Макбейн Эд : другие произведения.

Колыбельная

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  ---------------------------------------------
  
  
   Эд Макбейн
   Колыбельная
  
   Город на этих страницах — вымышленный. Все персонажи и места действия — выдуманы. Лишь порядок действий полиции основан на установленной методике расследований.
  
  
  
  
   Глава 1
  
  
   Оба детектива имели детей. Юная няня казалась одних лет с дочерью Мейера. Ребенок в кроватке напомнил Карелле его близняшек в младенческом возрасте, что было довольно давно.
   В этом городе большинство управляющих домами в двенадцать выключают отопление, а сейчас уже три ночи. В квартире страшный холод. Детективы, техники, врач — все работают в верхней одежде. Родители ребенка тоже как вошли в дом, так и остались: он — в черном суконном пальто с белым шелковым шарфом поверх воротника; она — в норковой шубке, длинном зеленом шелковом платье и зеленых атласных туфлях на высоком каблуке. Оба оглушены случившимся, лица застыли, только блуждающий взгляд выдает полную неспособность сосредоточиться на чем бы то ни было.
   Праздник, первый день Нового года.
   Тело девушки распростерто в коридоре, на полпути к спальне ребенка, которая расположена в дальнем конце квартиры, рядом с запасным выходом. Следы взлома на оконной раме и подоконнике в детской показывают, каким образом он проник в квартиру. Мобиль [1] с оборванным шнуром лежит рядом с кроваткой...
   Моноган и Монро стоя глядели на мертвую девушку. Низко надвинутые на лоб шляпы, руки в карманах пальто. В департаменте журналистам однажды сказали, что в городе так носят шляпы только люди из отдела по расследованию убийств. Автор шутки сам служил в отделе по расследованию, он острил со знанием дела. В этом городе детективам отдела поручают надзор за следствием. Вот для чего им, вероятно, нужны шляпы: чтобы выглядеть надзирающими и контролирующими.
   Сообщение о двойном убийстве, совершенном этой ночью, поступило на местный участок. Участок Восемьдесят семь. Детективам Мейеру Мейеру и Стиву Карелле... Удачи вам, парни!
   Врач наклонился над телом девушки. Совсем еще подросток. Моноган подумал, сейчас он скажет: причиной смерти является удар ножом.
   Моногана вытащили сюда с вечеринки. Он выпил достаточно, чтобы не утратить чувства юмора, хотя вряд ли в происходящем можно было найти что-то смешное. Мертвая девушка на полу, блузка разорвана, юбка задралась, обнажив бедро, в груди — нож. Кулон — золотая цепочка с украшением из ляпис-лазури, — свернувшейся змейкой лежит рядом. Моноган взглянул на медэксперта и загадочно ухмыльнулся. Монро все это время оставался безучастным.
   — Она мертва, — сказал медэксперт.
   Теперь факт смерти считался установленным.
   — Застрелена, верно? — спросил с ухмылкой Моноган.
   Врач не потрудился ответить ему. Он щелкнул замками чемоданчика, поднялся на ноги и прошел в гостиную, где Карелла и Мейер пытались добиться от потрясенных родителей ответов на кое-какие вопросы.
   — Мы сделаем вскрытие по возможности быстро, — сказал эксперт и пояснил: — Праздники... Пока что можно сказать, что одна зарезана, а другая задушена.
   Мейер поблагодарил его.
   Карелла молча кивнул.
   Он вспомнил, как много лет назад, вставая среди ночи покормить близнецов, он брал одного из кроватки, а другому, лежащему на подушке, помогал свободной рукой, поддерживая бутылочку с соской. При следующем кормлении очередность менялась. Один из близнецов всегда при этом находился у отца на руках.
   ...Мертвый ребенок в спальне в конце коридора.
   — Миссис Холдинг, скажите, пожалуйста, — спросил Мейер, — в котором часу вы вернулись домой?
   Гейл Холдинг — блондинка, голубые глаза, двадцать восемь лет, веки подведены в тон зеленому платью, губной помадой не пользуется — непонимающе взглянула на Мейера.
   — Извините?..
   — В половине третьего, — ответил за нее муж.
   Питер Холдинг. Тридцать два года. Шатен, волосы прямые, небрежно падают на лоб. Узел черного галстука слегка съехал набок. Мертвенно-бледное лицо, в глазах — то же потрясение. Они оба выглядят смертельно раненными.
   — Дверь была закрыта? — спросил Мейер.
   — Да.
   — Вы открыли ее ключом, чтобы войти?
   — Да. Я был пьян, с дверью пришлось повозиться. Но в конце концов я открыл ее.
   — Свет был включен или нет?
   — Включен.
   — Когда вы заметили что-то необычное?
   — Ну, пока... мы... Энни не было в гостиной, когда мы туда вошли. Поэтому я позвал ее... и... и когда я... когда она... не ответила, я подумал, что она, должно быть, с ребенком. И не отвечает, потому что боится разбудить девочку.
   — Что было потом?
   — Я пошел в детскую и... нашел Энни в коридоре. Зарезанную.
   — Не могли бы вы назвать ее фамилию?
   — Флинн. Энни Флинн.
   Это сказала женщина.
   Пришла немного в себя. Осознала, что эти люди здесь для того, чтобы помочь. И надо сказать им все, что требуется. Карелла подумал, что она сейчас начнет кричать.
   Ему очень хотелось оказаться в это время в каком-нибудь другом месте.
   — Вы когда-нибудь приглашали ее раньше? — спросил Мейер. — Эту няню?
   — Да.
   — Она казалась вам надежной?
   — О, да!
   — Никаких проблем с мальчиками или...
   — Нет.
   — Никогда не заставали ее с кем-нибудь, возвращаясь домой?
   — Нет-нет.
   — Потому что подростки...
   — Нет.
   — Какой-нибудь парень, с которым она дружила, или...
   — Никогда ничего такого.
   Все это сказал Холдинг, вернувшийся домой пьяный как сапожник, а минуту спустя оказавшийся достаточно трезвым, чтобы набрать 911 и сообщить об убийстве. И Карелла удивился, почему Холдинг был столь откровенен, чтобы сказать, как он был пьян.
   — Извините меня, сэр, — сказал Мейер, — но... когда вы узнали, что ваша дочь?..
   — Ее нашла я, — ответила миссис Холдинг.
   Внезапно в комнате воцарилось молчание.
   Кто-то рассмеялся в кухне. Там сейчас работали техники. Возможно, один из них только что пошутил.
   — У нее на лице была подушка, — сказала миссис Холдинг.
   И снова тишина.
   — Я убрала ее с лица девочки. Оно было синее.
   Холдинг обнял жену за плечи.
   — Со мной все в порядке, — сказала она.
   Прозвучало резко. Почти как "оставь меня в покое, черт побери!".
   — Когда вы ушли из дому? — спросил Мейер.
   — В половине девятого.
   — Вы сказали, что отправились в гости?
   — Да.
   — Куда именно?
   — Это в нескольких кварталах отсюда. Угол Двенадцатой и Гровера.
   На этот раз говорил Холдинг. Его жена снова умолкла. Вернулось отсутствующее выражение лица. Она опять снимает подушку с лица ребенка. Снова и снова перед глазами белая подушка. Синее лицо девочки как на экране. Мгновение, расколовшее ее жизнь. Снова и снова.
   — Вы звонили домой оттуда? — спросил Мейер.
   — Да, около половины первого. Проверить, как дела.
   — В тот момент все было как обычно?
   — Да.
   — На звонок ответила няня?
   — Да.
   — И она сказала вам, что все в порядке?
   — Да.
   — И с ней, и с ребенком?
   — Да.
   — Ее голос звучал естественно?
   — Да.
   — Не казалось, словно она говорит под принуждением?
   — Нет.
   — У вас не возникло впечатления, что она не одна?
   — Нет.
   — Вы звонили ей после этого?
   — Нет. Я сказал, как найти нас в случае чего, и не было нужды звонить еще раз.
   — Так что последний раз вы говорили с ней в двенадцать тридцать?
   — Да, около этого.
   — И ничто не показалось вам необычным?
   — Ничто.
   — Мистер Холдинг, у кого-нибудь, кроме вас и вашей жены, есть ключи от квартиры?
   — Нет. То есть да. Управляющий, я думаю, их имеет.
   — А кроме него?
   — Нет, больше никто.
   — У няни не было ключей?
   — Нет.
   — Но вы упомянули, что, вернувшись домой, нашли дверь закрытой?
   — Да.
   В коридоре один из техников сказал Моногану, что нож, торчащий в груди девушки, кажется, похож на те ножи, которые можно видеть на полке в кухне.
   — Ладно, ладно, — сказал Моноган и загадочно улыбнулся.
   — Я хотел сказать, — продолжил техник, — что мы здесь нашли все, что...
   — Он хочет сказать, — объяснил Монро Моногану, — будто убийца пришел сюда не со своим оружием, а нож уже был здесь со всеми другими ножами.
   — Я только хотел посоветовать, — не унимался техник, — обратить на это внимание.
   — Это заслуживает очень серьезного внимания, коллега, — кивнул Моноган с важным видом.
   Монро взглянул на него. Напарник впервые заговорил как чистокровный британец. Он обернулся к технику.
   — Майкла вытащили сюда с хорошей вечеринки.
   — Вот почему он выглядит слегка поддатым, — заметил техник.
   — Вероятно, — важно ответил Моноган.
   — Между прочим, я и не знал, что тебя зовут Майкл, — сказал техник.
   — И я не знал, — ответил Моноган и снова загадочно ухмыльнулся.
   — Итак, — вмешался Монро, — похоже, что гость нашел сначала на кухне нож, прикончил няню, а затем ребенка.
   — Или наоборот, — сказал техник.
   — Но его не ножом.
   — Да, ребенка не ножом.
   — Ребенка он кончил подушкой, — подытожил Монро.
   Моноган покачал головой, затем, прищелкнув языком, сказал:
   — Это ужасно. — И заплакал.
   Он плакал потому, что внезапно забыл имя очаровательной черноволосой и черноглазой женщины, которая была на вечеринке, и это показалось ему ужасным. Он плакал еще и потому, что его рука была у нее под юбкой, когда позвонил Монро. А теперь, перепугав его до полусмерти, он вытащил носовой платок и вытер глаза. Монро похлопал Моногана по плечу. Техник вернулся на кухню.
   В квартиру вошли двое санитаров, взглянули на мертвую девушку и спросили у Монро, надо ли оставить нож, торчащий в груди, на месте. Монро посоветовал им спросить офицеров, расследующих это дело. Один из санитаров прошел в гостиную, где Холдинг до сих пор обнимал жену за плечи.
   — Оставить нож в ней или как? — спросил он Кареллу.
   Вот тогда миссис Холдинг и начала кричать.
  
  
  * * *
  
   Было уже четыре часа утра, когда Карелла постучал в дверь квартиры Флиннов. Воротники пальто у детективов подняты. На обоих шарфы и перчатки. Точнее, у Кареллы только одна перчатка, поскольку вторую он перед тем, как постучать, снял.
   В подъезде было не теплее, чем на улице, изо рта шел пар. Похоже, год будет холодным.
   Мейер выглядел более замерзшим, чем Карелла, возможно, потому что был совершенно лыс. И голубоглаз. У Кареллы глаза карие, слегка раскосые, что делало его немного похожим на восточного человека. Оба мужчины высокого роста, но Мейер казался холодным и плотным, а Карелла — теплым и тонким. Это впечатление было обманчивым.
   Они получили у Холдинга адрес Энни и пришли сюда, чтобы сообщить родителям о гибели их дочери. Это достаточно трудно делать всегда, в любой день года. Неестественно, когда родители переживают своих детей, да еще в результате жестокого убийства. Но в новогоднюю ночь! И вот у дверей квартиры Флиннов стоят два незнакомых мужчины в пальто и говорят, что их шестнадцатилетняя дочь мертва, и теперь первый день января, Новый год, навсегда будет для Флиннов годовщиной ее смерти.
   Холдингам вопросы задавал Мейер. Карелла решил, что сейчас его очередь. Он снова постучал в дверь. Постучал сильно и настойчиво.
   — Кто там?
   Голос мужской, слегка испуганный, еще бы, четыре часа утра, и кто-то ломится в дверь.
   — Полиция, — сказал Карелла и подумал, что в этом единственном его слове и заключается известие, с которым они пришли к родителям Энни Флинн.
   — Что вам нужно?
   — Мистер Флинн?
   — Да, и что из этого? Покажите ваш жетон.
   Карелла достал маленький кожаный бумажник, к которому прицеплена его бляха. Он поднес ее к дверному глазку.
   — Пожалуйста, мистер Флинн, не могли бы вы открыть дверь? — попросил он.
   — Минуточку, — ответил Флинн.
   Послышались звуки, которые свидетельствовали о том, что система безопасности городского жителя постепенно стала разблокироваться. Звякнул об пол засов Фокса. Зазвенела, отсоединяясь, цепочка. Щелкнули хорошо смазанные опрокидыватели. Дверь широко распахнулась.
   — Да?
   Перед ними стоял мужчина лет сорока пяти в полосатой пижаме со взъерошенными волосами.
   — Мистер Флинн?
   — Да.
   — Агент Карелла. Восемьдесят седьмой участок. — Карелла показал ему удостоверение и снова жетон. Голубая эмаль на золоте. «Детектив второго разряда» — вытиснено на металле. Ниже номер: 714-5632. «Детектив второго разряда Стивен Луис Карелла» — напечатано в удостоверении, ниже опять номер и еще фотография Кареллы, сделанная в те времена, когда он носил короткую стрижку. Флинн тщательно изучил удостоверение и жетон. «Тянет время, — подумал Карелла. — Он знает, что новости будут плохими. Четыре часа утра, дочери еще нет, он догадывается, что неожиданный визит полиции связан с ней. А может, и не догадывается. Четыре утра — не так уж и поздно для 1-го января».
   Наконец Флинн поднял на них глаза.
   — Да? — спросил он снова.
   Теперь, услышав это коротенькое слово, прозвучавшее вроде бы также, как те «Да?», которые Флинн произнес раньше, Карелла отчетливо понял, что отец все знает, отец подбадривает себя перед тем, как услышать другие слова. Он использует это «Да?» как щит, чтобы заслониться от ужаса, который сейчас наступит.
   — Мистер Флинн...
   — Что случилось, Гарри?
   Позади Флинна в узком дверном проеме появилась женщина.
   Детективы еще не вошли в квартиру. Они стояли перед дверью, в холодном подъезде. В этот момент порог показался Карелле границей между жизнью и смертью. По одну сторону два детектива, принесших леденящую сердце весть о кровавом убийстве, и по другую — мужчина и женщина, теплые после сна, замершие в страшном предчувствии.
   Женщина поднесла руку ко рту. Классический жест. Поза из фильма. «Что случилось, Гарри?» — и рука прижата к губам. На губах нет помады. Волосы такие же рыжие, как и у мертвой дочери. Зеленые глаза. Как ее зовут — Мэгги или Молли? Миссис Флинн стоит позади мужа, длинный халат накинут на ночную рубашку. У Кареллы есть что сказать им.
   — Мы можем войти? — вежливо спрашивает он.
  
  
  * * *
  
   Комната детективов в четверть шестого утра первого января выглядела так же, как и в любой другой день года. Темно-зеленые металлические шкафы вдоль светло-зеленых стен, осыпающаяся слоями краска на стенах. Большое пятно на потолке после протечки. Деревянные столы, подпорченные погашенными об них окурками. В углу комнаты охладитель воды. Умывальник с зеркалом над ним. На стене прямо напротив решетчатого деревянного барьерчика, отделяющего комнату детективов от длинного коридора, висит расписание дежурств. Несмотря на лампы без абажуров, все как будто плавает в тумане. Камера для задержанных пуста. Слышно, как в предутренней тишине отсчитывают минуты большие настенные часы с белым циферблатом. За столом остервенело что-то печатает детектив третьего разряда Хэл Уиллис.
   — Не мешайте мне, — сказал он, едва они вошли в комнату и прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово.
   Уиллис был меньше всех ростом среди сыщиков Восемьдесят седьмого участка. Вьющиеся черные волосы. Согнувшись, как обезьяна шарманщика, он колотил по клавишам, будто его только что выучили новому фокусу. Обе руки так и летали над машинкой. Рапорты, сочиненные Уиллисом, не были шедеврами, но он не знал об этом. Может быть, Хэл и стал бы хорошим адвокатом, если его письменную работу по английскому на вступительных экзаменах кто-нибудь смог разобрать.
   Ни Карелла, ни Мейер не стали беспокоить его.
   У них своих дел хватало.
   И от Холдингов, и от Флиннов они узнали мало существенного. Настоящая работа начнется позже, когда пройдут шок и последующее оцепенение. Но уже сейчас получены некоторые сведения, которые позволяют восстановить во времени цепочку поступков и передвижений Энни Флинн. Начиная с нуля, они надеялись, что однажды узнают достаточно, чтобы собрать все накопленные сведения воедино и выйти на убийцу. Копам тоже иногда везет, Гарольд!
   Карелла сел на краешек стола. Мейер приготовился печатать.
   — Тише вы, оба! — закричал им через всю комнату Уиллис.
   Никто не успел еще сказать ни слова.
   — Восемь вечера, — начал Карелла. — Энни Флинн покинула свою квартиру на Норт-Сайкс, 1124...
   Мейер начал стучать на машинке.
   — ...Она вошла в квартиру Холдингов на Гровер-авеню, 967, в восемь пятнадцать.
   Он подождал, пока Мейер это напечатает.
   — Восемь тридцать вечера. Холдинги оставили Энни одну с ребенком...
  
  
  * * *
  
   Занимался холодный серый рассвет.
   Вечеринка у «Лилэнд и Пайк» длилась всю ночь. Он и Эйлин заканчивали лакомиться яичницей с беконом, когда прозвучал его вопрос — вроде бы в шутку, но с надеждой: «К тебе или ко мне?» И заработал взгляд, говорящий: «Пожалуйста, Берт, не надо об этом во время еды!» Такой ответ он получал в эти дни всякий раз, когда предлагал заняться любовью.
   С тех пор как Эйлин пристрелила в прошлом октябре того помешанного, ее стал отвращать секс и привлекала работа. Необязательно в таком порядке. Она также сказала Клингу, который, как ей казалось, все еще оставался ее второй половиной, что покинет полицию, как только сможет найти работу, где пригодятся ее таланты. Таланты были многообразными — например, способность в мгновение ока обезвредить насильника или уложить матерых убийц одним выстрелом, точнее шестью — столько патронов вмещает барабан служебного револьвера. Первая пуля — в грудь, вторая — в плечо, третья — в спину, остальные — в уже мертвое тело, лежащее на кровати. «Я дала тебе шанс», — снова и снова повторяла Эйлин.
   — Сейчас шанс нужен мне, — сказала она Клингу.
   Он надеялся, что Эйлин имела в виду другое. Он не мог себе представить ее в роли частного детектива, выслеживающего неверных мужей в каком-нибудь захолустном городке, каких много в США. Он не мог представить себе ее где-то в глуши детективом при универмаге, вылавливающим магазинных воришек и карманников. «Я покидаю полицию, — сказала она Клингу. — Покидаю этот город. Этот долбаный город».
   Сегодня вечером они вместе ушли с вечеринки, и он поднялся с Эйлин в ее квартиру выпить еще по чашечке кофе. Нежно поцеловал в щеку. «С Новым годом, Эйлин!» — «С новым годом, Берт!» Грусть застыла в ее глазах. Господи, спасибо за все, что было! За Эйлин, которую он любил. Эйлин была бесстрашным копом до того, как город и порядки, в нем царившие, выжили ее. Он отвернулся, чтобы она не увидела набежавших на глаза слез. Когда Берт вышел на улицу, было еще темно. Но пока он ехал домой по молчаливому пустому городу, на востоке между небоскребами появилась тонкая светлая полоска.
   Он повернул к Конкорду. «Черт побери! Только этого мне и не хватало!» Он увидел четверых мужчин на углу улицы. Трех здоровенных негров и маленького щуплого пуэрториканца.
   Над их головами все еще горел фонарь. Они молча дрались в предрассветном полумраке, естественный свет смешивался с искусственным, трое негров размахивали бейсбольными битами, а маленький пуэрториканец пытался защитить себя голыми руками.
   Кирпичная стена позади него забрызгана кровью. Это серьезно.
   Клинг рванул ручной тормоз и выскочил из машины, пытаясь на ходу расстегнуть кобуру. В голове мелькали правила и инструкции: «Преступления против личности... Обоснованность применения оружия...»
   — Полиция! — заорал он. — Замри!
   Никто не замер.
   Засвистела, вращаясь как лопасть вертолетного винта, едва видимая в предрассветных сумерках бита, нацеленная ему точно в голову. Берт рухнул плашмя на мостовую — мимо! Пока он откатывался, одновременно пытаясь прицелиться, один из негров сильно пнул его по голове. Теряя сознание, он скомандовал себе: «Стреляй!» Расплываются мелькающие силуэты. Кто-то кричит. «Стреляй же!» — повторил он. И нажал на спусковой крючок. Один из негров упал на тротуар. Кто-то снова пнул Берта. Он выстрелил еще раз, зная, что поступает как положено — «применение оружия в целях самозащиты и все такое» — вкус крови во рту — «не с целью ареста» — губы разбиты — «какого черта» — чем-то поперхнулся — «это зуб, о Господи!» — и, взбешенный, снова выпалил, на этот раз вслепую. Он попытался подняться на ноги, но один из негров снова швырнул в него бейсбольной битой.
   Берт сделал шаг в сторону, толстый конец биты прошел в дюйме от его носа, тогда он снова нажал на спуск, взяв прицел слишком высоко — дюймов на пять выше сердца. Пуля попала негру в плечо, завертела его и отбросила к забрызганной кровью стене кирпичного дома, где третий добивал пуэрториканца, опуская на него биту снова и снова — отличная тренировка на углу Конкорд и Доу по отработке подачи.
   — Брось ее! — закричал Клинг, но почему-то этим утром его слова мало на кого действовали. Негр, казалось, был твердо намерен прикончить щуплого пуэрториканца, который сейчас напоминал кучу кровавого тряпья, лежащую на тротуаре.
   — Ты, тупая скотина! — закричал Клинг. — Брось его!
   Негр повернулся. Он увидел дуло пистолета. Увидел здоровенного блондина, держащего этот пистолет. Взглянув в его глаза, мгновенно понял, что оба через секунду взорвутся выстрелом, и бросил биту.
   — Эй, парень, успокойся! — сказал он.
   — Я тебе успокоюсь, сука, — с трудом выдавил из себя Клинг. Отшвырнув негра к стене, он быстро обыскал его и защелкнул наручники на заведенных за спину руках.
   Берт Клинг присел на корточки возле пуэрториканца, истекающего кровью.
   — Я вызову «скорую», — сказал он.
   — Gracias рог nada! — прохрипел в ответ раненый.
   Что на испанском означало: «Спасибо, не стоит!»
  
  
  
  
   Глава 2
  
  
   График событий, предшествовавших двойному убийству, мог быть полностью подтвержден только убитой, Энни Флинн. В любом случае установить удалось следующее.
   Энни Флинн вышла из своего дома на Норт-Сайкс, что в семи с половиной кварталах от дома Холдингов, и в восемь вечера, чтобы доехать до Гровер-авеню, села в автобус (об этом она сама сказала Холдингам). В 8.15 она уже была у них.
   Холдинги вышли из дому ровно в 8.30, приехав к друзьям, живущим в четырех кварталах от них по Гровер-авеню, на такси. Миссис Холдинг не хотела идти пешком даже на такое короткое расстояние из-за длинного платья и каблуков.
   С 8.30 приблизительно до 12.20 ни Холдинги, ни Флинны не говорили с Энни. Как обычно в Новый год, все линии были заняты, и пока отец Энни дозвонился до нее, прошло какое-то время. Он и жена поздравили девушку с Новым годом и поболтали с ней минут пять. Холдинг безуспешно звонил домой в это же время. Около половины первого он наконец поздравил Энни с Новым годом, узнал, что с ребенком все в порядке, и положил трубку. Ясно, что в половине первого ночи Энни еще была жива. Через два часа, когда Холдинги вернулись домой, живой ее уже никак нельзя было назвать. Звонила ли куда-нибудь Энни Флинн, звонил ли кто-то ей — как это часто бывает с нянями на работе — узнать было невозможно. Телефонная компания не ведет учет местным звонкам.
   Официально рабочий день Мейера и Кареллы закончился полчаса назад, но...
   Произошло убийство, поэтому они снова надели пальто, перчатки, закутались в шарфы и вернулись в дом, где живут Холдинги. Время — десять минут девятого. На этот раз их работа заключалась в том, чтобы стучать в двери и поднимать с постели людей. Очень скучно и утомительно. Ни одному копу не нравится такое занятие. Так же, как ни одному копу не понравится схватить пулю в перестрелке, но если есть выбор, многие хорошую потасовку предпочли бы этой работенке, при которой требуется задавать одни и те же вопросы по сто раз.
   За единственным исключением, все, кто проживал по адресу Гровер-авеню, 967, и был разбужен детективами, хотели бы знать — неужели необходимо задавать подобные вопросы в такую рань? Знают ли господа детективы, что на календаре сегодня первое января? Так ли уж трудно сообразить, что многие вчера (точнее сегодня) поздно легли спать? Неужели нельзя подождать хотя бы до полудня? За единственным исключением, все в доме были потрясены, узнав, что девочка Холдингов и ее няня убиты этой ночью. Они могли бы понять, если что-то в таком роде случилось в пригороде, но здесь! Ведь дом на охране и все такое? За единственным исключением, все опрошенные не слышали и не видели ничего необычного в промежуток времени между половиной первого и половиной третьего. Многих вообще не было дома в это время, другие легли спать почти сразу же после полуночи. За единственным исключением.
   — Вы немного поздно, не правда ли? — спросил их открывший дверь мужчина.
   — Что вы имеете в виду? — опешил Мейер.
   — Да весь этот спектакль прошлой ночью, — включилась в разговор жена. — Здесь был целый полицейский департамент!
   — Два копа в форме и детектив, — уточнил мужчина.
   В противоположность другим жильцам, поднятым с постели и потому встречавшим сыщиков в пижамах и халатах, Уигеры — так написано на дверной табличке — были полностью одеты для утренней пробежки по парку, и плевать им на то, что случилось ночью.
   — Что все-таки стряслось ночью?..
   — Нас ограбили, вот что, — сказала жена.
   Ширли Уигер. Брюнетка, лет около тридцати, прекрасно выглядит, одета в серый тренировочный костюм с эмблемой университета штата Мичиган, красные кроссовки «Рибок». Копна черных волос, на голове красная повязка. Ясные карие глаза. Рот как у Кэрли Симон. Она великолепна, хорошо это знала, и держалась соответствующим образом. Как артистка стриптиза.
   — Мы вернулись домой около половины второго, — сказала она. — Грабитель как раз вылезал через окно из комнаты, где стоит телевизор. Вообще-то сейчас это у нас вторая спальня.
   Когда она произнесла слово «спальня», ее глаза расширились. Казалось, ей доставляло удовольствие наблюдать события изнутри. Хотя при этом, как большинство порядочных горожан, она путала кражу с ограблением. В отличие от уличного воришки или жулика любой другой специализации, который без запинки может перечислить статьи уголовного кодекса, относящиеся к каждому виду преступлений, и полагающиеся за них максимальные сроки. Точь-в-точь как полицейский. В этом бизнесе тоже пригодится тетрадь для записи счета, чтобы знать, что представляет собой каждый игрок.
   — Мы сразу же позвонили в полицию, — сказал Уигер.
   — Они были здесь через три минуты, — добавила Ширли. — Два копа в форме и детектив — маленький кудрявый парень.
   «Уиллис», — подумали оба.
   — Детектив Уиллис? — спросил Карелла.
   — Да, точно!
   — Должно быть, услышал сообщение по рации в машине, — предположил Мейер.
   Карелла согласно кивнул.
   Департамент полиции в этом городе — большая организация, если принимать во внимание тот факт, что количество полицейских приближается к двадцати восьми тысячам. Даже внутри одного участка не всегда можно проверить, имеет ли одно дело что-то общее с другим. Возможно, Уиллис во время обычного патрулирования своего сектора принял по рации шифрованное сообщение 10-21, произошла кража. Они догадались, что он принял сигнал и, сэкономив время, не стал передавать информацию в участок. Рапорт, который Уиллис так яростно печатал, когда Мейер и Карелла вернулись на работу, мог быть о краже в квартире Уигеров. Они не сказали ему тогда, что на Гровер-авеню, 967, произошло двойное убийство. А он не сказал им, что расследует кражу по тому же адресу. Никто не спросил и никто не рассказал. Так можно заблудиться в трех соснах.
   — Так что случилось? — спросила Ширли. — Вам нужно что-то уточнить?
   Они рассказали ей, что случилось.
   Казалось, Ширли не очень потрясло услышанное. Ее больше интересовало, что предпримет полиция, чтобы вернуть кольцо с рубином, которое Чарли купил ей в подарок во время их медового месяца в Калле-ди-Вольпе на острове Сардиния. И еще ее волновала судьба нового видеомагнитофона «Кенвуд», купленного Чарли в этом году на Рождество.
   — Ах да, уже в прошлом году, правильно? — сказала она и звонко рассмеялась. Она хотела знать, как долго продлится беседа, потому что ей уже жарко в спортивном костюме.
   Карелла объяснил — на все вопросы о возвращении похищенного должен ответить детектив Уиллис, а ему и его напарнику хотелось бы побольше узнать о типе, которого они видели вылезающим в окно...
   — Да, на пожарную лестницу, — вставила Ширли.
   ...потому что кража здесь, на шестом этаже, может быть каким-то образом связана с двойным убийством, совершенным двумя этажами ниже.
   — О-о, — протянула Ширли.
   — Да, — ответил Мейер.
   — Тогда вы не будете против, если я сниму свитер, — спросила она, — потому что здесь в самом деле очень жарко.
   Не дожидаясь разрешения, в котором она не очень-то и нуждалась, Ширли стянула через голову тренировочный свитер, представив на всеобщее обозрение широкие красные подтяжки и тонкую белую футболку. Лифчика под футболкой не было. Она скромно улыбнулась.
   — Так было около половины второго, — спросил Карелла, — когда вы вернулись домой?
   — Да, — робко вымолвила Ширли. Теперь, полураздетая, она играла роль монахини из маленького монастыря в горах Швейцарии. Ее муж все еще был в «аляске» и, хотя тоже начал покрываться испариной, упорно не снимал ее. Возможно, он решил, что таким образом сможет заставить детективов поторопиться с окончанием беседы. Он даст им понять, что хочет смотаться отсюда к черту, то есть в парк. Тонко намекнет, что ему нет дела до ребенка, которого придушили двумя этажами ниже. Как и до ее няни. А до чего ему есть дело, так это до его похищенного пальто верблюжьей шерсти, которое было куплено у Ральфа Лорена больше чем за штуку.
   — Вы говорите, взломщик был в спальне и вылезал в окно, когда вы вошли...
   — Да, грабитель, — сказала Ширли, — с моим видеомагнитофоном под мышкой.
   — Как он выглядел? — спросил Мейер. — Вы хорошо его рассмотрели?
   — О, да, — вздохнула Ширли. — Он обернулся и посмотрел на нас.
   — Когда мы вошли в спальню, — уточнил Уигер.
   Карелла уже достал блокнот.
   — Он был белый? Черный? Испанского типа? Восточного?
   — Белый.
   — Возраст? Хотя бы примерно...
   — Восемнадцать — девятнадцать.
   — Цвет волос?
   — Блондин.
   — Глаза?
   — Не заметила.
   — Я тоже.
   — Как вы думаете, какого он был роста?
   — Трудно сказать. Он же согнулся, когда вылезал из окна...
   — Вы можете оценить его телосложение?
   — Он очень худой.
   — Он был одет во все черное, — вмешалась Ширли, — а в черном все кажутся тоньше.
   — Все равно худой, — настаивал Уигер.
   — Лицо бритое или была борода, усы?
   — Усы.
   — Усики.
   — Точнее, чахлые усы. Знаете, это был совсем мальчишка.
   — Как будто он их только начал отращивать. — Но все же пушистые усики?
   — Да, да, именно такие.
   — Вы говорили; что он был одет в черное...
   — Черная кожаная куртка, — сказал Уигер.
   — Черные джинсы.
   — И кеды.
   — Кеды белые.
   — И мое пальто, — добавил Уигер.
   — Ваше... что?
   — Мое пальто из верблюжьей шерсти, которое Ширли купила мне у Ральфа Лорена за тысячу сто баксов.
   «Ну и пальтишко же это должно быть!» — подумал Мейер. Карелла подумал то же самое. Свою первую машину он купил как раз за тысячу сто долларов.
   — Какого цвета пальто? — спросил Мейер.
   — Я же сказал. Верблюжья шерсть. Рыжеватое.
   — И он надел его поверх черной кожаной куртки?
   — Да.
   — А из-под пальто черные брюки?
   — Да, только кеды белые.
   — Было что-то у него на голове? — спросил Мейер.
   — Нет.
   — Вы ему что-нибудь сказали?
   — Да, я закричал: «Сними мое пальто, паршивый ворюга!»
   — А он что-нибудь вам сказал?
   — Он сказал: «Если вызовешь копов, я вернусь!»
   — Очень жутко было, — сказала Ширли.
   — Он направил на нас пистолет, — добавил Уигер.
   — У него был пистолет? — заинтересовался Карелла.
   — Да, он достал его из кармана.
   — Я очень испугалась.
   — Поэтому я сразу же вызвал полицию, — сказал Уигер и в подтверждение своих слов кивнул.
   — Вы думаете, он вернется? — спросила Ширли.
   Карелла подумал, кого она изображает сейчас? Вероятно, жертву будущего изнасилования.
   — Вряд ли, — ответил он.
   — Детектив Уиллис вылезал на пожарную лестницу? — спросил Мейер.
   — Да, он осмотрел ее. — Вы не знаете, нашел ли он там что-нибудь?
   — Ничего, принадлежащего нам, это уж точно, — подвела итог беседы Ширли.
  
  
  * * *
  
   Когда в полдень, точнее десять минут первого в квартире Уиллиса зазвонил телефон, хозяин лежал в постели с бывшей проституткой. Он спал крепко, но телефонный звонок разбудил его, и, нащупав трубку, он снял ее. Всегда, когда звонил телефон, Уиллису казалось, что сейчас он услышит голос какого-нибудь инспектора из Буэнос-Айреса, который скажет ему, что полиция Аргентины нашла след одного убийства, ведущий в Айсолу, и потребует выдачи женщины по имени Мэрилин Холлис. И каждый раз, когда звонил телефон, Уиллис начинал потеть, даже если спал. Сейчас он тоже начал потеть.
   Очень немногие в участке знали, что Мэрилин Холлис отбыла в мексиканской тюрьме срок за перевозку марихуаны и что когда-то она была нью-йоркской проституткой. Уиллис, конечно, знал. Знал лейтенант Бернс. И знал Карелла. Но только одному Хэлу Уиллису было известно, что в Аргентине она убила своего сутенера.
   — Алло, Уиллис слушает.
   — Хэл, привет, это Стив.
   — Привет, Стив. — Уиллис облегченно вздохнул.
   — У тебя найдется минутка?
   — Конечно. Что случилось?
   — Эта кража, на которую ты выезжал ночью...
   — Ну-ну, дальше...
   Мэрилин что-то промурлыкала во сне и перевернулась на другой бок, лицом к нему.
   — Мы работаем над двойным убийством в этом же доме.
   — Ну, парень, повезло тебе!
   — Оно произошло где-то между половиной первого и половиной третьего.
   — А моя кража — в половине второго.
   — Так нам Уигеры и сказали.
   — Как тебе понравились ее сиськи? — хмыкнул Уиллис и тут же издал стон: локоть Мэрилин воткнулся ему под ребро.
   — Не обратил внимания, — ответил Карелла.
   — Да ну, в жизни не поверю!
   — Уигеры сказали нам...
   — Кому это «нам»? — Мне и Мейеру... что ты немного повозился с пожарной лестницей.
   — Ну да, немного.
   — Нашел что-нибудь?
   — Пузырек крэка [2] .
   — И все?
   — Ну, было еще несколько размазанных «пальчиков» на подоконнике, там, где он работал фомкой. Я позвонил в участок, чтобы прислали автобус с техниками, но никто так и не показался. Чего там, Стив, это же мелкая кража!
   — Но если она связана с убийством...
   — Тогда, конечно, они для тебя перевернут весь этот паршивый городишко.
   — Ты не против, если я им позвоню?
   — Звони, звони. У меня появится повод еще разок взглянуть на Ширли.
   Мэрилин легонько шлепнула его.
   — Ты уже зарегистрировал свой рапорт?
   — Возможно, он еще лежит у Пита на столе.
   — Могу я взглянуть на него?
   — Да, конечно. Будут новости, скажешь мне, о'кей? Если я поймаю ворюгу, запросто получу второй разряд.
   — Пока можешь не напрягаться, — усмехнулся Карелла.
   — Желаю удачи, — сказал Уиллис и повесил трубку.
  
  
  * * *
  
   Если вы живете в Айсоле и вашу квартиру обчистили, полиция, пожалуй, пришлет команду техников, чтобы поискать отпечатки пальцев. Конечно, если украли уж очень много. Дюжину собольих шуб, драгоценности, облигации, которые легко продать, деньги и прочее. На мелкие кражи, а их, естественно, большинство, бригада никогда не выезжает. И это вовсе не из-за нерадивости. Почти сто двадцать пять тысяч краж зарегистрировано в городе в прошлом году. В штатном же расписании числятся всего один лейтенант, шесть сержантов и шестьдесят три детектива.
   К тому же эти люди нужны для расследования убийств, поджогов, изнасилований, которых в городе с избытком.
   Поэтому на ваш вызов явится обычный офицер полиции, который скажет — придет детектив и вы должны ждать его завтра или чуть позже. Что в общем-то нормально. Конечно, если детектив не загружен под завязку. Тогда он может явиться через неделю или даже две после кражи. Сыщик возьмет у вас список похищенного и честно предупредит, что если полиция не схватит вора с поличным во время следующей кражи или при попытке сбыть похищенное, то вероятность найти его или ваши вещи очень мала. И вздохнет по старым добрым временам, когда копы уважали домушников.
   — Да, да, были времена, когда квартирные воры считались аристократами преступного мира. Но это было уж очень давно! В наше время большинство квартирных воров — это просто наркоманы, которым не хватает на дозу. Обычно они залезают в квартиру через окно, зная, что звук бьющегося стекла не разбудит соседей. Даже начинающий воришка не вляпается при этом в дерьмо. Подумаешь, разбил оконное стекло кирпичом, завернутым в посудное полотенце, выбил торчащие осколки молотком, залез внутрь и делай свои делишки, а потом быстренько сматывайся и бегом к ближайшему скупщику краденого (который зачастую и снабжает тебя наркотой).
   У него ты получаешь честно заработанные десять процентов от стоимости похищенного. Пытаться сдать свою добычу в ломбард или в комиссионку может только дилетант. Даже двенадцатилетний мальчишка, только начавший баловаться крэком, прекрасно знает, что копы рассылают списки похищенного во все ломбарды и комиссионные города. И если тебе придет в голову понести туда паленое барахло, это значит только одно — что ты редкостный придурок. Или тебя так ломает, что не можешь ждать ни минуты. Ну, и последний вариант — а не прилетел ли ты, парень, только что с Марса?
   Так что шансов раскрыть кражу у Уигеров было немного. Особенно если принять во внимание, что похищено-то всего три вещи: кольцо с изумрудом, купленное в Италии за две тысячи (что дает представление о качестве изумруда), видеомагнитофон (на распродаже у «Сирса» он стоит двести сорок девять монет) и чертовски дорогое пальто, которое тем не менее всего лишь пальто и более ничего. В городе, переполненном наркоманами всех мастей, в городе — столице американского наркобизнеса, стоимость похищенного при средней краже, правда, меньше, но ничто из утраченного Уигерами не стоило ни перестрелок на улицах, ни погонь с сиреной и мигалкой, ни автобуса с экспертами. Не мчаться же сломя голову на место кражи, спаси Господи, когда людей убивают каждый день и везде, Господи, спаси!
   Все это было так до звонка Кареллы, сообщившего, что по тому же адресу произошло двойное убийство, и одна из жертв — шестимесячная девочка.
   В какой-нибудь частной фирме, если босс потребует немедленно представить ему материалы по проблеме, такой же важной, как убийство, на следующее утро на его столе будет лежать рапорт. В двести двадцать страниц. А иначе могут полететь головы! Но ведь это бизнес, а не государственная служба! Поэтому учитывая, что Новый год пришелся на воскресенье, а понедельник официально считается нерабочим днем, Карелла и Мейер надеялись, что к концу недели — может быть — они получат из отдела отпечатков пальцев ответ на свой запрос. Если один из сорока трех экспертов, получающих зарплату в этом отделе, займется отпечатками пальцев, обнаруженных на подоконнике квартиры Уигеров, а потом сверит с «пальчиками» на рукоятке ножа, которым была зарезана Энни Флинн, по картотеке бюро идентификации, тогда все они смогут убраться в отпуск. Предположим, на озеро Комо.
   Утром во вторник, на третий день после Нового года, Мейер и Карелла имели долгий разговор с родителями Энни. Гарри Флинн работал биржевым маклером в одной из фирм Старого города. Стены квартиры были увешаны картинами — хозяин посвящал живописи все свободное время, пытаясь спастись от однообразия, царившего на работе. Его жена Элен (а не Молли или Мэгги) была секретарем президента фирмы, производящей готовую одежду; она назвала ее, но ни Мейер, ни Карелла о такой не слышали. Стрелки часов в гостиной показывали десять.
   Флинны собирались на похороны. Он был в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. Жена — в скромном платье, черных туфлях на низком каблуке и в очках с затемненными стеклами.
   Детективы сели, не зная, куда пристроить шляпы. Флинны показали им, где вешалка.
   — Скотт Хэндлер, — произнес Флинн.
   — Ее приятель, — пояснила жена.
   — Был им, во всяком случае.
   — До Дня благодарения.
   — Энни порвала с ним, когда он приехал домой на праздники. — Долго они праздновали День благодарения.
   — Тогда она и поссорилась с ним.
   — Приехал домой... откуда? — вставил свой вопрос Карелла.
   — Из Мэна. Он там учится в частной школе.
   — А сколько ему лет? — поинтересовался Мейер.
   — Восемнадцать, — ответила миссис Флинн. — Он заканчивает Академию Прентисса в Карибу, штат Мэн. Это недалеко от канадской границы.
   — Они дружили с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать, — добавил ее муж.
   — И вы говорите, что она дала парню отставку в ноябре?
   — Да. Сказала мне, что должна была это сделать, — кивнула миссис Флинн. — Сказала, что переросла его. Вы можете себе представить? Ей шестнадцать, а она кого-то переросла.
   Миссис Флинн замолчала. Муж взял ее за руку.
   — Звонил сюда днем и ночью, — продолжала миссис Флинн, — рыдал в трубку каждый раз, когда слышал, что Энни не хочет говорить с ним. Вместо нее он беседовал со мной. Часами. А ведь штат Мэн неблизко. Хотел узнать, чем провинился, из-за чего она порвала с ним. Даже я чувствовала себя виноватой.
   — Он приехал снова как раз перед Рождеством, — сказал Флинн.
   — Домой, на праздники.
   — Пришел сюда, а дверь открыла Энни.
   — Мы были в задней комнате, смотрели телевизор.
   — Просил ее объяснить, что он плохого сделал. Говорил то же, что моей жене по телефону. «Что я сделал не так? Ну что я сделал не так?» Снова и снова.
   — Энни сказала, что между ними все кончено...
   — Сказала, что не хочет, чтобы он приходил сюда, еще...
   — ...сказала, что не желает больше иметь с ним ничего общего.
   — Тогда он повысил голос.
   — Начал кричать.
   — Хотел узнать, не замешан ли здесь другой парень.
   — Мы были в соседней комнате и слышали все это.
   — Мы не могли расслышать, что сказала Энни.
   — Но он сказал...
   — Скотт.
   — Он сказал: «Кто он?»— И тогда Энни сказала что-то еще...
   — Мы не могли разобрать, что именно, она стояла к нам спиной...
   — Тогда он закричал: «Кто бы он ни был, я убью его!»
   — Скажи им, Гарри, что он еще сказал.
   — Он сказал: «Я убью вас обоих!»
   — Он произнес именно эти слова? — переспросил Карелла.
   — Да, именно так, точь-в-точь.
   — Вы знаете его адрес? — спросил Мейер.
  
  
  * * *
  
   Матери Скотта Хэндлера где-то под пятьдесят. Она была элегантно одета в это утро, готовясь выйти из дому для встречи с клиентом. Миссис Хэндлер работала дизайнером по интерьеру. Она казалась очень похожей на Гленн Клоуз в «Роковом влечении». Мейер решил, что если б он был женщиной, то ни за что на свете не хотел бы походить на героиню этого фильма. Если б он даже был кудрявой блондинкой, то молил бы судьбу распрямить волосы и покрасить их в черный цвет, лишь бы его не сравнивали с этой дамой. К счастью, Мейер был лыс и не походил на Гленн Клоуз ни в малейшей степени. С другой стороны, и у миссис Хэндлер были свои проблемы. Например, эта леденящая кровь улыбка.
   — Мой сын сегодня утром уехал в Мэн, — сказала она.
   — Вернулся в школу? — поинтересовался Мейер.
   — Да, — кивнула миссис Хэндлер, от выражения любезности на ее лице волосы вставали дыбом. Хорошо, что у Мейера вообще не было волос.
   — В Академию Прентисса? — включился в разговор Карелла.
   — Да.
   — В Карибу, штат Мэн?
   — Да. А зачем он вам нужен? Это не связано с той маленькой ирландочкой?
   — Кого вы имеете в виду? — спросил с невинным видом Мейер.
   — Ту, что убили в новогоднюю ночь. Вы знаете, он порвал с ней несколько месяцев назад.
   — Да, мы знаем это, — улыбнулся Карелла.
   — Если вы здесь только потому, что Скотт когда-то встречался с этой...
   — Мы хотим задать ему несколько вопросов. — Наверное, где он провел новогоднюю ночь?
   Опять зловещая усмешка.
   — А вы знаете, где он ее провел? — спросил Карелла.
   — Здесь. У нас собралось много гостей. Скотт был дома.
   — Всю ночь?
   — Всю ночь.
   — Во сколько началась вечеринка?
   — В девять.
   — А закончилась?
   Она помедлила с ответом. Совсем небольшое замешательство, но оба детектива отметили это. Они догадались, что миссис Хэндлер пытается вспомнить, читала ли она в газетах что-нибудь о промежутке времени, в течение которого была убита Энни Флинн. Определенно не читала, потому что это было маленькой тайной, которую детективы держали при себе. Но ее замешательство подсказало им, что Скотт не был дома всю ночь. Если был вообще.
   Наконец она выбрала самое подходящее, на ее взгляд, время для завершения торжественной процедуры прощания со старым годом.
   — В четыре утра.
   — Поздновато, — улыбнулся Мейер.
   — Не очень, — пожала она плечами и вернула ему улыбку. Лучше бы не возвращала.
   — У нас все, большое вам спасибо, — сказал Карелла.
   — Хорошо, — ответила она и посмотрела на часы.
  
  
  * * *
  
   В среду четвертого января обе жертвы были преданы земле.
   Детективы на похоронах отсутствовали.
   Они висели на телефоне, пытаясь дозвониться в Академию Прентисса в Карибу, штат Мэн. Удалось связаться с профессором Такером Лоуэри — преподавателем английского языка. Он был куратором Скотта Хэндлера. Они предпочли бы поговорить с самим Скоттом — в конце концов для этого и звонили. У обоих детективов под куртками были свитера. В городе очень холодно, но в Карибу, штат Мэн, еще холоднее. Профессор сообщил им, что сейчас тридцать градусов ниже нуля. По Фаренгейту. И сильный снегопад. Карелле показалось, он слышит завывание ветра в трубке. Детектив твердо решил, что если его сын захочет когда-нибудь поступить в Академию Прентисса, то он скорее посоветует ему выбрать школу на обратной стороне Луны.
   И дочери тоже. При условии, что Академия начнет когда-либо принимать девочек, которые, правда, будучи представительницами более чувствительного пола, вряд ли захотят ехать туда, где температура опускается на тридцать градусов ниже нуля.
   — Я не знаю, где Скотт, — сказал Лоуэри. — Он должен вернуться сюда только к девятому числу. К понедельнику.
   — Извините, я чего-то не понимаю! — удивился Карелла.
   — Да?
   Карелла представил себе собеседника — в твидовом костюме, лицо приятное, бородат, веселые карие глаза, он находит нечто странное и смущающее в том, что два детектива из далекого большого города звонят сюда, в тихий Мэн.
   — Вы говорите, занятия в классах начнутся только в понедельник? — переспросил Карелла.
   — Так оно и есть.
   — Но миссис Хэндлер сказала, что ее сын уехал в школу...
   — Мать Скотта?
   — Да. Мы разговаривали с ней вчера утром, и она сообщила нам об этом.
   — Она ошиблась, — твердо сказал Лоуэри.
   «Или соврала», — вздохнул про себя Карелла.
  
  
  * * *
  
   Пуэрториканца звали Хосе Геррера.
   Из носа и рта у него торчали пластиковые трубки искусственного питания и дыхания, большую часть лица закрывали бинты. Одна рука закована в гипс. Клинг посетил клинику, чтобы узнать, когда парень сможет выписаться. Ему посоветовал — причем настойчиво — приехать сюда Артур Браун, один из чернокожих детективов участка.
   Браун сказал: "Берт, ты ухлопал двоих. Оба негры. В наше время коп, который застрелит негра, сильно рискует по уши вляпаться в дерьмо. Полицейский может перестрелять семнадцать почтенных китайских торговцев, сидящих на лавочке в парке, — одного за другим, по очереди, — и никто бровью не поведет. Тот же полицейский видит негра с «магнумом» калибра 0,357 в руке, выходящим из банка, в котором только что взял пятьдесят штук из сейфа, пристрелив кассира и еще человека четыре. И если вот тут, не дай Бог, коп начнет пальбу, тут же немедленно соберется митинг протеста. Посыплются проклятия и обвинения в расовой дискриминации и полицейской жестокости.
   Вообще-то, Берт, хотел бы я посмотреть, если в один прекрасный день мне придется пристрелить черного, что тогда запоют борцы за равноправие, которых так много в этом благословенном городе! А пока, приятель, я бы тебе посоветовал быстрее смотаться в госпиталь и поговорить с парнем, у которого выбивали мозги на том углу. Постарайся получить у него подтверждение, что ты не нарушил инструкций департамента по применению оружия. Это тебе мой совет".
   — ...Пошел ты, козел, — сказал Клингу Геррера.
   Из-под бинтов голос его звучал приглушенно, но тем не менее вполне отчетливо.
   От неожиданности Клинг захлопал глазами.
   — Я же тебе спас жизнь. — Ничего умнее ему в голову не пришло.
   — Кто тебя просил это делать?
   — Но эти парни...
   — Эти парни так и так меня грохнут. Вот чего ты добился...
   — Они чуть не грохнули меня самого! — Клинг начал сердиться. — Они выбили мне чертов зуб!
   — В следующий раз не будешь подставлять рожу.
   Клинг снова заморгал.
   — Так вот что я получаю вместо благодарности! Я спасаю твою паршивую жизнь...
   — А ты знаешь, как меня здесь мучают? — сказал Геррера. — Если бы я дал им убить себя, то сейчас так не мучился. А все из-за тебя.
   — Из-за меня?
   — Ну да. А ты как думал? Я выползаю из госпиталя, и через минуту они меня кончают. Хоть бы на этот раз тебя рядом не было. Тогда уж, я надеюсь, они не промахнутся.
   — Некому тебя кончать, — заявил Клинг. — Успел смотаться только один из них.
   — Ну и что? — спросил Геррера. — Ты не знаешь этих людей. Не представляешь, как они работают.
   — Ну так расскажи. — Ха, большой храбрый коп знает все на свете в натуре. Ни хрена ты не понимаешь... Эти люди меня убьют, можешь быть уверен.
   — А почему они должны тебя убить?
   — Иди у них спроси. Ты ж герой! Поболтай с тем, кого, ты повязал, он тебе расскажет.
   — Но раз уж я здесь, почему ты не поможешь мне сэкономить время?
   — Пошел ты к черту, козел! — сказал Геррера.
  
  
  
  
   Глава 3
  
  
   Отдел отпечатков пальцев выдал свое заключение в четверг утром. Тем же утром Мейер и Карелла ознакомились с рапортами полицейской лаборатории и отдела медицинской экспертизы. Это был своего рода рекорд. Заключения появлялись как кролики из шляпы фокусника. Все детективы участка были преисполнены удивления и зависти. Коттон Хейз, на котором висела пара краж, поинтересовался, нельзя ли использовать убийство Холдинг — Флинн для того, чтобы заставить экспертов сделать кое-что и для него. Хейз выглядел разъяренным, когда задавал этот вопрос. Может, потому, что был крупным мужчиной с волосами ярко-рыжего цвета. Только на левом виске после того, как его ударили в это место ножом, появилась седая прядь. Эта прядь придавала ему еще более грозный вид, совсем как у мстительного создания Франкенштейна. Ничуть не смущаясь, Уиллис посоветовал Хейзу завести свое собственное двойное убийство. Лаборатория сообщала, что следы взлома на окне у пожарной лестницы и подоконнике в квартире Уигера на 6-м этаже не совпадают со следами взлома в квартире Холдингов на 4-м этаже. Лаборатория сообщала также: найденный на полу в детской комнате шнур от мобиля идентичен тому, который привязан к крючку в потолке над кроваткой ребенка, что позволяло сделать вывод — мобиль первоначально висел над кроваткой, но его сорвали.
   Он был сделан из металлических трубок, раскрашенных в красный и синий цвет. Когда одна секция соприкасалась с другой, раздавался звук, похожий на звон колокольчиков. Ни на одной секции отпечатков пальцев не нашли. Еще лаборатория сообщила — на теле Энни Флинн и ее одежде найдены волосы. Они принадлежали мужчине.
   Отдел медицинской экспертизы докладывал, что в вагине Энни Флинн обнаружена свежая семенная жидкость.
   Подверглась ли она насилию? Эксперты не могли ответить определенно. Порванная блузка девушки указывала на вероятность изнасилования с последующим убийством. Но...
   Здесь было серьезное «но».
   Медицинский эксперт обращал внимание на следующие обстоятельства. В течение нескольких минут после того, как женщина при половом акте достигает оргазма, сперматозоиды проникают через вагину в фаллопиевы трубы и матку. В момент вскрытия — а оно началось через полчаса после того, как тело Энни Флинн привезли в морг — проникновение сперматозоидов было хорошо выраженным и указывало на то, что девушка не только участвовала в половом акте, но и испытала оргазм.
   В отсутствие оргазма, что обычно при изнасиловании, распространение сперматозоидов занимает как минимум шесть часов. Эксперт не исключал полностью изнасилования. Он лишь указывал на то, что девушка, очевидно, достигла оргазма. Далее он отметил, что образцы спермы посланы в лабораторию для идентификации, классификации и последующего сравнения с изоагглюнативными группами в крови обвиняемого.
   «Помоги, Господи!» — подумал Мейер.
   Отдел отпечатков пальцев сообщил, что единственно четкие «пальчики» на ручке ножа принадлежали Энни Флинн. Были там и чужие, но они слишком смазаны, чтобы определить дактоформулу. В квартире Уигеров отдел занимался розыском «по холодному следу». Никаких исследований. Никаких имен для проверки. Ничего, кроме «пальцев», найденных на раме окна и подоконнике. Вот и ищи, кому они принадлежат...
   Поиск «по холодному следу» на уровне участка и города иногда занимает недели. На уровне штата он может длиться месяцами. Однажды при расследовании сложного дела Карелла запросил помощи у ФБР — сообщения о ведущемся поиске приходили к нему в течение года. Даже после того, как убийцу взяли. Но на этот раз уже пятого января ООП сообщил, что отпечатки пальцев на окне и подоконнике в квартире Уигеров оставил человек по имени Мартин Проктор — он же Змей Проктор, он же Мистер Нюхач, он же Доктор Проктор — список его подвигов восходил к далеким временам, когда двенадцатилетнего мальчишку первый раз арестовали за кражу в кондитерском магазине на Калмз-Пойнт. Сектор идентификации прислал перечень задержаний и арестов Проктора, внушавший неподдельное уважение.
   К моменту первого ареста Мартин Проктор был членом уличной банды «Красный Лук», в которую входили сорвиголовы всех мастей в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет, по всей видимости, большие любители шоколада. Змей (так звали Проктора тогда) был избран для выполнения ответственного задания — забраться в кондитерский магазин и свистнуть оттуда коробку шоколада фирмы «Херши» — с миндалем, как уточнил президент КДС «Красный Лук». КДС расшифровывалось как клуб досуга и спорта — такой эвфемизм использует большинство уличных банд.
   Полицейский, патрулирующий участок, повязал Змея, когда тот выходил из задних дверей магазина. Змей ухмыльнулся и сказал: «Привет! Хочешь шоколадку?» Копу это смешным не показалось. Судья, однако, счел, что случайная реплика Проктора указывает на хорошее чувство юмора, которое он считал необходимым условием для достойного выполнения своего долга перед обществом. Он сделал Змею предупреждение и отпустил его.
   Первая судебная ошибка.
   Шесть месяцев спустя Змей...
   Между прочим, его звали Змеем из-за того, что на левом бицепсе он сделал себе наколку: питон, а под ним девиз «Живи свободным или умри!». Вообще это девиз штата Нью-Гемпшир, но в деле нет ни одного намека на то, что Проктор бывал там.
   Шесть месяцев спустя его арестовали за кражу в ювелирном магазине. На этот раз судьей была женщина, неодобрительно относившаяся к подобным действиям, даже если ущерб составлял всего-то стоимость пары обручальных колец по восемнадцать карат каждое, да кварцевых наручных часов за сорок два доллара девяносто пять центов. Змея отправили в колонию для малолетних, откуда выпустили, когда ему исполнилось четырнадцать. В колонии он пристрастился к кокаину, который там очень легко было достать. Не бесплатно, конечно. Тогда он и приобрел имя «Мистер Нюхач», ставшее его кличкой, а «Змей» осталось уличным прозвищем. Новый титул, очевидно, ему был присвоен за ненасытность в употреблении кокаина в количестве, какое только можно было купить или украсть. Наркотики и воровство так же неразлучны, как бублик и дырка от него.
   Наркоман в белом воротничке необязательно вор. Но дитя улицы в ста случаях из ста, чтобы удовлетворить свою потребность в «дури», ворует.
   Несколько лет Проктор удачно избегал тюрьмы, пока его не взяли с поличным ночью в чьем-то доме. Тогда Мартину уже стукнуло девятнадцать. Естественно, влепили кражу первой степени: хозяин некстати оказался дома, и Проктор пригрозил ему пистолетом. Он не знал, что дом оборудован сигнализацией, подключенной к ближайшему полицейскому участку. Два копа возникли перед ним, как чертики из табакерки, и пушки у них были покрупнее калибром, так что — привет, Чарли!
   В этот раз — преступление класса "Б". В этот раз — тюрьма штата. В этот раз — настоящий срок. Департамент юстиции категорически отказал Проктору в помиловании — да и какого черта в самом-то деле? Что заслужил, то заслужил. Но все же суд дал ему только половину максимального срока, и через два года Проктора условно освободили из Каслвью под надзор полиции — «Доктор Проктор», так его прозвали в тюрьме.
   Теперь Проктору требовалось столько «пудры», сколько и не всякий грузовик увезет. А любой деловой знает, что в Каслвью с этим очень туго. Туже, чем у девственницы! Если хочешь завязать с «дурью», чувак, тебе лучше всего самому попроситься в эту тюрягу, потому что здесь не достанешь даже щепотки «травки». Ежели ты не Доктор Проктор.
   Никто не знал, как он это делает.
   Это было просто колдовство. Если тебя «ломает», детка, Доктор Проктор подлечит. Если тебе нужно то, что тебе нужно, Доктор Проктор достанет. Всегда готов помочь другу в беде — вот кто таков Доктор Проктор! Почти «вор в законе» и к тому же поставщик наркотиков для всей тюрьмы. Но это не важно, теперь у него было звание, а это лучше и уличного прозвища и тюремной клички. Доктор Проктор. И уже два года как он снова гуляет на свободе. Скорее всего снова ворует. Или что похуже.
   На фотографии — круглое, чисто выбритое лицо, черные глаза, коротко стриженные светлые волосы.
   Уигеры описали его как худого блондина, отращивающего усы. Судя по дате рождения, указанной в деле, сейчас ему двадцать четыре. Уигеры сказали, что на вид вору восемнадцать — девятнадцать. Его последний адрес, который был известен офицеру по надзору за условно освобожденными, Парк-стрит, 1146. Это в Калмз-Пойнт. Но Проктор давно уже нарушил правила поведения условно освобожденного, очевидно, решив, что раз уж он собирается снова воровать, то зачем согласовывать это с полицией? Поймают, так тюрьма от него не уйдет, но пусть сначала попробуют поймать.
   Ни один преступник никогда не думает о том, что его схватят. Нет, пусть вяжут других. Даже вор, которого уже взяли и отправили отбывать долгий срок, верит, что в следующий раз его никогда не поймать. А сейчас он попался лишь из-за того, что допустил маленькую промашку. В следующий раз он не сделает никаких ошибок! Больше его не поймают! Больше он не будет мотать срок!
   До преступника никогда не доходит, что самый верный путь не попадать за решетку — это честно зарабатывать на жизнь. Но с чего бы это крутой парень станет уродоваться за три доллара девяносто пять центов в час, когда можно зайти в бакалейную лавку с пистолетом в сильной руке и вынуть из кассы четыре тысячи долларов? Четыре штуки, мать вашу! За десять минут работы! Разумеется, если не поймают. Правда, ежели поймают, судья может впаять и тридцатку. А разделить четыре тысячи долларов на тридцать лет, то в год не выйдет и две сотни. То есть при сорокачасовой рабочей неделе без отпусков парню достанется жирный кусок — шесть центов в час. Цена лихого налета на бакалейную лавку.
   Ужасно.
   Он заваливает в лавку с большим крутым пистолетом в большой крутой руке и круто наезжает на дядьку и тетку за прилавком. И до него никогда не дойдет, что эти денежки в кассе обойдутся в тридцать лет. Между прочим, в кассе вместо четырех тысяч может оказаться и четыре «зеленых».
   Умно. Даже талантливо.
   Но кто говорит, что преступник должен быть гением?
   Впрочем, его же не поймают!
   Но даже если он опять сделает такую маленькую, совсем крошечную ошибочку, даже если его возьмут и даже если судья треснет сводом законов ему по башке — чего церемониться с теперь уже рецидивистом, — он может отмотать весь срок стоя на голове, верно? КДС тюрьмы Каслвью. Полно старых кентов с улицы. «Привет, Джейз!» — «Здорово, Блад! Как оно?» Подкачаешься в спортзале. Потреплешься во дворе с друзьями о том о сем, а в спортзале еще и отловишь какого-нибудь слабака и дашь ему отсосать. Кенты стоят рядом, смотрят, ждут своей очереди. Подашь заявку на заочные курсы и можешь стать адвокатом или даже судьей. Все это — дерьмо, дружок! Перетопчешь этот срок, не напрягаясь, пусть даже тебе одну руку привяжут за спиной.
   В каждом полицейском участке города висит плакат с лозунгом: «Коль не хочешь срок мотать — ты не будешь воровать!»
   Преступники только посмеиваются, это лозунг для любителей.
   Мартин Проктор был в тюрьме, она ему очень понравилась — спасибо. Сейчас он на свободе и как минимум обобрал квартиру на Новый год, а может, сделал кое-что и похуже. Но у копов был его адрес. Значит, есть с чего начать. Иногда им везет.
   Парк-стрит, 1146, место в Калмз-Пойнт, где когда-то жили евреи, принадлежавшие к среднему классу, потом их сменили испано-язычные с таким же достатком. Сейчас дом битком набит ворьем всех сортов и расцветок, и мирные граждане обходят этот район стороной. Никто, ни один человек не сказал детективам, что знает человека по фамилии Проктор — Мартина, Змея, Мистера Нюхача или даже Доктора.
   Иногда везет. Но это бывает так редко!
  
