Архарова Яна : другие произведения.

Бредятинка Первого снега

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Бредятина первого снега
  (Из Дома у Дороги. Пограничья)
  
  Нам 1994-1996
  
   Там идет снег. Неправдоподобно-крупный, пушистый, разом умирающий на дышащей черноте мокрого асфальта - еще с листьями. Первый. То есть, если быть честной, второй...
   Там - это за пыльным, желтым от отраженного света стеклом с белой полиэтиленовой пленкой оборотной стороны рекламы. "Стекляшка". Обычная дешевая забегаловка, которых полным-полно в любом районе любого города... Кажется, та тоже была такой. Наверно, там тоже стояли эти тоскливые красные круглые пластмассовые столики с дыркой посередине, так же залитые разной дрянью. И сразу же в ушах - как-то очень близко голос: "Давно. Еще в девяносто восьмом... Ты - не знала?" Хотя - это еще не в забегаловке... Там - уже потом. И пластиковый стаканчик, наверно, такой, как этот, смятый, рядом со мной - до краев... Я не пью водку. Вообще-то. Но об этом я сейчас не буду, ладно?
  А сейчас - на этой красной пластмассе красуется бутылка "Доктора дизеля", почти допитая. И допиваю ее я - в гордом одиночестве. Третью, если честно. Ничего, сегодня первый снег, мне можно. А вот ныть - не будем. М-да, девка, совсем не желающая пускать пьяную слезу - даже по очень объективному поводу... Моральный урод, правда? Как это там... - а, вот, циничная и легковесная шельма... В конце концов, для нытья еще будет время...
  А потом я ее допью. Допью - и выйду. И мимо мокрого красного забора и спящих троллейбусов, мимо осыпаемой снегом дороги, за иномаркой, пролетевшей по ней, мимо толстых столбов и здоровых черных ворот, мокро блестящих под снегом пройду в парк. В нем пусто. Совсем пусто. Еще бы - будний день, снег, ветер - как назло, в лицо, - погодка! И - тем лучше. Тихо. А я почти хочу спросить: "Скажи, тогда тоже шел снег?" Только я не буду об этом. Не буду - можно? Мы ведь - встретимся?
  И будет первый снег. Первый снег над тополями старого парка, пережившими ураган... А у первого снега есть своя мелодия - странная, страшная - уводящая... А хорошо, что здесь никого нет. Вечер, темно, залитая фонарями улица далеко и за забором, и никому нет дела до не совсем трезвой девки, захотевшей потанцевать с первым снегом...
  
  - Позволите Вас пригласить, сударыня?
  Я так и не пойму, откуда ты возник. Согласилась ли я - тоже. Я вообще ничего не пойму...
   Только кто бы ты ни был, невесть откуда, невесть как возникший в старом парке мой загадочный спутник, явно - нездешний, так непонятно, неправильно молодой - слишком тебя хотелось назвать на Вы, молодой, но без возраста, длинно-черноволосый - может, с проседью, может - так только игрались фонари, впрочем, фонари там оранжевые... "Мой любимый цвет, мой любимый размер!" - как могла бы весело высказаться моя лучшая подруга... И в черном. Да, черная, кажется - пушистая, бархатная куртка... Любите вы бархат... Стоп, вы - это кто? Да. А еще шляпа. С пером. Небольшим. Петушиным - это я уже потом решу. И - забывший про тебя снег...
   Впрочем, неважно. Откуда бы ты ни был, и кто бы ты ни был, но...
   Понимаешь, я ведь не умею танцевать на самом деле. В смысле, правильно. Или - вообще не умею? А когда все-таки решаюсь... Мне - да мне я сама мешаю... А когда кто-то еще... Особенно когда так. Убийственно лишний третий, когда его не зовут, а когда зовут тем более... Третий - между мелодией и растворением в ней, третий, про которого почему-то надо помнить.. Только ты не стал - третьим между мной и первым снегом. Не было третьего. Вернее, это первого не было... Еще вернее - второго, ну, меня. Ничего не было. Было другое. Уводящая песня первого снега. Просто мне надо придумывать другие слова для того, чтобы сказать, как оно называется...
