Аннотация: Разные дороги ведут нас по жизни... (1 место НН-2020)
Ветер судорожно бил в спину, закидывая колючие снежинки за воротник шинели, и задувал в окоченевшее ухо бесконечную песню холода. Натоптанная тропинка, которая час назад отчетливой змейкой вилась через поле, почти сгинула под снегом и наступающими сумерками. Левая нога ухнула в какую-то дыру, и Назаров завалился в снег, царапая щеку о твердый наст.
Выбравшись из снежных объятий и отряхнув фуражку, он посмотрел по сторонам. За какой-то час тяжелые облака и ветер принесли такую метель, будто он не в Московской губернии, а в каких-нибудь оренбургских степях, где башкиры и замерзающие ямщики. На хмуром небе даже намека не было на заходящее солнце, и сам черт теперь не разберет, где и что в какой стороне.
Добраться в Купино, до которого, как божился пропойный старик-смотритель на железнодорожной станции, тут две версты по тропке рукой подать, Назаров уже и думать перестал. Понесла ведь нужда, с этими судебным решением для купца, да уж делать нечего. И ведь не тянул никто, сам уперся идти под вечер. Хотя, смотритель определенно мерзавец и пьянь, начистить рыло ему потом...
Назаров повернул назад, чтобы по своим же следам прийти на станцию, к проклятому смотрителю, чугунной печке и нарам с пахучей соломой. Но через час его давешние следы окончательно пропали под снегом, да и тропинка тоже сгинула. Теперь через каждые два шага он проваливался то одной, то другой ногой, загребая под модные брюки обжигающий снег.
Вокруг окончательно и бесповоротно наступила ночь. Назаров прижал к себе портфель с бумагами и растерянно остановился. Почему-то вспомнилось, что Ванька Ерофеев так и не отдал ему пять рублей карточного долга, слезно выпрошенного в пятничный вист. И на его место в конторе, скорее всего, назначат Афанасия Петровича, редкого зануду в потертом сюртуке и с липкими руками. И Варя теперь, пожалуй, уйдет к этому франту и ухарю Мишке. А еще привиделись маменька с папенькой в имении, самовар на столе и свежее варенье из вишен... Назарову сильно захотелось помолиться, но он уже и забыл, как это делается, еще со студенчества полагая себя убежденным атеистом. И поэтому он просто заплакал.
Вдруг, на фоне темной полоски едва угадывающегося леса моргнуло что-то желтое. Раз, другой... Назаров утер сопли, удобнее перехватил задубевший на морозе портфель, и, увязая в снегу, потащил продрогшего себя в сторону огонька.
***
Низенькая, словно пришибленная изба стояла на пригорке, в окружении жидких сосенок. Ограда давно покосилась и лежала на боку, занесенная снегом. Ставней на воротах не было, заходи кто хочешь. Назаров уже не чуял ног, когда прижался к холодным бревнам стены, и заколотил в дверь. Говорить не было никаких сил, горло садило от холодного воздуха.
С темноты по глазам ударил свет, и Назаров зажмурился.
- Кого принесло? Ой, батюшки мои!
Он услышал женский голос. Пожалуй, что даже и девичий, как ему показалось.
Неожиданно сильные руки подхватили его, протащили через темные сени, и усадили около печки. Потом с него была снята фуражка, набухшие от влаги и снега ботинки стукнулись об пол. На скамью рядом упала промокшая и уже задубевшая шинелька. Назаров толком и не мог разглядеть хозяйку. Глаза с мороза слезились, да и лучина свету едва давала - по углам пряталась темнота.
Холод все не отпускал. Назарову чудилось, что и печка совсем не греет, так он окоченел.
- Выпей настоя, целебный.
Назаров увидел протянутую глиняную чарку и белую, до синей прозрачности, руку, и влил в себя одним глотком пряно пахнущую воду. Внутри словно прокатился какой-то ледяной шар, и дрожь понемногу отпустила.
- А хозяин где? - спросил Назаров, понемногу приходя в себя.
- Нету, барин. Одни мы тут, с дочкой, небо коптим.
Голос доносился уже из сеней. Что-то там гремело, двигалось и шуршало.