  
  * * *
  
   — Хотел бы я сейчас отдыхать во Флориде, — сказал Толстяк Доннер.
   Он разговаривал с Хэлом Уиллисом.
   Уиллис уже много раз имел с ним дело, и Доннер ему определенно не нравился. Как и другим копам Восемьдесят седьмого. Все потому, что Доннер имел склонность к девочкам в возрасте десяти — одиннадцати лет. Двенадцатилетние были для него уже староваты. И Уиллис явился сюда только потому, что имел дело с Доннером чаще, чем кто-либо из детективов участка. Доннер, такой опытный стукач, ведь он мог слышать хоть что-нибудь о теперешнем местопребывании Проктора, разве нет?
   — Нет, — сказал Доннер.
   — А ты подумай, — вкрадчиво попросил его Уиллис.
   — Я уже подумал. Я не знаю никого по имени Мартин Проктор. Габариты Доннера потрясали воображение. Он был очень толстым, толстым до крайности и вполне заслуживал свою кличку. Его огромное тело распирало выцветший банный халат, напоминавший цветом бледное январское небо за окном. Толстые безволосые ноги отдыхали на подушечке, двигалась только одна жирная до неприличия рука: она тянулась к корзинке на краю стола, стоявшего перед его огромным креслом, брала оттуда финики — один за другим, — затем плыла ко рту, и жирные губы обсасывали с косточки мякоть. Стоя перед ним, Уиллис, и так по всем меркам невысокого роста, выглядел почти лилипутом.
   — Доктор Проктор? — сказал он.
   — Нет, — отрезал Доннер.
   — Мистер Нюхач?
   — Четыреста человек в этом городе имеют такую кликуху. Ты что, шутишь?
   — Змей?
   — Восемьсот человек. Дай мне что-нибудь попроще, например, Рэмбо.
   Он засмеялся. Шутка.
   К верхнему ряду зубов прилип кусочек финика. Выглядело так, будто одного зуба не хватало. В его присутствии Уиллиса всегда тянуло блевать.
   — Эта твоя кража... — сказал ему Карелла.
   — Над которой ты работаешь, — добавил Мейер.
   — Ты смог бы послушать, что вокруг люди говорят? — спросил он Доннера.
   — Нет. Я считаю, что мне пора во Флориду, — безапелляционно заявил Доннер. — Этот мороз меня совсем достал.
   — Во Флориде сейчас тоже прохладно. — Уиллис сделал паузу. — Но тебе может стать жарко и там, и тут.
   — Глядите-ка, — сказал Доннер в пространство. — Вот и наезды начались.
   Всем известно, что единственная причина, по которой осведомитель работает на полицию, — наличие у копов компромата на него. Нечто, позволяющее упрятать его за решетку. Но об этом пока выгодно забыть — на время.
   В данном случае «этим» не было совращение малолетних. Ни один коп в городе не «забудет» такого. Даже на время. Наркотики — запросто. Убийство — иногда. Но совращение малолетних — ни в коем случае. За Толстяком Доннером в полиции числилось убийство сутенера много лет назад. Копы считали так: для города, в общем-то, чем меньше сутенеров, тем лучше, — но это не значит, что убийце все сойдет с рук. О, нет! У них есть улики, позволяющие упрятать Доннера в тюрьму. Влепить ему хороший, солидный срок. В тюрьму, где — между прочим — нет девочек. Молоденьких или не очень. Но полиция пойдет другим путем. Она не будет слать проклятия небу за то, что оно лишило город последнего сутенера. И Доннер не отправится худеть на тюремной диете. Но за то, что сделал, он расплатится.
   Сделку заключали молча, ее не скрепляли рукопожатием — хороший коп никогда не подаст руки убийце и особенно растлителю малолетних. Не было сказано ни слова, но с этого дня Доннер знал, что к любому детективу участка, которому понадобится, он прибежит на полусогнутых. Копы это знали тоже.
   Уиллис весело прищурился.
   — Фотография-то у тебя есть? — вздохнул Толстяк Доннер.
  
  
  * * *
  
   Итак, установка заработала.
   Тедди Карелла — глухонемая от рождения, никогда не слышавшая и не произнесшая за всю свою не очень долгую жизнь ни одного слова, — была приговорена мужем, и приговор, не подлежащий обжалованию, приведен в исполнение. Муж все-таки купил для нее одну из этих новомодных установок, которые появились не так давно.
   Она сопротивлялась изо всех сил.
   "Послушай, я — старомодная женщина. — Ее руки так и летали, когда она говорила, пользуясь азбукой для глухонемых. Мимика ее очень красивого и выразительного лица помогала ему безошибочно понимать жену. Но установка, которая называлась «Телетайп для слабослышащих», известная на компьютерном рынке как ТДС, была куплена и смонтирована в их доме.
   Этот телетайп, как заметил какой-то шутник, произошел от брака пишущей машинки и телефона, к которому подсоединили еще и дисплей от компьютера. Когда работал собственно механизм ТДС, то телефонная трубка вставлялась в два облитых губчатой резиной гнезда, расположенных в верхней части установки. Между ними была прорезь, через которую постепенно сходила с барабана лента шириной в два с четвертью дюйма; на эту ленту печатающее устройство выводило тексты сообщений. Ниже располагался дисплей, наклоненный под таким углом, чтобы на него удобно было смотреть и сверху. На дисплее одновременно могло высвечиваться не более двадцати букв в полдюйма высотой. Включенный, он таинственно светился зеленовато-голубым светом. Прямо под дисплеем располагалась клавиатура с сорока пятью клавишами в четыре ряда, почти такая же, как у любой пишущей машинки.
   Уровень развития науки еще не позволяет вводить в компьютер информацию голосом, что, конечно, намного облегчает жизнь всем глухонемым в мире. Но и без этого ТДС — большое подспорье для них! В доме Кареллы установка смонтирована на стене в кухне, прямо под телефоном. В участке на столе детектива второго разряда Стивена Луиса Кареллы рядом с его телефоном стоял другой ТДС. Любая из этих установок могла работать как обычный телефон, но когда человек с дефектами слуха или речи, например Тедди, хотел позвонить, он сначала должен был включить питание в своем ТДС. Потом вставить трубку в гнезда и ждать, когда загорится красная лампочка. Это означало, что в трубке слышен непрерывный гудок. Затем надо набрать нужный номер. Вспыхивающая и гаснущая лампочка соответствовала или длинным гудкам вызова, или коротким, показывающим, что линия занята.
   Каждый раз, когда на столе у Стива Кареллы звонил телефон, он брал трубку и говорил: «Восемьдесят седьмой участок, детектив Карелла». Если звонил человек с обычными слухом и речью, то разговор велся вполне привычным всем способом. Но если звонила Тедди, — как сегодня в три часа дня, когда Уиллис дружески беседовал с Толстяком Доннером, — Карелла слышал в трубке быстрые и частые гудки. Это Тедди колотила по клавише «пробел» на своей машине, чтобы дать понять абоненту на другом конце провода, что его собеседник — глухонемой.
   Когда Карелла звонил домой, то управляющий сигнал вызова, преобразованный в инфракрасное излучение, улавливали дистанционно управляемые приемники, которые были установлены во всех комнатах. Подключенные к ним лампы начинали вспыхивать в такт, и Тедди знала, что звонит телефон. Но сейчас было наоборот — Карелла, слыша частые гудки в трубке, вставил ее в гнезда ТДД, врубил питание и — мать честная! — эта парочка начала разговаривать!
   Или — если быть совсем точным — печатать.
   ПРИВ СОЛН ПП, — отстучал Карелла.
   Текст появился и на его экране, и на том, что в кухне их дома на Риверхеде. Ну не волшебство ли? Более того, принтеры обеих машин одновременно отстучали сообщение на бумажной ленте, поползшей из прорези. ПП означало «перехожу на прием». На многих моделях ТДС — и на их в том числе — для этой аббревиатуры предназначена клавиша — в правой части панели. Для экономии времени пользователи ТДС часто сокращают общеупотребительные слова и выражения.
   Тедди передала: ПРИВ ЛЮБМ УДЕЛ МИНТК ПП
   Карелла ответил: ДЛ ТЕБ ХОТЬ ЧАС ПП
   ПОМН БЕРТ / ЭЙЛИН ВЕЧ ПП, — спросила Тедди.
   ДА 8 ВЕЧ ПП, — ответил Карелла.
   ПОЖ НАДН ГАЛСТ ПП, — попросила она.
   Они обменялись еще парой фраз. Когда Карелла, закончив разговор, взглянул на ленту, на ней было следующее:
   ПРИВ ЛЮБМ УДЕЛ МИНТК
   ПП ДЛ ТЕБ ХОТЬ ЧАС П
   П ПОМН БЕРТ/ЭЙЛИН BE
   Ч ПП ДА 8 ВЕЧ ПП ПОЖ
   НАДН ГАЛСТ ПП ХОРОШО
   ПП УВД ВЕЧ ЦЕЛУЮ СК
   Я ТЕБЯ ТОЖ СК СК
   Для букв СК тоже была отдельная клавиша. «СК» означало «конец связи».
   И он и она улыбались.
  
  
  * * *
  
   Питер Холдинг так и не вышел на работу.
   — Не думаю, что теперь смогу смотреть на людей, — объяснил он Карелле, — зная, что они в курсе дела. На похоронах... Короче, там мне стало плохо.
   Карелла слушал молча.
   Небо за окнами быстро чернело, но Холдинг не включал света. В комнате сгущалась темнота. Муж и жена сидели на диване напротив Кареллы. Холдинг был в джинсах и шерстяном джемпере поверх белой рубашки. Его жена Гейл — в широкой юбке, мешковатом свитере и коричневых туфлях.
   — Он выйдет на работу в понедельник, — сказала она.
   — Может быть, — пробормотал Холдинг. — Мы должны жить дальше. — Она словно убеждала сама себя.
   — Не могли бы вы припомнить, — поинтересовался Карелла, — упоминала ли когда-нибудь Энни о парне по имени Скотт Хэндлер?
   — Гейл? — Холдинг повернулся к жене.
   — Нет, она никогда не произносила при мне такого имени.
   — При мне тоже, — добавил Холдинг.
   Карелла кивнул.
   И он, и Мейер сгорали от желания поговорить с этим парнишкой — но его еще надо было найти. Где ж он, черт побери? И почему смылся? Карелла не сказал Холдингам, что уже два дня не могут найти этого Хэндлера. Не стоило вселять в них надежды, которые могут оказаться ложными. Полиция не вышла на след убийцы, да и о Скотте не следовало упоминать как о подозреваемом до того, как они хотя бы побеседуют с ним.
   Гейл Холдинг начала говорить о странностях человеческой жизни.
   — Строишь планы, надеешься на...
   Она опустила голову и замолчала.
   Карелла ждал. Что-что, а ждать он умел. Иногда ему даже казалось, что вся работа детектива на девяносто процентов состоит из умения ждать и слушать. Оставшиеся десять процентов — удача или везение.
   — Я просто вспомнила юность, — объяснила она. — О, это было семь-восемь лет назад, когда я стала фотомоделью.
   — Очень хорошей фотомоделью, — вставил Холдинг. Карелла подумал, что она и сейчас еще отменно выглядит — красивое лицо, стройная фигура... Интересно, знает ли она Августу Клинг? Бывшая жена Берта Клинга была манекенщицей. Но он не стал спрашивать.
   — Года полтора назад, — продолжала она, — я решила снова пойти работать. В позапрошлом сентябре. Сколько времени с тех пор прошло, Питер?
   — Шестнадцать месяцев.
   — Да, — кивнула она, — шестнадцать месяцев. Я уже решила подписать новый контракт... Вдруг позвонили из агентства, и моя жизнь снова изменилась... Изменилась.
   — Из рекламного агентства? — не понял Карелла.
   — Нет. Из агентства по усыновлениям, — уточнила она.
   Карелла непонимающе смотрел на нее.
   — Сьюзен — наша приемная дочь. — У нее на глазах появились слезы.
   — Наверное, пора включить свет. — Холдинг встал с дивана.
  
  
  * * *
  
   Он спускался с крыши по пожарной лестнице.
   Он знал, что в здании есть служба безопасности, в подъезде все двадцать четыре часа в сутки сидит охранник, да еще есть лифтер — в общем, через главный вход пройти незамеченным шансов не было. Что ж, немного гимнастики не повредит. Подняться в лифте на последний этаж дома, соединяющегося с тем, который тебе нужен, — после полуночи секьюрити здесь отдыхают, — взломать замок в двери, ведущей на крышу, пересечь ее, перепрыгнуть через парапет — и вот ты уже там, где нужно, — дом 967, Гровер-авеню.
   Вниз по пожарной лестнице.
   Мимо освещенных окон, где можно увидеть людей, которые все еще справляют Новый год. Веселитесь, ребята! Он замирал возле каждого такого окна, выжидая момент, чтобы скользнуть вниз, плотно прижимаясь к лестнице.
   В доме восемнадцать этажей, и до того, который ему нужен, еще далеко.
   Четвертый этаж.
   Он открыл окно.
   Вторая спальня, она же детская комната.
   Он знал это.
   В комнате темно, только узкая полоса света падает через приоткрытую дверь, ведущую куда-то дальше в квартиру. Он слышал посапывание ребенка в кроватке. Два часа ночи. Девочка спит.
   Спальня хозяев в другом конце коридора.
   Он знал и это.
   Посередине, разделяя спальни, находятся кухня, столовая и гостиная.
   Он наклонился над кроваткой.
   В следующие несколько секунд все изменилось.
   В следующие несколько секунд ребенок закричал.
   И в гостиной раздался встревоженный девичий голос.
   — Кто там?
   Молчание. — Кто там?
   Снова молчание.
   Вдруг дверь распахнулась. Она стояла в дверях. Стояла в дверях, ведущих в детскую. С ножом в руке.
   Он двинулся на нее.
  
  
  
  
   Глава 4
  
  
   Казалось, Клинг был полностью поглощен процессом уничтожения того, что лежало в его тарелке, и рассказом Кареллы. Об их с Мейером достижениях в расследовании двойного убийства «Холдинг-Флинн». Но на самом деле до него доходили только обрывки этого рассказа. Клинг внимательно следил за беседой Эйлин и Тедди.
   Он никогда не видел Эйлин такой разъяренной.
   Ее зеленые глаза пылали, руки летали над столом в такт словам.
   Тедди, склонив голову так, что черные волосы закрывали одну щеку, слушала, следя широко раскрытыми карими глазами за губами Эйлин.
   — ...найти этого парнишку — Хэндлера, — говорил Карелла. — Тогда, может быть, мы сможем...
   — ... и вот наконец твой коп возвращается домой, — говорила Эйлин, — и садится в кресло перед телевизором после долгого трудового дня. Весь день он возился с подонками всех мастей, какие только есть у нас в стране. А в новостях показывают тюремный бунт в какой-нибудь колонии, и какая-то комиссия оглашает свои выводы о том, что пища в тюрьме ужасного качества, а в камерах недостаточно телевизоров, тренажеры в спортзале устаревшие, и камеры переполнены... Ты знаешь, что думает твой коп?
   Краем глаза Клинг заметил, что Тедди отрицательно покачала головой.
   — ...почему он смылся, если ему нечего бояться? — спросил Карелла. — Хотя, с другой стороны...
   — ...а коп сидит в кресле и трясет головой, — продолжала Эйлин. — Потому что он-то знает, как очистить улицы от швали, как сделать, чтобы парень, которого он повязал два года назад, не занимался тем же самым дерьмом опять. Он знает точно, что нуж-но, чтобы все мальчишки считали работу в кинотеатре для автоводителей более привлекательной, чем полную приключений жизнь рецидивиста. И между прочим, это вовсе не «Просто Скажи Нет!». Вот дерьмо! Тедди, это же просто дерьмо! «Просто Скажи Нет!». Значит, во всем виновата жертва, разве ты не видишь? Значит, стоит всего лишь сказать «нет!», и тебя на иглу не посадят, и на улице никакая сволочь к тебе приставать не будет...
   «Началось», — подумал Клинг.
   — И тебя не изнасилуют никогда, и не убьют. Надо только сказать «нет». Немного характера — и тебе никто не сможет причинить зла. Черт, да где же они живут? На Луне? Они думают, что наши улицы — это Диснейленд? Они думают, что, если ты попадешь в беду, надо всего лишь вежливо сказать подонку: «Спасибо, нет, я этого не хочу, до свиданья». И все? Говорю тебе, Тедди, кто-то должен сделать реверанс и вежливо сказать: «Простите, вы несете чушь, и ваш девиз — это не то, что нужно».
   Тедди Карелла слушала ее, широко раскрыв глаза.
   Она все понимала.
   Понимала, что Эйлин говорит сейчас о том, как изнасиловали ее. О том случае, когда она сказала «да». Потому что если бы она сказала «нет», было бы еще хуже.
   — Каждый коп в городе знает, как очистить улицы от преступников, — сказала Эйлин, помолчав. — Ты знаешь, как?
   Сейчас она обращалась к Карелле.
   Он повернулся к ней, держа вилку на весу.
   — Сделать срок непосильно тяжелым, — сама себе ответила Эйлин, — сделать весь срок страшным. Сделать его таким, чтобы подонок тупел и падал от изнеможения. Чтобы это время было вычеркнуто из жизни. Чтобы весь срок он носил стокилограммовый камень из точки А в точку в и обратно в точку А, всю дорогу, день за днем и без условного тебе освобождения!
   — Как без условного освобождения? — удивленно поднял брови Карелла.
   — Вот так! — отрезала Эйлин. — Ты схватил срок и ты его отбудешь! Ах, тяжело? Паршиво? Но ты хотел этого? Ты это получил. А мы здесь не для того, чтобы обучать тебя престижной специальности. О ней надо позаботиться до того, как тебя повязали. Мы здесь, чтобы ты понял: не стоит делать то, что ты делал. Если бы ты не сделал что-то мерзкое, ты бы сюда не попал, а раз попал, мы будем обращаться с тобой, как с дикарем. — Я не уверен, что это...
   Но Эйлин уже развела пары. Она оборвала Кареллу на полуслове:
   — Хочешь выйти отсюда и опять заняться тем же, чем занимался раньше? Прекрасно! Давай, продолжай! Но не попадайся нам еще раз. Потому что если мы возьмем тебя еще раз за то же самое преступление или за другое, что бы ты ни натворил, следующий срок для тебя будет хуже, чем первый. Ты выйдешь из зоны и расскажешь этим придуркам — твоим дружкам — что не стоит делать тех вещей, которые они делают. Потому что в нашей стране в тюрьмах нет ничего хорошего, ничего веселого. В тюрьме тебя, парень, ждет жуткая, каторжная жизнь. Ты будешь таскать взад-вперед пятитонную скалу весь день, а кормить тебя будут тем, что ты бы не дал и собаке, и не будет никаких телевизоров, никакого радио, и спортзала подкачаться тебе тоже не будет, и письма писать, и домой звонить ты не сможешь. А все, что тебе можно делать — это таскать эту чертову скалу туда-сюда, и жрать гнилую пишу, и спать в камере на нарах без матраса рядом с парашей без крышки. И тогда, может быть, однажды до тебя дойдет. До всех вас дойдет.
   Ее глаза, казалось, испускали зеленые лазерные лучи.
   Карелла знал, что сейчас лучше помолчать.
   — В нашем городе нет ни одного копа, который не хотел бы сделать тюрьму чем-то страшным, — сказала она.
   Карелла опять ничего не сказал.
   — Только услышав слово «тюрьма», все преступники должны трястись от страха. Только услышав слово «тюрьма», каждый преступник в Соединенных Штатах должен просто сказать "Нет! Нет! Чур, не меня! Пожалуйста! Кого угодно, только не меня! Прошу вас!"
   Она посмотрела на Кареллу и Клинга. Ей хотелось добиться от них хоть слова. Потом повернулась к Тедди, и голос ее понизился почти до шепота.
   — Если бы копам позволили так сделать, — сказала она.
   В ее глазах стояли слезы.
  
  
  * * *
  
   У своего подъезда Эйлин сказала:
   — Прости меня.
   — Все нормально, — ответил Клинг.
   — Я испортила тебе весь ужин, — сказала она. — Еда все равно была ни к черту, — попробовал отшутиться Клинг.
   Где-то в доме заплакал ребенок.
   — Я думаю, нам лучше пока не встречаться, — помолчав, с усилием выговорила она.
   — По-моему, это не самая удачная идея.
   Ребенок плакал все сильнее. Клингу хотелось, чтобы кто-нибудь покачал его. Или сменил ему пеленки. Или покормил его. Или сделал все что угодно, лишь бы он заткнулся.
   — Я недавно ходила на консультацию. В Пиццу.
   Берт удивленно посмотрел на нее. Пиццей копы называли ПСАС — психологическую службу акклиматизации после стрессов. Ее называли Пицца, потому что это название ничем не напоминало о ее функциях. Ни один полицейский не любит упоминать случаи, когда ему потребовалась помощь психиатра. В эту службу часто отправляли на собеседование копов, утративших свое оружие — вечный кошмар полицейского. Коп без оружия может только травку щипать, ни на что более серьезное он не способен. Отряд «Индейцы с луками и стрелами» — вот что такое копы без оружия.
   — Ну-ну, — сказал, помолчав, Клинг.
   — Я разговаривала с женщиной по имени Карин Левкович.
   — Да?
   — Она — психолог. Знаешь, неприятная процедура.
   — Да уж.
   — Я буду ходить к ней два раза в неделю. Когда она меня сможет принимать.
   — Прекрасно.
   — Вот почему я сказала, что нам пока...
   — Нет.
   — Просто, пока я не войду в норму...
   — Это она тебе посоветовала?
   Клинг уже начинал ненавидеть эту Карин Левкович.
   — Нет. Это моя идея.
   — Вряд ли.
   — Но это так!
   — Хоть бы кто-нибудь покачал этого проклятого ребенка! — не выдержал Клинг.
   — Значит... — Она полезла в сумочку за ключами. Клинг увидел торчащую оттуда рукоятку ее револьвера. Она все еще коп. Но сама Эйлин так не считала. — Вот так и сделаем, — сказала Эйлин. — Если ты со мной согласен...
   — Нет, я не согласен!
   — Что ж, Берт, мне очень жаль, но это моя жизнь и мое решение.
   — Но и моя жизнь тоже!
   — Нет, Берт, это не твои проблемы.
   Она вставила ключ в замочную скважину.
   — Так что... когда я буду готова, я тебе позвоню, хорошо? — сказала она.
   — Эйлин...
   Она повернула ключ.
   — Спокойной ночи, Берт. — Эйлин улыбнулась и вошла в квартиру, закрыв за собой дверь. Он услышал, как щелкнул замок и смазанные маслом задвижки вошли в гнезда. Несколько секунд он стоял, глядя на дверь и номер 304 на ней. Шуруп, на котором крепилась «четверка», открутился, и она слегка покривилась.
   Он стал спускаться по лестнице.
   Взглянул на часы. Без десяти десять. До одиннадцати сорока пяти в участке ему делать нечего.
  
  
  * * *
  
   — Я думаю, тебе надо пойти в полицию, — сказала Лорейн.
   — Нет, — отрезал он.
   — Пока они сами за тобой не пришли.
   — Нет.
   — Потому что, по-моему, ты поступаешь неправильно. Скотт. Ничего хорошего из этого не выйдет.
   Лорейн Грир исполнилось двадцать семь лет. У нее были длинные черные волосы, а кожа белая и матовая, как лунный камень. Она утверждала, что у нее глаза, как у Элизабет Тейлор, фиолетового цвета, но прекрасно знала, что они серо-голубые. Она пользовалась очень темной помадой, отчего казалось, что у нее на губах засохшая кровь. Высокая грудь и красивые ноги. Она знала эти свои достоинства и носила облегающую одежду, чтобы подчеркнуть их. Ей очень нравились красные, желтые и зеленые цвета, от этого Лорейн напоминала дерево в самом начале осени. Она решила, что, когда станет рок-звездой, ее будут безошибочно узнавать по фигуре и одежде — этакий грудастый длинноногий оборванец. Отец Лорейн, всю жизнь проработавший бухгалтером, тщетно пытался втолковать ей, что в нашей стране у тысяч красивые ноги и грудь, а в мире таких — миллионы. Все эти девицы одеваются в лохмотья и думают, что если им удастся только раз выйти на сцену, то на следующее утро они проснутся рок-звездами. Отец советовал ей выучиться на секретаршу. Хорошая секретарша зарабатывает хорошие деньги, твердил и твердил он, но Лорейн на все это отвечала, что станет рок-звездой. Правда, она не получила никакого музыкального образования, но даже отец был вынужден признать, — у дочери хорошие слух и голос. Кроме того, она написала несколько сот песен. Все — о любви. Она писала стихи к песням все время с разными соавторами. И знала, что пишет хорошие песни. Даже отец признавал, что некоторые из них чертовски приятно слушать.
   В давние-давние времена она служила няней Скотта Хэндлера.
   Ей было тогда пятнадцать, а ему шесть. Вот такая разница в возрасте. Она пела ему колыбельные, которые сама писала. Конечно, очень милые. Ее партнершей тогда была девчонка, с которой она заканчивала школу — Сильвия Антонелли. Потом, когда Сильвии исполнилось девятнадцать, она выскочила замуж за владельца фабрики, производящей сантехнику. Сейчас у Сильвии две шубы и трое детей, она живет в большом доме в стиле Тюдоров. Песен больше не пишет.
   Сейчас соавтор Лорейн — женщина, которая выступает в «Корес Лайн». Не где-нибудь, а на Бродвее. Она играет пуэрториканскую девушку, Как-там-ее-зовут, исполняющую песенку об учителе в «Музыке и Живописи». Гонсалес? «Стань снежинкой, ля-ля-ля», помните? Что-то в этом духе. Она писала прекрасную музыку. Но на самом деле никакая она не пуэрториканка, а чистокровная еврейка. Очень смуглая. Черные волосы, карие глаза. Еще она играла одну из дочерей Тевье-молочника. Где-то во Флориде. Но мечтой ее было писать музыку к песням, а не петь или танцевать.
   Это она сказала Лорейн, что нехорошо растлевать малолетних. Лорейн только пожала плечами.
   Он пришел к ней дня через два после Рождества. Она жила в Квартале. За квартиру платил отец. Правда, недавно он пригрозил ей, что скоро закроет бумажник на замок, но она знала, что этого не будет: единственная дочь была для него самым дорогим в жизни, светом его очей. Однажды она написала песню с таким названием: «Свет моих очей» — и посвятила ее отцу. Ее нового соавтора звали Ребекка. Ребекка Симмс, урожденная Саперштейн, написала прекрасную музыку на ее стихи.
   Свет моих очей...
   Любимое дитя вчерашнего дня...
   Маленькие глазки спят.
   Я пою колыбельную...
   Девочке, светлой как Май...
   Тихую колыбельную песню.
   И так далее. Когда Лорейн пела эту песню, в ее собственных глазах стояли слезы. Ребекка считала, что это одно из их лучших совместных творений. Хотя больше ей нравилась песня о феминистках, которая называлась «Пылай», где главной героиней была Жанна д'Арк. Ребекка стригла свои черные волосы почти под корень. Иногда Лорейн казалось, что она — лесбиянка. И теперь Ребекка была не на шутку взбешена тем, что у Лорейн поселился Скотт Хэндлер.
   Лорейн не собиралась ложиться с ним в постель.
   Он появился у нее на пороге: глаза красные, а лицо — как мел. Она подумала, что это от холода. Скотт сказал, что адрес ему дал ее отец, который еще помнил то время, когда она подрабатывала няней. «Ну, конечно, заходи, — ответила Лорейн. — Как твои дела?» Она не видела его уже три, нет, четыре года с тех пор, как он поступил в эту школу в Мэне. Тогда Скотт был ребенком. Долговязый, прыщи на лице, ну, сами знаете... Сейчас он выглядел как... пожалуй... как мужчина.
   Лорейн поразилась, каким красавцем стал Скотт Хэндлер. Но, конечно, он все равно еще малыш.
   Скотт сказал, что помнит, как он рассказывал ей обо всем, когда она была его няней, как он привык доверять ей больше, чем родителям.
   — Спасибо, Скотт, этот очень приятно слышать.
   — Я говорю правду, — сказал он.
   — Спасибо, Скотт, я очень этому рада, — повторила она.
   Она была в короткой красной юбке с красными помочами и в желтых гольфах. Мягкие кожаные черные туфли без каблуков. Зеленая блузка, лифчика под ней не было. Лорейн сидела на диване, подобрав под себя длинные ноги. Она предложила ему выпить, он согласился. Яблочный бренди — все, что было у нее в доме. Скотт съел два пирожных и сейчас доедал третье. Коробочку с пирожными ей подарила Ребекка на день рождения. Декабрь, двадцать восьмое, и очень холодно на улице. Ветер стучит в окна ее маленькой квартирки. Лорейн вдруг вспомнила, как водила его в туалет. Пока Скотт писал, держала его маленький член. Иногда он немного твердел. Шесть лет, а он немного твердел. И писал Скотт вечно мимо унитаза, зачастую попадая на стену. Она вспомнила это с нежностью. Он рассказал ей, что его девушка внезапно порвала с ним, прекратила их связь. Лорейн подумала, это очень забавно, что он использует такое взрослое слово «связь». Что ж, ему восемнадцать, а восемнадцать — это уже мужчина. В восемнадцать ты имеешь право голосовать. Он сказал, что приезжал домой на День благодарения: «Этакий подарочек к празднику, понимаешь?» Она задумалась, принято ли дарить подарки на День благодарения? Может, у индейцев... Интересно, можно ли из этого сделать песню?
   Скотт сказал, что девушка дала ему отставку на прошлой неделе. Он приехал домой на рождественские каникулы и сразу помчался к ней. А она заявила, что не желает его больше видеть. Никогда. На прошлой неделе он плакал. Сегодня... да... сегодня уже девятый день, как она дала ему отставку. Лорейн надеялась, что он не будет вести себя, как ребенок, и устраивать концерты. Но, словно угадав ее мысли, он снова заплакал.
   Вот почему она обняла его и прижала к себе. Точно так же, как бывало в детстве, когда он просыпался ночью с плачем.
   Она поцеловала его в макушку.
   Чтобы успокоить.
   А потом...
   Естественно, один поступок влечет за собой другой.
   Его руки обхватили ее.
   Одна его рука оказалась под короткой красной юбкой, вторая ласкала грудь, выпиравшую из зеленой шелковой блузки...
   Рождественские цвета...
   Она опрокинулась на спину, трепеща в его сильных мужских объятиях.
   Вот что случилось двадцать восьмого декабря.
   С тех пор он жил у нее. Сегодня уже шестое января. Несколько дней назад она узнала, что он сказал Энни, когда видел ее в последний раз. Энни Флинн — так звали ту девушку. Он сказал, что убьет их обоих, Энни и ее приятеля, кем бы тот ни был. А сейчас кто-то и вправду убил Энни, и он боится, что полиция заподозрит, что это сделал он.
   — Поэтому ты и должен пойти к ним сам.
   — Нет, — отрезал Скотт.
   Она покусывала его нижнюю губу. Красив, как дьявол. Она сгорала от желания, просто глядя на него. Сходила с ума от одного его вида. Интересно, догадывается ли Скотт, как он действует на нее.
   — Конечно, если на самом деле ее убил не ты.
   — Нет, нет, — запротестовал Скотт.
   Но отвел глаза в сторону.
   — Не ты сделал это? — настаивала она.
   — Сказал тебе, нет.
   Но он не смотрел на нее.
   Лорейн прижалась к Скотту. Взъерошила ему волосы. Откинула его голову назад.
   — Скажи мне правду, — прошептала она.
   — Я не убивал ее, — ответил Скотт.
   Она прижалась губами к его рту. «Боже, какие сладкие губы!» — подумала она. И яростно впилась в них. На мгновение задумалась, правду ли он ей сказал. Потом все ушло. Но в уголке сознания спряталась мысль: "Быть может, он все-таки убил эту девушку?"
  
  
  * * *
  
   Когда вечером Клинг поднялся по лестнице на второй этаж к себе, Хосе Геррера сидел на лавочке в коридоре. Голова перевязана, лицо все еще отекшее, в синяках, правая рука в гипсе.
   — Buenas noches [3] , — сказал он, ухмыляясь, как один из мексиканских бандитов в «Сокровище Сьерра-Мадре». Клингу тут же захотелось пойти спрятать серебро. Тот, кто смотрел фильм, понял бы его желание.
   — Ты меня ждешь? — спросил Клинг.
   — Кого еще-то? — Геррера все еще ухмылялся. Клингу захотелось двинуть ему по зубам — и за ухмылку, и за все, что он вытерпел от этого пуэрториканца в госпитале. Закончить то, что начали те черные ребята. Он приблизился к барьеру, открыл дверцу и прошел в комнату детективов. Геррера последовал за ним.
   Клинг подошел к своему столу и сел за него.
   Геррера уселся напротив. Поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее.
   — Все еще болит голова, — пожаловался он.
   — Это хорошо, — отозвался Клинг.
   Геррера щелкнул языком.
   — Меня выписали сегодня днем, — сказал он. — По-моему, слишком рано. Я могу подать на них в суд.
   — Ну так подай!
   — Я думаю, может и выгореть. Голова все еще болит.
   Клинг начал изучать баллистическое заключение о перестрелке, происшедшей без четверти двенадцать на Рождество. Семейная ссора. Парень пристрелил в рождественскую ночь родного брата.
   — Я решил помочь тебе, — объявил Геррера.
   — Спасибо, мне твоя помощь не нужна, — довольно улыбнулся Клинг.
   — Но ты же говорил мне в госпитале...
   — То было тогда, а сейчас — это сейчас.
   — Я могу обеспечить тебе громкое дело о наркотиках. — Геррера понизил голос до шепота, с подозрением взглянув на Эндрю Паркера, трепавшегося с кем-то по телефону у своего стола...
   — Мне не нужно громкое дело о наркотиках, — отрезал Клинг.
   — Эти парни, которые хотели меня грохнуть... Спорим, ты думаешь, что они обычные черномазые, да? Хрен тебе! Они с Ямайки.
   — Ну и что?
   — Ты знаешь, что такое ямайские поссы!
   — Да, — сказал Клинг.
   — Точно знаешь?
   — Точно.
   Банды ямайских гангстеров называли себя поссами. Бог знает почему. Так на Диком Западе называют группы людей, выбираемых местным шерифом для помощи в обеспечении общественного спокойствия. Клингу эта двусмысленность казалась похожей на порядки, описанные в сочинениях Оруэлла. На самом деле, если война — это мир, то почему бы плохим парням не быть хорошими парнями, а бандитам — поссами, а? Ребятишки не могут даже правильно выговорить это слово. Они произносят «пэсси» — видно, насмотревшись фильмов из сериала о шотландской овчарке. Но в любом случае, дружок, как только они тебя увидят, сразу пробьют твой череп. Доделают, так сказать, начатое.
   — Мы говорим о поссе, который, может быть, номер первый в Штатах, — мямлил свое Геррера.
   — Прямо у нас под носом, в нашем маленьком тихом уголке... — хмыкнул Клинг.
   — Он еще круче, чем «Спенглер».
   — Ну-ну.
   — Круче, чем «Уотерхауз».
   — Ну-ну.
   — "Шовер" — ты знаешь про такой посс?
   — Слыхал.
   — Так вот этот... Он даже круче, чем «Шовер». Я имею в виду наркотики, торговлю живым товаром и незаконный ввоз оружия. Он этим всем заправляет. Крупная партия наркотиков... Скоро поступит. Предстоит большая сделка.
   — Да ну! И где же?
   — Да здесь же, на территории твоего участка!
   — И как зовут этого крутого хозяина?
   — Не все сразу, — ухмыльнулся Геррера.
   — Если у тебя есть что мне сказать, говори. — Клингу все это начинало надоедать. — Ты пришел сюда сам. Я в твою дверь не звонил.
   — Но ты же хотел узнать, почему...
   — Это уже не имеет значения. Начальство считает, что я действовал, не нарушая правил...
   — Все равно, не важно. Ты — мой должник.
   Клинг, ошарашенный, уставился на него.
   — Я — твой должник?
   — Конечно!
   — Это почему же?
   — А потому, что ты спас мне жизнь!
   — Я — твой должник, потому что спас тебе жизнь?!
   — Вот именно!
   — Мне кажется, Геррера, что эти бейсбольные биты выбили все мозги из твоей башки. Если, конечно, я правильно расслышал. — Ты все правильно расслышал. Ты — мой должник!
   — Почему в тебе не пойти проветриться на свежем воздухе? — Клинг взял со стола заключение баллистической экспертизы.
   — Я даже не стану упоминать о народах... — затянул свое Геррера.
   — И это хорошо, потому что я не слушаю тебя.
   — ...у которых тот, кто спас человеку жизнь, несет за него ответственность до самой смерти.
   — О каких народах ты говоришь?
   — Ну, в Азии есть такие.
   — Ты уверен?
   — А может, это североамериканские индейцы, точно не помню.
   — Ну-ну, — хмыкнул Клинг, — слава Богу, у испанцев такого нет.
   — У испанцев нет, это точно.
   — Ты сам, что ли, вклинился в те народы? Прямо как твой хозяин с Ямайки вклинился в наркобизнес?..
   — Я же тебе сказал, что об этих людях я говорить не буду.
   — Тогда какого черта ты воду в ступе толчешь, Геррера? Я с тобой только зря время трачу!
   — Я веду речь о человеческой порядочности и ответственности.
   — О Господи, пощади меня! — воскликнул Клинг, воздев к небу очи.
   — Потому что, если б ты не остановил этих жаков...
   — Жаков?
   — Ну этих, с Ямайки!
   Клинг раньше никогда не слыхал такого выражения. Ему показалось, что Геррера только что его придумал. Так же, как раньше он придумал эту бредятину о народах, которые считают, что человек, спасший кого-то, несет за него ответственность.
   — Если бы ты позволил этим жакам грохнуть меня тогда, то сейчас мне не надо было бы беспокоиться за свою жизнь.
   — Тебе бы в конгресс баллотироваться, — съязвил Клинг.
   — Конечно, я — умный! — согласился Геррера.
   — Естественно.
   — А теперь нервное расстройство могу заработать! Все время жду, когда меня будут убивать. Хочешь, чтобы я получил нервное расстройство? — Ты его уже получил, — сказал Клинг.
   — Хочешь, чтобы эти жаки меня прикончили? — продолжал допрос Геррера.
   — Нет! — ответил Клинг. Если бы он хотел этого, то проще всего было не мешать им сделать свое дело тогда, в новогоднюю ночь. Кстати, и зуб, который ему выбили, остался бы на месте. А ему даже некогда сходить на прием к дантисту!
   — Ну, слава Богу! Я рад, что ты осознал наконец свой долг. — Казалось, что Геррера удовлетворен итогом беседы.
   Клинг не был ни буддистским монахом, ни индусским брамином, ни индейским шаманом — он не считал, что хоть что-то должен Геррере. Но если крутые ямайские поссы действительно собираются провернуть крутое дело с наркотиками на территории Восемьдесят седьмого участка...
   — Хорошо. Будем считать, что я предложил тебе свою защиту, — сказал он после недолгого раздумья.
  
  
  
  
   Глава 5
  
  
   Члены бандитских группировок этого города — выходцы в основном с Востока — с трудом выговаривали его полное имя. Льюис Рэндольф Гамильтон. Слишком длинно, знаете ли. Пуэрториканцы звали его Luis El Martillo, что переводится как «Луи Кувалда». Конечно, это не означало, что именно кувалда его рабочий «инструмент». У Гамильтона под мышкой висел «магнум-0,357», которым он пользовался направо и налево, без всякой дискриминации по расовому или половому признаку. В Штатах за ним персонально числилось двадцать три убийства. Итальянские мафиози называли его Il Camaleonte, поскольку мало кто знал, как хамелеон выглядит на самом деле.
   На снимках, хранящихся в управлении полиции Майами, у Гамильтона была пышная шапка волос, подстриженных в стиле «афро», и усики. В досье на Гамильтона в Хьюстоне тоже были фотографии: прическа «растафари», а общее впечатление — Медуза Горгона, только мужского рода. В Нью-Йорке были убеждены, что он стрижет волосы очень коротко, и они облегают череп, как черная шерстяная шапочка. На снимках в лос-анджелесском управлении полиции у Гамильтона была окладистая борода. В Айсоле полиция не располагала фотографией Льюиса Рэндольфа Гамильтона — в этом городе его еще ни разу не задерживали. И это несмотря на то, что здесь он убил в общей сложности восемь человек.
   Преступный мир знал об этом, и полицейские догадывались, но Гамильтон оказывался неуловимым, как дым. Вообще-то на Ямайке в течение долгих лет у него и была такая кличка — «Дымок», — полученная за незаурядные способности растворяться в воздухе и улетучиваться без следа.
   Люди Гамильтона занимались всем, что приносило прибыль, не облагаемую налогами.
   Возьмем проституцию. В недавнем прошлом этот бизнес был полностью в руках мафии. Потом появились китайские триады. Они начали с того, что прислали в Сан-Франциско из Гонконга двух красивых сестричек Тину и Тони Пао, которые организовали подпольный ввоз девушек из Тайваня через Гватемалу и Мехико. Постепенно сфера влияния новых групп расширялась, продвигаясь все дальше и дальше на восток. Сейчас их сеть охватила весь континент, оставаясь трудноуязвимой для полиции благодаря повсеместной поддержке местных китайских тонгов и транснациональной структуре триад. Гамильтон тоже довольно быстро обнаружил, какую хорошую прибыль приносит торговля живым товаром в правильно выбранных местах, охраняемых полицией. Не нужно никаких фотомоделей и манекенщиц. Никакого дерьма от мадам Мэйфлауэр. Толпа молоденьких наркоманок, торчащих на холоде в заячьих ушках, шортах и лифчиках — униформе порножурнала «Пентхауз», только и всего.
   Затем торговля оружием. Этим очень плотно занимались латиноамериканские группировки. Может быть, подобно таксистам, возвращающимся из аэропорта, им не нравилось кататься порожняком. Доставив в Штаты груз кокаина из Колумбии, они не хотели гнать в обратный путь пустой пароход. Прекрасная идея — загрузить его стволами: автоматическими пистолетами, карабинами, автоматами, — и загнать их в странах Карибского бассейна с хорошим наваром!
   Гамильтон был в курсе, как ввозить в страну наркотики. Теперь учился — по мнению латиносов эта сука училась слишком быстро, — как вывозить оттуда краденые стволы.
   И конечно же, наркобизнес.
   Пока группировка — любая, любой национальности, любого цвета кожи — не начнет торговать «дурью», это не банда, а дамский кружок кройки и шитья. Посс Гамильтона просто вломился в торговлю наркотиками. С такой пальбой, словно произошла очередная вспышка войны в Ливане.
   Понятно почему и латиносы, и узкоглазые, и макаронники с удовольствием поприсутствовали бы на его похоронах!
   Это смущало Гамильтона. На его голову было подписано несколько контрактов. Уже несколько киллеров пытались его «достать». Интересно, смогут ли они до него добраться, если даже не знают, как он выглядит.
   Пока кто-нибудь из его людей не переметнется, у них на это нет шансов. Все очень странно. Эти тупые бандюги... Они что думают, он — мальчик, который играет в куличики? Дерьмо собачье! При мысли о парне в темных очках, со сломанным носом, высматривавшем его там и тут, Гамильтону становилось смешно.
   Но не сегодня.
   Сегодня он не смеялся.
   Сегодня он был расстроен бездарными действиями своей троицы — идиоты! Упустить Хосе Герреру!
   — Почему бейсбольные биты?
   Слово «биты» прозвучало, как «би-иты», произнесенное тяжелым густым басом, который, казалось, рокотал в грудной клетке. «Почему бейсбольные биты?» Очень музыкально.
   Резонный вопрос.
   Перед ним сейчас стоял только один из троих. Двое валялись в госпитале. Но даже если бы легавый не продырявил их, на поруки их бы никто не взял. Нападение на офицера полиции — кошмар! Тот, кто спасся, выглядел пристыженно и смущенно. Рост сто девяносто один сантиметр, и вес в сто килограммов, огромные руки прижаты к бокам — тем не менее он был похож на школьника, которого вот-вот высекут. Словно вернулся в Кингстон на Ямайке — в свое детство.
   Гамильтон терпеливо ждал ответа.
   При росте сто восемьдесят три сантиметра, несмотря на внешнюю рассудительность, он внушал собеседнику смертельный ужас.
   Гамильтон повернулся к человеку, сидевшему рядом с ним на кушетке.
   — Исаак? — спросил он. — Почему бейсбольные биты?
   Тот только пожал плечами. Исаак Уолкер, доверенное лицо и телохранитель. Не то чтобы Гамильтону был нужен телохранитель. Доверенное лицо — да. На вершине бывает очень одиноко. Но телохранитель? Никто никогда не доберется до Льюиса Рэндольфа Гамильтона. Никогда!
   Исаак кивнул головой. Он был согласен, что бейсбольные биты в таком деле — это просто смешно! Биты — полезные штуки для того, чтобы переломать парню ноги. А потом погоняться за его девкой. Лакомые кусочки, эти испаночки!
   Конечно, у них работали женщины. Прикрепленные, так сказать. Группа поддержки. Когда захочется — свистнешь. Но из-за обычной дырки никто не будет устраивать пальбу на улицах, все-таки эти испашки — серьезные ребята! Хотя «зеленые» они любят больше своих баб. Даже колумбийцы, которые кажутся самыми чувствительными, света белого не видят, когда заняты работой! Связываться с бабами испашек, может быть, не так серьезно, как совать свой нос в их чертов бизнес, но все-таки чревато последствиями. Перебить парню ноги, чтоб он не смог больше бегать, где не надо, вот и все. Но кто велел этим троим работать с Геррерой бейсбольными битами?
   — Кто тебе сказал про бейсбольные биты, парень? — спросил Гамильтон.
   А вышло: «Кто-о тебе сказал про бейсбо-ольные би-иты, парень?»
   — Джеймс.
   Совсем как школьник, выдающий учителю своего лучшего друга, разбившего окно.
   Значит, Джеймс. Тот, который сейчас лежал в госпитале «Буэнаовиста» с простреленным плечом. Врачи извлекли-таки из него пулю, хотя и с трудом. Когда Исаак посетил Джеймса, тот шепнул ему, что вышиб у легавого зуб. Похоже, он гордился этим. «Долбаный наркоман! С легавым связался!» — подумал Исаак. Как только коп нарисовался на горизонте, они должны были срываться. Оставили бы Герреру на другой день. Так, мол, и так, с ним надо разобраться. Но навалиться на копа? Надо быть трахнутым психом. Значит, Джеймс. Который, как сейчас выяснилось, велел им обработать Герреру бейсбольными битами.
   — Джеймс тебе это сказал? — переспросил Гамильтон.
   — Да, Льюис, точно — Джеймс. По произношению чувствуется уроженец Ямайки.
   Эндрю Филдс. Гигант, превосходно развитый физически. Он мог бы сломать Гамильтону спину голыми руками, оторвать ему руки и ноги одну за другой. Что он, между прочим, неоднократно проделывал с другими людьми. И не моргнув глазом. Но сейчас в его голосе слышалось преклонение. Когда он говорил «Льюис», это звучало как «Господин».
   — Он сказал тебе обработать битой этого парня? — продолжал Гамильтон.
   — Да, Льюис.
   — В то время, как я сказал отправить парня отдохнуть под землю?
   — Такой приказ нам поступил, Льюис.
   — Но вы все равно работали битами! — подытожил Гамильтон. Эндрю надеялся, что Гамильтон поверил ему. Гамильтон мог решить, что он или даже Герберт действовали по собственной инициативе. Об этом даже страшно подумать. Сами решили обработать битами этого испашку.
   Герберт был третьим членом их группы. Это он врезал копу битой. И его первого коп продырявил. И не он принимал решение о том, как работать. Решение принял Джеймс. Может, потому что тот, над кем они должны были потрудиться, — испанец, а для них бита — самое подходящее средство. Но если приказ требовал отправить парня на тот свет, то какая разница, как это сделано? Лишь бы был выполнен приказ! Что, лежа в могиле, он будет помнить, как туда попал? Не все ли равно — нож, пуля или три бейсбольные биты отправили его куда надо? Эндрю были неизвестны мысли Джеймса по этому поводу. Но в этом, как и любом другом бизнесе, были различные уровни принятия решений. Джеймс сказал: «Работаем битами», ну, они и работали, как было приказано.
   — А может, Джеймс велел только слегка покалечить того парня, а? — Гамильтону пришла в голову новая идея.
   — Нет, он сказал, что этого парня нужно похоронить, — ответил Эндрю.
   — Может, просто переломать пару костей, а?
   — Он сказал нам, что ты приказал запрятать парня в ящик, Льюис.
   — Тогда зачем же понадобились биты? — снова задал все тот же вопрос Гамильтон. Он недоумевающе раскрыл ладони. Вопрошающе взлетели вверх плечи и брови.
   Если нам надо, чтобы парня положили в ящик и опустили в яму, выкопанную в земле, зачем было идти домой такой долгой дорогой? Долгой пыльной дорогой вдоль моря, Эндрю, ты понимаешь, о чем я говорю? Почему не быстро и просто, adios, amigo, ты нас уже затрахал, попрощайся со своей сестричкой — и все дела? Я понятно выражаюсь?
   — Да, Льюис.
   — Джеймс вам как-то это объяснял? Он говорил, что по какой-то причине я велел использовать биты?
   — Нет, Льюис, он ничего не объяснял.
   — О, Боже мой! — вздохнул Гамильтон и наклонил голову. Затем взглянул на Исаака, словно желая получить от него помощь.
   — Может, мне съездить в госпиталь и потолковать с ним? — спросил Исаак.
   — Нет, нет! Его отказались выпустить под залог, перед дверью стоит полицейский. Нет, не стоит. У нас еще будет время побеседовать с ним, Исаак.
   Гамильтон улыбнулся. Его улыбочка леденила кровь.
   Эндрю внезапно сильно не захотелось попасть на место Джеймса. Ему показалось, что для Джеймса сейчас лучше всего было бы загреметь в тюрьму — нападение на офицера полиции, — чтобы Гамильтон не мог до него добраться. Хотя Эндрю и сомневался, что в Штатах найдется такая тюрьма, до которой Гамильтон не смог бы дотянуться! Эндрю не знал, почему шеф приказал грохнуть маленького пуэрториканца — никто ему об этом не докладывал, — зато он знал, что Джеймс из-за своего разгильдяйства не выполнил приказ босса и что этот парень до сих пор ходит по земле. А должен тихо и спокойно лежать на глубине один метр восемьдесят сантиметров.
   — Эндрю!
   — Да, Льюис!
   — Я очень этим огорчен.
   — Да, Льюис.
   — Я посылаю троих сделать одного паршивого испашку...
   — Да, Льюис.
   — Но вместо этого вы трое решили...
   — Это Джеймс, он...
   — Меня не колышет, кто! Работа — не сделана!
   Молчание.
   Эндрю опустил глаза.
   — Я что, этим должен заняться сам? — тихо спросил Гамильтон.
   — Нет, Льюис. Если ты еще хочешь, чтоб работа была сделана, я могу ее выполнить.
   — Я хочу, чтоб работа была сделана!
   — О'кей.
   — И на этот раз без ошибок.
   — Без ошибок.
   — Мы не стараемся победить в мировой серии по бейсболу, Эндрю!
   Улыбка на лице.
   — Я знаю, Льюис.
   — Ладно. Иди, спой этому парню колыбельную, — закончил беседу Гамильтон.
  
  
  * * *
  
   Работником службы социального обеспечения, который помогал Холдингам удочерить девочку, оказалась женщина по имени Марта Хенли. Она работала в фирме «Купер-Андерсон» — специализированном частном агентстве — уже четырнадцать лет. В свои шестьдесят семь Марта Хенли обходилась без украшений, если не считать очки в золотой оправе, была одета в темно-коричневое платье и прогулочные туфли на низком каблуке. Она тепло приветствовала детективов и предложила им сесть. Мягкие стулья стояли перед ее столом.
   Десять часов назад начался понедельник. Из углового окна офиса было видно тусклое зимнее небо, снизу прорезаемое небоскребами. Она сообщила им, что любит детей, что самая большая для нее радость найти хороших родителей малюткам, нуждающимся в этом. Детективы поверили ей. Они сказали по телефону, по какой причине хотят посетить агентство. Теперь она в свою очередь желала узнать, почему они считают, что информация об удочерении Сьюзен Холдинг поможет им в расследовании.
   — Это просто одна из возможных версий, — сказал Мейер.
   — Каких именно?
   — В данный момент мы рассматриваем два варианта. Первый — убийства были в какой-то степени случайными, они произошли в связи с другим преступлением, кражей или изнасилованием. Либо тем и другим вместе взятым.
   — А второй вариант?
   Она делала пометки в желтой матерчатой тетради старомодной перьевой ручкой с золотым пером. Левой рукой и весьма своеобразным почерком. Мейеру пришло в голову, что она росла в те времена, когда учителя в школах пытались переучить левшей. Он представил себе это как борьбу Господа с Дьяволом.
   Правая рука Господа против зловещей левой руки Дьявола. Эти экзерсисы в переучивании леворуких учеников довольно часто приводили их к заиканию и целой куче нервных расстройств, некоторые даже теряли способность учиться. «Дерьмо это все», — подумал Мейер. Карелла продолжал говорить.
   Миссис Хенли писала.
   — ...который хотел убить няню, Энни Флинн. В таком случае убийство ребенка было бы побочным эффектом, рикошетом от первого убийства. Это второй вариант.
   — Да, — кивнула миссис Хенли.
   — Но может существовать и третий вариант, — заметил Карелла.
   — Какой же?
   — Целью убийцы в первую очередь была смерть ребенка.
   — Шестимесячного малютки? В это трудно...
   — Согласен, но...
   — Да, я знаю. В этом городе...
   Она не закончила свою мысль.
   — Вот почему, — сказал Карелла, — мы сюда...
   — Вы сюда пришли, потому что, если девочка была главной мишенью убийцы...
   — Совершенно верно...
   — Вам необходимо как можно больше узнать обо всех обстоятельствах, связанных с ее удочерением.
   — Верно.
   — С чего мне начать? — задумалась она.
   В первый раз Холдинги пришли к ней больше года назад по рекомендации своего адвоката. Супруги пробовали зачать ребенка с тех пор, как миссис Холдинг...
   — Вы знаете, она была фотомоделью...
   — Да, знаем... и бросила работу три или четыре года назад. Хотя они тщательно следовали советам своего врача, их попытки, не увенчавшись успехом, принесли им разочарование. Тогда Холдинги твердо решили подыскать ребенка при помощи какого-нибудь агентства, пользующегося хорошей репутацией.
   Карелла заметил, что гладкая и плавная речь миссис Хенли была такой же старомодной, как ее очки в золотой оправе и ручка с золотым пером.
   — Адвокат рекомендовал нас, — сказала она, кивком подтверждая его хороший вкус, — Мортимер Каплан из фирмы «Гринфилд, Гельфман, Каплан, Шустер и Хольт». Очень солидная фирма. Мы изучили вопрос, собрали все необходимые отзывы и справки, подготовили Холдингов к тому, что ребенок может оказаться не того типа, который им хотелось бы...
   — Что вы имеете в виду? — спросил Карелла.
   — Многие мечтают о том, что мы называем «крошка Гербер», знаете? Голубые глаза, светлые волосики, милая улыбка, пухленькие маленькие ручки. Но ведь не все дети так выглядят. Нам передают очень разных детей. И всех их впоследствии усыновляют.
   — Неужели всех? — удивился Мейер.
   — Всех. Мы размещаем в семьях детей с отклонениями в развитии, врожденными недостатками. Даже малышей, рожденных с вирусом СПИД. Я просто счастлива сказать вам, что вокруг очень много сердечных, заботливых людей.
   Карелла был с ней полностью согласен.
   — Ладно, — сказала она, — чтобы чуть подсократить длинную историю, перейду сразу к июлю прошлого года, когда я позвонила Холдингам сказать, что у нас есть новорожденная девочка, на которую им стоит посмотреть. Точнее, не совсем новорожденная. Ей было уже две недели. Это возраст, в котором лучше всего отдавать детей приемным родителям. Две недели. Политика агентства состоит в том, чтобы найти для ребенка приемных отца и мать и в то же время дать родной матери возможность изменить свое решение. В конце второй недели настоящие родители могут либо оставить младенца у себя, либо подписать официальное согласие на опеку со стороны агентства с целью последующей его передачи приемным родителям. В данном случае у меня почти не было сомнений в том, что мать — в свидетельстве не было имени отца — подпишет этот документ. Я позвонила Холдингам и попросила их приехать взглянуть на малышку. Они были — как я и ожидала — буквально очарованы ею. В самом деле прелестный ребенок, просто маленькая принцесса из книжки сказок. Вот уж действительно «крошка Гербер». Я дала им о ней все сведения...
   — Какого рода сведения, миссис Хенли?
   — Необходимые данные об ее родных матери и отце — ну о нем-то мы много не могли сообщить — конечно, медицинские данные, сведения об образовании, религии и тому подобное. Результаты обследования девочки. Результаты обследования матери. В общем, все, что им необходимо знать. Я провела двадцать минут с Холдингами и малышкой Сьюзен — это имя мы ей дали здесь, в агентстве. Родная мать не удосужилась ее назвать. Холдинги — я уверена, они вам это сказали — до сих пор не знают фамилии ее матери. Конечно, здесь, в агентстве, она зарегистрирована, но решение суда об удочерении и первоначальное свидетельство о рождении ребенка засекречены. Как я и предполагала, Холдинги полюбили девочку с первого взгляда и дали согласие взять ее домой на трехмесячный испытательный срок.
   — Когда это было, миссис Хенли?
   — В начале августа они взяли Сьюзен домой. Малышку Сьюзен.
   Миссис Хенли опустила голову.
   — А теперь вот это.
   «Да, теперь вот это», — подумал Карелла.
   — Когда состоялось окончательное удочерение? — спросил он.
   — В первых числах декабря. Мы подготовили все документы, — сказала миссис Хенли и нажала на кнопку селектора. — Дебби! Принеси, пожалуйста, дело Холдингов. Да, мистер и миссис Питер Холдинг. Спасибо. Это займет пару минут, — пояснила она, взглянув на детективов.
   Вскоре в дверь постучали.
   — Да, войдите, — отозвалась миссис Хенли.
   Темноволосая девушка в длинной юбке и белой блузке с оборками положила на стол перед миссис Хенли дерматиновую папку...
   — Спасибо, Дебби.
   ...повернулась, улыбнувшись Карелле, и вышла. Миссис Хенли уже листала дело. — Так. Вот оно, но, вы знаете, джентльмены, я не имею права познакомить вас с этой информацией без...
   — Разумеется, — улыбнулся Карелла. — Вы очень добры, миссис Хенли, и мы никоим образом не хотим ставить вас и агентство в неловкое положение. Мы вернемся чуть позже с судебным распоряжением.
  
  
  * * *
  
   Биологической матерью крошки Сьюзен была женщина по имени Джойс Чапмэн. Впервые придя в агентство, в июне прошлого года, она написала в анкете, что живет по адресу: Оранж-стрит, 748, кв. 4-1.
   — Тридцать вторая улица, — сказал Мейер. — Это рядом с «Хопскотч».
   Карелла кивнул.
   Из досье, хранящегося в агентстве «Купер-Андерсон», они узнали ее возраст — девятнадцать лет, рост — сто семьдесят восемь сантиметров, вес — шестьдесят девять килограммов...
   Блондинка.
   Цвет глаз — зеленый.
   Телосложение — правильное.
   Лучшая черта внешности — красивые глаза.
   Лучшая черта характера — жизнерадостность.
   Национальность — американка.
   Происхождение — шотландско-ирландское.
   Образование — законченное среднее плюс один курс колледжа.
   Опыт работы и профессия — нет.
   Увлечения — теннис, подводное плавание.
   Перенесенные болезни — корь, коклюш и т.д.
   Аллергия — нет.
   Операции — нет.
   ...нет, она ни разу не подвергалась принудительному психиатрическому лечению...
   ...нет, она не находилась в зависимости от какого-либо типа наркотических веществ.
   ...нет, она не страдала алкоголизмом.
   ...нет, ее ни разу не арестовывали и не содержали в государственных исправительных учреждениях по решению суда.
   Среди бумаг, с которыми детективам дали ознакомиться по судебному распоряжению, было согласие Джойс на удочерение ребенка, подписанное ею вскоре после его рождения. Текст гласил:
   "Договор с агентством «Купер-Андерсон»
   Я, Джойс Чапмэн, настоящим разрешаю администрации госпиталя Святой Агнессы произвести передачу моего ребенка, девочки С. в распоряжение агентства «Купер-Андерсон».
   — Даю свое согласие агентству «Купер-Андерсон» на выполнение различного медицинского, хирургического и терапевтического обслуживания, которое по мнению доктора или докторов, выбранных агентством «Купер-Андерсон», необходимо для нор,-мального развития ребенка. Разрешаю также взятие у ребенка анализов крови для определения реакции на вирус иммунодефицита человека, который может стать причиной заболевания СПИД, а также выполнение других необходимых анализов. Агентство «Купер-Андерсон» обязуется проинформировать меня о результатах исследований.
   Обязуюсь информировать агентство «Купер-Андерсон» обо всех изменениях моего местожительства до тех пор, пока агентство «Купер-Андерсон» не примет решения о передаче моего ребенка для удочерения или пока я не решу взять ребенка обратно под свои опеку и попечительство.
   Датировано..."
  
