и не перешли на другую сторону лично, позволили завербовать себя в качестве шпионов, но на самом деле могут быть двойными агентами. Двойник - это тот, кто притворяется завербованным, в то время как на самом деле остается верным своей собственной команде и действует по ее приказам. Он предоставит несколько крупиц подлинной информации, чтобы подтвердить свою подлинность, а затем нанесет настоящий удар, который является полностью ложным и может посеять хаос среди людей, на которых он, как предполагается, работает.
  
  Наконец, контрразведка должна убедиться, что на ее сторону не проникли, что она не укрывает предателя у себя на груди.
  
  Для выполнения этих задач контрразведка должна иметь полный доступ. Он может вызвать все файлы на всех перебежчиков и их отчеты за прошедшие годы. Он может проверять карьеру и набор всех текущих активов, работающих на агентство глубоко в сердце территории противника и подверженных всем мыслимым опасностям предательства. И контрразведка может потребовать личное дело каждого офицера со своей стороны. Все во имя проверки лояльности и подлинности.
  
  Из-за строгого разделения и принципа необходимости знать офицер разведки, действующий в качестве контролера одной или двух операций, может предать эти операции, но обычно понятия не имеет, над чем работают его коллеги. Только контрразведка имеет доступ к участку. Вот почему полковник Андросов, если бы архангел попросил его, выбрал бы главу контрразведки Советского подразделения. Сотрудники контрразведки должны быть самыми преданными из преданных.
  
  В июле 1983 года Олдрич Хейзен Эймс был назначен руководителем советской контрразведывательной группы Отдела СЕ. Таким образом, у него был полный доступ к двум его подразделениям: Отделу СССР, занимающемуся всеми советскими активами, работающими на Соединенные Штаты, но размещенными внутри СССР, и Отделу внешних операций, занимающемуся всеми активами, размещенными затем за пределами СССР.
  
  16 апреля 1985 года, испытывая нехватку денег, он пришел в советское посольство на Шестнадцатой улице Вашингтона, попросил встречи с полковником Андросовым и вызвался шпионить в пользу России. За пятьдесят тысяч долларов.
  
  Он привез с собой несколько небольших добросовестных работ. Он назвал имена трех русских, которые обратились в ЦРУ с предложением работать на него. Позже он скажет, что, по его мнению, они, вероятно, были двойными агентами, то есть ненастоящими. Как бы то ни было, об этих трех джентльменах больше никто ничего не слышал. Он также принес внутренний список персонала ЦРУ, в котором было выделено его собственное имя, чтобы доказать, что он тот, за кого себя выдает. Затем он ушел, пройдя во второй раз прямо мимо камер ФБР, снимающих передний двор. Записи так и не были воспроизведены.
  
  Два дня спустя он получил свои пятьдесят тысяч долларов. Это было только начало. Самый опасный предатель в истории Америки, начиная с Бенедикта Арнольда и, вероятно, включая его, только что приступил к работе.
  
  Позже аналитики ломали голову над двумя загадками. Первый заключался в том, как такой крайне неадекватный, неуспевающий неудачник, злоупотребляющий алкоголем, мог вообще подняться по служебной лестнице до такого удивительного положения, пользующегося доверием. Второй вопрос заключался в том, как, когда к декабрю того года высшие иерархи в глубине души знали, что где-то среди них есть предатель, он мог оставаться нераскрытым в течение следующих — и для ЦРУ катастрофических — восьми лет.
  
  Ответ на второй вопрос имеет дюжину аспектов. Некомпетентность, вялость и самодовольство в ЦРУ, удача для предателя, умелая кампания дезинформации КГБ для защиты своего "крота", еще больше вялости, щепетильности и лени в Лэнгли, отвлекающий маневр, еще больше удачи для предателя и, наконец, память о Джеймсе Энглтоне.
  
  Энглтон когда-то был главой контрразведки в агентстве, вырос, чтобы стать легендой, и закончил невменяемым из-за паранойи. Этот странный человек, без личной жизни и чувства юмора, убедился, что в Лэнгли есть "крот" КГБ под кодовым именем Саша. В фанатичном преследовании этого несуществующего предателя он калечил карьеры одного лояльного офицера за другим, пока, наконец, не поставил Оперативный директорат на колени. Те, кто пережил его, поднявшись к 1985 году до высокого поста, были опустошены при мысли о том, что должны были сделать — тщательном поиске настоящего "крота".
  
  Что касается первого вопроса, ответ можно дать в двух словах: Кен Малгрю.
  
  За двадцать лет работы в агентстве, до того как он стал предателем, Эймс трижды получал назначения за пределами Лэнгли. В Турции начальник его резидентуры считал его совершенно бесполезным человеком; ветеран Дьюи Кларридж ненавидел его с самого начала.
  
  В нью-йоркском офисе у него был счастливый случай, который принес ему славу. Хотя заместитель Генерального секретаря Организации Объединенных Наций Аркадий Шевченко работал на ЦРУ до прибытия Эймса, и его последним бегством в Штаты в апреле 1978 года руководил другой офицер, Эймс занимался украинцем в промежутке. К тому времени он уже стал очень серьезным алкоголиком.
  
  Его третье назначение, в Мексику, потерпело фиаско. Он постоянно был пьян, оскорблял коллег и иностранцев, упал, и мексиканская полиция помогла ему добраться домой, нарушил все мыслимые процедуры и никого не привлек к работе.
  
  В обоих зарубежных публикациях отчеты Эймса о результатах были ужасающими. В ходе одной широкомасштабной оценки эффективности он занял 198-е место из 200 офицеров.
  
  Обычно такая карьера и близко не подошла бы к вершине. К началу восьмидесятых все высшие иерархи — Кэри Джордан, Дьюи Кларридж, Милтон Бирден, Гас Хэтуэй и Пол Редмонд — считали его бесполезной статьей. Но не Кен Малгрю, который стал его другом и защитником.
  
  Это был он, который очистил ужасные отчеты о производительности и оценках, выровнял путь и обеспечил продвижение по службе. Будучи старшим по званию у Эймса, он отклонил возражения и, возглавляя распределение персонала, ввел Эймса в Группу контрразведки.
  
  По сути, они были собутыльниками, оба серийные выпивохи, которые с жалостью к себе алкоголика соглашались друг с другом в том, что агентство было крайне несправедливо к ним обоим. Это была ошибка суждения, которая вскоре стоила многих жизней.
  
  ¯
  
  ЛЕОНИД Зайцев Кролик умирал, но он не знал об этом. Ему было очень больно. Это он знал.
  
  Полковник Гришин верил в боль. Он верил в боль как убеждение, боль как пример для свидетелей и боль как наказание. Зайцев согрешил, и приказ полковника состоял в том, что он должен полностью осознать значение боли перед смертью.
  
  Допрос длился весь день, и не было никаких призывов к применению насилия, потому что он рассказал все, что от него требовали. Гришин большую часть времени был с ним наедине, потому что не хотел, чтобы охранники слышали, что было украдено.
  
  Полковник довольно мягко попросил его начать с самого начала, что он и сделал. От него требовали повторять историю снова и снова, пока Гришин не убедился, что ни одна деталь не была упущена. Рассказывать было особо нечего.
  
  Только когда он объяснил, почему он это сделал, на лице полковника отразилось недоверие.
  
  “Хочешь пива? Англичане угостили тебя пивом?”
  
  К полудню Гришин был убежден, что у него есть все. По его расчетам, были шансы, что, столкнувшись с этим пугалом, молодая англичанка выбросит папку, но он не мог быть уверен. Он отправил машину с четырьмя доверенными людьми, чтобы они оцепили посольство и дождались маленькую красную машину, затем проследили за ней до места, где она жила, и доложили о результатах.
  
  Сразу после трех он отдал последние приказы своим Охранникам и ушел. Когда он выезжал с территории комплекса, аэробус А-300 с эмблемой British Airways на хвостовом оперении развернулся в сторону севера Москвы и направился на запад. Он этого не заметил. Он приказал своему водителю отвезти его обратно на дачу рядом с Кисельным бульваром.
  
  Их было четверо. Ноги Кролика подкосились бы, но они знали это, поэтому двое из них подняли его, сильно вцепившись пальцами в предплечья. Два других были один спереди, один сзади. Они работали медленно и старательно наносили свои удары.
  
  Большие кулаки были обмотаны тяжелыми шишковатыми кастетами. Удары раздробили его почки, разорвали печень и разорвали селезенку. Удар раздробил его старые яички. Мужчина спереди ударил в живот, затем двинулся вверх к груди. Он дважды терял сознание, но ведро холодной воды приводило его в чувство, и боль возвращалась. Его ноги перестали функционировать, поэтому они удерживали его легкое тело на цыпочках.
  
  Ближе к концу ребра в тощей грудной клетке треснули и выгнулись, два из них глубоко вошли в легкие. Что-то теплое, сладкое и липкое подступило к его горлу, так что он не мог дышать.
  
  Его поле зрения сузилось до туннеля, и он увидел не серые бетонные блоки комнаты за лагерным складом оружия, а яркий солнечный день с песчаной дорогой и соснами. Он не мог видеть говорящего, но голос говорил ему:
  
  “Давай, приятель, выпей пива... есть пиво.”
  
  Свет стал серым, но он все еще мог слышать голос, повторяющий слова, которые он не мог понять. “Выпей пива, выпей пива...” Затем свет погас навсегда.
  
  Вашингтон, июнь 1985
  
  Через два месяца, почти на следующий день после того, как он получил свой первый денежный платеж в размере 50 000 долларов, Олдрич Эймс за один день уничтожил почти весь отдел СЕ Оперативного управления ЦРУ.
  
  Незадолго до обеда, проведя рейд по совершенно секретным файлам 301, он смел семь фунтов секретных документов и кабельного трафика со своего стола в два пластиковых пакета для покупок. С ними он прошел по лабиринту коридоров к лифтам, спустился на первый этаж и вышел через турникеты со своим ламинированным удостоверением личности. Ни один охранник не остановился, чтобы спросить, что было в сумках. Забравшись в свою машину на огромной парковке, он за двадцать минут доехал до Джорджтауна, элегантного района Вашингтона, известного своими ресторанами в европейском стиле.
  
  Он прибыл в Chadwick's, бар-ресторан под автострадой Кей-стрит на набережной, и встретился с контактным лицом, назначенным для него полковником Андросовым, который, как знал резидент КГБ, сам, вероятно, был бы на хвосте у наблюдателей ФБР. Контактом был обычный советский дипломат по фамилии Чувахин.
  
  Русским Эймс передал то, что у него было. Он даже никогда не требовал цены. Когда это произойдет, это будет грандиозно, первое из многих, что сделают его миллионером. Русские, обычно скупые на ценные доллары в твердой валюте, после этого даже не торговались. Они знали, что напали на главную жилу.
  
  Из магазина Чедвика сумки отправились в посольство, а оттуда в штаб-квартиру Первого главного управления в Язенево. Там аналитики не могли поверить своим глазам.
  
  Переворот мгновенно сделал Андросова звездой, а Эймса - самым важным активом на небосводе. Командующий FCD генерал Владимир Крючков, первоначально разведчик, внедренный в FCD вечно подозрительным Андроповым, но с тех пор поднявшийся на более высокие посты, сразу же приказал сформировать сверхсекретную группу, которая была отстранена от всех других задач и назначена только для работы с продуктом Эймса. Эймс получил кодовое имя Колокол, что означает "Колокол", а оперативная группа стала группой "Колокол".
  
  В этих пакетах для покупок были описания четырнадцати агентов, почти всего набора активов Отдела СЕ в СССР. Фактические имена не были включены, но в них не было необходимости.
  
  Любой детектив контрразведки, которому сказали, что в его собственной сети есть "крот", и сказали, что этот человек был завербован в Боготе, затем работал в Москве, а сейчас находится на службе в Лагосе, довольно быстро бы с этим разобрался. Только одна карьера будет соответствовать этим публикациям. Обычно достаточно проверки записей.
  
  Старший офицер ЦРУ позже подсчитал, что сорок пять операций против КГБ, фактически все меню ЦРУ, провалились после лета 1985 года. Ни один высокопоставленный агент, работающий на ЦРУ, чье имя было в файлах 301, не продолжал функционировать после весны 1986 года.
  
  ¯
  
  Первым пунктом назначения Джока Макдональда по прибытии ближе к вечеру в Хитроу было здание штаб-квартиры SIS на Воксхолл-Кросс. Он устал, хотя и решился вздремнуть в самолете, и мысль о том, чтобы пойти в его клуб, принять ванну и по-настоящему выспаться, была заманчивой. Квартира, которую он и его жена, все еще живущие в Москве, сохранили за собой в Челси, была недоступна и была сдана другим.
  
  Но он хотел, чтобы файл в портфеле, все еще прикрепленный к его запястью, находился под замком в здании штаб-квартиры, прежде чем он сможет расслабиться. Служебная машина, которая встретила его в Хитроу, высадила его перед монстром из зеленого стекла и песчаника на южном берегу Темзы, в котором теперь размещалась Служба после ее переезда из ветхого дома Century House семь лет назад.
  
  Он проник через системы безопасности на входе с помощью энергичного молодого стажера, который сопровождал его из аэропорта, и, наконец, поместил файл в сейф главы российского подразделения. Его коллега приветствовал его тепло, но с некоторым любопытством.
  
  “Выпить?” - спросил Джеффри Марчбэнкс, указывая на то, что выглядело как шкаф для хранения документов с деревянными панелями, но оба мужчины знали, что в нем находится бар.
  
  “Хорошая идея. Это был долгий и трудный день. Скотч.”
  
  Марчбэнкс открыл дверцу шкафа и осмотрел свой репертуар. Макдональд был шотландцем и употреблял пиво своих предков в чистом виде. Начальник отдела налил двойную порцию "Макаллан" без льда и передал ее.
  
  “Конечно, я знал, что ты придешь, но не зачем. Скажи мне.”
  
  Макдональд рассказал свою историю с самого начала.
  
  “Конечно, это, должно быть, розыгрыш”, - сказал наконец Марчбэнкс.
  
  “На первый взгляд, да”, - согласился Макдональд. “Но это, должно быть, самая неискушенная кровавая мистификация, о которой я когда-либо слышал. Кто этот мистификатор?”
  
  “Политические враги Комарова, надо полагать”.
  
  “У него их достаточно”, - сказал Макдональд. “Но какой способ представить это. Чертовски хорошо просить, чтобы это было выброшено непрочитанным. Это была всего лишь случайность, что Янг Грей нашел его ”.
  
  “Что ж, следующий шаг - прочитать это. Вы, я полагаю, читали это?”
  
  “Всю прошлую ночь. Как политический манифест, это ... неприятный.”
  
  “На русском, конечно?”
  
  “Да”.
  
  “Мммм. Я подозреваю, что мой русский будет не на высоте. Нам понадобится перевод.”
  
  “Я бы предпочел сделать это сам”, - сказал Макдональд. “На всякий случай, если это не розыгрыш. Вы поймете почему, когда прочтете это ”.
  
  “Все в порядке, Джок. Ваш звонок. Чего ты хочешь?”
  
  “Клуб прежде всего. Ванна, бритье, ужин и сон. Затем возвращайтесь сюда около полуночи и работайте над этим до открытия. Тогда увидимся снова ”.
  
  Марчбэнкс кивнул.
  
  “Все в порядке. Тебе лучше занять этот кабинет. Я сообщу службе безопасности ”.
  
  К тому времени, когда Джеффри Марчбэнкс вернулся в свой офис незадолго до десяти утра следующего дня, он обнаружил Джока Макдональда в полный рост на своем диване, без обуви, пиджака и с ослабленным галстуком. Черная папка лежала у него на столе, рядом с ней лежала стопка несвязанных белых листов.
  
  “Вот и все”, - сказал он. “На языке Шекспира. Кстати, диск все еще в компьютере, но его следует извлечь и безопасно зарегистрировать.”
  
  Марчбэнкс кивнул, заказал кофе, надел очки и начал читать. Он поднял глаза через некоторое время.
  
  “Этот человек, конечно, сумасшедший”.
  
  “Если это Комаров пишет, тогда да. Или очень плохой. Или оба. В любом случае, потенциально опасно. Читайте дальше ”.
  
  Марчбэнкс так и сделал. Закончив, он надул щеки и выдохнул.
  
  “Это должно быть мистификацией. Никто, кто имел это в виду, никогда бы этого не записал ”.
  
  “Если только он не думал, что это ограничивается его собственным внутренним ядром собратьев-фанатиков”, - предположил Макдональд.
  
  “Значит, украдена?”
  
  “Возможно. Возможно, подделанный. Но кто был бродягой, и как он заполучил ее? Мы не знаем ”.
  
  Марчбэнкс задумался. Он знал, что если манифест был подделкой и мистификацией, для SIS не было бы ничего, кроме горя, если бы они восприняли это всерьез. Если бы это оказалось подлинным, было бы еще больше горя, если бы они этого не сделали.
  
  “Я думаю, ” сказал он наконец, “ я хочу передать это дело Контролеру, может быть, даже Шефу”.
  
  Диспетчер Восточного полушария Дэвид Браунлоу принял их в двенадцать, и шеф предложил им троим пообедать в его обшитой панелями столовой на верхнем этаже с панорамным видом на Темзу и мост Воксхолл в 1:15.
  
  Сэру Генри Кумбсу было чуть меньше шестидесяти, и это был его последний год на посту главы SIS. Как и его предшественники, он поднялся по служебной лестнице и оттачивал свое мастерство во время холодной войны, которая закончилась десятилетием ранее. В отличие от ЦРУ, директора которого назначались политическими деятелями и не всегда квалифицированными, SIS в течение тридцати лет убеждала премьер-министров назначить им шефа, прошедшего через мельницу.
  
  И это сработало. После 1985 года три сменявших друг друга директора ЦРУ признали, что им почти ничего не говорили об истинном ужасе дела Эймса, пока они не прочитали газеты. Генри Кумбс пользовался доверием своих подчиненных и знал все детали, которые ему нужно было знать. И они знали, что он знал.
  
  Он читал файл, потягивая вишиссуаз. Но он быстро читал и все это впитал.
  
  “Это, должно быть, очень утомительно для тебя, Джок, но скажи это снова”.
  
  Он внимательно выслушал, задал два коротких вопроса, затем кивнул.
  
  “Твои взгляды, Джеффри?”
  
  После главы российского подразделения он спросил Браунлоу, контролера на Востоке. Оба сказали почти одно и то же. Это правда? Нам нужно знать.
  
  “Что меня интригует, - сказал Браунлоу, - так это просто следующее: если все это является истинной политической программой Комарова, почему он это записал? Мы все знаем, что даже самые сверхсекретные документы могут быть украдены ”.
  
  Обманчиво кроткий взгляд сэра Генри Кумбса обратился к главе его московской резидентуры.
  
  “Есть идеи, Джок?”
  
  Макдональд пожал плечами.
  
  “Почему кто-то записывает свои самые сокровенные мысли и планы? Почему люди признаются в том, в чем не признаются, в своих личных дневниках? Почему люди ведут невероятно интимные дневники? Почему крупные сервисы, подобные нашему, хранят сверхчувствительные материалы? Возможно, это было задумано как очень личный информационный документ для его собственного ближайшего окружения или просто как терапия для него самого. Или, возможно, это подделка, предназначенная для того, чтобы навредить человеку. Я не знаю.”
  
  “Ах, вот оно что”, - сказал сэр Генри. “Мы не знаем. Но, прочитав это, я думаю, мы согласны, что должны знать. Так много вопросов. Как, черт возьми, это было написано? Это действительно работа Игоря Комарова? Является ли этот ужасающий поток безумия тем, что он намерен осуществить, если или, что более вероятно, когда он придет к власти? Если да, то как он был украден, кто его украл и зачем подбрасывать его нам? Или все это нагромождение лжи?”
  
  Он помешал кофе и с глубоким отвращением уставился на документы, как оригинал, так и копию из Macdonald's.
  
  “Извини, Джок, но мы должны получить эти ответы. Я не могу поднять это вверх по реке, пока мы этого не сделаем. Возможно, не тогда. Это возвращение в Москву, Джок. Я не знаю, как вы собираетесь это делать; это ваше дело. Но нам нужно знать ”.
  
  У начальника SIS, как и у всех его предшественников, было две задачи. Один был профессионалом, руководил лучшей секретной разведывательной службой для нации, какую только мог. Другая была политической: поддерживать связь с Объединенным разведывательным комитетом, мандаринами главных клиентов SIS, Министерства иностранных дел, с которыми не всегда было легко, бороться за бюджет с Кабинетом министров и заводить друзей среди политиков, составляющих правительство. Это была многогранная задача, и не для брезгливых или глупых. Последнее, что ему было нужно, это выдумать какую-нибудь бредовую историю о бродяге, подбрасывающем в машину дипломата крайне низкого ранга некий файл, на котором теперь были отпечатки ног и описывалась программа безумной жестокости, которая могла быть, а могла и не быть подлинной. Он был бы сбит в огне, и он знал это.
  
  “Я вылетаю обратно сегодня днем, шеф”.
  
  “Ерунда, Джок, у тебя были две ужасные ночи подряд. Сходи на шоу, проведи восемь часов в постели. Захватите завтрашнее первое расписание обратно в страну казаков ”. Он взглянул на свои часы. “А теперь, если вы меня извините ...”
  
  Все трое гуськом вышли. Макдональд никогда не ходил в театр или не проводил восемь часов в постели. В кабинете Марчбэнкса было сообщение, только что из шифровальной комнаты. В квартиру Селии Стоун ворвались и разнесли ее в клочья. Она вернулась домой с ужина и потревожила двух мужчин в масках, которые ударили ее ножкой стула. Она была в больнице, но вне опасности.
  
  Марчбэнкс молча передал листок Макдональду, который тоже его прочитал.
  
  “О черт”, - сказал он.
  
  Вашингтон, июль 1985
  
  Информация, когда она поступила, была, как это часто бывает в мире шпионажа, косвенной, из третьих рук и, возможно, пустой тратой времени.
  
  Американский доброволец, работающий в программе помощи ЮНИСЕФ в непривлекательной марксистско-ленинской республике Южный Йемен, вернулся в Нью-Йорк в отпуск и поужинал со своим бывшим одноклассником, который работал в ФБР.
  
  Обсуждая огромную советскую программу военной помощи, предлагаемую Москвой Южному Йемену, сотрудник Организации Объединенных Наций описал вечер в баре отеля Rock в Адене, когда он разговорился с майором российской армии.
  
  Как и большинство тамошних русских, этот человек практически не говорил по-арабски, но общался с йеменцами, гражданами бывшей британской колонии до 1976 года, на английском. Американец, зная о непопулярности Соединенных Штатов в Южном Йемене, обычно говорил людям, что он швейцарец. Он сказал это русскому.
  
  Русский, становясь все более пьяным и находясь вне пределов слышимости кого-либо из своих соотечественников, начал яростно осуждать руководство своей собственной страны. Он обвинил их в массовой коррупции, преступных расточительствах и наплевательском отношении к собственному народу в их попытках субсидировать страны Третьего мира.
  
  Рассказав свой анекдот за обеденным столом, сотрудник гуманитарной организации мог бы отказаться от этой истории, если бы сотрудник ФБР не рассказал об этом другу в нью-йоркском офисе ЦРУ.
  
  Человек из ЦРУ, посоветовавшись с начальником своего бюро, организовал второй ужин с сотрудником по оказанию помощи, на котором вино лилось рекой. Чтобы быть провокационным, человек из ЦРУ посетовал на то, как русские добиваются больших успехов в укреплении дружеских отношений со странами Третьего мира, особенно на Ближнем Востоке.
  
  Стремясь продемонстрировать свои превосходные знания, сотрудник ЮНИСЕФ заявил, что это просто не так; он лично знал, что русские склонны ненавидеть арабов и быстро впадают в раздражение из-за их неспособности овладеть простой технологией и их способности ломать или крушить все, с чем им дают поиграть.
  
  “Я имею в виду, взять то, откуда я только что вернулся ...” - сказал он.
  
  К концу ужина у человека из ЦРУ была картина огромной военной консультативной группы, члены которой были вне себя от разочарования и не видели смысла в своем присутствии в Народной Демократической Республике Йемен. У него также было описание серьезно пресыщенного майора: высокий, мускулистый, с довольно восточным лицом. И имя: Соломин.
  
  Отчет вернулся в Лэнгли, где он попал на стол главы отдела SE, который обсудил его с Кэри Джорданом.
  
  “Это может быть пустяком, и это может быть опасно”, - сказал DDO Джейсону Монку три дня спустя. “Но как вы думаете, вы могли бы попасть в Южный Йемен и поговорить с этим майором Соломиным?”
  
  Монк долго консультировался с закулисными экспертами по Ближнему Востоку и вскоре понял, что Южный Йемен - крепкий орешек. Соединенные Штаты были в глубокой немилости у тамошнего коммунистического правительства, за которым горячо ухаживала Москва. Несмотря на это, там было удивительно большое иностранное сообщество, помимо русских. Сюда входила Организация Объединенных Наций с тремя операциями: ФАО помогала в сельском хозяйстве, ЮНИСЕФ - в помощи беспризорным детям, а ВОЗ - в проектах в области здравоохранения.
  
  Как бы хорошо человек ни говорил на иностранном языке, это пугающая перспектива - выдавать себя за представителя этой нации, а затем натыкаться на настоящую статью. Монк решил не притворяться британцем, потому что британцы заметили бы разницу через две минуты. То же самое с французами.
  
  Но Соединенные Штаты были главным казначеем Организации Объединенных Наций и имели влияние, явное и тайное, в ряде учреждений. Исследование показало, что в миссии Продовольственной и сельскохозяйственной организации в Адене не было испанца. Был создан новый персонаж, и было негласно согласовано, что Монк отправится в Аден в октябре по месячной визе в качестве приглашенного инспектора из штаб-квартиры ФАО в Риме, чтобы проверить прогресс. Согласно его документам, это был бы Эстебан Мартинес Льорка. В Мадриде все еще благодарное испанское правительство предоставило подлинные документы.
  
  ¯
  
  ДЖОК Макдональд прибыл в Москву слишком поздно, чтобы навестить Селию Стоун в больнице, но был там на следующее утро. Помощник пресс-атташе был забинтован и одурманен, но мог говорить. Она пошла домой в обычное время, она не заметила, чтобы кто-то шел за ней. Но тогда, она не была обучена для этого.
  
  Проведя три часа в своей квартире, она вышла поужинать с подругой из канадского посольства. Она вернулась около 11:30. Воры, должно быть, услышали, как она поворачивает ключ в замке, потому что, когда она вошла, все было тихо. Она включила свет в прихожей и заметила, что дверь в гостиную открыта, а в комнате темно. Это было странно, потому что она оставила лампу включенной. Окна гостиной выходили на центральный двор, и свет за занавесками указывал бы, что кто-то был дома. Она подумала, что, должно быть, перегорела лампочка.
  
  Она достигла двери комнаты, и две фигуры вышли на нее из темноты. Один из них размахнулся чем-то и ударил ее сбоку по голове. Спускаясь, она наполовину услышала, наполовину почувствовала, как двое мужчин перепрыгнули через нее и направились к входной двери. Она потеряла сознание. Когда она пришла в себя — она не знала, через сколько времени, — она доползла до своего телефона и позвонила соседке. Затем она снова потеряла сознание и очнулась в больнице. Больше она ничего не могла сказать.
  
  Макдональд зашел в квартиру. Посол выразил протест Министерству иностранных дел, которое вышло из-под контроля, и пожаловался в Министерство внутренних дел. Они приказали Московской прокуратуре прислать своего лучшего следователя. Полный отчет будет готов как можно скорее. В Москве это означало: "Не задерживай дыхание".
  
  Сообщение в Лондон было ошибочным в одном отношении. Селию Стоун ударила не ножка стула, а маленькая фарфоровая статуэтка. Она разбилась вдребезги. Если бы это был металл, она могла бы быть мертва.
  
  В квартире были российские детективы, и они с радостью ответили на вопросы британского дипломата. Двое милиционеров, стоявших у въезда во внутренний двор, не пропустили российскую машину, поэтому мужчины, должно быть, пришли пешком. Милиционеры не видели, чтобы кто-то проходил мимо них. Они бы сказали это в любом случае, подумал Макдональд.
  
  Дверь не была взломана, значит, ее, должно быть, взломали, если только у грабителей не было ключа, что маловероятно. Они, вероятно, искали твердую валюту в эти трудные времена. Это было очень прискорбно. Макдональд кивнул.
  
  В глубине души он думал, что злоумышленники могли быть из Черной стражи, но более вероятно, что это была работа по контракту с местным преступным миром. Или бывшие наемники КГБ — о них было достаточно. Московские грабители почти никогда не трогали дипломатические резиденции; слишком много последствий. Машины на открытой улице были честной добычей, но не охраняемые квартиры. Обыск был тщательным и профессиональным, но ничего не было взято, даже бижутерии из спальни. Профессиональная работа и для одного предмета, не найдена. Макдональд опасался худшего.
  
  Вернувшись в посольство, у него возникла идея, он позвонил в прокуратуру и спросил, не будет ли детектив, которому поручено это дело, настолько любезен, чтобы навестить его. Инспектор Чернов пришел навестить меня в три ВЕЧЕРА
  
  “Возможно, я смогу вам помочь”, - сказал Макдональд.
  
  Детектив поднял бровь.
  
  “Я был бы очень признателен”, - сказал он.
  
  “Наша юная леди, мисс Стоун, сегодня утром чувствовала себя лучше. Намного лучше”.
  
  “Глубоко признателен”, - сказал инспектор.
  
  “Настолько, что она смогла дать разумное описание одного из нападавших на нее. Она увидела его в свете, идущем из холла, как раз перед тем, как был нанесен удар.”
  
  “Ее первое заявление указывало на то, что она не видела ни одного из них”, - сказал Чернов.
  
  “Память иногда возвращается в подобных случаях. Вы видели ее вчера днем, инспектор?”
  
  “Да, в четыре ВЕЧЕРА Она была в сознании ”.
  
  “Но все еще кружится голова, я полагаю. Этим утром она была в более ясном состоянии ума. Так вот, одна из жен наших сотрудников здесь в некотором роде художница. С помощью мисс Стоун она смогла создать картину ”.
  
  Он передал со своего стола портрет, выполненный углем и карандашом. Лицо инспектора озарилось.
  
  “Это чрезвычайно полезно”, - сказал он. “Я распространю это среди отдела по борьбе со взломом. У мужчины такого возраста должен быть послужной список ”. Он поднялся, чтобы уйти. Макдональд встал.
  
  “Просто рад быть полезным”, - сказал он. Они пожали друг другу руки, и детектив ушел.
  
  Во время обеденного перерыва Селия Стоун и художник были проинформированы о новой истории. Ни один из них не понял почему, но согласился подтвердить это, если инспектор Чернов когда-нибудь их допросит. На самом деле он никогда этого не делал.
  
  Его группы по расследованию краж со взломом, разбросанные по всей Москве, также не узнали это лицо. Но они все равно вешают его на стены своих служебных комнат.
  
  Москва, июль 1985
  
  После неожиданного урожая, только что доставленного от Олдрича Эймса, КГБ предпринял нечто совершенно экстраординарное.
  
  Нерушимое правило Большой игры заключается в том, что если агентство внезапно приобретает бесценный актив глубоко в сердце врага, этот актив должен быть защищен. Таким образом, когда агент выявляет множество перебежчиков, недавно просвещенное агентство будет выявлять этих перебежчиков очень медленно и осторожно, в каждом случае придумывая, казалось бы, разные причины для его поимки.
  
  Только когда их агент избежит опасности и будет в безопасности в тылу, агенты, которых он предал, могут быть схвачены все сразу. Поступить иначе было бы равносильно размещению рекламы на всю страницу в New York Times, в которой говорится: “Мы только что завели крупного "крота" прямо в вашей компании, и посмотрите, что он нам дал”.
  
  Поскольку Эймс все еще был в центре внимания ЦРУ, и впереди у него были долгие годы хорошей службы, Первое главное управление предпочло бы соблюдать правила и медленно и осторожно подбирать четырнадцать выдуманных перебежчиков. В этом они были полностью отвергнуты, несмотря на их почти слезные протесты, Михаилом Горбачевым.
  
  Разбирая урожай из Вашингтона, группа "Колокол" поняла, что некоторые описания можно было сразу идентифицировать, в то время как другие требовали тщательной проверки, чтобы отследить. Некоторые из срочников все еще находились за границей, и их нужно было осторожно заманить обратно домой таким искусным образом, чтобы они и не почуяли неладное. Это может занять месяцы.
  
  Один из четырнадцати на самом деле был давним агентом британцев. Американцы никогда не знали его имени, но поскольку Лондон передал Лэнгли его продукт, ЦРУ немного знало о нем и могло сделать еще несколько выводов. На самом деле он был полковником КГБ, которого завербовали в Дании в начале семидесятых и который двенадцать лет был британским агентом. Уже находясь под некоторым подозрением, он, тем не менее, вернулся в Москву со своего поста постоянного представителя в советском посольстве в Лондоне для последнего визита. Предательство Эймса просто подтвердило подозрения русских.
  
  Но полковнику Олегу Гордиевскому повезло. Видя к июлю, что он находится под тотальной слежкой, что сеть закрыта и арест неизбежен, он использовал заранее подготовленный сигнал бедствия. Британская SIS провела очень быструю операцию по эвакуации, подобрала жилистого полковника на улице, когда он совершал пробежку, и контрабандой вывезла его в Финляндию. Он выжил, позже Олдрич Эймс допросил его на конспиративной квартире ЦРУ.
  
  ¯
  
  ДЖЕФФРИ Марчбэнкс подумал, что, возможно, есть способ, которым он мог бы помочь своему коллеге в Москве в его поисках подлинности, или ее отсутствия, "Черного манифеста".
  
  Одна из проблем Macdonald's заключалась в том, что у него не было разумных средств получить доступ к личности Игоря Комарова. Марчбэнкс подсчитал, что личное подробное интервью с лидером Союза патриотических сил могло бы дать некоторый ключ к пониманию того, скрывал ли человек, который изображал из себя, по общему признанию, правого консерватора и националиста, под своей внешностью амбиции яростного нациста.
  
  Он подумал, что, возможно, знает кого-то, кто мог бы получить это интервью. Прошлой зимой он был на охоте на фазана, и среди гостей был недавно назначенный редактор ведущей британской консервативной ежедневной газеты. 21 июля Марчбэнкс позвонил редактору, напомнил ему об охоте на фазана и назначил ланч на следующий день в своем клубе в Сент-Джеймсе.
  
  Москва, июль 1985
  
  Побег Гордиевского вызвал бурный скандал в Москве. Это произошло в последний день месяца в личном кабинете на третьем этаже штаб-квартиры КГБ на площади Дзержинского самого председателя КГБ
  
  Это был мрачный офис, который в свое время был логовом самых кровавых монстров, известных планете. За Т-образным столом подписывались приказы, из-за которых люди кричали под пытками, умирали от переохлаждения в сибирских пустошах или стояли на коленях в унылом дворе с пистолетной пулей в мозгу.
  
  Генерал Виктор Чебриков больше не обладал такими полномочиями. Ситуация менялась, и приказы об исполнении должны были утверждаться самим президентом. Но для предателей они все равно были бы подписаны, и конференция того дня гарантировала бы, что еще больше их будет впереди.
  
  Перед столом председателя очень напряженно защищался глава Первого Главного управления Владимир Крючков. Это были его люди, которые так сильно напортачили. В атаке участвовал глава Второго главного управления, невысокий, коренастый, с бычьими плечами генерал Виталий Бояров, и он был вне себя от злости.
  
  “Все это было полным ... разбоем”, - бушевал он. Даже среди генералов использование языка в раздевалке было очень распространенным явлением, доказательством солдатской грубости и происхождения из рабочего класса. Это слово означает “облажаться”.
  
  “Это больше не повторится”, - пробормотал Крючков, защищаясь.
  
  “Давайте тогда договоримся, ” сказал Председатель, - о структуре, от которой мы не будем отклоняться. На суверенной территории СССР предатели будут арестованы и допрошены Вторым Главным управлением. Если когда-нибудь будут выявлены еще какие-нибудь предатели, именно это и произойдет. Понял?”
  
  “Будет еще”, - пробормотал Крючков. “Еще тринадцать”.
  
  На несколько секунд в комнате воцарилась тишина.
  
  “Вы пытаетесь нам что-то сказать, Владимир Александрович?” - тихо спросил Председатель.
  
  Именно тогда Крючков раскрыл, что произошло у Чедвика в Вашингтоне шестью неделями ранее. Бояров издал долгий свист.
  
  В течение недели генерал Чебриков, воодушевленный успехом своего агентства, рассказал все Михаилу Горбачеву.
  
  Тем временем генерал Бояров готовил свою комиссию по крысоловству, команду, которая допрашивала бы предателей по мере их выявления и ареста. Чтобы возглавить команду, он хотел кого-то особенного. Досье лежало на его столе, полковник, всего сорока, но опытный, следователь, который никогда не подводил.
  
  Родился в 1945 году в Молотове, бывшем городе Пермь, который теперь снова называется Пермь, поскольку приспешник Сталина Молотов попал в опалу в 1957 году. Сын награжденного солдата, который выжил и вернулся домой, чтобы родить сына.
  
  Маленький Толя рос в условиях строгой официальной идеологической обработки в сером северном городе. В заметках напоминалось, что его фанатичный отец ненавидел Хрущева за критику героя Сталина и что мальчик унаследовал все взгляды своего отца и придерживался их.
  
  В 1963 году он был призван в восемнадцать лет и прикомандирован к Внутренним войскам Министерства внутренних дел, МВД. Эти войска были назначены для защиты тюрем, трудовых лагерей и центров содержания под стражей и использовались в качестве войск по борьбе с беспорядками. Молодой солдат бросился на работу, как утка на воду.
  
  В этих подразделениях преобладал дух репрессий и массового контроля. Мальчик так хорошо справился, что получил редкую награду - перевод в Ленинградский военный институт иностранных языков. Это было прикрытием для учебной академии КГБ, известной в агентстве как “ясли”, потому что она давала постоянный корм для рядовых. Выпускники Кормушки славились своей безжалостностью, самоотверженностью и лояльностью. Молодой человек снова засиял и снова был вознагражден.
  
  На этот раз это было назначение в Московское областное отделение Второго главного управления, где он провел четыре года, заработав прекрасную репутацию умного референта, тщательного следователя и жесткого дознавателя. Действительно, он настолько специализировался на последнем, что написал по нему высоко оцененную работу, которая принесла ему перевод в национальную штаб-квартиру Второго главного управления.
  
  С тех пор он никогда не покидал Москву, работая из штаб-квартиры в основном против ненавистных американцев, прикрывая их посольство и выслеживая их дипломатический персонал. В какой-то момент он провел год в Службе расследований, прежде чем вернуться ко Второму CD. Вышестоящие офицеры и инструкторы нашли время, чтобы отметить в файлах его страстную ненависть к англо-американцам, евреям, шпионам и предателям, а также необъяснимый, но приемлемый уровень садизма на его допросах.
  
  Генерал Бояров с улыбкой закрыл досье. У него был свой человек. Если требовались быстрые результаты и не нужно было возиться, полковник Анатолий Гришин был тем человеком, который ему подходил.
  
  ¯
  
  Из оставшихся тринадцати один был удачливым, или умным. Сергей Бохан был офицером советской военной разведки, размещенным в Афинах. Ему внезапно приказали вернуться в Москву на том основании, что у его сына были проблемы с экзаменами в военной академии. Он случайно узнал, что у мальчика все в порядке. Намеренно опоздав на забронированный самолет домой, он связался со станцией ЦРУ в Афинах, и его в спешке вывезли оттуда.
  
  Остальные двенадцать были пойманы. Некоторые были внутри СССР, другие за границей. Тем, кто находился за границей, было приказано вернуться домой под различными предлогами, все ложные. Все были арестованы по прибытии.
  
  Бояров сделал правильный выбор. Все двенадцать были подвергнуты интенсивному допросу, и все двенадцать сознались. Альтернативой был еще более интенсивный допрос. Двое избежали нескольких лет рабского труда в лагерях и теперь живут в Америке. Остальные десять были замучены и расстреляны.
  
  
  ГЛАВА 5
  
  НА ПОЛПУТИ ВВЕРХ По СЕНТ-Джеймс-стрит, НАПРАВЛЯЯСЬ На СЕВЕР С одностороннее движение - это анонимное здание из серого камня с синей дверью и несколькими зелеными кустами в горшках снаружи. У него нет названия. У тех, кто знает, что и где это, не возникнет проблем с поиском; те, кто не знает, будут теми, у кого нет приглашения войти, и они пройдут мимо. Brooks's Club не занимается рекламой.
  
  Однако это любимое место отдыха государственных служащих из Уайтхолла, расположенного неподалеку. Именно здесь Джеффри Марчбэнкс встретился с редактором Daily Telegraph за ланчем 22 июля.
  
  Брайану Уортингу было сорок восемь, и он проработал журналистом более двадцати лет, когда двумя годами ранее канадский владелец Конрад Блэк переманил его из "Times", чтобы занять вакантное редакторское кресло. Уортинг работал иностранным и военным корреспондентом. В молодости он освещал Фолклендскую войну, свою первую настоящую войну, а затем войну в Персидском заливе в 1990-1991 годах.
  
  Столик, который Марчбэнкс зарезервировал для себя, был маленьким, в углу, достаточно далеко от остальных, чтобы его не могли подслушать. Не то чтобы кто-то мечтал о попытке такого. У Брукса парню и в голову не пришло бы подслушивать разговор другого парня, но от старых привычек трудно избавиться.
  
  “Я думаю, я, вероятно, упомянул в Spurnal, что я был в Министерстве иностранных дел”, - сказал Марчбэнкс за креветками в горшочках.
  
  “Я помню, что вы это сделали”, - сказал Уортинг. Он сомневался, принимать ли приглашение на обед вообще. Его рабочий день, как всегда, продолжался с десяти утра до заката, и, потратив два часа на обед — три, если считать поездку от Кэнэри—Уорф до Вест-Энда и обратно, - лучше бы оно того стоило.
  
  “Ну, на самом деле я работаю в другом здании дальше вниз по реке от Кинг-Чарльз-стрит и на другой стороне”, - сказал Марчбэнкс.
  
  “Ах”, - сказал редактор. Он знал все о Воксхолл-Кросс, хотя никогда там не был. Возможно, обед все-таки должен был что-то дать.
  
  “Меня особенно беспокоит Россия”.
  
  “Я вам не завидую”, - сказал Уортинг, разделываясь с последней креветкой ломтиком тонкого черного хлеба. Он был крупным мужчиной с заметным аппетитом. “Отправлюсь в ад в корзинке для рукоделия, я бы подумал”.
  
  “Что-то вроде этого. После смерти Черкасова следующей перспективой, похоже, являются предстоящие президентские выборы”.
  
  Двое мужчин замолчали, когда молодая официантка принесла бараньи отбивные с овощами и графин домашнего кларета. Марчбанкс налит.
  
  “Отчасти предрешенный вывод”, - сказал Уортинг.
  
  “Именно наш взгляд. Коммунистическое возрождение с годами сошло на нет, и реформаторы находятся на грани срыва. Кажется, ничто не мешает Игорю Комарову занять президентское кресло”.
  
  “Это плохо?” - спросил редактор. “Последнее, что я видел о нем, он, казалось, говорил разумно. Верните валюте форму, остановите сползание к хаосу, устройте мафии неприятности. Что-то в этом роде”.
  
  Уортинг гордился тем, что был человеком прямой речи и имел тенденцию говорить отрывисто.
  
  “Точно, звучит замечательно. Но он все еще немного загадочен. Что он на самом деле намерен делать? Как конкретно он намерен это сделать? Он говорит, что презирает иностранные кредиты, но как он может обойтись без них? Более того, попытается ли он свести на нет долги России, выплатив их в ничего не стоящих рублях?”
  
  “Он бы не посмел”, - сказал ‘Уортинг. Он знал, что у Telegraph был постоянный корреспондент в Москве, но он некоторое время не публиковал статью о Комарове. Возможно, этот обед все-таки не был потрачен впустую.
  
  “Разве он не стал бы этого делать сейчас?” - возразил Марчбэнкс. “Мы не знаем. Некоторые из его выступлений довольно экстремальны, но затем в частной беседе он убеждает посетителей, что он не такой уж и людоед, в конце концов. Кто такой настоящий мужчина?”
  
  “Я мог бы попросить нашего московского человека взять у меня интервью”.
  
  “Боюсь, что вряд ли это будет предоставлено”, - предположил руководитель шпионской сети. “Я полагаю, что почти каждый постоянный корреспондент в Москве регулярно делает то же самое. Он дает интервью исключительно редко и утверждает, что ненавидит иностранную прессу ”.
  
  “Я говорю, есть пирог с патокой”, - сказал Уортинг. “Я возьму это”.
  
  Британцы среднего возраста редко бывают более довольны, чем когда им предлагают такую еду, какой их кормили в детском саду. Официантка принесла пирог с патокой для обоих.
  
  “Итак, как добраться до этого человека?” - спросил Уортинг.
  
  “У него есть молодой консультант по рекламе, к советам которого он, кажется, прислушивается. Борис Кузнецов. Очень умный, получил образование в одном из колледжей Американской Лиги плюща. Если есть ключ, то это он. Мы понимаем, что он каждый день читает западную прессу, и ему особенно нравятся статьи вашего человека Джефферсона ”.
  
  Марк Джефферсон был штатным сотрудником и постоянным автором главной информационной страницы Telegraph. Он занимался политикой, внутренней и внешней, был прекрасным полемистом и убежденным консерватором. Уортинг жевал свой пирог с патокой.
  
  “Это идея”, - сказал он наконец.
  
  “Видите ли, ” сказал Марчбэнкс, проникнувшись его уловкой, “ постоянные корреспонденты в Москве стоят два пенни. Но звездный автор очерков, приезжающий, чтобы сделать крупный портрет грядущего лидера, человека завтрашнего дня, что—то в этом роде - это может понравиться ”.
  
  Уортинг обдумал это.
  
  “Возможно, нам следует подумать о портретах всех трех кандидатов. Поддерживайте своего рода баланс ”.
  
  “Хорошая идея”, - сказал Марчбэнкс, который так не думал. “Но Комаров - это тот, кто, кажется, очаровывает людей, так или иначе. Два других являются шифрами. Не подняться ли нам наверх выпить кофе?”
  
  “Да, это неплохая идея”, - согласился Уортинг, когда они сидели в гостиной наверху под портретом дилетантов. “Как бы я ни был тронут вашей заботой о наших тиражах, о чем бы вы хотели его спросить?”
  
  Марчбэнкс усмехнулся прямоте редактора.
  
  “Все в порядке. Да, мы хотели бы знать несколько вещей, которыми мы можем поделиться с нашими мастерами. Желательно что-то, чего нет в самой статье. Они также могут читать Телеграф и делать. Что на самом деле намеревается этот человек? А как насчет этнических меньшинств? В России их десять миллионов, и Комаров - русский сторонник превосходства. Как он на самом деле намеревается произвести возрождение во славу русской нации? Одним словом, этот человек - маска. Что скрывается за маской? Есть ли какой-то секретный план?”
  
  “Если есть, ” размышлял Уортинг, “ зачем ему раскрывать все Джефферсону?”
  
  “Никто никогда не знает. Мужчины увлекаются ”.
  
  “Как добраться до этого Кузнецова?”
  
  “Ваш человек в Москве наверняка его знает. Личное письмо от Джефферсона, вероятно, было бы хорошо принято ”.
  
  “Хорошо”, - сказал Уортинг, когда они спускались по широкой лестнице в нижний зал. “Я мысленно вижу разворот в центре страницы. Неплохо. Если мужчине есть что сказать. Я свяжусь с нашим московским офисом ”.
  
  “Если это сработает, я бы хотел потом перекинуться парой слов с Джефферсоном”.
  
  “Подведение итогов? Ага. Он довольно колючий, ты же знаешь.”
  
  “Я буду весь в оливковом масле”, - сказал Марчбэнкс.
  
  Они расстались на тротуаре. Водитель Уортинга заметил его и выехал со своего места незаконной парковки напротив "Сантори", чтобы отвезти его обратно в Кэнэри-Уорф в Докленде. Начальник разведки решил отказаться от пирога с патокой и вина.
  
  Вашингтон, сентябрь 1985
  
  Еще до того, как он начал заниматься шпионажем, в 1984 году, Эймс подал заявку на пост главы советского отделения в крупном представительстве ЦРУ в Риме. В сентябре 1985 года он узнал, что у него есть работа.
  
  Это поставило его в затруднительное положение. Тогда он не знал, что КГБ, сам того не желая, собирается подвергнуть его чрезвычайной опасности, забирая всех людей, которых он предал с такой скоростью.
  
  Слот Рим удалит его из Лэнгли и предоставит доступ к файлам 301 и советскому отделению контрразведывательной группы, прикрепленной к отделу СЭ. С другой стороны, Рим считался привлекательным местом для жизни и первоочередной задачей. Он консультировался с русскими.
  
  Их отношение было одобрительным. Во-первых, у них впереди были месяцы расследований, арестов и допросов. Собранный Эймсом урожай был настолько обширен, а группа "Колокол", работавшая над этим материалом в Москве, по соображениям безопасности была настолько мала, что полный анализ мог занять годы.
  
  Ибо за это время Эймс предоставил гораздо больше. Среди его вторичных и третичных поставок своему куратору Чувахину были справочные материалы практически на каждого сотрудника, занимающегося расследованиями, любого ранга в Лэнгли. Там были не только полные резюме каждого из этих офицеров с их должностями и достижениями, но и фотографии. Будучи предупрежденным об этом, КГБ смог бы обнаружить этих офицеров ЦРУ, когда бы и где бы они ни появились.
  
  Кроме того, русские подсчитали, что в Риме, одном из ключевых центров отдела СЕ, Эймс будет иметь доступ ко всем операциям ЦРУ и сотрудничеству с его союзниками вдоль Средиземноморья от Испании до Греции, области, представляющей жизненно важный интерес для Москвы.
  
  Наконец, они знали, что у них может быть гораздо более легкий доступ к Эймсу в Риме, чем в Вашингтоне, где всегда существовала опасность того, что ФБР засечет их встречу. Они убеждали его принять назначение.
  
  Итак, в том же сентябре Эймс отправился в языковую школу изучать итальянский.
  
  В Лэнгли еще не начали осознавать всю важность катастрофы, которая вот-вот обрушится на агентство. Двое или трое их лучших агентов в России, по-видимому, разорвали контакт, что вызывало беспокойство, но пока не привело к катастрофе.
  
  Среди личных досье, которые Эймс передал в КГБ, было досье одного молодого человека, только что переведенного в отдел СЕ, на которого ссылался Эймс, поскольку по офису, как лесной пожар, разнеслись слухи, что он восходящая звезда. Его звали Джейсон Монк.
  
  ¯
  
  СТАРЫЙ Геннадий годами собирал грибы в тех лесах. Выйдя на пенсию, он использовал бесплатный урожай nature в качестве дополнения к своей пенсии, либо отвозя его свежим в лучшие рестораны Москвы, либо суша пучками для немногих оставшихся деликатесов.
  
  Особенность грибов в том, что выходить на улицу нужно рано утром, по возможности до рассвета. Они растут ночью, и после рассвета на них нападают полевки и белки или, что еще хуже, другие грибники. Русские любят грибы.
  
  Утром 24 июля Геннадий взял свой велосипед и собаку и поехал из маленькой деревни, где он жил, в знакомый ему лес, где они обычно густо зарастали летними ночами. Прежде чем сошла роса, он ожидал, что у него будет хорошая корзина, полная.
  
  Лес, который он выбрал, находился недалеко от большого Минского шоссе, по которому грузовики катили и рычали на запад, в сторону столицы Беларуси. Он поехал в лес, припарковал свой велосипед у дерева, взял свою тростниковую корзину и отправился через лес.
  
  Прошло полчаса, когда его корзина была наполовину полна, а солнце только что взошло, когда его собака заскулила и направилась в заросли кустарника. Он приучил дворняжку вынюхивать грибы, так что было очевидно, что он нашел что-то вкусное.
  
  Когда он приблизился к месту, он уловил сладкий приторный запах. Он знал этот запах. Разве он недостаточно понюхал это много лет назад, будучи солдатом-подростком, на всем пути от Вислы до Берлина?
  
  Тело было выброшено, или он заполз туда и умер. Это был костлявый старик, сильно обесцвеченный, с открытыми глазами и ртом. У птиц были глаза. Три стальных зуба блестели от росы. Тело было раздето до пояса, но рядом валялось старое пальто. Геннадий снова шмыгнул носом. В такую жару, это сказало ему, несколько дней.
  
  Он задумался на некоторое время. Он принадлежал к поколению, которое помнило о гражданском долге, но грибы оставались грибами, и он ничего не мог сделать для этого парня. В сотне ярдов от него, через лес, он мог слышать грохот грузовиков на дороге из Москвы в Минск.
  
  Он закончил наполнять корзину грибами и поехал обратно в свою деревню. Там он разложил свой урожай сушиться на солнце и обратился в маленький и ветхий сельсовет, офис местного совета. Это было немного, но в нем был телефон.
  
  Он набрал 02, и звонок был принят центральным диспетчерским пунктом полиции.
  
  “Я нашел тело”, - сказал он.
  
  “Имя?” - спросил голос.
  
  “Откуда, черт возьми, я должен знать? Он мертв ”.
  
  “Не его, идиот, твой”.
  
  “Ты хочешь, чтобы я повесил трубку?” - сказал Геннадий.
  
  Раздался вздох.
  
  “Нет, не вешай трубку. Просто назови мне свое имя и свое местоположение.”
  
  Геннадий так и сделал. Диспетчерская быстро проверила место на карте. Это было в пределах Московской городской области на крайнем западе, но все еще в юрисдикции Москвы.
  
  “Жди в сельсовете.Офицер выйдет, чтобы увидеть вас ”.
  
  Геннадий ждал. Это заняло полчаса. Когда он пришел, он был молодым инспектором из полицейского управления. Там были еще двое милиционеров, и они приехали на обычном желто-синем автомобиле типа "ужгородский джип".
  
  “Вы тот, кто нашел тело?” - спросил лейтенант.
  
  “Да”, - сказал Геннадий.
  
  “Ладно, пошли. Где он?”
  
  “В лесу”.
  
  Геннадий чувствовал себя довольно важным, когда ехал в полицейском джипе. Они спешились там, где предложил Геннадий, и гуськом двинулись сквозь деревья. Грибник узнал березу, где он оставил свой велосипед, и свой след оттуда. Вскоре они почувствовали запах.
  
  “Он там”, - сказал Геннадий, указывая на скопление. “Он и вполовину не воняет. Пробыл там некоторое время ”.
  
  Трое полицейских подошли к телу и осмотрели его визуально.
  
  “Посмотри, есть ли что-нибудь в карманах брюк”, - сказал офицер одному из своих людей. Другому: “Посмотри на пальто”.
  
  Тот, кто вытащил короткую соломинку, зажал нос и запустил свободную руку в оба кармана брюк. Ничего. Носком ноги он перевернул тело. Под ним были личинки. Он проверил задние карманы брюк и отступил. Он покачал головой. Другой сбросил пальто и сделал то же самое.
  
  “Ничего? Совсем без документов? ” спросил лейтенант.
  
  “Ничего. Ни монет, ни носового платка, ни ключей, ни документов.”
  
  “Сбил и скрылся?” - предположил один из полицейских.
  
  Они прислушались к грохоту с шоссе.
  
  “Как далеко до дороги?” - спросил офицер.
  
  “Около ста метров”, - сказал Геннадий.
  
  “Водители, совершившие наезд и скрывшиеся с места происшествия, быстро продвигаются дальше. Они не тащат жертву сотню ярдов. В любом случае, десяти ярдов хватило бы на все эти деревья ”. Одному из своих людей лейтенант сказал:
  
  “Иди пешком до шоссе. Проверьте плечо на предмет разбитого велосипеда или разбитой машины. Возможно, он попал в завал и приполз сюда. Тогда оставайся там и вызови скорую ”.
  
  Офицер воспользовался своим мобильным телефоном, чтобы вызвать следователя, фотографа и медицинского эксперта. То, что он увидел, не могло быть естественной причиной. Он также попросил вызвать скорую помощь, но подтвердил, что жизнь угасла. Один из полицейских направился сквозь деревья к дороге. Остальные ждали, отойдя подальше от вони.
  
  Троица в штатском пришла первой, в обычном ужгородском костюме цвета буйволовой кожи. Им помахали на шоссе, припарковались на обочине и остаток пути прошли пешком. Следователь кивнул лейтенанту.
  
  “Что у нас есть?”
  
  “Он вон там. Я позвонил вам, потому что не понимаю, как это могло быть вызвано естественными причинами. Сильно разбитый и в сотне ярдов от дороги.
  
  “Кто нашел его?”
  
  “Сборщик грибов вон там”.
  
  Детектив подошел к Геннадию.
  
  “Скажи мне. С самого начала.”
  
  Фотограф сделал снимки, затем врач натянул марлевую маску и произвел быстрый осмотр. Он выпрямился и стянул резиновые перчатки.
  
  “Десять копеек за бутылку хорошей "Московской", это убийство. Лаборатория расскажет нам больше, но кто-то выбил из него все дерьмо перед смертью. Вероятно, не здесь. Поздравляю, Володя, ты только что получил своего первого жмурика за день”.
  
  Он использовал сленг российской полиции и преступного мира для обозначения “крутого”. Двое санитаров из машины скорой помощи прошли через лес с носилками. Доктор кивнул, и они запихнули труп в мешок для трупов, прежде чем отнести его обратно на дорогу.
  
  “Ты закончил со мной?” - спросил Геннадий.
  
  “Никаких шансов”, - сказал детектив. “Мне нужно заявление в участок”.
  
  Полицейские отвезли Геннадия обратно в свой участок, штаб-квартиру Западного округа в трех милях по дороге в Москву. Тело отправили дальше, в центр города, в морг Второго медицинского института. Там его положили в морозильный ларь. Судебных патологоанатомов было немного, и они были далеко друг от друга, и их рабочая нагрузка была огромной.
  
  Йемен, октябрь 1985 года
  
  ДЖЕЙСОН Монк проник в Южный Йемен в середине октября. Несмотря на то, что Народная Республика была маленькой и бедной, в ней имелся первоклассный аэропорт, бывший военной базой Королевских военно-воздушных сил. Там могли приземляться большие реактивные самолеты, и они приземлялись.
  
  Испанский паспорт Монка и подтверждающие его проездные документы Организации Объединенных Наций вызвали пристальное, но в конечном итоге ничего не подозревающее внимание иммиграционной службы, и через полчаса, сжимая в руках свой универсальный чемодан, он был готов.
  
  Рим действительно проинформировал главу программы Продовольственной и сельскохозяйственной организации о приезде сеньора Мартинеса, но назвал дату, которая отодвинула фактическое прибытие Монка на неделю. Йеменские офицеры в аэропорту этого не знали. Итак, не было машины, чтобы его встретить. Он взял такси и зарегистрировался в новом французском отеле Frontel, расположенном на косе, соединяющей Аденскую скалу с материком.
  
  Несмотря на то, что его документы были в порядке и он не ожидал столкнуться с настоящими испанцами, он знал, что миссия была опасной. Он был черным, очень черным.
  
  Подавляющее большинство шпионажа осуществляется офицерами внутри посольства и технически выдающими себя за сотрудников посольства. Таким образом, они получают дипломатический статус, если что-то пойдет не так. Некоторые из них “объявлены”, что означает, что они не скрывают того, что они делают, и люди из местной контрразведки знают и принимают это, хотя реальная работа тактично не упоминается. Крупная резидентура на враждебной территории всегда будет стараться содержать несколько “необъявленных” сотрудников, чьи должности в отделе торговли, культуры, канцелярии или прессы остаются незаявленными. Причина проста.
  
  У незаявленных офицеров больше шансов не попасть в "хвост" на улице, и, следовательно, они более свободны в обслуживании тайников или посещении тайных встреч, чем у тех, за кем постоянно следят.
  
  Но шпион, работающий вне дипломатического прикрытия, не может извлечь выгоду из Венских соглашений. Если дипломат разоблачен, он может быть объявлен персоной нон грата и выслан. Затем его страна заявит о своей невиновности и выгонит одного из дипломатов другой страны. После завершения танца "око за око" игра возобновляется, как и прежде.
  
  Но шпион, работающий “в черном”, является нелегалом. Для него, в зависимости от характера места, где он был пойман, разоблачение может означать ужасные пытки, длительное пребывание в трудовом лагере или смерть в одиночестве. Даже люди, которые послали его сюда, редко могут ему помочь.
  
  В демократических странах будет справедливый суд и гуманная тюрьма. В диктатурах нет гражданских прав. Некоторые даже никогда не слышали о них. Южный Йемен был таким, а у Соединенных Штатов там даже не было посольства в 1985 году.
  
  В октябре все еще стоит невыносимая жара, а пятница - день отдыха, когда не делается никакой работы. Что, подумал Монк, будет делать подтянутый русский офицер в невыносимо жаркий выходной день? Искупаться было разумной идеей.
  
  В целях безопасности с первоначальным источником, который ужинал в Нью-Йорке со своим бывшим одноклассником из ФБР, больше не связывались. Он мог бы дать лучшее описание майора Соломина, даже помог составить портрет. Он мог бы даже вернуться в Йемен, в состоянии указать на этого человека. Но оценка заключалась в том, что он также был хвастуном, который слишком много болтал.
  
  Найти русских не было проблемой. Они были повсюду, и, очевидно, им было позволено довольно свободно общаться с западноевропейским сообществом, что было бы неслыханно у нас на родине. Возможно, это было из-за жары или явной невозможности удерживать советскую военную консультативную группу в своих помещениях днем и ночью.
  
  В двух отелях, the Rock и the new Frontel, были привлекательные бассейны. Затем был огромный песчаный пляж с пенящимися бурунами, Абьян Бич, где экспатрианты всех национальностей имели обыкновение купаться после работы или в свой выходной. Наконец-то в городе появился большой русский магазин в стиле PX, где нерусским разрешалось делать покупки - СССР нуждался в иностранной валюте.
  
  Быстро стало ясно, что русские, представленные на выставке, почти все были офицерами. Очень немногие русские говорят хоть слово по-арабски, и еще не многие знают английский. Те, кто это делает, должны были посещать специальную школу, то есть быть офицерами или офицерским материалом. Рядовые и сержанты вряд ли будут владеть обоими языками и, следовательно, смогут свободно общаться со своими йеменскими учениками. Таким образом, сержантские звания, скорее всего, будут ограничены механиками и поварами. Санитарами будут йеменцы, набранные на местном уровне. Российские сержанты не могли позволить себе цены на водопои в Адене . Офицеры получали денежное довольствие в твердой валюте.
  
  Другая возможность заключалась в том, что американец из ООН застал русского пьющим в одиночестве в баре the Rock. Русские любят выпить, но они также предпочитают компанию, и те, кто сидел у бассейна во Фронтеле, определенно были в непроницаемой компании. Почему Соломин пил в одиночку? Просто случайность в ту ночь? Или он был одиночкой, который предпочитал собственную компанию?
  
  Здесь была возможная подсказка. Американец сказал, что он был высоким и мускулистым, с черными волосами, но миндалевидными глазами. Похож на жителя Востока, но без приплюснутого носа. Лингвисты из Лэнгли поместили название где-то на Советском Дальнем Востоке. Монк знал, что русские — неисправимые расисты, с открытым презрением относящиеся к черным, то есть ко всем, кто не является чистокровным русским. Возможно, Соломин устал от насмешек по поводу его азиатских черт.
  
  Монах преследовал комиссариат — все русские офицеры жили как холостяки — бассейны и бары после наступления темноты. На третий день, прогуливаясь по пляжу Абьян в боксерских трусах с полотенцем через плечо, он увидел мужчину, выходящего из моря.
  
  Он был около шести футов ростом, с мощными мускулистыми руками и плечами; не юноша, но очень подтянутый сорокалетний. Волосы были черными, как вороново крыло, но волос на теле не было, за исключением подмышек, когда он поднял руки, чтобы выжать воду из волос. У жителей Востока очень мало волос на теле; у черноволосых кавказцев их обычно много.
  
  Мужчина прошелся по песку, нашел свое полотенце и плюхнулся лицом к морю. Он надел темные очки и вскоре погрузился в размышления.
  
  Монк снял рубашку и направился к морю, как купальщик, собирающийся в свой первый заплыв. Пляж был достаточно переполнен. Было достаточно естественно выбрать свободное место в ярде от русского. Он взял свой бумажник и обернул его рубашкой. Затем его полотенце. Он сбросил свои сандалии и сделал из них целую гору. Затем он с опаской огляделся. Наконец он взглянул на русского.
  
  “Пожалуйста”, - сказал он. Русский взглянул на него. “Ты останешься еще на несколько минут?” Мужчина кивнул.
  
  “Арабы не крадут мои вещи, хорошо?”
  
  Русский снова кивнул и вернулся к созерцанию океана. Монах побежал по пляжу и плавал десять минут. Когда он вернулся, мокрый, он улыбнулся черноволосому мужчине.
  
  “Спасибо”. Мужчина кивнул в третий раз. Монах вытерся полотенцем и сел.
  
  “Прекрасное море. Хороший пляж. Пожалейте людей, которым она принадлежит ”.
  
  Русский впервые заговорил по-английски.
  
  “Какие люди?”
  
  “Арабы. Йеменцы. Я здесь совсем недавно, но уже не могу их выносить. Бесполезные люди”.
  
  За черными очками русский смотрел на него, но Монк не мог прочитать выражения лица через линзы. Через две минуты он возобновил.
  
  “Я имею в виду, я пытаюсь научить их пользоваться основными инструментами и тракторами. Увеличить их питание, чтобы прокормить себя. Никаких шансов. Все, что они ломают или крушат. Я просто трачу свое время и деньги Организации Объединенных Наций ”.
  
  Монк говорил на хорошем английском, но с испанским акцентом.
  
  “Вы англичанин?” - спросил наконец русский. Это был его первый вклад.
  
  “Нет. Испанский. Совместно с Продовольственной и сельскохозяйственной программой Организации Объединенных Наций. А ты? Также Организация Объединенных Наций?”
  
  Русский буркнул что-то отрицательное.
  
  “Из СССР”, - сказал он.
  
  “Ах, ну, для тебя здесь будет жарче, чем дома. Для меня? Примерно то же самое. И я не могу дождаться, когда вернусь домой ”.
  
  “Я тоже”, - сказал русский. “Я предпочитаю холод”.
  
  “Ты давно здесь?”
  
  “Два года. И еще один, чтобы уйти ”.
  
  Монах рассмеялся. “Боже милостивый, нам осталось отсидеть один год, и я никогда не останусь так надолго. Это бессмысленная работа. Ну, мне пора идти. Скажите мне, по прошествии двух лет вы, должно быть, знаете, есть ли здесь поблизости какое-нибудь хорошее место, где можно выпить после ужина? Есть какие-нибудь ночные клубы?”
  
  Русский сардонически рассмеялся.
  
  “Нет. Нет дискотеки. В баре отеля Rock тихо.”
  
  “Спасибо. О, кстати, я Эстебан. Эстебан Мартинес.”
  
  Он протянул руку. Русский поколебался, затем пожал плечами.
  
  “Петр”, - сказал он. “Или Петр. Петр Соломин.”
  
  Это было на вторую ночь, когда русский майор вернулся в бар отеля Rock. Эта бывшая колониальная гостиница буквально встроена в скалу. С улицы к небольшой стойке регистрации ведут ступеньки, а на верхнем этаже находится бар с панорамным видом на гавань. Монк занял столик у окна и смотрел на улицу. Он мог видеть, как Соломин вошел, по отражению в зеркальном стекле, но он подождал, пока мужчина выпьет, прежде чем повернуться.
  
  “Ах, сеньор Соломин, мы снова встретились. Присоединишься ко мне?”
  
  Он указал на другой стул за своим столом. Русский поколебался, а затем сел. Он поднял свое пиво.
  
  “За ваше здоровье”.
  
  Монах сделал то же самое.
  
  “Pesetas, faena, y amor.” Соломин нахмурился. Монк ухмыльнулся. “Деньги, работа и любовь — в любом порядке, который вам нравится”. Русский впервые улыбнулся. Это была хорошая улыбка.
  
  Они разговаривали. О том-то и то-то. О невозможности работать с йеменцами, о разочаровании, вызванном тем, что их техника разбита, о выполнении задачи, в которую ни один из них не верил. И они говорили, как это делают мужчины, находящиеся далеко, о доме.
  
  Монк рассказал ему о своей родной Андалусии, где он мог кататься на лыжах на высоких вершинах Сьерра-Невады и купаться в теплых водах у берегов Сотогранде в один и тот же день. Соломин рассказал о глубоких заснеженных лесах, где до сих пор бродят сибирские тигры, где для опытного охотника найдутся лисы, волки и олени.
  
  Они встречались четыре ночи подряд, наслаждаясь обществом друг друга. На третий день Монк должен был представиться голландцу, который возглавлял программу ФАО, и отправиться в инспекционную поездку. Римское отделение ЦРУ получило подробный брифинг по этой программе от ФАО в том же городе, и Монк выучил его наизусть. Его собственное фермерское образование помогло ему понять проблемы, и он был безграничен в своих похвалах. Голландец был весьма впечатлен.
  
  По вечерам и до поздней ночи он узнавал о майоре Петре Васильевиче Соломине, и то, что он слышал, ему нравилось.
  
  Мужчина родился в 1945 году на этом клочке советской земли, лежащем между северо-восточной Маньчжурией и морем, с северокорейской границей на юге. Это называется Приморский край, а городом его рождения был Уссурийск.
  
  Его отец приехал из сельской местности в город в поисках работы, но он воспитал своего сына так, чтобы он говорил на языке их племени, народа удэгей. Он также брал растущего мальчика обратно в леса, когда мог, так что мальчик вырос, чтобы иметь глубокую привязанность к элементам своей земли: лесу, горам, воде и животным.
  
  В девятнадцатом веке, до окончательного завоевания Удэгея русскими, писатель Арсеньев посетил анклав и написал книгу об этих людях, которая до сих пор известна в России. Он назвал это "Дальневосточные тигры".
  
  В отличие от низкорослых азиатов с плоскими чертами лица на западе и юге, удэгейцы были высокими и с ястребиными лицами. Много веков назад некоторые из их предков двинулись на север, пересекли Берингов пролив на территорию современной Аляски, а затем повернули на юг, распространившись по Канаде и став сиу и шайеннами.
  
  Глядя на большого сибирского солдата через стол, Монк мог представить лица давно погибших охотников на бизонов с рек Платт и Паудер.
  
  Для молодого Соломина это был завод или армия. Он сел на поезд на север и завербовался в Хабаровске. Все молодые люди в любом случае должны были отслужить три года в армии, и после двух лучших отбирали для присвоения сержантского звания. Продемонстрировав свои навыки маневрирования, он был затем выбран для офицерской школы, а еще через два года произведен в лейтенанты.
  
  Он семь лет прослужил в званиях лейтенанта и старшего лейтенанта, прежде чем в возрасте тридцати трех лет стал майором. В то время он женился и имел двоих детей. Он добился своего без покровительства или влияния, выдержав расистские насмешки чурки, что по-русски означает “бревно“ или "толстый, как доска”. Несколько раз он пускал в ход кулаки, чтобы уладить спор.
  
  Назначение в Йемен в 1983 году было его первой зарубежной должностью. Он знал, что большинству его коллег это нравилось. Несмотря на суровые условия на земле, с ее жарой, обжигающими камнями и отсутствием развлечений, у них были просторные помещения, сильно отличающиеся от СОВЕТСКИХ, в старых британских казармах. На пляже было много еды, в том числе барбекю из баранины и рыбы. Они могли плавать и, используя каталоги, заказывать одежду, видео и музыкальные кассеты из Европы.
  
  Все это, особенно внезапное знакомство с новыми прелестями западной потребительской культуры, Питер Соломин оценил по достоинству. Но было что-то, что заставило его ожесточиться и разочароваться в режиме, которому он служил. Монах чувствовал это, но боялся давить слишком сильно.
  
  Это стало известно на пятый вечер выпивки и разговоров. Внутренний гнев просто выплеснулся наружу.
  
  В 1982 году, за год до назначения в Йемен, когда Андропов все еще был президентом, Соломин был назначен в Административный департамент Министерства обороны в Москве.
  
  Там он попался на глаза заместителю министра обороны и был назначен на конфиденциальное задание. На деньги, украденные из оборонного бюджета, министр строил для себя роскошную дачу на берегу реки рядом с Переделкино.
  
  Вопреки правилам партии, советским законам и всем элементарным нормам морали министр направил более сотни солдат на строительство своего роскошного особняка в лесу. Соломин был главным. Он увидел встроенные кухонные гарнитуры, за которые любая жена военнослужащего отдала бы правую руку, привезенные из Финляндии, купленные за иностранную валюту. Он увидел японскую систему Hi-fi, установленную в каждой комнате, позолоченную сантехнику для ванной из Стокгольма и бар с выдержанным в дубе шотландским виски. Этот опыт настроил его против партии и режима. Он был далеко не первым лояльным советским офицером, восставшим против явной, слепой коррупции советской диктатуры.
  
  По ночам он самостоятельно учил английский, затем настраивался на Всемирную службу Би-би-си и "Голос Америки". Оба также транслировались на русском, но он хотел понимать их напрямую. Он узнал, вопреки тому, чему его всегда учили, что Запад не хочет войны с Россией.
  
  Если и было что-то еще, что могло подтолкнуть его к краю, то это был Йемен.
  
  “Дома наши люди ютятся в крошечных квартирах, но начальство живет в особняках. Они ведут себя как принцы на наши деньги. Моя жена не может купить хороший фен или обувь, которая не разваливается, и все же миллиарды тратятся на сумасшедшие зарубежные миссии, чтобы произвести впечатление ... кто? Эти люди?”
  
  “Все меняется”, - услужливо подсказал Монк. Сибиряк покачал головой.
  
  Горбачев был у власти с марта, но реформы, которые он неохотно и в большинстве случаев непреднамеренно ввел, начали давать результаты только в конце 1987 года. Более того, Соломин два года не видел родной земли.
  
  “Не меняется. Эти говнюки наверху ... Говорю тебе, Эстебан, с тех пор, как я переехал в Москву, я видел расточительство, ты не поверишь”.
  
  “Но новый человек, Горбачев, может быть, он изменит положение вещей”, - сказал Монк. “Я не настолько пессимистичен. Однажды русский народ будет свободен от этой диктатуры. У них будут голоса, настоящие голоса. Осталось не так много времени...”
  
  “Слишком длинный. Недостаточно быстро.”
  
  Монк глубоко вздохнул. Холодная подача - опасная уловка. В западной демократии лояльный советский офицер, получивший подачу, может пожаловаться своему послу. Это может привести к дипломатическому инциденту. При скрытой тирании это может привести к долгой и одинокой смерти. Без всякого предупреждения Монк перешел на безупречный русский.
  
  “Ты мог бы помочь этому измениться, мой друг. Вместе мы могли бы помочь всему этому измениться. Таким, каким ты хочешь, чтобы это было ”.
  
  Соломин пристально смотрел на него добрых тридцать секунд. Монк уставился в ответ. Наконец русский сказал на своем родном языке:
  
  “Кто ты, черт возьми, такой?”
  
  “Я думаю, вы это уже знаете, Петр Васильевич. Вопрос сейчас в том, предашь ли ты меня, зная, что эти люди сделают со мной перед моей смертью. И тогда живи с самим собой”.
  
  Соломин продолжал пристально смотреть на него. Затем он сказал:
  
  “Я бы не выдал своего злейшего врага этим обезьянам. Но у тебя чертовски крепкие нервы. То, о чем ты просишь, - безумие. Безумие. Я должен сказать тебе, чтобы ты шел нахуй ”.
  
  “Возможно, тебе следует. И я бы пошел. Быстро, ради моего же блага. Но сидеть сложа руки — наблюдать, ненавидеть и ничего не делать. Разве это не тоже безумие?”
  
  Русский воскрес, его пиво осталось недопитым.
  
  “Я должен подумать”, - сказал он.
  
  “Завтра вечером”, - сказал Монк все еще по-русски. “Вот. Ты приходишь один, мы разговариваем. Ты приходишь с охраной, я мертв. Ты не прилетаешь, я улетаю следующим самолетом ”.
  
  Майор Соломин гордо вышел.
  
  Все стандартные оперативные процедуры подсказали бы Монку убираться из Йемена, и быстро. У него не было тотального отпора, но и очков он не набрал. Человек, у которого в голове смятение, может изменить это мнение, и подвалы йеменской тайной полиции - страшные места.
  
  Монах ждал двадцать четыре часа. Майор вернулся, один. Это заняло еще два дня. Спрятанный в своих туалетных принадлежностях, Монк принес с собой основы коммуникационного пакета: секретные чернила, безопасные адреса, безобидные фразы, содержащие их скрытый смысл. Соломин мало что мог сообщить из Йемена, но через год он должен был вернуться в Москву. Если бы он все еще хотел, он мог бы общаться.
  
  Когда они расставались, их рукопожатие длилось несколько секунд.
  
  “Удачи, мой друг”, - сказал Монк.
  
  “Удачной охоты, как мы говорим дома”, - ответил сибиряк.
  
  На случай, если их могли увидеть покидающими Скалу вместе, Монк сел на. Его новому рекруту понадобится кодовое имя. Высоко вверху звезды сверкали с той удивительной яркостью, которую можно увидеть только в тропиках.
  
  Среди них монах выделил пояс Великого Охотника. Родился агент GT Орион.
  
  ¯
  
  Второго августа Борис Кузнецов получил личное письмо от британского журналиста Марка Джефферсона. Это было на фирменном бланке Daily Telegraph в Лондоне, и хотя оно было отправлено по факсу в московское бюро газеты, оно было доставлено вручную в штаб-квартиру партии UPF.
  
  Джефферсон открыто выразил свое личное восхищение позицией, занятой Игорем Комаровым в отношении хаоса, коррупции и преступности, и своим собственным исследованием выступлений лидера партии за последние месяцы.
  
  В связи с недавней смертью российского президента, продолжил он, весь вопрос о будущем крупнейшей страны мира вновь оказался в центре внимания. Он лично пожелал посетить Москву в первой половине августа. Ради соблюдения такта ему, без сомнения, пришлось бы взять интервью у обоих кандидатов на пост будущего президента - левого и центристского. Это, однако, было бы только вопросом формы.
  
  Очевидно, что единственный реальный интерес внешнего мира был бы к предрешенному победителю этого конкурса, Игорю Комарову. Он, Джефферсон, был бы глубоко признателен, если бы Кузнецов смог ясно представить себе, как рекомендовать мистеру Комарову принять его. Он мог бы пообещать большой разворот на центральной полосе в Daily Telegraph с определенной поддержкой по всей Европе и Северной Америке.
  
  Хотя Кузнецов, чей отец много лет был дипломатом в Организации Объединенных Наций и использовал свое положение, чтобы его сын окончил Корнелл, знал Соединенные Штаты лучше, чем Европу, он, безусловно, знал Лондон.
  
  Он также знал, что большая часть американской прессы была склонна к либерализму и в целом враждебно относилась к его работодателю в тех случаях, когда давались интервью. Последний раз это было год назад, и допрос был состязательным. Комаров запретил дальнейшие разоблачения американской прессе.
  
  Но Лондон был другим. Несколько крупных газет и два национальных журнала были твердо консервативны, хотя и не настолько правы, как Игорь Комаров в своих публичных заявлениях.
  
  Я бы рекомендовал сделать исключение для Марка Джефферсона, господин президент”, - сказал он Игорю Комарову на их еженедельной встрече на следующий день.
  
  “Кто этот человек?” - спросил Комаров, который не любил всех журналистов, включая русских. Они задавали вопросы, на которые он не видел причин отвечать.
  
  “Я подготовил здесь досье на него, господин Президент”, - сказал Кузнецов, передавая тонкую папку. “Как вы увидите, он поддерживает восстановление смертной казни за убийство в его собственной стране. Также энергичная оппозиция членству Великобритании в разваливающемся Европейском союзе. Убежденный консерватор. В последний раз, когда он упомянул вас, это было для того, чтобы сказать, что вы являетесь тем российским лидером, которого Лондону следует поддерживать и с которым он должен вести дела ”.
  
  Комаров хмыкнул, а затем согласился. Его ответ был отправлен в московское отделение Telegraph с курьером в тот же день. В нем говорилось, что мистер Джефферсон должен быть в Москве для интервью 9 августа.
  
  Йемен, январь 1986
  
  НИ Соломин, ни Монк не могли предсказать, что турне мейджора в Адене закончится на девять месяцев раньше срока. Но 13 января вспыхнула жестокая гражданская война между двумя соперничающими группировками внутри правящего собрания. Бои были настолько ожесточенными, что было принято решение эвакуировать всех иностранных граждан, включая россиян. Это происходило в течение шести дней, начиная с 15 января. Петр Соломин был среди тех, кто сел в лодки.
  
  Аэропорт обстреливали, поэтому единственным выходом было море. По счастливой случайности британская королевская яхта Britannia только что вышла из южной части Красного моря, направляясь в Австралию, чтобы подготовиться к турне королевы Елизаветы.
  
  О сообщении из британского посольства в Адене было предупреждено Адмиралтейство в Лондоне, которое проконсультировалось с личным секретарем королевы. Он посоветовался с монархом, и королева Елизавета приказала, чтобы Британия сделала все возможное, чтобы помочь.
  
  Два дня спустя майор Соломин с группой других российских офицеров совершил рывок из укрытия к морю на пляже Абьян, где в прибое качались джигиты из Британии. Британские моряки вытащили их из воды по пояс, и в течение часа ошеломленные русские расстилали свои позаимствованные спальные мешки на расчищенном полу личной гостиной королевы.
  
  Во время своей первой миссии Британия пополнилась 431 беженцем, а во время последующих вылазок на пляж, наконец, вытащила с песка 1068 человек из пятидесяти пяти стран. В промежутке между эвакуациями она перебралась в Джибути на Африканском Роге, чтобы выгрузить свой человеческий груз. Соломин и его соотечественники были доставлены самолетом домой через Дамаск в Москву.
  
  Чего тогда никто не знал, так это того, что если Соломин все еще сомневался в том, что он собирался делать, баланс был нарушен контрастом между непринужденным товариществом британцев, французов и итальянцев с моряками Королевского флота и мрачной паранойей, вызванной подведением итогов в Москве.
  
  Все, что ЦРУ знало, это то, что человек, которого они считали одним из своих, завербованный тремя месяцами ранее, исчез обратно во всепоглощающей утробе СССР. Либо он стал бы общаться, либо нет.
  
  В течение той зимы оперативное подразделение советской дивизии буквально распадалось по частям. Один за другим российские агенты, работающие на ЦРУ на зарубежных станциях, были тихо отозваны под различными благовидными предлогами: ваша мать больна, ваш сын плохо учится в колледже и нуждается в отце, созывается совет по продвижению по службе. Один за другим они поддались на уловку и вернулись в СССР. По прибытии они были немедленно арестованы и доставлены на новую базу полковника Гришина, в целое крыло, отгороженное от остальной части мрачной крепости Лефортовской тюрьмы. В Лэнгли ничего не знали об арестах, просто знали, что люди исчезали один за другим.
  
  Что касается тех, кто находился внутри СССР, они просто перестали подавать обычные “признаки жизни”.
  
  Внутри СССР не было и речи о том, чтобы позвонить мужчине в офис и сказать “Давай выпьем кофе”. Все телефоны прослушивались, за всеми дипломатами следили. Иностранцы, только по своей одежде, выделялись за милю. Контакты должны были быть чрезвычайно деликатными и, как правило, были редкими.
  
  Когда они были сделаны, они обычно были из тайника. Эта очень простая уловка звучит грубо, но все еще работает. Олдрич Эймс использовал капли до самого конца. Слив - это просто небольшое вместилище или укромное место где—нибудь - полая дренажная труба, водопропускная труба, отверстие в дереве.
  
  Агент может положить письмо или партию микрофильмов в корзину, затем предупредить своих работодателей о том, что он сделал это, сделав пометку мелом на стене или фонарном столбе. Положение метки означает: В таком-то выпадении есть что-то для вас. Проезжающий мимо посольский автомобиль, даже с местной контрразведкой, идущей сзади, может заметить отметку мелом через окна и проехать дальше.
  
  Позже офицер, не объявленный в розыск, попытается ускользнуть от наблюдения и вернуть посылку, возможно, оставив деньги на ее месте. Или дальнейшие инструкции. Затем он где-нибудь пометит мелом. Проезжающий мимо агент заметит это и поймет, что его посылка получена, но его что-то ждет. Глубокой ночью он заберет груз.
  
  Таким образом, шпион может поддерживать связь с руководителем шпионской сети в течение месяцев, даже лет, без личной встречи.
  
  Если шпион находится далеко за пределами столицы, куда не могут попасть дипломаты, или даже в городе, но у него нет ничего для сдачи, правило таково, что он будет подавать признаки жизни через регулярные промежутки времени. В столице, где могут проезжать дипломаты, это могут быть еще пометки мелом, которые по своей форме и расположению означают: "Я в порядке, но у меня ничего для тебя". Или: Я беспокоюсь, я думаю, что я под наблюдением.
  
  Там, где расстояние препятствует этим секретным сообщениям, а провинции в СССР всегда были недоступны для американских дипломатов, небольшие объявления в основных газетах являются излюбленным признаком жизни. “У Бориса продается очаровательный щенок лабрадора. Кольцо ...” может невинно появиться среди всех остальных. Внутри посольства агенты контроля просматривают их. Формулировка - это все. Лабрадор может означать “Я в порядке”, в то время как спаниель может означать “Я в беде”. “Очаровательный” может сказать: “Я буду в Москве на следующей неделе и буду обслуживать обычную доставку”. “Восхитительный” может означать “Я не смогу приехать в Москву по крайней мере еще месяц”.
  
  Дело в том, что сообщения "Знамение жизни" должны происходить. Когда они останавливаются, может возникнуть проблема. Возможно, сердечный приступ или дорожная авария, и объект находится в больнице. Когда они все останавливаются, возникает очень серьезная проблема.
  
  Это было то, что происходило осенью и зимой 1985 по 1986 год. Они все остановились. Гордиевский сделал свой отчаянный звонок “У меня большие проблемы” и был отозван британцами. Майор Бохан в Афинах почуял неладное и сбежал в поисках безопасности в Соединенные Штаты. Остальные двенадцать просто испарились.
  
  Каждый отдельный офицер контроля в Лэнгли или за рубежом знал бы о своем собственном пропавшем активе и сообщил бы об этом. Но у Кэри Джордана и главы подразделения SE был общий обзор. Они знали, что было что-то ужасно неправильное.
  
  По иронии судьбы, именно странность того, что делал КГБ, спасла Эймса. ЦРУ подсчитало, что никому бы и в голову не пришло осуществить такую молниеносную переброску агентов так быстро, если бы предатель все еще находился в сердце Лэнгли. Таким образом, они смогли убедить себя в том, во что им все равно хотелось верить: они, элита из элит, не могли принимать предателя в своей среде. Тем не менее, пришлось предпринять отчаянные поиски, и это было сделано, но в другом месте.
  
  Первым подозреваемым был Эдвард Ли Ховард, главный фигурант предыдущего фиаско, к тому времени надежно укрытый в Москве. Говард был человеком ЦРУ, работал в отделе SE и был проинструктирован, чтобы занять должность в московском посольстве. Ему даже сообщили оперативные подробности. Как раз перед его публикацией было обнаружено, что его финансы были нечестными, и он принимал наркотики.
  
  Забыв золотое правило Макиавелли, ЦРУ уволило его, но оставило на свободе на два года. Наконец ЦРУ сообщило об этом ФБР, которое вышло из себя, установило за Говардом собственное наблюдение, а затем облажалось. Они потеряли его, но он видел их. В течение двух дней, в сентябре 1985 года, Говард был в советском посольстве в Мехико, которое передало его через Гавану в Москву.
  
  Проверка показала, что Говард мог предать трех из пропавших агентов, может быть, даже шестерых. На самом деле он предал единственных троих, о которых знал, но они уже были выданы Эймсом в июне прошлого года. Все трое были дважды преданы.
  
  Еще одна зацепка поступила от самих русских. Отчаявшись защитить своего "крота", КГБ развернуло масштабную кампанию по отвлечению внимания и дезинформации; все, что угодно, чтобы повернуть ЦРУ в неверном направлении. Они преуспели. Очевидно, подлинная утечка в Восточном Берлине показала, что некоторые коды были взломаны и трафик сигналов перехвачен.
  
  Коды использовались крупным тайным передатчиком ЦРУ в Уоррентоне, штат Вирджиния. В течение года Уоррентон и его сотрудники прочесывали мелкозубой расческой. Ничего, никакого намека на взлом кода. Если бы произошел взлом кода, КГБ, несомненно, узнал бы о других вещах, но по этим они не предприняли никаких действий. Следовательно, коды были нетронутыми.
  
  Третье семя, которое КГБ усердно посеяло, заключалось в том, что они провели блестящую детективную работу. Это было встречено удивительным самодовольством в Лэнгли, где в одном отчете говорилось, что “каждая операция таит в себе семена собственного разрушения”. Другими словами, четырнадцать агентов внезапно решили вести себя как идиоты.
  
  Кое-кто в Лэнгли не поддался на самоуспокоенность. Одним из них был Кэри Джордан, другим был Гас Хэтуэй. На более низком уровне, изучая по внутренней лозе проблемы, разрывающие его подразделение на части, был Джейсон Монк.
  
  Была произведена проверка 301 файла, в котором хранились все детали. Результаты были ужасающими. В общей сложности 198 человек имели доступ к 301 файлу. Это была ужасающая фигура. Если вы находитесь глубоко в СССР, на кону ваша жизнь, последнее, что вам нужно, это чтобы 198 совершенно незнакомых людей получили доступ к вашему файлу.
  
  
  ГЛАВА 6
  
  ПРОФЕССОР КУЗЬМИН ОБЛАЖАЛСЯ НА ЭКЗАМЕНЕ комната морга под Вторым медицинским институтом, где он без особого удовольствия переживает свое третье за день вскрытие.
  
  “Кто следующий?” - крикнул он своему помощнику, вытираясь неподходящим бумажным полотенцем.
  
  “Номер один-пять-восемь”, - сказал его помощник.
  
  “Подробности”.
  
  “Белый мужчина белой расы, позднего среднего возраста. Причина смерти неизвестна, личность неизвестна.”
  
  Кузьмин застонал. Почему я беспокоюсь, спросил он себя. Еще один бродяга, еще. бродяга, еще один изгой, чьи кусочки, когда он закончит, возможно, помогут студентам-медикам в академии тремя этажами выше понять, что длительное насилие может сделать с человеческими органами, скелет которого может даже оказаться на уроке анатомии.
  
  Москва, как и любой крупный город, производила ежевечерний, еженедельный и ежемесячный сбор трупов, но, к счастью, только меньшинство нуждалось в вскрытии, иначе профессор и все его коллеги по судебной патологии перестали бы справляться.
  
  Большинство в любом городе - это “естественные причины”, все те, кто умирает дома или в больнице от старости или по любой из ста неизлечимых и прогнозируемых причин. Больницы и местные врачи могли бы подписать сертификаты для них.
  
  Затем наступали “естественные причины, непредвиденные”, обычно смертельные сердечные приступы, и снова больницы, в которые доставляли несчастных, могли справиться с основными, и обычно очень элементарными, бюрократическими формальностями.
  
  После этих несчастных произошли несчастные случаи: бытовые, промышленные и автомобильные. В Москве было еще две категории, которые значительно выросли за эти годы: замерзание до смерти (зимой) и самоубийства. Цифры исчислялись тысячами.
  
  Тела, извлеченные из реки, идентифицированные или нет, были разделены на три категории. Полностью одетый, без алкоголя в организме: самоубийство; одетый, сильно пьяный: несчастный случай; плавательные шорты: случайно утонул во время плавания.
  
  Затем начались убийства. Они отправились в полицию, в детективное отделение, которое обратилось к профессору Кузьмину. Даже эти вскрытия обычно были формальностью. Подавляющее большинство, как и во всех городах, составляли “домашние”. Восемьдесят процентов произошло дома, или преступник был членом семьи. Полиция обычно получала их в течение нескольких часов, и вскрытие просто подтвердило то, что уже было известно — Иван зарезал свою жену — и помогло судам быстро вынести вердикт.
  
  За этим последовали драки в барах и убийства на стороне гангстеров; в последнем случае, как он знал, процент осужденных полицией составлял жалкие три процента. Причина смерти, однако, не была проблемой; пуля в мозгу - это пуля в мозгу. Нашли ли следователи когда-либо киллера (вероятно, нет), не было проблемой профессора.
  
  Во всем вышеперечисленном, тысячах и тысячах в год, одно было несомненно. Власти знали, кем был убитый мужчина. Иногда у них был Неизвестный. Труп 158 был неизвестным. Профессор Кузьмин натянул марлевую маску, согнул пальцы в резиновых перчатках и подошел с проблеском интереса, когда его ассистент откинул простыню.
  
  Ах, подумал он, странно. Даже интересно. Зловоние, которое вызвало бы у непрофессионала тошноту, сразу же оставило его равнодушным. Он привык к этому. Со скальпелем в руке он обошел длинный стол, глядя на изуродованный труп. Очень странный.
  
  Голова казалась неповрежденной, если не считать пустых глазниц, но он мог видеть, что это повреждение было делом рук птиц. Мужчина пролежал около шести дней, никем не обнаруженный, в лесу недалеко от Минского шоссе. Ниже таза ноги казались обесцвеченными, как от возраста и гниения, но неповрежденными. Между грудной клеткой и гениталиями едва ли был квадратный дюйм, не почерневший от огромных кровоподтеков.
  
  Отложив скальпель, он перевернул тело. То же самое сзади. Снова перевернув труп, он взял скальпель и начал резать, давая свой беглый комментарий на крутящийся магнитофон. Позже эта запись позволила бы ему написать отчет для головорезов из отдела убийств на Петровке. Он начинался с даты: 2 августа 1999 года.
  
  Вашингтон, февраль 1986
  
  В середине месяца, к радости Джейсона Монка и немалому удивлению его начальства в отделе SE, майор Петр Соломин вышел на связь. Он написал письмо.
  
  Он поступил мудро, даже не попытавшись связаться с кем-либо из западных людей в Москве и, конечно, не с американским посольством. Он написал по адресу, который дал ему Монк в Восточном Берлине.
  
  Предоставление адреса вообще было риском, но рассчитанным. Если бы Соломин пошел в КГБ, чтобы выдать конспиративную квартиру, ему пришлось бы отвечать на несколько невозможных вопросов. Следователи знали бы, что ему никогда не дали бы такой адрес, если бы он не согласился работать на ЦРУ. Если бы он возразил, что он только притворялся, что работает на ЦРУ, это было бы еще хуже.
  
  Почему, спросили бы его, вы не сообщили о приближении немедленно, при первом контакте, командующему полковнику ГРУ в Адене, и почему вы позволили американцу, который связался с вами, сбежать? На эти вопросы не было ответов.
  
  Итак, Соломин либо собирался молчать обо всем этом, либо он был в команде. Буква указывала на последнее.
  
  В СССР вся почта, приходящая из-за границы или направляющаяся в заграницу, перехватывалась и читалась. То же самое для всех телефонных звонков, телеграмм, факсов и телексов. Но внутренняя советская почта, по ее огромному объему, не могла быть такой, если только отправитель или получатель не находились под подозрением. То же самое относилось к почте в пределах Советского блока, и это включало Восточную Германию.
  
  Адрес в Восточном Берлине принадлежал водителю метро, который работал почтальоном в агентстве и получал за это хорошую зарплату. Письма, приходившие в его квартиру в ветхом здании в районе Фридрихсхайн, всегда были адресованы Францу Веберу.
  
  Вебер на самом деле был предыдущим жильцом квартиры и, к счастью, был мертв. Если бы водителю метро когда-нибудь бросили вызов, он мог бы правдоподобно поклясться, что уже было два письма, он не понимал ни слова по-русски, они были адресованы Веберу, Вебер был мертв, поэтому он выбросил их. Невинный человек.
  
  В письмах никогда не было обратного адреса или фамилии. Текст был банальным и скучным: Надеюсь, это застанет тебя в добром здравии, дела здесь идут прекрасно, как продвигается твое изучение русского языка, я надеюсь, что однажды мы возобновим наше знакомство, всего наилучшего, твой друг по переписке Иван.
  
  Даже восточногерманская секретная полиция, the Stasis, могла вывести из текста только то, что Вебер познакомился с русским на каком-то фестивале культурного обмена и они стали друзьями по переписке. Такого рода вещи в любом случае поощрялись.
  
  Даже если бы Стазис расшифровал скрытое сообщение, написанное невидимыми чернилами между строк, это указывало бы только на то, что покойный Вебер был крысой, которой все сошло с рук.
  
  На московской стороне, как только сообщение опускалось в почтовый ящик, отправитель становился неотслеживаемым.
  
  Как только он получил письмо из России, машинист метро Генрих отправил его через Стену на Запад. То, как он это сделал, звучит странно, но гораздо более странные вещи происходили в разделенном городе Берлине во время холодной войны. На самом деле его метод был настолько прост, что его так и не поймали. Холодная война закончилась, Германия воссоединилась, и Генрих ушел на пенсию в очень комфортном возрасте.
  
  До того, как в 1961 году Берлин был разделен стеной, чтобы предотвратить бегство восточных немцев, в нем была общая городская система метро. После возведения Стены многие туннели между Востоком и Западом были перекрыты. Но был один участок, где восточногерманская часть системы превратилась в рельс надземки и с грохотом пересекала участок Западного Берлина.
  
  Для этого перехода с Востока через часть Запада и обратно на Восток все окна и двери были запечатаны. Пассажиры Восточного Берлина могли сидеть и смотреть вниз на кусочек Западного Берлина, но они не могли туда попасть.
  
  Наверху, в кабине, в полном одиночестве, Генрих опускал окно и в определенный момент, используя катапульту, запускал снаряд, похожий на маленький мяч для гольфа, в заброшенное место взрыва. Зная рабочий список Генриха, мужчина средних лет наверняка выгуливал там свою собаку. Когда поезд с грохотом скрывался из виду, он подбирал мяч для гольфа и приносил его своим коллегам на огромном вокзале ЦРУ в Западном Берлине. Отвинченный шарик показал плотно свернутое письмо из луковой кожи внутри.
  
  У Соломина были новости, и все они были хорошими. После репатриации был интенсивный разбор полетов, а затем недельный отпуск. Он обратился в Министерство обороны с заявлением о переназначении. В вестибюле его заметил заместитель министра обороны, для которого он построил дачу тремя годами ранее. Этот человек был повышен до первого заместителя министра.
  
  Хотя он носил форму генерал-полковника, с достаточным количеством медалей, чтобы потопить канонерскую лодку, этот человек на самом деле был созданием аппарата, который поднялся по политической лестнице. Ему было приятно иметь в своем окружении сурового боевого солдата из Сибири. Он был в восторге от своей дачи, построенной в соответствии с графиком, а его адъютант только что ушел на пенсию по состоянию здоровья (потребление водки). Он повысил Соломина до подполковника и дал ему должность.
  
  Наконец, Соломин, подвергаясь значительному риску, назвал свой собственный адрес проживания в Москве и попросил инструкций. Если бы КГБ перехватил и расшифровал письмо, с ним было бы покончено. Но поскольку он не мог обратиться в посольство США, в Лэнгли должны были сказать, как к нему обратиться. Его должны были снабдить гораздо более совершенным пакетом средств связи перед отъездом из Йемена, но вмешалась гражданская война.
  
  Десять дней спустя он получил окончательное уведомление о нарушении правил дорожного движения. На конверте был логотип Центрального управления дорожного движения. Он был размещен в Москве. Никто не перехватил его. Требование и конверт были подделаны так искусно, что он чуть не позвонил в Управление дорожного движения, чтобы заявить протест, что он никогда не проезжал на красный свет. Затем он увидел песок, просачивающийся из конверта.
  
  Он поцеловал свою жену, когда она уходила, чтобы отвезти детей в школу, и, оставшись один, нарисовал уведомление о требовании усилителем из маленькой склянки, которую он контрабандой привез из Адена в своем бритвенном наборе. Сообщение было простым. В следующее воскресенье. Середина утра. Кафе на Ленинском проспекте.
  
  Он допивал вторую чашку кофе, когда мимо прошла неизвестная фигура, кутающаяся в пальто, спасаясь от холодного ветра снаружи. Из пустого рукава на стол Соломина упала единственная пачка русских "Мальборо". Он накрыл его своей газетой. Пальто покинул кафе, не оглядываясь.
  
  Пачка, казалось, была полна сигарет, но двадцать фильтров представляли собой блок, склеенный вместе, и под ними не было ничего пригодного для курения. В полости находились крошечная камера, десять рулонов пленки, лист рисовой бумаги с описанием трех тайников с указаниями, как их найти, и шесть видов меловых пометок с указанием их местоположения, чтобы указать, когда тайники были пусты или нуждались в обслуживании. Также теплое личное письмо от Монка, начинающееся словами: “Итак, мой друг-охотник, мы собираемся изменить мир”.
  
  Месяц спустя Орион совершил свою первую доставку и забрал еще несколько рулонов пленки. Его информация исходила из самого сердца советского оружейно-промышленного комплекса, и она была бесценной.
  
  ¯
  
  ПРОФЕССОР Кузьмин проверил расшифровку своих записей о вскрытии трупа 158 и сделал несколько пометок своей рукой. Он даже не собирался просить свою перегруженную работой секретаршу перепечатать; пусть тупицы из Отдела убийств сами разбираются.
  
  Он не сомневался, что файл должен был попасть в отдел убийств. Он пытался быть милосердным к детективам, и там, где были некоторые сомнения, он бы списал смерть на “несчастный случай” или “естественные причины”, если бы мог. Тогда родственники могли бы забрать тело и делать с ним все, что пожелают, или, в случае обнаружения неопознанного тела, оно оставалось бы в морге в течение установленного законом срока, требуемого законом. Он сообщал о пропаже людей, и если они не могли установить личность, тело в конечном итоге отправлялось на могилу для нищих, любезно предоставленную мэром Москвы, или на занятия по анатомии.
  
  Но 158-й был убийством, и не было никакого способа обойти это. За исключением пешехода, сбитого грузовиком на полном скаку, он редко видел такие внутренние повреждения. Одним ударом, даже грузовиком, нельзя было достичь всего этого. Он предположил, что тот же эффект могло бы произвести, если бы его растоптало стадо буйволов, но в Москве было мало буйволов, и в любом случае они растоптали бы также голову и ноги. Труп 158 много раз били тупыми предметами между шеей и бедрами, с обеих сторон.
  
  Закончив свои заметки, он подписал их и датировал внизу 3 августа и положил в лоток для исходящих.
  
  “ Отдел убийств? ” бодро спросила его секретарша.
  
  “Отдел убийств, отдел неизвестных”, - подтвердил он. Она распечатала желтый конверт, положила папку внутрь и положила посылку рядом с собой. Уходя в тот вечер, она отдаст его портье, который жил в каморке на первом этаже, а он в должное время передаст его водителю фургона, который развозил папки по разным местам назначения по Москве.
  
  Тем временем Труп 158 лежал в ледяной темноте без глаз и большей части внутренностей.
  
  Лэнгли, март 1986
  
  КЭРИ Джордан стоял у своего окна и смотрел на свой любимый вид. Был конец месяца, и на лес между главным зданием ЦРУ и рекой Потомак надвигалась первая легкая зеленая дымка. Скоро блеск воды, который зимой всегда был виден сквозь голый лес, исчезнет. Он любил Вашингтон; здесь было больше лесов, рощ, парков и огородов, чем в любом другом городе, который он знал, и весна была его любимым месяцем.
  
  По крайней мере, так было раньше. Весна 1986 года оказалась кошмаром. Сергей Бохан, офицер ГРУ, которым ЦРУ руководило в Афинах, ясно дал понять во время своих неоднократных допросов в Америке, что, по его мнению, если бы он прилетел обратно в Москву, то столкнулся бы с расстрельной командой. Он не мог этого доказать, но оправдание, которое его вышестоящий офицер привел для его отзыва, плохие оценки его сына в военной академии, были просто ложью. Следовательно, он был взорван. Сам он не совершал никаких ошибок, поэтому считал, что его предали.
  
  Поскольку Бохан был в числе первых трех, столкнувшихся с проблемами, ЦРУ отнеслось к этому скептически. Теперь они были менее неверующими. Еще пять человек по всему миру были таинственным образом отозваны в середине публикации и растворились в воздухе.
  
  Итого получилось шесть. С британцем Гордиевским, семь лет. Еще пять, базирующихся на территории СССР, также исчезли. В настоящее время не осталось функционирующего ни одного крупного источника, представляющего годы напряженной работы, терпения и хитрости, а также огромные вложения налоговых долларов. Вторая полоса.
  
  Позади него Гарри Гонт, глава подразделения SE, который был главной — нет, на данный момент единственной — жертвой вируса, сидел, погруженный в раздумья. Гонт был того же возраста, что и DDO, и они вместе продвигались по служебной лестнице, годами работая на зарубежных станциях, вербуя свои источники и играя в Великую игру против врага из КГБ, и они доверяли друг другу как братья.
  
  В этом и заключалась проблема; в подразделении SE все доверяли друг другу. Они должны были. Они были внутренним ядром, самым эксклюзивным клубом, острием тайной войны. И все же каждый человек питал ужасное подозрение. Говард, взлом кода, умная детективная работа по линии КГБ КР, может составлять пять, шесть, даже семь сорвавшихся агентов. Но четырнадцать? Вся чертова куча?
  
  И все же предателя быть не могло. Его не должно быть. Не в советском / Восточноевропейском дивизионе. Раздался стук в дверь. Настроение улучшилось. Последняя оставшаяся история успеха ждала своего выхода.
  
  “Сядь, Джейсон”, - сказал DDO. “Гарри и я просто хотели, чтобы кто-нибудь сказал ‘Молодец’. Твой мужчина Орион придумал настоящую зарплату. У ребят из Аналитического отдела сегодня отличный день. Итак, мы считаем, что агент, который его доставил, заслуживает жетона GS-15 ”.
  
  Повышение, с GS-14 до GS-15. Он поблагодарил их.
  
  “Как поживает твой человек Лизандер в Мадриде?”
  
  “С ним все в порядке, сэр. Он регулярно отчитывается. Не космический материал, но полезный. Его турне почти закончилось. Он скоро вернется в Москву”.
  
  “Его не отозвали преждевременно?”
  
  “Нет, сэр. Должен ли он?”
  
  “Вообще без причины, Джейсон”.
  
  “Могу я кое-что сказать, говорить откровенно?”
  
  “Стреляй дальше”.
  
  “В Подразделении ходят слухи, что последние шесть месяцев у нас были тяжелые времена”.
  
  “Неужели?” сказал Гонт. “Ну, люди будут сплетничать”.
  
  До этого момента вся значимость катастрофы была ограничена десяткой лучших людей на вершине иерархии агентства. Но хотя в Ops было шесть тысяч сотрудников, тысяча из них в подразделении SE и всего сотня на уровне Монка, это все еще была деревня, а в деревне молва распространяется. Монк перевел дыхание и ринулся дальше.
  
  “Говорят, что мы теряем агентов. Я даже слышал цифру до десяти.”
  
  “Ты знаешь правила, которые необходимо знать, Джейсон”.
  
  “Да, сэр”.
  
  “Хорошо, возможно, у нас было несколько проблем. Это происходит во всех агентствах. Череды удач и череды неудач. К чему ты клонишь?”
  
  “Даже если бы цифра была чем-то вроде десяти, есть только одно место, где вся такая информация собрана вместе в одном месте. 301 файл.”
  
  “Я думаю, мы знаем, как управляется агентство, солдат”, - прорычал Гонт.
  
  “Так как же получилось, что Лисандр и Орион все еще на свободе?” - спросил Монк.
  
  “Послушай, Джейсон”, - терпеливо сказал DDO. “Я однажды сказал тебе, что ты странный. Означает нетрадиционный, нарушающий правила. Но это тебе повезло. Ладно, у нас были некоторые потери, но не забывайте, что ваши два ресурса также были в файлах 301.”
  