   Просто дело в том, что очнусь - только когда пойдем - вслед за нечаянным порывом ветра - вокруг (противосолонь - отмечу я, впрочем - если здесь, конечно, восходит солнце...)... Просто понимаешь, я слишком хорошо знаю этот парк: как-никак шесть лет тут пили! И прекрасно знаю: да не было здесь этого фонтана. Отродясь - не было. Такого - небольшого, круглую его чашку двое, может, и не обхватят, а трое - запросто, и посреди этой чашки - белой, гипсовой - или из чего там она? - белая же, зеленоватая местами - шпиль-шишечка, из нее вода должна литься, сейчас уже конечно, нет, а чашка эта - темная внутри - все еще полна воды и в ней плавают желтые листья. Такие часто встречаются в каких-нибудь спрятавшихся парках крохотных совсем провинциальных городков. Но не было его здесь. Никогда не было. И аллея не та. Все не то. Тот - только снег: белый, неправдоподобно-крупный, умирающий на асфальте.
   Я не стану спрашивать. А ты только улыбнешься:
  - Пойдем?
  И мы пойдем. И мы - все на той же волне - ветра, ветра - в шаг, подгоняющего вслед - почти не пойдем, а полетим неправдоподобным подобием каких-то невозможно пустых и мокрых проспектов, помню - оранжевый разлет мокрых отсветов фонарей, почти полностью заливший собой асфальт, обгоняющую нас оранжевую реку. Дома? Были ли? Не помню. Должно быть - были. Я просто привыкла смотреть под ноги.
  Помню - на перекрестке - точно вылетит нам навстречу спокойно стоящая, точно забытая, какая-то невозможная коммерческая палатка - сейчас таких уже нет. Длинный металлический коробок ларька, витрина, во всю переднюю стену, запаянная сначала арматурой крест-накрест, а за ней - и сеткой-рабицей, и все это - густо-черное, а там, за пылью витрины, на грубо сколоченной лесенке-подставке красоваться будет, кажется, какое-то там печенье, и - та самая - в основном омерзительная - разноцветная дрянь в бутылках, по недоразумению именуемая ликером: пить ее было почти невозможно. Такого я тоже давно не видела. Давным-давно. Точно поджидала она меня на перекрестке, вынырнув из тех давних времен, где все еще были живы... Мы в ней даже что-то купим. Сигареты, что ли...
  А потом - мы долго-долго будем плутать какими-то странными подворотнями, путаней, чем возле-арбатские, из жестяных водостоков будет, звеня, срываться вода, будет падать снег, подворотни будут пахнуть, как все подворотни - отвратительно, и глухая высота домов будет гасить окна... Хотя - нет, не знаю, гасли ли там окна, были ли они там вообще. Даже не знаю, были ли там - дома, но ведь должны были быть - водостоки, кривые лестницы подъездов, ржавое железо пожарных лестниц, снизу заколоченных досками, подворотни - должны же они были держаться, хоть на чем-нибудь. Не помню.
  Помню, наконец, что мы свернем в какую-то запрятанную подворотню, вынырнем, повернем, и на углу, за кривенькой лестницей на четыре ступеньки, что потихоньку катится к махонькой черной бездонности, что размыла себе в асфальте вода, льющая с крыши подъезда, нас встретит дверь. Тоже какая-то невозможная, коричневая, деревянная, с выбитой внизу фанеркой... Когда я последний раз видела деревянные двери? Давно это было!
   Потом - глухо цокнет под каблуками кафель короткого темного предбанника, и, заскрипев второй дверью, мы окажемся на дне - гулкого, уходящего вверх, колодца. Лестница. На все свои четыре пролета размахнувшаяся ввысь лестница, жесткой своей спиралью стиснувшая неправдоподобно огромную пустоту между. Огромную настолько, что кажется, пролетов не четыре - а гораздо больше, настолько, что понимаешь, почему они зовутся - пролетами. Никогда таких не видела. А если и были, то эту зияющую пасть вечно старались заткнуть хоть чем-нибудь, хоть лифтовой шахтой, хоть прямым кляпом камня, только чтобы так - не зияла. Не - звала? - нет, не зовет. Сюда бы еще ковер - и по нему в грязных ботинках... Хотя, нет, ковра не надо, был бы ковер - родилось бы стандартное общественное учреждение, не больше. А в этом и было все ее неправдоподобие - в обычнейшей сине-зеленой подъездной краске, пограничных войнах ее с верхней побелкой, в косых надписях маркером по стенам, мы пробежим мимо неизбежного ромба "Спартака" и почти классической надписи "Вова - дурак", были и другие. И обычные деревянные коричневые перила, неохотно удирающие из-под рук. И подъездные запахи... Хотя, нет, они обычными не были: на эту лестницу не выплескивалась разноголосица запахов жилья - подгоревшей картошки, вкусной стряпни к чьему-то дню рожденья, духов какой-то пробежавшей, табачного дыма, и, конечно, кошек - и не только кошек. Запахи жилья подъезд забыл, оставив себе только загадочную подъездную пыльную сырость...