  
  * * *
  
   Джойс под присягой в присутствии нотариуса подписала также документ:
   "Свидетельство биологической матери касательно интересов неназванного биологического отца.
   В присутствии дипломированного нотариуса женщина, чье имя было установлено как Джойс Чапмэн, после того, как она была должным образом приведена к присяге, официально заявила, что:
   1. Она является биологической матерью ребенка — девочки С.
   2. Имя отца вышеназванного ребенка: НЕИЗВЕСТНО. Место его жительства: НЕИЗВЕСТНО.
   3. Биологический отец ребенка никогда не выказывал претензий на данного ребенка, никогда не осуществлял помощь в какой бы то ни было форме матери ребенка и не проявлял признаков интереса к судьбе вышеназванного ребенка.
   4. В свете сделанных выше заявлений считать официально установленным, что биологический отец не располагает права-ми на данного ребенка, не должен иметь никакого отношения к дальнейшей судьбе этого ребенка и, в частности, его удочерению.
   Подпись: Джойс Чапмэн.
   Заверено: Нотариус".
   Был еще документ, гласящий:
   "Агентство «Купер-Андерсон» желает предупредить родителей, передающих своего ребенка для усыновления, что, если, в какой-то момент в будущем ребенок пожелает узнать их имена, фамилии и место пребывания, агентство не сможет предоставить такую информацию без их согласия или решения суда.
   Чтобы помочь ребенку в будущем, агентство просит держать его в курсе любых проблем со здоровьем, которые возникнут у родителей или других членов их семьи и которые могут потом отразиться на ребенке.
   Я желаю_____ — Я не желаю______быть названной, если
   мой ребенок захочет в дальнейшем со мной встретиться.
   Я не хочу принимать сейчас решение по этому поводу.
   Я понимаю, что мое решение может в дальнейшем измениться, и в этом случае обязуюсь уведомить агентство письменно.
   Подпись: Джойс Чапмэн".
   — Ну что ж, надо с ней повидаться, — сказал Карелла.
   Тридцать вторая улица в своей середине проходила рядом с парком Скотч-Мидоуз. Западной оконечностью он выходил на Хоппер-стрит, где в новомодном эллипсоиде «Хопскотч» селились многие городские художники и фотографы. Саму Оранж-стрит трудно было назвать модной.
   Слишком хороша по отношению к центру города, но слишком плоха в сравнении с «Хопскотч». Она доходила, изгибаясь, почти до Стрэйтс оф Наполи и Чайнатауна на западе и резко поворачивала на север к складам, сгрудившимся у реки Харб. Дом 748 раньше был обувной фабрикой, затем превратился в склад машиностроительного оборудования, и в конце концов его поделили на квартирки, занятые не художниками — те жилив Квартале или «Хопскотче», — а людьми, которые называли себя актерами, сценаристами, музыкантами и танцорами. Большинство этих молодых людей еще учились. Настоящие актеры, сценаристы и прочие жили в новых домах по соседству с районом театров, но стыдиться тут нечего, Гарольд!
   Девушка, открывшая им дверь квартиры 41, назвалась Анджелой Квист.
   Детективы объяснили ей, что расследуют убийство и хотели бы поговорить с Джойс Чапмэн.
   Юная особа сказала, что Джойс здесь больше не живет и что она сама собралась выйти из дому. Анджела была одета в длинное пальто, синие джинсы. Наряд дополняли кроссовки и вязаная шапочка, натянутая на уши. Она объяснила, что очень спешит на занятия, которые начнутся через двадцать минут, и не хочет опаздывать. Но все же сняла пальто и шапочку и сказала, что уделит им несколько минут, если они быстро зададут все свои вопросы, после чего отвела детективов в маленькую гостиную, украшенную репродукциями Пикассо в рамках.
   Анджела Квист была актрисой.
   То есть она называла себя актрисой.
   На самом деле Анджела служила официанткой и брала уроки актерского мастерства после работы. А ее квартирка представляла собой клетушку, отделенную пластиковыми перегородками от дюжины других таких же клетушек, выходящих в общий коридор.
   Однако домовладелец получал неплохую прибыль!
   Надо признать все же, что у Анджелы было прекрасно очерченное лицо с высокими скулами, аристократический нос, чувственный рот, ее глаза сверкали, как сапфировые звезды. Ее волосы были цвета меда, а голос — мягкий и нежный, и кто сказал, что Золушка не сможет попасть на бал и переселиться во дворец?
   Она знала Джойс еще в Сиэттле, штат Вашингтон, где они обе выросли, ходили вместе в среднюю школу.
   После выпускного вечера вместе приехали в этот город. Анджела хотела сделать карьеру в театре, а Джойс изучала литературу в Университете Рэмси.
   — У Паркера Гаррисона, — сказала Анджела со значительным видом.
   Карелла промолчал в ответ. — Поэта и романиста, — уточнила девушка.
   Карелла чувствовал, что должен был сейчас воскликнуть: «Ну как же, Паркер Гаррисон!»
   Вместо этого он кашлянул.
   — Он очень известен, — настаивала Анджела.
   Мейер тоже откашлялся.
   — Попасть на его курсы очень трудно.
   — Но, очевидно, Джойс-то он принял, — заметил Карелла.
   — Конечно, знаете, она необычайно талантлива.
   — И по-прежнему занимается у него? — поинтересовался Мейер.
   — Джойс? Нет, уже нет.
   — А что она делает сейчас? — спросил Карелла.
   — К сожалению, я совсем не в курсе, — развела руками Анджела.
   — Но знаете, где она живет?
   — Да.
   — И можете дать нам ее адрес?
   — Да, конечно. Только... я хочу сказать, если вы интересуетесь тем, что произошло здесь...
   — Да, именно...
   — ...я не вижу, как вам может помочь адрес Джойс.
   — Что вы имеете в виду, мисс Квист?
   — Ну, сейчас она в Сиэттле, так что...
   Детективы посмотрели друг на друга.
   — Она вернулась в Сиэттл сразу после того, как родила. Точнее, сразу после того, как девочку удочерили.
   — М-да. Это было где-то в августе.
   — Кажется, около пятнадцатого числа. Если девочка родилась в июле...
   — Да.
   — И, по-моему, приготовления к удочерению начались сразу же...
   — Да-да.
   — Так что как только она избавилась от...
   — Избавилась?
   — Ну, вы понимаете, она не хотела возиться с ребенком. Ей же тогда было всего девятнадцать! Мы много об этом говорили. Вообще-то Джойс католичка, так что об отказе от ребенка не могло быть и речи, но она определенно не хотела возиться с девочкой. Я хочу сказать, Джойс незаурядно талантлива, у нее были прекрасные перспективы, и ей не хотелось быть прикованной к ребенку.
   — А она не собиралась выйти замуж? — спросил Мейер.
   — Не думаю, что это было подходящее знакомство.
   — Что вы имеете в виду?
   — Ну, она подцепила его в баре. Моряк торгового флота. Уплывал в Персидский залив. Он даже не знает, что стал отцом.
   — Как его имя?
   — Мне оно неизвестно.
   — А Джойс знает, как его зовут?
   — Думаю, что да. Поверьте, это была очень случайная связь.
   — Угу, — хмыкнул Мейер.
   — Я думаю, она сильно набралась, потому что пришла сюда с ним, когда я спала. Обычно... ну, мы заранее готовились, если одна из нас планировала привести гостя, вы понимаете?
   — Угу.
   — Соседка в таком случае проводила ночь где-нибудь в другом месте, понимаете?
   — Угу.
   — Чтобы была какая-то личная жизнь, понимаете?
   — Угу. Но в этот раз привела этого моряка домой без предупреждения?
   — Да. — Анджела пожала плечами. — Она иногда немного нетерпелива. Вы знаете, Джойс очень талантлива, — сказала девушка и опять пожала плечами.
   — Может, сейчас она уже забыла свои маленькие странности, — хмыкнул Мейер.
   Анджела подозрительно взглянула на него: «Наверное, он так шутит?»
   — Как выглядел этот моряк? — подключился Карелла.
   — Понятия не имею. Я же сказала вам, что я уже спала, когда они пришли. И все еще спала, когда утром он ушел.
   — И вы говорите, ее приняли на курс этого парня...
   — Да, Паркера Гаррисона.
   — Зачем же она тогда вернулась в Сиэттл?
   — Ее отец был болен.
   — Угу.
   — Ей сказали, что он при смерти. У него большая лесопромышленная фирма в Сиэттле. «Лесоматериалы Чапмэна». — Угу.
   — Рак печени. Ей позвонили, и она поехала.
   — Когда вы говорили с ней в последний раз? — спросил Мейер.
   — Она звонила из Сиэттла в самый Новый год.
   Детективы переглянулись.
   — Значит, на Новый год она была в Сиэттле? — спросил Карелла.
   — Да, она позвонила мне оттуда, из Сиэттла, и поздравила меня с Новым годом.
   — Пожалуйста, продиктуйте ее номер телефона в Сиэттле, — попросил Мейер.
   — Сейчас найду, — ответила Анджела. — Но что это за убийство, и какое Джойс имеет к нему отношение?
   — Убили ее ребенка, — ответил Карелла.
   Двое мужчин сидели за столом в ресторане Лонгекра и Дейла. Было уже полвторого, но они еще только завтракали.
   Один ел тосты по-французски, намазанные маслом, которое он поливал сиропом. Второй — яичницу с колбасой и жареный картофель.
   Оба пили кофе. Для обоих этот час был слишком ранним, чтобы заниматься делами. Половина второго? Да это же ни свет ни заря, если ты работаешь по ночам! Встаешь с постели не раньше двух-трех часов дня, выпиваешь на кухне чашку кофе, делаешь несколько звонков, выясняешь, с кем ты сегодня встречаешься, залезаешь под душ, одеваешься и завтракаешь примерно в четыре — полпятого.
   — Ну ты и лопаешь этот сироп! — сказал тот, что ел яичницу.
   — Люблю, когда его много.
   — Не мели чушь.
   Человек, поглощавший французские тосты, посмотрел в тарелку своего собеседника.
   — В этом дерьме, которое ты ешь, холестерина хватит на шесть инфарктов. В одном яйце его больше, чем в целом бифштексе!
   — Кто тебе сказал?
   — Это всем известно.
   — Ну и что? — А то, что он может тебя угробить, этот холестерин.
   — Да? А из чего, ты думаешь, делаются французские тосты?
   — Что ты хочешь сказать?
   — Французские тосты, французские тосты, ты их тут ешь, поливая сиропом. Французские тосты! Как они, по-твоему, делаются?
   — Их делают из хлеба.
   — А из чего еще?
   — Хлеб поджаривают.
   — А перед тем, как поджаривают хлеб?
   — Что ты имеешь в виду?
   — Я хочу спросить, во что они его макают?
   — Не знаю. А во что его макают?
   — Во взбитые яйца.
   — Ну, не может быть!
   — Нет, может.
   — Ты хочешь сказать, что здесь есть яйца?
   — А из чего, ты думаешь, эта корочка?
   — Какая корочка?
   — На тостах с обеих сторон.
   — Я думал, оттого, что их поджаривают.
   — Яйца, вот что это такое. Удивляюсь, что ты не знаешь простых вещей.
   — А откуда мне знать? Я в жизни не готовил тостов по-французски.
   — Вот ты сам и заработал инфаркт. Все это — холестерин.
   — Ничего я не заработал!
   — Заработал, заработал, будь спокоен! Может, ты не знаешь, но в одном яйце больше холестерина...
   — Да брось...
   — ...чем в здоровенном бифштексе, разве не ты сам сказал?
   — Слушай, дай мне поесть спокойно.
   Минуты две они ели молча.
   — Чем ты занимался прошлой ночью? — спросил тот, который ел яйца, понизив голос. Они сидели в дальнем конце обеденного зала, в кабинке, кроме них был еще только один клиент, сидевший в кабинке у двери, но тем не менее он спросил очень тихо. Человек, сидевший напротив, обмакнул в сироп кусок тоста и, сложив его вдвое, засунул в рот. Некоторое время он жевал, затем вытер губы и сказал:— Супермаркет. — При этом тоже понизил голос.
   — Где?
   — На Риверхед. Работка — не бей лежачего. Мы ее проделали вместе с Сэмми Педичини, ты его помнишь?
   — Ну, конечно. Как он там?
   — Прекрасно. Это было его дело, он меня позвал в долю.
   — Сколько взяли?
   — В сейфе оказалась всего лишь пара штук. Я думаю, они их оставили на утро. Сдачу давать, соображаешь? Честно говоря, я бы лучше повалялся в постели, если в знал, что нам обломится всего по штуке на рыло. Целую ночь на это дерьмо потратил! Сперва я отрубил сигнализацию, чтобы мы смогли влезть туда, а над сейфом провозились черт знает сколько времени. Это одна из тех старых коробок, с большим ходом винта, представляешь? Настоящее шило в задницу, в натуре! С задвижками на одной оси, знаешь этот тип? Из-за паршивых двух штук! Трахались примерно до четырех утра. Я сказал Сэмми, что, если он еще раз позовет меня на всю ночь за такие деньги, я ему яйца вырву! А ты как?
   — Почистил домик на Калмз-Пойнт. Сек за ним с прошлой недели, а тут хозяева в круиз отправились.
   — Один работал или с напарником?
   — Ты что, первый день меня знаешь, такие вопросы задаешь? Конечно, один, зачем мне компания!
   — Много взял?
   — Пару хороших пальто, точнее...
   — Одно на тебе, что ли?
   — Нет, нет, это я хапнул на Новый год. От Ральфа Лорена, у него висят по штуке сто каждое.
   — Оно не смотрится на такие бабки, Док, в натуре, не смотрится!
   — Не веришь? Иди и посмотри сам! Верблюжья шерсть.
   — Да я тебе верю. Просто оно не смотрится на эти бабки.
   — Знаешь, где салон этого парня, Лорена? На Джеферсона. Вот сходи и глянь.
   — Я же сказал — верю. Просто это пальто...
   — Те два, что я хапнул прошлой ночью, были меховые. Шубы.
   — Из какого меха?
   — Одна — енотовая. — Дерьмо — этот енот. Я себе дал зарок, что на енотовые шубы больше времени не трачу. А другая?
   — Лиса-огневка.
   — О, это классный мех, огневка — сила.
   — Ну...
   — Ты сказал, на Калмз-Пойнт, а? Калмз-Пойнт! Вообще-то тебе надо смотреть в оба!
   — А в чем дело?
   — Ну, это Сэмми сказал...
   — Что сказал? И при чем тут Калмз-Пойнт?
   — Там вокруг твоей старой квартиры шлялись легавые. — Он стал говорить еще тише.
   — Ты что несешь-то? — Другой тоже понизил голос.
   — Это Сэмми сказал. Парк-стрит, верно?
   — Да.
   — Его телка живет на Парк-стрит. Она сказала ему, что какие-то легавые ходили по дому и искали тебя.
   — Что за бред ты несешь?
   — Так сказал Сэмми.
   — Он сказал, что легавые искали меня?
   Теперь мужчины уже перешли на шепот.
   — Да, это сказала его телка, которая живет на хате с двумя другими шлюхами. Она говорит, какие-то детективы...
   — Когда это было?
   — Прошлой ночью, Сэмми работал над задвижкой, а я думал, мы там вечно будем тра...
   — Я хочу спросить, когда эти копы ходили и искали меня?
   — Тебе лучше спросить у Сэмми. Я думаю, в прошлую пятницу. Позвони ему, он тебе расскажет.
   — Его телка не сказала, почему они меня искали?
   — Док, это же все из третьих рук. Копы не допрашивали ее, но они говорили с людьми в твоем старом доме.
   — На Парк-стрит, 1146?
   — Ну да. Она потом поспрашивала у людей, ты же знаешь...
   — Ну и?..
   — ...поспрашивала, какого черта они ходили. А один парень в доме сказал, что они приходили по твою душу.
   — По мою?
   — Ну.
   — Зачем? — Задать тебе пару вопросов.
   — О чем?
   — Я не знаю, Док. — Он помолчал, затем улыбнулся. — Ты тут на днях законы не нарушат?
  
  
  
  
   Глава 6
  
  
   В этот раз Карелла заказал разговор на два часа дня. Диспетчер, которая взяла трубку в офисе компании «Лесоматериалы Чапмэна», была удивлена, узнав, что звонит офицер полиции с востока. Карелла попросил связать его с Джойс Чапмэн, и диспетчер сказала, чтобы он не вешал трубку. Через некоторое время к линии подключилась другая женщина.
   — Чем могу помочь? — спросила она.
   Карелла снова объяснил, кто он такой и по какому поводу звонит.
   — О чем вы хотите говорить с мисс Чапмэн?
   — Извините, с кем имею честь? — ответил вопросом на вопрос Карелла.
   — Я — секретарь мистера Чапмэна. Он сейчас в госпитале...
   — Да, я в курсе.
   — Поэтому, если вы скажете мне, что...
   — Я не хочу беспокоить мистера Чапмэна, — сказал Карелла. — У меня дело к его дочери. Но номер, который мне дали, не отвечает.
   — Хорошо. Какого рода дело?
   — Как вы сказали, ваше имя, мэм?
   — Мисс Огилви. Мисс Перл Огилви.
   «Ну и характер», — подумал Карелла.
   — Мисс Огилви, — начал он. — Я расследую двойное убийство, здесь, в Айсоле. И мне очень нужно поговорить с мисс Чапмэн. Если вам что-нибудь известно о ее местопребывании, вы сможете избавить меня от лишней траты времени на звонок в полицию Сиэттла, где, я уверен...
   — Мисс Чапмэн остановилась в «Соснах».
   — Это отель?
   — Нет, «Сосны» — дом мистера Чапмэна.
   — Понятно. Скажите, мне дали правильный телефон? — спросил он и назвал номер, который ему продиктовала Анджела Квист.
   — Последняя цифра не девять, а пять, — поправила его мисс Огилви. — Большое вам спасибо, — вежливо сказал Карелла.
   — Не за что, — ответила мисс Огилви и повесила трубку.
   Карелла нажал на рычаг, услышал длинный гудок и снова набрал сначала код района 206, а потом номер с пятеркой на конце. Послышались гудки.
   Он уже собирался повесить трубку, когда...
   — Алло?
   Хриплый, полусонный голос.
   — Мисс Чапмэн?
   — Ммм.
   — Алло?
   — Ммм.
   — Это детектив Карелла, Восемьдесят седьмой участок, я звоню из...
   — Кто?
   — Прошу прощения за то, что разбудил вас, — снова начал он. — Я говорю с Джойс Чапмэн?
   — Да, а который час?
   — Немногим больше одиннадцати, по вашему времени.
   — Как вы сказали, кто вы?
   — Детектив Карелла, мисс Чапмэн. Я звоню из Айсолы. Мы здесь расследуем двойное убийство. Я хотел бы...
   — Что?
   — Двойное убийство.
   — Господи!
   — Сегодня утром мы говорили с женщиной по имени Анджела Квист...
   — Энджи? Она замешана в двойном убийстве?
   — Нет, мисс Чапмэн. Мы поговорили с ней, потому что нашли ее по последнему вашему адресу.
   — Моему адресу?
   — Да.
   — Последнему моему адресу, который вы нашли?
   — Да.
   — Какое же отношение я имею к убийству? И где вы нашли мой последний адрес?
   — В агентстве «Купер-Андерсон», — сказал Карелла.
   Долгое время было слышно лишь потрескивание атмосферных разрядов.
   — Кто убит? — наконец спросила Джойс. — Майк? — Кого вы имеете в виду? — спросил Карелла.
   — Майка, отца ребенка. Кто-то его убил?
   — Майк — это кто? — спросил Карелла.
   Снова долгое молчание. Затем:
   — Убит он или кто-то другой?
   — Может, он и убит, я не знаю, — сказал Карелла. — Но в случае, который мы расследуем, жертва — не он.
   — Тогда кто же он? Подозреваемый?
   — Нет, если на Новый год его корабль действительно был в Персидском заливе. Не могу ли я узнать его фамилию?
   — Откуда вы знаете, что он матрос?
   — Моряк торгового флота, — уточнил Карелла.
   — Это одно и то же.
   — Не совсем. Из беседы с мисс Квист.
   — Это она вам сказала, что я отдала ребенка на удочерение?
   — Нет.
   — Тогда как вы узнали о «Купер-Андерсоне»?
   — Нам об этом сказали родители девочки.
   — И в «Купер-Андерсоне» вам назвали мое имя? Черт возьми — это грубое нарушение...
   — Мисс Чапмэн, убит ваш ребенок.
   Ему показалось, что на другом конце провода раздался тихий короткий всхлип. Он ждал.
   — Это не мой ребенок, — сказала наконец Джойс.
   — По закону, возможно, нет.
   — ...и по чувствам, испытываемым мною, тоже. Я родила ее, мистер Карелла, я правильно произношу ваше имя?
   — Да, Карелла.
   — Вот и все, что я имею с ней общего.
   — Понимаю, но тем не менее она мертва.
   — Мне очень жаль это слышать. Почему вы мне позвонили, мистер Карелла?
   — Мисс Чапмэн, мы знаем, что на Новый год вы были в Сиэттле.
   — Она была убита в это время?
   — Да.
   — А кто еще? Вы сказали двойное...
   — Ее няня — молоденькая девочка Энни Флинн. Это имя вам что-нибудь говорит?
   — Нет. — Мисс Чапмэн, вы можете назвать мне фамилию отца девочки?
   — Зачем она вам так понадобилась? Если вы думаете, что это он...
   — Мы еще ничего не думаем. Мы просто стараемся...
   — Он даже не знает, что я забеременела. Мы провели ночь с пятницы на субботу, и на следующий день он уплыл.
   — Где вы с ним познакомились, мисс Чапмэн?
   — На дискотеке у Лэнкса, в Квартале.
   — Да, я знаю это место. И вы привели его на Оранж-стрит?
   — Да.
   — Виделись ли вы с ним после этого?
   — Нет. Я же сказала, он уплыл на следующий день.
   — В Персидский залив?
   — Загружаться кувейтской нефтью. По крайней мере, так было сказано. Конечно, может, все и брехня. Некоторые парни пытаются произвести впечатление на девушек сказками о своей опасной героической работе.
   — Вы не знаете случайно, где он находится сейчас?
   — Я вам уже сказала: последний раз я его видела в восемь часов утра восемнадцатого октября пятнадцать месяцев назад.
   — Вы хорошо следите за временем, — заметил Карелла.
   — Вы бы вели себя так же, если в родили через девять месяцев после того, как распрощались с приятелем.
   — Значит, Сьюзен была зачата в тот...
   — Они ее так назвали? Сьюзен?
   — Да, Сьюзен.
   — Сьюзен, — повторила она.
   — Да.
   — Сьюзен, — сказала она еще раз.
   Карелла ждал.
   Опять тишина в трубке.
   — ...в тот уик-энд, — заключил Карелла.
   — Да, — тихо сказала Джойс.
   — Как его фамилия? — опять спросил Карелла. — Я имею в виду отца ребенка.
   — Не знаю, — ответила Джойс.
   Карелла поднял брови.
   — Вы не знаете его фамилии? — удивился он.
   — Я не знаю его фамилии. — Он вам ее не сказал?
   — Поверьте, нет.
   Карелла кивнул, глядя на стенку с расписанием дежурств детективов.
   — Как он выглядит? — спросил он.
   — Высокий, темноволосый, голубые глаза... Вроде все.
   — Угу.
   — Я не шлюха, — заявила она.
   — Конечно.
   — Я просто перебрала в тот вечер.
   — Конечно.
   — Мы хорошо провели время, и я пригласила его к себе домой.
   — О'кей. Он был белый, черный, латиноамериканского типа?
   — Белый.
   — И не называл своей фамилии?
   — Нет, не называл.
   — И вы не спрашивали?
   — А кому она нужна?
   — О'кей. Сказал он вам, как называется его судно?
   Тишина.
   — Мисс Чапмэн?
   — Да. Минутку, я думаю.
   Он ждал.
   — Он плавал на танкере.
   — Да?
   — Корабли называют именами каких-нибудь генералов?
   — Я думаю, это вполне возможно.
   — Генерал... какой-то там?
   — Может быть.
   — Патнем? Или Путни? «Генерал Путни»? Может быть такой танкер?
   — Это легко проверить.
   — Но как он мог убить ее? — спросила Джойс. — Ведь он даже не знал о ее существовании.
   — Ну, мы поговорим с ним об этом, если сможем его найти, — ответил Карелла. — Мисс Чапмэн, имя Скотт Хэндлер вам что-нибудь говорит?
   — Нет.
   — Он не может быть вашим знакомым? — Нет.
   — Или, может, вы где-нибудь случайно встречались?
   — Как с этим на дискотеке! — Ее голос внезапно стал жестким. — Повторяю, мистер Карелла, я не шлюха.
   — Никто этого и не говорит, мисс Чапмэн.
   — Вы подчеркнули слово «случайно».
   — Даже не думал...
   — Но вы это сделали! Какого черта я должна знать какого-то Скотта Хэмптона?
   — Хэндлера.
   — Да кто бы он ни был, какого дьявола я должна его знать?!
   — Я только спросил, знакомо ли вам это...
   — Нет, вы хотели знать, встречалась ли я с ним «случайно»...
   — Да, но я...
   — Как встретилась с Майком!
   Карелла сморщился.
   — Я не знаю такого, — сказала Джойс.
   — О'кей! — отозвался Карелла.
   Они помолчали.
   — Послушайте, — наконец выговорила Джойс.
   — Да?
   — Если вы... если вы найдете, кто... кто... кто убил... — Ей было трудно выговорить, казалось, она так и не произнесет этого имени. Но наконец до него по телефонным проводам донесся ее шепот. — Сьюзи, — сказала она, — если вы найдете, кто убил Сьюзи. — Голос Джойс сорвался. — Дайте мне знать, о'кей? — И она повесила трубку.
  
  
  * * *
  
   Эйлин сосредоточенно наблюдала.
   С этой женщиной она встречалась лишь второй раз, не будучи уверенной, что встретится с ней еще. И сейчас мысленно составляла словесный портрет Карин Левкович, подобно тому, как это делает коп, когда изучает подозреваемого.
   "Выглядит, как молодая еврейка из большого города. Барбара Стрейзанд, но чуть получше. Шатенка. Волосы подстрижены в стиле «летящее крыло». В голубых глазах светится проницательный ум. Красивые ноги. На каблуках она, вероятно, выглядит сногсшибательно. Но сейчас на ней кроссовки «Рибок». Темно-синий деловой костюм — и «Рибок»!
   Эйлин понравилось, как смотрится это сочетание. — Итак, — сказал Карин, — с чего мы начнем? С изнасилования?
   Прямолинейна до резкости.
   Эйлин подумала, что это ей тоже нравится.
   — Я хотела бы поговорить не об изнасиловании, — сказала она.
   — О'кей.
   — Я хотела сказать, что пришла не из-за этого изнасилования.
   — О'кей.
   — Это случилось давно. Изнасилование. Я уже свыклась.
   — Хорошо. Так что же вы хотите обсудить?
   — Я сказала вам на прошлой неделе... Хочу уйти из полиции.
   — Но это не потому что вас изнасиловали?
   — Изнасилование здесь ни при чем. — Эйлин положила ногу на ногу. Потом сняла. — Я убила человека.
   — Да, вы говорили об этом.
   — Вот почему я хочу подать в отставку.
   — Потому что вы убили человека, исполняя свой служебный долг?
   — Да. Я не хочу больше никого убивать. Когда-либо снова.
   — О'кей.
   — Я думаю, это весомая причина.
   — Угу, — хмыкнула Карин.
   Эйлин посмотрела на нее.
   — Послушайте, а чем мы вообще-то будем здесь заниматься? — спросила она.
   — А что бы вы предпочли? — ответила вопросом на вопрос Карин.
   — Ну для начала, — Эйлин начала закипать, — мне хотелось, чтобы вы поняли одну вещь: я — коп.
   — Угу.
   — Детектив второго разряда и все такое...
   — Угу.
   — Который чуть-чуть знаком с техникой ведения допроса.
   — Угу.
   — Например, с тактикой, когда подозреваемый отвечает на вопрос другим вопросом.
   — Да, — сказала Карин и улыбнулась.
   Ответной улыбки она не дождалась. — Поэтому, если я вас спрашиваю, чем мы будем заниматься, — отчеканила Эйлин, — мне не нужно задавать встречный вопрос, чем бы я хотела заниматься! Вас специально обучали для того, чтобы вы знали, как в таких случаях надо поступать.
   — О'кей! — отозвалась Карин.
   — И, между прочим, я прекрасно сама умею без конца говорить «угу» и «о'кей», — не унималась Эйлин. — У вас есть подозреваемый? Отлично! Пусть он себе болтает, а вы только поддакиваете, и он сам себя загонит в угол.
   — Но вы же не подозреваемый! — улыбнулась Карин.
   — Я хотела сказать...
   — Я поняла, что вы хотели сказать. Вы требуете, чтобы я разговаривала с вами, как с профессионалом.
   — Да.
   — Хорошо. Так и поступлю. Но с условием, что вы мне окажете подобную же любезность.
   Эйлин удивленно посмотрела на нее.
   — Итак, — сказала Карин, — вы хотите оставить службу в полиции.
   — Да.
   — И именно поэтому вы здесь?
   — Да.
   — А по какой причине?
   — Я только что вам сказала... Я хочу...
   — Да, уйти из полиции, вы говорили. Но это не объясняет, почему вы пришли сюда. Если вы хотите уволиться со службы, зачем вам встречаться со мной?
   — Потому что я говорила с Сэмом Гроссманом из лаборатории...
   — Да, капитан Гроссман. Мы с ним знакомы.
   — Да, так вот, я беседовала с ним, уже забыла о чем, кажется, хотела получить совет, в какой области мне попробовать теперь поработать, и он пошутил, знаю ли я что-нибудь о Пицце. А я сказала ему, что работала там, а он посоветовал мне тогда позвонить доктору Левкович и сказал, что она может помочь решить проблему, которая, похоже, у меня возникла.
   — И как бы вы сформулировали свою проблему?
   — Но я же сказала вам! Я хочу уйти со службы.
   — Тогда почему не уходите? — Вот это вопрос. Понимаете, каждый раз, когда я на грани того, чтобы подать рапорт об отставке... оказывается, что не могу этого сделать.
   — Ага. А вы вообще подавали рапорт?
   — Нет. Еще нет.
   — А когда произошла эта перестрелка?
   — Вы хотите сказать, это убийство? Я убила человека, доктор Левко... а между прочим, как мне к вам обращаться?
   — А как бы вы хотели ко мне обращаться?
   — Вы опять за свое?
   — Извините, привычка.
   Эйлин вздохнула.
   — Все же хотелось бы знать, как лучше, — сказала она.
   — Вам неудобно выговаривать «доктор Левкович»?
   — Да.
   — Почему?
   — Не знаю. А вам было бы удобно называть меня «детектив Берк»?
   — Не знаю. А как вы хотите, чтобы я...
   — Не думаю, что мы занимаемся делом, — перебила ее Эйлин.
   — Почему же?
   — Потому что вижу, каждый раз, когда я задаю вам вопрос, вы отвечаете на него вопросом. В такую игру мы играем с любым уличным воришкой!
   — Да, но сейчас это не игра, — возразила Карин.
   Их взгляды встретились.
   — И допрос воришки — тоже не игра. По крайней мере, для него, — продолжила Карин.
   Эйлин продолжала смотреть на нее в упор.
   — По-моему, лучше бы вам поменьше обращать внимания на мои профессиональные приемы, а побольше следить за тем, чтобы нам было удобнее разговаривать друг с другом.
   — Может быть.
   — И простите мою бестактность.
   Карин улыбнулась.
   Эйлин улыбнулась ей в ответ.
   — Итак, — сказала Карин, — как бы вам хотелось, чтоб я вас называла?
   — Эйлин. — И как бы вам хотелось ко мне обращаться?
   — А как бы вам хотелось, чтобы я вас называла?
   Карин расхохоталась.
   — Карин, о'кей?
   — О'кей, Карин, — повторила Эйлин.
   — Так вам будет удобно?
   — Да.
   — Хорошо. Может, теперь начнем работать?
   — Да.
   — Хорошо. Так когда вы убили этого человека?
   — В ночь на Праздник Всех Святых.
   — Прошедший Хеллоуин?
   — Да.
   — То есть меньше трех месяцев назад?
   — Два месяца.
   — Где это произошло?
   — В меблированных комнатах в районе Канала.
   — В доках?
   — Да.
   — На Калмз-Пойнт?
   — Да.
   — Это территория Семьдесят второго участка?
   — Верно. Но я работала с Энни Роулс из отдела по борьбе с изнасилованиями. Там все перепуталось. Она действовала в контакте с отделом по расследованию убийств, и им понадобилась «наживка». Энни пригласила меня. — Эйлин пожала плечами. — Я думала, что из меня получится неплохая приманка.
   — Получилась?
   — Нет.
   — Тогда зачем вас пригласили?
   — Раньше я ею была.
   — Хорошей приманкой?
   — Да. Но сейчас уже не та.
   — И поэтому вы хотите уйти из полиции?
   — Ну, если не можешь выполнять свою работу, нужно освободить место, не так ли? — Она опять пожала плечами. — По крайней мере, я так смотрю на эти вещи.
   — Угу. А как звали того парня?
   — Какого? Которого я убила?
   — Да, конечно. А кого, вы думали, я имею в виду? — Я думаю, того, которого я убила. Ведь мы говорили о нем, не так ли? В ночь на Хеллоуин?
   — Да.
   — Его звали Роберт Уилсон. Ну, Бобби. Он просил называть его Бобби.
   — А почему вы его убили, Эйлин?
   — Потому что он полез на меня с ножом.
   — Угу.
   — В этом городе он уже зарезал трех проституток.
   — Да, симпатичный парень.
   — Знаете, на самом деле. Я хочу сказать... Я знаю, это звучит глупо...
   — Продолжайте.
   — Ну, я была вынуждена постоянно напоминать себе, что имею дело с убийцей. С человеком, который убил трех женщин. Одной из них было всего шестнадцать. Мне показывали их снимки в Семьдесят втором, он действительно над ними потрудился. Они были все изрезаны. Так что все это я знала, знала, что он очень опасен, но он был таким очаровательным! Я знаю, я, наверное, психопатка.
   — Угу.
   — Он отпускал такие шутки.
   — Угу.
   — Очень смешные шутки. Это было очень странно. Я сидела, болтала с убийцей и смеялась. Это на самом деле было странно.
   — А как он выглядел?
   — Бобби? Блондин. Здоровенный парень. Рост где-то под сто девяносто, вес примерно девяносто. Может, чуть больше. Девяносто пять, где-то так. Очень крепкий парень. На правой кисти у большого пальца — татуировка. Синее сердечко, обведенное красным.
   — В нем что-то было?
   — Что вы имеете в виду?
   — В сердечко — в него что-то было вписано?
   — О-о, нет. Ничего не было. Мне тоже показалось странным.
   — Сразу же?
   — Нет, позднее, когда я думала над этим. Сердце — и без вписанного в него имени. Обычно ведь вписывают имя, не так ли? — Эйлин пожала плечами. — Все преступники, с которыми я имела дело, если у них есть наколка — сердце, — в него всегда вписано имя. Но у него — нет. Странно.
   — Так. Дай мне немножко разобраться. Вы были с ним в номере, и он там отпускал шутки, верно?
   — Нет, раньше. В баре. Они меня посадили в бар. Одетую и раскрашенную под шлюху. Потому что...
   — Потому что три предыдущих жертвы были шлюхи.
   — Да. Он склеил меня в баре, и я пошла с ним туда, где он мог проявить свою сущность. Так мы оказались в этом номере.
   — Там он полез на тебя с ножом, и ты была вынуждена его пристрелить.
   — Да, именно так.
   — А где были те, кто тебя страховал?
   — Они потеряли меня, но это совсем другая история.
   — Ты мне ее расскажешь?
   — Ну, — Эйлин немного замялась, — мой жених думал, что мне не очень-то нужна помощь в работе, так что он...
   — Как его имя?
   — Клинг. Берт Клинг. Он — детектив Восемьдесят седьмого участка.
   — И что ты о нем думаешь?
   — Как о детективе?
   — Нет. Как о женихе.
   — Это раньше я его считала женихом.
   — А сейчас?
   — Я сказала ему, что некоторое время нам лучше не встречаться.
   — Почему ты так ему сказала?
   — Я подумала, что пока я не разберусь, что со мной происходит...
   — Ну, ну...
   — ...нам лучше не видеться друг с другом.
   — Когда произошел этот разговор?
   — В пятницу вечером.
   — И как он его воспринял?
   — Ему это не особенно понравилось.
   — Что он сказал?
   — Сначала, что эта мысль ему не кажется особенно умной. Потом он сказал, что это идиотская мысль. Еще он хотел узнать, не ты ли посоветовала мне так поступить. — И как ты ему на это ответила?
   — Я ему сказала, это мое собственное решение. — Эйлин помолчала. — А ты бы мне такое посоветовала?
   — Я ничего не могу сказать по этому поводу.
   — Но, по-твоему, это хорошая идея — не встречаться до тех пор, пока я не разберусь сама с собой?
   — Смотря по тому, как долго вы с ним знакомы, — ответила Карин.
   — Достаточно долго. Меня посылали на задание в Восемьдесят седьмой. Там мы и встретились. Прачечная-автомат. Один парень такие потрошил. Они замаскировали меня под домохозяйку с полной корзиной грязного белья.
   — Ты его поймала?
   — Ну, конечно.
   — Когда это было?
   — Давно. Иногда мне кажется, что мы с Бертом знаем друг друга целую вечность.
   — Он тебя любит?
   — О, да.
   — А ты его любишь?
   Эйлин немного подумала.
   — Я думаю, да, — сказала она наконец.
   — Вы уже были вместе...
   — О, конечно, еще с тех пор... ну, после прачечной у меня было еще задание. Один парень, который насиловал нянь в парке у мемориала Уорса. Это на территории Чайнатауна, знаешь?
   — Ну-ну. Его ты тоже поймала?
   — О, да.
   — Тогда наверняка ты — хороший полицейский.
   — Да, думаю, я была о'кей. Но это все в прошлом.
   — Ты начала говорить...
   — Когда там в парке все было сделано, я пошла к Берту домой, и мы, ну ты понимаешь...
   — Тогда у вас все и началось?
   — Да.
   — С тех пор вы были близки?
   — Да. Точнее нет.
   — Нет?
   — Не с тех пор...Эйлин потупилась.
   — А когда же?
   — Хеллоуин, — сказала Эйлин, — но это совсем другая история.
   — Это все одна и та же история, — вздохнула Карин.
  
  
  * * *
  
   Во вторник в три часа дня, когда Хосе Геррера вышел из подъезда своего дома, на улице его поджидал Эндрю Филдс. Был холодный пасмурный дерьмовый день, такой же, как и любой день января в этом городе. На Ямайке такой погоды вообще не бывает никогда. На Ямайке всегда солнечно и тепло. Даже когда идет дождь, это совсем другой дождь, не такой, как в этом паршивом городишке. Иногда Филдсу становилось грустно, что он уехал с Ямайки, и если в не деньги... На Ямайке денег не было. На Ямайке ты, парень, подтирал бы задницу прошлогодней газетой.
   Геррера накинул пальто на манер летнего плаща. Пуговицы он не застегнул, надо думать, потому, что его левая рука была все еще в гипсе. Филдс задумался над тем, что еще у Герреры под пальто? Свитер с одним рукавом? Пристрелит этого придурка и взглянет, что на нем там. Он бы не отказался от часов, которые поблескивали на левом запястье Герреры. На расстоянии они выглядели как золотые, но это могла быть просто подделка. Испашки любят самоварное золото.
   Филдс задумал при первом же удобном случае подобраться к Геррере сзади и, на шаг идя позади него, сказать по-английски — если этот вонючий латинос понимает по-английски, — что у него, Филдса, в кармане ствол, и поэтому Геррера не должен рыпаться. Они вместе, беседуя как старые друзья, спокойненько прогуляются до дома 704 по Кросли — Геррера жил по соседству с этим пустым заброшенным зданием. Филдс хотел завести придурка на третий этаж и не торопясь прострелить ему башку. Очень чисто, очень просто. И без всякой суеты.
   Геррера остановился у выхода из парадного, пристально оглядывая улицу.
   Точь-в-точь гангстер в паршивом сериале.
   В пределах видимости было всего десять тысяч негров, и тупой пуэрториканец может долго высматривать, кто из этой толпы пришел по его душу. Филдс улыбался.
   Когда в новогоднюю ночь они наехали на Герреру с бейсбольными битами, все трое были одеты в джинсы, кожаные куртки, кроссовки и красные шерстяные шапочки. Словом, обычная уличная шпана.
   Сегодня Филдс выглядел как бизнесмен. Темный деловой костюм, пальто, черные туфли, жемчужно-серая мягкая широкополая шляпа, черный шарф. В левой руке — кейс. Так чтобы правая была свободна, когда понадобится сунуть ее в карман пальто. После того как он заговорит с Геррерой и вежливо предложит ему прогуляться вместе с ним, подышать чистым воздухом, таким полезным для здоровья больного.
   Геррера, очевидно, решивший, что никто из прохожих не выглядит угрожающе, спустился по ступенькам на тротуар и остановился, заговорив с безобидного вида стариком, читающим газету. Через минуту до Филдса дошло, что хочет Геррера от старика. Придурок достал из кармана пальто пачку сигарет. Оказывается, он хотел, чтобы старик прикурил ему одну. Тот кивнул, взял у Герреры спичечный коробок и, потратив без толку несколько спичек — он зажигал их против ветра, — наконец поднес одну к сигарете, торчащей у латиноса изо рта.
   «Покайфуй немного, парень, — подумал Филдс. — Это будет твоя последняя сигарета».
   Геррера поблагодарил старика, взял у него спички и сунул вместе с сигаретами в карман пальто. Снова внимательно осмотрел улицу. «Вот будет позорище, если никто не пришьет этого придурка, — подумал Филдс. — Такого недотепу и в кино не увидишь!»
   Наконец Геррера пошел по улице.
   Филдс двинулся за ним следом.
   Идя за пуэрториканцем на безопасном расстоянии, он выжидал удобный момент для броска. В непосредственной близости от Герреры должно было оказаться достаточно много людей, чтобы обеспечить Филдсу прикрытие, когда он начнет рывок, но не слишком много, чтобы кто-нибудь случайно услышал то, что он собирается сказать этому маленькому недоноску. Они уже прошли пять, а может, шесть кварталов, когда Филдс увидел, что складывается благоприятная обстановка. Два или три человека в непосредственной близости от Герреры шли в том же направлении, человек шесть впереди — навстречу им. Пора делать рывок. Этот парень зажился на белом свете.
   Филдс резко ускорил шаг, двигаясь плавно и быстро. Он планировал через несколько секунд настичь Герреру и оказаться слева, так чтобы у того с его сломанной рукой было меньше возможностей для маневра и одновременно чтобы ствол пистолета, лежащего в правом кармане Филдса, ткнулся прямо в бок этому ублюдку. Он был в шагах шести позади Герреры, когда тот внезапно свернул вправо и юркнул в дверь. Филдс замер как вкопанный. Ублюдок шел в бар!
   Заведение называлось «Лас-Пальмас». Филдс взглянул в витрину.
   За одним из столиков сидел тот самый здоровенный блондинистый коп, который и затеял с ними борьбу на Новый год. Геррера отодвинул стул и уселся напротив него.
  
  
  * * *
  
   Фелиция Хэндлер стояла у стены, разрисованной под зебру. Со своими кудрявыми волосами пшеничного цвета и карими глазами она сейчас походила на сытую львицу, позирующую на фоне шкур овец, которых сама выслеживала, убивала и съедала. Остальные стены в кабинете были черными. Как уже упоминалось, миссис Хэндлер работала дизайнером по интерьеру. Все время, пока Мейер говорил с миссис Хэндлер, в квартире суетились отделочники, и это мешало ему вести беседу. Он предположил, что миссис Хэндлер только рада уйти от ее темы. Казалось, удачное решение интерьера гораздо важнее разговоров о кровавом убийстве, в котором вполне мог быть замешан сын миссис Хэндлер. Где клеить обои в мелкий цветочек — в спальне хозяина или в другой? А какая стена в спальне хозяина будет зеркальной от пола до потолка? (Кстати, Мейер мог бы посоветовать им кое-что по этому поводу.) Куда пойдут обои из золотой фольги в пурпурную крапинку? Не взглянет ли она на образец жалюзи красного цвета для кабинета? В детской обои будут с космическими кораблями? И этот рулон желтых обоев, которые на плане квартиры вообще нигде не обозначены? Что прикажете делать с ними? (Мейер знал ответ и на этот вопрос.)
   — Миссис Хэндлер, — сказал он наконец, когда его терпение полностью истощилось. — Я знаю, это очень важно — ваши ответы на все вопросы, которые...
   — Да, это важно, — спокойно ответила она.
   — Я понимаю, — собрав остатки терпения, повторил он. — Но и у нас довольно много людей, которые тоже ждут ответов на вопросы.
   Одна бровь взлетела вверх. Вероятно, это значило: "Неужели в мире есть более важные дела, чем те, которыми здесь занимаюсь я?"
   — Вы знаете, — сказал Мейер, — мне очень не хотелось бы вызывать вас в участок повесткой, чтобы просто поговорить с вами, но...
   Он оставил фразу незаконченной...
   Миссис Хэндлер пристально посмотрела на него.
   Неужели это он серьезно насчет повестки?
   Карие глаза глядели недоверчиво.
   Казалось, она решала, не сказать ли этому зануде, чтобы он прислал ей свою чертову повестку, если ему так хочется.
   Вместо этого миссис Хэндлер опять улыбнулась своей улыбочкой из «Рокового влечения».
   — Извините меня, — неожиданно сказала она, — я знаю, на вас, наверное, сейчас очень давят сверху. Случай из ряда вон выходящий, верно?
   Он бы мог сказать, что стремление раскрыть это дело вызвано совсем не давлением начальства и газетчиков. Но вряд ли то было бы абсолютно правдивое заявление. У газетчиков и телевидения просто праздник. Шестимесячный ребенок! Убит в своей кроватке! Кто может чувствовать себя в безопасности в этом городе, если маньяки убивают младенцев?
   Телефон в кабинете лейтенанта Бернса не унимался с того самого рокового утра. Сначала капитан из штаб-квартиры управления, потом шеф детективов, потом Говард Брилл — один из заместителей уполномоченного по делам полиции, потом первый заместитель и, наконец, сам уполномоченный. Все они вежливо интересовались мнением Бернса о способностях детективов, ведущих дело. В состоянии ли они завершить его достаточно быстро?
   Может, отделу по расследованию убийств следует чуть-чуть выйти за рамки, ограничивающие его участие в данном деле лишь наблюдением? Не стоит ли подключить особый отдел? Конечно, только для поддержки детективов, ведущих дело. Дайте знать, если вам понадобится помощь, какая угодно, хорошо? Все они хотели узнать, не смирились ли его люди с поражением еще до того, как проделали всю предварительную черновую работу.
   — Как вы думаете, не могли бы мы выйти из комнаты? — поинтересовался Мейер. — Всего на десять минут? Чтобы ваши люди не прерывали нас. — Почему бы и нет? — ответила она, взглянув на часы. — Все равно пора сделать перекур.
   Они вышли в коридор и проследовали к аварийному выходу в самом его конце. Миссис Хэндлер, вытряхнув для себя сигарету, протянула пачку «Пэлл-Мэлл» Мейеру. Он курил «Пэлл-Мэлл» долгие годы. Вид знакомой красной пачки наполнил его вожделением, но детектив отрицательно покачал головой. После чего ему осталось только наблюдать, как она прикурила свою сигарету и затянулась. И выпустила дым длинной голубой струйкой.
   Китайская инквизиция!
   — Миссис Хэндлер, — сказал он, — вы, конечно, в курсе того, что ваш сын все еще не вернулся в школу.
   — Нет, мне ничего не известно по этому поводу.
   — Перед тем как переговорить с вами, я позвонил сегодня утром в Академию Прентисса.
   — Даже так... И теперь хотите узнать, не получала ли я каких-нибудь известий?
   — А вы их получали?
   — Нет.
   — Когда мы беседовали с вами на прошлой неделе...
   — Да?
   — ...вы сказали, что ваш сын рано утром уехал в Мэн...
   — Ну и что?
   — Но ведь это было неправдой.
   — Тогда я так думала.
   — Он сказал вам, что возвращается в школу?
   — Да.
   — Миссис Хэндлер, вы знакомы со школьным расписанием?
   — Что вы имеете в виду?
   — Разве вам не известно, что занятия в классах начинаются только девятого числа?
   — Да, я знала это.
   — И вам не показалось странным, что ваш сын уезжает в школу третьего числа? Почти за неделю до нужного срока?
   — Скотт — очень прилежный мальчик. Он работал над сложным научным проектом и хотел вернуться туда пораньше.
   — Поэтому вас не удивило...
   — Да, именно, он уже заканчивает школу. А в колледжах хорошо относятся к старательным и инициативным студентам. — Поэтому, когда он сказал, что возвращается в Мэн...
   — У меня не было причин не верить ему.
   Она затягивалась сигаретой после каждых двух-трех фраз.
   Мейеру казалось, что вокруг него повисло облако никотина.
   — А вам не представляется странным, что его и теперь нет в школе? Когда занятия уже начались?
   — Да, вы правы.
   — Но вы не выглядите обеспокоенной, — заметил Мейер.
   — Скотт уже большой мальчик. Он вполне способен сам позаботиться о себе.
   — Миссис Хэндлер, где, по-вашему, он может сейчас быть?
   — Представления не имею.
   — Он вам случайно не звонил?
   — Нет.
   — И не писал?
   — Нет.
   — Но вы о нем не беспокоитесь?
   — Я вам уже сказала...
   — Да, да. Он — большой мальчик. Давайте вернемся, миссис Хэндлер, к вашей новогодней вечеринке.
   — Зачем?
   — Затем, что ваш сын знаком с одной из жертв убийства, а мы его не можем найти. Мне хотелось бы знать, чем он занимался в новогоднюю ночь.
   — Я вам уже говорила...
   — Да, вечеринка началась в девять вечера...
   — Да.
   — ...и закончилась в четыре утра.
   — Приблизительно так.
   — И все это время Скотт был дома с гостями?
   — Да.
   — Вы в этом уверены?
   — Абсолютно.
   — Я хочу сказать, что если гостей, присутствовавших на вечеринке, попросят подтвердить...
   — Не думаю, что кто-то обращал внимание на приход и уход Скотта. Он мой сын, и я...
   — А что, были приход и уход?
   — Что вы имеете в виду?
   Она бросила свою сигарету на пол и затоптала ее. Потом открыла сумочку, вновь достала «Пэлл-Мэлл» и прикурила новую.
   «Тянет время, — подумал Мейер. — Она сделала первую ошибку и знает это». Но и он знает тоже.
   — Миссис Хэндлер, вы сказали, что он был с гостями всю ночь.
   — Да, это так.
   — Хорошо. Если он встречал Новый год здесь, у себя...
   — Да?
   Сейчас она стала очень осторожной. Львица, нюхающая воздух.
   — ...ему не нужно было приходить на вечеринку, не так ли? Потому что он уже был дома.
   — Да?
   — И ему не нужно было уходить куда-то после вечеринки. Не так ли? Потому что опять-таки он был у себя дома. Именно это я имел в виду, когда говорил об его приходе и уходе.
   — Это был всего лишь оборот речи, — уточнила она.
   — Да? И какой же? Гипербола? Мета...
   — Послушай, ты... — оборвала она Мейера, бросив сигарету на пол, словно перчатку.
   — Да, миссис Хэндлер?
   Ее глаза сверкнули.
   — Ты не умничай со мной, ладно?
   Она наступила на сигарету и растерла ее на полу. И с вызовом глянула ему в глаза. Как честный налогоплательщик государственному служащему.
   Мейер решил, что пора снять лайковые перчатки и приструнить ее.
   — Мне нужен список всех гостей, присутствовавших на вечеринке, — заявил он.
   — Зачем?
   — Затем, что нужно опросить каждого из них, был ли ваш сын всю ночь дома. И был ли он дома, когда убивали шестимесячную девочку, миссис Хэндлер, и ее шестнадцатилетнюю няню. Если вы хотите, чтобы вам принесли распоряжение суда по этому поводу, я сделаю это. Но лучше, если вы прямо здесь и сейчас назовете мне имена, адреса и номера телефонов всех ваших гостей. Что вы на это скажете? Сэкономите нам обоим немало времени или будете и дальше защищать своего сына такими методами, что он скоро станет основным подозреваемым в этом деле?
   — Я не знаю, где он, — сказала миссис Хэндлер.
   — Я не об этом вас сейчас спрашивал, — дожимал Мейер.
   — Я не знаю, куда он ушел той ночью.
   Мейер встрепенулся.
   — Значит, он уходил той ночью?
   — Да.
   — В какое время?
   — Около...
   Она замешкалась с ответом, пытаясь вспомнить, когда же произошло убийство. Опять заметая следы своего сына. Рассчитывая на забывчивость или затуманенное алкоголем восприятие тех, кто, возможно, видел, как ее сын надевал пальто и...
   — Хорошо, не надо, — оборвал ее размышления Мейер. — Я пойду за повесткой на допрос, пока вы составляете список гостей. Хочу только сказать вам, миссис Хэндлер, таким образом вы не только не поможете вашему сыну, но лишь втопчете его глубже в дерьмо. Увидимся позже.
   Он уже направился к лифту, когда услышал за спиной:
   — Пожалуйста, подождите, не уходите.
  
  
  
  
   Глава 7
  
  
   Колби Строзерса они нашли уже в среду, одиннадцатого января в два часа дня. Он сидел на мраморной скамье в зале Матисса в Музее современного искусства Джаретта на Джефферсон-авеню и делал карандашный набросок с огромного полотна, висевшего на белой стене напротив. Колби так увлекся, что некоторое время даже не замечал детективов, остановившихся рядом с ним. Когда он наконец на мгновение оторвался от работы, на его лице появилось неподдельное удивление.
   — Мистер Строзерс? — спросил Мейер.
   Молодой человек полностью подходил под описание, данное Фелицией Хэндлер. На вид девятнадцать лет, глаза потрясающей голубизны, ямочка на подбородке, копна каштановых волос, падающих на лоб. Телосложением Колби напоминал футболиста, но был художником: он недавно поступил в институт Грейнджера, одно из наиболее престижных учебных заведений такого рода в городе.
   — Детектив Мейер, — представился Мейер, показав ему свои жетон и удостоверение. — Восемьдесят седьмой участок. Это мой напарник — детектив Карелла.
   Строзерс растерянно заморгал.
   Мейер пришел в институт Грейнджера этим утром. Из канцелярии его отправили к декану факультета живописи, который сказал, что после обеда Строзерс должен заниматься в Музее Джаретта. Теперь Мейер и Карелла стояли в зале музея, за спиной у них был Матисс, а прямо перед ними сбитый с толку студент-художник, который, сидя на скамейке, глядел на них снизу вверх и, очевидно, думал, что, делая зарисовки в частном музее, он нарушил какие-то правила.
   — Может быть, мы пойдем куда-нибудь, где можно спокойно поговорить? — спросил Мейер.
   — Зачем, что я такого сделал? — выпалил ошарашенный студент.
   — Ничего. Мы хотим задать вам несколько вопросов, — успокоил его Карелла.
   — Каких вопросов, о чем?
   — О Скотте Хэндлере.
   — А что он сделал?
   — Может, все же выйдем отсюда? В парк, например?
   — В такую погоду?
   — Ну тогда в кафетерий. Выбирайте сами.
   — Или мы можем поговорить прямо здесь, — сказал Мейер. — На ваше усмотрение.
   Строзерс молча смотрел на них.
   — Что скажете? — поторопил его Карелла.
   — Пойдемте в кафетерий.
   Они, как трое старых друзей, шли по коридору мимо висящих на стенах картин Пикассо, Ван-Гога, Шагала, Гогена. Путь указывали стрелки с надписью «В кафетерий». Втроем миновали стеклянную панель, за которой виден был зимний сад с многочисленными скульптурами. Среди них выделялась пара великолепных работ Чемберлена. Поднялись по эскалатору на второй этаж, где только что открылась выставка Сида Соломона. Затем на третий, там, в кинотеатре музея, крутили ретроспективу работ Хичкока. И даже его «Птиц». Наконец они вошли в кафетерий, почти пустой в это время дня. — Выпьете кофе? — спросил Карелла у Колби.
   — Да, конечно, — рассеянно ответил тот. Казалось, парень был занят размышлениями на тему: «Будут они его бить резиновыми дубинками сразу здесь, в общественном месте, или подождут немного».
   — С чем?
   — Сахар, немного сливок.
   — А ты, Мейер?
   — Мне черный.
   Карелла направился к кассе.
   Мейер и Строзерс уселись за стол. Мейер улыбнулся парню, стараясь расположить его к себе, чтобы тот почувствовал себя свободнее. Колби улыбкой не ответил.
   К столу подошел Карелла, переставил с подноса на стол кофейные чашки, положил рядом ложечки и тоже уселся.
   — Итак, — сказал Мейер, — нам нужно установить местопребывание Скотта Хэндлера в новогоднюю ночь и имя вашей девушки.
   — Зачем вам имя моей девушки? Если вы интересуетесь Скоттом, зачем...
   — Только потому, что у нее может быть другая точка зрения, — улыбнулся Карелла.
   — Точка зрения на что?
   — На то, где был Скотт Хэндлер в определенное время.
   — А какое время вас интересует? — спросил Колби.
   Карелла заметил, что парень до сих пор не сказал им, как зовут его подружку, но решил пока не обращать внимания. Он задумался, можно ли быть откровенным с этим парнем. Например, стоит ли сказать ему, что их интересует местопребывание Хэндлера в промежутке между половиной первого, когда Энни Флинн последний раз говорила по телефону, и половиной третьего, когда Холдинги, вернувшись домой, нашли ее мертвой. На мгновение он встретился взглядом с Мейером. Тот опустил веки в знак согласия: «Давай, рискни!»
   — Мы расследуем двойное убийство, — начал Карелла. — Одна из жертв — девушка, с которой встречался Скотт Хэндлер. Мы пытаемся установить, где он был между половиной первого и половиной третьего утра.
   — Перед Новым годом, — сказал Колби.
   — Уже в Новом году, — поправил Карелла.
   — Ну да. То есть все это достаточно серьезно, а?
   — Да, это серьезно.
   — Но если промежуток установлен точно...
   — Да, точно.
   — Тогда Скотт — не тот человек, кого вы ищете.
   — Почему вы так считаете, мистер Строзерс?
   — Потому что я знаю, где он был эти два часа, и он точно никого в это время не убивал.
   — И где же он был?
   — Со мной. И с моей девушкой. И со своей девушкой.
   — Вы можете назвать их имена?
   — А что, моего слова недостаточно?
   — Ну что вы! — улыбнулся Карелла. — Просто если они смогут это подтвердить, то ваш друг...
   — А кто сказал, что он мой друг?
   — Я думал...
   — Я его не очень хорошо знаю. Мы познакомились на открытии картинной галереи перед Днем благодарения. Скотт приехал из Мэна, он там учится в частной школе.
   — Да-да.
   — Он тогда только что поссорился со своей подружкой, и ему было...
   Он оборвал фразу и замер. Его глаза вспыхнули, кажется, только теперь он стал понимать происходящее.
   — Это ее убили?
   Детективы молча ждали продолжения.
   — Девушку, которая его прогнала?
   — Что он вам о ней рассказывал?
   — Только то, что она указала ему на дверь. Это не могло быть слишком уж серьезно, и было похоже, что к Новому году у него все прошло.
   — Видели ли вы его между Днем благодарения и...
   — Нет. Я же вам сказал. Мы познакомились на открытии галереи, а потом пошли развеяться. Он, я и моя подружка. К одному моему другу, художнику, который снимает конуру в Квартале. Скотт тогда был в осадке, ну, мы его и позвали с собой. А потом он мне позвонил перед Новым годом и сказал, что у него дома вечеринка, и если я и Доро...
   Колби опять умолк.
   — Так зовут твою подружку? — спросил Карелла. — Дороти?
   — Ну.
   — Дороти, а дальше?
   — Я бы предпочел не впутывать ее во все это, если вы не против, — сказал Строзерс.
   — Конечно, конечно, — согласился Карелла. — Так, значит, вы пришли на эту вечеринку в половине десятого — в десять.
   — Ну да, — продолжал Строзерс. — Если бы он сказал мне, что из молодых будем только мы... Я хочу сказать, там всем было по тридцать, по сорок лет!
   Мейер хранил непроницаемое выражение лица.
   — И долго вы там оставались? — поинтересовался Карелла.
   — Мы свалили чуть позже полуночи.
   — Вы, Дороти, Скотт и его подружка?
   — Да нет, его подружки там не было. Мы ушли оттуда к ней. На ее хату.
   — Ее не было на вечеринке у Хэндлера?
   — Нет.
   — Вы не задумывались, почему?
   — Ну, она старше Скотта, возможно, он не хотел знакомить ее со своей мамочкой.
   — Насколько старше? — спросил Мейер.
   — Она уж точно не молодая, — ответил Строзерс.
   — Точнее? — продолжал спрашивать Мейер. — Сколько ей? Тридцать, сорок?
   — Почти что так, двадцать семь — двадцать восемь...
   — Как ее имя? — спросил Карелла.
   — Лорейн.
   — Лорейн, а дальше?
   — Грир.
   — Где она живет?
   — Я не знаю. Тоже где-то в Квартале. Мы от Скотта добрались на тачке.
   — Вы не помните адрес?
   — Мне очень жаль, но нет, не помню.
   — А чем она занимается, вы знаете?
   — Она официантка. Хочет стать рок-звездой.
   Строзерс пожал плечами, закатил глаза и состроил такую гримасу, что стало совершенно ясно, как он оценивает ее шансы на это.
   — Во сколько вы приехали к ней? — спросил Мейер. — Может, без четверти час? Да, где-то так.
   — А ушли из квартиры Скотта почти сразу после полуночи?..
   — Около двадцати минут первого.
   — И приехали в Квартал примерно без четверти час?
   — Да.
   — А во сколько ушли из квартиры мисс Грир?
   — Сразу после пяти. Некоторые уже завтракали.
   Мейер попросил большую чашку кофе.
   — И все это время Скотт Хэндлер был с вами?
   — Да.
   — Вы в этом абсолютно уверены?
   — Ну...
   — Что такое, мистер Строзерс?
   — Ну... конечно, вышли мы оттуда вместе...
   — Конечно.
   — И к Лорейн приехали тоже вместе... Но там было так весело, понимаете?..
   — Вы его потеряли из виду, так, что ли?
   — Нет, это нас с Дороти потеряли из виду, знаете ли...
   — Ну-ну.
   — Так что мы... как это сказать... отсутствовали... ну, уединились... на час примерно.
   — И где вы уединились?
   — В спальне, конечно.
   — Так. С какого по какое время?
   — Мы ушли туда примерно в час, а где-то в половине третьего присоединились к остальным.
   — Тогда вы не можете точно знать, где все это время был Скотт Хэндлер.
   — Он был там, когда мы ушли в спальню, и мы увидели его, когда вернулись, поэтому я сделал вывод, что...
   — Итак, вы отсутствовали до половины третьего?
   — Может, чуть позже...
   — Насколько позже?
   — Примерно до трех.
   — Ну-ну.
   — Или даже до половины четвертого, по-моему, так.
   — То есть фактически вас не было в течение двух с половиной часов?
   — Ага. Я так думаю. Получается, у Хэндлера было навалом времени для того, чтобы смотаться в пригород и обратно.
   — Вы сказали, она официантка? — задал Мейер следующий вопрос.
   — Подружка Скотта? Ну да.
   — Она говорила, в каком заведении работает?
   Льюис Рэндольф Гамильтон мерил шагами свой ковер.
   — Ты слышал? — спросил он Исаака.
   Исаак слышал. Филдс только что рассказал эту новость им обоим.
   — Ты уверен, что это был тот самый легавый? — переспросил Гамильтон.
   — Тот самый, — твердо ответил Филдс. — Это он продырявил Джеймса и Герберта. Если бы я не бросил биту, он бы и в меня влепил пулю.
   — В баре сидели, а?
   — Да, в «Лас-Пальмас». На Уолкер.
   — Сидели вместе в баре, разговаривая, как старые дружки?
   — Как братья, — уточнил Филдс.
   — Интересно, что наш Маленький Джо успел разболтать этому копу?.. — задумчиво произнес Гамильтон.
   Исаак недоумевающе посмотрел на него.
   Гамильтон подошел к Филдсу положил руку ему на плечо.
   — Спасибо, Эндрю, — сказал он. — Ты правильно поступил, когда решил вернуться. Забудь пока Маленького Джо, хорошо? Забудь о нем... на время.
   Филдс ошарашенно смотрел на него.
   — Ты не хочешь, чтобы я его пришил? — спросил он.
   — Эндрю, когда ты хочешь это сделать? Сейчас, при легавом? Да еще том, который знает тебя в лицо, а?
   Филдс внезапно забеспокоился. Он не понимал происходящего. Может, Гамильтон недоволен им? Может, он как-то облажался? Как тогда Джеймс с бейсбольными битами.
   — Они не видели меня, Льюис, — подумав, сказал он. — Ни один из них. Ни легавый, ни этот латинос.
   — Хорошо, — ответил тот.
   — Так что если ты хочешь, чтобы я его грохнул...
   — Что же он успел сказать этому легавому? — подумал вслух Гамильтон.
  
  
  * * *
  
   Сказочка. Клингу было бы стыдно докладывать такое лейтенанту.
   Если верить Геррере, двадцать третьего января в порт приходит судно. В ночь на понедельник. Вообще пароход зарегистрирован где-то в Скандинавии, но приходит он из Колумбии. На борту будет груз — сто килограммов кокаина. Хорошая оптовая цена кокаина — от пятнадцати до двадцати пяти штук за килограмм, но так как шеф продает сразу всю партию, то и цена будет пониже — червонец за килограмм. Доступно любому пацану на улице. Из рук в руки перейдут миллион «зеленых» и уйма «ангельской пыли». Чувак, это целая куча кокаина! Падаешь в нее и занюхиваешься до смерти. На улицах в розницу этот товар потянет все двадцать с половиной миллионов монет.
   До сих пор звучало правдоподобно. Нормальная прибыль при розничной торговле «пудрой» составляет примерно 5:1. Ну а здесь — 12,5:1. Так что такого: товар отдали с оптовой скидкой, вот и все!
   Но дальше начиналось нечто... Братья Гримм вырвали бы на себе волосы от зависти.
   Если верить Геррере, группировка собиралась провернуть сделку прямо здесь, в городе. Адреса он не знает, но может разузнать для Клинга, если Клинг обеспечит безопасность Герреры в следующие несколько дней. Чтобы эти парни не отправили его на дно реки в бочке с цементом. В назначенном месте и перейдет из рук в руки миллион долларов, после того, как клиент проверит качество товара и вес. Туда завалится Клинг со своими парнями, повяжет продавцов, покупателей, конфискует и деньги, и товар — конечно, если Геррера раздобудет адрес, по которому состоится сделка.
   — Идет, — кивнул Клинг.
   Он думал, на кой черт Геррере все это нужно.
   Клинг еще не спрашивал его об этом. Вместо чего спросил, как называется группировка.
   Геррера снова сказал, что она круче, чем «Шовер» или «Спенглер», даже круче, чем «Тель-Авив» — довольно странное название для выходцев с Ямайки, но тем не менее оно таким и было. Уходя в сторону от темы беседы, Геррера рассказал Клингу, почему жаки так странно называют свои банды — поссами. Наконец-то Клинг узнал, что это название они позаимствовали из ковбойских сериалов, которые, оказывается, очень популярныв странах Карибского бассейна. Клинг подумал, что это крайне интересно, если, конечно, соответствует действительности. Но все-таки он хотел узнать название группировки.
   — Я не знаю, как называется этот посс, — ответил Геррера.
   — Не знаешь, понятно.
   — Не знаю, — повторил пуэрториканец.
   — Эти парни хотят тебя пришить, но кто они такие, тебе неизвестно.
   — Мне известно, что те, кого ты арестовал, хотели меня убить.
   — А ты знал этих парней до того, как они пытались убить тебя?
   — Знал, — кивнул Геррера, — но кто они такие — нет.
   И здесь сказочка начала расти и расти, прямо как бобовое деревце у Жака.
   Или нос у Пиноккио.
   Если верить Геррере, он сидел в этом же баре «Лас-Пальмас», одной из кабинок в дальнем конце зала, и случайно подслушал разговор между тремя чернокожими из соседней кабинки.
   — Ну-ну, — хмыкнул Клинг.
   — Эти трое говорили о грузе, про который я только что тебе рассказал.
   — И они называли цифры и все остальное?
   — Да.
   — Сто килограммов...
   — Да.
   — Сниженная цена...
   — Да, все это.
   — И дату сделки. И все ее детали.
   — Да, кроме места. Я еще не знаю, где это состоится.
   — И ты все подслушал.
   — Да.
   — Они говорили о пароходе, везущем кокаин, и при этом достаточно громко, так, что ты их мог услышать.
   — Да, мог.
   — Ну-ну, — еще раз хмыкнул Клинг.
   Но если верить Геррере, они увидели, как тот выходил из бара, и поняли, что он все слышал. Наверно, они узнали у бармена, кто он такой, и в новогоднюю ночь попытались пришить.
   — Потому что ты узнал об этом судне.
   — Да.
   — И конечно, ты смог бы опознать этих парней, но их имен не знаешь.
   — Это правда, я не знал их имен.
   — Джеймс Маршалл, Эндрю Филдс и...
   — Конечно, сейчас я знаю их имена. Но тогда я их не знал.
   — Ты не знал.
   — Не знал.
   — Тогда чего им из-за тебя беспокоиться? Ты не знаешь, кто они такие, не знаешь, где состоится сделка, чего им из-за тебя так переживать?
   — Ну как же... — сказал Геррера задумчиво.
   — Вот именно как же, — передразнил его Клинг, — расскажи мне.
   — Я знал дату сделки....
   — Ну-ну.
   — ...и сколько «пудры» будет на борту парохода.
   — Давай, давай. А что за пароход?
   — Не знаю. Шведский какой-то или датский.
   — А может, финский?
   — Может быть.
   — Так чего им беспокоиться, этим трем парням? Они ведь упоминали посс, нет? Когда ты их подслушивал.
   — Ну, конечно. «Посс — то... посс — это...»
   — Но не название его.
   — Нет, название не упоминали.
   — Не фонтан, а?
   — Но я могу узнать это название...
   — Так же, как можешь узнать место, где состоится эта чертова сделка, а?
   — Точно.
   — Каким образом? — спросил Клинг. — Ведь эти ребята постараются тебя пришить. Как же ты станешь узнавать место, где они продадут это свое дерьмо?
   Геррера многозначительно улыбнулся.
   И началась другая сказочка.
   Двоюродный брат Герреры был штукатуром и жил в Бестауне, его жена убирала в доме у одного парня, выходца с Ямайки, а брат этого парня вращался в бандитских кругах и — что доподлинно известно — принадлежал к поссу Риима, но это не тот посс, о котором идет разговор. Геррера считал, что если жена его брата — то есть собственная невестка — задаст кому надо несколько точных вопросов об одном парне — то есть самом Геррере, — которого чуть было не пришили под Новый год, то она через три минуты будет знать название посса, где состоят эти три киллера. И сообщит Геррере, все остальное будет делом техники.
   — А почему ты решил, что не этот посс называется «Риима»? — спросил Клинг.
   — Что? — не понял Геррера.
   — Ты сказал, что «Риима» — это не тот посс, о котором мы говорим.
   — Моя невестка уже задала несколько вопросов, и это оказался не тот посс, парни из которого хотели меня пришить.
   — А почему, когда ты узнаешь название, все остальное будет легче?
   — Потому что у меня связи, — важно ответил Геррера, — среди людей, которые разбираются в таких вещах.
   — Каких вещах?
   — Во всех этих делах с поссами.
   Клинг взглянул на него. Геррера попросил еще сигару «Корона» и лимон. Клинг сказал:
   — Хосе, а что все это тебе дает?
   — Удовлетворение, — гордо поднял голову Геррера.
   — А-а, удовлетворение.
   — И, конечно... защиту. Ты мой должник.
   Клинг подумал: «Сейчас еще разок напомнит про мой долг».
   — Ты спас мне жизнь, — сказал Геррера.
   А Клинг сидел и размышлял, есть ли во всей этой бредятине, которой его тут кормили, хоть крупица правды. Или нет.
  
