Солнце достигало уже полудня. Часы на ратушной башне выбили быстро и плачевно одиннадцатый час. От громадки веселых, красиво обываемых господ-обывателей дрогобычских, прохаживавшихся по плантам у костела в тени цветущих каштанов, отделился господин строитель и, вымахивая блестящей палочкой, перешел через улицу к рабочим, занятым при новораспочатом строении.
- Ну, что же, мастер, — крикнул он, не доходя, — готовы вы уже раз?
- Все готово, прошу господина строительного.
- Ну, так говорите же ударить даст!
- Хорошо, прошу господина! - ответил Мастер и, оборачиваясь к помощнику, стоявшему рядом с ним и доканчивавшему обтесывать огромную фундаментную глыбу пепельного песчаника, сказал: — Ану, Бенедя, туман какой-то! Не слышишь, что господин строитель говорят растить?.. Живо!
Бенедьо Синица бросил из рук оскарб и поспешил преисполнить мастеров расказ. Перескакивая через разбросанные кругом камни, задыхаясь и посинев с натуги, он бежал, что было МОКе в его тонких, как лучины, ногах, идущих по забору. На заборе завешена была на двух веревках доска, а рядом с ней на таких же веревках висели две деревянные долбенки, которыми бито о доску. Это был прибор, которому давалось знак, когда начинать или кончать работу. Бенедьо, добежав до забора, сунул долбенки в Оби руки и с усеи силы загремел ими о доску.
"Капать! калать! калать!"- раздалось радостное, громкое лай "деревянной суки". Так каменщики звали образово сесь прибор. "Калать! калать! калать!"- грохотал Бенедьо без упыря, улыбаясь до доски, которую так немилосердно пытал. А все каменщики, занятые кругом на широком плацу: кто тесаньем камни на фундаменты, кто гашением извести в двух глубоких четырехгранных вапнярках, все копательники, копавшие ямы под устои, плотники, что взади, как желваки, чюкали, обтесывая здоровенные пихты и дубовую дылення, трачи, резавшие терки ручными пилами, кирпичи, складывавшие в кипы свежо привезенную кирпич, - весь тот разнородный делающий люд, что сновался, как мурашки, по плацу, двигая, цюкая, шатаясь, стонущая, потирая руки, шутя и хохоча, — все остановились и перестали делать, словно огромная, стораменная машина, которую одно подавление крючка вдруг остановит в ее бешеном ходе.
"Калать! калать! калать!"- не переставал задорно окликать Бенедьо, хоть все уже давно услышали лай "деревянной суки". Каменщики, стоявшие склоненные над каминными глыбами и с размахом ценькавшие о твердый песчаник, время от времени искры прыскали из-под оскарба, теперь, покинув свои приборы, выпрямляли крестец и раздоймали широко руки, чтобы захватить как можно больше воздуха в грудь. Некоторые, которым выгоднее было клячиться или цапать при работе, освобождающе поддвигались на уровне ноги. В вапнярках шипела и булькала известь, словно свирепствовала, что она заранее сожжена в огне, а теперь обратно вброшена в воду. Трачи такой оставили пилу в недорезанном брусе; она повисла, опершись горишней ручкой о дилину, а ветер качал ею на бока. Копательщики взбалмошно рыскали в мягкую глину, а сами повыскакивали наверх из глубоких рвов, выбранных под устои. Меж тем Бенедьо уже перестал громыхать, а весь делающий люд, с отрясинами кирпича и глины, с трачением и спрысками камней на одежде, руках и лицах, начал собираться на фронтовой угол нового дома, где был главный мастер и господин строитель.
- А как, прошу господина, спустим сей камень на место? - спросил строитель, опершись грубой, крепкой рукой на отесанную подвалину, которая, хотя лежала плоским боком на небольших деревянных валах, все-таки достигала мастеру чуть не по пояс.
- Как спустим? - повторил протянутым голосом строитель, зыркнув сквозь монокль на камень. - Ну, простая вещь, на дрюках.
