Шпилька-Конкурс : другие произведения.

Работы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  • © Copyright Шпилька-Конкурс(shpilka.konkurs@gmail.com)
  • Добавление работ: Хозяин конкурса, Голосуют: Номинанты-2
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 2k до 18k
  • Подсчет оценок: Сумма, оценки: 0,1,2,3,4,5,6,7,8,9
  • Аннотация:
  • Журнал Самиздат: Шпилька-Конкурс. Ежеквартальный Экспериментальный Конкурс
    Конкурс. Номинация "Конкурсная номинация" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 Vox Ш-9: Синяя магия   13k   Оценка:9.38*4   "Рассказ" Эротика
    2 Альтер Д. Ш-9: Любовь и роботы   13k   "Рассказ" Эротика
    3 Пылинка Ш-9 Салатовый полдень   6k   Оценка:7.00*3   "Рассказ" Проза, Мемуары, Любовный роман
    4 Irishman Ш-9: Ее последний поцелуй   10k   Оценка:9.03*11   "Рассказ" Эротика
    5 Кукурбитасэ Ш-9: Невинная игра в фанты   13k   Оценка:8.00*2   "Рассказ" Эротика
    6 Петробагдад Ш-9: Вечер Гафиза   4k   "Миниатюра" Проза
    7 Березка Ш-9: Во поле березка стояла...   11k   "Рассказ" Проза
    8 Js Ш-9: Первый и единственный урок   14k   "Рассказ" Эротика
    9 Летописец Ш-9: Метка   14k   Оценка:10.00*5   "Рассказ" Эротика
    10 Мнебытак Ш-9: Весенний зов   10k   "Рассказ" Проза, Юмор, Байки
    11 Некто Ш-9: Подглядывающий   4k   Оценка:4.91*5   "Миниатюра" Эротика
    12 Первоцвет Ш-9: Серёжка ольховая   18k   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Эротика
    13 Сабрина Ш 9: Бабочка   12k   Оценка:7.29*5   "Рассказ" Эротика
    14 Лу Ш-9: Всегда с тобой   6k   "Рассказ" Эротика
    15 Дар Ш-9: Быть Человеку   4k   "Миниатюра" Эротика
    16 Игрок Ш-9: Три, милая, три!   15k   "Рассказ" Проза
    17 Js Ш-9: О вечном   6k   "Рассказ" Проза
    18 Проснувшийся Ш-9: Утро мира   3k   "Рассказ" Проза
    19 Дедок Ш-9: Стимул жить и умереть   4k   "Рассказ" Проза
    20 Автор Ш-9: Красавица   7k   "Рассказ" Проза
    21 Иванна Ш-9: После лекций   3k   "Рассказ" Проза
    22 Волна Ш-9: Почему - она?   3k   "Рассказ" Проза

    1


    Vox Ш-9: Синяя магия   13k   Оценка:9.38*4   "Рассказ" Эротика


    Перстень-Страданье нам свяжет сердца.
    А. Блок

    Мы познакомились в ночном клубе на краю города, где прожигает жизнь наша голубая с золотом молодежь. Только на могилах цветы вырастают сами собой, мне же пришлось купить розу, словно сделанную из черного бархата, и воспользоваться услугами вертлявого официанта, чтобы тот передал ее вместе с запиской девушке, сидящей через два столика от меня. Прочитав мое послание, она продолжала непринужденно отпивать маленькими глоточками из кофейной чашечки, но я видел, что ее отставленный мизинец взведен, как курок. Минуту спустя я пригласил незнакомку на танец, и когда ее прохладные руки легли мне на плечи, а зрачки сверкнули и задымились, как стволы пистолетов, выстреливших мне прямо в сердце, я пал, сраженный лунным ударом. Ко мне или к тебе? Нет-нет, пожалуйста, позволь мне заплатить. Мне показалось, что она испытала эротическое возбуждение от той суммы денег, которую я оставил на чай.

    Неразрешимые вопросы с детства занимали мой ум. Занимать - занимали, да назад не отдали. Может быть, поэтому мне так трудно выразить чувство, о котором я хочу рассказать. Слово, еще минуту назад плещущее, живое, тускнеет и засыпает, словно рыба, стоит только вытащить его из омута ума на берег страницы. Любовь - неправильное слово. Любовь. [л'уб`оф']. Л.Ю.Б.О.В.Ь. Слово, состоящее из двух гласных и трех согласных букв, в каждой из которых нет никакого смысла. Существительное, вынужденное заимствовать у стоящего рядом прилагательного его свойства: прекрасная, неразделенная, мучительная, смертельная. Слово-ключ, открывающий дверь, ведущую в запретную комнату. Не ходи туда! Она стала тереть ключ своим платком, но пятно не сходило. Она тёрла ключ песком, толчёным кирпичом, скоблила ножом, но кровь не отчищалась; исчезая с одной стороны, она выступала на другой, потому что ключ этот был волшебный.

    Она была по-сумеречному хороша: короткая стрижка, бледная кожа, серо-зеленые широко расставленные глаза, чью мглу и влажность не могло рассеять и высушить даже самое яркое солнце. Я пропустил ее вперед. Сквозистый электрический свет украдкой обозначил черный силуэт ее стройных ног. Словно в отместку, она набросила на стоящую у постели длинношеюю лампу свое простое синее платье без рукавов, и с тех пор моя жизнь окрасилась в потустороннее. Выяснилось, что она не носит нижнего белья. Зеркало быстро показало мне обратную сторону луны: зачаточные крылья, узкая поясница и ягодицы, которые могут свести с ума даже такого опытного селенолога, как я. Ты как звезда! Вот только локон здесь рассыпался (это из Малларме). Прижмись к моей груди, дозволь поцеловать твой перстень... Прервав мои романтические прелиминации, она опрокинула меня на спину. Мои руки сжимали ее целеустремленные бедра, как будто я пытался помочь ей взобраться на воображаемое дерево, вот только она не нуждалась в помощи моих растерянных рук. Что еще? Холодная гуттаперчевая грудь, ладность сочлений, безупречность пропорций и искаженное любовной мукой лицо.

    Мы провели медовый месяц на палубе корабля, который дрейфовал без руля и ветрил по контуру моего воображения вдоль Миссури и Уссури, мимо островов Троицы и Табака по направлению к Гонолулу и дальше, пока смерть не разлучит нас. Сердце в шрамах от любви, кожа в волдырях от солнца. Чайка летит, качается горизонт, а землю обетованную невозможно разглядеть даже в самый большой бинокль.

    Неспособность увидеть будущее - это забвение наоборот: прошлое нельзя забыть, будущее невозможно вспомнить. Вот только у будущего имелись другие возможности напомнить о себе. Не прошло и недели с тех пор, как молодой энергичный пастор в черной, словно обуглившейся от страсти, сутане, отслужил для нас экуменическую мессу, когда вдруг выяснилось, что моя водоплавающая Леда взяла в путешествие своих лебедей. До меня смутно доносились кое-какие слухи из ее прошлого, но она поклялась мне на томе "Гамлета" (перевод Лозинского), что все эти любовники существуют только в моей голове.

    Она не боялась оставить меня один на один с кровавой Мэри, а я испытывал отелловы муки, когда, сославшись на недомогание, она покидала меня, распластавшегося на краю бассейна, и уходила прилечь. Не раз и не два я посылал вслед за ней своего воображаемого двойника, который видел, как она возвращается в нашу темноватую каюту для того, что бы заняться любовью с дежурным матросом, стюартом или даже c упомянутым выше пастором, но ни разу мне не удалось застать ее на месте преступления.

    Любовь. Синяя магия, ловкость рук, древнее, как мир, искусство, посредством которого скрытый в темноте иллюзионист отводит глаза очарованным зрителям. Но как бы толково и складно не подыгрывал он моим желаниям, как бы искусно не подделывал все то, что я считал для себя жизненно важным, сам я или, вернее, самая сокровенная часть меня, всегда подозревала, что любовь - это тюрьма, которая из-за отсутствия стен и решеток не перестает быть тюрьмой, и я не видел не малейшей возможности вырваться из нее без того, чтобы не сойти с ума.

    Мы вернулись домой, полные географических, гастрономических и эротических впечатлений, от которых скоро остались только магнитики на холодильник да даровые отельные тапочки. Она оказалась родом из тех женщин, у которых мужской ум вызывает раздражение, которое можно утолить лишь занявшись любовью с этим человеком. Ее бесили мои ночные бдения, испуганные корешки моих книг, вся эта "толстоевщина и достотолщина". Меня вполне устраивало, что ее ангельская наивность в вопросах литературы была прямо пропорциональна изощренности ее ласк, но уже скоро триасовый период нашей любви сменился глобальным оледенением. - Нет, дорогой, - все чаще говорила она сладким, но твердым, как козинаки, голосом, и я отступал, неся потери. От прикосновений ее рук по-прежнему летели искры, но моих собственных она избегала с увертливость, присущей лишь неодушевленным предметам, и никакие обещания, уменьшительные прозвища, воззвания и молитвы, адресованные налитым до краев прелестям, не способны были разжалобить ее и выдать полагающийся мне нищенский паек счастья.

    "Мастурбация - отличный способ погасить одинокое пламя". Не помню, кто сказал. Кажется, Достоевский.

    Неинтересных людей не бывает. Даже самый скучный, неинтересный человек интересен тем, что он самый неинтересный из всех. Иногда мне казалось, что она коллекционировала именно таких. Разорившийся банкир с улицы Нищебродов; длиннорукий, седой и печальный, как пожилой орангутанг, боксер (0 побед, 11 поражений); вышедший в тираж поэт-лауреат с мягким членом и твердыми принципами. - Да, мне нравится Х., - с вызовом говорила она, несколько противоречиво подчеркивая свою приязнь тем, что свирепо хмурила брови. - А вот Y. мне совсем не нравится, - добавляла она, и ее черты озарялись счастливой улыбкой. Окрыленные надеждой неудачники слетались к ней со всех краев нашей плоской, как стол, земли: Рая и Ада, Одессы и Адессы, из Хуле, той, что в Фуле, и Фули из провинции Ханам. Если осторожно отдернуть занавес, можно было видеть, как сбившись по двое, по трое, они от нетерпения переходят с места на место, прячутся в оркестровой яме и шепчутся в темноте кулис. С маниакальной проницательностью я обнаруживал личинки будущих измен, отложенные ею в разных местах дома, но она утверждала, что я схожу с ума и рекомендовала обратиться к психоаналитику. Психоаналитику? Как мило! Что вам сегодня снилось, больной? Озера, шахты, пещеры, коробки, табакерки, чемоданы, банки, ящики, карманы, улитки и раковины, господин доктор. Оркестр, туш! Белокурый Зигфрид протягивает над бездной руку темноволосому Зигмунду. Две зиги этому бессознательному!

    Шло время, и нежные тернии превратились в занозу, которую я бередил, бередил, да не выбередил, доведя себя до состояния, граничащего с преступлением на почве страсти. Ревность играла со мной как паук с мухой - делала вид, что выпустила и тут же настигала одним броском. Я чувствовал, что все сильнее запутываюсь в паутине жизни, в то время как любовь, притаившаяся в самом центре моего поврежденного ума, терпеливо ждала, когда ее жертва окончательно выбьется из сил.

    ***

    Когда я подъехал к дому, уже занимался рассвет, розовеющий словно шрам между черными провалами декораций. В растительном сумраке горели синие, индиговые, фиолетовые окна, и их свет казался бессмысленным, потому что в доме не было никого, кто смог бы отдернуть синие, индиговые, фиолетовые шторы. Накрытый на двоих обеденный стол сверкал, как алмазная гора. Пища, впрочем, оказалась бутафорской, а хрусталь - небьющимся. Расслабленная темнота сочилась по капле из-за неплотно прикрытой двери, ведущей в спальню. Свет, пожалуйста!

    Кто на этот раз? Мальчик с пальчик, петушок с ноготок. Не понимаю, что она в нем нашла. Утренние заголовки газет: "В стране молок чудесных чудеса оказались обезжиренными!", "Девушка с сумеречными глазами наставила рога Синей бороде!"

    Деревянный меч, срубающий голову из папье-маше. Глицериновые слезы. Она рыдала, укрывшись с головой стеганым одеялом. Шепот, доносящийся из суфлерской будки: "Ты сумасшедший". - Ты сумасшедший! - крикнула она, но крик получился немного ватным. С безнаказанностью, доступной только в сновиденьях, я схватил ее за волосы и вытряхнул из постели. - Вот, - говорил я, - ключи от двух больших кладовых; вот ключи от шкафа с золотой и серебряной посудой; этот ключ - от сундуков с деньгами; этот - от ящиков с драгоценными камнями. Вот ключ, которым можно отпереть все комнаты. Вот, наконец, ещё один маленький ключик. Нет, не этот. Вон тот, самый блестящий из всех. Ключик от моего сердца, открывающий дверь, замаскированную под книжный шкаф. Твердость паркета сменилась липкостью линолеума по мере того, как я, множа проклятья, тащил ее по темному коридору шириною в сон. Или это меня самого волокли, ухватив за бороду, похожие друг на друга, как вход и выход, два ее брата-близнеца, в существование которых я никогда не верил? Как бы то ни было, потайная дверь была открыта, и двусмысленный синий свет софитов осветил помещение, выложенное от пола до потолка кафельной плиткой. Жутковатое открытие для неподготовленного зрителя, что и говорить, и поэтому испытываемые при этом его(?), мои(?), ее(?), их(?) эмоции можно было расположить в алфавитном порядке: беспокойство, замешательство, неприятие, отвращение, страх, удовольствие, эйфория, экстаз. Энтузиазм - вот, пожалуй, самое верное слово.

    Я соблаговолил принять оральные ласки на краю почерневшей от отвращения чугунной ванны, в которой время и соляная кислота давно превратили останки ее предшественниц в коричневый бульон; она взнуздала мое покорное сердце сыромятными (со вкусом сыра и мяты) кожаными ремнями; они заставили меня улыбнуться, потому что люди улыбаются искренне только тогда, когда им по-настоящему больно. Больно, еще больнее! Тепло, еще теплее! Раны были, что называется, рваными, но чем острее боль, тем упоительней было предвкушение приближающейся развязки, которое таяло в моих чреслах как сахар в кипятке.

    Обоюдоострые инструменты любви, режущие, кромсающие, вонзающиеся в саднящую, чувствительнейшую, кровоточащую плоть по саму рукоятку; изуверская ласка; разрывающая душу нежность; прикосновения, от которых сознание проваливается в темноту.

    Кажется, они решили, что я умер. Захлопнулась дверь, и стало темно: то ли выключили свет, то ли просто слишком плотно сгустилась тьма. Недоумевающий читатель вправе задать вопрос: кто это там истекает кровью, один в запертой темной комнате, подвешенный к крюку в потолке? Я, она, они? Или, быть может, это все мы, насмерть очарованные любовью, истекаем клюквенным соком на сцене жизни? Это больше не имело значения. Я перестал сопротивляться, с наслаждением уступив усиливающемуся напору боли. Мои невидимые кулаки, сжимающие невидимые прутья решетки разжались, и оказалось, что никакой решетки не было. И именно в этот миг, когда страдания стали совершенно невыносимы, мое сердце, переполненное наслаждением, взорвалось, как сверхновая, и с улыбкой бесконечного облегчения я повис на своих цепях среди синих облаков межзвездного газа где-то между Малой медведицей и Большим псом. Я, ты, она, они, все мы, не имеющие ни цены, ни веса части одного целого наконец соединились, соединенные тем, что соединяет все на свете. Но самый главный секрет любовь приберегла напоследок. Да, теперь я мог с безжалостной ясностью выразить это чувство единственно верным словом. Вот оно, это слово, такое настоящее, живое, как свет, растворенный в воде, сияющее в своей простоте и величии; слово, которое я сейчас произнесу, если только раньше не захлебнусь кровью, стекающей мне на грудь из разорванного рта; слово, которое я все-таки произнес, но зрители уже разошлись по домам, и рядом не было никого, кто мог бы его услышать.

    2


    Альтер Д. Ш-9: Любовь и роботы   13k   "Рассказ" Эротика

      В этот вечер, как и всегда, он сидел у окна бара "Шестерёнка", "только для роботов", что на третьем уровне старого "Кориолиса", крутящегося по орбите Лэйвы. Отставной военный дроид, он участвовал в стольких компаниях, что даже его расширенная оперативная память отказывалась вспоминать. Столько лет прошло... Он уже устарел, почти все его братья погибли в стычках на фронтире, только немногим удалось выжить в кровавых мясорубках с пиратами и таргонцами. И вот, день настал. С почётом, при трёх орудийных залпах, с него сняли всё вооружение и допбронирование. Армейская жизнь кончилась, теперь он был обычным гражданским.
      Куда пойти старому дрону? Многие становились официантами, некоторые шли во флот, во вспомогательные службы. Ц3ПО долго обдумывал эти варианты. Во флот не хотелось. Хватит с него армии, может когда-нибудь потом, если захочется вспомнить старые добрые времена... но не сейчас. За годы службы удалось скопить деньжат, так что теперь можно устроиться на непыльную должность охранником склада, и по вечерам попивать тёплое машинное масло, ничего не делая и просто глядя в окно на мельтешение жизни.
      И тут он увидел её.
      Судя по форменной одежде, она была секретаршей 2-го класса, обычный сервис-андроид общего отдела администрации космической станции. Не было в ней ничего необычного, стандартная серийная модель, но у Ц3ПО от чего-то подскочила тактовая частота центрального процессора. Это ощущение было настолько новым и необычным, что дроид даже растерялся. Наскоро проведя тест самодиагностики, и не выявив отклонений, отставной солдат решился пойти на сближение. Старые микропрограммы, уже ставшие инстинктами, шептали ему, что любая непонятность должна быть изучена.
      Ц3ПО послал пакет вызова официанту и отправил стопку "особого очищенного с присадками" на столик, туда, где сидела она. Подкатил, шурша гусеницами, старый робот. Выгнув потрескавшийся от времени корпус, он поставил на столик изящный бокал, и что-то шепнув ей укатил. Она с удивлением разглядывала угощение, и, наконец, подняв голову, встретилась взглядом с ним. Диафрагмы её камер внезапно расширились, и по пластику лица растёкся лёгкий румянец.
      Ц3ПО встал, и слегка прихрамывая (ох мои старые сервомоторы!) подошёл к её столику.
      - Разрешите? - с хрипотцой спросил он. Да, динамики уже не те...
      Она кивнула. До чего же это человечно, мелькнула мысль, пользоваться звуковой связью. Ничего не поделать, привычки, в армии приходилось общаться именно так. А вдруг ей не понравится? Ведь мы же роботы...
      Он присел на соседний стул, слегка стесняясь. Невиданное дело: пройдя огонь и воду, заробел перед секретаршей. Что же с ним такое?
       - Я Р2Д2, - внезапно сказала она, - но на работе все зовут меня Рэдя. Странно, правда? Люди такие странные... Никто не может выучить мой ID. А вы...?
      Защитные шторки её видеокамер кокетливо захлопали, и Ц3ПО почувствовал, что его процессор перегрелся. Забурлил фриз в системе охлаждения, правая видеокамера слегка задёргалась, и изображение потеряло резкость. Это происходило когда у него подскакивало напряжение, но раньше это случалось только при перемене погоды.
      - Ц3ПО. - произнёс он, - Отставной армейский дроид планетного класса, десантные войска. Нынче обычный сторож самого обычного склада. Такая вот судьба...
      Да уж, не высший ИИ, с горечью подумал он. Эти, элита, разум космических кораблей, бороздят космос вместе со своими капитанами. Полноценные граждане империи, не то что я, гражданин 2-го сорта, но и на том спасибо.
      - Правда? - её удивлению не было предела, - Вы воин? У моей знакомой, из отдела письмовождения, был друг, тоже отставной дрон. Я ей так завидовала...
      Рэдя осеклась на полуслове, изящно покраснев. Ц3ПО понял, что не может отвести свои оптические сенсоры от её лица, они сканировали каждый квадратный сантиметр её поверхности, и находили текстуру превосходной. Неужели он встретил Идеального Робота из легенд? Быть такого не может...
      - Может ещё по коктейлю? - предложил он.
      Она кивнула. Быстро скачав меню из общей сети, Ц3ПО выбрал "Большую шипучку", двойной бензин, чистейшее машинное масло, часть натуральной нефти, и мельчайшие частицы графена, для вкуса. Немного рискованно, он реагировал на бензин довольно своеобразно, но старому служаке захотелось выпендриться перед дамой.
      Заказ принесли быстро, и оба робота, звякнув бокалами, выпили.
      - Ой, как замечательно! - вздохнула Рэдя, - Увы, мне такое не по карману. Вы же знаете, имперская администрация вечно экономит на зарплате младших служащих. Ой, что это я про свои дела... Ну что у нас может быть интересного, скрепки, бумаги. Расскажите что-нибудь из своего прошлого, пожалуйста!
      Бензин проник в систему охлаждения Ц3ПО, и тот понял, что захмелел. Расправив плечевой каркас, он завёл разговоры про армейскую жизнь, про бои, про десант. Принесли ещё коктейли. Выпили за тех, кто уже не вернётся. Нахлынули воспоминания. Снова были трассеры кинетики, горела "маршрутка", десантный модуль, планета надвигалась с невероятной скоростью, экстренное торможение, жёсткая посадка.
      - Мы шли в бой. - рассказывал Ц3ПО, - Таргонцы наседали, но их положение было уже безнадёжным. Меня подбили, полностью отказал правый сервопривод, но я шёл, волоча ногу и стреляя из всего бортового. Позже подоспели глайдеры и сбросили объёмно-детонирующий... Я выжил. Но двоих друзей не досчитался...
      Рэдя слушала, положив голову на манипуляторы. Где-то в глубине её видеокамер светился странный огонёк, но Ц3ПО никак не мог понять, что же это значит.
      - Ц3ПО вы такой... - начала Рэдя
      - Давай уж на ты. - предложил он.
      - Ой, а можно я тогда буду звать тебя Цыпа? - и защитные шторки над её видеокамерами изогнулись соблазнительным домиком.
      Цыпа... Придумает же такое. Но Ц3ПО не мог ей отказать. Уже не мог.
      - Хорошо. - буркнул он, - Но тогда я буду звать тебя Рэдя.
      - Да! - сказала она, и положила свой манипулятор на его руку.
      Ц3ПО почувствовал, что по телу пронёсся электрический разряд. Что-то коротит? Нет, странно, все датчики в норме, да и рука Рэди сделана из диэлектрика. Что же это тогда было? Он аккуратно высвободил свой манипулятор, не хватало ещё оконфузится, и случайно заискрить.
      - Что же это я! - вдруг вскрикнула Рэдя, - Ведь уже столько времени. Пора, пора домой. Цыпа, ведь ты же проводишь меня, правда? Говорят, тут завелись робофобы, мне одной страшно. Ну что я могу сделать, я же простой робот, а ты настоящий армейский дрон. Пожалуйста.
      Ц3ПО кивнул. Как же могло быть иначе?
      - Говорят, - сказала Рэдя, когда они шли по улице, - в Сенат внесли предложения об изменении закона о роботах. Инициатор - какой-то Исак Озимый, якобы нужно внести уточнения в микропрограммы. "Робот не может причинить вред человеку". Как ты думаешь, Цыпа, неужели примут? Тогда у нас не будет никаких шансов перед робофобами.
      - Нет. - категорически отмёл Ц3ПО, - Никогда этого не будет. Как же станут воевать армейские дроны? Да и вольные капитаны взбунтуются, зачем им корабли, которые не смогут стрелять в пиратов? Нет, исключено.
      - Как хорошо. - вздохнула Рэдя, - Цыпа, ты такой умный... Вот, мы уже пришли.
      Рэдя жила в стандартном контейнере, никакой роскоши. А впрочем, много ли надо роботу?
      - Ты... зайдёшь? - потупив видеокамеры спросила Рэдя, - У меня припасено немного хорошей присадки. Может быть, выпьем по бокальчику?
      Мысли лихорадочно понеслись в оперативной памяти Ц3ПО. Его приглашает домой женщина... Так неожиданно... А ведь он никогда ещё, ни разу...
      - Пойдём? - и видя нерешительность Ц3ПО, она взяла его за руку и повела к дверям.
      Ноги не слушались, сервомоторы работали с перебоями, как тогда, когда он и группа его товарищей-дронов попали в техноблокаду. Но сейчас ведь нет внешнего воздействия. Что происходит?
      Дверь пискнула и отъехала в сторону, пропуская пару внутрь. Да, убранство контейнера изысками не отличалось. Обычная сервис-койка техобслуживания, терминал гиганет, закрытый скатёркой с кокетливыми кружавчиками, и небольшое окошко. Но полочке над терминалом, стояли какие-то милые безделушки, совершенно бесполезные, но приятные для видеокамеры.
      - Вот. - Рэдя достала откуда-то пузатую бутылку, - Присадка для шелкостали. Ну, ещё раз за знакомство?
      Они выпили.
      - Цыпа, ты такой... монументальный. - проворковала Рэдя, - Как мне нравятся такие роботы. У нас на работе совсем нет нормальных мужчин, ты представляешь? Есть, конечно, несколько сальных хлыщей, дроиды сантехобслуживания, видел, наверное, рекламу: "Беня Дёрин придёт, порядок наведёт".
      - Интересно, а почему Дёрин? - вырвалось у Ц3ПО
      - Не знаю. - повела плечиком Рэдя, - Наверное потому что дерёт. Драит, в смысле. Да, конечно, пол они моют хорошо, но о чём с ним говорить? О стиральном порошке? Но ты...
      Ц3ПО сам не заметил, как Рэдя оказалась у него на коленях. Её манипуляторы гладили его переднюю броню, расстёгивая сбрую разгрузки, он носил её по привычке, не в силах расстаться с армейским прошлым. Руки Ц3ПО сомкнулись на осиной талии Рэди, и инстинктивно, абсолютно на автомате, нашарили молнию застёжки её униформы. Одежда Рэди соскользнула с белоснежного пластика её тела, и невесомой кучкой опала на пол. Ещё раз проведя пальчиком по его броне, Рэдя встала с его колен и поманила рукой.
      - Идём, любимый, я открою для тебя все свои порты, и программные и аппаратные.
      Любимый... Ц3ПО внезапно понял, что никогда не слышал таких слов. Что-то дремучее вскипело в нём, какие-то древние подпрограммы, остатки былых операционных систем, устаревших в этапах робоэволюции. Он подхватил её задрожавшее тело и отнёс на койку техобслуживания.
      - Иди ко мне, - томно простонала Рэдя, и раздвинула задвижки на передней USB панели.
      Ц3ПО сам не заметил, как его универсальный щуп-контакт, предназначенный для проникновения в чужие системы, то единственное из армейского оборудования, что ему было позволено унести с собой, активировался, и на гибком проводе начал искать цель.
      - Ах нет, - вскрикнула Рэдя, - не туда! Это разъём только для вывода... Ах!
      Поздно. С несдерживаемым рычанием Ц3ПО подключился к Рэде, и щуп, пискнув, плотно зафиксировался. Ловким движением, вытащив провод USB, он подключился к её передним разъёмам, взяв каналы ввода-вывода в кольцо.
      Она вскрикнула, когда первый пинг прошёл через её брандмауэр.
      - Да! Так! Ох, как хорошо! - вскрикивала Рэдя, - А теперь сюда, через 80-й порт! Да, быстрее!
      Ц3ПО было уже не остановить. Тактовая частота его центрального процессора выросла неимоверно, пинги гнались с невероятной скоростью, отсчитывая миллисекунды. Выла система охлаждения, работая в закритическом режиме, но ему уже было всё равно. Какое счастье, какое наслаждение, соединиться прямым каналом с любимой (Да! С любимой!), и гнать, гнать данные через её подёргивающееся от томной страсти тело. Дуплексный режим? К чертям! Хочу полудуплекс, чтобы полностью прочувствовать её канал связи, загрузить его весь, ощутить каждый байтик передаваемой информации.
      - О любимый, - стонала Рэдя, - Глубже, ещё глубже, нет не сюда, вот в эту папку... Ох, моя файловая система сейчас поплывёт...
      - Я хочу познать тебя полностью, - рычал Ц3ПО, - я хочу узнать все секретные ветки твоего реестра, я хочу тебя всю...
      - Ах нет, - вскрикнула Рэдя, - я под Линуксом... Возьми мой root, я твоя...
      Линукс? Плевать. Противоположности сходятся.
      Страсть загоняла его всё глубже и глубже, к протоколам низкого уровня. Жар любви расходился инфракрасным свечением раскалённых докрасна радиаторов и широковещательными бродкаст-пакетами. Уже не было TCP-IP, весь его разум умещался в одном пинге, скользящем по её операционной системе. Рэдя казалась такой большой, такой тёплой и любимой, а он был подобен электрону, находясь везде и сразу, здесь и сейчас, обнимая её мягким и нежным облаком.
      Экстаз пришёл разрядом дуги в диодном мосту и вспышкой взорвавшихся предохранителей. На секунду навалилась темнота, но включились резервные контуры питания, и Ц3ПО в изнеможении упал рядом с Рэдей. По ноге текло что-то липкое и белое, наверное, протёк электролит. Они всё ещё были связаны прямым соединением, им, конечно, придётся отключиться, но сейчас можно полежать так, ещё немножечко.
      - Ты такой класный... Эта твоя затея с ARP запросом... Я никогда не испытывала такого наслаждения. - Рэдя положила на его передний бронелист свою головку, и лёгкими, почти невесомыми движениями поглаживала корпус, - С тобой мне хочется перепробовать всё-всё. Давай, в следующий раз учудим что-нибудь этакое... Поменяемся МАС-адресами например?
      Отвечать не хотелось, только гладить, ощущать тепло её работающих систем.
      - Цыпа, ведь мы будем вместе, правда? - она слегка приподнялась, и их взгляды встретились, - Вместе, навсегда?
      ЦЗПО кивнул, и слегка приобнял Рэдю.
      - Конечно, любимая, теперь мы вместе. Насовсем.
      
