Сначала детектив Стив Карелла подумал, что ослышался. Во всяком случае, совсем не такие слова ожидаешь услышать от овдовевшего мужа, когда его жена лежит с распоротым животом на полу спальни. Собеседник Кареллы в пальто, узкополой шляпе и перчатках стоял у ночного столика с телефоном. Это был высокий худощавый мужчина с ухоженными седыми усами. В его холодных голубых глазах не было и намека на боль или сострадание. Чтобы окончательно убедиться, что Карелла понял его правильно, он повторил свою последнюю фразу, на этот раз более выразительно:
– Я очень рад, что она мертва.
– Сэр, – резко произнес Карелла, – мне кажется, излишне предупреждать вас...
– Совершенно верно, – перебил его хозяин квартиры, – вам ни о чем не нужно меня предупреждать. Я адвокат по уголовным делам. Мне отлично известны мои права, и я полностью отдаю себе отчет, что все сказанное мной по доброй воле в дальнейшем может быть использовано против меня. Повторяю еще раз: моя жена была самой настоящей сукой, и я очень рад, что кто-то ее прикончил.
Карелла кивнул и открыл свой блокнот.
– Полицию вызвали вы?
– Да.
– В таком случае вы и есть Джеральд Флетчер?
– Совершенно верно.
– Мистер Флетчер, как звали вашу жену?
– Сара. Сара Флетчер.
– Расскажите, пожалуйста, что здесь произошло?
– Я вернулся домой... примерно минут пятнадцать назад. Вошел в прихожую, окликнул жену, но она не отозвалась. Я обнаружил ее мертвой на полу в спальне и сразу же позвонил в полицию.
– Комната была в таком же состоянии?
– Да.
– Надеюсь, вы ничего не трогали?
– Ничего. После звонка я не сходил с этого места.
– Кто-нибудь еще был в квартире?
– Ни души. Кроме моей жены, естественно.
– Значит, вы утверждаете, что пришли домой примерно пятнадцать минут назад...
– Что-то вроде этого. Можете уточнить у лифтера.
Карелла посмотрел на часы.
– Получается так, что вы пришли домой в половине одиннадцатого или около того.
– Да.
– А в полицию вы позвонили в... – Карелла заглянул в блокнот, – в двадцать два тридцать четыре. Это верно?
– Я не смотрел на часы, но, по-моему, это достаточно точно.
– Так, у меня здесь написано, что вызов принят в...
– Да, в двадцать два тридцать четыре.
– Это ваш чемодан в прихожей?
– Да.
– Вы куда-то ездили и только что вернулись?
– Да, уезжал на три дня на Западное побережье.
– Куда?
– В Лос-Анджелес.
– С какой целью?
– Моему коллеге понадобилась помощь в подготовке документов для процесса, который он ведет.
– Когда прибыл ваш самолет?
– В двадцать один сорок пять. Я получил багаж, взял такси и поехал прямо домой.
– И приехали сюда примерно в половине одиннадцатого, верно?
– Да верно, верно! В третий раз верно!
– Простите, сэр?
– Вы уже в третий раз у меня это спрашиваете. Если у вас на этот счет остались какие-то сомнения, то позвольте еще раз повторить, что я приехал домой в двадцать два тридцать, обнаружил, что моя жена мертва и в двадцать два тридцать четыре позвонил в полицию!
– Да, сэр, я все понял.
– Как ваша фамилия? – неожиданно спросил Флетчер.
– Карелла. Детектив Стив Карелла.
– Я это запомню.
– Пожалуйста.
* * *
Пока Карелла беседовал с Флетчером, следствие уже начало работать.
Полицейский фотограф расхаживал вокруг трупа, щелкая фотоаппаратом со вспышкой. Смерть фиксировалась на поляроидную пленку для мгновенного подтверждения этого факта – нажал на кнопку, подождал пятнадцать секунд – хлоп, щелк – и вытаскиваешь фото, чтобы убедиться, что леди на снимке вышла отлично, насколько это вообще возможно для женщины с распоротым животом, из которого на ковер вываливаются сизые внутренности.
Моноган и Монро – детективы из отдела убийств, озираясь по сторонам, ворчали по поводу того, что их вытащили из дома холодной декабрьской ночью за две недели до Рождества.