- А может, оно немного опасно, прошу господина? - забросил мастер.
- Опасно? А то для кого?..
- Ну, да вероятно, что не для камня, а для людей, — ответил, улыбаясь, мастер.
- Э-э-э! Что тото! Опасно!.. Не бойтесь, ниче никому не станьтесь! Спустим!..
И господин строитель почтительно наморщил лоб и стянул уста в три складки, словно то он уже наперед силится и натуживается, спуская камень на предназначенное для него место.
- Спустим безопасно! - повторил еще раз, и то с такой уверенностью, словно убедился, что его силы хватит на такое дело. Однако мастер-недоверок покачал головой, но не сказал ничего.
Между тем и проси обыватели, доселе громадками прохаживавшиеся по плантам вокруг костела, на голос "деревянной суки" начали освобождаться '"тоже идиотское строение, а впереди всех сам присущий новому строению, Леон Гаммершляг, высокий и статный я; ид с кругло подстриженной бородой, прямым носом и красными, как малины, устами. Он был нынче очень весел, разговорчив и остроумен, сыпал шутками и забавлял, видимо, целое общество, ибо все громадились и жались круг него. Далее, во второй громадке, пришел Герм. ан Тодьдкремер, самый уважаемый, то есть самый богатый из всех присутствующих обывателей. Он был более сдержан, тих и даже немного чего-то маркитен, хоть и старался не показывать того. Дальше шли еще вторые предприниматели, богачи дрогобычские и бориславские, некоторые урядники и один окраинный дедыч, большой приятель Гаммершляга, вероятно, потому, потому что все его имение было в Гаммершляговом кармане.
Целое то общество, в модных черных сурдутах, в пальто из дорогих материй, в блестящих черных цилиндрах, в перчатках, с лесками в руках и перстнями на пальцах, странно отражало Отсе массы рабочих, пестрящей хюа красной краской И. кирпича или белой краской извести. Только веселый шум одних и вторых мешался воедино.
Целый плац на углу улиц барской и зеленой заполнен был людьми, деревом, камнями, кирпичом, гонтьем, кучами глины и нравился на большую развалину. Только одна дощатая буда, чуть пониже в невырубанном саду, имела вид живой и манящий. Она была украшена зеленой елью под входа, внутри увешана диванами, в ней и вокруг нее крутились прислужники с криком и проклятиями. Приготовляли перекуску, которой Гаммершляг хотел учтить закладки нового дома. И еще один необычный гость с большим удивлением присматривался к толпе людей и предметов. Это была небольшая особа, - а все на нее смотрели интересно и как-то странно.
- Ты, Бенед, — спросил какой-то замазанный глиной рабочий, - а то на какую достопримечательность того щегла сюда вывесили?
-А, что — то-то уж вни с ним гадают делать, - ответил Бенедьо.
Все рабочие перешептывались между собой и уставились на щеголя, скакавшего в проволочной клетке, завешенной на дрюке над самой ямой, но никто не знал, зачем он. Даже мастер не знал, хоть придавал себе премудрый вид и на вопросы рабочих отвечал: "Аякже, все бы-сь хтов знать! Состаришься, как все познаешь!"
А щеголь меж тем, опомнившись с первого испуга при первом наплыве целой толпы народа, скакал себе по щебликам клетки, теребил конопляное семя клювиком, а порой, став на верхний щеблпк, трепетал красно-желто-басманистыми крылышками и щебетал тоненько: "Тикили-тлень! цюрриньцюрринь! шаров-шаров-шаров!.."
Из-Между толпы гомонящих людей определилась вдруг голова Леона Гаммершляга, определился его голос. Он выскочил на подвал и обернулся ко всему обществу:
- Мои господа, соседи и господа!
- Тихо! тихо! ПЭТ! - загомонило кругом и утихло. Леон говорил дальше:
- Очень, очень Вам благодарю, что вы были так добры почтить меня своим приходом на нынешний, да Кий важный для меня обход... - О, просим, просим! - загомонило несколько голосов, грубых и тонких.