- Мне бы до утра, а то метель, - неуверенно начал Назаров. - Потом в Купино пойду, дела там у меня. Далеко до него?
- Купино? Если через овраг с Гнилой речкой, то верста, а вдоль леса, так все две почитай что будет.
- Так оставишь? Я заплачу, не даром.
- А оставайся, коль сам захотел. Только уж извини за бедность нашу, барин, и угостить тебя нечем.
- Да какой я барин. Петр меня зовут, Назаров. Из города, адвокат. К купцу еду, который Тереньтев, бумаги ему везу.
Назаров говорил о себе, и еще Бог знает о чем, чтобы сгладить неловкость, а сам потихоньку оглядывался вокруг.
Изба внутри и в самом деле была неказиста. Печка уж давно почернела от сажи, стол весь скривился, полы играли, чуть только пошевелишься. Плетенная люлька только вот была свежей, словно недавно связали.
Шум в сенях затих, и накатила тишина. Только ветер налегал, заставляя дребезжать стекла, да кто-то тихонько шуршал под полом.
Странная слабость охватила Назарова. Руки и ноги словно налились тяжестью, даже голову нельзя было повернуть. Все оцепенело, стало удивительно покойно и хорошо. Сквозь дремоту он ощутил, как его подхватили уже знакомые сильные руки, словно куль с мешком, и закинули на полати. Сюртук и брюки с него ловко снялись, а рядом Назаров ощутил женское тело. Гибкое, упругое, настырное.
- Люба ли я тебе, Петруша?
Назаров хотел сказать, что он не Петруша, и вообще имеет место быть явная ошибка. Правда, сказать ничего там и не мог. Только смотрел на рассохшиеся доски потолка, отчего-то боясь повернуть голову и разглядеть эту самую хозяйку.
- Я знала, что ты вернёшься. Дочка по тебе скучает... Ну, что же застыл, Петруша? Приласкай, сожми крепко, чтобы сердечко зашлось...
Дальше началось совсем уж нечто невообразимое, о чем Назаров читал только в определённых журнальчиках. Отчего-то стало вначале стыдно перед Варей, затем наоборот возникла обида на нее же, а потом он провалился в чудной сон-калейдоскоп.
***
В дому подъехала красивая двуколка, запряженная красавцем-жеребцом гнедой масти. В расшитой косоворотке, в начищенных сапогах, из коляски бойко выскочил уже не молодой купец. В руках свертки, в заходящем солнце блестит бутылка вина. В дверях его уже поджидает девушка, с веснушками на носике, и с упрямыми серыми глазами. Купец вошел в дом, смеясь и прижимая к себе девушку...
Осень, дожди превратили дорогу в слякоть. Около ворот стоит та же девушка, придерживая руками округлившийся живот. Она смотрит в сторону уходящей вдоль лес колеи, и вытирает капли дождя вместе со слезами...
Зима. Окна расшиты в ледяном узоре, в печке сердито трещат дрова. Укутанная в платок девушка стоит около неподвижной люльки. Потом открывает настежь двери в сени, бросает платок и уходит в ночную метель.
***
Назаров открыл глаза, и долго лежал, прислушиваясь к тишине. Пахло гарью от лучины, кислятиной и еще чем-то гадким. Сквозь узенькие окна нестерпимо било утреннее солнце, освещая пыльные стены и закиданный мышиным пометом пол. Люлька едва крутилась на месте, от сквозняка через двери.
Одев высохшие, до какой-то пыльной окаменелости, брюки и сюртук, натянув ставшие колом ботинки, Назаров осторожно подошел к люльке. Но не успел заглянуть, как из сеней громко отворилась дверь. На пороге стояла девушка из сна, с веснушками и упрямыми серыми глазами.
- Проснулся? Ну и горазд ты спать, Петруша! Дочу посмотреть хочешь?
Она начала разворачивать люльку. Показалось маленькое стеганное одеяльце, сшитое вручную. Личико скрыто под белым платком. Вот еще немного, и прозрачная рука откинет платок. Что-то толкнуло Назарова. Нельзя смотреть на ребеночка...