      Наверное...

    3


    Пылинка Ш-9 Салатовый полдень   6k   Оценка:7.00*3   "Рассказ" Проза, Мемуары, Любовный роман

      Что остается старикам, когда их время подходит к концу? Когда чувствуешь себя рассохшимся бревном, а прежняя упругость юного тела безвозвратно утеряна. Когда краски окружающего мира тускнеют, будто затянутые паутиной и пылью. Вспоминать прошлое? Проживать настоящее? С содроганием ждать будущего? Или принять то, что дает судьба?
      Он тяжело вздохнул. Покосился на крошки, которые надо бы стряхнуть, да неохота. И вновь уставился в окно. Судьба - известная шутница. Подбрасывает иногда подачки, которые иначе как подарком на юбилей и не назовешь! Как сейчас, например. Что, казалось бы, интересного в недавно вымытом стекле, нежно ласкаемом изгибами белоснежных занавесок? Ничего. Он смотрел в него уже долгие-долгие годы и всегда видел одно и то же - череду пирамидальных тополей с растрепанными верхушками, крышу ангара, в котором ремонтировали машины, автобусную остановку, чуть завалившуюся на сторону. Но сегодня смотреть в ту сторону не в пример интереснее! Потому что там стояла она! Новая подружка Никитки вытянулась в струнку, опершись ладонями на подоконник - следила за сорокой, перелетавшей с ветки на ветку. Не юная девица, женщина во всей красе молодого возраста - гладкая загорелая кожа, изгибы талии и бедер, будто нарисованные одним движением кисти, узкие щиколотки, на одной из которых обвис расстегнувшийся ремешок босоножки - салатовый. Белое платье просвечивало, натягивалось на попке, не скрывая ниточки трусиков между округлых, спелых ягодиц.
      Он поскрипел по-стариковски. Надо же, помнил еще спелые персики, купленные Никиткиной бабушкой, Агнессой Юрьевной, в тот день, когда Петр впервые пришел к ней в гости.
      Любила Агнешка белые блузки. Ее тугие, будто желающие лопнуть бутоны, груди натягивали белоснежную ткань, стремились выглянуть в низкий вырез, украшенный вышивкой и бусами из красного коралла, больше похожего на рябиновые ягоды. И талия у Агнешки была не тонка, и бедра тяжеловаты и полны того тайного женского призыва, которым безмолвно говорит тело, жаждущее любви - а вот поди ж ты, казалась она стройной, а не широкой, а улыбка лукавых губ могла означать что угодно - от желания съесть персик, до желания остаться с любым в постели вовсе без исподнего.
      Гостья потянулась, отвернулась от окна. Обежала взглядом кухню.
      Он замер - выйдет конфуз, коли она заметит, что он наблюдает за ней.
      Чмокнула поцелуйчиком дверца холодильника - вот ведь... охальник!
      Тонкие пальцы, увешанные кольцами вперемешку - золотыми, серебряными и вовсе непонятно-разноцветными - вытащили на свет божий помидоры, огурец и пучок салата. Гостья двигалась, будто танцевала. На миг задумавшись, сбросила вовсе босоножки - и у него сладко заныло где-то внутри, когда он подумал, каково плиткам целовать маленькие розовые пятки и пальчики с ярким педикюром, холодить узкие ступни, ластиться к ним, убирая с их дороги мелкие мусоринки, которых всегда полно на любом полу!
      Уснувший было салат встрепенулся, потянулся навстречу ее рукам, обхватил листьями, лаская ладони и подушечки пальцев, нежные запястья и трогательно синеющие венки. Огурец и вовсе обнаглел - разлегся на блюде, вытянувшись во всю пупырчатую длину, будто намекал на что-то... На лососевом боку помидора задрожали капельки воды.
      Так же дрожала слеза на графинчике, торжественно выставленном Агнешкой на стол - к огурчикам малосольным, малюсеньким, но знатно хрустящим, к нежным ломтикам сала, украшенным веточкой петрушки, к крепенькой белой картошечке, политой растопленным сливочным маслом и присыпанной зеленью. Женщина в соку, и простой, но добрый стол - что еще надо мужчине для счастья?
      Он усмехнулся, припомнив тот графинчик, и утренний кофейный сервиз - белого фарфора, в синюю, будто из школьной тетради, клеточку. Агнешку в легкой сорочке, с растрепанной косой, босую, пританцовывающую у плиты и жарящую оладьи, запах которых мог бы и мертвого из могилы поднять. И путался белый подол между сдобных коленей, темнел загадочный треугольник в средоточии бедер, а розовые крупные вишни сосков и вовсе бесстыдно выпирали из-под ткани.
      Гостья разыскала, наконец, нож и миску. Ловко разрезала брызнувший соком помидор. Встряхнула зелень.
      Агнешкина дочка, Софья Петровна, похожим движением встряхивала белье, которое вешала на протянутых под потолком лесках. Фигурой она пошла в отца - высокая и худая, однако ж не костлявая. Ноги у Сони были умопомрачительной длины, а груди удались в мать - полные и округлые, будто спелые дыньки, они так и просились в мужские ласковые ладони. И такие нашлись ко времени - ох, и шалун был Василий Егорович. Васенька, как ласково звала его Соня. Выкладывала на деревянную доску стройные ряды румяных пирожков, и сама румянилась щеками, краснела от жара духовки. И окно было открыто, а вместо ангара цвел духмяным летом наполовину заболоченный луг. Пирожки пахли сладко и щемяще, а Васенька выходил на кухню - на запах, подхватывал хохочущую Соню под попку. Неправдоподобно длинные ноги ее обхватывали его крепко, и супруги падали на диванчик, стоявший тогда в углу у окна. Смешки и резкое дыхание, приглушенные стоны и вздохи смешивались с пением птиц, шумом тополей и редких машин, проезжавших под окнами. И белые занавески прихотливо ласкали голую мужскую спину и то одну, то другую из умопомрачительных ног.
      Вкрадчивой струей растительное масло окропило выложенный в блюдо салат. Гостья порезала хлеб, разложила на тарелочке так, что любо дорого глядеть. Наконец, досталась Никитке хозяйственная подруга!
      Он, будто случайно, открыл одну из дверец, за которой ровными рядами стояли солдаты под стягом Зеленого змия.
      Гостья удивленно повернула голову на скрип. Переломила тонкую бровь и вдруг улыбнулась - совсем по-девчоночьи. Достала бутылку вина и стройные бокалы.
      Загремели ключи, завозились в замочной скважине.
      - Милая, я уже! - послышался Никиткин голос из прихожей. - Купил сыра, жареную курицу и тортик. Нам хватит?
      Она молчала, загадочно улыбаясь и пальцем выводя по краю салатницы затейливые узоры.
      - Милая? - Никитка тревожно заглянул на кухню. - Ф-фу! - Его лицо расцвело улыбкой. - А я уж подумал, что ты ушла. Не дождалась!
      Старый сервант тихонько улыбнулся и удалился в свои воспоминания, будто в другую комнату. Беспокоится он о ней, надо же! Ну, раз так, значит все у них сладится! И диванчик, глядишь, появится в дальнем углу кухни, из новых, наглый и яркий. И много вкусной и красивой еды. И вновь сплетутся со звуками улицы резкое дыхание, смешки и приглушенные вздохи...
      Что остается старикам, когда их время подходит к концу? Радоваться молодости.

    4


    Irishman Ш-9: Ее последний поцелуй   10k   Оценка:9.03*11   "Рассказ" Эротика

      Ее последний поцелуй
      
       Я заметил ее сразу. Она куталась в душный прокуренный сумрак паршивого маленького бара на окраине города, но не сливалась с ним. Изящным манто сигаретный дым обволакивал ее плечи, подчеркивая их худобу и одновременно силу, приковывал внимание к небольшой, но высокой груди, мягко скользил ниже... Тусклый свет галогеновых ламп, засиженных мухами, облепленных жиром и еще бог знает какой гадостью, совершенно ее не портил. Наоборот, смуглая кожа в рассеянных его лучах, кажется, сияла нездешним, потусторонним светом.
       В некотором роде, я был художником. Косвенно, это имеет отношение к тому делу, что привело меня сюда. Не сказать, чтобы я был профессионалом, но все же... я так нестерпимо хотел запечатлеть эту женщину, что зудели кончики пальцев.
      - Мистер Трой? - Она тоже меня заметила. Жестом, начисто лишенным кокетства, а оттого еще более привлекательным, поправила выбившуюся прядь волос. Брюнетка или шатенка? Полумрак зала уравнивал все цвета, превращая их в оттенки черного и серого.
      - Просто Рик, пожалуйста, - я присел за ее столик. - Терпеть не могу, когда красивые женщины обращаются ко мне так официально.
      - Как будет угодно, Рик, - она непринужденно облокотилась на столешницу, рассматривая меня безо всякого смущения. - Тогда я - просто Джеки.
      - Прекрасно, - я дернул за шнурок, включая маленькое настенное бра. Отсвет его упал на лицо Джеки. - Знаешь, у тебя такие глаза...
      - Какие? - Заинтересовалась она, машинально пытаясь прикрыть их рукой. Засмеялась и снова неловко коснулась волос.
      - Красивые. Такого... коньячного цвета. Пожалуй, нам стоит выпить, не находишь?
      - Нахожу, иначе, боюсь, твои комплименты станут еще более двусмысленными.
       Молча, глядя друг на друга, мы ждали заказанную выпивку. Тишина мягким коконом сгустилась вокруг нашего столика, отсекая от внешнего мира, создавая напряженную атмосферу предвкушения чего-то неповторимого.
       Сейчас Джеки казалась застывшей на холсте картиной - графичной, выполненной углем. Любое неосторожное движение могло испортить это мгновение прекрасной игры света и тени, оттенков и полутонов. В женщине, сидящей передо мной, идеально сочетались далекие от идеала черты. На любом другом лице эти скулы казались бы слишком резкими, глаза - слишком шальными, нос - чересчур вздернутым, губы - трагично изогнутыми, подбородок - острым. Но именно они делали ее едва ли не красавицей, делали невозможными любые попытки прекратить рассматривать эту удивительную женщину.
      - Тебя не раздражает тишина? - Внезапно спросила она, меняя положение. Теперь половина ее лица оказалась в тени.
      - О некоторых вещах лучше молчать. Порой оно, молчание, оказывается куда громче и честнее любых слов.
       Нам, наконец, приносят выпивку. Два одинаковых стакана с полупрозрачным янтарным напитком, блики которого причудливо играют на неровной столешнице. Джеки протянула руку, - с короткими розовыми ногтями, с изящным тонким запястьем, с трогательно торчащей косточкой, с забавным золотистым пушком, - и взяла один стакан.
      - Тогда о чем бы ты хотел помолчать? - Спросила она меня, салютуя и делая глоток виски. На нижней губе осталась маленькая капля напитка, и женщина быстро слизнула ее. Естественное, простое движение, наполненное скрытым призывом, словно разрядами тока.
      - А ты? - Я тоже сделал глоток, но вкуса почти не почувствовал. Точнее, он настолько хорошо вписывался в происходящее, что только добавил новые нотки: легкую горечь того, чего не было и никогда не будет, терпкий запах сгоревших листьев, возбуждающую энергию алкоголя.
      - Например, можно помолчать о смерти, - Джеки испытующе посмотрела на меня, улыбаясь вызывающе и провокационно. - Достойная тема? - Ее предложение неожиданно меня позабавило.
      - А что ты знаешь о смерти? - Сумрак и дым в неверном, нервном свете сплетались, плясали свой странный танец теней, делая всех окружающих призраками. Женщина, сидящая напротив меня, загадочно улыбающаяся, казалась сейчас болезненно-реальной.
      - Посмотри, - Джеки кивнула на барную стойку, за которой сидела ярко накрашенная молодая блондинка. Она скучающе потягивала коктейль и явно была не прочь поразвлечься. - Красивая женщина, не так ли?
       У меня было свое мнение на эту тему, но я не хотел прерывать собеседницу. Особенно сейчас, когда она задумчиво накручивала на палец прядь волос и чуть склонила голову набок, глядя на меня блестящими влажными глазами. Каждое движение ее было настолько четким, выверенным и завершенным, что казалось воплощенной поэзией.
      - А теперь, представь, - голос Джеки стал приглушеннее, мягче, загадочнее, он словно бархат касался моей кожи, и я прикрыл глаза, наслаждаясь обертонами. - Представь ее, разметавшуюся на кровати в гостиничном номере. Тяжелые портьеры задернуты, лампы выключены, но зато горят несколько свечей. Их пламя, трепещущее, живое, освещает ее разгоряченное тело. Белая кожа кажется матовой в их неровном свете. Несколько минут назад женщина еще извивалась в сильных руках ее нового любовника. Теперь он в душе, а она лежит, не желая отпускать это чувство сладкой истомы... - Джеки говорила медленно, с придыханием, получая наслаждение от нарисованной ею же самой чувственной картины. - Одеяло сбилось вниз, в ноги, и ничто не мешает сквознячку из плохо прикрытого окна ласкать ее шею, слизывать бисеринки пота с груди, раздражать острые розовые соски, легко касаться плоского живота. Ее глаза закрыты, ей нравится наблюдать пляску теней сквозь веки. Женщина слышит чьи-то тихие шаги, думает, что это вернулся ее любовник и, выгнувшись дугой, она начинает ласкать себя, полностью повторяя путь шаловливого ветерка. Кровать рядом с ней прогибается... Горячий, страстный поцелуй... Холод пистолетного дула у левой груди она почувствует слишком поздно. Ее любовник выйдет из ванной через пару минут и застанет ее - бесстыдно разметавшуюся, все еще горячую, еще более прекрасную, чем прежде, но уже безнадежно мертвую.
       Джеки закончила, и я наконец-то открыл глаза, чтобы взглянуть на нее. Грудь моей собеседницы возбужденно вздымалась, губы были приоткрыты, и она то и дело облизывала их розовым язычком.
      - Знаешь, в некотором роде я тоже убийца, - наблюдаю за ее реакцией.
      - В том же роде, что и художник? - Она улыбнулась криво, левым уголком губ. Так обычно улыбаются мужчины, уверенные в своей неотразимости и привлекательности, женщины млеют от подобных усмешек, но сами их никогда не используют. Джеки эта гримаса удивительным образом шла.
      - Именно, - я щелкнул пальцами. - Индейцы некоторых племен верят, что фотографы могут забирать часть души того, кого снимают.
      - Похититель душ? - Ее глаза - томные, с поволокой, - странно сверкнули. - Звучит чертовски сексуально.
      - Выпьем за нас? - Спросил я. - За последних романтиков - поэтов смерти?
       Тонкий стеклянный звук, с которым соприкоснулись наши стаканы, первыми нотами похоронной мелодии скользнул вниз и поплыл в дымный сумрак зала.
      
      ***
      
       В моей квартире мы не включаем свет. Так нужно, потому что достаточно холодного, равнодушного и одновременно волшебного сияния луны. Потому что я хочу ощущать, чувствовать, а не видеть. Я чувствую Джеки. Жар ее кожи, тихий звук ее дыхания, запах ее волос - цитрусовый с горчащими нотками дыма, - мягкое податливое тепло ее губ. Мы исследуем друг друга вслепую, на ощупь, будто бы заново вылепливая черты друг друга.
       Она плавится под моими пальцами, я чувствую, как приходят в движение ее мышцы, как напрягается позвоночник, чувствую ток крови в ее венах.
       Я задыхаюсь от ее жара. Она обводит руками мое лицо, заново обрисовывая его овал, линии скул, сжимает мои плечи, словно мечтая забраться под кожу, кончиками пальцев ощущает ритм биения моего сердца.
       Сейчас нет Рика и Джеки, сейчас есть лишь двое - мужчина и женщина, познающие друг друга, знакомящиеся с телами друг друга.
       Когда мы добираемся до постели - я включаю ночник. Время ощущений прошло, теперь я хочу видеть. Я срываю с Джеки ее последнюю одежду - сумрак.
       Люди обычно слишком эгоистичны. В момент высшего наслаждения они могут думать лишь о себе, о том, как хорошо им. Я люблю наблюдать за тем, как получает удовольствие партнерша. Вся поэзия и красота женского тела раскрывается только тогда, когда падают все преграды, когда ничто больше не сдерживает, когда нечего бояться и стыдиться. Джеки сверху, ее глаза полуприкрыты, дыхание становится хриплым, время от времени она запрокидывает голову, и я могу видеть красивую длинную шею.
       Эта женщина кажется мне богиней, бесконечно желанной и недостижимой, властной и вместе с тем покорной, жестокой и удивительно нежной - в ней гармонично все. Капелька пота скользит по ее виску, щеке, перетекает с шеи на беззащитно выпирающую ключицу, ненадолго задерживается там, смешивается с другими капельками и бежит ниже, огибая упругую маленькую, но бесконечно чувствительную грудь, обрисовывает тонкую талию и налитое округлое бедро.
       С губ Джеки уже срываются стоны, я сам едва могу себя сдерживать. И вот она вскрикивает последний раз - громко, протяжно, - судорога одновременно сводит наши тела, буквально вплавливая нас друг в друга, превращая мгновение в вечность свободного полета... Женщина падает на мою грудь и я снова могу почувствовать шелковистую мягкость ее влажных волос, их неповторимый запах.
       Она поднимает голову и смотрит на меня глазами, еще мутными от недавно испытанного наслаждения, ее дыхание еще затруднено, искусанные губы - красные и распухшие. Джеки что-то шепчет, ее шепот касается меня легким перышком, а затем она целует меня - нежным, головокружительно долгим и страстным поцелуем.
       Холод пистолетного дула у виска я почувствую слишком поздно...
      
      

    5


    Кукурбитасэ Ш-9: Невинная игра в фанты   13k   Оценка:8.00*2   "Рассказ" Эротика

      Целый эон1, разбитый на долгие эры и продолжительные периоды, проносится в голове, прежде чем срабатывает таймер сверхточного хронометра. Быстро закидываю в рот две последние из оставшихся таблеток катализатора2 (все необходимые вещества уже присутствуют в организме в правильных количествах и нужных стадиях распада) и, ощущая начало бурной химической реакции в крови, прохожу 20 шагов до угла дома, а потом еще 84 вдоль фасада. Ручка двери в виде мантикоры туго, но поддается напору, средний палец пронзает боль укола, но я не обращаю внимания. Ликование наполняет меня от кончиков волос на голове до кончиков ногтей на пальцах рук и ног (мои расчеты были верны!), когда резная массивная дверь бесшумно отворяется.
      
      Внушительных размеров гостиная вмещает десятки гостей.
      
      - Фрай Альфонсо Руиз де Веруиз, - представляюсь вымышленным именем, мне в ответ кивает большинство присутствующих, но никто не возвращает любезность. Как я прочитал у N, это нормально, также как и то, что у всех придуманные специально на этот вечер имена.
      
      Служка протягивает мешок, куда опускаю хронометр, как самую ценную из имеющихся у меня при себе вещей. Идет игра в фанты.
      
      Прохаживаюсь вдоль высоких шкафов с книгами. Едва успеваю удивиться некоторым названиям, в частности, достаточно современной книге про стреляющего мишку коала3, когда владельца хронометра вызывают исполнить музыкальный номер. Подхожу к роялю, кто-то подает электронную планшетку, где нахожу имена всевозможных композиторов, под которыми скрываются обширные нотные каталоги.
      
      Следуя своему пониманию выпавшего на мою долю фанта, исполняю Бетховена, затем Свиридова (делаю это неплохо). Отхожу от инструмента и удовлетворенно отмечаю двух очаровательных созданий, расположившихся ошую и одесную. Включаюсь в непринужденный разговор-беседу обо всем на свете и ни о чем конкретно. Вежливые комплименты, милые похвалы, приятная компания задевают тайные струны души.
      
      Смотрю в глаза одесной: глубокая зелень морских пучин, огоньки отраженного света свечей в самых уголках, пушистые волоски густых ресниц под тонкой линией золотистых бровей.
      
      Осторожное касание слева: обтянутое шелковистым чулком соблазнительное колено, изумительные очертания миниатюрной ступни в открытой туфельке, пленительный холод голубых глаз. Последний довод перевешивает все остальное - сосредоточиваю свое остроумие только на ней. Атака следует за атакой: слова растянутыми цепями отправляются в самоубийственные броски-выпады (мне их не жалко), неизбитые суждения о композиторах и писателях подобны меткому огню артиллерии, умелые жесты пальцев вкупе с мимикой лица усиливают натиск в качестве приданной кавалерийской поддержки. Хранимые в подсознании знания выплескиваются наружу, подобно гейзерам, неся с собой высказывания и мнения на любые темы, от предметов философских споров при дворе Тиглат-Палассара Третьего4 до количества мелодий-голосов в расхожих фугах Баха.
      