- Ах, вот и наши дамы едут! Господа, прежде всего пойдем дамы поздравить! - И Гаммершлег исчез снова в толпе, а несколько младших господ пошло на улицу, где как раз надкотило несколько бричек с дамами. Господа помогли им повылазить из бричек и подруч повели на плац, где сделано для них место тут же, близ ^огромной каминной глыбы.
Дамы те-были то по большей части старые и плохие жидовки, кои недостачу молодости и красоты старались покрыть пышным и выставочным богатством. Шелки, атласы, блестящие камни и золото так и сияли на них. Они ежеминутно опасливо оглядывали свои платья, чтобы не испачкать прикосновением о кирпичи, камни или не меньше грязных рабочих. Одна только Фанни, дочь Гаммершляга, определялась среди дам именно тем, чего им не хватало — молодостью и красотой, и выглядела между ними, словно расцветающий пион между отцветшими чертополохами. Круг нее итак и громадились младшие из общества, и быстро там сошлась кучка, в которой пошла оживленная, громкая беседа, между тем когда проси дамы, по первым обычным выкрикам удивления, по первым больше-меньше пискливых и выученных жичень присуще всякого счастья, произошли довольно тяжкие на слова и начали рассматриваться вокруг, словно ожидая какой-то комедии. Тем ожиданиям быстро заразились и вторые. Веселпй гомон умолк. Виделось, что вместе с дамами налетел на общество дух нищеты и какой-то силованой сдержанности, которая никому ни на что не показалась.
И Гаммершляг как-то словно сбился с толку. Он словно забыл, что перед волной начал был говорить беседу, и сновался то сюда, то туда, зачинал то с одним, то со вторым разговор о вещах посторонних, но все то как-то не клеилось. Вдруг увиделся напротив Германа, стоявшего молча, опертый о кипу дерева, и озирал целый плац, словно забирался его торговать.
- А что же вашей госпожи нет, дорогой сосед? - указал Леон, улыбаясь.
- Извините, — ответил Герман, - она, вероятно, что-то нездоровая.
- Ах, очень мне жаль! А я надеялся...
- Но что, — ответил задабривающий Герман, — разве это она такая большая особа! Обойдитесь о ню!
- Нет, возлюбленный соседней Прошу так не говорить, что небольшая особа... Как же так?.. Вот моя Фанни, бедный ребенок, - как она была бы счастлива, если бы имела такую мать!..
Неправда тех слов аж била с лица и глаз Леонову, но уста, послушные повелительные воли, говорили, а ум силил их воедино, как того требовал интерес.
Но вот от Лана, где на востоке видна была высоченная побеленная божница, послышался большой крик и шум. Все гости и рабочие обратили глаза в ту сторону. По волне показалась на улице словно черная гоготячья туча, - это был кагал жидовский с раввином внутри, который должен был совершить обряд посвящения устоев нового дома.
Быстро целый плац был залит жидами,, которые, своим обычаем, говорили всумеш, громко и борзо, сновали, как муравьи в развалившейся кочке, осматривали все и словно таксовали все глазами, а затем вздыхали и покачивали головами, словно вместе и удивлялись богатству Леона, и жаловали, что богатство тото в его, а не в их руках. Немногие панки-христиане, тоже бывшие в той куче, вдруг помолкли и поотсовались набок, слышась не в своей тарелке. Окраинный дедыч хмурился и закусывал губы со злости, видясь в той жидовской толпе, которая ни крохи не считала его. Он, вероятно, в душе клял сердечно своего "искреннего приятеля Леона", но прецинь не сбежал, а достоял до конца обряда, по которому должна была наступить перекуска.
Общий шум на плацу не только не угавал, но еще и стал больше. Щеголь, перепуженный наглым наплывом того черного, крикливого Люда, начал перхать по клетке и биться о дротики. Раввина, старого седого жида с длинной бородой, вели два школьника под руки и привели аж к подвалу. Сжатие сделалось вокруг такое, словно каждый жид хотел быть тот же круг самого раввина, несмотря, что там нет места на только Люда. Среди давления и крика товпы не слышно было и того, что читал раввин над устоем. А только когда школьники время от времени в ответ на его молитву выкрикивали "умайн", то есть "аминь", тогда и вся проча товпа повторяла за ними "умайн".