Детектив Берт Клинг допрашивал в вестибюле лифтера и швейцара, пытаясь установить, во сколько именно мистер Джеральд Флетчер подъехал на такси к подъезду своего шикарного многоквартирного дома на Сильверман-Овал, поднялся к себе на лифте и обнаружил, что его жена Сара Флетчер распласталась на полу спальни наподобие амебы.
Тем временем Маршалл Дэвис, техник из полицейской лаборатории, осматривал кухню квартиры Флетчера, дожидаясь, когда медэксперт объявит, что женщина мертва, и выскажет предположение о наиболее вероятной причине смерти, хотя не надо быть гением, чтобы понять, что кто-то вспорол ей живот здоровенным ножом. Только после этого сообщения Маршалл Дэвис имел право войти в спальню и с величайшей осторожностью вытащить торчавший из жертвы нож, на рукоятке которого могли сохраниться отпечатки пальцев.
Хотя Дэвис был новичком в лаборатории, ему нельзя было отказать в наблюдательности, и первое, на что он обратил внимание, войдя на кухню, было широко распахнутое окно. Следовало заметить, что для декабрьской ночи, когда на улице всего 11® по Цельсию, это было не совсем обычным делом. Дэвис перегнулся через подоконник и выглянул в окно. Рядом с ним проходила пожарная лестница. Несмотря на то что Дэвис получал зарплату лишь за осмотр поверхностных следов насильственных преступлений, например, таких, как осколки стекла в глазу жертвы, или следы от картечи, изрешетившей всю грудную клетку, или, как сейчас, нож в животе, он не мог удержаться от предположения, что кто-то – скорее всего убийца – вскарабкался по пожарной лестнице, влез в окно кухни, после чего вошел в спальню и разделался там с этой дамочкой.
Поскольку на подоконнике остался один грязный след ботинка, на полу у раковины виднелся второй, а еще несколько, постепенно теряя четкость, вели к двери гостиной, Дэвис пришел к выводу, что именно так все и произошло. А что, очень даже может быть. Преступник переступает с подоконника в раковину, спрыгивает на пол, проходит через гостиную, оказавшись в спальне, выхватывает пружинный нож и вспарывает женщине живот с такой же легкостью, словно это целлофановая обертка на пачке сигарет.
Медэксперт все еще возился у тела («Смерть от ножевого ранения, – нетерпеливо подумал Дэвис. – Господи, неужели трудно догадаться?!») с таким видом, словно для вынесения окончательного решения ему надо было посоветоваться с начальством («Слушайте, у нас тут очень сложный случай – женщина с распоротым животом. Как по-вашему, что могло послужить причиной ее смерти?»). Дэвис решил подвести итоги. Сначала он сфотографировал следы ботинка на подоконнике и на полу, а затем вылез на пожарную лестницу и посыпал дактилоскопическим порошком нижний край рамы, за который взломщик обязательно должен был схватиться, открывая окно. Подумав, Дэвис на всякий случай проделал то же самое и со ступеньками пожарной лестницы.
Так что теперь, если только медэксперт закончил осмотр этой несчастной и на ноже сохранились отпечатки пальцев, с помощью Маршалла Дэвиса ребята из 87-го участка смогут решить половину проблем.
Он чувствовал себя великолепно...
* * *
Детектив Берт Клинг, напротив, чувствовал себя просто отвратительно.
Он продолжал убеждать себя в том, что его нынешнее состояние никак не связано с разорванной три недели назад помолвкой с Синтией Форрест. Хотя, если говорить откровенно, она с самого начала производила впечатление какой-то ненастоящей. И, естественно, никто не в силах уничтожить то, чего никогда не существовало. Синди совершенно определенно дала понять, что когда-то они действительно отлично проводили время вместе, притворяясь, будто безумно влюблены друг в друга, и она всегда с благодарностью будет об этом вспоминать.
Но, проходя интернатуру в больнице «Буэнависта», она познакомилась с симпатичным молодым человеком, который работает там психиатром. У них очень близкие интересы, и он готов тут же на ней жениться, в то время как Клинг, по ее мнению, уже давно женат на своем револьвере 38-го калибра модели «детектив-спешл», обшарпанном столе и камере для допросов. А потому им лучше расстаться сразу, чем потом залечивать раны, причиненные медленным и мучительным разрывом.
