Архарова Яна : другие произведения.

Глина научит

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Глина научит
  ...так оно и было всем смертям назло (с)
  А в темных аллеях ангелы плетут кружева,
  И все мои слова смыты дождем.
  И эхом в тишине едва-едва -
  Любимая моя, пробьемся.
  
  Так тому и быть, да значит да,
  От идущего ко дну не убудет.
  А в небе надо мной все та же звезда.
  Не было другой и не будет.(с)
  
  Часть первая: Стена
  
  ...Он умирал. И знал, что умирать будет долго ... В них... в него? - врезалось сильное течение Thai придонной... концентрации? -
  определял он, чем он определял, когда от него ничего не оставалось? Прорвалось и было - сильней, интенсивнее, невероятнее - всего, что он знал, что могло быть. Его разбило, разнесло и размешивало - и он знал, что это бесконечное - будет, и снова будет - разбивать его, пока не погаснет - то, что было им -самое последнее - а он не знает, когда - может быть, это будет вечно - пока он захлебывается и все не может захлебнуться...
  
  А потом его смяли. Он знал - это были руки. Разумного. Он знал - они делали - грандиозное и страшнейшее - составляли - справлялись - противостояли - оформляли его быть - и он слушался, он слоился - хорошо размятой, текущей под пальцами глиной, готовой - на круг и в стену. Он определял, он знал - как это было прочно, собраться заново и знать - и он откликался, толкался - в эти пальцы - подсказывал - видел - восхитительный чертеж этой стены и свое место в нем - там, где спекались земля и камень, которых здесь не было... Так будет вечно- и он стелился - самым точным слоем. И ничто и никого на свете он не любил, как те руки - когда в миг, где времени не было - он стал бы стеной и стоял как должно - вечно... Не было - страшней места и больше счастья...
  
  И горшей обиды не было. Когда сначала над руками возник голос. Хриплый, женский, непростительно обычный. То ли: "Вот это да!" - то ли: "Вон отсюда!". Вверх - потянули его быстро и безжалостно.
  
  Он не мог думать, но сидел и думал - как это внезапно тягостно - просто быть живым.Он был. Он сидел. На полу? Точно -на относительно ровной поверхности. Весь. Во что-то упираясь затылком. Обо что-то он точно треснулся. Очень сильно. Надеялся, что не от этого так настойчиво подташнивает. И четко ощущаемая прочная земля пытается ускользнуть... словно он знатно напился (...этого не было). В горле примерно настолько же сухо и омерзительно. Где он. Что вообще и на каком месте происходит. На чем в первую очередь сосредотачиваться? И насколько будет хуже - если он все-таки сможет открыть глаза?
  - Тианди. Роэ'Гэлиад., - а голос по-прежнему был. Не совсем сверху. Левее. Но выше. Примерно на расстоянии четырех шагов. Трех с половиной. Голос назвал его и он был снова. Голос не отпускал. - В полушаге от вас, слева, ножка стола. Ухватитесь, встать будет легче. Если вы хотите пить, кувшин стоит рядом с ней. На полу. Предупреждаю, может стошнить. Придется на пол. Уберут, - он впитывал. Непонятная информация была благотворна, как глоток воды - второй, третий, бесконечный, да, он следовал советам, уже, наощупь, поднял кувшин (...холодный) и уже пил (...облился. Кажется, не только сам). - Сожалею, не могу вам помочь, - говорил голос, пока он добирался до очень вкусной холодной воды. Потом назвав ему... важное. - Можете открыть глаза. Не беспокойтесь, еще не рассвело.
  
  ...Он бы еще задумался, как это - открывать глаза. Но тело было умней и помнило. Как это делать. И он сидел, видел - голова болела - и называл слова. Он есть. Он сидит на полу боковой территории первого внутреннего лабораторного корпуса, где до того ни разу не был. Помещение узкое. По направлению взгляда окно. Не задвинуто до конца, правый ставень встал наискосок и уперся. И створка приоткрыта. За окном видно небо. Светлое. Светает. Восточная сторона корпуса. Уровень подъема сейчас не определит.
  Пожалуй, он достаточно сосредоточился, чтобы повернуть голову - нет, вставать рано - чтобы определить источник звука.
  
  Но с выводом он поспешил. Помещение узкое, и через три с небольшим шага левее, упираясь в стандартный выступ помывочной и дезинфицирующей - они здесь почти в каждом помещении предусмотрены -увидел, стоялавысокая койка, как угнанная из ближайших ярусов восстановительного. Может, не угнанная: рамка контроля состояния там была, работала, более того...
  
  ...Зачем я это думаю - еще отдельным слоем мысли пытался назвать себе он. Зачем мысль не хочет его отпустить, когда он наконец-то понял, и должен подняться, не позволив себе схватиться за ножку, как она предлагала - потому что совершенно невозможно в этом присутствии сидеть... сидеть таким - быть таким - дурацким, облившимся из кувшина, с кружащейся головой, с этим омерзительно подводящим желудком - а от подъема его только замутило сильнее...
  
  Она была, она сидела на койке, она как раз отворачивалась от рамки контроля состояния, более того, отщелкивала и укладывала на место датчик дополнительного контроля... растирала пальцами место его крепления на плече, отряхивала пальцы... точно ругательным жестом. И смотрела на него. Сочувственно.
  
  Высокая. Худая. Отчетливая. Все равно отчетливо страшная. В привычной здесь полевой чистильщиков. Да... спросонья - в полевой. Разве без верхних креплений. И куртки. И знаков различия - зачем-то назвал себе он. Было очевидно: в них не нуждались.
  
  Алакеста а'Лайетт айе Ставист-рьен. Властный этого сектора и главный командующий... его полигона "Стена". "Неизгладимый позор этих Эс'Гэлиад", - зачем, зачем его память воспроизвела ему еще и это?
  
  От всех этих мыслей Проявляющий-Roijthu Тианди роэ'Гэлиад, аттестуемый практикант специализации "архитектор барьеров и оградительных сооружений", спасся внезапно. Одной, плотной и самой неуместной: "А я думал - "разбудить Алакесту" - это местный профессиональный такой..." С его... с этих старших командующих сталось бы.
  
  Это было... это было как в прошлой его жизни. Вечер. Когда он прыгал почти на ходу с подобравшего катера нового патруля "чистильщиков", что первым отозвался на его запрос. О доставке к внешнему административному корпусу "Стены" от нового городка. "Чистильщики" оказались внешней съемкой, отправлялись новые вешки подхода с южных секторов прокладывать, где новую опору планируют, любопытствовали, о том, что за проектедет подтверждать Тианди - рассказал, что смог - оценили, пожелали хорошей удачи, ясной головы и прочных навыков, и встречи на рабочем участке, он им - легкой работы и чистого фона, притормозили, спрыгнул, остановился на выдох - старательно, полностью остановился - собрался и побежал вверх по ступенькам. Потому что если его старший участка сказал, что в этот малый круг его можно будет поймать на финальный просмотр проекта - он, Тианди, знает - по прошествии малого круга этот его руководитель может и потеряться - в те глубины "Стены", куда им допуск еще не заработан.
  
  Но в этот раз ниери руководитель исчезать не собирался.
  
  ...Кажется, во времена того Ставист-рьен, что не застал молодой специалист-Roijthu Тианди,административный корпус был чем-то другим - охотничьим домиком? - великоват - усадьбой? Потом госпиталем, это рассказывали. Тоже еще до начала полигона. Но после заражения. Тогда граница была глубже. Госпиталь уже старшая командующая медиков "Стены", Дальян Эс'Хорн, в словах неописуемых, потребовала: "из этих сраных лестниц и засранных стен" - выселить, что и было проделано. Капитальное строение витиеватой "столичной" архитектуры в удобном квадрате расположения в итоге прихватило под внешнюю базу руководство "Стены".
  А непосредственно его руководство - Тианди не хотел это громко думать, особенно здесь - но думал, скатываясь вниз - по этой узкой, тесной, убитой - угольной - лесенке, (он не знал, было ли это так, когда этот дом еще был - тем, чем был изначально - но назвал, но привилось) - место себе выбрал очень соответственно статусу - в подвальных служебных помещениях. Думать это вот на момент спуска и появления... под взгляд непосредственного старшего было все-таки забавно. Когда увидел - отдельно. Тревога отпускала сразу - подумать вот про это поведение "соответственно статусу" было... совсем дико. И смешно. В тесной комнатке с невысоким потолком масштабный экран передающего его старший и приспособил - почти на потолок. А сам расположился снизу, сидя на низкой, невероятно низкой для его роста, и маленькой табуретке, спиной же опершись об стену и вытянув ноги почти во всю длину комнатки. Любому другому так было бы неудобно и неустойчиво, но этот... разложился с уверенностью большой собаки... И поначалу не сменил позиции при его появлении:
  - О, а ты точно, как по запросу, - что по запросу, разумеется, Тианди не успел уточнить, старший продолжал, не притормаживая, на близком рабочем с крайне местным выговором. - У меня для тебя очередной гвоздь в голову. И даже не один. Гляди, - и пригласил его жестом поворачиваться к данным на передающем.
  
  Сесть не предложил, Тианди знал - вторая, такая же низкая и трехногая...сидушка тут была. Его руководитель - не исключено, что знал. Как столичные новички-еще-практиканты "Стены" веселились, когда им на глаза попался предмет...который местное население почему-то считает возможным сиденьем. Как раз Тианди и вышутил - больший старожил, имени его Тианди не мог вспомнить, точно, что наследующий землю Дома Пороха, точно, стриженный накоротко, кроме пары статусных косиц - задумчиво сообщив, что этим табуреткам только емкости под говно не хватает и будет ночной горшок, когда Тианди озадачился термину, еще и пояснил, "предмет, на который мелких высаживают, когда срать учатся. А в старые времена и всяких немощных тоже высаживали". Тианди помнил - он в ответ выразительно глубоко задумался, когда же запросили - высказал: "А если понос проберет? Сидеть на этом придется... долго". И тот, с косицей, заржал в ответ. Тианди запомнил, из головы не выходило. Даже так вот, не вовремя, вспоминалось.
  
  Недолго. Он уже упирался взглядом. В подробные данные съемки фона и состояния внешних слоев местности. Где предполагалось опирать очередной участок стены. Зря вспомнил - занырнув и оценив данные, он мог их оценить - вслух - только простым словечком из нижнего фаэ:
  - Обосраться, - впрочем, Тианди знал - этот, который его руководитель, поймет.
  - Именно. То есть, вместо плюс-минус прочной породы, на которую мы рассчитывали, мы имеем вот эту сраную злэничку, - подтвердил его старший. Тианди оценил - да, на местный слоеный пирог, обычно с соленым сыром, местность была очень похожа. Только что пирожок был с говном. Со значительным количеством нестабильных зараженных участков, на которые пытаться что-то опереть... ну да, обосраться. "Судя по всему, это мне предстоит", - он уже думал, когда его руководитель продолжил. - И мне интересно, что ты можешь предложить для наших действий в этом случае. И пояснить мне.
  - То есть, я должен исходить из того, что сваи нам не предоставят? - уточнил Тианди. Тревога за судьбу его текущего проекта уже успела... отодвинуться в дальний слой мысли (...но это будет заманчиво, посчитать эффективность его "заливки" вот в таких реальных условиях). А пальцы уже тянулись - под боковой отворот крепления полевой, за склейкой. Покауважаемый руководитель перелистывал сводку, перекидывал ему управление жестом "рассматривай" и начинал говорить:
  - Не исключено. Как мне говорят, сейчас стартуют вроде шесть судебных процессов, четверо - однозначные кандидаты в сваи. Но я бы исходил из наиболее неудобного прогноза.
  "Понял", - это Тианди уже отмахнулся пальцами с грифельным огрызком. Его руководитель хорошо знает: наставляемый так удобней всего думает. Сначала руками. Над склейкой с рисунками. "Потом - головой. Потом переношу в проект", - легко и не ему пояснял Тианди. Что размышления начались с быстрого объемного изображения большой жопы... и потом только Тианди заинтересовался правильной линией - как он глубоко подозревал, этот тоже отлично знает.
  
  А еще он сильно подозревал, что этот лехта... (Тианди называл это сначала - по букве, представлял по знаку, за ним - изогнутые вот как в последний знак лица родичей, а за ними и дражайших преподавателей Мраморной башни - вот в эту структуру они и сложатся, ежели соизволят обратить внимание, кто им руководит... если эту информацию это командование вообще выпускает за пределы "Стены" и Ставист-рьен). Что его старший участка лехта плетельщик Ралица эс Этэрье айе Ставист-рьен постоянно проверяет его... на способность на любой стадии проекта оставлять долю внимания на внешние раздражители. И реагировать быстро:
  - А твой проект... я про него не забыл, - ровно, когда Тианди достаточно занырнул, заговорил лехта Ралица, отвлекаясь от каких-то иных цифр на передающем. - Его дооценивал эль"ньеро Тальхар эс Тркач роэ"Хорн, - вовремя сообщил он, имя командующего Службой наблюдения общества Ставист-рьен Тианди подняло бы и мертвого, не то, что из проекта. - Сообщает, что доценил. Ты достаточно осознал эти два гвоздя, продолжишь после? Как освободишься?-лехта Ралица усмехался. Подождал подтверждения. Продолжил. - Идем?
  - Куда идем? - озадачился Тианди... Видимо, вынырнул он недостаточно. Лехта Ралица поднялся - очень легким движением, почти уперся головой в ребро свода и уточнил:
  - Наверх. Пока ниери Полоз там, - сделал внезапную рожу и показал жестом: на съедение, за ним уточнил словесно. - Для финальной твоей аттестации. Давно пора.
  
  ...Склейка и грифель были прекрасным способом. Еще и тем, что позволяли выиграть время. Выдохи. На поприветствовать тревогу снова и собраться
  - Да. Я готов.
  
  ...Но тревога нагнала - совсем другая. Видимо, потому что он обогнал лехта Ралицу и шел уже к знакомой лестнице, левой боковой... И как раз знал: когда-то он не понимал, отчаивался и вспоминал все варианты ругательств - на две ступеньки ниже второй площадки этой лесенки, добрых двенадцать на двенадцать выдохов, и решил как бы то ни было вернуться, а потом было то, что было. Не вспоминал, но знал. А лехта Ралица негромко оценил ему в спину:
  - А говорите - куда. Думаю, этой дороги вы не забудете.
  Тревога тревогу перешибла. Остаток лестницы - вот на первой площадке Тианди пропустил лехта Ралицу вперед и, глядя ему в спину, в крепежи обвеса на лопатках, внешним слоем, но громко, думал одно: "Знает? Знает до сих пор - и насколько знает?" - что даже от основной тревоги отвлекся.
  
  ...Кабинет эль"ньеро Тальхара... роэ"Хорн - криво разграниченные дополнительными стенами окна, их решетки, выпуклые потолки с лепными карнизами, где-то очень в глубине длинной комнаты небольшое рабочее место,за которым сидит небольшой же здешний командующий Службой наблюдения общества, по совместительству - глава кадровой службы полигона "Стена" - Тианди роэ'Гэлиад тоже, как выяснилось, не забыл. Ниери Полоз сидел. Вникал во что-то (...наоборот - зачем-то думал Тианди - так низко опустив голову над чем-то, что изучал, что видны были только-только плечи). На них тоже не отвлекся, приподнял плечо, сбросил жестом "проходите"... Невозмутимый нестатусныйруководитель Тианди воспользовался, прошел мимо, уселся - прямо на пол - чуть ближе затемнённой на досках пола черты, где раньше что-то стояло...
  Тианди стоял. На подходящем наставляемому месте. Думал, что вот ниери Ралица точно проявляет спиной: здесь что-то стояло. Он думает: рамка - минимальная рамка обработки на выходе. Здесь... был выход? - мог. Это помогает отвлекаться.
  
  Не очень: ровно до того момента, как его руководитель, все еще сидя на полу, задает вопрос. Неизвестно по каким признакам определив, что Тальхара эс Тркач роэ"Хорн уже можно отвлекать. Тианди даже сначала интересно было выяснить, по каким. Старался, чтоб это интерес был существенней, чем вежливый рабочий запрос Ралицы:
  - Изучили? Что скажете?
  - Вроде годится. Нужен?
  - Вот так нужен! -а эль"ньеро Тальхар как раз отвлекся и поднял голову - вовремя, чтобы разглядеть движение лехта Ралицы. Очень вызывающее движение.
  
  "Интересно, этот исключительно столичный жест лехта Ралица выучил здесь - или у местных он возник независимо?" - сосредоточенно думал Тианди. Ощущал, что его... пожалуй, раздражает, что он никак не может разглядеть, как выглядит невидимый нож, что сейчас лежит у Ралицы на ладони. Его руководитель показывал, что "просит с ножом у горла"... И Тианди продолжал тянуть мысль, усмехаясь - и еще неясно, в какую сторону смотрит острие этого ножа - то ли его руководитель показывает, что нужен - вот хоть зарезаться, то ли угрожает - что при неустраивающем решении - этот ножичек сейчас полетит -эль"ньеро Тальхару... ну, например, в глаз - лехта Ралице даже особо двигаться не придется, при его росте - он очень удобно сидит...
  
  Он обдумывал. Он двигал подальше - теперь не только тревогу. Но и мелкую, едкую, прежнююмысль. Что вот эти двое сейчас - за тебя - торгуются. Как за материал. Как за вещь.
  
  Пока Ралица не продолжил. Спокойно. Не отпуская... ножичка:
  - Я и все мои так работать - еще за четыре жизни не научимся. Может быть, вообще не научимся.
  
  Пока еще на пару выдохов Тальхар эс Тркач ушел буквально с головой в изучение... вроде не обратив внимания на жест. Оттуда, с головой, запросив... очень важное:
  - То есть, на глубину возьмешь? - речь шла - понимал Тианди - о глубине полигона "Стена", о недоступной зоне работ. Это про него ведь? Это должно быть про него.
  - Да хоть на горизонты, - грубым отряхивал в ответ Ралица. Тогда эль'ньеро Тальхар внезапно выпрямился весь и сказал непонятное:
  - Прилив. Значит, что - финальное тестирование?
  - Ты уже предупредил? - отчетливо удивился в ответ лехта Ралица. И начал приподниматься. Ему ответили отчетливым жестом: "Разумеется", - переходящим в... кажется, это был предложение... валить по своим делам?
  
  И эль"ньеро Тальхар встал. В рост. Маленький, но... Тианди помнил - вот в этой комнате и помнил - Проявляющий-Roijthu,Мастер осмысленных вещей Тальхар эс Тркач роэ"Хорн умеет стоять очень внушительно, прочно и страшно - несмотря на то, что ростом ниже Тианди на полголовы, а Ралице - он и в плечо не посмотрит. Помнил. И эль"ньеро Тальхар... глава кадровой службы "Стены" тоже помнил. То есть так по закону полагалось, но Тианди отчетливо знал - помнит. Каждый звук, который произносит:
  - Что ж, Тианди... Роэ'Гэлиад, вам подобает поблагодарить вашего наставника, - он держался. Он старательно держался, желая представить - а будет его голова еще когда-нибудь занята такой глупостью, чтобы вспомнить... этому роэ'Хорн несомненно важный для него сейчас - оскорбительный - воспитательный момент: при свидетелях... при наследующем землю другого высокого Дома - неоспоримо убедить поклониться лехта? Но основной слой мысли рассчитывал - нет, никогда не будет: сейчас финальное тестирование, а потом начнется... А лехта Ралице он действительно благодарен. За данные, за терпение и за доверие. За то, что из него и правда хороший наставник.
  Думал он это несколько дольше, чем соответствующим образом поблагодарил Наставника. Чем непонятным на этот раз жестом ответил Ралица (...Тианди решил, что прикинул движение... что ему просто приятно думать, что в совсем старшего роэ"Хорн кинули... земляным комом?) - и все это внимательно оценил эль"ньеро Тальхар. И как раз высказал вслед:
  - Ну что, годится. Пойдем будить Алакесту, - и подтолкнул его направляющим жестом.
  
  Был бы это Ралица - думал, потом думал Тианди - он бы рискнул спросить и выяснить, но здесь... Но на ранее запретную территорию - внешнее за перекрытием кольцо территории "Стены" - они входили на личном катере эль"ньеро Тальхара - через проходную их пустили без вопросов, а ниери Полоз еще усмехнулся патрульному "чистильщику": "Будущего работничка везу. Может быть", - и спрашивать Тианди не рискнул.
  Он по правде и не подумал - он воткнулся в доступные данные живой съемки, не закрытые - на пассажирском месте катера. На рабочей модели это одно, а когда вот она, "Стена", как она есть - совсем другое. Было... по правде, менее интересно. Но совсем недолго. Сели они близ внутренней лабораторной базы, теоретически знакомой, ну... вот большого круга времени не прошло, ладно, двух. Корпуса были обычными, быстровозводимыми, внешняя лабораторная база - та, что в городке, почти такая же, он и сравнивал - что рамок там вполовину меньше, на проходе, что судя по тамошнему расположению - меня никак прямо... к препараторам повели. А эль"ньеро Тальхар шел впереди него - Тианди старался, но догнать быстро... катящегося ниери Полоза не получалось. И заговорил впервые - только после штатной процедуры проверки состояния, на которую над Тианди провел... тоже смутно знакомый по внешней лабораторной кто-то из медиков. К нему и обращаясь, пока Тианди влезал в рубашку:
  - И полные датчики контроля состояния на него навесь.
  Медик очень...полууставным рапортовал, что - разумеется, а Тианди, пока их пристегивал, не удержался:
  - Я могу спросить, это настолько опасно?
  - Может быть, - да, он помнил - вернул эль"ньеро Тальхар. - Нам нужна возможность вытащить тебя до необратимых повреждений, если что. Я помню, Ралица заказывал сваю, но - думаю, он будет очень расстроен... если по итогам придется забивать тебя.
  В половину - все-таки половину - выдоха Тианди уложил обе мысли: что ниери Полоз знает... часть содержания их разговора? Просто знает? И что в сказанном нет - потому что нет - никакого эмоционального содержание, голая констатация факта. И нашелся, что сказать:
  - Я могу спросить... основной инструктаж, что мне делать?
  - Можешь, - тоже плотно вернул эль"ньеро Полоз. - Зайти и разбудить. Это может оказаться более, чем сложно. Жду рапорта о готовности.
  Тианди проверил состояние и отрапортовал. Тот отодвинул дверь и скомандовал: "Иди".
  
  Он вошел... Он даже что-то запомнил. Ставень. Точно - этот, наискосок вставший, ставень. На нем тогда блестел свет. Спящего тогда он не разглядел. Вообще ничего не разглядел. Под ногами поехало.
  
  Глина. Жирная, мягкая, скользкая глина.
  Совсем глубоко.
  
  ...И вот он стоял... (...не справившись с заданием? Сейчас это уже было.) Ллаитт Алакеста не стояла. Слезла с койки. (...босиком - зачем-то присматривался он. Потому что, сообразив все, мог смотреть только в пол?) Шагнула. Оперлась теперь о ребро выступа помывочной. Посмотрела... наверно, на него, он не мог оторвать взгляда от пола (...серый. в мелкий выступ). Констатировала:
  - Вернулись. Вспоминаете. Если при мысли о еде вас не тошнит - на столе должно быть блюдце. Скорей всего местные шарики в меду. Они сладкие. Я не возражаю, - прошла в помывочную, задвинула дверь...
  
  Тианди не успел сообразить, и взгляда от пола оторвать... тоже, кажется, не успел. Где-то совсем отдельным слоем мысли зафиксировал: "Шарики. Сладкие", - последовал данным и рекомендации, взял один, съел, взял второй... потом так и не смог бы при всем желании сосчитать, сколько их он таки сожрал с большого блюда. Думал, немало.
  Сладкие были. Мед точно был: капал. Оставался липким. Это было извне.
  Изнутри оформлялось. Пока еще не став окончательным пониманием. Черным чувством совсем полного провала. То есть, это был тест. Вот такой простой тест на годность его к работе. На горизонтах Стены. Так как он свалился сразу - он, со всей вероятностью, тест провалил. Насовсем. Когда был так близок к настоящей работе.
  
  С этой мыслью и с недоеденным шариком его и застала Алакеста, вернувшаяся из помывочной. Оценила:
  - Хорошая способность организма. К восстановлению и заземлению, - и не посмотреть на ллаитт не получилось. Она смотрела, Невозмутимо. Вымытая. И не выспавшаяся. - Я хочу посоветовать, ньера Тианди роэ'Гэлиад. Вам бы тоже не помешала здравая порция холодной воды на голову. Вы, конечно, не умерли. Но слегка так выглядите...
  
  Он был благодарен. За приглашающий жест в сторону помывочной. За возможность отмыть липкие пальцы и, действительно, окунуть голову. В холодное. И всего себя в холодное. За отсрочку. Он знал - он рассчитывал, что никакая сила не сможет его заставить - вот сейчас - открыть рот и спросить - у ллаитт сектора, у командующего полигона, который привык знать своим. Короткую фразу: "Я провалился?" - на которую он знает ответ... Но ведь рано или поздно...ему придется выйти за дверь. Придется. Сначала помывочной.
  
  Алакеста а'Лайетт айе Ставист-рьен застегивала куртку. Закрепив уже - в рабочей позиции, открытой - траурную накидку. Посмотрела на него. Определила жестом: "теперь похож на живое". Ну, он примерно так это понял. Дальше отметила вслух:
  - Не хотите еще? Или чем-нибудь запить? - подержала паузу, он не мог отозваться, он все дальше понимал, что произошло, и вдыхать было все более неудобно. И продолжила, окончательно оформляя. - Я бы, на вашем месте, попросила вашего руководителя поделиться. Тем, что у него во фляге. Сегодня вам можно. Она...золотая, - неясно и тепло сказала Алакеста, - она очень - о том еще лете - и о том, как жить дальше.
  А Тианди все проталкивал выдох: перед ним оформилось. Словами. Каменной кладкой. Изолирующей плитой на спину. "Я провалился". Он по-прежнему смотрел в пол, на мокрый загривок дуло сверху. Он не хотел говорить, но дышать было трудно, но к нему обращались с вопросом, на который не отозваться, было, наконец, невежливо... И не так, не тем: "Я провалился?" - что составляло сейчас основную мысль... Занятый этим он... он так ведь и выдал, кажется вообще... никак не официальным, никак не достойным при совсем властном:
  - Но для этого... надо поймать ниери Ралицу. А это очень сложно.
  - Что его ловить? - а вернули ему неофициальным. Тоже. Быстрым, спокойным. Говоря о своем ценном. - Там сидит. В преддверии, - ллаитт еще жестом указала на дверь, поясняя. Оформляя ему, Тианди, на плечи очередную изоляционную плиту. Три. Двенадцать. Все, сколько бы их ни было - от самого разлома Тоннеля до того момента, когда над ним встанут последние перекрытия. Легким. Невообразимо дружеским. - Беспокоится. Идём?
  
  ...Он никогда - эти два шага, три, до открывшейся двери - четыре, пять - вовне- так не хотел назад. Совсем - назад. Где кончилось все и он становился глиной. Там было так... просто, спокойно и навсегда заканчивалось...
  
  Лехта Ралица эс Этэрье айе Ставист-рьен, его руководитель и правда ждал. Сидел на полу и ждал. И вытянулся - очевидной прямой внимания им навстречу. Нет, не встал перед ллаитт. Разве - на пальцы. Ладони, которой оперся. Ждал. Они все ждали. Круглый эль"ньеро Тальхар, занявший сиденье у внешней "рамки". Незнакомые медики. Полигон "Стена".
  "Умру", - не подумал: с четырех сторон рассмотрел надпись изнутри... белым по бумаге парадной скатки Тианди роэ'Гэлиад. Пока слышал мерный уважительный запрос эль"ньеро Тальхара:
  - Разбудил?
  Он не мог дышать. Не мог думать. Разумеется, не мог ответить - что нет, провалился. Не мог понимать, что вслед отряхнут пальцы Наставника Ралицы... Ничего не мог - бесконечно был - в совсем пустом, где и быть ему незачем.
  Понимать, что вопрос был обращен совсем не к нему - и что на него уже начали отвечать - сначала тоже не мог. Но этот голос восхитительно и просто ставил на место. На прочный обычный пол штатного строения. В рубчик.
  - Разбудил, - небрежно подтверждала ллаитт Алакеста.
  
  Тианди осознал, что поднял взгляд - зачем то зацепившийся за напрягшуюся ладонь Ралицы (пальцы расслабились, сгребли, захватили жестом... а только что он сидел, складывал... из внешней "заглушки" рамки что-то... кажется, кораблик. Пальцами. Точно пальцами. Тианди знает - заглушка под ботинком не гнется. Тианди знает - этот - может).
  Что уже отвечает. Уже говорит. Чрезмерно бытовое - в этой обстановке... с этими:
  - Это еще - кто кого...
  - Поверь своей ллаитт на слово - вполне качественно разбудил, - таким же бытовым стряхивала на него Алакеста, делала пару шагов, брала с пульта отодвинувшихся медиков... запасной крепеж, продолжала говорить, неизвестно кому, легким. - Ты был прав, он берет все, он берет вообще все - легко, вот так вот, как я - это, - а "он", который точно Тианди - мог только смотреть, смотреть и думать - а она... плохо схватилась (...а ей тоже пришлось тяжело, тяжелее), и длинный хвост крепежа не дрожит - а прямо ходит у нее в пальцах, качается - хвостовым креплением, и ллаитт это тоже, конечно, видит, поправляясь отчетливо и едко. (...горько?) - Нет. Гораздо прочнее, чем я, - и кладет обратно крепеж. Продолжая уже официальным. - Соответственно, допуск на нижние горизонты я ему не подпишу категорически, но что касается всего остального - полностью пригоден.
  - Да какие нижние горизонты, Алакеста?!
  
  ...Он заземлялся, - старательно думал про себя Тианди - он был здесь, в этом невозможном месте, невозможно живым - отсюда и рассматривал - невозможную сцену, как ранговый лехта - перебивает Наместника сектора - эмоционально перебивает, торопливым, рабочим, с таким местным выговором, что Тианди нужна доля выдоха осознать, что это слово - "горизонты" - возражает, взлетая выпрямившейся пружиной, и встает, и лллаит Алакесты он выше ростом и продолжает - дичайшим, гортанным и текучим, местным, столь же эмоциональным:
  - Куда там такую голову, сваи ей забивать? На выносных, на основной прокладке... опалубки - знаешь, как не хватает? - лехта Ралица еще посмел демонстративно потерять дар речи - и сгрести двумя руками - что-то (...шапку - почему-то Тианди, готов был спорить, что шапку - дорогую, меховую, с хвостом - сгреб и прижал к груди... то есть вещь Бога показывала, что он здесь нужен - как вещь, как... дорогая шапка). Тианди это рассматривал. Тианди был - каждым этим слоем, полно и восхитительно. Знал, что будет работать...кажется - ведь на том самом месте? - что будет - жить и работать. Что жив, дышит, ему хорошо - ему очень хорошо, только если он сейчас шагнет - он сейчас сядет...
  - Поняла, - а ллаитт была невозмутима. - Ну так держите же вашего специалиста, документацию я вам в ближайшее время подпишу. Только дайте ему для начала выспаться, - Тианди запомнил. Тианди разобрал по ниточке и навсегда забрал. Неформальный опекающий жест, который в его сторону отпустила ллаитт - и накрыла его с головой (...паутинным шелком. Но теплым). Тианди осознавал, Алакеста а'Лайетт айе Ставист-рьен продолжала - лехта Ралице - на бытовом. -Ралица, именно на твоем месте - я бы парня угостила. Мне ты не соврешь, что забыл фляжку. Все-таки второй раз остается быть в живых не каждый.
  
  Нового специалиста они действительно взяли. В сопровождение. И держали. И Тианди был слишком сейчас. Слишком занят сложными процессами. Как...передвигать ноги - так, чтобы не отстать от проворно катящегося... ниери Полоза, так - чтобы на пятки ему не наступил шаг в шаг печатающий за ним его руководитель - Ралица старательно показывает, что ему ничто не мешает в шаге, но он не может замедляться. Он должен идти. Ровно идти. И как же хорошо, что на их дороге нет ни одной лестницы. Он должен идти, а голова кружится, он выжат и очень хочет спать, а еще он счастлив, очень, совсем счастлив - так, что это понимать придется когда-нибудь потом, сейчас сил нет... И так до конца, до самого катера, куда ниери Полоз его приглашает садиться... И Ралица забирается за ними, назад, успевает сесть...
  - Тебя в городок везти? - тем временем небрежно запросилэль'ньеро Тальхар. - Я рекомендую в городок, заодно отметишься и допуск получишь. Вечером. Или завтра утром. Чтоб не получать от нашей службы задействованности за промедление, - Тианди еще обдумывал... он очень хотел спать, и слова рисовались - знак за знаком на бумаге. И не сразу понимал, что ему говорят - дальше. - Меня, кстати, выносили. Медики, - и еще понимал, еще поворачивался - видел, как не отвлекаясь, усмехается Тальхар роэ'Хорн. - Конечно, я же должен был на себе проверить предлагаемый метод тестирования. Так что - я надежно работаю на прочной земле и на неглубоких погружениях, но на ваших горизонтах... предпочту вас вытаскивать, ниери... Рисовальщик?
  Тианди еще продолжал дышать через раз, Тианди еще понимал - то есть, глубокоуважаемые мастера и сам старший местного... обеспечения специалистами признали, обозначили и предложили легкое имя. Точное. Но тонким слоем поверху - уже кипело, звенело, усмехалось - этомои столичные привычки, ниери Тальхар из Семьи, усвоенной Высоким Домом Изменчивых, и они помогают не теряться при любом разговоре... ну почти при любом:
  - Если это возможно, предпочел бы этого избежать, эль'ньеро Тальхар.
  - А кто его знает. Я бы тоже, - отряхнул тот в ответ. И продолжил. - Ниери Полоз. Ниери Безрукий, если хотите, - и, чтоб не оставить Тианди переваривать свое... позволение на легкие имена и последнее имя - как раз с руки стряхнул назад, Ралице. Выразительное - дескать, делись.
  - Вас предлагали угостить, - задумчиво произнес через выдох лехта Ралица. Обернуться было трудно, понять, откуда у него в руках уже есть - фляга, местная, пузатая и расписная, яркими цветами, маленькая только в этой здоровенной ладони - еще труднее. - Я не возражаю, но она довольно крепкая. Захотите?
  
  Он открыл рот. Он еще оценивал - что эль'ньеро Тальхар кажется, пропускает мимо ушей и глаз столь вопиющее нарушение правил техники безопасности и неписанных правил поведения и субординации. Впрочем... ллаитт ведь и правда сказала - и снова выбирал точные слова быстрее мысли:
  - Она... Алакеста-ниерра говорит - та, которая у вас во фляжке - золотая. И очень... про жизнь.
  Тианди забирал еще фляжку - бережно, крепко - и смотрел. И видел. Как внутри лехта Ралицы светится. Он видел уже своего старшего будущего рабочего участка (...точно - будущего. Рабочего. Участка.) - таким. И если бы не увидел - все могло быть совсем по другому...
  
  Забирал. Открывал. Пил. Первой мыслью думая, что к местному крепкому уже привык... и иногда она правда помогает. Справиться. А она и правда была необыкновенной и золотой. Обманчиво-мягкого и густого, переливчатого, фруктового - да, летнего - вкуса. Крепкой, на самом деле. Теплом проходила - там уже, глубже в горле. Он думал: у местного питья парадоксальный эффект, оно поначалу бодрит. Эта, скорей всего, тоже так сработает.
  Ралица следил. Только когда Тианди вернул ему флягу и допил... - только тогда он начал говорить. Сдержанным и вежливым:
  - Если вы просите рассказать, ниери Тальхар, я считаю нужным озвучить. Я... то есть, мы - этот экономный метод тестирования... на устойчивость и восприимчивость к специфическим и концентрированным выбросам Thairien однажды придумали, - видимо, он преднамеренно дожидался, пока Тианди допьет - оценил тот. Нечаянно подавиться местной живанинкой, даже золотой, чревато потерей голоса и затрудненным дыханием. А он бы подавился. Если не на этой фраза, то на ближайшей из следующих - не менее вежливых. - Алакеста-ниерра... решила согласиться. Таким способом мы тестируем не всех, ниери Тианди, но для мастеров-Проявляющих, которым предстоит работать внутри "Стены" - метод показал свою эффективность, - дальше его руководитель-лехта задумался. Открыл флягу. Сделал большой глоток, глотнул - медленно. И еще медленнее. Словно тоже проверял живанинку. В лице не изменился. - Я очень рад, что вы прошли и что вы будете на моем участке. После двух дней на выдохнуть и выспаться я вас ожидаю на втором южном пункте пропуска. С регистрацией. Думаю, решение... предыдущего гвоздя в голову вы мне тоже предоставите? - пока Тианди подтверждал, Ралица еще и запрашивал у ниери Полоза. Относительно официальным жестом: "Говорить?" - "Ну, говори", - чуть отвлекаясь от управления отзывался тот, и Ралица еще раз взвешивал флягу, прежде, чем ее убрать. - Я ходил по тому, что мы зовем нижними горизонтами и тестирую сваи и крепежи, как вы знаете. Я очень рад, что допуск туда вам не подписан.
  
  Прореагировать Тианди не смог, ему не оставили паузы. Эль'ньеро Тальхар проворчал как бы для себя, но очень отчетливо, продолжающим речь: "...ни в каком виде", - отдельной мыслью Тианди вспоминал - ночь, медиков, напутствие... про сваю, смотрел на Ралицу, а тот сдвинулся, разминал плечи и вслед тому легко высказал:
  - Кстати, с вас пирушка. Когда-нибудь. В ближайший свободный праздник. Если захотите.
  - Не беспокойтесь, это будет нескоро, - еще парировал в другое ухо эль'ньеро Тальхар, но Тианди - он запомнил, но реагировал совсем на другое. Сознаваться было нужно. В чем-то... соразмерном.
  - Я был уверен, я провалился, - неуверенно назвал он.
  - Вы не могли не провалиться, - через паузу возвращал ему лехта Ралица. - Тест был в том, насколько и как вы провалитесь. Вы... удивительно эффективно разбудили.
  
  Тианди... собирал пальцы. Для высокого благодарного и почтительного жеста. Что пережитое незабываемо - и что он благодарит за информацию. Тианди смотрел. С высоты - туманно еще прорисованных изнутри головы контуров... вероятной структуры крепежей "Стены", над которыми он будет - точно будет - работать - на того себя в верхнем слое головы - который не мог ни удивиться, ни возмутиться - поэтому прибегал к едкому вопросу: "А ты уверен, что вот этот деревенский лехта поймет твой жест?".
  
  ***
  ..."Я ли это был?" - оборачиваясь назад, мог спросить себя Тианди роэ'Гэлиад. ...ледяной колокольчик, сосулька, игрушка зимнего праздника. Нежная блестящая прихоть, пятый ребенок старой, старой ветви тех еще Гэлиад, наследующих землю... Которому прощалось все. Вплоть до желания поработать. На удивительнейшем проекте полигона "Стена".
  
  ..."Я был блестящей прихотью - и, разумеется, я блестел и блистал", - мог он продолжить, мог он уложить - "рисунком и начертанием", легкой игрой, в которой не уставали практиковаться гости его Семьи и Дома... Просто его родного дома, усадьбы, некогда оскорбительно выставленной вне стен Белостенной и единственной Исс-Тарры, на острова, но и до нынешних лет сохранившей - красоту, изящество и неизменную притягательность - для лучших и достойнейших из Неизменного города. Искусство - не задумавшись, сядь и сложи - знак ко знаку, чтобы штрих подъема и штрих спуска, и любая часть - читаемого и беззвучного - становилась точным элементом благородного наброска, чтобы прочтение знаков соответствовало изображению, чтобы изящество рисунка и ритма совпадали. Он мог и сейчас заплести - знак ко знаку - песню о себе, игрушечкой, витиеватой хрустальной сосулькой, и начинал бы отсюда...
  
  ...думать пришлось бы над финалом. Подбирать знаки для конца истории. Расплавиться. Влиться в форму. Стать... деталью... Недолго думать.
  
  Он не мог и не должен был быть другим - и был наследником славы и мастерства Высокого Дома, легким острословом, безупречным в рисунке, равно как в искусстве построения барьеров и воплощения их технических расчетов. Старшие преподаватели Мраморной башни - лучшей из бывших и возможных Высших школ Проявляющих - куда бы мог еще пойти на высшую профессиональную подготовку наследник такой земли и такого места в мире? - высоко его оценивали и прощали многое. От точных и узнаваемых портретов в духе "Мастера кошмаров" - лучшего из рисовальщиков историй о страшном, ниери Ньи'Аксиро эс Аи роэ'Гэлиад Тианди знал лично, сожалел, что не имел чести назвать Наставником - только другом Дома - но манеру копировал легко и рисовал опознаваемо. До подсчитанного всякого. Один раз в голову болтливому и унылому преподавателю Ил"раильси роэ"Нард, - пригрозившему, что таким больно много о себе думающим в новой манере, еще предстоит повеситься у него на воротах в ближайшую аттестацию, от Тианди чуть не прилетела скамейка. C третьего этажа Башни. Тианди сознавался невозмутимо, и если о чем жалел, так о том, что промахнулся. Второй раз уважаемый наставник Рье"Сиртаи Эс"Гэлиад, вынужден был вылезать из верхнего окна и лезть на крышу, потому что в коридоре Тианди, разозленный претензиями, наплел ловушек, звонких, голосистых и отвратительных... А про третий раз, где уважаемый наставник Мастер - Колодезник ему вернул долг, измеряемый в ловушках, куда Тианди лез и что сломал - он надеется не рассказать никогда.
  Но дальше, внутренним кругом, оборотными знаками - с ним всегда было знание: он может делать - известное и привычное, он делает это блестяще, он всегда найдет себя и место, что делать - там, где будет надо выстроить и заплести - мало ли таких мест на оставшейся земле... этой ветви Дома Гэлиад. Но что бы он ни делал, с точки зрения экспертов Дома... он надолго - он навсегда останется - звонкой бирюлькой, прихотью, рожденной без необходимости. Всерьез принят он будет нескоро - если когда-нибудь будет. А пока ему прощались одинаково - и молодые дурачества и несомненные успехи. Как ценный ресурс Дом его особо не рассматривал. В глубине себя Тианди знал - это было ощутимо. Там, где под звонкой бирюлькой начинался хорошо подготовленный специалист и его честолюбие.
  Но долгое время серьезно ему это не мешало. А потом для него настал проект "Стена".
  
  Про ее предшественника - проект "Тоннель" - в ознакомительном порядке он, конечно, слышал. И в Мраморной башне, еще где-то у поступления, и во внутренних разговорах. Слышал, и глубже ту информацию не пустил. Транспортные проблемы и технические эксперименты с Пространством Снов были вне его полных профессиональных интересов, если же "странный бывший преподаватель", некогда из наследующей линии Дома Пороха считает эту деятельность где-то там, на заштатной земле Ставист-рьен - лучшим из возможных дел - ну... а кто что-то иное хотел от Дома Пороха? Это говорили, Тианди было неинтересно, он и не обращал внимания.
  Не обратить внимания на катастрофу "Тоннеля" и последовавшее за ней Тианди, наследующему землю Дома Гэлиад, при всем желании не удалось бы. О развесистом скандале те еще Гэлиад говорили много - во внутренних беседах Дома. Было о чем поговорить. Про полумертвую ллаитт из этих Гэлиад, сданную на исследовательский материал Дому Хорн... а она умудрилась взять и выжить. Про последовавший восхитительный скандал - прямо из совсем прежних старых времен - сколько о том можно было чесать языками, на полный круг года хватило... Эта вот в итоге не погибшая а'Лайетт - действовала в лучших традициях Дома Гэлиад, того еще Дома - довести явно непригодного к делу родича до демонстративного самоубийства - безмерным оскорблением, а потом суметь употребить и его, и его Тень, и всех родичей того Тени как материал.
  Тианди был вполне уже взрослым, когда этой а'Лайетт второй раз пришлось оказаться под судом, блестяще - так блестяще, что этому блеску мог позавидовать Дом Законников - оправдаться за все эти деяния - не без поддержки аль'эртай Службы наблюдения общества, это тоже говорили - результатом суда стала высылка - с обязанностью взять землю, с которой ей было угодно так обойтись, и привести в рабочее состояние.
  С Liu'l'Somilat до T'a'hassё u'l'jorrah того года еще высказывались - обтекаемым и витиеватым: не пора ли Дому Гэлиад уже черно-желтые одеяния доставать, проветривать, все-таки оправданный деятельный родич, а Прощальные церемонии в Правящем Доме- можно всю жизнь прожить и не увидеть. А в таком состоянии этой... Алакесты а'Лайетт, такую землю брать - что тут скажешь, посочувствуешь местным высланным в мир Ставист-рьен и сопредельные - жить на земле, где один властный помер, второй планирует - что-то чрезмерная мера воздействия...
  
  Говорили - но постепенно затихло. Но где-то далеко в побочных темах этой беседы - вылезла, начала разрастаться - новая. О проекте "Стена". То есть - о перспективной разработке, которую уже с шести сторон обсели эти Эс'Хорн. В общих разговорах, к несчастью - к точно не его несчастью, мог усмехнуться Тианди - попадались и отсылки. К экспертным оценкам разработки. В том числе от уважаемого преподавателя. Конечно, Тианди не удержался. Конечно, полез смотреть - оценку, перспективы проекта, доступные версии и техническую документацию - а ее в открытом доступе было много. Очень много для столь скандальной разработки.
  Где именно Тианди наглухо забыл, с чего все начиналось и сколь разработка скандальна - он бы не смог себе ответить. Но забыл. "А я оценил масштаб и сложность. Работы по моему профилю. И весь объем работ. И влюбился. И пропал весь, - Тианди про себя так пояснял это. Личным близким. Потом взвешивал, улыбался и договаривал. - А когда увидел открытый набор специалистов-добровольцев, в первых трех - с моей специализацией, с полным обеспечением дополнительной подготовки - дважды пропал. Я не посчитал шести выдохов, перед тем, как послать заявку. Я, по правде, и двух не посчитал".
  
  Мнения старших Семьи и Дома Тианди тоже... выбрал не считать. Оценку он угадал безошибочно. Крайне опасная работа молодого отпрыска в захолустье, пригодном разве что для ссылки не слишком годных людей и вещей, у ближайших старших, разумеется, вызвала протест и возражения. Но для Закона взрослым он был, профессионально подготовленным - тоже. А еще - он был пятым и прихотью, и его ветвь наследующих землю никак не могла ему предъявить основного права. Зато у него было, что предъявить. Первичный контракт, пришедший через день и два выдоха после его запроса. С подтверждением приглашения и заинтересованности.
  Не то, чтобы родичи рвались предъявлять... они выразили негодование - и ожидаемо простили. Сообщив, что его Дом его, конечно, подождет - и, конечно, дождется - когда Тианди устанет и наиграется, утомившись об скуку и труды захолустья. Может быть, он даже привезет что-то полезное. Для нормального места, которое он сможет занять.
  
