...Бешеной собаке семь верст не крюк, был бы только повод к дороге... "А может, ты к нам приедешь?" - "Да, конечно, как только смогу!" - дощелкиваю клавиатурой хвост ответа... Так значит, это все-таки будет? Мы встретимся? Тогда - здравствуй!
Так определив встречу - что захочу не только дороги, не только зовущих друзей, новых слов и новых знакомых, осознавая, что еду не только к людям, но и к городу, а может быть - скорее к городу, еду знакомиться - клятву приношу вслед. Что смотреть буду - вернее, что именно смотреть буду вряд ли - я глазами мало что вижу. Почти буквально - зрение минус пять... Но есть такой миг существования взгляда - не прямого, предающего, всегда - мимо, а странно сразу на все, когда за безусловно видимым встают - все его неведомые видимости - все те смыслы. Миг, когда шум города - уходит, а тишина его - поет... Тем, единственно, и буду... Смотреть - нет, не сердцем - чем-то еще глубже, и куда недостовернее - той своей струной, отзывчивой на все ветра и все смыслы: позовешь - отзовусь.
Клятва, как подслащивание пилюли. Правда ожидания заведомо горька. Потому что - с чем еду? С набитым багажом заведомой нелюбви...
Любовь обходится на "потому что". Для нелюбви мне всегда потребуется много пунктов под "почему"? Объяснить те "почему" по-человечески трудно, но осознать - надо. Осознаю.
Не сильнейшее, но тем "почему" начальное. Над местом всегда есть - покровители, и земные - и небесные... Но оставим небесных - как это, их возводить в причину не-любви? Святой Петр - ключник рая - в рай меня не пустят... С земными проще - с земными достовернее, и - спокойно, порой - вполне исторически, явственно: не люблю. И - как-то радостным весенним вечером, идучи с концерта с хорошим другом, глядя на тогда еще недостроенный шедевр Церетели, я - другу со мстительной улыбкой: "Ага, Петра все-таки вздернули на рее!" Хотя, может быть, ни за что лицу досталось - за что - за время. И тем временем определены многие прочие поводы к заведомостям не-любви. Город, что вопреки смыслу, вопреки имени, самой реальности появления вопреки, ни одной смысловой: крепостной, то есть городской, защищающей стены - не дал. А ту, что дал - почти сразу же по смыслу - вывернул. Из крепости-защиты - в крепость-тюрьму... Не ты первый - не ты последний, но почему-то невольно скажется - в таком развороте все, чему позже грянуть, уже пряталось...
Ничего не поделаешь - смысл противится. Взгляд такой. Ведь город же - это холм, под холмом - река, на холме - стена: защита... Да что говорить: если мне даже в моем городе, те его стены поставив заново, уяснили, и его, и - в нем - меня, подарив мне - место... Мое - там, "у последней, последней из всех застав", потому что любая окраина, если не резиденция, а явно - не, - застава... Пограничье - города и иного, какого угодно - реально, но по смыслу Мира Людей - чужого, до-смыслового - а еще чуть-чуть - и врага: того, от чего все города закрещивают... И я - то ли выставленная до самого конца окраины - за достоверную огнеопасность ремесла, то ли осколком пробравшегося того, до-смыслового, неназванного - а скорее, и то, и другое разом - чье же у меня ремесло? И отсюда моя предельно-несовременная иерархичность, оборачивающаяся чем-то совсем другим... Потому что последняя из всех застав, и дальше некуда, и на любого, что оттуда, из времени, с холма, мне смотреть - снизу вверх, и даже не смотреть, глаза опускать: да знаю, что все выше... Только - не надо обманываться: ибо знаю за собой власть того, вряд ли высшего - но явно большего: старшего - и каждому, навязанному в почет и уважение - вплоть до времени - мои опущенные глаза смеются: "Поди, княже, вон - ты нам не люб!" И дикая, дичайшая мысль - твоего, кстати, времени, заменять эти стены - дорогами... Радиально-кольцевая структура - не смысл, дичь... До сноса стен ни единой кольцевой дороги - не было! Превратить дорогу - в границу, дорогу - в замок... Кольцевая дорога - какая же в этом жуткая безысходность...