Все это произошло три недели назад. Боль от расставания можно было сравнить лишь с болью от бурсита в правом плече, несмотря на то что на запястье Клинг носил медный браслет. Браслет ему принес детектив Мейер Мейер, которого никак нельзя было обвинить в том, что он верит в приметы и нелепые предрассудки. Предполагалось, что браслет должен начать действовать через десять дней («Ну, может, через пару недель», – уклончиво пообещал Мейер). Клинг носил его уже одиннадцать дней, но никакого облегчения не чувствовал, хотя на запястье под браслетом уже появилась зеленая полоска. Что ж, у человека всегда должна оставаться надежда на лучшее. Где-то глубоко в подсознании Клинга таилось волосатое обезьяноподобное существо, обгладывающее у костра звериные кости и молящее духов об удачной охоте. Там же, правда, более явственно, маячил образ обнаженной Синтии Форрест в его объятиях. Неосознанная «надежда на лучшее», что она вот-вот позвонит и скажет, что совершила ужасную ошибку и готова бросить своего дружка-психиатра, не давала покоя. Впрочем, и больное плечо тоже...
К тому же лифтер оказался не одним из тех умных и пронырливых молодых людей, для которых эта работа – лишь очередная ступенька по дороге наверх, а престарелым олухом, который был не в состоянии запомнить даже свое имя. В который раз повторялась эта надоевшая и утомительная процедура.
– Вы знаете мистера Флетчера в лицо? – начал допрос Клинг.
– Да, конечно, – ответил лифтер.
– Опишите, как он выглядит.
– Слушайте, он называет меня Максом и...
– Я понимаю. Макс, но дело в том...
– ... он говорит: «Привет, Макс», «Как дела, Макс?», а я отвечаю: «Привет, мистер Флетчер, отличный сегодня денек, как по-вашему?»
– Будьте добры, опишите его.
– Очень приятный и симпатичный человек.
– Какого цвета у него глаза?
– Карие? Голубые? Что-то вроде этого.
– Понятно. Какого он роста?
– Высокого.
– Выше вас?
– Да.
– Выше меня?
– Нет. Мистер Флетчер примерно вашего роста.
– Какого цвета у него волосы?
– Белого.
– Белые волосы? Вы хотите сказать – седые?
– Вот-вот, что-то в этом роде.
– Так все-таки какие, Макс? Постарайтесь вспомнить поточнее.
– Говорю вам, вроде бы белые... седые то есть.
Спросите лучше у Фила, уж он-то знает. Он вообще потрясающе запоминает время, даты и все такое.
Филом звали швейцара, и у него действительно оказалась отличная память на «время, даты и все такое». Это был болтливый одинокий старик, который очень обрадовался возможности поучаствовать в «документальном фильме» про полицейских и воров. Клингу никогда бы не удалось убедить Фила в том, что это самое настоящее расследование, в котором фигурируют мертвая женщина и убийца, и что у полиции есть желание призвать этого негодяя к ответу.