  “Нет, они не были”.
  
  Наблюдатель мог бы услышать, как арахис упал на ворсистый ковер. Гарри Гонт перестал теребить свою трубку, которую он никогда не курил в помещении, но использовал как актерский реквизит.
  
  “Я просто так и не удосужился внести их данные в Центральный реестр. Это была оплошность. Мне очень жаль”.
  
  “Где же оригинальные отчеты? Ваши собственные отчеты, содержащие детали вербовки, места, время встреч?” - спросил наконец Гонт.
  
  “В моем сейфе. Они никогда не уходили ”.
  
  “И все текущие операционные процедуры?”
  
  “В моей голове”.
  
  Последовала еще одна, еще более продолжительная пауза.
  
  “Спасибо тебе, Джейсон”, - наконец сказал DDO. “Мы будем на связи”.
  
  Две недели спустя на вершине Оперативного управления состоялась крупная стратегическая кампания. Кэри Джордан, работая всего с двумя коллегами-аналитиками, сократила число 198 человек, которые теоретически имели доступ за предыдущие двенадцать месяцев к 301 файлу, до сорока одного. Олдрич Эймс, к тому времени все еще посещавший курсы итальянского языка, был в меньшем списке.
  
  Джордан вместе с Гонтом, Гасом Хэтуэуэем и двумя другими утверждали, что для полной уверенности дело сорок одного должно быть подвергнуто серьезному расследованию, каким бы болезненным это ни было. Это означало бы враждебную проверку на полиграфе и проверку личных финансов.
  
  Полиграф был американским изобретением, и он пользовался большим авторитетом. Только исследования в конце восьмидесятых и начале девяностых показали, насколько ущербной она может быть. С одной стороны, опытный лжец может победить это, а шпионаж основан на обмане, надеюсь, только врага.
  
  Во-вторых, спрашивающие должны быть превосходно проинструктированы, чтобы задавать правильные вопросы. Они не могут быть проинформированы таким образом, пока объект не был проверен. Чтобы выявить лжеца, им нужно заставить виновную сторону подумать: "О Боже мой, они знают, они знают", и заставить пульс учащаться. Если лжец сможет различить из вопросов, что они ничего не знают, он успокоится и будет сохранять спокойствие. В этом разница между дружественным и враждебным тестированием на полиграфе. Дружественная версия - пустая трата бумаги, если субъект является опытным и подготовленным распространителем.
  
  Ключом к запросу, который хотел получить DDO, была бы проверка финансов субъектов. Если бы они только знали это, Олдрич Эймс, разоренный и отчаявшийся после беспорядочного развода и повторного брака двенадцатью месяцами ранее, к тому времени был переполнен наличными, все они были депонированы с апреля 1985 года.
  
  Лидером группы, выступавшей против DDO, был Кен Малгрю. Он напомнил об ужасающем ущербе, которого добился Джеймс Энглтон своими постоянными проверками лояльных офицеров, указав, что проверка личных финансов была массовым вторжением в частную жизнь и посягательством на гражданские права.
  
  Гонт возразил, что никогда во времена Энглтона не было внезапной потери дюжины агентов за короткие шесть месяцев. Собственные расследования Энглтона были основаны на паранойе; агентство в 1986 году рассматривало убедительные доказательства того, что что-то пошло не так.
  
  "Ястребы" проиграли. Гражданские права одержали победу. На “жесткую” проверку на сорок первом было наложено вето.
  
  ¯
  
  ИНСПЕКТОР Павел Вольский вздохнул, когда очередная папка со стуком упала на его стол.
  
  Годом ранее он был совершенно счастлив в качестве старшего сержанта в организованной преступности. По крайней мере, там у них был шанс совершить набег на склады преступного мира и конфисковать свою нечестно нажитую прибыль. Умный сержант мог бы хорошо жить, если бы конфискованные предметы роскоши были слегка обезжирены перед передачей государству.
  
  Но нет, его жена хотела быть женой детектива-инспектора, поэтому, когда представился шанс, он прошел курсы, получил повышение и перевелся в убойный отдел.
  
  Он не мог предвидеть, что они отдадут ему стол неизвестного. Когда он смотрел на поток файлов “кто-знает-кого-волнует”, которые проплывали перед его глазами, он часто жалел, что не вернулся на улицу Шаболовка.
  
  По крайней мере, у большинства поступков Джона был мотив. Ограбление, конечно. С исчезновением кошелька жертва потеряла свои деньги, кредитные карточки, семейные снимки и чрезвычайно важный pazport, внутренний российский документ, удостоверяющий личность, с фотографией, на которой были указаны все необходимые детали. О, и его жизнь, иначе он не лежал бы на плите в морге.
  
  В случае с добропорядочным гражданином, у которого есть кошелек, который стоит взять, обычно это семья. Они жаловались в "Пропавшие без вести", которые еженедельно передавали ему галерею семейных фотографий, и часто удавалось установить совпадение. Тогда плачущей семье можно было бы сказать, где идентифицировать и забрать их пропавшего члена.
  
  В случаях, когда мотивом не было ограбление, у тела обычно все еще оставался бы пазпорт где-нибудь в карманах, так что досье все равно никогда не попало бы к Вольски.
  
  Как и все изгои, которые выбросили свои удостоверения личности, потому что они показывали, откуда они родом, и они не хотели, чтобы милиция прогнала их туда, но которые все равно умерли от холода или алкоголя на улицах, не пошли бы его путем. Вольский занимался только определенными убийствами, совершенными неизвестным лицом неизвестного лица. Это было, размышлял он, эксклюзивное, но довольно бесполезное занятие.
  
  Файл, который упал перед ним 4 августа, был другим. Ограбление вряд ли могло быть мотивом. Взглянув на отчет о месте обнаружения из Западного отдела, он понял, что труп был обнаружен грибником в лесу у Минского шоссе, сразу за чертой города. В сотне ярдов от шоссе — наезд со скидкой.
  
  Список личных вещей был мрачным. Жертва была одета (снизу вверх) в пластиковые туфли, дешевые, с трещинами, со сбитыми каблуками; носки дешевые, купленные в магазине, с въевшейся грязью; то же самое с нижними шортами; брюки тонкие, черные, засаленные; ремень пластиковый, поношенный. Это было оно. Без рубашки, галстука или пиджака. Просто найденная неподалеку шинель, описанная как бывшая армейская, винтаж пятидесятых годов, очень поношенная.
  
  Внизу был краткий абзац. Содержимое карманов равно нулю, повторяю, равно нулю. Никаких часов, кольца или любого другого предмета личного пользования.
  
  Вольский взглянул на фотографию, сделанную на месте происшествия. Кто-то любезно закрыл веки. Худое, небритое лицо, лет шестидесяти пяти, возможно, выглядит на десять лет старше. Изможденный, это было подходящее слово, и это было до того, как он умер.
  
  Бедняга, подумал Вольский, держу пари, что никто тебя не прикончил из-за твоего счета в швейцарском банке. Он обратился к отчету о вскрытии. После нескольких абзацев он затушил сигарету и выругался.
  
  “Почему эти символы не могут писать простым русским языком?” он спросил стену, не в первый раз. Все это были разговоры о рваных ранах и ушибах; если ты имеешь в виду порезы и ушибы, так и скажи, подумал он.
  
  Ряд аспектов озадачил его, как только он разобрался в жаргоне. Он проверил официальную печать морга во Втором медицинском и набрал номер. Ему повезло. Профессор Кузьмин сидел за своим столом.
  
  “Это профессор Кузьмин?” он спросил.
  
  “Так и есть. Кто говорит?”
  
  “Инспектор Вольский. Отдел убийств. У меня перед глазами ваш отчет ”.
  
  “Тебе повезло”.
  
  “Могу я быть откровенным с вами, профессор?”
  
  “В наше время это было бы привилегией”.
  
  “Просто некоторые формулировки немного сложны. Вы упомянули сильные кровоподтеки на каждом предплечье. Можете ли вы сказать, что стало причиной этого?”
  
  “Как патологоанатом, нет, это просто тяжелая контузия. Но, между нами говоря, эти отметины были сделаны человеческими пальцами ”.
  
  “Кто-то схватил его?”
  
  “Это значит, что его задержали, мой дорогой инспектор. Двое сильных мужчин поддерживали его, пока его избивали ”.
  
  “Значит, все это было сделано людьми? Никаких задействованных механизмов?”
  
  “Если бы его голова и ноги были в таком же состоянии, я бы сказал, что его сбросили с вертолета на бетон. И это не низко летящий вертолет. Но нет, любая форма столкновения с землей или грузовиком также повредила бы голову и ноги. Нет, его неоднократно били между шеей и бедрами, спереди и сзади, твердыми тупыми предметами ”.
  
  “Причина смерти ... асфиксия?”
  
  “Именно это я и сказал, инспектор”.
  
  “Простите меня, он был избит до полусмерти, но умер от асфиксии”.
  
  Кузьмин вздохнул.
  
  “Все его ребра были сломаны, кроме одного. Некоторые в нескольких местах. Две из них попали обратно в его легкие. Затем легочная кровь попала в трахею, вызвав удушье ”.
  
  “Вы имеете в виду, что он захлебнулся кровью из своего горла?”
  
  “Это то, что я пытался тебе сказать”.
  
  “Извините, я здесь новенький”.
  
  “И я здесь проголодался”, - сказал профессор. “Сейчас обеденный перерыв. Хорошего вам дня, инспектор.”
  
  Вольский перепроверил отчет. Итак, старик был избит. Все это говорило о “бандитизме”. Но гангстеры обычно были моложе этого. Должно быть, он действительно обидел кого-то в мафии. Если бы он не умер от асфиксии, он бы захрипел от полученной травмы.
  
  Так чего же они хотели, убийцы? Информация? Конечно, он дал бы им то, что они хотели, и без всего этого? Наказание? Пример? Садизм? Возможно, немного обо всех трех. Но что, черт возьми, могло быть у старика, похожего на бродягу, такого, чего так сильно хотел бы главарь банды, или что он мог сделать главарю банды, чтобы заслужить то, что получил?
  
  Вольский заметил еще одну вещь в разделе “Идентификационные знаки”. Профессор написал: “На теле нет, но во рту два передних резца и один клык, все из нержавеющей стали, очевидно, наследие какой-то примитивной военной стоматологии”. Это означает, что у мужчины было три стальных зуба спереди.
  
  Последнее замечание патологоанатома кое о чем напомнило Вольскому. Был обеденный перерыв, и он согласился встретиться с другом, тоже из отдела убийств. Он встал, запер за собой свой обшарпанный офис и ушел.
  
  Лэнгли, июль 1986
  
  Письмо от полковника Соломина вызвало настоящую проблему. Он совершил три доставки тайником в Москву, но теперь хотел провести повторную встречу со своим контролером Джейсоном Монком. Поскольку у него не было возможности покинуть СССР, это должно было произойти на советской территории.
  
  Первой реакцией любого агентства, получившего такое предложение, было бы подозрение, что их человек был пойман и писал под давлением.
  
  Но Монк был убежден, что Соломин не был ни дураком, ни трусом. Там было одно слово, которое, если он писал под давлением, ему следует избегать любой ценой, и еще одно, которое он должен попытаться вставить в сообщение. Даже под давлением он, вероятно, смог бы выполнить то или иное условие. Его письмо из Москвы содержало слово, которое должно было там быть, и не содержало того, которое не должно. Другими словами, она казалась подлинной.
  
  Гарри Гонт давно соглашался с Монком в том, что Москва, кишащая агентами КГБ и наблюдателями, была слишком рискованной. При краткосрочной дипломатической работе советское министерство иностранных дел все равно хотело бы получить полную информацию, которую они передали бы Второму главному управлению. Даже переодетый, Монк был бы под наблюдением на протяжении всего своего пребывания, и встретиться с адъютантом заместителя министра обороны в безопасности было бы практически невозможно. В любом случае, Соломин этого не предлагал.
  
  Он сказал, что в конце сентября у него был отпуск, и он был награжден призом — апартаментами для отдыха на черноморском курорте Гурзуф.
  
  Монах проверил это. Небольшая деревня на побережье Крымского полуострова, известный курорт для военных и дом для крупного госпиталя Министерства обороны, где раненые или выздоравливающие офицеры могли выздоравливать на солнце.
  
  Были проведены консультации с двумя бывшими советскими офицерами, проживающими в Соединенных Штатах. Оба согласились, что не были там, но знали о Гурзуфе — красивой бывшей рыбацкой деревне, где Чехов жил на своей вилле у моря в пятидесяти минутах езды на автобусе или двадцати пяти на такси вверх по побережью от Ялты.
  
  Монк переключил свои исследования на Ялту. СССР все еще был фактически закрытой страной во многих отношениях, и о полетах в этот район по запланированному маршруту не могло быть и речи. Воздушный маршрут будет до Москвы, пересадка на Киев, снова пересадка на Одессу, а затем на Ялту. Иностранный турист никоим образом не собирался прокладывать этот маршрут, и не было никакой особой причины, по которой иностранный турист захотел бы отправиться в Ялту. Это может быть советский курорт, но один иностранец будет выделяться, как больной палец. Он посмотрел на морские маршруты и получил передышку.
  
  Вечно нуждающееся в твердой иностранной валюте правительство Москвы разрешило Черноморскому пароходству совершать морские круизы по Средиземному морю. Хотя все экипажи были советскими, с небольшим количеством агентов КГБ среди них (это само собой разумеется), пассажиры были в основном с Запада.
  
  Из-за дешевизны таких круизов для жителей Запада группы пассажиров, как правило, составляли студенты, ученые, пожилые люди. Летом 1986 года эти круизы совершали три лайнера: Литва, Латвия и Армения.Тот, который соответствовал сентябрю, был Армения.
  
  По словам лондонского агента Черноморской компании, лайнер должен был отправиться из Одессы в греческий порт Пирей, в основном порожняком. Из Греции она направлялась прямо на запад в Барселону, затем поворачивала обратно через Марсель, Неаполь, Мальту и Стамбул, прежде чем отправиться в Черное море в Варну на побережье Болгарии, затем в Ялту и, наконец, обратно в Одессу. Основная масса ее западных пассажиров присоединится к нам в Барселоне, Марселе или Неаполе.
  
  В конце июля при содействии британской службы безопасности был осуществлен очень умелый взлом в офисах лондонского агентства судоходной компании. Никаких следов входа или выхода никогда не оставалось. Были сфотографированы заказы на "Армению", сделанные в Лондоне.
  
  Изучение этих документов выявило блочное бронирование для шести членов Общества американо-советской дружбы. Вернувшись в Штаты, они были проверены. Все они казались людьми среднего возраста, искренними, наивными и преданными делу улучшения американо-советских отношений. Они также жили на северо-востоке Соединенных Штатов или поблизости от него.
  
  В начале августа профессор Норман Келсон из Сан-Антонио присоединился к обществу и подал заявку на получение его литературы. Из этого он узнал о предстоящей экспедиции на Армении, посадке в Марселе и подал заявку на вступление в качестве седьмого члена группы. Советская организация "Интурист" не увидела возражений, и было сделано дополнительное бронирование.
  
  Настоящий Норман Келсон был бывшим архивариусом ЦРУ, который вышел на пенсию в Сан-Антонио и имел мимолетное сходство с Джейсоном Монком, хотя и был на пятнадцать лет старше, разница, которая компенсировалась седым оттенком волос и дымчатыми очками.
  
  В середине августа Монк ответил Соломину, что его друг будет ждать его у турникета в Ялтинский ботанический сад. Сады - известная достопримечательность Ялты, расположенная за городом, в трети пути вверх по побережью до Гурзуфа. Друг должен был быть там в полдень 27 и 28 сентября.
  
  ¯
  
  ИНСПЕКТОР Вольский опаздывал на назначенный обед, поэтому он быстро шагал по коридорам большого серого здания на Петровке, в котором находится штаб-квартира московской милиции. Его друга не было в офисе, поэтому он позвонил в дежурную часть и обнаружил, что тот разговаривает с группой коллег.
  
  “Извините, я опоздал”, - сказал он.
  
  “Не парься, поехали”.
  
  Не было и речи о том, чтобы двое мужчин с их зарплатой питались вне дома, но милиция предоставила очень недорогую столовую с системой талонов на обед, и еда была адекватной. Оба мужчины повернулись к двери. Прямо внутри него была доска объявлений. Вольский бросил на него взгляд и замер как вкопанный.
  
  “Давай”, - сказал его друг. “Столиков не останется”.
  
  “Расскажи мне”, - попросил Вольский, когда они сели, у каждого была тарелка тушеного мяса и пол-литра пива. “Дежурная комната ...”
  
  “Что насчет этого?”
  
  “Доска объявлений. Внутри двери. Там есть картинка. Своего рода копия рисунка карандашом. Старик со смешными зубами. Что за история?”
  
  “А, это, ” сказал инспектор Новиков, “ наш таинственный человек. Очевидно, какая-то женщина в британском посольстве совершила взлом. Два парня. Они ничего не украли, но разгромили это место. Она потревожила их, и они вырубили ее. Но она поймала взгляд на одном из них.”
  
  “Когда это было?”
  
  “Примерно две недели назад, может быть, три. Так или иначе, посольство пожаловалось в Министерство иностранных дел. Они пробили крышу и пожаловались в МВД. Они пришли в ярость и приказали Отделу по борьбе со взломом найти этого человека. Кто-то придумал рисунок. Вы знаете Чернова? Нет? Ну, он крупный следователь по делам о кражах со взломом; так что он бегает с горящей задницей, потому что на кону его карьера, и ничего не добивается. Даже спустился к нам и выставил одну из своих фотографий.”
  
  “Есть какие-нибудь зацепки?” - спросил Вольский.
  
  “Неа. Чернов не знает, кто он и где он находится. В этом рагу больше жира и меньше мяса каждый раз, когда я прихожу сюда ”.
  
  “Я не знаю, кто он, но я знаю, где он”, - сказал Вольский. Новиков замер со стаканом пива на полпути к губам.
  
  “Черт, где?”
  
  “Он лежит на плите в морге Второго медицинского. Его досье пришло этим утром. Он неизвестный. Найден в лесу на западе около недели назад. Избит до смерти. Нет идентификатора.”
  
  “Что ж, тебе лучше связаться с Черновым. Он будет повсюду вокруг тебя ”.
  
  Доедая остатки тушеного мяса, инспектор Новиков был очень вдумчивым человеком.
  
  Рим, август 1986
  
  ОЛДРИЧ Эймс прибыл со своей женой в Вечный город, чтобы приступить к исполнению своей новой должности 22 июля. Даже после восьми месяцев в языковой школе его итальянский был будничным и сносным, но не очень хорошим. В отличие от монаха, у него не было слуха к иностранным языкам.
  
  Благодаря своему новообретенному богатству он смог жить в гораздо лучшем стиле, чем когда-либо прежде, но никто на Римском вокзале не заметил разницы, потому что никто не видел его образ жизни до апреля прошлого года.
  
  Вскоре стало ясно, что Эймс был заядлым пьяницей и неуспевающим. Это, казалось, не беспокоило его коллег, и еще меньше русских. Как и в Лэнгли, он начал сметать массы секретных материалов со своего стола в сумки для покупок, с которыми он вышел из посольства, чтобы передать в КГБ.
  
  В августе его новый контролер из КГБ приехал из Москвы, чтобы встретиться с ним. В отличие от Андросова в Вашингтоне, он не жил поблизости, а прилетал из Москвы всякий раз, когда была необходима встреча. В Риме было гораздо меньше проблем, чем в Штатах. Новым контролером, “Влад”, на самом деле был полковник Владимир Мечулаев из Управления К Первого Главного управления.
  
  На их первой встрече Эймс собирался выразить протест против чрезмерной скорости, с которой КГБ задержало людей, которых он предал, тем самым подвергнув его опасности. Но Влад вмешался первым, извинившись за грубость и объяснив, что Михаил Горбачев лично отклонил их все. Затем он перешел к делу, которое привело его в Рим.
  
  “У нас проблема, мой дорогой Рик”, - сказал он. “Объем материала, который вы нам принесли, довольно огромен и имеет неоценимую ценность. Важное место среди этих документов занимают предоставленные вами краткие портреты ручкой и фотографии высших офицеров по контролю за шпионами, руководимыми внутри СССР ”.
  
  Эймс был озадачен, пытаясь разобраться сквозь пелену алкоголя.
  
  “Да, что-нибудь не так?” он спросил.
  
  “Не ошибаюсь, просто головоломка”, - сказал Мечулаев и достал фотографию, которую положил на кофейный столик.
  
  “Этот. Некий Джейсон Монк. Верно?”
  
  “Да, это он”.
  
  “В своих отчетах вы описываете его репутацию в отделе SE как "восходящую звезду’. Мы предполагаем, что это означает, что он контролирует один, может быть, два актива внутри Советского Союза ”.
  
  “Это вид вокруг офиса, по крайней мере, так было, когда я в последний раз туда заглядывал. Но они должны быть у тебя ”.
  
  “Ах, мой дорогой Рик, в этом и заключается проблема. Все предатели, которых вы любезно раскрыли нам, теперь выявлены, арестованы и ... с которой разговаривал. И каждая была, как бы это сказать...” Русский вспомнил содрогающихся людей, с которыми он столкнулся в комнате для допросов после того, как Гришин познакомил заключенных со своим личным методом давления на сотрудничество.
  
  “Все они были очень откровенны, очень прямолинейны, в высшей степени склонны к сотрудничеству. Каждый из них рассказал нам, кем были его сотрудники по контролю, в некоторых случаях несколько из них. Но нет Джейсона Монка. Ни одного. Конечно, могут использоваться вымышленные имена, обычно так и есть. Но картинка, Рик. Никто не узнал картинку. Теперь вы понимаете мою проблему? Кем руководит монах и где они?”
  
  “Я не знаю. Я не могу этого понять. Они, должно быть, были в файлах 301 ”.
  
  “Мой дорогой Рик, мы тоже не можем, потому что они не были”.
  
  Перед окончанием встречи Эймсу дали огромную сумму денег и список заданий. Он оставался в Риме в течение трех лет и выдал все, что мог, огромное количество секретных документов сверхсекретного характера. Среди них были еще четыре агента, но все не россияне, граждане стран Восточноевропейского блока. Но задача номер один была ясной и простой: по возвращении в Вашингтон или, надеюсь, раньше выясните, кто из Монков руководит в СССР.
  
  ¯
  
  ПОКА детективы-инспекторы Новиков и Вольский наслаждались познавательным обедом в столовой штаба милиции, заседание Думы было в полном разгаре.
  
  Потребовалось время, чтобы отозвать российский парламент с летних каникул, поскольку территория Страны настолько велика, что многим делегатам пришлось преодолеть тысячи миль, чтобы присутствовать на конституционных дебатах. Тем не менее, дебаты были рассчитаны на чрезвычайную важность, поскольку на кону стоял вопрос об изменении конституции.
  
  После непредвиденной смерти президента Черкасова статья пятьдесят девятая конституции требовала, чтобы премьер-министр временно занял президентское кресло. Период междуцарствия был определен в три месяца.
  
  Премьер-министр Иван Марков действительно занял исполняющий обязанности президента, но, после консультаций с рядом экспертов, был проинформирован о том, что, поскольку в июне 2000 года в России должны были состояться новые президентские выборы, назначение более ранних выборов на октябрь 1999 года могло вызвать серьезные беспорядки, даже хаос. Таким образом, предложение, вынесенное на рассмотрение Думы, было в пользу Закона о поправках, которые могут быть внесены только один раз, продлевая срок полномочий действующего президента еще на три месяца и перенося выборы 2000 года с июня на январь.
  
  Слово Дума происходит от глагола думат, означающего думать или созерцать; таким образом, Дума - это "место размышления”. Многим наблюдателям Дума показалась скорее местом криков, чем зрелого созерцания. В тот жаркий летний день он, безусловно, оправдывал последнее описание.
  
  Дебаты продолжались весь день, накалившись до такого уровня страсти, что Спикер потратил большую часть своего времени, призывая к порядку, и однажды пригрозил прервать заседание до дальнейшего уведомления.
  
  Двое делегатов вели себя настолько оскорбительно, что Спикер распорядился об их изгнании, сопровождавшемся жестокими потасовками, зафиксированными телекамерами, до тех пор, пока изгнанная пара не оказалась на тротуаре снаружи. Там оба, которые яростно не соглашались друг с другом, провели импровизированные пресс-конференции, которые переросли в уличную драку, пока их не разогнала полиция.
  
  Внутри зала, когда система кондиционирования воздуха вышла из строя от напряжения, а вспотевшие делегаты того, что считалось третьей по численности населения демократической страной в мире, кричали и ругались друг на друга, состав участников стал ясен.
  
  Фашистский Союз патриотических сил по приказу Игоря Комарова настоял на том, чтобы президентские выборы были назначены на октябрь, через три месяца после смерти Черкасова и в соответствии со статьей Пятьдесят девять. Их тактика была очевидна. UPF был так далеко впереди в опросах, что мог видеть только свой собственный доступ к верховной власти, увеличенный на девять месяцев.
  
  Неокоммунисты из Социалистического союза и реформисты из Демократического альянса на этот раз пришли к согласию. Оба отставали в опросах, и им требовалось все возможное время, чтобы восстановить свои позиции. Другими словами, ни один из них не был готов к досрочным выборам.
  
  Дебаты, или перебранка, продолжались до захода солнца, когда измученный и охрипший Оратор наконец постановил, что было услышано достаточно голосов для проведения голосования. Левое крыло и центристы проголосовали вместе, чтобы победить ультраправых, и предложение было принято. Президентские выборы в июне 2000 года были перенесены на 16 января 2000 года.
  
  В течение часа результаты голосования были разнесены по всей стране в выпуске новостей национального телевидения Время в качестве ведущего. Посольства по всей столице работали допоздна, и горел свет, когда хлынули зашифрованные телеграммы от послов правительствам своих стран.
  
  Именно потому, что британское посольство также было все еще полностью укомплектовано, Грейси Филдс была за своим столом, когда поступил звонок от инспектора Новикова.
  
  Ялта, сентябрь 1986
  
  День был жарким, и в такси, которое тряслось по прибрежному шоссе на северо-восток от Ялты, не было кондиционера. Американец опустил окно, чтобы его обдувал прохладный воздух с Черного моря. Наклонившись набок, он также мог видеть в зеркале заднего вида над головой водителя. Ни одна машина из местной ЧК, похоже, не следовала за нами.
  
  Долгий круиз из Марселя через Неаполь, Мальту и Стамбул был утомительным, но терпимым. Монк сыграл свою роль таким образом, что не вызвал никаких подозрений. С седыми волосами, в затемненных очках и изысканной вежливостью он был просто еще одним академическим пенсионером, отправляющимся в круиз на летние каникулы.
  
  Его коллеги-американцы на борту согласились с тем, что он разделяет их искреннюю веру в то, что единственная надежда на мир во всем мире заключается в том, чтобы народы Соединенных Штатов и Союза Советских Социалистических Республик лучше узнали друг друга. Одной из них, незамужней учительнице из Коннектикута, очень понравился техасец с изысканными манерами, который подставлял ей стул и приподнимал свой стетсон с низкой тульей всякий раз, когда они встречались на палубе.
  
  В Варне, Болгария, он не сошел на берег, умоляя о прикосновении солнца. Но во всех других портах захода он сопровождал туристов пяти западных национальностей к руинам, развалинам и еще раз развалинам.
  
  В Ялте он впервые в своей жизни ступил на землю России. Поскольку он был полностью подготовлен и проинструктирован, это оказалось проще, чем он думал. Во-первых, хотя "Армения" была единственным круизным лайнером в порту, в нем находилась дюжина других грузовых судов из-за пределов СССР, и их экипажи без проблем добрались до берега.
  
  Туристы круизного лайнера, застрявшие на борту со времен Варны, спустились по трапу, как стая птиц, и два российских сотрудника иммиграционной службы внизу бегло взглянули на их паспорта и кивком пропустили их. Профессор Келсон привлек несколько взглядов из-за того, как он был одет, но это были одобрительные и дружелюбные взгляды.
  
  Вместо того, чтобы пытаться казаться незаметным, Монк решил пойти другим путем - прятаться у всех на виду. На нем была кремовая рубашка с галстуком-ленточкой, скрепленным серебряной застежкой; бежевый костюм из легких брюк и пиджака, а также его стетсон и ковбойские сапоги.
  
  “Боже мой, профессор, вы действительно выглядите умно”, - восхищался школьный учитель. “Ты поднимешься с нами на кресельном подъемнике на вершину горы?”
  
  “Нет, мэм, ” сказал Монк, “ думаю, я просто прогуляюсь по докам и, может быть, куплю себе кофе”.
  
  Гиды "Интуриста" разошлись в разные стороны и оставили его одного. Вместо этого он вышел из гавани, прошел мимо здания морского терминала и вошел в город. Несколько человек взглянули на него, но большинство ухмыльнулись. Маленький мальчик остановился, развел руки в стороны и дважды быстро выхватил воображаемый кольт 45-го калибра. Монах взъерошил свои волосы.
  
  Он узнал, что развлечения в Крыму были довольно однообразными. Телевизор был скучным, как помойное ведро, и самым большим удовольствием были фильмы. Майлз любил ковбойские фильмы, разрешенные режимом, а здесь был настоящий ковбой. Даже милиционер, сонный на жаре, вытаращил глаза, но когда Монк приподнял шляпу, он ухмыльнулся и отдал честь. Через час и чашечку кофе в кафе под открытым небом он убедился, что за ним не следят, взял такси из нескольких рядов и спросил, как доехать до Ботанического сада. Со своим путеводителем, картой и ломаным русским языком он был настолько очевиден туристом с одного из кораблей, что водитель кивнул и тронулся в путь. Кроме того, тысячи людей посетили знаменитые сады Ялты.
  
  Монах спешился перед главными воротами и расплатился с таксистом. Он заплатил в рублях, но добавил пять долларов чаевых и подмигнул. Водитель ухмыльнулся, кивнул и уехал.
  
  Перед турникетами была большая толпа, в основном русские дети со своими учителями на образовательной экскурсии. Монк ждал в очереди, не спуская глаз с мужчин в блестящих костюмах. Там не было ни одного. Он заплатил за вход, прошел через барьер и увидел киоск с мороженым. Купив большой ванильный рожок, он нашел уединенную скамейку в парке, сел и начал лизать.
  
  Несколько минут спустя мужчина сидел на другом конце скамейки, изучая карту обширных садов. За картой никто не мог видеть, как шевелятся его губы. Губы Монка шевелились, потому что он облизывал мороженое.
  
  “Итак, мой друг, как у тебя дела?” - спросил Петр Соломин.
  
  “Тем приятнее видеть тебя, старина”, - пробормотал Монк. “Скажи мне, мы находимся под наблюдением?”
  
  “Нет. Я был здесь в течение часа. За вами не следили. Ни я.”
  
  “Мои люди очень довольны тобой, Питер. Предоставленные вами подробности помогут сократить период холодной войны ”.
  
  “Я просто хочу уничтожить ублюдков”, - сказал сибиряк. “Твое мороженое тает. Выброси это, я принесу еще два ”.
  
  Монк выбросил окурок, с которого капала вода, в мусорное ведро неподалеку. Соломин подошел к киоску и купил два рожка. Когда он вернулся, жест позволил ему сесть ближе.
  
  “У меня есть кое-что для тебя. Фильм. Внутри обложки моей карты. Я оставлю его на скамейке запасных”.
  
  “Благодарю тебя. Почему бы не транслировать в Москве? Мои люди были немного подозрительны”, - сказал Монк.
  
  “Потому что есть нечто большее, но об этом нужно сказать”.
  
  Он начал описывать, что происходило тем летом 1986 года внутри Политбюро и Министерства обороны в Москве. Монк сохранял невозмутимое выражение лица, чтобы не издать долгий, низкий свист. Соломин говорил полчаса.
  
  “Это правда, Питер? Наконец-то это действительно происходит?”
  
  “Это так же верно, как то, что я сижу здесь. Я слышал, как это подтвердил сам министр обороны”.
  
  “Это многое изменит”, - сказал Монк. “Спасибо тебе, старый охотник. Но я должен идти”.
  
  Как незнакомцы на скамейке в парке, которые разговаривали друг с другом, Монк протянул руку. Соломин зачарованно уставился на нее.
  
  “Что это?” - спросил я.
  
  Это было кольцо. Обычно Монк не носил колец, но они сочетались с образом техасца. Кольцо индейцев навахо из бирюзы и необработанного серебра, такие носят по всему Техасу и Нью-Мексико. Он мог видеть, что это понравилось соплеменнику удэгейцев из Приморского края. Жестом монах вынул ее из его руки и отдал сибиряку.
  
  “Для меня?” - спросил Соломин.
  
  Он никогда не просил денег, и Монк догадывался, что тот обидится, если он их предложит. По выражению сибиряка, кольцо было более чем вознаграждением: бирюза и серебро стоимостью в сотню долларов, добытые на холмах Нью-Мексико и изготовленные серебряных дел мастерами племени ют или навахо.
  
  Осознавая, что объятия были невозможны на публике, Монк повернулся, чтобы уйти. Он оглянулся. Петр Соломин надел кольцо на мизинец левой руки и любовался им. Это было последнее изображение охотника с востока, которое было у монаха.
  
  "Армения" приплыла в Одессу и выгрузила свой человеческий груз. Таможня проверила каждый чемодан, но они искали только антисоветские печатные материалы. Монку сказали, что они никогда не проводят личный досмотр иностранного туриста, если только КГБ не отвечает за это, и это было бы по совершенно особой причине.
  
  Монк поместил свои ряды крошечных прозрачных пленок между двумя слоями лейкопластыря, приклеенного к одной ягодице, а другие американцы Монк закрыл свой чемодан, и гид "Интуриста" провел всех через формальности к московскому поезду.
  
  В столице на следующий день Монк доставил свой груз в посольство, откуда он должен был вернуться домой в Лэнгли в дипломатической сумке, и улетел обратно в Штаты. Ему нужно было написать очень длинный отчет.
  
  
  ГЛАВА 7
  
  “ДОБРЫЙ ВЕЧЕР, ПОСОЛЬСТВО Великобритании”, - СКАЗАЛ ОПЕРАТОР на Софийской набережной.
  
  “Что?” произнес озадаченный голос на другом конце линии.
  
  “Добрый вечер, Английское посольство”, - повторил оператор по-русски.
  
  “Мне нужна касса Большого театра”, - сказал голос.
  
  “Боюсь, вы ошиблись номером, абонент”, - сказал оператор и повесил трубку.
  
  Слушатели на панели мониторов в штаб-квартире ФАПСИ, российского агентства электронного подслушивания, услышали звонок и зарегистрировали его, но в остальном больше не придавали этому значения. Неправильные цифры равнялись двум за пенни.
  
  Внутри посольства оператор проигнорировал мигающие индикаторы еще двух входящих звонков, сверился с маленькой записной книжкой и набрал внутренний номер.
  
  “Мистер Филдс?”
  
  ‘Да’.
  
  “Коммутатор здесь. Кто-то только что позвонил и попросил соединить с кассой Большого театра ”.
  
  “Хорошо, спасибо”.
  
  Грейси Филдс позвонила Джоку Макдональду. Внутренние расширения регулярно просматривались человеком из Службы безопасности и считались безопасными.
  
  “Только что звонил мой друг из Moscow's finest”, - сказал он. “Он использовал код экстренной помощи. Ему нужно перезвонить ”.
  
  “Держите меня в курсе”, - сказал начальник станции. Филдс посмотрел на свои часы. Прошел час между звонками и пять минут между ними. Позвонив по телефону-автомату в вестибюле банка в двух кварталах от здания милиции, инспектор Новиков также посмотрел на часы и решил выпить кофе, чтобы заполнить оставшиеся пятьдесят минут. Затем он сообщал по другому телефону-автомату в квартале дальше и ждал.
  
  Филдс вышел из посольства десять минут спустя и медленно поехал к отелю "Космос" на проспекте Мира. Построенный в 1979 году, современный по московским стандартам, отель Kosmos располагает рядом телефонных будок общественного пользования рядом с вестибюлем.
  
  Через час после того, как в посольство поступил звонок, он достал из кармана пиджака блокнот и набрал номер. Звонки из одной кабинки в другую являются кошмаром для контрразведывательных организаций и практически не поддаются проверке из-за их огромного количества.
  
  “Борис?” Новикова не звали Борисом. Его настоящее имя было Евгений, но когда он услышал “Борис”, он понял, что на линии Филдс.
  
  “Да. Тот рисунок, который ты мне дал. Кое-что произошло. Я думаю, нам следует встретиться ”.
  
  “Все в порядке. Поужинайте со мной в ”России"."
  
  Ни у одного из мужчин не было намерения идти в огромный отель "Россия". Речь шла о баре под названием "Карусель" на полпути вверх по Тверской улице. Было прохладно и достаточно темно, чтобы быть незаметным. И снова временной интервал составил один час.
  
  ¯
  
  КАК и во многих крупных британских посольствах, в московском представительстве работает сотрудник британской службы внутренней безопасности, известный как M15. Это дочерняя служба Секретной разведывательной службы, занимающейся сбором иностранной разведывательной информации, ошибочно, но популярно называемой MI6.
  
  Задача сотрудника МИ-5 не в том, чтобы собирать информацию о стране пребывания, а в том, чтобы гарантировать безопасность посольства, его различных отделений и его персонала.
  
  Сотрудники не считают себя заключенными и летом в Москве часто посещают красивое место для купания за городом, где река Москва изгибается таким образом, что обнажается небольшой песчаный пляж. Для дипломатического персонала это излюбленное место для пикников и купания.
  
  До того, как его повысили до звания инспектора и перевели в отдел по расследованию убийств, Евгений Новиков был офицером, отвечающим за этот загородный район, включая курортную зону, известную как Серебряный Бор, или Серебряный лес.
  
  Именно здесь он познакомился с тогдашним офицером британской службы безопасности, который представил его недавно прибывшей Грейси Филдс.
  
  Филдс поддерживал молодого полицейского и в конце концов предположил, что небольшой ежемесячный гонорар в твердой валюте мог бы облегчить жизнь человеку с фиксированной зарплатой в инфляционные времена. Инспектор Новиков стал источником, правда, низкоуровневым, но иногда полезным. В течение этой недели детектив отдела по расследованию убийств собирался возместить все приложенные усилия.
  
  “У нас есть тело”, - сказал он Филдсу, когда они сидели в полумраке Карусели и потягивали охлажденное пиво. “Я почти уверен, что это мужчина с рисунка, который ты мне дал. Старые, стальные зубы, вы знаете. ...”
  
  Он рассказал о событиях так, как узнал о них от своего коллеги Вольски из отдела неизвестных.
  
  “Почти три недели, это долгий срок, чтобы быть мертвым в такую погоду. Лицо, должно быть, ужасное”, - сказал Филдс. “Возможно, это не тот человек”.
  
  “Он был в лесу всего неделю. Затем девять дней в холодильной камере. Он должен быть узнаваемым”.
  
  “Мне понадобится фотография, Борис. Ты можешь достать такой?”
  
  “Я не знаю. Они все с Вольским. Вы знаете человека по имени инспектор Чернов?”
  
  “Да, он был рядом с посольством. Я тоже отдал ему один из рисунков ”.
  
  “Я знаю”, - сказал Новиков. “Теперь они повсюду. В любом случае, он вернется. Вольский, должно быть, уже сказал ему к этому времени. У него будет настоящая фотография лица трупа ”.
  
  “Для себя, не для нас”.
  
  “Это может быть сложно”.
  
  “Что ж, Борис, попробуй. Вы из отдела по расследованию убийств, не так ли? Допустим, вы хотите показать его некоторым контактам с бандитами. Придумай любое оправдание. Теперь это убийство. Это то, чем ты занимаешься, не так ли? Раскрывать убийства?”
  
  “Предполагалось”, - мрачно признал Новиков. Он задавался вопросом, знал ли англичанин, что коэффициент очистки от бандитских убийств составляет три процента.
  
  “В этом будет бонус для тебя”, - сказал Филдс. “Когда нападают на наших сотрудников, мы не проявляем неблагодарности”.
  
  “Хорошо”, - сказал Новиков. “Я попытаюсь достать один”.
  
  Так получилось, что ему не нужно было беспокоиться. Дело о таинственном человеке попало в Отдел убийств само по себе, и два дня спустя он смог извлечь одну из стопки фотографий лица, сделанных в лесу у Минского шоссе.
  
  Лэнгли, ноябрь 1986
  
  КЭРИ Джордан была в исключительно хорошем настроении. В конце 1986 года такие настроения были недолгими, потому что в Вашингтоне бушевал скандал "Иран-Контрас", и Джордан больше, чем большинство других, знал, насколько глубоко в это было вовлечено ЦРУ.
  
  Но его только что вызвали в кабинет директора Уильяма Кейси, чтобы выслушать самые теплые аплодисменты. Причиной такой непривычной благожелательности со стороны старого директора стал прием в высших кругах новостей, привезенных из Ялты Джейсоном Монком.
  
  В самом начале восьмидесятых годов СССР предпринял серию крайне агрессивных политических мер против Запада, предприняв последнюю отчаянную попытку сломить волю альянса НАТО путем запугивания. В то время в Белом доме находился Рональд Рейган, а на Даунинг-стрит - Маргарет Тэтчер. Два западных лидера решили, что угрозами их не запугаешь.
  
  Президент Андропов умер, Черненко приходил и уходил, Горбачев пришел к власти, но война желаний и промышленной мощи все еще продолжалась.
  
  Михаил Горбачев стал генеральным секретарем партии в марте 1985 года. Он родился и вырос убежденным коммунистом. Разница заключалась в том, что в отличие от своих предшественников он был прагматичен и отказывался принимать ложь, которую они проглотили. Он настаивал на знании реальных фактов и цифр советской промышленности и экономики. Когда он увидел их, он был травмирован.
  
  К лету 1986 года в самом сердце Кремля и Министерства обороны стало ясно, что военно-промышленный комплекс и программа закупок вооружений поглощают шестьдесят процентов советского валового внутреннего продукта, что является неприемлемой цифрой. Люди, наконец, стали проявлять беспокойство из-за своих лишений.
  
  Тем летом было проведено серьезное обследование, чтобы выяснить, как долго Советский Союз сможет поддерживать этот темп. Картина в отчете не могла быть более мрачной. В промышленном отношении капиталистический Запад превосходил российского динозавра на всех уровнях. Именно этот отчет Соломин принес на микрофильме на скамейку в парке в Ялте.
  
  В нем говорилось и что Соломин подтвердил устно, так это то, что если Запад сможет продержаться еще два года, советская экономика разойдется по швам, и Кремлю придется уступить и демонтировать. Как и в игре в покер, сибиряк только что показал Западу весь расклад Кремля.
  
  Новость попала прямо в Белый дом и через Атлантику к миссис Тэтчер. Оба лидера, охваченные внутренней враждебностью и сомнениями, воспрянули духом. Билл Кейси был поздравлен в Овальном кабинете и передал аплодисменты Кэри Джордану. Он вызвал Джейсона Монка, чтобы поделиться своими поздравлениями. В конце их беседы Джордан затронул тему, которую он поднимал ранее.
  
  “У меня настоящая проблема с этими твоими чертовыми файлами, Джейсон. Вы не можете просто оставить их лежать в вашем сейфе. Если бы с вами что-нибудь случилось, мы бы не знали, с чего начать, чтобы справиться с этими двумя активами, Lysander и Orion. Вы должны зарегистрировать их вместе с другими.”
  
  Прошло больше года с момента первого предательства Олдрича Эймса, и шесть месяцев с тех пор, как стала очевидной катастрофа с пропавшими агентами. Преступник к тому времени был в Риме. Технически охота на крота все еще продолжалась, но срочность в ней исчезла.
  
  “Если он не сломался, не чините его”, - взмолился Монк. “Эти парни рискуют своими жизнями. Они знают меня, и я знаю их. Мы доверяем друг другу. Пусть будет так ”.
  
  Джордан и раньше знал о странной связи, которая может установиться между активом и куратором. Это были отношения, которые агентство официально не одобряло по двум причинам. Возможно, агента-посредника придется перевести на другую должность, он может уйти в отставку или умереть. Слишком личные отношения могут означать, что актив глубоко в сердце России может решить, что он не может или не захотел продолжать работу с новым куратором. Во-вторых, если что-нибудь случится с активом, сотрудник агентства может впасть в слишком депрессивное состояние, чтобы сохранить свою полезность. За долгую карьеру у актива может быть несколько обработчиков. Связь Монка один на один с двумя его агентами беспокоила Джордана. Это было ... неправильный.
  
  С другой стороны, Монк был необычным, единственным в своем роде. Если бы Джордан только знал об этом, чего он не знал, Монк позаботился о том, чтобы каждый актив в Москве (Туркин покинул Мадрид и вернулся домой, создавая потрясающий материал из самого сердца директората K FCD) получил от него длинные личные письма вместе с обычными списками задач.
  
  Джордан пошел на компромисс. Файлы, содержащие подробную информацию об этих людях, где и как они были завербованы, как их “обслуживали”, их различные должности — все, кроме их имен, но этого вполне достаточно, чтобы их идентифицировать, - будут переданы в личный сейф DDO. Если кто-то хотел добраться до них, ему пришлось бы самому обратиться к DDO и объяснить, почему. Монк согласился на это, и передача была произведена.
  
  ¯
  
  ИНСПЕКТОР Новиков был прав в одном. Инспектор Чернов действительно вновь появился в посольстве. Он пришел на следующее утро, 5 августа. Джок Макдональд попросил проводить его в свой кабинет, где он выдавал себя за атташе отдела канцелярии.
  
  “Мы думаем, что, возможно, нашли человека, который вломился в квартиру вашего коллеги”, - сказал Чернов.
  
  “Мои поздравления, инспектор”.
  
  “К сожалению, он мертв”.
  
  “Ах, но у вас есть фотография?”
  
  “Я верю. тела. Изображение лица. И... ” он похлопал по холщовой сумке рядом с собой, - у меня есть пальто, которое, вероятно, было на нем.
  
  Он положил глянцевую распечатку на стол Macdonald's. Это было довольно ужасно, но близко соответствовало рисунку карандашом.
  
  “Позвольте мне вызвать мисс Стоун и посмотреть, сможет ли она опознать этого несчастного мужчину”.
  
  Селию Стоун сопровождал Филдс, который остался. Макдональд предупредил ее, что то, что она собирается увидеть, некрасиво, но он был бы благодарен за ее совет. Она взглянула на фотографию и прикрыла рот рукой. Чернов достал потертую бывшую армейскую шинель и поднял ее. Селия в отчаянии посмотрела на Макдональда и кивнула.
  
  “Это он. Это был человек, который ...
  
  “—вы видели, как он выбегал из вашей квартиры. Конечно. Очевидно, что воры ссорятся, инспектор. Я уверен, что это то же самое во всем мире ”.
  
  Селию Стоун выпроводили.
  
  “Позвольте мне сказать от имени британского правительства, инспектор, что вы проделали замечательную работу. Возможно, мы никогда не узнаем имени этого человека, но сейчас это не имеет большого значения. Негодяй мертв. Будьте уверены, что самый благоприятный отчет будет получен командующим московской милицией ”, - сказал Макдональд сияющему русскому.
  
  Когда он вышел из посольства и сел в свою машину, Чернов сиял. В тот момент, когда он вернулся на Петровку, он передал все досье от кражи со взломом до убийства. Тот факт, что здесь должен был быть замешан второй грабитель, не имел значения. Без описания или показаний мертвеца это была иголка в стоге сена.
  
  После того, как он ушел, Филдс вернулся в офис Macdonald's. Начальник участка наливал себе чашку кофе.
  
  “Что ты думаешь?” он спросил.
  
  “Мой источник сообщает, что мужчина был избит до смерти. У него есть приятель в офисе Джона Доу, который заметил рисунок на стене и сопоставил. В отчете о вскрытии говорится, что старик провел в лесу около недели, прежде чем его нашли.”
  
  “И это было?”
  
  Филдс сверился с заметками, которые он сделал сразу после выступления в баре "Карусель".
  
  “Двадцать четвертое июля”.
  
  “Итак, убит примерно семнадцатого или восемнадцатого. На следующий день после того, как он бросил ту папку в машину Селии Стоун. День, когда я прилетел в Лондон. Эти парни не теряют времени даром”.
  
  “Какие парни?”
  
  “Ну, ставлю миллион фунтов против пинты холодного пива, что это были головорезы под командованием этого дерьма Гришина”.
  
  “Начальник личной охраны Комарова?”
  
  “Это один из способов выразить это”, - сказал Макдональд. “Вы когда-нибудь видели его досье?”
  
  “Нет”.
  
  “Ты должен, когда-нибудь. Бывший следователь Второго главного управления. Глубоко отвратительная.”
  
  “Если это было наказание - избиение и смерть, то кем был старик?” - спросил Филдс. Макдональд уставился в окно, через реку на Кремль.
  
  “Вероятно, сам вор”.
  
  “Так как же она попала к такому старому бродяге, как этот?”
  
  “Я могу только предположить, что он был каким-то неизвестным сотрудником того или иного рода, которому повезло. Так получилось, что крайне не повезло. Знаешь, я действительно думаю, что твоему другу-полицейскому придется заработать себе очень солидную премию ”.
  
  Буэнос-Айрес, июнь 1987
  
  Это был способный молодой агент в резидентуре ЦРУ в аргентинской столице, который первым заподозрил, что у Валерия Юрьевича Круглова из советского Посольства может быть недостаток. Глава американской резидентуры консультировался с Лэнгли.
  
  В отделе Латинской Америки на него уже было досье, датированное предыдущим назначением Круглова в середине семидесятых в Мехико. Они знали, что он был русским экспертом по Латинской Америке, за его двадцатилетней карьерой в советской дипломатической службе было три таких назначения. Поскольку он казался дружелюбным и общительным, в файле даже была занесена его карьера.
  
  Валерий Круглов родился в 1944 году в семье дипломата, еще одного специалиста по Латинской Америке. Именно влияние отца привело мальчика в престижный институт международных отношений МГИМО, где он изучал испанский и английский языки. Он был там с 1961 по 1966 год. После этого он дважды работал в Южной Америке: в юности в Колумбии, затем десятилетие спустя в Мексике, прежде чем вновь появиться в качестве первого секретаря в Буэнос-Айресе.
  
  ЦРУ было убеждено, что он не из КГБ, а обычный дипломат. Его биография была довольно либеральной, возможно, прозападно настроенного русского, а не обычного бескомпромиссного "homo sovieticus”. Причиной тревоги летом 1987 года стал разговор с аргентинским чиновником, переданный американцам, в котором Круглов сообщил, что вскоре возвращается в Москву, чтобы никогда больше не выезжать за границу, и что его образ жизни резко изменится.
  
  Поскольку он был русским, тревога коснулась и подразделения SE, и Гарри Гонт предложил поставить перед Кругловым новое лицо. Поскольку он говорил по-испански и по-русски, он предложил Джейсона Монка. Джордан согласился.
  
  Это была достаточно простая задача. Круглову оставался всего месяц. Говоря словами песни, это было сейчас или никогда.
  
  Через пять лет после Фолклендской войны, когда в Аргентине была восстановлена демократия, Буэнос-Айрес был спокойной столицей, и американскому “бизнесмену”, ставшему партнером девушки из американского посольства, было легко встретиться с Кругловым на приеме. Монк убедился, что они хорошо поладили, и предложил поужинать.
  
  Русский, который в качестве первого секретаря имел значительную свободу от своего посла и КГБ, счел идею поужинать с кем-то за пределами дипломатического круга привлекательной. За ужином Монк позаимствовал историю из реальной жизни своей бывшей учительницы французского, миссис Брейди. Он объяснил, что его мать была переводчицей в Красной Армии и после падения Берлина встретила молодого американского офицера и влюбилась в него. Вопреки всем правилам, они ускользнули и поженились на Западе. Таким образом, в родительском доме Монк был воспитан так, чтобы одинаково свободно говорить по-английски и по-русски. После этого они перешли на русский. Круглов нашел в этом облегчение. Его испанский был превосходным, но с английским у него были проблемы.
  
  В течение двух недель возникла настоящая проблема Круглова. В сорок три года, разведенный, но с двумя детьми-подростками, он все еще жил в квартире со своими родителями. Если бы только у него была сумма, близкая к 20 000 долларов, он мог бы приобрести собственную небольшую квартиру в Москве. Будучи богатым игроком в поло, приехавшим в Аргентину, чтобы проверить несколько новых пони, Монк был бы счастлив одолжить своему новому другу деньги.
  
  Начальник участка предложил сфотографировать передачу наличных, но Монк отказался.
  
  “Шантаж не сработает. Он либо придет как доброволец, либо не придет”.
  
  Хотя Монк был младшим, начальник участка согласился, что это была его игра с мячом. “Игра”, которую использовал Монах, была темой "просвещенные против поджигателей войны". Он отметил, что Михаил Горбачев был чрезвычайно популярен в Штатах. Это Круглов уже знал, и это доставляло ему удовольствие. Он был во многом человеком Горбачева.
  
  Горби, предположил Монк, искренне пытался демонтировать военную машину и установить мир и доверие между их двумя народами. Проблема была в том, что с обеих сторон все еще оставались закоренелые сторонники холодной войны, даже в самом сердце советского министерства иностранных дел. Они попытались бы саботировать процесс. Было бы очень полезно, если бы Круглов мог предупредить своего нового приятеля о том, что на самом деле происходит внутри московского министерства иностранных дел. К тому времени Круглов, должно быть, уже знал, с кем разговаривает, но не выказал удивления.
  
  Для Монка, у которого уже развилась страсть к рыбной ловле, это было все равно что вытащить тунца, который смирился с неизбежным. Круглов получил свои доллары и пакет средств связи. Детали личных планов, должности и доступа должны быть отправлены секретными чернилами в безобидном письме на электронный почтовый ящик в Восточном Берлине. Достоверные разведданные—документы — должны быть сфотографированы и переданы в ЦРУ в Москве через одну из двух точек сброса в городе.
  
  Они обнялись, когда расставались, в русском стиле.
  
  “Не забывай, Валерий”, - сказал Монк. “Мы ... мы ... Мы, хорошие парни, побеждаем. Скоро вся эта ерунда закончится, и мы поможем этому случиться. Если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, просто позови, и я приду ”.
  
  Круглов улетел домой в Москву, а Монк вернулся в Лэнгли.
  
  ¯
  
  “БОРИС, вот. Я понял это!”
  
  “Получил что?”
  
  “Фотография. Картинка, которую вы хотели. Файл вернулся в Отдел убийств. Я украл один из лучших принтов в этой связке. Глаза закрыты, так что это выглядит не так уж плохо ”.
  
  “Хорошо, Борис. Теперь у меня в кармане куртки конверт с пятьюстами фунтами. Но есть кое-что еще, что мне нужно, чтобы ты сделал. Затем этот конверт становится толще. В нем содержится тысяча британских фунтов ”.
  
  В своей телефонной будке инспектор Новиков глубоко вздохнул. Он даже не мог подсчитать, на сколько сотен миллионов рублей можно купить такой конверт. В любом случае, больше годовой зарплаты.
  
  “Продолжай”.
  
  “Я хочу, чтобы вы пошли к директору, отвечающему за весь персонал в штаб-квартире партии UPF, и показали это ему”.
  
  “Что?” - спросил я.
  
  “Союз патриотических сил”.
  
  “Какое, черт возьми, они имеют к этому отношение?”
  
  “Я не знаю. Просто идея. Возможно, он видел этого человека раньше ”.
  
  “Почему он должен?”
  
  “Я не знаю, Борис. Он мог бы. Это всего лишь идея ”.
  
  “Какое оправдание я могу привести?”
  
  “Ты детектив отдела по расследованию убийств. Ты расследуешь дело. Ты идешь по следу. Возможно, этого человека видели ошивающимся возле штаб-квартиры партии. Возможно, он пытался проникнуть внутрь. Кто-нибудь из охранников видел, как он скрывался на улице. Что-то в этом роде”.
  
  “Все в порядке. Но это важные люди. Если меня поймают, это будет твоя вина ”.
  
  “Почему тебя должны арестовать? Ты скромный полицейский, выполняющий свою работу. Этого головореза видели по соседству с дачей господина Комарова на Кисельном бульваре. Ваш долг довести это до их сведения, даже если он мертв. Возможно, он был частью банды. Возможно, он осматривал заведение. Ты непроницаем. Просто сделай это, и тысяча фунтов твоя.”
  
  Евгений Новиков еще немного поворчал и повесил трубку. Эти англичане, размышлял он, были чертовски безумны. В конце концов, старый дурак вломился всего лишь в одну из их квартир. Но за тысячу фунтов это стоило того, чтобы потрудиться и попросить.
  
  Москва, октябрь 1987 года
  
  ПОЛКОВНИК Анатолий Гришин был расстроен, как человек, чей наивысший уровень достижений, казалось бы, закончился, и ему больше нечего было делать.
  
  Последний из допросов агентов, преданных Эймсом, давно закончился, из дрожащих людей выжали последнюю каплю воспоминаний и информации. Двенадцать из них жили в плачущих подвалах под Лефортово, куда по требованию приводили для очной ставки с мастерами допроса из Первого и Второго главных управлений или отводили обратно в специальную комнату Гришина в случае непокорности или потери памяти.
  
  Двое, несмотря на ходатайства Гришина, получили лишь длительные сроки в трудовых лагерях вместо смертной казни. Это было потому, что они работали на ЦРУ очень короткое время или были слишком скромны, чтобы нанести большой ущерб. Остальные получили свои смертные приговоры. Девять человек были казнены, их вывели на посыпанный гравием двор за изолированным тюремным крылом, заставили встать на колени и ждать пули в затылок. Гришин присутствовал в качестве старшего офицера на всех мероприятиях.
  
  В живых по настоянию Гришина остался только один, и он был самым старшим из них всех. Генерал Дмитрий Поляков проработал на Америку двадцать лет, прежде чем его предали. На самом деле он был на пенсии после возвращения в Москву в 1980 году в последний раз.
  
  Он никогда не брал денег; он делал это, потому что ему был противен советский режим и то, что он делал. И он так им и сказал. Он выпрямился в своем кресле и сказал им, что он о них думает и что он делал в течение двадцати лет. Он проявил больше достоинства и мужества, чем все остальные. Он никогда не умолял. Поскольку он был таким старым, все, что он мог сказать, в любом случае не имело актуальной ценности. Он не знал ни о каких текущих операциях, и у него не было имен, кроме самих вышедших на пенсию кураторов ЦРУ.
  
  Когда все закончилось, Гришин так сильно возненавидел старого генерала, что оставил его в живых для особого обращения. Теперь пенсионер лежал в своих экскрементах на своей бетонной плите и плакал. Время от времени Гришин заглядывал внутрь, чтобы убедиться. Только 15 марта 1988 года, по настоянию генерала Боярова, он был окончательно ликвидирован.
  
  “Дело в том, мой дорогой коллега, ” сказал Бояров Гришину в том месяце, - что нам больше нечего делать. Комиссия по ловле крыс должна быть распущена ”.
  
  “Несомненно, все еще есть этот другой человек, тот, о ком говорят в Первом Главном управлении, тот, кто занимается здесь предателями, но кто не был пойман”.
  
  “Ах, тот, кого они не могут найти. Всегда упоминает, но ни один из предателей никогда о нем не слышал ”.
  
  “А если мы поймаем его людей?” - спросил Гришин.
  
  “Тогда мы поймаем их и заставим заплатить, ” сказал Бояров, “ и если это произойдет, если человек Язенево в Вашингтоне сможет передать их нам, вы сможете вновь созвать своих людей и начать все сначала. Вы даже можете переименовать себя. Вас можно называть Комитетом Монаха”.
  
  Гришин не понял сути, но Бояров понял и оглушительно расхохотался. Монах по-русски означает "монах".
  
  ¯
  
  ЕСЛИ Павел Вольский думал, что больше не услышит о судмедэксперте в морге, он ошибался. Его телефон зазвонил в то же утро, когда его друг Новиков тайно разговаривал с офицером британской разведки, 7 августа.
  
  “Кузьмин слушает”, - произнес голос. Вольский был озадачен.
  
  “Профессор Кузьмин, Второй медицинский институт. Несколько дней назад мы говорили о моем вскрытии неизвестного.”
  
  “О, да, профессор, чем я могу вам помочь?”
  
  “Я думаю, что все наоборот. Возможно, у меня есть кое-что для тебя ”.
  
  “Ну, спасибо, в чем дело?”
  
  “На прошлой неделе из Москвы в Лыткарино было извлечено тело”.
  
  “Конечно, это их дело, не наше?”
  
  “Это было бы так, Вольский, но какой-то умник там, внизу, подсчитал, что тело находилось в воде около двух недель — на самом деле он был прав — и что за это время его, вероятно, отнесло течением из Москвы. Итак, ублюдки отправили его обратно сюда. Я только что закончил с этим ”.
  
  Вольский задумался. Две недели в воде в разгар лета. У профессора, должно быть, желудок как бетономешалка.
  
  “Убит?” он спросил.
  
  “Наоборот. Одет только в трусы. Почти наверняка пошел купаться в жару, попал в беду и утонул ”.
  
  “Но это случайность. Гражданская власть. Я из отдела по расследованию убийств”, - запротестовал Вольский.
  
  “Послушайте, молодой человек. Просто послушай. Обычно не было бы никакой идентификации. Но эти дураки в Лыткарино кое-что не заметили. Пальцы были настолько опухшими, что они этого не видели. Скрытая плотью. Обручальное кольцо. Из чистого золота. Я удалил его — на самом деле, пришлось убрать палец. Внутри надпись: Н. И. Акопову, от Лидии. Неплохо, да?”
  
  “Очень хорошо, профессор, но если это не убийство ...”
  
  “Послушай, ты когда-нибудь имел какое-нибудь отношение к пропавшим людям?”
  
  “Конечно. Они каждую неделю рассылают фолиант с фотографиями, чтобы посмотреть, смогу ли я найти совпадение ”.
  
  “Ну, у мужчины с большим золотым обручальным кольцом может быть семья. И если он пропал три недели назад, они могли сообщить об этом. Я просто подумал, что ты мог бы воспользоваться моим детективным гением, набрав несколько очков с твоими друзьями в розыгрыше пропавших без вести. Я не знаю никого из отдела по розыску пропавших без вести, поэтому я позвонил вам ”.
  
  Вольский просветлел. Он всегда просил об одолжении у пропавших людей. Теперь он мог бы прояснить для них дело и заслужить некоторую известность. Он отметил детали, поблагодарил профессора и повесил трубку.
  
  Его обычный контакт в отделе розыска лиц, пропавших без вести, появился на линии через десять минут.
  
  “Есть ли у вас член парламента по имени Н. И. Акопов?” - спросил Вольский. Его контакт проверил записи и вернулся.
  
  “Конечно, хочу. Почему?”
  
  “Расскажи мне подробности”.
  
  “Сообщается о пропаже семнадцатого июля. Прошлой ночью так и не пришел домой с работы, с тех пор его никто не видел. Сторона, представляющая отчет, миссис Акопова, ближайшая родственница ...”
  
  “Миссис Лидия Акопова?”
  
  “Как, черт возьми, ты узнал? Она звонила четыре раза, спрашивала новости. Где он?”
  
  “На плите в морге Второго медицинского. Пошел купаться и утонул. Вытащен из реки на прошлой неделе в Лыткарино.”
  
  “Отлично. Старушка будет довольна. Я имею в виду, разгадать тайну. Ты не знаешь, кто он такой ... или, скорее, была?”
  
  “Без понятия”, - сказал Вольский.
  
  “Всего лишь личный секретарь Игоря Комарова”.
  
  “Политик?”
  
  “Наш следующий президент, не меньше. Спасибо, Павел, я у тебя в долгу ”.
  
  Ты, конечно, понимаешь, подумал Вольский, продолжая свою работу.
  
  Оман, ноябрь 1987
  
  КЭРИ Джордан была вынуждена уйти в отставку в том месяце. Дело было не в пропавших агентах. Это был Иран-Контрас. Несколькими годами ранее ЦРУ тайно продавало оружие Ирану для финансирования никарагуанских повстанцев. Приказ поступил от президента Рейгана через покойного директора ЦРУ Билла Кейси. Кэри Джордан выполнил требования своего президента и своего директора. Теперь у одного была амнезия, а другой был мертв.
  
  Вебстер назначил новым заместителем директора по оперативной работе ветерана ЦРУ в отставке Ричарда Штольца, который отсутствовал шесть лет. Как таковой, он был чист от какой-либо причастности к "Иран-Контрас". Он также ничего не знал об опустошении подразделения SE двумя годами ранее. Пока он поднимался на ноги, бюрократы вступили во владение силой. Три файла были удалены из сейфа ушедшего DDO и повторно загружены вместе с основным корпусом, или тем, что от него осталось, в файл 301. Они содержали сведения об агентах под кодовыми именами Лизандер, Орион и о новом агенте, Дельфи.
  
  Джейсон Монк ничего этого не знал. Он был в отпуске в Омане. Постоянно просматривая журналы о морской рыбалке в поисках новых мест для рыбной ловли, он прочитал об огромных косяках желтоперого тунца, которые проходят мимо побережья Омана недалеко от столицы Маската в ноябре и декабре.
  
  Из вежливости он зарегистрировался в крошечном отделении ЦРУ на одного человека при посольстве в самом сердце Старого Маската, недалеко от султанского дворца. Он никогда не ожидал снова увидеть своего коллегу из ЦРУ после их дружеской выпивки.
  
  На третий день, проведя слишком много солнца в открытом море, он решил остаться на берегу и пройтись по магазинам. Он встречался с восхитительной блондинкой из Госдепартамента и поехал на такси на базар в Мина Кабус, чтобы посмотреть, не сможет ли он найти что-нибудь для нее среди прилавков с благовониями, специями, тканями, серебром и антиквариатом.
  
  Он остановился на богато украшенном серебряном кофейнике с длинным носиком, выкованном давным-давно каким-то высокопоставленным кузнецом в Джебеле. Владелец антикварного магазина завернул ее и положил в пластиковый пакет для покупок.
  
  Окончательно заблудившись в лабиринте переулков и дворов, Монк в конце концов оказался не на стороне, обращенной к морю, а где-то в закоулках. Когда он вышел из переулка шириной не более его плеч, он оказался в маленьком дворике с узким входом в одном конце и выходом в другом. Мужчина пересекал двор. Он выглядел как европеец.
  
  Позади него стояли два араба. Когда они вышли во внутренний двор, каждый потянулся к поясу и вытащил изогнутый кинжал. С этими словами они пробежали мимо Монка к своей цели.
  
  Монах отреагировал, не задумываясь. Он со всей силы взмахнул сумкой, ударив одного из нападавших сбоку по голове. Несколько фунтов металла, движущегося на полной скорости, заставили его рухнуть на землю.
  
  Другой человек с ножом остановился, оказавшись между двух огней, затем замахнулся на Монка. Монк увидел сверкающий клинок высоко в воздухе, переместился под руку, заблокировал его и ударил кулаком в испачканную грязью одежду на уровне солнечного сплетения.
  
  Этот человек был жестким. Он хрюкнул, продолжал сжимать нож, но решил бежать. Его спутник вскочил на ноги и последовал за ним, оставив один нож на земле.
  
  Европеец повернулся и принял участие в действии, не сказав ни слова. Очевидно, он знал, что был бы убит, если бы не вмешательство светловолосого мужчины в десяти ярдах от него. Монк увидел стройного молодого человека с оливковой кожей и темными глазами, но не местного араба, одетого в белую рубашку и темный костюм. Он собирался что-то сказать, когда незнакомец коротко кивнул в знак благодарности и ускользнул.
  
  Монах наклонился, чтобы поднять кинжал. Это была вовсе не оманская кунджа, и действительно, ограбления со стороны оманцев неслыханны. Это была йеменская гамбия с гораздо более простой и прямой рукоятью. Монк думал, что знает происхождение нападавших. Это были представители племени аудхали или аулакииз внутренних районов Йемена. Какого черта, подумал он, они делали так далеко вдоль побережья в Омане и почему они так сильно ненавидели молодого выходца с Запада?
  
  По наитию он вернулся в свое посольство и разыскал там человека из ЦРУ.
  
  “У вас случайно нет галереи наших друзей-мошенников в советском посольстве?” он спросил.
  
  Общеизвестно, что после фиаско гражданской войны в Йемене в январе 1986 года СССР полностью покинул страну, оставив промосковское йеменское правительство обнищавшим и озлобленным. Охваченные яростью из-за своего унижения, как они это видели, аденам пришлось отправиться на Запад за торговыми кредитами и наличными, чтобы продолжать работать. С тех пор жизнь русского в Йемене висела бы на волоске. Небеса не знают такой ярости, как любовь, превратившаяся в ненависть. …
  
  К концу 1987 года СССР открыл полноценное посольство в явно антикоммунистическом Омане, где добивался расположения пробританского султана.
  
  “Я - нет, - сказал его коллега, - но держу пари, что британцы узнают”.
  
  Это был всего лишь шаг по пути от лабиринта узких и влажных коридоров, из которых состояло американское посольство, к более продуманному британскому. Они вошли в огромные резные деревянные двери, кивнули привратнику и направились через двор. Весь комплекс когда-то был особняком богатого торговца, и Рэнд был погружен в историю.
  
  На одной из стен двора была мемориальная доска, оставленная римским легионом, который ушел в пустыню и больше его никогда не видели. В центре пространства был британский флагшток, который давным-давно гарантировал бы рабу свободу, если бы он мог до него дотянуться. Они повернули налево, к зданию посольства, и старший сотрудник SIS поджидал их. Они пожали друг другу руки.
  
  “В чем проблема, старина?” - спросил англичанин.
  
  “Проблема, - ответил Монк, - в том, что я только что видел парня на рынке, который, как мне кажется, может быть русским”.
  
  Это была всего лишь маленькая деталь, но мужчина на базаре носил воротник своей белой рубашки с открытым воротом поверх пиджака, как обычно делают русские, но избегают жители Запада.
  
  “Что ж, давайте взглянем на книгу о кружках”, - сказал британец.
  
  Он провел их через стальные филигранные двери безопасности, по прохладному залу с колоннами и вверх по лестнице. Британская оперативная группа SIS жила на верхнем этаже. Сотрудник SIS достал из сейфа альбом, и они пролистали его.
  
  Все вновь прибывшие советские сотрудники были там, застигнутые в аэропорту, переходящими улицу или на открытой террасе кафе. Молодой человек с темными глазами был последним, кого сфотографировали, пересекающим вестибюль аэропорта по прибытии.
  
  “Местные парни очень помогают нам в такого рода вещах”, - сказал человек из SIS. “Россияне должны предварительно заявить о себе здешнему Министерству иностранных дел и запросить аккредитацию. Мы узнаем подробности. Затем, когда они приходят, мы получаем подсказку, чтобы нам было удобно пользоваться объективом Long Tom. Это он?”
  
  “Да. Есть какие-нибудь подробности?”
  
  Сотрудник SIS сверился с пачкой карточек.
  
  “Вот мы и пришли. Если только все это не куча лжи, он третий секретарь, ему двадцать восемь лет. Имя Умар Гунаев. Звучит по-татарски”.
  
  “Нет, ” задумчиво сказал Монк, “ он чеченец. И мусульманин”.
  
  “Вы думаете, он из КГБ?” - спросил британец.
  
  “О да, он действительно привидение”.
  
  “Что ж, спасибо за это. Хотите, чтобы мы что-нибудь с ним сделали? Пожаловаться правительству?”
  
  “Нет”, - сказал Монк. “Мы все должны зарабатывать на жизнь. Лучше знать, кто он такой. Они бы только прислали замену ”.
  
  Когда они шли обратно, человек из ЦРУ спросил Монка: “Как вы узнали?”
  
  “Просто догадка”.
  
  Это было нечто большее, чем это. Годом ранее Гунаев потягивал апельсиновый сок в баре Frontel в Адене. Монк был не единственным, кто узнал его в тот день. Два соплеменника заметили его и решили отомстить за оскорбление, нанесенное их стране.
  
  ¯
  
  МАРК Джефферсон прибыл в московский аэропорт Шереметьево дневным рейсом 8 августа и был встречен главой бюро Daily Telegraph.
  
  Звездный автор политических очерков был худощавым, щеголеватым мужчиной средних лет с редеющими рыжими волосами и короткой бородкой того же оттенка. Его характер, как считалось, был такой же длины, как его тело и борода.
  
  Он отказался поужинать со своим коллегой и женой и попросил только отвезти его в престижный отель "Националь" на Манежной площади.
  
  Оказавшись там, он сказал своему коллеге, что предпочел бы взять интервью у г-на Комарова без сопровождения и, если потребуется, нанял бы лимузин с водителем через службу добрых услуг самого отеля, получив достойный отпор, шеф бюро уехал.
  
  Джефферсон зарегистрировался, и его регистрацией занимался сам менеджер, высокий и вежливый швед. Его паспорт был сохранен у администратора, чтобы можно было скопировать соответствующие данные и подать их в Министерство туризма. Перед отъездом из Лондона Джефферсон поручил своему секретарю сообщить the National, кто он такой и насколько он важен.
  
  Поднявшись в свою комнату, он позвонил по номеру, который ему дал Борис Кузнецов при обмене факсами.
  
  “Добро пожаловать в Москву, мистер Джефферсон”, - сказал Кузнецов на безупречном английском с легким американским акцентом. “Мистер Комаров с нетерпением ждет вашей встречи”.
  
  Это было неправдой, но Джефферсон все равно в это поверил. Встреча была назначена на семь часов вечера следующего дня, потому что Комарова весь день не будет в городе. За ним в Национальный центр будет отправлена машина с водителем.
  
  Удовлетворенный, Марк Джефферсон поужинал в одиночестве в отеле и лег спать.
  
  На следующее утро, после завтрака из яичницы с беконом, Марк Джефферсон решил воспользоваться тем, что он считал неотъемлемым правом англичанина в любой части света, - прогуляться.
  
  “Прогуляться?” переспросил шведский генеральный менеджер, озадаченно нахмурившись. “Где ты хочешь прогуляться?”
  
  “Где угодно. Сделай глоток воздуха. Вытяните ноги. Наверное, сходите в Кремль и осмотритесь ”.
  
  “Мы можем предоставить лимузин для отеля”, - сказал менеджер. “Так намного удобнее. И безопаснее.”
  
  Джефферсон не потерпел бы ничего из этого. Прогулка была тем, чего он хотел, и прогулка у него была. Менеджер, по крайней мере, убедил его оставить часы и всю иностранную наличность, но взять пачку банкнот в миллион рублей для нищих. Достаточно, чтобы удовлетворить нищенствующих, но недостаточно, чтобы спровоцировать ограбление. Если повезет.
  
  Британский журналист, который, несмотря на свое высокое положение в отделе очерков, провел свою карьеру в лондонской политической журналистике и никогда не освещал горячие точки мира в качестве иностранного корреспондента, вернулся через два часа. Он казался несколько расстроенным.
  
  Он уже дважды бывал в Москве, один раз при коммунизме и восемью годами ранее, когда Ельцин только пришел к власти. Каждый раз он ограничивал свои впечатления поездкой на такси из аэропорта, первоклассного отеля и британского дипломатического округа. Он всегда считал Москву серым и неряшливым городом, но он не ожидал того, что испытал в то утро.
  
  Его внешность была настолько явно чужеродной, что даже вдоль набережных реки и вокруг Александровского сада его осаждали бродяги, которые, казалось, разбили лагерь повсюду. Дважды ему казалось, что банды молодежи преследуют его. Казалось, что единственными автомобилями были военные, полицейские или лимузины богатых и привилегированных. И все же, рассуждал он, в тот вечер у него было несколько весомых замечаний к мистеру Комарову.
  
  Выпив перед обедом — он решил остаться в отеле, пока мистер Кузнецов не позовет его — он оказался в баре один, если не считать уставшего от жизни канадского бизнесмена. В манере незнакомцев в баре, они завязали разговор.
  
  “Как давно вы в городе?” - спросил мужчина из Торонто.
  
  “Прибыл прошлой ночью”, - сказал Джефферсон.
  
  “Надолго остаешься?”
  
  “Завтра возвращаюсь в Лондон”.
  
  “Эй, тебе повезло. Я здесь уже три недели, пытаюсь заняться бизнесом. И я могу сказать тебе, это место странное ”.
  
  “Нет успеха?”
  
  “О, конечно, у меня есть контракты. У меня есть офис. У меня также есть партнеры. Вы знаете, что произошло?”
  
  Канадец сел рядом с Джефферсоном и объяснил.
  
  “Я прихожу сюда со всеми представлениями о лесозаготовительном бизнесе, которые мне нужны или которые я думаю, что мне нужны. Я снимаю офис в новом высотном здании. Два дня спустя раздается стук в дверь. Там стоит парень, аккуратный, подтянутый, в костюме и галстуке. ‘Доброе утро, мистер Уайатт", - говорит он. ‘Я твой новый партнер’. ”
  
  “Вы знали его?” - спросил Джефферсон.
  
  “Не из ада. Он представитель местной мафии. И в этом суть сделки. Он и его люди забирают пятьдесят процентов всего. В обмен они покупают или подделывают каждое разрешение, распределение, франшизу или лист бумаги, которые мне когда-либо понадобятся. Они устранят бюрократию телефонным звонком, обеспечат доставку по графику, без трудовых споров. За пятьдесят процентов.”
  
  “Ты сказал ему прыгнуть с разбега”, - сказал Джефферсон.
  
  “Ни за что. Я быстро научился. Это называется иметь ‘крышу’. Что означает защиту. Без крыши вы быстро ничего не добьетесь. Главным образом потому, что, если вы откажетесь от них, у вас не будет ног. Они отшивают их ”.
  
  Джефферсон уставился на него, не веря своим ушам.
  
  “Боже милостивый, я слышал, что преступность здесь была ужасной. Но не таким образом.”
  
  “Говорю тебе, это не похоже ни на что, что ты когда-либо мог себе представить”.
  
  Одним из явлений, поразивших западных наблюдателей после падения коммунизма, был кажущийся молниеносным подъем российского преступного мира, названного за неимением лучшего термином “русская мафия”. Даже русские стали называть “маффия”. Некоторые иностранцы думали, что это новое образование, родившееся только после того, как закончился коммунизм. Это была бессмыслица.
  
  Обширный преступный мир существовал в России на протяжении веков. В отличие от сицилийской мафии, у нее не было единой иерархии, и она никогда не экспортировала себя за границу. Но оно существовало, большое разветвленное братство с региональными и бандитскими главарями и членами, преданными своим бандам до смерти, и с соответствующими татуировками, подтверждающими это.
  
  Сталин пытался уничтожить ее, отправив тысячи ее членов в лагеря для рабов. Единственным результатом было то, что зоки в конечном итоге фактически управляли лагерями при попустительстве охранников, которые предпочитали тихую жизнь тому, чтобы их семьи выслеживали и наказывали. Во многих случаях воры в законе, “воры по закону” или эквиваленты мафиозных донов, фактически управляли своими предприятиями снаружи из своих домиков в лагерях.
  
  Одна из ироний холодной войны заключается в том, что коммунизм, вероятно, рухнул бы на десять лет раньше, если бы не преступный мир. Даже партийным боссам в конце концов пришлось заключить с ним свой тайный договор.
  
  Причина была проста: это была единственная вещь в СССР, которая работала с какой-либо степенью эффективности. Менеджер завода, производящего жизненно важный продукт, может столкнуться с остановкой работы своего основного станка из-за поломки одного-единственного клапана. Если бы он пошел по бюрократическим каналам, то ждал бы свой клапан от шести до двенадцати месяцев, в то время как весь его завод простаивал.
  
  Или он мог бы поговорить со своим шурином, который знал человека, у которого были связи. Клапан должен был прибыть в течение недели. Позже управляющий фабрикой закрывал глаза на исчезновение партии его стальных пластин, которые попадали на другой завод, чьи стальные пластины не были доставлены. Затем оба заводских менеджера оформляли бухгалтерские книги, чтобы показать, что они выполнили свои “нормы”.
  
  В любом обществе, где сочетание склеротической бюрократии и грубой некомпетентности привело к заклиниванию всех шестеренок и колесиков, черный рынок является единственной смазкой. СССР работал на этой смазке на протяжении всей своей жизни и полностью зависел от нее в течение последних десяти лет.
  
  Мафия просто контролировала черный рынок. Все, что она сделала после 1991 года, это вышла из подполья, чтобы процветать и расширяться. Расширение, безусловно, произошло, быстро переместившись из обычных областей рэкета — алкоголь, наркотики, покровительство, проституция - во все аспекты жизни.
  
  Что было впечатляющим, так это скорость и безжалостность, с которыми был достигнут виртуальный захват экономики. Этому способствовали три фактора. Первым была способность к немедленному и массовому насилию, которую демонстрировала русская мафия, если ей каким-либо образом мешали, насилие, на фоне которого американская Коза Ностра выглядела бы положительно брезгливой. Любой человек, русский или иностранец, возражающий против участия мафии в его предприятии, получал одно предупреждение — обычно в виде избиения или поджога — и затем казнился. Это относилось вплоть до руководителей крупнейших банков.
  
  Вторым фактором была беспомощность полиции, которая из-за недостаточного финансирования, недоукомплектованности персоналом и без какого-либо опыта или предупреждения о буране преступности и насилия, который должен был захлестнуть их после падения коммунизма, просто не могла справиться. Третьим фактором стала пандемическая российская традиция коррупции. Этому способствовала массовая инфляция, последовавшая за 1991 годом, пока она не стабилизировалась примерно в 1995 году.
  
  При коммунизме обменный курс составлял два доллара США за рубль, нелепый и искусственный курс с точки зрения стоимости и покупательной способности, но применяемый в СССР, где проблемой была не нехватка денег, а нехватка товаров, которые можно было на них купить. Инфляция уничтожила сбережения и довела работников с фиксированной зарплатой до нищеты.
  
  Когда недельная зарплата уличного полицейского меньше, чем его носки, трудно убедить его не брать банкноту, вложенную в явно поддельные водительские права.
  
  Но это была мелочь. Русская мафия управляла системой вплоть до высших государственных служащих, завербовав почти всю бюрократию в качестве своих союзников. А бюрократия управляет всем в России. Таким образом, разрешения, лицензии, гражданская недвижимость, концессии, франшизы — все это можно было быстро купить у государственного служащего, выдавшего разрешение, что позволяло мафии получать астрономические прибыли.
  
  Другим умением русской мафии, которое впечатлило наблюдателей, была скорость, с которой они перешли от обычного рэкета (при этом твердо держась за него) к законному бизнесу. Американской "Коза ностре" потребовалось целое поколение, чтобы понять, что законный бизнес, нажитый на доходах от рэкета, служит как увеличению прибылей, так и отмыванию преступных денег. Русские сделали это за пять лет, и к 1995 году владели или контролировали сорок процентов национальной экономики. К тому времени они уже вышли на международный уровень, предпочитая свои три специальности - оружие, наркотики и хищения, подкрепленные мгновенным насилием, и нацеленные на всю Западную Европу и Северную Америку.
  
  Проблема была в том, что к 1998 году они перестарались. Явная жадность разрушила экономику, за счет которой они жили. К 1996 году российское богатство на пятьдесят миллиардов долларов, в основном в золоте, алмазах, драгоценных металлах, нефти, газе и древесине, было украдено и незаконно вывезено. Товары покупались за почти ничего не стоящие рубли, да и то по бросовым ценам у бюрократов, управляющих государственными органами, и продавались за доллары за границей. Часть долларов была бы конвертирована в бурю рублей и возвращена обратно для финансирования новых взяток и новых преступлений. Остальные были спрятаны за границей.
  
  “Проблема в том, ” мрачно сказал Уайатт, допивая пиво, “ что кровотечение просто стало слишком сильным. Коррумпированные политики, еще более коррумпированные бюрократы и гангстеры убили золотого гуся, который сделал их всех богатыми. Вы когда-нибудь читали ”Расцвет Третьего рейха"?
  
  “Да, давным-давно. Почему?”
  
  “Вы помните эти описания последних дней Веймарской республики? Очереди безработных, уличная преступность, загубленные сбережения, бесплатные столовые, ссорящиеся карлики в рейхстаге, орущие во все горло, в то время как страна обанкротилась? Ну, это то, что вы здесь смотрите. Все сначала. Черт, я должен идти. Должен встретиться с людьми внизу на обед. Приятно было поговорить с вами, мистер ...”
  
  “Джефферсон”.
  
  Название ни о чем не говорит. Очевидно, что мистер Уайатт не читал лондонскую Daily Telegraph.
  
  Интересно, подумал лондонский журналист, когда канадец ушел. Все его брифинги из вырезок из морга указывали на то, что человек, у которого он должен был взять интервью этим вечером, мог быть человеком, способным спасти нацию.
  
  Длинная черная "Чайка" заехала за Джефферсоном в половине седьмого, и он ждал в дверях. Он был неизменно пунктуален и ожидал, что другие будут такими же. На нем были темно-серые брюки, блейзер, накрахмаленная белая хлопчатобумажная рубашка и галстук Garrick Club. Он выглядел умным, аккуратным, суетливым и до мозга костей англичанином.
  
  "Чайка" прокладывала себе путь в вечернем потоке машин на север, к Кисельному бульвару, сворачивая на боковую улицу прямо перед Садовым кольцом. Приблизившись к зеленым стальным воротам, водитель активировал кнопку оповещения на коммуникаторе, который он достал из кармана куртки.
  
  Камеры на стене зафиксировали приближающийся автомобиль, и охранник у ворот проверил телевизионный монитор, который показал ему автомобиль и его номерной знак. Табличка соответствовала той, которую он ожидал, и ворота откатились.
  
  Оказавшись внутри, они снова закрылись, и охранник подошел к окну водителя. Он проверил удостоверение личности, посмотрел назад, кивнул и опустил стальные шипы.
  
  Мистер Кузнецов, предупрежденный воротами, был у входа на дачу, чтобы поприветствовать своего гостя. Он провел британского журналиста в хорошо оборудованную приемную на втором этаже, комнату, примыкающую к собственному кабинету Комарова и находящуюся по другую сторону от той, которую когда-то занимал покойный Н. И. Акопов.
  
  Игорь Комаров не разрешал ни пить, ни курить в своем присутствии, чего Джефферсон не знал и никогда не узнал, потому что об этом не упоминалось. Непьющий русский - редкость в стране, где выпивка является почти признаком мужественности. Джефферсон, который просмотрел несколько видеороликов с Комаровым в его стиле "человек из народа", видел его с обязательным стаканом в руке, произносящим бесчисленные тосты на русский манер и не показывающим никакого ущерба от этого. Он не знал, что Комаров всегда снабжался ключевой водой. В тот вечер был предложен только кофе, и Джефферсон отказался.
  
  Через пять минут вошел Комаров, внушительная фигура лет пятидесяти, седовласый, чуть ниже шести футов, с пристальными карими глазами, которые его поклонники описали как “гипнотические”.
  
  Кузнецов вскочил на ноги, и Джефферсон последовал за ним чуть медленнее. Консультант по связям с общественностью представил их друг другу, и двое мужчин пожали друг другу руки. Комаров сел первым в кожаное кресло с пуговичной спинкой, которое было немного выше, чем те, что занимали двое других.
  
  Джефферсон достал из внутреннего нагрудного кармана тонкий магнитофон и спросил, нет ли возражений. Комаров наклонил голову, показывая, что понимает неспособность большинства западных журналистов использовать стенографию. Кузнецов ободряюще кивнул Джефферсону, чтобы тот начинал.
  
  “Господин Президент, новостью на данный момент является недавнее решение Думы продлить срок временного президентства на три месяца, но перенести выборы следующего года на январь. Как вы относитесь к этому решению?”
  
  Кузнецов быстро перевел и слушал, пока Комаров отвечал на звучном русском. Когда он закончил, переводчик повернулся к Джефферсону.
  
  “Очевидно, что я и Союз патриотических сил были разочарованы решением, но как демократы мы принимаем его. Для вас не будет секретом, мистер Джефферсон, что дела в этой стране, которую я люблю с глубокой страстью, обстоят не очень хорошо. Слишком долго некомпетентное правительство терпело высокий уровень экономического расточительства, коррупции и преступности. Наш народ страдает. Чем дольше это будет продолжаться, тем хуже будет становиться. Таким образом, следует сожалеть о задержке. Я верю, что мы могли бы выиграть президентство в октябре этого года, но если это должно произойти в январе, то мы победим в январе ”.
  
  Марк Джефферсон был слишком опытным интервьюером, чтобы не понимать, что ответ был слишком лаконичным, слишком отрепетированным, как будто его произносил политик, которому много раз задавали один и тот же вопрос, и он мог отматывать ответ как заученный. В Британии и Америке для политиков было обычным вести себя более непринужденно с представителями прессы, многих из которых они знали по имени. Джефферсон гордился тем, что смог представить портрет в раунде, используя как слова интервьюируемого, так и свои собственные впечатления, чтобы создать настоящую газетную статью, а не набор политических клише. Но этот человек был подобен автомату.
  
  Опыт репортера уже научил его, что западноевропейские политики привыкли к гораздо большей степени почтения со стороны прессы, чем британские или американские, но это было по-другому. Русский был таким же чопорным и официальным, как портновский манекен.
  
  Своим третьим вопросом Джефферсон понял почему: Комаров явно ненавидел СМИ и весь процесс дачи интервью. Лондонец попробовал беззаботный подход, но от русского не последовало и проблеска веселья. Политик, воспринимающий себя очень серьезно, не был чем-то новым, но этот человек был фанатиком чувства собственной важности. Ответы продолжали поступать, как по команде.
  
  Он озадаченно взглянул на Кузнецова. Молодой переводчик явно имел американское образование, владел двумя языками, был искушенным человеком, но относился к Игорю Комарову с преданностью спаниеля. Он попытался снова.
  
  “Да будет вам известно, сэр, что в России большая часть реальной власти возложена на канцелярию президента, гораздо больше, чем на президента Соединенных Штатов или премьер-министра Великобритании. Если бы вы задумались о первых шести месяцах пребывания этой власти в ваших собственных руках, какие изменения увидел бы происходящие объективный наблюдатель? Другими словами, приоритеты?”
  
  Тем не менее, ответ пришел, как будто из политического трактата. Регулярно упоминалось о необходимости сокрушить организованную преступность, реформировать обременительную бюрократию, восстановить сельскохозяйственное производство и реформировать валюту. Дальнейшие вопросы о том, как именно этого можно достичь, были встречены бессмысленными клише. Ни одному политику на Западе не сошло бы с рук подобное, но было ясно, что Кузнецов ожидал, что Джефферсон будет полностью удовлетворен.
  
  Вспоминая брифинг, который он получил от своего собственного редактора, Джефферсон спросил Комарова, как он намерен добиться возрождения величия русской нации. Впервые он получил реакцию.
  
  Что-то, что он сказал, казалось, потрясло Комарова, как будто он получил удар током. Русский сидел, уставившись на него своими немигающими карими глазами, до такой степени, что Джефферсон больше не мог смотреть ему в глаза и перевел взгляд на свой магнитофон. Ни он, ни Кузнецов не заметили, что президент UPF смертельно побледнел, а на каждой щеке горели два маленьких ярко-красных пятна. Не говоря ни слова, Комаров внезапно поднялся и вышел из комнаты, пройдя в свой кабинет и закрыв за собой дверь. Джефферсон вопросительно поднял бровь, глядя на Кузнецова. Молодой человек явно тоже был озадачен, но его природная вежливость взяла верх.
  
  “Я уверен, что президент не задержится надолго. Очевидно, он только что вспомнил о чем-то срочном, что должно быть сделано без промедления. Он вернется, как только закончит ”.
  
  Джефферсон потянулся вперед и выключил свой диктофон. Через три минуты и короткий телефонный звонок Комаров вернулся, сел и размеренным тоном ответил на вопрос. Как только он начал, Джефферсон снова включил машину.
  
  Час спустя Комаров сообщил, что интервью подошло к концу. Он встал, натянуто кивнул Джефферсону и удалился в свой кабинет. В дверях он поманил Кузнецова следовать за ним.
  
  Советник появился через две минуты и был явно смущен.
  
  “Боюсь, у нас проблема с транспортом”, - сказал он, провожая Джефферсона вниз по лестнице в вестибюль. “Срочно требуется машина, на которой вы приехали, а все остальные принадлежат сотрудникам, работающим допоздна. Не могли бы вы взять такси обратно до Национального?”
  
  “Ну, да, я полагаю, что так”, - сказал Джефферсон, который теперь жалел, что не привел свой собственный транспорт из отеля и не приказал ему ждать его. “Возможно, вы могли бы заказать такой же?”
  
  “Боюсь, они больше не принимают заказы по телефону, ” сказал Кузнецов, - но просто позвольте мне показать вам, как это делается”.
  
  Он провел озадаченного автора статьи от главного входа к стальным воротам, которые откатились в сторону, пропуская их. На боковой улице Кузнецов указал на Кисельный бульвар в ста ярдах от нас.
  
  “Прямо на бульваре вы за считанные секунды поймаете маршрутное такси, и в этот час вы вернетесь в отель через пятнадцать минут. Я надеюсь, вы понимаете. Было приятно, по-настоящему приятно познакомиться с вами, сэр ”.
  
  С этими словами он ушел. Крайне расстроенный Марк Джефферсон шел по узкой улочке к главной дороге. На ходу он возился со своим магнитофоном. Наконец, дойдя до Кисельного бульвара, он сунул устройство обратно во внутренний нагрудный карман своего блейзера. Он огляделся в поисках такси. Как и следовало ожидать, их не было. С раздраженным видом он повернул налево, в сторону центра Москвы, и пошел пешком, время от времени оглядываясь через плечо в поисках такси.
  
  Двое мужчин в черных кожаных куртках видели, как он вышел из боковой улицы и направился к ним. Один из них открыл заднюю пассажирскую дверь своей машины, и они выскользнули наружу. Когда англичанин был в десяти ярдах от него, каждый мужчина сунул руку под куртку и достал автоматический пистолет с глушителем. Не было произнесено ни слова, и было выпущено всего две пули. Оба попали журналисту в грудь.
  
  Сила остановила идущего человека, а затем он просто сел, когда у него подкосились ноги. Туловище начало заваливаться, но двое убийц успели заслонить землю между ними и ним. Один удерживал его в вертикальном положении, а другой сунул руку под куртку, быстро доставая магнитофон из одного нагрудного кармана и бумажник из другого.
  
  Их машина подкатила к ним, и они запрыгнули внутрь. После того, как он с ревом унесся прочь, прохожая женщина посмотрела на тело, подумала, что это еще один пьяница, увидела сочащуюся кровь и начала кричать. Никто не записал номер машины. В любом случае, это было ложью.
  
  
  ГЛАВА 8
  
  КТО-ТО В РЕСТОРАНЕ ДАЛЬШЕ ПО УЛИЦЕ От киллинг услышал крик женщины, выглянул наружу и набрал 03 на телефоне менеджера, чтобы вызвать скорую помощь.
  
  Съемочная группа думала, что у них, возможно, остановка сердца, пока не увидела пулевые отверстия спереди на двубортном синем блейзере и кровавое месиво под ним. Они вызвали полицию, когда мчались к ближайшей больнице.
  
  Час спустя инспектор Василий Лопатин из отдела по расследованию убийств угрюмо смотрел на труп на каталке в травматологическом отделении Боткинской больницы, пока ночной дежурный хирург снимал резиновые перчатки.
  
  “Ни за что”, - сказал хирург. “Одна пуля, прямо в сердце, с близкого расстояния. Он все еще где-то там. Вскрытие восстановит это для вас ”.
  
  Лопатин кивнул. Большое дело. В Москве было достаточно пистолетов, чтобы перевооружить армию, и его шансы найти пистолет, из которого была выпущена пуля, не говоря уже о владельце руки, державшей пистолет, были близки к нулю, и он знал это. На Кисельном бульваре он установил, что женщина, которая, по-видимому, видела убийство, исчезла. Казалось, она видела двух убийц и машину. Никаких описаний.
  
  На каталке рыжая борода сердито торчала вверх над бледным веснушчатым телом. Выражение на лице было легким удивлением. Санитар натянул на труп зеленую простыню, чтобы закрыть глаза от яркого света верхнего света, который все равно ничего не видел.
  
  Теперь тело было обнажено. На приставном столике разложите одежду, а в стальном блюде для почек - несколько личных вещей. Детектив подошел и взял куртку, глядя на этикетку внутри воротника. Его сердце упало. Она была иностранной.
  
  “Вы можете прочитать это?” - спросил он хирурга.
  
  Доктор уставился на вышитую бирку на куртке.
  
  “Л-а-н-д-а-у”, - медленно прочитал он, затем под названием поставщика снаряжения: “Бонд-стрит”.
  
  “А это?” Лопатин указал на рубашку.
  
  “Маркс и Спенсер”, - прочитал хирург. “Это в Лондоне”, - услужливо добавил он. “Я думаю, что Бонд-стрит тоже”.
  
  В русском языке существует более двадцати слов, обозначающих человеческие экскременты и части мужских и женских половых органов. Мысленно Лопатин пробежался по ним всем. Британский турист, о боже. Ограбление, которое пошло не так, и это должен был быть британский турист.
  
  Он подошел к личным вещам. Их было немного. Конечно, никаких монет; русские монеты уже давно не имеют ценности. Аккуратно сложенный белый носовой платок, маленький прозрачный пластиковый пакет, кольцо с печаткой и часы. Он предположил, что кричащая женщина помешала грабителям снять часы с левого запястья или кольцо с мизинца.
  
  Но ни у того, ни у другого не было никаких удостоверений личности. Хуже всего, что нет кошелька. Он вернулся к одежде. Внутри туфель было слово "Церковь"; простые черные шнуровки. На носках, темно-серых, ничего не было, а слова "Маркс и Спенсер" повторялись на трусах. Галстук, по словам доктора, был из какого-то заведения под названием "Тернбулл и Ассер" на Джермин-стрит; без сомнения, снова Лондон.
  
  Больше в отчаянии, чем в надежде, Лопатин вернулся к блейзеру. Санитар что-то упустил. Что-то твердое в верхнем кармане, где некоторые мужчины хранили свои очки. Он вытащил его, карточку из твердого пластика с перфорацией.
  
  Это был ключ от гостиничного номера, не старомодного образца, а компьютерного образца. В целях безопасности на нем не было номера комнаты — в этом и был смысл, чтобы предотвратить воровство номеров, — но на нем был логотип отеля National.
  
  “Где здесь есть телефон?” он спросил.
  
  Если бы не Август, Бенни Свенсон, менеджер "Нэшнл", был бы сейчас дома. Но туристов было много, и двое из персонала уехали с летней простудой. Он работал допоздна, когда позвонил его собственный оператор.
  
  “Это полиция, мистер Свенсон”.
  
  Он нажал кнопку “подключиться”, и Лопатин вышел на связь.
  
  “Да?”
  
  “Это менеджер?” - спросил я.
  
  “Да, Свенсон слушает. Кто это?”
  
  “Инспектор Лопатин, отдел по расследованию убийств московской милиции”.
  
  Сердце Свенсона упало. Мужчина сказал "Отдел убийств".
  
  “У вас остановился британский турист?”
  
  “Конечно. Несколько. По меньшей мере, дюжина. Почему?”
  
  “Вам знакомо это описание? Рост метр семьдесят, короткие рыжие волосы, рыжая борода, темно-синий двубортный пиджак, галстук в ужасную полоску.”
  
  Свенсон закрыл глаза и сглотнул. О нет, это мог быть только мистер Джефферсон. Он столкнулся с ним в вестибюле тем же вечером, когда тот ждал машину.
  
  “Почему ты спрашиваешь?”
  
  “На него напали. Он в Боткинском. Ты знаешь это? Рядом с Ипподромом?”
  
  “Да, конечно. Но вы упомянули отдел убийств.”
  
  “Я боюсь, что он мертв. Его бумажник и все документы, удостоверяющие личность, похоже, были украдены, но они оставили пластиковый ключ от номера с вашим логотипом на нем ”.
  
  “Оставайтесь там, инспектор. Я немедленно приду”.
  
  Несколько минут Бенни Свенсон сидел за своим столом, охваченный ужасом. За двадцать лет работы в гостиничном бизнесе он ни разу не видел, чтобы был убит гость.
  
  Его единственной страстью в свободное от работы время была игра в бридж, и он вспомнил, что один из его постоянных партнеров был сотрудником британского посольства. Сверившись со своей личной адресной книгой, он нашел домашний номер дипломата и позвонил ему. Было без десяти полночь, и мужчина спал, но он быстро проснулся, когда ему сообщили новости.
  
  “Боже милостивый, Бенни, парень-журналист? Пишет для Telegraph?Не знала, что он был в городе. Но в любом случае спасибо.”
  
  Это вызовет адский переполох, подумал дипломат, кладя трубку. Живые или мертвые, британские граждане, попавшие в беду за границей, конечно, были делом Консульского отдела, но он чувствовал, что должен рассказать кому-нибудь до утра. Он позвонил Джоку Макдональду.
  
  Москва, июнь 1988
  
  ВАЛЕРИЙ Круглов вернулся домой на десять месяцев. С агентом, завербованным за границей, всегда существовал риск, что по возвращении домой он передумает и не вступит в контакт, уничтожив коды, чернила и документы, которые ему дали.
  
  Рекрутинговое агентство ничего не могло с этим поделать, разве что осудить этого человека, но это было бы бессмысленно и жестоко, не приносящее никакой пользы. Чтобы бороться с тиранией изнутри, требовались хладнокровные нервы, а у некоторых мужчин их не было.
  
  Как и все в Лэнгли, Монк никогда бы не согласился на сравнения между теми, кто работал против московского режима, и американским предателем. Последнее означало бы предательство всего американского народа и его демократически избранного правительства. Если его поймают, он получит гуманное обращение, справедливый суд и лучшего адвоката, которого он сможет нанять.
  
  Русский боролся против жестокого деспотизма, который представлял не более десяти процентов нации и держал остальные девяносто процентов в подчинении. Если его поймают, он будет избит и расстрелян без суда или отправлен в трудовой лагерь для рабов.
  
  Но Круглов сдержал свое слово. Он трижды связывался через тайники с интересными политическими документами высокого уровня из советского министерства иностранных дел. Соответствующим образом отредактированные, чтобы скрыть источник, они позволили Государственному департаменту узнать советскую позицию на переговорах еще до того, как они сели за стол. На протяжении 1987 и 1988 годов восточноевропейские сателлиты переходили к открытому восстанию — Польша уже ушла, Румыния, Венгрия и Чехословакия были в самом разгаре — и было жизненно важно знать, как Москва попытается справиться с этим. Знать, насколько слабой и деморализованной чувствовала себя Москва, было жизненно важно. Круглов раскрыл это.
  
  Но в мае агент Дельфи указал, что ему нужна встреча. У него было что-то важное, он хотел увидеть своего друга Джейсона. Гарри Гонт был в отчаянии.
  
  “Ялта была достаточно плохой. Здесь никто почти не спал. Тебе это сошло с рук. Это могло быть ловушкой. Так могло бы и это. Хорошо, коды указывают, что он на уровне. Но его могли поймать. Он мог бы все выболтать. И ты слишком много знаешь ”.
  
  “Гарри, в эти дни Москву посещают сто тысяч американских туристов. Это не похоже на прежние времена. КГБ не может следить за ними всеми. Если обложка идеальна, то это один человек из ста тысяч. Тебя нужно было бы взять с поличным.
  
  “Они собираются пытать гражданина США? В наши дни? Обложка будет идеальной. Я осторожен. Я говорю по-русски, но притворяюсь, что это не так. Я просто безобидный американский болван с туристическим гидом. Я не выхожу из роли, пока не буду уверен, что слежки нет. Поверь мне”.
  
  Америка обладает обширной сетью фондов, заинтересованных в искусстве любого вида и описания. Один из них готовил студенческую группу к поездке в Москву для изучения различных музеев, кульминацией которой стало посещение знаменитого Музея восточного искусства на улице Обуха. Монк записался как зрелый студент.
  
  Вся предыстория и документы доктора Филипа Питерса были не только идеальными, они были подлинными, когда студенческая группа приземлилась в московском аэропорту в середине июня. Круглову посоветовали.
  
  Их встретил обязательный гид "Интуриста", и они остановились в ужасном отеле "Россия", примерно таком же большом, как Алькатрас, но без удобств. На третий день они посетили Музей восточного искусства. Монк изучил детали еще дома. Между витринами были большие открытые пространства, где он был уверен, что мог бы заметить это, если бы они были там после Круглова.
  
  Он увидел своего мужчину через двадцать минут. он послушно последовал за проводником, а Круглов поплелся следом. Хвоста не было; он убедился в этом к тому времени, как направился в кафетерий.
  
  Как и в большинстве московских музеев, в музее Восточного искусства есть большое кафе, а в кафе есть туалеты. Они взяли свой кофе отдельно, но Монк поймал взгляд Круглова. Если бы этот человек был схвачен КГБ и подвергнут пыткам, чтобы подчиниться, в глазах было бы что-то особенное. Страх. Отчаяние. Предупреждение. Глаза Круглова прищурились от удовольствия. Либо он был величайшим двойником, которого когда-либо видел мир, либо он был чист. Монах встал и пошел в мужской туалет. Круглов последовал за ним. Они подождали, пока уйдет единственная ручная мойка, затем обнялись.
  
  “Как поживаешь, мой друг?”
  
  “Я хороший. Теперь у меня есть своя квартира. Это так замечательно - иметь уединение. Мои дети могут навестить меня, и я могу приютить их на ночь ”.
  
  “Никто ничего не заподозрил? Я имею в виду, деньги?”
  
  “Нет, меня слишком долго не было. В наши дни все берут деньги. У всех высокопоставленных дипломатов есть много вещей, привезенных из-за границы. Я был слишком наивен ”.
  
  “Тогда все действительно меняется, и мы помогаем им измениться”, - сказал Монк. “Скоро с диктатурой будет покончено, и вы будете жить свободно. Осталось недолго”.
  
  Вошли несколько школьников, шумно поклевали и ушли. Двое мужчин мыли руки, пока они не ушли. Монах в любом случае поддерживал подачу воды. Это был старый трюк, но если микрофон не находился очень близко или говорящий не повышал голос, звук журчащей воды обычно срабатывал.
  
  Они поговорили еще десять минут, и Круглов передал пакет, который он принес. Настоящие документы, печатные копии, взятые из кабинета министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе.
  
  Они снова обнялись и ушли порознь. Монк присоединился к своей группе и улетел обратно с ними два дня спустя. Перед уходом он бросил посылку со станцией ЦРУ внутри посольства.
  
  На родине документы показали, что СССР сворачивал почти все программы иностранной помощи в странах Третьего мира, включая Кубу. Экономика трещала по швам, и конец был не за горами. Третий мир больше нельзя было использовать как рычаг для шантажа Запада. Госдепартаменту это понравилось.
  
  Это был второй визит Монка в СССР с негритянской миссией. Когда он вернулся домой, то узнал, что получил дальнейшее повышение по службе. Также, что Николай Туркин, агент Лизандер, переезжал в Восточный Берлин в качестве командующего всей операцией Директората К внутри тамошнего комплекса КГБ. Это была первоклассная должность, единственная, которая давала доступ ко всем советским агентам в Западной Германии.
  
  ¯
  
  Менеджер отеля и глава британского отделения прибыли в Боткин с интервалом в несколько секунд друг от друга, и их провели в маленькую палату, где их ожидало накрытое тело мертвеца с инспектором Лопатиным. Были сделаны представления. Макдональд просто сказал: “Из посольства”.
  
  Первой заботой Лопатина была положительная идентификация. Это не было проблемой. Свенсон принес паспорт убитого, и фотография в нем идеально совпадала. Он выполнил формальность, взглянув на лицо.
  
  “Причина смерти?” - спросил Макдональд.
  
  “Единственная пуля в сердце”, - сказал Лопатин.
  
  Макдональд осмотрел куртку.
  
  “Здесь два пулевых отверстия”, - мягко заметил он.
  
  Все они еще раз осмотрели куртку. Два пулевых отверстия. Но только один в рубашке. Лопатин еще раз взглянул на тело. Только один в грудь.
  
  “Другая пуля, должно быть, попала в его бумажник и остановилась там”, - сказал он. Он мрачно улыбнулся. “По крайней мере, эти ублюдки не смогут воспользоваться всеми этими кредитными карточками”.
  
  “Я должен вернуться в отель”, - сказал Свенсон. Было заметно, что он сильно потрясен. Если бы только этот человек воспользовался предложенным гостиничным лимузином. Макдональд проводил его до дверей больницы.
  
