Мойзес Наим : другие произведения.

Два шпиона в Каракасе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Мойзес Наим
  Два шпиона в Каракасе
  Не совсем выдуманная история про любовь и заговоры в эпоху Уго Чавеса
  Посвящается Эмме, Лили и Сами
  Глава 1
  Ночные звонки
  Нет звука отвратительней, чем телефонный звонок, который помешал любовникам в постели. Женщина сердится, еще крепче прижимается к плечу мужчины и, почти задыхаясь, просит:
  – Только не вздумай брать трубку!
  Он не обращает на ее слова никакого внимания и поступает по-своему: ускользает от жадных губ, с силой отрывает от себя цепкие руки и в мгновение ока словно сбрасывает с себя дурман, которым она успела его окутать. Затем садится, подносит палец к губам, требуя тишины, и снимает трубку старомодного черного аппарата. Он уже полностью владеет своим голосом, и никто не смог бы догадаться, что всего несколько секунд назад он на всех парах мчался к оргазму.
  – Алло!
  – Иван, ты можешь мне объяснить, что за чертовщина творится там, в этой твоей Венесуэле?
  Иван сразу узнает голос. Это Гальвес, его шеф.
  Между тем женщина не желает сдаваться. Она прыгает на него, гладит, касается всех тех мест, которые, как ей известно, наверняка заставят его вернуться к ней. Пускает в ход руки, губы, язык, соски… Хочет оживить тот миг, который был погублен телефонным звонком.
  Поведение любовника кажется Хлое непостижимым. Что может быть важнее секса с женщиной, которую ты так страстно любишь? Молодая голландская активистка приехала на Кубу “учиться” тому, как надо делать революцию и как экспортировать во все остальные страны мира уже проверенные здесь методы. Ее идеализм может соперничать лишь с ее чувственностью. И наивностью.
  Однако она проявляет еще и неуемный интерес к политике – даже когда оказывается в постели со своим новым любовником, хотя именно он мог бы стать главным мужчиной ее жизни. Но у Ивана Ринкона есть служебные обязанности, о которых ей ничего не известно и которые для него куда важнее любовных похождений. Вот и сейчас он нервно вскакивает с постели, будто сразу забыв о лежащей там женщине.
  И ей приходится проглотить обиду. Хлоя тоже встает и голая выходит на балкон, чтобы попытаться унять охватившее ее бешенство. Она делает глубокий вдох, впуская в легкие свежий воздух, принесенный ветерком с моря. Безмолвную в эти часы Гавану освещает одна только луна, которая вычерчивает силуэт города и отражается в волнах Карибского моря.
  – Понятия не имею… Я тебе много раз повторял, что там никогда и ничего не происходит, – с напряжением в голосе объясняет Иван в трубку, но при этом не может скрыть удивления.
  – Ты сильно ошибаешься… В Венесуэле что-то заваривается, – отвечает ему Гальвес.
  – Что? Что ты хочешь сказать?
  – Я хочу сказать, что как раз в эти минуты и как раз сегодня, будь оно, это сегодня, проклято, то есть четвертого февраля тысяча девятьсот девяносто второго года, пока ты дрыхнешь без задних ног, в Венесуэле происходит военный переворот: танки атакуют президентский дворец, а на другом конце города из минометов обстреливают резиденцию президента. Мы не знаем, кто в этом замешан и кто командует путчистами. Зато я твердо уверен в другом: за нынешней весьма скверной историей стоят американцы.
  – Кто???
  – Позволь мне удивиться твоему удивлению… А еще ты меня здорово разочаровал или даже, вернее сказать, подвел. Я-то думал, что могу выкинуть Венесуэлу из головы, коль скоро этим направлением занимаешься ты. Ладно, давай кати немедленно сюда! – кричит ему Гальвес и дает отбой.
  Расстроенный Иван швыряет телефонную трубку на рычаг и быстро одевается. Хлоя возвращается в комнату, ложится в постель и принимает соблазнительную позу, призывая его взглядом.
  – Увидимся позже, – бросает Иван ледяным тоном, не обращая никакого внимания на обнаженное тело, потом быстро целует Хлою братским поцелуем и спешит к двери.
  Он старается выжать все что можно из своей раздолбанной машины. В такие минуты Иван жалеет, что никогда как следует не занимался двигателем. И теперь ему кажется, что она вот-вот развалится на части. Машина мчится по пустынному городу, взрывая тишину и оставляя за собой дымный след. Путь от дома до здания G2 Иван проделывал тысячи раз. G2 – это место его службы, Главное управление разведки Кубы.
  “Нет, Гальвес ошибается… – думает Иван, пытаясь ехать как можно быстрее. – Просто ему повсюду чудятся янки. К тому же трудно понять, каким боком военный переворот был бы полезен Вашингтону. Они и без всяких переворотов диктуют свою волю правительству Венесуэлы. Эти две страны – союзницы. Но если тут не замешаны американцы, то кто, черт возьми, заварил всю эту кашу? Не знаю. А вдруг Гальвес все-таки прав и мы имеем дело с очередным трюком ЦРУ? В таком случае они и впрямь застали меня со спущенными штанами. Но чтобы такое случилось со мной!.. Неужели и вправду проморгал?..”
  Иван еще сильнее давит на газ. А что толку? Старый мотор слушаться его не желает.
  Наконец он доезжает до Управления и, чтобы не терять времени в неторопливом лифте, бегом поднимается по лестнице. В комнате для совещаний он застает Гальвеса и кучу других людей, в том числе и военных. Кое-кто говорит по телефону. Иван знаком со всеми. И ему хорошо известно, что далеко не всех он может считать своими друзьями. Войдя, он робко здоровается с Гальвесом, стараясь не встречаться с ним взглядом. Шеф кипит от ярости.
  – Ага, вот и ты наконец… Добро пожаловать! Лучше поздно, чем никогда, так ведь? – накидывается он на Ивана. Потом оборачивается к остальным и с издевкой добавляет: – Рад представить вам суперагента Ивана Ринкона. Вы его знаете… Это ваш легендарный коллега, который добивался удивительных успехов, участвуя в самых опасных операциях. Тот, кто не умеет проигрывать… Правда, спеси и самомнения у нашего героя больше, чем воды в океане… – добавляет Гальвес, не меняя тона. – О чем он забыл нам сообщить, так это о том, что уже ушел в отставку. И о том, что нынче его интересует исключительно роль первого любовника и он старается не пропустить ни одной нимфы, встреченной на пути. К сожалению, чрезмерная занятость помешала ему поставить меня в известность, что он больше не занимается Венесуэлой… Мало того, Иван Ринкон гостеприимно распахнул двери этой страны для наших врагов.
  Иван чувствует, что упреки Гальвеса доходят до него не через уши, а через желудок. Его желудочный сок закипает, да и в груди вот-вот начнется пожар. От каждого слова Гальвеса огонь разгорается все жарче и жарче. Иван привык слышать от начальства одни лишь похвалы и восторги. Никогда раньше его так не унижали, и уж тем более перед коллегами. Пожар в груди делается нестерпимым. Наконец Иван решается подать голос:
  – Вы правы, шеф. Видно, мы это дело действительно проворонили. Ни один из моих агентов в Венесуэле не забил тревоги и не предупредил, что может случиться что-то в таком вот роде. А ведь я и сам только что провел там целый месяц. И много где успел побывать, но не заметил никаких перемен – ровно ничего подозрительного. Все было как всегда. Много политики, много пустопорожней болтовни, много денег, много воровства и много бедных – ничего нового. Как видно, мы просто убедили себя, что пока в Венесуэле есть нефть, там ничего не может произойти.
  Гальвес перебил его:
  – С чем я тебя и поздравляю! Блестящий анализ ситуации! Жаль вот только, что ты абсолютно во всех своих оценках умудрился промахнуться. И пока ты шел к столь мудрым выводам, американцы рыли тебе яму. Да, ты ошибся, раскрасавец ты наш.
  Коллеги улыбаются, и это вдвойне унизительно для Ивана. Гальвес между тем продолжает:
  – Завтра же ты отправишься в Каракас и подготовишь для меня подробнейший отчет о том, что именно там творится. Сам прекрасно знаешь: Венесуэла всегда представляла для нас огромный интерес. Слышишь? Двигай туда и не возвращайся, пока не разработаешь план действий с учетом нынешней ситуации… То есть план, как повернуть эти события в нашу пользу.
  В двух тысячах километров к северу
  Почти в то же самое время, когда в Гаване телефонный звонок помешал Ивану испытать оргазм, другой звонок, но уже в Вашингтоне, прерывает медитацию Кристины Гарсы. Ее телефонный аппарат совсем не похож на тот черный и древний, что стоит в комнате у Ринкона. У нее телефон современный, беспроводной. Он не только звонит, но еще и вибрирует. Его призыв невозможно проигнорировать, особенно если звонки поступают со специальных номеров, как, скажем, вот этот, прилетевший из здания, расположенного в двух тысячах километров к северу от Гаваны.
  Кристина с досадой открывает глаза и смотрит на улицу через огромное окно в гостиной ее небольшой, но с большим вкусом обустроенной квартиры.
  За окном еще кружат последние снежинки – все, что осталось от бурана, парализовавшего на несколько дней Вашингтон. А к зиме Кристина привыкает с трудом. На самом деле она уверена, что никогда не сможет к ней привыкнуть. Для нее очевидно: холод и счастье – две вещи несовместимые. По крайней мере так Кристина их воспринимает. Вот уже полчаса как она пытается одолеть бессонницу, очередную бессонницу. Девушка следует советам своего психиатра: если сон не приходит, заснуть поможет медитация. А к Кристине сон не приходит часто. Ночь за ночью перед глазами встают одни и те же картины, от них она покрывается холодным потом, а из глаз текут слезы, хотя никаких слез там уже давно вроде бы не должно было остаться. Разве тут заснешь? Взрываются бомбы. Отчаянно кричит женщина, прижимая к груди безжизненное детское тельце. Куда-то бесцельно бредут окровавленные и оглушенные люди. На улице валяются трупы. И там, посреди этого ада, она, Кристина. В испачканной кровью форме, с винтовкой М1 на плече.
  Кристина испробовала все, пытаясь избавиться от этих воспоминаний: таблетки, психотерапию, гипноз, рэйки, упражнения пранаямы, цигун и много чего еще. Но картины из прошлого продолжают возвращаться, словно призраки, твердо решившие сделать ее жизнь невыносимой.
  – Это посттравматический стресс, – говорит психиатр. – Со временем это проходит.
  – Да, но пока если что и проходит, так только время. А кошмары никуда не деваются. Они по-прежнему меня не отпускают.
  И дело не ограничивается кошмарными снами, на самом деле Кристина снова и снова словно наяву видит эпизоды из той своей реальной жизни, когда она в качестве лейтенанта корпуса морской пехоты участвовала в операции Just Cause, “Правое дело”, – такое кодовое название дал Пентагон вторжению вооруженных сил США в Панаму. Целью операции было свержение диктатора Мануэля Норьеги, который превратил свою страну в наркогосударство и заключил весьма доходный союз с Пабло Эскобаром, лидером Медельинского картеля. И хотя участие в операции оставило на теле Кристины заметные шрамы – как, скажем, шрам на ноге после ранения осколком гранаты – или навязчивые картины в мозгу, она ни в чем не раскаивается. Завербоваться в морскую пехоту значило для нее найти свое место в мире, поставить перед собой трудную цель и победить собственные страхи. Она еще в детстве обрела способность держаться невидимкой, довела до совершенства приемы, позволявшие оставаться незаметной, не выделяться и не привлекать к себе внимания, – все это оказалось жизненно необходимым ей в будущем.
  И вот сейчас, среди ночи, Кристине хотелось бы использовать свой талант и не прерывать медитации, но настойчивый телефонный звонок заставил ее вернуться к реальности. Вернуться незамедлительно, поскольку этот звонок звучал по-особому, и Кристина сразу определила, что добивается ее Оливер Уотсон, ее шеф. Она даже не успела поздороваться с ним, так как он с ходу спросил:
  – Крис?.. Что происходит в Венесуэле?
  – Не поняла…
  – Военные устроили переворот…
  – Какие еще военные?
  Вопрос Кристины окончательно вывел шефа из себя.
  – Это я должен у тебя спросить: какие еще военные, Кристина? Мы платим тебе хорошие деньги за то, чтобы ты знала все, что происходит в Венесуэле, вернее, чтобы ты знала обо всем раньше, чем что-то там произойдет. А оказывается, ты понятия ни о чем не имеешь. Даже после того, как некие события уже случились. Что ж, выходит, дело обстоит куда хуже, чем я полагал. Скажи, а тебе не кажется, что тут могут быть замешаны кубинцы?
  Кристина отвечает, что ее агенты в Венесуэле держат под плотным наблюдением как кубинцев, так и венесуэльских военных, но до сих пор не замечали ничего подозрительного.
  Молчание Уотсона длится несколько бесконечных секунд. – Немедленно приезжай сюда, – сухо приказывает он и отсоединяется.
  Кристина словно окаменела. То, что сейчас происходит, грозит подорвать одну из двух опор ее жизни – лишить работы. У нее нет постоянного мужчины, нет детей, нет увлечений, она не верит в Бога. Ее семья раньше жила в Мексике, а теперь живет в США, в Аризоне, далеко от Вашингтона. Со временем Кристина превратилась в мать для своих родителей, братьев и сестер, о которых издалека заботится, которых поддерживает и защищает. Семья и профессия – два якоря, двойное “я”, единственное, что есть надежного в ее существовании.
  Кристина переодевается с солдатской быстротой. Выбирает брюки, которые подчеркивают ее спортивную и очень соблазнительную фигуру, итальянский плащ и теплые сапоги. Чтобы скрыть черные круги под глазами, оставленные бессонными ночами, она вместо контактных линз надевает очки в массивной оправе. Войдя в лифт, смотрит на свое отражение в огромном зеркале. Очки не слишком помогли: на лице заметны следы бессонницы и сменявших ее кошмарных сновидений. Пока лифт спускается в подземный гараж, Кристина накладывает на лицо немного макияжа, красит губы розовой помадой и, чтобы чувствовать себя привычней, добавляет каплю своих любимых духов – Ma liberté Жана Пату.
  Даже в такие предельно напряженные мгновения она остается перфекционисткой, это очень характерная ее черта, которая проявилась в детстве и стала еще заметнее после начала службы в корпусе морской пехоты.
  До этого жизнь Кристины в Соединенных Штатах была такой же, как у всех нелегальных иммигрантов, то есть неустойчивой и опасной, что не давало права на ошибки. Поэтому следовало неукоснительно соблюдать ряд правил. Например, нельзя было попадать в руки миграционных властей и давать повод для высылки. Как и ее родители, Кристина жила в постоянном страхе, как бы не оказаться под облавой, ведь тогда их насильно отправили бы обратно в Мексику – и они стали бы еще одной семьей в длинном списке депортированных.
  Много лет тому назад, еще девчонкой, Кристина вместе с родителями и младшими сестрой и братом, тогда грудным младенцем, пешком перебрались через границу. Испытание было жесточайшим. Они терпели жару, какая бывает только в пустыне и способна высушить у человека все нутро, терпели жажду, превращавшую слюну в песок, узнали страх перед змеями, перед американскими полицейскими и – особенно – перед “койотами”, негодяями, которым отец заплатил, чтобы они помогли семье пересечь воображаемую линию, отделявшую нищету от надежды. “Больше никогда, никогда в жизни я не соглашусь повторить ничего подобного”, – то и дело твердила себе маленькая Кристина. Но очень скоро поняла: чтобы это “никогда, никогда в жизни” стало реальностью, надо научиться быть невидимой. Присутствовать в любом месте, в любых обстоятельствах так, чтобы никто не заметил твоего присутствия. Это были самые ранние и растянувшиеся на долгие годы уроки, данные ей судьбой. Именно они сделали ее такой, какая она теперь есть. Сделали человеком, который сам видит все, но которого не видит никто.
  
  Когда Кристина Гарса окончила среднюю школу, она узнала, как можно найти спасение от постоянно мучившего ее страха: только что принятый в США закон давал нелегальным иммигрантам шанс нормализовать собственное положение, а возможно, и положение всей своей семьи. Для этого надо было отслужить не меньше пяти лет в вооруженных силах США.
  Кристина не поддалась на уговоры матери, по мнению которой, служба в армии была не менее рискованной, чем жизнь “без бумаг”, – и та и другая были своего рода минным полем. А служба в морской пехоте считалась самой опасной. Но Кристина думала иначе. На вид она была девушкой замкнутой, однако очень скоро ей удалось удивить как начальство, так и товарищей по учебе. В первые же месяцы, когда пришлось сдавать экзамены по общим дисциплинам и заниматься усиленной физической подготовкой, она проявила не только острый ум, но и способность выдерживать самые тяжелые нагрузки.
  Киношники и фотографы, которые в конце 1989 года сопровождали корпус морской пехоты в Панаму, запечатлели для истории, как Кристина, рискуя жизнью, спасла товарища. В одном из столичных районов, где укрепились верные Норьеге военные, на маленькой площади лежал, истекая кровью, юный морпех. Кристина зигзагом добежала до раненого и помогла ему доползти до дерева, за которым можно было укрыться от пуль. И вдруг все вокруг словно замерло. Неожиданно прекратился огонь, и ни пехотинцы, ни панамские солдаты не решались нарушить эту тишину. Кристина услышала истошные женские крики, доносившиеся с другого края площади. Она поискала взглядом кричавшую и увидела, что та неподвижно лежит на земле рядом с ребенком, который непрерывно плачет. Не раздумывая, Кристина бросилась к женщине. Снова раздались выстрелы. Милисианос1 целились в нее, но ни разу не попали, вернее, просто не успели попасть, потому что им пришлось спешно прятаться в укрытия, поскольку все американские пехотинцы разом открыли по ним огонь, стараясь прикрыть Кристину.
  Добежав до женщины, она с горечью поняла, что ребенок больше не плачет. И не дышит. Он попал под перекрестный огонь и был изрешечен пулями. Начиная с этого момента ее воспоминания становятся очень реальными и отчетливыми, но одновременно и очень смутными. Она ясно помнит, что, пока пыталась сдвинуть с места мать, раненую, но еще живую, услышала мощный взрыв, и сильная взрывная волна отбросила ее саму на несколько метров в сторону. А еще она почувствовала острую боль в правой ноге. Как она узнала уже потом, неподалеку взорвалась граната и осколок попал ей в ногу. Несмотря на рану, Кристина смогла ползком вернуться к умирающей женщине, все еще обнимавшей своего ребенка, и этот малыш навсегда останется в душе и в мыслях Кристины, лишая ее сна. Из-за этого малыша она будет каждодневно испытывать невыносимое и неотступное чувство вины. “Я должна была его спасти”, – повторяла она себе снова и снова.
  Какое-то время спустя Уотсон, ее командир в корпусе морской пехоты, занял высокую должность в ЦРУ и предложил Кристине перейти следом за ним туда же. Уотсон слепо ей доверял. “Кристина может сделать все и все делает хорошо”, – говорил он. Так оно и было на самом деле. Кристина приняла предложение Уотсона, а попав в ЦРУ, стала очень быстро подниматься по служебной лестнице, в чем сыграли свою роль как владение испанским языком, так и уважение начальства к ее прошлой, отмеченной наградами, воинской службе, но в первую очередь – способность и умение всю себя без остатка отдавать работе.
  Вскоре она была назначена на должность, которая словно нарочно ее дожидалась, и стала отвечать за весьма важное для интересов США направление – за Венесуэлу, имеющую самые большие в мире запасы нефти и расположенную всего в двух с половиной часах лета от берегов Соединенных Штатов, давних ее союзников.
  Но теперь это не имело никакого значения. И Кристина, заводя свой новенький красный джип, чувствовала, что все летит к черту. Она на бешеной скорости выехала из гаража, не обращая внимания на опять поднявшуюся снежную бурю. Оставила позади столичные памятники, пересекла по мосту реку Потомак и меньше чем через полчаса вошла в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния.
  Девушка поднялась в зал, где обычно заседал оперативный штаб, и увидела, что Уотсон уже проводит там совещание. Все взгляды обратились на нее. Никто ничего не сказал. Кристина тоже.
  Вихри переворота
  Уго Чавес наконец принимает решение. После нескольких недель, потраченных на подготовку, после нескольких недель напряженного ожидания он собирает пятерых офицеров в туалете Военной академии и тоном каудильо сообщает:
  – Операцию “Самора” начинаем в ближайший понедельник в полночь.
  Его слова со скоростью боевого приказа летят из Каракаса в Сулию, из Маракая – в Валенсию и дальше. На разработку планов ушло больше десяти лет. Были проведены сотни тайных совещаний, велись долгие разговоры о Боливаре, Марксе, Мао, Че Геваре, о ситуации в Венесуэле и Латинской Америке в целом. Со временем все чаще стали вспыхивать споры по стратегическим вопросам, а также по поводу карт, шифров, логистики, системы поддержки и всего прочего, что необходимо предусмотреть и продумать при подготовке государственного переворота.
  Четверо молодых офицеров, только что выпущенных из Военной академии, собрались в тени американского кедра и, подражая клятве Симона Боливара Освободителя, поклялись Господом Богом, Родиной, собственной честью и душевным покоем, что разобьют цепи произвола и угнетения, чтобы заложить основы того, что они назвали Революционным боливарианским движением. Они верят: Венесуэла сможет возродиться под началом солдат-патриотов. Это один из тех проектов, которые так необходимы молодым людям, в чьей душе под маской искреннего и глубокого альтруизма таятся честолюбивые замыслы, поиски идентичности и потребность “принадлежать чему-то более великому, чем ты сам”. Однако эти молодые люди не в университетских аудиториях находили отвечавшие их настроениям идеи и мечтали о лучшем будущем. Они были военными, которых обучили владеть оружием так, чтобы оно без остановки сеяло смерть. А кроме того, они командовали другими молодыми людьми, еще более молодыми, чем они сами, а те командовали ротами и взводами, управляли танками, боевыми самолетами и стреляли из артиллерийских орудий. Они тоже были вооружены и обучены убивать.
  Сейчас, когда Уго принял решение, у них оставалось меньше тридцати шести часов на завершение подготовки. Однако среди их сторонников есть не только военные – от курсантов военных училищ и сержантов до подполковников, – но и гражданские лица, готовые присоединиться к восстанию. У мятежников имеются танки, винтовки и боевое снаряжение. Настал час освободить Родину.
  – Боливар!..
  – Слава Боливару!
  Заговорщики знают, что президент Карлос Андрес Перес этой ночью возвращается в страну. Знают, что неделю назад он улетел в Швейцарию, в маленький альпийский городок Давос, где каждый год проводится знаменитый экономический форум, на который съезжаются высокие должностные лица и крупнейшие бизнесмены со всего мира. А еще они знают – и с издевкой над этим посмеиваются, – что Перес отправился туда, чтобы завоевать доверие иностранных инвесторов, чтобы поговорить о нефтяном богатстве и политической безопасности, гарантированной в этой стране с одной из самых старых и стабильных демократических систем Латинской Америки. Они знают, что главная цель операции, которой Уго дал название “Самора”, – арестовать президента прямо в аэропорту. А если будет нужно, то и “нейтрализовать” его. Правда, они не знают, что президенту известно об их замыслах. И он не боится заговорщиков.
  Прямо перед поездкой президента в Давос министр обороны и глава военной разведки попросили Переса о срочной встрече. Они призвали его к бдительности, так как получили сведения о заговоре КOMАКATE2, то есть команданте, майоров, капитанов и лейтенантов, – офицерской ложи, которая действовала тайно и осторожно вербовала сторонников среди военнослужащих всех рангов. Цель заговора – свержение правительства. Пользуясь тем, что страна переживает большие экономические трудности, и тем, что, согласно опросам, популярность президента, соответственно, упала, мятежники попытаются свергнуть президента силой. Их не останавливает то, что он был избран демократическим путем. Они больше не верят обманам и уловкам, с помощью которых непотопляемая элита угнетает народ.
  “То, как у нас проводятся выборы, – это всегда чистое мошенничество”, – любит повторять Уго.
  Во время упомянутой встречи с министром обороны и главой военной разведки президент с усмешкой ответил им: – Все это не более чем слухи. А предполагаемая тайная ложа, о которой вы говорите, – всего лишь группа офицеров, которые собираются вместе, чтобы обсудить предвыборные опросы и поспорить о политике. Разве существует в мире хоть одна армия, где не происходят подобные вещи? Так что я не вижу ни малейшего повода для беспокойства. Здесь у нас ничего произойти не может.
  Иными словами, Перес был абсолютно уверен: эти военные просто слегка потеряли ориентиры, однако они не в состоянии причинить стране реальное зло и уж тем более им не удастся силой свергнуть президента.
  – Сорок лет демократии, при которой жила наша страна после последней военной диктатуры, нельзя вот так разом взять и перечеркнуть. Во всяком случае, это не по плечу нацепившим военную форму юнцам, они умеют лишь произносить грозные речи и наводят страх на наивных простаков, – сказал президент генералам. – Я хорошо знаю нашу страну. Венесуэльцы любят свою свободу и, даже если они чем-то недовольны, сделают выбор в пользу демократии.
  Закончилось совещание приказом, прозвучавшим как издевка:
  – У вас, военных, слишком много свободного времени. Займите своих подчиненных каким-нибудь делом и держите их подальше отсюда! Это все.
  Вскоре он вылетел в Швейцарию.
  Если взяться за дело с умом, все получится как надо
  Пока президент Перес садится в самолет, чтобы вернуться на родину, довольный услышанными в Швейцарии аплодисментами, поздравлениями и обещаниями инвестиций, в Венесуэле заговорщики не теряют времени даром. Сделав все возможное, чтобы не привлекать к себе внимания, и стараясь изобразить дело так, будто речь идет об обычных военных маневрах, они стягивают силы к международному аэропорту Каракаса. Их цель – арестовать президента сразу по прилете и взять в свои руки контроль над самыми важными стратегическими объектами – в первую очередь над дворцом Мирафлорес, официальной резиденцией президента и главным символом власти.
  Зачинщики переворота решают, как, кем и в какой последовательности будут захвачены мосты, основные дороги, военные гарнизоны, воздушные базы, радио- и телестудии, государственные учреждения и все то, что может нести в себе угрозу в случае, если им удастся захватить власть.
  В ночь накануне намеченного переворота двое руководителей заговора, в тысячный раз обсудив все детали намеченного плана, долго беседовали. Они пили ром из матовых пластиковых стаканчиков. Оба рвались в бой и были сильно возбуждены.
  – Мы десять лет шли к этому, – говорит Уго Чавес Мануэлю Санчесу, тоже подполковнику, как и он сам, – подготовка была делом опасным, но мы поработали хорошо, как надо поработали – терпеливо, упорно… А главное, сумели сохранить все в тайне… И вот приближается час, которого мы так ждали! Час, когда будет покончено со всем этим демократическим фарсом и когда наши проворовавшиеся, погрязшие во лжи политики навсегда исчезнут со сцены.
  – Дай-то Бог! Дай-то Бог! Главное, Уго, чтобы все у нас получилось! – задумчиво отвечает Санчес.
  Сомнения соратника бесят Уго, но он старается его подбодрить:
  – Надо надеяться на лучшее. Мы победим, и настоящий народ, наши люди наконец-то получат возможность пользоваться богатствами своей родины. Народ и армия. Вместе. Без всяких посредников.
  – Народ… Главное, чтобы Господь помог народу понять и оценить нашу самоотверженность, чтобы народ поднялся наконец и вместе с нами выступил против общего врага!
  – Да, дай-то Бог! Но я нутром чую, что у нас все получится. Народ устал от лжи… Он пойдет за нами! – уверенно говорит Уго, стараясь убедить в этом не только собеседника, но и себя самого тоже.
  Они делают еще по глотку. Потом еще по одному. И чувствуют, как ром горячит кровь, а сердце начинает биться быстрее. Правда, они чувствуют еще и тревогу и даже страх, но в первую очередь – возбуждение.
  – А если мы проиграем… наступят тяжелые времена, очень тяжелые! – тихо и задумчиво рассуждает Уго. – Смерть – она всегда маячит где-то рядом. Если я погибну, не увидев исполненными наши мечты… Прошу тебя, дорогой Мануэль, тогда ты возьми в свои руки знамя и продолжи борьбу. И позаботься о моих детях.
  Совершенно очевидно, что Уго Чавес, человек, умеющий ловко манипулировать чужими эмоциями, пытается укрепить дружеские отношения, связывающие его с Санчесом, но тот знает Уго с юных лет, с тех самых пор, как они вместе учились в Военной академии, и поэтому подобными трюками его не удивишь и не обманешь. Ему, например, известно, что Уго абсолютно то же самое, ну просто слово в слово, сказал и еще нескольким товарищам, в частности Анхелю Монтесу. Вот почему Санчес ведет себя так, словно не слышит просьбы Чавеса, и старается сменить тему. А кроме того, сейчас он не желает думать о смерти – ни о смерти друга, ни о своей собственной.
  Уго меняет тон:
  – Ладно, не обращай на меня внимания, Санчес, все это ерунда, пустые слова. Никто из нас не погибнет, все будет сделано как надо. Мы с тобой станем управлять страной. И дадим народу все, что ему нужно.
  Но оба знают, хотя предпочитают не говорить об этом вслух, что есть веские причины, мешающие слепо верить в успех задуманного ими переворота. Враг силен и имеет мощные средства защиты, а заговорщики не могут похвастаться ни многочисленностью, ни хорошей организацией, хотя своих сторонников заставили поверить в обратное. К тому же они не исключают, что в их движение внедрились верные правительству офицеры, а кроме того, боятся, как бы некоторые участники не пошли на попятный, едва вокруг засвистят пули. Но лучше такие вещи не обсуждать. Слишком поздно бить тревогу.
  В казармах других городов солдаты уже строятся. Они во всю глотку скандируют лозунги и клянутся Господом Богом и Боливаром, Родиной и своей честью, что пойдут до конца. Но на самом деле мало кто знает, что именно затевается в стране. Ясно одно: нечто небывалое уже происходит или вот-вот произойдет.
  Два товарища по борьбе подливают себе рому, потом Уго пылко и с оптимизмом произносит тост:
  – Как сказал Боливар, если взяться за дело с умом, все получится как надо!
  Добро пожаловать, сеньор президент!
  На улицах столицы моросит безобидный дождик. Учреждения и магазины уже начинают закрывать свои двери, и люди расходятся по домам. Машины и автобусы двигаются вперед с черепашьей скоростью, то и дело застревая в пробках. Выпуски новостей не сообщают ничего примечательного. Обычный понедельник, который мог бы так и остаться одним из самых рядовых в истории страны. И мало кому известно, что тем вечером довольно странная группа, состоявшая из ста пятидесяти бейсболистов, явилась в Военный музей Каракаса. Впечатление такое, что сборище носит исключительно спортивный характер. Но нет. Едва выйдя из автобусов, “спортсмены” разоружают охранников музея и заключают под стражу. Из трех автобусов начинают выгружать винтовки, ящики с боеприпасами, откуда-то извлекаются черные полумаски и нарукавные повязки цветов национального флага. Бейсбольная форма быстро меняется на военную, а на большой площадке перед музеем развертывается легкая артиллерия. Оттуда виден исторический дворец Мирафлорес, он находится на расстоянии не более двух километров. Дворец – символ государственной власти.
  У музея стоит камуфлированная боевая машина, которая сейчас служит импровизированным командным пунктом. Полковник Мануэль Санчес, руководящий как раз тем отрядом, что ближе остальных подошел ко дворцу, торжественно объявляет своим подчиненным:
  – Друзья! Сегодняшний день для нас еще очень долго не закончится. Нам предстоят как терпеливое ожидание, так и решительные действия. Двести офицеров и больше двух тысяч солдат должны включиться в операцию по всей стране одновременно, но ориентироваться они будут на нас. С этого часа все мы – единое целое. И судьба у нас будет общая. Родина надеется на вас! – Следом полковник провозгласил священный лозунг: – Боливар!..
  – Слава Боливару! – подхватывают удивленные его словами солдаты, но при этом все чувствуют большой подъем.
  Многие только теперь и узнают, с какой целью их на самом деле привезли в Каракас. В большинстве своем это бедняки из сельских районов, которые первый раз оказались в столице.
  По всему городу рассредоточены небольшие гражданские отряды, поддерживающие заговорщиков. Эти люди получают оружие из рук военных: винтовки, пистолеты-пулеметы, иногда ручные гранаты. Но в очень ограниченном количестве.
  Между тем по радиотелефону приходят сообщения от всех участвующих в заговоре командиров – они докладывают, что заняли заранее намеченные позиции. Уго входит в музей. Он ищет одиночества, ему трудно справиться со страшным волнением, которое охватывает его при мысли о том, что должно произойти в ближайшие часы. Он разговаривает сам с собой, стараясь взять себя в руки. Застывает перед зеркалом. Снова и снова поправляет шарф и красный берет десантника, улыбается, приняв позу победителя. И при этом искренне чувствует, как дух Боливара вливается в его жаждущую свободы и справедливости душу.
  
  В двадцати километрах от музея расположен международный аэропорт, где должен приземлиться самолет с возвращающимся на родину президентом. С ближайшего холма полковник Анхель Монтес, еще один из руководителей мятежа, в бинокль ночного видения наблюдает за посадочной полосой. Кроме того, у него есть возможность по радио слушать переговоры между командно-диспетчерским пунктом и теми самолетами, что взлетают или идут на посадку. Он сообщает своим товарищам:
  – Президентский самолет только что попросил разрешения на посадку. Пока все идет по плану. Приготовьтесь и ждите моего приказа, чтобы двинуться в сторону аэропорта.
  За несколько минут до посадки Карлос Андрес Перес с озабоченным видом, но совершенно спокойным голосом обращается к сопровождающим его людям:
  – Друзья, я не хотел ничего говорить заранее, чтобы не испортить вам полет. Так вот, мне сообщили, что в стране пытаются устроить военный переворот. В ближайшие часы нас ждут тяжелые испытания.
  Самолет без проблем приземляется, и как только открывают дверь, в салон входит министр обороны в сопровождении нескольких генералов. Нервно оглядываясь по сторонам, он докладывает президенту, что мятежникам удалось вывести из нескольких казарм вооруженных солдат вместе с техникой. Волнения замечены также в паре городов в провинции. Но ни о какой победе путчистов пока говорить не приходится. – К счастью, лишь немногие части поддержали мятеж. Элитный дивизион надежно обеспечивает безопасность аэропорта. Через несколько минут он будет оцеплен верными нам солдатами, все входы и выходы окажутся под контролем. Авиация и дворцовая охрана на нашей стороне. – Министр делает паузу и заканчивает свою речь с усмешкой, но твердо: – Добро пожаловать в Венесуэлу, сеньор президент!
  Всего несколькими минутами раньше подполковник Монтес приказал своим людям выдвинуться к аэропорту, арестовать Переса, вывести его из самолета и сразу же доставить в заранее подготовленное для этого секретное место, где и предполагалось его содержать. Приказано было также уничтожать всякого, кто попытается помешать осуществлению этого плана. Но там, внизу, происходит нечто странное, отчего у Монтеса глаза лезут на лоб.
  – В чем дело? – Он видит то, чего никак не ожидал и не должен был увидеть: десять бронемашин выстраиваются вдоль посадочной полосы. Верные правительству военные занимают позиции.
  – Проклятье!.. – кричит Монтес, предчувствуя, что все летит к черту. – Я приказываю: арестовать Переса, захватить его во что бы то ни стало!
  У трапа самолета уже стоят лимузины и вездеходы, в них садятся сопровождающие президента лица и охрана. Сотни солдат оцепили аэропорт, а также периметр вокруг самолета. Президент спускается по трапу и садится в черную машину без опознавательных знаков. Машина срывается с места, за ней следуют легкие грузовики с солдатами и охраной. Кортеж выезжает на шоссе, ведущее в Каракас. Но куда на самом деле направляется президент?
  – Товарищи, объект от нас ушел, – сухо сообщает Монтес по радио офицерам, командующим боевыми отрядами. – Двигаюсь к вам с подкреплением. Жду инструкций. Куда я должен привезти своих солдат? – Ответа нет. – Товарищи, товарищи!
  Тем временем мятежники, занявшие позиции во дворе Военного музея, с тревогой узнают, что дворцовый гарнизон готовится дать им отпор. Уго Чавес наблюдает за Мирафлоресом, используя телескопическую насадку ночного видения. Он замечает там непонятное движение, танкетки, переезжающие с места на место, силуэты людей – солдат и офицеров.
  – Товарищи, у нас плохие новости, – повторяет Анхель Монтес из аэропорта. – Объект от нас ушел!
  Разгневавшись на Господа Бога и на весь мир, Уго приказывает:
  – Мы арестуем его в резиденции. Окружайте резиденцию!
  Солдаты безропотно подчиняются, и очень быстро мятежные войска, которые отличаются трехцветными нарукавными повязками, перемещаются на другой конец города и окружает резиденцию президента. Они ждут приказа, чтобы начать штурм. Отряд, состоящий из восьми стрелков, маскируется в ближнем парке за деревьями и скамейками. Часовой с высокой сторожевой будки замечает подозрительное движение и засекает мятежников. Он хватает рацию.
  Президентский кортеж несется по пустынным улицам Каракаса. В одном из лимузинов едут вместе Перес и министр обороны, министр говорит:
  – Мы доставим вас прямо в резиденцию. Там находятся сейчас ваша супруга и вся ваша семья. Охрана осталась нам верна.
  Но президент возражает:
  – Нет! Мы едем во дворец. Власть сосредоточена там, там я и должен сейчас быть.
  Кто всем этим руководит?
  Резиденция и ее окрестности превращаются в поле боя, там льется кровь. Президентская охрана, усиленная полицией и другими силовиками, пытается отбить атаку путчистов. Кажется, в этом сражении задействованы все виды оружия. Грохочут минометы и гранатометы, слышны пулеметные очереди.
  Люди, живущие поблизости, прячутся кто куда может. Многие звонят на радиостанции и в телецентры, и там немедленно начинают транслировать пугающие звуки перестрелки.
  “Группы военных атакуют резиденцию президента и другие объекты, но мы не знаем, ни кто участвует в штурме, ни кто всем этим руководит. У нас также нет информации, где в настоящее время находится президент Республики”, – лихорадочно повторяют комментаторы в экстренных выпусках новостей.
  В самой резиденции первая дама, ее дочери и внуки, а также обслуживающий персонал стараются отыскать наиболее безопасные места. Многие просто ложатся на пол – ничего лучше они придумать не могут. Среди солдат, полицейских и обслуги резиденции есть раненые. Появились и первые убитые. Все страшно напуганы.
  Если бы президент приехал в резиденцию, как ему советовал министр обороны, живым бы он оттуда не вышел. Зато теперь его кортеж без всяких затруднений достиг дворца Мирафлорес. Миновав внутренние дворы и лабиринт коридоров, Перес вместе с помощниками и охраной спешит в свой кабинет. Навстречу им попадаются офицеры, солдаты и вооруженные гражданские лица, готовые защищать дворец. Вот-вот вступят в бой и танкетки. Президент на глазах молодеет от прилива адреналина, он ни на миг не теряет присутствия духа. Держится решительно и энергично.
  
  Мануэль Санчес, занявший со своими людьми намеченные позиции на улицах, прилегающих ко дворцу, видел прибытие президентского кортежа. Он по радио связывается с товарищами и сообщает, что Перес находится во дворце и что сейчас начнется штурм. Санчес собирается отдать приказ, но все никак не решается сделать это. Беда в том, что для штурма требуется гораздо больше солдат, чем имеется в его распоряжении. При этом он знает: нужные люди есть у Чавеса, к тому же они лучше подготовлены и лучше вооружены. Кроме того, Уго находится совсем близко – в Военном музее. Можно было бы нанести удар по дворцу с разных флангов и постараться окружить его. Санчес приказывает солдату с рацией срочно соединить его с Чавесом.
  Но Чавес не отвечает. Пока его товарищи готовились к атаке, он решил воздать почести “своему” генералу Симону Боливару. В полевой форме, с оружием в руках он потихоньку ускользнул от остальных и вошел в один из залов Военного музея. Закрыл за собой дверь и включил свет. Зал был заполнен большими картинами, воссоздающими великие битвы Войны за независимость против испанской империи. Уго поразило то, насколько точно образы былых сражений накладываются на бурлящие в его голове мысли о том сражении, которое должно вот-вот начаться. Его трясет от волнения. Подобного духовного откровения он еще никогда не испытывал. Чавес ощущает себя прямым участником баталий, случившихся два века назад. Он и Боливар – главные их герои. Уго вышагивает по залу, высоко подняв голову и выпятив грудь колесом. Он чувствует свою неразделимую близость с величайшим из всех людей на земле. На самом деле они двое, Чавес и Боливар, – единое целое. И это проявляется во многом, очень во многом.
  Вдруг Чавес опять начинает слышать доносящиеся с улицы выстрелы, взрывы, крики и приказы. Всего в нескольких кварталах отсюда, у ворот дворца, восставшие ведут бой. Люди с той и другой стороны падают и умирают.
  Подполковник Санчес решает, что ждать больше нельзя, и отдает приказ о начале штурма. Сам он находит укрытие за вездеходом. Но ему сразу же становится очевидно то, что он, если говорить честно, и так уже знал и чего боялся: его парни, его солдаты, как и офицеры, не обладают нужным опытом, чтобы одержать победу в подобной тяжелой операции. Они явно терпят поражение. Санчес видит, как некоторые впадают в панику и не могут двинуться с места. Он приказывает своим людям отступать – необходимо отвести их подальше от дворца. Но положение путчистов становится и вовсе безнадежным, когда появляется танкетка сторонников правительства. Санчес попал в западню. Он подползает к солдату с рацией и уже в который раз в бешенстве спрашивает: – Где, черт возьми, Уго? Без его людей у нас здесь ничего не получится.
  
  Тем временем президентский кабинет сотрясается от взрывов и выстрелов.
  – Надо идти в бункер. Я отвечаю за вашу безопасность, президент, – говорит министр.
  – Нет, ни в коем случае, – отвечает тот. – Они хотят меня арестовать, но я не доставлю им такого удовольствия. У меня есть другой план, генерал: сейчас нам следует выбраться отсюда, а уж потом мы сумеем с ними покончить.
  
  Снаружи подполковник Санчес снова кричит:
  – Куда пропал Уго, разрази его гром? Почему он не начинает атаки? Ведь мы с ним обо всем четко договорились!
  Но Чавес не может атаковать дворец, потому что по-прежнему стоит перед портретом Симона Боливара, переживая полное духовное слияние с Освободителем. Потом Уго по-военному отдает ему честь со словами:
  – Клянусь вам! Клянусь Богом моих родителей…
  Но глаза Боливара остаются равнодушными, он никак не реагирует на пылкую речь своего обожателя.
  Радист упорно добивается соединения – но все его усилия напрасны. Уго Чавес все еще недоступен. Санчес видит, как башенка у танкетки начинает вращаться, готовясь поразить цель. Кучка мятежников прячется за вездеходом, они в отчаянии стреляют. Но пули верных правительству солдат продолжают крушить восставших.
  
  Президент Перес идет по дворцу во главе свиты, состоящей из министров и охраны.
  – Я знаю этот дворец как свои пять пальцев, – говорит он и указывает путь остальным.
  Группа следует по лабиринту коридоров, по лестницам, проходит через посты охраны и бронированные двери, иногда оказывается в плохо освещенных помещениях.
  – Сюда! Быстро! – командует президент, и все покорно, не теряя времени даром, подчиняются ему.
  Правда, никто не знает, куда он их ведет. Но наконец беглецы попадают в тайный переход, который упирается в дверь заброшенного гаража, где группу ожидают несколько машин с включенным двигателем. Начальник президентской охраны, начавший работать с Пересом еще будучи молодым полицейским, уже находится там и, по всей видимости, успел все как следует подготовить.
  
  Недалеко от дворца, в музее, Уго по-прежнему пребывает в глубокой задумчивости и разговаривает сам с собой, вернее, разговаривает с Боливаром:
  – Надо порвать цепи, избавиться от власти испанцев… нет, не от власти испанцев, а просто порвать цепи власти…
  Уго погружен в транс. Но тут появляется группа вооруженных людей. Они спешат к нему. Это его подчиненные. На их лицах читается удивление.
  – При всем нашем уважении, команданте Чавес… Сейчас не время для… – говорит один из офицеров.
  – Наших товарищей окружили, им нужна помощь! – в тревоге добавляет другой.
  – Окру… окружили? – Уго вроде бы начинает возвращаться к реальности.
  – Мы должны немедленно начать атаку! – настаивает тот же офицер, при этом у него дрожит подбородок.
  И в тот же миг от взрыва обрушивается одна из стен. Верные президенту войска теперь окружили и музей. Подполковнику Чавесу кажется, что сейчас он похож на Боливара во время битвы при Карабобо3. Но сам стрелять Уго не решается и отходит в безопасное место. Огонь снаружи не прекращается. Стоящие рядом с Уго офицеры пытаются отстреливаться.
  – Занять позиции! Огонь! – кричит Уго словно в бреду, словно он так и не покинул далекие времена, куда мысленно успел улететь.
  Не прекращая стрелять, офицеры с изумлением поглядывают на него, они не понимают, в чем дело: подполковник ведет себя более чем странно.
  – Боливар смотрит на нас!.. Боливар вдохновляет нас и ведет вперед!.. – лихорадочно выкрикивает Уго. И пытается встать под пули. Один из солдат почти силой отводит его в безопасное место. – Вот она, песнь войны! – в экстазе продолжает вещать Уго.
  Поражение или нет?
  Президент и его свита подходят к машинам. Мятежники потеряли много людей, но одной группе, вооруженной в том числе и несколькими реактивными гранатометами и минометами, удалось подойти совсем близко ко дворцу. Атакующие занимают позиции, чтобы начать обстрел. И тут за их спинами отодвигается плита, открывая ворота подземного гаража, о существовании которого они даже не подозревали. Оттуда на бешеной скорости вылетают автомобили. Мятежники не знают, чей это кортеж, и не успевают должным образом среагировать. Ошибку свою они понимают, только когда видят, что в самой первой машине рядом с водителем сидит президент республики. Кортеж покидает территорию дворца под взрывы, непрерывные выстрелы и крики раненых. Как ни странно, никто не собирается его преследовать. Таким образом восставшие упустили человека, за которым они в первую очередь и охотились.
  Перес приказывает ехать на одну из телестудий и делает пару звонков, чтобы там подготовились к встрече и обеспечили защиту на случай атаки мятежных военных. Вереница машин заезжает в гараж телестудии, где их уже ожидают вооруженные люди.
  Теперь Перес вне опасности. Чего никак нельзя сказать про Чавеса и его соратников-путчистов. Президент обращается к согражданам, сообщает им о попытке военного переворота и о том, что она провалилась. Затем призывает еще не сложивших оружие бунтовщиков сдаться, чтобы избежать новых жертв.
  Незадолго до этого в Военном музее верные правительству силы уже были близки к победе. Они практически разбили путчистов. Тем не менее те продолжают сражаться и не прекращают стрельбы. И только один человек так и не воспользовался своим оружием – подполковник Уго Чавес, глава бунтовщиков. Он целиком захвачен особого рода переживаниями, словно вживую став участником давних сражений Боливара. Но одновременно Уго напуган и растерян. Он жестами велит прекратить огонь.
  – Прекратить огонь!.. Прекратить огонь!.. – кричит один из офицеров.
  Правительственные войска тоже прекращают стрелять.
  Уго выходит из укрытия и, гордо выпрямившись, пересекает полосу, разделяющую его сторонников и противников. Судя по всему, главу мятежников одолевают самые мрачные мысли, он идет словно пьяный, с блуждающим взглядом. Идет навстречу врагу. Понятно, что он готов сдаться. Слышны долгие и пронзительные стоны раненых, сейчас эти стоны почему-то напоминают вопли голодных кошек. Операция “Самора” провалилась.
  Но худшее еще только впереди.
  Несколько лет спустя Уго заявит, что они проиграли из-за предательства одного из своих. Но “свои”-то знают – хотя открыто говорят об этом лишь в самом узком кругу, – что проиграли они из-за того, что главный зачинщик переворота от участия в перевороте устранился. Уго оставил их одних, так и не начав атаки.
  Глава 2
  Три державы
  Оранжевое небо в Каракасе – предвестие скорого рассвета. А этому утру суждено войти в историю – если и не мировую, то уж точно в историю Венесуэлы. Телекамеры запечатлевают более чем красноречивые картины: трупы не только военных, но и гражданских лиц, раненых, ожидающих эвакуации, разрушенные дома и перевернутые машины. Измученные солдаты лежат прямо на земле лицом вниз.
  Уго Чавеса, Анхеля Монтеса и других руководителей мятежа под надежным конвоем доставляют в штаб. Чавес, еще совсем недавно стоявший во главе хорошо вооруженных людей, теперь выглядит совершенно раздавленным. Победители смотрят на него с презрением. Он сидит, низко опустив голову, зажав между коленями сцепленные кисти рук, и слушает генерала, начальника военной разведки. Генерал пересказывает ему то, о чем говорил президент в своем обращении к гражданам страны: правительство предотвратило подлую попытку военного переворота, направленного на свержение власти, законно избранной народом. Осталось еще несколько очагов сопротивления, но мятежникам уже не на что надеяться, хотя некоторые из них не желают сдаваться.
  Потом генерал объявляет Чавесу, что теперь возможность выступить публично дадут и ему самому как главе путчистов. – Послушай меня, Чавес, ты, будучи офицером, возглавил совершенно бессмысленный, заранее обреченный на провал мятеж. И теперь ты просто обязан сделать все, чтобы остановить кровопролитие. Возьми и прочитай вот это! – Генерал передает ему бумагу, продолжая наставлять не терпящим возражений тоном: – Ты предстанешь перед телекамерами, транслировать в прямом эфире твое заявление будут все радиостанции и телеканалы страны. Ты прочтешь этот текст, признаешь, что вы потерпели поражение, а потом обратишься к тем, кто еще не сложил оружие, и призовешь их сдаться. Ты все хорошо понял? Это приказ.
  – Да, господин генерал! – покорно отвечает Уго.
  – Не слышу! – кричит генерал, наклонившись совсем близко к лицу Чавеса.
  – Да, господин генерал! – тоже кричит ему в ответ арестованный.
  – И хорошенько запомни, – продолжает тыкать Чавесу генерал, и в голосе его звучит угроза, – ты сделаешь то, что я тебе велю. Прочитаешь слово в слово написанное здесь, вот в этой бумаге. И не вздумай со мной шутки шутить, потому что, если ты позволишь себе какой-нибудь фокус, пуля, которой ты избежал нынче на рассвете, непременно тебя догонит. Ты хорошо меня понял?
  – Да, господин генерал, я все понял.
  Чавес выглядит подавленным, полностью осознавшим свое поражение, он внимательно, молча проглядывает текст, который явно не вызывает у него энтузиазма. Несколько минут спустя его ведут в холл, превращенный сейчас в импровизированную телестудию и битком набитый журналистами с микрофонами и камерами. Чавеса окружают верные правительству военные, которые после бессонной ночи еле держатся на ногах. Микрофон берет министр, он приветствует сограждан и вкратце рассказывает о событиях последних часов: – …Мы доставили сюда, чтобы показать вам в прямом эфире, главаря провалившегося путча, подполковника…
  Тут откуда-то сзади появляется человек в военной форме и надвинутом на лоб красном берете десантника. Рядом с ним стоят генералы и старшие офицеры. Для них для всех Чавес – побежденный мятежник. Но как только Чавес начинает говорить, они понимают, что недооценили его. Они видят перед собой прирожденного лидера, наделенного харизмой и умеющего правильно воспользоваться микрофоном, чтобы обратиться к своим сторонникам. И ко всей стране тоже.
  – Добрый день, дорогие сограждане. Я несу полную ответственность за то, что совершили прошедшей ночью офицеры и солдаты наших вооруженных сил, решившие оздоровить общественную мораль.
  Представители власти нервно переглядываются. Пленник и не думает читать заранее написанный для него текст. Но никто не берет на себя смелость перебить его. Ведь за происходящим здесь и сейчас наблюдают миллионы людей.
  – Я прошу прощения у моих товарищей по оружию за то, что не сумел должным образом выполнить возложенную на меня миссию. – Уго делает паузу. – Я обращаюсь к героям, которые до сих пор продолжают сражаться, и прошу их сложить оружие. Не нужно и дальше проливать кровь наших патриотов. Это не вы потерпели поражение, это я его потерпел и сумею достойно ответить за совершенные мною ошибки. – Он глубоко вздыхает. – Если моя скромная смерть будет способствовать тому, чтобы измученный народ Венесуэлы решился наконец заявить о своих правах перед лицом коррумпированной и бездарной системы, наша жертва окажется не напрасной. Будущее за теми, кто пойдет вместе с народом! Вы навсегда останетесь в нашей истории, даже если сам я умру, потому что корни мои – это вы… Я – это вы! Возможно, сегодня нас одолели, но отнюдь не победили, потому что наша борьба не закончилась. К несчастью, цели, которые мы перед собой поставили, не были достигнуты… Пока не были достигнуты.
  Миллионы венесуэльских телезрителей – начиная с президента, его жены, дочерей, министров и заканчивая мятежными военными, уже арестованными и развезенными по казармам, – услышали это решительное “Пока не были…”, которому суждено изменить судьбу страны.
  Слышит Чавеса и Клара, его бабушка, по-прежнему живущая в своем убогом домишке в Баринасе. Она не может сдержать слез. Хотя сама не знает, почему плачет – от страха за своего маленького Уго, которого наверняка ждут тяжелые испытания, или от гордости за него – ведь не у всех есть такой внук, как у нее. Слышат его родители и братья с сестрами – взволнованные и испуганные. Слышат женщины, которых он когда-то целовал. А таких немало. Слышит бывшая жена Флора. И трое маленьких детей. Слышат школьные учителя. Товарищи по Военной академии. Деревенские друзья, с которыми он играл в бейсбол. Вся страна затаив дыхание с изумлением слушает речь подполковника Чавеса. Те, кто был с ним знаком до попытки переворота, и миллионы соотечественников, понятия не имевшие о его существовании, теперь почувствовали огромный интерес и к этому харизматичному человеку, и к его очень доходчивым словам.
  Однако еще больше поразило зрителей другое: перед ними был политический лидер, признавший свою ответственность за провал организованного им же самим дела. На такое до сих пор мало кто мог отважиться. Обычно политики стремятся почаще мелькать на телеэкранах и напыщенным тоном произносят обкатанные фразы, соревнуясь с героями сериалов, то есть с выдуманными героями, которые публике при этом кажутся более искренними, чем те, кто на самом деле управляет страной.
  – Вот человек, умеющий говорить просто и ясно! – воскликнул молодой парень, уставившись в телевизор вместе с дюжиной других клиентов магазина бытовых электроприборов. – А какой смелый! Именно такие мужчины мне нравятся! – вторит ему восьмидесятилетняя сеньора под дружный смех окружающих.
  Но никто не наблюдает за Уго с большим интересом, чем руководители трех всесильных организаций, которые попытаются подогнать под нужный им шаблон как судьбу мятежного офицера, так и будущее всей его страны. Сидя в гаванском кабинете, Иван Ринкон и Раймундо Гальвес озадаченно и восторженно слушают выступление молодого подполковника, пока тот с неподдельной искренностью ратует за социальную справедливость.
  – Уже несколько десятилетий мы не получали из Венесуэлы новости лучше этой, – говорит Гальвес. – Чавес – наш человек. Он смотрит на вещи так же, как и мы.
  – Это точно, – соглашается с ним Иван.
  
  Но еще сильнее были озадачены услышанным Кристина Гарса и Оливер Уотсон, которые сидят в оперативном штабе в здании ЦРУ и следят за происходящим вместе с командой, куда входят аналитики, разведчики, военные и дипломаты. Все они пребывают в растерянности, поскольку никто из них не может понять, что же все-таки случилось в Венесуэле. По мнению Уотсона, выступление Чавеса, по сути, подтверждает его подозрение: за попыткой недавнего военного переворота стоят кубинцы. Но никаких доказательств у него нет. И вообще, толком никто ничего не знает.
  – Отсюда, из Лэнгли, эту загадку мы не разгадаем, тут нам не помогут никакие электронные устройства. Нужно гораздо больше Humint, то есть агентурных данных. Без достоверной агентурной информации мы никогда не поймем, что там на самом деле творится, и не сможем принять адекватные решения, – продолжает Уотсон, воспользовавшись жаргоном ЦРУ при упоминании о Human Intelligence, то есть об информации, добытой непосредственно людьми. Разведчиками.
  
  Сидя в своей роскошной камере, устроенной в тюрьме “Ла Куэва”, Первый Пран4, которого все называют просто Праном, сразу же предсказал, что потерпевший поражение подполковник, который выступает сейчас по телевизору, станет президентом Венесуэлы. Пран – “узник”, но из тюрьмы он управляет огромной криминальной империей. Столь высокого положения он достиг благодаря своей интуиции, а она нашептывает ему сейчас: человек, говорящий с экрана, не только станет следующим президентом страны, но это еще и та фигура, которой не хватает ему, Прану, чтобы его организация осуществила задуманные им амбициозные планы. – Этого бунтовщика я хочу на некоторое время видеть здесь, надо немного над ним поработать, – громко говорит Пран, изобразив на лице улыбку.
  Горючее для революции
  В течение нескольких недель Ивана Ринкона преследовало саднящее чувство, что он сильно прокололся. И нетрудно было понять, с чем это связано. Как иначе объяснить нынешнюю его ситуацию? Ведь Иван много лет подряд руководил самыми успешными разведывательными операциями на разных континентах, а теперь его заставляют сидеть в маленьком кабинете в главном офисе G2. Короче, происходит нечто странное.
  В ночь, когда была совершена попытка государственного переворота, Гальвес заявил ему: он хочет, чтобы Иван приступил к работе в самой Венесуэле – и приступил как можно скорее. Но потом стал тянуть с окончательным решением этого вопроса.
  Когда Иван спрашивал его об этом напрямую, Гальвес уходил от ответа и отделывался весьма неопределенными обещаниями. Понятно, что он переменил свое мнение, но Иван не понимал почему. Кроме того, Ринкону было известно, что Гальвес проводит совещания, посвященные ситуации в Венесуэле, но Ивана на них не приглашает, а это выводит того из себя. Никто не знает больше Ринкона об этой стране, ее правительстве, политиках и тех людях, которые реально там всем руководят.
  Но Иван – профессионал и понимает: невзирая на обстоятельства, он должен по-прежнему выполнять свою работу. “Скоро все прояснится, – говорит он себе. – А когда прояснится, наверняка именно меня выберут, чтобы возглавить операцию, которую, вне всякого сомнения, кубинское правительство должно развернуть в Венесуэле, чтобы взять инициативу в свои руки”. Поэтому Иван все свое время отдает руководству сетью агентов и информаторов, которые у него есть в Венесуэле, и расширению этой сети. Он анализирует цепь событий, предшествовавших мятежу, изучает географические карты и биографии самых разных людей. Кто такой Уго Чавес? А другие главные действующие лица? Кто стал их союзником внутри страны и за ее пределами? Но далеко не все, что нужно, можно сделать, сидя в Гаване. Ринкону необходимо попасть в Каракас.
  
  Как всегда в трудные моменты, Иван ищет утешения и совета у отца – легендарного представителя кубинской военной элиты, которого все называют просто Генералом. Когда Иван был ребенком, его мать покинула Кубу с испанским бизнесменом, оставив мужа и сына на острове. Именно тогда отца и мальчика связали крепкие узы, основанные на уважении, взаимном восхищении и огромной любви. А еще – на недоверии к женщинам. Хотя Иван был мужчиной очень привлекательным и, что называется, неисправимым донжуаном, он никогда не позволял себе по-настоящему влюбиться ни в одну из красавиц, с которыми встречался и продолжает встречается. Ему доставляет большое удовольствие сам процесс обольщения и завоевания намеченной добычи. Однако уже очень скоро он заставляет себя искать следующий объект. Любовь – это не для него. Вот такое наследство оставила ему матушка.
  Навсегда отравленный болью и унижением после измены жены, Генерал пытался таить свои переживания и всю жизнь посвятил одной цели – подготовке Ивана к роли достойного продолжателя семейного дела, защиты Революции. Генерал никогда не скрывал желания видеть Ивана одним из лидеров в маленьком кругу тех, кто правит островом. Поэтому он помог сыну получить нужное образование, потом – сделать карьеру. Это было похоже на подготовку спортсмена, призванного стать победителем мировых чемпионатов. Иван не разочаровал Генерала. Напротив, успехами сына Генерал мог гордиться, что отчасти смягчало тяготы болезненной и очень одинокой старости.
  Сорок лет назад, будучи молодым лейтенантом-идеалистом, он в составе одного из отрядов добровольцев-партизан прошел насквозь венесуэльские горные районы, сражаясь одновременно с сорока двумя видами ядовитых змей, национальной армией Венесуэлы и с кубинскими чиновниками, которые не выполняли своих обещаний. Партизаны так и не дождались отчаянно нужного им подкрепления, боеприпасов и медикаментов. Они мечтали свергнуть венесуэльское правительство, а затем установить режим, основанный на принципах, схожих с теми, что исповедовались на Кубе. Отец Ивана руководил незабываемой операцией, развернутой на побережье у Мачурукуто в 1967 году, когда кубинские солдаты высадились на венесуэльское побережье, но попали в засаду, устроенную правительственными войсками, и были взяты в плен. Не один раз в течение последующих лет кубинские лидеры пытались поднять в Венесуэле народное восстание и развязать партизанскую войну, которая могла бы привести к смене власти и установлению режима, похожего на кубинский, но им пришлось признать свое поражение. “В Венесуэле еще не сложились условия, в которых могло бы воспылать пламя социализма” – такими словами заканчивался предназначенный для узкого круга лиц отчет, где делалась попытка проанализировать ситуацию и оправдать совершенные ошибки. Отцу Ивана та история помогла по крайней мере в одном: он очень хорошо уяснил себе, какое огромное значение может иметь эта южноамериканская страна для будущего Кубы: ведь там имелась нефть.
  За несколько дней до военного мятежа, когда всем еще казалось, будто в Венесуэле царят тишина и покой, Иван решил поговорить с отцом и в очередной раз объяснить ему, что его карьера застопорилась и не сдвинется с места, пока руководство G2 будет держать его ответственным за это направление. – Там никогда ничего не произойдет, папа. В Венесуэле разведчикам моего класса делать нечего. Мой опыт там не пригодится. Будь это хотя бы задание, связанное с выполнением интернационального долга, как то, что в свое время тебе самому было поручено в Африке… Сейчас для меня Венесуэла – не более чем кабинетная работа. Меня просто “законсервировали” бог знает на какой срок.
  – Необязательно всюду искать только риск и адреналин, – ответил ему отец. – Революции служат там, где она прикажет. – А я еще раз тебе говорю: на мой взгляд, Венесуэла для нас – пустая карта. Мне кажется, она никогда не войдет в число социалистических стран, – возразил Иван.
  – Поверь, тебя приберегают для чего-то важного, сын, – стоял на своем Генерал. – Подумай хорошенько, черт тебя побери! Венесуэльская нефть – это то горючее, которое необходимо для революции на латиноамериканском континенте. Тебе этого мало?
  Но тут вдруг, ни с того ни с сего, в Венесуэле кто-то попытался устроить переворот – и ситуация решительно переменилась. В стране, где ничего не происходило, стало происходить очень много разных событий. Однако Ивана начальство держало в стороне от этого дела. Он не знал, что и думать. Не знал, с чем связано такое отношение: то ли с какими-то собственными его ошибками, то ли с ошибками отца. Неужели кто-то решил поквитаться с Генералом, испортив карьеру его сыну? Иван был уверен, что шефам не нравились ни его смелость, ни та независимость, с какой он обычно действовал за границей. За склонность к рискованным поступкам ему не раз устраивали выволочки. Начальство усвоило, что когда задание дается Ивану, это будет стоить больших денег и большой нервотрепки, зато и успехи его, хотя и оставались тайной для широкой публики, были очевидны. Именно Ивану G2 было обязано важнейшими достижениями в Латинской Америке, Европе, Африке и даже в Соединенных Штатах. Репутацию свою он, безусловно, заслужил.
  Но в то же время Ринкон прекрасно понимал, что тот образ жизни, который он ведет, сильно ему вредит. Аскетизм истинных революционеров – это не для него. Иван любит женщин, любит роскошь, что делает его легкой мишенью для критики, но он все равно не готов ни от того ни от другого отказаться. Ну, от роскоши, может быть, и отказался бы, но от женщин – никогда.
  Однако есть и более серьезная проблема: Иван Ринкон не до конца уверен, что безоговорочно предан семейству Кастро. Да и Генерал не сумел сохранить с кубинскими вождями такие же хорошие отношения, какими они были раньше. Что-то произошло между Фиделем и Генералом, но что именно, Иван не знал. Хотя то, что они отдалились друг от друга, было очевидно. Возможно, именно это повлияло на отношение многих высокопоставленных лиц и руководства G2 к Ивану, особенно на отношение к нему Гальвеса. Однако вряд ли можно только этим объяснить решение не привлекать сейчас к делу лучшего из кубинских агентов, который к тому же занимался в последнее время именно Венесуэлой. И вот однажды днем в кабинете Ивана появился Генерал. Он был сильно расстроен. И с особым значением глядя в глаза сыну, почти шепотом сообщил:
  – Готовь чемоданы. Я сделал то, чего до сих пор старался никогда не делать: пожаловался на своего лучшего друга. Только ни о чем меня не спрашивай. Сейчас главное – чтобы ты добился успеха и обеспечил нашу страну венесуэльской нефтью. И пожалуйста, будь осторожен.
  Не сказав больше ни слова, Генерал развернулся и старческой походкой направился к двери. Иван кинулся было за ним, но отец, не оборачиваясь, лишь махнул рукой:
  – Оставь, не надо. Я знаю, где тут у тебя выход. Займись лучше делами.
  Уже через несколько часов Иван получил приказ, которому суждено было изменить всю его жизнь.
  – Если этого Чавеса не убьют, – сказал ему Гальвес, – и если он не окажется агентом янки, ты должен будешь внедриться в его ближайшее окружение и любым способом сделать нашим другом. И даже больше чем другом. Кроме того, ты должен поставить заслоны действиям ЦРУ. В первую очередь ликвидировать человека, который руководит их операциями в Венесуэле.
  На Ивана его слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. С профессиональной точки зрения, задание было сложнейшим: перебраться в Каракас, обнаружить главного агента ЦРУ в Венесуэле и уничтожить его. Кроме того, ему предстояло расширить свою агентурную сеть и внедриться в социальные, политические и экономические круги страны. Но главное – в военную среду.
  – Все будет выполнено, – уверенно отчеканил Иван.
  До отъезда ему предстояло решить кое-какие вопросы. Отцу объяснять ничего было не надо, тот отлично знал, с чем будет связано внезапное исчезновение сына. Любовницам Иван сказал, что завод по производству удобрений, где он работает, отправляет его для обмена опытом на такой же завод во Вьетнам. Женщины плакали – он их утешал. И как всегда, лучше всего это у него получалось в постели.
  В Каракас Иван летел из Доминиканской Республики, где “шлифовал” свою легенду, то есть вживался в новую роль и готовился стать совсем другим человеком. В самолете он смотрел в окошко. Они шли на посадку. Ринкон уже видел аэропорт и посадочную полосу, которая тянется вдоль берега недалеко от огромного горного массива.
  – Что ж, готовься, Венесуэла, к тебе в гости пожаловала Куба, – произнес он беззвучно, но с большим волнением.
  Кристина перестала быть Кристиной
  Кристина сидит в офисе ЦРУ в Лэнгли, с головой погрузившись в составление срочного отчета, где требуется хотя бы в общих чертах объяснить, кто есть кто в истории с неудавшимся переворотом в Венесуэле – начиная с подполковника Уго Чавеса. До нынешнего дня должность, согласно которой она отвечала за “венесуэльское направление”, восторга у нее не вызывала. Порученное ей дело не требовало особенного напряжения сил и вряд ли могло продвинуть хотя бы еще на одну ступеньку вверх по карьерной лестнице, как другие задания, выпадавшие на долю Кристины за годы службы – сначала на военном поприще, а затем в качестве сотрудницы ЦРУ. Она тем не менее была благодарна судьбе за то, что рядом всегда находился Оливер Уотсон, ее шеф и наставник. Именно он воспитал ее, помог овладеть самыми ценными навыками, необходимыми как на войне, так и в разведке: сперва взял в морскую пехоту, в свою элитную часть, а потом привел с собой в ЦРУ и неизменно заботился о ней как о родной дочери. Да, любил и заботился, но работа, порученная не так давно Кристине, не вызывала у нее азарта, и дух от нее не захватывало. Правда, ощущение, будто она попала в стоячее болото, было для нее не новым. Терзаться она начала еще несколько месяцев назад. Девушка хорошо себя знала и понимала, что ничего не боится так, как скуки, а кроме того, амбиции не позволяли ей спокойно и терпеливо дожидаться, пока случится что-нибудь действительно важное, что-нибудь такое, что даст ей возможность отличиться, чтобы и коллеги и начальство признали в ней лучшую в своей области.
  Кристина знала, что способность оставаться незаметной не мешает ей быть очень тщеславной. На самом деле как незаметность, так и профессиональный успех защищали девушку от тех неприятностей, что преследовали ее с самого детства. И хотя прежние опасности ей уже не угрожали, ее продолжали мучить вполне реальные страхи. А успех всегда становился противоядием от этих страхов.
  Однако ни коллеги, ни друзья ни о чем таком не догадывались. Люди считали Кристину сильной, умной и храброй. И совершенно неукротимой. Именно неукротимое тщеславие было причиной ее недовольства нынешней работой. Но дело было не в ЦРУ, этой организацией она восхищалась, дело было в Венесуэле, стране, которая казалась Кристине невероятно скучной. И девушка делала все, что только можно, чтобы ей дали другое, более трудное, задание. Нет, ей вовсе не хотелось вновь участвовать в настоящей войне, вновь оказаться на поле боя – такое она уже испытала в Панаме, с нее хватит. Но ведь должно же существовать что-нибудь более интересное и более полезное для карьеры, чем сидение за письменным столом и составление отчетов по ситуации в стране, где “никогда ничего не происходит”. Кроме того, агенты, мечтавшие заработать дополнительные очки, знали: сейчас начальство обращает внимание и отличает в первую очередь тех, кто занимается Ближним Востоком или Азией, но уж никак не Латинской Америкой. “Пусть переведут меня на Иорданию, Пакистан или Китай – только бы избавиться от Венесуэлы”, – не раз просила Кристина Уотсона, однако все разговоры такого рода оказывались безрезультатными.
  Проходили месяцы, и разочарование пустой и незначительной, на ее взгляд, работой вгоняло Кристину в депрессию. При этом депрессию подпитывала еще и тайная связь с сенатором Бренданом Хэтчем, которого она вроде бы любила и который говорил, что любит ее, хотя по-прежнему отказывался уйти от жены и сделать их роман явным. Иными словами, отношения их были зыбкими и приносили ей сплошные переживания.
  – Поверь мне, детка. Все переменится к лучшему. Поговори еще раз с шефом и убеди его, что тебе необходимо заняться чем-то другим, – советовала мать во время их последнего телефонного разговора.
  Мать считала, что Кристина работает в Министерстве сельского хозяйства в Вашингтоне. И только ближайшие друзья знали, что ее нынешняя служба связана с разведкой. По мнению матери, депрессия Кристины объяснялась зимним временем, разочарованием в работе и одиночеством. Не оставив без внимания совета матери, Кристина уже через несколько дней после попытки военного переворота в Венесуэле, обедая с Уотсоном в кафе, воспользовалась случаем, чтобы снова завести речь о своих терзаниях:
  – И все-таки… Когда ты наконец избавишь меня от Венесуэлы? Сколько раз я жаловалась, что меня совершенно не интересует эта страна.
  Уотсон посмотрел на Кристину с сочувствием, так как отлично понимал причины ее отчаянного настроения. Но в его распоряжении не было другого сотрудника, который лучше бы подходил для этого направления. Поэтому он и не хотел снимать Кристину с Венесуэлы. Уотсон всегда получал удовольствие от разговоров со своей подопечной и восхищался ее умением мгновенно уловить суть проблемы и собрать нужную информацию, он ценил ее знание истории и способность применять свои способности при разработке конкретных планов.
  – Но ведь ты сама мне говорила, что политическая ситуация там становится все более сложной. Так что же, по-твоему, там произойдет? – спросил Уотсон.
  Кристина ответила не задумываясь:
  – В Венесуэле люди с пеленок уверены, что они богачи, потому что в стране много нефти. А коль скоро нефть является собственностью государства, значит, она принадлежит всем. Но на самом деле большинство населения живет в бедности. Процветает коррупция, хотя не в ней основная причина бедности, а в неумелой экономической политике властей. Но об этом никто не задумывается. Венесуэльцы хотят одного – чтобы им отдали их часть богатств. Они не желают мириться с противоречивой ситуацией, и каждый рассуждает так: “Страна у нас богатая, и поэтому я тоже должен быть богатым. Однако в действительности я почему-то остаюсь бедным”. Значит, “мое” кто-то ворует. Но когда подобное убеждение овладевает массами, оно становится политической бомбой замедленного действия, – подвела итог своему пониманию ситуации Кристина.
  Уотсон выслушал ее недоверчиво и тотчас напомнил, что Венесуэла дольше других стран Латинской Америки живет при демократическом строе и не страдала от жестоких военных диктатур, как Аргентина, Бразилия, Чили и другие государства континента. Да, но, по мнению Кристины, это вряд ли может защитить Венесуэлу от внезапных перемен, способных дестабилизировать установленный порядок. Она упомянула о низких ценах на нефть, о том, что правительство вынуждено снова и снова урезать бюджет, и о том, как непопулярны у населения такого рода маневры.
  – Люди, то есть “народ”, живут плохо, именно поэтому там много недовольных. И ситуация только ухудшится после принятия жестких экономических мер. Кто знает, чем это закончится!
  – Ну а военные, что они? – спросил Уотсон. – Насколько мне известно, это был первый военный мятеж за последние сорок лет.
  – Ты прав, первый, – ответила Кристина. – Создается впечатление, что демократия пустила в стране глубокие корни. Да, среди населения есть недовольные, но те политики и аналитики, с которыми мы беседовали, настаивают: нынешний строй достаточно устойчив, венесуэльцы не захотят увидеть у власти военных. Им нравится сегодняшняя демократическая власть, и они не позволят ее сменить. Все сведущие люди придерживаются единого мнения – и наши политики, и наши ученые, и независимые эксперты: никаких перемен там быть не может. А я не желаю сидеть и ждать, произойдет в Венесуэле что-нибудь серьезное или нет. Я хочу заниматься страной, где наблюдается хоть какое-то движение и которая представляет первостепенный интерес для Белого дома.
  Уотсон несколько секунд смотрел на нее в упор, а потом поднялся из-за стола со словами:
  – Прости, я опаздываю на совещание, увидимся позже.
  После беседы с шефом Кристина осталась при своем мнении: ее нынешние обязанности, связанные с Венесуэлой, не воодушевляют ее и не зовут на подвиги, мало того, получалось, что ее профессиональные способности оцениваются в Управлении достаточно низко.
  Но она ошибалась. В Венесуэле разворачивались весьма интересные события. События, о которых ей положено было бы знать, но о которых ей ничего не было известно. И в результате сейчас, после того как попытка военного переворота была предотвращена, Кристина билась над этой головоломкой и никак не могла с ней справиться. Требовалось собрать достоверную информацию о зачинщиках мятежа, их побудительных мотивах и о том, какие последствия провалившийся путч имел не только внутри страны, но и за ее пределами. Кристина не могла не признать: у шефа было достаточно причин, чтобы гневаться на нее, поскольку узнать о готовящемся военном перевороте еще до его начала было ее прямой обязанностью. Но она с ней не справилась. Прокололась. Кристина попыталась как-то исправить положение и связалась со своими агентами в Венесуэле, те стали поставлять ей информацию, но информацию неполную, скудную и пока не слишком достоверную, однако другой у Кристины не было. И вот наконец она читала самую первую из многочисленных статей, в которых рассказывалось о происхождении подполковника Уго Чавеса:
  Он был вторым из шести детей в семье школьных учителей. Жили они в штате Баринас, расположенном в равнинной части страны под названием Лос-Льянос. Пятидесятые годы оказались очень трудными для семьи Чавес – Фриас. Детей было много, а денег мало. И вот однажды мать Уго, отчаявшись, уговорила его бабушку по отцовской линии, свою свекровь, взять к себе на какое-то время мальчика. Та согласилась, правда, без особой охоты, так как и сама жила почти в нищете. Однако бабка и внук полюбили друг друга. И так получилось, что в ее доме Уго провел практически все свое детство. Нет ничего удивительного в том, что бабушку он стал называть мамой.
  Медленное, но ощутимое улучшение экономического положения семьи Чавес – Фриас отражало важные социальные перемены, происходившие в Венесуэле в те времена. После свержения Маркоса Переса Хименеса5 в 1958 году были разрешены политические партии, они-то в скором времени и стали править страной, каждые пять лет жестоко сражаясь между собой на президентских выборах. В первую очередь выгоды от неуклонно проводившейся политики социального развития получали члены двух основных партий. Родители Уго быстро это поняли и вступили в Социал-христианскую партию, благодаря чему получили хорошо оплачиваемые должности в Министерстве образования. И хотя говорить об обретении этой семьей прочной материальной базы было еще рано, беспросветная бедность осталась в прошлом. Однако улучшение условий жизни коснулось не всех в равной степени. Бабушка Клара с внуком по-прежнему еле-еле сводили концы с концами и в буквальном смысле боролись за выживание. Она готовила традиционные сладости под названием “паучки” и отправляла маленького Уго продавать их на улицах родной деревни Сабанеты. Поэтому мальчика так и прозвали – Паучник. Уго очень любил бабушку. Никогда никого он не полюбит так, как ее.
  Кристина продолжала получать из Венесуэлы разрозненные сведения о Чавесе. Теперь она знала, что главные страсти в его жизни – это бейсбол, женщины и политика. Что мальчиком он был служкой в церкви Сабанеты и с тех пор остался ревностным, хотя и не слишком дисциплинированным христианином. Кроме того, все указывает на то, что Чавеса отличает переменчивый нрав. Те, кто знал его в детстве и юности, свидетельствуют: настроение Уго то и дело менялось, он мог, скажем, быть очень добрым и щедрым, а вскоре проявлял крайнюю и неконтролируемую жестокость. Кристина задумалась: не это ли явилось истинной причиной того, что мать решила отправить сына к бабушке? Также было известно, что он поступил в Военную академию, успешно ее окончил, женился на девушке из своей же деревни, у них родилось трое детей, потом Уго развелся с ней, посчитав, что ему нужно больше свободы, к тому же с женой у них было мало общего.
  Кристина составила отчеты для своего шефа в надежде, что тот сможет отыскать в этих сведениях что-нибудь интересное, ускользнувшее от ее собственного внимания. Но Уотсона волновал только один вопрос: не являются ли путчисты марионетками кубинцев?
  – Ты мало что сможешь узнать, оставаясь здесь. Придется тебе перебираться в Каракас. – По мере того как Уотсон подробно объяснял суть ее нового задания, у Кристины загорались глаза. – Мы, как и положено, обеспечим тебя достоверной легендой, и, естественно, все будет сделано так, что комар носа не подточит. То есть так, чтобы никто не узнал, кто ты есть на самом деле и чем занимаешься. Даю тебе на обдумывание несколько часов.
  
  Не прошло и часа, как Кристина приняла его предложение, ведь теперь она получила задание безусловной государственной важности – таких у нее еще не было. Она должна сделать все возможное и любым способом добиться, чтобы правительство США максимально укрепило свое влияние на Венесуэлу, страну с самыми крупными запасами нефти на планете. Но первоочередная и безотлагательная ее задача – установить, кто является главным агентом кубинского G2 в этой стране.
  – Когда ты будешь уверена, что с твоей новой маской все в порядке, сама решишь, как вести дело. Учить тебя не надо, – сказал Кристине Уотсон.
  Оба проиграли
  После выступления Уго Чавеса по телевидению для президента Венесуэлы Карлоса Андреса Переса начался отсчет часов, ставших для него политическим кошмаром, и несколько месяцев спустя все это обернется для него потерей высокого поста. Если бы он мог хоть немного поспать в самолете, возвращаясь из Швейцарии, или немного отдохнуть, после того как объявил на всю страну о провале переворота или после того как арестовали наконец всех мятежников… Но от права на сон и отдых Перес отказался еще в тот самый день, когда стал президентом.
  – Для сна мы когда-нибудь получим целую вечность, – любил повторять он своим министрам, вечно валившимся с ног от усталости.
  Путч был подавлен, но президент не чувствовал себя победителем. Напротив, внезапно появившаяся на общественном горизонте неординарная фигура подполковника Чавеса словно разбудила целую страну, измученную бесконечными обманами, непопулярными экономическими мерами и коррупционными скандалами.
  – Нельзя требовать от народа, чтобы он встал на защиту демократии, когда ему нечего есть, – сказал в тот же день, выступая в конгрессе, престарелый, но все еще очень честолюбивый основатель одной из оппозиционных партий. – И в итоге можно сказать, что у президента есть кое-что общее с тем военным, который попытался его свергнуть: они оба проиграли – один в качестве путчиста, другой в качестве президента.
  Но и Чавесу пришлось нелегко. “Если мы потерпим поражение, наступят очень тяжелые времена”, – вспоминал он теперь собственные слова, сказанные Санчесу, своему другу, погибшему в бою. И действительно, сидеть в тюрьме было тяжело. Как тяжело было и смириться с тем, что твои братья по борьбе больше никогда не протянут тебе руку и не споют вместе с тобой революционных песен. Тяжело было сидеть взаперти в подвале, куда не доходят ни дневной свет, ни известия о товарищах. Сколько их погибло? Сколько ранено? Сколько арестовано? Где их содержат? Что стало с моими детьми? Где мой адвокат? Когда начнется суд надо мной?
  Но тут вдруг сверкнул луч надежды. К воротам тюрьмы начали стекаться неожиданные посетители, словно паломники к святому месту. А еще он получил письмо от своей любовницы и открытки со словами поддержки от сотен новых борцов, а также от родственников, священников, журналистов и ряда политиков, которые выражали ему свою солидарность и приглашали вступить в их партию. Короче, появилась масса симпатизирующих ему людей. Они тянулись к тюрьме днем и ночью, пока некое таинственное лицо не заявило: “Хватит!”
  Как-то утром охранники получили приказ перевести Уго в “Ла Куэву”, самую большую и страшную венесуэльскую тюрьму. Доставив туда пленника, они грубо, не снимая наручников, провели его через многочисленные внутренние дворы мимо камер, до отказа набитых заключенными. Не успев как следует осознать, до каких пределов бесчеловечности тут все доведено, Чавес оказался в переполненном дворе. С людьми тут обращались как с мусором. Он увидел повсюду лужи мочи и кучи экскрементов, увидел мух, крыс и людей, нюхавших наркотики и не похожих на людей. А еще вооруженных зомби – тюремщиков, не желавших ничего этого замечать. Чавес смотрел на все эти совершенно невообразимые вещи и даже не успел придумать соответствующий случаю революционный привет для несчастных беззащитных узников, потому что в мгновение ока остался без обуви, без одежды, без своей командирской выправки, без своей харизмы и без своей веры. В секунды тот, кто привык отдавать приказы, превратился в ничто, даже меньше чем в ничто: в арестанта без имени, без истории, без постели, без надежды на помощь, потому что на него накинулись какие-то безумцы и начали бить, всячески унижать, забрасывать экскрементами, тухлой едой и полудохлыми крысами.
  – Теперь тебя не спасет даже Первый Пран, пидор! – кричали одни.
  – Да здравствует наш Пран! – хором скандировали другие. – О, Небесный Пран, обрати свою спасительную власть на этого несчастного гибнущего человека, – нудно и монотонно выводил весьма популярный здесь заключенный, который играл роль пастыря душ в этом бездушном месте.
  На нескончаемые дни и недели Уго стал главным учеником в школе дантова ада. На его глазах людей насиловали, пытали, обезглавливали, но он не имел ни права, ни возможности помочь им или хотя бы протестовать. Он забыл заветы Боливара. Испарилась его вера в революцию. Ушли в далекое прошлое страсть к бейсбольной бите и мечты о тысячах женских бедер. Он перестал думать. И только одно слово барабанной дробью звучало у него в ушах: “Пран… Пран… Пран…”
  Пран, он, как Господь Бог, все видит и все знает.
  Сидя в своей крошечной раскаленной камере, сломленный и измученный, Уго и вообразить не мог, насколько разительно его будущее станет отличаться от этого смрадного и невыносимого настоящего.
  Он не знал, что разведка Соединенных Штатов, кубинские власти и самая мощная преступная организация Венесуэлы не успокоятся, пока не привлекут его на свою сторону. Любым способом.
  Глава 3
  В тюрьме “Ла Куэва”
  Новый лучший друг
  Как избежать ужасов и невзгод, которые для огромного большинства людей являются делом нормальным и повседневным? Некоторым, очень немногим, это удается. Для таких одиночество, бедность, голод, дороговизна или бытовые неудобства – вещи далекие от их жизни. Это самые богатые и могущественные люди на земле. Они имеют все, что хотят. Они живут в раю, приспособленном к их желаниям.
  Юснаби Валентин – один из таких людей. И объясняется это не тем, что он родился в богатой семье или унаследовал богатства, сделавшие его все равно что королем. Ничего подобного. О нем говорили: бедный мальчик. Своего отца он никогда не знал, а мать в последний раз видел лежащей в луже крови в каком-то темном переулке Каракаса: пуля поставила точку в ее несчастной жизни. Ему тогда было одиннадцать лет, и у него не осталось больше никого на всем белом свете. Юснаби стал полным хозяином своей судьбы и рос вместе с другими сиротами в самых жалких районах столицы. Как помойные кошки, выбирающие ночь, чтобы освоиться в окружающей их реальности, уличные мальчишки научились нюхать клей, защищать себя с ножом в руке, обворовывать старушек, торговать наркотиками, похищать девчонок и грабить банки. И хотя по виду Юснаби был самым хилым и маленьким в шайке, он доказал, что храбрость его могла сравниться лишь с жаждой завладеть абсолютно всем. Полицейские и охранники очень быстро узнали о нем: те из них, кто отказывался взять у него деньги, получали в качестве чаевых свинцовые пули.
  Со временем даже сам Юснаби потерял счет тем, кого он убил. Хотя какая разница, если из человека он уже превратился в легенду – в существо с гуттаперчевым телом и гениальными мозгами. Видевшие его знают, что он низкого роста, тощий и тщедушный. Однако крайняя худоба не портит его и не делает похожим на скелет. Наоборот. Зеленые глаза кажутся особенно выразительными по контрасту с лысым черепом, блестящим как бильярдный шар. Говорит он веско, почти не разжимая губ. Поэтому нельзя судить о том, какие у него зубы. Пронзительный взгляд наводит страх даже на людей куда более высоких и крепких, чем он. Ум у него незаурядный и жестокий до кровожадности. Он прирожденный лидер и гениально оперирует цифрами, всегда внимателен к деталям и способен принимать трудные решения. Он часто повторяет, что страх – это букашка, которую легко раздавить ногой. К тридцати годам, поднявшись на высшую ступень криминальной лестницы, Юснаби Валентин с убийствами завязал. Теперь такие дела он оставляет большой армии киллеров, которые взирают на него как на бога и готовы выполнить любой его приказ. И Пран приказывает.
  В тюрьме Юснаби находится по доброй воле. Однажды, будучи арестованным, он решил, что удобнее и надежнее всего будет устроить свой главный штаб именно в тюремной камере. Или, лучше сказать, в нескольких камерах люкс. Он выбрал “Ла Куэву”, самую страшную тюрьму в стране, но страшную, разумеется, для других, потому что для него заключение – не более чем самая подходящая обстановка для ведения дел. Прямо из тюрьмы он покупает политиков, адвокатов, полицейских, рабочих и охранников. Юснаби Валентин по собственной воле приговорил себя к сорока с лишним годам “тюремного заключения”. Оборудовал себе хоромы-офис по высшему разряду, включая сюда и “гостевые комнаты”. Находясь здесь, он все свои силы отдает управлению одним из самых разветвленных и прибыльных бизнесов в Венесуэле. В основном Юснаби занимается торговлей наркотиками и женщинами, а также похищениями людей ради выкупа, ограблениями банков, контрабандой и, само собой разумеется, держит под контролем сеть элитных “мужских клубов”, куда часто заглядывают наиболее влиятельные люди страны. Под контролем Прана находится и существенная часть подпольного рынка Венесуэлы. В его империи все отлично организовано. Юснаби Валентин знает, что хороший управленец – это тот, кто умеет окружить себя хорошими управленцами. Так что со временем он сумел подобрать эффективную команду наместников, менеджеров и обслуги. Создал армию – более пятисот человек, в чьи обязанности входит обеспечение порядка в тюрьме. Однако снаружи таких людей у него в десять раз больше. Его наемники получают винтовки, ружья, пистолеты, пулеметы, гранаты и все прочее, чем можно убивать – деловито и методично.
  Короче, “Ла Куэва” стала его крепостью, оперативной базой, центральным банком и местом для праздничных приемов. Никто не может войти в тюрьму или выйти из нее без согласия его организации, причем касается это и тюремного руководства, которое он же сам и назначает. Или увольняет. Каждым своим поступком, всем, что происходит как внутри тюрьмы, так и за ее пределами, Пран заставляет поверить: слово “Власть” пишется с прописной буквы, и у Власти есть одно-единственное имя – Пран.
  Он платит космические суммы преданным ему государственным чиновникам и своим приближенным, одновременно беря раз в неделю с заключенных что-то вроде дани. Он усовершенствовал методы пыток и выборочных убийств. Каждый день из “Ла Куэвы” выносят два-три трупа, чтобы очистить тюрьму от заразы.
  Но он творит не только зло: оказывает узникам услуги по личной охране, снабжает любым алкоголем или наркотиками, сдает внаем комнаты, помогает взять напрокат телефоны, получить оружие и проституток. Кроме того, он очень религиозен. Преданно следует наставлениям наделенного даром магнетизма телеевангелиста из Техаса по имени Хуан Кэш, который соединяет христианское учение с уроками саморазвития, а также африканскими ритуалами и обрядами. Пран почитает Кэша как святого. Он возвел ему алтарь в своем “офисе” и ежемесячно делает щедрейшие пожертвования – что-то вроде аванса за очищение от грехов собственной души. Пран уверен, что следующие слова Кэша – это небесное откровение: “Господу угодно, чтобы ты был богатым! И богатым в этой жизни!”
  Следовательно, и демонстрация богатства тоже не должна считаться грехом. В тот день, когда Прану исполнилось сорок, он устроил в своем обиталище незабываемый праздник. Пригласил исполнителей меренге6 из Доминиканской Республики. Раздавал деньги, угощал гостей виски, икрой и кокаином. Он пришел в восторг, увидев, сколько политиков собралось у него одновременно. Они пили шампанское с королевами красоты. Высокопоставленные военные чокались с налоговыми инспекторами, а журналисты – с сутенерами. И это было совершенно в духе Прана – отпраздновать подобным образом тот чудесный факт, что он до сих пор жив и проявил себя как фантастически талантливый организатор. Так ли уж важно, что и бизнес Прана, и все его инициативы носят по большей части криминальный характер? Главное другое: он гениален во всем, что касается организации, сложной логистики, темных финансовых схем и умения манипулировать людьми разного сорта.
  Как и всякий человек, добившийся больших успехов в своих делах, Пран легко устанавливает отношения с другими сильными людьми, прежде всего с политиками. Он умеет находить к ним подход. Кроме того, очень рано, еще только начиная свою деловую карьеру, Юснаби понял: любой серьезный бизнес должен опираться на прочные связи в правительственных кругах – независимо от того, кто в данный момент возглавляет правительство. “Главы государств меняются, а вот мы, предприниматели, нет”, – любит повторять Пран с улыбкой, призванной показать, что он лучше всех понимает иронический смысл этой фразы.
  В платежных ведомостях его предприятий всегда фигурировали фамилии тех или иных правительственных чиновников, политиков, министров, судей и генералов. Но Пран чувствовал, что и этого ему недостаточно. Ему хотелось большего. А если добавить туда еще и президента?..
  У Прана непомерные амбиции. И он умеет использовать каждый удачный случай. Уго Чавес для него – такой вот очень удачный случай. А вдруг этот потерпевший поражение подполковник поможет осуществиться мечте Прана – чтобы в его предпринимательский конгломерат вошел и сам президент Республики?
  Несколько недель назад он приказал перевести Уго в “Ла Куэву”. Это по его велению Чавеса поместили в самую жуткую и опасную камеру, по его велению мучили и унижали до тех пор, пока у того не иссякли силы для сопротивления. По его велению узники то и дело скандировали имя Прана. Потому что было важно дать понять неудачливому путчисту, что в подполье этого преступного мира, уже под самым его дном, затаился гигантский и всемогущий осьминог, чьи щупальца – единственная надежда на спасение.
  Но Пран всегда был осьминогом очень осторожным и решил подождать, пока его жертва не будет доведена до крайней точки. Потом Пран повел себя скорее уже как пчелиная матка: он послал отряд вооруженных пчелок – чтобы они поменяли декорации на адской сцене. И три здоровенных охранника в штатском переправили Уго прямиком в “сад наслаждений”. Тот не мог определить, тюремщики это или узники. Его провели через потайные двери, лазы и норы, пока не доставили в “частный клуб” Прана. Там Уго ждали две красавицы. Сперва они сводили его в душ, потом – в сауну, потом усадили в ванну и сделали полный массаж. Впервые за несколько недель ему дали тарелку достойной еды, чистую воду и предложили на выбор вина, крепкие напитки и коктейли, так что перед таким изобилием он даже растерялся. В его распоряжение предоставили чистую комнату со всеми удобствами, включая музыку, телевизор, DVD… Показали двуспальную кровать, личные полотенца, зубную щетку и дюжину книг, чтобы он мог почитать на ночь, если по какой-то причине не сумеет заснуть. И вот, едва попав в такие сказочные условия, Уго словно возродился к жизни и вновь стал прежним харизматическим лидером, чей голос способен заворожить обездоленных и заставить их улыбаться.
  Через пару дней осьминог всплывает на поверхность. Он посылает одного из своих прислужников в комнату нового гостя и велит передать тому написанную безупречным почерком записку:
  Добро пожаловать в “Ла Куэву”, подполковник Чавес. Я очень хотел бы с вами познакомиться. У нас имеется много общих тем для разговора. Приглашаю вас сегодня в восемь часов вечера на ужин. Буду ждать.
  Дружеский ужин
  Роскошные апартаменты Прана расположены на тюремной крыше. Четырьмя этажами выше той грязной камеры, где прежде сидел Уго, хотя знать об этом никому не положено. Обиталище Прана изолировано от помещения тюрьмы и надежно охраняется. Оно неприступно.
  Дверь Чавесу открывает громила, весь покрытый татуировками – есть они у него даже на подбородке. Громила пропускает гостя внутрь, и тот изумляется еще больше, учуяв плавающий в воздухе изысканный и так хорошо ему знакомый аромат тушеного мяса. “Такого не может быть! Да ведь это капибара!7” – молнией пронеслось у него в голове, и он как живую увидел свою бабушку. Что бы она подумала обо всем этом?! До чего вкусным ему казалось когда-то это блюдо. В те годы, которые они прожили вместе!
  Громила закрыл дверь. Продолжая принюхиваться, Уго спросил, не успев поздороваться:
  – Неужели кто-то приготовил здесь капибару?
  – Твоя бабушка, – ответил ему Пран и засмеялся собственной шутке, которая на самом деле шуткой вовсе и не была.
  Их взгляды встречаются. Оба по достоинству оценили друг друга.
  – Твоя бабушка приготовила жаркое вчера у себя дома. Только вот пилот подвел нас – смог вернуться оттуда только сегодня. Это мой маленький сюрприз для тебя.
  Уго смеется, но сейчас он слишком голоден, чтобы по-настоящему оценить жест Прана. У него текут слюнки. Он не пробовал тушеной капибары лет шесть, не меньше. Но старается сдерживаться. Вспоминает слова, которые так часто повторяла бабушка, особенно в те нередкие дни, когда на стол было нечего поставить: “Кто не спешит, от того ничего не убежит”.
  Уго садится за стол, где уже сидит хозяин дома, и тянет руку к блюду. Огромные зеленые глаза Прана впиваются в глаза подполковника, излучающие дружелюбие, но по-прежнему настороженные. Они молча изучают друг друга, потом переходят к пустопорожней болтовне по поводу сегодняшнего меню, десерта и напитков. Ужин начинается, у каждого на тарелке лежит кусок жаркого.
  Атмосфера наполнена не только ароматами еды, но и всякого рода неожиданностями. Гость и хозяин – почти ровесники. Оба росли без родителей. Оба люди неустрашимые, дерзкие, умные и не слишком щепетильные. Оба обожают женщин, но любить не способны. Привыкли командовать отрядами вооруженных парней, готовых убивать. С детства обучены быть первыми в драке, пускать в ход когти и зубы, говорить все напрямик, никогда не показывать собственных слабостей и всегда демонстрировать свою власть, даже если эта власть оказывается иллюзорной.
  Поев как следует, они переходят к спиртному. Уго пьет ром, Пран – пиво. По ходу разговора туннель их личных историй – как подлинных, так и только что выдуманных – постепенно становится все глубже. Теперь они обсуждают недавнюю попытку военного переворота. Гостю вдруг начинает казаться, будто он стоит на трибуне. И видит перед собой не самого опасного из преступников, а венесуэльский народ. Уго вещает высокопарно, с пафосом:
  – Мы больше не могли терпеть того, что нашу Родину постоянно предают, больше не могли терпеть подлости, гнусности и бесстыдства тех, от кого зависит судьба нашего народа. И я говорю не от себя лично. Наше движение – это движение тысяч объединившихся военных, чьи сердца бьются в унисон, когда они мечтают о свободе.
  – Да, однако большинство из них сейчас сидят в тюрьме или покинули страну! – не без ехидства возражает Пран, но Чавеса этим не проймешь, он продолжает:
  – В нашей стране все мы жертвы диктатуры, жертвы небольшой кучки людей, которые заграбастали все национальные богатства. Однако оказаться в тюрьме – это еще не поражение. У нас есть великая цель. Мы с огромной болью смотрели на то, как гибнет наша Венесуэла, сегодня она раздроблена на части, у нее нет четко намеченного пути, нет карты, нет компаса, по которому можно было бы ориентироваться. И наша нынешняя задача – поднять с земли тысячи обломков, восстановить карту, наметить путь к голубым горизонтам надежды. – Уго переводит дух и делает глоток рому.
  Пран пользуется паузой, чтобы вставить свое словечко:
  – Послушай, Уго… Если говорить откровенно, что бы ты предпочел, трахать баб или свергать президентов?
  Оба хохочут, каждый вспоминает свои любовные приключения и свои победы на этом поле. Пран продолжает: – Девок у меня тут, кстати сказать, сколько хочешь. А какие праздники мы закатываем, сдохнуть можно! Мы непременно будем и тебя на них звать, чтобы ты хотя бы иногда забывал про свои речуги и хорошенько позабавился с красотками.
  Новоявленные друзья чокаются, увлекаются беседой, шутят и радуются жизни.
  Когда настроение у обоих достигает лучшей точки за весь этот вечер, Пран вдруг резко меняет тон и задает вопрос, который на самом деле звучит как приказ:
  – Я закажу для тебя такси?
  “Черное дерево”
  Попытка военного переворота, хотя и провалившаяся, разом заставила зашевелиться тех, кто держал в руках средства массовой информации. Нетрудно догадаться, что главные редакторы газет и новостных программ забили во все колокола и стали рассылать своих людей туда и сюда, чтобы те снимали и срочно собирали информацию во Дворце правительства, в Конгрессе, в гарнизонах и даже в Баринасе и Сабанете, то есть в городе и деревне, где родился и вырос ныне ставший знаменитым Уго Чавес.
  Моника Паркер – очаровательная и влиятельная журналистка, ведущая самой популярной в стране программы теленовостей. Сейчас она не может думать ни о чем другом, кроме Уго Чавеса и его истории. Все свои возможности, все свои связи, а также профессиональную интуицию она использует на полную катушку, чтобы понять и объяснить, кто же он такой на самом деле, этот необычный персонаж. С того самого мига, как Моника услышала по телевизору его знаменитую речь (“К несчастью, цели, которые мы перед собой поставили, не были достигнуты… Пока не были достигнуты”), она неустанно пыталась отыскать детали, необходимые для решения головоломки, которую представляет собой молодой офицер. Что-то подсказывало журналистке: Уго Чавес может в конце концов стать главным действующим лицом среди тех, кому предназначено провести исторические для Венесуэлы реформы. И Моника твердо решила, что узнает о нем больше, чем все ее коллеги, лучше поймет его и лучше донесет добытые сведения до сограждан.
  Моника по праву считается хорошей журналисткой, и ей известно: надо, невзирая ни на что, оставаться предельно объективной и беспристрастной, готовя материалы о возглавившем мятеж подполковнике, хотя как гражданка своей страны и как женщина она испытывает симпатию и к нему самому, и к тем переменам, которые он задумал осуществить в Венесуэле.
  В итоге Монике удается нарисовать вполне достоверный портрет Уго Чавеса. Рассказать про ранние годы, проведенные в маленькой деревушке, про жизнь с бабушкой, про учебу в Военной академии и службу в армии. В самом конце передачи она в хронологическом порядке и в мельчайших деталях восстановила события рокового дня. Не обошла Моника вниманием и тот факт, что этот вроде бы вполне заурядный, симпатичный и неравнодушный к женскому полу человек раньше выделялся лишь тем, что умел повеселить товарищей на офицерских пирушках. Как же ему удалось встать во главе движения, целью которого был вооруженный захват власти?
  Моника столько сил убила на разного рода поиски, беседы со свидетелями, проверку собственных догадок и соединение деталей в общую картину, что почувствовала себя совершенно вымотанной. Чтобы хоть немного проветрить мозги, она в обеденный перерыв принялась читать последний номер журнала “Дива”. Статьи, посвященные моде, обустройству квартир, кулинарии, событиям светской жизни… И тут на глаза ей попалось рекламное объявление. Оно гласило:
  “Черное дерево”. В Каракасе открывается новый Центр интегральной красоты. Это не косметический салон и не спортивный зал. Это место, где вам помогут укрепить взаимосвязь между телом, мыслями и духом.
  Далее следовало интервью с хозяйкой Центра, мексиканкой, инструктором по йоге Эвой Лопес, женщиной тридцати пяти лет, которая, если судить по фотографии, сопровождавшей интервью, могла уверенно принять участие в любом конкурсе красоты. Моника сразу поняла, что это как раз то, что ей сейчас нужно, – рассеяться, расслабиться, а также испытать что-нибудь совершенно новое. Иными словами, интервью попало ей в руки в самый подходящий момент:
  В “Черном дереве” мы поможем тебе обрести равновесие, привести в порядок свои мысли, лучше узнать свое тело и найти душевное спокойствие – и все это с помощью различных холистических практик и методов.
  В нижнем левом углу страницы были в столбик напечатаны разные термины, которые весело запрыгали перед глазами Моники. Она захотела попробовать сразу все: йогу, пилатес, спа, медитации, ароматерапию, рефлексологию, методы японской холистической медицины, традиционную китайскую медицину, аюрведу (чтобы ей рассчитали ее натальную карту), а еще узнать, что такое семейные созвездия. Моника решила непременно побывать в Центре, только вот никак не могла выбрать, чему отдать предпочтение. Она позвонила по указанному в журнале номеру и записалась в Центр на субботнее утро.
  