   Мы взлетим наверх - и остановимся у конца лестницы, на крохотном балкончике, и ты позвонишь в дверь, замыкающую собой всю эту дорогу вверх - балкончиком лестница оборвется, чердака нет, весь разгон лестницы выводит на эту... Такие потолки требуют двустворчатых дверей, и ей, узкой и высокой, тоже деревянной, тоже коричневой, точно до невозможности тесно здесь, в зажимающих стенах.
   И нам откроют. А дальше все будет настолько - если не обычно, то привычно - что я почти обо всем этом забуду. Будет вешалка, погребенная самой разнообразной верхней одеждой до полной бесформенности и неузнаваемости, залежи - обуви, сумок, какого-то еще одежно-теплого барахла, взгляд нескоро исхитрится разобрать в этом завале тумбочку... а может быть, это был даже ящик... Коридор в старых желтых обоях, не давая самого короткого разлета, оборвется сумраком комнаты, проползающим в освещенное пространство коридора, и дверь, завершающая коридор, из белой превратится в серую.
   Но мы свернем сразу, мы свернем на прокуренную кухню, и там тоже будет все как всегда. Обычная кухня, на которой появляется множество народу, не обремененного страстью к уборке. И светло-серые навесные шкафы, у ручек до темноты захватанные множеством рук, и слегка текущий кран над железной раковиной, в которой высится Эверест грязной посуды, и стол, пожженный, пощербатившийся по краям, на котором пристроилась много раз пригоравшая кастрюля с подсыхающими жалкими остатками пшенки, батон, крошками рассыпанный по всему столу, видавший виды и все беды газовой плиты здоровенный чайник и майонезная баночка, из которой только что видно вытрясли окурки. Я устроюсь в углу, на пожившем, а от того засалившемся и порвавшемся кресле, ты - напротив, и закутанная в огромный павловский платок загадочная девушка Марта, та, что открыла нам дверь, будет варить на маленькой, поднятой кверху газовой конфорке, в громадной - на литр, а то и на полтора - желтой эмалированной кружке глинтвейн из дешевого портвейна... И мы будем хлебать его по очереди, из этой самой кружки, обжигаясь о края, загрызая батоном, и будет неправдоподобно-вкусно, и мы даже будем о чем-то трепаться, или вы - будете, а я - отогреваться, хлебать остающееся во рту теплом, анисом и гвоздикой варево, и думать, что хорошо, и больше ни о чем не думать. И кто из вас потом, к середине кружки всучит мне гитару, для меня останется загадкой.
   Но и она меня еще не насторожит. Это обычно, так и должно быть, самая обычная зверюга подобных пространств. Шихово, или нечто ему подобное из почетной когорты кое-как звучащих фанерок, окрещенных народом метким именем "дрова", способных пережить и проливной дождь, и нечаянное купание в речке, и поездку в багажнике с тремя рюкзаками, а после этого - героически звучать, благо, все их беды лечатся "Суперглюком" и русским матом. И неизбежная стершаяся нашлепка, и неизбежная пожелтевшая бумага, впиханная под гриф, совместно с толстым желтым корпусом шариковой ручки, впрочем, это не помогает, все равно - ой, как отходит, (нет уж, "Южный разъезд" я на ней играть не буду, руки жалко), и струны, чересчур явно говорящие о том, что проливной дождь был назван не для красного словца... Насторожусь я только тогда, когда пойму, что зверюга строит. И как! - точно для меня делали...