Он попятился, что-то забормотал про неотложные дела, схватил в охапку шинель, фуражку с портфелем, и выскочил прочь, на мороз. А вслед летело протяжное "Петруша!".
***
Назаров сидел в тесной комнате станционного смотрителя и протягивал озябшие руки к гудящей печке. Идти назад в Купино после всего происшедшего не было никакой возможности. Пусть штраф дадут, или понизят, да хоть уволят - все одно. Это он для себя твердо решил. Оставалось дождаться поезда, и вернуться скорее в город. К Варе, пятничному висту...
Пьяный смотритель сидел на стуле, и бессмысленно смотрел на огонь.
- А ты, братец, все-таки подлец, - незлобиво упрекнул его Назаров. - Отправил меня в это Куприно, а там метель и тропинка кривая. Чуть в историю не попал.
Рассказывать всю эту фату-моргану он не осмелился. Пусть оно так и останется полусном.
Смотритель молчал, и медленно крестился, пьяно прищуривая глаза.
- А ты скажи, кто живет на этом отшибе, не доходя до Куприно?
Старик мутно посмотрел на Назарова, и еще раз перекрестился.
- Ну, вот держи, братец, рубль тебе на поправку. Так скажешь, кто там?
Удивленно взяв монету, словно это что-то невиданное, смотритель заговорил короткими, словно выдавливая из себя, фразами.
- Марья ее звали... Сирота. Нагуляла она девочку... А жених возьми и откажись. Ну, она однажды избу открыла настежь, девочку заморозила в люльке, а сама ушла. Одни говорят, сгинула в лесу. С тех пор изба-то пустая. Нехорошее место, стороной обходят.
Назаров побледнел. Несмотря на печку, его пробил озноб.
- А когда, говоришь, это случилось?
- Да уж годков двадцать прошло с той поры. Красивая она была, глаза серые.
- Жениха-то не нашли?
- Дык как его найдешь-то? Ищи ветра в поле! А девка не раскрыла его.
- А ты откуда знаешь, как его зовут? - усмехнулся старик. - Так купца нашего кличут, Тереньтев который.
- Ниоткуда, - смутился Назаров. - Это я так, присказка.
Смотритель достал бутыль с остатками мутной жидкости, отпил прямо из горла, подошел вплотную к Назарову и шепотом дохнул в лицо перегаром с луком.
- Ходит она, Марья-то, не успокоилась. Ищет Петрушу своего, видать. Иной раз, ночью и зовет, жалостливо так.
Назаров сжал чертов портфель с бумагами. Захотелось оказаться отсюда далеко-далеко.
- А ты знаешь, барин, что тебя целый год не было?
- Что? Какой год? - сипло спросил Назаров. - Да ты напился, брат...
- Как не напиться, - кивнул головой смотритель. - Мы ведь искали тебя, барин. Следователь приезжал, полицмейстер меня по щекам отхлестал. Зачем, мол, отпустил тебя. А ты вон, живой вроде. Заявился, и тоже по морде. Хорошо, что я выпивши был...
Назаров молча взял бутыль у старика и жадно пригубил. Самогонка ударила в голову, и что-то разжалось внутри у него.
- Знаешь, какие бумаги я вез, старик? Тереньтев этот судился с мещанкой одной. Та ребеночка от него прижила. Так я вот бумаги собирал, что не от него дитя. Выспрашивал, вынюхивал, свидетелей обихаживал. Наша контора суд выиграла. Отвалил он нам несколько тысяч. Я сам в глаза его не видал, только бумажки стряпал. И ведь сам напросился отвезти решение. Думал, сотню от щедрот получу.
- Эвона как...- хлебнул еще раз старик из бутылки, мягко отнимая ее у Назарова.
Назаров открыл портфель, достал судебное решение, и бросил в огонь. Потом туда же кинул адвокатское удостоверение, и вышел на воздух передохнуть. Голова гудела от духоты и плохой самогонки.
Рядом с натоптанной тропинкой лежал совсем свежий след, который обрывался словно в никуда. Женский, от босой ноги. Ударил ветер, и зашелестел сухостой кустарника вокруг станции. Сквозь треск и шум Назарову послышалось едва уловимое "Петруша" и детский смех.