А если не так, если не смысл и холм, тогда лучше - современность-безвременность, сплошные окраины иных городов, что настолько смысл тот вычеркнули, что сам встал - только тронь, снова срезонирует - и таким...
Но - что мне делать - с тобой? Если явно во-временной и явно так... Холм, развернувшийся по горизонтали, по пресловутым стрелам проспектов - куда они? Единое, расплескавшееся на много, на тысячи и тысячи презрительных взглядов: "А ты откуда такая взялась?" Причем даже откуда - не ответить. Так по прямой же стоит - физически - не видно... Видно - с холма: окружит - морем, и в законном презрении - тайная опаска: ведь море же - а если на приступ? Но ты - прямая, которой всегда не доверяю: либо резать, либо рваться - и срежет: в презирающий взгляд каждого парадного... Это я-то просителем у парадного подъезда?.. Но на такой камень никакой моей травы не хватит - не прорастет, и никакого огня - не горит же. Кстати, верно: ты ведь всегда боялся - воды... И невольно подумаешь: вся твоя ровность незримо вывешивает мне: "Таким сюда невместимо!" О, недаром твой небесный покровитель - ключник Рая... Но рай сомнительный, и как бы там не - я все равно пройду. У меня в любом городе есть - свои...
И первая под приступ - да, конечно, земля, из которой выросла, и которая неизбежно примет: современность-безвременность, любая окраина, смутно похожая во всех городах, может быть - одна на все... Как на всех их одно - время... Место, настолько оставленное без смысла, что само это стало - смыслом, место, незримо жаждущее рухнуть, а оттого - вцепляющееся в любое, и орущее любому: кто-нибудь да услышит. Я - да... Ой, как много нас живет в домах их песка, ибо - что такое бетон? Впрочем, почему-то кажется, ты - потише, но у меня на то - хороший слух...
А дальше - вольным мне проходом в любые земли... Знаешь, что я в тебе все равно полюблю - безнадежно и заведомо: любила всегда и везде... Ветра и реки... Говорят, в тебе много рек. Тем лучше. Только вот гранитом набережных я восхищаться не способна. Знаешь, кто им явно не любуется - явно не любит? Сама река. А так... Позднеосенний вечер, в котором уже без дождя - дождь, и без тумана - туман, дымка фонарей, горбатый мостик над Яузой, говорим - и: "Знаешь, мне кажется, что мы стоим в Питере!" - внезапно улыбнувшаяся я: "А мы и стоим в Питере!" - Лефортово... И если я права... Есть такие странные вечера, поздней осени и еще-не-весны, февраля, когда река еще - или уже не замерзла, и по берегам - если даже его нет - туман - есть в тебе туманы? - должны быть... И вот - на мосту - в какой-то миг того самого изнутри-взгляда сообразишь... Все реки текут в одну, оставляя право понять, что на миг - угодила - в то безвременье, когда любой реке снится, что она - та... И в этот миг конца тому мосту просто - нет... И - та река, и - тот мост: краткий миг бытия в невозможном - ты мне его подаришь? Если да - это место для моей любви... Только - мост - достоверный! Стоящий. Ибо не пойму, и больше - мне страшно... Ведь - разводной мост... Это же более заведомая жуть, чем кольцевая дорога... По крайней мере, с нее всегда есть выход. По человечески: там, где ты ступил - и там, где ты сошел... А если не, и если нет, то все равно есть: небо. Но - разводной мост - все реки текут в одну, значит, заведомая невозможность из двух светов одного, из всех - какого-то... Если невозможен - значит, мой!
Но - боги мои, боги! - у тебя даже гнев реки туда угодил... Это главное, это уже не не-любовь - почти ненависть, единственно действенный способ разом выпинать меня за дверь - вся неисправимая вписанность тебя в культорологический контекст! Ненавижу, начиная с самого слова, как и все те слова, что в любой настоящий миг своей жизни, где дыхания достоверно не хватает - не то, что не скажешь - не вспомнишь... Точно я столько его учила только для того, чтобы осязаемее ненавидеть... Нет, я не о тех, сделавших, сказавших - да и кто я такая, чтобы о них? Но те ушли, и ни одна из теней, что бродит твоими проспектами, меня - не звала... Вызывать тени, которые тебя не зовут? - Ну, знаете ли, некромантия - занятие малопочтенное. Сказавшие - ушли, ненавистное - следствие, идущие вслед килотонны пересказывающих... Что сказать - не брались, брались - судить, делали текстом, все, что было живым натыкали на булавочки, затягивали целлофаном... Если можно так - целый город - мне в него не войти... Не пробраться - сквозь мертворожденный воздух чужих цитат к достоверному камню (и это у меня постмодернистский взгляд! - сволочи!): не спросить, надо ли ему что-нибудь - от меня? Да и что ему может быть от меня надо?