  А Тианди рисовал и бредил - отводной барьер, сложнейшей структуры, разлома до самых глубоких слоев, вообще до самого края и глубже - чего вне Сердца Мира никогда разумными не делалось, что и в Сердце Мира делали такие мастера, что те еще Гэлиад своих мастеров вспоминают по имени, до самых Времен Легенд. А Тианди не знал больше и не хотел знать ничего другого. Знал - на самом бесконечно глубоком слое, у корней сердца - знал, что его имя, его место, его работа - там. Где делается эта невероятная постройка в мире Ставист-рьен.
  
  Он еще представить себе не мог, насколько здесь все окажется невероятным...
  
  Но сначала - в новом мире было не так много нового. Учебные корпуса школы переподготовки "Стены", конечно, были проще, чем высота Мраморной башни - хотя, судя по высоте сводов больших залов - старались, старались - но где на всей бесконечной земле второй такой город, как Белостенная? Тревожный и неровный фон присутствия Thairien в местной, очень пытающейся быть славной, столице - тоже не был новостью для привычного жителя Исс-Тарры.
  Правда, здесь было грязнее, чем в Сердце Мира - намного грязнее. Тианди только здесь и понял на практике, почему всех рядовых специалистов Службы наблюдения Приливов на привычном профессиональном называют чистильщиками - на практике понял, выезжая с ними на первичную работу по обнаружению и закреплению разломов. На общей практике их гоняли на реальные трещины, не самого полигона, конечно, их и по столице хватало. Тианди помнил, как высказывался, усмехаясь, их местный куратор, тоже из Семей, усвоенных Изменчивыми - что на обеспечение вас соответствующей сложности тренажерами у земли Ставист-рьен и полигона "Стена" нет ни средств, ни разрешений - знакомьтесь, с чем вам придется иметь дело на практике, причиняйте пользу - в любом случае пригодитесь.
  О, да, это были не знакомые наизусть тренировочные трещины при Мраморной башне, привычные, хоть и обновляемые каждым приливом, это были даже не отдельные колодцы привычных непригодных земель, исконно принадлежащих тем Гэлиад, с нынешней обязанностью обеспечения безопасности - пусть им Тианди был обязан - блеском и сложностью своих отчетных работ. Это были восхитительные, сложные, отчетливо свежие разломы, местами не без угроз оползней и провалов - и вещного мира тоже. И многослойно загаженные. В каком количестве умеет размножаться, варьироваться и облеплять трещины вещного мира естественная паразитарная фауна слоев Thairien, ранее знакомая Тианди по лабораторным практикумам и коллекциям - он и представить себе не мог.
  
  Специалисты, впрочем, говорили - неинтересная. Ну, кому как - ему было интересно. Каждый раз, по выезду на задание. Которое традиционно открывалось с работы сопровождающих "чистильщиков", разгребающих тину и вонищу, ликвидируя наросшее до прочной структуры, годной - под предварительную фиксацию. По общему регламенту проведения практики - равно как и по уставу соответствующих работ - Тианди знал, он мог - не лезть и не мараться, принимая зачищенный участок. Но - он все-таки был мастером, хорошим аттестованным мастером, понимающим - сколь велик в этой области у него недостаток практики, и сколько нужно - для достаточно прочной структуры, для ее достаточно надежного построения - знать. Знать на опыте, иногда пальцами (...ладно, ладно - специальным щупом и набором анализаторов) - о состоянии среды вещного мира, где вшиваешь опору, об изменении и воздействиях... Он просил разрешения - и получал его, и спрыгивал вниз, на рабочую площадку "чистильщиков", и работал, жадно впитывал, словно возвращаясь на позицию подмастерья - что там было возвращаться, сколько лет прошло? - все доступное - от проверенных данных и практики экономии батареи огнемета, до баек, при каком течении и каком состоянии среды, какую мелкую мерзость проще встретить - иногда находил даже время сравнить с имеющимися данными и делился статистикой с нижними препараторами внешней лаборатории - разумеется, за допуск.
  
  А его ценили - потом понимал Тианди. Эти разумные с первыми-вторыми волнами на нашивках, первыми лезущие во всякий засранный провал... Что казались ему одинаково квадратными - из-за всего обвеса полной полевой с дополнительным снаряжением. Они звали его Закладной Монеткой - за удачу вышедших участков и Хирургом - за качество шва... и где-то через полгода начали уже за него спорить, с чьим отрядом, на чей участок он пойдет - и выписывать "понимающему начальству" соответствующие заявки. (...а он едва ли восьмерых мог вспомнить по именам).
  И берегли - по-рабочему, иной раз не отказывая себе в подначке - из которых показать интересные экземпляры особо зубастых спороносных червячков внезапно и в самом неожиданном месте - была обычной... Но все же куда чаще они объединялись и подталкивали Тианди - первым номером, "вы же дольше работали", к контролирующим и обеззараживающим "рамкам". У него, столичного жителя, этот пункт устава крайне непрочно держался в памяти... и, когда он очередной раз порывался бежать с новым отчетом о состоянии шва и опор сразу вверх, его притормаживали и всем объединенным корпусом заправляли в шеренгу рамок... и это был единственный момент, когда работавшие с ним люди вспоминали, что Тианди - столичный. А еще - хмуро нахлобучивали "временному командующему" уже в катере, на выезде, поверх штатного слоя изолирующей полевой полную армейскую защиту...неподогнанную, а когда Тианди наглядно приседал и показывал, что тяжесть, запрашивая жестом - и зачем она нужна, поясняли - уверенно и спокойно, что если бог и судьба будут милосердны - и в этот раз не узнаем.
  ...И среди этих людей наверняка были вещи - потом определял Тианди. Теоретически, им даже это место было разрешено. Законом и Договором. В имеющихся чрезвычайных обстоятельствах.
  
  То, что для мира Ставист-рьен все это вот увлекательное происходящее - не штатное состояние, но катастрофа, чреватая теми изменениями в прочности мира и нравственном состоянии населения... которыми чревата - от Тианди тоже лежало отдельно. Теоретически он это знал. Практически - он так и не узнал - времени не было.
  
  Он получал профессиональную переподготовку, он работал настоящую, восхитительную и сложную работу, ему было с кем трепаться о результатах - и не только результатах. Аудитория, собравшаяся в стенах школы переподготовки "Стены", тоже не слишком-то отличалась от знакомых по Мраморной башне - да кто-то даже и оттуда был знаком, ина общих образовательных пресекались, а то и на своей профильной. Как бы ни прибыло большинство из них с теми же добровольным наборами специалистов, все слетелись к невероятно интересной и перспективной разработке.
  Или не очень добровольными - не мог он, роэ'Гэлиад, не усмехнуться вслед - говорили же, Изменчивые разработку подгребают под себя? А разнообразной... степени представителей Дома Хорн было изрядно. Конечно, присутствовал Дом Пороха, без этих не обойдется, даже кто-то из Семей, наследующих землю этих Гэлиад присутствовал. Без принадлежащих Семей, конечно, не обходилось - и без местных Семей, и к его удивлению - на верхней профессиональной тоже. Но все же больше было привычных. Столичных и около того, из старых мест. "У меня была привычная обстановка и интересная разработка", - мог назвать для себя Тианди. Единственно разве место размещения в общем городке роскошью похвастаться не могло, однако холодных высоких колонн нижней комнаты, своего места в своем доме оно было точно... компактнее и теплее. Да и не то, чтоб часто, он там бывал...
  Он был. Он был на привычном и предсказуемом месте. Практиковался в выставлении опор и накладке первичных швов, было интересно, приходил, зубрил теорию и общее состояние разлома, где должна была быть выстроена "Стена", практиковался в профессиональных спорах с экспертами Дома Пороха и язвил на праздниках - с разными о разном, не только профессиональном. В подобравшемся кругу немного было старших, еще не ушедших в подразделения "Стены" или совмещающих деятельность с переподготовкой - они, негласно, считались выше - профессиональным статусом - и пользовались этим. Как бы не из них был тот, с шуточкой про местные сиденья и про ночной горшок...
  
  Он был - знал для себя Тианди роэ'Гэлиад - на своем месте и со своим делом, он занимался интереснейшим, развлекался привычным, шутил над местным выговором, чертя на полях записей иной раз выразительных "позорных черепах", что при специфике этого выговора получались - транслировал их в местные закрытые внутренние разговоры, получал разнообразные отклики, в основном веселые, учился - во всю наигранную ширь "протяженных согласных" - тянуть местные варварские шипящие - "город Крэжта, славная столица сектора Ставиште"... Доставалось и прочему местному, вот их мебели, их низким домикам в конфетной яркости росписей, их всякому - конечно, чудному для жителя Сердца Мира.
  Тианди был - подчеркнутым...не сильно больше прочих. Носил с двенадцать статусных побрякушек, включая кольца и всю прическу старых Гэлиад к праздникам, не слушаясь местной профессиональной моды - стричь голову, что те армейские, под полевую, оставляя только статусные косицы - и однажды на спор приходил на местный праздник в полном облачении закатного шелка, при том усидел с полбутыли местного крепкого питья и переплясал почти всех - когда отвалился, было трое, один (...кажется, из местных Семей) не считался: он был в ботинках.
  Он по-прежнему был - легким, серебряным и звенящим - блистал, как умел и как не мог себе позволить иначе. Собирался в кратчайшие сроки сдавать полную аттестацию и наконец получать права доступа к внутренним данным текущей работы Стены, вероятному личному наставничеству местных экспертов и последующей, наконец, той самой работе.
  
  И, конечно, получил. И, конечно, даже представить себе не мог, что получит.
  
  Это было, по счету времени города Крэжты, в темное ветреное время, в самой сердцевине времени теней... И он сидел, глотал воздух выдох за выдохом, пытаясь не думать - о знаках официального послания, о знаках, которых никак не могло быть. Смотрел, как где-то просочившийся сквозняк раскачивает кисть на футляре.Первые три выдоха, когда снова получалось думать, думал про то, что в Белостенной сейчас уже в силу входит весна и вдоль каналов, вплоть до самого подъезда к усадьбе, начинают цвести сливы. Потом можно уже было продолжать пытаться понять невозможный текст. Невозможные знаки текста. Все это время вымечтанного приглашения работать. На ступень ближе к "Стене". Непосредственно за подписью эль'ньеро Тальхара эс'Тркача роэ'Хорн, главы Службы наблюдения общества, главы службы занятости "Стены" - подтверждающей, позволяющей подписью, назначающей место и наставника.
  "Но как?" - снова возвращался он к мысли, снова раскручивал свиток и протирал глаза, надеясь, что буквы изменились. Нет, каждый знак стоял на своем месте и значил именно то, что значил. Словно те буквенные уродцы, что любил Тианди строить из местного наречия, вернулись и рассчитались с ним. Мстили. Плели яркий, многоцветный цветочный узор, хищный, кусающийся каждым элементом знака, каждым его хвостом, каждой паузой кисти - съедая ему глаза и голову, значением, которого просто никак не могло быть. Он только волевым усилием отвлекался, вгонял точку стабилизации и начинал думать.
  Но может быть... могло же так быть, чтобы эль'ньеро Тальхар эс Тркач роэ'Хорн... ошибся? Мало, чем могла быть занята после всех недавних приливов голова самого старшего... над доступом к последнему профессиональному и "Стене" - что он ошибся. Ошибся. Написал вместо другого, должного быть имени и звания вот это. Невозможное. Ну... вряд ли уважаемый старший решил его так вышутить? - он же знает, как усвоенный Домом Хорн никак не может не знать, что нельзя - он, Тианди, как даже не наследующий тех Гэлиад - не может не счесть такое оскорблением, и не сможет должным образом ответить на это оскорбление - занимающему важную должность, служащему этой земле и Таирианнон. Так... нечестно и незаконно. Дальнейший залп напрасной растраты эмоционального ресурса Тианди тоже - усилием воли останавливал, снова смотрел на знаки и старательно думал: "Я должен написать. Самым вежливым образом написать. Уточнить. И прибыть по вызову, конечно".
  
  Он потратил не один круг времени, не один лист "рабочей" бумаги - они бы составили четыре свитка, не меньше, постарался потом отдохнуть, не вышло, и один "парадный" свиток тоже умудрился испортить. Двенадцать раз перечитал, решил, что стиль выдержан, выражения достаточно вежливы, "мелкое зернышко" состояние пишущего маскирует, можно отправлять. Потратился на скоростную курьерскую, ждал, осознал, что послание принято... И, похоже, так вымотался... что в утро перед собственно вызовом его подняла только принудительная побудка. К курьеру и катеру выходил еще мокрым. Свежевымытым.
  
  Негласно это считалось подтверждением. Состоятельности специалиста. Если за ним по итогам присылали катер. Прямой катер. Из городка школы до административного корпуса "Стены".
  
  А первым, что видел Тианди в кабинете эль'ньеро Тальхара эс Тркач роэ'Хорн было то, что у него на столе - на старом резном столе - лежит футляр его послания. С открытой крышкой. Совсем первым - раньше, чем видел самого эль'ньеро Тальхара. "Круглый, - рассказывали ему... кажется, чистильщики, из старших. Эль'ньеро Службы наблюдения общества, как хороший специалист, работал со своими людьми, до повышения и после. - Спокойный. Экономный". "Маленький, - тоже говорил знакомый практикант из тех Гэлиад, уже четверть года как получивший вожделенный доступ к "Стене". - Внимательный и страшный".
  Действительно, маленький и круглый эль'ньеро Тальхар тоже увидел его через паузу. Поднялся из-за стола. Еще за паузу рассмотрел. Тианди вдохнул и вытянулся парадной. И не дышал:
  - Приветствую вас, RoijthuТианди роэ'Гэлиад, - сказали ему, он выдохнул:
  - Айе, эль'ньеро Тальхар эс Тркач роэ'Хорн, - и у разговора первым оказалось то же, о чем Тианди подумал.
  - Знаете, ниери Тианди, я получил ваше послание. И изучил его. Но я, к сожалению, так и не смог понять, что вы хотели уточнить?
  Он был круглым. Круглым и... обычным. Даже верхние "парадные" крепления на воротнике забыл застегнуть. Если бы смог это сделать. Говорить... Тианди было страшно:
  - Я, если позволите, хотел уточнить... не было ли ошибки. В написании, в документе приглашения. В имени... предполагаемого наставника, - он запнулся, он очевидно запнулся, целиком так и не смог произнести.
  А эль'ньеро Тальхар спустился к нему ближе еще на шаг. И смотрел... все равно сверху вниз. Рост был совсем не важен:
  - В имени и статусе? Нет, ошибки не было. Вы были предложены под личное наставничество к эксперту рабочего участка формирования Стены, лехта Ралице эс Этэрье айе Ставист-рьен. Можете ли вы уточнить мне, что именно показалось вам ошибкой?
  
  Эль'ньеро Тальхар назвал - это имя и статус. Каждым знаком. Каждым ядовитым красным цветочком, пульсирующими сосудами в ярких лепестках - и плеть захлестнула, и венок впился ему в голову, целясь в глаза... Тианди видел - Тианди открыл рот, Тианди глубоко вдохнул, задержал дыхание, выдохнул сквозь сжатые зубы и понял, что собраться не получится. Что он сейчас откроет рот и начнет говорить:
  - Простите, то есть пригодным для места Наставника вы считаете... Принадлежащего? То есть, мной будет командовать... вещь?
  ...Эль'ньеро Тальхар его ниже ростом. Серьезно. Он был близко. Эль'ньеро Тальхар смотрел на него сверху. Рост ему не мешал.
  
  Ниери Полоз зашуршал и потёк.
  Кто же из Дома Гэлиад не знает, не помнит - с детства, от первого имени, из страшных сказок, из историй о возможно бывающем - о Стальном Полозе, хозяине богатств и подземелий...
  А он и должен быть таким - всевластным отдельным слоем зачем-то думал Тианди - в облике разумного, в вещном теле, круглым - чтобы суметь носить в себе всю тяжесть земную, все ключи от тех дверей - и самого себя. Было очевидно, было слышно, с каким удовольствием сейчас расправляются - большие, тяжелые кольца змеиного тела, как он поднимается и течет, и забирает бессильного сопротивляться Тианди, заплетая, сжимая кольца, лишая возможности вдохнуть. "Трос, - еще зачем-то думал Тианди, - стальное, жесткое плетение, лебедка катера... Готовая стесать тебе ладони до кости, если придется за нее хвататься..."
  
  На самом деле эль'ньеро Тальхар почти не сдвинулся. Стоял и говорил. Довольно спокойно. Все-таки шелестел:
  - А вас рекомендовали, ниери Тианди. Вам выдали вот такую пачку рекомендаций. Как специалисту, по таланту и умению работать годного занять место на наиболее сложных и ответственных участков "Стены" после прохождения личной подготовки у лучшего из экспертов. И я нашел для вас лучшего, наиболее знакомого со структурой разломов после катастрофы "Тоннеля". Лучшего из подходящих... по вашему профилю. К сожалению, ниери Ралица уже успел сообщить мне, что он привык, и от вас не готов отказаться ни при каких условиях. Я, эль'ньеро Тальхар эс Тркач роэ'Хорн, говорю вам, ниери Тианди роэ'Гэлиад, что оставляю вам выбор - вы будете работать и учиться под личным наставничеством начальника участка формирования Стены лехта Ралицы эс Этэрье айе Ставист-рьен - или вы в ближайший большой круг времени покинете территорию учебного комплекса и мир Ставист-рьен, с той рекомендацией, которую я сочту нужным вам написать. Не беспокойтесь, вполне достаточной для занятия любой из непыльных столичных должностей. Но я вам заявляю - как принадлежащий Семье, наследующей землю Дома Хорн, я постараюсь аттестовать вас так, чтобы ни к одной серьезной разработке Великих Домов вас не подпустили на ракетный залп...
  
  "Это случилось", - целиком знал Тианди. Он ничего не думал, он просто знал. С ним случилось. Хозяин Богатств, Стальной Полоз, опробовал его, лишил возможности дышать и нашел негодным. ...Он на дне, он давно на дне, и мутная вода сомкнулась над ним...
  Это неважно, что он живет, дышит, слышит...
  
  - Малый круг на размышления, - тем временем говорил... ниери Полоз. И продолжал бесцеремонным жестом. Который адресуют нашкодившим зверям и надоедливым... не очень разумным. Ориентируя его на дверь. Жестом "брысь".
  
  Он не смог сопротивляться.
  
  Его мир закончился. Он был в небывшем. В бесконечном небывшем тех историй о страшном о Стальном Полозе. Он дал неверный ответ и ушел на дно, навсегда - на дно, так много безвременного срока назад, что его уже занесло илом, над ним уже сомкнулись - злые и плотоядные листья тех кувшинок, тех цветов, с ярко-алыми и пульсирующими лепестками... И его никто и никогда уже не найдет.
  
  "Жалко, Ньи'Аксиро эс Аи, Мастер кошмаров, умер, - первой... прочной, как потом оказалось, мыслью, подумал Тианди. Стоя там, на две ступеньки ниже второй площадки лестницы. - Он бы нарисовал. А я не смогу".
  
  ***
  ...Когда негодующий практикант все-таки не захлопнул дверь и ушел на отведенный срок размышлений, эль'ньеро Тальхар подошел к окну. Проверил пальцами второй лист снизу, с самого края на фигурной решетке окна. Хотя отлично знал - тот самый будет за перегородкой. С другой стороны. Он все никак не зайдет проверить, распрямили ли...
  Но да - думал, подбирая, собирая из памяти слой следового остатка, эль'ньеро Тальхар - это было именно здесь.
  
  ***
  срез прошлого: эль"ньеро Тальхар: четыре малых года после катастрофы "Тоннеля"
  
  Легион и, соответственно, армейский восстановительный его подчинения считал правильно. В нем принимали пострадавших чистильщиков, а не негодные вещи. Тот Тальхар эс Тркач роэ'Хорн - это думал. Примерно в этом месте. Где спускались лестницы.
  О месте размещения восстановительного Легион, надо думать, не особо спрашивал. После провала "Тоннеля" необходимость патрулировать территорию была очевидной, равно как необходимость частичной эвакуации и проверки пораженной территории на прочность. Что было чревато необходимостью обеспечивать профильной поддержкой восстановительного своих и посторонних... сотрудников. Покинутая сразу после катастрофы "Тоннеля" загородная усадьба Семьи Эс Видерле показалась вполне удачным местом для базирования оперативного восстановительного.
  Может, конечно, - тоже на лестнице думал Тальхар - еще весомых слов сказал эр'нере Харрат эс Хаста, слово командира спецподразделения "Соколы" здесь весит очень много. Так или иначе, двоих пострадавших лехтев из их отряда охранения приняли лучшим образом. Что было крайне кстати: одному точно требовался интенсивный восстановительный.
  Самого Тальхара, как он усмехался, миновало. Повалялся два дня и получил разрешение на передвижение и инспекцию. Его состояние было вполне удовлетворительным: штатные последствия перерасхода личного ресурса в условиях перенесенного поражения Thairien средней тяжести, на местном жаргоне "обляпался". Остаточные эффекты, конечно, отваливаться будут долго...
  Вот остаточный эффект он как раз поймал на этой лестнице, которая тогда вела к верхнему изолированному отделению интенсивного восстановительного. Уже видел, что разумный, получивший его запрос о встрече, стоит, в приемном, перед "рамкой". Ждет. Смотрит за окно. И Тальхар спешил, поднимался по лестнице, перехватился на шаге за перила, на четверть выдоха застрял, осознавая, что интересные остаточные эффекты... Даже взвесил, хватит ли его доступа - получить текущие данные про состояние тела разума и возможные помехи, на досуге было любопытно бы рассмотреть. На второй восьмой этой четверти, на первой прошило - до глубины костей резкой болью, вернулся на удивлении, что это рука не перевязана, не зафиксирована - цела? Думал дальше: возможно, это было не лучшим решением - использовать как прочную страховку, условную гарантию возврата в вещный мир, трос лебедки передвижного "чистильщиков", работающей лебедки, и фиксироваться за него как было... но, можно подумать, у него был выбор и время его взвесить. У него получилось - а фоновые спецэффекты в теле разума исчезают... интересно проверить, за сколько, сверить доступные данные. В настоящее время, насколько он знает, подобных опытов подъема пока не проводилось, возможно, окажется полезным.
  
  Где-то поверх этой мысли он думал еще одно: что более странно - смотреть в спину другому разумному, что пару дней назад спас тебе жизнь... или то, что с этой работой и с этой территорией он еще ни разу на это не напарывался? В любом случае, он честно рад возможности поблагодарить.
  
  ...Они провалились. Голова колонны инспекции, по его инициативе направленной проверять дорогу к южному хребту от долины Этерье напоролась - на продолжавший распространяться провал. Хорошо так провалились. С участком вещного мира и их собственным армейским передвижным. И если бы не рискованные действия его отряда сопровождения - во главе с лехта Ралицей - их бы искали глубоко на дне Thairien... то есть, согласно инструкции, их никто не стал бы искать... "Дрянная смерть", - Тальхар допустил до себя эту мысль, такую отчетливую, что передернуло. Не вовремя. Лехта Ралица, как раз его ожидающий, обернулся. Почтительным жестом поприветствовал эль'ньеро Тальхара и тоже... почтительно замер в ожидании. Зачем его решил призвать вышестоящий полноправный разумный.
  ...это смотрелось бы забавно - все эти приниженные жесты... вещи, адресованные с высоты выше так головы на две и подходящего этому росту разворота плеч. Но Тальхару забавно не было. Выбивало. По-своему вызывающе смотрелось.
  - Рад вас приветствовать, эс"ри Ралица, - заговорил Тальхар. Подобрал, не думая, неформальное, указывая туда, за рамки. - Как ваш... подчиненный Стэблика?
  На следующий ритуальный почтительный жест обращения к полноправному лехта Ралица, к счастью, не прервался. "Оборотами компенсировал", - с легким раздражением думал Тальхар, слушая:
  - Если вас, эль'ньеро Тальхар, не оскорбит, хотел бы принести также и вам свою благодарность. За своевременную доставку и размещение. Эр'нере Харрату я ее передал... менее уместным образом. Оба пострадавших из моего подразделения получили своевременную помощь в большем объеме, чем полагается... - взглядом лехта отчетливо зацепился и запнулся. Об жест: "прекрати пердеть", который скрутил Тальхар и опер о пояс. Ненадолго, на долю выдоха. - Если коротко, положение обоих моих пострадавших опасений не вызывает, существенное расслоение и заражение им не грозит. Стэблика, о котором вы спрашивали, возвращаться полностью будет дольше. Сейчас, кроме подробной восстановительной поддержки, ему желательно получить разрешение на получение... прочного и радующего из вещного мира.
  - Это радует, - выныривавший в свое время после куда менее серьезных повреждений Тальхар оценил: точно восстанавливается, вспомнил свою коробку зимних сладостей, ждавшую тогда у окна - и ведь за ней еще требовалось дойти. Вспомнил за тем условия жизни рядовых "чистильщиков" и понял, что не сможет не добавить. Даже если это будут тоже зимние сладости, но вряд ли. - Понимаю. Что так может сработать? Готов способствовать - и предоставить.
  Он не ожидал, что лехта Ралица отступит к самому окну, сначала привычно перейдет на почтительный поклон, а потом внезапно выпрямится:
  - Извините, эль'ньеро Тальхар, хочу попросить у вас разрешения на неуместный и возможно, оскорбительный с моего места вопрос?
  - Валяй, - буркнул Тальхар, выбирая нарочито неофициальный около армейский. Должна же где-то у этого чистильщика вышибаться эта идиотская штатная кнопка переключения?
  - Приношу свои извинения за дерзость, эль'ньеро Тальхар, - "Нет, дерьмо, не вышибается", - он как раз успел додумать, успел осознать и поймать в ладонь, рука, увы, снова болела. Когда лехта Ралица продолжил - весьма абсурдным на... таки армейском уважительном. - Зачем вы так много внимания уделяете состоянию вещей?
  
  "Если его бить - жестко, как равного, для понимания - я удобно стою, - в первый, долгий выдох, старательно думал эль'ньеро Тальхар. - С локтя, в центр дыхания. Если как равного - думаю, он успеет меня перехватить...и я рискую улететь. Вот в этот угол. Если не с лестницы. Но он не поверит, что как равного", - он остыл на последней мысли, завершил выдох и постарался заговорить спокойно:
  - Я считаю это говенным вопросом, ниери Ралица. Как минимум, вы и ваши люди спасли меня от чрезвычайно дрянной смерти.
  
  Они проваливались- помнил Тальхар - и боялся, что помнить это будет по самый конец этой своей жизни. Мутную зеленую воду на экранах наземного передвижного, понимание - они провалились, под ними открылась серьезная трещина вещного мира, настолько серьезная, чтобы сожрать передвижной целиком... Они умрут - сейчас, долго и плохо умрут - и никто ничего не сможет сделать... Он, старший командующий, еще думал именно это, а эти люди - и этот их командир первым - уже прыгали с брони. Чтобы, пока все не рассыпалось, дать им возможность выскользнуть, они строили в этом провале опору из единственного того, что у них тогда было - из себя - из вещей... И он бы промедлил, понимая, их спас эр"нере Харрат эс Хаста, хорошо, что дарра был в их передвижном, что дарра достаточно был, чтобы скомандовать: "жми!"
  Это потом, на прочной земле, ему казалось дико медленным, как останавливается катер, как армейские не понимают, что у них есть шансы кого-то достать живым, как движется лебедка, как медленно он сам командует эр'нере Харрату, перед тем, как сосредоточиться на осмысленной вещи, которой будет - которой должна быть, он сделает - лебедка передвижного - и пойти в провал...
  А еще он до сих пор был счастлив. Что успел и у него получилось. Что ни единого мертвого они тогда не оставили провалу. Нечастый случай. Был - вот по возвращению, в восстановительном. Непосредственно после... он все-таки слишком умудохался, чтобы соображать. В том числе и то, что вытаскивал лехтев. Вот только в восстановительном и задумался. Исключительно на предмет того, должную ли помощь им оказали - в силу статуса.
  
  А рослый детина лехта Ралица, пока с Тальхаром были эти воспоминания, невозмутимо ждал. Чтобы после разглядеть его и влепить. Но все-таки... нормальным. Речью разумных:
  - Я позволю себе напомнить вам, что вы тоже. И мы в расчете. Тем более, мы... действовали по инструкции. Вы же были не обязаны озаботиться состоянием вещей.
  Продолжал это лехта Ралица внезапно поверх. Начавшего было ворчать Тальхара, что он не вспомнит такой инструкции. Тальхар дослушал. Собрался. Начал очень медленным и созерцательным:
  - Не знаю, какая из предполагаемых реакций меня устраивает меньше, но я думаю - если вам сейчас врезать... для протрезвления, что будет хуже - отскребаться... примерно от тех перил или то, что вы не дадите сдачи? - выдох он подождал. Сероглазый рослый лехта не подсказал: остался молчалив и невозмутим. Тальхар процедил еще выдох и тоже отвернулся от собеседника - смотреть в окно. На окне были решетки, "цветочный стиль", южные окна... с поворотом. Некогда рассчитанные любоваться с высоты, как над парком заканчивается закат.
  - Тогда, пожалуй, я буду говорить, - тоже созерцательным продолжил он. - Надеюсь, что с разумным. У которого, тоже надеюсь, есть внутренняя возможность счесть мои высказывания оскорбительными, - он оставил еще четверть выдоха, сосредоточиться. Перед... опасным маневром. - Я думаю о мальчике. Старшем меня почти на всю мою жизнь - и все равно мальчике. К которому мне придется идти - я, к сожалению, буду допущен - с напрасной попыткой доклада и еще более напрасным планом решения. Когда я отсюда буду выписан, - он собирался. Ралица шевельнулся. Положил пальцы на решетку. - Думаю, как там, на верхнем холме в верхней башне резиденции Наместника тоже... смотрит на рассыпающийся город Крэжту этот мальчик - и вцепляется - в единственное надежное и прочное, что с ним есть, что он тут знает - что он тут Властный... закрываясь этим щитом... от того, что он заурядная бездарность, неспособная справиться с тем, что на него свалилось, и ничего уже и никогда не будет - так, как прежде. А вокруг только напыщенные ослы, собранные им в окружение и злые мы - и никто не сможет с ним разделить, как - ему больно и страшно. И он все равно мой Властный... даже если сейчас я очень рискую, - он продолжал смотреть в окно, но взвесил на пальцах и с пальцев уронил "а, ладно", голосом же не прервался. - Но глубже, чем сюда - меня все равно не пошлют.
  
  Он видел. Он стоял и очень старательно видел, так, чтобы обученный собеседник считал бы, если бы захотел - верхнюю Остроугольную башню, зал приемов, где по высоте и тонкой резьбе мраморных сводов можно, наверное, поверить - что ты в Исс-Тарре, но из окна видна, за Строенным руслом - почти вся старая Крэжта, все три холма, но окна, конечно, рассветные - в острых, весенних, фигурных стеклах... И не смотрел на Ралицу. И продолжая. Через паузу:
  - Думаю, нет, лично я не хочу знать, за что вы - примерно с той же настойчивостью, достойной лучшего применения, держитесь, повторяя так настойчиво мне и сейчас - что вы вещь. Но спрошу.
  Он сказал. И увидел Ралицу. Лехта стоял и закручивал - ровно, трубочкой - второй... уже второй из нижних боковых листьев. На оконной решетке. Вдумчиво. Не сразу понял, что на него смотрят, отвлёкся и сказал:
  - Вино. Желательно, хорошее вино, - Тальхар задумался, Ралица оценивал - его недоумение. Потом пояснил. - Вы спрашивали - что надежного и прочного... и радующего из вещного мира для Стаблика эс Этэрье вы можете обеспечить. Я отвечаю - вино, - он говорил речью разумных, но местный выговор был слышен в ней все сильнее. И две необязательных в среднем фаэ связки он уже озвучил. - Желательно, хорошее вино. Мы с ним родичи. Из одной Семьи. И одного селения. Из нас любой знает, как обрезать лозу и как поставить бочку, но Стэблика просто из семьи виноделов. По самому первому ремеслу. Но где то вино и то эс Этэрье, - завершил он и полностью повернулся к Тальхару.
  
  Тальхар знал, где. На дне. При катастрофе проекта "Тоннель" вещный мир, прочный грунт Старого Плато не устоял перед напором Thairien - предполагаемые безопасные сектора оказались внутри основного разлома. В том числе три обитаемых поселка. В том числе поселок храмовых Этэрье. Но какое-то время скалы держались. Этим было обеспечено не только вторичное заражение вследствие прорвавшегося "фонтана" и всплесков. Но также и доступ "чистильщиков" по тревоге почти к эпицентру. А также почти полная эвакуация этих самых поселков. А перед ним сейчас стоит один из деятельных участников этой эвакуации. Это как раз успел вспомнить Тальхар. Пока Ралица смотрел на него - теперь уже открыто в упор, снова - несмотря на разницу в росте (...и в чистой воде отражалось небо).
  - Да и если бы оно было - кто мне позволит пройти даже в штатный восстановительный с вином. Как вы понимаете, на последний незаданный ваш вопрос я вам не смогу ответить.
  - Понимаю. Значит, вино?
  А потом эль'ньеро Тальхар вынужден был собраться. Собраться, старательно удержать те же легкие нейтральные интонации голоса и продолжать говорить:
  - Постараюсь обеспечить. Не гарантирую, что лучшее из погребов Дома Хорн... но в наших погребах в Крэжте я могу обнаружить местное. Прежнее местное. Я думаю, это важнее?
  
  Он не думал, что поступает столь опрометчиво. Он просто смотрел на листья. Два листа узора решетки, что лехта Ралица за его речь скрутил. В трубочку. Подумал - а вдруг? - потянулся проверить лист. Нет, медная чеканка была честной. Не в "примерно ногтевую" толщину. И усилиям его пальцев, конечно не поддалась. Зато остаточная иллюзия вспомнила себя полностью - до цветных кругов перед глазами, до слабости, накатившей за резкой болью, и противного липкого пота по спине. А надо было говорить. Спокойно говорить.
  Усилия оказались бесполезны.
  
  - Это очень хорошо, - совсем местным выговором сказал лехта Ралица. И продолжил. - Больно? - недоумевать Тальхар еще не успел, он не успел и допонять, а лехта уже разворачивался местным, открытым, чуть извиняющимся, поясняющим жестом - целиком, по плечи. - Вы ведь наверно, когда нас наверх тащили, руку себе хорошо спалили, до кости? Прикипело, да? - Ралица говорил местным, таким остро местным, что Тальхар на долю выдоха понимал: ему нужна большая пауза, большая доля внимания, чтобы понимать, что ему говорят. Сначала с раздражением - поверхностным, пеной, потом прошило до глубины - пониманием: а с вероятностью, лехта Ралица не знает, как говорить на повседневном бытовом открытом чистым средним фаэ - или не хочет знать... при учете имеющихся здесь языковых ограничений... он не умеет доверять на этом языке. А он говорил. - Оно проходит, но, зараза - долго... я, наверно, с малый год ходил, временами так вступало - словно пуп сорвал, как у нас, в горах, говорили. Тогда - за эвакуацию...
  Тальхар приноровился. Тальхар к концу речи слушал уже... "полными ладоням", держа, впитывая этот насыщенный местный - было новым. И таким... отдельно хрупким. Словно ему доверили подержать чужого младенца. А лехта не сбился - но уставился... прочно - на развернутые к нему ладони.
  - Знаете, так... не должно быть. Чтоб прикипало. Я умею это латать, но не очень хорошо. Через несколько дней отваливается. Хотите? - запросил Ралица местным и неуверенным, но... это все-таки было отчетливо - к другому разумному. А еще Тальхару было интересно - оценить и сравнить способ воздействия. На тело разума. С вероятностью можно использовать в предполагаемом исследовании. Вот когда он улыбнулся про себя этой мысли, Ралица и задал свой вопрос:
  - Извините, ниери Тальхар, а вы... с глиной не работаете? Своим... личным делом?
  
  "Он вернул мне...крайне неудобный вопрос, - думал Тальхар. Наблюдая - за повседневным, приносящим извинения жестом Ралицы. Аккуратным, но его здоровенные лапищи, кажется, сами порождали ветер. Холодный. Приятный. (...а скорей это мы оба под внешнюю вентиляцию встали). - На который мне придется смочь ответить".
  - Нет. Я, по-своему, уникум, - усмехнулся он на среднем, небрежном. - Проявляющий-Roijthu, Мастер осмысленных вещей, у которого в практике ручного ремесла... руки растут глубоко не из того места. Пальцами внутрь, - он добился своего - лехта оценил формулировку. И выдал:
  - Ну... я вот никак не могу. Пожаловаться на качество вашей работы, - очень расширенный жест пятерни, которой Ралица сложносочиненно провел в воздухе - зачерпнув от бедра, и как-то вокруг себя, прихватив себя в итоге за затылок - Тальхар не знал, но понял полагал, что верно - что я вот тут такой стою, живой и разумный, и это результат. Жест ему как раз оставил. Время выдохнуть. И решить, что он хочет знать дальше.
  - Но почему вы об этом спросили?
  - Потому что вы мне... очень его напомнили, - сказал Ралица. - Дядю Гончара, - кажется, он разглядывал, сколько времени заняло у Тальхара - понять в произношении такого рослого детины местный детский. Пояснил он вот точь-в-точь, когда тот понял. -Мастера Орана а'Саат-но. Автора "Тоннеля".
  
  ***
  более глубокий срез прошлого: около двух звездных лет до катастрофы "Тоннеля". Открытые территории Старого Плато. Ралица
  ...Потому что мир принадлежит тебе. Когда твое первое имя наступит только к следующей весне, а пока у тебя есть все, что надо. Крепкая прочная палка, взрослые штаны с поясом и ножом, сыр и пол-лепешки в узелке, собственноручно сделанная свистелка из не-догони-травы - лето и большая дорога впереди. На которойнет - ни волков, ни иных злых зверей - разве лисицы да зайцы, одного ты давно обещал принести показать младшей Лопушочку. И идти далеко, да не слишком - от верховых пастбищ до родного Этэрье - шаг да шаг на своих двоих - до первой звезды управишься, а если у нижних рек "опять застрянешь" пытаться рыбу рубашкой ловить - к первой не успеешь, в полное звездное небо придешь... Но одна звезда ли, полное небо - говорят старшие - живчик, выспишься, как с новым утром птиц присмотреть и тележку собрать, а там и в обратный путь.
  
  ...и безупречное доверие своих старших. Тоже нерушимо было. Как заботливым "легким узлом" связанный узелок за спиной. Таких слов, конечно, не знал и не думал тот Ралица - уже Ралица, - вертушка, колесико, живчик...
  Но знал, что вот тогда его и подвел...
  
  На второй четверти дороги, за Чистым ручьем, начиналось любопытное. Старшие называли - Козлиные обрывы и купленная территория. И закрытая территория. Но кто ж в Этэрье не знает - даже если этому кому-то до первого имени еще перезимовать надо - что дорог здесь всегда было, по правде, две. Это если с тележкой, или если со всеми зверями на верховые вся семья идет - тогда длинной, пологой, втоптанной дорогой... А если тебе шесть лет, у тебя палка, свистулька и ни одного четвероногого подопечного - кто бы тогда ни свернул - от ручья наверх, на тропу, прямиком через купленную территорию - так близко, что на забор можно посмотреть, а если постоять - и крышу увидеть, над стенами внутреннего двора - это он придумывал, что эта крыша всплывает, появляется - ведь не может же на закрытой внутренней территории быть все так просто, как в родном доме? - а потом вниз, вниз с самих Козлиных обрывов, узкой тропкой, с шорохом камушков, с кучей пыли... весело. Конечно, именно так он и пошел.
  
  А еще был виноват заяц. Ралица точно помнил - был заяц. Между серебряных деревьев, на подъеме от ручья. Серый, прятался, солнце выдало, зазолотило... ну, он, уже Ралица, конечно - не собака, но играл, что он собака, что выслеживает... даже палку и свистульку оставил - их ведь у собак не бывает? - так в конце и поднялся по склону к каменному забору внешней ограды закрытой территории с непривычной стороны. А там оказался сад. И дерево.
  
  Не жаловались ему знакомые некогда каменные земли узкой долины Семи десятков ручьев, долины Этэрье, на сады - какие были - были, росли и во дворах, и над дворами. Старшие говорили: если убрать все камни, земля здесь добрая, плюнешь косточку, лоза вырастет. А когда тебе до первого имени еще перезимовать - свои, зрелые и не зрелые - груши, сливы и шелковицу знаешь на вкус - а, кто скажет, может и хуже, чем соседние.
  Лучше всего - вот груши - наверху, над бондарней... Правда, старый мастер Гэрат не раз выскакивал, грозился - чем под руку подвернулось, подвернуться, ой, много, что могло - старшие, уже парни Этэрье, мелкотню стращали - иногда, бывало, кидался и попадал, обидно и метко - много что потом приходилось отработать... Сам уже Ралица знал, что грозился, - и что ругался после дядька Бондарь словами недетскими и серьезно обещал, что молодых кабанят, замеченных в набеге, он не только сам в науку не возьмет, но еще и постарается, чтобы особо борзых, а в два раза больше тех, что сук сломали - вовсе ни к какому ремеслу не подпустили, даже ковры стирать, пусть где-нибудь еще себе место ищут, в городе, скажем... Ралица не боялся: куда же бочка без колеса, да без обручей... да и не ломал суков, не водилось за ним.
  До сих пор не водилось.
  
  Они были необыкновенными. Те, что росли на трех деревьях за каменной оградой закрытой территории. Золотыми. Не яблоки, не груши, не абрикосы - другие, большие и мохнатые - он подумал: совсем, как приманивший его заяц. И когда подумал - уже полез. Через каменную ограду - бесшумно, не захрустела, через ряд серой, пахучей травы в мелкие игольчатые листья, через три шага и, наконец, на дерево. Он помнил, что думал - если не получилось поймать зайца, вот, что он может принести младшей Лопушочку, потому что он уже старший, вот. И еще расскажет, что это такие заячьи...яблоки - необычные. Только, кажется, незрелые еще.
  Про сторожей чужих садов на верхушке, выбирая самых зрелых, с красным боком, мохнатых он точно не думал. Думал про владения заячьей земли, как они должны быть и как про них рассказать, прикладывал к щеке сорванное заячье яблоко - теплое, вправду мохнатое, как зверек, не удержался, куснул - сочное, кислое, необычное тоже, и как раз начал грызть.
  
  Когда вдруг сразу пришлось думать обо всем...
  
  Эта дверь, эти ворота внутреннего двора закрытой территории, лязгнули - Ралице показалось, что здесь, совсем над ухом, как шарахнули сигнальным билом, и взвизгнули еще, Ралица испугался, что ухо не слышит, а потом показался голос, громкий - а еще, кажется, он позвал его по имени, тогда точно показалось... И он, конечно, испугался...
  Он скатывался с верхушки, забыв там узелок с хлебом и сыром... Глупо, как никогда бы, он промахнулся и спрыгнул прямо на развилку ветки, и ветки в тягости, услышал, как громче ворот захрустело под ним дерево (...сломал), и еще неудобней свалился совсем на землю - нет, все-таки на ноги, а боли, сгоряча, не почувствовал, и начал бежать, совсем не оборачиваясь... он вспоминал, пока бежал несчетные три шага через пахучую серую траву - и про дядьку Гэрата, и про запретную территорию, а того больше - про чужие сады, про стражей, про много страшного, что рассказывали вечерами в поле люди Этэрье - от "историй не у очага" его уже не прогоняли... и никто не подтверждал ему, что ладно, все это истории о небывающем. Оно было - и он убегал, как от такого и бегают, но невысокая каменная стена подставила ему под ноги особо острый выпуклый угол, и ступню прошило резкой болью, на всю ногу, и он услышал, почувствовал, что стена тоже хрустит и сейчас посыплется и последним, отчаянным рывком, дурацким, рванулся вниз...
  
  ...И мог бы лететь дурной башкой вперед в овраг, с крутого склона - добавлял уже взрослый Ралица... Но, к его счастью, арендатор южного хутора над Быстриной, старший полигона "Тоннель", ниери Оран а'Саат-но бегал... точно быстрей шестилетнего мальчишки с подвернутой ногой.
  
  ...Они собирались посоревноваться, - мог еще вспомнить и сказать взрослый Ралица. Но... когда он стал взрослый у него была семья и много забот, а у ниери Орана а'Саат-но намного больше. А потом ничего не стало.
  
  Дядька сильный, - понимал тот Ралица. - Мягкий. Городской. Но точно живой. А он, Ралица, струсил. Это была обидная мысль. ...А еще обиднее было то, что - ну он понял, что дядька держит не настольно прочно, что можно, если сейчас упереться ногой и как следует дернуться... И не смог этого сделать. Упёрся и больно было, очень больно - на четыре слезы хватило. И страшно. Потом стало неудобно. Дядька - все это время - знал Ралица, держал его. Уже прочно. Но необидно. И ждал. Слез не разглядывал.
  - Младший эс Этэрье и я тебя не знаю, - сказал он потом тоже прочно и мягко. - Но ты точно не слушал местных сказок, а я точно не ем детей...
  - Разумных... вообще не едят! - выпалил Ралица. Дядька был неправильным. Сосредоточенным, как наставник. И говорил так же. (...конечно, на местном. На ученом местном. Что бы еще он тогда мог определить). А потом - ну, вверх глядеть надоело - Ралица подумал правильное: ну - не сбежал, сознавайся. И сказал. - Я залез к вам. На запретную территорию. И тырил... яблоки? Я... виноват. Я отработаю.
  - Конечно, отработаешь, - принял дядька. И на него уже можно было смотреть. Дядька был чужой точно, не только без верхней жилетки-шигуньки, без которой взрослый на люди не ходит, но даже без рубашки, только в штанах и с поясом, и с очень хорошим ножом на поясе, даже по рукояти видно... и, похоже, еще с оружием. Конечно, все равно взрослый же дядька. Жилистый дядька, гибкий - хлыст, прямо кнут, конечно не заяц - боевая, беговая собака, он такую один раз осенним базарным днем видел, видел и даже погладил, разрешили. Тем более, что дядька тоже с хвостом - длинным, черным, в хвост камешки вплетены - блестят, совсем рядом, яркие. Хвост-то совсем рядом, можно дернуть... ну, нельзя конечно. Потому что невежливо. И... потому что дядька еще вернет чем-нибудь. А то и во что-нибудь превратит. Дядька-то чужой. И - Ралица так не думает, Ралица видит и слышит - волшебный.
  Дядька ведь говорил дальше, пока Ралица глазел. И Ралица тоже понимал, вот оно как - говорить "быстрей, чем взлетает стриж, чем бьет молния" - это совсем по-другому быстро и почему-то все совсем понятно:
  - Но убегать ты взялся зря. Так я бы за персики точно не взгрел, - называл дядька. - Ты подвернул ногу и у тебя в ней большая заноза... прямо ветка... засадил - и не одна. Встать не можешь, так?
  - Так, - сказал Ралица. - Я пробовал.
  - По справедливости, начинать надо с дерева, - продолжил дядька. - Но ветке не поможешь, забор починим. Думаю начать с тебя. Я не звал тебя, младший эс Этэрье - как тебя, к слову, зовут? - но будешь моим гостем? Придется...
  - Буду, - растерянно выдал он согласие. Задумался и сказал честно. - Ралица. Из того дома, где Колёсники.
  - А, на въезде, - отозвался дядька... хозяина он об имени спросить, конечно, не рискнул. А он все знает. - Ну, младший Ралица - как там носят молодую овцу - рраз?
  