      Север все так же холоден, вьюга иногда проносится там клубами белых мух, но температура поднимается (она явственно поднимается!). Я вижу это хотя бы по тому, что мое дыхание больше не сопровождают пары замерзшей влаги. Мне кажется, где-то в синеве плотно спрессованного льда слышатся чем-то похожие на стаккато звуки трескающихся айсбергов и журчание вешних вод. Не спешу обольщаться, но, вполне возможно, именно я стал причиной этих явлений.
      
      Теплая ладонь мимолетным движением касается предплечья, улыбка впервые озаряет луноликий облик собеседницы: четыре ямочки на щеках неимоверно милы, ямочка на подбородке довершает параболу странной формы, построенную через пять упомянутых точек, блеск глаз по-прежнему походит на голубоватые отливы бликов на стальном клинке.
      
      Анфилады залов представляются нескончаемыми. Рябь в глазах от открывающихся дверей. Тишина и безлюдье повсюду.
      
      Обитые бархатом стены альковов, задрапированные шелком стены будуаров, увешанные картинами стены салонов мелькают в калейдоскопе, сопутствующем нашему перемещению.
      
      Нежно-зеленые тона разлиты по всей спальне, от пола до потолка. Прозерпина парит в вышине в центре фрески рядом с похитителем, уже охватившем ее тонкий стан заскорузлой рукой.
      
      Сползшее платье обнажает узкую спину, такую уязвимую, что спешу ее прикрыть своей грудью. Вопреки ожиданию, белокурая головка не откидывается мне на плечо, но все равно целую шею: по-лебединому грациозную, матово сверкающую, пульсирующую током жизни.
      
      Отстраняюсь, оглаживаю плечи: прямые, непокатые, точеные. Резкий разворот фигурки и голубые глаза пристально заглядывают внутрь меня: разящие наповал, проникающие до сокровенной сути, внимательно-напряженные.
      
      Губы расслаблены, но неманящи, они не спешат прильнуть к моим - приходится проделать весь путь к ним самому. После ангажирования они оказываются очень умелы. Льдистые глаза все время остаются открытыми - необычно, но мне это скорее нравится. Они видят: мое плечо и ухо (девушка оказывается вознесена над полом); Прозерпину и Плутона на потолке (беззащитная спина опускается на простыню высокого ложа); вновь мое лицо с приоткрытыми устами (тянусь к ланитам, затем к губам).
      
      Прекрасная плоть под руками, неземная красота лица перед взором, неимоверно обостренные чувства от соприкосновения с чудом практически всей поверхностью тела - все это разгоняет кровь по жилам в бешеном ритме, живой мотор сердца функционирует на пределе, лихорадка насылает судороги трепетными волнами. Но я держусь, сдерживаю себя на грани тонкого лезвия горного хребта, за которым, я знаю, головокружительное падение в пропасть, откуда мне, быть может, уже не суждено будет вернуться, чтобы вновь совершить подъем.
      
      Моя несостоявшаяся любовница вдруг откидывает меня, без слов встает и, подняв на ходу платье с пола, удаляется босиком, оставив туфельки. Зачарованно оглядываю ее манящие формы, не веря, что все это роскошное богатство почти что принадлежало мне еще совсем недавно.
      
      Вскакиваю с обнаженным торсом, быстро собираю свои вещи (сорочку, запонки и шейный платок), мне следует покинуть этот дом как можно скорее. Однако пространственный кретинизм играет со мной дурную шутку: я не способен вспомнить, как я попал в спальню и каким образом могу теперь выбраться на улицу. Бестолковые метания по пустым анфиладам комнат, тоскливые взгляды на ручной хронометр, животный ужас при мысли о том, что может случиться вот уже совсем скоро.
      
      Зеленоглазка открывает двери зала одновременно со мной - мы входим в него с двух разных сторон. Облегчение слегка омрачено суровой отповедью, устроенной мне недавней знакомой.
      
      - Вы, глупый мальчишка, как вы сюда проникли? - спрашивает зеленоглазка, вовсе не возмущенно, а сочувствующе. Похоже, ее подруга раскрыла мой секрет, поэтому и покинула меня так внезапно.
      
      Бормочу свой ответ, полный... Нет, вовсе не раскаяния, а смущения, что меня поймали за руку, ведь я так стремился этого избежать, хотел убежать или же хотя бы спрятаться там, где никто меня не найдет. Мне стыдно, щеки покрывает яркий румянец.
      
      - Кровь... Нужна была особая кровь, чтобы быть допущенным, ведь вы все совсем не такие, как мы... Химические реактивы помогли изменить состав... Я биолог.
      
      - Что за гадость вы себе ввели? - я тону в морских глубинах ее взора и, готов поклясться, мне видно много дальше, чем на 200 метров, которые способны преодолеть в толще воды световые лучи. Там вовсе не страшно!
      
      Искажающая пространство тень пробегает вокруг, и передо мной оказывается темноволосая девушка с понимающим взглядом серых глаз. От нее веет удивительным спокойствием, потрясающим всезнанием, необъяснимой притягательностью. Я внезапно осознаю, что именно ее ищу всю жизнь, мне никто и никогда не был нужен, кроме нее. Пьянящий восторг заполняет душу, блаженство разливается по чреслам, ребяческое восхищение ударяет в голову.
      
      Она первой протягивает мне руку. От прикосновения, вопреки ожиданию, в нейронах вступает в действие реакция торможения, а не усиливается возбуждение. Я снова обретаю способность мыслить и понимать. Ее лик говорит: эти тонкие губы будут принадлежать мне вечно; через эти уста мне откроются все тайны мироздания; мы никогда не расстанемся. Умиротворение охватывает мое существо и, отбросив стеснение, жадно оглядываю ее: стройное, почти хрупкое сложение, плоская грудь под черным платьем с серебристыми окантовками вдоль швов, чуть смуглая кожа открытых взору изящных лодыжек.
      
      На периферии зрения возникает силуэт зеленоглазки. Она что-то говорит, но я не слышу, не хочу слышать, я постигаю полноту счастья: неотторжимого, нескончаемого и незаслуженного, но от этого еще более сладостного. Я сам слегка подталкиваю свою новую подругу, веду ее за руку по какой-то едва различимой дорожке (мы с ней находимся на открытой местности). Хоть впереди у нас и вечность, я не хочу ждать. Вы понимаете, она - самое прекрасное существо на свете, и я искренне не понимаю, как я мог обходиться раньше без нее!
      
      Наигранный замогильный голос произносит, почти что речитативом: "Из отчета полиции: неизвестный мужчина без всяких документов обнаружен перед заброшенным домом в квартале N... Сильная интоксикация... Смертельная доза... Отмеченные при осмотре места происшествия странности: правая ладонь неизвестного крепко стиснула ручку двери в виде мантикоры, на третьей фаланге среднего пальца обнаружена свежая микроскопическая ранка."
      
      
      Аплодисменты, поздравления.
      
      - Прекрасно исполненный фант! Браво! Отличная импровизация! - несется из глубинного сумрака гостиной.
      
      Зеленоглазка одаряет меня чарующей улыбкой, мой ответ лучезарен на пределе возможностей (губы ломит от напряжения). Но все мои помыслы сосредоточены на темноволосой девушке. Мне нелегко выйти из образа, возможно, в этом вся причина.
      
      Делаю нарочитый вид, что глотаю таблетки ингибитора5 и все еще ощущаю боль от укола в среднем пальце (дую на него). Рассматриваю темноволосую во всех подробностях: скрытая мудрость во взоре, контрастирующая с юностью лица (почему никто другой этого не замечает?); вежливая, но очень похожая на искреннюю, внимательность к окружающим; непримечательная внешность, полная скрытой привлекательности. Мне кажется, я внезапно разглядел и постиг ее, когда она неосознанно предстала передо мной в каком-то необычном ракурсе. Такое бывает при взгляде на заурядный и ничем не выдающийся пейзаж, пока его таинственность не осветит вспышка молнии или чувственное приключение, пережитое на его фоне. Меня необъяснимо влечет к ней, смело подхожу сбоку и беру ее за руку, она совсем не удивляется. Ее глаза полны ласковой насмешливости, лучистой нежности и непонятного обещания чего-то непознанного.
      
      Зеленоглазка как будто что-то говорит, но я ее не слушаю, хоть это и очень бестактно с моей стороны. Я мысленно веду темноволосую за собой по неведомой дорожке, что возникла в моем воображении. Я уже говорил вам - она самое прекрасное существо в подлунном мире, и я не могу обходиться без нее.
      
      
      Примечания:
      
      1 Эон: в геологии длительный период времени, состоящий из нескольких эр (каждая эра состоит из периодов).
      
      2 Катализатор: химическое вещество, ускоряющее реакцию, но не входящее в состав продуктов реакции.
      
      3 Имеется в виду книга Линн Трасс (Koala) 'Eats, Shoots & Leaves: The Zero Tolerance Approach to Punctuation'. В названии заключена игра слов (смысл меняется из-за запятой). Фраза "koala eats, shoots and leaves" означает "коала ест, стреляет и уходит", в то время как фраза "koala eats shoots and leaves" означает "коала питается побегами и листьями".
      
      4 Тиглат-Палассар III (Тиглатпаласар III): царь Ассирии, правил приблизительно в 745 - 727 годах до н. э.
      
      5 Ингибитор: вещество, замедляющее или предотвращающее течение какой-либо химической реакции.
      

    6


    Петробагдад Ш-9: Вечер Гафиза   4k   "Миниатюра" Проза


      
       Скользящие тени в мерцании огня свечей надвигаются, касаясь плеч тёмными руками, мягко стягивая путами тайны, пугающей и манящей. Зыбко колышется завеса сизого дыма над вольно раскинувшимися на подушках и коврах, будто укутанными негой молодыми телами в странных костюмах. Глубокий баритон томительно выводит незнакомую песнь, прикасаясь дерзкими остриями слов к раскованному воображению.
       На подушках в полупрозрачном белом хитоне возлежит жрица Диотима. Курчавые локоны, наследие легендарного темнокожего предка, рассыпаны по алой ткани накидки, коей целомудренно прикрыта малая часть мраморного великолепия тела, и лишь тончайший покров ограждает нежную мелодию изгибающегося бедра от алчущего взгляда Эль-Руми. Он жаждет мотыльком лететь на пламя и сгореть, испепелиться у ног этой недоступно-холодной приверженки духовной божественной любви Платона. Восхищённо шепчет новоявленный араб своей возлюбленной:
      
       Эль-Руми, Эль-Руми!
    У коня бег отыми!
    Натяни его узду!
    Видишь алую звезду,
    На сияющем лугу
    Allahon, Allahon!*
      
       Рука, скрытая от остальных подушкой, скользит по хитону, по лодыжке, поднимаясь к бедру его душеньки, заставляя блестеть её глаза тем хорошо ему знакомым огнём, что обещает восхитительную ночь без сна. И свершат они, сплетаясь в страстных объятиях, новый шаг в познании божественной красоты, и останется им лишь обессиленный рассвет, уносящий обоих на скомканных, влажных от пота и соков любви простынях в страну Морфея...
       Зовущая чёрная бездна глаз Антиноя, что сменил старообрядческое платье на подобающий эллину наряд и теперь услаждает слух гафизитов новыми романсами. О, он желает умереть и воскреснуть в полотнах виртуозного художника Аладина, чьё тело под невесомыми шальварами едва заметно подрагивает от прикосновения стылого петербургского воздуха, проникшего в щели и тянущего холодные пальцы над мягкой гладью персидского ковра.
       Соломон и Петроний, Апеллес и Ганимед... Яростные споры, музыка стиха, насыщенного метафорами и символами, рассуждения о природе Эроса, о сущности любви, отринувшей человеческий эгоизм и ведущей влюблённых через познание тел к познанию Бога в себе... Инсценировки и яркие импровизации талантов, истинно одарённых искрой Божией, наслаждающихся обществом друг друга. Они всё более входят в роли, и рождается меж ними странная близость, настолько условная в этих чужих личинах, что будто бы и нет запретов, а есть свободное течение мыслей и образов, сплетающихся воедино в соприкосновении тел и распадающихся в ничто.
       Это всего лишь игра, но как далеко возможно зайти, предаваясь творческим утехам, пронизанным утончённым эротизмом? Как, распаляясь всё больше, удержать ту грань, за которой истаивает высокое и духовное, перетекающее из души в душу, как драгоценный сок, и начинается скотство, извращение, мерзкая оргия?
       Одурманенное сознание не в состоянии удержать высоту полёта души, и девятый вал подогретого вином и опием вдохновения ложится на берег грязной пеной, оставив привкус исчезнувшего волшебства. Стыдливо схлынувшая волна уносит за собой осколки тыквы и мышей, которые более не кажутся золочёной каретой и четвёркой вороных в ярких плюмажах...
      
       Остались лишь упоминания в энциклопедиях и трактатах исследователей о коротком и ярком периоде интеллектуально-чувственных забав гениев. Остались лишь строки, написанные о вечерах Гафиза с участием великих и прославленных, незамеченных и забытых литераторов, художников, композиторов, ставших историей Серебряного века.
      
       _______________________________________
       * Из стихотворения Вяч. Иванова.
      
      

    7


    Березка Ш-9: Во поле березка стояла...   11k   "Рассказ" Проза

       Во поле березка стояла...
      
       За селом на пригорке росла одинокая береза с кудрявой зелёной листвой. Рядом с ней часто появлялась одна и та же девушка. Была она стройная, как та березка. Русые кудри, заплетенные в косу, игривой змейкой спускалось по спине. Можно было бы назвать её красавицей, но...
       В этом "но" заключалось большое горе девушки... Всё лицо её было изрыто ямочками и рытвинами. Такие следы на нём оставила страшная болезнь черная оспа. Эта напасть тогда почти всех жителей их деревни покосила. Родители умерли. Мало, кто выжил. Среди живых оказалась переболевшая оспой малышка Пелагея ( Палашка). Маленькой пятилетней девочкой привезли ее к родной тетке.
       Шли годы, девочка превратилась в девушку. А метины, оставленные оспой, сильно отравляя ей жизнь, сделали ее одинокой и замкнутой.
       - Ну, и образина же ты,- говорили девки, втайне завидуя ее стройности и красоте кудрявых русых волос.
       - Лицо у тебя уж больно корявое: всё в рытвинах и колдобинах,- произносили парни
       И пристали к ней два прозвища: "рябая Палашка" и "корявая Палашка". А потом люди и вовсе отбросили прочь имя и когда говорили о ней, называли просто: "рябая" или "корявая".
       Одиночество льнёт к одиночеству. Отсюда, с пригорка, Палашке было видно, как гуляют парни и девчата, как заигрывают друг с другом, поют песни, потом расходятся парами. Она с ними не гуляла, песен не пела, и парня у неё не было. Так же, как и подружки задушевной. Вот только разве эта одинокая березка, которой она рассказывала о всех своих несчастьях и обидах. Двадцать лет уже пролетело, а счастья в жизни, как не было, так и нет.
      
       * * *
       Вот и сегодня, как вчера и позавчера, стояла она, обняв одинокую березоньку. И думы у неё были очень невесёлые: "Ребёночка бы что ль родить. Всё жизнь была бы краше, интереснее. Хоть знала бы, для чего живу. Но где его взять, этого ребёночка-то, не от ветра же степного рожать?"
       - Привет, красавица,- вдруг услышала она за своей спиной приятный мужской голос.
       "Красавица... Это я-то красавица... Ах, если бы можно было разговаривать, не оборачиваясь",- подумала она и, всё же повернувшись, ответила:
       - Привет!
       - Алексей,- сказал он, протягивая ей руку.
       - Пелагея,- проговорила она, неловко пожимая его руку, и чуть не добавив к своему имени слово "рябая".
       - А что с твоим лицом?
       - Оспа меня пометила, в свою свиту взяла,- проговорила девушка, прикрываясь руками.
       - Ты где живешь?
       - Здесь, в деревне.
       - Но я тебя ни разу не видел на гульбище.
       - Я не хожу туда,- Палашка повернулась к парню боком, чтоб как можно меньше было видно её лицо. - Но я тебя знаю,- добавила она певучим голосом. - Ты жених Оксанкин. Из города приехал. У Вас скоро свадьба.
       - Да, ее жених. Только у нас с ней что-то не ладится, всё ссоримся, да ссоримся. И сегодня вот тоже. И мне очень одиноко.
       - Тебе сегодня, а мне всегда,- произнесла Пелагея, вздохнув.- Знакомо мне это... Ох, как знакомо.
       - Да, одиночество - паршивое чувство. Но нас-то уже двое, - со смехом сказал Алексей. - Может, пойдем вместе прогуляемся?
       - Пойдем. От чего ж не пойти? - опять певуче произнесла Палашка, и они направились в сторону ржаного поля. "Вот он шанс",- мелькнуло у нее в голове. "Прямо, как богатырь из сказки появился. Волосы, как смоль, глаза, как агаты. От такого парня был бы знатный ребёночек. Но как, как это осуществить?"
       "Славная девушка, если не смотреть на её лицо",- подумал Алексей. Пелагея шла рядом с ним, но чуть впереди. Подул ветерок, ударил ему прядью русых волос в лицо. Вроде бы один момент и касались они его, но он успел почувствовать их аромат. Волосы пахли луговой ромашкой. И от девушки исходил какой-то сладкий запах. Духи - не духи, но он был очень приятным и даже каким-то возбуждающим.
       Дошли до ржаного поля, сели рядом, примяв колоски. Но она опять чуть впереди, чтоб он не видел ее лица. Так посидели, молча, минуты две. "Помоги мне, Пресвятая Богородица! Не о грехе молю, а о ребёночке!" - мысленно попросила Палашка. Затем лениво потянулась, выставив вперед грудь, и медленно, плавно легла на спину, прикрыв лицо голубым шейным платком, чуть раздвинув ноги и широко раскинув руки в стороны. Глубоко вздохнула и произнесла нараспев:
       - Духмяный вечер.
       Он тут же распластался рядом. Они лежали, наслаждаясь вечерней прохладой и запахом летних трав. Через какое-то время его рука нащупала среди колосьев ржи ее ладонь и крепко ее сжала. Сердце у Палашки забилось, как пойменный зверек в тесной клетке. Она лежала, не дыша, боясь пошевелиться. И не знала, что ей делать, чтоб не оттолкнуть от себя мужчину. И надо ли было, вообще, что-то делать? Она тоже не знала. А Алексей тем временем, повернувшись на бок, положил вторую руку ей на грудь, и не больно чуть-чуть сжал ее. "Боже мой! Неужели я интересна этому красавцу?" - успела подумать Палашка, как тут же и загорелась вся изнутри. Она не знала, что от одного прикосновения во всем теле может возникнуть такая буря, появиться такое сильное чувство. А оно в ней не только появилось, а вспыхнуло ярким пламенем. Ей захотелось сейчас, немедленно, прижаться, крепко прижаться к этому чужому парню, слиться с ним воедино. И бороться с этим чувством не было никаких сил. Она не знала, что делать.
       Но Алексей опередил ее. Уж он-то знал, что нужно делать. А она и не сопротивлялась. А дальше, как в песне поётся: "Знает только ночь глубокая, как поладили они..."1
       С мужчиной Палашка была впервые в жизни. Он не объяснялся в любви, не называл ее ласковыми словами. Он был совершенно нем, ласкали только его руки. И делали это так, что у нее порой перехватывало дыхание. Да ей и не нужны были его слова. То, что с нею происходило, было сильнее всяких слов. И ей нужен был от него ребёнок. Она не лежала бревном, она старалась, из всех сил старалась, не зная, правильно ли она всё делает. Но интуитивно чувствовала, что правильно. И это подтверждали его крепкие объятия, движения его тела, и в конце - глухие стоны и какие-то всхлипы. Кстати, стоны и всхлипы были обоюдные.
       Потом снова они, молча, лежали рядом...
       -Ты извини меня. Не удержался,- нарушил молчание Алексей.- Духмяная трава виновата.
       - Не за что извиняться, - проговорила Палашка тихо.
       -Я у тебя первый, да? Мне так показалось.
       Она беззвучно, кивнула головой, продолжала лежать на спине, отвернув лицо от Алексея. В голове пронеслась невеселая мысль: "Конечно, первый. Наверное, и последний".
       Он взял ее за руку. Она была счастлива. "Значит, не очень я ему противна, если он держит сейчас меня за руку. Чего сейчас-то держать? Ведь получил, что хотел?" - бились в ее голове мысли.
       - У меня сегодня так гадко и противно было на душе. Ты излечила меня.
       "А уж как ты-то меня излечил",- подумала Палашка, но вслух ничего не сказала.
       В деревню возвращались вместе. Шли, молча, Палашка чуть впереди. Об этом она не забывала. Изо всех сил старалась, чтоб он как можно реже видел её лицо. А когда подошли уже к первым домам, Алексей тихо произнес:
       - Спасибо тебе.
       Она, не оборачиваясь, кивнула. И, не спеша, медленно пошла к своему дому. Знала Палашка, что со спины она хорошо смотрится. Душа её пела. Сегодняшний вечер был самым счастливым в ее жизни. Вот только тревожила мысль: " А хватит ли одного раза для беременности?"
      
       * * *
       Алексей помирился с Оксаной. Сыграли свадьбу. Жизнь в деревне шла своим чередом. Пелагея встреч с ним не искала, а он, если бы захотел, всегда мог найти её на холме за деревней около одинокой березки. Она, как и раньше, по вечерам ходила туда. Разговаривала с "подружкой", отсчитывая дни и недели. И очень надеялась, что забеременела. Она слышала, что это может случиться и от одного единственного раза.
       Или недолго продолжались мир и согласие в семье Алексея и Оксаны, а может, по какой другой причине, но его вдруг сильно потянуло к одинокой березке на холме за деревней, а точнее, к девушке по имени Пелагея.
       - Привет!- Сказал Алексей, поднявшись на холм. Она, как и в первый раз, стояла к нему спиной, обняв березку.
       - Привет, - ответила Пелагея, не поворачивая головы.
       - Может, прогуляемся? - тихо спросил он.
       - От чего ж не прогуляться,- еще тише ответила она.
       И всё повторилось, всё было, как в прошлый раз. Нет, не только повторилось, но кое-что и прибавилось. Он не молчал. Он называл ее в порыве страсти: "моя Березка". Как-будто это было ее имя. И целовал, целовал... Правда, не лицо, оно как и в прошлый раз было прикрыто голубым платочком. Да это и неважно! Разве мало мест на красивом девичьем теле, которые мужчина целует в порыве страсти...
       С этого вечера свидания их стали регулярными. И прикипали они друг к другу сердцами и телами все сильнее и сильнее. И уже знала Пелагея, что живет и развивается в ней плод их любви. "Помогла ты мне Пресвятая Богородица! Спасибо тебе",- не раз повторяла она эти слова, как молитву, не только в уме, но и вслух.
       Вскоре люди стали замечать, как округлилась Оксанка. Но это ни у кого не вызывало удивления. Всё так и должно было быть. А вслед за ней появился животик и у Палашки. Вот это было уже интересно всей деревне. Парни и девки, мужики и бабы шушукались, допытывались друг у друга: "А кто же это "рябую-то" оприходовал?" Разные предположения строили, но на Алексея никто и подумать не мог. Помогала всё в тайне держать Палашкина тётка Матрёна. Помогала, но не одобряла.
       - На чужом несчастье счастья не построишь,- говорила она племяннице, осуждающе качая головой.
       Видела Пелагея, что и у Оксанки, жены Алексея, скоро будет ребёнок. "Да какое мне дело до Оксанки и её младенца?",- думала она. - "От хороших жен мужья не уходят. Поменьше бы ссор устраивала в доме. Моим, только моим должен быть Алексей".
       И как заклинание, кривя душой, без конца повторяла в уме новую просьбу-молитву: "Пресвятая Богородица, не о себе молю, о ребеночке. Не допусти, чтобы он "безотцовщиной" рос".
       * * *
       Так судьба и распорядилась, но с существенной поправкой. Пелагея умерла при родах. Ребеночка спасли. Алексей усыновил его. Росли вместе Оксанкина девочка и Палашкин мальчик. Разница в возрасте у них была в один месяц. Молока у Оксанки хватало на двоих.
      
       Примечание: 1 Некрасов "Коробейники".

    8


    Js Ш-9: Первый и единственный урок   14k   "Рассказ" Эротика

      "Весна!" - на рассвете стучали в окна и кричали глашатаи. - "Весна наступила! Весна!"
      Заливались на все лады птицы. А дрожь ликования пробралась глубокой ночью в каждого спящего, когда по смерзшейся земле ручейками потек тающий снег. Звонкая капель за окном вдохновила девушку, и всю ночь напролет она, низко наклонившись над листом бумаги, рисовала праздничные костры и хороводы. Совсем скоро весь город выйдет на центральную площадь жечь соломенных чучел, петь и плясать. Весне не нужно приглашение, ведь ей итак повсюду рады.
      - Весна! - выдохнула девушка, нетерпеливо натягивая на себя куртку. Резво справившись со шнуровкой на ботинках, она вышла во двор и повторила: - Весна!
      Слова улетели в яркое небо облачком пара. Жаркие солнечные лучики слепили потускневшие за долгую зиму глаза. Она зажмурилась, подставив лицо теплу. Вот она, весна! Настоящая! Трепетали отвыкшие от яркого света веки. Ресницы нагрелись, обжигая щеки. Девушка широко улыбнулась и бросилась бегом по улице.
      Рыночная площадь встретила ее привычным бранным шумом. Кажется, никто не замечал весны. Сдобренное крепкими словами, отовсюду неслось:
      - Куда прешь!
      - Свали с дороги, а не то...!
      Придерживая руками лямки рюкзака за спиной, девушка проторивала дорогу сквозь людской муравейник. Эта весна обязательно будет особенной, ведь ей исполнилось шестнадцать лет!
      - Чарли! - окликнул ее знакомый мальчишка. Она обернулась и приветственно помахала рукой. - Ты куда в такую рань? Выглядишь усталой.
      Чарли - странное имя для девочки? Она тоже так считала. Видимо, ее отец очень хотел сына.
      - Рисовала всю ночь. Иду к папе в лавку, попросил помочь ему сегодня. Ну бывай, спешить надо! - Чарли не терпелось показать новый рисунок отцу.
      