Ударил двенадцатый час. На колокольне около костела, тут же, нахмурившись, загудел огромный колокол, возвещая полудне. За ним зателенькали и все вторые колокола на дрогобычских церквях. Виделось, что целый воздух над Дрогобычем застонал какими-то плачущими голосами, среди которых еще плачливее и печальнее раздавалось то беспорядочное разноголосое "умайн". Рабочие, услышав колокола, поснимали шапки и начали креститься, а один школьник, подойдя к Леону и поклонившись ему, начал шептать:
- Най бог благословит вас и зачатое вами дело. Мы уже кончили. - А потом, покосившись еще ближе к Леону, сказал тише: - Видите ли, господин Биг добрый послал вам знак, что все пойдет вам счастливо, что только загадаете.
- Добрый знак? А то какой? - спросил Леон.
- А не слышите, что христианские дьвоны сами добровольно делают вам службу и зовут па вас благословение христианского бога? То значит, что христиане все будут вам добровольно служить. Будут помочь вам постичь то, что себе загадаете. Те колокола-то добрый знак для вас!..
Если бы Леон учув был такую беседу при вторых, он бы, вероятно, был насмеялся над ней. Он рад был притворяться о глазе вольнодумного мужчины, но в глубине сердца, так как все малоразвитые и самолюбивые люди, был суеверен. Поэтому и теперь, зная, что никто не слышал школьной беседы, он принимал очень радушно добрую ворожбу и виткнул десятку в надставленный школьников кулак.
- Это для вас и для школы, — шепнул Леон, — а за добрый знак богу благодарить!
Школьник, обрадованный, стал снова на свое место у раввина и сейчас же начал перешептываться со вторым школьником, который, очевидно, спрашивал его, - сказал Леон.
А тем временем господин строитель уже приступил к своему делу и начал комендировать рабочими.
- Ану, к дрюкам! - кричал. - Бенед, туман восемнадцатый, где твой дрюк?..
Гармидер на плацу еще стал больше. Раввина отвели набок, жиды расступились, чтобы дать место рабочим, которые должны были сдвинуть с места огромную подвалину и впустить ее на принадлежащее место в выкопанный глубокий ров. Дамы любопытно жались вперед и сопели среди толпы; они были очень любопытны увидеть, как то будет соваться тота огромная каменюка. Только щеголь чирикал весело в клетке, да солнце широким, неприглядным лицом улыбалось сверху, из-посреди темно-синего безоблачного неба.
Все приказы строительного полны быстро. Полперек небольшой дорожки, куда надо было просунуть камень, положено четыре вала, так же увязшие, как те, на которых он теперь покоился. Такие же два вала положено полперек ямы, в которую надо было камень спустить. Рабочие окружили его с дрюками в руках, словно ладились буками всиливать его в движение и сломать его каминное упрямство. Некоторые шутили и смеялись, называя подвал серой коровой, которую так много люда отее загоняет в конюшню.
- А Уступи, маленькая! - крикнул один, поштуркивая камень рукой. Но вот раздалась коменда строительного, и все утихло. На всем многолюдном плацу слышно было только сапанье людей да сверчок щегля в клетке.
- Ану, трогайтесь! Раз, два, три! - крикнул строитель. Десять Дрюков, словно десять огромных пальцев, подхватило камень с обеих сторон, и он освободительно покатился по валам, тяжело хрустя ими о подсыпанный шутер.
- Дальше! - кричал среди тех голосов строитель. Рабочие вновь натужились. Вновь захрустел шутер, заскрипели валы под бременем, и камень, словно огромная черепаха, полз извольно вперед. На лицах присутствующих гостей виднелась радость, дамы улыбались, а Леон шептал к какому - то своему"соседу":
- И что это! Говорите, что хотите, все — таки мужчина-господин природы! Нет такой силы, какой бы он ни победил. Вот скала, груз, но и тота трогается по его приказанию.