   Ну, постремаюсь, конечно. И даже не для вида. Стремно - оно всегда бывает. В незнакомой-то компании. Еще бы. Все мои три аккорда - ну, если быть честной, их все-таки слегка побольше. Впрочем, это не спасает. Сейчас еще что-нибудь общеизвестное затребуют. Ни хрена не знаю. А если и знаю, то своей голосиной - ага, особенно после трех бутылок пива и глинтвейна - портить... Но, с другой стороны, приятно: страдаю неизлечимой страстью, многим свойственной - как подвыпью, так и орать... К тому же ничего общеизвестного кажется, не просят... Нет, ну точно меня знают... Ох, ребятки, нарвались вы!
   Хорошо у них поется, все-таки. Аж самой нравится. А потом - мой спутник, дослушав, вежливо, но насмешливо, улыбнется:
  - Ну, чего мучаешься? Сразу бы сказала, - потом он на минуту явственно, почти подчеркнуто задумается, и потом продолжит. - Ну, вот так, наверное, тебе пойдет.
  Вот так мне и напомнят, что все не так хорошо и привычно как хотелось бы. Потому что пойму сразу - благо, как раз и гляжу на зверюгу, удобно устроившуюся в руках. Потому что - а где ты, привычное до родного фанерное "Шихово"? В какой-то немыслимо-крохотный миг, точь-в-точь за словами моего спутника - как такое получается - не пойму: руки ничего не почувствуют. А она уже тускло сверкнет темным, черным, медленно переходящим в темно-красный корпусом - к розетке, к окружившему ее венку из каких-то загадочных острых листьев. Рукой проведу машинально - сорвется. И только звук - тот же.
  - Тебе идет! - весело хмыкнет мой спутник, а я приготовлюсь офигевать, но не успею: в уже темном - свет в нем успели погасить - прямоугольнике двери в коридор возникнет кто-то и, перехватив у Марты кружку, весело и громко провозгласит:
  - Ага, прихватизировали гостью, гады! Сидят тут, поют... А мы между прочим, тоже послушать хотим!
  - Лады, - хмыкнет мой спутник, а может - и я. И мы двинемся в комнату.
  А там будет темно, кажется - только на каком-то невнятном столе в углу будет гореть свечка, но это не помешает разобрать стены, все разрисованные какими-то непонятными пейзажами, именно все, не исключая и громадного окна с балконной дверью. Как раз в углу у этого самого окна будет стоять стремянка, и пристроившийся на ней парнишка что-то там будет дорисовывать, кажется - облака. Он оторвется от работы, улыбнется приветливой улыбкой давнего знакомого, которую я разберу:
  - Привет, привет! А ты петь будешь? - поинтересуется он.
  - Куда она денется? - ответит кто-то за меня.
  Меня усадят, мне снова протянут кружку - и я снова, уже частично отойдя от стрема - раз уж сразу не заткнули, раз уж знают - продолжу свое вытье. И, выныривая из очередной песни, как из того самого тихого омута со всеми чертями, услышу наигранно-обиженный голос того парнишки со стремянки:
  - Рыжая, ну вот всегда ты так! Тут стараешься-стараешься, а ты!
  Он будет стоять на стремянке, и с жутко разочарованным видом - я разберу, может быть - светлее стало, еще где-то свечку зажгли? - всматриваться в гладкую черноту окна, неожиданно ставшую прозрачной. За окном - ну, собственно, там ничего особо и не будет. Небо. Сырое, темное зимнее небо всех городов. И снег. И, кажется, тонкие-тонкие полоски тени ветвей. Это только во мне, на какую-то секунду заскребется - странным чувством легкой жути, одолевшим ту непонятную часть меня, которая готова поверить в любую бредовину, может быть, потому, что сама их и творит - понимание, куда - попала. Праздник первого снега. Город Нигде и Никогда. Дом, который срыт... До-пе-лась!
  Я даже не совсем сумею отпинать эту жуть куда подальше, когда - и точно совсем со стороны, точно не свой - услышу - свой, конечно, - и очень уверенный голос:
  - Ну, ладно... Давай что-нибудь заново напою, что ли...
  - Нет уж Рыжая, спасибо! - насмешливо отзовется парнишка, - мы как-нибудь сами! Ты, чего доброго, такого еще напоешь - век не расхлебаем!