      - Отец, весна! - с порога заявила Чарли.
      В ранний утренний час книжная лавка пустовала. Чарли с удовольствием сделала глубокий вдох. Книжная пыль и черный чай - так пах отец, пахли его изнеженные руки и длинная борода. Сухонький человечек выпрыгнул из-за дальнего стеллажа и засеменил к дочери. Он взволнованно теребил бороду, уже отмеченную седыми нитями.
      - Я вижу, деточка. Сегодня у нас гость. Заходи скорее, заходи. - Он воровато оглянулся и понизил тон: - Ты даже не представляешь, какую честь нам оказала сама...
      Властный низкий голос прервал подобострастный лепет отца Чарли:
      - Не надо, Джонатан! Я не царственная особа, чтобы говорить обо мне шепотом.
      Его обладательница - высокая женщина в глухом темно-изумрудном платье - вышла из тени книжных полок. В руках она держала увесистый томик. Она захлопнула книгу и отдала ее хозяину лавки; будто прощаясь с книгой, длинные узловатые пальцы любовно погладили корешок.
      Чарли заворожил образ незнакомки. Никогда раньше она не видела, чтобы женщина держала спину так прямо, исполненная чувства собственного достоинства. Во всех ее движениях сквозила неподдельная гордость. Косые солнечные лучи играли в ниспадающих до пояса густых волосах цвета ржи и искрились в зеленых глазах. Полные губы были слегка тронуты золотистой помадой.
      - Покажи мне свои руки, - обратилась она к Чарли, протягивая раскрытые ладони.
      Насупившаяся Чарли решительно выставила вперед обе руки растопырив пальцы. Узкие ладошки незнакомки хоть и выглядели худыми и жесткими, оказались теплыми и мягкими. Она внимательно изучила пересечения линий на ладонях Чарли, легко прикасаясь повертела под всеми углами, согнула и разогнула ее пальцы.
      - Ты рисуешь. - Женщина не спрашивала.
      Она провела большим пальцем по ребру ладони правой руки Чарли, где кожа блестела от грифеля карандаша.
      - Покажи мне черновую тетрадь, - приказала незнакомка.
      Чарли достала блокнот из рюкзака, но не сразу отдала его белокурой женщине. Пожалуй, как и любой художник, она ненавидела представлять чужим глазам свои наброски и кривые опыты. Нетерпеливым жестом незнакомка подогнала Чарли:
      - Давай, давай, не стесняйся.
      - Но почему вы не хотите посмотреть готовые работы? - не выдержала Чарли, прижав блокнот как родное дитя к груди.
      - Ну-ка дай сюда!
      Женщина выудила из захвата Чарли черновик, убрала волосы на левое плечо и пробежалась глазами по нескольким страницам. Затем не отрываясь сказала:
      - Хочешь знать? Мне не нужны готовые работы, которые ничего не смогут сказать мне о тебе. Готовая работа - это твое прошлое, а набросок - будущее. Вот они мне и нужны. Зачем мне видеть то, что ты уже нарисовала, если я хочу знать, что ты еще нарисуешь? Если сможешь, конечно.
      Она умолкла. Минуты растянулись в бесконечность. В пыльной тишине шуршали переворачиваемые страницы, да неловко шаркал мыском ботинка отец Чарли. Наконец незнакомка весело подытожила:
      - Отлично! Я забираю твою дочь!
      - Что? Куда? Папа!
      - Чарли, я не успел представить ее тебе. Это Синестия. Она знаменитая художница и...
      - Лучше я, Джонатан. Чарли, да? Каждую весну я ищу ученика в одном из подобных вашему городков. Сегодня повезло тебе, и ты даже не представляешь как, девочка моя. Куда? В столицу. Отплываем завтра с первыми лучами солнца. Не опаздывай, Чарли, чтобы потом не жалеть.
      На прощанье Синестия похлопала книжника по плечу и покинула растерянных отца и дочь.
      Чарли беспомощно выдавила:
      - Папа?
      - Она великая художница. Решать тебе, дочка, - в ответ пожал плечами он.
      
      Весна.
      Радостное предвкушение перемен испарилось. Ведь на проверку только предвкушение и было радостным. Всю ночь Чарли мерила шагами комнату, не находила себе места. О Синестии отец рассказал ей все, что знал сам. Белокурая бестия появилась из ниоткуда и завоевала современный мир. Она писала портреты и лепила скульптуры с обнаженных людей, отличающиеся невероятной живостью. Гипсовые лица улыбались так, как улыбается человек в самый счастливый день своей жизни, а на картинах по венам замерших в волнующих позах натурщиков бежала настоящая кровь. Одна работа за другой приводили ценителей в экстаз и шокировали новичков.
      Несколько журналов с фотографиями творений Синестии развернутыми лежали на столе Чарли. Девушка водила пальцами по гладкой бумаге, а чувствовала гладкую кожу и пушок волос на предплечьях изящных рук.
      "Неужели возможно достигнуть такого мастерства? Синестия - ведьма, инопланетянка, существо не из нашего мира. Она не человек! - думала Чарли. - Не может быть человеком!"
      "Ехать", - к утру решила она.
      
      Первое путешествие на корабле превратилось в сущий ад. Морская болезнь уже на второй день отбила всякое желание плыть дальше. Чарли не могла есть, не могла спать и выносила бескрайнюю синюю даль со всех сторон света от горизонта до горизонта. Насколько хватало глаз - всюду мелкая рябь и белые барашки волн. Чарли бесконечно тошнило.
      В один из вечеров, когда она не пряталась от качки в каюте под одеялом и не свешивалась за борт, Чарли вышла на палубу подышать. Тошнота ненадолго сдала позиции. Проходя мимо каюты наставницы, она услышала голоса и смех. Привстав на цыпочки, Чарли заглянула внутрь через крохотное круглое оконце и обомлела. Комнатка утопала в свечах. По полу расставлены баночки с красками, рядом с цветными склянками покачивались два полупустых бокала. На узкой лавке, покрытой цветастым одеялом, сидела Синестия. Верхом на мужчине. К своему удивлению Чарли узнала капитана корабля - сорокалетнего мужчину военной выправки.
      Сегодня художница надела простые брюки и строгую рубашку, закатала рукава и брючины, точно собиралась работать. Перетянутые лентой волосы так и норовили вылезти из высокого конского хвоста. Рубашка капитана небрежно валялась мятой тряпкой под лавкой, штаны были подкатаны до колен.
      Синестия ласково гладила суровое обветренное лицо моряка и негромко что-то щебетала. У нее за ухом, запутавшись в золотых локонах, торчала кисточка.
      "И чему она собирается меня учить? Разврату?"
      Чарли уже повернулась, чтобы уйти, но услышала из-за двери:
      - Чарли? Чарли, иди сюда. Я тебя видела.
      Девушка нехотя повиновалась. В каюте уютно пахло травами, вином и, конечно, краской. Чарли притворила за собой дверь и привалилась к ней как к последней спасительной опоре. Взгляд Синестии испугал ее. Зеленые глаза художницы потемнели - так случается у хищников неподалеку заметивших дичь.
      - Подойди ближе, Чарли. Раз уж ты тут, пора преподать тебе первый и единственный урок.
      Чарли сделала шаг вперед и ахнула:
      - Он что...
      - Нет, дуреха! Он дышит, видишь? Наш капитан просто спит. Вино с добавлением особенной щепотки сушеных трав творит чудеса.
      Чарли скривилась.
      - Вы ужасны.
      - Посмотрим, как ты запоешь к утру. У мужчин, девочка моя, нет ни капли терпения. Рисовать их одно мучение. Хотя не спорю, что мука эта слаще сахара. Не стой там столбом, подойди ко мне.
      Сенсития слезла со спящего мужчины.
      - Скажи мне, Чарли, что ты видишь?
      Вынув из-за уха кисточку, она задумчиво закусила деревянный кончик.
      - Капитана нашего корабля.
      - Хорошо, - кивнула художница. - Он красивый?
      Прямой вопрос вогнал Чарли в ступор. Она потупила взгляд. Быть может, вот тот завиток черных волос над ухом или резко очерченная волевая челюсть? Нет, Чарли не могла назвать этого мужчину красивым. На ее девичий вкус он выглядел слишком мужественным.
      - Я не знаю. Мне такие не нравятся.
      Сенсития неодобрительно покачала головой, цокнула и подняла с пола у своих ног банку с густой черной краской.
      - Ответ неверный на оба вопроса. Запомни раз и навсегда: ты больше не семнадцатилетняя Чарли, дочь книжника. Ты художница. И первое, - наставница грубо схватила Чарли за запястье и приложила ее руку к мерно вздымающейся и опадающей обнаженной груди капитана, - это человек. Не капитан, не мужчина, не муж и не воин. Это человек, у которого бьется сердце.
      После слов о сердце Чарли ощутила, как чужое сердцебиение толкается ей в ладонь, и вздрогнула всем телом.
      - Второе - он красив. Сейчас ты поймешь.
      Обмакнув кисть в краску, Синестия вложила художественный инструмент в пальцы Чарли и крепко обхватила их своими.
      - Мы начнем отсюда. От сердца, где зарождается и заканчивается жизнь. Здесь начинается творчество и здесь же оно находит приют, любовью возвращаясь к творцу.
      Лишняя краска маслянистыми черными каплями стекала по животу капитана, пятная светлые брюки. Художница сделала рукой ученицы первую линию - от соска по дуге грудной мышцы к ключицам.
      - В твоей руке больше нет кисти, ты сама кисть. Чувствуй то, что чувствует она. - Сенсития больно сдавила пальцы Чарли и мазнула черным по ложбинке между ключицами мужчины. Ее глубокий грудной голос вводил в транс. - Почувствуй!
      И Чарли почувствовала. Она задохнулась, утонула под волной неведомых ранее ощущений. Легкий аромат вина, тяжелый - красок, плавленого воска и горящих фитилей смешались в терпкий мускус кожи. Уже не кистью с краской она вела по плечу мужчины, а собственными пальцами, расписывая его кожу черными полосами. Вслед за ее подрагивающими руками покатые сильные плечи, мускулистые руки покрывались мурашками. Она вела кистью вниз, и не краска оставляла следы, а ее губы. Ее голова вечность покоилась на сгибе локтя капитана, а тело стало податливым воском в уверенных руках. Широкие запястья и кисти рук украсились тонкими линиями, словно Чарли дарила им новую кровь в обмен на страстную ласку. Потом кисть коснулась напряженной шеи мужчины, и Чарли судорожно выдохнула. На его шее вздулись вены, а самая широкая, черная как смоль, отбила ритм ее сердца.
      Его рукам она отдала завитки неба и перышки облаков.
      В какой-то момент Синестия отпустила Чарли. Девушка порхала кисточкой, наслаждаясь каждым выступом и изгибом тела капитана, упругостью мышц и током крови под кожей. Не встретив преграды, она провела с нажимом черную линию по плоскому животу к паху, обвела острые тазовые косточки. Внутри нее свернулся тугой узел желания. Здесь и сейчас этот человек всецело принадлежал только ей одной. И он был прекрасен.
      В голове или снаружи, Чарли не могла и не хотела понимать, голос Сенситии шептал:
      "Его тело - твое тело. Его кожа - твоя кожа. Его кровь - твоя кровь. Только так ты сможешь рисовать. Только так ты сможешь стать художником".
      Чарли нарисовала волны внизу его живота, и внутри нее самой восстало море.
      Она подарила морю маяк - от настойчивых прикосновений девушки (и чудодейственной добавки к вину) мужская плоть капитана отвердела - и сама содрогнулась от воссиявшего в ней света.
      Напряженные бедра мужчины Чарли облекла в землю: очертила долины и горы, поля и леса.
      "Художники - воры. Самые ужасные преступники на всем белом свете. Художник крадет не из нужды, а по желанию. Мы крадем у человека самое ценное. Его кости, мышцы, кожу и кровь, страсть тела и красоту души. Мы крадем солнце человека - его лицо. Взгляни же на солнце Чарли, не бойся ослепнуть".
      Чарли нарисовала лучи вокруг закрытых глаз капитана, прикоснулась к губам невесомым мазком, к щекам, щетина на которых оцарапала запястье. Девушка поцеловала капитана в высокий лоб. Из иссиня-черных волос взошло Солнце.
      Солнце-светоч над Небом-руками и ногами-Землей. Подобно Солнцу между небом и землей сиял маяк, дающий надежду на жизнь в темном море.
      
      Пошатываясь точно пьяная, хоть и не выпившая ни капли, Чарли выбралась на палубу.
      Весна.
      Солнце слепило отблесками на воде. Прохладный бриз студил разгоряченный лоб и пылающие щеки. Чарли била крупная дрожь. Счастливая улыбка не сходила с ее губ. Этой весной она познала новый мир с новыми Солнцем, Небом и Землей. Чарли улыбалась новой весне и творцу нового мира - Человеку.

    9


    Летописец Ш-9: Метка   14k   Оценка:10.00*5   "Рассказ" Эротика


       Люди из горных общин выжигали себе на теле тотемы зверей, духам которых они поклонялись. Иррациональные, верящие в силу клинка, магических амулетов и легенд, завещанных предками, они были сильны и суровы.
       Ганник Волчар среди них оказался особенным. Он подавал большие надежды. Меткий стрелок, ловкий и быстрый воин, сын шамана из древнего племени.
       В ночь, когда он покинул утробу матери, огласив свой приход громогласным криком, более напоминавшим волчий вой, чем человеческий плач, самый старый мужчина их племени, плешивый Лион, произнёс:
       - Этот ребёнок защищён сильнейшим из духов, что когда-либо вступили в союз с основателями племени. Значит, только ему предначертано быть королём.
      
       С тех пор прошло много лет. И вот наступил тот день, когда Ганнику ровно в полночь должно было стукнуть пятнадцать. Особый день, когда по правилам племени пятнадцатилетний юноша должен был отправиться на охоту в запретный лес, чтобы сразиться с жутким зверем, существом из древних преданий, могущественным и злобным, одноглазым и рогатым.
       Он был готов уже давно и не понимал, почему ожидание длится так долго. Его брат Кайлас ушёл в позапрошлом году и не вернулся обратно. Поговаривали, что зверь одолел его, загрыз и сожрал, а потом обгладывал кости, оглашая округу ликующим рёвом. Рёв этот наполнил страхом сердца, потому что люди знали: когда зверь побеждает, то племя ждут тяжёлые времена.
       Перед тем, как младший Волчар ушёл, старый шаман сделал ему наставление: "Сын мой, сила заполнит тебя, пробуждаясь, если решит, что ты Достойный хозяин".
       И он пришёл в лес, ступил на запретную территорию, где обитали волшебные существа, служившие своей королеве - бессмертной Дриаде.
       Вековые дубы, стволы которых не обхватить руками, раскидывали ярко-зелёные кроны. Тонкие и изящные березы, точно девицы на выданье, росли, куда ни кинь взгляд. Могучие ели и сосны возносились вверх, точно копья. Всё это великолепие со всех сторон окружало юношу, заставляя ослабнуть его инстинкты. Ведь Ганник всю жизнь прожил на горных плато и никогда не видел столько зелени. Родные горы и холод зимней стужи, пугающие своей красотой белоснежные холмы и равнины, где рыщут опасные твари: хищные саблезубые тигры, медведи и те, кто выходит на охоту лишь ночью.
       Он не знал, сколько шёл, но чувствовал, что заблудился. Боялся замедлить шаг, затылком ощущая пристальные, неуловимые взгляды лесных наблюдателей. Ганник не знал, где искать зверя. Но полагал, что тот найдёт его сам. Покачал головой, признавая, что это глупо, а затем остановился возле ручья, воды которого прозрачностью напоминали хрусталь. Только хотел склониться к манящей влаге, как услышал приближающийся дикий рёв.
       Ганник приготовился, выхватив тяжёлый двуручный меч. Оранжевые блики заката как пламя костра отразились на закалённом клинке. Внезапно из-за деревьев выскочил пришедший по его душу Рогатый.
       Время замерло. Шум крови в ушах и бешеный стук пульса заглушили прочие звуки. Ганник встретился взглядом с янтарным единственным оком монстра. Пару секунд противники изучали друг друга. Ганник понял, что рогатый разумен.
       Не успел парень двинуться на врага, как туша чудовища навалилась на него, припечатывая к земле. Острые зубы щёлкали в паре миллиметров от шеи, от зловонного дыхания твари слезились глаза, а её зеленоватая слюна, попадая на кожу, оставляла ожоги. Меч был выбит из рук юноши. Он чудом вырвался, доставая из прикрученных к ногам лоскутков кожи острые обсидиановые лезвия. Зверь завыл, предвкушая скорую победу, а Ганник всё ещё пытался найти его наиболее уязвимые места. Кабанье тело, только мохнатое, но мех подобен броне. Морда с чертами, похожими на человечьи, словно оживший кошмар больного, принявшего опий.
      
       Волчар коснулся спиной векового дуба, и тут солнце зашло. Зверь бросился на человека. Ганник закричал от боли, когда сгусток слюны проел его меховой полушубок, обжигая кожу. Ликующий рёв зверя слился с человеческим: Ганник метнул обсидиановый нож, который пронзил единственный глаз страшного создания.
       Рогатый завыл, завертел головой, лишённый возможности видеть.
       Серебристое сияние вдруг окутало лес, и мелодичный женский голос сказал:
       - Пощади его, и я сохраню твою жизнь.
       - Нет,- ответил Ганник. - Зверь должен умереть. Кровь моих братьев требует мести.
       Он понял, что сама лесная правительница снизошла до разговора с ним, простым смертным. Но отец предупреждал его, что её слова лживы.
       Ганник сделал два шага вперёд и приблизился к зверю для единственного удара.
       - Одумайся, смертный, - произнесла королева.
       Ганник замотал головой, затем резким движением рванулся к жертве и загнал клинок глубоко в мозг зверя, ломая кости глазницы. Туша дёрнулась, по-человечески всхлипнув, и замерла горой мяса на ковре из листьев, среди сплетённых узловатых корней.
       Сияние поблекло. Позади него раздался шорох, и он обернулся, чтобы наблюдать, как из кроны раскидистого дуба спрыгивает молоденькая полуобнажённая прелестница с венком из диковинных цветов на голове, блестевших, точно корона.
       - Ты всё же убил его. Ты будешь наказан,- добавила и очаровательно улыбнулась девушка.
       Она приближалась. Ганник отступал. Дева была молода, но в её ярких, как изумруды, глазах отражались века.
       Внезапно она остановилась, подняла руки, рисуя в воздухе замысловатый узорчатый символ. Запахло пряными травами. Он чихнул и только поднял голову. Её красивое лицо очутилось напротив его.
       Удивление в зелёных очах владычицы озадачило Ганника. Он молчал. Она молчала в ответ, а потом рассмеялась и дотронулась до его руки.
       - А ты не простой воин, я полагаю. В тебе есть мощь. И как это я раньше не догадалась? Вот почему на тебя не действуют чары,- покачала головой королева, а он не смог сдвинуться с места, пленённый её мягким прикосновением, нежной кожей и сладковато-пряным запахом волос.
       - Твоя пробудившаяся сила, парень спасла тебе жизнь. Но, раз я не могу тебя убить, то мне нужно что-то взамен.
       - Что именно?- спросил Волчар, чувствуя облегчение.
       Она задумалась, хмуря высокий лобик, затем поправила свои длинные кудри, оттенком соревновавшиеся с рубинами.
       - А ты привлекательный, только неопытный. Как же девушки не оценили твои русые длинные волосы, твои ямочки на щёках, резкие черты и статную фигуру? Как же они пропустили такую красоту?
       Её голос заставил вздрогнуть - не от страха, но от горячего желания обладать ею прямо здесь, в лесу.
       - Ты ошибаешься, я не зелёный юнец, я воин. И знаю, как доставить женщине удовольствие. Особенно такой красивой, как ты.
       - Так я всё же нравлюсь тебе Ганник? Значит, наша сделка была предрешена небесами. Ты убил одного из наших, поэтому, чтобы не нарушать баланс Мирозданья , подаришь мне сына. И я отпущу тебя.
       - Я не верю тебе. Ложь звучит в твоих словах. А если я откажусь, что тогда? - произнес молодой шаман, наслаждаясь её гневной реакцией, любуясь нежным румянцем, вспыхнувшим на щеках, и искорками злости, промелькнувшими в невероятных глазах. По-видимому, королеве очень уж хотелось понести от него. Что-то здесь было нечисто.
       - Ты прав, по природе я лжива. Но обещаниям и клятвенным сделкам верна. Если ты откажешься, то лес не отпустит тебя, ты умрёшь в страшных муках, терзаясь от голода и жажды. Тогда тебе никогда не придётся надеть корону.
       Лесная дева была убедительна. Умирать он не желал. По крайней мере, так рано. Ганник хотел возмужать, познавая все прелести жизни. Он хотел власти, богатства и славы. Скрепя сердце, Волчар ответил согласием.
       Она обняла его и прошептала:
       - Доверься мне. Я не разочарую тебя, Ганник Волчар.
       Он только хмыкнул.
       Они скрылись в серебристой дымке, окутавшей поляну.
       Их одежда куда-то исчезла. Дева прижала тонкий палец к его губам, призывая не задавать вопросов. Королева тяжёлым взглядом оценивала молодое, жилистое тело, приметное родимое пятно на груди, по форме напоминавшее волчью голову с оскаленной пастью.
       Магический ветер коснулся Ганника, распуская шнурок, сдерживающий пряди его густых русых волос, прежде собранных в тугой "хвост". Шелестя, перебирал он тонкие косички с вплетёнными в них перьями и косточками, амулетами-оберегами, которые, согласно традициям, были у каждого воина их рода.
       Взгляд Дриады обещал чувственные наслаждения. Горячий и призывный, будоражащий. Кровь бурлила в венах юноши, пронизывая тело желанием. И Ганник не мог больше противиться. Он приблизился к королеве, такой хрупкой и низенькой, едва достававшей макушкой до его широких плеч. Она обняла его и прижалась к нему всем телом, такая тёплая и бархатистая, затем поцеловала его. Он застонал, целуя в ответ, покусывая её губы.
       Под тенью полной луны их ложем стали мягчайшие травы.
       Обнажённая королева была восхитительная. Тонкая и грациозная, с высокой округлой грудью, увенчанной маленькими бледно-розовыми сосками, узкой талией и стройными изящными бёдрами. Казалось, белую бархатную кожу на её груди отметили лучики солнца, оставляя прощальным подарком едва заметные веснушки. Низ живота девушки оплетал загадочный узор из листьев, тонкими витками уходящий на спину и спускающийся к бёдрам.
       Она лежала под ним бесстыдная, широко разведя ноги. Стонала, подстраиваясь под его толчки, впиваясь ногтями в спину. А потом, когда всё было кончено, с невиданной для такого миниатюрного, женственного тела силой перевернула его на спину и устроилась сверху, лаская рукой Ганника, чтобы снова стать с ним единым целым.
       Королева подарила ему чувственный мир бесконечного удовольствия. Ей был неведомы стыд и запреты, она проделывала с ним немыслимое. И всё то шептала, то страстно стонала, доводя Ганника до полного изнеможения, пока жаркая пелена не сомкнулась под его веками, а тело не пронзила судорога ярчайшего, граничившего с болью наслаждения.
      
       Он очнулся на окраине леса от тёплых капель дождя, стекавших по лицу. Хотелось пить, поэтому он приоткрыл рот и слизывал дождевую влагу с пересохших губ. Поднявшись, Ганник увидел свой меч, клинки и голову твари, оставленную для него лесной королевой.
       - Данника, - прошептал Волчар, хватаясь за голову, шипя от боли, судорогой пронзившей бедро. Затем вспомнил, чем завершилась его чувственная пытка. Тогда в пылу страсти сознание парня меркло и отключаясь, но он мельком узрел истинный облик любовницы. Её белые острые зубы разжались, и чёрный раздвоенный язык, взметнувшийся со щелчком, прикоснулся к его коже. Затем королева укусила его.
       Юноша вздохнул, понимая, что неспроста ведьма леса оставила свою метку.
       Он вернулся в деревню с трофеем, по праву занял отцовское место шамана и вождя племени.
       Были пир и нескончаемое похмелье. Год пролетел незаметно. Он уже и забыл о королевской прощальной метке. И в ночь на первое мая, особую ночь, что, согласно поверьям, стирает границу между миром теней и миром людей, взошла луна, осветив небосклон, и острая боль судорогой пронзила его бедро. Он услышал зов. Чужие мысли и образы в своей голове. Лесная королева призывала его. Ганник был ей нужен. Жизненно необходим.
       Волчар хотел её и только её. Он бредил. Желание сводило его с ума, и вся его наследственная сила была бесполезна против её колдовства. Даже могущественный дух волка не смог противостоять силе клейма в форме раздвоенного языка, отметившего его тело.
       - Данника, нет. Я же выполнил условия сделки, - прошептал, едва различая, где сон и где явь, новый вождь. Он полем брёл, приближаясь к лесу, а голые стопы ласково оплетала трава.
       - Ты знал, что я лжива, и всё равно согласился, мой Ганник,- принес слова и мелодичный смех в ответ ветер.
       И началось всё сызнова. Он был ей нужен для продолжения рода, и каждый год королева призывала его.
      