  Ралица не испугался - забава была привычной - когда его забросили вверх, на плечо, и дядька пошел - через обвалившийся забор, через сад (...плохо ветку сломал, плохо, под сердцевину, замазывать надо), через те самые голосистые ворота - присел еще, чтобы Ралицу верхней балкой не задело (а за ними тоже такие деревья растут. Два). И прямо внутрь. В дом.
  
  В доме сначала было как обычно. Даже инструмент был - в рабочей комнате, на входе, там, где вниз к работе, а вверх поесть не набегаешься, лопаты Ралица увидел, косу, ящик еще с мелким инструментом, подход растоптан, рабочее значит. Потом, помнил, втянул воздух, насторожил уши - понял, что другое - никто не шуршал, не отзвукивал - там, за рабочим выходом, и ничуть не пахло, холодный был запах, летних комнат без тебе всякого - сена, хлёбова и иного - в доме на их местах не было - никаких зверей.
  Но дядька уже поддразнивал и спрашивал:
  - Боевые пятки. Это сколько ты сегодня отшагал?
  - С верховых пастбищ, - говорил Ралица. Ой, это не очень удобно - говорить, когда эти пятки выше носа. А дядька откликался: "Придется отмыть", - поворачивался на лестнице и шел, пригибаясь, до задка... (...ну, до помывочной) - ничего так, богатый, с сильной теплой водой, глядишь не сам дядька на ручьях из чего было собирал, на его-то верхотуре... Ралица чуть было по взрослому не спросил: "Свой насос?" - но отвлекся, все царапины защипало. Вода точно здешняя, глубинная, кусается...
  
  А вот верхняя комната, не самая, которая для гостей, а боковая, для работы - была совсем не похожа на то, как обычно бывает у людей. Белая. По внутреннему свету. Ставни-то задвинуты. Кроме одной. Свет...на рабочее место светит - да, думал Ралица. Странное. С незнакомой работой. Пришлый эс Этэрье, сушеный, птичий дядька Цюэ, который еще рыбьи ловушки плетет, про такое рассказывал - про передающий, городскую работу и чертежи. И у старосты эс Этэрье такое, светящееся, есть, он по нему карты составляет, и на этих картах фиксирует, если где-то что-то завелось не то - и тогда старшие дозором проходят, если надо.
  
  Выдох он это вспоминал или меньше? Смотрел. Светящееся гудело. За ним было окно с отодвинутой ставней, а за окном - Ралица не видел, но готов был поспорить и подраться - за окном были видны те деревья. Как дядька называет... персики?
  Его дядька сгрузил у входа. На сиденье. Очень гладкое, не очень мягкое, холодное. Сел рядом. Повернул к себе его ногу. Не очень больно. Но отвлек: Ралица думал: вот это у дядьки пальцы - чистые-чистые, длинные и вроде не мясистые, а прочные, что клещи в хороших руках. Он и был в хороших руках. Руки прощупали - нога опухала - было больно, дядька нашел, где. Пальцы были прочные и холодные.
  - Ты с обрывов собирался слезать? - спросил дядька.
  - Ага. С обрывов, - подтвердил Ралица. Пока дядька встал и повернулся, что-то ища... там еще в этих светлых стенах емкости были? Были. Непонятную вещь, которую дядька искал - дядька нашел и с ней вернулся. Штука звучала и выдыхала холодное облачко.
  - Ветки я из тебя достану быстро, - сказал дядька, смотря в середину искристого холодного облачка. - А вот со всей ногой... сейчас посмотрим, сильно ли тебе досталось. И что с тобой дальше делать будем. Подождать придется, пока сработает.
  - Я терпеливый, - сказал Ралица. Смотрел он туда же - ну не встречался он тогда с редкой вещью, штатной армейской аптечкой и ее первичной обработкой и местным обезболиванием. (Вспоминал и взрослым. Когда смотрел на аптечку и шипело. Воспоминание было ценным. Но тогда он не знал, сколько будет помнить. И сам говорить другим с этой, легкой и памятной интонацией).
  - А зачем терпеть, когда можно не терпеть? - спросил дядька. Местным, но большим жестом попросил у него разрешения. Ралица подтвердил, его предупредили, что сейчас ногу он чувствовать перестанет, на какое-то время. На какое-то время Ралица был не против - боль была и надоедала. Дядька - как ему показалось, завернул. Эту ногу - в это холодное, занятное, искрящееся и шипящее. Подождал два выдоха и дернул. И достал кусок ветки. Показал - обломок был длинный, в мизинец. Ралица еще смотрел на окровавленную палку, а дядька говорил, оценивал, отвлекал, примерялся к этой подведшей Ралицу ноге прочными пальцами, просвечивал - холодным и шипучим. Высказал, наконец:
  - А нога цела, дня два похромаешь, встанешь. А пока сиди, не рыпайся, пусть стянется, - холодное на ноге оставалось. Пленкой. Приятной холодной пленкой. Чуть-чуть да, тянуло. А дядька поднялся и вернулся. На рабочее место. К светящемуся.
  Ралица и не рыпался - он смотрел, его заворожило. Светящееся было прозрачным, дядька сидел и что-то делал, от этого происходили и складывались - линия к линии, одна за другой, и оставались в памяти - даже перед глазами - светлым.
  
  ..."Это было чужим и удивительным - волшебным - мог сказать взрослый Ралица. Мог ли я тогда думать, сколько в своей жизни я еще буду пыриться в срезы состояния мира и сводки передающего? Тогда, понятно, никак не мог". Он сидел и не шевелился, он видел - линии чертежа вспыхивали и гасли - и оставались перед глазами удивительным узором, одна к другой... Он тогда ничего не знал про структуру опор и построение плотины, он просто смотрел, смотрел и смотрел...
  
  Но когда удивительный дядька отвлекся - точно отвлекся, откатился на сиденье, стукнув - Ралица не удержался и открыл рот:
  - Ворота... строите?
  Дядька... а дядька, наверно, забыл, что он был тут, если не забыл - то точно далеко оставил. Быстро развернулся, отряхнулся, сообразил... Увидел. Изучил - и целиком. (...и Ралице неоткуда было знать, как нескоро и как четко это вспомнится. До последнего жеста). Постарался улыбнуться:
  - Надо же, рассмотрел. Подскажи, глазастый - как рассмотрел?
  - Ну, линии видно, - неуверенно ответил Ралица. И пальцами в воздухе нарисовал. - Вот так: одна, другая... Пучком. Как... ловушка для рыб. Ну и потом мне показалось, сплести надо? В такую... сетку.
  - Глазастый, - еще раз повторил дядька. Ралица подумал: все равно разозлился. На то, что он снова залез... на закрытую территорию? Но потом, через выдох, дядька встал, движением руки свернул светящееся, отряхнул пальцы. Продолжил. - И хорошо же глазастый. Да, в каком-то смысле ворота. И не получается.
  Ралица тоже набрал воздуха, посмотрел вниз - плитки пола в комнате были обычные, глиняные, в ребрышко, хотел сначала перестать видеть и не мог, перед глазами светилась - линия к линии - сетка такая... на полузаконную ловушку на скользких рыб похожая. Потом услышал, что дядька досказал и успокоился - значит, не на него скорей сердится, просто дело не выходит, а это и взрослым обидно, еще посмотрел на плитки и сказал:
  - Получится. Должно получиться. Они красивые.
  - Пророчеств не бывает, - это дядька цитировал. Что-то из незнакомого Канона - думал Ралица. Точно Канона, он же дальше продолжал. - И ты, маленький лехтев, отлично знаешь, - он не успел ответить, что не знает, и что это не пророчество - хоть что это? - он просто так хочет... Дядька решительно отвлекся от работы, отпустил на обе руки и все внимание перенес на него, Ралицу. - Знаешь что, давай ты еще через три выдоха попробуешь встать. Если получится - шагнуть. И скажешь, как получилось.
  Ралица встал. Ждал, что боль укусит. Не укусила, чуть поскреблась. И между пальцев проползла. Постоял. Оперся. Только начал думать, что пойти-то пойдет, а как потом с обрывов слезать, вот пока думал и еще три выдоха считал. Дядька наблюдал. Как Ралица прошел все три шага, спросил жестом, как ему.
  - Немного... больно, - сосредоточенно сказал Ралица. - Но несильно. И хожу.
  - Это хорошо, младший Ралица. На тебя бы еще какие сапоги надеть... - задумался дядька.
  - Да какие сапоги, лето же, - удивился Ралица. Посмотрел на дядьку. Дядька тоже удивлялся, нехорошо удивлялся... кто их знает, волшебных, чего они злятся? Может, пояснить надо. - Я малой еще, не работаю, какие сапоги?
  Дядька выдохнул. Это и тогда Ралица слышал - что выдохнул. Со свистом таким - змеиным. Шипом. Раздраженно перехватил что-то пальцами из пространства. И вдруг заметно улыбнулся и собрал - местным жестом. Что нашел, ща будет, подожди. Оставил Ралицу, сбежал вниз. Ралица стоял, старательно стоял, на обе ноги, даже на ту, которая болела - чтобы устоять, не сделать еще пары шагов, не пойти любопытствовать, что там - где необыкновенное, где только что дядька работал. Ворота. Он понимал, что ничего там нет и ничего не поймет - но любопытно было. И все-таки полшага вперед сделал. Хорошо, что дядька прибежал, снизу... Легкий.
  - Ну, сапоги, не сапоги, а эти ваши, местные - забываю, как их зовут.
  Ралица ему не отозвался даже, не смог назвать -цэрушки, непростая простая обувь, тут ему их в руки дали. И какой они были работы. Прочной кожи, с легким тиснением, без всякого лишнего, и так знающему видно, нижний сосед из пахучего дома, Тоширец-кожевенник лучше сказал бы. Но и невзрослый Ралица понимал - на любую работу дойти можно, даже до города пешком. Взрослые. Мастера. Никак им не заслуженные. А дядька продолжал:
  - Ничего, не ношеные. Вспомнил, что есть, подарили некогда. Тебе, наверное, большие, но зашнуруешь? Давай помогу, - говорил дядька. Ралица все держал, ощупывал кожу, понимал - нравятся. Больше того понимал, что надо сказать:
  - Я...не заслужил.
  - Тебе ногу поберечь надо. И перевязку, - четко отозвался дядька. - Садись. Обуешься - пойдем дерево чинить. Я правильно понял, что ты что-то умеешь?
  "Да... я же сказал - отработаю", - понимал Ралица, берясь за нижний ряд завязок. Очень незаслуженной обуви. Сознаться было нужно:
  - Не много. Но что-то делал, - дядька услышал, отряхнулся
  - Значит, заодно научишься, - вернул. - Вдруг будет не последнее дерево. Иди вниз, посмотрю, как лестницу пройдешь, - и действительно смотрел, шел на два шага сзади, да - спускаться было больней, но было можно. Дядька видел. Дядька показал, что надо еще вниз, еще и запустил в мастерскую. Странный дядька. И продолжал говорить:
  - Неплох. Если уже по лестницам ходишь. Но вот с обрыва лезть не советую. Я твоих предупредил, в Этэрье, - завершил дядька. Ралица не успел испугаться, ему пояснили. - Что ты здесь в гостях остался. До утра. По спускам я гостя все же не отпущу идти.
  - Как...до утра? - растерялся Ралица. - Мне никак нельзя до утра. Мне же с утра... с тележкой обратно ехать. Где инструмент и еда всем. На пастбище же. Время же. Лето, - он говорил и слово за слово - пугался. Что вот, забыл самое главное в этом... своем незаячьем королевстве. По-настоящему взрослое. Рабочее. А еще и ботинки нацепил... - Это мое место и мое дело. Я... я так всех подведу.
  - Место и дело - это серьезно, - отозвался дядька. Передал короткую пилу. Передал бутыль с чем-то пахнущим смолой. Тяжелую. Подергал себя за кончик хвоста. - Тележку-то тебе везти или ехать будешь?
  - Закладывать буду. Должен. Сам. Показывать, как научился, - продолжал выпаливать Ралица. - Ну, то есть на тележке поеду. Не повезу.
  - Значит, большую часть сидя? - бутыль дядька забрал, пилу нет, пригласил следовать за ним наружу. - Ну, хорошо. Остальному придется помочь. Ну, нельзя же подводить гостя, у которого серьезное дело. Только тебе придется рано встать. На второй трети рассвета, - наверно, сказал он как-то так. Это Ралица очевидно не понял. Он даже показал, не успев подумать. Что не понимает. - Раньше времени зверей кормить, - уточнил дядька. И Ралица его умудрился перебить:
  - Так какое это рано? Я и раньше могу, по лету-то.
  - И то хорошо. Успеешь, что тут тебя подбросить, - хмыкнул дядька. - Пошли.
  
  Потом Ралица думал - ему должно было быть все столь же неудобно - неуместно и неудобно, как эти... восхитительно удобные, по правде, взрослые цэрушки. Пока шел к персиковому дереву - он теперь уже запомнил, как эти деревья называются, пока понимал, как плохо ветку сломал... Он знал - он отвечает, но он испортил, он испортил сложное, потому что дядька рассказывал, почему он, Ралица, таких деревьев не знает - они плохо выносят здешние зимы и их низовые ветра. И испортил он глупо. Оно должно было быть, и стыдно ему было. Но где-то там, глубоко. Просто...
  Просто дядьке это было неинтересно - сегодняшний Ралица не знал, назвал бы тот он, до первого имени это словами - но чувствовал отлично. Чтобы мелкий понимал, осознавал, разнообразно чувствовал вину. Ралица не помнил, но кажется не тогда, потом, через не один малый год, когда вспоминали, не у того ли самого дерева, улыбался Оран: "Ралица, но это закон - крепче наших неписаных - пока на этом свете существуют дети и сады, по деревьям будут лазать и обдирать. Не всегда те, кто потом продолжит их сажать".
  
  ...но там больше нет. Ни детей, ни деревьев. Но вслед тому взрослый Ралица может думать: но я успел. Посадить и убедиться.
  
  А тогда Ралица знал, и на неудобное оставалось все меньше и меньше места. Интересно дядьке было другое - он показывал и увлеченно рассказывал, что он сейчас делает, из чего составлен темный и остро пахнущий незнакомый вар, которым они обрабатывали бережно зачищенную рану дерева, и зачем каждое составляющее. Потом - что за тонкая прозрачная пленка, которой он обрабатывает поверх, и почему она так на его, Ралицы, повязку похожа - конечно, похожа, по свойствам и быстро твердеющему составу, для разумных повязка разве несколько эластичней. И еще что в городской лавочке на рынке, постоянной, где всякое домашнее, в числе хозяйственного, этим торгуют, но он не знает, меняют ли. Ралица этот интерес видел, вопросами сыпал и ответы получал. Там, где надо, дядька оказался простым. И...знакомым. И в том, как с сожалением, после работы, поднял сломанную ветку, подержал - и забрал с собой с жестом "пригодится". На ней эти персики были. И еще совсем незрелые. Вот когда вслед шел, все нес - было совсем неудобно. И жалко их...
  
  Но дядька допустил. И разрешил ему остаться. Внизу, в мастерской. В его месте. Это было видно. Это было. Маленький Ралица вряд ли это думал - словами, но вот такое, о чем ему уже говорили - в первых словах первых Канонов - он просто здесь, в незнакомом месте узнавал. Кожей и корнями. В Этэрье это было понятно и так должно, что незаметно, а здесь, в чужом месте...
  Но и сад был еще и дядькой, и не его, арендованный дом все равно прорастал дядькой, и вот здесь, пока он сидел на низком топчане и смотрел на красный, уже предзакатный свет в окно, здесь - он, Ралица, знал - здесь было самое-самое сердце - того, что есть дом дядьки и сам дядька, и это вот такое его место - и это он знает, это можно пощупать - не прямо, но вот так, через ребра - как свое сердце, что бьется...
  А дядька.. да, наверно, замечал, дядька предложил повечерять, пластал на крупные ломти пирог, злэничку, богатую, с мясом... Потом отвлекся, посмотрел на Ралицу, наигранно-хищным жестом ткнул его почти в щеку, чуть не доведя палец, и запросил:
  - Смола? Или вар? Ладони покажи, - Ралица послушался команды, и дядька сделал очень суровое лицо. - Вывозился. Беги, отмывайся. Дорогу найдешь?
  - Найду, - выпалил Ралица. И вот как совсем побежал. Боль почти не просыпалась, шуршала и упиралась, в прочное и холодное перевязки, в мягкую шнуровку незаслуженного взрослого сапога.
  
  И, конечно, он застрял - ну, не устоял, необычно же, надо же было проверить - а и вправду такой напор, что руку, если выкрутить на полный, совсем сносит, прямо режет, и стенка помывочной гудит тогда, почти как готовый к работе горн, тихо - ззззуу! И да, вода горячая, совсем горячая, прямо кусается - не как горн, конечно... Разыгрался. Потом некстати вспомнил - ну, как почти уже начинающий работать - а что у дядьки тогда, если свой насос, по выплатам? Постарался быстро-быстро стереть лишние капли и на руках заодно, что не отмылось. Может и нестрашно, но он заигрывается. Дядька-то, может, и не заметит...
  
  Взрослости его не очень хватило, тоже помнил Ралица. Что он еще на лестнице думал - верней, стоял и за стенку хватался, потому что хотелось - ой, как хотелось, подойти туда, наверх, чуть-чуть сесть за непонятное, где светилось, построить ворота - далеко-далеко - через стены мира и бесконечную воду - чтобы и далеко и безопасно... Конечно, понимал, что нельзя - но тяжело понимал...
  Он не знал, насколько застрял, он точно не думал - было ли вправду. Что он пошел вниз, когда там, внизу, что-то шлепнулось...
  
  А когда пришел - дядька уже покинул место еды, от пирога только самое начало "улитки" съел, дядька передвинул перегородку, и сейчас сидел - под самым светом. Далеко. У самого окна. В своей мастерской - точно видел Ралица эс Этэрье - младший храмового квартала, посёлка мастеров Этэрье. За обычным гончарным кругом... это он тоже видел. Показывали. Дома. В Этэрье. В первых ознакомлениях с ремеслом. Поэтому знал, что дядька вот только-только начал, только-только ком поставил, думает собирать. И позволит подглядеть?..
  На сиденье Ралица сел шумно. Скрипнул, стукнул, завертелся. Чтоб дядька заметил.
  - Ага, младший Ралица, ты вернулся, - сказал дядька и посмотрел на него. - Думаю, раствором и починкой забора мы займемся позже, тебе сейчас это будет утомительно и неполезно. А я нашел мысль и собираюсь ее думать. Я надеюсь, нечаянный гость моего дома мне простит, что поверечерять ему дальше придется в одиночестве и молча?
  
  Ралица быстро, от растерянности уже молча, головой, подтвердил - да, простит, посидит тихо, он умеет. Взрослый Ралица мог улыбнуться тому вслед - вот заговорить у него точно и не получилось... Нет, надо быть честным, он не застрял с куском в руке, он ел - и наелся, как щенок осенью, до круглого пуза. Может быть, именно потому, что не мог отвлечься, и повторял - ел и ел, вглядываясь не в еду.
  
  Дядька работал. Дядька был. Дядька быстро собирал - из только что кома глины... сначала, думал Ралица, башню, приплюснул ей верх, полировал низ - и глина текла под его пальцами, отражала свет, отглаживалась, сминалась, быстро, как сама, вырастала... Нет, это будет не башня, не ваза, это будет обычный винный кувшин - уже мог узнать Ралица, сейчас - пока дядька прижимал ему перемычку, выглаживал, полировал круглые бока. И ничего не обычный - быстро, как вода - текла под пальцами дядьки, и плавилась, ловя закатные отсветы, и казалась горячей - сама земля. Дядька был, было солнце, были вода и глина - дядька собирал все вместе - и еще что-то, и земля текла водой и была огнем... Был и поворачивал - кругом работы, кругом мира, кругом времени, слой за слоем - оно притягивалось и застывало, оно наматывалось и становилось легким рельефом на стенках растущего кувшина, а мастер мог оставить - и мог выгладить. Ралица смотрел - и его внимание рождавшееся тоже захватило, он застрял насовсем, он попал в канат - и был весь - там, где прочные и невесомые пальцы дядьки выплавляли уже самое горлышко кувшина.
  
  В шесть лет тот Ралица еще не знал - о Мастерах-Проявляющих, о мастерах осмысленных вещей... Но понимал все правильно. Не "понимал" - мог усмехнуться взрослый Ралица - "влип". Неизвестно, что понял дядька - что-то точно понял. Отвлекся, приостановил вращение круга, разглядел Ралицу. Спросил - словно мир и не думал - наслаиваться вокруг винного кувшина из красной глины - вот так просто:
  - Спрошу: как думаешь, маленький гость - "глазастым" будет или рельефом?
  Его увидели - и Ралица осмелел. Но думать - что он тогда мог думать? Да, только одно:
  - Дядя Гончар, - выпалил Ралица и видел, как внезапно на него крутанулся дядька, но уже не мог остановиться и продолжал. - А вы вот так меня научите? Совсем вот так?
  
  Думал ли он тогда - что вот он, непрошенный гость дома осмелился взять и назвать хозяина. И правильно назвать - на что и повернулся, мог повернуться Оран а'Саат-но, некогда принадлежащий наследующей линии Дома Пороха Мастер осмысленных вещей, Мастер Гончар (с этим именем и ушедший - в посмертные реестры). Этого, конечно, Ралица не знал. И вряд ли думал. Задал вопрос и ждал, ждал - пока его отчетливо рассматривали:
  
  - Совсем вот так - думаю, не смогу, маленький лехтев Ралица, - отозвался потом дядька. Там была пауза, за нее Ралица пропал, успев подумать, что этого с ним не будет никогда... Пока дядька Гончар пустил круг двигаться медленнее, и выбирал что-то, скрытое от Ралицы кругом и бортиком стола. - Но насколько смогу... Но боюсь... это будет медленное обучение, - потом дядька взвесил на руке емкость... с носиком. Отвлекся, поливая кувшин - не краской, тоже землей, совсем жидкой и чуть светлее. Как отвлекся, так и сказал. - Будет глазастый, - и вернулся к Ралице, с вопросом. - А у вас разве своего мастера-гончара нет? Вы, конечно, не торгуете - но я видел. Как раз на ярмарке. Вашей работы, эс Этэрье, кувшины и миски. Необычной такой росписи. Синей. Я, кстати, так не умею. Так?
  Ралица дышал, смотрел в миску со злэничкой... где недавно была злэничка, считал прилипшее тесто, думал - у, сколько съел, не хотел думать, что отвечать придется. Но пришлось и выдохнул:
  - Есть. Мастер Роган. Он меня пускал. Один раз. Смотреть. Когда весной смотреть пускают. Но... - Ралица завозился, постарался выглядеть решительнее и высказал. - Но... это и я должен ремесло своего дома выучить... сначала. А мастер Роган ещедо первой аттестации выучить всех своих детей. А их у него трое, и год через год, а говорят, он очень суровый. А еще он так не умеет.
  - Это... обычай такой? - озадаченно спросил дядька Гончар. - Ну, про это... обучение по ремеслу своего дома?
  - Конечно, обычай, - тоже удивленно ответил Ралица. Дядьку... какие-то очевидные вещи удивляют. - Так нужно. Чтобы поселок мастеров точно не остался без нужного мастера. "А потом пусть он специализируется. Если захочет", - взрослыми словами назвал Ралица. И увидел, что дядька собирает из пальцев - вымазанных пальцев! - дразнилку. Что выкусите вот. А говорит нет, ученым. Сначала:
  - Вот я не ожидал - и у вас его встретить. Дурацкий обычай, - а вот тут дядька уже дразнится. И продолжает дразниться. - Ну что ж, младший Ралица, хочу сказать - я готов научить тебе тому, что умею... и что позволят Закон, Договор и твое терпение. Ты говорил - ты терпеливый? - оно тебе понадобится. До "совсем вот так" - его потребуется много.
  Ралица было подпрыгнул, подтверждая, что он готов. Правда, еще раз понял, что съел много, сверхсыта, а полное брюхо ой не помощник. Дядька его оглядел:
  - Я его проверю. Терпение. Предложу действовать установленным и обговоренным порядком, - и, пока Ралица морщил лоб, понимая умные слова, дядька снова запустил круг. На рыжую землю легла полоса. Яркая, белая. Легла, повилась вниз, спиралью. - Сначала ты поедешь завтра с тележкой - на свое место и свое дело. Потом ты придешь чинить забор... и тогда, надеюсь, с общим правом на наставничество, переданным мне - ну, или без него - мы и начнем. Потерпишь?
  - Да, - встал Ралица. - Да, дядя Гончар, это справедливо. Договорились.
  Дядька улыбался. Дядька сменил емкость - над белой полосой потекла вторая. Красная. Дядька движением головы - руки отвлечься не могли - подтвердил договоренность. И продолжил:
  - Я еще попрошу тебя о терпении - посидеть еще тихо? Снизу, под столом, есть персики... я понимаю, что добыча слаще, - говорил дядька. Ралица думал: уже никуда не влезут, но под стол все же рукой сунулся, нащупал...мохнатое яблоко. Мягкое.
  ...Все-таки не сумел, спросил:
  - Вы... мысль не додумали?
  "Именно так", - плечом же подтвердил дядька Гончар... и еще притормозил круг...
  
  Терпения - Ралица знал - ему хватило. Молчать. Наблюдать, как тот продолжает - делать кувшин глазастым, как теперь разрешает - цвет за цветом - красный, белый, черный - течь вниз, размывать спирали - полосатым, глазастым узором... Внимательно наблюдал - вроде и ярко не было, но стоило закрыть глаза, а перед ними вспыхивало - лиловым, зеленым, похожим на это странное, на ворота - полоса к полосе... Да, стоило закрыть глаза...
  
  Этот, взрослый Ралица был сильно не уверен, что их стоило закрывать - в личном месте мастера-Проявляющего, мастера осмысленных вещей, пока мастер в процессе... понимания мысли. После сложного дня. Маленького Ралицу сморило прямо там, в мастерской, с недоеденным персиком. Ему снилось - знал сам Ралица и вспоминали ему родичи, раньше - что это он работал с глиной, а она ускользала из-под рук и растеклась светящейся сетью - непонятной ловушкой, воротами...
  
  ...И его детскую игру, что он придумал потом, тем летом, конечно - про постройку ворот - ему вспоминали, и не так давно, уже в пределах полигона Стена, на нижних ярусах, при проверке расстановки первых вешек под "заливки", где уходил в провал, криво, накренившись между стен, все еще частично вещный ячеистый контур верхнего защитного кожуха, а в оседающих провалах слоилось и прикидывалось льдом, слоем, толщиной в четыре локтя, нечто... пробы чего он зачерпывал для исследования и заматывал, прежде, чем погрузить в капсулу, вспоминая, как предварительно грозился, на выданную невовремя реплику отстающего напарника-Проявляющего Льи эс Сарана роэ"Хорн, что застревал за съемкой... и старался не ахать слишком много: "Кто рискнет за мной пойти, тем более - на это встать - нет, я не откушу голову. Я там оставлю. Опорой под вешки. И привяжу, чтобы не тонула". Опору сюда... хорошо бы. Неуместный голос в общей системе связи звучал за сигналом, что время вышло, отходим, говорил "верхний" напарник, Палашица эс Этэрье, говорил ровно: "Что-то я вспоминаю твою игру на Верхних пастбищах..." - и Ралица, не призвав не засорять связь, возвращал: "Да, не очень похоже - на те ворота"... А снизу - проблеском к проблеску, не сетью, многослойной путанкой паутины - светились и - так, обосраться! - уже оседали "вешки"... И разглядев, на насколько тонкий прочный слой они в итоге вышли и что там перемешивалось под ним, спокойствие голоса Палашицы Ралица оценил...
  
  А тогда он видел сны в мастерской Орана а'Саат-но, он проснулся, и даже раньше, чем дядька Гончар пришел его будить, дядька впихнул ему в руки забытый на дереве мешок, в мешке было круглое, Ралица даже догадывался, что. "Ты рассказывал, у вас такие не растут. И ты кого-то собирался угостить? А этот тебе придется догрызть по пути или сейчас выбросить, извини, я уже не успею тебя накормить", - вот теми словами, что быстрей взлетает стриж, говорил дядька Гончар. И протягивал ему оставленный на столе персик. Скусанный. На треть. А Ралица еще не очень успевал понимать - что так тут и спал, в мастерской. В рубашке. И в сапогах даже.
  
  Догрызть он вот тоже не успел - он глядел в окно и втыкался взглядом, как близко и быстро-быстро летит за ним земля, неужели Козлиные обрывы? - да, летит, дядька посадил его в катер... И так быстро долетели, совсем к дому, ну они же с самого края Этэрье жили. Обидно быстро - он и отдышаться не успел, и проснуться...
  А уже сразу надо было соображать повседневное. Он посмотрел, до какой лапы доползло солнце на Черепашьей горе, понял что только-только задело заднюю, значит, он совсем все успеет. Обиходить птицу: ненужное вымести, нужное засыпать, проверить яйцесборник, обрадоваться, что можно будет с подарком младшую в гостях оставить - птицу ткацкий угол Этэрье почти не держит, а яйца им приносить - традиция, перешипеться со сторожевым гусем, спросить, не проходили ли лисы, убедить, что он точно не лиса. Разбудить младшую Лопушочку, подумать, что совсем такая же сонная, как он был с утра, всучить ей персик, услышать из ее детского, что ночью она не очень боялась, с ней сидела Цватанка, ниери медик, и зовет его... угоститься - подумал, что суровая старшая угостит его - он думает, что может и палкой - и это точно до возвращения подождет, ей как раз обещали сырья набрать, когда отнесет, может, раздумает. Потом он снарядил тележку, запряг тележку, выехал, отвез по дороге Лопушочку в ткацкий угол, в первом персике увазюкалась, дал еще один ей, и на всех детей ткацкого угла, вроде, должно хватить, все-таки сказал, шепотом, что это такие заячьи яблоки, ну, больно уж хныкала, с ним хотела... Что болит нога вспоминал нечасто - ну, вот когда до двери курятника лез и сдвигал, и когда снаряжал тележку...
  Думал, что рассказывать не надо, ну, придется, но совсем не все... Но где тут не расскажешь: долина Этэрье узка, все на виду - и катер люди видели, и сапоги его, уже на пастбище... Ну и много, много, разболтал, по правде. Для себя хорошего - вот, что учиться будет. И что ворота видел. И не только ворота. Ну, по правде, что и придумывая... Не очень много. Про цэрушки вот придумывать не стал - так и сказал, нет, не вырос он, Ралица, одолжили ему, чтоб повязки не повредил, вернуть придется... Обидно возвращать.
  
  Это взрослый Ралица мог только удивиться, что все тогда получилось. Что сапоги взялся отвозить отец, вернулся и сообщил о подтвержденном праве на наставничество. Что суровая ниери Цватанка, к которой он пришел после пастбищ, как и собирался, угостила его не палкой, но пенками с "простудного" варенья, с горным корнем и шалфеем, вкусными, и наградила внезапным высоко благодарным жестом. Он не понял, ниери Цватанка пояснила: "Я и не думала, что за все время моей жизни здесь о негромких добровольных пожертвованиях необходимого храмовым кварталам услышу - а я с этим встретилась. На опыте, грузовиком и с аппаратом портативной диагностики повреждений. Сказали - поблагодарить тебя и проверить твою ногу. Благодарю. Потом пойдешь, проверю".
  
  А с ногой все уже было хорошо, он вот только когда прыгал с камня на спор, вспомнил - совсем слегка... ну, как же было не спрыгнуть? Ну так, чуть-чуть болело. Цватанка не увидела, дядька тоже не узнал... даже когда он, Ралица, там прыгал, лазил и камни прикладывал - на раствор на место. Забор вот лучше сначала получился, чем первый горшок.
  
  И даже деревце получилось. Недолго. Ралица в то первое утро, как вернулся, догрызал персик. А косточку долго держал за щекой, последнюю сладость высасывая, сплюнуть даже и не думал, как все догрыз - спрятал, за шнурок, поглубже, потом решил у старших спросить - попробуем, посадим? Не возразили, сказали - место расчистишь, время найдешь - твое. То есть - поглядев на Лопушочку - ваше. Долго росло. Лет восемь. Но ниери Гончар был прав. Что сложные деревья. До того времени, как в Этэрье ничего не стало и Этэрье не стало - не доросло. Вымерзло - в ледяную зиму. Что накрыла обе стороны Старого Плато перед черными сухими годами...
  
  ***
  Ралица не хотел спрашивать - он так и не узнает, как... Получилось то, что получилось.
  
  Старший из Семьи мастеров-колесников Этэрье, Мрэжек, лехта-плетельщик, отец Ралицы, не посчитал нужным из этого вечера ничего рассказывать. К дому над Быстриной он подходил, конечно, по разрешению, медленным шагом и с дороги. Лехта прибывать верхом не подобало.
  Он старательно не удивлялся странным вещам: ему не пришлось ожидать... любое возможное время у ворот, его встретил сам хозяин, Оран а'Саат-но, в для здешних мест парадной одежде... но не в шелке. Рассмотрел его поклон, выслушал его краткую, двенадцать раз по двенадцать за дорогу заготовленную соответствующей почтительности речь - про то, что Оран-ниерра одалживал лехтев незаслуженную и ему принадлежащую вещь, он, лехта, благодарит и просит позволения вернуть или выбросить, и, если хозяин дома позволит - он, лехта, просит позволения задать в удобное уважаемому мастеру время один, или, если будет дано разрешение, несколько вопросов. Хозяин дома, за время этих почтительных оборотов его рассмотрел, забрал сапоги, поблагодарил и, общим разговором разумных, предложил подниматься в дом. Поговорить. В верхнюю гостиную.
  
  ...В ней пахло мокрыми досками пола и недавно допущенным солнцем, ей бы не позавидовал ни один староста селений разумных по обе стороны хребта, потому что taer-na и некогда представитель наследующей линии Дома не изменил в ее обстановке почти ничего - ни цветных ковров на полу и стенах, черных, в полыхающих красных розах, ни шкуры и покрывал на парадной кровати, слишком жесткой, чтобы на это кто-то всерьез предпочел лечь, ни местного "рабочего" столика с табуретками, низкими, не засидишься... Лехта Мрэжек даже определял, что столик старый, где-то ко временам его деда здесь вырезали и приобретали такой "стол из одного ствола", демонстрировали - что могут - на своей земле спилить и вырезать из старых стволов... А пыль со стола вытерли недавно, от него тоже пахнет деревом и мокрым лаком, неужели сам хозяин сподобился? Здесь почтительно опущенный - не выше столика - взгляд лехта-плетельщика напоролся и застрял. В ничуть не изменившейся комнате на столе стояла невероятная вещь.
  
  Лехта Мрэжек сам посмеялся бы, скажи ему кто, что разумный может удивиться кувшину вина. Свежему, запечатанному. С чашечками-шольечками, винными, сделанными специально под кувшин. Вполне в традиции верховий Старого плато - в два пояска орнамента... - вроде бы привычного местного... но "глазки" и "пояски" струились и отливали синевой, золотились искрами, с донышка чашечек тоже смотрела удивительная синева... И не каждая из медленно густевших, собиравшихся капель: кувшин недавно подняли с холода в парадную комнату, куда все же проходила жара - была водой - мастер игрался, укладывал орнамент-обманку далеких-далеких земель прихотливыми каплями, о которых никогда не знаешь, как лягут, желал тем, кто будет пить, прочной земли и чистой воды...
  А лехта Мрэжек точно пользовался правом не поднимать взгляд и не иметь права заговорить. Зато иметь право думать. Сначала, что если ему так не повезет, что придется плести и тянуть где-нибудь здесь, на этой земле, кого-нибудь совсем всерьез, одну из своих жизней он бы отдал, чтоб вещным маяком, грузилом, он бы мог себе поставить хотя бы одну из этих чашечек - хотя бы одну настолько присутствующую вещь. И потом - что в мире, который он знал до сих пор, что-то из них в этом пространстве лишнее. Или он, или эта личная осмысленная вещь. С которой хозяин сейчас просто не может тремя небрежными движениями снимать печать и... приглашать лехтев:
  - Садитесь. Будем говорить. Угощаю к разговору, - настолько уверенной быстрой рабочей речью, что Мрэжек, как ни был удивлен, присел. Смотрел за всеми обычными действиями, что совершал Оран а'Саат-но - распечатал, плеснул в чашечку, провернул ее в пальцах, понюхал, попробовал, нашел вино годным, налил собеседнику, налил себе, сел, посмотрел на Мрэжека в упор и спросил:
  - Ну? - оставил паузу в три выдоха и видимо глубокоуважаемому Орану надоело смотреть, как его признанный собеседником лехтев понимает невозможное. - Ньера Мрэжек, вашего шестилетнего младшего я мог понять, что он пялится на меня... словно у меня из каждого уха куст вырос. С капустой. Вас - нет. Хлебните и говорите уже, наконец!
  
  Противостоять командному тону а'Саат-но лехта Мрэжек не сумел. И сосредоточиться тоже. Он взял чашечку (...очень...прочная), хлебнул - вино незнакомое, плотное, открыл рот и, с трудом сохраняя положенную речь лехтев, речь - никак не возможную из-за одного стола, начал:
  - Я неоднократно услышал, что вы согласились... обучать моего младшего, - успел только выговорить Мрэжек, и страшно задумался на выдох, как ему сформулировать дальше, что он приносит свои извинения, если вдруг абсурдная информация неверна... Не понадобилось, Оран а'Саат-но тем временем заглотнул чашку, поставил, наполнил обе, и где-то между небрежно сбросил торопливым и бытовым: "Да, это так. Давайте быстрее". И у Мрэжека получилось - вместо всей выверенной речи
  - Я хочу спросить, зачем вы над ним издеваетесь? Зачем вы создаете парню иллюзии доступа к возможностям, которые он никак не сможет получить - в силу статуса, который он не выбирал, и места в жизни, которое выбрали мы?
  
  Новую чашечку на полтора глотка Оран а'Саат-но тем временем осушил. И лехта Мрэжек аж дернулся - так быстро и сильно он поставил ее на стол - лехта Мрэжек думал о чашке - внутренней речью, как думают лехта о пришедших к ним разумных, быстрее выдоха: "Лучше бы ты выбрал руки марать: морда заживет, но чашка". Но хозяин дома уже сдвинулся, опёрся, навис - быстрее, чем -и Оран а'Саат-но внезапно говорил - неожиданно ярким высоким фаэ:
  - Но перед моим богом, лехта Мрэжек, какой из этих навыков запретен вашему сыну и ему не пригодится здесь? Лепить горшки и прочую посуду? Строить заборы? Прививать деревья? Вести минимальную общую съемку, если захочет, а я точно постараюсь, чтобы он захотел. Пропустить нечаянно взявшего основной расклад до полной достройки я не могу себе позволить. Предупреждаю: я знаю, откуда отчеты о общем состоянии земли и мелких трещин поступают на мой полигон, и о ваших проблемах со сменщиком тоже знаю. Я слушаю.
  
  Лехта Мрэжек думал неприличное количество времени. Молчал. Вплоть до того, как Оран а'Саат-но снова наполнил свою чашечку. Поднял. Лехта Мрэжек отдельно присмотрелся, не отбилось ли у этой удивительной донышко - конечно, нет... и тоже поднял. Свою. Удивительную. И допил. Совсем незнакомое вино. Он понимал, ему позволено.
  И сказал:
  - Я понял, ниери Оран. Я не смогу... и не буду возражать его желанию у вас учиться. Всему, чему вы сочтете нужным. Но продолжу: уже вижу, вы... действительно готовы всегда так разговаривать с нами. Как будто перед вами другой полноправный разумный. И это самая непростительная из иллюзий. Которую его будущая жизнь неоднократно моему сыну опровергнет.
  
  Лехта Мрэжек думал - он получил свое. Пока видел, как Оран а'Саат-но наполняет свою чашку. Пьет, а потом еще раз наполняет. И только потом говорит, сначала передав общий благодарный жест. Говорит медленнее:
  - В этом месте, которое как вы говорите, выбрали вы? Я сомневаюсь. Насколько я знаю способ поселка мастеров Этэрье зарабатывать - лишний навык лишним не будет... какие бредовые ограничения вы ни выстраивайте. Насколько я знаю здешних людей - они оценивают чужой статус по более... разумным критериям. Местная администрация, конечно, изрядно расстроена фактом вашего относительного процветания, соответственно ускользающими налогами, не принадлежащими никому из местных властных, - усмехнулся Оран а'Саат-но. - Ну, ближайший властный тут я, с временной арендой, и могу оценить аппетиты исконных владельцев - каждое утро года оцениваю и в иные сроки желал бы от них избавиться всем сердцем, - потом он допьет еще чашку, отряхнет ладонь, словно... принося извинения за отход от темы беседы? - Но хочу сказать, я благодарен вам за согласие. Я его собирался взять, вопрос был в усилиях. Упустить готового работать и понимать я считал редкостной дуростью. И благодарю вас за значительное сокращение усилий.
  
  Лехта Мрэжек поднял снова наполненную чашечку. Подержал ее в руках. Заметно подержал. Вино тоже было. Он запомнит. Он позволит себе быть заметным. Допить, увидеть, что taer-na, исследователь, нынешний владелец немалой территории на земле с сухой стороны Старого плато рассмотрел. И изучает.
  - Я услышал и по-прежнему не возражаю. А сначала я подумал, вдруг вы разобьете чашку, - вслед озвучил Мрэжек. - Это было бы... неправильным расходом ценной осмысленной вещи.
  - Ценной осмысленной вещи, - в ответ повторил Оран а'Саат-но. До звука воспроизводя интонацию... невозможную для некогда представителя наследующей линии Старшего Дома. Разглядывая чашку. Мрэжек рискнул вмешаться - столь же невозможным:
  - Говорить это несусветная наглость с моей стороны... но осмелюсь сказать: для меня было бы большим удовольствием располагать этой вещью в процессе работы. И, несомненно, великой честью.
  - Договорились, - высказал Оран а'Саат-но и поднялся. - На первой работе мастерства вашего младшего - я вам их подарю.
  
  (Конец среза: Ралица)
  
  ***
  - Дождь, - негромко сказал лехта Ралица, возвращаясь взглядом к тому окну, где круг времени назад закручивал листья на решетке. - С ветром и пылью. Плохо.
  
  Они оба озадачивались - что это был за неуместный скребущийся звук - фиксировал Тальхар. Хорошо так позабытый звук. Конечно, дождь. Дождь и жестяные водостоки... Свежий провал... и много, много мелких рек с зараженной территории, которые будут течь. И просачиваться. В реку Крэжту... и так до самого города и его серьезно перенаселенных новых заречных окраин...
  Окно запотевало. Тальхар смотрел в окно. Тальхар думал: они только что построили мост. Сложный мост. Давшийся ему не проще, чем вот та осмысленная вещь - лебедка передвижного чистильщиков. Они построили, Тальхар видит, мост прочный. И теперь он будет его старательно ломать собственными усилиями:
  - Плохо, - отозвался Тальхар. - Вы ведь... в секторе над Раштонкой живете?
  - Ниже, - лехта Ралица пояснил ему невозмутимо. Невозмутимо и продолжал. - Я же семейный. И это... беженец. По другую сторону речки Рашты, ну... где местным храмовым теоретически позволили самострой.
  "Срань", - без голоса, но очевидно выдохнул Тальхар. Он понимал. Он глазами видел карту, не вызывая ее в памяти. Значит, с гор - в речку Злашенку и в речку Марицу, потом все это вниз, в речку Рашту, потом все это на "подтопляемые" земли другого берега, что с недавних пор заселены слишком густо... Потом собрался. Вернул поближе к памяти, о чем придется говорить:
  - И как обстановка? Над Раштонкой и ниже.
  - В пределах... относительного выживания. Там получилось так, что довольно много детей - и мы стараемся выполнять свои основные обязанности. Если у вас получится выбить нам содействие, я вас безразмерно поблагодарю.
  - Не могу обещать, - сухо вернул эль'ньеро Тальхар. Еще раз понадобилось вдохнуть. Иназвать - то, что сидело глубоко занозой. И с чего придется ломать мост. - А в дальнем от нас секторе Алтарильда бунт... - и запнуться. Лехта Ралица... даже не то, чтобы вернул жестом. Так, отметил для себя пальцами "знаю".
  Тальхар позволил себе заметно удивиться. Еще бы. Как он точно знал - сектор Алтарильда от сектора Ставист-рьен был дальним не только по общему именованию. Чтоб туда добраться, пришлось бы потратить не один день, хорошо если не круг дней. Да и добраться туда смог бы только тот, кто имел разрешение... хотя бы на посещение базы переходов Сердца Мира. Иных выходов до помянутого сектора Тальхар точно не знал. Слухи, конечно, ходят быстрее, но чтоб настолько. Он озадаченно рассмотрел Ралицу и услышал вслух:
  - Знаю. У нас... есть свои каналы передачи информации.
  - Неплохо, - собрался Тальхар. Очевидно, что "свои каналы" не раскроют и в этом нет смысла. - Тогда перейду сразу к вопросу: вы живете в месте, где очевидно опасно и неспокойно. Я хочу, чтобы вы мне ответили. Как по вашим расчетам, сколько времени потребуется здесь? Когда выступления типа мятежа угрожают нам?
  - Полагаю... при сохранении нынешней обстановки, не меньше звездного года у нас здесь есть, - лехта ответил без паузы. Невозмутимо. И продолжил. - Пока большая часть разумных в ближайших к нам и к Раште окрестностях почему-то рассчитывает, что привычный им мир, даже с этими пришлыми, сохранит какое-то привычное состояние. Меньшая часть разумных недавно вышла из бездны - это адекватное описание - и пока готова держаться хоть за что-то прочное. Хоть за кусок заливного берега Рашты. Но если все продолжит сыпаться, судя по тому, что вы сказали - оно продолжит и никто этим не займется... в городе Крэжта слишком много детей и людей, и им уже страшно. А будет еще страшнее. Рано или поздно кто-то устанет. Дальше... я позволю себе не предполагать?
  - И вы... можете устать? - спросил Тальхар. Подумав отдельно: а он уверен, что Ралице известно, кто... по его терминологии, первым устал в секторе Алтарильда. Согласно его информации, бунт подняли лехтев. (...это было невозможно. И это было.) И он зря еще думал это сейчас, мысль столкнулась - со спокойным ответом лехта Ралицы:
  - И мы можем. Я иногда точно могу.
  Столкнулась - и высекла искры:
  - Что ж... Остается рассчитывать, что когда это начнется... и когда мне - или, например, Харрату, придется поворачивать боевое оснащение Легиона и чем мы там будем располагать против грохнувшего мятежа, - он опять же не знал, передают ли эти "свои каналы" внутренние хроники Службы наблюдения общества. Если не передают, мог позавидовать. Если передают... с другой стороны - посчитать и озадачиться, - что лично ты будешь на наиболее дальнем от нас участке. Или лично вы.
  - Неверно, эль'ньеро Тальхар, - снова невозмутимо вернул ему Ралица. - Полагаю, если у нас грохнет, мы окажемся все плечом к плечу. Там, - рукой он махнул вбок и за спину. Тальхар понимал... очень медленно понимал -что указывал лехта туда, в сторону разлома бывшего "Тоннеля". Самых глубин. - В удручающе бессмысленной попытке удержать эту землю в хоть насколько-то прочном состоянии. Представляете, сколько этот мир продержится минимально пригодным для жизни, если здесь шарахнет мятеж с необходимостью расчехлять боевое оснащение? Особенно если дотянется - до Остроугольной башни в Крэжте?
  