- А особенно прошу заметить, — добавил "сосед", - что за сила в обществе людей! Случившимися силами чуда докапываются! Разве же сам-один человек потрафил бы что-то подобного?..
- Да, да, случившимися силами, это великое слово! - ответил Леон.
- Гурра враз! Ану! - кричали радостно рабочие. Камень уже был над ямой, покоился на двух поперечных лигарях, которые по обоим берегам ямы своими концами глубоко вгрызлись в землю под его тяжестью. Но теперь дело было самое грязное — спустить камень соответственно вдолину.
- Ану, ребята, живо до Дрюков! - комендировал строитель. Рабочие раскочились в один миг на обе стороны рва и подсадили пять пар подойм под камень.
- Под ребра го! Так, чтобы му аж сердце подскакивало, - шутили рабочие.
- А теперь подносите кверху! А как скоро лигари отвернуты набок, то как скажу: "Ну" — все вместе выхватывайте дрюки и враз от ямы! Понимаете?
- Понимаем!
- Но все враз! Ибо кто опоздает, то беда будет!
- Ну, ну! - крикнули рабочие и разом налегли на пидоймы, чтобы приподнять камень кверху. И в самом деле, он освободился, словно неохитно, отделился от лигаров, на которых лежал, и вознесся на несколько цалов вверх. Всех сердца невольно дрожали. Рабочие, посинев от натуги, держали камень на подоймах над ямой, ожидая, заковыляя шнурами вытащу гь из-под него лигари и заки строитель не даст знаку — выхватывать дрюки из-под камня.
- Ну! - рявкнул нарав строитель среди всеобщей тишины, и Дэв вместе с дрюками прыснул в противные стороны. А десятый? Вместе с глухим щекотанием камня, ниспадающего на назначенное место, услышали загроможденный и глухой, пронзающий зойк.
- Что это такого? Что это такого? - загомонило кругом. Все начали снова давиться, гомонеть и допытываться, что это такого произошло.
Произошла простая вещь. Девять рабочих выхватило одновременно свои пидоймы из-под камня, а десятый, помощник мулярский, Бенедьо Синица, не успел сего на время сделать. Одна минутка поздно, но та минутка могла его сгубить. Камень всем своим грузом шарпнул ему подойму и вырвал из рук. Пидойма заехала Бенедя пивиерек-счастье, что не по голове, а только в бш. Бенеде лишь раз вскрикнул и упал, словно неживой, на землю.
Густым клубом прыснул вверх песок, где упала размахнутая пидойма. Рабочие в смертельной тревоге бросились к Бенедю.
- Что это такое? Что такое? - гомонили гости. - Что случилось?
- Пидойма забила мужа.
- Забила? Йой, боже! - далось слышать между дамами.
- Нет, не забила, живой! - раздалось из-Между рабочих.
- Живой! А! - отпрянул Леон, которого крик Бенедя ухватил был, словно клещами, за сердце.
- А очень искалеченный?
- Нет, не очень! - это был голос строительного, который также при том случае неожиданно услышал, как под ним ни с сего ни с того дулькотали колени.
Толпа гомонила и жалась вокруг искалеченного. Дамы охали и пищали, кривя уста и выставляя напоказ, какие-то они чули и мягкого сердца. Леонову все еще что-то невнятно шумело в голове, и мысли не могли собраться вместе. Даже щеголь в своей клетке цепотел жалобно и перхал по углам, как будто не мог смотреть на человеческую муку. А Бенедьо все еще лежал на одном месте, посиневший, как боз, в обморок, со стиснутыми зубами. Пидойма задела его острым суком в бок, продрала опинку и рубашку и фалатнула в клубе дыру, из которой пустилась кровь. Но пидойма засегла и чуть повыше, по голоднице, и оттого именно лишила его на волну отдышки.