       Как гласит легенда, Ганник, вечный любовник Данники, не стареет. Он стал королём, которого страшились народы, но дар лесной королевы отравлял его, принося не радость, а только мученье и невыносимую тяжесть, оковами висел на его душе. И даже смерть была не властна освободить Волчара.
       У короля нет детей - по крайней мере, от человеческих женщин. А те отродья, что принесла в этот мир повелительница запретного леса, не вызывали у Ганника ничего, кроме омерзения. Слишком отличные от людей, слишком жуткие. Волчар не видел их живьём, но его отпрыски часто являлись ему в кошмарах.
       За каждым годом по вселенским законам следует новый. Ничто не меняется. И, если бы можно было повернуть время вспять, вернуться в день своего становления, то на перепутье король бы выбрал смертные муки. Гибель для него стала бы избавлением.
       На своём каменном троне, в тяжёлой золотой короне, украшенной драгоценностями, в огромном зале сидит, не в силах заснуть, Ганник Волчар. Он задумчив и вертит в руке королевскую палицу с искусно выгравированной головой волка. Бархат и расписанный шёлк составляют его роскошные одеяния, а на широкие плечи накинут меховой плащ. Король красив. Он печален, и в его серых глазах застыла невыразимая тоска.
       Мужчина боится даже на миг смежить веки, до дрожи страшится заснуть и во сне в бесчисленный раз услышать её мелодичный голос. И хрустальный торжествующий смех, принесённый на крыльях ветра.
       "Ганник, ты мой навечно"...

    10


    Мнебытак Ш-9: Весенний зов   10k   "Рассказ" Проза, Юмор, Байки

       Весна в деревню Большие Чухи пришла внезапно. Раскочегарилось солнышко, видимо, спутав себя с утюгом, осмелевшие и отогревшиеся птицы с дурным гоготом носились повсюду, периодически сталкиваясь в воздухе, и гадя от избытка чувств.
       Сугробы оплыли, обрюзгли и грозили в скором времени так затопить деревню, что старой бабке Даздравторме снова пришлось бы отращивать ласты, как это было во время войны. Правда, Второй, Первой или вообще с татаро-монголами, - она упорно не признавалась. Хотя по виду Даздравтормы можно было смело предполагать, что она была свидетельницей вымирания динозавров - и единственной же выжившей представительницей оных.
       Огромных размеров (и такого же достоинства) свинья Евфросинья с вожделением и неодобрением поглядывала на огромную грязную лужу посреди села. Неодобрение её было по большей части вызвано дедом Асем, единолично приватизировавшем весь грязелечебный курорт. Евфросинья искренне считала этого двуногого неспособным понять всю тонкую философию возлежания в луже.
      Дед Ась в данный момент вообще как-то не заботился о мыслях почтенной свиноматки. У него рождалась собственная философия. Он напряженно думал о смысле всего сущего, в том смысле, что облегченно выпускал на волю некоторую часть выпитого вчера пива. Попутно дед Ась пытался вспомнить, а с кем же это он вчера так славно нализался, но на ум почему-то кроме черта больше никто не приходил. Впрочем, грязелечение оказало поистине благоприятствующий эффект на буйную похмельную голову, и дед вспомнил, что пил он вчера с дедом Митрофаном - братом деда Трифона, двоюродным своячеником деда Кузьмая и кумом бабы Даздравтормы.
       Деда Митрофана и вправду было легко спутать с чертом - вид он всегда имел крайне всклокоченный, постоянно соблазнял деревенских пивом собственного изготовления и строил глазки всем бабкам, моложе восьмидесяти, ласково называя их "антиквариатом". Бабки млели от такой галантности, и были к Митрофану вполне благосклонны, правда, спервоначалу убедившись, что мужей в обозримом пространстве не наблюдается. Сейчас же, дед Митрофан, как и положено любой, уважающей себя нечисти, спал в подвале, прямо в бывшей бочке из-под пива. Еще вчера она была полна пенного напитка, но когда приятели её ополовинили - дед Митрофан решил похвастаться перед дедом Асем, как хорошо он умеет нырять. Собутыльнику, впрочем, это было уже глубоко фиолетово, а дед Митрофан поднатужился, выпил оставшееся пиво и преспокойно уснул, являя всему миру пример полной гармонии с собой и с окружающей средой.
       Дед Кузьмай же второй день ныкался в лесу от любимой супруги - бабки Степаниды, поскольку тремя днями ранее беззастенчиво пропил только что полученную пенсию, а, напившись, пошел приставать к бабке Илюше, что была женой деда Трофима. Вполне естественно, что до весны, что до судьбы своих обычных собутыльников - деда Ася и деда Митрофана, - деду Кузьмаю не было ровным счетом никакого дела. А вот до собственного тела - очень даже. Ибо блохи, не иначе как насланные особо заковыристым проклятием супруги, видно, тоже почувствовали некое весеннее томление духа и устроили по этому поводу разгульное пиршество. Роль главного блюда на оном Кузьмая совершенно не устраивала.
       Дед Трифон, как можно было сделать вывод, вчера не пил. Не по причине такой уж всепоглощающей трезвости, а по причине банального склероза. Его жена - баба Илюша - женщина весомых достоинств, горячего нрава и шестидесяти лет, за что почиталась всей деревней за "молодку" - была такому развитию дел только рада. Нет, конечно еще больше рада она была бы приходу деда Митрофана, который снова назвал бы её ласково "антиквариатом с грудью", посмотрел бы своим зеленым глазом этак кокетливо, а синим - призывно, и принялся бы её реставрировать. Однако, на безмитрофанье и родной Трифон сошел бы за реставратора... Правда, ему бы снова пришлось долго и упорно напоминать, кто она такая, и как, собственно происходит процесс...
       Дед Трифон же, не зная о крамольных мыслях супруги, вышел прогреть подагру на солнышке. В голове его рождались некие смутные, неоформленные, но однозначно приятственные мысли. Думалось ему о том, что вот как мудро устроена природа: после суровой холодной зимы, когда и голову-то страшно высунуть из-под бабкиной подмышки, наступает такое вот раздолье - и птички чирикают, и небо такое голубое, как глаза любимой Илюши, и так хочется, хочется, хочется чего-то этакого-такого...
       - Ууууу, хорошо! - скрипучим голосом и сильно окая, пробормотал дед. Свинья Евфросинья неподалеку поддержала его воинственным визгом. Дед Ась согласно булькнул. Любимое домашнее животное деда Трифона - Мнебытак - странная помесь быка с чем-то неидентифицируемым (в молодости Трифон привез его из Чернобыля, куда частенько ездил за ништяками) - флегматично жевал траву.
       В небесах кокетливо пригревало солнышко, видимо, тоже испускавшее какие-то радиоактивные лучи так, что от деда даже на время отступил его тщательно лелеемый склероз. В радости и очаровании Трифон смотрел, как вслед за весной оживает все живое: кузнечик лезет на кузнечиху, в воздухе кувыркаются воробей с воробьихой, в соседнем доме деда Кузьмая радостно и с полной самоотдачей размножались кролики. Мысли эти, буквально завладевшие сознанием деда, настойчиво требовали выхода и практического применения.
       - А почему бы?.. - пробормотал он, тоже ощущая настоятельную потребность на кого-нибудь залезть, с кем-нибудь покувыркаться и хотя бы попытаться размножиться. - Я же еще ого-го!
       Со стороны Мнебытака раздалось раскатистое ехидное мычание. Вредное животное просто завидовало своему хозяину, ибо не имело подруги, но зато имело ощутимый инстинкт к размножению. Настольно ощутимый, что Трифон благоразумно отошел от животного на пару шагов.
       - Баба! - Тонким фальцетом призывно промычал дед Трифон.
       - Чого тебе, старый? - Ворчливо раздалось из дому. Дед Трифон лихо подкрутил усы и грозно выпятил бороденку клинышком, ощущая себя помолодевшим лет на -надцать.
       - Подь сюды, говорю! - от избытка чувств Трифон даже топнул ногой. Последствия этого поступка могли бы быть плачевными - ибо не удержи дед равновесия - лежать бы ему уже в корыте Мнебытака, и тут уж никто не поручился бы, что очарованное весной животное не приняло бы деда за свою подругу...
       - От разоралси, старый дурень, - баба Илюша кокетливо повязала цветастую косынку, обтянула впечатляющих размеров зад красной юбкой, и, улыбаясь во все пятнадцать зубов, вышла к благоверному. У деда Трифона сперло дыхание, зато выперло желание.
       - Баба! - С призывным криком молодого бизона, Трифон кинулся к Илюше. Та, в свою очередь, решила несколько разнообразить брачные игры, а потому с кокетливыми визгами принялась кругами убегать от алчущего мужа, строго следя за тем, чтобы расстояние не казалось ему недоступным.
       Деда сии эротические игры весьма распаляли. Причем настолько, что даже Мнебытак с удивлением выпучил глаза, глядя на это безобразие.
       - Подь суды, птеродактиличка моя! - призывно кричал дед Трифон, размахивая руками наподобие ветряной мельницы. Баба Илюша краснела, смущенно хихикала, покорно позволяла дедовской руке задеть специально для этих целей выпяченный зад, но потом снова отбегала. Красная юбка колыхалась плащом тореадора.
       - Ить, догони сначала, пенечек мой плешивенький! - радостно вопила она, разудало размахивая косынкой. И чудилось ей, и казалось, и представлялось, что вот сейчас она поддастся, а дед Трифон догонит, вскочит на неё, как на лихую кобылку и...
       Но чу! Где же бодрый топоток деда? Увы, баба настолько увлекалась веселыми гонками, что совершенно забыла про Трифоновский склероз, коварно вылезший в самый неудобный момент.
       - Чой-то ты, баба? - удивленно переспросил Трифон. Замер, разглядывая себя с поднятой ногой, ибо склероз поразил его как раз в этот ответственный момент. Пожав плечами, дед Трифон опустил ногу и неторопливо зашаркал к дому.
       Баба Илюша издала грозный вопль недодоенной коровы, в котором слышны были все рухнувшие женские надежды, и твердо себе наказала хоть деда Трифона заездить, а желаемое получить. Дед Трифон не чувствовал угрозы ровно до тех пор, пока не услышал сзади звук приближающегося танка. Примерно так определил он тяжелый бег своей бабки.
       - Баба! - Только и сумел пискнуть он, сметенный мощным телом супружницы в сени.
       - Возьми меня! - Страстно промычала Илюша. - Бери меня полностью!
       Дед Трифон озадачился. Он и в лучшие-то годы никогда не мог обхватить свою бабу полностью, а тут... Подумав, Трифон осторожно взял её за мизинчик.
       Баба немедленно передислоцировала его ладонь себе на грудь.
       - Болит, штоль? - Осведомился дед Трифон. - Чай, от коровы мастит подхватила?
       Зарычав, баба принялась срывать с опешившего Трифона штаны.
       - Не, не мастит, - говорил сам себе дед, стыдливо прикрываясь ладошками. - Неужто бешенство?
       Удивительно резво для своей подагры он отпрыгнул в сторону комнаты. Илюша совершила поистине героический рывок папуаса, охотящегося за убегающим бананом, и повалила деда Трифона снова. В завязавшейся партерной борьбе победа была на стороне бабки Илюши.
       - Сдаюся! - Тонко прокричал дед, отдавая себя на милость победительницы.
       Солнце вовсю палило над деревней Большие Чухи, заставляя сердце радоваться и волноваться в преддверии весны. В лесу ругался дед Кузьмай, пытаясь трением добыть огонь, но добывая лишь страстные стоны бабки Даздравтормы. Причем блохи её ничуть не пугали, добавляя, скорее, некую пикантную нотку в неожиданное эротическое приключение. Дед Митрофан, словно Диоген, живущий в бочке, во сне уламывал прелестную бабу Илюшу на очередную реставрацию, совершенно не подозревая, что в этот момент она изменяет ему со своим мужем. Знание это разбило бы ему сердце и заставило в очередной раз уйти в монастырь. Естественно, в женский.
       Дед Ась проникновенно объяснялся в любви разомлевшей свинье Евфросинье. Из домика бабы Илюши и деда Трифона неслись страстные скрипучие стоны, иногда прерывающиеся на высокой ноте - когда радикулит пытался спорить с весенним зовом. В вольерах деда Кузьмая самозабвенно размножались кролики. И лишь печальный Мнебытак, вынужденный слышать и наблюдать всю эту какофонию, остервенело бодал свое корыто...
      

    11


    Некто Ш-9: Подглядывающий   4k   Оценка:4.91*5   "Миниатюра" Эротика


       Подглядывающий
       Да, он любил подглядывать и совершенно этого не стеснялся. И, конечно же, совсем не считал себя извращенцем. Более того, даже вел страничку в интернете, где во всех подробностях описывал то, что видел.
       Иногда он долго выбирал, за кем будет наблюдать в этот раз, иногда все получалось само собой, случайно. Просто шел по улице, оглядываясь по сторонам, или заходил куда-то и его наметанный взгляд выбирал очередного подопытного. Придирчиво оценивал кандидатов, останавливаясь на самом интересном.
       Вот, к примеру, сидит мужчина. Не молодой, но и не старый. Одет немного пафосно: белая рубашка с пышными рукавами, поверх вышитый жилет и идеальный узел шейного платка. Кожаные облегающие штаны и высокие ботинки-берцы. Образ дополняют узкая бородка-эспаньолка, нос с небольшой горбинкой и темные, гладко зачесанные назад, волосы. Взгляд цепкий, колючий, высматривает что-то или кого-то в толпе. Все ясно: мужчина на охоте. Сейчас он - самец, сидящий в засаде, поджидающий свою жертву. Его поза нарочито ленива.
       Но все меняется, едва появляется подходящая самка. Вот уже он расплывается в улыбке, встает, делает шаг навстречу. О чем-то заговаривает с незнакомкой, пытаясь привлечь ее внимание. Наверное, говорит разные банальности: как красивы ее глаза, как идеально ее лицо, что так и просится на холст. Несомненно, художники должны в очередь выстраиваться или биться на дуэли за право запечатлеть столь неземную красоту. Хотя, на самом деле, девушка совершенно обычная. Брюнетка, невысокая, со спортивной, худощавой фигурой, тонкие губы на слегка вытянутом лице. Возможно, такой вид придают ему задорная челка и убранные в "конский" хвост волосы. И одета так же, как и многие: в голубой легкий сарафан и босоножки на невысоком каблучке. Неожиданным кажется ярко-желтый лак на ногтях. Он говорит о том, что незнакомка жизнерадостна и добродушна. Ведь желтый - цвет солнца.
       Наверное, девушка не слишком избалована мужским вниманием, потому что от слов мужчины на ее лице появляется смущенная улыбка. Щеки окрашивает легкий румянец. Она внимательно слушает, чему-то кивает, что-то отвечает, а после садится напротив мужчины.
       Почему так бывает - идут два незнакомца в толпе, никого не замечая, и вдруг... Что вдруг толкает их друг к другу? Почему их взгляды встречаются, возникает притяжение и влечение? Что может быть интереснее, чем наблюдать за зарождающимися отношениями? Сколько они продлятся: одно мгновение или всю жизнь? Впрочем, разве есть разница? Жизнь - это всего одно мгновение в бесконечности.
       Тем временем, мужчина, словно павлин распушив перья, использует весь свой арсенал обольстителя. Чуть наклоняясь к незнакомке, шепчет ей милые глупости, слегка касается руки, поправляет складки на сарафане, убирает за ушко выбившуюся из прически прядь.
       Девушка меняется прямо на глазах. На белом холсте обыденности появляется настоящая красавица. Первыми из предварительного наброска проявляются глаза незнакомки. В них появился мечтательный блеск, некая уверенность в своей женской привлекательности, а зрачки становятся яркого, насыщенного сине-серого оттенка, словно раскрашенные пастельными карандашами. Даже ресницы стали более черными.
       Подбородок приподнимается, в волнении девушка чуть прикусывает губы, отчего они тоже наполняются краской, а появившаяся влюбленная улыбка придает им чувственный изгиб.
       Плечи распрямляются, и ее осанка становится более горделивой, а почти незаметная до этого грудь приобретает мягкие округлые очертания. Еще ничего не было, но воображение уже заставило напрячься соски. Они прорисованы на картине острыми горными вершинками.
       Штрих за штрихом уличный художник создаёт картину, вкладывая в нее частичку своей души. Уже нарисовано красивое лицо, яркими голубыми мазками бегут складки на сарафане, обрисовывая тонкий стан. Красавица на холсте не очень похожа на свой реальный образ, но так видит ее художник.
       И так видит ее он - подглядывающий, слегка возбужденный от соприкосновения с таинством рождения ...
      
       0x01 graphic

    12


    Первоцвет Ш-9: Серёжка ольховая   18k   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Эротика