  Центр “Черное дерево” открылся всего несколько недель назад, но уже стал пользоваться большой популярностью у столичных женщин – прежде всего у жен предпринимателей, политиков, высокопоставленных военных и банкиров. Иными словами, у тех, кто имеет свободное время и свободные деньги. Но приходят сюда и работающие дамы – они мечтают о передышке после долгого и нервного трудового дня, в том числе актрисы и дикторши с телевидения, а также известные журналистки. Многие из них впервые попадают в такое заведение. И новые клиентки испытывают полный восторг и от царящего здесь стиля, и от хорошего вкуса, с каким все устроено, и от безупречной чистоты. Центр совсем не похож на другие салоны подобного рода и очень привлекателен для женщин. Эва Лопес, его хозяйка, знает, как важно сразу произвести благоприятное впечатление на клиенток. Поэтому она находит время, чтобы лично познакомиться с каждой новой посетительницей и провести ее по своим владениям, хотя у нее на ресепшене работают милые девушки, есть очаровательные массажистки и хорошо обученные инструкторы. Центр располагается в отлично сохранившемся здании конца девятнадцатого века, совсем недавно переоборудованном во дворец холистики.
  Вот и теперь Эва сама встретила Монику Паркер, которую, разумеется, раньше не раз видела на экране телевизора. Они поздоровались и пожали друг другу руки.
  – Я прочитала интервью с вами в журнале. И меня все это очень заинтересовало, – сразу сообщила Моника. – Как нарочно, я уже несколько дней раздумывала над тем, что мне просто необходимо попробовать что-то в этом духе – упражнения, массаж, медитации. Правда, сама не знаю… на чем бы остановиться.
  – Всем нам, женщинам, это очень нужно, но мы вечно изобретаем какие-то отговорки… – отвечает Эва. – Давайте я лучше покажу вам наш Центр, сами посмотрите, что вам больше понравится и чем вы в итоге захотите заняться.
  Они вместе начали осматривать салон. Сначала зашли в просторный и пустой сейчас зал с деревянным полом.
  – Здесь проходят занятия йогой, и для разных уровней предполагается разное время. Я один из инструкторов по хатха-йоге, может, и вы тоже когда-нибудь рискнете посетить мой урок.
  Потом они попали в большой зал с тренажерами, трапециями, канатами и гантелями. По стенам были развешаны картинки, изображающие строение человеческого тела.
  – Здесь у нас занимаются пилатесом. На третьем этаже кабинеты холистической медицины. Три кабинета отведены для массажа и терапии, один – для медитации с инструктором, еще один – для чтения натальной карты.
  Под конец Эва привела Монику в японский сад, разбитый на большой террасе. Тут же находится кафетерий, а рядом – кабинет хозяйки Центра.
  – Как тут красиво! – воскликнула изумленная Моника. – Просто чудо, трудно поверить, что в Каракасе есть такое место. И это говорю вам я, а уж я-то лучше многих знаю наш город. Надо рассказать о вашем “Черном дереве” подругам, они непременно тоже захотят сюда прийти. Им очень понравится!
  Моника с Эвой еще немного поболтали. Журналистка обратила внимание на иностранный акцент хозяйки салона: – И что же заставило вас, мексиканку, решиться на переезд в Каракас? Простите, конечно, если мой вопрос покажется вам неуместным.
  – Да нет, нормальный вопрос! – ответила Эва. – Дело в том, что в Мехико у меня был парень, венесуэлец. Мы с ним собирались пожениться и обосноваться в Каракасе. Даже приезжали сюда пару раз, но он, к несчастью, умер от быстротечного рака. А через два года после его смерти мне в голову пришла “безумная идея”. Захотелось открыть именно в Каракасе такое вот заведение. И как видите… Сама я уже больше десяти лет занимаюсь йогой. Эта мысль меня захватила, хотя она и в личном плане, и в профессиональном выглядела весьма рискованной. Переехать в другую страну… Но я ничем не была связана… И еще… Мне очень нравятся и Венесуэла и венесуэльцы.
  В итоге Моника записалась на занятия йогой – два раза в неделю, а также на расслабляющий массаж и на курс процедур для лица. Эва же осталась довольна прошедшим днем. Сегодня у нее появилось шесть новых клиенток, включая и Монику. Итого за две последних недели их набралось восемнадцать.
  Когда все шесть ее служащих ушли, Эва, прежде чем отправиться домой, заперлась в своем уютном кабинете, зажгла белую свечу и несколько долгих минут глубоко дышала. Затем включила компьютер, выпила стакан воды и принялась печатать очередное зашифрованное донесение для шефа, Оливера Уотсона: “Черное дерево” is ok”.
  “Элита”
  Иван Ринкон и раньше часто посещал Венесуэлу, он побывал как во всех главных ее городах, так и в самых отдаленных уголках. Иногда ему кажется, что он знает ее лучше многих венесуэльцев. Он столько всего перечитал и столько сведений получил, разговаривая с разными людьми, что чувствует себя здесь как рыба в воде и легко выдает себя за того, кем на самом деле не является.
  На сей раз он прилетел из Санто-Доминго в международный аэропорт Майкетия, расположенный недалеко от Каракаса, с доминиканским паспортом на имя Маурисио Боско. Отныне он больше не Иван Ринкон и не инженер-химик, который разъезжал по миру, продавая удобрения. Теперь он Маурисио Боско, доминиканский предприниматель.
  В аэропорту его встречает “кузен” Адальберто Сантамария и грузит чемоданы в машину, которая доставит “предпринимателя” в новое жилище.
  Маурисио – мужчина привлекательный, на улице на него с интересом поглядывают многие женщины, не исключая и тех, кого сопровождают отцы, мужья или женихи. Женское внимание явно не оставляет Маурисио равнодушным, и он отвечает женщинам улыбкой или выразительным взглядом. К сорока годам Иван научился ловко пользоваться своим даром: он словно превращает женщин в шоколад, а когда они начинают таять… проглатывает их.
  В Каракас Маурисио приехал, чтобы открыть здесь сеть магазинов “Элита”, где будут продаваться товары известных марок – одежда, сумки, обувь и аксессуары самого высокого качества, но по более чем приемлемым ценам. Естественно, недостатка в покупательницах у таких магазинов не будет, к тому же Маурисио, как он надеялся, без особого труда очарует клиенток.
  Его “кузен” уже обзавелся здесь очень крепкими связями. Это один из венесуэльских агентов, многие годы тайно работающий на Кубу. Магазины “Элита” послужат им прекрасным прикрытием, чтобы путешествовать по стране и повсюду вербовать шпионов, информаторов, а также заводить друзей. За первые же месяцы Маурисио успел побывать не только в самых крупных городах, но и в тех, где расположены главные военные базы. Число магазинов “Элита” быстро растет. Идея оказалась удачной, и туда зачастили разные клиентки, в том числе жены и дочери высокопоставленных военных. В каждом магазине у Маурисио есть свой человек – очень милая продавщица, которая легко заводит приятельские отношения с покупательницами и умеет незаметно задать нужные вопросы касательно служебных дел их мужей. Как университетские преподавательницы, так и офицерские жены с равной охотой покупают блузки от Армани по очень привлекательным ценам.
  – Здесь нет деления на классы, – с удовольствием говорят посетительницы “Элиты”. – Здесь рады всем.
  Так оно и есть на самом деле. Супруги богатых землевладельцев и промышленников невольно встречаются в бутиках “Элита” с секретаршами своих мужей. “Это я покупаю не для себя, а для подарка”, – спешат соврать некоторые дамы, сталкиваясь со знакомыми у кассы. Покупательницы, разумеется, и вообразить себе не могут, что делающая подобные скидки “Элита” неизбежно должна терпеть убытки. Да и как не оказаться в минусе, если ты продаешь вещи дешевле, чем покупаешь? И кто бы мог поверить, что все эти убытки покрывает G2 – иными словами, что это часть той цены, которую платит кубинский режим за свою деятельность в Венесуэле. Бутики “Элита” являются эффективной и хорошо продуманной сетью для сбора информации и вербовки людей, которые могут представлять большой интерес “для дела”. И кубинцы надеются не только вернуть себе потраченные деньги, но и дождаться хорошей прибыли. Сейчас они по дешевке продают дорогие вещи, чтобы затем купить у венесуэльского правительства столь нужную Кубе нефть по не менее привлекательным ценам, чем те, которыми бутики “Элита” радуют своих клиенток. А может, и получить нефть даром…
  Открывая новые и новые бутики, Маурисио постоянно встречается с университетской публикой, военными, журналистами, правительственными чиновниками, дамами из общества и женщинами самого разного происхождения и самых разных профессий. Боско живет в очень напряженном ритме. Из одного города переезжает в другой, с одной встречи спешит на следующую. Никто никогда не знает, где он сейчас находится и когда снова появится в том или ином месте. Посетительницы его магазинов и вообразить не могут, что этот очаровательный мужчина – еще и талантливый стратег, виртуоз неожиданных решений, а еще – беспощадный убийца, для которого любое средство годится, если речь идет о пользе Революции.
  Сейчас Маурисио Боско – для кубинцев главная фигура в опасной игре, где ставка – власть.
  Паук плетет свои сети
  В конце концов тюрьма стала для Уго скорее наградой, чем наказанием. Благодаря неожиданному покровительству Прана, дни “за решеткой” сделались более терпимыми, а иногда и приятными. Очень скоро Уго даже начал утверждать, что никакой тюремной тоски не испытывает. Его камера, которая на самом деле являлась “гостевой комнатой” в обиталище Прана, отличалась чистотой и выглядела вполне прилично. Чавес часами читал, восполнял пробелы в своем образовании, писал. Иногда брался за кисть и краски, в другие дни сочинял стихи и песни. Часто делал гимнастику и поэтому находился в прекрасной физической форме.
  Он успел убедить себя, что, сложив без сопротивления оружие после провала путча, вовсе не проиграл. Ведь главным было не то, что он сдался, а то, что произошло потом. Его телевизионное выступление имело гораздо более серьезные последствия, чем сама попытка военного переворота.
  Эта попытка провалилась, тем не менее Уго в итоге вышел победителем. И победой своей он был обязан речи, произнесенной перед камерами, – она принесла ему симпатии миллионов соотечественников. Многие из них – и таких, пожалуй, оказалось даже слишком много – приходили к воротам тюрьмы в надежде, что им разрешат увидеться с Чавесом. И немалому числу жаждущих это действительно удавалось. Уго навещали весьма разные люди, не считая его детей, любовницы, родителей и прочих родственников. Он встречался с политиками, профсоюзными деятелями, журналистами, университетскими преподавателями и студентами, просто почитателями, а также со старыми друзьями… и с женщинами, со многими женщинами. Ему приносили книги, еду и всякого рода подарки. Он пил виски, слушал музыку, посещал вечеринки Прана и спал допоздна.
  Это последнее было, разумеется, тайной, которую Уго ни в коем случае не раскрыл бы журналистам. Он старался изображать из себя страшно занятого человека, политического лидера, удрученного тем, что происходит в стране. В одном из интервью для радио он “откровенничал”:
  Если мы попадаем в эпицентр урагана, это заставляет нас все время думать только о революционном процессе. Дел бесконечно много: надо поддерживать связь с представителями разных слоев общества, обмениваться идеями, принимать военных, которые хотят с нами встретиться, а также журналистов и не обмануть ожидания тех, кто живет за пределами нашей страны и верит, что нам удастся построить новое государство…
  Иначе говоря, нет места лучше, чем тюрьма, чтобы как следует сосредоточиться и выработать четкие определения для принципов боливарианской революции, которые общественное мнение пока еще плохо понимает, но уже готово принять на вооружение благодаря стараниям их харизматического пропагандиста.
  А снаружи жизнь катится прежней дорогой. В бедных районах Каракаса члены банд продолжают убивать друг друга, и трудности, переживаемые Венесуэлой, продолжают углубляться. Нет ни денег, ни достаточно сильной власти, чтобы навести порядок. Президент Перес, хоть и остается на своем посту, по сути, уже не управляет страной. И мало что может сделать. Популярность его упала ниже некуда, как и популярность “всегдашних” местных политиков, в то время как число сторонников Чавеса растет.
  Между тем пауки-разведчики продолжают плести густые сети. Обе стороны приказывают своим агентам проникнуть в тюрьму и добыть информацию обо всем, что там происходит.
  Пользуясь ролью хозяйки “Черного дерева”, Эва наращивает число тайных информаторов и агентов среди высших слоев Венесуэлы: ее интересуют экономика, политика и военная сфера. У нее есть платные осведомители во многих районах города, в университетах, профсоюзах, СМИ и государственных учреждениях. На нее работают манекенщицы, психотерапевты и красивые женщины, за деньги готовые на все. Некоторым из них удается получить приглашение на вечеринки Прана, и таким поручают не только попытаться соблазнить Чавеса, но и узнать что-нибудь о его планах на будущее, а также о его сообщниках.
  Тем временем Маурисио подстегивает тех, кто работает на него. В его распоряжении имеется не менее эффективная сеть информаторов. Кроме того, люди Боско постепенно проникают в министерские круги, а также в среду спецслужб и военных. Чтобы ближе подобраться к цели, Маурисио вербует среди тех, кто входит в близкое окружение Уго, известного профессора-социолога. И тот начинает давать Чавесу частные уроки марксизма. Их долгие беседы многое проясняют для Уго и помогают ему перевести боливарианскую идеологию в практический план, который ориентирован на управление страной. Использует Маурисио также политических активистов и добровольных борцов за права заключенных.
  Если Эва подбирается к Уго, пуская в ход соблазны плоти, то Маурисио пытается воздействовать на его мозг. Главная цель кубинца – повлиять на образ мыслей Чавеса.
  События начинают развиваться с головокружительной скоростью. Как Эва, так и Маурисио должны вести себя с предельной осторожностью, тщательно скрывая и свое подлинное лицо, и настоящие причины, заставившие их обосноваться в Венесуэле. Они избегают любых рискованных ситуаций, поскольку понимают: шпионской сетью противника руководит человек беспощадный и знающий свое дело. Они заочно боятся и уважают друг друга. И стараются отслеживать, порой с восхищением, каждый шаг неведомого соперника. Для обоих главная задача – раскрыть личность предельно законспирированного врага. Но до сих пор ни ему, ни ей не удалось этого сделать, что сильно нервирует их шефов соответственно в Гаване и Вашингтоне. Между тем Пран тоже не сидит сложа руки – он всерьез занимается политической карьерой Уго. Осьминог уже успел хорошо познакомиться с Чавесом и убедился, что его, как всегда, не подвело природное чутье: Уго – идеальный человек для реализации гигантских проектов Прана.
  Для такой тонкой работы, как продвижение Чавеса по политической стезе, Пран пользуется услугами своего главного и самого засекреченного помощника – Гильермо “Вилли” Гарсиа. Вилли – представитель венесуэльской буржуазии, он окончил Гарвардскую школу бизнеса. А потом стал управлять легальными предприятиями, входящими во владения Прана.
  Во время одной из тайных встреч в “Ла Куэве” хозяин приказал Вилли не жалеть денег и нажать на все рычаги, чтобы организовать гражданское и политическое движение в поддержку будущего кандидата в президенты. И сразу же многочисленная и получающая хорошее финансирование организация начала с большим успехом проводить марши и манифестации, участники которых требовали освобождения Чавеса.
  Одновременно Пран прибег к своим контактам в СМИ. Он понимает, насколько важно снова дать Чавесу возможность выступить перед камерами. Пран возлагает вполне оправданные надежды на ораторский талант Уго и через одного из своих людей ведет переговоры об условиях и дате эксклюзивного интервью Чавеса в прямом эфире, которое возьмет у него известная журналистка Моника Паркер, о чем она мечтала с того самого дня, как Уго отправили в тюрьму.
  И вот Моника вместе со своей съемочной группой отправляется в “Ла Куэву” и позволяет Чавесу говорить целый час, после того как он проигнорировал первый же ее вопрос. Для начала он приветствует сограждан. Затем возносит хвалы венесуэльскому народу, который никогда не позволит сломить себя очередным правителям с их грабительской политикой. По словам Уго, и ему самому, и сторонникам его революционного движения больно видеть, в какое состояние пришла их родина, больно видеть вокруг голод и ужасную разруху. Он говорит о революционном пламени, разгоревшемся в душах и головах венесуэльцев. В последнее время это пламя запылало еще ярче, и никому не удастся его погасить. Чавес призывает сограждан встретить бурю лицом к лицу, смело идти вперед и не бояться, что идол из плоти и крови рухнет и развалится на куски. Уго повторяет слова своего советника по политическому маркетингу, которого к нему недавно пригласил Пран: “Главная задача – вывести корабль из шторма и направить в сторону голубого горизонта надежды”.
  Моника несколько раз пытается прервать Уго и задать вопросы, которые готовила в течение нескольких дней, но он отделывается короткими и пустыми ответами, чтобы вернуться к волнующей его теме и продолжить свою речь – как становится очевидно, за последние недели он хорошо ее отрепетировал. В итоге за отведенное ему время он толком не ответил ни на один вопрос Моники, так что на прощание она, кипя от бешенства, бросает ему:
  – Что ж, команданте, буду надеяться, что в самом скором времени вы дадите мне еще одно интервью и будете отвечать на мои вопросы, ведь они касаются именно того, что хотят узнать о вас все венесуэльцы.
  Уго смотрит на нее с обычной своей обаятельной улыбкой и говорит:
  – Черт возьми, Моника, я не знал, что ты не только красивая и умная, но умеешь еще и гневаться. Но это делает тебя еще красивее. И я уверен, что со мной согласятся все, кто нас сейчас видит. Правда, Венесуэла?
  Моника краснеет и знаком велит оператору выключить камеру.
  Свободу Уго!
  Программа Моники Паркер наделала много шума. Популярность Уго Чавеса выросла, а вместе с ней и амбиции Прана. Резкие слова Чавеса, направленные против высших слоев общества, его готовность вести борьбу с коррупцией и выступать от лица бедноты становятся фирменным знаком его политической программы. Он сам чувствует, что от прочих политиков его отличают не идеологические позиции, а искренняя связь с самыми бедными и обездоленными. Он обращается к ним от всего сердца, потому что еще в детстве узнал, что такое голод, нищета и беспомощность. Кроме того, Уго не только говорит простым людям: “Я – это вы”, – он разговаривает, совсем как они, на их языке, да и внешность у него самая что ни на есть простецкая.
  По понедельникам и четвергам – в эти дни в тюрьме разрешаются посещения – десятки последователей и почитателей Чавеса стоят в долгой очереди, чтобы хотя бы увидеть его. Некая женщина, адвокат по уголовным делам, готова совершенно бесплатно защищать в суде как его, так и остальных военных, участвовавших в мятеже и теперь ставших политическими заключенными. По стране прокатывается волна народных выступлений в поддержку Чавеса, некоторые из них возникают спонтанно, но многие другие проплачены Праном. Тем временем та самая адвокатша, став пылкой революционеркой, руководит созданием боливарианской группы по правам человека – в нее входят юристы, ученые, университетская публика и артисты, решившие оказать поддержку арестованным военным.
  Имя Уго Чавеса начинает звучать и за пределами страны. Почти сто представителей европейской интеллигенции подписали открытое письмо, напечатанное потом в самых популярных газетах: они осуждали венесуэльское правительство и выражали свою солидарность с мятежным подполковником. Всемирно известные журналисты ехали в Венесуэлу, чтобы познакомиться с героем-узником, “с новым Манделой”, по определению некоторых.
  Внезапная громкая слава заставляет Уго, который сам называет себя “самбометисом” и “гордится своими жесткими волосами”, начать всеми возможными способами формировать собственный образ – образ освободителя эпохи постмодерна. Его социалистические идеи многое черпают из уроков наставников, подосланных к нему Маурисио Боско, а боливарианское мировоззрение еще больше укрепляется по мере того, как они внушают Уго мысль, что он является наследником этого великого человека:
  – Нам нужен Симон Боливар двадцать первого века. Нужен человек, который даст свободу бедным. Подумай об этом.
  Но Чавес и без них не знает сомнений, для него и так все ясно. В своем великом предназначении он уверен.
  Судя по всему, замыслы Прана четко претворяются в жизнь. Хотя иногда, анализируя развитие событий, осьминог вдруг задается вопросом: а сможет ли он и дальше контролировать поведение монстра, которого творит собственными руками? И все-таки Пран решает рискнуть и переходит к следующему этапу своего плана. Теперь все усилия надо направить на то, чтобы вызволить народного идола из тюрьмы, а затем превратить в одну из звезд на политическом небосклоне Венесуэлы. Для этого используются хитроумные кампании в прессе, подкупы и угрозы. Пран добивается, что под его контроль попадают абсолютно все новости, связанные с этой темой, и по его требованию в прессе принимаются лепить образ нового народного вождя – защитника бедных. В результате весь мир слепо в это поверил. Что касается Уго, то он с блеском играет отведенную ему роль, поскольку и сам искренне убежден в своем великом будущем.
  Чавес обладает несомненным даром убеждения, выигрышной внешностью, неотразимым креольским обаянием и природной хитростью, что заставляет низшие слои населения безоговорочно полюбить его. Они узнают в нем самих себя. Он говорит о борьбе с нищетой, неравенством, коррупцией и социальной несправедливостью. И его слова доходят до сердец многих венесуэльцев, для которых нефтяное богатство страны – вещь столь же неосязаемая, как и аромат кофе.
  По большей части и средний класс, и даже кое-кто из высших слоев населения тоже с сочувствием воспринимают его речи – а ими теперь заполнены все СМИ, – поскольку видят в них стремление восстановить и защитить общественную мораль. Граждане, потерявшие все свои сбережения, став жертвами растрат в банках и неожиданных банкротств, озлоблены и устали от пустословия и злоупотреблений, которыми грешат традиционные политические партии.
  Пресса поработала на славу, добавляя популярности Чавесу. Месяцы спустя возникает массовое – и хорошо проплаченное – народное движение, требующее его освобождения. Даже самого подполковника удивляет, что в маршах участвуют и представители верхних слоев общества, обещая ему свою поддержку. Влиятельные предприниматели просят его принять их и спешат на встречу с Уго. Они желают сблизиться с другом бедных не только потому, что им интересно познакомиться с новой политической знаменитостью, но и для того, чтобы склонить Чавеса на свою сторону и уже сейчас успеть чем-нибудь соблазнить. Им кажется, что он будет полезен. А опыт в подобных делах у таких людей имеется.
  С женой Чавес развелся еще несколько лет назад. Это уже старая история. Их больше ничего не связывает, кроме троих детей. До мятежа в течение восьми лет у него была постоянная любовница, их роман тщательно скрывался, но теперь она не желает смиряться с тем, что Уго проявляет беззастенчивый интерес к своим многочисленным обожательницам. Оба решают, что, со всех точек зрения, лучше им эти отношения прекратить, в итоге гламурные журналы немедленно присваивают ему титул Холостяка года.
  Все складывается так, что требования освободить Чавеса грозят перерасти в настоящий социальный взрыв. Уже поговаривают о приостановке производства по его делу, а также о том, что, возможно, президент помилует бунтовщика. Упомянутой ранее адвокатессе и работающей с ней вместе команде юристов удалось добиться, чтобы судьба Чавеса решалась на самом высоком уровне. Миллионы венесуэльцев зажигают свечи и читают Розарии и новенны, прося у Господа защиты для Уго. Они верят, что с освобождением Чавеса и вся страна тоже освободится от губительного для нее кошмара.
  Президентский срок Переса близится к концу, и против него уже выдвинуто обвинение в растрате общественных фондов. Его политическая судьба предрешена. Мало того, еще одна группа военных подняла мятеж и снова попыталась свергнуть Переса, но и эта попытка провалилась. Страна стоит на пороге очередных выборов. Началась предвыборная гонка, и каждый кандидат непременно обещает освободить всех до одного участников путча. Но народ хочет не только свободы для своего обожаемого Уго. Народ хочет видеть его президентом Венесуэлы.
  У Прана есть для Уго неожиданная новость. Он показывает Чавесу анкеты для предварительного голосования, где тот значится среди кандидатов, возглавляющих список. Впервые Пран заводит с ним речь о выборах как о законном пути к власти.
  – Голоса избирателей – это тоже оружие, – объясняет Пран.
  Но понять, что думает на сей счет его подопечный, невозможно. Это остается загадкой. Ни Пран, ни наставники Чавеса, ни его адвокатесса, ни Моника Паркер, ни доминиканец Маурисио Боско, ни мексиканка Эва Лопес понятия не имеют, как он поведет себя, выйдя на свободу.
  Глава 4
  Красный, красненький… как перуанский петушок
  Клянусь твоими останками, отец…
  Приказ поступает в “Ла Куэву” в полдень Вербного воскресенья. Проведя два года в заключении, Чавес и его сподвижники, замешанные в попытке государственного переворота, помилованы президентом. Люди, собравшиеся у тюремных ворот, обнимаются и ликуют. В своей вечерней программе Моника Паркер сообщает подробности: “Мятежники помилованы и выпущены на свободу, но с условием, что все они откажутся от военной службы и дадут обещание впредь не поднимать оружия против выбранной демократическим путем власти”.
  Новость не стала для Уго неожиданностью, он уже несколько недель готовился к тому, что, получив свободу, сразу окунется в лихорадочную политическую жизнь. Он твердо знает, что будет делать в первые же часы после выхода из тюрьмы. И давно успел сочинить в уме свои предстоящие речи и выступления. Чавес часами беседовал о будущем с Праном, который стал его близким другом, почти что братом, но кроме того, еще и щедрым покровителем. Уго понимает, скольким ему обязан и что долг этот будет только расти, однако сейчас чувствует безмерную благодарность Прану за то, что проведенные в заключении два года, один месяц и двадцать два дня можно считать чрезвычайно важным этапом в его жизни. Пожалуй, Чавес будет даже скучать по своей камере. Кто бы мог такое предположить!
  Когда отворились “решетки, попиравшие его честь и достоинство”, как он станет называть их впредь, Уго вдыхает запах Венесуэлы, и ему кажется, что у него теперь две души: своя собственная и душа родины. Прежде чем ринуться в “народные катакомбы”, по его выражению, он просит позволить ему в последний раз посетить Военную академию – в офицерской форме и красном берете воздушно-десантных войск. В голове у Чавеса пролетают воспоминания о двадцати годах армейской службы и о ступенях, по которым он поднимался вверх: курсант, младший лейтенант, лейтенант, капитан и наконец подполковник. И сейчас память о каждой из этих ступеней болью отдается в его сердце, ведь с военной карьерой покончено. Он и представить себе не мог, как горько ему будет расставаться с той жизнью, поскольку никакой другой он не знал, армия сделала его тем, кем он теперь стал, сделала мужчиной и патриотом.
  Вскоре после визита в Военную академию, оставшись наконец на краткое время в одиночестве, Уго снимает любимую форму и надевает ликилики – куртку и брюки из очень легкой ткани, которые носят по праздникам жители льяносов, венесуэльских равнин. Костюм этот немного напоминает те, в которые Мао Цзедун нарядил в свое время всех китайцев. Вот только ликилики у Чавеса не белого цвета, как у крестьян, а оливкового. Что ж, раз ему запрещено носить военную форму, он будет щеголять в крестьянской праздничной одежде. К тому же на этот раз он хочет выглядеть по-парадному, поскольку ему предстоит встреча с могилой Освободителя, а затем и с народом.
  Перед Национальным пантеоном, старинной церковью, где покоится Симон Боливар, Чавеса ждет возбужденная толпа. Когда он подъезжает туда на белом джипе, люди взрываются аплодисментами, кричат, посылают ему воздушные поцелуи и машут руками. На сотнях плакатов запечатлено лицо нового спасителя.
  Наша надежда – на улицах!
  Венесуэла – Боливарианская республика!
  Страна с тобой!
  Чавесу с трудом удается выбраться из джипа. Лавина почитателей бросается к нему в безумном порыве. Они налетают на него и едва не сбивают с ног, стараясь хотя бы дотронуться до своего кумира. Люди отталкивают друг друга и готовы в клочья разорвать его ликилики.
  – Чавес! Чавес! Чавес!
  Обезумевшую толпу останавливает властный голос Анхеля Монтеса:
  – А ну тихо! – Он передает мегафон Уго.
  Тот приветствует собравшихся и благодарит их:
  – Я вышел из тюрьмы, из жестокой тюрьмы “Ла Куэва”, и первое, что решил сделать в качестве свободного гражданина, – выполнить долг совести и посетить это святое место. Я пришел сюда, чтобы напомнить, да, напомнить нашей стране про заветы Освободителя, про борьбу за достоинство, свободу и справедливость, про его призыв вести беспощадную войну против тех, кто угнетает наш измученный и героический народ.
  Чавес, не скупясь, пользуется своим талантом придумывать высокопарные фразы и без зазрения совести приписывает их Боливару. Рисуясь, улыбается в телекамеры, присланные Моникой Паркер и другими каналами. Потом пространно объясняет, что Боливар, находясь на небесах, печется о жителях Каракаса, и сразу же после этого Уго добавляет, что Освободитель находится сейчас здесь, рядом с ними, смешавшись с толпой.
  Под восторженные крики Чавес входит в Национальный пантеон. Его сопровождают Монтес и еще кто-то из путчистов.
  – Мы пришли к тебе, отец, потому что решили бороться за счастье родины, новый образ которой родился в твоей светлой голове и ради которой ты поднял свой благотворящий меч.
  Они направляются к могиле героя, освободившего пять стран, словно паломники на Монте-Сакро. Возлагают венок. – Отец, мы пришли, чтобы принести тебе боливарианскую клятву. – Уго выдерживает паузу, затем на глазах у всей страны и всего мира, на глазах у тех, кто стоит внизу, еще раз клянется: – …Богом своих предков, своей Родиной, честью и спокойствием своей души, что не будем знать покоя, пока не падут цепи, которые держат нас под гнетом…8 Народные выборы! Сотрем в порошок олигархов! – выкрикивает Уго и слышит в ответ громовые аплодисменты.
  Между тем в толпе затерялись два человека, каждый из которых окружен невидимым кольцом телохранителей. Это Эва и Маурисио. До неузнаваемости изменив свою внешность, они с огромным вниманием следят за происходящим и фиксируют мельчайшие детали. Изучают поведение толпы и самого Чавеса, а также отношения Уго с обожающими его людьми, которые опять бешено ему рукоплещут.
  Уго – кандидат?
  Едва выйдя из тюрьмы, Чавес получает интересное предложение, касающееся его трудоустройства: половина Венесуэлы просит недавнего узника стать президентом.
  Он на полную катушку пользуется полученной свободой и начинает путешествовать по стране, держа под мышкой свое литературное оружие – брошюру “Как выбраться из лабиринта”, мутноватый политико-боливарианский и революционно-социалистический манифест, сочиненный в тюрьме “Ла Куэва” с помощью университетского преподавателя, засланного туда Маурисио Боско.
  Куда бы Уго ни приехал, он говорит о том, что надо наделить правами бесправных и оказать помощь неимущим. Говорит исступленно, напористо о том, что пришла пора вернуть людям честь и достоинство. Произносит сотни речей, обнимается с сотнями сограждан. За короткое время он сумел взбудоражить всю страну. И вот в один прекрасный день Чавесу вдруг почудилось, будто Боливар шепчет ему на ухо: он должен попытаться взять власть в свои руки, но не сидя верхом на коне и не скача по полям под пулями, а приняв участие в выборах и опираясь на голоса соотечественников. Его товарищи, участвовавшие в попытке военного переворота, а также сторонники из числа гражданских, решают сплотиться и создать политическое движение, которое на сей раз пойдет демократическим путем и вступит в первое из многих для них предвыборное сражение.
  До сих пор в Венесуэле у власти поочередно стояли две традиционные политические партии, и для их представителей эта новость прозвучала как удар грома среди ясного неба. Получалось, что они лишились доверия сограждан, что у них нет ни новых идей, ни привлекательных лидеров, ни способности оперативно реагировать на обстоятельства. В попытке помешать Чавесу победить они объединили усилия и договорились вместе поддержать в качестве кандидатки на президентский пост некую блондинку – обожаемую всеми Мисс Вселенную, которая одновременно успешно руководила столичным районом Чакао, но, судя по всем опросам, популярность ее теперь резко падала, несмотря на все усилия Моники Паркер. Та в своей программе предоставляла равные условия обоим кандидатам и дала им возможность в прямом эфире обращаться к избирателям.
  Однако в мире богатых пока еще мало кто испытывал тревогу из-за пламенных речей молодого мятежного подполковника. Были, правда, деловые люди, которые допускали, что он может выиграть выборы, признавали его харизму и близость к народу, но тем не менее они явно недооценивали Чавеса. И были твердо уверены: как только он станет президентом, жестокая реальность заставит его “выбрать правильный путь и делать то, что нужно”. Кое-кто добавлял: “Ведь управлять страной ему придется вместе с нами и с нашими людьми”. Самые крупные предприниматели – те, что занимались строительством и получали государственные заказы, – готовились купить его. Поэтому наиболее опытные и циничные представители экономической элиты без малейших сомнений приняли решение немедленно предложить Чавесу свою помощь. Надо было заранее обеспечить себе место поближе к победителю, тогда с ними и впредь будут заключать прибыльные контракты на строительство дорог, аэропортов и жилья для населения…
  
  Используя своих агентов и информаторов, Эва Лопес и Маурисио Боско следили за каждым шагом ставшего знаменитым бунтовщика и собрали довольно схожую информацию, а на ее основе пришли к схожим выводам. Обоих поразила вдруг проявившаяся политическая ловкость Чавеса. “Нет, это не обычный военный. Это прирожденный политик!” – шепчет Маурисио, читая одно из полученных донесений.
  Там сообщалось, что Уго развивает бешеную деятельность: участвует в манифестациях, выступает на митингах, каждый день дает интервью для радио и телевидения и частным порядком встречается с представителями самых разных слоев общества. Он не отказывается практически ни от каких приглашений и пользуется любым случаем, чтобы доходчиво разъяснить, кто он такой, кем был раньше и каковы его основные цели и задачи. Ему удается побывать везде.
  Если, например, Чавес приезжает в дома крупных предпринимателей, которые устраивают изысканный ужин специально для него, чтобы подольститься и укрепить отношения, Уго, вместо того чтобы войти в главные двери, решительно выбирает черный ход, задерживается на кухне, дружески и запросто обнимается с каждым из поваров и официантов. Он демонстративно посвящает гораздо больше времени, чем нужно, разговорам со слугами, фотографируется с ними, расспрашивает их про семьи и очаровывает своей человеческой простотой и готовностью вникнуть в проблемы этих людей. А хозяева между тем обмениваются недоуменными и нервными взглядами. Новый кандидат в президенты проявляет поразительную способность “считывать” ожидания аудитории и выстраивать свои выступления в соответствии с надеждами и тревогами слушателей. Он умеет самым чудесным образом расположить к себе даже богатую публику, которую презирает и не устает обличать.
  Уго знает, что только простые люди выражают ему искреннюю, горячую и бескорыстную поддержку, и не упускает случая с чувством подчеркнуть, что этот народный энтузиазм – “есть реакция угнетаемого и уставшего страдать народа. Народ знает, что может доверять мне, потому что я и сам вышел из народа и никогда не отвернусь от простых людей”. Все опросы показывают, что подобные слова находят самый широкий отклик и что популярность Чавеса растет день ото дня.
  Выбранной Уго линией поведения очень довольны кубинцы. Маурисио изо всех сил старается внедрить в его окружение своих людей, чтобы они завоевали доверие Чавеса и взяли на себя ключевые роли во время избирательной кампании. Два года работы Маурисио в Венесуэле все-таки не прошли даром, есть очевидные результаты. Как уже говорилось, многие специалисты, навещавшие Уго в тюрьме, чтобы побеседовать о политике, экономике и международных отношениях, на самом деле являлись еще и агентами кубинцев или симпатизировали режиму Кастро. Во время таких “тюремных семинаров” Уго, вроде и сам того не заметив, получил “очень кубинское” представление об экономической теории и политической философии, а еще завел близкие дружеские отношения с “учителями”, которые щедро отдавали ему свое время и делились своими знаниями. Эта так называемая интеллектуальная сеть, сплетенная вокруг узника, очень пригодилась ему теперь, когда он начал борьбу за власть.
  Кроме того, Маурисио постепенно готовил почву и дожидался подходящего случая, чтобы пустить в ход самое мощное секретное оружие – Фиделя Кастро. Едва приехав в Каракас, Маурисио составил план, как добиться, чтобы Уго посетил Гавану и лично встретился с Фиделем. Любые беседы с кубинским лидером обычно бывали очень продолжительными и никогда не разочаровывали устроителей: гость, кем бы он ни был, неизменно подпадал под обаяние бородатого команданте и возвращался в свою страну, став преданным последователем его идей.
  Что ж, оставалось только ждать. Главное – сделать так, чтобы, когда это произойдет, Чавес не заподозрил истинных планов кубинцев, нацеленных на будущее. Правда, особый талант Фиделя в том и заключался, что он умел хорошо маскировать эти свои “далеко идущие планы”.
  Петушок начинает охоту
  Понятно, что во время предвыборной гонки Чавес не испытывал недостатка в деньгах. Да и популярность его неуклонно росла. К удивлению самого Уго, президентская кампания вдобавок ко всему породила нескончаемый поток красивых женщин, которые восхищались им и мечтали “узнать поближе”. Но советники Чавеса били тревогу: фотографии этого донжуана не сходили со страниц самых легковесных журнальчиков: на снимках он то с кем-то кокетничал, то кого-то обнимал и целовал, однако у женской части населения, как показывали опросы, такое поведение не вызывало доверия. Надо было – и срочно! – найти Чавесу жену. Женитьба – это именно та тактика, которая поможет отшлифовать его имидж, это безусловная политическая необходимость, не подлежащая обсуждению. Во время одной из плановых поездок Чавеса вглубь страны очаровательная журналистка Элоиса Маркес обратилась к нему с просьбой об интервью для своей передачи на радио. Наш петушок постарался произвести на нее впечатление – иными словами, тотчас начал охоту. А тут, между прочим, было от чего прийти в восторг! Он увидел перед собой бывшую королеву красоты – обворожительную, белокурую, голубоглазую. Петушок пел ей песни, танцевал с ней, чтобы разжечь пламя в ее душе, хотя оно и так там уже полыхало. Элоиса всего лишь взяла у него интервью, но при этом сама отдала ему свое сердце. Девушка не сводила с него восхищенных глаз. Петушок подмигивал ей, легко касался руки, попросил номер телефона, но позвонил не сразу, а заставил Элоису прождать несколько дней. Уго готовился начать ухаживание по самым высоким правилам любовного искусства. Например, по прошествии нескольких недель стал читать ей по телефону отрывки из романтической переписки Боливара с его любовницей Мануэлитой Саэнс9. Элоиса на прощанье в свою очередь тоже повторила ему слова Мануэлиты: “Я патриотка и ваша верная подруга”. Она почувствовала себя героиней романа. Видела перед собой мужчину, который умеет ухаживать как положено, поэта, романтика, каких больше не осталось в этом мире. Вскоре они начали появляться вместе в обществе и на телеэкранах, их фотографии заполнили страницы журналов. Приняли они, разумеется, участие и в программе Моники Паркер.
  – Расскажи, Элоиса, что чувствует женщина, на которой остановил свой выбор самый завидный жених Венесуэлы? – спросила журналистка.
  Элоиса посмотрела на нее кротко и с легким кокетством, сжала ее руку и ответила с чувством собственного достоинства:
  – Я самая счастливая женщина на свете, но это накладывает на меня и огромную ответственность. Быть рядом с таким замечательным человеком значит, что и я тоже должна участвовать в построении новой Венесуэлы.
  Уго легко изображал милое смущение – он был доволен, но неожиданно отвел взгляд от Элоисы, улыбнулся в камеру, а потом посмотрел прямо в глаза Монике. После окончания передачи, воспользовавшись тем, что Элоисы рядом не оказалось, Уго подошел к журналистке достаточно близко, чтобы прошептать ей на ухо:
  – Не думай, что если я сейчас с ней, то мне нет до тебя никакого дела. Я все время думаю только о тебе. Ты сводишь меня с ума. Позвони мне в любой час, и я все брошу ради тебя.
  Моника была поражена и не знала, как реагировать на его слова. Она покраснела и не могла скрыть нервного возбуждения, что Уго воспринял как свидетельство интереса к нему. Но на сей раз талант чуткого интерпретатора чужих настроений подвел Чавеса – он ошибся. На самом деле Моника чувствовала глубокое возмущение, которое переросло в бешенство, когда она увидела довольную улыбку гостя ее программы. Поглядев ему тоже прямо в глаза, Моника сказала: – Уго, как тебе не стыдно! Тут рядом находится твоя супруга, женщина, которой ты обязан отдавать все свое внимание. А я сейчас просто делаю свою работу, то есть нахожусь при исполнении служебных обязанностей. И требую уважения к себе!
  Уго молча посмотрел на нее. Очень холодно посмотрел. Он не ожидал услышать подобную отповедь. С ним никто и никогда так не разговаривал.
  
  Как и предсказывали советники, тот факт, что кандидат в президенты “всерьез изменил свой семейный статус”, сразу добавило очков в его рейтинге. “Красавица и чудовище” – так теперь называют эту пару светские репортеры. Некоторые, правда, добавляют, что подполковник Чавес напоминает не столько чудовище, сколько перуанского, или скального, петушка, который считается символом Баринаса, его родного штата. Это естественная среда распространения красного петушка – птицы свободолюбивой, кокетливой и красивой.
  В следующие недели события разворачиваются с невероятной скоростью. Ходят слухи, что Элоиса беременна. Еще через какое-то время в прессе появляются сообщения, что пара узаконила свои отношения и что церемония была скромной, но очень романтичной. Теперь Элоиса, демонстрируя свой заметно выступающий животик, тоже начинает участвовать в избирательной кампании, борясь за голоса для своего петушка. Ее нежный голос призывает поддержать подполковника, и это добавляет романтические черты и его образу, и всей кампании. – Я как женщина и мать испытываю страх. Страх мне внушают нестабильность нашей жизни, разоренные больницы и школы, безработица и коррупция. Но страх не должен лишать вас надежды. Не поддавайтесь страху. Голосуйте за Уго Чавеса, и он решит все ваши проблемы, – советует она с прелестной улыбкой.
  В то время пока политическое будущее страны еще только решалось, в самый разгар предвыборной гонки у Чавеса и его новой жены родилась дочка. К радости Прана, его советника Вилли Гарсиа и политтехнологов, работавших на Чавеса, тот прямо на глазах у публики превратился в прекрасного отца и любящего мужа, который преданно заботился о своей недавно образованной чудесной семье.
  Все выглядели счастливыми. В первую очередь Элоиса. Она пока еще не знала, что нельзя так уж слепо и во всем доверять петушкам. Они звонко и неотразимо поют, но частенько оставляют самку одну с птенцами в их общем гнезде. Самка петушка, наивная, полная иллюзий, даже не подозревает, что самцам нравится летать на свободе, вечно искать новые места, порхать и покорять сердца, что они ненасытны и вечно готовы устремиться в погоню за новыми и новыми самками. Это у них в крови. Неконтролируемая тяга, записанная в их генетическом коде.
  Знакомство с Фиделем
  – Куба? Они хотят, чтобы я произнес речь еще и на Кубе?
  Гаванский университет пригласил Чавеса прочесть лекцию. О будущем Латинской Америки. Не больше и не меньше. Его глаза загораются, руки сами собой начинают аплодировать, сердце отбивает ритмы революционных гимнов. Куба! Остров Фиделя! Уго никак не может в такое поверить. Но он всегда в первую очередь думает о деле, поэтому старается скрыть обуревающие его чувства и отвечает, что, прежде чем дать ответ, должен посоветоваться с членами своей команды. Чавес посылает за Анхелем Монтесом. И рассказывает про приглашение. Он окрылен и, вне всякого сомнения, намерен принять его.
  – Ты только вообрази, Анхель! А ведь не исключено, что Фидель примет меня! Сам Фидель Кастро!
  Анхель не уверен, что поездка на Кубу – хорошая идея. Это может сыграть отрицательную роль в предвыборной борьбе. Военные не любят Кастро. А еще меньше его любят американцы.
  – Дела у нас идут не самым блестящим образом, Уго. Зачем ворошить осиное гнездо? Оставь это. Кстати, будет только хуже, если Фидель примет тебя и газеты напечатают фотографию, где вы с ним стоите в обнимку. Представляешь, что тогда сразу же начнется? Мы можем потерять все и вряд ли что-то выиграем. Не делай этого, Уго.
  Но Анхель хорошо знает своего друга и понимает: спорить с ним бесполезно. Иными словами, в Гавану Уго полетит. Так что Анхелю не остается ничего другого, как идти и придумывать ответы на вопросы, которые непременно вызовет эта поездка. А еще – постараться свести до минимума негативные последствия. Такова его роль, и он с этим смирился. Еще со времен Военной академии Анхель был одновременно и совестью Уго, и человеком, который шел за ним следом и подтирал грязные следы, оставленные тем на дороге.
  Как только стало известно, что Уго отправится на Кубу, Эва Лопес поспешила раздобыть сведения про предстоящую поездку. А также постаралась поглубже изучить историю отношений между Кубой и Венесуэлой. Лучшим своим агентам она поручила установить, как складываются эти отношения в настоящий момент. Просматривая собранные за последнее время материалы, она наткнулась на составленный еще несколько месяцев назад отчет одного из местных аналитиков и перечитала его:
  Когда Уго Чавесу исполнилось пять лет, важнейшим событием эпохи стало то, что бородачи сумели свергнуть диктатуру генерала Фульхенсио Батисты. Кастро, лидер движения, превратился в живую легенду. В самого знаменитого латиноамериканца в мире.
  Восхождение Фиделя совпало с большими политическими переменами в Венесуэле. В 1958 году, когда Фидель готовился захватить власть в Гаване, в Каракасе свергли диктатора Марко Переса Хименеса. И хотя эта революция свершилась отнюдь не благодаря левым повстанцам, вся страна жила надеждами на новый демократический строй и требовала разного рода перемен. Выросло значение политических партий, они вышли из подполья и стали играть главную роль в политических дебатах, а затем и пришли к власти. Получить голоса избирателей, завоевать как можно больше сторонников и превратить их в активных членов партии стало первоочередной задачей венесуэльских политиков и их организаций.
  Отец и мать Уго были школьными учителями, и они очень быстро сообразили, что получить государственные должности – значит получить больше продуктов и лучшее жилье для своей семьи. А должности эти распределяли среди своих членов две основные политические партии. Надо было только выбрать ту или иную, стать обладателем партийного билета, ходить на собрания, аплодировать на митингах и агитировать людей явиться в день выборов на избирательные участки и проголосовать за нужного кандидата. Родители Уго так и сделали, и жизнь их сразу начала улучшаться.
  Визит одержавшего победу Фиделя Кастро в Венесуэлу в 1959 году потряс страну. Как будто сюда приехала знаменитейшая кинозвезда современности. Человек с самым узнаваемым на планете лицом спокойно прогуливался по улицам венесуэльской столицы. Целью его визита была просьба о финансовой помощи и политической поддержке для молодого гаванского режима. Стало более чем очевидно, насколько популярен Фидель у местного населения, и это заставило встряхнуться полуживых венесуэльских левых. Однако в политическом плане визит оказался неудачным, потому что новые демократические силы Венесуэлы не сочувствовали диктаторским режимам. “Возвращайтесь, когда на Кубе будут объявлены свободные выборы”, – было сказано бородачам. Фидель Кастро снова посетил Каракас только в 1989 году – для участия в церемонии инаугурации избранного во второй раз президентом страны Карлоса Андреса Переса, того самого, кого Чавес со своими сторонниками попытался свергнуть несколько лет спустя.
  От информантов в тюрьме “Ла Куэва” Эва узнала, что среди книг, которые читал и перечитывал Уго в камере, была и речь Фиделя Кастро, произнесенная в 1959 году, когда тот несколько часов выступал под палящим солнцем перед тысячами студентов, бешено аплодировавших ему и потрясенных героическими словами:
  Пусть судьба наших народов станет их общей судьбой. До каких пор мы будем пребывать в спячке, до каких пор будем разделены и останемся жертвами сильных мира сего. Если объединение наших народов принесло хорошие плоды, почему не станет еще более плодотворным объединение наших стран? Именно так рассуждал в свое время Боливар. Венесуэла должна стать лидером среди народов нашей Америки.
  Для Уго уже само существование Фиделя было мощной опорой в его планах построения новой страны. И вот теперь, когда он стал кандидатом в президенты, судьба награждает его поездкой на Кубу! Чавес пакует чемоданы, застегивает лики-лики, надевает красный берет и в сопровождении неразлучного с ним Анхеля летит в Гавану коммерческим рейсом.
  Самолет приземляется в Гаване, замирает на взлетно-посадочной полосе, и в салон поднимаются два высших офицера, которые желают побеседовать с подполковником Уго Чавесом. Тот чувствует волнение, встает и по-армейски отдает честь. Он не протестует, когда его под охраной ведут к дверям самолета. На самом деле Чавеса должны доставить прямиком на встречу с бородачом. Анхель собирается последовать за другом, но один из встречающих вежливо, но решительно останавливает его: подполковник Чавес выйдет из самолета первым и один.
  Нет, это не две мужских руки сомкнулись в рукопожатии. Это была встреча двух душ-близнецов, которые вдруг нашли друг друга, – двух революционных душ и двух товарищей по борьбе. Оба, и хозяин и гость, спешат высказаться – они перебивают друг друга, расхваливают друг друга, цитируют политические высказывания великих борцов за свободу прошлых веков, то и дело упоминают имена Симона Боливара и Хосе Марти, говорят про обездоленных и беззащитных, а также про отважных борцов с империализмом. И разумеется – про ненавистные обоим правящие верхушки, которые грабят Латинскую Америку. Но ни Фидель, ни Уго не высказывают своего мнения о недавних событиях в их собственных странах. Подполковник Чавес, разумеется, не повторяет того, что заявил в одном из своих интервью Монике Паркер, назвав кубинский режим диктатурой, а Кастро словно никогда и не осуждал попытку военного переворота и свержения президента Карлоса Андреса Переса, который был его безусловным союзником и стал в конце концов даже другом. Фидель, как и государства, не имеет друзей, у него есть только определенные интересы. Ни Фидель, ни Уго не говорят ничего такого, что могло бы омрачить атмосферу, царящую на этой встрече, когда каждый старается произвести наилучшее впечатление. Они пока еще не знают, что эти улыбки, эти восхваления, эти шутки и обмен радужными планами станут теми семенами, из которых вырастет долголетний и прочный союз между отцом кубинской революции и его молодым последователем – и тот совсем скоро превратится в самого близкого и полезного ему политического сына. И эти отношения затронут миллионы людей и многие страны. Кому на пользу, а кому и во вред.
  Как и предвидел Маурисио Боско, Чавес был восхищен патриархом латиноамериканских левых. Их встреча не только заставила Уго по-новому взглянуть на свою страну и на перспективы, которые открывал перед ней союз с революционной Кубой, но также изменила его взгляд и на самого себя. Беседа с Фиделем словно придала личности Уго планетарный масштаб. Старый кубинский лидер внушил Чавесу, что тому следует мыслить глобальными категориями, как всегда поступал сам Фидель. Недостаточно осуществить перемены лишь в одной стране. Надо изменить весь континент. А по мере возможности и весь мир. Мало того, ставить перед собой именно такие задачи – это сегодня не мегаломания, а историческая необходимость. Подполковник Чавес должен действовать и за пределами Венесуэлы – выступить в роли защитника всех угнетенных народов Латинской Америки и при этом действовать, разумеется, под руководством и при поддержке Фиделя Кастро.
  Уго вернулся на родину с душой, пылающей революционным огнем. Его речи становятся более радикальными и агрессивными, и ни Анхель Монтес, ни кто-либо другой не могут его удержать. Он выступает против коррупции, разъедающей традиционные политические партии, против олигархии – этот новый для него термин Чавес теперь использует постоянно. Он настаивает, что надо решительно бороться с бедностью, неравенством, а также с империализмом – еще одно слово, с некоторых пор прочно вошедшее в его лексикон.
  Не выходит у него из головы и следующее предупреждение Фиделя: “Будь предельно осторожен: ты можешь пойти очень далеко, но прежде тебя попытаются убить”.
  Хороший вильяно
  Были времена, и не слишком далекие, когда вильянос считались хорошими людьми. Вильянос их называли потому, что жили они в вильясах – небольших поселках. Но как случилось и с другими словами, изменившими со временем свое значение, скромность и необразованность вильянос постепенно стали синонимами подлости, грубости и дурного нрава. Судя по всему, и сами вильянос не очень-то понимают, почему история превратила их в плохих людей.
  Были и другие времена, уже более близкие, когда Гильермо Гарсиа тоже был хорошим человеком. Он родился и вырос в буржуазной семье, принадлежавшей к верхушке венесуэльских предпринимателей, но тогда страна была еще процветающей и демократической. Он получил юридическое образование, затем степень магистра в Школе бизнеса Гарвардского университета. Как и предначертано было ему судьбой, женился на красивой девушке из общества, у них родились три дочери. Семья считалась образцовой. Во всяком случае внешне. Он не лишал себя удовольствия время от времени переспать с юными “подружками”, хотя делал это, конечно, в большой тайне. Не прося у Бога чудес, Вилли годами управлял своими прибыльными предприятиями, что позволяло семье жить как в раю. И вот однажды случился один из тех банковских кризисов, которые основательно встряхивают страну. Кризис этот покончил со всеми его увлечениями и перечеркнул планы на будущее.
  В Венесуэле регулярно, то есть каждые десять – двенадцать лет, происходило нечто подобное: начинали распространяться слухи, что в каком-нибудь крупном банке наметились проблемы, потому что его владельцы украли вклады клиентов или потратили их на кредиты себе самим либо другим фирмам, принадлежавшим им же, либо их родственникам, либо подставным лицам. Разумеется, отданные в кредит деньги испарились. Эти огромные долги, которые банк не мог себе вернуть, означали угрозу для сбережений вкладчиков данного банка. Слухи ширились и провоцировали “банковскую панику”, а она, в свою очередь, заставляла клиентов бежать из этого и других банков. Люди больше им не доверяли и хотели забрать свои деньги у банков, попавших в “плохую ситуацию”. Чтобы отдать вклады клиентам, банки – как рухнувшие, так и платежеспособные – вынуждены были немедленно вернуть все выданные раньше кредиты и не возобновлять те, срок которых заканчивался. Результаты бывали катастрофическими.
  Пришел черед и Вилли. За считанные дни его фирмы попали в черные списки, и банкиры, когда-то бывшие друзьями всей его жизни, потребовали, чтобы он в самые кратчайшие сроки расплатился со всеми долгами, а он этого сделать никак не мог. Будучи опытным предпринимателем, он настаивал, чтобы ему дали время – то есть возможность платить частями, но ему в этом отказали. Вилли стал банкротом. Буквально за несколько недель он потерял дом в роскошном столичном районе Кантри Клаб, дома на побережье и в Майами, яхту и собственный самолет. Не сегодня завтра он мог оказаться с семьей на улице. И когда понял, что уже нет никакой надежды на спасение, к нему робко подошел начальник его охраны, оставшийся верным хозяину:
  – Простите, что беру на себя смелость обратиться к вам, но я видел, как все от вас отвернулись и оставили одного. Кажется, я знаю человека, способного вам помочь, это один мой хороший друг, который и мне самому сильно подсобил в нужный час. Вы, наверное, его знаете.
  – И как же зовут твоего друга?
  – Все называют его просто Праном.
  Поначалу Вилли не очень поверил в то, что может получить помощь от совершенно незнакомого человека. Но так как терять ему было нечего, он решил рискнуть и сказал, что готов обсудить свои дела с кем угодно. Хуже уж точно не будет. Короче, Вилли Гарсиа согласился познакомиться с таинственным благодетелем. И они сразу же сошлись. Вернее сказать, щупальца осьминога из тюрьмы “Ла Куэва” взяли Вилли в плен. Гарсиа и Пран выпивали, вели долгие беседы, и Вилли вдруг понял, что случилось чудо и этот странный тип спасет его от банкротства. Удивительно было услышать, как Пран обещает дать распоряжения, чтобы один из главных швейцарских банков предоставил Вилли кредит, и тогда тот сможет рассчитаться с венесуэльскими банками, а значит, у него появится время для спасения своих предприятий. Вилли был потрясен и не мог скрыть слез радости. Ведь это спасет и его самого, и его семью! Немного придя в себя, он почувствовал сомнения и приготовился к худшему. “Этот человек потребует от меня чего-нибудь невозможного”, – подумал он.
  – В обмен на что? – спросил Вилли едва слышно.
  Последовала мучительная пауза. Пран бросил на него колючий, но одновременно и дружелюбный взгляд и опять сказал нечто весьма неожиданное:
  – Ни на что. Пожалуй, единственное, что я бы тебе предложил, хотя и не как непременное условие, это стать моим партнером, чтобы мы начали работать вместе. Я собираюсь создать большую деловую империю, она будет легальной, уважаемой и хорошо управляемой… И я хочу, чтобы ты ее возглавил. Отчитываться, само собой разумеется, будешь лично передо мной. Но сам я предпочитаю оставаться в тени, понимаешь? Сейчас постараюсь объяснить доходчивее. Если говорить на твоем языке, то я предлагаю тебе стать генеральным директором и акционером некоего конгломерата разных быстро развивающихся фирм, которые я контролирую. Ясно?
  От волнения Вилли встал со стула. Выражая согласие, он протянул Прану руку. Пран победно улыбался. Но не пожал протянутой руки, а обнял Вилли как своего лучшего друга. Так что Вилли сегодня теоретически управляет банком, несколькими строительными и транспортными компаниями, а также одной телевещательной. Но на практике настоящим, хоть и тайным, хозяином всего этого является человек, которого никто не знает, – Юснаби Валентин.
  Взгляд
  Прожив в Каракасе два с лишним года, Эва Лопес вполне заслуженно добилась известности. Она умна, мила, является отличным специалистом своего дела и всегда готова наилучшим образом ответить на пожелания клиенток. Многие из них стали ее близкими подругами и ввели Эву в свой круг.
  Каждый день она проводит по нескольку часов в конспиративном кабинете, надежном убежище, недоступном для посторонних, тайно оборудованном во внутренних помещениях “Черного дерева”. Оттуда она следит за тем, как растет и ширится возглавляемое Чавесом движение. Эва раньше многих сумела понять, что мятежного подполковника уже ничто не остановит. Он будет президентом Венесуэлы.
  Эва создает особый мир, состоящий из невидимых сетей, которые плетут опытные агенты, анонимные помощники и много прочих людей, и все они, зная о том или нет, дают ей материалы для догадок или твердых выводов. Эва всегда действует чужими руками: покупает союзников и заводит дружеские связи с теми, от кого можно будет позднее иметь важную информацию. Таким образом к ней стекаются сведения, полученные от политиков, военных, банкиров и журналистов. И разумеется, Эва считает своей маленькой победой каждый случай, когда завербованная ею женщина втирается в доверие к одной из многочисленных любовниц Чавеса. Эву также не может не радовать, что ее подлинная личность и цель пребывания в Венесуэле по-прежнему остаются тайной за семью печатями. В ее непосредственном подчинении находятся два суперагента ЦРУ, которые и руководят всеми остальными и выполняют данные Эвой задания. Но они никогда не видели ее лично и получают инструкции и передают ей информацию с помощью зашифрованных посланий. Обычно приказы от Эвы приходят к ним глубокой ночью.
  Спит Эва неважно. Точнее сказать, почти не спит. Это единственный способ не видеть преследующих ее кошмаров и не дать им подчинить себе всю ее жизнь. Ближе к рассвету, когда задания розданы, вопросы поставлены, а донесения изучены и отправлены начальству, Эва читает романы, помогающие отогнать сон. Исключительно романы про любовь, в которых нет даже намека на шпионаж или насилие. Такие книги не только защищают ее от кошмарных сновидений уже только одним тем, что мешают заснуть, но еще и дают повод поразмышлять над историей собственной любви. Иногда отношения с безнадежно женатым, безнадежно республиканским и безнадежно привлекательным сенатором Бренданом Хэтчем кажутся ей не столько великой любовью, сколько подобием пошлых мексиканских сериалов, из тех что ее мать вечно смотрит по телевизору. На самом деле роман Эвы с Хэтчем можно воспринимать по-разному. Встречаясь, они каждый раз занимаются любовью так, словно это происходит впервые. А потом ведут долгие беседы о том, что интересно обоим: о шпионаже, разведке, международных делах, махинациях вашингтонских политиков, выборах, о том, кто уверенно двигается вверх, а кто катится вниз, кто достигнет вершины власти, а кто разобьется по пути к ней. А еще, разумеется, о том, кто с кем спит.
  Оба уверены, что лучшего партнера для любовных отношений ни у него, ни у нее никогда не было. Кроме того, ни с кем и никогда они не могли бы вести таких разговоров. Хэтч – глава сенатского комитета по разведке, и этот пост дает ему не только существенную власть, но и доступ ко всей секретной информации в стране. Эва, которая во время свиданий с Хэтчем снова превращается в Кристину, тоже работает с разной информацией, попадающей в ЦРУ. Соединение того, что знает каждый из них, помогает взглянуть на положение вещей под совершенно неожиданным и очень полезным для обоих углом зрения. Безусловно, их встречи значат для Эвы и Хэтча много больше, чем страсть и секс. Или так только кажется влюбленной женщине? И этот вопрос тоже задает себе Эва/Кристина. А ответ на него пытается найти в любовных романах, которые проглатывает один за другим.
  Хэтча часто называют в прессе в числе возможных кандидатов на президентский пост – считается, что у него есть хорошие шансы выиграть выборы. Кристина чувствует огромную гордость за него, но в то же время ее одолевает и глубокая печаль. Если Хэтч, как он иногда обещает, разведется, чтобы жениться на ней, на этом оборвется его путь к Белому дому. Избиратели-республиканцы никогда не простят ему, что он бросил жену и детей и женился на сотруднице ЦРУ, мексиканке, которая когда-то нелегально проникла в США. Эва знает, что если Хэтчу придется выбирать между президентским постом и жизнью с ней, он без колебаний выберет первое. Одной частью своей души Эва понимает это и восхищается им. Но вот второй частью ненавидит политические амбиции, не позволяющие ему стать ее мужем. Она хочет, чтобы он принадлежал ей всегда, всю жизнь, каждый день и каждую ночь. Ей уже мало очень пылких и чудесных, но случайных встреч, которые с немыслимыми предосторожностями они устраивают на одном из райских и защищенных от любопытных глаз островов Карибского моря, не слишком удаленном от Венесуэлы. Всякий раз, возвращаясь в Каракас после таких свиданий, Эва чувствует себя ужасно. На нее нападают тоска и грусть, и единственный способ одолеть дурное настроение – работа. А работы ей хватает.
  Приближаются выборы, и Венесуэла переживает что-то среднее между ураганом и политическим карнавалом. Эва завалена всякого рода срочными и неотложными делами. При этом она не перестает удивляться природному политическому таланту, который демонстрирует Уго.
  Эва пристально следила за его избирательной кампанией, отыскивая тайный смысл даже в том, что Чавес иногда на время замолкал. Но она не только изучала все его выступления, заявления и интервью, но и получала донесения о каждом его шаге, а порой ее агентам удавалось подсоединиться к его телефонным разговорам и подслушать беседы сугубо личного характера.
  Но Эва хочет большего. Она хочет еще раз увидеть его, пусть хотя бы издалека. Ей известно, что скоро Чавес появится в центре столицы на одном из последних перед выборами массовых митингов. Она поддается соблазну и решает собственными глазами поглядеть, как, с какими чувствами народ встречает своего самоотверженного лидера. У Эвы в “Черном дереве” имеются охранники, небольшая, но отлично натренированная группа слепо преданных хозяйке парней, поскольку она относится к ним хорошо, а платит еще лучше.
  Когда они все вместе являются на площадь, Эва велит охранникам держаться от нее на приличном расстоянии и не привлекать к себе внимания. Наконец она видит Чавеса – он стоит на трибуне, расположенной довольно далеко от Эвы, окруженный телохранителями. Рядом с ним – блондинка, его жена, она улыбается и с энтузиазмом тянет вверх левую руку со сжатым кулаком. Это настоящий “красный” праздник, на котором главную роль играет Уго. Здесь же, на площади, продают красные береты, футболки и трехцветные ленты с его именем. Бьют барабаны, повсюду видны флаги и плакаты. Толпы женщин посылают Чавесу воздушные поцелуи. Эва решает смешаться с толпой. Она уверена, что охрана последует за ней на положенном расстоянии и не выпустит из виду. Но все получилось иначе. Парни действительно попытались не отрываться от Эвы, но почему-то притормозили и потеряли ее.
  Кандидат в президенты говорил людям именно то, что они и хотели услышать, спеша на площадь: про честь и достоинство, про равенство и справедливость. Он вещал, смакуя каждый слог:
  – Не забывайте слова Освободителя Симона Боливара: “Объединение! Иначе анархия нас поглотит!”
  Потом, распаляя гнев собравшихся, он сообщил, что в стране уже разработан план, направленный на саботаж предстоящих выборов. Кроме того, есть семь наемников, получивших приказ убить его самого, Чавеса. Но если с ним что-нибудь случится, ответственность за это ляжет на нынешнего президента.
  Эва с интересом слушала долгую речь, пересыпанную зажигательными фразами, клеймящими империализм. Между прочим, фразы всегда были одни и те же, он повторял их повсюду. Но они неизменно действовали на публику. Толпа с возмущением ответила на разоблачения, прозвучавшие из уст Чавеса, страсти накалялись. Обстановка стала угрожающей. Эва почувствовала, как толпа сдавливает ее, девушка начала задыхаться. Пора было уходить с площади и возвращаться домой, но тут произошло нечто, буквально пригвоздившее ее к месту.
  Словно магнитом Эву притянул к себе взгляд мужчины, который стоял в нескольких шагах от нее. Он рассматривал Эву с нескрываемым интересом. Даже с восторгом, забыв обо всем, что происходит вокруг. Но Эва, пряча взгляд за большими солнечными очками, сделала вид, что ей его внимание безразлично, как чаще всего и поступают женщины, стараясь скрыть свои истинные чувства.
  Она поняла, что он собирается подойти к ней, но их разделяла плотная стена разгоряченных людей, хором откликавшихся на каждую зажигательную фразу Чавеса, и тысячи аплодирующих рук. Хотя на самом деле незнакомому мужчине помешало нечто другое. Внезапно группа крепких парней, вооруженных дубинками, врезалась в толпу и принялась лупить всех, кто попадал им под руку. Никто не мог понять, кто они такие, однако у Эвы сразу мелькнула нехитрая мысль, что их, скорее всего, нанял кто-то из политических противников Чавеса. Громилы были уже совсем близко и от Эвы, и от мужчины, который хотел пробиться к ней. Тем временем участники митинга, решив отбить атаку незваных гостей, пустили в ход камни и обрезки труб. Вмешались и спецподразделения полиции, пытаясь навести порядок, а телохранители окружили кандидата и увели с трибуны. Толпа разбегалась во все стороны. Взрывались петарды, звучали выстрелы, плыли, ослепляя людей, облака слезоточивого газа. Ничего нельзя было разглядеть. Эва плохо ориентировалась в лабиринте окружавших площадь улиц и переулков. Она старалась отыскать хоть кого-то из своих охранников, но не увидела ни одного знакомого лица. И продолжала бежать, спасаясь от слезоточивого газа. Наконец она попала на знакомую площадь. Там взяла такси и попросила отвезти ее в “Черное дерево”. Сидя в машине, Эва с удивлением отметила: почему-то она думает сейчас не о кандидате в президенты и не о только что пережитых событиях, а о смотревшем на нее мужчине.
  Я вовсе не дьявол
  Сторонники Уго боготворят его. Самые фанатичные из паствы Чавеса объявляют его настоящим ангелом, а еще – прекраснейшей реинкарнацией прекраснейшего из людей – Симона Боливара. Они ходят на все его митинги и терпеливо стоят под нещадно палящим солнцем, слушая выступления, которые порой растягиваются на долгие часы. Они заполняют кинозалы, превращенные в евангелистские храмы, а также баскетбольные площадки в бедных районах, бейсбольные поля, арены для боя быков и школы. Поджидают его у выхода из телестудий и радиостанций, где, по их сведениям, он находится. Вырезают фотографии Уго из газет, вставляют в рамки и вешают на стены у себя дома. Многие молятся ему и просят о чуде.
  Благодаря этому мощному политико-религиозному движению избирательные кампании соперников Чавеса выглядят блекло и беспомощно. Они практически медленно умирают, страдая политическим истощением. Им не хватает той народной энергии, которую Уго впитывает и одновременно излучает. Никто не может соперничать с народным героем в красноречии и умении привлекать на свою сторону все новых и новых людей.
  Эпические сказания о борьбе за независимость, мифы и легенды, а также культ Симона Боливара, который уже много десятилетий существует в стране, – теперь все это стало оружием, служащим Уго Чавесу для достижения его мессианских политических целей. Часто во время рабочих совещаний он оставляет один стул пустым – чтобы там “расположился дух отца”. И публика восторженно одобряет подобные жесты, свято веря, что рядом действительно незримо присутствует герой, выше которого не знала их история.
  Уго исполняет куплеты, сочиненные им тут же по ходу дела на глазах у толпы возбужденных провинциалов, посещает бейсбольные матчи, вызывая взрывы ликования на трибунах, крестит новорожденных Симонов и Уго, выступает в университетских аудиториях, срывая бурные аплодисменты. Он говорит: Gringos, go home!10и клянется, что весь Пентагон дрожит от страха при звуке его голоса.
  А еще он дает обещания. Кандидат в президенты обещает. Обещает восстановить утраченные честь и достоинство страны. Обещает вновь обеспечить гражданам безопасность. Обещает внести изменения в Конституцию Венесуэлы с помощью Конституционной ассамблеи, избранной самим народом. Обещает изменить политическую систему, чтобы установить подлинную демократию. Обещает отказаться от власти, если за пять лет правления не выполнит своих обещаний. Обещает провести новые переговоры относительно внешнего долга и добиться приемлемых условий для его выплаты. Обещает с уважением относиться к предпринимателям. Обещает оживить национальную промышленность. Обещает лучше распределять доходы от нефти. Обещает уважать независимость частных средств массовой информации. Обещает не быть авторитарным. Обещает. Обещает.
  Зарубежная пресса не доверяет его обещаниям. Ведь всем хорошо известно, сколько прошло по Латинской Америке диктаторов, рядившихся в одежды демократов. Поэтому трудно до конца поверить заявлениям внезапно яившегося подполковника-мессии, который свел с ума всю Венесуэлу. Кто он такой на самом деле?
  Многие журналисты без тени сомнения воздают ему хвалы. Другие занимают более осторожную позицию. Они выжидают. По их мнению, слишком большие надежды неизбежно приводят к большим же разочарованиям. Но есть и такие, как Моника Паркер: сначала она скептически отнеслась к обещаниям Чавеса, а теперь слушает их с одобрением. Правда, Моника не торопится делиться своим личным мнением с телезрителями.
  Чавес взял за правило в любой ситуации держать себя покладисто и вежливо. Отвечая тем, кто обвиняет его в популизме, желании взять на себя роль избавителя, в фашизме, вождизме и социализме, он с улыбкой объясняет:
  – Я вовсе не дьявол. И не социалист. Я собираюсь работать вместе с людьми, которых объединяет общность идеалов, и цели у нас самые гуманистические – боливарианские.
  Поддержка на всех фронтах
  – Этот год был отмечен рукой Истории, – говорит Уго на одном из последних перед выборами многолюдных митингов.
  Идет первая неделя декабря – последняя неделя предвыборной кампании. Чавес уже не сомневается в своем политическом будущем.
  – Никто и ничто не помешает народу победить в ближайшее воскресенье! – выкрикивает он.
  И Чавес оказался прав. Его призыв бороться за честь и достоинство, а также много раз повторенное заверение, что единственный путь к миру – это именно его путь, обеспечили ему большинство голосов, необходимое, чтобы стать хозяином дворца Мирафлорес. Менее чем через месяц прошли выборы губернаторов штатов и нового состава Конгресса Республики – и они тоже свидетельствовали о головокружительном успехе только что созданного революционного движения Чавеса. Победу одержали почти все сенаторы, депутаты и губернаторы, которых поддерживал Уго. Вроде бы это указывало на то, что дорога перед ним открыта и он сможет беспрепятственно руководить страной. Но как поведет себя Чавес теперь, получив в руки власть?
  Во время первой пресс-конференции, которую он устроил в качестве законно избранного президента, он весьма к месту повторил восклицание другого легендарного персонажа – Иисуса из Назарета, чем до слез растрогал своих почитателей:
  – Свершилось!11
  Скептики и слишком недоверчивые люди остались в меньшинстве. За семейными обедами и в студенческих аудиториях, на совещаниях банковских служащих и в профсоюзах горячо обсуждались перемены, которые принесет с собой победа Чавеса: появится новая Конституция для новой Венесуэлы.
  Общее настроение – безоглядный оптимизм, страна ждет от Чавеса сразу всего, хотя экономическое положение не слишком обнадеживает: цена на нефть, главный продукт экспорта, еще задолго до выборов начала резко падать. Запасы долларов иссякают, и правительству придется принимать непопулярные меры, прежде всего, урезать государственные расходы. В тот редкий момент, когда Уго удалось остаться наедине со своим другом Анхелем, новоиспеченный президент признался:
  – Иногда мне кажется, что это не может быть правдой, Анхель. Я до сих пор до конца не могу поверить в то, что произошло. Но ведь мы этого добились! И теперь перевернем в нашей стране все вверх тормашками, черт побери!
  Анхель задумчиво посмотрел на него и ровным голосом предупредил:
  – Будь осторожен, Уго. Мы должны быть реалистами. При нынешнем положении дел будет трудно выполнить все обещания, которые ты надавал народу. Впредь не обещай людям, твоим избирателям, слишком многого. Иначе они почувствуют себя обманутыми, и это обернется против тебя же. Мы можем остаться в одиночестве, если наши сторонники разочаруются в тебе и в наших планах.
  Чавесу слова друга не понравились.
  – Ничего подобного не будет! Ты вечно во всем сомневаешься, Анхель. У нас все получится. И кроме того, я никогда не забывал пророчества великого китайского военачальника и мыслителя Сунь-цзы: “Воин, если ты после победы возвращаешься с поля боя, вложи свой меч в ножны. Погляди на Господа, поблагодари Его и отправься скромно праздновать свою победу, но молча, потому что завтра будут новые бои”.
  В ответ Анхель опять лишь молча посмотрел на друга.
  
  Тем временем, пока Чавес со своими сторонниками праздновал победу, за кулисами во властных кругах держали пари по поводу того, кто будет оказывать самое сильное влияние на новое правительство – Куба или Соединенные Штаты. Пран тоже радовался его успеху и готовился обеспечить себе власть, какой до сих пор у него еще не было.
  
  Маурисио Боско и Эва Лопес, каждый на своем месте, задыхались под тяжестью навалившихся на них дел. После победы Чавеса их задачи утроились. В Гаване царило ликование, в Вашингтоне – тревога. В кабинетах обоих разведывательных управлений сотрудники неотрывно смотрели на экраны телевизоров, наблюдая за театрально обставленным прибытием в президентский дворец сотен сенаторов, губернаторов, журналистов и почетных гостей со всего мира. Один, особо почетный, прилетел из Гаваны. Караул в парадной форме. Лучезарная улыбка нового президента, которого сопровождает супруга. Чавес прижимает руку к сердцу:
  – Клянусь перед лицом Господа Бога… Клянусь перед лицом Родины… Клянусь перед моим народом… Клянусь на этой умирающей Конституции… проведу… всеми силами буду способствовать… осуществлению необходимых нашей стране демократических преобразований… чтобы новая Республика получила Великую хартию вольностей, соответствующую новым временам. Клянусь!
  Клятва радует осьминога из “Ла Куэвы”, хотя он хмурится, увидев в почетной ложе Фиделя Кастро, который улыбается и с довольным видом аплодирует. Предыдущий президент Рафаэль Кальдера12, прежде слывший верным рыцарем демократии, а сейчас названный ее могильщиком, трясущимися руками надевает президентскую ленту на народного спасителя. В самый торжественный момент церемонии, когда вся страна рукоплещет, первая дама, заметно взволнованная, дарит супругу долгий поцелуй. Пран и Вилли поднимают рюмки и чокаются: этот президент – и их победа тоже.
  Глава 5
  Медовый месяц для подполковника
  Новые короли
  Теперь, в свои сорок пять лет, Уго живет в резиденции “Ла Касона”, окруженной обширными садами и дворами, где есть своя часовня, много-много залов и много-много фонтанов, непременно мраморных. Прогуливаясь по кабинетам, спальням и залам, Уго с восторгом рассматривает мебель и картины, авторы которых ему неизвестны, но которые, как он полагает, должны быть знаменитыми. Чавес знает, что у него имеется обширный штат прислуги, есть повара, адъютанты, охранники и телохранители. Все эти люди специально подготовлены, чтобы служить ему, охранять его и безоговорочно подчиняться любому приказу президента. И если по какой-то причине это обиталище наскучит ему, в его полном распоряжении имеется правительственный дворец Мирафлорес. Но на самом деле он может получить в свое пользование любой дом, какой только захочет – и где захочет.
  Хотя часы напоминают о скором начале торжественной церемонии и гости уже прибывают, а первая дама готова сопровождать его, Уго решает, что сейчас для него гораздо важнее праздника другое дело: сейчас чрезвычайно важно хотя бы на короткое время отдать все свое внимание библейской Книге Притчей Соломоновых, стихам Хосе Марти и речам Кастро. Гости ведь в любом случае не уйдут, не дождавшись его. Он хочет поразить их какими-нибудь замечательными изречениями, хочет услышать от них: “До чего мудрым человеком оказался новый президент! Блестящим, потрясающим, несравненным!”
  Несмотря на волнение, с которым ему так трудно справиться, Чавес не может выкинуть из головы сказанную недавно фразу Фиделя. После долгого, изнурительного дня накануне принесения президентской присяги и уже почти под утро учитель и ученик встретились, чтобы поговорить наедине. Попивая виски “Чивас” – ему всегда отдавал предпочтение кубинский лидер, а теперь полюбил и венесуэльский, – Фидель задумчиво произнес:
  – Именно в такие моменты стоит вспомнить великих людей. Для меня одним из таких великих был Ленин. Ему приписывают слова, великолепно передающие и то, что происходит сейчас здесь: “Бывают десятилетия, в которые не происходит ничего, и бывают недели, которые вмещают в себя десятилетия”.
  – Замечательно сказано! – согласился Уго. – Истинная правда. Сейчас я сам чувствую нечто подобное.
  – И ты должен использовать свой шанс, Уго…
  – Постараюсь. Но мне нужна твоя помощь, Фидель.
  – Ты ее получишь. Получишь, – пообещал наставник, пристально глядя на ученика и поднимая свой стакан.
  И вот теперь, уже имея в руках всю полноту власти, Чавес размышляет над словами Фиделя, в то время как во дворец съезжаются самые высокопоставленные, самые выдающиеся люди. Главы государств, видные представители дипломатического, политического, военного мира, люди искусства, спортсмены, журналисты и предприниматели. Это событие звездного уровня. Тут присутствует его высочество принц Астурийский Фелипе де Бурбон. Министр энергетики США и генеральный секретарь Организации американских государств. Здесь при встрече дружески обнимаются колумбийский левый сенатор, женщина, чью голову украшает красный тюрбан, и активистка движения за права индейцев, облаченная в ритуальные одежды одного из племен Амазонии. А вот и бородатый Фидель, которого не спутаешь ни с кем, – сейчас он стоит рядом с доминиканским бейсболистом. Чуть поодаль скромно наблюдают за происходящим вновь обретенные, но уже ставшие очень близкими друзья Чавеса – Вилли Гарсиа с супругой. Она смотрит на все широко открытыми глазами и выглядит ослепленной и, судя по всему, совершенно ошеломленной увиденным. Она пытается завести разговор с красавицей Моникой Паркер. Уго велел непременно пригласить известную журналистку на инаугурацию: ему доставит удовольствие видеть ее и знать при этом, что присутствие на празднике для Моники – приказ, который она не посмеет проигнорировать.
  Ожидание длится почти полтора часа. Гости в залах дворца начинают нервничать. Им кажется, будто с огромного портрета, занимающего всю стену, Симон Боливар наблюдает за ними. А трехметровые часы как будто с намеренной настойчивостью отсчитывают нескончаемые минуты, усугубляя тревогу собравшихся из-за отсутствия хозяина дворца.
  Наконец появляются президент с супругой. Уго выпячивает грудь и восклицает с сияющей улыбкой:
  – Шесть лет назад я попытался ворваться в это здание с помощью танков… И у меня ничего не получилось! – Гости не могут удержаться от смеха, даже Моника улыбается. – А теперь я наконец-то оказался здесь – благодаря отданным за меня голосам избирателей. Добро пожаловать в дом слуги своего народа!
  Публика аплодирует так горячо, что сотрясаются Боливар на портрете, Иисус в нише и навечно поселившиеся здесь венесуэльские президенты девятнадцатого века на написанных маслом полотнах. За президентским приветствием следует музыка, общее ликование, исторические объятия и длинная очередь из тех, кто желает поздравить Чавеса.
  На лицах президента и первой дамы сияют искренние улыбки. Правда, Элоиса не замечает, с какой настойчивостью ее супруг пытается подойти поближе к Монике и произвести на нее впечатление. Наконец он пользуется тем, что супруга оказалась в другом конце огромного зала, и отводит Монику от группы, где идет оживленная беседа. И опять опытная, умеющая владеть собой и ориентироваться в любой ситуации журналистка начинает заметно нервничать. Но Чавесу кажется, что смущает Монику его любовный натиск.
  – Моника, в такой вечер королевой бала должна быть только ты. Я не отступлюсь, пока мы не будем вместе и ты не позволишь мне сделать тебя такой счастливой, какой до сих пор не делал и никогда не сделает ни один мужчина.
  Она не находится с ответом и спешит вернуться в прежний круг друзей, где можно чувствовать себя в безопасности и где она участвовала в общем разговоре, пока новый глава Венесуэлы не решил ею заняться. Но никто ничего не заметил, и праздник продолжается. Президент и первая дама беседуют с гостями и ведут себя как королевская пара – пусть и в стране, где уже давно нет монархии. Со временем Элоисе суждено из любящей супруги превратиться в свирепую разоблачительницу Чавеса. А ему, хотя пока он и сам об этом не подозревает, предстоит сделать выбор между двумя Уго, живущими у него в душе. Как написал Габриэль Гарсиа Маркес после знакомства с венесуэльским лидером во время специальной встречи, устроенной Фиделем Кастро: “Меня вдруг потрясла неожиданная мысль, что я совершил путешествие и с удовольствием поговорил одновременно с двумя совершенно разными людьми. Одному неумолимая судьба дала шанс спасти свою родину. А другой был фокусником и ловким обманщиком, который может войти в историю как очередной деспот”.
  Ночь Львов
  Настоящее празднование – праздник после праздника, или афтерпати, – началось поздней ночью, когда высокочтимая первая дама, любезнейшие родственники и почетнейшие гости удалились. Некоторые покинули дворец не прощаясь, как предписано протоколом, – чтобы не прерывать пылкие и пространные беседы хозяина с многочисленной и жадно внимающей ему публикой. И каждому, даже тем, с кем Чавес только что успел познакомиться, он давал почувствовать, что их разговор носит исключительно личный, почти интимный и при этом безусловно дружеский характер. Молодой президент сумел очаровать всех, а его обещания приводили людей в восторг и вселяли в них надежды.
  Слуги в большинстве своем тоже покинули зал, осталось лишь несколько официантов. Венесуэльцы, уже заперевшиеся по домам, были уверены, что утром проснутся в другой стране.
  Фидель вел себя сдержанно. На протяжении всего праздничного вечера он не хотел показывать ни то, с каким большим волнением воспринял победу своего нового друга, ни уже связывавшие обоих близкие отношения. Он меньше других глав государств беседовал с Чавесом. Прошло тридцать с лишним лет со дня, когда он приехал в этот город за помощью – и получил отказ. Но, судя по всему, судьба вот-вот вознаградит его за столь долгое ожидание.
  Поэтому, когда во дворце уже не было слышно ничего, кроме легкого шороха от движения секундной стрелки по циферблату, кубинский патриарх предложил Чавесу удалиться в кабинет и побеседовать о предстоящих Уго делах. В президентском кабинете Чавес в первый раз зажег очень красивую и очень старинную лампу, которой было не меньше трехсот лет. Фидель и Уго, оба Львы по гороскопу, уселись в резные кресла красного дерева и начали, как и положено Львам, рычать. С конного портрета на стене за ними молча наблюдал третий Лев. Уго почтительно поздоровался с Освободителем, а потом достал бутылку “Чиваса” и пару великолепных стаканов из хрусталя баккара. Налил в них виски, они чокнулись.
  – Удачи тебе, товарищ, – произнес свой тост Фидель.
  В ответе Чавеса каждое слово свидетельствовало о том, насколько он все еще переполнен восторгами от своей победы: – Да, а еще пожелай мне безграничной народной поддержки! Ты ведь видел, какая страна лежит у моих ног?
  Фидель поглаживает свою богатую бороду и хмурит брови:
  – Будь осторожен. Не будь таким легковерным. Нельзя полагаться на власть, если она не опирается на пушки. У тебя слишком много врагов, и если ты действительно задумал помочь бедным, придется начать глубокие перемены, которые принесут тебе еще больше врагов. И очень опасных врагов. Которых нельзя будет усмирить демократическими методами. А их необходимо обезвредить – любыми способами.
  Значит, нужен полный контроль. Президент крепко запоминает этот и другие советы своего мудрого наставника. – Как говорил Мао, власть рождается из дула винтовки. И он прав! Демократия – буржуазный фарс, – продолжал Фидель грозным тоном. – Властью либо пользуются по-настоящему, либо ее теряют. Истинный лидер ни с кем не советуется, он отдает приказы.
  Итак, Уго узнал много нового для себя, так что день завершился наилучшим образом. Он уважительно слушал гостя и кивал, но на самом деле в глубине души не считал, что ему придется доходить до крайних мер. Однако и возражать не стал. Напротив, всем своим видом демонстрировал предельное внимание, впитывая поток советов и предупреждений, претендующих на высшую мудрость. Фидель настаивал на том, что личная безопасность президента – это самое важное. Глава государства не должен терять бдительности, ему следует проявлять максимальную осторожность, потому что, как показывает практика, едва только закончится его медовый месяц с согражданами, а это произойдет скорее рано, чем поздно, оппозиция начнет дергать за все ниточки.
  – Смотри, чтобы с тобой не случилось того же, что и с Альенде, – поучал Фидель, напоминая Чавесу о судьбе чилийского президента-социалиста, который, выиграв выборы, пришел к власти, но погиб во время путча 1973 года. – Я в деталях знаю всю ту историю. Я тогда на целый месяц перебрался в Сантьяго, чтобы помочь Альенде, и видел все собственными глазами. Да, вот этими глазами видел, какие подкопы под него велись. А что замышляли все минувшие годы против меня самого? Но со мной у них ничего не вышло. И я готов оказать тебе любую помощь, поделиться всеми знаниями, которые у нас накоплены, чтобы с тобой не случилось того же, что с Альенде. Ведь если тебя убьют или свергнут – прощай революция. И ты не должен этого допустить.
  Уго накрепко запомнил слова Фиделя. В будущем они не раз всплывут у него в памяти в самых разных обстоятельствах. Между тем сейчас в голове у Чавеса всплыли Притчи из Библии, прочитанные перед самым приемом. И вот, извинившись перед атеистом Кастро, Уго с энтузиазмом процитировал:
  – “Вот трое имеют стройную походку, и четверо стройно выступают: лев, силач между зверями, не посторонится ни перед кем; конь и козел, и царь среди народа своего…”13
  Но Фиделю библейские головоломки мало о чем говорят. Ему нет дела до того, что Иисус Христос тоже был Львом, Львом Иуды. Поэтому он снова начал давать Чавесу советы: – Не все враги будут играть чисто. – Затем Кастро привел в пример собственный опыт и рассказал об экономической блокаде острова, а потом еще раз напомнил, что сам стал объектом более чем семисот покушений.
  Но его дерзкий ученик ответил на все это еще одной библейской цитатой, правда более очевидной:
  – Фидель, брат мой, “чего страшится нечестивый, то и постигнет его, а желание праведника исполнится”14.
  Когда небо начало светлеть, два Льва крепко обнялись на прощанье.
  – Ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, – сказал Фидель и тотчас воспользовался случаем, чтобы внедрить свое доверенное лицо в ближайшее окружение Чавеса: – Если ты не против, я пришлю к тебе лучшего из моих людей. Тебе просто необходимо иметь рядом опытного разведчика, а у меня такой есть: его зовут Маурисио Боско.
  Уго поблагодарил Фиделя, тот встал и перед уходом еще раз с искренним чувством обнял Чавеса.
  Президент остался один, он предался размышлениям. Несмотря на все свое уважение к Кастро, Уго отнесся к его предупреждению довольно легкомысленно: “Фидель во многом прав, но он не знает Венесуэлу так, как знаю ее я, и не знает, насколько любит меня наш народ. Мне не придется прибегать к тем крайним мерам, которые он рекомендует. Его история отличается от моей. И его время тоже отличалось от моего”.
  Между тем Элоиса предавалась воспоминаниям. Она возвращалась мыслями к тем не столь уж далеким дням, когда Уго еще только ухаживал за ней. Она вспоминала, как сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди, когда он декламировал ей по телефону стихи про ее улыбку, написанные им самим. А она, теряя голову от любви, отвечала ему, цитируя строки из переписки между Мануэлитой Саэнс, любовницей Симона Боливара, и Освободителем:
  Вы хорошо знаете, что ни одна другая женщина из тех, с которыми вы были знакомы, не сумеет дать вам ту отраду, ту пылкость и страсть, которые соединяют меня с вами. Узнавая меня, вы узнаете настоящую женщину, верную и искреннюю.
  Элоиса читала эти строки с таким чувством, словно их могла написать лишь она сама и никто другой.
  Ах, если бы все ограничилось любовными письмами… Хорошо ли слушал ее Уго, когда она читала про то, что “ни одна другая женщина…”? Наверное, Элоису просто сбили с толку все эти патриотические мечтания о том, как она сама будет играть роль Освободительницы при Освободителе… А в реальной жизни подхваченная вихрем событий провинциальная журналистка с головокружительной скоростью возвысилась до положения первой дамы, хотя этой профессии не обучают ни в каких университетах. “За что Господь дал мне все это?” – думает она. Но у Элоисы почти нет времени на молитвы и размышления, первая дама страны должна в самые краткие сроки научиться совмещать роли матери, супруги президента, защитницы народа и поборницы революции. “Я буду неустанно благодарить Бога и народ Венесуэлы за то, что они ответили на эту нашу общую мечту о мире и социальных переменах, – заявляет Элоиса журналистам в первые же дни после инаугурации Чавеса. – Я благодарю всех за ту мощную поддержку, которую мы получили”.
  Однако медовый месяц ее царствования быстро истаял. Уже через несколько дней она поняла, чем будет чреват ее союз с мужчиной, в которого влюблена вся страна и который нужен всем всегда и повсюду. Так что в море любви очень скоро хлынут потоки черной воды.
  Не забывай о нас, Уго!
  Президент устроил многолюдный митинг в честь своей победы, а также чтобы поблагодарить тех, кто за него проголосовал. На его призыв откликнулись тысячи сограждан. – Власть опирается на вас, на народ, на коллектив, это он является всемогущим повелителем. А я лишь жалкая соломинка, которую подхватил ураганный ветер революции.
  Толпа отвечает ему восторженными криками. Люди празднуют наступление нового этапа в истории страны – эпохи справедливости и достойной жизни. Но настроение заметно меняется, когда Чавес твердо объясняет, что управлять страной ему будет нелегко – придется сражаться одновременно со многими чудовищами. Поэтому несколько часов назад он подписал свой первый декрет: необходимо провести референдум о том, надо или нет внести соответствующие изменения в Конституцию, чтобы открыть путь “настоящей широкой демократии”. Через два месяца граждане вновь придут к урнам и будут решать, следует ли созывать Национальную конституционную ассамблею. Если люди скажут “да”, нынешний Конгресс будет распущен, а действующую Конституцию заменят новой, современной, отвечающей требованиям ХХI века.
  – Друзья, на карту поставлена судьба наших будущих поколений!
  Овации долго не стихают, президент чувствует потоки искренней любви и полного к нему доверия.
  Уже в первые недели своего правления он участвует в стольких мероприятиях, проводит столько совещаний, что на это не хватает двадцати четырех часов в сутки. И когда Чавес передвигается по городу, весь транспорт встает в пробках. Где бы Уго ни появлялся, он везде видит бешеный энтузиазм и выражения безоговорочной поддержки. Все хотят взглянуть на него, потрогать, как можно громче объявить ему о своей любви.
  Между тем Элоиса старается войти в роль первой дамы и велит оборудовать в их резиденции ее личный кабинет. Уго же проводит долгие рабочие дни во дворце в окружении советников, которые готовят новую Конституцию, и обсуждает с Анхелем Монтесом подробные и весьма тревожные доклады о положении дел в стране. Преступность оказалась не меньшей проблемой, чем бедность. Убийства происходят на каждом шагу. Передвигаться по Каракасу ночью гораздо опаснее, чем в любом из городов какой-нибудь воюющей страны. Цены на нефть катастрофически упали, и это не позволяет увеличить государственные расходы, а значит, сделать все то, что президент обещал и хотел бы сделать. Денег нет. Рабочий день Чавеса продолжается далеко за полночь, но он всегда находит время и для свиданий наедине со своими обожательницами.
  Рассвет обычно застает президента в кабинете. Его соратники уже стали замечать на его лице признаки очевидной усталости, но никто не может убедить Чавеса, что не следует превращать ночь в день. Сегодня они готовятся сопровождать Уго на встречу с гражданскими активистами на другой конец города.
  Утро – час пик для городского транспорта. Президентский кортеж медленно и с трудом пробивает себе дорогу, несмотря на мотоконвой и машины службы безопасности. Такие поездки Чавес совершал не раз. Сегодня ему предстоит пересечь густонаселенный бедный квартал. Через окошко своего бронированного автомобиля Уго смотрит на жалкие, липнущие одна к другой лачуги из кирпича и картона, которые служат людям жильем. Рассматривает холмы, целиком покрытые тысячами таких же жалких построек, где находят себе приют самые обездоленные. Скользит взглядом по длинным и узким лестницам, которые змеями карабкаются вверх и образуют лабиринты. Иногда за поворотом вдруг появляется небольшой свободный пятачок, где мальчишки играют в баскетбол, правда, порой они играют и в другие игры, куда более опасные для жизни, и берут в руки не мяч, а автоматы. Вот и здесь всего несколько минут назад проходивший по улице парень получил пулю. Перестрелка еще продолжалась, а ему на помощь уже сбежались родственники и друзья.
  Уличный переполох привлекает внимание президента. Восемь человек бегут вниз по улице, неся на руках окровавленное тело юноши. Появляется мать, которая ничего сейчас не соображает и думает только о том, что может вот-вот потерять сына. Люди пытаются что-то предпринять, но толку от их стараний нет никакого. Машины едут по дороге медленно и сплошным потоком. Редкие свободные таксисты отказываются взять раненого. Кто-то предлагает поднять его на мотоцикл и везти на заднем сиденье “лежа”.
  – Остановись! – кричит Уго.
  Встревоженные охранники видят, как он поспешно выскакивает из автомобиля, идет к людям и начинает отдавать распоряжения. В первую очередь приказывает отвезти парня вместе с матерью в больницу на одной из сопровождающих его машин. Гвардейцы на мотоциклах мчатся впереди, очищая путь для импровизированной “скорой помощи”. Все происходит так быстро, что пассажиры общественного транспорта, уличные торговцы и попрошайки не сразу успевают узнать благодетеля. Но уже через несколько секунд к нему, как муравьи, привлеченные сахаром, отовсюду спешат люди.
  – Это он, это он! – кричат они.
  И что тут может сделать охрана? Как взять под контроль столь бурные проявления народных чувств? Чавес не прячется от толпы, наоборот, велит телохранителям отойти в сторону. Люди смотрят на него с обожанием. И не верят своим глазам:
  – Это он, это Уго!
  Толпа берет его в плотное кольцо, так что Чавес не может пошевелиться. Они боятся упустить выпавший им шанс. Ведь надо столько всего попросить у него! К нему обращаются как к близкому другу:
  – Уго, помоги починить мою хибару!
  – Уго, мне негде жить!
  – Уго, моей старухе нужна срочная операция, а я сижу без работы!
  – Уго, я хочу учиться, дай мне стипендию!
  – Уго, от бандитов совсем нет житья!
  – Уго, дай нам воду, дай электричество!
  Чавес выслушивает жалобы бедняков и сочувствует им, спрашивает их имена, интересуется их жизнью. Охрана не знает, куда деть сотни просьб, написанных на клочках бумаги, которые люди пытаются сунуть прямо в руки президенту. А он держит себя как их друг. Охрана выбивается из сил, стараясь вытащить Чавеса из кольца.
  Лус Амелия Лобо, двадцатилетняя девушка, работая локтями, тоже хочет пробиться к Уго, чтобы вручить ему свою записку. Наконец она все-таки хватает его за рукав и кричит: – Уго, помоги мне!
  Он бросает на нее взгляд, видит, что она беременна, и берет сложенную вчетверо бумажку.
  И пока в больнице врачи пытаются спасти жизнь раненому парню, здесь, на улице, телохранители Уго наконец восстанавливают порядок. Президент возвращается в машину, а окрыленная надеждами толпа рассасывается. Лус Амелия исчезает в полном опасностей лабиринте улиц.
  Подруги секретничают
  Моника Паркер ходит на занятия йогой к Эве Лопес, потом они нередко вместе отправляются обедать, и постепенно их отношения перерастают в близкую дружбу. Эва искренне полюбила Монику, кроме того, она восхищается ее профессиональными талантами. Поэтому разведчица часто испытывает что-то вроде угрызений совести из-за того, что выуживает из Моники важную информацию, которой та делится с ней, не подозревая, что таким образом невольно работает на ЦРУ.
  Как легко догадаться, разговоры между ними часто затрагивают и личную жизнь каждой. Моника рассказывает Эве о своих любовных неудачах и о том, как трудно женщине вроде нее найти человека, который соответствовал бы всем ее запросам. Так что обеим знакомо чувство одиночества, обе не могут забыть череду неудачных романов, и обе все еще надеются встретить наконец мужчину своей мечты.
  Моника рассказала Эве о своем детстве и своих родителях. Рассказала, что отец происходит из старинной бостонской семьи, но вскоре после получения диплома некий банк послал его работать в Каракас – как раз в те годы Венесуэла переживала нефтяной бум. Молодой человек пустил корни в Венесуэле, женился на красивой девушке из столичного высшего общества, у них родились две дочери. А еще Моника сообщила, что ее мать умерла десять лет назад, сестра живет в Бостоне, отцу сейчас шестьдесят семь лет, он ушел на пенсию и пристрастился ко всякого рода пагубным удовольствиям – в первую очередь к выпивке.
  Правда, Моника не стала рассказывать Эве Лопес о том, что обнаружилось два года назад: Чарльз (Чак) Паркер подделал финансовые документы, чтобы скрыть огромную растрату. Этот венесуэльский Мейдофф15 мошенничал на протяжении многих лет, в результате чего потеряли свои вклады все, кто доверился этому банку. Банк постарался очень аккуратно разрулить неприятное дело, Паркера уволили, но дали шанс: если в строго оговоренные сроки он не возместит украденное, ему не миновать тюрьмы.
  Ничего не сказала Моника и о том, что в настоящее время ее отец безвылазно сидит дома, беспробудно пьет с горя и не знает, что делать. Не сказала она и того, что очень любит отца и готова пойти на все, лишь бы не допустить, чтобы его судили и приговорили к реальному сроку заключения. Не сказала, что и красоту свою, и ум, и все связи поставила на достижение этой цели. Да, об этих неприятностях Моника даже не упомянула, поскольку, будучи одной из самых известных персон в стране, должна была вести себя с большой осмотрительностью.
  Ее утренняя новостная программа имеет на телевидении самый высокий рейтинг. Паркер берет интервью у политиков и сильных мира сего и умеет держать себя с ними жестко и в то же время уважительно. Весьма часто ее программы служат основой для статей, которые публикуются на первых полосах в изданиях самого разного направления. То, что каждый день звучит в программе Моники, потом обсуждается по всей стране.
  На самом деле Эве Лопес хорошо известно все, что так тщательно скрывает Моника. И даже больше того. Эва хотела бы помочь подруге, но не представляет, как это можно сделать. А еще Эва с удовольствием перестала бы использовать Монику в качестве источника информации, но и тут ее личное желание мало что значит. Получаемые от Моники сведения бесценны, как и ее связи.
  Кроме того, на Эву очень сильно давят сверху. Во время последнего разговора с Оливером Уотсоном она получила приказ немедленно пустить в ход все возможные средства, чтобы нейтрализовать главного кубинского резидента, на след которого, по признанию Эвы, она так до сих пор и не вышла. Но она снова твердо пообещала, что будет работать в этом направлении еще упорнее, а пока ограничилась составлением отчета, основанного на сведениях, полученных как от Моники, так и от других лиц.
  Несколько месяцев назад ее агенты раскопали кое-что о тайных связях между Праном и неким Вилли Гарсиа, весьма любопытным персонажем, который принадлежит к экономической и социальной верхушке страны и, по словам самых надежных осведомителей Эвы, входит в круг близких к президенту людей. Шпионские фотокамеры засняли, как Вилли Гарсиа беседует с Чавесом в роскошных тюремных покоях Прана. На других фотографиях, тайком сделанных с большого расстояния, Пран и Вилли обедают с мужчиной, который сидит спиной к камере. Возможно, это Уго. Где это происходит, непонятно, однако компанию им составляют красивые женщины. Снимки сделаны во время тюремного заключения Чавеса. Люди за столом пребывают в самом веселом расположении духа. Пьют шампанское и вообще шикуют вовсю. А еще Эва внимательно изучает видео, снятое в президентском дворце на приеме по случаю инаугурации Чавеса, где Вилли Гарсиа горделиво улыбается, направляясь к президенту, чтобы засвидетельствовать свое почтение ему и первой даме.
  Затем Эва переходит к фотографиям, совсем недавно напечатанным в официальной кубинской газете “Гранма”. На них запечатлены Фидель Кастро и Уго Чавес во время одного из ставших теперь частыми визитов венесуэльца на Кубу. Эва раскладывает перед собой все снимки и пытается найти некое связующее звено.
  – Кто же вы такой, господин президент? – шепчет она.
  Министерская верхушка
  В девять вечера Пран берет трубку самого тайного и самого надежного из своих многочисленных телефонов – тот, что трезвонит сейчас как-то уж особенно настойчиво. Пран здоровается и самодовольно улыбается. Он слышит голос Уго, который объявляет, что теперь, став президентом, хочет по-настоящему отблагодарить его за все, что Юснаби Валентин сделал для него, пока Чавес сидел в тюрьме. Он может, например, подписать указ о помиловании Прана. Тот с улыбкой и очень вежливо отказывается от столь любезного предложения. Ведь там, снаружи, у него слишком много врагов и слишком много неразрешенных конфликтов с конкурентами по преступному бизнесу… Так что, едва он высунет нос на улицу, его сразу же прикончат.
  – От всего сердца благодарю тебя за великодушный жест, президент, но пока мне будет спокойнее здесь, пойми меня правильно…
  Однако Уго во что бы то ни стало желает щедро рассчитаться за невероятно важную для него в тех обстоятельствах поддержку, и Пран чувствует, что теперь и вправду настал подходящий момент, чтобы получить заслуженное вознаграждение.
  – Ладно… раз ты настаиваешь… Но честно признаюсь: мне самому ничего не надо. Однако я был бы рад, если бы ты прислушался к моим скромным рекомендациям, когда начнешь подбирать себе команду. Есть люди, которым лично я полностью доверяю, весьма одаренные люди… Они искренне восхищаются тобой и могут оказаться тебе весьма и весьма полезными, если вы станете работать вместе.
  Повисает напряженная пауза. Пран и Вилли обмениваются взглядами. Осьминог продолжает:
  – Естественно, я могу назвать имена! Например, Гильермо Гарсиа. – Уго что-то говорит в ответ. – Да, это именно он! – радостно подтверждает Пран. – Ты ведь знаком с Вилли. Он незаурядный экономист, очень уважаемый, хорошо ориентируется в проблемах нашей страны. Поставь его на экономику, и ему, как никому другому, поверят инвесторы из частного сектора – что наши, что иностранные. Он окончил Гарвард, знаешь? Можно сказать, что два языка для него родные, и это человек фантастически талантливый.
  Пран подмигивает партнеру. Прощается со “своим дорогим президентом”, вешает трубку и поднимает стакан с ромом. – Я уже говорил тебе, Вилли, что не являюсь хозяином всего мира. Зато меня можно считать все равно что сыном этого хозяина! И Господь меня любит! – говорит Пран и смеется собственной шутке.
  Несколько дней спустя Пран сидит перед телевизором и с явными признаками нетерпения на лице смотрит очень важную пресс-конференцию, которую транслируют из президентского дворца. Чавес, излучая обаяние, представляет стране членов своего первого кабинета министров. Моника Паркер в прямом эфире комментирует это событие:
  – Президент несколько задержался с объявлением имен новых министров. Обычно назначения проходят в тот же самый день, когда он принимает присягу. Но наш новый президент любит нарушать установившиеся традиции и оставил министерские посты вакантными до тех пор, пока не почувствовал себя готовым принять нужные решения. Некоторые из его недоброжелателей уже высказались в том духе, что настоящая причина задержки со столь серьезными назначениями кроется в том, что он не хотел, чтобы что-то или кто-то омрачали церемонию принесения президентской присяги. Он хотел быть в тот день главным и единственным героем, хотя, безусловно, эта роль действительно досталась именно ему. Но то, что теперь он наконец-то проявил готовность сделать этот ответственный шаг, – хорошая новость.
  Однако Моника избегает говорить о том, что среди министров царят растерянность и взаимное недоверие. Эти по-разному одетые и привыкшие по-разному вести себя люди отныне призваны возглавить министерства. Зато каждая влиятельная социальная группа чувствует себя представленной в новом кабинете. В общем и целом вновь назначенные люди принадлежат к тем кругам, которые с самой ночи путча обхаживали Чавеса. Также становится очевидно, что президент создает огромный бюрократический аппарат. Среди министров есть люди с безупречной репутацией и большим опытом, есть академики, экономисты, левые политики, общественные активисты, но главное – несколько бывших военных, которые сопровождали Чавеса во всех авантюрах – как, например, его верный оруженосец Анхель Монтес.
  “Государственный сектор может превратиться в дорогостоящего и недееспособного монстра”, – предупреждают аналитики, которых опрашивает Моника. Но Уго этого не боится. Он верит в Государство, а значит, под его руководством Государство станет столь великим, сколь оно того заслуживает, а министерств будет именно столько, сколько стране потребуется. Это Чавес повторяет при каждом удобном случае. – У меня составлен длинный список первоочередных задач, тех дел, которые я обязан сделать, и тех необратимых перемен, которые я хочу осуществить, потому что мы сейчас совершаем революцию. Разве не так? – гневно вопрошает он тех, у кого появляются сомнения относительно его решения создать десятки новых министерств и прочих государственных учреждений и организаций.
  Все ожидают, что первые же назначения покажут, какой путь выбрало правительство. Но, если судить по оценкам аналитиков, эти до крайности противоречивые назначения всех только озадачили.
  Моника, пытаясь поглубже разобраться в происходящем, особое внимание уделяет новому министру финансов, доктору Гильермо Гарсиа, ведь те, кто знает его с давних времен, не могут прийти в себя от изумления и не понимают, как такое могло произойти:
  – Вилли – министр при Чавесе?!
  Больше других удивлена сама Моника, ведь она прекрасно с ним знакома, мало того, когда-то давно у нее даже случился с Вилли долгий и несчастливый роман, который чуть не свел ее с ума и о котором, к счастью, только чудом не прознали журналисты. Она до сих пор не понимает, как могла угодить в подобную ловушку: больше года верила его коварным заверениям в любви и обещаниям оставить жену, с которой прожил несколько лет, а также детей, чтобы начать новую жизнь вместе с Моникой. Они уедут в США или в одну из европейских стран. У них будет семья. Он займется бизнесом, а она будет снимать документальные фильмы. Они будут путешествовать по всему миру. И счастливо проживут не расставаясь до конца своих дней. Все оказалось пустой болтовней, и в тот момент Монике, конечно, было больно, но сегодня она благодарит судьбу за то, что все эти планы полетели к черту, после того как однажды она увидела, как мужчина, обещавший ей вечную любовь, разгуливает по пустынному пляжу, держа за ручку самую известную модель той поры. Моника оказалась там по чистой случайности – вместе со своей группой она снимала в тех местах фильм. Они решили поближе подойти к красавице. А Вилли? Он не знал, что сказать и как себя вести. Зато Моника знала. Она порвала с ним отношения и запретила себе впредь попадаться в сети соблазнителей, для которых порядочность является не более чем обременительным аксессуаром. В результате Моника снова решила крепко вцепиться в свое одиночество – да, порой оно было неуютным, зато можно было не бояться обмана.
  И вот теперь, думает Моника, по капризу судьбы они снова оказались почти что рядом. Как же получилось, что Вилли вошел в круг приближенных Чавеса? Как удалось человеку, который принадлежит к социальным кругам, столь чуждым новому президенту, занять пост министра? Однако многие этому рады, потому что он “разбирается в экономике и бизнесе”. А знающие его деловые люди пребывают в тревоге, поскольку помнят: в тот период, когда Вилли понадобилась помощь, они не помогли ему, а, наоборот, постарались утопить.
  По случаю назначения Вилли Гарсиа министром в пещере осьминога был, разумеется, устроен праздник. Имя нового президента значилось в телефоне Прана в списке быстрого набора под первым номером, а несколько министров состояли у него “в личном штате”. Теперь Юснаби Валентин мог пожинать плоды своего хитроумного плана. Мог уверенно расширять свой легальный и нелегальный бизнес до пределов, о которых раньше не смел и мечтать. Он откроет новые рынки и купит новые предприятия. Понятно, что не все пойдет гладко. Он знает, что у него появятся сильные враги – и даже из числа сторонников его друга Чавеса. Но страх – насекомое, которое давят каблуком. И Прану известно, как это делается.
  Алло, президент!
  Убедившись, что его политическая судьба очень во многом была предрешена за те сорок секунд, когда после неудачной попытки военного переворота он произносил свою эмоциональную речь перед телекамерами, Чавес твердо вознамерился сформировать вокруг себя управляемое медийное пространство. И вот теперь каждое воскресенье он рассказывает о новых программах правительства, беседует в прямом эфире с министрами и отвечает на звонки сограждан, друзей и даже других латиноамериканских президентов. Эту передачу Чавес назвал “Алло, президент!”.
  А так как радиоканал, который находится в распоряжении правительства, имеет ограниченный радиус действия, владельцы частных радиокомпаний охотно идут навстречу президенту, и в результате его может слышать практически вся страна. Оппозиция удивлена тем, как смело Чавес пользуется такой возможностью. “Он на этом деле непременно прогорит. Подобный ритм никому не выдержать. Вот увидите, он свою затею скоро бросит”, – весьма недальновидно предсказывали его противники, а также некоторые эксперты по СМИ.
  У первых передач не было заранее подготовленного сценария, они опирались на хронику текущих событий и график предстоящих в ближайшее время поездок президента – либо в одну из провинций, либо за границу. Помогали Чавесу двое ведущих, хотя в основном они были заняты тем, что курили ему фимиам в паузах при переходе от одной темы к другой. А Чавес на полную катушку пользовался тем, что он здесь главный герой, и охотно демонстрировал разные свои таланты, включая и вокальные: скажем, запросто подпевал исполнителям шлягеров или песен протеста. Кроме того, чтобы развлечь слушателей, он пускался в воспоминания о своем детстве и военной службе, рассказывал, как мечтал стать классным бейсболистом или о том, каким успехом в юности пользовался у девушек.
  Однако стержнем каждой программы были долгие беседы с радиослушателями. Люди звонили в студию, чтобы поделиться с Чавесом своими бедами, и обращались с просьбами. Многие настаивали на личной встрече, даже приглашали Уго к себе домой, желая подробно рассказать о своих проблемах. Президент спрашивал номера телефонов и отдавал распоряжение помощникам позвонить по ним сразу же после окончания передачи. Но сограждане мечтали лично увидеться с ним, со своим президентом, занявшим трон спасителя человечества.
  – Как ваши дела, президент? – спрашивает Педро Марреро, один из слушателей.
  – Все хорошо, парень, со мной рядом мои друзья-патриоты, – отвечает Чавес.
  – Знаете, президент, я живу тут совсем неподалеку, надо только пройти до конца ту улицу, где стоит радиостудия. И вот я хотел бы попросить вас о большом одолжении, хотел бы, чтобы вы своими глазами все увидали, поэтому приглашаю вас выпить чашечку хорошего креольского кофе вместе со мной и со всей моей семьей.
  – А я попрошу тебя вот о чем, Педро: пожалуйста, подожди меня у выхода, – извиняющимся тоном говорит президент, – не уверен, что смогу, но мы посмотрим. Ты сам знаешь, что у дверей студии, вот этого самого радио, меня всегда ждут сотни людей со своими проблемами, и я почти всегда застреваю там на час с лишним – слушаю их, записываю разные просьбы и жалобы.
  – Да, знаю, я ведь живу совсем рядом, – подтверждает его слова Марреро.
  – Да, ты живешь рядом, Педро, и значит, ты наш сосед. Постараюсь прийти и выпить с тобой кофейку. А вдруг люди дадут нам такую возможность! Но как бы то ни было, большое спасибо тебе и твоей семье за приглашение, да ты и сам знаешь, как я люблю общаться с согражданами. Может, и вправду на этот раз у нас с тобой это получится! Если только наш народ, который собрался там, на улице, позволит.
  Вот так неделю за неделей Уго выходил в эфир и всегда держался запросто, по-свойски. Он искал у людей понимания, хотя при этом старательно избегал связывать себя обязательствами. В среднем он получал по двадцать звонков за передачу и неизменно демонстрировал готовность ответить на них и по мере сил решить проблемы каждого звонившего. Однако со временем подобный способ общения и связи со слушателями начал вызывать у Чавеса недовольство, а порой даже и гнев. Виной тому была его страсть везде и всегда выступать исключительно в роли главного героя и непогрешимого лидера, а тут кое-кто из звонивших стал позволять себе критические замечания по поводу новой политики правительства. И тогда передача “Алло, президент!” свелась к монологам Чавеса, имевшим марафонскую протяженность. Президент тщательно их готовил, хотя потом, выйдя в эфир, изображал, что все это чистая импровизация. В новой версии передача иногда продолжалась по девять часов и хотя по-прежнему могла включать в себя звонки от слушателей, в них позволялось только восхвалять президента, или благодарить его за какую-либо помощь либо подарок, или громить “врагов революции”.
  С некоторых пор “Алло, президент!” стала транслироваться также и по телевидению. Теперь передача напоминала эстрадное шоу “Дон Франсиско”16, но в политическом варианте: гости, музыка, звонки от зрителей и разного рода неожиданности – короче, включала в себя все то, что обожает широкая публика. Постоянно совершались экскурсы в далекое прошлое, и часто в качестве места съемки выбирались какие-нибудь отдаленные места, чтобы создать впечатление, будто президент успевает побывать всюду. Вездесущий лидер. И толпы, которые собирались у каждой местной студии, не только не мешали президенту, а, наоборот, укрепляли его в мысли, что народ Венесуэлы – это бедное и заблудшее стадо, мечтающее о добром пастыре. “Венесуэла сбилась с пути и оказалась в отчаянном положении, она никому не была нужна… И вот я ее нашел”, – заявил он как-то раз.
  Чавес управлял страной с телеэкрана. Передача “Алло, президент!” превратилась в отличный способ оповещать Венесуэлу о его ближайших шагах или намерениях – политических, социальных, экономических, военных, предвыборных, как в национальном, так и в международном масштабе. Как-то раз, например, прежде чем сесть в самолет и лететь в Бразилию, Чавес не преминул объяснить соотечественникам цель своего визита: – Я буду участвовать в первой встрече глав государств Латинской Америки и стран Карибского бассейна, а также Еропейского союза. Вчера на рассвете я сидел и читал одну из старых книг, которые держу под рукой… Я уже давно обдумываю, как претворить в жизнь идею Симона Боливара об образовании в Ибероамерике конфедерации тех стран, которые прежде входили во владения Испании. Это будет главная мысль, которую я выскажу на саммите. Латинская Америка может и должна стать мировой державой. Мы должны объединиться – Венесуэла, Бразилия, Колумбия, Эквадор, Перу, Боливия, Аргентина, Чили, вся Центральная Америка, Панама, Куба, Доминикана, Ямайка, Гаити – весь боливарианский мир. У нас нет другого пути.
  В итоге от передачи к передаче народ все больше чувствовал себя действующей частью правительства. И влияние, которое программа оказывала на венесуэльцев, трудно было переоценить.
  Потанцуем?
  Впервые за всю историю Ежегодного бала, который проводится для сбора средств в пользу известного приюта для брошенных детей, его посетил президент Республики. Организацией бала занималась Венесуэльская женская ассоциация, и он уже стал тем светским мероприятием, где непременно собирались самые сливки общества. Поэтому устроительницы бала – в основном жены и дочери банкиров, промышленников и политиков – с великой гордостью отдавали свои силы и время такому замечательному делу.
  Итак, в этом году президент Чавес тоже принял приглашение на бал. Собственно говоря, присутствие на нем вполне соответствовало избранной им рекламной стратегии: это был отличный повод в очередной раз оказаться в центре внимания публики и упрочить свою репутацию образцового гражданина и просто хорошего человека, к тому же и сам он служил живым примером того, как можно одолеть социальные барьеры, создаваемые бедностью, и подняться на самый верх.
  Поскольку речь шла о юбилейном, двадцатом по счету, Ежегодном бале, дамы-патронессы, среди которых были и близкие подруги Моники Паркер, просто мечтали видеть ее среди гостей, и хотя обычно она уклонялась от участия в подобных сборищах, на сей раз даже согласилась на роль распорядительницы.
  Моника немного опоздала, но умело скрывала свое тяжелое настроение: уходя из дому, она оставила там отца, который приканчивал уже третью бутылку. И, как ни удивительно, теперь она и сама, чтобы подбодриться, выпила две рюмки рому, прежде чем приступить к выполнению своих протокольных обязанностей.
  В соответствии с заранее подготовленным и одобренным устроительницами сценарием, Моника прежде всего поблагодарила президента Республики и первую даму за честь, которую те оказали своим присутствием всем собравшимся на сегодняшнем балу. Затем поблагодарила остальных гостей – их было больше шестисот человек, – пожертвования которых стали “очередной главой надежды в жизни миллионов обездоленных детей”. Следом Моника объявила, что почетная медаль, которой отмечается самый щедрый жертвователь года, на этот раз присуждена сети бутиков “Элита”. Гости, многие из которых были одеты в роскошные наряды, приобретенные в одном из этих столичных магазинов, взорвались аплодисментами, когда управляющий компанией Маурисио Боско встал из-за стола, где сидел вместе с президентом, вышел на сцену, чтобы получить медаль, и обнял Монику. Потом быстро и звонко поцеловал ее, и этого оказалось достаточно, чтобы все женщины возмечтали потанцевать с ним – пусть хотя бы один танец, а еще один – с президентом, когда объявили, что после ужина оркестр “Тропикалисима” будет до самого рассвета играть сальсы17.
  После завершения торжественной части Монику подвели к почетному столу, который ей предстояло делить с самим президентом, первой дамой и выдающимся бизнесменом Маурисио Боско. Официант отодвинул предназначенный ей стул, место журналистки оказалось как раз между двумя кавалерами, которые, приветствуя ее, разом встали. Под придирчивым взглядом жены, ревниво следящей за каждым движением Уго, тот подмигнул Монике и мимикой повторил то, что раньше уже столько раз произносил вслух. Маурисио пожал ей руку и представился по всем правилам этикета. Несмотря на царящую вокруг праздничную атмосферу, Моника уже жалела, что приняла приглашение, и решила при первой же возможности и под любым предлогом покинуть бал. Однако очень скоро она поняла, что прервать нескончаемый монолог президента совершенно немыслимо. А тот, как всегда, чувствовал особое возбуждение из-за общего внимания к своей персоне, к тому же ему ловко подкидывал вопросы Маурисио, с которым Уго обращался как с близким другом. Между тем десятки гостей подходили к их столу, чтобы пожать Чавесу руку, обнять его, похлопать по спине и выразить готовность всегда быть полезными. У Элоисы кровь закипала в жилах всякий раз, когда супруг, пользуясь случаем, обнимал и целовал очередную даму. Моника успела заметить, как Элоиса, стараясь сохранять на губах вежливую улыбку, несколько раз шепотом, но очень настойчиво предлагала мужу уйти с бала. Однако Уго тотчас забывал о ее просьбе, опустошая один стакан виски за другим.
  Маурисио в свою очередь умело подчеркивал, что главное лицо за их столом – президент, и это свято, а сам старался держаться в тени и поднимал глаза, лишь когда Уго обращался непосредственно к нему. Монике, а особенно Элоисе, казалось, что они тут лишние, и обе женщины считали минуты, дожидаясь, когда же наконец им можно будет покинуть праздник.
  После еще нескольких стаканов виски, объятий и поцелуев президент, который вроде бы остался доволен произведенным на гостей впечатлением, начал застегивать пиджак, показывая тем самым, что собирается уходить. Он извинился перед руководителем нефтяной компании и его супругой, подошедшими к нему поздороваться:
  – Завтра мне надо очень рано вставать, долг перед родиной…
  Праздник на несколько минут замер, пока Уго с Элоисой шествовали к дверям. И тут, когда Моника собралась последовать их примеру, Маурисио остановил ее, задав вопрос, на который она не могла ответить отказом:
  – Потанцуем?
  Глава 6
  Клинтон, Путин, Саддам Хусейн и мать-природа
  Подполковник путешествует по миру
  Глобус в президентском кабинете постепенно покрывается красными кружками. И становится похож на магический хрустальный шар. А Чавес, сидя перед ним, отмечает сотни мест, которые хочет посетить – “с геополитической миссией”, разумеется, как он это называет.
  Выступая по телевидению, на митингах или давая интервью, он подчеркивает, что разъезжает по миру не ради отдыха или развлечений. Он должен донести революционные идеи до каждого уголка планеты. В глубине же души мечтает – хотя вслух ничего подобного не произносит – изменить мир. Фидель призывал его мыслить великими категориями, Чавес так и поступает. И у него вроде бы получается. Он засыпан приглашениями из самых разных стран. Вообще-то ездить за границу Уго начал еще до того, как принес присягу в качестве нового президента. В первое время это были поездки по Латинской Америке. Лула да Силва, тогдашний президент Бразилии, пригласил Чавеса к себе домой и дал обед в его честь. Вдвоем они строили грандиозные планы, задумав соединить географические просторы Бразилии с доходами от венесуэльских запасов нефти.
  В других странах Уго встречался с президентами, политиками, крупными предпринимателями и знаменитыми журналистами. Он пытался объяснить им свое видение мира, хотя и не всегда успешно.
  – Нет ничего сумбурнее, чем речь спесивого самоучки, дорвавшегося до власти, когда он не знает, что чего-то не знает, – сказал шепотом один старый латиноамериканский президент своему соседу по столу, после того как они выслушали растянутое до бесконечности выступление этого “подполковника, ставшего главным экспертом по международным вопросам”.
  А теперь, уже в качестве президента, он посещает все пять континентов и произносит зажигательные речи перед самыми разными аудиториями.
  “Самодовольная наглость, с какой он демонстрирует свое невежество, искупается его обаянием и пылкой отзывчивостью – они помогают не обращать внимания на неудачные попытки копировать Фиделя Кастро и Генри Киссинджера”, – с тонкой, но ядовитой иронией написал о Чавесе некий популярный французский журналист. Главы государств подсмеиваются над его претенциозными выступлениями, но потом терпеливо дожидаются случая сфотографироваться рядом с ним. Интуиция подсказывает им, что перед ними очень необычный персонаж, мало того, человек, который способен повлиять на ход истории.
  Не менее очевидно и то, что это не просто какой-нибудь очередной политик, вышедший на международную арену. Это Уго Чавес. И у него есть большой самолет, стоивший сто миллионов долларов, который всегда готов доставить его в любую точку земного шара. Чтобы воля Чавеса неукоснительно исполнялась как на земле, так и в небесах, в его распоряжении имеется сто сорок человек – пилоты, авиаинженеры, механики, стюардессы и телохранители. Они заботятся о том, чтобы президентский лайнер мог в любой миг оторваться от земли. Чавеса называют современным Боливаром, правда, он уже не скачет по дорогам на коне и не пересекает моря на бригантинах. Уго путешествует на сделанном в Европе аэробусе ACJ-319 с роскошным салоном. Это настоящий воздушный дворец, и Чавесу суждено проделать на нем более трехсот тысяч километров, что почти равно расстоянию от Земли до Луны.
  Моника Паркер, Эва Лопес и Маурисио Боско всегда располагают точной информацией об отлетах и возвращениях Чавеса, его официальных встречах и рабочем графике. Они тщательно отслеживают каждый шаг президента и хотят знать, насколько можно верить утверждениям Чавеса, будто по миру он ездит не ради развлечения, а чтобы работать на пользу венесуэльцев и на пользу революции, которая восстановит их честь и достоинство. Чавес, например, имел встречу наедине с Биллом Клинтоном в Овальном кабинете Белого дома. До этого ему дважды отказывали во въездной визе в США по той причине, что он участвовал в попытке государственного переворота. Кроме того, он неустанно клеймил американцев и объявлял себя антиимпериалистом… И вот наконец Чавес попал в страну, о которой мечтал с детства, и воспользовался официальным визитом, чтобы познакомиться с Нью-Йорком.
  Но он не ходил по улицам столицы мира как обычный турист. Нет. Хотя президентом он стал всего каких-то четыре месяца назад, его уже все знали и присылали ему весьма почетные приглашения – например, ударом в колокол закрыть торги на Нью-Йоркской фондовой бирже или сделать первый удар в бейсбольном матче на стадионе “Шей”. И сам Чавес лучше всех понимал, насколько это важно. Игроки и болельщики с удивлением наблюдали, с каким серьезным видом президент Венесуэлы исполняет роль питчера: он вышел на поле в соответствующей форме – футболке венесуэльской сборной, полосатых штанах, шлеме, перчатках и бутсах. Потом бросил мяч левой рукой, чтобы свободной правой поприветствовать публику и ответить на овации. И пусть Чавес никогда не признавался в этом вслух, но в мечтах он всегда хотел стать одним из “Сан-Франциско Джайентс”, а теперь его мечты в какой-то степени сбылись. Пару месяцев спустя, когда Уго делал последние поправки в проекте изменений Конституции страны и засиделся в кабинете далеко за полночь, он стал отмечать красными кружками Бонн, Гамбург, Ганновер, Берлин и Рим – пункты предстоящего ему первого турне по Европе. А уже через несколько дней Чавес в сопровождении восьми министров поднялся в салон президентского самолета. Ближайшая остановка – Берлин. Во время одного из своих многочисленных выступлений он, стараясь найти понимание у немцев, обратился к недавней истории Германии:
  – Вы у себя пятьдесят лет назад возвели Берлинскую стену, разделившую страну на две части. Вот и у нас в Венесуэле сорок лет назад были возведены такие же стены, только невидимые, которые нас разделили: стена голода, стена нищеты, стена неравенства. Как и вы, мы сейчас начинаем рушить их, чтобы снова объединить граждан нашей страны.
  Каждый взрыв аплодисментов делал Чавеса счастливым!
  Несколько недель спустя Уго отправился на самую важную из встреч этого турне – его должен был принять в своем личном кабинете в Ватикане папа Иоанн Павел Второй.
  Чавес привез ему подарки и, будучи ревностным католиком, который во всем следует заветам Христа, попросил Его Святейшество благословить их революционные начинания. И тогда папа, который, по словам Уго, “смотрел на него юношеским, лукавым и острым взглядом”, дал ему свое благословение, а Чавес во время передачи “Алло, президент!” передал это благословение всему венесуэльскому народу.
  Правда, в Каракасе он пробыл всего несколько дней. По сути, президент возвратился на родину лишь для того, чтобы объявить о своих планах на будущую неделю:
  – В пятницу после обеда мы начнем паковать чемоданы и готовить документы, потом проведем совещания с министром иностранных дел и некоторыми послами, поскольку в субботу отправляемся по маршруту Китай – Япония – Малайзия – Корея – Индия и Сингапур. Полторы недели мы пробудем в Азии, а потом полетим с государственным визитом в Испанию…
  Но “дорогая Венесуэла” не должна забывать, настаивал он, что для него это будет не прогулка и не праздник. Он по-прежнему будет добиваться поддержки для своей страны, искать инвесторов и объяснять суть начатого в Венесуэле революционного процееса. Настанет день, когда он доберется и до Африки. Как он утверждал, их страна прокладывает себе дорогу “в новом многополярном мировом порядке”.
  В самый первый год своих поездок по свету Уго с оптимизмом смотрел в будущее, поскольку ему удалось найти поддержку и встретить дружеское расположение у королей, эмиров, шахов, президентов, глав правительств и крупных предпринимателей. Он охотно цитировал отзывы французского и испанского президентов, короля Испании, короля Малайзии и эмира Катара. И общее впечатление у него сложилось такое:
  – Мы получаем широчайшую политическую поддержку. Они считают, что мы действуем правильно, и приветствуют нашу революцию.
  Чавес со всеми этими высокими лицами фотографировался, а кроме того, у него остались воспоминания о том, как он заглядывал в лачуги бедняков, посещал площади, носящие имя Боливара, рассыпанные по всему миру, куда неизменно приносил венок, кланялся памятникам Освободителю, пел национальный гимн и произносил на улицах, импровизируя по ходу дела, речи, посвященные светлому будущему любимой Венесуэлы – самой процветающей, по его словам, страны на планете.
  После бала
  Спустя пару месяцев после знаменитого благотворительного бала Моника и Эва договорились вместе поужинать. До этого обе были очень заняты и потому долго откладывали встречу. Как и следовало ожидать, две одинокие красивые женщины по дороге привлекали к себе все взгляды, особенно горячо любимая публикой журналистка. Зато в роскошном ресторане, где они ужинали, им предоставили столик в самом укромном месте – на террасе с видом на панораму гор, окружающих Каракас. Они заказали еду и бутылку вина.
  – Наконец-то мы с тобой нашли время друг для друга, – начала Моника. – А я ведь уже которую неделю просто умираю от желания кое-что тебе рассказать.
  Эва нутром чует, что ее подруга хочет поделиться с ней какой-то сносшибательной романтической новостью, и с хитрой улыбкой принимается расспрашивать:
  – Ладно, не тяни, кто он такой? Чем занимается? Как вы познакомились?
  Удивленная догадливостью подруги, Моника смеется и подробно описывает, что произошло два месяца назад после того, как президент с супругой покинули благотворительный бал. Эва слушает с большим интересом.
  – Его зовут Маурисио, Маурисио Боско. Он доминиканец, управляющий торговой сетью “Элита”, слышала про такую? Но если говорить честно, я мало что знаю о нем – если не считать того, что он старается вести себя как герой-любовник из телесериалов.
  – Старается? – недоверчиво переспрашивает Эва.
  – Нет, я неправильно выразилась, – спешит поправиться Моника. – Он действительно настоящий герой-любовник и будто явился сюда из какого-то другого мира. – Она принимается в деталях описывать события того вечера: – Маурисио сначала держался очень скованно, все время молчал, потому что рядом, как всегда, разливался соловьем президент. Я даже подумала: он что, немой? Но как только Уго с Элоисой удалились, он протянул мне руку, приглашая на танец. И мы с ним танцевали. Знаешь, Эва, я никогда ни с кем так не танцевала. В этом деле он просто виртуоз! Правду говорят, что доминиканцы – огонь, а не мужчины. И слова нам совсем не были нужны. А я ведь думала, что уже потеряла чувствительность к чарам таких вот записных соблазнителей, главный талант которых – уметь врать без зазрения совести, так что вывести их на чистую воду бывает очень трудно. Знала я одного такого, много слез из-за него пролила… И после той истории у меня внутри всегда включен своего рода радар-детектор под названием “антидонжуан”. Больше в свои сети им меня не затянуть. Но этот… Понимаешь, он совсем другой. Не знаю, в чем тут разница… но он другой.
  Моника спешит выговориться и не может скрыть возбуждения. Эва никогда не видела ее такой.
  – Мы с ним протанцевали целых шесть танцев подряд, потом я, извинившись, отлучилась в туалет. На самом деле я страшно устала, но посчитала, что короткий перерыв поможет мне прийти в себя и протанцевать еще шесть. Когда я вернулась к нашему столу, его там уже не было. Ушел. И оставил рядом с моим бокалом салфетку со словами: “Мы еще это повторим, правда?” Вместо подписи – инициалы: МБ.
  Но прошло несколько недель, а о нем не было ни слуху ни духу, и все это время Моника пыталась раздобыть какую-нибудь информацию – правда, без особого успеха – про управляющего бутиками “Элита”.
  – Узнала только, что да, он доминиканец, много разъезжает по карибским странам, где предполагает открыть такие же магазины.
  Эва слушает подробности со сдержанным волнением. От природы она тоже склонна к романтическим переживаниям, хотя профессия вроде бы должна была излечить ее от подобных настроений и даже, пожалуй, ожесточить. Поэтому Эва не без удивления отмечает, что ей очень хочется узнать побольше деталей, узнать, увиделись эти двое снова или нет и было ли у них еще что-нибудь похожее на тот первый вечер.
  – Пока еще мы больше не встречались, – отвечает Моника. – На этой неделе он прислал мне в студию цветы, диски и еще какие-то подарки. И вот эту записку, которую я прочитала, наверное, уже миллион раз, не меньше.
  Эва и Моника склоняются над запиской: “Ни одна женщина на Карибах не танцует сальсу лучше тебя. Мечтаю увидеть тебя снова в самое ближайшее время. МБ”.
  Но это “ближайшее время” успело растянуться еще на три недели, и Моника, по ее собственному признанию, каждое утро, спеша на работу, думает только об одном: скорее бы этот странный тип появился, и пусть что-нибудь наконец произойдет, что угодно, лишь бы их история на этом не закончилась. Подруги, сами того не заметив, выпили всю бутылку вина. Но Монике пока еще не хочется расставаться с Эвой, и она спрашивает:
  – А у тебя? Никаких новостей на любовном фронте?
  Слегка опьяневшая Эва смеется, но, как всегда, начинает врать, поскольку не может позволить себе никаких откровенных признаний:
  – Нет, у меня ничего нового нет, да мне и так хорошо.
  Однако на самом деле Эве очень хотелось бы услышать, что думает Моника об ее отношениях с Бренданом Хэтчем, хотелось бы знать, как подруга отреагировала бы на сообщение, что Эва – любовница американского сенатора, с которым они в последний раз встретились ровно две недели назад в Пуэрто-Рико и которого она призывает, когда жизнь кажется ей невыносимой и нужно немедленно опять стать Кристиной, попав в его объятия.
  Да, согласна
  Первое признание в любви подполковник Чавес услышал от своей страны в прошлом году на выборах, но он, против ожидания, не почувствовал себя при этом настолько счастливым, как сам того ожидал. Его привычка всегда во всем сомневаться с некоторых пор стала еще глубже.
  Бессонными ночами он много о чем думает, часто беседует с наставниками и друзьями, читает разные книги, а также полученные от Фиделя “секретные донесения” и советы. В итоге воображение Чавеса начинает рисовать некий мир, устроенный по его же образу и подобию. В этом мире должно быть еще больше ритуалов, больше отданных за Уго голосов избирателей и больше союзников. Революция не может ограничиться медовым месяцем. Чавес планирует вершить великие дела, и он снова призывает свою возлюбленную Венесуэлу к алтарю, роль которого опять будут исполнять урны для голосования. Он просит у страны позволения написать новые правила совместной жизни, иначе говоря, перестроить сам фундамент, на котором стоит их Республика.
  Подготовка к референдуму заставляет прессу работать еще активнее. Моника в своей передаче неизменно занимает критическую по отношению к нынешнему правительству позицию, она рассказывает о результатах опросов общественного мнения, и эти результаты всерьез тревожат президента и его команду. Цифры свидетельствуют: среди граждан страны царят апатия и безразличие.
  – Тех, кто обычно горячо и от всего сердца участвует в президентских выборах, совершенно не волнует новая Конституция… – объясняет Моника с экрана. – Люди ждут от президента Чавеса не законов, а увеличения числа рабочих мест, повышения заработной платы, стипендий, пенсий, строительства новых жилищ и школ, иными словами… улучшения жизни.
  Тем временем Чавес неустанно разъезжает по всей стране и, пользуясь любым случаем, с юношеским задором и присущим ему красноречием убеждает сограждан в необходимости новой Конституции для новой Венесуэлы. Везде, где только можно, и так ярко, как умеет только он, Уго объясняет, насколько важно, чтобы все население ответило “да” на вопрос, смысл которого мало кто понимает: “Должна ли созываться Национальная конституционная ассамблея, целью которой будет преобразить Государство и создать новое законодательство, чтобы оно позволило эффективно действовать демократии при активным участии граждан в управлении страной?”
  Состоявшийся несколько недель спустя референдум показал, что Моника была права, но только отчасти: в тот день к урнам пришло меньше половины избирателей – большинство венесуэльцев референдум проигнорировали. И тем не менее бешеный ураган любви к президенту заставил хор из миллионов голосов сказать: “Да, согласна”. И этого оказалось достаточно. Этих голосов хватило, чтобы начать процесс внесения поправок в Конституцию, поправок, которые предложит сам Чавес.
  Президент страшно гордится этим новым “да”, так как знает, что венесуэльцы отдали свои голоса лично ему. И что они любят его.
  Но сполна насладиться очередной победой Чавесу нередко мешает Моника Паркер, которая в своей передаче не ослабляет критического натиска.
  – Чтобы добиться убедительной победы на референдуме, президент как будто бы снова ведет предвыборную кампанию. Он разъезжает по стране, но не для того, чтобы выполнять свои служебные обязанности, а исключительно для того, чтобы наши граждане опять поддержали тех людей, на которых он укажет им пальцем, тех людей, которые по его воле должны стать членами Ассамблеи и переписать нашу Конституцию. Подобные трюки наносят непоправимый вред демократии, – решительно заявляет Моника, и эти слова выводят из себя Чавеса, никогда не пропускающего ни одной ее передачи.
  Но президент располагает средствами и возможностями, чтобы нейтрализовать критику со стороны своих оппонентов. Он имеет тайного помощника в лице Маурисио Боско, а тот доставляет ему из-за границы лучших специалистов, умеющих манипулировать общественным мнением, направляя его в пользу правительства. А еще у Чавеса есть передача “Алло, президент!” – самое мощное его оружие для воздействия на миллионы зрителей, которые смотрят ее каждую неделю. Да, каждое воскресенье на протяжении двух, трех, четырех, а иногда и пяти часов он пускает в ход новые и новые аргументы, чтобы заставить людей явиться к урнам.
  – Через пятьсот лет венесуэльцы, которые будут жить на этой земле, вспомнят, что происходило в наши времена, в мои времена. Но это ведь и ваши времена, дорогие сограждане! Руководствуясь нашими демократическими и революционными принципами, мы все до одного должны с карандашом в руках пойти и отметить – нет, не очередных кандидатов, а новые страницы нашей истории.
  Возлюбленная Венесуэла, или та ее часть, что безоглядно влюблена в своего героя, в третий раз идет к урнам, чтобы выбрать из более чем тысячи кандидатов сто двадцать пять истинных революционеров. В числе избранных фигурирует и первая дама. Оппозиция с трудом получает шесть мест в исторической Ассамблее, которой предстоит полгода заседать в здании Конгресса Республики, при этом роль и функции самого Конгресса остаются непроясненными. Он вроде бы существует, но вроде уже и не совсем.
  Между тем огромное большинство граждан так и не узнало о том, что произошло, а если узнало, то встретило новость вялым зевком, однако были и такие, чьи сердца переполнялись патриотическим чувством превосходства. Речь о высочайших, то есть о тех, кого избрали, чтобы написать новые правила игры для всей страны.
  – У нас сейчас происходят вещи совершенно недопустимые, – говорит Моника Эве Лопес во время их очередной встречи. – Эти высочайшие, то есть облеченные высшей властью люди, возомнили себя выразителями народной воли. По их мнению, недостаточно написать новую Конституцию, нет, они, насколько можно судить, намерены разрушить абсолютно все и начать с чистого листа. Они вмешиваются во все.
  Моника имеет в виду следующее: как только авторы новой Конституции заняли свои места в Ассамблее, они все силы направили на то, чтобы ликвидировать некоторые государственные институты, принять бюджет страны, ужать функции Конгресса, захватить его здания и уволить сотни чиновников и судей, которые “не являются революционерами”, иными словами, до сих пор не смогли найти свое место в чудесной земле обетованной, о которой столько говорит Чавес.
  Эва, как всегда, делает вид, что она очень далека от подобных проблем. Однако, сидя в своем конспиративном убежище, устроенном в “Черном дереве”, внимательно наблюдает за тем, как менее чем за полгода члены Ассамблеи завершают составление проекта Конституции, который, по сути, меняет почти все – начиная с названия страны и кончая способами распределения властных полномочий. Эва прекрасно понимает, насколько глубокий характер имеют эти поправки, а главное, что отныне власть будет еще больше сосредоточена в руках президента. Он превратится в неограниченного властелина, рядящегося в одежды демократа. Кроме того, Эва уже успела убедиться, что и сами венесуэльцы, и окружающий мир не до конца понимают значение для страны подобных перемен.
  А еще Эва внимательно наблюдает, как ведет себя в сложившейся ситуации сам Чавес. Несмотря на постоянные вояжи за рубеж, президент не выпускает из поля зрения ход работы над новой Конституцией. Если он с чем-то не согласен, то сразу звонит авторам и убеждает принять его вариант поправок. Нередко и ему самому случается просиживать до утра, шлифуя текст какой-нибудь статьи, а потом он отсылает его разработчикам. И те спешат убедить себя, что именно этот текст, и никакой другой, должен без малейших изменений войти в окончательный вариант. Никто не рискует спорить с президентом.
  Итак, финальный документ – это Конституция Чавеса, написанная Чавесом и для Чавеса.
  И вот, вернувшись из очередной длительной поездки, Уго в четвертый раз менее чем за год призывает свою возлюбленную Венесуэлу явиться на участки референдума. Ведь мало того что Конституцию подготовили и одобрили те, кто был выбран специально для этой цели.
  – Теперь ее должен одобрить и принять большинством голосов наш народ, – настаивает Чавес.
  