- Воды! Воды! - кричали рабочие, заходившиеся трезвить Бенеда и перевязывать его рану. Принесена вода, перевязана рана и затаена кровь, но оттереть падшего не было. Удар был очень сильный и в опасное место. Над целым обществом залегла вновь туча неуверенности.
- Возьмите го вынесите атам на улицу! - крикнул в конце Леон. - А нет, так занесите домой и призовите доктора!
- Живо, живо! -подгонял строитель. Заки два рабочих взяли Бенеда за руки и ноги и понесли сквозь толпу людей на улицу, к строящемуся сзади подошел мастер Каменский и деткнулся его плеча "рукой. Строитель съежился и обернулся напряженно, словно за прикосновением жгучей крапивы.
- А видите ли, господин строитель, я хорошо говорил...
- Что, что такое? Кто говорил?
- Я говорил, — шептал стиха, спокойно мастер, - не спускать камень на дрюках, потому что опасно.
- Э, дурак ты! Вот мудь, не что иное, пьян был, не отскочил, кто му виноват! - ответил офукливо строитель и отвернулся. Мастер пожал плечами и замолчал. Но строитель услышал булавку внутри и чуть не пенился со злости.
Между тем пора было кончать закладки. Школьники спровадили раввина на малую, довольно выгодную Брабинку, и он слез по ней на дно рва, где на йрйзначенном месте лежал фундаментовый камень. Не верхней площади камня была выдолблена четырехгранная, довольно глубокая ямка, а вокруг нее краснели свежие пятна крови, брызнувшие из раны Бенедя. Раввин промурлыкал еще какую-то молитву, а затем первый бросил небольшой серебряный грош в выдолбленную в камне ямку. За ним то же школьники, а затем начали и проси гости слезать по ступеням и бросать кто больше, кто меньше монеты в подвал. Дамы вскрикивали и шатались на ступенях, поддерживаемые мужчинами, только Леонова дочь Фанни гордо и смело слезла к яме и бросила дуката. По дамам начали и господа один за другим спускаться к устою. Потомок польской шляхты шел тут же за Германом и косо глянул на богатого капиталиста, когда тот бренкнул сверкающим золотым дукатом: шляхтич имел лишь серебряного ринского в кармане, но, чтобы не покпиться со своим шляхетским гонором, живо отопял от' манжета золотую спинку и бросил ее к ямке.
Долго тянулся ряд гостей, долго бренчало золото, сыплясь в каминную ямку и заливая ее сверкающей волной. Рабочие, стоявшие над ямой, ожидая расказа мастера, зависло глядели на целый тот обряд. Но вот уже бросание денег кончилось-ямка чуть ли не полная. Леон, до сих пор стоявший при ступенях и всех выходящих из ямы дружелюбно сжимавший за руки (с Германом и с шляхтичем он на радостях даже поцеловался), теперь выступил вперед и говорил принести плиту и цемент, замуровать фундамент. Рабочие бросились исполнить Его волю, а он сам тем временем подошел к щеглу.
"Тикили-тлинь! Цюринь-цюринь! Куль-вулькуль!"- щебетала птичка, не надеясь себе беды, когда Леон сближался. Тонкое, чистое пение щеголя звенело в Тихом воздухе, словно стекло. Вокруг все втишились, интересно посматривая в заключение важного обряда закладин. Леон снял клетку с птицей со столба и, держа ее кверху, проговорил::
- Мои дорогие соседи, а нынче гости! Большой седень для меня, очень большой. Человек, сорок лет бродивший по безлюдным пустыням и бурлящим морям, сейчас первый раз увиделся близким супокойной пристановки. Здесь, в счастливом городе Дрогобыче, я задумал увить себе гнездо, которое бы было красотой и славой города...