  “Это, должно быть, ужасно для тебя”, - сказал он сочувственно. Швед кивнул. “Итак, давайте проясним ситуацию так быстро, как только сможем. Я предполагаю, что в Лондоне у него будет жена. Личные вещи. Возможно, вы могли бы убрать его комнату, упаковать его чемодан? Я пришлю за ним машину утром. Большое вам спасибо ”.
  
  Вернувшись в отдельную палату, Макдональд перекинулся парой слов с Лопатиным.
  
  “У нас здесь проблема, мой друг. Это плохой бизнес. Этот человек был по-своему довольно знаменит. Журналист. Будет реклама. У его газеты есть офис в этом городе. Они будут нести в себе большую историю. То же самое скажет и вся остальная иностранная пресса. Почему бы не позволить посольству разобраться с этой стороной дела? Факты ясны, не так ли? Трагическое ограбление, которое пошло не так. Почти наверняка грабители окликнули его по-русски, но он не понял. Думая, что он сопротивляется, они выстрелили. Поистине трагическая. Но, должно быть, так оно и было, ты так не думаешь?”
  
  Лопатин ухватился за нее.
  
  “Конечно, ограбление, которое пошло не так”.
  
  “Итак, вы будете стремиться найти убийц, хотя, между нами, как профессионалами, мы знаем, что вам предстоит нелегкая задача. Оставьте вопрос о репатриации тела нашим консульским работникам. Предоставьте британскую прессу также нам. Согласен?”
  
  “Да, это кажется разумным”.
  
  “Мне просто понадобятся личные вещи. Они больше не имеют никакого отношения к делу. Именно кошелек станет ключом, если его когда-нибудь найдут. И кредитные карточки, если кто-нибудь попытается ими воспользоваться, в чем я сомневаюсь.”
  
  Лопатин посмотрел на блюдо с почками и его скудным содержимым.
  
  “Вам придется расписаться за них”, - сказал он.
  
  “Конечно. Подготовьте форму выпуска.”
  
  В больнице выдали конверт, в который были вложены одно кольцо с печаткой, одни золотые часы с ремешком из крокодиловой кожи, один сложенный носовой платок и небольшой пластиковый пакет с содержимым. Макдональд расписался за них и отвез их обратно в посольство.
  
  Чего ни один из них не знал, так это того, что убийцы выполнили свои инструкции, но допустили две непреднамеренные ошибки. Им было сказано изъять бумажник со всеми удостоверяющими личность документами, включая удостоверение личности, pazport и любой ценой вернуть магнитофон.
  
  Они не знали, что британцам не нужно иметь при себе удостоверения личности внутри Великобритании и использовать полный паспорт только для зарубежных поездок. Британский паспорт старого образца представляет собой плотную брошюру в твердой синей обложке, которая плохо помещается во внутреннем кармане, и Джефферсон оставил свой у портье в отеле. Они также пропустили тонкий пластиковый ключ от номера в верхнем кармане. Эти двое вместе обеспечили полную идентификацию в течение двух часов после убийства.
  
  Вторая ошибка, за которую их нельзя было винить. Одна из двух пуль вообще не попала в бумажник. Он попал в магнитофон, висевший на груди внутри куртки. Пуля разрушила чувствительный механизм и разорвала крошечную кассету на куски, чтобы ее никогда нельзя было воспроизвести.
  
  ¯
  
  ИНСПЕКТОР Новиков назначил свое собеседование с директором по персоналу в штаб-квартире партии на десять часов утра 10 августа. Он немного нервничал, ожидая, что к нему отнесутся с полным изумлением и быстро расправятся.
  
  Г-н Жилин выделялся темно-серым костюмом-тройкой и четкими манерами, подчеркнутыми усиками щеточкой и очками без оправы. Он производил впечатление бюрократа из более ранней эпохи, которым на самом деле и был.
  
  “У меня мало времени, инспектор. Пожалуйста, изложите свое дело ”.
  
  “Конечно, сэр. Я расследую смерть человека, который, как мы думаем, мог быть преступником. Грабитель. Одна из наших свидетельниц считает, что видела мужчину, притаившегося неподалеку от этого помещения. Естественно, я обеспокоен тем, что он, возможно, пытался сделать запись ночью ”.
  
  Жилин тонко улыбнулся.
  
  “Я сомневаюсь в этом. Сейчас неспокойные времена, инспектор, и охрана в этом здании должна быть очень строгой.”
  
  “Я рад это слышать. Вы когда-нибудь видели этого человека раньше?”
  
  Жилин смотрел на фотографию меньше секунды.
  
  “Боже милостивый, Зайцев”.
  
  “Кто?”
  
  “Зайцева, старая уборщица. Грабитель, вы говорите? Невозможно”.
  
  “Не могли бы вы рассказать мне о Зайцеве, пожалуйста”.
  
  “Нечего рассказывать. Помолвлен около года назад. Бывший военный. Казался надежным. Приходил каждую ночь, с понедельника по пятницу, убирать офисы.”
  
  “Но не в последнее время?”
  
  “Нет, не удалось отобразить. После двух ночей мне пришлось нанять замену. Вдова войны. Очень тщательно.”
  
  “Когда это могло случиться, когда он не смог появиться?”
  
  Жилин подошел к шкафу и извлек файл. Он создавал впечатление, что для всего есть файл.
  
  “Вот мы и пришли. Рабочие листы. Он пришел, как обычно, в ночь на 15 июля. Очищен как обычно. Ушел, как обычно, незадолго до рассвета. Не удалось появиться на следующую ночь, с тех пор его никто не видел. Этот ваш свидетель, должно быть, видел, как он уходил на рассвете. Вполне обычный. Он не грабил, он убирался ”.
  
  “Это все объясняет”, - сказал Новиков.
  
  “Не совсем”, - отрезал Жилин. “Ты сказал, что он был грабителем”.
  
  “Через две ночи после того, как он ушел отсюда, он, по-видимому, был замешан во взломе квартиры на Кутузовском проспекте. Домовладелец опознал его. Неделю спустя его нашли мертвым”.
  
  “Безобразие”, - сказал Жилин. “Эта волна преступности - это возмутительно. Вы, люди, должны что-то с этим сделать ”.
  
  Новиков пожал плечами.
  
  “Мы стараемся. Но их много, а нас мало. Мы хотим выполнять работу, но не получаем поддержки свыше ”.
  
  “Это изменится, инспектор, это изменится”. У Жилина был мессианский свет в глазах. “Через шесть месяцев г-н Комаров будет нашим президентом. Затем вы увидите некоторые внесенные изменения. Вы читали его выступления? Подавление преступности, вот к чему он всегда призывает. Великий человек. Я надеюсь, мы можем рассчитывать на ваш голос ”.
  
  “Это само собой разумеется. Э, у вас есть личный адрес этого пылесоса?”
  
  Жилин нацарапал это на клочке бумаги и передал мне.
  
  Дочь была в слезах, но смирилась. Она посмотрела на фотографию и кивнула. Затем она взглянула на раскладушку вдоль стены гостиной. По крайней мере, было бы немного больше места.
  
  Новиков ушел. Он бы сказал Вольскому, но здесь явно не было денег на похороны. Лучше пусть об этом позаботится город Москва. Как и в квартире, проблема в морге заключалась в пространстве.
  
  По крайней мере, Вольский мог закрыть файл. Что касается убийства, убийство Зайцева просто добавилось бы к остальным девяноста семи процентам.
  
  Лэнгли, сентябрь 1988
  
  Список членов советской делегации был передан в ЦРУ Государственным департаментом в обычном порядке. Когда впервые обсуждалась конференция по теоретической физике в Силиконовой долине и была выдвинута идея пригласить СССР направить делегацию, было мало шансов на принятие.
  
  Но к концу 1987 года реформы Горбачева начали вступать в силу, и было заметно явное ослабление официальных позиций в Москве. К удивлению организаторов семинара, Москва согласилась прислать небольшую группу участников.
  
  Имена и детали должны были быть переданы в иммиграционную службу, которая попросила штат проверить их. До этого момента СССР был настолько скрытен в научных вопросах, что имена и вклад в науку лишь горстки советских звезд были известны на Западе.
  
  Когда список попал в Лэнгли, он попал в подразделение SE и был передан Монку. Он случайно оказался доступен. Два его агента в Москве вносили свой вклад через тайные источники, а полковник Туркин находился в Восточном Берлине, предоставляя полную информацию о деятельности КГБ в Западной Германии.
  
  Монк проверил список имен восьми советских ученых, которые должны были принять участие в ноябрьской конференции в Калифорнии, с помощью обычных проверок и обнаружил пробелы. Ни о ком из списка ЦРУ даже не слышало, не говоря уже о том, чтобы приблизиться к кому-либо или завербовать его.
  
  Поскольку он был терьером, когда сталкивался с проблемой, он попробовал последний ход. Хотя отношения между ЦРУ и его внутренним аналогом, контрразведывательным подразделением ФБР, всегда были напряженными, а иногда и ядовитыми, а после дела Говарда больше касались последнего, он все равно решил обратиться в Бюро.
  
  Это был рискованный шаг, но он знал, что у Бюро был гораздо более полный список советских граждан, которые искали и получили убежище в Соединенных Штатах, чем у ЦРУ. Вопрос был не в том, поможет ли ФБР, а в том, позволят ли Советы когда-нибудь ученому, у которого есть родственник в Америке, вообще покинуть СССР. Скорее всего, они никогда этого не сделают, потому что семья в ШТАТАХ рассматривалась КГБ как серьезный недостаток безопасности.
  
  Из восьми имен в списке двое снова появились в списке просителей убежища ФБР. Проверка показала, что одно имя было совпадением; семья в Балтиморе не имела никакого отношения к прибывшему русскому ученому.
  
  Другое имя было странным. Русско-еврейская беженка, которая попросила убежища через посольство США в Вене, когда находилась в транзитном лагере в Австрии, и получила его, родила, находясь в Америке, но зарегистрировала своего сына под другим именем.
  
  Г-жа Евгения Розина, ныне из Нью-Йорка, зарегистрировала своего сына под именем Ивана Ивановича Блинова. Монах знал, что это означает "Иван, сын Ивана". Очевидно, что мальчик был рожден вне брака. Результат объединения внутри штатов, в транзитном лагере в Австрии или раньше? Одним из имен в списке советских ученых было имя профессора доктора Ивана Ю. Блинов. Это было необычное название, которого один монах никогда раньше не видел. Он отправился на Amtrak в Нью-Йорк и разыскал мисс Розину.
  
  ¯
  
  ИНСПЕКТОР Новиков решил, что сообщит хорошие новости своему коллеге Вольскому за кружкой пива после работы. Опять же, столовая была подходящим местом; пиво было дешевым.
  
  “Угадай, где я провел утро”.
  
  “В постели с балериной-нимфоманкой”.
  
  “Шанс был бы прекрасной вещью. В штаб-квартире UPF.”
  
  “Что, та навозная куча, которую они держат в Рыбном переулке?”
  
  “Нет, это просто для вида. У Комарова есть своя настоящая штаб-квартира в очень вкусной вилле недалеко от Бульварного кольца. Кстати, пиво за твой счет. Я раскрыл твое дело за тебя.”
  
  “Который из них?”
  
  “Старик, найденный в лесу у Минского шоссе. Он был уборщиком офиса в штаб-квартире UPF, пока не занялся кражами со взломом, чтобы немного подзаработать на стороне. Вот подробности.”
  
  Вольский пробежал глазами по единственному листу, который дал ему Новиков.
  
  “В UPF им в эти дни не очень везет”, - сказал он.
  
  “Как же так?”
  
  “Личный секретарь Комарова тоже пошел и утопился в прошлом месяце”.
  
  “Самоубийство?”
  
  “Нет. Ничего подобного. Пошел купаться, так и не вышел. Ну, не ‘никогда’. Они выловили его на прошлой неделе ниже по течению. У нас умный патологоанатом. Нашел обручальное кольцо с его именем на внутренней стороне.”
  
  “Когда, по словам этого умного патологоанатома, он вошел в воду?”
  
  “Примерно в середине июля”.
  
  Новиков задумался. Ему действительно следовало купить пиво. В конце концов, он должен был взыскать с англичанина тысячу фунтов стерлингов. Теперь он мог бы дать ему немного больше. На дом.
  
  Нью-Йорк, сентябрь 1988
  
  ЕЙ было около сорока, темноволосая, энергичная и симпатичная. Он ждал в вестибюле ее многоквартирного дома, когда она вернулась домой, забрав сына из школы. Мальчик был подвижным семилетним парнем.
  
  Смех сошел с ее лица, когда он представился офицером иммиграционной службы. Для любого иммигранта неамериканского происхождения, даже с документами в идеальном порядке, слова "Иммиграция" достаточно, чтобы вызвать беспокойство, если не страх. У нее не было выбора, кроме как впустить его.
  
  Когда ее сын был поглощен домашним заданием за кухонным столом в ее маленькой, но чрезвычайно чистой квартире, они разговаривали в гостиной. Она защищалась и была начеку.
  
  Но Монк был непохож на резких, неулыбчивых чиновников, которых она встречала раньше во время своей борьбы за то, чтобы ее приняли в Соединенные Штаты восемь лет назад. У него было обаяние и обаятельная улыбка, и она начала расслабляться.
  
  “Вы знаете, как это бывает с нами, государственными служащими, госпожа Розина. Файлы, файлы, всегда файлы. Если они выполнены, босс доволен. Что происходит потом? Ничего. Они пылятся в каком-нибудь архиве. Но когда это не так, босс становится раздражительным. Итак, какой-нибудь мелкий винтик вроде меня отправляется доработать детали ”.
  
  “Что ты хочешь знать?” - спросила она. “Мои документы в порядке. Я работаю экономистом и переводчиком. Я плачу свой путь, я плачу свои налоги. Я ничего не стою для США”.
  
  “Мы знаем это, мэм. О каких-либо нарушениях в ваших документах не может быть и речи. Вы гражданин, натурализованный. Все в порядке. Просто вы зарегистрировали там маленького Ивана под другим именем. Почему ты это сделал?”
  
  “Я дал ему имя его отца”.
  
  “Конечно. Смотри, сейчас 1988 год. Сын пары, которая не вступила в брак, не является для нас проблемой. Но файлы есть файлы. Не могли бы вы просто назвать мне имя его отца? Пожалуйста.”
  
  “Иван Евдокимович Блинов”, - сказала она.
  
  Бинго. Имя в списке. Вряд ли во всей России могло быть два таких имени.
  
  “Ты очень любила его, не так ли?”
  
  В ее глазах появилось отстраненное выражение, как у человека, смотрящего на воспоминание о давнем прошлом.
  
  “Да”, - прошептала она.
  
  “Пожалуйста, расскажите мне об Иване”.
  
  Среди его многочисленных талантов Джейсон Монк обладал своеобразной способностью убеждать людей поговорить с ним. В течение двух часов, пока мальчик не вышел с домашним заданием по арифметике в идеальном порядке, она рассказывала ему об отце своего сына.
  
  Родился в Ленинграде в 1938 году, он был сыном университетского преподавателя физики, его мать была школьной учительницей математики. Чудом отец пережил волны сталинских чисток перед войной, но погиб во время немецкой блокады в 1942 году. Мать с пятилетним Ваней на руках была спасена, сбежав из голодающего города в колонне грузовиков по льду Ладожского озера зимой 1942 года. Их переселили в маленький городок на Урале, где мальчик вырос, его мать была предана идее, что однажды он станет таким же блестящим, как его отец.
  
  В восемнадцать лет он отправился в Москву, чтобы поступить в самое престижное техническое высшее учебное заведение в СССР - Физико-технологический институт. К его удивлению, он был принят. Несмотря на его скромные обстоятельства, слава отца, преданность матери, возможно, гены и, конечно, его личные усилия склонили чашу весов. За своим скромным названием институт был кузницей самых совершенных разработчиков ядерного оружия.
  
  Шесть лет спустя, все еще молодому человеку, Блинову предложили работу в научном городке, настолько секретном, что прошли годы, прежде чем Запад даже услышал о нем. Арзамас-16 стал для юного вундеркинда одновременно привилегированным домом и тюрьмой.
  
  По советским меркам, условия были роскошными. Небольшая квартира, но полностью его собственная, лучшие магазины, чем где-либо в стране, более высокая зарплата и безграничные исследовательские возможности — все это принадлежало ему. Чего у него не было, так это права уйти.
  
  Раз в год была возможность провести отпуск на одобренном курорте за небольшую часть обычной цены. Затем он снова оказался за колючей проволокой, перехватывал почту, прослушивал телефоны и отслеживал дружеские отношения.
  
  До того, как ему исполнилось тридцать, он встретил Валю, молодую библиотекаршу и преподавательницу английского языка, и женился на ней в Арзамасе-16. Она научила его языку, чтобы он мог читать урожай технических публикаций, льющихся с Запада, в оригинале. Поначалу они были счастливы, но постепенно брак стал омрачаться одним недостатком: они отчаянно хотели ребенка, но не могли его завести.
  
  Осенью 1977 года Иван Блинов отдыхал на курорте Кисловодск на Северном Кавказе, когда познакомился с Женей Розиной. Как часто случалось в "золотой клетке", его жене пришлось взять отпуск в другое время.
  
  Жени было двадцать девять, на десять лет его моложе, разведенная женщина из Минска, тоже бездетная; живая, непочтительная, постоянная слушательница “голосов” - "Голоса Америки" и Би—би—си - и читательница смелых журналов, таких как "Польша", печатающихся в Варшаве и гораздо более либеральных и разносторонних, чем унылые, догматичные советские издания. Ученый с закрытыми ставнями был очарован ею.
  
  Они договорились переписываться, но поскольку Блинов знал, что его почта будет перехвачена (он был хранителем секретов), он попросил ее написать другу в Арзамас-16, чья почта не будет просматриваться.
  
  В 1978 году они встретились снова, по договоренности, на этот раз на курорте Сочи на Черном море. Брак Блинова был ... распущен во всем, кроме названия. Их дружба переросла в бурный роман. Они встретились снова, в третий и последний раз в 1979 году в Ялте, и поняли, что все еще любят друг друга, но это была безнадежная любовь.
  
  Он чувствовал, что не может развестись со своей женой. Если бы за ней охотился другой мужчина, все было бы по-другому. Но этого не было; она не была красива. Но она была верна ему пятнадцать лет, и если любовь умерла, то таков порядок вещей. Они все еще были друзьями, и он не стал бы позорить ее разводом, по крайней мере в том крошечном сообществе, в котором они жили.
  
  Женя не стал возражать, но по другой причине. Она сказала ему то, чего не говорила ему раньше. Если бы они поженились, это испортило бы его карьеру. Она была еврейкой; этого было достаточно. Она уже подала заявление в ОВИР, Отдел виз и разрешений, чтобы эмигрировать в Израиль. При Брежневе было новое устроение. Они поцеловались, занялись любовью и расстались, и больше никогда не видели друг друга.
  
  “Остальное ты знаешь”, - сказала она.
  
  “Транзитный лагерь в Австрии, подход к нашему посольству?”
  
  ‘Да”.
  
  “А Иван Иванович?”
  
  “Через шесть недель после отпуска в Ялте я поняла, что ношу его ребенка. Иван родился здесь, он гражданин США. По крайней мере, он вырастет свободным”.
  
  “Вы когда-нибудь переписывались с ним, сообщали ему?”
  
  “До какого момента?” спросила она с горечью. “Он женат. Он живет в позолоченной тюрьме, такой же заключенный, как любой зек в лагерях. Что я мог сделать? Напомнить ему обо всем этом? Заставить его стремиться к тому, чего он не может достичь?”
  
  “Вы рассказали своему сыну о его отце?”
  
  “Да. Что он великий человек. Добрый человек. Но очень далеко.”
  
  “Все меняется”, - мягко сказал Монк. “В наши дни он, вероятно, мог бы добраться аж до Москвы. У меня есть друг. Он часто ездит в Москву. Бизнесмен. Вы могли бы написать человеку в Арзамасе-16, чья почта не перехватывается. Попроси отца приехать в Москву”.
  
  “Почему? Сказать ему что?”
  
  “Он должен знать о своем сыне”, - сказал Монк. “Пусть мальчик напишет. Я прослежу, чтобы его отец получил письмо ”.
  
  Перед тем как лечь спать, маленький мальчик написал на хорошем, но трогательно неправильном русском языке письмо на двух страницах, которое начиналось так: “Дорогой папа ...”
  
  ¯
  
  ГРЕЙСИ Филдс вернулась в посольство незадолго до полудня 11 августа. Он постучал в дверь "Макдоналдса" и застал начальника отделения погруженным в мрачные раздумья.
  
  “Пузырь?” - переспросил мужчина постарше. Филдс кивнул.
  
  Когда они расположились в конференц-зале, Филдс бросил на стол фотографию мертвого лица старика.
  
  Это был один из снимков, сделанных в лесу, похожий на снимок, который принес в посольство инспектор Чернов.
  
  “Вы видели своего мужчину?” - спросил Макдональд.
  
  “Ага. И это довольно травмирующий материал. Он был уборщиком в штаб-квартире UPF ”.
  
  “Уборщица?”
  
  “Это верно. Уборщица в офисе. Как Человек-невидимка Честертона. Появлялся каждую ночь, но никто его не замечал. Приходил около десяти каждый вечер с понедельника по пятницу, убирал офисы от начала до конца, уходил до рассвета. Вот почему он был потрепанным старьем. Жил в трущобах. Заработал гроши. Это еще не все.”
  
  Филдс рассказал историю Н. И. Акопова, покойного личного секретаря Игоря Комарова, который решил отправиться на необдуманный и, как оказалось, смертельный заплыв в реку примерно в середине июля.
  
  Макдональд встал и прошелся по комнате.
  
  “Предполагается, что в нашей работе мы должны полагаться на факты, факты и только факты”, - сказал он. “Но давайте позволим себе небольшое предположение. Акопов оставил этот чертов документ у себя на столе. Старый уборщик увидел это, пролистал, ему что-то не понравилось, и он это украл. Имеет смысл?”
  
  “Не могу придраться к этому, Джок. Пропажа документа обнаружена на следующий день, Акопова уволили, но, поскольку он это видел, его нельзя оставлять на земле живых. Он идет купаться с двумя здоровенными парнями, чтобы удержать его на дне ”.
  
  “Вероятно, сделано в бочке с водой. Потом сбросили в реку, ” пробормотал Макдональд. “Очиститель не отображается, и пенни падает. Тогда охота за ним продолжается. Но он уже бросил его в машину Селии Стоун.”
  
  “Почему? Джок, почему она?”
  
  “Мы никогда не узнаем. Он, должно быть, знал, что она была в посольстве. Он сказал что-то о том, чтобы отдать это мистеру послу за пиво. Какое чертово пиво?”
  
  “В любом случае, они находят его”, - предположил Филдс. “Обработай его, и он все расскажет. Затем они прикончили его и выбросили. Как они нашли квартиру Селии?”
  
  “Вероятно, следил за ее машиной. Отсюда. Она бы не заметила. Выяснил, где она жила, подкупил охранников на воротах, проверил ее машину. Никаких файлов поблизости не было, поэтому они вломились в ее квартиру. Затем она вошла.”
  
  “Итак, Комаров знает, что его драгоценное досье пропало”, - сказал Филдс. “Он знает, кто его взял, он знает, куда он его бросил. Но он не знает, обратил ли кто-нибудь на это внимание. Селия могла бы выбросить это. Каждый чудак в России отправляет прошения к высокому и могущественному. Они как осенние листья. Возможно, он не знает, какой эффект это вызвало.”
  
  “Теперь он знает”, - сказал Макдональд.
  
  Он достал из кармана маленький магнитофон, позаимствованный у одной из сотрудниц машинописного бюро, которая привыкла проигрывать на нем свои музыкальные кассеты. Затем он взял миниатюрную кассету и вставил ее внутрь.
  
  “Что это?” - спросил Филдс.
  
  “Это, мой друг, запись всего интервью с Игорем Комаровым. По часу с каждой стороны.”
  
  “Но я думал, что убийцы забрали магнитофон”.
  
  “Они сделали это. Им также удалось пустить в него пулю. Я нашел фрагменты пластика и металла на дне правого внутреннего нагрудного кармана Джефферсона. Они ограбили не бумажник, а магнитофон. Так что запись будет неиграбельна”.
  
  “Но...”
  
  “Но этот суетливый ублюдок, должно быть, остановился на улице, извлек свое драгоценное интервью и вставил новую кассету. Это было найдено в пластиковом пакете в кармане его брюк. Я думаю, это показывает, почему он умер. Послушай”.
  
  Он включил аппарат. Голос мертвого Журналиста заполнил комнату.
  
  “Господин Президент, что касается иностранных дел, особенно тех, которые касаются отношений с другими республиками СССР, как вы намерены обеспечить возрождение во славу русской нации?”
  
  Последовала небольшая пауза, затем Кузнецов начал переводить. Когда он закончил, последовала еще более долгая пауза и звук шагов по ковру. Аппарат отключился.
  
  “Кто-то встал и вышел из комнаты”, - сказал Макдональд.
  
  Аппарат снова включился, и они услышали голос Комарова, дающий свой ответ. Как долго у Джефферсона была выключена его машина, они не могли знать. Но как раз перед щелчком они могли слышать, как Кузнецов начал говорить: “Я уверен, что президентом не будет ...”
  
  “Я не понимаю”, - сказал Филдс.
  
  “Это ужасно просто, Грейси. Я сам перевел этот черный манифест. Всю ночь, возвращаясь на Воксхолл-Кросс. Это я перевел фразу "Возрождение во славу отечества" как ‘возрождение во славу родины’. Потому что это то, что это означает.
  
  “Марчбэнкс прочитал перевод. Он, должно быть, упомянул эту фразу редактору Джефферсона, который, в свою очередь, использовал ее для Джефферсона. Ему понравились изображения, поэтому он вернул их Комарову прошлой ночью. Ублюдок обнаружил, что слушает свой собственный язык. И я никогда не слышал, чтобы эту фразу использовали раньше ”.
  
  Филдс протянул руку и воспроизвел отрывок. Когда Джефферсон закончил, Кузнецов перевел на русский. Для “возрождения к славе” он использовал русские слова возрождение во славу.
  
  “ Господи Иисусе, ” пробормотал Филдс. “Комаров, должно быть, подумал, что Джефферсон видел весь документ, прочитал его по-русски. Должно быть, он пришел к поспешному выводу, что Джефферсон был одним из нас, и пришел, чтобы испытать его. Ты думаешь, это сделали Черные стражи?”
  
  “Нет, я думаю, Гришин получил заказное убийство от своих контактов в преступном мире. Очень быстрая работа. Если бы у них было больше времени, они бы схватили его на улице и допросили на досуге. Им было сказано заставить его замолчать и вернуть ту кассету ”.
  
  “Итак, Джок, что ты собираешься теперь делать?”
  
  “Возвращайся в Лондон. Перчатки сняты. Мы знаем, и Комаров знает, что мы знаем. Шеф сказал, что ему нужны доказательства, что это не подделка. Три человека уже умерли за этот сатанинский документ. Я не знаю, сколько еще чертовых доказательств он хочет ”.
  
  Сан-Хосе, ноябрь 1988
  
  СИЛИКОНОВАЯ долина на самом деле - это долина, протянувшаяся вдоль линии между горами Санта-Крус на западе и хребтом Гамильтон на востоке. Он простирается от Санта-Клары до Менло-парка, которые были его пределами в 1988 году. С тех пор он распространился. Прозвище происходит от удивительной концентрации от одной до двух тысяч отраслей промышленности и исследовательских фондов, посвященных самым высоким технологиям.
  
  Международная научная конференция в ноябре 1988 года проходила в главном городе долины, Сан-Хосе, когда-то маленьком городке испанской миссии, а теперь разросшейся агломерации со сверкающими башнями. Восемь членов советской делегации были расквартированы в Сан-Хосе-Фэрмонте. Джейсон Монк был в вестибюле, когда они регистрировались.
  
  Основную восьмерку сопровождала гораздо большая фаланга надзирателей. Некоторые были из советской миссии ООН в Нью-Йорке, один из консульства в Сан-Франциско, и четыре прибыли из Москвы. Монк сидел за чашкой чая со льдом, в твидовом пиджаке, с экземпляром "New Scientist" рядом с ним, играя в прятки. Всего их было пятеро, явно покровители из КГБ.
  
  Перед приходом у Монка была длительная встреча с ведущим физиком-ядерщиком из лаборатории Лоуренса Ливермора. Мужчина был в восторге от возможности наконец встретиться с советским физиком профессором Блиновым.
  
  “Вы должны осознать, что этот парень - загадка. Он действительно приобрел известность за последние десять лет”, - сказал ему ученый из Ливермора. Примерно в то же время до нас начали доходить слухи о нем в научных кругах. До этого он был звездой в СССР, но ему не разрешали ничего публиковать за границей.
  
  “Мы знаем, что он получил Ленинскую премию, наряду с множеством наград. Он, должно быть, получил кучу приглашений выступить за границей — черт возьми, мы отправили ему два, — но нам пришлось отправить их в Президиум Академии наук. Они всегда говорили ‘забудь об этом". Он внес значительный вклад, и я предполагаю, что он, должно быть, хотел международного признания — все мы люди — так что, вероятно, Академия отклонила приглашения. И теперь он приближается. Он будет читать лекцию по продвинутой физике элементарных частиц, и я буду там ”.
  
  Я тоже, подумал Монк.
  
  Он подождал, пока ученый не произнесет свою речь. Это было тепло встречено аплодисментами. В аудитории Монк прослушал обращения, которые распространялись во время перерывов на кофе, и подумал, что с таким же успехом все они могли бы говорить по-марсиански. Он не понял ни слова.
  
  В вестибюле отеля он стал привычным зрелищем с его твидовым пиджаком, очками, висящими на шнурке вокруг шеи, и несколькими научными журналами. Даже четыре офицера КГБ и один офицер ГРУ перестали изучать его.
  
  В последнюю ночь перед тем, как советская делегация должна была отправиться домой, Монк подождал, пока профессор Блинов уйдет в свою комнату, прежде чем постучать в дверь.
  
  “Да?” - произнес голос по-английски.
  
  “Обслуживание в номерах”, - сказал Монк.
  
  Дверь открылась, насколько позволяла цепочка. Профессор Блинов выглянул наружу. Он увидел мужчину в костюме, держащего вазу с фруктами, перевязанную розовой лентой.
  
  “Я не заказывал доставку еды и напитков в номер”.
  
  “Нет, сэр. Я ночной менеджер. Это с наилучшими пожеланиями от менеджера ”.
  
  Спустя пять дней профессор Блинов все еще был сбит с толку этим странным обществом безграничного материального потребления. Единственными вещами, которые он признавал, были научные дискуссии и строгая охрана. Но бесплатная ваза с фруктами была новинкой. Не желая быть невежливым, он снял цепочку, чего КГБ запретил ему делать. Они из всех людей знали о полуночных стуках в дверь.
  
  Вошел монах, положил фрукт, повернулся и закрыл дверь. В глазах ученого появилась тревога.
  
  “Я знаю, кто ты. Уходи сейчас же, или я позвоню своим людям ”.
  
  Монах улыбнулся и перешел на русский.
  
  “Конечно, профессор, в любое время, когда вы захотите. Но сначала у меня есть кое-что для тебя. Сначала прочтите это, затем позвоните ”.
  
  Сбитый с толку ученый взял письмо мальчика и пробежал глазами по первой строке.
  
  “Что за чушь?” - запротестовал он. “Ты силой врываешься сюда и ...”
  
  “Давай просто поговорим пять минут. Тогда я пойду. Очень тихо. Никакой суеты. Но сначала, выслушай, пожалуйста ”.
  
  “Ты не можешь сказать ничего такого, что я хотел бы услышать. Я был предупрежден о вас, люди. ...”
  
  “Женя в Нью-Йорке”, - сказал Монк. Профессор замолчал, и у него отвисла челюсть. В пятьдесят лет он был седовлас и выглядел старше своих лет. Он сутулился, ему нужны были очки для чтения, и теперь они сидели у него на носу. Он посмотрел на Монка поверх них и медленно сел на кровать.
  
  “Женя? Здесь? В Америке?”
  
  “После вашего последнего совместного отпуска в Ялте она получила разрешение уехать в Израиль. В транзитном лагере в Австрии она связалась с нашим посольством, и мы дали ей визу, чтобы приехать сюда вместо этого. В лагере она поняла, что носит твоего ребенка. Теперь, прочтите письмо, пожалуйста ”.
  
  Профессор читал медленно, в замешательстве. Закончив, он взял два листа кремовой бумаги и уставился на противоположную стену. Он снял очки и потер глаза. Медленно навернулись две слезинки и потекли по его щекам.
  
  “У меня есть сын”, - прошептал он. “Дорогой Боже, у меня есть сын”.
  
  Монк достал из кармана фотографию и протянул ее. Мальчик носил бейсболку, высоко надвинутую на голову, и широко улыбался. Там были веснушки и сколотый зуб.
  
  “Иван Иванович Блинов”, - сказал Монк. “Он никогда тебя не видел. Просто выцветшая фотография из Сочи. Но он любит тебя”.
  
  “У меня есть сын”, - повторил человек, который мог создавать водородные бомбы.
  
  “У тебя тоже есть жена”, - пробормотал Монк. Блинов покачал головой.
  
  “Валя умерла от рака в прошлом году”.
  
  Сердце монаха упало. Он был свободным человеком. Он хотел бы остаться в Штатах. Это не входило в план игры. Блинов опередил его.
  
  “Чего ты хочешь?”
  
  “Через два года мы хотим, чтобы вы приняли приглашение на лекцию на Западе и остались здесь. Мы доставим вас самолетом в Штаты, где бы вы ни находились. Жизнь будет очень хорошей. Должность старшего профессора в крупном университете, большой дом в лесу, две машины. И Женя с Иваном с тобой. Навсегда. Они оба тебя очень любят, и я думаю, что ты любишь их ”.
  
  “Два года”.
  
  “Да, еще два года в "Арзамасе-16". Но нам нужно знать все это. Ты понимаешь?”
  
  Блинов кивнул. Перед рассветом он запомнил адрес в Восточном Берлине и принял баллончик с пеной для бритья, где-то посреди аэрозоля был маленький пузырек с невидимыми чернилами для его единственной буквы. О проникновении в Арзамас-16 не могло быть и речи. Должна была состояться одна встреча и передача, а год спустя побег со всем, что он смог взять с собой.
  
  Когда он вышел в вестибюль, тихий голос внутри Джейсона Монка сказал: "Ты первоклассный крысолов". Ты должен был позволить ему остаться здесь, сейчас. Другой голос сказал: Вы не благотворительная организация по воссоединению семей. Ты гребаный шпион. Это то, что ты делаешь, это все, что ты делаешь. И настоящий Джейсон Монк поклялся, что однажды Иван Евдокимович Блинов будет жить в Штатах со своей женой и сыном, и дядя Сэм все ему компенсирует, каждую последнюю минуту этих двух лет.
  
  ¯
  
  Встреча состоялась два дня спустя в офисе сэра Генри Кумбса на верхнем этаже Воксхолл-Кросс, в шутку известном как Дворец света и культуры. Название было придумано старым воином, давно умершим, по имени Ронни Блум. Будучи востоковедом, он однажды нашел здание с таким названием в Пекине. Казалось, что в нем было очень мало света и не так много культуры, что напомнило ему его собственную штаб-квартиру в Century House. Название прижилось.
  
  Также присутствовали два диспетчера Восточного и Западного полушарий, Марчбэнкс в качестве главы российского отдела и Макдональд. Докладывал Макдональд почти час, время от времени задавая дополнительные вопросы своему начальству.
  
  “Ну что, джентльмены?” - спросил наконец шеф. Каждый высказал свою реакцию. Они были единодушны. Необходимо было сделать предположение, что Черный манифест действительно был украден и являлся подлинным планом того, что Комаров намеревался сделать, когда пришел к власти: создать однопартийную тиранию для осуществления внешней агрессии и внутреннего геноцида.
  
  “Ты изложишь все, что рассказал нам, в письменной форме, Джок? Пожалуйста, до наступления темноты. Тогда мне придется поднять его выше. И я думаю, мы должны поделиться с нашими коллегами в Лэнгли. Шон, ты с этим разберешься?”
  
  Диспетчер Западного полушария кивнул. Вождь поднялся.
  
  “Отвратительный бизнес. Должен быть остановлен, конечно. Политики должны дать нам зеленый свет, чтобы положить конец этому человеку ”.
  
  Но это было не то, что произошло. Что действительно произошло, так это то, что незадолго до конца августа сэра Генри Кумбса попросили посетить высокопоставленного государственного служащего Министерства иностранных дел на Кинг-Чарльз-стрит.
  
  Будучи постоянным заместителем министра, сэр Реджинальд Парфитт был не только коллегой начальника SIS, но и одним из так называемых Пяти мудрецов, которые, вместе с его коллегами в казначействе, обороне, Кабинете министров и министерстве внутренних дел, могли бы предложить свои рекомендации премьер-министру в качестве преемника шефа. Оба мужчины прошли долгий путь, у обоих были дружеские отношения, и оба остро осознавали, что они правили в совершенно разных избирательных округах.
  
  “Этот чертов документ, который ваши парни привезли из России в прошлом месяце”, - сказал Парфитт.
  
  “Черный манифест”.
  
  “Да. Хорошее название. Твоя идея, Генри?”
  
  “Начальник моего участка в Москве. Показался мне довольно подходящим ”.
  
  “Абсолютно. Черный - это слово. Что ж, мы поделились этим с американцами, но больше ни с кем. И это было так высоко, как только возможно. Наш собственный Лорд и Повелитель, — он имел в виду министра иностранных дел Великобритании, — увидел это перед тем, как отправиться на каникулы к удовольствиям Тосканы. Как и американский госсекретарь. Излишне говорить, что отвращение было всеобщим ”.
  
  “Мы собираемся реагировать, Реджи?”
  
  “Отреагируй. Ах, да, что ж, вот в чем проблема. Правительства официально реагируют на правительства, а не на иностранных оппозиционных политиков. Официально этот документ, — он постучал пальцем по копии манифеста Министерства иностранных дел на своей промокашке, — почти наверняка не существует, несмотря на то, что мы оба знаем, что он существует.
  
  “Официально мы вряд ли владеем ею, поскольку она, несомненно, была украдена. Я боюсь, что общепринятая мудрость заключается в том, что официально ни одно правительство ничего не может сделать ”.
  
  “Это официально”, - пробормотал Генри Кумбс. “Но наше правительство, в своей, без сомнения, бесконечной мудрости, использует мою службу именно для того, чтобы иметь возможность действовать, если того потребует случай, неофициально”.
  
  “Чтобы быть уверенным, Генри, чтобы быть уверенным. И, без сомнения, вы имеете в виду какую-то форму тайных действий ”.
  
  Когда он произносил последние два слова, выражение лица сэра Реджинальда говорило о том, что какой-то дурак, должно быть, открыл окно, чтобы впустить запах с газового завода.
  
  “Злых маньяков дестабилизировали и раньше, Реджи. Очень тихо. Это то, что мы делаем, ты знаешь ”.
  
  “Но редко с успехом, Генри. И в этом проблема. Все наши политические хозяева по обе стороны Атлантики, похоже, придерживаются мнения, что, каким бы тайным ни казалось что-то в данный момент, позже это всегда просачивается наружу. К их большому дискомфорту.
  
  “У наших американских друзей есть свои бесконечные "ворота", которые не дают им спать по ночам. Уотергейт, Ирангейт, Иракгейт. И наши собственные люди помнят все эти утечки, за которыми последовали комиссии по расследованию и их изобличающие отчеты. Лжецы в парламенте, оружие в Ирак. ... Ты улавливаешь, к чему я клоню, Генри?”
  
  “Ты имеешь в виду, у них не хватит смелости”.
  
  “Грубо, но точно, как всегда. У тебя всегда был талант к изысканным выражениям. Я не думаю, что какое-либо правительство будет мечтать о расширении торговых кредитов или помощи этому человеку, если он или когда он придет к власти. Но это все. Что касается активных мер, то ответ отрицательный ”.
  
  Постоянный заместитель госсекретаря проводил Кумбса до двери. Его мерцающие голубые глаза встретились с глазами шефа разведки без намека на юмор.
  
  “И, Генри, это действительно означает нет”.
  
  Когда машина с водителем несла его обратно по набережным сонной реки Темзы в направлении Воксхолл-Кросс, у сэра Генри Кумбса не было иного выбора, кроме как принять реальность межправительственного решения. Когда-то рукопожатий было достаточно, и конфиденциальность предполагалась и сохранялась. За последнее десятилетие, когда официальные утечки были одной из немногих развивающихся отраслей, было достаточно только подписей. И у них была привычка возвращаться, чтобы преследовать подписавшего. Никто в Лондоне или Вашингтоне не был готов поставить свою подпись под приказом своим секретным службам об “активных мерах” по предотвращению дальнейшего продвижения Игоря Алексеевича Комарова.
  
  Владимир, июль 1989
  
  Американский ученый доктор Филип Питерс уже однажды приезжал в СССР, якобы для того, чтобы потакать своей безобидной страсти к изучению восточного искусства и древнерусских древностей. Ничего не произошло, ни одна бровь не была поднята.
  
  Двенадцать месяцев спустя в Москву хлынуло еще больше туристов, а контроль стал еще более расслабленным. Вопрос, стоявший перед Монком, заключался в том, использовать ли доктора Питерса снова. Он решил, что так и будет.
  
  Письмо от профессора Блинова было совершенно ясным. Он собрал богатый урожай, охватывающий все научные вопросы, на которые Соединенные Штаты хотели получить ответы. Этот список был подготовлен после интенсивных обсуждений с высшими эшелонами американского исследовательского истеблишмента еще до того, как Монк столкнулся лицом к лицу с профессором в его комнате в Сан-Хосе Фэрмонт и Иван Блинов забрал его с собой. Теперь он был готов доставить. Его проблема заключалась в том, что ему было бы трудно добраться до Москвы. И подозрительный.
  
  Но поскольку Горки был другим городом, напичканным научными учреждениями, и всего в девяноста минутах езды на поезде от Арзамаса-16, он мог добраться туда. После личных протестов КГБ поднял его обычный хвост всякий раз, когда он покидал зону ядерных исследований. В конце концов, рассуждал он, он был в Калифорнии. Почему не в Горки? В этом его поддержал политический комиссар. Без слежки он мог бы сесть на дальнейший поезд до кафедрального города Владимира. Но это было именно так. Он должен был быть дома до наступления темноты. Он назвал 19 июля днем и местом встречи крипту Успенского собора в полдень.
  
  Монах изучал город Владимир в течение двух недель. Это был средневековый город, известный двумя великолепными соборами, богатыми картинами Рублева, иконописца пятнадцатого века. Чем больше была Успенская, тем меньше Димитриевский собор.
  
  Исследовательский отдел Лэнгли не смог найти туристическую группу, направляющуюся куда-либо вблизи Владимира в указанную дату. Отправиться в качестве одиночного туриста было бы рискованно; в группах была охрана. Наконец, они придумали группу энтузиастов древнерусской церковной архитектуры, которые собираются посетить Москву в середине июля с поездкой на автобусе в сказочный Загорский монастырь девятнадцатого. Доктор Питерс присоединился к нему.
  
  С привычной массой тугих седых кудрей и путеводителем на носу доктор Питерс в течение трех дней осматривал великолепные соборы Кремля. В конце третьего их гид из "Интуриста" сказал им быть в вестибюле своего отеля в 7:30 следующего утра, чтобы сесть на автобус до Загорска.
  
  В 7:15 А. М. Доктор Питерс прислал записку, в которой сообщал, что перенес сильное расстройство желудка и предпочитает оставаться в постели со своими лекарствами. В 8:00 А. М. он тихо покинул "Метрополь" и пешком дошел до Казанского вокзала, где сел на поезд до Владимира. Незадолго до 11:00 А. М. он сошел в кафедральном городе.
  
  Как он и ожидал от своего исследования, там уже было много групп туристов, поскольку во Владимире не было государственных секретов и слежки за туристами почти не существовало. Он купил путеводитель по городу и побродил по собору Святого Димитрия, восхищаясь его стенами с 1300 барельефами зверей, птиц, цветов, грифонов, святых и пророков. Без десяти двенадцать он прошел триста метров до Успенского собора и, никем не встреченный, спустился в два хранилища под хоровой галереей и алтарем. Он любовался иконами Рублева, когда у его плеча раздалось покашливание. Если за ним следили, я мертв, подумал он.
  
  “Здравствуйте, профессор, как дела?” - спокойно сказал он, не отрывая глаз от светящихся картин.
  
  “Я здоров, но нервничаю”, - сказал Блинов.
  
  “Разве не все мы такие?”
  
  “У меня есть кое-что для тебя”.
  
  “И у меня есть кое-что для тебя. Длинное письмо от Жени. Еще один от маленького Ивана, с несколькими рисунками, которые он сделал в школе. Кстати, он, должно быть, унаследовал твои мозги. Его учитель математики говорит, что он намного опережает свой класс.”
  
  Несмотря на то, что он был напуган, на лбу у него выступили капельки пота, ученый сиял от удовольствия.
  
  “Медленно следуйте за мной, ” сказал Монк, “ и продолжайте смотреть на иконы”.
  
  Он отошел, но таким образом, чтобы иметь возможность наблюдать за всем хранилищем. Группа французских туристов ушла, и они остались одни. Он передал профессору пачку писем, которые привез из Америки, и второй список задач, подготовленный американскими физиками-ядерщиками. Он оказался в кармане куртки Блинова. То, что у него было для Монка, было намного объемистее — пачка документов толщиной в один дюйм, которую он скопировал в Арзамасе-16.
  
  Монку это не понравилось, но ничего не оставалось, как засунуть кучу под рубашку и обработать пачку сзади. Он пожал руку и улыбнулся.
  
  “Мужайтесь, Иван Евдокимович, осталось недолго. Еще один год.”
  
  Двое мужчин расстались: Блинов, чтобы вернуться в Горки, а оттуда обратно в свою позолоченную клетку, Монк, чтобы сесть на обратный поезд в Москву. Он вернулся в постель, его груз был передан в посольство США, прежде чем автобус вернулся из Загорска. Все были очень сочувствующими и сказали ему, что он пропустил самое вкусное блюдо в своей жизни.
  
  20 июля группа вылетела из Москвы в Нью-Йорк через Полюс. В ту же ночь в аэропорт Кеннеди прилетел другой самолет, но на этот раз из Рима. На нем был изображен Олдрич Эймс, возвращающийся после трех лет в Италии, чтобы возобновить шпионаж в пользу КГБ в Лэнгли. Он уже был богаче на два миллиона долларов.
  
  Перед отъездом из Рима он выучил наизусть и сжег девятистраничное письмо из Москвы. Главным в его списке заданий было обнаружить любых других агентов, которыми руководило ЦРУ внутри СССР, с акцентом на любых сотрудниках КГБ, ГРУ, высокопоставленных государственных служащих или ученых. Там была приписка. Сконцентрируйтесь на человеке, которого мы знаем как Джейсона Монка.
  
  
  ГЛАВА 9
  
  АВГУСТ - НЕПОДХОДЯЩИЙ МЕСЯЦ ДЛЯ ДЖЕНТЛЬМЕНСКИХ клубы Сент-Джеймс, Пикадилли и Пэлл-Мэлл. Это месяц отпусков, когда большинство сотрудников хотят уехать со своими семьями, а половина участников находится у себя в стране или за границей.
  
  Многие клубы закрываются, и те члены, которые по какой-либо причине остаются в столице, обнаруживают, что им приходится жить в незнакомой обстановке; лоскутное одеяло двусторонних договоров позволяет членам закрытых клубов пить вино и ужинать в немногих оставшихся открытыми.
  
  Но к последнему дню месяца "Уайт" снова был открыт, и именно туда сэр Генри Кумбс пригласил на обед человека на пятнадцать лет старше себя и одного из своих предшественников на посту начальника Секретной разведывательной службы.
  
  В семьдесят четыре года сэр Найджел Ирвин уже пятнадцать лет был не у дел. Первые десять из них он провел как “кто-то в городе”, что означает, что, как и другие до или после, он использовал свой опыт мира, свои знания коридоров власти и свою природную проницательность в череде директорских постов, которые позволили ему кое-что отложить на старость.
  
  За четыре года до встречи за ланчем он, наконец, удалился в свой дом недалеко от Суониджа на острове Пурбек в графстве Дорсет, где писал, читал, гулял по дикой береговой линии над Ла-Маншем и иногда приезжал поездом в Лондон, чтобы повидаться со старыми друзьями. Те же друзья, и некоторые гораздо моложе, считали, что он все еще бодр и активен, поскольку за его мягкими голубыми глазами скрывался ум, острый как бритва.
  
  Те, кто знал его лучше всех, знали, что старомодная вежливость, которую он демонстрировал всем, кого встречал, скрывала стальную волю, которая при случае могла обернуться полной безжалостностью. Генри Кумбс, несмотря на разницу в возрасте, знал его довольно хорошо.
  
  Они оба пришли из специалистов по традициям России. После ухода Ирвайна на пенсию руководство SIS по очереди перешло к двум востоковедам и арабисту, прежде чем Генри Кумбс ознаменовал возвращение к одному из тех, кто скрежетал зубами в борьбе против Советского Союза. Когда шефом был Найджел Ирвин, Кумбс проявил себя блестящим агентом в Берлине, противопоставив свою хитрость восточногерманской сети КГБ и собственному руководителю шпионажа восточногерманцев Маркусу Вольфу.
  
  Ирвин был доволен тем, что разговор остался на уровне светской беседы в переполненном баре на первом этаже, но он был бы не совсем человеком, если бы не задался вопросом, почему его бывший протеже попросил его совершить поездку на поезде из Дорсета в душный Лондон ради одного-единственного обеда. Только когда они поднялись наверх и сели за столик у окна, выходящего на Сент-Джеймс-стрит, Кумбс упомянул о цели своего приглашения.
  
  “Что-то происходит в России”, - сказал он.
  
  “Довольно много, и все это плохо, судя по тому, что сообщают мне газеты”, - сказал Ирвин. Кумбс улыбнулся. Он знал, что у его бывшего шефа были источники намного лучше, чем утренние газеты.
  
  “Я не буду вдаваться в подробности”, - сказал он. “Не здесь, не сейчас. Только контур.”
  
  “Конечно”, - сказал Ирвин.
  
  Кумбс в общих чертах описал ему события последних шести недель в Москве и Лондоне. Особенно в Лондоне.
  
  “Они не собираются ничего с этим делать, и это окончательно”, - сказал он. “События должны идти своим чередом, какими бы прискорбными они ни были. Так, во всяком случае, выразился мне наш уважаемый министр иностранных дел пару дней назад ”.
  
  “Боюсь, вы сильно переоцениваете меня, если думаете, что я могу сделать что-нибудь, чтобы придать динамичности ”мандаринам" на Кинг-Чарльз-стрит", - сказал сэр Найджел. “Я стар и вышел на пенсию. Как выразились поэты, все гонки закончились, вся страсть израсходована ”.
  
  “У меня есть два документа, на которые я хотел бы, чтобы вы взглянули”, - сказал Кумбс. “Первый - это полный отчет обо всем, что произошло, насколько мы можем судить, с того момента, как храбрый, хотя и глупый старик украл папку со стола личного секретаря Комарова. Вы можете сами судить, является ли наше решение о том, что Черный манифест подлинный, тем, с которым вы можете согласиться ”.
  
  “А другой?”
  
  “Сам манифест”.
  
  “Благодарю вас за доверие. Что мне прикажете с ними делать?”
  
  “Возьми их домой, прочти их оба, посмотрим, что ты думаешь”.
  
  Когда пустые миски из-под рисового пудинга с джемом были убраны, сэр Генри Кумбс заказал кофе и два бокала марочного портвейна клуба, особенно изысканного Fonseca.
  
  “И даже если я соглашусь со всем, что вы говорите, с ужасностью манифеста и вероятностью, что это правда, что тогда?”
  
  “Я тут подумал, Найджел... я верю, что вы увидите этих людей в Америке на следующей неделе ...”
  
  “Боже мой, Генри, даже ты не должен знать об этом”.
  
  Кумбс пренебрежительно пожал плечами, но в глубине души он был рад, что его догадка сработала. Бы состоялось заседание Совета, и Ирвин был бы его частью.
  
  “По проверенной временем фразе, мои шпионы повсюду”.
  
  “Тогда я рад, что с моего времени не слишком многое изменилось”, - сказал Ирвин. “Хорошо, предположим, я встречаюсь с некоторыми людьми в Америке. Что насчет этого?”
  
  “Я оставляю это тебе. Твое суждение. Если вы считаете, что документы следует выбросить, пожалуйста, сожгите их оба до мелкого пепла. Если вы считаете, что они должны пересечь Атлантику, ваш выбор ”.
  
  “Боже мой, как это интригующе”.
  
  Кумбс достал из своего портфеля плоский запечатанный пакет и передал его. Ирвин поместил ее в свою собственную, вместе с покупками, которые он только что сделал в John Lewis, несколькими холстами для леди Ирвин, которая любила вышивать чехлы для подушек зимними вечерами.
  
  Они расстались в вестибюле, и сэр Найджел Ирвин взял такси до вокзала, чтобы успеть на свой поезд обратно в Дорсет.
  
  Лэнгли, сентябрь 1989
  
  КОГДА Олдрич Эймс вернулся в Вашингтон, его девятилетняя карьера шпиона КГБ все еще длилась поразительные четыре с половиной года. Купаясь в деньгах, он начал свою новую жизнь, купив за наличные дом за полмиллиона долларов и заехав на парковку в новеньком Jaguar. И все это при зарплате в 50 000 долларов в год. Никто не заметил ничего странного.
  
  Поскольку он руководил советским отделом в римском представительстве и, несмотря на то, что Рим перешел под управление Западной Европы, сам Эймс оставался частью важнейшего отдела СЕ. С точки зрения КГБ было жизненно важно, чтобы он оставался там, где при надлежащем доступе он мог бы еще раз просмотреть файлы 301. Но здесь у него возникла серьезная проблема. Милтон Бирден также только что вернулся в Лэнгли, руководя тайной войной против Советов в Афганистане. Первое, что он сделал как новый глава отдела SE, это попытался избавиться от Эймса. Однако в этом, как и другие до него, он был разочарован.
  
  Кен Малгрю, типичный бюрократ, поднялся через неоперативную часть иерархии до должности, которая поставила его во главе персонала. Как таковой, он оказывал большое влияние на распределение персонала и его расстановки. Они с Эймсом быстро возобновили свою пьяную дружбу, и теперь Эймс мог позволить себе только самое лучшее. Именно Малгрю расстроил Бердена, оставив Эймса в отделе SE.
  
  Тем временем ЦРУ компьютеризировало массы своих самых секретных файлов, доверяя свои самые сокровенные секреты самому небезопасному инструменту, когда-либо изобретенному человеком. В Риме Эймс взял за правило заниматься самообразованием, чтобы овладеть компьютерной грамотностью. Все, что ему было нужно, - это коды доступа, чтобы иметь возможность подключиться к файлам 301, даже не покидая своего рабочего стола. Больше никогда не понадобятся пластиковые пакеты для покупок, набитые бумагами. От него также никогда не потребуется рисовать и подписывать самые секретные файлы.
  
  Первое место, которое Малгрю удалось найти для своего приятеля, было место европейского начальника внешней оперативной группы Советского подразделения. Но внешние оперативные службы обрабатывали только советские активы, которые находились за пределами СССР или Советского Блока. Эти активы не включали Лизандера, бойца-спартанца, который в Восточном Берлине руководил Управлением К КГБ; Ориона, охотника, внутри советского министерства обороны в Москве. Дельфийский оракул находился в высших эшелонах московского министерства иностранных дел, а четвертый, тот, кто хотел перелететь Атлантику, под кодовым названием "Пегас", находился в закрытом ядерном исследовательском центре между Москвой и Уралом. Когда Эймс быстро воспользовался своим положением, чтобы проверить Джейсона Монка, который теперь превосходил его в звании GS-15, в то время как Эймс все еще застрял на GS-14, ничего не произошло. Но отсутствие каких-либо упоминаний о Монке во внешних операциях говорило ему об одном: любой, кем руководил Монк, находился внутри СССР. Сплетник и Малгрю рассказали ему остальное.
  
  В офисе ходили слухи, что Джейсон Монк был лучшим, последней великой надеждой в подразделении, разрушенном предыдущим предательством Эймса. Ходили также слухи, что он был одиночкой, индивидуалистом, который работал по-своему, шел на свой собственный риск, и его бы давно пихнули локтем, если бы не одно: он добивался результатов в организации, которых становилось все меньше и меньше.
  
  Как и любой распространитель бумаги, Малгрю негодовал на Монка. Его возмущала его независимость, его отказ подавать формы в трех экземплярах, и больше всего его кажущийся иммунитет к жалобам таких людей, как Малгрю. Эймс сыграл на этом негодовании. Из них двоих у Эймса была лучшая склонность к выпивке. Именно он мог продолжать думать, несмотря на пары алкоголя, в то время как Малгрю стал хвастливым и развязным на язык.
  
  Таким образом, однажды поздней ночью в сентябре 1989 года, когда тема разговора снова вернулась к "одиночке", Малгрю выпалил, что, как он слышал, Монк руководил агентом, который был “какой-то важной шишкой, которую он завербовал пару лет назад в Аргентине”.
  
  Там не было ни имени, ни кодового наименования. Но КГБ мог бы разобраться с остальным. “Важная шишка” означает человека ранга второго секретаря или выше. Для “пару лет назад” они установили период от восемнадцати месяцев назад до трех лет.
  
  Проверка сообщений Министерства иностранных дел в Буэнос-Айресе выявила список из семнадцати возможных. Сообщение Эймса о том, что этот человек не был перепостирован за границу, сократило список до двенадцати.
  
  В отличие от ЦРУ, контрразведывательное подразделение КГБ не отличалось брезгливостью. Он начал рассматривать внезапный доступ к деньгам, улучшение образа жизни, даже покупку небольшой квартиры …
  
  ¯
  
  Это был прекрасный день первого сентября, с ветерком с Ла-Манша, и между утесами и дальним побережьем Нормандии не было ничего, кроме волн с белыми шапками, гонимых ветром.
  
  Сэр Найджел шагал по тропинке на вершине утеса между Даристон-Хед и Сент-Олбанс-Хед и вдыхал пропитанный солью воздух. Это была его любимая прогулка на протяжении многих лет и тонизирующее средство после прокуренных залов заседаний или ночи, проведенной за изучением секретных документов. Он обнаружил, что это прояснило его голову, сконцентрировало разум, отбросило неуместное и намеренно вводящее в заблуждение, сфокусировало суть проблемы.
  
  Он провел ночь, склонившись над двумя документами, которые дал ему Генри Кумбс, и был потрясен тем, что прочитал. Детективная работа, которая была проведена с тех пор, как бродяга что-то бросил в дверь машины Селии Стоун, встретила его одобрение. Именно так он бы это и сделал.
  
  Он смутно помнил Джока Макдональда, молодого стажера на побегушках в Сенчури Хаус. Очевидно, он прошел долгий путь. И его убедил вывод: Черный манифест не был ни подделкой, ни шуткой.
  
  Это привело его к самому манифесту. Если бы русский демагог действительно намеревался осуществить эту программу, произошло бы нечто, что вернуло бы его к отвратительным воспоминаниям из его юности.
  
  Ему было восемнадцать, когда в 1943 году его, наконец, приняли в британскую армию и отправили в Италию. Раненный в большом наступлении на Монте-Кассино, он вернулся инвалидом в Великобританию и после выздоровления, несмотря на просьбы вернуться в боевую часть, был направлен в военную разведку.
  
  Будучи лейтенантом, которому только что исполнилось двадцать, он пересек Рейн с Восьмой армией и столкнулся с тем, чего никто в этом возрасте, да и вообще в любом другом возрасте, не должен был видеть. Потрясенный майор пехоты вызвал его, чтобы он пришел и посмотрел на то, что пехота нашла на своем пути. Концентрационный лагерь Берген-Бельзен оставил у мужчин постарше него кошмары, от которых они никогда не избавятся.
  
  Он повернул обратно вглубь страны у Св. Голова Альбана, идущего по дорожке к деревушке Эктон, где он должен был снова повернуть и следовать по проселку к Лэнгтон-Матраверс. Что делать? И с какой вероятностью вообще будет иметь какой-либо эффект? Сжечь документы сейчас и покончить со всем этим? Заманчиво, очень заманчиво. Или отвезти их в Америку и, возможно, рискнуть подвергнуться насмешкам со стороны патриархов, с которыми он проведет неделю? Пугающая.
  
  Он открыл садовую калитку и пересек небольшой участок, где Пенни летом выращивала фрукты и овощи. Там горел костер, тлели какие-то обрезки. Но в сердце тлеющие угли были горячими и красными. Так просто бросить два файла в огонь.
  
  Генри Кумбс, он знал, никогда больше не упомянет эту тему; никогда не спросит, что он сделал, и не попросит сообщить о прогрессе. Действительно, никто никогда не узнал бы, откуда пришли документы, поскольку ни один из них не стал бы говорить. Это было частью кода. Его жена позвала из кухонного окна.
  
  “Вот ты где. Чай в гостиной. Я пошел в деревню и купил кексов и джема ”.
  
  “Отлично, обожаю кексы”.
  
  “Я уже должен был знать”.
  
  На пять лет моложе его, Пенелопа Ирвин когда-то была неистовой красавицей, за которой охотилась дюжина мужчин побогаче. По своим собственным причинам она выбрала бедного молодого офицера разведки, который читал ей стихи и скрывал за застенчивой внешностью мозг, подобный компьютеру.
  
  У них был сын, просто один, их единственный ребенок, давно ушедший, погибший на Фолклендах в 1982 году. Они старались не думать об этом слишком много, за исключением его дня рождения и даты его смерти.
  
  На протяжении тридцати лет работы в секретной службе она терпеливо ждала его, пока он руководил своими агентами глубоко внутри СССР или ждал в горьком холоде теней Берлинской стены, пока какой-нибудь храбрый, но напуганный человек пройдет через контрольно-пропускной пункт к огням Западного Берлина. Когда он приходил домой, в камине всегда горел огонь, а к чаю были кексы. В семьдесят лет он все еще считал ее красивой и очень любил ее.
  
  Он сидел, жевал и смотрел на огонь.
  
  “Ты снова уходишь”, - тихо сказала она.
  
  “Я думаю, я должен”.
  
  “Как долго?”
  
  “О, несколько дней в Лондоне, чтобы подготовиться, затем в Америке на неделю. После этого я не знаю. Наверное, больше никогда ”.
  
  “Ну, со мной все будет в порядке. В саду есть чем заняться. Ты позвонишь, когда сможешь?”
  
  “Конечно”.
  
  Затем он сказал: “Это не должно повториться, ты знаешь”.
  
  “Конечно, нет. Теперь допивай свой чай”.
  
  Лэнгли, март 1990
  
  Именно Московское отделение ЦРУ забило первую тревогу. Агент Дельфи отключился. Ничего с предыдущего декабря. Джейсон Монк сидел за своим столом и внимательно изучал данные кабельного трафика, которые были расшифрованы и переданы ему. Сначала он был обеспокоен, позже обезумел.
  
  Если с Кругловым все было в порядке, он нарушал все правила. Почему? Дважды базирующееся в Москве ЦРУ делало соответствующие отметки мелом в соответствующих местах, чтобы указать, что они наполнили контейнер чем-то для Oracle и что он должен обслуживать это тайное место. Дважды предупреждения были проигнорированы. Его не было в городе, внезапно отправили за границу?
  
  Если это так, то он должен был подать стандартный обнадеживающий знак жизни “я в порядке”. Они просматривали обычные журналы в поисках согласованного небольшого объявления, которое представляло бы собой сообщение типа “Со мной все в порядке” или наоборот: “Я в беде, помогите мне”. Но там ничего не было.
  
  К марту все выглядело так, как будто Oracle была либо полностью выведена из строя сердечным приступом, другой болезнью, либо серьезным несчастным случаем. Или мертвый. Или “занято”.
  
  Для Монка, с его подозрительным складом ума, остался вопрос без ответа. Если бы Круглова схватили и допросили, он бы все рассказал. Сопротивляться было бесполезно; это просто продлевало боль.
  
  Следовательно, он выдал бы места сбросов и закодированные отметки мелом, которые предупредили бы ЦРУ о необходимости забрать пакет информации. Почему тогда КГБ не использовал эти пометки мелом, чтобы поймать американского дипломата с поличным? Это было бы очевидным решением. Триумф для Москвы, когда она действительно в нем нуждалась, поскольку все остальное шло по американскому сценарию.
  
  Советская империя в Восточной Европе разваливалась. Румыния убила диктатора Чаушеску; Польша исчезла, Чехословакия и Венгрия подняли открытое восстание, Берлинская стена была разрушена в ноябре прошлого года. Поймать американца на шпионаже с поличным в Москве означало бы как-то компенсировать поток унижений, которым подвергался КГБ. И все же ничего.
  
  Для монаха это означало одну из двух вещей. Либо полное исчезновение Круглова было несчастным случаем, который будет объяснен позже, либо КГБ защищал источник.
  
  ¯
  
  Соединенные Штаты - страна, богатая многими вещами, и не в последнюю очередь это неправительственные организации, известные как НПО. Их тысячи. Они варьируются от трастов до пожертвований на исследования по бесчисленным предметам, некоторые из которых ошеломляюще малоизвестны. Существуют центры политических исследований, аналитические центры, группы по продвижению того или иного, советы по продвижению чего угодно и фонды, которых слишком много, чтобы перечислять.
  
  Некоторые посвящают себя исследованиям, некоторые - благотворительности, некоторые - дискуссиям; другие посвящают себя пропаганде отдельных вопросов, лоббированию, публичности, повышению осведомленности общественности об одном или отмене другого.
  
  Только в Вашингтоне работает тысяча двести неправительственных организаций, а в Нью-Йорке - еще тысяча. И у всех у них есть средства. Некоторые финансируются, по крайней мере частично, за счет налоговых поступлений, другие - за счет завещаний давно умерших, некоторые - за счет частной промышленности и торговли, другие - донкихотствующими, филантропическими или просто сумасшедшими миллионерами.
  
  Они предоставляют гнездовья для ученых, политиков, бывших послов, благотворителей, назойливых людей, а иногда и маньяков. Но у всех них есть две общие черты. Они признают, что существуют и где-то у них есть штаб-квартира. Все, кроме одного.
  
  Возможно, из-за своего небольшого и закрытого состава, качества этого состава и его полной незаметности, Совет Линкольна тем летом 1999 года был, вероятно, самым влиятельным из всех.
  
  В демократии сила - это влияние. Только в диктатурах может существовать только грубая сила в рамках закона. Следовательно, неизбранная власть в демократии заключается в способности влиять на избранную машину. Это может быть достигнуто с помощью мобилизации общественного мнения, кампаний в средствах массовой информации, настойчивого лоббирования или прямых финансовых взносов. Но в чистом виде такое влияние может быть просто тихим советом для лиц, занимающих выборные должности, из источника, обладающего неоспоримым опытом, честностью и мудростью. Она называется “тихое слово”.
  
  Совет Линкольна, отрицающий свое собственное существование и настолько маленький, что его невозможно было заметить, был самодостаточной группой, занимавшейся рассмотрением актуальных вопросов, оценкой и обсуждением таких вопросов и заключением окончательного соглашения по резолюции. Основываясь на качестве своего членства и способности этих членов иметь доступ к самым вершинам выборных должностей, совет, вероятно, имел больше реального влияния, чем любая другая неправительственная организация или множество из них, вместе взятых.
  
  Его характер был англо-американским, а истоки - в том глубоком чувстве партнерства в трудных ситуациях, которое восходит к Первой мировой войне, хотя совет возник только в начале восьмидесятых годов в результате ужина в эксклюзивном вашингтонском клубе сразу после Фолклендской войны.
  
  Членство было только по приглашению и ограничивалось теми, кто, по мнению других участников, обладал определенными качествами. Среди них были многолетний опыт, абсолютная честность, проницательность, полная осмотрительность и доказанный патриотизм.
  
  Кроме того, те, кто служил на государственной службе, должны были уйти с этой должности, чтобы не могло быть и речи об особом ходатайстве, в то время как представители частного сектора могли оставаться у руля своих корпораций. Не все участники были богаты каким-либо образом, но по крайней мере двое в частном секторе оценивались в миллиард долларов.
  
  Частный сектор включал опыт в торговле, промышленности, банковском деле, финансах и науке, в то время как государственный сектор включал государственную мудрость, дипломатию и государственную службу.
  
  Летом 1999 года в группе было шесть британских участников, включая одну женщину, и тридцать четыре американца, включая пять женщин.
  
  По характеру восприятия мира, которое они должны были привнести в коллегиальные дискуссии, они, как правило, были среднего или позднесреднего возраста. У немногих был жизненный опыт менее шестидесяти лет, а самому старшему был очень подтянутый восемьдесят один.
  
  Дух совета можно было найти в словах Линкольна о том, что “правительство народа, посредством народа, для народа не исчезнет с лица земли”. Они собирались раз в год, по договоренности, достигнутой в ходе безобидно звучащих телефонных разговоров, и в очень уединенном месте. В каждом случае ведущим был один из более состоятельных участников, который никогда не отказывался от оказанной чести. Участники самостоятельно оплатили дорогу к согласованному месту встречи, после чего они стали гостями своего ведущего.
  
  В северо-западном углу Вайоминга есть долина, известная просто как Джексон-Хоул, названная в честь первого охотника, у которого хватило выдержки перезимовать там. На западе долина граничит с возвышающимися Тетонами, а на востоке - с горным хребтом Гро-Вентре. На севере долина закрыта Йеллоустонским парком. На юге горы сходятся, и Змеиная река течет между ними в каньоне с белой водой.
  
  К северу от небольшого горнолыжного городка Джексон шоссе 191 проходит четко до перекрестка Моран мимо аэропорта, а затем до Йеллоустоуна. Сразу за аэропортом находится деревня Мус, где от нее ответвляется дорога поменьше, которая ведет посетителей к озеру Дженни.
  
  К западу от этого шоссе, в самых предгорьях Тетонов, находятся два озера: озеро Брэдли, в которое впадает поток Гарнет-Каньон, и озеро Таггарт, в которое впадает Аваланш-каньон. Озера недоступны, за исключением любителей пеших прогулок. На земле между двумя озерами, на участке, окруженном вертикальной стеной Южного Тетона, финансист из Вашингтона по имени Сол Натансон построил ранчо для отдыха площадью в сто акров.
  
  Его расположение обеспечивало абсолютную конфиденциальность владельцу и любым гостям. Земля простиралась от озера к озеру с каждой стороны, с отвесной горой позади. Спереди общественные тропы проходили ниже уровня ранчо, которое само находилось на возвышенном плато.
  
  7 сентября первые гости по договоренности прибыли в Денвер, где их встретил личный Грумман Натансона и перевез через горы в аэропорт Джексон. Вдали от терминала они пересели в его вертолет, чтобы за пять минут добраться до ранчо. Британский контингент прошел иммиграционный контроль на Восточном побережье, поэтому они тоже могли обойти терминал и пересесть на другой самолет вдали от посторонних глаз.
  
  На ранчо было двадцать домиков, в каждом по две спальни и общая гостиная. Поскольку погода была теплой и солнечной, а прохлада ощущалась только после захода солнца, многие гости предпочли посидеть на верандах перед каждым коттеджем.
  
  Еда, и она была изысканной, подавалась в единственной большой ложе, которая служила центром комплекса. После еды столы были убраны и переставлены, чтобы можно было проводить пленарные конференции.
  
  Персонал был собственным Натансоном, предельно сдержанным и привлеченным специально для этого мероприятия. Для дополнительной безопасности частные охранники, выдававшие себя за отдыхающих, окружили ранчо на нижних склонах, чтобы не пускать заблудившихся туристов.
  
  Конференция Совета Линкольна 1999 года длилась пять дней, и когда она закончилась, никто не знал, что гости приходили, были и ушли.
  
  В свой первый день сэр Найджел Ирвин распаковал вещи, принял душ, переоделся в брюки и саржевую рубашку и пошел посидеть на деревянной палубе перед каютой, которую ему предстояло делить с бывшим госсекретарем США.
  
  Со своего наблюдательного пункта он мог видеть, как некоторые из его коллег-гостей разминают ноги. Там были приятные прогулки между зарослями ели, березы и сосны-лоджпола, а также тропинка, спускающаяся к краю каждого озера.
  
  Он заметил бывшего министра иностранных дел Великобритании и экс-генерального секретаря НАТО лорда Кэррингтона, худощавую птицеподобную фигуру, прогуливающуюся с банкиром Чарльзом Прайсом, одним из самых популярных и успешных американских послов, когда-либо направлявшихся ко двору Сент-Джеймса. Ирвин был шефом SIS, когда Питер Кэррингтон работал в Министерстве иностранных дел, и, следовательно, его боссом. Цена за шесть футов четыре дюйма была выше, чем у британского аналога. Чуть дальше их ведущий Сол Натансон сидел на скамейке на солнце с американским инвестиционным банкиром и бывшим генеральным прокурором Эллиотом Ричардсоном.
  
  С одной стороны лорд Армстронг, бывший секретарь Кабинета министров и глава гражданской службы Министерства внутренних дел, стучал в дверь каюты, где леди Тэтчер все еще распаковывала вещи.
  
  Другой вертолет с грохотом приблизился к посадочной площадке, чтобы доставить бывшего президента Джорджа Буша, которого встретил бывший госсекретарь Генри Киссинджер. За одним из столиков рядом с центральной ложей официантка в фартуке принесла чайник чая другому бывшему послу, британскому сэру Николасу Хендерсону, который делил свой стол и чай с лондонским финансистом и банкиром сэром Эвелином де Ротшильдом.
  
  Найджел Ирвин взглянул на свое расписание пятидневной конференции. В ту ночь ничего не было бы. На следующий день члены, как обычно, разделятся на три комитета: геополитический, стратегический и экономический. Они собирались встречаться отдельно в течение двух дней. Третья будет посвящена заслушиванию результатов их обсуждений и их обсуждению. Четвертый день будет посвящен пленарным заседаниям. Ему выделили час, по его собственной просьбе, ближе к концу того дня. Последний день будет посвящен дальнейшим действиям и рекомендациям.
  
  В густых лесах вдоль склонов Тетонов одинокий лось-бык, почуяв приближающийся гон, взревел, требуя себе пару. На крыльях с белыми концами скопа пролетела над Змеей, сердито мяукая, когда белоголовый орел вторгся в его рыболовные угодья. Это было идиллическое место, подумал старый начальник разведки, омраченное только черным злом в документе, который он привез с собой с рабочего стола в России.
  
  Вена, июнь 1990
  
  В декабре прошлого года работа Эймса во внешних операциях Советского отдела была свернута. Он снова оказался в затруднительном положении и был так же далек от файлов 301, как и прежде. Затем он получил свою третью работу после возвращения из Рима. Это было в качестве руководителя подразделения по чешским операциям. Но он не санкционировал коды доступа к компьютеру, чтобы разблокировать секретное сердце 301—раздела, содержащего описания агентов ЦРУ, работающих внутри Советского Блока.
  
  Эймс выразил протест Малгрю. Это было неразумно, утверждал он. Когда-то он возглавлял весь отдел контрразведки в этом самом отделе. Более того, ему нужно было перепроверить агентов ЦРУ, которые, хотя и были русскими, в своей карьере работали в Чехословакии. Малгрю пообещал помочь, если сможет. Наконец, в мае Малгрю дал своему другу код доступа. С этого момента, сидя за своим столом в чешском отделе, Эймс мог просматривать файлы, пока не наткнулся на “Monk—Assets”.
  
  В июне 1990 года Эймс вылетел в Вену на очередную встречу со своим давним куратором Владом, он же полковник Владимир Мечулаев. С момента его возвращения в Вашингтон для него было сочтено небезопасным встречаться с кем-либо еще из советских дипломатов из-за опасности слежки ФБР. Итак, это была Вена.
  
  Он оставался трезвым достаточно долго, чтобы завладеть огромной суммой наличных и привести Мечулаева в экстаз. Он принес с собой три описания.
  
  На одном был изображен полковник армии, вероятно, ГРУ, ныне служащий в Министерстве обороны в Москве, но завербованный на Ближнем Востоке в конце 1985 года. На другом был изображен ученый, который жил в городе с высочайшим уровнем безопасности, но был завербован в Калифорнии. На третьем был изображен полковник КГБ, завербованный за пределами СССР, числившийся на учете в течение последних шести лет, теперь внутри Советского Блока, но не в СССР, говоривший по-испански.
  
  В течение трех дней, вернувшись в здание штаб-квартиры Первого главного управления в Язенево, охота продолжалась.
  
  ¯
  
  “Разве вы не слышите ее голос в ночном ветре, мои братья и сестры? Разве ты не слышишь, как она зовет тебя? Можете ли вы, ее дети, не слышать голос нашей любимой Матери-России?
  
  “Я слышу ее, друзья мои. Я слышу ее вздохи в лесах, Я слышу ее рыдания в снегах. Почему ты делаешь это со мной, спрашивает она. Разве меня недостаточно предавали? Разве я недостаточно пролил за тебя крови? Разве я недостаточно страдал, что ты должен так поступать со мной?
  
  “Почему ты продаешь меня, как шлюху, в руки иностранцев и незнакомцев, которые набрасываются на мое измученное тело, как вороны на падаль... ?”
  
  Экран, установленный в конце огромного общего домика, который служил главным конференц-центром ранчо, был самым большим из доступных. Проектор стоял в задней части зала.
  
  Сорок пар глаз были прикованы к изображению человека, выступающего на массовом митинге в Тухово ранее тем летом, когда звучное русское красноречие поднималось и опускалось, голос переводчика, дублированный на звуковую дорожку, звучал приглушенным контрапунктом.
  
  “Да, мои братья, да, мои сестры, мы можем слышать ее. Московские мужчины в своих меховых шубах и шлюхах ее не слышат. Иностранцы и криминальные отбросы, которые пируют на ее теле, не могут слышать ее. Но мы можем слышать, как наша мать взывает к нам в своей боли, потому что мы - люди великой земли ”.
  
  Молодой режиссер Литвинов проделал блестящую работу. В фильм он вставил трогательные пафосные фрагменты: молодая светловолосая мать с младенцем у груди, с обожанием глядящая вверх, на трибуну; отчаянно красивый солдат, по щекам которого текут слезы; покрытый шрамами труженик с земли, его коса перекинута через плечо, годы тяжелого труда отпечатались на его лице.
  
  Никто не мог знать, что вырезанные кадры были сняты отдельно с использованием актеров. Не то чтобы толпа была фальшивой; на других снимках с большой высоты было видно десять тысяч сторонников, шеренга за шеренгой, по бокам от неосведомленных болельщиц молодых комбатантов.
  
  Игорь Комаров понизил свой голос с рева до чего-то чуть выше шепота, но микрофоны уловили и разнесли его по стадиону.
  
  “Неужели никто не придет? Никто не выйдет вперед, чтобы сказать: Хватит, этого не должно произойти. Терпение, мои братья из России, подождите еще немного, дочери Родины...”
  
  Голос снова зазвучал, поднимаясь по шкале от бормотания к крику.
  
  “Ибо я иду, дорогая мать, да, я, Игорь, твой сын, иду. ...”
  
  Заключительное слово было почти потеряно, поскольку митингующие поднялись в унисон с предложенным скандированием: “КО-МА-РОВ, КО-МА-РОВ.”
  
  Проектор был выключен, и изображение погасло. Последовала пауза, а затем коллективный выдох.
  
  Когда зажегся свет, Найджел Ирвин переместился во главу длинного прямоугольного трапезного стола из вайомингской сосны.
  
  “Я думаю, ты знаешь, что ты видел”, - тихо сказал он. “Это был Игорь Алексеевич Комаров, лидер Союза патриотических сил, партии, которая, скорее всего, победит на выборах в январе и выдвинет Комарова на пост президента. Как вы могли убедиться, он оратор редкой силы и страсти и, несомненно, огромной харизмы.
  
  “Вы также должны знать, что в России восемьдесят процентов реальной власти уже находится в руках президента. Со времен Ельцина проверки и ограничения на эту власть, подобные тем, которые существуют в наших обществах, были отменены. Президент России сегодня может управлять более или менее так, как ему нравится, и ввести указом любой закон, который ему нравится. Это вполне могло бы включать восстановление однопартийного государства ”.
  
  “Учитывая, в каком состоянии они находятся в данный момент, разве это такая уж плохая идея?” - спросил бывший посол при Организации Объединенных Наций.
  
  “Возможно, нет, мэм”, - сказал Ирвин. “Но я попросил об этой презентации не для того, чтобы обсудить возможный ход событий после избрания Игоря Комарова, а скорее для того, чтобы представить совету то, что, как я полагаю, является некоторым убедительным доказательством этого хода и характера, который он примет. Я привез из Англии два отчета, и здесь, в Вайоминге, используя офисный ксерокс, сделал тридцать девять копий каждого ”.
  
  “Я удивлялся, зачем мне понадобилось приносить так много бумаги”, - с усмешкой сказал их хозяин Сол Натансон.
  
  “Мне жаль, что я изношу твою машину, Сол. В любом случае, я не хотел перевозить по сорок копий каждого документа через Атлантику. Я не буду просить вас читать их сейчас, но возьмите копию каждого и прочитайте их в уединении. Пожалуйста, сначала прочтите отчет с пометкой "Проверка", а затем Черный манифест.
  
  “Наконец, я должен сказать вам, что трое мужчин уже умерли из-за того, что вы собираетесь прочитать сегодня вечером. Оба документа настолько глубоко засекречены, что я должен попросить, чтобы все они были возвращены для уничтожения огнем, прежде чем я покину это место ”.
  
  Все легкомыслие исчезло к тому времени, когда члены Совета Линкольна взяли свои экземпляры и разошлись по своим комнатам. К недоумению персонала кухни, никто не появился к ужину. Питание было запрошено и подано в каюты.
  
  Лэнгли, август 1990
  
  Новости со станций ЦРУ внутри Советского Блока были плохими и становились все хуже. К июлю стало ясно, что с Орионом, охотником, что-то случилось. На прошлой неделе полковник Соломин не явился на обычный осмотр щеткой, чего он никогда раньше не делал.
  
  Проход кистью - это простое устройство, которое обычно никого не компрометирует. В определенный момент, по предварительной договоренности, одна из сторон идет по улице. За ним могут следить, а могут и нет. Без предупреждения он срывается с тротуара и врезается в дверь кафе или ресторана. Подойдет любое людное место. Как раз перед тем, как он входит, другой мужчина оплатил свой счет, встал и направляется к двери. Не устанавливая зрительного контакта, они касаются друг друга. Рука засовывает пакет размером не больше спичечного коробка в боковой карман другого мужчины. Оба продолжают свой путь, один входит, другой выходит. Если есть хвост, к тому времени, когда подписчики заходят в дверь, смотреть уже не на что.
  
  Кроме того, Орион не смог обслуживать два тайника, несмотря на четкие предупреждения мелом, что в них было что-то для него. Единственным выводом было то, что он отключился или был отключен кем-то другим. И снова, процедура экстренной подачи признаков жизни не была использована. Что бы ни произошло, это было мгновенно, без предупреждения. Сердечный приступ, автокатастрофа или арест.
  
  Более того, из Западного Берлина пришли новости о том, что регулярное ежемесячное письмо на конспиративную квартиру в Восточной Германии не было получено от Pegasus. Также ничего не появилось в журнале для российских собаководов.
  
  Поскольку у профессора Блинова появилась возможность путешествовать по России, вдали от Арзамаса-16, Монк предложил ему раз в месяц отправлять совершенно безобидное письмо на безопасный почтовый ящик в Восточном Берлине. На нем даже не нужно было никаких секретных надписей, просто подпись Юрий. Он мог опустить письмо в ящик где угодно за пределами закрытого комплекса, и оно никогда не вернулось бы к нему, даже если бы было перехвачено. Когда Берлинская стена развалилась на куски, старый трюк с контрабандой письма на Запад больше не был нужен.
  
  В дополнение к этому Блинову посоветовали приобрести пару спаниелей. Это было очень одобрено в "Арзамасе-16", ибо что могло быть безобиднее для академика-вдовца, чем разводить спаниелей? Каждый месяц с полным основанием он мог отправлять небольшое объявление в еженедельник собаководов в Москве, уведомляя, что на продажу выставлены щенки, отнятые от груди, новорожденные или ожидаемые. Обычное ежемесячное объявление не появилось.
  
  Монк к этому моменту был в растерянности. Он пожаловался на самые высокие уровни, что что-то не так, но ему сказали, что он слишком рано запаниковал. Он должен быть терпеливым; контакт, без сомнения, будет восстановлен. Но он не мог быть терпеливым. Он начал рассылать меморандумы о том, что, по его мнению, глубоко внутри Лэнгли произошла утечка информации.
  
  Двое мужчин, которые восприняли бы его всерьез, Кэри Джордан и Гас Хэтуэй, ушли на пенсию. Новый режим, в основном импортированный с зимы 1985 года, был просто раздражен. В другой части здания продолжалась официальная охота на кротов, начавшаяся весной 1986 года.
  
  ¯
  
  “Мне трудно в это поверить”, - сказал бывший генеральный прокурор США, когда после завтрака открылась пленарная дискуссия.
  
  “Моя проблема в том, что мне трудно в это не верить”, - ответил экс-госсекретарь Джеймс Бейкер. “Это дошло до обоих наших правительств. ... Найджел?”
  
  “Да”.
  
  “И они ничего не собираются делать?”
  
  Остальные тридцать девять членов, сгруппировавшиеся вокруг стола для совещаний, уставились на бывшего руководителя шпионской сети, как будто ища заверения в том, что это всего лишь кошмар, порождение тьмы, которое каким-то образом исчезнет.
  
  “Полученная мудрость, ” сказал Ирвин, - заключается в том, что официально ничего нельзя сделать. Половина того, что содержится в Черном манифесте, вполне может быть одобрена значительной частью российского народа. Предполагается, что у Запада его вообще не должно быть. Комаров осудил бы ее как подделку. Эффект мог бы даже усилить его ”.
  
  Воцарилось мрачное молчание.
  
  “Могу я кое-что сказать?” сказал Сол Натансон. “Не как ваш ведущий, а как обычный участник. Много лет назад у меня родился сын. Он погиб во время войны в Персидском заливе”.
  
  Последовала серия мрачных кивков. Двенадцать из присутствующих сыграли ведущую роль в создании многонациональной коалиции, которая вела войну в Персидском заливе. С дальнего конца стола генерал Колин Пауэлл пристально посмотрел на финансиста. Из-за высокого положения отца он лично получил известие о том, что лейтенант Тим Натансон, ВВС США, был сбит в последние часы боя.
  
  “Если и было какое-то утешение в этой потере, - сказал Натансон, - так это знать, что он погиб, сражаясь с чем-то по-настоящему злым”.
  
  Он сделал паузу, подыскивая слова.
  
  “Я достаточно взрослый, чтобы верить в концепцию зла. И в представлении о том, что зло иногда может быть воплощено в человеке. Я был недостаточно взрослым, чтобы сражаться во Второй мировой войне. Мне было восемь, когда это закончилось. Я знаю, что некоторые из вас здесь были на той войне. Но, конечно, я узнал позже. Я верю, что Адольф Гитлер был злом, и то, что он сделал, тоже.”
  
  Наступила абсолютная тишина. Государственные деятели, политики, промышленники, банкиры, финансисты, дипломаты, администраторы привыкли обращать внимание на практические аспекты жизни. Они поняли, что слушают глубоко личное заявление. Сол Натансон наклонился вперед и постучал по Черному манифесту.
  
  “Этот документ - зло. Человек, написавший это, - зло. Я не вижу, как мы можем уйти и позволить этому случиться снова ”.
  
  Ничто не нарушало тишину комнаты. Под “этим” все поняли, что он имел в виду второй Холокост, не только против евреев России, но и против многих других этнических меньшинств.
  
  Молчание нарушил бывший британский премьер. “Я согласен. Сейчас не время колебаться ”.
  
  Ральф Брук, глава гигантской Межконтинентальной телекоммуникационной корпорации, известной на каждой фондовой бирже мира как InTelCor, наклонился вперед.
  
  “Хорошо, так что мы могли бы сделать?” - спросил он.
  
  “ Дипломатично ... проинформируйте каждое правительство НАТО и призовите их к протесту”, - сказал бывший дипломат.
  
  “Тогда Комаров осудил бы манифест как грубую подделку, и большая часть России поверила бы ему. В ксенофобии русских нет ничего нового”, - сказал другой.
  
  Джеймс Бейкер наклонился вперед, чтобы повернуться боком и обратиться к Найджелу Ирвину.
  
  “Вы принесли нам этот ужасающий документ”, - сказал он. “Что бы вы посоветовали?”
  
  “Я ничего не защищаю”, - сказал Ирвин. “Но я предлагаю предостережение. Если бы совет санкционировал — не предпринял, а санкционировал — инициативу, это должно было бы быть что-то настолько тайное, чтобы, что бы ни случилось, ничто не могло повредить чьей-либо репутации в этом зале ”.
  
  Тридцать девять членов совета точно знали, о чем он говорил. Каждый из них был участником или свидетелем того, как предположительно тайные правительственные операции проваливались, а затем распутывались вплоть до самого верха.
  
  За столом раздался хриплый голос бывшего госсекретаря США с немецким акцентом.
  
  “Может ли Найджел провести такую тайную операцию?”
  
  Два голоса сказали “Да” в унисон. Когда Ирвин был шефом британской разведки, он служил и Маргарет Тэтчер, и ее министру иностранных дел лорду Кэррингтону.
  
  Совет Линкольна никогда не принимал официальных письменных резолюций. Она достигла соглашений, и на их основе каждый член затем использовал свое влияние для продвижения целей этих соглашений в коридорах власти в своих собственных странах.
  
  Что касается "Черного манифеста", соглашение заключалось в том, чтобы просто делегировать меньшему комитету желание членов, чтобы комитет рассмотрел, что может быть к лучшему. Совет в полном составе согласился только не санкционировать, не осуждать и никогда не знать о чем-либо, что может последовать.
  
  Москва, сентябрь 1990
  
  ПОЛКОВНИК Анатолий Гришин сидел за столом в своем кабинете в СИЗО "Лефортово" и просматривал три документа, которые он только что получил. Его разум был потоком смешанных эмоций.
  
  Вершиной был триумф. В течение лета контрразведчики как Первого, так и Второго главных управлений быстро доставили ему трех предателей друг за другом.
  
  Первым пришел дипломат Круглов, разоблаченный благодаря сочетанию своей первой секретарской должности в посольстве в Буэнос-Айресе и покупки квартиры за двадцать тысяч рублей вскоре после возвращения.
  
  Он признался во всем без колебаний, бормоча что-то перед группой офицеров за столом и крутящимися катушками магнитофона. Через шесть недель ему больше нечего было рассказать, и его отправили в одну из глубоких камер, где температура даже летом редко поднималась выше одного градуса. Там он сидел и дрожал, ожидая своей участи. Эта судьба содержалась в одном из листов на столе полковника.
  
  Июль привел профессора ядерной физики в камеры. Было достаточно мало ученых такого типа, которые когда-либо читали лекции в Калифорнии, и список быстро сократился до четырех. При обыске квартиры Блинова в Арзамасе-16 был обнаружен маленький пузырек с невидимыми чернилами, плохо спрятанный в паре свернутых носков в шкафу.
  
  Он тоже признался во всем и быстро, одного вида Гришина и его команды с инструментами их ремесла было достаточно, чтобы развязать ему язык. Он даже раскрыл адрес в Восточном Берлине, на который он писал свои секретные письма.
  
  Рейдерство по этому адресу было поручено полковнику Управления К в Восточном Берлине, но необъяснимым образом жилец этого адреса сбежал, пройдя через недавно открытый город на Запад за час до рейда.
  
  Последним, в конце июля, пришел солдат-сибиряк, окончательно пришибленный своим званием в ГРУ, должностью в министерстве обороны, службой в Адене и интенсивным наблюдением, во время которого в его квартире был совершен налет, в результате которого выяснилось, что один из его детей, охотясь за рождественскими подарками, однажды обнаружил папин маленький фотоаппарат.
  
  Петр Соломин был другим, сопротивляясь невероятной боли и бросая вызов агонии. В конце концов Гришин сломал его; он всегда так делал. Это была угроза отправить жену и детей в самый тяжелый из лагерей строгого режима, который сделал это.
  
  Каждый из них описал, как к нему обратился улыбающийся американец, с таким желанием выслушать их проблемы, с такими разумными предложениями. Это вызвало другую эмоцию в сознании Гришина, явную ярость на неуловимого человека, которого, как он теперь знал, звали Джейсон Монк.
  
  Не один, не два, а три раза этот наглый ублюдок просто входил в СССР, разговаривал со своими шпионами и снова выходил. Прямо под носом у КГБ. Чем больше он узнавал об этом человеке, тем больше он его ненавидел.
  
  Проверки, конечно, были сделаны. Список пассажиров "Армении" для этого круиза был просмотрен, но псевдоним на ум не пришел. Съемочная группа смутно помнила американца из Техаса, который носил техасскую одежду типа, описанного Соломиным, с их встречи в Ботаническом саду. Вероятно, монахом был Норман Келсон, но не доказано.
  
  В Москве детективам повезло больше. Каждый американский турист в столице в тот день был проверен с помощью записей заявлений на получение визы и групповых туров "Интуриста". В конце концов они вернулись в "Метрополь" и к человеку, у которого было так кстати расстройство желудка, из-за которого он пропустил экскурсию по Загорскому монастырю в тот самый день, когда Монк встретился с профессором Блиновым во Владимирском соборе. Доктор Филип Питерс. Гришин запомнил бы это имя.
  
  Когда трое предателей признались группе следователей в полном объеме того, что этот американец убедил их передать, офицеры КГБ были бледны от шока.
  
  Гришин сложил три бумаги вместе и позвонил по своему рабочему телефону. Он всегда ценил окончательное покаяние.
  
  Генерал Владимир Крючков был повышен с должности главы Первого главного управления до председателя всего КГБ. Именно он положил три смертных приговора на стол Михаила Горбачева тем утром в кабинете президента на верхнем этаже здания Центрального комитета на Новой площади для подписи, и именно он отправил их, должным образом подписанные, в тюрьму Лефортово с пометкой “немедленно”.
  
  Полковник позволил осужденным тридцать минут побыть на заднем дворе, чтобы оценить, что должно было произойти. Слишком неожиданно, и не было времени на предвкушение, как он часто говорил своим ученикам. Когда он спустился, трое мужчин стояли на коленях на гравии двора с высокой стеной, где никогда не светило солнце.
  
  Дипломат пошел первым. Он казался травмированным, бормоча “Нет, нет”, когда мастер-сержант приставил 9-миллиметровый "Макаров" к его затылку. По кивку Гришина мужчина нажал на спусковой крючок. Была вспышка, брызги крови и костей, и Валерий Юрьевич Круглов рухнул вперед на гравий.
  
  Ученый, воспитанный убежденным атеистом, молился, прося Всемогущего Бога взять его душу на хранение. Казалось, он едва заметил, что произошло в двух ярдах от него, и упал лицом вниз, как дипломат.
  
  Полковник Петр Соломин был последним. Он смотрел в небо, возможно, в последний раз видя леса и воды своей родины, богатые дичью и рыбой. Когда он почувствовал холодную сталь у своего затылка, он вытянул левую руку поперек тела и протянул ее к полковнику Гришину у стены. Средний палец был поднят неподвижно.
  
  “Огонь!” - крикнул Гришин, и затем все было кончено. Он приказал похоронить его той ночью в безымянных могилах в подмосковных лесах. Даже в смерти не должно быть пощады. У семей никогда не было бы места, на котором можно было бы разместить свои цветы.
  
  Полковник Гришин подошел к телу солдата-сибиряка, склонился над ним на несколько секунд, затем выпрямился и зашагал прочь.
  
  Когда он вернулся в свой офис, чтобы составить отчет, на его телефоне мигал красный индикатор. Звонившим был коллега, которого он знал по Следственной группе Второго главного управления.
  
  “Мы думаем, что приближаемся к четвертому”, - сказал мужчина. “Осталось два. Оба полковники, оба в контрразведке, оба в Восточном Берлине. Мы держим их под наблюдением. Рано или поздно мы добьемся своего.
  
  Когда мы это сделаем, вы хотите знать? Ты хочешь присутствовать при аресте?”
  
  “Дайте мне двенадцать часов, - сказал Гришин, - всего двенадцать часов, и я буду там. Это то, что я хочу; это личное ”.
  
  И следователь, и дознаватель знали, что опытного офицера контрразведки будет труднее всего расколоть. После многих лет на линии К он знал бы, как распознать контрразведку, когда она направлена против него самого. Он не оставлял невидимых чернил на скатанных носках, не покупал квартир.
  
  В старые времена это было легко. Если человека подозревали, его арестовывали и допрашивали до тех пор, пока не добивались признания или не удавалось доказать ошибку. К 1990 году власти настаивали на доказательстве вины или, по крайней мере, серьезных улик, прежде чем прибегать к третьей степени. Лисандр не оставил бы никаких улик; его нужно было бы поймать с поличным. Для этого понадобятся деликатность и время.
  
  Более того, Берлин был открытым городом. Технически Восток все еще оставался советским сектором, но Стена была разрушена. Если бы виновная сторона была напугана, она могла бы легко сбежать из курятника — быстро проехать по улицам к огням Запада и безопасности. Тогда было бы слишком поздно.
  
  
  ГЛАВА 10
  
  ПРОЕКТНЫЙ КОМИТЕТ СОСТОЯЛ ИЗ ПЯТИ ЧЕЛОВЕК. ТАМ был председателем геополитической группы, его коллегой в стратегическом комитете и председателем экономического органа. Плюс Сол Натансон по его собственной просьбе и Найджел Ирвин. Он по большей части сидел в кресле, остальные задавали ему вопросы.
  
  “Давайте с самого начала проясним одну вещь, ” начал Ральф Брук из экономического комитета. “ вы планируете убийство этого человека, Комарова?”
  
  “Нет”.
  
  “Почему бы и нет?”
  
  “Потому что они редко достигаются, и в данном случае, даже если бы были достигнуты, это не решило бы проблему”.
  
  “Почему это нельзя было сделать, Найджел?”
  
  “Я не говорил, что не мог. Просто чрезвычайно сложный. Этот человек исключительно хорошо охраняется. Его личный телохранитель и командир отделения охраны не дурак.”
  
  “Но даже если бы это сработало, это бы не сработало?”
  
  “Нет. Этот человек был бы мучеником. Другой бы на его месте подметал страну. Вероятно, выполняют ту же программу, наследие потерянного лидера ”.
  
  “Тогда, что?”
  
  “Все практикующие политики подвержены дестабилизации. Я полагаю, это американское слово ”.
  
  Было несколько печальных усмешек. В свое время Государственный департамент и ЦРУ пытались дестабилизировать нескольких иностранных лидеров левого толка.
  
  “Что для этого потребуется?”
  
  “Бюджет”.
  
  “Без проблем”, - сказал Сол Натансон. “Назови это”.
  
  “Благодарю тебя. Позже.”
  
  “И что?”
  
  “Какая-то техническая резервная копия. В основном его можно купить. И мужчина”.
  
  “Что за человек?”
  
  “Мужчина, который поедет в Россию и сделает определенные вещи. Очень хороший человек”.
  
  “Это твоя область. Если, и я говорю ”если" с учетом рекомендаций, Комарова можно дискредитировать, лишив его народной поддержки, что тогда, Найджел?"
  
  “На самом деле, ” сказал Ирвин, “ это основная проблема. Комаров не просто шарлатан. Он умелый, страстный и харизматичный. Он понимает инстинкты русского народа и соответствует им. Он и есть икона”.
  
  “Что такое?”
  
  “Икона. Не религиозная картина, а символ. Он что-то символизирует. Всем нациям что-то нужно, какой-то человек или символ, к которому они могли бы привязаться; который может дать разрозненной массе людей чувство идентичности и, следовательно, единства. Без объединяющего символа люди погружаются в междоусобную вражду. Россия огромна, в ней много разных этнических групп. Коммунизм был жестоким, но он обеспечивал единство. Единство по принуждению. То же самое было и в Югославии; когда единство путем принуждения было устранено, мы видели, что произошло. Чтобы достичь единства усилием воли, должен быть этот символ. У вас есть ваша Старая Слава, у нас - наша Корона. На данный момент Игорь Комаров - их икона, и только мы знаем, насколько она жестоко испорчена ”.
  
  ‘И каков его план на игру?’
  
  “Как и все демагоги, он будет играть на их надеждах, их желаниях, их любви и их ненависти, но в основном на их страхах. Таким образом, он завоюет их сердца. С ними он получит голоса, а с голосами - власть. Затем он сможет использовать власть для создания машины, которая будет осуществлять цели Черного манифеста ”.
  
  “Но если он будет уничтожен? Это возвращение к хаосу. Даже гражданская война”.
  
  “Возможно. Если только кто-то не мог бы ввести в уравнение другой и лучший значок. Тот, кто достоин верности русского народа”.
  
  “Такого человека не существует. Никогда таким не был ”.
  
  “О, был”, - сказал Найджел Ирвин. “Когда-то, давным-давно. Его называли Царем всея Руси”.
  
  Лэнгли, сентябрь 1990
  
  ПОЛКОВНИК Туркин, агент Лизандер, отправил одно срочное личное сообщение Джейсону Монку. Это было на открытке, на которой была изображена открытая терраса кафе Opera в Восточном Берлине. Сообщение было простым и невинным. “Надеюсь увидеть вас снова, с наилучшими пожеланиями, Хосе-Мария”. Оно было отправлено в почтовый ящик ЦРУ в Бонне, и фрэнк сказал, что его опустили в почтовый ящик в Западном Берлине.
  
  Люди из ЦРУ в Бонне не знали, кто отправил это; только то, что это было для Джейсона Монка, и он был в Лэнгли. Они переслали его. То, что он был размещен в Западном Берлине, ничего не значило. Туркин просто выбросил его с полной печатью в открытое окно машины с западноберлинскими номерами, направлявшейся обратно на запад. Он просто пробормотал “Битте” испуганному водителю и продолжил идти. К тому времени, как его хвосты появились из-за угла, они его упустили. Любезный берлинец опубликовал это.
  
  Такие меры предосторожности не рекомендуются, но случались и более странные вещи.
  
  Странной была дата, нацарапанная над сообщением. Это было неправильно. Открытка была размещена 8 сентября, и немец или испанец написал бы это как: 8/9/90, указав сначала день, затем месяц, затем год. Но дата на открытке, казалось, была написана в американском стиле. Там было написано 23/9/90. Для Джейсона Монка это означало: Мне нужна встреча в 9:00 ВЕЧЕРА 23 сентября. Это должно было читаться наоборот. А подпись с испанским именем означала: Это серьезно и срочно.
  
  Место было очевидным - терраса кафе "Опера" в Восточном Берлине.
  
  3 октября должно было состояться окончательное воссоединение города Берлина, а также воссоединение Германии. Власть СССР на востоке прекратилась бы. Полиция Западного Берлина вмешалась бы и взяла бы все на себя. Операция КГБ должна была бы быть перенесена в гораздо меньшее подразделение внутри советского посольства на Унтер-ден-Линден. Часть масштабной операции пришлось бы перенести в Москву. Туркин, возможно, пойдет с ними. Если бы он хотел сбежать, сейчас было самое время, но у него остались жена и сын в Москве. Осенний школьный семестр только начался.
  
  Он хотел кое-что сказать, и он хотел сказать это лично своему другу. Срочно. В отличие от Туркина, Монк знал об исчезновении Дельфи, Ориона и Пегаса. Шли дни, и он заболел от беспокойства.
  
  ¯
  
  КОГДА ушел предпоследний гость, копии всех документов, за исключением личных копий сэра Найджела, были сожжены под присмотром, пока от них не остался только пепел, развеянный по ветру.
  
  Ирвин уехал со своим хозяином, благодарный за то, что его подвезли на Груммане обратно в Вашингтон. Из защищенной телефонной системы самолета он позвонил в округ Колумбия и договорился о ланче со старым другом.
  
  Затем он расслабился в глубоком кожаном кресле напротив своего хозяина.
  
  “Я знаю, что мы не должны задавать больше вопросов”, - сказал Сол Натансон, наливая два бокала очень хорошего Шардоне. “Но могу я задать тебе личный вопрос?”
  
  “Мой дорогой друг, конечно. Не могу гарантировать, что отвечу на него, хотя.”
  
  “Я все равно выстрелю. Вы приехали в Вайоминг в надежде, что совет санкционирует какие-то действия, не так ли?”
  
  “Ну, я полагаю, что да. Но я думал, ты сказал все это лучше, чем я мог бы.”
  
  “Мы все были шокированы. Искренне. Но за этим столом сидело семеро евреев. Почему ты?”
  
  Найджел Ирвин уставился на проплывающие внизу облака. Где-то под ними были бескрайние пшеничные прерии, даже сейчас собирали урожай. Вся эта еда. Он снова увидел другое место, далекое и давнее; британских томми, блюющих на солнце, водителей бульдозеров с лицами, закрытыми масками от вони, сталкивающих горы трупов в зияющие ямы, руки живых скелетов, торчащие из вонючих коек, человеческие когти, безмолвно просящие пищи.
  
  “На самом деле не знаю. Проходил через это однажды. Не хочу видеть все это снова. Старомодно, я полагаю.”
  
  Натансон рассмеялся.
  
  “Старомодный. Хорошо, я выпью за это. Ты сам поедешь в Россию?”
  
  “О, я не вижу, как этого можно избежать”.
  
  “Просто ты береги себя, мой друг”.
  
  “Савл, на Службе у нас была поговорка. Есть старые агенты и есть смелые агенты; но нет старых, смелых агентов. Я позабочусь ”.
  
  ¯
  
  КОГДА он гостил в Джорджтауне, его друг предложил посетить приятный маленький ресторанчик с французской атмосферой под названием La Chaumière, расположенный всего в ста ярдах от отеля Four Seasons.
  
  Ирвин был там первым, нашел скамейку неподалеку, сел и стал ждать, старик с серебряными волосами, вокруг которого молодые роллеры проложили дорожку.
  
  Шеф SIS долгое время был более практичным руководителем, чем директор ЦРУ, и когда он обычно приезжал в Лэнгли, это было со своими коллегами-профессионалами разведки, заместителями директора по оперативным операциям и разведданным, к которым он испытывал большее сочувствие. У них была общая связь, не всегда возможная с политическим назначенцем из Белого дома.
  
  Такси подъехало, из него вышел седовласый американец примерно того же возраста и расплатился. Ирвин пересек улицу и похлопал его по плечу.
  
  “Давно не виделись. Как ты, Кэри?”
  
  Лицо Кэри Джордан расплылось в ухмылке.
  
  “Найджел, какого черта ты здесь делаешь? И почему именно обед?”
  
  “Ты жалуешься?”
  
  “Абсолютно нет. Рад тебя видеть ”.
  
  “Тогда я расскажу тебе внутри”.
  
  Они пришли немного пораньше, и люди, собравшиеся на ланч, еще не прибыли. Официант спросил, хотят ли они столик для курящих или для некурящих. Курение, - сказал Джордан. Ирвин поднял бровь. Ни один из них не курил.
  
  Но Джордан знал, что делал. Их провели в отдельную кабинку прямо в конце зала, где они могли говорить, не будучи услышанными.
  
  Официант принес меню и карту вин. Оба мужчины выбрали закуску, затем мясное блюдо. Ирвин пробежал глазами список бордо и заметил превосходный Бейчевель. Официант просиял; это было недешево и было в отеле довольно давно. Через несколько минут он вернулся, предложил этикетку, получил одобрительный кивок, откупорил и разлил.
  
  “Итак”, - сказала Кэри Джордан, когда они остались одни. “Что привело тебя в эту глушь. Ностальгия?”
  
  “Не совсем. Проблема, я полагаю.”
  
  “Что-нибудь связанное с теми высокопоставленными людьми, с которыми ты общался в Вайоминге?”
  
  “Ах, Кэри, дорогая Кэри, им не следовало тебя увольнять”.
  
  “Я знаю это. В чем проблема?”
  