  Нет, эту лестную характеристику я почти пропущу мимо ушей. Просто до меня только сейчас дойдет, как меня тут называют. Рыжая? Так, стоп. Между прочим, я совсем не рыжая. Обернусь я почти неосознанно.
  Просто усадили меня на... Так, как эта хрень называется? Трельяж, это вроде когда их три... А так - ну, в общем туалетный столик - низенькая такая тумбочка-скамеечка, и одна, высоченная арка зеркала. Впрочем, чувство такое, что сидишь на подоконнике. Потому что из-за зеркала явственно дует. А может быть - и из зеркала?
  А из него - на меня, нет, конечно, с моим - то есть, совсем ошарашенным, но почему-то покажется, что ехидным - видом взглянет в ответ та самая рыжеволосая и зеленоглазая нахальная особа. Та самая, из-за которой мне порой так трудно узнавать себя в зеркале...
  И снова буду петь. А когда опять очухаюсь - пойму, что народу прибавилось, и намного - кстати, откуда, ведь, по ходу, ничего кроме кухни и этой комнаты здесь не водилось... А впрочем, спрашивать без толку. И только чей-то очень-очень знакомый голос как-то очень близко, произнесет: "Что, окреп голосок-то?.. А ты боялась..." И я еще не пойму, чей, только царапнет слух эта знакомость. И сразу же его перебьет другой - невесть откуда возникшего очень близко незнакомца:
  - Ведьмочка, а ведьмочка, а погадай!.. А скажи, куда меня дальше пошлют-то?
  - А отстань от человека, а! - немедля вступится за меня оказавшаяся рядом Марта. - Я тебе сейчас Наташку позову - напророчит, мало не покажется!
  Наташку? Так - и еще раз стоп. Я знала одну Наташку, которая могла напророчить. И как правило, неприятностей... Вот только...
  Именно за "вот только" мой опущенный вниз взгляд наткнется на - собственно, просто маленький рюкзак, примостившийся у одной из ножек того самого столика. И все будет разбираться, несмотря на царящие свечные сумерки. Ничего особенного - просто нечто, сшитое из старых джинсов, потасканное весьма порядочно, кое-где залатанное и расписанное послойно... Да, ничего, только - очень знакомое мне нечто. Очень хорошо - до последней надписи знакомый рюкзак. Тот самый, в котором находилось все - будь то ручка или бумажка, ножницы или кусок пластыря, иголка или нитка - или что-то более несуразное, что только могло взбрести в голову необходимости конкретного момента. Иногда могло показаться, что, несмотря на его скромные размеры в нем было просто все... Да, я когда-то очень хорошо знала, и этот рюкзак, и его обладателя - обладательницу, а еще... Господа, ну не настолько же!
  С этим мысленным призывом я постараюсь вознести взгляд в потолок, стараясь воззвать к каким-то остаткам здравого смысла - но только для того, чтобы понять, что ты сидишь совсем близко, смотришь на меня, и почти улыбаешься... Вознесенный взгляд немедленно спрячется обратно - взглянуть в лицо я не смогу, и только мельком - как-то воровато, подмечая мелочи, - буду сравнивать с тем, что осталось в памяти... Да, все то же: и запредельная худоба, и джинсовка - ровесница рюкзака по заношенности, да, и даже значок там же, кстати, мой, мы менялись... Мне покажется - так будет очень долго, а может быть - так будет только миг, а потом ты повторишь, почти против воли вызывая меня на ответный взгляд:
  - Говорю, окреп голосок-то? А теперь поспешай, ждать не станут! А вообще, крестница, ты чего не здороваешься?
  - Ну, здравствуй! - кое-как, еле-еле выдавлю я из себя. Говорить что-то будет мешать. Дышать, впрочем, тоже.
  - Ты тут как, надолго? - как ни в чем не бывало, поинтересуешься ты у меня.
  - Да нет, я погостить, - я сама не пойму, что я ответила.
  - Ну вот вечно она так, "погостить", - передразнишь ты меня, и обведешь глазами многолюдный сумрак комнаты, точно взывая к общественной справедливости. - А мы, между прочим, соскучились... Ну и как у вас дела - на том свете?
  - А как у вас - на этом?