  – А как ты думаешь, зачем это надо Чавесу? – спрашивает Эва после одного из занятий йогой, пока они вдвоем с Моникой пьют чай в японском саду при Центре красоты.
  – На самом деле, – объясняет журналистка, – Чавес снова устраивает референдум, так как хочет преподать урок своим противникам, показать им, какой прочной народной поддержкой он пользуется, а также что он принимает решения, не отступая от норм демократии. Чавес уже понял: в нынешние времена правители просто обязаны выглядеть демократами, даже если на деле таковыми не являются. Для Уго очень важно сохранить видимость демократии… И он отлично с этим справляется.
  
  – Они хотят демократии? – говорит Уго Фиделю во время одного из их частых ночных телефонных разговоров. – Хорошо, я дам им больше демократии, чем они видели когда-либо прежде. Но это вовсе не означает, что кто угодно получит право указывать мне, как я должен поступать. Меня поддерживает большинство населения, я голос большинства, а в нашей стране делается то, что желает большинство.
  О содержании этой секретной беседы Эву осведомили очень быстро, так как специалисты из Вашингтона перехватили разговор с помощью своих электронных средств. Маурисио тоже узнает о нем, пусть менее современным, зато более надежным способом: Фидель пересказал беседу Раймундо Гальвесу, а тот – Маурисио во время их очередной встречи.
  
  Накануне референдума возлюбленной Венесуэле было не до сна, правда, отнюдь не из-за переживаний по поводу его итогов, а потому, что три дня подряд без перерыва шли проливные дожди и дул ураганный ветер.
  – Доброе утро, Венесуэла, – начала, как обычно, Моника свою программу. – Невиданные тропические ливни не прекращаются, и опасность нависла над всеми жителями нашей страны. Сегодня, в столь ожидаемый день референдума, где должна решиться судьба новой Конституции, на все побережье с небес обрушились страшные дожди, мало того, существует реальная опасность возникновения селевых потоков.
  Съемочной группе, подчиненной Монике, удалось взять интервью у президента, который старательно избегал отвечать на вопросы, связанные с природным катаклизмом. Сейчас его волновал только референдум, и он призывал своих сторонников, несмотря на непогоду, явиться на участки.
  – Если природа попробует нам помешать, мы будем бороться с ней и покорим ее, – заявил он, к удивлению Моники и многих телезрителей.
  Следует пояснить, что это были слова Боливара, произнесенные в 1812 году, когда в Каракасе случилось чудовищное землетрясение, почти уничтожившее город. Но сейчас хляби небесные разверзлись не над одним только Каракасом. Беда грозила всей стране, и большинство населения пребывало в панике и боялось покидать дома, так как об истинных масштабах катастрофы можно было только догадываться.
  Уго ждал результатов референдума во дворце в компании Анхеля Монтеса, который пытался убедить его, что необходимо принять срочные меры для смягчения последствий урагана. Но Чавес отвечал уклончиво, а потом и вовсе попросил оставить его одного. Он заперся в своем кабинете, ни с кем не желая разговаривать, и перечитывал Книгу Притчей Соломоновых и отрывки из биографии Симона Боливара. А еще он молился о том, чтобы, несмотря на любые землетрясения, бури или сели, его возлюбленная Венесуэла в очередной раз сказала ему: “Да, согласна”. И одобрила Конституцию, которая даст Чавесу полную власть над страной.
  Если природа попробует нам помешать…
  В какой-то миг дождь все-таки прекратился, зато хлынули селевые потоки. С вершин кордильеры вниз двинулись огромные массы глины и с бешеной скоростью покатились камни, размером сопоставимые с ужасом, овладевшим людьми, которые все это наблюдали. Казалось, будто природа взбесилась и решила разрушить целые поселки, хороня дома под толстым слоем грязи, а смертоносная волна смывала в море тысячи людей. И страна никак не могла пробудиться от этого апокалиптического кошмара.
  За считанные часы в целом штате, соседнем с Каракасом, изменились очертания береговой линии. Мать-природа изменила рельеф местности сразу и на большой территории. Семьи, жившие там целыми поколениями, не понимали, где теперь оказались. Улицы и районы, где они обитали с незапамятных времен, их дома, родственники, соседи, собаки и кошки исчезли, унесенные потоками воды, перемешанной с глиной и камнями.
  Лус Амелия старалась уберечь от коричневого потока мать и крошечного сына. Люди вокруг носились туда-сюда, и каждый пытался спастись как мог. Молодая мать молилась, как не молилась никогда раньше, и просила Господа вразумить президента, чтобы тот прислал хоть кого-нибудь на помощь своему любимому народу. Но молитвы ее не были услышаны. Ни Господь Бог, ни Чавес, ни люди Чавеса не появились в поселке, где жила Лус Амелия. Как не появились они ни в одном другом из сотен поселков, разбросанных по побережью и теперь похороненных под слоем селя или смытых в Карибское море, которое вдруг перестало быть голубым. Борясь с парализующей ее паникой, полная решимости спасти маленького сына и, если возможно, любимую мать, Лус Амелия победила. Им удалось подняться на верхний этаж какого-то учреждения. И оттуда они наблюдали, как то, что еще недавно было улицей, превращается в широкую и многоводную глинистую реку, которая безжалостно несет с собой животных, машины, мебель, мотоциклы, колыбели, матрасы и людей. Много людей.
  С каждым часом росло число пропавших без вести и пострадавших. И хотя во второй половине дня, по официальным данным, погибло более тридцати тысяч человек, в своем обращении к нации, переданном по государственному каналу, президент лишь бегло упомянул о трагедии, основное же время посвятил призывам к населению принять участие в референдуме.
  Наконец этот ужасный день закончился. Оставалось надеяться, что с прекращением ливней ситуация стабилизируется. Но на самом деле только тогда-то и начался долгий кошмар для сотен тысяч несчастных, которые потеряли все. Период возвращения к нормальной жизни для них растянулся на десятилетия. А многие так никогда к ней и не вернулись.
  Но были и хорошие новости: референдум состоялся, и президенту сообщили, что народ в очередной раз доказал ему свою безграничную любовь и произнес свое “Да, согласны”. В ближайшие недели страна получит новое название и новую Конституцию. Однако непредвиденная природная катастрофа помешала Чавесу отпраздновать великое событие, которое он готовил все последние месяцы и которое, как ему казалось, станет краеугольным камнем его правления. Анхель Монтес рассказал Уго о масштабах трагедии. Но Чавес не желал слушать подробностей самой страшной из природных катастроф, пережитых страной в новые времена. Он предпочел скрыться и сидеть в одиночестве в своем кабинете во дворце Мирафлорес. Целый день он отказывался выступить по радио или по телевидению, и его мало волновало, что подобное молчание удивит всех и даже напугает некоторых его соратников и последователей.
  Что с ним происходило? Почему он тянул время и не возглавил движение спасателей? Пошли слухи, будто Чавес впал в депрессию и она парализовала его моральные силы. Но неожиданно он вновь вышел на сцену, не дав времени оппозиции осудить его за бездействие. И теперь Уго быстро взял ситуацию под свой контроль и проявил бешеную энергию. Он на вертолете отправился в зону бедствия, где царили полный хаос и суетливая растерянность. Лично посетил пункты, где предполагалось разместить пострадавших. По его приказу парашютисты-спасатели участвовали в операциях по розыску тех, кто остался в зонах затопления. Уго сам сел за руль внедорожника и добрался до самых отдаленных мест. Люди встречали его с большим воодушевлением.
  Он распорядился поселить большую группу людей в президентской резиденции и наконец-то обратился к стране по телевидению. Не скрывая сложности положения, он сообщил о новых чрезвычайных мерах, предпринятых правительством, дал практические советы и постарался поднять дух сограждан. И бедняки в очередной раз убедились, что Уго – покровитель обездоленных. Если за дело взялся Уго, все будет хорошо.
  Узнав о невероятной катастрофе, правительство Соединенных Штатов сразу же предложило срочную и столь необходимую Венесуэле гуманитарную помощь. В дни трагедии Эва Лопес тайно привела в действие все свои связи в Вашингтоне и прежде всего обратилась к сенатору Брендану Хэтчу: американская армия должна немедленно развернуть гуманитарную операцию. Одновременно, используя сеть своих агентов в правительственных кругах Венесуэлы, она стала добиваться, чтобы Министерство обороны без промедления согласилось принять помощь, предложенную правительством Билла Клинтона. Анхель Монтес пришел с этим вопросом к Чавесу.
  – Ты сам отлично знаешь, Уго, что наше правительство не располагает нужным количеством людей и нужной техникой, а главное, у нас нет соответствующего опыта, мы не сумеем сами ликвидировать последствия природного бедствия, – сказал он и протянул Чавесу документ на подпись. – Мы не можем отказаться от такой помощи.
  Уго скрепя сердце поставил свою подпись, и уже через два дня несколько военных кораблей США отплыли с военноморской базы американского флота в Норфолке, Вирджиния, и направились к берегам Венесуэлы. Между тем десятки тысяч людей оставались в затопленной зоне, где появилась опасность эпидемий. Пострадавшие голодали.
  Учитывая чрезвычайную серьезность положения, правительство США, которое уже имело достаточный опыт, обретенный в схожих ситуациях в Центральной Америке, странах Карибского бассейна и других частях света, готово было в кратчайшие сроки восстановить в прибрежной зоне шоссе, стертое ливнями с лица земли. Корабли должны были доставить механизированные бригады и тяжелую технику, чтобы обеспечить доступ в отрезанные водой населенные пункты. Также готовы были к оказанию помощи служащие инженерных войск, вертолеты, полевые госпитали, палатки для семей, потерявших жилье, спасатели, сотни врачей и медсестер.
  Министр обороны при поддержке неотлучно присутствовавшего рядом советника президента Анхеля Монтеса координировал всю работу, в то время как телевидение обеих стран показывало, как американские корабли плывут к берегам пострадавшей Венесуэлы.
  Нет оккупационным войскам!
  В самый тяжелый момент, когда надо было срочно принимать меры для ликвидации последствий стихийного бедствия, Чавесу позвонил очень встревоженный Фидель Кастро. Без лишних вступлений кубинский руководитель объяснил, насколько недопустимо позволять янки доказывать свою добрую волю, совершая подобный акт солидарности и гуманности. – Пойми ты наконец, что никакие это не инженеры и не врачи, – растолковывал Фидель Чавесу. – Это оккупационные войска! Это морская пехота, глупец! Ты и глазом не успеешь моргнуть, как они захватят всю твою страну!
  Уго тотчас вспомнил, что произошло несколькими неделями раньше, когда никто еще не подозревал о приближении ужасной трагедии. Между двумя странами, Кубой и Венесуэлой, была достигнута договоренность об идеологической взаимоподдержке, и, выполняя часть намеченной программы, венесуэльский президент пригласил группу близких ему людей в конференц-зал дворца для просмотра серии документальных лент, подготовленных в Гаване по поручению самого Кастро. Фильмы воспроизводили два выступления чилийского президента Сальвадора Альенде, вскоре после того погибшего. Он был первым марксистом, которому удалось выиграть выборы и прийти к власти в Латинской Америке, и случилось это в 1970 году. Одну из речей Альенде произнес перед главами государств на сессии Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций, и она заканчивалась такими словами:
  Наша уверенность в своих силах способствует усилению нашей веры в высокие человеческие ценности и убежденности, что эти ценности должны взять верх. Их нельзя уничтожить!
  В юности Уго очень интересовался фигурой Альенде, его идеями и речами. И вот сейчас, снова увидев чилийского президента на экране, он испытал огромное волнение. Завершался фильм кадрами, на которых самолеты военно-воздушных сил Чили сбрасывают бомбы на президентский дворец “Ла Монеда”. На голове у Альенде каска, он держит в руках автомат, который совсем недавно ему подарил Фидель Кастро. Последняя трагическая сцена – смерть чилийского президента. Однако сцена гибели Альенде и без того была навсегда запечатлена в памяти Уго, ведь тот был левым, как и сам Чавес, кроме того, он, как и Чавес, победил на выборах, старался управлять страной, опираясь на демократические принципы, и погиб во время путча. Уго представлял себе, как путчисты, силы которых значительно превышали силы защитников дворца, окружают Альенде, требуют, чтобы он сдался и объявил о своей отставке. Представлял себе зал во дворце, превратившийся в западню, где, как говорят, президент покончил с собой.
  И вот теперь Фидель Кастро старался убедить Чавеса, что следует отказаться от “гуманитарной помощи” Соединенных Штатов, и напоминал о случившемся в Чили:
  – Все это устроили гринго. А ведь ты уже пошел дальше, чем Альенде, и не должен становиться еще одним мучеником. Но поверь, тебя ждет такая же судьба, если ты не проявишь бдительности и вовремя их не остановишь.
  Фидель добился своего. Уго позвонил по телефону Анхелю Монтесу и непререкаемым тоном велел отказаться по официальным каналам от помощи Соедиенных Штатов: – Мы не позволим их военным кораблям пересечь границу нашей страны.
  Анхель не мог скрыть не только своего удивления, но и огорчения. До сих пор все считали, что Уго по доброй воле, то есть без всякого давления со стороны, согласился на помощь США. Теперь Анхель пытался переубедить его. Напомнил, как срочно нужны им инженеры и тяжелая техника, чтобы добраться до тех людей, которые умирают, не получая медицинской помощи, воды и продуктов. Груз, доставленный военными кораблями США, спасет много жизней. Десятки тысяч пострадавших получат временное жилье. И помощь медиков. Было видно, что Монтес искренне сострадает несчастным. Но как раз это и вывело из себя президента:
  – Никто не способен любить наш народ больше, чем я! – Взгляд его стал ледяным, он едва сдерживал бешенство и орал на друга: – Если ты не собираешься исполнять мой приказ, так и скажи. У меня есть достаточно других товарищей, готовых подчиняться без возражений. А ты нарушаешь субординацию – вот что означает твой отказ!
  Сцена происходила на глазах у высокопоставленных чиновников, которые тут же намотали себе на ус, как относится президент к инициативе североамериканцев. А еще их поразило, с какой резкостью Уго отчитывал самого близкого своего товарища по борьбе и самого близкого друга.
  Между тем Анхель Монтес всем видом своим выразил покорность и тоном, в котором тем не менее звучали тревога и унижение, ответил:
  – Ваш приказ будет исполнен, сеньор президент. Позвольте мне удалиться.
  Через несколько часов кораблям США предстояло изменить курс, чтобы вернуться на свою базу. Чавес был откровенно доволен, что принял такое решение. Фидель улыбнулся, увидев по CNN, как поворачивают назад американские корабли. А тем временем тысячи пострадавших продолжали надеяться на спасение.
  К негодованию Моники, Эвы, Хэтча и тысяч венесуэльцев, не желавших верить последним сообщениям, Чавес выступил по телевидению и объявил, что отказался от помощи США. При этом он с пафосом утверждал: правительство обладает достаточными материальными и людскими ресурсами, чтобы справиться с последствиями трагедии. И он не позволит иностранным державам “явиться сюда и диктовать нам, как мы должны спасать наших граждан”.
  Пылкую речь президента услышали по транзисторным приемникам и некоторые жертвы катастрофы. Как чаще всего и случалось, решения Чавеса раскололи венесуэльцев на два лагеря. Мать, окруженная больными детьми, рыдала: – Без американских лекарств моих ребятишек не спасти!
  И тут же какой-то мужчина накинулся на нее с упреками: – Не будь дурой! Уго знает, что делает. Он сам всем нам поможет. Готов спорить на что угодно: он даст нам новый дом, куда лучше рухнувшей развалюхи, слепленной из дощечек. Вот посмотришь!
  
  Первое утро XXI века пришло под страстные признания в любви к Венесуэле и под крики боли. С одной стороны, Уго упивался тем фактом, что его любимый народ проголосовал за внесение поправок в Конституцию и дал зеленый свет планам Чавеса “построить фундамент для новой Боливарианской Республики Венесуэла”.
  Но в то же время Уго знал, что часть его любимой страны разрушена самым страшным за всю ее историю ураганом. Десятки тысяч граждан, в первую очередь беднейших, которых он называл братьями, погибли. Понятия “родина” и “смерть” отныне переплелись в душе Чавеса. Но у него не было времени на причитания. Он не мог спасти жертв катастрофы, зато мог спасти родину.
  
  Прошло всего несколько недель, и Маурисио снова встретился с Раймундо Гальвесом на одном из Карибских островов. Его шефу было просто необходимо лучше понять, что представляет из себя Чавес, услышать личные впечатления Маурисио об этом необычном персонаже, венесуэльском президенте, на которого сделал такую большую ставку Фидель. Как рассказал шефу Боско, он много ездил по разным штатам и провинциям, а также разговаривал с людьми на улицах Каракаса и убедился, что этот человек наделен потрясающей харизмой и сумел отыскать эмоциональный подход к народу, который теперь его боготворит. Но иногда Чавес поступает безрассудно и неосмотрительно, ведет себя неосторожно, скажем пренебрегая личной безопасностью, из-за чего рискует стать жертвой покушения.
  – Кроме того, у Чавеса отсутствует политическая база. И на самом деле он не имеет контроля ни над армией, ни над нефтедобывающей промышленностью, а это в Венесуэле – самое главное. Ему недостает опыта, поэтому логично ожидать, что он наделает ошибок. Очевидно и другое: ему скучно заниматься управлением государством, и порой создается впечатление, будто он вовсе и не управляет им, а увлечен непрекращающейся избирательной кампанией. И еще, как ты сам мог убедиться, он то и дело атакует своих врагов, реальных и воображаемых. Боюсь, в будущем военные взбунтуются против него.
  – А что с твоим вторым заданием? – спросил Гальвес с каменным лицом, имея в виду приказ нейтрализовать агентов ЦРУ, работавших в Венесуэле.
  – Как я уже докладывал тебе несколько недель назад, – ответил Маурисио, – кое-чего нам добиться удалось… Нескольких информаторов ЦРУ мы вывели из строя, но я до сих пор не вышел на след тех, кто руководит всей их разведсетью в Венесуэле. У меня нет ни малейших сомнений, что шпионы из Лэнгли работают там весьма успешно. Им тоже удалось внедриться в правительственные круги и в армейскую среду, и, как тебе известно, они уже разделались с двумя нашими.
  Гальвес остался недоволен отчетом Маурисио.
  – Понятно, что человек из ЦРУ знает, что делает, он разбирается в стратегических вопросах и наверняка имеет большой опыт работы в таком направлении. Скорее всего, он уже раскрыл тебя и, если ты не проснешься наконец и не опередишь его, нанесет удар первым.
  Вернувшись в Каракас, Маурисио рвал и метал – его страшно задело сравнение с противником, и при этом явно невыгодное для него сравнение. Было понятно, что надо действовать как-то иначе. Он размышлял, прикидывал так и эдак, просчитывал варианты, взвешивая надежность и рискованность каждого из них. Опыт научил его: чтобы решить ту или иную загадку, иногда требуется на время забыть про нее и чем-то побаловать собственное тело. К тому же ему было просто необходимо снять напряжение – поэтому Маурисио позвонил своей новой знакомой и пригласил на ужин.
  – Я привез тебе сувенир с острова Аруба, – добавил он.
  Моника отменила встречу с Эвой и поехала в свой любимый ресторан, чтобы встретиться там с мужчиной, который и без всяких сувениров занимал все ее мысли.
  Центр мира
  Прибрежные районы и ряд внутренних штатов начали вроде бы восстанавливаться. Правда, совсем медленно, во всяком случае, о восстановлении много говорили по телевидению и много всего обещали, а вот на улицах разоренных поселков и городов этот процесс был заметен гораздо меньше. Время в основном уходило на эвакуацию выживших, поиск без вести пропавших, переселение людей из зон повышенной опасности, а также восстановление мостов и дорог. Кругом было много горя, вся страна скорбела. С каждым днем все очевиднее становился масштаб трагедии.
  Начала поступать помощь из других стран – с Кубы, из Китая и некоторых европейских государств… Но этой помощи было недостаточно, а порой она оказывалась даже бесполезной в данных обстоятельствах. Для пострадавших ад становился реальностью.
  Но с точки зрения Уго, не только природное бедствие омрачало первые дни нового века. Для него эта катастрофа уже принадлежала прошлому, а он был обязан думать о будущем, о своих следующих шагах.
  Чавес с тревогой видел перед собой две опасности: оппозицию и нехватку денег. Как он знал, противники неустанно искали способ лишить его власти. А хуже всего было то, что заранее предсказанное падение цен на нефть оставило правительство без средств, необходимых для продвижения политической программы Чавеса. Ему нужны были деньги, много денег. Революция не могла ждать. Сидя в своем кабинете перед глобусом, он ставил на нем новые и новые красные метки и принял решение расширить список стран, которые необходимо посетить.
  
  Вернувшись из турне по Старому миру, Уго поет в программе “Алло, президент!”:
  – Оле! Оле! Сколько веселья и цветов – так родилась моя Испания!18
  Он очень доволен состоявшимися там встречами и рассказывает всей стране, каким приятным был обед с председателем испанского правительства и какой долгой была их беседа, а на следующий день он завтракал с Его Величеством королем Испании во дворце Сарсуэла.
  Поездка была длительной, но вот наконец Чавес вернулся в Каракас. Он устал. Однако, едва успев умыться и переодеться, помчался в Уругвай, где его уже ждали на очередной латиноамериканской встрече в верхах и где он собирался произнести речь на свою любимую тему – о полной интеграции континента.
  Между тем больше всего Чавеса тревожили мысли совсем о другом – о падении цен на нефть.
  – От этих цен зависят наша экономика и сама наша жизнь, – объяснял он с экрана.
  Той же проблеме уделяла особое внимание и Эва Лопес в своих донесениях, адресованных Оливеру Уотсону, поскольку Чавес объявил, что намерен созвать международное совещание стран – производителей нефти. Чтобы придать своему приглашению на встречу официальный характер, венесуэльский президент готовился совершить турне по Ближнему Востоку, чтобы убедить лидеров этих стран действовать совместно, добиваясь повышения цен на нефть.
  По пути в Иран президентский самолет делает короткую остановку в одном из аэропортов Объединенных Арабских Эмиратов, и Чавес несколько минут беседует с шахом Халифой ибн Заид Аль Нахайяном. Они разговаривают через переводчиков и обсуждают нынешнее положение на нефтяном рынке. Цена упала до двенадцати долларов за баррель. Чавесу просто необходимо, чтобы она поднялась – как можно быстрее и как можно выше.
  После Эмиратов венесуэльская делегация сразу же отправилась в Ирак. Мировая пресса отметила, что Уго Чавес стал первым главой зарубежного государства, который встретился с Саддамом Хусейном после того, как иракские войска в 1990 году оккупировали Кувейт. Так как санкции, наложенные на Ирак, предполагали также и запрет на воздушное сообщение, венесуэльский лидер добирался до пункта назначения с не меньшими сложностями, чем те, что испытывали путешественники во времена Марко Поло. После нескольких дней пути и пересадок с автомобилей на вертолеты Чавес наконец по-братски обнял иракского диктатора. Затем Саддам сам сел за руль и повез высокого гостя по украшенным в его честь улицам столицы в один из своих многочисленных дворцов.
  Они не говорили ни о правах человека, ни о справедливости. Они обсуждали договоры о сотрудничестве и необходимость воскресить деятельность Организации стран – экспортеров нефти. А еще оба выражали свое возмущение политикой США. Потом вместе по-дружески фотографировались и обменивались мечтами о будущих альянсах.
  Когда венесуэльская делегация готовилась двинуться из Ирака в Индонезию, пыльная буря задержала вылет вертолетов, которые Саддам предоставил им, чтобы добраться до границы. И Чавес с искренним негодованием отзывался о том, что аэропорт Багдада вот уже десять лет закрыт для международных полетов.
  – А ведь это древняя Месопотамия! – гневно заявил он своим министрам. – Здесь мы видели берега Тигра и Евфрата. И вот теперь никто не может ни попасть сюда, ни уехать отсюда, ни познакомиться со всем этим. Разве кому-то дано право объявлять блокаду целому народу?
  Соединенные Штаты, разумеется, без особого одобрения отнеслись к встрече Чавеса с Хусейном. Эва Лопес тоже. Но реакция Вашингтона не тревожила Уго, она выводила его из себя, и он пользовался любым случаем, чтобы заклеймить “империю зла”:
  – Если янки заявляют, что я веду себя недостойно, встречаясь с Саддамом Хусейном, то я им отвечу: уж чего-чего, а достоинства нам не занимать. Венесуэла присоединяется к голосам тех, кто требует уважения к самоопределению, свободе и независимости каждого народа.
  Турне Чавеса, уже с самого начала воспринятое неоднозначно, продолжилось в Африке. Из Ирака он направился в Нигерию, Ливию и Алжир. В Ливии обменялся пылкими объятиями с легендарным Муаммаром Каддафи, своим союзником на нефтяном рынке. Его Уго называл “мой добрый друг Муаммар”.
  А вот дома в Каракасе Элоиса встретила Чавеса жалобами на свою горькую судьбу. Мало того что Уго отсутствовал не одну неделю, так по возвращении он и не подумал поспешить к жене и маленькой дочке, которой едва исполнился год. Нет, он сразу направился в Мирафлорес и заперся в своем рабочем кабинете. Элоиса много раз пыталась до него дозвониться, наконец он взял трубку и услышал:
  – Неужели мы так мало для тебя значим, Уго? Мне трудно в это поверить.
  Разговор проходил на повышенных тонах, в голосе Элоисы звучало негодование. В ответ Уго с тем наигранным простодушием, которого она не выносила, клялся, что ничего в жизни не хочет так, как поскорее оказаться рядом с ней и дочкой, но сейчас, после столь продолжительного отсутствия, его долг – в первую очередь заняться делами страны. – И знаешь, что я тебе скажу, Элоиса? Я вернулся с новым убеждением: наша боливарианская революция должна затронуть не только это полушарие, но и распространиться на весь мир. И ты должна радоваться, что мы оказались в центре таких процессов.
  Элоиса бросила трубку.
  Чавес все чаще мелькал на международной сцене, это порождало новые амбиции, и он поставил перед собой очередную великую цель – возглавить антиамериканскую борьбу в мировом масштабе.
  – Вряд ли это будет слишком сложно, – как-то уже под утро объяснял он Анхелю Монтесу в своем кабинете. – Весь мир ненавидит янки, да и Джорджа Буша, этого недоумка, тоже никто не любит. Вот я возьму и поссорюсь с ним… Ты вскоре сам убедишься: люди будут в восторге от того, что я так себя веду. И здесь у нас, в Венесуэле, и везде где угодно.
  Анхелю, как и Элоисе, с каждым разом становится все труднее разговаривать с Уго. Если раньше его нарциссизм проявлялся локально, то теперь стал глобальным. Сколько ни пытался Анхель образумить друга или пробудить в нем хотя бы намек на желание встать на место других людей, Чавеса такие мелочи не волновали. Его занимало совсем другое. – Сейчас ко мне прикованы взгляды всего мира, ко мне и к тому, что мы делаем у себя в Венесуэле, – возбужденно втолковывал он Анхелю. – Я убедил страны, производящие нефть, поднять на нее цены.
  Иными словами, семья, друзья, даже собственный отдых отошли для Уго на второй план. Мир требовал его внимания к себе.
  В своих многословных телевизионных монологах Чавес, иногда сам того не замечая, не мог скрыть гордости: ведь он вот так запросто беседовал с королями, президентами и теми главами государств, которых другие – но не он! – называют тиранами. Английская королева и руководители Китая, Саддам Хусейн и император Японии, Владимир Путин, Ангела Меркель и Муаммар Каддафи – вот лишь некоторые из длинного списка высокопоставленных персон, которые, по словам Уго, с симпатией относились к нему самому и поддерживали его революцию.
  Веселя самых простых из своих соотечественников и говоря на их языке, президент описывал, насколько хорошо его стиль поведения действует за границей. А его речи о равенстве, равноправии и призывы бороться с коррупцией вызывают восторг везде, где он их произносит.
  – Это важно сегодня для всего мира. Мир больше не желает мириться с несправедливостью и неравенством. А мы у нас, в Венесуэле, достигли куда большего прогресса, чем все остальные. Люди это знают и нами восхищаются, вернее, они восхищаются вами, мои дорогие сограждане.
  Народ обожает его телевизионные рассказы про встречи с императорами, королями и президентами, во время которых Чавес часто от души потешался, нарушая протокол; про то, как он стал кошмаром для дипломатов и агентов секретных служб. Эти рассказы смешили всю страну. Он, например, попытался по-дружески – и как это принято в карибских странах – обнять японского императора, персону священную, до которой никому не позволяется даже дотронуться. Или был еще вот такой случай: Уго сообщил шефам протокола британского Королевского дома, что намерен в знак приветствия поцеловать королеву Англии в щечку – “как это делается у нас, в нашей стране”.
  Элоиса смотрит передачи с участием супруга скорее по обязанности, чем из интереса. В последние месяцы она стала чувствовать, как в душе у нее все переворачивается при одном лишь звуке его голоса.
  – Здесь, у нас в Венесуэле, мы здороваемся со своими дамами, целуя их в щечку, и каждую называем “любовь моя”, разве не так?.. Ну вот… Вы даже вообразить себе не можете, что сделалось с этими англичанами из Букингемского дворца! И без того румяные, они стали буквально пунцовыми. Без конца перешептывались между собой и не знали, как сказать мне, что я не должен ничего такого себе позволять. Потом явился их шеф протокола – очень длинный, тощий и чопорный тип, другого такого я в жизни своей не видел, и подчеркнуто официальным тоном заявил, что встреча будет отменена. Ну а я тем временем слушаю его и прям со смеху помираю! Но потом все-таки пообещал им вести себя хорошо – уж не знаю, поверили они мне или просто сочли за лучшее оставить меня в покое, потому что выхода у них не было: я ведь уже туда, к ним, прилетел, и там собралось полно журналистов со всего света. Короче, с английской королевой я встретился и во время нашей беседы сказал ей: “Ваше величество, я хотел поцеловать вас в щечку, как принято в нашей стране, но мне не позволили”. Думал, ее это рассмешит, да куда там – у старухи ни один мускул на лице не дрогнул. Она сделала вид, будто и не слышит моих слов. Короче, так я и не поцеловал ее, хотя очень хотелось.
  Смех президента, который явно гордился тем, что пренебрег правилами королевского протокола и поглумился над королевой Елизаветой Второй, звучал заразительно, и вместе с Уго смеялась вся страна, радуясь тому, что один из них, из своих, может позволить себе подшутить над сильными мира сего. И пусть Чавесу не удавалось рассмешить собственную супругу и лучшего друга, зато он знал, как заставить хохотать простой народ.
  А еще он научился превращать улыбки в опору своей власти.
  Глава 7
  Смена кожи
  Ни одна другая женщина…
  Едва миновал первый год их беспокойного супружества, как Элоиса поняла, что должна делить мужа с некой особой, втершейся в их семейную жизнь и неизменно бравшей верх над законной женой, – речь шла о напряженной работе Уго. Он постепенно перестал быть пылким щеголем и сердцеедом, который напевал Элоисе песенки, пока она готовила еду, читал революционные стихи и с безумной страстью накидывался на нее в постели. Теперь он превратился в совсем другого человека. И этот человек всего себя отдавал неугомонному народу, чьи проблемы, судя по всему, только росли, множились и усложнялись с каждой минутой.
  Молодая жена видела, как муж постепенно отдаляется от нее, и даже когда они бывали вместе, она чувствовала, знала, что на самом деле он находится где-то в другом месте. И с другими людьми. Или с другими женщинами, которые дают ему то, чего сама она не имеет. Или не умеет дать.
  Иногда первая дама заставляла себя смириться. Господь Бог для чего-то назначил ей именно такую судьбу, часто мысленно повторяла она. Элоиса старалась приспособиться к обстоятельствам и сыграть роль, отведенную ей в уже начавшейся пьесе. В бесконечных интервью она говорила о необходимости спасти всех детей, которые живут на улице. О необходимости повысить уровень образования. Обновить правила усыновления несовершеннолетних. О том, что она чувствует себя подругой и союзницей всех венесуэльских женщин, всех матерей страны.
  Несмотря на критические комментарии, Элоиса решила принять участие в заседаниях Ассамблеи, создававшей новую Конституцию страны. Кроме того, она сопровождала мужа на митинги, где Уго призывал народ голосовать за эту Конституцию, поскольку она поможет “ликвидировать бедность и неравенство”. По требованию первой дамы ей выделили несколько помещений в президентском дворце, где она оборудовала для себя что-то вроде небольшого офиса. Оттуда она планировала вести общественную работу и поддерживать связь с населением. А еще Элоиса хотела заставить мужа больше считаться с ней.
  Когда Элоиса жаловалась ему, что они очень мало времени проводят вместе, он предлагал ей тоже оставаться во дворце, где сам вынужден проводить дни и ночи из-за непомерного количества работы. Но она предпочитала ночевать в их резиденции “Ла Касона”. А еще Элоиса была уверена, что во дворце Мирафлорес ощущается много негативных энергий – там царят недоброжелательность, зависть и накопившиеся за десятилетия эманации власти, которые очень вредны и плохо на нее действуют.
  А вот Чавесу, наоборот, не нравилась “Ла Касона”, его отталкивало как раз то, что призвана символизировать собой резиденция. Во всяком случае, домашним очагом она для их семьи не стала. Настоящий домашний очаг должен быть местом постоянным, а “Ла Касона” по самой сути своей – пристанище временное. Каждый президент по истечении отведенного ему срока обязан уступить резиденцию преемнику. Чавес отлично знал, что именно к этому и сводится демократия – к тому, что не должно быть несменяемых президентов. И хотя он никому не признавался, мысль о таком порядке вещей его нервировала. По той же причине его бесила галерея портретов прежних президентов Венесуэлы, руководивших страной до него. Эти портреты слишком наглядно напоминали, что власть – нечто временное и эфемерное.
  А Чавесу хотелось сохранить за собой власть навсегда.
  Кроме того, он, совсем как римский император Гай Юлий Цезарь, отдавал предпочтение помещениям казарменного типа, которые могли обеспечить максимальную безопасность, – таким, например, как Форт Тьюна, военная база, расположенная в столице. А еще Форт Тьюна привлекал его тем, что Элоиса ненавидела это место. Она никогда там не появлялась, что давало Уго определенную свободу действий и чем он с огромной радостью пользовался.
  С другой стороны, первая дама тоже стала проявлять вкус к власти и тем возможностям, которые власть открывает. Элоиса, разумеется, даже и не пыталась соперничать с харизмой Чавеса, ведь он был прирожденным лидером и был способен выдерживать очень напряженный рабочий график. Зато ее природа наделила красотой и тщеславием – поэтому Элоиса предпочитала выходить на сцену в главной роли. На официальных приемах или во время праздников – скажем, по случаю крещения их дочери Маргариты – Элоиса чувствовала себя как рыба в воде. Мало того, порой она не могла побороть соблазна и воображала, будто и на самом деле играет при Уго не менее важную роль, чем Мануэлита Саэнс играла при Боливаре. И бывала по-настоящему счастлива, услышав от кого-нибудь: “За великим мужчиной всегда стоит великая женщина”. Или: “Эта женщина владеет сердцем президента”. Только она одна! Единственная среди миллионов, единственная среди миллиардов! И тут нет никакой загадки: буквально все женщины были без памяти влюблены в президента, а сколькие мечтали занять ее место – место первой и единственной. Даже начальник охраны Чавеса не уставал поражаться тому, какое действие оказывал его шеф на женщин, вызывая у них, по его словам, “бешенство матки”. Каждый день, на каждом мероприятии он с изумлением наблюдал, как женщины просто-напросто предлагают себя Чавесу, наперегонки кокетничают с ним и готовы осыпать поцелуями. Совсем девчонки и старухи, незамужние, замужние или вдовы. Все они умирали от желания хотя бы дотронуться до Уго, погладить его, а то и зачать от него ребенка.
  А он? Падкий до приключений петушок, изображающий из себя хорошего семьянина, не может, разумеется, упустить открывающихся перед ним возможностей. Правда, Уго ведет себя мудро и осторожно, что свойственно ему во всем, поэтому в столь щекотливых вопросах прибегает к помощи Оскара Рохаса, начальника президентской охраны и его близкого друга еще со времен Военной академии. В первые месяцы президентства Чавес платил ему хорошее жалованье, включив в обязанности Рохаса и роль посредника, который должен был изыскивать способы привести в согласие желания Уго и его фанатичных обожательниц. В то же время Рохас вместе со своими подчиненными служил еще и барьером, призванным сдерживать “женскую лавину”, но сдерживать аккуратно и уважительно. И только некоторым женщинам – очень тщательно отобранным – довелось узнать, каково это – быть любовницей Чавеса, записного ловеласа, вдруг ставшего главой государства и прославившегося на весь мир.
  Во время публичных мероприятий, стоя на высокой трибуне, Уго, вечно голодный и ненасытный, посматривал по сторонам и взглядом отмечал понравившихся ему красавиц. И тут же женщина-капитан в безупречной форме военно-морских сил, которая на самом деле тоже выполняла роль вербовщицы временных подружек для президента, спускалась с трибуны и подходила к счастливице. “Сеньорита, – говорила она сегодня одной, а завтра уже другой, – президент хотел бы чуть позже побеседовать с вами. Как вас зовут? Вот номер моего телефона. Позвоните мне, и я пришлю за вами машину”. Восемь из десяти женщин звонили, и тогда в домах друзей, умевших держать язык за зубами, или в тайных помещениях дворца, или на военной базе Форт Тьюна, а иногда и просто в автомобиле Уго очаровывал, обхаживал, а потом и проглатывал своих многочисленных одноразовых возлюбленных, о которых в дальнейшем больше не вспоминал.
  Но первая дама не была слепой. Вопреки тому, что рисует пресса, ее супружескую жизнь вряд ли можно было назвать счастливой. Постепенно Элоиса стала узнавать про постоянные измены мужа и про то, как начальник президентской охраны вместе со своими подчиненными устраивал для Уго тайные свидания. Элоиса сходила с ума, воображая Уго с другими женщинами. Она осыпала его упреками, но толку от этого было мало. И она безутешно лила слезы, не желая мириться с ролью обманутой жены. Элоиса кричала на капитаншу, обзывала сводницей и требовала, чтобы ее перевели служить куда-нибудь подальше от Чавеса. Ревность разрывала ей душу. Любая женщина, оказавшаяся рядом с Уго, вызывала у нее подозрения, и часто Элоисе не удавалось контролировать свои эмоции. Происходили ужасные сцены, которые давали пищу для сплетен в дворцовых кругах. Первую даму больше не сравнивали с Мануэлитой Саэнс, любовницей Боливара, клявшейся Освободителю в вечной любви. Теперь Элоису можно было скорее сравнить с доньей Инес, рыдающей перед доном Хуаном Тенорио: “Дон Хуан! Дон Хуан! Я молю тебя, прояви благородное сострадание: или вырви у меня из груди сердце, или полюби меня, потому что я обожаю тебя”19.
  Отчаяние
  Но не одна только первая дама страдала от недостатка внимания со стороны президента. Чуть меньше года назад по воле судьбы взгляд Уго пересекся со взглядом очень молодой и очень бедной женщины – Лус Амелии. И это изменило всю ее жизнь. История их мимолетной встречи стала всего лишь еще одной страницей в книге, которую каждодневно писал президент, а для Лус Амелии – самым важным событием в ее жизни.
  Это случилось в тот день, когда Уго остановил свой кортеж, чтобы оказать помощь парню, раненному в стычке между двумя уличными бандами. Лус Амелии с трудом, но удалось пробиться к Чавесу сквозь плотную толпу. Она тронула президента за плечо и передала ему записочку. В то время ей было девятнадцать лет, и она ждала ребенка, который родился две-три недели спустя. Отцом ребенка был опасный преступник, член банды наркоторговцев, действовавшей в одном из бедных столичных районов. От его рук погиб не один человек.
  Лус Амелия мечтала о достойном будущем для еще не родившегося сына. Забеременев, она бросила любовника и перебралась жить в ветхий “домик” своей матери, потом устроилась продавать овощи в палатке на муниципальном рынке. И Лус Амелия, и все ее соседи сразу же почувствовали необоримое притяжение личности Чавеса – человека, который был “таким же, как они”. Девушка несколько раз сходила на предвыборные митинги и вскоре присоединилась к одному из “колективос”, образующих политическую сеть последователей Уго Чавеса. “Колективос” как грибы росли в самых бедных и густонаселенных районах страны и представляли собой “народное движение”, спланированное и организованное сотнями кубинских агентов, действовавших под руководством и по указаниям Маурисио Боско.
  С какого-то момента поклонники президента, мечтая если не о капле любви, то хотя бы о капле внимания с его стороны, стали передавать ему записочки с просьбами о помощи: оплатить лечение тяжелых болезней, предоставить жилье, стипендию, работу, должность в правительстве. Просьб было столько, что Чавес приказал открыть во дворце Мирафлорес специальный отдел, где сотрудники должны были читать записки и разбираться с ними. Охранники прозвали этот отдел “Зал надежды”. Туда и попал сложенный листок бумаги, который Лус Амелия вручила Уго, впервые оказавшись с ним рядом.
  Рождение сына не было для Лус Амелии прекрасной мечтой, как для многих других женщин. И хотя поначалу она решила, что ее любовнику не будет никакого дела до этого ребенка, он пару раз появился у них дома – под кайфом и с оружием в руках, – чтобы отнять младенца. Но оба раза ушел ни с чем, потому что бабушка мальчика повела себя мудро и выпроводила незваного гостя, пообещав, что ребенка ему отдадут попозже. И вот, прежде чем это “попозже” наступило, они втроем сбежали в Кармен-де-Уриа, поселок на побережье. И там нашли убежище в полуразваленной хибарке одной из тетушек Лус Амелии, надеясь на какое-нибудь чудо. Лус Амелия боготворила Чавеса, видя в нем настоящего защитника бедноты. Она мечтала получить от него дом для своей семьи, о чем и просила в той записочке. Ведь лозунг “Достойное жилье для всех” был одним из главных в его избирательной кампании, а Лус Амелия слепо и истово верила всем обещаниям нового президента.
  Однако, когда молодая мать, удрав от любовника и наконец почувствовав себя в безопасности, уже начала вроде бы немного успокаиваться, страшная беда обрушилась на них в буквальном смысле с небес.
  В тот самый день, когда Лус Амелия собиралась пойти и проголосовать за новую Конституцию, предложенную президентом, начался сильнейший ливень, который разрушил как поселок Кармен-де-Уриа, так и многие-многие другие.
  Прошло несколько дней, прежде чем несчастных, страдающих от голода, жажды и теряющих последние силы людей наконец спас армейский вертолет, доставив в международный аэропорт, превращенный теперь в пункт приема беженцев, где всем распоряжались военные. И тут на смену полному отчаянию, которое для многих было все равно что родимым пятном, пришла надежда, поскольку президент пообещал: правительство предоставит жилье всем “пострадавшим от природного бедствия”, и эта категория населения отныне превратилась в политическое знамя и главную тему несмолкающих споров.
  Собственный новый дом! Что еще могла желать Лус Амелия? Но такие чудеса способен творить только один человек – Уго Чавес. Ее Уго Чавес.
  Потрясающее воскресенье
  Уго решил, что недостаточно транслировать “Алло, президент!” только по официальному государственному каналу, и провел новый закон, согласно которому все радио- и телекомпании страны должны “образовать единое медийное пространство”, иными словами, прерывать собственные передачи и транслировать это или любые другие выступления Чавеса. “Алло, президент!” по-прежнему производила сильное впечатление на публику, правда, теперь часами слушать президента была вынуждена вся страна. Выбора у венесуэльцев не осталось. Однако, как к этому ни относись, но даже противники Чавеса смеялись шуткам главы государства, превратившегося в телезвезду. Не менее интересно было и когда он всю страну брал с собой в путешествия.
  Чавес продолжал совершать долгие международные турне, но при этом такое значение придавал своей передаче, что пользовался случаем и выходил в эфир даже из самых далеких мест – из Багдада, Гаваны, с берегов озера Титикака в Боливии, из Волгограда, бывшего Сталинграда, или из Лондона. Иногда он до того увлекался, что не мог остановить поток собственного красноречия, и в результате передача продолжалась дольше задуманного. Под конец Уго никогда не забывал нажать на те клавиши, которые гарантированно обеспечивали ему симпатию и поддержку сограждан.
  – Ну вот, дорогие мои земляки, и пришла пора завершать сегодняшнюю программу. Я вынужден вас покинуть, потому что меня ждет Владимир Путин, с которым мы собираемся обсудить большие планы сотрудничества, и все это очень конкретным и очень положительным образом отразится на вас на всех, на женщинах и мужчинах, на ваших семьях. Спокойной ночи – и до следующей встречи. Обнимаю вас и посылаю привет из чудесного, дышащего историей Кремля, из царского дворца, из Москвы, из России.
  
  Между тем Эва отправила своим шефам в ЦРУ донесение:
  Речи Чавеса порой бывают преисполнены пафоса, и тогда он выступает в роли мессии. Иногда тон его становится свойским – он шутит и балагурит. Но любые его выступления всегда вульгарны, невероятно вычурны и безвкусны, и этот стиль становится официальным стилем его режима. Всему остальному миру кажется странным, когда глава государства позволяет себе часами напролет выступать перед телекамерами. Правда, поговорить ему есть о чем: он получает просьбы от счастливчиков, которых заранее выбрали среди публики, и дарит им дома и машины или отдает распоряжения назначить кому-то стипендии и оплатить хирургические операции, а однажды даже приказал починить систему труб в какой-то маленькой деревне (“Срочно! Чтобы без промедления все починили!”). Одновременно Чавес шлифует свои политические воззрения, сообщает о своих планах и следующих шагах, ругает министров, поливает грязью противников и оправдывает меры, на которые вынуждено пойти правительство. Или просто болтает обо всем, что сию минуту пришло ему в голову: о том, что он ел сегодня на завтрак, или о чем недавно беседовал с очень важным или совсем простым человеком. Внезапно Чавес может объявить о введении серьезных экономических мер или о новых назначениях на ключевые посты, и это заставляет и его сторонников, и противников смотреть каждое шоу от начала до конца, поскольку из него можно многое узнать о действиях правительства.
  Ни с того ни с сего Чавес во время своих телемарафонов начинает, например, объяснять, как следует понимать, что Ассамблея предоставила ему особые полномочия в осуществлении его программы. Или с неподдельным волнением в голосе объявляет, что отныне в казармах будут открыты сотни боливарианских школ для подробного изучения произведений как Освободителя, так и других революционных лидеров – Хо Ши Мина, Фиделя, Че Гевары и так далее. По его решению тысячи солдат отныне будут обучаться не одному только военному делу, но и работе в сфере коммунальных услуг. Он предлагает как следует встряхнуть профсоюзных руководителей и назначить новые выборы на подобные должности. Заявляет, что Венесуэла и Куба в не очень далеком будущем станут одной страной и что они уже сейчас вместе плывут к морю счастья.
  На радость бедным и к огорчению богатых, Уго снова и снова повторяет, что покончит с укоренившейся в стране властью олигархов. Скоро начнется крестовый поход – экспроприация земель: “Либо в Венесуэле будет покончено с латифундиями, либо я перестану зваться Уго Чавесом… А я не собираюсь помирать и не собираюсь прощаться со своим именем”. Уго клянется, что при звуке его голоса трясутся от страха не только олигархи, но и весь мир. “Алло, президент!” – это тоже форма управления страной, и он очень серьезно к ней относится. Он с максимальной пользой для дела использует придуманную им для себя роль, когда в одном лице соединяются народный герой, глава государства и – что ему особенно нравится – ведущий самой длинной и самой популярной телепрограммы.
  Пока министры днями или даже неделями дожидаются от Чавеса принятия тех или иных неотложных решений, без которых стопорится работа правительства, Уго щедро тратит лучшие дневные часы на подготовку и участие в своем еженедельном шоу.
  Уже стало очевидно: насколько Чавесу скучно заниматься делами государства, настолько его притягивают телестудии. Он совершенно уверен, что для укрепления собственной власти гораздо полезнее стоять перед камерами и обращаться сразу к миллионам сограждан, чем сидеть на заседании кабинета министров, где от него требуют решить проблемы, не имеющие решения, и где своими идеями Чавес может поделиться лишь с узким кругом чиновников.
  Уго тратит массу времени, придумывая темы, выбирая места для съемок, споря из-за освещения, картинок, которые появятся за его спиной, звука, музыкального сопровождения и, разумеется, кандидатур предполагаемых гостей и тех, от кого поступят “неожиданные” звонки. Он тщательно обдумывает, о каких своих решениях сообщит, что пообещает и какими планами поделится. Обдумывает, кого из подчиненных обругает и кого похвалит и о чем станет говорить более подробно. Съемочная группа должна быть готова ко всякого рода неожиданностям, связанным с капризами главного героя. И все вокруг знают: если его желания не будут немедленно и в точности исполнены, виновных сразу ждет увольнение.
  Те, кто работает с ним в студии, первыми смеются его шуткам. Они делают это услужливо, стоя за камерами, когда по ходу программы – во время рассказа о жизни героев борьбы за Независимость, или о путешествиях самого Чавеса, или когда он вспоминает забавные эпизоды из детства, – Уго начинает отпускать шуточки, высмеивая оппозицию либо пытаясь примириться с собственной супругой. Однажды у него вырвались слова, которые никогда не забудут ни телеоператоры, ни министры, ни жена, ни вся страна: “Готовься, Элоиса, сегодня ночью тебе мало не покажется. Помнишь ту нашу ночь в «фольксвагене»?”
  Богу угодно, чтобы ты был богатым
  Несмотря на вспышки чувственной любви, которую Чавес демонстрирует первой даме исключительно по воскресеньям и с экрана телевизора, Элоиса не занимает заметного места среди тех, кого Уго желает подчинить своему влиянию и с кем хотел бы установить прочные отношения. Таблицу таких лиц Эва Лопес составила с помощью венесуэльских информаторов и аналитиков из Вашингтона.
  Однако есть еще некие звенья, которые Эве никак не удается вычленить, хотя они, как ей подсказывает интуиция, играют чрезвычайно важную роль во всей этой истории. Первое: что общего у президента Венесуэлы с преступником, действующим из тюрьмы и известным под именем Пран? И второе: что общего у Прана с проповедником-евангелистом, действующим из Техаса? Почему Пран стал преданным приверженцем именно этого проповедника? Эве кажется, что, если она разрешит эту загадку, многое сразу же встанет на свои места, и, возможно, ей удастся нащупать каналы воздействия на Чавеса, которых пока у нее нет.
  
  Тем временем Моника Паркер подготовила программу про венесуэльские тюрьмы и смогла взять интервью у Прана, который, само собой, принимал ее в крошечной и грязной камере, изображая из себя самого обычного заключенного. На интервью Пран принес с собой две книги религиозного содержания, автором которых являлся техасский проповедник по имени Хуан Кэш. Монику очень заинтересовал этот персонаж, и в результате она посвятила большую часть беседы с Праном его отношениям с Кэшем. Как объяснил “узник”, эти книги и учение Кэша помогают ему обрести душевный покой, без которого он вряд ли выжил бы в тюрьме.
  После просмотра этой передачи Эве еще больше захотелось докопаться до того, что кроется за преклонением Прана перед техасским наставником. Она нажала на кое-какие педали в ЦРУ, и в результате ей удалось составить короткую, но очень хорошо документированную биографию эксцентричного проповедника. Еще в самом-самом начале своей карьеры Кэш обнаружил, что у него имеется масса испаноязычных приверженцев в Соединенных Штатах, и поэтому он решил выучить испанский. Эва получила несколько записей его передач и увидела худощавого, элегантно одетого мужчину с очень белой кожей и длинной черной гривой. Оказалось, что он не только весьма привлекателен внешне, но еще и наделен несомненным ораторским даром и умеет магнетически воздействовать на аудиторию, при этом речь его обычно бывает расцвечена потрясающими и очень убедительными образами. Изъясняется он теперь на чистейшем испанском.
  Благодаря умелому использованию возможностей, предоставляемых радио и телевидением, его церковь обрела огромную популярность по всей Латинской Америке, но Кэш еще и постоянно путешествовал, чтобы встречаться с паствой, а также распространять и дальше собственное учение. А учение это было основано на следующем тезисе: каждый должен стремиться к улучшению своего материального положения и веру в Бога использовать, что называется, “в личных целях”. Мало того, именно через веру человек должен открыть, какова же его “личная цель”. “Господь желает, чтобы ты стал богатым при жизни, то есть сейчас и в этом мире” – вот одно из наставлений Кэша. Но сперва нужно точно определить суть твоей “личной цели” и выяснить, что она, эта цель, от тебя требует.
  Главная мысль проповедей Кэша: человек должен добиваться материального успеха. И еще: быть богатым – это не грех. К изумлению его приверженцев, сам телепроповедник, ничуть не стесняясь, демонстрирует, в какой роскоши он живет, показывает то свои особняки, то свой личный самолет, то яхту.
  В ходе интервью Моника выяснила, что хотя Пран до сих пор не был лично знаком с наставником, в тюрьме он каждую неделю смотрит программу, которая идет в прямом эфире на испанском языке. Она транслируется из выстроенной на юге Техаса грандиозной церкви, где легко умещаются двенадцать тысяч верующих.
  В свою очередь Эва установила, что Прана можно считать наиболее твердым последователем оригинальной доктрины Кэша, а также одним из самых щедрых жертвователей.
  – Благодаря моему наставнику Хуану Кэшу я пришел к пониманию, почему сам смог остаться в живых, в то время как моих врагов уже давно нет на этом свете, – объяснял Пран тем, кого обратил в ту же веру. – А еще я знаю, почему сумел стать счастливым человеком, хотя и вышел из кромешной нищеты.
  Эва не одну неделю тщательно обдумывала все те сведения, что касались Кэша, но потом, доверившись своей интуиции, начала копать глубже, чтобы узнать еще больше и об этом человеке, и о его деятельности. Она почувствовала, что именно в отношениях Прана с Кэшем можно найти оружие против Чавеса, поскольку Пран верил в техасца истово и безоглядно. В скрытом от посторонних глаз уголке “камеры” Прана в “Ла Куэве” был устроен алтарь, посвященный его богам. Особое место там занимает афиша с портретом Хуана Кэша. Каждую неделю Пран получает от его Церкви послания с наставлениями и советами духовного свойства. Но решающим и очень важным фактом Эва посчитала то, что хотя проповедник и его верный венесуэльский последователь не знакомы лично, они регулярно обмениваются письмами по электронной почте и разговаривают по скайпу. Подобные контакты с Кэшем недоступны для большинства его приверженцев, но для Прана они – обычное дело. Кэш никогда не оставляет без ответа звонки богатого венесуэльца. А Пран в свою очередь постоянно делает щедрые взносы в пользу церкви Кэша.
  Чтобы лучше понять, что это за человек, Эва обратилась с просьбой к своим коллегам из ФБР, а также из Управления по борьбе с наркотиками, Агентства национальной безопасности и других федеральных агентств: пусть как следует пороются в прошлом Хуана Кэша. И очень быстро сложился совсем иной портрет знаменитого проповедника. За блестящим фасадом его мегацеркви скрывались крупномасштабные операции по отмыванию денег, полученных от наркоторговли. За большие комиссионные церковь готова была пропустить через свои каналы огромные суммы, которые наркоторговцам требовалось сделать “чистыми” и “легальными”. Немалые суммы наличных церковь каждый понедельник кладет в различные банки под видом пожертвований от верующих. Однако на самом деле эти средства имеют совсем другое происхождение. Таким образом и выяснилось, что церковь Кэша есть не что иное, как огромная “стиральная машина” для отмывки наркоденег.
  Но Пран этого, видимо, не знает, зато теперь знает Эва, и такие сведения могут оказаться чрезвычайно полезными для успешного выполнения ею полученного в ЦРУ задания. Поэтому она решает пока сосредоточить все свое внимание на Кэше, чтобы через него поближе подобраться к Прану. По ее расчетам, найдя ключ к Прану, она сумеет подобрать надежные способы воздействия на Чавеса и его политику – такие, о которых кубинцы не могут даже и мечтать. Во всяком случае, Эве хочется так думать.
  Итак, Эва отправилась в США и явилась к Кэшу, выдав себя за ученую даму, которую интересует его церковь. Она заявила, будто хочет взять у него интервью для будущей книги. Надо отметить, что Эва сразу покорила своей красотой и умом “епископа-миллионера”, как многие его называют. И во время беседы в его роскошном офисе она позволила делу зайти настолько далеко, насколько это вообще возможно при первой встрече. Хозяин откровенно пытался соблазнить гостью, щедро осыпал ее комплиментами, делал рискованные намеки и бросал на нее восторженные взгляды. А под конец проповедник пригласил Эву вечером поужинать у него дома – и продолжить начатое интервью там.
  – Мне бы хотелось побеседовать с тобой наедине, тогда, пожалуй, у меня по-настоящему развяжется язык, и я расскажу тебе о таких вещах, о каких никогда никому не рассказывал. Если дело пойдет хорошо, ты получишь для своей книги материал, который принесет тебе мировую известность. Успех будет гарантирован… – заявил ей Кэш с многообещающей улыбкой.
  Эва с радостью согласилась и вечером приехала в его огромный особняк. Они какое-то время непринужденно разговаривали, но очень скоро, когда проповедник решил, что дама созрела, и собрался поцеловать ее, Эва оттолкнула его со словами:
  – Прежде чем мы перейдем к поцелуям, ты должен кое-что узнать обо мне… и о себе самом. Взгляни вот на это, Хуан. Тебе наверняка будет интересно. Здесь изложена история твоей жизни, но в том варианте, которого мир не знает. Так что можешь считать, что эксклюзивное интервью дам тебе я сама… – И Эва достала из портфеля папку с подробным описанием преступной деятельности Кэша – как прошлой, так и нынешней.
  Кэш листал документы, изредка прерывая чтение, чтобы взглянуть на гостью. Он выглядел изумленным, возмущенным и разгневанным. И вроде бы не мог поверить собственным глазам. В конце концов он швырнул папку на пол, поднялся и вытащил из ближнего к нему ящика револьвер. Эва очень спокойно, не вставая с дивана, где сидела, посмотрела Кэшу в глаза и сказала:
  – Будет лучше, если ты возьмешь себя в руки, Хуан. Я работаю на правительство, и твой дом окружен федеральными агентами. Ты сейчас стоишь у большого окна, а снаружи прямо тебе в сердце целятся снайперы. Брось оружие на пол и не делай резких движений, если хочешь остаться в живых. Да, будет лучше, если ты успокоишься и сядешь с поднятыми руками на это вот кресло прямо передо мной, потому что я хочу сообщить тебе хорошую новость. Ты можешь выкрутиться из этой истории с меньшими потерями, чем тебе кажется. Единственное, что от тебя требуется, – согласиться с нами сотрудничать. Не могу обещать тебе избавления от тюрьмы, зато твердо обещаю сделать так, что ты не проведешь за решеткой весь остаток своей жизни. Решай сам.
  Хуана Кэша бил озноб, и в то же время его шелковая голубая рубашка стала мокрой от пота. Он сел в указанное ему Эвой кресло.
  – Что ты хочешь знать?
  – Все. Мы хотим знать все о Юснаби Валентине, твоем венесуэльском последователе. О Пране.
  Они хотят получать все больше и больше
  В это воскресенье президент принял приглашение от руководства крупного агропромышленного объединения побывать на открытии современного молочного завода, где будут применяться ультрасовременные технологии. Чтобы наладить хорошие отношения с правительством, в этой компании сочли шагом первостепенной важности заполучить Чавеса в качестве почетного гостя. Они хотели, чтобы он своими глазами увидел, какими достижениями может похвалиться эта отрасль.
  И Чавес решил, что его очередная передача “Алло, президент!” будет транслироваться прямо из одного из цехов нового завода. К тому же Уго хотел продемонстрировать своим сторонникам, что слухи о том, что он будто бы является противником частной собственности, не соответствуют действительности. Напротив, президент хорошо относится к предпринимателям и признает важность их роли в экономике страны.
  Первые минуты торжественного мероприятия протекли в полном соответствии с протокольными нормами. Чавес выглядел, как всегда, оживленным и разговорчивым, рассыпался в похвалах современному оборудованию и царящей повсюду атмосфере новизны. Чтобы наилучшим образом использовать необычную обстановку, сценарий предполагал, что президент через какое-то время должен вступить в беседу как с рабочими, так и с руководством завода.
  Именно на этом этапе праздничная атмосфера несколько потускнела. Дело в том, что основной акционер вдруг взялся объяснять, хоть и с должным почтением, что цены на продукты уже довольно давно были заморожены, а затраты на производство при этом непрерывно растут, так что прибыль сокращается. И вот он решил воспользоваться случаем и попросить у президента позволения несколько поднять цены: – Если так будет продолжаться и дальше, мы все прогорим, и страна останется без сельскохозяйственной продукции. Если вы не примете меры, сеньор президент, у нас начнется голод.
  Обстановка сразу стала взрывоопасной. И хотя Чавесу до сих пор не довелось подробным образом изучить положение дел в агроиндустрии, и уж тем более не доводилось закупать молоко и сыр на неделю вперед, он среагировал на слова предпринимателя, как и положено ревностному защитнику прав потребителя. Аргумент же, касавшийся сокращения прибыли, просто взбесил Уго, и он заорал:
  – Они наживаются на продуктах для народа! Они хотят получать все больше и больше!
  Руководители завода растерялись. Они не могли понять, почему просьба, которая им самим казалась совершенно обоснованной, вызвала у президента такую ярость.
  Иными словами, беседа с предпринимателями закончилась не слишком мирно. А чтобы довести программу до конца, Уго просто сел перед камерой, будто и думать забыл про этот злосчастный завод. Правда, он не уходил от продовольственной темы, но теперь говорил о необходимости увеличить производство риса, о том, что за выполнение этого проекта правительство возьмется в самое ближайшее время и в ходе официальной поездки Чавеса по Азии был подготовлен к подписанию соответствующий договор о сотрудничестве в этой области с правительством Китая.
  – Как вам известно, Китай насчитывает миллиард триста миллионов жителей, и страна производит достаточно продовольствия для такого – просто немыслимого! – количества людей. А вот у нас, в Венесуэле, население составляет меньше двадцати двух миллионов, но нам приходится импортировать сахар, растительное масло, рис и мясо. Как это можно объяснить? Короче, имея столько земли, столько воды, мы просто обязаны в обозримом будущем начать производить такое количество продовольствия, какое нужно стране, чтобы она продолжала существовать, – по крайней мере большую часть необходимого нам продовольствия. Мы не можем и впредь импортировать абсолютно все! Мы обязаны научиться без затруднений обеспечивать продуктами питания весь наш народ. Не должно быть голода в такой богатой стране, как наша. Обещаю вам: пройдет совсем немного лет, и здесь у нас не будет ни одного голодного человека. Ни одного!
  Что бы ни говорили злопыхатели
  Маурисио Боско вернулся в свое конспиративное убежище после ночи, проведенной с Моникой Паркер. Его письменный стол был завален заметками, текстами выступлений Чавеса, его фотографиями и видеокассетами. Ко всему этому Маурисио относился как к деталям головоломки, которую ему предстояло собрать. Но теперь перед ним встала еще одна неожиданная проблема – отношения с Моникой. Ему трудно было спуститься с небес на землю и сосредоточиться на серьезной и срочной работе, после того как он несколько часов провел с женщиной, пробудившей в нем такие чувства, каких он, как ему казалось, никогда прежде не испытывал. Маурисио и сам не мог поверить, что всего за несколько месяцев так крепко привязался к ней. Когда они были вместе, он с большим трудом удерживался от каких-либо комментариев, связанных с Венесуэлой, ее правительством и политикой или, уж тем более, с Кубой и Фиделем. Он оставался актером, вжившимся в роль коммерсанта, которого интересует лишь его бизнес, к тому же любителя хорошо пожить. А еще он изображал полное равнодушие ко всякого рода злободневным темам.
  И все же Маурисио одолевали сомнения. Во-первых, потому что прежде с ним никогда ничего подобного не случалось, и теперь он не понимал, как управлять чувствами, которые пробудила в нем журналистка. Во-вторых, ему было с ней так хорошо, что он боялся, как бы его настоящее я не выдало себя случайно оброненной фразой – ведь тогда Моника сразу почувствует ложь, которой он окружил себя. Они подолгу разговаривали, но при этом темами разговоров оставались либо прочитанные книги, либо фильмы, либо воспоминания о путешествиях, совершенных каждым еще до их знакомства, либо музыка и всякие мелочи. Но стоило Монике начать вслух критиковать президента, правительство или натиск кубинцев, как он замолкал и с мягкой улыбкой завороженно слушал ее.
  – Через неделю в Каракас приедет Фидель, и сегодня мы узнали график его визита: он посетит Национальный пантеон, тюремную камеру, где содержался в свое время наш президент, и дом, где тот родился. Кроме того, Фидель намерен проехать по всей стране. С нашей стороны прием будет выдержан в лучших традициях фольклорного гостеприимства, но на самом деле такие отношения ставят под угрозу венесуэльскую демократию, – заявила Моника.
  И Маурисио понял, что должен вести себя вдвойне осторожно, поэтому поспешил уйти от опасной темы, применив способ, которым лучше всего владел: он обнял Монику и стал нашептывать ей на ухо нежные слова, а потом увлек на диван.
  Возвратившись к своим тайным делам, Маурисио быстро привел себя в состояние боевой готовности, поскольку в связи с визитом Фиделя в Каракас дипломатический мир забурлил, а иностранные разведки заработали втрое активнее. Маурисио принялся внимательно изучать полученные донесения и одновременно краем глаза следил за экраном телевизора, где шел очередной выпуск передачи “Алло, президент!”, на сей раз посвященный опять же визиту Кастро, которого Чавес ожидал с большим нетерпением.
  – В понедельник будет подписано комплексное соглашение о сотрудничестве между Кубой и Венесуэлой. Мы будем продавать им нефть по льготным ценам, а они в ответ пришлют сюда сотни или даже тысячи медиков, будут поставлять нам тонны лекарств, помогут в области образования, культуры, спорта, туризма, сельского хозяйства. Короче, кубинцы дадут нам все.
  Маурисио тут же вспомнил дни, предшествовавшие попытке военного переворота в Венесуэле, когда сам он жаловался на то, что ему поручили заниматься этой страной и он оказался в профессиональном тупике, поскольку, как он заявил своему отцу: “Там никогда ничего не происходит и никогда не случится никаких перемен”. На что отец ему ответил: “Ты ошибаешься. Рано или поздно венесуэльская нефть будет тем топливом, которое поможет кубинской революции плыть дальше”.
  Между тем Уго продолжал объяснять:
  – И это только часть соглашений, которые мы подпишем с нашим верным другом и выдающимся руководителем Фиделем Кастро. Нам плевать на тех, кому собственное духовное убожество мешает признать и оценить как истинный масштаб этой личности, так и роль, которую Кастро играет не только на Кубе, но и в мировом масштабе. Это лидер планетарного уровня, что бы ни говорили злопыхатели.
  Глядя на экран, Маурисио не мог сдержать радостной улыбки. Потом взял блокнот и принялся составлять список ближайших дел. Но сосредоточиться не удавалось. Фидель и Моника. Моника и Фидель. Как было бы славно, если бы у него появилась хотя бы одна свободная неделя, чтобы поехать с ней куда-нибудь к морю, где никого нет… И если бы еще до визита Фиделя выяснить, кто является главным резидентом ЦРУ в Венесуэле… Обнаружить этого человека и уничтожить… Как было бы хорошо…
  Глава 8
  Все против Уго
  Да здравствует свобода!
  Уго в бешенстве размахивал сегодняшними газетами. Он был возмущен заголовками, а также тем, что успел увидеть в новостных передачах по телевидению и услышать по радио, где выступали самые разные люди. На фоне подготовки к предстоящему визиту Фиделя Кастро ведущие СМИ страны принялись будоражить публику разговорами о последствиях, которые имел скандал на молочном заводе, откуда Уго вел свою последнюю программу “Алло, президент!”.
  Предпринимателей, а также местных и зарубежных инвесторов встревожили не только тон и смысл сказанного Чавесом, но и явно агрессивный настрой президента по отношению к частному сектору. Венесуэльская биржа рухнула, национальная валюта обесценилась, а многие предприятия объявили, что приостановят программы капиталовложений, пока не прояснятся истинные намерения правительства. Частный сектор сплотился, чтобы экстренно проанализировать, насколько реальны угрозы Чавеса.
  Уго сделал ряд заявлений, пытаясь успокоить инвесторов, но желаемых результатов не добился. Пресса продолжала комментировать вспышку президента в ответ на просьбу предпринимателя о повышении цен на соответствующую продукцию, а также то, что журналисты сочли выпадом против частной собственности в целом.
  И вот теперь Чавес обрушил гнев на неизменно верного ему Анхеля Монтеса и самых близких своих соратников: – Что они себе позволяют? Эта Моника Паркер, эти журналисты и хозяева газет, телевидения и радио посмели замахнуться на демократию! То, что мы здесь, у нас в стране, сейчас имеем, называется не свободой прессы, а распущенностью прессы! То, как они с нами поступают, нельзя назвать критикой! Пресса устроила над нами суд Линча! Они обругивают нас за все! Но я с этим так или иначе разберусь. Я поступлю, как и положено поступать в подобных обстоятельствах. Со мной у них такое не пройдет!
  Сразу после выборов Конституционной ассамблеи многие СМИ – и особенно программа Моники Паркер – стали вставлять президенту палки в колеса. Это были уже не прежние ловкие льстецы, которые вымаливали у Чавеса интервью и мечтали, чтобы он обнял их перед камерами, теперь они скорее напоминали камешки в ботинках революции. Резкой критике подвергались роспуск Конгресса и учреждение единственной Ассамблеи, подконтрольной президенту и готовой одобрить любые предлагаемые им законы. С телеэкрана его каждодневно высмеивали юмористы, мало того, в своих пародиях они заставляли Уго произносить исключительные глупости. Могущественные хозяева телестудий изобретали всякого рода уловки, лишь бы обойти распоряжение, предписывавшее “включиться в национальный канал” и отодвинуть свои обычные передачи, чтобы в обязательном порядке транслировать “Алло, президент!” или какое-нибудь политическое мероприятие, где выступает с речью глава государства. Постоянными темами стали разоблачения коррупции и репортажи о непонятно откуда взявшихся и нагло выставляемых напоказ богатствах государственных чиновников, близких к президенту и его семье. Журналисты не боялись затрагивать даже отношения Уго Чавеса с Фиделем Кастро!
  Во дворце, сидя в своем кабинете, президент попросил, чтобы ему показали запись последних передач “этой Паркер” и других, где его подвергали критике… К удивлению Анхеля Монтеса, Чавес вдруг принялся выкрикивать угрозы в адрес прессы в целом и некоторых журналистов в частности, начиная с Моники. Уго приказал поставить на прослушку телефоны владельцев и директоров главных СМИ, а также поприжать их налогами… Он пообещал закрыть газеты и телеканалы, если там “не прекратится контрреволюционная кампания”.
  – Я не такой кретин, как Альенде! Со мной они не сделают того, что сделали с ним! – орал он.
  И тогда Монтес не без опаски, но и не кружа вокруг да около, спросил Уго, не намерен ли тот ввести цензуру в прессе. Этот вопрос окончательно вывел президента из себя. Однако Монтес все так же вежливо и почтительно напомнил: Конституция, “ваша Конституция, президент”, провозглашает свободу слова, иначе говоря, есть меры, на которые Чавес не может пойти, не нарушив основной закон страны.
  Но Уго ничего не желал слушать:
  – Воля народа – вот моя единственная Конституция. И если нынешняя Конституция мне не подходит, я заменю ее на другую.
  – Ты не можешь вот так просто взять да отменить Конституцию, Уго, – упрямо гнул свое Монтес.
  – Не могу, говоришь? Вы еще увидете, на что я способен! – заявил Чавес и добавил, что сейчас Монтесу лучше оставить его одного.
  И никто больше не рискнул произнести ни слова.
  Вскоре секретарша сообщила президенту, что поступил звонок от знаменитой американской журналистки. И Чавес, еще не успев как следует остыть, согласился уделить ей несколько минут и побеседовать о развернутой в стране контрреволюционной кампании, цель которой – дискредитация его правительства.
  – Что конкретно вы имеете в виду? – спросила журналистка.
  Весь их разговор записывался, чтобы потом попасть в выпуск новостей, который будет передаваться на многие страны. – Речь идет не столько о кампании, направленной лично против меня, – ответил президент очень серьезно, но самым дружелюбным тоном, – сколько о пертурбациях, естественных во время процессов, подобных нашему, процессу глубоких перемен… Поползли разного рода слухи, возникают сомнения, запускается противоречивая информация, и на нас в такой ситуации ложится особая ответственность – мы должны поддерживать связь со всем миром и объяснять: терпение, спокойствие, мы у себя в Венесуэле перестраиваем страну, руководствуясь исключительно демократическими принципами, цели у нас тоже исключительно мирные.
  – Господин президент, – продолжала задавать вопросы журналистка, – пресса обязана информировать общество о том, что происходит в вашей стране. Мы распространили ваши заявления, когда вы просили, чтобы Конституционная ассамблея распустила Конгресс и заменила судей Верховного суда, а также ваши недавние заявления по поводу частных компаний. Все это реальные факты, все это имело место. Неужели вы не хотите, чтобы мы, журналисты, давали информацию о том, что у вас происходит?
  – Откуда вы это взяли? Мне очень нравятся средства социальной коммуникации, – уже более сдержанным тоном ответил Чавес, стараясь усмирить рычавшего у него внутри льва. – Я выступаю за полную свободу прессы и свободу выражения мнений. И приглашаю лично вас и любых журналистов из любых стран приехать в мою страну и своими глазами убедиться, что у нас существует абсолютная свобода мысли. Да здравствует разум! Да здравствует свобода! Но есть определенные круги, которые нанесли огромный вред нашему обществу, которые противятся переменам и всеми силами стараются не допустить их.
  – А вы готовы вести диалог с этими кругами? – спросила журналистка.
  – Разумеется! Я всей душой стремлюсь к диалогу и согласию, я всегда был сторонником диалога, – с нажимом сказал президент, давая понять, что на этом ставит точку.
  “Теперь начинается новое сражение, – сказал он себе. – И его я тоже выиграю”.
  Замок из песка
  Жить в замке из песка, или, скажем, в карточном замке, или в разрушенном замке – это, как правило, означает одно и то же. Для первой дамы страны таким замком стала резиденция “Ла Касона”, а волшебная сказка постепенно начала превращаться в психологический триллер. Согласно новому сценарию, волк уже скинул овечью шкуру, и, если хотя бы еще раз дунет – все развалится. Есть несколько вещей, которые Элоиса совершенно не выносит. Не выносит – и все тут! Она, например, никак не может смириться с тем, что муж поселил вместе с ними троих своих детей от предыдущего брака. Уго хочет, чтобы они стали частью его новой семьи и постоянно видели отца в роли всесильного победителя. Но Элоисе это решительно не нравится. По ее разумению, те дети должны оставаться где-то там, в прошлом ее супруга, и не заявлять свои права на его настоящее – и на ее настоящее, кстати сказать, тоже, – а уж тем более на будущее новой семьи Чавеса. В конце концов, после нескольких месяцев споров и ссор, две девочки сами попросили, чтобы их отвезли обратно к маме – в деревенский дом, где они жили до сих пор. Надо добавить, что Элоиса даже не подозревала, насколько отличалась от нее самой и от ее семьи прежняя семья Уго.
  – Они настоящие крестьянки, – неосторожно призналась она подруге в минуту откровенности.
  Но главную проблему представляло собой вовсе не это и не две девочки, а их брат. С самого момента своего появления в резиденции невоспитанный и наглый мальчишка жутко раздражал Элоису. Чтобы показать, кто здесь хозяйка, она запретила служанкам стирать ему одежду, заправлять постель и готовить еду. Оставила его комнату без телевизора. Не разрешила пасынку пользоваться бассейном.
  – Его надо хотя бы немного приучить к дисциплине, к порядку, – жаловалась она каждому, кто хотел ее слушать.
  Но на мальчишку, казалось, ничего не действовало. И вот однажды после какой-то очередной его проделки Элоиса сорвалась: она кричала и велела выставить пасынка на улицу, отправить куда угодно, только чтобы она никогда больше его здесь не видела. Тем вечером Уго, вернувшись из какой-то поездки, обнаружил заплаканного сына у трапа самолета. Его привезли прямо в аэропорт, так как сотрудники отдела безопасности не знали, что с ним делать, но при этом не рискнули и ослушаться первую даму. Уго отнесся к их объяснениям довольно равнодушно, так как чувствовал себя сильно уставшим, и попросил заняться этой проблемой Рохаса, шефа президентской охраны, который одновременно устраивал Чавесу свидания с красивыми женщинами. Теперь Рохасу предстояло взять на себя еще и заботу о сыне президента, пока Уго придумает, как с ним быть дальше.
  Разумеется, тайные услуги Рохаса уже давно перестали быть тайной для Элоисы, и это было еще одной из тех обид, с которыми она не хотела больше мириться. Не хотела мириться ни с бесконечными слухами и сплетнями, ни с Рохасом в роли сообщника ее мужа в его постоянных изменах. Да, понятно, что Элоиса была не единственной на свете женщиной, которая терзалась из-за неверности мужа и сходила с ума всякий раз, когда узнавала об очередном его увлечении. Однако мужья тех, других, женщин не являлись первыми лицами в государстве. Кроме того, Элоиса, в отличие от них, много о чем знала, то есть у нее имелись средства, дававшие ей власть, о которой прочие жены даже не подозревали.
  Но Уго в ответ на ее упреки лишь презрительно улыбался – и продолжал как безумный наслаждаться славой, успехом, богатством и вниманием женщин. Хотя надо заметить, что вел он себя изворотливо и умно, хорошо маскируя свою распущенность, и даже когда что-то все-таки просачивалось на поверхность, успевал вовремя нацепить овечью шкуру.
  “Знаешь, чего не хватает Уго Чавесу? Чувств. Он родился без сердца в груди, как поется в одной песне”, – признался Оскар Рохас, прежде верный президенту шеф его охраны, в книге, написанной несколькими годами позже, когда он понял, что Уго и его тоже предал.
  Элоиса была буквально раздавлена таким поворотом дел, ведь потерпел крах ее брак с человеком, которого она по-настоящему любила. Она уже больше не могла старательно собирать ему чемодан, удивлять каким-нибудь необычным завтраком или читать революционные стихи. И больше не тревожилась за мужа, когда он простужался, жаловался на гастрит или страдал от приступа астмы, а такое с ним случалось нередко. Теперь Элоисе приходилось в первую очередь думать о себе самой. Она плакала, потому что Уго не обращал на нее внимания, его родственники ее ненавидели, как, разумеется, и все президентское окружение. Первая дама знала: ее называют сумасшедшей, чокнутой, невоспитанной, капризной, глупой и так далее. Но теперь Элоису уже никто не мог остановить, и она твердо решила, что не готова и дальше занимать свой трон, видя, как волк продолжает обманывать и ее, и всю страну, в то время как построенный из песка замок окончательно рассыпается. До каких пор Уго будет перед всем миром изображать из себя заботливого отца и любящего супруга, если на самом деле всегда являл собой пример мужа-мучителя, беззастенчиво изменявшего жене?
  Элоиса считала себя жертвой физических и психологических издевательств. В прессу уже просочились кое-какие слухи, и первой даме верилось, что справедливость еще может восторжествовать. Но в действительности ситуация оказалась гораздо сложнее. Друзья советовали Элоисе обратиться за помощью к специалистам. И она стала пациенткой известного психиатра, который лечил ее от депрессий, выписывал успокаивающие и снотворные средства. Все это приносило ей временное облегчение, но окончательно не вылечивало. После нескольких встреч с психиатром Элоиса приняла решение покинуть “Ла Касону” вместе с дочерью и вернуться в родной город, расположенный далеко от столицы, но при этом хранить молчание, отказываясь откровенничать как с друзьями, так и с журналистами.
  – Что происходит с Элоисой? – задала риторический вопрос Моника Паркер.
  – Мы уже несколько дней ничего не слышали про Элоису, – переговариваются в “Черном дереве” две “подруги первой дамы”, принимая спа-процедуры.
  Хозяева игры
  Пран играет в “Ла Куэве” в “Монополию”, но это современная и зловещая версия одной из самых известных в мире настольных игр. Будучи отличным игроком и непременным претендентом на звание абсолютного победителя, он ловко кидает фишки, делает ход, затем решает, какие объекты хочет купить, приказывает своему партнеру заплатить за них любую цену и мало-помалу становится безраздельным владельцем всего поля.
  При этом Пран, установив собственные правила игры, в результате превратился еще и в единственного игрока, который запросто, без малейших потерь ведет свою партию из тюрьмы. Имея в качестве надежного партнера министра финансов Вилли Гарсиа, Пран пускает в ход свои фишки – и указующий перст – в качестве мощного оружия для покупки вполне легальных объектов. Сейчас его приоритетными целями являются банки, телекоммуникации, некая воздушная линия и – почему бы и нет? – одна из нефтяных компаний. В ту криминальную “Монополию”, где требовалось похищать людей и грабить банки, он больше не играет. К тому же все остальные игроки уже признали свое поражение.
  Вилли Гарсиа в свою очередь обладает целым арсеналом средств, чтобы заполучить все, что пожелает Пран. Главное, он хорошо знаком с финансовым и предпринимательским миром как внутри страны, так и за ее пределами. Отлично знает его слабые стороны, как знает и то, насколько часто там нарушается закон. Ему также хорошо известно, что многие банкиры и предприниматели охотно заплатят за услуги, которые Гарсиа может оказать им благодаря своему посту. Так оно, впрочем, происходило и при предыдущих правительствах.
  Между тем Вилли Гарсиа не забывает, что банкиры и бизнесмены, считавшиеся его “старинными друзьями”, без колебания оставили его с семьей практически на улице, отказав в поддержке. А еще он не забывает, что Пран был единственным, кто протянул ему руку в тот тяжелый момент.
  Но не стоит зацикливаться на прошлом. Будущее, которое они строят, рисуется им обоим многообещающим, блестящим, а при поддержке президента – еще и вполне достижимым. На последних этапах игры неожиданная удача здорово помогла им расчистить дорогу в это прекрасное будущее. Дело в том, что из-за “антикапиталистических” заявлений Чавеса в стране воцарилась растерянность. Президент дал ясно понять, насколько враждебно относится к частному бизнесу, и это напугало предпринимателей и заставило многих искать подходы к министру финансов задолго до того, как он сам обратится к ним с какой-нибудь просьбой.
  Вилли имеет самые лучшие позиции сразу в двух лагерях. Как это бывает в любом коррумпированном правительстве, он может торговать услугами, продавать незаконные лицензии или получать комиссионные через подставных лиц. Но одновременно Вилли Гарсиа готов выступать с позиций радикального антикапитализма, чтобы завладеть крупным бизнесом с помощью налогового терроризма. Если ему понравилось какое-нибудь предприятие, он обвиняет его владельцев в неуплате налогов и накладывает на них огромные штрафы, так что у тех не остается выбора – предприятие продается за бесценок, и его покупает Вилли Гарсиа. Он очень легко сочетает крикливую ультралевую риторику с готовностью действовать по законам дикого капитализма. Короче, ведет себя как настоящий хищник.
  Вполне легальный фасад его растущей империи день ото дня только укрепляется, и число объектов в этой современной “Монополии” тоже день ото дня растет под крылом президента-революционера.
  Однако ядром бизнеса Прана все-таки остается наркоторговля, а у этого сектора на игровой площадке есть не только несколько хозяев, но и опасные соперники. Пран сознает, насколько трудно будет одержать над ними верх, и он из тюрьмы “Ла Куэва” кидает фишки, поставив перед собой цель: в первую очередь с максимальной выгодой использовать путь, каким доставляются наркотики в Европу, – через африканские “транзитные” страны.
  Осьминог мыслит масштабно, но и его тоже все больше и больше тревожат громкие заявления президента, который публично выразил свое негодование в связи с тем, что Соединенные Штаты внесли ФАРК20 в список террористических организаций. А ведь Чавес действительно потребовал во время одной из телепередач “Алло, президент!”, чтобы ФАРК признали законным партизанским формированием, участвующим во внутреннем конфликте в соседней стране.
  Пран с опаской и очень внимательно следит за сближением своего друга Чавеса с колумбийской группировкой. Но его заботит вовсе не то, что будут думать об этом Соединенные Штаты, а то, что ФАРК наряду с мексиканскими картелями является его безжалостным конкурентом.
  Сидя перед игровым полем, Пран и Вилли решили, что лучшей для них стратегией будет привлечь на свою сторону высокопоставленных военных, несогласных с кубинской линией Чавеса, и попробовать их прикормить. Более того, вовлечь в наркобизнес. Для начала надо окутать военных лестью, а затем предложить им обучиться разработанному Вилли “методу умственной концентрации”, как его называет Пран. Метод этот состоит в том, чтобы для виду идти под революционными, антисевероамериканскими и социалистическими знаменами Чавеса, но одновременно в мире бизнеса действовать по-капиталистически и с гангстерской агрессивностью.
  Так на игровом поле появляются ячейки, соответствующие представителям высшего военного командования. Пран и Вилли Гарсиа как опытные игроки анализируют и оценивают возможности каждого с точки зрения бизнеса и размышляют, насколько удачной будет такая покупка. Кандидатов много – изучая их биографии, Пран и Вилли отделяют зерна от плевел и составляют список “генеральского картеля”, который они в ближайшие дни начнут формировать.
  Мы будем нефтедрузьями
  Тревоги одолевают не одного только Прана. Оскару Рохасу, шефу президентской охраны, тоже кажется странным, что Чавес, его ближайший друг по Военной академии, объявил себя коммунистом, приверженцем кубинской линии и фанатичным поклонником Фиделя Кастро. А ведь прежде он никогда не читал Маркса, не знал кубинской “новой тровы”21 и не проявлял особого интереса к “холодной войне”, которую вели между собой Соединенные Штаты и Советский Союз. Откуда появилась эта ненависть к “Северной империи”, которая завладела всеми помыслами президента и с каждым днем только усиливается?
  Сразу же после избрания на второй срок Чавес в очередной передаче “Алло, президент!” с одинаковой радостью говорил как о продлении собственного мандата, так и о том, что новым президентом США стал Буш. Чавес проявил по отношению к нему дипломатическую любезность:
  – Мы поздравляем вас, господин Буш, с замечательным успехом и еще и еще раз хотим повторить, что мы здесь по-прежнему готовы углублять любого рода отношения с правительством, народом и институциями великой северной страны. Поздравляем вас, господин Буш!
  Сразу после окончания программы Уго остался один в своем кабинете во дворце, выпил подряд три чашки кофе, выкурил одну за другой пару сигарет, установил мысленную связь с Боливаром на портрете, висящем напротив, и целиком сосредоточился на антиимпериалистическом бунте, который поднялся у него в голове.
  “Клинтон уходит, но приходит другой – хуже прежнего, – думал Уго. – Буржуй, капиталист, уже считающий себя хозяином мира. Только со мной ему не сладить, пусть даже не мечтает”.
  Обычно, оставшись в одиночестве, Уго любил предаваться мечтаниям о реконкисте всего континента, которые постоянно подпитывались советами его наставника Фиделя. Потом мысли Чавеса обращались к проблеме, волнующей его гораздо больше и даже лишающей сна: проблеме золота и курицы, несущей золотые яйца, иными словами, нефти и нефтяной компании. Ведь если быть еще более точным, девяносто процентов поступлений в государственную казну давала именно нефть.
  До сих пор Уго вел себя осторожно по отношению к государственной нефтяной компании “Нефть Венесуэлы”, известной также как PDVSA22, которая добывает и продает за границу венесуэльскую нефть. Компания принадлежит государству, но президент страны ее не контролирует. Он позволил работать в привычном ритме знающим свое дело технократам, и они автономно руководят компанией, чья самоуправляемость всегда уважалась ведущими политиками и первыми лицами страны. Чавес считает, что политизация компании может поставить под угрозу поступление долларов в казну. Он понимает: нефтяники – чрезвычайно нужные стране специалисты, и жизненно важно, чтобы они зарабатывали деньги, на которые Уго планирует совершить революцию.
  Во время частых совещаний с руководящей верхушкой компании президент горячо одобрял ее планы широкой экспансии, а также многомиллионные инвестиционные проекты, о которых ему докладывали. Чавес всегда давал понять, что эти люди должны видеть в нем своего союзника. И руководители отрасли, хотя они когда-то, во время его первой президентской кампании, и стали жертвами критики Чавеса, с радостью отметили перемену в его тоне, а также его дружеские заверения. Они всячески обхаживали президента и старались ему угодить, всегда снабжая самой полной информацией. И в конце концов решились поверить, что без них никак нельзя обойтись и что они по-прежнему останутся неподвластным Чавесу анклавом.
  Но, посчитав себя незаменимыми, не заметили, что, несмотря на все свое показное дружелюбие и словесную поддержку, президент ненавидит их за очевидное превосходство и за то, что они чувствуют себя элитой. А прежде всего за то, что это они, а не он сам контролируют главную компанию страны.
  Сидя перед своим глобусом, Уго просматривает финансовые отчеты нефтяной компании и одновременно намечает воображаемые линии между Кубой, США, Латинской Америкой и странами – экспортерами нефти. Он на свой манер готовится к Всеамериканской встрече на высшем уровне, которая через несколько дней состоится в Канаде и в которой примут участие президенты всех стран континента. Он хочет использовать этот случай, как и вообще любой случай, чтобы приблизить исполнение своей мечты – объединения соседних с Венесуэлой стран. Открыто он собирается говорить об интеграции Америки, но на самом деле ставит своей целью обуздание власти Соединенных Штатов, самого крупного в мире потребителя нефти. Фидель помог ему осознать всю важность этого проекта.
  Итак, вскоре венесуэльский президент вместе с еще тридцатью четырьмя главами государств континента собрались в Квебеке. А поскольку Кастро приглашен не был, Чавесу на сей раз выпала роль “единственного черта на саммите”, как сам он это определил. Так что во время заседаний и дискуссий он пользовался любой возможностью, чтобы накладывать вето, критиковать и интриговать. Команда опытных кубинских дипломатов за кулисами консультировала его. В итоге из всех глав государств только у одного Чавеса нашлись возражения против финального документа. И он громко заявил о своем несогласии:
  – Я не могу одобрить пункт, где говорится, что мы берем на себя обязательство укреплять представительскую демократию, потому что в Венесуэле представительская демократия оказалась ловушкой и обрекла наш героический народ на бедность и нищету.
  Президенты других стран, министры иностранных дел и журналисты не могли скрыть изумления: что он говорит? Может, его обидела та часть документа, где речь идет о необходимости изолировать и налагать санкции на страны, которые ослабляют демократическую систему, мешают исполнению правосудия, не обеспечивают прозрачность выборов и свободу слова? Может, это случилось, потому что он уже перестроил демократическую систему, учредив Ассамблею, которую сам лично контролирует, а также отправил в отставку тех судей из Верховного суда, которые оказались “не его людьми”? Может, поступки Чавеса поставили под сомнение прозрачность выборов и теперь он нацелился на свободу печати?
  Нет, Чавес не согласен с этим пунктом, вот и все. К тому же он недоволен не только им. Когда после нескольких рабочих дней был достигнут общий консенсус по поводу сроков создания континентальной зоны свободной торговли, Уго опять выступил против. “Паршивая овца саммита”, – кричали газетные заголовки. Но Чавеса не волновало, кто и что о нем думает. – Мне смешна вся эта просвещенная глупость, – заявил он.
  По его мнению, предполагаемая континентальная интеграция – хитрая ловушка янки, задумавших захватить латиноамериканский рынок. И Чавес не боится взять на себя роль Давида, готового сразиться с Голиафом. Его не смутят намеченные даты и соглашения. Он заключит свои собственные союзы с Южной Америкой, Кубой, странами Карибского бассейна, Китаем, Россией и государствами Ближнего Востока. И пусть Вашингтон с его марионетками оставят Чавеса в покое.
  Выходя из зала “с высоко поднятой головой”, Уго на несколько минут остановился поговорить с президентом Бушем. Они обменялись приветствиями через переводчика, в первый раз пожали друг другу руки, посмотрели друг другу в глаза, перекинулись двумя-тремя короткими фразами и распрощались, так что никто не успел их даже сфотографировать.
  – О чем вы говорили? – спрашивали журналисты.
  – Буш хочет дружить со мной, – отвечал Уго. – А я сказал ему на своем дурном английском: “Я тоже хочу стать вашим другом. И хотя наши политические разногласия очень велики, думаю, мы с вами найдем путь к взаимопониманию”. И я даже пригласил его сыграть вместе в бейсбол!
  Но Чавес, судя по всему, кое-что тут присочинил – их отношения были не настолько уж радужными. Джордж Буш, вице-президент Дик Чейни и члены правительства не одобряли дружбы Чавеса с Фиделем Кастро, Саддамом Хусейном, Муаммаром Каддафи, Владимиром Путиным и уж тем более его еще только зарождающихся связей с Китаем. Тем не менее пока отношения Буша с Чавесом – это выгодная обоим нефтедружба: у Венесуэлы есть нефть, которая нужна Соединенным Штатам, а Соединенные Штаты принадлежат к числу тех немногих покупателей, которые платят за сырую нефть настоящую рыночную цену, и платят, что очень важно, без промедления.
  Однако в последовавшие за встречей Буша с Чавесом месяцы неожиданное происшествие самым решительным образом изменило ситуацию – во всяком случае для США. Речь идет о террористическом акте 11 сентября 2001 года. Уго, как и большинство телезрителей, потрясенных увиденными на экране кадрами, выразил свою солидарность и солидарность всего венесуэльского народа с Соединенными Штатами и народом этой страны.
  Правда, очень скоро от этой солидарности не осталось и следа. В то время как многие государства единодушно поддержали военную операцию США против Афганистана, Чавес резко раскритиковал бомбардировки и объявил их нарушением прав человека, а также потребовал прекратить убийство невинных людей.
  В скором времени он решил совершить новое турне по Ближнему Востоку, что, по мнению Вашингтона и европейских правительств, с очевидностью доказывало симпатии Чавеса к тем странам, которые снисходительно относились к террористам или даже поощряли их деятельность. Таким образом “нефтедружба” между США и Венесуэлой оказалась под угрозой. Решив объявить войну терроризму, президент Буш стал с недоверием относиться к руководству стран, протестовавших против его военной политики. Куба и Венесуэла попали в список “недружественных государств”. Но и Чавес тоже занял более настороженную позицию. Он не боялся сделать своими врагами половину мира. У него была курица, несущая золотые яйца. Нескончаемые потоки нефти – вот то оружие, с помощью которого он вознамерился завоевать мир.
  Все сердиты и недовольны
  Медовый месяц закончился. Отныне нет больше просто венесуэльцев: есть чависты и античависты, боливарианцы и хиляки23, а также изменники родины и апатриды. Так одна половина страны стала называть другую половину. “Здесь сейчас все сердиты и недовольны, – сообщает Маурисио своим коллегам в Гавану. – Священники, военные, нефтяники, журналисты, университеты, профсоюзы и предприниматели – все настроены против Уго. Недовольных слишком много. И я уверен, что ЦРУ заваривает здесь какую-то кашу”.
  Соблюдая строжайшую конспирацию, Эва и Маурисио, каждый со своей стороны, разворачивают бурную деятельность. Они собирают информацию, втираются в доверие к нужным людям, кому-то угрожают, кого-то подкупают, подстегивают своих агентов и информаторов как внутри правительства, так и за его пределами. Короче, пускают в ход все средства.
  Трудно предсказать, к чему приведет столь массовое недовольство президентом. К социальному взрыву? Если революция, как правило, становится результатом долгого кризиса, то чем может обернуться кризис, переживаемый самой революцией?
  В своих донесениях шефам Эва описывает волну массовых протестов, манифестации и забастовки. В одном из докладов, отправленных Оливеру Уотсону, она сообщает:
  Как это ни удивительно, но Уго оттолкнул от себя и те группы соотечественников, которые должны были бы стать его естественными союзниками. Профсоюзные деятели и университетская публика – как преподаватели, так и студенты – перешли в лагерь его врагов. Президент не желает допустить, чтобы кто-то отказывался слепо выполнять его планы и замыслы, и реагирует жестко, сокращая до минимума бюджеты и проводя постановления, согласно которым протестующие лишаются власти и независимости.
  Эва пытается выяснить имена лидеров возможного мятежа, но вынуждена признать полную свою неудачу. Она знает: что-то должно случиться, но не знает, что именно, кто это что-то организует и когда это что-то произойдет. Она делает все, чтобы добыть более точную информацию, внимательно прислушиваясь к разговорам клиенток “Черного дерева”, но их болтовня не идет дальше возмущения теми или иными действиями правительства.
  Многие дамы упоминают участившиеся нападки на частные предприятия и атаки на свободу печати. По словам других клиенток, их мужья (банкиры, руководители предприятий, высокопоставленные военные, сотрудники нефтяной компании) обеспокоены новым пакетом президентских законов, которые за последние месяцы одобрила недавно учрежденная Ассамблея и которые наделяют Чавеса исключительной властью. Люди с тревогой наблюдают за тем, как большие площади сельскохозяйственных земель экспроприируются правительством – оно без всяких на то оснований объявляет эти земли “неиспользуемыми” или “пустующими”.
  С большим недовольством упоминается также Закон об углеводородах, и хотя дамы совершенно не понимают его сути, они утверждают, что он направлен против PDVSA, государственной нефтяной компании, так что теперь, возможно, правительство будет пускать ее деньги на социальные программы, которые ничего общего не имеют с добычей и продажей нефти.
  В итоге действия и планы Уго Чавеса привлекают всеобщее внимание, их обсуждает вся страна.
  Моника Паркер, хоть и пристально следит за происходящим, тоже не рискует делать какие-либо прогнозы на будущее. – У оппозиции нет очевидных лидеров, – говорит она Эве, когда они сидят в японском садике после занятий йогой. – Там трудно кого-либо выделить. Так что у противников Чавеса по-прежнему нет ни малейших шансов на победу.
  Что касается Маурисио, который всегда избегал разговоров с Моникой на такого рода темы, то сейчас ему стало труднее полностью уклоняться от них, поскольку Моника постоянно к ним возвращается. И все более непримиримо оценивает правительство Чавеса. Маурисио слушает ее, делая вид, будто его это совершенно не касается.
  – Но ты ведь многое сам видел в моих программах, дорогой. И оценки гостей передачи, и мои репортажи, и комментарии к конкретным фактам, с какими я знакомлю зрителей, – все это однозначно свидетельствует: наше правительство страной не управляет, а когда оно пытается что-то сделать, у него всегда получается плохо. Что мы наблюдаем? Взрывной рост безработницы, преступности, граждане с каждым днем все меньше уверены в своем будущем. И естественно, коррупция. Она всегда у нас была, но ведь сейчас воруют, как никогда прежде. А Чавес ничего не предпринимает. Если речь идет о “его людях”, им все позволяется. Президента это вроде бы и не касается. Разве ты сам не слышал, как в твоих бутиках клиенты постоянно ругают правительство?
  Разумеется, Моника и вообразить не может, что многое из того, что говорит любовнику, прямиком попадает в отчеты, которые он посылает своему шефу Раймундо Гальвесу.
  Внимание президента к нуждам бедноты принесло ему большие политические дивиденды. Он построил школы и жилые дома, отремонтировал пару крупных больниц и самые важные дороги. Теперь он начинает выделять деньги на программы, направленные на улучшение питания, здравоохранения и образования в самых нищих районах страны. Это тоже обеспечивает ему поддержку большинства населения.
  Но дело не только в том, что Чавес уже успел сделать. Гораздо важнее другое: он много обещает, и очень убедительно обещает. Народ, его народ, верит ему. А Чавес старается использовать каждый подходящий случай, чтобы напомнить: он один из них, он такой же, как они, и его главный интерес состоит в том, чтобы “защищать их интересы”, а не интересы тех, кто имеет больше других. Чавес виртуозно владеет тактикой, которую многие презрительно именуют популизмом, а сам он, напротив, считает единственным способом сохранить за собой власть. В то же время довольно мощный оппозиционный блок начал бунтовать и требовать, чтобы президент подал в отставку. Политическая ситуация в Венесуэле становится взрывоопасной, а положение президента – по-настоящему неустойчивым.
  Несколько дней спустя Маурисио отправился обедать к Монике. Дверь ему открыл Чак Паркер, отец журналистки, который в одиночестве жил в маленькой квартире, соседствующей с домом Моники. Паркер не скрывал от дочери, что не одобряет ее связи с “этим карибским кавалером”. За столом Моника упомянула, что готовит специальный материал, посвященный “засилью кубинцев в правительстве Чавеса”. Маурисио одобрил ее план и сказал, что очень важно наконец-то взяться и за эту тему.
  – Эти кубинцы – настоящие дьяволы. В семьдесят третьем году они попытались захватить Доминиканскую Республику, но мы им не позволили, – добавил он. – Надо остановить их, пока еще не поздно. Они опасны.
  Моника рада встретить такую поддержку и с негодованием перечисляет глаголы, с помощью которых можно передать то, что правительство Венесуэлы позволяет гаванскому режиму: “вмешиваться”, “захватывать”, “проникать”, “внедряться”, “посягать”…
  – К нам едут тысячи тренеров, работников культуры, врачей и медсестер. Сюда едет кто угодно. Но на самом деле многие из них – это военные, разведчики и агенты кубинского режима. Кроме того, вечные нападки на США и пылкая дружба с Фиделем Кастро производят не самое благоприятное впечатление на многих из тех людей, которые еще имеют здесь вес. Нас, венесуэльцев, можно называть кем угодно, но только не коммунистами. А Чавес, судя по всему, этого не понимает.
  После обеда отец Моники, изрядно накачавшись, ушел к себе, а пара перебралась на террасу пить кофе. Моника принесла компьютер и показала Маурисио фотографии, сделанные во время античавистских маршей. Люди несут плакаты с надписями: “От Кубы нам нужны только соны и гуагуанко24” или “Нам в нашей стране не нужен коммунизм, мы хотим свободы, хотим демократии. Долой Чавеса!”.
  Однако Маурисио устал играть роль доминиканского противника Кастро и предложил Монике приберечь такие темы для ее передачи, а сейчас заняться более приятными делами – например, обратить внимание на сидящего рядом с ней мужчину.
  Потом он взял ее за руку и повел по коридору в спальню. Едва они туда вошли, Маурисио запер дверь на ключ.
  Куба – нет! Куба – да!
  Специальная программа Моники, посвященная кубинцам, имела огромный резонанс.
  – Такие льготы и привилегии, которые получает у нас Фидель Кастро, сильно раздражают немалое число военных из командного состава. Они с большой тревогой наблюдают за сближением президента Чавеса с Фиделем Кастро, а ведь когда-то тот уже пытался захватить Венесуэлу и был разгромлен нашими вооруженными силами, – говорит Моника.
  Некоторые генералы и адмиралы из тех, что, хотя и ушли в отставку, продолжают поддерживать близкие отношения с армейской верхушкой, приняли участие в передаче и возмущались позицией бывшего товарища по оружию: по их словам, он выбрал ложный путь, вознамерившись “завладеть Венесуэлой и внедрить здесь систему, провалившуюся в других странах и несущую с собой нищету и всяческие беды”. Кроме того, они решительно осудили незаслуженный и безосновательный карьерный рост ряда офицеров, притом что единственной их заслугой является доказанная на деле преданность нынешнему правительству. Кроме того, эти бывшие военные не одобряли нападки президента на Соединенные Штаты.
  Заслуженный генерал в отставке, выступая, как он уверял, от имени большого числа действующих военных, заявил Монике:
  – Мы не согласны с неуклонным ухудшением отношений с нашими традиционными союзниками, как не можем согласиться и с укреплением связей с недемократическими правительствами. Поэтому и по многим другим причинам мы требуем отставки президента – поскольку считаем его фашистом и диктатором, а кроме того, видим в нем угрозу демократии и независимости Венесуэлы.
  Ради защиты демократии они предлагали временно заменить Чавеса гражданским лицом и провести внеочередные президентские выборы. А еще, по их мнению, вряд ли стоит разрешать военным, хотя это и позволено новой Конституцией, вмешиваться в политику, давать им право участвовать в выборах и занимать государственные посты.
  После этой телепередачи, во время которой с экрана прозвучали очень резкие заявления определенной группы военных, президент принял ответные меры. Он приказал уволить из армии – причем совершенно незаконно – нескольких генералов и оппозиционно настроенных офицеров. Надо добавить, что его самого удивило отсутствие серьезной реакции на эти отставки. А ведь многие полагали, что военная элита могла бы попытаться воздействовать на президента и заставить его отменить такое решение. Уго довольно улыбнулся, получив из Гаваны информацию о том, что агенты G2 провели серьезную и весьма успешную работу среди остальных венесуэльских офицеров, тем или иным способом внушая им, что они много выиграют, поддерживая Чавеса, и много потеряют, выступая против него. Некоторые генералы, не позволявшие себе критиковать Чавеса, вдруг с изумлением обнаружили, что на их банковских счетах появились огромные суммы. А вот самые недовольные были отправлены служить в затерянные в сельве гарнизоны или переведены на самые мелкие должности.
  Однако политические и деловые круги, представители СМИ и более информированные граждане страны из числа тех, кто сдержанно относился к Чавесу, продолжали бить тревогу из-за кубинского присутствия в Венесуэле. Правда, их возмущение не имело никаких реальных последствий. Уго, еще более осмелевший после пассивной реакции военных на увольнение коллег, не только не испытывал страха перед группами, осуждавшими его за сближение с Кубой, но и начал относиться к ним с подчеркнутым презрением. А еще он их возненавидел. И чтобы наглядно продемонстрировать, насколько мало его волнует их мнение, устроил громкий праздник по поводу 75-летнего юбилея Фиделя Кастро.
  Уго пригласил своего наставника в Каракас. Пышные торжества во всех подробностях показывались по телевидению. Чавес вручил кубинцу награду, которой раньше удостаивались лишь самые выдающиеся люди страны, но главное – он расширил договор о поставках нефти на остров. Отныне Куба будет получать большие объемы венесуэльской сырой нефти по льготным ценам. Кроме того, Чавес предоставит кубинцам долгосрочный кредит на ее оплату или право расплатиться натурой.
  Иными словами, зерновые культуры и овощи, но в первую очередь кубинские советники – в области государственной безопасности, культуры, образования и здравоохранения – станут формой платы за нефть, которая поможет кубинской экономике выжить. А еще Уго воспользовался моментом, чтобы настоять на своем в споре с родителями школьников, педагогами из частных учебных заведений и католическими священниками – всеми теми, кто противился образовательной реформе по кубинской модели, то есть включению в программу средней школы идеологических дисциплин и военной подготовки. К тому же президент расширил число верных ему военных на высших министерских постах и административных должностях.
  Чтобы укрепить национальную безопасность, Чавес бросил в народ очередной клич: надо создавать в каждом районе и в каждой организации боливарианские кружки. Это был его вариант легендарных Комитетов защиты революции (КЗР), которые учредил Фидель еще в самом начале своего долгого правления: “Объединимся под знаменем антиимпериалистической революции и приготовимся остановить лавину атак на всех фронтах, приготовимся дать отпор наступающей контрреволюции, чтобы сокрушить ее”.
  И сторонники Чавеса действительно стали объединяться, да, объединяться, поскольку, к разочарованию оппозиционеров и хиляков, как называл их президент, народ до безумия любил своего лидера. И начинал любить еще сильнее, как только Уго давал народу почувствовать себя реальной частью нынешнего правительства и когда высказывал правду в лицо олигархам, которые, по его словам, годами разрушали страну: – Не обманывайте себя, олигархи! Не просчитайтесь, олигархи! Не ошибитесь! Берегитесь! Это я вам говорю. И предупреждаю от лица всего нашего народа, если вам недостает своего ума, чтобы понять: сейчас вы сами будите спящую рядом силу, сами помогаете народной силе взрасти и окрепнуть, как и несокрушимой воле народа любым способом защитить нашу революцию.
  