Впрочем, боюсь, что - если пробьюсь, и если ответит - то обвалится неоспоримой - меня слов лишающей - тишиной - памяти камня - скорби и страха... Знаю, что перед ними молчат: уже знакомы. Так, что можно сказать в подспудной - до того, что звенит - тишине Мамаева Кургана. Ничего - молчишь: любые слова - святотатство... Что можно противопоставить и глухому страху, бродящему по ночами по дому на набережной и иным домам, а у тебя все кажется и еще раньше? - когда не рот открыть - дышать страшно?..
Хорошо же предчувствие встречи: сквозь непоправимо всплывающую духоту мне навязанного контекста, в тоске культурной программы, с подспудным воплем о достоверной реке - ой, хорошо бы дождь: легче терпится - и под неизбежно меня презирающим взглядом домов такого-то века, такого-то именитого: "А ты, такая, откуда тут взялась?" Но твоим я хотя бы имею полное право ответить: "Гощу!"
Впрочем, московским я отвечаю точно так же...
Просьба почти единственная, но великая - я все равно этого не объясню ни одному из позвавших и встретивших, но ты - поймешь? На тебя будет смотреть - не москвич... Редкий случай правды рода, совпавший с правдой внутренней безродности. Род: отец - некая деревня Кокарево в еще обугленном пограничье Белоруссии - 44 год, потом - холмы, туманы, поезда Вильнюса, мама - деревянные лабиринты Великого Устюга и выжженные степи Капустина Яра... Я - москвичка? О, что делать с тоской по Родине - когда до того роддома, где появился на свет - шесть автобусных остановок? Да даже и просто по-людски: разве там, где через час пешком - уже лес - Москва? Разве - город? Впрочем, это - как смотреть: для тех, кто заваливает начало моего леса многотонными помойками - это, несомненно, город - самих бы их в ту помойку! А я до сих пор произношу "мой лес" куда увереннее, чем "мой дом". По Москве меня не найдут. Ну разве чуть-чуть - в по-весеннему хлестких ветрах улочки, что нечаянно привели ко мне моего - героя? брата? - по после-ледоходной песне ветра и воды нашего Крымского моста, в осеннем, но проливном дожде крыши солнцевской многоэтажки - Может быть, еще где-нибудь, по чуть-чуть, по бусинке... Но, всмотревшись, что помню - ветра, мосты, крыши, подоконники чужих подъездов, тоска, караулящая по вокзалам - боги мои! - точно я вообще здесь не жила... И по пригородам меня несравненно больше - от той поляны у болота - "наше место" моего детства, сквозь разные еще болота и поляны - сквозь весенний запах выжегов под Одинцово - и прямо до льющегося через небо молока Звездного Моста - да, Звездный Мост, если река - Смородина - это утром она проснется Яхромой - ледяные, встречающие зиму звезды равноденствия... И это при том, что - трудно мне со звездами - с пожизненной близорукостью и столь же пожизненным умением так смотреть: вижу в первом фонаре и первой луже, которые об этом просят, труднее - на небе... А там - видела... А туман - сзади в зареве от костров, спереди - до самого леса на том берегу - да это было, было, было!.. Как же там поется! И только чуть недоумевающий шепот рядом: "Ингадарь, а какой сейчас век?" - "А какая разница?"
Долго же меня будут искать по положенному адресу! Ведь были же еще и иные города - и, каждому, кто просил, себя дарила щедро - разбрасывалась по бусинке... "Шла девица из Питера, несла кувшинчик бисера, споткнулась и рассыпала - никто не соберет..." - это загадка такая есть - про звездное небо. А я к тебе иду - по-честному, с полными ладонями... Толкнешь - просыплется, позовешь - отзовусь. Хочешь?