- Родители наши учили нас, что, хотя зачать какое-то дело счастливо, хотя довершить его счастливо и хотя употреблять его плодов счастливо, надо прежде всего соединить себе духов места. Вы верите в духов, ласковые барство? Может быть, что есть между вами кто, что в них не верит. Я-признаюсь вам-верю в них. Ту, в той земле, в тех глыбах камней, в той сычучей извести, в человеческих руках и головах, — во всем том жируют духи, сильные, таинственные. При их только помощи станет Мой дом, моя твердыня. Они только будут ее подпорой и обороной. И тех-то духов совместить, жертвой совместить, кровавой жертвой, - се цель нынешнего великого обряда. Чтобы достаток и благосостояние, — не для меня, а для целого города, — цвели в том доме, вы ласковыми руками бросили в сю каминную борозду золотое семя. чтоб здоровье, веселость и красота — не ' для меня, а для целого города, - цвели в том доме, я жертвую духам сего места, сего живого, здорового, веселого и красивого певца! При этих словах Леон воткнул руку в клетку. "Пи-пи-пи!"- запищала птичка, перхая и прячась по углам, однако Леон живо поймал ее и вынул из клетки. Щеголь скоро в руке замолчал, только смотрел вокруг запуганными глазами. Его краснопери грудь выглядела, как большое кровавое пятно в Леоновой руке. Леон вынул красную шелковую нить и связал ею щеголеватые крылья и ноги, а затем сошел по ступеням в долину, к фундаменту. Все вокруг молчали, словно под каким-то давлением. Рабочие наднесли большую плиту и вокруг четырехгранного проруба в фундаменте наложили цемента, чтобы сейчас же замуровать то отверстие. Тогда Леон, прошептав еще какие-то слова, снял первое с пальца золотое кольцо и бросил его к прочему сокровищу в каминной Дучке, а затем положил наверх щегля. Птичка лежала спокойно на холодном смертельном ложе из золота и серебра, только головку свернула кверху, к небу, к своей ясной, чистой отчине, — но сейчас большая плита прикрыла сверху тот живой-триб, утверждая будущее счастье дома Гаммершлягов...
В той волне Леон взглянул в сторону и увидел на фундаменте следы другой жертвы — кровь человеческую, кровь помощника мулярского, Бенедя. Та кровь, застывшая уже на камне, поразила его до глубины • души. Ему повидалось, что, ведай, не "духи места" шутят себе с его слов и берут вовсе не такую бесполезную жертву, как его жертва. Ему показалось, что тая вторая, страшная, человеческая.печаль едва ли выйдет ему на пользу. Капли крови, закрепленной на камне, в темном Прокопе выглядели, словно черные головы железных гвоздей, вертящие, дырявящие и растачивающие устои его пышного строения. Ему стало вдруг как-то холодно, как-то тесно в Прокопе, и он выхватился чимборше наверх.
Гости жались к нему с жичками. Герман сжал ему руку и произнес громко:
- Самое то небольшое сокровище, засеянное дружелюбными руками в устои вашего дома, растет и умножается в тысячу раз самое станет устоем славы и богатства вашего рода!
— И так, как ваш дом ныне основался на подвале из камня и золота, — добавил С другой стороны также громко шляхтич, - так самое счастье и расцвет вашего рода отныне основывается на искренней приязни и привязанности всех людей.
Леон радостно сжимал руки своим гостя, радостно благодарил их за их приязнь и услужение, радостно обрекал работать надальше только в обществе и для товарищества, — а все-таки в сердце его лежал еще холодный сумерк, сквозь который грозно виднелись крупные черные капли крови, словно живые железные гвозди, пробивающие и растачивающие незначительно устои его счастье. Он слышал со всех слов своих гостей какой-то холод, за которым, виделось, караулила скрытая глубоко в их сердцах зависть.
Между тем рабочие под предводительством строительного замуровали со всех сторон фундамент и выводили быстро стену внутри Прокопа. Ударил первый час.
- Ну, хватит, люди, на нынче работы! - крикнул Леон. - Надо и вам немного забавиться. Таких дней, как нынешний, в моей жизни немного, самый же и для вас он будет праздником. Здесь вам сейчас принесут пива и закусок, а вы, мастер, считайте на порядок!
- Хорошо, прошу господина!