  От гнева Чавеса трудно спастись даже министрам. Он приказывает министру финансов Вилли Гарсиа поднять в стране заработную плату, увеличить субсидии и осуществить другие экономические меры, хотя для всего этого, как уверяет Вилли, в казне нет средств. Встревоженный Гарсиа пытается убедить президента, что сейчас не время для таких решений, однако Чавес резко обрывает его:
  – Министр Гарсиа, мы с вами находимся на правительственном совещании, а не на научном семинаре. Вы собрались здесь, чтобы принимать решения и исполнять мои приказы, а не для того, чтобы вести дискуссии. Понятно я говорю? Это мой вам приказ.
  Побагровевший Вилли Гарсиа утыкается носом в лежащие перед ним бумаги и совсем тихо произносит:
  – Да, сеньор президент. Будет исполнено.
  Тем временем в крупнейших городах страны, на улицах и в частных домах силы национальной безопасности истово выискивают и отлавливают недовольных. А между тем коррупция растет по мере того, как становится все более очевидным: правительство закрывает глаза на то, что “свои люди” – родственники, друзья и сторонники Чавеса – внезапно и необъяснимым образом богатеют.
  Уго, хоть и успел объявить себя человеком, готовым к диалогу, теперь и не думает искать каких-то соглашений ни с теми, кого он называет олигархами, ни с объявившими забастовку нефтяниками, ни с транспортниками, учителями или профсоюзными деятелями, церковью, работниками СМИ и большим числом обычных граждан, которым не нравятся его реформы.
  Создается впечатление, будто он ослеп и не видит, что происходит вокруг, во всяком случае, по телевизору он рапортует: – В нынешнем декабре мы повсюду наблюдаем лишь волны положительных эмоций, и эти волны настолько сильны, что заглушают любые противоположные чувства.
  Да, Чавес не видит – или не желает видеть – причин, порождающих эти самые противоположные чувства.
  “Народ голодает, потому что в стране не хватает продуктов питания, – нудят с экранов недовольные. – А продуктов питания нет, потому что нет транспорта. А транспорта нет, потому что нет бензина. А бензина нет, потому что в стране нефтяной кризис. А кризис наступил, потому что вы, президент, не хотите ничего видеть и слышать”.
  
  В тот день улицы в центре Каракаса превратились в бурлящий котел. Страна была парализована, и, если судить по крикам, летевшим из толпы, люди разделились на несколько враждующих лагерей. Протестные акции растянулись на несколько часов, и Чавес в конце концов отдал приказ навести на улицах порядок, в результате многотысячный марш был жестоко разогнан полицейским спецназом и солдатами.
  – Какой день! – уже на следующее утро с гордостью воскликнул президент. – Протестовать вздумали, забастовки устраивать – вот и получили! Олигархи, профсоюзники, бандиты, хиляки! Будете продолжать в том же духе – увидите, чем это для вас для всех кончится. Ни черта у вас не выйдет! – Уго зло засмеялся, глядя в камеру. – Решили требовать моей отставки? Ладно, я уйду, обещаю, что уйду. Только не сейчас, не в две тысячи втором году, а в две тысячи двадцать первом! – И Чавес опять громко расхохотался.
  А зрители передачи “Алло, президент!” смеялись вместе с ним, хотя многие знали, что эти слова Чавеса никак не согласуются с его же Конституцией. Пресса и оппозиция, разумеется, не оставляли заявлений президента без ответа, начался своеобразный словесный пинг-понг. Специальные гости программы Моники Паркер называли Чавеса коммунистом, обвиняли в том, что он желает все взять под свой контроль и отменить частную собственность. Объявляли президента противником демократии, резонером и ретроградом.
  – Неужели он способен спать спокойно, зная, что вверг страну в такой кризис? Неужели совесть совсем его не мучит? – возмущалась Моника, разговаривая с Эвой Лопес в “Черном дереве” после занятий йогой.
  И хотя оппозиция по-прежнему представляла собой лишенную лидера массу, Монику поражало, что самые вроде бы близкие люди оставляли Чавеса в одиночестве: и бывшая любовница – еще из тех времен, когда он был военным, и жена Элоиса, и товарищи, с которыми он предпринял попытку переворота, и даже шеф президентской охраны. Все они сейчас перешли в лагерь его противников.
  – Остается только пожалеть и этого человека, и нашу страну, – бросила Моника с негодованием. – Все у нас, в Венесуэле, с пугающей скоростью приходит в упадок. Государственный сектор никогда еще не был таким бездарным. Неужели мы и вправду заслужили этого безумного президента, свихнувшегося на мечте стать бессмертным каудильо?
  Эва, внимательно глянув на нее, поспешила сменить тему: – Я тоже этого не понимаю. Но ты ведь знаешь: если я в чем и разбираюсь, так только в йоге и системе пилатес, но уж никак не в политике. Политику я оставляю тебе.
  Во всем виноват он один
  Если совсем недавно проливные дожди, сели и летевшие с гор камни изменили геологические очертания побережья страны, то теперь уже политические бури грозили вот-вот преобразить рельеф власти.
  По улицам шествует разгневанная толпа – люди протестуют против действий правительства.
  При этом многие из тех, кого Уго считал своими друзьями, как-то слишком уж вяло выражают ему свою поддержку, а некоторые просто исчезли с его горизонта и даже не отвечают на телефонные звонки. Всем ясно, что правительство Чавеса в опасности.
  Фидель по телефону призывает его любым способом договориться с оппозицией и везде, где только можно, искать себе союзников.
  – Сейчас такое время, когда поддержку и симпатии ты должен покупать, – поучает он Чавеса. – А врагов надо бить по башке. Ты должен применять силу – иногда люди понимают только такие методы.
  Беда в том, что Уго знает: как раз силы-то у него и маловато, а тем более чтобы пустить ее против вышедшего на улицы народа. Вот уже несколько часов он сидит на своем дубовом стуле и как зачарованный наблюдает бесконечное и по-макиавеллиевски хитро организованное шествие. Заснуть он не может – пьет одну чашку кофе за другой и курит одну сигарету за другой, чувствуя, как все больше путаются мысли в голове.
  Событий последних трех дней с лихвой хватило бы, чтобы заполнить собой несколько страниц истории. Никто не ожидал подобного поворота – ни зарубежная пресса, ни президенты разных стран, ни агенты заинтересованных государств, в том числе люди Эвы и Маурисио. Прану, министрам, первой даме, родственникам, сторонникам и хулителям Чавеса кажется, будто они смотрят остросюжетный фильм на политическую тему, где интрига причудливо закручивается прямо у них на глазах. Правда, этот фильм вызывает слишком уж живую реакцию, а кое-кого и по-настоящему пугает.
  Все покатилось вниз еще несколько недель назад. Началось с серии спецвыпусков программы Моники Паркер, затем последовали жесткие действия президента. Однажды утром, например, прямо перед телекамерами он вытащил из кармана свисток и, подражая футбольному арбитру, принялся выгонять “с поля” управленцев и сотрудников нефтяной компании. – Уж вы поверьте: мне ничего не стоит всех вас до одного выставить отсюда вон, – заявил он не терпящим возражений тоном. – С сегодняшнего дня каждый сотрудник нефтяной компании, участвующий в забастовке, будет автоматически считаться уволенным. Никаких переговоров больше не будет. Болтовня тут не поможет. Все. Хватит.
  – Нам следовало бы попытаться пойти на мировую со всеми оппозиционными группами, – советовал ему Анхель Монтес. – Иначе, не дай бог, дело кончится для нас плохо.
  Однако Уго пропустил мимо ушей совет друга, как и любые другие его советы. Поступок президента взорвал оппозицию, которая в штыки приняла недавние незаконные увольнения и сразу же встала на сторону нефтяников. Казалось, протестующие руководители нефтяной компании легко могут стать лидерами мощного мирного движения, которое лишит Чавеса власти.
  Одна за другой проходили встречи между профсоюзными лидерами, хозяевами частных медиакомпаний, главами традиционных партий, отодвинутых Чавесом на задний план, журналистами, предпринимателями и недовольными генералами. Все были уверены в необходимости возобновить диалог и принять срочные меры, так как ситуация складывалась чрезвычайная. Антиправительственная коалиция объявила не только о проведении всеобщего марша протеста, но и о начале общенациональной бессрочной забастовки.
  Пран и Вилли Гарсиа пристально следили за действиями оппозиционеров. Пран готов был биться об заклад, что в неминуемом столкновении победу одержит группировка тех военных, которых он регулярно подкармливал, чтобы они помогли ему распространить торговлю наркотиками за границы страны. Во всяком случае, Прана положение дел нисколько не тревожило. По всем шахматным доскам он уже расставил свои фигуры.
  С поразительной скоростью радио- и телепрограммы заполнились выступлениями, в которых критиковалось правительство и делалась попытка прочистить мозги последователям Чавеса, не желавшим видеть правды. Были и прямые обращения к президенту:
  – Вы один целиком и полностью несете ответственность за то, что в стране не хватает бензина, не хватает продовольствия, за то, что у нас нарушается Конституция, а страна милитаризуется, за то, что разворовываются государственные фонды и субсидируются террористические группы, созданные с одобрения правительства, за то, что наша нефть даром уходит на Кубу, за то, что на улицах убивают. Вы несете ответственность за безработицу, за коррупцию, за закрытие предприятий, за политизацию нефтяной отрасли, за неуважение к органам государственной власти, за политизацию вооруженных сил, за застой в стране, за раскол Венесуэлы. Уходите! Нам нужны новые выборы!
  Однако миллионы венесуэльцев сохранили верность своему лидеру и были с ним, когда он объявил о начале общественной мобилизации в борьбе за нефтяной сектор, поскольку, по его словам, “не может быть государства внутри государства, словно там имеется некий президентик некоей республички и свой маленький советик министриков. Нет! Нет, нефтяная компания принадлежит венесуэльцам. И мы защитим ее!”.
  Энергия протеста мощнейшей волной выплеснулась на улицы столицы. Все несогласные объединились, чтобы пройти маршем к главному офису нефтяной компании, расположенному на центральном проспекте Каракаса. Чависты в свою очередь собрались вокруг дворца Мирафлорес, выражая поддержку президенту. Но совершенно неожиданно кто-то из руководителей марша протеста, совершив хитрый маневр, обманом направил его движение тоже в сторону дворца. Зазвучали призывы:
  – Надо вышвырнуть оттуда предателя венесуэльского народа!
  В результате разыгралось настоящее сражение.
  Дворец со всех сторон защищали национальная гвардия, солдаты, военизированные отряды и хорошо вооруженные гражданские лица. К дворцу в спешном порядке устремились тысячи чавистов. Уго, сев в свое президентское кресло, приказал Анхелю организовать установку нескольких телекамер перед его письменным столом и предстал перед телезрителями. На сей раз он выглядел не таким мужественным и горделивым, как в тот день, когда произнес свою речь после провала путча. Чавес призвал венесуэльцев сохранять спокойствие – как в столице, так и за ее пределами. Он держался скромно, просто и не был похож на того гневливого и спесивого Чавеса, который совсем недавно – и тоже перед камерами – увольнял руководителей нефтяной компании.
  – Не забывайте, что я являюсь президентом для всех граждан страны, даже для того меньшинства, которое не желает видеть меня на этом посту, – заявил он не без сарказма.
  Однако оппозиционные Чавесу частные телеканалы угостили его тем же блюдом, каким сам он обожал потчевать зрителей: продолжая транслировать речь Уго, они разделили экран на две части и одновременно показывали грандиозный марш протеста, участники которого собирались окружить дворец и требовать отставки президента.
  К двум часам дня страсти накалились, и все это могли видеть телезрители, к чему, собственно, всегда и стремился Чавес. Участники марша протеста достигли той черты, за которой столкновение с радикально настроенными чавистами было уже неизбежно. Полиция безуспешно пыталась сдерживать разбившихся на отдельные группы людей. Защитники дворца стали пускать в ход камни, бутылки, коктейли Молотова и бомбы со слезоточивым газом. Авангард протестующих сразу же отступил, хотя и от планов дойти до дворца они отказываться не собирались.
  Внезапно послышались выстрелы, и манифестанты стали падать. Зрители впрямую наблюдали на телеэкранах, как гибнут их соотечественники, камеры не скрывали кошмарных деталей – из пулевых отверстий вместе с кровью вытекала мозговая масса. Снайперы из лагеря оппозиции вели стрельбу с крыш зданий. Вина за эти убийства будет возложена потом на правительство, которое якобы жестоко расправилось с участниками мирной манифестации. Чависты хаотично отвечали на действия протестующих. Число погибших росло.
  Как у Маурисио, так и у Эвы дел сразу прибавилось. Ни он, ни она ничего подобного не ожидали, однако оба среагировали мгновенно – мобилизовали своих подручных и всеми средствами старались повернуть в выгодную каждому сторону результаты социального взрыва. Оба чувствовали, что вплотную столкнулись с неведомыми силами. И эти силы не переставали их удивлять.
  Президент закончил свое обращение к нации и отдал приказ войскам восстановить на улицах порядок. Но армия была глуха к его приказам и больше не желала подчиняться Чавесу. Мало того, по телевидению выступил один из генералов и объявил от лица всех военных:
  – Мы не признаем нынешний режим и власть Уго Чавеса. – Что? – Уго был поражен. Его близкие друзья военные его предали!
  Позднее, уже ночью, возмущение его достигло крайних пределов, когда ему позвонили представители коалиции оппозиционных сил: Чавесу давалось десять минут – или он сдается, или по дворцу откроют артиллерийский огонь.
  – Со мной они не поступят так, как с Альенде. Я им не Альенде! Не Альенде! – заорал Уго, чувствуя, что находится в песочном замке.
  Он больше не был курсантом, который когда-то участвовал в театральных постановках и пел в студенческом хоре. Теперь он чувствовал себя в роли поверженного героя.
  Фидель, словно вездесущий бог, позвонил ему в самый решающий момент.
  – У нас нет времени на долгие разговоры, Уго, – сказал он. Потом спросил, сколько у него солдат, сколько оружия, где находятся солдаты и где хранится оружие. Фидель прикидывал, можно ли отбить атаку. – Вот что я скажу тебе напоследок: не делай из себя жертву, история на сегодняшнем дне не заканчивается.
  Четыре часа утра. В центре Каракаса уже нет ни чавистов, ни снайперов. Родственники погибших пытаются осознать, что произошло. Министры и депутаты ищут убежища в посольствах или прячутся в домах у друзей. Президент сдается генералам-путчистам, захватившим дворец, а заодно и власть – такую переменчивую и желанную для всех. Автомобиль увозит пленника.
  Утром Венесуэла проснется другой страной.
  Мы не коммунисты
  Не одного только Чавеса путч застал врасплох. Последние события изумили и выбили из колеи всех его министров, друзей, родственников и государственных чиновников. Всем им пришлось срочно искать убежища, спасаясь от разъяренных хиляков.
  Сразу после переворота отряды разгоряченных мятежников решили, что многие высокопоставленные представители власти скрылись в посольстве Кубы, поэтому здание окружили, разгромили стоявшие рядом машины, отключили свет и воду, разбили камеры наблюдения, стали швырять на территорию посольства коктейли Молотова и готовились взять его штурмом.
  К тому времени внутри оставалось семнадцать кубинских дипломатов, и почти все они были на самом деле опытными сотрудниками G2. Кубинцы принялись уничтожать документы и шпионское оборудование, а также прятать оружие. Они решили защищать посольство до последней капли крови. Кроме того, эти люди были хорошо обучены и знали, как себя вести в непредвиденных обстоятельствах. В течение следующего дня кубинцы сквозь щели в шторах наблюдали за поведением десятков античавистов и слышали лозунги, которые те выкрикивали, размахивая плакатами и флагами: “Нет коммунизму!”, “Нет кастризму!”, “Нет чавизму!”
  – Чавес – не представитель нашего народа. Чавес – представитель Фиделя Кастро! – кричал в мегафон какой-то мужчина, стоя перед посольством.
  На него были направлены камеры съемочной группы Моники Паркер, которая разослала репортеров по всему городу: не только сюда, к посольству Кубы, но и ко дворцу Мирафлорес и к адвокатской конторе Эстевеса.
  – Венесуэла никогда не будет коммунистической! – кричал другой оратор.
  – Нет – кубанизации образования! – скандировала женщина.
  – Они хотят заставить нашу молодежь жить по кубинским правилам – чтобы дети доносили на своих родителей, если те что-то говорят против правительства! – возмущался следующий.
  Лучшие агенты ЦРУ внимательно наблюдали за происходящим. Из Вашингтона Эва получила долгожданные и весьма четкие указания:
  Как можно скорее попытайтесь проникнуть в кубинское посольство, прежде чем его сотрудники уничтожат то, что представляет для нас интерес. Раздобудьте шифры, захватите компьютеры и любую информацию, которая окажется доступной.
  Через два дня после начала “жарких событий” поздней ночью Фидель Кастро сам связался по телефону с рядом глав латиноамериканских государств. Он просил их вмешаться, признать, что в Венесуэле совершен государственный переворот, и потребовать защиты кубинского посольства и в первую очередь дипломатов, которые там находятся.
  Кастро с облегчением услышал, что переворот воспринимался как незаконный и мятежники вряд ли могли рассчитывать на международную поддержку. Вскоре к нему стали поступать новые сведения: среди военных и некоторых руководителей путча царит растерянность, кое-кто из них тоже начал искать, куда бы скрыться. Иными словами, роли постепенно менялись. Семидесяти двух часов хватило, чтобы преследователи превратились в преследуемых. Победители – в беженцев.
  Глава 9
  Не бывает маленьких врагов
  Я не подавал в отставку
  Жаркий карибский ветерок гуляет по небольшой комнате с белеными стенами и обдувает фигуру человека, который лежит на кровати в позе зародыша и беззвучно плачет. Враги арестовали его и привезли на Ла-Орчилу, далекий остров, где стоит всего один небольшой гарнизон военно-морских сил. Уго понимает, что это конец его политической карьеры, конец всех мечтаний и, возможно, конец жизни.
  “Я снова оказался в тюрьме, – говорит он себе, – десять лет спустя и по той же причине – потому что хранил несокрушимую верность моему народу”.
  Он растерян, сломлен. Как такое могло случиться? Как он мог проглядеть, что военная верхушка готова его предать? “Трусы! Изменники!” – шепчет Уго. Однако он, хоть и раздавлен депрессией, все еще остается президентом страны. Чавес видит перед глазами воображаемые картины: ему является его отец Боливар и с мрачным видом пытается подбодрить: “Если моя смерть поможет укрепить единство… я без ропота сойду в могилу”25. Еще один герой Чавеса – Фидель Кастро – тоже возникает перед его мысленным взором. Фидель требует: “Не сдавайся, Уго, не сдавайся! Ты должен завершить дело Боливара!”
  Через окно комнатки, временно превращенной в тюремную камеру, Уго видит кусочки неба. Над темным Карибским морем звезды кажутся ярче. Чавес на миг останавливает взгляд на далекой звездочке и просит, чтобы оттуда к нему пришло озарение. Потом он впадает в медитативный транс. И словно перестает чувствовать свое тело. Может, оно парит в воздухе? Однако этот вопрос сразу же порождает ответ, который впивается в мозг, разрушая обретенное вроде бы спокойствие. Уго снова слышит когда-то сказанные ему Праном слова: “Никто и ничто не может лишить тебя свободы, кроме твоей собственной головы”. Эта мысль заставляет его встряхнуться, сбросить сонную одурь; неожиданно он чувствует в душе оптимизм и решимость, испаряется и пропитавший все вокруг запах поражения.
  Странная немота, сковывавшая Уго в последние часы и столь не свойственная его характеру, вдруг уступает место маниакальной и неудержимой говорливости. Он начинает без остановки и самым дружеским тоном беседовать с двумя часовыми, поставленными у его двери снаружи, хотя они и получили строгий приказ не обмениваться с узником ни словом.
  – Вы ведь не враги мне. Вы простые солдаты, выполняющие приказы. А все мы – дети Боливара, и его пример указывает нам общую для нас для всех лучезарную дорогу свободы… А то, что происходит сейчас, это неизбежная часть жизни любого революционера, – внушает им Чавес.
  Часовые смотрят на него в растерянности. Они не знают, что тут можно ответить, а президент Республики продолжает и продолжает говорить. Он снова вспоминает Освободителя, который никогда не признавал себя побежденным, потом переходит к Мао и его Великому походу, потом – к Ганди: – Вы только послушайте, ребята! Знаете, кто такой Ганди? Нет? А Че Гевара? Тоже не знаете? Сейчас я вам расскажу…
  И постепенно, пользуясь своей харизмой, присущими ему энергией и красноречием, Чавес завоевывает симпатию молодых охранников, по-прежнему скованных страхом нарушить приказ.
  – А вы подали в отставку, президент? – наконец робко спросил один из них.
  – Нет, товарищ, не подавал и не подам. Хотя почти наверняка меня скоро куда-нибудь увезут и расстреляют.
  – Для меня вы остаетесь моим президентом, – совсем тихо произнес второй, а первый еще тише подтвердил:
  – И для меня тоже.
  Чавес признается им, что решил во что бы то ни стало опровергнуть официальную ложь, будто он отрекся от своего поста и поэтому якобы возник конституционный вакуум, который путчисты вынуждены были заполнить.
  – Послушайте, нас вот-вот должны сменить, и я не смогу оставаться тут ни минутой больше, – зашептал ему один из солдат. – Вот бумага и карандаш. Если хотите, можете написать записку своим родственникам или всему народу, а потом киньте бумажку в мусор, а я ее оттуда выну. И клянусь вам Господом Богом, Боливаром, нашей Родиной и моей святой матушкой, что я доставлю записку туда, куда вы скажете.
  Тронутый до глубины души Уго внимательно смотрит на часового. Он чувствует, что у него самого дрожат губы и сердце бьется как бешеное. Президент быстро пишет записку, от которой будет зависеть его судьба. Как и судьба миллионов его соотечественников:
  Я, Уго Чавес Фриас, венесуэлец, президент Боливарианской Республики Венесуэла, заявляю, что не отрекался от власти, данной мне народом…
  Он поставил подпись и бросил бумажку в мусорную корзину, потом опять поискал в окне звезду, давшую ему силы выбраться из эмоциональной пропасти. Но той звезды на небе уже не было. Она растаяла в рассветных лучах.
  Между тем охранник выполнил свое обещание. Нашел записку и тайком проник в маленькую гарнизонную дежурку. Нервно оглядываясь по сторонам, он наконец отыскал огромную книгу, которая когда-то была белой, но теперь покрылась пылью и казалась желтоватой и которую уже давно никто не открывал. Книга содержала номера телефонов и факсов военно-морских сил, Министерства обороны и основных частей вооруженных сил Венесуэлы и ее командования. Солдат не мог зажечь свет, так как боялся привлечь к себе чье-нибудь внимание, поэтому он подошел к окну и, пользуясь слабым утренним светом, начал перелистывать страницы толстого справочника. И наконец нашел имя человека, которое назвал ему арестованный президент. Его удивило, что оно принадлежало генералу, командующему военной базой в Маракае.
  Это была самая крупная и лучше других оснащенная военная база Венесуэлы.
  Клянусь самому себе быть хорошим президентом
  Передача Моники Паркер открылась сообщением, безмерно обрадовавшим противников Чавеса. Один из лидеров оппозиции восторженно заявил:
  – Сегодня нашим детям, нашей молодежи, всей Венесуэле была возвращена надежда на то, что они смогут жить лучше.
  В свою очередь начальник Генерального штаба победным тоном провозгласил:
  – Мы сожалеем о печальных событиях, имевших место в столице вчерашней ночью. В связи с этим мы попросили президента Республики подать в отставку, что он и согласился сделать.
  В действительности дела у них обстояли не слишком хорошо. Собравшиеся на главной военной базе столицы генералы-путчисты никак не могли прийти единому мнению, решая, как же теперь поступить с Чавесом. Обстановка становилась все более напряженной, споры шли на повышенных тонах, высказывались противоположные мнения, за которыми проглядывали соперничество и ревность. Создавалось впечатление, что во всем царят сумбур и непродуманность, кроме того, у путчистов не имелось признанных лидеров. Из рук в руки переходили бутылки с виски. Политическая неготовность как военных, так и гражданских справиться со сложившейся ситуацией была очевидна. Кое-кто уже не мог скрыть страха, и никто не исключал возможности появления в их группе предателей. Теперь стало ясно: мятеж был из рук вон плохо спланирован. Говорить скорее следовало о некой сумме событий, иногда никем не предвиденных, которые развивались совершенно бесконтрольно. Иными словами, путчем никто не руководил. Делались необдуманные шаги, совершались серьезные ошибки, не обошлось без примеров трусости и желания покрасоваться. Но среди заговорщиков не было ни одного человека, способного принимать решения.
  Кое-кто из генералов склонялся к тому, чтобы выполнить условия, поставленные президентом в момент сдачи: чтобы ему позволили улететь на Кубу вместе с семьей и самыми близкими соратниками. Другие настаивали на том, что Чавеса надо судить в Венесуэле. Нашлись и такие, кто не скрывал желания устроить “случайную гибель” Чавеса. Большинство военных не доверяли гражданским, руководившим маршем, а то и откровенно презирали их. Но хуже всего было другое: среди собравшихся на военной базе действительно не было человека, способного сформировать правительство, которое страна и международное сообщество признали бы законным и которое могло бы нормализовать ситуацию и назначить новые выборы.
  Наконец тут же созданный комитет – в него вошли представители оппозиции и мятежные генералы – решил спешно и почти наугад назначить временным президентом гражданское лицо – человека, принимавшего активное участие в заговоре, сеньора Сальвадора Эстевеса, председателя Ассоциации предпринимателей Венесуэлы. Мало того что большинство населения знать не знало Эстевеса, так он еще и представлял собой полную противоположность Чавесу, которого попытался заменить. Уго был наделен харизмой, Эстевес – нет. Уго был военным, вышедшим из народа, Эстевес возглавлял объединение предпринимателей страны. Уго имел народные корни, Эстевес принадлежал к кругам “олигархов-апатридов”, которых Уго вот уже несколько лет клеймил со всех трибун. – Другого у нас нет, – разводили руками те, кто поддержал эту кандидатуру.
  – Принято решение немедленно сформировать временное правительство, – заявил Эстевес, произнося что-то вроде официальной речи в качестве президента страны. – И мне поручено возглавить его с одобрения как представителей венесуэльского гражданского общества, так и командного состава вооруженных сил. Я принимаю на себя эту историческую миссию.
  Уже несколько часов спустя он принес присягу на спешно организованной церемонии. Она проходила во дворце Мирафлорес, и на ней присутствовали члены нового кабинета министров, предприниматели, владельцы частных СМИ, гости “из народа” и некоторые античависты – друзья организаторов путча. Собравшиеся напоминали не столько участников торжественного и очень важного акта, сколько персонажей политического шоу под названием “Мы избавились от Чавеса”. В зале устанавилась тишина. Эстевес готовился прочитать текст, согласно которому он сам себе будет приносить присягу в качестве президента Республики, не принимая во внимание, что всего несколькими минутами раньше посол Соединенных Штатов, присутствовавший на церемонии, очень твердо заявил ему: хотя его страна не в лучших отношениях с Чавесом, она не может поддержать то, что в итоге оказалось настоящим государственным переворотом.
  Но Эстевеса это не остановило.
  Во время последующей и не имевшей прецедентов церемонии, которая протекала по изобретенному на скорую руку протоколу, Сальвадор Эстевес сам себе принес клятву и объявил себя президентом, после чего объявил о роспуске Национальной ассамблеи, отправил в отставку всех законным образом избранных губернаторов и аннулировал все законы и постановления, одобренные за время правления предыдущего президента. И словно ставя точку в конце первого пакета своих распоряжений, он потребовал прекратить поставку нефти на Кубу.
  В глазах всего мира самовведение Эстевеса в должность президента явилось безусловным нарушением конституционного порядка.
  Между тем новые приказы были восприняты с бурной радостью лишь теми, кто находился в зале, а многие из них являлись членами Ассоциации предпринимателей Венесуэлы. Офицеры и младший командный состав из президентской гвардии, еще сохранявшие верность Чавесу, наблюдали за церемонией с внешним спокойствием, но выражение их лиц и взгляды красноречиво свидетельствовали, что они не согласны с происходящим.
  А за пределами дворца народный протест рос со скоростью, с какой растут ползучие растения или морские водоросли. Со всех концов страны в столицу съезжались сторонники Чавеса, чтобы выступить против нового правительства, которое посчитали диктаторским. Для них президентом по-прежнему оставался Чавес.
  – Чавес не уходит! – скандировали толпы на улицах и площадях.
  Маурисио и его агенты сразу зафиксировали внезапный подъем народных протестов и быстро стали принимать меры, чтобы поддержать их, расширить и сделать более эффективными. Из Гаваны по сотовому телефону Маурисио получил зашифрованный и очень четкий приказ:
  Поддерживать активность чавистов из народа и уличные протесты. Сделай для этого все необходимое и сообщи, чего тебе не хватает. Мы окажем тебе любую помощь. И еще одно: проверь, не угрожает ли опасность семье Уго. Если надо, переправь ее сюда.
  Говоривший не представился. Но Маурисио знал: он только что слышал голос Фиделя Кастро.
  Краткосрочное президентство Эстевеса
  Ему не пришлось проводить избирательную кампанию и ездить по деревням, обнимая старушек и раздавая поцелуи их внукам. Не пришлось вести дискуссии с представителями всех слоев венесуэльского общества и обещать радикальные реформы. Сальвадор Эстевес и вообразить никогда не мог, что нежданно-негаданно станет президентом страны. Он был слишком далек от всего этого, занимая не более чем пост главы Ассоциации предпринимателей. И вполне искренне заявлял, что никогда не стремился обосноваться в президентском дворце. Но обстоятельства сложились таким образом, что его подхватил поток чьих-то эмоций, поступков и ошибок и поставил во главе страны, у которой уже имелся хозяин. Вот так и вышло, что ни с того ни с сего Сальвадор Эстевес очутился в роли контрреволюционного подопытного кролика, и судьба – злая судьба – заставила его возглавить временное правительство. Он и сам был не меньше, чем Уго Чавес, изумлен таким поворотом дел. Полной неожиданностью это стало и для Эвы Лопес. По общему мнению, за путчем, который привел к смещению венесуэльского лидера, так агрессивно нападавшего на Соединенные Штаты, стоял Вашингтон вместе с его главным “президентосвергательным” орудием – ЦРУ.
  Но это не было правдой. Череда сумбурных, непредсказуемых и непродуманных действий оппозиции застала Эву и ее агентов врасплох. Ни она сама, ни наиболее информированные осведомители не сумели заранее предсказать такой поворот событий, мало того, они и до сих пор не до конца разобрались в том, что же в действительности произошло. И наверняка знали только одно – сами они тут ни при чем. Что, разумеется, создавало для Эвы определенные проблемы, поскольку ее недоброжелатели в аппарате ЦРУ непременно воспользуются случаем, чтобы в очередной раз заявить: этой женщине не по силам контролировать столь изменчивую ситуацию, какая складывается в Венесуэле, стране очень важной с точки зрения интересов Соединенных Штатов. А ведь сколько раз она слышала на тренировочных занятиях в Управлении: “Хороший разведчик – это не тот, кто удивляется, а тот, кто удивляет”. Сейчас Эва с тревогой вспоминала такого рода наставления, поскольку сама уже дважды успела удивиться.
  Но не только Эва сомневалась в прочности своего служебного положения, новый и самопровозглашенный президент Республики Сальвадор Эстевес тоже чувствовал себя скверно. – У нас в Венесуэле утратить контроль над президентским дворцом значит утратить власть, – утверждал он с улыбкой, за которой пытался скрыть нервозность.
  Некая словно выросшая из-под земли коалиция сумела выставить прежнего президента из дворца, и теперь Эстевес невольно оказался в самой гуще событий. Однако…
  – Бог мой! – вздыхал он. – Чего они все от меня хотят? Все чего-то требуют, но никто не желает рисковать. У всех у них, видите ли, свои принципы. Нет, так я долго не выдержу.
  Йог на вертолете
  Генерал Энрике Мухика, который десять лет назад вместе с Уго Чавесом участвовал в неудавшемся военном перевороте, получил из рук ординарца факс с текстом, подписанным Чавесом, где говорилось, что тот от власти не отрекался. Генерал сразу узнал как его почерк, так и подпись и недолго думая начал действовать.
  Мухика командовал хорошо вооруженной и хорошо обученной элитной частью, расквартированной в городе Маракае, в двух часах езды от Каракаса. Ему подчинялись несколько армейских и парашютных бригад, а также ударные вертолеты. Мухика, которого товарищи издавна прозвали Йогом из-за его увлечения восточными духовными практиками, понимал, что медлить нельзя. Но даже сейчас поискать верный путь он захотел в книге “Дао Дэ Цзин” и нашел там следующее наставление Лао-цзы: “Нет беды тяжелее, чем недооценивать противника. Недооценка противника повредит моему сокровенному средству [дао]. В результате сражений те, кто скорбят, одерживают победу”.
  Если до этого он еще колебался, то теперь сразу принял решение. Быстро составил команду из лучших своих людей, потом собрал верных офицеров, чтобы наметить детальный план действий. Этот план основывался на твердой уверенности, что те, кто руководил мятежом против Чавеса, плохо организованы и не обладают ни нужными способностями, ни нужной огневой мощью, чтобы отбить атаку тех, кто хочет вернуть президенту власть. И в первую очередь это касалось Сальвадора Эстевеса.
  – А не получится ли так, что мы их недооцениваем, господин генерал? – явно нервничая, спросил один из офицеров. – Нет. Мы всего лишь воспользуемся тем, что они недооценивают нас и моего товарища Уго. Как недооценивают и любовь, какой пользуется у нашего народа Уго Чавес.
  Прежде чем сесть в один из трех вертолетов, готовых вылететь на остров и освободить президента, Мухика посетил некую радиостанцию и объявил, что Уго Чавес не подавал в отставку и что верные ему войска намерены освободить его. – Наш настоящий и законный президент, единственный, кого избрал на этот пост народ, очень скоро вернется во дворец Мирафлорес, – пообещал генерал, не слишком вдаваясь в подробности. Потом он зачитал записку, полученную от Чавеса по факсу, и призвал радиослушателей пересказать всем, кому можно, послание арестованного лидера, чтобы потом люди вышли на улицу и защитили своего конституционного президента.
  Десятки радиостанций по всей стране ретранслировали это выступление.
  Быстрорастущая волна надежды заставила сторонников Чавеса перейти к решительным действиям. Среди ночи простые столичные жители забегали по городу, разнося добрую весть. Народ любил Уго и хотел, чтобы он снова правил страной. Тем временем частные телеканалы, поддержавшие мятеж, согласованно устроили информационный blackout в надежде, что пока еще нестабильная ситуация стабилизируется в пользу тех, кто уже захватил власть.
  А положение и на самом деле было более чем неопределенным. Именно так охарактеризовала его Моника Паркер в беседах с иностранными журналистами, которые расспрашивали ее, пытаясь понять, что же происходит в Венесуэле. По мнению Паркер, ситуация становилась неконтролируемой и дело могло закончиться чем угодно. Ее изумляло, что новое правительство, вместо того чтобы озаботиться установлением военного контроля над страной, занялось мелкими и бессмысленными склоками и дележкой постов и сфер влияния между разными группами, поддержавшими путч. Но ни они, ни временный президент, ни остальные заговорщики не знали, что на рассвете три вертолета приземлились на далеком острове, где содержался Чавес. А тамошние военные, как офицеры, так и солдаты, даже не попытались оказать сопротивление освободителям президента. Мало того, они, стараясь воздержаться от слишком бурного проявления чувств, всячески показывали, что сочувствуют прибывшим, и даже помогли их вертолетам совершить посадку.
  Уго воспринял все это как чудо, буквально свалившееся с небес. Он попрощался со своими охранниками, выразив им благодарность и самые дружеские чувства. Те приветствовали его радостными криками. Все обнимались.
  – Счастья тебе, президент, не забывай о нас, – крикнул один из солдат.
  Так Уго, подобный птице фениксу, вместе с генералом Мухикой покинул остров и полетел в Каракас.
  Власть принадлежит народу, он завоевал ее на улицах
  Ребенку еще не исполнилось и трех лет, когда Лус Амелия нарядила его в красную рубашку и повела с собой в центр города на манифестацию. Как и миллионы венесуэльцев, молодая мать отозвалась на призыв президента, брошенный за несколько дней до устроенного против него путча: “Для революции начался самый трудный этап, потому что мы стали углублять ее. И народ должен защитить революцию!”
  И вот теперь в приют для жертв стихийного бедствия, где так до сих пор и жила Лус Амелия, по радио дошло известие: оказывается, их президент и не думал отрекаться от власти. Услышав это, женщина бросилась туда, где обычно собирался боливарианский кружок, в котором она состояла, чтобы присоединить свой голос к голосам тех, кто требовал освобождения их лидера и роспуска правительства путчистов. Лус Амелия поступала так по велению сердца. Она выбежала на улицу, потому что слепо верила в Чавеса и в его революцию. Она была уверена: защищать революцию значит бороться за будущее ее маленького сына, за достойное жилье, которое ей клятвенно пообещали предоставить, за качественные здравоохранение, образование и работу, которую ей непременно дадут в каком-нибудь министерстве. Однако, вопреки ее убеждению, то, что выглядело как проявление беспредельной любви народа к Чавесу, в действительности не всегда являлось таким уж чистым и бескорыстным чувством. В большинстве своем “колективос” превратились в жестокие банды, которые действительно поддерживали режим, но одновременно еще и безжалостно орудовали на столичных улицах. Многие из них получали деньги от организации Прана, других подталкивали к активным действиям люди, подчиненные Маурисио Боско.
  Например, агенты, действующие под прикрытием бутиков “Элита”, собирали ценнейшую и достоверную информацию “изнутри”. Они раньше других узнавали, что происходит в каждом городе, а главное – в каждом военном гарнизоне.
  “Кто на чьей стороне?” – этот вопрос то и дело звучал в военной среде. Наиболее достоверные ответы на него можно было услышать из уст некоторых клиенток “Элиты”. Ведь речь шла об их мужьях. Но Маурисио управлял не только этой сетью. Существовали и другие, куда более засекреченные. Люди там были хорошо вооружены и хорошо подготовлены. И Маурисио знал, как им следует поступать в такой ситуации, как нынешняя. Неслучайно они загодя тщательно прорабатывали несколько вариантов развития событий, чтобы не допустить гипотетического свержения президента Чавеса.
  Как всегда, оберегая тайну своей подлинной личности, Маурисио сказал Монике, что в Панаме возникли проблемы, связанные с учетом товарных запасов в магазинах сети “Элита”. К тому же в Венесуэле царит такая неразбериха, что ему лучше на несколько недель покинуть страну. Но на самом деле он и не думал никуда уезжать. Используя накладные усы, парик, очки и надвинув на лоб бейсболку, он целые дни проводил на улицах Каракаса. Смешавшись с толпой сторонников Чавеса, Боско по собственным впечатлениям оценивал размах протестов. При этом строго соблюдал правило: никогда лично не выходить на связь с теми, кто образует его агентурную сеть.
  Еще до рассвета он привел в действие план, детально отработанный вместе с кубинцами, внедренными в бедные районы Каракаса под видом спортивных тренеров, младшего медицинского персонала или работников культуры. При этом все их действия контролировались непосредственно самим Фиделем Кастро из обрудованного специальной техникой зала в Гаване.
  Пран и Вилли Гарсиа тоже не сидели сложа руки. Но прежде Вилли отправил всю свою семью на личном самолете в Майами, а сам перебрался в тюрьму к Прану. Находясь там, эти двое делали все возможное, чтобы дестабилизировать новое временное правительство и помочь Уго вернуться к власти. Лус Амелия и ее сын казались всего лишь двумя маленькими красными рыбками в людской реке, хлынувшей на главные улицы столицы. Некоторые потоки направились к военной базе, где пребывали генералы-путчисты. Люди полагали, что именно там содержат их законного президента. Самые решительные хотели взять базу штурмом, хотя у них не было никакого оружия и их всех могли легко перебить. Но они вознамерились стоять до конца – пока Уго не окажется на свободе и не вернется во дворец Милафлорес. Другие группы – ими руководили люди Маурисио Боско – двинулись к правительственному дворцу и к тем радио- и телестудиям, которые в эти тревожные часы показывали исключительно новое правительство и хранили подозрительно дружное молчание о судьбе человека, до недавнего времени правившего страной.
  Людская река несла Лус Амелию, которая одной рукой крепко держала сына, а другую со сжатым кулаком тянула вверх, изредка ею же вытирая слезы, выступавшие от избытка чувств. Люди вокруг выкрикивали революционные лозунги. – Свободу! Свободу! Свободу Уго! – кричал и ее малыш, подражая тысячам одетых в красное взрослых, шедших рядом с ним и его мамой.
  Дворец отбит
  Наступил второй день президентства Эстевеса. Ни он, ни его товарищи-путчисты еще не знают, что генерал Мухика со своими людьми уже освободил Уго Чавеса и что сейчас тот летит на вертолете в Каракас. Не знают они и того, что охрана дворца, которую еще не успели заменить, остается верной Чавесу и уже получила от своих тайных “координаторов” указание быть готовой к решительным действиям по первому же сигналу.
  Но вопреки тому, что вокруг дворца собрались тысячи чавистов, не желающих ничего слышать о новом правительстве, что главы многих государств выражают свое возмущение и осуждают случившийся в Венесуэле переворот как нарушающий Конституцию, Сальвадор Эстевес и его окружение продолжают, импровизируя по ходу дела, укреплять свою власть и намерены в самое ближайшее время привести к присяге министров.
  Церемония принятия присяги новым правительством даже отдаленно не напоминает праздник. Собравшиеся выглядят растерянными и озабоченными. Документ о составе нового правительства подписали более четырехсот человек, однако это отнюдь не значит, что между ними существует хоть какое-нибудь согласие. Как, по сути, не существует и самого правительства. Часть сторонников Эстевеса недовольна тем, что в его состав не вошли представители некоторых оппозиционных партий и общественных организаций. Сразу бросается в глаза отсутствие в нем профсоюзных деятелей, независимых граждан или организаций, занимающихся защитой прав человека. А главное – отсутствие руководителей нефтяной отрасли, чья активная протестная позиция сыграла решающую роль в свержении Чавеса. Один из высокопоставленных военных покинул мероприятие, узнав, что пост министра обороны отдан другому. Он обижен до такой степени, что немедленно связывается со сторонниками Уго и переходит в их лагерь.
  Члены временного правительства чувствуют себя весьма неуверенно. Сил оппозиционного альянса хватило лишь на то, чтобы лишить Чавеса власти. Создается впечатление, будто они боятся продвинуться вперед хотя бы еще на один шаг, понимая, что при малейшем их движении все может рухнуть.
  И вот наступает момент принесения присяги. Однако человек, ведущий церемонию, заметно нервничая и заикаясь, произносит:
  – Мы просим всех присутствующих покинуть дворец. Церемония переносится на другое время.
  Бутылки шампанского так и остаются стоять на столах, их не успели даже открыть, потому что неожиданная новость о возвращении Уго Чавеса в столицу вызывает панику. Коридоры Мирафлореса сразу превращаются в беговые дорожки. Временного президента нигде не видно. И никто не знает, куда он подевался. По-парадному одетые мужчины и разряженные дамы несутся к дверям как слепые зайцы. А тем временем рота, состоящая всего из сотни с небольшим солдат, захватывает дворец, иначе говоря, захватывает власть.
  Группа министров, которых сопровождает оператор с камерой, быстро шествует в главный дворцовый зал. Кто-то из них объявляет, что Уго Чавес прибудет сюда через несколько часов. Тот же человек садится в президентское кресло со словами: – Мы пришли, чтобы сохранить это кресло для Чавеса. И не двинемся с места, пока он не явится во дворец сам.
  
  Снаружи Лус Амелия и ее маленький сын вместе с толпой кричат: “Да здравствует Чавес! Да здравствует Чавес! Ура Чавесу!”
  С этого момента зрители частных телеканалов обречены смотреть исключительно мультфильмы. Политическая комедия приближается к своему финалу. Но очень скоро на экраны телевизоров вернется революция.
  Я все еще словно в дурмане
  После нескольких часов полета, показавшихся возбужденному Чавесу вечностью, вертолет приземлился на территории президентского дворца, уже покинутого путчистами и теперь окруженного ликующей толпой. Решительно, но и не без опаски Уго вместе со своими людьми, как военными, так и гражданскими, прошел по коридорам и залам, опустевшим после бегства его противников.
  Сальвадор Эстевес попросил убежища в посольстве Колумбии. Временные министры его недолговечного правительства тоже попрятались и мечтали выехать за границу. Оппозиционеры по всей стране предусмотрительно покидали те места, где они еще недавно собирались.
  Итак, президент вернулся с триумфом, он расточает улыбки, народ приветствует его ликующими криками, личная охрана, министры и близкие друзья душат Уго в объятиях. Светлое воскресенье! Славный день начинается с радостных толп, празднующих возвращение Чавеса: “Он вернулся! Вернулся! Вернулся!”
  Сохранившие верность президенту войска вновь занимают государственные телекомпании, и на экраны возвращаются министры и члены “демократического правительства, которое возглавляет Уго Чавес”. Его сторонники в мгновение ока выбираются из своих убежищ, чтобы удостовериться, что Чавес опять с ними.
  Раннее утро. Без двадцати пять. Закончилась Страстная неделя. День Господень. Но сегодня “Господь” для многих – это Чавес, а произнесенные им слова – Евангелие. Он смотрит в телекамеру так, словно смотрит в глаза каждому жителю страны. Начинает Уго очень серьезно:
  – Богу Богово, кесарю кесарево, а народу народово. – Он делает долгую паузу, она длится несколько минут. Потом тишину взрывают оглушительные аплодисменты и счастливые крики. – Должен признаться, что я до сих пор словно в дурмане. И уж поверьте мне: того, что я испытал, хватит не на одну книгу… Но нынче утром я хочу быть кратким, потому что пережил все равно что воскрешение. И теперь прошу всех венесуэльцев вернуться в свои дома, прошу всех успокоиться. Произошли ужасные события, они принесли нам горе, принесли кровь, принесли слезы и растерянность. Но мы еще проанализуем причины того, что с нами случилось.
  Эва Лопес следит за происходящим, запершись в своем конспиративном кабинете, расположенном в никому не ведомом месте Каракаса. На сей раз она сама будит своего шефа Оливера Уотсона, послав ему СМС: Hugo is back!26
  – Если два дня назад я любил всех вас, – заканчивает Уго свою триумфальную речь, – то сегодня, когда мы пережили исторический день, когда народ и армия, как ни один другой народ и ни одна другая армия в мире, сумели продемонстрировать, что способны остановить контрреволюцию и совершить контр-контр-революцию – без единого выстрела и без кровопролития, чтобы снова поставить все на свои места… Если два дня назад я любил вас, то сегодня люблю еще сильнее.
  Сопровождаемый несмолкаемыми восхвалениями, по которым Уго уже успел соскучиться, он на несколько минут уединяется в своем кабинете. И тут же ему звонит его кубинский отец.
  – Отлично, – поздравляет его Фидель. – Мы пережили тревожные минуты, зато нам довелось стать свидетелями невероятных, просто невообразимых событий.
  – А мне довелось испытать все это на себе! – отвечает ему Уго.
  – Надеюсь в ближайшее время увидеть тебя, а? – говорит Фидель.
  – Непременно. И мы должны встретиться как можно скорее! – соглашается Чавес и вешает трубку, искренне радуясь еще и тому, что Куба снова будет получать нефть.
  Немного придя в себя после суеты и волнений последних часов, Уго, как всегда в важные моменты, появляется на балконе, который он когда-то с дальним прицелом назвал Народным балконом и который выходит на маленькую площадь, куда сейчас уже созваны его сторонники. Они хорошо знают, что под конец действа каждый непременно получит свой небольшой подарок – бутылку рому, курицу или пакет муки. Но не только это привлекает сюда людей. Есть внушительное ядро, и состоит оно из тех, кто всегда откликается на призывы президента, буквально боготворя его. Нельзя не добавить, что Народный балкон – идеальный объект для телекамер. А сегодня это особенно важно.
  Итак, Чавес вышел на балкон в спортивном костюме цветов национального флага и взял за руку свою супругу Элоису, которая в этот исторический момент решила быть рядом с мужем. Он обращается к обезумевшей от счастья толпе. От всего сердца благодарит верных ему военных и в первую очередь генерала Мухику. Благодарит своих сторонников за то, что сохранили веру в него и дружно встали на защиту революции. Затем во всех подробностях описывает то, что пережил. Рассказывает про звезду, которую видел в окошке и которая сияла только для него одного, а также про слова Боливара, влившие бодрость в его душу. И слушатели плачут от волнения, когда он говорит:
  – Я дитя, потерявшееся и вновь найденное.
  Потом Уго гневно клеймит Вашингтон и оппозиционеров, которых называет “апатридами” – это слово, стоит добавить, он скоро введет в моду. Потом заявляет, что впредь каждый, кто станет ему поперек дороги, будет считаться участником коллективной попытки переворота и пособником американского империализма. Под конец Чавес с пафосом обещает:
  – Мои враги никогда больше не придут к власти! Они правили всего тридцать шесть часов – и больше им править в нынешнем веке не придется!
  В ответ собравшиеся скандируют лозунги:
  – У-у-у! А-а-а! Наш Чавес навсегда!
  А он завершает свою речь так:
  – Помните: я – это вы. Я – это народ. И народ отвоевал и этот дворец, и власть. И никто никогда нас отсюда не выгонит!
  Маурисио Боско стоит в толпе. На губах его мелькнула мефистофелевская улыбка. Никогда больше враги Чавеса не попытаются захватить кубинское посольство. И отныне здешняя революция пойдет правильным путем.
  Глава 10
  Я уже не тот, что прежде
  Предупреждение
  Если первый удар – это предупреждение, то второй может оказаться и смертельным.
  Эва Лопес боится, что дни ее службы в ЦРУ сочтены. Скоро она снова станет прежней Кристиной Гарсой. Никто ей еще этого не сказал, но она знает, что в течение ближайших часов или дней ее “пригласят” в Лэнгли, чтобы она доложила о минувших событиях, но главное – чтобы приняла участие в ритуале, для которого в этой организации придуман эвфемизм – lessons learned (“извлеченные уроки”). То, что на первый взгляд может показаться формальностью, на самом деле является скрупулезным и изнурительным процессом анализа допущенных сотрудником Управления ошибок – с целью избежать их повторения. Но на практике это превращается в своего рода судилище, когда обнаруженные ошибки помогают избавиться от провинившегося, а не для того, чтобы он “извлек уроки”.
  Эва знает, что есть единственный способ сохранить свою должность – обнаружить и уничтожить главного кубинского резидента в Венесуэле. А то, что она сумела внедрить своих людей в ближайшее окружение Чавеса, нашла подход и завербовала Хуана Кэша, чтобы использовать его и через Прана воздействовать на президента, как и прочие достижения Эвы, вряд ли переломят ситуацию в ее пользу. В Вашингтоне хотят, чтобы кубинский шпион был либо мертв, либо перевербован и начал работать в качестве двойного агента на ЦРУ. Тем более что речь идет не о простом кубинском шпионе. А только о “том самом”. О том, кто обеспечил успех кубинских спецслужб в Венесуэле и по чьей вине Соединенные Штаты потерпели поражение на невидимом, но смертельно опасном поле боя.
  Как могло случиться, задаются вопросом в ЦРУ, что молодая разведчица, которой ЦРУ поручило руководить своей сетью в этой стране, во второй раз, теперь уже с головой окунувшись в водоворот местных событий, не смогла узнать о подготовке мятежа против Чавеса? И почему сам Чавес с уверенностью заявляет, что недавний путч – дело рук ЦРУ, в то время как само ЦРУ даже не подозревало, что нечто подобное может произойти? Как могло случиться, что и до сегодняшнего дня в Управлении не знают, кто на самом деле стоял за переворотом? Кто все это спланировал, кто финансировал и осуществил? Мятежники пользовались помощью извне? Но тогда чьей конкретно? Как могло случиться, что при огромных средствах, отпущенных ЦРУ на такие цели, его сотрудники стали всего лишь доверчивыми зрителями, а отнюдь не главными действующими лицами разыгранного спектакля?
  Эва понимает, что ее ответы на эти вопросы ни в малейшей степени не удовлетворят свору обвинителей. Некоторых – потому что им нет дела до сути ее объяснений, они просто-напросто не желают видеть Эву ни на этой, ни на какой-либо другой важной должности в ЦРУ. Возможно, потому что она мексиканка, потому что она женщина, молодая и жесткая. Возможно, потому что не слишком старалась дружить с кем надо, не демонстрировала преданности кому надо и не искала поддержки у кого надо внутри Управления. Наверное, свою роль сыграли все эти причины, вместе взятые, а может, и какие-то еще, о которых она понятия не имеет и которые ее не интересуют. Кому-то она не нравится – и точка.
  Но мнение этих последних волнует Эву меньше, чем позиция тех, кто, как правило, занимает самые высокие должности в Управлении. Они считаются наиболее влиятельными людьми и сформировались как разведчики во времена “холодной войны”, когда Соединенные Штаты и Советский Союз сражались за контроль над миром, но воевали друг с другом скрытно – используя вооруженные столкновения между своими странами-союзниками, которые и представляли их интересы на поле боя. Поэтому после развала Советского Союза, как только возникал подобный конфликт, инстинкт сразу подсказывал ветеранам ЦРУ, что надо непременно искать страну или тайную организацию, стоящую за главными участниками событий – тех, кто не скрывает своих лиц и сеет смерть. Старые ястребы и вообразить себе не могли, чтобы нечто подобное венесуэльскому путчу вспыхнуло исключительно из-за анархии, чисто карибской безответственности и склонности к экспромтам. А ведь это было бы куда более справедливым объяснением, нежели чьи-то секретные операции и геополитические планы.
  Эва, Уотсон и другие люди в ЦРУ и Пентагоне каждый день сталкиваются с такими давно устаревшими взглядами на происходящее в мире. Те, кто их придерживается, не видят или не желают видеть, что сегодня повсюду власть размывается и страны конфликтуют не только между собой, но все чаще и чаще им приходится вступать в борьбу с террористическими, криминальными, наркоторговыми и повстанческими организациями. Или с группами фанатиков. И все эти организации и группы обрели огромную силу благодаря новым и доступным всем технологиям.
  Беседуя с сенатором Бренданом Хэтчем во время их тайных встреч, Эва твердо усвоила, что воззрения старых ястребов уже давно не соответствуют реальности. И хотя Куба, вне всякого сомнения, активно действует в Венесуэле – и не только активно, но, к огорчению Эвы, еще и весьма эффективно, отнюдь не кубинские руководители дергают за ниточки и управляют событиями как в Каракасе, так и в провинции. И этот недавний переворот, в результате которого удалось на несколько часов отстранить от власти Чавеса, наверняка удивил кубинцев не меньше, чем саму Эву и людей из ЦРУ, что ей несколько раз повторили ее шефы во время вчерашнего телефонного совещания.
  Понедельник. Уроки йоги продвинутого уровня, которые в “Черном дереве” ведет Эва, – самые дорогие, но и самые популярные. Однако сегодня их снова пришлось отменить “из-за плохого самочувствия инструктора”. Вот уже нескольких дней как Эва “болеет и не в состоянии вести занятия”. Но девушка на ресепшене, сама того не ведая, обманывает клиенток. Она крутится как белка в колесе, и у нее просто нет времени на то, чтобы задуматься, правду ли говорит хозяйка. Политические волнения последних недель ни в малейшей степени не повлияли на поток желающих заниматься в Центре интегральной красоты. Напротив, многие даже обнаружили, что провести в нем несколько часов – лучшее лекарство, помогающее выкинуть из головы мысли о тревожных – и довольно абсурдных – событиях, сотрясающих страну.
  Именно это всегда очень умело использовала Эва – то, что ее салон для большинства клиенток превратился в своего рода убежище. Потом, оставшись одна, она просматривала и прослушивала их разговоры, записанные скрытыми камерами и микрофонами. Эва скрупулезно собирала информацию, к месту выражая сочувствие венесуэльцам и тревогу за политическое будущее их страны. К тому же она не упускала случая осторожно расспросить знакомых дам про личную жизнь президента, наводила справки о планах оппозиции, а также интересовалась мнениями их мужей, предпринимателей, военных и журналистов. Ей много всего удалось разузнать, но все-таки недостаточно, чтобы заранее предупредить начальство о готовящемся перевороте, из-за чего теперь ее карьера повисла на волоске.
  Иными словами, Эва не была сейчас больна, как сообщила своим сотрудникам, дело было в ином: она испытала глубокий шок и не могла заставить себя выйти из секретного убежища, откуда и наблюдала за развитием событий, пытаясь оценить значение контрудара чавистов с точки зрения интересов Соединенных Штатов. А еще она неотвязно думала, как вся эта история отразится на ее собственном служебном положении. Эва была твердо уверена: провал путча объяснялся не только безграничной любовью народа к своему лидеру, но и своевременной, умной и хорошо организованной помощью кубинцев. Эва не переставала винить себя за то, что так до сих пор и не раскрыла личность орудующего здесь резидента G2.
  И совсем тошно ей стало после звонка Уотсона. Шеф старался говорить обычным тоном, но она, хорошо его зная, сразу почувствовала, насколько он выбит из колеи. По словам Уотсона, он звонил, чтобы сообщить Эве о том, какие комментарии услышал от некоторых коллег после вчерашнего телефонного совещания.
  – Не стану скрывать от тебя, что ситуация сложилась достаточно неприятная. Как ты знаешь, я с пониманием отношусь к твоим аргументам и разделяю твою позицию. Но давай посмотрим правде в глаза: уже после того, как ты перебралась в Каракас, кубинцы усилили свое влияние в стране, а мы, вне всякого сомнения, топчемся где-то в стороне. И я не знаю, что еще можно сказать или сделать, чтобы прикрыть тебя. Ты должна отдавать себе отчет, в какое положение попала. Прошу: пришли мне подробный отчет и изложи все свои соображения, тогда я, может быть, попытаюсь защитить тебя от нападок здесь, в Лэнгли.
  Эва старалась говорить спокойно, но слова застревали у нее в горле и голос срывался. Она с трудом произнесла: – Хорошо, я так и сделаю.
  Она положила трубку. Потом взяла другой телефон. Ей было необходимо поговорить с Хэтчем – ее любовником и единственным другом.
  Я уже не тот, каким был прежде
  Уго велит принести ему целый кофейник кофе – и чтобы никто не смел нарушать тишину, чтобы ни одна муха не посмела прожужжать рядом. Ему никто не должен мешать.
  – Надеюсь, все вы понимаете, что это приказ? – С этими словами он захлопывает дверь кабинета, оставив за его порогом свою жену, охрану и прислугу.
  Возвращение Уго к власти повлекло за собой и возвращение первой дамы в Ла Касону. Они уже несколько месяцев жили поврозь, но после неожиданного, хотя и недолговечного переворота Элоиса сочла своим долгом снова взять на себя роль спутницы президента. Она чувствовала, что сейчас, как никогда раньше, супругу необходима ее твердая поддержка. С амурными похождениями Чавеса и всякого рода супружескими размолвками можно смириться, если на первое место поставить любовь и веру в Бога. Теперь все будет иначе.
  Уго уже несколько часов сидит в своем кабинете, пьет кофе и курит одну сигарету за другой. Его угрюмое молчание удивляет и тревожит близких, особенно Элоису: – Почему Уго столько курит? Почему Уго все время молчит? Почему Уго ищет одиночества?
  Все как-то враз переменилось.
  Чавес напряженно думает и возвращается к мыслям, которые одолевали его буквально за несколько дней до того, как военные и гражданские, объединившись, подняли мятеж против него: “Я по-прежнему остаюсь солдатом. И если меня ставят в крайнюю ситуацию, если верхушка общества, его привилегированное меньшинство пытается помешать мне делать революцию, я буду отвечать, как и положено солдату, ведь именно солдатом я был и останусь всегда. Я уже не раз говорил: рука у меня не дрогнет, поскольку я веду борьбу не ради собственного благополучия, а ради благополучия всего нашего народа. Речь идет о судьбе боливарианской революции… Я думаю о бедноте и о среднем классе, но в первую очередь все-таки о низших слоях населения, о тех, кого на протяжении многих лет грабили и предавали. И я не позволю и дальше поступать с ними так же! Оппозиции нас не одолеть, и очень скоро наши враги убедятся в этом на собственной шкуре! Никому не повернуть вспять нашу революцию, пока я стою у власти и пока я жив!”
  Этот внутренний монолог он произносит, когда чувствует обращенные на него взгляды Боливара и Иисуса Христа. Он знает, что эти двое всегда слышат и одобряют его размышления. Проведя несколько часов в одиночестве, утонувший в облаках табачного дыма, накачанный кофеином и воодушевленный пылкой любовью, продемонстрированной ему народом, Чавес вдруг испытывает божественное вдохновение и дает клятву: “Больше никогда они не отнимут у меня власть”.
  Да, только так и никак иначе. Он пойдет на все, чтобы превратить свой дворец в неприступную крепость, из которой его никто и никогда не изгонит, он уничтожит всякого, кто попытается встать у него на пути, всякого, кто не подчинится его приказам. А если это будет первая дама? Вот ведь и сейчас она не может сдержать тревоги. Ее пугает мрачное настроение мужа, и, умирая от страха, она решается постучать в дверь его кабинета. И тотчас тишину дворца нарушает грозный голос Чавеса: “Черт бы вас всех побрал!” И окружающим становится очевидно, что веселый и беззаботный Уго тоже остался в прошлом.
  Но произнесенное мягким голосом “Это я, Элоиса, любовь моя” разряжает уже готовую взорваться бомбу.
  – Я знаю, любовь моя, ты не хотел, чтобы тебя беспокоили, но ты уже очень давно сидишь тут один, – говорит она, входя к нему. И как назло, следом за ней влетает муха.
  – Ну? – спрашивает Уго, не глядя на жену, потому что глаза его прикованы к гвоздям Креста Господня.
  – Ты ведь должен теперь быть счастлив, мне кажется… Переворот провалился, друзья доказали тебе свою верность, народ – свою любовь и поддержку.
  – Должен… – собирается что-то сказать ей в ответ Уго. Но тут на память ему приходит фраза Хосе Марти, которая окончательно выводит президента из себя: “Даже великого человека может взбесить жалкая муха”.
  Да, он великий человек, и эта несносная муха доводит его до бешенства. Уго пытается отогнать ее от лица рукой, потом сбрасывает со стола книги, потом вскакивает, обмахиваясь листом бумаги как веером. Жена не понимает, что с ним происходит. И, судя по всему, назойливую муху видит лишь он один. Словно эта муха специально отыскивала именно его, чтобы довести до белого каления.
  – Ты какой-то странный, Уго, – говорит Элоиса.
  – Просто я уже не тот, что прежде, – отвечает он. – Оставь меня одного, пожалуйста.
  Что необходимо Чавесу
  Фидель Кастро не знал, что именно происходило в голове у его ученика с начала той недели, но выводы, к которым пришел президент Венесуэлы после напряженных размышлений, вполне удовлетворили кубинца. Если Уго твердо решил не выпускать из рук власти, то и кубинское правительство тоже не желало рисковать – оно должно во что бы то ни стало сохранить свое влияние на Чавеса и Венесуэлу. Такова задача, а от нее зависит и награда, вот что надо постоянно иметь в виду.
  – Смотри на мяч! – повторяет Фидель своим соратникам, пользуясь выражением, популярным в бейсболе, смысл которого всем хорошо понятен.
  В отличие от Эвы Лопес, на Маурисио Боско дождем хлынули похвалы и поздравления, но тот по понятным причинам не делился своими радостями с Моникой. Ей он сказал, что ему необходимо срочно съездить в Панаму, так как там возникли проблемы с доставкой импортных товаров.
  – Значит, опять уезжаешь? – спросила она.
  – Пойми, я должен всегда держать руку на пульсе и знать, где и что происходит. Мой бизнес связан с разными странами нашего континента! – ответил Маурисио.
  – Но мы ведь почти не видимся! Могу признаться, что чувствую себя страшно одинокой… Тебя это удивляет? Или тебе это безразлично?
  Маурисио схватил ее на руки и долго целовал, повторяя вечное свое обещание: “Скоро, очень скоро мы опять увидимся”. Он постарается найти человека, нового управляющего, и тогда они больше времени станут проводить вместе. После чего он спокойно уехал. Почти спокойно.
  Для Маурисио Боско настал момент, когда он сможет доказать шефу, что по-прежнему остается самым лучшим и самым надежным из всех агентов. Что его работа даст не только те результаты, которых от него ждут, она даст гораздо больше. А романтические увлечения для него – это лишь что-то вроде дыхательной гимнастики.
  Ранним утром в понедельник его вызвали в Гавану для обсуждения окончательной стратегии по расширению контроля Кубы над нефтяным союзником. Маурисио исполнил приказ без промедления, как и положено человеку, находящемуся на подобной службе.
  Он добрался до Гаваны, делая многочисленные пересадки и пользуясь всеми уловками, известными профессионалам, чтобы отсечь любую слежку. И наконец встретился со своим шефом Раймундо Гальвесом, который по-прежнему оставался доверенным лицом Фиделя Кастро во всем, что касается разведывательной деятельности. Для начала Маурисио объяснил Гальвесу, что, по его мнению, харизма и популярность Чавеса сами по себе уже отыграли свою роль. Отныне и впредь будут нужны иные средства и приемы, чтобы Уго мог удержаться у власти. В первую очередь ему нужна широкая, надежная и при этом хорошо организованная политическая поддержка. Во вторую очередь жизненно важно укрепить систему контрразведки, способную своевременно раскрывать планы врагов и обезвреживать их. Но и это еще не все.
  – Было бы недурно, – с усмешкой добавил Маурисио, – если бы хоть что-нибудь заставило нынешнее правительство Венесуэлы работать. Все там идет ни шатко ни валко, а Чавесу вроде бы и нет до этого никакого дела. Государственный аппарат – полная катастрофа, и если его работу не наладить, взрыва протестов не миновать, и тут уж никакая харизма не вывезет. Но тогда мы тоже вряд ли что-то сумеем сделать. Фидель должен объяснить Чавесу, что нельзя все время заниматься агитацией и скакать с места на место. Президент должен управлять государством, черт побери! Я понимаю, что занятие это, на его взгляд, скучнейшее, но если он не примется за дело, его опять скинут, и тогда Уго уже не сумеет снова сесть своей задницей в президентское кресло, которое так ему нравится.
  Гальвес смотрел на него с улыбкой. Он понимал: Маурисио, судя по всему, прав. Но понимал также и то, что вряд ли тут можно как-то исправить положение. Уго Чавес никогда не был и никогда не будет государственным деятелем, готовым надзирать за работой правительства. Ему больше нравится играть на публику, нежели управлять страной. Именно поэтому Гальвес убежден, что Куба должна усилить свою военную помощь режиму Чавеса.
  – Мы не имеем права допустить новые путчи, – заявил он. – Я полагаю, что, пользуясь силами наших контрразведчиков, мы должны сделать следующее: выявить тех венесуэльских военных, которые способны включиться в подготовку заговора, и нейтрализовать их.
  Затем Гальвес объяснил свой план: нужно довести до максимума “кубанизацию” венесуэльской армии, увеличить ее численный состав и расходы на нее, а на ключевые посты поставить людей, чья верность Чавесу не подлежит сомнению. Однако даже этих надежных военных следует держать под постоянным контролем. Кроме того, Гальвес считал, что министерства и прочие важные государственные учреждения, крупные государственные предприятия, а также частные, которые будут экспроприированы, должны управляться верными Чавесу военными.
  Маурисио с этим не согласился, и успехи, которых он добился в последние недели, дали ему право смело высказать свое мнение.
  – То, что вы все здесь предлагаете, это морально устаревшая стратегия, – заявил он, к удивлению Гальвеса. – Сегодня подобные меры не действуют, и особенно в такой стране, как Венесуэла, – она слишком открыта и за минувшие сорок лет слишком отвыкла от порядка и слишком привыкла к демократии. Кроме того, сегодня страной нельзя управлять с помощью армии – только через гражданское общество, а вот его-то и должны упорядочить и контролировать мы. Нам помогут не танки на улицах, а большое число наших активистов и агентов спецслужб, внедренных в жилые районы самых разных городов. Со временем только это может принести нужные плоды.
  Неожиданно Гальвес вышел из себя:
  – Не надо меня уверять, будто военная сила – это дело прошлого! Не надо!
  – Успокойтесь, команданте, – попытался утихомирить его Маурисио. – В данный момент Уго, само собой разумеется, нуждается в поддержке военной верхушки, тут спорить не о чем. Но еще больше, и гораздо больше, ему нужна такая помощь, какую Куба способна дать ему в двадцать первом веке: разведка, контрразведка, пропаганда, информация и новые технологии в системе общественного контроля. Добавим сюда еще и скрытые репрессии против отдельных лидеров оппозиции.
  – Новые технологии в системе общественного контроля… – задумчиво повторил следом за ним Гальвес, но теперь уже с явным интересом.
  – Да, новые технологии, – продолжил Маурисио. – И для Уго важнее выиграть ближайшие выборы с опорой на электронику, а не вооружая добровольных помощников армии! Но только мы способны сделать это! – заключил он твердо.
  Гальвес посмотрел на Маурисио пристально и с насмешливой улыбкой. После долгой паузы он поставил точку в их разговоре:
  – Пока на этом остановимся. Надо все как следует обдумать.
  Маурисио был доволен. Как он сам, так и все остальные в G2 знали: выражение “Надо все как следует обдумать” означает, что шеф намерен обсудить услышанное с Фиделем.
  Единственный друг
  Резкая перемена, случившаяся с Чавесом, теперь уже очевидна для всех. Во дворце и со своими министрами, и с ближайшими сотрудниками он ведет себя как боксер, который, выдержав жестокий бой, старается превозмочь боль, но чувствует, что кровь у него кипит и он готов убивать в новых и новых схватках.
  Когда Чавес сидит в зале Совета министров и, обращаясь к членам правительства, дает оценку недавним событиям, лицо его мрачнеет, а в голосе звучит угроза. Вилли Гарсиа сразу замечает – и сообщает об этом Прану, – что в том, как Уго держит себя с окружающими, трудно не заметить обиду и недоверие. А в том, что он говорит, неизменно проскальзывают сарказм, презрение и подозрительность. Если раньше его можно было сравнить с розовым кустом, который вот-вот порадует всех прекрасными цветами, то теперь остались лишь острые шипы – горечь, злопамятность и властолюбие. По знаку зодиака Уго – Лев, но если еще несколько дней назад это был весьма смирный представитель львиной породы, то теперь он начал показывать клыки и рычать, мечтая о мести. На заседании кабинета министров Уго, как всегда, играет главную роль, однако никогда еще он не держался так отчужденно. И с каждым словом Чавеса делается только выше стена недоверия и разочарования, отделяющая его от других людей.
  И тем не менее, хотя применительно к нему выражение “возвращение к норме” можно употреблять исключительно в кавычках, Чавес пытается возобновить свой рабочий график, свои официальные визиты, свою передачу “Алло, президент!” и даже регулярные физические тренировки. Ими он всегда занимался вместе с Анхелем, самым искренним его другом, старым товарищем по оружию, человеком добрейшей души, лишенным каких бы то ни было амбиций и далеким от любых дворцовых интриг. Как-то утром, после того как они побегали и поработали с гантелями в дворцовом спортзале, Уго решился откровенно поговорить с Анхелем, которому прежде не раз по разным поводам и без поводов устраивал разносы и который неизменно находился рядом с Чавесом, прощая тому любые обиды. Впервые Уго признался ему, что чувствует глубокое недоверие, а часто и презрение к своим министрам и подчиненным. Он не забывает, что среди армейского начальства нашлись и такие, кто счел за лучшее притаиться и выждать, чтобы потом встать на сторону победителя. А еще Уго знает, что некоторые гражданские лица из кабинета министров вели хитрую и коварную игру, стараясь договориться с оппозицией в самые критические моменты мятежа. И теперь Чавес задается вопросом: где были бы многие из тех, кто сейчас поздравляет и чествует его, если бы заговорщики добились успеха?
  – Наверняка перебежали бы в другой лагерь, – говорит он с отвращением.
  Анхель внимательно смотрит ему в глаза и слушает, как обычно, не перебивая. Он понимает, что Чавесу необходимо выговориться, и это его, возможно, успокоит. Анхель давно научился гасить вспышки бурного темперамента своего товарища. Перепады настроения – обычная для Уго вещь, как и внезапные приступы недоверия к людям, еще недавно составлявшим часть его самого близкого окружения. Все эти черты были знакомы Анхелю задолго до того, как его друг Уго превратился в Чавеса, президента страны.
  – Иногда я имею дело с Уго, иногда – с Чавесом. А иногда и сам не знаю, с кем из них двоих, – часто вроде бы в шутку говорил Анхель приятелям.
  В то утро Уго открыл Анхелю душу и признался, что за часы, проведенные под арестом у путчистов, он понял: без власти жизнь для него потеряет всякий смысл.
  – Ты и вправду так считаешь? – осторожно спросил Анхель.
  – Власть, Анхель, должна быть полной, только тогда это власть, – ответил Уго. – Власть берут навсегда, или это никакая не власть.
  Анхель не знает, что сказать в ответ. На самом деле он просто не решается противоречить Чавесу.
  – После переворота, устроенного оппозицией, переворота, в котором поучаствовали и мои друзья, я уже никому не верю. Слышишь? Никому. Я больше не желаю рисковать – да и не имею права выпустить из рук бразды правления, врученные мне народом. Короче, я пойду на все, чтобы сохранить свою власть и укрепить. На все! Понимаешь? Я уже не тот, каким был прежде, – снова повторяет Уго.
  – Понимаю. Но надеюсь, ты по-прежнему веришь, что на меня-то положиться можно, а?
  – Спасибо, Анхель, – отвечает Уго и на несколько минут задумывается. А потом мрачно и с пафосом заявляет: – Только один Фидель поговорил со мной честно, только он один вызывает у меня доверие… И еще ты…
  Выйдя из спортзала, друзья разошлись в разные стороны.
  Погруженный в свои мысли Уго направился в свою комнату, принял душ и решил надеть военную форму с красным десантным беретом. Раздумывая над тем, что совсем недавно пережил, и над тем, как следует вести себя впредь, чтобы такое никогда больше не повторилось, он долго смотрел в зеркало, и вдруг в голове у него зародилось несколько идей, которые он воспринял как истинное озарение. Уго сел, взял лист бумаги и написал: “В нашей стране власть зависит от пяти вещей: денег, информации, умения внушать страх, консолидации и огневой мощи”. Потом нарисовал коробку с пятью рычагами управления:
  1. Деньги: контроль над нефтью.
  2. Информация: контроль над средствами массовой информации.
  3. Умение внушать страх: контроль над населением, выборочное и анонимное использование насильственных методов, а также судебной системы.
  4. Консолидация: контроль над государственными институтами, которые ограничивают президентскую власть, в первую очередь над Национальной ассамблеей, судами и Национальным избирательным комитетом, призванным организовывать выборы и надзирать за их проведением.
  5. Огневая мощь: абсолютный контроль над армией.
  Президент внимательно – и чувствуя прилив уверенности в себе – перечитывает написанное, складывает лист вчетверо и прячет в карман. Потом надевает красный берет и улыбается отраженной в зеркале фигуре исторического героя. Потом выходит из комнаты – оживленный, окрыленный и твердо решивший держаться намеченной линии.
  “Больше они мне такую свинью никогда не подложат”, – снова и снова повторяет он про себя. И это становится его новой мантрой.
  Я не могу здесь остаться
  Ни синее апрельское небо, ни цветущая черешня, ни весенние краски и запахи, ни возможность снова побыть дома не делают счастливой Эву Лопес, которая на несколько дней обрела свое настоящее лицо. Кристина вернулась в Вашингтон, зная, что со службы ее наверняка выгонят.
  Едва приехав, она сразу же позвонила Брендану Хэтчу. Роли сенатора, политического лидера, публичного человека, образцового супруга и отца семейства не оставляли ему ни одной свободной минуты. Но, едва узнав о приезде Кристины, он перенес запланированные встречи и придумал какие-то отговорки, чтобы провести несколько часов с ней, с женщиной, которую он боготворит.
  Разумеется, в их отношениях произошли большие перемены. В самом начале это была тайная любовь, сильно осложненная тем, что сенатор Хэтч был заметной фигурой в общественной и политической жизни страны. Да и Кристина, хотя и испытывала к нему безусловную привязанность, хотя они и проводили вместе чудесные часы, так и не смогла отдать себя всю без остатка этому мужчине. Она чувствовала за собой эту вину, что стало барьером, который она так и не сумела преодолеть. Кристина пыталась, но безуспешно отказаться от роли любовницы, от роли другой. Однако и перед ним тоже стояла дилемма: с одной стороны, в любовном и сексуальном плане их связь была восхитительной, с другой стороны, этот роман представлял собой серьезнейшую угрозу для его политической карьеры, в том числе и с точки зрения сохранения семьи. Оба хотели поставить точку в таких отношениях и много раз пытались это сделать. Но неделю, а иногда и две спустя Эва или Хэтч хватались за телефон, и назначалось новое свидание, а значит, все начиналось сначала. Они не могли жить вместе, но не могли и расстаться.
  Возможно, отъезд Кристины в Венесуэлу и ее напряженная работа там пришлись весьма кстати, поскольку случилось это, когда их отношения переживали очередной кризис. Уже три года Кристина жила в Каракасе, превратившись в Эву Лопес. И столь резкая перемена в ее жизни вроде бы пошла как ей, так и Хэтчу только на пользу. Теперь каждый из них видел в другом самого искреннего и, пожалуй, единственного своего друга. Встречались они, разумеется, редко, зато часто разговаривали по телефону. Хотя Хэтч по-прежнему был женат и все силы отдавал своей успешной политической карьере, расстояние не ослабило ни восхищения, ни любви, которые он испытывал к Кристине.
  Приняв крайние меры предосторожности и сделав все, чтобы о его визите не узнала ни одна живая душа, Брендан в семь часов вечера приехал к Кристине домой. Ее квартира была завалена цветами, которые он тайно ей прислал. И сегодня Кристина выглядела красивой как никогда, несмотря на черные круги под глазами – свидетельство долгих бессонных ночей и мучительных тревог, по-прежнему ее не покидавших.
  Кристина обняла его скорее по-дружески, чем со страстью. Он же сразу прижал ее к себе и осыпал безумными поцелуями. Но она резко отстранилась. Сейчас ей было не до поцелуев. Кристина предложила Хэтчу чего-нибудь выпить, и они начали откровенный разговор о том, что случилось в Венесуэле, и о неминуемой отставке Кристины в качестве резидента, руководившего операциями ЦРУ в этой стране. Она изливала перед Бренданом душу, и это приносило ей огромное облегчение. Ну а то, что он еще и возглавлял комитет по разведке в Сенате США, могущественную группу, состоящую из тринадцати человек, которая курирует ЦРУ, безусловно, помогало им понимать друг друга с полуслова. Никто лучше, чем он, не мог понять ее смятение, уныние и сокрушительное чувство провала.
  Кристина честно признавала, что возвращение Уго на прежний пост – это в какой-то степени победа кубинцев, хотя работу им облегчили явные промахи военных заговорщиков и раздробленность гражданской оппозиции в Венесуэле. Однако при этом Кристина не желала сдаваться: несмотря на то что попытка переворота не удалась и это шло вразрез с интересами США, сама она чувствовала, что еще может успешно выполнить свою миссию в Венесуэле и нейтрализовать влияние кубинцев на правительство Чавеса. – Если бы я могла вернуться и продолжить работу, я бы это доказала. Кроме того, если теперь туда направят нового человека, у него уйдут годы на то, чтобы внедрить своих агентов в венесуэльское общество так же основательно, как это все-таки получилось у меня.
  Хэтча аргументы Кристины убедили, к тому же он был готов сделать все, что угодно, чтобы помочь любимой женщине и защитить ее. Существовала и еще одна причина: его больше устраивало, чтобы Кристина находилась подальше от Вашингтона, ведь, хотя это и кажется парадоксом, так она была к нему ближе.
  Серьезный разговор медленно сменился ласками, поцелуями и постелью. Через пару часов они, как и всегда, попрощались коротким “До встречи”, что всякий раз обещало новое тайное свидание. Они еще успеют о многом поговорить, после того как Управление поставит Кристину в известность либо о новом назначении, либо об увольнении.
  Снова оставшись одна, но чувствуя себя гораздо лучше, Кристина позвонила матери в Аризону. И сказала, что у нее все по-прежнему, нет ничего нового, она нормально работает в своей конторе в Вашингтоне.
  Переодеться в гражданское
  Маурисио Боско в сопровождении Гальвеса заходит в просторный зал одной из тайных резиденций кубинского лидера, где исключена прослушка. Видно, что Маурисио испытывает страх, но в то же время и многого ожидает от этой встречи, так как понимает, что ему выпал великий шанс изложить разработанную им стратегию действий в Венесуэле тому, кто стоит выше всех остальных, самому команданте Фиделю Кастро. Очевидно, Гальвес нашел план своего подчиненного настолько интересным, что изложил его Фиделю – вот почему тот вызвал Маурисио к себе. И тому кажется, что вот-вот будет разыграна шахматная партия между ним самим и главным революционером, а Гальвес станет в ней вроде как судьей. Наконец прозвучали короткие и скупые приветствия.
  – По словам Гальвеса, тебе в голову пришло кое-что интересное… – начинает разговор Фидель.
  – Команданте, – почтительно отвечает Маурисио, – я считаю, что в настоящий момент чрезвычайно важно закрепить ту широкую поддержку, которую народ оказывает Чавесу. Для этого следует поддержать, например, его планы по расширению медицинской помощи населению. И наши медики должны выступать тут в первых рядах. Но при этом, как мне кажется, все-таки самое важное сегодня – бдительность, создание системы постоянного наблюдения и контроля за венесуэльцами и любыми их лидерами. Как раз сейчас настал момент начать использовать наши компьютеры, настал момент запустить в Венесуэлу специалистов из гаванского Университета информационных наук!
  Фидель изучающее смотрит на Маурисио. Его локоть опирается на подлокотник кресла, а подбородок опирается на кулак, но он не произносит ни слова. Гальвес весьма ловко вставляет какие-то замечания, но исключительно чтобы подчеркнуть собственное право на это. Фидель не обращает на него внимания и просит Маурисио растолковать свои предложения как можно подробнее.
  – Понятно, что мы должны держать под постоянным контролем главных действующих лиц, особенно военных, которые сохраняли нейтралитет во время попытки переворота, а также оппозиционных политиков. Не следует забывать также о журналистах и крупных предпринимателях, решивших остаться в стране. Очевидно и другое: нам надо внедряться в университеты. При этом нельзя упускать из виду, что венесуэльская оппозиция все-таки потерпела поражение, а Соединенные Штаты несколько отошли в сторону после провала поддержанного ими путча. Они уже не могут, как в былые времена, открыто вмешиваться в дела Латинской Америки и посягать на выбранное демократическим путем правительство – особенно такое популярное и прогрессивное, как правительство Чавеса.
  Глаза Фиделя, впившиеся в Маурисио, вроде бы ничего не выражают и одновременно пронзают человека насквозь. Но тот продолжает, не давая себя запугать:
  – У нас есть возможность расширить нашу разведывательную сеть и исподволь добиться полной власти над Чавесом – над его революцией, нефтью и всеми природными богатствами Венесуэлы.
  – Все это нам и так известно, – жестко бросает Фидель.
  – Куба может предложить Уго то, чего у него нет, – высококлассных специалистов в области контрразведки, и помочь укротить кое-кого из оппозиционных лидеров, а также поделиться опытом контроля над обществом. – На губах уверенного в себе Маурисио мелькнула тонкая усмешка. – Первое, что мы должны сделать, это установить киберконтроль над организациями, где выдаются гражданам страны удостоверения личности и делают записи актов гражданского состояния, а также над государственными нотариусами и, разумеется, над Национальным избирательным комитетом. Но сделать все это, конечно, незаметно.
  Маурисио вполне владеет искусством словесной шахматной игры, хотя в данный момент это похоже скорее на монолог пешки, которая продвигается вперед, переходя с клетки на клетку. Однако ни Фидель, ни Гальвес своих фигур не двигают.
  – Главное, – говорит в заключение Маурисио, – чтобы в Венесуэле никто не мог родиться или умереть, жениться или развестись, продать или купить дом, машину либо предприятие, без того чтобы удостоверяющий это документ не был получен нами и сохранен. У Венесуэлы будет нефть, зато у нас будет информация, а информация – это нефть двадцать первого века.
  Фидель начинает его понимать. И, судя по всему, услышанное ему нравится. В его взгляде мелькает одобрение. Маурисио замечает это и, словно почувствовав раскрывшиеся за спиной крылья, продолжает:
  – Ни один венесуэлец не сумеет проголосовать на выборах, без того чтобы его голос не был зафиксирован нами. Мы должны заставить венесуэльцев крепко усвоить: правительство постоянно наблюдает за ними, даже если это и не соответствует истине, даже если они никогда не получат тому никаких доказательств.
  Гальвес хотел было что-то сказать, но, услышав столь смелое предложение, буквально онемел.
  – …Вот так подчиняют себе ту или иную страну в двадцать первом веке, – настаивает Маурисио. – Не нужно очертя голову вводить туда войска, как это сделали американцы в Ираке. Сами знаете, чем это для них закончилось! Для Кубы очень важны нефтяные ресурсы Венесуэлы, это вопрос жизни и смерти, не больше и не меньше. Простите, команданте, но при всем моем уважении к вам хотел бы заметить, что для всего мира нынешний век – век гражданского общества, а не век военных. И ради блага Кубы мы должны научиться выглядеть гражданским обществом!
  Шахматный король с бородой мудрого старца, непроницаемым выражением лица, наделенный вековым опытом и выдающимся умом, с высоты своего трона охватывает взором всю шахматную доску целиком. Еще не успев как следует осмыслить ценность предложенной стратегии, он выслушивает и последние слова пешки, которая не может удержаться от того, чтобы не задать самый важный для нее вопрос, хотя и нарушает вызывающим и дерзким образом установленные правила:
  – Что ты мне на это скажешь, Фидель?
  Тайная любовь
  Положение Кристины все еще остается неопределенным, но что-то должно вот-вот проясниться. Пока она по-прежнему сидит в Вашингтоне. И ждет, какое решение будет принято – отправить ее опять в Венесуэлу или подчистую уволить из Управления. Дни тянутся для нее невыносимо долго. Оливер Уотсон держит свою подчиненную в подвешенном состоянии, хотя и не по собственной воле. Он тоже не знает, что творится в головах у его начальства.
  В офисе Кристине делать особенно нечего, и, доведенная до отчаяния, она настойчиво просит Уотсона приоткрыть тайну ее дальнейшей судьбы. Но он ведет себя предельно осторожно, не хочет обнадеживать ее понапрасну, но и надежды не лишает. Уотсон объясняет затянувшееся ожидание тем, что сейчас весь Вашингтон брошен на борьбу с терроризмом, а остальное пока мало кого волнует.
  – Сегодня главное – это Аль-Каида, Бен Ладен, Ирак, Афганистан… – объясняет он. – И нам с тобой придется считаться со сложившейся ситуацией. Это реальная угроза для Соединенных Штатов. А Латинская Америка вроде как отошла на задний план.
  – Да, но это дает Чавесу свободу действий! – парирует Кристина. – Если никто не приглядывает за ним и никто его не контролирует, он будет делать все, что захочет. А если он воплотит в жизнь разработанную им политическую и экономическую модель, это тоже обернется угрозой для нас, разве не так?
  – Ни Венесуэла, ни Латинская Америка в целом серьезной роли в сегодняшнем мире не играют, – гнет свое Уотсон. – О какой угрозе ты говоришь? У них нет ядерного оружия, нет террористов-смертников, как на Ближнем Востоке, и они не обладают такой мощной экономикой, как Китай. К тому же и бедные там не такие бедные, как в Африке или в Азии.
  Кристина печально вздыхает. Ей понятны доводы Уотсона, но, на ее взгляд, и Соединенным Штатам, и мировой экономике в целом может нешуточно повредить то, как стали развиваться события в Венесуэле после попытки переворота, а также неопределенность отношений между Уго и государственной нефтяной компанией. Как раз война против Ирака и Афганистана и превращает Венесуэлу в самого надежного поставщика нефти для Соединенных Штатов. Правительству не стоит забывать об этом.
  В тот же самый день директор ЦРУ принял у себя в кабинете сенатора Брендана Хэтча, но ни Кристина, ни Уотсон ничего об этом не знали. Очень осторожно и с подобающими случаю реверансами Хэтч поставил директора в известность о том, что в подчиненном ему сенатском комитете внезапно возникли возражения против увеличения финансирования операций в Ираке. Директор вышел из себя и стал доказывать, что на карту поставлена национальная безопасность, что средств, выделенных Управлению на Ирак, а на самом деле еще и на Афганистан с Пакистаном, и без того критически мало. – Это две самые опасные страны в мире, сенатор. Вы это знаете, и ваши коллеги, входящие в комитет по разведке, тоже должны это знать.
  Сенатор по-умному и весьма тонко перевел разговор совсем в другое русло – как бы случайно всплыла тема провалившегося переворота в Венесуэле.
  – Есть мнение, что лучше ничего не менять в наших подходах к работе на этом направлении и оставить там прежних агентов, – осторожно сказал сенатор, стараясь не дать повода для обвинений, будто он вмешивается в принятие решений, которые являются компетенцией ЦРУ.
  Дальнейший диалог велся исключительно взглядами. Директор понял, что его просят об услуге, хотя ничего не было сказано вслух. Сенатор ради Кристины вытащил одну из своих самых сильных карт, что с его стороны явилось доказательством несомненной, хотя и скрытой от посторонних глаз, любви.
  Во второй половине дня Оливер Уотсон сообщил Кристине, что, вопреки их опасениям, она по-прежнему будет руководить резидентурой ЦРУ в Венесуэле. Сердце у Кристины бешено заколотилось. Ей было чем гордиться. Этот приказ заткнет рты всем тем чиновникам, всем тем коварным недоброжелателям, которые мечтали отстранить ее от настоящего дела. Уотсон, всегда отличавшийся крайней осторожностью, дал ей несколько ценных советов. Он, например, считал, что Кристина напрасно теряет время на сбор сведений о проповеднике-жулике Хуане Кэше и на прочие мелочи.
  – Пусть этим занимаются агенты Управления по борьбе с наркотиками или ФБР. Ты сама знаешь, какая задача для тебя остается главной – обнаружить и ликвидировать руководителя резидентуры G2 в Каракасе. Если нам удастся это сделать, будет легче воспрепятствовать усилению контроля кубинцев над правительством Чавеса. Гаване будет трудно подыскать замену человеку, который так эффективно там работает.
  Кристина кивнула, соглашаясь с шефом. Она догадывалась, что к принятому начальством решению приложил руку Хэтч, и поэтому пылко поблагодарила его за поддержку во время их последнего перед разлукой тайного свидания в ее квартире. Пару дней спустя Кристина снова летела на частном самолете в Мексику, где приземлилась на частном же аэродроме. Оттуда автомобилем ее доставили в пригород мексиканской столицы. Затем такси, контролируемое ЦРУ, привезло Кристину в аэропорт – и рейсом Аэромексики она наконец отправилась в Каракас.
  Заняв свое место в салоне экономкласса и дожидаясь взлета, Кристина закрыла глаза и попыталась заняться медитацией, но у нее ничего не получилось. Слишком много всяких мыслей крутилось в голове. Она старалась вычленить каждую по отдельности и выстроить их в определенном порядке, чтобы успокоиться и впасть в транс, который всегда помогал ей обрести равновесие. В итоге она лишь нашла подтверждение тому, что и без всяких медитаций было очевидно. Ей нужны три вещи. И все три нужны отчаянно.
  Джин-тоник.
  Снова стать Эвой.
  Выйти на главного кубинского разведчика.
  Глава 11
  Любовь и измены во время революции
  Поддать газу
  Через пару недель после того, как заговор против Чавеса провалился и тот вернулся к власти, два маленьких самолета приземлились с разницей в час на острове Ла-Орчила. Это были бизнес-джеты, какими обычно пользуются руководители крупных мультинациональных компаний. Однако, в отличие от тех, они сопровождались боевыми самолетами военно-воздушных сил Венесуэлы. На первом из бизнес-джетов на Ла-Орчилу прибыл Уго, на втором – Фидель.
  Трудно было найти более удобное место для их тайной встречи, чем этот маленький райский островок, где еще не так давно держали под арестом Чавеса. Охрана и люди, прибывшие с обоими лидерами, осмотрительно удалились, когда они после горячих объятий отправились прогуляться по берегу.
  Казалось, даже по их фигурам можно было судить о важности происходившего, а пронзительные лучи закатного солнца придавали картине особую выразительность.
  Уго задумчиво произнес:
  – Им не удалось скинуть меня силой, Фидель, но я решил, что никогда не выпущу из рук власти – ни под нажимом, ни по доброй воле.
  Фидель с одобрением выслушал своего лучшего ученика и повторил одно из собственных изречений, которым одарил Уго вечером после принесения тем президентской присяги: “Власть ни с кем нельзя делить; или ею пользуются в полную силу, или навсегда теряют”. Но в те мгновения Уго находился в состоянии эйфории, был опьянен народной любовью и страшно собой гордился. Теперь же, когда они шагали по берегу, пришло время поговорить о той мучительной тревоге, о том возмущении, которые чувствует Уго, столкнувшись с очевидным фактом: его революция не находит вроде бы клятвенно обещанной ему широкой поддержки. А он так в нее верил.
  – Высшее военное командование на поверку оказалось шайкой предателей! Частные СМИ участвовали в заговоре – все до одного, встав на сторону генералов. И сейчас наша пресса продолжает усердствовать – достаточно почитать газеты, посмотреть хоть новостные, хоть аналитические программы! Теперь оппозиция решила объединиться, чтобы потребовать референдума, который мог бы лишить меня президентского поста. Очередное голосование! Но я ведь уже столько раз доказывал, что способен обойти любых соперников! Беда в том, что я не контролирую денежные потоки! Не контролирую суды, а главное – Венесуэльскую нефтяную компанию, хоть она и принадлежит государству… Трудно выиграть референдум, если прежде не прибрать к рукам деньги.
  Два краба начали суетливо рыть норки в песке, услышав шум приближающихся шагов. Ни Кастро, ни Чавес так и не сняли своих форменных высоких черных ботинок на шнуровке. Не сняли формы цвета хаки. Потому что ни самое синее в мире море, ни самый белый на свете песок не могли заставить их пройтись босиком по чудесному берегу. Оба, не сговариваясь, рассудили, что босые ноги придали бы встрече некую фривольность и могли бы восприниматься как намек на отдых. А их прогулка – это работа, и очень серьезная работа. Они ведь знают себе цену, знают, что им по плечу творить историю.
  Фидель сказал:
  – В первую очередь тебе нужно наметить конкретные планы для решения социальных вопросов, они укрепят фундамент твоей власти – то есть обеспечат ей народную поддержку. Лучшее из того, что можем предложить мы, это помощь в самом широком развитии семейной медицины – тогда массы встанут на твою сторону. Появление врача в каждом бедном городском районе, в каждой деревушке самым расчудесным образом добавит тебе популярности. Но ты должен поддать газу, Уго, и без колебаний навсегда покончить с оппозицией.
  Маурисио Боско входит в состав сопровождающей Фиделя группы. Издалека он наблюдает, как два облеченных большой властью человека неспешно шагают по берегу, как время от времени они останавливаются и начинают жестикулировать, чтобы подчеркнуть особую важность того или иного из обсуждаемых вопросов. Боско видит, что иногда беседа прерывается. Тогда они идут молча и смотрят, как чайки кидаются в воду, добывая себе корм. Фидель почесывает бороду, Уго – голову. Потом разговор возобновляется. Указательный палец Фиделя помогает ему быть еще красноречивее, а у Чавеса больше движется голова – он то и дело кивает, выражая свое согласие с тем, что утверждает палец Фиделя.
  – Для тебя жизненно важно знать абсолютно все о твоих врагах, – продолжает Кастро. – И в этом деле ты не можешь положиться на венесуэльские спецслужбы – ведь их создали как раз твои враги. Ваши спецслужбы мало что умеют, они коррумпированы, а главное – они продолжают служить тем, другим. Тебе нужна первоклассная разведка, такая, как наша, именно она помогает нам почти полвека сохранять власть. И мы охотно поделимся с вами нашими людьми.
  Можно не сомневаться: Фидель целиком и полностью согласился с предложениями Маурисио, своего лучшего агента. Уго, по натуре тяготеющий к автократии, слушает кубинца внимательно, даже завороженно. Он всей душой и безоглядно принимает советы учителя.
  – Тебе нужно установить монополию на информацию и пропаганду. Ты ведь не какой-нибудь там обычный мелкобуржуазный политик. Ты офицер и революционер! Тебя попытались лишить власти! Тебя собирались убить! Ты должен плюнуть на все и, перестав осторожничать, выступить против частных СМИ, обвинить их в буржуазности, непатриотичности, в том, что они продались иностранцам и стали злейшим врагом народа. И даже не думай отвечать ни на один из их лживых выпадов. Заставь их раз и навсегда заткнуться!
  Наконец-то нашелся человек, мыслящий здраво! Уго весь обратился в слух. Затаив дыхание, он впитывает каждое слово Фиделя. Каждый совет мудрого старшего товарища.
  – Задуманный тобой социализм двадцать первого века нельзя построить методами века девятнадцатого, – поучает его Фидель. – Информация – это все. Информация – это власть. Информация, кибернетика, информационные науки должны работать на тебя. Надо сделать так, чтобы в Венесуэле никто даже пальцем не мог пошевелить, без того чтобы мы об этом не узнали. Мы обязаны сразу же получать информацию про каждое выданное удостоверение личности, про каждое свидетельство о рождении, смерти, браке или разводе, о каждом купленном доме или автомобиле. И запомни самое важное, Уго: все венесуэльцы до одного должны знать и верить в то, что ты владеешь полной информацией, что от тебя ничего нельзя скрыть, что ты можешь согнуть в бараний рог любого человека, если понадобится. Действуя, между прочим, в рамках закона… Но для этого необходимо контролировать как суды, так и судей. Приговор любого из подконтрольных тебе судей может устрашить куда сильнее, чем мордобой, устроенный оппозиционерам твоими же силовиками. Пусть тебя боятся, Уго! Лучше пусть тебя боятся, чем любят!
  Еще несколько крабов высунули из песка свои головы, чтобы тут же опять спрятаться. Для президента Венесуэлы слова учителя сияют ярче, чем лучи прекраснейшего, уходящего за горизонт солнца.
  – Ты должен быть готов выиграть любые выборы, любой референдум, все что угодно – с помощью электроники. И в этом мы тоже тебе поможем – вернее, помогут специалисты из нашего Университета информационных наук.
  Чавес благодарит его, чувствуя себя на седьмом небе. Все сказанное Фиделем о власти лишь подтверждает мысли, внушенные Уго собственной интуицией. “Что ж, так тому и быть”, – решает он.
  – А что Венесуэла может сделать для Кубы? – спросил Чавес пылко.
  – То, что ты захочешь и сможешь сделать. Посмотрим. Но ты должен твердо усвоить одно: наша помощь бескорыстна. Если победит твоя революция, победим и мы тоже. И победит вся Латинская Америка. Это самое главное, – слукавил Фидель.
  – Но то же самое можно сказать и про Кубу, – заметил Уго. – Если у тебя с твоей революцией возникнут проблемы, это будут и наши проблемы.
  Короче говоря, Чавес легко дал втянуть себя в водоворот тайных интересов, к которому Фидель ловко его подталкивал. Кастро доволен собой: ответ Чавеса прозвучал для него как музыка, прекрасная музыка – Кастро давно мечтал ее услышать и сочинителем по праву считал себя самого. Хотя Фидель не признавался в этом вслух, ему была отчаянно нужна помощь Чавеса для спасения революции. И не когда-нибудь в гипотетическом будущем. А уже сейчас. Сегодня. Лучше сказать, она была нужна ему и вчера, и позавчера, и в прошлом году. И еще раньше. Он знал: чтобы удерживать на плаву неустойчивую экономику Кубы, необходимо срочно добиться поставок венесуэльской нефти. И нефть эта должна быть дешевой. А еще лучше – бесплатной. Фидель уже не один год мечтал о том, чтобы венесуэльская революция помогла заполнить яму, образовавшуюся после того, как новое руководство России приостановило колоссальную помощь, которую в течение десятилетий оказывал Кубе Советский Союз, теперь исчезнувший с карты.
  – Да, Уго, ты прав. Важно, чтобы мы сохраняли возможность помогать вам и впредь, но не стану скрывать и того, что нашей экономике пошло бы на пользу соглашение с твоей страной о содействии в энергетической области. На мой взгляд, соглашение о взаимной помощи было бы весьма выгодно обеим сторонам. Вы поставляете нам столько-то нефти, а мы вам – наши лучшие продукты. Выиграют все – и вы и мы!
  – Разумеется, – без малейших колебаний ответил Уго. Потом с улыбкой добавил: – Мы ведь братские народы, правда?
  