  
  * * *
  
   Кафе «Пароход» было новомодным заведением, расположенным прямо на реке Дикс. Портсайд в юго-западной части города был задуман как торговый центр. Три ресторана отличались друг от друга только ценами: один был умеренно дорогим, второй — просто дорогим, а третий — очень дорогим. Дюжина шикарных магазинов. Но тинэйджеры, которые заполонили район, увы, не хотели посещать супердорогие рестораны и магазины с умопомрачительными ценами. Они желали всего лишь встречаться с другими подростками. Портсайд с его великолепным ландшафтом был для этого хорошим местом. Днем и ночью тинэйджеры сползались сюда отовсюду. В любое время года тысячами они бродили, собирались кучками на скамейках, гуляли по аллеям, держась за руки, и целовались под деревьями на набережных.
   В нашем городе не любят тинэйджеров. Поэтому взрослые перестали посещать Портсайд.
   И все бутики, и книжный магазин, и цветочный, и ювелирные салоны переехали отсюда. Их заменили магазинчики, в которых продаются серьги, джинсы, плейеры и кроссовки. Очень дорогой ресторан продержался шесть месяцев, а на его месте открылась дискотека «Спика». Просто дорогой ресторан тоже закрылся и стал закусочной «Макдоналдс». Кафе «Пароход» с умеренно высокими ценами выжило только потому, что оно на самом деле было переоборудованным пароходом, плававшим по реке и пришвартованным к одной из набережных. Тинэйджеры любят новшества.
   По словам Колби Строзерса, Лорейн Грир работала официанткой в кафе «Пароход».
   Детективы приехали туда в двадцать минут пятого.
   Менеджер сказал, что девушки, работающие в дневной смене, освободятся, как только приберут на столах, наполнят сахарницы, солонки и перечницы, убедятся, что на каждом столе есть кетчуп, — в общем, приготовят все для следующей смены. Он объяснил, что это входит в их обязанности. Привести в порядок рабочие места для следующей смены. Он указал на высокую молодую женщину с серебряным подносом.
   — Это Лорейн Грир, — сказал он.
   Длинные черные волосы, тонкая фигура, серо-голубые глаза — когда детективы подошли к ней и представились, они широко распахнулись.
   — Мисс Грир, — начал Карелла, — мы пытаемся найти одного человека, с которым — нам так кажется — вы знакомы.
   Девушка собирала с подносов ножи, вилки и ложки, пересчитывала и бросала в корзину с салфеткой, расстеленной на дне.
   — Не сбивайте меня со счета, — попросила она. Мейер решил, что она умножает количество своих столов на число посадочных мест, подсчитывая, сколько приборов ей понадобится.
   — Это Скотт Хэндлер, — сказал Карелла. — Извините, но я не знаю такого, — ответила она.
   В иллюминатор было видно, как мимо «Парохода» по реке потоком шли суда. Он плавно покачивался на волнах, которые они поднимали. Буксир с баржей. Красавица яхта. Пожарный катер. Лорейн время от времени искоса поглядывала на вход, словно ожидая кого-то. Оба детектива заметили это.
   — Мистер Строзерс сказал нам...
   — Извините, но я не знаю никого из этих людей.
   Что-то сверкнуло в ее глазах.
   Оба детектива резко повернулись к дверям.
   На пороге стоял парень под метр девяносто ростом, широкоплечий и узкобедрый блондин. Он был одет в красную клубную куртку с отделкой по манжетам и поясу, коричневые брюки, коричневые ботинки, коричневые кожаные перчатки. Он взглянул на детективов, стоящих рядом с Лорейн, тут же развернулся и пошел прочь.
   — Хэндлер! — заорал Карелла, и оба детектива рванулись за ним. Хэндлер — если это был он — пробежал по сходням и был уже на пристани, когда они выскочили из дверей. — Полиция! — крикнул Карелла, но на парня это не произвело никакого впечатления.
   Он едва не сшиб мальчишку, сосредоточенно уничтожавшего гамбургер, промчался к выходу из дока, и был уже на тротуаре метрах в двадцати впереди Мейера и Кареллы, несущихся за ним. Хэндлер — если это был он — повернул налево, направляясь параллельно набережной в деловую часть города.
   Уличные фонари уже зажглись. Наступил краткий промежуток между сумерками и настоящей темнотой. На реке прогудел буксир, где-то в двух кварталах отсюда взвыла сирена «скорой помощи», и наступила внезапная тишина. Ее расколол крик Кареллы «Полиция!», и это словно вернуло к жизни все городские шумы, голоса людей и машин и топот ботинок Хэндлера, бегущего впереди, — если это был он.
   Карелла не любил гоняться за людьми. Впрочем, как и Мейер. Ведь это не кино снимать. В кино ребята делают сорок дублей такой погони, и потом, на экране, все выглядит так, словно героический коп мчится как чемпион Олимпийских игр в беге на четыреста метров с барьерами, а жалкий воришка тянет только на бронзу. В жизни всего один дубль. Ты мчишься по тротуару за парнем, который лет на пятнадцать — двадцать моложе и гораздо лучше тренирован, а тебе остается только надеяться, что эти красные клубные куртки выдают не членам сборной по легкой атлетике и баскетболу. В жизни у тебя зверски ноют икры, легкие после первых ста метров горят огнем, и ты, задыхаясь, бежишь за парнем, которого скорее всего не сможешь поймать. Бежишь, глядя на уменьшающуюся красную куртку с белыми буквами на спине «Академия Прентисса», уже еле различимыми сквозь туман, который стоит в твоих тридцати-с-чем-то-летних глазах. Вряд ли ты прочтешь, что там написано на спине у этого мерзавца, если не знаешь этого заранее. В жизни ты видишь, как спина в красной куртке становится все дальше и дальше от тебя.
   — Он уходит! — уже хрипел Карелла.
   Но вдруг, по счастливому совпадению или просто чудом — в этом городе чудес возможно все, — из-за угла перед Хэндлером вырулила патрульная полицейская машина, обслуживающая свой участок. Хэндлер — если это был он — развернулся на сто восемьдесят градусов и помчался наискосок через мостовую, увертываясь от машин. Он перебежал в их сторону на другую сторону улицы, где, без сомнения, на первом же углу хотел свернуть в северном направлении. Они предугадали этот маневр и уже мчались к тому же перекрестку. Карелла был чуть впереди Мейера, и парень оказался между ними. Увидев у них в руках пистолеты, он остановился и замер. Все участники забега, может быть, кроме него, выдохлись. Белые облачка пара, вырываясь изо рта, растворялись в воздухе.
   — Скотт Хэндлер? — выдохнул Карелла.
   — Да, это был он.
  
  
  * * *
  
   Обе белые шлюхи были двумя порядками выше, чем те, которых люди Гамильтона выводили работать на улицах.
   Этих Гамильтон заказал из конюшни Розали Парчейз [4] — ее фамилия вызывала интересные ассоциации, но тем не менее была подлинной. Розали — почтенная шестидесятилетняя дама и ее бизнес — «девушки по вызову» — пережил нашествие мафии, китайцев, теперь еще парней с Ямайки и «других разноцветных панков», как она их пренебрежительно называла. Розали торговала телятинкой, причем первосортной. Может быть, именно поэтому ее бизнес процветал, кто знает? В наши дни, когда дешевые двухдолларовые шлюхи наводняют дешевые придорожные мотели и показывают свои дешевые трюки своим дешевым клиентам, приятно сознавать, что, если настоящий ценитель захочет скаковую лошадь, а не клячу с живодерни, Розали предоставит ему это.
   Розали всегда носила шляпку, что стало ее фирменной маркой. Носила на улице, дома, в ресторане и даже в церкви.
   Копы так и звали Розали-"Шляпа".
   Еще в полиции звали ее шлюхой, пренебрегая тем фактом, что сама она никогда не предоставляла клиентам сексуальных услуг. Если вообще у нее были клиенты. Ибо для женщины, которая почти открыто содержала публичный дом столь долгие годы, было даже удивительно, как мало информации содержалось на нее в досье. Судя по тому, что было на нее у легавых, Розали легко могла сойти за модистку, содержащую шляпный магазин. Никто не понимал, почему ее даже ни разу не повязали. Никто не мог понять, отчего ее телефонные разговоры даже не пытались прослушивать. Слухи ходили, конечно, разные. Но, знаешь, парень, слухов и сплетен в любом бизнесе предостаточно.
   Некоторые в департаменте знали, что Розали росла в восточном Риверхеде вместе с малышом по имени Майкл Фаллон, и когда им стало по шестнадцать, они влюбились друг в друга. Также было известно, что после того, как Фаллон бросил ее и женился на другой — девушке по имени Пегги Шеа, Розали уехала в Техас, Сан-Антонио. Остальное, однако, было лишь домыслом и слухами.
   Правда ли, например, то, что бедняжка Розали с ее разбитым навеки сердцем подучилась на Диком Западе, поднатаскалась и стала хозяйкой борделя? Было ли правдой, что, вернувшись в город прикупить здесь новых шляпок и попытать счастья, она тут же охмурила Фаллона и стала его любовницей? И правда ли, что она все еще любовница Фаллона? Если да, то легко объяснить тот факт, что ее ни разу не задерживала полиция, — поскольку Майк Фаллон сам пошел служить в полицию и сейчас был шефом детективов города. Вот о чем шептались в кулуарах штаб-квартиры департамента.
   Девушек звали Касси и Лейн.
   Это не были их настоящие имена. Обе родились в Западной Германии, и в детстве их звали Клара Шилдкраут и Лоттхен Шмидт, но здесь, в Стране Равных Возможностей, они стали Касси Коул и Лейн Томас. Обеим едва исполнилось по двадцать, обе были блондинками, носили шпильки с ремешками, стягивающими лодыжки, и кружевное белье — Касси черное, а Лейн красное. И обе пребывали в полубессознательном состоянии из-за шампанского с кокаином. У Гамильтона и Исаака языки тоже слегка заплетались.
   Милая вечеринка на закате дня имела место в просторном пентхаузе Гамильтона на Норд-Гровер-парк. Одновременно это была и деловая встреча. Здесь, на двадцать первом этаже, Гамильтону очень нравилось совмещать приятное с полезным. Девушки были вымуштрованы самой Розали Парчейз так, что за свои деньги клиент мог получить максимум удовольствия. Однако Исаак был не очень удовлетворен, ибо в основном занимался тем, что наполнял бокалы девушек шампанским и подсыпал на их карманные зеркальца отличный кокаин. Девушки нюхали его, сидя в глубоких креслах, широко расставив ноги, — это чтобы тебе было лучше видно, дорогой. Солнце почти село, и здесь, в окнах, выходящих на юг, его последние отблески были едва заметны.
   Девушки говорили с сильным немецким акцентом.
   — Классный кокаин, просто прелесть, — сказала Касси.
   — У нас вообще все вещи хорошие, — подмигнул Гамильтон Исааку.
   Ради такого случая они приоделись. Гамильтон был в зеленой шелковой пижаме и желтом шелковом халате. На ногах черные вельветовые туфли с гербом, похожим на бельгийский. Он выглядел, как Эдди Мэрфи, играющий Хьюго Хефнера. Исаак напялил на себя красную шелковую майку с короткими рукавами и глубоким вырезом и красные шелковые бермуды. Он был бос, но зато в темных очках и походил на дрессированную обезьяну с календаря.
   — Иди сюда, солнышко, — позвал он Лейн.
   Лейн была занята делом. Она усердно втягивала ноздрями горку кокаина. Свободной рукой девица потянулась к крючкам на своем красном лифчике и расстегнула его. Все еще нюхая кокаин, она начала поглаживать свою грудь. Исаак завороженно следил за ней.
   — Почему ты думаешь, что легавые что-то пронюхали? — рассеянно спросил он Гамильтона. — Потому что Геррера мог настучать им, — ответил Гамильтон.
   — Да что этот чертов латинос знает?
   — Нехороший, злой... — протянула Касси, оторвавшись наконец от зеркальца с кокаином. Розали учила ее, что называть испаноязычных латиносами нельзя ни в коем случае — ведь многие из ее клиентов, торговавших наркотиками, были по происхождению колумбийцами.
   — Ты закончила с этим дерьмом? — поинтересовался Гамильтон.
   — Пока что да, — уклончиво ответила Касси.
   Она была уже не в себе. Боже, какой классный порошок у этих двух нигеров!
   — Тогда иди ко мне, — улыбнулся Гамильтон.
   — О, да, — выдохнула она.
   Касси подошла к нему и уселась на ковер между его коленями, устраиваясь поудобнее. Бретелька лифчика сползла с правого плеча. Она потянулась поправить ее, но Гамильтон сказал:
   — Оставь.
   — О'кей, — прошептала она и спустила ее совсем, обнажив правую грудь. Гамильтон сжал ее рукой. Он начал ласкать Касси с почти отсутствующим видом. Ее сосок набух сразу же, так как она нанюхалась «пудры».
   — Ему нравятся сиськи, — сказала она Лейн.
   Та уже сидела на коленях у Исаака лицом к нему, обхватив его ногами. Он сжимал руками обе ее груди.
   — Этому тоже, — хихикнула Лейн.
   Сейчас они говорили по-немецки. Кстати, Розали категорически запрещала делать это при клиентах, которые могут подумать, что девушки обсуждают их. Но сейчас все было о'кей, потому что Гамильтон и Исаак сами говорили на диалекте ямайских креолов, который девушки не знали. Поэтому Касси и Лейн сплетничали, словно домохозяйки на заднем дворе. Конечно, если не принимать во внимание то, что во рту одной из них был Гамильтон, а другая, оседлав Исаака, скакала и прыгала на нем. Гамильтон взглянул вниз на двигающуюся взад-вперед белокурую голову Касси, отхлебнул шампанского и пропел на диалекте Исааку куплет какой-то песенки. Тот тоже отпил из своего бокала и сказал Лейн на очень понятном английском, что ей лучше повернуться спиной к нему. Лейн так и сделала, комментируя по-немецки Касси, что если он захочет трахнуть ее в задницу, о чем первоначально не договаривались, то вечеринку придется признать паршивой.
   Вечеринка и была паршивой, но по другой причине. Исаак с Гамильтоном обсуждали убийство.
   Гамильтон сказал, что если Хосе Геррера в знак благодарности или по какой-то другой причине, такой же невероятной, рассказал блондинистому копу что-нибудь об этой операции, то они оба стали опасны, коп даже больше, чем Геррера. В таком случае легавого надо пришить, и очень быстро. Заставить его заткнуться на случай, если он еще не обсуждал их делишки с кем-нибудь в департаменте. Или, если уже разгласил информацию, грохнуть его, как предупреждение остальным.
   — Мы должны сделать заявление, чувак, — сказал на диалекте Гамильтон.
   Пусть легавые поймут: туда, где вращаются в обороте миллионы долларов, никто не должен совать свой нос.
   — Особенно, если учесть все бабки, которые они от нас получают, — ответил Исаак.
   — Этот легавый упоминался в газетах? — спросил Гамильтон.
   — Я узнаю его имя.
   Лейн стояла перед ним с широко расставленными ногами, согнувшись и держа руки на бедрах. Она глядела на Гамильтона, а Исаак трахал ее сзади. Лицо Лейн ничего не выражало. Внезапно Гамильтону до смерти захотелось ее.
   — Ты, иди сюда, — сказал он.
   — Я?
   — Нет, Адольф Гитлер.
   Имя Адольфа Гитлера было для Лейн лишь туманным отзвуком того, что случилось давным-давно. Но она хорошо знала, кто здесь босс. Девушка освободилась от Исаака, многообещающе взглянув на него через плечо и улыбнувшись. Потом сложила губы в улыбку, так, как учила ее Розали, и подошла походкой, какой обучила ее та же Розали, к дивану, где расположились Гамильтон и Касси.
   Исаак хорошо знал, что не стоит сейчас показывать свое недовольство.
   Он налил еще шампанского и стал смотреть, как девушки трудятся над Гамильтоном.
   — Я возьму легавого на себя, — сказал Гамильтон на диалекте. — Зачем тебе это?
   — Потому что никто из них не знает, как я выгляжу. — Гамильтон широко улыбнулся, а продолжил для девушек. — Да, очень хорошо, мне это нравится!
   — Ему это нравится, — сказала по-немецки Лейн.
   — Могу поспорить, что нравится, — ответила ей Касси.
   — И тогда мы заберем у испашки, — Гамильтон перешел на диалект, — то, что он у нас украл.
   — Пусть он кончит тебе, — сказала по-немецки Лейн.
   — Ладно, — ответила та по-английски.
  
  
  * * *
  
   Карелла беседовал с Лорейн в комнате для допросов.
   Мейер допрашивал Скотта в комнате детективов.
   Лорейн казалось, что она играет в известном театре, лондонском «Палладиуме» например. Все внимание сосредоточено на ней. Наконец она звезда! Возможно, в соседней комнате за туманным зеркалом, висящим на стене, стоят, затаив дыхание, сотни копов.
   Она видела достаточно фильмов и знала о зеркалах, прозрачных с одной стороны. Но за ней сквозь это зеркало, которое действительно было прозрачным, на самом деле никто не наблюдал. Лорейн этого не знала и решила дать копам представление, которое бывает раз в жизни. Одному копу, если уж быть точным.
   А Скотту в этот момент казалось, что он беседует со священником.
   Он догадался, что Мейер — еврей, но их разговор все равно был похож на исповедь.
   И вообще все каются и рыдают, ожидая, когда Мейер даст отпущение грехов.
   — Я не убивал ее, — сказал Скотт.
   — А кто-нибудь обвиняет тебя в этом? — спросил, подняв брови, Мейер. Он почти что сказал — "А кто-нибудь обвиняет тебя в этом, сын мой?".
   В присутствии кающегося Скотта он со своей лысиной чувствовал себя как монах с тонзурой. Ему хотелось перекрестить воздух и изречь: «Благословение Господне на вас, дети мои!»
   Вместо этого он спросил:
   — Зачем же ты убегал от нас?
   — Я боялся.
   — Почему?
   — Я знал, что вы будете думать.
   — И что же мы должны думать? — Мейер остановился, не добавив «сын мой».
   — Что это сделал я, — ответил Скотт, — после того, как она меня бросила.
   — А ты не хочешь рассказать мне, где провел новогоднюю ночь?
   — Он был со мной. — Это произнесла Лорейн.
   Она стояла, откинув голову, глядя на Кареллу и зеркало, по ту сторону которого комиссар полиции города и шеф детективов и множество высоких чинов из Департамента, без всякого сомнения, наблюдали за ходом ее допроса. Перед тем как уйти из кафе «Пароход», Лорейн сменила униформу официантки на обычную одежду. Короткая юбка, красный свитер, красные чулки и короткие черные ботинки с отворотами. Она позировала для Кареллы и всех, кто был за зеркалом. Карелла отлично ее понимал — она знает про свои изумительно красивые ноги.
   — С какого и по какое время? — спросил он.
   Он сидел за длинным столом, поставленным поперек комнаты. Зеркало было как раз у него за спиной.
   — Скотт пришел на вечеринку около половины первого, — подумав, ответила Лорейн.
   Строзерс говорил, что это было без четверти час.
   — И оставался у вас всю ночь? — спросил Карелла.
   — Да, всю ночь, — сказал Скотт.
   — До какого часа?
   — Я провел ночь у Лорейн. Я хочу сказать, что спал с ней. С Лорейн.
   «Ну и дела!» — подумал Мейер.
   — И остался там жить, — продолжал Скотт. — У Лорейн. Когда я узнал об убийстве...
   — А как ты узнал?
   — Увидел по телевизору. В новостях.
   «Больше никто уже не читает газет», — подумал Мейер.
   — Я понял, что... Я знаю, вы думаете, это сделал я. Потому что ее родители наверняка рассказали о том, как мы поссорились. И что я сказал тогда. И я знал...
   — А что ты тогда сказал?
   — Что он их убьет. — Лорейн опустила голову. — Девицу и ее приятеля. Обоих.
   — Ага. А вам он об этом сказал в тот же день, когда пришел? — Нет, нет, позднее. Тогда Скотт сказал только, что она порвала с ним несколько дней назад.
   — И это было?..
   — Через три дня после Рождества. Он пришел ко мне. Потому что я когда-то была его няней. И со мной можно разговаривать о чем угодно.
   — И он сказал вам тогда, что Энни Флинн порвала с ним?
   — Да.
   — Но не упоминал о своей угрозе убить их?
   — Ну, я бы не стала это так называть.
   — А как бы вы это назвали, мисс Грир?
   — Неужели вы считаете, что он на самом деле угрожал убийством? — спросила она, глядя поверх головы Кареллы прямо в зеркало за его спиной.
   — Да, именно так я и считаю, — ответил Карелла. — Когда человек угрожает кого-то убить, мы называем это угрозой убийства.
   — Но он же не имел виду, что на самом деле убьет их!
   — Просто есть такое выражение, — добавил Скотт.
   — Но ты сказал, что убьешь Энни и ее приятеля?
   — Да. Я был обижен. Я просто... Я просто сказал первое, что мне пришло в голову. Потому что был зол и обижен...
  
  
  
  
   Глава 8
  
  
   С первого взгляда видно, что человек, сидящий напротив Клинга, родился на Ямайке.
   Один из жаков, как называл таких людей Геррера. Как будто этому городу мало обитателей с этническими кличками и в дополнение к имеющимся требовались новые.
   Его речь звучала, словно рокот волн, омывающих берега родного острова.
   Он сказал Клингу, что жена грозится убить его.
   Он попросил Клинга сходить вместе с ним домой и предупредить жену, — которую звали Имоджен — никогда больше не говорить таких вещей. И главное не делать того, что она собирается сделать. В последнем он был глубоко убежден, так как жена недавно купила у какого-то уличного торговца пушку 22-го калибра за шестнадцать долларов с мелочью. Человек сказал Клингу, что его зовут Дадли Арчибальд.
   На первый взгляд ему было лет тридцать. Очень темная кожа, задумчивые карие глаза, тонкие губы. Модная стрижка в стиле «афро», но одет в коричневый костюм, который кажется чересчур легким для этого времени года. Если ты скажешь своему приятелю в любой из стран Карибского бассейна, что здесь, в Айсоле, чертовски холодно, он понимающе кивнет в ответ и прихватит с собой свитер, решив, что будет прохладно, как на островах ночью. Около того, не холоднее. А приехав сюда, можно замерзнуть до смерти. Подумать только, коричневый костюм из ткани «тропик» при температуре минус двадцать один градус по Фаренгейту! И все окна в комнате детективов заиндевели.
   Арчибальд сказал Клингу, что он работает на почте. Сегодня суббота. Он пришел сюда в свой выходной, потому что действительно обеспокоен, как бы жена Имоджен не решила использовать только что приобретенный пистолет по его прямому назначению.
   — Я буду очень благодарен вам, сэр, — сказал он, — если вы придете ко мне домой и объясните ей, сэр, что вряд ли это хорошая мысль.
   — Вы знаете, — сказал Клинг, — люди иногда могут сказать такое, чего они на самом деле...
   — Да, сэр, но она купила пистолет, сэр.
   — Даже если это так.
   — Я не думаю, чтобы вам хотелось быть виновным в моей смерти, сэр.
   Клинг уставился на него.
   С ума они все посходили, что ли?
   Сначала Геррера, теперь Арчибальд. Твердит Клингу, будто если тот не позаботится о них с женой, то смерть обоих тяжелым камнем ляжет на его совесть.
   — Почему вы пришли именно ко мне? — спросил он.
   На самом-то деле ему хотелось сказать: «Какого хрена из всех детективов участка ты выкопал именно меня?»
   — Вы тут сделали кражу по соседству, — ответил Арчибальд.
   Клинг понял — парень не хотел сказать, будто Клинг совершил кражу. Он всего лишь имел в виду, что Клинг расследовал ее. «Как и несколько сотен других», — подумал Клинг. На этом участке кражи были так же распространены, как привычка ужинать по вечерам. — У кого? — спросил он.
   — Я забыл ее имя, — сказал Арчибальд. — Такая толстая леди.
   — Ну-ну.
   — Она сказала, что вы очень хороший сыщик.
   — А-а.
   — Поэтому я попросил сержанта у входа, чтобы меня направили к вам.
   — Хорошо, — сказал Клинг и пожал плечами. — Так как ее зовут, толстую леди?
   — По-моему, Глория.
   — О'кей, мистер Арчибальд, но мне кажется, вряд ли кому-нибудь понравится, если я явлюсь на дом и начну вмешиваться в то, что еще даже не является семейной ссорой. Я могу предположить...
   — Пистолет — уже семейная ссора, — возразил Арчибальд. — Если она угрожает застрелить меня.
   — Она сказала именно так? Я застрелю тебя?
   — Она сказала, что продырявит меня из пистолета. Двадцать второго калибра.
   — Сказала во время ссоры?
   — Нет, мы не ругались. Мы сидели за завтраком.
   — Сегодня?
   — Она говорила это всю неделю.
   — Каждый день?
   — Да.
   Клинг вздохнул.
   — Она держит пистолет в хлебнице, — пожаловался Арчибальд.
   — Ничего себе.
   — На кухне.
   — Ну-ну.
   — По-моему, она хочет убить меня во время еды.
   Клинг опять вздохнул.
   — Я не могу пойти с вами...
   — Тогда моя смерть падет...
   — ...прямо сейчас, — закончил Клинг. — Прямо сейчас мне нужно сделать одно дело. Это займет примерно час. — Он посмотрел на часы. — Я покончу с ним примерно в два — половине третьего. И смогу быть у вас где-то в три. Ваша жена в это время дома? — Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
   — Где вы живете?
   — Дом триста тридцать семь по Южной Юстис, квартира сорок четыре.
   — Убедитесь, что ваша жена там, о'кей? Я приду и поговорю с ней. Кстати, есть ли у нее лицензия на этот пистолет?
   Арчибальд посмотрел на него. Похоже, он решил, что накликал на себя неприятность, большую, чем та, которой хотел избежать.
   — Но, сэр, — сказал он, запинаясь, — я не хочу...
   — Неплохая причина для того, чтобы забрать у нее пушку, верно? — улыбнулся Клинг.
   Ответной улыбки он не дождался.
   — Успокойтесь, никто не желает ей вреда, — сказал Клинг.
   — Благодарю вас, сэр, — грустно вздохнул Арчибальд.
   — Я буду у вас в три, — кивнул на прощание Клинг.
  
  
  * * *
  
   Он никогда не задумывался над тем фактом, что в этом городе некоторые выходцы с Ямайки не прочь пострелять в полицейских.
   Иногда комизм ситуации несколько смущал Тедди.
   Она была глухая. Она была глухая от рождения. Она никогда не слышала человеческого голоса, или крика животного, или лязга машин, или шороха опавших листьев. Она никогда не сказала ни одного слова за всю свою жизнь. Обычно таких, как Тедди Карелла, называли глухонемыми. Клеймо. Пусть даже точно и, возможно, вежливо. Например, «глухая тетеря» звучит гораздо хуже. Сейчас ее причисляют к слабослышащим. Уже прогресс. Но все же это лишь другое клеймо. В конце концов, она прежде всего Тедди Карелла. Ее иногда смущало, как ее — эту глухонемую, эту слабослышащую, эту «глухую тетерю» — считают таким хорошим собеседником.
   Очевидно, Эйлин Берк чувствовала что-то похожее.
   Вероятно, она чувствовала это всегда, а может быть, до нее дошло только в прошлую пятницу, когда весь вечер она не отпускала от себя Тедди Кареллу.
   — Я всегда думала о тебе как о своей лучшей подруге, — заявила Эйлин, весьма удивив Тедди. Их встречи, вообще-то говоря, были делом случая. Ужин в ресторане вчетвером, случайный поход в кино или на футбол, вечеринка. Но лучшая подруга — слишком сильно сказано! Тедди была женщиной, которая очень тщательно подбирает слова. Видимо, потому, что ее летающим пальцам трудно выразить слишком много.
   — Мне некому больше об этом рассказать, — заявила Эйлин. — Я была у аналитика, Тедди. Два раза...
   Она замешкалась.
   Тедди явно не разобрала одно слово.
   Эйлин на секунду задумалась, затем повторила, подчеркивая слоги движением губ:
   — А-на-ли-тик. — И чтобы пояснить, добавила: — Психолог.
   Тедди кивнула.
   — Я хожу к ней дважды в неделю.
   Без единого слова, всего лишь слегка подняв брови и чуть расширив глаза, Тедди сказала — и Эйлин поняла — множество вещей:
   — Ну и как?
   — Ну и что?
   — Расскажи мне побольше об этом.
   — Я думаю, она знает свое дело, — сказала Эйлин. — Правда, еще не уверена. Меня беспокоит, что она моложе меня...
   Тедди начала жестикулировать, предлагая собеседнице продолжать.
   И остановилась.
   Эйлин поняла ее:
   — Двадцать шесть или двадцать семь, — ответила она.
   Тедди изобразила удивление.
   — Ну да, — сказала Эйлин. — Именно так. Она кажется мне совсем девчонкой.
   Ресторан был наполнен домохозяйками, позволившими себе краткую передышку в субботней беготне по супермаркетам на Холл-авеню. Эйлин в джинсах, просторном зеленом свитере и коричневых ботинках. Темно-голубое пальто бросила на спинку стула. Свой служебный револьвер она обычно носила в дамской сумке, которая сейчас лежала на полу под столом. Тедди приехала сюда на метро из Риверхеда. Она тоже ничем не выделялась в толпе. Джинсы, желтая водолазка и коричневый джемпер поверх нее, кроссовки «Адидас». За ее спиной на стуле висела черная парка. Маленькая сумочка лежала на столе. За соседним столиком две женщины заметили активную жестикуляцию Тедди и подчеркнутую мимику. Одна из них прошептала: «Она глухая и немая». То самое клеймо. Если бы Тедди услышала их слова, они могли бы показаться ей оскорбительными. Но она была слишком занята разговором. Эйлин сказала, что больше не встречается с Клингом.
   — Потому что, кажется, он не понимает, что мне сейчас нужно.
   Тедди внимательно смотрела на нее.
   — Я думаю, Тедди, ни один мужчина в мире не сможет понять, как... то, что случилось... как это может ранить женщину.
   Темно-карие глаза Тедди светились.
   Она слушала.
   Ждала.
   — Я хочу сказать, изнасилование, — с трудом выговорила Эйлин.
   Тедди кивнула.
   — Что я была изнасилована.
   Глаза Эйлин внезапно наполнились слезами.
   Тедди потянулась через стол и взяла ее руки в свои.
   — Поэтому... поэтому... я решила, что, если рядом со мной будет этот коп с его чертовыми чувствами, пока я пытаюсь разобраться в своих собственных... я хочу сказать, это слишком много для меня, Тедди.
   Тедди крепко сжала руки Эйлин.
   — Я хочу сказать, мне некогда беспокоиться о его... его... ты понимаешь... его чувствах. В конце концов, это не его изнасиловали. Не знаю, может быть, я поступаю неправильно. Но как мне разобраться, Тедди? Разве не важно, что я... вот дерьмо, — сказала она и наклонилась к своей сумочке взять салфетку из пачки, лежащей поверх револьвера.
   — Прошу меня извинить, — раздался вдруг мужской голос. — С вами все в порядке?
   Он стоял перед ними. Высокий. Карие глаза. Чертовски хорош собой. Примерно тридцать семь — тридцать восемь лет. Одет в коричневое пальто. Коричневые перчатки. Очевидно, только что закончил обедать. Похоже, его взволновали слезы Эйлин.
   — Со мной все в порядке, — сказала она, отвернувшись и вытирая глаза.
   Он склонился над их столом. Руки в перчатках на столе.
   — Вы уверены? — спросил он. — Если я чем-нибудь могу вам помочь... — Нет, спасибо, очень любезно с вашей стороны, — улыбнулась сквозь слезы Эйлин. — Все нормально, на самом деле. Спасибо.
   — Ну, раз все нормально, еще раз извините, — сказал он, улыбнувшись. Повернулся и пошел к выходу.
   — Эй, — закричала Эйлин и вскочила, отбросив ладонью волосы. — Эй, ты!
   Она рванулась, опрокинув официантку, несшую поднос с сандвичами, распахнула дверь и кинулась вслед за мужчиной, который, выйдя из ресторана, сразу же свернул направо. Тедди не могла слышать крика Эйлин «Стой, полиция!», но она видела мужчину, промелькнувшего в огромном окне, и Эйлин, мчащуюся за ним. Потом она увидела, как Эйлин, догнав мужчину, прыгнула ему на спину, одновременно выхватив что-то из его руки в перчатке. Только тут она поняла, что это что-то было женской сумочкой. Ее сумочкой. Эйлин и мужчина рухнули на тротуар клубком рук и ног, покатившись по асфальту. Эйлин оказалась наверху. Ее правая рука взлетела вверх, в ней не было оружия, ее револьвер спокойно лежал в сумочке на полу под столом. Она сжала правую руку в кулак, который резко опустился вниз. Удар пришелся мужчине прямо по шее. Он захрипел. Появился полицейский в форме и попытался растащить дерущихся. Эйлин закричала, что она на работе. Тедди не могла этого слышать, но решила, что офицер все понял, потому что в его руке оказался пистолет, направленный на мужчину, лежащего на тротуаре. Полицейский по-дружески заговорил с Эйлин, которая только лишь нетерпеливо кивала.
   Она подняла сумочку Тедди, лежавшую рядом с мужчиной, уже закованным в наручники. Коп захотел забрать сумочку, но Эйлин не отдала. Разговор между ними был весьма резким. Эйлин трясла головой и размахивала правой рукой с зажатой в ней добычей.
   Наконец она отвернулась от копа и, держа отвоеванную сумочку, пошла обратно к ресторану, на ходу разгоняя собравшуюся толпу. Эйлин делала это по привычке, усвоенной с тех времен, когда она сама была патрульным полицейским.
   — Как тебе все это нравится? — спросила она, снова сев за стол напротив Тедди.
   Тедди кивнула, что могло означать: "Какая Эйлин сильная, какая храбрая!
   Но Эйлин, заметив, что все уставились на нее, вдруг покраснела и сказала смущенно:
   — Давай уйдем отсюда. Пожалуйста.
   И внезапно показалась Тедди маленькой девочкой, стоящей перед зеркалом в платье и туфлях своей матери.
  
  
  * * *
  
   На Калмз-Пойнт уютно расположилось землячество выходцев с Ямайки, которое они назвали — Кингстон. Такое же поселение в Риверхеде называлось Маленьким Кингстоном. В других частях города были еще Северный Кингстон и Кингстон-в-Ущелье. Откуда взялось это последнее название, никто не знал. На территории Восемьдесят седьмого участка ямайский район начинался в нескольких кварталах от Калвер-авеню и заканчивался у реки Харб, где улицу, которая официально называлась Бедуин-Блаф, ее обитатели переименовали в Высоты Кингстона. В любом из этих поселений, когда полицейский прекращал уличную драку и начинал допрашивать ее участников, на вопрос, откуда они, все гордо отвечали: «Из Кингстона!» И черта с два в этом городе ты найдешь кого-нибудь из Монтего-Бей или Саванна-дель-Мар, или Порт-Антонио. Каждый иммигрант с Ямайки приехал в этот город из Кингстона. Столица, понял? Точно так же, как любой француз за границей — парижанин. Но я парижанин, мсье! Поднятая бровь, высокомерный тон. Кингстон и все — врубаешься, нет, чувак?
   Когда Клинг последний раз был в этом районе, его еще заселяли пуэрториканцы. До этого он принадлежал итальянцам, а еще раньше — ирландцам. Если продолжать углубляться в историю, то мы дойдем до голландцев и индейцев. Но мостовые этих улиц не дышали, так сказать, древностью. Они производили впечатление просто трущоб, населенных временными квартирантами. Все дома серого цвета, даже те, которые были сложены из красного кирпича, скрытого теперь под вековым слоем копоти. Улицы только наполовину расчищены от снега; в этом районе — как и в большинстве городских гетто — уборка мусора, ремонт канализации и другие общественные работы выполнялись скорее для вида. Улицы были грязными в любое время года, но особенно это бросалось в глаза в зимние месяцы. Возможно, из-за грязи от темных сугробов. Или из-за того, что было так чертовски холодно. Летом, при всей их убогости, трущобы казались оживленными. Зимой пустынные улицы, костры, возле которых собирались безработные, ветер, свищущий в узких серых ущельях улиц, только подчеркивали бессмысленность жизни здесь. Где гетто — там бедность. Там наркотики. Там преступления. И только тоненький лучик надежды.
   Муниципальные власти, казалось, не знали, что снег здесь вовсе не убирается.
   Возможно, потому что власти редко приезжали в этот район обедать.
   Южная Юстис была узкой улочкой, круто спускавшейся к реке и покрытой льдом. Небо над высокими горами в соседнем штате затянулось облаками, обещающими большой снегопад. Клинг шагал, нагнув голову, пытаясь укрыться от пронизывающего ветра, который дул со стороны серой холодной реки. Клинг думал, что, будучи патрульным, он больше всего ненавидел семейные ссоры, а сейчас, став детективом, почему-то идет неизвестно куда решать проблемы семьи и брака. Когда вызывают по радио, 10-64, бытовая семейная ссора, диспетчер почти наверняка скажет: «Смотайся к этой женщине». Потому что именно жены обычно звонят по телефону 911 и жалуются на мужей, гоняющихся за ними по квартире.
   Ему же предстояла встреча с мужчиной, Дадли Арчибальдом, который сделал заявление по поводу своей жены Имоджен.
   Он вошел в подъезд. Запах мочи. Интересно, найдется ли хоть один дом на 87-м участке, где в подъезде не мочатся.
   Почтовые ящики, взломанные в поисках чеков на пособия по безработице, социальному страхованию и медицинскую страховку.
   В этом подъезде горела голая лампочка. Непонятно, почему она не была разбита или вывинчена. Преступники предпочитают обычно поджидать своих жертв в темноте. Внутренняя дверь без ручки. Украдена, конечно. Если ты отвинтишь достаточно дверных ручек и отнесешь их старьевщику, то получишь пять зеленых, на которые сможешь купить себе крэка.
   Клинг нажал ладонью на дверь, в полуметре над дыркой, оставшейся от вырванной ручки, вошел в вестибюль первого этажа и начал подниматься по лестнице.
   Запахи кухни.
   Чужие. Непривычные. Мозаичный пол на площадках. Разбитый, грязный, потрескавшийся. Но все же мозаичный. Еще с тех времен, когда северная часть города была престижна и квартиры здесь ценились.
   За каждой дверью работал телевизор. Послеобеденные мыльные оперы. Именно из них поколения иммигрантов черпали свои знания об Америке.
   Арчибальд сказал — квартира 44. Клинг продолжал подниматься по лестнице.
   На полу четвертого этажа мозаика была заменена линолеумом. Клинг не мог понять, зачем. Еще один пролет лестницы вверху заканчивался металлической дверью, покрашенной в красный цвет. Она вела на крышу. На четвертом этаже четыре квартиры: 41, 42, 43 и 44. Света на площадке не было.
   Он с трудом различил номер 44 на двери в дальнем конце площадки. Постоял в полумраке, прислушиваясь. А затем, поскольку был копом, приложил ухо к двери.
   Тишина. Он посмотрел на часы, стрелки которых светились в полумраке. Десять минут четвертого. Он сказал Арчибальду, что будет в три.
   Постучал в дверь.
   В ответ грохнули выстрелы. Повинуясь инстинкту, он плашмя упал на пол.
   Пистолет уже был в его руке.
   В двери теперь светились два отверстия от пуль.
   Он ждал. На площадке было слышно только его дыхание. Тяжелое, хриплое. Эти две дырки в двери как раз на уровне его головы. Сердце колотилось. Он ждал. И просчитывал возможные варианты. Он попался. «Давай, приходи, поговори с моей женой, мужик, она тут себе пушку купила, 22-го калибра, и грозится меня из нее грохнуть. Помоги мне, парень. Про тебя рассказала женщина — Глория — как-там-ее-зовут, толстая такая». Этого копа нужно успокоить, потому что он говорил с парнем, который знает, что в город через девять дней придет большой груз кокаина. Здесь, на Высотах Кингстона, жизнь человека стоит мало, и никого не станет волновать, каким инструментом проделаны эти дырки в две...
   Бах-бах-бах. Прогремели еще три выстрела, один за другим, и из двери брызнули щепки, разлетаясь в воздухе, как шрапнель.
   Голос Арчибальда. «Женщина, ты с ума сошла?»
   Клинг вскочил на ноги.
   Он пнул дверь, стараясь попасть в замок, и прыгнул в комнату. Он вел по дуге стволом своего пистолета, выцеливая того, кто только что изрешетил дверь, стараясь попасть в него, копа. На мушке оказалась женщина с кожей цвета пшеницы, стоящая рядом с кухонной раковиной прямо напротив двери. На ней было только белье розового цвета. Правой рукой она держала предмет, вполне заслуживающий внимания — как минимум тридцать восьмой калибр. Ее рука дрожала от веса оружия. Слева от Клинга Дадли Арчибальд пританцовывал на месте, словно боксер, пытающийся угадать, куда будет нанесен следующий удар.
   Клингу очень хотелось бы знать, сколько патронов входит в обойму у пистолета такой модели, но он этого не знал.
   Некоторые модели тридцать восьмого калибра были пятизарядными. А некоторые — девятизарядными.
   — Здравствуй, Имоджен, — мягко сказал он.
   Женщина смотрела на него. Серо-зеленые глаза. Полузакрытые. Большой пистолет трясется в тонкой руке. Пистолет трясется, но нацелен в его грудь.
   — Почему бы тебе не положить оружие? — спросил он.
   — Убью ублюдка! — ответила она.
   — Нет, ты же не хочешь делать этого, — начал уговаривать ее Клинг. — Успокойся. Дай-ка мне пушку, хорошо?
   «Господи, только не стреляй в меня!» — думал он.
   — Я говорил вам, — сказал Арчибальд.
   — Только стой спокойно, — сказал Клинг. Он не поворачивался к нему. Он смотрел на Имоджен. Он смотрел ей в глаза.
   — Положи пистолет, хорошо? — сказал он.
   — Нет.
   — Почему нет? Ты же не хочешь попасть в неприятную историю, не так ли?
   — Я уже в нее попала, — отрезала она.
   — Да ну, какая ерунда! — сказал Клинг. — Маленький семейный спор. Давай не будем ухудшать ситуацию. Просто отдай мне пушку. Здесь никто не хочет причинить тебе вред.
   Он говорил правду. Но и лгал тоже.
   Он не хотел причинить ей вред. По крайней мере физический. Но ни он, ни департамент не собирались закрывать глаза на женщину с пистолетом в руке.
   Система судопроизводства причинит ей вред. Это так же точно, как то, что он стоит здесь и пытается заговорить ей зубы, чтобы она снова не начала палить направо и налево.
   — Что ты на это скажешь, Имоджен? — Кто сказал тебе мое имя?
   — Твой муж. Положи пистолет сюда на стол, хорошо? Давай-ка, а то сама себя ранишь из этой штуки.
   — Я его раню из этой штуки, — сказала она, и ствол пистолета качнулся от Клинга в сторону мужа.
   — Не делай этого, — крикнул Клинг.
   Ствол пошел назад.
   «Уж один из нас точно получит пулю», — подумал он.
   — Ты меня чертовски напугала, — пожаловался он.
   Она пристально посмотрела на него.
   — Правда, правда. Хочешь меня застрелить?
   — Я хочу застрелить его! — И ствол снова пошел в сторону мужа.
   — И что тогда? Имоджен, я — полицейский офицер, и если ты его убьешь, долг не позволит мне выпустить тебя из этой квартиры. И если ты будешь стрелять в меня, тоже. Я прав? Ты хочешь сделать именно это? Застрелить меня?
   — Нет, но...
   — Тогда давай закончим это по-хорошему, идет? Просто дай мне пушку и...
   — Нет.
   Она словно выплюнула это слово.
   Оно прозвучало, как еще один пистолетный выстрел. Арчибальд вздрогнул.
   Впрочем, как и Клинг. Ему показалось, что вдруг остановились часы. Дуло снова смотрело на него. Он покрылся потом. Собачий холод, а он почему-то вспотел.
   Он не хотел стрелять в эту женщину.
   Но если она снова направит пистолет на своего мужа, он должен будет что-то предпринять.
   «Пожалуйста, не дай мне пристрелить тебя!» — подумал он.
   — Имоджен. — Клинг произнес ее имя очень мягко.
   Ствол смотрел ему в грудь, серо-зеленые глаза остановились.
   — Пожалуйста, не делай так, чтобы я причинил тебе вред, — сказал он.
   Она вглядывалась в него...
   — Пожалуйста, положи пистолет на стол.
   ...не отрывая глаз.
   — Пожалуйста, Имоджен.
   Ожидание показалось вечностью. Сначала она кивнула.
   Он ждал.
   Она кивнула еще раз.
   Потом подошла к столу, посмотрела на него, потом на пистолет в своей руке, будто впервые увидела, снова кивнула, пристально посмотрела на Клинга и положила пистолет на стол. Он медленно подошел, взял пистолет, сунул его в карман и сказал: «Спасибо».
   Он надевал на нее наручники, когда Арчибальд, почувствовав себя в безопасности, закричал: «Сука!»
  
  
  * * *
  
   Клинг позвонил в участок из кабинета управляющего домом, снизу.
   В вестибюле собрались люди. Все они знали, что на четвертом этаже была стрельба.
   Некоторые даже казались разочарованными — никто не убит. В этом районе, где жестокость — норма повседневной жизни, стрельба без трупа была чем-то вроде яиц всмятку без соли. В общем-то неплохо, если бы копа пристрелили.
   Немногие в этом районе любили полицейских. Некоторые из собравшихся начали высказываться по поводу Клинга, когда он выводил Имоджен.
   В этот момент на душе у него было не очень хорошо. Он думал, что система выбросит Имоджен, как грязное посудное полотенце. Девяносто шесть фунтов против десяти центов, что система уничтожит ее. Но двадцать минут назад он думал только о собственной шкуре. Слышать выстрелы и знать, что они предназначены тебе... Засада на великого детектива. Прекрасная семейная ссора вылилась в ситуацию «баба-с-пушкой», и все, о чем он мог думать в тот момент, сводилось к его собственной шкуре.
   Может быть, он заслужил эту ругань.
   Они вышли из здания на пронизывающий холод.
   Имоджен в наручниках.
   С одной стороны Арчибальд, сейчас, когда все уже закончилось, казавшийся наказанным. С другой Клинг, он поддерживал женщину за локоть, направляя к патрульной машине на углу.
   Он не обратил внимания на высокого стройного негра, стоящего в подъезде дома через дорогу. Этот мужчина наблюдал за ним.
   И звали его Льюис Рэндольф Гамильтон.
  
  
  
  
   Глава 9
  
  
   На след Доктора Мартина Проктора детективов вывел Жирный Олли.
   Жирный Олли не осведомитель, он детектив 83-го участка.
   Викс не был таким жирным, как Толстяк Доннер, который стоил двух Олли. И все же по двум причинам Олли Викс и Доннер были схожи: оба они имели хороший слух и обоих никто не любил.
   Никто не любил Толстяка Доннера из-за его пристрастия к малолетним девочкам.
   Никто не любил Олли, потому что он был детективом, то есть быком. Более того, он был тем редким видом быка, который ненавидит всех.
   Копы 87-го участка все еще помнили походившего на Олли Викса своими замашками Роджера Хевиленда, пока того не швырнули в стеклянную витрину, что и послужило причиной его смерти. Никто не желал, точнее, вряд ли кто-нибудь желал, чтобы такая же печальная участь постигла Олли. Но все, кто с ним работал, просто мечтали, чтобы он принимал ванну каждый день. В ясную погоду, стоя по ветру, ты мог унюхать Олли на другом конце Гровер-парка.
   Утром в понедельник, на шестнадцатый день января, Жирный Олли появился в комнате детективов 87-го участка с таким видом, будто только что забил пару косяков с марихуаной. Он проследовал знакомым путем через решетчатую перегородку. Его живот, как и запах, шли впереди.
   Олли был одет в спортивную куртку поверх рубашки с открытым воротником, несмотря на холода, стоявшие в эти дни. Его щеки болезненно розовели, и он дышал, как человек, перенесший инфаркт. Олли Викс направился прямо к Карелле, который печатал, сидя за столом, хлопнул его по плечу и сказал:
   — Привет, Стив, мальчик мой, как делишки?
   Карелла вздрогнул.
   — Здравствуй, Олли, — ответил он, не выказав особой радости.
   — Ищешь Проктора, верно? — сказал Олли и приложил палец к своему носу, совсем как матерый мафиози. — Ты видишь перед собой нужного тебе человека.
   Карелла все еще надеялся, что Олли не имеет в виду того, что ему на самом деле нужно. — Мартин Проктор, — повторил Олли. — Звучит как-то по-еврейски, нет? Ты слышал когда-нибудь про какого-нибудь Мартина, который бы не был евреем?
   — Да. Про Мартина Шина, — сказал Карелла.
   — Он хуже, чем еврей, — сказал Олли. — Он — долбаный мексиканец. Его сына зовут Эмилио Эстевес, так какого-эдакого он пользуется американским именем Шин? В Нью-Йорке был такой епископ по фамилии Шин, нет? Так с какой стати этот долбаный мексикашка взял себе еврейское имя и ирландскую фамилию?
   Карелла пожалел, что был так неосторожен.
   Но Олли еще только разводил пары.
   — А возьми ты этих долбаных иммигрантов, они же специально меняют свои имена так, что никто не может сказать, что они долбаные иностранцы. Кого они хотят наколоть? Паршивый макаронник пишет книжку, а на обложке американское имя, но все-то знают, что на самом деле он — вонючий итальяшка. Каждый скажет: «Ты знаешь, как его зовут на самом деле? Он совсем не Ланс Бигло, он — Луиджи Манджиакавалло». Это известно всем. И все смеются у него за спиной. «Доброе утро, Ланс, как дела? Добрый вечер, мистер Бигло, ваш столик готов». Ему только кажется, что он кого-то надурил. Каждому известно, что он всего лишь итальяшка.
   — Как я, — сказал Карелла.
   — Это правда, — сказал Олли, — но ты — совсем другое дело.
   Карелла вздохнул.
   — Ладно, ты меня совсем запутал со своим долбаным Мартином Шином, — сказал Олли. — Ты хочешь узнать, что у меня есть на Проктора? Или хочешь потрепаться о мексиканцах, которые накладывают макияж на свои хари, чтобы облегчить себе жизнь?
   Карелла вздохнул еще раз. Он ни секунды не сомневался, что у Олли Викса есть выход на Мартина Проктора. Но он не хотел принимать одолжения от Жирного Олли. Услуги надо оплачивать, а те, которые оказал такой моральный урод, придется оплачивать по двойной цене. И хотя Олли Викс был хорошим копом — то, что о нем говорили, будто он очень хороший коп, было правдой, — Карелла не хотел становиться должником, не хотел, чтобы Олли в конце концов предъявил к оплате подписанный Кареллой вексель. Но тут особый случай, шестимесячная девочка и ее няня были убиты...
   — Что у тебя есть? — спросил он.
   — Да так, паренек интересный, — сказал Олли, копируя комика Филдса.
   Карелла посмотрел на него.
   — Очень, очень интересный, да, — сказал Олли, все еще копируя Филдса. — Позвольте нам напомнить вам в качестве аргумента, что одна дама содержит бардак на Восемьдесят третьем участке, который иные из нас, смертных, зовут своим родным домом, о, да. Позвольте нам продолжить, что эта дама по случайности в прошлом предоставляла определенные услуги и информацию определенным детективам в этом прекрасном городе, которые закрывали глаза на то, как дама ведет свой бизнес, я понятно выражаюсь, сэр?
   Карелла кивнул.
   Викс доил шлюху в 83-м участке.
   — Как ее имя? — спросил он.
   — Ах, ее имя. Могу заметить, сэр, что это не ваше собачье дело, о, да.
   — Ты не мог бы прекратить подделываться под Филдса? — спросил Карелла.
   — А ты понял, что это он? — сказал Олли, довольно улыбаясь. — Я и под Рональда Рейгана могу.
   — Не надо, — отказался Карелла.
   — Под Рональда Рейгана после того, как ему отрежут ноги.
   — Так что насчет этой шлюхи?
   — А кто сказал, что она шлюха?
   — Ну, по некоторым признакам я предположил, что она шлюха.
   — Кто бы она ни была, давай обсудим, что она рассказала мне как-то вечером...
   — Когда?
   — В субботу.
   — Что же именно?
   — Принимая во внимание мою преданность закону и вспомнив, что мы провели вместе несколько приятных минут...
   — Короче, Олли.
   — ...дама спросила, не знаю ли я, почему полиция ищет Мартина Проктора. Была очень странная ситуация, Стив. Обычно это я трахал ее. Но тут мы...
   «Вот и вся его сексуальная жизнь», — подумал Карелла. — ...оба голые, как негры в джунглях, и она пытается выкачать информацию из меня. Представляешь, как это смешно?
   Карелла молча ждал. Но вопрос Олли не был риторическим.
   — Ты же понимаешь, как это смешно выглядело, — повторил он.
   — Да, — сказал Карелла, — очень смешно.
   — Я хочу сказать, она скачет на мне, как долбаная индианка на пони, и спрашивает, почему копы ищут Проктора, о котором я вообще ни черта не слышал.
   — Ну и?
   — Я слез с постели и вытер моего приятеля занавеской... Ты знаешь этот прикол?
   — Нет.
   — Ну, это, — что делает еврей, чтобы возбудить жену? Он вытирает свой член занавеской. Ты врубился? Чтобы ее возбудить. Потому что еврейки...
   — Я понял, — сказал Карелла.
   — Конечно, на самом деле я не вытирал свой член занавеской, — ухмыльнулся Олли. — Я знаю, что я свинья, но уж не такая.
   — А что ты использовал? — поинтересовался Карелла. — Свой галстук?
   — Это очень смешно, — сказал Олли, но не засмеялся. — Плескаясь в ванне, она рассказала мне, что ее приятель дружит с Проктором и хотел бы знать, с чего бы это копы стали обнюхивать старую нору Проктора. И если я что-нибудь скажу об этом, она будет признательна, потому что мы — старые друзья и все такое. Поскольку сможет передать эту информацию своему приятелю, который — я так думаю, но она не подтвердила — передаст ее Проктору, спасая его от чего-то ужасного, что мы, копы, хотим предпринять против него. Я сказал ей, что попытаюсь разнюхать.
   — Так где он?
   — Проктор? Не все сразу. Ты не хочешь послушать, какой я великолепный детектив? О'кей, тогда не стану тебе рассказывать, как я вышел на этого испанского проходимца по имени Франсиско Паласио, он же Гаучо, он же Ковбой. Этот тип содержит такой магазинчик, в котором официально торгуют лечебными травами, сонниками, распятиями, телефонными справочниками, гадальными картами и прочей ерундой, но если ты зайдешь с черного хода, то тебе продадут хлысты, вибраторы, трусики с вырезом на самом интересном месте, что в общем-то не противозаконно.
   Я не расскажу тебе, как Ковбой спел мне про то, что другой стукач по имени Доннер расспрашивал об этом самом Мартине Прокторе, которого, похоже, разыскивают парни из Восемьдесят седьмого участка. И уж совсем ни слова о том, как до меня дошли слухи, что кто-то отсюда шлялся по дому 1146 на Парк-стрит, где, как известно, раньше жил Проктор, который, если верить Ковбою, нарушил правила условного освобождения, хотя и был очень осторожен. Я не расскажу тебе ничего такого, мой маленький Стиви, — закончил свою речь Олли. И заржал.
   — Что же тогда ты мне сообщишь?
   — Только не нынешний адрес Проктора, потому что я его не знаю.
   — Это ужасно, — ответил Карелла. — Тогда я не совсем понимаю, зачем ты здесь?
   — Помнишь, я тебе говорил об одной даме?
   — Ну?
   — Я знаю имя ее друга.
  
  
  * * *
  
   Эйлин не сказала за последние двадцать минут ни одного слова. Она просто сидела, глядя на Карин.
   Карин тоже ничего не говорила. Они будто играли в гляделки. Эйлин посмотрела на часы.
   — Да? — спросила Карин.
   — Ничего.
   — Ты можешь уйти отсюда, когда захочешь, — сказала Карин. — Это не урок музыки.
   — А я и не знала.
   — Я имею в виду...
   — Да я...
   — Никто не заставляет тебя делать это.
   — ...здесь по собственной воле.
   — Точно.
   — Но это не значит...
   Эйлин умолкла и наклонила голову.
   — Не значит, что?
   — Не значит, что я не понимаю, для чего ты сидишь здесь. Ты ждешь, на чем бы подловить меня. — Ты на самом деле так думаешь?
   Эйлин не ответила.
   — Я хочу подловить тебя?
   — Ведь это твоя работа, не так ли? Вывернуть наизнанку любую мою фразу и сделать из нее преступление федерального масштаба.
   — Никогда не думала, что моя работа так...
   — Давай не будем говорить о твоей работе, хорошо? Причина, по которой я здесь, — мое желание бросить свою работу. А от тебя я не вижу никакой помощи в этом вопросе.
   — Но мы же только познакомились друг с другом...
   — Скажи мне хотя бы, сколько времени займет написать заявление об отставке?
   — Так ты хочешь именно такой помощи от меня?
   — Ты знаешь, что я...
   — Нет, не знаю.
   — Я хочу уйти, черт возьми! И кажется, я не могу сделать этого.
   — Видимо, ты не хочешь уходить.
   — Нет, хочу.
   — Прекрасно.
   — Ты знаешь, что хочу.
   — Да, ты мне говорила.
   — И это правда.
   — Хочешь уйти, потому что убила человека.
   — Да.
   — И боишься, что если останешься на работе...
   — Попаду в другую ситуацию, где должна буду применить оружие.
   — Снова стрелять из пистолета.
   — Да.
   — Снова убивать.
   — Да.
   — Ты этого боишься.
   — Да.
   — А чего ты еще боишься?
   — Что я должна сказать?
   — То, что думаешь. То, что чувствуешь.
   — А я знаю, о чем ты хочешь от меня услышать.
   — О чем же? — Я точно это знаю.
   — Так скажи мне.
   — Ты хочешь, чтобы я сказала «изнасилование».
   — Ну-ну.
   — Ты хочешь услышать, что я боюсь снова быть изнасилованной...
   — А ты боишься?
   — ...что я хочу уйти из полиции до того, как какой-нибудь сукин сын меня изнасилует.
   — Это то, чего ты боишься?
   Эйлин не ответила. В течение оставшихся пяти минут из отведенного ей часа она молча сидела, глядя на Карин. Наконец Карин улыбнулась и сказала:
   — Мне очень жаль, но наше время истекло. Увидимся в четверг, хорошо?
   Эйлин кивнула, взяла свою сумку и направилась к двери. Уже взявшись за ручку, она остановилась. Повернулась и сказала:
   — Да, я боюсь. И этого тоже.
   Открыла дверь и вышла.
  
  
  * * *
  
   Копы любили разговаривать с Сэмми Педичини. Каждый раз, когда в городе совершалась крупная кража, копы наносили Сэмми короткий визит, задавая ему кучу вопросов. Сэмми всегда отвечал одно и то же. Что бы они ни расследовали, Сэмми к этому непричастен. Сэмми совершил ошибку десять лет назад и сейчас ничем противозаконным не занимается — он выучил свой урок.
   — Что бы там ни было, — сказал Сэмми Карелле, — я этого не делал.
   Карелла кивнул.
   — Я выучил свой урок в Каслвью и с тех пор чист.
   Мейер тоже кивнул.
   — Я играю на саксофоне в оркестре, который называется «Короли Ритма Ларри Фостера», — сообщил Сэмми, — мы играем для этих шестидесятилетних стариканов, которые были молодыми в сороковых. Они очень хорошие танцоры, хоть и старые перечницы. Мы выдаем весь репертуар Гленна Миллера, Гарри Джеймса, Чарли Спивака, Клода Торнхилла. Мы хорошо сыгрались. Можете удивляться, но у нас куча заказов. Я научился солировать на саксофоне. — Должно быть, ты чертовски хорошо это делаешь, — сказал Мейер, — зарабатываешь этим себе на жизнь.
   — Между прочим, хоть и звучит как издевка, это чистая правда. Я зарабатываю себе на жизнь, играя на саксофоне.
   — Именно так я и сказал, — улыбнулся Мейер.
   — Но вы имели в виду, что я все еще приворовываю на стороне. А это неправда.
   — Разве я говорил что-нибудь подобное? — удивился Мейер. Он повернулся к Карелле: — Стив, ты слышал?
   — Я не слышал, чтобы ты это говорил, — пожал плечами Карелла. — Мы ищем Мартина Проктора. Ты не знаешь, где его найти?
   — Он музыкант? — спросил Сэмми. — На чем он играет?
   — На фомке и отмычках, — ответил Мейер.
   — Он вор, — добавил Карелла. — Как ты.
   — Лично я играю на саксофоне. А что делает Проктор, понятия не имею, потому что не знаю такого человека.
   — Но твоя подружка с ним знакома, не так ли?
   — Какая подружка?
   — Твоя подружка, которая занимается проституцией и которая спрашивала одного детектива, нашего общего знакомого, почему полицейские рыщут вокруг старой квартиры Проктора.
   — Вот это новость! Честно говоря, я не прочь, чтобы моя подружка была проституткой. Выучила бы меня парочке фокусов, а? — сказал Сэмми и рассмеялся. Довольно нервно.
   — Проктор обчистил квартиру в новогоднюю ночь, — объяснил Карелла. — В доме на Гровер. В том же самом доме в ту же самую ночь было совершено двойное убийство.
   Сэмми издал долгий протяжный свист.
   — Вот именно, — кивнул Карелла.
   — Ну так где он? — спросил Мейер.
   — Если я не знаю этого парня, как я могу сказать, где он?
   — Ладно, тогда мы сейчас пойдем и повяжем твою подружку, — сказал Карелла.
   — За что?
   — За проституцию. Узнаем ее имя у детектива, о котором мы тебе говорили, вытащим за мягкое место с улицы и порасспросим ее о Мартине Прокторе. И будем держать за решеткой до тех пор... — А, так вы имеете в виду Мартина Проктора! Мне показалось, вы сказали Марвина Проктора.
   — Где он? — спросил Мейер.
  
  
  * * *
  
   Гамильтон проводил Клинга от полицейского участка на Гровер-авеню до станции метро в трех кварталах оттуда, вошел вслед за ним в поезд, идущий в деловую часть города, и стал прямо у него за спиной. Бертрам А. Клинг. Детектив третьего разряда. Эту информацию Исаак получил из судебных дел. Исаак очень хорошо собирал информацию.
   Однако он оказывался не совсем на высоте, когда дело доходило до организации бизнеса комплексно и на высоком уровне. Вот почему Гамильтон не сказал ему о телефонном звонке Карлоса Ортеги в прошлом месяце из Майами. Или взять этого придурка Хосе Герреру, который на самом деле оказался паршивым вором. Исаак не понимал, что таких нельзя использовать в деле. Но надо отдать Исааку должное, он хорошо поработал, добывая информацию об этом копе. Бертрам А. Клинг. Свидетель по делу Герберта Трента, Джеймса Маршалла и Эндрю Филдса. Бертрам А. Клинг. Он не знал, что человек, стоящий у него за спиной в вагоне метро, Льюис Рэндольф Гамильтон, который собирается убить его, если наступит момент, который он сочтет подходящим, и испариться как дымок.
   В вагоне ехало около сорока негров.
   Это было на руку Гамильтону. Даже если в полицейской картотеке города и были его недавние фотографии — которых, насколько он знал, там не было, — но даже если в и были, в любом случае белый коп — такой, как Клинг, — не узнает его. Клинг, с его светлой шевелюрой и цветущим видом, из тех белых копов, которые думают, что все черные бандиты на одно лицо. На фотографиях из полицейских досье они наверняка различают их только по номерам. Им кажется, что все преступники-негры похожи на горилл. Гамильтон слишком много раз слышал это от белых легавых.
   На самом деле убить Клинга для него будет большим удовольствием и еще по одной причине.
   Он любил убивать людей.
   Дырявить их из своего здоровенного «магнума».
   Особенно он любил убивать копов. Он убил двух копов в Лос-Анджелесе. Они там до сих пор его ищут. Бородатого негра. Или бородатую гориллу. А Гамильтон бороду уже не носит. Сбрил ее в Хьюстоне, перед тем как поссу принять этот крупный груз из Мехико. В Хьюстоне он носил прическу в стиле «растафари».
   Гамильтон ненавидел копов.
   Ничего не зная о Клинге, он ненавидел его. И получил бы удовольствие от его смерти, даже если бы Геррера ничего ему не рассказал.
   Что было весьма возможно, потому что откуда Геррере узнать про груз Цу, который должен прибыть в следующий понедельник, когда даже Исаак еще не знал этого?
   Гамильтон стоял рядом с Клингом и улыбался при мысли о том, как удивились бы их соседи, узнав, что и он, и этот здоровенный блондин вооружены.
  