  Эль'ньеро Тальхар представлял.
  
  "Тогда я и увидел камень", - мог сказать он. Круглый камень, размером гораздо больше, чем все горы Старого Плато - он держался, он держался каким-то чудом, зацепившись - там, на верхнем холме Крэжты, над Остроугольной башней и над всем существующим миром... Он держался. Он нависал. И сейчас Тальхар очень четко видел, как это будет, если этот камень сорвется. Покатится, всей тяжестью ударит - в трещину - и мир расколется окончательно, и ничем больше не удерживаемая вечная вода Пространства Снов хлынет - из каждой дыры и каждой трещинки, от провала "Тоннель" до мельчайшей осыпи и личных переходов - и затопит - все и насовсем. И он, Проявляющий-Roijthu не будет знать и не хочет думать, сможет ли ее остановить хоть Тот, кто держит все земли Таирианнон. В опыте этого не случалось. Случались мертвые земли и он изучал, на что они похожи. Но лехта прав, что им осталось - они будут пытаться. Удержать то, что сумеют.
  
  "Лехта не "прав", - чуть через выдох подумал Тальхар. Ралица смотрел за окно на дождь и присутствовал. И почему-то Тальхар был уверен - лехта видел Раштонку. Все нижнее течение, все заливные луга, пущенные под застройку. - Лехта просто уже пробовал".
  
  ...В тот день Тальхар бы не поверил, что - да, пройдет больше звездного года, под пару звездных, и он будет стоять немногим ниже Остроугольной башни. С нижнего северного входа Высшего восстановительного города Крэжта, в приемной мертвых. По-прежнему видеть камень. И думать, что стоит в глубоко невозможном. Совсем внешней мыслью.
  
  ...Это почти невозможно - обычному разумному - увидеть во время своей жизни одного из Властных мёртвым. Но увидеть здесь, на земле Ставист-рьен, объединенную комиссию, расследующую все обстоятельства катастрофы "Тоннеля", эль'ньеро Службы наблюдения Приливов Тальхар эс Тркач роэ'Хорн полагал - в полной чистоте разума - более невозможным.
   Однако это был внутренний зал приемной мертвых, где ничего не напоминало о подчеркнутой скорби, и все - о рядовой лаборатории, он, Тальхар, стоял и разглядывал выдвинутые... буры анализатора, как малый круг времени назад - скорбный черно-желтый орнамент на двери, за которую его допустили и указали проходить сразу в нижний лабораторный корпус. А рядом стоял глава прибывшей комиссии Рьен'галь Эс'Хорн, что и позвал его сюда, обеспечив допуск. "Раз я вас желаю впрячь, как эксперта, способного внятно описать текущую обстановку и проведенные меры - я без лишних телодвижений зову вас работать свидетелем, - еще три круга дня назад - под самый рассвет - командовал он с общего экрана связи. Так командовал, что Тальхар проснулся за полтора выдоха... а к концу речи очень захотел немедленно быть где-то в пределах "островка" в южных секторах карантинной территории "Тоннеля": до серьезного поражения Thairien там можно полтора дня просидеть, но доставать - ни одна сволочь не сунется. Но мечты были тщетны, а не прервавшийся Рьен'галь продолжал. - Эль'ньеро полевой службы чистильщиков с вашим послужным списком из усвоенной нами Семьи - примерно то, что мне нужно. Я сгрузил вам основные пункты, ознакомьтесь. Жду вас к сроку в статусном восстановительном, у анатомички". Срок старший комиссии отвел такой, что удивиться Тальхар ничему не успел. А было можно.
  
  Он прибыл. Они стояли. А ллаитт некогда айе Ставист-рьен лежал. Мертвый. Еще более белый, чем обычно. Грязный и поломанный - точно подумал для себя Тальхар. И к некогда ллаитт- кажется, Тальхар все-таки это увидел сразу - уже примеривался какой-то местный сотрудник - упаковать и раскрыть для дальнейших исследований.
  Что ж, это многое объясняло бы - даже если бы Тальхар смог не изучить и не запомнить изученные основные пункты данных предварительного расследования комиссии. Расследования, начатого Правящим домом с заявления о необходимости дополнительного выяснения обстоятельств катастрофы "Тоннеля". Что было начато предварительно освобожденной из заключения Алакестой а'Лайетт. А главное - на основании личного обвинения аль'эртай Службы наблюдения общества, Съеррейна а'Лайетт айе Таирианнон - в адрес вот этого бывшего властного.
  Об итоге много говорила обстановка: мертвого Дэриала а'Лайетт разрешено было счесть материалом. Заслужено, мог так же отметить эль'ньеро "чистильщиков" Тальхар, который основные пункты внимательно изучил. Крайне заслужено. Жаль, что это мало, что для них изменит. В лучшую сторону.
  
  Дэриал а'Лайетт айе Ставист-рьен преднамеренно утонул в основном городском резервуаре - сообщалось в верхнем своде этих "основных пунктов". Свернутую пачку отчетов охраны и персонала Тальхар не стал подробно пролистывать, сводку запомнил. Он смотрел - выдоха три смотрел на некогда Дэриала, сломанного... затоптанной праздничной фигуркой - как никогда не сможет лежать ничто живое, почти видел, как над мёртвым ллаитт перетекают - прочитанные и старательно запомненные им знаки предоставленных данных, за двенадцатую долю выдоха ухватил мысль, сколь внезапное здесь... чувство жалости безмерно глупо и неуместно - начал думать, что исключительно вовремя и исключительно метко же... нашел себе место умереть, засранец - и услышал ровно над этим:
  - Исключительно вовремя вспомнил исторические обычаи, мерзавец, - это говорил Рьен"галь Эс"Хорн, очень в резонанс и очень увесисто. Тальхар перестал хотеть на островок в центре провала "Тоннеля", выдохнул. И решил, что ему уместно побыть родником из-под камня. И назвать... неуместнейшим посмертным напутствием:
  - Бедный мальчик.
  Рьен"галь Эс"Хорн на него повернулся. Всем телом, тяжело и кругло, и, уже начинал улавливать Тальхар, это значило... что-то несомненно важное. Но чтоб это полностью поймать, на мысли надо было сосредоточиться. А сосредотачиваться на постороннем, когда на тебя после поданной реплики смотрит и требует ответа сам глава комиссии Рьен"галь Эс"Хорн - дело неразумное и небезопасное - определил для себя Тальхар. И, разумеется, ответил:
  - Столько времени жить с осознанием того, что оказался редкой заурядностью, столько лет ежедневно смотреть на доказательства этого, на фоне дурацким образом позволенного на своей земле полигона - идею и качество разработки проекта он точно мог оценить... Оценить - и что на его долю оставались наиболее скучные вещи...
  - Вроде власти над сектором? - вдумчиво и все равно медленно перебил его Рьен'галь Эс'Хорн. Тальхар не помедлил:
  - Разумеется. Ниери Рьен'галь, полагаю не мне вам объяснять, насколько реальная власть утомительный и скучный процесс? И, осмеюсь предположить, для этого Властного - существенно более утомительный. При наличии столь роскошной и необременительной... для взгляда со стороны альтернативы, как разработка проекта "Тоннель", власть над сектором в любом случае сомнительный выигрыш.
  - Выигрыш? - перебрал Рьен'галь Эс'Хорн. - В присланном вам кратком своде, насколько я помню, не содержалось вскрытых записей переговоров в полном объеме. Придется признать, но вы угадали терминологию.
  - А, Дэриал а'Лайетт айе Ставист-рьен... на моей памяти употреблял этот термин, - пояснил Тальхар, попутно думая и удивляясь, как легко изнутри его головы это имя легло во время отсутствующих среди живых и не выпирает. Даже странно. Нет, не странно - позволил он себе взвесить. Логично: последние... неужели уже пару звездных лет, проведенных вокруг рухнувшего "Тоннеля", своего Властного он и считал - отсутствующим. Так было... прочнее. Основные сложности начинались там, где нельзя было игнорировать его наличие. Мыслью этой Тальхар все же подавился, кашлянул, и продолжил:
  - Это ведь... чудовищно обидно - так хотеть выиграть, а в итоге связаться с унылой бездарностью, чей потолок - местная администрация, и то с трудом, но к тому же исключительно честолюбивой, - Тальхар решил, что пожалуй, может и дальше - приводить эмоциональные соображения. Рожденные вокруг сухих пунктов вероятного обвинения... ни один пункт которого он, эль'ньеро Тальхар, не может изнутри себя опровергнуть. Особенно рассматривая... основное доказательство, которое продолжает упаковывать местный сотрудник приёмной мёртвых (...да, понимал потом Тальхар, я точно на него смотрел). - А еще больше - полностью осознать, когда так случилось, что разработка полностью оказалась в твоем распоряжении, когда все грохнуло, что не получится, что не сможет даже присвоить все данные и продолжить работу, не говоря о справиться с последствиями... Странно думать, что ллаитт айе Ставист-рьен посчитал это счастливым случаем... - эль'ньеро Тальхар запнулся, сортируя внутри собственное эмоциональное и неуместное. Рьен"галь Эс"Хорн этого не упустил:
  - Катастрофу на полигоне "Тоннель"? Согласно вскрытым личным переговорам, посчитал. Первые три дня. Продолжайте, эль'ньеро Тальхар.
  - И после вот этих звездных лет, полагаю, беспомощности и ужаса, осознать, что самое главное и то, на кого пришлось основное обвинение, что должно было закончиться и быть мертвым выжило и пришло за тобой. А потом пришла расследующая комиссия... - Тальхар намеренно подобрал слова из времени историй, Тальхар потратился даже на протяжные интонации историй о страшном. Потом извинился жестом за вольность и выдал. - При таком раскладе... пожалуй, я бы тоже предпочел утопиться.
  - В городском резервуаре? - внезапно требовательно осведомился Рьен'галь Эс'Хорн. Тальхар взвесил и усмехнулся:
  - Нет, в самом глубоком из провалов на месте "Тоннеля". Чтобы точно ни в каком виде не достали, - с меньшим временем на размышление вернул Тальхар и получил одобрительный жест от Рьен'галя Эс'Хорн. С последовавшим:
  - Этим вы серьезно отличаетесь, эль'ньеро Тальхар. Он-то, думаю, забыл... про возможность, говоря в ваших терминах, гарантированно достать. Предварительно скажу - я вами доволен, я выбрал подходящего свидетеля, - далее глава комиссии отряхнул непонятный жест на то, что некогда было Дэриалом а'Лайетт. - Позволите вас поправить, эль'ньеро Тальхар? - и глава комиссии подождал его согласия. Перед тем, как озвучить. - Не просто пришло за тобой. Пришло, оценило обстановку, решило как использовать, использовало, как сочло нужным. И по-прежнему не заметило.
  
  Говорил он мастерски, не мог не усмехнуться про себя Тальхар. Сплести время историй и рабочий разговор о технических средствах, чтобы итог не резал ухо - сложно. Но у Рьен'галя Эс'Хорн получилось. Тальхар не устоял, адресовал в высшей степени почтительный жест уважения к мастеру, перед тем, как отметить:
  - Действительно, оскорбительно, - и хотел спросить пояснений. Но не успел. Рьен'галь уже пояснял:
  - Я преднамеренно употребил термин "использовало". Полагаю, при подробной съемке города Крэжты, которая стартует в ближайшие круги, и моих, и ваших специалистов ждет много удивительных открытий. Мне нужны ваши рекомендации - желательно, тех, кто не готов быстро поверить, что сошел с ума... что бы ни увидел при съемке, - Рьен'галь Эс'Хорн усмехался, так и продолжил. - Так что... что до посмертной судьбы этого Властного... думаю, лучше бы он топился в провале "Тоннеля". Ближе передвигать и меньше хлопот.
  
  Тальхар серьезно озадачился. Как принадлежащий Семье, усвоенной Старшим Домом, он знал - страшные сказки и еще более страшную правду - об историческом способе прочно отомстить за смертное оскорбление. Он только в процессе разговора и осознал, что именно это Дэриал а'Лайетт и предпринял: попытался по мере возможностей утопиться в колодце, к сожалению, успешно. Все остальное сказанное пока оставалось нераспознанным, и будет решаться в процессе дальнейших действий. Значит, рекомендации основных бригад "чистильщиков", надо думать, с отбором и мобилизацией, и съемка с возможностью удивительного? Он учтет. Свое удивительное он уже получил. И рискнет озвучить:
  - Ниери Рьен'галь, я могу спросить? То есть, вы планируете оставаться здесь долго и работать?
  - Думаю, лично я и мои люди здесь будем долго. И проводив комиссию, - сообщил Рьен'галь Эс'Хорн. - Со всем этим... провалом "Тоннеля" нас ждет много сложной и интересной работы.
  - Прошу позволения... но я хочу сказать, что восхищен и успокоен, - через паузу озвучил Тальхар. - Как эль'ньеро "чистильщиков" земли, на которой и без утопившегося ллаитт трещина и бездна, а с этим... я совсем не знаю, что будет - я уже благодарен и рад слышать, что Дом Хорн - хотя бы представитель его наследующей линии - предполагает здесь работать.
  - Разумеется, эль'ньеро Тальхар... и предполагаю оказать вам честь взять вас на первый полный просмотр местности - здесь, в городе, - Рьен'галь Эс'Хорн провернулся - и теперь ту самую мысль, накрывшую его в начале разговора, Тальхар мог рассмотреть. Не тратя сил и всю.
  
  Рьен'галь Эс'Хорн был камнем. Большим, круглым и увесистым. И живым. Из тех историй, что рассказывают в Сердце Мира ближе к северу - живым и разгневанным. Значит, они бывают - думал Тальхар эс Тркач роэ'Хорн и оставил этой наконец распознанной мысли достаточно времени. Обдумывать и представлять. Этот... живой камень был, конечно, несопоставим по размеру с тем, что навис над его городом и его миром. Но - его город и его мир самым неудачным образом потеряли то, что держит и связывает разные сектора и пространства воедино, мир был оборван... И камень мог покатиться, и камень не пока не покатился - камень уперся в камень и тяжесть в ярость - неточными формулировками определял Тальхар, погрузившись, провалившись в эту странную мысль... Рьен'галь Эс'Хорн не возражал, он отвлекся, точно погрузившись в какой-то поступивший рапорт - хмурился, сдержанно... злился - щурились глаза, еще ярче выступали скулы, еще ярче был упершимся камнем.
  
  А потом разглядел эль'ньеро Тальхара, вернулся, подхватил из воздуха полувопросительным: "И о чем мы говорили?" - Тальхар не успел с ответом, тот уже ухватил:
  - Что же до безвременно недолжно погибшего ллаитт - то, полагаю, вас можно успокоить. Если Дальян захочет...
  
  ...Тальхар эс Тркач роэ'Хорн не случайно столько раз напоминал себе, что он смотрел. Что он точно смотрел и видел, что был, был здесь этот неприглядный, обычный... рядовой служащий приемной мертвых - можно подумать, рядового кто-нибудь подпустил - препарировать мертвого ллаитт, но где бы он тогда подумал...
  И он же отлично знал - если принадлежащий Дому Хорн не захочет, чтобы его заметили - его не заметят. Знал, до интонаций цитаты из личного детского обучения: "У Изменчивых было время научиться быть незаметными"... Но ему не помогло. Пока впервые видел - настолько близко, настолько медленно, настолько глазами - как они умеют быть незаметными. И как быть таковыми перестают.
  
  Возможный четвертый представитель наследующей линии Дома Хорн, руководитель экспертной группы лаборатории кризисных состояний Бессмертного подворья, интенсивного восстановительного Верхней Исс-Тарры, Дальян Эс'Хорн, отреагировала. Доведя второй разрез некогда Дэриала а'Лайетт. Развернулась. Встопорщила перья. Выпрямила шею. Зашипела:
  - Дальян не захочет. Кстати, Дальян будет невероятно признательна, если вы выберете какое-нибудь другое место потрындеть и перестанете мешать работать, у меня мало времени.
  Тальхар четко знал: в паузе он осматривался - где здесь наиболее удобный путь к укрытию и дальнейшему отступлению. В серьезном споре представителей наследующей линии Дома Изменчивых оказываться поблизости нежелательно и небезопасно. Оглядывался - пока Рьен'галь Эс'Хорн тоже... вырастал. Округлялся. Становился камнем, порастал мхом. И запрашивал жестом у старшего... экспертов столичного интенсивного восстановительного Дальян Эс'Хорн - неужели что-то вроде "это вместо выплат?"
  - Рьен'галь, я безмерно тебе признательна за подогнанный материал и скоростное приглашение, - продолжала шипеть маленькая, невзрачная, действительно незаметная женщина... Только теперь Проявляющему Тальхару сложно было уже это заметить - сквозь ту, что вытягивала шею и расправляла крылья. Но он старался - а женщина выразительно потирала маленькие сухие ладошки. - Обосраться, первый раз в жизни препарирую ллаитт... Как бы не первой в нашей истории. Но я намерена сделать все быстро, в лучшем виде и в интересах основного пациента, который ждет... и в сохранности которого, я думаю, ты тоже заинтересован.
  Шума не случилось. Рьен'галь Эс'Хорн вернулся и преувеличенно почтительно попрощался:
  - Понял, слушаюсь... мой уважаемый младший родич.
  - И я очень рассчитываю на надежную охрану, Рьен'галь. Всей этой дыры. Любой из ее возможных дыр, - эксперт Дальян отчетливо приказывала, и, только встретив столь же преувеличенное "Будет сделано. Уже сделано" - возвращалась к разрезу. Складывала крылья и вполголоса шипела в такт тому. - Да, за моими разработками построятся в очередь все спецы Домов, капая ядовитыми слюнями... и я очень не хочу, чтобы первые того желающие, оказались здесь и вне очереди... - к финалу, впрочем, ниери Рьен'галь, несильным движением... на добрый локоть не достающим до Тальхара повернул его к выходу.
  
  ...а эксперт Дальян, уже не обращая на них внимание вернулась - к раскрытию материала. И Тальхар про себя знал - он почти услышал, почти ушами услышал - довольное чавканье и хруст. Слова ниери Рьен'галя поверх не смогли это целиком перекрыть:
  - Едем к объекту. К водосборнику. Остальных - лучших доступных - по следующим точкам, - командовал Рьен'галь уже снаружи (....задвинув дверь и проверив все датчики, как бы не подвесив их в личное слежение). - Обещаю вам, эль'ньеро Тальхар, вам и вашим людям предстоит удивительный день.
  
  "Он уже начался", - думал на выходе Тальхар.
  
  ..."Пожалуй, первым из специалистов, кто в процессе съемки подумал, что сошел с ума, оказался я", - это эль'ньеро Службы наблюдения Приливов Тальхар эс Тркач роэ'Хорн для себя зафиксировал. Уже вечером. Вернувшись с осмотра объектов.
  
  "Я думал три вещи, - называл немногим потом Тальхар эс Тркач роэ'Хорн. - Что я безмерно благодарен прибывшей комиссии - без их данных с общей картиной происходящего мы бы... и выше головы насрав не разобрались. Что утопиться в самой глубине "Тоннеля" по сравнению вот с этим был... наиболее рациональный спасительный вариант... Впрочем, в каком-то смысле никто из них не ушел от этого очень долгого посмертия. И те, кто еще формально живы". А третьей было мысленное обещание больше ничему не удивляться.
  
  Он и не удивился. Когда снова увидел камень.
  
  Камень все также лежал на холме, выше Остроугольной башни, уже ставшей одной из закрытых территорий и местом приложения сил "чистильщиков" в специфическом ответвлении закрытой территории "Тоннеля" внезапно непосредственно в столице. Камень по-прежнему нависал, доставая почти до неба, и держался неведомым чудом и упорной работой.
  А церемония вступления в свои права нового ллаитт сектора была внизу. Центральная площадь, Золотая площадь легла на скате, под холмом, ее заполнял народ и к ней спускались лестницы. Эль'ньеро Тальхар смотрел на площадь с удобной наблюдательной позиции - с брони армейского передвижного транспорта внутреннего круга охранения, о котором распорядился временно исполняющий слишком много полномочий Рьен'галь Эс'Хорн. Кто слышно послал старших уважаемых Семей, традиционно занимающихся церемониалом. Сообщив, что во-первых, Высокому Дому здесь принадлежит он, а не собеседники, во-вторых, в имеющихся обстоятельствах за безопасность этого города, его населения и мира отвечать пока поручено тоже ему, и он ответит.
  Смотрел... с очень удобной наблюдательной позиции - мог думать Тальхар. Удобной для очень разных вариантов действий. Но думал совсем другое. Он смотрел поверх голов - туда, над лестницами, к свежей карантинной территории, смотрел... как высится над его городом камень. И думал: "Недолго. Невысоко". И лестницы под этим взглядом становились только удобными направляющими. Если что-то пойдет не так и камень покатится...
  
  ...Тальхар потом усмехался, называя: "Я почти ушами слышал этот... вероятный хруст и треск. И думал - хватит ли моих сил осмыслить залп из верхней скорострельной, если потребуется шарахнуть?"
  
  Это были глубокие, глупые мысли. Верхней еще было: "Как невыносимо медленно она идет". С неправильного спуска - с хорошо знакомого ему направления... Сколько раз он сам ходил этим маршрутом через Золотую площадь к резиденции Наместника - от парадного входа центрального поста Службы наблюдения Приливов? Столько, что даже камни впитали безнадёгу тех проходов. Но и камни сейчас тоже стоят - плотным строем брусчатки - в мире, который совсем изменился. Тоже ждут, как она спускается.
  ...Что поделать, резиденция Наместника в этот момент и надолго непригодна к использованию. А ллаитт соблюдает традицию, спускаясь к отныне своим людям с Приречного холма, от дверей центрального поста Службы наблюдения Приливов... И Тальхар думает, что не станет бросать предупреждения тому, кто там, из-под брони передвижного, засоряет внутреннюю связь неуместным: "Нам не сообщила: мы бы подвезли".
  
  Прямая, как опорная мачта, рослая и тощая, как она же, в белом парадном шелке... хорошо подобранном и в траурной накидке (...что дополнительно мешает ей смотреть), ллаитт Алакеста шла медленно, неправильно, чуть боком, сдвигая правую ногу, не держась за перила, но четко вблизи их... Тянула. Затягивала. Бесконечно затягивала ожидание - негромко бурлящего моря толпы... А людских голов на площади... немногим менее плотно, чем под их ногами булыжника, видел Тальхар, думал дальше... Тянула - "одиннадцатую готовность" к любым действиям - в которой плотно есть - те его люди, что здесь на площади - что здесь, под броней. Так плотно есть, что он неотменяемо чувствует - плотное, разлитое, натянутое ожидание.
  Но как ни тянула - дошла. Встала на своем месте, влилась - понимал Тальхар, приподняла, отстегнула край траурной накидки. Один. Левый. Так и приняла символически предоставленный ключ и свиток - Тальхар оставил себе двенадцатую выдоха усмехнуться: надо же, местные Старшие Семей все же рискнули выйти на площадь, даже после всех сплетен о судьбе эс Лиддаи.
  Была та самая двенадцатая выдоха, в которую Алакеста а'Лайетт еще не айе Ставист-рьен чуть-чуть тоже выдохнула - перед тем, как произносить положенную клятву.
  
  Было слышно. Было тихо. Слышно было ветер. Вот-вот будет дождь. Некстати. Они действительно были похожи - на булыжники - видел с брони передвижного Тальхар. Площадь и люди на площади. В полагающемся поклоне и внезапной тишине слушающие ритуальные слова присяги ллаитт сектора. Много. Много молча склоненных голов - ей тоже не видно ни одного лица.
  Не думал - видел. Думать он не мог, весь принадлежа отслеживанию обстановки и поддержанию основного канала связи с Рьен'галем и его людьми. В долгую паузу того выдоха, когда город и земля должны были ответить.
  Он сначала просмотрел объект, движущийся сквозь булыжник склоненных голов на общий фон и возможную опасность. Потом - взлетающие сводки отчетов заметных кругов оцепления и малозаметных, что приходили и что транслировал Рьен'галь. И только потом разглядел, кто там идет.
  
  ...К тому моменту он четыре раза был в доме... в узкой будке над очередной протокой речки Рашты до того, как она станет Крэжтой. В том, что считала и обустроила домом семья лехта Ралицы. Поскольку был - а будка была будкой - он запомнил всех, на третий визит очевидно беременную старшую дочку, Пляничку, точно запомнил. На тот самый третий визит, когда выходил, восхищался выстроенной из резервуаров и веток защитой (почти впрямую - эти эс Этэрье таки вырастили на этой будке виноград и лехтев уложили должные элементы вплетаться в лозу, и это держалось), скользил на обросших камнях единственного моста, вынужденно оглядывался назад и думал: и чем я себе обосную, что пришел сюда теперь?
  Первый-то раз он был здесь гостем после утомительного досмотра состояния фона Thairien и состояния местной защиты - шло сезонное усиление прилива, и Тальхар мрачно шутил, что желает сам прикинуть, сколько потенциальных трупов можно ожидать в густонаселенных кварталах Новой Крэжты... в связи с приливом и общим состоянием... общественной обстановки. К его удивлению, защиту и возможное зондирование местные лехтев растянули вполне достаточную. Насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Он как раз засел, приглашенным в ближайшее удобное место, в дом Ралицы, исполнявшего при его исследовательском рейде должность провожатого, обмозговать, как эту их нетривиальную конструкцию - из чего было - вписать в общую сеть съемки фона Thairien местных "чистильщиков"... Исходя из того, что на Заречье и Раштонку официального внимания и средств будет выделено в объеме... пренебрежимом.
  Сидели и обмозговывали. Тальхар знал - он сознательно решил насрать, что понятия не имеет, где в обсуждаемых съемках и проектах растягивания барьеров лежит предел разрешенных лехтев знаний, если что, он в Ралице не сомневается - этот вспомнит. Ралица, к счастью, не вспомнил или выбрал не вспомнить. Рядом с тем, обдумывая полученные данные и замечания, Тальхар точно думал - что если местные старосты кварталов не почешутся вспомнить о своем праве и не выпишут для обеспечения досмотра и безопасности соответствующее число лехтев - это, своим правом, сделает он, и он уверен, местные с большей охотой поработают на предупреждение, чем на ликвидацию последствий. Тальхар помнил: он как раз не успел обдумать эту фразу про лехтев - а Ралица говорил ее же вслух. Передавая Тальхару право буркнуть: "Ну, если что - вас выпишу я. Поступят возражения - сообщите. Приеду на броневике. Не зачищенном", - "Лучше зачищенном, - возвращал ему Ралица. И продолжал. -И вы лучше ешьте, лютый сыр вкуснее горячим".
  
  Этого местного обычая здесь не забыли - думал потом Тальхар - старого, не городского, странно, что он есть и у лехтев. Что допущенный в дом гостем не уйдет - не накормленным. И не напоенным. И вслед именно этой мысли усмехался тогда, когда переходил мост и оглядывался на крышу будки, все еще торчащую из-за тополей: "Может, я за этим и хожу?" Жрать сыр с травами и острым перцем, смотреть, как вокруг тщетно прикидывающейся парадной комнаты внизу кишит, звучит и пахнет медленная изо дня в день чужая жизнь, непривычно открыто.И вообще непривычно... для того, кто - это, кажется, считается в звездных? - спит по предоставленным местам размещения, ест что приготовили - не жалеет ни разу, но иному любопытствует. Все же этот дом в нищих низинах... эти дома эти пришлые лехтев умудрились слепить... очень прочно. Так, что иногда ну очень громкое по теплым дням количество младших здесь не вызывало у эль'ньеро "чистильщиков" ни единого возражения.
  
  ...Она и шла. Дочка Лехта Ралицы, лехта Пляничка. С младшим. Совсем младшим. Значит, уже родился? Точно даже не круг года назад. Совсем младшим. "Здесь сейчас будет дождь. Она рискует", - привычно фиксировал Тальхар. И почти ушами слышал ответ лехта Ралицы: "Она из принадлежащих Многоликому. Она никогда не рискует".
  Ответ был - раньше. К своему последнему визиту в дом Ралицы, Тальхар посчитал себя... настолько допущенным, чтобы позволить себе это озвучить - по поводу еще очевидно беременной дочки - что она очень рискует - ждать ребенка в неизвестное время. А Ралица ему этим ответил. Невозмутимо.
  
  "А это видно", - внезапно для себя называл Тальхар. Это так видно, что накрывает всю площадь. Что она не рискует. По тому, как спокойно идет эта высокая светлая женщина в местном, всего-то двуслойном платье тоже светлого полотна, и булыжник склоненных голов расступается перед ней, как если бы они были водой. Спокойствие - вслед мог усмехнуться Тальхар - накрыло и его людей, и охранение площади: во внутренней связи снова посыпалось излишним. "Чо, отцы города лехтев с ответом послали?" - "Ллаитт решили в лицо бзднуть?" - "Спорим, они не прикидывают глубину нужника, в который грохнулись?" - последнее вплелось вот прямо снизу, из-под брони его передвижного. Тальхар был вынужден подвесить свое, командное: "прекратить засирать связь!" - но для себя успел отметить: лично он с эс'ри Ющиком спорить не будет - глубина того нужника... была как бы не с провал "Тоннеля".
  
  А лехта Пляничка дошла...
  
  "И не иначе эта трансляция на всю площадь меня и накрыла", - усмехался про себя Тальхар. Он мог отследить - он даже отслеживал подробную трансляцию... переговоров - невероятно странных, невероятно неподходящих - и площади, и ответной клятве - от тихого вопроса ллаитт: "Не порвет?" - про что она? - про побрякушку? - странно - до диалога в конце: "Будем работать, лехтев?" - "Будем, ллаитт. Вы меня... спрашиваете?" И дальше мог бы еще оценить - глубину нужника...
  ...Но там, где его накрыло - Тальхар знал, до самых корней своего сердца - знал, что и это тоже было. Ллаитт отшатнулась. Ллаитт тоже увидела камень. А потом сосредоточилась и подошла. Она высокая. Она стала соразмерной. Как бывают соразмерны своим задачам разумные - которые умеют останавливать реки и сворачивать скалы.
  
  "И я поверил", - не стал называть словами Тальхар. Еще здесь, еще на площади, еще когда не кончилась церемония. Он видел - сейчас и глазами - видел: ллаитт рассмотрела камень. Ллаитт приняла камень. И понесла - это тоже знал, знал нерушимо - взяла, как могла бы взять вот этого, принесенного ей, совсем младшего. И он, эль'ньеро Тальхар эс Тркач роэ'Хорн, командир "чистильщиков" этой треснувшей земли мог стоять и знать, впервые за прошедшие годы твердо знать: камень не свалится. Хромая ллаитт... его ллаитт собралась сделать все, чтобы камень не свалился. И у нее получится - тоже назвал Тальхар. Если они помогут. А на это он рассчитывает.
  
  Об этом - тоже внутри себя знал Тальхар - была его ответная клятва. Он был готов - принадлежать и работать, здесь - и с новым Наместником этой земли. Уже здесь, на площади.
  
  ....И наверно, поэтому, он почти ничему не удивился на последовавшем буквально на следующий день личном совещании у новой Властной. На котором оказался. Совместно с Рьен'галем и Дальян Эс'Хорн, эр"нере Харратом эс Хаста, местным из служб обеспечения и лехта Ралицей. На том самом, где лично на него свалилось командование Службой наблюдения общества. Логично было предположить, что на кого-то оно да свалится. Слишком сильно он не удивился...
  
  ...Очередь увидеть что-то самое удивительное в своей жизни на том совещании с очевидностью выпала другим. Лехта Ралице, например.
  
  (конец среза)
  
  ***
  Виновато ли было то крепкое и золотое питье, или все с ним произошедшее, умноженное на недосып, присчитанное к необходимости удерживать себя в достойном состоянии перед руководителем и командованием - Тианди не думал, ему было вообще нечем. Он вылез из катера, вежливо попрощался, ему напомнили, когда именно его ждут на пункте пропуска и обещали прислать дополнительное напоминание - не лехта Ралица, сам эль'ньеро Тальхар, - он успел отследить, что катер стартовал раньше, чем задвинулись двери внутренней, не парадной проходной. И необходимость поддерживать достойное состояние лица и мысли отпала... вместе с возможностью это делать.
  
  Он стоял и смотрел - на арку за пропускными воротами основной части городка. Не очень отодвинувшись с прохода. Смотрел на трещинки в краске внутреннего выхода. Не думал, что они ложатся, словно изображают начальный орнамент. Ничего не думал, ничего не чувствовал - весь, в полностью остановившемся времени стоял - и весь смотрел. "Мне угрожало заснуть стоя... или простоять тут вечность - хотя бы до конца утренней смены, когда меня бы, наконец, снесли. Но ты меня спасла", - улыбался потом Тианди.
  А еще улыбался - ну, конечно, в этом состоянии... ко мне бы мог подъехать передвижной "чистильщиков". В полном оснащении, вплоть до боевой защиты - когда его на полгорода слышно. А урожденная Эс'Хорн гораздо незаметнее. По весу, размеру - а главное умению - возникнуть внезапно и оказаться заметнее всего.
  - Прошёл? - спросила Рюй Эс'Хорн и подошла вплотную. И весь его мир снова был с ним. - Прошел же?
  - Прошел, - назвал он. И снова получил допуск. К своему привычному.
  
  ...К миру, который был вокруг и был знакомым, к арке проходной основного городка, откуда под датчиками вперед открывался выход, а вниз шла лестница на жилые яруса первого корпуса. Где было утро, третий круг, начинающая утренняя смена расползлась по занятиям и практикам, и здесь, соответственно, никого, кроме них и где-то да находящихся живых караульных. Где перед урожденной Эс'Хорн он, роэ'Гэлиад, конечно, тоже обязан держать лицо... но перед Мелкой платиновой пробы (...перед Рюй-Волчицей) - тонкой, маленькой, шершавой и действительно платиновой два здешних года как полноправной рабочей исследовательской медицинской группы - ему держать лицо и просто быть гораздо проще. Не потому, что... говорят, требуется двенадцать раз оказаться достаточно близко друг от друга, чтобы отставлять внешние лица, а у них еще столько раз не насчитывалось... ну, кто-то говорит, двенадцать раз по двенадцать, кто-то - что иногда и одного раза достаточно. Потому что третья утренняя смена, и все обитатели городка давно должны быть на своих местах... И это значит. Теплое и удивительное.
  Тианди открыл рот и озвучил его:
  - Ждала?
  
  Урожденная Эс'Хорн посмотрела на него. Принюхалась. Почесала себя за ухом - рукой, конечно (...левой задней лапой - все равно, вот тем самым, чем смотрел бесконечное время назад на трещины видел Тианди, и этим же улыбался). Сообщила:
  - Конечно, ждала, - и перешла на жестовую речь. Она поддразнивала. Она спрашивала далеко не официальными жестами: "Спишь, наверное?" - и показывала на уже хорошо ему знакомую дорогу - на лестницу, к жилым ярусам... Первыми в местной школе, так вышло, обжились медики. И поддразнивала дальше, приглашая: пойдешь? Доступ открою, провожу.
  А Тианди стоял, смотрел и дышал. Понимая каждую двенадцатую выдоха - да что там, каждую двенадцатую той двенадцатой - всё есть. Все уже случилось. Его мир цел, он внутри, он полноправный работающий с разрешением сейчас пойти спать, он есть, он живой, прочный и целый, он все сделал... И в его мире есть Рюй Эс'Хорн, она стоит здесь, она ждала - и это невероятно и незаслуженно хорошо. Что можно так долго смотреть и дышать. А потом будет дальше.
  
  После того дня, когда он впервые осознал своего руководителя на полигоне "Тоннель"... бездну в его голове остановила тоже Рюй. Когда Тианди начал понимать все случившееся и работать - смеялся. Что он счастливчик из историй прежних времен. Который выиграл в цветные ракушки у Судьбы.
  
  Он смеялся еще больше, обдумывая - интересно, что бы пришлось делать той судьбе - если бы вот так, на празднике, ей досталась именно парная ракушка.
  
  Somilat - веселый праздник. И в школе переподготовки Стены прибывшая молодежь веселилась. Привычно. Так, что повседневные дворы и переходы ее городка сияли и звучали не хуже привычных большинству из них усадеб Сердца мира и ближайших миров. И развлекались - привычным... Тианди, для которого это был первый праздник здесь, в мире Ставист-рьен, не увидел ничего незнакомого в празднике, и отдался ему как должно - с головой... На какой-то - не считал - вечерний круг, не один круг по двору и точно все ноги перед тем отплясав - и не одну чашечку горячего вина осушив - он поддался - завлекся наверх, составлять компанию, в ракушки играть... Льстило: полузнакомые ему лица, однако, уже знали о его искусстве слагать рисунки и слова... Звали мастера.
  А мастера им не досталось. Тианди развеселило, что ему досталась парная ракушка - сразу выводящая игрока из общей беседы в личную, если ей найдется пара - а по числу игроков та точно должна была найтись. Somilat - веселое время и холодное время, многое, многое из его веселий придумано - чтобы разумным встретить - того, с кем интересно будет согреваться - этот вечер или какую-то часть жизни. Или всю жизнь. Это уже как дальше сложится - но в самый момент кто думает о каком-то дальше.
  
  Тианди вот точно не думал, ему было легко и весело, праздничным колокольчиком - без всяких дальних и глубоких мыслей. Таким же было любопытство - ну, кто? - когда до него дошел круг и глава круга запросил: "И чем сегодня ответит нам мастер Тианди?" - он улыбнулся, ответил, что пока мастер ответит только одному - и завершил левую башню выкладки, положив ракушку - ожидающую пары.
  
  Запомнил - даже в той легкости запомнил, что ожидание было долгим. Выдоха три, как бы не больше.Что еще шевелились в самом дальнем секторе круга, где в игру села компания незнакомых, судя по кинутой кем-то неуместной к парадному шелку форменной куртке, из местных старожилов-медиков, шевелились, подгоняли: "Рюй, вылезай: тебе сразу повезло". Раньше услышал, чем увидел - она поднялась, как раз взяла эту куртку, подошла, чтобы закрыть башню и положить наверх парную ракушку к выложенной Тианди. И встала, приглашая его выпрямляться. Как автора первого хода. На переговоры взявших башню.
  
  ...Получившие парные раковины уходят договариваться. Могут остаться, с нового круга начать новую тему всей земли. Могут подождать, перестраивать право первенства у взявшего в итоге карту. Могут покинуть игру и уйти... решив, что праздник свел их зачем-то...
  
  Они вышли - их проводил смех, и пожелания теплого праздника - и чтоб Somilat им побыстрей ответил, зачем свел?
  Над балконом, куда они вышли, ветер сражался с гирляндой фонариков, небезуспешно. Тианди смотрел. Его... парная ракушка была очень невысокая, смотрел бы в загривок и наклонившись, стриженая по местному обычаю, почти под ноготь - хотя зачем это медикам, с горстью мышиного цвета статусных косиц над левым ухом, одну сверху, вместо полагающегося камня, держала - ведь точно гайка, стальная гайка.
  Тощая, серая - она терялась в своей куртке, накинутой прямо на праздничный шелк... она ежилась - куртка казалась больше, чем надо, выпуская из рукавов только края праздничного наряда - металлом и перламутром поблескивающую роспись и кисти - "третьих рукавов", положенных наследующей линии.
  ...Урожденная Эс'Хорн. Судя по нашивкам на воротнике - уже полноправно работающий. С собственным проектом. Из первых приглашенных на исследовательскую работу. Поверх звона в голове Тианди пролетела ненужная мысль: "Влип". Мгновенно - как еще один блик сдуваемых фонариков.
  
  А глазищи у урожденной Эс'Хорн были зверьи - и опасного зверя - желтые... Тианди готов был подтвердить: и отражали свет. Смотрела. Еще один фонарик задуло ветром, еще один выдох Тианди обдумывал свой ход переговоров. И ему снова было звонко, когда заговорил. Как позволяет праздник:
  - Слушай... Рюй - а я хочу спросить, а если я воспользуюсь шансом... и утащу тебя выйти из игры совсем и уйти? - он посмотрел вниз, на еще полный...уже чадящий запахами и громкий двор и пояснил. - Выспаться.
  Снизу зашипел... не очень огненный фонтан, искр было мало, дыма - много. Тианди продолжали рассматривать, чуть выше подняв голову, он решил пояснить.
  - Не знаю, как ты, но мы итоговый проект зимы дозашили и заплавили только вот вчера... Если я перестану плясать, и встану у стенки - я усну. А вести новую тему Башен...
  - Выс-па-ться... - она начала говорить, его перекрывая, и Тианди готов был поспорить - говорила по звуку, по начертанию каждого знака - так, словно пыталась вспомнить, что каждый из них значит... а потом все это слово вместе. Видимо, доделывала свой проект куда плотнее. Тианди... как раз успел это осознать, когда Изменчивая... пришла присутствовать. Как ньера Рюй сообразила. - Выспаться! И нас никто не дернет... до нового полудня?
  - Никто, - тоже осознал Тианди. Начал осознавать.
  - Отличнейшая же мысль. Пошли!
  Теперь на весомую долю выдоха застопорился Тианди. Рюй Эс'Хорн сказала объединительным. И сгребла жестом их обоих, указывая дорогу вниз. Осознала, что он застрял, улыбнулась - зубы были мелкие, а клыки выдавались - и тоже пояснила:
  - Ты же из этих... чистильщиков и прочих спецов, так? Ти-а-нди, - имя она перебрала, как перед этим "выспаться", а называть Дом не сочла нужным. Рассмотрела его подтверждение и перекинула пойманный жест с балкона, сообщая. - Новые корпуса. До тебя через всю территорию переть. Через всю сегодняшнюю территорию... и у вас там площадка фейерверков...
  "Да, это будет непросто", - думал он про себя. Медленно думал. Сказать не успел. Зубастая Эс'Хорн продолжала:
  - А до меня три этажа вниз. И в нашем подвале тихо...как в слоях отчаянья. А сейчас еще и холодно почти также. В этих... "условиях проживания" большой и теплый, сам согласившийся залезть рядом в спальник - ценность. Всё сказала. Ты все еще согласен?
  Пришлось возвращать:
  - Все еще. С большим удовольствием. Ну, если влезу.
  
  Рюй Эс'Хорн подтвердила: влезет. Они вернулись. Сообщили играющим, что они выбрали и уходят. Спать. Им пожелали теплой кровати и доброго утра... И можно было надеяться, что до полудня, по обычаю, поднимать не придут - это Рюй Эс'Хорн пошутила уже на спуске подъемника. Он, Тианди, уже только надеялся: голова поняла, что скоро ляжет и можно не бодриться и перестать отслеживать и почти перестать работать.
  
  Его усталости хватило, а праздничного вина было как раз - потом знал для себя Тианди. Он точно сумел выпутаться без посторонней помощи из полного праздничного костюма, снять сапоги и правильно свернуть все средние шелка... помочь урожденной Эс'Хорн вытащить застрявшее крепление третьей, заспинной, шнуровки неизвестного девятого слоя, оценить крепления, порадоваться, что сам не урожденный, он надеялся, что не вслух.
  Рюй Эс'Хорн еще ворчливо не одобряла запах благовоний в резной... емкости хранения парадной одежды (...он запомнил, что пахнет болотом и бурыми жабами), когда он уже, воспользовавшись разрешением хозяйки дома, лег и вытянулся, по ее приглашению - у стены... Оставшимся участком головы успел осознать, что пока не понимал, теперь понимает, где тут холодно: стена была очень холодной, залез поглубже в чужой, но штатный спальник... видимо, здесь и задремал. Где-то уже на грани сна прошло, что рядом пристроились... (...что-то теплое и меховое). А потом он спал. Прочно и хорошо.
  
  Утро подтвердило, что вина было как раз - проснулся легко. За первые выдохи по пробуждению вспомнил, почему в незнакомом месте. Рюй Эс'Хорн спала. Близко... спальное место было штатным, но влезли. Слегка потеснившись. Подогрев его тоже - почти отсутствующим. Но согрелись.
  Была теплая. Была близкой. Чуть сдвинулся: была щекотная. Решил, что выползти и добраться до чужой помывочной сможет, не разбудив хозяйку. Рюй Эс'Хорн спальное место было длинно, было где вылезти.
  Выполз...опрометчиво. Совсем ненадолго, но она успела. Рюй эс Хорн за это время перекатилась на нагретое - и распространилась. Этой мелкой Эс'Хорн оказалось достаточно, чтобы растянуться... по широкой дуге - потом улыбнулся Тианди. Объемно... и интересно.
  
  Было утро, относительно ранние часы, обычное время побудки они проспали едва ли на большой круг, жилые помещения медиков и правда располагались почти в подземном ярусе, мелкие окна были прорезаны у потолка, свет был зимний и серый, осторожный, ложился, подсвечивал... Спящая Рюй Эс'Хорн изогнулась, закинула руку за голову, развернувшийся пучок косиц своим ритмом повторял положение спины и руки... А у Тианди было утро - медленное, спокойное, теплое утро - с отдельным и звонким - удивлением другому разумному, который был рядом и до сих пор рядом, вот, спит - перекатившись на им, Тианди, нагретое место, позволяет себе спать... распространившаяся и удивительная.
  
  Это не было мыслью, Тианди... просто полностью удивила линия. Чистая и совершенная в своем рисунке линия - изгиба руки, спины, косиц шершавой и Изменчивой.Не устоял - вытянул из пачки свернутых своих праздничных шелков футляр с "драгоценностями пишущего" - там точно должна была болтаться склейка листов и целый грифель, его хватит, свернутую стопку праздничного наряда он подвинул себе сиденьем, не очень заметив...
  Он и дальше замечал... не очень: ритм - рука, плечо, изгиб плеча, лопатка, косицы - его поймал, его завел... в не слишком подходящие празднику рабочие размышления... Он успел дорисовать - удивительную спящую Рюй, перемотал склейку, на обратной стороне продолжил - думал грифелем, считал первым рисунком: а если попытаться протянуть и развесить упрямо не дающиеся ему опорные основания перекрытия трещины, не дающегося ему спецзадания именно так, наоборот, растянуть - таким прекрасным сетчатым дублирующим изгибом, сейчас он прорисует и прикинет... И ведь... а если это именно опереть и растягивать...
  