  Уже в следующие месяцы президент Венесуэлы, как и подобает дисциплинированному ученику, каковым он безусловно являлся, начал поддавать газу и воплощать в жизнь инструкции старшего наставника.
  В своих передачах Моника Паркер описывала и анализировала очевидные и быстрые перемены, происходившие с президентом. Они ее тревожили, и она обсуждала сложившуюся ситуацию не только перед камерой, но и в беседах с близкими друзьями – Эвой и Маурисио, которые пока еще не были между собой знакомы. Моника не раз пыталась, хотя и безуспешно, свести их вместе, но подходящего случая все никак не подворачивалось. Каждый из них троих был слишком занят.
  Между тем Уго остро реагировал на критику Моники Паркер и других своих противников. В одной из передач “Алло, президент!” он напомнил им, что хотя его революция и носит мирный характер, она неплохо вооружена. А следом сообщил: заботясь о безопасности своего народа, он только что отдал распоряжение о создании Боливарианской милиции и подписал новый план “Венесуэла – Куба”. Правда, не уточнил, что этот важный план он ни с кем не обсуждал – ни с одним человеком в стране, а просто твердо заявил: новое соглашение между двумя странами принесет впечатляющие результаты – то есть резкое улучшение уровня жизни всех венесуэльцев, особенно самых бедных.
  – У нас уже действовало подобное соглашение, но теперь мы начнем его углублять и расширять. Как и прежде, мы будем экспортировать кубинцам нефть, а они будут поставлять нам продукты питания и разного рода услуги. Таким образом торговый обмен между нами существенно вырастет и станет более сбалансированным. Иными словами, то, что мы станем отправлять на Кубу, по стоимости будет соответствовать тому, что мы будем импортировать оттуда, – объяснял он с энтузиазмом, которым пытался замаскировать сомнительность своих обещаний.
  Зато он не обманывал соотечественников относительно другого – и лишь потому, что вообще об этом умалчивал: среди “услуг”, которые Венесуэла покупает у Кубы, расплачиваясь за них нефтью, фигурировала и забота о его, Чавеса, личной безопасности. Еще до подписания соглашений о взаимной помощи кубинцы заменили собой всех телохранителей в службе безопасности президента. И страна вскоре увидит, что многочисленную охрану Чавеса отныне составляют очень высокие, очень крепкие, одетые в гуайяверы мужчины с закрепленными на плече высококачественными рациями. В руках некоторые из них будут держать еще и загадочные черные чемоданчики. Эти люди всегда и везде станут сопровождать президента.
  Телохранители заботились о Чавесе, а Чавес заботился о своем народе. Он подробно рассказывал про пакет соглашений, заключенных с братской страной: про дешевые офтальмологические и хирургические программы для стариков, включая сюда и бесплатные перелеты на лечение в Гавану, про стипендии для граждан “третьего возраста”, про сотрудничество в области науки, подготовки специалистов, спорта и образования.
  Кроме того, Уго с гордостью представил зрителям гвоздь программы – миссию “Внутрь квартала”, амбициозный план по развитию семейной медицины, благодаря которому для венесуэльской бедноты станет доступна помощь высококвалифицированных кубинских врачей – начиная с сети первичного медицинского обслуживания и кончая диагностическими центрами и школами интегрального подхода к здоровью граждан.
  – Мы оборудуем амбулатории и пункты медицинской помощи в самых бедных городских районах и сельских округах, – вдохновенно обещал Чавес. И добавил под долго не утихавшие аплодисменты публики: – Готовьтесь, скоро к нам с Кубы прибудут две тысячи врачей. Правда, цель наша – сорок пять тысяч!
  Медицинская ассоциация Венесуэлы созвала своих членов на срочное совещание. Моника Паркер предоставила Ассоциации возможность изложить зрителям аргументы венесуэльских врачей, которые выступали против плана привлечения в страну кубинских специалистов.
  Уго никак не отреагировал на их протесты.
  Мне тоже приятно…
  Они договорились встретиться в восемь вечера в любимом ресторане Моники, единственном, где она чувствовала себя свободно, так как могла не опасаться любопытных взглядов и нежелательных встреч с поклонниками, а главное – с вечно преследующими ее злопыхателями, которые не могли простить ей резких выступлений против правительства. Они пользовались любым случаем, чтобы оскорбить журналистку и даже напасть на нее.
  Когда Моника уже собиралась покинуть студию и отправиться на столько раз отменявшуюся встречу, возникли проблемы, из-за которых ей пришлось задержаться на работе. К следующей неделе их команда готовила специальный выпуск программы, посвященный детальному анализу национальной миссии под названием “Внутрь квартала”. И тут неожиданно исчез один из врачей, которому отводилась в программе главная роль. Молодая журналистка, бравшая интервью у так некстати пропавшего доктора Авельянеды, не знала, что делать. Моника вынуждена была как-то решать эту проблему. Она позвонила в ресторан и попросила встретить ее гостей, принеся им от ее лица извинения за вынужденное опоздание.
  Эва пришла на пять минут раньше назначенного времени, проявив американскую – а также военную – пунктуальность. Официант проводил ее на террасу, где столько раз они сидели вдвоем с Моникой, и предложил меню. Затем сообщил: “Доктор Паркер опоздает на полчаса и просит извинить ее”. И буквально через несколько минут вернулся вместе с очень красивым мужчиной, которому уже успел передать то же самое. Мужчина в одной руке держал огромный букет роз, в другой – подарочный пакет. Подойдя к столу и увидев сидевшую там подругу любовницы, он тотчас пустил в ход свою неподражаемую улыбку.
  – Мне очень приятно… – сказал Маурисио Боско с особой, присущей только доминиканцам веселой любезностью. – Мне тоже приятно… – ответила Эва, стараясь усилить мексиканскую мелодичность, присущую ее голосу. И ей действительно было приятно.
  Они обменялись формальным рукопожатием.
  Маурисио положил цветы и пакет на стол и сел напротив Эвы. Поначалу разговор не клеился, и напряжение за столом с каждой минутой только росло. Эва вела себя сдержанно, хотя и старалась быть любезной. Она больше молчала или в крайнем случае сводила разговор к каким-то мелочам, ссылаясь на услышанное прежде от подруги, и это выходило у нее вполне естественно:
  – Моника говорила, что тысячу раз предлагала тебе заглянуть ко мне в “Черное дерево”, чтобы ты увидел наш Центр интегральной красоты собственными глазами. Нельзя же все время только работать!
  – Мне страшно жаль, правда жаль. Но бизнес – это все равно что соревнования по бегу. Стоит на миг приостановиться – и ты проиграл. Наверное, это мой недостаток: я слишком серьезно отношусь к работе.
  Он извинялся с такой милой учтивостью, что Эва просто не могла оторвать от него глаз. Маурисио заинтересовал ее и очаровал. Пока он говорил, она изучила каждую черточку его лица, каждый жест, пытаясь разгадать тайну этого мужчины, которому удалось смутить ее душу. Он тоже смотрел на Эву. И отлично знал, какое произвел на нее впечатление, поэтому начал проделывать все то, чему научился за долгие годы, желая превратить женский интерес к себе в нечто более глубокое.
  Наконец появилась взволнованная и взбудораженная Моника. Она все еще никак не могла отключиться от профессиональных проблем и мыслей о спецвыпуске, посвященном кубинцам в Каракасе, над которым вместе со своей командой работала уже несколько месяцев. Выйдя на террасу, она сразу увидела смеющихся Эву и Маурисио. В душе она была рада, что они явно нашли общий язык и наконец-то перестали воспринимать друг друга как призраков.
  – Простите ради бога. Только кубинцы способны заставить меня опоздать на ужин по случаю собственного дня рождения.
  Маурисио улыбнулся и с подчеркнутой радостью вскочил ей навстречу. Потом поцеловал Монику и вручил ей цветы. И сразу же посмотрел на Эву. А Эва посмотрела на него. На него и на Монику. Теперь она лучше понимала, что имела в виду подруга, когда раз за разом повторяла, что в Маурисио есть что-то необыкновенное.
  Необыкновенное? Но что именно?
  Как всегда бывает, когда люди испытывают взаимную искреннюю симпатию, хотя и стараются не выставлять напоказ свои чувства, ужин пролетел очень быстро. К тому же было выпито много вина. После десерта, обменявшись обещаниями непременно повторить приятную встречу, они направились к стоянке, где и распрощались. Моника с Маурисио поехали к нему домой. С некоторых пор она предпочитала поступать именно так, поскольку, хотя никогда не говорила об этом вслух, ее отцу не нравился Маурисио, и не просто не нравился. Чак Паркер почти что возненавидел его. Моника, разумеется, защищала любовника, но отец, сидя за бутылкой, пытался предостеречь ее, ведь как только он видел этого парня, чутье подсказывало ему: несмотря на показное благородство, человек он бесчестный. И вообще, что она знает про эти его якобы деловые поездки? Моника всем сердцем хотела верить любовнику, однако порой и ее тоже одолевали сомнения.
  А Эва, как всегда, поехала домой одна. Но сегодня она, казалось, заразилась желанием пококетничать и услышать в ответ слова любви. И поэтому сейчас чувствовала себя еще более одинокой.
  Почти против воли она позвонила в Вашингтон сенатору Хэтчу. Но после нескольких гудков услышала голос автоответчика.
  Его увели!
  Маурисио Боско был доволен. Он чувствовал, что стал невидимым режиссером театра марионеток и научился весьма ловко управлять куклами, дергая за сложно переплетенные нити. Однако ради успеха представления ему приходилось осваивать все новые и новые приемы и трюки. Правда, теперь, когда удалось значительно усилить роль кубинцев в Венесуэле, следовало еще тщательнее соблюдать конспирацию и скрывать свое подлинное лицо, особенно во время встреч с Моникой, которая по-прежнему была одержима идеей расследовать и открыть миру цели наводнивших ее страну кубинцев.
  В свою очередь Эва, как и прежде, была одержима идеей вычислить человека, посланного в Венесуэлу для руководства всеми операциями G2, хотя пока успеха она не добилась. За последние несколько месяцев Эва значительно расширила свою разведсеть и стала получать более достоверную и важную информацию. Ее люди смогли внедриться даже в правительственные круги. Но пока еще проигрывали кубинцам. Часто Эва с трудом верила доходившим до нее сведениям о том, насколько сильным, неправдоподобно сильным, влиянием пользовались люди Кастро на окружение Чавеса. И на самого Чавеса. Это напоминало строго засекреченное и незаметное постороннему взгляду вторжение, невероятно хитро организованное. Но еще труднее было поверить, что это вторжение с одобрением воспринималось и всячески поощрялось самим венесуэльским правительством. Кубинских специалистов можно было встретить повсюду. Кубинцев назначали на самые важные должности. Хотя те и делали все возможное, чтобы их присутствие на столь высоком уровне не слишком бросалось в глаза.
  Какие-то свои наблюдения Эва обсуждала с Моникой, и обычно это случалось после занятий йогой. Эва не старалась специально наводить подругу на важную для себя тему. Просто Моника ненавидела то, что сама называла “кубинской оккупацией”, и готова была говорить об этом сколько угодно и где угодно.
  – Невозможно и дальше закрывать глаза на то, какую власть получили кубинцы в Венесуэле, – с горечью жаловалась она Эве. – Трудно найти правительственную организацию, где в руководстве не было бы их советника.
  Кроме того, от своих источников Эва получала информацию и о росте недовольства в армии. Венесуэльские офицеры не желали смиряться с тем, что кубинские военные с возмутительной настойчивостью внедрялись во многие гарнизоны страны.
  Эва негодовала… И не знала, что делать дальше. Речь шла о вторжении мощном и неудержимом, хотя вроде бы и неявном для остального мира. Ее начальство в Лэнгли решило – и справедливо решило, – что американцы не могут ни остановить, ни повернуть вспять кубинское нашествие, поэтому сочло, что единственный практический выход в данной ситуации – по мере сил смягчать его последствия. Эва получила очередной приказ обнаружить руководителей кубинской резидентуры, установить за ними наблюдение и попытаться завербовать, сделав двойными агентами, а в случае необходимости “нейтрализовать”.
  Эва очень старалась выполнить задание, но каждый день наталкивалась на новые и новые препятствия, мешавшие ей добиться успеха. В самой глубине души она уже стала подозревать, что эта задача ей не по плечу и вряд ли выполнима. Хотя это, безусловно, поставит крест на ее карьере, а может, и на жизни.
  Но раз так, то почему бы ей самой не подать в отставку – и таким образом разделаться со всей этой историей? А вдруг выполнение задания для нее – лишь своего рода каприз, то есть она пытается вести сражение, победа в котором необходима ее внутреннему “я”, чтобы отличиться на фоне чиновничьей своры и ястребов-ветеранов из Вашингтона? Хотя всем им, в конце-то концов, наплевать, уйдет она или нет со своей должности, бросит или нет полученное задание и легенду, под которой работает в “Черном дереве”! А как скажется на их с Хэтчем отношениях, если исполнится единственное сейчас ее желание – бросить все и начать работать с нуля и в одиночку в любом другом уголке земного шара? Но в список вопросов, лихорадочно плясавший у Эвы в голове, вдруг прокрался еще один, и касался он ее нового знакомого. Пока она раздумывала об их с Хэтчем романе, перед глазами у нее неожиданно всплыло лицо Маурисио. А он-то тут при чем? И почему Эву так тянет к нему?
  “Первое и самое главное сейчас – это твое задание”. Она вздрогнула, вспомнив правило, которое так любил повторять Оливер Уотсон. Эва задернула шторы своих мечтаний и с головой ушла в работу. На столе у нее стояла целая коробка с аудиовизуальными материалами, были здесь и записи всех передач Паркер, добытые с помощью некой журналистки, которую Эва сумела внедрить в рабочую группу Моники. Эва часами смотрела картинки и слушала магнитофонные записи, сделанные в амбулатории в Петаре, одном из самых крупных и знаменитых районов Каракаса. Чтобы понять, как на деле проводится в жизнь миссия “Внутрь квартала”, журналистка по заданию Моники беседовала с доктором Авельянедой, кубинским врачом родом из Баракоа, городка с населением меньше ста тысяч человек, расположенного в восточной части Кубы.
  В течение нескольких месяцев журналистка и Моника выслушивали, как врач жалуется на свою жизнь в этом полном насилия мире, разительно отличавшемся от кубинской реальности. Судя по его рассказам, ему целыми днями приходилось извлекать пули из груди подростков, оказывать помощь изнасилованным девушкам – девочкам! – или давать транквилизаторы и снотворное матерям жертв. А еще он боролся за жизнь пациентов после передозировки очень странных и мощных наркотиков, о существовании которых раньше даже не подозревал и губительные свойства которых приводили его в растерянность, поскольку он понятия не имел, какие меры следует в таких случаях принимать.
  Между тем миссия “Внутрь квартала” привлекала к себе огромное внимание, ее преподносили как важнейшее из достижений боливарианской революции, на нее тратились очень большие средства, полученные за счет роста цен на нефть. Уже открылось больше девятисот медицинских пунктов, в них работали пять тысяч медиков. В глазах бедноты это служило доказательством любви и заботы, каких люди не знали за всю историю страны, а главное – проявлением искренней и доброй воли Уго, их обожаемого президента.
  А вот доктор Авельянеда чувствовал себя физически измотанным, морально подавленным и постоянно испытывал сильный страх. Он боялся, что когда-нибудь одна из шальных пуль, которые время от времени пробивали хлипкие стены его комнаты, угодит ему в голову. Он так устал телом и душой, что стал часто предаваться бредовым мечтам о свободе, о том, как он скинет свой белый халат и навсегда затеряется в Андах. А еще лучше – в Альпах. Подальше от царящей тут повсюду смерти. От тотальной бесчеловечности. Этот бред способствовал тому, что, беседуя с журналисткой, которая часто навещала его и вносила нечто человеческое в программу медицинской помощи для бедных кварталов Каракаса, он постепенно стал связывать с девушкой свои планы на будущее.
  Тут начала действовать Эва. Через надежного посредника она передала журналистке инструкции: та должна поощрять ухаживания кубинца и как следует его распалить. В результате как-то вечером, во время их первого пылкого свидания, случившегося прямо в амбулатории, доктор Авельянеда решил раскрыть девушке душу и признался, что с каждым днем все больше ненавидит революцию, которой его заставили служить, не спросив согласия. Признался, что хочет уехать из этого района, и вообще из Венесуэлы, забыть про кубинскую революцию и про все, что с ней связано. Врач предложил девушке уехать вместе с ним. Журналистка отлично сыграла свою роль и дала ему понять, что согласна следовать за ним куда угодно, но в тот же вечер отдала сделанные ею магнитофонные записи Монике, а также агенту ЦРУ, который переправил Эве пакет со столь красноречивой информацией. И теперь, зная о планах Авельянеды, можно было бы использовать эту информацию, чтобы выйти на резидентуру противника.
  Но судьба доказала и самой Эве, и доктору Авельянеде, что ад – это не Баракоа и не самый опасный район Каракаса. Настоящий ад начался как раз в тот миг, когда врач сделал девушке роковое признание. Недоверчивые агенты Маурисио Боско, которым было поручено наблюдать за поведением тысяч кубинских врачей, сразу заподозрили неладное, узнав о слишком близких отношениях Авельянеды с вроде бы ни в чем предосудительном не замеченной журналисткой, и установили за ним слежку. Подозрение переросло в уверенность, когда сама же Моника в порядке шутки рассказала Маурисио, что одна из ее подчиненных завела роман с кубинским врачом. И добавила: судя по всему, тот не принадлежит к числу убежденных сторонников революции и не видит смысла в своей работе здесь, в Венесуэле. А теперь он еще и безоглядно влюбился в венесуэлку. До такой степени, что предложил девушке бежать вместе с ним.
  Маурисио Боско, которого доктор Авельянеда и знать не знал, с обычной своей оперативностью нажал на все рычаги. Сам лично он с собственными агентами не контактировал, а действовал через двух подручных, которым полностью доверял, – с ними он хоть и редко, но все же иногда тайно встречался. В свою очередь эти двое отдавали распоряжения одному-двум надежным лицам – и так далее. Получалась обширная сеть незнакомых между собой агентов, согласованно и точно выполняющих приказы Маурисио. На практике подобные маленькие ячейки работали очень эффективно и порой сеяли смерть, оставаясь вроде бы вполне независимыми и ничего не зная ни о других группах, ни о том, какие задания те выполняют. Главной их задачей было добывать информацию, воздействовать на тех, кто в этой стране облечен правом принимать решения, расправляться с врагами и предотвращать рискованные ситуации.
  Неделю спустя доктора Авельянеду силой вытащили из амбулатории и грубо затолкали в фургон. Журналистке об этом рассказали его соседи, а саму девушку остановили на выходе из района Петаре два вооруженных типа и пригрозили убить и ее, и Монику Паркер, если они снова сунут нос в эти места.
  Ничего больше Эва узнать не смогла, так что ей оставалось лишь снова и снова слушать записи и смотреть видео, чтобы докопаться до деталей и разобраться в ситуации. Только Маурисио стало точно известно, что случилось в конце концов с доктором Авельянедой, и вся эта история очень тревожила его. Надо добавить, что ни Боско, ни людей в Гаване случай Авельянеды нисколько не удивил. Напротив, подобные вещи случались все чаще. Число кубинских врачей и прочих специалистов, посланных в Венесуэлу и сбежавших потом в другие страны, росло с угрожающей скоростью. Ни строгий контроль, ни страх оказаться в тюрьме, ни репрессии против оставшихся на Кубе родственников не могли сдержать поток кубинцев, которые использовали командировку в Венесуэлу как трамплин для эмиграции, желательно в Соединенные Штаты.
  Революция – не сюжет для телевидения
  В приюте для пострадавших от стихийного бедствия, где жила Лус Амелия с сыном, матерью и бабушкой, каждое воскресенье превращалось в боливарианский праздник. Вокруг маленького телевизора, включенного на полную громкость, прямо на полу рассаживались десятки женщин, мужчин и детей, которые с радостным нетерпением ждали начала своей любимой передачи “Алло, президент!”.
  Некоторые по этому случаю надевали красные береты и красные же футболки. Другие поднимали вверх плакаты, которые в другое время брали с собой на манифестации. Дети зевали, но играть на улицу не бежали, так как тоже относились к президентской программе как к настоящему празднику, словно по телевизору передавали не бесконечно длинную речь Чавеса, а футбольный матч. Слушая монологи Уго, обитатели приюта выкрикивали революционные лозунги, слова поддержки и одобрения, а то и аплодировали Чавесу. И не было для них большего счастья, чем слушать лучшего из сынов народа, или даже великого и героического отца, поскольку настоящих своих отцов многие венесуэльцы никогда не знали.
  Создавалось впечатление, будто передача с каждым разом делалась чуть длиннее. По мнению как сторонников, так и противников президента, с некоторых пор они не просто видели Уго на экране, а словно получали его в качестве гостя к себе домой на целый день. Месяцами он упорно мусолил одни и те же темы: провал заговорщиков, попытавшихся лишить его власти, преступные и безрассудные действия оппозиционеров, которых теперь он называл “асоциальными элементами”, а также апатридами, хиляками, олигархами и врагами народа. Тех, кто не поддерживал его, он считал не просто участниками оппозиции, выступающей против законного демократического правительства, а своими смертельными врагами, которые не имели права играть никакой политической роли. Мало того, они вообще не имели права на существование. Уго никогда не забывал слов Фиделя: “Власть нельзя ни с кем делить”.
  В приюте, где жила Лус Амелия, долго не смолкали радостные крики, когда президент сказал:
  – Оппозиция столько раз повторяла, что я похож на боксера, прижатого к канатам, что сама поверила в свою ложь, поверила, что теперь хватит легкого толчка, чтобы свалить меня с ног. А еще они твердят, что Чавес психологически неуравновешен, что он слаб и достаточно на него поднажать, чтобы он сам подал в отставку. Нет! Забудьте все эти выдумки! Я готов снова и снова повторять: сегодня я силен как никогда. Силен – и стою на стороне народа!
  Восторг, с каким аплодировал ему маленький сын Лус Амелии, мог сравниться лишь с его же детским простодушием. Какими счастливыми чувствовали себя зрители, когда президент рассказывал им о мерах по подъему экономики, о социальных планах, о боливарианских школах, о завтрашнем дне здравоохранения и оборудовании для больниц, о кредитах для сельских производителей и мелких предпринимателей, об устойчивом и разностороннем развитии страны. И о новом жилье для самых бедных!
  Лус Амелия знала, что скоро очередь дойдет и до нее.
  Но в это воскресенье телезрители смотрели передачу с особым интересом. Им показали ирландский документальный фильм, снятый людьми, симпатизирующими Чавесу и его правительству. Впервые вся страна увидела, что “на самом деле” произошло во время путча. Назывался фильм “Революцию по телевидению не покажут”. Это был намек на информационный blackout, случившийся по вине телеканалов в течение трех дней мятежа. Уго в фильме был представлен жертвой, а лидеры оппозиции обвинялись в гибели девятнадцати гражданских лиц, а также в том, что мирную демонстрацию, шедшую ко дворцу Мирафлорес, разгоняли с помощью снайперов. Подчеркивалось, что этот расстрел был спланирован заранее. Однако фильм умалчивал о другом: в тот день растерявшиеся правительственные спецслужбы отдали приказ “колективос” устраивать засады и открывать огонь по манифестантам, чтобы не позволить толпам приблизиться ко дворцу. Эти “колективос”, созданные за несколько месяцев до путча, представляли собой военизированные городские отряды быстрого реагирования и состояли из ультралевых активистов, уголовников и бывших полицейских. Некоторые отряды финансировались, тренировались и вооружались правительством через агентов, которые, в свою очередь, являлись участниками кубинской разведсети, другие принадлежали к армии Прана.
  Итак, в то воскресенье президент представлял и восторженно комментировал ирландский документальный фильм, прося повторить некоторые сцены по своему выбору и отпуская шуточки, которые веселили обожавших его зрителей и огорчали противников. Многие из обитателей приюта для пострадавших от стихийного бедствия тоже находились в те дни в окрестностях дворца и теперь чувствовали себя настоящими героями.
  Эмоции стали перехлестывать через край, когда Уго, внезапно помрачнев, вскочил, принял позу грозного обвинителя и приказал отправить в тюрьму тех людей – несколько человек, – которых в фильме назвали в числе возможных виновников гибели гражданских лиц во время мятежа. Хотя фильм с очевидностью свидетельствовал, что эти люди всего лишь пытались помешать головорезам, преданным правительству, расправиться с демонстрантами. И вот теперь Уго без малейших сомнений, забыв о положенных следственных действиях, самолично приказал судье приговорить предполагаемых преступников к высшей мере наказания – тридцати годам тюремного заключения. Среди них оказались комиссар полиции и группа его подчиненных – и все они служили в том самом столичном муниципалитете, глава которого принадлежал к оппозиции. Уже через несколько дней судья послушно выполнила приказ президента – и революция снова стала темой для телевидения.
  Возвратившись на свой президентский трон, Уго решил завершить прозвучавшие в программе пылкие речи пафосным призывом, позаимствованным у Фиделя:
  – Родина, социализм… или смерть!
  – Родина, социализм… или смерть! – закричали в один голос Лус Амелия, ее сын и миллионы поборников революции.
  Прощай, игривый петушок!
  Нет, больше она не выдержит, и вправду не выдержит. И пусть никто не говорит, будто она не пыталась, пусть никто не говорит, что она его не любила, что не смогла встать с ним вровень, что не сумела быть на должной высоте и брак их распался по ее вине. Люди должны знать, сколько слез пролила Освободительница из-за своего Освободителя – из-за его бесконечных любовных похождений. Пусть знают, что она, как ни старалась, не смогла и дальше жить с мужчиной, изменившимся до неузнаваемости, с этим тропическим вариантом доктора Джекила и мистера Хайда. Обо всем этом она и согласилась откровенно рассказать в программе Моники Паркер. Пусть весь мир знает, что Элоиса по доброй воле отказывается от высокой роли первой дамы. И дело не только в том, что Уго уже не тот, каким был прежде, а в том, что не видно конца его романам, похождениям петушка, который все поет и поет, его безумным погоням за новыми и новыми женщинами. Терпение Элоисы лопнуло. Она окончательно убедилась, что мужчинам такого типа нравится порхать на свободе. Нравится искать пока еще не изведанные территории для охоты. Убедилась, что слова Мануэлиты Саэнс, обращенные к Симону Боливару, неприложимы к ее собственной жизни: “Вы хорошо знаете, что ни одна женщина, с которой вам однажды случится познакомиться, не сумеет радовать и услаждать вас с такими пылом и страстью, которые соединяют меня с вами”. Что ж, столько других женщин услаждают его и услаждаются с ним… И это еще не все. Есть кое-что, в чем женщины, как правило, не признаются вслух. Когда Элоиса выслушивает первый вопрос Моники, губы у нее дрожат.
  – Что же все-таки произошло, Элоиса?
  – Ни для кого не секрет, что мы с президентом уже какое-то время живем поврозь, – отвечает та. – Но эта очень болезненная для меня ситуация из личной проблемы переросла в юридический факт, и настала пора сообщить об этом стране. Думаю, все этого ждали. Такое решение уже никого не удивит.
  – Что означают твои слова: ситуация “переросла в юридический факт”? – спрашивает Моника.
  – Это означает, что я начала бракоразводный процесс. Осталось только дождаться, когда президент придаст официальный характер готовым документам и подпишет согласие на развод, – отвечает Элоиса, но на сей раз уже ровным тоном. – Это даст ему большую свободу, чтобы продолжать свою линию, а мне даст право на гораздо, гораздо более спокойную жизнь.
  – Но что все-таки произошло? Почему ты на это решилась? Поначалу вы казались такой счастливой парой.
  – Много всего произошло. С момента нашего знакомства президент сильно переменился. Мы пережили много трудных моментов из-за несходства наших характеров. И я хочу подчеркнуть, что развожусь с Чавесом не для того, чтобы стать его врагом или врагом революции, и не для того, чтобы меня использовала оппозиция в своих атаках на президента. Я развожусь с ним потому, что у нас не осталось ничего общего, кроме нашей дочери. Ему, например, нравится крутить любовь на стороне, а для меня это неприемлемо.
  – А что будет с твоей работой в правительстве? – спрашивает Моника. – Ведь ты участвовала в подготовке новой Конституции, курировала социальные программы в поддержку детей, заботилась о государственной помощи женщинам.
  – Пока я займусь собственной семьей, хотя еще какое-то время собираюсь выполнять и свои обязанности в Детском фонде.
  Моника призналась, что ей странно все это слышать. Особенно потому, что до сих пор Элоиса была горячей защитницей нынешнего правительства. Элоиса подтвердила, что в последнее время политика играла большую роль в ее жизни и в их отношениях с президентом. Но тут же добавила, что выходила замуж не за боливарианскую революцию. – Я не хочу стать мученицей революции, – призналась она и объяснила причину, по которой несколько месяцев назад покинула президентскую резиденцию: просто не могла больше терпеть такие супружеские отношения, какие устраивали бы Чавеса.
  – Как я догадываюсь, все усложнилось после неудавшегося государственного переворота, правда? – спросила Моника.
  – Еще как усложнилось! – вздохнула Элоиса. – Я беззаветно поддерживала его в те дни. Но я больше не хочу быть мишенью атак, клеветы, грязных сплетен, которые обрушиваются на меня как со стороны окружающих президента людей, так и со стороны его врагов. Враги, например, пытаются воздействовать на него, подрывая мои моральные принципы. Вся моя семья тоже живет в постоянном кошмаре – под свист, шиканье и поношения оппозиции, а также прихвостней президента, самых близких ему людей.
  – И нет никаких шансов на примирение? Может, это всего лишь временный кризис, Элоиса? Вы ведь прожили вместе пять лет.
  – Нет, Моника. Я решила не быть, что называется, супругой по расчету. Нынешний президент – не тот демократ Уго, с каким я когда-то познакомилась. Никогда мне не доводилось встречать человека, до такой степени помешанного на власти. Власть его изменила. Но кроме того, он грубиян, донжуан, а если признаться честно, то и не устраивает меня в постели.
  В первый раз за всю свою журналистскую карьеру Моника не нашлась с ответом. Несколько секунд она просто ошарашенно молчала. Изумленным телезрителям, внимательно следившим за тем, что происходит на экране, эти секунды показались вечностью.
  Элоиса покинула студию с гордо поднятой головой – как человек, который не побоялся встать на защиту собственного достоинства. Она чувствовала себя храброй, поскольку отважилась выступить ни много ни мало против президента Боливарианской Республики Венесуэла и политического деятеля континентального масштаба. Но ей было уже все равно. Наверное, она должна была испытывать страх, но страха не было. Как считала Элоиса, она поставила себя выше мелочных политических расчетов, выше желания славы и власти.
  В следующие недели брак был расторгнут, и началась юридическая борьба по поводу графика посещения президентом их четырехлетней дочери, заботу о которой возложили на мать. Элоиса не малодушничала перед властью бывшего мужа, и ей удалось обуздать его противоречивые требования. Она настояла, чтобы он лично забирал их дочку и возвращал домой, хотя собиралась перебраться жить в какой-нибудь провинциальный город. Чавес вроде бы согласился на это условие, но потом поручил доставлять девочку в Мирафлорес и отвозить обратно своим адъютантам или людям из охраны. Элоиса же воспротивилась подобному нарушению договоренности не из упрямства – она заботилась о безопасности дочки, поскольку политическая обстановка в стране после неудавшегося переворота, как, впрочем, и до него, была до предела накаленной.
  И снова бывшая первая дама привлекла к себе внимание прессы, заявив:
  – От Уго отвернулись многие из тех, кому он доверял. Они попытались отстранить законного президента от власти. Мало того, он сам раскрыл несколько заговоров, целью которых было его убийство.
  Журналисты окружили Элоису, когда она явилась по вызову в суд, где сам Чавес ни разу не показался. Так что Элоиса снова получила доступ к микрофонам и возможность обратиться ко всей Венесуэле:
  – Я понимаю, что он очень занятой человек, ведь в стране столько проблем, но нужно, чтобы время, которое отец может уделять нашей дочке, шло девочке на пользу. А он каждый день доверяет мою крошку невесть кому! Людям, которые могут изменить ему, как они это уже показали! Мне страшно даже подумать, что кто-нибудь из врагов Уго, желая поквитаться с ним, использует для этого мою девочку!
  Между тем президент, оставаясь, как всегда, на виду, избегал любых комментариев касательно своих семейных дел. И в конце концов уступил бывшей жене. Между тем Элоиса, пытаясь как можно быстрее прийти в себя после полученной душевной травмы, замкнулась в частной жизни и хранила полное молчание, которое нарушит лишь время спустя, включившись в предвыборную кампанию, но уже на стороне противников бывшего супруга.
  Глава 12
  Военные игры
  Достичь нирваны
  Мозг Прана воспринимает проповеди Хуана Кэша как божественные повеления:
  
  Господь хочет, чтобы ты стал богатым здесь, на земле.
  Наметь свою личную цель, и ты победишь.
  Истинная нирвана – это успех.
  
  Пран не очень хорошо знает, что такое нирвана, но слово это он повторяет с замиранием сердца, а последнюю фразу даже начертал на алтаре у себя в “камере”. Во время последних сеансов связи через интернет со своим великим наставником Пран, мозговой центр организованной преступности Венесуэлы, наметил план, как ему завоевать мир, не покидая стен “Ла Куэвы”. В том осовремененном варианте “Монополии”, в которую он играет при помощи своего партнера Вилли Гарсиа, Пран ловко ориентируется, несмотря на экспроприации и ограничения экономической свободы, наложенные президентом Чавесом.
  Правда, главным источником средств для Прана по-прежнему является наркоторговля. Естественно, когда президент Венесуэлы выразил свою поддержку ФАРК, колумбийским партизанам, основным конкурентам Прана в этом бизнесе в мировом масштабе, это создало для него некоторые проблемы. Но сразу же после этого он завербовал нескольких высокопоставленных военных. Они были нужны ему для прикрытия широкомасштабной и очень выгодной операции по доставке наркотиков в Европу через так называемый африканский путь. Сначала кокаин тем или иным способом переправлялся по воде – на грузовых и рыболовных судах или на туристических парусниках – от берегов Венесуэлы в Гвинею-Бисау. Затем его на внедорожниках везли до Марокко или Ливии, а оттуда он попадал на подпольный и ненасытный европейский рынок – по Средиземному морю на быстроходных судах, поскольку Северную Африку отделяет от Испании и Италии очень небольшое расстояние. Разумеется, этот путь использовала не только организация Прана, однако она, вне всякого сомнения, действовала эффективнее прочих. А Пран желает сделать ее еще более мощной.
  Во время одного из совещаний с Праном в “Ла Куэве” Вилли Гарсиа, по-прежнему занимающий пост министра экономики, сообщил, что привлек к “нашему плану” уважаемого и известного офицера с большими связями в военной верхушке. Речь шла о полковнике Гонсало Хироне.
  – И поверь мне: он уже доказал, что не только страшно жаден до денег, но еще и умен, опытен и заслуживает доверия, – стал объяснять Вилли с убежденностью человека, который успел копнуть достаточно глубоко.
  У Прана заблестели глаза. Он всегда безумно радовался, когда под его знамена удавалось завлечь столь незаурядных людей. Но еще больше он обрадовался, когда партнер рассказал, что с полковником Хироном познакомился уже давно – было это в правительственном дворце, и с тех пор они, можно считать, стали друзьями. Потом, к уже полному восторгу Прана, министр добавил:
  – Насколько я могу судить, коммунизм его ни в коей мере не привлекает! А между тем Уго ценит полковника, и, как мне стало известно, Хирон вот-вот получит генеральский чин. Короче, настала пора привлечь его к нашему делу.
  Все прошло как по маслу. На следующую встречу к Прану в “Ла Куэву” был приглашен тот, кому предстояло стать третьим номером в этой группе, – полковник Хирон.
  Юснаби Валентин поднял стакан рому, чувствуя, что с каждым мигом все больше приближается к нирване.
  Военные игры
  В Каракасе не прекращается дождь. Он идет час, два, три часа подряд. Но шум ливня не проникает в дворцовый зал Совета министров, где члены президентского кабинета стоически высиживают одно из длиннейших заседаний, во время которых каждому министерству в теории положено отчитываться о самых выдающихся своих достижениях. Однако на сей раз тема оказалась иной, и президент решил, что сюда следует пригласить не только все руководство страны, но даже близких друзей – пусть послушают, какие новые планы у него появились в военной области.
  Кроме самого президента, главную роль на этом необычном совещании играет высокий и статный офицер – командир “Бригады сельвы” и руководитель проекта по обеспечению национальной безопасности под названием “Система защиты районов Амазонии” полковник Гонсало Хирон. Речь идет о проекте, который требует огромных денег, в том числе и на установку системы радаров раннего обнаружения самолетов или ракет противника, новейшего противоракетного щита, современных комплексов противовоздушной обороны с ракетами “земля – воздух”, подвижных стартовых платформ, скрытых в амазонской сельве, а также на цифровые приложения, которые передают всё огромному подземному компьютерному “мозгу”.
  К изумлению министров и к восторгу президента, полковник Хирон очень хорошо продумал свой доклад, и всем стало ясно, что он способен виртуозно использовать обуявшую Чавеса манию величия, как и его несокрушимую ненависть к империализму. Описывая новое вооружение, Хирон не успускал случая подчеркнуть, насколько полезно для национальной безопасности было бы приобрести все это в России. Но гвоздь своей программы он приберег под конец. Речь шла о военной игре-симуляторе с большим экраном – в стиле ситуационных центров, какие показывают в голливудских фильмах. Игра воссоздавала войну, во время которой Соединенные Штаты нападают на Венесуэлу.
  Присутствующие молча смотрели на экран, боясь нарушить восторг, сверкавший в глазах президента и главнокомандующего, и проронить хотя бы одно неуместное сейчас слово. Анхель Монтес был приглашен на совещание в качестве личного советника Уго. И сейчас он с ужасом прикидывал, какими невероятными расходами все это грозит стране, однако лишь кивнул с покорной улыбкой, когда Уго, отыскав его взглядом, спросил:
  – Хорошие игрушки, а?
  Кульминация наступила, когда полковник Хирон пригласил президента взять на себя управление виртуальным театром войны: надо было назначить даты воображаемого конфликта и отдать приказ начать наступление. Опыт, приобретенный за годы долгой и успешной офицерской карьеры, познания в области военных истории и стратегии – все это в мгновение ока куда-то испарилось. Остался восторг четырехлетнего ребенка, которому в первый раз позволили пальнуть в птичку из водяного пистолета.
  Уго медленно, замирая от счастья, подошел к панели управления, свет погас, и – о чудо! – на экране тотчас появились похожие на персонажей мультфильма главнокомандующие двух армий – ненавистный господин Джордж Буш, он же – мистер Дэнджер27 и Уго Чавес, он же – Команданте.
  Война началась, то есть началась игра в войну. Потрясающие спецэффекты, постоянная смена места действия, правдоподобие ситуаций и фигуры обоих командующих, поразительно похожих на реальных Буша и Чавеса, – от всего этого у присутствующих в зале министров и военных мурашки поползли по коже. А что, если президент и в действительности дойдет до подобных крайностей? Однако никто ничего не сказал вслух. Все знали, что в списке их обязанностей значится и обязанность любоваться эксцентричными выходками Чавеса и аплодировать им. Вот и сейчас они слушали, как президент, словно прилипший к панели управления, в упоении кричит:
  – А если эти гринго явятся сюда, как в тот раз, когда они впервые атаковали Ирак? И захотят начать воздушную кампанию против меня, как против Саддама Хусейна? Так, значит, авианосцы доставляют бомбардировщики из…
  – …Норфолка, штат Вирджиния, – поспешил подсказать Хирон название американской морской базы.
  – Да, именно из Норфолка! – радостно повторяет президент, а Хирон тем временем пишет светящимися зелеными буквами это слово на огромном экране.
  За стенами зала Совета министров по-прежнему идет дождь. Мобильники министров настойчиво вибрируют. Там, снаружи, у них полно срочных дел. Но никто не рискнул встать и уйти. На свете не может быть ничего важнее этой военной игры. Уго уже не способен думать ни о чем, кроме новой забавы, он не может остановиться:
  – Посмотрим, что противопоставит наша “Система защиты районов Амазонии” всем этим F-16 и “Скайхокам”, которые они сюда направят с…
  – …с авианосца “Авраам Линкольн”, – заканчивает за него Хирон.
  – А как мне вставить сюда авианосцы? – Уго неуклюже тычет пальцем в клавиши.
  – Позвольте мне, президент? – Хирон мгновенно вносит нужные данные.
  – Поставьте пару, нет, лучше три эсминца с крылатыми ракетами, Хирон! – приказывает хозяин дворца и читает слова, только что написанные полковником: “…и три эсминца тоже с ракетами: “Фаррагут”, “Черчилль” и… “Данэм”. Окей, окей, а теперь дай-ка я сам…
  Чавесу не терпится приступить к игре. Картина, которая разворачивается следом, не может не поразить воображение. На глазах у министров и военных ведется колоссальная война со всей ее жестокостью, но, к счастью для зрителей, это только игра в трех измерениях, мечта любого латиноамериканского военного-антиимпериалиста – добиться, чтобы Соединенные Штаты потерпели от них унизительное поражение. Президент дерзко идет в атаку и, забыв обо всем на свете, вопит от радости, когда одна из его ракет сбивает американский F-16, или, наоборот, он что-то зло бормочет сквозь зубы, когда ракета летит мимо цели. В итоге Венесуэла одерживает победу в первом бою: на экране плещется венесуэльский триколор.
  Президент как безумный хлопает в ладоши, а потом вытирает пот со лба – сегодня ему пришлось как следует поволноваться. Министры чувствуют себя не в своей тарелке, но тем не менее с улыбками ему аплодируют. Анхель вздрагивает, он смущен и боится непроизвольной гримасой выдать свое неодобрение. Вилли Гарсиа и полковник Хирон незаметно обмениваются понимающими взглядами.
  Когда снова загорается свет, двери распахиваются и совещание объявляется закрытым. Его участники с облегчением вздыхают, увидев, что с неба падают не ракеты, как бы хотелось президенту, а ленивые капли дождя, да и дождь этот, судя по всему, вот-вот прекратится.
  Хорошие парни 1
  Хотя по своей значимости эту встречу вполне можно было бы отнести к разряду очень важных и торжественных церемоний, новоиспеченный генерал решил ради нее не доставать из шкафа своей формы – великолепного кителя патриотического зеленого цвета со всем, что к нему прилагается, – орденами, знаками отличия, медалями, нашивками, драгоценными отделками, лентами и орденскими планками. Но военный остается военным даже в гражданском костюме, и генерал все-таки не полностью нарушил Правила ношения военной формы Национальных вооруженных сил Боливарианской Республики и не проигнорировал подробнейший протокол, который требует “опрятного, достойного и внушающего уважение вида, а также безусловного подчинения воинской дисциплине”. Эти требования он помнил наизусть.
  Сегодня он надел белоснежную парижскую рубашку Charvet, запонки белого золота от Bulgari, ремень от Hermès со скромной серебряной пряжкой и взял с собой черный портфель из телячьей кожи – только три эти последние вещи обошлись ему в десять тысяч евро. В кармане генерала лежал белый носовой платок, купленный ему супругой также во время одной из поездок в Париж.
  Двигаясь по бесконечным тоннелям, коридорам и проходам, ведущим в апартаменты Прана в “Ла Куэве”, генерал Гонсало Хирон постепенно менял свою повадку высокопоставленного военного на безупречные манеры важного финансиста. Даже пара вооруженных громил, охранявших вход в покои Прана, была загипнотизирована исходившим от Хирона тонким и вместе с тем насыщенным ароматом амбры и черного перца.
  Внутри его с затаенной радостью ждали Юснаби Валентин и Вилли Гарсиа. Они предложили Хирону сесть, налили шотландского виски Dalmore Selene, подчеркнув, что сегодня у них троих действительно есть повод, достойный того, чтобы чокнуться столь исключительным напитком, полученным из бочек, где он выдерживался около пятидесяти лет, хотя и стоит всего восемнадцать тысяч долларов за бутылку.
  Нынешним утром Чавес в качестве президента и главнокомандующего Боливарианскими вооруженными силами лично объявил Хирону о присвоении ему генеральского звания. Надо заметить, что Чавес был в полном восторге от военной игры-симулятора и в результате приказал купить несколько комплексов ПВО российского производства, рекомендованных Праном через одну из фирм, которую негласно контролировал Вилли Гарсиа.
  Услышав от Хирона эту новость, Пран и Вилли дружно встали с криком “Ура!”. Под первые тосты Хирон получил из рук Прана чек, на котором была проставлена весьма и весьма внушительная сумма – семь миллионов долларов. Комиссия за “защитную систему для районов Амазонии”. – Честно скажу, работать с вами – одно удовольствие, – заметил приятно удивленный генерал.
  – Власть, дарованная Богом, падает золотыми монетами в руки отважных и предприимчивых людей, – повторил Пран фразу, позаимствованную из материалистического спиритуализма Хуана Кэша.
  Кроме того, он хотел намекнуть Хирону, что рассчитывает на него и в делах более прибыльных, чем продажа русского вооружения Чавесу. Но намеком дело не ограничилось. Пран и Вилли Гарсиа в два голоса и совершенно откровенно стали делиться с генералом своими планами по переброске больших партий колумбийских кокаина и героина на европейские рынки.
  – Одну операцию такого рода мы уже провели. И уверены, что масштабы можно значительно расширить, – признался Вилли.
  – Но для этого нам нужны вы, уважаемый генерал, – добавил Пран.
  Они снова наполнили бокалы. Аромат жареных свиных ребрышек просочился в “камеру” и перебил запах генеральского одеколона. Настал час ужина. Как только слуги удалились, Пран начал объяснять генералу, что в настоящее время мексиканские картели обладают большой властью и действуют крайне агрессивно. Доставка наркотиков в Соединенные Штаты стала делом весьма затруднительным, поскольку за эту обширную территорию идет жестокая борьба, к тому же картели еще и ведут войну между собой. Там действуют Картель тихоокеанского побережья, Картель Синалоа, Картель Гольфо, Картель “тамплиеров”, Картель Лос-Сетас… – А я, честно тебе скажу, не готов участвовать во всем этом и не хочу устраивать бойню в нашей стране. Можешь считать меня националистом, если угодно, – заявил Пран.
  Вилли тем временем наслаждался свиными ребрышками, не забывая и про великолепное виски. Он добавил:
  – Мы здесь с Праном прикинули и поняли, что мексиканские картели зарабатывают на этом деле больше сорока миллиардов долларов в год.
  У Хирона сразу загорелись глаза.
  – Так вот, я желаю иметь свою часть в этом бизнесе! – перебил Пран министра. – Поэтому мы склоняемся к тому, чтобы выбрать в качестве пункта назначения Европу. Туда пока еще мексиканские картели не добрались.
  Генерал понял, что Пран мыслит по-крупному и что его собственная роль в этом бизнесе уже определена.
  – За вас! – Хирон поднял бокал, бесстрастно выслушав объяснение, почему двум его новым партнерам нужна настоящая логистическая операция и вооруженное прикрытие, что предполагает участие военных.
  – Твоих людей, Хирон, – закончил свою мысль Пран, а Вилли продолжил:
  – Благодаря твоим солдатам мы получим большие преимущества.
  В комнате на миг повисло молчание, но на самом деле у всех троих сердца бешено колотились от радости.
  – Я собираюсь доставлять товар в Европу через Африку. И мне нужен новый картель, который будет состоять из хороших парней, – иными словами, генеральский картель, – заявил Пран.
  Новоиспеченный генерал Хирон выдержал паузу, а затем ответил:
  – Это гораздо лучше, гораздо прибыльнее и, безусловно, гораздо безопаснее, чем устраивать государственный переворот против Чавеса. У этого плана есть будущее.
  Все трое засмеялись, потом открыли новую бутылку виски и дружно подняли стаканы:
  – За наш успех!
  Твоя душой и телом
  Телекамеры круным планом показывают лицо красивой и совсем простой на вид молодой женщины двадцати шести лет в красном берете и красной же футболке. Она нервно улыбается, так как ей выпал головокружительный шанс лично и напрямую поговорить с президентом. Ни она сама, ни ее соседи никак не могут поверить, что Уго действительно решил провести свою воскресную передачу отсюда, из приюта для потерпевших от природной катастрофы. Наверное, он и вправду ангел.
  – Как дела, дорогая Лус Амелия? – спрашивает президент с искренней теплотой в голосе, стоя перед микрофоном.
  – Я очень счастлива видеть вас, президент, и говорить с вами. Я всей душой принадлежу боливарианской революции, клянусь вам.
  – Какая ты красивая, Лус Амелия! Именно это и нужно нашей революции: ей нужны венесуэльцы, мужчины и женщины, преданные нашему движению, которые от чистого сердца поддерживают наши социальные реформы и дают достойный отпор проискам олигархии.
  На лице Лус Амелии появляется тревожная улыбка. Она еще плохо понимает, что означают слова “олигархия”, “социализм”, “империализм” и “пролетариат”, но свято верит всему, что говорит Чавес.
  – Ну-ка скажи, не бойся, что бы мы могли сделать для тебя прямо сегодня, любовь моя?
  – У меня есть сын пяти лет, президент, – говорит Лус Амелия срывающимся голосом. – Я одна, то есть мужа у меня нет. Живу с матерью, бабушкой и сынишкой вот здесь, в приюте. Мы тогда потеряли все… Так вот, президент, самая большая моя мечта – снова иметь домик, где угодно, где у вас получится, чтобы жить там с мальчиком, матерью и бабушкой, а она у меня очень слабая, почти не может ходить из-за варикоза… – Вижу, ты носишь красный берет как настоящая патриотка, да? Значит, ты поддерживаешь боливарианскую революцию?
  – Конечно, президент! Клянусь, что я боливарианка с головы до ног. Уж на меня-то вы всегда можете положиться. И все надежды мои только на вас, вы единственный человек, на которого я надеюсь, надеюсь и знаю, что ничего плохого вы мне никогда не сделаете.
  – Вот это правильные слова, венесуэльцы! – Президент аплодирует Лус Амелии. Присутствующие вторят ему. – Ты скоро сама убедишься, что мы обеспечим жильем тебя, твою семью и всех пострадавших от этого ужасного бедствия, которое мы до сих пор вспоминаем с болью. Продолжай верить в революцию, дорогой товарищ, дорогая боливарианка, и ты увидишь, как и в твои руки попадет какая-то часть от нефтяных доходов, которые на протяжении многих лет богатеи и чиновники присваивали себе и тянули в свое гнездо, так как считали себя единственными хозяевами всех богатств страны. Ну а где же мой кофе?
  Пообщавшись несколько часов со своим обездоленным народом, Уго простился с телезрителями и с обитателями приюта. Только после этого Лус Амелии удалось пробиться к нему сквозь толпу фанатов и охранников. Неожиданно президент обнял ее. И поцеловал!
  Ни она сама, ни ее соседи долго не могли уснуть в ту ночь, всех колотила нервная дрожь – ведь у них появилась не замутненная никакими сомнениями надежда на то, что их мечта скоро станет реальностью. Они были уверены: после стольких лет ожидания их вера наконец-то начинает обретать материальные формы.
  И хотя ничего конкретного они так и не услышали, Лус Амелия еще долго и радостно вспоминала свою встречу с президентом перед телекамерами. В тот день в душе у нее случился резкий перелом. Прежняя нежная, беспомощная и бедная девушка вдруг стала проявлять характер неистовой активистки. Уже через несколько месяцев Лус Амелия почувствует, что готова “отдать жизнь за революцию”. Она станет членом одного из военизированных отрядов – “колективос”, причем самого агрессивного и жестокого. Возглавляла этот отряд женщина – Лина по прозвищу Бешеная.
  Бедные, но любимые
  Лус Амелия спит вместе с сыном, а под подушкой держит автоматический пистолет. Она прошла курсы военной подготовки в лагере, расположенном в окрестностях Каракаса. Там Лус Амелию научили говорить, что она вступает в борьбу, чтобы защитить президента, отдать жизнь за революцию и оказать сопротивление олигархам, фашистам и американскому империализму, которые пытаются силой захватить ее родину. Там ее научили стрелять – и это самое главное.
  Кроме того, теперь у нее появился парень – сержант полиции. Звали его Мигель, и он тоже решил, как и Лус Амелия, сражаться за дело революции. Познакомились они в приюте для пострадавших, который сержант посетил, выполняя какое-то задание центра социальной помощи. Но вскоре Мигель стал заниматься совсем другим делом. Он перешел служить в моторизованную милицию, и ему было поручено наводить порядок в бедных районах – усмирять тех, кто проявляет враж дебность к правительству или замечен в контрреволюционной деятельности.
  Он вошел в состав одной из групп мотоциклистов быстрого реагирования, которые, как правило, базируются в полицейских участках или зданиях районной администрации. Он прошел подготовку у представителей кубинских спецслужб и с полной убежденностью скандировал лозунг “Родина, социализм или смерть!”.
  В качестве награды за очевидные преданность и активность, проявленные за последние недели, Лина, руководительница местного “колективо”, включила его в состав одной из групп, целью которых является захват жилых помещений, иными словами, в банду “оккупантов”, как их называли. Во время первой же встречи с Линой участники группы уяснили для себя, что в их задачу входит также разгон антиправительственных акций и запугивание оппозиционеров. Так что работы у них будет много.
  – С Чавесом – вперед, без Чавеса – пуля в лоб! – заставляла их скандировать Лина.
  И хотя она отличалась маленьким ростом, достаточно было Лине заговорить или всего лишь шевельнуть пальцем, чтобы все подчиненные ей товарищи-братья тотчас схватились за оружие и без возражений выполнили любой ее приказ. Выглядела она так: выкрашенные в кричаще-светлый цвет волосы, всегда нахмуренные брови, пронзительный голос с исступленными нотками, когда она громит оппозиционеров и защищает обездоленных, – все это сразу же привлекло к Лине внимание журналистов, едва она вместе со своими людьми стала демонстрировать стране, что значит быть “патриотами”.
  Для начала Лина силой захватила резиденцию архиепископа Каракаса. Явилась туда со своим отрядом, выгнала всю обслугу и произнесла речь, приказав иерархам католической церкви прекратить критиковать президента и встать на сторону революции. А главное – надо, чтобы они проявляли уважение к Уго, “единственному, кто здесь у нас всем командует”. Несколько месяцев спустя она попыталась сделать то же самое в студии новостных передач Моники Паркер. Лина применила слезоточивый газ, чтобы заставить замолчать эту наемницу империализма. В первый и последний раз Лину отправили в тюрьму. Правда, через пару месяцев она вышла на свободу, полная решимости бороться еще жестче, чем прежде.
  Чавеса Лина называла своим “Мессией”, “любовью сердца” и “главным шефом”. А президент так и не отважился разоружить ее, правда, публично попросил действовать во время своих анархистских акций “поаккуратнее”, а еще лучше – продолжить и усилить организационную работу среди простых людей в окраинных столичных районах. Он снисходительно смотрел на любые преступления против частной собственности, поскольку считал за благо держать в страхе средний и высший классы. Именно поэтому, хотя Чавес и отрицал это в беседах с иностранными журналистами, его приспешники снабжали оружием и деньгами такие вот самодеятельные группы, которые беззаветно его поддерживали.
  Лина заявляла, что она не пешка на шахматной доске и не фишка в китайских шашках, чтобы ее двигала чья-то рука, и подчиняется она только приказам своего Чавеса. Поэтому, натянув на голову красный берет, Лина Бешеная продолжала идти тем же путем, заняв место где-то посередине между вооруженной пропагандой и откровенным криминалом.
  – Как говорит мой Чавес, борьба – она классовая, это борьба бедных против богатых, – заявляла Лина и сама себе аплодировала.
  Дело в том, что она организовала себе собственную радиопередачу, копирующую “Алло, президент!”, куда поступало до трехсот звонков в день. И для Лины это тоже стало способом “спасения мира”.
  Желая приглушить шум, поднявшийся из-за неконтролируемого роста числа военизированных отрядов, президент объяснял:
  – Я уже тысячу раз повторял и могу повторить снова: наша революция, она мирная, но вооруженная. Народ взял в руки оружие!
  Созданная Чавесом боливарианская милиция была пятой силой в государстве наряду с сухопутными войсками, военно-воздушными силами, флотом и национальной гвардией. Во главе всего движения “колективос” президент поставил генерала, и этот генерал подчинялся лично ему.
  Двести тысяч добровольцев, в их числе Лус Амелия и ее жених, записались в отряды, прошли военную подготовку, надели оливкового цвета камуфляжную форму, а некоторые даже получили русские автоматы Калашникова. Это и был вооруженный народ, поклонявшийся Иисусу Христу, которого считал “первым в мире революционером”. Вооруженный народ, читавший биографии Фиделя Кастро, Че Гевары, Сандино, Тупака Амару, Ленина и Маркса. Вооруженный народ, поющий хором:
  
  Не робей, товарищ, не робей!
  Вместе с Чавесом врага смелее бей!
  
  Вооруженный народ собирался в партизанские отряды и уходил в горы – но не для того, чтобы бороться против правительства, а для того, чтобы защищать его. Вооруженный народ обучался военной риторике, очищал целые районы от оппозиции, превращал целые кварталы в бастионы чавизма и прославлял Мануэля Маруланде, основателя ФАРК28. Вооруженный народ был готов отдать свои кровь, тело и душу, защищая Чавеса от клеветы, которую обрушивали на его голову Штаты. Вооруженный народ верил в то, что “после Боливара Чавес – единственное благо, посланное нам Господом Богом”. А может, верил даже и в то, что на самом деле их президент и есть сам Господь Бог. И любое слово Чавеса было священно, как и военные приказы, которые он отдавал:
  – Угроза контрреволюции не исчезла окончательно с нашего горизонта. Я знаю, что вокруг плетутся заговоры, меня хотят убить. И если это случится, братья милисианос, не теряйте голову, сохраняйте спокойствие. Вы сами знаете, что вам в таком случае надлежит сделать: сразу же взять власть в свои руки. Всю власть целиком! Экспроприировать банки, заводы и целые отрасли, которые до сих пор принадлежат буржуазии. Правые опять готовят переворот, но теперь у народа есть оружие! Да здравствует народная милиция! Да здравствует вооруженный народ! Да здравствует революция! Родина, социализм или смерть!
  Лус Амелия вскидывает винтовку вверх: “Родина, социализм или смерть!” Она по-прежнему находится в подчинении у Лины. По крайней мере, у девушки теперь есть работа. Но она продолжает ждать чуда – жилья и мирной жизни.
  Хорошие парни 2
  Самолет приземлился на секретной посадочной полосе на венесуэльской равнине. Тут же военно-транспортный C-130 дожидался, пока на него перегрузят товар. Его охраняли сто двадцать солдат. Если бы речь шла не о восьми тоннах кокаина, а о партии куриного мяса, то вряд ли оно выдержало бы трудный и бесконечный путь от льяносов до рыбачьей деревушки на востоке Венесуэлы.
  Через несколько дней в скромной забегаловке, где подают жареную рыбу, сидел Вилли Гарсиа, до неузнаваемости изменивший свою внешность. Он пил пиво, издалека поглядывая на грузовое судно.
  Дело происходило в Гуирии, рыбном порту, расположенном на самом востоке страны. Кран готовился поднимать груз на судно. Еще несколько стаканов пива – и Гарсиа увидел, как судно ушло в открытое море. Сердце у него радостно забилось – ведь это был их первый рейс в Европу. А таких будет еще очень много. Операция, за проведением которой он только что лично наблюдал, имела свою рыночную стоимость – сотни миллионов долларов. Если, конечно, товар попадет в Европу. А если с грузом что-то случится по дороге и он не достигнет пункта назначения, они потеряют целое состояние. Но груз будет доставлен куда положено. Нынешней операцией Пран, Вилли и их “генеральский картель” положили начало захвату аппетитного куска этого пирога – мировой наркоторговли.
  Судно причалило в одном из портов Западной Африки. Здесь для тюков с кокаином, проделавших путь через Атлантический океан, пришел час расставания. Теперь компактные блоки белого порошка будут отправлены в пятнадцать городов Старого Света.
  Генерал Гонсало Хирон получил добрые вести. Он проводил отпуск на греческом острове Санторини вместе с супругой и тремя дочками-подростками, и один из младших офицеров связался с ним, чтобы сообщить об успешной разгрузке “инструментов” и благополучном получении их “адресатами”. Дело сделано. Можно открыть бутылку шампанского. Как приятно было бы разделить эту радость со своими женщинами. Что ж, успех сопутствовал ему. Хирон не только получил генеральские погоны, но еще и победно стартовал в великом деле. Но не таясь он мог отпраздновать лишь получение нового звания с правом носить на форме соответствующие ему знаки различия. В последние недели Хирон пережил несколько счастливых моментов, но все они останутся запечатленными лишь в его памяти.
  Вот Хирон видит себя среди приглашенных в правительственном дворце. Президент принимает делегацию ФАРК. Все одеты в гражданское, включая и Родриго Гранду, “министра иностранных дел” ФАРК, который отвечает за международные контакты этой организации. Беседа проходит по-семейному. Президент с пафосом заявляет:
  – Можете рассчитывать на мою полную поддержку.
  И уже день спустя генерал Хирон, одетый в безупречную походную форму, сердечно провожал “министра” по расчищенной приграничной площадке к венесуэльскому военному вертолету. Их окружали бородатые колумбийские партизаны в нарукавных повязках с символикой ФАРК, в руках они держали винтовки и колумбийские флаги. На прощанье Хирон с Грандой крепко обнялись. Генералу пришлось едва ли не кричать, чтобы перекрыть шум моторов:
  – До скорой встречи, брат! Передавай привет всем вашим. Мы всегда помним о вас.
  Это надо было понимать так, что, следуя приказу президента, генерал Хирон обязан поддерживать дружеские отношения с ФАРК. Партизаны получали в Венесуэле убежище и деньги на свою “справедливую борьбу”. А теперь организация Прана взялась еще и переправлять наркотики ФАРК в Европу, на самый прибыльный в мире наркорынок. Это невероятно выгодное дело обретало мировой масштаб. И заработанные на нем суммы оказывались такими же круглыми, как земной шар.
  Пран и его партнер отмечали победу, сидя в “Ла Куэве”. Они открыли уже вторую бутылку виски по пять тысяч долларов каждая. И, беседуя, держались солидно и важно, как и положено двум авторитетным бизнесменам.
  – Мне нравится генерал Хирон, – не без изумления признался Пран. – Серьезный человек, здравомыслящий.
  – А мне нравится Карлос Фуэнтес29, – небрежно бросил Вилли, решив заинтриговать Прана.
  – Фуэнтес? Какой еще Фуэнтес? – спросил тот раздраженно.
  – Мексиканский писатель, Пран. – Вилли хохотнул. – Но, если быть честным, я его не читал. Просто он сказал одну вещь, которая запала мне в память. По его словам, Чавес – это наш континентальный клоун.
  – Ага, и служит он в нашем наркоцирке, – на лету подхватывает шутку Пран.
  Вилли рассмеялся.
  Глава 13
  Черное золото
  Первая чашка утреннего кофе
  Моника проснулась гораздо реньше, чем он. Хотя вряд ли тут подходило слово “проснулась”, потому что она почти всю ночь не сомкнула глаз. С тех пор как эта ужасная Лина, эта Бешеная, несколько месяцев назад ворвалась со своими вооруженными людьми в их телестудию, журналистка жила словно в осаде. Угрожали ей самой, угрожали ее команде и даже отцу. Непрекращающиеся угрозы превратили повседневную жизнь Моники в кошмар. И она все чаще думала, что, пожалуй, ей лучше уехать. Но Венесуэла словно магнитом притягивала ее к себе. Притягивала и не отпускала по разным причинам. Среди этих причин были как чудесные вещи, так и страшные. Чудесными были люди – ее люди. Было то, что превращает ту или иную территорию в родину и привязывает к этой земле: морской берег, горы, деревни и поселки, еда, а также особые запахи и привкусы, игры света и тени, человеческие типы и отношение к миру. Короче, это была ее страна. И ни одна другая земля не сможет заменить родину, поэтому Монике так горько думать об эмиграции. Но ведь на самом деле ее чудесная страна изгоняет ее, здесь каждый день случаются страшные вещи, внушающие Монике отвращение. Опасность поджидает ее на каждом шагу, и надолго ли хватит терпения? Кроме того, в стране чем дальше, тем очевиднее проявляется нехватка всего – начиная с основных продуктов питания. На улицах хозяйничают грабители и убийцы. Людей похищают.
  А еще она должна думать об отце – все более слабом, больном и все более зависимом от алкоголя. Пожалуй, ему гораздо лучше было бы уехать, вернуться в Бостон, город, где он родился. Но хотя у них и есть там какие-то родственники, прочных связей не осталось. Оба они будут очень одиноки.
  К тому же Моника чувствует огромную ответственность и за своих подчиненных на телестудии, и за сотни тысяч постоянных зрителей программы, которые верят в нее и надеются, что от нее непременно узнают правду о любых преступлениях и злоупотреблениях Чавеса и его шайки. Да, она чувствует свою профессиональную и моральную ответственность, и это заставляет ее оставаться здесь, в любимой и опасной Венесуэле.
  И наконец, уехать значит расстаться с Маурисио. Разве такое возможно? Хотя почему бы не уехать вместе с ним? Жить вместе в Панаме или в какой-нибудь другой южноамериканской или карибской стране… Но ведь сам он ничего подобного ей не предлагает. И говорить с ним о совместном будущем – дело пустое. Он сразу становится уклончивым, вялым, непроницаемым. “А вы не собираетесь пожениться?” – не раз спрашивала Монику ее подруга Эва Лопес. Но Моника не может определенно ответить на такой вопрос, потому что Маурисио никогда на эту тему разговора не заводил. Кроме того, далеко не все в их отношениях идет гладко. Возвращаясь из своих частых поездок, он старается говорить о них как можно меньше. А уехав, иногда даже не звонит ей, хотя отсутствует неделями. Потом ему и в голову не приходит извиниться, и откровеннее он не становится. Маурисио просто помалкивает и ведет себя так, словно никакого перерыва в их встречах не было, словно ничего особенного не случилось. Так чем же он на самом деле занимается? Почему молчит? Что скрывает?
  Вот и сегодня Моника, чтобы отогнать тревожные мысли, решает начать день по раз и навсегда заведенному порядку: готовит себе кофе и просматривает прессу. Ее внимание привлекает заголовок на первой полосе одной из газет: “До тех пор, пока он не уйдет!” Крупнейшие профсоюзные организации страны (конфедерации рабочих, предпринимателей, университетских преподавателей и студентов) объявляли о начале очередной забастовки, которую планировали закончить лишь после того, как президент уйдет в отставку.
  Оппозиция действовала решительно. Даже после провала государственного переворота она продолжала искать способы отстранить Чавеса от власти. Пыталась заставить его добровольно отказаться от власти. Призывала к проведению конституционного референдума по досрочной отставке его правительства.
  На этом Моника чтение прервала, так как проснулся Маурисио. Он подошел к ней сзади, обнял и поцеловал. На самом деле он уже обдумывал кучу дел, которые, как и всегда, ждали его сегодня. Но Боско давно научился скрывать свои настроения, ведя двойную жизнь. Вот и сейчас он прочитал заголовок и не смог сдержать смеха:
  – Здесь у вас не поймешь, кто более безумный – президент или оппозиция.
  – Хочешь кофе?
  Сегодня Моника предпочла уйти от этой темы, так как знала, что даже пытаться обсуждать подобные вещи с Маурисио бесполезно. Он словно не слышал ее, словно ему не было никакого дела до политических переживаний любовницы. “Пора со всем этим кончать. Наши отношения не имеют никакого смысла”, – подумала она.
  – Что с тобой, детка? Ты плохо спала? – спросил Маурисио. – Не сказать чтобы хорошо, – ответила Моника, не отрывая глаз от газеты. – Кажется, жизнь в Каракасе плохо на мне отражается. Не очень приятно знать, что тебя хотят убить.
  Совместное кофепитие очень быстро подходит к концу. Маурисио ссылается на какое-то неотложное дело в одном из своих магазинов и уходит, прежде заверив Монику, что никто убивать ее не собирается. Потом просит не забывать, что он любит ее, как никогда прежде никого не любил. И в очередной раз они прощаются, не зная, когда случится их следующая встреча. В очередной раз Моника остается одна, чувствуя себя опустошенной: есть ли смысл в такой любви, если вы не можете быть вместе?
  Это меня устраивает
  Внутри нефтяной компании между сотрудниками нарастает сильное напряжение. Отдельные группы снуют туда-сюда как стаи пираний, но даже те, кто принадлежат к одной и той же стае, как ни странно, с удовольствием сожрали бы друг друга. Надо принять решение, на чью сторону встать в этой борьбе: присоединиться к тем, кто защищает автономность PDVSA, или к тем, кто желает подладиться под новую власть. Пока и те и другие сильно рискуют. Но сделать выбор все-таки придется. И уже ясно, что скоро грянет решающий бой.
  Моника Паркер, засев у себя в кабинете, готовит вечерний выпуск новостей. Она кому-то звонит, изучает документы, анализиует цифры. И как всегда, старается заглянуть чуть дальше сегодняшнего дня. Неужели на этот раз оппозиции удастся скинуть президента? Журналистка пытается оценить ситуацию как бы со стороны. Что получается? Директорат нефтяной компании, которая еще несколько лет назад пользовалась полной независимостью от центрального правительства, окончательно рассорился с Уго. Тот желает во что бы то ни стало поставить во главе компании безоговорочно преданное ему и послушное руководство. Вне всякого сомнения, Чавес решил установить личный контроль, прямой и безраздельный, над “курицей, несущей золотые яйца”. И сейчас, с точки зрения задуманной им континентальной революции, нет ничего более важного: он должен стать полновластным хозяином “курицы” именно во время этого, самого продолжительного за всю историю Венесуэлы, периода повышения цен на нефть. Сундуки полны денег, и Чавес мечтает запустить туда руку. Между тем в PDVSA еще не забыли о том, как всего несколько месяцев назад президент унизил их, когда прямо перед камерами по ходу своей телепрограммы ловко разыграл гротескную сцену и уволил самых высокопоставленных управляющих компанией, опытных специалистов, замену которым найти оказалось трудно. Чавес свистел, подражая футбольным арбитрам, и вопил: “Вон отсюда!” Потом: “Благодарим за услуги!” И эти крики до сих пор звучат в их памяти подобно барабанам войны.
  Так вот, теперь, когда оппозиция призвала сограждан к новой общенациональной забастовке, чтобы отстранить от власти президента, Чавес к этим акциям протеста готовился очень серьезно. Особенно после того, как с изумлением и возмущением узнал, что восемьдесят процентов людей, занятых в нефтяном секторе, намерены участвовать в забастовке. Уго, не веря собственным глазам, читал результаты опроса, проведенного самой популярной газетой страны: по ее данным, семьдесят процентов опрошенных поддержат забастовку. Однако его рассмешила фраза одного из лидеров оппозиции: “Это не будет всего лишь еще одной протестной акцией, это будет ударом на поражение”.
  В ближайшее воскресенье президент начал свою программу из дворца Мирафлорес такими словами:
  – Не тревожьтесь, братья боливарианцы. В этой новой схватке победа нам обеспечена, но теперь придется показать противнику нашу силу. Я клянусь вам, что им не удастся остановить работу нашей нефтяной компании. Им не удастся лишить Венесуэлу ее оптимизма, не удастся украсть у наших детей их мечту, украсть у венесуэльцев будущее. Ничего у них не получится, потому что Господь Бог на нашей стороне.
  И Лина Рон, Бешеная Лина, командирша одного из “колективос”, и Лус Амелия, для которой, когда она стала радикальной сторонницей президента, открылись двери в новую жизнь, полную надежд и активных действий, и ее жених, и тысячи милисианос готовы “оторвать головы” противникам, как только поступит такой приказ. В состоянии боевой готовности находятся также министры, но в первую очередь – верные Уго военные и секретная полиция. Главной ошибкой сейчас было бы недооценить врага. Надо пускать в ход гранаты, взрывчатые вещества и слезоточивые газы, надо закрывать СМИ, запугивать оппозицию, не останавливаясь перед самыми жесткими мерами, – вот только некоторые из запланированных и уже испробованных на практике средств.
  Забастовка вот-вот начнется. И тогда промышленное производство и торговля будут парализованы. Внутри нефтяной компании стаи пираний окончательно взбесились. Совет директоров с изумлением взирал на им же самим сотворенного монстра и запустил план стабилизации. Никто в компании не был заинтересован в полной остановке всех видов работ, поэтому руководство призвало сотрудников, не состоявших в профсоюзе, продолжать “нормально” трудиться. Было принято решение не прекращать работу по добыче и очистке нефти, а также отгрузку и транспортировку ее по воде. Руководители компании и сами были бы не рады, лишись они газа и бензина для своих нужд.
  Между тем президент, по его собственным словам, за эти месяцы превратился в опытного нефтяника. К восторгу телезрителей, он заявил:
  – Если меня спросят, как удается буксирному судну тащить груженный нефтью танкер, или сколько времени требуется, чтобы залить в танкер триста тысяч баррелей нефти, или как долго идет судно от Кюрасао до Кардона30 … Я не задумываясь вам все это объясню. – Уго пытался говорить ясно и доходчиво, так как знал, что скоро сам станет президентом-хозяином национальной нефтяной компании. Он по несколько часов в день совещался со своими доверенными лицами, среди которых неизменно присутствовали Анхель Монтес и Вилли Гарсиа.
  Как только началась общенациональная забастовка, президент отдал приказ национальной гвардии не пропускать работников на нефтяные объекты PDVSA. То есть он сам принял решение полностью остановить работу компании. Что ж, раз его к этому вынудили, то для победы в сражении с оппозицией ему нужен будет дефицит нефтепродуктов, нужно будет, чтобы население столкнулось с серьезными трудностями, – да только оно, население, не должно знать, что хаос спровоцировал сам президент.
  Вот теперь они у меня попляшут
  “Черное дерево” уже целую неделю не открывает своих дверей. Улицы Каракаса пустынны. И в столице, и в восьми других штатах страны закрыты все автозаправочные станции. Бензина нет ни для кого – ни для автомобиля Эвы, ни для пассажирского транспорта, ни для грузовиков, доставляющих продукты, ни для машин “скорой помощи”, ни для пожарных, ни для полицейских патрулей. Газ не поступает в жилые дома, в магазины и на заводы, нет сырой нефти для международных поставок. Впервые за всю историю богатой нефтью страны остановка работ на нефтяных платформах, нефтеочистительных заводах и прекращение ее отгрузки вынудили правительство начать импортировать горючее.
  Эва с трудом верит тому, что пишут газеты. Только что Венесуэла закупила миллион баррелей в Соединенных Штатах! Оказывается, империя зла, которую Уго клянет каждый день, является не только лучшим покупателем нефти, но также и ее поставщиком, коль в том возникает нужда.
  Такова жизнь.
  Несмотря на то что транспорт почти не ходит, миллионы людей днем умудряются участвовать в непрекращающихся маршах протеста, а ночью – в кастрюльных маршах. Они протестуют против преследования политических и профсоюзных лидеров, а также руководителей нефтяной отрасли. Требуют отставки президента. Протестуют против того, что он заставил замолчать прессу. Протестуют против силовых методов разгона маршей оппозиции. Мало того, оппозицию усмиряют и с помощью пуль. Правда, вскоре президент заявит, что стреляли сами манифестанты.
  Но сейчас он занят другим происшествием, связанным все с той же забастовкой: один из забастовщиков, капитан танкера, груженного 280 баррелями сырой нефти, поставил его на якорь прямо посреди судоходного канала на озере Маракайбо. В результате оказался заблокированным путь, которым пользуются прочие танкеры, чтобы выйти из озера и доставить венесуэльскую нефть в другие страны, пополняя государственную казну. Этот мятежный капитан символизирует собой решимость забастовщиков, выступающих против правительства, которое они ненавидят и от которого хотят во что бы то ни стало избавиться.
  Уго не слушает советов самых благоразумных своих соратников. К удивлению министров и военной верхушки, он совершенно уверен, что в нефтяной отрасли мало что значат знания и опыт тех заносчивых технократов, которые ею до сих пор управляли. Чавес решил справиться с забастовкой по-своему. Он отдал распоряжение военным: они должны взять под свой контроль всю нефтяную отрасль. Уго лично явился в главный офис нефтяной компании и заявил:
  – Мы покончим с саботажем и ликвидируем все препятствия, а потом в мгновение ока получим горючее и обеспечим им все главные центры страны.
  После двадцати дней нефтяной забастовки, когда опустели полки всех супермаркетов и народ громко запросил о помощи, Чавес обратился к своему тайному другу – по-прежнему всесильному Прану. И тогда – не без активной помощи Вилли Гарсиа – на сцене появился Аугусто Клементи, весьма темный персонаж, прежде занимавшийся в венесуэльской нефтяной компании фрахтом танкеров. Изобретая разные хитрые пути и платя комиссионные разным людям, Клементи организовал за космические деньги, которые готов был платить президент, сеть фрахтовщиков и судовладельцев, и она начала транспортировать венесуэльскую нефть на мировые рынки.
  Тем временем военные захватили мятежный танкер и отправили его капитана за решетку. Танкер доставили в порт, и канал снова стал доступен для прохода по нему в Карибское море.
  – Они рассчитывали, что свалят правительство с помощью нефтяного бунта, – заявил Чавес в следующее воскресенье в программе “Алло, президент!”, – но это вышло им боком, потому что мы уже начали устанавливать свою власть в нашей нефтяной компании – в нашей дорогой и такой важной для нас PDVSA. А теперь мы займемся наведением там порядка: мы, разумеется, сумеем найти для компании новых управляющих и новых рабочих, которые будут работать на благо народа, а не ради обогащения олигархов. Мы возбудим уголовные дела против всех саботажников и предателей родины. А еще в особом порядке отметим и наградим тех солдат и гражданских лиц, которые отличились в этой борьбе. Я им сказал: “Братья боливарианцы, это наш бой. PDVSA принадлежит народу!”
  В следующие недели вновь заработали нефтяные скважины, нефтехимические и нефтеочистительные заводы, возобновилось разведочное бурение. Все вроде бы возвратилось к норме, хотя из-за авральных условий труда увеличилось число несчастных случаев и пожаров, а еще стали тонуть нефтяные баржи – в основном из-за несоблюдения элементарных правил техники безопасности.
  Автомобильные очереди у заправочных станций в Каракасе растягивались на целые улицы. Эва Лопес получила от своих агентов информацию: “К берегам Соединенных Штатов направились танкеры Eagle Phoenix (538 баррелей сырой нефти) и Josefa Camejo (550 баррелей)”. Затем Эва прослушала выступление Чавеса:
  – Пусть братский народ Соединенных Штатов знает, что может рассчитывать на Венесуэлу, которая поставит нужную ему нефть. Пусть знает кубинский народ, пусть знают народы Доминиканы, Центральной Америки, Ямайки, Гаити и всей планеты, что мы здесь, в Венесуэле, не прекратим наши поставки. Мы будем продолжать доставлять нефть братским народам мира.
  “Непредвиденные обстоятельства”, как в правительстве стали называть забастовку, продлились девяносто дней, и Моника Паркер с тревогой следила за появлением на сцене никому не ведомого сеньора Клементи. “Откуда, интересно знать, вынырнул сей спаситель?” – раздумывала она. И стала искать ответ с обычной для нее дотошностью. Очень быстро ей стало известно, что Клементи получил в награду за свои старания миллионные контракты. Теперь он вошел в круг близких к Чавесу мультимиллионеров. Выставляя напоказ свои огромные и так внезапно появившиеся богатства, Клементи за немыслимые деньги купил на международном аукционе в Нью-Йорке пару пистолетов, когда-то принадлежавших Симону Боливару. Это был его подарок президенту. И никакой другой подарок не сделал бы Уго более счастливым. Разумеется, пистолетам Боливара была посвящена большая часть очередной передачи “Алло, президент!”. Уго целился из них, проводя импровизированный урок боливарианской истории, а народ слушал его с открытым ртом.
  Моника Паркер совсем пала духом, когда окончательно убедилась, что единственным, кто выиграл от прошедшей забастовки, был сам президент: теперь он по собственному усмотрению и ни перед кем не отчитываясь управлял огромными деньгами, которые поступали в страну, притом что нефть продавалась по все более и более высоким ценам.
  А вот Лус Амелия пыжилась от гордости, когда ее любимый президент в своей программе заявил:
  – Теперь они увидят, на что способен Уго!
  Лус Амелия была счастлива и уверена, что Уго не обманет, что скоро они получат обещанный дом.
  Эва заметила еще одну перемену в Чавесе и, попав в свой конспиративный офис, написала Уотсону:
  Хочу предупредить, что амбиции президента уже выходят за границы страны и региона. Чавес хочет влиять на международную политику. Он уже заполучил в свои руки нефтяную компанию и пустит любые деньги на то, чтобы мир начал с ним считаться. Черным золотом будет заплачено за социалистическую экспансию. Нарциссизм Уго теперь требует подпитки в мировом масштабе. Обратите на это внимание!
  Революционная информатика
  На сей раз Маурисио исчез на два с лишним месяца. Сказал Монике, что из-за спешных дел должен отправиться в Колон, зону свободной торговли в Панаме, но за все это время сам ни разу не позвонил ей, а на ее звонки не отвечал. Сквозь землю он, что ли, провалился? И снова та Моника, что была способна мыслить здраво, убеждала себя: ну и пусть, может, так оно даже и лучше, вряд ли стоит продолжать отношения, у которых наверняка нет никакого будущего и которые к тому же угрожают ее душевному здоровью. Но была и другая Моника – влюбленная женщина, ни на миг не перестающая тосковать по мужчине, сделавшему ее такой счастливой, и она упрекала себя за готовность принести в жертву любовь именно тогда, когда она ей так нужна.
  А вот Маурисио Боско на этом этапе своей жизни, несмотря на сильные чувства к Монике, оказался затянут в такой вихрь событий и неотложных дел, что у него не оставалось ни времени, ни душевных сил ни на что, кроме секретной работы. Успех подстегивал его. Куба добилась того, о чем прежде и помыслить было нельзя: впервые в истории двух стран кубинцы стали оказывать столь мощное влияние на правительство Венесуэлы, получая за счет этого огромную выгоду. Венесуэла буквально вытягивала из кризиса кубинскую экономику и возвращала революции утраченную силу. И Маурисио находился в самом центре этих невероятных событий. Мало того, он был одним из главных действующих лиц.
  Все, что происходило вокруг, то наполняло Маурисио гордостью, то приводило в замешательство. Но на самом деле он просто старался закрывать глаза на многие вещи. Иногда на рассвете, лежа, как обычно, без сна, он позволял себе быть откровенным с самим собой и тогда ясно понимал: Куба толкает Венесуэлу на тот же путь, который привел ее саму к полному краху. “Все эти несчастные люди, начиная с Моники, не заслуживают того, что их ожидает”, – думал он, сознавая, что надо поскорее выкинуть подобные мысли из головы. Лучше попробовать снова заснуть или, если не получится, как следует поразмыслить над проблемами, которые ему предстоит решить. Среди них была и такая: венесуэльская оппозиция, несмотря на многочисленные поражения и отсутствие авторитетных лидеров, не желала признавать себя побежденной. Только что было объявлено о начале сбора подписей в поддержку референдума о доверии президенту. Сам Чавес ввел в действующую Конституцию статью, согласно которой по этому вопросу возможно назначить референдум, и если президент не получит большинства голосов, его мандат становится недействительным и он должен подать в отставку.
  Однако оппозиция не понимает, что это именно тот удачный случай, которого давно ждали как сам Чавес, так и кубинцы. План, еще раньше предложенный Маурисио и одобренный Фиделем, можно было начать реализовывать. Этот референдум Уго выиграет благодаря информационным технологиям XXI века и политическим приемам – подаркам, обещаниям, пропаганде и харизме лидера, – которые всегда и неизменно приводили к нужным результатам. А еще – благодаря электронной манипуляции итогами голосования. Но Чавесу было нужно время. И чтобы его выиграть, правительство несколько месяцев тянуло с проведением референдума. Звучали ссылки на то, что требование оппозиции преждевременно, что вести речь об отставке президента можно только по прошествии половины срока его мандата. Потом сборщиков подписей обвинили в мошенничестве, правительство потребовало от Избирательного комитета проверить подписные листы, чтобы затем объявить всю кампанию мегаобманом. Таким образом удалось признать недействительной первую попытку собрать подписи в поддержку референдума. Однако это не помогло – целеустремленная оппозиция принялась за вторую. И миллионы венесуэльцев отважились высказаться за проведение референдума.
  – Хиляки, прекратите мошенничать! Играйте честно! Как играю я! – с издевкой и презрением кричал Уго всякий раз, оказавшись перед микрофоном.
  Между тем, следуя советам Фиделя и имея в своем распоряжении огромные средства, полученные благодаря мировому росту цен на нефть и тому, что отныне самая большая в мире нефтяная компания находилась целиком и полностью под его контролем, Чавес засыпал страну деньгами, направляя их в том числе и на поддержку бедных. Финансировались, например, массовые программы по обеспечению населения рабочими местами, и хотя этих мест на самом деле больше не становилось, счастливчики получали зарплату, субсидии, стипендии, подарки и всякого рода подачки. Так же щедро выделялись деньги на разного рода социальные “миссии”. Уго знал, что надо очень убедительно показать почти пятидесяти процентам венесуэльцев, живущих в бедности, что они должны и впредь его поддерживать. Именно эта масса голосов – плюс небольшая добавка – обеспечат ему очередную победу.
  Само собой разумеется, референдум стал центральной темой телепрограммы Чавеса. Как всегда, она обеспечивала ему прекрасную площадку для агитации.
  – Я готов к референдуму, – заявлял он. – А своих врагов я не боюсь. Потому что знаю: мы разнесем противника в пух и прах.
  
  Как-то утром, когда Маурисио готовился к конфиденциальной беседе с двумя своими шефами, только что прибывшими из Гаваны, и двумя сопровождавшими их экспертами, он получил очередной и совершенно неожиданный звонок от Моники. И как-то машинально ответил на него. Для разговора с ней ему пришлось на несколько секунд запереться в туалете. – Моника? – спросил он, изображая удивление.
  – Маурисио, ради бога! Теперь я, по крайней мере, знаю, что ты жив! Все хорошо? С тобой ничего не случилось? – сыпала вопросами Моника, словно плохо владея собой.
  – Прости меня, детка. Есть одна вещь… ты должна об этом знать… – Маурисио начал разыгрывать очередной спектакль. – Я не мог набраться храбрости, чтобы позвонить тебе. Прости меня. Я был в Европе, возник шанс прокрутить очень выгодное дельце, такое, от каких не отказываются…
  – Ох, Маурисио, – перебила его всерьез обиженная Моника. – Лучше не играй со мной. Не лги. В Европе есть телефоны. Я уже поняла. Твоя жизнь – это твой бизнес, а я в ней лишняя. Что ж… Ладно, спасибо, что на сей раз хотя бы ответил. Желаю тебе всего наилучшего с твоими бутиками в Европе.
  – Послушай, Моника, дело в том, что…
  Но она уже отключилась. К облегчению для него. Маурисио вернулся в комнату, где должно было состояться совещание.
  Моника кипела от негодования. И в то же время чувствовала растерянность, ей было очень и очень грустно. Целыми часами просиживая взаперти в своем кабинете, она ненавидела каждую секунду собственной жизни. Плакать ей было стыдно. Однако грусть оказывалась сильнее стыда, и слезы текли из глаз против ее воли. Она не понимала, что происходит, и отказывалась верить, будто его отлучки были связаны исключительно с делами бизнеса, вернее, почти не сомневалась: тут замешана другая женщина. Маурисио встретил другую и отдал предпочтение ей.
  А вот у Маурисио не было времени на муки совести. Как только началось совещание, Адальберто Сантамария, его заместитель по линии G2 в Венесуэле, принялся объяснять детали их плана. Впредь здесь будет проводиться электронное голосование, но по технологиям, разработанным в Гаване, и с помощью машин для голосования. Люди выберут на экране и нажмут на нужную фамилию. Потом машина выдаст голосующему напечатанный на бумаге бюллетень – его надо будет опустить в урну. Но так как ближайшее голосование состоится на референдуме, там придется лишь выбрать между “да” и “нет”, чтобы ответить на вопрос об отзыве президентского мандата. – Но мы сделаем так, что каждый голос будет сохранен в памяти компьютеров, – продолжал уверенным тоном объяснять Сантамария. – Затем голоса с каждой из них будут закодированы и переданы по изолированной сети интернета с несколькими уровнями защиты и аутентификации. Ни один посторонний компьютер не сможет получить доступа к итогам голосования.
  Маурисио слушает своего коллегу как зачарованный. Сантамарию никто не перебивает. Он заканчивает:
  – И в конце дня голосования информация о голосах будет сведена в таблицы, которые будут распечатаны. Иначе говоря, итог будет известен в тот же день – и все будет прозрачно.
  Последнее утверждение удивило Маурисио, у него сразу возникло много вопросов:
  – А ты считаешь, что они сумеют собрать необходимое количество подписей для референдума? И потом, как быть со всеми этими сказками про тайное голосование? Неужели мы сможем точно узнать, как проголосовал каждый венесуэлец? А список избирателей? Есть ли способы увеличить число тех, кто поддержит Уго?
  – Очень скоро ты получишь ответы на все свои вопросы. Революционная информатика будет на стороне народного правительства, – с улыбкой ответил ему Сантамария. И добавил, строго глядя в глаза Маурисио: – Уго больше никогда не проиграет выборов.
  Проклятый список
  Он говорит это себе самому в полночь, сидя в своем мрачном кабинете: “Тот, кто проголосует против меня, будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь”. Симон Боливар и Иисус из Назарета слышат его злой смех. И в этот момент снова появляются ненавистные мухи. Две, а может, и три. И сколько Уго ни машет руками, стараясь их отогнать, они не оставляют его в покое. Он перестает слышать их жужжание у самого лица только после того, как в изнеможении падает на кровать и в мгновение ока засыпает.
  На следующее утро Чавес созывает на совещание главных своих политтехнологов, а также самых доверенных соратников и показывает диск с цифровыми копиями всех подписей, полученных оппозицией.
  – Вот это поможет нам навести порядок у нас на родине, – говорит Уго задумчиво, а потом уже громче начинает объяснять свой план: те, кто поставил подписи под требованием созвать референдум, – это его откровенные политические враги. И стоит, наверное, прислушаться к мнению кубинских друзей: люди, действующие во вред нынешнему режиму, должны отвечать за свои поступки. Как учил его один из кубинских советников: “Нельзя быть оппозиционером безнаказанно”, и Чавес накрепко запомнил эту фразу.
  Теперь он отдает распоряжение использовать список проголосовавших за референдум для чистки государственных учреждений – предстоит уволить служащих и работников других сфер, чье имя фигурирует в нем. Два миллиона четыреста тысяч человек попали под удар. Практически каждый десятый венесуэлец рискнул предоставить правительству свою подпись, имя, адрес и прочие данные – и подтвердил тем самым собственное желание участвовать в референдуме. Значит, очень даже возможно, что проголосует этот человек за отставку Чавеса.
  С того дня никакие дела венесуэльцев с государством не будут решаться без предварительной консультации с полученным списком. Если кто-то желает подать заявление о приеме на работу, о предоставлении ему кредита, о получении паспорта или просто оформить пенсию, правительство проверит, не голосовал ли он против президента, а если голосовал, то государство откажет ему в любой просьбе.
  – Нам просто необходимы не только контрразведка, но и общественный контроль, – объясняет Уго своим соратникам.
  