– Да-а, – сказал Фил, – жуткие вещи творятся в этом городе, жуткие. Когда я был мальчишкой, такого не было. Я родился в Саут-Сайд, в таком квартале, что, если ты ходил в ботинках, все считали тебя чистоплюем. И еще мы все время воевали с бандой итальяшек. Швыряли на них с крыш всякий хлам. Кирпичи, яйца, куски железа, а один раз даже тостер – клянусь Богом, однажды мы скинули на них старый тостер моей мамаши. И он – бац! – угодил одному из них прямо по башке. Прямо скажем, не самое подходящее место, а им от этого хоть бы хны. Ничего им от этого не сделается. Но что я хочу сказать: все равно так плохо, как сейчас, не было. Даже когда мы метелили этих макаронников, а они нас, это было... мы делали это ради забавы, понимаете? А что творится сейчас?! Вы заходите в лифт, а там сидит тип, свихнувшийся от наркотиков. Он сует вам под нос пистолет и говорит, что вышибет вам мозги, если вы не отдадите ему все деньги. Думаете, я шучу? А что было с доктором Хоскинсом? Точно такая же история. Приходит он домой в три часа ночи. Макса нет, он в сортир отошел. А в лифте этот тип, Бог его знает, как он забрался в дом, наверное, перепрыгнул с соседней крыши – эти чертовы наркоманы скачут по крышам, что твои горные козлы! И он тычет своей пушкой доктору Хоскинсу прямо в нос, прямо вот сюда, чуть ли не в самую ноздрю, и говорит: «Гони сюда все деньги и наркотики, что у тебя в саквояже». Доктор Хоскинс думает: что за черт, погибать здесь из-за каких-то паршивых сорока долларов и пары пузырьков кокаина? Да подавись ты ими! Он отдал ему все, что тот требовал, и знаете, что сделал этот гад? Избил доктора, да так, что его отправили в больницу и наложили семь швов – этот сукин сын раскроил ему лоб рукояткой пистолета. Пистолетом его бил, представляете? Да что же это такое творится, а? Ей-богу, гнусный город, а особенно этот район. Я еще помню времена, когда можно было вернуться домой в три часа ночи, в четыре... да хоть в шесть утра, и никому не было никакого дела до того, во сколько вы идете домой! Вы могли одеться хоть во фрак или в норковую шубу – какое кому было дело, как вы одеты? Да хоть обвешайтесь драгоценностями и нацепите бриллиантовые запонки – вас никто не трогал. А в наше время? Попробуйте прогуляться по улице, как стемнеет, без добермана на поводке. Посмотрим, далеко ли вы уйдете. Эти наркоманы учуют вас за квартал и нападут из подворотни. В нашем доме было уже много ограблений, и все это дело рук наркоманов. Они залезают в дом через чердак, понимаете? Мы чинили замок на чердачной двери раз сто, и все без толку! Что им эти замки? Только починишь – бац! – и снова дверь нараспашку. А бывает, влезают в окна по пожарным лестницам – кто их остановит? Приходишь на работу, и первое, что узнаешь, – обчистили чью-нибудь квартиру! И считайте, что вам крупно повезло, если они не стянули вашу вставную челюсть из стакана. Не знаю, куда катится этот город! Клянусь Богом! Позор, да и только!
– А как насчет мистера Флетчера? – напомнил Клинг.
– Насчет мистера Флетчера? Уважаемый человек, адвокат. Он приходит домой и что видит? Что его жена лежит на полу мертвая, и скорее всего ее убил какой-нибудь псих-наркоман. Разве это жизнь? Кому это нужно, если уже нельзя спокойно войти даже в собственную спальню? Черт знает что такое!
– В котором часу мистер Флетчер приехал сегодня домой? – перебил его Клинг.
– Около половины одиннадцатого, – ответил Фил.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Знаете, какая у меня память? В нашем доме в квартире 12 "С"живет миссис Горовиц. У нее нет будильника. А может, и есть, да только она разучилась его заводить после смерти мужа. И каждый вечер она мне звонит, чтобы узнать точное время, и просит передать дневному швейцару, чтобы тот позвонил ей утром во столько-то и разбудил ее. Конечно, здесь не отель, но, если старушка просит оказать ей небольшую любезность, как тут откажешь? К тому же она очень щедра под Рождество, которое, кстати, не за горами. И вот сегодня вечером она звонит и спрашивает: «Фил, скажите, пожалуйста, который час?», я смотрю на часы и говорю: «Десять тридцать, миссис Горовиц», и как раз в этот момент у дома останавливается такси и оттуда выходит мистер Флетчер. Миссис Горовиц попросила передать дневному швейцару, чтобы он разбудил ее в семь тридцать. Я пообещал, что передам, а потом вышел из подъезда, чтобы помочь мистеру Флетчеру внести вещи. Поэтому я точно запомнил, в котором часу он приехал.
– Скажите, мистер Флетчер сразу поднялся наверх?
– Конечно. Куда же еще? Не пойдет же он гулять по этому району в такое время. Это было бы примерно то же самое, что прыгнуть за борт в открытом море.
– Ну что ж, большое спасибо, – кивнул Клинг.
– Не за что. – Фил пожал плечами. – Когда-нибудь здесь произойдет еще что-нибудь в этом роде.