  Он застрял. Он пропал. Он самым основным слоем мысли забыл - и про себя, и про Рюй, и даже про то, что под расчеты от руки надо взять чуть более подходящую и живучую вещь, чем грифель - рисовал, опирал, считал...выходило. Вроде выходило... еще бы ему суметь и получить доступ это проверить... Можно. Можно - если будет, куда воткнуть опорные основания, основную конструкцию подвесить и растянуть... удержится...
  
  Когда...показалось, что над головой шарахнуло яркими искрами прошло по серому свету из окон - Тианди помнил - зафиксировал изнутри своей головы: кто-то не допраздновал? И добивает фейерверки поутру, пока их видно? Но это было так, легким побочным возмущением фона, не мешающим подсчету. А Рюй Эс'Хорн они и разбудили.
  Выдохи... он подробно не посчитал, но их был десяток, не меньше... перед тем, как извне уже очень плотного пространства мысли и расчета он услышал голос:
  - Хорошего утра, Тианди, - Рюй Эс'Хорн, когда он отвлекся, уже сидела на спальном. Сидела, собирала косицы. Как раз озвучила. - Там...недопраздновали?
  - Что-то шарахнуло, - подтвердил он. - И раньше полудня, - посчитал попутно, что расчеты можно подвесить. Потому как Рюй Эс'Хорн выразительно, зверье потягивается, прогибаясь назад, вытягиваясь, и говорит потом.
  - Я очень благодарна: это очень теплое утро.
  Фразу она обрезала, не закончив. Тианди вернулся совсем. Тианди осознал, что она смотрит. На оборотный кусок скатки с набросками. С которого начиналось (...и там точно линия и косицы). Она тоже осознала. Что Тианди смотрит и видит. Завернулась во второй вышитый слой. Запросила:
  - Работаешь? Я загляну, можно?
  Тианди задумался, попросил жестом извинения и размотал лист. Передал. Преувеличенно высоким жестом проговорил, с промежуточными акцентами сообщил, что будет благодарен уважаемому мастеру, если захочет оценить мастерство, Рюй приняла очень бережно, что странно сочеталось с ее быстрым жестом, самыми кончиками пальцев: вроде "прекрати звенеть". Тианди улыбнулся и продолжил бытовым:
  - Ньера Рюй, я уже... заглядывал в твою помывочную, хочу спросить - можно я залезу туда... на время помывки по уставу? - "Вам любопытно, а там бабахает и туман, а я не проснулся", - он обдумывал, но сказать не успел. Ему так же, мелкими движениями над уже развернутой работой, Рюй вытряхнула быстрый запрос: "Поспорим?" - и за тем вернула бытовым открытым:
  - Ага. Вот и сверим, у кого регулировка режима температур больше слетела? Здесь - я предупреждаю - очень.
  Тианди выдохнул и вернул созвучием.
  - Ну тут хотя бы не мраморные полы.
  
  Он поднялся. И рассмотрел краем взгляда: Рюй Эс'Хорн оценила. И подбор ритма слогов и тему. Не исключено, и воспоминания о родной усадьбе тоже... пусть он и не знал и не считал возможным спросить, отличаются ли такой же подчеркнутой протяженностью и архитектурными излишествами бассейны в усадьбах у Изменчивых. Насколько им необходимо подтверждать, что могут себе позволить.
  
  В клетушке именно помывочной, где вода-то была... в общем сбалансирована: выдохов пять надо было посчитать, прежде, чем прогреется, потом поймать ритм через три выдоха, когда струя плевалась очень горячей водой и возвращалась к устойчивой прохладной... вот капли сверху, с верхней трубы срывались вне ритма и были отвратительно холодными и меткими. Он обдумал и решил сообщить, что в основном корпусе регулировка более хаотична, но все же поддается расчету: в их вынесенных лабораторных местах размещения никто не брался предсказать, какой температуры это будет литься в следующий раз. Можно было только резвиться, спрашивая у верхнего блока, у занятых исследованием и, как болтают, разведением всякой неподобающей фауны верхних слоёв - что за режим они на этот раз тестируют в походных условиях- и когда, наконец, это кончится?
  
  Думал - но сказать ничего не сказал. Рюй Эс'Хорн уже влезла в повседневную рубашку и штаны - и теплую накидку, сидела на кровати с ногами. Подманила и передала ему скатку. Оценила вполголоса:
  - Красивая. Но я непохожа.
  - Интересная линия, - вернул Тианди. - Но это ты... - обдумал и подхватил лист. - Хочешь?
  - Хочу, - сначала вернула Рюй, он начал отрывать лист, лист - начал скатываться, показывая строки расчетов на обороте. Но он прикинул, знал, что не забудет, и так бы это и оставил, не запроси вежливым рабочим жестом Рюй Эс'Хорн - а что это? Он ответил:
  - Очень интересная линия. Правда. Я нарисовал тебя и начал думать... как растягивать перекрытия трещины. Как их опереть. Там не на что, я подозреваю, поставить промежуточные опоры, но если тянуть... как подвесной мост...
  
  Он отвлекся. Он услышал первый раз - что рядом, слышно - клацнули пастью. Он, Тианди, все же из Высокого Дома, пусть и из ныне наследующих землю - и учился должным образом, от начальных знаков до Мраморной башни -и все правила должного и недолжного, и из тех, что знаками не пишутся, ему были известны наилучшим образом. Среди них есть и правило - не проявлять излишнего любопытства -к тому как еще выглядят Изменчивые. Не спрашивать и не рассматривать. Тем более, если можешь это сделать. Во внутренних переговорах своей ветви тех Гэлиад - Тианди, конечно, помнил, руководство комментировали мелким почерком: "Разумных недостойно, своеобразно разумные могут и загрызть". Он усмехался и прикидывал и помнил крепко.
  И, поскольку помнил, удивлялся - сколько понимал: зверь клацнул пастью и утащил добычу... игрушку? Большой, молодой, очень... зубастый зверь (...с черным носом и светлым пятном на лбу, это было видно - пусть Тианди совсем не старался смотреть). Это было... совсем странно.
  Ему - не Рюй Эс'Хорн. Она-то... дразнилась? Тоже чуть показывая зубы:
  - А ты не опасаешься... я должна предупредить, что и это перейдет - в интеллектуальную собственность Дома Хорн.
  ...И он, легкий Тианди, застрял на половину выдоха, понимая: вот поэтому, наверно, и принято - не обращать внимания и не смотреть. Внутри себя это неудобно. Это очень неудобно - подробно понимать про другого... уже знакомого и теплого разумного первую мысль: ну, это не первая собака, у которой я забираю палку.
  - Не, не опасаюсь, - старательно распрямился и продолжил. - К моей линии и моим расчетам еще нужна моя голова, - потом, движением пальцев, свернул тему разговора, указал на внешнюю сторону листа с наброском интересной линии Рюй Эс'Хорн, и запросил. - И это тоже? В интеллектуальную собственность Дома Хорн?
  - Нет, - вернула ему... все же легким Рюй Эс'Хорн. - Это будет моё и только моё.
  
  Тианди ей ответил - подробным жестом, оценивая: "Дразнишься", - а Изменчивая еще сворачивала набросок. Осторожно. Так, что за движением пальцев Тианди даже видел - мысль о раме... легкой раме из верхних тростников для легких же и летних мест... Впрочем, кто их знает, соответствующие внутренние Каноны Дома Хорн? Точно не он. Он думает, что нужно сказать:
  - Хочу, чтобы ты знала: я еще хотел бы продолжить.
  
  На вторую их встречу он это вспомнил и не отказался. Хотя она никак не была праздничной.
  В Исс-Тарре, особенно в не самой старой Исс-Тарре, на старых руслах и иных низких местах, местах изгнания, выплеск штормов в дни после Suynn'rai, когда весна должна прийти и не спешит, бывал пакостным. Но городу Крэжте Тианди охотно отдал бы все двенадцать переходящих первых мест по наибольшей пакостности весенних дней. Что из этого бесконечного фазового перехода из ливня в лёд сыпанет из облаков над городом службы погоды регулярно не брались предсказать дольше следующего малого круга, очередные патрульные, с которыми он выезжал на сыпавшийся внешний берег Крэжты, сбивали с бортов передвижного налившийся дорожками лед и выражались сложно и многосоставно...
  Как оценивал Тианди, чтобы помогло сесть и выдохнуть (помогало) самых сложных определений у местных заслуживала погода, а более всего тот факт, что так недолго и без вина осенью остаться. И куда меньше прилетало необходимости скрываться по самые уши в том... что он бы точно назвал их любимым выражением "канавка опарышей" -немалом слое диагностируемой и кишащей мельчайшей и скользкой фауны Thai - разумеется, специфически паразитарной и повыползшей к населенному месту...
  "Как клопы", - брякнул ему дядька... эс'тиер Трижды Полуторазубый - официального его имени Тианди не мог запомнить, выяснить причину легкого имени тоже было непросто, хотя передних зубов у того и правду было... мало и диагонально. Зато местный нижний Тианди за ним записывал, иногда даже на бумаге, и внутри себя гордился - что ему удалось насмешить этого достойного соработника... вот когда они вылезли из стремительно и чрезмерно быстро заросшего этим разлома. Оглядываясь на него, уже зачищенный, частично запаянный и снабженный датчиками слежения, Тианди и высказал - весело - что вот мы и нашли наглядно эту вашу... "канавку опарышей" - звук он воспроизвел до последнего ударения по местному... А Трижды Полуторазубый смеялся... пока чуть снова не сполз в эту канавку, где было четыре шага в глубину и, что хуже, сетка развески датчиков.
  
  Вслед он попросил Тианди растянуть подробную карту состояния трещины и возможных спор, рассмотрел, потянулся вытереть с уголка глаза слезу, остановил движение и довольно констатировал - именно так и веско:
  - Прочно заделали, - Тианди не утерпел, спросил, по чему тот определяет - и был немало озадачен всей пришедшей новой информацией:
  - А вы смотрите, как поднялось - а наружу ни единым перышком не прорвалось. Значит, хорошо запаяли. Меня почуяли. Они... эти жители канавок опарышей, живое хорошо чуют. Как клопы. Даже лучше.
  Тианди не утерпел, конечно. И запросил на рабочем:
  - Ты уже второй раз называешь некоторых клопов, я могу узнать, что это? - чем насмешил своего напарника во второй раз.
  - Обычную паразитологию ты, конечно, проходил хуже, - высказал тот. Через выдох. - Насекомые. Из важной нам сейчас классификации - насекомые-спутники разумных, кровососущие паразиты. Склонны накапливаться в безопасных местах и нападать на наличествующую добычу... вот как наши знакомые, - он стряхнул в сторону трещины указывающий жест и пояснил как бы в сторону. - Да, ниери Тианди, вам-то думаю не нужно было это изучать...
  - То есть, вы хотите сказать, что здесь это водится? - тоже перейдя на официальный неуверенно выдал Тианди. Описание... упомянутого Трижды Полуторазубым подвида он в памяти тем временем разбудил. Представил. Пожалуй, слегка испугался. И замутило. Еще, как назло, тут же и зачесалось. На животе, под всеми ремнями. Никак не достать - да и порыв надо было подавить. Полуторазубый все еще улыбался:
  - Да водилось. Сейчас, думаю, где водилось, там и потонуло. По всем этим дебрям, ну вроде той, где раскрывали Тоннель, у тех, деревенских - ничему не удивлюсь совсем...
  
  ...Отряхивал он это пренебрежительно. Как статусный - внезапно для себя называл Тианди вот здесь, у брони наземногопередвижного. Пока Трижды Полуторазубый привычно проверял свою безопасность портативным детектором перед тем как подтянуться -и Тианди отмечал сигналы -а тот продолжал... похоже, поддевая:
  - Ну, если те с прибежавшими не прибыли. Туда, в растудыть, в болота Раштонки, но туда нас пилить вряд ли пошлют, а вы в гости не зайдете, - он, выплеском выдохнув, подтянулся на броню, нырял в передвижной и продолжал фиксировать внутренним вслух. - Патрулям надо отсвистеть, все как всегда, у лехтев чисто, если их опять бить решат...
  А Тианди стоял у опоры передвижного. Ожидал. Чесалось...
  
  А на обратном маршруте им и скомандовали свернуть. В ближайшее подразделение магистрата через два перекрестка вверх. Срочно скинуть основные данные структуры поражения, плотность фауны, свойства и оценку распространения спор, если возможно. Кроме команды сообщили необязательное пояснение, что данные нужны "верхним" медикам и туда за ними прибудет ассистент чуть ли не старшей всей медкоманды, чуть ли не сектора.
  Тианди не ожидал (хотя потом полдороги назад говорил себе, что логично же), что ассистентом окажется Рюй Эс'Хорн. Своей полной полевой со всем обвесом Изменчивая тоже казалась меньше. Это Тианди подумал первым, именно его вытряхнули из катера на правах старшего - в сопровождении как раз Трижды Полуторазубого - старших командных, приветствовать и отчитываться. Тианди подозревал, что его ради функции "приветствовать".
  Рюй Эс'Хорн сгребла их данные, задала пару вопросов "чистильщику", сверяла оценку предполагаемой прожорливости форм и их спороносности, выслушала про ничего нештатного, поймала и взвесила жестом, хотя в защитной перчатке ей было неудобно, та сильно смазывала движения. Сообщила, что судя по состоянию города, выброс был возле десятой степени опасности, "верхние медики" затребуют рабочих версий непосредственно с работающих с ликвидацией последствий, она предлагает подумать. А пока Трижды Полуторазубый салютовал, Рюй Эс'Хорн попросила. Времени в половину малого круга на личные переговоры с Тианди роэ'Гэлиад.
  
  Начала она тоже с рабочего - попросила прикинуть степень оседания трещины, когда та была зачищена, вероятные вывернутые слои, если реально - к ночным кругам прорисовать примерным чертежом. Потому что ситуация с выбросом совершенно непредвиденная, складывать данные потребуется ото всех. Сообщала это Рюй Эс'Хорн с такой едкой досадой, словно это она лично ничего и не предвидела. С ней же и продолжала.
  - Тианди... если ты к этим ночным кругам будешь свободен, - на негромком неофициальном она запиналась, оставляя длинные паузы, а потом собралась в одну быструю. - На этот раз, я хотела бы утащить тебя спать. А?
  - Я все еще не против продолжить, - он постарался вернуть легким, звучание... не показалось уместным. Взвесил - вроде за рамки времени не выбились, продолжил проще. - У вас тоже зверски холодно?
  - Очень холодно и дует, - принимая интонацию, сообщила Рюй. - И я очень плохо сплю. Так -хорошо?
  - Отчитаюсь... отстираюсь - четыре раза отстираюсь, потом двенадцать, - зачем-то скороговоркой перебрал Тианди, завершил - отпустил с руки. - А потом вернусь, посчитаю вот запрошенное... и приду. Как договоримся.
  Рюй задумалась на три выдоха. Рюй считала - и ее подсчетам снова мешала перчатка. Отряхнула ту она прямо размашисто, со стуком. А высказала тихо.
  - Если удобно... считать и чертить можешь сразу у меня. Не могу сказать, когда я сегодня выйду. Вообще не знаю. Я раскатаю доступ, перекину - и приходи, - она думала, пыталась поймать мысль и старательно отряхивала ее от лишних, крутила головой, по плечевым опорным полевой прозвучали две косицы. (..."А я думал, зачем это медикам", - ловил мысль Тианди, сверху ту мысль накрывала легкая другая: опорой одной из косиц по-прежнему была гайка. Снизу, кажется, держала тоже. Судя по звуку.)
  Он жестом подтвердил, что согласен. Перчатка действительно мешала. Особенно собирать и формулировать следующее. Но он спросил. Движением. Может ли посочувствовать. Время им уже подходило разворачиваться. Решил, что жестом быстрее. Рюй подтвердила. Рюй отстегнула перчатку и загребла - с продергом - то, что он начал передавать, убрала глубоко, до последних капель, тоже жестом, под полевую, и завернула ему кулак обратно. Вроде "продолжай работать". Он и продолжил.
  
  - Да, задрали эту... мелкую командную. Медика. Аж посерела, - Трижды Полуторазубый высказался снова, когда они грузились. Небрежным и так, фиксируя внутреннее для себя. Небрежным и продолжил. - Скоро зарычит и шерстью порастет. И будет кусаться.
  - Что?
  Тианди понял - нет, Тианди понимал, медленно, долю за долей выдоха. В два слоя мысли, они наползали и расплывались друг в друге, каждый он мог видеть четко, как в режиме основной съемки. Что он не удержал лицо и интонацию достойно представителя Дома Гэлиад, что он выпалил это таким отвратительно насыщенно эмоциональным... что его напарник сейчас ищет места на броне передвижного... достаточного, чтобы встать для подобающего извинения. И что да, разумеется, эс'тиер Трижды Полуторазубый и не представляет правил поведения с Изменчивыми, откуда бы ему, исключительно местному, и он по тем же причинам никак и не мог без разрешения спуститься и разглядеть, что ещё представляет собой Рюй Эс'Хорн...
  - Ну... это выражение такое, местное, ниери Тианди роэ'Гэлиад, - Трижды Полуторазубый не то, чтобы искал места, он остановился на второй подвеске и выполнил - все подробные жесты для подобающего принесения извинений.
  - Да, я понял, - сумел выдохнутьТианди. Подумал, принял извинения и извинился в свою очередь. Повел-то он сейчас себя совсем недолжно. С разумным стоит быть вежливым, а тем, с кем работаешь сложную работу, трижды. - Я не знал этого выражения. Оно меткое, - и подтянулся наверх. - Вы правы - её и задрали, и скоро и порастет и зарычит. Тут зарычишь, да.
  Соглашался Трижды Полуторазубый и принимал извинения тоже жестом, горстью.
  
  А выражение вспомнилось - Тианди, подремывая, обдумывал, не выпустить ли его - в общие разговоры Школы, вот он сомневается, что он тут один его не слышал. Недолго. От Рюй Эс'Хорн он получил - основные допуски, сопровожденные подробным маршрутом движения - прямо по регистрации прибытия в корпус и основной обработки. Но решил помедлить и начать у себя: он за собой знал, что нырнуть может в любой передающий, но начинать предпочитал со знакомого - нужную скорость мыслей незнакомая рабочая среда притормаживала.
  Правильно решил, - думал он, уже добравшись до комнаты Рюй. Именно добравшись - оказалось, в Somilat дорогу он все же запомнил непрочно. Спутался на этаж, застрял на втором развороте и решил, что будет следовать инструкции. Правильно решил - одинаковых разворотов в этом исключительно зябком коридоре было три. Потом еще застрял уже в комнате, уставившись на подвисшую под потолком "хоботком" к двери модель "стрекозки", обдумал...
  И оглядывался. Когда собственная реакция на предоставленный передающий у Рюй пыталась начать раздражать. Потому что сиденье было настроено слишком высоко, расположение непривычно, яркость линий казалась перевыкрученной, а "кисть" управления, похоже, осталась со стандартными настройками и проскальзывала, явно хозяйке она не требовалась. Но не перенастраивать же чужое. Вот Тианди и подтормаживал мысль, оглядывался на "стрекозку", в отсветах казалось - та ему подмигивает - то одним, то другим хвостовым посадочным... Думал, тоже медленно - может быть, в сроки совершенно нерабочие, ниери Рюй гоняет модельку по комнате - поворотами, шестеренкой, с посадкой на потолок... Ну - он бы точно гонял. Тепло думал. Это помогало мысли начать работу. И углубиться в нее, наконец, уже не очень обращая внимание на непривычное место. Сиденье он, правда, как-то в процессе работы подтянул себе по росту, не задумавшись: рука пошла...
  
  Он досчитал свои параметры трещины и предполагаемый ритм наблюдения; свернул проект, начал второй, почти собрал - расчеты степени оседания трещины и наслаивал чертеж, совсем краем внимания отмечая, что ночь ушла на глубину и хорошо ушла - когда, наконец, появилась Рюй. К этому времени он, не отвлекаясь, растягивал верхний слой, так что в основном внутри внимания были основные линии вероятного распространения и предполагаемый "маршрут" вторичных заражений (...здесь много воды. В городе Крэжта в это время года, к сожалению очень много воды...) Ну и еще доля внимания уходила борьбе с непривычной "кистью". Так что - он зафиксировал, что открылась дверь, что в коридоре, кажется, теплее, чем здесь... Но что Рюй пришла полностью он понял только когда Рюй заговорила. А она смотрела на его работу и заговорила не раньше, чем он окончательно закрепил чертеж.
  - Ты уже здесь, - появилась внутри его внимания Рюй. Рюй стояла сзади и стягивала через голову верхнюю подстежку полевой, медленно, вытягиваясь, Тианди столь же медленно думал, что по здешней температуре - могла бы и оставить... Вылезла, отцепила косицу. - И это хорошо.
  - Я не только здесь, - повернулся к ней Тианди. - Я пересчитал все своё и почти уже выполнил тебе обещанное, ну, обвал сделал, достраиваю области заражения. Я... - повернувшись, он как раз осознал что ростом как раз почти с Изменчивую - сидя, и донес до внятного слоя мысли, что перенастроил чужое. - Прости, я кажется спустил тебе кресло.
  - Прости, я кажется очень поздно? - Рюй ему вернула, интонация к интонации. Пальцы это отметили. Поймали. И она быстро переключилась на повседневный рабочий. - Достраиваешь? Я могу сесть посмотреть? - Тианди отозвался: садись, она движением, похоже, привычным, подогнала... ящик, емкость хранения. Села. Исчезла. Стала "внимательным наблюдателем".
  Исчезла настолько... что Тианди понадобилось - когда "кисть" очередной раз "проскользнула", и на нее потребовалось лишнее внимание - чтобы точно зацеплять и фиксировать процесс работы, а то мешается - лишних выдоха три - вспомнить, что он ведь может просто повернуться и спросить:
  - Рюй, извини - тебя устраивает, как настроена кисть?
  - Мм, устраивает, - кажется, она выныривала, отвечая по ходу. Ну... потому что потом отряхнулась. - Но...мне она нечасто нужна, предпочитаю чтоб строило по параметрам... - улыбнулась, показывая зубы, продолжила спрашивающим жестом "что-то не так", продолжила - поддразнила - обращением вслух. - Мастер рисовальщик?
  - Я почти закончил, да. Но... ты не будешь против, если я подтяну настройки? Она слетает и проскальзывает. Как любая местная штатная, они все барахлят, - пояснял Тианди. Ему движением пальцев отвечали - валяй - и он видел, что для Рюй это не главное: Рюй уже вросла в законченный им чертеж. Он подкрутил кисть, и смотрел, как Рюй сидела, как она считала на пальцах подробным счетом, подтверждая линии, произносила вполголоса какие- то цифры, проводила ладонью... Потом вынырнула:
  - Спасибо, Тианди. Да, я очень благодарна, мы примерно так и считали, что трещина вот... у тебя это примерно вот здесь - обвалилась, и в итоге дала залп с заражением верхних водоносных горизонтов на все доступное пространство вниз. Здесь много воды. Здесь к сожалению очень много воды, - он, не обдумав, поймал, легким одобрительным жестом - то, что Рюй повторяла его же мысли, недавно - когда сидел здесь и чертил, она отвлеклась и озадачилась жесту, но пояснить он не успел, хотя и думал, Рюй уже продолжала - очень внутренним рабочим. - Хочешь посмотреть, для чего я просила? Как это все у нас получается?
  
  У медиков... там тоже была карта. Более подробная карта, с учетом... похоже, каждого дома, со своими непонятными перекрывающимися линиями... тоже параметрами заражения - думал Тианди - и отдельными числами, которые он уже не мог определить, но Рюй явно определяла, перелистнула на его карту, показывала движением, он и сам видел, что зоны распространения совпали, а непонятные цифры...
  А непонятные цифры Рюй, вслед тому, пояснила:
  - Ага, вот видишь, и вы видите - вся эта недоразвившаяся мерзость тянется со спорами по основному водоносному слою. Здесь, на холме целы... с защитой стоят и воду все эти годы берут у привозных, уже привыкли. А Раштонка до храмового квартала местную воду еще берет и мрет, придурки, - злобно выплюнула Рюй, уже окончательно отодвинувшая его от передающего. Отряхнула сопутствующий жест едва ли ему не в лицо, продолжила. - А куда им деваться? Хотя... знаешь, паразиты тут удивительные, хочешь, тоже покажу?
  - В... Расстонке? - местного произношения Тианди не сумел: вместе с разговором он пытался не шевельнуться, потому что чесалось же... а вот передвижение у сиденья было хорошо настроено, он не преуспел и поспешил пояснить:
  - Мы вот как раз до того, как вас поймать... меня тоже про местных паразитов просвещали. Правда, ну, про вещных, ну, про клопов, - высказал Тианди со всем омерзением и услышал быстрое:
  - А они там есть? Где? - Рюй повернулась, Рюй смотрела, исследователю было интересно. Тианди... сначала, по правде, поощущал свое брюхо - нет, не чесалось. Потом испытал сожаление. Что не может ответить заинтересованному мастеру достаточно подробно:
  - Эс'тиер... вот тот, кто выходил со мной, говорит, есть... могут быть... меня напугал, - решил признаться Тианди.
  - А, отлично, найдем, - вернула Рюй, посмотрела на него, заметно решила уточнить. - Не беспокойся, нас ниери Дальян с подчиненными после каждого выхода через все двенадцать очисток гоняет. Чтобы это... лишних экспериментов не ставили, попытки были. А что там паразиты-насекомые, возможно, есть, я нашим исследователям крови сгружу, пусть ищут, там интересные версии были. У здешних паразитов Thairien, тут смотри, мы сначала никак их основную "матку" не обнаружим, обычно у рабочих спор есть источник, он определяется, а здесь... как во все стороны сразу брызнуло, может, где-то под провалом "Тоннеля" сидит, - за разговором Рюй постепенно отодвигала его от передающего, уже сдвинула, прикрутила его работу, разворачивала что-то свое.
  - Ну, здесь и тех провалов... с вероятными местами заражения, - хмыкнул в ответ Тианди. - Как бы не больше, чем колодцев в Сердце Мира...
  - Кажется, больше, - подхватила Рюй. - Нам называли примерную цифру, потом найду, - "Ага, нам тоже", - жестом откликался Тианди, но видел, что голова Рюй совсем занята другим. - И здесь совсем не Сердце Мира... Исключительно интересное место для исследователя... фауны, у коллег проект за проектом, у меня, увы, тоже...
  - Зарастает, да, - сказал Тианди.
  - Зарастает, - подхватила Рюй. - Там эти споры еще и вырастают интересно. Внешних определяемых форм почти не развивают. Не тратятся. Или не умеют. Как самые простые организмы или еще проще. С трудом определяются, а найдя питательную среду - а что ее искать среди разумных, которые продолжают здесь жить, пить эту воду и не представлять, где здесь ближайший центр регистрации и обработки - нет, я совсем не знаю, как они умудряются... проще, чем три раза пёрднуть. Внедряются, разворачиваются, и не успевают пёрднуть уже инспекторы, как мы имеем вот это...
  
  Передающий...передающий изображал структуру. Плотную. Загадочную - думал, пытаясь определить, Тианди. Структура распространялась, растягивая в разные стороны длинные отростки, врастала, ветвилась, мелкими, подробными веточками, под структурой шли слои явного непонятного ритма - с присосками - назвал Тианди. Понимания не прибавилось. Еще он для себя назвал, что у структуры был интересный ритм... чем-то похожий на привычные фоны историй Мастера Кошмаров. И что спутанное, которое здесь подчеркивало выделение и считало какие-то непонятные параметры, было этому рисунку очень лишним. Подумал и решил признаться:
  - Я не понимаю, что это. Но красиво. А это... - он скользнул по области выделения, - лишнее, так?
  - Да, ткани разумных - это красиво. Даже на срезах последней исследовательской стадии. Да, лишнее. Характерная картина развития "споры" и финального поражения нервной ткани разумного, - Рюй говорила это сухо и слышно сглотнула и еще раз, словно это сухое застряло в горле. Потом зачем-то отодвинулась - настолько, чтобы хватило места ее внезапному полному жесту официального представления. - Практически старший специалист исследовательских служб опытных восстановительных, верхней лаборатории "прощальных служб", со специализацией в области... - Тианди собрал пальцы горстью ("Рюй, я готов слушать... Рюй, почему?"), и она, наконец, заметила. - Ну, на неофициальном, повреждений разумных об Thairien, тех, что оказались несовместимы с жизнью. Меня... ниери Дальян сюда первым набором позвала. Специализироваться. Сказав, что столько разнообразного материала по степени поражений... я себе в Исс-Тарре и окрестностях не найду. Она была права, материала много. Слишком много.
  Тианди сидел. Теперь понятное спутанное мерцало ему в глаза с развернутого передающего. Тианди устойчиво держал жест "я здесь и я тебя слушаю". Всех задалбывает. Всем бывает нужно об этом сказать. Не потолку. Рюй задолбало и он готов.
  - Дети, Тианди, - Рюй видела жест и видела Тианди целиком, сухое и холодное ее выпускало - и она разгоралась и злилась, понимая, что можно... - Очень много детей. Сейчас, в тех районах - просто... потоком... ну, ты видел, там на карте есть количество, - сознаться, что он не запомнил, Тианди не решился, да и не успел бы. Но он и в пределах общей подготовки понимал: много. - Я не понимаю, почему столько тянули с программами эвакуации, еще до всего. Я не понимаю, почему... почему эти безумные разумные не желают - целыми секторами не желают - выходить на программы переселения и сейчас.... Это не усадьбы, это... знаешь, дома - я бы за них не держалась. Даже при альтернативе прожить в этом подвале всю жизнь... - она сказала и увидела - место, окна в потолке, передающий, его, Тианди, она продолжила. - Я не знаю, зачем. Иногда они мне снятся, уже... исследованные, снятся и спрашивают: зачем? Извини. Я знаю, к кому идти с тем, что мир, к которому я привыкла, падает кусками мне на голову, и... это точно не ты, я звала тебя не за этим...
  - Все мы задалбываемся, - сказал вслухТианди. Удерживая интонацию все столь же невозмутимой. Когда на открытую ладонь его жеста легла лапа. Отчетливо лапа. Тяжелая. С твердыми шершавыми подушечками. С когтями. Шерстяная. Ладонь... разумного Рюй держала чуть выше. Не прикасаясь, но принимая жест.
  
  И на этот случай известные и понятные правила ничего не говорили. Он и решил не шевелиться. Хорошая тяжелая лапа.
  
  - А я тебя звала поделиться данными и спать. И греться. Они снятся и мне бывает страшно спать, - вернула Рюй. - Я не хочу дальше об этом. Я... буду рада... если я буду вправе попросить: а ты можешь рассказать о другом и хорошем?
  - Рассказать...не знаю, - запнулся Тианди и попросил разрешения у лапы отпустить ее и полезть к своему поясу за новой склейкой. - Нарисовать попробую. Можно?
  - Нарисовать... - уважительно взвесила Рюй. - Звучит интересно. Я... посмотрю. Только пока позволь, я тебя ссажу - пару идей закину?
  
  Конечно, он сполз, конечно, он пересел на ящик, он улыбнулся над тем, что Рюй, так же не отвлекаясь, подняла кресло... Смотрела на его данные, срисовывала частью показатели, что-то они должны были значить - там, где шла ее карта данных... где таких странных структур, что она демонстрировала (нервной ткани. Разумных. Пораженной нервной ткани. По полную несовместимость с жизнью) - было много, много... Он краем глаза просмотрел статистику. Строила.
  Это он думал. Видел. Прежде, чем взяться за склейку. За грифель. Ниери Ньи'Аксиро он тогда вспоминал. Начиная раскладывать первую сетку линий, думал, как давно он не практиковался полностью - в историях рисунком, а это хорошая сложная практика. Для развития мысли. Потом укладывал контур и усмехался: "Мастер Кошмаров, наверное, меня бы не одобрил. И общий семейный совет тоже. Слишком простая и прочная история, достойная школьных прописей". Ну, родичам он точно не собирался предъявлять результат... А Рюй досчитала, слезла с сиденья, свернула передающий, вполголоса проворчала, что в основных рабочих хранилищах теплее, чем здесь, посмотрела в окна, посмотрела на Тианди. На склейку. Кажется, удивилась. Спросила - будешь рассказывать?
  
  Он подтвердил. И рассказывал. В истории был лес. И горы. В историю он врисовывал странные структуры, без спутанного, и ветви ветвились, и прорастали семена, становились другим лесом, уходили за лист склейки, а на новом листе, где Тианди раскидывал контуром уже сразу - был лес, а в лесу были волки... Он задумывался, он не ожидал от своих рук и грифеля, он думал и новый лист будет про волков, но линия просила другого, и сложная структура выпускала усики и распространяла листья, и была виноградной гроздью... А Рюй уже вытягивалась, полулёжа, опиралась на локоть, смотрела - говорила мелким жестом - да, так. А он срисовывал линию, дразнился, на следующем листе получался утренний, потягивающийся, разворачивающийся из клубка волк... Совсем усмехаясь Тианди думал, не свести ли линии с того листа, не пририсовать ли над волком пузатую винную фляжку, но так не было - линия не вела, и выходила гроздь за гроздью - свисающая лоза... ну что делать волку на винограднике? - по дороге забежал? Рюй снова, мелким жестом, как раз у конца его мысли подтвердила: да, так, - он дорисовал волчье ухо и снова перевернул склейку. Там снова получался виноград, виноград, река и горы... Все не умещалось, Тианди уже прикидывал новый лист - там будут волки, волки живут, конечно, сверху, там, где сосны и лес, там конечно, хорошая чистая территория. А пока он рисовал - Рюй придвигалась, Рюй дышала ближе, дыхание чувствовалось - да, насчет местной температуры она была права, здесь было холодно. Руки мерзли. Руки - сначала руки - чувствовали перемену ритма и угла направления дыхания рядом.
  
  Тианди обдумал. Тианди повернул голову. Осторожно. Да, Рюй еще пыталась опираться на локоть. А голова уже наклонялась.
  - Рюй.... спишь? - запросил он, отвлекшись от рисунка.
  - Дремлю, - не открывая глаз, сказала Рюй. - Хорошо. Наверное... совсем то хорошо, что я хотела. Тепло. Скажешь, что там будет дальше?
  - Лес, - сказал Тианди. Выдохнул и решил назвать. - Лес, где живут волки. Он должен быть сверху.
  - А река должна впадать в море, - подхватила интонацию Рюй. - Так? Гораздо ниже. Так?
  - Так, - обдумал Тианди. И подтвердил.
  - Ты... захочешь прерваться? Ну... или подвинуться и потерпеть, что я сплю? - легко спросила тогда Рюй. Он взвесил и понял, что линии не забудет. И то, что Рюй говорит про реку, которая впадает в море, тоже. И что ночь глубоко, и он, если отвлечется, тоже будет дремать.
  - Прервусь. И будем спать, - отозвался Тианди. Свернул работу, посмотрел на пальцы, усмехнулся. - Только руки вымою...
  - И лоб, - Рюй приподнялась из этой... свернувшейся позиции. Линия снова была... интересной. Тианди думал - поймать ее на краешке склейки, потом решил, что успеет. Что пожалуй уже спит. - Над левой бровью, - уточнила Рюй. - И еще немного на ухе. Ты в грифеле.
  - Ага, - осознал Тианди. Собрал склейку, снял куртку и пошел отмываться.
  
  (..."Ты хороший, - одними губами сказала Рюй ему в спину. - Большой и смешной".)
  
  Она успела - конечно, она успела - уснуть и распространиться, пока он отмывался. Широко распространиться. Прикрутил свет и решил будить. Сдвинуть. "Рюй, дай залезть..." - "Угу, - вернула она сонно, допустила, угнездилась, продолжила. Тоже сонно. - Ты теплый". "Ты щекотная", - уже сонно вернул Тианди. "Угу", - отзывалась Рюй и кажется, даже сдвинула голову. Засыпая - Тианди это помнил - он думал хорошее. Про Рюй, что она интересная, что утром... надо будет предложить... для дней, когда они не будут так съедены практикой - встретиться в свободный день и продолжить... "Изучать" - смеялся он сонной головой - узнавать друг друга. И он точно постарается, чтобы ему не отказали.
  
  Да, он даже предложил. И стараться не пришлось. Было утро, он сидел, собравшись, смотрел на Рюй, вылезающую из помывочной - собирались вовремя, оставался круг времени не спешить и поесть. И сейчас не очень спешить и смотреть. Тианди и смотрел. Открыто. Заметно. Рюй продолжала быть интересной - вся. Взгляд перехватили. Он и начал:
  - Знаешь, Рюй... в какой-нибудь общий свободный день... - а Рюй уже застегивала нижний пояс, поворачивалась боком, и внезапно улыбалась, говоря:
  - Обогнал же, - Тианди просил пояснить, а она продолжала. На близком. - Я поняла, что не хочу смывать, как ты пахнешь. И думала предложить. Когда мы не будем опять так хотеть спать - таки проверить. Что мы выиграли в ракушки. Но честно - опасалась отказа.
  
  Он задумался. Менее нужным слоем. О том, что вот здесь он не представляет. И опыт жизни, и опыт Мраморной башни не могли ему подсказать - а это разумно и возможно - говорить Изменчивым, если их интересно попробовать любить - и насколько это готовы говорить сами Изменчивые. И то - в Сердце Мира такой заинтересовавшийся из наследующих землю... мог и угодить - в недолгие разговоры. А то и долгие.
  Хорошо, что они не в Сердце Мира, что он может подняться... думать верхней мыслью, пока Рюй натягивает майку и вытряхивает пучок косиц - про косицу с гайкой, и что он, когда этот день будет... попробует проверить. Должно быть щекотно. И забавно. А еще может подняться и повторить - движением ладони - близко - интересную линию потягивающейся Рюй. И, когда она повернется, ответить:
  - Ну, зря опасалась. Мне очень интересно.
  
  ...Это было. Но рабочая практика, как убеждался Тианди - дело слишком требовательное к личному времени и ресурсам. Специально встретить заинтересовавшего единственного разумного - оказалось, она так и не готова позволить. Тем более, что близилось лето. В которое, как узнал Тианди, исследовательская медицинская группа, частью которой руководила Рюй Эс'Хорн, отбыла на полевую практику куда-то по другую сторону провала Тоннеля - и, похоже, практики им там было много.
  Тианди тоже всего было много. Тианди с лета готовил к сдаче свой финальный проект. Для допуска к внутренним данным текущей работы Стены и вероятному личному наставничеству. Подготовил, сдал и получил... то, что получил.
  И вот эта самая Рюй встретила его тем самым днем в переходе городка...
  
  Он знал, что сдастся - тогда, уже тогда, когда стоял на левой боковой лестнице внешнего административного корпуса "Стены"и думал про "Мастер Кошмаров это бы нарисовал" - что ему оставалось терять? - он уже был глубоко на дне и хищные кувшинки срастались над ним... Но даже отсюда он мог только знать - сдастся. Сейчас поднимется и с принесением почтительнейших извинений согласится - на абсурдное предложение ниери Тальхара... Не потому, что в противном случае тот выполнит свою угрозу - с альтернативной рекомендацией... Тианди не сомневался - Стальной Полоз это выполнит, Тианди не думал - что возвращаться в родной дом, на место блестящей и бессмысленной прихоти, он может разве что с целью тихо отравиться в домашней спальне... Он знал сейчас - он не сможет иначе, "Стена" пустила в него корни - прочней ядовитых кувшинок, он прирос - и при попытке оторваться в нем останутся дыры - и рано или поздно он истечет кровью и загнется... Не слишком больно, но слишком неправильно.
  
  Он знал, и он сделал это. Он смотрел - как сквозь ломкую сухую пленку - на то, как возвращался к Тальхару и приносил извинения, на то, как нейтрально отряхивал глава... точно что основной службы занятости "Стены": "Признаю, я рад вашему решению, мы не можем вас потерять..." Словно было все не с ним, Тианди, настоящий он лежал, утонув в трещине привычного мира - чего никто не замечал, да и не должен был заметить. И чем дальше удалялся Тианди от внешнего административного корпуса, тем меньше его было на поверхности, тем глуше становилась бездна, и ярко-алые лепестки хищных кувшинок застилали взгляд... (...но что ему терять, если его уже съели? И даже там он не может быть вне "Стены" - пусть, если так - пусть съест).
  
  ...Ему всерьез понадобилось вспоминать, что это за громкий голос окликает его: "Тианди? Внезапно Тианди? Здравствуй!" - где он, что он почему-то живой, почему-то уже в переходе городка и ему навстречу, сверху, спускается Рюй Эс'Хорн в повседневном медиков... Рюй, которую он уже не ожидал увидеть. Что он стоит на лестнице, пояс тесный и новый левый сапог натер ему мизинец, пока он шел сюда. Пешком.
  Но между ним и миром все равно хрустит. Тонкая сухая пленка. Вычеркивая того, для кого мир рассыпался и началась бездна, из мира, где пока все понятно...
  
  Где Рюй видела - да, он был почти прочно уверен - видела накрывшую его воду, ну - что-то точно видела, она настойчиво появлялась перед его взглядом - очень четким жестом, запросом - с ним разговаривать или его оставить внутри мысли? Она, похоже, недавно вылезла из перчаток, на запястье остался след от крепления, она была Рюй и была такой живой, что он снова не смог... Он не должен был этого делать (...когда на самом деле течет на дно бездны), но она была такая живая и такая... Рюй, что он не смог отказаться - он перехватил, ухватился за предложенный жест, именно ухватился, ладонью, отвечая, что говорить, что быть здесь...
  - Я вообще есть иду, - не отпуская его руки, продолжила тогда Рюй. - В нижней лавочке клятвенно обещали грибной суп и лепешки. Пойдешь?
  
  ...Грибной суп нижней лавочки...
  Да, Тианди смеялся потом, что Рюй знала много тайного о жизни и смерти - при ее работе неудивительно. Он был, он лежал на дне, из него росли кувшинки... он был живым и очень хотел есть. Так, что, кажется, голос его несытого брюха Рюй ответил быстрее, чем оно могло бы быть словами. И, все еще не отпуская его руки, она поторопила его жестом - что тогда идем быстрее, скоро будет общий перерыв и в нижнюю лавочку вломятся все...
  
  Но им повезло - ему повезло: они ели почти одни. Хотя Тианди не ручался, что он отследил, сколько там было людей, было ли вообще что-то там вокруг. Суп был, суп был как всегда очень вкусный... И - ну, они точно смогли взять по второй тарелке. Значит, и в самом деле людей было мало.
  Это как раз на середине второй тарелки Рюй отвлеклась. Рюй запрашивала, что хочет спрашивать и захочет ли он говорить.И Тианди нашелся. Тианди сумел открыть рот и озвучить:
  - Спасибо, Рюй... - она озадачилась, он пояснил. - За простое решение. Это очень вкусный суп и спасибо тебе. Что ты меня сюда вытащила. Я... я просто мог не вспомнить. Что хотел есть.
  - Ага, - приняла Рюй. Поставила миску и сосредоточенно улыбнулась. - Что еще было делать? Тианди, по самой правде - смотришься ты так, словно полностью примерил черно-желтое. До нижней рубашки. Причем уже дня три назад, - и продолжала сосредоточенно усмехаться. - Поверь эксперту, примерно так это и выглядит...
  "И ведь она в чем-то права, - тягуче думал Тианди. -Насколько - сама не знает. Должна не знать". Сколько правды говорит старший специалист исследовательских служб опытных восстановительных, верхней лаборатории "прощальных служб", вышучивая его, что он выглядит... как в самом парадном одеянии прощальной церемонии - как покинувший мир живых совсем... как несвежий мертвый - это будет точнее.
  Никогда не думал, что это так трудно: держать лицо, когда ты лежишь на дне... Ну, а кто когда-нибудь думал - лежать на дне? И прикидывать одновременно - как быть, что говорить ей теперь, она ведь запрашивает жестом разрешения (...она слегка отрастила когти - на мизинце и безымянном пальце, и теперь у нее на мизинце перстень. Кажется, свернувшийся пес. С глазами). И, когда Тианди устал смотреть, и дал разрешение, та сказала ожидаемое:
  - Извини, Тианди, я могу спросить, что случилось? - конечно, она потом не сделает паузы. Она спросит - сразу и наиболее вероятное. - Провалился?
  - Прошел, - сумел отозваться Тианди.
  
  Дальше просто было нужно - взять ложку, зачерпнуть еще супа. И еще. Увидеть, как тоже берется за миску Рюй, выдохнуть, суметь отставить вкусную еду - это, наконец, неуважение, так есть такой суп... Открыть рот и сказать.
  - Рюй... ты извини. Я хочу сказать. Я хочу это сказать, но я вообще не представляю, как здесь и вот это словами говорить. Не складываются. Понимаешь?
  Кажется, она не удивилась. Только снова поставила миску. Он выдохнул и обозначил главное:
  - Я прошел. Я взят. Я получил доступ на последнее профессиональное обучение. Предварительного распределения. Перед доступом на основную работу на "Стене". С подтверждением и наставником. И я... согласился.
  - И что-то в этом настолько...плохо? - взвесила, не отвлекаясь, Рюй. - Если ты хочешь назвать, попробуешь? По ступенечкам? Место... не то?
  
  Он не мог - по ступенечкам. Он сказал - и теперь мог только совсем назвать (...продолжая лежать на дне - куда он мог кинуться? Но он кинулся, называя сразу сочетая несочетаемое):
  - А наставником мне поставили... мне поставили лехта. И я согласился.
  
  "А теперь она увидела..." - невыносимо медленно думал Тианди. Он лежал на дне, и над ним было много, много мертвой воды и стеблей кувшинок. Он лежал на дне и теперь мог наглядно оценить - бесконечную толщу воды, как она давит и как ее накрывают листья. Как она... меняет все, что должно быть на берегу прочного мира живых. На котором все должно быть так, как оно должно быть...
  
  На котором сейчас стоит... то есть сидит - Рюй. Спокойная светлая Изменчивая Рюй Эс'Хорн, одиннадцатый возможный представитель наследующей линии Старшего Дома Хорн. И говорит. И все это время продолжает говорить:
  - Ралицу? - он совсем не сразу осознал, что это за радостно распознанный набор звуков. - Лехта Ралица эс Этэрье айе Ставист-рьен? Если "Стена" и глубокие горизонты - это, наверняка, он, - он понял, понимал, постоянное тягучее время - что это Рюй эс Хорн, и она говорит об этом, называя другого разумного по имени - ценного, уважаемого разумного, и почему все эти оттенки речи так слышны - через бесконечную толщу воды?
  