  
  * * *
  
   Клинг вышел из поезда на Броган-сквер и поднялся наверх. Было все еще морозно, но солнце уже начало светить чуть ярче. Сначала он позвонил Карин Левкович, договорился с ней о встрече и пошел по направлению к ее офису, который, кстати сказать, находился в здании штаб-квартиры департамента полиции. На уровне третьего этажа оно соединялось переходом с домом, в котором размещался уголовный суд. По переходу арестованных водили на судебные заседания. Два старых серых строения походили друг на друга как сиамские близнецы. Он поднялся по низким широким ступеням к подъезду, прошел через массивные бронзовые двери, показал удостоверение полицейскому в форме, который сидел у входа за столом, и поднялся лифтом на пятый этаж. Написанный от руки указатель подсказал ему верное направление к офису. Потом он наткнулся на другой указатель с буквами ПСАС, потом на такой же третий и наконец нашел наполовину застекленную дверь с вывеской «Психологическая служба акклиматизации при стрессах».
   Он посмотрел на часы: без пяти два.
   Постучал в дверь и вошел.
   Клинг оказался в маленькой приемной. Напротив входа — еще дверь, плотно закрытая. Два удобных кресла, лампа, вешалка с двумя пальто, несколько экземпляров журнала «Пипл». Клинг разделся, сел в одно из кресел и взял журнал с Майклом Джексоном на обложке. Через несколько секунд из кабинета вышел полный мужчина с испещренным прожилками носом старого пьяницы. Он направился к вешалке, снял свое пальто и вышел, не сказав Клингу ни слова. Он выглядел как тысяча других сержантов, которых знал Клинг. Секундой позже из кабинета вышла женщина.
   При виде ее он встал.
   — Детектив Клинг? — спросила она.
   — Да.
   — Я — Карин Левкович. Входите, пожалуйста.
   Короткие каштановые волосы, голубые глаза. Одета в серое платье, на шее жемчужное ожерелье, на ногах — кроссовки «Рибок». Он решил, что ей двадцать шесть — двадцать семь лет. Приятная улыбка.
   Клинг прошел в кабинет — не больше приемной. Деревянный стол, кресло за ним. Кресло перед ним. Несколько дипломов в рамке на стене. Фотография уполномоченного по делам полиции тоже в рамке. Другая фотография — портрет мэра.
   — Прошу вас, — сказала она, указывая на кресло перед столом. Клинг сел.
   Карин подошла к своему креслу.
   — Ваш звонок удивил меня, — сказала она. — Вы знаете, что Эйлин была здесь сегодня утром?
   — Нет.
   — А я думала, она...
   — Нет, она не знает, что я звонил вам. Это моя собственная идея.
   — Понятно.
   Она изучала его. Казалось, Карин принадлежит к типу женщин, которым нужно носить очки. Он задумался, нет ли у нее контактных линз. Ее глаза казались очень голубыми. Иногда такое бывает при контактных линзах.
   — Что бы вы хотели со мной обсудить? — спросила она.
   — Эйлин говорила вам, что мы прекратили встречаться?
   — Да.
   — Ну и?..
   — Что?
   — Что вы об этом думаете?
   — Мистер Клинг, прежде чем мы продолжим наш разговор...
   — Я знаю, конфиденциальность. Но я не прошу вас рассказывать, что Эйлин сообщила вам по секрету. Я хочу узнать вашу точку зрения на... — Я понимаю. Мою точку зрения. Но и тут есть определенная трудность, вам не кажется?
   — Нет, не кажется. Я хочу знать, считаете ли вы... этот... этот... хорошо, разрыв, только так я могу назвать происшедшее, считаете ли вы его хорошей идеей?
   — А если я вам скажу, что все, что хорошо для Эйлин, — хорошая идея?
   — Вы думаете, наш разрыв — это хорошо для Эйлин?
   Карин улыбнулась.
   — Прошу вас, пожалуйста... — сказала она.
   — Я не требую делать что-либо за спиной Эй...
   — Да? Не требуете?
   — Мисс Левкович... мне нужна ваша помощь.
   — Да?
   — Я... я в самом деле хочу быть с Эйлин. Пока она не справится со всем этим. Я думаю, что ее желание... расстаться — это неестественно.
   — Нет.
   Клинг смотрел на нее.
   — Нет, я не буду советовать ей возобновлять ваши отношения до тех пор, пока она сама этого не захочет.
   — Мисс Левкович...
   — Точка, — сказала Карин.
  
  
  * * *
  
   Гамильтон увидел, как он сбегает по ступеням старого здания штаб-квартиры департамента полиции и идет быстрой походкой. Похож на человека, которого кто-то разозлил. Светлые волосы развеваются на ветру. Гамильтон ненавидел этот город. Никогда не знаешь, что будет в нем с погодой через минуту.
   Сейчас солнце светило очень ярко. Но ветер был просто свирепым. Его порывы гнали газеты вдоль тротуара, люди шли, согнувшись, в раздуваемых ветром пальто. Он держался за Клингом, зная, что в этом переполненном людьми районе, наводненном полицейскими, как тараканами, у него нет шансов, застрелив Клинга, спокойно уйти. «Боже, как быстро он идет!»
   Гамильтону приходилось поторапливаться, чтобы не отстать от Клинга.
   «Куда, черт возьми, он направился?»
   Коп уже прошел мимо входа в метро.
   Куда это он? Небольшой парк был оазисом спокойствия и тишины в этом городе — сосредоточении благ цивилизации. Но Клинг помнил, были времена, когда он расследовал здесь одно преступление за другим. Берт купил сандвич в закусочной на Джексон и зашел сюда перекусить. Садись на одну из скамеек, ешь свой сандвич на солнышке и думай, о чем угодно, только не об адвокате, важно поднимающем палец и желающем знать, действительно ли коп соблюдал букву закона, когда производил арест. Кругом было совсем пусто. «Слишком ветрено для прогулок», — подумал он. Расположенный между двумя офисами на Джексон, парк представлял собой длинный прямоугольник с кирпичной стеной в дальнем конце. Тонкая струйка воды, омывая кирпичи, стекала с этой стены, даже сейчас, в разгар зимы. Клинг решил, что воду подогревают. Деревья в парке росли беспорядочно. Их было всего около дюжины, под каждым стояла скамейка. Когда Клинг вошел в парк, только одна из скамеек была занята.
   Женщина читала книгу.
   Звуки улицы, рев машин внезапно исчезли, их заглушил плеск воды, тихо струящейся по кирпичной стене. Клинг уселся на скамейку, чтобы видеть это.
   Он сидел спиной ко входу в парк.
   Чуть погодя женщина посмотрела на часы, поднялась и ушла.
   Гамильтон не мог поверить в эту удачу!
   Сидит в парке, спиной ко входу, и вокруг — никого, только Бертрам А. Клинг!
   Уж слишком все просто. Он почти пожалел об этом. Подойти к нему сзади, всадить пулю в затылок. Типично гангстерский стиль. Может быть, они даже подумают, что это работа мафии. Восхитительно. Он не мог дождаться момента, когда расскажет об этом Исааку.
   Он быстро оглядел улицу слева направо.
   И так же быстро двинулся в парк.
   Его «магнум» в правом кармане пальто.
   Хлопья снега на земле.
   Вода, стекающая с кирпичной стены в дальнем конце парка.
   И больше никаких звуков. До него осталось всего четыре шага.
   Осторожно, осторожно.
   Он достал из кармана оружие.
   Сначала Клинг увидел тень.
   Внезапно соединившуюся с его собственной тенью.
   Он резко обернулся.
   И увидел дуло пистолета.
   И метнулся со скамейки в сторону. И упал на землю в тот момент, когда грохнул первый выстрел. Он покатился по земле, пытаясь достать свой пистолет из кобуры, пристегнутой слева на ремне под пальто. Второй выстрел. Он выпрямился, держа пистолет двумя руками, и трижды нажал на спусковой крючок, стараясь попасть в высокого чернокожего мужчину в длинном сером пальто, который убегал из парка.
   Клинг рванулся за ним.
   На улице, примыкающей к парку, было всего триста шестьдесят четыре чернокожих мужчины.
   Но ни один из них не походил на того, кто только что пытался убить Клинга.
  
  
  * * *
  
   Мартин Проктор только что вышел из душа и вытирался, когда в его дверь забарабанили.
   Он обмотал полотенце вокруг талии и прошел в гостиную.
   — Кто там? — спросил он.
   — Полиция, — ответил Мейер. — Откройте, пожалуйста, дверь.
   Проктор не хотел открывать дверь.
   — Да, секундочку, — крикнул он. — Я только что из душа. Подождите, я что-нибудь надену.
   Он кинулся в спальню, схватил пару нижнего белья, натянул ее, торопливо надел синие вельветовые джинсы, синюю водолазку, пару синих шерстяных носков и черные туфли от Френча и Шрайнера за семьдесят пять долларов с синтетическими подошвами, которые были шершавыми, как резина.
   Из-за двери послышался тот же самый голос:
   — Мистер Проктор? Вы откроете нам дверь?
   — Да, подождите минутку, — крикнул он, кинувшись в туалет, и снял там с крючка пальто из верблюжьей шерсти от Ральфа Лорена за тысячу сто долларов штука, которое он украл на Новый год. Потом он опять побежал к гардеробу и вытащил из ящика с нижним бельем и носовыми платками пистолет 22-го калибра марки «Хай Стандарт Сентинел Снаб», который украл в прошлом году у одного филателиста, и еще раз крикнул в дверь: — Только надену туфли, сейчас открою! — И вылез в окно.
   Он спускался по пожарной лестнице очень умело. Все-таки Проктор был опытным вором. Храбрым как укротитель львов и хладнокровным как канатоходец.
   Поводов для дискуссии с любыми представителями закона у него не было, особенно если учесть, что его разыскивали, дабы влепить новый срок за нарушение правил поведения при условном освобождении. Поэтому он спускался по пожарной лестнице так быстро, как только мог, а это чертовски быстро, потому что он знал — коп вышибет дверь, если уже не сделал этого, и вместе со своим напарником через секунду будет в квартире, а еще через секунду они войдут в спальню.
   — Привет, Проктор, — сказал мужчина.
   Он смотрел на него с тротуара, стоя рядышком с пожарной лестницей. В одной руке держал пистолет, а в другой — полицейский жетон.
   — Детектив Карелла, — представился он.
   Проктор почти дотянулся до пистолета в кармане пальто.
   — Не надо, просто слезь тихонько по лестнице на землю, — сказал Карелла.
   — Я ничего не сделал, — ответил Проктор.
   Он все еще размышлял, стоит ли доставать оружие.
   — Возможно. Давай спускайся.
   Проктор замер в нерешительности.
   — Над тобой мой напарник, — сказал Карелла. — Ты прямо как в сандвиче.
   Рука Проктора потянулась к карману пальто.
   — Если у тебя там пушка, — предупредил его Карелла, — то ты мертвец.
   Проктор вдруг почувствовал, что коп прав. Он отпустил перекладину лестницы и спрыгнул вниз.
  
  
  
  
   Глава 10
  
  
   Древняя игра в вопросы и ответы началась в кабинете лейтенанта Бернса в понедельник, шесть часов десять минут вечера. Присутствовали лейтенант, детективы Карелла и Мейер, Мартин Проктор, его адвокат Ральф Анджелини, которого Проктор срочно вызвал, а также стенографист — он должен был дублировать магнитофонную запись. Детективы не знали, зачем Проктор вызвал адвоката: то ли он боялся водворения в тюрьму Каслвью за нарушение правил поведения при условном освобождении, то ли догадывался, что разговор пойдет об убийстве. Двойном убийстве.
   Ральф Анджелини был личным адвокатом Проктора.
   Очень приятный молодой человек лет двадцати восьми.
   Карелла знал, что даже воры и убийцы имеют право на защиту. Он не мог понять только, почему такой приятный молодой человек, как Анджелини, выбрал своей работой защиту воров и убийц.
   Для протокола лейтенант назвал всех присутствующих.
   Потом он ознакомил Проктора с его правами по закону Миранды-Эскобедо, выяснил его имя и настоящее место жительства и поручил ведение допроса своим детективам.
   Вопросы задавал Карелла.
   Проктор и его адвокат на них отвечали. Все это выглядело примерно так:
   — Мистер Проктор, у нас тут есть один рапорт...
   — Минуточку! Могу ли я узнать, о чем сейчас вообще пойдет речь?
   — Да, мистер Анджелини. Это связано с кражей, совершенной в новогоднюю ночь на квартире мистера и миссис Уигер в доме девятьсот шестьдесят семь по Гровер-авеню здесь, в Айсоле, сэр.
   — Прекрасно, продолжайте.
   — Спасибо. Мистер Проктор, у нас тут рапорт из отдела отпечатков пальцев...
   — Вашего департамента полиции?
   — Да, мистер Анджелини.
   — Продолжайте.
   — Рапорт об отпечатках пальцев, обнаруженных на раме окна и подоконнике в квартире Уигеров, и...
   — Обнаруженных кем?
   — Обнаруженных группой отдела научно-технической экспертизы. Мистер Проктор, эти отпечатки совпадают с обнаруженными в вашей квартире. Можете ли вы сказать...
   — У вас есть копия заключения экспертизы?
   — Да, мистер Анджелини.
   — Могу я на нее взглянуть?
   — Да, сэр. Однако мне хотелось бы заметить, сэр, что за все время вы не позволили своему клиенту произнести хоть слово в ответ на вопросы, которые я задавал. Очень жаль, но, похоже, мне придется вызвать сюда кого-нибудь из конторы районного прокурора, чтобы тот побеседовал с мистером Анджелини, потому что дальше так идти не может, черт возьми! И я хотел бы, чтобы это было занесено протокол.
   — По-моему, я имею право увидеть рапорт, касающийся...
   — Вы чертовски хорошо знаете, я не сказал бы вам, что у нас есть это заключение, если бы у нас его не было!
   — О'кей, давайте продолжим.
   — Как вы думаете, ваш клиент может ответить сам на несколько вопросов?
   — Я же сказал, давайте продолжим!
   — Спасибо. Мистер Проктор, как ваши отпечатки пальцев оказались на том окне и подоконнике?
   — Я могу отвечать на этот вопрос?
   Мистер Анджелини:
   — Да, можете. Отвечайте.
   Мистер Проктор:
   — Я не знаю, как они там оказались.
   — Вы не знаете, верно я вас понял?
   — Это для меня совершеннейшая тайна.
   — И вы не представляете, как они появились в спальне, на окне, выходящем прямо на пожарную лестницу?
   — Совсем не представляю.
   — Вам не кажется, что там их могли оставить вы?
   — Прошу прощения, мистер Карелла, он...
   — Господи, помоги!
   — Извините меня, но...
   — Мистер Анджелини, вы имеете право в любой момент вообще прервать этот допрос. Без консультации с вашим клиентом. Просто скажите: «Этого достаточно, я прерываю допрос», — и все. Даже не должны нам ничего объяснять. Это закон Миранды-Эскобедо, служащий интересам защиты граждан нашей страны. Если вы хотите так поступить сейчас, то, пожалуйста, ваше право. Вы понимаете, конечно, что, имея на руках заключение экспертов о совпадении отпечатков пальцев, районный прокурор непременно потребует обвинительного приговора за кражу. Но, я думаю, вы догадываетесь, что нас интересуют более серьезные вещи.
   — Вы имеете в виду нарушение правил поведения при условном освобождении? — Нет, сэр, вовсе нет.
   — Тогда что же?
   — Убийство, сэр. Двойное убийство.
   Мистер Проктор:
   — Что?
   Мистер Анджелини:
   — Спокойно, Мартин!
   Мистер Проктор:
   — Нет, погодите! Что вы подразумеваете под двойным убийством? Вы хотите сказать что кто-то был убит?
   Мистер Анджелини:
   — Мартин, дайте подумать.
   Мистер Проктор:
   — И вы хотите это на меня повесить? Убийство?
   — Мистер Анджелини, мы не можем вести нормальный допрос.
   — Я не был предупрежден, что допрос будет касаться дела об убийстве.
   — Ну так теперь вы предупреждены об этом, сэр.
   — Я не уверен, что моему клиенту следует отвечать на дальнейшие вопросы. Я должен посоветоваться с ним.
   — Пожалуйста, сэр.
   Допрос возобновлен в 6.22 вечера того же дня.
   — Мистер Проктор, я хотел бы вернуться к теме об отпечатках пальцев, которые нашли в квартире Уигеров.
   — Я буду отвечать на вопросы, относящиеся к краже, но не на вопросы об убийстве.
   — Это вам посоветовал мистер Анджелини?
   — Да, это его совет.
   — Прекрасно. Вы оставили отпечатки пальцев на окне и подоконнике в квартире Уигеров?
   — Нет, не оставлял.
   — Застали мистер Уигер и миссис Уигер вас в своей квартире приблизительно в половине второго в ночь на первое января или нет?
   — В это время я был в постели.
   — Для протокола я хотел бы сообщить, что у нас на руках подписанное мистером Унтером и миссис Унгер заявление, в котором...
   — Не могли бы вы показать это заявление, сэр? — Да, мистер Анджелини. Я не хотел бы зачитывать его целиком, так как...
   — Я хотел бы взглянуть на него.
   — ...могу кратко изложить его содержание, чтобы ваш клиент...
   — Покажите его, мистер Карелла, о'кей?
   — Хорошо, конечно, мистер Анджелини.
   — Спасибо.
   Допрос возобновлен в 6.27 вечера того же дня.
   — Могу ли я получить ваше разрешение изложить краткое содержание этого заявления для вашего клиента и для протокола?
   Неразборчиво.
   — Сэр?
   — Я сказал, можете.
   — Спасибо. Мистер Проктор, Уигеры сделали заявление о том, что в половине второго ночи первого января они вошли в свою вторую спальню... которую используют как комнату отдыха... и застали там молодого человека, вылезающего через окно на пожарную лестницу. Они описали его как светловолосого... прошу прощения, какого цвета ваши волосы?
   — Светлого.
   — Они сказали, что молодой человек был худым. Могли бы вы назвать себя худым?
   — Скорее, жилистым.
   — Это означает худой?
   — Это значит стройный и мускулистый.
   — Но не худой.
   — Мистер Карелла, он ответил на вопрос.
   — Они также сказали, что у парня были усы, которые он, видно, недавно начал отпускать. Будет ли правильно сказать, что у вас именно такие усы?
   — Да, я совсем недавно начал их отпускать.
   — И еще они говорили, будто молодой человек направил на них пистолет и пригрозил, что вернется, если они вызовут полицию. Я предъявляю вам этот пистолет, мистер Проктор, точнее револьвер двадцать второго калибра с длинным стволом марки «Хай Стандарт Сентинел Снаб» и спрашиваю, этот ли револьвер находился в кармане вашего пальто при задержании?
   — Этот.
   — Оружие принадлежит вам?
   — Нет. Я не знаю, как оно попало ко мне в карман.
   — Мистер Проктор, при аресте были ли вы одеты в пальто из верблюжьей шерсти с ярлыком салона Ральфа Лорена?
   — Да.
   — Именно в это пальто?
   — Да, в это.
   — Где вы взяли это пальто?
   — Я купил его.
   — Где?
   — У Ральфа Лорена.
   — Мистер Анджелини, у нас есть список вещей, похищенных из квартиры Уигеров в ночь на первое января, — я предъявляю вам этот список еще до того, как вы попросили его. Один из предметов, указанных в нем, — как раз пальто верблюжьей шерсти от Ральфа Лорена ценой в тысячу сто долларов. Я хочу проинформировать вашего клиента, что Уигеры в своем заявлении сообщили: человек, вылезавший в окно, был одет в пальто верблюжьей шерсти, которое значится среди похищенных вещей. Мистер Проктор, вы все еще настаиваете, что не были в квартире Уигеров в ту ночь?
   — Я был в постели.
   — Мистер Проктор, Уигеры также заявили, что у человека, вылезавшего из окна их спальни, под пальто были белые кеды, черная кожаная куртка и черные брюки. Я задаю вам вопрос: эти ли предметы одежды мы обнаружили в вашем гардеробе сегодня днем во время ареста?
   — Это мои вещи.
   — Я также предъявляю вам кольцо с изумрудом, которое было найдено в вашей квартире, и снова обращаю ваше внимание на список похищенного из квартиры Уигеров. В этом списке — кольцо с изумрудом и видеомагнитофон «Кенвуд». Мистер Проктор, не могли бы вы еще раз сказать нам, что не были в квартире Уигеров в ночь на первое января, и, если будете настаивать на этом, тогда...
   — Я хотел бы посоветоваться с моим адвокатом.
   — Пожалуйста, мистер Проктор.
   Допрос возобновлен в 6.47 вечера того же дня.
   — Отвечаю на ваш вопрос — да, я был в ту ночь в квартире Уигеров.
   — Спасибо. Совершили ли вы кражу в этой квартире в ночь, о которой мы говорим?
   — Я был в квартире. Но это еще не значит, что я совершил кражу.
   — Как вы добрались до квартиры?
   — Спустился с крыши.
   — Как?
   — По пожарной лестнице.
   — А как вы проникли в квартиру?
   — Через окно, с пожарной лестницы.
   — Вы взломали шпингалеты на оконной раме?
   — Да.
   — Каким путем вы ушли из квартиры?
   — Тем же, по пожарной лестнице.
   — Квартира Уигеров на шестом этаже, не так ли?
   — Я не помню, какой это был этаж. Просто спускался с крыши и увидел квартиру, которая казалась пустой. Я проник туда.
   — И это была квартира Уигеров?
   — Мне неизвестно, чья это квартира.
   — Хорошо. Будем называть ее той квартирой, из которой вы взяли пальто от Ральфа Лорена, видеомагнитофон «Кенвуд» и так далее.
   — Правильно...
   — Так это была та квартира?
   — Думаю, да.
   — Тогда квартира Уигеров.
   — Если вы так говорите...
   — Когда вы вылезли из окна квартиры на шестом этаже, вы опять по пожарной лестнице поднялись на крышу? Или спустились вниз, на улицу?
   — Я спустился вниз.
   — Вниз по лестнице, этаж за этажом...
   — Да.
   — На улицу.
   — Да.
   — Вы останавливались возле окна какой-нибудь другой квартиры по дороге вниз?
   — Нет.
   — Вы уверены?
   — Абсолютно уверен. А, теперь я понял!.. — Что вы поняли, мистер Проктор?
   — Кого-то убили в этом доме, правильно? И вы думаете, что я обокрал квартиру на шестом этаже, а потом завершил намеченную программу убийством, правильно?
   — Это я вас об этом спрашиваю.
   — Не смешите. Я за всю свою жизнь никого не убивал.
   — Расскажите, что вы делали после того, как покинули квартиру Уигеров в половине второго ночи, минута за минутой?
   — Послушайте, мистер Карелла, вы же не можете требовать от него, чтобы он помнил все свои действия минуту за минутой...
   — Я думаю, он понимает, что мне от него нужно, мистер Анджелини.
   — Конечно, если вы не имеете в виду минуту за минутой буквально.
   — Насколько точно он сможет вспомнить.
   — Могу ли я спросить от имени моего клиента, верен ли его вывод о том, что в этом же доме в ночь кражи было совершено убийство?
   — Два убийства, мистер Анджелини.
   — Чего вы добиваетесь, мистер Карелла?
   — Хочу дорасти до вашего уровня, мистер Анджелини.
   Мистер Проктор:
   — Заткнись, Ральф.
   — Хорошо, я вижу, мы немного подравнялись...
   Мистер Проктор:
   — Не знаю, плакать мне или смеяться.
   — Я рад, что вы не утратили желания смеяться.
   — Единственное, что приобретаешь в зоне, так это чувство юмора.
   — Рад это слышать, но не вижу ничего смешного в смерти шестимесячного ребенка.
   Мистер Анджелини:
   — Так вот оно что!
   — Да, именно так.
   — Может быть, нам лучше собраться и пойти домой, Мартин?
   — Ну, мистер Проктор никуда не пойдет, и вам это известно. Если вы советуете ему не отвечать на вопросы, то дело другое. Но я хотел сказать... — Назовите мне хоть одну подходящую причину, почему я, адвокат, должен позволить ему на них отвечать?
   — Потому что, если он не убивал эту девочку и ее няню...
   — Он не делал этого. Отвечаю окончательно и бесповоротно.
   — Вы его об этом даже не спросили?
   — Мой клиент не убийца. Точка.
   — Ну что ж, я рад, что вы так в этом уверены, мистер Анджелини. Но, как я уже сказал, лучше бы вы позволили своему клиенту убедить нас в том, что он чист. Мы ищем местечко, куда бы нам повесить свои шляпы, это правда. Два человека мертвы, и тут попадается ваш клиент, совершивший кражу в этом доме. Вот пусть и докажет нам, что не совершил заодно парочку убийств. Логично? В таком случае мы со спокойной душой ограничимся кражей и нарушением правил поведения, о'кей?
   — Я предпочел бы сейчас обсуждать только нарушение правил поведения — при условном освобождении.
   — Забудьте об этом. Мы никак не можем скрыть эту кражу.
   — Я всего лишь подумал вслух. Вы ведь понимаете, что я хочу сказать?
   — Районный прокурор может слегка прикрыть глаза на обстоятельства кражи, это в его воле. Но ее нельзя просто похерить, поверьте мне. В данном случае мы имеем кражу первой степени. Двое в квартире, пока он...
   — Нет, он был в квартире один. Когда они пришли, он уже вылез в окно.
   — Он говорил с ними. Фактически он угрожал им, направил на них оружие и...
   — Оружие — это ваше допущение.
   — Мистер Анджелини, имеют место проникновение в жилище в присутствии хозяев и угроза оружием. Не знаю, что, вы считаете, нам еще нужно для кражи первой степени.
   — Хорошо, давайте считать: факт кражи первой степени установлен. Чем нам может помочь районный прокурор?
   — Это вам надо обсудить с ним.
   — Мы предпочли бы «нарушение правил поведения».
   — Вы хотите слишком многого.
   — Может быть, он согласится на кражу второй степени?
   — Я не могу говорить за генерального прокурора. Я могу только отметить, что мистер Проктор активно сотрудничает снами, отвечая на все вопросы, которые мы ему задаем по поводу двойного убийства, совершенного в том же доме. Раскрытие этого убийства имеет первостепенное значение для очень многих людей, живущих в городе, что, вне всякого сомнения, вы прекрасно понимаете.
   — Мартин, тебе лучше ответить на все их вопросы.
   Мистер Проктор:
   — Я забыл последний вопрос.
   — Прошу вас — минута за минутой. Начиная с половины второго ночи, когда вы вылезли на пожарную лестницу из окна.
   — Пожалуйста.
   Он спустился по пожарной лестнице до второго этажа, потом повис на руках и спрыгнул на землю, пролетев около полутора метра. Потом, обойдя дом сбоку, вышел на улицу, неся видеомагнитофон под мышкой, с изумрудным кольцом в кармане пальто из верблюжьей шерсти. Он дошел до Калвер-авеню и сразу сбыл видеомагнитофон, продав его в баре под названием «Лысый орел». Почти что в два часа ночи бар был все еще открыт.
   — Пожалуйста, припомните время поточнее, — попросил Карелла.
   — Ну, там по телевизору в баре только что начали показывать фильм с Джоан Кроуфорд. Черно-белый. Я не помню ни названия фильма, ни канала. Вот когда начался этот фильм, тогда я и вошел в бар.
   — И продали видеомагнитофон...
   — Скупщику, который дал мне за него сорок два доллара.
   — Его имя? — прервал его Карелла.
   — Зачем вам?
   — Оно — твое алиби.
   — Джерри Маклин, — подумав, сказал Проктор.
   Он также показал Маклину кольцо с изумрудом. Маклин предложил за него три сотни, на что Проктор посоветовал ему подтереть ими задницу, поскольку он знал, что кольцо тянет как минимум на пару штук. Маклин предложил полтинник за пальто, но Проктору оно нравилось самому, и он решил пока его придержать. Поэтому Мартин направился к выходу в пальто и с кольцом в кармане в поисках того, у кого можно разжиться парой флаконов...
   — Когда ты ушел из «Лысого орла»? — спросил Мейер. — Точно?
   — Как можно точнее.
   — Могу сказать только, какой момент фильма был тогда, — сказал Проктор, — я не смотрел на часы.
   — И какой же момент?
   — Она вышла из разукрашенного здания.
   — Кто она?
   — Джоан Кроуфорд.
   — О'кей, что потом?
   Проктор покинул бар и побрел к Глиттер-парку. Так в определенных кругах именовался маленький парк на Калвер-авеню между Глендон-стрит и Риттер-стрит, где он наткнулся на...
   — О, подождите минуточку, — сказал он. — Я могу припомнить время немного точнее. Тот чувак, у которого я отоварился, говорил, что ему нужно быть в пригороде без четверти три. Он посмотрел на часы и сказал — уже двадцать минут третьего. Поскольку мне понадобилось пять минут, чтобы дойти от бара до Глиттер-парка, то получается, я вышел из бара пятнадцать минут третьего.
   — А как имя чувака? — спросил Карелла.
   — Да ну вас, что я, должен заложить половину моих знакомых?
   — Думай сам, — сказал Мейер.
   — Ладно, его зовут Флетчер Гейнс, но не надо говорить про крэк. Понимаете? Вы можете просто спросить, встречался ли я с ним в начале третьего.
   — Итак, согласно вашим показаниям, — сказал Мейер, — вы...
   — Вы можете это сделать для меня, правда? Пожалуйста, ведь я сотрудничаю с вами.
   — Этот парень обслуживает всю территорию штата? — улыбнулся Мейер.
   — Что вы хотите сказать?
   — Проктор, ты так и так вернешься в Каслвью повидаться со старыми друзьями. Тебе нечего сейчас беспокоиться, где взять следующий флакон.
   — Ну да, а я не подумал об этом, — вздохнул Проктор.
   — Ну ладно, давай подведем итоги, — сказал Мейер. — Ты был в квартире Уигеров в половине второго...
   — Я уже уходил в половине второго... — И спустился вниз по пожарной лестнице...
   — Правильно.
   — По пути вниз не останавливался...
   — Правильно.
   — И не возвращался...
   — Правильно.
   — И ты пошел в бар «Лысый орел» на углу Калвер и... Где, ты сказал, это находится?
   — Прямо рядом с церковью Святого Павла.
   — Почему ты пошел именно туда?
   — Потому что я знал, там должен быть Джерри.
   — Джерри Маклин.
   — Да.
   — Твой скупщик.
   — Да. Я знал, что он уж точно возьмет видеомагнитофон. Поэтому я смогу получить пару флаконов, чтобы успокоиться, понимаете?
   — И ты всю дорогу шел пешком, а?
   — Ну да, я гулял.
   — Идти-то далеко, да еще в такой холод.
   — Я люблю, когда холодно.
   — И ты пришел туда как раз, когда начался фильм с Джоан Кроуфорд?
   — Парой минут раньше. Мы только-только стали спорить о цене, когда фильм начался. Должно быть, я пришел почти ровно в два, как вы думаете? Я хочу сказать, они показывают кино в какой-то определенный час, нет?
   — Как правило, да. И вы вдвоем ушли оттуда через пятнадцать минут.
   — Ну.
   — И еще раз немножко прогулялись. В этот раз до Глиттер-парка. И ты любишь гулять, а?
   — Вообще-то говоря, люблю.
   — Так что если это все правда...
   — О, честное слово, все правда.
   — Тогда ты можешь довольно точно доказать, как ты провел время с половины второго до двадцати минут третьего. Маклин и Гейне подтвердят твой рассказ?
   — Конечно, если вы не будете запугивать их насчет скупки краденого и продажи наркотиков, они должны подтвердить мой рассказ. Послушайте, я же возвращаюсь назад в тюрягу в любом случае, у меня нет причины врать.
   «Кроме, может быть, парочки трупов», — подумал Карелла.
  
  
  * * *
  
   Они нашли Маклина примерно в девять того же вечера.
   Он подтвердил все, что сказал Проктор.
   Он даже вспомнил название фильма с Джоан Кроуфорд, который шел с двух часов ночи.
   И вспомнил: когда Проктор вышел из бара, Маклина пригласили на новогоднюю вечеринку, и он прикинул, успеет ли туда до конца этого часа. А тогда было четверть третьего ночи.
   Немного дольше пришлось искать Флетчера Гейнса.
   Гейне был негром, жил в районе Дайамондбэк.
   Когда наконец они нашли его тем же вечером без пяти десять, он сказал им, что он чист, и спросил, не превышают ли копы полномочий, вылезая за пределы своего участка.
   Они успокоили его, сообщив, что не интересуются торговлей наркотиками, на что Гейне отреагировал скептически поднятой бровью. Все, чем они интересовались, так это новогодней ночью. Встречал ли он в новогоднюю ночь человека по имени Мартин Проктор?
   Не упоминая времени.
   Не упоминая места.
   Гейне сказал, что он встречался той ночью с Проктором в Глиттер-парке, но не может припомнить, во сколько это было.
   Они попросили его все же припомнить время и лучше бы, немного поточнее. Гейне догадался, что его приятель на чем-то погорел.
   Не было смысла врать, потому что он не знал, какое время их интересует.
   Поэтому он сказал, что не уверен, сможет ли припомнить время поточнее.
   Они пристыдили его и собрались уходить. Он сказал:
   — Эй, минуточку, я только что вспомнил. Я глянул тогда на часы, и было двадцать минут третьего, это может вам чем-то помочь?
   Они поблагодарили его и поехали прочь — на свой участок.
  
  
  * * *
  
   Посетители в госпиталь допускались с восьми до десяти. Старик лежал в отделении корпуса, который назывался онкологическим. Он лежал здесь с третьего июля, когда врачи обнаружили у него опухоль в печени. Уже чуть больше шести месяцев и уже должен был давно умереть. Рак печени развивается быстро и неотвратимо.
   Они навещали его каждый вечер.
   Две заботливые дочери.
   Приходили немногим позже восьми, уходили из госпиталя чуть после десяти. Прощались друг с другом на автостоянке и разъезжались. Каждая на своей машине. Джойс сейчас водила машину старика. Большой коричневый «мерседес-бенц». И жила одна в большом доме.
   Она вернулась в Сиэттл в августе, сразу же после того, как узнала, что старик скоро умрет. Посещала его в госпитале каждый вечер. По ее приходам и уходам можно было проверять часы. Мелисса ездила на старом синем микроавтобусе.
   Этот вечер был туманным.
   Большая редкость. Туман в Сиэттле. Как в Лондоне, во всех этих фильмах про Джека Потрошителя, или фильмах ужасов про оборотней. Только был не Лондон, а Сиэттл. Если здесь в январе нет туманов, так уж точно идет дождь, выбирайте, ничего другого все равно не будет. В этом городе дождь — тот же туман, только погуще. Если хотите зашибить деньгу в Сиэттле, все, что вам потребуется, — это открыть фабрику по производству зонтов. Но для того, что он должен сделать сегодня вечером, туман — самая подходящая погода.
   У него был «смит-и-вессон», 59-я модель. Это 9-миллиметровый автоматический пистолет двойного действия. То же самое, что и 39-я модель, только обойма с увеличенной емкостью — четырнадцать патронов вместо восьми. Вообще-то вы не могли бы их различить: общая длина чуть больше семи дюймов, 4-дюймовый ствол иссиня-черного цвета и рукоятка из отличного ореха. Похож на армейский кольт 45-го калибра. Он купил его на улице за две сотни зеленых. В наши дни на улице можно купить что угодно. Он собирался после того, как использует пистолет сегодня вечером, бросить его в Саунд. Прощай, дорогой! Даже если они его найдут, пушку, купленную на улице, привязать к нему невозможно.
   Он отправил пистолет в Сиэттл по почте. Просто послал его с помощью компании по скоростной доставке. Запаковал получше и зашел в частное почтовое отделение. Он сказал девушке, которая взвешивала посылки, что это игрушечный грузовик. Вес вместе с упаковкой четырнадцать килограммов. Она написала на накладной крупными буквами «игрушечный грузовик» и спросила, не хочет ли он застраховать посылку, если она дороже 100 долларов, уже оплаченных страховкой.
   Он ответил — нет. Все обошлось ему в двадцать пять долларов. Пересылать оружие, оказывается, легко. Это и есть демократия.
   Он боялся даже подумать, что могут вытворять настоящие преступники при таких порядках.
   Она вышла из госпитального корпуса.
   Одетая в желтый дождевик и черные ботинки, она казалась похожей на рыбака. Мелисса была в черном пальто, на голове платок. Пятнадцатью годами старше Джойс. И симпатичнее. До сих пор. Сейчас, беременная, она напоминала гусыню.
   Они шли по направлению к автостоянке. Он пригнулся за колесом своей машины.
   Клубившийся вокруг туман скрывал его.
   Он следил за дождевиком. Ярко-желтый дождевик в плотном сером тумане. Как маяк. Черное пальто Мелиссы тот же серый туман поглотил, сделал неразличимым. Хлопнула дверца автомашины. Другая. Зажглись фары. Старый синий микроавтобус ожил.
   Мелисса повернула направо — на мгновение его машина попала под свет фар — и направилась к выезду с автостоянки.
   Он ждал.
   Джойс завела свой «мерседес-бенц».
   Новая машина, старик ее купил буквально за месяц до того, как узнал про рак. Когда ее заводишь, движок чуть слышен. Загорелись фары.
   Он включил зажигание...
   Ее машина тронулась с места.
   Он отпустил ее на приличное расстояние и устремился в погоню.
  
  
  * * *
  
   Четыре акра земли в отличном месте с видом на реку. Большой серый дом в викторианском стиле, со времени возведения он неоднократно перестраивался. В наши дни немного найдешь таких домов, ни в штате Вашингтон, ни где-нибудь еще. Надо заметить, что дом сам по себе оценивался в 20 — 30 миллионов долларов. Это еще без мебели и прочего. Один Господь знает, сколько стоили все эти раритеты, которые привезла из Европы старая леди, когда еще была жива.
   А ее драгоценности! Целое состояние. И конечно же, картины. Старик, до того как заболел, был большим ценителем живописи, его коллекция стоила миллионы. В гараже и старый «сильвер-клауд» и новый «мерседес-бенц». Двенадцатиметровая яхта «Гранд Бенкс» у причала. И это еще не все.
   Он припарковал машину на стоянке под соснами, чуть подальше поворота к дому. Миновал лес, обошел дом сзади и приблизился к нему со стороны реки. Большая лужайка спускалась до самой воды. Туман сегодня уж очень густой. Невозможно разглядеть даже яхту, а уж тем более противоположный берег. В спальне наверху горел свет. Он видел движущийся силуэт Джойс. Она была в одной ночной рубашке. Сама природа позаботилась о доме, прикрыв его рекой и деревьями. Вокруг, на расстоянии выстрела, других строений не было. Она может голой бегать вокруг дома, если захочет.
   Он чувствовал тяжесть пистолета в кармане своего пальто.
   Он был левшой.
   Оружие лежало в левом кармане.
   Он вспомнил фильмы, в которых легавые ловили убийцу из-за того, что тот левша. Левши отличаются от остальных людей. Чиркают спички не по той стороне коробка. Старая, как мир, ловушка. Множество левшей-убийц попалось, потому что они не видели во всех этих фильмах следы от спичек на левой стороне коробка. Другой прикол — чернильные пятна на ребре ладони рядом с мизинцем. В этой стране пишут слева направо, и у правшей — ручка следует за рукой, в то время как у левшей — все наоборот, рука следует за ручкой. Левша проводит ребром ладони по тому, что он написал. Век живи — век учись. Если ты левша и ты только что написал письмо с требованием выкупа красными чернилами, лучше не показывать полиции ладонь сбоку, рядом с мизинцем, потому что там точно будут красные чернила.
   Он улыбался в темноте, размышляя, надо ли ждать, пока она заснет. Входишь и разряжаешь пистолет ей в башку. Всю обойму, чтобы они подумали, будто тут потрудился какой-то псих. Можно даже расколотить после этого парочку бесценных ваз. Копы точно решат: тут бесновался какой-то маньяк.
   Немного спустя свет в спальне погас.
   Он ждал, окутанный темнотой и туманом.
  
  
  * * *
  
   Ей снился ветер, качающий пальмовые листья, и плеск волны, набегающей на берег. Ей снилось, что она — известный писатель — сидит в маленькой хижине, на столе перед ней — старая машинка «Смит-Корона» черного цвета, сквозь маленькое окошко видны изогнувшийся дугой пляж и бесконечные пальмы, рядами вытянувшиеся на бесконечном берегу. Над ними невообразимой голубизны небо. Низкие зеленые вершины вдалеке. И она глядит на небо и горы, черпая в них вдохновение. Ей снился спелый желтый банан, который она небрежно вынула из бледно-голубой чаши, стоящей на полке рядом с открытым окном. Чаша великолепной формы. Гроздь бананов в ней. Она очистила банан наполовину. И поднесла его к губам. Хотела откусить. Но внезапно он оказался твердым и холодным.
   Она проснулась.
   У нее во рту был ствол пистолета.
   Рядом с кроватью стоял человек. Черная шляпа низко надвинута на глаза. Черный шелковый шарф закрывает нос и рот. Видны только глаза. В них мерцают отблески света от ночника на стене.
   — Ш-ш.
   Оружие в его левой руке.
   — Ш-ш-ш.
   Ствол у нее во рту.
   — Ш-ш-ш, Джойс.
   Он знал ее имя.
   Она подумала: «Откуда он знает мое имя?»
   — Твой ребенок мертв, Джойс, — сказал он.
   Он говорил шепотом.
   — Сьюзен мертва, — сказал он. — Она умерла в новогоднюю ночь.
   Шепот всегда звучит одинаково, но в тембре, в ритме, медленном спокойном течении его речи что-то казалось знакомым. Знает ли она его?
   — Ты не жалеешь, что отказалась от ребенка?
   Она не знала, какой нужен ответ, и сказала бы все, что требовалось. Дать понять, что жалеет? Кивнуть? Она никогда не сожалела о своем решении, да, ей было грустно, что ребенок мертв, но она печалилась бы о смерти любого ребенка. Если он хочет, чтобы она сказала...
   — Убил ребенка я, — произнес он.
   «О Боже!» — подумала она.
   — Твоего ребенка, — сказал он.
   "О Боже, кто ты такой?" — подумала она.
   — И сейчас я пришел убить тебя, — сказал он.
   Она опустила голову.
   Он держал пистолет, позволяя ему следовать за движениями ее головы. Ее язык лежал на срезе ствола. Металлический привкус, ствол был скользким от солидола.
   — Да, — ответила она.
   И повернулась лицом к нему.
   Стволом пистолета он заставил ее лечь левой щекой на подушку, потом его рука выпрямилась, ствол и рука оказались перпендикулярны кровати. Она заплакала. Тихие всхлипы слышались из-под ствола оружия.
   Она попыталась сказать «пожалуйста». Ее язык нашел отверстие в стволе пистолета и попытался мягко и незаметно вытолкнуть его изо рта. Дуло звякнуло о зубы. Она сначала подумала, что он качнул стволом, потому что почувствовал, как она пытается вытолкнуть его изо рта. Но вдруг поняла, что верный ответ был другим. Ствол спокойно лежал у нее во рту: зубы звякнули о металл, потому что ее челюсти затряслись.
   — Ну... — сказал он.
   Почти печально. И замолчал. Будто задумавшись, что сказать еще перед тем, как нажать на спуск. И в это краткое мгновение она поняла, что если не скажет что-то ее оправдывающее, что-то очень важное, трогательное и убедительное, то...
   Первым выстрелом ей снесло затылок.
  
  
  
  
   Глава 11
  
  
   Человеком в службе контроля за движением судов, с которым беседовал Карелла, был лейтенант береговой охраны Филипп Форбс. Карелла сказал ему, что пытается найти судно.
   — Да, сэр, какое судно вас интересует, сэр? — спросил Форбс.
   — Я точно не знаю, — ответил Карелла, — но скажу вам, какими располагаю сведениями, и может быть, это пригодится.
   — Как вы сказали, сэр, кто вы такой?
   — Детектив Карелла, Восемьдесят седьмой участок.
   — Да, сэр, и что вы хотите найти?
   — Судно. Точнее человека с этого судна. Если, конечно, мы сможем выяснить, как оно называется.
   — Да, сэр. И вам известно, что это судно сейчас в порту, не так ли?
   — Я не знаю, где оно. Это один из тех моментов, которые мне хотелось бы выяснить.
   — Да, сэр, могу ли я спросить, что вы знаете о названии судна?
   — "Генерал-Какой-то-там". Ведь есть суда, которые называются «Генерал-Этот» или «Генерал-Тот»?
   — Я думаю, что назову как минимум пятьдесят таких судов прямо сейчас, по памяти, сэр.
   — Военных?
   — Нет, сэр, это могут быть танкеры, сухогрузы, пассажирские пароходы, все, что угодно. В океане полно таких «Генералов».
   — Как насчет «Генерала-Какого-то-там», который должен был стоять здесь пятнадцать месяцев назад? У вас хранятся данные такой давности?
   — Да, сэр, конечно.
   — Это должны быть данные за октябрь.
   — Вы имеете в виду октябрь прошлого года?
   — Нет, позапрошлого.
   — Что именно вы хотите выяснить, сэр?
   — Мы имеем серьезные основания полагать, что судно под названием «Генерал-Какой-то-там» находилось здесь, в порту, пятнадцать месяцев назад. У вас есть какие-либо данные?
   — Да, сэр, все суда, собирающиеся зайти в порт, уведомляют нас об этом как минимум за двенадцать часов до прибытия.
   — Все суда?
   — Да, сэр. И американские, и иностранные. Стоянка оговаривается обычно через судового агента, который оплачивает место у причала. Это может сделать представитель владельца судна. Или иногда тот, кто его фрахтует. Мы также связываемся по радио с капитанами до их прибытия.
   — Какую информацию вы получаете при этом?
   — Сэр?
   — Уведомляя вас о прибытии, что они сообщают?
   — О! Название судна, его принадлежность, водоизмещение. Его груз. Откуда оно прибыло. Куда планирует направиться. Как долго собирается оставаться здесь. Где оно хочет стоять в порту.
   — Они обычно стоят прямо здесь, у городского причала?
   — Некоторые из них да, сэр. Пассажирские суда. Других не слишком много. Тут полно причалов, знаете, порт занимает большую территорию. Все побережье от Хенгмен-Рок до реки Джон.
   — Если судно стоит здесь, в городе, где это может быть?
   — Чаще всего в зоне Канала. Во всяком случае, не на северной стороне. Это может быть в районе Канала на Калмз-Пойнт — так ответить будет правильнее. Да, пожалуй, только здесь оно и может стоять. Но скорее всего ведь это не пассажирское судно, верно?
   — Нет.
   — Тогда, пожалуй, оно пойдет в порт Эвфемия, это уже в соседнем штате.
   — Но вы сказали, что должны быть сведения...
   — Да, сэр, в банке данных системы «Янтарь».
   — "Янтарь"?
   — "Янтарь", сэр. Так называется система контроля. «Янтарь». Всегда, когда судно уведомляет нас о прибытии, вся информация, о которой я вам говорил, заносится на компьютер.
   — У вас есть доступ к этому компьютеру, лейтенант?
   — Да, есть.
   — Можете ли вы проверить данные по убытию судов за восемнадцатое октября...
   — Это не за прошлый октябрь, верно?
   — Октябрь позапрошлого года. Проверьте, есть ли у вас танкер под названием «Генерал-Какой-то-там». Возможно, «Генерал Патнем». Или «Генерал Путни». Он уходил в Персидский залив.
   — Если вы хотите выяснить это прямо сейчас, сэр, придется немного подождать.
   — Я хочу выяснить это прямо сейчас, — сказал Карелла.
   Через какое-то время Форбс сказал:
   — По нашим данным, за восемнадцатое октября того года зафиксировано убытие двух «Генералов». Ни один из них не является танкером, и ни один из них не называется «Путни» или «Патнем».
   — А какого они типа?
   — Оба сухогрузы.
   — И как они называются?
   — Один из них — «Генерал Рой Эдвин Дин», а другой — «Генерал Эдвард Лазарус Калин».
   — Который из них ушел в Персидский залив?
   — Ни тот, ни другой, сэр. «Дин» отправился в Австралию, а «Калин» — в Англию.
   — Ужасно, — сказал Карелла и тяжело вздохнул. "Или знакомый Джойс Чапмэн был большой любитель приврать, или она была слишком пьяна, чтобы запомнить хоть что-нибудь", — подумал он.
   — Что ж, лейтенант, большое спа...
   — Но вы сами можете съездить туда, — сказал Форбс.
   Карелла решил, что он имеет в виду Австралию.
   — В зону Канала, — сказал Форбс. — «Дин» сейчас там. Я знаю, вы ищете «Путни» или «Патнем», но, может быть, ваша информация...
   — Вы знаете номер причала? — спросил Карелла.
  
  
  * * *
  
   Канал на Калмз-Пойнт. Полиция давным-давно переименовала его в зону Канала, и это название вошло в лексикон горожан. Такое название здесь, на холодном Севере, вызывало ассоциации со знойными тропическими джунглями Южной Америки, блеском экзотической Панамы — ничего такого они никогда не видели. Всего-то испанского в зоне и было, что национальность большинства шлюх, демонстрирующих свои прелести морякам, сошедшим на берег, или горожанам, едущим в автомобилях домой с работы. В основном этот бизнес был, так сказать, передвижным. Машина подъезжала к какому-нибудь перекрестку на набережной, и водитель опускал стекло. После чего к нему подходила одна из вызывающе одетых девиц, и они начинали договариваться о цене. Если сделка совершалась, то девица садилась в машину и, пока водитель пару раз объезжал вокруг квартала, она показывала ему, что может сделать специалист всего за пять минут.
   На обоих берегах Канала было тридцать с чем-то причалов, занятых в любое время года, потому что место для стоянки в черте города — всегда дефицит.
   «Генерал Рой Эдвин Дин» стоял у причала номер двадцать семь на восточном берегу Канала. Большое, внушительное судно, которое вынесло много штормов и всегда находило путь домой в родную безопасную гавань. Оно глубоко сидело в воде, покачиваясь на небольших волнах, которые докатывались с реки Дикс и начинавшегося за ней моря.
   Карелла и Мейер заранее не сообщили о своем приезде; по правде говоря, они не знали, как это сделать. Лейтенант Форбс сообщил Карелле номер причала, и они с Мейером просто приехали сюда пять минут второго в среду. От воды тянуло пронзительном холодом. Куда ни глянь, — белые барашки волн. Карелла удивился, как это некоторых людей снова и снова тянет в море, такое же пустынное и тоскливое, как небо над ним. Мейер удивился, что мог забыть свою шляпу в такой прохладный денек. Они подошли к сходням. Карелла взглянул на Мейера. Тот пожал плечами. Они поднялись на борт судна.
   Кругом ни души.
   — Хэлло? — крикнул Карелла.
   Ни души, ни звука.
   Кроме ветра, звенящего чем-то металлическим обо что-то металлическое. Открылась дверца люка. Карелла решил, что это называется именно так.
   За ней темнота.
   Карелла сунул голову внутрь.
   — Хэлло? — сказал он снова.
   Там была лестница, ведущая вверх. Ну ладно, так и быть — там был трап.
   Они начали подниматься. И довольно долго поднимались, пока не оказались в небольшой комнате. Рубке, черт побери. В рубке был мужчина. Сидя в кресле перед пультом, он глядел на схему. Или на карту? «Да черт с ним со всем этим», — подумал Карелла.
   — Да? — сказал мужчина.
   — Детектив Карелла, мой напарник детектив Мейер, — представился Карелла и показал свой жетон.
   Мужчина кивнул.
   — Мы расследуем двойное убийство...
   Мужчина присвистнул.
   Карелла решил, что ему около шестидесяти. Тяжелая черная куртка и черная фуражка. Бакенбарды каштанового цвета, но в бороде пробивалась седина, и он сидел в кресле, как старый добрый Санта-Клаус, приподнявший от удивления брови. — Могу ли я узнать, с кем мы говорим, сэр? — поинтересовался Карелла.
   — Стюарт Уэбстер, — ответил тот, — капитан «Дина».
   Мужчины обменялись рукопожатиями. В Уэбстере чувствовалась железная хватка. Его карие глаза светились острым умом.
   — Чем могу вам помочь? — спросил он.
   — Мы не уверены, что вы можете нам помочь, но решили попытаться. Мы ищем судно, которое, возможно, называется «Генерал Патнем» или «Генерал Путни»...
   — Что-то не очень похоже на «Дин», — улыбнулся Уэбстер.
   — Это точно, — кивнул Карелла. — Предположительно, оно вышло в направлении Персидского залива восемнадцатого октября, год и три месяца назад.
   — Мы действительно были в этих местах примерно в такое время.
   — А именно в тот день вы не отплывали?
   — Мне нужно проверить по бортовому журналу. Это могло быть именно тогда. Но, джентльмены...
   — Да-да, — сказал Мейер, — вы шли в Австралию.
   — Мы вообще не были даже вблизи Среднего Востока с тех пор, как Рейган заимел на свою голову тех моряков, убитых в Бейруте. Когда это случилось, мы таки там оказались. Владелец приказал нам забрать свой груз и уносить ноги. Испугался, что потеряет судно.
   — Нам нужен моряк по имени Майк, — сказал Карелла.
   Уэбстер уставился на него.
   — Видимо, так его зовут, — сказал Мейер.
   Пауза.
   — Мы знаем, — сказал Карелла, — что это не слишком много.
   — Но это все, что у нас есть, — сказал Мейер.
   — Майк, — хмыкнул Уэбстер.
   — Вряд ли все же фамилия, — уточнил Карелла.
   — Предположительно на «Дине», — сказал Уэбстер.
   — Или на судне под названием «Генерал-Какой-то-там».
   — Ну что ж, давайте взглянем в судовую роль, — сказал Уэбстер. — Посмотрим, есть ли у нас какой-нибудь Майк.
   — Я думаю, это должен быть Майкл, — уточнил Мейер.
   Майкла в списке команды не оказалось.
   Однако там был Мишель.
   Мишель Фурнье. — Он француз? — спросил Карелла.
   — Не имею представления, — ответил Уэбстер. — Хотите посмотреть его досье?
   — Если это не затруднит вас.
   — Тогда нам надо посетить судовую канцелярию.
   Они спустились вслед за ним уже по другому трапу, прошли несколько темных коридоров и оказались перед дверью, которую Уэбстер открыл ключом. Обстановка напоминала канцелярию 87-го участка, в которой всем заправлял Альф Мисколо. Даже такой же аромат кофе витал в воздухе. Уэбстер подошел к ряду ящичков — серых, а не зеленых, как у них, — нашел тот, который ему был нужен, выдвинул и стал перебирать папки. Потом вытащил одну из них.
   — Вот он, — сказал он, протягивая папку Карелле.
   Мишель Фурнье.
   Родился в Канаде, провинции Квебек.
   При поступлении на судно, три года назад, дал свой адрес в Портленде, штат Мэн. Здесь, в городе, адреса не было.
   — Был ли он в составе экипажа в то время, которое нас интересует? — спросил Карелла.
   — Если он поступил на судно три года назад и его папка здесь, в этом ящике, то да. Он был в экипаже пятнадцать месяцев назад, он и сейчас с нами.
   — Вы хотите сказать, что Мишель Фурнье сейчас на борту судна?
   — О, нет. Как только мы причалили, команда сошла на берег.
   — Когда?
   — Два дня назад.
   — И вернется?
   — Мы отплываем в начале следующего месяца.
   — Вы имеете представление, где может быть Фурнье?
   — Извините. Я даже не знаю этого парня.
   — А где его каюта?
   — Что ж, давайте посмотрим. Здесь должна быть схема размещения экипажа, — сказал Уэбстер и начал открывать ящики стола.
   Каюта Фурнье находилась в носовом отсеке на палубе "Б". Его койка в третьем ярусе сейчас была скатана. Рундуки стояли под койками внизу. Все они были заперты.
   — Вот этот принадлежит Фурнье, — сказал Уэбстер. — Ну и что делать? — спросил Мейер. — Еще одно судебное распоряжение?
   — Если мы хотим увидеть, что там внутри, — сказал Карелла.
   — Ты думаешь, что мы получим ордер?
   Уэбстер стоял рядом, но детективы просто забыли о нем.
   — Нужно еще, чтоб разрешили взлом этого чертова замка.
   — Я даже не знаю, Стив. Она упоминала французский акцент? Если этот парень — француз...
   — Канадец, — уточнил Карелла.
   — Да, но из Квебека.
   — Мы сейчас недалеко от центра, ты же знаешь, прямо возле моста.
   — Угробили целую половину дня, — сказал Мейер.
   — И к тому же могут не дать ордер.
   — Ну.
   — Так что ты предлагаешь?
   — Даже не знаю, а ты?
   — Я думаю, что правосудие надраит нам задницы.
   — Я тоже.
   — С другой стороны, может разрешить.
   — Сомневаюсь.
   — Я тоже. Но если даст, вряд ли мы найдем что-нибудь в рундуке, разве что грязные носки и нижнее белье.
   — Итак, надо решиться.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Мы скорее всего получим ордер на обыск. Я хочу сказать, какого черта нам сейчас просто не открыть этот замок? У двух парней есть инструменты, чтобы открыть, что угодно. Да они же лучшие взломщики в городе!
   — Мистер Уэбстер, — сказал Карелла, — стояло ли ваше судно здесь в порту на Новый год?
   — Да, мы были здесь, — сказал Уэбстер.
   — А команда была на берегу?
   — Да, конечно. На Новый год? Конечно.
   — Все же нам лучше сначала получить этот ордер, — сказал Карелла.
  