  Несколько дней спустя сеньора Клоринда де ла Роса, медсестра, которой уже исполнился семьдесят один год и которая получает пенсию по линии социального страхования, услышала у банковского окошка неприятное известие. Пенсию ей не перевели.
  – Как же так? Я уже десять лет на пенсии, и ничего подобного со мной ни разу не случалось.
  Мало того, у нее не осталось денег, чтобы дотянуть до конца месяца. В операционном зале к ней подошел банковский служащий и раздраженно объяснил, что она лишена пенсии на неопределенный срок. Сеньоре стало плохо. Она бессильно опустилась на стул. Кто-то принес ей воды. Другие пенсионеры попытались ее подбодрить. Служащий нетерпеливо ждал, пока женщина придет в себя.
  – Но как же так?.. На неопределенный срок? Только за то, что я захотела проголосовать? Что же в этом плохого?
  – Таковы условия договора, сеньора. В следующий раз лучше смотрите, прежде чем поставить под чем-то свою подпись. – И он ушел, провожаемый равнодушными взглядами клиентов банка.
  Нечто похожее случилось и с преуспевающим инженером-строителем Хорхе Сосой сорока двух лет. Однажды утром Соса явился в проектное бюро при Министерстве жилищного строительства. Он был там частым гостем. Главный инженер – его близкий приятель. Соса вежливо поздоровался с секретаршей и собирался войти, но та жестом остановила его:
  – Доктор… у него совещание.
  – Совещание? – переспросил Соса насмешливо. – У моего друга? С кем это, интересно знать, он совещается? Кому он нужен? – И с этими словами он, улыбаясь во весь рот, вломился в кабинет, где главный инженер и вправду сидел один. Едва увидев Хорхе, он побледнел и страшно смутился из-за того, что его вранье обнаружилось.
  – Что за выдумки, Луис Артуро? Черт возьми! Какое еще совещание?.. У тебя?.. – по-свойски пошутил Соса.
  – Ладно, раз ты все-таки вошел, то, наверное, это и к лучшему, – ответил главный инженер. – У меня для тебя дурные новости, и я хотел подождать более удобного случая, чтобы сообщить их тебе.
  – Для дурных новостей подходящих случаев не бывает, так что давай выкладывай.
  – Контракт с тобой расторгнут, – с печалью в голосе начал главный инженер, а потом продолжил уже шепотом: – И думаю, это потому, что ты подписался против Чавеса.
  – Что? Но ведь контракт одобрили два комитета и ты сам поставил на нем свою подпись! – Соса начал выходить из себя: – Банк уже выплатил мне аванс в счет зарплаты. Нельзя так поступать с людьми! Это нарушение Конституции! Они должны заплатить мне все! – И уже в полном бешенстве крикнул: – Голосование у нас тайное, Луис Артуро, они не должны так со мной поступать! Ты оставляешь меня без средств к существованию!
  – Ш-ш-ш! – Главный инженер прижал палец к губам. Он страшно переживал из-за столь неприятной ситуации, но ничего не мог поделать.
  Подобные сцены то и дело повторялись по всей стране на протяжении еще нескольких месяцев. Речь шла о своего рода политической сортировке граждан, осуществляемой с помощью новейших технологий. Ничего подобного до сих пор мир не знал, но это принесло большую пользу в плане общественного контроля и президенту Чавесу, и Кубе. В дальнейшем правительство Венесуэлы и кубинское G2 сумеют собрать обширную и детальную базу данных на каждого венесуэльца, несогласного с политикой Чавеса.
  Однажды в полдень в шумной столовой какого-то министерства, пока работники стояли в очереди за обедом, один из руководящих чинов, наряженный, как и положено, в красную футболку, влез на стол и грозным голосом стал зачитывать имена по списку: “Амаль, Каролина, Буэнако, Алехандро, Брачо, Сандра, Бланко, Алексис де Валье, Эспинель, Мария де Лурдес…” При этом взглядом он пытался отыскать кого-нибудь из перечисленных. За одним из столов девушка удивленно спросила:
  – Что это? Что еще за список такой?
  – Ты ведь подписывалась за референдум, красотка, да? Подписалась за то, чтобы убрать Уго, правда? По тебе сразу видно, – бросил ей язвительным тоном догадливый коллега. – А тебе-то какое до этого дело? – огрызнулась она. – Голосование у нас тайное!
  – Впредь будешь знать: подписала бумагу против Уго – значит, попала в список! И если это правда, тебя выгонят отсюда взашей.
  Служащим, подписавшим листы, было уже не до обеда. Они не могли в такое поверить. И чувствовали себя обманутыми. Остальные же исполнили им в назидание популярный куплет: “У! А! Наш Чавес навсегда!”
  В кратчайшие сроки тысячи работников были уволены из сотен правительственных учреждений без всяких объяснений. Диск со списком подписавших требование о проведении референдума стал настоящим бестселлером, которым торговали в Каракасе на всех углах. Уличный торговец бродил по проезжей части дороги между остановившимися на красный свет машинами, и у него при себе была целая сумка пиратских дисков.
  – Ищите себя, проверьте, нет ли вас в списке! Сэкономьте свое время и избавьте себя от неприятных неожиданностей. Узнайте уже сейчас!
  Этот человек был одним из немногих, кто получил возможность подзаработать, благодаря тому, что другие остались без работы.
  Жизнь становилась очень нелегкой для противников президента. Человек многое терял и мало что выигрывал, став врагом Чавеса, ведь он держал под полным контролем судебную власть, Национальную ассамблею, армию, государственную нефтяную компанию, комитет, который отвечал за проведение выборов и, разумеется, имел сведения личного характера о каждом венесуэльце.
  И тем не менее референдум для многих был единственным шансом вновь обрести свободу. Он был намечен на следующий день.
  Чистая победа
  На то воскресенье передача “Алло, президент!” запланирована не была. Разделившаяся на два лагеря Венесуэла шла на референдум. Тысячи уволенных сотрудников PDVSA хотели сказать свое “да”, что означало, что ты согласен на прекращение действия президентского мандата Уго Чавеса. Моника тоже приняла участие в голосовании. Однако на сей раз в своей программе избегала любых комментариев или критических высказываний по поводу референдума. Она была подавлена и на происходящее вокруг взирала равнодушно. Ей казалось, что Маурисио и на самом деле бросил ее.
  Огромное количество венесуэльцев хотели поддержать президента. Они с раннего утра спешили на избирательные участки и отдали машинам свое решительное “нет”.
  Референдум завершился еще до наступления вечера. Оппозиция ожидала результатов с оптимизмом, но на “обработку данных”, которой занимались прибывшие с Кубы специалисты, ушли долгие часы. Наконец, уже поздней ночью, с помощью электронного терминала, установленного в оперативном центре в Гаване, Фидель Кастро первым познакомился с итогами: Чавес выиграл с достаточным перевесом. Это привело в полную растерянность его противников и безумно обрадовало сторонников, поскольку официальным победителем уже в седьмой раз за свою политическую карьеру стал “спаситель родины”. Как только Уго узнал о своем триумфе, он вышел на дворцовый балкон – уже ставший легендарным Народным балконом, который так ненавидела оппозиция и так почитали поклонники Чавеса. Он выглядел невозмутимым, очень спокойным и уверенным в себе.
  – Я благодарю Бога, – сказал он, – за эту победу – чистую, прозрачную и убедительную победу венесуэльского народа.
  Чистую? Прозрачную? Оппозиция считала иначе. Она сразу же выдвинула обвинения в масштабной электронной фальсификации – хитроумной и изощренной. Правительство подтасовало результаты голосования. Известно, что за всем этим стояла Куба, но неизвестно, насколько масштабным и решающим оказалось вмешательство другой страны в итоги референдума.
  Через несколько дней Моника Паркер, уже успевшая излить душу перед Эвой, которой рассказала, что порвала отношения с Маурисио, в своей программе представила вновь вспыхнувшую изнурительную дискуссию между двумя Венесуэлами – той, что верит Уго, и той, что не верит ему.
  И вот наконец международная комиссия наблюдателей обнародовала результаты проверки. По их мнению, имели место кое-какие мелкие нарушения, но фальсификации не было. Уго Чавес, Фидель Кастро и Маурисио Боско в числе первых порадовались подобным выводам.
  Передача “Алло, президент!” снова вошла в свой привычный график.
  – Они потерпели грандиозное поражение – и пусть убираются к дьяволу, – заявил Чавес, имея в виду соотечественников, проголосовавших против него. – Мы открыли новый этап боливарианской революции – и речь идет об углублении и укреплении нравственных, политических, юридических и социальных основ Венесуэлы. Теперь-то мы уж точно построим социализм двадцать первого века. Готовьтесь!
  Глава 14
  Надо спуститься с небес на землю
  Будем экспроприировать!
  После того как президент объявил о начале борьбы с пустующими или плохо обрабатываемыми землями, а также борьбы против латифундий и обширных сельскохозяйственных угодий, принадлежавших одному хозяину, Моника Паркер стала готовить для своей программы серию репортажей о том, какой эффект для национальной экономики имеет такого рода экспроприация.
  – Будь осторожна. Нынешние твои репортажи могут оказаться самым опасным из всего, что ты делала, – предупредил ее отец, посмотрев несколько передач на эту тему, и напомнил дочери, что нет смысла жертвовать собственной жизнью ни ради Венесуэлы, ни ради чего-то или кого-то еще.
  Но она его советам не вняла.
  Моника с каждым днем все больше убеждалась, что хотя принимаемые одно за другим непродуманные и откровенно противоречивые решения Чавеса вызывают у нее лишь полное отчаяние, профессиональный долг заставлял ее продолжать работу и пытаться рассказывать правду, чего бы это ни стоило. Кто-то ведь должен замолвить слово за сотни жертв экспроприаций, про земли – более двух миллионов гектаров, – силой отнятые у владельцев и превратившие правительство в самого крупного латифундиста страны. Притом что такая мера нисколько не улучшила жизни самых бедных ее граждан.
  – Экспроприированные земли – это земли, которые становятся непродуктивными. Экспроприированное предприятие – это предприятие, которое сначала разграбляют, а потом закрывают, – со слезами на глазах говорит в камеру один из многих землевладельцев, потерявших все, когда у них эту землю отняли.
  Среди самых красноречивых сюжетов, подготовленных Моникой и вызвавших большое неудовольствие президента, а также Лус Амелии и тысяч вооруженных милисианос, был рассказ о хозяйстве, основанном почти полвека назад, “Агрикола Канариас”, которое занималось оптовыми продажами семян, удобрений, сельскохозяйственных технологий и много чего еще, что было просто необходимо большинству хозяйств по всей Венесуэле.
  Для начала Моника описала историю хозяев – семьи, приехавшей в Венесуэлу с Канарских островов три поколения назад. Ее глава, ныне ставший дедом, тогда был бедным крестьянином – эмигрировал он сюда в начале шестидесятых годов прошлого века. Здешние края показались ему землей обетованной, а он был человеком активным. Потом один из его сыновей, рожденный уже здесь, начал расширять отцовское хозяйство. Все они работали с таким рвением, что быстро преуспели и заимели восемь огромных зернохранилищ, шестьдесят отделений и были готовы продавать свою продукцию в кредит десяткам тысяч мелких производителей. – Хозяйства, с которыми мы работали, производят семьдесят процентов всех продуктов страны. Без них и без нас пришлось бы импортировать все продовольствие, иначе люди стали бы просто-напросто голодать, – сообщил Монике один из внуков основателя агрофирмы, до сих пор на ней работающий.
  Но то, что могло бы служить примером успешного хозяйствования, с точки зрения президента, следовало считать “гнездом иностранных эксплуататоров”. Отстаивая собственную модель коллективной собственности, Чавес объявил таким хозяевам:
  – Я призываю вас обсудить ситуацию с министром сельского хозяйства – и чтобы без всяких там протестов! Потому что вас уже давно предупредили: будете и дальше завышать цены на удобрения и семена – я у вас все отниму! – И следом Чавес бросил призыв, которого народ с таким нетерпением ждал: – Будем экспроприировать! – И чтобы показать, что приказ его не имеет обратной силы, дал вышеупомянутому хозяйству новое название, не менее патриотичное, чем само его решение: “Агрородина”.
  Моника проследила, как пошли там дела после экспроприации – с самого первого дня. И через несколько месяцев набралось уже достаточно фактов, чтобы сравнить прошлое и настоящее этой самой “Агрородины”. Там, где прежде был склад, просторный и богатый по ассортименту, сейчас царило запустение.
  – А вот сооружения и оборудование, которые, по словам Чавеса, ныне принадлежат народу, – прокомментировала Моника следующие кадры.
  Затем место действия резко меняется, и теперь на экране появляется маленькое хозяйство в некой части сельской Венесуэлы: поросшая кустарником, сухая и ничего не родящая земля. Полтора гектара такой земли принадлежат дону Сегундо, очень бедному фермеру, который жалуется журналистке:
  – Раньше я сажал на этом кусочке земли помидоры. Когда президент национализировал “Агрикола Канариас”, я, честно признаюсь, сперва обрадовался, потому что Уго пообещал, что будут снижены цены на все: на семена, на удобрения и пестициды. Да, а еще он сказал, что семена нам дадут и вовсе даром. Нет, я никогда не желал зла прежним хозяевам, но мне казалось, что, если правительство купит у них землю и снизит цены, мне будет только лучше. Вот и дождался!
  По ходу интервью дон Сегундо показывает пришедший в негодность инвентарь, который сам он починить не сумел, высохшие оросительные канавы, сорняки, окаменелую землю.
  – Грустно об этом думать, но при прежних хозяевах я твердо знал, что худо-бедно, но соберу урожай, ведь они давали в долг семена, удобрения, ядохимикаты… А я потом постепенно расплачивался с ними. Если у меня ломались мотыга или цапка, тотчас присылали новые, потому что знали меня как добросовестного плательщика. Нельзя сказать, чтобы мы шиковали, однако на те деньги, которые я выручал за помидоры, нам с женой удавалось очень скромно, но жить. А теперь она заболела, серьезно заболела, и, как вы понимаете, при нынешних ценах на лекарства… Разве они сегодня кому-нибудь по карману?
  Тогда Моника попыталась выяснить, получил ли дон Сегундо что-нибудь от “Агрородины”.
  – Разумеется, получил, а как же, – ответил тот. – В первый же день они мне дали все. И совершенно бесплатно! Семена, удобрения. Естественно, чтобы получить это, надо было сперва вступить в партию президента, выступить по телевизору, записаться на курсы, где рассказывают про жизнь сеньора по имени Че Гевара, и так далее. Ну, я все требования выполнил. Мне предложили несколько разных кредитов. Потом включили в список, и я заполнил бланки. Уж не знаю, кому на самом деле достался кредит, но только не мне. И очень скоро они перестали нам хоть что-нибудь давать. Что я могу сказать? Да, один раз мне отвалили много всего… Но сейчас у меня нет ничего!
  – А как вы думаете, дон Сегундо, что там у них произошло, на этой “Агрородине”? – спросила Моника.
  – Ну, мне туда не доехать, сеньорита. – Дон Сегундо посмотрел в камеру и осторожно добавил: – Не знаю, что там могло произойти. По мне, так мой президент Уго, который так любит наш народ, просто не знает, что у нас вообще происходит на самом-то деле. Наверное, в этом вся разгадка. Иначе я никак не могу объяснить, почему он с нами так поступил.
  Братские страны
  И опять президент сидит в кабинете перед глобусом и красным цветом отмечает новые страны, новые маршруты государственных визитов. Ведь как хорошо хоть на время покинуть собственный дом и подышать свежим воздухом, особенно если там, куда ты едешь, ты становишься центром внимания. Что ж, пора седлать своего воздушного Росинанта и отправляться на поиски приключений.
  В сопровождении делегаций, состоящих из ста и более человек, так что для них порой нужны не один, а два президентских самолета, Уго регулярно посещает Россию и Китай, а также Индию и Ближний Восток. Разумеется, путешествует он и по всей Америке.
  Эпоху господина Буша Чавес называет “апокалиптической”, и теперь его язвительные выпады против воинственной политики Северной империи повсюду обеспечивают ему симпатии и самый горячий прием. Кроме того, провалившаяся попытка свергнуть президента и его триумфальное возвращение во дворец снова сделали Чавеса популярнейшим медийным персонажем. “Ты мечтал стать знаменитым? Что ж, твоя мечта исполнилась”, – не без самодовольства говорит Уго во время одной из частых теперь бесед с самим собой.
  На этой неделе ему предстоит присутствовать на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. И прежде чем сесть в самолет, президент в воскресной передаче однозначно заявил, что у него нет и намека на ненависть к гражданам США – это враги возводят на него напраслину.
  – В Соединенных Штатах тоже есть бедняки, и они тоже страдают, – добавил он.
  Если Чавес кого-то и ненавидит, так это федеральное правительство, тиранов всех мастей, мультинациональные компании, буржуазию и глашатаев неолиберализма. Но особенно он ненавидит “невежественного, трусливого, глупого, лживого, вечно пьяного, сумасшедшего, больного, смехотворного мистера Дэнджера; ненавидит самого плохонького из когда-либо живших на нашей планете людей”, то есть господина Буша.
  Именно с таким настроем Чавес и поднялся на трибуну Ассамблеи.
  – Здесь все еще пахнет серой, – начал свою речь Чавес. – Потому что вчера на этом самом месте стоял дьявол – господин президент Соединенных Штатов, который явился сюда как повелитель мира и как глашатай империализма, чтобы поделиться своими рецептами, как и впредь сохранить в мире империалистическую гегемонию, систему эксплуатации и грабежа других народов.
  Венесуэльская делегация встретила слова Чавеса смехом и аплодисментами. В зале отсутствовали представители наиболее влиятельных стран. Многие лишь переглядывались с серьезным и несколько ошарашенным видом. Правда, были и другие, в первую очередь послы самых бедных стран Латинской Америки, Африки и Азии. Те хохотали во все горло над шуткой, направленной против президента Соединенных Штатов, который успел завоевать неприязнь всего мира. Скорее всего, эта шутка вырвалась у венесуэльского президента непроизвольно, а может, тут сработала его интуиция, но в любом случае Чавес попал в самую точку, выразив чувства немалого числа присутствовавших.
  Ближе к вечеру Уго покинул зал заседаний и отправился в Бронкс, бедный и густонаселенный район Нью-Йорка, где обитает много испаноговорящего народа. И снова всю планету облетели фотографии Уго. Побывать в Бронксе Чавесу настойчиво советовал сам Фидель Кастро, и событие это широко освещалось американским телевидением. Разумеется, журналисты не могли побороть соблазна сравнить происходившее в тот день с вытащенными из архивов кадрами кинохроники 1959 года, когда Бруклин посетил кубинский лидер – вскоре после того, как он пришел к власти в Гаване. Кстати сказать, в США Фидель прибыл тоже для участия в сессии Генеральной Ассамблеи ООН.
  Попав в самое сердце Бронкса, Уго, наряженный в красную футболку, поднялся на помост, где доминиканский ансамбль исполнял быструю и зажигательную мелодию меренге. Уго недолго думая присоединился к музыкантам и очень выразительно и в хорошем ритме заиграл на паре конг31, которые они ему охотно уступили. Номер завершился под громовые аплодисменты собравшихся, на которые взмокший от пота Уго ответил очень эмоционально. Он взял в руки микрофон и, хотя сердце его все еще билось в ритме меренге, обратился к публике, состоящей в основном из латиноамериканцев, и сказал, что душой он всегда с ними и что он приехал сюда, дабы продемонстрировать им любовь и братскую солидарность. Поэтому и решил помочь им обогреть свои дома в холодные нью-йоркские зимы.
  Иными словами, Чавес, по сути, дал официальное обещание поставлять топливо для домов местной бедноты – и поставлять почти даром:
  – Чтобы все вы, наши братья, живущие в Бронксе, не мерзли ни в это Рождество, ни в следующие.
  Публика взорвалась криками и аплодисментами. Оркестр тотчас заиграл веселую музыку в ритме сальсы. Так что люди на площади еще долго танцевали и обнимались.
  До сих пор ни одного политического лидера в Бронксе не любили так, как Чавеса.
  “Ты мечтал стать героем? Вот ты им и стал”, – сказал Уго собственному отражению в зеркале. И дело тут было не только в успехе, которого он добился на площади, и не в провокационном выступлении в ООН. Телевидение всего мира щедро освещало любые его международные поездки – к радости самого Уго и его народа. А ярких сцен и во время официальных визитов Чавеса было предостаточно. Он, например, привел в смущение Владимира Путина, известного своим увлечением боевыми искусствами. Прежде чем поприветствовать российского лидера, венесуэлец принял гротескную позу каратиста, и Путин не знал, как на это реагировать. А немецкого канцлера Ангелу Меркель Уго при первой встрече собрался было обнять, на что та ответила ледяным взглядом и протянула руку, давая тем самым понять, что ничего теснее рукопожатия между ними произойти не может.
  В Латинской Америке и карибских странах, включая сюда и Кубу, визиты Чавеса пользовались большим успехом благодаря “нефтяной дипломатии чековой книжки”. Президент Венесуэлы вознамерился изменить континентальную геополитику, отодвинув в сторону США. Таким образом мечта Боливара о региональной интеграции превращалась стараниями Чавеса в реальность. Президенты Бразилии, Никарагуа, Боливии и Аргентины стали называть себя братьями Чавеса и близкими друзьями боливарианской революции. Они внимательно прислушивались к тому, что он говорит, и охотно отзывались на его предложения.
  Симон Боливар в своей могиле, наверное, плясал от радости. Во всяком случае, Уго был в этом уверен.
  Я готов жизнь положить ради этого
  Моника Паркер не успокаивается. И в правительстве многие уже давно точат на нее зубы. Сам президент помянул Паркер недобрым словом в своей воскресной программе. А приспешники Чавеса прямым текстом велели ей замолчать и предупредили, что она должна прекратить клеветать на “нашего президента” и его революцию. Лучше пусть покажет все то хорошее, что произошло в Венесуэле за последние восемь лет благодаря Уго.
  Журналистка часто обсуждала свои дела с Эвой Лопес. Моника по-прежнему ходила на занятия йогой в “Черное дерево”, стараясь и таким тоже способом бороться с отравлявшей ей жизнь тревогой. Она призналась Эве, что постоянно испытывает страх. Однако чем сложнее становилась обстановка вокруг, тем больше у нее было причин продолжать свою работу.
  Моника чувствовала себя лучше уже только оттого, что Эва с готовностью выслушивала ее. Сложившаяся между ними с годами близкая дружба обеим помогала в трудные минуты собраться с силами. Например, Эва, которой так нужна была дружеская улыбка, наконец решилась открыть Монике душу и рассказать хотя бы малую часть правды – о том, что ее связывают долгие тайные отношения с женатым мужчиной. Правда, Эва тотчас предупредила, что будет благодарна подруге, если та ни о чем не станет ее расспрашивать.
  Между тем Моника целиком отдавала себя работе, чтобы заполнить пустоту, которая образовалась у нее внутри, после того как Маурисио исчез из ее жизни. Она уже семь месяцев не видела его и все еще не могла до конца поверить, что он оставил ее вот так, безо всяких объяснений, и тот их последний утренний кофе больше никогда-никогда не повторится. – Мне кажется, тебе пора притормозить, сама ведь говоришь, что есть тайные силы, которые хотят заткнуть тебе рот, – советовала ей Эва.
  – А я и приторможу… как только закончу эту тему про экспроприации, сразу и приторможу, – отвечала Моника.
  Упоминая “тему про экспроприации”, Моника имела в виду репортаж, над которым уже давно работала. Он был посвящен жизни Франклина Брито, биолога сорока девяти лет. Он поставил свою подпись под требованием созвать референдум, и его уволили из школы, где он работал учителем, а потом отняли и надел земли. Не потому, что Брито был помещиком. Просто Закон о земле, которым руководствовалось правительство, проводя экспроприации, позволял отнимать также и совсем небольшие участки – такие как у Брито и его семьи.
  Моника пару раз съездила в тот район с плодородными почвами в венесуэльской части бассейна Амазонки, где находился надел Брито, о котором шла речь. Она знала, что последние пятнадцать лет он вкладывал в эту землю деньги и вполне успешно ее обрабатывал. Благодаря его усилиям хозяйство стало образцовым, он по интенсивным технологиям выращивал, кроме прочего, рис и кофе, а также занимался рыбоводством. А еще Брито устраивал там лагеря для школьников, где они могли проводить каникулы, и давал практические уроки тем, кто решил заняться сельским хозяйством.
  Все в его жизни шло отлично – пока однажды ближе к вечеру не явилась группа крестьян в сопровождении роты солдат и не захватила его ферму. Правда, сами они не называли себя захватчиками, поскольку были уверены, что пришли “восстановить справедливость”. Хозяина они считали латифундистом, а значит, отнимая “частную собственность”, лишь реализовали свое право иметь кусок земли, чтобы обрабатывать его или продать.
  Их действия застали Брито врасплох, и поначалу он не оказал никакого сопротивления этому грабежу, но по прошествии нескольких дней решил искать помощи у закона. Он без устали ходил по судам и редакциям газет. Говорил, что ему обещали заплатить за экспроприированную землю, но так ничего и не заплатили. Обвинял правительство в том, что оно разорило его семью.
  Обивая пороги разных учреждений в Каракасе, Брито познакомился с Моникой Паркер, и она решила рассказать его историю телезрителям. Журналистка сопровождала его, когда он решил вернуться домой и продолжать жить на захваченной ферме, хотя новые обитатели смотели на него как на врага. Многих крестьян привезли сюда из разных дальних деревень. Он никогда раньше не видел этих людей, но они обращались с ним с мстительной жестокостью – по-революционному. Понятно, что захват был хорошо организован человеком, близким к правительству. Но тяжелее всего для Брито было наблюдать, как шли прахом годы его работы. Решив воспринимать все стоически, он попытался сделать так, чтобы новые владельцы поддерживали ферму в должном состоянии, но им, как оказалось, это не было нужно. Они довольствовались тем, что теперь у них есть пристанище, а правительство оказывает им помощь живыми деньгами. Полученные боливары они пропивали. Моника Паркер снимала, как крестьяне режут молочный скот и устраивают веселые пирушки на свежем воздухе – под пиво и музыку. Постепенно все коровы были уничтожены, поля заросли сорняками, а пруды, прежде полные телапий и хариусов, порождали лишь тучи комаров.
  Возвратясь в Каракас, Моника под впечатлением от увиденного выпустила в эфир первый репортаж, посвященный делу Брито. Несколько месяцев спустя биолог снова привлек к себе всеобщее внимание. Отчаявшись добиться справедливости, он снова приехал в Каракас – на сей раз чтобы объявить голодовку, приковав себя цепью к воротам здания Организации американских государств (ОАГ). Он требовал, чтобы правительство Чавеса заплатило ему столько, сколько стоит земля, которую он сделал плодородной. Заявлял, что стал жертвой насильственных действий. Но достучаться до президента было невозможно, так как тот твердо следовал своему собственному лозунгу: “Мы должны покончить с латифундиями, и я готов жизнь положить ради этого”.
  У Моники сердце разрывалось на части, когда она видела, как менялся Брито, объявлявший одну за другой девять голодовок. Последние недели своей жизни он провел в военном госпитале, куда политическая полиция доставила его насильно. Он уже не мог ни двигаться, ни говорить, с трудом дышал, у него развились пневмония, гипотермия, были поражены печень и почки. Перед смертью он обвинил в том, что с ним случилось, президента. Иными словами, попытка Чавеса победить латифундистов стоила жизни не ему самому, а Франклину Брито.
  Мы восстанавливаем справедливость
  Ни водители автобусов, ни машины национальной гвардии, сопровождавшие эти автобусы, не обращали внимания на надпись “Проезд запрещен. Частные владения”. Они воспринимали это как шутку – нет здесь больше никаких частных владений, теперь земля принадлежит государству, а значит, проезд свободен.
  Раннее утро. Проехав через два гектара необработанной земли, заросшей высокими сорняками, караван остановился. Из трех старых-престарых автобусов выгрузились сто восемьдесят крестьян – мужчины, женщины, подростки, старики и дети. А еще собаки и кошки. Прибывшие были похожи на муравьев – каждый что-то с собой тащил: чемодан, инструменты, кастрюли, пластмассовую утварь. До захода солнца надо было разбить лагерь. Они прибыли сюда, чтобы отвоевать земли, отнятые у них в незапамятные времена. И все в один голос твердили: “Мы не захватчики, мы хотим восстановить справедливость. Да здравствует боливарианская революция!”
  Они приехали сюда, чтобы остаться навсегда.
  Этого дня крестьяне ждали несколько месяцев, с тех пор как президент объявил, что земли будут экспроприированы у помещиков, которые утверждали, что используют их по назначению, но на самом деле в большинстве случаев этого не делали. Чавес кипел от негодования:
  – На самом деле они использовали своих работников, бедняков, превратив их в рабов. Те трудились, не получая достойной платы, без отдыха, под кнутом надсмотрщиков.
  Как только был опубликован новый закон об экспроприации земель, явился “крестьянский лидер” и сообщил, что он, если они о том не знают, представляет их интересы перед правительством и приехал, чтобы помочь им организоваться – и тогда они отправятся захватывать земли, на которые, по их убеждению, имеют все права. Воодушевленные крестьяне объединились в социалистический кооператив, нарядились в красные футболки, чтобы засвидетельствовать, что все они поддерживают Уго Чавеса, изучили Конституцию, разобрались наконец в своих стародавних правах и двинулись совершать революцию. Национальная гвардия сопровождала их до нужного места, поскольку с этими латифундистами надо было держать ухо востро – у них ведь, как правило, имелось оружие, и они на все были готовы ради защиты того, что украли у народа. Военные зарядили свои винтовки, руководствуясь приказом президента и главнокомандующего: “Если помещики начнут стрелять, мы ответим им тем же”.
  К счастью, в этом случае никто сопротивления им не оказал. Земли стояли пустые, здесь повсюду царили отчаяние и безразличие. Прежде чем поставить палатки, в которых им предстояло провести сотни ночей, новоприбывшие сели в круг. Присланный к ним революцией “крестьянский лидер” и его помощник разложили на земле карту и объяснили: – Эти земли принадлежали нашим предкам, нашим прадедам, нашим дедам и отцам. Но вдруг явились грабители и отняли у них земли, обнеся их ночью изгородями, и каждый вел себя так, словно он сам Господь Бог. Но теперь восторжествовала справедливость, товарищи, она восторжествовала благодаря нашему президенту Уго Чавесу. Социализм, родина или смерть!
  Товарищи в один голос подхватили лозунг. У них не было воды, не было электричества, они еще не посадили ничего, что могло бы дать урожай. Им не из чего будет готовить себе еду. Зато теперь у них есть земля. А уж крестьяне-то знают, что значит иметь свою землю. Кто-то спросил, как же они будут ее обрабатывать, если нигде поблизости не видно воды. Но “крестьянский лидер” уверенно ответил: революция знает, что делает. Они должны верить в революцию. Главное – не терять надежды.
  Что ж, крестьяне прожили долгую жизнь, прежде чем президент их услышал, он с ними, он объяснил им, что при социализме возможно равенство. Поэтому они с гордостью поднимали боливарианское знамя и аплодировали “крестьянскому лидеру”, когда он говорил:
  – Мы должны быть последовательными в своей борьбе. У нас появятся хорошо обработанные поля, мы будем продавать продукты тем, кто в них нуждается, чтобы обеспечить продовольственную независимость нашей Венесуэлы. Я не хочу, чтобы мы, приехавшие сюда, превратились в мелких помещиков. Нам надо мыслить шире, потому что нынешняя наша борьба – это борьба бедного против богатого.
  Год спустя, разделившись на не знающие усталости бригады, крестьяне до неузнаваемости преобразили эти места. Они работали с рассвета до темноты, не имея никаких машин, “изматываясь вусмерть”, – и сумели построить двадцать хилых жилищ. Они копали, пока не отыскали воду для семи колодцев, и проложили три дороги, соединившие разные участки. Они правильно распорядились семенами и всем тем, что доставил им первый – и единственный – грузовик с помощью. А он привез удобрения, продукты питания, инструменты и ядохимикаты. Они вырастили бананы, а потом еще и маниок, красный перец и тыквы. Немного помидоров, лука и маиса. У них появились птичник с курами, загоны для коз и свиней. Именно так и делается революция!
  И хотя ни национальная гвардия, ни правительственные чиновники больше ни разу не заглянули сюда, хотя у крестьян не было ни одного телевизора, чтобы любоваться на Уго во время его воскресной передачи, как не было и телефонов, чтобы связаться с ним, они назвали собственную общину именем своего президента и не уставали благословлять его и воздавать ему хвалы словно щедрому и доброму отцу, который заботится о них, как никогда прежде не заботился ни один политический деятель.
  Жизнь у здешних крестьян тяжелая. Но дела идут хорошо. И это очевидный успех Уго Чавеса и его революции.
  Бизнес на продуктах питания
  Он на собственном опыте знает, что значит рыться в помойных баках, отыскивая еду – остатки гамбургеров или пиццы, бутылки с недопитой газировкой…
  Но с этим покончено. С этим давным-давно покончено. Теперь он стал считай что королем, и такого рода детские воспоминания – часть далекого прошлого.
  В “Ла Куэву” для Прана каждый день доставляют самые лучшие блюда – от свежеиспеченных кукурузных лепешек и пабельона по-креольски32 до самых разнообразных гастрономических изысков, изобретенных в других странах. Одно из правил, которым он неуклонно следует, – питаться хорошо, но не забывать при этом и о здоровье. Его мощный мозг – это работающая без перебоев машина. Пран вечно занят обдумыванием новых амбициозных проектов и постепенно вытравил из памяти первые нищие годы своей жизни. Он не желает знать, что там, снаружи, на улицах и мусорных свалках миллионы людей, чтобы выжить, должны искать подпорченные продукты и спорить из-за них с бродячими псами.
  Пран не знаком с доном Сегундо, крестьянином, который потерял все, что имел, несколько месяцев назад, когда правительство национализировало “Агрикола Канариас”. И дон Сегундо тоже не знаком с Праном. Но истории их жизней сходятся в одной точке, и эта точка – просроченные продукты.
  Стараясь добыть хоть что-нибудь съестное для своей больной жены, дон Сегундо, не пожелавший просить подаяние на улице, начал наведываться на одну из муниципальных свалок, расположенных за чертой города Пуэрто-Кабельо в штате Карабобо. Там, кстати, находится самый важный порт страны.
  Как-то раз – этот день завсегдатаи свалки вполне могли бы счесть для себя праздником – они сделали довольно неприятно пахнущую находку – целый ряд полузарытых в землю грузовых контейнеров, в которых содержались мясо домашней птицы, говядина, сухое молоко и так далее, но все это сильно подпорченное. Дон Сегундо находке порадовался и принес домой целый большой пакет еды, рассудив, что кое-что из содержимого контейнеров все-таки еще годится в пищу. Другие “счастливчики” стали распродавать свои трофеи знакомым. Результаты праздничной трапезы были печальны. Многих, включая сюда и жену дона Сегундо, пришлось срочно доставлять в местные больницы. Несколько человек вскоре от отравления умерли. Но эти трагические истории не достигли ушей Прана, хотя именно ему, справедливости ради, следовало бы первым узнать о том, какие результаты имела его последняя великая затея – государственная компания Petroalimentos, которая была основана под покровительством Чавеса для распределения продовольствия по низким ценам среди самых бедных.
  Новая компания стала под громкие лозунги о продуктовой независимости страны импортировать огромное количество продуктов, купленных на полученную от продажи нефти валюту.
  – Не должно быть ни одного голодного венесуэльца! – кричал Уго в своей программе, а присутствующие в студии зрители, все до одного в красных футболках, дружно вставали и горячо ему аплодировали.
  Одновременно президент отдал распоряжение установить железный контроль за тем, какое количество долларов и другой иностранной валюты может обменять с разрешения правительства каждый гражданин страны и каждое частное предприятие или государственное учреждение, а также разработал механизмы распределения продуктов – бесплатно или по сниженным ценам. Отныне не только частный сектор будет производить, хранить и продавать их. Отныне правительство будет импортировать продукты питания и открывать тысячи складов по всей стране. Между тем частные фирмы начинают запаздывать с поставками и снижают их объемы, так как правительство задерживает или вовсе не дает им доллары, необходимые для оплаты того, что приходится закупать за границей – начиная с упаковочного картона и кончая пшеницей для выпечки хлеба, а также запасными частями для оборудования.
  И снова оппозиция заявляет: “Стратегия президента стране ничего хорошего не принесет: он национализирует крупные агропромышленные предприятия и доводит до банкротства частных производителей”.
  Уго отвечает:
  – Самое мощное оружие массового уничтожения из всех существующих на планете – это голод. А почему в мире существует голод? Из-за вас, капиталистов, из-за того, что вы эксплуатируете других. Из-за того, что сильные мира сего стали врагами народов планеты.
  Один из ближайших друзей министра Вилли Гарсиа занял теперь высокий пост в PDVSA и руководит закупкой продовольствия для компании, получившей название Petroalimentos. Друг выполняет прямые указания чиновника, назначенного тем же Вилли Гарсиа, а значит, и самим Праном. Все дело сводится к широкомасштабной противозаконной операции, на которую правительство выделяет валюту, устанавливая льготный обменный курс доллара – гораздо ниже рыночного. На эти дешевые доллары закупается и завозится в страну огромное количество продуктов питания, чтобы восполнить падение их местного производства. Эти продукты, купленные на дешевые доллары, следует продавать тоже по очень низким ценам или, что предпочтительнее, раздавать даром тем, кто в них больше всего нуждается. Но еще предпочтительнее – раздавать их тем беднякам, которые доказали свою преданность Чавесу и его правительству.
  Проблема заключается в том, что люди, получающие дешевые доллары, не являются настоящими импортерами продовольствия, иными словами, в их планы не входит завозить его в страну в соответствующих объемах и соответствующего качества. В реальности многие из них импортируют уже испорченные продукты, выдавая их за годные к потреблению. Таким образом на руках у них оседают миллионы полученных по дешевке долларов – полученных от правительства.
  “От продуктового бизнеса – к бизнесу обменному” – так определил суть этой хитроумной операции Пран. В ней участвовали также судовладельцы, подчиненные Аугусто Клементи. Тому самому Клементи, который не так давно помог Чавесу справиться с забастовкой нефтяников, а теперь действовал под покровительством купленных им высокопоставленных военных. И главным среди них был талантливый, амбициозный и с каждым днем все более влиятельный генерал Гонсало Хирон.
  “Импортеры” ни в малой степени не были заинтересованы в том, чтобы продавать потребителям ввозимые продукты. Мало того, стараясь замести следы, они отправляли десятки контейнеров с приобретенным продовольствием прямо из порта прибытия на устроенные ими тайные мусорные свалки. Но тайными эти свалки оставались до поры до времени, поскольку от многих тонн испорченной еды очень быстро по всей округе начинала распространяться такая вонь, что скрыть ее источники было уже невозможно.
  Моника Паркер решила рассказать в своей программе и об этом, что вызвало сильное возмущение и раздражение наверху.
  – Народ голодает, а продукты, купленные правительством за границей, гниют, – комментировала Моника кадры с горами выброшенного продовольствия.
  Президент сделал вид, что удивлен тем, что происходит “у него за спиной”, и пообещал наказать виновных, не подозревая, что в этом грязном бизнесе участвуют Пран и Вилли Гарсиа. Но никакие меры приняты так и не были. Пран и министр финансов умели всякий раз повернуть дело таким образом, чтобы никакие меры не принимались.
  Разоблачив миллионные траты на закупку продуктов, которым не суждено было попасть к потребителям, Моника лишь поставила под удар телеканал, на котором работала. Отец был прав, когда предупреждал ее, что власти покарают непокорных.
  Вскоре и ей тоже пришлось заплатить за то, что она говорила правду.
  Быть богатым плохо
  Родители Уго когда-то были скромными школьными учителями, которые не вылезали с подрастающими детьми из нужды. Но теперь они наконец-то попали в вожделенный мир изобилия. Прежние обитатели царства нищеты превратились в членов царственного семейства. Настал час, когда родство с президентом можно было оценивать в золоте.
  Неожиданная слава, а также удачливость Уго Чавеса изменили жизнь всех его родственников. И родственников его родственников. И друзей его друзей. На несколько поколений вперед. К тому дню, когда Уго объявил войну латифундистам, его родители уже успели расширить свои земельные владения, раньше составлявшие всего три гектара. Теперь им принадлежали семнадцать поместий общей площадью более 450 тысяч гектаров. И что, эти земли действительно использовались по назначению? Да, использовались. Может, они плохо обрабатывались? Нет, хорошо. Подлежали ли они экспроприации? Нет. Это собственность семьи президента, какие тут могут быть вопросы? Пока он выше и выше поднимал знамя борьбы за равенство и провозглашал главной своей задачей помощь бедным, вокруг него самого все становились богачами. Зарубежные СМИ сумели раскопать, что состояние “первой семьи страны” исчислялось суммами, которые с трудом представляли себе и они сами. Богатство? Нет, божественная справедливость.
  Однако президент продолжал неуклонно отстаивать свои позиции: в Венесуэле должно быть покончено с неравенством. В передаче “Алло, президент!” он постоянно и с большим энтузиазмом возвращался к этой теме:
  – Вы помните слова Иисуса Христа? Что проще верблюду пройти сквозь угольное ушко, чем богатому войти в Царство Божие? Мы не хотим быть богатыми. Быть богатым плохо! Это бесчеловечно! Вот мое мнение. И я проклинаю богатых.
  Да, пожалуй, на словах он их проклинал, хотя образ жизни его окружения и окружения его приспешников наглядно свидетельствовал совсем о другом. Уго проявлял удивительное благодушие, наблюдая, как быстро и хватко наращивают свои богатства его родственники и приближенные. Все то, чем привыкли кичиться нувориши во всем мире, можно было найти и в королевском дворце в Баринасе. Дорогая одежда, автомобили, драгоценности от знаменитых ювелиров, что уже само по себе говорило об их цене, дома, усадьбы, мотоциклы, самолеты, вертолеты, яхты и катера, путешествия в райские уголки земного шара, спиртные напитки, пляжи и “грандиозные празднества”, о размахе которых порой можно было судить по фотографиям, появлявшимся в Фейсбуке и Инстаграме. Правда, выкладывали их лишь самые молодые и нескромные члены королевской семьи или пораженные до глубины души всей этой роскошью гости дворца.
  Порой ситуация переходила все мыслимые границы, даже на взгляд самого Чавеса. Пресса сообщала со ссылкой на рассказ двух служащих поместья, как те собственными глазами наблюдали такую сцену: во время семейной встречи в новом прекрасном поместье Уго вышел из себя, обнаружив там непристойно кричащую роскошь. Он в бешенстве схватил бейсбольную биту и разгромил один из нескольких страшно дорогих “Хаммеров” – а ведь только этой маркой автомобилей его семейство теперь и пользовалось.
  Чтобы заткнуть рот прессе и оппозиции, которые только и делали, что в чем-то бездоказательно обвиняли президента, он с видом человека строгих правил впредь станет утверждать, что его родственники заработали свои состояния честным трудом. Братья, например, получили высокие должности исключительно благодаря собственным талантам и заслугам. Один стал вице-президентом банка (который вел дела с государством, но об этом Чавес предпочитал не упоминать), другой – алькальдом в родном городке; третий – помощником Чавеса, министром образования и послом на Кубе; еще один – координатором совместных кубино-венесуэльских программ; двоюродный брат – вице-президентом PDVSA, отвечающим за производство и торговлю.
  – Правильно, Уго! Так их всех! Смерть непотизму, да здравствует меритократия! – с издевкой воскликнул Маурисио, слушая по телевидению очередные разъяснения президента.
  Все ради любви
  – Папа, проснись! Хватит… Пошли в постель! – Моника Паркер пытается сдвинуть отца с места, но тот не отвечает. Он пьян и спит, растянувшись прямо на полу в гостиной. – Ну хватит, папа. Я ведь знаю, что ты меня слышишь. Пожалуйста, соберись с силами. Я не могу смотреть, как ты…
  – Leave me alone!33 – раздраженно кричит старик, приходя в себя.
  Моника трясет его, вытирает ему лицо мокрым платком, ложится рядом и начинает плакать. Уж сколько лет ей приходится терпеть сцены вроде этой. Сколько горя пережила она из-за того, что так, а не иначе сложилась судьба человека, которым она всегда несказанно восхищалась. Моника до сих пор не может понять, почему он решил разрушить свою жизнь, вернее, две их жизни, – поскольку ее жизнь отец тоже разрушил. Разве справедливо, что вот уже много лет она вынуждена выплачивать отцовский долг, чтобы спасти его от тюрьмы, и, разумеется, скрывать от всех самую мрачную страницу его биографии.
  Моника и сама не заметила, как заснула, а проснулась уже рано утром. Она быстро вскочила, так как через час ей надо было быть на совещании в редакции программы новостей. Отец спал, сидя за кухонным столом. Выглядел он ужасно. Открыв глаза, он и не подумал извиниться за то, что в общем-то стало привычным в их повседневной жизни. Чак Паркер просто поздоровался и протянул дочери конверт: – For you34.
  Моника удивленно подняла брови: что это? Быстро вскрыла письмо и прочитала: “Заткни пасть, Моника Паркер. Замолкни, или мы заставим тебя замолчать”. У Моники подкосились ноги.
  – Кто это принес? – спросила она, но отец находился в таком состоянии, что не мог вспомнить, как конверт попал к нему в руки.
  По дороге в студию Моника попросила шофера выключить радио. Оно ей мешало. У нее болела голова. Ее трясло. Может, пора заявить в полицию о том, что ей постоянно угрожают? Нет, лучше этого не делать. Кто поможет ей, кто защитит, если все держат сторону президента, а угрожают ей либо по его указанию, либо по указанию близких к нему людей… Она смотрела в окошко и равнодушно читала политические лозунги, написанные прямо на стенах домов. Опять президентские выборы. Опять Чавес начнет кампанию. И наверняка опять победит. Он уже восемь лет стоит у власти, и ему не составит труда остаться и на шесть следующих. Оппозиции не удается ни организоваться, ни восстановить силы после череды поражений. Ни один из ее лидеров не может даже сравниться с Уго в том, что касается харизмы и умения дать людям почувствовать, будто он все силы отдает борьбе за их будущее. Противники президента смотрят на боливарианское чудовище с сонной надеждой: когда-нибудь мы проснемся и забудем этот кошмарный сон… возможно…
  А президент, уже получивший большой опыт ведения избирательных кампаний и привыкший побеждать, решил еще раз доказать, что сердца венесуэльцев отданы ему навсегда. Правда, теперь он по совету команды политтехнологов несколько смягчил пафос революционной риторики, чтобы и средний класс, в большинстве своем относившийся к нему враждебно, поверил наконец в искренность слов Чавеса о его любви к Венесуэле. Моника видит огромный щит рядом со светофором. Президент ласково улыбается:
  Я всегда и все делал из любви.
  Из любви к дереву, к реке я стал художником.
  Из любви к знаниям, к учебе я уехал из дорогой мне деревни, чтобы учиться.
  Из любви к спорту я стал бейсболистом.
  Из любви к Родине я стал солдатом.
  Из любви к народу я стал президентом – это вы меня сделали президентом.
  Все эти годы я руководил страной из любви к ней.
  И мне еще много всего остается сделать.
  На это мне нужно время. Мне нужен твой голос.
  Твой голос и твоя любовь.
  Моника приехала в студию, так и не справившись со своим угнетенным состоянием. Там сразу заметили ее отсутствующий вид, вялость… Может, она заболела?
  – Все нормально. Просто устала, только и всего, – поспешила объяснить она.
  В ближайшие недели Моника слегка снизила критический накал своих репортажей. Она не поддерживала линию правительства, но старалась дважды подумать, прежде чем выступить с очередным разоблачением. И непременно представляла и официальную версию событий, чтобы избежать обвинений в необъективности. И чтобы ее не убили. С каждым днем она становилась все более строгим цензором для себя самой.
  Тем временем неизвестный частный продюсер купил телеканал, на котором работала Моника. Когда канал успели выставить на продажу? Кто именно стал его новым хозяином и откуда у того человека взялись такие деньги? Как ей отвечали, речь шла об акционерном обществе. Отныне все сотрудники должны были приспосабливаться к новым требованиям и выполнять новые распоряжения начальства, которые предполагали постепенное изменение направленности информационных программ Моники Паркер и всей сетки передач. “Очень уж подозрительно все это выглядит”, – думала Моника, но знала, что руки у нее связаны.
  Предчувствия ее не обманули. Уго выиграл выборы с большим перевесом голосов и мог еще шесть лет править страной по своему усмотрению. Но теперь власть его стала во много раз крепче: достаточно сказать, что большинство депутатов Национальной ассамблеи носили красные футболки. Сотни алькальдов и губернаторов с энтузиазмом поддерживали политику Чавеса. К тому же история с забастовкой нефтяников закончилась самым выгодням для Чавеса образом – он стал всесильным владельцем курицы, несущей золотые яйца и дающей достаточно денег на революцию.
  – Я чувствую себя рядом с вами совсем крошечным, – говорил Чавес, выступая, как всегда, с Народного балкона в тот же день, когда победил на выборах. – Потому что вы – колосс двадцать первого века, вы – великий венесуэльский народ.
  Эва, Маурисио, Фидель, Пран, Моника и вся Венесуэла слушали речь Чавеса по телевизору, но испытывали при этом разные чувства, каждый воспринимал ее со своей точки зрения и в зависимости от своих интересов и жизненных планов.
  Моника пережила ужасную неделю. Она призналась Эве Лопес во время их традиционного ужина в пятницу после занятий йогой:
  – Мои дела идут все хуже и хуже. Мне совсем не дают говорить, высказывать свое мнение, каждая передача подвергается цензуре. Я ничего не могу с этим поделать, но ведь и уйти из редакции – тоже не выход.
  Эва в очередной раз посоветовала ей на какое-то время уехать из страны, даже напомнила про планы Моники совершить путешествие по Индии.
  – Я не могу бросить отца, – объяснила Моника, хотя до сих пор так и не рассказала подруге историю, стоящую за алкоголизмом Чака Паркера.
  На следующий день она решила поехать за покупками вместе с отцом. Ей показалось чудом, что он согласился хотя бы на час выбраться из своей маленькой квартиры и присоединиться к ней. К тому же надо было купить кое-что и для него самого. Шофер вернулся за ними к супермаркету в четыре часа дня, но Чак Паркер, погрузив пакеты в машину, решил отпустить его, дав ему немного свободного времени, и сам сел за руль. Моника не стала с ним спорить, наоборот, ее порадовало и то, что отец проявил хоть какую-то инициативу, и то, что он был трезв и мог управлять машиной.
  Когда они подъехали к дому и уже собирались выгружать из багажника покупки, Моника увидела трех высоких, сильных и строго одетых мужчин, которые подошли к ним и предложили “помочь донести пакеты”. Моника не успела ничего ответить. Ее била дрожь. Она уже знала, кто они такие, уже знала, что сейчас произойдет.
  Глава 15
  Фидель – гений
  Объятия смерти
  Эва и Маурисио приехали в церковь по отдельности, но почти одновременно. Поблизости уже стояли десятки роскошных автомобилей. Одетая в черное Эва первой увидела Маурисио, тоже облаченного в строгий траур. Она сочла за лучшее не подходить к нему сейчас, тем не менее и прятаться не собиралась. Она села на одну из последних скамей, откуда могла составить полное представление о том, как реагировало общество на это убийство.
  Днем раньше Моника Паркер послала ей на телефон звуковое письмо. Она кричала, словно прося о помощи: “Его убили! Его убили!” Казалось, в тот миг совсем потерявшая голову Моника пыталась сделать невозможное – осознать то, что только что случилось у нее на глазах. Сначала она увидела, как они вышли из автомобиля. Их было трое, и все были одеты практически одинаково, все трое шагали слаженно и с одинаковой угрозой во взгляде, но никто из них не командовал остальными. По их повадке и манере речи Моника легко определила, что это военные.
  – Давайте мы вам поможем, Моника Паркер, – предложил один, протягивая руки к магазинным пакетам, которые она уже достала и собиралась отнести домой.
  Позднее, прокручивая в памяти эту сцену, Моника жалела, что не вела себя осторожнее и предусмотрительнее – тогда, возможно, отец остался бы жив, но…
  – Нет, сеньоры, помощь нам не нужна, – ответила Моника сухо, и тогда второй мужчина подошел к ней сзади, схватил за талию так, что она не могла пошевелиться, и сказал:
  – Из-за вашего язычка у вас будут неприятности, понятно? – Вы меня не запугаете, если вас послали сюда с такой целью.
  – Нет, конечно, не с такой, – бросил последний. Они уже успели окружить ее. – Мы только хотим помочь вам, но не только отнести пакеты с покупками, на это у вас и без нас сил хватит, правда ведь? Мы хотим помочь вам убраться из Венесуэлы.
  Моника словно окаменела. Она чувствовала, как три пистолета уперлись ей в поясницу.
  – Вы похожи на ядовитую змею, Моника Паркер Медина, – произнес тот единственный, кто называл ее полным именем, и каждое его слово звучало, как камень, падающий на мостовую. – Если вы укусите себя за язык, сразу подохнете от яда, который обычно изливаете на правительство.
  Тем временем Чак Паркер вышел из дому и увидел дочь в окружении трех мужчин, собиравшихся, казалось, повалить ее на землю.
  – Отстаньте от нее! Leave her alone! – закричал он в бешенстве и достал из кобуры собственный пистолет, который всегда прятал под пиджаком.
  Моника, почувствовав поддержку, начала отбиваться руками и ногами, кусаться и звать на помощь. Уже через несколько секунд ей почудилось, что она сумеет справиться с ситуацией, к тому же вот-вот прибегут соседи, чтобы защитить их с отцом. Однако очень быстро поняла, что ошиблась и победа была отнюдь не за ней. Моника ткнулась лицом в асфальт и тотчас почувствовала вкус песка на языке. Один из нападавших поставил ногу ей на спину, схватил за волосы и поднял голову как раз под нужным углом, чтобы она видела, как двое других обезоруживают Чака Паркера и сразу один из них стреляет ему в голову, а второй – в сердце.
  А потом… Она встала. Смотрела, как они уходят. Кровь. Ужас.
  Когда вокруг них начали собираться соседи, Моника достала из машины телефон. Но не могла сообразить, кому нужно позвонить. Она понимала и одновременно не понимала, откуда взялись “эти типы”. Неужели они действовали по приказу правительства, чтобы наказать ее, запугать и чтобы она прекратила вести свои расследования? А может, это были кубинцы, на которых она столько раз за последнее время нападала? Или обычные бандиты? Или оголтелые чависты? И прежде чем позвонить в полицию, она позвонила Эве Лопес, но та не отвечала. И весь свой ужас Моника выразила в отправленном ей голосовом сообщении. И только после этого начала рыдать, упала рядом с телом отца, с телом человека, для которого она уже давно была не столько дочерью, сколько матерью. Она плакала, плакала и не могла остановиться. Пусть соседи сделают все, что нужно…
  На следующее утро во время отпевания Моника старалась держать голову гордо. На сей раз она сама стала главной героиней всех новостных программ – и тех, что поддерживали правительство, и тех немногих, что остались верны оппозиции. Но Моника не делала никаких заявлений и никого ни в чем не обвиняла. Она молчала, вздыхала и ждала. Когда гроб выносили из церкви, Моника шла впереди траурной процессии, но не проронила ни слезинки. Гроб поставили на катафалк. Эва подошла к Монике и обняла ее. Маурисио решил последовать ее примеру, словно после их последней встречи не прошло столько месяцев, а похороны – лучший момент для примирения. Этого она уже выдержать не смогла. Едва увидев Маурисио, Моника поняла, что ненавидит его. Все, кто стоял в этот миг рядом, заметили, как она оттолкнула подошедшего к ней мужчину и велела уйти, не стараясь вести себя вежливо и не заботясь о приличиях.
  Известие о гибели Чака Паркера со скоростью стрелы, выпущенной из лука, прилетело во дворец Мирафлорес. Президент по телевидению выразил свои соболезнования дочери погибшего. А еще он попросил отвезти на кладбище цветы и заверить очаровательную Монику Паркер, что правительство скорбит о случившемся. Чавес извинился, что сам не может присутствовать на похоронах. Он бы непременно приехал, если бы прямо сейчас ему не предстояло лететь с официальным визитом в Гавану – на очередную и, как всегда, неотложную встречу с кубинской революцией.
  До полной победы!
  – Здесь покоятся останки того, кто и сегодня живет в наших сердцах, кто живет вместе с нами и отдал свою жизнь за честь нашего народа.
  Могилу герильеро засыпают цветами, и Куба облачается в праздничный наряд. Президент Чавес воспользовался случаем, чтобы во время своего визита посетить мемориал Че Гевары в городе Санта-Кларе. Он пожелал отдать долг памяти революционеру, со дня смерти которого прошло сорок лет. Вернее, со дня убийства.
  К сожалению Чавеса, Фидель не смог поехать с ним, поскольку неважно себя чувствовал. Вот уже несколько долгих месяцев он не покидал дома, и дом этот все больше напоминал больницу, оснащенную самым современным оборудованием. Фидель поручил команданте Гальвесу заменить его в роли гостеприимного хозяина и поучаствовать вместе с Чавесом в передаче “Алло, президент!”, которая будет транслироваться в прямом эфире с Кубы, с той самой площади, где воздвигнут памятник Че Геваре. Однако, хотя Фидель лично не приехал в Санта-Клару, он беседовал с гостями торжественной церемонии по телефону – чтобы и кубинцы и венесуэльцы знали, что патриарх жив и относительно здоров.
  Уго, который всегда умеет внести в программу живость и любит долгие разговоры, просит Фиделя поделиться интересными историями о партизанской борьбе, а также о жизни, делах и гибели человека, “заронившего богатые семена в сознание людей”, то есть о Че Геваре.
  Разумеется, никто ни разу даже не упомянул о том, до какой степени испортились в свое время отношения между Фиделем и Че, если аргентинец предпочел, рискуя жизнью, включиться в опасное партизанское движение в таких странах, как Конго или Боливия, а не оставаться на Кубе и не враждовать там с Кастро. Уго об этом знает, но раз Фиделю тема не нравится, Чавес тоже не станет ее затрагивать. Случившееся между Фиделем и Че касается только их двоих, а Чавесу остается лишь относиться к Че как к герою, который и сегодня продолжает вдохновлять своим примером молодежь, живущую в разных уголках земного шара.
  Для Уго находиться здесь, на Кубе, беседовать с Фиделем по телефону, стоять на фоне памятника Че Геваре и говорить о борьбе, победе, социализме, родине или смерти – род духовной практики. Он чувствует себя внутренне связанным с этой героической историей и мечтает стать еще одним из ее главных действующих лиц. Чавес не скрывает, что она затрагивает очень чувствительные струны в его душе и помогает затянуться старым психологическим ранам, которые, несмотря на прошедшие годы, еще не зарубцевались. В минуту особого душевного волнения Уго сказал Фиделю, что он лишь теперь понял: именно бедность, унижения и презрение, испытанные им в детстве, подготовили его к нынешней борьбе. И сегодня, пристально глядя в камеру и с пафосом произнося каждое слово, Чавес делится со всеми своей великой мыслью: – Куба и Венесуэла отлично могли бы уже в ближайшем будущем образовать конфедерацию республик, чтобы две республики слились в одну – две страны в одну.
  Публика, успевшая как следует вымокнуть под слабым, но непрекращающимся дождиком, рукоплещет Чавесу и скандирует лозунги. Гальвес больше помалкивает, что для него дело обычное, и лишь время от времени сдержанно хлопает. А еще он внимательно наблюдает за глубоко взволнованным Чавесом и утверждается в сделанном еще прежде выводе: “Фидель – гений. Он только что без единого выстрела подчинил себе Венесуэлу”.
  Программа “Алло, президент!” завершается лишь пять часов спустя – уже под проливным дождем.
  – До полной победы! – Чавес ставит точку, пылко повторив историческую фразу Че Гевары из его прощального письма, отправленного на Кубу.
  Венесуэльская делегация возвращается в Каракас, чтобы следующую неделю посвятить управлению страной – делая все для народа, ради блага народа и вместе с народом. Раймундо Гальвес спешит обратно в Гавану – и попадает прямиком на совещание к Фиделю Кастро и его брату Раулю. Они должны обсудить перспективы, которые открывают перед ними следующие шесть лет правления Чавеса. Во время этой секретнейшей беседы Фидель с пафосом говорит еще и о революционном процессе: настал час усилить контроль за Венесуэлой:
  – Мы должны убедить Уго, что ему следует взять в свои руки управление всей экономикой страны. После поражения путчистов и после того, как PDVSA стала подчиняться лично ему, у Чавеса больше не осталось сильных врагов… Если не считать одного…
  Собеседники не перебивают Фиделя. Они знают, кого он имеет в виду – генерала Энрике Мухику, близкого приятеля Уго и нынешнего министра обороны, который во время путча освободил президента из тюрьмы на острове Ла-Орчила и помог ему вернуть президентское кресло во дворце Мирафлорес. А еще это один из немногих высокопоставленных военных, который не боится открыто критиковать не только ход революционных преобразований, но и самого президента. И это не требует от него особой храбрости, ведь он знает, что ничем не рискует. Уго – его закадычный друг-приятель. Благодаря Мухике Уго остался у власти.
  Они прослушивают тайно записанный телефонный разговор между Мухикой и каким-то другим офицером, который советует ему быть осмотрительнее, критикуя Чавеса.
  Мухика:
  – Мой приятель может обидеться на меня, но только так, как обижаются друг на друга близкие друзья. Немного подуется и отойдет. Кроме того, ему нужен такой человек, как я. Нужен кто-нибудь, кто не угодничает перед ним, а говорит правду обо всем, что происходит на улицах нашей страны.
  Потом они прослушивают запись разговора, состоявшегося за обедом в ресторане между Мухикой и министром экономики Вилли Гарсиа:
  – Послушай, Вилли, люди узнают меня на улице и кое о чем мне рассказывают. Как раз вчера я отправился с женой в супермаркет, к нам подошла куча народу, и они стали говорить о том, как им трудно добывать продовольствие и лекарства. Остро не хватает основных продуктов, несмотря на то, что у нас столько нефти. А чуть раньше в школе, где учатся мои дети, один мой старый знакомый стал рассказывать мне о растущей волне преступности: грабежах, похищении людей ради выкупа, убийствах. Так не может продолжаться и дальше, Вилли. Мы должны что-то предпринять. Уго должен скорректировать свой курс.
  Слышится голос Вилли Гарсиа:
  – А скажи, Мухика, ты не собираешься в некий подходящий момент выдвинуть себя кандидатом в президенты?
  Мухика:
  – Намерен, разумеется, намерен. Если Уго не изменит курс, надо будет что-то делать. Он не имеет права погубить нашу революцию.
  Слушатели в Гаване молча переглядываются. Наконец Фидель говорит:
  – Этому генералу нельзя и впредь держать под своим контролем вооруженных людей и мощную боевую технику. Он очень опасен. Я поговорю о нем с Уго. Уго должен его нейтрализовать. Иначе этот тип выкинет Чавеса из президентского дворца.
  Через несколько недель уже оправившийся после болезни Фидель решил отправиться на очередную тайную встречу с Чавесом на военно-морскую базу Ла-Орчила. Этот маленький остров превратился в излюбленное место переговоров двух лидеров.
  Уже стемнело. Фидель и Уго подводят итоги случившегося за последнее время. Кубинский патриарх засыпает венесуэльца советами, Уго внимательно слушает. Сначала Фидель поздравляет его с тем, что тот успешно вывернулся из стольких передряг – пережил путч, референдум и забастовку нефтяников. Затем настал черед предупреждений, ведь у революционного лидера всегда есть коварные враги:
  – Иногда они находятся совсем близко от тебя.
  Уго хочет знать больше, но Фидель отвечает весьма загадочно:
  – Следует опасаться непомерных аппетитов окружающих тебя людей, твоих друзей, тех, кому ты сам дал нынешнюю их власть. Люди входят во вкус, у них появляются соблазны, они желают иметь все больше и больше. А порой способны возмечтать и о том, что можно получить, лишь пожертвовав тобой.
  Уго удивленно поднимает брови, он настойчиво требует подробностей. Учитель отвечает:
  – В одной стране не могут одновременно сиять два солнца, как и нет места для двух великих народных героев.
  При этих словах в голове у Чавеса всплыл образ Че Гевары, второго солнца кубинской революции, убитого в Боливии, где он возглавил потерпевшее поражение партизанское движение – оно пыталось повторить там успех кубинцев в Сьерра-Неваде. Но еще одной целью его боливийской авантюры было стремление оказаться подальше от Фиделя, и эту тайну знали абсолютно все, хотя вслух ничего и никогда не говорили, отдавая Че все подобающие почести.
  Между тем перед глазами Уго проплывают воспоминания о том, как элитная часть под руководством генерала Мухики вызволяла его из-под ареста и как они прибыли в Каракас, где Чавес снова занял президентский пост под охраной горделивого генерала.
  Фидель продолжает:
  – Революционному лидеру твоего масштаба идет во вред, если какой-то там генерал повсюду похваляется тем, что освободил тебя, что спас тебе жизнь, что благодаря ему ты остался у власти. Не позволяй своим генералам считать тебя их должником. Это опасно.
  Чавесу разговор не нравится. Он чешет голову. В глубине души он восхищается генералом Мухикой и благодарен ему. – Мы с ним друзья-приятели! – возражает он Фиделю, но тот гнет свое:
  – Ты никому ничего не должен, Уго. Никому!
  “Неужели Фидель прав?” – спрашивает себя Уго, возвращаясь на самолете в Каракас. Но ответ на этот вопрос уже не так важен. Важно то, что Фидель сумел заронить в его душу недоверие к Мухике. И Уго очень скоро поступит соответствующим образом.
  Что-то идет не так
  Президент является на встречу в десантной форме. Его близкий друг Анхель Монтес попросил о личной аудиенции, и Уго, по-прежнему очень уважающий Анхеля, неожиданно пригласил того к раннему завтраку в свой кабинет во дворце. При этом он оделся, как во времена, когда они вместе готовили заговор, учась в Военной академии. И с первой же минуты в кабинете воцарилась атмосфера былого товарищества. – Давай поговорим откровенно, – сразу предложил хозяин, – без всяких околичностей, как всегда было между нами заведено, дорогой Анхель. Рассказывай, что случилось? Что у тебя на уме?
  Анхель то и дело моргает. Это что-то вроде тика, с которым он никогда не мог справиться. Признак того, что он волнуется. Уго об этом знает. И наматывает на ус. Друзья слишком хорошо изучили друг друга. Но Уго притворяется, будто ничего не замечает. Анхель нервничает, потому что ему было не просто решиться на такой шаг: поделиться с президентом своими тревогами по поводу нынешнего хода революции, из-за которой оба они когда-то рисковали жизнью и карьерой.
  – Хорошо, Уго, – наконец начал Анхель, – ты сам знаешь, я не могу не следить за тем, как осуществляется наша революция… Я много размышлял… И решил, что хорошо бы нам с тобой обсудить некоторые проблемы…
  – Какие проблемы, Анхель? Выкладывай, ради бога, все, что накопилось у тебя на душе! – теряет терпение Уго. – Не тяни! Говори же, давай! Ну?
  – У нас сейчас все просто невероятно хорошо с нефтью, так? А вот с экономикой, судя по всему, далеко не все в порядке… Как и с честностью многих правительственных чиновников…
  Уго смотрит то прямо в глаза другу, то на блюдо с пирогами из кукурузной муки, яйцами и фасолью, которое им подали к завтраку. Он уже выпил три чашки кофе.
  – Я знаю, что ты направил много денег на социальные программы, – продолжает Анхель, – и, как мне кажется, есть большая польза от того, что ты будешь и впредь проводить политику прямых субсидий, то есть давать деньги самым нуждающимся, но после прекращения нефтяной забастовки и после установления контроля за обменом валюты, как я вижу – и это меня страшно мучит, – начались перебои с самым необходимым. Жизнь стала очень дорогой, Уго! Инфляция набирает обороты. Специалисты считают, что это связано с неправильным управлением экономикой. И с каждым днем растет список продуктов, которые невозможно достать ни за какие деньги, они просто исчезли.
  – Вот как… – говорит Уго и поднимает брови.
  – И я не нахожу для этого приемлемых объяснений. Я не экономист, как ты знаешь, но у меня есть семья, как ты знаешь, и семья большая… Поэтому я каждый день со всем этим сталкиваюсь – на улицах, на рынках… Вывод напрашивается сам собой: что-то не срабатывает. У некоторых людей откуда-то появилось очень много денег в карманах… а полки в магазинах пустые.
  Уго слушает молча, и лицо у него постепенно мрачнеет. Досаду у президента вызывает скорее дерзость приятеля, нежели суть его рассказа. Для обоих было бы лучше на этом остановиться и закончить встречу. Но Анхелю кажется, что он имеет право держать себя по-свойски, и он продолжает перечислять свои тревоги:
  – Хуже всего – коррупция, Уго. Ты и сам об этом заявил, когда выступал с Народного балкона. Коррупция, в которой погрязли многие из наших… Мы боролись за то, чтобы покончить с ней, но ты не можешь не знать, что сегодня она куда мощнее, чем была прежде!
  Из левой руки Уго выскальзывает чашка с горячим кофе. Правой он резко бьет по столу. Потом вскакивает на ноги, не закончив завтрака, и говорит с ледяным сарказмом:
  – Благодарю тебя за добрые намерения, но ты не экономист, не политик и не обладаешь полной информацией. А теперь, с твоего позволения, мне надо сделать несколько важных звонков. Наш веселый разговор мы продолжим как-нибудь в другой раз.
  Анхель ушел в подавленном состоянии. Он предчувствовал, что тем или иным образом заплатит за свою рискованную выходку. И Чавес уже решил, как это сделает: вроде бы незаметно, шаг за шагом он станет выдавливать Анхеля из круга ближайших своих соратников. “Ты никому ничего не должен, Уго”, – повторял он мысленно слова Фиделя и написал на клочке бумаги, который затем швырнул в корзину: “Контролировать настроения в среде склонных к предательству офицеров, обеспечить себе полный контроль над армией”.
  В тот же самый день, который тянулся бесконечно долго из-за череды встреч и неотложных дел, Чавес, так и не сняв десантной формы, почувствовал острую необходимость запереться у себя в кабинете и немного посидеть там в одиночестве. Среди кучи бумаг на письменном столе, с которыми надо было срочно разобраться, президент нашел запечатанный конверт – именно в таких он всегда получал послания от Фиделя. Уго торопливо вскрыл его и проглотил текст с такой же поспешностью, с какой выпивал в течение дня одну за другой многочисленные чашки кофе. В письме приводились факты, позволявшие обвинить генерала Мухику в коррупции. Описывался ряд темных историй, которые связывали Мухику с Вилли Гарсиа и Праном.
  – Отлично, отлично, – пробормотал Уго.
  Он хорошо запомнит полученные сведения и прибережет их до подходящего момента. А пока Мухика покинет пост министра обороны. Незачем хранить верность мнимой дружбе.
  “Дерьмовая победа”
  Второму телевизионному каналу, самому главному в стране и проработавшему больше пятидесяти лет, вынесен смертный приговор. В качестве наказания за позицию, занятую во время неудавшегося госпереворота, президент объявил, что не продлит ему лицензию на вещание. Уго долго терпел этот оппозиционный канал, поскольку был уверен, что остальные СМИ поддерживают нынешний режим. А существование второго канала позволяло показывать миру, что в стране есть свобода слова. Иначе говоря, что Венесуэла – демократическая страна, а Чавес – главный поборник демократии.
  – Я выступаю за полную свободу прессы и полную свободу слова, – заявил Уго с большим пафосом несколько лет назад в интервью тому же каналу, но теперь, по всей видимости, он переменил свою позицию.
  Для оппозиционных политиков такое решение Чавеса явилось еще одним сигналом: президент готов пойти против основополагающих принципов демократии. И подобное злоупотребление властью многим показалось совершенно неприемлемым. Миллионы телезрителей восприняли его решение как выпад против них лично – ведь канал показывал еще и сериалы, музыкальные конкурсы и развлекательные программы.
  Тысячи студентов по всей стране вышли на улицы, чтобы выразить свой протест против закрытия канала и нарушения права граждан на свободу слова. Движение возникло стихийно, у него не было лидера, не было финансовой поддержки или очевидной организационной базы. И такая готовность к внезапным действиям, изобретательность в способах распространения информации и доходчивые методы пропаганды – то есть все, что проявила сейчас молодежь, застали врасплох как Чавеса, так и его кубинских советников: на сцену вышел неожиданный противник. И понять, как это могло случиться, было трудно.
  
  Моника следила за новостями вяло и чувствовала себя больной уже только потому, что по-прежнему жила в Венесуэле. Она решила через несколько недель на какое-то время покинуть страну. Единственной ее заботой на оставшееся до отъезда время было докопаться, кто убил отца, а главное – кто конкретно стоял за этим убийством. Она перестала носить юбки и платья. Только широкие брюки. На поясе у нее была обязательно спрятана кобура отца с его же револьвером. Если она найдет убийц, то суд будет вершить собственной рукой.
  А вот Чавес с некоторых пор перестал интересоваться Моникой Паркер и был уверен, что большинство людей тоже забыли про нее. Как и про телеканал, который только что прекратил свое существование. Если о нем кто и вспомнит, то таких людей будет мало, и президента их мнение почти не волнует. Возможно, канал и войдет в историю, но на его месте откроется государственный, который станет пропагандировать идеалы революции – и точка. А тех, кто выходит протестовать на улицы, пусть разгоняют силовики с помощью слезоточивых газов. В конце концов, есть еще и дубинки. И точка. А на случай, если и этого окажется недостаточно, имеются пули. Точка.
  В тот момент Уго не мог тратить свое время, хоть как-то реагируя на возмущение возмущенных или на студенческие волнения. Перед ним стояла чрезвычайно важная задача – внести изменения сразу в шестьдесят девять статей Конституции страны. Для этого он призвал народ снова принять участие в референдуме. Уго мечтал приступить к преобразованию Венесуэлы в социалистическую республику, а также увеличить президентский срок с шести до семи лет и сделать так, чтобы было позволено переизбирать главу государства неограниченное количество раз… И мечтал много о чем еще. – У меня нет никакого желания вечно оставаться при власти, – заявил он в одном из своих первых интервью в качестве государственного деятеля после выхода из тюрьмы “Ла Куэва”.
  Кажется, и по этому вопросу он тоже изменил свое мнение.
  Призыв опять принять участие в голосовании, ставший для граждан страны настолько же привычным, как и празднование Рождества, тем не менее опять взбудоражил венесуэльцев. Нет ничего удобнее голосования, чтобы разделить общество или сделать более очевидным – или более глубоким – уже и без того существовавший раскол. Правда, никаких неожиданностей тоже не случилось: общество разделилось на тех, кто собирался участвовать в кампании за одобрение предложений Чавеса, и тех, кто намеревался сказать им “нет” и вел соответствующую агитацию. А Чавес со свойственной ему изворотливостью старался накалить страсти в кругах своих сторонников и демонизировать противников, с которыми обращался не как с политическими оппонентами, а как со смертельными врагами, не имеющими вообще никакого права на существование.
  – Разделяй – и ты победишь, – повторял ему при каждом их разговоре Фидель.
  Это хорошо понимала и Эва Лопес, знакомясь с опросами общественного мнения, прогнозами относительно результатов голосования, сообщениями о маршах протеста, проходивших на главных улицах Каракаса, о митингах на площадях и стадионах. Эва была почти уверена, что если на этом референдуме президент добьется большинства голосов, то станут реальностью его планы построения социалистической республики. Разумеется, последние новости трудно было назвать хорошими, в том числе и с точки зрения порученного Эве задания. К тому же они могли основательно подмочить ее репутацию в глазах как начальства, так и коллег из Лэнгли. А недоброжелатели не преминут воспользоваться этим, чтобы добиться ее изгнания и назначения в Венесуэлу другого резидента.
  Так что же делать?
  
  Маурисио Боско, напротив, был настроен как никогда оптимистично. Он считал, что “электронщики”, как он называл команду кубинских специалистов, отлично продумали весь ход голосования.
  – Мы поставили наши софты на компьютеры и хардвер на улицы, – отчитывался Маурисио перед своими гаванскими шефами. – Хардвер на улицах и в кварталах – это наши отряды мотоциклистов, таксисты, водители автобусов, активисты, бойцы “колективос” и агенты, которым поручено завлекать граждан на избирательные участки и объяснять им, за что и за кого они голосуют и какими будут последствия, если они проголосуют против предложений президента.
  – Победа ему обеспечена, – сообщил Маурисио Фиделю Кастро, который очень серьезно относился к своей роли советника Чавеса по вопросам референдума.
  Фидель порекомендовал ему сделать символом нынешней кампании собственный портрет. И пусть Уго убеждает людей, что на самом деле они будут голосовать не столько за изменения в законах, сколько выражать одобрение линии столь любимого ими президента. Пусть Чавес откровенно объяснит, что те, кто скажет “нет”, выступят против него, а значит, и относиться к ним он будет как к предателям. Уго охотно с этим согласился.
  – Тем, кто скажет “нет”, я тоже скажу свое “нет”! – кричал он с угрозой на митингах. – “Нет” – рабочим местам для них, “нет” – жилью для них, “нет” – всем тем программам, которые так им нравятся!
  
  Между тем Пран и Вилли Гарсиа продолжали работать над своим великим проектом. Их бизнес с каждым днем расширялся и становился все доходнее, а Чавес до сих пор не сказал им по этому поводу ни слова. Причины они не знали: то ли президент не имел соответствующей информации, то ли своим молчанием давал понять, что одобряет их действия. Но если так пойдет и дальше, ничто не помешает им создать финансовую группу, которая станет самой крупной, разветвленной и прибыльной за всю историю страны. Кроме того, Пран и Вилли с большим вниманием относились к родственникам, партнерам и друзьям наиболее влиятельных соратников Чавеса – этих они тоже включали в разнообразные бизнес-проекты, которые находились под их контролем. Империя Прана имела не только деньги и оружие, но еще и мощную поддержку в многослойном окружении президента.
  – Ты вообрази себе, что мы делаем супербогатыми не только военных и друзей Чавеса, но даже детей и внуков кое-кого из бывших богачей, тех, что сейчас прилипли и к правительству, и к нам, – объяснял Пран своему напарнику Вилли во время обсуждения списков сделок и “партнеров”, соответственно участвующих в каждом из этих дел.
  Наконец Эва Лопес решила, что пришла пора выступить против Уго Чавеса и всесильного Прана, и действовать тут придется через Хуана Кэша. Если G2 то и дело пускает в ход свои электронные фокусы, чтобы гарантировать победу президенту на референдуме, ее стратегия должна быть никак не менее агрессивной.
  Отношения между Кэшем и его ревностным учеником Праном с каждым днем становились все более тесными. Беседы духовного характера по скайпу, благодаря которым телепроповедник получал огромнейшие пожертвования для своей церкви, можно было без малейшей натяжки назвать упражнениями-инициациями в приобщении к мудростям “материалистического спиритуализма” или эзотерическими ритуалами, во время которых Кэш изображал из себя ясновидящего и изъяснялся соответствующим образом. А Пран внимал учителю в полном экстазе. От его природных недоверчивости и цинизма не оставалось и следа, стоило ему услышать голос Хуана Кэша.
  Антоньета и надежда
  Студенты вышли на улицы. Поводов для протеста у них было более чем достаточно. Один из них – закрытие телеканала. А жестокое подавление мирных выступлений студенчества заставило присоединиться к нему и тысячи других молодых людей.
  Во время одной из таких многолюдных манифестаций сотрудники спецподразделения полиции решили применить самые решительные меры против демонстрантов. Артуро Солиса, одного из лидеров молодежного движения, три человека в гражданском схватили и грубо поволокли к автозаку. Но Антоньета, девушка Солиса, не растерялась и храбро бросилась ему на помощь, ее примеру последовали другие, так что парня удалось отбить.
  Кто же такая эта красавица Антоньета? Вот она спешит поднять упавшие плакаты и продолжает скандировать лозунги, а вокруг нее снова собираются манифестанты, разбежавшиеся было, когда против них применили слезоточивые газы, когда их начали колотить дубинками и в ход пошли резиновые пули и водометы. Вряд ли эта девушка – простая студентка…
  Уго Чавес во второй и в третий раз просматривает кадры, попавшие в выпуск новостей. Антоньета – совсем молоденькая, потрясающе красивая девушка, к тому же наделенная блестящим ораторским даром. И сейчас, когда в стране вовсю свирепствовала цензура, лишь один из немногих еще оставшихся “независимых” журналистов решился взять у нее интервью:
  – Скажи, как могло родиться такое мощное движение? И где все вы были раньше?
  Антоньета улыбается и с поразительной точностью формулирует ответ:
  – Мы росли. Мне было девять лет, когда Уго Чавес пришел к власти. Теперь мне двадцать, а он решил править нами до конца своих дней.
  
  Наступает день голосования. И в правительственных кругах, и во всей стране царит сильное напряжение. Ближе к вечеру сведения об итогах референдума поступают в Гавану и во дворец Мирафлорес, они подтверждают слухи, которые начали циркулировать уже с самого утра. Все идет отнюдь не так гладко, как планировалось. Судя по всему, победу Чавесу обеспечить все-таки не удалось – вопреки заверениям Маурисио. Фидель, Уго, сам Маурисио отказываются верить очевидному. Гораздо больше венесуэльцев сказали на референдуме “нет” реформе Конституции. И разрыв в голосах оказался настолько солидным, что программное обеспечение, разработанное кубинскими специалистами, не смогло подделать результаты так, чтобы это осталось незамеченным. Единственный способ для Чавеса настоять на своем – не признавать итогов референдума. Или же фальсифицировать их, но в таком случае обман будет, вне всякого сомнения, раскрыт.
  Конец дня. Уго потрясен. Он не привык проигрывать, но уже стало ясно, что “да” не имеет никаких шансов на победу, несмотря на все усилия Чавеса, агитацию и угрозы, прозвучавшие как из уст самого президента, так и со стороны правительства. Обещания кубинских киберспециалистов на поверку оказались если и не прямым надувательством, то безмерным преувеличением. Президент запирается у себя в кабинете и велит принести чашку кофе – сотую за этот день, “и покрепче, очень-очень крепкого”. Потом зажигает сигарету, а курит он, только когда его никто не видит, и гасит свет. Ему надо подумать. Ему надо принять решение. Нельзя смириться с таким поражением. Что делать?
  Чавес снова читает отчет, который был по его требованию подготовлен еще днем, когда ему стало понятно, что “нет” могут сказать гораздо больше венесуэльцев, чем он рассчитывал. Этот сугубо секретный документ составили для него начальник службы разведки, председатель Верховного суда, глава Национального избиркома и министр обороны. И хотя в отчете об этом не сказано ни слова, Уго знает, что представленные там цифры были проверены и в Гаване. Мало того, Фидель вместе со своими советниками уже подготовил для Уго собственные рекомендации. В отчете, надо добавить, были намечены и дальнейшие шаги на тот случай, если будет принято решение не признавать результатов референдума. Эти шаги предполагали соответствующие меры юридического, политического, военного и пропагандистского характера, а также самые решительные действия со стороны полиции.
  Между тем сам Чавес действительно все больше и больше склонялся к тому, чтобы отменить результаты референдума и пообещать в ближайшее время провести новый. Он категорически не желал отдавать победу оппозиции. Но тут опять появилась пара надоедливых мух, которые довели его до бешенства.
  – Проклятые мухи, черт бы их побрал! – кричал он, размахивая руками.
  Наконец мухи исчезли, и Чавес уже совсем было собрался взять трубку и позвонить Фиделю, чтобы поставить того в известность о принятом решении, но в тот самый миг раздался стук в дверь и в кабинет вошел очень смущенный Донато Хиль, один из самых верных адъютантов Чавеса. Хиль долго извинялся за свое неуместное вторжение и, сильно нервничая, сообщил, что в приемной перед кабинетом собралась группа генералов, которые требуют срочной встречи с президентом. Уго не знал, гневаться ему или испугаться. Он долго молчал, но потом спросил помощника:
  – Донато, кто там в этой группе главный?
  – Не знаю, но говорил со мной от лица прочих и требовал встречи генерал Энрике Мухика.
  Чавес удивился, но быстро сообразил, что к чему. Мухика, его товарищ со времен Военной академии, человек, который спас его после путча, забрав с острова Ла-Орчила, сейчас наверняка явился, чтобы уговорить Уго признать итоги референдума.
  – Скажи Мухике, что он может войти, но только один, только он один. И больше никто, – приказал президент.
  Мухика вошел. Чавес встретил его, стоя посреди кабинета, между дверью и своим огромным письменным столом. Было понятно, что он не собирается предлагать другу сесть и не готов уделить разговору много времени. Уго был очень серьезен, мрачен и не скрывал нетерпения.
  – Что тебе угодно, Энрике? Говори, зачем явился. Ты ведь прекрасно знаешь, что я сильно занят.
  – Уго, как твой товарищ и близкий друг, но главное – как верный сторонник революции, я пришел, чтобы призвать тебя не оспаривать победы оппозиции на сегодняшем референдуме. Мы не знаем, как все повернется, если ты поступишь иначе и люди, голосовавшие против нас, в знак протеста выйдут на улицы. Генералы, явившиеся сюда вместе со мной, – они сейчас ожидают в приемной у твоего кабинета, – хотят поставить тебя в известность: они не могут гарантировать, что подчиненные им войска выполнят приказ подавить уличные протесты, которые, вне всякого сомнения, вспыхнут по всей стране, если будет объявлено, что победу одержали твои сторонники.
  – Что за чушь ты несешь, Энрике! – громко и с возмущением ответил ему Уго. – Я никогда – слышишь, никогда! – не поступал против воли народа. Если те получили больше голосов, чем мы, значит, они победили. И точка. Ничего страшного не случилось. А теперь, пожалуйста, не мешай мне работать. У меня очень много дел. Спокойной ночи.
  Несколько часов спустя Национальный избирательный комитет огласил итоги голосования. Венесуэла и весь мир узнали: оппозиция победила с небольшим, но достаточным перевесом в голосах, чтобы помешать проведению предложенных президентом серьезных изменений, которые касались шестидесяти девяти статей действующей в стране Конституции.
  Оппозиция и студенчество ликовали, празднуя первое поражение Уго Чавеса за все время его правления. Телекамеры запечатлели, как Антоньета целует своего жениха Артуро Солиса.
  В правительственном дворце Чавес, оставшись один, не мог справиться с приступом ярости. Он крушил стулья и разбил стеклянный стол. Донато Хиль слышал шум, но никак на него не реагировал. Никто и никогда не узнает о том, что происходило там, внутри. Во всяком случае, он, Донато, будет нем как могила. Дождавшись, пока в кабинете наступит тишина, помощник Чавеса наконец собрался с духом, чтобы войти и подать президенту кофе, полный кофейник кофе. Был час ночи. Хиль робко открыл дверь и увидел, что кабинет погружен в непроглядный мрак. Светился лишь кончик сигареты, которую курил Уго. Тот сразу же велел помощнику включить свет. Лампы осветили картину страшного разгрома: опрокинутые стулья, перевернутое кресло, разбросанные по полу бумаги и десятки валяющихся повсюду окурков. Но больше всего поразило Донато лицо Чавеса. Таким он еще никогда его не видел. На перекошенной физиономии застыла гримаса дикой усталости, гнева и жестокого отчаяния. Донато с тревогой заметил на столе перед Уго два старинных пистолета, когда-то принадлежавших Симону Боливару, а также пистолет “Глок”, с которым президент никогда не расставался. Донато не нашелся что сказать. И решил, что лучше ему сейчас вообще не раскрывать рта, а просто налить Чавесу кофе и как можно быстрее удалиться. Когда он уже подошел к двери, Уго позвал его.
  – Мы не проиграли, Донато, – сказал он с показным спокойствием. – Мы многому научились.
  На следующий день президент, переживший бессонную ночь и умело скрывавший свое жуткое настроение, устроил пресс-конференцию и обратился к нации. На экранах он появился в окружении высокопоставленных военных, в том числе и нескольких генералов, которые пытались встретиться с ним накануне вечером. Всем радио- и телеканалам было приказано транслировать речь Чавеса. На сей раз он решил доказать, что самый последовательный демократ в стране – это он. Президент признал свое поражение и сначала говорил в примирительном и спокойном тоне. Он словно превратил официальную пресс-конференцию в некое подобие беседы в кругу друзей, показанной в прямом эфире. Но тон его менялся по мере того, как Чавес развивал свои идеи. Ровный голос президента постепенно становился все тверже и тверже, а потом в нем зазвучала угроза.
  – Наверное, мы как народ еще не готовы к тому, чтобы бесстрашно ступить на социалистический путь, – заявил он со слегка ироничной улыбкой, – но надо попробовать. Я хочу, чтобы вы знали: я не отказываюсь ни от одной запятой в своих предложениях, мои предложения остаются в силе. Мы объявим второй референдум или отыщем иные пути, чтобы осуществить перемены, в которых наша страна нуждается. Перемены в правительстве, в системе образования, в экономике и общественной жизни – мы их все так или иначе осуществим.
  В заключение он дал своим противникам язвительный совет:
  – Что ж, попробуйте воспользоваться своей победой, хотя победа ваша – дерьмовая. А вот нашему поражению не откажешь в доблести, смелости и достоинстве.
  Под самый конец он провозгласил:
  – Родина, социализм или смерть!
  Несколько недель спустя Национальная ассамблея, выполняя приказы президента Республики, начала принимать серию законов, которые основывались на предложенных им поправках к Конституции, отвергнутых в ходе референдума.
  Глава 16
  Да или да!
  Я не хочу такой жизни
  Он увидел дочь в выпуске новостей, и ему захотелось задушить ее. Как это возможно, чтобы Антоньета – его Антоньета! – его младшая дочь, его любимица, такая красивая и послушная, такая умная, прилежная и веселая, во всем и всегда первая, его сокровище, – теперь заделалась студенческим лидером, стала смутьянкой и бунтовщицей? Генерал Гонсало Хирон не мог этого понять и не желал с этим мириться. Что ж, придется наводить порядок в собственной семье. Он был слишком занят своей военной карьерой, а в последнее время еще и делами, в которые его вовлек Вилли Гарсиа, делами, требующими полной отдачи. Вот и выпустил вожжи из рук. Но теперь Хирон все исправит. Его дочь снова станет его дочерью!
  Антоньета – руководитель студенческого движения? Ничего подобного он никогда и вообразить себе не мог. Ему казалось, что достаточно отправить детей в престижный частный университет, чтобы их не коснулось охватившее мир безумие, а будущий профессиональный путь пролегал вдалеке от человеческих страданий. И сейчас, видя лицо своей девочки, показанное во весь экран, он не понимал, почему она и ее друзья, прежде совершенно равнодушные к политике, теперь заявляют о своем несогласии с действиями правительства, “которое делается все более милитаристским и авторитарным”. Почему они вдруг заговорили о хаосе и размахе преступности, хотя в большинстве своем росли в башнях из слоновой кости? Пусть бы об этом кричали другие – идиоты из оппозиции, малограмотные домашние хозяйки или беднота, но его дочь?..
  То, что для отца было проявлением “юношеской незрелости”, Антоньета считала неотъемлемой частью своей личности. С одной стороны, она с восторгом относилась к боливарианской революции, целиком и полностью соглашаясь, что в стране должно быть больше справедливости, меньше бедности, больше равенства и свободы. С другой стороны, она возмущалась авторитарным характером нынешней власти, притеснениями и гонениями на оппозицию, на инакомыслящих, а также дискриминацией в отношении тех, кто отваживается открыто критиковать правительство. Ей не нравилось, что народ – и, в частности, крестьяне – вооружается, кроме того, ее пугал рост числа убийств и похищений, а также то, что насилие становилось чем-то привычным. И все это было изнанкой революции. Но в первую очередь ее возмущала коррупция. Потому что дочке генерала Хирона не нужно было подниматься в бедные районы столицы (на холмы Каракаса), чтобы увидеть вблизи обратную сторону “прекрасной революции”, как называл ее Уго. Трагическое событие, случившееся в ее собственном доме, самым жестоким и непосредственным образом столкнуло девушку с неприглядной реальностью, ставшей нормой для большинства соотечественников.
  Девушка подарила пару кроссовок известной марки младшему сыну служанки, которая работала у них в доме столько, сколько помнила себя Антоньета. Мальчику исполнилось пятнадцать, и она знала его с пеленок – когда он родился, самой ей было пять лет. Добрая Антоньета часто и от чистого сердца делала щедрые подарки служанке и ее детям.
  В воскресенье, в день своего рождения, мальчик впервые надел новые синие кроссовки с белой подошвой и отправился навестить подружку, которая жила несколькими улицами ниже. И тут же пара юных и скороспелых убийц напали на него, чтобы отнять чудесную обновку. Он пытался убежать, но его настигли и убили двумя ударами длинных острых ножей. Новость сразила Антоньету, которая почувствовала себя виноватой. Ее доброта стала причиной гибели ни в чем не повинного парнишки. Но в их семье только она одна искренне сочувствовала горю несчастной матери. Антоньета отправилась с ней за телом сына в морг, где были свалены трупы тех, кто погиб только за минувшие выходные, – их было пятьдесят восемь. “В среднем это обычная цифра”, – объяснили им там.
  Столкнувшись с неведомым ей до сих пор несчастьем, увидев вблизи дикую жестокость бедности, Антоньета испытала душевный надлом. Пока они ждали своей очереди, чтобы забрать тело убитого, стоявшая за ними бедная женщина, обливаясь слезами, рассказала, что потеряла уже второго сына – оба погибли в перестрелке между двумя местными бандами наркоторговцев. Но особенно потрясло девушку отчаяние несчастной, которая призналась, что не знает, что делать с телом, после того как ей его отдадут: почти невозможно отыскать похоронное бюро, согласное заниматься застреленными парнями: их служащие боятся, как бы во время скорбной церемонии не вспыхнули новые разборки между соперничающими вооруженными группировками. Хотя и это не было самой главной проблемой. У нее не было денег ни на прощальную церемонию, ни на погребение – вообще ни на что. Эта история потрясла Антоньету, которая почувствовала не только глубокую боль, но еще и возмущение, и гнев перед лицом подобной несправедливости. Она с должной деликатностью отдала безутешной матери все деньги, которые были у нее с собой. Но при этом Антоньета понимала, что на самом деле такая милостыня положения не спасет.
  Буря, разыгравшаяся в душе Антоньеты, вырвалась наружу несколькими часами позже. Тем вечером у них в доме должна была собраться светская публика – друзья ее родителей. Девушке было очень трудно примирить одно с другим: то, что она видела днем в морге, и привычный изысканный ужин в их собственном доме. Ведь только денег, потраченных на поданное к столу вино, с лихвой хватило бы на похороны всех убитых мальчишек, за которые нечем заплатить нищим матерям.
  Сначала Антоньета отказалась выйти к ужину. Она лежала в своей комнате в полной темноте и плакала. Мать дважды поднималась за ней. Антоньета обещала скоро спуститься, но обещания своего так и не выполнила. Наконец в дверь ее комнаты по-генеральски решительно постучал отец. И сказал, что все ее ждут, что он приготовил для нее сюрприз и ужин не подадут, пока она не присоединится к гостям. Чтобы дело не обернулось серьезным скандалом, Антоньета согласилась ненадолго появиться внизу. Она кое-как привела себя в порядок. В зеркале отражалось лицо обласканной судьбой девушки, которой не надо слишком стараться, чтобы выглядеть лучше всех.
  Антоньета вошла в гостиную, вяло поздоровалась с некоторыми из гостей и взяла стакан минеральной воды, в то время как все остальные пили шампанское. Генерал встал и, чтобы привлечь общее внимание, аккуратно постучал ложечкой по тончайшему хрустальному бокалу. И объявил, что сегодня у них имеется много поводов для праздника, но есть и один особенный, очень значимый для него самого и его супруги: их дочь Антоньета в очередной раз получила самый высокий средний балл на своем курсе.
  – Мы уже успели привыкнуть к таким результатам, но сейчас решили, что дочь заслужила и соответствующую успехам награду, – сказал он командирским голосом. – Поэтому я хочу вручить нашей талантливой красавице дочке вот эти ключи. Пусть они станут символом блестящего будущего, которое ждет ее впереди. А еще эти ключи пригодятся для того, чтобы открыть дверцу и сесть за руль нового синего BMW, стоящего внизу. Это и подарок по случаю успешного завершения учебного года, и средство передвижения. Пользуйся им с удовольствием, дочка!
  Антоньета вспыхнула, из глаз ее потекли слезы. Гостям показалось, что плачет она от радости и от избытка чувств, не умея их сдержать. Но на самом деле сдержать она не могла совсем другие эмоции. Ее душили боль и возмущение. Когда отец подошел к ней, протягивая ключи, и попытался обнять, Антоньета с трудом выдавила из себя лишь одно слово: “Нет!” Сперва произнесла его шепотом, словно обращаясь к себе самой, но затем стала повторять как мантру: “Нет! Нет! Нет!” С каждым разом все громче, пока не перешла на крик, в котором выплеснулась вся вулканическая сила ее чувств. Гости оторопели. Мать растерялась. Генерал побагровел и не знал, как поступить и что тут можно сказать.
  Пора объяснить, что к сомнениям, терзавшим душу Антоньеты, с некоторых пор прибавился еще и гнев – когда она поняла, что ее отец замешан в коррупционных делах. Как иначе объяснить расточительность, которую он себе позволял, или весь тот блеск, которым они себя окружили? Прежде Антоньета никогда не задавалась вопросом, каким образом можно вести такой образ жизни на одно лишь военное жалованье. Но было очевидно, что с некоторых пор доходы семьи необъяснимо подскочили – до определенного момента подобную роскошь она видела лишь по телевизору в программах, описывающих жизнь богатых и знаменитых людей в разных странах. Простой генерал мог достичь такого уровня, только если он ворует, с горькой откровенностью призналась себе Антоньета.
  Сцена, устроенная дочерью при гостях, застала Хирона врасплох. И он должен был как-то спасти ситуацию. Антоньета убежала из гостиной, а генерал так и не понял, что происходит с девушкой. Он отчетливо сознавал только одно: Антоньета оскорбила его и поставила в унизительное положение.
  Однако Хирон быстро взял себя в руки: извинился перед гостями и с улыбкой очень громко принялся объяснять, что подобное нередко случается с молодыми людьми, которые слишком много сил отдают учебе… Гости не менее фальшиво заулыбались, стараясь рассеять напряжениие, повисшее в роскошной гостиной. А генерал продолжал: Антоньета очень устала от учебы и переживаний за результаты экзаменов, но это у нее скоро пройдет.
  – А теперь – ужинать. – С этим словами он огляделся по сторонам, приглашая собравшихся перейти в следующий зал, где уже был накрыт огромный стол. Потом потихоньку велел мажордому: пусть оркестр начинает играть, но не ту спокойную музыку, которая предполагалась под ужин, а зажигательную сальсу, способную разогреть атмосферу.
  Несколько часов спустя, пока последние гости еще продолжали танцевать, Антоньета простилась с заглянувшей к ней в комнату матерью. Они долго сидели обнявшись. Девушка плакала, и мать напрасно пыталась утешить ее. Они не знали, что еще сказать друг другу, да и не особенно хотели сейчас говорить. Мать ведь тоже чувствовала, как ее с каждым разом все больше затягивали новые обстоятельства, которые она ненавидела, но которыми одновременно и наслаждалась. Она понимала, что деньги – это своего рода наркотик. А деньги, добытые неправедным путем, – наркотик еще более сильный. Жена Хирона подозревала, что их богатство получено позорным способом, но куда важнее было другое: она знала и то, что это богатство ненадежно, оно в любой миг может рассеяться как дым. А если вспомнить события минувшего вечера, то приходилось признать: свалившимися на них невесть откуда деньгами трудно наслаждаться в полную меру, то есть искренне и без стыда. Это отравленные деньги.
  Наконец Антоньета перестала плакать и заговорила совсем тихо:
  – Мама, я ухожу. Не могу больше жить здесь, не могу больше жить вот так. – Мать слушала ее молча и не пыталась переубедить, потому что знала дочь и знала, что та не переменит своего решения. Кроме того, в глубине души она понимала, что Антоньета поступает правильно, что, наверное, и ей самой тоже следовало бы уйти из этого дома, уйти от мужа. И еще она твердо знала, что, в отличие от дочери, сама на такое никогда не отважится.
  Антоньета позвонила своему приятелю Артуро и попросила как можно скорее приехать за ней. Он жил в скромном студенческом общежитии, и она решила пока поселиться вместе с ним. Девушка сунула в рюкзак какую-то одежду и несколько фотографий. Попрощалась с матерью. Обе молча плакали, обе без слов понимали друг друга. Затем Антоньета тихо вышла из дому через заднюю дверь и оказалась на улице, где ее уже ждал Артуро.
  Генерал Хирон, стоя у большого окна, все это видел. И увиденное подтвердило его худшие подозрения. С точки зрения Гонсало Хирона, его дочь ни в чем не была виновата. Она жертва. Ей промыли мозги и внушили ложные идеи, преследуя единственную цель – вырвать из семьи. Не сомневался генерал и в другом: главным виновником неприемлемого поведения Антоньеты был этот парень – он заставлял ее участвовать в уличных маршах и выступать против правительства, против его, генерала Хирона, правительства, а значит, и против него самого, ее отца. Что ж, он выяснит, кто это такой, и решит проблему самым радикальным образом. Генерал дал себе самому слово сделать это.
  “Черное дерево” на троих
  Моника в последний раз пришла в “Черное дерево”. И хотя теперь она не заботилась о своей внешности, не ухаживала за кожей лица и не старалась сохранить идеальную фигуру, она охотно приняла предложение Эвы встретиться в Центре красоты. А заодно Монике сделают расслабляющий массаж. – Значит… ты все-таки уезжаешь? И уверена, что поступаешь правильно? – спросила Эва.
  – Да, уезжаю. Иногда думаю, что только на месяц, иногда – что навсегда.
  Эве казалось, что перед ней была совсем другая Моника, разительно отличавшаяся от той, с которой она познакомилась несколько лет назад. У нее перестали блестеть глаза, она больше не стремилась любыми способами докапываться до истины или открывать утренний выпуск новостей каким-нибудь сногсшибательным сообщением. Теперь взгляд у нее был отсутствующим, голос – равнодушным, да и вся ее привлекательность словно растала.
  – А куда именно ты едешь? И чем собираешься заняться?
  – Сперва на несколько недель в Бостон. Там живут братья моего отца. Мне нужно побыть в тишине… Ну, ты сама понимаешь. Нужно забыть всю эту мрачную и страшную обстановку. Там я наверняка восстановлю силы, чтобы… продолжать? Не знаю. Решать буду потом. Один мой венесуэльский коллега уже давно зовет меня поработать вместе с ним на одном из новостных каналов в Штатах. Но сейчас я работать не способна. Мне нужно время, чтобы дистанцироваться от всего, что до сих пор составляло мой мир.
  Эва с трудом сдерживала слезы. Когда Моника уедет, сама она тоже, по сути, останется одна. Или лучше сказать: будет еще более одинокой.
  – Если ты решишь вернуться, я наверняка еще буду работать здесь, – сказала Эва и обняла подругу. – И ты всегда можешь на меня рассчитывать. Звони, пиши. Не забывай…
  Моника отправилась на массаж, а по окончании процедуры уже не нашла в себе сил на повторное прощанье. Шофер забрал ее, они заехали домой, погрузили в машину чемоданы и двинулись в аэропорт. Скрытые камеры запечатлели, как она покидает страну, и эти кадры случайно попали в кабинет президента. Чавеса обрадовало решение журналистки, хотя он, по его словам, по-прежнему ею восхищался.
  Пока Моника садилась в самолет, Эва готовилась провести последнее в тот день занятие – по аштанга-йоге, одному из самых трудных ее направлений. Уже начали собираться ученики – они, как всегда, расстилали свои резиновые коврики, перебрасываясь короткими репликами. Эва включила тихую музыку и вежливо здоровалась с каждым. Это было самое обычное занятие… Но тут в зал вошел Маурисио Боско. Он был одет в удобный спортивный костюм и нес в руке свернутый в рулон мат темно-синего цвета. А ведь еще совсем недавно “Черное дерево” в последний раз посетила Моника – и вот теперь сюда в первый раз явился он.
  – Какая неожиданность! – Эва встретила его смущенной улыбкой. – Мы начинаем через пару минут. Клади свой мат вон там, сзади, – показала она рукой на одно из свободных мест.
  Маурисио вежливо поцеловал ее, но не сказал в ответ ни слова. Потом, приготовившись, начал вместе со всеми делать упражнения, демонстрируя при этом не только силу и хорошую физическую форму, но и знакомство с соответствующими асанами. Он работал в нужном ритме и не отставал от остальных. Эва с уверенностью заключила, что для него это далеко не первый опыт. Почему же тогда Моника сказала ей, что Маурисио никогда не занимался йогой и что кроме бега никакие другие виды спорта его не интересуют?
  Через полтора часа оба они, сильно уставшие после более чем серьезной нагрузки, решили немного поболтать.
  – Ты отлично провела занятие! – сказал Маурисио. – Таких инструкторов, как ты, не часто встретишь.
  – Спасибо, – ответила Эва. – Не знаю почему, но раньше я была уверена, что ты никогда не занимался и не будешь заниматься йогой. Моника как-то говорила, будто ты предпочитаешь бег.
  Маурисио тотчас пустил в ход свою неотразимую улыбку. И Эве сразу захотелось поцеловать его, но она ограничилась ответной улыбкой.
  – Ты почти угадала, но, как видишь, в жизни кое-что иногда и меняется. После того как я расстался с Моникой, мне захотелось самому попробовать то, о чем она так много рассказывала. И знаешь, я вошел во вкус. Теперь стараюсь заниматься каждый день.
  Эву такое объяснение удивило. Она ведь только что своими глазами видела… Выходит, за весьма короткое время этот человек самостоятельно освоил одну из самых трудных практик, и мало того, достиг гораздо большего, чем Моника за несколько лет.
  – Прости, но у меня назначена встреча… – поспешно соврала Эва, чтобы поставить точку в разговоре.
  Именно так она обычно вела себя с окружающими: неизменно вежливо, но никогда по-приятельски. Ее разговоры с клиентами Центра интегральной красоты или малознакомыми людьми всегда получались короткими. Ей хватало нескольких минут, чтобы понять, как держать себя в дальнейшем, чтобы превратить обычную беседу в источник информации.
  – Да и я тоже должен спешить, Эва, – ответил Маурисио. – Но мы с тобой, разумеется, скоро увидимся снова.
  Они обменялись поцелуями в щеку и разошлись.
  За любовь надо платить
  Его били безжалостно. Сломали несколько ребер и несколько пальцев. Изо рта и из носа у него без остановки текла кровь. Беспомощное тело бросили далеко от столицы, на краю пустынной дороги. И предупредили:
  – Если еще хоть раз увидим тебя с Антоньетой, убьем.
  Только несколько дней спустя доставленный в больницу Артуро Солис пришел в сознание. Антоньета сидела у его кровати. И держала за руку с нежностью, на которую была способна только она. Однако Артуро, увидев ее, страшно испугался. Присутствие рядом Антоньеты было для него смертельно опасным. Он еще не до конца сбросил с себя сонную одурь, вызванную седативными препаратами, но то, что с ним произошло и о чем предупредили нападавшие, четко сохранилось в той части мозга, которая отвечала за выживание.
  Антоньета ничего обо всем этом не знала. Она была очень занята работой в бедных районах, где объясняла людям, “облагодетельствованным” президентом, что они стали жертвами манипуляций, что их обманывают, чтобы обеспечить себе побольше голосов, а на самом деле пользы от результатов такого голосования для венесуэльцев не будет никакой.
  Неуемный президент Чавес объявил о созыве нового референдума. Теперь он задумал внести изменения в Конституцию, которые не оставят никаких временных ограничений для его пребывания у власти. И как всегда, кампанию, предшествовавшую референдуму, он вел самым агрессивным и противозаконным образом. Правда, вел весьма успешно.
  Антоньете было трудно что-то противопоставить убеждениям людей, живших в страшной бедности. Нередко сторонники президента попросту прогоняли ее из своего района и даже закидывали камнями. Но она не сдавалась. И верила, что упорная работа принесет нужные плоды. Однако, увидев на больничной койке искалеченного Артуро, поняла, что потерпела сокрушительное поражение. Постепенно она выяснила, что и как именно с ним случилось, и заподозрила, а потом и пришла к уверенности, что варварскую расправу организовал ее отец.
  Артуро, избегая долгих объяснений, твердил только одно: им надо расстаться. Другого выхода у них нет. Отношения, столько значившие для обоих, стали слишком опасными. Антоньета с горечью согласилась с доводами Артуро. Он был главной любовью всей ее жизни, лучшим другом, человеком, с которым они вместе мечтали о многих вещах. И теперь ей приходилось отказаться от него. По воле собственного отца. И хотя Антоньета не произносила этого вслух, она была убеждена: человек, причинивший столько горя другим, должен непременно заплатить за свои преступления. В жизни, вопреки всему, существует некое равновесие, думала Антоньета, и это можно считать гарантией того, что черные дела генерала не останутся безнаказанными. И она по мере сил поможет свершиться правосудию.
  Между тем студенческое движение продолжало набирать силу. Миллионы граждан Венесуэлы считали, что на карту поставлена судьба политических свобод, и решительно не желали, чтобы президент строил страну по кубинской модели. А это могло случиться благодаря голосам, которые Чавес получит, обманув бедняков несбыточными – вне всякого сомнения – обещаниями, а также раздаривая им кур, телевизоры, холодильники или просто деньги.
  Так возникла организация под названием “Национальная команда борьбы за «нет»”. Оппозиция поставила своей целью объяснить венесуэльцам: они, прежде чем сказать реформе “да”, должны взвесить все последствия такого решения. Одобряя отмену ограничений количества президентских сроков для одного кандитала, они, по сути, одобрят установление настоящей диктатуры, которая будет рядиться в демократические одежды. Оппозиция выступала против внесения подобной поправки, поскольку она противоречила Конституции.
  Однако противникам Чавеса было трудно соперничать с трогательным телероликом, где маленькая девочка “голосовала” за президента. А вот неожиданное решение бывшей первой дамы Элоисы Маркес отказаться от относительно пассивной позиции и перейти к активным действиям пришлось им весьма кстати. Теперь ее лицо появилось на плакате с красноречивым и убедительным призывом:
  Не позволяй, чтобы у тебя
  навсегда украли свободу!
  Хорошо взвесь все последствия!
  Мы за свободную Венесуэлу!
  Скажи “нет” коммунизму!
  Нет коммунизму! Нет диктатуре!
  Пользуясь тем, что ее имя все еще привлекало к себе внимание прессы, Элоиса возвратилась на телеэкраны и обратилась к публике. Она сказала, что считает своим долгом предупредить сограждан об опасности, которую таит в себе концентрация всей полноты власти в руках одного человека, а также постепенное ограничение свобод. Она лично участвовала в работе над нынешней Конституцией страны и не согласна с предложением внести в нее новые поправки.
  – Я знаю этого человека. Не верьте никаким его обещаниям. Он предаст вас, как предал меня.
  По ее мнению, уже сам факт созыва повторного референдума следовало считать чистым надувательством.
  – Если президент обошел закон, объявляя референдум, значит, он таким же образом будет и дальше прибегать к разного рода мошенничеству.
  В стране еще оставалось небольшое количество независимых частных СМИ, они влачили жалкое существование и были недоступны большинству населения, однако пытались разоблачать самые позорные случаи коррупции. Была, например, рассказана история полковника Мачадо, одного из самых заметных представителей болибуржуазии35, близких к режиму Чавеса. Прежде чем покинуть страну, Моника Паркер в течение нескольких лет пыталась отследить источники его внезапного обогащения. И узнала, что скромный лейтенант превратился в супербанкира благодаря милостям президента, в частности благодаря тому, что Уго закрывал глаза на его аферы, которые приняли невероятные масштабы. Теперь Мачадо увлекался конным спортом, владел дорогой конюшней скаковых лошадей… в Кентукки! В США!
  Перед референдумом его выступления звучали абсурдно, во всяком случае для Антоньеты. Ведь сам он был новоиспеченным банкиром, который всячески пропагандировал конный спорт, покупал самых дорогих в мире чистокровных лошадей, тратил миллионы на организацию скачек, хотя и не мог объяснить происхождение своих денег. И теперь этот человек агитировал сограждан – бессвязно и косноязычно – за “социализм XXI века”!
  Хуан Кэш идет в атаку
  Сидя в своем роскошном доме в Майами и выполняя распоряжения ЦРУ, Кэш использовал одну из частых бесед по скайпу с Праном, чтобы начать борьбу против Чавеса. Эва дала Кэшу задание: он должен заставить своего венесуэльского последователя, то есть Прана, перейти в стан противников президента и его революции. В первую очередь Кэш пожелал сообщить Прану о том, что Уго отдал страну – вместе со всеми потрохами – Кубе. Пран не был националистом, но он весьма чувствительно реагировал на любое унижение. Можно было составить длинный список людей, которые когда-либо унизили Прана – иногда по чистой случайности, без всякого злого умысла, – и все они до одного заплатили за это жизнью.
  Вот и теперь проповедник пустил в ход свой блестящий актерский дар, а также все свое немалое влияние на Прана, чтобы убедить того, что ужасное унижение, которому подвергается Венесуэла, это почти прямое оскорбление и ему, Прану, лично. Президент Чавес – воплощение темной силы, и долг Прана, почти религиозный долг, этой силе противостоять. Во-первых, президент объявил себя врагом капитализма, а следовательно, и противником доктрины, которую проповедует Кэш и приверженцем которой стал Пран. Пран слушал молча. Он воспринимал слова Кэша как божественную мудрость. И его наставления магнетическим образом воздействовали именно на те клавиши, которые заставляли Прана действовать, и он, внимая проповеднику, отключал все защитные механизмы и забывал о своем скепсисе и природном недоверии.
  – Даже мы здесь у себя видим, друг мой, – говорил Кэш, – что экономике Венесуэлы нанесли огромный вред как политика Чавеса, направленная против предпринимательства, так и неспособность его боевых товарищей управлять делами государства. В мире, о котором мы, ты и я, мечтаем и за который по воле Господа должны бороться, военным отведено место в казармах, а вовсе не на самых важных правительственных постах. И это мы поддерживать не можем.
  Ученик впитывал каждое слово и кивал в знак согласия. Учитель помогал ему прозреть. Каким же слепым он был до сих пор! И день за днем, раз за разом, пуская в ход подобные аргументы и вкрапливая их в ритуальные уроки духовного свойства, Кэш шел к цели и сумел наконец настроить Прана против Чавеса. Миновало еще несколько недель, и во время очередной виртуальной встречи проповедник решился предъявить лучшему из своих приверженцев следующее требование: тот должен без колебаний использовать всю свою огромную власть, чтобы остановить злонамеренную и разрушительную для страны деятельность президента.
  Вот почему Пран – Юснаби Валентин, до того бывший безусловным сторонником Уго Чавеса, вдруг начал тайно финансировать деятельность оппозиции, то есть тех, кто призывал сограждан сказать на референдуме “нет”. Он приказал всем своим людям голосовать против поправок к Конституции и любым способом покупать голоса соотечественников или же заставлять их голосовать нужным образом. Да, отныне президент стал для Прана воплощением злой силы. И требовалось убрать его с дороги.
  Эва, заставив Кэша пустить стрелу в Чавеса, встретилась с коллегами из Лэнгли, чтобы объяснить им, почему так успешно действует в Венесуэле разработанная кубинцами стратегия.
  Прежде одна страна, задумав завоевать другую, посылала туда свою армию. Теперь дело обстоит иначе. Куба завоевала Венесуэлу с помощью кабеля. Да, именно так все и произошло. Как только начали укрепляться отношения между Чавесом и Кастро, по дну Карибского моря был проложен оптоволоконный кабель, соединивший Гавану с Каракасом. Кабель позволил установить быструю связь в больших объемах, так что кубинский режим получает и отправляет нужную информацию, используя в максимальной степени тот факт, что венесуэльское правительство такое вмешательство одобрило. Именно из-за этого кабеля так трудно выйти на кубинский след в Венесуэле. А еще это одна из причин, почему как венесуэльцы, так и жители других стран до сих пор не осознали весь масштаб влияния Кастро на правительство Чавеса. Сейчас мы можем об этом судить по донесениям моих коллег.
  Присутствие кубинцев в Венесуэле иногда бывает не слишком заметным по той простой причине, что им и не нужно здесь находиться. Им нет нужды находиться в Венесуэле, чтобы контролировать ее! Кабель позволяет осуществлять контроль над всеми сферами здешней жизни из специального центра в Гаване. На Кубе собраны архивы, где хранятся персональные сведения обо “всех” венесуэльцах, их биометрические данные, сведения обо всех покупках, продажах, смертях, рождениях, заключенных браках, разводах, судебных тяжбах, поездках и движении финансовых потоков. Точно так же из Гаваны контролируется работа избирательной системы. Оттуда же ведется постоянное наблюдение и электронный мониторинг передвижений и взаимосвязей наиболее влиятельных военных, журналистов и лидеров оппозиции. Но кроме этого, в Каракасе работает группа высококлассных кубинских разведчиков, а также кубинские чиновники, и последние через коллег в венесуэльском правительстве внедряют приемы контроля над всеми сторонами жизни общества, характерные для полицейского государства и отшлифованные на Кубе за пять с лишним десятилетий.
  Итог таков: сочетание кибероккупации XXI века с лучшими приемами общественного контроля, политическими репрессиями и шпионажем, заимствованными из минувшего столетия, – вот стратегия, которую Куба применила, чтобы без единого выстрела завоевать страну с самыми крупными в мире залежами нефти.
  Может, ты наконец заткнешься!
  Если еще какое-то время назад Чавес неизменно становился центром всеобщего внимания во время международных встреч на высшем уровне, то теперь многие стали относиться к нему как участнику малоприятному и потому нежелательному. Раньше он выделялся на общем фоне своими экстравагантными выходками и обаянием, своими деньгами и бестактностью, однако сейчас на таких мероприятиях уже мало кто был расположен благосклонно выслушивать его хамство. И даже с учетом того, что “дипломатия нефтечековой книжки” еще продолжала действовать, стало очевидно, что первоначальную симпатию к Чавесу сохранили лишь те, кто выступал в качестве его безусловных союзников. А кроме этих последних, многие главы государств и высокопоставленные политики осуждали расточительность и бездарность его правительства, а особенно грубые выходки самого Чавеса в роли лидера объединенных антиимпериалистических сил. Были среди глав государств и такие, кто прилюдно объявляли себя друзьями Чавеса, а за глаза называли его клоуном.
  Импровизированные марафонские выступления Чавеса больше уже не привлекали внимания других президентов, мало того, ему довелось пережить несколько неприятных ситуаций как на публике, так и во время частных бесед. Первая и самая примечательная из них имела место во время встречи в верхах в Бразилиа. Уго все говорил и говорил, любуясь самим собой и смеясь собственным шуткам, а присутствовавшие в этом изысканнейшем зале главы государств и дипломаты начали перешептываться, кто-то выходил, кто-то возвращался обратно, кто-то отвечал на телефонные звонки.
  Чавес, стоя на трибуне, видел столь неуважительное отношение к себе, а потом, к своему неудовольствию, заметил, что и сам президент Бразилии Лула да Силва тоже часто покидает зал, занимаясь, судя по всему, какими-то неотложными делами. После недолгого отсутствия он, правда, возвращался и с видом жертвы опять слушал докладчика. Когда заседание закончилось, Чавес получил от Лулы да Силвы приглашение встретиться в его личных покоях. Он рассчитывал, что наедине они поведут беседу высокого политического уровня, однако, к его изумлению, бразильский президент стал пенять ему, используя весьма энергичные выражения, на то, что Венесуэла не выполнила свои обязательства по оплате работ одной из самых крупных бразильских строительных компаний – “Одебрехт”. Эта гигантская частная фирма получила очень значительные и очень выгодные подряды в Венесуэле благодаря вмешательству бразильского правительства и ряду тактических приемов, принесших ей весьма дурную славу. И вот теперь компания не могла получить деньги, которые задолжала ей Венесуэла.
  – Заплати им то, что положено, Уго! – заявил ему бразильский президент, выступая в роли защитника денежных интересов олигархов.
  Требование неприятно удивило Чавеса скорее своим тоном, нежели сутью. Да и вся сцена, кроме того, глубоко ранила его самолюбие.
  Еще на одной иберо-американской встрече на высшем уровне, на сей раз в Чили, во время дискуссии между главами государств Чавес сообщил о развернутой против него кампании, которую якобы поддерживал бывший премьер-министр Испании Хосе Мария Аснар. Чавес злобно бросил:
  – Этот сеньор – настоящий фашист, он знал про готовящийся военный переворот и содействовал планам мятежников.
  В ответ на что действующий испанский премьер-министр, присутствовавший на совещании вместе с королем Испании Хуаном Карлосом, сказал, что недопустимо бросаться беспочвенными обвинениями, к тому же в столь неуважительной форме. Ведь Аснар, как к нему ни относись, был председателем правительства Испании. Тут Чавес просто впал в ярость и, уже не желая ничего слушать и не соблюдая элементарных правил приличия или дипломатического протокола, стал перебивать испанца. Король, возмущенный оскорбительными выпадами президента Венесуэлы в адрес Аснара, громко прикрикнул на него:
  – Может, ты наконец заткнешься!
  Присутствующие были не столько шокированы словами короля, сколько благодарны ему за них.
  Скандальная реплика короля Испании была растиражирована многочисленными видеоклипами и выпусками новостей, превратилась в мем и дошла до самых удаленных уголков планеты. На мобильных телефонах появились рингтоны, которые предлагали в качестве одного из вариантов легендарное “Может, ты наконец заткнешься!”. У некоторых музыкальных групп появились песни с соответствующим текстом, и эти композиции стали непременной частью юмористических программ в разных частях света.
  Унизительное прозвище Шут накрепко пристало к Чавесу.
  Правда, этот инцидент имел свои последствия. Уже несколько недель спустя испанской фирме, которая незадолго перед тем подписала очень выгодный контракт с правительством Венесуэлы на строительство нескольких кораблей, было отправлено официальное извещение о расторжении всех договоров. Тысячи рабочих были уволены.
  Со мной или против меня
  – Сегодня вы сами определили мою политическую цель на будущее, и она совпадает с целью всей моей жизни: совершить революцию, которую никто и ничто не сможет остановить, – провозгласил президент с Народного балкона под радостные крики тысяч ликующих сограждан и взрывы петард. – Да здравствует Венесуэла! Да здравствует революция! Да здравствует социализм! Да здравствует народ! Да здравствует Боливар!
  Это была не какая-нибудь дерьмовая победа вроде той, что год назад одержала оппозиция. Это был настоящий грандиозный триумф. Победило “да”, и на следующих президентских выборах Чавес сможет опять вернуться на свой пост. И на следующих тоже, и еще на следующих, если Господь даст ему вечную жизнь. И так во веки веков. При этом он не собирался захватывать власть силой. Ни в коем случае. Он готов выдержать новые сражения с другими кандидатами, претендующими, как и он, на президентское кресло, но он победит, обязательно победит. В этом Уго не сомневается.
  Фидель Кастро, Маурисио Боско, министры, верные Чавесу военные, а также его родственники праздновали “великую победу”, а тем временем Эва Лопес, Моника Паркер, Элоиса Маркес, Антоньета Хирон, сам Пран и вся оппозиция наблюдали за этими торжествами, задыхаясь от бессилия и возмущения.
  Анхель Монтес чувствовал себя так, словно завис над бездонной пропастью. Уго Чавес в своих честолюбивых планах явно утратил чувство меры. Вот его обещания:
  – Мы достигнем высшего социального счастья, утвердим образцовую революционную демократию, построим образцовое социалистическое общество, станем руководствоваться принципами новой национальной геополитики. Венесуэла станет энергетической державой мирового уровня и лидером мировой геополитики, иначе говоря, она станет центром многополярного мира.
  Одержав эту бесспорную личную победу, хотя она и преподносилась как победа общенациональная, Чавес в очередной раз почувствовал потребность в одиночестве. Уже поздней ночью он заперся в кабинете. Курил, пил кофе и с упоением перебирал в памяти свои достижения. Но вдруг ощущение счастья потускнело. Уго вспомнил дни, последовавшие за “дерьмовой победой” оппозиции, когда враждебные ему СМИ, “выполняя подлый маневр, подсказанный империалистами”, заговорили о том, что он признал свое поражение только потому, что на него надавили некоторые высокопоставленные военные. Он вспомнил разговор с генералом Мухикой в тот день, когда Мухика дал ему совет: лучше согласиться с мнением народа, чем победить мошенническим путем. Вспомнил и совет Фиделя Кастро: у него не должно быть соперников. Вспомнил пакет с компроматом на Мухику, полученный от Фиделя. Вспомнил, как однажды сам заявил перед телекамерами: “В тот самый день, когда кто-нибудь из генералов, будь он даже лучшим моим другом и пользуйся абсолютным моим доверием, попробует надавить на меня, я сразу же отправлю его в отставку”. Вспомнил и решил, что настало время действовать.
  Генералу Мухике не пришлось давать никаких объяснений – ведь сам президент обвинил его в коррупции и денежных махинациях во время службы в Министерстве обороны. Военный трибунал незамедлительно вынес суровейший приговор и отправил генерала в военную тюрьму. Чавес упорно отказывался принять жену и детей попавшего в опалу Мухики. Для президента просто перестал существовать этот верный друг, старый товарищ по оружию, близкий приятель, человек, который освободил его в ночь после попытки переворота. Мухика много лет просидит в заключении без всякой надежды когда-нибудь выйти на свободу. А время спустя, когда сын генерала и крестник Чавеса встанет в ряды активных противников режима, его по приказу президента тоже отправят в тюрьму. Но сначала проучат, зверски избив.
  “Кто не со мной, тот против меня”. Для Уго это не просто слова. Это почти что Божья заповедь.
  Глава 17
  Настоящий Боливар
  Настал час узнать…
  У Донато, верного адъютанта Чавеса, от усталости подкашиваются ноги. Вот уже несколько часов как он прилагает невероятные усилия, чтобы не заснуть. “А как же президенту удается без отдыха работать до четырех утра?” Эту загадку молодой человек разгадать так и не смог. Ведь сам он, приученный к дисциплине, сильный и хорошо натренированный офицер, с большим трудом выдерживает дежурство, какого требует от них Чавес, привыкший трудиться по ночам. Его указания и распоряжения Донато должен выполнять без промедления в любое время суток.
  В ту ночь адъютант заставлял себя читать книгу, которая была ему действительно очень интересна, но отяжелевшие веки бунтовали и не подчинялись четкому приказу – не закрываться. Он напевал песенки, пил кофе, ходил туда-сюда, стараясь не слишком удаляться от двери президентского кабинета: не дай бог, Уго выйдет и не обнаружит своего помощника на месте. Но сон, как назло, сморил Донато именно незадолго до того, как Чавес вышел, чтобы размять ноги и освежить голову, прогулявшись по коридорам Форта Тьюна. На этой военной базе президент обычно ночевал по настоянию кубинских советников, взявших на себя заботы о его безопасности. Так вот, в углу он обнаружил Донато Хиля, который храпел, держа в руках полураскрытую книгу.
  – Спать на небесах будешь, солдат! – командирским тоном, но и не сдержав при этом смеха, проговорил Уго.
  Адъютант с виноватой улыбкой вскочил на ноги. Книга упала на пол.
  – Что ты читал, Донато? – спросил Уго с явным интересом. Кажется, он не рассердился. Наверное, сам прекрасно понимал, насколько необычен его рабочий график, а кроме того, он очень любил Хиля.
  – Это про убийство Боливара, сеньор президент, – ответил Донато, подняв книгу и протягивая ее Чавесу.
  Тот принялся разглядывать обложку, потом, наморщив лоб, прочитал аннотацию. Донато начал объяснять:
  – Отличная книга. Из нее можно узнать, как все было на самом деле. Оказывается, Освободитель умер вовсе не от туберкулеза, его отравили враги. А вот в школе нам об этом ничего не говорили, сеньор президент.
  – И вправду интересно, да? И что же конкретно там написано? – Чавеса сейчас больше занимало мнение адъютанта, чем сама тема.
  – Автор – очень знающий историк, – начал объяснять Донато. – Как он полагает, Боливара убили олигархи, затесавшиеся в круг друзей Освободителя.
  – А я и не знал, что ты читаешь работы по истории, – заметил Чавес, продолжая листать книгу.
  – Не могу сказать, чтобы так уж особенно любил их, но эту мне подарил один друг и очень ее хвалил. Знаете, сеньор президент, она заставила меня о многом задуматься.
  Чавес пробормотал, что сна у него опять нет ни в одном глазу. Попросил адъютанта принести ему кофе, а еще взял почитать его книгу. Потом закрыл дверь, зажег сигарету, посмотрел на портрет своего любимого героя Боливара и, прежде чем приняться за чтение, сказал Освободителю с глубоким вздохом:
  – Настал час узнать, отец, что они с тобой сделали.
  Величайшие глупцы
  Симон Хосе Антонио де ла Сантисима Тринидад Боливар пребывал в агонии. Некий испанский друг, один из немногих оставшихся у него друзей, приютил его в своем доме в Санта-Марте, в Колумбии, на берегу Карибского моря. Больному было сорок семь лет. Он освободил пять стран, участвовал более чем в четырехстах сражениях и написал тысячи писем, листовок, манифестов и обращений. Он ездил по всему миру, боролся против испанского владычества в Латинской Америке, пережил несколько покушений, составлял конституции и был, по клеветническому определению Карла Маркса, предателем, ветреником, бабником, лицемером, одержимым жаждой власти, и выразителем интересов мелкой буржуазии.
  Декабрь 1830 года. Боливар лежит на смертном одре: непрерывный чахоточный кашель, зеленая мокрота, пот… И полный упадок духа. Гений Свободы повергает в растерянность немногих присутствующих, когда, с сожалением оглядываясь на прожитую жизнь, едва слышным голосом говорит:
  – Иисус Христос, Дон Кихот и я были величайшими глупцами на этом свете.
  Хотя многие современники считают его героем, сам он называет себя глупцом и невеждой, а также сокрушается о том, что в прошлом сделал и сказал столько бестолковых вещей. И теперь, когда болезнь и нищета ввергли его в самое унизительное состояние, у него уже нет ни времени, ни сил, чтобы завершить дело своей жизни, главнейшее из дел – объединить Южную Америку в одну единую федеральную республику, а самому стать диктатором в этих свободных землях. Сил у него уже не осталось даже на обычные приступы ярости, когда он проклинал тех, кто его окружал, и презрительно отзывался об отсутствующих. Сил не осталось и на то, чтобы читать французскую литературу, скакать на коне, танцевать вальсы, слушать собственные речи и произносить тосты. Настала пора отправляться в мир иной.
  