* * *
Они стояли, окружив Флетчера с трех сторон, и его ответы повергали всех в изумление. Углами этого треугольника были лейтенант Бернс и детективы Карелла и Мейер. Флетчер сидел на стуле, сложив руки на груди. Он по-прежнему был одет в пальто, шляпу и перчатки, словно с минуты на минуту ожидал, что его отпустят и он снова окажется на улице, где царил лютый мороз. Допрос проходил в маленькой комнатке без окон, а табличка на двери из матового стекла гласила: «Для снятия показаний». Комната была «шикарно» обставлена: длинный дубовый стол образца года этак 1919-го, два стула с прямыми спинками и зеркало в раме, расположенное на стене. Это было так называемое «одностороннее» зеркало: стоя по одну сторону от него, можно было видеть собственное отражение, а находясь по другую – обозревать всю комнату, оставаясь при этом невидимым. Что ж, иногда блюстители закона вынуждены идти на разные уловки. Разумеется, то же самое касается и преступников, но во всем городе не найдется уголовника, который бы с первого взгляда не распознал «одностороннее» зеркало. Часто случается, что задержанные, обладающие чувством юмора, подходят к зеркалу вплотную, дабы выразить свою «любовь и признательность» к наблюдающим за ними с другой стороны полицейским – кто показывает язык, кто корчит рожи... Таким образом проявляется «взаимоуважение», существующее между теми, кто нарушает закон, и теми, кто пытается им в этом помешать. Попасть за решетку всегда неприятно, но если выдается такая возможность, то почему бы не повеселиться напоследок?
Полицейские, окружившие Джеральда Флетчера, были удивлены, но отнюдь не шокированы его откровенностью, если не сказать – грубой прямотой. Правда, одно дело – побеседовать о смерти чьего-то супруга чисто гипотетически и совсем другое – осудить человека на пожизненное заключение. Однако было очень похоже на то, что Флетчер именно к этому и стремился.
– Я ее на дух не выносил, – заявил он.
Мейер удивленно вскинул брови и посмотрел на Бернса, который отреагировал точно так же, посмотрев, в свою очередь на Кареллу. Карелла стоял напротив зеркала. Оттуда на него смотрел высокий мускулистый человек с прямыми каштановыми волосами и карими глазами. На его лице было написано то же самое выражение, что и у Бернса с Мейером.
– Мистер Флетчер, – сказал Бернс, – насколько мне известно, вас ознакомили с вашими правами...
– Я знал их задолго до того, как вы меня с ними ознакомили, – хмуро ответил Флетчер.
– И, как я понимаю, вы согласились отвечать на наши вопросы без адвоката...
– Я сам адвокат.
– Я хотел сказать...
– Я прекрасно знаю, что вы хотели сказать. Да, я согласен отвечать на любые ваши вопросы без адвоката.
– И все-таки, мне кажется, следует напомнить вам о том, что была убита женщина...
– Да, да, да!.. Моя обожаемая, замечательная женушка, – язвительно сказал Флетчер.
– ...что является очень серьезным преступлением...
– ...которое среди прочих правонарушений карается строже всего, – договорил за Бернса Флетчер.
– Совершенно верно, – кивнул тот. Это был голубоглазый крепыш с телосложением бейсболиста из команды «Техасские викинги» и легкой сединой на висках. Кого-кого, а уж Бернса никак нельзя было назвать стеснительным, но тем не менее в присутствии Флетчера он чувствовал себя как-то скованно. Он поправил галстук, откашлялся и посмотрел на коллег, словно прося поддержки. Мейер и Карелла внимательно изучали носки своих ботинок.
– Ну ладно, – пожал плечами Бернс. – Если вы сами понимаете, что делаете, то давайте начнем. Мы вас предупредили.
– Что верно, то верно, предупредили. И не раз. Не представляю только – зачем? Лично я не чувствую себя в опасности. Да, мою жену убили. Кто-то прирезал эту сучку, но это не я.