  “В России происходит что-то серьезное и довольно плохое”.
  
  “Что еще нового?”
  
  “Это. И это хуже, чем обычно. Официальные агентства обеих наших стран были предупреждены ”.
  
  “Почему?”
  
  “Официальная робость, я полагаю”.
  
  Джордан фыркнул.
  
  “Как я уже сказал, что еще нового?”
  
  “Итак... в любом случае ... на прошлой неделе было высказано мнение, что, возможно, кому-то следует пойти и посмотреть ”.
  
  “Кто-то? Несмотря на предупреждение?”
  
  “Это общая идея”.
  
  “Так зачем приходить ко мне? Я завязал с этим. Были такими последние двенадцать лет.”
  
  “Вы все еще разговариваете с Лэнгли?”
  
  “Никто больше не разговаривает с Лэнгли”.
  
  “Тогда вот почему ты, Кэри. Дело в том, что мне нужен мужчина. Способный отправиться в Россию. Не привлекая внимания.”
  
  “На черном?”
  
  “Боюсь, что так”.
  
  “Против ФСБ?”
  
  Когда Горбачев, незадолго до своего собственного свержения, распустил КГБ, Первое Главное управление было переименовано в СВР, но продолжало функционировать по-прежнему из своей старой штаб-квартиры в Язенево. Второе главное управление, отвечающее за внутреннюю безопасность, было переименовано в ФСБ.
  
  “Возможно, еще более отвратительный, чем это”.
  
  Кэри Джордан пожевал малька, подумал, затем покачал головой.
  
  “Нет, он бы не пошел. Больше никогда ”.
  
  “Кто, скажите на милость? Кто бы не пошел?”
  
  “Парень, о котором я думал. Тоже не в себе, как и я. Но не такой старый. Он был хорош. Хладнокровный, очень умный, единственный в своем роде, естественный. Уволен пять лет назад”.
  
  “Он все еще жив?”
  
  “Насколько я знаю. Эй, это вино хорошее. Не часто мне достается такое вино.”
  
  Ирвин долил в свой бокал.
  
  “Как его звали, этого парня, который не захотел идти?”
  
  “Монах. Джейсон Монк. Говорил по-русски как на родном. Лучший чертов агент-бегун, который у меня когда-либо был ”.
  
  “Хорошо, даже если он не уйдет, расскажи мне о Джейсоне Монке”.
  
  Итак, старый бывший DDO сделал это.
  
  Восточный Берлин, сентябрь 1990
  
  Был теплый осенний вечер, и на террасе кафе было многолюдно. Полковник Туркин, в легком костюме немецкого покроя, не привлек к себе внимания, когда занял свое место за маленьким столиком у тротуара в тот самый момент, когда его освободила влюбленная пара подростков.
  
  Когда официант убрал стаканы, он заказал кофе, открыл немецкую газету и начал читать.
  
  Именно потому, что он провел свою карьеру в контрразведке, с ее ответственностью за наблюдение, он считался экспертом в области контрнаблюдения. Поэтому наблюдатели из КГБ держались на расстоянии. Но они были там: мужчина и женщина на другой стороне площади Оперы, сидели на скамейке, моложавые, беззаботные, у каждого в ушах наушники Walkman.
  
  Каждый мог общаться с двумя машинами, припаркованными за углом, передавая свои наблюдения и получая инструкции. В двух машинах была группа захвата, поскольку приказ об аресте, наконец, был отдан.
  
  Две последние части информации склонили чашу весов не в пользу Туркина. В своем описании Эймс сказал, что Лизандер был завербован за пределами СССР и говорил по-испански. Один только язык дал Следственному отделу всю Латинскую Америку плюс Испанию в их поисках записей. Альтернативный кандидат, как недавно выяснилось, прибыл на свою первую должность в Южной Америке, в Эквадор, пятью годами ранее. Но Эймс сказал, что вербовка Лизандера состоялась шесть лет назад.
  
  Вторая и решающая улика возникла из блестящей идеи проверить все записи телефонных разговоров из штаб-квартиры КГБ в Восточном Берлине в ночь неудачного налета на квартиру с почтовым ящиком ЦРУ, в ночь, когда обитатель квартиры сбежал за час до налета.
  
  В журналах был обнаружен звонок, сделанный с телефона-автомата в вестибюле на тот же номер, что и в указанной квартире. Другой подозреваемый в ту ночь находился в Потсдаме, и руководителем неудавшегося рейда был полковник Туркин.
  
  Формальный арест состоялся бы раньше, если бы не тот факт, что из Москвы ожидался очень высокопоставленный офицер. Он настоял на том, чтобы присутствовать при аресте и лично сопроводить подозреваемого обратно в СССР. Совершенно неожиданно подозреваемый покинул столовую штаба пешком, и у наблюдателей не было другого выбора, кроме как последовать за ним.
  
  Испано-марокканский чистильщик обуви прошаркал по тротуару возле кафе, жестом приглашая тех, кто сидел в первом ряду, спросить, не желают ли они почистить свою обувь. Он получил серию отрицательных покачиваний головой. Жители Восточного Берлина не привыкли видеть странствующих чистильщиков обуви в своих кафе, а жители Западного Берлина среди них в основном считали, что в их богатом городе слишком много иммигрантов из стран Третьего мира.
  
  В конце концов чистильщик обуви получил одобрение, подтолкнул свой маленький табурет под зад и присел на корточки перед своим клиентом, быстро нанося толстый слой черного лака на ботинки на шнуровке. Подошел официант, чтобы прогнать его.
  
  “Теперь, когда он начал, можно позволить ему закончить”, - сказал покупатель по-немецки с акцентом. Официант пожал плечами и отошел.
  
  “Давно не виделись, Коля”, - пробормотал чистильщик сапог по-испански. “Как у тебя дела?”
  
  Русский наклонился вперед, чтобы указать, где он хотел бы больше полировки.
  
  “Не так уж и хорош. Я думаю, что есть проблемы ”.
  
  “Скажи мне”.
  
  “Два месяца назад мне пришлось совершить налет на здешнюю квартиру. Объявлен почтовым ящиком ЦРУ. Мне удалось сделать один звонок; мужчина успел убежать. Но как они узнали? Кого—нибудь похитили -поговорили?”
  
  “Возможно. Почему ты так думаешь?”
  
  “Есть еще кое-что, и похуже. Две недели назад, как раз перед моей открыткой, из Москвы приехал офицер. Я знаю, что он работает в аналитическом отделе. Его жена из Восточной Германии, они были в гостях. Была вечеринка, он напился. Он хвастался, что в Москве были аресты. Кто-то в министерстве обороны, кто-то в иностранных делах”.
  
  Для Монка эта новость была подобна удару по лицу от ботинок, на которые он наводил последний блеск.
  
  “Кто-то за столом сказал что-то вроде: ‘У вас, должно быть, хороший источник во вражеском лагере’. Мужчина постучал себя по носу и подмигнул.”
  
  “Ты должен выйти, Коля. Теперь, этой ночью. Подойди ближе”.
  
  “Я не могу оставить Людмилу и Юрия. Они находятся в Москве”.
  
  “Верни их сюда, мой друг. Любое оправдание в мире. Это советская территория еще на десять дней. Затем он становится западногерманским. После этого они не смогут путешествовать сюда ”.
  
  “Ты прав. В течение десяти дней мы встречаемся всей семьей. Ты позаботишься о нас?”
  
  “Я разберусь с этим лично. Не откладывайте.”
  
  Он вручил чистильщику сапог пригоршню восточных марок, которые можно было хранить в течение десяти дней, а затем обменять на ценные немецкие марки. Уборщик встал, кивнул в знак благодарности, собрал свое снаряжение и зашаркал прочь.
  
  Двое наблюдателей на другой стороне площади услышали голос в своих ушах.
  
  “Мы завершены. Начинается арест. Вперед, вперед, вперед ”.
  
  Две серые "Чешские татры" выехали из-за угла на площадь Оперы и помчались к тротуару рядом с кафе. Из первой машины трое мужчин выскочили на тротуар, оттолкнули плечами двух пешеходов со своего пути и схватили одного из посетителей кафе в первом ряду. Из второй машины выбросились еще двое мужчин, которые держали открытой заднюю дверь и стояли на страже.
  
  Клиенты издавали разнообразные крики тревоги, когда клиента подняли на руки и швырнули в заднюю часть второй машины. Дверца захлопнулась, и машина с ревом умчалась на визжащих шинах. Группа захвата бросилась обратно в первую машину и последовала за ними. Вся операция длилась семь секунд.
  
  В конце квартала Джейсон Монк, в сотне ярдов от места нападения, беспомощно наблюдал.
  
  ¯
  
  “ЧТО произошло после Берлина?” - спросил сэр Найджел Ирвин.
  
  Некоторые посетители забирали свои кредитные карточки и уходили, чтобы вернуться к работе или развлечениям. Англичанин поднял бутылку "Бейчевелле", заметил, что в ней ничего нет, и жестом попросил официанта заменить.
  
  “Ты пытаешься меня напоить, Найджел?” - спросил Джордан с кривой улыбкой.
  
  “Тут-тут. Боюсь, мы оба достаточно взрослые и уродливые, чтобы пить вино как джентльмены ”.
  
  “Думаю, да. В любом случае, в наши дни мне не часто предлагают ”Шато Бейшевель".
  
  Официант предложил новую бутылку, получил кивок сэра Найджела, откупорил и разлил.
  
  “Итак, за что мы будем пить?” - спросил Джордан. “Великая игра? Или, может быть, Великий Провал ”, - добавил он с горечью.
  
  “Нет, в старые времена. И за ясность. Я думаю, это то, чего мне больше всего не хватает, чего нет у молодежи. Абсолютная моральная чистота”.
  
  “Я выпью за это. Итак, Берлин. Что ж, Монк вернулся более взбешенный, чем горный лев, с горящей задницей. Меня там, конечно, не было, но я все еще общался с парнями вроде Милта Бердена. Я имею в виду, мы прошли долгий путь в прошлом. Итак, я получил картинку.
  
  “Монк ходил по зданию, рассказывая всем, кто был готов слушать, что в советском подразделении есть высокопоставленный "крот" прямо внутри него. Естественно, это было не то, что они хотели услышать. Запиши это, сказали они. Так он и сделал. Это был довольно волнующий документ. Он обвинял практически всех в бестолковой некомпетентности.
  
  “Милту Бердену наконец удалось выдавить Эймса из его советского подразделения. Но этот парень был похож на пиявку. Тем временем директор сформировал новый Центр контрразведки. Внутри него была Аналитическая группа, а внутри нее - Филиал в СССР. Отделению нужен был бывший сотрудник Оперативного управления по ведению дел; Малгрю предложил Эймса, и, клянусь Богом, он это получил. Вы можете догадаться, к кому монку пришлось обратиться со своей жалобой. Олдрич Эймс собственной персоной.”
  
  “Должно быть, это был небольшой шок для системы”, - пробормотал Ирвин.
  
  “Они говорят, что дьявол заботится о своих, Найджел. С точки зрения Эймса, это было лучшее, что он мог сделать с Монком. Он мог уничтожить отчет, что и сделал. На самом деле он пошел дальше. Он встречно обвинил Монка в безосновательном разжигании страха. Где были доказательства всему этому, сказал он.
  
  “В результате было проведено внутреннее расследование. Не о существовании крота, а о Монке.”
  
  “Что-то вроде военного трибунала?”
  
  Кэри Джордан с горечью кивнула.
  
  “Да, я думаю, что так. Я бы высказался за Джейсона, но в то время я сам был не в очень хорошей форме. Как бы то ни было, Кен Малгрю возглавлял его. В результате они решили, что Монк на самом деле подстроил берлинскую встречу, чтобы продвинуть угасающую карьеру ”.
  
  “Мило с их стороны”.
  
  “Очень мило с их стороны. Но к тому времени Оперативный директорат состоял из бюрократов от стенки до стенки, за исключением нескольких старых воинов, отбывающих свой срок. Спустя сорок лет мы наконец выиграли холодную войну; Советская империя рушилась. Это должно было быть время самоутверждения, но все это было сплошными препирательствами и проталкиванием бумажек ”.
  
  “А Монк, что с ним случилось?”
  
  “Они чуть не уволили его. Вместо этого они арестовали его. Дал ему какой-то запретный слот в записях или где-то еще. Похоронили его. Не желанный в путешествии. Он должен был уволиться, забрать свою пенсию и уехать. Но он всегда был упорным ублюдком. Он не сдавался, убежденный, что однажды его правота будет доказана. Он сидел и гнил на этой работе три долгих года. И, в конце концов, он был ”.
  
  “Оказался прав?”
  
  “Конечно. Но слишком поздно.”
  
  Москва, январь 1991
  
  ПОЛКОВНИК Анатолий Гришин покинул комнату для допросов и удалился в свой кабинет в черной ярости.
  
  Группа офицеров, проводивших допрос, была удовлетворена тем, что у них было все. Больше не будет сессий Комитета Монаха. Все это было записано на пленку, вся история, начиная с маленького мальчика, заболевшего в Найроби в 1983 году, и заканчивая похищением в кафе Opera в сентябре прошлого года.
  
  Каким-то образом люди из Первого Главного управления узнали, что Монк был опозорен среди своих людей; арестован, с ним покончено. Это могло означать только то, что у него больше не было агентов. Итого их было четверо, но какой же четверкой они были. Теперь один остался жив, но ненадолго, Гришин был уверен.
  
  Итак, Комитету Монаха пришел конец, он был распущен. Он выполнил свою работу. Это должно было стать поводом для триумфа. Но ярость Гришина проистекала из того, что стало известно на последнем сеансе. Сто ярдов. Сотня жалких ярдов. …
  
  Отчет группы наблюдателей был непреклонен. В свой последний день на свободе Николай Туркин не вступал в контакт с вражескими агентами. Он провел день в штаб-квартире, поужинал в столовой, затем неожиданно вышел, и за ним последовали в большое кафе, где он заказал кофе и ему почистили обувь.
  
  Это Туркин проговорился. Двое наблюдателей на другой стороне площади видели, как чистильщик обуви сделал свою работу и зашаркал прочь. Через несколько секунд машины КГБ, с Гришиным рядом с водителем первой машины, выехали из-за угла. В тот момент он находился всего в ста ярдах от самого Джейсона Монка на территории, контролируемой Советами.
  
  В комнате для допросов все глаза на панели повернулись, чтобы уставиться на него. Казалось, они говорили, что он был главным в захвате, и он упустил самый большой приз из всех.
  
  Конечно, была бы боль. Не как убеждение, а как наказание. В этом он поклялся. Затем его решение было отклонено. Генерал Бояров лично сказал ему, что председатель КГБ хотел скорейшей казни, опасаясь, что в эти быстро меняющиеся времена в ней может быть отказано. В тот день он нес ордер президенту, и он должен был быть приведен в исполнение на следующее утро.
  
  И времена менялись с ошеломляющей скоростью. Со всех сторон его служение подвергалось обвинениям со стороны подонков в недавно освобожденной прессе, подонков, с которыми он знал, как иметь дело.
  
  Чего он тогда не знал, так это того, что в августе его собственный председатель, генерал Крючков, возглавит государственный переворот против Горбачева, и он провалится. В отместку Горбачев разобьет КГБ на несколько фрагментов; и что сам Советский Союз окончательно рухнет в декабре.
  
  В тот январский день, когда Гришин сидел в своем кабинете и размышлял, генерал Крючков положил ордер на казнь бывшего полковника КГБ Туркина на стол президента. Горбачев поднял ручку, сделал паузу и снова положил ее.
  
  В августе прошлого года Саддам Хусейн вторгся в Кувейт. Теперь американские самолеты выбивали жизнь из Ирака. Вторжение на сушу было неизбежно. Различные мировые государственные деятели пытались вмешаться, предлагая себя в качестве международных посредников мира. Это была заманчивая роль. Одним из них был Михаил Горбачев.
  
  “Я принимаю то, что сделал этот человек, и что он заслуживает смерти”, - сказал президент.
  
  “Это закон”, - сказал Крючков.
  
  “Да, но в этот момент... Я думаю, что это было бы нецелесообразно ”.
  
  Он принял решение и вернул ордер без подписи.
  
  “У меня есть право проявить милосердие, и я это делаю. Семь лет каторжных работ.”
  
  Генерал Крючков ушел в ярости. Он поклялся, что такого рода вырождение не могло продолжаться. Рано или поздно он и другие единомышленники должны были нанести удар.
  
  Для Гришина эта новость стала последним ударом в этот ужасный день. Все, что он мог сделать, это гарантировать, что лагерь рабов, в который отправят Туркина, будет такого рода и с таким режимом, который он никогда не смог бы пережить.
  
  В начале 1980-х годов лагеря для политических заключенных были перенесены из слишком доступной Мордовии дальше на север, в регион вокруг Перми, родины самого Гришина. Дюжина из них была разбросана по всему городу Всесвятское. Наиболее известными были адские дыры в Перми 35, Перми 36 и Перми 37.
  
  Но был один совершенно особый лагерь, предназначенный для предателей. Нижний Тагил был местом, которое вызывало дрожь даже у сотрудников КГБ.
  
  Какими бы суровыми ни были охранники, они жили за пределами лагеря. Их жестокость могла быть только спорадической и организованной: сокращение пайков, увеличение рабочей силы. Чтобы убедиться, что “образованные” преступники жили в соответствии с реальными фактами жизни, их смешали в Нижнем Тагиле с отбором самых порочных и жестоких из всех зеков во всех лагерях.
  
  Гришин позаботился о том, чтобы Николая Туркина отправили в Нижний Тагил, и в графе “режим” на бланке приговора он написал "Особый" — "сверхстрогий".
  
  ¯
  
  “В любом случае, ” вздохнула Кэри Джордан, - я полагаю, вы помните конец этой неприятной саги”.
  
  “Большая часть этого. Но напомни мне.” Он поднял руку и, обращаясь к зависшему официанту, сказал. “Два эспрессо, если можно”.
  
  “Что ж, в прошлом, 1993 году, ФБР наконец взяло на себя восьмилетнюю охоту за "кротом". Позже они заявили, что взломали все это самостоятельно в течение восемнадцати месяцев, но большая работа по устранению ошибок уже была проделана, хотя и слишком медленно.
  
  “Надо отдать должное, федералы сделали то, что мы должны были сделать. Они покусились на неприкосновенность частной жизни и получили тайные судебные приказы изучить банковские записи немногих оставшихся подозреваемых. Они заставили банки признаться во всем. И это сработало. 21 февраля 1994 года — Господи, Найджел, всегда ли я буду помнить эту дату? — его подобрали всего в нескольких кварталах от его дома в Арлингтоне. После этого все это вышло наружу ”.
  
  “Ты знал заранее?”
  
  “Нет. Я думаю, в Бюро поступили умно, не сказав мне. Если бы я знал тогда то, что знаю сейчас, я бы добрался туда раньше них и убил его сам. Я бы пошел на кафедру счастливым человеком ”.
  
  Бывший заместитель директора по оперативной работе уставился в другой конец ресторана, но на самом деле он смотрел на список имен и лиц, которых давно не было.
  
  “Сорок пять операций сорваны, двадцать два человека преданы — восемнадцать русских и четверо со сателлитов. Четырнадцать из них казнены. И все потому, что этот извращенный маленький серийный убийца по доверенности хотел большой дом и Ягуар ”.
  
  Найджел Ирвин не хотел вторгаться в личное горе, но он пробормотал: “Вы должны были сделать это сами, собственными силами”.
  
  “Я знаю, я знаю. Теперь мы все знаем ”.
  
  “А Монк?” - спросил Ирвин. Кэри Джордан издала короткий смешок. Официант, теперь желающий убрать последний столик в пустом ресторане, засиял, помахивая счетом. Ирвин жестом показал, чтобы его поставили перед ним. Официант зависал, пока на него не положили кредитную карточку, затем отошел к кассе.
  
  “Да, Монк, ну, он тоже не знал, что в тот день был День президентов, федеральный государственный праздник. Так что он остался дома, я полагаю. В новостях ничего не было до следующего утра. И именно тогда пришло это чертово письмо ”.
  
  Вашингтон, февраль 1994 года
  
  Письмо пришло 22-го, на следующий день после Дня Президента, когда возобновилась доставка почты.
  
  Это был хрустящий белый конверт, и Фрэнк Монк понял, что он был отправлен из почтового отделения в Лэнгли и адресован ему домой, а не в офис.
  
  Внутри был еще один конверт с гербом посольства США. На лицевой стороне было напечатано: "Мистер Джейсон Монк, Отделение центральной почты, здание штаб-квартиры ЦРУ, Лэнгли, Вирджиния". И кто-то нацарапал “поверх”. Монах перевернул ее. На обороте той же рукой было написано: “Доставлено лично в наше посольство, Вильнюс, Литва. Полагаю, ты знаешь этого парня?” Поскольку на нем не было марки, внутренний конверт явно пришел в Штаты в дипломатической почте.
  
  Внутри этого был третий конверт, гораздо худшего качества, с фрагментами древесной массы, видимыми в текстуре. На нем было написано на странном английском “Пожалуйста” — подчеркнуто три раза — “передайте мистеру Джейсону Монку из ЦРУ. От друга.”
  
  Само письмо было внутри этого. Это было написано на бумаге, такой хрупкой, что листья почти разваливались при прикосновении Туалетная бумага? Форзацы старой дешевой книги в мягкой обложке? Могло бы быть.
  
  Надпись была на русском языке, рука дрожала, черными чернилами была поставлена неопределенная точка. Вверху он был озаглавлен:
  
  
  Нижний Тагил, сентябрь 1993 года.
  
  ДОРОГОЙ ДРУГ ДЖЕЙСОН,
  
  Если ты когда-нибудь получишь это, и к тому времени, когда ты это получишь, я буду мертв. Понимаете, это брюшной тиф. Это приходит вместе с блохами и вшами. Сейчас они закрывают этот лагерь, разрушают его, чтобы стереть его с лица земли, как будто его никогда не было, чего не должно быть. Дюжине политических деятелей была предоставлена амнистия; сейчас в Москве находится некто по имени Ельцин. Один из них - мой друг, литовец, писатель и интеллектуал. Я думаю, что могу доверять ему. Он обещает мне, что спрячет это и отправит, когда доберется до своего дома. Мне придется пересесть на другой поезд, на другой грузовик для перевозки скота, в новое место, но я никогда его не увижу. Итак, я посылаю вам свое прощание и некоторые новости.
  
  
  В письме описывалось, что произошло после ареста в Восточном Берлине тремя с половиной годами ранее. Туркин рассказал об избиениях в камере под Лефортово и о том, что он не видел смысла скрывать все, что знал. Он описал вонючую, измазанную экскрементами камеру с мокрыми стенами и бесконечным холодом, резким освещением, выкрикиваемыми вопросами, подбитыми глазами и выбитыми зубами, если ответ приходил медленно.
  
  Он рассказал о полковнике Анатолии Гришине. Полковник был убежден, что Туркин умрет, поэтому он был счастлив похвастаться предыдущими триумфами. Туркину подробно рассказали о людях, о которых он никогда не слышал, Круглове, Блинове и Соломине. Ему рассказали, что Гришин сделал с солдатом-сибиряком, чтобы заставить его говорить.
  
  
  Когда все закончилось, я помолился о смерти, как делал много раз с тех пор. В этом лагере было много самоубийств, но почему-то я всегда надеялся, что если смогу продержаться, то однажды смогу стать свободным. Не то чтобы ты узнал меня, равно как и Людмила или мой мальчик Юрий. Не осталось ни волос, ни зубов, почти ничего на теле, да и то израненном ранами и лихорадкой. Я не жалею о том, что я сделал, потому что это был отвратительный режим. Возможно, теперь для моего народа наступит свобода. Где-то там моя жена, я надеюсь, она счастлива. И мой сын Юрий, который обязан тебе своей жизнью. Спасибо тебе за это. Прощай, мой друг.
  
  
  Николай Ильич
  
  
  
  Джейсон Монк сложил письмо, положил его на приставной столик, обхватил голову руками и заплакал, как ребенок. В тот день он не пошел на работу. Он не позвонил и не объяснил почему. Он не подошел к телефону. В 6:00 ВЕЧЕРА когда уже стемнело, он проверил телефонную книгу, сел в свою машину и поехал в Арлингтон.
  
  Он довольно вежливо постучал в дверь нужного ему дома, и когда она открылась, он кивнул женщине, сказал "Добрый вечер, миссис Малгру" и прошел мимо, оставив ее безмолвствовать в дверном проеме.
  
  Кен Малгрю был в гостиной без пиджака и с большим стаканом виски в одной руке, Он обернулся, увидел незваного гостя и сказал: "Эй, какого черта?" Ты лопнул—”
  
  Это было последнее, что он сказал без неловкого присвистывания в течение нескольких недель. Монах ударил его. Он ударил его в челюсть, и ударил очень сильно.
  
  Малгрю был крупнее, но он был не в форме и все еще ощущал последствия очень жидкого обеда. В тот день он был в офисе, но никто ничего не делал, кроме как взволнованным шепотом обсуждал новости, которые бушевали в здании подобно лесному пожару.
  
  Монк ударил его всего четыре раза, по одному за каждого из своих погибших агентов. Помимо сломанной челюсти, у него подбиты оба глаза и сломан нос. Затем он вышел.
  
  ¯
  
  “ЗВУЧИТ как своего рода активная мера ”, - предположил Найджел Ирвин.
  
  “Настолько активно, насколько это возможно”, - согласился Джордан.
  
  “Что случилось?”
  
  “Что ж, к счастью, миссис Малгрю не позвонила в полицию, она позвонила в агентство. Они послали нескольких парней как раз вовремя, чтобы обнаружить, что Малгрю засовывают в машину скорой помощи по пути в ближайшее отделение неотложной помощи. Они успокоили жену, и она опознала монка. Итак, ребята поехали к нему домой.
  
  “Он был там, и они спросили его, какого хрена, по его мнению, он натворил, и он указал на письмо на столе. Конечно, они не смогли прочитать это, но они взяли это с собой ”.
  
  “Его арестовали? Монах?” - спросил англичанин.
  
  “Правильно. На этот раз они арестовали его навсегда. Конечно, было много сочувствия, когда письмо было зачитано в переводе на слушании. Они даже позволили мне говорить за него, что бы хорошего это ни принесло. Но исход был предрешен. Даже после ареста Эймса не могло быть, чтобы злобные шпионы ходили повсюду и превращали старших офицеров в котлеты. Они сразу же уволили его ”.
  
  Официант снова вернулся с жалобным видом. Оба мужчины поднялись и направились к двери. Официант с облегчением кивнул и улыбнулся.
  
  “Что насчет Малгрю?”
  
  “По иронии судьбы, он был уволен с позором год спустя, когда полная мера того, что сделал Эймс, стала более широко известна”.
  
  “А монах?”
  
  “Он уехал из города. В то время он жил с девушкой, но она уехала на семинар, а когда вернулась, они расстались. Я слышал, что Монк получал свою пенсию единовременно, но в любом случае он уехал из Вашингтона ”.
  
  “Есть идеи, для чего?”
  
  “Последнее, что я слышал, он был у вас на задворках леса”.
  
  “Лондон? Британия?”
  
  “Не совсем. Одна из колоний Ее Величества”.
  
  “Зависимые территории — они больше не называются колониями. Который из них?”
  
  “Острова Теркс и Кайкос. Помнишь, я говорил, что он любил глубоководную рыбалку? Последнее, что я слышал, у него там была лодка, он работал шкипером на чартере.”
  
  Был прекрасный осенний день, и Джорджтаун выглядел прелестно, когда они стояли на тротуаре перед Ла Шомьер в ожидании такси для Кэри Джордан.
  
  “Ты действительно хочешь, чтобы он вернулся в Россию, Найджел?”
  
  “Это общая идея”.
  
  “Он не уйдет. Он поклялся, что никогда не вернется. Мне понравился обед и вино, но это была пустая трата времени. Все равно спасибо, но он не пойдет. Не за деньги, не за угрозы, ни за что ”.
  
  Приехало такси. Они пожали друг другу руки, Джордан забрался внутрь, и такси уехало. Сэр Найджел Ирвин перешел улицу, направляясь к "Четырем временам года". Ему нужно было сделать несколько телефонных звонков.
  
  
  ГЛАВА 11
  
  ТОТ ЛИСЬЯ ЛЕДИ БЫЛ СВЯЗАН И ЗАКРЫТ ДЛЯ ночь. Джейсон Монк попрощался со своими тремя итальянскими клиентами, которые, хотя и не много поймали, похоже, получили удовольствие от прогулки почти столько же, сколько от вина, которое они привезли с собой.
  
  Джулиус стоял у разделочного стола рядом с доком, отрезая головы и извлекая субпродукты из двух дорадо скромных размеров. В его собственном заднем кармане лежала его заработная плата за день плюс его доля чаевых, оставленных итальянцами.
  
  Монк прошел мимо Тики-хижины к "Банановой лодке", чья открытая зона для питья и столовой с дощатым полом была заполнена ранними посетителями. Он подошел к бару и кивнул Рокки.
  
  “Как обычно?” Бармен ухмыльнулся.
  
  “Почему бы и нет, я человек привычки”.
  
  Он был постоянным клиентом в течение многих лет, и было понимание, что Банановая лодка будет принимать вызовы для него, пока он был в море. Действительно, его телефонный номер был на карточках, которые он разместил во всех отелях на острове Провиденсьялес, чтобы привлечь клиентов для рыболовного чартера.
  
  Жена Рокки, Мейбл, позвонила:
  
  “Звонили из клуба Грейс Бэй”.
  
  ‘Ага. Есть какое-нибудь сообщение?”
  
  “Нет, просто перезвони им”.
  
  Она подтолкнула к нему телефон, который держала за кассой. Он набрал номер и попал к оператору за стойкой регистрации. Она узнала его голос.
  
  “Привет, Джейсон, хорошо провел день?”
  
  “Неплохо, Люси. Видал и похуже. Ты звонил?”
  
  “Да. Что ты делаешь завтра?”
  
  “Ты плохая девочка, что у тебя было на уме?”
  
  Крупная, веселая женщина за стойкой регистрации отеля, расположенного в трех милях вниз по пляжу, разразилась громким смехом.
  
  Постоянные жители острова Прово не составляли огромной группы, и в сообществе, обслуживающем туристов, которые составляли единственный источник долларового дохода острова, почти все знали друг друга, будь то островитянин или поселенец, и беззаботная подколка помогала коротать время. Теркс и Кайкос по-прежнему оставались Карибами, какими были раньше: дружелюбными, покладистыми и не слишком спешащими.
  
  “Не начинай, Джейсон Монк. Ты свободен для клиента завтра?”
  
  Он обдумал это. Он намеревался провести день, работая на яхте, задача, которая никогда не заканчивается для владельцев лодок, но чартер есть чартер, а финансовая компания в Майами, которая все еще владела половиной "Foxy Lady", никогда не уставала от чеков на погашение долга.
  
  “Думаю, да. Полный день или полдня?”
  
  “Полдня. Доброе утро. Скажем, около девяти часов?”
  
  “Хорошо. Скажи группе, где меня найти. Я буду готов ”.
  
  “Это не группа, Джейсон. Только один человек, мистер Ирвин. Я скажу ему. А теперь прощай”.
  
  Джейсон положил трубку. Одиночные клиенты были необычны; обычно их было двое или больше. Вероятно, муж, жена которого не хотела приходить; это тоже было довольно нормально. Он допил свой дайкири и вернулся к лодке, чтобы сказать Джулиусу, что им придется встретиться в семь, чтобы заправиться и взять на борт свежую наживку.
  
  Клиент, который появился на следующее утро без четверти девять, был старше обычного рыбака, фактически пожилой, в коричневых брюках, хлопчатобумажной рубашке и белой панаме. Он стоял на причале и вызывал:
  
  “Капитан Монк?”
  
  Джейсон спустился со своего летающего мостика и подошел поприветствовать его. Судя по акценту, он был явно англичанином. Джулиус помог ему подняться на борт.
  
  “Вы пробовали это раньше, мистер Ирвин?” - Спросил Джейсон.
  
  “На самом деле, нет. Мой первый раз. Немного новичок”.
  
  “Не беспокойтесь об этом, сэр. Мы позаботимся о тебе. Море довольно спокойное, но если вы обнаружите, что это слишком, просто скажите ”.
  
  Его никогда не переставало удивлять, сколько туристов выходило в море, предполагая, что океан будет таким же спокойным, как вода внутри рифа. В туристических брошюрах никогда не показывается белая волна на Карибах, но она может вызвать серьезные волнения на море.
  
  Он вывел "Лисью леди" из Черепашьей бухты и повернул наполовину направо к Селларз-Кат. За Нортвест-Пойнтом должна была быть бурная вода, вероятно, слишком большая для старика, но он знал место у Пайн-Ки в другом направлении, где море было полегче, и, по сообщениям, там водились дорадо.
  
  Он бежал на полной скорости в течение сорока минут, затем увидел большую подстилку из плавающих водорослей, место, где дорадо, местные называют дельфин, обычно лежат в тени прямо под поверхностью.
  
  Джулиус запустил четыре оснастки и тросы, когда электричество отключилось, и они начали кружить вокруг зарослей тростника. Это было на третьем участке, когда они получили забастовку.
  
  Одно из удилищ сильно опустилось, затем леска начала с визгом вырываться из Penn Senator. Англичанин поднялся из-под навеса и степенно занял свое место в боевом кресле. Джулиус вручил ему стержень, вставил конец в чашечку между бедер клиента и начал протягивать остальные три лески.
  
  Монк отвел нос "Лисицы Леди" от тростниковой подстилки, установил ее мощность чуть выше холостого хода и спустился на кормовую палубу. Рыба перестала клевать на леску, но удилище было хорошо согнуто.
  
  “Просто оттащи назад”, - мягко сказал Монк. “Тяни назад, пока стержень не встанет вертикально, затем подайся вперед и наматывай по ходу движения”.
  
  Англичанин попробовал это. Через десять минут он сказал:
  
  “Знаешь, я думаю, это немного чересчур для меня. Сильные вещи, рыба.”
  
  “Хорошо, я возьму это, если хочешь”.
  
  “Я был бы очень признателен, если бы вы согласились”.
  
  Монк скользнул в боевое кресло, когда клиент выбрался из него, и вернулся в тень навеса. Была половина одиннадцатого, и жара была невыносимой. Солнце было за кормой, и блики отражались от воды, как лезвие.
  
  Потребовалось десять минут интенсивной прокачки, чтобы подвести рыбу вплотную к транцу. Затем он увидел корпус и предпринял еще один рывок к свободе, преодолев еще тридцать ярдов лески.
  
  “Что это?” - спросил клиент.
  
  “Большой дельфин-бык”, - сказал Монк.
  
  “О, дорогой, мне больше нравятся дельфины”.
  
  “Не млекопитающее с бутылочным носом. То же имя, но другое. Также называется дорадо. Это охотничья рыба, и ее очень вкусно есть.”
  
  Джулиус держал багор наготове, и когда "дорадо" поравнялся с ним, он мастерски размахнулся и перевалил сорокафунтовку через край.
  
  “Хорошая рыба, мистер”, - сказал он.
  
  “Ах, но я думаю, что рыба мистера Монка, а не моя”.
  
  Монк поднялся со стула, отсоединил крючок от пасти дорадо и отцепил стальной провод от лески. Джулиус, собиравшийся положить улов в кормовой шкафчик, выглядел удивленным. С дорадо на борту обычной процедурой было бы повторное воспроизведение четырех строк, а не их удаление.
  
  “Иди наверх и встань у руля”, - тихо сказал ему Монк. “Направляйтесь домой, скорость троллинга”.
  
  Джулиус кивнул, не понимая, и его худощавая фигура цвета черного дерева поднялась по лестнице к верхней панели управления. Монк наклонился к холодильному шкафчику, достал две банки пива и открыл обе, предлагая одну своему клиенту. Затем он сел на шкафчик и посмотрел на пожилого англичанина в тени.
  
  “Вы же на самом деле не хотите отправиться на рыбалку, не так ли, мистер Ирвин?” Это был не вопрос, а утверждение.
  
  “На самом деле, это не моя страсть”.
  
  “Нет. И это не мистер Ирвин, не так ли? Что-то беспокоит меня всю эту поездку. VIP-визит в Лэнгли, давным-давно, большого шишки из британской разведывательной службы ”.
  
  “Отличное воспоминание, мистер Монк”.
  
  “Имя сэр Найджел, кажется, мне о чем-то напоминает. Ладно, сэр Найджел Ирвин, можем мы, пожалуйста, перестать валять дурака? Что все это значит?”
  
  “Извините за обман. Просто хотел взглянуть. И беседа. В уединении. Мало мест, более уединенных, чем открытое море.”
  
  “Итак... мы разговариваем. О чем?”
  
  “Россия, я боюсь”.
  
  “Ага. Большая страна. Не мой любимый. Кто послал тебя сюда?”
  
  “О, меня никто не посылал. Кэри Джордан рассказала мне о тебе. Пару дней назад мы обедали в Джорджтауне. Он передает свои наилучшие пожелания ”.
  
  “Мило с его стороны. Поблагодарите его, если увидите снова. Но вы, должно быть, заметили, что в последнее время он не в себе. Знаете, что я имею в виду под ‘этим’? Выбывает из игры. Ну, я тоже. Зачем бы вы ни приехали, сэр, это было напрасное путешествие.
  
  “Ах, да, именно это сказала Кэри. "Не беспокойся", - сказал он. Но я все равно сделал. Это долгий путь. Не возражаете, если я сделаю свою подачу? Разве не так вы, ребята, говорите? Сделать мою подачу, изложить мое предложение?”
  
  “Это такое выражение. Что ж, в раю жаркий и солнечный день. У вас осталось два часа из четырехчасового чартера. Говори, если хочешь, но ответ по-прежнему отрицательный ”.
  
  “Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Игорь Комаров?”
  
  “Мы получаем документы здесь, с опозданием на пару дней, но мы их получаем. И мы слушаем радио. Лично у меня нет спутниковой тарелки, поэтому я не смотрю телевизор. Да, я слышал о нем. Грядущий человек, не так ли?”
  
  “Так они говорят. Что ты слышал о нем?”
  
  “Он возглавляет правое крыло. Националист, много апеллирует к патриотизму. Что-то в этом роде. Привлекает массы”.
  
  “Как вы думаете, насколько он правого толка?”
  
  Монк пожал плечами.
  
  “Я не знаю. В значительной степени, я думаю. Примерно так же далеко, как некоторые из тех ультраконсервативных сенаторов с Глубокого Юга у себя дома ”.
  
  “Боюсь, немного больше, чем это. Он настолько прав, что его нет на карте”.
  
  “Что ж, сэр Найджел, это ужасно трагично. Но прямо сейчас меня больше всего беспокоит, есть ли у меня чартер на завтра и курсирует ли wahoo в пятнадцати милях от Нортвест-Пойнт. Политика некрасивого мистера Комарова меня не касается ”.
  
  “Что ж, боюсь, так и будет. Однажды. Я ... мы ... некоторые друзья и коллеги, считаем, что его действительно нужно остановить. Нам нужен человек, чтобы поехать в Россию. Кэри сказала, что ты был хорош ... однажды. Сказал, что ты был лучшим ... когда-то.”
  
  “Да, ну, это было когда-то”. Монк несколько секунд молча смотрел на сэра Найджела. “Ты говоришь, что это даже не официально. Это не государственная политика, ни ваша, ни моя ”.
  
  “Отличная работа. Наши два правительства придерживаются мнения, что они ничего не могут сделать. Официально.”
  
  “И ты думаешь, я собираюсь сняться с якоря, пересечь мир и отправиться в Россию, чтобы сцепиться с этим йо-йо по приказу какой-то группы дон кихотов, у которых даже нет поддержки правительства?”
  
  Он встал, смял пустую банку из-под пива в кулаке и выбросил ее в мусорное ведро.
  
  “Мне жаль, сэр Найджел. Вы действительно потратили впустую свои авиабилеты. Давайте вернемся в гавань. Поездка за счет заведения ”.
  
  Он вернулся на мостик, сел за штурвал и направился к Выходу. Через десять минут после того, как они вошли в лагуну, Foxy Lady вернулась к своему месту на причале.
  
  “Вы ошибаетесь насчет поездки”, - сказал англичанин. “Я нанял вас недобросовестно, но вы приняли устав добросовестно. Сколько стоит чартер на полдня?”
  
  “Триста пятьдесят”.
  
  “С благодарностью для твоего юного друга”. Ирвин вытащил из пачки четыре стодолларовые купюры. “Между прочим, у вас есть дневной чартер?”
  
  “Нет, я не хочу”.
  
  “Так ты собираешься домой?”
  
  “Ага”.
  
  “Я тоже. Боюсь, в моем возрасте в такую жару требуется короткий сон после обеда. Но пока вы сидите в тени, ожидая, когда спадет дневная жара, не могли бы вы что-нибудь сделать?”
  
  “Больше никакой рыбалки”, - предупредил Монк.
  
  “О, Господи, нет”. Пожилой мужчина порылся в наплечной сумке, которую он принес, и достал коричневый конверт.
  
  “Здесь есть файл. Это не шутка. Просто прочтите это. Никто другой этого не видит, вы не выпускаете это из виду. Это более строго засекречено, чем все, что когда-либо доставляли вам Лизандер, Орион, Дельфи или Пегасус ”.
  
  С таким же успехом он мог бы ударить Джейсона Монка в солнечное сплетение. Когда бывший шеф неторопливо поднимался по причалу, чтобы найти свой взятый напрокат багги, Монк стоял с открытым ртом. Наконец он покачал головой, засунул конверт под рубашку и отправился в "Тики Хат" за бургером.
  
  На северной стороне цепи из шести островов, составляющих Кайкос — Западный, Прово, Средний, Северный, Восточный и Южный — риф находится недалеко от берега, обеспечивая быстрый доступ в открытое море. На юге риф находится на расстоянии нескольких миль, окружая огромную отмель площадью в тысячу квадратных миль, называемую Кайкос-Бэнк.
  
  Когда он приехал на острова, у него не хватало денег, а цены на северном побережье, куда приезжали туристы и строились отели, были высокими. Монк израсходовал свой бюджет, и с учетом портовых сборов, топлива, расходов на техническое обслуживание, коммерческой лицензии и разрешения на рыбную ловлю осталось не так уж много. За небольшую плату он смог снять деревянное бунгало в менее фешенебельном районе залива Саподилла, к югу от аэропорта, с видом на сверкающую гладь берега, куда могли заходить только лодки с небольшой осадкой. Это и потрепанный пикап Chevy составляли его мирское достояние.
  
  Он сидел на своей террасе, наблюдая, как солнце садится справа от него, когда двигатель автомобиля, кашлянув, остановился на песчаной дорожке за его домом. Вскоре из-за угла показалась худощавая фигура пожилого англичанина. На этот раз его белая панама была дополнена тропической курткой из альпаки в складку.
  
  “Они сказали, что я найду тебя здесь”, - весело сказал он.
  
  “Кто сказал?”
  
  “Та милая молодая девушка в "Банановой лодке”."
  
  Мейбл было далеко за сорок. Ирвин тяжело поднялся по ступенькам и указал на свободное кресло-качалку.
  
  “Не возражаешь, если я сделаю?”
  
  Монк ухмыльнулся.
  
  “Будь моим гостем. Пиво?”
  
  “Не только сейчас, спасибо”.
  
  “Сделай отличный дайкири. Никаких фруктов, кроме свежего лайма.”
  
  “Ах, это гораздо больше похоже на это”.
  
  Монк приготовил два неразбавленных дайкири с лаймом и достал их. Они с удовольствием отхлебнули.
  
  “Удалось это прочитать?”
  
  “Ага”.
  
  “И что?”
  
  “Это отвратительно. Также, вероятно, это подделка.”
  
  Ирвин понимающе кивнул. Солнце высветило низкий горб Западного Кайкоса над берегом. Мелководье светилось красным.
  
  “Мы так и думали. Очевидный вывод. Но стоит проверить. Именно так посчитали наши люди в Москве. Просто быстрая проверка.”
  
  Сэр Найджел не представил отчет о проверке. Он рассказал об этом, этап за этапом. Монах, вопреки себе, заинтересовался.
  
  “Их трое, и все мертвы?” - сказал он наконец.
  
  “Боюсь, что так. Похоже, мистер Комаров действительно хочет, чтобы ему вернули это досье. Не потому, что это подделка. Он бы никогда не узнал об этом, если бы это было написано другой рукой. Это правда. Это то, что он намеревается сделать ”.
  
  “И вы думаете, что его можно ликвидировать? С крайним предубеждением? Вынули?”
  
  “Нет, я сказал ‘прекратил’. Не тот же самый. Прекращение, позаимствуя вашу причудливую фразеологию ЦРУ, не сработало бы ”.
  
  Он объяснил почему.
  
  “Но вы думаете, что его можно остановить, дискредитировать, покончить с ним как с силой?”
  
  “Да, на самом деле знаю”.
  
  Ирвин искоса пристально посмотрел на него.
  
  “Это никогда полностью не покидает тебя, не так ли? Приманка для охоты. Ты думаешь, что так и будет, но оно всегда там, прячется.”
  
  Монк был погружен в задумчивость, его мысли возвращались на много лет назад и на много миль назад. Он вырвался из своих мыслей, встал и снова наполнил их бокалы из кувшина.
  
  “Хорошая попытка, сэр Найджел. Возможно, ты прав. Может быть, его можно остановить. Но не мной. Тебе придется найти себе другого мальчика.”
  
  “Мои покровители не являются неблагодарными людьми. Конечно, за это была бы плата. Работник достоин своего найма и все такое. Хайфа, миллион долларов. США, конечно. Довольно кругленькая сумма, даже по нынешним временам”.
  
  Монах размышлял о такой сумме. Расплатись с долгами за Фокси Леди, купи бунгало, приличный грузовик. А оставшаяся половина была разумно инвестирована для получения десяти процентов годовых. Он покачал головой.
  
  “Я выбрался из этой чертовой страны, и выбрался с трудом. И я поклялся, что никогда не вернусь. Это заманчиво, но нет.”
  
  “Ах, хм, извини за это, но потребности должны. Они ждали меня в замочной скважине сегодня в отеле ”.
  
  Он полез в карман пиджака и протянул два тонких белых конверта. Монк вытащил по одному листу официальной фирменной бумаги из каждого.
  
  Один был от финансовой компании Флориды. В нем говорилось, что из-за изменений в политике расширенные кредитные линии на определенных территориях больше не считаются приемлемыми рисками. Следовательно, ссуда на Foxy Lady должна быть погашена в течение одного месяца, в противном случае единственным выбором компании будет обращение взыскания на имущество и возврат его во владение. Язык включал обычные ласкательные слова, но смысл был достаточно ясен.
  
  На другом листе была эмблема губернатора островов Теркс и Кайкос Ее Величества. Он выразил сожаление в связи с тем, что Его Превосходительство, от которого не требовалось указывать причины, намеревался аннулировать вид на жительство и лицензию на ведение бизнеса некоего Джейсона Монка, гражданина США, по истечении одного месяца с даты получения письма. Автор подписался как покорный слуга мистера Монка.
  
  Монах сложил оба письма и положил их на стол между двумя креслами-качалками.
  
  “Это грязный бассейн”, - тихо сказал он.
  
  “Боюсь, что это так”, - сказал Найджел Ирвин, глядя на воду. “Но это выбор”.
  
  “Ты не можешь найти кого-нибудь другого?” - спросил Монк.
  
  “Я не хочу никого другого. Я хочу тебя”.
  
  “Ладно, арестуй меня. Это уже делалось раньше. Я выжил. Я снова выживу. Но я не собираюсь возвращаться в Россию ”.
  
  Ирвин вздохнул. Он взял в руки Черный манифест.
  
  “Это то, что сказал Кэри. Он сказал мне, что не пойдет ни за деньги, ни за угрозы. Это то, что он сказал ”.
  
  “Что ж, по крайней мере, Кэри не превратился в дурака на старости лет”. Монк поднялся. “В конце концов, я не могу сказать, что это было приятно. Но я не думаю, что нам есть что еще сказать друг другу ”.
  
  Сэр Найджел Ирвин тоже поднялся. Он выглядел грустным.
  
  “Предположим, что нет. Жаль, очень жаль. О, и еще кое-что напоследок. Когда Комаров придет к власти, он будет не один. Рядом с ним стоит его личный телохранитель и командир Черной гвардии. Когда начнется геноцид, он будет отвечать за все это, палач нации”.
  
  Он протянул одну фотографию. Монк уставился на холодное лицо мужчины примерно на пять лет старше его. Англичанин поднимался по песчаной дорожке туда, где он оставил свой багги за домом.
  
  “Кто, черт возьми, он такой?” Монах позвал его вслед. Голос старого шпиона донесся из сгущающихся сумерек.
  
  “О, он. Это полковник Анатолий Гришин”.
  
  ¯
  
  Аэропорт ПРОВИДЕНСЬЯЛЕС - не самый большой авиационный терминал в мире, но это приятное место для прилета и вылета, поскольку он достаточно мал, чтобы обрабатывать пассажиров без особых задержек. На следующий день сэр Найджел Ирвин сдал свой единственный чемодан, прошел паспортный контроль с одобрением и неторопливо направился в зону вылета. Самолет American Airlines на Майами ждал на солнце.
  
  Из-за жары большинство зданий имеют открытые стены, и только сетчатый забор отделяет их от открытого асфальта за его пределами. Кто-то бродил вокруг здания и стоял рядом с сеткой, заглядывая внутрь. Ирвин подошел. В этот момент была объявлена посадка, и пассажиры начали стекаться к самолету.
  
  “Хорошо”, - сказал Джейсон Монк через провод. “Когда и где?”
  
  Ирвин достал из нагрудного кармана авиабилет и просунул его через проволоку.
  
  “Провиденсиалес-Майами-Лондон. Разумеется, первоклассный. Через пять дней с этого момента. Пришло время прояснить здесь ситуацию. Отсутствовал около трех месяцев. Если январские выборы состоятся, мы опоздаем. Если вы будете в самолете в Хитроу, вас встретят ”.
  
  “Тобой?”
  
  “Сомневаюсь в этом. Кем-то написанный.”
  
  “Как они узнают меня?”
  
  “Они узнают тебя”.
  
  Служащая наземной службы, молодая женщина, дернула его за куртку.
  
  “Пассажир Ирвин, пожалуйста, пройдите посадку сейчас”. Он повернулся, чтобы направиться к самолету.
  
  “Кстати, предложение в долларах все еще в силе”. Монк достал два официальных письма и поднял их.
  
  “А как насчет этих?”
  
  “О, сожги их, дорогой мальчик. Досье не было подделано, но они были подделаны. Не хотел парня, который сворачивается, разве ты не видишь.” Он был на полпути к самолету, сопровождающий бежал рядом с ним, когда они услышали крик сзади.
  
  “Вы, сэр, хитрый старый ублюдок”.
  
  Женщина испуганно посмотрела на него. Он улыбнулся сверху вниз.
  
  “Хочется на это надеяться”, - сказал он.
  
  ¯
  
  ПО возвращении в Лондон сэр Найджел Ирвин посвятил неделю чрезвычайно напряженной деятельности.
  
  Что касается Джейсона Монка, то ему понравилось то, что он увидел, и рассказ его бывшего босса Кэри Джордана был впечатляющим. Но десять лет - это долгий срок, чтобы выйти из игры.
  
  Теперь все было совсем по-другому. Россия изменилась до неузнаваемости по сравнению со старым СССР, с которым Монк был недолго знаком и которого обманул. Технология изменилась, почти каждое название места вернулось от своего коммунистического обозначения к своему старому дореволюционному названию. Оказавшись в современной Москве без самого тщательного инструктажа, Монк мог прийти в замешательство от трансформации. Не могло быть и речи о том, чтобы он связался с британским или американским посольствами за помощью. Это было запрещено. И все же ему нужно было бы где-то спрятаться, какой-нибудь друг в беде.
  
  Другие вещи в России остались во многом такими же. В стране все еще существовала огромная служба внутренней безопасности, ФСБ, наследница мантии старого Второго главного управления КГБ. Анатолий Гришин, возможно, и покинул службу, но он, несомненно, сохранил бы контакты внутри нее.
  
  Но даже это не было главной опасностью. Хуже всего был пандемический уровень коррупции. При практически безграничных средствах, которые Комаров и, следовательно, Гришин, казалось, получили от мафии Долгоруких, которая поддерживала их стремление к власти, не было такого уровня сотрудничества со стороны государственных органов, который они не могли бы просто купить путем подкупа.
  
  Очевидным фактом было то, что гиперинфляция вынудила каждого сотрудника центрального правительства подрабатывать тем, кто больше заплатит. За достаточные деньги можно купить полное сотрудничество с любой государственной организацией безопасности или частной армией солдат спецназа.
  
  Добавьте к этому собственную Черную гвардию Гришина и тысячи фанатичных молодых бойцов, плюс невидимую уличную армию самого преступного мира, и у приспешника Комарова была бы целая армия, чтобы выследить человека, который пришел бросить ему вызов.
  
  В одном старый начальник разведки был уверен: Анатолий Гришин недолго будет оставаться в неведении о возвращении Джейсона Монка на свою частную территорию, и это его не обрадует.
  
  Первое, что сделал Ирвин, это собрал небольшую, но заслуживающую доверия и полностью профессиональную команду из бывших солдат британских сил специального назначения.
  
  После десятилетий борьбы с терроризмом ИРА в Соединенном Королевстве, объявленных войн на Фолклендах и в Персидском заливе, десятков необъявленных войн от Борнео до Омана, от Африки до Колумбии и миссий глубокого проникновения на дюжину других “запрещенных территорий” Британия собрала кадровый резерв из самых опытных людей под прикрытием в мире.
  
  Многие из них уволились из армии или с какой-либо другой службы, на которой они служили, и использовали свои странные таланты для заработка. Естественными областями, в которых их можно было найти, были работа телохранителя, защита активов, промышленный контршпионаж и консультирование по вопросам безопасности.
  
  Сол Натансон, верный своему слову, создал депозит, который невозможно отследить, в офшорном банке, принадлежащем Великобритании, где банковская тайна была надежной. Или потребовать с помощью невинно звучащего кодового слова в безобидном телефонном звонке, Ирвин мог передать то, что ему было нужно, в лондонский филиал для немедленного использования. В течение сорока восьми часов у него на побегушках было шесть молодых людей, двое из которых свободно говорили по-русски.
  
  Кое-что из сказанного Джорданом заинтриговало Ирвайна, и в погоне за этой зацепкой один из русскоговорящих вылетел в Москву с пачкой твердой валюты. Он не возвращался в течение двух недель, но когда он вернулся, его новости были обнадеживающими.
  
  Остальные пятеро были отправлены с поручениями. Один из них отправился в Америку с рекомендательным письмом к Ральфу Бруку, председателю и президенту InTelCor. Остальные отправились на поиски различных экспертов во множестве тайных областей, которые, по мнению Ирвайна, были бы необходимы. Когда все они были заняты от его имени, он обратился к проблеме, которую хотел решить лично.
  
  Во время Второй мировой войны, пятьдесят пять лет назад, вернувшись в Европу после выздоровления, он был прикреплен к разведывательному штабу генерала Хоррокса, командуя XXX корпусом, когда тот продвигался по дороге Неймеген в Голландии, отчаянно пытаясь освободить британских десантников, удерживавших Арнемский плацдарм.
  
  Одним из полков XXX корпуса был гвардейский гренадерский. Среди его молодых офицеров был некий майор Питер Кэррингтон; другим, с кем Ирвину приходилось много общаться, был майор Найджел Форбс.
  
  После смерти своего отца майор Форбс получил наследственный титул лорда Форбса, главного лорда Шотландии. После нескольких звонков в Шотландию Ирвин наконец разыскал его в клубе Армии и флота на лондонской Пикадилли.
  
  “Я знаю, что это маловероятно, - сказал он, когда вновь представился, “ но мне нужно провести небольшой семинар. Довольно уединенный, на самом деле. Очень конфиденциально ”.
  
  “О, такого рода семинар”.
  
  “Вот именно. Один ищет место в стороне от дороги, немного в глуши, способное вместить около дюжины человек. Ты знаешь Высокогорье. Где-нибудь, о чем ты можешь вспомнить?”
  
  “Когда бы вы хотели этого?” - спросил шотландский пэр.
  
  “Завтра”.
  
  “Ах, вот так. Мое собственное жилье никуда не годится, оно довольно маленькое. Я давно переделал замок для моего мальчика. Но я думаю, что он в отъезде. Дай мне проверить”.
  
  Он перезвонил через час. Его “парню”, сыну и наследнику Малкольму, носящему титул "Мастер вежливости" журнала Forbes, в тот год фактически исполнилось пятьдесят три, и он подтвердил, что на следующий день уезжает на месяц на греческие острова.
  
  “Я полагаю, вам лучше занять его место”, - сказал лорд Форбс. “Никаких грубостей, имей в виду”.
  
  “Конечно, нет”, - сказал Ирвин. “Просто лекции, слайд-шоу, что-то в этом роде. Все расходы будут полностью покрыты, и даже больше ”.
  
  “Тогда все в порядке. Я позвоню миссис Макджилливрей и скажу ей, что ты придешь. Она позаботится о тебе ”.
  
  С этими словами лорд Форбс положил трубку и вернулся к прерванному обеду.
  
  Был рассвет шестого дня, когда самолет British Airways, вылетевший ночью из Майами, приземлился в четвертом терминале Хитроу и высадил Джейсона Монка в числе четырехсот других пассажиров в самом загруженном аэропорту мира. Даже в этот час тысячи пассажиров прибывали из разных точек земного шара и направлялись на паспортный контроль. Монк учился в первом классе и одним из первых достиг барьера.
  
  “Бизнес или удовольствие, сэр?” - спросил сотрудник паспортного контроля.
  
  “Туризм”, - сказал Монк.
  
  “Приятного пребывания”.
  
  Монк сунул паспорт в карман и направился к багажной карусели. Пришлось ждать десять минут, пока пакеты не вывезли. Его собственный был в пределах первой двадцатки. Он прошел по Зеленому каналу и его не остановили. Выйдя, он взглянул на ожидающую толпу, многие из которых были водителями, держащими карточки с именами отдельных пассажиров или компаний. Ничто не говорило “Монах”.
  
  Люди подходили к нему сзади, и ему пришлось двигаться дальше. По-прежнему ничего. Он прошел вдоль двух рядов барьеров, которые образовывали проход к главному вестибюлю, и когда он вышел, голос в его ухе сказал: “Мистер Монах?”
  
  Говорившему было около тридцати, в джинсах и коричневой кожаной куртке. Он был коротко стрижен и выглядел чрезвычайно подтянутым.
  
  “Это я”.
  
  “Ваш паспорт, сэр, пожалуйста”.
  
  Монах предъявил его, и мужчина проверил его личность. На нем было написано "бывший солдат", и, глядя на руки с костяшками молота, держащие его паспорт, Монк мог бы поспорить на что угодно, что военная карьера этого человека прошла не в офисе казначея. Паспорт был возвращен.
  
  “Меня зовут Кьяран. Пожалуйста, следуйте за мной ”.
  
  Вместо того, чтобы направиться к припаркованной машине, гид взял чемодан Монка и направился к бесплатному автобусу-шаттлу. Они сидели в тишине, пока автобус вез их к первому терминалу.
  
  “Мы не едем в Лондон?” - спросил Монк.
  
  “Нет, сэр. Мы отправляемся в Шотландию”.
  
  У Кьярана были их билеты. Час спустя бизнесменский рейс Лондон-Абердин вылетел в Высокогорье. Кьяран зарылся в свой собственный экземпляр Army Quarterly и Defence Review.Что бы еще он ни умел, светская беседа не была его сильной стороной. Монк съел свой второй за утро завтрак в самолете и наверстал упущенный сон за Атлантикой.
  
  В аэропорту Абердина был транспорт, Land Rover Discovery с длинной базой, за рулем которого сидел другой неразговорчивый бывший солдат. Он и Кьяран обменялись восьмисложными фразами, которые, казалось, оценивались как довольно длинный разговор.
  
  Монк никогда не видел гор Шотландского нагорья, в которое они въехали после выхода из аэропорта на окраине города Абердин на восточном побережье. Неназванный водитель выехал на дорогу A96 Inverness road и через семь миль свернул налево. Указатель гласил просто: КЕМНАЙ. Они прошли через деревню Монимуск, чтобы попасть на дорогу Абердин-Элфорд. Через три мили "Лендровер" повернул направо, проехал Уайтхаус и направился в Киг.
  
  Справа была река. Монаху стало интересно, есть ли в нем лосось или форель. Непосредственно перед Кейгом транспортное средство внезапно съехало с дороги, пересекло реку и поехало вверх по подъездной дорожке. За двумя поворотами виднелась каменная громада древнего замка, стоявшего на небольшом возвышении, откуда открывался вид на холмы. Водитель повернулся и заговорил.
  
  “Добро пожаловать в замок Форбс, мистер Монк”.
  
  Худощавая фигура сэра Найджела Ирвина в плоской матерчатой кепке на голове, с развевающимися по обе стороны белыми крыльями волос, вышла из каменного крыльца.
  
  “Хорошо добрались?” - спросил он.
  
  “Прекрасно”.
  
  “Все равно утомительно. Кьяран покажет тебе твою комнату. Прими ванну и вздремни. Обед через два часа. Нам предстоит еще много работы”.
  
  “Ты знал, что я приду”, - сказал Монк.
  
  “Да”.
  
  “Кьяран не звонил по телефону”.
  
  “Ах, да, понимаю, что ты имеешь в виду. Митч вон там, — он указал на водителя, разгружающего чемодан, “ тоже был в Хитроу. И на самолете в Абердин. Справа сзади. Прошел через аэропорт Абердина раньше вас, не пришлось ждать багаж. Добрался до ”Лендровера" с пятью минутами в запасе."
  
  Монк вздохнул. Он не заметил Митча в Хитроу, в самолете. Плохая новость заключалась в том, что Ирвин был прав: предстояло проделать еще много работы. Хорошей новостью было то, что он был в довольно профессиональном снаряжении.
  
  “Эти парни идут туда же, куда и я?”
  
  “Нет, боюсь, что нет. Когда ты доберешься туда, ты будешь предоставлен сам себе. То, что мы собираемся делать в течение следующих трех недель, - это попытаться помочь вам выжить ”.
  
  На обед был какой-то бараний фарш, покрытый картофельной корочкой. Его хозяева назвали это пастушьим пирогом и пропитали все это острым черным соусом. За столом было пятеро: сэр Найджел Ирвин, радушный хозяин, сам Монк, Кьяран и Митч, которые всегда называли Монка и Ирвина “Боссами”, и невысокий подтянутый мужчина с жидкими седыми волосами, который говорил на хорошем английском, но с акцентом, который Монк распознал как русский.
  
  “Конечно, придется немного говорить по-английски, - сказал Ирвин, “ потому что не многие из нас говорят по-русски. Но минимум четыре часа в день ты будешь говорить по-русски с Олегом здесь. Ты должен вернуться к тому моменту, когда ты действительно сможешь сойти за одного из них ”.
  
  Монах кивнул. Прошло много лет с тех пор, как он говорил на этом языке, и он собирался обнаружить, насколько он заржавел. Но прирожденный лингвист никогда ничего не забывает, и достаточная практика всегда вернет это обратно.
  
  “Итак,” продолжил его хозяин, “Олег, Кьяран и Митч будут здесь постоянными жителями. Другие будут приходить и уходить. Это включает в себя и меня. Через несколько дней, когда ты устроишься, мне придется улететь на юг и заняться ... другими делами.
  
  Если Монк думал, что можно как-то учитывать смену часовых поясов, то он ошибался. После обеда у него было четыре часа с Олегом.
  
  Русские изобрели целый ряд сценариев. Только что он был милиционером на улице, остановившим Монка, чтобы оспорить его документы, спросить, откуда он пришел, куда направляется и почему. Затем он стал официантом, выясняющим детали сложного заказа на еду, русским из другого города, спрашивающим дорогу у москвича. Даже спустя четыре часа Монк чувствовал, что к нему возвращается понимание языка.
  
  Натягивая лески на Карибах, Монк посчитал, что он довольно подтянут, несмотря на утолщение талии. Он был неправ. На следующее утро перед рассветом он совершил свою первую пробежку по пересеченной местности с Кьяраном и Митчем.
  
  “Мы начнем с простого, босс”, - сказал Митч, так что они проехали всего пять миль по вереску, по колено в воде. Сначала монк подумал, что он умрет. Затем он пожелал, чтобы он это сделал.
  
  На дежурстве было только два сотрудника. Экономка, грозная миссис МакДжилливрей, вдова работника поместья, готовила и убирала, неодобрительно фыркая, когда приходили и уходили эксперты со своим английским акцентом. Гектор ухаживал за территорией и огородом, ездил на машине в Уайтхаус за продуктами. Ни один торговец никогда не звонил. Миссис Макги, как называли ее мужчины, и Гектор жили в двух маленьких коттеджах на территории.
  
  Пришел фотограф и сделал несколько снимков Монка для различных удостоверений личности, которые готовились для него где-то в другом месте. Появился парикмахер и визажист, умело изменивший внешность Монка и показавший ему, как сделать это снова, используя минимум материалов и ничего такого, что нельзя было бы легко купить или пронести в багаже, чтобы никто не заподозрил истинное назначение предмета.
  
  Когда его внешность была изменена, фотограф сделал еще несколько снимков для еще одного пазпорта.Откуда-то Ирвин раздобыл настоящие вещи и воспользовался услугами художника-гравера и каллиграфа, чтобы переделать их в соответствии с новой идентичностью.
  
  Монк часами изучал огромную карту Москвы, запоминая город и его сотни новых названий — новых для него, во всяком случае. Набережной Мориса Тореза, названной в честь покойного лидера французских коммунистов, вернули ее старое название Софийская набережная. Все упоминания о Марксе, Энгельсе, Ленине, Дзержинском и других коммунистических знаменитостях своего времени исчезли.
  
  Он запомнил сотню самых известных зданий и их расположение, как пользоваться новой телефонной системой и как вызвать такси, остановив любого водителя в любое время и в любом месте и предложив ему доллар.
  
  Там был кинозал, где он часами сидел с человеком из Лондона, тоже говорящим по-русски, но англичанином, разглядывая лица, лица и еще раз лица.
  
  Там были книги для чтения, выступления Комарова, российские газеты и журналы. Хуже всего было то, что нужно было запоминать личные телефонные номера, считать идеально, пока у него в голове не накопилось пятьдесят из них. Цифры никогда не были его сильной стороной.
  
  Сэр Найджел Ирвин вернулся на второй неделе. Он выглядел уставшим, но довольным. Он не сказал, где он был. Он принес кое-что, что один из его команды приобрел после обыска антикварных магазинов Лондона. Монах повертел ее в руках.
  
  “Как, черт возьми, ты узнал об этом?” - спросил он.
  
  “Неважно. У меня длинные уши. Это тот же самый?”
  
  “Идентичный. Насколько я помню.”
  
  “Ну, тогда это должно сработать”.
  
  Он также привез чемодан, созданный искусным мастером. Нужен был опытный таможенный инспектор, чтобы разглядеть внутреннее отделение, где Монк прятал два файла: Черный манифест в оригинале на русском языке и отчет о проверке подлинности манифеста, который теперь переведен на русский.
  
  Ко второй неделе Джейсон Монк чувствовал себя лучше, чем за последние десять лет. Его мышцы были твердыми, а выносливость улучшилась, хотя он знал, что ему никогда не сравниться с Кьяраном и Митчем, которые могли час за часом маршировать сквозь барьеры боли и истощения в то предсмертное состояние, где только воля заставляет тело двигаться.
  
  В середине той недели прибыл Джордж Симс. Он был примерно того же возраста, что и Монк, и бывший уоррент-офицер (Один) полка SAS. На следующее утро он вывел Монка на лужайку. Оба мужчины были одеты в спортивные костюмы. Он повернулся и обратился к Монку с расстояния четырех ярдов.
  
  “А теперь, сэр, - сказал он с мелодичным шотландским акцентом, - я был бы очень признателен, если бы вы попытались убить меня”.
  
  Монк поднял бровь.
  
  “Но не мучай себя, потому что у тебя ничего не получится”.
  
  Он был прав. Монк приблизился, сделал ложный выпад, а затем сделал выпад. Нагорье перевернулось с ног на голову, и он обнаружил, что лежит на спине.
  
  “Немного медленно, чтобы заблокировать меня там”, - сказал Симс.
  
  Гектор был на кухне, раскладывал свежевыкопанную морковь на обед, когда Монк, снова перевернувшись, пролетел мимо окна.
  
  “Что, черт возьми, они делают?” он спросил.
  
  “Прочь с вами”, - сказала миссис Макги. “Это просто друзья-джентльмены молодого лэрда, развлекающиеся”.
  
  В лесу Симс познакомил Монка с 9-миллиметровым автоматом Sig Sauer швейцарского производства.
  
  “Я думал, вы, ребята, использовали Браунинг с тринадцатизарядным патроном”, - сказал Монк, надеясь продемонстрировать свои знания изнутри.
  
  “Раньше так и было, но это было много лет назад. Изменен на этот более десяти лет назад. Итак, вы знакомы с захватом двумя руками и приседанием, сэр?”
  
  Монк проходил подготовку по стрелковому оружию на ферме Форт Пири в Вирджинии, когда он был стажером в ЦРУ. Он был лучшим в своем классе, получив в наследство охоту со своим отцом в горах Блу-Ридж в детстве. Но это тоже было давно.
  
  Шотландец установил мишень в виде скорчившегося человека, отошел на несколько шагов, повернулся и проделал пять отверстий в сердце, отрезал скорчившейся фигуре левое ухо и поцарапал бедро. Они использовали сотню выстрелов дважды в день в течение трех дней, пока, наконец, Монк не смог нанести три из пяти ударов в лицо.
  
  “Обычно это их замедляет”, - признался Симс тоном человека, который знал, что ничего лучшего у него не получится.
  
  “Если повезет, мне никогда не придется пользоваться ни одной из этих чертовых штуковин”, - сказал Монк.
  
  “Да, сэр, они все так говорят. Затем удача иссякает. Лучше знать как, если придется.”
  
  В начале третьей недели Монк познакомился со своим коммуникатором. Из Лондона приехал удивительно молодой человек по имени Дэнни.
  
  “Это совершенно обычный портативный компьютер”, - объяснил он. И это было. Не больше обычной книги, верхняя часть при поднятии открывала экран на нижней стороне и клавиатуру, две половинки которой можно было поднять, раздвинуть и зафиксировать заново, превращая ее в полноразмерную клавиатуру в стиле пишущей машинки. Это была такая вещь, которую восемь руководителей из десяти теперь носили в своих атташе-кейсах.
  
  “Дискета”, — Дэнни поднял что-то похожее на кредитную карточку и помахал ею перед носом Монка, прежде чем вставить ее в бок ноутбука, — “содержит обычный набор информации, необходимой бизнесмену такого типа, каким вы будете. Если кто-то вмешается в это, все, что они получат, это коммерческую информацию, не представляющую интереса ни для кого, кроме владельца ”.
  
  “И что?” - спросил Монк. Он понял, что этот обезоруживающий молодой человек был одним из тех, кто родился намного позже его, кто был отлучен от компьютеров и обнаружил, что их внутренняя работа намного проще, чем египетские иероглифы. Монк выбрал бы египтян в любой день.
  
  “Теперь это”, - сказал Дэнни, поднимая другую карточку, - “что?”
  
  “Это карта Visa”, - сказал Монк.
  
  “Посмотри еще раз”.
  
  Монк осмотрел тонкий лист пластика с “умной” магнитной полосой вдоль обратной стороны.
  
  “Хорошо, это похоже на карту Visa”.
  
  “Это даже будет действовать как карта Visa, ” сказал Дэнни, “ но не используйте ее как таковую. На случай, если какая-нибудь технология duff по ошибке удалит его. Храните его в безопасности, где бы вы ни жили, желательно скрытым от посторонних глаз, и используйте его только при необходимости ”.
  
  “Что он делает?” - спросил Монк.
  
  “Очень много. Он кодирует все, что вы хотите ввести. Он запомнил сотню одноразовых вкладок, какими бы они ни были. Это не моя область, но я полагаю, что они нерушимы ”.
  
  “Так и есть”, - сказал Монк, радуясь услышать хотя бы одну фразу, которую он узнал. Это заставило его почувствовать себя лучше.
  
  Дэнни извлек оригинальную дискету и вставил на ее место карту Visa.
  
  “Теперь ноутбук питается от литий-ионной батареи, мощности которой достаточно, чтобы связаться со спутником. Даже если у вас имеется обычная электрическая цепь, используйте аккумулятор на случай падения или скачка тока в сети. Используйте схему для подзарядки аккумулятора. Теперь включите его ”.
  
  Он указал на выключатель, и Монк так и сделал.
  
  “Выведите ваше сообщение сэру Найджелу на экран понятным языком”.
  
  Монк набрал сообщение из двадцати слов, чтобы подтвердить безопасное прибытие и установление первого контакта.
  
  “Теперь прикоснись вот к этой клавише. Он говорит что-то другое, но отдает приказ к кодированию ”.
  
  Монах коснулся клавиши. Ничего не произошло. Его слова остались на экране.
  
  “Теперь коснитесь включения / выключения”.
  
  Слова исчезли.
  
  “Они исчезли навсегда”, - сказал Дэнни. “Они были полностью стерты из памяти компьютера. В коде одноразового блокнота они находятся внутри Virgil the Visa, ожидая отправки. Теперь снова включите ноутбук”.
  
  Монах так и сделал. Экран загорелся, но остался пустым.
  
  “Прикоснись к этому. Там написано что-то еще, но когда вставляется Вергилий, это означает ‘передача / прием’. Теперь вы просто оставляете его включенным. Дважды в день спутник будет поворачивать над горизонтом. По мере приближения к месту, в котором вы находитесь, он запрограммирован на передачу сообщения вниз. Вызов down выполняется на той же частоте, что и у Virgil, но он занимает наносекунду и выполняется в коде. Он говорит о том, что ты здесь, детка? Вирджил слышит этот призыв, идентифицирует мать, подтверждает и передает ваше сообщение. Мы называем это рукопожатием ”.
  
  “И это все?”
  
  “Не совсем. Если у мамы есть сообщение для Вирджила, она передаст. Вирджил получит это, все в одноразовом коде pad. Затем Мать исчезает за горизонтом. Она уже передала ваше сообщение на принимающую базу, где бы та ни находилась. Я не знаю, и мне не нужно знать.”
  
  “Должен ли я оставаться с машиной, пока она все это делает?” - спросил Монк.
  
  “Конечно, нет. Ты можешь выходить из дома. Когда вы возвращаетесь, вы обнаруживаете, что экран все еще светится. Просто коснитесь этой кнопки. На нем не написано "расшифровать’, но это то, что он делает, если внутри есть Вирджил. Что сделает Вирджил, так это расшифрует ваше сообщение из дома. Изучите это, нажмите питание / выключение, и вы сотрете это. Навсегда.
  
  “Теперь, еще одна последняя вещь. Если вы действительно хотите разнести маленький мозг Вирджила на куски, вы нажимаете эти четыре цифры последовательно ”. Он показал Монку четыре, написанные на карточке. “Поэтому никогда не набирайте эти четыре цифры, если не хотите вернуть Virgil только на карту Visa без каких-либо других функций”.
  
  Они провели два дня, повторяя процедуры снова и снова, пока Monk не стал на ощупь идеальным. Затем Дэнни ушел, в какой бы мир кремниевых чипов он ни жил.
  
  К концу третьей недели в замке Форбс все инструкторы заявили, что довольны. Монах видел, как они уходили.
  
  “Есть ли телефон, которым я мог бы воспользоваться?” - Спросил Монк тем вечером, когда он, Кьяран и Митч сидели в гостиной после ужина.
  
  Митч оторвал взгляд от шахматной доски, где его побеждал Кьяран, и кивнул в сторону телефона в углу.
  
  “Частный”, - сказал Монк.
  
  Кьяран тоже поднял голову, и оба бывших солдата посмотрели на него.
  
  “Конечно,” сказал Кьяран, “используй тот, что в кабинете”.
  
  Монк сидел среди книг и охотничьих гравюр в личном кабинете лорда Форбса и набирал зарубежный номер. Он зазвонил в маленьком каркасном доме в Крозе, на юге центральной Вирджинии, где солнце стояло низко над горами Блу-Ридж, в пяти часах езды от Шотландии. Кто-то ответил после десятого гудка, и женский голос произнес: “Алло?”
  
  Он мог представить себе маленькую, но уютную гостиную, в которой всю зиму горел камин и свет всегда отражался от поверхностей ее любимой, до блеска отполированной свадебной мебели.
  
  “Привет, мам, это Джейсон”.
  
  Хрупкий голосок повысился от удовольствия.
  
  “Джейсон. Где ты, сынок?”
  
  “Я путешествовал, мама. Как папа?”
  
  После инсульта его отец проводил большую часть времени в кресле-качалке на крыльце, глядя на маленький городок и поросшие лесом горы за ним, где сорок лет назад, будучи в состоянии идти весь день, он брал своего первенца сына на охоту и рыбалку.
  
  “С ним все в порядке. Он сейчас дремлет на крыльце. Это горячо. Это было долгое, жаркое лето. Я скажу ему, что ты звонил. Он будет доволен. Ты скоро приедешь меня навестить? Это было так давно ”.
  
  Жили-были два брата и сестра, давно покинувшие маленький дом, один брат был страховым агентом, другой - брокером по недвижимости в Чесапике, его сестра вышла замуж за сельского врача и растила семью. Все в Вирджинии. Они часто навещали. Он был отсутствующим.
  
  “Как только я смогу это сделать, мам. Это обещание”.
  
  “Ты снова уезжаешь, не так ли, сынок?”
  
  Он знал, что она имела в виду под “далеко”. Она знала о Вьетнаме еще до того, как он получил известие о своем отъезде, и обычно звонила ему в Вашингтон перед зарубежными поездками, как будто чувствовала что-то, чего никак не могла знать. Что-то о матерях ... За три тысячи миль она почувствовала опасность.
  
  “Я вернусь. Тогда я приду навестить тебя ”.
  
  “Береги себя, Джейсон”.
  
  Он держал телефон и смотрел в иллюминатор на звезды над Шотландией. Ему следовало чаще бывать дома. Теперь они оба были старыми. Он должен был найти время. Если бы он вернулся из России, он бы нашел время.
  
  “Со мной все будет в порядке, мама, со мной все будет в порядке”.
  
  Наступила пауза, как будто ни один из них не знал, что сказать.
  
  “Я люблю тебя, мама. Скажи папе, что я люблю вас обоих ”.
  
  Он положил трубку. Два часа спустя сэр Найджел Ирвин прочитал стенограмму у себя дома в Дорсете. На следующее утро Кьяран и Митч отвезли Монка обратно в аэропорт Абердина и сопроводили его на рейс, направляющийся на юг.
  
  Он провел пять дней в Лондоне, остановившись у сэра Найджела Ирвина в Montcalm, тихом и сдержанном отеле, спрятанном на террасе Нэша за Мраморной аркой. В те дни старый начальник разведки подробно объяснял, что Монку следует делать. Наконец, не оставалось ничего другого, как попрощаться. Ирвин сунул ему листок бумаги.
  
  “Если когда-нибудь эта замечательная высокотехнологичная система связи выйдет из строя, здесь есть парень, который может передать сообщение. Последнее средство, конечно. Что ж, прощай, Джейсон. Я не приеду в Хитроу. Ненавижу аэропорты. Я думаю, ты сможешь это сделать, ты знаешь. Да, черт возьми, я действительно думаю, что ты мог бы.”
  
  Кьяран и Митч отвезли его в Хитроу и довезли до контрольно-пропускного пункта службы безопасности. Затем каждый протянул свою руку.
  
  “Удачи, босс”, - сказали они.
  
  Полет прошел без происшествий. Никто не знал, что он совсем не похож на Джейсона Монка, который прилетел в четвертый терминал почти месяц назад. Никто не знал, что он не тот, кто указан в его паспорте. Ему кивнули, чтобы он проходил.
  
  Пять часов спустя, переведя часы еще на три часа вперед, он подошел к паспортному контролю в аэропорту Шереметьево, Москва. Его виза была в порядке, по-видимому, она была запрошена и выдана в российском посольстве в Вашингтоне. Он был пройден насквозь.
  
  На таможне он заполнил длинную форму валютной декларации и водрузил свой единственный чемодан на стол для досмотра. Таможенник посмотрел на него, затем указал на атташе-кейс.
  
  “Открыто”, - сказал он по-английски.
  
  Кивая и улыбаясь, энергичный американский бизнесмен Монк так и сделал. Офицер порылся в своих бумагах, затем поднял ноутбук. Он одобрительно посмотрел на него, сказал: “Красиво”, - и положил его обратно. На каждом ящике была сделана быстрая пометка мелом, и он обратился к следующему клиенту.
  
  Монк взял свои сумки, прошел через стеклянные двери и оказался в стране, в которую он поклялся никогда не возвращаться.
  
  
  ЧАСТЬ 2
  
  
  ГЛАВА 12
  
  ОТЕЛЬ "МЕТРОПОЛЬ" ВСЕ ЕЩЕ БЫЛ ТАМ, ГДЕ ОН ПОМНИЛ это, большой куб из серого камня, обращенный к Большому театру через площадь.
  
  В приемной Монк подошел к стойке регистрации, представился и протянул свой американский паспорт. Служащий проверил экран компьютера, нажимая на цифры и буквы, пока на экране не вспыхнуло подтверждение. Он взглянул на паспорт, затем на Монка, кивнул и профессионально улыбнулся.
  
  Комната Монка была той, о которой он просил, действуя по совету русскоговорящего солдата, которого сэр Найджел четырьмя неделями ранее отправил в Москву в разведывательную поездку. Это была угловая комната на восьмом этаже, с видом на Кремль и, что более важно, балконом, который тянулся по всей длине здания.
  
  Из-за разницы во времени с Лондоном, когда он устроился, был ранний вечер, и октябрьские сумерки были уже достаточно холодными для тех, кто мог позволить себе надеть пальто на улице. В ту ночь Монк поужинал в отеле и рано лег спать.
  
  На следующее утро заступил на дежурство новый портье.
  
  “У меня проблема”, - сказал ему Монк. “Я должен пойти в посольство США, чтобы они проверили мой паспорт. Это, знаете ли, незначительный вопрос, бюрократия. ...”
  
  “К сожалению, сэр, мы вынуждены сохранять паспорта посетителей во время их пребывания”, - сказал клерк.
  
  Монк перегнулся через стол, и стодолларовая купюра зашуршала в его пальцах.
  
  “Я понимаю”, - сказал он трезво, - “но, видите ли, в этом-то и проблема. После Москвы мне предстоит много путешествовать по Европе, а поскольку срок действия паспорта подходит к концу, моему посольству необходимо подготовить замену. Меня не будет всего пару часов. ...”
  
  Служащий был молод, недавно женился, и у него должен был родиться ребенок. Он подумал, сколько рублей по курсу черного рынка можно было бы купить за стодолларовую купюру. Он посмотрел влево и вправо.
  
  “Извините”, - сказал он и исчез за стеклянной перегородкой, отделяющей стойку администратора от комплекса офисов за ней. Через пять минут он вернулся. У него был паспорт.
  
  “Обычно это возвращается только при оформлении заказа”, - сказал он. “Я должен получить это обратно, если ты не собираешься уходить”.
  
  “Послушайте, как я уже сказал, как только Визовый отдел закончит с этим, я сразу же верну его обратно. Когда ты заканчиваешь дежурство?”
  
  “Два сегодня днем”.
  
  “Что ж, если я не смогу сделать это к тому времени, твои коллеги приготовят это ко времени чая”.
  
  Поскольку паспорт пришел в одну сторону, стодолларовая купюра отправилась в другую. Теперь оба были сообщниками. Они кивнули, улыбнулись и разошлись.
  
  Вернувшись в свою комнату, Монк повесил объявление "Не беспокоить" и запер дверь. В ванной краситель-растворитель, описанный на этикетке как средство для промывания глаз. жидкость вытекла из его туалетного столика, и он налил в миску теплой воды.
  
  Копна тугих седых локонов, принадлежавших доктору Филипу Питерсу, исчезла, и ее заменили светлые волосы Джейсона Монка. Усы исчезли раньше, чем появилось лезвие бритвы, а затемненные очки, которые скрывали слабые глаза академика, отправились в мусорное ведро дальше по коридору.
  
  Паспорт, который он достал из своего атташе-кейса, был на его собственное имя с его собственной фотографией и имел въездной штамп сотрудника иммиграционной службы аэропорта, скопированный с того, который солдат Ирвина привез из своей предыдущей миссии, но с соответствующей датой. Внутри форзаца был дубликат формы декларации на валюту, также с поддельной печатью валютного отдела.
  
  В середине утра Монк спустился на первый этаж, пересек сводчатый атриум и вышел через дверь, выходящую в противоположную от стойки регистрации сторону. Возле "Метрополя" стояла вереница лицензированных такси, и Монк взял одно, к этому времени свободно говоря по-русски.
  
  “Олимпийская Пента”, - сказал он. Водитель узнал отель, кивнул и тронулся с места.
  
  Весь Олимпийский комплекс, построенный к играм 1980 года, расположен строго к северу от центра города, сразу за Садовой Спасской дорогой или Садовым кольцом. Стадион по-прежнему возвышался над окружающими зданиями, и в его тени находился построенный в Германии отель Penta. Монк разместился под навесом, расплатился с такси и вошел в вестибюль. Когда такси уехало, он вышел из отеля и остаток пути прошел пешком. Это была всего четверть мили.
  
  Вся территория к югу от стадиона погрузилась в ту атмосферу серости, которая царит, когда содержание становится слишком хлопотным. Здания коммунистической эпохи, в которых размещалась дюжина посольств, офисов и несколько ресторанов, покрылись налетом летней пыли, которая с наступлением холодов превратится в корку. Кусочки бумаги и пенопласта порхали по улицам.
  
  Недалеко от улицы Дурова был огороженный анклав, сады и здания которого демонстрировали иной дух, дух заботы и внимания. Внутри ограды находились три основных здания: общежитие для путешественников, приезжающих из провинции, очень хорошая школа, построенная в середине 1990-х годов, и само место поклонения.
  
  Главная мечеть Москвы была построена в 1905 году, за двенадцать лет до ленинского переворота, и на ней лежал отпечаток дореволюционной элегантности. В течение семидесяти лет при коммунизме она чахла, подобно христианским церквям, преследуемым по приказу атеистического государства. После падения коммунизма щедрый дар Саудовской Аравии позволил осуществить пятилетнюю программу расширения и реставрации. Общежитие и школа были построены по программе середины 1990-х годов.
  
  Мечеть не изменилась в размерах, довольно маленькое здание в бледно-голубых и белых тонах, с крошечными окнами, вход в которое осуществляется через пару старинных дверей из резного дуба. Монк снял ботинки, положил их в одно из отделений для хранения вещей слева от вестибюля и вошел.
  
  Как и во всех мечетях, интерьер был полностью открытым и лишенным стульев или скамеек. Богатые ковры, также подаренные Саудовской Аравией, покрывали пол; колонны поддерживали галерею, которая проходила вокруг здания над центральным пространством.
  
  Согласно вере, не было никаких высеченных изображений или картин. Панно на стенах содержали различные цитаты из Корана.
  
  Мечеть служила духовным потребностям проживающей в Москве мусульманской общины, за исключением дипломатов, которые в основном совершали богослужения в посольстве Саудовской Аравии. Но в России проживают десятки миллионов мусульман, а в ее столице две общественные мечети. Поскольку это была не пятница, там было всего несколько десятков молящихся.
  
  Монах нашел место у стены возле входа, сел, скрестив ноги, и наблюдал. В основном мужчины были пожилые: азербайджанцы, татары, ингуши, осетины. Все они были в костюмах, поношенных, но чистых.
  
  Через полчаса старик перед монахом поднялся с колен и повернулся к двери. Он заметил Монка, и на его лице появилось выражение любопытства. Загорелое лицо, светлые волосы, отсутствие нитки четок. Он поколебался, затем сел спиной к стене.
  
  Ему, должно быть, было далеко за семьдесят, и на лацкане его пиджака свисали три медали, завоеванные во Второй мировой войне.
  
  “Мир тебе”, - пробормотал он.
  
  “И тебе мир”, - ответил Монк.
  
  “Принадлежишь ли ты к вере?” - спросил старик.
  
  “Увы, нет, я пришел в поисках друга”.
  
  “Ах. Конкретный друг?”
  
  “Да, одна из давних. Мы потеряли контакт. Я надеялся, что смогу найти его здесь. Или кто-то, кто мог бы его знать.”
  
  Старик кивнул.
  
  “Наше сообщество небольшое. Множество небольших сообществ. К какому из них он мог бы принадлежать?”
  
  “Он чеченец”, - сказал Монк. Старик снова кивнул, затем неуклюже поднялся на ноги.
  
  “Подожди”, - сказал он.
  
  Он вернулся через десять минут, обнаружив кого-то снаружи. Он кивнул в сторону Монка, улыбнулся и ушел. Новоприбывший был моложе, но ненамного.
  
  “Мне сказали, что вы ищете одного из моих братьев”, - сказал чеченец. “Могу ли я помочь?”
  
  “Возможно”, - сказал Монк. “Я был бы благодарен. Мы познакомились много лет назад. Теперь, когда я посещаю ваш город, я был бы рад увидеть его снова ”.
  
  “А как его зовут, друг мой?”
  
  “Умар Гунаев”.
  
  Что-то промелькнуло в глазах пожилого мужчины.
  
  “Я не знаю такого человека”, - сказал он.
  
  “Ах, тогда я буду разочарован”, - сказал Монк, - “потому что я принес ему подарок”.
  
  “Как долго ты будешь среди нас?”
  
  “Я хотел бы посидеть здесь еще немного и полюбоваться вашей прекрасной мечетью”, - ответил Монк.
  
  Чеченская роза.
  
  “Я спрошу, слышал ли кто-нибудь об этом человеке”, - сказал он.
  
  “Спасибо”, - сказал Монк. “Я человек огромного терпения”.
  
  “Терпение - это добродетель”.
  
  Прошло два часа, прежде чем они пришли, и их было трое, все молодые. Они двигались тихо, ноги в носках не издавали ни звука по глубокому ворсу персидских ковров. Один остался у двери, опустившись на колени и откинувшись на пятки, положив руки на верхнюю часть бедер. Могло показаться, что он молится, но Монк знал, что никто не пройдет мимо него.
  
  Двое других подошли и сели по обе стороны от Монка. Что бы они ни носили под своими куртками, это было спрятано. Монах уставился вперед. Вопросы, когда они пришли, были шепотом, который не беспокоил молящихся перед ними.
  
  “Вы говорите по-русски?”
  
  “Да”.
  
  “И ты спрашиваешь об одном из наших братьев?”
  
  “Да”.
  
  “Ты русский шпион”.
  
  “Я американец. В моей куртке есть паспорт ”.
  
  “Указательный и большой пальцы”, - сказал мужчина. Монк вытащил свой паспорт США и позволил ему упасть на ковер. Это был другой мужчина, который наклонился вперед, поднял его и просмотрел страницы. Затем он кивнул и вернул его. Он говорил по-чеченски через монка. Американец подозревал, что смысл сказанного им сводился к тому, что у любого может быть поддельный американский паспорт. Мужчина справа от Монка кивнул и продолжил.
  
  “Почему ты ищешь нашего брата?”
  
  “Мы встречались, давным-давно. В далекой стране. Он кое-что оставил после себя. Я пообещал себе, что, если когда-нибудь приеду в Москву, верну ее ему”.
  
  “Он у тебя с собой?”
  
  “В том дипломате”.
  
  “Открыть”.
  
  Монк щелкнул защелками на футляре и поднял крышку. Внутри была плоская картонная коробка.
  
  “Вы ожидаете, что мы принесем это ему?”
  
  “Я был бы благодарен”.
  
  Тот, что слева, сказал что-то еще на чеченском.
  
  “Нет, это не бомба”, - сказал Монк по-русски. “Ибо, если бы это было, и это было открыто сейчас, я бы тоже умер. Так что открой его ”.
  
  Двое мужчин посмотрели друг на друга, затем один наклонился вперед и поднял крышку картонной коробки. Они уставились на то, что лежало внутри.
  
  “И это все?”
  
  “Вот и все. Он оставил это позади ”.
  
  Тот, что слева от него, закрыл коробку и достал ее из атташе-кейса. Затем он воскрес.
  
  “Подожди”, - сказал он.
  
  Мужчина у двери смотрел, как он уходит, но не подал никакого знака. Монах и двое его наблюдателей просидели еще два часа. Час обеда пришел и прошел. Монк почувствовал желание съесть большой гамбургер. К тому времени, как вернулся посыльный, за маленькими окнами уже гас свет. Он ничего не сказал, просто кивнул двум своим спутникам и мотнул головой в сторону двери.
  
  “Подойди”, - сказал чеченец, который присел на корточки справа от Монка. Все трое восстали. В вестибюле они достали свою обувь и надели ее. Двое фланкеров заняли позицию с обеих сторон; наблюдатель у двери замыкал тыл. Монка вывели из комплекса на улицу Дурова, где у обочины ждал большой BMW. Прежде чем ему разрешили войти, его умело обыскали сзади.
  
  Монк сел в центр заднего сиденья, по бокам от него было по два человека. Третий мужчина проскользнул на переднее сиденье рядом с водителем. BMW тронулся с места и направился к кольцевой дороге.
  
  Монк рассчитал, что эти люди никогда бы не осквернили мечеть, совершив насилие внутри нее, но их собственная машина - совсем другое дело, и он знал достаточно таких людей, как те, кто его окружал, чтобы осознавать, что все они в высшей степени опасны.
  
  Проехав милю, тот, что был впереди, полез в бардачок и достал пару темных очков в круглой оправе. Он жестом показал Монку, чтобы тот надел их. Они были лучше, чем повязка на глазах, потому что линзы были выкрашены в черный цвет. Монах завершил путешествие в темноте.
  
  В самом центре Москвы, на боковой улочке, куда разумнее не заходить, находится небольшое кафе под названием "Кашдан". По-русски это означает “каштан” и существует уже много лет.
  
  Любого туриста, праздно бредущего к дверям, встретит подтянутый молодой человек, который укажет незнакомцу, что ему было бы рекомендовано выпить утренний кофе в другом месте. Российские ополченцы даже не потрудились приблизиться к нему.
  
  Монку помогли выйти из машины и сняли с него черные очки, когда его вели через дверь. Как только он вошел, гул разговоров на чеченском языке стих. Два десятка глаз молча наблюдали, как его вели в отдельную комнату в задней части бара. Если бы он не смог выйти из той комнаты, никто бы ничего не увидел.
  
  Там был стол, четыре стула и зеркало на стене. Из соседней кухни доносился запах чеснока, специй и кофе. Впервые заговорил старший из трех наблюдателей, тот, который сидел у входа в мечеть, пока его подчиненные задавали вопросы.
  
  “Сядь”, - сказал он. “Кофе?”
  
  “Благодарю тебя. Черный. Сахар.”
  
  Это пришло, и это было хорошо. Монк потягивал дымящуюся жидкость и отводил глаза от зеркала, убежденный, что это устройство одностороннего действия и что за ним наблюдают. Когда он поставил свою пустую чашку, открылась дверь и вошел Умар Гунаев.
  
  Он изменился. Воротник рубашки больше не носили поверх пиджака, а костюм был недешевого покроя. Это был бренд итальянского дизайнера и галстук из плотного шелка, вероятно, с Джермин-стрит или Пятой авеню.
  
  Чеченец возмужал за двенадцать лет, но в сорок лет был смуглолицым, вежливым и лощеным. Он несколько раз кивнул Монку со спокойной улыбкой, затем сел и поставил плоскую картонную коробку на стол.
  
  “Я получил твой подарок”, - сказал он. Он откинул крышку и достал содержимое, поднеся "йеменский гамбиах" к свету и проведя кончиком пальца по режущему краю.
  
  “Это оно?”
  
  “Один из них оставил ее на булыжниках”, - сказал Монк. “Я подумал, что ты мог бы использовать его как нож для открывания писем”.
  
  На этот раз Гунаев улыбнулся с неподдельным весельем.
  
  “Откуда ты знаешь мое имя?”
  
  Монк рассказал ему о фотографиях прибывающих русских, которые британцы в Омане собрали.
  
  “И с тех пор, что ты слышал?”
  
  “Много чего”.
  
  “Хороший или плохой?”
  
  “Интересно”.
  
  “Скажи мне”.
  
  “Я слышал, что капитан Гунаев после десяти лет работы в Первом главном управлении, наконец, устал от расовых шуток и не имел шансов на повышение. Я слышал, что он ушел из КГБ, чтобы заняться другим направлением работы. Тоже скрытый, но другой ”.
  
  Гунаев рассмеялся. При этих словах трое наблюдателей, казалось, расслабились. Мастер задал им настроение.
  
  “Скрытый, но другой. Да, это правда. И что потом?”
  
  “Затем я услышал, что Умар Гунаев поднялся в своей новой жизни, чтобы стать бесспорным повелителем всего чеченского преступного мира к западу от Урала”.
  
  “Возможно. Что-нибудь еще?”
  
  “Я слышал, что этот Гунаев - традиционный человек, хотя и не старый. Что он все еще цепляется за древние стандарты чеченского народа”.
  
  “Ты многое слышал, мой американский друг. И каковы эти стандарты чеченского народа?”
  
  “Мне сказали, что в мире вырождения чеченцы все еще соблюдают свой кодекс чести; что они платят свои долги, хорошие и плохие”.
  
  Трое мужчин позади Монка чувствовали напряжение. Американец смеялся над ними? Они наблюдали за своим лидером. Гунаев, наконец, кивнул.
  
  “Вы правильно расслышали. Чего ты хочешь от меня?”
  
  “Убежище. Место, где можно жить ”.
  
  “В Москве есть отели”.
  
  “Не очень безопасно”.
  
  “Кто-то пытается тебя убить?”
  
  “Пока нет, но скоро”.
  
  “Кто?”
  
  “Полковник Анатолий Гришин”.
  
  Гунаев пренебрежительно пожал плечами.
  
  “Ты знаешь его?” - спросил Монк.
  
  “Я знаю о нем”.
  
  “И то, что ты знаешь, тебе нравится?”
  
  Гунаев снова пожал плечами.
  
  “Он делает то, что он делает. Я делаю то, что я делаю ”.
  
  “В Америке, ” сказал Монк, “ если бы ты захотел исчезнуть, я мог бы заставить тебя исчезнуть. Но это не мой город, не моя страна. Ты можешь заставить меня исчезнуть в Москве?”
  
  “Временно или постоянно?”
  
  Монах рассмеялся.
  
  “Я бы предпочел временно”.
  
  “Тогда, конечно, я могу. Это то, чего ты хочешь?”
  
  “Если я хочу остаться в живых, да. И я бы предпочел остаться в живых ”.
  
  Гунаев поднялся и обратился к трем своим бандитам.
  
  “Этот человек спас мне жизнь. Теперь он мой гость. Никто не тронет его. Пока он здесь, он станет одним из нас ”.
  
  Трое в капюшонах окружили Монка, протягивая руки, ухмыляясь, называя свои имена. Аслан, Магомед, Шариф.
  
  “Охота на тебя уже началась?” - спросил Гунаев.
  
  “Нет, я так не думаю”.
  
  “Тогда ты, должно быть, голоден. Еда здесь отвратительная. Мы пойдем в мой офис ”.
  
  Как и у всех главарей мафии, у лидера чеченского клана было два персонажа. Более публичной была икона очень успешного “бизнесмена”, контролирующего множество процветающих компаний. В случае с Гунаевым его избранной специальностью была собственность.
  
  В первые годы он просто покупал первоклассные участки под застройку по всей Москве с помощью простого приема - покупки или расстрела бюрократов, которые, когда рухнул коммунизм и государственная собственность стала доступна для государственных закупок, получили в свое распоряжение продажу этих первоклассных участков.
  
  Получив право собственности на участки под застройку, Гунаев смог воспользоваться волной совместных предприятий по планированию, созданных российскими магнатами и их западными партнерами. Гунаев предоставил строительные площадки и гарантировал рабочую силу без забастовок, в то время как американцы и западноевропейцы возводили свои офисные здания и небоскребы. Затем владение стало совместным предприятием, как и прибыль и арендная плата от офисов.
  
  С помощью аналогичных процедур чеченец получил контроль над шестью лучшими отелями в городе, производящими сталь, бетон, древесину, кирпич и остекление. Если кто-то хотел восстановить, преобразовать или построить, он имел дело с дочерней компанией, принадлежащей и контролируемой Умаром Гунаевым.
  
  Это было открытое лицо чеченской мафии. Менее заметная сторона операции, как и во всем московском бандитизме, оставалась в провинциях черного рынка и хищений.
  
  Российские государственные активы, такие как золото, алмазы, газ и нефть, были просто куплены на месте за рубли по официальному курсу, да и то по бросовым ценам. “Продавцы”, будучи бюрократами, все равно могли быть куплены. Вывезенные за границу активы были проданы за доллары, фунты или немецкие марки по ценам мирового рынка.
  
  Затем часть продажной цены можно было бы реимпортировать, конвертировать в кучу рублей по неофициальному курсу и использовать для закупки следующей партии и выплаты необходимых взяток. Остаток, в районе восьмидесяти процентов от зарубежных продаж, составил прибыль.
  
  В первые дни, до того, как некоторые государственные чиновники и банкиры освоились с ситуацией, некоторые отказались сотрудничать. Первое предупреждение было устным, второе касалось ортопедической операции, а третье было постоянным. Официальный преемник того, кто покинул бренный мир, обычно понимал правила игры.
  
  К концу 1990-х насилие против представителей чиновничества или законных профессий вряд ли когда-либо было необходимо, но к тому времени рост частных армий означал, что каждый главарь преступного мира должен был противостоять всем своим соперникам, если потребуется. Среди всех жестоких людей никто не мог сравниться со скоростью и беззаботностью чеченцев, если они чувствовали, что им перечат.
  
  С конца зимы 1994 года в уравнение вошел новый фактор. Как раз перед Рождеством того года Борис Ельцин начал свою невероятно глупую войну против родной Чечни, якобы для того, чтобы свергнуть отколовшегося президента Дудаева, который требовал для нее независимости. Если бы война была быстрой хирургической операцией, это могло бы сработать. На самом деле, якобы могучая Российская армия взяла пример с легковооруженных чеченских партизан, которые просто направились в горы Кавказа и продолжали сражаться.
  
  В Москве исчезло всякое подобие колебаний, которые чеченская мафия могла испытывать по отношению к российскому государству. Обычная жизнь стала почти невозможной для законопослушного чеченца. Когда рука каждого мужчины повернулась против них, чеченцы превратились в тесно сплоченный и яростно лояльный клан в российской столице, гораздо более непроницаемый, чем преступный мир грузин, армян или коренных русских. В этом сообществе глава преступного мира стал одновременно героем и лидером сопротивления. Поздней осенью 1999 года это был бывший капитан КГБ Умар Гунаев.
  
  И все же, как бизнесмен Гунаев, он все еще мог свободно перемещаться и жить как мультимиллионер, которым он был. Фактически его офис занимал весь верхний этаж одного из его отелей, совместного предприятия с американской сетью, расположенного недалеко от вокзала Хельсинки.
  
  Поездка в отель была совершена в лимузине Mercedes Умара Гунаева, защищенном от пуль и бомб. У него был свой водитель и телохранитель, а трое из кафе приехали сзади на "Вольво". Обе машины въехали в подземный гараж отеля, и после того, как трое из BMW обыскали подвальное помещение, Гунаев и Монк прошли к скоростному лифту, который поднял их на десятый этаж, в пентхаус. После этого было отключено электроснабжение лифта.
  
  В вестибюле десятого этажа было больше охранников, но они, наконец, смогли уединиться в квартире чеченского лидера. Стюард в белой куртке по команде Гунаева принес еду и питье.
  
  “Есть кое-что, что я должен тебе показать”, - сказал Монк. “Я надеюсь, вы найдете это интересным, даже познавательным”.
  
  Он открыл свой атташе-кейс и активировал две кнопки управления, чтобы освободить фальшивое основание. Гунаев с интересом наблюдал. Кейс и его потенциал явно вызвали его восхищение.
  
  Сначала монах передал русский перевод отчета о проверке. Она состояла из тридцати трех страниц в обложках из плотной серой бумаги. Гунаев поднял бровь.
  
  “Должен ли я?”
  
  “Это вознаградит ваше терпение. Пожалуйста.”
  
  Гунаев вздохнул и начал читать. По мере того, как он все больше погружался в повествование, он оставил свой кофе нетронутым и сосредоточился на тексте. Это заняло двадцать минут. Наконец он положил отчет обратно на стол между ними.
  
  “Итак. Этот манифест - не шутка. Настоящая вещь. Ну и что?”
  
  “Это говорит ваш следующий президент”, - сказал Монк. “Это то, что он намеревается сделать, когда у него будет для этого сила. Теперь уже совсем скоро ”.
  
  Он подвинул манифест в черной обложке через стол.
  
  “Еще тридцать страниц?”
  
  “На самом деле, сорок. Но еще интереснее. Пожалуйста. Сделай мне приятное”.
  
  Гунаев быстро пробежал глазами первые десять страниц, рассматривая планы однопартийного государства, повторного ввода в действие ядерного арсенала, повторного завоевания потерянных республик и нового архипелага Гулаг с рабскими лагерями. Затем его глаза сузились, и он замедлил шаг.
  
  Монк знал, до какой точки он дошел. Он мог представить мессианские предложения такими, какими он впервые прочитал их перед сверкающей водой залива Саподилла на островах Теркс и Кайкос.
  
  “Окончательное и бесповоротное истребление всех до единого чеченцев на лице России... уничтожение крысолюдей, чтобы они никогда больше не восстали... превращение родины племени в пастбище для диких коз ... не кирпич на кирпиче, не камень на камне ... навсегда ... окружающие осетины, дагоманы и ингуши будут наблюдать за процессом и научатся должному уважению и страху перед своими новыми русскими хозяевами. ...”
  
  Гунаев дочитал до конца и отложил манифест.
  
  “Это уже пробовали раньше”, - сказал он. “Цари пытались, Сталин пытался, Ельцин пытался”.
  
  “С мечами, автоматами, ракетами. Как насчет гамма-лучей, сибирской язвы, нервно-паралитических газов? Искусство истребления модернизировалось”.
  
  Гунаев встал, снял пиджак, повесил его на спинку стула и подошел к панорамному окну с видом на крыши Москвы.
  
  “Ты хочешь, чтобы его устранили? Снесли?” он спросил.
  
  “Нет”.
  
  “Почему бы и нет? Это можно сделать ”.
  
  “Это не сработает”.
  
  “Обычно так и бывает”.
  
  Монах объяснил. Нация, уже погруженная в хаос, в пропасть, вероятно, гражданской войны. Или другой Комаров, возможно, его правая рука Гришин, рвущийся к власти на волне возмущения.
  
  “Это две стороны одной медали”, - сказал он. “Человек мысли и слов, и человек действия. Убей одного, и другой возьмет верх. Уничтожение вашего народа продолжается”.
  
  Гунаев отвернулся от окна и пошел обратно. Он склонился над Монком, его лицо напряглось.
  
  “Чего ты хочешь от меня, американец? Ты пришел сюда как незнакомец, который однажды спас мне жизнь. Так что за это я у тебя в долгу. Затем ты показываешь мне эту грязь. Какое это имеет отношение ко мне?”
  
  “Ничего, если ты сам так не решишь. У тебя много достоинств, Умар Гунаев. Ты обладаешь огромным богатством, огромной властью, даже властью над жизнью и смертью любого человека. У тебя есть сила уйти, позволить случиться тому, что случится ”.
  
  “А почему я не должен?”
  
  “Потому что когда-то был мальчик. Маленький и оборванный мальчик, выросший в бедной деревне на Северном Кавказе среди семьи, друзей и соседей, которые объединились, чтобы отправить его в университет, а оттуда в Москву, чтобы он стал великим человеком. Вопрос в том, умер ли этот мальчик где-то по дороге, чтобы стать автоматом, приводимым в действие только богатством? Или мальчик все еще помнит свой собственный народ?”
  
  “Ты мне скажи”.
  
  “Нет. Выбор за вами ”.
  
  “И каков твой выбор, американец?”
  