  Нет, это не я! Это кто-то другой, способный адекватно воспринять всю эту бредятину, может быть - та непонятная часть меня, готовая во все это верить, отвечает моими устами. Я, ошарашенная такой переменой мест слагаемых, могла бы только промолчать.
  А ответом - этому кому-то, то есть мне же - служит всеобщий смех. В том числе и ошеломивший меня твой. Я ведь никогда раньше не слышала, как ты смеешься.
  - Заблудилась, Рыжая? - участливо поинтересуется у меня мой спутник. - До того - это еще пара поворотов и все на север...
  - Ну как, привет-то от тебя передавать? - поинтересуешься ты отсмеявшись, как ни в чем не бывало. И я его почти уже скажу - это полетевшее вслед, неожиданно смирившееся с абсолютной бредовиной происходящего:
  - Передавай.
  - Ну, и ты тоже... - хмыкнешь ты в ответ.
  - Знаешь, боюсь, не поймут! - это уже я выдавлю из себя - и кое-как.
  Долго ли я буду еще молча офигевать - не помню. Наверно, не так уж долго. Помню возникающего в моем поле зрения спутника:
  - Эй, ты как, странница?
  - Бродяга! - я поправлю его сквозь зубы: этот титул в применение к себе - не выношу. Спутник в ответ только усмехнется:
  - Стало быть, в порядке.
  - Предупреждать же надо! - мрачно буркну я.
  - Ну... - слегка язвительно протянет он, а потом в очень близком поле моего зрения объявится - совершенно неожиданная в здешних флэтово-полевых условиях мерцающая всеми огоньками хрустальная - и здоровая рюмка, наполненная чем-то золотистым, из-за мерцания кажется - огненным. - Хлебни, поможет!
  Совет я выполню. Хлебну. Именно хлебну - все золотисто-медвяное тепло залпом. И стоящий рядом чуть наигранно возмутится:
  - "Айриш мист" как водку дуть! Варварство!
  - А ты что хотел? - еще более мрачно поинтересуюсь я, почему-то прикидывая с ужасом: так, три бутылки пива, глинтвейн, "Айриш Мист"... Да, действительно варварство. - И еще раз: да предупреждать же надо!
  - Рыжая в непонятках, - ничуть не смутившись, прокомментирует он мой идиотский вид. - Ну, ладушки, тогда пой, точно полегчает...
  
  "Это ты так думаешь," - произнесу я, выходя за всякие пределы мрачности, правда, уже про себя. Нет, воистину, это он так думает. Хотя бы потому, что то создание у меня в руках продолжает развлекаться. Но вот это уже совсем слишком.
  Ну, во-первых, быть гитарой ей, похоже, уже надоело. "Деревяшка восемь струн, кто играет, тот дристун," - мрачновато поддразню я себя цитатой. Правда, их четыре...
  Нет, ну вашу мать. А так же бабушку, и всех прародителей! И по полной! Выдавая собственные мифы - и в количестве, надо было хоть один раз лапой в репе почесать: а что я буду делать, если им однажды придет в голову сбываться? Впрочем, скорее всего, то и буду: сидеть и с совершенно ошалевшим видом смотреть на собственные лапы, которые этих крайних непоняток ну совсем не разделяют, более того... Э-хе-хенюшки хе-хе, и сколько мне обычно надо было выпить, чтобы они норовили забраться куда-то за струны, к колкам... Хотя, где-то столько во мне уже и сидит. Это чувствую я себя отвратительно трезво. Настолько, что не очень-то приятно сознавать, что ты все-таки шизик, со всем полагающимся раздвоением личности - нет, еще хуже: нас, по крайней мере, трое!
  Ну, а гриф у нее длинный. Длиннее гитарного. А лапы вцепились - не отдадут. Родная, и все такое! Так - и все-таки что - вернее, кто у меня в руках? А еще вернее - это кто у кого?
  "Начинается - сказка с песней!" - еще успею съязвить я, пока руки находят где-то там, в пока еще невнятном, но - уже пойму - странно родном переборе верную точку начала полета. Ну да, начинается... Вернее, это только сказка... Начало полета... Песня, которая не песня... Ребят, я же этого не умею!
  А кто у тебя спрашивать будет?
  И я уже боюсь обернуться, чтобы понять, кто будет смотреть на меня из зеркала... И - будет ли. А может быть, я просто не успеваю. А может быть, там уже и нет зеркала.