  ...И видит - Тианди знал, вот теперь видит - разделившую их толщу воды (...и лепестки кувшинок целят ей в лицо, а он не может сказать - Рюй, не наклоняйся! - он ничего не может сказать, это она отшатывается)... Отшатывается - на сломе жеста, которым должно было быть - Тианди хорошо это видит - "и он отличный..." Пусть на втором движении пальцев жест переламывается, Рюй подбирает пальцы в кулак, складывает, обрывая "жестовую речь" и дальше, вслух, отмечает для себя в сторону: "Ну да, здесь же недавно и еще не привык".
  
  Тианди выдыхал, смотрел, казалось - почти видел, как поднимаются пузыри. Рюй... отстранилась от воды, но пальцы все равно что-то искали в воздухе, Рюй хмурилась. Сосредотачивалась. Нашла.
  - Знаешь... - начала, сбросила, начала снова тем же - холоднее, выпадом... - Знаешь, говорят, однажды он вытолкнул армейский передвижной. Из трещины Thairien. Достаточно большой, чтоб техника начала проваливаться. Один и голыми руками. Я надеюсь, ты уже захотел узнать, как.
  
  Финал этой фразы Рюй в памяти Тианди, по правде, потерялся. Там, где просто помнил он - была кратчайшая прямая - от этой реплики (...Рюй сумела его удивить, Рюй попала - даже туда, под воду... Потом называл он и усмехался себе, продолжая: ага, гарпуном - и потащила наверх) - к первой его встрече с назначенным наставником. С вещью. Где были полтора дня, что на самом деле были между... Тианди знал, что не решится искать.
  
  В том, что было в памяти, между - были ровно три вещи - лехта был возмутительно выше и шире в плечах Тианди, лехта на официальной учебной территории сидел в облегченной полевой - на вышитую местную рубашку. И лехта молчал. Молчал и изучал Тианди.
  Говорить, согласно правилам распорядка обучения, было право Наставника. Говорить, согласно правилам его мира, право здесь было только у Тианди роэ'Гэлиад. Перед вот этим он никак не мог показать, что лежит на дне и из него растут корни ядовитых кувшинок (скорей всего, лехта отлично это знает).
  
  Это все мог думать, но не думал близкой - запомнившейся мыслью Тианди роэ'Гэлиад. Он смотрел на лехта. Полноправная вещь - на него. Он открыл рот и спросил:
  - Говорят, вы однажды вытолкнули армейский передвижной. Из трещины. Вручную. В одиночку, - он не потратился на любую форму запроса. На "это правда".
  - Врут, - отозвался лехта. Бытовым небрежным местных разумных. С четким гортанным местным выговором. И над головой Тианди, над корнями, стеблями, листьями и цветами тех кувшинок, над водой, над всей его жизнью, что сейчас еще раз кончилась - закрутились огненные колёса.
   Он бы не ответил - время ли расслоилось или это лехта еще и ждал, оставляя ему возможность как следует в этом побыть? Пусть Тианди и знал - никакой паузы не было - между этим, небрежным, и следующим - таким же. Таким же... пояснением:
  - Во-первых, я был не один, мы всем отрядом. Нас было пятеро. Во-вторых, без эль'ньеро Тальхара мы бы... справились с другим результатом, - лапищи лехта - о, очень большие лапищи - очень грубым жестом подбросили что-то и сгребли. А он, Тианди, был на дне, а он не знал, как реагировать на эту... неуместную дерзость... старшего практики? - и, конечно, этот - это - отлично осознавал. - Если... вас, Тианди роэ'Гэлиад это не оскорбит, - начинал он почти речью лехтев перед людьми, с отвратительным произношением, и тут же возвращался на небрежный рабочий, - я очень вам благодарен. Хороший вопрос для начала разговора, - он продолжал сидеть, а лапищи уже разворачивали передающий, быстро и точно - мастерски - разворачивали - фиксировал Тианди, внимательно и ревниво, не мог оторваться. - Если сейчас сложить наши данные и съемку эль'ньеро Тальхара - что вы скажете... о возможности восстановить данную опору. На продолжительное время. Техническими средствами.
  
  Укладывайся внутри той его головы возможность поблагодарить лехта - знал Тианди - он бы воздал. Высшей из возможных благодарностей. Потому что это место и эта работа были сильнее. И Рюй второй раз была права, назвав ему именно это - Тианди смотрел - на снимок, слой за слоем, на "размазанную" армейскую съемку, неспособную в полной мере отразить - это невероятное, эту потрясающей прочности платформу, достаточно прочную, чтобы сопротивляться погружению - провалившегося материального объекта такой массы в настолько ненадежной структуре.
  Так не делали. Так - внутри его знаний, на опыте и изучении - еще не делали...
  И, если найти подходящий материал и провести тестовые испытания на прочность скрепления с поверхностью и стойкость к постоянному воздействию Thairien - которая в данном образце явно была незначима - в иных местах - этим можно будет практически без затрат закреплять колодцы...
  Тианди назвал, сбился, мысль опрокинула в трещину - мысль вернула... к традиционному месту занятости специалистов его профиля в Доме Гэлиад (...и родичи убеждены, что какое-то из этих мест он займет. "Когда наиграется") - мысль вернула к недавнему времени и сроку, где - знал бы эль'ньеро Тальхар, чем - он грозил... может быть, и знал. Где все было и привело сюда, сегодня, и Тианди с усилием скатывал этот слой, возвращал мысль назад, к рабочему, думал поперек, по знакам "стойкость к постоянному воздействию Thairien на тот момент совсем не была важна. Для них. Для тех, кто выталкивал транспорт. Учесть это".
  
  Но перед внутренним взглядом снова была вода. Грязная вода, липкий придонный ил, стебли кувшинок. И ей было все равно, что внутри нее отдельным слоем прорастал огонь. О, он, Тианди - и на дне знал - от кого - внутри воды кружились огненные колеса... Раскаленный до красного металла обод, язычки пламени по внутреннему кругу колеса, серые угли - были, кружились, проходили сквозь, не причиняя боли - мертвым не больно... Тианди не знал - мог бы не знать, как поднимать глаза и отвечать - этому кому-то...
  
  Но с ним была задача. Интересная, новая, одна такая пока никем не проверенная задача. Ну, насчет никем не проверенная - он мог бы задуматься. Над чем не мог - над тем, что это вот лично, для него, эта конструкция поддается расчетам и скорее всего воспроизводима в опытном образце, он сможет его воспроизвести. А на прочие соображения работе было все равно. Тианди набросал примерный свод расчетов и точки подвески с требованиями к прочности, прикинул темп развития ответа...
  
  Поднял глаза и увидел. Лехта был. Сидел, навалившись за передающим на стол, на локоть, Тианди неотторжимо казалось - вот только сейчас лехта сидел, нервничал, грыз мозоль на сгибе указательного пальца (...удивительно грубые руки... неудивительно). Осознал, что Тианди отвлекся и посмотрел.
  
  Это было. Просто, как треснувший сейчас над ним небесный свод. Лехта был. Лехта не было. Здесь, сейчас, на прочной земле живых, потому что - Тианди увидел. И его увидели.
  (...что ж, я больше всего в моей жизни хотел здесь остаться. С этим делом. Хотел, чтобы это все как-то решилось. Решилось и не кончилось. А этот бог всегда готов выполнить искренние просьбы...
  ...мы столько говорили про них - вещи, что успели совершенно забыть - чьи...)
  
  Тианди сидел. Лехта был. Тианди посмотрел в зеркало.
  ...И Зеркало истинного серебра, отражающее то, что есть, особенно, когда совсем этого не хочешь - из старых, старых историй его Дома о возможно бывающем - оказалось бывающим. Просто было. На Тианди смотрели. На Тианди смотрел... он сам. И Зеркалу было все равно - на всю наросшую рябь - тину, стебли, кувшинки, оно лилось ему на голову чистой водой и опрокидывало, и он падал, и отмывало - и он стоял перед зеркалом, смотрел... И там был Тианди - сегодняшний Тианди, невыспавшийся практикант. Воротник форменной рубашки где-то успел встать дыбом, но не сбилась, блестит всем десятком камней восьмерка косиц старинной статусной прически, подобранных"узлом необязательных визитов". Который он ведь так долго обдумывал... Он, Тианди, звонкая серебряная игрушечка, серебряная прихоть, что не в силах встать и оторваться - от места, предоставляющего совершенно необязательному потомку Высокого Дома невиданную роскошь... Например, сейчас. Стоять собой... настоящим. Работать...
  Понимать... еще и настоящий страх. Когда он сморгнул и разглядел, что их было двое. И отражающийся в Зеркале - тот же, другой, деревенский раздевшийся до пояса рослый парень - лупит, подгоняет огненное колесо, разгребает угли, а колесо бесспорно есть - и лоб, с левой стороны, у парня вымазан в саже, а еще это тот самый наставник-лехта, которому он сейчас должен ответить. И он ответит. Он и начал:
  - Насколько я вижу, конструкция вполне поддается расчетам и я готов воспроизвести опытный образец, - но глаза болели от напряжения, но в горле першило, но над углями, которые где-то были настоящими, поднимался жар, взлетали искры, целились, попадали - и Тианди не устоял, завершил подчеркнутым обращением, - мастер... кузнец?
  
  - Колёсник, - невозмутимо, как то самое Зеркало, ответил лехта. Невозмутимо - Тианди понял, а буквы ему ничего не говорили. Слишком отчетливо. Лехта пояснил. - Устаревшая, невостребованная в здешних городских условиях, профессия. Еще гончар и бондарь. Чёрное кузнечное дело тоже умею, если понадобится, но плохо, умеют и лучше, права наверное уже не заслужу... А еще эксперт-чистильщик, старший участка опорных ярусов строительства "Стены", - и лехта улыбнулся, не губами, чем-то еще, что отчетливо было слышно - внутри каждого из слов, что он (...очень прочной опорой, Тианди не мог не увидеть) укладывал вслед. - Сейчас и на этом месте - это все-таки сначала.
  Невыносимо отчетливо слышно. Тианди и не вынес. Уронил, оказалось вслух, отстраненным:
  - Мир... перевернулся.
  - Мир накренился. И серьезно треснул, - лехта пропустил выдох. Но отозвался. (...полноправным. Старшим. Разумным). - И мы пытаемся поставить его на место. Все мы... от моей ллаитт до меня, - и лехта Ралица еще озадаченно посмотрел вниз, себе на сапоги (...красивые местные сапоги. С резьбой по коже. И вышивкой), перед тем, как продолжить, - ну... и наверное до тех, кто ниже меня. К сожалению, других резервов и других рук, кроме наших сил и нашего разума здесь нет. И я спрошу вас, RoijthuТианди роэ'Гэлиад - вы хотите остаться здесь и с нами работать?
  
  Он все равно был Зеркалом - хрипло думал Тианди. Лехта мог говорить немыслимое, мог делать немыслимое, мог... мог даже снять штаны и пёрднуть - он все равно был Зеркалом. И зеркало было здесь. Близко. Почти к Тианди вплотную...
  
  ...так, что серебро запотевало. Тианди смотрел насквозь. Тианди видел Стену. Ту, которой увидел ее с первого дня. Непревзойденная в своей дерзости и сложности идея, плотина и ее конструкция, в провале трещины, прекрасный в совершенстве и прочности рисунок скрепляющих опор, который Тианди столько рассматривал, столько прикидывал его опорные пути и развитие его в неустроенной области трещины, подражая лучшим из образцов Дома Гэлиад - мог привычно начать Тианди и сбился бы... Стена была столь великолепной и небывалой, что он дерзал думать дальше - тех опор и той конструкции, что видел он изнутри себя - не было, не было - ни в каких известных лучших образцах, так и такого не делал еще совсем никто... И бесполезно было закрывать глаза - он нашел бы эти чертежи на обратной стороне век. ...И выколоть глаза бы не помогло: как тот искавший скорых путей этот рисунок он читал бы изнутри - кожи своего сердца - нелепым Каноном продолжал себе Тианди...
  
  Но это помогало. Зеркало Истинного серебра было, и Стена была, значит - он, Тианди роэ'Гэлиад в этом каждым выдохом есть и чист - перед своим Богом и посмертными путями. И если... его все равно настолько видно...
  
  ...Здесь Тианди и стало спокойно. Здесь оставалось верить - Тот, кто Выше, для которого он очевиден настолько - не оттолкнет.
  - Вам... не могу ответить, - сказал Тианди. Зеркало запотело. Он все равно видел - светлый и прочный пучок опор - там, по другую сторону зеркала. Он оставил четверть выдоха себе - посожалеть, что не успеет зарисовать вот этих линий. Оставил бы больше - но этот... парень по ту же сторону забыл - про свое огненное колесо - и на него повернулся. - Ему - могу. Тому... кому вы принадлежите...
  
  ...Это не складывалось - он заговорил... он заговорил ведь, обращаясь к разумному, и сказанное легло вкось, но лехта Ралица (...с лапищами) его понял, почти понял... Спросил:
  - Если обратиться ко мне как к лехта... Да. Извините, с такого места меня еще не просили.
  Тианди не смог сказать, он подтвердил жестом. Уже прочно зная, что ничего после его подтверждения особо не изменится. Просто исчезнет другой и останется только зеркало. И за зеркалом останется Стена.
  
  И он шагнул, и уперся лбом - в ожидаемо холодное стекло...
  - Я не могу без нее, - сказал Тианди. Видел, как запотевает за словами и снова становится прозрачным стекло. Понимал, что разревелся. - Без "Стены"... Она восхитительная. Она, может быть, единственная такая... возможность делать небывалое. Возможность делать и быть. Новым, достойным делать и настоящим...
  Он понимал. Он говорил и понимал - дальше мысли, на дне, в самых последних слоях своего сердца, он слышал, как отпотевает и светлеет зеркало, забирая его слова, как накрывает его совсем другая вода, и он уже не может знать, где она, и где он - разревелся, знает - то, что сложно, что нельзя сказать в словах, то, что он сейчас и один, перед своим богом и небом - знает... Она не уйдет, она уже настолько в нем, внутри - его разума, его места и его крови, что это будет невозможно - от нее уйти (...а с остальным небывалым останется только смириться). Понимал, и продолжал шептать - беспомощное, годное для языка легенд:
  - И ради того, чтобы остаться с ней и здесь - и делать - что делать, я готов - вырвать себе сердце и жрать его по кусочку...
  
  ...Конечно, его оставили здесь. На берегу. Снова родившимся быть: мокрым, орущим и беспомощным. Здесь, в нижней аудитории индивидуальной практики. Он выныривал - не мог не признать Тианди. Он держался. Пока... уже, кажется, один сам по себе здоровенный лехта продолжал говорить:
  - Вы останетесь, - совершенно не спрашивая. - И вам придется делать... наверно, более сложную и долговременную вещь. Вам придется помнить каждый день... по крайней мере, каждый день нашей практики. Что я такой специфический другой разумный. Справитесь? - и кажется, если лехта у кого и спрашивал, то сам у себя. (...и у Зеркала). Буквально через выдох укладывая снова немыслимое. Объединительное. - Мне тоже все еще в новинку. Думаю, справимся.
  
  - С-справимся, - вслух собрал Тианди. Было неожиданно. Было неудобно. Был - изнутри себя все-таки был - мокрым, голым и живым. И с ним была "Стена".
  
  Что-то рассыпалось - тоже знал для себя Тианди. Что-то рассыпалось изнутри него - и что-то началось. И то, что началось - у него никто и никогда не сможет забрать...
  
  Он смог... даже посмеяться - мысли, как бы на такое его место практики отреагировали его родичи. В день, когда понял, что ничего об этом им не сообщит... что очень давно им ничего не сообщал. С первого Утра Года, на которое не воспользовался правом вернуться домой. Что он на своем месте, внутри своего дела - очень отдельного от всего его сомнительного наследства. Наконец внутри себя - один такой Roijthu Тианди. А определение, что он еще и роэ'Гэлиад, в общем, вторично. Хотя... статусной прически старого образца он так и не сменил - продолжал тогда улыбаться Тианди. Привык.
  
  Очень нескоро смог посмеяться. Тогда было вообще не до того. С ним был первичный допуск на территорию "Стены". Лабораторные корпуса. С ним была работа. Первая, серьезная, восхитительная работа.
  Восхитительности ее не мешало - то, что, как оказалось - в узком мире лабораторных корпусов закрытого полигона скрыть что-то от недолгих разговоров было... привычно непросто. Но он сидел, считал, выкраивал "растяжки" опытного экземпляра платформы так, чтобы их, когда выкрутишь нагрузку среды на нормальную, не сворачивало и не плавило... Думал - привычным барьерам было достаточно удержаться на границе среды, строить прочную платформу внутри нее... авторы лучших образцов Дома Гэлиад посчитали бы на редкость бессмысленным делом... а он - построит.
  И слышал, краем уха, двенадцатой его частью... кажется, от товарищей, тоже нацелившихся на опытный стенд - "а, это подначальный Ралицы, ему его платформу выкручивает", "Ого - Ралицы? Глубоко пойдет", - отзывался второй голос... А Тианди так и не обернулся, чтобы когда-нибудь определить говорящих...
  
  А потом прошли те шесть дней круга дней, обозначенные ему как срок, и Тианди впервые стоял и собирал дыхание, понимая - он здесь, он с полным правом здесь, во внешнем административном корпусе "Стены", и сейчас будет спускаться. К своему руководителю проекта. Он пришел за малый круг времени, думал дольше завозится на проходной, но прошел по верхней дороге уверенно. Старался - чтобы было уверенно, как домой.
  А вот на верхнюю лестницу, к Стальному Полозу,Тианди старался не взглянуть. Чтоб не сбиться. Шел по указанию - и верхним, скользким слоем думал, с первого раза думал - про угольную лестницу и явную комнату неуважаемых услужающих. Тонким слоем - как первый лед он хрустел под ногами и таял - когда Тианди думал главную мысль, что он сейчас будет представлять почти удавшуюся модель "Платформы" и как именно будет представлять.
  
  А его руководитель - тогда впервые - сидел на местной ну очень низкой табуретке, смотрел наверх, на раскатанный почти на потолке тесной комнатенки объемный передающий, где проходили... сьемки срезов интенсивности. Чудовищной интенсивности - знал для себя сразу Тианди... И зря знал: то, что было привито в Мраморной башне, прибито - опорной прядью к голове, сразу говорило - от такого - только разумно отступать и фиксировать на дальней изоляции, это не выжечь, оно застряло глубже корней, почти, почти - как в неисследуемом пустынном поясе Сердца Мира. И, задумавшись полностью, он издал звук, и лехта Ралица отвлекся. Так... очень по рабочему отвлекся. Знакомо.
  - А... я рад вас приветствовать, ниери Тианди. Вот это... будет где-то рядом с нами. Внизу... и по ту сторону плотины. Надеюсь, только по ту, - под разговор он, не вставая, указал на передающий, приостановил течение срезов и махнул ладонью куда-то очень дальше в комнатку. Сильно дальше ее стен. - Если хотите, садитесь. Докручу - поговорим. Вы тоже посмотрите, всем придется думать - что с этим делать.
  
  Но на вопрос - этого хрусткого, тонкого слоя - но почему он так уместен? Так... вопиюще уместен, этот чрезмерно рослый деревенский лехта... (если он сейчас чуть упрется ногами, сидя на их нелепой низкой табуретке, то точно достанет коленями до ушей) - вот под этим экраном передающего - глядя вверх, считая что-то на пальцах, попадая - в ритм движения слоев, очень точно попадая...
  ...Тианди понимал - ему таки ответили. Лехта и ответил. Когда хроника срезов подошла к концу, он, Тианди, все же разгреб себе место - под низким сводом, на нормальной скамейке - и сел, и лехта на него обернулся, сбросив - очень криво сбросив, не мог не отметить Тианди - преподавательский жест, предложение высказать соображения, а Тианди что-то укусило за пятку и он выдал:
  - Вариант сбежать... не принимается?
  - Отсюда, как вы видите, будет некуда бежать, - вернул ему лехта. - И некому. Вот примерно стоя на этом месте и будем работать. Ниери Тианди, извините за небрежный прием... вы мне готовы... показать результат?
  
  (...Лехта Ралица владел ритмом - молча знал про себя Тианди. Владел - а значит, знал, как тот ритм сделать... как сейчас невыносимо фальшивым. Он подпускал - выверенной порцией - интонации "речи для лехтев" - так, чтобы они царапали слух, и они царапали, оказываясь... вопиюще неуместными.)
  - Так точно... эйрле ниери Ралица, - он задумался, чем бы лехта вернуть таким... в тон - и нашел. Обращением к уважаемому Наставнику. Подобающим обращением. Ну, если так сложилось. - Я готов представить. Примерный опытный макет рабочей... платформы. При средней интенсивности, предположительно, функциональный. Извините, я не учел, что есть возможность.... иметь дело с вот этим... - Тианди указал в сторону уплывающих параметров срезов.
  - Всем собой надеюсь, что вам - и нам не придется, - очень живым и эмоциональным отозвался ему наставник-лехта. И снова вернулся. К речи лехтев. (...и это было криво. Невыносимо криво). - До того, как вы, ниери Тианди, раскатаете ваши расчеты, позвольте вас предупредить. Я не могу знать, не сочтете ли вы это нарушением Закона, но весьма вероятно, что некоторые вещи вам придется мне объяснять. Теоретическую базу и ее... общепринятый понятийный аппарат мне приходится наверстывать на ходу, и я не могу ручаться, что мне не понадобится сейчас... - к концу речи лехта (...кажется, все-таки раскрылся?) где-то забыл... должные интонации. И это внезапно было... ценно? Тианди точно еще крутил внутри себя, рассматривал ощущение - когда отозвался:
  - Конечно. Я... буду объяснять.
  
  ...Он увлекся - знал Тианди. Еще лучше знал - его забрали. К восхитительной сложной задаче ему попался еще и восхитительный наставник. Словами он, правда, этого не подумал - не потому что не хотел, потому что не успел, ему вообще некогда было задуматься, они ввязались в азартный спор про интересное почти сразу, с того, как лехта оценил опоры платформы и высыпал пачку поправок - а если свойства среды будут вот такие, здесь мы располагаем примерно вот этим, Тианди азартно считал, пояснял, говорил: сработает... особенно, если здесь и здесь и так облегчить платформу, в некотором роде получится... скорее плот. Потом Ралица докопался до прочности подвески - и почему он, Тианди, полагает, что на эту конструкцию можно рассчитывать, а Тианди обращался к передающему, выдергивал, не глядя (...доступную и открытую) информацию о прорезных барьерах, во времена исторические разработанных Домом Гэлиад, и их вариаций сегодняшнего дня, усмехался вслух, надо полагать, это и здесь не потребует чрезмерных затрат, придется только от поросли чистить, а еще есть вот такая версия... Где-то здесь он, по привычке, как удобней думать, вытащил скатку с грифелем и начал раскидывать, попутно поясняя идею - краем мысли не подумав, что наставник может и не воспримет... Наставник воспринял... было, лехта, кажется, отбирал у него грифель и - не очень сдержанно, но довольно твердо задавал новые линии... предполагаемой конструкции, еще более серьезной, чем эта...
  
  Он вышел - помнил Тианди - с подсевшим от долгого разговора голосом, с безусловным допуском в верхний лабораторный и куда более сложной - огромной - восхитительной и страшной задачей. И только когда отмывал руки в крошечной воткнутой под лестницей помывочной - много спорил, много прорисовывал, вывозился в грифеле - полностью сообразил. Что вот он, полностью раскрылся. И пожалуй, ему не страшно. Он все еще ничего не понимает - сказал Тианди, глядя в облезлое зеркало - но если в его месте так заведено, он попробует понять. Он здесь. Он на своем месте за своим делом...
  ...и, пожалуй, он счастлив.
  
  ***
  Срез прошлого. Недавний. Кабинет эль"ньеро Тальхара во внешнем административном корпусе Стены
  Лехта Ралица, будущий руководитель, так возмутивший подопытного практиканта, на настоятельное приглашение изволил ответить, - определял эль'ньеро Тальхар, спускаясь после вот того самого разговора с роэ"Гэлиад вниз, и обнаружив, что основная переговорная занята. Ралица туда прошел и занял место, судя по датчикам, не опоздав. Времени ему как раз хватило бы, чтобы познакомиться с итогами визита практиканта Roijthu Тианди... если, конечно, Ралице пришло в голову ознакомиться с материалами съемки без указания и разрешения. Тальхар, увы, не сомневался - нет, не пришло.
  
  Правильно не сомневался.
  
  - Ну, посмотрел хронику, ознакомился с результатами? - открытым выдал Тальхар, и получил в ответ ожидаемое. Тоже - невозмутимое и открытое:
  - Разумеется, нет. Я же не получал от тебя разрешения.
  "Теряешь время!" - жестом высказался Тальхар и повернул Ралицу к передающему. Где раскрутил съемку недавнего визита... практиканта роэ'Гэлиад. Ралица отчетливо отрапортовал, что весь внимание и развернулся к передающему.
  
  ...Что все-таки изменилось, - да, порой думал Тальхар. Что изменилось в этом рослом, прочном, вроде бы хорошо ему знакомом за предыдущие годы лехта-чистильщике. Вот за последние сколько их там было точно малых лет. Прошедших с того самого дня. С высокого совещания у нового Наместника сектора Ставист-рьен. На котором ранговому лехта было совершенно нечего делать.
  Строго говоря, и самому эль'ньеро Тальхару, командиру полевых подразделений полигона "Тоннель", нечего было делать на данном совещании. И дарра эр"нере Харрату эс Хаста, командиру столь же полевых легионеров, подразделения "Соколы". По статусу на таких совещаниях на своем месте был разве ниери Рьен'галь, как-никак - недавно назначенный глава всего полигона"Стена". Ну и возможно его снова объявившаяся родственница, ниери Дальян... если ллаитт, нуждающаяся в личном медике - это не более редкое явление, чем ранговый лехта (...чем вещь) на собрании у Наместника.
  
  Но его ллаитт взяла камень - знал Тальхар. Его ллаитт собиралась работать и мир должны были ожидать изменения. Да, он правда тоже не смог предположить, какие... Но, как думал, как видел Тальхар, самое изумительное досталось все же на долю лехта Ралицы.
  
  Что в нем изменилось - с того дня, как Ралица первым стоял и видел, видел и придвигался к столу, не задумываясь читая "через руку" - у Наместника сектора. Как крупным, грубым почерком ложилось на лист невероятное: "Я, Алакеста а'Лайетт айе Ставист-рьен, здесь и сейчас отдаю своё распоряжение сейчас и навсегда предоставить лехтев моего сектора безусловное право действовать, перемещаться за пределами храмовых кварталов, а также занимать все места и должности, за исключением мест мира, непосредственно запрещенных им Договором. Я также подтверждаю, что данными неотъемлемыми правами обладают как поднявшие звание лехта, так и родившиеся в данном статусе". Сам Тальхар не подсматривал, сам Тальхар рассматривал документ потом, с полным правом ознакомиться и зарегистрировать - а так же подготовить для дальнейшего ознакомления. На правах нового старшего Службы наблюдения общества. Этот новый статус для Тальхара тоже оказался неожиданностью.
  Да все они, кроме разве Рьен'галя Эс'Хорн вышли с того совещания с неподъемными повышениями (...и осознанием, что эту гору говна придется перекидывать лично им - двумя руками и лопаткой). Но пожалуй... стремительнее, чем лехта Ралица эс Этэрье айе Ставист-рьен не поднялся из никто - из статуса привычной вещи в статус эксперта... старшего эксперта за какую-то тройку что ли малых лет - Тальхар пытался припомнить и выходило, что такого роста статуса он не может вспомнить ни в опыте, ни в описаниях.
  
  Что ж - усмехался он дальше, когда пытался обдумывать - его ллаитт взяла на себя и решение общей для Таирианнон незаметаемой проблемы. Обсуждаемой теперь не только внутри сообщений соответствующих служб, но во все более открытом доступе - и все более неконструктивно. Сектор Алтарильда, который он так давно вспоминал в разговоре с Ралицей, сейчас полыхал и проваливался: происходящие в нем события никак не умещались в знакомые слова "мятеж" и "бунт", и не только в неуместных панических сообщениях, но и официальных рапортах проходило слово "война". А вслед за тем разгоралось и в иных областях, хотя бы в недальней Рьё-саийе-рьен.
  И роль лехтев в этом бунте от здешних слишком много болтающих не ускольнула: о "вещах, что позволили себе слишком много", "вещах, которым оказалось можно" - Тальхару приходилось видеть.
  
  Видимо, ллаитт тоже предпочла это увидеть... по-своему - продолжал он обдумывать. И в обстановке, неизбежно чреватой развитием конфликта, с вероятностью взрывоопасного исхода, ллаитт Алакеста предпочла поставить на сторону лехтев (ллаитт присвоила инструменты?). И выиграла.
  Лехтев - усмехался для себя Тальхар - всплыли. Их и так было много - рядовые подразделения "чистильщиков" в чрезвычайных обстоятельствах выбирали свои подряды на вещи по полной, и за прошедшие годы на этой проклятой работе, естественно, задействовано их было значительное количество. Ставшее очевидным только сейчас. Когда лехтев получили право. Говорить, предлагать, иногда командовать. А главное обучаться.
  В мире внутри ограды "Стены" - Тальхару он остался привычнее и комфортнее мира извне - местная профессиональная переподготовка выстроилась и ради этого... пополнения. Ралица, как любой нормальный разумный, пригодных к работе своих притаскивал в количестве, улыбался: ну, даже если я свалюсь в трещину, все должно работать и без меня. А Тальхар наблюдал, как некогда вещи вгрызались в ранее недоступные знания, и думал, так как события внешнего мира не оставляли его в покое: а если бы Алакеста решила решить свою внешнюю проблему самым радикальным способом и отдала бы вот этим лехтев приказ к срани собачьей перебить все старые статусные Семьи - вот эти вот - перебили бы? И отвечал сам себе: он не сомневается - перебили... И сам Ралица тоже. Со спокойным сожалением, с каким он говорит сейчас - о сваях. Он, Тальхар, даже за себя и Легион, хотя бы за Соколиков - не очень сомневается. Как, к счастью, еще и в том, что Алакеста не отдаст такой приказ. Это все теперь ее люди... а, как она говорит, она не в том состоянии, чтобы позволить себе лишние потери... И лехта-плетельщик Ралица эс Этэрье айе Ставист-рьен теряет свое спокойствие, когда ему приходится повторять это за ней. Для новых любителей рискованных маневров. Для своих людей. Очень открыто повторяет. Ему верят - он умеет так говорить.
  
  И на вопрос - что же изменилось - Тальхар себе так и отвечал. Что парень просто открыл ворота. Потому что изнутри себя лехта Ралица, в какой бы худосочной будке ему ни приходилось жить (...кажется, места жительства они так и не поменяли, впрочем... в требованиях Закона оставалась - разрешенная земля для места жительства лехтев) - конечно, был усадьбой. Местной, прочной, деревенской и вполне зажиточной усадьбы в две ограды... И двое ворот самого себя, которые он привык держать на замке, открываясь только в своем кругу, сейчас... начали работать. Ралица умеет показательно прикрыть калитку, и пользоваться речью вещей, если ему нужно. Равно как и остальным богатым набором иных речей. А перед своими людьми, в число которых... он включает большую часть соработников здесь, на Стене - для лехта Ралицы стало возможным держать эти ворота открытыми целиком... до полной возможности рассмотреть, что там делается внутри, усмехался Тальхар и продолжал: иногда лехта можно было позавидовать - таким удивительно, ярко, порою неподобающе открытым он умел быть... И этим умел вышибать из отдельных голов привычные прочные структуры статусных ограничений.
  Правда, Тальхар не поставил бы на то, что ему удастся в этот раз...
  
  Но если ему так нужен этот блескучий роэ'Гэлиад... Для Тальхара пока большего, чем определение по Дому, блестящий столичный юнец не заслужил. Но вот оторвавшийся от просмотра Ралица заслуживал краткой сводки:
  - В двух словах - я скрутил твоего специалиста и тебе предоставил. Теперь это твоя проблема, как его взять.
  Добавлять про ожидаемое разочарование Тальхар не посчитал нужным. Конечно, столичный мальчик не вынес изумления, осознав, кто над ним поставлен Наставником. А еще, конечно, этот лехта сейчас начнет...
  - Зря ты так... - как раз на половине этой мысли Тальхара сказал Ралица. Так в ритм, что в ответ тот только усмехнулся:
  - Ожидал, - в хронике столичный Roijthu как раз исходил изумлением из всех отверстий - вправду ли им будет командовать вещь, но в лице Ралица не менялся. - Ожидал, что ты это скажешь. Ты никогда не гнешь то, что может сломаться, так?
  Ралица подтвердил. И Ралица был озадачен.
  
  Те загнутые листья на решетке были не единственной жертвой лехта Ралицы, думающего сложное. Тальхар знал и был свидетелем. Высказывалась по поводу, впрочем, Дальян: ниери старший командный всей медчасти и заодно личный врач Алакесты, к полноправному лехтев в команде отнеслась... без особого удивления, строила в двенадцать рядов она всех одинаково. И это из их диалога до Тальхара был донесен ответ Ралицы. Именно этот. Про "может сломаться".
  
  Но жест его Тальхар перехватил и перебросил через руку. Об пол. Хмуро пробурчав вслед:
  - А я могу и делаю. Мне день ото дня на этом месте приходится. Проверять и пробовать на прочность головы и на излом. Всех этих околостоличных юных Проявляющих, рвущихся к заманчивому небывалому проекту. Перед моим Богом - этот набор добровольцев был не моей идеей и я никак не могу ее одобрить, - хроника запнулась - на том, как Тианди был выставлен за дверь, Тальхар сопроводил его жестом, глубоко ругательным, какого при практиканте не позволил бы. - В нашей Великой... и что-то рушащейся - достаточно - чрезмерно мест, куда можно воткнуть статусных столичных юнцов, чтобы им не прищемило честь Семьи и самолюбие, но нашей "Стеной" я не намерен их пополнять. Не опасайся, сейчас вернется: от столь заманчивого нового проекта, который может его прославить, ни один из этих юнцов, к сожалению, не сбежит.
  - Не привыкну, - тихо, в сторону, не собираясь его перебивать, озвучил Ралица. Но Тальхар услышал. И прервался. И отчетливым жестом попросил пояснить. Ралица пояснил. - Никогда не привыкну. Что для кого-то это все еще и небывалая, интересная и привлекательная разработка. Я помню: моя земля лежит там... на дне, - пояснил Ралица, и Тальхар счел неуместным - напоминать ему в прямых словах - что блестящий мальчик Тианди именно из тех... Тальхар хмуро буркнул внезапно другое:
  - Вот за это я вас и ценю. Тебя и твоих людей. И других. Более-менее местных. Вы точно знаете, что это за дыра - и скорей всего... не рискнете заиграться в эксперименты. Насчет этих... столичных выпускников - я не могу и не буду уверен. Ралица, я тебе говорю так, чтобы ты услышал: если тебя все-таки не устроит этот специалист - гони его, хоть пинками, хоть огнеметом, взыскивать я не стану. И еще скажу - я, не просраться мне, должен - и встану. Хоть сваей поперек порога. Но ни одного бедного мальчика я на эту землю больше не пропущу.
  - Понимаешь, Тальхар, это очень... богатый мальчик, - тихо, снова очень тихо и об очень важном ответил Ралица. Подождал, пока Тальхар разразится объемным жестом - про то, что Ралица сообщает ну очень известную информацию. И снова тихим и очень плотным голосом поправил. - Нет, Тальхар. Я изучал его карту данных. Полную, совсем со всеми побочными сведениями. Я видел его расчеты... а еще больше его рисунки и его чертежи. Я... - он беспомощно сгреб что-то очень большое в горсть, Тальхар, усмехаясь, вдруг про себя прикинул - а далеко улетит столичный мальчик, если Ралица таки погонит это пинками... до столичного же не дойдет, что лехта может пнуть.
  Но воображаемую картинку сдуло ветром, потому что Ралица продолжал говорить. Это свое... открытое:
   - Знаешь, я не так часто - всего... три раза за жизнь пожалел, что не родился полноправным... один раз горько и так зря, - неназванному вслед Ралица чуть улыбнулся. И продолжил. - А родиться на другом месте, месте таких вот, пафосных и статусных, как ты говоришь - "столичных"... я хотел еще меньше раз, а пока мог, никогда не хотел - я тогда не знал, что они бывают. Ну и вот - это для меня первый раз в жизни. Когда я смотрел его чертежи, и понимал - я хочу быть им. С самого начала. И завидую. Хочу понять, как можно такое и так понимать. Как такое голова думает. И хочу такую голову. И такие руки, - Ралица точно посмотрел на свою ладонь - перед тем, как почесать в затылке - и, потом уже, передать Тальхару жест "ну вот".
  
  А Тальхар оставил паузу. А Тальхар внезапно думал - о, да, лехта-командующий умеет вышибать из отдельных голов привычные представления о статусном. Сейчас... кажется, носом в возможную ошибку воткнули его. ...И ему сейчас придется отвечать лехта Ралице:
  - Знаешь, если ты прав... Я думаю - я почти уверен, что знай ты все подробности... выращивания и применения поздних потомков линиями наследующих землю - не думаю, что ты захотел бы поменяться с ним местами.
  
  Тальхар называл, но до него еще доходило - вообще-то очевидное. Пятый или шестой - поздний потомок ветви наследующих землю Дома Гэлиад... С некоторых пор наследующих землю. Это именно Дом Гэлиад, еще во времена исторические, когда линия, которой принадлежит этот мальчик, была из основных наследующих, о таких потомках породил выраженьице - что поздние младшие - либо прихоть, либо материал. Талантливый мальчик, названный игрушкой праздника.
  До Ралицы же, что привел ему эту мысль, конечно, так ничего и не доходило. Лехта озадачился и запросил:
  - Ну, Тальхар - как ты понимаешь, я совсем лишен возможности ознакомиться со статусными подробностями. Но - ты правда хочешь сказать, что есть место - среди полноправных разумных - с которым не захотела бы поменяться... вещь?
  - Есть, - откликнулся Тальхар, Ралица собирал жест "что же", а Тальхар понимал, что сейчас эту сложную мысль можно продолжать вслух. - Если... твое место в мире - безделушка. Прихоть. Статусная цацка, предназначение которой - в праздники и визиты висеть на шкафчике. Полном тысячелетнего говна и мертвечины.
  "Страшновато", - движением оценил Ралица. Тальхар использовал этот срок. Чтобы выдохнуть и продолжить:
  - Тем более, если ты прав. И его бог решил пошутить над ним. Придумав ему место рабочего инструмента.
  
  - Все еще не понимаю, - ответил лехта Ралица, а потом примерился и просиял. - Но это хороший рабочий инструмент. Восхитительный рабочий инструмент. Я пока не понимаю, как его взять, но я его возьму... Тальхар, я могу спросить - чему ты веселишься?
  - Злорадствую, - вполголоса признался Тальхар. - Я подумал - хорошо, что этого не слышит наш специалист Тианди. Услышь он, что его так оценивает лехтев... как бы не вздумал себе горло перерезать под воротами, - он оценил не выражение лица, но движение пальцев Ралицы, запнулся, но продолжал в той же интонации. - Ну, в крайнем случае... тебе придется брать это уже сваей...
  - Чудовищно бессмысленный перевод ресурса, - вернул Ралица. Кажется, сам оценил, как это звучит. И улыбнулся. Этому... а может быть, тому, что задумчивым личным, не очень понятным продолжил вслед. - Это хороший инструмент и если я найду... достойную восхитительную идею... Знаешь, Тальхар, я... запомнил. Я слышал, как говорила наша ллаитт... что богу не нужно слишком много молотков.
  
  ***
  Срез прошлого, первый малый год после принятия сектора Ставист-рьен Алакестой а"Лайетт, город Крэжта, новый Храмовый квартал над Раштой
  В первые круги дней новой жизни лехта Ралице, по правде, было мучительно неловко. И особенно в этот день. Когда Алакеста а'Лайетт айе Ставист-рьен решила проинспектировать лично территорию ближайшего храмового квартала и заодно нанести ему личный визит.
  Сначала пришлось выдержать легкое сражение с уже эль"ньеро Харратом эс Хаста. Ллаитт Алакеста серьезно взялась возражать, утверждая, что на территории храмового квартала - и, тем более, в доме Ралицы, ей ничего не может угрожать. Дарра, командующий "Соколов", ругался - до того, как ему было позволено поступать как считает нужным и не отсвечивать. Насколько Ралица оглядывался по дороге - нет, не отсвечивали.
  
  Оглядывался не для того, чтобы разглядеть - свою возможность обнаружить людей Харрата, которым сказано не отсвечивать, Ралица не преувеличивал - не было у него такой возможности. Но за улицы тоже было неловко. Недавние дожди подняли воду в протоках, она только-только сошла, оставляя грязный след, что тесный новый храмовый квартал совсем не красило. Вот то, что ллаитт Алакеста это подмечает - разглядеть он мог. Хорошо, за отсутствие иных загрязнений можно было быть спокойным, прошли начисто.
  
  Еще хорошо, стараясь выдохнуть и заземлиться, определил Ралица, что его дом они строили все-таки с расчетом на рост его хозяев. Лехта Ралицу опора ворот и корень опорной балки крыши гладили по макушке, а ллаитт была ниже его ростом - ненамного, на самый мизинец - и прошла не наклоняясь. Но Ралица думал - что в иных домах, что в большинстве местных домов ей пришлось бы. Наклонить голову. Совершенно немыслимо неуместно. И выдыхал.
  
  Потому что не знал, что самое неловкое будет потом. Сначала Алакеста а'Лайетт айе Ставист-рьен "благосклонно изволила принять" их угощение... Так это зафиксировали бы хроники, конечно. Как изумительный и вопиющий случай. Наместник Сектора. Угощение. В храмовом квартале. А он, Ралица, просто видел, что ллаитт была довольна. Просто радовался, что он правильно запомнил, что она любит - еще из тех, памятных историй из прошедшей жизни, которой больше совсем не было... Радовался, что о визите было известно заранее и он договорился, и староста с личным разрешением выпустил команду, с супругом его дочери во главе - до расчищенных Золотых запруд, и ллаитт угощали жареной рыбой, достойной рыбой... В здешних-то протоках мало что выживало, а то, что умудрилось - было бы недостойно преподнести и на стол врагу...
  
  Рыбу ллаитт Алакеста и правда любит - до сих пор любит - тоже заземляясь и наблюдая, думал за столом Ралица. Ллаитт отчетливо поблагодарила приготовивших, протиснулась на почетное (...наиболее доступное) место и не меньше двух полных малых кругов времени ела рыбу. Это был первый раз на его памяти, когда ллаитт Алакеста просто сидит и ест. И столько времени осознает. Что ест.
  А вот потом у нее отстегнутый край накидки зацепил - рыбью голову доеденной рыбы, Алакеста шевельнулась - и доеденная рыба сползла хвостом с края стола, переломилась и частью свалилась. Удивительно было - но ллаитт наклонилась поднимать, зря. Неудобно наклонилась, кажется, еще раз зацепилась накидкой, потянувшись отцепить, врезалась локтем об опору скамейки, сильно, слышно, Ралица аж сам с дыхания сбился. Выпрямилась. С только частью рыбьего скелета, остальная осыпалась...
  
  И тут пойми, что было неудобнее - что не подлетел помочь, еще кто знает, не разозлилась бы эта ллаитт, то, что вот так оно все вышло... Или то, как сейчас ему очевидно - и немыслимо, как ллаитт Алакесте невыносимо досадно - всей этой дурацкой, постоянной, непривычной неловкости - вот каждым движением и досадно, и еще отдельно - и лехта Ралице нужен еще один отсутствующий слой мысли, чтоб задержаться, набрать воздуха и продолжить - того, что вот этой неловкостью своей она прерывает порядок и доставляет неудобство. За общей едой с уважаемыми ей людьми. И это про них. Про его Семью.
  
  К счастью, ллаитт помогала ему сделать лишний выдох, она раздвинула паузу, почесав локоть - и начала говорить:
  - Извините. Тесно у вас.
  - Ну... зато прочно, - все еще борясь с этим, неудобным - ведь так и ляпнул Ралица - и правильно попал. Ллаитт легко задумалась и подтвердила.
  - Да, прочно... Кстати, восхитительно чисто и прочно. Я проверяла, удивлена, и хочу подробностей. Правильно - я определила в ходе инспекции, что один из распределяющих узлов защиты где-то здесь? Проведете - подробный осмотр?
  
  Ралица знал: он не мог привыкнуть. Он вообще не мог привыкнуть, оказываясь объемной частью себя неизвестно где, когда Наместник сектора переставала командовать (...ей, в общем, и этого - с лехтев-то было необязательно) и начинала спрашивать. Столь же полно, как командовала. Нет, пожалуй - куда плотнее. Он, лехта Ралица, сидел, он терял должные и недолжные выдохи ответа, он подбивал удар за ударом в этом новом слое мысли ошеломительное и раскалённое, определяя - потому что когда ллаитт Алакеста спрашивает - она спрашивает, другого разумного, который присутствует перед ней целиком, настолько присутствует, что заслуживает безусловного внимания. За здешнюю пару звездных лет с внешними - лехта Ралица и так отвык, что для большей части из них сколько-нибудь существует, а настолько плотное внимание целого Наместника сектора было вообще чрезмерно - словно он голым до кожи, до личных слоев сердца стоял - и на него лилась вода.
  И вода была чистой и тяжелой. Ей можно - было бы отстирывать ковры - горько называл себе одним слоем уроженец поселка мастеров, земли Этэрье, отдельным слоем. А слоем выше - знал уже, что ему оставалось делать - что под таким напором остается только повернуться и честно заговорить:
  - Конечно, проведу. Покажу, - набирал воздуха, не справлялся с обращением, проглатывал - выражения для лехтев, понимая, что его ллаитт не простит, пытался выбрать официальный, насколько его умел. - Понимаете, Алакеста-ниерра, здесь... очень много разной воды, а тогда было еще больше...
  - А у вас очень много детей, - перехватывала - ой, он ведь так и думал - невежливо его самую дальнюю честную мысль ллаитт, оставалось только подтвердить и продолжить:
  - Мы... были вынуждены как-то построить достаточную изоляцию, - и зачем-то Ралица торопился высказывать дальше. - Сожалею, мы так сможем накрыть... очень ограниченные участки местности и только при условии, что на них будет позволено постоянное проживание большого числа нас...
  - ...и постоянный расход вашего личного ресурса. Примерно знаю. Изучила.
  Вот когда его ллаитт перехватила и передразнила, усилив, привычные интонации речи для лехтев, на которые он сбился, Ралица обжегся ободом - как определил это себе, Ралица быстро вдохнул, собрал - мир, что рассыпался изнутри звонкими цветными хлопьями, собрал его воедино... И продолжил наиболее отчетливо:
  - Как я уже заявил на первом совещании, вы можете располагать всеми лехтев земли Ставист-рьен. Так, как сочтете нужным. Так что - если мы в этом качестве понадобимся...
  - Если это действительно понадобится, лехта Ралица эс Этэрье, я построю всех нас в колонну. И выжгу до последнего. Хочу чтобы вы это знали, - вернула ему ллаитт Алакеста. Он задумался, еще на долю выдоха (...плавящимся слоем понимая странное: но... но в этом месте разговора ноги... пятки чего-то еще - тела разума? - начали нащупывать. Новое... какое-то несомненно прочное место). Отсюда и позволительно было ответить. Негромко:
  - Знаю, - и не продолжить: "Я в такой уже стоял", - зачем сообщать ллаитт очевидное?
  - Хорошо. А еще я рассчитываю, что вам этого не понадобится, - сообщила ллаитт Алакеста. - Так что пока - я хочу увидеть основную систему и ознакомиться с ее опорными узлами и принципами функционирования. Скорей всего, я потребую допустить к ней профильных специалистов. Я очень обоснованно предполагаю, что это будет не последнее населенное место, где нам придется обеспечивать. Достаточную безопасность с минимальными средствами. Признаюсь, мне очень нравится ваш пример, - на последнем четкий командный она не смягчила. И это было... хорошо.
  