  
  * * *
  
   Если бы дело не касалось убийства шестимесячного ребенка, магистрат верховного суда, в который детективы представили свое прошение, мог бы счесть, что они не имеют оснований для получения ордера на обыск. Но судья тоже читает газеты. И смотрит телевизор. И он знал о деле беби Сьюзен. Он также знал, что была убита Энни Флинн, но убийство няни все же не так шокировало. В этом городе шестнадцатилетних девушек насилуют или режут, или то и другое вместе в любой день недели. Но задушить ребенка!
   Детективы вернулись на судно с ордером на обыск и парой кусачек.
   Они в самом деле были неплохими взломщиками.
   На замок им потребовалось три минуты.
   Карелла и Мейер нашли достаточно грязных носков и белья в рундуке Мишеля Фурнье.
   Но еще они нашли письмо девушки, живущей в этом городе, которое было написано всего лишь в прошлом месяце.
   С обратным адресом.
   Геррера пытался объяснить своей подруге, почему перед его подъездом стоит полицейский. Консуэла не поняла ни слова. Что-то про департамент полиции, который должен его беречь и защищать, потому что детектив спас ему жизнь. Вообще-то полная бессмыслица. Иногда она думала, что Геррера немного тронутый, и находила это чертовски возбуждающим и забавным.
   Сейчас он сказал ей, будто снял другую квартиру и они должны временно переехать туда. Совсем ненадолго. Он оторвется от копа, решит некоторые вопросы с бизнесом, и тогда они отправятся в Испанию. Жить на Коста-Брава. Консуэла никогда не была на Коста-Брава, но звучало это красиво.
   — Когда мы уедем в Испанию? — спрашивала она, проверяя его, прямо как Ленни, который просил Джорджа еще раз рассказать о кроликах. В первый раз Консуэла не поверила в историю Герреры, но по мере повторения она звучала все лучше и лучше. Он сказал, что билеты уже заказаны и будут получены очень скоро. Они оба полетят первым классом. К чертовой матери из этого города. Туда, где никто и никогда его не найдет. Ни узкоглазые, ни жаки, ни — в том числе — легавые.
   — Жаки? — переспросила она.
   — Так их все называют, — ответил он.
   Консуэла подумала, что он, наверно, знает, что говорит.
   Но она даже не догадывалась, какой он умный. На самом деле, он был еще умнее, чем сам о себе думал.
   Уличным умом.
   Что означает не только умение выбивать из кого-либо дерьмо. Надо еще и знать, как вести дела и как извлекать из них прибыль. Для себя. Играя главную роль. Действуя быстрее, чем другие парни. Это придет само собой, если ты вырос на этих улицах. Жаки росли не здесь и узкоглазые — тоже. Может быть, улицы бедных районов Кингстона или трущобы Гонконга такие же, как улицы Айсолы, но Геррера не верил в это. Приезжая шантрапа, бывало, могла здесь и преуспеть — с ее-то деньгами и мышцами. Но этому городу свойственно что-то такое, что всегда отторгало чужаков, потому что в этом городе надо было родиться. В их крови не было того, что было в крови у Герреры.
   Это был не их город.
   Долбаные иностранцы.
   Это был его город.
   И потому он чувствовал, что вся история попахивает дерьмом, и довольно сильно.
   Он понял это сразу же, как только Гамильтон связался с ним. Геррера подумал: «Хо-хо. Почему ему понадобился я?» Это было за три дня до Рождества. Разговор шел на Двадцать седьмой улице. Простая сделка с наркотиками, объяснил Гамильтон. Очень небольшая. Полсотни за три кило кокаина. Примерно семнадцать штук кило. Гамильтону был нужен человек отвезти деньги и доставить товар к нему.
   «Почему именно я?» — напряженно думал Геррера.
   Пока Гамильтон трепался, Геррера продолжал думать над этим. Все разговоры — дерьмо, ему что-то нужно от меня. Но что именно?
   Почему он просит меня доставить ему кокаин?
   Почему бы не послать любого из своих придурков?
   — Ты повезешь деньги в кейсе, — сказал Гамильтон.
   «Паршивые пятьдесят тысяч», — думал Геррера.
   — Вот адрес.
   Он доверяет мне все эти деньги.
   "В жизни меня не видел, но доверяет все эти деньги. Думает, я смоюсь с ними отсюда подальше? Улечу в Калькутту? Отдаю им деньги в кейсе, забираю три кило и исчезаю с лица...
   — Только не бери в голову ничего лишнего, — сказал Гамильтон. Но Геррера понял, что это фуфло, воняло уж очень сильно.
   — Мои люди будут ждать тебя внизу, — сказал Гамильтон.
   "Тогда почему бы твоим людям не подняться наверх? — удивился Геррера. — Зачем вместо этого посылать меня? Кого ты в жизни не видел?"
   — Ты, наверно, удивляешься, почему я послал за тобой, — сказал Гамильтон.
   «С чего бы это я удивлялся такой ерунде?» — подумал Геррера.
   — Ведь ты работал на Уолстра Чанга несколько лет назад? — спросил Гамильтон.
   Геррера никогда никому не говорит, на кого он работает и когда. Он промолчал.
   — Нам нужен парень, который понимает китайский менталитет, — улыбнулся Гамильтон.
   Это слово с его ямайским акцентом звучало особенно красиво.
   «А на фига?» — подумал Геррера.
   — Зачем? — спросил он.
   — Парни, которые продают товар, — китайцы, — хмыкнул Гамильтон.
   Геррера посмотрел на него.
   Это была ложь.
   Он знал, что это ложь, но еще не понимал, в чем именно. Он только знал, что чувствует ложь в глазах Гамильтона, в его бесстрастном лице, и ложью было что-то, связанное с китайцами, выступавшими в роли продавцов.
   — А что за китайцы? — спросил он.
   — Это моя забота, парень, — сказал Гамильтон и улыбнулся.
   — Конечно, — согласился Геррера.
   — Так как, ты мог бы этим заняться?
   — Ты даже не сказал, сколько сам думаешь мне заплатить.
   — Я думаю, червонец, — ответил Гамильтон.
   Это было чертовски много.
   Слишком много.
   Особенно когда ты понимаешь, что он мог просто послать любого из своей банды.
   Зачем такой жирный кусок? До Герреры внезапно дошло, что этот долбаный жак искал козла отпущения.
   — Червонец — звучит неплохо, — улыбнулся он.
   Обратный адрес на конверте был 336, Норт-Имс.
   Женщину, написавшую письмо, звали Джулия. На одном из почтовых ящиков в вестибюле под номером двадцать один значилась Д. Эндикотт. Они поднялись по лестнице на второй этаж, немного постояли перед дверью, прислушиваясь, и постучали. Было уже без четверти семь вечера. Даже если Джулия работала, она должна была...
   — Кто там?
   Женский голос.
   — Полиция, — ответил Карелла.
   — Полиция?
   Замешательство.
   — Мисс Эндикотт? — спросил Карелла.
   — Да?
   Она подошла поближе к двери. Удивление сменилось подозрением. В этом городе любой маньяк может постучаться в твою дверь и назваться слесарем-водопроводчиком.
   — Детектив Карелла, Восемьдесят седьмой участок, не могли бы вы открыть дверь?
   — Зачем? Что случилось?
   — Один-два вопроса, мисс. Не могли бы вы отворить дверь?
   Дверь приоткрылась лишь на немного, удерживаемая цепочкой.
   В щелочке виден был глаз.
   — Пожалуйста, покажите ваш жетон.
   Он предъявил жетон и удостоверение.
   — Ну и в чем дело? — спросила она.
   — Это ваш почерк? — сказал Карелла и протянул письмо так, чтобы был виден угол конверта.
   — Откуда это у вас? — поинтересовалась она.
   — Писали вы?
   — Да, но...
   — Вы нам позволите войти?
   — Секундочку, — сказала она.
   Звякнула отсоединяемая цепочка. Дверь открылась. Карелла подумал, что ей около двадцати пяти. Молодая женщина, среднего роста, длинноволосая кареглазая блондинка. Она выглядела, как будто только что вернулась с работы, но уже распустила волосы, ослабила узел галстука на блузке и была босиком.
   — Джулия Эндикотт? — спросил Карелла.
   — Да.
   Она закрыла за ним дверь. Они стояли в небольшой прихожей. Маленькая кухонька справа. Прямо перед ними — гостиная. На диване сидел молодой мужчина в джинсе с головы до ног. Перед диваном — кофейный столик. На нем — два высоких бокала с коктейлем. Под столиком валялась пара женских туфель на каблуках. Обувь молодого человека тоже лежала под кофейным столиком. Карелла подумал, что они явились некстати.
   Женщина пришла домой с работы, приятель или муж, поджидая ее, смешивал коктейли. Она распускает волосы, оба снимают туфли, он начинает расстегивать ее блузку, и тут стук-стук, это мы, легавые!
   Молодой человек посмотрел на них, когда они входили. Он был белым.
   Высокий. Черноволосый и голубоглазый.
   Невнятное описание Джойс Чапмэн...
   — Мишель Фурнье? — спросил Карелла.
   Глаза мужчины широко распахнулись. Он посмотрел на Джулию. Джулия пожала плечами и опустила голову.
   — Вас зовут Майкл Фурнье? — повторил Карелла.
   — Да, а что?
   — Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
   — Вопросов? — переспросил он и снова посмотрел на Джулию. Та снова пожала плечами.
   — Конфиденциально, — сказал Карелла. Он продумал все наперед. В том числе и алиби Майка. Если его алиби окажется Джулия Эндикотт, он позднее допросит ее отдельно.
   — Не могли бы вы чем-нибудь заняться? — спросил он Джулию.
   — Что?
   — Ну, принять душ, посмотреть новости по телевизору.
   — О, — сказала она, — конечно.
   Она прошла через гостиную и открыла дверь напротив дивана. В проеме виднелась кровать. Дверь закрылась.
   — Мы знаем, что «Дин» был в порту на Новый год. — Карелла решил взять быка за рога. — Мы знаем, что команда сошла на берег. Куда ты пошел, Майк?
   Называя в этих обстоятельствах человека по имени, низводишь его на низшую ступень. Старая полицейская уловка, которая обычно действует безотказно, кроме тех случаев, когда имеешь дело с профессиональным вором, который думает, что ты называешь его Фрэнки, потому что он тебе нравится.
   — Новогодняя ночь, — сказал Мейер.
   — Где ты провел ее, Майк?
   — А зачем вам это надо знать?
   — Тебе знакома девушка про имени Джойс Чапмэн?
   — Нет. Джойс Чапмэн... Нет. Кто такая Джойс Чапмэн?
   — Давайте вспомним октябрь, — сказал Карелла.
   — Я и близко не был здесь в октябре.
   — Я говорю о позапрошлом октябре.
   — Чего? Неужели вы рассчитываете, что я должен помнить...
   — Диско-клуб Ланг. В Квартале.
   — Ну и что?
   — Ты его помнишь?
   — Кажется, знаю это место. Что из...
   — Девушка по имени Джойс Чапмэн. Вы вместе баловались наркотиками...
   — Нет, нет.
   — Да, да, но дело не в этом, Майк.
   — Слушайте, я в самом деле не помню никого по имени Джойс Чапмэн.
   — Блондинка, — напомнил Мейер.
   — Как твоя подружка Джулия, — сказал Карелла.
   — Мне нравятся блондинки, — сказал Фурнье и пожал плечами.
   — Зеленые глаза, — продолжал Мейер.
   — Красивые глаза.
   — Ее самая привлекательная черта.
   — Вы поехали к ней на Оранж-стрит...
   — Нет, я не пом...
   — На квартиру, где она жила вместе с другой девушкой.
   — Когда вы вошли, та спала...
   — И по-прежнему спала, когда вы уходили рано утром...
   — Анджела Квист.
   — Я такой тоже не знаю.
   — О'кей, давайте поговорим о новогодней ночи.
   — Год назад? Если вы рассчитываете...
   — Нет, Майк, той, что была совсем недавно.
   — Где вы были и чем занимались? — Я был с Джулией. Когда «Дин» в порту, я всегда остаюсь у Джулии.
   — Как давно вы знакомы?
   — Не помню, может, шесть-семь месяцев.
   — Она сменила Джойс, а?
   — Я же сказал вам, что никого не знаю по имени...
   — Джойс собиралась стать писательницей, — сказал Мейер.
   — Она здесь изучала литературу.
   — У ее отца — фирма по обработке дерева там, на Западе.
   — О, — сказал Фурнье.
   — Ну что, теперь вспомнил? — спросил Карелла.
   — Ну да, кажется, вспомнил. У нее на заднице еще маленькая татуировка.
   О татуировке они не знали.
   — Такая маленькая птичка? На правой ягодице?
   — Репродукция Пикассо над диваном, — добавил Мейер, — в квартире на Оранж-стрит.
   — Там все такое, в современном стиле? — спросил Фурнье.
   — Ну да, вроде как модерн, — согласился Мейер.
   — Кажется, я припоминаю. Была такая ночь.
   — Очевидно, — кивнул Карелла. — Пытался ли ты когда-нибудь еще раз встретиться с ней?
   — Нет, честно говоря, я даже не запомнил, как ее зовут.
   — И после той ночи никогда вы с ней не встречались?
   — Никогда.
   — Так, теперь расскажи нам, Майк, как ты провел Новый год.
   — Я уже сказал вам. Я был с Джулией. С этой девушкой что, случилось что-нибудь? И вы поэтому задаете мне вопросы?
   — Ты ведь был на Новый год здесь, не так ли?
   — Здесь? Нет. То есть я не говорил, что я был здесь.
   — Тогда где?
   — Мы уходили.
   — Куда?
   — На вечеринку. К одной подруге Джулии. Девушка по имени Сара.
   — Сара, а дальше?
   — Я не помню. Спросите у Джулии.
   — Кажется, ты вообще не очень хорошо запоминаешь имена, Майк? — Ну ладно, вы расскажете мне, что случилось с той девушкой?
   — А кто сказал, что с ней что-нибудь случилось?
   — Вы приходите сюда, вышибаете двери...
   — Двери никто не вышибал, Майк.
   — Я хочу сказать, какого черта, что все это значит?
   Негодование честного гражданина. Виновные или невиновные — все они во время допроса в какой-то момент начинают возмущаться. Или, по крайней мере, изображать возмущение. Люди итальянского происхождения, виновные или невиновные, всегда придерживаются линии поведения по методу «Conesce chi son'io?». Изображая возмущение. Это можно перевести примерно как «Да вы понимаете, с кем говорите?». Допрашиваете уличного чистильщика сапог, а он ведет себя как будто губернатор штата. «Да вы понимаете, с кем говорите?» Фурнье сейчас сел на того же конька. "Какого черта все это значит?" Негодование на лице и в голубых глазах. Несправедливо обвиняемый неизвестно в чем невинный обыватель. Однако они все еще не знали, где он был в новогоднюю ночь, когда убивали Сьюзен и ее няню.
   — Во сколько вы отсюда вышли? — спросил Мейер.
   — Около десяти, спросите у Джулии.
   — И во сколько вернулись?
   — Вернулись примерно в четыре.
   — Где вы находились между половиной первого и половиной третьего?
   — Как где? Все там же, на вечеринке.
   — Когда вы ушли оттуда?
   — Где-то в половине третьего, в три.
   — А точнее?
   — Ну ближе к трем, по-моему.
   — И куда вы направились оттуда?
   — Мы вернулись сюда.
   — Как добирались?
   — На метро.
   — Откуда вы ехали?
   — Из Риверхеда. Эта вечеринка была в Риверхеде. Скажите, с той девушкой что-то случилось, да?
   — Нет.
   — В чем же тогда дело? — Ее дочь убили, — сказал Карелла и пристально посмотрел ему в глаза.
   — Я не знал, что у нее был ребенок, — сказал Фурнье.
   — А у нее его и не было.
   И снова посмотрел ему в глаза.
   — Но вы только что сказали...
   — Когда вы с ней познакомились, у нее не было ребенка. Убитой девочке исполнилось шесть месяцев.
   Теперь оба детектива пристально смотрели на него.
   — Это был ваш ребенок, — продолжал Карелла.
   Фурнье посмотрел сначала на Кареллу, потом на Мейера. Мейер кивнул. На кухне капала из крана вода. Фурнье долго молчал. И заговорив, умолкал после каждой фразы.
   — Я не знал. (Молчание.) Мне очень жаль. (Молчание.) Жаль, что я не знал этого. (Молчание.) Вы не могли бы передать ей мое сочувствие?
   После очередной паузы он спросил:
   — Как я мог бы с ней связаться?
   Детективы безмолвствовали.
   — Или, может, вы дадите ей мой номер телефона здесь? Если будете с ней говорить. Если она сама захочет со мной поговорить.
   На кухне продолжала капать вода.
   — Если бы вы знали, как мне жаль.
   И — после паузы:
   — Как звали девочку?
   — Сьюзен, — ответил Мейер.
   — И мою мать тоже, — сказал он. — Точнее, Сюзанна.
   Снова наступило долгое молчание.
   — Жаль, что я этого не знал, — сказал он.
   — Мистер Фурнье, — сказал Карелла, — мы бы хотели сейчас поговорить с мисс Эндикотт.
   — Да, конечно, — кивнул Фурнье. — Я в самом деле хотел бы...
   И замолчал.
   Джулия Эндикотт сообщила им, что на Новый год они вышли из квартиры чуть позже десяти и поехали на вечеринку домой к ее подруге по имени Сара Эпштейн, которая жила по адресу бульвар Вашингтона, 7133, квартира 36. Это в Риверхеде. Джулия Эндикотт сообщила также, что они ушли с вечеринки без десяти три, прошли пешком два квартала до станции метро, что на углу Вашингтон и Ноулз, и вернулись домой чуть позже четырех. Придя, они прямиком отправились в постель. Майк Фурнье всю ночь был рядом с ней.
   — Может быть, вам нужен номер телефона Сары на случай, если вы захотите ей позвонить? — спросила она.
   — Да, пожалуйста, — улыбнулся Карелла.
   Сара Эпштейн подтвердила все, что они рассказали.
   Детективы снова оказались там, с чего начинали.
  
  
  
  
   Глава 12
  
  
   Утром в четверг сразу после девяти часов утра по тихоокеанскому времени Карелла попытался дозвониться в Сиэттл. Он набрал номер «Сосен», но никто не взял трубку. Потом он позвонил в «Лесоматериалы Чапмэна» и поговорил с той же самой женщиной, с которой разговаривал девять дней назад. С Перл Огилви, как значилось в его записной книжке. С мисс Перл Огилви. Карелла объяснил, что у него есть сообщение для Джойс Чапмэн, но он не может дозвониться к ней домой. Он спросил, не могла бы она сама передать Джойс это сообщение.
   — Просто скажите ей, что Майк Фурнье хотел бы с ней поговорить. Его номер телефона...
   — Мистер Карелла? Извините меня, но... — В трубке замолчали.
   — Мисс Огилви, вы меня слышите? — озадаченно спросил Карелла.
   — Сэр... мне очень жаль, но... Джойс мертва.
   — Что?
   — Да, сэр.
   — Что?
   — Ее убили, сэр.
   — Когда?
   — В ночь на понедельник.
   Карелла был ошарашен. Такого потрясения он уже давно не испытывал. Он потом думал, почему убийство Джойс Чапмэн так сильно подействовало на него?..
   — Расскажите мне, как это случилось? — попросил он.
   — Сэр, может быть, вам лучше поговорить с ее сестрой? Правда, ее не было здесь, в то время.
   — Пожалуйста, скажите мне телефон сестры.
   — У меня нет ее номера на Востоке, но я уверена, что он есть в телефонной книге.
   — А где на Востоке она живет, мисс Огилви?
   — Как где, там, откуда вы мне звоните, — сказала она удивленно.
   — Здесь? Она живет в нашем городе?
   — Да, сэр. Она приехала сюда к нам, потому что мистер Чапмэн был так болен и вообще все думали, что он вот-вот умрет. Вместо этого, бедная Джойс...
   Ее голос дрогнул.
   — А сестра Джойс уже вернулась домой? — спросил Карелла.
   — Да, сэр, они улетели вчера. Она и ее муж. Сразу после похорон.
   — Вы знаете, в каком районе они живут?
   — Калмз-Пойнт, я правильно сказала? У вас есть такой район?
   — Да, есть, — сказал Карелла. — Вы не могли бы назвать фамилию ее мужа?
   — Хэммонд. Мелисса Хэммонд. Она вышла замуж за Ричарда Хэммонда.
   — Спасибо, — поблагодарил ее Карелла.
   — Не за что, — ответила она и повесила трубку.
   Карелла немедленно связался со справочной службой Сиэттла, узнал номер телефона департамента полиции и посмотрел на часы. 9.15 утра по местному времени. Если они работают так же, как он здесь, значит, дневная смена заступила на дежурство полтора часа назад. Он набрал номер, представился и попросил соединить его с кем-нибудь из отдела по расследованию убийств. Сержант ответил, что он просто проходил мимо с какими-то бумагами, услышал телефонный звонок и поднял трубку. Похоже, сейчас из детективов здесь никого нет, может быть, что-то передать? Карелла сказал, что ему нужно связаться с теми, кто занимается делом Чапмэн. Джойс Чапмэн. Убита в ночь на понедельник. Это очень срочно. Сержант пообещал все передать.
   Человек, который позвонил ему в час дня по местному времени, представился как Джейми Боннем. Он сказал, что это он и его напарник работают по делу Чапмэн. Он хотел узнать, почему Карелла интересуется убийством Джойс.
   — В ночь под Новый год у нас в городе была убита ее дочь, — объяснил Карелла.
   — А я не знал, что она замужем, — удивился Боннем.
   Типично западный выговор. Карелле не приходилось слышать, как говорят в Сиэттле. Может быть, Боннем приезжий?
   — Она не была замужем, но это другая история, — сказал он. — Не могли бы вы рассказать, как все случилось?
   Боннем рассказал.
   Убита в собственной постели.
   Из пистолета в упор. В рот.
   Двумя выстрелами.
   Из «смит-и-вессона» 59-й модели.
   — Это девятимиллиметровый автомат, — сказал Боннем. — Мы достали две пули и одну гильзу. Мы считаем, что убийца подобрал вторую, но эту не смог найти. Он и с пулями не смог ничего сделать, потому что они засели в стенке за кроватью.
   — Было ли что-нибудь еще? — спросил Карелла.
   — Что вы имеете в виду?
   — Она изнасилована?
   — Нет.
   — А что еще у вас есть?
   — Ничего, кроме заключения баллистиков. А что есть у вас?
   Карелла рассказал, что есть у них.
   — Я так понимаю, что у нас у обоих ничего нет, правильно? — хмыкнул Боннем.
  
  
  * * *
  
   — Он просил о защите, но почему-то оторвался от меня, — сказал Клинг.
   Он держал речь.
   Детективы собрались в офисе лейтенанта Бернса на еженедельный «разбор полетов», который происходил каждый четверг после обеда.
   Эти совещания придумал лейтенант. Они захватывали уходящую дневную и заступающую ночную смены. Таким образом, теоретически должно было присутствовать восемь детективов, рассказывающих о деле, над которым каждый из них работал. Если в кабинете лейтенанта собиралось шестеро — люди могут болеть или отсутствовать по другим уважительным причинам, — то уже было хорошо. Лейтенант называл эти совещания «мозговой атакой по четвергам». Детектив Энди Паркер называл их «дерьмовой атакой по четвергам».
   Сегодня у Бернса собралось только пять детективов. Двое вели наблюдение и оставались на посту. Хейз опрашивал жертву ограбления. Паркер и сам хотел бы иметь какую-нибудь хорошую отмазку. Он ненавидел эти совещания. И не любил задерживаться, если его смена заканчивала дежурство, а еще больше он не любил приходить на службу раньше времени, когда его смена только заступала. В любом случае у Паркера вполне хватало проблем с делами, которые вел он сам, и слушать о чужих трудностях у него не было ни малейшего желания. Кого касается то, что случилось с Клингом и с этим его Геррерой? Только не Паркера! Он сидел на стуле с прямой спинкой и грустно глядел в окно. Энди поспорил бы с кем угодно в этой комнате, что сейчас в любую минуту может пойти снег. Интересно, висит ли еще его голубая парка в шкафчике внизу, в раздевалке. Он был рад, что сегодня утром не брился. Когда идет снег, ходить с двухдневной щетиной все-таки теплее. Паркер был в мятых серых фланелевых брюках, нечищеных черных туфлях, твидовой спортивной куртке от Гарриса с пятном на правом рукаве и белой рубашке с открытым воротником, без галстука. Энди выглядел точь-в-точь как один из городских бездомных, бродивших после обеда в поисках теплого места.
   — Может быть, ему нужно было прикрытие только до тех пор, пока они не успокоятся, — предположил Браун. Весь день он провел в суде, свидетельствуя по делу о разбойном нападении, и был в рубашке с галстуком и деловом костюме.
   Его пиджак висел на спинке стула. Браун — крупный мужчина, и цвет его кожи соответствовал фамилии. Он сидел с лицом нахмуренным, как будто пытался решить проблемы Клинга.
   — О'кей, Арти, — сказал Клинг. — Но тогда почему этот посс внезапно успокоился? Две недели назад, три недели; когда там это было, они наехали на парня. Так что, сейчас ему простили все долги? — Может быть, их испугала голубая форма? — предположил Карелла.
   — А на каком режиме охраны он был у тебя? — спросил Уиллис. — Круглосуточно?
   — Нет, с утра до вечера, — сказал Клинг.
   — Все, что мы могли сделать, — сказал Бернс. — Людей не хватает.
   Он сидел за своим столом в рубашке с короткими рукавами. Мужчина среднего роста с головой, уходившей в плечи, и неправдоподобно голубыми глазами. В его кабинете было чудовищно жарко. Что-то случилось с этим чертовым термостатом. Надо будет позвонить в хозяйственный отдел.
   — И не забудьте о том, который пошел за мной, — сказал Клинг.
   — Ты думаешь, это взаимосвязано, а? — спросил Браун.
   — Должно быть, — кивнул Карелла.
   — Ты его запомнил?
   — Ни фига.
   — Итак, что мы имеем, — подытожил Паркер, отвернувшись от окна. — Шестерка на побегушках рассказывает тебе сказочку, требует, чтобы к нему приставили наших парней, и ты заглатываешь наживку вместе с крючком. Потом он сматывается, а ты чему-то еще удивляешься.
   — Энди, он сказал мне, что скоро будет крупная сделка.
   — Да ну, когда же?
   — В ночь на следующий понедельник.
   — А где?
   — Он тогда еще не знал.
   — Да? А ты думаешь, он вообще что-нибудь знает? Ни черта он не знает! Потому что нет никакой сделки и в помине. Он раскрутил тебя на охрану, пока все это дерьмо не утихнет, Арти прав. А сейчас ты ему не нужен, поэтому он смотался и даже пожелал тебе удачи. Мысленно.
   — Может быть, — сказал Клинг.
   — Но зачем ему было врать? — спросил Бернс.
   — Чтобы получить охрану наших парней, — сказал Паркер.
   — Тогда почему бы не соврать еще больше? — спросил Карелла.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Назвать время, место, участников. Что так скромно-то?
   Все в кабинете замолчали.
   — Потому я и решил, что он на самом деле пытается выяснить все это, — кивнул Клинг.
   — Зачем? — спросил Паркер.
   — Чтобы мы могли повязать их всех.
   — Зачем? — повторил Паркер.
   — Когда мы их повяжем, они не смогут больше его беспокоить.
   Паркер пожал плечами.
   — Да, это — причина, — сказал Бернс.
   — Повязать посс целиком, — мечтательно улыбнулся Браун.
   — И Геррера сможет гулять спокойно, — добавил Мейер.
   — Но все же тут что-то не так, — сказал Карелла. — Почему они хотят в первую очередь убить его?
   — Ага, — сказал Паркер.
   Мужчины переглянулись. Похоже, ответа никто не знал.
   — Так, кто следующий? — спросил Паркер. — Я хочу домой.
   Браун вздрогнул.
   — Ты меня до инфаркта доведешь, Энди, — сказал он. — Может, и вправду на этом закончим, лейтенант?
   Бернс нахмурился. Паркер вздохнул, он выглядел как святой Себастьян, когда того протыкали стрелами.
   — По этому двойному убийству на Новый год, — сказал Карелла. — Мать девочки убили в Сиэттле в ночь на понедельник. Может быть, эти убийства связаны между собой, мы пока не знаем. Я увижусь с ее сестрой сегодня в конце дня.
   — Ее сестра живет здесь? — спросил Бернс.
   — Да. На Калмз-Пойнт.
   — Переехала из Сиэттла, — объяснил Мейер.
   — Так ты вообще накопал уже чего-нибудь? — нетерпеливо спросил Паркер.
   — Пока нет. Согласно показаниям о времени совершения убийства...
   — Ах, показаниям! — пренебрежительно хмыкнул Паркер.
   — Дай ему договорить, — сказал Уиллис.
   — Да тебе шесть человек дадут шесть разных показаний, — проворчал Паркер. — Это будет выглядеть, как будто жертву убивали шесть раз в течение дня.
   — Дай человеку договорить, — повторил Уиллис.
   — Уже десять минут пятого, — огрызнулся Паркер. — Вот что у нас есть, — сказал Карелла. — В половине первого няня была еще жива. Родители вернулись домой в половине третьего и обнаружили ее и ребенка мертвыми. Отец выпил, но когда мы туда приехали, он уже был трезв.
   — Девушка была изнасилована и зарезана, — добавил Мейер.
   — Ребенка задушили подушкой, — продолжил Карелла.
   — А что было в Сиэттле? — поинтересовался Браун.
   — Пистолет.
   — М-м-м.
   — А откуда вы знаете, что в половине первого она была еще жива? — спросил Клинг.
   — Не хочешь взглянуть вот на это? — спросил Карелла и протянул ему график, который они составили вдвоем с Мейером.
   — Двадцать минут пополуночи, — прочитал вслух Клинг. — Гарри Флинн звонит, чтобы поздравить Энни с Новым годом.
   — Это отец няни? — спросил Уиллис.
   — Ага, — кивнул Мейер.
   — Половина первого, — продолжал читать Клинг. — Звонит Питер Холдинг, чтобы проверить, все ли в порядке с ребенком...
   — Питер кто? — спросил Паркер.
   — Отец ребенка. Он сказал няне, что они будут дома попозже. Спросил, все ли в порядке.
   — Все было в порядке? — спросил Бернс.
   — По словам Холдинга, она разговаривала нормально.
   — Без напряжения, не под принуждением? Ему не показалось, что с ней кто-то был?
   — Он сказал, что все звучало вполне естественно.
   — И это было в половине первого, да? — спросил Уиллис.
   — Ну да, по словам Холдинга.
   — Который был немножко пьян, нет? — хмыкнул Браун.
   — Ну на самом деле даже не немножко, — ответил Мейер.
   — Итак, вот ваша проблема, — сказал Паркер. — Начало вашего графика, кстати, вполне вероятно, связанное с возможным временем убийства, основано на том, что вам сказал долбаный алкаш.
   Карелла посмотрел на него. — Я прав? — спросил Паркер.
   — Может быть, — ответил Карелла.
   — Так что, теперь мы можем пойти по домам?
  
  
  * * *
  
   Иногда этот город причинял ей боль.
   В такой день, как сегодня, с низкими облаками, начавшими собираться над рекой, такими серыми и густыми. Серая вязкая вода. И запах снега в воздухе...
   В такие дни она вспоминала детство.
   Вспоминала, каким прекрасным местом для игр был этот город зимой, летом, весной и осенью. Игры на улице менялись вместе с временами года. Зимой, в такой, как сегодня, день, дети исполняли волшебный маленький танец на улице, молясь, чтобы пошел снег и завтра можно было не ходить в школу, чтобы вместо занятий были снежки и снежная крепость. Девочки кричали от ужаса и восторга, когда мальчишки гонялись за ними по узким, внезапно побелевшим каньонам.
   Эйлин хихикала, щеки ее раскраснелись, глаза блестели. Она была облачена в плотную парку, шерстяная шапочка с помпончиком натянута до ушей, рыжих волос совсем не видно. Потому что она тогда еще стеснялась выглядеть слишком уж ирландкой. Ее мама всегда говорила: «Знай, мы — американцы, мы не вчера сошли с корабля».
   Эйлин любила этот город.
   За то, что он вдохнул в нее дух соревнования, жажду победить и выжить. В этом городе канализационных крыс. Так говорил ее отец, Майкл Берк. Все называли его Папашей, потому что волосы Майкла были совершенно белыми, и он в свои двадцать шесть выглядел, как собственный дедушка. Папаша Берк. Его застрелили, когда она была еще маленькой девочкой. Ограбление винной лавки. На его похороны пришел сам уполномоченный. Он сказал Эйлин, что ее отец был очень храбрым человеком. Они дали матери свернутый американский флаг.
   Дядя Мэтт тоже был копом. Она очень любила дядю Мэтта, любила его истории об ирландских эльфах и волшебных странах. Истории, которые он услышал от своей матери, а та — от своей, и дальше, дальше, через поколения все возвращалось к тем временам, когда Ирландия вся была зеленой и покрытой нежной дымкой, к тем временам, когда на этой земле не лилась кровь. Любимым тостом ее дяди было выражение, которое очень часто повторялось в радиошоу: «За пурпурные ночи и золотые дни!» Недавно Эйлин слышала, как Мэрилин, новая подружка Хола Уиллиса, произносит то же самое. Может быть, ее дядя слушал того же самого ведущего.
   Может быть, дядю Мэрилин все же убили в баре не тогда, когда он отдыхал после смены и потягивал свой любимый напиток, провозглашая свой любимый тост за пурпурные ночи и золотые дни. Его убили в тот день, окрашенный в красный цвет не лучами заходящего солнца, а кровью, и когда в бар вошел закрывший лицо красным платком грабитель, дядя Мэтт потянулся за своим служебным револьвером. Пули отбросили дядю Мэтта от стойки, а бандит забрал из кассы 52 доллара 36 центов.
   Любимый дядя Эйлин умер на полу в луже собственной крови. Семья получила еще один свернутый американский флаг. Стреляли на старой Сто десятой улице в Риверхеде. Ее называли Долиной Смерти по поэме Теннисона. Бог его знает почему. В лексиконе копов часто можно встретить самые неожиданные слова и понятия.
   Эйлин думала, стоит ли говорить Карин Левкович о главной причине, по которой она поступила на службу в полицию. Она думала, что когда-нибудь сможет встретить этого сукиного сына с красным платком на лице, сорвать с него платок и взглянуть в глаза перед тем, как разрядить в него револьвер. Дядя Мэтт был главной причиной. Не отец, которого убили, когда она была слишком мала. Дядя Мэтт... У нее на глаза все еще наворачивались слезы, когда она думала о нем, об его эльфах и волшебниках.
   Этот город...
   Он научил тебя, как что-то делать лучше, чем ты умела до сих пор. Научил тебя, как быть лучшей. Такой она и была. Бывшим лучшим копом в этом городе. Никогда не переоценивала себя, но действительно была лучшей. Она выполняла свою работу с тем чувством гордости, которое привил ей ее отец, и с чувством юмора, которое воспитал в ней дядя. Чувство юмора уравновешивало все недостатки и достоинства. Она легко выполняла каждое новое задание, зная о себе, что была профессионалом из профессионалов. Конечно, до тех пор, пока этот город не вышиб из нее все.
   Им можно было или владеть, или нет.
   Когда Эйлин была в порядке, она владела им.
   Но сейчас она не владела ничем. — Даже собой.
   Эйлин Берк глубоко вздохнула и поднялась по низким широким ступеням к старому зданию штаб-квартиры, прошла через массивные бронзовые двери и стала думать, что сегодня она скажет Карин Левкович.
  
  
  * * *
  
   Карелла смог встретиться с Хэммондами лишь поздно вечером. Предварительно позвонив, он узнал у Мелиссы Хэммонд, что ее муж обычно приходит из офиса домой в семь — половине восьмого, но поскольку он отсутствовал на работе почти неделю и за это время накопилось достаточно нерешенных вопросов, скорее всего муж вернется гораздо позже. Карелла спросил, как она считает, удобно ли ему будет приехать в восемь часов, и она ответила, что, как только муж вернется домой, они станут ужинать, поэтому если бы он смог приехать чуть позже...
   Когда Карелла постучал в дверь, было почти десять.
   Сегодняшний рабочий день у него начался без четверти восемь. Перед тем как выехать из участка, он позвонил женщине по имени Частити Керр, устраивавшей вечеринку в новогоднюю ночь, на которой были Холдинги. Они договорились о встрече завтра в десять утра. Если он уедет отсюда домой в одиннадцать, дома будет около полуночи. Перекусив с Тедди, пойдет спать, а завтра ему надо будет проснуться рано утром, чтобы успеть позавтракать с близнецами до того, как они в 7.30 сядут в школьный автобус. Потом в 8.00 он уедет в офис, взглянет на рапорты, которые не просматривал вчера, а потом пойдет на встречу с миссис Керр. Одни только мысли обо всем этом делали его более уставшим, чем на самом деле.
   Хэммонды сидели еще за столом, накрытым к кофе. Мелисса Хэммонд была очень привлекательной беременной блондинкой с красивыми зеленоватыми глазами, очевидно, такими же, как у сестры, которая в анкете агентства «Купер-Андерсон» назвала их своей «лучшей чертой внешности». Она пригласила Кареллу выпить чашку кофе, сказав: «Я сама молола зерна». Он поблагодарил ее и уселся в кресло, предложенное мужем. Ричард Хэммонд — жена называла его Дик — был высоким черноволосым и темноглазым мужчиной, весьма интересным.
   Карелла решил, что ему уже под сорок, а жена несколькими годами моложе. Очевидно, мистер Хэммонд сменил костюм, в котором работал, конечно, если его адвокатская контора не была заведением более нестандартным, чем те, в которых Карелла бывал раньше. Хэммонд служил в фирме «Лассер, Бендинг, Мерола и Росс». Сейчас он был в джинсах, теплой рубашке с эмблемой университета штата Вашингтон и домашних туфлях. Он предложил Карелле сигару, от которой тот вежливо отказался.
   Мелисса налила кофе.
   — Я рад, что вы согласились со мной встретиться, — начал Карелла.
   — Мы рады помочь, насколько это возможно, — ответила Мелисса.
   — Мы тут сидели и только что говорили об этом, — добавил ее муж.
   — Совпадение, — подумала вслух Мелисса.
   — Убийство этого ребенка.
   — Ребенка Джойс, — уточнил Карелла.
   — Но вы не можете это утверждать, — возразил Хэммонд.
   — Почему? — удивился Карелла.
   Хэммонд взглянул на жену.
   — Я не уверен, что понимаю вас, — сказал Карелла.
   — Пока речь идет просто о ребенке. — Мелисса посмотрела на мужа.
   — Понимаете, — начал тот, — мы впервые об этом слышим. Когда вы сегодня позвонили Мелиссе и сказали, что убийство Джойс может быть связано со смертью ее ребенка...
   — Насколько я знаю, у Джойс никогда не было ребенка.
   — Но у нее он был, — отрезал Карелла.
   — Это всего лишь ваше предположение, — возразил Хэммонд.
   Карелла посмотрел на них обоих.
   — Ну что ж, — начал он. — Гораздо удобнее для всех нас будет, если мы примем это за факт.
   — Мне кажется, у вас есть основания предполагать...
   — Да, мистер Хэммонд, есть.
   — ...что моя золовка родила...
   — Да, сэр, девочку. В прошлом июле. В госпитале Святой Агнессы. Это здесь, в городе. И отдала для удочерения в агентство «Купер-Андерсон». Это тоже в городе.
   — У вас есть документы, доказывающие...
   — Да, копии документов.
   — И вы точно знаете, что девочка, которая была убита... — Да, это ребенок вашей золовки. Удочеренная мистером и миссис Питер Холдинг. Да.
   Хэммонд кивнул.
   — Ну, что ж, — сказал он, вздохнув.
   — Это определенно новость для нас, — сказала Мелисса.
   — Вы не знали, что ваша сестра родила?
   — Нет.
   — А вы знали, что она была беременна?
   — Нет.
   — И даже не подозревали?
   — Никогда.
   — Как часто вы с ней встречались?
   — О, не очень часто, — сказала Мелисса.
   — Раз в несколько месяцев, что-то в этом роде, — пожал плечами ее муж.
   — Несмотря на то, что жили в одном городе? — спросил Карелла.
   — Мы не приезжали сюда с прошлого января, — сказал Хэммонд.
   — К сожалению, мы никогда не были очень близки, — добавила Мелисса.
   — Где и когда вы видели ее в последний раз?
   — Там, в Сиэттле. Все время, пока мы были в Сиэттле. Последний раз я ее видела в тот вечер, когда она погибла. Мы вместе ходили в госпиталь.
   — Я хотел спросить, до того.
   — Мы летели туда вместе. Когда стало ясно, что мой отец может...
   — Я хочу узнать не это... Ваша сестра родила в июле. Когда вы ее видели перед этим?
   — О.
   — Хорошо, сейчас мы попробуем вспомнить, когда это было, — сказал Хэммонд.
   — Мы приехали сюда в январе прошлого года...
   — Да, правильно...
   — Незадолго до моего дня рождения, правильно? — сказала Мелисса.
   — По-моему, да. Мы устроили вечеринку.
   — Да.
   — И когда это было? — спросил Карелла. — Двенадцатого февраля.
   — Ноябрь, декабрь, январь, февраль. — Карелла загибал пальцы. — У нее должна была быть уже четырехмесячная беременность.
   — Честное слово, никогда бы не подумал! — воскликнул Хэммонд.
   — У многих женщин живот не очень заметен, — проговорила Мелисса.
   — И не забывайте, она была крупная женщина — сто семьдесят семь сантиметров...
   — И ширококостная...
   — И всегда носила одежду, прямо как эта, Энни Хоулл.
   — Такую свободную, — добавила Мелисса. — Может быть, поэтому мы и не заметили.
   — То, что она беременна, — уточнил Хэммонд.
   — Она никогда не обсуждала это с вами, а? — спросил Карелла.
   — Нет.
   — Не приходила посоветоваться с вами, когда обнаружила?..
   — Нет. Лучше бы она пришла.
   — Мелиссе всегда хотелось, чтобы они были ближе друг другу.
   — Понимаете, это все из-за различия в возрасте, — сказала Мелисса. — Мне тридцать четыре, а моей сестре было всего девятнадцать. Пятнадцать лет разницы. Когда она родилась, я уже была подростком.
   — Сейчас все равно ничего не изменишь. Джойс мертва.
   — Да, — кивнул Карелла. — Скажите, она когда-нибудь упоминала человека по имени Мишель Фурнье? Майк Фурнье?
   — Нет, — сказала Мелисса. — По крайней мере, в разговоре со мной. А ты, Дик? Она когда-нибудь...
   — Нет, — сказал Хэммонд. — Это отец ребенка?
   — Да, — ответил Карелла.
   — Я догадался.
   — Так никогда она о нем не говорила?
   — Если мы даже не знали, что она беременна...
   — Но может быть, мимоходом, вне связи с тем, что она беременна? Вы понимаете, что я хочу сказать? Просто в разговоре мелькнуло имя того, с кем она встречалась, или знала, или...
   — Нет, — покачала головой Мелисса. — Дик?
   — Нет, — сказал он. — Мне очень жаль. — Были у нее ухажеры в Сиэтле?
   — В последнее время — никого, — сказала Мелисса. — Вы знаете, она уехала сюда сразу после школы.
   — Она рано ее закончила...
   — Ей было только семнадцать...
   — Она была очень умная...
   — Хотела стать писательницей...
   — Вам нужно прочесть некоторые из ее стихов.
   — Она здесь занималась с очень знаменитым человеком.
   — Итак, она приехала на Восток... когда? — спросил Карелла. — Июнь? Июль?
   — В июле будет два года.
   — А мы приехали сюда в январе, — сказала Мелисса. — Дику предложили хорошую работу...
   — У меня там была практика, но это предложение оказалось слишком хорошим, чтобы от него отказаться, — добавил Хэммонд.
   — Итак, когда вы приехали сюда в январе...
   — Да, ближе к концу месяца...
   — ...ваша сестра уже была беременна, — закончил свою мысль Карелла.
   — Уже? — переспросила Мелисса.
   — Да, у нее была трехмесячная беременность, — сказал Карелла. — Когда вы приехали сюда, вы с ней встретились?
   — Да, конечно.
   — И не заметили, что она была беременной?
   — Нет. Точнее, я даже и не предполагала ничего подобного. В любом случае, как вы сказали? Три месяца?
   — Да, три.
   — Да, — сказала Мелисса. — Это не должно было бросаться в глаза. Во всяком случае, не настолько, чтобы я могла заметить.
   — У всех женщин в семье Чапмэн маленький живот при беременности, — добавил Хэммонд. — Мелисса сейчас на восьмом месяце, но вы бы никогда не подумали.
   У Кареллы хватило воспитанности не посмотреть на ее живот.
   — Кто был самым близким приятелем Джойс там, в Сиэттле? — спросил он.
   — По-моему, это был Эдди, — сказала Мелисса.
   — Когда она училась в школе, они очень часто встречались. Эдди Жиллетт. — У них это было серьезно? — спросил Карелла.
   — Ну, как обычно бывает в школьном возрасте, — объяснил Ричард Хэммонд. — Вы же знаете.
   — Детективы в Сиэттле с ним разговаривали?
   — Не могу сказать.
   — Они не упоминали его как возможного подозреваемого или что-нибудь в этом роде?
   — Они не называли никаких имен.
   — Они сейчас там очень сильно скребут затылки, — сказала Мелисса.
   — Такие вещи... это не очень часто там случается, — сказал Хэммонд.
   — Ну, положим, людей убивают и там, — пожала плечами Мелисса.
   — Да, но не так часто, как здесь, — сказал Хэммонд. — Я это имел в виду.
   — Плохо жить в большом городе, да? — улыбнулся Карелла.
   — Да, так и есть, вы-то знаете, — улыбнулся ему в ответ Хэммонд.
   — В какой области законодательства вы специализируетесь?
   — Не в уголовном праве, — ответил Хэммонд. — Фирма, где я сейчас работаю, занимается корпоративным законодательством.
   — А там, в Сиэттле?
   — Общие правовые вопросы. У меня была собственная практика.
   — Там он был своим собственным боссом. — В улыбке Мелиссы прозвучало некоторое сожаление.
   — Да, но возможности оказались ограниченными, — сказал Хэммонд. — В жизни иногда надо рисковать. Кто знает, может быть, мы когда-нибудь туда вернемся.
   — Когда мы вернемся, там уже не будет семьи, — сказала она.
   — Ее отец... вы знаете, он очень болен, — сказал Хэммонд.
   — Да, — сказал Карелла.
   — Дождя нет, но что-то с неба капает, — тяжело вздохнула Мелисса.
   Карелла посмотрел на часы.
   — Не смею дольше вас задерживать. Спасибо, что уделили мне время.
   — Не за что, — улыбнулся Хэммонд. Он проводил Кареллу в прихожую, снял его пальто с вешалки и помог одеться.
   Карелла еще раз поблагодарил его, пожелал спокойной ночи Мелиссе, которая убирала со стола, вышел на лестничную площадку и поехал на лифте вниз. На улице уже шел снег.
  
  
  
  
   Глава 13
  
  
   Частити Керр принадлежала к тому же типу ширококостных женщин, о котором говорила Мелисса Хэммонд. Высокая, плотная, но не толстая, она производила впечатление женщины, способной справиться с любой задачей, требующей физических усилий, из тех, что предназначены для мужчин, только у нее получалось бы лучше. Светловолосая и загорелая — она сказала, что провела с мужем две недели в Антигуа и только что вернулась. Миссис Керр предложила Карелле чашку кофе и села вместе с ним за маленький стол на кухне у окна, выходящего на Гровер-парк.
   За окном все еще шел снег.
   — Два дня назад я еще полеживала под пальмой, потягивая ледяной коктейль из рома с лимонным соком и сахаром, — сказала она. — Посмотри-ка сюда, приятель!
   Карелла посмотрел.
   Счастливым это его не сделало.
   Снегоуборочные машины не начнут работать, пока не прекратится снег, что, судя по всему, маловероятно в ближайшие два дня.
   — Миссис Керр, — начал он. — Причина, по которой я здесь...
   — Частити, пожалуйста, — сказала она. — Если ваше имя означает Целомудрие, вы или не стесняетесь его, или забываете о нем, или меняете на другое. Мои сестры и я, мы не стесняемся наших имен. Я думаю, из уважения к нашему отцу, который дал их нам. Должна вам сказать, что в нашей семье четыре дочери и по старшинству нас зовут: Верити, Паити и Частити — это я. А теперь угадайте, как зовут четвертую?
   — Снизи, — сказал Карелла.
   — Ну уж скажете — Насморк. Нет, Дженерозити. Как по-вашему, чтобы назвать дочек — Истина, Благочестие, Великодушие — для этого нужно было иметь определенную храбрость?
   Карелла улыбнулся.
   — Конечно, миссис Керр, — сказал он, — но я хочу выяснить...
   — Частити, пожалуйста.
   — Хорошо. Я сейчас пытаюсь точно определить, когда Питер Холдинг звонил домой в новогоднюю ночь и разговаривал с девушкой, которую потом убили.
   — О Боже мой, — сказала Частити и округлила глаза. — В такую ночь никогда не запомнишь, кто приходит, кто уходит, не так ли?
   — Это точно.
   — А какое время он вам назвал?
   — Лучше уж вы мне скажете об этом.
   — У телефона была толкучка, — задумалась Частити. — Помнится, пыталась после полуночи поздравить с Новым годом сестру в Чикаго, но все линии были заняты. Вряд ли кто-то куда-то мог дозвониться. По крайней мере, мне так кажется.
   — Как по-вашему, когда мистер Холдинг звонил домой?
   — Сейчас попробую припомнить.
   Карелла ждал.
   Частити напряженно вспоминала.
   — Он был в спальне для гостей, — сказала она, кивнув. — Да, правильно.
   — Мистер Холдинг?
   — Да, он звонил по параллельному аппарату.
   — И когда это было?
   — Сейчас, я пытаюсь расставить все по порядку. Я слышала, как он сказал ей, что пытался дозвониться, но линия была занята.
   — Сказал кому?
   — Няне, когда попал наконец.
   — Он сказал, что была занята линия! Или номер?
   — Я точно помню, он сказал «линия».
   — В это время ей звонил ее отец.
   — Не знаю, о чем вы говорите, поэтому не буду комментировать.
   — Я просто размышляю вслух, — сказал Карелла. — А почему вы услышали их разговор?
   — Я была в соседней комнате, заходила посмотреть на свою дочь. Дверь между комнатами была открыта, вот я и...Карелла улыбнулся.
   — Я только что дозвонилась до сестры, и она попросила меня не беспокоить ее. Сказала, что положено звонить в полночь, а не через полчаса. Сразу после этого я пошла посмотреть на Дженнифер. Так что, должно быть, все это происходило сразу после половины первого.
   — Тогда вы и подслушали разговор Питера Холдинга.
   — Да.
   — И как много из разговора вы услышали?
   — По-моему, весь разговор с самого начала. Он сказал «Энни...».
   — Тогда точно это был звонок няне.
   — О да, конечно. Без вопросов. «Энни, это я», — сказал он и продолжал дальше.
   — "Энни, это я".
   — Да.
   — Не «Энни, это мистер Холдинг»?
   — Нет. «Энни, это я». Я думаю, она узнала его по голосу.
   — Да, хорошо. И что дальше?
   — Дальше он сказал, что пытался дозвониться, но линия была занята...
   — Ага.
   — А потом он спросил, как там девочка, маленькая Сьюзен.
   — Да.
   — Боже мой, каждый раз, когда я думаю о том, что случилось... — сказала Частити, опустив голову.
   — Да, — сказал Карелла, — что было дальше?
   — Он сказал ей, что они будут немного попозже.
   — Попозже, — повторил Карелла.
   — Да.
   — Однако они ушли только между двумя и половиной третьего.
   — Я не смотрела на часы, но примерно в это время.
   — Получается, что через полтора часа как минимум.
   — Вы опять думаете вслух?
   — Да. Если он звонил домой около половины первого, то выходит, что через полтора часа они ушли с вечеринки.
   — Выходит, так, — согласилась Частити.
   — Но он сказал Энни, что будет дома немного позже.
   — Ну, я не слышала, чтобы он говорил именно это.
   — Тогда что же он сказал?
   — Просто «немного попозже».
   — Только эти слова?
   — Да.
   — Попозже.
   — Да, она, должно быть, спросила его, когда они вернутся.
   — Я думаю, именно так оно и было.
   — Хотите еще кофе?
   — Да, пожалуйста.
   Она встала, подошла к кофеварке, вытащила колбу, поднесла к столу и долила чашку Кареллы. За окном продолжал падать снег.
   — Спасибо, — сказал Карелла. — Как вы думаете, почему он сказал, что они придут немного попозже, а на самом деле они ушли только через полтора часа?
   — Знаете, он немножко выпил.
   — Это я понимаю.
   — Я думаю, по правде говоря, ему стало плохо.
   — Ну-ну.
   — Гейл бесилась из-за этого как сто чертей. Сказала ему, что не может веселиться в компании с пьяной свиньей. Это ее подлинные слова.
   — А когда это было?
   — Вообще-то, я думаю, он был уже теплый, когда звонил домой.
   — Почему вы так думаете?
   — Вы знаете, как звучит речь пьяного? Вот так он и говорил.
   — Значит, когда он звонил домой в половине первого, он уже был пьян. Когда говорил с Энни.
   — Да. Очень пьян.
   — Чем закончился разговор?
   — До свиданья, пока, до встречи, вроде этого.
   — А когда произошла ссора с женой?
   — Вскоре. Он пролил на кого-то вино, и Гейл заявила ему, что больше никуда не пойдет с... ну, я уже сказала вам, как она его назвала, никогда не пойдет в компанию с долбаной пьяной свиньей. Именно так она и сказала.
   — То есть она сильно разозлилась на него, а?
   — Чертовски.
   — Но они все же остались на вечеринке до того, как около двух... — Она осталась.
   — Что вы хотите сказать? — помолчав, спросил Карелла.
   — Гейл осталась.
   — Я думал, что они ушли вместе...
   — Да, это было позже, после того, как он вернулся с прогулки.
   — С какой прогулки?
   — Он выходил подышать воздухом.
   — Когда?
   — После того, как Гейл обложила его.
   — И вы говорите, что он уходил куда-то с вечеринки?
   — Да. Сказал, что ему нужно проветриться.
   — То есть прогуляться?
   — Да, по-моему, так. Надел пальто. Он вышел не просто постоять в коридоре, если вы это имеете в виду.
   — Когда это было?
   — Это было где-то около часа ночи.
   — Миссис Керр...
   — Частити, пожалуйста.
   — Частити... Когда Питер Холдинг вернулся со своей прогулки?
   — В два часа. Я запомнила это, потому что стояла на лестничной площадке, прощалась с кем-то из гостей, когда дверь лифта открылась и из него вышел Питер.
   — Откуда вы знаете, что это было в два часа?
   — Я спросила друзей, почему они уходят так рано, а муж сказал: «Уже два часа», и тут открылась дверь лифта, и оттуда вышел Питер.
   — Он выглядел так, будто пришел с улицы?
   — О да. Его щеки были красными, а волосы взъерошены. Точно, он пришел с улицы.
   — Он был трезв?
   — Он был трезв, — сказала Частити.
   Франсиско Паласио очень удивился, увидев Берта Клинга.
   — Это что, опять из-за Проктора?
   — Нет, — ответил Клинг.
   — Потому что тут уже приходили два толстяка и расспрашивали о Прокторе, — сказал Паласио. — Один из них был жирный стукач по имени Толстяк Доннер. Ты его знаешь? — Я его знаю.
   — Он обожает туфли Мэри Джейн и ее белые хлопчатобумажные трусики. Другой был толстый коп из Восемьдесят третьего участка, по имени Викс. Ты его тоже знаешь?
   — Я его тоже знаю, — сказал Клинг.
   — Он у себя в участке работает по проституткам. Я назвал Виксу имя приятеля Проктора, который играет на саксофоне, но не знаю, где он сам. Я сказал это Виксу и тебе говорю то же самое. Как ему удалось настропалить всех против себя, этому дешевому воришке?
   — Мы уже нашли его, — сказал Клинг.
   — Слава Богу, потому что я все равно не знаю, где он.
   — Я ищу парня по имени Геррера.
   — Слушай, а поконкретней у тебя ничего нет? Ты знаешь, сколько в этом городе парней с таким именем?
   — И всех их зовут Хосе Доминго?
   — Большинство из них, — сказал Паласио.
   — Этот работал на банду Желтого Листа несколько лет назад.
   — Чем он занимался?
   — Наркотиками. Он и сейчас этим занимается.
   — А кто не занимается? — спросил Паласио, пожимая плечами.
   — Это следующее, что я хочу узнать.
   — Ну-ну.
   — На той неделе придет большой груз, — сказал Клинг, — мне нужно знать подробности.
   — Да ты странный парень, — сказал Паласиос, качая головой, — ты называешь мне имя вроде Смита или Джонса, только испанское, и говоришь, что на следующей неделе придет большой груз, хотя большие грузы в этот город приходят каждую неделю. И при этом ты ждешь, что я тебе помогу.
   — Сто килограммов кокаина, — сказал Клинг.
   — Неплохо.
   — Прибудут двадцать третьего числа.
   — О'кей.
   — Пароходом.
   — О'кей.
   — Под скандинавским флагом.
   — Ну-ну. — Из Колумбии.
   — Понял.
   — Кокаин пойдет по десять тысяч за килограмм.
   — Со скидкой.
   — Предназначен для ямайского посса.
   — Которого?
   — Не для «Риима».
   — Остается много других.
   — Я знаю. Но там из рук в руки перейдет миллион зеленых, Ковбой. Может быть, кто-то об этом будет шептаться.
   — Миллион долларов в наши дни не так уж и много, — пожал плечами Паласио. — Я слышал истории о двадцати — тридцатимиллионных сделках.
   — Рассказал бы и мне парочку таких историй, — улыбнулся Клинг.
   — Моя точка зрения такова, что миллион в наши дни — это то, из-за чего штаны ни у кого не промокнут. Не так легко будет выйти на этих людей.
   — Вот почему я и пришел к тебе, Ковбой, — сказал Клинг.
   — Да брось ты, — хмыкнул Паласио.
   — Потому что я знаю, ты любишь раскалывать твердые орешки.
   — Брось, брось, — сказал Паласио, но при этом довольно ухмыльнулся.
  
  
  * * *
  
   Привратник в доме 967 по Гровер-авеню был маленьким кругленьким человечком в зеленой униформе с отделкой золотом. Он выглядел как генерал какой-нибудь банановой республики. Жильцы дома знали его под именем Эл Привратник, но полное его имя было Альберт Юджин Ди Стефано. Он гордился тем, что когда-то был одним из привратников в нью-йоркском отеле «Плаза». Эл сразу же сказал Карелле, что однажды дал департаменту полиции Нью-Йорка ценную информацию, которая помогла раскрыть дело о похищении драгоценностей, которые несколько парней мешками таскали из номеров отеля. Он будет счастлив помочь Карелле в разгадке ужасного преступления, которое тот расследует. Он знал об убийствах на четвертом этаже все. Все в доме о них знали.
   Так случилось, что он работал в новогоднюю ночь с полуночи до восьми утра. Потому что вытянул двойку крестей вместо бубновой тройки или четверки червей. Подобным образом трипривратника здания решали, кто будет работать в эту смену, поскольку никто в общем-то не горел таким желанием. Он вытянул самую маленькую карту и должен был идти работать в худшую смену. Поэтому да, он был здесь в ту ночь. Но он не видел, чтобы кто-нибудь подозрительный приходил и уходил, если это то, что хотел знать Карелла.
   — Вы знаете мистера Холдинга в лицо? — спросил Карелла.
   — О да. Очень приятный мужчина. Я подал ему много идей, он пишет сценарии для рекламных роликов. Однажды я ему сказал, что у меня есть хорошая мыслишка для компании «Херц». Ну, вы знаете, той, которая занимается прокатом машин. Я подумал, что они могут показать аэропорт и толпу народа, все ждут в очередях у стоек других фирм по прокату машин, но этот парень подходит прямо к стойке Херца и уходит ровно через десять секунд с ключами от машины, и когда он проходит мимо всех остальных, которые все еще ждут в очереди, он хохочет и говорит: «Я смеюсь, только когда это Херц». Они могут даже записать бой колокола, который вызванивает: «Я смеюсь только, когда это Херц, бом-бом!» Мистер Холдинг сказал мне, что его агентство не представляет интересы Херца. Тогда я дал ему...
   — Вы знаете, как он выглядит? Мистер Холдинг?
   — Ну, конечно. Я дал ему другую идею, насчет «Голубой Монахини», это такое вино, вы знаете, там у них на этикетке такая маленькая голубенькая. Я сказал ему фразу, которую стоит использовать в рекламе: «Привыкните к маленькой Голубой Монахине». Там тоже можно записать звон колокола. Мистер Холдинг сказал мне, что его агентство не представляет интересы «Голубой Монахини». Тогда я дал ему...
   — Вы узнаете мистера Холдинга, если, например, он сейчас пройдет мимо по улице?
   — Ну, конечно. Я дал ему еще одну идею насчет «Крайслер Ле Барон». Видим этого немецкого пилота времен первой мировой войны в белом шарфе, понимаете, и в защитных очках...
   — Вы его видели в новогоднюю ночь?
   — Кого?
   — Мистера Холдинга.
   — В общем-то говоря, да, видел.
   — Когда это было? — Около часу ночи, ну немножко позже, десять, пятнадцать минут второго, что-то так.
   — Где вы его видели?
   — Здесь, конечно. — Ди Стефано был удивлен. — Ведь я был здесь. Помните, я рассказывал вам, что вытянул младшую карту? Вот почему я...
   — Вы видели его здесь, в этом здании, между часом и четвертью второго, правильно?
   — Не только видел, но и разговаривал с ним. И тут, понимаете, какая-то ирония судьбы. Он пришел взглянуть на ребенка.
   — Он так сказал? Что пришел взглянуть на ребенка?
   — Да. Он был здесь где-то полчаса и сразу после того, как ушел, произошло это ужасное несчастье. Я хочу сказать, насколько он разминулся с убийцей? Десять — пятнадцать минут, что-то вроде этого.
   — Вы видели его, когда он выходил?
   — Да. Он вышел прямо из лифта. Я смотрел телевизор вот в этой комнатушке. — Он показал рукой на дверь. — Отсюда виден весь вестибюль, если оставить дверь открытой.
   — Во сколько это было? Когда он выходил?
   — Я же сказал вам, примерно без четверти два.
   — Он сказал вам что-нибудь?
   — Он сказал — все в порядке. Я заметил ему, что проверить лишний раз никогда не помешает. Он улыбнулся, сказал «ты прав, Эл» и вышел.
   — Он выглядел трезвым?
   — Да, конечно.
   — А сюда он пришел трезвым?
   — Он пришел сюда трезвым и трезвым ушел отсюда.
   — Крови у него на одежде не было?
   — Крови?
   — Или на руках?
   — Крови? — сказал ошарашенный Ди Стефано. — Мистер Холдинг и кровь? Нет, сэр. Никакой крови. Вообще.
   — Вы все еще были здесь, когда он пришел домой вместе с миссис Холдинг?
   — Я был здесь всю ночь, до восьми утра.
   — И во сколько это было? Когда они вернулись?
   — Около половины третьего. Ну, немножко раньше. — О'кей, — сказал Карелла, — большое спасибо.
   — Вы не хотите послушать про «Крайслер Ле Барон»? — спросил Ди Стефано.
  
  
  * * *
  
   Она никак не могла забыть об Эйлин Берк.
   — Моя жена говорит, что я пью слишком много, — рассказывал ей детектив. — Ее отец был пьяница, поэтому она думает, что любой, кто выпьет пару рюмок, — тоже пьяница. Она говорит, будто я косею после пары рюмок. А я не могу слышать этого, так бы и засветил промеж глаз. Это все ее чертово детство, вы не можете вырасти в доме с алкоголиком и не считать после этого, что любой, кто выпьет глоток вишневой наливки, — алкоголик. В последний раз на вечеринке мы были вместе с двумя другими парами. Я отработал дневную смену, мы возились с этим убийством, кто-то отрубил голову женщине и бросил ее в бачок унитаза на автовокзале. С этим я возился накануне весь день. Эта проклятая женская голова, плавающая в унитазном бачке. С половины девятого утра до шести вечера, когда я наконец выбрался с этого чертова участка. Вот я пришел домой — мы живем в Бестауне, получили эту квартиру с садиком рядом с мостом, — налил себе «Девара» в бокал со льдом и содовой, сижу себе, смотрю новости, пью потихоньку и ем арахис, а она приходит и говорит «сделай любезность, не пей сегодня так много вечером». Нужно было тогда на месте врезать ей прямо в нос. Она уже решила, что я пьяница, пью, видите ли, слишком много, «не пей так много сегодня вечером», подразумевая, что я пью слишком много каждый вечер. А я так не делаю.
   Я получил этот долбаный инфаркт в апреле прошлого года, теперь не могу есть то, что мне хочется, и каждое утро бегаю трусцой эти две долбаные мили перед тем, как идти на работу. Я привык выкуривать в день две пачки сигарет, а сейчас мне вообще нельзя курить, и она еще талдычит мне «нет, нет, нет» по поводу пары несчастных рюмок, которые я позволяю себе, когда прихожу домой после этой головы, плавающей в унитазном бачке.
   Две долбаных рюмки! Это все, что я выпил перед тем, как мы вышли из дому! Мы встретились с двумя другими парами в китайском ресторанчике на Поттер, один из этих ребят — помощник районного прокурора, а другой — компьютерный аналитик. А их жены, я не знаю, что они делают. Мы собрались, ну вы знаете, как это бывает, когда решаете отведать китайской кухни, заказали бутылку вина на всех, выпили по рюмке, и вот она пустая. А нас шесть человек, ну вы понимаете. Мы заказываем другую бутылку вина, и на мою долю приходится две рюмки, как и на каждого за столом, включая мою долбаную Хранительницу Вигвама с ее томагавком.
   Так вот, времени — половина одиннадцатого. Мы все вместе выходим из ресторана, она вытаскивает ключи из сумочки и говорит, чтобы все могли ее услышать: «Френк, машину поведу я». А я спрашиваю: «Почему?» И она мне отвечает: «Потому что я не доверяю тебе». Помощник прокурора смеется. Это парень, с которым я работаю. Мы вызываем его всегда, когда заловим кого-нибудь, когда убеждены, что дело стоящее. Понимаете, он смеется над тем, что говорит моя жена. Парень, с которым я работаю. Другой парень, компьютерный аналитик, он тоже начинает смеяться и говорит: «Я надеюсь, что у тебя завтра выходной, Френк». Как будто они договорились с Шерил — так ее зовут, мою жену — изображать Френка большим пьяницей, который не может вести машину и который даже не сумеет провести эту долбаную машину по прямой.
   По дороге домой я говорю ей, что не хочу ссориться, я устал, у меня был длинный тяжелый день, эта проклятая голова в туалетном бачке... А она говорит, что моя работа не труднее, чем у остальных мужчин, которые были за столом. Я говорю: «Что ты имеешь в виду?» Она говорит: «Ты знаешь, что я имею в виду». А я говорю: «Ты хочешь сказать, что я выпил больше, чем Чарли или Фил, ты хочешь сказать, что я пьяница?» А она говорит: «Разве я сказала, что ты пьяница?» И она так это говорит, что я взял бы да и переломал все ее чертовы кости. И наконец я заорал. Хотел избежать стресса, я прав? Ведь это из-за стресса бывает инфаркт? Поэтому я заорал, как долбаная пуэрториканская шлюха.
   И когда мы вернулись домой, я пошел спать в телевизионную комнату, только не мог заснуть, потому как думал, лучше бы мне сходить и бросить мою пушку в реку, потому что если оно будет и дальше так продолжаться, то когда-нибудь я использую ее по назначению. А я не хочу этого делать.
   Детектив Френк Коннел из 47-го участка смотрел на нее через стол. — Я не знаю, что мне делать, — сказал он. — Как будто моя жена стала мне врагом, а не другом. Жена ведь должна быть другом, так? Ведь люди поэтому женятся? Чтобы был кто-то, кому они могут доверять больше, чем любому человеку в мире. Вместо этого она заставляет меня выглядеть долбаным идиотом. Я никогда бы себе не позволил высмеять ее перед людьми, с которыми она работает. Она работает в юридической фирме, она секретарь. Я никогда бы не пошел туда и не стал бы рассказывать — она это, она то, у нее плохо с этим или с тем. Я никогда бы не сделал ей такой подлянки. Она подставила меня, когда сказала, что я пьяница.
   — А вы пьяница? — спросила Карин.
   — Нет. Богом клянусь, нет.
   — Когда вы встаете утром, вам не хочется выпить?
   — Абсолютно нет. Я делаю мои две проклятые мили, ем завтрак и иду на работу.
   — Вы на самом деле выпиваете только две рюмки, когда возвращаетесь вечером домой?
   — Две, клянусь.
   — Больших?
   — Что вы хотите сказать? Обычный коктейль. Немного ликера, немного льда, немного содовой...
   — Сколько ликера?
   — Две-три унции.
   — А точнее?
   — Три.
   — Получается шесть унций.
   — И это немного.
   — Плюс то, что вы выпиваете в...
   — Только когда мы куда-нибудь идем. Когда мы едим дома, я пью за ужином пепси.
   — Вы бы назвали себя пьяницей?
   — Я пью умеренно. У меня есть знакомые, которые могут пить беспрестанно, день и ночь. А я вовсе не...
   — Вы их считаете пьяницами?
   — Я считаю их алкоголиками. Я редко вижу их пьяными, но отлично знаю, что у них серьезные проблемы с алкоголем, я знаю, что у них нет чувства меры.
   — Но у вас оно есть.
   — Не думаю, что эти проклятые две рюмки в день — пьянство! — Теперь вы злитесь на меня, а?
   — Не люблю, когда меня называют долбаным пьяницей! Я прихожу от этого в ярость! Я здесь не потому, что у меня проблемы с выпивкой, а потому что у меня проблема с женой. Я очень люблю ее, но...
   — Но вы говорили о том, что вам иногда хочется причинить ей вред, — сказала Карин.
   — Да.
   — Причинить ей физический вред.
   — Да.
   — Дать ей как следует. Сломать нос...
   Коннел согласно кивнул.
   — Переломать ей все кости.
   Он снова кивнул.
   — Даже использовать служебное оружие.
   — Это меня особенно беспокоит. Конечно, Шерил — моя жена, но когда она начинает свои штучки, мне хочется убить ее.
   — Вы сказали, что очень любите свою жену, так?
   Коннел на мгновение задумался.
   — Я думаю, да, — сказал он и умолк.
   Она вспомнила про Эйлин Берк.
   «Любишь ли ты его?» — спросила она про Берта Клинга.
   Эйлин подумала.
   И сказала: «Я думаю, да».
   В таком случае, почему она прекратила встречаться с ним?
   Офис рекламного агентства Дейвида Пирса находился на Джефферсон-авеню, где, словно россыпь ядовитых поганок, сгрудились все городские рекламные агентства. Карелла и Мейер приехали туда вместе в пятницу в семь минут четвертого. Питер Холдинг все еще был на обеде. Шел двадцатый день января. Завтра четвертая неделя со дня смерти его дочери. Теперь они думали, не он ли убил ее.
   Детективы сидели на софе из хрома и кожи в приемной, когда он вошел. Мистер Холдинг был в енотовой шубе. Щеки цвели — он явился прямо с улицы, прямые каштановые волосы взъерошены, он выглядел таким, каким описала его Частити Керр. Казалось, он рад их видеть. Спросил, нет ли новостей. Провел закоулками в свой личный офис.
   Две стены были желтыми, третья бледно-лиловой, а последняя представляла собой одно большое окно с видом на город, засыпанный снегом. На стенах прикрепленные кнопками копии рекламных объявлений. Целое хранилище телевизионной рекламы. На столе старомодная пишущая машинка. Стопка бумаги. Холдинг сел за стол. Он предложил детективам присесть.
   — Мистер Холдинг, — начал Карелла, — уходили ли вы из квартиры мистера и миссис Джереми Керр во время новогодней вечеринки?
   Холдинг моргнул.
   Они поняли, что зацепили его.
   — Да, — сказал он.
   — Во сколько? — спросил Мейер.
   Он еще раз моргнул.
   — Мы ушли чуть позже двух.
   — И пошли домой. Вы и ваша жена.
   — Да.
   — А перед этим?
   Он снова моргнул.
   — Ну, да, — сказал он.
   — Перед этим вы выходили из квартиры Керр?
   — Да.
   — Во сколько?
   — Около часу.
   — Один?
   — Да.
   — Куда вы ходили? — спросил Карелла.
   — Проветриться, я был пьян. Мне нужен был свежий воздух.
   — Где вы гуляли?
   — В парке.
   — В каком направлении?
   — Я не понимаю, что вы хотите узнать? И вообще, в чем...
   — В центр, на окраину, просто по городу — куда вы ходили гулять?
   — В центр. Извините, но в чем?..
   — Как далеко в центр вы углублялись?
   — До статуи и обратно.
   — До какой статуи?
   — До этой, Аллана Клива.
   — На площади?
   — Да. А в чем дело? — Вы уверены, что вы ходили гулять именно в центр? — спросил Карелла.
   Холдинг снова заморгал.
   — Вы уверены, что не ходили гулять по Гровер-авеню? — спросил Мейер.
   — В четырех кварталах? — спросил Карелла.
   — К себе домой?
   — Придя туда в десять — пятнадцать минут второго?
   — И остались там на полчаса?
   Долгое и мучительное молчание.
   — О'кей, — сказал Холдинг.
   — Мистер Холдинг, вы совершили эти убийства? — спросил Карелла.
   — Нет, сэр, не я, — ответил Холдинг.
   Интрижка с Энни Флинн...
   Он не мог назвать это интрижкой, потому что их любовь не была такой, как описывают ее большинство романистов, она больше похожа...
   Он не знал, как назвать это.
   — А, насчет растления малолетних? — предложил Карелла.
   — Или насчет совращения девушки вдвое моложе вас, — выдвинул другую идею Мейер.
   Им не очень нравился этот человек. Для них он был похож на Толстяка Доннера, который обожал туфельки и белые трусики Мэри Джейн.
   Он хотел, чтобы они знали — никогда в жизни он не совершал ничего подобного. Он был женат на Гейл пять лет, и за это время он ни разу даже не посмотрел на другую женщину. До того, как у них работать начала Энни. Энни была единственной женщиной, которую он когда-либо...
   — Девушкой, — напомнил ему Карелла.
   — Шестнадцатилетней девушкой, — добавил Мейер.
   Ну, сейчас много девушек, которые становятся женщинами в очень раннем возрасте, послушайте, она же не была девственницей, это нельзя было назвать лишением невинности или чем-то еще в этом роде, это было...
   — Да, что это было? — спросил Карелла.
   — Как бы вы точно это назвали? — спросил Мейер.
   — Я любил ее, — сказал Холдинг.
   Любовь. Одна из двух причин для убийства. Единственно существующих.
   Другая — деньги.
   Это началось как-то вечером в начале октября. Она пришла работать к ним в сентябре, вскоре после того, как они взяли ребенка. Он помнил, как был удивлен зрелостью ее натуры, личности. Вы думаете, шестнадцатилетняя девушка — это нечто брызжущее задором юности? Но Энни...
   Эти задумчивые зеленые глаза.
   Чистота ее взглядов.
   Вся как невысказанная тайна.
   Ярко-рыжие волосы.
   Ему было любопытно, рыжая ли она внизу.
   — Послушайте, — сказал Мейер, — что вы, черт побери, себе позволяете...
   Мейер вообще-то редко сквернословил.
   — Я не убивал ее, — сказал Холдинг. — Я хочу объяснить...
   — Просто расскажите.
   — Дай ему высказаться, — мягко остановил Мейера Карелла.
   — Этот сукин сын трахал шестнадцатилетнюю девчонку...
   — Подожди, — сказал Карелла и положил руку на кисть Мейера, — потерпи, ладно?
   — Я любил ее, — снова сказал Холдинг.
   Она пришла к ним первый раз в октябре, точнее в начале октября. Они с женой уходили на банкет в ресторан «Шерман». Холдинг припомнил, что была необычно мягкая для октября погода, больше похожая на весеннюю. Энни нарядилась в цвета осени. В ярко-желтой юбке, бледно-оранжевой хлопковой рубашке, с желтой заколкой в волосах, она вся была как песня. Пройдя от своего дома семь кварталов, девушка разрумянилась. Она прижимала учебники к своей объемистой груди, улыбаясь, излучая энергию, юность и... сексуальность.
   — Да, именно.
   — Прошу прощения, детектив Мейер, но вы должны понять...
   — Пошел к дьяволу, — произнес Мейер.
   В ней был избыток сексуальности. Чувственности. Зеленые с поволокой глаза, полные, похожие на лепестки губы, рыжие волосы, как извергающаяся лава, горячая, бурлящая. Короткая юбка открывала стройные ножки и округлые колени. Французские туфельки на небольших каблучках подчеркивали изгибы ее ног и выпирающие наружу бедра и груди. Сквозь тонкую хлопковую ткань блузки заметны были соски, такие выпуклые.
   Холдинг и его жена вернулись домой лишь в три часа.
   Поздно ночью.
   Банкет затянулся, они с друзьями пили за все призы, которые завоевали, — один получил Холдинг за создание рекламного сценария для фирмы, выпускающей продукты. Он показал Энни диплом. Она охала и ахала от девичьего восторга. Три часа ночи.
   Тот, кто в такое время отпускает молодую девушку на улицу одну, ищет неприятностей. В этом городе точно, а может быть, и в любом. Гейл предложила, чтоб он позвонил и попросил Эла Привратника поймать для Энни такси. Холдинг сказал, что не стоит, он проводит ее до дома и заодно подышит свежим воздухом.
   Такая прекрасная ночь.
   Со стороны Гровер-парка тянул слабый ветерок. И он предложил ей пойти домой через парк.
   Она сказала: «Ой, мистер Холдинг, как вы думаете, это не опасно?»
   Он ее понял правильно.
   Она знала, что это небезопасно.
   Она знала, что он с ней сделает в этом парке.
   После она сказала ему, что хотела этого с той самой минуты, когда впервые увидела его.
   Но тогда он ничего этого не знал.
   Не знал, что она хочет его так же сильно, как и он ее.
   До того дома, где она жила вместе с родителями, было, если быть точным, семь с половиной кварталов. Для того чтобы сделать то, что он хотел, времени было столько, сколько нужно, чтобы пройти это расстояние...
   У него не было никакого плана.
   Плевать...
   ...сколько бы это ни заняло.
   Он хотел ее каждой клеточкой своего тела.
   Она начала рассказывать о своем приятеле. Парне по имени Скотт Хэндлер. Он уехал в школу, куда-то в Мэн.
   «Идиотское создание», — произнесла она и посмотрела на Питера. Улыбаясь. Зеленые глаза мерцали. Как понять это детское ругательство? Что она хотела сказать? Я — уже большая девочка? Она сообщила, что дружит с Хэндлером уже год...
   Глядя на него снизу вверх.
   Он подумал, что в ее возрасте встречаться с кем-то год или больше — целая вечность.
   Но она уже начала от этого уставать, вы понимаете? Скотт все время там, а она здесь, понимаете? Они хотели продолжать отношения, но что это значит? Как можно продолжать отношения с кем-то, кто теперь все время живет у канадской границы? Как, например, можно гулять с ним?
   Они вошли в парк.
   Листва под ногами.
   Ее шуршание.
   Туфли шелестели в листве. Он умирал от желания погладить ее ноги, под этой юбкой цвета ржавчины. Расстегнуть эту блузку, найти ее груди с отвердевшими девичьими сосками. «Вы знаете, — сказала она, — девушке не хватает еще кое-чего».
   Его сердце замерло.
   Он не осмелился спросить, что именно.
   Поцелуев, сказала она, шурша листьями.
   Ласк, сказала она.
   Он взял ее за грудь.
   Любви, прошептала она.
   И остановилась на тропинке.
   И повернулась к нему.
   И подняла к нему свое лицо.
   Так было в первый раз.
   С той октябрьской ночи он был с ней всего четырнадцать раз, с той ночи на пятнадцатое октября. С той ночи, когда Холдинг получил приз за рекламную деятельность в промышленности, с той ночи, когда он получил еще один приз — эту девушку, эту женщину, это невероятно страстное создание, которое он так хотел. Четырнадцать раз. Включая краткое свидание в новогоднюю ночь.
   Его глаза наполнились слезами.
   На Рождество он подарил ей маленький кулон с украшением из ляпис-лазури на золотой...
   — Вы видели его, — сказал он. — На полу. Рядом с ней. Наверно, цепочка оборвалась, когда... когда... вы его помните? Маленький кусочек лазури в форме слезинки, подвешенной к золотой цепочке. Я купил его у Ламонта. Ей нравился кулон. Она не снимала его. Мой первый подарок на наше первое Рождество. Я так ее любил.
   Примерно в то время она порвала с Хэндлером.
   Сказала ему, что больше не хочет его сидеть. Это произошло, когда он приехал домой на День благодарения. Сказала, что между ними все кончено. Сказала, что не хочет с ним больше ничего иметь. Он обвинил ее в том, что она завела себе нового приятеля. Обещал убить обоих.
   Когда она рассказывала об этом Холдингу, они были в постели.
   В номере, который он снял в одном отеле недалеко от Стема.
   Внизу по вестибюлю ходили шлюхи.
   Они оба смеялись над мальчишеской угрозой Хэндлера.
   На Новый год...
   Он закрыл лицо ладонями.
   И заплакал.
   Мейер не чувствовал жалости к нему.
   Как и Карелла.
   На Новый год...
  