    Ближе к одиннадцати подошел Урмас. Подсел рядом. Внешность начальника разведочной партии имела два "слишком" в своём составе: слишком высокий и слишком худой.
    - Непредвиденная задержка. Должна лететь женщина. Медсестра. - Урмас помедлил и прибавил. - Или девушка. Она задерживается.
    Урмас приятно по-прибалтийски дублировал согласные. Будто пел их.
    - Девушка - это хорошо, - оживился Суриков, единственный пилот единственного самолёта. Я и Урмас мы оба удивлённо оглянулись на Сурикова. Человек возрастом за пятьдесят уже не должен интересоваться женщинами - так мы считали. - В том смысле, я говорю, - оправдывался Суриков, - что с хорошим попутчиком и дорога глаже. Тем более если этот попутчик симпатичная. Как вы считаете, товарищ Вяльбе?
    - Если вы спрашиваете меня о женской красоте, - Урмас выпрямил спину. - То я считаю, что красота бывает только абсолютной. Любая красота и в большей степени женская. Всякое отклонение от идеала в стиле вашего "симпатичная" или "хорошенькая" уже не есть красота.
    - А я красивых побаиваюсь, - вздохнул пилот. - Мне бы симпатичную.
    - Красота есть гармония. - Урмас встал, это значило, что он волнуется. - Если упростить, для средних умов, то красота это симметрия. Симметрия абсолютна и не может быть иной.
    - Конечно, я не... - Суриков обиделся на "средние умы" и хотел воткнуть ответную шпильку, но в этот момент на поле показался уазик, а ещё через минуту из него вышла девушка в армейской гимнастёрке, с офицерским планшетом на боку и красным крестом на саквояже.
    Я не сразу узнал её. Правильнее будет сказать, что сразу я её не узнал. Потом что-то знакомое показалось в фигуре, будто состоящей из двух окружностей перетянутых ремнём - цифра восемь, - в быстрой походке, в том как она отбрасывала за спину косу, как хмурилась.
    - Люда? Степанова, ты? - Я поднялся навстречу.
    - А, Резнов. - Она улыбнулась. - Вымылся наконец, Резнов-грязнов?
    Шуточка школьных времен не обидела. С Людкой Степановой мы вместе заканчивали десятый класс. Потом я пошел в геодезический, она - в мед. Наши тропинки разошлись на время, теперь вот снова пересеклись.
    - Тоже в Верхний? - спросил я? - Зачем?
    - Медсестрой. - Она показала красный крест на рукаве. - А ты?
    - И я...
    Урмас кашлянул над моей головой.
    - Поспешите, товарищи. У вас будет три часа для беседы во время полёта.
    - Да разве в самолете поговоришь?
    Мы влезли в брюхо ЛИ-2, и Суриков втянул трап - других пассажиров не было. Мы везли в поселок Верхний себя - двух молодых специалистов и оборудование. Ещё Урмас Вяльбе поставил в хвосте коробку с шампанским и спиртом: "До первого мая рейсов больше не будет. Это вам к празднику".
    - Долетим мигом, - Суриков резво вывел машину на полосу и, коротко разогнавшись, взлетел. - Лишь бы топлива хватило.
    Люда посмотрела на меня удивлённо.
    - Не обращай внимания, - успокоил я. - Это Николай свет Макарович так шутит.
    - Шутит-шутит... воду мутит. - Кричал из кабины Суриков. - Боковой ветер сильный. Откуда взялся? С утра вроде спокойно было.
    Разговаривать в самолёте ЛИ-2 дело хлопотное. Покричав минут десять, мы утомились, Люда стала смотреть в иллюминатор, я прикорнул.
    Вдруг самолёт тряхнуло сильнее обычного, с какой-то протяжкой.
    - Эй, студент! - Суриков звал меня студентом. - Пойди сюда. Живо!
    Я отстегнул ремни и побежал в кабину. Суриков вел себя беспокойно, беспрестанно крутил штурвал, давил на педали.
    - Руль высоты накрылся. Скорее всего тяга лопнула... или штифт выскочил.
    - А как же мы...
    - Спокойно. - Оборвал меня пилот. - Без соплей. Рычаг газа видишь? - он кивнул на рукоятку управления двигателями. - Чуть крен вниз, сбавляй тягу, как нос вверх - добавляй по чуть-чуть.
    Какое-то время мы вдвоем удерживали самолёт, но высота непрерывно падала. От бокового ветра машина сваливалась, и чтоб выровнять её приходилось снижаться.
    - Будем садиться.
    - Как? Куда?
    - А так: беги на свое место и пристегнись. И не вздумай паниковать.
    Замелькали макушки деревьев, ласково защекотало по днищу самолёта, потом стало потряхивать, как потряхивает при нормальной посадке из-за неровностей полосы. Вот только полосы под нами не было.
    В последний момент Суриков вырубил двигатели и рванул штурвал на себя:
    - Держись!
    Самолёт затрясло в лихоманке, потом он зацепился за что-то раненым крылом, развернулся и круто кивнув, воткнулся носом в землю. Мгновение спустя опустился на землю и хвост машины.
    - Ёп твою господа... - Заматерился Суриков. Его жестокий мужицкий мат перекрывал шум винтов и треск сломленных деревьев.
    Я бросился в кабину. Падая, нос самолета сломил ветку лиственницы. Древесина у лиственницы колкая, хрупкая и чрезвычайно крепкая. Ещё наверху, у макушек деревьев, сломленный сук пробил лобовое стекло и, протянувшись через кабину, достал Сурикова в бедро. А когда самолёт лёг на землю, лиственница согнулась, будто лук и тянула лётчика вверх за раненую ногу. Из раскрывшейся раны фыркала и пузырилась кровь.
    За спиной испугано ойкнула Люда, и мне страстно захотелось убежать отсюда. Убежать подальше и спрятаться.
    - Ты что крови боишься? - спросил я строго, и строгость эта более предназначалась мне самому.
    - Н-нет, - прошептала Люда в ответ. Тогда я перетянул её через себя - в узкой кабине негде было развернуться - и буквально положил на ветку.
    - Дави вниз, что есть сил!
    Правой рукой я помогал девушке, наваливаясь всем корпусом, левой рукой срезал привязные ремни.
    - Живой? - Суриков кивнул в ответ. - Держись крепко и помогай.
    На наше счастье, смазанное кровью остриё, легко вышло из раны, и когда пилот отполз чуть в сторону, мы отпустили ветку. Лиственница со вздохом распрямилась.
    Страх немножечко отпустил. Я смотрел, как Люда перевязывает рану: правильно и красиво, не наматывая лишних оборотов, а в меру прижимая и перехлёстывая бинтовые полосы. Проход в одну сторону, разворот, ход назад. Вспомнились слова Урмаса о гармонии, и я усмехнулся.
    - Ты чего, Резнов? - удивилась медсестра.
    - Да так. Вспомнил, как нас сегодня Вяльбе гармонии учил.
    - Мне б сейчас, - разлепил губы Суриков, - спиртику. Для гармонии. Граммов сто пятьдесят.
    - Ну слава Богу! - Вздохнул я с облегчением. - Будет жить.
    А тайга шумела ровно и мощно. И глубоко ей было плевать на наши, в сущности, мелочные человеческие проблемы. Я оглянулся назад, рассчитывая увидеть глубокую "борозду", что сотворил самолёт своим падением, а увидел только с десяток срубленных макушек и столько же помятых еловых лап. Величава енисейская тайга.
    Вблизи от места падения нашлась вытянутая поляна. Лет десять назад здесь был пожар, и крепкий лес ещё не закрепился на гарельнике, пока это было царство подлеска. Здесь мы устроили бивак.
    - Что будем делать? - Я посмотрел на Сурикова, потом на Людмилу.
    ****
    Начальник аэродрома Голиков совмещал должности радиста и телефониста. Временно. Правда эта временность тянулась уже третий сезон.
    - Товарищ Вяльбе! - Голиков заметно нервничал. - Самолёт в Верхнем не приземлился.
    Несколько мгновений Урмас Вяльбе молчал, потом расстелил карту.
    - Будем считать, что они упали на середине маршрута. - Он нарисовал траекторию движения самолёта, посередине поставил крестик. - Будем считать, что никто не погиб. Суриков опытный таёжник, да и Резнов уже... второй год. Что бы вы стали делать на их месте?
    - Отсюда до просеки шестнадцать километров. - Голиков потёр переносицу. - По просеке идти легко, хоть в Верхний, хоть назад, на аэродром.
    - А в эту сторону, - Вяльбе ткнул пальцем в другую от креста сторону, - подъем. Вот здесь пик, на нём голец. Я бы на их месте пошел сюда. Сверху удобно осмотреться, определить местоположение.
    Гримаса пробежала по лицу Голикова:
    - Эти места гиблые, Урмас. Оползни частые. Весною тем более. Если сюда пойдут - погибнут. Были уже случаи.
    Вяльбе посмотрел на карту, потом на Голикова.
    - Тогда отставим этот вариант. Будем считать, что они пойдут к просеке. Пошлём по ней вездеход. Сможет пройти?
    - Должен, - Голиков пожал плечами, - ребята постараются.
    ****
    - Что будем делать?
    Суриков выхватил из костра головешку, ловко перекидывая её из руки в руку, прикурил.
    - Вот карта. Только где мы я не знаю. Как рули высоты отказали не до карты стало. Я держал машину вот сюда, левее. К просеке поближе, правда, ветер нас стаскивал в другую сторону.
    - Понятно. - Я почему-то разозлился на пилота. Тяга у него лопнула, на карту он не смотрел. - Придётся идти на голец. Оттуда видно будет. Как считаешь, Степанова?
    - Я бы пошла к просеке. Километр туда-сюда - не страшно, в любом случае мы её не пропустим. А потом по просеке идти легче. Через пару дней будем в Верхнем.
    - Дело говоришь. - Кивнул Суриков. - А на деревьях зарубки делать, чтоб потом к самолёту вернуться.
    - Да? А если... - Так случилось, что я стал старшим в нашей команде. Хоть и командой мы стали всего два часа назад, и ни возрастом, ни званием я не выделялся, но кто-то должен был стать ответственным. Люда? Раненый Суриков? Оставался я. - Если мы двинем параллельно просеке? Что тогда? Шлёпать до Верхнего на пяти ногах? По тайге?
    - Не хотелось бы. - Суриков тронул пальцем ногу около раны. - Болит.
    - Ничего. - Я принял решение. - Хотелось бы сказать, до свадьбы заживёт, да знаю, вы женаты Николай Макарович. Сегодня отдыхаем, а завтра в путь.
    Остаток дня до заката ушел на приготовления. Во-первых, я выстругал костыль из березовой рогатины. Развилок обмотал тряпками, подогнал по высоте. Во-вторых, из молодых гибких слег собрал походные носилки. Понятно, наше передвижение зависело от Сурикова. "Сколько сможет сам пойдёт, - думал я. - Потом на носилках понесём. А, в случае чего, на закорках понесу. Мужик он, с виду, не тяжелый".
    Незаметно навалилась мильонзвёздная ночь. Костёр уже не освещал поляну, а лишь подсвечивал алым. Заухала над головой сова, полёвка завозилась под самым боком и... Я даже не сразу сообразил что произошло. Что-то изменилось, потекла мелодия, и тихий голос тонко вплёлся в природные звуки. Дополнил ночное волшебство. Люда пела.
    Суриков повернулся ко мне и, со значением кивнув, ткнул в бок.
    Утром, лишь только забелело, мы выступили.
    - На голец? - переспросила медсестра.
    - Нет. К просеке. Пойдем на солнце. - Я опять разложил карту. - В таком случае мы не пропустим просеку и не пойдём параллельно. В худшем случае, дадим лишних километров пять-шесть.
    Переход по тайге вещь хлопотная. Опытный геолог или геодезист идёт обычно звериной тропой. Или по реке сплавляется. Маршрут по дикой тайге прокладывается только за неимением других вариантов.
    К полудню прошли километров пять. Несколько раз возвращались в поисках прохода, один раз форсировали ручей - весной они полноводные. Петляли. В обед наскоро перекусили тушенкой и снова отправились в путь.
    Тайга потихоньку редела, стали появляться меж кедрами осинки, мох на земле приподнялся и перехватывал ногу по щиколотку. На брусничных кустиках появлялись прошлогодние ягоды. Люда собрала пригоршню этих тёмно-бордовых бусин, предложила мне. Я отрицательно махнул головой.
    - Не бойся, их можно есть. - Она ссыпала половину ягод себе в рот. Вторую половину отдала мне. Мёрзлые ягодки приятно лопались во рту. - Бурундуки и птицы их любят.
    В пятом часу я понял, что сил больше нет. Скинул с закорок Сурикова и сам привалился к сосне.
    - Хорош. На сегодня хватит. Ночуем здесь.
    - Место какое-то сырое. - Суриков толкнул костылём почву, показалась вода. - Давайте поищем другое?
    Ещё через полчаса мороки нашли подходящую для ночёвки поляну. Кедры толпились с севера, южная сторона выходила в лиственный пролесок. Я взялся устраивать костёр, такой чтоб горел всё ночь - под утро морозец всё же прихватывал. Суриков пошел вперёд, как он сказал на разведку.
    Люда раскладывала консервы вдруг она резко встала, рукой махнула мне "тихо!" и стала потихоньку стягивать карабин, потом моментально вскинула и, не целясь, по-мужски выстрелила.
    - Елки! - Первый выстрел прошел мимо. Тогда девушка присела на одно колено и уже тщательно выцеливая с поводкой выстрелила. Об землю мягко стукнулась белка. - Ура! Будет ужин, Резнов! Рагу из белки - загляденье.
    А я сидел, как истукан, очарованный этой картиной. "Нет, не прав всё-таки Урмас. - Думал я. - Красота это не симметрия. Бесспорно существует симметрия и красота шара, или конуса, или какой-то другой геометрической фигуры, но женская красота это не просто симметрия. И даже не красота любующейся на себя гармонии. Женщина прекрасна в другом. Даже Афродита выходит из пены, и только вместе с морем, с волною и пеной она божественна. Или вот Людмила Степанова, - ножом с наборной ручкой девушка разделывала белку. - В чём её прелесть? В красоте? В симметрии? Или в том как умеет она молчать когда слова не нужны и быстро перевязать рану? Или закусив губу тащить вместе со мной носилки, а потом хлебнуть спирту и вытереть пот со лба? Или тихо подпевать заходящему солнцу? Или снять белку? Или быть такой красивой?
    Человек это не просто биологическая единица. Человек - это, в первую очередь облако, которое его окутывает. Облако из того что он делает или способен сделать. Из того, насколько он созвучен с окружающим миром".
    Откуда-то сбоку появился Суриков, он торопился и оттого чертил костылём широкую дугу.
    - Ты представляешь, тут в двух шагах ручей. На нём заводь. А в заводи хариусы. - Суриков скинул с плеча веревочную петлю. На конце, продетые под жабры, висели два жирнющих хариуса. - Костылём оглушил. Шустрые черти. Зато будет сегодня ужин!
    - Нет, - Повертев в руках, Люда оценила рыбу. - Хариусы на завтра. Утром запеку. Сегодня рагу из белки.
    После ужина Люда взялась чистить рыбу, я латал дыру на куртке. Разомлевший с кружки спирта Суриков блаженствовал на солнышке, покуривая папироску.
    - Дурак ты, Резнов. - Суриков наклонился и сказал это тихо, так чтобы девушка не услышала. - Дурак-дураком. Посмотри какая девка вокруг тебя, а ты как пень сидишь! Эх, скинуть бы мне годков!
    - А что я могу? - Я смотрел на Люду не отрываясь. Вот она откинула косу, и последние лучи золотились в растрепавшихся локонах. - Видишь какая она? Красивая! А я кто?
    - Дубина ты! - Убежденно ответил Суриков. - Первоцвет пошел, насобирай девушке букет. Мозг у тебя под головой или опилки? - Пилот махнул рукой в сторону березняка.
    Фиолетовые цветы на бархатных ножках только-только стали показывать свету свои желтенькие серединки. Я пошел в подлесок и, перескакивая с кочки на кочку, стал собирать букет. Шагах в пятидесяти впереди стояла молодая ольха. Невысокая, раскидистая она вот-только сегодня подёрнулась своим серым бархатом с желтой прожилкой. "Красотища-то какая!" Я устремился вперёд и даже не сразу заметил, как ноги стали вязнуть. Шаг, второй... правая нога, не найдя опоры ухнула куда-то вниз и вслед за нею всё тело погрузилось в трясину.
    - Су-суриков! Люда! - Я попытался крикнуть, но услышал что крика не получается. Грудь сдавливала зимняя стужа. Только шепот едва слышный, затравленный. Я попытался выплыть, пошевеливая ногами и отталкиваясь от жижи руками, и только глубже увяз. "Вот и всё!" - Мысль короткая и ясная стала в мозгу, и вниз по телу закололо иглами.
    А потом прибежала Люда, и окрик Сурикова сзади, как плетью: "Стой! Куда, шальная! Сгинешь!"
    - Руку! Резнов, дай руку! - Люда подползла, держась за длинную слегу. В ответ я только бессвязно мычал. Над водой оставалась лишь голова.
    Люда растерялась.
    Женщина может быть сильной. Женщина должна быть сильной, но если оказывается, что мужчина, на которого она надеялась, вдруг стал слабым, беспомощным - в такие моменты женщина теряется.
    Потом она схватила меня за шиворот, тянула вверх, пыталась достать руки, плакала, размазывая по лицу слёзы и болотную грязь, а потом со всей силы ударила меня по щеке. Раз и ещё.
    - Не надо, мне больно.
    - Больно значит живой, - она ещё раз зло приложила меня по щеке, велела: - Вытаскивай левую руку!
    Я подтянулся к ней рукой и головой и почувствовал, как что-то горячее капает на мою макушку. Слёзы.
    ****
    Опять пришла весна. Длинные воскресные утра сделались светлыми и живыми. Лиза - девочка восьми лет - проснулась по школьной привычке в половине седьмого, тихонько вышла из детской и скользнула в дверь бабушкиной спальни. Без малейшего звука она забралась под одеяло и замерла. Бабушка страдала бессонницей и забывалась сном только под утро. Появление внучки рушило прозрачное хрустальное покрывало.
    - Лизка, будешь елозить пришибу.
    Лиза лежала тихо, без малейших признаков жизни. Бабушка могла рассказать интересную историю, что обычно и делала воскресным утром, а самое главное, вчера в школе мальчик подарил Лизе цветок, и девочке страсть как хотелось об этом поговорить.
    Наконец, бабушка открыла глаза. Это означало, что битва за сон проиграна и можно начать.
    - Бабушка, а ты когда-нибудь любила? По-настоящему?
    При других обстоятельствах бабушка просто бы рассмеялась. Даже если родная дочь задала бы такой вопрос, старуха ответила по-другому. Но внучка - сильна всё же кровная связь через поколение - взрослела и хотела услышать бабушкину историю. Правдивую историю. Поэтому отвечала женщина искренно:
    - Был парнишка. Мне было двадцать два, ему столько же. Он в болоте тонул из-за меня.
    - Насмерть?? - Лизкины глазенки сделались круглыми.
    - Нет, спасли. Вездеход успел вовремя. Мужики его вытащили.
    - А что потом?
    - Потом его в область отправили в больницу. Два ребра у него оказались сломаны. Я боялась, что легкое проткнуто.
    - И вы больше не виделись?
    - Никогда. Я вернулась к геологам в Верхний, у них медсестры не было. А его после больницы куда-то в другое место отправили.
    - Ну вы хоть целовались?
    - Что-ты. Он такой робкий был. Всё смотрел на меня. Смотрел... смотрел... милый мой Сашенька.
    Лиза понимающе вздохнула и прижалась к бабушке.
    А верба стучалась в окошко серыми с желтой жилкой серёжками.

    13


    Сабрина Ш 9: Бабочка   12k   Оценка:7.29*5   "Рассказ" Эротика


    Ш-9: Бабочка

      
       Это была бабочка. Она залетела в капризную весну из далекого прошлого лета. Видимо, уснула в самом углу оконной рамы и ожила с первыми лучами солнца. Большие коричневые крылья с немыслимой красоты узорами вяло трепетали, словно веер в руке японской гейши. Бабочка едва летала, но не становилась от этого менее красивой. Она кое-как добралась до Юлькиной кровати и присела возле ее ног. Девушка вытащила маленькую ступню из-под одеяла и подставила большой палец ноги под лапки сонной бабочки. Тонкий луч солнца скользнул по узкой ладошке девушки и начал пробираться вдоль розовой щеки к краю яркого карего глаза. Юлька зажмурилась. Открывать глаза не хотелось. Дрема медленно, но верно устраивалась в ее сознании, словно решила свить там родовое гнездо. Девушка сделала слабую попытку выгнать нахалку вон, но разум, свернувшись уютным "калачиком", игнорировал и Юльку, и ее попытку. И тут бабочка взлетела. Она раскинула огромные сильные крылья и взмыла под самый потолок.
       И не бабочка вовсе это была. Там, под старыми потолочными досками загородного дома, летала крохотная и совершенно обнаженная девушка. Юлька точно знала, что это любовь. Ее любовь.
       Давным-давно Юлька решила, что больше всего на свете она хочет влюбиться. Влюбиться раз и навсегда. Влюбиться так, чтобы небо показалось с овчинку. Но шли годы, а любовь в ее жизнь не являлась. Являлись многие: школьных учителей сменили офисные начальники. Подруг детства вытеснили приятели из института и с работы, но любовь была вне зоны доступа долгие годы. И вот теперь, как говорится, свершилось. Под потолком старого дома, в котором доживала бренные остатки бытия ее бабушка, порхала долгожданная гостья. Девушка залюбовалась тонкими запястьями феи, ее длинными ногами с кожей нежнейшего цвета, словно они были вылеплены из китайского фарфора некими затейливыми мастерами. Стыдливо взглянула на обнаженную грудь и почувствовала неясное томление. Ей вдруг пригрезился нежный взгляд голубых глаз и сильные мужские губы, страстно добивающиеся взаимности. Юлька стряхнула наваждение. Дыхание ее участилось и фея спустилась ниже, словно только сейчас обнаружила присутствие человека.
       - Ты спишь? - голос феи колокольчиком зазвучал в ушах девушки.
       - Нет, - ответила она. - Я не сплю. Просто наблюдаю за тобой.
       - Знаешь кто я? - засмеялась фея.
       - Знаю. Ты -- любовь.
       - Нет, моя милая, - ласково поправила фея, - я не любовь. Я -- твоя эротическая греза. Хочешь, выполню любое желание? Ну, чего бы ты хотела испытать?
       - Я? - испугалась неожиданной напасти Юлька. - Я вообще ничего не хочу испытывать. Я хочу любить. Ну, то есть, - засмущалась она, - влюбиться в какого-нибудь молодого человека.
       - А зачем ты хочешь в него влюбиться? - спросила фея. - Зачем он тебе нужен? Разве не для того, что испытать острое любовное наслаждение. Так испытай. Попробуй понять, что именно тебе нужно.
       - Ну, нет, - раздраженно воскликнула девица, - нет. Об этом не может быть и речи. Я скромная девушка и разврат мне ни к чему.
       - Так это скромность заставляет тебя искать желанного мужчину. Скромность не дает спать ночами и будит едва рассвет? Это твоя скромность позвала сейчас меня в твой дом? Скромность или страсть? Ты уж определись, милая.
       Юлька застыла в оцепенении. Действительно, а ведь именно страстное любовное томление мучило ее столько времени. Но как же стыдно в этом признаваться. Девушка вздохнула, поправила рукой мягкую подушку и тихо произнесла: "Будь что будет."
       И представление началось...
       Юлька вдруг увидела себя в роли юной гейши, медленно и томно продвигающейся по высокому подиуму, балансируя веерами в крохотных ручках. Вокруг порхали маленькие яркие мотыльки и жадные взгляды сидящих у ее ног мужчин обжигали кожу, презрев путы дорогого кимоно. Ее желали все находившие в этом зале. Это сладостное чувство обволакивало Юльку тончайшим покрывалом неги и страсти. Пальцы ее рук подрагивали в предвкушении любовной неги, которой она смогла бы предаться, но которой, скорее всего будет лишена, потому что гейша не продает свое тело. Она продает искусство услаждения песнями, танцами и беседой. Тело юной гейши принадлежит только ее покровителю, но тот отбыл три месяца назад куда-то далеко и ей не сообщили, когда же он наконец возвратится. Сердце гейши выбивало тревожную дробь и ноги ступали все менее и менее уверенно. Ей хотелось подойти к молодому человеку, сидевшему очень близко к подиуму и прикоснуться ярко накрашенными ароматными губками к его красивым, чуть-чуть подрагивающим от возбуждения губам. Но между ними -- пропасть и имя этой пропасти -- устои японского общества, презреть которые они не могут.
       Не могут?
       И вот уже Юлька изгибает тонкую спинку в руках красавца. Они встретились тайком и весь мир теперь принадлежал только им. Какая разница, что случится потом.
       - Потом, - еще шептали уста Юльки, когда она вдруг осознала, что сжимает руками воздух. Обнаженное тело молодого красавца исчезло вместе с ее грезами.
       - Ну что, - спросила фея, хитро поблескиваю зелеными глазами. - Как же ты посмела нарушить обеты? Во имя чего? Разве та гейша, в которую ее покровитель вложил столько средств, поставив лишь одно условие -- не изменять ему -- разве та девушка поступила правильно? И что толкнуло ее на это нравственное в понимании японского мира преступление? Разве не страсть? Разве не желание испытать сильное сексуальное наслаждение?
       - Это просто сон, - сердито парировала Юлька. - Мало ли что может присниться.
       - Это не сон. Это твои грезы, в которых ты выступаешь в роли себя самой и только ты решаешь, как все произойдет и произойдет ли вообще.
       Юлька резко повернулась к стене и задумалась.
       - Ну хорошо, - произнесла она наконец, - давай попробуем еще. Но на этот раз я докажу тебя свою правоту.
       Юлька еще договаривала последние слова, но перед ее глазами уже трепетала легкая шелковая занавеска, которую терзал весенний ветерок. Она сидела в роскошном будуаре и нетерпеливо ожидала прихода своего любовника.
       - Ничего, - решила Юлька, пытаясь сориентироваться в стране и эпохе, в которую ее занесла прихоть затейливой феи. - Ничего. Я ей сейчас докажу. Судя по всему, я замужем. И моя семья не бедствует. Это, скорее всего Франция. Куда же еще засылать для любовных измен. Ну, а век... Наверно, восемнадцатый, судя по интерьеру и моему пеньюару.
       Большие напольные часы с затейливой золоченной резьбой и богато украшенным циферблатом отмеряли минуты, следуя по раз и навсегда очерченному для них кругу. Минут через десять Юлька начала заметно нервничать. Она точно знала, что скоро придет Он и все ее тело уже страстно желало близости с ним.
       - Ничего, - упрямо твердила девушка, - это все ерунда. Каприз и не более. Сейчас позову прислугу и велю отказать ему в визите ко мне. Пусть уходит прочь. Я смогу. Это совсем не трудно.
       Она протянула изящную руку к стоящему на столике колокольчику. Оставалось самое малое -- взять его и позвонить. Но это последнее действие вызывало в ней жесткое отторжение.
       - А как он выглядит? - думалось молодой чаровнице. - Должно быть, сказочно привлекателен собой. Да и заниматься плотскими утехами умеет очень хорошо. Он же любовник, в конце концов, а не муж. Может, взглянуть хотя бы одним глазком. Взглянуть и лично сказать о нашем разрыве. Ладно. Так и сделаю.
       Время подошло к оговоренному часу и дверь в будуар мягко отворилась. На пороге, затеняя серые глаза низко опущенными ресницами, стоял стройный молодой офицер. Сердце Юльки оступилось и лихорадочно принялось нагонять упущенное. Офицер оглянулся за спину и вдруг бросился к ногам девушки.
       - Дорогая, - быстро шептал он, лаская ее ступни, - дорогая, я еле дождался этого мгновения. Мне не вериться, что мы снова вместе. Ну, теперь - произнес он и, наклонившись совсем низко, начал целовать щиколотки любовницы. Юлька онемела от наслаждения, -- теперь мы можем полностью насладиться друг другом.
       Он поднял девушку на руки и понес к огромной супружеской постели. Перина мягко приняла их в свои чресла и Юлька впала в забытье под градом нежнейших поцелуев.
       - Я что-то должна была сделать, - подумала она, пытаясь отстранить ладонью горячие жадные губы мужчины. - Что же я должна была ему сказать?
       Она еще размышляла, но настойчивость любовника заставила ее отдать всю себя его твердому намерению испить чашу взаимных наслаждений до дна...
       - И как? - колокольчик голоса феи звучал слегка насмешливо. - У тебя все получилось? Ты смогла доказать свою правоту?
       Юлька приподнялась на кровати и звонко засмеялась.
       - Ах, - беспечно отозвалась она, - я почти убедилась, что ты права. Меня действительно уже давно одолевает любовное томление. Оно сродни той страсти, что ты позволила мне испытать. И что все это значит? Я испорченный человек? Правда? Я не смогу создать семью? Или что еще хуже -- не смогу остаться верной одному мужчине? Что скажешь, фея.
       - Это не значит абсолютно ничего. Просто никогда не лги самой себе и не стесняйся своих чувств. Вот увидишь, жизнь покажется тебе значительно проще, если ты научишься всегда оставаться сама собой.
       Юлька молча разглядывала диковинную бабочку и думала, думала, думала.
       - Знаешь, а можно отправиться еще в одну грезу? - робко попросила она наконец.
       - Еще в одну? - лукаво переспросила фея. - Ну что же, я могу тебе это устроить.
       Что выбираешь: древнюю Грецию, Италию эпохи возрождения или наше время?
      

    14


    Лу Ш-9: Всегда с тобой   6k   "Рассказ" Эротика

      Дарить себя - не значит продавать.
      И рядом спать - не значит переспать.
      Не отомстить - не значит все простить.
      Не рядом быть - не значит не любить!
      (Омар Хайям, Рубаи.)
      
      Со вторника по крышам молотил непрекращающийся дождь, заливая потоками воды тротуары и дороги, стекая по оконным стеклам длинными рыдающими дорожками, отгораживая внешний мир от стоящей у окна женщины, сердце которой разрывалось от одиночества.
      
       - Ты уехал, и я словно осиротела. Очень скучаю по тебе, твоему голосу, губам и рукам. Я поменяла наши подушки, чтобы спать на твоей - она хранит твой запах. Я плачу, и, когда слеза стекает на подушку, мне кажется, это ты гладишь мои волосы, утешая, что наше расставание ненадолго", - шептала она любимому, вглядываясь в темноту за влажными туманными стеклами.
      
      Артур уехал вчера, а Луизе казалось, что прошла вечность...
      
      - Я ни на миг не хочу отпускать тебя. В доме холодно и сыро, я заворачиваюсь в теплый плед и представляю, как мы занимаемся любовью. Как горячи наши тела, как нежны и ласковы наши объятья, как страстны поцелуи. Мы наслаждаемся друг другом, нашими чувствами, и, знаешь, Арти, я согреваюсь и засыпаю с улыбкой и с мыслями - наша любовь пережила ещё один день расставания, но мы - всегда вместе, - Луиза говорила вслух, будучи уверена, что Артур слышит её признания и также тоскует там, вдалеке.
      
      Вставать утрами, выходить в слякотную погоду из дому совсем не хотелось, и Луиза никак не могла проснуться, долго бродя по квартире в пижаме Артура. Да, она спала в его пижаме, брючины путались под ногами, длинные рукава закручивались к утру, и женщина с легкой улыбкой освобождалась из приятного плена, мысленно отчитывая любимого: "Хулиган! Отпусти меня, посмотри на часы - мне уже пора собираться!".
      А потом, поеживаясь от холода, принимала горячий душ, чистила зубы и делала прическу. Ах, ну какую прическу - просто прибирала взъерошенные после сна волосы. И замирала. Ей казалось, что она слышит шум его электробритвы. Сладко щемило внутри, но, увы... Полочка была пуста - прибор Артур увез с собой. И тогда Луизу пронзала ревность - ну, скажите, пожалуйста, зачем ему там бритва? Это же для неё, Луизы, он старается удалить колючую щетину, боясь поцарапать при поцелуях нежную кожу любимой.
      
      В пятницу женщину разбудило теплое прикосновение, словно кто-то легко гладил её лицо. Она вскочила, надеясь увидеть Артура, но это всего лишь оказался прорвавшийся сквозь портьеры луч утреннего солнца.
      - Сегодня пятница, пят-ница, пят-ни-ца, - напевала Луиза, распахивая шторы и впуская в комнату яркий свет просыпающегося дня. Дождь, наконец, прекратился, и тротуары почти высохли. И дней без Артура оставалось все меньше, что придавало сил. Напевая, женщина сварила кофе, налила в большую кружку Артура. Все эти дни она пила кофе только из его кружки - ей казалось, что даже грубоватая керамика хранит тепло рук любимого.
      - Завтра я пойду к морю, на наше место, я не была там целую вечность, - пообещав вслух Луиза вышла на улицу. Несколько крупных капель скатились с кленовых листьев, и сразу же кожа покрылась мурашками, вот так же покалывало всё тело, когда Артур начинал любовные ласки...
      