  “Гораздо проще. Я могу выйти отсюда, взять такси до Шереметьево, улететь домой. Там тепло, удобно, безопасно. Я могу сказать им, чтобы они не беспокоились; что это не имеет значения, что здесь никому больше нет дела, они все куплены и за них заплачено. Пусть опустится ночь”.
  
  Чеченец сел и уставился куда-то вдаль, в далекое прошлое. Наконец он сказал: “Ты думаешь, что сможешь остановить его?”
  
  “Шанс есть”.
  
  “И что потом?”
  
  Монк объяснил, что имели в виду сэр Найджел Ирвин и его покровители.
  
  “Ты сумасшедший”, - категорично заявил Гунаев.
  
  “Может быть. С чем еще вы сталкиваетесь? Комаров и геноцид, осуществленный его повелителем зверей, хаос и гражданская война, или другое.”
  
  “И если я помогу тебе, что тебе нужно?”
  
  “Чтобы скрыть. Но на самом виду. Чтобы перемещаться, но не быть распознанным. Увидеть людей, с которыми я пришел встретиться ”.
  
  “Ты думаешь, Комаров узнает, что ты здесь?”
  
  “Совсем скоро. В этом городе миллион информаторов. Ты знаешь это. Многими ты пользуешься сам. Все можно купить. Этот человек не дурак ”.
  
  “Он может купить все органы государства. Даже я никогда не беру на себя все государство ”.
  
  “Как вы, наверное, читали, Комаров пообещал своим партнерам и финансовым покровителям, мафии Долгоруких, мир и все, что в нем есть. Теперь скоро они станут государством. Что с тобой происходит?”
  
  “Все в порядке. Я могу спрятать тебя. Хотя, как долго, даже я не знаю. Внутри нашего сообщества никто не найдет вас, пока я не скажу. Но ты не можешь здесь жить. Это слишком очевидно. У меня много конспиративных квартир. Вам придется переходить от одного к другому ”.
  
  “Безопасные дома - это прекрасно”, - сказал Монк. “Чтобы спать в нем. Чтобы передвигаться, мне понадобятся документы. Идеально выкованные.”
  
  Гунаев покачал головой.
  
  “Мы здесь не подделываем документы. Мы покупаем настоящую вещь ”.
  
  “Я забыл. Все делается за деньги”.
  
  “Что еще тебе нужно?”
  
  “Для начала, это”.
  
  Монах написал несколько строк на листе бумаги и передал его. Гунаев пробежал глазами по списку. Ничто не было проблемой. Он дошел до последнего пункта.
  
  “Какого черта тебе это нужно?”
  
  Монах объяснил.
  
  “Ты знаешь, что я владею половиной отеля ”Метрополь"", - вздохнул Гунаев.
  
  “Я попробую просто использовать вторую половину”.
  
  Чеченец не понял шутки.
  
  “Как скоро Гришин узнает, что ты в городе?”
  
  “Это зависит. Около двух дней, может быть, трех. Когда я начинаю передвигаться, обязательно остаются какие-то следы. Люди болтают.”
  
  “Все в порядке. Я дам тебе четырех человек. Они будут прикрывать твою спину, перемещать тебя с места на место. Лидер - это тот, кого вы встретили. На переднем сиденье BMW Магомед. Он хорош. Время от времени давайте ему список того, что вам нужно. Он будет предоставлен. И я все еще думаю, что ты сумасшедший ”.
  
  К полуночи Монк вернулся в свой номер в "Метрополе". В конце коридора была открытая площадка у лифтов. Там стояли четыре кожаных клубных кресла. Две из них были заняты молчаливыми мужчинами, которые читали газеты и делали это всю ночь. Ранним утром в комнату Монка доставили два чемодана.
  
  ¯
  
  БОЛЬШИНСТВО москвичей и, конечно же, все иностранцы предполагают, что Патриарх Русской православной церкви живет в роскошных апартаментах в самом сердце средневекового Данилова монастыря с его белыми зубчатыми стенами и комплексом аббатств и соборов.
  
  Это, безусловно, впечатление, и оно тщательно культивируется. В одном из больших административных зданий на территории монастыря, охраняемом беззаветно преданными казаками-солдатами, Патриарх действительно держит свои офисы, и они являются сердцем и сердцевиной Патриархата Московского и всея Руси. Но на самом деле он там не живет.
  
  Он живет в довольно скромном городском доме под номером пять в Чистом переулке, что означает “Чистый проезд”, узкой боковой улочке недалеко от центрального района города.
  
  Здесь его сопровождает священнический персонал, состоящий из личного секретаря, камердинера /дворецкого, двух слуг и трех монахинь, которые готовят и убирают. Также есть водитель по вызову и два казака-охранника. Контраст с великолепием Ватикана или великолепием дворца Патриарха Греческой православной церкви не мог быть большим.
  
  Зимой 1999 года этот пост по-прежнему занимал Его Святейшество Алексей II, избранный десятью годами ранее, как раз перед падением коммунизма. Тогда ему было чуть за пятьдесят, но он стал наследником церкви, деморализованной и очерняемой изнутри, преследуемой и развращенной извне.
  
  С самых ранних дней Ленин, который ненавидел духовенство, понял, что у коммунизма был только один соперник за сердца и умы многочисленной массы российского крестьянства, и он решил уничтожить его. Благодаря систематической жестокости и коррупции он и его преемники почти добились успеха.
  
  Даже Ленин и Сталин возражали против полного уничтожения священства и церкви, опасаясь, что это может вызвать ответную реакцию, которую не смог бы контролировать даже НКВД. Итак, после первых погромов, в ходе которых были сожжены церкви, разграблены их сокровища и повешены священники, Политбюро стремилось уничтожить церковь, дискредитировав ее.
  
  Мер было множество. Претендентам на высокий интеллект было запрещено посещать семинарии, которые контролировались НКВД, а позже КГБ. Были приняты только трудяги с периферии СССР, Молдавии на западе и Сибири на востоке. Уровень образования оставался низким, а качество священства ухудшалось.
  
  Большинство церквей были просто закрыты и оставлены гнить. Несколько оставались открытыми, им покровительствовали в основном пожилые и очень старые, то есть безобидные. Исполняющие обязанности священники были обязаны регулярно отчитываться перед КГБ и делали это, действуя как информаторы против своих собственных прихожан.
  
  О молодом человеке, ищущем крещения, сообщал священник, к которому он обращался. После этого он потерял бы место в средней школе и шанс поступить в университет, а его родителей, вероятно, выселили бы из их квартиры. Практически ничто не оставалось незамеченным для КГБ. Почти все духовенство, даже если оно не было вовлечено, было запятнано народной подозрительностью.
  
  Коммунисты использовали технику кнута и пряника, калечащую палку и отравленную морковь.
  
  Защитники церкви указывают, что альтернативой было полное уничтожение, и, таким образом, сохранение церкви, любой церкви, было фактором, который перевесил унижение.
  
  Таким образом, мягкий, застенчивый и замкнутый Алексей II унаследовал коллегию епископов, погрязших в сотрудничестве с атеистическим государством, и пастырское духовенство, дискредитированное в народе.
  
  Были исключения - странствующие священники без приходов, которые проповедовали и избежали ареста, или не смогли этого сделать и были отправлены в трудовые лагеря. Были аскеты, которые удалялись в монастыри, чтобы поддерживать веру живой самоотречением и молитвой, но они почти никогда не встречались с массами людей.
  
  После краха коммунизма появилась возможность для великого возрождения, возрождения, которое вернуло бы церковь и слово Евангелия в центр жизни традиционно глубоко религиозного русского народа.
  
  Вместо этого возвращение к религии пережили новые церкви, энергичные, вибрирующие, преданные своему делу и готовые идти и проповедовать людям, в которых они жили и работали. Пятидесятники множились, американские миссионеры вливались со своим Крещением, мормонизмом и адвентизмом седьмого дня. Реакция руководства Русской православной церкви заключалась в том, чтобы умолять Москву о запрете иностранных проповедников.
  
  Ее защитники утверждали, что коренная реформа православной иерархии была невозможна, потому что нижние уровни также были отбросами. Священники, прошедшие семинарское обучение, были низкого уровня, говорили на архаичном языке Священных Писаний, обладали педантичной или дидактической речью и не имели подготовки к неакадемическим публичным выступлениям. Их проповеди были прочитаны для немногочисленной аудитории пожилых людей.
  
  Упущенная возможность была огромной, поскольку было доказано, что диалектический материализм - ложный бог, а демократия и капитализм не смогли обеспечить тело, не говоря уже о душе, жажда комфорта стала общенациональной и глубокой. Это осталось в основном без ответа. Вместо того, чтобы посылать своих лучших молодых священников на миссионерскую работу, обращать в свою веру и распространять слово, Православная Церковь сидела в епископствах, монастырях и семинариях, ожидая людей. Пришли немногие.
  
  Если страстное и вдохновляющее руководство было отчаянно необходимо после падения коммунизма, то мягкий ученый Алексей II был не тем человеком, который мог бы его обеспечить. Его избрание было компромиссом между различными фракциями среди епископов, человеком, который, как надеялись неадекватные иерархи, не вызовет волнений.
  
  И все же, несмотря на бремя, которое он унаследовал, и отсутствие у него личной харизмы, Алексей II не был лишен некоторого реформаторского инстинкта, который требовал мужества. Он сделал три важные вещи.
  
  Его первой реформой было разделение земли России на сто епископств, каждое из которых было намного меньше, чем в прошлом. Это позволило ему создать новых и более молодых епископов из числа лучших и наиболее мотивированных священников, наименее запятнанных сотрудничеством с несуществующим КГБ. Затем он посетил каждую епархию, сделав себя более заметным для людей, чем любой патриарх в истории.
  
  Во-вторых, он заставил замолчать яростные антисемитские излияния митрополита Санкт-Петербургского Иоанна и ясно дал понять, что любой епископ, предпочитающий проповедовать верующим ненависть к человеку, а не любовь к Богу, покинет свой пост. Иоанн умер в 1995 году, продолжая в частном порядке выступать против евреев и Алексея II.
  
  Наконец, он дал свою личную санкцию, несмотря на значительное противодействие отцу Грегору Русакову, харизматичному молодому священнику, который упорно отказывался принимать ни собственный приход, ни дисциплину епископов, через территорию которых он проходил со своей странствующей пастырской миссией. Многие Патриархи осудили бы монаха-индивидуалиста и запретили бы ему занимать кафедру, но Алексей II отказался пойти по этому пути, предпочитая рискнуть отдать священнику-кочевнику его голову. Своим трогательным и страстным ораторским искусством отец Грегор обращался к молодежи и агностикам, чего не удавалось епископам.
  
  Однажды ночью в начале ноября 1999 года кроткий патриарх был потревожен во время молитвы незадолго до полуночи известием о том, что эмиссар из Лондона ждет у входной двери и просит аудиенции.
  
  Патриарх был одет в простую серую сутану. Он поднялся с колен и пересек пол своей маленькой частной часовни, чтобы взять письмо из рук своего секретаря.
  
  Послание было на фирменном бланке лондонского епископства, базирующегося в Кенсингтоне, и он узнал подпись своего друга митрополита Антония. Тем не менее, он нахмурился в недоумении, что его коллега связался с ним таким необычным способом.
  
  Письмо было на русском языке, на котором епископ Антоний как говорил, так и писал. Он попросил своего брата во Христе срочно принять человека, который принес новости, касающиеся церкви, новости большой конфиденциальности и очень тревожащие.
  
  Патриарх сложил письмо и взглянул на своего секретаря.
  
  “Где он?”
  
  “На тротуаре, Святость. Он приехал на такси.”
  
  “Он священник?”
  
  “Да, Святость”.
  
  Патриарх вздохнул.
  
  “Пусть его впустят. Вы можете вернуться к своему сну. Я увижу его в своем кабинете. Через десять минут”.
  
  Казачий охранник, находившийся на ночном дежурстве, получил команду шепотом от секретаря и снова открыл входную дверь. Он взглянул на серое такси из Централ Сити Кэбс и одетого в черное священника рядом с ним.
  
  “Его Святейшество примет тебя, отец”, - сказал он. Священник расплатился с таксистом.
  
  Внутри дома ему показали небольшую комнату ожидания. Через десять минут вошел пухлый священник и пробормотал: “Пожалуйста, пройдемте со мной”.
  
  Посетителя провели в комнату, которая явно была кабинетом ученого. Кроме одной изысканной иконы Рублева на белой оштукатуренной стене, комнату украшали только стеллажи, на которых ряды старинных книг поблескивали в свете настольной лампы на письменном столе. За письменным столом сидел патриарх Алексий. Он указал гостю на стул.
  
  “Отец Максим, не могли бы вы принести нам прохладительные напитки. Кофе? Да, кофе на двоих и немного печенья. Вы будете причащаться утром, отец? Да? Тогда до полуночи как раз есть время на печенье ”.
  
  Пухлый камердинер/дворецкий удалился.
  
  “Итак, сын мой, и как поживает мой друг Энтони из Лондона?”
  
  Не было ничего фальшивого ни в черной сутане посетителя, ни даже в черной дымовой трубе, которую он теперь снял, обнажив светлые волосы. Единственной странностью было то, что он не носил бороды. Большинство православных священников так делают, но не все английские.
  
  “Боюсь, я не могу сказать, ваше Святейшество, потому что я не встречался с ним”.
  
  Алексей непонимающе уставился на Монка. Он указал на письмо, лежащее перед ним.
  
  “И это? Я не понимаю.”
  
  Монк глубоко вздохнул.
  
  “Во-первых, Ваше Святейшество, я должен признаться, что я не священник Православной Церкви. Как и письмо от епископа Антония, хотя бумага подлинная, а подпись искусно подделана. Цель этой неуважительной шарады в том, что я должен был увидеть тебя. Вам лично, в уединении и в условиях строжайшей секретности”.
  
  Глаза Патриарха тревожно блеснули. Был ли этот человек сумасшедшим? Убийца? Внизу был вооруженный казачий охранник, но можно ли было его вызвать вовремя? Он сохранял бесстрастное выражение лица. Его дворецкий должен был вернуться через несколько минут. Возможно, это было бы время сбежать.
  
  “Пожалуйста, объясните”, - сказал он.
  
  “Во-первых, сэр, я по рождению американец, а не русский. Во-вторых, я принадлежу к группе людей на Западе, сдержанных и могущественных, которые хотят помочь России и церкви, а не навредить кому-либо из них. В-третьих, я прихожу только с новостями, которые, по мнению моих покровителей, могут показаться вам важными и вызывающими беспокойство. Наконец, я пришел просить твоей помощи, а не твоей крови. У тебя под рукой телефон. Вы можете использовать его для вызова помощи. Я не буду тебя останавливать. Но прежде чем вы осудите меня, я прошу вас прочитать то, что я принес ”.
  
  Алексей нахмурился. Конечно, этот человек не походил на маньяка, и у него уже было время убить его. Где был этот дурак Максим со своим кофе?
  
  “Очень хорошо. Что у тебя есть для меня?”
  
  Монк сунул руку под сутану и достал две тонкие папки, которые положил на стол. Патриарх взглянул на обложки: одна серая, другая черная.
  
  “К чему это относится?”
  
  “Серый следует прочитать первым. Это отчет, который вне всяких разумных сомнений доказывает, что ”черное досье" - не подделка, не шутка, не мистификация, не трюк ".
  
  “А черная папка?”
  
  “Это частный манифест некоего Игоря Алексеевича Комарова, который, как выясняется, скоро станет президентом России”.
  
  Раздался стук в дверь. Вошел отец Максим с подносом, уставленным кофе, чашками и печеньем. Часы на каминной полке пробили двенадцать.
  
  “Слишком поздно”, - вздохнул Патриарх. “Максим, ты лишил меня моего печенья”.
  
  “Мне ужасно жаль, ваше Святейшество. Кофе ... Мне пришлось перемалывать свежие ... Я ...”
  
  “Я просто шучу, Максим”. Он взглянул на Монка. Мужчина выглядел крепким и подтянутым. Если бы он собирался совершить убийство, он, вероятно, мог бы убить их обоих. “Отправляйся в свою постель, Максим. Дай Бог вам хорошего отдыха”.
  
  Дворецкий зашаркал к двери.
  
  “Итак, ” сказал Патриарх, “ о чем говорит нам манифест г-на Комарова?”
  
  Отец Максим закрыл за собой дверь, надеясь, что никто не заметил, как он вздрогнул при упоминании имени Комарова. В коридоре он огляделся вверх и вниз. Секретарша уже вернулась в постель, религиозные сестры не появлялись в течение нескольких часов, казак был внизу. Он опустился на колени у двери и приложил ухо к замочной скважине.
  
  Алексей II сначала прочитал отчет о проверке, как его просили. Монк отхлебнул кофе. Наконец Патриарх закончил.
  
  “Впечатляющая история. Почему он это сделал?”
  
  “Старик?”
  
  “Да”.
  
  “Мы никогда не узнаем. Как вы видите, он мертв. Убит вне всякого сомнения. Отчет профессора Кузьмина непреклонен в этом ”.
  
  “Бедняга. Я буду молиться за него”.
  
  “Что мы можем предположить, так это то, что он увидел на этих страницах нечто такое, что настолько встревожило его, что он рискнул и в конце концов отдал свою жизнь, чтобы раскрыть внутренние намерения Игоря Комарова. Не желает ли Ваше Святейшество сейчас прочитать Черный манифест?”
  
  Час спустя Патриарх Московский и всея Руси откинулся назад и уставился в точку над головой Монка.
  
  “Он не может иметь это в виду”, - сказал он наконец. “Он не может намереваться делать эти вещи. Они сатанинские. Это Россия на пороге третьего тысячелетия от Рождества Христова. Мы выше этих вещей ”.
  
  “Как человек Божий, вы должны верить в силы зла, Святость?”
  
  “Конечно”.
  
  “И что иногда эти силы могут принимать человеческую форму? Гитлер, Сталин...”
  
  “Вы христианин, мистер... ?”
  
  “Монах. Я полагаю, что да. Плохая.”
  
  “Разве не все мы такие? Такой неадекватный. Но тогда вы знаете христианский взгляд на зло. Тебе не нужно спрашивать.”
  
  “Ваше Святейшество, отрывки, касающиеся евреев, чеченцев и других этнических меньшинств, помимо этих планов, отправили бы вашу Святую Церковь обратно в Темные века, либо в качестве добровольного инструмента и сообщника, либо в качестве такой же жертвы фашистского государства, такого же безбожного в своем роде, как и коммунистическое”.
  
  “Если это правда”.
  
  “Это правда. Мужчины не выслеживают и не убивают за подделку. Реакция полковника Гришина была слишком быстрой, чтобы документ не попал со стола секретаря Акопова. Они бы не знали о подделке. В течение нескольких часов им стало известно, что пропало нечто бесценное ”.
  
  “Чего вы пришли просить у меня, мистер Монк?”
  
  “Ответ. Выступит ли Православная церковь Всея Руси против этого человека?”
  
  “Я буду молиться. Я буду искать руководства... ”
  
  “И если ответ таков, то не как Патриарх, а как христианин, и мужчина, и русский, у вас нет выбора. Что тогда?”
  
  “Тогда у меня не будет выбора. Но как противостоять ему? Январские президентские выборы рассматриваются как предрешенный исход”.
  
  Монк встал, собрал две папки и засунул их под свою сутану. Он потянулся за своей шляпой.
  
  “Ваше Святейшество, скоро придет человек, тоже с Запада. Это его имя. Пожалуйста, примите его. Он предложит, что можно сделать”.
  
  Он протянул маленькую картонную карточку.
  
  “Тебе понадобится машина?” - спросил Алексей.
  
  “Спасибо, нет. Я пойду пешком.”
  
  “Да пребудет с тобой Бог”.
  
  Монах оставил его стоять прямо рядом со своим Рублевым, глубоко обеспокоенным человеком. Когда он пересекал этаж, ему показалось, что он услышал шорох ног по ковру снаружи, но когда он открыл дверь, коридор был пуст. Внизу он встретил казака, который проводил его. Ветер на улице был пронизывающий. Он плотно надвинул на голову свою священническую шляпу, подставил лицо ветру и пошел обратно в "Метрополь".
  
  Перед рассветом полная фигура выскользнула из дома Патриарха и поспешила по улицам в вестибюль "России". Хотя под темным пальто у него был портативный телефон, он знал, что линии из общественных кабинок гораздо безопаснее.
  
  Человек, с которым он разговаривал на даче у Кисельного бульвара, был одним из ночных охранников, но он согласился передать сообщение.
  
  “Скажите полковнику, что меня зовут отец Максим Климовский. Понял это? Да, Климовский. Скажи ему, что я работаю в частной резиденции Патриарха. Я должен поговорить с ним. Это срочно. Я перезвоню по этому номеру сегодня в десять утра ”.
  
  Он получил свое соединение в тот час. Голос на другом конце провода был тихим, но властным.
  
  “Да, отец, это полковник Гришин”.
  
  В будке священник держал трубку влажной рукой, на лбу у него выступили капельки пота.
  
  “Послушайте, полковник, вы меня не знаете. Но я страстный поклонник мистера Комарова. Прошлой ночью мужчина пришел навестить Патриарха. Он принес документы. Он назвал один из них "Черным манифестом". ... Привет? Привет? Ты здесь?”
  
  “Мой дорогой отец Климовский, я думаю, нам следует встретиться”, - сказал голос.
  
  
  ГЛАВА 13
  
  На ДАЛЬНЕМ ЮГО-ВОСТОЧНОМ КОНЦЕ СТАРОЙ ПЛОЩАДИ НАХОДИТСЯ Славянская площадь, на которой стоит одна из самых маленьких, старейших и красивейших церквей в Москве. Все святые на Кулишках изначально были построены в XIII веке из дерева, когда столица Руси состояла только из Кремля и нескольких прилегающих акров. После сожжения она была перестроена в камне в конце шестнадцатого и начале семнадцатого веков и оставалась в постоянном использовании до 1918 года.
  
  Москва тогда еще была известна как город Двадцати раз по двадцать церквей, ибо их было более четырехсот. Коммунисты закрыли девяносто процентов и уничтожили три четверти. Среди тех, что остались заброшенными, но в остальном нетронутыми, были Все святые Кулишки.
  
  После падения коммунизма в 1991 году маленькая церковь четыре года подвергалась тщательной реставрации силами бригад мастеров, пока вновь не открылась как место поклонения. Именно сюда пришел отец Максим Климовский на следующий день после своего телефонного звонка. Он не привлекал к себе внимания, потому что был одет в стандартную черную сутану в полный рост и колпак православного священника, а таких было несколько в церкви и вокруг нее. Он взял обетную свечу, зажег ее и подошел к стене справа от входа, где встал, созерцая отреставрированные иконы, как будто в молитве и созерцании.
  
  В центре церкви, сверкающей золотом и росписями, местный священник стоял за алтарем, распевая литанию небольшой группе людей в уличной одежде, которые отвечали на вопросы. Но правая стена, за рядом арок, была пуста, если не считать единственного священника.
  
  Отец Максим нервно взглянул на часы. Через пять минут после назначенного часа. Он не знал, что его видели из припаркованной машины на другой стороне маленькой площади, и не заметил, как трое мужчин вышли из машины после того, как он вошел в здание. Он не знал, что они проверили, не следят ли за ним; он ничего не знал об этих вещах или о том, как они были сделаны.
  
  Он услышал легкий скрип ботинка по каменным плитам позади себя и почувствовал, как мужчина занял позицию рядом с ним.
  
  “Отец Климовский?”
  
  ‘Да”.
  
  “Я полковник Гришин. Я верю, что ты хочешь мне что-то сказать ”.
  
  Он покосился в сторону. Мужчина был выше его, стройный, в темном зимнем пальто. Он повернулся и посмотрел вниз на отца Максима. Священник встретился с ним взглядом и испугался. Он надеялся, что поступает правильно и не пожалеет об этом. Он кивнул и сглотнул.
  
  “Сначала скажи мне, почему, отец. Зачем этот телефонный звонок?”
  
  “Вы должны понимать, полковник, что я долгое время был горячим поклонником мистера Комарова. Его политика, его планы в отношении России — все это достойно восхищения”.
  
  “Как отрадно. И что произошло позавчера вечером?”
  
  “К Патриарху пришел мужчина. Я его камердинер и дворецкий. Мужчина был одет как священник церкви, но он был блондином и не носил бороды. Его русский был безупречен, он мог бы быть иностранцем ”.
  
  “Его ждали, этого иностранца?”
  
  “Нет. Вот что было таким странным. Он пришел без предупреждения, посреди ночи. Я был в постели. Мне сказали встать и приготовить кофе ”.
  
  “Значит, незнакомца все-таки приняли?”
  
  “Да, это тоже было странно. Западный облик человека, час его прибытия ... Секретарь должен был сказать ему, чтобы он назначил официальную встречу. Никто просто так не заходит к Патриарху посреди ночи. Но у него, кажется, было рекомендательное письмо.
  
  “Итак, ты подал им кофе”.
  
  “Да, и когда я уходил, я слышал, как Его Святейшество сказал: "О чем говорит нам манифест господина Комарова?”
  
  “И вы были заинтригованы?”
  
  “Да. Поэтому, закрыв дверь, я прислушался к замочной скважине.”
  
  “Очень проницательный. И что они сказали?”
  
  “Не так уж много. Были долгие периоды молчания. Я посмотрел в замочную скважину и увидел, что Его Святейшество что-то читает. Это заняло почти час.”
  
  “А потом?”
  
  “Патриарх казался очень встревоженным. Я слышал, как он что-то сказал, а затем использовал слово ‘сатанинский’. Затем он сказал: ‘Мы выше этих вещей’. Незнакомец говорил тихим голосом, я едва мог его расслышать. Но я уловил слова ‘Черный манифест’. Они пришли от незнакомца. Это было как раз перед тем, как Его Святейшество провел час за чтением. ...”
  
  “Что-нибудь еще?”
  
  Этот человек, подумал Гришин, был болтуном; нервничал, потел в тепле церкви, но не от него. Но то, что он должен был сказать, было достаточно убедительным, даже несмотря на то, что он, священник, не понимал значения этого.
  
  “Еще немного. Я услышал слово ‘подделка’, а затем ваше имя ”.
  
  “Мой?”
  
  “Да, незнакомец сказал что-то о твоей слишком быстрой реакции. Затем они поговорили о старике, и Патриарх сказал, что будет молиться за него. Они несколько раз упомянули ‘зло’, затем незнакомец поднялся, чтобы уйти. Мне нужно было быстро пройти по коридору, поэтому я не видел, как он уходил. Я услышал, как хлопнула входная дверь, вот и все ”.
  
  “Вы не видели никакой машины?”
  
  “Нет. Я выглянула из верхнего окна, но он ушел пешком. На следующий день я никогда не видел Его Святейшество таким взволнованным. Он был бледен, проводил часы в своей часовне. Вот как я мог вырваться, чтобы позвонить тебе. Я надеюсь, что поступил правильно ”.
  
  “Мой друг, ты поступил совершенно правильно. Действуют антипатриотические силы, стремящиеся распространять ложь о великом государственном деятеле, который скоро станет президентом России. Вы русский патриот, отец Климовский?”
  
  “Я с нетерпением жду того дня, когда мы сможем очистить Россию от этого мусора, который осуждает г-н Комаров. Эта чужеземная мерзость. Вот почему я поддерживаю г-на Комарова всем сердцем”.
  
  “Превосходно, отец. Поверьте мне, вы один из тех, на кого должна обратить свой взор матушка Россия. Я думаю, тебя ждет великое будущее. Только одна вещь. Этот незнакомец ... ты что, понятия не имеешь, откуда он взялся?
  
  Свеча догорела дотла. Двое других прихожан теперь стояли в нескольких ярдах слева от них, глядя на священные изображения и молясь.
  
  “Нет. Но, хотя он ушел пешком, казачий охранник сказал мне позже, что он приехал на такси. Такси из Центра Города, серые.”
  
  Священник, в полночь. Иду в Чистый переулок. Журнал записал бы это. И пункт выдачи. Полковник Гришин схватил подлокотник сутаны рядом с собой, почувствовал, как его пальцы впились в мягкую плоть, и почувствовал, как мужчина вздрогнул. Он повернул отца Климовского лицом к себе.
  
  “Теперь послушай, отец. Вы хорошо поработали и в должное время будете вознаграждены. Но это еще не все, ты понимаешь?”
  
  Отец Климовский кивнул.
  
  “Я хочу, чтобы вы вели учет всего, что происходит в этом доме. Кто приходит, кто уходит. Особенно высокопоставленные епископы или незнакомцы. Когда у тебя что-то будет, ты позвонишь мне. Просто скажите ‘звонит Максим’ и укажите время. Вот и все. Собрания будут проходить здесь, в это время. Если вы мне понадобитесь, я пришлю письмо лично. Просто карточка со временем. Если по какой-либо случайности вы не сможете прийти в это время, не вызывая подозрений, просто позвоните и назовите альтернативный вариант. Ты понимаешь?”
  
  “Да, полковник. Я сделаю для тебя все, что смогу ”.
  
  “Конечно, ты будешь. Я вижу, что однажды у нас на этой земле будет новый епископ. Тебе лучше уйти сейчас. Я последую за тобой позже ”.
  
  Полковник Гришин продолжал смотреть на изображения, которые он презирал, и размышлять над тем, что ему сказали. В том, что "Черный манифест" вернулся в Россию, он не сомневался. Дурак в рясе не понял бы, о чем он говорил, но слова были слишком точными.
  
  Итак, кто-то вернулся после месяцев молчания и тихо распространился: показал документ, но не оставил копии. Чтобы создавать врагов, конечно. Пытаться влиять на события.
  
  Кто бы это ни был, он просчитался с предстоятелем. У церкви не было власти. Гришин с удовлетворением вспомнил насмешку Сталина: "Сколько дивизий у папы римского?" Но кто бы это ни был, он мог доставить неприятности.
  
  С другой стороны, мужчина сохранил свой экземпляр манифеста. Указывает на то, что у него может быть только один или два экземпляра в его распоряжении. Проблема явно заключалась в том, чтобы найти его и устранить, причем таким образом, чтобы не осталось ни клочка от незнакомца или его документа.
  
  Как оказалось, проблема была намного проще, чем Гришин мог надеяться.
  
  Что касается его нового информатора, у него не было проблем. Годы работы в контрразведке научили его распознавать и оценивать информаторов. Он знал, что священник был трусом, который продал бы свою бабушку за привилегии. Гришин отметил внезапную искру похоти, когда он упомянул о возведении в епископство.
  
  И кое-что еще, размышлял он, отходя от икон и проходя между двумя мужчинами, которых он поставил сразу за дверями. Он действительно должен поискать среди Молодых бойцов, чтобы найти по-настоящему красивого друга для священника-предателя.
  
  Рейд четырех мужчин в черных масках-балаклавах был быстрым и эффективным. Когда все закончилось, директор Central City Cabs посчитал, что вряд ли стоит сообщать в милицию. В условиях всеобщего беззакония в Москве лучший детектив ничего не мог сделать, чтобы найти налетчиков, да и никто всерьез не стал бы пытаться. Сообщение о том, что ничего не было украдено и никто не пострадал, повлекло бы за собой поток заполнения форм и несколько потраченных впустую дней на составление заявлений, которые собирали бы пыль в файле.
  
  Мужчины просто ворвались в офис на первом этаже, закрыли его, опустили жалюзи и потребовали встречи с менеджером. Поскольку у всех у них были пистолеты, никто не спорил, предполагая, что это было ограбление из-за денег. Но нет, все, чего они хотели, когда тыкали пистолетом в лицо менеджера, были рабочие листы за три ночи до этого.
  
  Лидер среди них изучал листы, пока не дошел до записи, которая, казалось, заинтересовала его. Хотя менеджер не мог видеть страницы, потому что в тот момент он стоял на коленях лицом к углу, запись касалась получения и пункта назначения, зарегистрированного около полуночи.
  
  “Кто такой водитель пятьдесят два?” - рявкнул главарь.
  
  “Я не знаю”, - взвизгнул менеджер. Он был вознагражден ударом пистолетного ствола сбоку по голове. “Это будет в личном деле персонала”, - закричал он.
  
  Они заставили его достать список сотрудников. Водитель пятидесяти двух лет, как Василий. Там был адрес в пригороде.
  
  Сказав ему, что если он хотя бы допустит мысль о том, чтобы позвонить Василию и предупредить его, он быстро переедет из своего нынешнего жилья в длинный деревянный ящик, лидер оторвал кусок листа и ушел.
  
  Менеджер помотал головой, принял аспирин и подумал о Василии. Если этот дурак был настолько глуп, чтобы вот так обманывать мужчин, он заслуживал визита. Очевидно, что водитель обсчитал кого-то с еще более вспыльчивым характером или был груб со своей девушкой. Это была Москва 1999 года, подумал он; ты выжил или создал проблемы людям с оружием. Менеджер намеревался выжить. Он вновь открыл свой офис и вернулся к работе.
  
  Василий ел поздний обед из колбасы и черного хлеба, когда раздался звонок в дверь. Через несколько секунд его жена вернулась в комнату с побелевшим лицом, с двумя мужчинами позади нее. У обоих были черные лыжные маски и пистолеты. Василий открыл рот, и оттуда выпал кусок колбасы.
  
  “Послушайте, я бедный человек, у меня нет ...” - начал он.
  
  “Заткнись”, - сказал один из мужчин, в то время как другой толкнул дрожащую жену на стул. Василий обнаружил, что ему под нос сунули разорванный лист бумаги.
  
  “Вы водитель номер пятьдесят два, ”Сентрал Сити Кэбс"?" - спросил мужчина.
  
  “Да, но, честно говоря, ребята...”
  
  Палец в черной перчатке указал на линию на рабочем листе.
  
  “Две ночи назад, проезд до Чистого переулка. Незадолго до полуночи. Кто это был?”
  
  “Откуда мне знать?”
  
  “Не умничай, приятель, или я оторву тебе яйца. Думай.”
  
  Василий задумался. Ничего не пришло.
  
  “Священник”, - сказал стрелок.
  
  Это было оно. Загорелся свет.
  
  “Точно, теперь я вспомнил. Чистый переулок, небольшая боковая улочка. Я должен был проверить карту улиц. Пришлось ждать там десять минут, прежде чем его впустили. Потом он рассчитался, и я ушла ”.
  
  “Опиши”.
  
  “Среднего роста, среднего телосложения. Конец сороковых. Священник, да ладно, они все выглядят одинаково. Нет, подождите минутку, у него не было бороды ”.
  
  “Иностранец?”
  
  “Не думаю так. Его русский был безупречен”.
  
  “Видел его раньше?”
  
  “Никогда”.
  
  “Или с тех пор?”
  
  “Нет. Я предложила вернуться за ним, но он сказал, что не знает, как долго его не будет. Послушай, если с ним что-то случилось, я тут ни при чем. Я просто возил его в течение десяти минут. …”
  
  “И последнее. Откуда?”
  
  “Метрополь", конечно. Это то, что я делаю. Ночная смена в ”ранге" возле "Метрополя"."
  
  “Он поднялся по тротуару или вышел через двери?”
  
  “За двери”.
  
  “Откуда ты знаешь?”
  
  “Я был главой очереди. Стоящий у кабины. Ты должен быть осторожен, иначе будешь ждать час, а потом какой-нибудь мудак в очереди заберет твою плату за проезд. Итак, я наблюдал за дверями в ожидании следующего туриста. Он выходит. Черная сутана, высокая шляпа .. Я помню, как подумал: что священник делает в таком месте, как это? Он смотрит вверх и вниз по линии, затем направляется прямо ко мне ”.
  
  “Один? Есть компаньон?”
  
  “Нет. Один”.
  
  “Он назвал имя?”
  
  “Нет, только адрес, по которому он хотел пойти. Оплачен наличными в рублях.”
  
  “Какой-нибудь разговор?”
  
  “Ни слова. Именно туда, куда он хотел попасть, затем тишина. Когда мы добрались туда, он сказал: ‘Ждите здесь’. Когда он вернулся от двери, то спросил: ‘Сколько?’ Это было оно. Послушайте, ребята, клянусь, я и пальцем не тронул ...”
  
  “Приятного вам обеда”, - сказал следователь и уткнулся лицом в сосиску. Потом они ушли.
  
  Полковник Гришин бесстрастно выслушал доклад. Это могло ничего не значить. Мужчина вышел из дверей "Метрополя" в половине двенадцатого. Он мог остановиться там, он мог быть в гостях, он мог пройти прямо через вестибюль с другого входа. Но стоит проверить.
  
  Гришин содержал несколько информаторов в здании штаб-квартиры московской милиции. Старший был генерал-майором в правящем Президиуме. Наиболее последовательно полезным был старший клерк в отделе записей. Для этой работы один был слишком высок, а другой ограничен рядами полок. Третьим был детектив-инспектор отдела по расследованию убийств Дмитрий Бородин.
  
  Детектив вошел в отель незадолго до захода солнца и попросил о встрече с менеджером приемной, австрийцем, проработавшим в Москве восемь лет. Он показал свой пропуск ополченца.
  
  “Отдел убийств?” - обеспокоенно спросил менеджер. “Надеюсь, ни с кем из наших гостей ничего не случилось”.
  
  “Насколько я знаю, нет. Просто рутина”, - сказал Бородин. “Мне нужно увидеть полный список гостей за три ночи назад”.
  
  Менеджер сидел в своем кабинете и набирал информацию на своем компьютере.
  
  “Ты хочешь, чтобы это распечатали?” он спросил.
  
  “Да, мне нравятся бумажные списки”.
  
  Бородин начал прокладывать себе путь вдоль колонн. Судя по именам, среди шестисот гостей было всего с десяток русских. Остальные были из стран по всей Западной Европе, плюс Соединенные Штаты и Канада. "Метрополь" был дорогим отелем для приезжих туристов и бизнесменов. Бородину было сказано искать титул "Отец", предшествующий имени гостя. Он ничего не мог разглядеть.
  
  “У вас здесь останавливаются какие-нибудь священники Православной церкви?” он спросил. Менеджер был поражен.
  
  “Нет, насколько мне известно, нет. ... Я имею в виду, никто не регистрировался как таковой.”
  
  Бородин безуспешно просмотрел все имена.
  
  “Мне придется сохранить список”, - сказал он наконец. Менеджер был рад видеть, что он уходит.
  
  Только на следующее утро полковник Гришин смог сам ознакомиться со списком. Сразу после десяти часов один из двух стюардов на даче вошел в его кабинет с чашкой кофе и обнаружил начальника службы безопасности UPF бледным и трясущимся.
  
  Он робко спросил, хорошо ли себя чувствует полковник, но тот раздраженно отмахнулся. Когда он ушел, Гришин посмотрел на свои руки, лежащие на промокашке, и попытался унять дрожь. Ему было не привыкать к ярости, и когда она охватила его, он был очень близок к тому, чтобы потерять контроль.
  
  Имя было на третьей странице распечатки, на полпути вниз. Доктор Филип Питерс, американский академик.
  
  Он знал это имя. В течение десяти лет он хранил это имя. Дважды, десятью годами ранее, он просматривал файлы Иммиграционного отдела старого Второго главного управления, которому Министерство иностранных дел передавало копии каждого заявления на получение визы для посещения СССР. Дважды он находил это имя. Дважды он покупал и разглядывал фотографию, сопровождавшую заявку; жесткие седые кудри, затемненные очки, скрывающие слабые глаза, которые вовсе не были слабыми.
  
  В подвалах под Лефортово он потряс этими фотографиями перед носом Круглова и профессора Блинова, и они подтвердили, что это был тот человек, который тайно встречался с ними в уборной Музея искусства Востока и в крипте под Успенским собором во Владимире.
  
  Гораздо больше, чем дважды, он клялся, что если человек, носящий это лицо и псевдоним, когда-нибудь вернется в Россию, он сведет счеты.
  
  И вот он вернулся. Десять лет спустя он, должно быть, думал, что ему сойдет с рук грубая наглость, оскорбительное высокомерие возвращения на территорию, управляемую Анатолием Гришиным.
  
  Он встал, подошел к шкафу и порылся в поисках старой папки. Когда она была у него, он извлек другое изображение, увеличенное изображение меньшего размера, предоставленное давным-давно Олдричем Эймсом. После окончания работы Комитета Монаха контакт в Первом Главном управлении подарил его ему в качестве сувенира. Насмешливый сувенир. Но он хранил ее как сокровище.
  
  Лицо было моложе, чем могло бы быть сейчас, но взгляд по-прежнему был прямым. Волосы были светлыми и взъерошенными, не было седых усов и дымчатых очков. Но это было то же самое лицо, лицо молодого Джейсона Монка.
  
  Гришин сделал два телефонных звонка и не оставил у своих слушателей никаких сомнений в том, что он не потерпит промедления. От контактного лица в иммиграционном отделе в аэропорту он хотел знать, когда этот человек прибыл, откуда и покинул ли он страну.
  
  Бородину он приказал детективу вернуться в "Метрополь" и выяснить, когда доктор Питерс зарегистрировался, уехал ли он, а если нет, то в каком он номере.
  
  К середине дня у него были ответы на оба вопроса. Доктор Питерс прибыл регулярным рейсом British Airways из Лондона семью днями ранее, и если он и покинул страну, то не через Шереметьево. От Бородина он узнал, что доктор Питерс зарегистрировался в отеле по предварительному заказу у уважаемого лондонского турагента в тот же день, когда прибыл в аэропорт, никуда не уезжал и находился в номере 841.
  
  Была только одна странная вещь, сказал Бородин. Паспорт доктора Питерса нигде не был найден. Он должен был остаться на стойке регистрации, но его удалили. Весь персонал отрицал какую-либо осведомленность о том, как это произошло.
  
  Для Гришина это не было неожиданностью. Он знал, как далеко растянется стодолларовая купюра в Москве. Паспорт для входа был бы уничтожен. Теперь Монк будет действовать под новым именем, но среди шестисот иностранцев в "Метрополе" никто этого не заметит. Когда он хотел уйти, он просто уходил, не заплатив; испарялся, исчезал. Отель пожал бы плечами и списал бы убытки.
  
  “Две последние вещи”, - сказал он Бородину, который все еще был в отеле. “Получите ключ доступа и скажите менеджеру, что если хоть слово об этом будет передано доктору Питерсу, менеджер не будет исключен, он проведет десять лет, сокращая потребление соли. Раскрути ему любую историю, какая тебе нравится ”.
  
  Гришин решил, что это работа не для его черных охранников. Они были слишком узнаваемы, и это дело могло закончиться протестом в американском посольстве. Обычные преступники могли бы сделать это и взять вину на себя. В мафии Долгоруких была команда, которая специализировалась на высококачественных взломах.
  
  Вечером, после неоднократных звонков в номер 841, чтобы убедиться, что дома никого нет, в номер вошли двое мужчин с паролем. Третий ждал среди кожаных кресел в конце коридора на случай, если обитатель комнаты вернется.
  
  Был произведен тщательный поиск. Ничего интересного не найдено. Ни паспорта, ни папок, ни атташе-кейса, ни каких-либо личных бумаг. Где бы он ни находился, Монк должен иметь при себе альтернативные документы, удостоверяющие личность. Комната была оставлена в точности такой, какой ее нашли грабители.
  
  Чеченец, занявший комнату напротив, с другого конца коридора слегка приоткрыл дверь, понаблюдал, как мужчины входят и выходят, затем доложил по своему мобильному телефону.
  
  В 10:00 ВЕЧЕРА Джейсон Монк вошел в вестибюль отеля как человек, который поужинал и желает отправиться спать. Он не подошел к стойке регистрации, имея при себе пластиковый ключ. Оба входа были перекрыты наблюдателями, по двое у каждого, и когда он вошел в один из лифтов, двое наблюдателей направились к другому. Двое поднялись по лестнице.
  
  Монк прошел по коридору к своей комнате, постучал в противоположную дверь, ему передали чемодан изнутри, и он вошел в 841. Первые два гангстера, поднявшись на втором лифте, появились в конце коридора как раз вовремя, чтобы увидеть, как закрывается дверь. Вскоре после этого другая пара поднялась по лестнице. Состоялся короткий разговор. Двое устроились в клубных креслах, откуда они могли обозревать коридор, в то время как их товарищи спустились вниз, чтобы доложить.
  
  В половине одиннадцатого они видели, как мужчина вышел из комнаты напротив объекта, прошел мимо них в вестибюле и направился к лифтам. Они не обратили внимания. Ошиблись комнатой.
  
  В 10:45 у Монка зазвонил телефон. Это была горничная, спрашивающая, не желает ли он еще полотенец. Он сказал, что нет, поблагодарил их и повесил трубку.
  
  С содержимым чемодана Монк сделал свои последние распоряжения и приготовился к отъезду. В одиннадцать он вышел на узкий балкон и закрыл за собой стеклянные двери. Поскольку он не мог зафиксировать их снаружи, он закрепил их полоской прочной клейкой ленты.
  
  С помощью длинного толстого шнура, обвязанного вокруг талии, он спустился на один этаж на балкон номера 741, расположенный прямо под его собственным. Оттуда он перепрыгнул через четыре промежуточных барьера к окнам 733.
  
  В 11:10 шведский бизнесмен лежал голый на своей кровати со своим органом в руке и смотрел порнофильм, когда его наэлектризовал стук в окно.
  
  В панике выбирая между махровым халатом и кнопкой стоп-кадра, он сначала выбрал халат, а затем пульт дистанционного управления. Прилично прикрывшись, он встал и подошел к окну. Мужчина был снаружи, жестикулируя, чтобы ему разрешили войти. Совершенно озадаченный, швед открыл защелку на балконной двери. Мужчина вошел в комнату и обратился к нему с тягучим акцентом американского Глубокого Юга.
  
  “Очень добрососедски, друг, да, сэр. Я думаю, вам будет интересно, что я делал на вашем балконе ...”
  
  Он был прав, вот здесь. Швед не имел ни малейшего представления.
  
  “Что ж, я тебе скажу. Это была самая ужасная вещь. Я здесь прямо по соседству с вами, и я просто вышел выкурить сигару, не желая курить в комнате и все такое, и вы бы поверили, что эта чертова дверь захлопнулась на ветру? Итак, я решил, что у меня нет выбора, кроме как перепрыгнуть через перегородку и посмотреть, будете ли вы настолько любезны, чтобы пропустить меня ”.
  
  На улице было холодно, курильщик сигар был полностью одет с атташе-кейсом в руке, ветра не было, а балконные двери не запирались самостоятельно, но бизнесмена это не волновало.
  
  Его незваный гость все еще бормотал слова благодарности и извинения, когда он вышел в коридор и пожелал шведу прекрасного вечера.
  
  Бизнесмен, который очень удачно продавал туалетные принадлежности, заново запер балконную дверь, задернул шторы, разделся, нажал кнопку “Play” и вернулся к своему экономичному времяпрепровождению.
  
  Монк прошел незамеченным по коридору седьмого этажа, спустился по лестнице и был встречен на тротуаре Магомедом на BMW.
  
  В полночь трое мужчин вошли в комнату 741 с небольшим чемоданчиком, снова используя пароль. Они работали двадцать минут, прежде чем уйти.
  
  В 4:00 А. М. позже было показано, что устройство, содержащее три фунта пластиковой взрывчатки в кумулятивном заряде, взорвалось прямо под потолком комнаты 741. Судебно-медицинская экспертиза установила бы, что он был размещен на вершине пирамиды мебели на кровати и сработал точно под центром кровати в комнате-копии наверху.
  
  Комната 841 была полностью опустошена. Матрас и пуховое одеяло на кровати были превращены в слой ткани и пуха, большая часть которого обуглилась, осев на все остальное. Под ней были обломки дерева от каркаса кровати, платяного шкафа и буфетов, осколки стекла от зеркал и ламп и многочисленные осколки человеческих костей.
  
  Прибыли четыре службы экстренной помощи. Машины скорой помощи приехали и вскоре уехали, потому что им не оставалось ничего, кроме бьющихся в истерике обитателей трех других комнат вдоль коридора. Однако кричащие оккупанты не говорили по-русски, а сотрудники скорой помощи больше ни на чем не говорили. Увидев, что никто не пострадал, они оставили крикунов ночному администратору.
  
  Прибыла пожарная служба, но, хотя все в обеих пострадавших комнатах было обуглено белым жаром взрыва, на самом деле ничего не горело. У команды криминалистов было много работы, они упаковали каждую крошку обломков, частично человеческих, для последующего анализа.
  
  Отдел убийств был представлен, по приказу генерал-майора, детективом Бородиным. Он с первого взгляда понял, что в комнате не было ничего больше ладони, и в полу зияла опасная дыра диаметром в четыре фута, но в ванной что-то было.
  
  Дверца, очевидно, была закрыта, потому что она разлетелась на куски, а осколки полетели в раковину. Стена, в которой он был установлен, также обрушилась, будучи загнанной в ванную взрывной волной с другой стороны.
  
  Но под обломками был атташе-кейс, изрезанный, обугленный и глубоко поцарапанный. Его содержимое, однако, сохранилось. Очевидно, что в момент взрыва кейс, должно быть, стоял в наиболее защищенном месте в любой комнате, у внутренней стены ванной комнаты между унитазом и биде. Вода из разбитых приборов пропитала корпус, но его содержимое сохранилось. Бородин убедился, что за ним никто не наблюдает, затем сунул оба документа под куртку.
  
  Полковник Гришин получил их как раз к своему кофе. Двадцать четыре часа могут изменить настроение. Он смотрел на них обоих с глубоким удовлетворением. Одним из них был файл на русском языке, в котором он узнал Черный манифест. Другой был американским паспортом. Он был на имя Джейсона Монка.
  
  “Один, чтобы войти, ” подумал он, “ и один, чтобы выйти. Но на этот раз, мой друг, ты не выйдешь отсюда ”.
  
  ¯
  
  В тот день произошли еще две вещи, и ни одна из них не привлекла ни малейшего внимания. Посетитель Великобритании, в паспорте которого значилось его имя Брайан Маркс, прилетел в аэропорт Шереметьево запланированным дневным рейсом из Лондона, а двое других англичан на седане Volvo пересекли границу из Финляндии.
  
  Что касается официальных лиц в аэропорту, то вновь прибывший был одним из сотен и, похоже, не говорил по-русски. Но, как и другие, он прошел через различные системы контроля и, наконец, вышел, чтобы поймать такси и попросить отвезти его в центр Москвы.
  
  Отпустив такси на углу улицы, он убедился, что за ним нет слежки, затем продолжил путь пешком до небольшого отеля второго класса, где у него был забронирован одноместный номер.
  
  Его форма валютной декларации показывала, что он допустил наличие скромной суммы в британских фунтах стерлингов, которую ему нужно будет повторно задекларировать при отъезде или предъявить официальные обменные квитанции вместо них, а также несколько дорожных чеков, к которым будет применяться то же условие. В его платежном бланке не упоминалось о пачках стодолларовых банкнот, приклеенных скотчем к задней части каждого бедра.
  
  На самом деле его фамилия была не Маркс, но сходство с Марксом, как у Карла Маркса, позабавило гравера, который готовил его паспорт. Имея выбор, он решил сохранить свое настоящее имя Брайан. На самом деле это был тот самый русскоговорящий бывший солдат с карьерой в спецназе, которого сэр Найджел Ирвин отправил на разведывательную миссию в сентябре.
  
  Устроившись, он приступил к своим различным задачам и покупкам. Он арендовал небольшой автомобиль в западном агентстве и исследовал один из внешних пригородов города, район Воронцово на крайнем юге столицы.
  
  В течение двух дней, с различными интервалами, чтобы не привлекать к себе внимания, он занимал позицию и наблюдал за одним конкретным зданием, большим складом без окон, который в светлое время суток постоянно посещали тяжелые грузовики.
  
  Ночью он наблюдал за зданием пешком, проходя мимо него несколько раз, всегда сжимая в руке полупустую бутылку водки. В нескольких случаях, когда другой пешеход шел противоположным путем, он просто вилял из стороны в сторону, как любой пьяный, и его игнорировали.
  
  То, что он увидел, ему понравилось. Забор из звеньев цепи не стал бы препятствием. Грузовой отсек для доставки грузов был закрыт на ночь, но в задней части склада имелась небольшая дверь с висячим замком, и единственный пеший охранник время от времени совершал обход снаружи в темное время суток. Другими словами, здание было легкой мишенью.
  
  На рынке подержанных автомобилей в Олд-Саут-Порте, где за наличные можно было купить все, от ветхой развалюхи до почти нового лимузина, только что украденного на Западе, он приобрел набор московских номерных знаков и набор инструментов, включая пару мощных болторезов.
  
  В центре города он купил дюжину дешевых, но надежных часов Swatch и множество батареек, мотков электрического провода и скотча. Когда он, наконец, убедился, что может с абсолютной точностью найти склад в любое время дня и ночи и вернуться в центр города множеством различных маршрутов, он вернулся в свой отель, чтобы дождаться "Вольво", направляющегося на юг из Санкт-Петербурга.
  
  Встреча с Кьяраном и Митчем состоялась в гамбургерном баре McDonald's на Тверской улице. У двух других солдат Спецназа было медленное, но без происшествий путешествие на юг.
  
  В гараже на юге Лондона Volvo был загружен его необычный груз. Оба передних колеса были сняты и заменены старомодными шинами с внутренними трубками. Перед этим каждая внутренняя трубка была разрезана. В пробирки были брошены сотни гранул пластиковой взрывчатки Semtex размером с большой палец. Затем трубки были залатаны, вставлены обратно в шины и накачаны.
  
  При вращении колесиков похожее на замазку взрывчатое вещество, необычайно стабильное, если не подвергать его воздействию фульминатного ртутного детонатора, превратилось в оболочку, выстилающую внутреннюю поверхность каждой внутренней трубки. Таким образом, после отправки в Стокгольм "Вольво" спокойно проехал тысячу километров через Хельсинки в Москву. Детонаторы находились в нижнем слое коробки гаванских сигар, по-видимому, купленных на пароме, но на самом деле приготовленных в Лондоне.
  
  Кьяран и Митч остановились в другом отеле. Брайан сопровождал их на "Вольво" до участка пустыря недалеко от Южного порта, где машину подняли домкратом, а два запасных колеса, которые предусмотрительно привезли с собой туристы, заменили два передних колеса. Никто не обращал на это внимания; московские угонщики всегда грабили автомобили в районе Южного порта. Потребовалось всего несколько минут, чтобы спустить и извлечь внутренние трубки, сложить их в сумку, вернуться в отель и снять с них выстилавший их расплавленный семтекс.
  
  Пока Кьяран и Митч собирали свои вкусности в гостиничном номере, Брайан вынес измельченные резиновые трубки на улицу, чтобы выбросить их в различные общественные мусорные баки.
  
  Три фунта пластиковой взрывчатки были разделены на двенадцать маленьких кусочков, каждый размером с непромокаемую сигаретную пачку. К ним были добавлены один детонатор, одна батарейка и одни часы с проводами, соединяющими компоненты в соответствующих местах. Бомбы, наконец, были скреплены прочной пластиковой лентой.
  
  “Слава Богу, ” сказал Митч, когда они работали, “ нам не нужно использовать эту копченую дрянь”.
  
  Семтекс-Н, самый популярный из всех производных пластиковой взрывчатки RDX, всегда был чешским продуктом, и при коммунизме производился полностью без запаха, что сделало его любимым устройством террористов. Однако после падения коммунизма новый президент Чехии Вацлав Гавел быстро согласился на просьбу Запада изменить формулу и добавить особо неприятный запах, чтобы вещество можно было обнаружить при транспортировке. Запах был похож на запах тухлой рыбы, отсюда и ссылка Митча на копченую рыбу.
  
  К середине девяностых устройства обнаружения стали настолько сложными, что могли даже идентифицировать разновидность без запаха. Но теплая резина имеет свой собственный, очень похожий запах, отсюда и использование шин в качестве транспортного средства. На самом деле Volvo не подвергался такого рода испытаниям, но сэр Найджел верил в предельную осторожность, качество, которое Киран и Митч полностью одобряли.
  
  Налет на фабрику состоялся через шесть дней после того, как полковник Гришин получил Черный Манифест и паспорт Джейсона Монка.
  
  За рулем надежного Volvo с новыми передними колесами и такими же новыми и фальшивыми московскими номерными знаками сидел Брайан. Если кто-то и остановил их, то это был русскоговорящий.
  
  Они припарковались за три улицы от своей цели и остаток пути прошли пешком. Забор из сетки в задней части помещения оказался неподходящим для болторезов. Трое мужчин, пригнувшись, пробежали пятьдесят футов бетона и исчезли в тени, отбрасываемой кучей чернильных бочек.
  
  Пятнадцать минут спустя одинокий ночной охранник совершил обход. Он услышал громкую отрыжку из пятна тени, развернулся и направил свой фонарик на источник. Он увидел пьяного, привалившегося к стене склада, сжимая в руках бутылку водки.
  
  У него не было времени разобраться, как этот человек попал в закрытое помещение, потому что, повернувшись спиной к куче бочек, он так и не увидел фигуру в черном комбинезоне, которая появилась между ними и сильно ударила его по затылку куском свинцовой трубы. Что касается охранника, то была короткая вспышка фейерверка, а затем наступила темнота.
  
  Брайан стянул лодыжки, запястья и рот мужчины толстой лентой, пока Кьяран и Митч снимали висячий замок с двери. Когда она была открыта, они втащили потерявшего сознание охранника внутрь, положили его у стены и закрыли дверь.
  
  Внутри фабрики, похожей на пещеру, между балками крыши горела гирлянда ночных фонарей, отбрасывая тусклый свет на интерьер. Большую часть площади занимали огромные рулоны газетной бумаги и штабеля бочек с чернилами. Но в центре фабрики находилось то, за чем они пришли: три огромных станка для офсетной печати на полотне.
  
  Они знали, что где-то рядом с парадными дверями здания второй охранник устроится в своей теплой стеклянной будке, смотрит телевизор или читает газету. Брайан тихо проскользнул между машинами, чтобы позаботиться о нем. Сделав это, он вернулся, вышел через черный ход и встал на страже у выхода.
  
  Кьяран и Митч не были новичками в трех машинах перед ними. Это были прессы фирмы Baker-Perkins, изготовленные в Соединенных Штатах и не заменяемые в России. Для пополнения запасов потребуется долгое морское путешествие из Балтимора в Санкт-Петербург. При условии, что основные компоненты были искажены, даже Boeing 747 не смог бы доставить необходимые компоненты по воздуху.
  
  Выдавая себя за руководителей финской газеты, рассматривающих возможность переоборудования своего завода прессами Baker-Perkins, оба мужчины были любезно приглашены на экскурсию по заводу компанией в Норвиче, Англия, которая использовала те же машины. После этого отставной инженер, щедро вознагражденный, завершил свое образование.
  
  Их целей было четыре типа. Каждый пресс питался от гигантских рулонов бумаги, а устройства подачи для этих рулонов газетной бумаги, подставки для рулонов, были изготовлены по сложной технологии, способной гарантировать, что по мере того, как одна катушка заканчивалась, ее без проблем заменяли другой. Подставки для барабанов были первой целью, и для каждого автомата было по одному. Кьяран начал размещать свои маленькие бомбы именно там, где они гарантировали, что подставки для барабанов никогда больше не сработают.
  
  Митч позаботился о механизме подачи чернил. Это были четырехцветные прессы, и подача точного количества четырех разных красок в нужный момент процесса печати зависела от смесителя, питаемого четырьмя большими барабанами, содержащими разные цвета. Позаботившись об обеих этих технологиях, двое диверсантов обратились к реальным прессам.
  
  Деталями, которые они выбрали для своих оставшихся бомб, были основные рамы и подшипники оттискных цилиндров, по одному на машину.
  
  Они провели двадцать минут в прессовом цехе. Затем Митч постучал по своим часам и кивнул Кьярану. Был час ночи, и таймеры были установлены на половину второго. Пять минут спустя они снова были снаружи, таща за собой охранника, который уже проснулся, но все еще был беспомощен. Снаружи ему было бы холоднее, но он был бы защищен от летящих осколков. Охранник впереди, лежащий на полу своего кабинета, был слишком далеко, чтобы пострадать.
  
  В десять минут второго они были в "Вольво" и тронулись в путь. В половине шестого они были слишком далеко, чтобы услышать почти одновременную серию ударов и треска, когда прессы, подставки для катушек и устройства подачи чернил рухнули на бетонный пол.
  
  Взрывы были настолько незаметными, что спящие жители пригорода Воронцово почти не проснулись. Полиция была вызвана только после того, как охранник, лежавший снаружи, с трудом обошел здание к главным воротам и нажал локтем на кнопку сигнализации.
  
  Освобожденные охранники обнаружили, что телефоны все еще работают, и позвонили мастеру завода, чей домашний номер был прикреплен в офисе. Он прибыл в половине четвертого и с ужасом осмотрел разрушения. Затем он позвонил Борису Кузнецову.
  
  Руководитель отдела пропаганды Союза патриотических сил был там к пяти и выслушал рассказ директора фабрики о горе. В семь он позвонил полковнику Гришину.
  
  До этого часа арендованная машина и Volvo были брошены недалеко от Манежной площади, где их вскоре должны были найти и вернуть агентству. Volvo, который был разблокирован ключами в замке зажигания, несомненно, был бы украден до этого, и был.
  
  Трое бывших солдат позавтракали в невкусном кафе в аэропорту и час спустя сели на свой рейс в Хельсинки, первый утром.
  
  Когда они вылетали из России, полковник Гришин с черной злобой осматривал разрушенную типографию. Было бы расследование; он бы возбудил его, и горе тому, кто сотрудничал. Но его профессиональный взгляд подсказывал ему, что преступники были экспертами, и он сомневался, что найдет их.
  
  Кузнецов был в смятении. Каждую неделю в течение последних двух лет субботний таблоид Probudis!, что по-русски означает “Пробудись!”, передавал слова и политику Игоря Комарова в пять миллионов домов по всей России. Идея создания крупной газеты, полностью принадлежащей UPF и управляемой им, как и ежемесячный журнал “Родина”, принадлежала ему.
  
  Эти два средства, представляющие собой смесь легких конкурсов с большими призами, признаний в сексе и расовой пропаганды, донесли слова лидера до каждого уголка страны и внесли огромный вклад в его популярность на выборах.
  
  “Когда вы сможете вернуться к производству?” он спросил главного печатника. Мужчина пожал плечами.
  
  “Когда у нас появятся новые прессы”, - сказал он. “Они не могут быть исправлены. Возможно, два месяца.”
  
  Кузнецов был бледен от шока. Он еще не сказал самому лидеру, что это вина Гришина, уверял он себя, место следовало лучше охранять. Но в одном можно было быть уверенным: Пробуди не будет! в эту субботу и никакого специального выпуска Rodina через две недели. И даже не в течение восьми недель, как минимум. А президентские выборы были через шесть.
  
  Для детектива-инспектора Бородина утро тоже выдалось не слишком добрым, хотя он вошел в офис отдела по расследованию убийств штаба милиции на Петровке в хорошем настроении. Его сердечность на прошлой неделе была отмечена его коллегами, но осталась необъяснимой. На самом деле объяснение было простым: его передача двух ценных документов полковнику Анатолию Гришину после все еще необъяснимого взрыва бомбы в "Метрополе" принесла ему очень солидную премию к его ежемесячному гонорару.
  
  В глубине души он знал, что не было ни малейшего смысла продолжать расследование безобразий в отеле. Восстановительные работы уже начались, страховщиками почти наверняка были иностранцы, которые оплатили бы счет, американский гость был мертв, и тайна была полной. Если он подозревал, что его собственное расследование относительно американца, заказанное самим Гришиным, имело какое-то отношение к его почти немедленной смерти, он, Бородин, не собирался делать из этого проблему.
  
  Игорь Комаров, несомненно, должен был стать новым президентом Российской Федерации менее чем через два месяца, вторым по влиятельности человеком в стране стал бы полковник Гришин, и тем, кто хорошо служил ему в годы оппозиции, были бы предложены награды почти головокружительных высот.
  
  Офис гудел от новостей о ночном разрушении печатных станков партии UPF. Бородин списал это на коммунистов Зюганова или каких-то платных хулиганов из одной из мафиозных банд, мотив неясен. Он как раз излагал свои теории, когда зазвонил его телефон.
  
  “Бородин?” - произнес чей-то голос.
  
  “Детектив Бородин слушает, да”.
  
  “Кузьмин слушает”.
  
  Он порылся в своей памяти, но она оставалась пустой.
  
  “Кто?”
  
  “Профессор Кузьмин, лаборатория судебной патологии Второго медицинского института. Вы прислали мне образцы, извлеченные после взрыва в "Метрополе"? В файле есть ваше имя.”
  
  “Ах, да, я офицер, отвечающий за это дело”.
  
  “Ну, ты и чертов дурак”.
  
  “Я не понимаю”.
  
  “Я только что закончил осмотр останков тела, найденного в том гостиничном номере. Вместе с кучей кусочков дерева и стекла, которые не имеют ко мне никакого отношения”, - сказал вспыльчивый патологоанатом.
  
  “Так в чем проблема, профессор? Он мертв, не так ли?”
  
  Голос в телефоне становился пронзительным от ярости.
  
  “Конечно, он мертв, трус. Он не был бы разорван в клочья в моей лаборатории, если бы бегал повсюду ”.
  
  “Тогда я не вижу проблемы. Я много лет проработал в отделе убийств, и я никогда не видел никого более мертвого ”.
  
  Голос из Второго медицинского института взял себя в руки и понизился до заискивающего тона, каким разговаривают с маленьким и довольно смышленым ребенком.
  
  “Вопрос, мой дорогой Бородин, в том, кто мертв?”
  
  “Ну, американский турист, конечно. У тебя там его кости ”.
  
  “Да, у меня есть кости, детектив Бородин”. Голос подчеркнул слово "детектив", подразумевая, что полицейскому будет трудно найти дорогу в туалет без собаки-поводыря. “Я бы также ожидал получить фрагменты ткани, мышц, хрящей, сухожилий, кожи, волос, ногтей, внутренностей - даже пару граммов костного мозга. Но что у меня есть? Кости, просто кости, ничего, кроме костей ”.
  
  “Я тебя не понимаю. Что не так с костями?”
  
  Профессор наконец взорвался. Бородину пришлось держать телефон подальше от уха.
  
  “В окровавленных костях нет ничего плохого. Это прекрасные кости. Они были прекрасными костями около двадцати лет, и именно в этот период, по моим оценкам, их прежний владелец был мертв. Что я пытаюсь донести до твоего мозга размером с булавку, так это то, что кто-то взял на себя труд разнести на куски анатомический скелет, вроде тех, что каждый студент-медик держит в углу своей комнаты.”
  
  Рот Бородина открывался и закрывался, как у рыбы.
  
  “Американца не было в той комнате?” - спросил он.
  
  “Не тогда, когда взорвалась бомба”, - сказал доктор Кузьмин.
  
  “Кем он был в любом случае? Или, поскольку он предположительно все еще жив, кто он такой?”
  
  “Я не знаю. Просто ученый-янки ”.
  
  “Ах, видишь ли, еще один интеллектуал. Как я сам. Ну, ты можешь сказать ему, что мне нравится его чувство юмора. Куда вы хотите, чтобы я отправил свой отчет?”
  
  Последнее, чего хотел Бородин, это чтобы она приземлилась на его собственный стол. Он назвал имя некоего генерал-майора в Президиуме милиции.
  
  Генерал-майор получил его в тот же день днем. Он позвонил полковнику Гришину, чтобы сообщить ему новости. Он не получил бонус.
  
  К ночи Анатолий Гришин мобилизовал свою частную армию информаторов, и это была грозная сила. Тысячи копий фотографии Джейсона Монка, взятой из его паспорта, были распространены среди Черной гвардии и молодых комбатантов, которые сотнями высыпали на улицы столицы в поисках разыскиваемого человека. Усилий и численности было больше, чем во время охоты за Леонидом Зайцевым, пропавшим офисным уборщиком.
  
  Другие копии были отправлены главе клана преступной мафии Долгоруких с приказом найти и удерживать. Информаторы в полиции и иммиграционных службах были предупреждены. За беглеца была предложена награда в сто миллиардов рублей - сумма, от которой захватывает дух.
  
  Против такого нашествия саранчи на глаза и уши американцу негде было бы спрятаться, посоветовал Гришин Игорю Комарову. Эта сеть информаторов могла проникнуть в каждый уголок Москвы, в каждое убежище и укромную нору, в каждый уголок и щель. Если бы он не заперся в своем собственном посольстве, где он не мог причинить никакого дальнейшего вреда, его бы нашли.
  
  Гришин был почти прав. Было одно место, куда его русские не могли проникнуть в плотно закрытый мир чеченцев.
  
  Джейсон Монк был внутри этого мира, в безопасной квартире над магазином специй, под защитой Магомеда, Азиата и Шарифа, а за ними - заслон из невидимых уличных людей, которые могли заметить приближающегося русского за милю и общаться на языке, которого никто другой не мог понять.
  
  В любом случае, Монк уже установил свой второй контакт.
  
  
  ГЛАВА 14
  
  ВСЕХ СОЛДАТ РОССИИ, НАХОДЯЩИХСЯ НА СЛУЖБЕ Или В ОТСТАВКЕ тот, кто с точки зрения престижа стоил любой дюжины других, был генералом армии Николаем Николаевым.
  
  В семьдесят три года, всего за несколько дней до своего семьдесят четвертого дня рождения, он все еще был впечатляющей фигурой. Ростом шесть футов один дюйм, он держался очень прямо; грива седых волос, румяное лицо, обветренное тысячью жестоких ветров, и его фирменные усы, торчащие двумя вызывающими концами по обе стороны от верхней губы, выделяли его на любом сборище.
  
  Он всю свою жизнь был танкистом, командиром механизированной пехоты, за свою пятидесятилетнюю карьеру служил на каждом театре военных действий и на каждом фронте, и для тех, кто служил под его началом, которых к 1999 году насчитывалось несколько миллионов, он стал легендой.
  
  Было общеизвестно, что он ушел бы и должен был уйти в отставку в звании маршала, если бы не его привычка высказывать свое мнение политикам и распорядителям времени.
  
  Как и Леонид Зайцев, Кролик, которого он никогда не вспомнит, но которого однажды похлопал по спине в лагере под Потсдамом, генерал родился под Смоленском, к западу от Москвы. Но двенадцатью годами ранее, зимой 1925 года, сын инженера.
  
  Он все еще мог вспомнить тот день, когда они с отцом проходили мимо церкви, и пожилой мужчина, забывшись, осенил себя крестным знамением. Сын спросил, что он делает. Пораженный и напуганный, его отец сказал ему никогда не рассказывать об этом ни одной живой душе.
  
  Это были дни, когда другой советский юноша был официально объявлен героем за то, что выдал своих родителей НКВД за антипартийные высказывания. Оба родителя погибли в лагерях, но сын стал образцом для подражания для советской молодежи.
  
  Но маленький Коля любил своего отца и никогда не говорил ни слова. Позже он узнал значение этого жеста, но принял слова своих учителей о том, что все это было полной ерундой.
  
  Ему было пятнадцать, когда 22 июня 1941 года на западе разразился блицкриг. В течение месяца Смоленск пал под ударами немецких танков, и вместе с тысячами других мальчик был в бегах. Его родители не выжили, и он больше никогда их не видел.
  
  Рослый юноша, он помогал своей десятилетней сестре проехать сотню миль, пока однажды ночью они не прыгнули в поезд, направлявшийся на восток. Они этого не знали, но это был специальный поезд. Вместе с другими он вывез разобранный танковый завод из опасной зоны на восток, к безопасному Уралу.
  
  Замерзшие и голодные, дети цеплялись за крышу, пока поезд не остановился в Челябинске у подножия гор. Там инженеры заново возвели завод под названием Танкоград.
  
  На учебу не было времени. Галина отправилась в детский дом, Колю устроили работать на фабрику. Он оставался там почти два года.
  
  К зиме 1942 года Советы несли ужасающие потери в людях и танках под Харьковом и Сталинградом. Тактика была традиционной и смертельной. На тонкость не было ни времени, ни таланта; люди и танки были брошены под жерла немецких орудий, не думая и не заботясь о потерях. В российской военной истории так было всегда.
  
  В Танкограде требовалось все больше и больше продукции; они работали в шестнадцатичасовые смены и спали за токарными станками. То, что они строили, было KV1, названным в честь маршала Климентия Ворошилова, бесполезного солдата, но одного из любимых подхалимов Сталина. KV1 был тяжелым танком, основным боевым танком Советов в то время.
  
  К весне 1943 года Советы укрепляли выступ вокруг города Курск, анклава в 150 милях с севера на юг, который вдавался на 100 миль в немецкие линии. В июне семнадцатилетнему парню было поручено сопровождать эшелон с KV1 на запад до выступа, выгрузить их на железнодорожной станции, доставить и вернуться в Челябинск. Он сделал все, кроме последнего.
  
  Новые танки выстроились у гусеницы, когда подошел командир полка, для которого они были предназначены. Он был удивительно молод, не старше двадцати пяти, полковник, бородатый, изможденный и истощенный.
  
  “У меня нет гребаных водителей”, - орал он на представителя танкового завода, ответственного за поставку. Затем он повернулся к большому юноше с льняными волосами. “Ты можешь водить эти чертовы штуки?”
  
  “Да, товарищ, но я должен вернуться в Танкоград”.
  
  “Никаких шансов. Ты можешь водить, ты призван”.
  
  Поезд мчался на восток. Рядовой Николай Николаев оказался в грубом хлопчатобумажном халате глубоко внутри корпуса КВ1, направляющегося в сторону города Прохоровка. Курская битва началась двумя неделями позже.
  
  Хотя это и называлось “Курской битвой”, на самом деле это была серия ожесточенных и кровопролитных столкновений, охвативших весь анклав и длившихся два месяца. К тому времени, когда все закончилось, "Курск" стал крупнейшим танковым сражением, которое мир когда-либо видел, ни до, ни после. В нем участвовало 6000 танков с обеих сторон, 2 миллиона человек и 4000 самолетов. Это была битва, которая окончательно доказала, что немецкая танковая армия, в конце концов, не была непобедимой. Но это было на близком расстоянии.
  
  Немецкая армия только что развернула свое чудо-оружие "Тигр", оснащенное устрашающей 88-мм пушкой в башне, которая с помощью бронебойных снарядов могла уничтожить все на своем пути. На KV1 была установлена гораздо меньшая 76-мм пушка, хотя в новой модели, поставленной Николаем, была установлена улучшенная версия ЗИС-5 с увеличенной дальнобойностью.
  
  12 июля 1943 года русские начали контратаку, ключом к которой был сектор Прохоровка. В полку, к которому присоединился Николай, осталось шесть KV1, когда командир увидел то, что он принял за пять танков Mark IV, и рэнд решил атаковать. Русские в линию перевалили через гребень хребта и спустились в неглубокую долину; немцы были на противоположном гребне.
  
  Молодой полковник ошибался насчет танков IV; это были "Тигры". Одного за другим они уничтожили шесть KV1 бронебойными снарядами.
  
  Танк Николая был подбит дважды. Первый снаряд сорвал все гусеницы с одной стороны и раскрошил корпус. Внизу, на водительском сиденье, он почувствовал, как танк содрогнулся и остановился. Второй снаряд нанес башне скользящий удар и отлетел в склон холма. Но удара было достаточно, чтобы убить экипаж.
  
  В KV1 было пять человек, и четверо из них были мертвы. Николай, избитый, в синяках и потрясенный, выполз из своей живой могилы на запах льющегося дизельного топлива на горячий металл. На его пути попадались тела; он отталкивал их в сторону.
  
  Командир орудия и наводчик были распростерты на казенной части, изо рта, носа и ушей текли кровь и слизь. Через щель в корпусе Николай мог видеть "Тигры", проносящиеся мимо, сквозь дым других пылающих KV1.
  
  К своему удивлению, он обнаружил, что орудийная башня все еще работает. Он снял снаряд со стойки, вставил его в казенник и закрыл механизм. Он никогда не делал этого раньше, но он видел, как это делается. Обычно для этого требовалось двое мужчин. Чувствуя тошноту от удара по голове внизу и вони топлива наверху, он развернул башню, приложил глаз к перископическому прицелу, обнаружил "Тигр" всего в трехстах ярдах от себя и выстрелил.
  
  Оказалось, что тот, который он выбрал, был последним из пяти. Четыре Тигра впереди ничего не заметили. Он перезарядил, нашел другую цель и выстрелил снова. Второй "Тигр" получил свой снаряд в щель между башней и корпусом и взорвался. Где-то под ногами Николая раздался низкий хлопок, и пламя начало струиться по траве, распространяясь по мере того, как они находили новые лужи топлива. После его второго выстрела оставшиеся три тигра заметили, что на них напали сзади, и повернули. Он взял свой третий сбоку, когда тот разворачивался. Двое других завершили свой ход и вернулись к нему. Это было, когда он понял, что он мертв.
  
  Он бросился вниз и вывалился из пробоины в боку КВ как раз перед тем, как ответный снаряд "Тигров" снес башню, в которой он стоял. Боеприпасы начали взрываться; он чувствовал, как тлеет его блузка. И он покатился по высокой траве, снова и снова, прочь от места крушения.
  
  Затем произошло то, чего он не ожидал и не видел. Десять СУ-152 прошли над хребтом, и "Тигры" решили, что с них хватит. Из пяти осталось двое. Они помчались к противоположному склону и гребню над ним. Один попал туда и исчез.
  
  Николай почувствовал, как кто-то поднимает его на ноги. Этот человек был полным полковником. Неглубокая долина была усеяна подбитыми танками, шестью русскими и четырьмя немецкими. Его собственный танк был окружен тремя мертвыми Тиграми.
  
  “Это ты сделал?” - спросил полковник.
  
  Николай едва мог его слышать. У него звенело в ушах; он чувствовал тошноту. Он кивнул.
  
  “Пойдем со мной”, - сказал полковник. За горным хребтом стоял небольшой грузовик "ГАЗ". Полковник проехал восемь миль. Они пришли на бивуак. Перед главной палаткой стоял длинный стол, заваленный картами, которые изучала дюжина высокопоставленных офицеров. Полковник остановил грузовик, шагнул вперед и отдал честь. Старший генерал поднял глаза.
  
  Николай сидел на переднем пассажирском сиденье грузовика. Он мог видеть, как полковник говорит, а офицеры смотрят на него. Затем старший из них поднял руку и поманил к себе. Испуганный тем, что он позволил двум тиграм сбежать, Николай спустился с грузовика и подошел к ним. Его хлопчатобумажная блузка была опалена, лицо почернело, и от него воняло бензином и кордитом.
  
  “Три тигра?” говорит генерал Павел Ротмистров, командующий Первой гвардейской танковой армией. “С тыла? Из разрушенного KV1?”
  
  Николай стоял там как идиот и ничего не говорил.
  
  Генерал улыбнулся и повернулся к невысокому, коренастому мужчине с поросячьими глазками и нашивками политического комиссара.
  
  “Я думаю, это стоит немного металла?”
  
  Коренастый комиссар кивнул. Товарищ Сталин одобрил бы. Из палатки принесли коробку. Ротмистров приколол семнадцатилетнему парню орден Героя Советского Союза. Комиссар, которым оказался Никита Хрущев, посмотрел и снова кивнул.
  
  Николаю Николаеву было велено явиться в полевой госпиталь, где его обожженные руки и лицо обработали вонючей мазью, а затем вернуться в штаб генерала. Там ему присвоили звание полевого офицера, лейтенанта и взвод из трех KV1. Затем он снова вступил в бой.
  
  Той зимой, когда Курский выступ остался в милях позади, а танковые части отступали, он получил звание капитана и роту совершенно новых тяжелых танков, только что с завода. Это были ИС-2, названные в честь Иосифа Сталина. С 122-мм пушкой и более толстой броней они стали известны как Убийцы тигров.
  
  Во время операции "Багратион" он получил свою вторую медаль Героя Советского Союза за выдающуюся личную храбрость, а на подступах к Берлину, сражаясь под командованием маршала Чуйкова, - третью.
  
  Это был тот самый человек, которого почти пятьдесят пять лет спустя пришел увидеть Джейсон Монк.
  
  Если бы старый генерал был немного тактичнее с Политбюро, он получил бы свой маршальский жезл, а вместе с ним и большую дачу для пенсионеров на берегу Москвы-реки в Переделкино вместе с остальными жирными котами, и все это бесплатно, в качестве подарка государства. Но он всегда говорил им то, что думал на самом деле, и им это не всегда нравилось.
  
  Поэтому на склоне лет он построил собственное, более скромное бунгало недалеко от Минской дороги по пути в Тухово, район, усеянный армейскими лагерями, где он мог, по крайней мере, быть поближе к тому, что осталось от его любимой армии.
  
  Он никогда не был женат — “никакой жизни для молодой девушки”, — говорил он о своих многочисленных командировках на самые мрачные аванпосты Советской империи, - и в семьдесят три года он жил с верным камердинером, бывшим одноногим мастер-сержантом и ирландским волкодавом с четырьмя лапами.
  
  Монк разыскал его довольно скромное жилище, просто спросив жителей близлежащих деревень, где жил дядя Коля. Много лет назад, когда старый генерал достиг среднего возраста, молодые офицеры дали ему это прозвище, и оно прижилось. Его волосы и усы преждевременно поседели, так что он выглядел достаточно старым, чтобы быть дядей для всех них. Генерал армии Николаев был достаточно хорош для газет, но каждый бывший солдат в стране знал его как дядю Колю.
  
  Поскольку в тот вечер Монк был за рулем служебной машины Министерства обороны и был одет как полный полковник Генерального штаба, жители деревни не видели причин не указать, что дядя Коля жил в таком-то месте.
  
  Было темно как смоль и жутко холодно, когда Монк постучал в дверь вскоре после девяти вечера. Ответил хромающий камердинер и, увидев форму, впустил его.
  
  Генерал Николаев не ожидал никаких посетителей, но форма полковника штаба и атташе-кейс вызвали у него не более чем легкое удивление. Он сидел в своем любимом кресле у пылающего камина, читая военные мемуары молодого генерала и время от времени насмешливо фыркая. Он знал их всех, он знал, что они сделали, и, что еще более неловко, он знал, чего они никогда не делали, что бы они ни утверждали теперь, когда могли зарабатывать деньги, сочиняя вымышленную историю.
  
  Он поднял глаза, когда Володя объявил, что у него гость из Москвы, и ушел.
  
  “Кто ты?” - прорычал он.
  
  “Кое-кто, кому нужно с вами поговорить, генерал”.
  
  “Из Москвы?”
  
  “Только что, да”.
  
  “Ну, раз уж вы пришли, лучше займитесь этим”. Генерал кивнул на портфель. “Документы из министерства?”
  
  “Не совсем. Документы, да. Откуда-то еще.”
  
  “На улице холодно. Лучше присядь. Ну, выкладывай. Чем ты занимаешься?”
  
  “Позвольте мне быть предельно откровенным. Эта форма должна была убедить вас принять меня. Я не в российской армии, я не полковник, и я, конечно, не состою ни в чьем генеральном штабе. На самом деле я американец”.
  
  По ту сторону камина русский несколько секунд смотрел на него так, словно не мог поверить своим ушам. Затем кончики его щетинистых усов дернулись от возмущения.
  
  “Ты самозванка”, - огрызнулся он. “Ты проклятый шпион. Я не потерплю самозванцев и шпионов в моем доме. Убирайся”.
  
  Монах остался там, где был.
  
  “Хорошо, я так и сделаю. Но поскольку шесть тысяч миль - это долгий путь, который нужно преодолеть за тридцать секунд, не могли бы вы ответить мне на один-единственный вопрос?”
  
  Генерал Николаев сердито посмотрел на него.
  
  “Один вопрос. Что?”
  
  “Пять лет назад, когда Борис Ельцин попросил вас выйти из отставки и командовать нападением на Чечню и разрушением столицы Грозный, ходят слухи, что вы ознакомились с планами и сказали тогдашнему министру обороны Павлу Грачеву: ‘Я командую солдатами, а не мясниками. Это работа для мясников.’ Это правда?”
  
  “Что из этого?”
  
  “Это было правдой? Вы позволили мне задать вопрос.”
  
  “Все в порядке, да. И я был прав ”.
  
  “Почему ты это сказал?”
  
  “Это два вопроса”.
  
  “Мне все еще нужно пройти еще шесть тысяч миль, чтобы добраться домой”.
  
  “Все в порядке. Потому что я не верю, что геноцид - это работа для солдат. А теперь убирайся”.
  
  “Ты знаешь, что это отвратительная книга, которую ты читаешь?”
  
  “Откуда ты знаешь?”
  
  “Я прочитал это. Это чушь собачья ”.
  
  “Верно. Ну и что?”
  
  Монк сунул руку в свой портфель и извлек Черный Манифест. Он открыл его на странице, которую сам отметил. Затем он протянул ее через огонь.
  
  “Раз у тебя есть время читать чушь, почему бы не взглянуть на что-нибудь действительно неприятное?”
  
  Гнев генерала соперничал с его любопытством.
  
  “Пропаганда янки?”
  
  “Нет. Будущее России. Взгляните. Эта страница и следующая.”
  
  Генерал Николаев хмыкнул и взял предложенную папку. Он быстро прочитал две отмеченные страницы. Его лицо покрылось пятнами.
  
  “Чертов мусор”, - заорал он. “Кто написал это дерьмо?”
  
  “Вы слышали об Игоре Комарове?”
  
  “Не будь дураком. Конечно. Собираюсь стать президентом в январе ”.
  
  “Хороший или плохой?”
  
  “Откуда мне знать? Они все согнуты, как шурупы от пробки”.
  
  “Значит, он не лучше и не хуже остальных из них?”
  
  “Примерно так”.
  
  Монах описал события предыдущего 15 июля, покрывая землю так быстро, как только мог, боясь потерять внимание старика или, что еще хуже, его терпение.
  
  “Не верьте этому”, - отрезал генерал. “Ты приходишь сюда с какой-то причудливой историей ...”
  
  “Если это фантастическая история, то трое мужчин погибли не в попытках вернуть ее. Но они сделали. Ты собираешься куда-нибудь этим вечером?”
  
  “Э, нет. Почему?”
  
  “Тогда почему бы не отложить мемуары Павла Грачева и не прочитать намерения Игоря Комарова? Некоторые части вам понравятся. Восстановление полномочий армии. Но это не для того, чтобы защищать Родину. Для Родины нет внешней угрозы. Это создание армии, которая будет осуществлять геноцид. Вам могут не нравиться евреи, чеченцы, грузины, украинцы, армяне, но они тоже были в тех танках, помните. Они были под Курском и Багратионом, Берлином и Кабулом. Они сражались рядом с тобой. Почему бы не уделить несколько минут, чтобы посмотреть, что приготовил для них мистер Комаров?”
  
  Генерал Николаев уставился на американца, который был моложе его на четверть века, затем хмыкнул.
  
  “Пьют ли американцы водку?”
  
  “Они делают это морозными ночами в центре России”.
  
  “Вон там стоит бутылка. Угощайся сам”.
  
  Пока старик читал, Монк угостил себя глотком "Московской" и подумал о брифинге, который он провел в замке Форбс.
  
  “Он, вероятно, последний из русских генералов со старомодным чувством чести. Он не дурак, и у него нет страха. Есть десять миллионов ветеранов, которые все еще будут слушать дядю Колю”, - сказал ему русский наставник Олег.
  
  После падения Берлина и года оккупации молодого майора Николаева отправили обратно в Москву, в офицерскую школу бронетанковой обороны. Летом 1950 года он был назначен командовать одним из семи полков тяжелых танков на реке Ялу на Дальнем Востоке.
  
  Корейская война была в самом разгаре, американцы отбросили северокорейцев. Сталин всерьез думал о том, чтобы спасти корейское сало, бросив свои собственные новые танки против американцев. Ему помешали две вещи: более мудрые советы и его собственная паранойя. ИС-4 были настолько сверхсекретными, что подробности о них никогда не раскрывались, и Сталин боялся потерять один неповрежденный. В 1951 году Николаев вернулся в звании подполковника и получил назначение в Потсдам. Ему все еще было всего двадцать пять.
  
  В тридцать лет он командовал танковым полком специального назначения во время венгерского восстания. Именно там он впервые расстроил советского посла Юрия Андропова, который на пятнадцать лет стал председателем КГБ и генеральным секретарем СССР. Полковник Николаев отказался использовать пулеметы своих танков для разгона толп протестующих венгерских гражданских лиц на улицах Будапешта.
  
  “Они на семьдесят процентов женщины и дети”, - сказал он послу и организатору подавления восстания. “Они бросают камни. Камни не причиняют вреда танкам.”
  
  “Им нужно преподать урок!” - кричал Андропов. “Используйте свои пулеметы”.
  
  Николаев видел, что тяжелые пулеметы могут сделать с скоплением мирных жителей в ограниченном пространстве. Под Смоленском в 1941 году. Его родители были среди них.
  
  “Ты хочешь этого, ты это делаешь”, - сказал он Андропову. Выпускник . генерал успокоил ситуацию, но карьера Николаева висела на волоске. Андропов не был всепрощающим человеком.
  
  В начале и середине шестидесятых годов он получил аванпосты, годы вдоль берегов рек Амур и Уссури, обращенные к Китаю через текущую воду, в то время как Хрущев обсуждал, стоит ли пытаться преподать Мао Цзэдуну урок танковой войны.
  
  Хрущев пал, его сменил Брежнев, кризис утих, и Николаев с радостью покинул замерзшие бесплодные пустоши маньчжурской границы, чтобы вернуться в Москву.
  
  В 1968 году, будучи сорокадвухлетним генерал-майором, он командовал дивизией во время Пражского восстания, безусловно, самой результативной дивизией в операции. Он заслужил вечную благодарность ВДВ, когда спас одно из их подразделений от поджаривания на сковороде. Слишком маленькая рота была высажена в центре Праги, была окружена чехами и попала в беду, когда Николаев лично повел танковую роту в город, чтобы вывести их оттуда.
  
  Он провел четыре года, читая лекции по танковой войне в Академии Фрунзе, воспитав целое новое поколение офицеров танкового корпуса, которые его обожали, а в 1973 году был советником сирийцев по танковой войне. Это был год войны Судного дня.
  
  Хотя он должен был оставаться на заднем плане, он так хорошо знал танки, поставляемые советскими войсками, что спланировал и организовал атаку на Седьмую бронетанковую бригаду Израиля с Голанских высот. Сирийцам не было равных в этом, но планирование и тактика были блестящими. Израильский седьмой бронетанковый выжил, но какое-то время сирийцы заставляли их серьезно беспокоиться; это был один из немногих случаев, когда арабская бронетехника вообще доставляла им какие-либо проблемы.
  
  На базе в Сирии его пригласили в генеральный штаб, где он планировал наступательные операции против НАТО. Затем, в 1979 году, возник Афганистан. Ему было пятьдесят три, и ему предложили командование 40-й армией, которая выполнит эту работу. Должность означала повышение с генерал-лейтенанта до генерал-полковника.
  
  Генерал Николаев посмотрел на планы, изучил местность, посмотрел на коренных жителей и написал отчет, в котором говорилось, что операция и оккупация приведут к гибели людей, не будут иметь смысла и будут представлять собой советский Вьетнам. Это был второй раз, когда он расстроил Андропова.
  
  Они снова назначили его в пустыню — тренировка рекрутов. Генералы, которые отправились в Афганистан, получили свои медали и свою славу — на некоторое время. Они также получили свои мешки для трупов, десятки тысяч мешков для трупов.
  
  “Это мусор. Я не поверю в эту чушь ”.
  
  Старый генерал швырнул черную папку через камин на колени Монку. “У тебя крепкие нервы, янки. Ты врываешься в мою страну, в мой дом... попытайся забить мне голову этой пагубной ложью. ...”
  
  “Скажите мне, генерал, что вы о нас думаете?”
  
  “Мы?”
  
  “Да, мы. Американцы, люди с Запада. Меня послали сюда. Я не фрилансер. Почему меня послали? Если Комаров - прекрасный человек и великий будущий лидер, почему нам должно быть не похуй?”
  
  Старик уставился на него, шокированный не столько языком, который он слышал много раз прежде, сколько напором молодого человека.
  
  “Я знаю, что провел всю свою жизнь, борясь с тобой”.
  
  “Нет, генерал, вы всю свою жизнь противостояли нам. И вы сделали это на службе режимов, которые, как вы знаете, совершали ужасные вещи. …”
  
  “Это моя страна, Америка. Оскорбляйте его на свой страх и риск ”.
  
  Монк наклонился вперед и постучал по Черному Манифесту.
  
  “Но ничего подобного этому. Не Хрущев, не Брежнев, не Андропов, ничего подобного. ...”
  
  “Если это правда, если это правда”, - кричал старый солдат. “Это мог написать кто угодно”.
  
  “Итак, попробуй это. Это история о том, как она попала в наше распоряжение. Старый солдат отдал свою жизнь, чтобы вытащить это наружу ”.
  
  Он вручил генералу отчет о проверке и налил ему щедрую порцию его собственной водки. Генерал залпом опрокинул его в себя по-русски.
  
  Только летом 1987 года кто-то дотянулся до верхней полки, достал доклад Николаева 1979 года по Афганистану, стряхнул с него пыль и передал в Министерство иностранных дел. В январе 1988 года министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе заявил миру: “Мы уходим”.
  
  Николаев, наконец, получил звание генерал-полковника и был переведен из генерального штаба для руководства выводом войск. Последним командующим 40-й армией был генерал Громов, но ему сказали, что общий план будет принадлежать Николаеву. Удивительно, что вся 40-я армия вышла оттуда почти без потерь, хотя моджахеды наступали им на пятки.
  
  Последняя советская колонна проехала по мосту через Амударью 15 февраля 1989 года. Николай Николаев замыкал шествие. Он мог бы прилететь на штабном самолете, но он уехал с людьми.
  
  Он сидел один на заднем сиденье открытого джипа "ГАЗ" с водителем впереди. Больше никто. Он никогда раньше не отступал. Он сидел, выпрямившись, в своей парадной боевой форме, состоящей из боевого халата, без погон, указывающих на его ранг. Но мужчины узнали гриву седых волос и кончики щетинистых усов.
  
  Они были сыты по горло Афганистаном, рады вернуться домой, несмотря на поражение. К северу от моста начались аплодисменты. Они остановились, когда увидели седовласого, высыпали из грузовиков и приветствовали его. Среди них были бойцы ВДВ, которые слышали о пражском инциденте, и они тоже приветствовали. Десантными транспортерами BMD управляли в основном бывшие танкисты, и они махали руками и кричали.
  
  Тогда ему было шестьдесят три, он ехал на север, на пенсию, к жизни, полной лекций, мемуаров и встреч. Но он все еще был их дядей Колей, и он приводил их домой.
  
  За сорок пять лет службы танкистом он сделал три вещи, которые сделали его легендой. Он запретил “дедовщину” — систематическое издевательство над новобранцами со стороны трехлетних солдат, что привело к сотням самоубийств — в каждом подразделении, находившемся под его командованием, заставляя других генералов копировать его. Он боролся с политическим истеблишментом зубами и когтями за лучшие условия и питание для своих людей, и он настаивал на гордости подразделения и интенсивных тренировках, снова и снова, пока каждое подразделение, которым он командовал, от взвода до дивизии, не стало лучшим в линии, когда это имело значение.
  
  Горбачев присвоил ему звание генерала армии, а затем отстранен от власти. Если бы он согласился разделать Чечню ради Ельцина, он получил бы свой маршальский жезл и бесплатную дачу.
  
  “Чего ты ожидал, американец?”
  
  Генерал Николаев отбросил отчет о проверке и уставился на огонь.
  
  “Если все это правда, то этот человек, в конце концов, дерьмо. И что я должен с этим делать? Я стар, эти одиннадцать лет на пенсии, мимо этого, за холмом. ...”
  
  “Они все еще там”, - сказал Монк, вставая и убирая файлы обратно в свой кейс. “Их миллионы. Ветераны. Некоторые служили под вашим началом, другие помнят вас, большинство слышали о вас. Они все равно будут слушать, если ты заговоришь ”.
  
  “Послушайте, мистер американец, эта моя земля пострадала больше, чем вы можете себе представить. Эта моя Родина пропитана кровью ее сыновей и дочерей. Теперь ты говоришь мне, что это еще не все. Я скорблю, если это правда, но я ничего не могу сделать”.
  
  “И армия, которая будет создана для выполнения этих вещей? Что с армией, твоей армией?”
  
  “Это больше не моя армия”.
  
  “Это такая же ваша армия, как и чья-либо еще”.
  
  “Это побежденная армия”.
  
  “Нет, не побежден. Коммунистический режим потерпел поражение. Не солдаты, не твои солдаты. Они были изъяты. Теперь вот человек, который хочет их восстановить. Но для новой цели. Агрессия, вторжение, порабощение, резня”.
  
  “Почему я должен?”
  
  “У вас есть машина, генерал?”
  
  Старик испуганно оторвал взгляд от огня.
  
  “Конечно. Маленький. Это заводит меня ”.
  
  “Въезжаем в Москву. В Александровский сад. К большому камню из полированного красного гранита. У пламени. Спросите их, чего бы они хотели от вас. Не я. Они.”
  
  Монах ушел. К рассвету он вернулся на еще одну конспиративную квартиру со своими чеченскими телохранителями. Это было в ту ночь, когда взорвались печатные станки.
  
  ¯
  
  Среди множества таинственных и исторических учреждений, которые все еще существуют в Британии, немногие являются более важными, чем Оружейный колледж, чье существование восходит к правлению Ричарда III. Старшие офицеры колледжа - Короли оружия и герольды.
  
  Во времена средневековья, как следует из их названия, герольды впервые использовались для передачи сообщений между военачальниками через поле боя под флагом перемирия. Между войнами им давали другую работу.
  
  В мирное время рыцарям и знати было принято собираться для участия в турнирах и рыцарских поединках для имитационной войны. Поскольку рыцари были облачены в бронежилеты, часто с опущенным забралом, у герольда, в чьи обязанности входило объявлять о следующем турнире, могли возникнуть проблемы с идентификацией человека в доспехах. Чтобы решить эту проблему, дворяне носили эмблему или устройство на своих щитах. Таким образом, герольд, увидев щит со знаком медведя и зазубренный посох, знал бы, что где-то там внутри находится граф Уорик.
  
  Благодаря этой функции герольды стали экспертами и арбитрами в том, кто есть кто, и, что более важно, кто имел право называть себя кто. Они проследили и записали родословные аристократии из поколения в поколение.
  
  Это был не просто вопрос снобизма. Вместе с титулами шли огромные поместья, замки, фермы и маноры. В современных терминах это могло бы быть эквивалентно доказательству законного владения контрольным пакетом акций General Motors. Речь шла о большом богатстве и власти.
  
  Дворяне, как правило, на смертном одре оставляли после себя множество отпрысков, как законных, так и нет, поэтому разгорелись споры о том, кто был законным наследником. Разгорелись войны из-за конкурирующих претензий. Герольды, как хранители архива, были окончательными арбитрами истинной родословной и того, кто имел право “носить оружие”, имея в виду не оружие, а герб, описывающий родословную в графических терминах.
  
  Даже сегодня колледж выносит решения по конкурирующим искам, разрабатывает герб для недавно получившего дворянство банкира или промышленника или за определенную плату прослеживает генеалогическое древо любого человека вплоть до записей.
  
  Неудивительно, что герольды - ученые, погруженные в свою странную науку с ее загадочным нормандско-французским языком и эмблемами, овладение которыми требует многих лет учебы. Некоторые специализируются на происхождении благородных домов Европы, связанных с британской аристократией постоянными смешанными браками. Путем осторожного, но кропотливого расследования сэр Найджел Ирвин выяснил, что один из них, в частности, был ведущим мировым экспертом по российской династии Романовых. О докторе Ланселоте Пробине было сказано, что он забыл о Романовых больше, чем Романовы когда-либо знали. Представившись по телефону отставным дипломатом, готовящим доклад для Министерства иностранных дел о возможных монархических тенденциях в России, сэр Найджел пригласил его на чай в отель Ritz.
  
  Доктор Пробин оказался маленьким приятным человеком, который относился к своему предмету с большим юмором и без напыщенности. Он напомнил старому руководителю шпионской сети иллюстрации к "Мистеру Пиквику" Диккенса.
  
  “Интересно, - сказал сэр Найджел, когда принесли сэндвичи с огурцом без корочки и "Эрл Грей“, - можем ли мы обсудить вопрос о престолонаследии Романовых?”
  
  Должность короля оружия Кларенсе, чтобы присвоить доктору Пробину его славный титул, оплачивается не очень высоко, и маленький кругленький ученый не привык к чаепитию в Ritz. Он с усердием набросился на сэндвичи.
  
  “Линия Романовых - это всего лишь мое хобби, ты знаешь. Это не моя настоящая работа ”.
  
  “Тем не менее, я полагаю, что вы являетесь автором окончательной работы по этому вопросу”.
  
  “Любезно с твоей стороны так сказать. Чем я могу помочь?”
  
  “А как насчет престолонаследия Романовых? Это понятно?”
  
  Доктор Пробин уничтожил последний сэндвич и посмотрел на пирожные.
  
  “Далеко не так. Они в беспорядке, полном беспорядке. Уцелевшие частички старой семьи находятся на уровне шестерок и семерок. Претенденты повсюду. Почему ты спрашиваешь?”
  
  “Давайте предположим, ” осторожно сказал сэр Найджел, “ что по какой-то причине русский народ решил как народ, что они хотят восстановить конституционную монархию в форме царя”.
  
  “Ну, они не могли, потому что у них никогда не было такого. Последним императором — кстати, это правильный титул, и он существует с 1721 года, но все до сих пор используют слово "царь" — был Николай Второй, абсолютный монарх. У них никогда не было конституционного ”.
  
  “Побалуй меня”.
  
  Доктор Пробин отправил в рот последний кусочек эклера и сделал глоток чая.
  
  “Хорошие пирожные”, - сказал он.
  
  “Я рад”.
  
  “Ну, в крайне маловероятном случае, если это когда-либо произойдет, у них возникнут проблемы. Как вы знаете, Николай вместе с царицей Александрой и всеми пятью их детьми были убиты в Екатеринбурге в 1917 году. Это уничтожило прямую линию. Все сегодняшние претенденты имеют косвенную линию, некоторые восходят к дедушке Николаса.”
  
  “Значит, никаких сильных, неопровержимых претензий?”
  
  “Нет. Я мог бы провести для вас более убедительный брифинг у себя в офисе. Получил все графики. Не смог опубликовать их здесь. Они довольно большие, много названий, филиалы повсюду ”.
  
  “Но теоретически, могли бы русские восстановить монархию?”
  
  “Вы серьезно, сэр Найджел?”
  
  “Мы просто рассуждаем теоретически”.
  
  “Ну, теоретически возможно все. Любая монархия может стать республикой, изгнав своего короля. Или королева. Греция сделала. И любая республика может выбрать учреждение конституционной монархии. Испания сделала. Оба за последние тридцать лет. Так что, да, это можно было бы сделать ”.
  
  “Тогда проблема была бы в кандидате?”
  
  “Абсолютно. Генерал Франко решил создать законодательство для восстановления испанской монархии после своей смерти. Он выбрал внука Альфонсо XIII, принца Хуана Карлоса, который правит по сей день. Но встречного иска не последовало. Родословная была четкой. Встречные иски могут быть запутанными.”
  
  “Есть встречные иски по линии Романовых?”
  
  “Повсюду. Чрезвычайно грязный.”
  
  “Кто-нибудь выделяется?”
  
  “Никто не приходит на ум. Мне пришлось бы хорошенько поискать. Прошло много времени с тех пор, как кто-то серьезно спрашивал ”.
  
  “Не могли бы вы взглянуть еще раз?” - спросил сэр Найджел. “Я должен путешествовать. Скажи, когда я вернусь? Я позвоню тебе в твой офис ”.
  
  ¯
  
  В те дни, когда КГБ был просто одной огромной организацией для шпионажа, подавления и контроля, с единственным председателем, его задачи были настолько разнообразны, что его приходилось подразделять на главные управления, директораты и департаменты.
  
  Среди них были Восьмое главное управление и Шестнадцатое управление, оба отвечали за электронное наблюдение, радиоперехват, прослушивание телефонных разговоров и спутники-шпионы. Как таковые, они были советским эквивалентом Американского агентства национальной безопасности и Национальной разведывательной организации или британского штаба правительственной связи, GCHQ.
  
  Для старожилов КГБ, таких как председатель Андропов, сбор электронной разведывательной информации, или ELINT, был высокотехнологичным и едва ли понимался, но, по крайней мере, его важность была признана. В обществе, где технологии на годы отставали от Западных, за исключением вопросов, связанных с военной деятельностью или шпионажем, для восьмого диска, тем не менее, было закуплено самое современное высокотехнологичное оборудование.
  
  После распада монолита КГБ при Горбачеве в 1991 году Восьмое и Шестнадцатое главные управления были объединены и переименованы в Федеральное агентство правительственной связи и информации, или ФАПСИ.
  
  ФАПСИ уже было оснащено самыми передовыми компьютерами, лучшими в стране математиками и дешифровальщиками, а также всеми технологиями перехвата, которые можно было купить за деньги. Но после падения коммунизма этот исключительно дорогостоящий в управлении отдел столкнулся с серьезной проблемой: финансированием.
  
  С введением приватизации ФАПСИ буквально вышло на открытый рынок за денежными средствами. Это дало начинающему российскому бизнесу возможность перехватывать, то есть воровать, коммерческий трафик своих конкурентов, отечественных и зарубежных. По крайней мере, в течение четырех лет до 1999 года для коммерческой операции в России было вполне возможно нанять этот правительственный департамент для наблюдения за передвижениями иностранного подданного в России всякий раз, когда этот иностранец звонил по телефону, отправлял факс, телеграмму или телекс или осуществлял радиопередачу.
  
  Полковник Анатолий Гришин подсчитал, что где бы ни находился Джейсон Монк, были шансы, что у него будут какие-то средства связи с тем, кто его послал. Это не могло быть сделано через его посольство, которое находилось под наблюдением, если только он не позвонил по телефону, который был бы подслушан и отслежен.
  
  Следовательно, рассуждал Гришин, он привез или собрал в Москве какую-то форму передатчика.
  
  “На его месте, ” сказал старший научный сотрудник ФАПСИ, которого Гришин консультировал за значительную плату, “ я бы использовал компьютер. Бизнесмены делают это постоянно ”.
  
  “Компьютер, который передает и принимает?” - спросил Гришин.
  
  “Конечно. Компьютеры общаются со спутниками, а через спутники компьютеры общаются с компьютерами. Вот что представляет собой информационная супермагистраль - Интернет ”.
  
  “Движение, должно быть, огромное”.
  
  “Так и есть. Но таковы и наши компьютеры. Это вопрос отфильтровывания. Девяносто процентов сгенерированного компьютером трафика - это болтовня идиотов, разговаривающих друг с другом. Девять процентов - коммерческие, компании обсуждают продукты, цены, прогресс, контракты, даты поставок. Один процент принадлежит правительству. Этот один процент раньше составлял половину всего трафика, летающего там, наверху ”.
  
  “Сколько закодировано?”
  
  “Все правительственные и примерно половина коммерческих. Но большинство коммерческих кодов мы можем взломать ”.
  
  “Куда из всего этого мог бы передавать мой американский друг?”
  
  Сотрудник ФАПСИ, который всю свою трудовую жизнь провел в тайном мире, знал, что лучше не спрашивать о деталях.
  
  “Вероятно, среди коммерческого транспорта”, - сказал он. “Правительственные материалы, мы знаем источник. Возможно, мы не в состоянии взломать его, но мы знаем, что оно исходит от того или иного посольства, дипломатической миссии, консульства. Твой мужчина в одном из них?”
  
  “Нет”.
  
  ‘Тогда он, вероятно, использует коммерческие спутники. Оборудование американского правительства в основном используется для наблюдения за нами и прослушивания нас. Он также осуществляет дипломатический трафик. Но сейчас там множество коммерческих спутников; компании арендуют время и общаются со своими филиалами по всему миру ”.
  
  “Я думаю, что мой человек ведет передачу из Москвы. Вероятно, тоже получающий.”
  
  “Получение не помогает нам. Сообщение, переданное через спутник над нами, может быть получено где угодно, от Архангельска до Крыма. Это когда он передает, мы можем его заметить ”.
  
  “Итак, если бы российская коммерческая компания попросила вас найти отправителя, вы могли бы это сделать?”
  