  
  
  
   Глава 14
  
  
   Помощником районного прокурора была женщина по имени Нелли Бранд, тридцати двух лет от роду и умная как дьявол. Ее волосы песочного цвета были подстрижены в стиле «летящее крыло», голубые глаза излучали настороженное внимание. Она была в коричневом твидовом костюме, бежевой водолазке и коричневых туфлях на очень высоких каблуках. Она удобно устроилась на краю длинного стола в комнате для допросов, скрестив ноги и держа в правой руке сандвич с колбасой. Рядом на столе стояла маленькая картонная коробка с картошкой по-французски и картонный стакан с кока-колой.
   — Хотите побыстрее закрыть дело? — сказала она и впилась в сандвич.
   Карелла обратил внимание — на ее левой руке обручальное кольцо. Он пил кофе и ел бутерброд с тунцом и томатным соусом.
   — Если верить его словам, — хмыкнул Мейер, — он просто приходил повидаться с ней.
   Мейер все еще был зол. Клокотал гневом. В голосе сквозил сарказм. Карелла никогда его таким не видел. И к тому же он ничего не ел, пытался сбросить четыре килограмма. Наверное, от этого злился еще больше.
   — Ах, l'amour, — сказала Нелли и закатила голубые глаза.
   Карелла где-то вычитал, что в некоторых странах женщины носят обручальные кольца на правой руке. В Австралии, что ли? А может быть, в Германии. А может быть, и там, и там. Нелли Бранд была замужней женщиной и, как предположил Карелла, ей не очень понравится женатый мужчина ее возраста, который заигрывает с шестнадцатилетней девочкой. Он также предположил, что она скорее всего предпочтет ужинать с мужем, а не перекусывать с двумя детективами, которые потратили большую часть дня и вечера на человека, который — вполне возможно — убил дочь и 16-летнюю няню, сидевшую с ней. Но она здесь, с восьми часов вечера в эту холодную зимнюю пятницу, и пытается вычислить, есть ли у них что-то, позволяющее арестовать Холдинга. Время поджимало, они должны были или предъявить ему обвинение, или отпустить. Таковы правила, Гарольд. Или ты играешь по правилам, или ты вообще не играешь.
   — Во сколько он пришел домой? — спросила Нелли.
   — В четверть второго, — сказал Карелла.
   — Это привратник вам сказал?
   — Да.
   — А ему можно верить?
   — Вроде бы да.
   — И во сколько ушел?
   — Без четверти два.
   — Всего полчаса, — сказала Нелли.
   — Повидался, — сказал Мейер. Он кипел так, что вот-вот мог взорваться. «Подумал о собственной дочери», — решил Карелла.
   — Сколько, он говорит, у них это продолжалось?
   — С октября месяца.
   — С какого числа?
   — С пятнадцатого, — сказал Карелла.
   — День рождения великих людей, — сказала Нелли, но не объяснила, каких. — Он вам все это рассказал сам?
   — Да. Это нас и беспокоит. Тот факт, что он... — Ну да, почему он это сделал?
   — Конечно, если он не решил...
   — Вот именно.
   — Ну да, пригрози им смертью, и они согласятся на простуду, — сказала Нелли.
   — Точно. Если дело будет пахнуть убийством, то он предпочтет пройти по супружеской неверности.
   — Этакий еще один Старичок-встречает-девочку...
   — Новый Джимми Свагарт...
   — Просит прощения со слезами на глазах...
   — И уходит в закат.
   Нелли запила жареный картофель кокой.
   — А он знаком с заключением о вскрытии?
   — О сперме в...?
   — Да.
   — Ему сообщили об этом.
   — Следовательно, он должен знать, что одна из версий — изнасилование с последующим убийством".
   — Да.
   — И вот вы взяли его и задаете вопросы о новогодней ночи...
   — Конечно же, он не заблуждается. Он должен вычислить, в чем мы можем подозревать его.
   — Именно поэтому он все еще думает, — сказала Нелли.
   — В другом случае мы бы тебя не пригласили сюда на ужин, — сказал, улыбнувшись, Карелла.
   — И вправду, спасибо, все было чудесно, — ответила Нелли и доела сандвич. — Давайте приступим к вашему делу, — сказала она. — Можете опустить детали. Начнем с мотивов.
   — У нас от них уже зубная боль, — сказал Карелла.
   — И я ломала голову всю ночь, — призналась Нелли.
   Карелла повторил основное из того, о чем только что в этой самой комнате рассказывал Холдинг час назад.
   Если бы на Новый год не было так холодно, он бы отправился с Энни в парк, как тогда в октябре, а затем еще несколько раз. Они занимались любовью в парке. Энни становилась под деревом, поднимала юбку и спускала трусики до колен, Холдинг припечатывал ее к дереву. Так он рассказывал. Но новогодней ночью было чертовски холодно. О том, чтобы заниматься любовью в парке, не могло быть и речи, хотя Холдинг и сгорал от желания. У него засела в голове мысль, что он и Энни должны вступить в Новый год в любовных объятиях. Своего рода подтверждение...
   — Превратился в совершеннейшего подростка, а? — спросила Нелли.
   — Полностью, — согласился Мейер.
   — Подтверждение их любви. Закрепление отношений. Трахать ее до бесчувствия на пороге Нового года. И чем больше он пил...
   — Он действительно был пьян? Или это инсценировка? Чтобы поскорее убраться из гостей.
   — Я думаю, он был пьян на самом деле, — сказал Карелла.
   — Может быть, по дороге к дому протрезвел, — предположил Мейер.
   — Привратник сказал, что он был трезв.
   — Значит, на месте преступления он был трезв.
   — Да.
   — О'кей, продолжайте.
   Чем больше он пил, тем больше эта мысль овладевала им. Он должен вернуться домой, трахнуть Энни. Когда он разговаривал с ней по телефону в 12.30, он прошептал ей, что хочет...
   — Он вам это говорил?
   — Да.
   — Говорил, что прошептал ей это?
   — Да.
   — А что именно?
   — Сказал: «Я хочу тебя трахнуть»
   — Сукин сын, — пробормотал Мейер.
   — У-гу, — сказала Нелли. — А что она ответила?
   — Она сказала: «Хорошо. Приходи».
   — Ну и акселератка!
   — Точно.
   — Он вам все это рассказал?
   — Записано на кассету.
   — А что он ответил?
   — Он сказал: «Немного попозже».
   — Все это на кассете?
   — Все. Кроме того, хозяйка вечеринки подслушала его разговор. Есть заявление и от нее.
   — Как он буквально выразился?
   Он сказал Энни: «Немного попозже».
   — О'кей. Продолжайте.
   В час ночи он удрал с вечеринки у Керр, как бы желая проветриться.
   Ко времени, когда Холдинг добрался до своего дома, он протрезвел. Поднялся по лестнице, и его встретила Энни, у которой под юбкой ничего не было. Они провели бурные минуты на диване в гостиной, он поцеловал дочь в розовую щечку и ушел. Привратник запомнил, что Холдинг выходил из лифта без четверти два.
   — Трах-бах, мерси, мадам, — сказала Нелли.
   — Так, по его словам, развивались события, — сказал Мейер.
   — А ваша версия?
   — Я думаю, что напряженность отношений начала давить на него, — сказал Мейер. — Сам факт, что в новогоднюю ночь он рискнул вернуться в квартиру с намерением быстро...
   — Послушайте, вы только что сказали, будто он был влюблен в нее по уши!
   — Совершенно верно. И погружался все глубже и глубже. Например, на Рождество он...
   — Только, пожалуйста, без каламбуров, — попросила Нелли и улыбнулась.
   Карелла улыбнулся ей в ответ. Мейер хранил серьезное выражение лица.
   — На Рождество он преподнес ей подарок. "Наше первое Рождество". — Мейер с горечью повторил слова Холдинга. — И заставил ее порвать со старым...
   — Что за подарок? — спросила Нелли.
   — Лазурь на золотой цепочке.
   — Сувенир дорогой?
   — Я полагаю, умеренно дорогой.
   — Дешевая лазурь тоже бывает, — сказала Нелли.
   — Он купил этот подарок у Ламонта.
   — О'кей, значит, дорогой, — согласилась Нелли.
   — Что я хочу сказать — парень потерял контроль...
   — У-гу.
   — Для начала влюбляется в подростка...
   — У-гу.
   — Вбивает себе в голову эту ерунду, покупает дорогие подарки, трахается с ней в парке, Господи Боже мой, встречается с ней в дешевом отеле на Стеме, где по вестибюлю бродят шлюхи, в общем, делает то, что мужчине при его положении в обществе...
   — Детектив Мейер, простите, пожалуйста, — сказала Нелли, — но все же почему он ее убил?
   — Потому что не видел другого выхода.
   — А с чего вы это взяли?
   — Но он же сам все это сказал.
   — Он сказал, что хотел убить?
   — Нет, но...
   — Сказал вам, что не мог этого больше выносить?
   — Ну.
   — Не видя никакого другого выхода?
   — Это не совсем его точные слова...
   — А что тогда?
   — Миссис Бранд, извините теперь меня, — сказал Мейер. — Он в этой квартире трахается с этой девчонкой с часу пятнадцати до без пятнадцати два. Когда через сорок пять минут он возвращается домой вместе с женой, девушка уже мертва. Зарезана. И мы должны предположить, что кто-то еще залез в квартиру за эти сорок пять минут? Не будет ли более обоснованным вывод, что Холдингу подвернулся случай покончить с его чертовыми проблемами, связанными с девушкой, или он...
   — С какими проблемами? Разве он сказал вам, что связь между ним и этой девушкой хоть с какой-то стороны была для него проблемой?
   — Он сказал, что должен был повидаться с ней. Должен...
   — А я не вижу тут никакой проблемы. Он регулярно встречался с ней. И встречи с ней не были для него проблемой, детектив Мейер.
   — О'кей, тогда давайте предположим, что они из-за чего-то потом поссорились, и она сказала, что не хочет его больше видеть. В ноябре она так поступила со своим приятелем, так почему сейчас она не могла сделать то же самое с Холдингом? Между нами все кончено, привет. Только ему этого не хотелось, особенно после кайфа, который он словил за последние пару месяцев. И вот Холдинг слетает с резьбы, отправляется на кухню — он знает, где лежат ножи, он живет в этой...
   — Я рада, что вы это упомянули, — сказала Нелли.
   — Возвращается и всаживает в нее нож, — сказал Мейер.
   — Ну-ну, — недоверчиво хмыкнула Нелли. — Он был в квартире полчаса, — добавил Мейер.
   — Хорошо, давайте допустим, что так все и было, — улыбнулась Нелли. — Они хорошенько отдохнули, а потом она сказала ему, спасибо, все было очень здорово, но это наш последний танец, прощай и желаю счастья в личной жизни. Он рванул на кухню, схватил нож и пришил ее. О'кей? Это похоже на ваш сценарий?
   — Да, — сказал Мейер.
   — Давайте допустим, что все это — что, кстати, вы не можете доказать, — чистая правда. Тогда ответьте мне еще на один вопрос.
   — Запросто.
   — Зачем ему тогда надо было убивать дочь?
   Но на это ответа не было ни у кого.
  
  
  * * *
  
   Генри Цу совсем не улыбалось прослыть сплетником. Сам себя он считал достойным доверия бизнесменом, ему не нравились люди, распространяющие о нем сплетни. Так уж случилось, что его бизнес вступал в прямое противоречие с законом, но это ничего не значило. Он вел свои дела как настоящий джентльмен. Конечно, за свою жизнь Генри был вынужден несколько раз пробить чей-то череп или сломать шею тому, кто этого заслуживал. Но все его коллеги сходились на том, что так Генри поступал только в случае крайней необходимости. А поскольку у него была хорошая репутация, ему не хотелось видеть, как из-за маленького грязного пуэрториканца ее втаптывают в дерьмо.
   Хосе Доминго Геррера. Несколько лет назад он делал кое-какую работу для людей Чанга, которых в те времена в Чайнатауне называли бандой Желтого Листа. Генри слышал, что пуэрториканец очень хорошо выполнял свои обязанности. Что он делал, знали только сам Геррера и Чанг Тай Фей, известный в городе еще под именем Уолтера Чанга. Вообще говоря, и самого Генри на языке предков звали несколько иначе — Цу Хонг Чин. В молодости он был вылитый Генри Фонда, только с узкими и раскосыми глазами. Возможно, в этом и заключалась причина его нового воплощения.
   Сложив вместе кусочки головоломки, которыми располагал, Генри вычислил, что Геррера был «офицером связи» между группировкой Чанга и колумбийскими группами, сгоравшим иот желания застолбить теплое местечко в городе. Колумбийцам до смерти хотелось провернуть сделку с итальяшками из Майами, которые, похоже, воображали, что владеют всем этим долбаным миром. Колумбийцы не хотели больше связываться с макаронниками, и поэтому они обратились к китайцам. Китайцам был нужен кто-то, кто мог общаться с людьми, выглядевшими и болтавшими точь-в-точь, как голозадые bandidos в сомбреро из мексиканских фильмов, и одновременно сильно смахивавшими на громил в пиджаках с ватными плечами времен «сухого закона». Поэтому они и выбрали в качестве посредника пуэрториканца Герреру.
   Вот что вычислил Генри.
   Маленький Хосе Доминго Геррера сделался представителем как у китайцев, так и у колумбийцев.
   Но как Геррера связался с ямайкским поссом — совсем другой сюжет.
   Вот почему в это тусклое субботнее утро 21 января Генри беседовал с человеком по имени Юан Кай Шао, мать которого была испанкой — настоящей испанкой из Испании, — а отец родился на Тайване. Разговор шел на английском, потому что Генри вообще не знал ни слова по-испански, а китайский Юана не мог понять даже китаец, ибо отец его приехал в эту страну двухлетним мальчиком.
   — Позволь мне высказать свои предположения, — сказал Генри.
   — Да, — кивнул Юан, — пожалуйста.
   Он был очень деликатным человеком. Генри решил, что это влияние китайской крови.
   — Я считаю, что слух пустил Геррера в своих целях, какими бы они ни были.
   — Это по поводу того, что случилось на Рождество...
   — Да, двадцать седьмого.
   — Будто двадцать седьмого твои люди перехватили груз Гамильтона.
   — Не груз. Деньги, которые нужно было заплатить за этот груз.
   — Откуда шел товар?
   — А я почем знаю?
   — Ты же говорил...
   — Я говорил, есть слух, что я знал об этом грузе. Знал, куда его должны доставить, и перехватил деньги. — Украл.
   — Да, конечно, украл.
   — У парней Гамильтона.
   — Да.
   — А большой груз ожидался? По слухам.
   — По слухам ожидалось, что он будет весить три кило.
   — Кокаина.
   — Да, кокаина.
   — Но ты не знаешь, откуда?
   — Нет. Да это и не важно, откуда. Из Майми или из Канады, может, с Запада — через Мехико. Даже из Европы — через аэропорт в чемоданчике. Три кило — небольшой объем. И зачем я вообще должен беспокоиться о такой мелочевке? Три кило — это даже меньше, чем семь фунтов. Индейка на День благодарения весит больше!
   — Но не стоит так дорого! — возразил Юан, и оба рассмеялись.
   — Пятьдесят тысяч, — сказал Генри. — По слухам.
   — Предполагается, что ты столько украл.
   — Кокаина?
   — Нет, денег.
   — Да.
   — У Герреры.
   — Да, этого маленького...
   Генри чуть не сказал «испашки», но вовремя вспомнил, что его гость — наполовину испанец.
   — Этот маленький, человечек, Геррера, кстати сказать, давно работает на людей Чанга. С тех времен, когда они назывались бандой Желтого Листа. Это было еще до тебя.
   — Я много читал об Уолтере Чанге, — сказал Юан.
   Ему было только 24 года, и он еще только «рос». Сейчас китаец решил — будет невредно сказать, что он много читал о бандитах, известных в этом городе. Тогда каждый поймет, что он своим умом дошел до истины — учиться всегда полезно. На самом деле Юан узнал про банду Желтого Листа только потому, что его отец был связан с некоторыми ее членами. Отец был ростом 191 сантиметр и весил больше 100 килограммов, что для китайца многовато. Шутили, будто среди его предков кто-то был евнухом. И отец Юана находил это смешным. У него была репутация дамского угодника. — Как я понимаю, — сказал Юан, желая поставить все точки над "i" до того, как он уберется отсюда, — вы хотели бы знать, что действительно произошло в ночь на двадцать седьмое декабря, и почему Геррера говорит, что мы обули его.
   — Украли полсотни.
   — Да. На улице треплются, что Геррера должен был доставить эти вшивые три килограмма...
   — Куда? Ты знаешь, куда?
   — Да. В Риверхед. А куда там — не важно. Геррера говорит, что он приезжал с полсотней штук Гамильтона, чтобы купить и доставить. А когда входил в здание, на него наехали два китайца. Потом он...
   — Это были твои люди? По слухам.
   — Да, — сказал Генри. — Я недоговорил, что он потом опознал их — все это по слухам, которые распространяют по городу, — как моих ребят.
   — Но все это — вранье, да?
   — Точно.
   — И ты считаешь, что слух идет от самого Герреры?
   — А от кого еще?
   — А если от кого еще, то ты хотел бы знать, кто он?
   — Да. И почему. Должен быть повод.
   — Я это выясню, — обещал Юан, но не был уверен, что сможет выполнить обещание.
   И все это было настолько по-китайски, что хотелось их всех послать к черту.
  
  
  * * *
  
   Гамильтон придумал, как решить свою маленькую проблему через человека, которому оказал маленькую услугу в Майами три года назад. Услуга заключалась в том, что он пришил двоюродного брата этого человека. Его должник был кубинцем, давно и плотно занимавшимся наркотиками. Если ты убиваешь по просьбе приятеля его двоюродного брата, не прося ничего взамен, то этот приятель должен будет потом доказать свою признательность, если у него появится такая возможность. Так думал Гамильтон. Вначале.
   По поступившей информации, группировка Цу вот-вот должна была заключить контракт на закупку партии кокаина стоимостью один миллион долларов.
   Сто килограммов.
   Двадцать третьего января.
   Причина, по которой позвонил Ортега — это было за две недели до Рождества, — заключалась в том, что он нашел-таки в Майами этих людей, торгующих по очень низким ценам. Они должны были привезти Цу пять килограммов товара, для проверки качества, а сделка по оставшейся части должна была состояться где-то в другом месте. Этим людям была на фиг не нужна большая китайско-колумбийская тусовка в городе, и поначалу они настаивали на том, чтобы встретились вообще двое — по одному человеку с каждой стороны. Китаец с пятьюдесятью тысячами и колумбиец с пятью килограммами. Ты пробуешь, платишь, забираешь товар и едешь налево, а я — направо. Или, если хочешь, наоборот. Было очень приятно повстречаться. Если качество товара тебя удовлетворяет, посылаешь двух парней оплатить и получить остаток всего дерьма. Не больше двух парней. Не надо устраивать парада в честь Дня независимости. Два парня придут и уйдут, растворившись в ночи, большое вам спасибо, благодарим за покупку, до свиданья, всего хорошего. Цу принял условия. Это означало, по словам Ортеги, что вместо тысячи парней с автоматическими винтовками, выстроившихся цепью со зверским оскалом на лицах, будет встреча один на один при первом рандеву и всего по два человека с каждой стороны для оплаты основной части сделки.
   — Мне кажется все это очень подозрительным, — сказал Ортега.
   — Да, очень, — согласился с ним Гамильтон.
   — Конечно, может быть, в вашем городе нет ворья... Тогда это совсем другое дело...
   Оба мужчины усмехнулись.
   — Тебе не хотелось бы узнать, Льюис, где все это произойдет? — спросил Ортега.
   — Это может быть довольно интересно.
   — Только, пожалуйста, без неприятностей для ребят из Майами, — попросил Ортега. — Я там живу.
   — Понятно.
   — Если б ты решил проблему только с китайцами, было бы лучше всего.
   — Да, я понимаю.
   — Ну, и конечно, если немножко перепадет на мою долю...
   Голос Ортеги дрогнул.
   — Как ты считаешь, сколько должно перепасть на твою долю, Карлос? — спросил Гамильтон, думая про себя: "Ты — паршивый ублюдок, я для тебя человека убил. Просто в подарок, мать твою так!"
   — Я думаю, процентов десять, — сказал Ортега. — За адрес, где произойдет обмен основной части.
   — Договорились, — улыбнулся Гамильтон.
   — Десять килограммов, правильно?
   — Нет, Карлос, это больше, чем десять процентов.
   — Как больше? Десять процентов от ста килограммов — это десять килограммов.
   — Ты сказал, что пять килограммов будут где-то в другом месте.
   — Да, но моя цена — десять килограммов, Льюис.
   — Ладно.
   — Мы договорились?
   — Я же сказал, ладно.
   — Ты продаешь.
   — Нет, это ты покупаешь.
   — Конечно, — согласился Ортега.
   — Адрес, — сказал Гамильтон.
   Ортега продиктовал адрес.
   Это было в декабре.
   За две недели до Рождества. Десятого числа, а может, одиннадцатого, примерно так.
   Ортега сказал ему, что груз должен прибыть во Флориду 21-го января, а во Флориде как минимум восемь миллионов каналов, по которым снуют частные лодки. Очень многие из этих лодок — типа «Сигарета» — скоростные, с мощными моторами, вроде «Эскалибура», или «Донзи», или «Уелкрафт-Скараба», которые легко обгонят почти любое судно береговой охраны. Сгонять к судну, лежащему в дрейфе за пределами трехмильной прибрежной зоны территориальных вод, и тут же обратно к собственному маленькому причалу у собственного маленького домика. Делать это при ярком солнечном свете гораздо безопаснее, чем ночью, когда береговая охрана отлавливает придурков. А днем ты просто курортник, вышедший на лодке в море позагорать. Вполне возможно, что на мили и мили от тебя нет больше никого. Спокойно подходишь к судну, становишься в его тень и не торопясь загружаешь себе на борт хоть семь тонн кокаина. Никто тебя не увидит, а потому и слова не скажет. Береговая охрана? Дятел ты, парень. Чтобы остановить поток наркотиков, идущий морем во Флориду, потребуется как минимум десять тысяч эсминцев ВМС США, да и то может не хватить.
   На север груз будет доставлен автомобилем.
   Едешь себе по федеральной автомагистрали с наркотиком в багажнике. Установленную скорость не превышаешь. На переднем сиденье рядом с тобой телка. Обычная семейная пара в отпуске. Оба — белые, настоящие WASP — американцы англосаксонского происхождения протестантского вероисповедания. Не черные, не испанцы. Ничего такого, что могло бы заставить блюстителей порядка хоть на миллиметр подозрительно приподнять бровь. Потом встречаешься с этими людьми в заранее обусловленном месте, обычно квартире, снятой на год для этих самых целей, платишь им денежки и уходишь с товаром. Вот из-за такой крупной партии товара и нанял Гамильтон Герреру.
   Чего Геррера, конечно, не знал.
   Хотя, оглядываясь назад, вполне можно предположить, что знал.
   — Я все еще не понимаю, почему ты доверил этому долбаному латиносу пятьдесят долларов, — сказал Исаак.
   Язык, которым пользовались гангстеры, был почерпнут из художественной литературы.
   Забавно, как иногда жизнь имитирует искусство.
   Наверняка ни один из бандитов в жизни не прочел и книжки, и уж наверняка они даже не слышали о книге Ричарда Кондона «Честь семьи Прицци». Если бы не фильм по ней. Картина им понравилась. В ней киллеры были представлены в комичном свете. А настоящие гангстеры введены в выдуманный Кондоном мир, где они вместо тысяч говорили — единицы. Когда речь шла о деньгах. Если мошенники Кондона хотели сказать пять тысяч долларов, они говорили пять долларов. Это было очень смешно. Еще жаргон преступников обогатился такими выражениями, как «никелевый» пакет героина вместо «пятидолларового». Тогда героин был в моде, уступив потом первенство кокаину, а далее — крэку, производному от кокаина. Пятидолларовый флакон стал никелевым. Пять тысяч долларов — именно такую сумму Льюис Рэндольф Гамильтон доверил Хосе Доминго Геррере 27-го декабря прошлого года. — Почему? — спросил Исаак.
   Он знал, что навлекает на себя тем самым неприятности.
   Сегодня утром Гамильтон был зол.
   Зол оттого, что Геррера удрал с его пятьюдесятью долларами. Зол оттого, что Эндрю Филдс, которого снова послали разобраться с испашкой, не смог его найти. Зол оттого, что он сам, Льюис Рэндольф Гамильтон, не справился с этим блондинистым легавым. Зол оттого, что легавый хорошо рассмотрел его. Зол оттого, что эти неприятности все вместе были похожи на клизму с кипятком, которую засунули ему в задницу. А уж Исаак должен бы знать, что не стоит лезть к нему с вопросами о Геррере в такой момент. Но дело в том, что Исаак тоже был зол — десять дней назад Гамильтон присвоил себе обеих немецких шлюх.
   Он и Гамильтон во многом были похожи на семейную пару. Каждый из них знал, на какую кнопку нажать, чтобы получить от партнера ту или иную реакцию. Каждый из них знал, какими словами можно больнее всего ранить другого. Но в отличие от большинства супружеских пар они сражались нечестно. Брак обречен, если один из партнеров — или оба — не соблюдает правил игры. А Гамильтон за всю свою жизнь ни разу не играл по правилам. Впрочем, как и Исаак. И уж тем более они не собирались начинать это делать сейчас. Но данное обстоятельство не угрожало их отношениям. В действительности они даже уважали сие качество друг в друге. Ведь оба они были убийцами. Убийцы не играют честно.
   — Не нашей крови выбрал ты человека, — сказал Исаак с наигранным возмущением, качая головой.
   — В тебе тоже испанская кровь, — сказал Гамильтон.
   — Из Вест-Индии, но не испанская.
   — Испанской шлюхи, — сказал Гамильтон.
   — Может, китайской, — парировал Исаак, — но только не испанской.
   — Из глубины веков, — продолжал Гамильтон, — еще с тех времен, когда Христофор Колумб приезжал сюда на экскурсию.
   — Ну это уж слишком давно, а, приятель? — отшутился Исаак.
   — Еще до англичан.
   — Боже мой, испанская шлюха! — сказал Исаак. Он лихорадочно подыскивал ответ. Это не было поединком без правил. И даже не было поединком. Гамильтон просто пытался выкрутиться из смешной ситуации, не прикладывая слишком больших усилий. А у Исаака сегодня было право бить ниже пояса. Он настаивал на том, чтобы Гамильтон его просветил насчет того, почему все-таки доверил испашке пятьдесят штук.
   — Я думал, ты знаешь, что испанцам доверять нельзя, — сказал Исаак.
   Конечно, Гамильтон мог просто приказать ему заткнуться.
   — Народ, который писает на стены, — ухмыльнулся Исаак.
   — Чувак, ты просто не врубаешься, — хмыкнул Гамильтон.
   — Это вопрос воспитания, — сказал Исаак. — Писать на стены. А еще они к женщинам на улицах пристают. Да ты сам приглядись.
   — Ты пойди приглядись к дырке в моей заднице, — ответил Гамильтон.
   — Может, я увижу там дюжину роз? — спросил Исаак.
   Оба мужчины засмеялись.
   — С открыткой, — добавил Исаак.
   Они снова рассмеялись.
   Это была шутка гомосексуалистов. Ни один их них не был голубым, но они часто шутили таким образом, пользуясь любимыми приколами педиков. Среди нормальных мужиков это распространено, Гарольд. Так часто бывает.
   — Довериться испашке, — Исаак снова затряс головой, — верительные грамоты которого...
   — Его проверяли, — сказал Гамильтон.
   — Но не я.
   — Его проверяли, — повторил Гамильтон, выделив последнее слово.
   — Ну, если так, то он не был...
   — Тщательно, — уточнил Гамильтон и посмотрел на Исаака.
   Исаак не уступал.
   — Если бы я проверил этого парня, — начал он.
   — Ты в это время был в Балтиморе... — ответил Гамильтон.
   — Дело могло подождать моего возвращения.
   — ...навещал свою мамочку, — уточнил Гамильтон.
   — Не было такой срочности...
   — Помчался к мамочке на Рождество.
   Сейчас он перешел в атаку, пытаясь подколоть Исаака. Исааку не нравилось, когда о нем думали как о маменькином сыночке. Но он на самом деле часто ездил навещать свою мать в Балтимор.
   — Отправился покушать мамочкиного пудинга, — сказал Гамильтон.
   Каким-то образом это у него прозвучало необыкновенно оскорбительно.
   — А ты в это время, — сказал Исаак, — своими руками отдал испашке... А кто, кстати, его проверял?
   — Джеймс.
   — Джеймс?! — воскликнул Исаак.
   — Да, Джеймс, и он делал проверку очень тща...
   — Ты доверил эту работу Джеймсу? Джеймсу, который потом хотел использовать бейсбольные биты для того, чтобы...
   — Тогда я не знал, что Джеймс так облажается, — холодно сказал Гамильтон. — Ты был в Балтиморе. Кому-то же надо было сделать работу. Я велел Джеймсу проверить его. Он вернулся с отзывами, которые звучали очень хорошо.
   — Например?
   — Например, сейчас он ни на кого не работает. Вольный стрелок. На него нет досье в полиции. Когда-то давно он работал курьером на людей Чанга. И я решил...
   — Узкоглазым тоже нельзя доверять, — перебил его Исаак.
   — Никому нельзя доверять, — отрезал Гамильтон. — Ты был не в курсе происходящего. Ты был в Балтиморе. Я опирался на собственную интуицию.
   — Я же не знал, какой расклад.
   — Правильно.
   — Кстати, я и сейчас ничего не знаю.
   — И это правильно.
   — Все, что я знаю, это то, что Геррера свистнул полтинник.
   — Да, это все, что ты знаешь.
   — Ты не хочешь рассказать мне остальное?
   — Нет, — улыбнулся Гамильтон.
  
  
  * * *
  
   Использовать близнецов Ба тоже было идеей Гамильтона.
   Вообще-то их звали Ба Жег Шен и Ба Зай Конг. Но люди, не принадлежавшие к китайской общине, называли их Зинг и Занг. Обоим было по двадцать семь лет. Зинг на пять минут старше. Еще они оба были чертовски хороши собой. Рассказывали байку, что когда-то Зинг жил с классной рыжей американской девчонкой целых шесть месяцев, и она за все это время ни разу не догадалась, что он трахает ее по очереди с братом.
   Зинг и Занг знали: если китайцы когда-нибудь завоюют весь мир — а они не сомневались, что однажды такой день наступит, — то это произойдет не потому, что коммунизм как форма правления лучше демократии, а потому что китайцы — прекрасные бизнесмены. Зинг и Занг были молоды, энергичны и чрезвычайно честолюбивы. В Чайнатауне говорили, что, если им предложат хорошую цену, они, не раздумывая, пришьют собственную мать.
   А потом еще выломают у нее изо рта золотые коронки. Близнецы открыли свой боевой счет пять лет назад в Гонконге. Тогда им было всего по двадцать два. И на каждого огребли по тысяче американских долларов.
   Конечно, сейчас их расценки несколько выросли.
   Например, когда в декабре Льюис Рэндольф Гамильтон впервые встретился с ними, чтобы решить вопрос с курьером по имени Хосе Доминго Геррера, он предложил им всего три тысячи долларов за то, чтобы слегка потрепать маленького пуэрториканца и забрать пятьдесят тысяч, которые у него должны были быть с собой. Зинг и Занг посмотрели Гамильтону прямо в глаза — их лица были еще более непроницаемы, чем у остальных китайцев, возможно, потому, что братья всегда вели себя дерзко, почти вызывающе. Они сказали — сейчас вырубить кого-то стоит по четыре тысячи зеленых каждому, то есть вся работа восемь штук. А не нравится, можешь не заказывать. Гамильтон сказал, что он не хочет, Господи сохрани, отправлять этого парня прогуляться на небеса, все, что от них требуется, — это слегка подправить ему внешность. На это близнецы сказали, что цена остается прежней — восемь штук, а если для Гамильтона дорого, то у них есть и другие клиенты. Гамильтон закатил глаза и тяжело вздохнул. Он согласился.
   Чем немало их удивил. Они задумались над тем же вопросом, что и Геррера, когда Гамильтон нанял его отвезти этот полтинник: «Почему он не использует для этого своих людей? Почему он платит восемь тысяч долларов за то, с чем его собственная банда тупиц без труда справится?»
   А еще их интересовало, как они смогут обернуть эту особенную ситуацию в свою пользу.
   Подумав, братья выбрали следующий способ. Они встретились с указанной жертвой, с этим Хосе Доминго Геррерой, и рассказали ему, что должны отправить его к праотцам 27-го декабря, то есть через два дня после Рождества.
   — На Новый год ты быть на яйцах, — сказал Зинг.
   Они оба говорили по-английски как китайские повара в фильмах о временах золотой лихорадки. Правда, это не делало их менее опасными. Гадюки тоже неважно изъясняются на английском.
   Геррера, который раньше размышлял, почему Гамильтон нанял его связным, теперь начал задумываться, с чего эти двое долбаных безграмотных узкоглазых вдруг рассказывают ему о планах пристукнуть его же. И догадался — они хотят денег за то, чтоб не пришибить его. Вот и сошлись два конца. А это значило, что скорее всего предполагается вариант, при котором он выкладывает им наличные, а они все равно приканчивают его. В этом городе так трудно жить!
   Геррера слушал, как они ему говорили, что им надо восемь тысяч долларов, чтобы они могли забыть о некоем кратком свидании две недели назад. Геррера опять же догадался, что как раз столько им платит Гамильтон за то, чтобы они устроили на него засаду и отобрали деньги. Геррера намеревался свистнуть эти полсотни Гамильтона. И исчезнуть в ночи. Трахнуть этого проклятого жака. Но узкоглазые определенно создали для него проблему. Если они его пристукнут, то заберут полсотни и возвратят Гамильтону. И бросят остывшего Герреру в канализацию. С другой стороны, если бы он им заплатил восемь...
   — Давайте заключим сделку, — сказал он, и они пожали друг другу руки.
   Он так же верил этим рукопожатиям, как и их узким глазам. Но, как ни странно, тут Геррера и начал размышлять про себя по-испански над тем же, над чем братья Ба — по-китайски.
   Вслух и по-английски Геррера сказал:
   — Чего он на меня наезжает?
   Вслух и на своем собственном английском Зинг и Занг сказали:
   — Зачем она выбилать два китаеса?
   Они тщательно изучили эту проблему вместе.
   Стало очевидно, что на Герреру в самом деле наезжают.
   В том плане, чтобы пришибить. И хотя он должен был признать, что восемь тысяч долларов совсем недурная цена за его задницу — охотников за призами в этом городе нокаутировали и по меньшим ставкам, — все еще не решался вопрос: почему? И почему пришить его должны обязательно китайцы?
   Потому что...
   Ладно...
   Они переглянулись.
   И тогда Геррера произнес:
   — Потому что должна быть какая-то связь с китайцами.
   — А-а, — сказал Занг.
   Геррера был благодарен ему за то, что тот не сказал: «Ах, так!»
   — Хотите стать партнерами? — спросил он.
   Братья Ба с непроницаемым видом смотрели на него. «Долбаные узкоглазые!» — подумал он.
   — Хотите войти в бизнес?
   — А, биз'лиса, биз'лиса, — улыбаясь, закивал Занг.
   Это они понимают. Деньги. В их головах пальцы летают над косточками счетов.
   — Выясните, почему он наезжает на меня, — сказал Геррера.
   Все улыбались.
   Геррера догадался, что братья Ба улыбаются, потому, что, может быть, из симпатичных болванов мечтают пробиться в большие игроки. Геррера улыбался потому, что у него появилась надежда выбраться из этого города не только живым, но и богатым.
   Все еще улыбаясь, они еще раз пожали друг другу руки.
   Одиннадцать дней спустя близнецы пришли к нему.
   Нахмуренные.
   Под Новый год.
   Без тени уважения к Геррере.
   У них появились дурные предчувствия в связи с этим новым партнерством. Им пришлось снова увидеться с Гамильтоном, и он заплатил им задаток: половину от условленной цены за работу. А остальную часть, четыре тысячи, они получат, если доставят груз наркотиков, которые Геррера повезет через три дня.
   — Тепель ми не плинесет-а денги, ми потелять денги! — кричал Занг.
   — Ми теляй-а денги! — вторил ему Зинг. — Нет, нет, — терпеливо убеждал их Геррера, — мы можем сделать большие деньги!
   — О, да, как? — спросил Зинг.
   Их интонация была такой же непонятной, как в меню китайского ресторана названия блюд на родном языке.
   — Если нам удастся разузнать, — сказал Геррера, — кое-что о сделке с «дурью».
   Близнецы кисло-сладко смотрели на него.
   «Долбаные узкоглазые», — подумал Геррера.
   — Говорил ли он что-нибудь, почему? — терпеливо спросил он.
   — Он говолить ми говолить тебе Хенни говолить хелло.
   — Хенни? — спросил Геррера.
   — Хенни Шу.
   А, вот в чем дело!
   Он понял, что они говорили о Генри Цу.
   То, что они сказали, означало: после того как они Герреру пришибут 27-го, его подкинут в банду Генри Цу, чтоб все выглядело так, будто деньги Гамильтона украли узкоглазые из большой банды Желтого Листа.
   «Ах, так!» — подумал Геррера и понял, что становится настоящим уроженцем здешних мест.
  
  
  
  
   Глава 15
  
  
   Воскресенье — это не день для отдыха.
   Но и не день для усталости.
   Джейми Боннем из департамента полиции Сиэттла пытался быть спокойным и любезным, но раздражение то и дело прорывалось. Он терпеть не мог, когда ему в воскресное утро так рано звонили домой. Зато у Кареллы уже было десять утра. К тому же дело его все еще было на нуле, и звонок Кареллы напомнил Боннему об этом мрачном факте.
   — Да, — отрывисто сказал он в трубку, — мы разговаривали с парнишкой Жиллеттом. Кроме того, мы поговорили с еще одним ее другом. У вас тоже положено так работать?
   — Да, — мягко сказал Карелла. — И как идет проверка?
   — Мы все еще разрабатываем Жиллетта.
   — В смысле?
   — У него нет надежного алиби на ночь убийства. — И что же он говорит, где он был?
   — Читал дома книгу. Вы знаете хоть кого-нибудь, кто бы в двадцать два года сидел дома и всю ночь читал? Эдди Жиллетт был дома и читал.
   — Он живет один?
   — С родителями.
   — А где были они?
   — В кино.
   — Вы его спрашивали про новогоднюю ночь?
   — Мы спрашивали их обоих, где они были в новогоднюю ночь. Если это связано с убийством ребенка в вашем городе...
   — Возможно.
   — Не все еще потеряно, Карелла. Мы не упускаем из виду никого из тех, кто был в ту ночь в Сиэттле. Но если кто-то нам говорит, что бродил в это время по восточному побережью...
   — А что сказал Жиллетт?
   — В то время он был в ваших краях.
   — Здесь? — переспросил Карелла и ближе наклонился к микрофону.
   — Он ездил к бабушке на праздники.
   — Вы это проверили?
   — Нет, я выходил пописать, — ответил Боннем. — Почему бы вам самим не проверить бабушку. Ее зовут Виктория Жиллетт. Она живет в Бестауне. У вас есть такое место — Бестаун?
   — Да, у нас есть такой район, — подтвердил Карелла.
   — Я разговаривал с ней по телефону, и она подтвердила рассказ Жиллетта.
   — Что за рассказ?
   — Что они вместе ходили в театр в новогоднюю ночь.
   — Жиллетт и бабушка?
   — Бабушке только шестьдесят два года. И живет она с дантистом. Все втроем они смотрели «Воскрешение...». Как это называется? Я не могу прочесть свои записи, ничего не вижу без очков.
   Карелла ждал продолжения.
   — В любом случае, — сказал Боннем, — дантист утверждает то же самое. Все втроем ходили смотреть, черт знает как это называется — «Чарли...», «Что-то Чарли...», — а потом вышли на улицу вместе с публикой и направились в отель «Элизабет», есть такой отель у вас?
   — Есть такой отель, — вновь подтвердил Карелла. — Они были в зале «Релей», где бабушка и дантист танцевали, а Эдди пытался закадрить блондинку в красном. Так говорили Эдди, бабушка и дантист, которого зовут Артур Ротштейн. Мы не установили имени блондинки в красном, — сухо произнес Боннем, — потому что Жиллетта отшили.
   — Где он был между часом сорока пятью и двумя тридцатью?
   — Ухлестывал за блондинкой.
   — Дантист и бабушка...
   — Подтверждают, точно.
   — А как насчет ее второго друга?
   — Его зовут Харли Симпсон. Она встречалась с ним до того, как познакомилась с Жиллеттом. У него на ту ночь, когда ее убили, алиби длиною с милю. И в новогоднюю ночь он был здесь, в Сиэттле.
   — М-м-м, — промычал Карелла.
   — Вот так! — подытожил Боннем.
   — А как воспринял все это старик?
   — Он еще не знает, что она мертва. Его вовсю пичкают успокоительными, ему самому надо выкарабкаться.
   — А есть кто-нибудь еще в семье? Другие сестры, братья?
   — Нет. Миссис Чапмэн умерла двенадцать лет назад. Только две сестры. И конечно, муж. Муж Мелиссы. Если хотите, я могу поделиться догадкой, что они будут заниматься завещанием еще до конца этой недели.
   — Он так плох, а?
   — В лучшем случае это дело дней.
   — Откуда вам известно о завещании?
   — Вы знаете кого-нибудь из мультимиллионеров, кто бы не оставил завещания?
   — Я вообще не знаю ни одного мультимиллионера, — ответил Карелла.
   — А я знаю, что завещание есть, потому что разрабатываю здесь одну свою идею. Сказать вам правду, Карелла, я вовсе не думаю, что все это связано с вашим новогодним делом. Я считаю, что мы имеем два отдельных, независимых убийства. Полагаю, у вас уже достаточно большой стаж работы в полиции, чтобы знать о совпадениях...
   — Да.
   — Я тоже знаю о них. Поэтому, не забывая, что случилось у вас, я должен рассматривать наше дело как самостоятельное, вы меня понимаете? Я начал размышлять, что здесь главное — любовь или деньги. Вот ведь два основных мотива поведения на этой зеленой и грешной планете Земля. И задумался, а не составил ли старик завещание, поскольку у него был роман с молодой женщиной до того...
   — О-о?
   — ...да, до того, как он заболел. Ее зовут Салли Антуан. Симпатичная женщина, хозяйка Салона Красоты в центре. Тридцати одного года, ему — семьдесят восемь. Вас это тоже удивит, не так ли?
   — Меня это удивляет, — согласился Карелла.
   — Интересно узнать, вписана ли она в завещание старика? Если это завещание существует. И я начал выяснять.
   — Что же оказалось?
   — Мисс Антуан сказала мне, что она не имеет представления, есть ли она в завещании. "На самом деле, — сказала она, — я не вижу причины быть упомянутой в завещании". Но если в мою голову западает какая-то мысль, то я не могу ей позволить так легко улетучиться. Потому что, если эта мадам есть в завещании и если младшая дочь как-то узнала об этом...
   — У-гу.
   — ...тогда, может быть, она приехала сюда, чтобы заставить старика изменить завещание, пока он еще способен поставить свою подпись. Чтобы убрать из завещания эту шлюху. Хотя могу засвидетельствовать вам, Карелла, она — порядочная женщина. Разведена с мужем, двое детей, приехала из Лос-Анджелеса, много работает, чтоб удержаться на уровне. Вряд ли она могла бы дважды выстрелить в Джойс Чапмэн.
   — Но вы в завещание заглядывали?
   — Я же не мог спросить старика о завещании, — сухо ответил Боннем, — потому что он совершенно в отключке. Я обратился к его адвокату...
   — Ну и что?
   — Молодой парень, приступил к работе, когда Мелисса с мужем переехали на Восток. Вы знаете, до этого адвокатом Чапмэна был Хэммонд. Его взяли на работу вскоре после замужества Мелиссы. Небольшая семейственность, а? Она встретила Ричарда Хэммонда, когда тот вернулся из Вьетнама, служил в армии. А потом стало известно, что он стал адвокатом старика.
   — Это он составлял завещание Чапмэна? — Хэммонд? Нет. И новый адвокат тоже не причастен к нему. Говорит, что еще не умеет составлять такие документы. Я думаю, осторожничает. Я спросил его, кто мог обладать нужными для этого знаниями? И он предложил, чтобы я побеседовал с одним стариком, живущим в нашем городе, по имени Джеффри Лайонс, который до этого был адвокатом Чапмэна и ушел в отставку как раз перед тем, как на эту должность заступил муж Мелиссы. Он сказал мне, что составлял новое завещание Чапмэна двенадцать, лет назад, да, сразу после смерти миссис Чапмэн. Но завещание предполагает особые отношения между адвокатом и его клиентом, и я не мог заставить его отказаться от профессиональной привилегии и разгласить тайну завещания.
   — Он знает, что вы расследуете убийство?
   — В общих чертах.
   — У Чапмэна есть копия завещания?
   — Да.
   — Где?
   — А где вы храните свое завещание, Карелла?
   — В сейфе.
   — Вот там же, как сказала мисс Огилви, старик Чапмэн держит свое. Я ходил в суд за ордером на вскрытие сейфа, но судья спросил, известно ли мне о содержании документа. Пришлось сказать: «Нет, поэтому я и хочу вскрыть сейф». Тогда он говорит: «Завещание поможет узнать возможную причину убийства?» Я ответил, что именно это и предстоит выяснить, на что он сказал: «Прошение отклоняется».
   — Кто печатал завещание? — спросил Карелла.
   — Что вы имеете в виду? Разве можно сейчас узнать, кто его печатал?
   — Вам надо постараться разузнать это.
   — Зачем?
   — Машинистки, работающие у юристов, имеют цепкую память.
   На линии воцарилось молчание. Боннем раздумывал.
   — Отыскать секретаршу или еще кого-то, — наконец сказал он.
   — Угу.
   — Спросить ее, помнит ли она, что было в завещании.
   — С этого и начать.
   — И если она скажет, что в завещании есть имя Салли Антуан?
   — Тогда надо снова встретиться с мисс Антуан.
   — Вряд ли из всего этого что-нибудь получится.
   — Как только старик умрет, а это, вы говорите, может произойти в любой день...
   — В любой.
   — ...тогда достоверность завещания поступит на юридическую экспертизу и оно станет достоянием гласности. А вам поможет расследовать убийство.
   — Да, но, знаете, эта Антуан на Новый год была здесь, в Сиэттле, что, естественно, исключает всякую связь с вашим делом. Даже если она и вписана в завещание.
   — Все-таки давайте узнаем, о чем говорится в завещании.
   — Кстати, муж Мелиссы сейчас опять у вас на Востоке. Почему бы вам не спросить у него!
   — У Хэммонда? Спросить о чем?
   — Ну о том, что говорится в завещании.
   — А откуда ему это знать?
   — Может, он и не знает, но если уж мне крайне необходимо найти человека, который печатал завещание Бог знает сколько лет назад, то вам не самое сложное — поднять телефонную трубку.
   Карелла улыбнулся.
   — Дайте мне знать, как пойдут дела, — попросил он.
   — Я позвоню, — сказал Боннем.
  
  
  * * *
  
   Иногда Геррера жалел, что его партнеры — не пуэрториканцы, но что делать? Реальная угроза его драгоценной жизни на этот раз воплотилась в двух китайцах, которые, что правда, то правда, не избили его и не подставили Генри Цу, а ведь 27-го декабря должно было случиться именно это. Вот почему, когда исторический день настал, Геррера вместе с деньгами за «пудру» исчез, а Зинг и Занг вернулись к Гамильтону со смущенными физиономиями и возвратили аванс.
   Двадцать восьмого декабря, когда год был на исходе и в песочных часах перемещались последние песчинки, Геррера все еще сидел на этих чертовых деньгах, надеясь, что вечером они многократно умножатся. Он знал — быстро это можно было сделать только на наркотиках. Любой другой способ сделать из денег еще большие деньги годился только для тупиц. В наши дни в Америке золото на улице не валяется. В наши дни улицы усыпаны кокаином. Кокаин, новая американская мечта. Геррере иногда казалось, что это происки коммунистов. Но какое ему дело до таких вещей?
   Двадцать восьмого декабря близнецы пришли рассказать ему, что они разнюхали за это время.
   С опасностью для собственной жизни, сказали они.
   — Осень опасна, — сказал Зинг.
   — Хенни Шу исет тебя, стобы — ссссс. — И Занг провел пальцем по своему горлу.
   — Тут сейчас или пан, или пропал, — хмыкнул Геррера. Близнецы заржали.
   Странно, но когда братья Ба смеялись, они казались еще более зловещими.
   В основном говорил Зинг. Его английский, если так можно было сказать, был немножко лучше, чем у младшего. Геррера внимательно слушал. Отчасти потому, что если слушать Зинга невнимательно, то можно вообще ничего не понять, а отчасти потому, что от его рассказа волосы дыбом вставали.
   Речь шла о миллионной сделке.
   — Миллиона, — сказал он.
   Сто килограммов по десять тысяч за кило. Распродажа по сниженным ценам, ведь Цу покупал оптом.
   — Сито кило, — сказал Зинг.
   Груз прибудет автомобилем из Майами.
   Двадцать третьего января.
   — Плобовать там длугой пеледать длугой, — сказал Зинг.
   — Что? — спросил Геррера.
   — Плобовать там длугой пеледать длугой, — повторил Зинг.
   Он показал Геррере листок бумаги, на котором по-английски каракулями было нацарапано несколько адресов.
   — Плобовать, — сказал он, тыча пальцем в первый из них.
   — Что? — переспросил Геррера.
   — Плобовать.
   — Что это значит?
   Бурно жестикулируя, Зинг и его брат наконец донесли до Герреры смысл сообщения о том, что по первому адресу, нацарапанному на листке, находится квартира, где будет производиться проверка качества товара... — Пять кило, — сказал Зинг, показывая правую руку с растопыренными пальцами.
   — Пять кило, — повторил Геррера.
   — Холосо, холосо, — закивал Зинг.
   — Будут пробовать и проверять в этом месте.
   — Да, плобовать там.
   — И если все в порядке, остальное передадут в другом месте, вот в этом, — показал он на второй адрес.
   — Да, — сказал Зинг, — длугой пеледать длугой.
   И гордо взглянул на своего брата, показывая ему, как выгодно знание второго языка.
   — А там будут проверять только несколько пакетов наугад.
   — Да, да, несиколько.
   — А что, если на первой хате товар окажется дерьмом? — спросил Геррера.
   Зинг объяснил, что в этом случае сделка считается несостоявшейся, и люди из Майами, и люди Цу расходятся в разные стороны, не тая зла друг на друга.
   — Длуг на длуга, — повторил он, кивая.
   — Но если все в порядке...
   — Да, — кивнул Зинг.
   — ...они отдают пять кило, а люди Цу платят пятьдесят тысяч.
   — Пидисят тысясь, да.
   — И они едут по другому адресу, проверяют наугад несколько пакетов и забирают остальной товар.
   — Да, забилают остальное.
   Геррера задумался.
   Потом он сказал:
   — Эти, из Майами... они — китайцы?
   — Нет, нет, испансы, — сказал Зинг.
   О чем Геррера догадывался с самого начала.
   — Мне нужно знать, как с ними связаться, — сказал он, — и еще нужно знать все кодовые слова и пароли, которые они используют по телефону. Вы можете выяснить это для меня?
   — Осень тлудна, — сказал Занг.
   — Осень опасна, — сказал Зинг.
   — А вы хотите полусить осень больсие деньги? — спросил Геррера.
   Близнецы заржали. Геррера подумал, что если бы он мог купить эти первые пять килограммов, предназначенные для проверки...
   Купить эти вшивые пять килограммов на деньги, которые он свистнул у Гамильтона...
   Тогда он сможет сделать из чистого кокаина пятьдесят тысяч порций крэка...
   По двадцать пять зеленых за порцию...
   Господи! Это же миллион с четвертью!
   Которыми он должен поделиться с узкоглазыми согласно уговору.
   — Да, осень больсие деньги, могу посполить, — сказал, смеясь, Зинг.
   — Давай поспорим, — согласился Геррера и улыбнулся им в свою очередь, как крокодил.
   Сейчас — в полдень 22-го января — Геррера звонил в другой город. Едва набрав 305 — код района, — он почувствовал: игра началась. На этот звонок он поставил все свои деньги. То есть деньги Гамильтона, но кого это волнует.
   Тот, кто ответил ему, был колумбийцем.
   Двое мужчин говорили только по-испански.
   — Четыре-семь-один, — сказал Геррера. Кодовые числа, которые раздобыли ему братья Ба. Китайские волшебники.
   — Восемь-три-шесть, — сказал мужчина.
   Отзыв.
   Все, как в шпионских фильмах.
   — Изменения на завтра, — сказал Геррера.
   — Они уже в пути.
   — Но ты можешь с ними связаться.
   — Да.
   — Тогда скажи им.
   — Что изменилось?
   — Проверка. По новому адресу.
   — Почему?
   — Спалили.
   — Диктуй.
   — Семьсот пять по Ист-Редмонд. Квартира тридцать четыре.
   — О'кей.
   — Повтори.
   Мужчина повторил.
   — До завтра, — сказал Геррера. — А дальше? — спросил мужчина.
   — Дальше? — переспросил Геррера и мгновенно понял, что чуть все не провалил, забыв сказать кодовые слова для окончания разговора.
   — Три-три-один, — выпалил он.
   — Привет! — сказал мужчина и повесил трубку.
  
  
  * * *
  
   Магазин Ковбоя по воскресеньям был закрыт, поэтому он встретился с Клингом в маленькой закусочной на Мейсон-авеню. В четверть второго в этом местечке еще было полным-полно шлюх, которые пока не разбрелись по домам. Паласио и Клинг — интересные мужчины, но ни одна из них даже не взглянула в их сторону. Паласио сгорал от нетерпения поскорей покончить с делами. Ему не хотелось портить себе воскресенье всем этим дерьмом. Кроме того, его вовсе не удовлетворяли результаты работы.
   — Нет завтра никакого судна, — сказал он Клингу, — тем более с наркотиками. Ты говоришь, из Колумбии?
   — Так мне сказали.
   — Зарегистрировано где-то в Скандинавии?
   — Да.
   — Ни фига, — сказал Паласио. — Я поговорил кое с кем в порту, там сейчас вообще тишина.
   И не только с наркотиками, но и с бананами, грейпфрутами и автомобилями тоже. Люди говорят, что вот-вот начнется забастовка. Пароходы стоят на приколе. Боятся выходить в море. Вернешься, а тебя некому будет разгружать.
   — Этот должен прийти порожняком.
   — Да, ты говорил, сто килограммов. На миллион зеленых. Предназначен для какого-то посса с Ямайки.
   — Так мне сказали.
   — А кто тебе это сказал? Не Геррера? Между прочим, вот его я знаю, где найти.
   — Знаешь? — Клинг очень сильно удивился.
   — Он тут спутался с телкой по имени Консуэла Диего, она из наших.
   — Она — коп?
   — Нет, она работает на коммутаторе девятьсот одиннадцать, отвечает на звонки. Гражданская служба. Раньше работала в массажном салоне. Они переехали на другую квартиру дня два назад. — Ты знаешь точный адрес?
   — Вот, возьми, я написал его для тебя. Выучи его наизусть, а потом проглоти.
   Клинг посмотрел на него. Паласио ухмылялся. Он протянул Клингу листок бумаги с нацарапанным на нем адресом и номером квартиры. Клинг взглянул на листок, сложил его и сунул в кармашек на обложке своей записной книжки.
   — Ты как считаешь, этот парень в порядке? — спросил Паласио.
   — Начинаю думать, что не очень.
   — Похоже, с ним что-то неладное. Тебе так не кажется?
   — Например?
   — Ты говоришь, что этот груз для ребят с Ямайки, а?
   — Так он мне сказал.
   — Это сто-то килограммов?
   — Да.
   — И ты веришь?
   — Что ты имеешь в виду?
   — Эти парни никогда не занимаются такими крупными сделками. Они берут понемногу, но часто. Килограмм там, килограмм тут, но каждый день. С каждого килограмма они получают десять тысяч порций крэка. По двадцать пять долларов за порцию. Это четверть миллиона зеленых. Обрати внимание, что килограмм обходится им в пятнадцать тысяч, они снимают с этого дела две тысячи процентов прибыли. Ты все еще хочешь быть полицейским, когда подрастешь?
   Паласио снова ухмыльнулся.
   — Вот я и говорю, что ямайцы редко покупают даже по пять килограммов, это уже крупная сделка для них. Но сотню килограммов, да еще по морю, а не из Майами? Говорю тебе, эта история попахивает дерьмом.
   Вот почему Клингу нравилось слушать то, чего не узнаешь из полицейских сводок.
  