– Мистер Флетчер, мне очень жаль, но ваши заверения пока что не развеяли наших сомнений, – сказал Карелла, удивляясь, кто это говорит? «Я сам и говорю, – понял он. – Пытаюсь произвести впечатление на Флетчера, сбить с него гонор, чтобы адвокат оставил свой снисходительный тон. Послушайте, – мысленно обратился он к Флетчеру, – ведь я же не тупоголовый фараон, я умный и наблюдательный человек, способный понять ваше нахальство, сарказм и даже вашу злобную радость». Привалившись бедром к исцарапанному столу, Карелла, сложив руки на груди, наблюдал за Флетчером. Когда же до него внезапно дошло, что он неосознанно копирует подозреваемого, он сразу сменил позу и окинул его пристальным взглядом. Флетчер ответил тем же.
– Итак? – прервал затянувшееся молчание Карелла.
– Что «итак», детектив Карелла?
– Что вы на это скажете?
– На что?
– Откуда нам знать, что это не вы ее зарезали?
– Во-первых, – начал Флетчер, – на кухне было открыто окно, а окно спальни разбито – налицо все следы взлома и поспешного бегства. Дверцы буфета распахнуты...
– Вы очень наблюдательный человек, – неожиданно вмешался Мейер. – Вы заметили все это за те четыре минуты, которые вам понадобились, чтобы войти в квартиру, осмотреться и позвонить в полицию?
– Моя работа и заключается в том, чтобы быть наблюдательным, – огрызнулся Флетчер. – Мне за это деньги платят. Но ответ на ваш вопрос будет отрицательный. Я заметил все это уже после разговора с детективом Кареллой, когда он звонил по телефону вашему лейтенанту. Могу также добавить, что живу в этой квартире уже двенадцать лет, и не требуется особой наблюдательности, чтобы заметить, что окно на кухне открыто, а окно в спальне разбито. И уж вовсе не надо быть великим сыщиком, чтобы понять, что мое фамильное серебро украдено, тем более что на полу у разбитого окна спальни валялось несколько серебряных ложек, ножей и половник для супа. Кстати, вы не осматривали переулок под окном? Очень может статься, что ваш убийца все еще там валяется.
– Но ведь ваша квартира находится на втором этаже, – возразил Мейер.
– Потому я и говорю, что он все еще может быть там. – Флетчер усмехнулся. – Со сломанной ногой или разбитым черепом.
– За все то время, что я работаю в полиции, – сказал Мейер, и Карелла вдруг понял, что он тоже старается произвести впечатление на Флетчера, – я ни разу не встречал преступника, который бы выпрыгнул со второго этажа. (Странно, что он не сказал «покинул здание», подумал Карелла.)
– У этого преступника были очень веские основания для таких рискованных действий, – тут же возразил Флетчер. – Представьте, он натыкается на нее в квартире, которую считал пустой, и убивает. Вдруг он слышит, что кто-то открывает входную дверь, и понимает, что не сможет покинуть квартиру тем же путем, каким вошел, – кухня слишком близко от входа. Тогда он решает, что лучше рискнуть сломать ногу, чем угодить за решетку до конца жизни... Как по-вашему, подходит это к тем преступникам, которых вы знали?
– Я знал многих преступников, – невозмутимо сказал Мейер, – и некоторые из них слишком хорошо к себе относились, чтобы пойти на такое. – Он был изрядно смущен, даже несмотря на то, что сумел заставить Флетчера оправдываться. Но этот чертов адвокат умел каким-то образом заставить человека почувствовать себя полным кретином. Мейер погладил ладонью лысину, старательно избегая взглядов Кареллы и Бернса. Почему-то ему казалось, что он их предал. Каким-то непонятным образом удар шпагой, который он намеревался нанести Флетчеру, превратился в жалкое фиглярство с перочинным ножичком.
– Что вы можете сказать про нож, мистер Флетчер? – спросил он. – Вы когда-нибудь раньше его видели?
– Никогда.
– Значит, это не ваш нож? – уточнил Карелла.
– Нет.
– Когда вы вошли в спальню, ваша жена что-нибудь говорила?
Некоторое время все трое молчали, а потом Бернс спросил:
– Что вы думаете?
– Я считаю, что это его работа, – сказал Карелла.
– Почему ты так решил?
– Давайте еще раз проверим.
– Ради Бога, давай проверяй.
– Я считаю, что он вполне мог это сделать.