  ...Он пытался найти опору, он выбирался в верхнем залитом лесу сырого года к твердому камню - еще оформлял для себя Ралица, и это давало лишнее облегчение, бьющее в голову ощутимей переваренной "живанинки" - у него получилось только открыть рот и внезапно легким сообщить:
  - Конечно, Алакеста-ниерра. Продемонстрируем и всех допустим. Понадобится. Я, мы все... наверно не сможем. Составить полную сводку и схему функционирования. Годную... для дальнейшей обработки. Нас не обучали.
  
  Жест ллаитт - это было "посчитала", если он правильно понял, а в правильности Ралица сомневался - он заметил. Жест был отчетливым. У него были выдохи подумать - пока ллаитт извинилась жестом - четким, высоким жестом - перед трапезой, от которой вынужденно отвлеклась и еще долго - до того, как рыба в миске совсем кончилась - сосредоточенно ела. Ралица, столь же сосредоточенно, пользовался паузой, пытался думать одновременно, как будет благодарить и убеждать всех участников... добычи рыбы для периодических поставок; а под этим - как будет рассказывать доступное о ключевых узлах выстроенного барьера, когда ллаитт Алакеста доест и пойдет их инспектировать подробно. И вроде раскидал внутри головы - как именно это должно быть, чтобы лишний раз ничего не мешало.
  
  Не помогло. Ему вообще ничего не помогло. Ему каждый раз за время этой инспекции было мучительно неловко. Конечно, ллаитт, конечно, Мастер Проявляющий, конечно, та самая ллаитт... дяди Гончара - должна была понимать, должна была перехватывать все рабочие данные именно так, и именно так сыпать вопросами... Но - он не ожидал, и ему было неловко, что он не ожидал, он не все ее вопросы мог понять сразу и выдать параметры, некоторые вообще не мог, видел, что ллаитт считала, это было отдельно неудобным... Почти больше, чем рабочая кривобокость, чем бесконечная нищета наличной конструкции, которую собирали в первые черные годы - из таких... безысходных осколков - а потом особо и не стали перебирать - если этот угол опоры хорошо лежит на осевшем в землю старом глиняном кувшине - кто его только тащил с собой - так пусть лежит, или у нового храмового квартала Крэжты есть лишние силы его менять и двигать...
  
  Он не знал тогда, что самое страшное из этого встретит его на "верхнем колке" барьера. Что они выстраивали на чердаке его дома - очень уж удачно был расположен. И как ему оставалось... страшно обрадоваться тогда... что они и не заметили, что это здесь. И не вплели в барьер.
  Время дало бесконечную паузу - трещину между тем, как он долго говорил он о настройке барьера. И понял, что ллаитт ушла. Что его не слушают. И не слышат. Что на расстоянии... почти на расстоянии тепла стоящая рядом Алакеста а'Лайетт глубоко отсутствует.
  
  ...И смотрит в другой угол - успел подумать Ралица. На детскую лесенку...
  
  ...И весь воздух во всем его мире стал плотней - того, что шел перед той волной. Он хлебнул - и время совсем остановилось...
  
  ...Кто же ее успел взять - куда? - подробным, размазанным успевал думать Ралица. Кто положил маленькую детскую ценность - в узелок? в самый личный тайник за поясом нижней рубашки? Младший сын? Дочка Пляничка к тому дню выросла, но и она могла. Он не знал, его не было, там, где и над поселком Этэрье треснули земля и небо - и было ясно, что надо бежать, с тем, что унесут - пока они не провалились. Пока не пришла вода. Он не был, он тогда уже ушел спасать соседей, потом вставал в шеренгу тех, кто держал мост, пока люди не дошли до прочной земли. Потом долго был - между миром живых и вне его, потом вернулся, достраивал дом, достаивал ограду, был призван чистильщиком... "Меня слишком мало здесь было... - мог тем же прозрачным, перетекающим по поверхности пузыря думать Ралица. - Я не заметил". Что здесь, в его доме, на детской горке - стояла и ждала - очевидно осмысленная вещь...
  
  Столь очевидно, что он мог вот отсюда- дотянуться - до того "сейчас"... Печать мастера была несомненной. Оран а'Саат-но, дядя Гончар, этих лукавых и почти живых глиняных - котиков, песиков, горных коз вытягивал самым легким движением пальцев и раздавал бессчетно... До того "тогда", где Ралица еще до хруста ему завидовал, что и срез под свистульку у дядьки Гончара выходит с одного движения, как всегда здесь был - а на все усилия Ралицы непослушный глиняный зверь хорошо если отзывается тихим змеиным шипом, если не вообще молчит, хоть плачь. А мастер в ответ только улыбается: "Не бойся. Еще сорок четыре штуки - и научишься. К своим детям, уверяю, будешь прорезать не просыпаясь".
  
  И это страшно - это Ралица думал уже не размазанным по поверхности. Четким. В самой глубине сердца. Что это несложно отломить и оказаться там. Что думать он может сколько угодно - время именно сейчас не имеет значения, и они попали внутрь... Где сейчас и над его домом время замолкло и выгибалось, надувалось пузырем, готовым распасться и лопнуть, долбануть той водой и небытием... Трещина была здесь, трещина застыла, трещина стояла рядом и змеилась между, трещина доходила - видел, к своему ужасу, привычно не допускаемому до сознания, отчетливо определял и видел Ралица - до самых посмертных троп... И, отвлекись он тогда на масштаб разлома... Но он знал ничуть не абсурдное - может, детской прочностью своей эта игрушка, этот сонный глиняный котик ("Где ты потерял одно ухо? - сумел отвлечься на него Ралица. - Ну да, у тебя была нелегкая жизнь".) - удерживает трещину - там, где она есть. Маленькой. Змеящейся - с протянутых пальцев жеста Алакесты - требовательного, безличного: "Отдай!"
  
  "Сначала запросила, потом поняла", - знал Ралица. Что обваливается. И вот сейчас, со всем напряжением, которое только могут дать эти - сведенные, не разомкнуть - пальцы... ллаитт держит и удерживает эту... ошибку, эту внезапную трещину, пока время набухает пузырем и грозит лопнуть.
  "Она не справится одна", - четким следующим выдохом знал лехта Ралица. И все остальное тоже уже знал. "Вдвоем - справятся", - уложил он дальше, четким знанием, хотя и своему богу не ответил бы, с кем сейчас ллаитт объединил. Когда выдохнул, вернул - должное легкое спокойствие, с которым с его места встречают любую воду, и шагнул - через трещину, поднять глиняного зверя, сделать всего лишь четверть шага и положить зверя. В ладонь - требующего жеста ллаитт.
  
  - Бери. Можно, - на то, чтобы говорить чем-то, кроме местного, его не хватило. Но время хлюпнуло, чавкнуло и потекло снова. Больше не угрожая рассыпаться. Трещина ушла.
  (...вернулась, - неохотно уточнял себе Ралица. - Туда, где и была. Внутри.)
  
  Он был мокрым насквозь, можно выжать - понимал Ралица. Ему было жарко, а откуда-то снаружи поддувало - четким, зябким ветром. (...и ныло - не болью, но тихой ее угрозой - угольком - в спине, в пояснице, памятью... как чудило тело разума еще тогда. После эвакуации. И возвращения в мир живых). Он стоял близко - крайне неподобающе близко, по правилам привычного ему мира, но Ралица знал, что уже позволял себе и большее. Позволял думать вот сейчас, хотя бы, стоя вплотную, глядя на прикрытый траурной накидкой загривок (тонкий шелк, паутинка, сквозь него, наверное, видно) - как он надеется... Понятно,что ллаитт Алакесту явно заклинило, остается только всем собой уповать, что не совсем целиком, что под этой накидкой и черепушкой еще осталось, чему соображать... А то хватит ее удар - еще раз - и что они все тут будут делать? Ну, это будут точно не проблемы Ралицы: его съедят раньше. И самому умереть не позволят.
  
  Соображения не мешали - поддерживать - глиняного зверя на ладони ллаитт, привычно плести работать - плотной, теплой, вне сомнения - вещной опорой вещного мира, за которую точно можно зацепиться. Лехта Ралица не знал, сработает ли привычный метод с детьми Государя и Бога, он видел - ну, с этой ллаитт точно работает. Но ниери Дальян сообщить и от нее огрести придется. Не сейчас. Сейчас - пока ллаитт поворачивается, понимает, пытается собрать какое-то выражение на лице, а не получается, лицо свело - маской, кривой и пугающей. Пока он может только полностью продолжать свою работу, очень долго наблюдая, как его Властная беспомощно пытается сказать, что-то сказать, а губы не слушаются, звук - лопается на первой попытке начаться, и она все пытается и пытается поймать его... И, когда это удается. Говорит она самым простым, привычным для нее, значит, высоким фаэ. Внутренним и бытовым. (...вот, оказывается, как на нем доверяют?)
  - Я... пугаю?
  - Я испугался, - медленно, местным отозвался Ралица. Улыбнулся - рабочим пояснением... так, чтобы эта улыбка ощупью... начинала ощущаться. До кончиков пальцев. Тех, которыми он держит. Ладони ллаитт и кота... дяди Гончара. Работает. Она здесь. Она реагирует. Он, Ралица, не подберет интонации неподобающего высшего и продолжит. - Я думал, сейчас все взорвется. И треснет.
  
  Продолжение разговора - он как раз собирался спросить, оповещать ли ему ниери Дальян прямо сейчас - Ралица знал: он не смог. Ллаитт возвращалась. Смогла шевельнуться, посмотрела на кота. И продолжила тем же - полным доверием. Тяжелым, как та вода. Почти неподъемным:
  - Могло. Извини. У меня же... от него - о том, что было нашим и здесь... ничего не осталось. Совсем ничего. Я хотела найти, когда стало надо жить. Все - там. На дне.
  ...Но на то он и здесь и есть такой - знал лехта Ралица. Чтобы суметь принять и удержать - и ту воду. И нечаянную мысль: и он не возьмется судить, что тяжелее - его ллаитт или тот полный передвижной чистильщиков.
  - Я знаю, - медленно вернул он. Подпер плечом. Бывающее. И она еще шевельнулась - с усилием, настойчивым, сильным - что казалось там, над пальцами, движется и течет воздух (...плотнее глины). Пока она их сдвигает. Потрогать другой ладонью кота.
  - Кроме этой глины. Которая всегда под руками, - продолжила его ллаитт. Это было тяжелее - знал Ралица. Знал и дальше: он был... почти рад. Когда дальше она смогла изобразить что-то на лице. И... отодвинуть - точно, заговорить о менее глубоком. Вынырнув. - Но когда ты сраный генератор, горевать нельзя. Опасно. Я запомню.
  
  Ралица снова упустил возможность заговорить про ниери Дальян. Алакеста отвлеклась - точно погладить и поставить кота. И ей понадобилась поддержка. Поставили. И ллаитт собрала пальцы. Не самым точным, но понятным жестом "продолжай". С Алакестой а'Лайетт айе Ставист-рьен случалось - с ней и на том совещании случилось. Как раз - после всех подписей. Но тогда у нее свело только руку - и Ралица тогда осмелился предложить свою помощь. Ллаитт видней - что творящееся с ней... явление сходного порядка - взвесил Ралица. Оставалось помочь ей перекинуть накидку и выпутаться из куртки - и можно было начинать "вечернюю сборку". Полностью, с шеи, думая про себя - что она точно понимает про сходный порядок. И про то, что никогда бы не подумал. Что способ лехтев из поселка мастеров Этэрье привести себя в передвигающееся состояние после дня той работы, что бывает в самый сезон, применим - к детям Государя и Бога. У них ведь действительно другая кровь... Но, похоже, основные места воздействия - те же самые.
  Это была лишняя мысль. С неудобными последствиями.
  - У тебя хорошие руки, - внезапно сказала ллаитт. - Сильные. Пробивают. Правду говорят, что ты ими крепежный лист в трубочку закручиваешь... задумавшись?
  Для растерянного жеста Ралица отвлечься не смог. Но растерялся. Совсем. Удерживать - и достойные интонации и все мысли плохо получилось:
  - Правда. Дальян-ниерра уже... ругала. Ну - я колёсник, мастер такой... тележный - сначала. Совсем сначала. А в сезон, когда работы много, сначала зерно, потом виноград, сады еще... были... колесо сними, обод, и молотком потом... намашешься. Как налоги подняли, к нам потоком шли... Ну... вот, - он запнулся - чувствуя пальцами, по напряжению - по хорошим, прочным... некогда прочным - но вот все-таки не рабочим плечам ллаитт, что снова пришел на ту же... опасную почву. Чреватую взрывом и провалом.
  - Знаешь, Ралица, - местным сказала ллаитт. Через четыре выдоха. Он не перестал работать, но их считал. - Когда это кончится... То есть, когда мы это достроим до какого-то вменяемого состояния... в этот день я сяду и буду плакать. По тому моему, что осталось совсем на дне. Очень долго и очень горько. Сейчас я знаю, что хочу позвать тебя - к моему вину и моему огню. Разделить это со мной.
  
  "На меня это свалилось. Как тот передвижной... пожалуй, Легиона. Десантируемый. С воздуха", - никогда не озвучит эту мысль Ралица. Но знать изнутри себя будет. И будет долго. Думая, что не иначе, поэтому - этому в ответ выдать решил только, осмелившись лишь на обращение:
  - Моя ллаитт, я... я хочу сказать, что с требуемыми от лехта обязанностями... я сейчас уже видел, что я могу не справиться.
  "А вот сейчас она думала повернуться. И, не исключаю, дать мне в глаз", - это, тоже пальцами, понимал Ралица. Это помогало. Слышать, как словами укладывает... его ллаитт:
  - Как человека, Ралица. Как другого разумного. Который может разделить, и точно поймет. Что там лежит на дне. И кто... И кому, думаю, тоже есть кого оплакать... вместе со мной.
  - Есть, - выдохом признал тогда Ралица. А ллаитт точно шевельнула плечом, к которому возвращалась подвижность. И задумчиво продолжила:
  - А я ведь собиралась пройти с тобой внутрь и с тебя снять нужный след. Основные показатели Thai при том первом выбросе. И сделаю это. Но... думаю, не сегодня.
  - Точно не сегодня, моя ллаитт, - вернул Ралица. И на третий раз, наконец, высказал. - Сегодня... я полагаю, я должен оповестить ниери Дальян...
  - О, нашу прекрасную и злую медика... позволь, Ралица, я сообщу ей это сама. Когда сочту нужным, может, завтра, - вернула ему ллаитт. И легким, легким же выдала дальше. - За это Дальян точно клюнет в голову, а моей голове это привычней. Ей очень много приходилось. Твоя голова будет менее прочной. И мне нужнее.
  
  И на этой легкости Ралица отчетливо поскользнулся... и его понесло. Он пропустил четыре выдоха, но все они не помогли сосредоточиться.
  - Моя ллаитт, - выдохнул он. - Я имею право задать вам очень неудобный и неуместный вопрос?
  - Да, Ралица, я тебя слушаю. И надеюсь, что смогу ответить.
  - Я у себя спрашиваю и не могу понять. Мы все... не можем, - оперся Ралица и попытался осмелеть. - Моя ллаитт, вам - достаточно было приказать. Я говорил, все лехтев всех храмовых кварталов Ставист-рьен и всего сектора в этой ситуации были бы в вашем распоряжении. С некоторыми ограничениями, которые... вам тоже было бы достаточно приказать. Я хочу спросить - зачем? Зачем вам было именно это распоряжение. Что мы... имеем право? Так... извините, нарушающее основы мира, к которому мы привыкли.
  
  Для вопроса потребовалось отвлечься от работы, Ралица слышал не пальцами, чем-то еще - что ллаитт на долю выдоха замерла. И ответила, сначала слишком повседневным:
  - Так, прервись. Чтобы на это ответить - мне, пожалуй, надо повернуться.
  И повернулась. А накидка оставалась откинутой и зафиксированной, более открытой, чем в рабочем положении. И не вернула. И смотрела на него в упор, чуть снизу вверх. Его... очень уставшая, очень обычная Властная. Самая... необычная.
  
  ***
  "Ты ли это был?" - могла подумать ллаитт Алакеста, но этот вопрос она никогда не задаст Ралице. Их было много. Она не запоминала. Вокруг Орана всегда были дети. С давних дней той Высшей школы, где в числе наставляемых была и она, и почти до начала последнего испытания для полигона "Тоннель". "Вокруг него всегда были дети. Разные дети. Я не трудилась запоминать... Иногда это было ощутимо. И тяжело", - тоже не скажет Алакеста.
  Это было - мастер Гончар, Проявляющий-Roijthu, Мастер осмысленных вещей, ниери Оран а'Саат-но, ее taer-na, был еще и наставником. И был отличным наставником. Это помнила она, это знали все люди полигона "Тоннель" - кто же - доносил до них подробности этого чрезмерно дерзкого замысла - пройти с помощью средства, созданного разумными, сквозь Пространство Снов, создать контролируемый переход - с самого начала.
  Но объяснять состав очередной искрящейся глазури на кувшине или искусство грубой каменной кладки местных сараев ему было - казалось, почти столь же интересно. И младшим отдельно... Впрочем, Оран любому бы объяснил. Почти любому.
  
  "Ты ли это был? - не думала Алакеста. - Тот парень, разминувшийся со мной у ворот дома Орана? На котором у нас был разговор... об этом самом "почти"...
  
  От парня в памяти осталось еще, что он, быстро поклонившись, побежал и свернул в неправильную сторону, от дороги, на обрыв. Это Алакеста точно вспоминала потом. Тогда про парня она забыла за лестницу. Потому что удивилась. В личной расчетной, в рабочей комнате Орана, ей странно, ей очень странно было увидеть - растянутую на всю доступную мощность передающего... очень рядовую ученическую работу. Съемку... довольно прямую съемку верхних слоев какого-то верхнего луга, с фиксацией - состояния фона и угрожаемых мест. Такое шьют... к средним аттестациям нижней профессиональной. На хорошую аттестацию - на этом уровне - и поутру третьего дня Somilat соберут.
  Она отчетливо удивлялась - конечно, Оран видел. Встал рядом, выдоха три видел вместе с ней. Спросил:
  - Хорошая работа? - ответа не дождался, увлекся, она знала - хотел показать... Докручивал - до полной рабочей сетки разлом овражка. - Смотри, как чисто взято. До волоска... И сам. Целиком все сам. От первой прорисовки квадрата, до послойного. Располагая только крайне примитивной техникой, - они прикидывала и подтверждала "достойно", знала: об успехи своих наставляемых Оран сияет. Традиционно. Неудивительно: она-то точно знает, насколько странный преподаватель из Дома Пороха восхитительный наставник.
  
  А Оран... она помнила: оборвал сразу. Острым, горьким и загадочным:
  - И всё. Нет, то есть, я придумаю ему еще не один десяток таких заданий и посложнее, здесь есть где. Но - я половину жизни поставлю: за какой-то звездный - я бы его выучил. О, как бы я его выучил. Как любого из тех вас и не хуже любого. Он уже умеет как не бояться и как определять простейшие перемены фона, примитивно, но умеет. И у него отличная голова, - горькое еще оставалось загадочным. До следующих слов Орана. - Но парень родился лехтев. И все. Дальше я не могу. И он не может. Закон - и мы оба знаем о его последствиях. И эта - а я тебя уверяю, отличная голова - всю свою жизнь так и проведет. Размахивая молотком. Я не понимаю, Алакеста. Я искал ответа, я учитывал - данные времен исторических, и все равно не могу понять, зачем? Зачем моему Богу так много молотков?
  - Я не знаю, fa-mei, - что она могла тогда собрать? - Я не думала. Я не смогу тебе ответить.
  - Я знаю, моя ллаитт, - очень близким возвращал тогда Оран. - Я не спрашиваю, я громко трачусь на бесполезные вопросы. Но это глупость - и я устал злиться на эту глупость один. Ты услышишь - о, вот что ты еще точно услышишь - работа лехтев с Thairien, и это только как я слышу, посторонний, это пласт - это вот такой пласт рабочих методов, - и он разводил руки в стороны, зачерпывал кончиками пальцев, - - диагностики, укрепления, противостояния, чистки последствий и лечения. Я его знаю краем, он есть, я спрашивал - внутри экспертного корпуса моего Дома никто не исследовал, в среде высших наставников... этот вопрос непристойней, чем звучно пёрднуть, почему? А я стою, и вынужденно поясняю очередному талантливому парню, почему, ну почему в мире, в котором мы живем, все так. Потому что боюсь, что мы подойдём к нарушению Закона, больше него. Но изнутри себя - извини, fa-mei, я такой, как есть - и объяснения этой невыносимой глупости не найду...
  - Извини, fa-mei, - легким эхом возвращала тогда Алакеста, видела, что Оран слышал, принимал и светлел. - Что... я могу сделать? Я могу сказать - на следующем обязательном визите я попытаюсь спросить...
  
  ***
  "Ты ли это был? - никогда не задаст вопрос лехта Ралице Алакеста. - Очень вероятно, что ты. Я точно знаю: я не успела спросить".
  
  ***
  - Как ты говорил... сначала ты колёсник? - наконец, услышал лехта Ралица. Не успел подтвердить, его ллаитт продолжала. - Тележный мастер, с территорий, занимающихся производством еды, особо востребованный в сезон основных полевых работ, - и на его открыто удивленное подтверждение - он решил, что может позволить себе жест, ллаитт откликнулась "изучила". И продолжила. - Я по-прежнему не знаю, зачем богу столько молотков. Но мне нужны люди. Другие разумные. Соработники. Ралица, у меня нет - и вообще не будет - другого, чтобы исправить - то, что мы здесь сделали. Вот эти две... не слишком рабочих руки и другие разумные. Которые готовы работать со мной, сознавая ситуацию, и которых придется заставить работать. Я решила поставить на вас. Ты мне их найдешь?
  - Кого - найду? - озадачился Ралица. И Властная вернула:
  - Людей. Специалистов из ваших. Имеющих опыт работы с Thairien и достаточную научную и техническую подготовку. Или да... хотя бы желание ее в ускоренном порядке получить. Соответствующее образование - вплоть до высших степеней - мы обеспечим. Ну?
  "Ллаитт, не иначе, было очевидно. Как я через уши перднул. От изумления. Завонял", - впоследствии пояснял себе Ралица. Тогда. Тогда он пропустил четыре выдоха, и то - смог только сначала повторить:
  - Люди... Соответствующее образование... вплоть до высших степеней... - а потом прямо и ляпнул. - Вы вот это все сейчас... серьезно?
  
  Вероятное начало ответа - и отчетливо резкое - его ллаитт столь же отчетливо заглотнула, вышипела - хриплым выдохом. И сказала, внезапно - очень... бережным:
  - Как перед своей смертью, Ралица, - шевельнула... краем губ, который шевелится. - Так как ни вы, ни я пока не умерли - а мне не так много надо, правда - я рискну предположить. Что в моих действиях нет ничего, нарушающего Закон, - и она ведь дождалась, пока это доказательство полностью дошло до Ралицы. Пока он наконец нашел в себе силы выпалить в ответ:
  - На таких условиях... моя ллаитт, я найду вам многих... - "И сам буду в числе первых", - он не выпалил, не успел снова, ему уже вслух доверяли... едкое:
  - Отлично. Разумеется, мне еще придётся найти и преподавателей этой Высшей Школы. Которые не изойдут поносом через уши на такие условия. Но я уже располагаю... но Дом Хорн, за право собственной пробной Высшей Школы, с таким набором специализаций, и права личной собственности на исследования и разработки вечно - не очень официально признали, что я вправе на такие условия... - голос ллаитт усмехаться мог, и усмехался, - тоже вечно.
  - На таких условиях, - лехтев, конечно, не судят, усмехался себе Ралица, но все же не настолько не судят, чтобы он сейчас не мог понять, что ему - что им сейчас передали в руки. И не смогут отнять. - Я найду. Я найду вам многих, многих и многих. Сказал бы - завтра же. Мы поверим, моя ллаитт. Это трудно, но мы привыкнем. Что вы вот так... переворачиваете мир.
  - Нет так, Ралица, - и она снова говорила очень бережно. - Мир этот... он уже перевернулся. При моем... при нашем деятельном участии. Все, что я могу - это пытаться его сколько-то починить. И для этого мне нужны мои люди. Очень много людей. Чтобы это продолжало работать, когда... и даже если я уйду.
  - Я найду, моя ллаитт, - на этот раз, он встрял в паузу, еще не очень понимая, зачем повторять третий раз. - И я с удовольствием буду первым из них, мне не хватило...
  
  И понял только договорив. На своем месте, под своим небом, со своей просьбой - чем это сейчас он продолжит. Лехта Ралица, лехта-плетельщик, рабочий инструмент своего бога.
  - Но вы не уйдёте.
  "А она видит", - отчетливо знал с этого места Ралица. Видит - и усмехается. Потому что здесь может. Чего не может - вещным телом. Но голосом слышно.
  - Вы - не разрешите?
  - Нет. Я знаю, - возвращал он, лехта-плетельщик, которого больше не могло коснуться, что "пророчеств не бывает". Его коснулось больше - что она не возразила. Забрала - отчетливым обдумывающим жестом.
  
  А потом лехта Ралица отвернулся. Вот это - точно не должно было его касаться. Как вслед тому его ллаитт поворачивается и забирает глиняного кота.
  
  Он очень не хотел называть, что придется еще раз - об этом - смотреть.
  (конец среза)
  
  ***
  А когда Тианди снова чуть не перепутал этажи, он совсем понял... сначала - что живанинка на все прошедшее была коварной, как бы он сюда идет... не пьянее, чем в первый раз. А потом, так же четко - что пришел... домой? На свое место. В рядовой... лабиринт жилых ярусов его Школы. Уже полноправным специалистом - потрясающего проекта. Он наконец-то понимал это - до конца.
  "Я ли это был?" - мог спросить себя Тианди. И, улыбнувшись, ответить: "Разумеется, я. Я долго шел и я пришел. Я дома. И дома хо-ро-шо".
  Повернувшаяся Рюй, что снова указывала ему путь до своей комнаты, расшифровала эту улыбку по-своему. Не менее точно. Вернула - перехватив взгляд Тианди. На хорошо знакомую койку:
  - ...И ты опять спишь, - отчетливо легким и продолжением сказала Рюй. Он задумался и вернул. Слегка виноватым эхом:
  - И я опять очень хочу спать.
  - Спи, - вернула ему Рюй. - Садись, снимай ботинки и спи. Кажется, сегодня моя очередь караулить, как ты спишь.
  
  И Тианди почти последовал этому совету. Он уже вылез из ботинок, почти залег, почти закрыл глаза, повернулся еще раз посмотреть на Рюй. Посмотрел заодно на датчик времени, погоды и фона - там, где находился рудимент окна... Осознал, застыл в неудобном положении, оперся на локоть. Сообразив, что время рабочее, что это ему-то разрешено отсутствовать:
  - Рюй... а тебе уважаемый руководитель ниери Дальян голову не отъест? За то, что ты сейчас здесь?
  - Уважаемый руководитель ниери Дальян, - теперь Рюй повторила эхом, с легкой насмешкой, - обо всем осведомлена. Ознакомившись с подробностями... она меня и пнула. С поручением заодно состричь с тебя пару анализов и срезов следовых остатков состояния, - она нахмурилась, оценила Тианди взглядом и проворчала вслед. - Раз уж спросил, скажу, что они лучше свежими... но я на тебя посмотела, и решила дать тебе сначала выспаться.
  - Раз уж сказала... как ты говоришь? - стриги, - снова эхом откликался Тианди. И с готовностью сел. Рюй оценила и тоже поднялась. Он наблюдал. Как она двигается было интереснее, чем... типовой портативный набор восстановительных, исследовательский, добытый из верхней емкости хранения. Даже чем вопрос - запаслась или так лежал. Но меньше, чем:
  - Ниери Дальян, как я поняла... не очень одобряет этот ваш наиболее экономный метод тестирования на профпригодность. И собирает статистику, - пояснила Рюй. Адресовала ему жест: ну, разворачивайся, и вылезай из майки и пояснила вслед. - Но это ниери Дальян. Она... по ней сложно понять, что она вообще одобряет. Холодно? - это она отследила, как Тианди непроизвольно дернул плечами. Холодно было. Спать хотелось. Он действовал как привык - и собрался отшутиться:
  - Уй, опять эти щупы полного анализа, как я о них забыл. Я предупрежу: я боюсь щекотки, Рюй. Очень боюсь. Но буду сидеть тихо. Не уверен, что смогу так... как твои обычные объекты исследования...
  
  И сильно о том пожалел. Его ткнули. Он потом понял, что слегка и пальцами. Аж выдохнул - как там, где к спине крепится голова, вспыхнуло. Ну, очевидно, вспыхнула и Рюй:
  - Не шути так! Больше никогда так про себя не шути, хорошо?
  - Хорошо, - подтвердил Тианди. Подумал, решил - дотянуться пальцами. Нарисовать... по доступному правому плечу Рюй - жестом-для-близких - надеясь, она поймёт - "укусила".
  "Извини", - восхитительно ответили ему... да, точно, эти же пальцы. Холодные. Почти как эти самые шипы анализатора, что Рюй продолжила устанавливать.
  - Я боялась, - словами сказала Рюй. - Я и буду продолжать бояться. А вот теперь сиди спокойней. Стригу...
  
  Он и сидел тихо, рассосредоточившись и стараясь не фонить - с него не первый раз снимали срезы состояния. А это самое состояние - медленно, чтоб не помешать, думал про себя Тианди, было как раз подходящим. Сопротивляться он и не хотел и не мог, и тихо плыл, растворяясь сознанием, отпуская самого себя - внутрь, к легкой расслабленной полудреме. Несмотря на щекотку, ему все-таки было хорошо - повиснуть здесь, между сном и бодрствованием, на своем месте... Он размякал - мягким, уютным - и был там долго, когда диссонансом вступило тихое Рюй:
  
  - Так. Я закончила. Я, пожалуй, понимаю Дальян. Хотя не знаю, как это обосновать твоим состоянием...
  
  Вынырнул... он, пожалуй, чрезмерно резко и сообразил, что собирала Рюй.
  
  ...он умирал. И знал, что умирать будет долго...
  ...а потом его взяли и смяли...
  ...и в тот момент он почти любил эти руки... и не было страшней места и больше счастья...
  
  - Со стороны точно смотреть расходно и страшно, - тем временем продолжала Рюй. - Не очень... хочу представлять себе, что там внутри.
  - Внутри, - задумался Тианди и, для чистоты эксперимента, определил. - Нет, внутри страшно не было. Оно не успевает, наверное. А потом ты... ну, я - слишком выдыхаешься, чтобы бояться. Я кажется, не сумел. Ну когда сообразил, что вот она ллаитт, - потом он выдохнул, понимая... что это не самое удобное, что стоит делить с Рюй. Но нужно разделить. - Совсем страшно мне стало потом. Когда надо было отчитываться. И я... был уверен, что провалился. А на меня все смотрели. И Ралица, и Властная... Очень страшно. Так, что - знаешь, захотел назад. Туда, в глину.
  - Да, я видела этот выплеск, - ответила Рюй. - Скажу... это тоже страшно слушать. Проверка, где ты не можешь не провалиться и то, что она... Она, значит... до сих пор в каком-то смысле все это живет... - Рюй договорила, Рюй успела встретить фразу отвращающим жестом. Далеко, прочно - с просьбой... к Тому, кто держит мир и выше, на которую в Великих Домах затрачиваются редко, надо думать - а при чужом и совсем неприлично. Глубоко Тианди не успел задуматься, его сбил следующий вопрос. - Тианди... а какая она? Наша... Властная?
  И он растерялся - сразу всего. Потому и ответил сначала дурацким:
  - Ты... а я думал, ты знаешь. Разве ниери Дальян... не рассказывает? - он сам еще оценивал, выдох за выдохом, каким глупым было ляпнутое. Пока Рюй пропускала два выдоха и отзывалась:
  - Неет. Ниери Дальян вообще не очень разговаривает. А про своего единственного пациента и молчит. Только по работе и редко...
  
  Тианди сосредоточился. Тианди пытался перевести - как это будет словами - то, что было с ним. Было прочно. Недалеко.
  - Высокая, - задумчиво назвал он. - Сильная. Неожиданная. Знаешь... добрая, - он вспомнил миску медовых сладостей, отчетливо вспомнил - по вкусу, но как назвать словами - не знал. Потом тоже вспомнил и тоже решил сказать. - Это правда, что плохо двигается и хромает. И спит... с датчиками. И - я не знаю, насколько это должное - но это видно. Что ей очень тяжело.
  - Еще раз понимаю Дальян, - сказала Рюй. И спросила еще раз. - Но необыкновенная?
  - Совсем необыкновенная, - насыщенно вернул Тианди. Повернулся, чтобы Рюй было удобнее снимать нижние "шипы" анализатора. Сел прочней. Услышал очередное:
  - Такая, что ты мог бы...стать глиной?
  
  Тианди сначала глотнул воздух. И решил все-таки посчитать, что это возможный вопрос. Старательно вспомнил - удивительный командный Алакестыа'Лайетт айе Ставист-рьен. И сложилось:
  - Совсем не хотел бы. Думаю, как и Властная тоже. Она осторожная, знаешь... И я могу ошибиться, но... но я не ошибаюсь: очень заинтересованная. В своих людях. Думаю, не ошибаюсь - потому что я не успел привыкнуть. К заинтересованности, - и последнее признание, мог усмехнуться Тианди, далось ему едва ли не сложнее всех остальных сегодня. После него было можно - сделать паузу на выдох и слышно сказать. - Ну, если понадобится - да, стану.
  
  Рюй отставила анализатор к передающему, соединила, слышно щелкнула, так слышно, что Тианди снова понял, как он хочет спать. Повернулась и сказала:
  - Поняла. Извини. Я не могу привыкнуть, что здесь бывает. Что умирают знакомые разумные. Часто. Я очень рада... что ты не собираешься, - и четко облизнулась. Не спрашивая. - А еще, Тианди, сейчас я тебя укушу.
  
  "Загрызла", - это он улыбался уже потом. Вслух. Позже. Через два круга времени. Которые проспал. Чего совсем не предполагал тогда. Когда Рюй Эс'Хорн пересела к нему на койку... Отчетливо дотянулась - щекой и холодным носом... и куснула. Сзади. В шею.
  
  "Но очевидно, Изменчивая знала, как кусаться, - изнутри себя улыбнулся Тианди приподнимаясь. - А может быть, я просто зверски хочу есть, поэтому так думаю?". Разбудили его какие-то не очень понятные звуки и шевеления, оставшиеся где-то в глубинах сна. А вот к понятному состоянию бодрствования выводил лучший на данный момент запах - это была точно та самая грибная похлебка, и окончательно он проснулся, только задумавшись, а что она делает - в комнате-то Рюй?
  
  "Стоит", - тоже улыбаясь, ответил он себе. На столе. В большой глиняной переносной посудине. С двумя ложками и лепешкой. Рядом с Рюй, которая стоит и смотрит на него. Тоже весело:
  - Я надеюсь, у тебя достаточно времени, чтобы пожрать? Что жрать ты хочешь, я даже не буду спрашивать.
  - Очень, - прочувствованно сказал Тианди. И продолжил, оглядываясь, на чем бы придвинуться к миске. - Кажется, я бы сожрал уважаемого Наставника, окажись он между мной и едой. Безмерно благодарен, - последнее, впрочем, потонуло в легком запросе Рюй:
  - Ралицу-то? Так это... тебе придется мясо заготавливать. За раз не съешь, - потом она усмехнулась, подтолкнула контейнер, служащий табуреткой, к Тианди, отметила. - Ну, признаюсь, мне стоило небольшого подкупа и претензий, чтоб эту похлебку сюда благополучно доставили, - и ведь дождалась - пока он возьмет лепешку, возьмет ложку и въестся. Перед тем, как продолжить. -А пока ты его не съел - я еще побуду любопытной?
  Тианди сделал ложкой жест - что да, спрашивай. Рюй замолчала,чему-то продолжая улыбаться. Он подумал и зачерпнул похлебки. И еще зачерпнул.
  - Вот наблюдая за тем, как ты ешь, - выдала Рюй, - я самым первым хочу тебя спросить - хорошо ли ты прошел, и по самому честному - с отпуском ли?
  - У меня два дня - на выдохнуть и выспаться, - это Тианди сказал с отчетливо местным акцентом, четко воспроизводя интонации наставника Ралицы. И даже отдельно слегка просиял, сообразив. Что... а с вероятностью, это у них с Рюй два дня. А потом чуть сбился. - Правда, у меня еще задачка.. новая, от Ралицы, на три гвоздя и все в голову. Как там... в жуткую труху опоры встраивать.
  - О, правда у меня промежуточный отчет, на шумной внутренней исследовательской. По проблемам классификации и дезинфекции, - вернула ему Рюй. Тианди улыбался, осознавал - что теперь она перехватывает его интонации. И продолжает. - Но на новый круг дней. Разберусь. Потому что... А потом ты как?
  - Мне еще сходить зарегистрироваться. А потом на второй южный пункт пропуска. Это... вроде уже на глубину, - теперь не повторяя интонации, сказал Тианди. - Не знаю, насколько глубоко. Может быть. Но нет, мне сказали, что для самых глубоких горизонтов я... я из-за моей видимо повышенной... чувствительности к воздействию не буду допущен, - он точно помнил, что смотрел на ложку, добытую из похлебки, в руке - смотрел и опасался почему-то - он-то ложку еще нормально держит, не ходит в пальцах - после этого всего? Конечно - вспоминая Алакесту. Не удержался и вслед. - Признали негодным.
  - Знаешь, - сразу сухо вернула ему Рюй. Так сухо, что он уже предполагал продолжение. - Может быть, они тебя от смерти спасли. На редкость... дрянной смерти. Там, с нижних горизонтов, бывет, к нам привозят... Я коллекцию собрала. Образцов поражений тканей. Удивительнейших. С таким я в обучении не была знакома.
  - Можно будет... посмотреть выкладки? - задержавшись на выдох, попросил Тианди. И все-таки выбрал продолжить легче. - Ну, надо же прикинуть, что может ожидать.
  
  - Хорошо, что я не ем, - выдоха через четыре вернула ему Рюй. - Я бы точно подавилась. Можно. Пожалуй... даже не знаю, что тебе сказать - после твоего выхода на основную работу? - потом она намотала косицу - ту самую, с гайкой, на палец, посмотрела на Тианди, он старательно продолжал есть, подождала еще пару выдохов. - Ладно, я впрочем уверена, что - что насколько я знаю этого человека, он будет тебя беречь. Как последние сапоги.
  Тианди продолжал есть. И смотрел, как Рюй слегка... скалится. И продолжает взвешивать.
  - Знаешь, а это хорошо... что теперь я посчитаю: мы в расчете. И уже могу рассказать и говорить... тебе о твоем уважаемом наставнике - другой разумный. Ценный для меня разумный, один такой на свете, кто - я так считаю - однажды спас мне жизнь...
  
  Тианди стоило очень, очень большого труда - не подавиться...
  
  ***
  Срез прошлого
   Рюй Эс'Хорн, поселок восемнадцатого разлома, четвертый малый год после принятия сектора Ставист-рьен Алакестой а"Лайетт
  Конечно, их предупреждали - потом могла обозначить себе Рюй. Им проводили подробную тренировку порядка действий в разных случаях конфликта с местным населением. Масштабную. Потратившись даже на подробный тренажер с воспроизведением эффектов. По слухам, которые заслуживали доверия, на тренажер потратилась из личных средств непосредственно ниери Дальян Эс'Хорн. Слухи воспроизводили, как однажды практикант - то ли из раскопщиков, то ли из группы профилактики - высказал возмущение неправомерными нагрузками рабочего плана и неадекватным перевесом в сторону инструктажа по безопасности. Далее на претензию, по слухам, отвечала лично ниери Дальян. Что указание по данному объему подготовки выдано непосредственно местной Службой Защиты, и иными профильными армейскими службами. А в том, что касается безопасности ее людей - она предпочитает доверять профессионалам.
  Дальян-ниерра была очень узнаваема. В этих слухах. Также отмечала себе Рюй. Потом.
  Это обучение и все его опасения казались излишними в пространстве Школы в Крэжте и ее немногочисленных восстановительных. На основной перевалочной базе Южных разломов они тоже казались лишними и нелепыми.
  
  "Я не уверена, спасли ли они мне жизнь, - не продолжит Рюй Эс'Хорн. - Но состояние рассудка и возможность действовать они мне точно спасли".
  
  ...Рюй Эс'Хорн видела. Рюй Эс'Хорн считывала - по почти не шевелящимся губам напарницы Ир'йанет эс Ладат роэ'Хорн айе Ниинталь-рьен - что та сейчас считает. Ведущий к двери длинный закрытый коридор, возможность относительно скрытно просматривать два наиболее очевидные подхода к воротам, прочность преград для нападающих, вероятные оборонительные точки. А еще Рюй знала, что злится - на себя за свою оплошность и отсутствие реакции невовремя - пока "вероятные нападающие" кишели за забором на стоянке, Рюй, согласно той же инструкции, уделила время имеющимся повреждениям и предварительно зашивала Ир'йанет хорошо рассаженную щёку -какой-то из осколков фонаря прилетел метко. И двигала вон - мысль, что бы им стоило вовремя влезть в верхнюю защиту, где есть щитки. Что бы им стоило вообще предвидеть.
  
  (...Зверю пахло кровью и старым страхом. Лишним старым вонючим страхом. Зверю было страшно.)
  
  ...Предвидеть еще тогда, когда их легкий катерок снижался над поселком восемнадцатого разлома с восточной стороны от бывшей территории "Тоннеля". Трещины до этого места не дотянулись, однако, по имеющейся версии, территория не только получила условно-небезопасную степень заражения вследствие выброса Thai при самой катастрофе, но и оказалась в высокой зоне риска вследствие вторичного заражения грунтовых вод. Необходимые пробы и срезы с трех погибших в последний высокий прилив должны были как раз прояснить картину.
  
  "Я не задавалась вопросом - почему при таких условиях поселок продолжал оставаться обитаемым. И другими полезными вопросами", - называла Рюй себе потом. До того задача была понятная, по уровням - прибыть, получить, зафиксировать срезы тканей. Очевидно, не чрезмерно сложная, если ее поручили прибывшим практикантам. По дороге туда - она сидела за управлением, они прикидывали, как работать, они даже рассчитывали время. В расчеты укладывалось - они и укладывали - то, что подтверждение из местного пункта оперативной медпомощи было получено с приглашением прибывать скорее, потому что с требуемыми емкостями хранения в нем сильный недостаток, а зима теплая...
  
  Когда появилось непонятное, Рюй знала. Они снижались, выходили на мутно мерцающий координатный, связь местного пункта не отзывалась, со вчера, как они знали, шли серьезные помехи из-за прилива и фоновых выбросов, не насторожились... в итоге в чем была причина, так и не узнали.
  Когда Рюй начинала вспоминать - у нее перед глазами была площадь. Сырая, почти круглая площадь, где-то немного над которой был им вывешен координатный, они снижались, Рюй собирала маячки наведения на место посадки. И точно думала - точно почти слышала...
  На площади - вчера, дня два назад, не дальше - была праздничная ярмарка, и еще не сняли растянутые флажки и не убрали рынок. Сверху подсыпало мелким дождем, иногда порывами ударял ветер, его приходилось учитывать - Рюй подошвами чуяла, как вздрагивает от них катерок, и почти ушами додумывала, как раскачивается и взвизгивают под ним - на пустой площади - гирлянды ярмарочных мокрых флажков. Еще думала рядом - неудивительно, что в такую пору никто особо не выглядывает на площадь, но... но все-таки где люди? Дома на площадь смотрели темными окнами. И пустыми. И не было никого.
  
  Нет, вот встречающий их на стоянке даже был. Невысокая, местная, в верхней куртке формы медиков. Напуганная. А гирлянды - это было - визжали и громыхали на ветру.
  
  (...Зверь знал, что здесь страшно. Зверь чувствовал ветер и запах... неправильного. И Рюй Эс'Хорн могла продолжить: её зверю попался не самый сведующий разумный. Неспособный правильно определить сигналы - угроза нападения и засада).
  
  Это она застряла - знала еще про себя Рюй Эс'Хорн - на ненужную долю выдоха. Когда они уже почти поднялись к ограде медпункта - высокий крутой подъем, кривые горбушки булыжника, метавшийся по ним очень неровный свет - над воротами качался здоровенный, исторический, доисторический фонарь и тоже скрипел, и отвлек. Она попутно расспрашивала встретившую их ньера... Суавку? - как-то та не слишком внятно представилась - о состоянии оборудования и возможности снять срезы, возможно, погибших придется увозить для подробного исследования...
  Это она пропустила мимо внимания то, что нарастало, ее занимала задача. Должно же это было быть слышно... хотя бы - отслеживаться. У нее же была возможность общей съемки. У нее не было мысли о возможности нападения, признавала Рюй. И не исключала, что расспросами не дала местному медику это вовремя озвучить.
  
  Когда это выплеснулось. Это забурлило и заорало. Нечленораздельно, но угрожающе. За спиной. Вылившись на площадь из какой-то из улиц. И время смялось и слиплось, долго, выдоха два, пока она пыталась понять - что это, разумные? Зачем они орут, бегут... угрожают? И зачем они бегут через площадь... сюда?
  