  “Может быть. Плата будет существенной, в зависимости от количества людей и выделенного компьютерного времени, а также от количества часов в день, которые приходится нести вахте ”.
  
  “Двадцать четыре часа в сутки, - сказал Гришин, - все люди, которые у вас есть”.
  
  Ученый из ФАПСИ уставился на него. Мужчина говорил о миллионах долларов США.
  
  “Это настоящий приказ”.
  
  ‘Я серьезно’.
  
  “Тебе нужны сообщения?”
  
  “Нет, местоположение отправителя”.
  
  “Это сложнее. Сообщение, в случае перехвата, мы можем изучить на досуге, потратить время на его расшифровку. Отправитель будет в сети только в течение наносекунды ”.
  
  На следующий день после беседы Монка с генералом Николаевым ФАПСИ уловило сигнал тревоги. Контактное лицо Гришина позвонило ему на дачу рядом с Кисельным бульваром.
  
  “Он был в сети”, - сказал он.
  
  “Ты получил сообщение?”
  
  “Да, и это не коммерческий проект. Он использует одноразовый блокнот. Она нерушима ”.
  
  “Этого недостаточно”, - сказал Гришин. “Откуда он передавал?”
  
  “Большая Москва”.
  
  “Чудесно. Такое крошечное место. Мне нужно здание ”.
  
  “Будь терпелив. Мы думаем, что знаем, какой спутник он использует. Вероятно, это одна из двух машин InTelCor, которые ежедневно пролетают над нами. В то время один из них был над горизонтом. Мы можем сосредоточиться на них в будущем”.
  
  “Ты сделаешь это”, - сказал Гришин.
  
  В течение шести дней Монк ускользал от армии наблюдателей, которых Гришин выставил на улицы. Начальник службы безопасности UPF был озадачен. Мужчине нужно было поесть. Либо он отсиживался в каком-нибудь маленьком месте, боясь пошевелиться, и в этом случае он не мог причинить большого вреда; либо он был на свободе, притворяясь русским, в тщательно замаскированном виде, который вскоре был бы раскрыт; либо он выскользнул после своего единственного бесполезного контакта с Патриархом. Или его защищали: кормили, давали место для сна, перемещали, переодевали, защищали, оберегали. Но кем? Это была загадка, ответ на которую все еще ускользал от Анатолия Гришина.
  
  ¯
  
  СЭР Найджел Ирвин прилетел в Москву через два дня после своей беседы в отеле Ritz с доктором Пробином. Его сопровождал личный переводчик, поскольку, хотя он когда-то неплохо владел русским языком, его знания были слишком ветхими, чтобы быть надежными для деликатных дискуссий.
  
  Человек, которого он вернул, был бывшим солдатом и говорящим по-русски Брайаном Марксом, за исключением того, что Маркс теперь был в его настоящем паспорте на имя Брайана Винсента. В иммиграционной службе сотрудник паспортного контроля ввел оба имени в свой компьютер, но ни одно из них не указывало на недавнего или частого посетителя.
  
  “Вы вместе?” он спросил. Один мужчина был явно старше, стройный, седовласый, и, согласно его паспорту, ему было около семидесяти пяти; другому было под тридцать, он был в темном костюме и выглядел подтянутым.
  
  “Я переводчик джентльмена”, - сказал Винсент.
  
  “Мой русский нехорош”, - услужливо подсказал сэр Найджел на плохом русском.
  
  Офицер иммиграционной службы был менее чем заинтересован. Иностранным бизнесменам часто требовались переводчики. Некоторых можно было нанять в агентствах в Москве; некоторые магнаты привезли свои собственные. Это было нормально. Он махнул им, чтобы они проходили.
  
  Они зарегистрировались в отеле National, где остановился несчастный Джефферсон. Сэра Найджела ждал единственный конверт, переданный двадцать четыре часа назад человеком с оливковой кожей, которого никто не помнил, но который оказался чеченцем. Его вручили ему вместе с ключом от его комнаты.
  
  В нем был листок чистой бумаги. Если бы он был перехвачен или утерян, особого вреда не было бы. Надпись была сделана не на бумаге, а на внутренней стороне конверта лимонным соком.
  
  Вскрыв конверт и разложив его плашмя, Брайан Винсент осторожно подогрел его спичкой из бесплатной коробки на прикроватном столике. На светло-коричневом фоне стали различимы семь цифр - частный телефонный номер. Когда он запомнил это, сэр Найджел приказал Винсенту полностью сжечь бумагу и смыть пепел в унитаз. Затем двое мужчин спокойно поужинали в отеле и ждали до десяти часов.
  
  Когда зазвонил телефон, на него ответил лично патриарх Алексий II, поскольку это был его личный телефон, стоявший на столе в его кабинете. Он знал, что очень немногие люди обладали этим номером, и он должен был знать их всех.
  
  “Да?” - осторожно сказал он.
  
  Ответивший голос был ему незнаком, говоривший на хорошем русском, но не по-русски.
  
  “Патриарх Алексей?”
  
  “Кто говорит?”
  
  “Ваше Святейшество, мы не встречались. Я всего лишь переводчик для джентльмена, который сопровождает меня. Несколько дней назад вы были настолько любезны, что приняли отца из Лондона.
  
  “Я вспоминаю это”.
  
  “Он сказал, что придет другой человек, постарше, для частной беседы с вами, имеющей большое значение. Он здесь, рядом со мной. Он спрашивает, примешь ли ты его”.
  
  “Сейчас, сегодня вечером?”
  
  “Главное - скорость, ваше Святейшество”.
  
  “Почему?”
  
  “В Москве есть силы, которые скоро признают этого джентльмена. За ним могли установить наблюдение. Абсолютная осмотрительность - вот ключ ”.
  
  Это был аргумент, который, безусловно, задел нервного прелата за живое.
  
  “Очень хорошо. Где ты сейчас?”
  
  “В нескольких минутах езды. Готов к перемещению”.
  
  “Тогда через полчаса”.
  
  На этот раз, заранее предупрежденный, казачий охранник без вопросов открыл входную дверь, и нервничающий, но чрезвычайно любопытный отец Максим провел двух посетителей в личный кабинет Патриарха. Сэр Найджел воспользовался собственным лимузином National и попросил его подождать у обочины.
  
  Патриарх Алексий снова был в бледно-серой сутане с простым наперсным крестом на цепочке вокруг шеи. Он приветствовал своих посетителей и предложил им сесть.
  
  “Позвольте мне сначала извиниться за то, что мое слабое знание русского языка настолько неудовлетворительно, что мне приходится общаться через переводчика”, - сказал сэр Найджел.
  
  Винсент быстро перевел. Патриарх кивнул и улыбнулся.
  
  “И, увы, я не говорю по-английски”, - ответил он. “Ах, отец Максим, пожалуйста, поставьте кофе на стол. Мы будем служить сами себе. Ты можешь идти”.
  
  Сэр Найджел начал с того, что представился, хотя и избегая уточнять, что когда-то он был очень высокопоставленным офицером разведки, который боролся с Россией и всеми ее делами. Он ограничился тем, что сказал, что он ветеран британской дипломатической службы (почти верно), сейчас в отставке, но отозван для выполнения текущей задачи переговоров.
  
  Не упоминая Совет Линкольна, он рассказал, что Черный Манифест был в частном порядке показан мужчинам и женщинам с огромным влиянием, все из которых были глубоко потрясены этим.
  
  “Без сомнения, потрясен так же, как и вы, ваше Святейшество”.
  
  Алексей мрачно кивнул, когда русский перевод закончился.
  
  “Поэтому я пришел сказать вам, что нынешняя ситуация затрагивает всех нас, людей доброй воли внутри и за пределами России. У нас в Англии был поэт, который сказал: "Ни один человек не является островом". Мы все являемся частью целого. Для России, одной из величайших стран в мире, снова попасть под руку жестокого диктатора было бы трагедией для нас на Западе, для народа России и больше всего для святой церкви”.
  
  “Я не сомневаюсь в вас, ” сказал Патриарх, “ но церковь не может вмешиваться в политику”.
  
  “Откровенно говоря, нет. И все же церковь должна бороться со злом. Церковь всегда занимается вопросами морали, не так ли?”
  
  “Конечно”.
  
  “И церковь имеет право стремиться защитить себя от разрушения и от тех, кто будет стремиться уничтожить ее и ее миссию на земле?”
  
  “Вне всякого сомнения”.
  
  “Тогда церковь может выступить, чтобы призвать верующих воздержаться от действий, которые помогли бы злу и причинили вред церкви?”
  
  “Если церковь выступит против Игоря Комарова, и все же он победит на президентских выборах, церковь совершит свое собственное разрушение”, - сказал Алексий II. “Именно так это увидят сто епископов, и они подавляющим большинством проголосуют за то, чтобы хранить молчание. Мое решение будет отклонено ”.
  
  “Но, возможно, есть другой способ”, - сказал сэр Найджел. В течение нескольких минут он излагал конституционную реформу, от которой у патриарха отвисла челюсть.
  
  “Вы не можете быть серьезны, сэр Найджел”, - сказал он наконец. “Восстановить монархию, вернуть царя? Люди никогда бы не восприняли это ”.
  
  “Давайте посмотрим на картинку перед вами”, - предложил Ирвин. “Мы знаем, что выбор, стоящий перед Россией, более безрадостен, чем можно себе представить. С одной стороны, продолжается хаос, возможен распад, даже гражданская война в югославском стиле. Не может быть процветания без стабильности. Россия раскачивается, как корабль в шторм без якоря и без руля. Скоро она должна основаться, ее бревна расколются, и ее народ погибнет.
  
  “Или существует диктатура, ужасная тирания, сравнимая со всем, что когда-либо видела ваша многострадальная страна. Что бы вы выбрали для своего народа?”
  
  “Я не могу”, - сказал Патриарх. “И то, и другое слишком ужасно”.
  
  “Тогда помните, что конституционный монарх всегда является оплотом против деспотизма одного тирана. Эти двое не могут сосуществовать, один должен уйти. Всем нациям нужен символ, человеческий или нет, к которому они могут прилепиться в трудные времена, который может объединить их через языковые и клановые барьеры. Комаров превращает себя в этот национальный символ, в эту икону. Никто не будет голосовать против него и в пользу вакуума. Должен быть альтернативный значок.”
  
  “Но проповедовать о восстановлении...” - запротестовал Патриарх.
  
  “Не стал бы проповедовать против Комарова, чего вы боитесь делать”, - возразил англичанин. “Это была бы проповедь за новую стабильность, икона выше политики. Комаров не мог обвинить вас во вмешательстве в политику, в том, что вы настроены против него, даже если он мог бы в частном порядке подозревать, что происходит. И есть другие факторы. ...”
  
  Найджел Ирвин умело обходил искушения перед Патриархом. Объединение церкви и престола, полное восстановление Православной Церкви во всем ее великолепии, возвращение Патриарха Московского и всея Руси в его дворец в стенах Кремля, возобновление кредитов с Запада по мере восстановления стабильности.
  
  “В том, что вы говорите, много логики, и это взывает к моему сердцу”, - сказал Алексей II, обдумав это. “Но я видел Черный манифест. Я знаю худшее. Мои братья во Христе, собрание епископов, не видели этого и не поверили бы этому. Опубликуйте это, и половина России, возможно, даже согласится с этим. ... Нет, сэр Найджел, я не переоцениваю свою паству”.
  
  “Но если бы заговорил другой голос? Не ваша, Святейшество, не официально, но сильный и убедительный голос при вашей молчаливой поддержке?”
  
  Он имел в виду отца-индивидуалиста Григория Русакова, которому Патриарх со значительным моральным мужеством передал свои личные полномочия проповедовать.
  
  В юности отцу Русакову отказывали из семинарии в семинарию. На вкус КГБ, он был слишком умен и слишком страстен. Итак, он удалился в небольшой монастырь в Сибири и принял священный сан, прежде чем стать странствующим священником без прихода, проповедуя где только мог, прежде чем уйти, опередив тайную полицию.
  
  Они, конечно, поймали его, и он получил пять лет в трудовом лагере за антигосударственные высказывания. В суде он отказался от оплачиваемого государством защитника, защищая себя с таким блеском, что заставил судей признать, что они насиловали советскую конституцию.
  
  Освобождение по горбачевской амнистии для священников показало, что он не утратил своего огня. Он возобновил проповедь, но также подверг критике епископов за их робость и продажность, настолько оскорбив большинство из них, что они побежали к Алексею, умоляя его снова посадить молодого человека под замок.
  
  В рясе приходского священника Алексей II отправился на один из своих митингов, чтобы послушать. Если бы только, думал он, стоя неузнанным в толпе, я мог обратить весь этот огонь, всю эту страсть, все это красноречие на служение Церкви.
  
  Суть была в том, что отец Грегор упаковал их. Он говорил на языке народа, на синтаксисе рабочих. Он мог приправить свою проповедь языком казарм, выученным в трудовом лагере; он мог говорить на языке молодежи, знал их поп-идолов по имени и группе, знал, как тяжело домохозяйке сводить концы с концами, знал, как водка может смягчить трудности.
  
  В тридцать пять лет он соблюдал целибат и был аскетом, но знал о грехах плоти больше, чем могла научить любая семинария. Два популярных журнала для подростков даже предложили его своим читателям в качестве секс-символа.
  
  Итак, Алексей II не побежал в милицию с просьбой об аресте. Он пригласил дикого на ужин. В Даниловском монастыре, где они скромно поужинали за деревянным столом. Алексей служил. Они проговорили всю ночь. Алексей объяснил стоящую перед ним задачу, медленную реформу церкви, слишком долго служившей диктатуре, пытающейся вернуться к пастырской роли среди ста сорока миллионов христиан России.
  
  К рассвету у него была пудреница. Отец Грегор согласился призвать своих слушателей искать Бога в своих домах и на своей работе, но также вернуться в церковь, какой бы ущербной она ни была. Молчаливая рука Патриарха сделала возможным многое. Крупная телевизионная станция еженедельно освещала митинги отца Грегора, на которых собиралось огромное количество людей, и поэтому его проповеди смотрели миллионы людей, к которым он никогда не смог бы обратиться во плоти. К зиме 1999 года этот единственный священник широко считался самым могущественным оратором в России, включая даже Игоря Комарова.
  
  Патриарх некоторое время молчал. Наконец он сказал: “Я поговорю с отцом Грегором по вопросу возвращения царя”.
  
  
  ГЛАВА 15
  
  КАК ВСЕГДА В КОНЦЕ НОЯБРЯ, ВЕТЕР ПРИНЕС ПЕРВЫЕ зимний снег хлещет по Славянской площади, предвестник грядущих сильных холодов.
  
  Коренастый священник наклонил голову навстречу ветру и поспешил через внешние ворота, через маленький дворик в тепло храма Всех святых на Кулишках, благоухающий влажной одеждой и ладаном.
  
  В очередной раз за ним наблюдали из припаркованной машины, и когда наблюдатели убедились, что за ним никто не следит, полковник Гришин последовал за ним внутрь.
  
  “Ты звала”, - сказал он, когда они стояли бок о бок вдали от нескольких молящихся, очевидно, рассматривая иконы на стене.
  
  “Прошлой ночью. Там был посетитель. Из Англии.”
  
  “Не Америка? Вы уверены, что это не Америка?”
  
  “Нет, полковник. Сразу после десяти Его Святейшество сказал мне встретить джентльмена из Англии и впустить его. Он пришел со своим переводчиком, гораздо более молодым человеком. Я впустил их и проводил в кабинет. Затем я принес поднос с кофе.”
  
  “Что они сказали?”
  
  “Когда я был в комнате, пожилой англичанин извинялся за то, что плохо говорит по-русски. Молодой человек перевел все. Затем Патриарх сказал мне поставить кофе и отпустил меня”.
  
  “Ты подслушивал под дверью?”
  
  “Я пытался. Но младший англичанин, казалось, повесил свой шарф на ручку. Он блокировал мое зрение и большую часть того, что я мог слышать. Потом кто-то пришел, казак на обходе, и мне пришлось уйти ”.
  
  “Он назвал свое имя, этот пожилой англичанин?”
  
  “Нет, не тогда, когда я был там. Возможно, когда я был в отъезде, готовил кофе. Из-за шарфа я ничего не мог видеть и очень мало слышать. То, что я действительно слышал, не имело смысла ”.
  
  “Испытайте меня, отец Максим”.
  
  “Патриарх только один раз повысил голос. Я слышал, как он сказал: ‘Вернуть царя?’ Он казался изумленным. Потом они понизили свои голоса.”
  
  Полковник Гришин стоял, уставившись на картины с изображением Мадонны, держащей на руках своего Ребенка, так, словно ему дали пощечину. То, что он услышал, могло не иметь смысла для глупого священника, но для него это имело смысл.
  
  С конституционным монархом в качестве главы государства не было бы поста президента. Главой правительства был бы премьер-министр, лидер правительственной партии, но все еще подчиняющийся парламенту, Думе. Это было за тысячу миль от сценария Игоря Комарова об однопартийной диктатуре.
  
  “Его внешность?” тихо спросил он.
  
  “Среднего роста, худощавый, седые волосы, от начала до середины семидесятых’.
  
  “Не знаешь, откуда он взялся?”
  
  “Ах, он отличался от молодого американца. Он приехал на машине, и она ждала его. Я проводил их. Машина все еще была там. Не такси, а лимузин. Я записал его номер, когда он отъезжал.”
  
  Он передал листок бумаги полковнику.
  
  “Вы хорошо поработали, отец Максим. Это не будет забыто”.
  
  Детективы Анатолия Гришина не заставили себя долго ждать. Звонок в Автомобильное бюро дал номер в течение часа — лимузин принадлежал отелю "Националь".
  
  Кузнецов, шеф пропаганды, был мальчиком на побегушках. Его почти идеальный американский английский мог убедить любого русского клерка, что он действительно американец. Он появился в "Национале" сразу после обеда и подошел к консьержу.
  
  “Привет, извините, что спрашиваю, но вы говорите по-английски?”
  
  “Да, сэр, знаю”.
  
  “Отлично. Послушайте, вчера вечером я обедал в ресторане недалеко отсюда, и за соседним столиком сидел один английский джентльмен. Мы разговорились. Когда он уходил, он забыл это на столе ”.
  
  Он поднял зажигалку. Он был золотым и дорогим, от Картье. Консьерж был озадачен.
  
  “Да, сэр?”
  
  “В любом случае, я побежал за ним, но было слишком поздно. Он уезжал... в длинном черном Мерседесе. Но швейцар подумал, что это может быть один из ваших. Мне удалось узнать номер.”
  
  Он передал клочок бумаги.
  
  “Ах, да, сэр. Один из наших. Прошу прощения.”
  
  Консьерж проверил свой журнал регистрации за предыдущий вечер.
  
  “Это, должно быть, был мистер Трабшоу. Должен ли я взять зажигалку?”
  
  “Нет проблем. Я просто передам это на рецепцию, и они смогут положить это в его каморку ”.
  
  Весело помахав рукой, Кузнецов направился к стойке администратора. Он убрал зажигалку в карман.
  
  “Привет всем. Не могли бы вы дать мне номер комнаты мистера Трабшоу?”
  
  Русская девушка была смуглой и хорошенькой и иногда подрабатывала с американцами. Она сверкнула улыбкой.
  
  “Одну минуту, сэр”.
  
  Она ввела имя в свой настольный компьютер и покачала головой.
  
  “Прошу прощения. мистер Трабшоу и его компаньонка уехали сегодня утром”.
  
  “О, черт. Я надеялся поймать его. Вы не знаете, уехал ли он из Москвы?”
  
  Она ввела еще несколько цифр.
  
  “Да, сэр, мы подтвердили его вылет сегодня утром. Он вернулся в Лондон полуденным самолетом.”
  
  Кузнецов на самом деле не был осведомлен о причине, по которой полковник Гришин хотел разыскать таинственного мистера Трабшоу, но он сообщил о том, что обнаружил. Когда он ушел, Гришин воспользовался своим контактом в отделе визовых заявлений Иммиграционного отдела Министерства внутренних дел. Подробности были отправлены ему по факсу, а фотография, которая сопровождала заявление через российское посольство в Кенсингтон Пэлас Гарденс, Лондон, была доставлена курьером.
  
  “Увеличьте это фото до размера восемь на десять”, - сказал он своим сотрудникам. Лицо пожилого англичанина ничего для него не значило, но он подумал, что, возможно, знает человека, для которого это было бы важно.
  
  В трех милях вниз по Тверской улице, в том месте, где шоссе на Минск уже дважды меняло свое название, находится большая Арка Победы, а чуть в стороне проходит улица Маросейка. Здесь два больших многоквартирных дома полностью предназначены для старших пенсионеров старого КГБ, государственных пенсионеров, доживающих свой век в разумном комфорте.
  
  Среди них зимой 1999 года был один из самых грозных старых руководителей российской разведки, генерал Юрий Дроздов. В разгар холодной войны он руководил всеми операциями КГБ на восточном побережье Америки, прежде чем его отозвали в Москву, чтобы возглавить сверхсекретное управление по борьбе с нелегалами.
  
  “Нелегалы” - это те, кто проникает на вражескую территорию без какого-либо дипломатического прикрытия, внедряясь в чужое общество в качестве бизнесменов, ученых, кого угодно, чтобы управлять местными активами, которые они завербовали. В случае поимки им грозит не высылка, а арест и суд. Дроздов годами обучал и отправлял нелегалов КГБ.
  
  Гришин ненадолго столкнулся с ним, когда Дроздов в свои последние дни в качестве действующего офицера возглавлял небольшую и незаметную группу в Язенево, которой было поручено проанализировать приливную волну товара, пересылаемого Олдричем Эймсом. Гришин был главным дознавателем шпионов, которых таким образом предали.
  
  Ни один из мужчин не проникся симпатией к другому. Дроздов предпочитал мастерство и тонкость грубой силе, в то время как Гришин, который никогда не покидал СССР, за исключением одной короткой и бесславной экспедиции в Восточный Берлин, презирал тех в Первом Главном управлении, кто провел годы на Западе и заразился иностранными манерами. Тем не менее, Дроздов согласился встретиться с ним в его квартире на улице Маросейка. Гришин положил перед собой увеличенную фотографию.
  
  “Вы когда-нибудь видели его раньше?” он спросил.
  
  К его ужасу, старый начальник шпионажа запрокинул голову и расхохотался.
  
  “Видел его? Не лично, нет. Но это лицо запечатлено в памяти каждого моего возраста, кто когда-либо работал в Язенево. Разве ты не знаешь, кто он?”
  
  “Нет. Иначе меня бы здесь не было”.
  
  “Ну, мы назвали его Лисом. Найджел Ирвин. Руководил операциями против нас в шестидесятые и семидесятые годы, затем на шесть лет стал шефом британской секретной разведывательной службы.”
  
  “Шпион”.
  
  “Мастер шпионов, гонец шпионов”, - поправил его Дроздов. “Это не одно и то же. И он был одним из лучших когда-либо. Почему тебя это интересует?”
  
  “Он вчера приехал в Москву”.
  
  “Боже милостивый. Ты знаешь почему?”
  
  “Нет”, - солгал Гришин. Дроздов пристально посмотрел на него. Он не поверил ответу.
  
  “В любом случае, какое это имеет отношение к тебе? Теперь ты вне этого. Ты руководишь этими головорезами в черной форме для Комарова, не так ли?”
  
  “Я начальник службы безопасности Союза патриотических сил”, - натянуто сказал Гришин.
  
  “Та же разница”, - пробормотал старый генерал. Он проводил Гришина до двери.
  
  “Если он вернется, скажи ему, чтобы зашел выпить”, - крикнул он вслед уходящему Гришину. Затем он пробормотал “Мудак” и закрыл дверь.
  
  Гришин предупредил своих информаторов в Иммиграционном отделе, что ему необходимо знать, пытались ли когда-либо сэр Найджел Ирвин или мистер Трабшоу вернуться в Москву.
  
  На следующий день генерал армии Николай Николаев дал интервью Известиям, крупнейшей национальной газете страны. Газета расценила это событие как сенсацию, поскольку старый воин никогда не давал интервью.
  
  Якобы интервью было приурочено к приближающемуся семьдесят четвертому дню рождения генерала, и началось оно с общих расспросов о его здоровье.
  
  Он сидел, выпрямившись, в кресле с кожаной спинкой в отдельной комнате Офицерского клуба Академии имени Фрунзе и сказал репортеру, что его здоровье в порядке.
  
  “Мои зубы - мои собственные”, - рявкнул он. “Мне не нужны очки, и я все еще могу превзойти любого выскочку твоего возраста”.
  
  Репортер, которому было чуть за сорок, поверил ему. Фотограф, женщина лет двадцати пяти, смотрела на него с благоговением. Она слышала, как ее дед рассказывал о том, как пятьдесят четыре года назад последовал за молодым командиром танка в Берлин.
  
  Разговор перешел на состояние страны.
  
  “Прискорбно”, - отрезал дядя Коля. “Кровавое месиво”.
  
  “Я полагаю, ” предположил репортер, “ вы будете голосовать за UPF и Игоря Комарова на январских выборах?”
  
  “Он, никогда”, - отрезал генерал. “Кучка фашистов, вот и все, чем они являются. Не стал бы прикасаться к ним стерилизованным баржевым шестом ”.
  
  “Я не понимаю, ” дрожащим голосом произнес журналист, “ я бы подумал ...”
  
  “Молодой человек, ни на минуту не думайте, что я повелся на эту фальшивую патриотическую чушь, которую продолжает штамповать Комаров. Я видел патриотизм, мальчик. Видел, как люди истекают кровью из-за этого, видел, как хорошие люди умирают из-за этого. Нужно распознать настоящую вещь, разве ты не видишь? Этот человек, Комаров, никакой не патриот, все это чушь собачья”.
  
  “Я понимаю”, - сказал репортер, который вообще ничего не видел и был совершенно сбит с толку. “Но, конечно, есть много людей, которые чувствуют его планы в отношении России ...”
  
  “Его планы в отношении России - это кровопролитие”, - прорычал дядя Коля. “Думаешь, у нас и так недостаточно кровопролития на этой земле? Мне пришлось продираться сквозь этот чертов материал, и я больше не хочу ничего видеть. Этот человек - фашист. Послушай, парень, я сражался с фашистами всю свою жизнь. Сражался с ними на Курской Дуге, сражался с ними при Багратионе, за Вислой, прямо в чертовом бункере. Немец или русский, фашист есть фашист, и все они ... ”
  
  Он мог бы использовать любое из сорока слов, которые в русском языке обозначают интимные места, но поскольку присутствовала женщина, он остановился на merzavtsi — злодеях.
  
  “Но, конечно, ” запротестовал журналист, который был совершенно не в себе, “ Россию нужно очистить от всей грязи?”
  
  “О, там действительно есть грязь. Но многое из этого - не грязь этнических меньшинств, это домашнее русское дерьмо. А как насчет нечестных политиков, коррумпированных бюрократов, идущих рука об руку с гангстерами?”
  
  “Но мистер Комаров собирается зачистить бандитов”.
  
  “Мистер кровавый Комаров финансируется бандитами, разве вы этого не видите? Как вы думаете, откуда прибывает приливная волна его денег? Зубная фея? С ним во главе эта страна куплена и оплачивается бандитами. Я говорю тебе, мальчик, ни один мужчина, который когда-либо носил форму своей страны и носил ее с гордостью, никогда не должен ставить этих головорезов в черной форме из своей гвардии во главе Родины ”.
  
  “Тогда что нам делать?”
  
  Старый генерал потянулся за экземпляром дневной газеты и указал на последнюю страницу.
  
  “Ты видел того парня-священника на коробке прошлой ночью?”
  
  “Отец Грегор, проповедник? Нет, почему?”
  
  “Я думаю, что, возможно, он все понял правильно. И, возможно, мы все эти годы ошибались. Верните Бога и царя”.
  
  Интервью произвело сенсацию, но не из-за того, что в нем говорилось. Это был твой источник, который вызвал фурор. Самый знаменитый старый солдат России выступил с доносом, который будет прочитан каждым офицером и солдатом в стране и большим числом из двадцати миллионов ветеранов.
  
  Интервью было полностью опубликовано в еженедельнике "Наша армия", преемнике "Красной звезды", который вышел в каждой казарме в России. Отрывки были включены в телевизионные национальные новости и повторены по радио. После этого генерал отказался давать какие-либо интервью.
  
  На даче у Кисельного бульвара Кузнецов был почти в слезах, когда столкнулся с Игорем Комаровым с каменным лицом.
  
  “Я не понимаю, господин Президент, я просто не понимаю. Если бы во всей стране была хоть одна фигура, которую я бы посчитал убежденным сторонником UPF и вас самих, это был бы генерал Николаев ”.
  
  Игорь Комаров и Анатолий Гришин, которые стояли, глядя в окно на заснеженный привокзальный двор, выслушали его в мрачном молчании. Затем молодой руководитель отдела пропаганды вернулся в свой офис, чтобы продолжить звонить в СМИ, пытаясь ограничить ущерб.
  
  Это была нелегкая задача. Вряд ли он мог назвать дядю Колю выжившим из ума гериатром, потому что это явно было неправдой. Его единственной мольбой было то, что генерал все понял неправильно. Но решать вопросы о том, откуда поступает финансирование UPF, становилось все труднее и труднее.
  
  Более полное восстановление позиций UPF было бы проще, если бы этой теме был посвящен весь следующий выпуск Awake наряду с ежемесячным выпуском Homeland.К сожалению, им пришлось замолчать, и новые издания только сейчас покинули Балтимор.
  
  Вернувшись в кабинет президента, тишину, наконец, нарушил Комаров.
  
  “Он видел мой манифест, не так ли?”
  
  “Я полагаю, что да”, - сказал Гришин.
  
  “Сначала пресса, затем тайные встречи с Патриархом, теперь это. Что, черт возьми, происходит?”
  
  “Нас саботируют, господин президент”.
  
  Голос Игоря Комарова оставался обманчиво тихим, слишком тихим. Но его лицо было смертельно бледным, и яркие пятна горели красным на каждой щеке. Как и покойный госсекретарь Акопов, Анатолий Гришин тоже видел вспышки ярости, на которые был способен его лидер, и даже он боялся их. Когда Комаров заговорил снова, его голос упал до шепота.
  
  “Ты остаешься, Анатолий, рядом со мной, самый близкий мне человек, человек, которому суждено иметь больше власти в России, чем кому-либо, кроме меня, чтобы предотвратить саботаж. Кто это делает?”
  
  “Англичанин по имени Ирвин и американец по имени Монк”.
  
  “Их двое? И это все?”
  
  “У них, очевидно, есть поддержка, господин Президент, и у них есть манифест. Они демонстрируют это повсюду ”.
  
  Комаров встал из-за стола, взял тяжелую цилиндрическую линейку черного дерева и начал постукивать ею по ладони левой руки. Когда он заговорил, его голос начал повышаться.
  
  “Тогда найди их и подави, Анатолий. Выясните, каким будет следующий этап, и предотвратите его. Теперь послушай меня внимательно. Шестнадцатого января, всего через несколько коротких недель, сто десять миллионов российских избирателей получат право проголосовать за следующего президента России. Я намерен, чтобы они проголосовали за меня.
  
  “По результатам семидесятипроцентного опроса это означает, что подано семьдесят семь миллионов голосов. Я хочу сорок миллионов таких голосов. Я хочу победы в первом раунде, а не во втором. Неделю назад я мог бы рассчитывать на шестьдесят миллионов. Этот дурак генерал только что стоил мне по меньшей мере десяти.”
  
  Слово "десять" прозвучало почти как крик. Линейка поднималась и опускалась, но Комаров теперь колотил ею по рабочему столу. Без предупреждения он начал изливать свою ярость на своих преследователей, используя линейку для ударов по собственному телефону, пока пластик не треснул и не разлетелся вдребезги. Гришин стоял неподвижно; дальше по коридору царила полная тишина, поскольку сотрудники офиса застыли на месте.
  
  “Теперь какой-то сумасшедший священник запустил новый заячий бег, призывая к возвращению царя. На этой земле не будет другого царя, кроме меня, и когда я буду править, они так познают значение дисциплины, что Иван Грозный будет казаться мальчиком из церковного хора ”.
  
  Крича, он снова и снова опускал эбонитовую линейку на обломки телефона, уставившись на обломки так, словно некогда полезный инструмент сам по себе был непокорным русским народом, познающим значение дисциплины под кнутом.
  
  Последний крик мальчика из хора затих, и Комаров уронил линейку обратно на стол. Он сделал несколько глубоких вдохов и снова взял себя в руки, его голос вернулся к нормальному уровню, но руки дрожали, поэтому он положил все десять пальцев на стол, чтобы успокоить их.
  
  “Сегодня вечером я выступлю на митинге во Владимире, самом масштабном за всю кампанию. Завтра это будет транслироваться по всей стране. После этого я буду обращаться к нации каждый вечер до выборов. Средства были распределены. Это мое дело. Публичность принадлежит Кузнецову”.
  
  Из-за своего стола он вытянул руку и направил указательный палец прямо в лицо Гришину.
  
  “Твой бизнес, Анатолий Гришин, единственный. Остановите саботаж”.
  
  Последнее предложение тоже было криком. Комаров плюхнулся в свое кресло и махнул рукой, отпуская. Гришин, не говоря ни слова, прошел по ковру к двери и вышел.
  
  ¯
  
  Во времена коммунизма существовал только один банк, Народный банк. После падения и с наступлением капитализма банки росли как грибы, пока их не стало более восьми тысяч.
  
  Многие из них были делами типа "моргни-и ты это пропустишь", которые быстро сворачивались, забирая с собой деньги своих вкладчиков. Другие испарились ночью с тем же эффектом. Выжившие научились банковскому делу почти по ходу дела, поскольку такого опыта в коммунистическом государстве было мало.
  
  Банковское дело также не было безопасным занятием. За десять лет было убито более четырехсот банкиров, обычно за то, что они не смогли договориться с бандитами по вопросу необеспеченных кредитов или других форм незаконного сотрудничества.
  
  К концу девяностых бизнес свелся к базовым четыремстам банкам с достаточно солидной репутацией. С пятьюдесятью из них Запад был готов вести бизнес.
  
  Банковское дело было сосредоточено в Санкт-Петербурге и Москве, в основном в последней. По иронии судьбы, в зеркале организованной преступности банковское дело тоже слилось, и восемьдесят процентов бизнеса принадлежало так называемой первой десятке. В некоторых случаях уровень инвестиций был настолько высок, что предприятие могло быть осуществлено только консорциумом из двух или трех банков, действующих совместно.
  
  Главными среди крупнейших банков зимой 1999 года были Мост Банк, Смоленский, и крупнейшим из всех, Московский федеральный.
  
  Именно в головной офис the Moskovsky Джейсон Монк обратился сам в первую неделю декабря. Охрана была как в Форт-Ноксе.
  
  Из-за опасности для жизни и здоровья председатели крупнейших банков имели частные отряды охраны, по сравнению с которыми личная охрана американского президента выглядела бы ничтожной. По меньшей мере трое уже давно перевезли свои семьи в Лондон, Париж и Вену соответственно и добрались до своих московских офисов на частных самолетах. Когда внутри России их личные защитники исчислялись сотнями. Потребовались еще тысячи, чтобы защитить филиалы банка.
  
  Добиться личной беседы с председателем Московского федерального собрания без предварительной записи на несколько дней вперед было, по меньшей мере, неслыханно. Но Монк справился с этим. Он принес с собой нечто столь же неслыханное.
  
  После личного досмотра и досмотра его кожаного портфеля на первом этаже здания Tower ему было разрешено подняться под конвоем в приемную руководителя, расположенную тремя этажами ниже личных апартаментов председателя.
  
  Там предложенное им письмо было рассмотрено приятным молодым русским, который прекрасно говорил по-английски. Он попросил Монка подождать и исчез за прочной деревянной дверью, которая открывалась только по коду на клавиатуре. Двое вооруженных охранников наблюдали за Монком, пока тянулись минуты. К удивлению секретарши за стойкой, личный помощник вернулся и попросил Монка следовать за ним. За дверью его снова обыскали, и по нему прошлись электронным сканером, пока вежливый русский извинялся.
  
  “Я понимаю”, - сказал Монк. “Времена тяжелые”.
  
  Двумя этажами выше его провели в другую приемную, а затем провели в личный кабинет Леонида Григорьевича Бернштейна.
  
  Письмо, которое он принес, лежало на промокашке письменного стола. Банкир был невысоким, широкоплечим мужчиной с вьющимися седыми волосами, проницательным, вопрошающим взглядом и в прекрасно скроенном темно-сером костюме с Сэвил-роу. Он встал и протянул руку. Затем он указал Монку на стул. Монк заметил, что гладкий сидел в задней части комнаты, в комплекте с выпуклостью под левой подмышкой. Возможно, он и учился в Оксфордском университете, но Бернштейн позаботился о том, чтобы он также завершил свое обучение стрельбе на полигоне в Квантико.
  
  Банкир указал на письмо.
  
  “Итак, как дела в Лондоне? Вы только что прибыли, мистер Монк?”
  
  “Несколько дней назад”, - сказал Монк.
  
  Письмо было на очень дорогой бумаге кремового льняного переплетения, увенчанное пятью растопыренными стрелами, которые напоминают о пяти первых сыновьях Майера Амшеля Ротшильда из Франкфурта. Сама почтовая бумага была совершенно подлинной. Подделкой была только подпись сэра Эвелина де Ротшильда внизу текста. Но редкий банкир не примет личного эмиссара от председателя правления N. M. Ротшильда с Сент-Суизинс-Лейн, Лондонский сити.
  
  “С сэром Эвелином все в порядке?” - спросил Бернштейн. Монах перешел на русский.
  
  “Насколько я знаю, ” сказал Монк, “ но он не подписывал это письмо”. Он услышал тихий шорох позади себя. “И я действительно был бы очень благодарен, если бы ваш юный друг не всадил одну из этих пуль мне в спину. На мне нет бронежилета, и я бы предпочел остаться в живых. Кроме того, у меня нет с собой ничего опасного, и я пришел сюда не для того, чтобы пытаться причинить тебе вред.
  
  “Тогда зачем ты пришел?”
  
  Монк объяснил события, произошедшие с 15 июля.
  
  “Чушь”, - сказал наконец Бернштейн. “Никогда в жизни не слышал подобной чуши. Я знаю о Комарове. Я считаю своим долгом знать. На мой вкус, он слишком правильный, но если вы думаете, что оскорблять евреев - это что-то новое, то вы ничего не знаете о России. Они все это делают, но им всем нужны банки ”.
  
  “Оскорбления - это одно, мистер Бернштейн. То, что я несу в этом футляре, обещает нечто большее, чем оскорбления ”.
  
  Бернстайн долго и пристально смотрел на него.
  
  “Этот манифест, ты принес его с собой?”
  
  “Да”.
  
  “Если бы Комаров и его головорезы знали, что ты здесь, что бы он сделал?”
  
  “Пусть меня убьют. Его люди сейчас ищут меня по всему городу ”.
  
  “У тебя крепкие нервы”.
  
  “Я согласился выполнить работу. После прочтения манифеста мне показалось, что это стоит сделать ”.
  
  Бернштейн протянул руку.
  
  “Покажи мне”.
  
  Монк сначала передал ему отчет о проверке. Банкир привык читать сложные документы с большой скоростью. Он закончил это за десять минут.
  
  “Трое мужчин, да?”
  
  “Старая уборщица, секретарь Акопов, который по глупости оставил это у себя на столе, чтобы его украли, и Джефферсон, журналист, который, как ошибочно полагал Комаров, прочитал это”.
  
  Бернштейн нажал кнопку на своем интеркоме.
  
  “Людмила, займись файлами вырезок из агентства за конец июля и начало августа. Посмотри, было ли в местных газетах что-нибудь об Акопове, русском, и английском репортере по имени Джефферсон. Что касается первого имени, попробуйте также прочитать некрологи ”.
  
  Он уставился на экран своего рабочего стола, когда на нем появились микрофиши. Затем он хмыкнул.
  
  “Они действительно мертвы. А теперь вы, мистер Монк, если они вас поймают ”.
  
  “Я надеюсь, что они этого не сделают”.
  
  “Что ж, поскольку вы пошли на риск, я рассмотрю личные намерения мистера Комарова в отношении всех нас”.
  
  Он снова протянул руку. Монк передал ему тонкую черную папку. Бернштейн начал читать. Одну страницу он прочитал несколько раз, перелистывая текст назад и вперед. Не поднимая глаз, он сказал:
  
  “Илья, оставь нас. Все в порядке, парень, иди.”
  
  Монк услышал, как за помощником закрылась дверь. Банкир наконец поднял глаза и уставился на Монка.
  
  “Он не может иметь это в виду”.
  
  “Полное истребление? Это уже пробовалось раньше ”.
  
  “В России миллион евреев, мистер Монк”.
  
  “Я знаю. Десять процентов могут позволить себе выйти ”.
  
  Бернштейн встал и подошел к окнам, из которых открывался вид на белые крыши Москвы. Стекло имело легкий зеленоватый оттенок; оно было толщиной в пять дюймов и остановило бы противотанковый снаряд.
  
  “Он не может быть серьезным”.
  
  “Мы верим, что он есть”.
  
  “Мы?”
  
  “Люди, которые послали меня, могущественные, влиятельные люди. Но боялась этого человека ”.
  
  “Вы еврей, мистер Монк?”
  
  “Нет, сэр”.
  
  “Тебе повезло. Он собирается победить, не так ли? Опросы говорят, что его не остановить ”.
  
  “Возможно, все меняется. На днях генерал Николаев осудил его. Это могло бы оказать влияние. Я надеюсь, что Православная церковь может сыграть свою роль. Возможно, его можно было бы остановить ”.
  
  “Ха, церковь. Я не друг евреев, мистер Монк ”.
  
  “Нет, но у него тоже есть планы относительно церкви”.
  
  “Значит, ты ищешь союза?”
  
  “Что-то вроде этого. Церковь, армия, банки, этнические меньшинства. Помогает каждая мелочь. Вы видели отчеты странствующего священника? Призывая к возвращению царя?
  
  “Да. Глупость, мое личное мнение. Но лучше царь, чем нацист. Чего вы хотите от меня, мистер Монк?”
  
  “Я? Ничего. Выбор за вами. Вы являетесь председателем консорциума из четырех банков, который контролирует два независимых телеканала. У тебя есть твой Грумман в аэропорту?”
  
  “Да”.
  
  “До Киева всего два часа самолетом”.
  
  “Почему Киев?”
  
  “Ты мог бы посетить Бабий Яр”.
  
  Леонид Бернштейн резко отвернулся от окна.
  
  “Теперь вы можете идти, мистер Монк”.
  
  Монк взял со стола две свои папки и сунул их в тонкий кожаный футляр, в котором он их принес.
  
  Он знал, что зашел слишком далеко. Бабий Яр - это овраг за пределами Киева. Между 1941 и 1943 годами сто тысяч мирных жителей были расстреляны из пулеметов на краю ущелья, так что их трупы упали внутрь. Некоторые из них были комиссарами и коммунистическими чиновниками, но девяносто пять процентов были евреями Украины. Монк был уже у двери, когда Леонид Бернштейн заговорил снова.
  
  “Вы были там, мистер Монк?”
  
  ‘Нет, сэр’.
  
  “И что ты об этом слышал?”
  
  “Я слышал, что это мрачное место”.
  
  “Я был в Бабьем Яру. Это ужасное место. Доброго вам дня, мистер Монк”.
  
  ¯
  
  Кабинет доктора Ланселота Пробина в штаб-квартире колледжа на улице Королевы Виктории был маленьким и захламленным. Каждое горизонтальное пространство было занято пачками бумаги, которые, казалось, не были расположены в определенном порядке, но, по-видимому, имели какой-то смысл для специалиста по генеалогии.
  
  Когда ввели сэра Найджела Ирвина, доктор Пробин вскочил на ноги, смел весь Дом Гримальди на пол и предложил своему посетителю занять освобожденное таким образом кресло.
  
  “Итак, как продвигается наследование?” - спросил Ирвин.
  
  “На трон Романовых? Не очень хорошо. Как я и думал. Есть тот, кто мог бы претендовать, но не хочет этого, тот, кто жаждет этого, но исключен по двум пунктам, и американец, к которому никто не обращался, и у которого в любом случае нет шансов ”.
  
  “Вот так плохо, да?” - сказал Ирвин. Доктор Пробин подпрыгнул и подмигнул. Он был в своей стихии, в своем собственном мире родословных, смешанных браков и странных правил.
  
  “Давайте начнем с мошенников”, - сказал он. “Ты помнишь Анну Андерсен? Она была той, кто всю свою жизнь утверждала, что она великая княгиня Анастасия, пережившая резню в Екатеринбурге. Все ложь. Сейчас она мертва, но тесты ДНК наконец доказали, что она была самозванкой.
  
  “Несколько лет назад в Мадриде умер другой, самозваный великий князь Алексей. Он оказался мошенником из Люксембурга. Остаются трое, которые время от времени упоминаются в прессе, обычно неточно. Вы когда-нибудь слышали о принце Георгии?”
  
  “Простите меня, нет, доктор Пробин”.
  
  “Ну, это неважно. Он молодой человек, которого годами разыгрывала по всей Европе и России его жадная амбициозная мать, великая княгиня Мария, дочь покойного великого князя Владимира.
  
  “Сам Владимир мог бы претендовать как правнук правящего императора, хотя это было бы маловероятно, потому что его мать не была членом Православной церкви на момент его рождения, что является одним из условий.
  
  “В любом случае, его дочь Мария не имела права быть его преемницей, хотя он продолжал утверждать, что она была. Закон Павла, понимаете.”
  
  “И это ... ?”
  
  “Царь Павел Первый заложил ее. Наследование, за исключением исключительных обстоятельств, осуществляется только по мужской линии. Дочери не в счет. Очень сексистский, но так оно было и есть. Итак, великая княгиня Мария на самом деле принцесса Мария, а ее сын Георгий не соответствует. Закон Павла также определил, что даже сыновья дочерей не считаются.”
  
  “Значит, они просто надеются на лучшее?”
  
  “Именно. Очень амбициозный, но не имеющий истинных притязаний.”
  
  “Вы упомянули американца, доктора Пробина?”
  
  “Итак, есть странная история. До революции у царя Николая был дядя по имени великий князь Павел, младший брат его отца.
  
  “Когда пришли большевики, они убили царя, его брата и его дядю Павла. Но у Павла был сын, двоюродный брат царя. Случайно этот необузданный молодой человек, великий князь Дмитрий, был замешан в убийстве Распутина. Из-за этого он был в ссылке в Сибири, когда большевики нанесли удар. Это спасло ему жизнь. Он бежал через Шанхай и оказался в Америке”.
  
  “Никогда не слышал об этом”, - сказал Ирвин. “Продолжай”.
  
  “Ну, Дмитрий жил, женился, и у него был сын Пол, который воевал в звании майора армии США в Корее. Он также был женат, и у него было двое сыновей.”
  
  “Для меня это выглядит как довольно прямая мужская линия. Вы хотите сказать, что истинным царем может быть американец?” - спросил Ирвин.
  
  “Некоторые делают, но они обманывают себя”, - сказал Пробин. “Видите ли, Дмитрий женился на американской простолюдинке, как и его сын Пол. Согласно правилу 188 Императорского дома, вы не можете жениться на ком-то не равного ранга и ожидать, что ваши отпрыски добьются успеха. Позже это правило было немного смягчено, но не для великих князей. Итак, брак Дмитрия был морганатическим. Его сын, который воевал в Корее, не может добиться успеха, как и ни один из двух внуков от второго брака с простолюдинкой ”.
  
  “Итак, они вышли”.
  
  “Боюсь, что так. На самом деле, не то чтобы они когда-либо проявляли большой интерес. Живу во Флориде, я думаю.”
  
  “Кто при этом остается?”
  
  “Последний, с самыми сильными претензиями по крови. Это князь Семен Романов”.
  
  “Он родственник убитого царя? Ни дочерей, ни простолюдинок?” - спросил Ирвин.
  
  “Верно, но это долгий путь назад. Вы должны представить четырех царей. Николай Второй пришел после своего отца Александра Третьего. Он был преемником своего отца Александра Второго, а его отцом был Николай Первый. Итак, у Николая Первого был младший сын, великий князь Николай, который, конечно, так и не стал царем. Его сыном был Петр, его сыном был Кирилл, а его сына зовут Семен”.
  
  “Итак, от убитого царя вам нужно вернуться на три поколения назад к прадедушке, затем боком к младшему сыну, затем вниз на четыре поколения, чтобы добраться до Семена”.
  
  “Именно”.
  
  “Мне кажется, что эластик довольно хорошо растянут, доктор Пробин”.
  
  “Это долгий путь, но это генеалогические древа для вас. Технически, Семен - ближайший, кого мы можем найти, к прямой линии крови. Однако, это академично. Существуют практические трудности.’
  
  “Например?”
  
  “Во-первых, ему за семьдесят. Так что, даже если бы его восстановили, он бы долго не протянул. Во-вторых, у него нет детей, поэтому линия умрет вместе с ним, и Россия вернется к исходной точке. В-третьих, он неоднократно заявлял, что не заинтересован и отказался бы от должности, даже если бы ее предложили ”.
  
  “Не очень полезно”, - признал сэр Найджел.
  
  “Есть вещи и похуже. Он всегда был немного распутником, интересовался быстрыми машинами, Ривьерой и получал удовольствия с молодыми девушками, обычно служанками. Эта привычка привела к трем распавшимся бракам. И, что хуже всего, я слышал, как об этом шептались, он жульничает в нарды ”.
  
  “Боже милостивый”.
  
  Сэр Найджел Ирвин был искренне потрясен. Трахаться с посохом можно не заметить, но шулерство в нардах ...”
  
  “Где он живет?”
  
  “На яблочной ферме в Нормандии. Выращивает яблоки для приготовления кальвадоса.”
  
  Сэр Найджел Ирвин на некоторое время погрузился в задумчивость. Доктор Пробин посмотрел на него с сочувствием.
  
  “Если Семен публично заявил, что отказывается от какого-либо участия в реставрации, будет ли это считаться юридическим отказом от ответственности?”
  
  Доктор Пробин надул щеки.
  
  “Я должен так думать. Если только на самом деле не произошла реставрация. Тогда он может передумать. Подумай обо всех этих быстрых машинах и обслуживающих женщинах ”.
  
  “Но без Семена, какая картина? В чем, как говорят наши американские друзья, суть?”
  
  “Мой дорогой друг, суть в том, что, если русский народ захочет, он может выбрать любого, черт возьми, человека, который ему нравится, чтобы стать его монархом. Вот так все просто.”
  
  “Это прецедент, выбирать иностранца?”
  
  “О, массово. Это делалось снова и снова. Смотрите, мы, англичане, проделали это три раза. Когда Елизавета Первая умерла незамужней, если не девственницей, мы пригласили Джеймса Шестого из Шотландии, чтобы он стал Джеймсом Первым из Англии. Четыре короля спустя мы изгнали Якова Второго и пригласили на трон голландца Вильгельма Оранского. Когда королева Анна умерла, не оставив потомства, мы попросили Георга Ганноверского представиться как Георг Первый. И он едва ли говорил хоть слово по-английски ”.
  
  “Европейцы сделали то же самое?”
  
  “Конечно. Греки дважды. В 1833 году, отвоевав свободу у турок, они пригласили Оттона Баварского стать королем Греции. Он был не на что способен, поэтому они свергли его в 1862 году и попросили принца Уильяма Датского занять его место. Он стал королем Георгом Первым. Затем они провозгласили республику в 1924 году, восстановили монархию в 1935 году и снова отменили ее в 1973 году. Не могут принять решение.
  
  “Шведы пару сотен лет назад были в растерянности, поэтому они огляделись и пригласили наполеоновского генерала Бернадотта стать их королем. Сработал довольно хорошо; его потомки все еще там.
  
  “И, наконец, в 1905 году принцу Чарльзу Датскому было предложено стать хоконом Седьмым Норвегии, и его потомки все еще там. Если у вас пустой трон, и вы хотите монарха, не всегда плохо выбрать хорошего аутсайдера, а не бесполезного местного мальчишку ”.
  
  Сэр Найджел снова замолчал, погрузившись в раздумья. К этому моменту доктор Пробин подозревал, что его запросы были не совсем академическими.
  
  “Могу я кое-что спросить?” сказал герольд.
  
  “Конечно”.
  
  “Если бы вопрос о восстановлении когда-либо возник в России, какой была бы реакция Америки? Я имею в виду, что они контролируют денежные потоки, единственную оставшуюся сверхдержаву ”.
  
  “Американцы традиционно настроены против монархии, - признал Ирвин, - но они тоже не дураки. В 1918 году Америка сыграла важную роль в изгнании германского кайзера. Это привело к хаотическому вакууму Веймарской республики, и в этот вакуум шагнул Адольф Гитлер с результатами, которые мы все знаем. В 1945 году дядя Сэм специально не уничтожал японский императорский дом. Результат? В течение пятидесяти лет Япония была самой стабильной демократией в Азии, антикоммунистической и другом Америки. Я думаю, Вашингтон разделил бы точку зрения, что если русские решат пойти по этому пути, то это их выбор ”.
  
  “Но это должен был бы быть весь русский народ, путем плебисцита?”
  
  Сэр Найджел кивнул.
  
  “Да, я думаю, что так и было бы. Одной Думы было бы недостаточно. Слишком много обвинений в коррупции. Это должно быть решение нации ”.
  
  “Тогда кого ты имеешь в виду?”
  
  “В этом-то и проблема, доктор Пробин. Никто. Из того, что вы мне рассказали, плейбой или странствующий притворщик не сработает. Послушайте, давайте подумаем, какими качествами должен был бы обладать восстановленный царь. Ты не возражаешь?”
  
  Глаза герольда сверкнули.
  
  “Гораздо веселее, чем моя обычная работа. А как насчет возраста?”
  
  “От сорока до шестидесяти, вы бы сказали? Нет работы ни для подростка, ни для гериатра. Зрелый, но не пожилой. Что дальше?”
  
  “Нужно родиться принцем царствующего дома, выглядеть и вести себя соответственно”, - сказал Пробин.
  
  “Европейский дом?”
  
  “О, конечно, да. Я не думаю, что русские хотят африканца, араба или азиата ”.
  
  “Нет. тогда кавказец, доктор”.
  
  “Ему нужен был бы живой законный сын, и им обоим пришлось бы перейти в православную церковь”.
  
  “Это не непреодолимо”.
  
  “Но есть настоящая вонючка”, - сказал Пробин. “Его мать должна была бы быть членом Православной церкви на момент его рождения”.
  
  “Ой. Что-нибудь еще?”
  
  “Королевская кровь с обеих сторон его происхождения, предпочтительно русская по крайней мере с одной стороны”.
  
  “И старший или бывший армейский офицер. Поддержка российского офицерского корпуса была бы жизненно важна. Я не знаю, что бы они подумали о бухгалтере ”.
  
  “Ты забыл одну вещь”, - сказал Пробин. “Он должен был бы свободно говорить по-русски. Георг Первый прибыл, говоря только по-немецки, а Бернадотт говорил только по-французски. Но те времена прошли. В наши дни монарх должен обращаться к своему народу. Русским не понравился бы поток, скажем, итальянского ”.
  
  Сэр Найджел Ирвин встал и достал из нагрудного кармана листок бумаги. Это был чек, и щедрый.
  
  “Я говорю, это ужасно прилично”, - сказал герольд.
  
  “Я уверен, что у колледжа есть свои накладные расходы, мой дорогой доктор. Послушай, ты не мог бы оказать мне услугу?”
  
  “Если я смогу”.
  
  “Окинь свой взор вокруг. Пройдитесь по правящим домам Европы. Посмотри, есть ли какой-нибудь мужчина, который подходит под все эти категории ”.
  
  ¯
  
  В ПЯТИ милях к северу от Кремля в пригороде Кашенкин Луг находится комплекс телевизионных центров, из которых транслируются все телевизионные программы, транслируемые по всей России.
  
  По обе стороны бульвара Академика Королева находятся Телецентр (внутренний) и Международный телецентр. В трехстах ярдах от нас в небо устремляется игольчатый шпиль Останкинской телебашни, самой высокой точки столицы. Государственное телевидение, в значительной степени находящееся под контролем действующего правительства, транслируется отсюда, как и две независимые или коммерческие телевизионные станции, которые размещают рекламу, чтобы оплатить свой путь. Здания являются общими, но на разных уровнях.
  
  Борис Кузнецов был доставлен в центр внутренних дел одним из мерседесов UPF с водителем. Он принес с собой видеокассету с чрезвычайно впечатляющим митингом во Владимире, который Игорь Комаров провел накануне.
  
  Вырезанный и отредактированный молодым гениальным режиссером Литвиновым, он стал триумфом. Перед дико ликующей толпой Комаров разгромил странствующего проповедника, который призывал к возвращению к Богу и царю, и с плохо завуалированным сарказмом, выдававшим сожаление, отнесся к выходкам старого генерала.
  
  “Вчерашние люди со вчерашними надеждами, ” ревел он на своих сторонников, “ но мы, друзья мои, вы и я, должны думать о завтрашнем дне, ибо завтрашний день принадлежит нам”.
  
  На митинге присутствовало пять тысяч человек, на фоне которых благодаря умелой операторской работе Литвинова выглядело в три раза больше. Но трансляция по всей стране, несмотря на огромную стоимость покупки целого часа по коммерческим тарифам, ралли охватило бы не пять тысяч, а пятьдесят миллионов россиян, или треть нации.
  
  Кузнецова провели прямо в кабинет руководителя программ более крупного коммерческого телеканала, человека, которого он считал личным другом и которого знал как сторонника Игоря Комарова и UPF. Он бросил кассету на стол Антону Гурову.
  
  “Это было замечательно, ” сказал он с энтузиазмом, “ я был там. Тебе это понравится”.
  
  Гуров вертел в руках ручку.
  
  “И у меня есть для тебя новости получше. Крупный контракт, наличные на прилавке. Президент Комаров желает обращаться к нации каждый вечер с этого момента и до дня выборов. Подумай об этом, Антон, самый крупный коммерческий контракт, который когда-либо был у этой станции. Тебе воздается должное, а?”
  
  “Борис, я рад, что ты пришел лично. Я боюсь, что кое-что всплыло.”
  
  “О, это не техническая заминка. Неужели ты никогда не можешь разобраться с ними?”
  
  “Нет, не совсем технический. Послушайте, вы знаете, что я безоговорочно поддерживаю президента Комарова, верно?”
  
  Будучи старшим планировщиком программ, Гуров точно знал, какую роль в обратном отсчете до выборов сыграло освещение событий по телевидению, самому убедительному средству массовой информации в любом современном обществе.
  
  Только Британия со своей BBC продолжала пытаться беспристрастно освещать политическую жизнь, используя государственные телевизионные каналы. Во всех других странах Западной и Восточной Европы действующие правительства использовали свое национальное телевидение для поддержки текущего режима, и делали это годами.
  
  В России государственная телевизионная сеть широко освещала кампанию действующего президента Ивана Маркова, в то время как о двух других кандидатах упоминалось лишь изредка, всегда в сухом новостном контексте.
  
  Двумя другими кандидатами, которые по ходу дела выбыли из игры, были Геннадий Зюганов от неокоммунистического социалистического союза и Игорь Комаров от Союза патриотических сил.
  
  У первого явно были проблемы со сбором денег для своей кампании; у второго, похоже, они сыпались как из рога изобилия. На эти средства Комаров смог купить рекламу на американский манер, заплатив за часы телевизионного времени на двух коммерческих каналах. Купив это время, он мог гарантировать, что его не будут сокращать, редактировать или подвергать цензуре. Гуров долгое время был рад предоставить прайм-тайм для полнометражных показов выступлений и митингов Комарова. Он не был дураком. Он понял, что в случае победы Комарова последуют несколько серьезных увольнений среди сотрудников государственного телевидения. Многие шишки ушли бы; Комаров проследил бы за этим. Для тех, у кого сердце на правильном месте, будут переводы и рекламные акции.
  
  Но сейчас что-то было не так. Кузнецов озадаченно уставился на Гурова.
  
  “Факт в том, Борис, что произошел своего рода сдвиг в политике. На уровне правления. Ко мне это не имеет никакого отношения, ты понимаешь. Я всего лишь мальчик на побегушках. Это высоко у меня над головой, в стратосфере ”.
  
  “Какой сдвиг в политике, Антон? О чем ты вообще говоришь?”
  
  Гуров неловко поерзал и снова обругал директора-распорядителя, который взвалил на него эту задачу.
  
  “Ты, наверное, знаешь, Борис, как и все крупные предприятия, мы сильно задолжали банкам. Когда дело доходит до драки, у них есть большое влияние. Они правят. Обычно они оставляют нас в покое. Отдача хорошая. Но ... они выдергивают вилку из розетки ”.
  
  Кузнецов был ошеломлен.
  
  “Черт возьми, Антон, мне жаль. Это, должно быть, ужасно для тебя ”.
  
  “Не совсем для меня, Борис”.
  
  “Но, конечно, если станция перевернется кверху брюхом, вниз по трубам ...”
  
  “Да, ну, теперь, кажется, это было не совсем то, что они сказали. Станция может выжить, но за это придется заплатить ”.
  
  “Какая цена?”
  
  “Теперь послушай, друг, это не имеет ко мне никакого отношения. Если бы это зависело от меня, я бы показывал Игоря Комарова двадцать четыре часа в сутки, но ... ”
  
  “Но что? Выкладывай это.”
  
  “Хорошо. Телеканал больше не будет показывать ни речей, ни митингов г-на Комарова. Таков порядок.”
  
  Кузнецов был на ногах, лицо его побагровело от ярости.
  
  “Ты, блядь, сошел с ума! Мы покупаем это время, помни. Мы платим за это. Это коммерческая станция. Вы не можете отказаться от наших денег ”.
  
  “Очевидно, мы можем”.
  
  “Но этот был оплачен!”
  
  “Похоже, что деньги возвращаются”.
  
  “Я пойду в соседнюю дверь. Вы не единственный коммерческий телеканал в этом городе. Я всегда благоволил тебе, Антон. Ну, не более того”.
  
  “Борис, они принадлежат одним и тем же банкам”.
  
  Кузнецов снова сел. Его колени дрожали.
  
  “Что, черт возьми, происходит?”
  
  “Все, что я могу сказать, Борис, это то, что на кого-то напали. Я понимаю это не больше, чем ты. Но правление вынесло его вчера. Либо мы отказываемся проверять мистера Комарова в течение следующих тридцати дней, либо банки закрывают дело ”.
  
  Кузнецов уставился на него.
  
  “Ты упускаешь слишком много экранного времени. Что ты собираешься выпустить в эфир вместо этого? Казацкий танец?”
  
  “Нет, это странная вещь. Телеканал собирается транслировать репортажи о митингах этого парня-священника ”.
  
  “Какой парень-священник?”
  
  “Вы знаете, проповедник-возрожденец. Всегда призывает людей обратиться к Богу”.
  
  “Бог и царь”, - пробормотал Кузнецов.
  
  “Это он”.
  
  “Отец Грегор”.
  
  “Тот самый. Я сам не могу этого понять, но ... ”
  
  “Ты сумасшедший. У него нет и двух рублей, чтобы потереть друг о друга”.
  
  “В том-то и дело. Деньги, кажется, на месте. Итак, мы показываем его в новостях и в разделе специальных мероприятий. У него чертовски плотный график. Хочешь посмотреть?”
  
  “Нет, я не хочу видеть его чертово расписание”.
  
  С этими словами Кузнецов выбежал. Он понятия не имел, как он собирался сообщить своему кумиру эту новость. Но подозрение, которое было у него в голове в течение трех недель, конкретизировалось в полную веру. Комаров и Гришин обменялись взглядами, когда он сообщил новости о печатных станках, а затем о генерале Николаеве. Они знали что-то, чего не знал он. Но одну вещь он точно знал; что-то шло катастрофически неправильно.
  
  ¯
  
  В тот вечер на другом конце Европы сэра Найджела Ирвина прервали за ужином. Служащий клуба протянул ему телефон.
  
  “Доктор Пробин, сэр Найджел”.
  
  Жизнерадостный голос герольда донесся по линии из его офиса, где он явно работал допоздна.
  
  “Думаю, я поймал твоего мужчину”.
  
  “Твой офис, завтра, в десять часов? Великолепно”.
  
  Сэр Найджел вернул телефон зависшему рядом стюарду.
  
  “Я думаю, что это требует переноса, Трабшоу. Клубный винтаж, если можно.”
  
  
  ГЛАВА 16
  
  В РОССИИ ТО, ЧТО ЗАПАДНЫЕ СТРАНЫ НАЗВАЛИ БЫ полиция называется милицией и подчиняется Министерству внутренних дел, МВД.
  
  Как и большинство полицейских сил, она состоит из двух основных подразделений: федеральной полиции, с одной стороны, и местной, государственной или региональной полиции, с другой.
  
  Регионы называются областями. Крупнейшим из них является Московская область, кусок территории, охватывающий всю столицу федеративной республики и прилегающую сельскую местность. Это как округ Колумбия с добавлением трети Вирджинии и Мэриленда.
  
  Таким образом, Москва принимает, хотя и в разных зданиях, как федеральную, так и московскую милицию. В отличие от западных полицейских учреждений, Министерство внутренних дел России также имеет в своем распоряжении частную армию — сто тридцать тысяч вооруженных до зубов военнослужащих МВД, что почти соответствует реальной армии при Министерстве обороны.
  
  Вскоре после падения коммунизма грибообразный рост организованной преступности стал настолько открытым, настолько повсеместным и настолько скандальным, что Борис Ельцин был вынужден отдать приказ о формировании целых подразделений в федеральной полиции и полиции Московской области для борьбы с распространением мафии.
  
  Задачей федералов была борьба с преступностью по всей стране, но организованная преступность, в основном экономическая, была настолько сконцентрирована в Москве, что Московское управление по борьбе с организованной преступностью, или ГУВД, стало почти таким же крупным, как его федеральный аналог.
  
  ГУВД имело лишь умеренный успех до середины девяностых, когда его возглавил генерал полиции Валентин Петровский. Петровский стал генералом старшего ранга в Коллегии, контролирующей его. Он был назначен из другого города, его привезли из промышленного Нижнего Новгорода, где он приобрел репутацию “жесткого человека”, не дающего взяток. Как и Эллиот Несс, он унаследовал ситуацию, напоминающую Чикаго времен Аль Капоне. В отличие от лидера неприкасаемых, у него было намного больше огневой мощи и намного меньше гражданских прав, о которых стоило беспокоиться.
  
  Он начал свое правление с увольнения дюжины высших офицеров, которых он назвал “слишком близкими” к рассматриваемой теме - организованной преступности. “Слишком близко!” - завопил офицер связи ФБР в посольстве США. “Они были на жалованье у проклятого бога”.
  
  Затем Петровский провел серию негласных тестов на готовность некоторых старших следователей брать взятки. Те, кто сказал предлагающим взятки убираться восвояси, получили продвижения по службе и большие повышения зарплаты. Когда у него под рукой была надежная и честная оперативная группа, он объявил войну организованной преступности. Его отряд по борьбе с бандитизмом внушал преступному миру больший страх, чем любой подобный ранее, и он получил прозвище “Молотов”. Это не было данью уважения давно умершему министру иностранных дел и когорте Сталина; это слово означает “молоток”.
  
  Как и любой честный полицейский, он не выиграл их все. Рак зашел слишком глубоко. У организованной преступности были друзья в высших кругах. Слишком много гангстеров отправились в суд и вернулись оттуда с неизменными улыбками.
  
  Ответ Петровского состоял в том, чтобы не проявлять чрезмерной осторожности при захвате пленных. Для поддержки своих детективов как федеральные, так и городские подразделения по борьбе с бандитизмом имели вооруженные отряды. Сотрудники федеральной полиции назывались ОМОН, а собственные силы быстрого реагирования Петровского - СОБР.
  
  В первые дни Петровский лично руководил рейдами, не предупреждая заранее, чтобы предотвратить утечки. Если бандиты, подвергшиеся налету, приходили тихо, их ждал суд; если один из них совал руку подмышку или пытался уничтожить улики или сбежать, Петровский ждал, пока все это закончится, говорил “Тук-тук” и требовал мешки для трупов.
  
  К 1998 году он понял, что самой крупной мафиозной группировкой на сегодняшний день и, казалось бы, самой неприступной была банда Долгоруких, базирующаяся в Москве, контролирующая большую часть России к западу от Урала, невероятно богатая и способная своим богатством приобрести огромное влияние. В течение двух лет до зимы 1999 года он вел личную войну против Долгоруких, и они ненавидели его за это.
  
  ¯
  
  УМАР Гунаев сказал Джейсону Монку при их первой встрече, что ему нет необходимости подделывать документы, удостоверяющие личность в России; за деньги можно просто купить настоящий предмет. В начале декабря Монк проверил это хвастовство на практике.
  
  То, что он имел в виду, было бы четвертым случаем, когда ему удалось бы побеседовать с российской знаменитостью наедине, когда он летал под чужим флагом. Но поддельное письмо от митрополита Антония Русской православной церкви в Лондоне было создано в этом городе. То же самое было с письмом, якобы пришедшим из Дома Ротшильдов. Генерал Николаев не просил никаких документов, удостоверяющих личность; было достаточно формы офицера Генерального штаба. Генерала Валентина Петровского, живущего под ежедневной угрозой убийства, охраняли днем и ночью.
  
  Откуда чеченский лидер их взял, Монк никогда не спрашивал. Но они выглядели хорошо. У них была фотография Монка с коротко остриженными светлыми волосами, и они идентифицировали его как полковника полиции из личного состава первого заместителя главы Управления по борьбе с организованной преступностью Федерального Министерства внутренних дел. Как таковой он не был бы лично известен Петровскому, но был бы коллегой из федеральной полиции.
  
  Одной из вещей, которая не изменилась после падения коммунизма, была русская привычка выделять целые жилые кварталы для старших офицеров той же профессии. В то время как на Западе политики, государственные служащие и старшие офицеры обычно живут в своих частных домах, разбросанных по пригородам, в Москве наблюдается тенденция к бесплатному проживанию группами в государственных многоквартирных домах.
  
  Это главным образом потому, что посткоммунистическое государство просто забрало эти квартиры у старого Центрального комитета и создало резиденции, не сдаваемые в аренду. Многие из этих зданий были и остаются расположенными вдоль северной стороны Кутузовского проспекта, где когда-то жил Брежнев и большая часть Политбюро. Петровский жил на восьмом этаже, чуть ниже верхнего этажа здания на Кутузовском проспекте. У дюжины других высокопоставленных полицейских тоже были там квартиры. Было по крайней мере одно преимущество в том, чтобы собрать всех этих людей одной профессии в одном здании. Частные граждане были бы раздражены безопасностью; генералы полиции полностью понимали необходимость этого.
  
  Автомобиль, на котором Монах ездил в тот вечер, чудесным образом приобретенный или “позаимствованный” Гунаевым, был настоящей черной чайкой милиции МВД, которая остановилась у шлагбаума, ведущего во внутренний двор жилого дома. Один омоновец жестом приказал опустить заднее стекло, в то время как второй прикрывал машину своим автоматом.
  
  Монк показал свое удостоверение личности и пункт назначения и затаил дыхание. Охранник изучил пропуск, кивнул и удалился в свою будку, чтобы позвонить. Затем он вернулся.
  
  “Генерал Петровский спрашивает, что касается вашего бизнеса”.
  
  “Скажите генералу, что у меня есть документы от генерала Чеботарева, дело срочное”, - сказал Монк. Он назвал человека, который был бы его настоящим начальником. Состоялся второй телефонный разговор. Затем охранник ОМОНа кивнул своему коллеге, и шлагбаум поднялся. Монк припарковался на свободном месте и зашел внутрь.
  
  На стойке регистрации на первом этаже был охранник, который кивком пропустил его, и еще двое у лифта на восьмом этаже. Они обыскали его, проверили его дипломат и изучили его документы, удостоверяющие личность. Затем один из них заговорил по внутренней связи. Дверь открылась через десять секунд. Монк знал, что за ним наблюдали через глазок в двери.
  
  Там был слуга в белой куртке, чье телосложение и манеры поведения свидетельствовали о том, что он мог подать гораздо больше, чем канапе, если того требовал случай, и тогда семейная атмосфера становилась понятной. Маленькая девочка выбежала из гостиной, уставилась на него и сказала: “Это моя долли”. Она держала куклу с льняными волосами в ночной рубашке. Монк ухмыльнулся.
  
  “Она прелестна. А как тебя зовут?”
  
  “Татьяна”.
  
  Появилась женщина лет под тридцать, извиняющимся тоном улыбнулась и увела ребенка. Из-за ее спины вышел мужчина в рубашке без пиджака, вытирая рот, как любой гражданин, которого прервали за ужином.
  
  “Полковник Сорокин?”
  
  “Сэр”.
  
  “В неурочное время звонить”.
  
  “Мне жаль. Все просто произошло в спешке. Я могу подождать, пока ты закончишь ужин ”.
  
  “Нет необходимости. Только что закончил. В любом случае, сейчас по телевизору показывают мультики, так что я уже отошел от этого. Подойди сюда”.
  
  Он провел меня в кабинет рядом с холлом. При более ярком освещении Монк смог разглядеть, что преступник был не старше его и в такой же форме.
  
  Три раза, с патриархом, генералом и банкиром, он начинал с того, что раскрывал, что его идентификационный номер доступа был фальшивым, и это просто сходило ему с рук. На этот раз он рассчитал, что вполне может оказаться мертвым, с извинениями позже. Он открыл свой атташе-кейс. Охранники снаружи обыскали его, но увидели только два файла на русском и не прочли ни слова. Монк протянул серый файл, отчет о проверке.
  
  “Дело вот в чем, генерал. Мы придерживаемся мнения, что это довольно тревожно ”.
  
  “Могу я прочитать это позже?”
  
  “Это действительно могло бы стать событием этой ночи”.
  
  “О, к черту это. Ты пьешь?”
  
  “Не при исполнении, сэр”.
  
  “Тогда они улучшаются в МВД. Кофе?”
  
  “Полюби немного, это был долгий день”.
  
  Генерал Петровский улыбнулся.
  
  “Когда это не так?”
  
  Он подозвал слугу и заказал кофе на двоих. Затем он начал читать. Пришел камердинер, принес кофе и ушел. Монах служил сам. Наконец генерал Петровский поднял глаза.
  
  “Откуда, черт возьми, это взялось?”
  
  “Британская разведка”.
  
  “Что?”
  
  “Но это не провокация. Он был проверен. Вы могли бы перепроверить утром. Н. И. Акопов, секретарь, который оставил манифест валяться без дела, мертв. То же самое касается старой уборщицы Зайцевой. То же самое с британским журналистом, который на самом деле ничего не знал ”.
  
  “Я помню его”, - задумчиво сказал Петровский. “Это выглядело как групповое убийство, но без мотива. Не для иностранного репортера. Ты думаешь, это были ”Черные гвардейцы" Комарова?"
  
  “Или убийцы Долгоруких, нанятые для этой работы”.
  
  “Так где же этот таинственный черный манифест?”
  
  “Вот, генерал”.
  
  Монк похлопал по своему портфелю.
  
  “У тебя есть копия? Ты принес его с собой?”
  
  “Да”.
  
  “Но, согласно этому, оно отправилось в британское посольство. Затем в Лондон. Как она к тебе попала?”
  
  “Мне это дали”.
  
  Генерал Петровский смотрел на него с нескрываемым подозрением.
  
  “И как, черт возьми, МВД получает копию? … Вы не из МВД. От кого ты, черт возьми, такой? SVR? ФСБ?”
  
  Две организации, которые он назвал, были Российской службой внешней разведки и Федеральной службой безопасности, преемниками Первого и Второго главных управлений старого КГБ.
  
  “Ни то, ни другое, сэр. Я из Америки.”
  
  Генерал Петровский не выказал страха. Он просто пристально посмотрел на своего посетителя, ища следы угрозы, потому что его семья была по соседству, и этот человек мог быть наемным убийцей. Но он мог вычислить, что у самозванца не было ни бомбы, ни пистолета.
  
  Монк начал говорить, объясняя, как файл в черной обложке по его делу попал в посольство, затем в Лондон, затем в Вашингтон. Как это было прочитано менее чем сотней человек в двух правительствах. Он не упомянул о Совете Линкольна; если бы генерал Петровский хотел верить, что Монк представляет правительство США, это не причинило бы вреда.
  
  “Как твое настоящее имя?”
  
  “Джейсон Монк”.
  
  “Вы действительно американец?”
  
  “Да, сэр”.
  
  “Ну, твой русский чертовски хорош. Итак, что же в этом Черном Манифесте?”
  
  “Среди прочего, смертный приговор Игоря Комарова вам и большинству ваших людей”.
  
  В наступившей тишине монах услышал слова на русском “Это мой мальчик”, доносящиеся из-за стены. Том и Джерри по телевизору. Татьяна визжала от смеха. Петровский протянул руку.
  
  “Покажи”, - сказал он.
  
  Он потратил тридцать минут на чтение сорока страниц, разделенных на двадцать тематических рубрик. Затем он бросил его обратно.
  
  “Чушь собачья”.
  
  “Почему?”
  
  “Ему это не могло сойти с рук”.
  
  “У него есть до сих пор. Частная армия черных стражников, великолепно экипированная и оплаченная. Более многочисленный, но менее хорошо обученный корпус молодых бойцов. И достаточно денег, чтобы в них утонуть. Крестные отцы Долгоруких заключили с ним сделку два года назад. Военный сундук с четвертью миллиарда долларов США, чтобы купить верховную власть на этой земле ”.
  
  “У вас нет доказательств”.
  
  “Этот манифест - доказательство. Ссылка на награждение поставщиков средств. Долгорукие захотят свой фунт мяса. Вся территория всех их соперников. После уничтожения чеченцев и изгнания армян, грузин и украинцев, это не будет проблемой. Но они захотят большего. Месть тем, кто преследовал их. Начиная с Коллегии подразделений по борьбе с бандитизмом.
  
  “Им понадобится фураж для их новых лагерей рабов, для добычи золота, соли и свинца. Кто может быть лучше, чем молодые люди, которыми вы командуете, СОБР и ОМОН? Конечно, ты не доживешь до того, чтобы увидеть это ”.
  
  “Он может и не победить”.
  
  “Верно, генерал, он не может. Его звезда падает. Генерал Николаев донес на него несколько дней назад ”.
  
  “Я видел это. Чертовски удивительно, подумал я. Что-нибудь связанное с тобой?”
  
  “Может быть”.
  
  “Умный”.
  
  “Теперь коммерческие телеканалы прекратили его трансляцию. Его журналы прекратили выпуск. Последние опросы общественного мнения оценивают его в шестьдесят процентов против семидесяти в прошлом месяце.”
  
  “Итак, его рейтинги падают, мистер Монк. Он может и не победить ”.
  
  “Но если он это сделает?”
  
  “Я не могу пойти против всех президентских выборов. Может, я и генерал, но я все еще просто полицейский. Вам следует обратиться к исполняющему обязанности президента ”.
  
  “Парализованный страхом”.
  
  “Я все еще не могу помочь”.
  
  “Если он думает, что не сможет победить, он может нанести удар по штату”.
  
  “Если кто-нибудь нанесет удар по государству, мистер Монк, государство будет защищаться само”.
  
  “Вы когда-нибудь слышали о Сиппеншафте, генерал?”
  
  “Я не говорю по-английски”.
  
  “Это немецкий. Могу я узнать ваш личный номер здесь?”
  
  Петровский кивнул на ближайший телефон. Монах запомнил это. Он собрал свои файлы и положил их в свой кейс.
  
  “Это немецкое слово. Что это значит?”
  
  “Когда части немецкого офицерского корпуса нанесли удар по Гитлеру, они были повешены на фортепианной проволоке. По закону Сиппеншафта их жены и дети отправились в лагеря”.
  
  “Даже коммунисты этого не делали”, - огрызнулся Петровский. “Семьи потеряли свои квартиры, места в школах. Но не лагеря ”.
  
  “Он сумасшедший, ты знаешь. За вежливым фасадом он не в своем уме. Но Гришин будет выполнять его приказы во всем. Могу я теперь идти?”
  
  “Тебе лучше убраться отсюда, пока я тебя не арестовал”.
  
  Монах был у двери.
  
  “На вашем месте я бы принял некоторые меры предосторожности. Если он победит или будет выглядеть так, что проиграет, тебе, возможно, придется бороться за свою жену и ребенка ”.
  
  Затем он исчез.
  
  ¯
  
  ДОКТОР Пробин был похож на маленького и взволнованного школьника. Он с гордостью подвел сэра Найджела Ирвина к таблице три на три фута, прикрепленной к одной из стен. Очевидно, что он создал это сам.
  
  “Что ты думаешь?” он сказал.
  
  Сэр Найджел уставился на него, ничего не понимая. Имена множество имен, связанных вертикальными и горизонтальными линиями.
  
  “Монгольское подполье без перевода”, - предположил он. Пробин усмехнулся.
  
  “Неплохо. Вы смотрите на переплетение частей четырех европейских королевских домов. Датский, греческий, британский и русский. Два все еще существуют, один не действует и один вымер.”
  
  “Объясни”, - взмолился Ирвин. Доктор Пробин взял большие красные, синие и черные маркеры.
  
  “Давайте начнем с самого верха. Датчане. Они - ключ ко всему этому ”.
  
  “Датчане? Почему датчане?”
  
  “Позвольте мне рассказать вам правдивую историю, сэр Найджел. Сто шестьдесят лет назад жил король Дании, у которого было несколько детей. Вот они.”
  
  Он указал на верхнюю часть таблицы, где было указано имя короля Дании, а под его именем горизонтальной линией - имена его потомков.
  
  “Теперь старший мальчик стал наследным принцем и наследовал своему отцу. Для нас больше нет интереса. Но самый молодой...”
  
  “Принцу Уильяму предложили стать королем Греции Георгом Первым. Ты упоминал об этом, когда я был здесь в последний раз.”
  
  “Великолепно”, - сказал Пробин. “Какое воспоминание. И вот он снова здесь; он улетает в Афины и становится королем Греции. Что он делает? Он женится на великой княгине Ольге из России, и у них рождается принц Николай, принц Греции, но этнически наполовину датчанин, наполовину русский, то есть Романов. Теперь давайте оставим принца Николаса на заднем плане, он все еще холостяк ”.
  
  Он отметил Николаса синим цветом, обозначающим Грецию, и указал на датчан вверху.
  
  “У старого короля тоже были дочери, и две из них неплохо устроились. Дагмар уехала в Москву, чтобы стать императрицей России, сменила имя на Марию, перешла в православную церковь и родила Николая Второго Всея Руси.”
  
  “Убит со всей своей семьей в Екатеринбурге”.
  
  “Именно. Но посмотри на другой. Александра Датская приехала сюда и вышла замуж за нашего принца, который стал Эдуардом Седьмым. Они произвели на свет возможного Георгия Пятого. Видишь?”
  
  “Итак, царь Николай и король Георг были двоюродными братьями”.
  
  “Именно. Их матери были сестрами. Итак, в Первую мировую войну царь России и король Англии были двоюродными братьями. Когда король Георг назвал царя "кузеном Ники’, он был абсолютно точен ”.
  
  “За исключением того, что закончилось в 1917 году”.
  
  “Это действительно произошло. Но теперь взгляните на британскую линию.”
  
  Доктор Пробин протянул руку и обвел красным короля Эдуарда и королеву Александру. Его красная ручка провела через поколение, чтобы обвести короля Георга V.
  
  “Итак, у него было пятеро сыновей. Джон умер мальчиком, остальные выросли. Вот они: Дэвид, Альберт, Генри и Джордж. Это последнее, что нас интересует, принц Джордж ”.
  
  Красная ручка спустилась от Георга V, чтобы окутать его четвертого сына, принца Джорджа Виндзорского.
  
  “Итак, он погиб в авиакатастрофе во время Второй мировой войны, но у него было два сына, оба живы сегодня. Вот они, но мы должны сосредоточиться на младшем из них ”.
  
  Красная ручка спустилась к нижней строке, чтобы обвести второго английского принца.
  
  “Теперь следуйте по линии назад”, - сказал доктор Пробин. “Его отцом был принц Джордж, его дедушкой король Георг, но его прабабушка была сестрой матери царя. Две датские принцессы, Дагмар и Александра. Этот человек связан с Домом Романовых браком”.
  
  “Мммм. Давным-давно, - сказал сэр Найджел.
  
  “Ах, это еще не все. Посмотри на это.”
  
  Он бросил на стол две фотографии. Два бородатых, мрачных лица, смотрящих прямо в камеру.
  
  “Что ты думаешь?”
  
  “Они могли бы быть братьями”.
  
  “Ну, это не так. Между ними восемьдесят лет. Это мертвый царь Николай Второй; другой - живой английский принц. Посмотрите на лица, сэр Найджел. Это не типично британские лица — в любом случае, царь был наполовину русским, наполовину датчанином. Это не типичные русские лица. Это датские лица; в них течет датская кровь, от этих двух датских сестер ”.
  
  “И это все? Связь через брак?”
  
  “Далеко не так. Лучшее еще впереди. Помнишь принца Николая?”
  
  “Тот, что на заднем плане? Принц Греции, но на самом деле наполовину датчанин, наполовину русский?”
  
  “Это тот самый. Итак, у царя Николая была двоюродная сестра, великая княгиня Елена. Что она сделала? Сбежала в Афины и вышла замуж за Николаса. Итак, он наполовину Романов, а она на все сто процентов. Следовательно, их потомство на три четверти русское и романовское. И она была принцессой Мариной”.
  
  “Кто приходил сюда ...”
  
  “И вышла замуж за принца Джорджа Виндзорского. Итак, эти два живых человека, его сыновья, на три восьмых Романовы, и в наши дни это примерно то же самое, что вы можете получить. Это не значит, что есть линейная претензия — слишком много женщин на пути, что запрещено Законом Паулины. Но связь через брак осуществляется по отцовской линии, а через кровь - по материнской ”.
  
  “Это относится к обоим братьям?”
  
  “Да, и кое-что еще. Их мать, Марина, была членом Православной церкви на момент рождения обоих. Это важнейшее условие для принятия православной иерархией, и таких, как это, немного ”.
  
  “Это относится к обоим братьям?”
  
  “Да, конечно. И оба служили в британской армии, дослужившись до звания майора.”
  
  “Тогда как насчет старшего брата?”
  
  “Ах, вы упомянули возраст, сэр Найджел. Старшему шестьдесят четыре года, что выходит за рамки ваших рекомендаций. Младшему в этом году исполнилось пятьдесят семь. Это почти все, о чем вы просили. Родился принцем царствующего дома, кузеном королевы, от одного брака, двадцатилетний сын, женат на австрийской графине, вполне привычный ко всем этим церемониям, все еще энергичный, бывший военный. Но убийца в том, что он служил в разведывательном корпусе, прошел полный курс русского языка и, черт возьми, почти владеет двумя языками ”.
  
  Доктор Пробин, сияя, оторвался от своей разноцветной карты. Сэр Найджел уставился на лицо на фотографии.
  
  “Где он живет?”
  
  “В течение недели, здесь, в Лондоне. По выходным, у него дома за городом. Он указан в Debrett.”
  
  “Возможно, мне следует сказать пару слов”, - задумчиво произнес сэр Найджел. “И последнее, доктор Пробин. Есть ли какой-нибудь другой мужчина, который так полностью соответствует всем требованиям?”
  
  “Не на этой планете”, - сказал вестник.
  
  В те выходные сэр Найджел Ирвин, получив назначение, отправился в западную Англию, чтобы повидаться с младшим из двух принцев в его загородном доме. Его вежливо приняли и серьезно выслушали. Наконец принц проводил его до машины.
  
  “Если половина того, что вы говорите, правда, сэр Найджел, я нахожу это совершенно невероятным. Конечно, я следил за событиями в России из средств массовой информации. Но это ... Мне придется тщательно все обдумать, подробно проконсультироваться со своей семьей и, конечно, попросить о личной встрече с Ее Величеством ”.
  
  “Этого может никогда не случиться, сэр. Возможно, плебисцита никогда не будет. Или ответ людей может быть обратным ”.
  
  “Тогда нам придется подождать до этого дня. Счастливого пути, сэр Найджел”.
  
  ¯
  
  На третьем этаже отеля "Метрополь" расположен один из лучших ресторанов традиционной русской кухни Москвы. Боярский зал, или Боярский зал, назван в честь группы аристократов, которые когда-то окружали царя и, если он был слаб, правили вместо него. Она сводчатая, обшита панелями и украшена превосходным орнаментом, напоминающим о давно ушедшей эпохе. Превосходные вина соперничают с ледяной водкой, форель, лосось и осетрина - из рек, заяц, олень и кабан - из степей России.
  
  Именно сюда вечером 12 декабря генерал Николай Николаев был доставлен своим единственным оставшимся в живых родственником, чтобы отпраздновать свой семьдесят четвертый день рождения.
  
  Галина, младшая сестра, которую он когда-то нес на спине по горящим улицам Смоленска, выросла и стала учительницей, а в 1956 году, в возрасте двадцати пяти лет, она вышла замуж за коллегу-учителя по фамилии Андреев. Их сын, Миша, родился в конце того же года.
  
  В 1963 году она и ее муж погибли в автокатастрофе, одном из тех дурацких происшествий, в которых пьяный в водку идиот въехал прямо в них.
  
  Полковник Николаев прилетел домой из Дальневосточного командования, чтобы присутствовать на похоронах. Но было еще кое-что, письмо от его сестры, написанное двумя годами ранее.
  
  “Если со мной и Иваном когда-нибудь что-нибудь случится, - писала она, “ я прошу тебя позаботиться о маленьком Мише”. Николаев стоял у могилы рядом с серьезным маленьким мальчиком, которому только что исполнилось семь, который отказался плакать.
  
  Поскольку оба родителя были государственными служащими — при коммунизме каждый был государственным служащим — их квартира была конфискована. У полковника-танкиста, которому тогда было тридцать семь, не было московской квартиры. Когда он был в отпуске, он жил в холостяцкой квартире в Офицерском клубе имени Фрунзе. Комендант согласился, что мальчик может остаться у него строго на временной основе.
  
  После похорон он отвел мальчика в столовую поесть, но ни у того, ни у другого не было особого аппетита.
  
  “Что, черт возьми, мне с тобой делать, Миша?” спросил он, но вопрос был больше к самому себе.
  
  Позже он уложил мальчика в его односпальную кровать и бросил несколько одеял на диван для себя. Сквозь стену он мог слышать, как мальчик, наконец, начал плакать. Чтобы отвлечься, он включил радио и узнал, что в Кеннеди только что стреляли в Далласе.
  
  Одним из преимуществ ношения медалей тройного Героя было то, что это придавало владельцу определенное влияние. Обычно мальчики поступают в престижную военную академию имени Нахимова в возрасте десяти лет, но в этом случае власти согласились сделать исключение. Очень маленького и очень напуганного семилетнего мальчика переодели в форму кадета и приняли в Нахимовский. Затем его дядя вернулся на Дальний Восток, чтобы завершить свое турне.
  
  На протяжении многих лет генерал Николаев делал все, что мог, навещая его всякий раз, когда он был дома в отпуске, и, когда его откомандировали в генеральный штаб, приобрел собственную квартиру в Москве, где подрастающая молодежь могла оставаться во время каникул.
  
  В восемнадцать лет Миша Андреев получил звание лейтенанта и, что вполне естественно, выбрал танки. Двадцать пять лет спустя ему было сорок три, и он был генерал-майором, командующим элитной танковой дивизией под Москвой.
  
  Двое мужчин вошли в ресторан сразу после восьми, их столик был заказан и ждал их. Виктор, старший официант, был бывшим танкистом; он бросился вперед с протянутой рукой.
  
  “Рад видеть вас, генерал. Ты не будешь помнить меня. Я был наводчиком тридцать первого Майкопского в Праге в 1968 году. Ваш столик вон там, напротив галереи.”
  
  Головы повернулись, чтобы посмотреть, из-за чего весь сыр-бор. Американские, швейцарские и японские бизнесмены с любопытством уставились на него. Среди немногих русских посетителей кто-то пробормотал: “Это Коля Николаев”.
  
  Виктор приготовил два полных бокала мороженого "Московская" за счет заведения. Миша Андреев поднял бокал за своего дядю и единственного отца, которого он действительно помнил.
  
  “За ваше здоровье.Впереди еще семьдесят четыре”.
  
  “Чушь собачья. За большое здоровье”
  
  Оба мужчины выплеснули жидкость в один, сделали паузу, крякнули, когда она попала в точку.
  
  Над баром в Боярском зале расположена галерея, с которой посетителям поют традиционные русские песни. В тот вечер певцами были статная блондинка в одеянии принцессы Романовых и мужчина в смокинге, обладавший богатым баритоном.
  
  Когда они закончили балладу, которую исполняли дуэтом, певец выступил вперед один. Живой оркестр в конце галереи сделал паузу, и глубокий, сочный голос начал песню о любви солдата к девушке, которую он оставил дома, “Калинка”.
  
  Русские прекратили болтовню и сидели в тишине; иностранцы последовали их примеру. Баритон заполнил зал … “Калинка, Калинка, Калинка майя...”
  
  Когда отзвучали последние аккорды, русские поднялись, чтобы выпить за седоусого мужчину, сидящего спиной к гобеленам. Певица поклонилась и приняла его аплодисменты. Виктор был рядом с группой из шести японских посетителей.
  
  “Кто такой старик?” - спросил один из них по-английски.
  
  “Герой войны, Великой Отечественной войны”, - ответил Виктор.
  
  Говорящий по-английски перевел для остальных.
  
  “Ах, так”, - сказали они и подняли свои бокалы. “Кампей”.
  
  Дядя Коля кивнул и просиял, поднял свой бокал за певицу и зал и выпил.
  
  Форель и утка были вкусными, к ним прилагались армянское красное вино и кофе. По ценам Боярского, это стоило генерал-майору месячной зарплаты. Он считал, что его дядя того стоил.
  
  Вероятно, только когда ему исполнилось тридцать и он повидал немало совершенно плохих офицеров, немало на высоких постах, он понял, почему его дядя стал легендой среди танкистов. Он обладал тем, чего у плохих офицеров никогда не было, - страстной заботой о людях, служащих под его началом. К тому времени, когда он получил свою первую дивизию и свой первый красный значок, генерал-майор Андреев, глядя на беспорядки в Чечне, признал, что России повезло бы увидеть еще одного такого, как дядя Коля.
  
  Племянник никогда не забывал того, что произошло, когда ему было десять. Между 1945 и 1965 годами ни Сталин, ни Хрущев не сочли нужным воздвигнуть кенотаф погибшим на войне в Москве. Их собственные культы личности были важнее, несмотря на тот факт, что ни один из них не был бы на вершине мавзолея Ленина, чтобы принять салют в День мая, если бы не миллионы погибших в период с 1941 по 1945 год.
  
  Затем, в 1966 году, после ухода Хрущева, Политбюро, наконец, распорядилось о строительстве кенотафа и вечного огня в память о Неизвестном солдате.
  
  Тем не менее, открытое пространство не использовалось. Мемориал был спрятан под деревьями Александровского сада, недалеко от Кремлевской стены, в месте, которое никогда не привлекло бы внимания тех, кто стоит в бесконечной очереди, чтобы увидеть забальзамированные останки Ленина.
  
  После Первомайского парада в том году, когда десятилетний кадет широко раскрытыми глазами наблюдал за катящимися танками, пушками и ракетами, марширующими гуськом войсками и танцующими гимнастами, пересекающими Красную площадь, его дядя взял его за руку и повел по Кремлевской аллее между садами и Манежем.
  
  Под деревьями лежала плита из красного полированного гранита с плоской вершиной. Рядом с ней горел огонь в бронзовой чаше.
  
  На плите были написаны слова: Твоя могила неизвестна, твое достижение бессмертно.
  
  “Я хочу, чтобы ты дал мне обещание, мальчик”, - сказал полковник.
  
  “Да, дядя”.
  
  “Их там миллион, отсюда до Берлина. Мы не знаем, где они лежат, во многих случаях кем они были. Но они сражались вместе со мной, и они были хорошими людьми. Понимаешь?”
  
  “Да, дядя”.
  
  “Что бы они тебе ни обещали, какие бы деньги, продвижение по службе или почести они тебе ни предлагали, я не хочу, чтобы ты когда-либо предавал этих людей”.
  
  “Я обещаю, дядя”.
  
  Полковник медленно поднес руку к козырьку фуражки. Кадет последовал его примеру. Проходящая мимо толпа из провинции, сосущая батончики мороженого, с любопытством наблюдала за происходящим. Их гид, в чьи обязанности входило рассказывать им, каким великим человеком был Ленин, был явно смущен и прогнал их за угол к мавзолею.
  
  “На днях видел вашу статью в Известиях”, - сказал Миша Андреев. “Вызвал настоящий переполох на базе”.
  
  Генерал Николаев пристально посмотрел на него.
  
  “Тебе это не понравилось?”
  
  “Удивлен, вот и все”.
  
  “Ты знаешь, я это имел в виду”.
  
  “Да, я полагаю, ты это сделал. Обычно ты так и делаешь”.
  
  “Он засранец, парень”.
  
  “Если ты так говоришь, дядя. Хотя, похоже, он собирается победить. Возможно, тебе следовало держать рот на замке ”.
  
  “Слишком стар для этого. Говори так, как я найду ”.
  
  Старик, казалось, на некоторое время погрузился в раздумья, глядя на “принцессу Романовых”, поющую на галерее наверху. Иностранные посетители думали, что они узнали “Those Were the Days, My Friend”, которая вовсе не западная песня, а старинная русская баллада. Затем генерал протянул руку и схватил племянника за предплечье.
  
  “Послушай, парень, если со мной когда-нибудь что-нибудь случится...”
  
  “Не будь глупцом, ты переживешь многих из нас”.
  
  “Послушай, если что-нибудь случится, я хочу, чтобы ты посадил меня в Новодевичьем. Все в порядке? Я не хочу жалкого гражданского процесса, я хочу епископа и все остальное, всю сделку. Понимаешь?”
  
  “Ты, епископ?Я не думал, что ты веришь во все это ”.
  
  “Не будь дураком. Ни один человек, у которого немецкий восемьдесят восьмой приземлился в шести футах от него и не взорвался, не верит, что там, наверху, кто-то должен быть. Конечно, я должен был притворяться, мы все притворялись. Членство в партии, лекции по идеологической обработке, все это прилагалось к работе, и все это было дерьмом. Итак, это то, чего я хочу. Теперь давайте отставим кофе и пойдем. Есть служебная машина?”
  
  “Да”.
  
  “Хорошо, потому что мы оба под кайфом. Ты можешь отвезти меня домой ”.
  
  ¯
  
  Ночной спальный поезд из Киева, столицы независимой республики Украина, прогрохотал сквозь морозную тьму в сторону Москвы.
  
  В шестом вагоне, купе 2B, двое англичан сидели и играли в джин-рамми. Брайан Винсент посмотрел на свои часы.
  
  “Полчаса до границы, сэр Найджел. Лучше готовься ко сну ”.
  
  “Полагаю, да”, - сказал Найджел Ирвин. Все еще полностью одетый, он забрался на верхнюю койку и натянул одеяла до подбородка.
  
  “Смотришь роль?” он спросил. Бывший солдат кивнул.
  
  “Остальное предоставьте мне, сэр”.
  
  На границе была короткая остановка. Украинские чиновники в поезде уже проверили два паспорта. Русские поднялись на борт на привале.
  
  Десять минут спустя раздался стук в дверь спального отсека. Винсент раскрылся.
  
  “Da?”
  
  “Поздравьте, пожалуйста”.
  
  Внутри купе горел только тусклый синий свет, и хотя свет в коридоре был желтым и более ярким, российскому инспектору пришлось вглядываться.
  
  “Без визы”, - сказал он.
  
  “Конечно, нет. Это дипломатические паспорта. Виза не требуется”.
  
  Украинец указал на слово на английском языке на обложке каждого паспорта.
  
  “Дипломат”, - сказал он.
  
  Русский кивнул, слегка смущенный. У него была инструкция от ФСБ в Москве, оповещение на всех пунктах пропуска, следить за именем и лицом или обоими сразу.
  
  “Старик”, - сказал он, указывая на второй паспорт.
  
  “Он там, наверху”, - сказал молодой дипломат. “На самом деле, как вы видите, он очень старый. Он плохо себя чувствует. Тебе обязательно его беспокоить?”
  
  “Кто он такой?”
  
  “Ну, на самом деле он отец нашего посла в Москве. Вот почему я сопровождаю его туда. Чтобы увидеть своего сына’.
  
  Украинец указал на лежащую фигуру на койке.
  
  “Отец посла”, - сказал он.
  
  “Спасибо, я понимаю по-русски”, - сказал русский. Он был озадачен. Круглолицый, лысый мужчина в паспорте не имел никакого отношения к описанию, которое ему дали. Как и название. Ни Трабшоу, ни Ирвайна. Просто лорд Асквит.
  
  “В коридоре, должно быть, холодно”, - сказал Винсент. “Холод пробирает до костей. Пожалуйста. Для дружбы. Из специального запаса нашего посольства в Киеве.”
  
  Литр водки был исключительного качества, такого не купишь ни за какие деньги. Украинец кивнул, улыбнулся и подтолкнул локтем своего российского коллегу. Русский хмыкнул, проштамповал оба паспорта и прошел дальше.
  
  “Было плохо слышно под всеми этими одеялами, но звучало неплохо”, - сказал сэр Найджел, когда дверь закрылась. Он спрыгнул с верхней койки.
  
  “Давайте просто скажем, чем их меньше, тем лучше”, - сказал Винсент и принялся уничтожать два фальшивых паспорта в раковине. Осколки попадут в отверстие туалета и будут разбросаны по снегам юга России. Один, чтобы войти, и один, чтобы выйти. Выездные паспорта с их красиво оформленными въездными штампами были заперты.
  
  Винсент с любопытством посмотрел на сэра Найджела. В тридцать три года он осознавал, что пожилой мужчина может быть не только его отцом, но и биологически его дедом. Как бывший солдат спецназа, он побывал в нескольких трудных местах, не исключая лежание в пустыне Западного Ирака в ожидании, когда мимо пролетит ракета "Скад". Но всегда были товарищи, пистолет, гранаты, способ дать отпор.
  
  Мир, в который сэр Найджел Ирвин ввел его, хотя и за очень большую плату, мир обмана и дезинформации, бесконечного дыма и зеркал, вызвал у него потребность в двойной порции водки. К счастью, в его сумке нашлась вторая бутылка этого особого напитка. Он помог себе сам.
  
  “Не хотите ли одну, сэр Найджел?”
  
  “Не для меня”, - сказал Ирвин. “Расстраивает желудок, обжигает горло. Но я присоединюсь к вам кое с чем другим”.
  
  Он отвинтил серебряную фляжку из своего атташе-кейса и налил немного в прикрепленный к ней серебряный стаканчик. Он поднял его в сторону Винсента и сделал благодарный глоток. Это был винтажный портвейн мистера Трабшоу из Сент-Джеймса.
  
  “Я действительно думаю, что вам все это нравится”, - сказал бывший сержант Винсент.
  
  “Мой дорогой мальчик, мне уже много лет так не было весело”.
  
  Поезд высадил их на Московской конечной станции сразу после рассвета. Температура была пятнадцать ниже нуля. Каким бы унылым ни казался железнодорожный вокзал зимой тем, кто спешит домой к пылающему очагу, на нем все равно намного теплее, чем на улицах. Когда сэр Найджел и Винсент сошли с ночного киевского экспресса, вестибюль Курского вокзала был наводнен замерзшей и голодной городской беднотой.
  
  Они прижимались как можно ближе к прогретым двигателям, пытались поймать случайную волну тепла, доносящуюся из кафе, или просто лежали на бетоне, пытаясь пережить еще одну ночь.
  
  “Держитесь очень близко ко мне, сэр”, - пробормотал Винсент, когда они двинулись к билетному барьеру, за которым был открытый вестибюль. Когда они направлялись к стоянке такси, к ним приблизилась толпа изгоев с протянутыми руками, головами, закутанными в шарфы, небритыми лицами, ввалившимися глазами.
  
  “Боже милостивый, это ужасно”, - пробормотал сэр Найджел.
  
  “Не доставай свои деньги, ты устроишь беспорядки”, - отрезал его телохранитель. Несмотря на свой возраст, сэр Найджел носил свою собственную ручку и атташе-кейс, оставляя Винсенту одну свободную руку. Бывший солдат спецназа держал его под левой подмышкой, указывая на то, что у него есть пистолет и он воспользуется им, если потребуется.
  
  Таким образом, он повел пожилого мужчину впереди себя через толпу к внешнему тротуару, где с надеждой ждали несколько такси. Когда сэр Найджел отмахнулся от протянутой руки с мольбой, он услышал голос ее владельца, кричащий ему в спину:
  
  “Иностранец! Проклятый иностранец!”
  
  “Это потому, что они думают, что мы богаты”, - сказал Винсент ему на ухо. “Мы иностранцы, поэтому мы богаты”.
  
  Крики сопровождали их до самого тротуара. “Гребаный иностранец. Жди Комарова”.
  
  Когда они благополучно уселись в грохочущее такси, Ирвин откинулся назад.
  
  “Я и не подозревал, что все стало так плохо”, - пробормотал он. “В прошлый раз я просто поехал из аэропорта в Национальный и обратно”.
  
  “Сейчас настоящая зима, сэр Найджел. Зимой всегда хуже”.
  
  Когда они выезжали с привокзальной площади, перед ними развернулся грузовик милиции. Двое полицейских с каменными лицами в тяжелых шинелях и меховых шапках сидели в тепле кабины. Грузовик проехал мимо, и они смогли заглянуть в кузов.
  
  Ряды ступней, обмотанные тряпьем подошвы человеческих ног, были видны на секунду, когда брезентовые клапаны распахнулись при движении грузовика. Тела. Тела, застывшие как скала и уложенные одно на другое, как переплетенные бревна.
  
  “Жесткая повозка”, - коротко сказал Винсент. “Смена пикапа на рассвете. Пятьсот из них умирают каждую ночь в подъездах, вдоль набережных ”.
  
  Они были забронированы в отеле National, но не пожелали регистрироваться до позднего вечера. Итак, такси высадило их у отеля "Палас", и они провели день в глубоких кожаных креслах в комнате отдыха для резидентов.
  
  ¯
  
  ДВУМЯ днями ранее Джейсон Монк сделал короткую передачу в зашифрованном виде со своего специально адаптированного портативного компьютера. Это было кратко и по существу. Он видел генерала Петровского, и все, казалось, было хорошо. Чеченцы все еще перевозили его по городу, часто под видом священника, офицера армии или полиции или бродяги. Патриарх был готов принять своего английского гостя во второй раз.
  
  Это было сообщение, которое, переданное через весь мир в штаб-квартиру InTelCor, было повторно передано сэру Найджелу в Лондон, все еще в зашифрованном виде. У сэра Найджела одного была копия одноразовой клавиатуры, чтобы разблокировать шифр.
  
  Это было послание, которое доставило его из лондонского аэропорта Хитроу в Киев, а оттуда поездом в Москву.
  
  Но сообщение также было перехвачено ФАПСИ, которое теперь работает почти полный рабочий день на полковника Гришина. Старший директор ФАПСИ совещался с Гришиным, пока поезд Киев-Москва мчался сквозь ночь.
  
  “Мы, черт возьми, почти поймали его”, - сказал режиссер. “Он был в районе Арбата, в то время как в прошлый раз он гулял недалеко от Сокольников. Итак, он перемещается ”.
  
  “Арбат?” - сердито переспросил Гришин. Район Арбат находится всего в полумиле от кремлевских стен.
  
  “Есть еще одна опасность, о которой я должен предупредить вас, полковник. Если он пользуется таким компьютером, каким мы его считаем, ему не обязательно присутствовать при передаче или приеме. Он может настроить его и уйти ”.
  
  “Просто найди набор”, - приказал Гришин. “Ему придется вернуться к этому, и когда он это сделает, я буду ждать”.
  
  “Если он сделает еще два или один, длящийся полсекунды, у нас будет источник. В пределах городского квартала, может быть, здания.”
  
  Чего ни один из них не знал, так это того, что согласно плану сэра Найджела Ирвина, Монку нужно будет сделать по крайней мере еще три передачи на Запад.
  