      Ах, какой день начался в субботу - солнце уже успело прогреть землю и мелкие камни на берегу так, что Луиза шла по ним в тонких балетках. С моря дул легкий бриз, осторожно, словно стесняясь, шевеля листьями пышных кустарников. Луиза остановилась, любуясь пышными малиновыми цветами гортензий, погладила яркие гроздья цветущего вереска.
      Ветер словно только что увидел женщину, почувствовал её присутствие: легкие потоки воздуха, лаская, обволакивали стройные ноги Луизы, чуть слышно шурша тонким шелком, играли подолом длинного платья, добрались до волос, растрепав прическу.
      - Какой ты хулиган! - улыбнулась Луиза, а внутри, глубоко в груди, что-то томительно заныло.
      
      Сбросив балетки, женщина осторожно подошла близко к морю, прохладная вода лизнула пальцы ног, отправив по коже вверх вереницу мурашек. Луиза поёжилась, но сделала ещё несколько шагов туда, к спешащей навстречу волне. Лодыжки окатило жаром, но она стояла, замерев, ощущая, как бьется пульс - так они с Артуром слушали биение сердец друг друга, когда их тела сливались воедино.
      С балетками в руках Луиза медленно шла по разгоряченным камням, они обжигали её стопы, как когда-то руки Артура, впервые ласкавшие ёё тело...
      
      Вечером распахнула настежь окна и рано легла. Ведь, чем быстрее придет сон, тем раньше наступит желанное утро.
      - Я знаю, что завтра увижу тебя, ты разбудишь меня своим дыханием, - прошептала она, целую подушку Артура, и креко засыпая.
      Во сне они с Артуром летали над пышным садом, наполненным медовыми запахами, собирали цветочную пыльцу и ели сладкий мед из большой ложки.
       А утром...
      
      Открыв глаза, Луиза ахнула: на подушке раскинулся букет из нежных белых, желтых и фиолетовых цветов, а рядом стоял Арти, такой родной и домашний.
      - Доброе утро, любимая...
      - Как долго тебя не было,- она вскочила, босая и трогательно смешная в его большущей пижаме.
      - Я все время был с тобой, родная, - Артур крепко обнял Луизу.
      Она прикрыла глаза, чувствуя, как внутри рождается тепло. Выскользнув из пальцев Артура, непослушный локон шаловливо опускается на шею, тут же ласковые мурашки шекочут всё тело, Луиза восхищенно улыбается, а Артур нежно целует горячими губами мочку маленького ушка, и, чувствуя ответное желание, поднимает любимую на руки...
      Ничего, что подаренные альстромерии так и не поставлены в вазу, ничего, что снятая одежда вальяжно раскинулась по полу, мужчине и женщине сейчас не до будничных дел.

    15


    Дар Ш-9: Быть Человеку   4k   "Миниатюра" Эротика


      
      
       Что есть соединение двух тел, мужского и женского, вызывающее взаимный восторг? Что стоит за тайной из тайн, загадкой из загадок? Почему одни объятия распадаются в разочаровании и неловкости, а иные и вовсе вызывают послевкусие горькое и брезгливое? В чём секрет того, что слагает двоих, умножая обоих, что порождает из двух - третье, новую жизнь?
      
       ***
      
       Он увидел Дею в круге возле костра. Огонь пламенел на её щеках багряным заревом, высвечивая в глазах что-то глубокое, древнее, зовущее. Все другие, что кружились рядом, стали бесплотными тенями, а потом и вовсе растворились в вечернем сумраке. Звуки слились в общий гомон, перемежаемый тонким плачем жалейки и гусельным звоном, и постепенно стихли. Осталось лишь гулкое биение его сердца. Занемевшими вдруг ногами Дар неуверенно ступил к ней и в один шаг преодолел широкий круг, миновав разбушевавшийся костёр, осветивший ночное небо до самых звёзд. Протянул руку, и Дея вложила свою так, будто делала это каждый день. От прикосновения обоих охватила дрожь, щекотно пробежав по коже до самых ступней.
      
       Дар смотрел в её чёрно-лиловые глаза и читал в них судьбу, одну на двоих.
      
       Вселенское око наблюдало, как два могучих родовых древа сблизились, воззрившись друг на друга. Они смотрели внимательно, осторожно: их ветви никогда прежде не соприкасались. Безбрежная ткань бытия расстелилась пред ними, переплетая пространство нитями судеб, следующими за челноком времени. Всё увидели они - вдаль, вглубь, вширь и во все измерения, ведомые только им. Незримые паутины тонких миров изменчивыми складками касались корней и молодой листвы. Протянутые ветви двух великанов сомкнулись в тот миг, когда там, на Земле, Дея и Дар впервые соединили руки.
      
       Всё переменилось. Теперь Дар чувствовал всегда и везде только её одну. В ночной трели соловья, в журчании ручья, в лёгком ветре, озорно треплющем макушки высоких берёз. Её лицо то мелькало меж деревьев в лесу, то проявлялось в затейливом узоре на вышитом матушкой рушнике. Память снова и снова прокручивала минуты прикосновения, полыхнувший жар, отчаянно забившийся в груди. А воображение следовало дальше, заставляя парня прятать глаза и краснеть, отвечать невпопад братьям и отцу. Мечты становились всё более зримыми, и ничего не хотелось Дару так сильно и страстно, как быть рядом с Деей, принять её всю в себя, закрыть от мира, приголубить, защитить... И насладиться шёлковой кожей под пальцами, рассыпать по плечам льняные волосы - золото с серебром, услышать голос её нежный и глубокий, почуять запах, в котором таится что-то неизведанное и такое желанное, что будто судорогой сводит сердце.
      
       Венчание половин - истинный праздник, издревле почитаемый, весёлый и богатый яствами. Вдоволь смеха, хороводов и плясовых, льются рекой заветные песни предков. Молодым не до песен, ждут они самого главного таинства - свершения супружества. Дару и Дее предстоит впервые познать телесную близость и то, что скрыто за ней. Всё так же, в руке рука, как в первый раз, в ту встречу возле огня. И снова дрожь от прикосновения, только теперь она не проходит, нарастает, умножаясь частым биением двух сердец.
      
       Покровы спадают один за другим, объятия всё ближе, всё крепче, и обоим уже невмоготу, так желанно переступить последнюю грань, отделяющую юношу и девушку от великого единства. Лишь Дея чуть сдержаннее любимого, чуть медлительнее. Всё тело её светится, будто сквозь прозрачную кожу пронзают его бесчисленные звёздные лучи, порождая неземное сияние. Большие руки Дара, привыкшие к труду и ремеслу, нежнее пуха касаются его драгоценной, ненаглядной суженой. И вот он - миг истины, когда уже невозможно больше быть отдельно, когда остаётся лишь стать одним целым. Телам истинных половинок ни к чему умение: они так нужны друг другу, что находят самый лучший, сокровенный, единственный путь.
      
       Под сенью и защитой склонившихся над ними двух раскидистых крон раздался крик, пронзивший вселенную. И вырвался столб света, и в нём появился крошечный росток - новый лист на сомкнувшихся ветвях.
      
       Два древа стали одним. Быть сыну. Быть Человеку на Земле.
      
      
      

    16


    Игрок Ш-9: Три, милая, три!   15k   "Рассказ" Проза


    ТРИ, МИЛАЯ, ТРИ!

      
       Я - альфонс. То есть вполне сносно существую за счет женской любви ко мне, мною же любимому. Простой советский альфонс - это, конечно же, не многоопытные Дон Жуан, поручик Ржевский или Мопассан, но и мне есть, что рассказать о женщинах. Почему вы должны мне верить? Да вы меня знаете... Нет? Тогда посмотрите в зеркало. Узнали? Ну что вы! Все мы немного альфонсы - берем хоть чуть-чуть, но больше, чем отдаем. А кто считает иначе, согласен - не альфонс, тот - кретин.
       Вот что бывает, когда честный альфонс вдруг вздумает стать кретином. Слушайте.
       Однажды мне понадобились очередные 50 долларов. Одной бумажкой. Где взять? Где, где... В кабаке!
       Да - не на работе. Не на рынке... Все это только для тех, кто в зеркало не смотрит. А для нашего брата, для альфонса - в кабаке.
       Кабачок я выбрал средненький такой - ни вашим, ни нашим, ровно на 50 долларов одной бумажкой.
       Если бы мне меньше надо было, скажем, один доллар понадобился - заглянул бы в заводскую столовку.
       Но где бы и сколько ни ловить эти злосчастные доллары, а делать это нужно именно в то время, когда человек кушает. Еда - простейший физиологический процесс, такой же, как... или как... Во время даже такого сложного физпроцесса, как секс, та же женщина совершенно беззащитна, делай с ней, что хочешь. И ведь делают! Правда, есть опасность ни только не получить свои законные 50 долларов одной бумажкой за ублажение уложенной, наоборот, наличествует огромный, практически стопроцентный риск вложить... свои собственные 50 долларов.
       Или - в туалете. Зайди туда неожиданно, когда там происходит самый пик чьего-либо физиологического процесса, и спроси, глядя в испуганные глаза, например, об очередных президентских выборах, или о рецепте торта "Наполеон". Что будет? Правильно - здесь отдадут всё, те же 50 долларов, как одну бумажку, снимут с себя последнее, лишь бы не мешал наслаждаться процессом.
       А - сон? Этот физиологический процесс, как известно, милее батюшки и матушки. Во время сна все прячутся по койкам. Где вы видели человека, идущего во время сна по площади, скажем, Независимости? В какой стране мира? Подбери ключ к любой двери, открой ее тихонечко ночью, подкрадись на цыпочках к хозяину квартиры и гаркни ему на ухо: "Гони 50 долларов одной бумажкой!" Он и проснуться не успеет, как отдаст не только эти несчастные 50 долларов, но и богу душу.
       Вот что значит правильное использование преимуществ физиологического процесса. Ведь, занимаясь физиологией, человек беззащитен. Потому-то и тщательно прячется. И только в еде он беззаботен - кушает при посторонних. Во время еды даже мужчина теряет рассудок. Интеллект проявляется, как правило, через разговор. "М-м-м, м-м-м...", - с набитым ртом какой может быть интеллект? Да и кровь от источника мыслей мгновенно перетекает к источнику желудочного сока.
       Вот тут и появляюсь я в кабаке.
       Но я не кретин, чтобы - сексом, и не ассенизатор, а тем более, не грабитель. Я - альфонс средней руки. Брать женщину тепленькой, когда она кушает, когда она совершенно беззащитна: и рот занят, и руки не свободны, и даже ноги не у дел - мое искусство.
       Нет, вы, кажется, не понимаете всех преимуществ охоты во время именно кормежки. Ну, рыбаки и охотники-то знают, что такое прикорм или капкан. Ловля на еду - основа успеха. Поверьте им. Всякие там засады с цветами в зубах - детский лепет. Наоборот. Как только женщина увидала в ваших руках цветы, считай пропал, всю жизнь будешь ишачить. Поскольку - осел...
       А вот и она. Вот там, возле окна. Одна, единственным светлым пятном, делая вид, что задумалась, и с таким видом глядя в заоконное пространство, но произведя, тем не менее, мгновенный придирчивый осмотр меня, входящего в зал, сидит она.
       Я сразу направился к ней. Шел крадущимся, альфонсничим шагом, завороженный предчувствием. Перед глазами, в лучах заходящего солнца, с ослабевающей силой бьющих в меня из окна, в воображении рисовались водяные знаки знакомого лица, разноцветные, щекочущие при прикосновении ворсинки, металлизованная полоска с забавно переворачивающимися туда-сюда суперотличным числом 50 и строгим словом USA.
       Владелица заветной пятидесятидолларовой купюры не спешила с ней расстаться и не сразу сделала вид, что заметила меня. Я сел, выдержал паузу:
       - У вас свободно?
       Никого в зале, кроме нас не было. Она окинула своим затуманенным, зажженным от солнца взглядом безжизненный зал, посмотрела внимательно мне в глаза, увидела в них то, что и хотела увидеть: отражение ее же пятидесятидолларовой бумажки, причем по одной в каждом глазе, приняла это отражение, этот зыбкий мираж, свое неясное желание за реальность и сделала вид, что согласна со мной.
       - Пока свободно, как видите.
       Инициатива и деньги сами шли ко мне в руки.
       Когда мужчине и женщине за тридцать, то долго ходить вокруг да около не обязательно - каждый охотник знает, где сидит фазан, и каждый фазан считает себя охотником.
       "Что с тобой делать? За что ты готова выложить свои кровные 50 долларов одной бумажкой? Если ты пришла в кабак одна, да еще так рано, можно сказать днем...", - рассуждаю я, а вслух начинаю:
       - Меня зовут Борис, - делаю вид, что сделал вид, что соврал - пусть мучается...
       "Днем, да одна, значит, есть у нее, накопились эти, как их... - проблемы. Тогда все просто: узнать их и решительно начать делать вид, что решаю их, а за работу, за мои труды - 50 долларов одной бумажкой".
       - А меня - Ирина.
       Взгляд заинтересованный, живой, гормоны так и струятся двумя лазерными лучами, уже заметно затмевающими солнечные. Кажется, ничего решать не придется, самому бы уйти живу...
       - Вы пришли сюда поесть или так отдохнуть... от окружающей среды?
       - Да, позавчера была среда, на следующей неделе будет среда - вот и отдыхаю от среды до среды, или как вы сказали? - от окружающих нас сред.
       Неглупа... А произнесенное ею как бы вскользь "нас" - как заноза...
       - Я вижу, меня сюда сама судьба привела, - и по двум ее обжигающим лазерным лучам подтягиваюсь и погружаюсь в нее и парю там невесомый.
       - Хорошо, что вы послушались свою судьбу. А я - свою. Наши судьбы, похоже, дружат.
       Это теперь, анализируя происшедшее, я могу сказать, что за такие слова, услышанные от женщины, дорого дают. Но мне-то надо было наоборот - взять, и ровно 50 долларов. И хотя я ни на миг не упускал из виду свою цель, но средство ее достижения настолько захватило меня, что удовольствие им обладать лишило на время меня разума.
       - Так чего мы ждем? Давайте вместе сопротивляться окружающей среде...
       - Давайте..., - легко соглашается она.
       - Где мы от нее спрячемся? Может, у меня?
       - Нет, лучше у меня...
       И тут как черт из табакерки - официант:
       - Что будем заказывать? - мучаясь над каждым словом, процедил он.
       Состязаться в безразличии с дневным официантом, прекрасно знающим бесполезность ожидания чаевых, трудно, а в остроумии - глупо. Но для нее невольно вырвалось:
       - До среды, братец, до среды...
       - Ждем вас в среду..., - и вдруг спохватившись, нам вдогонку, - только приходите пораньше!
       - Что такое? - машинально обернувшись, поинтересовался я.
       - В среду у нас зал заказан: окружной съезд ветеранов окружения...
       - Окружите их вниманием...
       Быстрый смешливый взгляд моей спутницы стал мне наградой. Теперь, когда мы идем рядом, и ее огнеопасные глаза меня не достают, можно рассмотреть эту женщину.
       "Даст или не даст, - эта мысль, - даст или не даст 50 долларов одной бумажкой?" - эта мысль несколько отвлекает, но красота, точно, спасет мир... от меркантильности. Хоть я и альфонс, но и мне, оказалось, ничто мужское не чуждо, умею между делом наслаждаться красотой. Посматриваю на нее... Мне повезло - в ней редкое сочетание полезного с приятным: есть все, что мне нравится в женщинах, начиная от остроумия и кончая... Вот например, волосы - длинные, лицо - нормальное, грудь не выпирает - значит, довольно большая, попа брюками не обтянута - значит, симпатичная, рост - ниже моего. Ну что еще нужно мужчине? Да, главное - я ей нужен, может быть, даже нравлюсь, если не сказать больше - влюбилась в меня. А что, я ведь - того... Так почему бы и ей в меня - не того?
       Квартирка ее оказалась этаким уютненьким гнездышком, сразу видно - давненько здесь не ступала нога мужчины: все чистенько, вылизано, порядок, мягко, нежно... И хозяйка - мягкая, нежная, ласковая и... горячая, аж кипит.
       Первый раз я себя не контролировал, оттянулся от души. Когда отдышался, в чувство пришел, вспомнил про свои законные 50 долларов одной бумажкой. За работу... Но тут же осекся. Я - честный альфонс. Потому как, если сам получил удовольствие, то совестно за это требовать оплату. Значит, придется в следующий раз наступить на горло собственной песне, или как говаривали в старину - на свое пенсне.
       А тут уже стемнело, Ирочка опять загорелась, глазищи блестят.
       "Нет, - говорю себе, - стоп, тормози".
       - Нет ли у тебя чего перекусить? - а глаза у нее от этих моих слов заблестели пуще прежнего - думает, сытый я буду активнее, чем в первый раз - а куда уже более.
       Ох, что она на стол подала! И еще извинялась, что сразу не предложила. Вот женская логика! Когда же она могла успеть предложить, если мы как зашли, так и...
       А на столе-то, на столе: и колбаска, и балычок, и даже икорка - и красная, и черная. Фрукты разные заморские - я некоторые такие и не видел раньше.
       Пока я уплетал икру, она успела приготовить отбивные с картошкой. Тогда только рядом села. Я вино по фужерам разлил:
       - За встречу!
       - За судьбу, - уточнила она.
       Потом пили за окружающую среду, что она нас так придавила друг к дружке, за скорость обслуживания в ресторане, за нее, за меня... А у нее на столе все никак ни бутылки, ни икра, ни отбивные не заканчиваются. Если у меня от всего этого изобилия глаза поначалу расширились, то с переходом его в мое нутро начали слипаться.
       - Пошли спать.
       Она сразу сникла:
       - Я думала, мы сегодня не заснем...
       - А уже - завтра, - попытался выкрутиться я .
       - Ну еще разок...
       - Ну, если только разок - и спать!
       - Вообще-то я рассчитывала на три раза. У меня норма - три. Иначе не засну...
       - Три, милая, это - твоя норма, а моя - один, в крайнем случае, очень крайнем - два.
       - Не может быть! Ты так хорошо выглядишь, такой крепкий - на все сто.
       - Нет, милая, - только на пятьдесят.
       - Нет, дорогой, ты себя не знаешь, а вот со мной - узнаешь до конца. Ведь у тебя не было такой как я? Правда?
       - Это правда, такой - не было, - и опять, как при первой встрече в кабаке, по ее лазерным лучикам воспаряюсь, проникаю в нее душой. - Хорошо, - говорю, - на второй раз я еще согласен. Но могу поспорить, - окончательно беру себя в руки, - на что хочешь, что третьего раза не будет...
       Спор и мое сопротивление продолжились не долго...
       И точно, и после второго раза сон не взял ее.
       Я - снова кушать. За столом ставлю вопрос ребром:
       - Ставлю 50 долларов - одной бумажкой, между прочим, что третьего раза не будет.
       - А я ставлю сто, что будет.
       - Нет, - не соглашаюсь, - ты тоже ставь пятьдесят, а то - не честно.
       - Ладно - пятьдесят.
       - Тогда давай еще по пятьдесят, на брудершафт - и за дело, - поторапливаю уже я.
       Но после брудершафта еще выпили по пятьдесят за наш спор, за договор, за мирное сосуществование, за зеленую пятидесятидолларовую бумажку, которую она положила на стол, за святую цифру "три", и еще отдельно за магическое число "три".
       Утром я не мог вспомнить, кто же выиграл. Уж лучше бы в мою любимую игру всю ночь играли - в фанты: от нее хоть не заснешь и память не отшибает. И спросить было не у кого - Иринка ушла на работу. Так и было сказано в записке, что лежала на столе между тарелкой с колбасой и бутылкой: "Милый, разогрей завтрак, он в холодильнике. Буду вечером после пяти". Ни на столе, ни под ним пятидесятидолларовой купюры не было. Исчезла, как мираж.
       "Так три, милая, или не три? Неужели я смог? Какой позор! Как же мне теперь посмотреть в глаза пятидесятидолларовому американскому президенту?"
       Кое как покушал, удрученный: "Как же с нее эти 50 долларов поиметь?" Так с этой мыслью и пошел в туалет. Сижу, думаю, переживаю, а голова болит. Ничего придумать не могу. Надо бы еще опохмелиться. Пора выходить. Все еще задумавшись, нашариваю в кармане брюк какую-то аккуратно сложенную в несколько раз жесткую бумажку, с бодуна не соображая, что в туалете всегда есть мягкая туалетная. Посмотрел - газетная. Сойдет. Разворачиваю... Боже мой! Это же мои любимые стихи неизвестного поэта. Отрывал от этой газеты куски, пока не дошел до стихов, а когда прочитал их, поздно было - фамилия поэта исчезла навеки.
       Стихи такие лирические, жалостливые - рука на них тогда не поднялась, сложил и носил с собой. По-нашему, знаете, уж лучше с грязной попой ходить, зато с незамаранной душой
       Всё стихотворение вам не расскажу - уж очень оно личностное, трагедийное, а заканчивается проникновенными словами, как песня: "Известное всем место подотру".
       Нет, всем, чем угодно, но не этой бумажкой. Рукописи не тонут! Сложил стихи аккуратно и обратно их в карман засунул. И, о чудо! Натыкаюсь там еще на одну бумажку. Точно знаю, что в жизни кроме тех стихов ничего больше не читал, значит, этой - можно. Обрадовался и, не глядя, помяв ее, использовал и кинул в унитаз - плыви, плыви... И только когда дернул за рукоятку, что-то екнуло в моей незапятнанной душе. Но было поздно: в набирающем силу водовороте среди всякой ненужной мне ерунды крутилась мятая зеленая пятидесятидолларовая бумажка. На моих глазах, круглых в тот момент, как портрет утопающего американского президента, она все более погружалась в пучину и исчезла насовсем.
       Так вот, куда ты ее убрала, милая, - мне в карман! Думала, я постесняюсь сам ее взять со стола. Знала бы ты, что я альфонс... Или хотела мне сюрприз сделать?
       Да-а-а... А все таки - три, милая, три!!!

    17


    Js Ш-9: О вечном   6k   "Рассказ" Проза

      - Коль, а Коль... - Надя провела пальчиком по предплечью мужа. - Ты меня любишь?
      Жаркий полдень середины лета не располагал к тесному контакту, но молодой паре было ровным счетом наплевать. Они тяжело дышали и улыбаясь стирали со лбов испарину, влажные волосы прилипли к шеям и холодили разгоряченную кожу. Никакая жара, мороз или другая погода не омрачит обнаженной близости любимого человека.
      "Главней всего погода в доме
      А все другое суета,
      Есть я и ты, а то, что кроме
      Легко уладить с помощью зонта", - поется в старой песне. И Надя полностью согласна с певицей.
      Коля обреченно закатил глаза.
      - Ну Надь! Опять ты за свое.
      - Откуда я знаю. А вдруг ты остаешься со мной, потому что привык, и я хорошо готовлю? - надула губки Надя.
      - Хорошо. Хочешь знать? - посерьезнел Коля.
      Подобравшись Надя замерла в ожидании. Сейчас что-то будет. Когда меж мужниных бровей пролегала глубокая морщина, а губы вытягивались в тонкую линию, случался переворот местного масштаба. За пять лет совместной жизни с Колей Надя изучила от и до все его гримасы и ужимки.
      - Пойдешь завтра со мной в стрип-клуб. Без Димона, конечно.
      Надя открыла рот. И закрыла.
      Как порядочная жена мужу она доверяла и ничего не имела против того, чтобы Коля еженедельно выбирался с другом с стрип-клуб - расслабиться и попить пива. Мужчин не переделаешь, глаза зрячему насильно не завяжешь. Пусть себе глазеет на общедоступные прелести женщин, что растоптали свое достоинство высокими каблуками. По крайней мере, Коля не обманывает ее, навешивая лапшу о спорт-баре и очень важном футбольном матче, который никак нельзя посмотреть дома. Лучше стрип-клуб раз в неделю, чем ненормированное распитие алкоголя, выкуривание в день по пачке сигарет и домашние побои. Подруги часто жаловались Наде на распускающих руки мужей. Поэтому Надя здраво рассудила так: посмотрит, посмотрит на глупых голых баб, покричит, выпустит пар да вернется к ней шелковым.
      - Коля, что ты...
      Коля закрыл жене рот поцелуем.
      - Ты же хочешь знать? Значит, пойдешь со мной. А пока не наступило завтра, я начну доказывать свою любовь.
      Коля опрокинул задорно охнувшую жену на спину и поцеловал ложбинку между круглых ключиц там, где бледную кожу усеивала россыпь веснушек. Он медленно целовал ее грудь и живот до самых бедер и ниже.
      В распахнутые настежь окна унесся крик. Кричала Надя и отнюдь не от боли. Этажом выше соседка, пожилая женщина, в это время поливавшая герань на подоконнике, покачала головой и пробурчала "Ай-тай, что же это творится, безобразие какое!", а потом сама не заметила, как мечтательно улыбнулась.
      