  Почти через сто тридцать лет после смерти Боливара юный ученик школы второй ступени читает его первую речь, произнесенную на раскаленной солнцем площади какого-то венесуэльского поселка. Парень слышит стук копыт – это армия восставших атакует испанцев. Парень воображает, как сам командует сражением и громит врага. Он созерцает вечность, запечатленную в бронзовых статуях.
  Так и случилось, что с тех самых пор дух Освободителя год от года все сильнее завладевал Чавесом. Не важно, что один был представителем аристократии испанской Америки, а другой вышел из очень бедной семьи! Какая разница? Оба родились на свет, чтобы спасти свой народ, чтобы бороться не только против испанской империи, но, как сказал бы Боливар, еще и против “Соединенных Штатов Северной Америки, которым, судя по всему, судьбой предначертано, ратуя якобы за свободу, насаждать в Америке нищету”.
  Теперь судьба дала молодому венесуэльцу шанс собственной рукой вписать несколько строк в Историю, и стало как никогда очевидно, что он явился в этот мир, чтобы завершить так и не завершенное дело Боливара, которого называет своим отцом, – отдавая должное его памяти и во имя справедливости. А ведь сейчас многие считают Освободителя величайшим глупцом, но в данном случае Чавес пренебрегает даже мнением Карла Маркса, которым тоже всегда восхищался.
  И вот однажды, когда президентский дворец посетила группа школьников, Уго вдруг заявил:
  – Симон Боливар умер в Санта-Марте вовсе не от чахотки, как вам рассказывали в школе. Это неправда.
  Его слова, естественно, сильно удивили учительниц, и они даже испытали стыд перед детьми.
  – Поверьте мне, дети, – продолжал президент весьма уверенным тоном, – его убили те же колумбийские олигархи, те же предатели, которые и сегодня управляют той страной. Они отравили его. И я это докажу!
  Живой как никогда!
  В своей телевизионной речи по случаю недавно отмечавшейся годовщины со дня смерти Освободителя президент повторил, что, по его мнению, Отец Родины умер вовсе не от чахотки. Так вот, чтобы Боливар спокойно лежал у себя в могиле, венесуэльское правительство должно выполнить свой моральный долг перед ним, поэтому Чавес приказал группе чиновников заняться расследованием истинных причин его смерти и, если нужно, даже вскрыть священный саркофаг в Национальном пантеоне и провести экспертизу останков.
  После этого телевыступления Чавес созвал кабинет министров и велел отыскать в Колумбии историка Хайро Льореду, автора книги “Боливар – убит?”, и пригласить его в Каракас. Президент желал лично познакомиться с ним. Они наверняка найдут общий язык. И встреча эта состоялась в самом скором времени – всего пару дней спустя – в одном из залов президентского дворца. Историку уже перевалило за шестьдесят. Это был тощий, неуклюжий, взлохмаченный и неряшливо одетый мужчина. К тому же он страдал косоглазием, поэтому было трудно определить, куда именно он смотрит. До сих пор ни одна кафедра истории в его родной стране не воспринимала Льореду всерьез, так как, по их убеждению, профессор был слегка не в себе. Многие коллеги смеялись над ним и считали городским сумасшедшим, посвятившим всю свою жизнь культу Боливара. Однако “блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни…”36. И Льореде наконец судьба подарила шанс, которого он ждал многие годы. Он сбивчиво признался венесуэльскому президенту, что тот оказал ему огромную честь, пригласив к себе. Потом долго говорил о том, насколько недоверчивы окружающие его люди. Беззастенчиво льстил Чавесу и сравнивал с Боливаром. Однако президент перебил историка, желая побыстрее перейти к делу:
  – Я хочу назначить вас секретарем президентской комиссии, которая займется прояснением обстоятельств смерти Боливара.
  Льореда был изумлен до глубины души таким поворотом дела и рассыпался в благодарностях.
  Так начиналось это расследование. Историк потонул в море бумаг, засев в маленьком кабинете, который ему отвели во дворце. Льореде вменялось в обязанность отыскать неопровержимые доказательства того, что политические противники Боливара, действуя заодно с правительством Соединенных Штатов, устроили заговор с целью убить Освободителя. Но каким способом это было сделано? Может, речь шла о постепенном отравлении мышьяком?
  По мере того как изыскания Льореды продвигались вперед, Уго обеспечил этой теме соответствующее освещение в прессе. В своей программе “Алло, президент!” он решил поспорить с официальной исторической наукой, поставив под сомнение ее выводы. СМИ подхватили полемику. Смелость, с какой Чавес взялся переписывать историю, переходила все границы: в довершение всего он не пожелал признать даже тот факт, что Освободитель был потомком испанских завоевателей, прибывших в Венесуэлу в XVI веке. Мало того, он стал утверждать, что мать Боливара была черной рабыней.
  Новая версия смерти Освободителя стала для Чавеса навязчивой идеей, он совсем перестал спать по ночам и наконец, к радости одних и к смущению других, объявил, что отдал приказ эксгумировать останки Боливара – поскольку только таким образом можно будет установить истину.
  Президент с помпой прибыл к старой столичной церкви и медленно направился к саркофагу Освободителя. За ним следовали телекамеры. Его сопровождал почетный караул, наряженный в ту же парадную форму, которую носили во времена Войны за независимость. Перед могилой героя Уго застыл и долго стоял молча.
  Вся страна затаив дыхание следила за церемонией, которую в обязательном порядке транслировали все радио- и телеканалы. Наконец президент заговорил, обращаясь к Венесуэле и ко всему миру. Срывающимся от неподдельного волнения голосом он объявил:
  – Я пришел сюда, чтобы принести клятву, как когда-то мы поклялись не давать ни покоя, ни отдыха своей душе, пока не спасем Венесуэлу от империалистической и антиболиварианской угрозы. Точно так же я не остановлюсь, пока не докопаюсь до истины. Мы должны точно знать, как умер Отец Освободитель Симон Боливар – где, как и по какой причине. Сегодня Боливар остается живым как никогда!
  Призрак в кармане
  Ночи по-прежнему очень долго тянутся для Донато, любимого адъютанта Чавеса. Жить, следуя президентскому ритму, задача изнурительная, особенно в те последние недели, когда усилилась его бессонница. Донато уже несколько лет служит при Чавесе, и за это время их отношения кардинально переменились. Адъютант и сам удивляется той роли, которая теперь ему отведена: он стал не просто ближайшим помощником президента, но еще и его конфидентом. Их сближение началось после того, как Уго узнал, что Донато – ревностный последователь кубинской сантерии, афро-карибской синкретической религии, которая за последние годы распространилась и в Венесуэле. Дело в том, что Уго и сам заинтересовался сантерией еще во время первых своих визитов в Гавану вскоре после освобождения из тюрьмы “Ла Куэва”, то есть около десяти лет назад.
  Как и положено посвященному, Донато, когда не находился при исполнении служебных обязанностей, одевался только в белое и носил определенного покроя головной убор, тоже белый. В свободные часы он читал литературу о религиозном мировоззрении народов йоруба, их предсказаниях, обрядовых церемониях, ритуальных практиках и энергии природы. Адъютант слепо верил, что еще до рождения человека душа уже знает, какова будет главная цель его жизни. Как ревностный адепт сантерии Хиль поклонялся четыремстам верховным божествам и во время ритуалов выражал почтение ушедшим предкам. И хотя к сантерии он примкнул всего несколько лет назад, в беседах с президентом демонстрировал настолько четкое и осознанное владение духовными основами этой религии, что Чавесу оставалось только удивляться. Вот почему адъютант превратился в самого близкого и дорогого друга президента. Однако Уго никогда не спрашивал помощника, откуда у того возник интерес к сантерии. Да это в настоящих обстоятельствах и не имело никакого значения. На самом деле Донато и сам не подозревал, что его нынешние религиозные воззрения – часть плана, разработанного опытным кубинским разведчиком, посчитавшим, что адъютант идеально подходит на роль человека, который поможет использовать в интересах Кубы пылкий мистицизм, с каким Чавес относился к Симону Боливару.
  Маурисио Боско не только следил за каждым шагом тысяч кубинских врачей, учителей, тренеров и осведомителей, живших и работавших в Венесуэле по решению Фиделя Кастро. Он с самого первого дня особое внимание уделял группе кубинских бабалао, жрецов сантерии, которые явились в Венесуэлу, чтобы распространять свою веру в этой стране. Кое-кто из них вошел в ближайшее окружение президента, однако Маурисио приходилось действовать с большой осторожностью, потому что, хотя сам он и не исповедовал эту религию, привык с уважением относиться к мистической власти, которой обладают жрецы-сантеро над простыми смертными вроде него.
  Маурисио внедрил своих агентов – как венесуэльцев, так и кубинцев – в число прислуги и административного персонала дворца Мирафлорес и Форта Тьюна. Донато Хиль был одним из них. Когда президент загорелся желанием прояснить обстоятельства убийства Боливара, Боско вместе с Адальберто Сантамарией, своим заместителем и доверенным лицом, начал анализировать информацию, поступавшую из дворца от внедренных туда людей. Тогда-то Маурисио и узнал о долгих ночных беседах между Чавесом и его адъютантом. Сантамария рассказал ему:
  – Уго взял в привычку вести разговоры с этим парнем. Тот стал вроде как его психотерапевтом. По словам Донато, Уго мечтает, чтобы дух Боливара всегда был рядом с ним.
  Маурисио решил не упускать столь удачного случая и радостно воскликнул:
  – Я знаю, что ему надо! Кольцо Чанго, духа войны! А сделать его следует из какой-нибудь косточки Симона Боливара. И мы, разумеется, сумеем ему это устроить!
  Изумленный Сантамария вскочил со стула и схватился руками за голову:
  – Что ты несешь, Маурисио? Ты ведь марксист! Неужто тоже веришь в подобную ерунду?
  Но Маурисио был просто счастлив, что ему в голову пришла такая блестящая мысль.
  – Верю – не верю! Какая разница? Да и вреда от этого никому не будет. Раз Уго желает, чтобы дух Боливара сидел у него в кармане, лучше уж поспособствуем ему в этом мы, понятно? А если возжелает стать бессмертным, мы сделаем его бессмертным. Погоди, сам увидишь.
  В следующую бессонную ночь Донато подкинул своему “другу” интересную тему для обсуждения. В связи с планами эксгумации останков Боливара адъютант рассказал президенту про пало майомбе37, религию, которая предписывает ритуальное осквернение могил – но только могил, где покоятся исключительно одаренные люди, идет ли речь об отваге или об интеллекте, – и использование останков для изготовления амулетов, которые способны наделить их владельцев теми же доблестями, какие якобы отличали покойных.
  Президент сразу же загорелся новой идеей. И теперь для него не существовало в этом мире более срочного дела.
  Пусть Чанго охраняет тебя
  – Вот он, Боливар, живой. Это не труп. Он не умер. Он по-прежнему жив и по-прежнему посылает свои духовные молнии народу, который любит его и будет любить всегда, – говорил президент Чавес в то июльское утро, комментируя кадры, снятые три ночи назад во время эксгумации останков Великого Боливара.
  Маурисио Боско, Эва Лопес, Лус Амелия Лобо, Анхель Монтес, Пран и вся Венесуэла не отрывали глаз от экрана, следя за ходом этой некрофильской церемонии. Несколько мужчин в белых защитных костюмах, в масках и перчатках, которые делали их похожими на астронавтов, подошли к саркофагу, двигаясь заученно, как солдаты на параде, и очень четко отлаженными движениями осторожно вскрыли гроб, закрытый в 1830 году. В первое десятилетие XXI века эти кадры воспринимались скорее как фрагменты типичного фильма ужасов пятидесятых годов века прошлого, чем как торжественная церемония, которой руководит сам президент.
  – Все проделано с должным уважением, с бесконечным уважением, ведь речь идет об отце нашей страны. Отце, которого предали, а затем изгнали с родной земли. Он умер в слезах, умер одиноким, – продолжал свою речь Чавес хорошо поставленным, как у церемониймейстера, голосом, в то время как доставленные сюда из Испании ученые делали свое дело и позволили камерам заснять кости Освободителя.
  Но тут показ оборвался, и уже другой голос ошарашил зрителей внезапным объявлением: “Продолжение следует”.
  Надо пояснить, что работа еще только начиналась. Вскоре останки Боливара будут подвергнуты антропологическим, патологоанатомическим, радиологическим, одонтологическим, генетическим и судебно-медицинским экспертизам с использованием самой современной техники и самых современных научных методов. Истина должна быть установлена.
  У телезрителей как внутри, так и за пределами страны необычная эксгумация породила много вопросов, на которые так и не нашлось ответов: Венесуэла не была поставлена в известность о том, что готовится нечто подобное, все было проделано ранним утром, и показали гражданам только часть церемонии, а после ее окончания был отключен на девятнадцать часов интернет. Кроме того, все участники были облачены в белые защитные костюмы, их лица закрывали маски, и это казалось, безусловно, лишним. Что происходило до этого? Что произошло потом?
  Все это знал Донато, но вот запомнил далеко не все, потому что, едва присутствующие начали читать молитвы, он вошел в транс, поскольку это был самый мощный ритуал черной магии из виденных им за всю его жизнь. Однако какие-то отдельные детали церемонии, разумеется, сохранились у него в памяти. Дело происходило 16 июля в три часа ночи. В день богини Ойи, которая обитает у кладбищенских ворот и в католической церкви синкретизирована со Святой Девой дель Кармен. Не все допущенные в Пантеон были судебными экспертами. Больше всего у гроба Освободителя собралось сантерос, среди которых, естественно, находился и президент Чавес. Уже на рассвете начался ритуал экзорцизма, изгнания всего дурного, что может угрожать человеку. Сперва из уст бабалао, высшего жреца-сантеро, прозвучали призывы на языке йоруба. Под его руководством президент Венесуэлы, лучась от счастья и восторга, прошел ритуал омовения. Потом под звуки песнопений и молитв он принял амулет бога-воина Чанго. Этот амулет, сделанный из одной из косточек Боливара, должен был наделить Чавеса отвагой и силой.
  – Пусть твой брат по Чанго – Симон Хосе Антонио де ла Сантисима Триниад Боливар всегда будет сопровождать и охранять тебя, пусть он также никогда не позволит вырвать из твоего сердца любовь к Кубе, родине его брата Хосе Марти, – провозгласил бабалао.
  Уго сделал глубокий вдох, и ему почудилось, что где-то внутри у него теперь таится сама вечность. И он действительно почувствовал рядом присутствие бессмертной души Боливара. “Я готов”, – сказал он очень-очень тихо.
  Истинное лицо
  Слава колумбийского историка Льореды достигла своей вершины, когда во время одной из пресс-конференций, в обязательном порядке освещаемых всеми венесуэльскими СМИ, он наставительно и высокопарно заявил:
  – Мы провели исчерпывающие исследования и пришли к выводу, что Симон Боливар был отравлен в Санта-Марте большими дозами порошка шпанской мушки и мышьяка, результатом чего явилась острая почечная недостаточность. Да, он был отравлен.
  Некоторые наиболее отважные журналисты рискнули вступить с историком в спор и упомянули другие, не менее основательные гипотезы, но как Льореда, так и президент Чавес были убеждены в своей правоте, и никто не сумел бы переубедить их. Кроме того, проведенное исследование позволило утверждать:
  Эксгумированные останки принадлежат мужчине 47 лет, рост 1,65 метра, расовый тип – метис, телосложение – худой, сильный, зубы белые и красивые, волосы волнистые, тонкие; по остаткам крестцовой кости можно заключить, что мужчина был всадником.
  Но и это было еще не все. Погоня за истиной заставила не только вскрыть саркофаг, но и попытаться проникнуть в другие, ранее накрепко запертые двери. Бессонными ночами Чавеса посещало много блестящих идей, была среди них и такая: надо подключить к делу еще каких-нибудь иностранных специалистов из числа тех, кто умеет по черепу покойника с помощью новейших компьютерных программ выполнять трехмерную реконструкцию его лица – как это делается, скажем, для судебных надобностей.
  И вот какое-то время спустя после описанного выше ритуала сантерии Чавес показал пребывавшей до сей поры в заблуждении Венесуэле “истинное лицо Боливара”. При этом в “новом” его лице, если внимательно к нему приглядеться, можно было обнаружить некоторое сходство с лицом нынешнего президента Венесуэлы. Критиканы, конечно, воспользовались случаем, чтобы осудить Чавеса. Его обвинили в том, что он устроил весь этот безумный спектакль специально для того, чтобы обострить расовые противостояния, поскольку Уго и вообще старался делать это при каждом удобном случае. Кроме того, сходство с Освободителем, видимо, должно было, на взгляд президента, урепить культ его, Чавеса, личности. По всей стране висели гигантские портреты Уго, плакаты с цитатами из его выступлений, с его обещаниями и угрозами, его шутками и гневными отповедями. И для многих было очевидно, что все это лишь еще одно проявление его беспредельного нарциссизма.
  В просвещенных кругах страны люди задавались вопросом: для чего на самом деле Уго разыграл этот пошлый спектакль? Чтобы подпитать свою популярность? Или он и вправду верит в подобную чушь? Но только G2 знало точный ответ.
  В любом случае Чавеса подобные нападки не задевали. – Перед вами новое официальное лицо Освободителя, и отныне оно заменит то, что изображалось на банкнотах, плакатах и приводилось в исторических работах, – заявил он не терпящим возражений тоном. – Теперь-то мы знаем, что Боливар был похож на нас, на славный народ Венесуэлы, а не на бесстыдных испанцев, которые явились сюда исключительно для того, чтобы грабить наши богатые и обширные земли. И я, и вы, и все мы вместе – это Боливар!
  Глава 18
  Незабываемый праздник
  По-дружески
  Эва Лопес увидела, что Маурисио Боско снова пришел на занятие йогой. И это вывело ее из равновесия на несколько секунд, показавшихся ей вечностью, мало того – по телу словно пробежал электрический разряд. Почему и зачем он опять здесь появился? Пока остальные ученики Эвы готовились к занятиям, Боско подошел к ней, чтобы поздороваться. И получилось у него это с той словно бы непроизвольной завлекающей рисовкой, от которой Эва тотчас начала плавиться изнутри и ничего с этим не могла поделать.
  – А как ты смотришь на то, чтобы мы с тобой после занятий немного поболтали? – спросил он.
  Губы у Эвы с трудом сложились в улыбку, а ноги готовы были сами понести ее к выходу. И никогда прежде обычное занятие не превращалось для нее в такую пытку. Напротив, только йога неизменно помогала ей хоть немного расслабиться и обрести подобие душевного равновесия. Йога была противоядием от тех тревог и забот, которыми нагружала Эву ее настоящая работа. Но на сей раз этот мужчина будил в ней совсем другую тревогу – от нее сжималась грудь, и никакой йоге не по силам было тревогу рассеять. Каждое утро Эва вставала с мыслью, что безусловной ошибкой было ее решение пойти работать в ЦРУ, принести в жертву свою молодость и душевное спокойствие чему-то, что в конечном счете без следа растворится в черной дыре прошлого.
  Сегодня она вела занятие, стараясь избегать взглядов Маурисио, ведь раньше он был любовником Моники. Но их взгляды, вопреки ее желанию, то и дело пересекались, и досадное чувство, будто она предает свою подругу, снова начинало грызть Эву, оно напоминало то чувство вины, которое мучило ее до, во время и после каждого свидания с Бренданом Хэтчем. Но почему? Разве нельзя считать, что между Маурисио и Моникой все безвозвратно кончено? Они почти не видятся и вряд ли хотя бы раз или два в год обмениваются парой слов. Разделяющее их теперь расстояние похоронило то, что когда-то, уже очень давно, было общей для обоих мечтой – когда-нибудь начать жить вместе.
  Но вот занятие закончилось, и ученики начали прощаться, к Эве, опередив Маурисио, подошла очень красивая аргентинка со спортивной фигурой. Разумеется, она не заметила тех терзаний, которые испытывала инструкторша, показывая каждую позу. Какое счастье, что еще в раннем детстве Эва научилась скрывать свои чувства.
  – Привет, меня зовут Камила Серрути, – с улыбкой представилась аргентинка. – Я уже давно собиралась всерьез заняться йогой, но приходилось много разъезжать… А теперь моя фирма перевела меня на работу в Каракас, и кажется, я пробуду здесь довольно долго. Знаешь, мне очень понравилось твое занятие… И вот что я хочу спросить: не даешь ли ты еще и частных уроков?
  – Рада познакомиться с тобой, Камила, – с обычной для нее любезностью ответила Эва. – Честно признаться, я настолько загружена тут, в студии… У нас ведь дело не ограничивается йогой. Но охотно порекомендую тебе хорошего тренера…
  Женщины пошли на ресепшен. Камила вручила Эве свою визитку, на которой значилось: “финансовый консультант”. Эва попросила сидящую за стойкой девушку связать Камилу с одним из работающих в Центре красоты инструкторов.
  – Надеюсь снова увидеть тебя и на моем занятии тоже, Камила.
  – Мы непременно еще встретимся, – ответила та. – С удовольствием буду ходить сюда. Большое спасибо.
  Камила, судя по всему, не заметила, что у возвращавшейся в зал Эвы дрожали руки и ноги. О чем, интересно знать, собирался поговорить с ней Маурисио?
  – У тебя есть время? – спросил он.
  – Да, есть, но не слишком много… Через четверть часа начинается следующее занятие.
  Маурисио и Эва обменялись долгими и красноречивыми взглядами. И эти взгляды сказали обоим гораздо больше, чем каждый мог произнести сейчас вслух: ей нравился этот мужчина, а ему нравилась эта женщина.
  – Ну, в общем-то, я только хотел спросить тебя… – начал Маурисио. – Меня пригласили на праздник, который может оказаться занятным. В ближайшую субботу вечером. Не желаешь пойти со мной?
  Эва не могла сдержать улыбки. И ответ мгновенно сорвался с ее губ, прежде чем она успела подумать:
  – А почему бы и нет? Пойду, и с большим удовольствием. Ты зайдешь за мной сюда? В субботу мне придется работать до семи.
  Маурисио в ответ тоже улыбнулся своей неотразимой улыбкой. Потом попрощался. Эва осталась в спортивном зале одна. И ей хотелось скакать от переизбытка чувств.
  Банкир
  Гюнтер Мюллер разъезжал по Каракасу в сверкающем черном “мерседесе”. Автомобиль был таким же элегантным, как и его хозяин. А Мюллер выглядел как типичный финансист высокого полета. Хорошо одетый, стройный, светловолосый, очки в металлической оправе, неизменные черные костюмы Hugo Boss, галстуки Hermès, белоснежные рубашки, итальянские ботинки, на руке роскошные ультратонкие часы Piaget из белого золота. Очень любезный и обаятельный, свободно изъясняется на нескольких языках, безупречно владеет испанским. Говорит всегда тихо.
  Его часто видели в самых модных ресторанах в компании Камилы Серрути и Анхелы Пас, персональных менеджеров по работе с ВИП-клиентами. Обе были не только красивы, но еще и умны – в команде Мюллера они считались высококлассными специалистками. Швейцарский банк, который представлял в Венесуэле Мюллер, нельзя было назвать ни крупным, ни очень известным, но в определенных кругах он пользовался безупречной репутацией. Этот банк главным образом оказывал финансовые услуги самым богатым людям мира, в первую очередь тем, кто существует в условиях тех рынков, что возникают в странах, где либо вообще не знают, что такое демократия, либо она ограничена весьма узкими рамками, поэтому бизнес там, как правило, не слишком прозрачен и, естественно, процветает коррупция.
  В Венесуэлу банкира привлекло, в частности, то, что на сцену здесь начала активно выходить каста новых богачей, состояниями своими не уступающих самым богатым людям в других странах. Огромные и лишь в последнее время начавшие всплывать деньги явились результатом боливарианской революции. Именно поэтому таких людей и называли болибуржуазией.
  Мюллер устроил для себя роскошный, но скрытый от любопытных глаз офис, где работал весьма ограниченный штат сотрудников: Камила и Анхела специализировались на инвестициях, Фрэнк Стэнли, южноафриканский компьютерный гений, был незаменим по части обработки информации и электронных технологий. На двери с бронированным стеклом, ведущей в холл-приемную, имелась лишь маленькая табличка с краткой надписью “Г. М. Финансовые консультанты”. Повсюду висели камеры видеонаблюдения, а на письменных столах не было ни одной бумажки. После окончания рабочего дня чистоту в кабинетах наводили не уборщицы, обслуживавшие все это здание, а люди из фирмы, о существовании которой никто и никогда раньше не слышал.
  Чтобы внушить доверие представителям боливарианской буржуазии, чьими деньгами он хотел управлять, Мюллер предъявил восторженные рекомендательные письма от русских олигархов-миллиардеров, арабских шейхов, торгующих нефтью, и китайских властителей. Как он объяснял, эти богатые клиенты могли бы работать с любым банком, но не без оснований предпочли для управления своими состояниями именно этот. Его банк они выбирали потому, что он предлагал клиентам высокие доходы, надежность вкладов, а главное, гарантировал безусловную тайну сведений о тех, кто открывает там счета. В банке имелась самая современная система защиты каналов связи. “Наши технологии гарантируют, что никто и никогда не сможет подключиться и подслушать наши телефонные разговоры или прочитать email-переписку”, – уверял Мюллер своих клиентов неизменно тихим голосом.
  Это последнее приводило их в восторг. Лучше сказать, их приводило в восторг все. И очень скоро десятки болибуржуа, включая сюда и нескольких генералов, членов правительства и их родственников, положили деньги в банк Мюллера, чтобы он управлял их средствами. Активная деятельность банкира по установлению связей с потенциальными клиентами, а также помощь красивых и очень опытных консультанток быстро начали приносить достойные плоды.
  Неожиданные игроки
  Совещание проводилось в режиме сверхсекретности. Собравшиеся сидели за круглым столом в зале, надежно изолированном от остального мира, так что даже с помощью самых передовых технологий невозможно было бы подслушать, о чем там говорится.
  За столом сидели шесть мужчин и одна женщина. Трем мужчинам уже перевалило за шестьдесят, у них были седые волосы, явные проблемы с лишним весом, и держались они так, как свойственно людям, которые видели все и уже не верят ничему и никому. Еще двоим, спортивного сложения, подтянутым, было лет по сорок, оба излучали потоки энергии. Один был очень смуглым и темноволосым, второй – очень светлокожим ярким блондином. Последний явно выглядел моложе, чем был на самом деле. Он весь был покрыт татуировками и украшен пирсингом. Только перед ним одним стоял маленький компьютер с открытой крышкой, и парень бешено колотил пальцами по клавишам. Он не отрывал глаз от экрана и курил сигарету за сигаретой. Все мужчины на сей раз обошлись без галстуков. Женщина выглядела лет где-то на пятьдесят, была высокой и худой, с темными, как у уроженки Средиземноморья, волосами и быстрыми зелеными глазами, которые постоянно бегали туда-сюда и все вокруг замечали. Она казалась очень красивой, но в то же время холодной и не вызывала ни малейшей симпатии. Сразу становилось понятно, что она тут главная и своими отрывистыми фразами, прицельными вопросами и пронзительными взглядами направляет совещание в нужное русло. Все пили очень крепкий кофе из маленьких чашечек.
  Совещание было посвящено обсуждению совершенно новой ситуации: Венесуэла вдруг стала представлять для их страны явную угрозу. С подобной проблемой никогда не сталкивались ни собравшиеся здесь люди, ни организация, в которой они работали. И не только потому, что Венесуэла расположена на другом конце света, а скорее потому, что по сравнению с другими угрозами, которым им приходилось противостоять, та, что наметилась в Венесуэле, не казалась такой уж опасной. Она и не была опасной до сегодняшнего дня.
  Совещание проходит в здании, которое легко не заметить. Оно расположено в Рамат-ха-Шароне, недалеко от Тель-Авива. Это штаб-квартира “Моссада”, ведомства разведки и специальных задач Израиля. Директор “Моссада” напрямую подчиняется премьер-министру. Парень с татуировками зачитывает перечень причин, по которым потребовалось созвать нынешнее совещание. В “Моссаде” уже какое-то время отслеживали случаи агрессивных и ранее не наблюдавшихся выпадов венесуэльского президента против Израиля. Если поначалу их удивило, что один из латиноамериканских лидеров внезапно стал открыто высказывать свое мнение по поводу арабо-израильского конфликта и занял активную позицию в этом вопросе, то теперь они уже знали, с чем это связано и как объясняется.
  Изучив причины, которые вызвали гнев и возмущение Уго Чавеса, в “Моссаде” выяснили, что принципы внеш ней политики Венесуэлы определяются кубинским правительством. Кроме того, было установлено, что внешнеполитические заявления, звучащие из Каракаса, тоже готовятся в Гаване. Именно поэтому в международных организациях Венесуэла голосует и отстаивает позиции, совпадающие с позициями Кубы. В то же время эти позиции в обязательном порядке согласовываются с руководством Ирана.
  Выяснили агенты “Моссада” и следующее: в данном случае президент Чавес действует не только как кубинская марионетка. Ситуация выглядит гораздо сложнее. Венесуэльский президент понял, что его противостояние с Вашингтоном – и особенно с президентом Джорджем Бушем – находит массовую поддержку как внутри его собственной страны, так и за ее пределами. Поэтому он постепенно превратил антиамериканизм в свой “фирменный знак”, а затем научился пользоваться этим “знаком” в более широких масштабах. Кроме того, Уго знал, что Израиль – сильный союзник Соединенных Штатов, а значит, Чавесу невыгодно быть другом Иерусалима. Мало того, Уго сам успел прийти к таким выводам еще до начала обсуждения этой темы с Фиделем Кастро, который не только одобрил их, но и призвал Чавеса сделать следующие шаги.
  – Борец с империализмом не может считаться другом Израиля, – сказал однажды Фидель. А потом открыл Уго глаза на возможность, о которой тот прежде не думал: стать союзником Ирана. – Понимаешь, ты глава нефтяной страны, ведущей открытую борьбу с проклятыми американцами. А кто еще, кроме нас, занимает такую же позицию? Иран. Там ненавидят Соединенные Штаты и называют их “большим сатаной”. Во всем мире миллионы людей одобряют это. Им нравится, когда самые маленькие не боятся самых богатых и сильных. Кто-кто, а я-то в таких вещах разбираюсь, Уго, ведь уже много лет провожу подобную политику. А ведь на всем нашем континенте нет другого лидера, который занимал бы такую же прогрессивную, передовую и откровенно антиимпериалистическую позицию, какую занял ты. И это еще больше поднимет твой авторитет на международной арене. Но и тебя самого, и твои революционные идеи должны узнать во всем мире, а не только в Латинской Америке. Твой союз с Ираном сделает тебя лидером мирового уровня. Поверь мне!
  И Уго поверил.
  Каждый раз, когда на международных форумах блоки стран, противостоящих Израилю, выступали с тем или иным заявлением, они знали, что могут рассчитывать на безусловную и самую горячую поддержку со стороны представителей Венесуэлы.
  И Уго Чавес не ограничивался заявлениями, он пошел гораздо дальше, дважды выдворив из Венесуэлы послов Израиля. А еще как-то раз в своей программе “Алло, президент!” он, обратившись к этой теме, так распалился, что, не сдержав эмоций, принялся кричать в камеру:
  – Хочу сказать вам от чистого сердца и не кривя душой: “Будь проклята страна Израиль!” И готов повторять снова и снова: “Будь проклята страна Израиль! Страна террористов и убийц!”
  Между тем израильтяне взяли на заметку еще и то, что Чавес стал проявлять подчеркнутую симпатию к лидерам вроде Саддама Хусейна и Муаммара Каддафи.
  В то же время кубинские дипломаты дали понять венесуэльским коллегам, что те должны помочь Ирану избежать санкций со стороны мировой коалиции стран, требовавших, чтобы Тегеран отказался от своей ядерной программы, так как они опасались, как бы эта программа не была использована для производства оружия.
  Президент Ирана Махмуд Ахмадинежад несколько раз посетил Каракас, а Уго нанес ответные визиты в Иран. Ахмадинежад и Чавес явно симпатизировали друг другу, и между ними завязалась горячая дружба.
  Однако “Моссад” не слишком беспокоили ни дипломатические заявления, ни частые официальные визиты Чавеса к диктаторам Ближнего Востока, ни его гневные речи на международных форумах. “Моссад” беспокоили реальные действия президента Венесуэлы. Они-то и стали поводом для нынешнего совещания.
  Парень с татуировками подготовил для своих коллег подборку материалов, которые не оставляли никаких сомнений: при поддержке правительства и вооруженных сил Венесуэлы Иран организовал там важный опорный пункт “Хезболлы”. Эта военизированная организация, контролируемая Ираном, несла ответственность за многие террористические акты – главным образом на Ближнем Востоке, но также и на других территориях. Одним из самых громких стал взрыв спрятанной в машине бомбы у здания Аргентинского еврейского культурного центра. От взрыва погибли 85 человек и свыше трехсот получили ранения.
  Израильтяне знали, что Тегеран пытается любыми средствами облегчить экономическую и политическую изоляцию, образовавшуюся в результате применения к нему международных санкций, и вынужден искать союзников где угодно, даже среди своих антиподов. И тегеранские лидеры решили, что в Латинской Америке у них есть хорошие шансы отыскать таковых благодаря поддержке Кубы, а особенно – Венесуэлы. А эта поддержка принимала разные формы. Речь шла, например, об организации офисов для проведения финансовых и торговых операций, которые помогут Ирану преодолеть санкционные барьеры, а также об использовании дружеских ему стран в качестве трамплина, откуда его агенты могли бы в случае необходимости атаковать Соединенные Штаты.
  Следующий сотрудник “Моссада” из участвовавших в совещании показал видео, где были запечатлены отличные квартиры в Каракасе и других венесуэльских городах, где живут активисты “Хезболлы”, хорошо известные израильтянам. Просмотрев другое видео, участники совещания могли наблюдать, как несколько лидеров “Хезболлы” проходят иммиграционные проверки в ряде европейских стран, пользуясь подлинными венесуэльскими дипломатическими паспортами.
  Еще один участник собирался представить очередные факты, но директор перебила его:
  – Хорошо, довольно, довольно, я уже все поняла. Мы должны выделить больше средств на Венесуэлу. Вы меня убедили. И мне уже известно, что именно вы можете продемонстрировать, кроме только что показанного. В этом нет никакой необходимости. Лучше давайте сейчас обсудим, как мы будем действовать.
  – Хорошо, Руфь, только вот, прежде чем мы начнем решать, что делать, было бы полезно дать возможность Давиду показать то, что припасено у него, – сказал кто-то из присутствующих. – Да, ты прав. Ну и что ты нам скажешь, Давид? – Директор обратилась к весьма немолодому мужчине, доктору Давиду Кацу. – Тебе удалось составить его психологический портрет?
  Психолог описал всю политическую карьеру Чавеса начиная с провалившегося военного переворота против тогдашнего президента Переса и до настоящего времени. По мнению Каца, рисуя психологический портрет Уго Чавеса, следует говорить о крайней форме “нарциссического расстройства личности”. Как объяснил Кац, венесуэльский президент одержим фантазиями о своем превосходстве над другими людьми, уверен в своей исключительности и в том, что обладает особыми правами, коих лишены все остальные, страдает манией величия, и ему постоянно нужно, чтобы им восхищались, хотя это и сосуществует в нем с чувством собственной ущербности и никчемности. Порой он испытывает приступы паники, когда считает себя обреченным на проигрыш. Он проявляет гипертрофированную чувствительность к критике, что иногда приводит к взрывным реакциям и вспышкам агрессии, направленным против самых близких людей и против себя самого.
  – К подготовленной специалистами справке я бы добавил также упоминание об его повышенных сексуальных аппетитах, что бывает характерно для людей, которые пытаются таким образом компенсировать неуверенность в себе и постоянное терзающее их подозрение, что их не любят. То, что мать когда-то, когда он был еще ребенком, выбрала именно его, чтобы отправить жить к бабушке, разлучив с братьями и сестрами, оставило очевидные психологические шрамы. Так же очевидно, что в юности, а потом и во взрослом возрасте с ним случались вещи, которые заронили ему в душу огромную обиду. Кроме того, потребность ощущать собственное превосходство над остальными дает ему право пренебрегать определенными нормами и законами. Поэтому он не чувствует за собой никакой обязанности соблюдать их, позволяет себе неуважение к традиционным установлениям или общественным компромиссам.
  Тут лица тех, кто присутствовал на совещании, напряглись, поскольку настала пора принимать решения, а ситуация выглядела критической. Директор подвела итоги: присутствие “Хезболлы” в Венесуэле, близкие отношения Чавеса с историческими противниками Израиля, его откровенная враждебность к Израилю, солидарность с палестинским исламистским движением ХАМАС, дипломатические скандалы с Израилем, прибытие в Венесуэлу палестинских “студентов-медиков” с целью пройти военную подготовку у кубинских военных – все это заставляет “Моссад” начать долгосрочную операцию в Каракасе. Все участники совещания, включая сюда и молодого человека с татуировками, который наконец-то поднял глаза от экрана компьютера, одобрили такое решение.
  Следующие дни были посвящены разработке стратегии и выбору человека, которому предстояло осуществлять ее на месте. Все это делалось в строжайшем секрете. Таким человеком стал Ури Абарбанель, один из самых авторитетных сотрудников “Моссада”. Абарбанель начал действовать под маской Гюнтера Мюллера, швейцарского банкира. Он утвердился в Каракасе вместе со своими опытными и привлекательными финансовыми консультантками, которые, разумеется, тоже были испытанными сотрудницами “Моссада”. Его истинной целью конечно же было не привлечение богатых клиентов и управление их деньгами, а противодействие экспансии “Хезболлы” и других иранских организаций в Латинскую Америку.
  А пока им требовалось разузнать все, что можно, о сторонниках Ирана в венесуэльском правительстве и среди близких к нему людей. Через несколько недель после описанного выше совещания команда финансистов под руководством Мюллера поселилась в Каракасе, и таким образом уже третье значительное лицо, представлявшее международный шпионаж, начало действовать в стране, где правил Чавес.
  По приказам Мюллера аргентинка Камила Серрути и колумбийка Анхела Пас, которые на самом деле носили совсем другие имена и фамилии, постарались пошире раскинуть сети, пустив в ход свои женские чары. Красота и живой ум двух этих женщин плюс обаяние и прекрасные рекомендации Мюллера, а также обещанные последним выгоды быстро привлекли в банк новых клиентов, что открыло перед разведчиком немалые возможности.
  Один из новых клиентов, явившийся по рекомендации другого клиента, представился как “венесуэлец с персидскими корнями” и, к изумлению Мюллера, откровенно признался, что его бизнес состоит в содействии развитию торговли между Ираном и Венесуэлой. Открыв для него счет, Мюллер очень скоро обнаружил, что этот человек не был никаким венесуэльцем, работал на правительство Ирана, а деньги, которые он размещал на тайном счете в швейцарском банке, зарабатывались благодаря самой откровенной коррупции.
  Правительство помогало ему заключать многомиллионные контракты с венесуэльскими государственными компаниями – он продавал им “машины и оборудование”, импортируемые из Ирана. На самом деле оборудование было не новым и практически ни на что уже не годилось. Но венесуэльцы платили за него огромные суммы, как за новое. Кроме того, полученные деньги не целиком доходили до Тегерана, поскольку больше половины попадало на личный – и очень тайный – счет все того же клиента Гюнтера Мюллера.
  И все это и много чего еще Мюллер разузнал благодаря своему самому мощному секретному оружию – Фрэнку Стэнли. Если засекреченные кубинские агенты гордились тем, что в их группах работают лучшие специалисты в области информационных технологий, то у них сразу поубавилось бы гонору, узнай они о достижениях южноафриканского гения Фрэнка Стэнли, отлично владевшего еще и технологиями информационной безопасности, а также искусством шифрования.
  Стэнли уже много лет работал в “Моссаде” и теперь приехал в Венесуэлу, чтобы помогать Мюллеру. Его роль была невероятно важной, поскольку защита информации – одна из самых главных наживок, привлекающих болибуржуазию, вынужденную тщательно скрывать источники своих незаконных доходов, имена партнеров и приемы финансовых махинаций.
  Но на самом деле Фрэнку было поручено вести расследования, которые требуют применения самых современных технологий для прослушки, слежения и идентификации объектов, а также распознавания лиц на дальнем расстоянии.
  Для этого он использовал новейшие методы цифровой лицевой антропометрии и наиболее продвинутые технологии поиска и обработки гигантских объемов данных. Гениальность его заключалась в том, что он был способен очень быстро – иногда за считанные минуты – узнать о человеке все. Ему достаточно было сделать фотографию объекта с помощью мощных телеобъективов и переслать ее в базу данных, чтобы та сразу же представила ему досье сфотографированного человека со всей информацией – как открытой, так и секретной.
  Уже несколько месяцев спустя в каком-то уголке Европы состоялось новое тайное совещание, на котором Ури Абарбанель, то есть Гюнтер Мюллер, отчитался перед своим начальством и рассказал о том, что ему удалось откопать в Венесуэле. Отчет удивил его коллег. Присутствие Ирана и исламистских террористических групп на деле оказалось гораздо более значительным, чем они подозревали. Кроме того, взаимодействие между правительствами Ирана и Венесуэлы развивалось весьма интенсивно и охватывало разные области. – Мы должны покончить с этим… быстро и любым способом, – прошептал один из шефов Абарбанеля, обращаясь вроде бы к нему. Но на самом деле эти слова он сказал самому себе.
  – Делай то, что следует делать. И проси у нас все, что тебе нужно.
  Незабываемый праздник
  Эва Лопес понимала, что ведет себя неправильно. Да, она совершила ошибку – но сделала это вполне сознательно, – согласившись пойти с Маурисио Боско на так называемый суперпраздник. А ошибкой это было потому, что, как ей казалось, тем самым она предавала Монику, хотя та несколько месяцев назад уехала из Венесуэлы. Они почти не перезванивались, зато обменивались совсем короткими письмами по электронной почте, в которых Моника сначала рассказывала, как мучительно переживает смерть отца, потом – что ей стало легче, и наконец – что к ней возвращаются силы и она намерена вновь включиться в журналистскую работу и почти наверняка примет предложение сотрудничать с CNN в Атланте.
  Эву пока еще абсолютно ничего не связывало с Маурисио, и тем не менее она чувствовала, что совершает предательство и по отношению к Хэтчу. Хотя… Разве в этом не присутствовала своя логика? Почему бы ей и не изменить тому, кто за столько лет так и не решился уйти от жены, а значит, если рассуждать по справедливости, все это время продолжал изменять ей, Эве?
  К сожалению, пока она не могла выразить словами то, что с ней происходило. Что-то как магнитом притягивало ее к Маурисио, но что именно? На многие вопросы она могла бы, наверное, найти ответы – надо было всего лишь пустить в ход те навыки, какими обладает каждый разведчик. Но Эва отказалась от такого пути. Просто не захотела, и все, копаться в биографии мужчины, который зашел за ней сейчас в “Черное дерево”, чтобы повести на праздник. Зачем ей знать, кто он такой, да и стоит ли мечтать о том, что ее чувства могут перерасти в любовь? Эва уже давно смирилась с мыслью, что никакой любви на свете не существует, как не существует, собственно говоря, и самой Эвы. Потому что и нынешняя Эва, и ее история, и ее реальность, и ее будущее – недолговечный вымысел, рожденный служебной необходимостью. Сплошная ложь.
  По каким-то странным психологическим причинам, в которых Эве и самой не удавалось разобраться, она захотела сохранить Маурисио для себя одной. Поэтому и не стала проверять его – то есть решила ни с кем не делить, особенно со своими коллегами, разведчиками из Лэнгли, которые непременно настаивали бы на необходимости вскрыть всю подноготную этого человека.
  Когда она в первый раз почувствовала, что ее неудержимо тянет к Маурисио? Когда они только-только познакомились и болтали, сидя в ресторане и дожидаясь Монику? Или когда Моника рассказывала ей о нем еще до того, как они встретились на ее дне рождения? Вероятно, Эва многое себе просто нафантазировала. Вероятно, ею двигала в первую очередь острая и глубокая потребность прикрыть фланг и обрести некое “защищенное” личное пространство, где можно будет любить мужчину, который находится вне рамок ее профессиональной жизни, то есть некое личное пространство, где она будет наслаждаться чувствами, не отравленными недоверием, материальными интересами либо тайными мотивами с дальним прицелом. Эве всего лишь хотелось полюбить кого-то свободно и без оглядки. Вот такое было у нее скромное, нестерпимое и невыполнимое желание.
  И вот почему после тяжелых сомнений и долгих размышлений она не пошла на попятный и подтвердила свое согласие побывать с Маурисио на этом празднике, ставшим по-настоящему незабываемым. И еще она воображала, как спит в его объятиях. Умиротворенная. Без кошмарных снов, которые постоянно ее преследовали.
  Эва попросила, чтобы Маурисио заехал за ней в “Черное дерево”, сославшись на то, что должна непременно встретиться там с двумя своими сотрудниками. На то, что отложить встречу с ними никак невозможно. И он приехал – точно в назначенное время, в невероятно элегантном костюме, сияя неотразимой улыбкой.
  – Ты ведь даже не сказал мне, чья это свадьба… – вдруг вспомнила Эва.
  – Дочки Аугусто Клементи, одного нашего клиента, – ответил Маурисио, но на сей раз не повторил, что речь идет о его друге.
  Эва порылась в памяти и быстро вспомнила это имя. Явно имелся в виду тот самый подозрительный субподрядчик, который помог Чавесу сорвать забастовку нефтяников. Теперь он наверняка стал самым богатым человеком в стране.
  И все-таки Эва постаралась заранее кое-что разузнать про будущую свадьбу. Во-первых, она выяснила, что организацией ее занималась Джессика, очень расторопная и активная женщина тридцати пяти лет, прилежно посещавшая занятия йогой в “Черном дереве”, где они с Эвой и подружились. Вернее сказать, для Эвы Джессика в первую очередь стала источником информации. Как и полагалось в подобной ситуации, их отношения развивались в рамках выработанной Эвой стратегии, поскольку Джессике принадлежала фирма по организации праздников, которая старалась удовлетворить самые безумные капризы своих клиентов и обслуживала главным образом нуворишей. И это могло пригодиться Эве. Представители боливарианской буржуазии, то есть болибуржуа, просто умирали от желания похвастаться новыми богатствами и продемонстрировать всему свету свои неизмеримые материальные возможности. Уж чего-чего, а денег у них хватало на что угодно. Джессика очень умно и расчетливо внедрила в их головы следующую идею: сколько бы денег ты ни потратил на праздник, все они в результате получаются похожими один на другой как две капли воды. Она не уставала повторять, что деньги, угробленные на “обычный” праздник, – напрасная их трата, ведь гости легко и быстро забывают увиденное, поскольку уже неделю спустя идут на следующую вечеринку, более или менее повторяющую предыдущую. И так далее. Только у Джессики имелся рецепт, как можно исправить положение.
  – Надо всякий раз менять идею вечеринки, ее тему. Чтобы у каждой имелся свой фирменный знак. Люди запомнят праздник лишь в том случае, если у него будет собственный оригинальный и незабываемый сценарий.
  Иными словами, Джессика ввела в моду большие тематические праздники: эпоха троглодитов или викторианская эпоха, вечер по мотивам “Властелина колец” или в рокерском стиле, или французский придворный бал в декорациях, повторяющих убранство Версальского дворца, и так далее.
  Обычно проведение такого “тематического суперпраздника” стоило больше миллиона долларов. Для свадьбы дочери Клементи, которая выходила замуж за отпрыска обедневшей аристократической испанской семьи, Джессика предложила в качестве темы двор королевы Изабеллы Католической и открытие Америки. Семейство Клементи с восторгом одобрило ее идею.
  Угощение доставили из Испании. Была сооружена уменьшенная копия каравеллы “Санта Мария”, на которой Христофор Колумб отправился в плавание и открыл Америку. Актеры, тоже привезенные из Испании, изображали Католических королей Фердинанда и Изабеллу, Колумба и других известных персонажей той эпохи. Все официанты были наряжены по моде испанского двора рубежа пятнадцатого и шестнадцатого веков. Гостям, естественно, тоже посоветовали подобрать себе костюмы в соответствующем стиле.
  Прежде Эва использовала такого рода события для сбора ценной информации об образе жизни многих правительственных чиновников, которые в мгновение ока сумели разбогатеть настолько, чтобы позволить себе потратить миллионы долларов на праздник и поразить тем самым других, столь же коррумпированных, коллег. Но надо заметить, что из осторожности, а также, пожалуй, потому что ни разу не подвернулось удобного случая, Эва обычно следила за происходящим издалека – то есть читая секретные донесения и просматривая полученные от агентов видео. И вот теперь судьба подарила ей возможность лично побывать на одном из подобных празднеств.
  Маурисио с Эвой прибыли в особняк, расположенный в самом богатом районе Каракаса. Элегантное красное платье выгодно подчеркивало ее прекрасную фигуру, которая благодаря йоге обрела скульптурные формы. Скромный, но вместе с тем соблазнительный вырез открывал красивую шею. Эва выглядела потрясающе. Да и Маурисио, как всегда, привлекал к себе женские взоры. Оба они проигнорировали пожелание хозяев явиться в нарядах по моде испанского двора далекой эпохи. И тем не менее на эту пару невозможно было не обратить внимания.
  Едва войдя в зал, Эва узнала среди знаменитых гостей лица тех, чьи досье уже давно успела основательно изучить: Аугусто Клементи, Вилли Гарсиа и генерала Гонсало Хирона. Сразу бросалось в глаза, что высокопоставленные чиновники, представители революционной власти, составляли единый круг с новыми миллионерами, которые разбогатели благодаря – или вопреки – последним экономическим мерам, принятым президентом Чавесом.
  Эва с Маурисио прокладывали себе дорогу среди гостей, решив взять по бокалу самого дорогого в мире шампанского. Десятки официантов щедро распоряжались сотнями драгоценных бутылок. Эва чувствовала себя здесь неуютно, но привычно изображала улыбку, чтобы скрыть свое состояние. Она взяла Маурисио под руку и несколько минут вела себя как… Как его супруга? Она видела, что мужчины провожают ее взглядами. Что ж, пусть лучше думают, что они с Маурисио более чем друзья. Внезапная встреча с Джессикой помогла ей одолеть первоначальное чувство тревоги.
  – Вот уж кого никак не ожилала увидеть здесь, так это тебя, Эва! – воскликнула та, подруливая к паре, чтобы поздороваться.
  Эва с облегчением вздохнула: наконец-то нашелся знакомый человек, с кем можно свободно поболтать.
  – Я очень рада, что ты все-таки удостоила своим посещением хоть один из моих праздников. – Джессика весело подмигнула. – Давай допьем шампанское, и я устрою тебе специальную экскурсию по каравелле “Санта Мария”. И даже познакомлю с самим адмиралом, вернее, с актером, который изображает здесь Христофора Колумба.
  Эва, весело смеясь, попросила Джессику ввести ее в курс дела: поделиться сплетнями про некоторых гостей, а также поподробнее рассказать о том, как она сумела устроить такой потрясающий спектакль. Сколько чартерных рейсов прибыло из Испании? А с Кубы? Кто такой вон тот господин, похожий на иранца? А шейх, стоящий в углу?
  Пока Эва мысленно составляла будущее донесение, ловко выуживая из Джессики нужные сведения, Маурисио отошел от них на несколько шагов, чтобы поздороваться с кем-то из гостей. А когда собрался вернуться к покинутым на минуту дамам, вдруг услышал голос, от которого у него кровь застыла в жилах.
  – Иван Ринкон в Каракасе! – воскликнула рыжая женщина, вспыхнув от радости.
  Маурисио накрыло волной паники, когда он понял, что она вслух произнесла его настоящее имя. Это была Хлоя, та самая красавица активистка из Нидерландов, с которой он лежал в постели тогда, в Гаване, когда шеф вызвал его, чтобы сообщить о случившейся в Венесуэле попытке военного переворота.
  И вот по прошествии нескольких лет Хлоя примчалась в Каракас, чтобы своими глазами увидеть и поддержать “революционный эксперимент” Уго Чавеса. Она никогда бы не подумала, что может встретить здесь Ивана, мужчину, которого безуспешно искала все эти годы на Кубе и которого никак не могла забыть.
  Иван понял, что все пропало. Он не знал, что делать и как поступить. Сперва ему показалось, что Эва слышала слова Хлои, но, судя по всему, ему повезло: она продолжала увлеченно болтать с Джессикой, кроме того, они стояли достаточно далеко от него и в зале очень громко играла музыка. Наконец Иван взял себя в руки и решил во что бы то ни стало спасти ситуацию. Пустив в ход все свое неотразимое обаяние, он поспешил назначить Хлое свидание. Спросил адрес ее гостиницы и номер комнаты. Та ответила:
  – Я предпочитаю другой вариант. – Хлоя раскрыла свою маленькую красную сумочку, достала оттуда ключ и вручила Ивану, потом поцеловала его и шепнула на ухо: – Вот ключ от моей комнаты номер четыреста семнадцать. Я остановилась в гостинице “Таманако”. Буду ждать.
  Хлоя подмигнула ему на прощание и многозначительно улыбнулась. Никто ничего вроде бы не заметил.
  Иван опять превратился в Маурисио и очень спокойно, очень медленно направился в огромный сад, где стояла каравелла Колумба и куда только что вышли Эва с Джессикой. Но, несмотря на внешнее спокойствие, у него все еще дрожали коленки и сердце колотилось как бешеное. Неожиданная встреча с Хлоей могла стоить ему жизни. И возможно, еще будет стоить жизни. Он знал, что должен сделать – и сделать как можно быстрее. Маурисио с улыбкой шел по залу, пожимая руки знакомым, и наконец очутился рядом с группой, которую образовали Эва, Джессика, актер, изображавший адмирала Колумба, и несколько его испанских коллег. Эва представила им Маурисио, и тот сразу включился в общий разговор. Но вскоре взял Эву за руку и предложил ей прогуляться по большому парку, превращенному в подобие роскошного праздничного зала, и полюбоваться на немыслимые выдумки, сопровождавшие этот суперпраздник. Потом они нашли уединенное место, сели, держа в руках бокалы с шампанским, и несколько минут болтали о всяких пустяках. По их глазам было видно, что они нравятся друг другу. Эва с трудом скрывала волнение, а Маурисио вдруг вспомнилось, что чувствует человек, когда он влюблен.
  – Вряд ли ты мне поверишь, Эва, но здесь и сейчас кое-что происходит.
  – Что именно?
  – Ничего не спрашивай, мне трудно об этом говорить. То, что сейчас происходит между нами, нельзя понять умом, нельзя описать, нельзя выразить словами. Можно только почувствовать.
  – И что же чувствуешь лично ты?
  – Что хочу поцеловать тебя.
  – Как странно! Но и мне хочется того же самого, – призналась Эва, глядя на него с улыбкой. Потом она встала и пошла в ту сторону, где играл оркестр.
  Маурисио последовал за ней. В голове у него все перепуталось, и тем не менее он чувствовал себя окрыленным.
  Приговор
  Фрэнк Стэнли подкупил фотографа, а также человека, руководившего съемкой свадьбы на видео, и проник на торжество в качестве члена съемочной группы. Теперь у него в студии имелись картинки, запечатлевшие всех гостей. Среди них было много тех, кого израильские разведчики уже окрестили “персонами, представляющими интерес”: к таким относились и сам Клементи, и генерал Хирон, и почти все венесуэльские министры, включая Вилли Гарсиа.
  Фрэнк проверял каждого по огромной базе данных “Моссада”. Его внимание привлекла фотография красавца, который, судя по всему, был знаком с большинством из гостей. Он пришел на свадьбу с женщиной, и та какое-то время разговаривала с Джессикой, организаторшей праздника. Задействовав нужную программу, Фрэнк сделал следующий вывод: при сравнении опорных точек на лице незнакомца можно было с уверенностью сказать, что они совпадают с теми, по которым идентифицируется один из самых известных разведчиков кубинского G2. В “Моссаде” не знали его настоящего имени, а вот лицо было известно, оно появлялось на кадрах, снятых во время нескольких операций, проводимых кубинским Управлением в самых разных странах: Аргентине, Анголе, Парагвае, Испании, Колумбии, Канаде, Великобритании, Германии и так далее.
  Фрэнк сообщил о своем открытии Гюнтеру Мюллеру и вскоре уже знал, что до сих пор никому не известный красавец сейчас носит имя Маурисио Боско и действует в Венесуэле под маской процветающего бизнесмена, торгующего одеждой и аксессуарами известных мировых брендов. Он же является хозяином сети бутиков “Элита”. Гюнтер Мюллер решил установить за ним наблюдение, “подлезть” к нему поближе и выяснить все, что можно, о нем самом, его жизни и, разумеется, о том, какие задания он выполняет в Венесуэле.
  Ну а женщина, которая была вместе с ним? Она кто такая? К сожалению, волшебная база данных ничего о ней Фрэнку не сказала и лица ее не распознала. Значит, эта женщина вроде как бы и не существует.
  Венесуэльской группе “Моссада” понадобилось довольно много времени, чтобы установить: Эва Лопес – мексиканка, хозяйка известного Центра интегральной красоты под названием “Черное дерево”. Но когда они попытались копнуть чуть глубже, открылась настолько заурядная и безупречная биография, что вместо того, чтобы удовлетворить любопытство израильских разведчиков, полученные сведения лишь еще больше подогрели их интерес. В мире шпионажа существует профессиональное правило: если в прошлом какого-то человека не обнаружено ничего примечательного, значит, надо утроить усилия, отыскивая какую-то тайну, что-то неожиданное… Что угодно. Иными словами, если в прошлом человека не найдено ничего необычного и никакого компромата, это должно наталкивать на мысль: за обычностью и заурядностью кроется что-то чрезвычайно необычное.
  – Не может быть, чтобы спутницей самого знаменитого шпиона G2 была мексиканка, в биографии которой нет ни одной примечательной страницы, – заявил Фрэнку Мюллер, заметно расстроенный неудачей.
  – А почему бы нам не обратиться за помощью к нашим друзьям из Лэнгли? – предложил тот.
  – Ты прав. Но я сделаю это неофициальным путем. Позвоню моему приятелю Уотсону, может, он что и подскажет. И наверняка нам поможет, поскольку за ним накопилось передо мной несколько должков. Мы не раз оказывали ему услуги, да и знаком я с ним уже бог знает сколько лет.
  
  Уотсон сидел в своем кабинете и ошалело смотрел на экран компьютера, не веря собственным глазам. Только что его старый приятель израильтянин Ури Абарбанель попросил Оливера об одолжении: ему была нужна вся возможная информация об обитающей сейчас в Каракасе женщине. Она очень интересует “Моссад”. Ури пообещал через несколько минут прислать фотографию в закодированном виде. И вот на экране медленно появилось изображение. Уотсон почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он изумился, испугался, потом на него накатила волна неудержимой паники. Резкая боль в желудке заставила вскочить со стула. На лбу выступил холодный пот. Он увидел фотографию “его” Кристины Гарсы – под именем Эвы Лопес она явилась на какой-то праздник в Каракасе, куда собралась вся местная элита.
  В самом факте ее там присутствия не было ничего особенного. Это работа. Ужас вызывало то, что Кристина-Эва держала за руку агента G2. Между тем Оливер Уотсон понятия не имел, что тот находится в Венесуэле. И Эва, точнее “его” Кристина, своему шефу ни словом об этом не обмолвилась. Уотсон просмотрел другие фотографии и короткое видео, присланные Абарбанелем. Сразу бросалось в глаза, что запечатленных там мужчину и женщину что-то связывает. Они обменивались влюбленными взглядами, и, может быть, их даже связывала настоящая любовь.
  Сам собой напрашивался убийственный вывод: “его” Кристина является двойным агентом и работает на кубинцев. Принятые в их профессии правила и законы требовали, чтобы о любых романтических отношениях, особенно с человеком, принадлежащим к секретным службам другой страны, сотрудник непременно докладывал руководству. Такая ситуация предполагала череду объяснений и получение одобрения сверху. То, что Эва ничего не сообщила в Лэнгли о своем увлечении, было недопустимо и очень подозрительно. А раз она не поставила в известность начальство о столь важном факте, сам собой напрашивается вывод: с некоторых пор Эва стала воспринимать своих коллег как врагов.
  Теперь Уотсон чувствовал уже не смятение, а ярость, панику и глубокую тревогу. Своему приятелю из “Моссада” он ответил коротко: в ЦРУ тоже ничего не знают про эту женщину. Итак, израильтянам он солгал. Но обманывать коллег из Управления не имел права, у него не было другого выхода – приходилось бить тревогу. Естественно, начальство устроило ему жестокий разнос. Оно, как и он сам, сразу же сделало вывод, что их главный резидент в Венесуэле завербован кубинским G2 и действует в качестве двойного агента. И кто знает, сколько это уже продолжается! Вот, значит, почему она терпела одну неудачу за другой и ни на шаг не смогла продвинуться, выполняя порученное ей задание.
  В Лэнгли новость вызвала переполох. Крайне неприятно и даже немыслимо было получить информацию, что Эва стала любовницей одного из главных сотрудников G2, то есть того самого человека, которого ей приказали “нейтрализовать”.
  В конце концов в ЦРУ решили не ставить Эву в известность о сделанном ими открытии и принять соответствующие предупредительные меры. Отныне все полученные от нее донесения расценивались как не заслуживающие доверия и “скомпрометированные”. Действующие в Управлении инструкции рекомендуют в подобном случае попытаться использовать двойного агента в своих интересах, поставляя через него противнику ложную или искаженную информацию и устраивая ему ловушки. И хотя в инструкциях не сказано об этом напрямую, но после того, как двойной агент будет использован во вред противнику, его уничтожение тоже относится к одной из предполагаемых мер.
  Таким образом, тот факт, что в ЦРУ стало известно о предательстве Эвы, пока никак не отразился на ее работе. Было сделано все, чтобы она не заметила никаких перемен в своем положении или в отношениях с коллегами и начальством. Для Эвы все продолжалось по-прежнему. Зато со стороны ЦРУ задача изменилась кардинально. Главным теперь было помешать Эве передать кубинцам информацию о самых засекреченных источниках, методах и технологиях, которыми пользуется эта организация.
  Уотсон знал, что на его карьере поставлен крест. Как знал и то, что дни Кристины Гарсы, она же Эва Лопес, сочтены. Между тем в Каракасе для Эвы перемены заключались лишь в одном – в ее отношениях с Маурисио. Их буквально швырнуло друг к другу что-то невероятно сильное, между ними вспыхнуло такое чувство, что Эва даже начала мечтать о совместном будущем, хотя и понимала всю нереальность подобных планов. Но ведь так чудесно было предаваться мечтам.
  Эва много всего знала, но не знала того, что Маурисио не тот мужчина, которого ей дозволено полюбить. Напротив, ее задачей было уничтожить его. Да и сам Маурисио, узнай он, кто она такая на самом деле, сразу бы из ее любовника превратился в палача.
  Не подозревала Эва и о том, что над ней навис смертный приговор, вынесенный самой мощной в мире разведывательной организацией.
  Путешествие Хлои
  Это платье она купила в одном из лучших бутиков Каракаса. – Я хочу быть похожей на венесуэлку. Никто не умеет одеваться так соблазнительно, как здешние женщины. Мне нужно самое эротичное платье из тех, что у вас имеются.
  Продавщица показала Хлое несколько нарядов – один лучше другого. Голландка выбрала черное платье, сильно обтягивающее фигуру. Выглядела она в нем сногсшибательно.
  Сегодня вечером Хлоя снова увидит Ивана. Несмотря на то что прошло много времени, с тех пор как кубинский любовник там, в Гаване, исчез из ее жизни внезапно и без всяких объяснений, Хлоя не переставала думать о нем. Это был незабываемый роман, и теперь ей трудно было отказаться от заманчивой надежды на возобновление их отношений в Каракасе.
  Правда, Иван в тот вечер так и не воспользовался ключом от номера в гостинице “Таманако”, чтобы навестить Хлою, как она предложила ему, когда они встретились на свадьбе, однако на следующий день он позвонил ей и пригласил поужинать у него дома. Иван пришлет за ней своего шофера – тот заедет в гостиницу в восемь вечера.
  Весь день Хлоя готовилась к встрече – и физически, и морально. Она часто воображала, как снова окажется с Иваном в постели. Ровно в восемь в ее номере раздался телефонный звонок. Дежурный сообщал, что внизу Хлою ждут. Она еще раз подправила макияж, посмотрелась в большое зеркало и почувствовала себя красавицей.
  – Я все сделала правильно. Одеться так, как одеваются венесуэлки, было отличной мыслью, – похвалила она себя.
  Выйдя из лифта, Хлоя увидела, что ее ждет элегантно одетый мужчина, который с улыбкой представился: Луис Баррера. И добавил, что он близкий друг Ивана. Тот попросил его об одолжении – заехать за Хлоей, и сейчас они вместе отправятся домой к Ивану ужинать. Хлоя почувствовала разочарование, поняв, что на ужине будут присутствовать и другие гости, но Луис показался ей очень симпатичным, и хорошее настроение быстро к ней вернулось. У дверей гостиницы их ждала большая темно-синяя машина, за рулем сидел мощного сложения шофер в черном костюме с черным же галстуком. Хлоя и Луис сели сзади.
  Машина выехала на автостраду, покинула пределы города и на большой скорости помчалась в непонятном направлении. Дом Ивана располагался гораздо дальше, чем она могла предположить, подумала Хлоя время спустя, пока Луис развлекал ее, что-то рассказывая и засыпая вопросами. Судя по указателям, ехали они в сторону международного аэропорта. Несмотря на милую болтовню с Луисом, Хлоя почувствовала тревогу. Все это выглядело очень странно. Неожиданно машина свернула с автострады и двинулась по каким-то все более темным и безлюдным улицам. И вдруг в салоне повисла мертвая тишина. От любезности Луиса не осталось и следа, он молчал. Хлоя начала беззвучно плакать, стараясь, чтобы спутник не заметил ее слез.
  Машина повернула направо и, оставив позади асфальтовую дорогу, двинулась по грунтовой. Вокруг стало еще темнее, не было видно ни огней, ни следов человеческого присутствия. Хлоя больше не могла притворяться, что ничего не замечает, и в панике начала кричать и лупить Луиса кулаками. Тот в ответ залепил ей пощечину. Водитель остановил автомобиль, вышел, открыл заднюю дверцу, грубо выволок Хлою наружу и швырнул на землю. Луис подошел к ней с маленьким, но очень мощным фонариком, и направил свет ей прямо в лицо. Потом совсем тихо заговорил:
  – Я знаю, что ты испугалась, Хлоя. И у тебя есть на то причины. А еще я знаю, что ты понятия не имеешь, что происходит и почему. Чтобы ты не сомневалась, в какую скверную историю попала, лучше сказать прямо: мы собирались тебя убить. Но потом решили не делать этого. И никакого вреда мы тебе тоже не причиним – при одном условии: ты будешь в точности выполнять инструкции, которые сейчас услышишь.
  Потоки слез смыли с лица Хлои макияж.
  – Что вам от меня надо? Кто вы такие? Где Иван?
  – Слушай меня внимательно, Хлоя. Никакого Ивана не существует, никогда не существовало и не будет существовать. Твоя жизнь зависит от того, насколько крепко ты это усвоишь. Ты перестанешь думать о нем, не станешь его искать, а если случайно где-нибудь встретишь, не только не узнаешь, но даже не приблизишься к нему. По правилам мы должны были бы тебя прикончить, чтобы не рисковать. Но сам Иван попросил нас не делать этого. Иначе говоря, только благодаря ему у тебя есть шанс остаться в живых.
  Хлоя побледнела. Руки у нее ходили ходуном, все тело било крупной дрожью. Луис между тем продолжал:
  – Если ты хоть кому-нибудь расскажешь про Ивана, хотя бы упомянешь о нем либо о том, что произошло нынешним вечером, можешь быть уверена в двух вещах. Первое: рано или поздно мы об этом узнаем. И второе: очень скоро тебя не будет в живых. Мы знаем, где тебя найти, и знаем все про твою семью. А вот если ты забудешь об Иване и никому не проболтаешься о случившемся, все с тобой будет в порядке. Ты меня хорошо поняла?
  На вопрос Хлои, что ее ждет этой ночью, он ответил: – Сейчас подъедет машина, которая направится в аэропорт. Она привезет все, что было твоего в гостинице: одежду, чемоданы, паспорт. Мы прихватили для тебя более удобную одежду, ты сейчас переоденешься, чтобы не щеголять в вечернем платье. Мы забронировали тебе билет на самолет, который через три часа вылетает в Мадрид, а оттуда ты полетишь в Амстердам. Да, еще одна вещь. Никогда больше ты не должна появляться ни в одной из стран Латинской Америки, особенно на Кубе и в Венесуэле. Для твоего здоровья будет полезно, чтобы ты это как следует запомнила. Ясно?
  Никогда больше Хлоя не пересекала Атлантический океан.
  Глава 19
  Жизнь вечно готовит нам сюрпризы
  Ничего страшного. Я просто устал…
  Полковник Анхель Монтес первым заметил, что его друг Уго начал как-то странно хромать. Пока они перед референдумом разъезжали по стране, агитируя за свои предложения, Монтес много раз с тревогой наблюдал, что на президента внезапно накатывала слабость. А ведь Чавес, его товарищ по детским играм, по бейсболу, по оружию, да и по революции, никогда прежде не знал усталости.
  – Я присяду на минутку, что-то коленка болит, – неизменно отвечал Уго, когда Анхель пытался выяснить, что того беспокоит. – Ничего страшного, это только коленка.
  Но когда во время турне по Бразилии, Эквадору и Кубе к сильной боли прибавилась еще и опухоль, из-за чего Чавесу пришлось изменить заранее согласованную с принимающими сторонами программу и соблюдать строгий постельный режим, он заподозрил, что речь может идти о чем-то более серьезном. Заподозрил, но не поверил.
  – Ничего страшного, – успокаивал он навестивших его ближайших соратников. – Наверное, мое тело решило таким вот образом выразить наконец свой протест: я ведь на протяжении долгого времени слишком многого от него требовал. Вы-то знаете, что я привык работать сутками напролет. Всегда! Революцию не совершишь, лежа на боку или развалившись в кресле, правда?
  Визитеры посмеялись и предпочли согласиться, что именно в этом и кроется причина его недуга: много работы, сильный стресс и годами копившаяся усталость.
  Но те, кто был постоянно рядом с президентом, как, например, Анхель Монтес, такому объяснению уже не верили. Им не однажды доводилось видеть, как Уго неожиданно сгибался пополам от боли или вынужден был хвататься за кого-нибудь, кто стоял рядом, чтобы не упасть. Отменялись важные встречи, поскольку президент был просто не в состоянии с кем-либо встречаться… Или не хотел, чтобы кто-то видел его в такой момент. А еще Анхель Монтес был свидетелем внезапных приступов эмоционального изнеможения, которые он называл стрессом, хотя знал, что на самом деле это больше напоминает депрессию. Время от времени Уго проваливался в “черную дыру”, как это определяли его приближенные. Целыми днями он ничего не делал и не желал никого видеть. Проводил бесконечные часы в одиночестве, погасив свет и куря одну сигарету за другой. Кубинские врачи каждый раз помогали ему выбраться из этой “черной дыры”, и он быстро восстанавливал прежнюю энергию и жизнерадостность. Однако беспокойство у близкого окружения президента вызывало то, что в последнее время и нестерпимые боли, и “черные дыры” повторялись все чаще. К тому же они мучили его теперь подолгу. Однажды Уго решил окунуться в прошлое. Он почувствовал потребность подзарядить свои эмоциональные батареи, посетив родную Сабанету, деревню, где провел детство. Предполагалось, что поездка будет тайной и будет носить сугубо частный характер и поедут с Чавесом лишь охрана, кубинский врач и Анхель Монтес. Эта поездка не только перенесла Уго в места, где он провел свои ранние годы, но и помогла совершить глубокое погружение внутрь себя, восстановить самые далекие воспоминания и попытаться мысленно нарисовать картины будущего – и своего собственного, и Венесуэлы, и всей Латинской Америки.
  Вдвоем с Анхелем они сидели в тени большого дерева, окруженные бескрайней венесуэльской степью, и вели неспешную беседу. Разговор прерывался долгими паузами, не менее наполненными смыслом, чем произнесенные вслух слова. А порой эти паузы значили даже больше слов.
  – Мне еще предстоит много всего сделать, Анхель, много всего… – сказал Уго, обращаясь скорее к себе самому, чем к другу.
  Монтес пару минут помолчал, потом ответил:
  – Не думаю, что ты сумеешь хоть что-нибудь еще сделать, если прежде не побываешь у хорошего врача, который обследует тебя всего с головы до ног и разберется, что с тобой, черт возьми, происходит.
  Прямота Анхеля порой бесила Уго, но при этом всякий раз заставала врасплох. Наверное, старый друг, тоже уроженец степного края, как и он сам, был прав, однако Чавес не мог позволить себе даже на миг усомниться в том, что касалось его собственной судьбы и судьбы Венесуэлы.
  – Я хорошо себя чувствую, – заверил он Анхеля. – Как никогда хорошо. Все нормально. И нам пора возвращаться в Каракас. Я ведь говорил тебе, что у меня полно дел…
  С того дня прошло несколько недель. Уго возвратился к прежнему сумасшедшему рабочему графику и полетел в Гавану. Анхель входил в состав президентской делегации. Едва самолет приземлился, Чавес поспешил к Фиделю, который встретил его на пороге своего дома. Фидель предложил и Раулю присоединиться к ним. Чавес со своей стороны пригласил поучаствовать в разговоре Анхеля. Где-то в середине беседы Анхель попросил Фиделя повлиять на своего упрямого друга – чтобы тот незамедлительно прошел полнейшее медицинское обследование. – Надо наконец выяснить, что там случилось с твоей левой коленкой.
  Уго попытался отшутиться и заявил, что с годами Анхель просто помешался на его здоровье и страшно ему своей опекой надоел. Фидель, напротив, с большим вниманием отнесся к этой теме и засыпал Чавеса вопросами.
  Впредь Фидель превратится еще и в его медицинского советника. Он всегда будет в курсе того, каким процедурам подвергают венесуэльца, какие результаты дают изнурительные диагностические исследования, которые будут проводиться в самом лучшем и самом засекреченном гаванском госпитале, где лечат только самого Фиделя, а также высшее руководство страны и их родственников.
  Вот и сейчас Кастро первым получил информацию от медиков – еще до того, как диагноз узнал сам пациент. И кубинский лидер срочно созвал на совещание своих главных соратников, в том числе брата Рауля и Раймундо Гальвеса. В обстановке строжайшей секретности Фидель сообщил им, что, судя по всему, у Чавеса обнаружено очень серьезное заболевание. – Надо быть готовыми к самому неблагоприятному исходу и обеспечить преемственность в особых отношениях, которые связывают Кубу и Венесуэлу, на случай если Уго в скором времени уйдет из жизни. Нам просто необходимо иметь в Каракасе исключительно дружественное правительство.
  Пока Уго дожидался заключения медиков, он по настоянию Фиделя все свое время и все помыслы отдавал обновлению старых и подготовке новых двусторонних соглашений между Кубой и Венесуэлой, а также разработке новых революционных инициатив, которые послужили бы на пользу обеим странам. Как было запланировано, Чавесу после Кубы предстояло отправиться в очередное международное турне. Уже были согласованы встречи с Владимиром Путиным и президентом Китайской Республики. Но он не смог никуда поехать. Встречи пришлось перенести на другое время, так как болезнь снова дала о себе знать – и в гораздо более тяжелой форме. Лечение нельзя было прерывать, а возможно, следовало сделать и более интенсивным.
  – Я никак не могу перестать думать о будущем нашей революции, – сказал как-то раз Уго своему другу Анхелю, задумчиво глядя на море с балкона своих апартаментов в Гаване.
  А затем совершенно неожиданно начал описывать собственные мечты об идеальной стране, нарисовав яркую, как в детской книжке, картинку: счастливые лица, бесплатные и четко выполняемые коммунальные услуги, обеспеченные всем необходимым старики, ухоженные дети, гарантированные для всех обилие и благополучие. В одежде главенствует красный цвет, как и на гигантских плакатах, украшающих здания, а с этих плакатов на венесуэльцев смотрит тридцатиметровый президент, окруженный обожающими его детьми всех рас.
  Из коммунистических мечтаний Чавеса возвращает к реальности его кубинский наставник. Сам Фидель Кастро собственной персоной, тот самый, чье имя в истории навеки будет связано с казармами Монкада, “Гранмой” и горами Сьерра-Маэстра. Этот великий человек пришел к ним, чтобы сообщить дурную весть. И Анхель сразу понял, что должен оставить их наедине. Он закрыл за собой дверь, не успев услышать первую фразу Фиделя:
  – У тебя очень агрессивная форма рака.
  Но Чавес не хотел верить в объявленный ему диагноз. Он вступил в фазу отрицания, которую переживают почти все без исключения люди, получившие столь жестокое известие. Он не стал сообщать о болезни даже своей семье и в течение нескольких дней отказывался осознать, что все планы на будущее должны исчезнуть из его жизни, потому что никакого будущего у него отныне нет. Позднее, выслушав Фиделя, который советовал ему немедленно согласиться на операцию, Уго рухнул в кресло и безутешно разрыдался.
  – Я совершил страшную ошибку. Все силы отдавал нашим планам и пренебрег своим здоровьем. Я сам во всем виноват. – Сквозь слезы гнева, отчания и бессилия он задал Фиделю вопрос: – Что станет с моей революцией? – И, не дожидаясь ответа, погрузился в мрачное молчание. Потом постепенно взял себя в руки и с пафосом воскликнул: – Я готов умереть. Но умереть, сокрушая врагов.
  Уязвимый пациент
  Фидель не упустил новой возможности повлиять на состояние духа и судьбу своего больного друга. Во время ужина, когда они вдвоем, без посторонних, сидели за столом, уставленным вкуснейшими карибскими блюдами, которые Уго отказывался даже попробовать, кубинец обратился к нему с особым пафосом, как поступал всегда, когда желал, чтобы его слова прозвучали как можно более весомо:
  – Революционный лидер никогда не бывает более уязвимым, чем если он лежит под наркозом на больничной койке. – Фидель сделал паузу, подождал, пока собеседник осмыслит его слова, а потом продолжил, глядя тому прямо в глаза: – Если что-то и может убить тебя, Уго, так это злая воля твоих врагов, а также их агенты, проникшие в больницу. Ты сам знаешь, что для политика мирового уровня вроде тебя нетрудно найти хорошего врача, эта проблема решается запросто. Трудно найти хорошую больницу. – Фидель повысил голос, чтобы показать свою чистосердечную озабоченность, потом довел мысль до конца: – В твоем случае, Уго, хорошая больница – это не только та, где работают лучшие врачи. Нет, для тебя хорошая больница – это та, которая гарантирует больному максимальную безопасность. Гарантирует, что тем, кто пожелает причинить тебе зло, будет невозможно добраться до твоей больничной койки!
  Уго, который и без того с ужасом думал о чудовище, пожиравшем его изнутри, тотчас представил себе “перешедшую на сторону врага” медсестру, представил, как она, пока он спит, подменяет препараты для внутривенного вливания, что-то делает с аппаратами, к которым он подключен с помощью трубок, отравляет его еду или находит какой-то другой способ убить больного. Уго внимательно и с бесконечной печалью посмотрел на своего кубинского наставника и не смог скрыть страха. Фидель по лицу Чавеса понял, что тот сейчас чувствует, и довел мысль до конца:
  – Так вот, безопасность тебе могу обеспечить я, если ты согласишься лечиться в Гаване. Здесь мы имеем самых лучших врачей, а если понадобятся другие, тотчас доставим их из любой точки планеты. Но главное – здесь ты будешь находиться в полной безопасности. Только у нас тебе будет совершенно нечего бояться! Решайся, Уго!
  “Как хорошо, – думал больной, – что опять Фидель, мой политический наставник, будет радеть обо мне как о родном сыне. Фидель обо всем позаботится, и ничего плохого со мной не случится”.
  У Чавеса не было выбора. Да, оперировать его должны непременно в Гаване. Это самый надежный вариант.
  Так как новость о болезни президента могла спровоцировать преждевременные стычки и споры о будущем наследнике среди тех, кто его поддерживал, или агрессивные действия оппозиции, Кастро и Чавес обсудили, как им вести себя в ближайшем будущем. И решили: до поры до времени болезнь Уго должна оставаться строжайшей государственной тайной. Никто не будет знать, каким именно типом рака страдает президент, какие органы у него поражены, какие операции ему будут делать и с какими результатами. Фидель с философской рассудительностью посоветовал: надо стараться жить настоящим.
  Но очень скоро стало очевидно: нельзя и дальше скрывать, насколько болезнь повлияла на физическое состояние Чавеса, то есть возникла необходимость объявить о ней стране. Правда оказалась куда ужаснее, чем президент до сих пор полагал – на самом деле его болезнь вполне могла оказаться смертельной. Уго вернулся в Каракас и обратился к согражданам по телевидению, но сообщил лишь некую часть того, что с ним произошло. Он утаил, насколько неблагоприятны прогнозы врачей, и перед камерами демонстрировал оптимизм и полное присутствие духа.
  – В ближайшее время я вернусь на Кубу, и там мне сделают операцию. Христос ведет меня за руку, – с убеждением заявил он.
  Как и предвидел Фидель, после объявления о болезни президента самые влиятельные группировки в правительстве, как военные, так и гражданские, стали обдумывать сценарий “жизни без Чавеса”. В ожидании результатов операции враждующие между собой силы из числа соратников президента ограничивались слежкой друг за другом, чтобы не дать соперникам получить хоть какие-либо преимущества в неизбежной борьбе за власть, когда встанет вопрос о преемнике. Наметилось сплочение и в рядах ослабевшей в последнее время оппозиции. Весть о болезни президента там восприняли как луч надежды.
  Латиноамериканские страны, считавшиеся друзьями и союзниками Чавеса, отреагировали на новость с единодушной тревогой. Президенты Никарагуа, Боливии и Аргентины официально выразили свое сочувствие и свою озабоченность, а также поддержку венесуэльской революции.
  Президент Бразилии Лула да Силва предложил венесуэльскому коллеге воспользоваться услугами современной больницы в Сан-Паулу, оборудованной новейшей аппаратурой, где работают всемирно известные специалисты-онкологи. Многие в окружении Чавеса настойчиво уговаривали его принять это предложение, ведь оно, безусловно, повышало его шансы победить недуг, к тому же лечили бы Уго в дружественной стране. Тем не менее приглашение лечиться в Бразилию, как ни странно, самым плачевным образом сказалось на моральном состоянии больного. Его мучили сомнения: он хотел жить, и трудно было вообразить лучший вариант для него с точки зрения передовых достижений медицины, чем Бразилия, но из головы у него не шел тяжелый разговор с Фиделем.
  И вот наконец самые близкие Чавесу люди услышали его телефонный разговор с Лулой да Силва. Они не могли понять мотивов, заставивших Уго принять такое решение, но не осмеливались с ним спорить.
  – Спасибо, Лула, но я предпочитаю пройти лечение в Гаване, – сказал бразильцу Чавес.
  Потом он попросил оставить его одного. У него нестерпимо болело колено, боль поднималась к паху, и президент, полный ужасных предчувствий, понял, что проваливается в самую черную из всех дыр.
  С ним или без него
  Они находились в гостинице, расположенной в окрестностях большого города. В современном и со вкусом обставленном номере стояла широкая кровать, на которой они и лежали – потные, еще не расцепившие объятий. Прямо перед ними было большое окно с видом на горы, окружающие долину Каракаса. Сейчас их мало трогала красота горных хребтов. Но их внимание целиком занимало нечто иное. Они не отрываясь смотрели на экран телевизора.
  – Скоро я вернусь на Кубу, где мне сделают операцию. Христос ведет меня за руку, – объявил всему миру и своему народу очень спокойный и серьезный Чавес.
  Маурисио новость поразила. Даже ему до сих пор ничего не сообщили о болезни Уго. Эва тоже не могла скрыть, какое впечатление произвели на нее слова президента.
  – Ты думаешь, это опасно? – спросила она своего любовника – или уже жениха?
  – Вряд ли. Этот тип – скала, – ответил тот.
  Эва попыталась снова сосредоточить все внимание на выступлении Чавеса, но у нее это не получилось. Она уже успела убедиться, что не имеет никакого смысла бороться с необъяснимым влечением, которое испытывает к Маурисио. И решила целиком отдаться любви, забыв про Уго и про все остальное, и обнимать этого мужчину столько времени, на сколько хватит сил.
  Маурисио постоянно посылал ей в Центр красоты букеты роз, и они помогали Эве поверить в искренность и чистоту его любви, в то, что надо довериться судьбе и та приведет их к счастливому финалу. Эва знала, что ее фантазии никогда не станут реальностью, но сейчас ей было на это наплевать. Она купалась в них и безгранично наслаждалась ими. А для этого надо было вовремя отключить тревожные сигналы, которые ее профессия заставляет всегда держать включенными. Маурисио стал для нее чем-то вроде долгожданных каникул, которых ей так не хватало и которые она заслужила.
  В характере этого мужчины были простота и беспечность, и то и другое очень нравилось Эве. И даже того малого, что он давал, ей было более чем достаточно. Она ведь давно мечтала о простых отношениях – без сложностей и подозрений. На своей службе Эва постоянно и повсюду искала всякого рода тайные мотивы, никому не доверяла и не верила ничему из того, что говорят люди. И устала от этого. С Маурисио она вела себя иначе. А еще он был опытным любовником, и никогда раньше Эве не встречались такие мужчины.
  Но порой она все-таки чувствовала беспокойство. Особенно когда взгляд Маурисио вдруг становился очень жестким. Это ее пугало. Что кроется за таким взглядом? О чем он думает в такие мгновения? – спрашивала себя Эва. Правда, подобные вещи случались с ним не так уж и часто. Он сразу замечал, что она уловила перемены в его лице, и мигом их стирал. А потом почти всегда кидался к ней с поцелуями и шутками.
  Однако ни Маурисио, ни Эва не хотели усложнять свои отношения. Обоим было достаточно тех гор лжи, предательств и заговоров, которые им приходилось создавать и от которых каждый день, каждую минуту они должны были защищаться. Оба искали передышки в том оазисе искренности и прозрачности, куда время от времени помогали друг другу попасть. И оба не желали отравлять этот оазис грязью, в которую погружались, стоило им расстаться.
  После того как было объявлено о болезни президента, Маурисио срочно вызвали в Гавану, но Эве он сказал, что должен побывать в Панаме, чтобы проконтролировать доставку товара в зону свободной торговли Колон, а также провести переговоры с банками. Она поверила ему и восприняла его отъезд с долей облегчения. Последние новости требовали, чтобы Эва решительнее задействовала агентов, внедренных в правительство. Ей нужно было любым способом и срочно добыть последние результаты медицинских исследований, а кроме того, информацию о политических планах, которые разрабатываются на случай, если Чавес все-таки не сможет выполнять свои президентские функции. Эва понимала: она должна во что бы то ни стало узнать, кого прочат в преемники Чавеса. Мало того, надо было сделать все возможное, чтобы и сама она, и ее люди оказали влияние на это решение. Только тогда Эва сумеет восстановить свою профессиональную репутацию и продвинется в Вашингтоне вверх по карьерной лестнице.
  Итак, каждый из них двоих думал о деле, когда, пряча свои мысли за веселыми улыбками, Эва и Маурисио обменялись на прощание долгим поцелуем. Ничего особенного не произошло.
  Тем временем в Гаване…
  А вот в Гаване тем временем произошло много всего. Главным мотором событий стало секретное совещание на самом высоком уровне, созванное Фиделем Кастро. На совещании присутствовали брат Фиделя Рауль, Гальвес и Маурисио, а также пара его коллег из G2 и ряд высокопоставленных лиц, отвечавших за международные отношения, армию и экономику.
  Темой совещания, разумеется, стали отношения Кубы и Венесуэлы после смерти Чавеса.
  Фиделю всегда нравилось повторять по нескольку раз одно и то же. Сейчас, когда ему уже перевалило за восемьдесят, эта привычка стала еще заметнее. Именно в такой манере Фидель долго излагал свой взгляд на то, что в конечном итоге означает для их острова поддержка Венесуэлы. Все присутствующие уже знали этот текст наизусть, так как слышали его тысячу раз и даже сами повторяли другим. Но сейчас они внимали ему затаив дыхание, словно в первый раз. Под конец Фидель сказал:
  – Короче говоря, товарищи, болезнь и возможная смерть президента Уго Чавеса – основная опасность, вставшая сегодня перед нашей страной. Мы должны получить гарантии, что наследник Чавеса будет любить нас так же, как любит сам Уго. Мы должны немедленно, уже сейчас, заняться вопросом смены власти в Венесуэле. У нас есть одно безусловное преимущество: пока только мы одни имеем точную информацию о болезни Чавеса, и это дает нам некоторое время на подготовку.
  
  Эву и ее коллег из ЦРУ волновала та же проблема. Они тоже проводили совещание, похожее на то, что имело место в Гаване. На нем присутствовали – кто лично, кто по видеосвязи – высокие чиновники из Управления, Пентагона и Госдепартамента, а также министерств финансов, юстиции, энергетики, Управления по борьбе с наркотиками и представители ряда других разведывательных организаций.
  “Ну вот, там собралась куча народу. На таком совещании вряд ли можно принять дельные решения. Все, разумеется, закончится общими фразами”, – думала Эва, которая участвовала в этом важном мероприятии издалека, из Каракаса, через шифрованный видеоканал.
  Ей и в голову не приходило, что весь этот спектакль был поставлен отчасти специально для нее. И был именно что спектаклем. Все участники совещания были проинформированы, что она работает на противника. Цель представления – проследить, куда именно переправит Эва материалы встречи, и на основе этого сделать выводы относительно стратегии и планов кубинской стороны.
  Совещание началось точно в назначенное время – с обсуждения доклада о том, что случится, если Куба перестанет получать огромную экономическую помощь от Венесуэлы.
  – У Венесуэлы территория в девять раз больше, чем у Кубы, – объяснял один из аналитиков. – Населене больше втрое, а уровень развития экономики выше в четыре раза. Венесуэла занимает первое место в мире по запасам нефти. Однако отчасти самые важные государственные функции там либо возложены на кубинских чиновников, либо их исполнение контролируется напрямую из Гаваны. Кубинский режим завоевал эту страну без единого выстрела. Мотивы Кубы очевидны. Только с венесуэльской помощью они могут предотвратить окончательный развал своей экономики.
  Следующий аналитик из ЦРУ, иллюстрируя свои выводы подробнейшими компьютерными графиками, сообщил: – Венесуэла поставляет Кубе около ста двадцати тысяч баррелей нефти в сутки по очень низким ценам, а то и вовсе в кредит. У нас есть все основания предположить, что как Уго Чавес, так и Фидель Кастро допускают, что этот долг никогда не будет погашен. Мы также раскрыли широкую сеть фирм, которые занимаются вопросами государственного импорта в Венесуэлу – продуктов питания, потребительских товаров, сырья, запчастей и оборудования. И эти фирмы тоже тайно контролируются Гаваной. Все импортные поставки Венесуэла получает по многократно завышенным ценам, и это приносит фантастические прибыли соответствующим фирмам, а следовательно – и кубинскому правительству. Кроме того, у нас есть доказательства, и нами установлены личности всех кубинцев, которые руководят нотариальными конторами и учреждениями, где проводится запись актов гражданского состояния. Они контролируют и компьютерные системы администрации президента, министерств, социальных программ, полиции, служб безопасности и даже PDVSA. Стоит ли упоминать, что влияние кубинских военных на вооруженные силы Венесуэлы стало тотальным, и мы на документах показали это в докладе, разосланном вам всем вчера.
  Многие из присутствующих не знали, как реагировать на только что услышанное. После короткой паузы, которая показалась чрезмерно долгой, Уотсон поблагодарил всех и пообещал, что в самом скором времени с ними свяжутся. Затем он закрыл совещание.
  И немедленно созвал новое. Уже без участия Эвы.
  Цена объятия
  За день до своего возвращения в Гавану для продолжения лечения Уго велел позвать во дворец Мирафлорес Анхеля Монтеса. Чавесу было просто необходимо увидеться с человеком, которого он считал самым искренним и бескорыстным из своих друзей, он хотел поговорить с ним и обнять его. Этот человек знал Уго лучше всех прочих.
  Анхель приехал, и Чавес, понаблюдав за ним пару секунд, сразу понял. Понял, что речь шла о самом плохом. Понял, что Анхель уже все знает. Мало того, Анхель знает, что Уго тоже все знает.
  Он скоро умрет. Но ни тот ни другой ничего не сказали вслух.
  На самом деле они пока еще и не успели обменяться ни словом. Наконец Уго поздоровался с другом, быстро обнял его и сразу заговорил о главном: опуская подробности, он рассказал, как сам Фидель лично сообщил ему о болезни и как Уго чувствовал себя всю нынешнюю неделю, предшествующую первой операции.
  Но пока он говорил, что-то постоянно отвлекало его и выводило из себя.
  – Видишь этих трех мух, Анхель? Они меня с некоторых пор буквально преследуют! Может, им кажется, что от меня плохо пахнет? – Уго размахивал руками, отгоняя воображаемых мух, которых Анхель, как ни старался, не мог разглядеть. Но Уго не ждал от него ответа и возобновил свой сумбурный монолог о будущем, от которого не ждет ничего плохого, о ближайших этапах революции и ряде реформ, которые он хочет провести в Военной академии. – Что ты про все это думаешь, Анхель?
  Но Анхель тем временем больше молчал, слушал Уго и наблюдал за ним. Проговорив еще несколько минут о своих ближайших планах, Чавес вдруг понял, а вернее, напомнил себе, что с Анхелем так вести себя нельзя, ему нельзя врать или пытаться обхитрить. Анхель все знает. Никакого будущего, о котором рассуждал минуту назад Уго, для него уже не будет. – А ведь я мечтал полностью изменить нашу страну и собственными глазами увидеть совершенно другую Венесуэлу. Вот ведь ирония судьбы! Я хотел навязать согражданам закон, дающий возможность раз за разом переизбирать на главный пост одного и того же человека… и теперь сам же выхожу из игры… А ведь мне совсем немного лет! И сколько всего еще не сделано!
  – Да какая разница, Уго! – Анхель пытался говорить как можно уклончивее. – Выкинь из головы мысли о будущем нашей революции. Ты многие дела довел до конца, и впредь революция должна научиться обходиться собственными силами. Займись своим здоровьем! Это сейчас самое важное!
  Друзья обменялись красноречивыми взглядами – в них сквозила безнадежность. Анхель уже успел пожалеть о том, что только что сорвалось у него с уст. Он понимал, что Чавесу уже бесполезно “заниматься своим здоровьем”. У него просто не осталось здоровья, которым еще можно было бы заняться.
  Но Уго и не думал ему возражать.
  – Я намерен продолжать борьбу, Анхель. И это сражение, наверное, будет самым жестоким из всех, которые я вел. Не оставляй меня одного, брат. Ты нужен мне как никогда прежде. Помоги мне на этом последнем отрезке пути.
  В долгом прощальном объятии каждый попытался выразить всю глубину и искренность своих дружеских чувств. Анхель больше ничего не смог произнести. Выйдя из президентского кабинета, он с тяжелым сердцем в полном одиночестве шел по коридорам дворца. И не сумел сдержать слез, перебирая в уме воспоминания о пережитых вместе с Уго событиях, об их общих мечтах. Вот они играют в бейсбол в Баринасе и думают: как славно было бы попасть в одну из столичных команд. А вот уже в форме курсантов участвуют в первых своих военных учениях. Уго с Анхелем шагают через поле во главе взвода, весело горланя любимый марш: “Трепещите, олигархи, да здравствует свобода!” А вот они вместе с другими офицерами, сидя вокруг большого костра, обсуждают политическую ситуацию. Их окружили молодые младшие офицеры и простые солдаты. Всем им в будущем предстоит стать освободителями родины. А вот Уго с Анхелем готовят заговор – они хотят устроить военный переворот и свергнуть президента Переса. “Операция Самора”. В тот день Уго и Анхель сделали первый шаг на пути к боливарианской революции, о которой столько мечтали. Уго в Военном музее беседует один на один с портретом Боливара. Анхель предчувствует поражение. Уличные бои, гибель людей, мятежники сдаются, речь Чавеса с его знаменитыми словами “пока еще не…”, на смену которым позднее пришло слово “навсегда”.
  Тем временем Чавес, оставшийся один в своем кабинете, бессильно падает в кресло. Хватит обманывать себя. Самый благородный из его друзей не стал скрывать, насколько опасна эта болезнь, и высказал опасения относительно будущего революции, которую они вдвоем когда-то задумали. Уго Чавес не может простить жизни подобного предательства. Того, что она так подло спасовала перед смертью. Его смертью.
  Приоритетные решения
  Зал Совета министров был заполнен людьми, на лицах читалась озабоченность. Все понимали, что дни президента, скорее всего, сочтены, и хотя представители правящей верхушки старались скрывать тревогу, тишина и напряжение, царившие вокруг, красноречиво свидетельствовали об истинных чувствах участников совещания.
  Приближенные к Чавесу персоны очень хорошо знали, насколько легко президент попадал под влияние тех, кем восхищался или кого обожествлял, как это было в случае с Фиделем Кастро. Знали и то, как он умел своей искренностью и веселыми шутками обольстить народ. Но на собственном опыте эти люди испытали и другое – то, каким суровым и непреклонным бывал Чавес с непосредственными подчиненными, особенно если они совершали ошибку, которая могла нанести урон его имиджу. И по мере того, как Чавес укреплялся во власти, эти черты обострялись. Порой Уго бывал очень жестоким.
  Сейчас, когда Чавес знал всю правду о своей болезни, он сделался угрюмым, холодным и еще более скрытным в отношениях с соратниками. Настроение его колебалось между желанием жить и ненавистью к тем, кто после его смерти останется на этой земле. Его преследовали мысли о будущем. Сколько он еще проживет? А вдруг случится чудо и он сумеет выкарабкаться?
  Чавес проводил последнее совещание кабинета министров перед своим возвращением в Гавану. Он выглядел рассеянным и вялым. Остальные сидели с вытянутыми лицами, и тут министр обороны заявил, что нужно в срочном порядке отдать распоряжение о дополнительном переводе денег России. Как он объяснил, вооруженные силы Венесуэлы нуждаются в технической помощи и запчастях для реактивных истребителей-бомбардировщиков Сухого – это самое значительное приобретение военного назначения, на которое пошло правительство Чавеса. Венесуэльские летчики, обученные в России, до сих пор не способны летать на русских истребителях, поэтому в наших эскадрильях много русских. Если мы не заплатим, русские, по их словам, отзовут своих пилотов и оставят самолеты стоять на земле. Хотя на самом деле всем было хорошо известно, что это Чавес не позволил, чтобы венесуэльских летчиков как следует обучили управлять самолетами Сухого. Он боялся измены, а если учесть боевую мощь этих самолетов, то измена со стороны нескольких молодых пилотов могла бы стать смертельным ударом для его правительства – и для него самого, разумеется. Во время доклада министра Чавес, который, казалось, мыслями витал где-то далеко, проявлял явное нетерпение и не желал ни во что вникать. Но вдруг он сообщил, что сам Владимир Путин позвонил ему и весьма настойчиво призвал погасить гигантские долги, числившиеся за Венесуэлой после покупки вооружения у России. Без долгих размышлений, хотя вроде как и не слишком охотно, Чавес разрешил выплатить эти деньги и перешел к следующему пункту повестки дня.
  Слово дали министру здравоохранения. Она выглядела расстроенной, но старалась держать себя в руках. И все-таки в конце концов решила, что промолчать не имеет права. Она заявила, что выступает против выплаты долгов русским, а потом поведала о проблемах своего министерства.
  – Сеньор президент, – сказала она слегка изменившимся от волнения, но довольно твердым голосом, – при всем моем уважении к вам хочу высказать свое мнение: лучше эту фантастическую по размеру часть бюджетных денег использовать на оплату уже давно просроченных заказов: в наших больницах не хватает лекарств, были случаи, когда наркоз переставал действовать еще до того, как хирург закончил операцию. У нас больше нет вакцины для детских прививок, и мы уже зарегистрировали случаи возвращения полиомиелита и туберкулеза, с которыми в нашей стране еще какое-то время назад было покончено. В операционных совсем плохо обстоят дела с дезинфицирующими средствами. Больницы разрушаются буквально на глазах, даже те, которые мы открыли всего несколько лет назад. Мы кучу денег задолжали врачам, медсестрам и нашим поставщикам. В кредит нам больше никто ничего не отпускает. И все эти проблемы мы могли бы решить с помощью тех денег, которые сейчас пускаются на ветер. Зачем платить русским за вооружение, которым мы не умеем пользоваться?! К тому же эти русские бомбардировщики то и дело падают! Неужели нам действительно необходимо столько тратить на оружие?
  Подобную дерзость кабинет министров встретил единодушным гробовым молчанием. Даже президент разбушевался не сразу. Сначала он просто не поверил собственным ушам. Прошло несколько долгих и напряженных секунд, прежде чем он вскочил, шарахнул кулаком по столу и обрушил поток ругательств на голову бедной женщины.
  – Я не хочу больше слушать ваши причитания! – заорал он. – Вам выделены бюджетные средства, вот и постарайтесь тратить их эффективно! И разберитесь с воровством лекарств в больницах. Научитесь лучше использовать то, что имеете! Ваш отзыв о наших всеми уважаемых вооруженных силах – это серьезная ошибка, и она свидетельствует о недостатке у вас патриотизма. Главное для нас сейчас не строительство нескольких новых больниц, а независимость нашей страны и вооруженная защита революции!
  Министры по-прежнему молчали, они знали, что больше никогда не увидят свою коллегу на заседаниях кабинета.
  – Давайте продолжим, – с нетерпением потребовал президент. – Какой у нас следующий пункт?
  Верность будет вознаграждена
  G2 и ЦРУ были не единственными организациями, готовившимися к возможной кончине Чавеса. Дома у Гонсало Хирона собрались, соблюдая максимальные предосторожности, пять войсковых генералов, два генерала авиации и два адмирала, а также три генерала национальной гвардии. Все они были одеты в гражданское и прибыли без сопровождения, сев за руль личных автомобилей. Участники встречи говорили возбужденно и сумбурно, пока не раздался звонок хозяйского телефона. Хирон ответил, послушал невидимого собеседника, дал отбой и сообщил своим гостям, стараясь скрыть нервное возбуждение:
  – Он подъезжает.
  Вскоре появился Пран в сопровождении как всегда элегантного Вилли Гарсиа. Все встали в знак приветствия, но Пран никому не подал руки, он лишь посмотрел в глаза каждому из членов “своей команды” по очереди и, не спросив позволения у хозяина, уселся в самое приметное кресло, в то самое, которое прежде занимал Хирон. Вилли сел по правую руку от него, а Хирон, словно простой адъютант, поспешно отправился за дополнительными стульями.
  Все чувствовали себя неловко в те долгие секунды, пока Пран хранил молчание. Этого времени хватило, чтобы присутствующие успели как следует рассмотреть малорослую, но очень сильную фигуру Прана, при этом их не отпускали чувства смущения, растерянности и даже робости.
  Дело в том, что Пран в разговорах с другими людьми очень умело использовал всякого рода паузы и довел эту технику до совершенства. А еще он имел привычку начинать любую беседу с долгих рассуждений на темы, никакого отношения не имеющие к тому, ради чего устраивалась встреча, и ни в коей степени не интересные собеседникам. Но это было еще одним из многих, и очень изощренных, способов показать, кто здесь главный.
  Наконец Пран прервал молчание. Он поблагодарил собравшихся за то, что они согласились встретиться с ним, а генерала Хирона – за гостеприимство. Слушая его, никто бы не подумал, что перед ними уголовник, на счету которого не только множество убийств, но и бесконечное число других преступлений. Потом Пран невыносимо долго пересказывал старый аргентинский фильм, который он посмотрел накануне вечером. Все молчали и чувствовали себя не в своей тарелке. И тут Пран заявил:
  – Друзья, пора поговорить и о нашем деле, для чего мы, собственно, сюда и пришли. – Военные позволили себе немного расслабиться. – Вскоре нам с вами предстоит решать судьбу страны. Да и нашу собственную судьбу тоже. – Он говорил тихо, но очень отчетливо.
  Сам его тон не оставлял места для сомнений. Генералы и адмиралы сразу признали: этот голос, безусловно, создан для того, чтобы отдавать приказы. И сейчас Пран приказал говорить Вилли Гарсиа.
  – Пришел час серьезных испытаний, и мы должны принять самые решительные меры в связи с тем, что нашему президенту, вне всякого сомнения, жить осталось недолго. К счастью, мы занимаем достаточно твердые позиции, чтобы с максимальной для себя выгодой использовать ту ситуацию, которая неизбежно возникнет после его смерти. Нас ждут перемены, но они сделают нас еще более сильными. Гарантией тому обширная и эффективная сеть, сплетенная нами в национальных вооруженных силах. Речь идет о наших друзьях и сторонниках, и сами вы – верхушка этого движения.
  – Все это так. Но надо добавить к сказанному еще кое-что. Самая главная на сегодня новость такова… – перебил его Пран. – Как я узнал, кубинское G2 уже имеет в своем распоряжении и продолжает составлять досье как на каждого из вас, так и на ваших главных сторонников внутри вооруженных сил и за их рамками, внутри страны и за ее пределами. Их цель – изгнать – или даже уничтожить – тех из вас, кто не подчинится приказам кубинского руководства или станет мешать действиям Кубы в Венесуэле. Мало того, G2 рассматривает и другую возможность: они могут сделать так, чтобы информация о вас просочилась в DEA38, что повлечет за собой ваш арест и выдачу Соединенным Штатам. Надвигаются тяжелые времена, опасные и непредсказуемые, и они заденут всех нас, тут собравшихся.
  Его слова напугали присутствующих. Каждый прекрасно понимал, что будет, если их преступления окажутся преданными огласке.
  – Я собрал вас здесь, чтобы сообщить и это, и еще одну, как мне кажется, более важную вещь. Есть человек, который куда опаснее для вас, чем кубинцы, это я, – произнес осьминог, переводя взгляд с одного из присутствующих на другого. – Мы стоим на пороге очень тяжелого периода, когда предательства, всякого рода подставы и доносы будут обычным явлением. И на вас станут давить, требуя, чтобы вы предали меня. Но тот, кто это сделает, умрет. В нынешних условиях победить сможет лишь человек, который сумеет сделать так, чтобы верные ему люди эту верность сохранили. И лично я знаю, как гарантировать ее сохранность и как наградить за нее. А еще я умею раскрывать планы изменников, доносчиков и предателей.
  Опять наступила минутная пауза, но она показалась такой долгой, что военные начали нервничать. Сжав зубы, они ерзали на своих стульях.
  – Всегда помните о том, что именно может сделать такой человек, как я, не только с изменниками, но и с их семьями, а также с самыми дорогими им людьми, – предупредил Пран, медленно и подчеркнуто жестко чеканя слова. – Но хочу еще раз повторить: я также умею и награждать – и очень щедро награждать – тех, кто хранит мне верность. Только поэтому я до сих пор жив. Пусть кубинцы командуют у себя на Кубе. Здесь командую я. Никогда не забывайте об этом.
  В воздухе застыл страх. Предупреждение Прана было услышано. Все поняли: или они будут покорны и верны Прану – или их ждет смерть.
  Глава 20
  Лечение в Гаване
  В лучших руках
  Автострада, по которой президентский кортеж мчался к расположенному недалеко от Каракаса аэропорту, была похожа на красную реку из-за колыхавшихся на ветру плакатов с революционными лозунгами. Тысячи сторонников Чавеса в красных бейсболках вышли из дому, чтобы продемонстрировать любовь и поддержку президенту в этот трудный час. Многие не могли удержать слез, когда Чавес проезжал мимо. Венесуэльцы обожали своего лидера. Неужели они видели его в последний раз?
  Отвечая на столь бурное проявление народной любви, Чавес, ехавший в открытом автомобиле, приветствовал людей: он поднял руки над головой и бил сжатой в кулак левой ладонью по открытой ладони правой. Этот жест был символом борьбы против всех и против всего. И разумеется, против его болезни. Никто точно не знал, что за недуг свалился на Уго, но все подозревали, что речь шла о раке.
  В аэропорту его тоже встречали криками “ура” и аплодисментами. Служащие аэропорта, которые много лет подряд наблюдали, как Чавес улетает из страны, а потом возвращается, знали, что нынешний полет – особенный. Они видели, как Уго прощается с провожающими, видели на его лице всегдашнюю обаятельную улыбку, видели, как он поднимается по трапу в самолет вместе со своими старшими дочерьми, которые с тех пор, как у него обнаружили страшную болезнь, вроде бы постоянно находились рядом с отцом. Сопровождали Чавеса и несколько самых близких министров.
  Самолет взлетел. Уго смотрел в окошко на удалявшийся венесуэльский берег. Глаза у него стали влажными. Он знал, что через неполных три часа приземлится в Гаване и после короткой встречи с Фиделем отправится в госпиталь, где его уже ждут, чтобы в тот же вечер сделать операцию. Чавеса одолевали мрачные мысли. Он чувствовал, что, несмотря на благоприятные прогнозы врачей, на самом деле ему из этой болезни живым не выкарабкаться. Уго вдруг почудилось, будто просторное президентское кресло, в котором он сейчас сидел, втягивает его в себя и крепко держит, уподобившись смирительной рубашке. И он совсем пал духом. Не осталось ни желания, ни сил, чтобы освободиться от этих тяжких пут. Так он и сидел, словно узник, глядя через иллюминатор наружу. Вокруг была сплошная чернота. И ни одной звезды.
  