  ¯
  
  “ОН вернулся, полковник Гришин”.
  
  Голос отца Максима в телефонной трубке был писклявым от напряжения. Было шесть вечера, на улице стояла кромешная тьма и жуткий холод. Гришин все еще сидел за своим рабочим столом на даче у Кисельного бульвара. Он как раз собирался уходить, когда раздался звонок. Согласно инструкциям, оператор коммутатора услышал слово "Максим" и передал вызов непосредственно начальнику службы безопасности.
  
  “Успокойтесь, отец Максим. Кто вернулся?”
  
  “Тот англичанин. Старый англичанин. Он пробыл с Его Святейшеством целый час”.
  
  “Он не может быть”.
  
  Гришин распределил крупную сумму денег по всему иммиграционному отделу Министерства внутренних дел и аппарату контрразведки ФСБ, чтобы получить предупреждение, но оно не пришло.
  
  “Вы знаете, где он остановился?”
  
  “Нет, но он воспользовался тем же лимузином”.
  
  Национальный, подумал Гришин. Старый дурак отправился в тот же отель. Он все еще с горечью осознавал, что в прошлый раз потерял старого руководителя шпионажа, потому что мистер Трабшоу действовал слишком быстро для него. На этот раз ошибки быть не могло.
  
  “Где ты сейчас?”
  
  “На улице, пользуюсь своим портативным устройством”.
  
  “Это небезопасно. Иди в обычное место и жди меня там ”.
  
  “Мне нужно возвращаться, полковник. Меня будет не хватать ”.
  
  “Слушай, дурак, позвони по месту жительства и скажи им, что ты плохо себя чувствуешь. Допустим, вы пошли в аптеку за лекарством. Но доберись до места встречи и жди ”.
  
  Он швырнул трубку, снова поднял ее и приказал своему заместителю, бывшему майору Управления пограничной охраны КГБ, немедленно явиться в его офис.
  
  “Приведите десять человек, самых лучших, в гражданской одежде, и три машины”.
  
  Пятнадцать минут спустя он разложил фотографию сэра Найджела Ирвина перед своим заместителем.
  
  “Это он. Вероятно, в сопровождении молодого мужчины, темноволосого, подтянутого на вид. Они в Национальном. Я хочу, чтобы двое в вестибюле прикрывали лифты, стойку регистрации и двери. Двое в кафе на первом этаже. Двое на улице пешком, четверо в двух машинах. Если он прибудет, понаблюдайте, как он войдет, затем дайте мне знать. Если он там, я не хочу, чтобы он вышел без моего ведома ”.
  
  “Если он уедет на машине?”
  
  “Следуйте, пока не станет ясно, что он направляется в аэропорт. Затем устройте автокатастрофу. Он не добирается до аэропорта ”.
  
  “Да, полковник”.
  
  Когда помощник шерифа ушел проинструктировать свою команду, Гришин позвонил другому эксперту, которому он платил, бывшему вору, специализирующемуся на гостиницах, который считал, что может открыть дверь любого отеля в Москве.
  
  “Соберите свои вещи, доберитесь до отеля "Интурист", сядьте в вестибюле и держите мобильный телефон включенным. Я хочу, чтобы ты снял для меня номер в отеле, сегодня вечером, в неизвестное время. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься.”
  
  Отель "Интурист" находится в двухстах метрах от Национального, за углом на Тверской улице.
  
  Полковник Гришин был в храме Всех Святых на Кулишках через тридцать минут. Взволнованный священник, покрытый бисеринками пота, ждал его.
  
  “Когда он прибыл?”
  
  “Без предупреждения, около четырех часов. Но Его Святейшество, должно быть, ожидал его. Меня попросили показать ему прямо вверх. Со своим переводчиком.”
  
  “Как долго они были вместе?”
  
  “Около часа. Я подала самовар с чаем, но они перестали разговаривать, пока я была в комнате ”.
  
  “Ты подслушивал под дверью?”
  
  “Я пытался, полковник. Это было нелегко. Уборщики были где-то рядом, те две монахини. А также архидьякон, его личный секретарь.”
  
  “Как много ты услышал?”
  
  “Немного. Было много разговоров о каком-то принце. Англичанин предлагал патриарху иностранного принца в каком-то качестве. Я слышал фразы ‘Кровь Романовых’ и ‘чрезвычайно подходящий’. Старик говорит тихо, не то чтобы это имело значение; я не понимаю по-английски. К счастью, переводчик говорит громче.
  
  “Англичанин говорил в основном, Его Святейшество слушал в основном. Однажды я видел, как он изучал какой-то план. Затем мне пришлось переехать.
  
  “Я постучал и вернулся, чтобы спросить, не хотят ли они снова наполнить самовар. Наступила тишина, потому что Его Святейшество писал письмо. Он сказал ”нет" и отмахнулся от меня ".
  
  Гришин был задумчив. Слово "принц" имело для него смысл, если не для камердинера.
  
  “Что-нибудь еще?”
  
  “Да, была еще одна последняя вещь. Когда они уходили, дверь слегка приоткрылась. Я ждал снаружи с их пальто. Я слышал, как Патриарх сказал: ‘Я буду ходатайствовать перед нашим исполняющим обязанности президента в первый подходящий момент’. Это было совершенно ясно, единственное целое предложение, которое я услышал ”.
  
  Гришин повернулся к отцу Максиму и улыбнулся.
  
  “Я боюсь, что Патриарх в сговоре с иностранными интересами против нашего будущего президента. Это очень печально, очень прискорбно, потому что это не сработает. Я уверен, что у Его Святейшества добрые намерения, но он ведет себя крайне глупо. После выборов обо всей этой чепухе можно будет забыть. Но ты, мой друг, не будешь забыт. За время работы в КГБ я научился распознавать разницу между предателем и патриотом. Предатели при определенных обстоятельствах могут быть прощены. Его Святейшество, например. Но истинный патриот всегда будет вознагражден”.
  
  “Благодарю вас, полковник”.
  
  “У тебя когда-нибудь бывает свободное время?”
  
  “Один вечер в неделю”.
  
  “После выборов вы должны прийти и пообедать в одном из наших лагерей для молодых комбатантов. Они неотесанные парни, но с добрым сердцем. И, конечно, чрезвычайно подходящий. От пятнадцати до девятнадцати. Лучших из них мы берем в Черную гвардию”.
  
  “Это было бы очень ... согласна.”
  
  “И, конечно, после выборов я предложу президенту Комарову, чтобы гвардии и комбатантам понадобился почетный капеллан. Безусловно, сан епископа будет необходим”.
  
  “Вы очень добры, полковник”.
  
  “Вы обнаружите, что я могу быть, отец Максим. Теперь вернемся в резиденцию. Держите меня в курсе. Тебе лучше взять это. Вы будете знать, что с ним делать ”.
  
  Когда информатор ушел, полковник Гришин приказал своему водителю отвезти его в отель "Националь". Пришло время, подумал он, чтобы этот назойливый западный человек и его американский возмутитель спокойствия узнали некоторые факты о современной Москве.
  
  
  ГЛАВА 17
  
  ПОЛКОВНИК ГРИШИН ПРИКАЗАЛ СВОЕМУ ВОДИТЕЛЮ ПРИПАРКОВАТЬ в сотне ярдов вниз по Охотному ряду, Охотничий ряд, который составляет северо-западную сторону Манежной площади, где расположен Национальный.
  
  Из салона своей машины он мог видеть две машины своей команды наблюдателей, припаркованные возле торгового центра напротив фасада отеля.
  
  “Жди здесь”, - сказал он своему водителю и вышел. Даже в семь вечера было почти двадцать ниже нуля. Несколько сгрудившихся фигур прошаркали мимо.
  
  Он пересек улицу и постучал в окно со стороны водителя. Он скрипел на морозе, когда электродвигатель выводил его из строя.
  
  “Да, полковник”.
  
  “Где он?”
  
  “Он должен быть внутри, если он был там до нашего прибытия. Не осталось никого, кто хотя бы был похож на него ”.
  
  “Позвоните мистеру Кузнецову. Скажи ему, что он нужен мне здесь ”.
  
  Шеф пропаганды прибыл двадцать минут спустя.
  
  “Мне нужно, чтобы ты снова сыграл своего американского туриста”, - сказал Гришин. Он достал из кармана фотографию и показал ее Кузнецову.
  
  “Это тот человек, которого я ищу”, - сказал он. “Попробуйте имена Трабшоу или Ирвин”.
  
  Кузнецов вернулся через десять минут.
  
  “Он там, под именем Ирвин. Он в своей комнате.”
  
  “Номер?”
  
  “Два-пять-два. И это все?”
  
  “Это все, что мне нужно”.
  
  Гришин вернулся к своей машине и воспользовался мобильным телефоном, чтобы позвонить профессиональному вору, которого он поджидал за углом в вестибюле "Интуриста".
  
  “Ты готов?” - спросил я.
  
  “Да, полковник”.
  
  “Оставайтесь на страже прослушивания. Когда я даю команду, комната, которую я хочу обыскать, равна два-пять-два. Я хочу, чтобы ничего не брали, все искали. Один из моих людей в вестибюле. Он придет с тобой”.
  
  “Понял”.
  
  В восемь часов один из двух человек, которых Гришин поставил в вестибюле, вышел. Он кивнул своим коллегам через дорогу в ближайшей машине, затем отключился.
  
  Через несколько минут появились две фигуры в тяжелых зимних пальто и меховых шапках. Гришин мог видеть пряди белых волос, выбивающиеся из-под одной из шляп. Мужчины повернули налево, вверх по улице к Большому театру.
  
  Гришин вызвал своего вора.
  
  “Он покинул отель. Комната свободна.”
  
  Одна из машин Гришина начала медленно ползти вслед за идущими мужчинами. Еще двое наблюдателей, которые были в кафе National на первом этаже, вышли и повернулись вслед англичанам. На улице было четверо пешеходов, еще четверо наблюдателей в двух машинах. Заговорил водитель Гришина.
  
  “Должны ли мы забрать их, полковник?”
  
  “Нет, я хочу посмотреть, куда они направляются”.
  
  Был шанс, что Ирвин вступит в контакт с американцем Монком. Если бы он это сделал, Гришин получил бы их всех.
  
  Двое англичан остановились у светофора там, где Тверская улица выходит на площадь, дождались зеленого и перешли на другую сторону. Через несколько секунд вор появился из-за угла с Тверской.
  
  Он был очень опытным человеком и всегда выглядел как иностранный руководитель, почти единственный, кто все еще мог позволить себе лучшие московские отели. Его пальто и костюм были из Лондона, оба украдены, а его самоуверенная непринужденность могла бы одурачить почти всех служащих отеля.
  
  Гришин наблюдал, как он толкнул вращающиеся двери отеля и исчез внутри. Найджел Ирвин, как с радостью заметил полковник, не носил с собой атташе-кейса. Если бы у него был такой, он был бы в его комнате.
  
  “Двигайся”, - сказал он своему водителю. "Мерседес" отъехал от тротуара и остановился в сотне ярдов от идущих мужчин.
  
  “Ты знаешь, что за нами следят”, - сказал Винсент непринужденно.
  
  “Двое пешеходов впереди, двое сзади, ползущая машина на противоположной стороне улицы”, - сказал сэр Найджел.
  
  “Я впечатлен, сэр”.
  
  “Мой дорогой мальчик, я, может быть, старый и седой, но я надеюсь, что все еще могу заметить хвост, когда он такой большой и неуклюжий”.
  
  Из-за своей верховной власти старое Второе главное управление редко утруждало себя лицемерием на улицах Москвы. В отличие от ФБР в Вашингтоне или MI5 в Лондоне, культ "неопятнанного хвоста" никогда по-настоящему не был его специализацией.
  
  Пройдя мимо великолепно освещенного Большого театра, а затем Малого театра поменьше, двое пешеходов свернули на узкую боковую улицу, Театральный переулок.
  
  Прямо перед поворотом был дверной проем, и куча тряпья пыталась уснуть там, несмотря на пронизывающий холод. Сэр Найджел остановился.
  
  Впереди и позади него Черные охранники пытались притвориться, что изучают пустые витрины магазинов.
  
  В дверном проеме, тускло освещенном уличными фонарями, сверток зашевелился и посмотрел вверх. Он был не пьян, но стар, усталое лицо под шерстяным одеялом сморщилось и покрылось морщинами от лет, тяжелой работы и лишений. На лацкане потертой шинели висело множество выцветших орденских лент. Два глубоко посаженных, измученных глаза смотрели на иностранца.
  
  Найджел Ирвин, когда жил в Москве, нашел время изучить российские медали. В запятнанном ряду лент была одна, которую он узнал.
  
  “Сталинград?” тихо спросил он по-русски. “Вы были под Сталинградом?”
  
  Комок шерсти вокруг старой головы медленно кивнул.
  
  “Сталинград”, - прохрипел старик.
  
  Ему было бы меньше двадцати тогда, в ту морозную зиму 1942 года, когда он сражался с Шестой армией фон Паулюса за каждый кирпич и подвал города на Волге.
  
  Сэр Найджел порылся в кармане брюк и достал банкноту. Пятьдесят миллионов рублей, около тридцати долларов США.
  
  “Еда”, - сказал он. “Горячий суп. Глоток водки. Для Сталинграда”.
  
  Он выпрямился и пошел дальше, напряженный и злой. Винсент догнал. Последователи отошли от своих витрин и возобновили патрулирование.
  
  “Святые небеса, до чего они докатились?” Сказал Ирвин, ни к кому конкретно не обращаясь, и свернул в боковую улицу.
  
  Радио в машине Гришина затрещало, когда один из пешеходов воспользовался своей рацией.
  
  “Они выключены. Они собираются в ресторан.”
  
  "Серебряный век" - еще один полностью традиционный старорусский ресторан, расположенный в укромном переулке за театрами. Раньше это была Среднерусская баня, ее стены покрыты изразцами и мозаикой, изображающими деревенские сцены давних времен. Выйдя с пронизывающего уличного холода, двое посетителей почувствовали, как их обдало потоком теплого воздуха.
  
  Ресторан был переполнен, почти каждый столик был занят. Метрдотель поспешил вперед.
  
  “Боюсь, у нас все занято, джентльмены”, - сказал он по-русски. “Большая частная вечеринка. Мне так жаль ”.
  
  “Я вижу, что остался один столик”, - ответил Винсент на том же языке. “Смотри, вон там”.
  
  Действительно, у задней стены стоял пустой столик на четверых. Официант выглядел обеспокоенным. Он понял, что двое туристов были иностранцами, и это означало бы оплату в долларах.
  
  “Я должен спросить хозяина ужина”, - сказал он и поспешил прочь. Он обратился к красивому мужчине с оливковой кожей, который сидел в окружении друзей за самым большим столом в зале. Мужчина задумчиво посмотрел на двух иностранцев возле двери и кивнул.
  
  Вернулся метрдотель.
  
  “Это разрешено. Пожалуйста, следуйте за мной ”.
  
  Сэр Найджел Ирвин и Винсент заняли свои места бок о бок на банкетке вдоль стены. Ирвин посмотрел через стол и кивком поблагодарил покровителя частной вечеринки. Мужчина кивнул в ответ.
  
  Они заказали утку с морошковым соусом и позволили официанту предложить крымское красное вино, которое оказалось по вкусу напоминающим бычью кровь.
  
  Снаружи четверо пехотинцев Гришина перекрыли переулок с обоих концов. "Мерседес" полковника остановился у въезда на узкую улочку. Он вышел и провел быстрое совещание со своими людьми. Затем он вернулся к своей машине и воспользовался телефоном.
  
  “Как идут дела?” он спросил.
  
  Из коридора на втором этаже "Националя" доносится голос: “Все еще работаем с замком”.
  
  Из четырех человек, которые были размещены внутри отеля, двое остались. Теперь один был в конце коридора, рядом с лифтами. Его задачей было посмотреть, не вышел ли кто-нибудь на втором этаже и не повернул ли к комнате 252. Если бы кто-то это сделал, он догнал бы человека, насвистывая мелодию, чтобы предупредить вора покинуть дверь и двигаться дальше.
  
  Его коллега был с вором, который склонился над замком 252, делая то, что у него получалось лучше всего.
  
  “Скажи мне, когда будешь на месте”, - сказал Гришин.
  
  Десять минут спустя замок издал тихий щелчок и поддался. Гришин был проинформирован.
  
  “Каждую бумагу, каждый документ сфотографируйте и замените”, - сказал он.
  
  В комнате сэра Найджела Ирвина обыск был быстрым и тщательным. Вор провел десять минут в ванной, затем вышел и покачал головой. В ящиках комода обнаружился только ожидаемый набор галстуков, рубашек, трусов, носовых платков. Ящики прикроватной тумбочки были пусты. То же самое относилось к небольшому чемодану, стоящему на шкафу, и карманам двух костюмов внутри него.
  
  Вор опустился на колени и издал низкое, удовлетворенное “Ааааа”.
  
  Атташе-кейс был под кроватью, сдвинут прямо в центр, где его не было видно. Вор забрал его с помощью вешалки для одежды. Пронумерованные замки требовали его внимания в течение трех минут.
  
  Когда крышка поднялась, он был разочарован. Там был пластиковый конверт с дорожными чеками, которые обычно он бы взял, если бы не его заказы. Бумажник с несколькими кредитными карточками и счетом из бара лондонского клуба "Уайтс". Серебряная фляжка, жидкость в которой издавала незнакомый ему запах.
  
  В карманах внутри крышки обнаружилась обратная половина авиабилета из Москвы обратно в Лондон и карта улиц Москвы. Он просмотрел последний, чтобы посмотреть, отмечены ли какие-либо сайты, но не смог найти ни одного.
  
  С помощью маленькой камеры он сфотографировал их всех. Черный охранник, который был с ним, доложил о своих находках полковнику Гришину.
  
  “Там должно быть письмо”, - донесся металлический голос с улицы в пятистах ярдах от нас.
  
  Вор, таким образом, предупрежденный, повторно осмотрел атташе-кейс и обнаружил фальшивое дно. В нем был длинный конверт кремового цвета, а внутри него один лист бумаги такого же цвета с тисненым заголовком Патриархата Московского и всея Руси. Это было сфотографировано три раза, просто чтобы убедиться.
  
  “Собирайся и уезжай”, - сказал Гришин.
  
  Двое мужчин вернули футляр в прежнее состояние: письмо вернули в конверт, а конверт положили в потайное отделение под днищем футляра. Сам кейс, запертый с помощью цифр на роликах в точно такой же последовательности, как и найденный, был задвинут обратно под кровать. Когда комната выглядела так, как будто никто не входил в нее с тех пор, как ушел сэр Найджел Ирвин, двое мужчин ушли.
  
  ¯
  
  Дверь Серебряного века открылась и закрылась с тихим шипением. Гришин и четверо мужчин пересекли небольшой вестибюль и раздвинули тяжелые портьеры, ведущие в столовую. Метрдотель подбежал рысцой.
  
  “Мне так жаль, джентльмены ...”
  
  “Уйди с моей дороги”, - сказал Гришин, даже не взглянув на него.
  
  Официант вздрогнул, посмотрел на четверых мужчин, стоящих за высоким мужчиной в черном пальто, и попятился. Он знал достаточно, чтобы распознать серьезную проблему, когда увидел ее. Четверо телохранителей могли быть в гражданской одежде, но все они были крепко сложены, с лицами, побывавшими в нескольких драках. Даже без униформы пожилой официант узнал в них чернокожих охранников. Он видел их в форме по телевизору, напыщенные батальоны, размахивающие оружием перед лидером на трибуне, и был достаточно мудр, чтобы знать, что официанты не связываются с чернокожими охранниками.
  
  Человек, отвечающий за них, обвел взглядом комнату, пока его взгляд не упал на двух иностранцев, ужинающих на банкетке у задней стены. Он кивнул одному из своих людей, чтобы тот сопровождал его, а трое других - чтобы они поддерживали его от двери. Нет, он знал, что ему нужна любая. Младший из двух англичан мог попытаться доставить неприятности, но он продержался бы несколько секунд.
  
  “Твои друзья?” - тихо спросил Винсент. Он чувствовал себя совершенно безоружным и задавался вопросом, как далеко может завести его зазубренный нож для стейка у его тарелки. Не очень далеко, был его мысленный ответ.
  
  “Я думаю, это те джентльмены, чьи печатные станки вы помяли несколько недель назад”, - сказал Ирвин. Он вытер рот. Утка была восхитительной. Мужчина в черном пальто подошел, остановился и посмотрел на них сверху вниз. Черный Стражник стоял у него за спиной.
  
  “Сэр Ирвин?” Гришин говорил только по-русски. Винсент перевел.
  
  “На самом деле это сэр Найджел. И с кем я имею удовольствие общаться?”
  
  “Не играй в игры. Как вы попали в страну?”
  
  “Через аэропорт”.
  
  “Ложь”.
  
  “Уверяю вас, полковник — это полковник Гришин, не так ли? — мои документы в полном порядке. Конечно, они на стойке регистрации отеля, или я мог бы показать вам.”
  
  Гришин испытал вспышку нерешительности. Когда он отдавал приказы большинству государственных органов, подкрепляя их необходимыми взятками, эти приказы выполнялись. Но мог произойти сбой. Кто-нибудь заплатил бы.
  
  “Ты вмешиваешься во внутренние дела России, англичанин. И мне это не нравится. Ваш американский щенок, Монк, скоро будет пойман, и я лично сведу с ним счеты ”.
  
  “Вы закончили, полковник? Потому что, если у вас есть, и поскольку мы в настроении быть откровенными, позвольте мне быть столь же откровенным с вами ”.
  
  Винсент быстро перевел. Гришин уставился на него, не веря своим глазам. Никто так с ним не разговаривал, и меньше всего с беспомощным стариком. Найджел Ирвин оторвал взгляд от своего бокала с вином и посмотрел прямо на Гришина.
  
  “Вы глубоко отвратительная личность, а человек, которому вы служите, если это возможно, еще более отвратителен”.
  
  Винсент открыл рот, снова закрыл его, затем пробормотал по-английски: “Босс, это разумно?”
  
  “Просто переведи, вот хороший парень”.
  
  Винсент так и сделал. На лбу Гришина ритмично пульсировала вена. Головорез позади него выглядел так, как будто воротник скоро перестанет сдерживать его горло.
  
  “Русский народ, ” продолжил Ирвин непринужденным тоном, - возможно, совершил много ошибок, но они не заслуживают, как, впрочем, и ни одна нация не заслуживает таких подонков, как вы”.
  
  Винсент сделал паузу на слове мразь, сглотнул и использовал русское слово пиздюк.Нажатие на вену увеличило темп.
  
  “В общем, полковник Гришин, шансы на то, что вы и ваш распутник никогда не будете править этой великой страной, равны. Постепенно люди начинают видеть сквозь фасад, и через тридцать дней вы можете обнаружить, что они изменят свое мнение. Итак, что ты собираешься с этим делать?”
  
  “Я думаю, ” осторожно сказал Гришин, “ что я начну с того, что убью тебя. Конечно, вы не покинете Россию живым”.
  
  Винсент перевел, а затем добавил по-английски: “Я думаю, он тоже”.
  
  В зале воцарилась тишина, и посетители за столиками по обе стороны услышали через Винсента русскую перепалку между Гришиным и Ирвайном. Гришин не волновался. Москвичи, вышедшие на вечерний ужин, не собирались ни вмешиваться, ни вспоминать о том, что они видели. Отдел по расследованию убийств все еще бесцельно искал убийц лондонского журналиста.
  
  “Не самый мудрый выбор, который ты мог бы сделать”, - сказал Ирвин.
  
  Гришин усмехнулся.
  
  “И кто, по-твоему, тебе поможет? Эти свиньи?”
  
  Свиньи не совсем верное слово. За столом слева от Гришина раздался глухой удар. Он полуобернулся. Блестящий складной нож был воткнут в столешницу и все еще подрагивал. Возможно, это был нож для стейка из закусочной, но у него уже был такой. Слева другой посетитель забегаловки убрал свою белую салфетку с лежащего перед ним стола. Под ним лежал 9-миллиметровый "Стейр".
  
  Гришин пробормотал через плечо Чернокожему Охраннику позади себя:
  
  “Кто это такие?” - спросил я.
  
  “Они чеченцы”, - прошипел охранник.
  
  “Все они?”
  
  “Боюсь, что так”, - мягко сказал Ирвин, пока Винсент переводил. “И им действительно не нравится, когда их называют свиньями. Мусульмане, понимаете. С долгими воспоминаниями. Они могут даже помнить Грозный”.
  
  При упоминании названия их разрушенной столицы среди пятидесяти посетителей раздался грохот металлических щелчков, когда сработали предохранители. Семь пистолетов были направлены на трех чернокожих охранников у занавесок на двери. Метрдотель скорчился за своей кассой, молясь о том, чтобы он снова увидел своих внуков.
  
  Гришин посмотрел вниз на сэра Найджела.
  
  “Я недооценил тебя, англичанин. Но больше никогда. Убирайся из России и держись подальше. Прекрати вмешиваться в ее внутренние дела. Смиритесь с тем, что никогда больше не увидите своего американского друга ”.
  
  Он развернулся на каблуках и направился к двери. Его охранники последовали за ним.
  
  Винсент испустил долгий выдох.
  
  “Ты знал о людях вокруг нас, не так ли?”
  
  “Ну, я надеялся, что мое сообщение дошло до вас. Мы должны идти?”
  
  Он поднял свой бокал с остатками крепкого красного вина за зал.
  
  “Джентльмены, ваше крепкое здоровье и моя благодарность”.
  
  Винсент перевел, и они ушли. Они все ушли. Чеченцы наблюдали за отелем в течение оставшейся ночи и на следующее утро сопроводили посетителей в Шереметьево, где они сели на свой рейс в Лондон.
  
  “Меня не волнует, что за предложение, сэр Найджел”, - сказал Винсент, когда самолет British Airways сделал вираж над Москвой и повернул на запад. “Но я не собираюсь, повторяю, не собираюсь возвращаться в Москву”.
  
  “Что ж, это прекрасно, потому что я тоже”.
  
  “А кто этот американец?”
  
  “Ах, я боюсь, что он все еще где-то там, внизу. Живущий на краю, прямо на краю. И он довольно особенный ”.
  
  ¯
  
  УМАР Гунаев вошел без стука. Монах сидел за столом, изучая крупномасштабную карту Москвы. Он поднял глаза.
  
  “Нам нужно поговорить”, - сказал чеченский лидер.
  
  “Ты несчастлив”, - сказал Монк. “Мне очень жаль”.
  
  “Твои друзья ушли. Живая. Но то, что произошло в "Серебряном веке" прошлой ночью, было безумием. Я согласился, потому что я у тебя в долгу, с давних пор. Но у нас заканчиваются долги. И долг только у меня. Моим людям не нужно подвергаться опасности из-за того, что твои друзья хотят поиграть в сумасшедшие игры ”.
  
  “Мне жаль. Старику пришлось приехать в Москву. У него была встреча, очень важная. Никто не мог справиться с этим, кроме него. Итак, он пришел. Гришин обнаружил, что он был здесь ”.
  
  “Тогда ему следовало остаться в отеле, чтобы поесть. Там он был бы в относительной безопасности ”.
  
  “Очевидно, ему нужно было увидеть Гришина, поговорить с ним”.
  
  “Разговаривать с ним подобным образом? Я сидел за три столика от него. Он практически просил, чтобы его убили ”.
  
  “Я тоже не понимаю, почему, Умар. Таковы были его инструкции ”.
  
  “Джейсон, в этой стране две с половиной тысячи частных охранных компаний, и восемьсот из них в Москве. Он мог нанять пятьдесят человек у любого из них.”
  
  С ростом гангстеризма другой грибной индустрией стала частная охрана. Цифры Гунаева были довольно точными. Охранные компании, как правило, набирали своих людей из одних и тех же бывших военных подразделений; были бывшие военнослужащие армии, морские пехотинцы, силы специального назначения, десантники, полиция, КГБ, все доступные для найма.
  
  К 1999 году количество частных охранников по всей России составляло 800 000 человек, треть из них - в Москве. Теоретически милиция была лицензирующим органом для всех таких компаний и по закону была обязана проверять всех новобранцев, включенных в платежную ведомость, их судимости, если таковые имелись, их пригодность, чувство ответственности, ношение оружия, сколько, какого типа и за что.
  
  Такова была теория. На практике в хорошо набитом конверте можно получить все необходимые лицензии. Настолько полезной была обложка “охранной компании”, что банды просто сформировали и зарегистрировали свою собственную, чтобы каждый хулиган в городе мог предъявить удостоверение личности, чтобы показать, что он охранник, которому разрешено носить то, что он носил под левой подмышкой.
  
  “Проблема в том, Умар, что их можно купить. Они видят Гришина, они знают, что могут удвоить свой гонорар; они бы перешли на другую сторону и сделали работу сами ”.
  
  “Значит, вы используете моих людей, потому что они не предадут вас?”
  
  “У меня не было выбора”.
  
  “Вы знаете, что Гришин теперь будет полностью осведомлен, кто вас выгораживал? Если он когда-либо и был озадачен раньше, то не сейчас. С этого момента жизнь станет очень тяжелой. Я уже слышу с улицы слухи о том, что Долгоруким было приказано подготовиться к крупной бандитской войне. Последнее, что мне нужно, это война банд ”.
  
  “Если Комаров придет к власти, Долгорукие будут наименьшей из ваших проблем”.
  
  “Что, черт возьми, ты здесь затеял, ты и твой проклятый черный файл?”
  
  “Что бы это ни было, мы не можем остановиться сейчас, Умар”.
  
  “Мы? Что все это значит насчет ‘мы’? Ты пришел ко мне за помощью. Тебе нужно было укрытие. Я предложил вам свое гостеприимство. Это путь моего народа. Теперь мне угрожают открытой войной”.
  
  “Я мог бы попытаться предотвратить это”.
  
  “Как?”
  
  “Поговорите с генерал-майором Петровским”.
  
  “Он? Тот чекист? Вы знаете, какой ущерб он и его ГУВД нанесли моим операциям? Ты знаешь, сколько рейдов он провел против моих клубов, складов, казино?”
  
  “Он ненавидит Долгоруких больше, чем тебя. Мне также нужно увидеть патриарха. В последний раз.”
  
  “Почему?”
  
  “Мне нужно с ним поговорить. Мне нужно кое-что ему сказать. Но на этот раз мне нужно, чтобы мне помогли уйти ”.
  
  “Никто его не подозревает. Оденься как священник и иди к нему ”.
  
  “Все гораздо сложнее, чем это. Я думаю, англичанин воспользовался лимузином отеля. Если Гришин проверит записи, а он, вероятно, проверит, в журнале будет указано, что англичанин посещал Патриарха. Дом в Чистом переулке может находиться под наблюдением”.
  
  Умар недоверчиво покачал головой.
  
  “Знаешь, мой друг, этот твой англичанин - старый дурак”.
  
  ¯
  
  ПОЛКОВНИК Гришин сидел за своим столом на даче и с неподдельным удовлетворением рассматривал увеличенную фотографию восемь на десять. Наконец он нажал кнопку на своем интеркоме.
  
  “Господин Президент, мне нужно с вами поговорить”.
  
  “Приди”.
  
  Игорь Комаров изучал фотографию письма, найденного в атташе-кейсе сэра Найджела Ирвина. Она явно была на официальном документе Патриархии и начиналась словами: “Ваше Королевское высочество”. Подпись и печать принадлежали Его Святейшеству Алексию II.
  
  “Что это?” - спросил я.
  
  “Господин Президент, иностранный заговор, организованный против вас, совершенно ясен. Он состоит из двух частей. Внутри страны, здесь, в России, это дестабилизация вашей избирательной кампании, распространение тревоги и уныния, основанных на выборочном показе вашего личного манифеста определенным лицам.
  
  “Это привело к саботажу печатных станков, давлению со стороны банков с требованием прекратить общенациональное вещание и доносу со стороны этого старого дурака генерала. Он нанес урон, но не может помешать вашей победе.
  
  “Вторая часть заговора по-своему еще более опасна. В нем предлагается заменить вас восстановлением престола Всея Руси. Ради своих личных интересов Патриарх попался на это. Перед вами его личное письмо некоему принцу, живущему на Западе, в котором он поддерживает концепцию реставрации и соглашается с тем, что, если это будет принято, церковь предложит направить приглашение этому человеку ”.
  
  “И каково ваше предложение, полковник?”
  
  “Все очень просто, господин Президент. Без кандидата заговор рушится ”.
  
  “Вы знаете человека, который может ... обескуражить этого благородного джентльмена?”
  
  “Навсегда. Он очень хорош. Привык работать на Западе. Говорит на нескольких языках. Он работает на Долгоруких, но его можно нанять. Его последний контракт касался двух ренегатов из мафии, которым было предъявлено обвинение в размещении двадцати миллионов долларов в Лондоне, но они решили присвоить их себе. Они были найдены две недели назад в квартире в Уимблдоне, пригороде Лондона.”
  
  “Тогда, я думаю, нам понадобятся услуги этого человека, полковник”.
  
  “Предоставьте это мне, господин Президент. В течение десяти дней не будет ни одного кандидата ”.
  
  Тогда, думал Гришин, возвращаясь в свой офис, с драгоценным принцем сэра Найджела на мраморной плите и Джейсоном Монком, нарисованным ФАПСИ и висящим в подвале, мы пошлем сэру Найджелу Ирвину пакет фотографий, которые действительно украсят его Рождество.
  
  ¯
  
  Начальник ГУВД закончил свой ужин и сидел со своей маленькой дочерью на коленях, смотря ее любимый мультфильм, когда зазвонил телефон. Ответила его жена.
  
  “Это для тебя”.
  
  “Кто это?”
  
  “Он просто говорит: ‘Американец’. ”
  
  Генерал милиции опустил Татьяну на пол и поднялся.
  
  “Я возьму это в кабинете”.
  
  Когда он закрыл дверь и поднял трубку, он услышал щелчок, когда его жена сменила добавочный номер.
  
  “Да”.
  
  “Генерал Петровский?”
  
  “Да”.
  
  “Мы говорили на днях”.
  
  “Мы сделали”.
  
  “У меня есть кое-какая информация, которая может оказаться для вас полезной. У тебя есть ручка и бумага?”
  
  “Откуда ты говоришь?”
  
  “Телефонная будка. У меня мало времени. Пожалуйста, поторопитесь”.
  
  “Продолжай”.
  
  “Комаров и Гришин убедили своих друзей из банды Долгоруких начать войну. Они собираются сразиться с чеченской мафией”.
  
  “Итак, это игра "собака ест собаку". Я должен волноваться ”.
  
  “За исключением того, что делегация Всемирного банка находится в Москве на переговорах о следующем раунде экономических кредитов. Может быть. Если на улицы посыплется град пуль, исполняющий обязанности президента Марков, пытающийся хорошо выглядеть как в глазах мира, так и ради своих предвыборных перспектив, не будет счастлив. Он мог бы задаться вопросом, почему это должно было произойти именно сейчас ”.
  
  “Продолжай”.
  
  “Шесть адресов. Пожалуйста, уберите их ”.
  
  Монк наматывал их, пока генерал-майор Петровский отмечал их.
  
  “Что это такое?”
  
  “Первые два - это арсеналы, набитые оружием Долгоруких. Третье - казино; в подвале находится большая часть их финансовых записей. Последние три - это склады. Они содержат контрабандных товаров на двадцать миллионов долларов”.
  
  “Откуда ты это знаешь?”
  
  “У меня есть друзья в низких кругах. Вы знаете этих двух офицеров?”
  
  Монах дал ему два имени.
  
  “Конечно. Один мой старший заместитель и один командир отделения войск СОБРА. Почему?”
  
  “Они оба числятся в платежной ведомости Долгоруких”.
  
  “Тебе лучше быть уверенным, американец”.
  
  “Так и есть. Если вы хотите организовать какие-либо рейды, я бы сделал уведомление очень коротким и этих двоих исключил из поля зрения ”.
  
  “Я знаю, как делать свою работу”.
  
  Линия отключилась. Генерал Петровский задумчиво положил трубку. Если этот странный иностранный агент был прав, то информация была бесценной. У него был выбор. Дайте разгореться войне банд или нанесите серию телесных повреждений главному мафиозному синдикату в тот момент, когда вы, скорее всего, получите звонкие поздравления от президента.
  
  В его распоряжении было три тысячи военнослужащих сил быстрого реагирования, SOBR, в основном молодых и энергичных. Если бы американец был прав хотя бы наполовину относительно Игоря Комарова и его планов после прихода к власти, в Новой России не нашлось бы места ни ему, ни его бандитам, ни его войскам. Он вернулся в гостиную.
  
  Мультфильмы закончились. Теперь он никогда не узнает, получил ли Уайли Койот Roadrunner на ужин или нет.
  
  “Я возвращаюсь в офис”, - сказал он своей жене. “Я буду там всю ночь и большую часть завтрашнего дня”.
  
  ¯
  
  Зимой городские власти имеют обыкновение заливать дорожки парка Горького водой, которая вскоре замерзает до каменной твердости, образуя самый большой в стране каток. Он простирается на многие километры и пользуется популярностью у москвичей всех классов и возрастов, которые берут с собой коньки и хороший запас водки, чтобы на время забыть о своих заботах и неурядицах на свободе льда.
  
  Некоторые трассы остаются незамерзающими и заканчиваются на небольших парковочных площадках. Именно в одном из них двое мужчин, закутанных в меховые шапки от холода, встретились за десять дней до Рождества. Каждый вышел из своей машины и в одиночку направился к опушке леса, лицом к ледяному покрову, где фигуристы скользили и кружились друг вокруг друга.
  
  Одним из них был полковник Анатолий Гришин, другим - одиночка, известный в преступном мире как Механик, или Механик.
  
  В то время как наемные убийцы в России были дешевкой, несколько мафиозных банд, но чаще всего Долгорукие, считали Механика особенным.
  
  На самом деле он был украинцем, бывшим армейским майором, который годами ранее был приписан к силам специального назначения Спецназ, а затем к подразделению военной разведки, ГРУ. После языковой школы он получил две командировки в Западную Европу. Уволившись из армии, он понял, что может использовать свое свободное владение английским и французским языками, способность легко перемещаться в обществе, которое большинство россиян считает чуждым и странным, и отсутствие запретов в вопросе убийства других людей в качестве прибыльной профессии.
  
  “Я понимаю, вы хотели меня видеть”, - сказал он.
  
  Он знал, кем был полковник Гришин, и что внутри России глава службы безопасности партии "Союз патриотических сил" в нем не нуждался. В Черной гвардии, не говоря уже о союзниках партии в мафии Долгоруких, было достаточно спусковых механизмов, которым нужно было только отдать приказ. Но работа за границей была особенной.
  
  Гришин передал ему фотографию. Механик взглянул на него и перевернул. На обороте были напечатаны название и адрес поместья в сельской местности, далеко на западе.
  
  “Принц”, - пробормотал он. “Я поднимаюсь в этом мире”.
  
  “Держи свое чувство юмора при себе”, - сказал Гришин. “Это легкая мишень. Никакая личная безопасность не стоит такого названия. Ко Дню Рождества.”
  
  Механик задумался. Слишком быстро. Ему нужно было подготовиться. Он был жив и свободен, потому что принял тщательные меры предосторожности, а они требовали времени.
  
  “День Нового года”, - сказал он.
  
  “Очень хорошо. У тебя есть своя цена”.
  
  Механик дал ему название.
  
  “Согласен”.
  
  Клубы белого матового дыхания поднимались от обоих мужчин. Механик вспомнил, что видел по телевизору митинг сторонников религиозного возрождения, на котором харизматичный молодой священник призывал вернуться к Богу и царю. Итак, это была игра Гришина. Он пожалел, что не удвоил свою цену.
  
  “И это все?” он спросил.
  
  “Если у вас нет большего, что вам нужно знать”.
  
  Палач сунул фотографию во внутренний карман своего пальто.
  
  “Нет, - сказал он, - я думаю, что знаю все, что мне нужно. Приятно иметь с вами дело, полковник ”.
  
  Гришин повернулся и схватил мужчину за руку. Механик смотрел вниз на руку в перчатке, пока не отпустил рукоятку. Он не любил, когда к нему прикасались.
  
  “Не должно быть ошибок ни по цели, ни по времени”.
  
  “Я не совершаю ошибок, полковник. Иначе ты бы не спрашивал обо мне. Я вышлю вам по почте номер моего счета в Лихтенштейне. Доброго тебе дня”.
  
  ¯
  
  Ранним утром, после встречи у катка в парке Горького, генерал Петровский предпринял шесть одновременных рейдов.
  
  Двух информаторов пригласили на частный ужин в офицерский клуб при казармах СОБРА и напоили таким количеством водки, что они здорово опьянели. Для них были предоставлены комнаты, где они могли отоспаться от последствий. Чтобы убедиться, у каждой двери был охранник.
  
  Тактические “учения”, организованные в течение дня, были преобразованы в настоящие незадолго до полуночи. К тому времени войска на своих грузовиках были ограничены рядом закрытых гаражей. В два часа ночи водителям и командирам подразделений были розданы их задания и необходимые адреса. Впервые за несколько месяцев удивление было тотальным.
  
  Три склада оказались небольшой проблемой. Четверо охранников, охранявших хранилища сокровищ, попытались оказать сопротивление и были застрелены. Еще восемь сдались как раз вовремя. На складах скопилось десять тысяч ящиков импортной водки, причем все без уплаты пошлин, которая поступила из Финляндии и Польши за предыдущие два месяца. Именно нехватка пшеницы вынудила крупнейшую в мире страну, пьющую водку, импортировать свой напиток, при этом цены выросли в три раза по сравнению со странами-производителями.
  
  Другими грузами на складах оказались посудомоечные машины, стиральные машины, телевизоры, видеомагнитофоны и компьютеры, все с Запада и все угнанные.
  
  В двух арсеналах было достаточно оружия, чтобы укомплектовать пехотный полк полной численности, от обычных штурмовых винтовок до переносных противотанковых ракет и огнеметов.
  
  Петровский лично руководил налетом на казино, в котором все еще было полно игроков, которые с криками убежали в ночь. Менеджер продолжал протестовать, утверждая, что его бизнес является совершенно законным и имеет городскую лицензию, пока стол в его офисе не был убран, ковер поднят и обнаружен люк в подвал. Затем он потерял сознание.
  
  В середине утра сотрудники СОБР все еще извлекали коробку за коробкой финансовые документы, которые складывали в фургоны и отвозили обратно в штаб-квартиру ГУВД на улице Шаболовка, 6 для анализа.
  
  К полудню два генерала из Президиума МВД, Министерства внутренних дел, в пятистах ярдах от нас, на Житной площади, разговаривали по телефону, чтобы передать свои поздравления.
  
  В утренних радионовостях передали первые сводки событий, а в полдень в телевизионных новостях был довольно полный репортаж. Число погибших среди гангстеров, нараспев вещал диктор, возросло до шестнадцати, в то время как среди сил быстрого реагирования потери были ограничены одним серьезно раненым с пулей в животе и одним легким ранением плоти. Двадцать семь мафиози были задержаны живыми, из которых семеро находились в больнице, а двое давали пространные показания в ГУВД.
  
  Это последнее утверждение на самом деле не соответствовало действительности, но было обнародовано Петровским в средствах массовой информации, чтобы вызвать еще большую панику среди лидеров клана Долгоруких.
  
  Последние действительно были в состоянии душевной травмы, когда встретились на роскошной, тщательно охраняемой даче далеко за городом, в полутора милях от Архангельского моста через Москву. Единственной эмоцией, превосходящей их панику, была ярость. Большинство были убеждены, что устранение двух их информаторов, элемент полной неожиданности, достигнутый SOBR, и точность их знаний указывали пальцем в направлении крупной утечки.
  
  Как раз в тот момент, когда они совещались, от их уличных знакомых пришел слух, что шумиха возникла из-за того, что утечка произошла от распущенного старшего офицера Черной гвардии. Учитывая миллионы долларов, которые Долгорукие вложили в предвыборную кампанию Игоря Комарова, им было не до смеха.
  
  Они никогда не узнают, что уличные слухи на самом деле были пущены чеченцами по совету Джейсона Монка. Вожди кланов решили, что прежде чем выделять какие-либо дополнительные деньги UPF, должно быть серьезное объяснение.
  
  Сразу после трех Умар Гунаев в сопровождении усиленной личной охраны пришел навестить Монка. На этот раз он жил с чеченской семьей в небольшой квартире к северу от выставочного центра "Сокольники Парк".
  
  “Я не знаю, как тебе это удалось, мой друг, но прошлой ночью взорвалась очень большая бомба”.
  
  “Это вопрос личных интересов, - сказал Монк. “Петровский был очень заинтересован в том, чтобы угодить своему начальству вплоть до должности исполняющего обязанности президента в течение недели визита команды Всемирного банка. Вот и все”.
  
  “Все в порядке. Что ж, Долгорукие не в том положении, чтобы начинать войну против меня. Они потратят недели, пытаясь устранить ущерб ”.
  
  “И отследить утечку внутри Черной стражи”, - напомнил ему Монк.
  
  Умар Гунаев бросил экземпляр "Севодня" себе на колени.
  
  “Взгляните на третью страницу”, - предложил он.
  
  Был отчет от ведущих организаторов опросов общественного мнения в России, в котором предполагалось, что электоральная поддержка UPF была на уровне пятидесяти пяти процентов и падает.
  
  “Эти опросы в основном проводятся в городах, ” сказал Монк, “ для простоты и удобства. Комаров сильнее в городах. Ключ будет лежать в незамеченных изобильных массах в сельской местности ”.
  
  “Вы действительно думаете, что Комарова действительно можно победить на выборах?” - спросил Гунаев. “Шесть недель назад у нас не было бы ни единого шанса”.
  
  “Я не знаю”, - сказал Монк.
  
  Сейчас был не тот момент, чтобы говорить чеченскому лидеру, что поражение на выборах - это не то, что имел в виду сэр Найджел Ирвин. Он вспомнил старого шпиона, все еще почитаемого в мире Большой игры как непревзойденного специалиста по обману с помощью дезинформации, сидящего в библиотеке замка Форбс с открытой перед ним семейной Библией.
  
  “Ключ - это Гидеон, дорогой мальчик”, - говорил он. “Думай как Гидеон”.
  
  “Ты за много миль отсюда”, - сказал Гунаев. Монк вырвался из своей задумчивости.
  
  “Извини, ты был прав. Сегодня вечером я должен снова посетить Патриарха. В последний раз. Мне понадобится твоя помощь ”.
  
  “Чтобы войти?”
  
  “Я думаю, нужно выбираться. Есть большая вероятность, что Гришин держит это место под наблюдением, как я вам и говорил. Сойдет и один человек, но этот человек позовет других, пока я буду внутри ”.
  
  “Нам лучше начать планировать”, - сказал чеченец.
  
  ¯
  
  ПОЛКОВНИК Анатолий Гришин был в своей квартире, готовился ко сну, когда зазвонил его мобильный телефон. Он узнал голос без представления.
  
  “Он здесь. Он снова здесь ”.
  
  “Кто?”
  
  “Американец. Он вернулся. Сейчас он с Его Святейшеством”.
  
  “Он ничего не подозревает?”
  
  “Я так не думаю. Он пришел один”.
  
  “Как священник?”
  
  “Нет. Весь в черном, но в гражданской одежде. Патриарх, казалось, ожидал его”.
  
  “Где ты?”
  
  “В кладовой, готовлю кофе. Я должен идти”.
  
  Телефон отключен. Гришин попытался сдержать свой восторг. Ненавистный американский агент был почти у него в руках. На этот раз не было бы Восточного Берлина. Он позвонил лидеру группы внутреннего ядра силовиков Черной гвардии.
  
  “Мне нужно десять человек, три машины, мини-Узи, немедленно. Запечатайте оба конца улицы под названием Чистый переулок. Встретимся там через тридцать минут”.
  
  Было половина первого ночи.
  
  В десять минут второго монах встал и пожелал Патриарху спокойной ночи.
  
  “Я не думаю, что мы встретимся снова, ваше Святейшество. Я знаю, ты сделаешь все, что в твоих силах, для этой земли и людей, которых ты так сильно любишь ”.
  
  Алексей II тоже встал и проводил его до двери.
  
  “С Божьей милостью я попытаюсь. До свидания, сын мой. Пусть ангелы охраняют тебя”.
  
  "На данный момент, - подумал Монк, спускаясь по лестнице, - несколько воинов с Северного Кавказа вполне подойдут".
  
  Толстый камердинер был там, как обычно, протягивая ему пальто.
  
  “Без пальто, спасибо, отец”, - сказал он. Последнее, в чем он нуждался, это в чем-то, что могло бы его замедлить. Он достал свой мобильный телефон и набрал номер. На звонок ответили после первого звонка.
  
  “Монах”, - сказал он.
  
  “Пятнадцать секунд”, - ответил голос. Монах узнал Магомеда, старшего из охранников, приставленных к нему Гунаевым. Монк приоткрыл уличную дверь на несколько дюймов и выглянул наружу.
  
  Внизу по узкой улице возле тусклого уличного фонаря ждал одинокий "Мерседес". В нем находились четверо мужчин, один за рулем и трое с автоматами "мини-Узи". Белый шлейф, поднимающийся сзади в суровую ночь, указывал на то, что двигатель работает.
  
  В другом направлении Чистый переулок выходил на небольшую площадь. В тени площади ждали еще две черные машины. Пешком или на четырех колесах любой желающий покинуть переулок должен был бы миновать засаду.
  
  В конце, где ждала единственная машина, подъехала другая машина, над лобовым стеклом горел желтый сигнал “Такси”. Наблюдатели позволили ему подойти вплотную. Очевидно, он прилетел, чтобы забрать свою цель. Таксисту не повезло; он бы тоже умер.
  
  Такси поравнялось с "мерседесом", и раздался двойной звон, когда два куска металла размером с грейпфрут ударились об обледенелую дорогу и закатились под седан. Едва такси отъехало, как Монк из-за входной двери, которая к тому времени была приоткрыта на дюйм, услышал двойной хлопок разорвавшихся гранат.
  
  Одновременно большой грузовик для доставки вкатился на площадь с другого конца, с грохотом проехал через вход в переулок и остановился. Водитель выпрыгнул из кабины на дорогу и помчался по переулку.
  
  Монк кивнул дрожащему священнику, широко открыл дверь и вышел на улицу. Такси было почти напротив него, задняя дверь распахнулась. Он бросился внутрь. Сильная рука с переднего сиденья потянулась назад и протащила его остаток пути. Бегущий водитель грузовика последовал за ним.
  
  На передаче заднего хода такси с ревом помчалось обратно тем же путем, каким прибыло. Из-за неподвижного грузовика вылетел град пуль, когда кто-то, распластавшись на земле, стрелял из пистолета-пулемета. Затем сработали два заряда под шасси грузовика, и стрельба прекратилась.
  
  Одному из мужчин удалось выбраться из Мерседеса, и он, пошатываясь, стоял у задней двери, пытаясь поднять пистолет. Заднее крыло такси задело его по голени и отправило в полет.
  
  Выехав из переулка, такси вильнуло вбок, занесло на льду, восстановилось, переключилось на переднюю передачу и умчалось. Бензобак в Mercedes взорвался и довершил дело.
  
  Магомед повернулся с переднего сиденья, и Монк заметил блеск его зубов под черными усами Сапата.
  
  “Ты делаешь жизнь интересной, американец”.
  
  На маленькой площади в дальнем конце переулка полковник Гришин стоял, созерцая разбитый грузовик, который блокировал доступ. Под ним двое из его людей лежали мертвыми, убитые двумя небольшими зарядами, закрепленными под шасси и сработавшими изнутри кабины. Выглянув из-за машины, он увидел, что его другая машина горит в дальнем конце узкой улицы.
  
  Он взял свой мобильный телефон и набрал семь цифр. Он услышал, как дважды зазвонил мобильный телефон, на который он набирал номер. Затем панический шепот произнес: “Да”.
  
  “Он сбежал. У тебя есть то, что я хочу?”
  
  “Da.”
  
  “Обычное место. Сегодня в десять утра”.
  
  ¯
  
  Небольшая церковь Всех Святых на Кулишках в этот час была почти пуста. Служка ухаживал за алтарем, а две бабушки, уборщицы, вытирали пыль. Вошел молодой священник, преклонил колени перед алтарем, перекрестился и исчез за панелью в стене, ведущей в ризницу за алтарем.
  
  Отец Максим стоял у правой стены, держа в руках оплывающую свечу, купленную в магазине у главного входа, когда рядом с ним появился полковник Гришин.
  
  “Американец сбежал”, - тихо сказал он.
  
  “Я сожалею. Я пытался.”
  
  “Как он догадался?”
  
  “Похоже, он подозревал, что резиденция может находиться под каким-то наблюдением”. Как обычно, священник вспотел. “Он достал из-за пояса мобильный телефон и кому-то позвонил”.
  
  “Начни с самого начала”.
  
  “Он приехал около десяти минут первого. Я собирался ложиться спать. Его Святейшество все еще не спал, работая в своем кабинете. Он всегда здесь, в этот час. На улице раздался звонок в дверь, но я его не слышал. Я был в своей комнате. На звонок ответил ночной сторож-казак. Затем я услышал голоса. Я вышла из своей комнаты и увидела его, стоящего в коридоре.
  
  “Я слышал, как Его Святейшество звал меня сверху. ‘Проводи джентльмена наверх", - сказал он. Затем он перегнулся через перила, увидел меня и попросил принести кофе. Я вернулся в свою кладовку и позвонил тебе.”
  
  “Сколько времени прошло до того, как вы вошли в комнату?”
  
  “Недолго. Несколько минут. Я спешил так быстро, как только мог, чтобы пропустить как можно меньше. Я был там в течение пяти минут ”.
  
  “А магнитофон, который я тебе дал?”
  
  “Я включил его перед тем, как зайти с кофе. Они перестали разговаривать, когда я постучал. Ставя кофе, я рассыпал несколько кусочков сахара на пол и опустился на колени, чтобы подобрать их. Его Святейшество сказал, чтобы я не беспокоился, но я настоял и, находясь внизу, сунул диктофон под стол. Затем я ушел ”.
  
  “А в конце?”
  
  “Он спустился вниз один. Я ждал с его пальто, но оно ему не понадобилось. Казак был в своей маленькой комнате рядом с дверью. Американец, казалось, нервничал. Он достал мобильный телефон и набрал номер. Кто-то ответил, и он просто сказал: ‘Монах’. ”
  
  “Больше ничего?”
  
  “Нет, полковник, просто Монах. Затем он прислушался. Я не расслышал ответа, потому что он держал телефон близко к уху. Затем он стал ждать. Он немного приоткрыл дверь на улицу и выглянул наружу. Я все еще держала его пальто ”.
  
  Гришин задумался. Старый англичанин мог бы сказать Монку, что его самого выследили по лимузину отеля. Было бы достаточно предупредить американца, что Патриаршая резиденция может находиться под наблюдением.
  
  “Продолжай, отец”.
  
  “Я услышал рев автомобильного двигателя, затем два взрыва. Американец распахнул дверь и убежал. Затем я услышал стрельбу и отскочил от открытой двери ”.
  
  Гришин кивнул. Американец был умен, но он пришел к правильному ответу по неправильным причинам. Он, Гришин, действительно держал патриаршую резиденцию под наблюдением, но изнутри, от священника-ренегата.
  
  “А кассета?” - спросил я.
  
  “Когда снаружи прогремели взрывы, казак выбежал со своим пистолетом. Американец оставил дверь открытой. Казак выглянул наружу, крикнул ‘Бандиты’ и захлопнул дверь. Я побежал наверх как раз в тот момент, когда Его Святейшество вышел из своей библиотеки, чтобы перегнуться через перила и спросить, что происходит. Пока он был там, я забрал кофейные чашки и магнитофон.”
  
  Не говоря ни слова, Гришин протянул руку. Отец Максим порылся в боковом кармане своей сутаны и достал маленькую кассету, похожую на те, что используются в миниатюрных магнитофонах того типа, которые священнику дали на их последней встрече.
  
  “Я надеюсь, что поступил правильно”, - с трепетом сказал отец Максим. Гришин иногда чувствовал, что ему бы очень хотелось придушить жабу голыми руками. Возможно, однажды он бы так и сделал.
  
  “Ты поступил совершенно правильно, отец”, - сказал он. “Вы справились исключительно хорошо”.
  
  В своей машине на обратном пути в свой офис полковник Гришин снова просмотрел запись. Он потерял шестерых хороших людей за короткое время и потерял свою добычу. Но он держал в руке запись того, что именно вмешавшийся американец сказал Патриарху, и наоборот. Однажды, поклялся он, оба заплатят за свои преступления. На данный момент, насколько он был обеспокоен, день, безусловно, закончится намного лучше, чем начался.
  
  
  ГЛАВА 18
  
  ПОЛКОВНИК АНАТОЛИЙ ГРИШИН СИДЕЛ ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ВРЕМЯ утром, во время обеденного перерыва и после полудня, запершись в своем кабинете, слушал запись конференции Патриарха Алексия II и Джейсона Монка.
  
  Временами слышалось невнятное бормотание или звяканье перемешиваемых чашек, но большинство отрывков были достаточно понятны.
  
  Запись началась со звука открывающейся двери — отец Максим входит в комнату с подносом кофе. Звуки были приглушены, потому что в тот момент диктофон находился в боковом кармане его сутаны.
  
  Гришин услышал, как поднос поставили на стол, затем приглушенный голос сказал: “Не беспокойтесь”.
  
  Последовал столь же приглушенный ответ, когда отец Максим опустился на колени на ковер, предположительно собирая упавшие кусочки сахара.
  
  Качество звука улучшилось, когда диктофон убрали под стол. Было достаточно ясно слышно, как Патриарх сказал отцу Максиму: “Спасибо тебе, отец, на этом все”.
  
  Наступила тишина, пока не раздался звук закрывающейся двери, означающий уход информатора. Затем Патриарх сказал:
  
  “Теперь, возможно, вы объясните то, что пришли сказать мне”.
  
  Монах начал говорить. Гришин мог различить легкий носовой выговор американца, бегло говорящего по-русски. Он начал делать заметки.
  
  Он прослушал сорокаминутную беседу три раза, прежде чем начал записывать стенограмму. Это была работа не для секретаря, какой бы надежной она ни была.
  
  Страница за страницей была покрыта его аккуратным кириллическим почерком. Иногда он останавливался, проигрывал, вытягивал шею, чтобы расслышать слова, а затем возобновлял запись. Когда он был уверен, что запомнил каждое слово, он остановился.
  
  Послышался звук отодвигаемого стула, затем голос Монка, произносящий: “Я не думаю, что мы встретимся снова, ваше Святейшество. Я знаю, ты сделаешь все, что в твоих силах, для этой земли и людей, которых ты так сильно любишь ”.
  
  Две пары шагов прошелестели по ковру. Более тихо, когда они подошли к двери, Гришин услышал ответ Алексея: “С Божьей милостью я попытаюсь”.
  
  Дверь, очевидно, закрылась за Монком. Гришин услышал звук Патриарха, возвращающегося на свое место. Десять секунд спустя лента закончилась.
  
  Гришин откинулся на спинку стула и обдумал услышанное. Новости были настолько плохими, насколько это вообще могло быть возможно. Как один человек, размышлял он, мог нанести такой систематический ущерб, было трудно понять. Ключевым моментом, конечно, был тот ужасный глупый поступок покойного Н. И. Акопова, который оставил манифест лежать без дела, чтобы его украли. Ущерб, причиненный этой единственной утечкой, уже был неисчислим.
  
  Монк явно вел большую часть разговора. Более ранние выступления Алексея II были направлены на то, чтобы показать, что он понимает и одобряет. Его собственный вклад пришел ближе к концу.
  
  Американец не бездействовал. Он сообщил, что сразу после Нового года начнется согласованная кампания по уничтожению шансов Игоря Комарова на выборах по всей стране путем процесса дискредитации и массовой огласки.
  
  Генерал Николай Николаев, казалось, возобновит серию интервью для газет, радио и телевидения, в которых он осудит UPF, призывая каждого солдата и бывшего солдата отказаться от партии и голосовать в другом месте. Среди 110 миллионов избирателей, получивших избирательные права, было 20 миллионов ветеранов. Ущерб, который мог нанести один человек, едва ли можно было представить.
  
  Прекращение любой рекламы Игоря Комарова, осуществляемой обоими коммерческими телеканалами, было делом рук банкиров, трое из четырех из которых евреи, и их лидера и вдохновителя Леонида Бернштейна из Московского федерального. Это составляло два счета, которые должны были быть сведены.
  
  Третий вклад Монка касался мафии Долгоруких. Гришин долгое время рассматривал их всех как отбросы концлагеря, на корм будущему. Но на данный момент их финансовая поддержка была решающей.
  
  Ни один политик в России не мог бы надеяться стать президентом без общенациональной кампании стоимостью в триллионы рублей. Секретная сделка с самой могущественной и богатой мафией к западу от Урала обеспечила этот сундук сокровищами, которые значительно превышали все, что было доступно другим кандидатам. Несколько человек уже сложили свои палатки, не в состоянии справиться с расходованием UPF.
  
  Шесть рейдов предыдущего дня с рассветом были катастрофическими для Долгоруких, но ни один из них не был более катастрофическим, чем обнаружение финансовых записей. Было мало источников, из которых ГУВД могло бы узнать такие подробности. Конкурирующая мафия была очевидным выбором, но в закрытом мире гангстеров никто, несмотря на междоусобное соперничество, не стал бы сообщать в ненавистное ГУВД. И все же Монк информировал Патриарха об источнике утечки — старшем офицере Черной гвардии Гришина, испытывающем отвращение и ставшем перебежчиком.
  
  Если бы Долгорукие когда-нибудь доказали это — а Гришин знал, что по улицам ходят слухи, которые он страстно отрицал, - союзу пришел бы конец.
  
  Что еще хуже, из записи стало известно, что команда квалифицированных бухгалтеров уже начала работу над бумагами, найденными под казино, и была уверена, что к Новому году они смогут доказать финансовую связь между мафией и UPF. Эти результаты будут переданы непосредственно исполняющему обязанности президента Маркову. В течение того же периода генерал-майор Петровский из ГУВД, которого нельзя было ни подкупить, ни запугать, продолжал оказывать давление на банду Долгоруких рейдом за рейдом.
  
  По расчетам Гришина, если бы он это сделал, банда Долгоруких ни за что не стала бы продолжать принимать его заверения в том, что за ГУВД не стоит источник в "Черной гвардии".
  
  Вмешательство Патриарха, последовавшее ближе к концу записи, было, пожалуй, самым потенциально разрушительным из всех.
  
  Исполняющий обязанности президента проведет новогодние праздники со своей семьей вдали от Москвы. Он должен был вернуться 3 января. В тот день он должен был принять Патриарха, который намеревался лично ходатайствовать, убеждая Маркова признать недействительной кандидатуру Игоря Комарова как “неподходящего человека”, основываясь на существующих доказательствах.
  
  С доказательством связи с бандитами, предоставленным Петровским, и личным вмешательством Патриарха Московского и всея Руси, Марков с большой вероятностью поступил бы именно так. Помимо всего прочего, он сам был кандидатом и не хотел сталкиваться с Комаровым на выборах.
  
  Четверо предателей, размышлял Гришин. Четверо предателей Новой России, которой было суждено появиться на свет после 16 января, с ним самим во главе элитного корпуса из 200 000 Черных гвардейцев, готовых выполнять приказы лидера. Что ж, он провел свою жизнь, искореняя и наказывая предателей. Он знал, как с ними обращаться.
  
  Он лично напечатал копию своей рукописной стенограммы и попросил предоставить президенту Комарову два часа свободного времени в тот вечер.
  
  ¯
  
  ДЖЕЙСОН Монк переехал из квартиры у парка Сокольники и поселился в другой, из окон которой он мог видеть полумесяц на вершине мечети, где он впервые встретил Магомеда, человека, который теперь поклялся защищать его, но который в тот день с такой же легкостью убил бы его.
  
  Ему нужно было отправить сообщение сэру Найджелу Ирвину в Лондон, согласно его расписанию предпоследним, если все пойдет по плану старика.
  
  Он аккуратно ввел его в свой портативный компьютер, как делал все остальные. Когда он закончил, он нажал кнопку "закодировать", и сообщение исчезло с экрана, надежно зашифрованное в перемешанных блоках цифр одноразовой панели и зарегистрированное на гибком диске в ожидании следующего прохода спутника InTelCor.
  
  Ему не нужно было посещать машину. Его батареи были полностью заряжены, и он был включен, ожидая рукопожатия от спутника связи, вращающегося в космосе.
  
  Он никогда не слышал о Рики Тейлоре из Колумбуса, штат Огайо, никогда не встречался с ним и никогда не встретится. Но прыщавый подросток, вероятно, спас ему жизнь.
  
  Рики было семнадцать, и он помешался на компьютерах. Он был одним из тех неблагополучных молодых людей, воспитанных компьютерной эпохой, большая часть жизни которых была потрачена на вглядывание в тускло флуоресцирующий экран.
  
  Получив свой первый компьютер в возрасте семи лет, он продвигался по различным этапам экспертизы, пока законные вызовы не закончились, и только незаконные создавали необходимый кайф, необходимый периодический “кайф” истинного наркомана. Не для Рикки нежный ритм сменяющих друг друга времен года за окном, не для товарищества его товарищей и даже не для вожделения к девушкам. Решение Рики состояло в том, чтобы взломать наиболее ревностно охраняемые банки данных.
  
  К 1999 году InTelCor была не только крупным игроком в области глобальных коммуникаций стратегического, дипломатического и коммерческого назначения; она также была выдающимся разработчиком и маркетологом самых сложных компьютерных игр. Рики лазил по Интернету, пока ему не стало скучно, и освоил все известные и свободно доступные игровые последовательности. Он жаждал противопоставить себя программам Ultra от InTelCor. Проблема заключалась в том, что вход в них на законных основаниях стоил определенную плату. Пособие Рики не дотягивало до этого гонорара. Итак, он неделями пытался проникнуть в главный компьютер InTelCor через заднюю дверь. После стольких усилий он понял, что почти у цели.
  
  Восемь часовых поясов к западу от Москвы, - в тысячный раз прочитал он на экране: КОД ДОСТУПА, ПОЖАЛУЙСТА. Он нажал на то, что, по его мнению, могло бы это сделать. Снова экран сказал ему: ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН.
  
  Где-то к югу от гор Анатолии спутник InTelCor comsat дрейфовал в космосе, направляясь на север к Москве.
  
  Когда технические специалисты многонациональной компании разработали кодированный отправитель / получатель Monk, они, согласно инструкциям, включили код полного уничтожения из четырех цифр. Это были цифры, которые Дэнни заставил его запомнить в замке Форбс, и они предназначались для защиты Монка в случае захвата, при условии, что он сможет ввести код до того, как его схватят.
  
  Но если его машина была захвачена неповрежденной, так рассуждал главный шифровальщик, бывший шифровальщик ЦРУ из Уоррентона, переведенный с пенсии для этой работы, плохие парни могли использовать машину для отправки ложных сообщений.
  
  Итак, чтобы доказать свою подлинность, Монк должен был включить определенные безобидные слова, все по порядку. Если бы передача происходила без этих слов, бывший сотрудник ЦРУ знал бы, что кто бы там ни был, ему не платили. В этот момент он мог использовать мэйнфрейм Compuserve для входа в компьютер Монка через спутник и использовать те же четыре цифры, чтобы стереть его память, оставив плохим парням бесполезную консервную банку.
  
  Рики Тейлор уже был в мэйнфрейме InTelCor, когда набрал эти четыре цифры. Спутник пролетел над Москвой и послал сигнал “Ты там, детка?”. Ноутбук ответил “Да, это так”, и спутник, послушный его инструкциям, потратил его впустую.
  
  Первый монах узнал об этом, когда он пошел проверить свой компьютер и обнаружил, что его сообщение, в чистом виде, снова появилось на экране. Это означало, что он был отклонен. Он отключил сообщение вручную, осознавая, что по причинам, недоступным его пониманию, что-то пошло не так, и он был вне контакта.
  
  Там был адрес, который сэр Найджел Ирвин дал ему перед самым отъездом из Лондона. Он не знал, где это было или кто там жил. Но это было все, что у него было. С экономией он мог бы сжать свои последние два сообщения в одно, что-то, о чем должен был бы знать руководитель шпионской сети. Это может сработать для отправки сообщения. О получении чего-либо еще не могло быть и речи. Впервые он был полностью предоставлен самому себе. Больше никаких отчетов о ходе работы, никаких подтверждений. выполненных действий, больше никаких инструкций.
  
  Когда технологии стоимостью в миллиард долларов были выведены из строя, он полагался на старейших союзников в Великой игре: инстинкт, выдержку и удачу. Он молился, чтобы они не подвели его.
  
  ¯
  
  ИГОРЬ Комаров дочитал последнюю страницу стенограммы и откинулся назад. Он никогда не был ярким человеком, но сейчас, отметил Гришин, его лицо было похоже на лист бумаги.
  
  “Это плохо”, - сказал Комаров.
  
  “Очень плохо, господин президент”.
  
  “Ты должен был схватить его раньше”.
  
  “Его укрывает чеченская мафия. Это мы теперь знаем. Они живут как крысы в своем собственном подземном мире ”.
  
  “Крыс можно уничтожить”.
  
  “Да, господин Президент. И они будут. Когда ты бесспорный лидер этой страны”.
  
  “Их нужно заставить заплатить”.
  
  “Они будут. Все до единого из них ”.
  
  Комаров все еще смотрел на него своими карими глазами, но они были расфокусированы, как будто их владелец смотрел в другое время и другое место, время в будущем, место сведения счетов со своими врагами. На скулах ярко выделялись два красных пятна.
  
  “Возмездие. Я хочу возмездия. Они напали на меня, они напали на Россию, напали на Родину. Таким подонкам, как этот, не может быть пощады. ...”
  
  Его голос повышался, руки начали дрожать, когда ярость нарушила его привычный самоконтроль. Гришин знал, что если он сможет аргументировать свою точку зрения с достаточным мастерством, он выиграет свой спор. Он наклонился вперед над столом, заставляя Комарова посмотреть ему в глаза. Постепенно ярость утихла, и Гришин понял, что привлек его внимание.
  
  “Послушайте меня, господин Президент. Пожалуйста, послушай. То, что мы теперь знаем, позволяет мне полностью изменить ситуацию. Ты отомстишь. Просто дай мне слово ”.
  
  “Что вы имеете в виду, Анатолий Гришин?”
  
  “Ключом к контрразведке, господин президент, является знание намерений противника. Это у нас теперь есть. Из этого проистекает профилактика. Это уже происходит. Через несколько дней не будет избранного кандидата на престол Всея Руси. Теперь у нас есть второе откровение об их намерениях. Еще раз я должен предложить как предотвращение, так и возмездие, все в одном ”.
  
  “Все четверо мужчин?”
  
  “Выбора быть не может”.
  
  “Ничто не должно быть прослежено назад. Пока нет. Для этого еще слишком рано ”.
  
  “Ничего не будет отслежено. Банкир? Сколько банкиров было убито за последние десять лет? Пятьдесят? Как минимум. Вооруженные люди в масках, сведение счетов. Это происходит постоянно.
  
  “Полицейский? Банда Долгоруких будет рада заключить контракт. Сколько полицейских было потрачено впустую? Опять же, это происходит постоянно.
  
  “Что касается дурака генерала, кражи со взломом, которая пошла не так. Ничто не может быть более распространенным. Что касается священника, то домашний слуга был пойман ночью, когда рылся в его кабинете. Застрелен казачьим охранником, который, в свою очередь, убит вором, когда он умирает ”.
  
  “Кто-нибудь в это поверит?”
  
  “У меня есть источник внутри резиденции, который поклянется в этом”.
  
  Комаров посмотрел на бумаги, которые он закончил читать, и кассету рядом с ними. Он слабо улыбнулся.
  
  “Конечно, ты понимаешь. Мне больше ничего не нужно знать обо всем этом. Я настаиваю, что больше ничего обо всем этом не знаю ”.
  
  “Но ты действительно хочешь, чтобы четверо мужчин, нацеленных на твое уничтожение, перестали функционировать?”
  
  “Конечно”.
  
  “Благодарю вас, господин Президент. Это все, что мне нужно знать ”.
  
  ¯
  
  Номер в отеле "Спартак" был забронирован на имя мистера Кузичкина, и человек с таким именем действительно зарегистрировался. Сделав это, он снова вышел, сунув при этом ключ от своей комнаты Джейсону Монку. Чеченские охранники просачивались через вестибюль, лестничную клетку и доступ к лифтам, когда он поднимался наверх. Это был такой же безопасный способ, как и любой другой - провести двадцать минут за телефонным разговором, который, если бы его отследили, показал бы только номер в отеле, не принадлежащем чеченцам, далеко от центра города.
  
  “Генерал Петровский?”
  
  “Снова ты”.
  
  “Вы, кажется, разворошили осиное гнездо”.
  
  “Я не знаю, откуда ты черпаешь информацию, американец, но, похоже, она хорошая”.
  
  “Благодарю тебя. Но Комаров и Гришин не потерпят этого просто так”.
  
  “А как насчет Долгоруких?”
  
  “Бит-игроки. Главная опасность - это Гришин и его Черные охранники ”.
  
  “Это ты распустил слух, что источником был старший офицер Черной гвардии?”
  
  “Мои друзья”.
  
  “Умный. Но опасная.”
  
  “Слабое место Гришина заключается в тех бумагах, которые вы захватили. Я думаю, они доказывают, что мафия финансировала Комарова все это время ”.
  
  “Над ними ведется работа”.
  
  “Как и вы, генерал”.
  
  “Что ты имеешь в виду?”
  
  “Ваша жена и Татьяна все еще там?”
  
  “Да”.
  
  “Я бы хотел, чтобы ты вывез их из города. Сейчас, сегодня вечером. Где-нибудь далеко и в безопасности. Ты тоже. Выезжайте. Иди и живи в казармах СОБРА. Пожалуйста.”
  
  На некоторое время воцарилась тишина.
  
  “Ты что-нибудь знаешь, американец?”
  
  “Пожалуйста, генерал. Убирайся оттуда. Пока есть время.”
  
  Он положил трубку, подождал немного и набрал другой номер. На столе Леонида Бернштейна в штаб-квартире Московского федерального банка зазвонил телефон. Была поздняя ночь, и отвечал только магнитофон. Не имея номера личного домашнего телефона банкира, Монк мог только молиться, чтобы Бернштейн получил доступ к его сообщениям в течение следующих нескольких часов.
  
  “Мистер Бернштейн, это человек, который напомнил вам о Бабьем Яру. Пожалуйста, не ходите в офис, какими бы неотложными ни были дела. Я уверен, что Комаров и Гришин теперь знают, кто стоит за прекращением их телевизионной экспозиции. Ты держишь свою семью за пределами страны; поезжай и присоединяйся к ним, пока не станет безопасно возвращаться ”.
  
  Он снова положил трубку. Хотя Леонид Бернштейн и не знал этого, на консоли в хорошо охраняемом доме за много миль от него вспыхнул огонек, и Леонид Бернштейн выслушал сообщение в тишине.
  
  Третий звонок был в резиденцию.
  
  “Да”.
  
  “Ваше Святейшество?”
  
  “Да”.
  
  “Ты знаешь мой голос?”
  
  “Конечно”.
  
  “Тебе следует отправиться в монастырь в Загорске. Войди внутрь и оставайся внутри ”.
  
  “Почему?”
  
  “Я боюсь за тебя. Прошлая ночь доказала, что дела становятся опасными ”.
  
  “Завтра у меня торжественная месса в Даниловском”.
  
  “Митрополит может занять твое место”.
  
  “Я подумаю над тем, что ты скажешь”.
  
  Телефон отключился. На четвертый звонок ответили после десятого гудка, и грубый голос сказал: “Да”.
  
  “Генерал Николаев?”
  
  “Кто такой ... подожди минутку, я тебя знаю. Ты тот проклятый янки ”.
  
  “Это я”.
  
  “Что ж, больше никаких интервью. Сделал то, что ты хотел, сказал свое слово. Больше нет. Вот и все. Слышишь меня?”
  
  “Давайте будем краткими. Тебе следует уйти и переехать жить к своему племяннику на базу ”.
  
  “Почему?”
  
  “Некоторым головорезам не понравилось то, что вы сказали. Я думаю, они могли бы нанести тебе визит ”.
  
  “Негодяи, да? Ну, чушь собачья. Набей их всех. Никогда в жизни не отступал, мальчик. Слишком поздно начинать сейчас ”.
  
  Телефон отключился. Монк вздохнул и заменил свой собственный. Он посмотрел на свои часы. Двадцать пять минут. Пора уходить. Вернемся к лабиринту крысиных бегов в чеченском преступном мире.
  
  ¯
  
  Было четыре группы убийц, и они нанесли удар двумя ночами позже, 21 декабря.
  
  Самый большой и хорошо вооруженный захватил частную дачу Леонида Бернштейна. На дежурстве была дюжина охранников, и четверо из них погибли в перестрелке. Двое черных стражников также были убиты. Главная дверь была взорвана кумулятивным зарядом, и люди в боевой черной форме, их лица были скрыты лыжными масками того же цвета, промчались через дом.
  
  Выживших охранников и персонал окружили и согнали на кухню. Командир охраны был сильно избит, но продолжал повторять, что его работодатель вылетел в Париж двумя днями ранее. Остальной персонал, несмотря на крики женщин, подтвердил это. Наконец, люди в черном отступили к своим грузовикам, забрав с собой двух своих убитых.
  
  Второе нападение было совершено на жилой дом на Кутузовском проспекте. Единственный черный Мерседес въехал под арку и остановился у шлагбаума. Один из двух охранников ОМОНа вышел из своей теплой хижины, чтобы просмотреть бумаги. Двое мужчин, прятавшихся за машиной, выбежали вперед с автоматами с глушителями и выстрелили ему в основание шеи, чуть выше бронежилета. Второй охранник был убит до того, как смог появиться.
  
  В вестибюле первого этажа мужчину за стойкой регистрации постигла та же участь. Четверо чернокожих охранников, вбежавших с улицы, оцепили вестибюль, пока шестеро поднимались на лифте. На этот раз в коридоре вообще не было мужчин, хотя нападавшие не знали почему.
  
  Дверь в квартиру, хотя и обшитая сталью, была разнесена на части с помощью полфунта пластиковой взрывчатки, и шестеро ворвались внутрь. Стюард в белой куртке ударил одного из них крылом в плечо, прежде чем тот был зарублен. Тщательный обыск квартиры показал, что там больше никого не было, и команда отступила разочарованная.
  
  Вернувшись на первый этаж, они перестрелялись еще с двумя охранниками ОМОНа, которые появились из зоны отдыха в задней части здания, убили одного и потеряли одного из своих. С пустыми руками они отступили под огнем на проспект и скрылись на трех поджидавших их джипах "ГАЗ".
  
  В Патриаршей резиденции подход был более тонким. Одинокий мужчина постучал в дверь с улицы, в то время как еще шестеро присели по обе стороны от него вне поля зрения глазка.
  
  Казак внутри заглянул в отверстие и воспользовался уличным домофоном, чтобы спросить, кто там. Мужчина у двери показал действительное удостоверение ополченца и сказал: “Полиция”.
  
  Обманутый удостоверением личности, казак открыл дверь. Он был застрелен на месте, а его тело отнесли наверх.
  
  План состоял в том, чтобы застрелить личного секретаря из пистолета казака и убить предстоятеля тем же предметом, который был использован против казака. Затем этот пистолет был бы вложен в руку мертвой секретарши, которую можно было бы найти за столом.
  
  Затем отец Максим был бы вынужден поклясться, что и казак, и настоятель потревожили секретер, рывшийся в ящиках, и в последовавшей перестрелке все трое погибли. Помимо огромного церковного скандала, милиция закрыла бы дело.
  
  Вместо этого убийцы обнаружили на верхней площадке лестницы толстого священника в испачканном халате, кричащего: “Что ты делаешь?”
  
  “Где Алексей?” - прорычал один из людей в черном.
  
  “Он ушел”, - бормотал священник. “Он уехал в Загорск”.
  
  Обыск частных апартаментов показал, что Патриарха и двух монахинь там не было. Оставив тело казака, команда убийц удалилась.
  
  В одинокий коттедж вдоль Минского шоссе отправили всего четверых мужчин. Они вышли из своей машины, и пока один подходил к двери, остальные трое ждали в темноте деревьев.
  
  Это был старый Володя, который ответил. Он был ранен в грудь, и четверо мужчин ворвались в дом. Волкодав подошел к ним по полу гостиной и вцепился в горло главному Чернокожему стражнику. Он вскинул руку, и зубы собаки глубоко вонзились в нее. Товарищ снес ему голову.
  
  У тлеющих поленьев камина старик с топорщащимися седыми бакенбардами навел "Макаров" на группу в дверном проеме и дважды выстрелил. Одна пуля застряла в дверном косяке, а другая попала в мужчину, который только что убил свою собаку.
  
  Затем три пули в быстрой последовательности поразили старого генерала в грудь.
  
  ¯
  
  УМАР Гунаев позвонил вскоре после десяти утра.
  
  “Я только что поехал в свой офис. Там творится настоящий ад”.
  
  “Каким образом?”
  
  “Кутузовский проспект перекрыт. Повсюду милиция”.
  
  “Почему?”
  
  “Какая-то атака прошлой ночью на здание, в котором проживают старшие офицеры милиции”.
  
  “Это было быстро. Мне понадобится безопасный телефон ”.
  
  “А как насчет того, где ты находишься?”
  
  “Отслеживаемый”.
  
  “Дай мне полчаса. Я пришлю за тобой несколько человек ”.
  
  К одиннадцати Монк устроился в небольшом кабинете на складе, полном контрабандного спиртного. Телефонный инженер как раз заканчивал.
  
  “Это связано с двумя вырезами”, - сказал он Монку, указывая на телефон. “Если кто-нибудь попытается отследить звонок по нему, они окажутся в кафе в двух милях отсюда. Это одно из наших заведений. Если они пройдут мимо этого, их отведут к телефонной будке дальше по улице. К тому времени мы будем знать ”.
  
  Монах начал с личного номера генерала Николаева. Ответил мужской голос.
  
  “Дайте мне генерала Николаева”, - сказал Монк.
  
  “Кто это?” - спросил голос.
  
  “Я мог бы спросить то же самое”.
  
  “Общие сведения недоступны. Кто ты такой?”
  
  “Генерал Маленков, Министерство обороны. Что происходит?”
  
  “Я сожалею, генерал. Это инспектор Новиков, отдел по расследованию убийств Московской милиции. Я боюсь, что генерал Николаев мертв ”.
  
  “Что? О чем ты говоришь?”
  
  “Произошло нападение. Прошлой ночью. Грабители, кажется. Убил генерала и его камердинера. Плюс собака. Уборщица нашла их сразу после восьми.”
  
  “Я не знаю, что сказать. Он был моим другом ”.
  
  “Мне жаль, генерал Маленков. Времена, в которые мы живем ...”
  
  “Продолжайте свою работу, инспектор. Я скажу министру”.
  
  Монк положил трубку. Итак, Гришин окончательно потерял голову. Это было то, к чему стремился Монк, но он проклинал упрямство старого генерала. Затем он позвонил в штаб-квартиру ГУВД на улице Шаболовка.
  
  “Соедините меня с генерал-майором Петровским”.
  
  “Он занят. Кто это?” - спросила телефонистка.
  
  “Прервите его. Скажи ему, что это насчет Татьяны ”.
  
  Петровский подошел к телефону через десять секунд. В его голосе была нотка страха.
  
  “Петровский”.
  
  “Это я, поздний посетитель”.
  
  “Черт бы тебя побрал, я думал, что с моим ребенком что-то случилось”.
  
  “Они оба уехали из города, она и ваша жена?”
  
  “Да, за много миль отсюда”.
  
  “Я полагаю, что имело место нападение”.
  
  “Их десять, все в масках и вооружены до зубов. Они убили четырех охранников ОМОНа и моего собственного управляющего”.
  
  “Они искали тебя”.
  
  “Конечно. Я последовал твоему совету. Я живу внутри казармы. Кто, черт возьми, они были? Кровавые гангстеры”.
  
  “Они не были гангстерами. Они были Черной гвардией”.
  
  “Головорезы Гришина. Почему?”
  
  “Я думаю, из-за тех бумаг, которые вы конфисковали. Они, вероятно, боятся, что вы докажете, что существует связь между мафией Долгоруких и UPF ”.
  
  “Ну, они этого не делают. Это мусор, в основном чеки казино ”.
  
  “Гришин этого не знает, генерал. Он боится худшего. Ты слышал о дяде Коле?”
  
  “Генерал-танкист. Что насчет него?”
  
  “Они схватили его. Похожий отряд убийц. Прошлой ночью.”
  
  “Черт. Почему?”
  
  “Он осудил Комарова. Помнишь?”
  
  “Конечно. Но я никогда не думал, что они зайдут так далеко. Ублюдки. Слава Богу, политика - это не моя территория. Я снимаюсь в гангстерах ”.
  
  “Я знаю. У вас есть контакты в Коллегии милиции?”
  
  “Конечно”.
  
  “Почему бы не сказать им? Ты получил его от человека из преступного мира ”.
  
  Монк положил трубку и позвонил на Московский федеральный.
  
  “Илья. личный помощник мистера Бернштейна. Он там?”
  
  “Один момент, абонент”.
  
  Илья вышел на связь.
  
  “Кто это?”
  
  “Допустим, на днях ты чуть не всадил мне пулю в спину”, - сказал Монк по-английски.
  
  Раздался низкий смех.
  
  ‘Да, я сделал”.
  
  “Босс в безопасности?”
  
  “За много миль отсюда”.
  
  “Посоветуй ему оставаться там”.
  
  “Нет проблем. Прошлой ночью на его частный дом было совершено нападение ”.
  
  “Жертвы?”
  
  “Четверо наших людей мертвы, двое из них, как мы думаем. Они обыскали это место ”.
  
  “Ты знаешь, кем они были?”
  
  “Мы так думаем”.
  
  “Черная гвардия Гришина. И причиной явно было возмездие. Прекращение пропагандистских передач Комарова ”.
  
  “Они могут заплатить за это. Босс обладает большим влиянием ”.
  
  “Ключ лежит в коммерческих телекомпаниях. Их репортерам следует перекинуться парой слов с парой высокопоставленных генералов милиции. Спросите, есть ли у них намерение взять интервью у полковника Гришина относительно широко распространенных слухов и т.д. и т.п.”
  
  “Лучше бы у них были какие-нибудь доказательства”.
  
  “Для этого и существуют ищейки новостей. Они принюхиваются, они копают. Ты можешь связаться с боссом?”
  
  “Если мне придется”.
  
  “Почему бы не выложить это ему?”
  
  Его следующий звонок был в национальную газету "Известия".
  
  “Отдел новостей”.
  
  Монк изобразил грубоватый акцент.
  
  “Соедините меня со старшим репортером Репиным”.
  
  “Кто это?”
  
  “Скажите ему, что с ним срочно должен поговорить генерал армии Николай Николаев. Он будет помнить”.
  
  Репин был тем, кто давал интервью в Офицерском клубе имени Фрунзе. Он вышел на связь.
  
  “Да, генерал. Репин здесь”.
  
  “Это не генерал Николаев”, - сказал Монк. “Генерал мертв. Он был убит прошлой ночью ”.
  
  “Что? Кто ты такой?”
  
  “Просто бывший танкист”.
  
  “Откуда ты знаешь?”
  
  “Неважно. Ты знаешь, где он жил?”
  
  “Нет”.
  
  “У него был дом недалеко от Минского шоссе. Недалеко от деревни Кобяково. Почему бы не взять фотографа и не убраться отсюда ко всем чертям? Спросите инспектора Новикова.”
  
  Он положил трубку. Другой крупной газетой была Правда, бывший орган Коммунистической партии, которая политически поддерживала возрождающуюся неокоммунистическую партию Социалистического союза. Но чтобы доказать свою новую некоммунистическую принадлежность, партия пыталась добиться расположения Православной церкви. Монк достаточно изучил газету, чтобы запомнить имя главного криминального репортера.
  
  “Соедините меня с мистером Памфиловым, пожалуйста”.
  
  “Его сейчас нет в офисе”.
  
  Разумный. Он почти наверняка был на Кутузовском проспекте вместе с остальной прессой, требующей подробностей нападения на квартиру Петровского.
  
  “У него есть мобильный?”
  
  “Конечно. Но я не могу дать вам номер. Он может тебе перезвонить?”
  
  “Нет. Свяжитесь с ним и скажите, что с ним срочно должен поговорить один из его источников в милиции. Важная наводка. Мне нужен номер его мобильного. Я перезвоню тебе через пять ”.
  
  При втором звонке он узнал номер мобильного телефона Памфилова и подъехал к нему на его машине возле жилого дома старших офицеров полиции.
  
  “Мистер Памфилов?”
  
  “Да. Кто это?”
  
  “Мне пришлось солгать, чтобы узнать твой номер телефона. Мы не знаем друг друга. Но, возможно, у меня есть кое-что для тебя. Прошлой ночью было еще одно нападение. В резиденции Патриарха. Попытка покушения на него ”.
  
  “Ты сумасшедший. Покушение на Патриарха? Мусор. Не было бы никакого мотива ”.
  
  “Не для мафии, нет. Почему бы не отправиться туда?”
  
  “Даниловский монастырь?”
  
  “Он там не живет. Он живет в доме номер пять по Чистому переулку”.
  
  Памфилов сидел в своей машине, слушая вой отключенного телефона. Он был ошеломлен. Ничего подобного никогда не случалось в его карьере. Если это было наполовину правдой, то это была самая большая история, с которой он когда-либо сталкивался.
  
  Когда он прибыл на боковую улицу, он обнаружил, что она перекрыта. Обычно он мог показать свой пропуск для прессы и пройти мимо оцепления. Не в этот раз. К счастью, он заметил детектива-инспектора милиции, которого знал лично, и окликнул его. Мужчина подошел к оцеплению.
  
  “Что происходит?” - спросил репортер.
  
  “Грабители”.
  
  “Вы из отдела по расследованию убийств”.
  
  “Они убили ночного сторожа”.
  
  “Патриарх. Алексей, он в безопасности?”
  
  “Откуда, черт возьми, ты знаешь, что он здесь живет?”
  
  “Неважно. Он в безопасности?”
  
  “Да, он в отъезде, в Загорске. Послушайте, это была просто кража со взломом, которая пошла не так ”.
  
  “У меня есть информация, что они охотились за Патриархом”.
  
  “Чушь собачья. Просто грабители.”
  
  “Что грабить?”
  
  Детектив выглядел обеспокоенным.
  
  “Откуда ты это взял?” - спросил я.
  
  “Неважно. Может ли это быть правдой? Они что-нибудь украли?”
  
  “Нет. Просто застрелил охранника, обыскал дом и сбежал”.
  
  “Значит, они кого-то искали. И его там не было. Боже, что за история”.
  
  “Будь чертовски осторожен”, - предупредил детектив. “Нет никаких доказательств”.
  
  Но детектив начинал беспокоиться. Он стал еще более раздражительным, когда милиционер поманил его к своей машине. На телефоне был полный состав Президиума. В течение нескольких предложений он начал намекать на то же самое, что и репортер.
  
  ¯
  
  23 декабря средства массовой информации были в смятении. В ранних выпусках каждая газета концентрировалась на конкретной истории, к которой Монк ее направлял. По мере того, как журналисты читали истории друг друга, были сделаны многочисленные правки, которые связали четыре атаки воедино.
  
  Утренние телевизионные новости передавали сводные отчеты о четырех отдельных попытках убийства, одна из которых была успешной. В трех других случаях, по их словам, только чрезвычайная удача спасла намеченных жертв.
  
  Никто не верил в идею о кражах со взломом, которые пошли не так. Аналитики изо всех сил старались указать, что не было бы никакого смысла в ограблении дома генерала, вышедшего на пенсию, или квартиры одного старшего офицера полиции, игнорируя при этом все другие квартиры в здании, ни дом Патриарха.
  
  Кража со взломом могла бы быть оправданием для налета на дом чрезвычайно богатого банкира Леонида Бернштейна, но его выжившие охранники засвидетельствовали, что нападение имело все признаки военного нападения. Более того, они сообщили, что нападавшие искали именно их работодателя. Похищение также было возможным, или убийство. Но в двух случаях не было смысла в похищении, а в случае с генералом на это не было покушения.
  
  Большинство экспертов предположили, что преступниками, должно быть, был всепроникающий преступный мир гангстеров, который уже давно стал причиной сотен убийств и похищений. Однако два комментатора пошли дальше, указав, что, хотя у организованной преступности вполне могут быть причины ненавидеть генерал-майора Петровского из ГУВД, занимающегося разоблачением банд, а у некоторых могут быть счеты с банкиром Бернштейном, кто мог ненавидеть старого генерала, который вдобавок был трижды Героем, или Патриарха Московского и всея Руси?
  
  Авторы редакционной статьи в тысячный раз выразили сожаление по поводу астрономического уровня преступности в стране и дважды призвали исполняющего обязанности президента Маркова сделать именно это — действовать — чтобы предотвратить полное нарушение закона и порядка в период обратного отсчета до решающих выборов через двадцать четыре дня.
  
  Монк начал свой второй день анонимных звонков поздним утром, когда хакеры, измученные работой предыдущего дня, начали просачиваться в их офисы.
  
  Скрученные салфетки за каждой щекой достаточно маскировали его голос, чтобы в нем нельзя было узнать звонившего накануне. Каждому из обладателей главных заголовков в семи утренних и вечерних газетах, опубликовавших историю о четырех убийствах, он передал одно и то же послание, начиная с Памфилова из Правды и Репина из Известий.
  
  “Вы меня не знаете, и я не могу назвать вам свое имя. Это больше, чем стоит моя жизнь. Но как один русский другому, я прошу вас доверять мне.
  
  “Я очень высокопоставленный офицер Черной гвардии. Но я также практикующий христианин. Вот уже много месяцев я все больше и больше обеспокоен растущими антихристовыми, антицерковными настроениями, выражаемыми во внутреннем сердце UPF, главным образом Комаровым и Гришиным. За тем, что они говорят публично, скрывается ненависть к церкви и демократии, намерение создать однопартийное государство и править, как нацисты.
  
  “Теперь с меня хватит. Я должен высказаться. Это был полковник Гришин, который приговорил старого генерала к смерти, потому что дядя Коля видел насквозь фасад и донес на Комарова. Банкир, потому что его тоже не обманули. Возможно, вы этого не знаете, но он использовал свое влияние, чтобы заставить телевизионные станции прекратить пропагандистские передачи. Патриарх, потому что он боялся UPF и собирался обнародовать. И генерал ГУВД, потому что он совершил налет на мафию Долгоруких, которые являются казначеями UPF. Если вы мне не верите, проверьте, что я говорю. Именно Черная гвардия организовала те четыре нападения ”.
  
  С этими словами он положил трубку, оставив семерых московских журналистов травмированными. Когда они восстановились, они начали проверять.
  
  Леонида Бернштейна не было в стране, но два коммерческих телеканала потихоньку просочились, что изменение редакционной политики исходило от банковского консорциума, которому они были доверены.
  
  Генерал Николаев был мертв, но в “Известиях" были опубликованы выдержки из предыдущего интервью под заголовком: "БЫЛО ЛИ ЭТО ПРИЧИНОЙ ЕГО СМЕРТИ?”
  
  Шесть налетов ГУВД рано утром на склады, арсеналы и казино банды Долгоруких были общеизвестны. Только Патриарх оставался заточенным в Загорском монастыре и не мог подтвердить, что он тоже может стать мишенью как враг UPF.
  
  К середине дня штабная дача Игоря Комарова на Кисельном бульваре была в осаде. Внутри царила атмосфера, близкая к панике.
  
  В своем собственном офисе Борис Кузнецов был в рубашке с короткими рукавами, с влажными пятнами под мышками, непрерывно курил сигареты, от которых отказался два года назад, и пытался справиться с батареей телефонов, которые звонили без остановки.
  
  “Нет, это не правда”, - кричал он на запрос за запросом. “Это грязная ложь, грубая клевета, и против любого, кто распространит ее дальше, будут приняты меры в судах. Нет, нет никакой связи между этой партией и какой-либо мафиозной группировкой, финансовой или иной. Г-н Комаров неоднократно становился рекордсменом как человек, который собирается навести порядок в России. ... Какие документы сейчас расследуются ГУВД? ... Нам нечего бояться. ... Да, генерал Николаев высказывал сомнения по поводу нашей политики, но он был очень старым человеком. Его смерть была трагичной, но совершенно не связанной. ... Вы просто не можете так говорить; любое сравнение между мистером Комаровым и Гитлером будет встречено немедленным судебным разбирательством. ... Какой старший офицер Черной гвардии? …”
  
  В своем собственном кабинете полковник Анатолий Гришин боролся со своей собственной проблемой. Как пожизненный офицер Второго Главного управления КГБ, в его обязанности входило выслеживать шпионов. Этот монах причинил неприятности, огромные неприятности, он не сомневался. Но эти новые обвинения были хуже: старший офицер его собственной элитной, ультра-лояльной, фанатичной Черной гвардии превратился в ренегата? Он выбрал каждого из них, все шесть тысяч. Старшие офицеры были его личными назначенцами. Один из них - практикующий христианин, слабак с совестью, когда самая вершина власти была в пределах видимости? Невозможно.
  
  И все же он вспомнил, как однажды читал о том, что иезуиты говорили: "Дайте мне мальчика до семи лет, и я дам вам мужчину". Мог ли один из его лучших людей вернуться к служке много лет назад? Он должен был бы проверить. Каждое резюме каждого старшего офицера должно было бы пройти через мелкозубую расческу.
  
  И что означало “старший”? Насколько старше? На два ряда ниже — десять человек. На три шеренги ниже, сорок человек. Опустился на пять ступеней ниже, почти на сотню. Это заняло бы много времени, а времени не было. В краткосрочной перспективе ему, возможно, придется провести чистку всего своего высшего эшелона, изолировать их всех в безопасном месте и лишиться своих самых опытных командиров. Однажды, пообещал он себе, те, кто несет ответственность за эту катастрофу, заплатят, и как они заплатят. Начиная с Джейсона Монка. Сама мысль об имени американского агента заставила побелеть костяшки его пальцев на краю стола.
  
  Незадолго до пяти Борис Кузнецов добился интервью с Комаровым. Он два часа просил дать ему шанс увидеть человека, которому он поклонялся, чтобы предложить то, что, по его мнению, должно быть сделано.
  
  Будучи студентом в Америке, Кузнецов изучал и был глубоко впечатлен способностью ловких и опытных связей с общественностью генерировать массовую поддержку даже самой мнимой бессмыслицы. Помимо своего кумира Игоря Комарова, он поклонялся силе слов и движущегося образа, способных убеждать, вводить в заблуждение и, наконец, преодолевать всякое сопротивление. То, что сообщение было ложью, не имело значения.
  
  Подобно политикам и юристам, он был человеком слова, убежденным, что не существует проблемы, которую нельзя было бы решить словами. Мысль о том, что может наступить день, когда слова иссякнут и перестанут убеждать; когда другие, лучшие слова могут перехитрить и превзойти его собственные; когда ему и его лидеру, возможно, больше не поверят — такой день Кузнецов представить себе не мог.
  
  Связи с общественностью, как называли это в Америке, многомиллиардная индустрия, которая могла сделать бездарного болвана знаменитостью, дурака мудрецом, а подлого оппортуниста государственным деятелем. В России это называли пропагандой, но это был тот же инструмент.
  
  С помощью этого инструмента, а также блестящих кинематографических образов Литвинова и студийного монтажа он помог превратить бывшего инженера с ораторским даром в колосса, человека на пороге величайшей награды в России - самого президентства.
  
  Российские СМИ, привыкшие к грубой, банальной пропаганде своей коммунистической молодежи, были доверчивыми младенцами, когда им рассказали о блестящих, убедительных кампаниях, которые он организовал для Игоря Комарова. Теперь что-то пошло не так, сильно не так.
  
  Был и другой голос, страстного священника, эхом разносившийся по всей России по радио и телевидению, СМИ, которые Кузнецов считал своей личной вотчиной, призывающий верить в более великого Бога и вернуть еще одну икону.
  
  За спиной священника разговаривал по телефону человек — ему рассказали о кампании анонимных телефонных звонков, — нашептывающий ложь, но такую убедительную ложь, в уши высокопоставленных журналистов и комментаторов, которых, как он думал, он знал и которыми владел.
  
  Для Бориса Кузнецова ответ по-прежнему заключался в словах Игоря Комарова, словах, которые не могли не убедить, которые никогда не подводили.
  
  Когда он вошел в кабинет руководителя, он был потрясен произошедшей трансформацией. Комаров сидел за своим столом и выглядел ошеломленным. По всему полу были разбросаны ежедневные газеты, их заголовки несли обвинения к потолку. Кузнецов уже видел их все: обвинения в адрес генерала Николаева, нападения и рейды, гангстеры и деньги мафии. Никто никогда раньше не осмеливался так говорить об Игоре Комарове.
  
  К счастью, Кузнецов знал, что нужно было сделать. Игорь Комаров должен выступить, и все будет хорошо.
  
  “Господин Президент, я действительно должен настоятельно призвать вас дать завтра большую пресс-конференцию”.
  
  Комаров несколько секунд пристально смотрел на него, словно пытаясь осмыслить то, что он говорил. За всю свою политическую карьеру и с одобрения Кузнецова он избегал пресс-конференций. Они были непредсказуемы. Он предпочитал инсценированное интервью с заранее заданными вопросами, заранее подготовленную речь, подготовленное обращение, восторженный митинг.
  
  “Я не провожу пресс-конференций”, - отрезал он.
  
  “Сэр, это единственный способ прекратить эти грязные слухи. Спекуляции в средствах массовой информации выходят из-под контроля. Я больше не могу это контролировать. Никто не мог. Он питается сам от себя”.
  
  “Я ненавижу пресс-конференции, Кузнецов. Ты это знаешь”.
  
  “Но вы так хорошо общаетесь с прессой, господин Президент. Аргументированный, спокойный, убедительный. Они будут слушать тебя. Ты один можешь разоблачить ложь и слухи”.
  
  “Что говорят опросы общественного мнения?”
  
  “Национальное одобрение для вас, сэр, сорок пять процентов и падает. От семидесяти процентов восемь недель назад. Зюганов из Социалистического союза, тридцатитрехлетний и растущий. Марков, исполняющий обязанности президента Демократического альянса, двадцати двух лет, слегка повышается. Это исключает нерешительных. Я должен сказать, сэр, что последние два дня могут стоить еще десять процентов, может быть, больше, когда эффект просочится в рейтинги. ”
  
  “Почему я должен проводить пресс-конференцию?”
  
  “Это общенациональный репортаж, господин Президент. Каждая крупная телевизионная станция будет следить за каждым произнесенным вами словом. Ты знаешь, когда ты говоришь, никто не может устоять ”.
  
  Наконец Игорь Комаров кивнул.
  
  “Организуй это. Я сам создам свой адрес ”.
  
  ¯
  
  Пресс-конференция состоялась в большом банкетном зале отеля "Метрополь" в одиннадцать утра следующего дня. Кузнецов начал с приветствия национальной и зарубежной прессе и, не теряя времени, указал, что за предыдущие два дня были выдвинуты определенные обвинения в неописуемой мерзости в отношении политики и деятельности Союза патриотических сил. Ему выпала честь, предложив полное и убедительное опровержение этим постыдным клеветническим высказываниям, приветствовать на трибуне “следующего президента России Игоря Комарова”.
  
  Лидер UPF вышел из-за занавеса в задней части сцены и направился к кафедре. Он начал так, как начинал всегда, выступая перед собраниями верующих, рассказав о Великой России, которую он намеревался создать, как только народ удостоит его президентства. Через пять минут тишина привела его в замешательство. Где была отзывчивая искра? Где были аплодисменты? Где были чирлидерши? Он поднял глаза к далеким облакам и вспомнил славную историю своей нации, ныне находящейся во власти иностранных банкиров, спекулянтов и преступников. Его речь разнеслась по залу, но зал не поднялся на ноги, подняв правые руки в приветствии UPF. Когда он остановился, тишина продолжалась.
  
  “Может быть, есть вопросы?” - предположил Кузнецов. Ошибка. По меньшей мере треть аудитории составляла иностранная пресса. Человек из New York Times свободно говорил по-русски, как и сотрудники лондонских Times, Daily Telegraph, the Washington Post, CNN и большинства других.
  
  “Мистер Комаров, - обратился к нему корреспондент Los Angeles Times, - я полагаю, что на данный момент вы потратили около двухсот миллионов долларов на свою кампанию. Это, должно быть, мировой рекорд. Откуда взялись эти деньги?”
  
  Комаров впился в него взглядом. Кузнецов прошептал ему на ухо:
  
  “Публичные подписки от великих людей России”, - сказал он.
  
  “Это примерно годовая зарплата каждого человека в России, сэр. Откуда это берется на самом деле?”
  
  К ним присоединились другие. “Правда ли, что вы намерены упразднить все оппозиционные партии и установить однопартийную диктатуру?”
  
  “Вы знаете, почему генерал Николаев был убит всего через три недели после того, как он донес на вас?”
  
  “Вы отрицаете, что Черные стражи стояли за этими покушениями на убийство две ночи назад?”
  
  Камеры и микрофоны государственного телевидения и двух коммерческих сетей блуждали по комнате, улавливая вопросы дерзких иностранцев и сбивчивые ответы.
  
  Человек из Daily Telegraph, коллега которого Марк Джефферсон был застрелен в июле прошлого года, также получил анонимный телефонный звонок. Он встал, и камеры нацелились на него.
  
  “Мистер Комаров, вы когда-нибудь слышали о секретном документе под названием "Черный манифест”?"
  
  Наступила ошеломленная тишина. Ни российские СМИ, ни иностранцы не знали, о чем он говорил. На самом деле, он тоже этого не делал. Игорь Комаров, цепляясь за кафедру и остатки своего самообладания, побелел.
  
  “Какой манифест?”
  
  Еще одна ошибка.
  
  “Согласно моей информации, сэр, предполагается, что в нем содержатся ваши планы создания однопартийного государства, возобновления Гулага для ваших политических противников, правления страной двумястами тысячами чернокожих охранников и вторжения в соседние республики”.
  
  Тишина была оглушительной. Сорок корреспондентов в зале приехали из Украины, Беларуси, Латвии, Литвы, Эстонии, Грузии и Армении. Половина российской прессы поддерживала партии, обреченные на упразднение, а их иерархи направлялись в лагеря в сопровождении прессы. Если англичанин был прав. Все уставились на Комарова.
  
  Вот тогда-то и начался настоящий переполох. Затем он совершил третью ошибку. Он вышел из себя.
  
  “Я больше не буду стоять здесь и слушать это дерьмо!” - закричал он и ушел со сцены, сопровождаемый незадачливым Кузнецовым.
  
  В задней части зала полковник Гришин стоял в тени висящего занавеса и смотрел на прессу с неприкрытой ненавистью. Ненадолго, пообещал он себе. Ненадолго.
  
  
  ГЛАВА 19
  
  В ЮГО-ЗАПАДНОМ УГЛУ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЗОНЫ Москвы, на выступе земли, образованном крутым изгибом Москвы-реки, стоит средневековый Новодевичий монастырь и в тени его стен большое кладбище.
  
  На двадцати акрах земли, затененных соснами, березами, липами и ивами, находятся двадцать две тысячи могил, где на протяжении двух столетий покоятся знатные люди России.
  
  Кладбище разделено на одиннадцать основных садов. Номера с первого по четвертый охватывают девятнадцатый век, ограниченный стенами монастыря с одной стороны и центральным разделительным валом с другой.
  
  От пяти до восьми лежит между разделительной стеной и периметром, за которым грузовики с ревом спускаются по Хамовническому валу. Здесь покоятся великие и плохие коммунистической эпохи. Маршалов, политиков, ученых, эрудитов, писателей и астронавтов можно встретить по сторонам дорожек, их надгробия варьируются от очень простых до монументов самопожертвования и грандиозности.
  
  Астронавт Гагарин, погибший в полете на прототипе во время похмелья от водки, находится здесь, в нескольких ярдах от круглоголового каменного изображения Никиты Хрущева. Модели самолетов, ракет и пушек свидетельствуют о том, что эти люди делали в жизни. Другие фигуры героически смотрят в небытие, их груди украшены гранитными медалями.
  