  
  * * *
  
   Генри Цу начинал думать, что Юан Кай Шео далеко пойдет в этом деле. При условии, что все в его рассказе — правда. Есть старая китайская пословица, которую на английский можно перевести так: «Даже хорошая новость — это плохая новость, если она неправда». В это воскресенье Юан принес много хороших вестей, но не вранье ли они?Во-первых, он сообщил, что посс Гамильтона называется «Тринити», то есть «Троица».
   — "Тринити"? — переспросил Генри. Это название казалось необычным для банды, даже для ямайской банды. Он знал, что были поссы, которые назывались «Собака», «Джунгли» и даже «Нежный Алтей». Но «Тринити»?
   — Насколько я понял, — сказал Юан, — это по названию деревушки Тринити, недалеко от Кингстона. На Ямайке, конечно.
   — Тринити, — повторил Генри.
   — Да. Еще и потому, что они начинали втроем. Я так думаю. Святая Троица.
   Генри ничего не знал о Святой Троице.
   И не хотел знать.
   — Гамильтон был одним из этих трех? — спросил он.
   — Нет, Гамильтон пришел позднее. Первых трех он кончил. Сейчас командует, но у него есть советник, парень по имени Исаак Уолкер. Он тоже убил кое-кого в Хьюстоне. Похоже, что они оба — большие скоты.
   Генри пожал плечами. Из личного опыта он знал, что никто не может быть такой сволочью, как китайцы. Он размышлял над тем, пробовал ли когда-нибудь хоть Гамильтон, хоть Уолкер макать заостренную бамбуковую палочку в дерьмо и загонять ее под ногти главаря банды соперника. Стрелять в людей — не есть признак жестокости. Жестокость — это когда получаешь наслаждение от боли и страданий других.
   — Что насчет Герреры? — спросил он. Он уже устал слушать о поссе Гамильтона с его смешным названием.
   — Вот потому я и рассказываю тебе о «Тринити», — сказал Юан.
   — Не понял.
   — Геррера тут ни при чем.
   — Ты имеешь в виду посс?
   — Этого я не знаю.
   — Тогда скажи, что ты знаешь, — нетерпеливо сказал Генри.
   — Я знаю, что не Геррера распространяет слух. Точно не он. Он тут ни при чем.
   — Тогда кто отвечает за это? — нахмурившись, спросил Генри.
   — "Тринити". — Посс Гамильтона?
   — Да.
   — Разносит по всем углам, что мы поймали Герреру и забрали у него пятьдесят тысяч долларов?
   — Да.
   — А зачем?
   — Я не знаю, зачем, — сказал Юан.
   — Ты уверен, что это правда?
   — Абсолютно. Потому что я говорил с разными людьми, Которые в курсе событий.
   — С какими людьми?
   — Здесь, в китайской общине.
   Генри знал, что он не имеет в виду легальных бизнесменов китайской общины. Он говорил о таких китайцах, которые занимались тем же, что и Генри. И если он утверждает, что кое-кто из этих людей...
   — Кто их вводил в курс? — спросил он.
   — Люди из «Тринити». И сказали, что мы украли...
   — Украли полсотни. У посса. Которые вез им курьер. Геррера.
   — Со сколькими людьми ты говорил?
   — Примерно с шестью.
   — И люди Гамильтона приходили к каждому из них?
   — К каждому.
   — Зачем? — снова спросил Генри.
   — Я не знаю, — сказал Юан.
   — Тогда выясни это, — сказал Генри, хлопнул его по плечу и повел к двери. У дверей он залез в карман, достал зажим для денег с пачкой стодолларовых купюр, извлек оттуда пять банкнот и сказал, протягивая их Юану:
   — Пойди купи что-нибудь из одежды.
   Оставшись один, Генри прошел в кабинет, обставленный лакированной мебелью красного дерева с медной фурнитурой, опустил перед дверью внутренние жалюзи, достал бутылку джина Танкрей и налил себе добрую порцию в бокал с кубиком льда. Он уселся в удобное кресло, обтянутое красным в тон цвету дерева, включил торшер с абажуром из красного шелка и расслабился, потягивая джин. В Китае красный — это цвет удачи.
   Почему на него клевещут?
   Почему говорят, что он украл то, чего он не крал? Почему?
   Единственной возможной причиной, по его мнению, был груз, который придет из Майами завтра вечером.
   Сто килограммов кокаина.
   За который он заплатит миллион долларов.
   Наличными, конечно. В наркобизнесе как-то не принято расплачиваться банковским чеком.
   Неужели посс Гамильтона положил глаз на этот груз? «Тринити», что за смешное название? Но зачем обкладывать Генри?
   Допустим, что события будут развиваться по наихудшему сценарию, и ямайцы захватят груз, предназначенный для китайской группировки. Зачем же распускать слух, что Генри украл вонючие пятьдесят тысяч долларов?
   И вдруг он догадался.
   Ямайцы.
   И китайцы.
   Если бы Гамильтон планировал наложить лапу на груз, предназначенной другой ямайской группе, например, поссу «Бентон» или «Дюнкеркским Ребятам» — оба были гораздо круче, чем этот его дерьмовый «Тринити», — он бы это сделал без всяких экивоков. Раздаешь своим людям «Узи» или АК-47 и наезжаешь на этих с «Томпсонами», ямайцы против ямайцев, око за око, победитель получает все.
   Но Генри был китаец.
   Его банда была китайской.
   И если ямайцы Гамильтона начнут наступать на китайские ботинки, один Будда знает, какой переполох начнется в городе.
   Все преступники у всех народов признают ответные меры.
   На всех языках.
   Если бы Генри действительно украл пятьдесят тысяч у посса Гамильтона, то Гамильтон имел бы полное право предпринять ответные шаги.
   Пятьдесят тысяч плюс возмещение морального ущерба.
   Это моральное возмещение должно было быть чертовски большим, если принять во внимание, что груз из Майами стоил миллион, да и честь у преступников стоила дорого.
   Вот откуда взялось все это дерьмо, которое разносили по городу.
   Гамильтон искал оправдания на будущее: Цу обокрал меня, а сейчас я потреплю его. Так вот что ты думаешь, подумал Генри, и, потянувшись к телефону, он набрал тот же самый номер в Майами, куда пятью часами раньше звонил Геррера.
  
  
  * * *
  
   Когда воскресным вечером они пришли к Анджеле Квист, было уже темно. Девушка весь день репетировала роль, и сейчас чувствовала себя опустошенной.
   Ей очень хотелось бы перенести разговор на утро, так как все, о чем она мечтала сейчас, — это было поужинать, посмотреть телевизор и упасть в постель.
   — Мы не отнимем много времени, — сказал Карелла. — Просто хотим проверить, действовала ли полиция в Сиэттле как положено.
   Анджела тяжело вздохнула.
   — Честное слово, — сказал Мейер, — всего несколько вопросов.
   Она снова вздохнула. Ее волосы медового цвета были растрепаны, сапфировые глаза казались тусклыми. Она сидела на кушетке под репродукцией Пикассо. Детективы остались стоять. В квартире было достаточно холодно для того, чтобы не снимать пальто.
   — Джойс когда-либо говорила вам о женщине по имени Салли Антуан? — спросил Карелла.
   — Нет, по-моему, нет. А в чем дело?
   — Никогда не говорила, что ее отец встречался с женщиной? Просто с какой-нибудь женщиной? — спросил Карелла.
   — Я не могу припомнить, чтобы она когда-нибудь такое говорила.
   — Она когда-либо упоминала о завещании своего отца?
   — Нет.
   — Когда Джойс уезжала в Сиэттл, она говорила, зачем туда едет?
   — Да, ее отец был очень болен. Она боялась, что он может умереть до того, как она увидит его. — Анджела взглянула на них, ее глаза снова загорелись. — Почему бы вам не спросить обо всем этом у самой Джойс?
   И они поняли, что забыли сказать ей главное.
   Она ничего не знала.
   — Мисс Квист, — мягко сказал Карелла. — Джойс мертва. Она была убита в ночь на прошлый понедельник. — Вот дерьмо! — сказала Анджела.
   И опустила голову.
   Она сидела на кушетке под репродукцией Пикассо, опустив голову.
   Кивая.
   Ничего не говоря.
   Наконец тяжело вздохнула и посмотрела на них.
   — Тот же самый человек? — спросила она.
   — Мы не знаем.
   — Знаем, что парень.
   Она снова замолчала.
   Потом сказала:
   — А ее сестра знает?
   — Да.
   — Как она восприняла это?
   — Я думаю, нормально.
   — Они были так близки! — сказала Анджела.
   Детективы уставились на нее.
   — Они все время встречались.
   Детективы не сводили с нее глаз.
   — Все время? — спросил Мейер.
   — О да.
   — Даже после того, как Джойс забеременела?
   — Да, конечно. Это же Мелисса все подготовила.
   — Что подготовила? — спросил Карелла.
   — Нашла агентство по усыновлению, — сказала Анжела.
  
  
  
  
   Глава 16
  
  
   Они смогли добраться до дома Ричарда и Мелиссы Хэммонд лишь в одиннадцать часов утра в понедельник, потому что по дороге надо было заехать еще в одно место. Когда появились детективы, Хэммонды упаковывали вещи, собираясь в дорогу. Мелисса сообщила, что ей позвонила Перл Огилви из Сиэттла и сказала, — что сегодня утром скончался отец. В 7.53 по тихоокеанскому времени. И они спешат к первому послеобеденному рейсу на Побережье.
   Карелла и Мейер выразили свое соболезнование.
   — Предстоит уйма хлопот, не так ли? — спросил Карелла. — Мы надеемся на Перл, — заявил Хэммонд.
   — Конечно, — согласился, любезно улыбаясь, Карелла. — Понимаю, насколько тяжело вам сейчас...
   — Вообще-то неожиданности нет, — проговорил Хэммонд.
   — Да. И все-таки, могу ли я задать вам несколько вопросов?
   Хэммонд озадаченно посмотрел на него.
   — Послушайте, — начал он. — Я не думаю, что...
   — Да, я знаю, — сказал Карелла. — И поверьте, мне вовсе не хотелось, чтобы они были убиты, эти трое. Но, увы, факт есть факт.
   Не столько слова, сколько что-то в его голосе заставило Хэммонда оторвать взгляд от раскрытого чемодана.
   — Поэтому я в самом деле сожалею, — сказал Карелла, однако сожалением в его голосе и не пахло, — но мы были бы вам признательны, если бы вы сочли возможным уделить нам несколько минут.
   — Ладно, — согласился Хэммонд.
   По другую сторону кровати Мелисса аккуратно укладывала одежду в чемодан. Детективы стояли у самых дверей, испытывая неловкость от того, что вынуждены находиться в столь интимной комнате, как спальня, и к тому же никто им не предложил снять пальто.
   — Когда мы разговаривали с вами в последний раз, — начал Карелла, — вы упомянули, что не встречались с Джойс где-то с февраля...
   — С двенадцатого февраля, — сказал Мейер, заглянув в записную книжку.
   — Правильно, — согласилась Мелисса.
   Она все еще укладывала вещи, склонившись над чемоданом.
   — В то время она была на четвертом месяце беременности, — сказал Карелла.
   — Да.
   — Но вы ее беременности не заметили.
   — Нет.
   — Потому что в роду Чапмэн у женщин при беременности маленькие животы, ведь так, мистер Хэммонд?
   — Прошу прощения, что?..
   — Разве вы это не говорили, мистер Хэммонд? Что у всех беременных женщин в роду Чапмэн маленькие животы.
   — Да. — Каких женщин Чапмэн вы имели в виду?
   — Извините, но я действительно не понимаю, что вы...
   — У вашей жены только одна сестра. Джойс. Вы не могли подразумевать Джойс, потому что не видели ее беременной. А в последний раз мать Мелиссы была беременной лет двадцать назад. Вы ее не видели, когда она была в положении, не правда ли?
   — Нет, не видел.
   — Тогда о каких женщинах семьи Чапмэн вы говорили?
   — Ну, конечно, о Мелиссе...
   — Да, конечно. А о ком еще?
   — Я имел в виду, — объяснил Хэммонд, — что все наши родственники всегда об этом говорили. Что у их женщин из родства Чапмэн маленькие животы при беременности.
   — А-а, — сказал Карелла. — Ладно, можно считать объяснением, не так ли?
   — Мистер Карелла, я не знаю, с какой целью вы здесь, но я знаю, что мне не нравится ваш тон. Если вы хотите что-то...
   — Миссис Хэммонд, — спросил Карелла, — правда ли, что это вы предложили своей сестре агентство «Купер-Андерсон»?
   Мелисса подняла голову из-за своего чемодана.
   — Нет, — ответила она.
   Категорическим тоном.
   Категорическая ложь.
   — Перед тем как прийти сейчас к вам, — продолжал Карелла, — мы зашли к человеку по имени Лайонел Купер, одному из компаньонов агентства «Купер-Андерсон».
   — О чем это вы?
   — Мистер Купер четко помнит: у него было несколько телефонных разговоров с вами...
   — Моя жена никогда не говорила ни с кем по имени...
   — ...в отношении беременности вашей сестры и устройства ребенка после его рождения.
   Вы помните эти разговоры? — спросил Мейер.
   — Нет, я не помню, — был ответ Мелиссы.
   — Но вы должны понимать, что если эти разговоры были, то у нас есть вполне веские причины считать, что вы знали о беременности вашей сестры.
   — Я не знала, что она была беременна, — ответила Мелисса.
   — Это вы нам говорили. Потому что не были близки с сестрой и редко с ней виделись.
   — Именно так.
   — Ее соседка по комнате, молодая женщина по имени Анджела Квист, похоже, считает, что вы были очень близки и вы виделись постоянно. Особенно после того, как Джойс забеременела.
   — Мисс Квист ошибается, — категорически заявил Хэммонд.
   — Мистер Хэммонд, где вы были в ночь под Новый год, точнее, между часом сорока пятью и...
   — Он был здесь, со мной, — вмешалась Мелисса.
   — Вы были здесь оба между...
   — Прекратим дебаты, джентльмены, — произнес Хэммонд.
   — А почему? — спросил Карелла.
   — А потому, что я сам адвокат и ставлю точку в этом разговоре.
   — Я допускал, что вы можете заявить что-то подобное, — сказал Карелла.
   — Да, и были правы. Если только у вас...
   — Да, у нас есть, — ответил Карелла.
   Хэммонд заморгал.
   — У нас есть некое заключение.
   Хэммонд снова заморгал.
   — Заключение ФБР, — сказал Карелла. — В котором утверждается, что отпечатки пальцев, снятые с рукоятки ножа, который был использован при убийстве Энни Флинн, совпадают с отпечатками в личном армейском деле Ричарда Аллена Хэммонда. А это — вы.
   Карелла лгал.
   Боннем из Сиэттла сказал ему, что Хэммонд служил в армии во время вьетнамской войны, и, в принципе, отпечатки его пальцев должны были храниться в досье. Но отпечатки на рукоятке орудия преступления были смазаны и совершенно не годились для экспертизы. Карелла все же надеялся, что Хэммонд не надевал перчаток, когда взламывал окно в квартире Холдингов.
   Тем временем он отстегивал от пояса наручники.
   То же самое делал и Мейер.
   Мелисса, похоже, поняла сразу же, что одна пара наручников предназначалась ей.
   — Только что умер мой отец, — сказала она. — Мне надо ехать в Сиэттл.
   Карелла посмотрел на нее убийственным взглядом.
   И она отвернулась.
  
  
  * * *
  
   Тем же утром в десять минут двенадцатого Геррера сбежал по ступенькам дома 3311 по улице Вандермир и направился к бульвару Саундвью.
   Клинг шел следом за ним.
   Он подошел сюда в семь, не думая, конечно, что Геррера — ранняя пташка, но и не желая давать ему никаких шансов. Клинг шел бодрой походкой. Точнее, вовсю размахивая руками, наклонив под ветром голову. Он мчался со скоростью человека, опаздывающего на поезд. Клинг в глубине души надеялся, что его знакомец не планирует прогулку через весь этот чертов город. У него замерзли уши, замерзли руки, замерзли ноги, и нос тоже. Геррера скорее всего проснулся час назад в теплой постели, трахнул Консуэлу Диего, откушал горячий завтрак, было чему позавидовать. Клинг тем временем четыре часа стоял в подъезде через дорогу и морозил задницу, ожидая, когда пуэрториканец соизволит появиться.
   Геррера остановился с кем-то поболтать.
   Клинг шарахнулся назад и отвернулся к витрине магазина, не упуская, однако, периферическим зрением Герреру, который, наверное, расспрашивал, как пройти по какому-то адресу. Человек, которого он остановил, показал ему направление.
   Геррера поблагодарил и пошел дальше.
   Холодина, как в промерзшей насквозь тундре.
   Клинг держался за ним, соблюдая дистанцию в добрых пятнадцать метров. Геррера же знал Клинга в лицо. Один взгляд и...
   Вновь остановка.
   На этот раз для того, чтобы свериться с номером на одном из магазинов.
   И вновь в путь.
   Клинг по-прежнему сзади.
   Тут Геррера, вероятно, найдя то, что искал, без раздумий повернулся, вошел в дверь и исчез.
   На окне офиса во всю стену красовалась надпись:
   «Гоу, инк. Туристское Агентство».
   Клинг слишком замерз для того, чтобы оценить эту шутку.
   Он перешел улицу, занял позицию в подъезде жилого дома, втянул голову в плечи и свернулся как мог, чтобы стало теплее.
   Часом спустя Геррера выпорхнул из «Гоу, инк», с таким видом, как будто он не уезжал, а уже уехал. Улыбка во весь рот, должно быть, у этого парня в кармане уже лежали билеты куда-то в солнце и тепло. Следуя за ним, Клинг был готов сопровождать Герреру, куда бы тот ни сваливал. Убраться из этого города, где снег черный от саки, тротуары скользкие ото льда, а небо серо-металлического цвета, да еще, похоже, вот-вот разразится новым снегопадом. Укатить куда угодно. В любое место.
   Куда же мы направимся сейчас? — пытался угадать он.
   Геррера прямиком вернулся на Вандермир-авеню, 3311.
   Взбежал по ступенькам и пропал.
   Исчез.
   Клинг занял свой пост в подъезде дома через дорогу. Немного погодя вышел управляющий и прогнал его. Пришлось переместиться в закусочную в нескольких подъездах отсюда. Клинг сел за столик у окна и принялся за чизбургер и жареный бараний бок, не упуская из виду здание по диагонали через дорогу. Он допивал уже третью чашку кофе, когда из дому вышел Геррера, на этот раз вместе с обалденно красивой темноволосой женщиной, которую он поддерживал здоровой рукой. На женщине была короткая шубка из искусственного меха и микроминиюбка. Потрясающие ножки! Голливудская улыбка. Клинг догадался, что это Консуэла. А времени было уже почти три часа дня.
   Они проследовали через парк на Саундвью, потом к Ликольн-авеню и кинокомплексу, называемому Гейтвей, где разные фильмы шли в двух разных кинотеатрах — Гейтвей-1 и Гейтвей-2. Клинг не мог себе позволить встать в очередь сразу за Геррерой, потому что тот моментально опознал бы его. Поэтому Клинг подождал, пока Геррера купит два билета, а потом спросил девушку в кассе, на какой фильм взял билеты парень с рукой в гипсе.
   — Кто? — спросила девушка.
   — Да парень в гипсе, — сказал Клинг, — в какой зал он пошел?
   Ему не хотелось лишний раз показывать жетон. Только скажи этой девице, что ты коп, и все вокруг узнают об этом через пять минут. А у Герреры есть уши и глаза.
   — Я не помню, — ответила она. — Слушай, здесь же только два фильма. На который из них он взял билеты?
   — Я не помню. Вы будете брать билет или нет?
   — Дайте мне билеты на оба фильма, — сказал Клинг.
   — Оба фильма?
   — Оба.
   — В жизни не встречала ничего подобного! — воскликнула девушка.
   Клинг прикинул, что ей лет шестнадцать. Из тех подростков, которые сегодня управляют Вселенной.
   — Как вы сможете смотреть одновременно два фильма? — спросила она.
   — Я буду смотреть каждый понемножку, — объяснил Клинг.
   — А, ладно, деньги-то ваши, — сказала девушка. По ее виду было ясно, она уверена, что в этом городе сумасшедших больше, чем пациентов психбольницы. — Целых четырнадцать долларов, — пробормотала она, пробивая билеты.
   Клинг схватил билеты, как только они выскочили из машины. Вручил ей десятку и четыре бумажки по доллару. Она пересчитала деньги:
   — Десять плюс четыре равно четырнадцати, — сказала она рисуясь.
   Клинг побежал туда, где еще один тинэйджер стоял у длинного вертикального ящика, разрывая билеты пополам.
   — Пожалуйста, ваш билет, — сказал мальчик.
   Клинг вручил ему оба билета.
   — С вами еще кто-нибудь, сэр? — спросил контролер.
   — Нет, я один.
   — Но у вас два билета, сэр!
   — Я знаю. И они на разные фильмы.
   Мальчик уставился на него.
   — Все в порядке, — дружески сказал Клинг и улыбнулся.
   Мальчик не сводил с него взгляда.
   — Серьезно, — добавил Клинг.
   Мальчик пожал плечами, разорвал билеты посредине и отдал Клингу.
   — Приятного просмотра, — пожелал он. — Просмотров.
   — Спасибо.
   Сначала он отправился в Гейтвей-1. Постоял немного в задних рядах, чтобы привыкнуть к темноте. Осторожно прошелся вдоль левого крыла, останавливаясь у каждого ряда кресел так, чтобы его не заметил Геррера, если тот неожиданно обернется. Проверил каждый ряд. Герреры не было. Перешел на противоположное крыло, повторил всю процедуру. На экране кто-то уверял, что влюбился. Его друг отвечал, что тот постоянно влюбляется, так что же в этом нового? Оба были подростками. «Вот уж кто все знает о любви», — подумал Клинг. На экране шел один из тысяч фильмов для тинэйджеров и с участием тинэйджеров. Клинг попробовал вспомнить, а были ли подростки-кинозвезды в его времена. И не смог припомнить ни одного. На память пришла лишь плиссированная белая юбка Мэрилин Монро, взметаемая ветром выше белых трусиков. Герреры в кинозале не было.
   Клинг прошел к выходу, открыл дверь и свернул сразу же налево. Он прошел мимо комнат отдыха и развлечений, комнат видеомашин и, открыв дверь в зал Гейтвей-2, подождал, пока глаза вновь привыкнут к темноте. Он заметил Герреру и Консуэлу, сидящих примерно посредине правого крыла. Присел за три ряда сзади них. Парочка на экране — оба подростки — целовалась. Девушка пыталась сохранить свою блузку застегнутой. Клинг помнил времена, когда расстегнуть блузку девушки было равносильно восхождению на Эверест.
   Парень на экране, без сомнения, расстегивал ключевую пуговицу. Груди девушки, обтянутые белым лифчиком, вывалились из блузки на экран. Клинг подумал, что ей должно быть, лет семнадцать. Но выглядела она на двадцать пять. А парню на вид было лет двенадцать. Тремя рядами ближе к экрану Геррера страстно целовал Консуэлу. По его позе можно было понять, что здоровая рука находится у нее под юбкой. Клинг недоумевал, почему бы им просто не пойти домой. А на экране уже была другая сцена. Двое подростков кололись наркотиками в автомобиле. Они болтали о какой-то девице по имени Мики. Прислушавшись, Клинг понял, что эта Мики никак не может быть предметом вожделения. Похоже, Герреру и Консуэлу злополучная Мики тоже не интересовала. По Геррере видно, что уже вся его рука под юбкой Консуэлы.
   Клинг стал вычислять.
   В среднем фильм длится два часа. Ему вовсе не хотелось, чтобы его застали врасплох, когда закончится картина и вспыхнет свет. Он стал сверять развитие событий на экране с часами. Похоже, у этого фильма шестнадцать финалов. Каждый раз, когда он думал, что все кончилось, вдруг возникал новый поворот сюжета, требующий немедленного разрешения. Клинг не понимал, как это тинэйджеры ухитрялись доживать до конца дня, ведь проблемы наваливались одна за другой. Итак, один час пятьдесят минут. Но, кажется, фильм все же достиг пиковой точки. Клинг вскочил, прошел в задние ряды и остановился дожидаясь, когда же в конце концов фильм доползет до настоящего финала. На последних кадрах он вышел из зала и подошел к одной из видеомашин. Встал спиной к дверям, не упуская, однако, из виду выходы на улицу. Геррера и Консуэла прошли десять минут спустя. Клинг понял, что оба задержались в туалетных комнатах. Он попробовал вспомнить, когда в последний раз писал сам. А времени было уже двенадцать минут шестого.
   На улицы опустилась темнота. Зажглись фонари. Клинг проводил Герреру и Консуэлу домой, на Вандермир. Подождал, пока они войдут и зажжется свет в их квартире на третьем этаже. Он нырнул в закусочную, зашел в туалет и тут же выскочил снова на улицу. Свет горел на третьем этаже по-прежнему. Клинг снова настроился на ожидание.
   В семь минут седьмого в дом вошли двое китайцев.
   Для большинства копов все китайцы на одно лицо.
   Но эти двое могли сойти за близнецов.
  
  
  * * *
  
   Хэммонд не произносил ни слова.
   И его жена тоже.
   Время утекало впустую. Детективы нервно поглядывали на часы, помня о законе Миранды-Эскобедо.
   Но, оказавшись в комнате для допросов наедине с Нелли Бранд и детективами, Мелисса в конце концов разразилась слезами и рассказала им все, что они хотели узнать. Было без четверти шесть. Они догадались, что неожиданный приступ слез вызван присутствием другой женщины. Вопросы задавала Нелли.
   — Миссис Хэммонд, — начала она, — вы помните, где был ваш муж в промежутке между часом сорока пятью и двумя тридцатью утра первого января?
   — Точное время я не помню, — ответила Мелисса, — но он ушел из квартиры... — Какой квартиры?
   — Нашей квартиры на Калмз-Пойнт.
   — В какое время ушел?
   — В полночь. Мы подняли тост за Новый год, и после он ушел.
   — Ушел куда?
   — Убивать ребенка.
   То, как она это произнесла, заставило детективов поежиться. Без эмоций, неприукрашенные, голые слова, казалось, повисли в воздухе. Убивать ребенка.
   Они выпили в честь Нового года. Он встал и ушел из дому. Убивать ребенка.
   — Ребенка по имени Сьюзен Холдинг? — мягко спросила Нелли.
   — Да. Ребенка моей сестры.
   — Сьюзен Холдинг.
   — Мы не знали, как ее назвали.
   — Но вы знали, что девочку удочерила семья Холдингов, мистер и миссис Холдинг.
   — Да.
   — Как вы это узнали?
   — Мой муж это выяснил.
   — Каким образом?
   — Кто-то в агентстве ему рассказал.
   — В каком агентстве?
   — "Купер-Андерсон".
   — Агентстве по усыновлению.
   — Да.
   — Кто-то в агентстве выдал ему информацию?
   — Да. Он кому-то заплатил, чтобы получить эти сведения. Потому что, видите ли, фамилии людей, взявших ребенка, имеются лишь в двух местах. В материалах суда и картотеке агентства. Записи в суде опечатываются, вы знаете, поэтому Дику пришлось выяснять через агентство.
   — И, как я понимаю, была дана взятка...
   — Да. Пять тысяч долларов.
   — Кому-то в агентстве.
   — Да.
   — Кому? Вы помните?
   Это нужно для того, чтобы выстроить в дальнейшем линию расследования: выявить имя работника агентства, вызвать его или ее в качестве свидетеля...
   — Вам надо спросить Дика, — сказала Мелисса.
   — Итак, ваш муж разузнал имя...
   — И адрес.
   — Имя и адрес Холдингов. И уже знал, где найти ребенка.
   — Да.
   — И он пошел туда в новогоднюю ночь...
   — Да.
   — ...чтобы убить ребенка.
   — Да.
   — Специально, чтобы убить этого ребенка.
   — Да.
   — Как случилось, что он убил Энни Флинн?
   — Я знаю только то, что он мне рассказал.
   — Что он рассказал вам, миссис Хэммонд?
   — Он мне говорил, что находился в детской, когда... Понимаете, у него был план всего дома. Это новый дом, он ходил туда, вроде бы собирался купить квартиру. Поэтому знал расположение комнат у Холдингов. Из второй спальни, которая была детской, есть выход на пожарную лестницу. В этой квартире только две спальни. Так что он знал: если спустится с крыши по пожарной лестнице, то попадет в детскую. И задушит ее. Подушкой. Но в ту ночь, когда он был там...
   — Почему он выбрал новогоднюю ночь?
   — Он рассчитывал, что новогодняя ночь будет подходящим временем.
   — Почему? Он говорил, почему?
   — Нет. Он никогда мне не говорил, почему.
   — Просто предполагал, что это будет подходящее время?
   — Ну-у, да. Вам надо спросить у него. Так вот, когда он был там, девочка...
   — Энни Флинн?
   — Да, няня. Понимаете, он намечал только войти в детскую, положить подушку на ее лицо и сразу уйти. Я хочу сказать, ведь это всего лишь ребенок. Никакого сопротивления, ни шума, ни крика, только войти и выйти. Если даже Холдинги дома были бы... ведь это новогодняя ночь, они наверняка выпили бы, ну, в любом случае уже очень поздно, все будут крепко спать, он очень тихо войдет, сделает то, что должен сделать, и уйдет, и никто ничего не услышит. Ведь это ребенок, сами знаете.
   А если их нет дома, то, возможно, там няня, а если она не спит...
   — Как оказалось, там была няня, не так ли?
   — Да, но Дик знал, где располагалась гостиная, и то, что детская отделялась от нее холлом. Так... что он рассчитывал, видите ли, что все будет... ну, легко. Ведь это ребенок. Он не ожидал встретить никаких проблем.
   — Но проблема появилась?
   — Да.
   — И что же это за проблема, миссис Хэммонд?
   — Мобиль.
   — Что, что?
   — Мобиль. Над кроваткой. Он наклонился над кроваткой и задел мобиль. Это такая штука... почти как ветровой колокольчик, знаете? Только ветер не нужен. Если ее задевают, начинает звенеть. Она висела над колыбелью так, чтобы ребенок мог доставать руками, и тогда она звенела. Но Дик, естественно, не знал об этом, ведь он никогда раньше не бывал в их квартире. И когда он наклонился над кроваткой, то задел головой этот мобиль, и тот сработал как будильник.
   — Что случилось потом?
   — Он сорвал мобиль с потолка, но девочка уже проснулась и пронзительно заплакала. И няня услышала ее крик. Вот тогда началась вся трагедия. Если бы не это, все бы прошло гладко. Если бы не мобиль...
   — Итак, Энни услышала крик ребенка...
   — Да. Вы должны понять, что мы не знали даже их имен. Ни ребенка, ни девушки. Пока не услышали по телевизору.
   — Что произошло, когда она услышала плач девочки?
   — Она крикнула из гостиной, кто там, а потом она... она просто возникла в дверях детской. С ножом в руке. Очень большим ножом. И пошла с этим ножом на Дика. Поэтому он был вынужден защищаться. Это действительно была самозащита.
   Вот как это было. Она всерьез шла на него с ножом. Он с ней боролся, может, в течение трех или четырех минут, пока наконец...
   — Он зарезал ее.
   — Да.
   — Он вам это говорил.
   — Да.
   — Что он ее зарезал?
   — Да, что он должен был убить ее. В порядке самозащиты— Он не говорил, сколько раз ударил ее ножом?
   — Нет.
   — А ребенок?
   — Ребенок продолжал плакать. Поэтому пришлось поспешить.
   — Девочка проснулась...
   — И кричала, да.
   — ...когда он душил ее?
   — Он положил ей на лицо подушку.
   — Задушил ее.
   — Ну пусть так.
   — Когда он вернулся домой, на его одежде была кровь?
   — Совсем немного. Несколько пятнышек.
   — У вас есть эта одежда?
   — Да. Но я смыла пятна. Холодной водой.
   Нелли размышляла. Забрать одежду как улику. Отправить в лабораторию. Почти невозможно вывести следы крови полностью. Сравнить пятна крови с остатками на деревянной ручке кухонного ножа. Совпадение докажет, что кровь Энни Флинн была на орудии убийства и на одежде Ричарда Хэммонда в новогоднюю ночь.
   — Расскажите мне, что произошло в ночь с воскресенья на понедельник, шестнадцатого января, — сказала Нелли.
   — Я не хочу говорить об этом.
   — В эту ночь убили вашу сестру, не так ли?
   — Я не хочу говорить об этом.
   — Ее убил ваш муж?
   — Я не хочу говорить об этом.
   — Это сделал он?
   — Понимаете, бывают обстоятельства... — произнесла Мелисса почти про себя и покачала головой. — В случае смерти папы мы получали половину, так зачем?.. — Она вновь покачала головой. — Половину — мне, половину — Джойс, — сказала она. — Вдобавок к этому — наша фирма. Вот почему так важен здесь был этот ребенок... Зачем жадничать? Зачем совершать все это?
   — Миссис Хэммонд, ваш муж убил Джойс Чапмэн?
   — Вы должны спросить у него. Я не хочу говорить на эту тему.
   — Все это он сделал ради наследства? Вы говорите об этом? — Я любила мою сестру, — сказала Мелисса. — Ребенок меня не волнует. Я даже не знала этого ребенка, но мою сестру...
   Она помотала головой.
   — Я имею в виду, что этот ребенок для меня ничего не значил. И мой муж был прав, знаете. Почему все эти деньги должны достаться ребенку, который... ну, внебрачный? Ведь Джойс даже не знала, кто был его отец!
   — Все деньги — вы о чем? — спросила Нелли.
   — Я могла бы понять, если бы здесь был какой-то смысл. Но моя сестра... Я не знала, что он собирался так поступить с ней, клянусь Богом! Если б я знала...
   — Но вы знали, что он собирался убить ребенка?
   — Да. Но не сестру. Мне бы хватило и половины, клянусь Господом. Ведь там миллионы, зачем же ему было так жадничать? Другие деньги, ладно, Бог с ними. Но почему же деньги должны были достаться ребенку, которого моя сестра никогда не желала?
   — Что за другие деньги? — снова спросила Нелли.
   — Все это сказано в завещании, — ответила Мелисса. — Вам надо ознакомиться с завещанием.
   — Кто-нибудь уже встречался с вами по этому поводу?
   — Какому поводу?
   — В связи с завещанием. Как мне известно, ваш отец умер сегодня рано утром. Его адвокат?..
   — Нет, нет.
   — Тогда, как понять, что вы...
   Нелли была озадачена.
   — Мы знали, что написано в завещании, — просто сказала Мелисса. — Мы это выяснили почти год назад.
   — Каким образом?
   — Мистер Лайонс рассказал моему мужу.
   — Мистер Лайонс?
   — Джеффри Лайонс. Который до этого был адвокатом моего отца.
   Нелли ужаснулась.
   — Рассказал вашему мужу о содержании завещания своего клиента? — спросила она.
   — Ну, он был влюблен в Дика, — ответила Мелисса. — Его собственный сын погиб во Вьетнаме, а они росли вместе, вместе ходили в школу, и мне кажется, он видел в Дикс чуть ли неприемного сына. В любом случае, он не сделал ничего противозаконного. Или даже неэтичного. Мой отец хотел быть уверенным, что семья не распадется. Он старался создать определенный стимул. Мистер Лайонс по-дружески намекнул Дику, вот и все. Рассказал ему, о чем шла речь в завещании. Он нам посоветовал поскорее уехать, понимаете?
   — Уехать?
   — Ну, понимаете...
   — Нет, не понимаю.
   — Ну, поладить с этими.
   — Все равно я вас не понимаю.
   — Вам следует взглянуть на завещание, — сказала Мелисса и отвернулась от Нелли.
   А потом по причине, которую Карелла так и не понял, она посмотрела прямо ему в глаза и сказала:
   — Знаете, я ее любила. Очень.
   И спрятала лицо в ладонях.
  
  
  * * *
  
   Квартира, которую Геррера использовал для проверки и опробования товара, находилась всего в трех кварталах к востоку от снятой им на Вандермир-авеню. Обычно обе квартиры сдавались проституткам по часовому графику, и хозяйки с удовольствием сменили своих квартиросъемщиц на Герреру за недельную плату, которая получалась более низкой, но более надежной. Чем избавились от этих «пришли-ушли», этих бабочек, этих жриц свободной любви с непостоянным доходом.
   Геррера пришел вместе с Зингом и Зангом. В кейсе он нес пятьдесят тысяч стодолларовыми банкнотами и был похож на преуспевающего адвоката. Пять килограммов кокаина переселятся в этот кейс, как только свершится сделка. А потом все трое направятся в особняк на Вандермир, где Зинг и Занг станут обладателями половины коки. Два с половиной кило для них, и два с половиной для Герреры. Все, как договорились. Джентльменское соглашение. Если не считать того, что Геррера замыслил их прикончить.
   Чтобы жить в этом городе, просто надо в нем родиться, размышлял он про себя.
   Свинохвостые узкоглазые, посмотрите на них, они же и знать не знают, что, как только дверь в квартиру на Вандермир за ними захлопнется, он выстрелит им в спину.
   Они просто ничего не понимают в этом городе!
   Надо родиться здесь.
   Они остановились у ступенек перед домом 705 на Ист-Редмонд.
   — Я должен войти один, — сказал им Геррера.
   — Да, — согласился Зинг.
   — Потому что так хотят парни из Майами.
   — Да, — сказал Занг.
   — Это займет какое-то время. Надо убедиться, что они не подсунули нам сахарную пудру.
   — Ми бить здеся, — сказал Зинг.
   Клинг увидел, как Геррера вошел в дом.
   Два китайца остались снаружи, руки в карманах пальто. Оба в длинных темных пальто. Без шляп. Гладкие черные волосы зачесаны назад.
   Им раньше не приходилось видеть Клинга, так что он мог подойти к ним ближе, чтобы получше разглядеть.
   Клинг прошел мимо китайцев по той же стороне улицы.
   Наверняка это братья.
   Точно, близнецы.
   Казалось, он даже не вглядывался в них. Но мгновения хватило, чтобы уже отличить их потом, в другом месте, в другое время.
   Он продолжал идти по улице. Прошел два квартала на запад, пересек улицу, повернул назад по другой ее стороне, успев надеть синюю шерстяную кепку, чтобы прикрыть светлые волосы. Единственное, на что он мог рассчитывать в этом районе трущоб, — это на темные подъезды. Он нашел один такой подъезд на расстоянии трех домов от того, куда вошел Геррера. На другой стороне улицы китайские близнецы охраняли ступени дома, как статуи — публичную библиотеку. Десятью минутами позже, проследовав мимо китайцев, в дом вошел мужчина с усами. Как и Геррера, он нес кейс.
   Человек из Майами оказался неуклюжей скотиной с усами Панчо Вильи. Он сказал:
   — Добрый день! Деньги с тобой?
   — А товар с тобой? — спросил Геррера.
   Никаких тебе паролей, кодовых слов или чисел. Время и место оговорены заранее. Ни один из них не узнал бы, где икогда назначена встреча, если в не прошел всю систему проверок. Поэтому сейчас оба хотели покончить со всем этим, и побыстрее. Чем скорее они выполнят формальности, тем безопаснее будет обмен.
   Говорят, есть такие люди, которые, чуть-чуть потянув носом или лизнув щепотку, могут определить, хорош ли кокаин. Геррера предпочитал два простых способа проверки. Первый сводился к тому, что «чем синее, тем лучше». Реагент смешивают с пудрой, и эту смесь растворяют в воде.
   Раствор приобретает синий цвет. Чем он насыщеннее, тем выше качество товара. Если раствор светло-голубой, такой кокаин годится только для старшеклассниц воскресной школы. Это значит, что, пока товар дошел до тебя, его разбавляли и раз, и два, а может быть даже, три.
   При втором способе проверки Геррера использовал обычную воду из-под крана.
   Человек из Майами с выражением крайней скуки на лице наблюдал, как Геррера зачерпнул чайную ложечку порошка из пластикового пакета и высыпал шепотку в стакан с водой. Он мгновенно растворился. Геррера удовлетворенно кивнул. Если бы порошок не растворился сразу, он бы знал, что в кокаин подмешали сахарной пудры.
   — Ну что, все нормально? — спросил человек из Майами.
   — Да, — сказал Геррера и снова кивнул.
   — И сколько еще пакетов ты будешь проверять? — спросил курьер.
   — Каждый пакет, — улыбнулся Геррера.
  
  
  * * *
  
   Стоя в подъезде на другой стороне улицы, Клинг увидел мужчину с усами, выходящим из здания все с тем же кейсом. Он не посмотрел на двух китайцев, а те не обратили внимания на него, Усач прошел между ними — они прогуливались у крыльца со скучающим видом, — повернул налево и зашагал по улице. Клинг наблюдал за ним. Мужчина отпер дверь голубого фордовского лимузина, сел за руль и, развернувшись, проехал мимо Клинга, все еще стоявшего в подъезде. Флоридские номерные знаки.
   Клинг успел разглядеть только три цифры номера — 866, — фонари горели слишком тускло, а машина ехала слишком быстро.
   Он ждал.
   Через пять минут из дома вышел Геррера. — Нет плоблема? — спросил Зинг.
   — Никаких, — ответил Геррера.
   — Ти взял эта? — спросил Занг.
   — Да, взял.
   — Где? — спросил Зинг.
   — Здесь, в сумке, — ответил Геррера. — А где, ты думаешь?
   Его глаза сверкнули. Всего-навсего держа в руке кейс с этим отличным товаром, он чувствовал себя так хорошо, как никогда в жизни.
   Пять килограммов очень хорошего кокаина, и все это — его. Сейчас он пойдет с китаезами обратно на Вандермир, быстренько кончит их и оставит лежать там, чтобы легавым было чем заняться, когда кто-нибудь из жильцов пожалуется на вонь, идущую из квартиры ЗА. Это время он использует, чтобы сбыть товар, — Геррера планировал покончить с этим до пятнадцатого февраля. А пятнадцатого сесть в самолет компании Транс Уорлд Эрлайнс, испанский рейс. «На самолет в Испанию — в хорошую компанию», — вертелось у него в голове. Боже, как он был счастлив!
   Близнецы прикрывали его слева и справа. Как телохранители.
   Зинг улыбнулся ему.
   — Хенли Шу сказал тебе пливет, — произнес он, ухмыляясь.
  
  
  * * *
  
   Клинг сначала услышал выстрел и лишь затем увидел оружие. В руке китайского парня, который был справа от Герреры. Очень быстро, один за другим прогрохотали три выстрела. Парень, который продырявил Герреру, шагнул назад, освободив место, куда упасть. Другой китаец быстро подобрал кейс, упавший на тротуар. Оба побежали. Как, впрочем, и Клинг.
   — Полиция! — заорал он.
   Его пистолет уже был в руке.
   — Полиция! — снова закричал он, но это не произвело на них должного впечатления. Китайцы свернули за угол.
   Он перебежал мостовую. Домчался до угла и огляделся. Пистолет в руке следовал за его взглядом.
   Улица была пуста.
   Он посмотрел на двери подъездов. Закрыто. Они смылись. Никого. Куда, черт возьми, они подевались?..
   Вот куда. Прямо перед ним дверь была чуть приоткрыта.
   Он рванулся к ней, пинком распахнул и влетел в темный вестибюль. Еще одна открытая дверь. Скорее туда. В дверь. Впереди лестница. Ни звука в вестибюле. Брошенный дом. Если он поднимется по этим ступенькам, скорее всего нарвется прямо на пулю. И не одну. Где-то капала вода. Вверху грохнул выстрел. Он выстрелил наугад в ответ. Послышались звуки быстрых шагов. Он побежал по лестнице, выставив пистолет. Еще один выстрел. Из пола перед ним брызнули щепки дерева, как шрапнель. Он помчался дальше. Дверь на крышу была открыта. Клинг выскочил наружу, в темноту и холод, распластался у кирпичной стенки. Подождал. Никого. Они ушли. Иначе продолжали бы переводить патроны. Китайцы это любят. Тем не менее он подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Обследовал всю крышу, осмотрев с пистолетом наготове каждый вентиляционный колодец и лифтовую шахту. Определенно ушли. Он сунул пистолет в кобуру и спустился на улицу.
   Когда Клинг подошел к Геррере, лежавшему на тротуаре, он увидел, как на его губах пузырится кровь. Он присел рядом с ним.
   Геррера посмотрел на него.
   — Кто они были?
   «Они не давали тебе жить в этом городе, — подумал Геррера, — и они не дадут тебе уехать из него».
   Его глаза закатились.
  
  
  * * *
  
   Сидя в машине, Гамильтон и Исаак наблюдали за двумя китайцами из группировки Цу, входящими в здание.
   Гамильтон улыбался.
   В чем беда китайцев, думал он, так это в том, что хоть они и соображают в бизнесе, но у них нет чувства. Они как холодные желтые лимоны.
   И сегодня вечером он эти лимоны выжмет.
   Мужчины из Майами ждали наверху в квартире 5С.
   Это совпадало с тем, что сказал Карлос Ортега.
   За десять процентов, вот падла неблагодарная!
   Двое из банды Цу подымались сейчас наверх, чтобы оплатить товар и забрать его. Предыдущая проверка, где бы, черт ее возьми, она ни происходила, очевидно, завершилась без накладок, Гамильтона не интересовало это дерьмо — паршивые пять килограммов, — пусть себе растворятся в ночи. Наверху в квартире 5С было девяносто пять килограммов кокаина, и за всем этим добром присматривало только четыре человека. Он кивнул Исааку.
   Исаак кивнул в ответ и включил в машине фары. Он все еще не понимал деталей происходящего. Он лишь знал, что сегодня вечером они сделают попытку прорваться на тот уровень, на котором заправляют такие крутые поссы, как «Спенглер» и «Шовер». Он верил, что Гамильтон знает, что делает. Ты или доверяешь кому-то полностью, или не доверяешь вовсе.
   Они вместе вышли из автомобиля. Чуть дальше распахнулись дверцы другой машины. Из нее вышли негры в пальто. Дверцы бесшумно закрылись. Мужчины быстро собрались в плотную группу и направились скорым шагом к подъезду дома. В морозном воздухе от дыхания клубился пар. Их было восемь. Гамильтон, Исаак и еще шесть человек. Гамильтон знал, что соотношение сил будет два к одному в его пользу.
   Они поднялись на пятый этаж.
   Гамильтон остановился у двери, ведущей в квартиру 5С, и прислушался.
   Внутри были слышны голоса.
   Он четко различал речь трех человек.
   Вот.
   Появился четвертый голос.
   Он продолжал слушать.
   Гамильтон улыбнулся. Поднял вверх правую руку. И выбросил четыре пальца.
   Исаак кивнул. Там их внутри четверо. Все, как говорил Ортега. Исаак кивнул тому, кто был справа.
   И тот одиночным выстрелом из своего АР-15 вышиб дверной замок.
   Негры ворвались внутрь.
   Гамильтон все еще улыбался.
   Но в этой квартире было не четыре человека.
   Там находилось двенадцать колумбийцев из Майами и двенадцать китайцев, местных.
   Одним из них был Генри Цу.
   В первые десять секунд Исаак — который так и не был полностью введен в курс дела — получил в грудь и в голову семнадцать пуль. Гамильтон рванулся к двери. Но ему мешали его люди, стоявшие сзади. Они тоже поняли, что попали в засаду, и единственным их желанием сейчас было вырваться из ловушки Но все это слишком поздно, а потому — бессмысленно. Второй залп изрешетил их прежде, чем они добрались до дверей. За все это время ямайцы успели выстрелить всего один раз — тот самый выстрел, который выбил замок.
   Гамильтон был все еще жив и полз по телам к выходу.
   Один из китайцев сказал:
   — Хенли Шу сказал тибе пливет.
   Тогда другой китаец, который был очень похож на этого, двенадцать раз выстрелил в спину Гамильтону.
   Гамильтон замер и больше не шевелился.
   Генри Цу взглянул на него. Он думал о том, что всегда побеждает более древняя культура.
  
  
  
  
   Глава 17
  
  
   На следующее утро в десять минут десятого Карелла расписался за конверт «Федерал Экспресс». Письмо пришло из департамента полиции Сиэттла. В конверте находилась пачка ксерокопий и записка от руки. Записка гласила: «По-моему, тебе стоило бы взглянуть на это». И подпись — «Боннем». Пачка листов оказалась копией завещания Пола Чапмэна.
   "Мои дочери Мелисса Чапмэн Хэммонд и Джойс Чапмэн.
   Я передаю и завещаю в трастовый фонд сумму, равную одному миллиону долларов (1 000 000) с тем, чтобы прибыль от вышеназванной суммы перешла во владение первому ребенку, рожденному любой из моих вышеуказанных дочерей с тем, чтобы данный фонд управлял, инвестировал и реинвестировал вышеназванную сумму и платил все налоги, оплачивал издержки..."
   — Он хотел быть уверенным, что после его смерти род не прекратится, — сказал Карелла.
   — Если бы, когда он умер, его дочери все еще были бы бездетными, то у них был бы хороший повод обзавестись потомством, — кивнул Мейер.
   — Заняться этим...
   — Не тянуть с этим.
   — Это слова Мелиссы. — Вот тебе и мотив, — сказал Карелла, хлопнув рукой по той странице завещания, где говорилось о деньгах для будущего первого ребенка.
   — Он подписал смертный приговор маленькой Сьюзен, — поежился Мейер.
   — Потому что, если бы она не родилась...
   — Тогда первым ребенком был бы ребенок Мелиссы.
   — И прибыль от миллиона долларов досталась бы ему.
   Оба мужчины продолжали молча читать.
   "Все оставшееся от моего движимого и недвижимого имущества, в денежной и в натуральной форме, которое я могу назвать своим или на которое я могу претендовать в момент моей смерти, включая все гонорары и долги, связанные с этим имуществом, находясь в здравом уме и твердой памяти, я завещаю...
   — Формулирует свои условия, — сказал Карела.
   — Остаток его имущества.
   — Миллион долларов, не об этом ли она говорила?
   ...завещаю в равных частях в денежном эквиваленте моим дочерям, которые переживут меня...
   — Именно так она нам и сказала.
   ...или, если какая-либо из моих дочерей умрет раньше меня...
   — А вот и мотив для убийства Джойс...
   ...тогда я завещаю все свое движимое и недвижимое имущество оставшейся в живых дочери".
   — Убить Джойс — и тогда Мелисса получит все, — сказал Карелла.
   — Любовь или деньги, — вздохнул Мейер. — Так будет всегда.
   В завещании было еще много всего.
   Но они уже узнали то, что им было нужно. И телефон зазвонил снова. В комнате не было окон.
   Только сейчас Эйлин это заметила.
   Не было и часов.
   «Как в Лас-Вегасе», — подумала она.
   — Что-нибудь случилось? — спросила Карин.
   — Нет.
   — А ты улыбаешься.
   — Это я своим мыслям, — сказал Эйлин.
   — Поделись со мной.
   — Нет, все в порядке.
   У нее на руке были электронные часы. Тишины комнаты они не нарушают тиканьем. Интересно, сколько времени осталось? Интересно, какого черта она вообще здесь делает.
   — Давай поиграем в слова, — предложила Карин.
   — Зачем?
   — Знаешь, свободные ассоциации помогают расслабиться.
   — Я расслаблена.
   — Это как игра в снежки. Карикатуристы часто используют такую идею.
   — Полицейские тоже, — добавила Эйлин.
   — Да?
   — В дежурной комнате. У тебя возникает какая-то мысль, и ты разрабатываешь ее варианты, — объяснила она, подозревая, что Карин все это знает не хуже нее. Если так, то зачем изображать удивление? Ей хотелось бы верить Карин. Но она не верила. Не могла избавиться от ощущения, что Эйлин Берк для Карин Левкович — всего лишь препарат на стеклянной пластинке.
   — Хочешь попробовать?
   — У нас осталось не так много времени, верно?
   Она надеялась на это. Не хотела глядеть на часы.
   — Двадцать минут точно есть, — сказал Карин.
   Боже, так долго?
   — Я назову тебе слово, и ты скажешь мне другое слово, которое первым придет тебе в голову, о'кей?
   — Знаешь, — сказала Эйлин, — мне в самом деле не хочется ни во что играть. Я взрослая женщина.
   — Да, я тоже.
   — Так почему бы нам не оставить это?
   — Мы можем прекратить вообще всю фигню.
   Эйлин посмотрела на нее.
   — Я думаю, мы только зря отнимаем друг у друга время, — безапелляционно заявила Карин. — Тебе нечего сказать мне, а если ты ничего не говоришь, то мне нечем тебе помочь. Так что, может быть, нам лучше...
   — Единственная помощь, которая мне нужна...
   — Да, я знаю. Совет, как уйти из полиции.
   — Да.
   — Вот я и не думаю, что смогу тебе в этом помочь.
   — Почему же?
   — Потому что я не думаю, что ты и в самом деле этого хочешь.
   — Тогда скажи мне, какого черта я здесь делаю?
   — Это ты скажи мне.
   Эйлин сложила руки на груди.
   — Ну вот, опять эта поза, — сказала Карин. — Слушай, я в самом деле не понимаю, почему ты обратилась ко мне?
   — Я тебе уже рассказывала. Сэм Гроссман пред...
   — Да, а ты посчитала, что это хорошая мысль. Но вот ты здесь, и тебе нечего мне сказать. Так давай закончим с этой бодягой, ладно?
   — Сейчас?
   — Да. Если позднее у тебя что-нибудь изменится...
   — Плохо, что я не могу решиться прямо сейчас, а?
   — Что ты имеешь в виду?
   — Отставку. Если уходишь из полиции, то это навсегда.
   — Почему ты так говоришь?
   — Какое это имеет значение?
   — Я в самом деле не понимаю, почему ты чувствуешь...
   — Ты что, никогда не говорила с копами? Чем ты тут вообще занимаешься? С архитекторами работаешь? Или с банкирами? Я хочу сказать, разрази тебя Господь, ты что, не знаешь, как думают копы?
   — А как они думают, Эйлин? Расскажи мне.
   — Если я сейчас уйду... — Она опустила голову.
   — Да?
   — Не имеет значения, черт с ним.
   — О'кей, — сказала Карин, посмотрев на часы. — У нас еще пятнадцать минут. Какие фильмы ты смотрела в последнее время? — Мне не нравится то, что тебе приходится объяснять самые простые вещи, трах-тарарах!
   — Какие?
   — То, что будут все про меня думать, если я уйду!
   — А что все будут думать?
   — И почему невозможно...
   — Так что же они будут думать, Эйлин?
   — Что я испугалась, мать твою так!
   — Ты испугалась?
   — А разве я тебе этого не говорила? А как бы тебе понравилось, если бы тебя оттрахали?
   — Мне бы это не понравилось.
   — Попыталась бы ты объяснить это кому-нибудь.
   — Кого ты имеешь в виду?
   — Людей, с которыми я работала. Я работала с копами всего этого города.
   — С мужчинами?
   — И с женщинами тоже.
   — Ну уж женщины точно поймут, почему ты боишься снова быть изнасилованной.
   — Некоторые из них могут не понять. Есть такой вид женщин-копов, которые хуже любого мужика.
   — Но большинство женщин тебя поймет, не так ли?
   — Я думаю, да. Ну, Энни уж точно. Энни Роулс. Она поймет.
   — Она работает в отделе по борьбе с изнасилованиями, так?
   — Да, там. Она просто прелесть.
   — Так кто, ты думаешь, тебя не поймет? Мужчины?
   — Я никогда не слышала об изнасилованных мужчинах, а ты? Кроме как в тюрьме. Но ведь большинство копов не сидело в тюрьме.
   — Значит, ты беспокоишься о копах? О мужчинах-копах. Ты думаешь, что они тебя не поймут, правильно?
   — Тебе бы следовало поработать с некоторыми из этих парней, — сказала Эйлин.
   — Но ты в любом случае с ними не будешь больше работать, если уйдешь из полиции.
   — Ну да, а они будут трепать по всему городу, что я испугалась.
   — Это для тебя так важно? — Я хороший полицейский, — сказала Эйлин, — точнее, была им.
   — Ты еще не ушла из полиции. Значит, ты все еще полицейский.
   — Да, но уже не хороший.
   — Тебе это кто-нибудь говорил?
   — Не в лицо.
   — Ты думаешь, что об этом говорят у тебя за спиной?
   — А кого это волнует?
   — Ну, тебя это волнует, разве нет?
   — Может, они думают, что я испугалась, так вот, они ошибаются.
   — Но ведь ты испугалась. Ты сама сказала мне, что испугалась.
   — Я сама знаю, что испугалась.
   — Так что тут такого?
   — Я — полицейский.
   — А ты думаешь, полицейские не боятся?
   — Не до такой степени, как я.
   — А как ты испугалась, Эйлин, ты можешь мне это рассказать?
   Она надолго замолчала. Потом произнесла:
   — Мне снятся кошмары, каждую ночь.
   — Про изнасилование?
   — Да. Как я отдала ему мое оружие. Он приставил мне нож к горлу, и я отдала ему свою пушку. Обе пушки. Свой тридцать восьмой и маленький запасной. Браунинг. Я ему их отдала.
   — Так было на самом деле?
   — Да. Но он все равно изнасиловал меня. Я думала...
   — Да?
   — Я не знаю, что я думала. Я решила, что... что если я... если я буду слушаться его, тогда он... он не зарежет меня... не изнасилует. Но он сделал это.
   — Ударил тебя. И изнасиловал.
   — Черт, оказаться такой беспомощной дурой! — сказала Эйлин. — Полицейский, называется!
   — Ты помнишь, как он выглядел?
   — Было темно.
   — Но ты его видела, правда?
   — И шел дождь. — Но как он все-таки выглядел?
   — Я не помню. Он схватил меня сзади.
   — Но потом, когда он...
   — Я не помню.
   — Ты его видела после той ночи?
   — Да.
   — Когда?
   — На суде.
   — Как его имя?
   — Артур Хейнс. Энни вела это дело.
   — Ты опознала его на суде?
   — Да...
   — Хорошо, как он выглядел?
   — Когда он мне снится, у него нет лица.
   — Но когда он тебя насиловал, у него было лицо.
   — Да.
   — И на суде у него было лицо.
   — Да.
   — Которое ты опознала.
   — Да.
   — Так как же он выглядел, Эйлин?
   — Высокий — метр восемьдесят три, килограммов семьдесят пять. Каштановые волосы и голубые глаза.
   — Возраст?
   — Тридцать четыре.
   — А сколько было лет человеку, которого ты убила?
   — Что?
   — Сколько лет было?..
   — А он-то тут при чем? Он мне по ночам не снится.
   — Ты помнишь, сколько лет ему было?
   — Да.
   — Тогда скажи мне.
   — Тридцать с копейками.
   — А как он выглядел?
   — Я уже сказала тебе. Когда приходила сюда во второй раз. Мы же обо всем этом уже говорили.
   — Расскажи мне еще раз.
   — Светловолосый, — вздохнув, сказала Эйлин. — Сто девяносто один сантиметр, больше девяноста килограммов. Темные очки. Татуировка в виде сердечка без надписи в нем. — Какого цвета были его глаза?
   — Голубые.
   — Как у насильника.
   — Глаза — да.
   — Габариты тоже.
   — Ну, Бобби был выше и тяжелее.
   — Они оба были крупными мужчинами.
   — Да.
   — Ты сказала, что оказалась с ним одна в комнате...
   — Да, с Бобби.
   — Потому что потеряла свое сопровождение. Между прочим, почему ты всегда думаешь о нем как о Бобби?
   — Думаю и все. Он сам так назвался. Бобби.
   — Ну-ну.
   — А что тут такого? В том, что я называю его Бобби?
   — Нет, нет. Расскажи мне, как ты потеряла прикрытие.
   — По-моему, я уже рассказывала.
   — Нет, не рассказывала. Сколько их было?
   — Двое. Энни и... Ну, Энни Роулс, я говорила.
   — Да.
   — ...и парень из Семьдесят второго участка, с Калмз-Пойнт. Майк Шеноган. Здоровый такой ирландец. Хороший полицейский.
   — Как ты их потеряла?
   — Берт вбил себе в голову, что мне нужна помощь. Поэтому он поехал в зону...
   — Берт Клинг.
   — Ага. Я встречаюсь с ним время от времени. Я сказала ему, чтобы он не приходил туда, но он все равно пришел. И... он блондин, ты знаешь. Я говорила, что он блондин? Там заварушка на улице получилась, Шеноган увидел Берта и подумал, что это тот самый парень, которого мы ищем, потому что Бобби тоже блондин и тоже здоровенный. Поэтому Шеноган попер на него — это была та еще сценка — и пока до него дошло, что Берт тоже на работе, мы с Бобби уже ушли.
   — Ушли?
   — Завернули за угол. Пошли в номер.
   — И никто из них этого не видел?
   — Нет.
   — Тогда ты в самом деле потеряла их. Я хочу сказать, на время.
   — Да.
   — Потому что Берт влез не в свое дело.
   — Это была не его ошибка.
   — А чья это была ошибка?
   — Шеногана.
   — Почему?
   — Потому что он решил, что Берт — подозреваемый.
   — Не зная, что Берт — полицейский.
   — Правильно.
   — Но если бы Берта там не было...
   — Но он был там.
   — Но если бы его там не было...
   — Что об этом сейчас говорить. Он там был.
   — Эйлин, если бы его там не было, случилась бы тогда эта путаница на улице?
   — Конечно, нет.
   — Ты не потеряла бы тогда свое прикрытие.
   — Возможно.
   — Как ты думаешь, они бы помогли тебе в этой ситуации с Бобби?
   — Кто?
   — Твои сопровождающие.
   — Думаю, да, если бы успели вовремя.
   — Ты сказала, что они оба — хорошие полицейские...
   — О, конечно.
   — ...и, без сомнения, они знали свое дело.
   — Я бы доверила свою жизнь любому из них. В общем-то, именно так я и поступила тогда. Решила, что когда понадобится, они придут на помощь.
   — Но они не пришли на помощь, когда тебе понадобилось!
   — Да, но это не их вина.
   — А чья это вина?
   — Ничья. Просто одна из идиотских накладок, которые все время случаются.
   — Эйлин, если бы такого не случилось — если бы не было путаницы, если бы ты не потеряла Шеногана и Энни — как ты думаешь, тебе пришлось бы стрелять в Бобби?
   — Я не знаю.
   — Ну, хорошо, подумай над ответом.
   — Как я могу... — Если бы они шли поодаль...
   — Да, но... они не шли поодаль.
   — Если бы они были рядом с тобой...
   — Но послушай...
   — ...если бы они видели, куда Бобби повел тебя...
   — Слушай, сейчас нет смысла рыдать по поводу...
   — ...и если бы они вовремя пришли к тебе на помощь, пришлось бы тебе стрелять в Бобби Уилсона?
   — Один черт, я бы его и так пристрелила, — сказала Эйлин.
   — Ты не ответила на мой вопрос.
   — Парня с ножом? Который полез на меня с ножом? Конечно, я бы пристрелила сукиного сына! Меня уже однажды ткнули ножом, спасибо большое, я и не собиралась...
   Эйлин внезапно замолчала.
   — Да? — спросила Карин.
   Эйлин молчала несколько секунд. Потом она сказала:
   — Я и не собиралась оставлять его в живых. Если ты этого от меня добиваешься.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Когда я застрелила Бобби, я... застрелила его не потому, что... Я хочу сказать, изнасилование было ни при чем.
   — О'кей.
   — Ни при чем, и все. На самом деле... Ну, я уже говорила тебе.
   — Что говорила?
   — Он мне начал нравиться. Он был очень привлекательным.
   — Бобби.
   — Да.
   — Но ты его убила.
   — Да. Ты сама это знаешь, именно поэтому я здесь.
   — Хорошо, скажи мне, почему ты здесь?
   — Я уже говорила тебе это, и я не понимаю, почему должна повторять по сто раз?
   — А что ты мне говорила?
   — Я хочу уйти из полиции, потому что я боюсь...
   — Да, теперь я вспомнила. Ты боишься...
   — Я боюсь, что остервенею и продырявлю кого-нибудь еще.
   — Остервенеешь?
   — О Боже, если кто-то лезет на тебя с ножом...
   — Но я думала, что он начал тебе нравиться. Бобби. — Этот мужик уже убил трех женщин! И был готов прикончить меня! Если ты думаешь, что это не прибавляет адреналина в крови...
   — Уверена, что так и есть. Но ты говоришь, это тебя взбесило.
   — Да, — она мгновение поколебалась и сказала: — Я разрядила в него весь барабан.
   — Ну-ну.
   — Шесть патронов.
   — Ну-ну.
   — Это здоровая пушка. «Смит-и-вессон», сорок четыре.
   — Ну-ну.
   — Я бы это снова сделала. Запросто.
   — Вот все, чего ты боишься. Вот почему ты хочешь уйти из полиции. Потому что однажды ты можешь слететь с резьбы и...
   — У него был нож!
   — Ты разозлилась из-за ножа?
   — Я там была одна! Я потеряла моих... Ты же слышала, я сказала Берту не соваться туда. Я сказала ему, что прекрасно сама со всем справлюсь. Что у меня в прикрытии два человека, которые отлично знают свое дело, и мне ничья помощь не нужна. Но он все равно туда полез.
   — И потому ты потеряла свое прикрытие.
   — Но ведь это же все из-за него, разве не так? Не я же их потеряла! И Шеноган только выполнил свою работу. Это Берт сунул свой нос куда не надо и устроил всю эту заваруху. Потому что он думал, я уже ни на что не гожусь. Не могу сама о себе позаботиться. Не могу делать свою работу. Когда потом мне стало понятно, что тогда произошло на улице, я была готова убить его...
   — Значит, ты разозлилась и на него тоже, — сказала Карин.
   — Да, позже.
   — Да. Когда поняла, что если бы он не вмешался...
   — Я бы не осталась там одна с Бобби.
   В комнате воцарилось молчание.
   Карин посмотрела на часы.
   Их время истекло.
   — Но ты сказала мне, что снова бы убила Бобби, — произнесла она.
   — Я до этого никого не убивала, — сказала Эйлин. — Ты знаешь... мой отец и мой дядя Мэтт... их обоих убили на работе... — Я не знала этого.
   — Ну, да. И... я всегда думала, что я... если когда-нибудь поймаю этого парня с красным платком на лице, я... Я всажу ему пулю в глаз. Но за то, что он сделал... ты знаешь... когда я... третий выстрел отбросил его, Бобби упал на постель, он точно уже был мертв. Но я... я разрядила в него остаток... еще три пули в... ему в спину... и тогда я бросила револьвер и начала плакать.
   Карин посмотрела на нее.
   "Ты все еще плачешь", — подумала она.
   — У нас кончилось время, — произнесла она вслух.
   Эйлин кивнула.
   Карин встала из-за стола.
   — Впереди много работы, — сказала она.
   Эйлин все еще сидела, глядя на свои руки. Она опустила голову и положила руки на колени. Не поднимая глаз, она спросила:
   — Наверно, я ненавижу его?
   — Это которого? — улыбнулась Карин.
   — Берта.
   — Мы еще поговорим об этом, о'кей? — сказала Карин. — Увидимся в четверг?
   Эйлин встала.
   Она посмотрела прямо в глаза Карин.
   Несколько секунд Эйлин стояла молча. И потом сказала:
   — Да. Это было начало.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"