  
  Песня, которая не песня. Просто начало полета, для которого уже ничего нет. Тебя - нет. А может быть, ты есть... Ты - другой, может быть - настоящий... Идущий через тебя, становящийся тобой ветер того полета, о котором ты мучительно не знаешь, в каких словах говорить. Может быть, потому что все слова там уже замолкают, и говорит что-то другое, что-то еще... А еще там ветер. И звезды. И звезды, которые дорога под ногами, и ледяные осколки, летящие в лицо, и - ты сам... А еще - где-то там, непостижимо далеко-далеко, есть странная, грустная до тоски, до странного жара, от которого хочется выть, до самой потаенной струны земля, где высокая серебряная трава шелестит под шагами, и непроглядная и холодная вода рек не знает отражения, и это где-то там, в том, что давно-давно называла Домом. И она редко даже снится...
  Песня, которая не песня... Предел пределам... Когда Дорога - ты... Пьянящее до безумия чувство, когда Время становится струной под руками... И всегда - краткий миг до того, как оно, возмущенное таким самоуправством вывернется, становясь собой, и ломая тебя об коленку...
  
  Потом - будет балкон, сырой ветер с крупными пушистыми хлопьями, от которого - какой-то нелепый после всего озноб. И четкое понимание, что комната там, за балконным стеклом - пуста. И в первый миг - неживая, тягучая пустота внутри. Пустота - после.
  А потом - да ничего, собственно - все обычно: сырой ветер с мокрыми крупными почти комками снега в лицо, ржавые балконные перила, обвешавшиеся каплями - и взгляд вниз. Какой же тут этаж? Если не устала, стало быть - маленький... Впрочем, по той лестнице... Впрочем, сюда?.. А высота здесь - нет, вполне обыденная, подъездная, с холодно-мокрым асфальтом и, кажется, даже газоном внизу, но - несусветная. И еще ветер. И в первый миг как всегда, до горечи усмехнувшись, напомню себе: рожденный ползать - рожден напрасно, а если родился крылатым, но забыл, как это делается - не подходи слишком близко к краю, земля очень твердая - специально делали. Усмехнусь, не зная, что в следующий миг - дверь не скрипнет, не стукнет - но за спиной объявится мой спутник, меня подождавший, и улыбнется:
  - Никак полетать собралась?
  И сначала даже сочту за привычную черную шутку, и уже начну подбирать ответ поехиднее, но неожиданно пойму, что он серьезно, и смогу только нерешительно спросить:
  - Так ведь погода, вроде, нелетная! - но уже на последнем слоге начну смеяться, беспечным и радостным смехом освобождения, смехом над собой, что до сих пор не может поверить, что все - можно...
  - Самое оно, - в такт смеху проговорит спутник. - Ну наконец-то... Летим?
  И будет полет. И тайная радость жути первого мига, когда еще не понимаешь, так падаешь или летишь. И ветер. И мокрые хлопья снега в лицо, чем-то похожие на те ледяные звездные осколки, но добрее. Первый снег, постепенно остающийся позади...
  
  И мы расстанемся - на каком-то перекрестке, да - перекрестке в небе, с него будет сдувать ветер, и почти галантно раскланявшись, мой спутник улыбнется напоследок:
  - А до меня - туда... Ты заходи! - и, почти с полдороги неожиданно обернется. - Ах, как жаль, что Вы меня не любите!
  - Может быть, мне тоже жаль, - полетит тебе вслед.
  
  А потом - сообразится, куда, и неожиданно задуматься - а может быть, если уж можно - заглянуть еще и туда, где так недалеко до солнечно-рыжих сосен над раскатом песка берегов северного моря, на которых еще иногда капельки янтаря. Туда, где под резной крышей дома комната, и в ней иногда горит свеча в бронзовых ладонях подсвечника... А ты ведь всегда знаешь, что я так могу, но может быть именно в это утро тебя там не будет, а так, просто - набрать где-нибудь цветную охапку кленовых листьев и рассыпать ворохом по подоконнику, гадай потом - откуда? Или просто взглянуть, нет на тебя - боюсь: увидишь, на твоего сына...
  Только если так - поспешать надо...
  
  Мне ведь надо еще успеть проснуться...
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"