  Встреча с Фиделем была короткой и очень эмоциональной. Названый отец старался подбодрить Уго и заверял, что все будет хорошо:
  – Ты попадешь в лучшие руки на свете.
  Уго кивал: он знает, что, если рядом с ним Фидель, все всегда будет хорошо – “и в политике, и в жизни”.
  На прощание они крепко обнялись. Уго доставили в госпиталь, где сразу же начали готовить к операции.
  Тем временем Фидель Кастро пригласил к себе на “очень секретное”, по его словам, совещание Николаса Мадуро, одного из самых близких к президенту Венесуэлы министров. Фидель хорошо его знал. И считал не особенно умным, зато очень верным и безропотно послушным. Одним из “его людей”. А это были главные качества для человека, который понадобится Фиделю в Венесуэле, когда Уго уйдет из жизни.
  Кубинский лидер принимал венесуэльского министра в помещении, надежно защищенном от прослушивания. На Мадуро произвели большое впечатление и само место их встречи, и ее цель, и суровый настрой Кастро. За минувшие годы Мадуро в роли министра и соратника Чавеса не раз видел его вблизи, но сейчас все выглядело иначе – сейчас они оказались один на один. Живая икона кубинской революции, ее лидер не скрывал своей тревоги. А Мадуро никак не мог побороть робость в его присутствии. Но Фидель, не тратя времени на охи и ахи, сразу же перешел к волновавшей его теме:
  – Приближается час, к которому ты готовился столько лет.
  С этими словами он впился своими большими, как у совы, глазами в глаза изумленного гостя. С маленького столика Фидель взял папку и мягко помахал ею в воздухе. Это была биография Николаса Мадуро. Скорее даже история его жизни. Там было все. Известное всем и не известное никому. И много такого, что и сам Мадуро не знал про себя.
  Фидель прервал молчание:
  – Ты прошел долгий путь, начав простым политическим активистом в столичном лицее. Поздравляю тебя, брат. Но всегда помни о том, что случилось задолго до выхода на сцену Чавеса, и это случилось здесь, на Кубе, на курсах идеологической подготовки, в нашей школе кадров, где мы сделали из тебя настоящего революционера-интернационалиста.
  Николас почувствовал себя польщенным, но боялся ляпнуть в ответ какую-нибудь глупость. Фидель продолжал: – Приближается час, когда ты выполнишь свой долг перед революцией. После смерти Уго нужно, то есть совершенно необходимо для Кубы, чтобы именно ты, товарищ Николас Мадуро, а не кто-то другой, сменил его на этом важном посту.
  Николас Мадуро, будущий президент Венесуэлы, испытывал одновременно страх и почтительное благоговение перед Фиделем, который только что помазал его на царство. Он улыбался, демонстрируя свою обычную и безусловную готовность подчиниться. И пытался произнести какие-то общие слова, чтобы выразить глубокую благодарность, но так ничего из себя и не выдавил. Оба они знали, что сказать ему нечего. И никакие слова не были нужны. Оба прекрасно понимали, что здесь только что произошло. Фидель встал и обнял Мадуро на прощанье, чего никогда прежде не делал, а Николас вышел с мыслями о власти, которые отныне завладели им целиком и полностью.
  Несколько часов спустя, закончив операцию, врачи появились перед родственниками Чавеса и его министрами, которые с нетерпением ждали их приговора. Хирурги сказали, что операция прошла успешно и все получилось так, как и было запланировано. Они также пояснили, что пока рано вести речь о ближайших этапах лечения, но с оптимизмом и надеждой оценили шансы президента Чавеса на выздоровление.
  Пока Уго приходил в себя в отделении реанимации и интенсивной терапии, где навещать его было запрещено, венесуэльскую делегацию разместили в резиденции, предназначенной для высоких гостей кубинского правительства. Их любезно встретил один из служащих. Объяснил, что он и его коллеги готовы заботиться о них и выполнять любые просьбы. Однако он и словом не обмолвился, хотя это само собой подразумевалось, что они будут находиться под тайным, но неотступным наблюдением кубинских спецслужб, а все их разговоры будут записываться.
  Очень скоро атмосфера в резиденции сделалась для венесуэльцев невыносимой. Многие заподозрили, что “исчезновение” Николаса Мадуро на какое-то время, пока Чавес лежал на операционном столе, объяснялось тем, что его позвали на совещание с очень высокими лицами из кубинского правительства, может даже с самим Фиделем. Все понимали: надо обдумывать планы действий как на случай кончины Чавеса, так и на тот случай, если он по состоянию здоровья не сможет руководить страной. Никто из родственников и министров не желал остаться в стороне в такой ответственный момент. Именно поэтому их так беспокоила необъяснимая отлучка Мадуро.
  Очень скоро уже нельзя было скрыть трений и разлада между Мадуро и остальными членами делегации, особенно между ним и тем, кого все называли “суперзятем” – министром, женатым на одной из дочерей президента, который вечно соперничал с Мадуро в старании завоевать расположение и доверие Чавеса. То один, то другой из членов делегации стали предъявлять требования и претензии к медикам и обслуживающему персоналу и часто высказывали их в недопустимой форме. Все это вызвало недовольство друг другом и напряжение между кубинскими хозяевами и их венесуэльскими гостями. Еще больше обострили ситуацию интриги Силии, амбициозной супруги Николаса Мадуро. Оставаясь с мужем наедине, она сразу же начинала его подзуживать: – Шевелись, мальчик, шевелись! Если ты не встряхнешься, мы останемся с носом. Не будь дураком! Вот он, счастливый случай, которого мы ждали всю жизнь. Да проснись же ты, пентюх! – в отчаянии кричала она Николасу.
  Кубинцы, тайно прослушивавшие все их разговоры, лишь улыбались.
  Несколько недель спустя, когда информационный вакуум вокруг лечения президента на Кубе стал порождать бесконечные слухи в Венесуэле, Уго появился перед телезрителями из “любимой всеми нами героической Гаваны” и сообщил согражданам, что он “сознает, какая неуверенность и какая тревога в эти дни и ночи терзали душу и тело венесуэльского народа”. Он также сообщил, что во время первых обследований врачи обнаружили странное образование в поясничной области, что потребовало срочного хирургического вмешательства для вскрытия и дренирования абсцесса. Операция прошла успешно, и теперь начато интенсивное лечение, в результате которого состояние больного заметно улучшилось. Однако через несколько дней появились подозрения на некие изменения в клетках, не выявленные прежде. Более тщательные исследования подтвердили наличие злокачественной опухоли, что вызвало необходимость еще одной операции – для ее удаления.
  – Теперь здоровье мое улучшается и состояние оценивается как удовлетворительное, – сообщил Уго с заразительным энтузиазмом и надеждой в голосе. – Сейчас ко мне применяются комплементарные методы лечения, чтобы воздействовать на эти клетки и дать мне возможность встать на путь полного выздоровления. Считаю нужным добавить, что все это время я не переставал получать информацию и получаю ее сейчас, чтобы иметь возможность руководить работой правительства.
  Прежде чем проститься со своими “братьями венесуэльцами”, президент поблагодарил их за многочисленные и искренние проявления солидарности и поддержки, которые он видел как со стороны соотечественников, так и со стороны представителей братских народов, прежде всего кубинцев – “Фиделя, Рауля и целого легиона медиков, которые сражались с моей болезнью, проявив истинное благородство и великодушие”.
  Возобновленные дружбы
  – Эва! Как я рада тебя слышать. Ты прочла мое последнее письмо?
  Эву Лопес словно током ударило. Она нервно сжимала телефон и отвечала с наигранной радостью:
  – Моника! Конечно прочла! И поняла, что ты с головой ушла в работу у себя на CNN. Прости, что до сих пор не собралась ответить. Значит, ты приедешь в Каракас? Когда? Мы увидимся?
  А вот голос Моники звучал совершенно искренне. Она извинилась, что позвонила так рано, и, не вдаваясь в подробности, сообщила, что приедет в Венесуэлу, но всего только на три дня – по служебным делам. В Каракасе она будет уже сегодня после обеда и приглашает Эву вместе поужинать:
  – Вечером, в нашем любимом ресторане.
  Несмотря на весь богатый опыт, приучивший Эву держать в узде любые эмоции, на сей раз она не сумела правильным образом отреагировать на неожиданный звонок Моники. Ей следовало отказаться от встречи, сослаться на уже данное кому-то обещание, на то, что, к большому сожалению, она находится сейчас в другой стране… Но ничего подобного ей в голову не пришло. Ее закружило каким-то вихрем честности, и сами собой вылетели слова, означавшие, что да, она принимает приглашение поужинать “вечером, в нашем любимом ресторане”.
  После разговора с подругой было трудно вновь сосредоточиться на работе. Она больше думала о том, как вечером, беседуя с Моникой, обойти молчанием свой роман с Маурисио. И вообще, как лучше поступить: рассказать ей все или скрыть? Не станет ли Моника искать Маурисио? И удастся ли Эве сохранить в тайне то, что произошло, даже если она очень постарается? Она взяла стакан воды и опять села за письменный стол. Сейчас у нее было гораздо более важное дело, к которому следовало отнестись со всей серьезностью. Единственное дело, которому в последнее время была посвящена вся ее жизнь: Уго, его болезнь и то, как повернутся события, когда его не станет.
  И хотя интуиция подсказывала ей, что в ЦРУ происходит нечто странное, она по-прежнему отдавала все силы разведывательной работе и посылала туда донесения и отчеты. Эва понятия не имела, что с некоторых пор Оливер Уотсон и команда специалистов анализируют все, что она им сообщает под таким углом, словно речь идет о дезинформации, и пытаются вычислить, какая тайная цель кроется за каждым полученным от нее материалом, поскольку они считают, что ее задача теперь – обмануть их и скрыть, что происходит на самом деле. Есть такая старая шпионская тактика – пытаться получить сведения о противнике, выуживая их из той заведомо ложной информации, которую он сам тебе и подсовывает.
  Как только президент Чавес публично сообщил о своей болезни, Эва сосредоточилась на составлении подробной справки о Николасе Мадуро, который, по ее предположению, с большой долей вероятности мог стать преемником Чавеса.
  В докладе также рассматривались и возможные последствия смерти Уго Чавеса для Фиделя Кастро и Кубы в целом. Сидя в тишине своего тайного убежища, Эва писала:
  Николас Мадуро – не из числа военных, да и вообще, образование свое не завершил. А еще хорошо известно, что он с трудом говорит на публике. За невольные варваризмы и прочие несуразицы в устной речи знакомые прозвали его Недотыкой и за спиной часто над ним потешаются. Но несмотря на это, Мадуро очень высоко поднялся по карьерной лестнице за время, прошедшее с той поры, когда в 80-е годы он был всего лишь молодым активистом в лагере ультралевых, и даже несколько лет прожил на Кубе. Но это было задолго до того, как на политическую арену вышел Уго Чавес. На Кубе Мадуро окончил курсы политической подготовки и, возможно, также получил уроки ведения партизанской войны в городских условиях и работы со взрывчаткой. С Чавесом он сблизился позднее – благодаря своей невесте Силии. Она входила в группу адвокатов, защищавших военных, арестованных после провала государственного переворота, во главе которого стоял тогдашний подполковник Чавес.
  Свою справку Эва сопроводила фотографией группы молодых людей, окончивших курс в кубинской Школе революционных кадров “Че Гевара”. Этой фотографии было тридцать лет. Вместе с выпускниками перед камерой стоял и сам Фидель Кастро. Эва стрелкой отметила Николаса Мадуро. Имелась у нее и другая фотография: тот же парень стоит на площади перед Центральным университетом в Каракасе, в руках он держит бутылку с коктейлем Молотова. На снимках, сделанных несколько лет спустя, он запечатлен на разного рода семейных торжествах вместе со своей нынешней женой Силией. Была и еще одна фотография: на ней супруги участвуют в странном и несколько мрачном ритуале индуистской секты, к которой до сих пор и принадлежат.
  Эва продолжала писать:
  Наши архивы и информация, полученная через нашу сеть в Каракасе, дают все основания предположить, что Николас Мадуро уже давно был завербован кубинскими спецслужбами. За двенадцать лет правления Чавеса Николас Мадуро быстро поднимался по служебной лестнице, занимая посты, приблизившие его к президенту. Это случилось благодаря исключительной исполнительности Мадуро и – что гораздо важнее – благодаря сильнейшей поддержке со стороны кубинцев.
  Однако Эва не знала, что для данной части ее справки куда существеннее были не старые фотографии Мадуро, а нынешние. Она не знала, что ее коллеги из Лэнгли изучают фотографии высокого разрешения, снятые спутником-шпионом. На них видно, как Фидель Кастро, одетый в спортивный комбинезон цветов кубинского флага, разговаривает с Николасом Мадуро. Они сидят в каком-то потаенном уголке – в саду неведомого дома. На некотором расстоянии от них стоят, образуя широкий круг, агенты спецслужб, постоянно сопровождающие Фиделя. На последнем фото из той же серии можно увидеть, как обнимаются эти двое – Фидель Кастро и Николас Мадуро.
  
  Вечером после занятий Эва встретилась с Моникой. Казалось, они расстались совсем недавно. Объятия, вино, улыбки. Моника рассказала, что прилетела, чтобы сделать специальный репортаж о действующих в Каракасе военизированных отрядах, которые здесь называли вооруженной рукой боливарианской революции. Управляло этой рукой и обеспечивало ее всем необходимым правительство Чавеса.
  – Строго между нами: я продолжаю вести и собственное расследование, хочу выяснить, не они ли убили моего отца.
  Но Моника быстро свернула эту тему, чтобы не вносить лишнее напряжение в разговор со своей дорогой подругой Эвой.
  – Ну а как дела у тебя? Как здоровье? Как работа? Что нового в сердечных делах? – забросала она вопросами Эву.
  – Все по-прежнему… – ответила та. И тут же у нее невольно вырвалось: – Правда, я познакомилась с одним человеком…
  Моника искренне обрадовалась за нее и попыталась выведать какие-нибудь подробности, но Эва на все расспросы отвечала одинаково:
  – Подожди, как только у нас с ним все более или менее срастется, я тебе сразу все расскажу. Клянусь.
  Поняв, что настаивать бесполезно, Моника оставила Эву в покое. Они еще какое-то время поговорили про ее новую жизнь в Атланте, про планы на путешествия и про “Черное дерево”. Расправившись с бутылкой вина, Моника с Эвой начали прощаться и при этом обменялись обещаниями снова встретиться – то есть теперь уже не терять друг друга на такой долгий срок.
  Почему они хотят меня убить?
  Адальберто Сантамария должен убить Маурисио Боско. Этот приказ он получил во время своего короткого визита в Гавану. Адальберто – второй по значимости агент G2 в Венесуэле, и подчиняется он непосредственно Маурисио Боско. И вот теперь ему предстоит не подчиняться Боско, а уничтожить его.
  – С Маурисио надо покончить. Сделай это. И не задавай никаких вопросов. Я надеюсь на тебя, – велел ему Раймундо Гальвес, шеф его шефа.
  Как Сантамария, так и Боско были вызваны в Гавану для участия в важных совещаниях, темы которых они заранее не знали. Принимая их у себя в кабинете, Гальвес весьма холодно с ними поздоровался и сразу взял быка за рога: – Мы пригласили вас сюда, чтобы вы помогли нам ответить на самый важный для нашего правительства в настоящее время вопрос: как заручиться гарантиями, что после неизбежной смерти Уго Чавеса к власти в Венесуэле не придет человек, который не будет безусловным другом Кубы?
  Два разведчика быстро переглянулись. Они не могли скрыть удивления и смущения, вызванных такой постановкой вопроса. Причина их удивления была понятна, а вот объяснить смущение было куда сложнее. За те годы, что они вместе работали в Венесуэле, возглавляя кубинскую разведсеть, Адальберто постепенно проникся очень недобрыми чувствами к Маурисио. Но и Маурисио в свою очередь тоже недолюбливал коллегу. Он невысоко ценил профессиональные навыки Сантамарии и знал, что не во всем может на него положиться. Адальберто ненавидел Маурисио, и как бы ни старался скрывать свои чувства, тому это было безо всяких слов очевидно. Сантамария завидовал Боско, считая того счастливчиком, баловнем начальства – и все это только благодаря отцу, который принадлежал к правящей элите страны.
  А вот сам Сантамария происходил из крестьянской семьи. Он боялся Маурисио, потому что тот не уважал его и не доверял ему. Тем не менее, даже если считать, что Боско мешал его карьере, приказ убить своего непосредственного шефа обескуражил Адальберто. Инструкции он получил от Гальвеса такие: устроить Маурисио западню, действовать без свидетелей, быстро и безжалостно. Адальберто не испытывал ни малейшего желания выполнять такой приказ, но отлично знал, что на самом деле выбора у него нет. Если он этого не сделает – смерть ждет его самого. К тому же Адальберто терзала неизвестность: почему все-таки начальство приняло такое решение?
  Через несколько дней после их возвращения в Каракас Адальберто назначил Боско срочную встречу в самом надежном и засекреченном из домов, которыми G2 располагало по всей Венесуэле. Об этом месте знали только они двое. По словам Адальберто, он получил из одного очень надежного источника информацию чрезвычайной важности: – Эти сведения имеют колоссальное значение, так как касаются планов, которые строят военные на случай смерти Чавеса. Нам надо немедленно принимать меры, поэтому мы с тобой должны встретиться и все обсудить. Приходи один. Потом объясню почему.
  Сантамария оказался на месте встречи за несколько часов до назначенного времени. Он сильно нервничал. И принял все возможные меры предосторожности, чтобы быть уверенным, что за ним никто не следил. Но, оказавшись в конспиративном доме, нарушил самое главное профессиональное правило – он начал пить водку, перебирая накопившиеся у него в душе обиды на Маурисио. В бутылке Адальберто надеялся отыскать смелость, чтобы убить соперника.
  Страх и опьянение сыграли с ним злую шутку. Когда Маурисио явился на встречу, Адальберто был уже не в состоянии хладнокровно и быстро выполнить задание. И вел себя очень странно. Ни слова не сказал о цели назначенной им встречи, а вместо этого произнес гневную, но бессвязную речь, клеймя “предателей революции, которая дала им все”.
  Маурисио сразу же понял, что поведение подчиненного выглядит более чем подозрительно. Свойственное разведчику шестое чувство предупреждало его об опасности и о том, что угроза исходит именно от Адальберто. Маурисио всегда обладал обостренной способностью обнаруживать обман и сейчас решил действовать так, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу и заставить Адальберто признаться, зачем он заманил его сюда и что за всем этим таится.
  Боско вырвал провод от стоящего рядом телефона, в мгновение ока обмотал вокруг шеи Адальберто и подождал, пока тот начал задыхаться. Потом позволил ему глотнуть воздуху и велел рассказывать все начистоту.
  Но у Адальберто хватило сил лишь на то, чтобы молить о пощаде. Тогда Маурисио вновь затянул провод и повторял этот прием несколько раз, пока его жертва не выложила неожиданную правду: приказ убить Маурисио был получен от Гальвеса.
  Одной половиной разума Маурисио отказывался поверить в услышанное. Зато второй, которая столько лет помогала ему оставаться в живых, хотя в его профессии долгожительство – дело исключительное, второй половиной он не только во все это поверил, но и сразу начал просчитывать дальнейшие шаги, намечая путь к спасению. Маурисио знал методы, принятые в этой организации, и хотя не знал причин, по которым его хотели ликвидировать, был твердо уверен: уж если начальство приняло такое решение, оно не успокоится, пока не убедится, что он мертв. Продолжать беседу с Сантамарией смысла не было. Боско просто покрепче затянул провод. Удостоверился, что Адальберто не дышит, и спешно покинул конспиративный дом. Отныне человек, которому приходилось изобретать себе надежное убежище, был уже не лучшим кубинским разведчиком, а беглецом, спасавшимся от длинной карающей руки всесильного G2.
  Так началась для Маурисио борьба за выживание. Борьба, которую он вел вслепую. Поэтому и считал необходимым во что бы то ни стало выяснить, почему в Гаване захотели ликвидировать его, ведь он честно выполнял в Каракасе порученное задание и, вне всякого сомнения, не нарушил ни одной из предписанных норм безопасности. Что стало известно G2, чего не знал он сам? Или они получили ложную информацию? Кто стоял за таким поворотом событий? Пока у него не было ответов на все эти вопросы. Но ему и в голову не приходило, что последние события каким-то образом могли быть связаны с Эвой Лопес. Иначе говоря, на сей раз влюбленное сердце помешало ему верно оценить ситуацию.
  
  Тем временем ЦРУ начало свою операцию, и целью ее было схватить Эву Лопес и доставить в какую-нибудь “дружественную страну”, чтобы там допросить, применяя методы, которые запрещено применять в Соединенных Штатах. До поры до времени Эва была нужна своим шефам живой – в качестве источника информации. А потом будет видно, как с ней поступить. Для людей из Лэнгли главной задачей сейчас было узнать, какие секреты она уже успела выдать кубинцам, поскольку ЦРУ не удастся обеспечить безопасность своих агентов, действующих под прикрытием, или успешно завершить начатые операции, если обо всем этом стало известно G2.
  А пока вся работа американской разведки в Латинской Америке и странах Карибского бассейна, а возможно и в других частях света, оказалась под угрозой. Специальная команда, умеющая действовать быстро и эффективно, как только и следует действовать в подобных случаях, прибыла в Каракас и готовилась захватить Эву. Пока они просто следили за каждым ее шагом и, когда могли, записывали на расстоянии ее разговоры с другими людьми, например с Моникой: “…Я познакомилась с одним человеком… Подожди, как только у нас с ним все более или менее срастется, я тебе сразу все расскажу. Клянусь”.
  
  Тем временем Маурисио думал только о том, как не попасть в руки людей, которые до недавнего времени считались его коллегами. К счастью, он был очень хорошо осведомлен об устройстве здешней разведсети – знал, кто в ней задействован, знал и все принятые на вооружение методы, поскольку сам и занимался ее организацией. И сейчас это позволяло ему чувствовать себя в достаточной степени уверенно. Надо добавить, что умение маскироваться так, что его не узнавали даже родные, породило в свое время массу анекдотов. На сей раз Маурисио приклеил себе бороду, надел очки и изменил цвет кожи, воспользовавшись специальным лосьоном. Кроме того, он стал одеваться гораздо скромнее и передвигался по городу не на роскошном автомобиле, а на мотоцикле, которым управлял с завидной ловкостью. Теперь он был всего лишь одним из сотен тысяч мотоциклистов, которые на бешеной скорости разъезжали по забитым транспортом улицам Каракаса.
  А еще он очень быстро пришел к следующей мысли: чтобы не дать себя обнаружить и иметь возможность спланировать свои ближайшие шаги, он должен прибегнуть к помощи единственного человека, не принадлежавшего к его тайному миру, то есть к помощи Эвы. И другого пути у него нет.
  Погруженный в лихорадочные раздумья о вынесенном ему смертном приговоре, Маурисио остерегался звонить Эве по телефону. Он решил дождаться удобного случая и подловить ее на одной из ближайших к “Черному дереву” улиц, но сделать это как можно незаметнее и не пугая девушку. Маурисио ждал ее, спрятавшись за грузовиком. А еще он воспользовался мощным биноклем, чтобы осмотреть, что происходит вокруг Центра интегральной красоты. И тут сердце у него ёкнуло. Он засек троих типов, которые с трех разных точек тоже тайком наблюдали за “Черным деревом”. Мало того, в одном из них Маурисио сразу узнал агента ЦРУ, лицо которого сотни раз встречал на фотографиях и видео. Маурисио словно услышал внутри громоподобный сигнал тревоги, однако в первую очередь почувствовал при этом непонятную растерянность. Что происходит? Почему ЦРУ проявляет интерес к Центру красоты? Может, и они тоже охотятся за ним, за Маурисио? Или им нужна “его” Эва? Разумеется, теперь нельзя будет даже приблизиться к ней, когда она выйдет на улицу. Надо срочно что-то придумать, что-то сделать, не привлекая к себе их внимания.
  Он оставил мотоцикл на улице и быстро шмыгнул в ресторан, расположенный в соседнем с “Черным деревом” доме. Войдя туда, очень по-дружески поздоровался с официантом и направился прямиком в туалет. С этого момента все его действия отличались быстротой и доведенной до автоматизма ловкостью. Он разбил в туалете окно. Вылез на крышу. Перепрыгнул на крышу Центра красоты и через слуховое окно проник в помещение. Уже через секунду он нашел Эву. Она смотрела на него с удивлением и не узнавала, но он не дал ей времени заговорить, а сразу “снял маску” и попросил, не задавая никаких вопросов, выполнять его инструкции. Маурисио только и сказал, что над ней нависла опасность и он явился, чтобы спасти ее. И девушка непонятно почему сразу поверила ему.
  Выброс адреналина помог любовникам легко и незаметно попасть на крышу Центра, потом перебраться на крышу ресторана, а оттуда пройти по крышам других домов. Наконец они спустились в сад, окружавший один из этих домов, и вышли на улицу, где Маурисио оставил свой мотоцикл. Но в этот самый миг их засекли агенты ЦРУ, и началась бешеная гонка. Раздались выстрелы, причем нападавшие целились в Эву. Она узнала двух своих коллег, которые теперь старались ее убить. Значит, такое решение приняли в Управлении – в этом не оставалось никаких сомнений.
  И все-таки паре удалось оторваться от преследователей. Но и Маурисио, и Эву терзали три вопроса. Три одинаковых вопроса:
  Почему они хотят меня убить?
  Кем на самом деле является человек, которого я люблю?
  Почему он убегает вместе со мной?
  Во владениях Лины Рон
  Взгляды Эвы Лопес и Лус Амелии на несколько секунд пересеклись. Эва и Маурисио примчались в тот бедный район, где находился дом, который правительство подарило Лус Амелии. Они сразу направились именно сюда, потому что еще какое-то время назад Маурисио выбрал это место в качестве возможного убежища для себя в случае нового переворота, направленного против правительства Чавеса. А выбрал он его потому, что этот дом Лус Амелия получила только благодаря содействию Маурисио, и он знал, что она всегда поможет ему.
  Несколько лет назад, тронутый драматической историей Лус Амелии и восхищенный ее стойкостью, Маурисио надавил на нужные рычаги и добился, чтобы ей предоставили один из построенных правительством народных домов, куда предполагалось расселить тех, кто потерял жилье во время страшного стихийного бедствия.
  Однако на самом деле Лус Амелия мечтала вовсе не о таком доме. Очень скоро жизнь в народном квартале превратилась в кромешный ад. Здесь торговали наркотиками, то и дело случались кражи, изнасилования, убийства, а также постоянно вспыхивали перестрелки между бандами. А еще этот квартал стал базой для тех, кто промышлял похищениями людей, и, что очень важно, также одним из мест сосредоточения вооруженных отрядов – “колективос”, которые правительство Уго Чавеса снабжало оружием и финансировало. Этой темы, кстати, касалась в своих программах и Моника Паркер. Иными словами, район стал представлять собой странную колонию, где обитали бедные семьи и богатые преступники.
  Правда, кое-какой порядок наводила здесь организация Прана, настоящего хозяина района. На этой неприступной для чужих территории он сохранял полную власть, учреждал неписаные законы и держал себя на манер Большого брата. Но, как и положено хорошему управляющему, сам Пран не опускался до всякого рода неприятных дел. За него этим занимались другие.
  В данном случае главным человеком в районе была женщина – Лина Рон по прозвищу Бешеная. Она была невелика ростом, но отлично владела оружием. Лина взяла в привычку заводить себе юных любовников, которые через несколько месяцев “любви” бесследно исчезали, и никто никогда больше их не видел. Она контролировала торговлю наркотиками и получала свою долю от выкупов за похищенных людей, поскольку похищения именно здесь замышлялись и отсюда координировались. Ее длинная пышная шевелюра, теперь выкрашенная в рыжий цвет, всем внушала ужас. Но сама Лина подчинялась исключительно приказам Прана – без вопросов и возражений. Поговаривали, будто несколько лет назад Лина Рон попыталась предать его. Никто не знает, что именно потом случилось, но она вдруг пропала, словно испарилась. А вновь появилась лишь несколько месяцев спустя – но теперь уже в роли очень дисциплинированной, преданной хозяину и энергичной участницы преступной организации, управляемой из тюрьмы “Ла Куэва”. И хотя об этом старались не говорить вслух, было очевидно, что Лина Рон больше всего на свете боялась вызвать неудовольствие Прана. Какое-то время назад за разговором, подогретым крепкими напитками, Лина обмолвилась: “Лучше умереть, чем испытать на себе «лечение», которое Пран применяет к своим врагам”. И все хорошо запомнили это предупреждение. Пожалуй, поэтому у Прана и не было открытых врагов. Вернее, живых врагов.
  Пока Эва и Маурисио, уставшие и издерганные, ели приготовленные Лус Амелией арепас с сыром, в дом заглянула Лина Рон. В районе не могло произойти ничего, о чем бы она сразу же не узнавала. Она была шапочно знакома с Маурисио, которого считала доминиканским предпринимателем, сочувствовавшим политике Чавеса. К тому же в прошлом он делал щедрые пожертвования на нужды ее “колективо”: от него она получала деньги, мотоциклы и оружие.
  Лина с любопытством и подозрением посмотрела на парочку, но лишних вопросов задавать не стала. Потом пристально и ревниво оглядела девушку, сопровождавшую Маурисио. Наконец она заговорила, сообщив, что разрешает им остаться в ее районе. Кроме того, хотя они Лину ни о чем и не просили, обещала им свое покровительство.
  – Здесь у нас вообще-то опасно, поэтому я приставлю к вам пару товарищей, чтобы были всегда при вас, а то, не дай бог, с вами что-нибудь стрясется. Завтра опять приду, и мы выпьем рому, а заодно вы расскажете, с чего это вас сюда занесло. Понятно же, что вы от кого-то скрываетесь. И не от монашек, надо полагать. Уж не знаю, кому вы нужны, но сегодня мы об этом беседовать не станем. А вот потом обсудим непременно, идет?
  Маурисио кивул и постарался улыбнуться, хотя улыбка у него получилась очень уж фальшивой. Лина встала, обняла его, поцеловала и, даже не кивнув Эве, удалилась. Лус Амелия настояла, чтобы они расположились в ее комнате, а она поспит в другой, маленькой, вместе с сыном, парнем, уже закаленным в жестоких уличных схватках своего “колективо”.
  А пока они втроем сидели в гостиной и смотрели телевизор. Лус Амелия без конца перескакивала с одного канала на другой, не слишком обращая внимание на то, что там показывалось. Вдруг она остановилась на канале CNN и широко раскрыла глаза от изумления. На экране Лус Амелия увидела свою улицу и знакомых людей. Стоя перед камерой, Моника Паркер вела отсюда прямой репортаж. Она рассказывала о районе, где “нашли убежище военизированные отряды «колективос», созданные правительством и на деньги правительства”. Камера стала показывать круто бегущие вверх улицы. Эва поняла, что ошибалась: она-то считала, что Моника уже уехала из Венесуэлы.
  Не дожидаясь конца программы, Лус Амелия начала выкрикивать революционные лозунги и выскочила из дому. Эва и Маурисио растерялись. Они не знали, как на это реагировать и что сказать друг другу.
  Но уже через минуту на экране возникло искаженное яростью лицо Лус Амелии. Правда, на улицу она выбежала не для того, чтобы ответить на вопросы журналистки или послать привет президенту. Сейчас она была похожа на обезумевшую фанатичку и, пока оператор продолжал снимать ее, орала:
  – Ну, ты меня достала, дрянь! Сука! Предательница! Почему ты все никак не заткнешься! Ну, сейчас ты у меня получишь!
  Моника выпустила из руки микрофон, и он упал на землю, другой рукой она достала пистолет отца, который всегда носила с собой. Журналистка хорошо знала этих людей. На сей раз им своего не добиться. На сей раз она выстрелит первой.
  В глазах обеих женщин горела смертельная ненависть. Обеих била дрожь, но камера продолжала снимать, и вся эта сцена попала на экраны. Лус Амелия, поднаторевшая в такого рода поединках, попыталась отнять у Моники оружие, они сцепились не на жизнь, а на смерть на глазах у напуганного оператора и кучки свидетелей, которые поспешили укрыться за машинами или внутри ближайшей забегаловки. И на глазах у Эвы и Маурисио, которые наблюдали за происходящим по телевизору. Но испытанную ими панику мгновенно сменило гораздо более тяжелое чувство, как только с экрана донесся звук выстрела и одна из женщин рухнула на другую. Они выскочили из дому, но успели заметить лишь спину со всех ног убегавшей Лус Амелии. Она быстро исчезла в лабиринте узеньких улиц.
  Моника лежала на земле в луже крови. Мертвая.
  
  Напуганная Лус Амелия спряталась в чьем-то доме в самой глубине района. Она понимала, что стала такой, какой никогда не хотела быть. Подобных людей она и сама всегда презирала. А еще она чувствовала, что отныне выбора у нее нет: выжить ей поможет та жестокая женщина, та безжалостная убийца, которая поселилась у нее внутри…
  На рассвете, когда Лус Амелия все еще пыталась заснуть, в дом пришла Лина, велела вставать и сказала, что ей надо “на некоторое время” уехать отсюда. На улице стоял грузовичок, там Лус Амелию ждали двое мужчин.
  – Они отвезут тебя в надежное место, – объяснила Лина.
  Так началось трехдневное путешествие, во время которого Лус Амелия вместе со своими спутниками пересекла всю страну. Наконец они свернули на грунтовую дорогу и вскоре оказались в нужном месте, где их встретили трое вооруженных людей. Сопровождавшие Лус Амелию мужчины попрощались с ней. Потом был долгий путь пешком, он привел ее к цели, к новому пристанищу. Уставшая до изнеможения Лус Амелия почувствовала себя как никогда одинокой и растерянной. Очень скоро она поняла, где находится. Лина Рон приказала доставить ее в колумбийскую сельву, в лагерь ФАРС.
  Отсюда я не сделаю ни шагу
  Прошло несколько часов после гибели Моники, но Маурисио и Эва все еще не могли до конца осознать случившегося. Они были оглушены. Каждого из них связывали с ней свои особые отношения. А вот Лина Рон смерти журналистки откровенно радовалась, так как та была “врагом революции и оппозиционеркой”. Оставшись наконец вдвоем, Маурисио и Эва крепко обнялись. Молча. Ни он, ни она не хотели говорить о Монике, им было страшно. Кроме того, они боялись начать разговор, который должен был прояснить, кем является каждый из них на самом деле, почему они оказались здесь и от кого скрываются? Маурисио чувствовал, что первый раз в жизни не готов причинить вреда другому человеку ради выполнения служебного задания или ради некой абстрактной идеи. Он думал о Монике, которую, возможно, любил и которую покинул, думая, по сути, о защите революции.
  “К черту кубинскую революцию!” – вдруг сказал он самому себе. Отныне слова “кубинская революция” не значили для него ничего. Зато Эва значила все. И эти мысли были для него новыми, опасными и странными.
  Он прекрасно знал, что несет в себе угрозу для нее. Позволить Эве оставаться рядом с ним значило поставить ее на линию огня между ним и G2. Понимал он и другое: чтобы выжить, ему надо исчезнуть, убежать туда, где его никто не отыщет, и стереть любые свои следы с лица земли. Он был уверен, что люди из его группы, бывшие коллеги, уже поставлены на ноги и пустили в ход все средства, чтобы привести в исполнение вынесенный ему в Гаване смертный приговор. Не исключено, что та же самая Лина Рон и выпустит в него пулю.
  Но почему? Почему они хотят убить его? Чем дольше он пытался найти ответ на этот вопрос, тем больше запутывался. Он ведь и действительно не имел ни малейшего понятия о том, в чем его обвиняли.
  В голове у него вихрем закручивались самые разные чувства: удивление столь внезапным поворотом событий, растерянность и любовь. И ему было трудно сориентироваться в столь сложных обстоятельствах. Вместе с тем даже мысли о том, что Эва тоже не та, за кого себя выдает, у него не возникало. Хотя он не забывал и об очень странных недавних событиях – о том, что ее пытались похитить и застрелить. Он старался найти этому какое-то объяснение, но не находил, а сама Эва ничего не объясняла, да наверняка и не смогла бы объяснить. Но ведь немыслимо было даже вообразить, что прекрасная мексиканка, которая зарабатывала на жизнь уроками йоги и оздоровительными программами, на самом деле – другой человек. Мало того, главный резидент ЦРУ в Венесуэле.
  Единственное, что приходило в голову Маурисио, это объяснить нападение на Эву ее отношениями с ним. ЦРУ раскрыло, что он возглавляет в Венесуэле разведсеть G2, следило за ним и, естественно, узнало про их роман. Американцы решили похитить девушку и использовать как наживку, чтобы добраться до него самого. Нельзя было исключить и того, что ЦРУ завербовало Адальберто Сантамарию и дало задание убить Маурисио. Хорошо, но если дело обстоит так, то почему, когда они мчались на мотоцикле, преследователи пытались застрелить Эву? Почему они, вне всякого сомнения, целились не в него, что было бы логично, а именно в нее?
  Мысли Маурисио метались между прошлым и настоящим: понятно, почему он прибыл в Каракас, но совершенно непонятно, почему теперь его хотят ликвидировать. А между прошлым и настоящим появилась Эва – чудо, давшее ему любовь, но это чувство может вот-вот обернуться трагедией. Пока Маурисио выполнял свою работу в Венесуэле, он обнаружил в глубине собственной души корни особого рода диссидентства. Нельзя отрицать, что кубинская революция дала ему многие привилегии. С другой стороны, он, будучи суперагентом G2, был вынужден совершать преступления – как считалось, ради защиты революции. Но теперь та же самая революция вынесла ему смертный приговор. Чем лучше Маурисио узнавал цели своего Управления и суть кубинского режима, тем очевиднее становилось его двойственное отношение к коммунистической диктатуре, и теперь он мечтал о свободе и спокойной жизни рядом с Эвой. Но разве это возможно?
  Сначала надо было во всем разобраться. После долгого молчания он встал и начал говорить:
  – Я устрою так, чтобы тебя доставили обратно домой.
  Но Эва, знавшая, чем ей это грозит, наотрез отказалась: – Нет, отсюда я не сделаю ни шагу, Маурисио. Я хочу быть с тобой, а дальше – будь что будет.
  Эва давно привыкла все ставить под подозрение, а информацию извлекать из того, что ускользает от обычного взгляда, но сейчас, после покушения на ее жизнь, она впала в почти гипнотическое состояние. И ясно осознавала одно: любовник, доминиканский коммерсант, торгующий модной женской одеждой, каким-то чудом спас ее. Но Эва понимала и то, что, столкнувшись с людьми из ЦРУ, он продемонстрировал качества и физическую подготовку, которыми не может обладать обычный коммерсант. Кроме того, он был близко знаком с преступниками, давшими им приют в этом, одном из самых опасных, районов столицы. Так кто же он такой на самом деле?
  Отказ Эвы отправиться домой Маурисио удивил, но он воспринял его как выражение безоглядной преданности влюбленной в него женщины. Он был, конечно, счастлив услышать это, но уже твердо решил, что вместе им не выжить и что он должен расстаться с Эвой ради ее же блага. Однако и сил на это он в себе не находил. А главное – не находил желания. Ведь даже у самых целеустремленных и несгибаемых людей случаются моменты слабости, которые парализуют их волю. И Маурисио подчинился тому единственному порыву, который не вызывал у него сомнений, и увлек Эву на постель Лус Амелии. Там они забыли об окружающем их опасном мире. О ЦРУ и G2. Там они остались по-настоящему вдвоем.
  Потом каждый из них погрузился в свои мысли. Эва притворилась спящей. Маурисио смотрел на нее влюбленными глазами. И воображал себе некую нормальную, спокойную жизнь рядом с этой красивой, наделенной таким обаянием и столькими талантами женщиной. Хотя и знал, что мечты эти несбыточны. Напротив, теперь все рисовалось ему в еще более мрачном и безнадежном свете. После бессонной ночи он решил, что у него нет другого выхода – он должен рассказать Эве о себе. Открыть все карты.
  Он ждал рассвета, чтобы выполнить свое решение: тогда он прибегнет к непривычному для него оружию – впервые в жизни попытается справиться с проблемой, сказав правду.
  Только смерть разлучит их
  – Эва, Эва…
  – …
  – Эва, посмотри на меня. Прости! Ты слышишь?
  – …
  – Эва, меня зовут вовсе не Маурисио Боско… Мое настоящее имя – Иван Ринкон.
  – …
  – Я не торгую одеждой. И я не доминиканец, я кубинец. Работаю на мое правительство…
  Обнаженная женщина, лежавшая рядом с ним, вздрогнула. Потом приподнялась на локте и долго с недоверием смотрела на него. Может, ей это приснилось? Она не знала, что сказать, что сделать, что подумать. Ее долго готовили к шпионской работе, но не научили, как следует поступить в такой вот ситуации.
  Маурисио, то есть Иван, дал ей воды, потом обнял и попытался помочь подняться. Она вся сжалась, словно мимоза, которая таким образом реагирует на близкую угрозу и защищается от врага. Но в то же время эта женщина-растение, мимоза-недотрога и неженка вдруг почувствовала, как нервное напряжение почему-то стало спадать. С одной стороны, она была бесконечно рада услышать голос любимого, но с другой… Боже! Что такое он только что сказал?
  Таких тяжелых и мучительных разговоров у Ивана еще никогда не было. Он хотел рассказать ей все, открыть, кто он такой и чем занимается. И терпеливо ждал, пока женщина выглянет из раковины, в которую спряталась. А потом принялся описывать то, что увидел и пережил за последние двое суток. Как его собирались убить и как ему самому пришлось убить человека, получившего такое задание.
  – Я люблю тебя, Эва. Поэтому я здесь. Я люблю тебя и больше не могу лгать.
  В ответ Эва задала ему один-единственный вопрос: – Значит, ты руководил кубинской резидентурой в Венесуэле?
  – Да.
  Эва пристально смотрела на него. Никогда раньше никто не смотрел на него так. Это был не взгляд, а мощный и сводящий с ума луч. Ему не хватало воздуха. Она не сводила с него глаз. Не произносила ни слова. Но при этом не открыла ни своего настоящего имени, ни дела, которым занималась. Возможно, потому, что в глубине души была уверена: если к столь откровенному признанию его подтолкнуло то, что они пережили недавно вместе, то, скорее всего, Маурисио уже и так знает, кто она такая на самом деле. И, судя по всему, будет действовать соответствующим образом.
  Вообще-то Эва готовилась к худшему – к тому, что он попытается ее убить. Или ей самой придется убить его. Но пока ничего такого не происходило. Время словно остановилось. Была одна только тишина, одно только молчание. Долгое, изматывающее молчание, пока оба старались разобраться в том, что с ними случилось и как им следует теперь поступить. Два молчания, перебиваемых лишь взглядами, полными вопросов, признаний и страхов.
  Эву одолевал соблазн тоже искренне обо всем рассказать своему самому главному врагу, но осторожность и недоверие все еще не отпускали ее. И она ничего ему не сказала. Зато Иван открыл ей абсолютно все. Ему уже нечего было терять. – Я загнан в угол, Эва, меня обвинили в том, что я двойной агент, предатель. Думаю, кто-то ловко сплел эту интригу против меня… Я не святой и знаю, что у меня в G2 есть недоброжелатели, но на сей раз, судя по всему, мне пришел конец.
  Эва старалась скрыть охватившую ее панику. Она вспомнила все, что за последние годы читала о нем в подробных досье, которые вело ЦРУ, собирая сведения о ловком и неуловимом кубинском разведчике. Читала, но никогда не видела его лица. Там не было ни фотографий, ни видео, на которых он был бы запечатлен. ЦРУ и спецорганы ряда других стран давно пытались схватить его или ликвидировать. Но он всегда ускользал от них. Эва прекрасно помнила, что, знакомясь с этими материалами, чувствовала ненависть и одновременно восхищение. И всегда приходила к одному и тому же выводу: “Этот тип действительно хорош. Исключительный разведчик. Мы не можем позволить ему и дальше продолжать так работать. Его необходимо уничтожить”.
  И теперь вот он, перед ней. Эва знает: несмотря на то что этот мужчина гораздо сильнее ее, она, если захочет, сможет убить его. Прямо сейчас. Достаточно разбить стакан, стоящий на прикроватной тумбочке, и вонзить осколок ему в горло. Она обучена делать подобные вещи за несколько секунд. Но… Маурисио продолжал говорить и открывать свои секреты. Он выглядел совершенно искренним. Это было правдой? Он действительно открывал ей секреты или оставался бездушным шпионом, показывавшим свой очередной трюк? А вдруг он действительно любит ее, и любит так сильно, как утверждает? Или просто играет с ней? А если это игра, то какие цели преследуют кубинцы? Хотят вытянуть из нее информацию, но тогда почему не прибегают к пыткам? Ответов на эти вопросы она не знала.
  Пока Эва весьма трезво раздумывала над тем, как себя вести, в душе она сознавала, что до безумия влюблена в этого мужчину, но не в кубинского шпиона, которого ей приказано убить, а в коммерсанта Маурисио Боско. И этот второй, судя по всему, многое взял от первого. Потрясенная, растерянная, она вопреки своей воле обняла его с нежностью, какой никогда раньше не испытывала.
  Она не знала, должна ли верить ему, зато знала, что чувствует отчаянную потребность обнять его. Здесь и сейчас.
  Два шпиона в очередной раз почувствовали себя просто любовниками. Им больше не нужны были ни слова, ни доводы рассудка.
  Глава 21
  Умереть, убивая
  Что толку быть живым?
  Он больше десяти раз репетировал перед зеркалом. И все равно получалось как-то не так.
  – Мне ведь всегда бывает трудно выступать, любовь моя… Ты и сама это знаешь, – сказал он жене, уже начинавшей терять терпение.
  Силия превратилась в наставницу Николаса и учила его управлять голосом, правильно себя держать, а также ораторскому искусству. Она была женщиной амбициозной, стремилась к успеху, обеспеченной жизни и почету, однако во всем этом судьба ей до сих пор отказывала. И вот теперь Силия неудержимо возмечтала о власти.
  Но предстояло сделать один неизбежный шаг, который на поверку оказался гораздо труднее, чем можно было ожидать: ее супругу надлежало выступить перед всей страной и сообщить согражданам о смерти Уго Чавеса. Эту речь они репетировали много часов подряд – но толку от репетиций не было никакого. В буквальном смысле слова никакого. Стало ясно: Николас Мадуро родился не для того, чтобы говорить на публике. Он не мог найти нужный тон, запинался, потел, терялся, у него дрожал, а то и вовсе пропадал голос. Правда, была еще одна причина, сковывавшая Мадуро: он не мог заставить себя объявить покойником человека, который не только был еще жив, но которому Мадуро поклялся, что тот непременно победит свою болезнь.
  К тому же от Уго всегда можно было ждать чего угодно. Он уже выдержал первый курс химиотерапии и объявил, что вылечился от рака, да и врачи подтвердили его выздоровление. Но истинное положение дел скрыть не удавалось. Сейчас Уго опять лежал в операционной, вверив свою судьбу “Господу родителей моих Иисусу Христу, а также Симону Боливару, покрову Богородицы и духам саванны”. Николас не знал, ни что тут думать, ни что делать. И уж тем более не знал, что сказать стране. Но Силия не отставала от мужа. Все это ему было знакомо: стоило ей учуять добычу, которую можно заполучить, как она удваивала старания и всегда добивалась своего. А сейчас Силия учуяла шанс оказаться во дворце Мирафлорес и уже видела, как царит там, пока Николас путешествует по Венесуэле и раздает поцелуи старушкам.
  – Ну давай, любовь моя, надо еще немного поработать, еще немного постараться. Давай. Нельзя отчаиваться – у тебя все обязательно получится. Не так это и трудно, мой толстячок.
  Несмотря на то что как на Кубе, так и в Венесуэле любая информация, связанная с болезнью Чавеса, считалась государственной тайной, команда Гюнтера Мюллера уже имела в своем распоряжении копии секретных отчетов, подготовленных лично для Фиделя группой медиков, куда входили специалисты мирового уровня. Каждого из них попросили высказать свое независимое мнение. В отчетах говорилось, что первые операции, проведенные в Гаване, оказались неудачными и нужна еще одна, после чего больной должен на неопределенное время остаться в больнице, так как существует опасность, что злокачественные клетки появятся и в других органах. Иначе говоря, из этих справок стало ясно: новая операция не гарантирует того, что пациент выживет. То есть прогноз специалистов нельзя было назвать оптимистичным. И Фидель раздумывал над своими дальнейшими действиями. Он прекрасно понимал, что на карту поставлено не только здоровье Чавеса, но и его, Фиделя, историческое наследие.
  Несколько недель спустя хмурый Кастро сидел в соседнем с операционной помещении и, глядя на экран камеры видеонаблюдения, следил за ходом очередной операции. Она продолжалась долгие часы, и наконец, к радости ожидавшего новостей народа, один из министров, оставшийся в Каракасе, объявил, что операция прошла успешно. Физическое состояние президента удовлетворительное, он очень быстро идет на поправку. Министр также объяснил, что удаленная на сей раз опухоль – это лишь рецидив рака и больному предстоит еще один курс радиотерапии. И тем не менее Чавес будет в состоянии по-прежнему отдавать все свои силы будущему Венесуэлы и работать на благо бедноты.
  Хорошая новость для народа, но не для Силии. Постепенное выздоровление президента, та пылкая убежденность, с какой сам он утверждал, что болезнь ни за что не одолеет его, а также постоянные перемещения Чавеса между Кубой и Каракасом для контрольных обследований приводили в отчаяние супругу того, кто едва не стал его наследником. Однажды утром, излучая радость и энергию, Уго объявил, что его тело полностью избавилось от раковой напасти. С лысой головой и распухшим от лекарств и химиотерапии телом президент вновь появился на экранах телевизоров.
  Сегодня он предстал перед камерами в индейском головном уборе с перьями. И, закрыв глаза, слушал молитву шамана народности яномами. Дело происходило на юге Венесуэлы в типичной деревне яномами. Шаман сидел на корточках и, дуя на дым целительных благовоний, направлял его в сторону Чавеса. Другие индейцы почтительно наблюдали за церемонией. Но сейчас их окружали военные, журналисты и лица, обычно сопровождавшие Уго, – родственники и самые близкие соратники, включая сюда, разумеется, министра иностранных дел Николаса Мадуро с супругой.
  Сцену оживляли несколько плакатов, похожих на послания с небес: “Команданте президент, приказывайте!” По завершении священного ритуала Уго под пение птиц и стрекот сверчков с волнением провозгласил, что уже сумел выиграть сражение с болезнью. И теперь полон решимости одержать победу и в следующем бою – за новый президентский срок. Благодаря референдуму, где народ одобрил право президента переизбираться сколько угодно раз, Уго выдвинул себя кандидатом от своей партии. Выборы были намечены на конец года. – Чавес еще долго будет с вами! – выкрикнул он, впадая в экстаз.
  И миллионы его поклонников с восторгом восприняли это обещание.
  Молчание осьминога
  Внезапное закрытие “Черного дерева”, случившееся несколько недель назад, осталось загадкой для Камилы Серрути и для прочих клиентов, а также для сотрудников Центра интегральной красоты. Никто толком не знал, что же произошло. Очевидно было только одно: салон “Черное дерево”, оазис холистики в Каракасе, прекратил свое существование, и ни один человек не мог объяснить почему.
  Между тем Эве казалось, что она попала в безвыходную ситуацию. Всякий раз, когда Маурисио, который теперь просил, чтобы она называла его Иваном, смотрел ей в глаза или осыпал ласками, она испытывала странную смесь гнева, страха и чувства вины. Ей хотелось верить, что он ведет себя с ней честно, но Эва уже не полагалась на интуицию: ведь та подвела ее самым катастрофическим образом, а значит, и снова могла подвести. Эва страшно терзалась, скрывая от Ивана свое подлинное лицо, но она боялась, что, открыв тайну, совершит роковую ошибку. И не знала, как поступить. Чему или кому верить. Но хуже было другое: она уже перестала верить и в себя саму. Да и как можно верить в себя, если ты не сумела разобраться с тем, что происходило у тебя под носом. И полюбила своего потенциального убийцу.
  В Вашингтоне Эву формально причислили к MIA (missing in action, “пропавшим без вести”). Ее поимка стала одной из важнейших задач для организации, поэтому там с удвоенными силами стали искать свою сотрудницу. Надо было любым способом захватить ее и переправить в другую страну. Или по крайней мере заткнуть ей рот.
  Иными словами, если Эва пребывала в отчаянии, то и ее шефы чувствовали себя не лучше. К тому же они понятия не имели, где она может быть. Эва Лопес просто испарилась. Дом Лус Амелии находился в мире невидимом и непостижимом для ЦРУ.
  Правда, и та защита, которую дал Эве этот невидимый мир, тоже оказалась не слишком надежной, что выяснилось уже через несколько дней. Лина Рон провела полномасштабную операцию, подняв на ноги подчиненный ей отряд “колективо”. Посреди ночи дом, служивший убежищем для Ивана и Эвы, был окружен. Прежде чем влюбленная пара успела сообразить, что происходит, им обоим связали руки и отвели в бронированный автомобиль с тонированными стеклами. Иван и Эва переглянулись и без слов все поняли: сейчас их убьют. Автомобиль какое-то время на бешеной скорости кружил по темным улицам в сопровождении вооруженных мотоциклистов, и Эва решила покориться судьбе.
  – По крайней мере, мы с тобой умрем вместе, – шепнула она Ивану, стараясь сдержать слезы.
  Неизбежность смерти сделала их еще ближе друг другу. Однако ни он, ни она не знали, что в ближайшие часы гибель им не грозит. Их везли в тюрьму “Ла Куэва”. На подъезде к тюрьме им на головы надели капюшоны, чтобы они ничего не видели. Когда машина остановилась, пленников вывели из нее, и несколько минут они шли вслепую, попадая из одного коридора в другой. По пути они слышали сильный шум, запущенную на полную громкость музыку, а также лязг открывающихся и закрывающихся металлических дверей. Еще они чувствовали резкие отвратительные запахи. Потом пленникам велели остановиться. Раздался скрип электрических ворот. За их спиной ворота опять закрылись. Тут уже не было ни шума, ни вони. До них доносился лишь легкий шорох кондиционера. Тихая музыка навевала спокойствие. Эву и Ивана усадили и сразу же сняли с их голов капюшоны. Перед ними был Пран.
  Ни Эва, ни Иван никогда не видели его лично, однако оба прекрасно знали, кто он такой, чем занимается и что можно от него ждать.
  Пран сидел в удобном мягком кресле и пил ром. Едва оказавшись с ним рядом, оба испытали очень острое чувство опасности. Или надежды? Это было все равно что увидеть сатану у ворот преисподней. А вдруг он даст им последний шанс на спасение, предложит, например, сыграть с ним финальную партию в карты, и если они выиграют, это избавит их от адского пламени, которое он собой воплощает?
  А дело было в том, что Прану сразу же доложили про двух беглецов, и он захотел узнать, откуда они взялись и что могут сказать про свое необъяснимое присутствие в “его” районе. Интуиция подсказывала ему, что это персонажи весьма любопытные и от них он сможет получить информацию, которой до сих пор не имел. Кто они такие и чем на самом деле занимаются? От кого и по какой причине скрываются? Лина Рон сообщила Прану отрывочные и весьма туманные сведения о доминиканце, который владеет сетью бутиков “Элита”. Теперь Иван эти сведения не опроверг, а, наоборот, уточнил и расширил. А вот Эва, прекрасная мексиканка, тренер по йоге, оставалась для всех загадкой. Почему, скажем, она живет в Венесуэле и не возвращается к себе домой, где бы этот ее дом ни находился? Эва на вопросы не отвечала, поскольку все свои мыслительные способности сейчас сосредоточила на том, чтобы придумать по возможности более правдоподобную историю. Она старалась потянуть время, пока у нее в голове не сложится сценарий, который мог бы ее – то есть их обоих – спасти.
  В эти минуты решался вопрос, жить им или умереть.
  Пран много о чем их спрашивал, но оба отвечали уклончиво, и он воспринимал такие ответы как наглость и неуважение к его персоне. А в мире Прана проявление неуважения, реальное либо мнимое, влекло за собой смертный приговор.
  Разгневанный нежеланием этих непонятных людей быть с ним откровенными, Пран вышел из себя. Он встал и приказал, как всегда очень тихим голосом, но вполне отчетливо, вывести пленников “на прогулку”.
  Больше никто не проронил ни слова. Но все присутствующие прекрасно знали, что означает такой приказ. Эва с Иваном посмотрели друг на друга, понимая, что этот взгляд – прощальный. Эва успела представить себе, как их тела выбросят на какую-нибудь мусорную свалку. “По крайней мере, полиция найдет нас обоих вместе”, – подумалось ей. Но в тот миг, когда Пран уже собрался покинуть комнату, Эве на помощь пришла женская хитрость, и она обратилась к палачу: – Не уходи, Юснаби. Удели мне пару секунд. Твое настоящее имя – Юснаби Валентин, и я все про тебя знаю. И прежде чем ты нас убьешь, я расскажу тебе, кто мы такие. Так что в любом случае тебе будет полезнее выслушать меня – ты ведь ничего при этом не потеряешь.
  Иван смотрел на нее выпучив глаза. Эва не стала ждать согласия Прана, который сразу остановился, оглянулся и не без любопытства уставился на нее.
  – Меня зовут Кристина Гарса, я бывший офицер морского десанта вооруженных сил Соединенных Штатов. А еще я руковожу всеми операциями Центрального разведывательного управления в этой стране. Я приехала в Венесуэлу, чтобы…
  Глаза осьминога теперь больше напоминали глаза стрекозы, так как обеспечивали ему панорамный обзор в 360 градусов. Он фиксировал каждое движение своих пленников, но главное – с большим интересом смаковал роскошное и очень острое блюдо, которое судьба – или, может, ЦРУ? – предподнесла ему. Пран приказал снять с Эвы наручники. Потом снова сел и приготовился, скроив на лице недоверчивую мефистофелевскую улыбку, потешить себя теми глупостями, которые Эва собиралась ему рассказать. Сейчас он немного позабавится, слушая ее художественный свист, а потом никто не помешает ему отправить их обоих “на прогулку”.
  Иван между тем превратился в ледяную глыбу. Его словно парализовало. Он старался взять себя в руки, но у него ничего не получалось. Он не мог поверить тому, что только что услышал. Эвы, его Эвы, не существует. Он называл этим именем совсем другую женщину, совершенно ему незнакомую. Она не мексиканка, она янки. И на самом деле вовсе не инструктор по йоге, она агент ЦРУ. Женщина, которую он любит и которая, по ее собственным словам, любит его, в мгновение ока исчезла – пропала в адских безднах зла. Он старался осмыслить услышанное. И пришел к выводу, что ее рассказ вполне укладывается в логику того, что они пережили вдвоем за последнее время. Не противоречил он и другой имевшейся у него информации. Ивану, например, было известно, что кубинское правительство внедрило своего агента, женщину, в самые высокие сферы американской разведывательной системы, а именно в Пентагон. И было очень даже вероятно, что та дама получила сведения о том, кто именно возглавляет сеть ЦРУ в Венесуэле. И тогда кубинская разведчица сумела “внушить” в Вашингтоне, будто Эву перевербовали кубинцы и поэтому нужно срочно ее “нейтрализовать”. Кроме того, продолжал развивать эту догадку Иван, нетрудно допустить, что G2 узнало о его тайном романе с Эвой.
  Таким образом кубинская разведчица в Пентагоне смогла бы избавить G2 от рискованной – и пока невыполнимой – задачи убить руководительницу сети ЦРУ в Венесуэле. Лучше пусть само ЦРУ решит этот вопрос. “Какая блестящая интрига”, – подумал Иван с восхищением. Значит, его коллеги, узнав об отношениях Ивана с Эвой, хотя он и скрывал их, пришли к понятному заключению: раз их агент в Каракасе вступил в тайную любовную связь с американской шпионкой, наверняка он перешел на сторону врага и теперь работает для ЦРУ. Следует его уничтожить. Что ж, теперь у Ивана в голове начала складываться эта головоломка. Правда, пока ему еще не хватало многих деталей. И он знал, что эти детали очень подвижные и легко меняют форму.
  Между тем Кристина, то есть бывшая Эва, продолжала рассказывать. Оба мужчины смотрели на нее с огромным интересом. Однако Кристина выкладывала информацию так, чтобы не открывать самые секретные элементы своей работы и не поставить под удар других агентов из созданной ею самой сети. Она была откровенна с Праном, но откровенна по-своему. Ведь Пран, как она была уверена, не имел ни малейшей возможности проверить ее историю. А он внимательно слушал Эву, но не верил ей. Потому что в историю мнимой мексиканки поверить было просто немыслимо. Наконец Пран с выражением небрежной скуки, которую порождает почти полная власть над жизнью и смертью многих людей, с издевкой похвалил пленницу за богатое воображение. Потом с гримасой глубокого отвращения опять приказал своим подручным увести пару “понятно куда”.
  Но тут же последовал очередной и совершенно неожиданный выпад Эвы.
  – Я бы на твоем месте этого не делала, Юснаби, – предупредила его Эва громко и с нажимом. – Хуану Кэшу такой поступок вряд ли понравится. Можешь сам его спросить. Хочешь, дам тебе тайный номер его мобильника? Кэш сейчас в Майами. Поговори с ним обо мне, порасспрашивай. Или просто скажи, что ты собрался убить Кристину Гарсу.
  Человек, который не привык никогда и ни от кого получать приказов, вздрогнул. При упоминании имени духовного наставника он подскочил, словно его подбросило пружиной. Теперь Пран стоял не двигаясь, прямой и тощий как палка. В комнате воцарилась мертвая тишина. Пран не мог понять, что происходит и почему эта американка – или мексиканка? – столько всего про него знает. Про него и про Хуана Кэша. Лицевые мускулы Прана были не слишком приспособлены для выражения удивления. Мало кто отважился бы удивлять его, и это непривычное для Юснаби Валентина чувство сразу же внесло сумятицу в его мысли. Он не умел справляться с ситуацией, когда на него обрушивалось что-то совсем уж неожиданное. А ничего более неожиданного, чем то, что он услышал минуту назад, просто быть не могло.
  Не произнося ни слова, Пран долгим взглядом смотрел на Эву, потом достал из кармана своих безупречных брюк от Armani мобильник. Был только один способ прояснить ситуацию – позволить ей немедленно набрать номер проповедника. Звонок застал Кэша в особняке в Майами. На экране его телефона не отобразилось имя звонившего, но так как мало кто знал этот секретный номер, Кэш решил ответить. У него замерло сердце, когда он услышал голос верного ученика. Такого просто не могло быть. Пран не знал номеров его телефонов, и уж тем более этого. Кэш сам звонил Прану в заранее оговоренные дни. Но Пран сразу же объяснил ему причину своего звонка. Наставник очень внимательно его выслушал. И наконец твердо и не терпящим возражений тоном, свидетельствовавшим о серьезности ситуации, приказал человеку, который ни от кого и никогда не получал приказов:
  – Будь осторожен, Пран. Если она и вправду сейчас находится там, рядом с тобой, не дай бог, чтобы хотя бы один волос упал с ее головы. Это может обойтись тебе слишком дорого. Да, очень дорого. И ради всего святого, ничего не предпринимай. Я прямо сейчас вылетаю в Каракас и объясню тебе, в чем тут дело. Но главное – не смей даже прикасаться к ней. Жди меня!
  Дай мне твой крест
  Острые иглы одна за другой и очень быстро, не останавливаясь, карабкались вверх по спинному мозгу президента, который сейчас выступал еще и в роли кандидата в президенты. Тысячи игл впивались в его тело, заставляя корчиться от боли. Он уже не верил, что когда-нибудь опять сможет подолгу, не зная отдыха, выступать перед народом. Боль мешала ему. Ни на миг не отпускала, и это волновало его сейчас куда больше, чем победа на грядущих президентских выборах, а ведь его соперником, как нарочно, оказался молодой человек со спортивной фигурой.
  Сидя в автобусе, специально приготовленном для агитационной поездки по стране, Уго скрючивался от нестерпимой боли, тело переставало слушаться его. Боль брала над ним верх. Николас Мадуро, Силия, Анхель Монтес и другие близкие люди старались не оставлять его одного. Видя, как он страдает, они пытались убедить Уго, что надо отменить запланированное выступление.
  – Народ отнесется к этому с пониманием, – в один голос уверяли они Чавеса.
  – Не волнуйтесь, президент, Николас выступит вместо вас, – наседала на него Силия.
  Но Уго в ответ не произнес ни слова, лишь обжег ее взглядом. И она мгновенно сообразила, что перегнула палку. Слишком явно стала торопить события.
  Однако больной, даже чувствуя приближение смерти, железной хваткой цеплялся за надежду. Огромным усилием воли он выдавил из себя несколько слов и едва слышным голосом приказал кубинскому врачу, неотлучно находившемуся рядом, дать ему сильное обезболивающее. Но доктор колебался, он объяснил, что нельзя злоупотреблять анальгетиками и так наплевательски относиться к своему состоянию.
  – Это приказ! – закричал на него измученный президент и на этот крик истратил последние силы.
  Тем временем толпа сторонников Чавеса в красных футболках с плакатами в руках собралась на площади в центре города Сан-Фернандо-де-Апуре, где должен был произнести речь их обожаемый Уго. Предвыборная кампания продолжалась уже сто дней, и надо было сделать еще одно усилие. Активисты пытались успокоить людей: Чавес в дороге, очень скоро Главный Лидер прибудет. Гремела музыка, ее было слышно за несколько километров от площади. Некоторые танцевали. Рекой лились ром и пиво, совершенно бесплатно доставленные сюда по приказу властей. Абсолютно все были пьяны.
  Взбодренный полученным от врача лекарством, Чавес поднялся на ноги и обратился к своей свите:
  – Пора!
  Он взобрался на платформу, придуманную специально для избирательной кампании. Потом устроился на особом помосте, сделанном так, чтобы снаружи казалось, будто Чавес стоит самостоятельно, хотя на самом деле там все было хитро предусмотрено и надежная конструкция поддерживала его со всех сторон, так что не было никакой нагрузки на ноги.
  В сопровождении своей встревоженной команды Уго двинулся к площади.
  – Глядите веселее, – велел он, – вы должны иметь вид победителей. Это приказ.
  Платформа медленно ехала по запруженным людьми улицам, они встречали своего героя криками. Президент – и он же кандиат в президенты – улыбался направо и налево, привычно поднимал руки над головой в знак победы, и ничего, кроме опухшего лица, не позволяло даже вообразить, что от смерти его отделяет всего один шаг. Наблюдая за ним, его сторонники смогли понять глубокий смысл сказанных Чавесом еще несколько месяцев назад слов:
  – Я уже не тот конь, каким был прежде, сейчас я скорее похож на буйвола.
  Однако для многих уже одно его присутствие на площади явилось настоящим чудом; и люди слепо верили тому, что он сейчас утверждал: оппозиция прибегла к колдовским чарам, чтобы помешать ему провести эту избирательную кампанию. – Если бы это зависело от моей воли, я спустился бы с этой платформы и ходил бы вместе с вами по улицам, но я не могу… А мне бы очень хотелось снова стать свободным как ветер – хотя бы на несколько дней.
  Действительно хотелось, потому что теперь он гораздо реже выступал по радио и телевидению и реже мог произносить речи перед большими толпами народа в главных городах Венесуэлы, в то время как его молодой и полный сил соперник успел побывать во всех уголках страны – пешком, бегом, на велосипеде, на мотоцикле или даже на тракторе. Так что получилось состязание между буйволом и зайцем. Но как поведала нам известная сказка, первым заветной черты не всегда достигает тот, кто бегает быстрее. Понятно, что сейчас возможности Чавеса были сильно ограничены болезнью, но при нем осталось его огромное обаяние и невероятная способность находить эмоциональный контакт со своими сторонниками. А вот Мадуро ни тем ни другим качеством не обладал. Чавес понимал это и не упускал случая – к ликованию толпы – поиздеваться над ним:
  – Бедняга ты, бедняга, буржуй без корней и без родины, тоже мне кандидат в президенты выискался, ты ведь и в политике совсем дремучий, а одолеть или замаскировать свою дремучесть тебе будет ох как трудно. Из тебя и кандидат-то получился никудышный, а уж президент и подавно не получится. Разве таким должен быть президент нашего великого венесуэльского народа, нашей страны – родины Боливара…
  Нечто подобное Уго не раз выкрикивал прямо в лицо сопернику, и на всех митингах его слова вызывали громкий рев одобрения. И уж разумеется, Чавес не преминул использовать свою болезнь для воздействия на впечатлительных избирателей. Почему не превратить ее в тему всей его кампании, почему не извлечь из нее максимальную пользу? Таких рычагов у Мадуро не было. Однажды во время мессы, которую отслужили за скорейшее выздоровление Чавеса, он, стоя перед открытой Библией и глядя на жалостный образ Иисуса из Назарета, висевший в алтаре, по-настоящему утратил контроль над собственными эмоциями, но и это в конечном счете лишь принесло ему новые очки. На лбу у президента выступили капли пота, глаза наполнились слезами, голос срывался. Прямо перед телекамерами Уго молился Господу:
  – Отдай мне твой терновый венец, Христос. Отдай мне его, чтобы я истек кровью, отдай мне твой крест, сто крестов, чтобы я сам их понес. Но подари мне за это жизнь! Пусть она будет жечь меня огнем, пусть будет мучительной – мне все равно. Не забирай меня пока еще к себе, Господи, отдай мне твои тернии, потому что я готов страдать. Только бы быть живым, Господи! Аминь.
  Видеозапись этой сцены разошлась по сети не только в Венесуэле, но и во всей Латинской Америке. Миллионы людей были потрясены душераздирающим зрелищем. И второй кандидат не мог должным образом ответить ему. Политический дар Чавеса в очередной раз сверкнул яркой звездой.
  Венесуэльская и зарубежная пресса с огромным интересом следила за их поединком, который стал особенно напряженным в последние сто дней избирательной кампании. И все писавшие на эту тему отмечали мужество, проявленное действующим президентом: он сумел продержаться все это время, хотя чувствовал себя, мягко говоря, неважно. Правда, как отмечали СМИ, многие противники Чавеса считали такое поведение безответственным, поскольку, как бы ни стала протекать его болезнь в дальнейшем, велика была вероятность, что он не сможет исполнять президентские обязанности весь отведенный Конституцией срок. Но и сторонники, и противники признавали, что Чавес вел себя героически, ведь само его участие в предвыборной гонке было своего рода самоубийством.
  Эти сто дней завершились массовым митингом в Каракасе. Встреча Чавеса с народом получилась очень эмоциональной, но в середине его выступления на площадь обрушился чудовищный ливень. Уго поднял руки и обратил лицо к небу. Речь его стала еще более пылкой, и он в очередной раз вспомнил слова Боливара, произнесенные в 1812 году, когда Освободитель увидел Каракас, свой родной город, разрушенный землетрясением: “Если сама природа пойдет против нас, мы станем бороться и с нею тоже – и заставим ее нам подчиниться!”
  Только вот в случае с Чавесом природа проявила свой нрав, не прибегая к землетрясению, а послав ему смертельную болезнь.
  Казалось, что громовые аплодисменты раздались с неба. Толпа неистовствовала и терпеливо переносила потоки дождя.
  А промокший насквозь, измученный болью президент продолжал с пафосом вещать о славном будущем, которое ждет их страну. Хотя знал, что сам он этого будущего не увидит.
  Признание в открытом море
  Телефонный звонок разбудил Оливера Уотсона среди ночи. Он пока не знал, что ему звонят с борта грузового судна, которое держит курс через Атлантический океан – от берегов Венесуэлы в Африку, в Гвинею-Бисау. А говорить с ним хочет Кристина Гарса. Это она звонила своему бывшему другу и бывшему шефу по мобильному телефону, который дал ей Пран.
  Хитроумный ход, сделанный Кристиной в тюрьме “Ла Куэва”, сработал и спас им с Иваном жизнь. После звонка Прана Хуан Кэш сел на свой личный самолет и прилетел в Каракас. Правда, проповедник еще не знал, что в ЦРУ Кристина попала в немилость. Он по-прежнему считал ее одной из всемогущих фигур в Управлении и решил забрать девушку от Прана. Кэш не сомневался: если он спасет Кристину, то ЦРУ сделает все, что нужно, чтобы грозящий ему приговор оказался более мягким. Прибыв в “Ла Куэву”, Кэш убедил Прана, что нужно не убивать двух шпионов, а заключить с ними союз и таким образом дать отпор кубинцам и прочим злым силам, которые подчинили своей воле президента Чавеса. И которые, кроме того, вероломно пытаются конкурировать с самим Праном, покушаясь на рынок, созданный им для собственного бизнеса. Кэш настаивал:
  – Эти двое для тебя – считай что подарок небес! Не упусти случая!
  Пран как следует все взвесил, посоветовался с Вилли Гарсиа и еще раз подумал. В результате он согласился с доводами проповедника. Да, он использует попавших к нему в руки шпионов как таран для атаки на крепость Чавеса. Долгие часы Пран и Вилли Гарсиа допрашивали пленников, они хотели знать все: о стратегиях, структуре руководства, слабых местах чавистов и их противников, о пороках и сильных сторонах самых главных игроков на шахматной доске власти, об их финансовом положении, родственниках и любовницах. Кто кому платит. Кто с кем спит. И о многом другом.
  Несколько дней спустя Иван и Кристина покинули страну с помощью всемогущего Прана, их нового союзника. Сначала пару отвезли в далекий порт на востоке Венесуэлы, где они поднялись на борт грузового судна, которое, как им обещали, доставит их в Африку, а точнее – в Гвинею-Бисау. Оба тотчас поняли, почему именно туда. Они много всего знали про “африканский путь” Прана, а судно, на котором они плыли, было одним из тех, что перевозят его “товар”. Их подозрения полностью подтвердились, когда они увидели, как краны грузят в трюмы корабля большие тюки. Иными словами, судно доставит в Гвинею-Бисау не только их двоих, но еще и двадцать тонн кокаина, упакованного в эти тюки. А из Африки кокакин пойдет в Европу, где его станут покупать и жадно потреблять в богатых дворцах и апартаментах, на дискотеках и в кабинетах исполнительной власти, в университетах и лучших салонах старого континента. Продажа двадцати тонн кокаина принесет доход в сотни миллионов евро.
  Но вовсе не на эту тему Кристина – бывшая Эва – хотела побеседовать со своим шефом. Уотсон и коллеги из ЦРУ потеряли ее след. Никто в Управлении не знал, где находится Кристина и что с ней случилось. Уотсон считал ее умершей и думал об этом с нестерпимой болью. Хотя он подозревал, что она предала и его самого, и их организацию, и свою страну, перейдя в стан врага, шеф все еще таил в глубине души к Кристине сильные отцовские чувства.
  Уотсон вздрогнул, услышав среди ночи ее голос. С одной стороны, он обрадовался тому, что она жива, с другой – внутри у него сразу же заработали все те механизмы, которые бьют тревогу и включают строгий контроль за каждым сказанным словом, когда профессиональному разведчику доводится говорить с агентом врага.
  После скупых и холодных приветствий Кристина, даже не упомяув об испытаниях, через которые прошла, сообщила, что убежала из страны, имея при себе очень ценный для ЦРУ “фонд”:
  – Со мной главный резидент G2 в Венесуэле. Он готов открыть нам все секреты кубинской разведки, собранные им за десятилетия. В обмен он хочет, чтобы ему гарантировали защиту правительства Соединенных Штатов, а также он хочет получить политическое убежище и американское гражданство.
  Потрясенный Уотсон зажег свет и начал метаться по комнате, не веря собственным ушам. Но Эва-Кристина не дала ему произнести ни слова, она предупредила:
  – Но против меня не должно выдвигаться никаких обвинений, и мне должна быть гарантирована личная безопасность. То есть ЦРУ должно гарантировать, что против меня не будут применены карательные санкции. Я даю вам двадцать четыре часа на принятие решения. Если вы откажетесь, я сделаю такое же предложение какому-нибудь другому правительству. Уверена, что это может заинтересовать многих.
  На том их разговор и закончился. Уотсон какое-то время еще пытался разгадать его тайный смысл. Потом попросил о срочной встрече с руководством ЦРУ, а также с людьми из Пентагона и Госдепартамента. Тем временем Эва, несмотря на поздний час, позвонила Брендану Хэтчу и повторила ему то же самое. Она попросила его об одолжении: пусть он донесет полученную от нее информацию до директора ЦРУ и до своего друга, президента Соединенных Штатов.
  Последующие дни были очень напряженными для всех. Иван и Кристина сошли с корабля на берег и оказались на территории какого-то странного колумбийско-венесуэльского анклава, в безлюдной и красивейшей бухте Гвинеи-Бисау. Вне всякого сомнения, Прану было чем гордиться, ведь это он разработал весь этот план и начал использовать “африканский путь” в своих целях. Сотни завербованных им колумбийцев и венесуэльцев поселились в Гвинее-Бисау и трудились в поте лица, помогая расширить преступный бизнес.
  Сам Пран, предвидя изменения правительственного курса, прикидывал, какие последствия это может иметь для его многомиллионного дела. В конце концов он решил инсценировать собственную смерть и сбежать в Европу. Оттуда он будет продолжать руководить своим венесуэльским картелем и завоевывать новые территории и новые рынки.
  – Лучше перебраться в Монако, – предлагал ему Вилли Гарсиа, единственный из доверенных людей, которого он собирался взять с собой.
  Иван и Кристина сидели в простом, но чудесном домике у реки, угощались лепешками арепас и меренгами, слушали вальенато39 и разговаривали, разговаривали и снова разговаривали. Они рассказали друг другу все. И наконец поверили друг другу. Их больше не волновали ни секретные задания, ни рискованная игра, где на карту ставились интересы родной страны. Они больше не хотели отдавать жизнь, служа своим правительствам, не хотели приносить в жертву все, что им дорого. Они любили друг друга. Просто любили, как бы невероятно это ни выглядело.
  В Вашингтоне Оливеру Уотсону и сенатору Хэтчу удалось несколько охладить пыл руководителей ЦРУ и других американских разведывательных организаций, поначалу настроенных очень решительно и желавших сразу же ликвидировать обоих шпионов вместе с их секретами.
  Но Кристина знала правила этой игры и научилась хорошо в нее играть. Она наняла в Вашингтоне знаменитого и очень жесткого адвоката, чтобы он провел с правительством переговоры об условиях, на которых оба шпиона сдадутся властям. Им должны были гарантировать безопасность, а Ивану еще и предоставить политическое убежище.
  Несколько недель спустя два маленьких частных самолета приземлились на тайном аэродроме, расположенном совсем близко от деревни, где все это время жили Иван с Кристиной. Самолеты принадлежали ЦРУ. Пилоты и прилетевшие на самолетах четверо агентов сообщили, что их начальство приняло такое решение: из соображений безопасности Иван и Кристина полетят по отдельности.
  Новость пару удивила, но пилоты очень спешили снова подняться в воздух – прежде чем разыграется буря, которая сделает полет невозможным. Кроме того, Иван и Кристина верили в те договоренности, к которым удалось прийти с руководством ЦРУ и прочими высокими лицами из Вашингтона. Таким образом, подгоняемые пилотами и успокоенные присутствием сотрудников Управления, они наскоро простились, успев лишь обняться и быстро поцеловаться. Им казалось, что в самое ближайшее время они снова будут вместе. И уже навсегда.
  Самолет Кристины взлетел первым. Пилот сообщил пассажирке, что они возвратятся на авиабазу Эндрюс, расположенную недалеко от Вашингтона, и что полет будет продолжаться восемь часов сорок три минуты.
  Иван поднялся во второй самолет и, прежде чем занять свое кресло, поинтересовался у летчика, куда они направляются. Тот извинился и объяснил, что ему запрещено отвечать на подобные вопросы, но пассажиру не о чем беспокоиться. Пусть усаживается и наслаждается полетом.
  Путешествие Кристины продолжалось ровно столько, сколько обещал пилот, и они приземлились на военном аэродроме, хорошо ей знакомом, так как за годы работы в ЦРУ она часто им пользовалась. Как только самолет остановился, Кристина увидела через иллюминатор, что его сразу окружили восемь бронированных фургонов, в которых прибыла большая группа хорошо вооруженных людей. Спустившись по трапу, она поняла, что никого из них не знает. Никто не сказал ей ни слова. Потом ей предложили занять заднее сиденье в одном из фургонов, и как только она села, все машины рванули с места и на бешеной скорости куда-то помчались.
  Через несколько минут она обратилась к трем мужчинам, сидевшим в той же машине, и спросила, где Иван, где Уотсон и другие ее коллеги.
  – Я не понимаю, о чем вы говорите, миссис, – холодно ответил тот, что выглядел здесь главным.
  За все оставшееся время пути ни один из них не открыл больше рта. После двух часов езды по каким-то сельским дорогам машины свернули с шоссе и двинулись через огромное поле, засеянное кукурузой. Проехав еще несколько километров по узкой грунтовой дороге, они оказались у поросшего лесом холма. Потом, никуда не сворачивая, миновали три контрольно-пропускных пункта и наконец подкатили к большому дому, который выглядел очень солидно, хотя и отличался строгой архитектурой. Кристина заметила, что за главным домом расположены две постройки, похожие на коробки, обе без окон. Крыша одного из домов-коробок была усеяна антеннами. Повсюду она видела вооруженных охранников.
  Вышедшую из фургона Кристину встретила любезная, но державшаяся очень сухо женщина лет шестидесяти, которая представилась, назвав себя Ритой Фергюсон. Она исполнила ритуал вежливости, сказав: “Добро пожаловать в нашу усадьбу”, – и проводила Кристину в комнату, отведенную ей на время пребывания здесь. Потом предложила отдохнуть и сообщила, что через час будет ждать ее в столовой, где подадут ужин. И еще посоветовала после еды лечь пораньше в постель и постараться выспаться, поскольку “завтра начнутся беседы и очень важно, чтобы вы успели как следует отдохнуть”.
  Кристина прекрасно понимала, что имела в виду Рита и что за “беседы” ее ждут. На самом деле она и сама не раз участвовала в подобных. Но всегда сидела по другую сторону стола. Речь шла о напряженных, скрупулезных и повторяющихся допросах, которым команда специалистов подвергает человека, владеющего конфиденциальной и чрезвычайно важной для ЦРУ информацией.
  Страшно раздосадованная Кристина ответила, что не будет принимать участия ни в каких “беседах”, пока ей не разрешат сделать несколько телефонных звонков и пока ей не сообщат, где сейчас находится Иван Ринкон.
  – Как пожелаешь, Кристина. Ты человек опытный и знаешь, о чем идет речь. Можешь сколько угодно отказываться от сотрудничества с нами, но в результате лишь продлишь на это время срок своего пребывания здесь. Весь процесс может оказаться простым и быстрым. Ты расскажешь все, что тебе известно, и сразу же выйдешь на волю, чтобы начать новую жизнь. И вряд ли стоит объяснять, что тебе будут запрещены любые контакты с внешним миром, пока не завершатся эти самые “беседы”.
  Кристина не скрывала своего бешенства:
  – Мой адвокат ждет звонка от меня и, если не дождется, сделает ряд публичных заявлений, которые могут скомпрометировать всю эту операцию и выставят вас в смешном виде, вот и все. Кроме того, мы пришли к конкретным договоренностям и компромиссам с Оливером Уотсоном и сенатором Хэтчем.
  Рита Фергюсон несколько секунд смотрела ей в глаза, а потом очень тихо и спокойно сказала:
  – Наша договоренность с тобой остается в силе, и свою часть мы намерены выполнить. Но только после того, как ты выполнишь свою и все расскажешь. А что касается твоего адвоката, то можешь не волноваться: он знает, что ты у нас. А то, что вы с ним успели затеять, мы уже отменили. Он не предпримет ничего, пока ты не позвонишь ему, после того как твои здешние дела завершатся и тебя отпустят.
  Как ни была возмущена Кристина, она понимала, что женщина права. Тем не менее заявила, что ужинать не станет, а примет душ и ляжет спать.
  – Но сначала я хочу задать тебе вопрос, на который очень прошу ответить. – Она говорила с тревогой, которую ей не удавалось скрыть. – Где Иван Ринкон?
  Рита задумалась, а потом сказала:
  – Могу лишь сообщить, что он добрался до места благополучно и завтра с ним тоже начнут работать.
  – Но где? Где его держат?
  – В Гуантанамо40, – ответила Рита и тотчас повернулась к ней спиной и пошла по коридору.
  
  Заснуть Кристина так и не смогла. Новые и очень реальные кошмарные видения прибавились к тем, что никогда ее не отпускали. Получившийся в итоге коктейль делал сон совершенно невозможным.
  На следующее утро она встала измученная, но настроенная очень решительно: она во всем пойдет им навстречу и сделает все от нее зависящее, чтобы как можно скорее покончить с этой неизбежной процедурой. “Тебе нечего скрывать, да ты и не хочешь ничего скрывать”, – повторяла она, стараясь приободриться. Кристина убедила себя в том, что ее освобождение зависит от того, насколько полно она отчитается обо всем, что сделала, что обнаружила, чему научилась и что пережила в Венесуэле. Она будет предельно откровенной и ничего не утаит. Главное, разумеется, вести себя так, чтобы ей поверили. Она надеялась, что по мере того, как допрашивающие будут убеждаться в ее решении ничего не скрывать, разговор пойдет легче. А так как она проявит очевидную готовность к сотрудничеству, вся эта канитель, по ее расчетам, продлится не более двух недель. А потом они вновь встретятся с Иваном, чтобы вместе начать новую жизнь. И в первые дни эта надежда помогала ей выдержать долгие допросы. Но расчеты Кристины оказались неверными. Она, хоть и была опытной разведчицей, на сей раз ошиблась. Прошло два месяца, а ее все еще продолжали допрашивать. И она по-прежнему ничего не знала про Ивана. Да и про всех остальных тоже. Семь дней в неделю Кристина часами сидела в ледяном зале для совещаний, оборудованном зеркалами, магнитофонами и телемониторами. На столах лежали папки с документами и фотографии. Имелся в зале и непременный детектор лжи. Кристина шаг за шагом восстанавливала свою жизнь в Венесуэле. Работали с ней разные команды, сменявшие одна другую. Эти люди всегда являлись свежими и отдохнувшими, а она чувствовала себя с каждым разом все более измученной. Кристина потеряла несколько килограммов, и выражение тоски накрепко прилипло к ее лицу. А еще ей все это до тошноты надоело: ее заставляли по многу раз возвращаться к одной и той же ситуации, старались поймать на противоречиях, на любой оговорке или на том, что очередной ответ будет хотя бы минимально отличаться от ста предыдущих. Порой она совсем падала духом и чувствовала безнадежность своего положения, но умела быстро взять себя в руки, потому что нутром чуяла: дело движется к концу. Ей больше нечего было сказать, больше не в чем было признаться. Кроме того, восстанавливая во время допросов всю свою жизнь в Венесуэле, Кристина, естественно, восстанавливала также историю своих отношений с Иваном. Вернее сказать, с Маурисио. Или… с кем? В которого из двух она влюбилась? Но тут же, разумеется, возникал аналогичный вопрос: а в которую из двух женщин влюбился он? В нее или в Эву? Бесконечное повторение их истории превратилось для Кристины в своего рода препарирование их любви. О каком Иване, кстати сказать, она вела речь? Как они оба могли столько времени обманывать друг друга, и так ловко обманывать? Понятное дело, что лгали они только потому, что таковы были требования их службы. А вдруг ложь и привычка лгать формирует своего рода зависимость? Смогут ли они жить вместе, отказавшись от нее? Смогут ли когда-нибудь начать безоглядно доверять друг другу? Кроме того, она чувствовала, что хорошо знает Маурисио, но гораздо хуже – Ивана, хотя, думая об этом, отгоняла подобные мысли и напоминала себе, что Маурисио и Иван – один и тот же человек. Или нет?
  
  Между тем в тысячах километров от нее Иван пришел к мысли, что американская шпионка, в которую он влюбился, подстроила ему ловушку. С того самого момента, как его самолет приземлился в Гуантанамо, на военно-морской базе США, расположенной на юго-востоке Кубы, обращались с ним ужасно. Кроме того, ему то и дело угрожали, что выпихнут “за другую сторону забора”, иначе говоря, выдадут кубинским властям. А Иван прекрасно знал, что это будет для него означать: варварские пытки и верную смерть.
  Работали с ним точно в таком же режиме, как и с Кристиной. Каждый день – семь дней в неделю – он слышал вопросы и опять вопросы. Очень часто одни и те же. Иван, как и Кристина, решил рассказать абсолютно все. Однако те, кто его допрашивал, не всегда оставались довольны полученными ответами. Они, например, добивались, чтобы он раскрыл им еще и некие неведомые ему государственные секреты. Если Иван клялся, что ничего об этом не знает, это выводило их из себя. Три раза к нему применялся и такой прием, как waterboarding, когда узника укладывают на доску лицом вверх, накрывают лицо простыней и поливают водой, на время лишая кислорода. Поначалу Иван то и дело напоминал своим мучителям о договоре, который был заключен на самом высоком правительственном уровне, а также о полученных обещаниях оказать им с Кристиной правовую защиту и гарантировать физическую неприкосновенность. Следователи в ответ только смеялись и с издевкой говорили, что то было совсем другое ведомство. А их начальство велело допрашивать Ивана и бить, если он станет артачиться и не будет до конца откровенным. Один из самых жестоких его тюремщиков ехидно добавил:
  – Лично я не знаком ни с кем из департамента компромиссов и обещаний. В конце концов, мы представляем собой большую бюрократическую машину. И ее не всегда успевают хорошо смазать. Поэтому весьма часто до нас не доходит то, что решают или делают коллеги из других отделов нашей организации. Зато мы прекрасно знаем, как следует поступать с тобой, если ты не рассказываешь нам все, что тебе известно.
  Иван так и не понял, правду они говорят или нет. Может, действительно не было в помине никаких договоренностей и все это выдумала Кристина, чтобы он попал в лапы ЦРУ. Иногда ему казалось, что предательство Кристины уже не требует никаких дополнительных доказательств. Но потом его опять одолевали сомнения. Ведь ее любовь к Ивану была неподдельной. К тому же и сам он был по-настоящему влюблен в нее. Это точно. Или уже нет? Да и кого любил Иван – Эву или Кристину? И кого из них двоих любила Кристина – Ивана или Маурисио? Разобраться во всем этом было невероятно трудно.
  
  Несколько месяцев спустя с допросами было покончено. ЦРУ выполнило обещания, данные Кристине, – под суд ее не отдали. Она уволилась из Управления и возвратилась к своей семье в Юму, штат Аризона, где через какое-то время открыла спа-салон. Ивана тоже освободили, и американское правительство вручило ему испанский паспорт на другое имя, а также документы, которые позволяли выстроить фальшивую, но вполне правдоподобную историю своей жизни. Получил он и кое-какие деньги. Ринкон поселился в маленьком поселке в Галисии, где арендовал скромный домик у самого моря.
  Кристина и Иван не знали, как найти друг друга. Да и не пытались этого делать. Каждый чувствовал себя преданным. Каждый сомневался, что можно в дальнейшем верить человеку, который прежде так ловко лгал. Однако не проходило и дня без того, чтобы оба не возвращались к мечтам о совместной жизни. Пару лет спустя Кристину навестил неожиданный гость. Дело было в марте. Где-то после обеда в ее салон вдруг вошел Оливер Уотсон. У Кристины бешено забилось сердце. И сразу же в голове вихрем пронеслись воспоминания, от которых ее кинуло в дрожь. Она не знала, кинуться к бывшему шефу с объятиями или ударить его. Предложить кофе или велеть убираться вон. Они долго стояли и просто глядеди друг на друга. Наконец Уотсон прервал молчание:
  – Я уже давно хотел передать тебе вот это. – Он протянул ей сложенный пополам листок и ушел.
  Кристина развернула его.
  “Телефон Ивана: 34 013 378 200”.
  На случай, если…
  Проявив героическую выдержку и силу воли, Уго Чавес выиграл президентские выборы: еще шесть лет он сможет оставаться у власти.
  Теперь ему предстояло выступить по телевидению и произнести победную речь. Предварял ее известный во всем мире журналист. Он проанализировал ситуацию в стране и назвал ее тяжелой. По его словам, эксперты прогнозировали, что после победы Чавеса положение вряд ли улучшится, если только правительство не изменит свой политический курс. Но абсолютно всем было понятно: ни Чавес, ни его окружение не намерены ничего менять.
  Журналист долго перечислял уже и без того навязшие на зубах проблемы, из-за которых одна из самых богатых стран мира обрекает своих граждан, в первую очередь беднейших, на жизнь в невыносимых условиях.
  – Все сильнее ощущается недостаток основных товаров народного потребления – начиная с молока для младенцев и кончая туалетной бумагой, а также наиболее востребованных лекартв. В Венесуэле самая высокая в мире инфляция, а размах коррупции достиг постыдного уровня, но главное – под постоянной угрозой находится личная безопасность граждан, волна насилия держит людей в страхе и доводит до безумия. По числу убийств Венесуэла занимает первое место в мире. Такую ситуацию президент Уго Чавес получил в наследство от предыдущего президента, иными словами, от самого себя. Что ж, а теперь давайте посмотрим на него и послушаем его речь.
  Президент выступал, как и всегда, с Народного балкона. Начал он с большим воодушевлением:
  – От всего сердца хочу поблагодарить всех вас, товарищи, как мужчин, так и женщин, и молю Господа нашего сохранить мне жизнь и дать здоровье, чтобы я продолжал служить венесуэльскому народу – только еще лучше и деятельнее, чем прежде. Благодарю тебя, Боже, благодарю тебя, Иисус, защитник простых людей. Мы посвящаем свою победу нашим детям, нашим внукам, венеуэльской молодежи, лучшему поколению из всех, которые прошли по этой земле со дня сотворения мира. Мы посвящаем нашу победу женщинам Венесуэлы, студентам, рабочим, крестьянам, индейским народам, рыбакам… Сегодня начинается новый срок моего правления. И я обещаю вам, что с каждым днем буду лучше и лучше выполнять свои президентские обязанности – лучше, чем выполнял их все эти годы. А вас я призываю день за днем укреплять свои патриотические чувства и с новыми и новыми силами браться за дело, чтобы ускорить строительство могущественной Венесуэлы, великой Венесуэлы. Я призываю оппозиционеров всех мастей отказаться от их нынешних настроений, от той умственной вялости, которая заставляет их отрицать все хорошее, что есть на нашей венесуэльской земле, и пропагандировать катастрофический взгляд на вещи. Венесуэла не переживает никакой катастрофы, наша сегодняшняя Венесуэла – лучшая из тех, что наш народ имел за последние двести лет. Но нам надо сохранять полную боевую готовность! Потому что шпага Боливара продолжает свой путь по Латинской Америке!
  Внизу под балконом волновалось людское море, народ аплодировал, кричал и плакал. Ведь впереди их ждали еще целых семь лет революции. Господь не оставил их своим попечением.
  
  Уго чувствовал в голове нестерпимый шум. Из-за этого шума ему трудно было отделить важное и значительное от мелкого и случайного.
  Что он должен сделать? На кого опереться? Когда? Он хочет четко определить, ему просто необходимо определить для себя, какое направление следует придать революции. Если Богу угодно призвать его к себе, пусть любимая Венесуэла будет знать, к какой цели она должна стремиться.
  Но он не может. Не может. Снова боль, она снова терзает его, лишает сил, сокрушает, подчиняет себе. Разве можно оставаться мечтателем и заглядывать далеко вперед, когда твои собственные клетки обстреливают тебя залпами боли, которую не способны унять никакие, даже самые сильные, препараты. Невозможно думать о том, что будет потом, когда сейчас тонет в муках. В такие мгновения он очень хорошо понимал, чем пахнет и какое оно из себя – полное поражение. И никогда прежде он не чувствовал этого так отчетливо, всем своим нутром.
  На нем военная форма, но голову на сей раз не украшает легендарный десантный берет. В руке – непременное миниатюрное издание Конституции, которая была написана по его приказу и по его заказу.
  Справа – верный оруженосец Николас Мадуро. Слева – лидер самой коррумпированной и наглой военной группировки. Это его надежнейшие прислужники. Перед ним телекамера. За камерой народ, который внимательно и покорно слушает последние распоряжения своего президента. Чавес опять возвращается в Гавану, где ему предстоит очередной, возможно последний, бой с его настоящим врагом – раком.
  – Если случится что-то такое, что каким-либо образом выведет меня из строя, вот вам мое твердое, окончательное, как полная луна, абсолютное, неотменимое мнение: если возникнет ситуация, при которой Конституция велит объявить новые президентские выборы, я прошу вас выбрать Николаса Мадуро в качестве президента Боливарианской Республики Венесуэла. Прошу вас об этом от всей души. Пути Господни неисповедимы. Если дело обернется так, что мне не дано будет продолжить работу, у вас будет молодой лидер, обладающий выдающимися способностями, твердой рукой, а также сердцем человека из народа, умением общаться с людьми, умом, международным авторитетом, который он уже успел завоевать, и несомненными качествами лидера. Кроме того, он стоит на правильных позициях. Все это поможет ему стать достойным президентом Республики, он будет руководить страной вместе с народом, подчиняясь интересам народа и заботясь о судьбе нашей страны.
  Чавес говорил все это “на всякий случай”, так как еще верил, что покидает Венесуэлу лишь на время.
  – В жизни меня всегда выручало то одно, то другое чудо. А так как жизнь моя уже давно накрепко связана с Иисусом Христом, то думаю, Господь поможет мне теперь, как помогал раньше, и мы с вами и дальше будем идти вместе. Я совершенно в этом уверен.
  На сей раз его речь продолжалась тридцать семь минут. Выступления Чавеса, растягивавшиеся на многие часы, остались в прошлом. Народ, взволнованный и потрясенный трагедией президента, смотрел на экран, все понимал и только кивал.
  
  Фидель Кастро в своей резиденции слушал по телевизору выступление Чавеса. Рядом с ним сидели его брат Рауль и Гальвес. Фидель выглядел очень озабоченным. Несмотря на то что в отношениях с Уго главным всегда было желание вытянуть из Венесуэлы как можно больше нефти и денег, кубинский лидер, вне всякого сомнения, любил его.
  – Насколько нам известно, дела Чавеса плохи, но у нас, по крайней мере, остается надежда увидеть в качестве его преемника Николаса Мадуро. И для нас это сегодня лучшая из новостей.
  В самом скором времени те же трое будут встречать в гаванском аэропорту ослабевшего президента Венесуэлы. В госпитале все уже было готово, поскольку с этой, четвертой по счету, операцией медлить было нельзя. Дочери обнимали Чавеса и плакали. Николас и Силия старались подбодрить его. Друг Чавеса Анхель Монтес, не скрывая волнения, тоже обнял его на прощанье. Врачи и медсестры подключили Уго к аппаратам, которые устроят ему путешествие во времени – это будет путь длиной в шесть часов, путь с никому не ведомым конечным пунктом.
  Фидель, как всегда, сидел в специальной комнате рядом с операционной. С ним находился врач, которому он полностью доверял и который комментировал то, что происходит за стеной. Фидель внимательно смотрел на экраны, где отражался весь ход операции. Полдюжины хирургов и ассисстентов, окруженные новейшими аппаратами, умевшими подавать световые и звуковые сигналы, пытались спасти жизнь президенту Венесуэлы. Фидель очень внимательно всматривался в широкое лицо своего ученика. Сейчас оно было застывшим, восковым, глаза закрыты, изо рта тянутся трубки к аппаратам, которые поддерживают в нем жизнь. Слышен шум аппарата вентиляции легких, слышно биение усталого сердца, робко передаваемое осциллографом.
  Уже через несколько часов Николас Мадуро из Гаваны сообщил венесуэльскому народу:
  – Операция прошла стандартно, результаты удовлетворительные. – Правда, потом он добавил, что процесс выздоровления будет сложным и тяжелым.
  Неужели это все, что он мог им сказать? Ни сторонников, ни противников Чавеса такая информация удовлетворить не могла, они с нетерпением ждали подробностей. Каждый хотел бы собственными ушами услышать то, что сказал Фиделю Кастро человек, возглавлявший команду медиков: – Послеоперационный период ожидается сложный, у больного весьма возможны инфекционные осложнения, наблюдается дыхательная недостаточность, но результаты операции…
  Фидель сильно разгневался. Таким его видели редко, он сказал врачу тихо, но таким тоном, который свидетельствовал о том, что он с трудом сдерживает клокочущую у него внутри бешеную ярость:
  – Я не желаю ничего слышать о результатах операции, товарищ!
  Врач в страхе умолк. Фидель сухо, отстраненно, не терпящим возражений тоном заключил:
  – Мне не нужны результаты. Не нужны никакие прогнозы. Мне нужна развязка. Понятно? Развязка. Мы уже однажды говорили о протоколе под номером двадцать один. Вот и действуйте в соответствии с ним!
  Главный врач стоял выпучив глаза, он был по-настоящему испуган.
  – Протокол номер двадцать один? – робко, заикаясь, переспросил он. Потом принялся объяснять: – В том состоянии, в каком находится пациент, применение протокола двадцать один очень рискованно, это может спровоцировать…
  Фидель перебил его, не повышая голоса:
  – При-ме-няй-те этот протокол! Если вы, доктор, не можете или не знаете, как это сделать, так сразу и скажите. У меня имеется достаточно врачей, которые не обсуждают моих приказов. А еще больше таких, кто хочет занять вашу должность в этом госпитале.
  Врач опустил глаза и покорно ответил:
  – Хорошо, сеньор президент, я так и сделаю. Мы будем действовать согласно протоколу номер двадцать один.
  В последующие дни сведения, поступавшие из госпиталя – от источников, на которых оказывали определенное давление, – скорее вызывали тревогу, чем успокаивали. Истеричные и лживые слухи, часто противоречившие друг другу, только усиливали недоверие к официальным сообщениям. Ведь никто не знал даже того, на самом ли деле президент пережил операцию.
  “Сегодня состояние больного стабильное и соответствует данному этапу в процессе восстановления…”
  “Сегодня выявлена инфекция дыхательных путей, медики немедленно приняли меры и держат ситуацию под контролем…”
  “Сегодня состояние больного тяжелое…”
  “Сегодня обнаружены новые осложнения, но больной находится в сознании…”
  “Сегодня идет борьба с жестокой инфекцией дыхательных путей…”
  “Сегодня состояние больного улучшилось, и он может общаться с родными и своими политическими соратниками, а также с врачами”.
  “Вернется на родину скорее раньше намеченного срока, чем позднее”.
  “Проходит физиотерапию, смеется. Принял ряд решений, подписывает указы. Утром вышел немного прогуляться. Шутит. Идет на поправку”.
  “Началась новая фаза. Говорит, что борется с болезнью, уповая на Иисуса Христа”.
  “Применяются очень сложные методы лечения. Все еще страдает от дыхательной недостаточности, поэтому дышит через трахеостомическую трубку…”
  
  Несколько раздраженный Фидель Кастро встретился со своим братом Раулем и Раймундо Гальвесом, чтобы обсудить политическую ситуацию.
  – Уго… Уго… Уго от нас уходит. К счастью, он оставляет после себя огромное наследство, которое принесет много пользы его стране… и нам тоже. Всей Латинской Америке. Но мы не можем рисковать в том, что касается наших отношений с Венесуэлой. И пусть никто там, в Вашингтоне, даже не надеется, что смерть Чавеса распахнет двери в его страну нашим врагам. Надо использовать смерть Уго таким образом, чтобы главные роли впредь играли Николас Мадуро и мы. И больше никто. В самое ближайшее время неизбежно начнется переходный период, и мы должны держать процесс под строгим контролем. То есть мы просто обязаны взять его под контроль еще в самом начале. И повсеместно. А конкретные решения мы примем прямо сейчас.
  Фидель с трудом пытается подняться. Буквально из пустоты немедленно материализуется его помощник и помогает ему встать на ноги.
  – И под конец хочу сказать вам следующее. Коль скоро в Каракасе у нас теперь есть наш Николас Мадуро, я решил, что Уго не должен умереть здесь, на Кубе. – И добавил со странным выражением на лице: – Здесь он должен только начать умирать…
  
  По-прежнему известия о здоровье Уго доходили до Каракаса только через Николаса Мадуро, нынешнего вице-президента, назначенного преемником Чавеса:
  – Наш президент только что вернулся в Венесуэлу, чтобы продолжить лечение здесь!
  Изо дня в день Мадуро сообщал согражданам об ухудшении состояния президента:
  “Чавес находится в военном госпитале…”
  “Он изо всех сил бьется за жизнь…”
  “Обнаружена новая и опасная инфекция…”
  “Ухудшилась функция легких…”
  “Состояние остается очень тяжелым…”
  “Находится в длительной коме”.
  В затемненной палате, где лежит Уго, рядом с его постелью сидит Фидель. Они остались вдвоем. В полной тишине слышно лишь попискивание нескольких осциллографов, но его ритм становится все более медленным. Наконец оно обрывается. Это исторический момент. Фидель закрывает глаза и делает глубокий вдох.
  Благодарности
  Я написал много книг, но ни у одной из них не было такого числа вариантов, как у этой.
  Среди причин, по которым я столько раз правил текст, нужно назвать и ту, что, по счастью, у меня нашлось очень много подруг, друзей, коллег и родственников, которые каждый раз не позволяли мне удовольствоваться последней версией. Их критические замечания заставляли меня что-то исправлять, что-то выкидывать, а что-то и переписывать заново. Вместе с тем постепенно росла и моя благодарность тем, кто так щедро тратил свое время на чтение бесконечных переделок этой книги.
  Решающее значение имела помощь Калейи Бангард и Менены Коттин. Обе они, надеюсь, знают, сколь многим я им обязан.
  То же самое могу сказать о талантливых сотрудниках Penguin Random House.
  Без Клаудио Лопеса де Ламадрид, Пилар Рейес, Риккардо Каюэлы и Мигеля Агилары эта книга никогда не появилась бы на свет. Фернанда Альварес была умным и старательным ее редактором. Спасибо.
  Этот роман отдаленно напоминает текст, который я написал в качестве заявки на сценарий для телесериала “Команданте”. Анхелика Герра, Камила Мисас и Камила Вильчес из Sony Pictures Entertainment помогли реализовать мой замысел, в результате чего телесериал вышел на экраны. Решающую роль здесь сыграли Алехандра Олеа с BBC и Маркос Сантана с NBC Universal Telemundo. Моя благодарность им уступает лишь моему восхищению ими, а еще – моей симпатии к ним.
  
  Выражаю также благодарность Марии Аране, Риккардо Авиле, Эндрю Берту, Хосе Мануэлю Кальво, Валентине Кано, Алехандре Колон-Амиль, Густаво Коронелю, Тони Крузу, Энрике Леону Коттину, Роберто Даньино, Франсиско Гонсалесу, Эдуардо Учину, Лауре Харамильо, Мойсесу Кауфману, Энрике Краусе, Леону Краусе, Кристине Ларе, Карлосу Лопесу Бланко, Ибсену Мартинесу, Каролин Мишель, Марии Бенильде и Нельсону Ортису, Майте Рико, Хосе Римски, Хосе Хуану Руису, Энрике Сеньору, Альберто Слесинхеру, Оливеру Стункелю, “Кико Торо”, Герберу Торресу, Альваро Варгасу Льосе и Брайану Винтеру – за то, что они прочитали эту книгу, высказали свои замечания и побуждали меня продолжать работу.
  Мои дети Адриана, Клаудиа и Андрес, а также моя жена Сусана внимательно читали все мои бесконечные варианты и, как всегда, заботились обо мне.
  Действие моего романа происходит в чудесной, но разграбленной стране. Я убежден, что чудесной эта страна останется навсегда, а вот разорение, которому она сейчас подвергается, – явление временное. Страна восстановится и станет родным домом для новых поколений, и они будут относиться к ней с любовью, которой ей так не хватало. Надеюсь, что Эмми, Лили и Сами, мои внуки, будут принадлежать именно к этому поколению, оно и займется восстановлением Венесуэлы. Вот почему именно им я посвящаю свой роман.
   Мойзес Наим
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"