  Дальше по центральной дорожке есть еще один плач, в который проникает узкий вход и который ведет к трем садам поменьше, номерам девять, десять и одиннадцать. Поскольку места было в обрез, к зиме 1999 года почти не осталось участков, но один был зарезервирован для генерала армии Николая Николаева, и здесь 26 декабря его племянник Миша Андреев похоронил своего дядю Колю.
  
  Он попытался сделать это так, как просил старик на их последнем совместном ужине. Там было двадцать генералов, включая министра обороны, и один из двух митрополитов-епископов Москвы совершал богослужение.
  
  "Все дело", - спросил старый воин, поэтому послушники взмахнули кадильницами, и ароматный дым облаками поднялся в горький воздух.
  
  Надгробие было в форме креста, высеченного из гранита, но на нем не было изображения умершего человека, только его имя и под ним слова Russky Soldat, русский солдат.
  
  Генерал-майор Андреев произнес надгробную речь. Он был краток. Дядя Коля, возможно, и хотел наконец-то лечь в могилу как христианин, но он терпеть не мог хлестких слов. Когда он закончил, и пока епископ произносил напутственные слова, он возложил на гроб три пурпурные ленты и золотые диски Героя СССР. Восемь его собственных солдат из Таманской дивизии несли гроб, и они опустили гроб в землю. Андреев отступил назад и отдал честь. Два министра и остальные восемнадцать генералов сделали то же самое.
  
  Когда они шли обратно по центральной дорожке ко входу и кортежу ожидающих автомобилей и лимузинов, заместитель министра обороны генерал Бутов положил руку ему на плечо.
  
  “Ужасная вещь”, - сказал он. “Ужасный путь, которым предстоит пройти”.
  
  “Однажды, ” сказал Андреев, - я найду их, и они заплатят”.
  
  Бутов был явно смущен. Он был политическим назначенцем, кабинетным жокеем, который никогда не командовал боевыми частями.
  
  “Да, что ж, я уверен, что ополченцы делают все возможное”, - сказал он.
  
  На тротуаре генералы торжественно пожали ему руку, один за другим, затем сели в свои штабные машины и поспешили уехать. Андреев нашел свою машину и поехал обратно на свою базу.
  
  ¯
  
  В ПЯТИ милях от нас, когда зимний свет померк в середине дня, невысокий священник в рясе и трубчатой шапочке пробежал по снегу и нырнул в церковь с луковичным куполом на Славянской площади. Через пять минут к нему присоединился полковник Анатолий Гришин.
  
  “Вы казались встревоженным”, - тихо сказал полковник.
  
  “Я ужасно напуган”, - сказал священник.
  
  “Не стоит, отец Максим. Были обратные действия, но ничего такого, о чем я не мог бы позаботиться. Скажи мне, почему Патриарх ушел так внезапно?”
  
  “Я не знаю. Утром двадцать первого числа ему позвонили из Загорска. Я ничего не знал об этом. Звонок был принят его личным секретарем. Первое, что я понял, это то, что мне сказали собрать чемодан ”.
  
  “Почему Загорск?”
  
  “Я узнал позже. Монастырь пригласил проповедника отца Грегора прочитать проповедь. Патриарх решил, что хотел бы присутствовать ”.
  
  “И таким образом наделяет своим личным авторитетом Грегора и его презренное послание”, - огрызнулся Гришин. “Не говоря ни слова. Просто быть там было бы достаточно ”.
  
  “В любом случае, я спросил, пойду ли я тоже. Секретарь сказал "нет"; Его Святейшество возьмет своего личного секретаря и одного из казаков в качестве водителя. Двум монахиням дали выходные, чтобы навестить родственников.”
  
  “Ты не сообщил мне, отец”.
  
  “Откуда я мог знать, что кто-то придет той ночью?” - жалобно спросил священник.
  
  “Продолжай”.
  
  “Ну, после этого мне пришлось позвонить в полицию. Тело казачьего охранника лежало на верхней лестничной площадке. Утром я позвонил в монастырь и поговорил с секретарем. Я сказал, что там были вооруженные грабители и стрельба, ничего больше. Но позже милиция изменила это. Они сказали, что нападение было предназначено для Его Святейшества.”
  
  “А потом?”
  
  “Секретарша перезвонила мне. Он сказал, что Его Святейшество был глубоко расстроен. Разбитый - вот слово, которое он использовал, в основном из-за убийства казачьей охраны. В любом случае, он оставался с монахами в Загорске на Рождество и вернулся вчера. Его главной причиной было совершить церемонию на похоронах казака, прежде чем тело будет возвращено его родственникам на Дон ”.
  
  “Итак, он вернулся. Ты позвал меня сюда, чтобы сказать мне это?”
  
  “Конечно, нет. Речь идет о выборах”.
  
  “Вам не нужно беспокоиться о выборах, отец Максим. Несмотря на ущерб, действующий президент, безусловно, будет устранен в первом раунде. Во втором туре выборов Игорь Комаров все равно одержит победу над коммунистом Зюгановым”.
  
  “В том-то и дело, полковник. Этим утром Его Святейшество отправился на Старую площадь для личной встречи с президентом по его собственной просьбе. Кажется, там присутствовали два генерала милиции и другие.”
  
  “Откуда ты знаешь?”
  
  “Он вернулся как раз к обеду. Он взял его в своем кабинете один, если не считать его личного секретаря. Я подавал, они не обращали на меня никакого внимания. Они обсуждали решение, которое наконец принял Иван Марков ”.
  
  “И это было?”
  
  Отец Максим Климовский дрожал как осиновый лист. Пламя свечи в его руках трепетало так, что ее мягкий свет танцевал на лице Богородицы с Младенцем на стене.
  
  “Успокойся, отец”.
  
  “Я не могу. Полковник, вы должны понять мою позицию. Я сделал все, что мог, чтобы помочь вам, потому что я верю в видение г-ном Комаровым Новой России. Но я не могу продолжать. Нападение на резиденцию, сегодняшнее собрание ... Все это становится слишком опасным ”.
  
  Он вздрогнул, когда стальная рука схватила его за предплечье.
  
  “Вы слишком сильно вовлечены, чтобы сейчас выходить из игры, отец Максим. Тебе больше некуда идти. С одной стороны, ты снова становишься официантом за столиками, несмотря на сутану и священный сан. С другой стороны, вы ждете триумфа через двадцать один день Игоря Комарова и меня, и вы поднимаетесь на невообразимые высоты. Итак, что они сказали на этой встрече с исполняющим обязанности президента?”
  
  “Выборов не будет”.
  
  “Что?”
  
  “Ну, да, выборы будут. Но не с мистером Комаровым ”.
  
  “Он бы не посмел”, - прошептал Гришин. “Он бы не посмел объявить Игоря Комарова непригодным человеком. Более половины страны поддерживает нас”.
  
  “Это выходит за рамки этого, полковник. Очевидно, генералы были настойчивы. Убийство старого генерала и покушения на банкира, ополченца и, прежде всего, на Его Святейшество, похоже, спровоцировали их”.
  
  “К чему?”
  
  “Первое января. День Нового года. Они думают, что все будут праздновать, как обычно, до такой степени, что будут неспособны к согласованным действиям ”.
  
  “Что "все"? Какое действие? Объяснись, парень!”
  
  “Твой каждый. Все, кем ты командуешь. Действие по самозащите. Они собирают силы в сорок тысяч человек. Президентская гвардия, силы быстрого реагирования СОБР и ОМОН, некоторые подразделения Спецназа, лучшие представители войск Министерства внутренних дел, базирующиеся в городе ”.
  
  “С какой целью?”
  
  “Чтобы арестовать вас всех. Обвинения в заговоре против государства. Сокрушить Черную гвардию, арестовать или уничтожить их в их казармах ”.
  
  “Они не могут. У них нет доказательств ”.
  
  “Очевидно, есть офицер Черной гвардии, готовый дать показания. Я слышал, как секретарь высказал то же самое мнение, и это был ответ Патриарха ”.
  
  Полковник Гришин застыл, как будто в него ударил электрический разряд. Часть его мозга говорила ему, что у этих бесхребетных уродов не хватит наглости сделать что-либо подобное. Другая часть говорила ему, что это может быть правдой. Игорь Комаров никогда не снисходил до того, чтобы спуститься в медвежью нору Думы. Он оставался лидером партии, но не членом, поэтому у него не было парламентской неприкосновенности. И он, Анатолий Гришин, тоже.
  
  Если бы действительно был высокопоставленный офицер Черной гвардии, готовый дать показания, московский государственный прокурор мог бы выдать ордера, по крайней мере, на достаточно длительный срок, чтобы держать их под стражей до выборов.
  
  Будучи следователем, Гришин видел, на что были готовы люди, охваченные паникой: выбрасываться из зданий, бежать под поездами, бросаться на заграждения из колючей проволоки.
  
  Если бы действующий президент и те, кто его окружает, его собственная преторианская гвардия, генералы полиции, борющиеся с бандитизмом, командиры милиции, все понимали, что их ожидает в случае победы Комарова, они действительно могли бы быть в таком состоянии паники.
  
  “Возвращайтесь в резиденцию, отец Максим, ” сказал он наконец, - и помните, что я сказал. Вы зашли слишком далеко, чтобы искать искупления при нынешнем режиме. Для вас UPF должна победить. Я хочу знать все, что происходит, все, что вы слышите, каждое развитие событий, каждую встречу, каждую конференцию. С этого момента и до Нового года”.
  
  С благодарностью перепуганный священник поспешил прочь. В течение шести часов у его престарелой матери развился серьезный случай пневмонии. Он попросил и получил от своего любезного Патриарха отпуск до ее выздоровления. К ночи он был в поезде на Житомир. Он сделал все, что мог, рассуждал он. Он сделал все, что от него просили, и даже больше. Но Михаил и все его ангелы не задержали бы его в Москве ни на минуту дольше.
  
  В ту ночь Джейсон Монк написал свое последнее послание Западу. Без своего компьютера он писал это медленно и тщательно заглавными буквами, пока оно не заняло два листа ватмана. Затем, используя настольную лампу и крошечный фотоаппарат, купленный для него Умаром Гунаевым, он несколько раз сфотографировал обе страницы, прежде чем сжечь листы и смыть пепел в унитаз.
  
  В темноте он снял неэкспонированную пленку и вставил ее в крошечную канистру, в которой она продавалась. Она была не больше верхнего сустава его мизинца.
  
  В половине десятого Магомед и двое других его телохранителей отвезли его по адресу, который он им дал. Это было скромное жилище, отдельно стоящий коттедж, или избушка, далеко в юго-восточном пригороде Москвы, в районе Нагатино.
  
  Старик, открывший дверь, был небрит, шерстяной кардиган был обернут вокруг его худого тела. Монку не было причин знать, что когда-то он был уважаемым профессором Московского университета, пока он не порвал с коммунистическим режимом и не опубликовал статью для своих студентов, в которой призывал к демократическому правлению.
  
  Это было задолго до реформ. Реабилитация наступила позже, слишком поздно, чтобы иметь значение, и вместе с ней небольшая государственная пенсия. В то время ему повезло сбежать из лагерей. Они, конечно, забрали его работу и квартиру. Он опустился до того, что подметал улицы.
  
  Если он вообще выжил, то только благодаря мужчине его возраста, который однажды стоял рядом с ним на улице, разговаривая на разумном русском языке, но с английским акцентом. Он никогда не знал имени Найджела Ирвайна; он просто называл его Лика, Лис. Ничего особенного, на самом деле, сказал шпион из посольства. Просто протягиваю руку помощи время от времени. Мелочи, небольшой риск. Он предложил хобби, которое следовало бы перенять русскому профессору, и стодолларовые купюры поддерживали тело и душу вместе.
  
  Той зимней ночью, двадцать лет спустя, он уставился на молодого человека в дверях и спросил: "Да?"
  
  “У меня есть лакомый кусочек для Лисы”, - сказал Монк.
  
  Старик кивнул и протянул руку. Монк вложил крошечный цилиндр ему в ладонь, и мужчина отступил назад и закрыл дверь. Монк повернулся и пошел обратно к машине.
  
  В полночь маленького Мартти с цилиндром, привязанным к одной из его ног, освободили. Неделями ранее Митч и Кьяран привезли его в Москву во время их долгого путешествия из Финляндии, и доставил Брайан Винсент, который мог читать российские карты улиц и найти неизвестное жилище.
  
  Марти на мгновение замер на своем выступе, затем расправил крылья и по спирали поднялся высоко в морозную ночь над Москвой. Он поднялся на тысячу футов, где холод превратил бы человеческое существо в обмороженную тушу.
  
  Случайно один из спутников InTelCor начал свой путь через замерзшие степи России. Верный своим инструкциям, он начал передавать свое зашифрованное сообщение “Ты там, детка?” вниз, в город, не подозревая, что ранее уничтожил свое электронное детище.
  
  За пределами столицы слушатели сети ФАПСИ сканировали свои компьютеры в поисках контрольного сигнала, который означал бы, что иностранный агент, разыскиваемый полковником Гришиным, передал сообщение, поэтому триангуляторы могли зафиксировать источник передачи в одном здании.
  
  Спутник удалялся, и не было никакой вспышки.
  
  Где-то в его крошечной головке импульс подсказал Мартти, что его дом, место, где три года назад он вылупился слепым и беспомощным цыпленком, находился на севере. Он повернул на север, навстречу пронизывающему ветру, час за часом сквозь холод и тьму, ведомый только желанием вернуться домой, где ему самое место.
  
  Никто его не видел. Никто не видел, как он покидал город или пересекал побережье с огнями Санкт-Петербурга справа от него. Он все летел и летел со своим посланием, и через шестнадцать часов после вылета из Москвы, продрогший и измученный, он влетел на чердак на окраине Хельсинки. Теплые руки сняли послание с его ноги, и три часа спустя сэр Найджел Ирвин читал его в Лондоне.
  
  Он улыбнулся, когда увидел текст. Это зашло так далеко, как только могло зайти. Было одно последнее задание для Джейсона Монка, а затем он должен снова лечь на землю, пока не сможет безопасно выйти. Но даже Ирвин не мог точно предсказать, что имел в виду Монах-индивидуалист.
  
  ¯
  
  Пока Марти незаметно пролетал над их головами, Игорь Комаров и Анатолий Гришин совещались в кабинете лидера партии. Остальная часть небольшого особняка, который служил его штаб-квартирой, была пуста, за исключением охранников в их комнате на первом этаже. Снаружи, в темноте, собаки-убийцы разгуливали на свободе.
  
  Комаров сидел за своим столом, бледный в свете лампы. Гришин только что закончил говорить, сообщая лидеру Союза патриотических сил новости, которые он узнал от священника-отступника.
  
  Пока он говорил, Комаров, казалось, съежился. Прежний ледяной контроль улетучился, непоколебимая решительность, казалось, истекала из него кровью. Гришин знал этот феномен.
  
  Это случалось с самыми грозными диктаторами, когда их внезапно лишали власти. В 1944 году Муссолини, напыщенный дуче, за одну ночь превратился в потрепанного, напуганного человечка в бегах.
  
  Бизнес-магнаты, когда банки наложили взыскание, самолет был конфискован, лимузины конфискованы, кредитные карточки изъяты, руководители высшего звена уволились, и карточный домик рухнул, фактически уменьшившись в размерах, а прежняя язвительность превратилась в пустое бахвальство.
  
  Гришин знал, потому что видел генералов и министров, съежившихся от страха в своих камерах, когда-то могущественных хозяев аппарата, вынужденных ждать безжалостного суда партии.
  
  Все разваливалось на части, дни слов закончились. Его собственный час настал. Он всегда презирал Кузнецова, плетущего свой мир из слов и образов, притворяясь, что власть исходит от официального коммюнике. Власть в России пришла из дула пистолета; всегда была и всегда будет. По иронии судьбы, понадобился человек, которого он ненавидел больше всего на свете, американский алый первоцвет, чтобы создать нынешнюю ситуацию, когда президент UPF, который, казалось, потерял свою волю, теперь почти готов последовать совету Гришина.
  
  Ибо Анатолий Гришин не собирался признавать поражение ополчению действующего президента Ивана Маркова. Он не мог обойтись без Игоря Комарова, но он мог спасти свою шею, а затем подняться до невообразимого поста.
  
  Внутри своего собственного мира сам Игорь Комаров сидел, как Ричард II, сокрушаясь о катастрофе, которая постигла его за такое короткое время.
  
  В начале ноября казалось, что ничто на свете не могло помешать его победе на январских выборах. Его политическая организация была вдвое эффективнее любой другой в стране; его ораторское искусство гипнотизировало массы. Опросы общественного мнения показали, что он получит семьдесят процентов голосов избирателей, что достаточно для уверенной победы в первом туре.
  
  Он буквально не мог понять трансформации, хотя он мог просто понять, как, шаг за шагом, это происходило.
  
  “Было ошибкой предпринять эти четыре попытки убийства наших врагов”, - сказал он наконец.
  
  “При всем уважении, господин президент, это было тактически обоснованно. Только величайшее везение распорядилось так, что троих в это время не должно было быть в резиденции ”.
  
  Комаров хмыкнул. Возможно, это было невезением, но реакция была хуже. Откуда у прессы возникла идея, что он мог стоять за этим? Кто слил информацию? Средства массовой информации всегда ловили каждое его слово; теперь они оскорбляли его. Пресс-конференция была катастрофой. Эти иностранцы, выкрикивающие наглые вопросы. Он никогда не подвергался такой наглости. Кузнецов позаботился об этом. Были разрешены только частные интервью, где к нему относились с уважением, внимательно выслушивали его взгляды, кивали головами в знак согласия. Затем молодой дурак предложил провести пресс-конференцию …
  
  “Вы уверены в своем источнике, полковник?”
  
  “Да, господин президент”.
  
  “Ты доверяешь ему?”
  
  “Конечно, нет. Я доверяю его аппетитам. Он продажен и развращен, но он жаждет возвышения и жизни сладострастника, то и другое ему было обещано. Он рассказал об обоих визитах к Патриарху английского шпиона и обоих американских агентах. Вы прочитали расшифровку магнитофонной записи второй встречи с Монком, угроз, на которых я основывал решение заставить оппозицию замолчать навсегда ”.
  
  “Но на этот раз... у них действительно хватило бы наглости напасть на нас?”
  
  “Я не верю, что мы можем сбрасывать это со счетов. С точки зрения бокса, перчатки сняты. Наш дурак действующий президент знает, что он не может победить вас, но может победить Зюганова. Генералы, возглавляющие ополчение, как раз вовремя поняли, какую чистку вы для них задумали. Используя утверждения о финансовой связи между UPF и мафией, они могли сфабриковать обвинения. Да, я думаю, они могли бы попытаться.”
  
  “Если бы вы были на их месте, как планировщик, что бы вы сделали, полковник?”
  
  “Точно такой же. Когда я услышал, как священник сказал, что патриарх обсуждал, пока он обслуживал стол, я подумал, что это не может быть правдой. Но чем больше я об этом думаю, тем больше в этом смысла. Рассвет первого января - великолепное время. У кого нет похмелья после предыдущей ночи? Какие охранники бодрствуют? Кто может реагировать быстро и решительно? Большинство россиян в новогоднее утро не могут даже нормально видеть — если только их не держат в казарме без капли водки. Да, в этом есть смысл ”.
  
  “О чем ты говоришь? Что с нами покончено? Что все, что мы сделали, было напрасно, что великое видение никогда не сбудется из-за паникующего и амбициозного политика, священника-фантаста и нескольких чрезмерно продвинутых полицейских?”
  
  Гришин встал и склонился над столом.
  
  “Мы зашли так далеко ради этого? Нет, господин Президент. Ключ к успеху - знать намерения врага. Это мы делаем. Они не оставляют нам выбора, кроме одного. Упреждающий удар.”
  
  “Нанести удар? Против кого?”
  
  “Возьмите Москву, господин Президент. Возьмите Россию. Оба были бы твоими через две недели. В канун Нового года наши враги будут праздновать наступление следующего дня, их войска будут заперты в казармах до рассвета. Я могу собрать силы в восемьдесят тысяч человек и взять Москву ночью. С Москвой приходит Россия”.
  
  “Coup d’état?”
  
  “Это случалось и раньше, господин Президент. Вся российская и европейская история - это история людей дальновидных и решительных, которые воспользовались моментом и захватили государство. Муссолини захватил Рим и всю Италию. Греческие полковники захватили Афины и всю Грецию. Никакой гражданской войны. Просто быстрый удар. Побежденные бегут, их сторонники теряют самообладание и ищут союза. Ко дню Нового года Россия может стать вашей”.
  
  Комаров задумался. Он захватил бы телевизионные студии и обратился к нации. Он утверждал, что действовал, чтобы предотвратить антинародный заговор, отменяющий выборы. Они бы поверили ему. Генералы были бы арестованы; полковники добивались бы повышения, переходя на его сторону.
  
  “Ты мог бы это сделать?”
  
  “Господин Президент, все в этой коррумпированной стране продается. Вот почему Родине нужен Игорь Комаров, чтобы прочесать свинарник. За деньги я могу купить все войска, которые мне понадобятся. Дай мне слово, и я отведу тебя в государственные апартаменты Кремля в полдень Нового года”.
  
  Игорь Комаров оперся подбородком на сложенные домиком руки и уставился на промокашку. Через несколько минут он поднял глаза и встретился взглядом с полковником Гришиным.
  
  “Сделай это”, - сказал он.
  
  ¯
  
  ЕСЛИ бы от Гришина потребовалось организовать вооруженные силы для захвата города Москвы, и сделать это, начиная с нуля, за четыре дня, он бы никогда не смог этого сделать.
  
  Но он не начинал с нуля. Он месяцами знал, что сразу после победы Игоря Комарова на президентских выборах начнется программа передачи всех государственных полномочий UPF.
  
  Политическая сторона, формальное упразднение оппозиционных партий, было бы за Комарова. Его собственной задачей было бы подчинение или разоружение и расформирование всех вооруженных подразделений государства.
  
  Готовясь к этой задаче, он уже решил, кто будет его естественными союзниками, а кто - очевидными врагами. Главным среди последних была президентская охрана, сила в тридцать тысяч вооруженных людей, из которых шесть тысяч базировались в Москве и тысяча в самом Кремле под командованием генерала Корина, преемника печально известного Александра Коржакова при Ельцине. Все они были назначены кандидатами покойного президента Черкасова. Они будут бороться за легитимность государства и против путча.
  
  После них пришло Министерство внутренних дел со своей собственной армией в 150 000 человек. К счастью для Гришина, большая часть этой огромной силы была разбросана вдоль и поперек России, всего пять тысяч человек в столице и ее окрестностях. Генералам Президиума МВД недолго предстояло сообразить, что они будут одними из первых в грузовиках для перевозки скота в Гулаг, понимая, как и президенты, что в Новой России не может быть места для них и Черной гвардии Гришина.
  
  Третьим на очереди и не подлежащим обсуждению требованием мафии Долгоруких был арест и интернирование двух подразделений по борьбе с бандитизмом: федерального подразделения, управляемого из национальной штаб-квартиры МВД на Житной площади, и московского городского подразделения, ГУВД, которым руководит генерал-майор Петровский с улицы Шаболовка. Обе дивизии и их силы быстрого реагирования, ОМОН и СОБР, не сомневались бы, что единственным местом для них в России Гришина был бы трудовой лагерь или двор казни.
  
  И все же в котле ведомственных или частных армий, которыми изобиловала рушащаяся Россия 1999 года, Гришин знал, что у него также были естественные или приобретаемые союзники. Ключом к победе было держать армию в неведении, замешательстве, в противоречии с самой собой и, в конечном счете, в бессилии.
  
  Его собственными непосредственными силами были шесть тысяч Черных гвардейцев и двадцать тысяч юных комбатантов-подростков.
  
  Первые были элитной силой, которую он создавал годами. Офицерский корпус полностью состоял из прошедших боевую подготовку бывших спецназовцев, десантников, морских пехотинцев и сотрудников МВД, которым требовалось доказать на жестоких церемониях посвящения как свою безжалостность, так и свою преданность ультраправым.
  
  И все же где-то в первой сорока среди них должен быть предатель. Кто-то, очевидно, был в контакте с властями и СМИ, чтобы осудить четыре попытки убийств 21 декабря как работу черной гвардии. Вывод был сделан слишком быстро, чтобы быть необдуманным.
  
  У него не было выбора, кроме как задержать и изолировать этих сорока лучших людей, и это было сделано 28 декабря. Интенсивный допрос и разоблачение предателя должны были произойти позже. Чтобы сохранить моральный дух, младших офицеров просто повысили, чтобы заполнить пробелы, и сказали, что их командиры уехали на учебный курс.
  
  Изучая крупномасштабную карту Московской области, Гришин готовил свой план сражения в канун Нового года. Его большим преимуществом было то, что улицы были почти пусты.
  
  Днем в канун Нового года практически невозможно работать, поскольку москвичи расходятся со своими запасами выпивки по частным домам или групповым вечеринкам, где они намерены провести ночь. Темнота наступает к половине четвертого пополудни, и после этого только те, кто отчаянно хочет пополнить недостаточные запасы спиртного, отваживаются выйти в морозную ночь.
  
  Празднуют все, включая несчастных ночных сторожей и скелетов персонала, которым запрещено брать отгулы и расходиться по домам. Они приносят на работу свои собственные принадлежности.
  
  К шести, по подсчетам Гришина, улицы будут в его распоряжении. К шести каждое крупное министерство и правительственное здание опустело бы, не считая ночного персонала, а к десяти даже они и солдаты, все еще находящиеся в казармах, были бы не в состоянии защитить себя.
  
  Первоочередной задачей, как только его атакующие силы оказались внутри города, было окружить Москву снаружи. Это была работа, которую он поручил молодым бойцам. В Москву вели 52 главные и второстепенные дороги, и чтобы перекрыть их все, ему понадобилось 104 тяжелых грузовика, загруженных бетонным балластом.
  
  Он разделил молодых бойцов на 104 необходимые группы, каждая из которых находилась под командованием опытного солдата из Черной гвардии. Грузовики можно было приобрести, арендовав их у перевозчиков на дальние расстояния или угнав под дулом пистолета утром в канун Нового года. В указанный час каждая пара должна была занять позицию, съезжая с перекрестков до тех пор, пока они не окажутся нос к носу на каждом шоссе, а затем быть обездвиженной.
  
  На каждой главной дороге, ведущей в Москву, граница между Московской областью и соседней провинцией отмечена постом милиции МВД, небольшой будкой с несколькими скучающими солдатами и телефоном, а также припаркованным бронетранспортером (БТР). В канун Нового года БТР был беспилотным, пока экипаж праздновал в хижине. В случае с единственным шоссе, необходимым Гришину для въезда в город, этот пост был бы удален. Что касается всех остальных, Молодые бойцы подогнали бы свои блокирующие грузовики к первому перекрестку внутри города, оставив милиционеров на границе напиваться, как обычно, и припарковать грузовики вдоль дороги. Затем бойцы, по двести человек в группе, устроили бы свои засады на городской стороне грузовиков и предотвратили бы въезд любой колонны помощи в Москву.
  
  Внутри города ему нужно было поразить семь целей — пять второстепенных и две основные. Поскольку его Черная гвардия была расквартирована на пяти базах в сельской местности, имея лишь небольшую казарму внутри города для снабжения охраны дачи Комарова, самым простым способом было бы въехать на пяти осях. Но для достижения координации это означало бы бурю радиообмена. Он предпочел перевести все свои силы в режим радиомолчания. Поэтому он отдал предпочтение одной колонне грузовиков.
  
  Его главная база и штаб-квартира находились на северо-востоке, поэтому он решил привести все силы в шесть тысяч человек, полностью вооруженных и на их транспортных средствах, на эту базу 30 декабря и вторгнуться в город по главной магистрали, которая начинается как Ярославское шоссе и становится проспектом Мира — проспектом Мира - по мере приближения к внутренней кольцевой дороге.
  
  Одна из двух его основных целей, большой телевизионный комплекс в Останкино, должен был находиться всего в четверти мили от этого шоссе, и для этого он намеревался выделить две тысячи из своих шести тысяч человек.
  
  С оставшимися четырьмя тысячами, которыми командовал он сам, он должен был проехать на юг, мимо Олимпийского стадиона, через Кольцевую автодорогу и в сердце центральной части Москвы за величайшим призом из всех - самим Кремлем.
  
  Хотя Кремль означает просто крепость, и каждый древний город в России имеет свою крепость в центре того, что когда-то было городом-стеной, Московский Кремль долгое время был символом верховной власти в России и видимого обладания этой властью. Кремль должен был принадлежать ему к рассвету, его гарнизон был подавлен, а радиорубка не могла вызвать помощь, иначе маятник мог качнуться в другую сторону.
  
  Свои пять второстепенных целей он намеревался делегировать четырем вооруженным силам, которые, по его мнению, он мог бы объединить в альянс даже за то короткое время, которое ему осталось.
  
  Это были мэрия на Тверской улице, в которой была комната связи, из которой можно было отправлять призывы о помощи; Министерство внутренних дел на Житной площади с его сетью связи с частной армией МВД, разбросанной по всей России, и прилегающие к ней казармы ОМОНА по соседству; комплекс президентских и министерских зданий на Старой площади и вокруг нее; аэродром Ходинка с его казармами ГРУ, идеальной зоной высадки десантников, если их призовут на помощь государству; и здание парламента, Дума.
  
  В 1993 году, когда Борис Ельцин направил орудия своих танков на Думу, чтобы заставить мятежных конгрессменов выйти с поднятыми руками, зданию был нанесен значительный ущерб. В течение четырех лет Дума размещалась в старых экономических офисах Госплана на Манежной площади, но после ремонта российский парламент вернулся в Белый дом на реке в конце Нового Арбата.
  
  Мэрия, Дума и министерства на Старой площади в канун Нового года превратились бы в пустые гильзы, а поскольку двери были снесены зарядами взрывчатки, оккупация была бы достаточно простой. Вокруг казарм ОМОНа и базы в Ходинке могут вспыхнуть бои, если отряды по борьбе с бандитизмом или горстка десантников и офицеров армейской разведки на старом аэродроме окажут сопротивление. Эти две мишени он отдаст подразделениям спецназа, которые намеревался купить.
  
  Восьмой и очевидной целью в любом путче было бы Министерство обороны. В этом огромном здании из серого камня на Арбатской площади также было мало сотрудников, но в его сердце находился штаб связи, который мог мгновенно связаться с любой армейской, военно-морской или военно-воздушной базой в России. Он не выделял войска для штурма этого места, поскольку у него были особые планы в отношении Министерства обороны.
  
  Естественных союзников для любого крайне правого путча в России было не так уж трудно найти. Главным среди них была Федеральная служба безопасности, или ФСБ. Это был наследник его собственного, некогда всемогущего Второго главного управления, КГБ, обширной организации, которая поддерживала репрессии в СССР на уровнях, требуемых Политбюро. С приходом презираемой теории, называемой демократией, ее прежние силы пошли на убыль.
  
  ФСБ, штаб-квартира которой находилась в знаменитом Центре КГБ на площади Дзержинского, ныне переименованной в Лубянскую площадь, и за которой находилась не менее известная и внушающая страх тюрьма на Лубянке, по-прежнему отвечала за контрразведку, а также содержала подразделение, занимающееся борьбой с организованной преступностью. Но последнее было и вполовину не так эффективно, как ГУВД генерала Петровского, и поэтому не вызвало настойчивых требований мести со стороны мафии Долгоруких.
  
  Чтобы помочь в ее работе, ФСБ командовала двумя силами быстрого реагирования, группой "Альфа“ и ”Вымпелом", что по-русски означает "знамя".
  
  Эти двое когда-то были двумя самыми элитными и внушающими страх подразделениями спецназа в России, иногда оптимистично сравниваемыми с британским SAS. То, что пошло не так, было вопросом лояльности.
  
  В 1991 году министр обороны Язов и председатель КГБ Крючков организовали государственный переворот против Горбачева. Переворот провалился, хотя он сверг Горбачева и привел Ельцина к превосходству. Первоначально группа "Альфа" была частью переворота; на полпути к перевороту она изменила свое мнение, позволив Борису Ельцину выйти из Думы, запрыгнуть на танк и стать героем перед всем миром. К тому времени, когда травмированный Горбачев был освобожден из-под домашнего ареста в Крыму и прилетел обратно в Москву, чтобы найти своего старого врага Ельцина у власти, вопросительные знаки по поводу "Группы Альфа" повисли в воздухе. То же самое относилось и к "Вымпелу".
  
  К 1999 году обе группы, хорошо вооруженные и непримиримые бойцы, все еще были дискредитированы. Но для Гришина у них было два преимущества. Как и во многих спецподразделениях, в них преобладали офицеры и сержанты и несколько новичков-рядовых. Ветераны политически тяготели к крайне правым; они были антисемитами, выступали против этнических меньшинств и против демократии. Кроме того, им не платили в течение шести месяцев.
  
  Ухаживания Гришина были подобны песне сирены: восстановление старых полномочий КГБ, изнеженное обращение, подобающее истинной элите, и двойные зарплаты, начиная с момента переворота Комарова.
  
  В ночь на Новый год войскам "Вымпела" было поручено вооружиться, покинуть казармы, проследовать на аэродром Ходинка и армейскую базу и обеспечить безопасность обоих. Группе "Альфа" было передано Министерство внутренних дел и прилегающие казармы ОМОНА, а отдельная рота заняла казармы СОБРА за улицей Шаболовка.
  
  29 декабря полковник Гришин присутствовал на встрече на роскошной подмосковной даче, принадлежащей мафии Долгоруких. Здесь он встретился и обратился к Сходу, высшему совету, управляющему бандой. Для него это была решающая конференция.
  
  Что касается мафии, ему нужно было многое объяснить. Рейды, проведенные генералом Петровским, все еще причиняли боль. Как казначеи, они потребовали объяснений. Но по мере того, как Гришин говорил, настроение менялось. Когда он сообщил, что существовал план объявить Игоря Комарова непригодным для участия в предстоящих выборах, тревога сменилась агрессией. Все они были очень заинтересованы в его успехе на выборах.
  
  Телесный удар был откровением Гришина о том, что теперь эта идея была отменена; государство намеревалось арестовать Комарова и сокрушить Черную гвардию. В течение часа именно мафиози обратились за советом. Когда он объявил о своем предполагаемом решении, они были ошеломлены. Бандитизм, мошенничество, черный рынок, вымогательство, наркотики, проституция и убийства были их специальностью, но государственный переворот был действительно высок.
  
  “Это всего лишь самая крупная кража из всех, кража республики”, - сказал Гришин. “Отрицай это, и за тобой снова будут охотиться МВД, ФСБ, все остальные. Прими это, и земля будет нашей”.
  
  Он использовал слово земля, что означает "земля", "страна", "земля" и все, что на ней есть.
  
  Во главе стола старший из них всех, старый вор в законе, “вор по уставу”, который был рожден в преступном мире, как и его отец и весь его клан, и который среди Долгоруких был ближе всего к сицилийским донжунам, долго смотрел на Гришина. Остальные ждали. Затем он начал кивать, его морщинистый череп поднимался и опускался, как у старой ящерицы, сигнализирующей о согласии. Были согласованы последние средства.
  
  Так же как и третья вооруженная сила, в которой нуждался Гришин. Двести из восьмисот частных охранных фирм в Москве были прикрытием Долгоруких. Они выделили бы две тысячи человек, все полностью вооруженные бывшие солдаты или колпаки КГБ, восемьсот для штурма, взятия и удержания пустого Белого дома, резиденции Думы, и тысячу двести для президентской канцелярии и сопутствующих министерств, сгруппированных на Старой площади, также пустой в канун Нового года.
  
  ¯
  
  В тот же день Джейсон Монк позвонил генерал-майору Петровскому. Он все еще жил в казармах СОБРА.
  
  ‘Да”.
  
  “Это снова я. Что ты делаешь?”
  
  “Какое тебе до этого дело?”
  
  “Ты собираешь вещи?”
  
  “Как ты узнал?”
  
  “Все россияне хотят провести новогоднюю ночь со своими семьями”.
  
  “Смотри, мой самолет вылетает через час”.
  
  “Я думаю, тебе следует отменить это. Будут и другие новогодние праздники ”.
  
  “О чем ты говоришь, американец?”
  
  “Вы видели утренние газеты?”
  
  “Какой-то. Почему?”
  
  “Последние оценки общественного мнения. Те, которые принимают во внимание откровения прессы о UPF и пресс-конференции Комарова на днях. Они показывают, что он на сорока процентах и падает ”.
  
  “Итак, он проигрывает выборы. Вместо этого мы получаем Зюганова, неокоммуниста. Что я должен с этим делать?”
  
  “Как вы думаете, Комаров примет это? Я уже говорил тебе однажды, он не в своем уме ”.
  
  “Ему придется это принять. Если он проиграет через две недели, он проиграл. Вот и все ”.
  
  “В ту же ночь ты мне кое-что сказал”.
  
  “Что?”
  
  “Вы сказали, что если на российское государство нападут, государство будет защищаться”.
  
  “Что, черт возьми, ты знаешь такого, чего не знаю я?”
  
  “Я ничего не знаю. Я подозреваю. Разве вы не знали, что подозрительность - это русская особенность?”
  
  Петровский уставился на трубку, а затем на свой наполовину упакованный чемодан, лежащий на узкой койке в казарменной комнате.
  
  “Он бы не посмел”, - сказал он категорически. “Никто бы не посмел”.
  
  “Язов и Крючков сделали”.
  
  “Это был 1991 год. Другой.”
  
  “Только потому, что они все испортили. Почему бы не остаться в городе на праздники? На всякий случай.”
  
  Генерал-майор Петровский положил трубку и начал распаковывать вещи.
  
  ¯
  
  ГРИШИН заключил свой последний союз на встрече в пивном баре 30 декабря. Его собеседник был кретином с пивным животом, но больше всего походил на командира уличных банд движения "Новая Россия".
  
  Несмотря на свое зловещее название, NRM была немногим больше, чем разрозненной группировкой татуированных бритоголовых головорезов ультраправого толка, которые получали свой доход и удовольствие соответственно, грабя и травля евреев, и то, и другое, поскольку они имели обыкновение кричать на прохожих от имени России.
  
  Пачка долларов, которую достал Гришин, лежала на столе между ними, и человек из NRM нетерпеливо рассматривал ее.
  
  “Я могу нанять пятьсот хороших парней в любое время, когда захочу”, - сказал он. “В чем заключается работа?”
  
  “Я дам тебе пятерых моих собственных черных стражников. Вы принимаете их боевые приказы, или сделка расторгается ”.
  
  Боевые приказы звучали хорошо. Вроде как военный. Остатки NRM гордились тем, что были солдатами Новой России, хотя они никогда не объединялись с UPF. Дисциплина была им не по душе.
  
  “Какова цель?”
  
  “Канун Нового года, между десятью и полуночью. Штурмуйте, захватите и удержите офис мэра. И есть правило. Никакой выпивки до рассвета”.
  
  Командир МПЖ обдумал это. Может, он и был туповатым, но он мог понять, что UPF собирается сделать что-то большое. Тоже самое время. Он перегнулся через стол, его рука сомкнулась на пачке долларов.
  
  “Когда все закончится, мы достанем жидов”.
  
  Гришин улыбнулся.
  
  “Мой личный подарок”.
  
  “Готово”.
  
  Они согласовали детали встречи NRM в садах на Пушкинской площади, в трехстах ярдах вверх по дороге от особняка, в котором размещалось правительство города Москвы. Это не выглядело бы неуместно. Площадь находилась напротив главного Макдональдса.
  
  В свое время, размышлял Гришин, когда его увозили, о евреях Москвы действительно позаботились бы, но так же поступили бы и с отбросами NRM. Было бы забавно посадить их в одни и те же поезда, направляющиеся на восток, вплоть до Ворхуты.
  
  Утром 31 декабря Джейсон Монк снова позвонил генерал-майору Петровскому. Он был в своем кабинете в уже наполовину укомплектованном штабе ГУВД на улице Шаболовка.
  
  “Все еще на своем посту?”
  
  “Да, будь ты проклят”.
  
  “Управляет ли ГУВД вертолетом?”
  
  “Конечно”.
  
  “Может ли он летать в такую погоду?”
  
  Петровский посмотрел в зарешеченное окно на низкие свинцово-серые тучи.
  
  “Не поднимайся на эту стоянку. Но под ним, я полагаю.”
  
  “Знаете ли вы расположение лагерей Черной гвардии Гришина вокруг этого города?”
  
  “Нет, но я могу выяснить. Почему?”
  
  “Почему бы тебе не пролететь над всеми ними?”
  
  “Почему я должен?”
  
  “Что ж, если они миролюбивые граждане, то во всех казармах должен гореть свет, чтобы все находились внутри в тепле, перекусили перед обедом и готовились к вечернему безобидному празднеству. Взгляните. Я перезвоню тебе через четыре часа ”.
  
  Когда пришел обратный вызов, Петровский был подавлен.
  
  “Четыре из них кажутся закрытыми. Его личный лагерь к северо-востоку отсюда полон жизни, как муравейник. Обслуживаются сотни грузовиков. Похоже, он перевел все силы в один лагерь ”.
  
  “Зачем ему это делать, генерал?”
  
  “Ты мне скажи”.
  
  “Я не знаю. Но мне это не нравится. Это попахивает ночными упражнениями ”.
  
  “В канун Нового года? Не будь сумасшедшим. Каждый русский напивается в канун Нового года”.
  
  “Это именно моя точка зрения. К полуночи каждый солдат в Москве будет обмазан пластырем. Если только им не прикажут оставаться трезвыми. Не популярный заказ, но, как я уже сказал, будут и другие новогодние праздники. Вы знаете командира полка ОМОН?”
  
  “Конечно. Генерал Козловский”.
  
  “А командир президентской охраны?”
  
  “Да, генерал Корин”.
  
  “Оба сейчас со своими семьями?”
  
  “Я полагаю, что да”.
  
  “Послушайте, как мужчина мужчине, если случится худшее, если Комаров все-таки победит, что будет с вами, вашей женой и Татьяной? Стоит провести ночь бдения? Стоит нескольких телефонных звонков?”
  
  Положив трубку, Джейсон Монк взял карту Москвы и окрестностей. Его пальцы блуждали по району к северо-востоку от столицы. Именно там, по словам Петровского, должна была находиться главная база UPF и Черной гвардии.
  
  С северо-востока главной магистралью было Ярославское шоссе, переходящее в проспект Мира. Это была главная артерия, и она проходила мимо телевизионного комплекса "Останкино". Затем он снова поднял телефонную трубку.
  
  “Умар, мой друг. Мне нужна от тебя последняя услуга. Да, я клянусь, это последний. Автомобиль с телефоном и вашим номером всю ночь. ... Нет, мне не нужны Магомед и ребята. Это испортило бы их новогоднюю вечеринку. Только машина и телефон. О, и пистолет. Если это не создаст слишком большой проблемы.”
  
  Он слушал смех в трубке.
  
  “Какого-то определенного вида? Что ж, теперь...”
  
  Он вспомнил Касл Форбс.
  
  “Вы не смогли бы достать швейцарский Sig Sauer, не так ли?”
  
  
  ГЛАВА 20
  
  ДВА ЧАСОВЫХ ПОЯСА К ЗАПАДУ От МОСКВЫ ПОГОДА все было совсем по-другому: ярко-голубое небо и температура чуть ниже двух градусов ниже нуля, когда Механик тихо двигался через лес к особняку.
  
  Его подготовка к путешествию по Европе, как всегда, была тщательной, и у него не возникло никаких проблем. Он предпочитал водить. Оружие и авиалайнеры редко смешиваются, но в машине было много тайников.
  
  Проезжая через Беларусь и Польшу, его "Вольво", зарегистрированный в Москве, не привлекал к себе внимания, а по документам он был простым российским бизнесменом, приехавшим на конференцию в Германию. Обыск в его машине больше ничего бы не выявил.
  
  В Германии, где русская мафия прочно обосновалась, он обменял свой Volvo на Mercedes, зарегистрированный в Германии, и без труда приобрел охотничье ружье с полым патроном и оптическим прицелом, прежде чем двинуться дальше на запад. По новому распоряжению Европейского сообщества границ практически не существовало, и он проехал в колонне других машин, сопровождаемый скучающим взмахом руки единственного таможенника.
  
  Он раздобыл крупномасштабную дорожную карту местности, которую искал, определил ближайшую к цели деревню, а затем и саму усадьбу. Проезжая через деревню, он просто следовал указателям до въезда на короткую дорогу, заметил табличку, подтверждающую, что у него правильный адрес, затем поехал дальше.
  
  Проведя большую часть ночи в мотеле в пятидесяти милях отсюда, он поехал обратно до рассвета, но припарковал свою машину в двух милях от поместья и остаток пути прошел пешком через лес, выйдя на опушке леса позади дома. Когда взошло слабое зимнее солнце, он принял лежачее положение у ствола большого бука и устроился ждать. С того места, где он сидел, он мог смотреть на дом и его внутренний двор с расстояния трехсот ярдов, оставаясь вне поля зрения за деревом.
  
  Когда пейзаж ожил, фазан-петух важно прошествовал в нескольких ярдах от него, сердито посмотрел на него и поспешил прочь. Две серые белки играли на буке над его головой.
  
  В девять во двор вышел мужчина. Механик поднял бинокль и слегка отрегулировал фокусировку, пока фигура не показалась на расстоянии десяти футов. Это не было его целью; слуга принес корзину с дровами из сарая под стеной внутреннего двора и вернулся внутрь.
  
  С одной стороны двора располагался ряд конюшен. Две кабинки были заняты. Головы двух крупных лошадей, гнедой и гнедой, выглядывали из-за верхушек половинок дверей. В десять они были вознаграждены, когда девушка вышла и принесла им свежее сено. Затем она вернулась внутрь.
  
  Незадолго до полудня появился пожилой мужчина, пересек двор и похлопал лошадей по мордам. Механик изучил лицо в бинокль и опустил взгляд на фотографию в покрытой инеем траве рядом с ним. Никакой ошибки.
  
  Он поднял охотничье ружье и посмотрел в прицел. Твидовый пиджак заполнил круг. Мужчина стоял лицом к лошадям, спиной к склону холма. Предохранитель снят. Удерживайте ровно, медленно сжимайте.
  
  Звук выстрела эхом разнесся по долине. Во дворе мужчину в твиде, казалось, втолкнули в дверь конюшни. Дыра в его спине, на уровне сердца, терялась в узоре твида, а выходное отверстие было прижато к белой двери конюшни. Колени подогнулись, и фигура заскользила вниз, оставляя мазок на краске. Второй выстрел снес половину головы.
  
  Механик поднялся, сунул винтовку в рукав, подбитый овчиной, перекинул его через плечо и побежал трусцой. Он двигался быстро, запомнив путь, которым пришел шесть часов назад, обратную дорогу к своей машине.
  
  Два снимка зимним утром в сельской местности не были бы такими уж странными. Фермер, стреляющий в кролика или ворону. Затем кто-нибудь выглядывал из окон и бежал через двор. Были бы крики, неверие, попытки возродиться; все это пустая трата времени. Затем бегство обратно в дом, телефонный звонок в полицию, искаженное объяснение, тяжелые официальные запросы. В конечном итоге приедет полицейская машина, в конечном итоге могут быть установлены дорожные заграждения.
  
  Все, слишком поздно. Через пятнадцать минут он был у своей машины, через двадцать минут двигался. Через тридцать пять минут после выстрелов он был на ближайшем шоссе, одна машина из сотен. К тому времени местный полицейский снял показания и связывался по рации с ближайшим городом, чтобы прислали детективов.
  
  Через шестьдесят минут после выстрелов Механик поднял пушку в футляре над парапетом моста, который он выбрал ранее, и наблюдал, как она исчезает в черной воде. Затем он начал долгую дорогу домой.
  
  ¯
  
  Первые фары появились сразу после семи, медленно двигаясь сквозь темноту к ярко освещенному комплексу зданий, из которых состоял телецентр "Останкино". Джейсон Монк сидел за рулем своей машины, двигатель работал, чтобы зарядить обогреватель от холода.
  
  Он припарковался недалеко от бульвара Академика Королева, на боковой дороге, прямо перед его лобовым стеклом через бульвар виднелось главное офисное здание, а позади него - шпиль передающей вышки. Когда он увидел, что на этот раз огни исходили не от одной машины, а от колонны грузовиков, он заглушил двигатель, и характерный шлейф выхлопных газов исчез.
  
  Там было около тридцати грузовиков, но только три въехали прямо на парковку главного здания. Это было огромное сооружение, основание высотой в пять этажей и шириной в триста ярдов, с двумя главными входами; верхняя надстройка шириной в сто ярдов с восемнадцатью этажами. Обычно в нем работало восемь тысяч человек, но в канун Нового года там было менее пятисот, чтобы служба продолжалась всю ночь.
  
  Вооруженные люди, одетые в черное, выскочили из трех припаркованных грузовиков и побежали прямо в две зоны приема. Через несколько секунд перепуганный персонал вестибюля был выстроен у задней стены под дулом пистолета, хорошо видимый в темноте. Затем Монк наблюдал, как их уводят с глаз долой.
  
  Внутри главного здания, ведомый перепуганным портье, ; пункт назначения направился прямо к комнате коммутатора, удивив операторов, в то время как один из них, бывший техник Телекома, отключил все входящие и исходящие линии.
  
  Появился один из чернокожих охранников и подал сигнал фонариком остальной части колонны, которая затем двинулась вперед, чтобы заполнить парковку и окружить офисное здание оборонительным кольцом. Еще сотни охранников высыпали наружу и вбежали внутрь.
  
  Хотя Монк мог видеть только смутные очертания в окнах верхних этажей, охранники в соответствии со своим планом обходили веером этаж за этажом, забирая все мобильные телефоны у перепуганного ночного персонала и бросая их в брезентовые сумки.
  
  Слева от Монка было небольшое второстепенное здание, также часть телевизионного комплекса, предназначенное для бухгалтеров, планировщиков, руководителей, которые праздновали дома. Она была закрыта ставнями во тьме.
  
  Монк потянулся к телефону в машине и набрал номер, который знал наизусть.
  
  “Петровский”.
  
  “Это я’.
  
  “Где ты?”
  
  “Сижу в очень холодной машине в Останкино”.
  
  “Ну, я нахожусь в относительно теплой казарме с тысячей молодых людей на грани мятежа”.
  
  “Убеди их. Я наблюдаю, как Черные гвардейцы захватывают весь телевизионный комплекс ”.
  
  Наступила тишина.
  
  “Не будь чертовым дураком. Ты, должно быть, ошибаешься ”.
  
  “Все в порядке. Итак, тысяча вооруженных людей в черном, прибывших на тридцати грузовиках с ближним светом фар, должны были вторгнуться в Останкино и держать персонал под прицелом. Это то, что я наблюдаю с расстояния двухсот ярдов через мое лобовое стекло ”.
  
  “Иисус Христос. Он действительно делает это!”
  
  “Я говорил тебе, что он был сумасшедшим. Может быть, не такой уж и сумасшедший. Он может победить. Есть ли кто-нибудь в Москве достаточно трезвый, чтобы защищать государство сегодня вечером?”
  
  “Дай мне свой номер, американец, и положи трубку”.
  
  Монах отдал ее ему. Силы правопорядка были бы слишком заняты, чтобы начать отслеживать движущиеся автомобили.
  
  “И последнее, генерал. Они не будут прерывать запланированные программы — пока нет. Они позволят записанному материалу выходить в обычном режиме, пока он не будет готов ”.
  
  “Я могу это видеть. Я смотрю Первый канал прямо сейчас. Это труппа казачьих танцев ”.
  
  “Записанное шоу. Все они записаны до выхода основных новостей. Теперь, я думаю, тебе следует подойти к телефону ”.
  
  Но генерал-майор Петровский только что отключился. Хотя тогда он этого не знал, его казармы подвергнутся нападению в течение шестидесяти минут.
  
  Было слишком тихо. Кто бы ни планировал захват Останкино, он хорошо спланировал. Вверх и вниз по бульвару тянулись кварталы многоквартирных домов, в основном с зажженными огнями, их обитатели в рубашках без пиджаков, со стаканами в руках, молча смотрели тот же телевизор, который был похищен всего в нескольких ярдах от них.
  
  Монк потратил свое время на изучение дорожной карты района Останкино. Выйти сейчас на главный бульвар означало бы напрашиваться на неприятности. Но за ним лежала сеть закоулков между жилыми комплексами, которые в конечном итоге вели на юг, к центру города.
  
  Логичным способом было бы срезать путь к проспекту Мира, главной дороге, ведущей в центр, но он подозревал, что и на этом шоссе Джейсону Монку сегодня вечером было не место. Не включая фары, он развернулся на дороге, выбрался наружу, присел и разрядил магазин своего автомата прямо по грузовикам и зданию телевидения.
  
  На расстоянии двухсот ярдов выстрел из пистолета звучит как хлопушка, но пули разлетаются на такое расстояние. Три окна в здании разлетелись вдребезги, ветровое стекло грузовика разлетелось на части, и удачный выстрел попал чернокожему охраннику в ухо. У одного из его товарищей сдали нервы, и он расстрелял ночь из своего автомата Калашникова.
  
  Из-за сильного холода окна с двойным остеклением жизненно необходимы в Москве; из-за них и из-за рева телевизора многие жители по-прежнему ничего не слышали. Но автомат Калашникова разбил окна трех квартир, и начали появляться головы, охваченные паникой. Несколько человек затем исчезли, чтобы сбегать за своими телефонами и позвонить в полицию.
  
  Черные стражники начали выстраиваться и направляться к нему. Монк скользнул в свою машину и умчался. Он не включил фары, но охранники услышали рев двигателя и выпустили еще несколько пуль ему вслед.
  
  В штаб-квартире МВД на Житной площади старшим дежурным офицером был командир полка ОМОН генерал Иван Козловский, который находился в своем кабинете в казармах для своих трех тысяч угрюмых людей, отпуск которых он ранее в тот день отменил вопреки здравому смыслу. Человек, который убедил его сделать это, разговаривая с расстояния в четыреста ярдов на улице Шаболовка, снова разговаривал по телефону, и Козловский кричал на него.
  
  “Чертов мусор. Я прямо сейчас смотрю этот гребаный телевизор. Ну, кто сказал? Что вы имеете в виду, говоря, что вы были проинформированы? Держись, держись...
  
  Его другой телефон мигал. Он схватил трубку и крикнул: “Да?”
  
  На линию вышел нервничающий оператор.
  
  “Извините за беспокойство, генерал, но вы, кажется, самый старший офицер в здании. По телефону говорит мужчина, который говорит, что он живет в Останкино, и там стреляют на улицах. Пуля разбила его окно.”
  
  Тон генерала Козловского изменился. Он говорил четко и спокойно.
  
  “Узнай от него все подробности и перезвони мне”.
  
  На другой телефон он сказал:
  
  “Валентин, возможно, ты прав. Только что позвонил гражданин, который сказал, что там стреляют. Я объявляю красную тревогу ”.
  
  “Я тоже. Кстати, я ранее звонил генералу Корину. Он согласился оставить несколько кандидатов в президенты в резерве ”.
  
  “Хорошая мысль. Я позвоню ему”.
  
  Из района Останкино поступило еще восемь звонков по поводу стрельбы на улицах, затем более внятный звонок от инженера, живущего в квартире на верхнем этаже через бульвар от телецентра. Его соединили с генералом Козловским.
  
  “Я могу видеть все это отсюда”, - сказал инженер, который, как и каждый русский мужчина, проходил военную службу. “Около тысячи человек, все вооруженные, конвой из более чем двадцати грузовиков. Два бронетранспортера, обращенные наружу со стоянки впереди. БТР восемьдесят А, я думаю.”
  
  Слава Богу, подумал Козловский, что он бывший военный. Если у него и были какие-то сомнения, они были развеяны. БТР 80 А - это восьмиколесный бронетранспортер, на котором установлена 30-мм пушка и находятся командир, водитель, наводчик и десантное отделение из шести человек.
  
  Если нападавшие были одеты в черное, они не были армейскими. Его команды ОМОНА были одеты в черное, но они были внизу. Он позвонил командирам своих подразделений внизу.
  
  “Поднимай грузовик и выдвигайся”, - приказал он. “Я хочу, чтобы две тысячи человек вышли на улицы и тысяча осталась и защищала это место”.
  
  Если бы произошел какой-либо государственный переворот, нападавшим пришлось бы нейтрализовать Министерство внутренних дел и его казармы. К счастью, последняя была построена как крепость.
  
  Снаружи другие войска уже были в движении, но ими командовал не Козловский. Ударная группа "Альфа" приближалась к министерству.
  
  Проблема Гришина заключалась в выборе времени. Не нарушая радиомолчания до последней минуты, ему нужно было координировать свои атаки. Слишком ранняя атака может означать, что защитники недостаточно хорошо справили свои торжества; слишком поздно, и он потеряет несколько часов темноты. Он приказал группе "Альфа" нанести удар в 9:00 ВЕЧЕРА
  
  В 8:30 две тысячи спецназовцев ОМОНА покинули свои казармы на грузовиках и БТРах. Как только они ушли, оставшиеся запечатали свою крепость и заняли оборонительные позиции. В девять они попали под обстрел, но для нападавших элемент неожиданности был утрачен.
  
  Ответный огонь обстрелял улицы вокруг министерства и перекинулся на Житную площадь. Бойцам группы "Альфа" пришлось укрыться и пожалеть, что у них нет артиллерии. Но они этого не сделали.
  
  “Американец?”
  
  “Вот”.
  
  “Где ты сейчас?”
  
  “Пытаюсь остаться в живых. Направляюсь на юг от телецентра, избегая проспекта Мира.”
  
  “Войска уже в пути. Тысяча моих и две тысячи омоновцев”.
  
  “Могу я внести предложение?”
  
  “Если ты должен”.
  
  “Останкино - это только часть этого. Если бы вы были Гришиным, на что бы вы нацелились?”
  
  “МВД, Лубянка”.
  
  “МВД, да. Лубянка, нет. Я не думаю, что у него возникнут какие-либо проблемы со стороны его старых приятелей из Второго главного управления ”.
  
  “Возможно, ты прав. Что еще?”
  
  “Конечно, штаб-квартира правительства на Старой площади и Дума. Для видимости законности. И места, откуда может исходить сопротивление. Ты в ГУВД, десантники на Ходынском поле. И Министерство обороны. Но больше всего Кремль. У него должен быть Кремль”.
  
  “Это защищено. Генерал Корин был проинформирован, и он находится в состоянии боевой готовности. Мы не знаем, сколько их у Гришина ”.
  
  “Около тридцати, может быть, сорока тысяч”.
  
  “Господи, у нас осталось меньше половины”.
  
  “Но лучшего качества. И он потерял пятьдесят процентов”.
  
  “Какие пятьдесят процентов?”
  
  “Элемент неожиданности. Как насчет подкрепления?”
  
  “Генерал Корин к этому времени уже свяжется с представителями Министерства обороны”.
  
  Генерал-полковник Сергей Корин, командующий президентскими силами безопасности, добрался до казарм внутри кремлевских стен и запер за собой многоствольные Кутафьи ворота как раз перед тем, как основная колонна Гришина вошла на Манежную площадь. Сразу за Кутафьей находится большая Троицкая башня, а внутри нее, справа, находятся казармы президентской охраны. Генерал Корин был в своем кабинете и разговаривал по телефону с Министерством обороны.
  
  “Дайте мне старшего дежурного офицера”, - крикнул он. Наступила пауза, и на линии раздался знакомый ему голос.
  
  “Здесь заместитель министра обороны Бутов”.
  
  “Слава Богу, ты там. У нас кризис. Происходит какой-то переворот. Останкино исчезло. МВД подвергается нападению. За пределами Кремля колонна бронированных автомобилей и грузовиков. Нам нужна помощь”.
  
  “Ты получишь это. Что тебе нужно?”
  
  “Что угодно. А как насчет Дзержинского?”
  
  Он ссылался на механизированную пехотную дивизию специальных операций, созданную специально для защиты от государственного переворота после путча 1991 года.
  
  “Это в Рязани. Я могу запустить его через час, а ты - через три ”.
  
  “Как можно скорее. Как насчет VDVS?”
  
  Он знал, что всего в часе полета отсюда находится элитная парашютно-десантная бригада, которая может высадиться на поле Ходинка, если для них будет выделена зона высадки.
  
  “Вы получите все, что я могу предложить для вас, генерал. Просто держись ”.
  
  Команда черных гвардейцев побежала вперед под прикрывающим огнем из своих собственных тяжелых пулеметов и достигла укрытия за крытыми Боровицкими воротами. Кумулятивный заряд пластиковой взрывчатки был размещен на каждом из четырех шарниров. Когда команда побежала назад, двое были срублены огнем с верхушек стен. Через несколько секунд сработали заряды. Двадцатитонные деревянные двери содрогнулись, когда их петли были сорваны, затем пошатнулись и рухнули на землю.
  
  Непроницаемый для огня из стрелкового оружия, БТР проехал по подъездной дороге и скрылся под аркой. За деревянными дверями была большая стальная решетка. За ним, на парковке, где обычно прогуливались туристы, в поле зрения появился президентский охранник и попытался прицелиться в БТР из противотанкового оружия через решетку. Прежде чем он смог выстрелить, пушка на бронетранспортере разнесла его на части.
  
  Черные охранники выпрыгнули из брюха носителя и прикрепили дополнительные заряды к стальной решетке. Когда нападавшие вернулись внутрь, БТР отошел за пределы досягаемости, пока не сработали заряды и решетка не повисла как пьяная на одном шарнире, затем побежал вперед и сбил ее плашмя.
  
  Несмотря на огонь, Черные гвардейцы начали врываться в крепость, превосходя численностью президентов вчетвером к одному. Защитники отступили в различные бастионы и редуты, из которых состоят стены Кремля. Другие разбрелись по семидесяти трем акрам дворцов, оружейных палат, соборов, садов и площадей Кремля, и в некоторых местах бои перешли в рукопашную. Постепенно Черные стражи начали брать верх.
  
  ¯
  
  “ДЖЕЙСОН, что, черт возьми, происходит?”
  
  Это был Умар Гунаев, звонивший по телефону в машине.
  
  “Гришин пытается захватить Москву и действительно Россию, мой друг”.
  
  “С тобой все в порядке?”
  
  “Пока, да”.
  
  “Где ты?”
  
  “Еду на юг от Останкино, пытаюсь объехать Лубянскую площадь. Почему?”
  
  “Один из моих людей только что подъехал к Тверской. Огромная толпа головорезов из движения ”Новая Россия" прорывается в резиденцию мэра ".
  
  “Вы знаете, что МПЖ думает о вас и ваших людях?”
  
  “Конечно”.
  
  “Почему бы не позволить кому-нибудь из твоих парней свести счеты? На этот раз вам никто не помешает”.
  
  Час спустя триста вооруженных чеченцев прибыли на Тверскую улицу, где уличные банды NRM бесчинствовали в здании правительства города Москвы. Через дорогу каменная статуя Юрия Долгорукого, основателя Москвы, сидела верхом на коне и смотрела с презрением. Дверь мэрии была разбита, а вход широко открыт.
  
  Чеченцы достали свои длинные кавказские ножи, пистолеты и мини-узи и вошли внутрь. Каждый мужчина помнил разрушение чеченской столицы Грозного в 1995 году и изнасилование Чечни в течение двух последующих лет. После первых десяти минут это не было соревнованием.
  
  Здание Думы, Белый дом, сдалось наемникам охранной фирмы без особого труда, поскольку в нем находилось всего несколько смотрителей и ночных сторожей. Но на Старой площади тысяча бойцов СОБРА сражались от помещения к помещению и от улицы к улице с остальными людьми из двухсот охранных компаний банды Долгоруких, и более тяжелое оружие сил быстрого реагирования московской полиции по борьбе с бандитизмом было равносильно большей численности их противников.
  
  На аэродроме Ходинка отряды специального назначения "Вымпел" столкнулись с неожиданным сопротивлением нескольких десантников и офицеров разведки ГРУ, которые, будучи вовремя предупреждены, забаррикадировались внутри.
  
  Монах свернул на Арбатскую площадь и остановился в изумлении. На восточной стороне треугольника одиноко и безмолвно возвышался серый гранитный блок Министерства обороны. Никаких черных охранников, никакой перестрелки, никаких признаков проникновения. Из всех объектов, которыми должен был бы обладать планировщик государственного переворота в Москве или любой другой столице, и быстро, Министерство обороны заняло бы первое место в списке. В пятистах ярдах от него, по улице Знаменка и через Боровицкую площадь, он слышал треск выстрелов - бушевала битва за Кремль.
  
  Почему Министерство обороны не было взято или взято в осаду? Из леса антенн на его крыше сообщения, должно быть, разносятся по всей России с призывом о помощи от армии. Он сверился со своей тонкой адресной книгой и набрал номер в своем автомобильном телефоне.
  
  В своих личных апартаментах, в двухстах ярдах от главных ворот базы Кобякова, генерал-майор Миша Андреев поправил галстук и приготовился уходить. Он часто задавался вопросом, почему он надел свою форму, чтобы председательствовать в канун Нового года в Офицерском клубе. К утру он был бы в таких ужасных пятнах, что все это пришлось бы сдать в химчистку. Когда дело дошло до празднования Нового года, танкисты гордились тем, что ни у кого не брали уроков.
  
  Зазвонил телефон. Это был бы его старший помощник, уговаривающий его поторопиться, жалующийся, что ребята хотят поскорее начать; сначала водка и бесконечные тосты, затем еда и шампанское для полуночного часа.
  
  “Иду, иду”, - сказал он пустой комнате и потянулся к телефону.
  
  “Генерал Андреев?” Он не узнал этот голос.
  
  “Да”.
  
  “Ты меня не знаешь. Я был другом, в некотором смысле, твоего покойного дяди ”.
  
  “Действительно”.
  
  “Он был хорошим человеком”.
  
  “Я так и думал”.
  
  “Он сделал, что мог. Осуждение Комарова в том интервью.”
  
  “К чему ты клонишь, кто бы ты ни был?”
  
  “Игорь Комаров организовал государственный переворот в Москве. Сегодня вечером. Командует им его собака, полковник Гришин. Черная гвардия захватывает Москву, а вместе с ней и Россию”.
  
  “Ладно, шутка продолжалась достаточно долго. Возвращайся к своей водке и отвяжись от этого телефона ”.
  
  “Генерал, если вы мне не верите, почему бы не позвонить кому-нибудь из ваших знакомых в центре Москвы?”
  
  “Почему я должен?”
  
  “Там происходит много съемок. Половина города может это услышать. И последнее. Это были Черные охранники, которые убили дядю Колю. По приказу полковника Гришина.”
  
  Миша Андреев обнаружил, что смотрит на телефон и слушает гудение отключенной линии. Он был зол. Зол на вторжение в его личную жизнь по его личной линии, зол на оскорбление своего дяди. Если бы в Москве происходило что-то серьезное, Министерство обороны немедленно привело бы в готовность армейские подразделения в радиусе 100 километров от столицы.
  
  База Кобяково площадью 200 акров находилась всего в 46 километрах от Кремля; он знал, потому что однажды засек время на своей машине. Это был также дом подразделения, которым он гордился командовать, Таманской дивизии, элитных танкистов, известных как Таманская гвардия.
  
  Он положил телефон обратно. Он тут же зазвонил.
  
  “Давай, Миша, мы ждем начала”.
  
  Его ответственный сотрудник из Клуба.
  
  “Иду, Конни. Нужно сделать всего пару телефонных звонков.”
  
  “Ну, не задерживайся, или мы начнем без тебя”.
  
  Он набрал другой номер.
  
  “Министерство обороны”, - произнес голос.
  
  “Соедините меня с офицером ночного дежурства”.
  
  Со значительной скоростью на линии раздался другой голос.
  
  “Кто это?”
  
  “Генерал-майор Андреев, коммандер Таманская”.
  
  “Это заместитель министра обороны Бутов”.
  
  “Ах, да, извините за беспокойство, сэр. В Москве все в порядке?”
  
  “Конечно. Почему бы и нет?”
  
  “Нет причин, министр. Я просто услышал кое-что... странное. Я мог бы мобилизоваться в ...”
  
  “Оставайтесь на своей базе, генерал. Это приказ. Все юниты ограничены базой. Возвращайся в Офицерский клуб.”
  
  “Да, сэр’.
  
  Он снова положил трубку. Заместитель министра обороны? В комнате коммутатора, в десять часов в канун Нового года? Какого черта он не был со своей семьей или не трахался со своей любовницей где-нибудь за городом? Он ломал голову, вспоминая имя, где-то на задворках своего сознания, приятеля по штабному колледжу, который перешел в разведку, к шпионам в ГРУ. Наконец он проверил засекреченный военный телефонный справочник и позвонил.
  
  Он долго слышал гудение и посмотрел на часы. Без десяти одиннадцать. Все пьяные, конечно. На звонок на Ходынском поле ответили. Прежде чем он успел что-либо сказать, голос закричал: “Да? Привет!”
  
  За голосом он услышал дребезжащий звук.
  
  “Кто это?” - спросил он. “Полковник Демидов там?”
  
  “Откуда, черт возьми, я должен знать?” - завопил голос. “Я лежу на полу, уворачиваясь от пуль. Вы из Министерства обороны?”
  
  “Нет”.
  
  “Ну, послушай, приятель, доберись до них и скажи им, чтобы поторопились с этим подкреплением. Мы больше не можем держаться ”.
  
  “Какая сила облегчения?”
  
  “Министерство направляет войска из других городов. Здесь разверзся настоящий ад”.
  
  Говорящий бросил трубку и, предположительно, уполз.
  
  Генерал Андреев стоял с выключенной трубкой в руке. Нет, они не собираются, подумал он, они не собираются ничего отправлять.
  
  Его приказы были формальными и абсолютными. Они исходили от четырехзвездного генерала и министра в правительстве. Ограничен базой. Он мог подчиняться им, и его карьера оставалась безупречной.
  
  Он смотрел через сорок ярдов заснеженного гравия на ярко освещенные окна Офицерского клуба, шумного от смеха и хорошего настроения.
  
  Но он увидел на снегу высокую фигуру с прямой спиной и маленького кадета рядом с ним. Что бы они тебе ни обещали, сказал высокий мужчина, какие бы деньги, продвижение по службе или почести они тебе ни предлагали, я не хочу, чтобы ты когда-либо предавал этих людей.
  
  Он потянулся к рычагу, отключил связь, затем набрал две цифры. Его старший помощник вышел на связь, поддержанный взрывами смеха.
  
  “Конни, мне все равно, сколько Т-восьмидесятых готово к броску или сколько БТР, я хочу, чтобы все на этой базе, что может двигаться, было готово к отправке, и каждый солдат, который может стоять, был полностью вооружен через один час”.
  
  На несколько секунд воцарилась тишина.
  
  “Босс, это правда?” - спросил Конни.
  
  “Это по-настоящему, Конни. ”Таманская" направляется в Москву".
  
  ¯
  
  Через минуту после полуночи в 2000 году от Рождества Христова первые гусеницы первого танка Таманской гвардии выкатились с базы Кобякова и повернули в сторону Минского шоссе и ворот Кремля.
  
  Узкая проселочная дорога от шоссе до базы имела длину всего 3 километра, по которой колонне из двадцати шести основных боевых танков Т-80 и 41 бронетранспортера БТР-80 пришлось двигаться гуськом и на пониженной скорости.
  
  Выехав на главную дорогу, разделенное шоссе, генерал Андреев отдал приказ занять все полосы и увеличить максимальную крейсерскую скорость. Дневные облака распались на лоскутки, и между ними звезды были яркими и хрупкими. По обе стороны от ревущей колонны танков сосновый лес потрескивал от холода. Они летели на скорости более 60 километров. Где-то впереди подъехал одинокий водитель; его фары высветили массу серой стали, несущуюся на него, и он поехал прямо в лес.
  
  В десяти километрах от Москвы колонна подошла к полицейскому посту, обозначающему границу. Внутри своего стального домика четверо ополченцев выглянули из-за подоконников, увидели колонну и снова пригнулись, держась друг за друга и свои бутылки с водкой, когда домик содрогнулся от вибраций.
  
  Андреев был в переднем танке и первым увидел грузовики с блокпостом. Несколько частных автомобилей ночью подъехали к блокпостам, подождали некоторое время, затем развернулись и направились обратно. У колонны не было времени останавливаться.
  
  “Огонь по желанию”, - сказал Андреев.
  
  Его стрелок прищурился один раз и выпустил один снаряд из 125-мм пушки в башне. На расстоянии четырехсот ярдов снаряд все еще имел начальную скорость, когда попал в один из грузовиков и разнес его на части. Рядом с танком Андреева его старший офицер, ехавший на танке по другой стороне шоссе, сделал то же самое и уничтожил другой грузовик. Сразу за блокпостом был слышен отрывочный огонь из стрелкового оружия с позиций из засады.
  
  Внутри стального купола на крыше башни пулеметчик Андреева обстрелял свою сторону дороги из своего 12,7-мм крупнокалиберного пулемета, и стрельба прекратилась.
  
  Когда колонна с грохотом пронеслась мимо, Молодые бойцы, не веря своим глазам, уставились на руины своего блокпоста и места засады, затем начали рассеиваться в ночи.
  
  Шестью километрами позже Андреев снизил скорость своей колонны до тридцати километров в час и приказал сделать два отвода. Он направил пять танков и десять БТР направо, чтобы освободить гарнизон, осажденный в казармах на аэродроме Ходинка, и, по наитию, еще пять танков и десять бронетранспортеров налево, чтобы проложить себе путь на северо-восток, чтобы обезопасить телевизионный комплекс "Останкино".
  
  На Садовой кольцевой автодороге он приказал своим оставшимся шестнадцати Т-80 и двадцати одному БТР повернуть направо до Кудринской площади, затем налево в сторону Министерства обороны.
  
  Танки теперь снова шли гуськом и снизили скорость до 20 километров в час, их гусеницы вырывали куски асфальта, когда они разворачивались в линию и направлялись к Кремлю.
  
  В подвальной комнате связи Министерства обороны заместитель министра обороны Бутов услышал грохот над своей головой и понял, что в городе, охваченном войной, есть только один вид существ, которые могут издавать такой грохот.
  
  Колонна пронеслась по Арбатской площади и миновала министерство, направляясь теперь прямо к Боровицкой площади и, с другой стороны, стенам Кремля. Никто из людей в танках и БТР не заметил машину, припаркованную среди других, недалеко от площади, или фигуру в стеганой куртке и сапогах, которая вышла из машины и побежала за ними.
  
  В пабе Rosy O'Grady's ирландский контингент российской столицы убеждался, что Новый год был хорошо и по-настоящему отпразднован, сопровождаемый постоянным треском фейерверков, доносящихся из Кремля вниз по улице и через площадь, когда первый Т-80 прорычал мимо окон.
  
  Ирландский атташе по культуре поднял голову от своего "Гиннесса", выглянул наружу и заметил бармену: “Господи, Пэт, это была гребаная цистерна?”
  
  Перед Боровицкими воротами был припаркован бронетранспортер БТР-80 Черной гвардии, его пушка обстреливала стены, на вершине которых отступил последний из президентов. В течение четырех часов они пробивались через территорию Кремля, ожидая подкрепления, не подозревая, что оставшиеся войска генерала Корина попали в засаду на окраине города.
  
  К часу ночи Черные гвардейцы заняли все, кроме верхушек стен, их было 2235 метров, и они были достаточно широкими наверху, чтобы пять человек могли пройти в ряд. Здесь сгрудились последние несколько сотен президентских гвардейцев, прикрывая узкие каменные ступени снизу и лишая людей Гришина возможности одержать окончательную победу.
  
  С западной стороны Боровицкой площади головной танк Андреева выехал на открытое место и увидел БТР. Выпущенный в упор одиночный снаряд разнес авианосец на куски. Когда танки наехали на обломки, осколки были едва ли больше колпачков ступиц, и их гусеницы отбросили их в сторону.
  
  В четыре минуты второго Т-80 генерала Андреева пронесся по обсаженному деревьями подъезду к башне и воротам, въехал в арку с разбитой дверью и решеткой и вкатился в Кремль.
  
  Как и его дядя до него, Андреев презирал сидеть на корточках под закрытой башней, вглядываясь в перископ. Крышка его башни была откинута, и его голова и туловище были снаружи, на холоде, мягкий шлем и защитные очки скрывали его лицо.
  
  Один за другим Т-80 проехали мимо Большого дворца и рябых соборов Благовещения и Архангела, миновали Царский колокол и выехали на Ивановскую площадь, где когда-то городской глашатай оглашал указы императора.
  
  Двое носильщиков "Черной гвардии" пытались напасть на него. Оба были превращены в осколки горячего металла.
  
  Рядом с ним 7,62-мм ручной пулемет и его более тяжелая сестра 12,7 издавали непрерывный стрекот, когда прожектор танка начал выхватывать бегущие фигуры путчистов.
  
  На семидесяти трех акрах Кремля все еще оставалось более трех тысяч боеспособных чернокожих охранников, и для десантных отрядов Андреева было бы бессмысленно оставлять свои машины. Едва ли две сотни из них имели бы небольшое значение при равных условиях. Но внутри своих доспехов они были не на равных.
  
  Гришин не предусмотрел броню; он не взял с собой противотанковое оружие. Более легкие и маневренные, БТРЫ Таманской могли проникать в более узкие переулки, куда не могли пройти танки. На открытом месте танки ждали со своими пулеметами, неуязвимые для ответного огня.
  
  Но реальный эффект был психологическим. Для пешего солдата танк - настоящий монстр, его экипаж невидимо смотрит сквозь бронированное стекло, его пулеметные стволы поворачиваются, чтобы найти новые беспомощные цели.
  
  Через пятьдесят минут Черные гвардейцы сломались, покинув укрытие, чтобы бежать к убежищу церквей, дворцов и соборов. Некоторым это удалось; другие были застигнуты на открытом месте пушками БТР или пулеметами танков.
  
  В других частях города отдельные сражения находились на разных стадиях. Группа "Альфа" была близка к штурму казарм ОМОНа в Федеральном министерстве внутренних дел, когда один из них уловил крик по рации из Кремля. Это был охваченный паникой Черный страж, звавший на помощь. Но он допустил ошибку, упомянув о вмешательстве Т-80. Слух о танках пронесся по группе "Альфа", и они решили, что с них хватит. Все прошло не так, как им обещал Гришин. Он обещал полную внезапность, превосходство огневой мощи и беспомощность врага. Ничего из этого не произошло. Они отступили и попытались спастись.
  
  В мэрии уличные банды движения "Новая Россия" уже были разгромлены чеченцами.
  
  На Старой площади войска ОМОНА при поддержке людей из СОБРА генерала Петровского начали вытеснять наемников из охранных компаний мафии Долгоруких из правительственной штаб-квартиры.
  
  На аэродроме Ходинка ситуация менялась. Пять танков и десять БТР обошли Специальную штурмовую группу "Вымпел" с фланга, и более легковооруженных коммандос преследовали по лабиринту ангаров и складов, составлявших базу.
  
  Дума все еще была занята оставшимися каперами из охранных фирм, но им некуда было идти и нечего было делать, кроме как следить по радио за новостями из других мест. Они тоже услышали крик о помощи из Кремля, осознали мощь танков и начали уходить, каждый убеждал себя, что, если повезет, его никогда не опознают.
  
  Останкино все еще принадлежало Гришину, но триумфальное объявление, предназначенное для утренних новостей, было отложено, поскольку две тысячи чернокожих гвардейцев, наблюдавших из окон, увидели, как танки медленно продвигаются по бульвару, а их собственные грузовики пылают один за другим.
  
  Кремль построен на утесе над рекой, склоны утеса усеяны деревьями и кустарниками, многие из которых вечнозеленые. Под западной стеной раскинулись Александровские сады. Дорожки между двумя группами деревьев ведут к Боровицким воротам. Никто из бойцов внутри стен не видел одинокую движущуюся фигуру, пробирающуюся сквозь деревья к открытым воротам, и они не видели, как он поднялся по последнему склону к пандусу и проскользнул внутрь.
  
  Когда он вышел из арки, его осветил проходящий мимо фонарь одного из танков Андреева, но экипаж принял его за одного из своих. Его стеганая куртка напоминала их собственные куртки с подкладкой, а круглая меховая шапка больше походила на их головной убор, чем черные стальные шлемы охранников Гришина. Кто бы ни был за фонариком, предположил, что это был танкист из поврежденного БТР, ищущий укрытия под аркой.
  
  Свет замерцал над ним и погас. В этот момент Джейсон Монк покинул арку и побежал под прикрытием сосен справа от ворот. Под покровом темноты он наблюдал и ждал.
  
  По периметру Кремля девятнадцать башен, но только в трех есть подходящие ворота. Туристы входят и выходят через Боровицкий или Троицкий, войска - через Спасский. Из трех только один был широко открыт, и он был рядом с ним.
  
  Человек, решивший спастись сам, должен был бы покинуть обнесенный стеной загон. На рассвете силы государства выгонят побежденных из укрытий, вытаскивая их из каждого последнего дверного проема и ризницы, кладовой и буфета, вплоть до секретных комнат командного пункта под Спасскими садами. Любой, кто хочет остаться в живых и выйти из тюрьмы, пришел бы к выводу, что ему следует поскорее выйти через единственные открытые ворота.
  
  Напротив того места, где он стоял, Монк мог видеть дверь оружейной, сокровищницы тысячелетней истории России, разбитую в щепки там, где ее раздавила задняя часть поворачивающегося танка. Мерцающее пламя от горящего Черного бронетранспортера охраны отбрасывало отблески на фасад.
  
  Волна сражения переместилась от ворот к Сенату и арсеналу в северо-восточном секторе крепости. Горящий автомобиль затрещал.
  
  Сразу после двух он уловил движение у стены Большого Дворца, затем прибежал человек в черном, согнувшийся пополам, чтобы пригнуться, но быстро двигавшийся вдоль фасада оружейной. У горящего БТРА он остановился, чтобы оглянуться, проверяя, нет ли преследования. Шина загорелась и загорелась, заставив убегающего мужчину быстро развернуться. При желтом свете монах увидел лицо. Он видел это только однажды прежде. На фотографии, на пляже в заливе Саподилла на островах Кайкос. Он вышел из-за своего дерева.
  
  “Гришин”.
  
  Мужчина поднял глаза, вглядываясь во мрак под соснами. Затем он увидел, кто звонил. У него был автомат Калашникова, АК-74 со сложенным прикладом. Монах увидел, как поднялся ствол, и зашел за ель. Раздался трескучий взрыв огня. Из ствола были вырваны куски живой древесины. Затем это прекратилось.
  
  Монах выглянул из-за ствола. Гришин ушел. Между ним и воротами было пятьдесят ярдов, но для Монка только десять. Он не прошел.
  
  Как раз вовремя Монк увидел дуло АК-74, торчащее из разбитого дверного проема. Он снова отступил назад, когда пули разорвали дерево перед ним. Стрельба снова прекратилась. Две половинки журнала, прикинул он, покинул дерево и перебежал через дорогу, чтобы прижаться к охристой стене музея. Он прижимал свой "Зиг Зауэр" к груди.
  
  Снова ствол штурмовой винтовки высунулся из дверного проема, когда держатель искал цель через дорогу. Ничего не видя, Гришин продвинулся еще на фут.
  
  Пуля Монка попала в приклад АК с достаточной силой, чтобы вырвать его из рук полковника. Он упал и выкатился на тротуар, за пределы досягаемости. Монах услышал бегущие шаги по каменному полу внутри. Секундой позже он покинул зарево горящего БТР и скорчился в кромешной темноте коридора Оружейной.
  
  Музей занимает два этажа и состоит из девяти больших залов, вмещающих пятьдесят пять витрин. В них находятся исторические артефакты стоимостью буквально в миллиарды долларов, ибо когда-то богатство и могущество России были таковы, что все, чем владели цари, их короны, троны, оружие, одежда, вплоть до конских уздечек, были усыпаны серебром, золотом, бриллиантами, изумрудами, рубинами, сапфирами и жемчугом.
  
  Когда его глаза привыкли к темноте, Монк смог различить впереди смутные очертания лестницы, ведущей на верхний этаж. Слева от него была сводчатая арка, ведущая в четыре зала первого этажа. Изнутри он услышал легкий стук, как будто кто-то толкнул одну из витрин.
  
  Сделав глубокий вдох, Монк выбросился через арку в прыжке с парашютом, продолжая переворачиваться снова и снова в темноте, пока не уперся в стену. Когда он проходил через дверной проем, он мельком увидел бело-голубую вспышку дульного пламени и был покрыт осколками стекла, когда пуля попала в футляр над его головой.
  
  Зал был длинным и узким, хотя он и не мог этого видеть, с длинными стеклянными витринами по обе стороны и единственной выставочной зоной, также заключенной в стекло, в центре. Внутри них, снова ожидая ярких электрических огней и глазеющих туристов, находились бесценные коронационные одежды, русские, турецкие и персидские, всех царей Рюриковичей и Романовых. Несколько квадратных дюймов любого из них и вышитые на них драгоценные камни позволили бы человеку работать годами.
  
  Когда последний осколок стекла со звоном упал вниз, Монк напряг слух и, наконец, услышал вздох, как будто кто-то пытался не задыхаться, выпуская воздух. Взяв треугольник из разбитого зеркального стекла, он швырнул его сквозь темноту в сторону звука.
  
  Стекло ударилось о стеклянную витрину, раздался еще один дикий выстрел, и звук бегущих ног смешался с эхом взрыва. Монк поднялся на корточки и побежал вперед, прячась за центральной витриной, пока не понял, что Гришин отступил в следующий зал и ждет его.
  
  Монк подошел к сообщающейся арке, держа в руке второй кусок стекла. Когда он был готов, он бросил его далеко по коридору, затем прошел через арку и сразу же боком спрятался за шкаф. На этот раз пули не было.
  
  Когда к нему вернулось ночное зрение, он понял, что находится в меньшем зале, где стояли троны, украшенные драгоценными камнями и слоновой костью. Хотя он и не знал этого, коронационный трон Ивана Грозного находился в нескольких футах слева от него, а трон Бориса Годунова сразу за ним.
  
  Человек впереди него явно бежал, потому что, хотя дыхание Монка после отдыха на деревьях было размеренным и ровным, он мог слышать где-то впереди себя скрежет воздуха, входящего в легкие Гришина.
  
  Протянув руку, он постучал стволом своего автоматического пистолета высоко по стеклу над собой, затем опустил руку вниз. Он увидел вспышку дула пистолета в темноте и быстро выстрелил в ответ. Над его головой разбилось еще больше стекла, и пуля Гришина сорвала дождь бриллиантов с бриллиантового трона царя Алексея.
  
  Пуля Монка, должно быть, пролетела совсем близко, потому что Гришин развернулся и побежал в следующий зал, который, хотя Монк этого не знал, а Гришин, должно быть, забыл, был последним: тупик, зал старинных экипажей.
  
  Услышав топот ног впереди себя, Монк быстро последовал за ним, прежде чем Гришин смог найти новую позицию для снайпера. Он достиг последнего зала и нырнул за богато украшенную четырехколесную карету семнадцатого века, украшенную золотыми фруктами. По крайней мере, вагоны давали укрытие, но они же и Гришина спрятали. Каждый вагон находился на возвышении, отгороженном от публики не стеклянными витринами, а канатами на вертикальных стойках.
  
  Он выглянул из-за парадной кареты, подаренной в 1600 году Елизаветой Первой Английской Борису Годунову, и попытался разглядеть своего врага, но в зале царила полная темнота, и кареты были различимы лишь в виде расплывчатых очертаний.
  
  Пока он смотрел, облака за высокими узкими окнами разошлись, и сквозь них просочился одинокий лунный луч. Окна были защищенными от взлома и с двойным остеклением; было очень тускло освещено.
  
  И все же что-то блеснуло. Крошечная точка во всей этой тьме, где-то за богато украшенным позолоченным колесом кареты царицы Елизаветы.
  
  Монк попытался вспомнить, чему учил мистер Симс в Касл Форбс. Бери двумя руками, парень, и держи его ровно. Забудьте о загоне "О'Кей" - это выдумка.
  
  Монк поднял свой Sig Sauer двумя руками и навел прицел на точку в четырех дюймах над точкой света. Медленный вдох, держись ровно, стреляй.
  
  Пуля прошла через спицы колеса и попала во что-то позади него. Когда эхо отдалилось и в ушах перестало звенеть, он услышал скользящий стук тяжелого предмета, упавшего на пол.
  
  Это может быть уловкой. Он подождал пять минут, затем увидел, что неясный контур на полу рядом с тележкой не двигается. Проскальзывая от обложки к обложке за старинными транспортными средствами с деревянными рамами, он подходил ближе, пока не смог разглядеть туловище и голову, лежащие лицом вниз на полу. Только тогда он приблизился, держа пистолет наготове, и перевернул тело.
  
  Полковник Анатолий Гришин получил единственную пулю чуть выше левого глаза. Как сказал бы мистер Симс, это немного замедляет их. Джейсон Монк посмотрел сверху вниз на человека, которого ненавидел, и ничего не почувствовал. Это было сделано, потому что это должно было быть сделано.
  
  Убрав пистолет в карман, он наклонился, взял левую руку мертвеца и что-то вытащил из нее.
  
  Маленький предмет лежал у него на ладони в полумраке, необработанное американское серебро, сверкавшее в лунном свете, светящаяся бирюза, добытая в горах юте или навахо. Кольцо, привезенное из высокогорья его собственной страны, подаренное на скамейке в парке храброму человеку в Ялте и сорванное с пальца трупа во внутреннем дворе Лефортовской тюрьмы.
  
  Он положил кольцо в карман, повернулся и пошел обратно к своей машине. Битва за Москву закончилась.
  
  
  Эпилог
  
  УТРОМ 1 ЯНВАРЯ МОСКВА И ВСЕ Россия проснулась с мрачным осознанием того, что произошло в их столице. Телевизионные камеры передавали изображения в каждый уголок раскинувшейся земли. Нация была покорена тем, что она увидела.
  
  Внутри кремлевских стен была сцена разрушения. Фасады Успенского, Благовещенского и Архангельского соборов были изрыты пулями. Разбитое стекло блестело на фоне снега и льда.
  
  Черные пятна от горящих автомобилей испортили экстерьеры Теремного и Грановитого дворцов, а фасады Сената и Большого Кремлевского дворца были разорваны пулеметным огнем.
  
  Два скорчившихся тела лежали под царской пушкой, и команды по вывозу вынесли других из арсенала и Дворца Конгрессов, где они нашли убежище в последние минуты жизни.
  
  В другом месте бронетранспортеры и грузовики Черной гвардии тлели и дымились в утреннем свете. Пламя расплавило участки асфальта, которые затем на морозе восстановились, как морские волны.
  
  Исполняющий обязанности президента Иван Марков немедленно вылетел из своего дома для отпуска, прибыв вскоре после полудня. Ближе к вечеру он принял Патриарха Московского и всея Руси на частной аудиенции.
  
  Алексей II совершил свое первое и последнее вмешательство на политической арене Москвы. Он призвал к тому, чтобы продолжать реализацию планов по проведению новых президентских выборов 16 января было невозможно, и что эта дата должна быть посвящена национальному референдуму по вопросу о восстановлении монархии.
  
  По иронии судьбы, Марков был очень восприимчив к этой идее. С одной стороны, он не был дураком. Четырьмя годами ранее покойный президент Черкасов назначил его на пост премьер-министра как опытного администратора в сером костюме с опытом работы в нефтяной промышленности. Но со временем он стал наслаждаться властью исполнительного органа, даже в системе, где большая часть власти принадлежала президенту и гораздо меньше - премьер-министру.
  
  За шесть месяцев, прошедших со смертельного сердечного приступа Черкасова, он стал еще больше ценить доспехи высокого поста.
  
  С учетом того, что Союз патриотических сил потерпел крах с точки зрения выборов, он знал, что проблема будет между ним и неокоммунистами из Социалистического союза. Он также знал, что, вероятно, займет второе место. Но конституционному монарху, едва ли не первым делом, потребовалось бы призвать опытного политика и администратора сформировать правительство национального единства. Кто может быть лучше, рассуждал он, чем он сам?
  
  В тот вечер Иван Марков указом президента призвал депутатов Думы вернуться в Москву на экстренное заседание.
  
  В течение 3 января депутаты возвращались через всю Россию из самых дальних уголков Сибири и северных пустошей Архангельска.
  
  Экстренное заседание Думы 4 января проходило в практически неповрежденном Белом доме. Настроение было мрачным, не в последнюю очередь среди депутатов Союза патриотических сил, каждый из которых изо всех сил старался сказать любому, кто был готов слушать, что лично они понятия не имели о безумном поступке Игоря Комарова в канун Нового года.
  
  На сессии выступил исполняющий обязанности президента Марков, который предложил, чтобы 16 января по-прежнему проводились консультации со всей нацией, но по вопросу восстановления. Поскольку он не был членом Думы, он не мог официально внести предложение. Это было сделано Спикером, членом партии Демократического альянса Маркова.
  
  Неокоммунисты, видя, что президентская власть ускользает из их рук, выступили против нее всем своим избирательным блоком. Но Марков хорошо проделал свою подготовительную работу. Члены UPF, опасающиеся за свою собственную безопасность, были опрошены в частном порядке, один за другим, в то же утро. Сильное впечатление, произведенное на каждого из них, заключалось в том, что, если они поддержат действующего президента, весь вопрос о снятии с них депутатской неприкосновенности от ареста вполне может быть снят. Такой шаг означал бы, что они могли бы сохранить свои места.
  
  Голоса Демократического альянса, добавленные к голосам Союза патриотических сил, перевесили неокоммунистов. Предложение было принято.
  
  Технически администрировать изменение было не так сложно. Кабинки для голосования уже были на месте. Единственной задачей было напечатать и выпустить еще 105 миллионов бюллетеней для голосования, содержащих простой вопрос и две графы, одну для “Да” и одну для “Нет”.
  
  ¯
  
  5 января в небольшом северном российском порту Выборг сотрудник службы безопасности дока по имени Петр Громов оставил свой маленький след в истории. Сразу после рассвета он наблюдал, как шведское грузовое судно Ingrid B готовится к отплытию в Гетеборг.
  
  Он уже собирался развернуться и вернуться в свою каюту на завтрак, когда две фигуры в синих куртках из ослиной кожи вышли из-за груды ящиков и направились к трапу как раз в тот момент, когда его должны были поднять наверх. По наитию он призвал их остановиться.
  
  Двое мужчин коротко переговорили вполголоса, а затем побежали к трапу. Громов вытащил пистолет и сделал предупредительный выстрел в воздух. Это был первый раз, когда он использовал его за три года работы в доках, и это доставляло ему огромное удовольствие. Два моряка остановились.
  
  По их документам оба были шведами. Молодой человек говорил по-английски, из которого Громов знал несколько слов. Но он достаточно долго проработал в доках, чтобы лучше понимать шведский. Обращаясь к пожилому мужчине, он рявкнул: “Так к чему была такая спешка?”
  
  Мужчина не сказал ни слова. Ни один из них не понял его. Он протянул руку и сорвал с пожилого мужчины круглую меховую шапку. Что-то знакомое в этом лице. Он видел это раньше. Полицейский и убегающий русский уставились друг на друга. Это лицо ... на телевидении ... подиум ... кричит на ликующую толпу.
  
  “Я знаю тебя”, - сказал он. “Ты Игорь Комаров”.
  
  Комаров и Кузнецов были арестованы и доставлены самолетом обратно в Москву. Бывшему лидеру UPF было немедленно предъявлено обвинение в государственной измене, и он был заключен под стражу до суда. По иронии судьбы, его поместили в Лефортовскую тюрьму.
  
  ¯
  
  В течение десяти дней общенациональные дебаты занимали все газеты, журналы, радиоволны и телевизионные каналы, поскольку один эксперт за другим излагали свое мнение.
  
  Днем в пятницу, 14 января, отец Грегор Русаков провел митинг сторонников возрождения на Олимпийском стадионе в Москве. Как и в случае с Комаровым, когда он выступал там, его обращение разнеслось по всей стране, охватив, по оценкам социологов, позже восемьдесят миллионов россиян.
  
  Его тема была простой и ясной. В течение семидесяти лет русский народ поклонялся богам-близнецам диалектическому материализму и коммунизму и был предан обоими. В течение пятнадцати лет они посещали храм республиканского капитализма и видели, как их надежды были опорочены. Он призвал своих слушателей завтра вернуться к Богу своих отцов, пойти в церковь и молиться о руководстве.
  
  У иностранных наблюдателей давно сложилось впечатление, что после семидесяти лет коммунистической индустриализации русские, должно быть, в основном живут в городах. Это ошибочное предположение. Даже к зиме 1999 года более пятидесяти процентов россиян по-прежнему жили в основном незаметно и без регистрации в маленьких городах, деревнях и сельской местности, на огромной территории от Белоруссии до Владивостока, протянувшейся на шесть тысяч миль и девять часовых поясов.
  
  На этой невидимой земле находятся сто тысяч приходов, составляющих сто епископств Православной Церкви, в каждом из которых есть своя большая или маленькая приходская церковь с луковичным куполом.
  
  Именно в эти церкви семьдесят процентов россиян устремились сквозь сильный мороз утром в воскресенье, 16 января, и с каждой кафедры приходской священник зачитывал Патриаршее послание. Позже известная как Великая Энциклика, это было, вероятно, самое сильное и трогательное послание, которое когда-либо произносил Алексей II. Он был принят на прошлой неделе на закрытом конклаве епископов метрополии, где голосование, хотя и не единогласное, было убедительным.
  
  После утренней службы россияне отправились из церквей на избирательные участки. Из-за размера земли и отсутствия электронных технологий в сельских округах подсчет голосов занял два дня. Из действительных поданных голосов результат составил шестьдесят пять процентов "за", тридцать пять процентов "против".
  
  20 января Дума приняла и одобрила результат и приняла еще два предложения. Одним из них было продление междуцарствия Ивана Маркова на дополнительный период, до 31 марта. Второй состоял в том, чтобы создать Конституционный комитет для придания вердикту референдума юридической силы.
  
  20 февраля исполняющий обязанности президента и Дума Всея Руси направили приглашение князю, проживающему за пределами России, принять титул и функции в рамках конституционной монархии царя Всея Руси.
  
  Десять дней спустя российский авиалайнер приземлился после длительного перелета в московском аэропорту Внуково.
  
  Зима отступала. Температура поднялась на несколько градусов выше нуля, и светило солнце. Из березового и соснового леса за небольшим аэропортом, предназначенным для специальных рейсов, доносился запах влажной земли и нового начала.
  
  Перед терминалом Марков возглавлял большую делегацию, в состав которой входили спикер Думы, лидеры всех основных партий, объединенный комитет начальников штабов и Патриарх Алексий.
  
  Из самолета вышел человек, которого пригласила Дума, пятидесятисемилетний принц из Английского дома Виндзоров.
  
  ¯
  
  ДАЛЕКО на западе, в бывшем каретном сарае за пределами деревни Лэнгтон-Матрейверс, сэр Найджел Ирвин наблюдал за церемонией по телевизору.
  
  На кухне леди Ирвин мыла посуду после завтрака, что она всегда делала перед тем, как миссис Мойр приходила убираться.
  
  “Что ты смотришь, Найджел?” позвала она, выпуская мыльную воду из раковины. “Ты никогда не смотришь телевизор по утрам”.
  
  “Что-то происходит в России, моя дорогая”.
  
  Это было, как он думал, дело близкое к разгрому. Он следовал своим собственным принципам уничтожения более богатого, сильного и многочисленного противника с использованием минимальных сил, уничтожения, которое могло быть достигнуто только хитростью и обманом.
  
  Его первым этапом было потребовать от Джейсона Монка создать свободный альянс из тех, кто склонен бояться или презирать Игоря Комарова после просмотра "Черного манифеста". В первую категорию попали те, кому российские нацисты предназначили уничтожение — чеченцы, евреи и полиция, которые преследовали союзника Комарова, мафию Долгоруких. На втором месте были церковь и армия, представленные Патриархом и самым авторитетным из ныне живущих генералов Николаем Николаевым.
  
  Следующей задачей было внедрить информатора во вражеский лагерь, не для того, чтобы донести достоверную информацию, а для того, чтобы внедрить дезинформацию.
  
  Пока Монк все еще тренировался в Касл Форбс, руководитель шпионской деятельности совершил свой первый незамеченный визит в Москву, чтобы повторно активировать двух давно работающих агентов низкого уровня, которых он завербовал годами ранее. Одним из них был бывший профессор Московского университета, чьи почтовые голуби оказались полезными в прошлом.
  
  Но когда профессор потерял работу за предложение демократических реформ при коммунистах, его сын также потерял место в средней школе и любой шанс поступить в университет. Молодой человек попал в церковь, и после ничем не примечательного пребывания в различных приходах его, наконец, взяли камердинером к патриарху Алексею.
  
  Отец Максим Климовский был уполномочен совершить четыре отдельных предательства Ирвайна и Монка полковнику Гришину. Это было просто для того, чтобы установить его надежность как информатора командира Черной гвардии в сердце вражеского лагеря.
  
  Дважды Ирвину и Монку удавалось сбежать до появления Гришина, но в последних двух случаях это было невозможно, и им приходилось пробиваться с боем.
  
  Третья заповедь Ирвина заключалась не в том, чтобы пытаться убедить своего врага в том, что против него не было кампании, что было бы невозможно, а в том, чтобы убедить его, что опасность таилась где-то в другом месте и, будучи устранена, следовательно, перестала существовать.
  
  После своего второго визита в резиденцию Ирвин был вынужден остаться, чтобы дать Гришину и его головорезам время совершить обыск в его отсутствие в его комнате, обнаружить его портфель и сфотографировать компрометирующее письмо.
  
  Письмо было подделкой, изготовленной в Лондоне на настоящей патриархальной писчей бумаге с использованием образцов каллиграфии собственной руки Патриарха, полученных отцом Максимом и переданных Ирвину во время предыдущего визита.
  
  В письме Патриарх, по-видимому, сообщил своему корреспонденту, что он горячо поддерживает идею реставрации монарха в России (что было неправдой, поскольку он только рассматривал это), и будет настаивать, чтобы получателем письма был человек, выбранный на этот пост.
  
  К сожалению, оно было адресовано не тому принцу. На нем было имя князя Семена, живущего в своем каменном фермерском доме со своими лошадьми и подругой в Нормандии. По необходимости его сочли расходным материалом.
  
  Это был второй визит Джейсона Монка к Патриарху, который положил начало четвертой стадии — побуждению врага слишком бурно реагировать на предполагаемую, но несуществующую угрозу. Это было достигнуто с помощью магнитофонной записи предполагаемого разговора между Монком и Алексеем II.
  
  Подлинные образцы голоса Патриарха были получены во время первого визита Ирвина, потому что его переводчик Брайан Винсент был подключен к звуку. Монк записал несколько часов пленки своим собственным голосом, находясь в Касл Форбс.
  
  В Лондоне русский мимикрист и актер передал слова, которые Алексей II, по-видимому, произнес на пленке. Запись была создана с использованием компьютерной звуковой технологии, вплоть до перемешивания кофейных чашек. Отец Максим, которому Ирвин сунул кассету, проходя по коридору, просто прокрутил ее с одного магнитофона на тот, который дал ему Гришин.
  
  Все, что было на пленке, было ложью. Генерал-майор Петровский не мог продолжать свои рейды на банду Долгоруких, потому что все знания, которые Монк почерпнул у чеченцев о конкурирующей мафии, уже были переданы ему. Более того, бумаги из-под казино не содержали никаких доказательств финансирования Долгоруким избирательной кампании UPF.
  
  Генерал Николаев не собирался продолжать осуждать Комарова в серии интервью после Нового года. Он сказал свое слово, и одного раза было достаточно.
  
  Самое главное, у Патриарха не было ни малейшего намерения вмешиваться в разговор с исполняющим обязанности президента и настаивать на том, чтобы Комарова объявили непригодным человеком. Он совершенно ясно дал понять, что не будет вмешиваться в политику.
  
  Но ни Гришин, ни Комаров этого не знали. Полагая, что они разгадали намерения противников и столкнулись со страшной опасностью, они слишком остро отреагировали и предприняли четыре попытки убийства. Подозревая, что они приближаются, Монк мог предупредить все четыре цели. Только один отказался прислушаться к предупреждению. До ночи 21 декабря, а возможно, и позже, Комаров все еще мог выиграть выборы с солидным большинством голосов.
  
  После 21 декабря наступил пятый этап. Монк воспользовался чрезмерной реакцией, чтобы усилить враждебность против Комарова со стороны немногих, кто видел "Черный манифест", до яростного потока критики со стороны СМИ. В эту эксплуатацию Монк фильтровал дезинформацию о том, что источником всей растущей дискредитации Комарова был старший офицер Черной гвардии.
  
  В политике, как и во многих других человеческих делах, успех порождает успех, но неудача также порождает дальнейшую неудачу. По мере того, как критика Комарова усиливалась, усиливалась и паранойя, дремлющая во всех тиранах. Последний гамбит Найджела Ирвайна состоял в том, чтобы сыграть на этой паранойе и надежде вопреки надежде, что несколько неадекватный сосуд отца Максима его не подведет.
  
  Когда Патриарх вернулся из Загорска, он ни разу не подошел к исполняющему обязанности президента. За четыре дня до Нового года у органов российского государства не было ни малейшего намерения напасть на Черную гвардию в день Нового года и арестовать Комарова.
  
  Через отца Максима Ирвин использовал старую заповедь убеждения врага в том, что его противники гораздо более многочисленны, могущественны и решительны, чем они есть на самом деле. Убежденный этим вторым “укусом”, Комаров решил нанести удар первым. Предупрежденное монком, российское государство защитило себя.
  
  Сэр Найджел Ирвин, не слишком часто посещающий Церковь, долгое время был прилежным читателем Библии, и из всех ее персонажей его любимым был еврейский воин Гидеон.
  
  Как он объяснил Джейсону Монку в высокогорье Шотландии, Гидеон был первым командиром сил специального назначения и первым сторонником внезапной ночной атаки.
  
  Имея в своем распоряжении десять тысяч добровольцев, Гидеон выбрал только триста, самых стойких и лучших. В своем ночном нападении на мадианитян, разбивших лагерь в долине Изреель, он использовал тройную тактику насильственного пробуждения, яркий свет и оглушительный шум, чтобы дезориентировать и запаниковать более крупные силы.
  
  “То, что он сделал, мой дорогой, заключалось в том, чтобы убедить полусонных мадианитян в том, что они столкнулись с огромной и очень опасной атакой. Итак, они потеряли самообладание и сбежали ”.
  
  Они не только побежали, но и в темноте начали рубить друг друга. С помощью другого вида дезинформации Гришина убедили арестовать все его собственное высшее командование.
  
  Леди Ирвин вошла и выключила телевизор.
  
  “Пойдем, Найджел, сегодня прекрасный день, и нам нужно выкопать раннюю картошку”.
  
  Руководитель шпионской сети поднялся на ноги.
  
  “Конечно, ” сказал он, “ ранняя весна. Я возьму свои ботинки”.
  
  Он ненавидел копать, но очень любил Пенни Ирвин.
  
  ¯
  
  На Карибах было сразу после полудня, когда "Foxy Lady" вышла из Черепашьей бухты и направилась к проливу.
  
  На полпути к рифу Артура Дина выхватило из Серебристой пучины.На корме у него были два туриста-ныряльщика.
  
  “Привет, Джейсон, тебя давно не было?”
  
  “Ага. Ненадолго уехал в Европу.”
  
  “Как это было?”
  
  Монах обдумал это.
  
  “Интересно”, - сказал он.
  
  “Рад видеть тебя вернувшимся”. Дин заглянул на заднюю палубу "Foxy Lady". “У вас нет чартера?”
  
  “Нет. В десяти милях от точки бегут ваху. Я собираюсь взять немного специально для себя ”.
  
  Артур Дин ухмыльнулся, узнав это чувство.
  
  “Узкие линии, чувак”.
  
  Silver Deep открыла дроссельную заслонку и умчалась прочь. Лисья Леди прошла через Разрез, и Монк почувствовал глухой удар и волнение открытого моря под ногами и сладко пахнущий соленый ветер на лице.
  
  Нажав на кнопку питания, он повернул "Лисью леди" прочь от островов, к пустынному морю и небу.
  
  
  КОНЕЦ.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"