– Даже несмотря на то, что в квартире есть следы ограбления?
– Именно поэтому.
– Объясни, Стив.
– Он мог прийти домой, увидеть, что его жена ранена – но не смертельно! – и добить ее тем же ножом. В отчете экспертизы говорится, что скорее всего смерть наступила в результате проникающего ножевого ранения брюшной аорты и болевого шока или и того, и другого вместе. У Флетчера было целых четыре минуты, а на такое дело ему бы хватило и четырех секунд.
– Вполне возможно, – согласился Мейер.
– А может быть, мне просто не нравится этот сукин сын, – добавил Карелла.
– Давайте посмотрим, что скажет лаборатория, – подвел итог Бернс.
* * *
На раме кухонного окна, на серебряной ручке ящика буфета и на некоторых предметах серебряного сервиза, разбросанных на полу у разбитого окна спальни, остались четкие отпечатки пальцев. Но куда более важным было то, что несколько отпечатков хорошо сохранилось и на рукоятке ножа. Все они совпадали, а следовательно, принадлежали одному человеку.
Джеральд Флетчер любезно позволил полиции получить набор его «пальчиков», который затем сравнили с присланным Маршаллом Дэвисом из полицейской лаборатории. Отпечатки на оконной раме, на ручке ящика буфета, на столовом серебре и на рукоятке ножа не соответствовали отпечаткам пальцев адвоката.
Впрочем, это еще ничего не доказывало, поскольку, убивая свою жену, он запросто мог надеть перчатки.
Глава 2
В понедельник утром небо над рекой Гарб было голубым и безоблачным. По дорожкам Сильверман-парка, не желая упустить такой необычайно ясный декабрьский день, гуляли молодые мамаши с колясками. Воздух был чистым и прохладным, ярко светило солнце, и почему-то возникало ощущение, что улицы, выходившие к реке, должны были выглядеть в начале века точно так же. Загудел буксир, пронзительно крикнула чайка, проносясь низко над водой. Женщина поправила одеяло на младенце и что-то ласково ему прошептала. У ограды парка стоял полисмен, сцепив руки за спиной, и лениво разглядывал противоположный берег.
В квартире на втором этаже дома № 721 по Сильверман-Овал лишь начерченный мелом силуэт на полу напоминал о том, что вчера вечером здесь лежала мертвая женщина. Обойдя рисунок, Карелла и Клинг подошли к разбитому окну. Ребята из лаборатории аккуратно собрали и упаковали осколки стекла, поскольку, выпрыгивая из окна, взломщик мог оставить на них капли крови или обрывки одежды. Карелла посмотрел сквозь неровное отверстие на узкую асфальтовую дорожку. Расстояние от окна до соседнего дома не превышало четырех метров. Чисто теоретически взломщик мог перепрыгнуть через дорожку, уцепиться за подоконник и залезть в одну из квартир. Но тогда бы это подразумевало предварительную подготовку и расчет, а уж если человек собирается совершить подобный прыжок, то не будет в панике и спешке выбивать закрытые окна. Конечно, квартиру в доме напротив надо проверить обязательно, но все же казалось наиболее вероятным, что взломщик спрыгнул вниз на асфальт.
– Высоко падать, – заметил Клинг, глядя вниз через плечо Кареллы.
– Как по-твоему, сколько здесь?
– Футов тридцать, не меньше.
– Тогда он почти наверняка должен был сломать ногу.
– А может, этот парень акробат.
– Ты думаешь, он протаранил окно головой?
– А как же еще?
– Ну... он мог сначала разбить стекло, а уж потом сигануть вниз.
– Если он знал, что может вляпаться во что-то серьезное, то почему не открыл окно заранее?
Они внимательно осмотрели раму и шпингалет.
– Ничего, если я потрогаю? – спросил Клинг.
– Конечно. Его уже осматривали.
Клинг взялся за рукоятки рамы и потянул ее вверх.
– Тугая, – пожаловался он.
– Попробуй еще разок.
Клинг рванул ручки сильнее.
– Не идет.
– Может, закрашена?
– Наверное, он тоже пробовал открыть окно, а когда не получилось, высадил стекло.
– Да, – согласился Карелла. – Он очень спешил. Флетчер открывал входную дверь, а может, уже вошел в квартиру.