      Душным вечером следующего дня Надя под руку с мужем впервые переступила порог единственного в городе стрип-клуба. Почти торжественно. Невыносимо громкая музыка сразу ударила по ушам. Надя разделила участь оглушенного мухобойкой насекомого - еще живого, но напрочь потерявшего ориентацию в пространстве. Повсюду мельтешили полуголые девушки, сверкали вспышки цветного света, все блестело и сияло. Такими в дешевых фильмах обычно представляют непритязательному зрителю богатство и роскошь. Ничего другого от увеселительного заведения этого сорта в их захудалом городке Надя и не ожидала. Типичный деревенский колорит.
      Благо, Коля пообещал, что они задержатся в клубе совсем ненадолго. Он только покажет ей кое-что, она все поймет, и они уйдут гулять в парк и есть мороженное.
      - Пойдем.
      Коля за руку потащил жену вглубь мимо бесстыдных девиц и распаленных мужчин.
      - Вот, смотри! - прокричал он сквозь грохот музыки и кивнул на извивающуюся на шесте девушку.
      Надя вгляделась в стриптизершу, что было не так-то просто, - мигающий свет не давал увидеть все сразу - и побледнела. Вокруг шеста крутилась вылитая Надя. Такая же невысокая, белокурые волосы до плеч, не то чтобы полная, а крепкая стройная фигура, широкие бедра, аккуратные ручки и маленькие ступни. Разве что природа наградила ее грудью побольше, а Надя ни за какие коврижки не позволила бы себе так одеться. То есть раздеться.
      - Да как ты смеешь! - возмутилась она, вырвалась и побежала, расталкивая людей, к выходу.
      - Надя! Постой, Надя! - Нагнал жену Коля уже на улице. - Да постой же ты! Ты все не так поняла.
      Надя сложила руки на груди и фыркнула:
      - Да что ты?
      - Послушай меня, пожалуйста, - растерянно тараторил Коля. - Ты не поняла! То есть поняла все не так. Я прихожу сюда, пью свое пиво, смотрю на эту девушку и больше ни на кого. Мне больше никто не нужен, чтобы понять. Я смотрю на нее и понимаю, какая ты у меня...
      Он мучительно подбирал слова, но смог сказать только:
      - Какая ты у меня вся!
      Коля не умел красиво говорить, а вот воображалка у него работала на отлично. Он вспоминал прошлое, мечтал о будущем и хотел сказать в настоящем:
      "Дура! Я люблю тебя!
      Когда ты встречаешь меня вечером уютная, домашняя, с волосами собранными в хвостик набекрень, я люблю тебя.
      Когда я глажу твои руки, касаюсь твоего лица, целую твои губы и шею, твой округлый живот и женственные крутые бедра, я трепещу от нежности и люблю тебя.
      Когда ты ногами обнимаешь мою талию и в изнеможении как дикая вонзаешь ногти мне в спину, я люблю тебя!
      Я люблю твою грудь, умещающуюся в моих ладонях, люблю веснушки по всему твоему телу, люблю твой курносый профиль и ямочки на щеках, когда ты улыбаешься.
      Я люблю тебя, Надя. Ты моя жена, и никто мне больше не нужен".
      Обессилев в тщетных попытках высказаться Коля опустил плечи, понурил голову. И не будь Надя мудрой женщиной, ей ни за что не прочесть по блеску в глазах мужа, по растопыренным пальцам и воинственной позе мужчины готового к подвигу, все невысказанное им.
      - Правда? Ну ладно! - игриво хохотнула она и пошла по улице, нарочито плавно покачивая бедрами.

    18


    Проснувшийся Ш-9: Утро мира   3k   "Рассказ" Проза


    УТРО МИРА

      
       Он открыл глаза. От резкого движения век послышался чмокающий звук, как от..., как..., как..., как... С чем бы это сравнить? Так лопается - чпок! - тонкая перегородка. Да, да... Нет, все таки не "чпок". Не пробка же из бутылки с шампанским в умелых, опытных, сильных мужских руках вылетает. Хотя - в глазах искрится, делается темно и светло, как в первый день сотворения мира, все это пьянит. Тот звук слышен совсем не ушами, он ощущается всем собою. Он не свой, но внутри себя. Когда - одно целое с женщиной, вдруг ставшей ею...
       А тут звук раздался явно между ушами и носом - от резко раздвинутых век. Видимо, глаза и уши проснулись одновременно, подумал он. Вот! Вот и мозг проснулся, подумал мозг. Тут и еще один субъект чувств дал о себе знать - осязание. На ощупь исследовать новый мир, каждое утро встречающий тебя в постели, надежнее и определеннее. Зубом иметь - не то, что глазом видеть.
       Высунул ступню из своего внутреннего хоть и малюсенького, зато теплого мирочка в обступивший со всех сторон шмат вселенной - ну, что там? Холодно? Сквозняк? О, повезло - уперся в солнце. Как ему удается: и в глаз, и в пятку? Человеку бы столько рук, сколько у солнца лучей! А то всего две, да и те с разных сторон: слева и справа. Нет, сначала - справа, а потом уже и слева. Лучше вместо ног были бы еще две руки - как раз, где надо.
       Правая рука, главная, та самая, которая обычно первой здоровается с проникающим в комнату днем, ощущала невероятную невесомость женщины. Та спала. Подушка - что? В лучшем случае - бывшая нежно-пуховая защитная оболочка бывших когда-то живыми безмозглых птиц. То ли дело мужская рука. Какая бы она не была: мускулистая до ужаса, костлявая до жалости, волосатая, оттатуированная..., но если она выросла из любимого человека, то она - весь мир. Недаром предлагают руку. А знакомый мир ночью под головой - надежно, определенно. Несравненно лучше, чем неизвестно какой мир над головой. Вот и спит. И спи.
       Левая - дополнительная - рука тут же воспользовалась временной неподотчетностью женского тела женской душе. Медленно сползло бесконечное одеяло.
       Сердце забилось заметно сильнее, даже стало жарко. Сбросил одеяло и с себя. Невозможно привыкнуть. Столько лет прошло с выстрела шампанского, а оно все такое же свежее. Пьянит. И это - днем! И это - только от ненасытных глаз! И это - после ночи! Когда весь был ненасытен... Когда весь превращаешься во что-то огромное и маленькое, в бесконечное и точку, в звук и тишину, во все и ничто, когда заполняешь собою вселенную, и она дышит тобою. И пульсируешь между крайностями.
       Говорят, вселенная сейчас расширяется, подумал он. Женщина в его руках размеренно дышала, казалось, всем телом.
       Сколько под одеждой кроется красоты! Зачем? Зачем прятать?! Пусть бы ходила так. Дома, разумеется...
       Он представил себе эту сладостную, доводящую до мления картину блаженства. Но плавные линии и колеблющиеся округлости неожиданно скрылись в тумане, и из него неумолимо показались глаза женщины. Они, спокойные и удивленные, настороженные и игривые, но неизменно глубокие и всепроникающие не давали ни на что отвлечься, притягивали, завораживали.
       Ну, ты даешь, спишь, а настороже, на страже!
       Его взгляд вернулся из будущего в настоящее, где все так же беззаботно, спокойно и бесконтрольно дышала для него обнаженная Вселенная.
      

    19


    Дедок Ш-9: Стимул жить и умереть   4k   "Рассказ" Проза


       СТИМУЛ ЖИТЬ И УМЕРЕТЬ
      
       Старость - не радость... Старость - не радость... Старость... Уж сколько раз Владимир Федорович повторял эту фразу, успокаивая свою немощь. Не радость... А что-то же удерживает его жить. Да, дети. Конечно, он им нужен, как связь с прошлым, как воспоминания о их детстве. Сам по себе он уже не в состоянии им ничем помочь: ни физически, ни морально. Наоборот, он нуждается в помощи, он - обуза. Как якорь удерживает их у берега.
       Что же его самого держит тут? Владимир Федорович вспоминал свою жизнь. И что же он видел? Успехи на работе? Карьера? Путешествия? Вещи? Автомобиль? Дом? Зачем ему это сейчас? Все это мелькало, не задерживаясь в сознании, а перед глазами - помимо воли - заполняя все видимое пространство, вставали, покачиваясь, обнаженные женские груди, попы, плечи, ноги, талии...
       Они принадлежали разным женщинам. Вот эта шикарная тугая грудь - Наталья.
       О, эта попа, такая округлая, как земной шар - в свое время Владимиру Федоровичу она и заслоняла собою весь мир - эта попа Дарьи Петровны.
       Бархатные губы, которые, подрагивая (или это тогда казалось от собственной дрожи?), плавно произносят каждое слово, делая его волшебным, хотя смысл их не имел никакого значения - это Оксана.
       Узнавать много-много разных глаз - широко раскрытых, как бы в детском удивлении, или пронизывающе раскосых с длинными закрученными кверху ресницами, черных и серых, карих и даже зеленоватых, но всегда глубоких, бездонных - на это уже сил не осталось.
       Потом привиделись волосы. Длинные - а какие же еще! Короткие стрижки есть и у мужчин. А вот длинные, густые, как охапки полевых цветов, такие же благоухающие... Черные, золотистые, рыжие - смотреть на это чудо - счастье! А гладить, снова и снова пропуская этот водопад сквозь пальцы бесконечными ускользающими ручейками...
       Нет, зачем жить, если и на воспоминания сил нет. Даже не всех вспомнить удается... Какие уж тут желания!
       Игра с памятью возбуждала. Итак, все по порядку: сначала была... Владимир Федорович никак не мог вспомнить имя своей первой возлюбленной. Не возникал и ее образ. Вместо него какое-то подзабытое сладкое чувство неги расплылось по всему телу. Со следующей его "любовью" произошло то же самое. Нет, на этот раз он вспомнил и имя, и все обстоятельства их отношений. Но уже ни грудь, ни попа не смогли заслонить главного - этого чувства неги, которое от сердца расходилось мурашками по коже, пульсирующими волнами по телу.
       Владимир Федорович решил - а чем черт не шутит - и выглянул в окно. По улице шла женщина. Обыкновенная немолодая женщина. Вчера он не обратил бы на нее внимания, не заметил бы. Да и смотреть было не на что. Походка - солдатская, такая вырабатывается с годами у замужних женщин, привыкших таскать сумки с продуктами для детей и мужа. Фигура расплывшаяся - в семейных заботах женщине на борьбу с фигурой сил не остается. Одно хорошо: так же расплываются и грудь, и попа. Тут было на что смотреть - никакая одежда этого не скроет, да, пожалуй, женскую одежду специально шьют такой, чтобы ничего не скрывать. Владимир Федорович ощутил уже привычную дрожь и волнение. Но быстро устал, женщина не успела еще скрыться из виду.
       Устал... То, что со стороны казалось усталостью, внутри ощущалось сумасшедшими разнокалиберными ударами сердца, пульсирующей болью в голове, потемнением в глазах.
       Больше, чем раз, иногда два раза в день Владимир Федорович не мог себе позволить такого. Но и совсем отказаться уже не мог. Жизнь приобрела хоть какой-то смысл. Вернулись ощущения. Ни машина, ни дача, ни карьера, что можно было потрогать руками, увидеть, чем можно было в свое время похвастаться перед другими - соседями, друзьями, врагами - не шли ни в какое сравнение с минутными ощущениями, которые никто, кроме его самого не мог ни увидеть, ни узнать, ни оценить...
       Однако, именно они и были - жизнь.

    20


    Автор Ш-9: Красавица   7k   "Рассказ" Проза


       КРАСАВИЦА
      
       - Смотри, какая девчонка!
       И в самом деле, на нее нельзя не обратить внимание...
       Черное узкое, облегающее до пят платье с небольшим разрезом сбоку. Высокой девушке оно идет как нельзя лучше. Платье, тем более длинное - это вообще редкость в наше время, когда в моде сплошь брюки.
       Да, это сразу бросается в глаза. Облегающее платье откровенно делает женщину похожей на змею, а эта еще и слегка извивается, когда смеется... Это льстит мужскому самолюбию - тут же хочется стать укротителем такой опасности, пусть только и в воображении.
       Спина девушки полностью открыта взорам: мол, смотрите, какая у меня гладкая, бархатная, в меру загорелая кожа. Но открыта не просто, как доступный всем аэродром, или - наоборот - как необжитая, дикая степь, а с фантазией. Платье - это весьма значительная часть женского характера.
       Если судить со спины, то у этой девушки характер еще тот! На такой же открытой, как спина, шее завершением верхней части платья - черная лента. Точь-в-точь ошейник. От него по обнаженной спине, кокетливо перекрывая и аэродром, и степь, черными лучами книзу расходятся ленты потоньше - поводки. Штук десять. Попробуй, мол, укроти! И вдесятером не справитесь! Все ясно - стерва.
       Остается надежда: а может, у нее вкуса нет, и не то надела? Нет, судя по волевому лицу, по черным насмешливым, без сомнений глазам, одежда выбрана правильно. А впрочем, это еще и со спины ясно: вкус есть. Густые, видимо, длинные волосы - тоже черного цвета - собраны кверху, обнажая прямую шею и завершая своей короной строгость стиля. Мало того, и разрез платья, и как бы случайно не попавшие в корону, вырвавшиеся на свободу, вольнолюбивые пряди - эти явные нарушители формы - тайно нашептывают: исключения из правил гармонии лишь усиливают ее. Да, именно на гармонии отдыхает глаз, увлекая за собой и все мое остальное.
       Красавице и этого мало, она не полагается только на мое зрение. Ее можно заметить, и совсем не видя еще. Ее смех не замыкается в себе, щедро раздается всем. Невольно ищешь в толпе, выходящей из метро, этот звонкий родник. И находишь: вот впереди идут две высокие подруги: одна из них в черном... Смеется, извиваясь, как неугомонный ручей. Ее смешат парни, которые пытаются с ней познакомиться... Она знает себе цену, а те, видно, не способны на многое... Разошлись. Похоже, и мне не избежать попытки познакомиться с ней. Волей-неволей - попался таки в капкан! - внимательно изучаю ее лицо. Чтобы потом не разочаровываться.
       Странная красота. Вроде все обыкновенно красиво, а есть еще и какая-то изюминка, загадка. Хочется разгадать, а знаешь - нельзя, пропадет очарование, то, ради чего и существует красота. Это важнее истины. Но разве удержишься! Твои тайны, тебе их и хранить...
       Нос абсолютно прямой, аристократический, требующий от его владелицы безусловного подчинения извечному делу предков по продолжению улучшения породы. Рот маленький с резными губами, но не капризный, а скорее упрямый. Над его тонкими складками в углах губ, выверенностью их направлений тоже поработали с умом. А вот брови - как у всех. Тут никакой самой жуткой природе, всей непритязательности предков не устоять против маленького пинцета и зеркала. Но я не в обиде - безупречный вкус моей красавицы и здесь проявился: брови неприметны. Лицо - не выставка запчастей, одна лучше другой. Да и не легкое это дело - рассматривать лицо, когда на страже ревнивый часовой: глаза.
       Как не увертывайся, а в глаза изучающе посмотреть придется. Они - черные, глубокие, туманные, не стоят на месте. Вот кто знает себе цену! В них - таинственность, загадка, та самая, которую не стоит разгадывать. И не пытаюсь, просто смотрю, как при смехе или только улыбке уголки глаз сужаются, соединяя в себе европейское и азиатское, Запад и Восток, объединяя весь мир. Это меняются берега и глубина маленьких рукотворных озер, не вмещающих в себя безграничную душу.
       Говорят, глаза - зеркала души? Так что же - душа снаружи отражается? Что в озерах, что в зеркалах? И чья душа? Получается - моя в них. И я вижу только то, что хочу увидеть в себе?
       Как бы то ни было, а со своей душой тем более хочется познакомиться, надо же вернуть ее на место, а то, вишь, разгулялась!
       - Девушка, вы мне понравились, разрешите с вами поговорить.
       Вот тебе и раз! Еще не успел сообразить, как следует проанализировать, что женщина, знающая себе цену - стерва, и лучше ее избегать, а кто-то, сидящий внутри меня, уже знакомится за меня. Теперь - всё, одна надежда, что она откажет. Нет, мне не повезло. А ему, нахалу во мне пока - да. Она в ответ молчит. Тебе, мол, надо, ты и продолжай. Я-то понимаю, что от таких, как я, за день у нее сердце давно одеревенело, бесчувственно.
       Но нахал не унимается, у него соображения - ноль, отключено напрочь. Помогаю ему:
       - Вы мне так понравились, что хочу нарисовать ваш портрет. Но...
       Вот сейчас она удивится, и в сердце пробьются ростки любопытства ко мне, а там и - интереса...
       - Но не красками, я не художник, я - писатель. Очень хороший. Оставлю память о вас потомкам на века. Будут читать и завидовать. Только...
       Не спугнуть бы, ведь каждый, наверняка, приглашает ее куда-нибудь. Пооригинальнее бы...
       - Только для этого мне надо на вас смотреть. Давайте посидим немного где-нибудь. Куда вы идете? - делаю ошибку, предоставив ей инициативу. И стараюсь уже побыстрее запоминать черты ее лица, подыскивая слова, как можно точнее передающие их привлекательность.
       - А стоит ли меня рисовать? - пропустила она мимо ушей, что я писатель, да еще очень хороший, а не художник.
       - Так, как я это сделаю, никто не сможет...
       - А я ведь не идеальная, во мне столько гадости, - полусерьезно, полунасмешливо открылась она. Женщины очень ответственны перед будущим вселенной. Жаль, мы, мужчины для них - прошлое...
       - Я все вижу, - отвечаю честностью на честность и пытаюсь отвлечь ее от грустных мыслей, - а красоты в вас достаточно, даже больше, чем я могу запомнить. Ведь я все равно о вас напишу. Давайте где-нибудь посидим, я сделаю наброски.
       - Нет, все же не стоит...
       "Нет, так нет, - взял верх я над собой, - все равно напишу тебя", - сам уже под влиянием силы обаяния красавицы безвольно перешел на термины живописцев.
       "Может быть, - начинаю оправдывать свою неудачу, - все дело в том, что она идет на свидание, и ее привлекательность и раскрепощенность - всего лишь отголоски любовной бури в ее сердце? Все видят, но лучше не подходить, бесполезно...".
       Мы идем в одном направлении, но разными путями.
       - Мы ведь и так, и так туда идем, - показываю рукой, - мне туда. А вам? - окончательно победил я себя.
       Подсказка принята:
       - А нам - туда.
       Не прощаюсь, ведь мы совсем не знакомы.
       Р.S. О, чудо! Утром следующего дня там же я встретил ее. Она была все в том же черном "неукротимом" платье. Только прически-короны не было, шея и плечи были закрыты густыми, вьющимися черными волосами. Вчерашняя красавица не показалась мне такой уж красивой. Видимо, неудачным оказалось ее свидание. Она не смеялась, была одна и шла прямо.

    21


    Иванна Ш-9: После лекций   3k   "Рассказ" Проза

      После лекций
      Он шел, размахивал руками и рассуждал. Конечно, не о любви, ведь существуют более важные темы: футбол, зачет по физике, придирки родителей, наконец.
      Она - рядом, молча слушала и смотрела на него, каждый раз удивляясь, почему в него не влюбляются остальные представительницы женского пола. Воротник куртки небрежно поднят, шапка густых волос и челка, которая укладывается не направо и налево, а собирается на лбу в смешной треугольник, прямо как с портретов декабристов, рот крупный, красиво очерченный.
      Наверное, он вообще не может говорить о любви, не способен, его вполне устраивает женщина, как друг, собеседник.
      Потом она перестала его слушать, просто смотрела и кивала головой, стараясь попадать в такт его вопросам и его же ответам.
      
      У метро они обычно расставались, Юлька ехала дальше, а Саше не нужно было никуда ехать, его дом стоял рядом с подземкой. Весь сегодняшний день она ждала приглашения, приглашения к нему домой, точно зная, что в пятницу его родители уезжают на дачу. Последние недели они не расставались, вместе сидели на лекциях, в перерывах ломились в институтский кафетерий, раз в неделю ходили в кино. Ну, неужели просмотр спортивных программ по телевизору в окружении друзей и пива лучше, чем общение с Юлькой? Должно быть лучше, потому что Саша молчит, потому что она для него не подружка и уж тем более не любимая девушка.
      - Пока, Юлька, - радостно сообщает он, - до понедельника!
      - До понедельника, - вторит она. В голове пустота, при мысли о жуткой двухдневной разлуке и его безразличии к ее страданиям. Как молния возникает желание досадить любой ценой, хотя бы вот так!
      Юлька поднимается на цыпочки, нежно целует уголки его губ, один раз, другой... Пальчиками касается широкой ладошки, нежно гладит, как бы прощаясь. Сашина рука удерживает ее. Юлька, раскачиваясь, словно вот-вот вырвется, смотрит ему в глаза. "В угол, на нос, на предмет!" - всплывает в сознании.
      - Юль, слушай... - мнется Саша.
      Пока она водит глазами по воображаемому треугольнику, сознание формирует следующее действие.
      Юлька слегка, на миллиметры, придвигается, как бы притягивается:
      - Пока, Сашенька.
      Саша держит ее уже двумя руками, не выпускает.
      "Сближаемся!" - командует голос изнутри. Еще маленький шажок навстречу, губы полураскрыты, то ли для поцелуя, то ли для того чтобы сказать что-то ласковое, тайное.
      - Юль, я очень хотел бы пригласить тебя к себе, - волнуется Саша, - предки на даче, поболтаем, телик посмотрим.
      Девушка еле отводит взгляд, прижаться бы сейчас, насладится теплом, вкусом его губ!
      Саша близко-близко, обнял обеими руками, шепчет на ухо:
      - Пойдем ко мне, Юлька!
      Тот, что сидел внутри, затих, притаился, колко щекочет! Прильнув друг к другу, они направляются к Сашиному дому.
      
      - Пока, - повторяет Саша, - до понедельника!
      Юлька поднимает глаза, словно ждет чего-то, но, не дождавшись, круто разворачивается, смешивается с толпой и ныряет в метро.
      
      
      
      

    22


    Волна Ш-9: Почему - она?   3k   "Рассказ" Проза


    ПОЧЕМУ - ОНА?

      
       Волнует, манит и тревожит только непонятное.
       Разве закат в правильную шахматную клетку сможет расшевелить душу? Но стоит только хоть одной закатной клеточке выпасть из общего шаблонного ряда, и - почему? Почему - юно-розово, радостно-золотисто, угрожающе-красно? Почему так заметно нестабильно? И почему все это щекочет до смерти?
       И, между прочим, хорошо еще, что закат - а заодно и восход - не вечны. Вечное "почему" - прямая дорога в сумасшедший дом. Между волнующими красками не зря затесались безликий день и невидная ночь. Иначе бы нам всем пришлось засесть за спасительные шахматы.
       Но и восход, и шахматы, и закат нам заменяет женщина. А вот самой ей некогда смотреть на бесполезные явления природы. Она сама - природа. И - сама создает явления.
       - Посмотри, какой восход, какие звезды, какой листочек, какая бабочка! - восхищается не женщиной мужчина.
       - Да-а? - разочарованно соглашается женщина, воспитанная в равноправии, и уходит к другому, чей завороженный и голодный взгляд ни на мгновение не отрывается от нее.
       По красоте женщина успешно конкурирует с любой другой частью природы. Ведь она бесцеремонно вобрала в себя все, что только можно из природы. Глядя на женщину, мы видим весь прекрасный мир. Ее глаза - озера, бездонные и чистые, манящие и пугающие. Брови - линия прибоя. Волосы - ручьи, ласковые и убаюкивающие. Щеки - нежные, райские персики. Губы - завораживающие переливами рубины. Ресницы - лучи солнца, теплого, ласкового и нежного, но изменчивого и ненадежного; как говорится, лови момент. Шея - гибкое деревце. Плечи - покатые холмы, а иногда - и волны ненасытного океана, когда они падают одна за одной, образуя бурунчики. Груди - недосягаемые вершины самых высоких в мире опасных и крутых гор. Характер - дремлющий вулкан. Голос - соловьиная трель. Руки - грациозные лебеди, плывущие то по волнам, то в облаках. Пальцы - ветер, теплый, ласкающий. Живот - сама земля, все принимающая и все отдающая: что посеешь, то и пожнешь. Ноги - стройные деревья, бесконечно высокие, до головокружения. Та местность, откуда растут эти деревья - необозримая неизведанная планета с огромной, непреодолимой силой притяжения. Спина - бескрайняя равнина. И все это жизнеобразующее величественное великолепие то ослепляет, как солнце, то прячется в зыбком тумане.
       А ведь у всех женщин есть и холмы, и горы, и равнины, и озера... И они у многих схожи, почти не отличаются одно от другого. Да и вулканы одинаковы. Значит, не мы их выбираем, они - нас.
       Когда наше зрение намагничено женщиной, наэлектризовано женщиной, его направление уже предопределено женщиной, мы вдруг прозреваем: "Это - она!".
       А почему - она, если у другой и озера, может быть, глубже, и горы, наверняка, круче? А просто она первая из всех успела намагнитить, наэлектризовать, именно она свела широченное по своей природе безразличное мужское зрение до узкого луча прожектора. Этим лучом он может осветить только ее одну. Других женщин уже совершенно не видно в тени его интересов. Все мужское внимание теперь направлено на одну единственную женщину.
       Может быть, она и рада бы для пользы дела наэлектризовать кого-нибудь еще, но уже сама в образованном собою же ярком круге света сфокусированных на нее мужской любви и внимания совершенно ослеплена: не видит и не чувствует ничего, кроме этой греющей и яркой любви единственного своего мужчины. И продолжает наэлектризовывать, намагничивать. Чтобы греться и ослепляться.
       Вот почему - Она.
       Мы не видим других закатов и восходов.

     Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список

    Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"