- А вас, мои дорогие гости, прошу за собой. Фанни, детка, будь хозяйкой и займись дамами! Прошу, прошу!
Гости, весело гуторя, пошли между грудами кирпича, камней и дерева к дощаному, венцами и разноцветными хоругвями устроенной Буды на перекуску. Только раввин и школьники и некоторые вторые "хуситы" ушли прочь, не хотя заседать при одном столе с "трефняками".
Пока в буде среди веселого Гамора паны гостились, рабочие сидели в широком круге под голым небом на камнях. Два помощника наливали пиво, вторые два разносили мясники хлеба и сушеную рыбу. Однако рабочие были как-то очень молчаливы. Случай с Бенедем щемов еще всем унутри, ба и весь тот странный жидовский обряд закладин очень им не понравился. Кто придумал живую птичью замуровывать? Будто бы принесет счастье? А впрочем, может, и так... Ведь хорошо то какой-то выдумал: господам свадьба, а курице воняй. А тут еще и те рабочие, что относили Бенеда домой, повернули и стали рассказывать, как старая Бенедова мать перепудилась и заплакала тяженько, увидев своего единственного сына в обморок, окровавленного. Сразу, бедняжка, думала, что уже по ее сыну, но когда им удалось Бенедя отрезвить, то так утешилась, словно ребенок: заскакивает у него, и целует, и'плачет, и ейкает, так что аж сердце крается мужу.
- Знаете что, ребята, — отозвался мастер, - надо бы сделать какую складку и подрятовать бедных людей, потому что заки он будет слаб и незарегистрирован, то я и не знаю, с чего им обоим выжить. Ведь старуха иглой не заныпает на Тилько!
- Правда, правда! - закричали рабочие со всех сторон. - Скоро по выплате, то каждый по пять крейцарей, нам уйма небольшая, а им добро.
- Ну, а строитель, — отозвался какой-то каменщик, - он ниче не даст? Ведь целое несчастье из-за него!
- Да и еще хорошо еще, что на том случилось, - сказал второй. - Да то камень мог и пятерым так же заехать!
- Тре му говорить, най также причинится на бедного искалеченного.
— Но уж вы говорите, — сказал Мастер, - я не буду.
- Ну да что, скажем мы, гуртом, - отозвались голоса.
Именно в той волне вышел строитель из конуры от гостей, чтобы взглянуть на рабочих. Его лицо уже налилось широким румянцем от выпитого вина, а блестящая палочка очень живо летала с одной руки ко второй.
- А что, дети! - крикнул он, подходя к кружку.
- Все хорошо, прошу господина, - ответил мастер.
- Ну, так мы ся и справляйте! - И хотел идти назад.
— Мы бы к господину имели одну просьбу,-дался слышный голос среди рабочих. Строитель обернулся:
- Ко мне?
- Да, - загудели все.
- Ну, что же такого?
- Чтобы барин были добры причиниться к тому помощнику, что го ныне подоймой пришибло.
Строитель стоял, не говоря ничего, только более сильный румянец начал выступать на его лицо, — знак, что просьба рабочих неприятно его деткнула.
- Я? - сказал он наконец с проволокой. - А вы от меня с той просьбой приходите? Разве я тому виноват, что ли?
- Да, прошу господина, и мы не виноваты, но сдается нам, годится и все-таки надо помочи бедному мужу. Он слаб, какое - то время не будет мог делать, надо же и матери старухе чем-то дышать.
- Как хотите, то му помогайте, а я от этого прихожу! Первому попавшемуся ненужному помогай!.. Еще чего не стало!.. - Строитель отвернулся гневно и пустился идти назад, когда Впрочем какой-то из рабочих, возмущенный такой беседой, сказал громко:
- Ады, какой господин! А сам потому больше всего виноват, что Бенедя искалечило! Ого его было так парнуло, то, видимо бы-м, не пожалел не то пять, но и десять креицарей на такого делопроизводителя!..
- Что? - ревнул вдруг из усеи силы строитель и прискочил к сидящим рабочим. - Кто это говорил?