– И тогда этот тип взмахнул сумкой и...
– Какой сумкой?
– Как какой? Должна же у него была быть сумка или еще что-нибудь, чтобы куда-то складывать награбленное.
– Да, наверное. Хотя лично мне кажется, что он не слишком-то опытный вор.
– То есть?
– Он полез сюда без перчаток, оставил отпечатки по всей квартире. Почти наверняка он в этом деле новичок.
– Даже если и так, то у него была сумка. И скорее всего ею-то он и разбил окно. Кстати, это сразу объясняет, почему на полу были разбросаны серебряные ножи и вилки. Когда он понял, что окно просто так не открыть, то разбил стекло сумкой, и при этом оттуда вывалилось кое-что из добычи.
– Очень может быть, – согласился Карелла.
– А потом он пролез в эту дырку и спрыгнул вниз «солдатиком», – продолжал развивать свою теорию Клинг. – Это имеет больше смысла, чем прыгать «рыбкой», правда? Хотя вообще-то, Стив, сначала он почти наверняка бросил сумку.
– Если она у него была.
– Любой громила идет на дело с сумкой. Даже новичок.
– Гм-м, возможно.
– Ну хорошо, если у него была сумка, то он сначала должен был бросить ее вниз и только потом вылезти из окна и повиснуть на подоконнике, прежде чем спрыгнуть, понимаешь? Чтобы ему оставалось лететь вниз как можно меньше.
– Не знаю, Берт, было ли у него столько времени. К тому моменту Флетчер уже должен был войти в квартиру и направляться в спальню.
– А кстати, Флетчер ничего не говорил о звоне стекла?
– Не помню. По-моему, его никто об этом и не спрашивал.
– Надо спросить.
– Зачем? Какая разница, слышал он...
– Не знаю, – пожал плечами Клинг. – Но если вор все еще находился в квартире, когда вошел Флетчер...
– То что?
– Ну, мне кажется, что получается именно так.
– Тогда он должен был находиться в квартире и услышать, как открывается дверь. В противном случае у него хватило бы времени, чтобы спокойно подойти к окну кухни, вылезти наружу и спуститься по пожарной лестнице – тем же путем, каким он и вошел.
– Да, верно, – задумчиво сказал Клинг. – Флетчеру еще повезло. Этот парень мог запросто и его прирезать.
– Знаешь что, давай-ка осмотрим переулок за домом, – предложил Карелла.
* * *
Женщина, случайно выглянувшая из окна цокольного этажа, увидела двух плечистых мужчин в длиннополых плащах и без шляп, расхаживающих взад-вперед по дорожке у задней стены дома. У одного из них были каштановые волосы и слегка раскосые глаза, придававшие ему некоторое сходство с китайцем. Второй – высокий румяный блондин – был моложе, но даже это не делало его менее подозрительным. Мадам без колебаний подошла к телефону и позвонила в полицию.
Карелла и Клинг, не подозревавшие, что кто-то подглядывает за ними в щель жалюзи, к тому моменту закончили обследовать асфальтовую дорожку между домами и теперь рассматривали окна квартиры Флетчера.
– Все-таки падать отсюда высоковато, – сказал Клинг.
– А отсюда, когда смотришь, кажется еще выше.
– Как ты думаешь, где он приземлился?
– Наверное, как раз там, где мы стоим, а может быть, чуть левее. – Карелла, наморщив лоб, оглядывался по сторонам.
– Заметил что-нибудь интересное?
– Да нет, просто пытаюсь кое-что представить.
– Что?
– Предположим, он спрыгнул со второго этажа и ничего себе не повредил...
– Так оно и было. Иначе бы он до сих пор тут валялся.
– Допустим. Но, даже если он ничего себе не сломал, я не могу поверить, что он просто так взял и ушел. – Карелла снова посмотрел на окно. – Слушай, Берт, сдается мне, здесь все сорок футов.
– С каждой минутой становится все больше, – хмыкнул Клинг. – Да нет, футов тридцать плюс-минус несколько дюймов.
– Пусть так. Человек пролетает вниз тридцать футов...
– Если он сначала повис на подоконнике, то скидывай еще десять.