  Рюй да, знала, но вспоминать полагала лишним - тогда, когда зашивала - это она - могла... может быть - стать причиной, что Ир'йанет прилетело. Эти два выдоха еще длились: она поняла все медленней, медленней звучно ринувшейся - вперед, в ворота - местной, медленней... Потому что когда в фонарь над воротами что-то ударило, это Ир'йанет пришлось потратиться, еще на долю выдоха - сбить Рюй - с ног, к порогу, за будку у ворот. И прикрыть. И когда фонарь посыпался - ей прилетело...
  Правильный режим действия включила в ней тоже Ир'йанет. Приподняв голову и сообщив слышно:
  - Камень. Не взорвется. Нападение.
  - Отступаем, - отозвалась Рюй. Тренажер вспомнила голова. То, что было снизу, стало понятным. Точно было названо. Дальше стало понятно. Переброситься, оценить обстановку, понять - первая преграда - переместиться за ворота, замкнуть их - местная рискнула не сбежать, местная пояснила запор, она сказала "как страшно", кажется.
  
  Рюй не было. Рюй пока было понятно. Ир'йанетэс Ладат тоже не было. Они определили, что внутри тренажера: знакомой последовательности действий - могла бы потом сказать Рюй. И перебрасывались привычным.
  - Общий тревожный сигнал?
  - В координатную вывешен.
  - Предположительное укрытие? - и "речью местного" входило дрожащее: "В доме запремся? Не достанут... может?"
  - Осмотр пространства, вероятное укрытие, состояние опасности, - продолжала вслух Рюй. Опасность продолжала двигаться вперед, но рассредоточилась. Отвлеклась. На катер. Дом - медпункт - на который указывала местная для укрытия, согласно инструкции, подходил. При минимальном уровне угрозы.
  - Сигнал о помощи прошел? - запрашивала Ир'йанет, перемещаясь к проходу в дом.
  - Принят, ближайшие выдвинулись. Повреждения? - наконец Рюй удалось разглядеть ее щеку и запросить.
  - До укрытия терпимы. Отступаем.
  
  И они отступали. По длинному простреливаемому коридору. Рюй прикидывала на ходу, что у них в итоге с личным вооружением если опасность выберет прорываться. Кто-то из смутных зеленоватых теней пнул ворота, когда они отступили внутрь. Если доверять исходящим звукам... их собрались выкуривать. Забор был высоким. Этаж укрытия тоже. Есть основания предполагать, что с имеющимся боезапасом - у Ир'йанет тот же мелкий личный табельный у них есть шансы отбиться. Вот шансов сбежать...
  
  "Нам помог подъем, - не по инструкции думала Рюй. Уже в укрытии.- Крутой и тесный подъем, горбушки булыжника, очень неудобно бежать. И наш катер, оставленный на стоянке. Бедный наш катер. Они кажется... его перевернули. И сломают, - она разрешила себе даже лишнюю мысль. - С кого вычтут за потерю оборудования? Если меня - я не потяну..." - это отвлекало. Пока она фиксирова первичную защиту повреждения Ир'йанет.
  - Работает, - не двигая свежим повреждением, сообщила ей Ир'йанет. Старательно не двигалась и дальше. Когда... сначала сказала все-таки Рюй:
  - Как в... сраном тренажере, да? - неуместное ей подтвердили. И спросили:
  - Я надеюсь, у них нет тяжелого вооружения? Полагается.
  - Нет, не должно быть... - оценила Рюй. - По информации... это простой сельскохозяйственный поселок. И у местных вряд ли есть... что-то серьезней личного табельного и... и как это называется? - ружей? - и все же она полностью по правилам тренажера оглядела открывающееся из левого окна, позволяя себе наглядную оценку опасности. Что жестами отвечала местная - кажется, подтверждала - Рюй не слишком оценила. Ей прозвучало в затылок:
  - Как мы много не знаем об обычных местных жителях, - и интонации Ир'йанет были неуместны. ("Хотя тренажеру тоже подходили. Задание "остановить недолжный расход эмоционального ресурса" в нем предусмотрено). Рюй развернулась и ответила. Резко:
  - Торчали бы они... с воплями - на площади, если бы у них было серьезное.
  
  Они стояли. На площадке. Махали руками и ногами. Наверно, звучали - звука слышно не было. Рюй думала - это хорошо, что они стоят. Она не хочет думать, на каком шаге, если они пойдут к воротам... по кому-то из них придется стрелять.
  - Помощь идет, Рюй? - снова запрашивала Ир'йанет.
  - Сигнал принят, перемещение продолжается. Самое... опасное время, - наверно, слишком подчеркнуто отрапортовала Рюй. Ир'йанет услышала.
  - Опасность... не шевелится? У нас есть возможное время побояться, Рюй? Я...я все-таки уложусь в три выдоха.
  - Есть, ори, - тоже согласно выученному скомандовала Рюй. То, что осознает - очень хорошо. Возможно, после выхлопа стабилизируется.
  
  Но Ир'йанет говорила тихо:
  - Я хочу спросить - значит, и здесь? И здесь тоже начнется? Но почему нам так? - слишком тихо и слишком внутренним. Опасно. Выхлопом может не кончиться и потребует лишнего внимания. Рюй думала - тогда, и над этим усмехалась, что включает в себе штатного медика... в групповом проходе внутри того самого тренажера.
  
  Но внимания не потребовало. Рюй не знала, чем отозваться, отозвалась ничем, после четырех выдохов Ир'йанет отрапортовала, что завершила...
  
  ...После двух третей года, как выяснилось, не забыла. Когда им предстояло сдавать аттестации очередного спецкурса и Рюй, не слишком преувеливая паниковала, выяснив, что недавно прибывший "старый, но многообещающий" эксперт Тйисс Эс'Хорн, Утопившийся-в-Колодце, не только проник за дверь и там остался... но и судя по всему планирует принимать их отчет:
  - Я ж забыла написать завещание... на случай, если он откусит мне голову! - делилась она именно с Ир'йанет, оказавшейся рядом, пытаясь добыть из своей головы, что она еще забыла..более необходимого. А Ир"йанет вышибла с мысли, оценив Рюй медленным продолжительным взглядом, после чего спросила... с таким чистым удивлением:
  - Боишься? - и, получив ее подтверждение попыталась открыть глаза еще шире, смотрелось забавно. - А я думала, ты вообще не знаешь, как бояться. Как тогда... в поселке.
  - Я боялась, - потом уже, когда успешно отчитались, по дороге пояснит ей Рюй. - Как умею. Думаю, знаешь. Я ушла быть внутри зверя.
  
  ... А зверь залег. Зверь знал, что его выследили и обложили. Зверь замер и ждал. Зверь знал лучше - облава может не отступить. Зная, что зверь не денется. Еще зверю мешали. Зверю пахли. Тухлым ядовитым чужим страхом. Он мешал принюхаться. Понять, что решит облава. Когда "залечь" может перейти в "напасть и бежать".
  Зверь хотел куснуть. Зверю... конечно, тоже было страшно.
  
  Рюй приходилось отступать. Внутрь разумного, которому было сложнее. От нюха ко взгляду. К считыванию - доступного в общей съемке. Снаружи продолжали стоять и махать конечностями. Возможно ли... чтобы они спорили уже между собой (...о, как остро она надеется - что о том, как им впоследствии... сильно прилетит).
  В верхнем углу, не желая раскатываться на полную, съемка выдавала карту. Общую карту сектора, их долю... и острой светящейся точкой по ней двигался вверх маячок - идущая к ним помощь. Поднимается. Почти поднялась.
  Рюй как раз высовывалась, оценить визуальную обстановку и не успела сказать. Ни: "Стоят и срутся". Ни: "Почти прибыли".
  
  Когда первым пришел свет.
  
  Белый, острый, невыносимый свет, мгновенно затопивший площадь, мгновенно вырезавший - плотными, черными тенями - переплет окон, ветви за окном, верх забора, руки, головы стоящих на площади, ребра рыночных палаток - сквозь которые, смяв которые, выехал угловатый нос армейского передвижного.
  Руки и головы застыли. Они точно не шевельнулись. До тех пор, пока с борта не скатился человек и пошел. Очень прочной черной тенью. Очень большой человек. Один.
  
  Рюй навсегда для себя знала - она застряла сама. Залипла, возможно нарушив технику безопасности. Но в тренажере не было - вот этого света. Что они запустили? - весь опознавательный маяк? - свет вырезал окружающее, и - что бы оно там ни было -оно двигалось - удивительно соразмерным ритмом, резными силуэтами театра теней, старинным развлечением Высоких Домов, и выверенность движений посрамляла классические образцы явлений героя - пока человек шел, а ноги и головы отодвигались... точно одним замыслом...
  
  Это было не так, тоже знала Рюй. Это было очень быстро. А еще... в него или в свет - точно постарались кинуть. Что это было - она не поняла, тоже - камень? - просто на границе, оставшейся у человека за спиной, вспыхнуло, ненадолго, звонким и красным, разрешенным в театре теней лишним светом особенных моментов. Вспыхнуло. Погасло. Упало. Мимо.
  
  Рюй смотрела. Рюй изнутри себя - отдельным и несомненным слоем, понимала - что оценивает. Что перебирает ритмические линии - повествования о герое. Что как бы на самом деле ни было вокруг - она видела театр теней, и ритм был выстроен... Увлекательно и прекрасно. Захватило.
  
  И руки-головы растеклись. Стали массой. Когда человек сделал еще два шага и сказал. Отчетливо наверх.
  
  Тихо так сказал. А что от голоса дрогнули и загудели стекла и по ветвям прошел ветер (...полагалось жанром). "Не иначе, они ему внешнюю связь... тоже на маяк повесили? Уже звуковой", - еще считал в Рюй тот слой, что действовал по инструкции.
  - Староста Норёк? Это ведь ты, староста Норёк? - поверх, куда-то в острые башенки крыш позвал человек. Местным. Таким безмерно неуместным певучим местным, что не прислушиваться, что это -этим медленным голосом - пришло волной и шипит, понимаясь и слизывая камни, было невозможно. - Где ты, староста Норёк? И зачем ты насрал в мозги этим бедным глупым людям? Я еще очень надеюсь, что к ним нам не придется применять меры, разрешенные Законом за нападение на персонал восстановительного при исполнении?
  
  Рюй... понимала, что расслоилась и собирается. Как раз сейчас. Сейчас - частью разума она озадачилась, а что собственно разрешает Закон, уточнить не успела, поймала сообщение: "Прибыли, вас видим, сейчас прибудем, только разгоним балаган. Наших видите, к вам двинем с маячком", - неформальным скорым сбрасывал катер... Частью разума видела - головы и руки соблюдали... канон движения и развязки, они в какой-то момент застыли массой, а теперь распадались. Они отступали. Они... бежали? Вполне соблюдая ритм.
  
  А еще она видела, как Ир'йанет что-то сосредоточенно и быстро считает пальцами. А потом говорит:
  - Двенадцать. Их всего двенадцать. Или тринадцать. Не могу точно посчитать, - напряженно отозвалась она на взгляд. - Понимаешь?
  Рюй... наверно, на этом слое ее было не так много, чтобы понять, что это должно значить. Она и показала "не понимаю". И услышала:
  - Всего двенадцать. Мы... мы могли бы просто их всех перебить, если бы знали.
  - Ир'йанет, в нашу задачу не входило их перебить, - вернула Рюй и наблюдала. Как та раздраженно сминает, а потом все-таки складывает и убирает за пояс. Важную тему, которую сейчас не время объяснять. И сложно объяснять.
  
  А человек прошел пару шагов, сменил ракурс, протянулся тенью через всю площадь. А человек продолжил звать:
  -Староста Норёк...А мы ведь предупреждали тебя, староста Норёк. Я же лично и пытался предупреждать. Что вы сидите на разломе, и при любой нестабильности и высоком приливе вы рискуете оказаться внутри вторичного заражения и ваши наиболее уязвимые умрут. И я знаю, что это ты сказал, что не покинешь места, где ты - закон. Это пришло за тобой, староста Норёк, но это ты убедил твоих несчастных людей попытаться напасть на медиков... - нет, человек, конечно, двигался, но с редкостным искусством - что он почти у подъема к их воротам стало ясно только сейчас, когда он развернулся, и тень его расположилась под другим углом, острым, указывая куда-то в угол площади...
  - Я знаю, где ты сидишь, староста Норёк, и что ты слышишь., - продолжал человек. - Нас снова позвали на помощь, но сейчас Закон этого мира за моей спиной.И я тебе говорю, староста Норёк - я вернусь. Мы скоро придем - за твоими людьми и за тобой. С эвакуационной командой и Службой наблюдения общества. И я бы на твоем месте очень просил бога, чтобы всего за тобой и за ними зарегистрированного не хватило на полное лишение гражданства.
  
  На этом человек сошел со сцены. Незаметно, как и полагалось. Это присматривающейся Рюй было очевидно, что он перемахнул забор. Впрочем, на связи уже просыпалось: "Завершил, передвигаюсь к вам, прошу не обороняться".
  
  Они как раз успели - отодвинуть примерные барьеры от двери, когда та открылась. И за ней встала вторая дверь. Просто человек был высоким. Очень высоким и прочным.
  
  ...Человек не пах страхом - еще четко знал зверь. Человеку вообще не было страшно. Человек устал. Человек ехал в логово, без планов кого-то спасать. Человеку натер ухо креплением полный акустический выход, по дороге в коридоре он отстегнул его щиток и еще с удовольствием дочесывался. Человек был спокоен. Человек точно знал, что делать сейчас и правильно. За ним можно было пойти.
  
  Так отчетливо знал, что до ее зверя - и до самой Рюй вообще не успела дойти необходимая поправка. Которую пришедший на помощь озвучил сразу же. Еще раз ладонью проверил, что внешний вывод звука отстегнут и сообщил:
  - Эс"тиер верхнего обходного патруля чистильщиков, лехта Ралица эс Этэрье айе Ставист-рьен. Уважаемые исследователи, я могу спросить, я правильно понимаю, что эти дураки не дали вам возможности поработать?
  - Тёплого вечера, эс"тиер Ралица, - Рюй именно сообразила, что рот открыла она. Вежливым официальным, почему-то. А зверю хорошо. Потому что теперь не только ему ясно, что делать.А зверю не было ясно.-Будущий старший специалист Рюй Эс'Хорн, и вы правильно понимаете, мы... мы сочли, что более разумным будет отступить и вызвать поддержку. Сразу же. Мы в безопасности и можем действовать?
  - В относительной, ниери Рюй. Мы на данный момент держим подход. Но, если это возможно, я бы настоятельно рекомендовал забирать ваши опытные материалы и отбывать вместе с нами к базе. Приношу извинения, я по получению сигнала тревоги ознакомился с вашим доступным предписанием.
  - Разумно, - пробурчала Рюй. Отдельно припомнив, что у них там с катером... что у них может быть с катером. И обернулась на остальных. Ей понадобилось оборачиваться - тоже знала Рюй. Ей понадобилось время, чтобы понять... чтобы тоже зверь понял: а им было страшно... А Ир'йанет стало.... страшнее? Но она собиралась. И она собралась. И обратилась к Рюй:
  - Да, разумно. Ньера Суавка, покажите нам, где наш рабочий материал. Пока у нас есть время разобраться и гарантия, что по нам не начнут стрелять. Попрошу вас уточнить у вашего собеседника, знающего обстановку - это так?
  
  "Ей по-прежнему страшно, - не отвлекаясь, оценивала Рюй. - Так, что ей уже пора заорать и сигануть сквозь стекла из окна. Остаточный выхлоп? Непохоже, но что это за..?" Додумать построения нижнего фаэ ей помешал ответ. Эс"тиер Ралица отвечал, не обратив внимания на обращение через посредника:
  - Не начнут. Я говорю, стрелять не начнут, ниери Ир'йанет. Основные вероятные подходы наши держат с полным вниманием. И насколько я знаю, у этих людей сложно с любыми видами относительно дальнобойного вооружения?.. - фразу он подержал с вопросом, фразу он передал местной. Та, чуть подумав, подтвердила. Та уже вела. Эс"тиер Ралица эс Этэрье продолжал. Местным. (Веселым - ошеломленно понимала внутри себя Рюй). - О, и правда, мои выводы верны. Полагай я, что у них тут получше с ружьями - ну так бы я точно не выпендривался, - а потом он терял местный выговор, а они спускались, тесной лестницей и еще более тесным и холодным полутемным проходом, где вымаргивала из самых остатков полудохлая "рамка" и по мере спуска становилось все холоднее. Вот наверно, на контрасте с этим человек говорил внезапно так прочно и спокойно. - Я знаю, этим глупым людям страшно. Часть из них очень надеется, что их мир будет стоять спокойно, как был всегда. Остальные не так давно уже бежали. И тоже очень хотят верить, что под ними прочная земля. Очень глупые люди, которые не знают, куда им девать свой ужас доказательства обратного. Очевидного... как мертвые дети. Мы ведь уже пришли?
  
  Рюй знала - она слушала. Она слушала вот это спокойное. Настолько целиком, что упустила из внимания, что они уже пришли. Места приемной мертвых здесь были в подвале, было холодно. И очень темно для работы - отметила Рюй, понимая, что возвращается к мыслям о работе.
  
  Их рабочий материал сложен и сохранен был... некачественно. И это были дети. Знала - еще раз знала... и не собиралась привыкать Рюй. Двое не проживших своей половины года, если не четверти. Оба завернутые. Ближайший в детское одеялко. С кисточкой. И еще одна старше. К ней - отчетливо остановился и примерил что-то пальцами лехта Ралица.
  
  ...И человеку было горько. Отчетливо, до кашля и тошноты горько, не вдохнуть, словно съел нужную траву - знал за нее, вот на этот выдох, за специалиста Рюй, зверь. Это человек умел сразу двигать это "горько" и продолжать устойчивым:
  - Да. Полагаю, с транспортировкой справимся. Без помощи. Понадобится только что-то, чтобы их положить, так? Выделите?
  Он спрашивал в пространство, ответила ему местная:
  - Да берите, что хотите. Что... сочтете нужным. Сожгут же, - и человек отвернулся от мертвых.
  - Полагаете, могут? - не удивился. Запросил.
  - Не знаю, но... но после всего... не могу, - выпалила тогда местная. Тот принял, спросив неожиданное:
  - Вы ведь снизу? Из долины?
  - Мало снизу, я с самой Марицы, - судя по интонации местной, он правильно спросил. - Как прислали, так и работаем.
  - Понял. Собирайтесь, вывезем, - отозвался лехта Ралица. - У вас малый круг, успеете? Переназначим, - и ньера Суавка не успела закончить жест, который... кажется, имел в виду здание восстановительного. Он уже продолжал. - В этих условиях... пока не поднята команда, зачем расходовать людей? - если это быстрое продолжение Рюй правильно поняла. Говорили на местном, а Ир"йанет ее отвлекла. Взяв за руку и указав на емкости транспортировки на верхнем ярусе за открытой дверью. Отвлекла, дернув - грузимся. А местная прямо за этим в ту самую дверь пролетела быстрее.
  А лехта еще смотрел ей вслед. Прежде, чем повернулся - помочь им снять сверху, ему верх был чуть выше уровня глаз, выбранную ими емкость. И помочь с загрузкой.
  
  ...Рюй смотрела - она знала, что рада отвлечься, потому что не получалось не тратить лишнего на этот этап работы - а за человеком легко включался свет, и продолжался театр теней, как казалось на выдох - у него были очень... большие и крепкие руки и четкие движения. Только потом эта самая ладонь, привычным движением, поправляла на верхнем загруженном мертвом маленьком верх и кисточки детского одеялка - и Рюй не удерживалась - кашляла, потому что горько - было.(...Зверь тоже чуял, что человек понял, что сейчас делает-вот на самом конце движения... а у человека точно есть дети...)
  Но местная быстро прибежала, погрузка завершилась, и они уже шли наверх.
  
  Выгружать... своих людей из передвижного на помощь лехта Ралице все-таки пришлось. Когда они открыли ворота, спустились - Рюй... зверю? ... казалось, что откуда-то смердит говном и гарью и она держалась за свое крепление емкости траспортировки. Чтобы... держаться. Когда увидели катер - это помогло. Да - его перевернули. Помяли. И - зверь ошибался, но ненамного - таки обгадили.
  - Дураки, - сказал лехта Ралица. То, что на этот раз совсем тихо - не помогло. Площадь выслушала вся. -Бог мой, насколько дураки. Полагаю, ниери... мне придется предложить вам буксир и наше гостеприимство, - и он отчетливо тише озвучил это. Формально вежливым. Рюй подтвердила. Он видел. Он взвесил все вокруг очень медленным сожалеющим жестом, а потом скомандовал, предпочел вслух. - Первый, третий, наружу, помогаем с эвакуацией, Ришке - лебедку...
  
  Рюй продолжала стоять. Стоять и смотреть. Как их бедный помятый катер зацепляют. Где-то над передвижным. Нет, наверно... может быть и рассчитается. За повреждения. Может быть даже на первый год. Но гадко - не могла не думать Рюй и предпочитала отвлекаться. На то, как стоял и как подстраховывал движения верхнего и лебедки человек.
  Крепежные тросы сверху трещали и выли, его люди наверху командовали - громко, он отвечал - он мог рассчитывать - и, Рюй не исключала, расчитывал, что никто не услышит его негромкого отдельного вопроса вслух:
  - И вот как добиться... чтобы этих дураков не пустили всех на материал?
  Но Рюй услышала. Что хуже - услышала и стоявшая рядом Ир'йанет. И, к крайнему изумлению Рюй, зашипела. Громко. Фальшиво:
  - Не добьетесь. У меня есть право свидетельствовать и не добьетесь. Буду стараться. Чтоб ни один не избежал, - а Ралица вроде и не отвлекся. Он перекидывал - в крепление за креплением, скрепил две обвязки, принялся за третью. И все равно Рюй знала, что он внимательно смотрит на ее напарницу. Да, затылком. В который та и продолжает шипеть. - Бережете восстановимый ресурс, да? Раз, другой, третий - а потом они все понимают, что им можно... и они высираются и просто начинают стрелять. И внезапно оказывается, что вы... вы тоже на их стороне и вы... вы тоже можете. Так, лехта?
  - Не так, ниери Ир'йанет, - лехта Ралица отвлекся не раньше, чем закрепил полностью борт их катера. Как-то успел. - И вам тоже очень страшно. Это сложно, - медленно (...тоже - с лязгом креплений) фиксировал он. - Я могу сказать, я знаю, на какой мы стороне... так получилось, что она здесь одна. А другие глупость. И я все еще надеюсь, что нам не придется здесь стрелять.
  
  - А если бы у вас... не получилось? - это не сразу уже спросила Рюй. Ей надоело - пока Ир'йанет слышно вдыхала и выдыхала. Шипела. Ее вопросу озадачились, она пояснила. - Ну, вы же не знали, какие они, как и мы... не знали. Если бы - ну, их было не двенадцать и они не остановились...
  - Это сложно, - ответил ей Ралица. - Бежать там... стрелять... навстречу включенному маяку. Но... - потом он как-то виновато развел руками. И отсигналил к передающему. Тоже жестом. Вроде "потанцуйте". И слышно, рядом с ней, раздвигая воздух, их передвижной оскалился, зашуршали, выдвигаясь, четыре жала... ствола (... оставшиеся свободными... и сейчас, после загрузки их катера - не могла не посчитать Рюй). Нет. Пять. Еще сверху. И там они, может быть, тоже сдвоенные.
  - Мы к вам от разлома ехали. Который плавили, - пояснил Ралица, пока она считала. - Что-то из боезапаса, конечно, выжгли, но не всё. Это... на самый непредвиденный случай. Вероятный сейчас за улицами приглядывает... Ну, - жест оставался растерянным. Которым Ралица погладил передвижной по борту. - Когда тебе надо образумить неизвестной численности напуганную толпу, лучше иметь за спиной пару огнеметов.
  
  Рюй осознала. Улыбнулась. Это Ир'йанет опять начала:
  - То есть... вы могли бы?
  - Как вы видели, я старался этого избежать. И у меня получилось. В нашей ситуации... мы слишком вынуждены экономить... все возможные виды ресурса, - продолжал Ралица. Не отвлекаясь. Было от чего.
  Катер они закрепили, занятые этим процессом люди уже подсадили внутрь местную и приняли у Ралицы емкость - с материалом - видимо получили инструкции и грузили ее в их катер. Рюй отмечала, не отвлекаясь от разговора: очевидно, "чистильщики" в курсе, как фиксируются медицинские емкости перемещения, но если понадобится... И не смогла не сказать:
  - Но вы рисковали.
  - Не слишком, - вернул Ралица. Знаете... это местная специфика и я с ней знаком. Кому-то... просто приходится не бояться.
  
  На этом он отвлекся. Сверху, оставшийся, отрапортовал о готовности чего-то и Ралица сообщил:
  - Вас ожидают. И готовы встретить. С ремонтниками. Грузимся?
  Первой наверх подтянулась Ир'йанет. Рюй помедлила, оценивая высоту борта... и пыталась себе обозначить: "не ожидала", - что сверху, жестом, запросят: "Подсадить?" - даже: "Поработать погрузчиком"? И, конечно... знала, что рада была отозваться.
  А руки у человека по прочности и жесткости за погрузчик могли сойти. Но были теплые. Да, перчатки он отстегнул.
  Ей было любопытно и стало понятно. Почти совсем понятно. И конечно, в тесном чреве передвижного ей досталось левое необязательное сиденье. Почти у командира.... с ростом лехта Ралицы получалось, что в ногах.
  
  Ехали. Было громко и тряско. В голове у Рюй тоже было... громко. Хотя - она так и смеялась, пытаясь это изнутри себя озвучить - громче всего было все-таки в желудке. Привычная не самая неожиданная реакция - на растрату личного ресурса вещное тело реагировало надежным способом заземляться. Это было... чем-то хорошо. Он отвлекал. Три малях круга дороги от разного... непонятного. Потом... один из несомненных источников этого непонятного, лехта Ралица, все же это отследил:
  - Ниери Рюй, я хочу спросить... вас же - беспокоит что-то кроме шума и тряски?
  У нее было два ответа и первый она озвучить не решилась бы, его трудно было назвать, озвучила второй.
  - Да. Не очень серьезно. Жрать хочу. Сильно, - выдала она именно жаргонным - ну... вот так и хотелось. - Голодная, как волк... как два долго бегавших волка.
  - Понимаю, - отозвался ей лехта Ралица. И вслед, сначала проверил, движением, карман что ли, в куртке, потом, неловко, предложил. - Угоститесь? - так, что Рюй и не столь голодная ответила бы только"с радостью", а сейчас... Ралица, не теряя неуверенного вида залез, в и правда, карман, добыл нечто завернутое... в полотно, внезапно. Развернул. Сообщил. Уже передавая.- Пирог. С сыром. Его немного, но сколько есть... - ну, немного его было в сравнении с Ралицей, но Рюй, впрочем,было не до оценок по весу, он еще договаривал - Рюй уже приняла, поблагодарила и вцепилась...
  Раньше, сознавала она, чем запросила у Ир"йанет - а с ней не поделиться? Ну... та сообщила, чтоне надо. Лехта на Рюй смотрел. Кажется, чуть улыбаясь.
   - Еще есть четыре сливы. И, конечно, фляжка. Но во фляжке не вода...
  - Ой, совсем не вода, - подхватили откуда-то с самых передних мест. Весело. - Аж горит.
  - Но это же... нарушение Устава? - тоже сказали за Рюй. Конечно, это была Ир'йанет. Вздорная Ир'йанет... которой на тот момент Рюй была невероятно благодарна. Она... так это проявила. На контрасте.
  
  А им уютно - понимала Рюй. Этим людям, сейчас - им спокойно и прочно. Они на своем месте, в своем привычном обжитом передвижном, возвращаются с опасной работы и прочих... внезапных спасательных операций на свою привычную базу, как было и будет, полным составом со своим командиром... Нет, она совсем не задавалась вопросом, как лехта сумел встать в командующие - таким прочным и четким было это ощущение... должным образом сработанного подразделения. И то, что случилось совсем недавно, все это... нападение - внутри их мира ничего не могло нарушить... (...неужели они... допускали такую возможность? - это, дальним слоем, Рюй все-таки подумала.)
  
  Это было, это чувствовалось, вкусно - как этот быстро куда-то внутрь Рюй девшийся домашний пирог, этим было тепло и приятно дышать - вот тем, как сейчас, с неловким озорством откликался... командир Ралица. Признавал:
  - Конечно, не по Уставу. Что делать - я чистильщик. И я эс Этэрье. Портки забыть мы можем, но без ножа и фляжки на поясе - никуда. Без ножа - это как без рук, а эс Этэрье без фляжки... это половина эс Этэрье, и нижняя причем, - поясняя, видимо, он и звучно шлепнул себя над верхним карманом штанов полевой, потом - обозначил пальцами флягу. И запросил:
  - Будете?
  Рюй, вообще, не любила. Даже праздничное подогретое вино. Усмехалась, повторяла за старшим родичем: "Так не травоядные - падалицу жрать". И согласилась без размышлений. К ее удивлению, согласилась и Ир'йанет... И это было отдельно хорошо.
  Человек Ралица достал только фляжку. Чашечки... мелкие, полумесяцем, совсем не армейские чашечки ему передали - кто-то из его людей, от управления, улыбаясь. В ладони Ралицы они были незаметны, казалось - что наливает он - в горсть...
  И это было хорошо, что дотянуться можно было дважды, сначала - передать наполненную чашечку назад, Ир'йанет, брать, дотягиваться, запоминать, какой человек на ощупь (...а костяшки - почти как кора. В трещинках).
  
  И да, "она", как бы ее ни звали, в чашечке -да, горела. Горела и внутри, прожгла насквозь, докатилась до самого центра дыхания и оставила там золотой раскаленный гвоздь. С которым Рюй и сидела, понимая - у рождения выдоха и у корней - медленно, отдельным слоем...
  Все остальное время, пока они еще ехали, а Ир'йанет просила добавочную чашку... "живанинки"? - пока на въезде в городок их перехватывали ремонтники с базы, перегружали, поясняли. Верхним слоем разума Рюй рапортовала и внимала. Средним слоем рассматривая свое облегчение: и да, здесь действительно предполагали, что ситуация с нападением может возникнуть, с них не только не вычтут за повреждение катера, они... они по закону имеют и сами право на добавочные компенсации со стороны закон нарушивших... Мелкой подкладкой этой мысли Рюй вспоминала хмурый мокрый городок, визжащие на ветру флажки, сырые стены местного зала прощальных служб, считала, да откуда им взять те средства и не хотела слышать, что скажет Ир'йанет...
  
  А там, где оставался - золотой гвоздь, она смотрела и продолжала смотреть, как выходит и рапортует командир чистильщиков, эс"тиер Ралица, как помогает отстегивать катер - как - при его росте и при его согласии - его привлекли помочь подстраховать при погрузке, а потом он прощается и уходит, и, освобождая для их транспорта единственную узкую дорогу, передвижной чистильщиков стоит и ждет, а Рюй все продолжает следить, как сидит наверху (...над огнеметами) такой человек лехта Ралица эс Этэрье...
  А потом прикидывалась, что спит. Потому что продолжала видеть. И думать.
  
  ...что ничего страшно. Это нормально для разумных. Хотя, обычно, бывает у более юных. Значит, с ней случилось теперь... и она посмотрит, как это развивается. В целом... пока это светлей и прочней. Что в мире где-то есть отдельный другой разумный. Которого она надолго запомнит. Хотя, скорей всего, не увидит.
  
  Запомнила.
  И никак не рассчитывала его увидеть. Через малый год что ли. С кругом-двумя. На входе в "бронированную" лабораторную нижнего яруса закрытого восстановительного при исследовательском корпусе "Стены". Рюй вылетала из нижнего подъемника, прибыв за малый круг - если непосредственно уважаемый руководитель ниери Дальян призвала ее с побудки, сообщив, что лети в бронированную и снаряжайся там на полную, утопленных подвезут, интересных - прибыть нужно было раньше и встречать во всеоружии, ниери Дальян под настроение может и доли выдоха задержки посчитать. Настроение у нее в лабораториях прощальных служб в основном, плохое. Зимой особенно.
  
  А лехта Ралица стоял на лестнице, пролетом ниже подъемника, у грузовых. И ломал облицовку лестницы. Стоял и скручивал наверх облицовочный лист "ледяного сплава". Лист хрустел. В колодце лестницы было слышно.
  Слышно было - сначала слышно - и ниери Дальян:
  - Да, благодарю, ты довез их в идеальной сохранности, основные не расплылись. Раскрути, - за Ралицей ее не было видно, но было отчетливо слышно. И переход интонаций тоже. Может быть... это последняя команда и припаяла Рюй там, на прикрытом углу подъемника - от этого тона ниери Дальян у нее свинцом наливались ноги и затылок. И она рада была приплавиться. Дальян... вроде не собиралась ее видеть. Хотя Ралица и крутанулся на старшую медиков, перестал прикрывать спиной, и Рюй с места старшей стало видно. Звук остановился.
  - Слышишь? Раскрути. Ты при инструменте? - звук пошел снова. В обратную сторону еще и скрежещущим. Вряд ли ей Ралица отвечал. Вряд ли ниери Дальян нуждалась в ответе. - Вернешься - заклепаешь и заплавишь. Или найдешь того, кто заплавит. Тебе уже говорили, что у тебя отвратительнейший и разрушительный способ... собираться?
  
  - Понимаете, это должен был быть я, - очень тихо, отвернувшись в стенку сказал Ралица. - Я не должен был. Поручать это никому. Я эту колонну... я эти места знаю, как... как свои ладони. Я бы обязательно проскочил. А если бы и не проскочил... не мои наставляемые должны там лежать. Я я только выловил. То, что от моих осталось.
  
  - Значит так. Встань, - сухо скомандовала Дальян. И расправила крылья. Встречаяя недоуменное, движением, Ралицы: "Так я, вроде, стою?" - Нормально встань. Прямо. Оглобля... длинномордая. Не беспокойся, у меня хватит роста, - о да - Рюй знала, когда ниери Дальян раскрывает клюв и скалится - это... это отвлекающая задача - устоять. - Встал? Теперь слушай. Ты совсем никак не Тот, Кто держит все наши земли и которому ты, эксперт, принадлежишь. И пока еще не отмечен - ни ответственностью за все нахрен в срань происходящее, ни бессмертием. Только некоторым опытом, и сраной везучестью, и я тебя уверяю - ее не хватит, - он и не пытался шевельнуться, когда ниери Дальян обступает со всех сторон - это нереально осуществить.
  А Рюй боялась, что она сядет. Или громко выдохнет, когда Дальян говорила дальше. О страшном.
  - Нет, я конечно, с удовольствием тебя выпотрошу. Если привезут. Мне неимоверно интересно, как на предельную концентрацию отреагирует твое вещное тело, после прошедшего поражения. Но часть того, что меня интересует, я в более спокойные дни с тебя состригу, и погоняю в лабораторной обстановке. А то, что с живого не получишь, я с тебя потом заберу. Когда помрешь. Надеюсь, через пачку звездных на своем нужном месте, рядом с домом, с десятком правнуков. Я упорная, я доживу. Не дождетесь - хотя командущим медиком с вами быть... как на потолок срать, неудобно и все на голову падает, - Рюй знала, что здесь не удержалась и села. Прямо на ступеньку. Не думая, что заметят. Как только голос Дальян перестал наливаться свинцом и припаивать к стене.Но голос был плотным. Голос был тем самым, что у Дома Серебра течет свинцом. - С каждой кучкой, чтоб вас... нужного специалиста. У которого ответ под пердаком застрял - я сделал, я не сделал, я должен, я помру... Сколько, вы мне наконец ответьте, можно? - тоже мне должная цель, помереть - всем удавалось, лишнего времени не надо. А тащить вас обратно - надо, и очень много. А жизнь у меня одна. Стыдно, лехта Ралица. Некогда вообще же. Перднуть некогда. Садись. Пореви, если сможешь. Потом собирайся, родню своих оповестишь. Прощальную церемонию здесь проведем. Как полагается. Мы оплатим. А я работать, - она говорила еще, закрывая дверь "бронированной", в чем Рюй угадывала - "ведь некогда... хоть бы все вовремя прибыли" - и не могла не подумать, что это ей. Чье прибытие тоже, конечно, отследили.
  
  Только уйти тоже не могла.
  
  Потому что Ралица совету последовал. Отошел от стены, оступился, сел. На нижнюю ступень ее же лестницы. Где она сидела сверху. Не видел.
  
  ...Ее человеку было холодно. Над человеком сходились льды и сюда не могла прийти никакая стая. Человек сидел, замерзал и выл. Это было место, чтобы выть - глубоко, с снегах, но чем громче он выл - тем больше замерзал.
  А ее не было, и она была, она сидела на ступеньке, глубже и глубже прятала голову, наклонялась, точно видела, что сворачивается, что - задевает носом снег, белый, на серый мех, сухой, тает, злая, сухая зима с голодным ветром... Рюй и зверь знали - они неуместны, их не допустили, они... они тоже никак не могут допустить.
  
  - Не умирайте, - не смотря на Ралицу, не поднимая головы, себе в коленки, все же вслух сказала Рюй. Стряхивая снег.
  Зверь умел ходить беззвучно. Рюй знала - она позволяет себе недолжное. И она далеко не Дальян, чтобы быть вправе пренебрегать традиционными запретами Дома. Но зверь шел к человеку и зверя держал - злой, сыпкий снег...
  - Совсем не умирайте, никогда, вам совсем нельзя, - продолжала говорить Рюй. Не поворачиваясь. - Такое... спокойное и прочное, которое вы держите, в мире... в мире и здесь должно быть... Потому что иначе вообще нельзя.
  
  Она запнулась, потому что - их разделял снег, гораздо больше льда и снега. Но зверь дошел. И человек увидел зверя. И зверь не знал, как дальше. Зверь знал, как напасть... это было легко. Совсем легко. А надо было наоборот. Человек видел. Человек совсем не удивился. Протянул руку. От руки пахло тем, что рука очень замерзла. Жесткая, большая, хорошая рука. Зверь обнюхал и встал рядом. Со стороны ветра. Руку человек переместил. Осторожно. Переместив зверю на бок. Зверь знал, что у него теплый бок.
  Человек отвлекся. Человек не выл. Рюй поднимала голову и смотрела - потому что конечно, бесполезно, конечно, Ралица уже все видит, а ей некуда девать - мелкие злые слезы, находящие, стоит подумать, что это может быть.
  - Я вас... конечно, не отдам ниери Дальян. И никому не отдам. Если... если вас все-таки привезут. Выбью - право на все исследования и отлично их проведу. Чтобы осталось - то, что должно остаться. Но почему... можно будет жить дальше... я потом совсем не найду.
  
  Она запнулась. Потому что Ралица шевельнулся. Развернулся. Собирая движение... Для благодарного жеста - это потом рассмотрела Рюй. Сейчас - ей было слишком сложно. Целиком смотреть.
  Человек не шевелился. Человек не убирал руки. Зверь оставался. А вокруг отчетливо... сдвигались пространства и таял снег.
  - Почему... жить дальше, - кашлянув, перебрал вслух Ралица. И дальше тоже сказал вслух. - Я... Рюй, я очень вам благодарен.... Вы назвали, где я сейчас. Это были мои наставляемые. Мои люди. Мои эс Этэрье. Первые, кто пошли за мной, когда я принес новость, что мы можем. Что мы получили все права - на обучение, разрешенное разумным. Они пошли за мной - и их нет.
  
  Но он вставал, он шевелился, он... стоял, здесь, в паре ступенек, во весь свой рост - совсем внезапно понимала Рюй, для которой чрезмерно плотно смыкалось - то бесконечное ледяное пространство, где были человек и зверь, и оба до сих пор были, только уже совсем у нее над головой. Это ей... могло и помочь - задумываться было нечем:
  - А... вы думаете... они бы поменялись? Они бы поменяли... хоть на выдох, - стремительно впечатывала она, - вот это место... даже с вот этой смертью - на перспективу всегда никем драить... очистные сооружения и бдительно проверять поставленную усадебным кварталам питьевую воду. Под строгим контролем охраны, чтобы не смели глотнуть и осквернить... Как вам тут... раньше было?
  
  Она попала - знала Рюй. Человек отчетливо дернулся. И внимательно ее рассмотрел.
  Человек сейчас согрелся - еще знала она своим зверем и это было главным. И можно было так уже отчетливо рядом не сидеть. Но руки он не убирал и сдвигаться не хотелось.
  - Нет. Не поменялись бы. Ни на выдох. И я бы не поменялся, - собрал лехта Ралица. И поклонился... так, что можно было забыть, насколько он выше ростом. И смотрел также. - Вы... ты нашла важное. Спасибо... Волчица. Пообещаю, что не умру. Действительно... очень некогда.
  
  ...- И он меня погладил, - продолжила Рюй, когда пересказывала это Тианди. Чуть с поддёвкой улыбнувшись. Ну, Тианди перед тем задавался вопросом. Почему на этой части повествования она попросила его доесть похлебку, убрать ложку и сесть плотнее. Она понимала - до Тианди дойдет. Скорее всего быстро. И да, дошло. Она продолжала рассказывать.
  
  Человек... лехта Ралица не знал - откуда ему было знать - про неписанные правила Высоких Домов по обращению с Изменчивыми. Как это ужасающе невежливо видеть и показать присутствующего рядом зверя. Тем более, если можешь и обладаешь профессиональными навыками. Позволяющими увидеть.
  А деревенский лехта, не знающий правил, видел, что рядом с ним зверь. Выпутал пальцы из шерсти - еще, почему-то, понюхал - а бок был мокрый. От того снега. И когда сказал, что не умрет - поднял руку и потрепал. По голове, по лбу, по белому пятну...
  
  - Ой, как я потом думала, как бы так суметь выгрызть оттуда шерстинки. Чтоб сохранить надолго, - впервые вслух вспомнила Рюй.
  Тианди слышал. Тианди старательно вспоминал, что это он, не кто-то еще - был там, где ему на руку легла лапа. Еще старательно улыбался и возвращал интонацию:
  - Я благодарен, что ты со мной это разделила. И ему... тоже благодарен. Но не скрою - пару раз за рассказ мне очень... захотелось уважаемого Наставника покусать.
  - Знаю, - очень нежно вернула Рюй. - Я тебе даже продолжу... что несколько дней, когда я узнала дальше... мне еще очень хотелось загрызть его жену. Ты ведь уже знаешь его жену?
  - Не случилось... не имел чести, - пробормотал Тианди. На это ему тоже улыбнулись.
  - Значит, когда-нибудь познакомишься, она у наших тестировщиков пробегает работать вроде. А так в восстановительном в Раштонке. Неофициально командует. Советую. Она отличная - ростом нашего Ралицы ниже, наверное, всего на полпальца, прочная, очень красивая и с косами. А в руках у нее - которая ее тело разума - топорик. Такой, длинный местный топорик с таким... коротким лезвием, - Рюй еще обрисовывала пальцами, как это должно выглядеть и говорила в давно прошедшем. - Да, и она лехта, конечно. И я отлично знала, что раньше, чем я прыгну... чем я даже подумаю прыгнуть - мне этим самым топориком - обухом - вобьют зубы в глотку. Так, что выплевывать их я буду из затылка. И вот теперь ты будешь знать это... если они вдруг тебя позовут на пироги... Меня не звали. Но болтают - у них вообще волшебные пироги.
  
  Она поддевала - но Тианди уже нечем было ответить. Зверь, которым тоже была Рюй, была его Рюй - стоял перед ним, тянул его - спускайся, спускайся целиком - и он шел на зов. И там, на верхних, почти не колеблющихся слоях - конечно, здесь постарались, чтобы первые помещения Школы стояли прочно, зверь подошел. И оказался теплым. Положил голову... на плечо, при этом-то росте... И - сокрушительно - еще мог усмехнуться Тианди - дыхнул и лизнул его в ухо...
  Одна такая невероятная волчица-Изменчивая. Его такая Рюй.
  Сокрушиться не получилось. Теперь он точно знал, что делать.
  
  Думала Рюй отдельно. Это было с ней. Как небрежная реплика ниери Дальян, когда она таки, хорошо умывшись, вышла из подготовительного бокса "бронированной": "Учитывая все обстоятельства, ты почти вовремя. Противорвотное сожрала?" - "Нет", - мгновенно переключилась Рюй. "Сожри. И имей при себе. Нам предстоит разбирать... полурастворившихся разумных. При здешней... специфике. Обычно от этого тошнит. На прощальную церемонию тебя, конечно, записать? Это потребует пожертвований"... И Рюй, еще на скорости понимающая все, кивала - конечно, записать...
  
  И как там стояла, конечно, стараясь не искать взглядом - а что делать, лехта Ралица и его - безупречно его супруга были бы очевидны в любой толпе... И ей оставалось видеть, каким орнаментом, каким кружевом - таким, что виртуознейшая из защит, что строили на своих оседающих колодцах и старые Эс Гэлиад, удалится, сгорев со стыда, за свою грубость и несовершенство - плелись между этими двумя лехтев - ценным близким заметные движения близких жестов...
  
  И то, что она смогла о них... не то, чтобы забыть, не то, чтобы подумать по-другому... Но она понимала и была благодарна: здесь случилось. Просто она легла поперек. И еще поперек. Линия наброска... как спала, вытянув руку эта... красивая - листок скатывался, показывая знаки расчетов и верх наброска чертежа на обороте, а у Рюй все еще не получалось поверить, что эта красивая - она. Тем более, допонять, то, что с ней было тогда - то, что наступало сейчас.
  
  С ней будет. С ней может быть... что-то... и если не столь виртуозное, то невероятно интересное. И одно такое один раз на всей земле...
  
  В прочном мире Тианди поднялся. Убрал, привстав, наверх глиняную плошку из-под похлебки. Попросил - движением пальцев по стриженому загривку разрешения - конечно, получил. Перехватил - косицу,которая с гайкой - и повел - шекотным концом, гладким ребром основы - от косточки ключицы - дальше... в глубину.
  
  - Я... буду любить тебя, Рюй. Не знаю, как долго... но очень... интересно.
  
  ***
  Очень обширный срез прошлого. Начиная примерно с пары звездных лет до катастрофы "Тоннеля".
  Земли поселка Нижняя Горичка и иные земли
  От нее пахло шерстью. Разогретой шерстью. И ей точно было жарко. Дышала часто, видно было - жилка бьется, пот проступал - мелкими капельками, прилеплял - мелкие прядки над ушами, ворот - хорошей, тонкой рубашки, под богатой темно-красной шерстью верхней вышитой жилетки - ой, ее наверно солнце греет-то... Ралица эс Этэрье, подмастерье приглашенного колесного мастера, только тогда и отцепил взгляд и перестал пялиться...
  
  Жарко - было. Сильными приходили весны на оба склона Старого Плато, золотыми, скорых черных сухих лет потом совсем не обещали. Хорошее лето обещали, рабочее. То лето еще таким было. А хороший хозяин урожай возить с ранней весны готовится. Инструмент там до конца в порядок приводить, возки править...
  А иной хороший хозяин за тем делом не до общего ремонтного центра поедет - что ноги бить, свои ли, ослиные, конские - если каждый знает, в тех центрах утвержденный прейскурант на стену, где почище, вывешен. И с людей всех гор требуется по нему платить. И сначала - что все выплатами, а их в поле не растет и настричь неоткуда, потом - что люди говорят, люди зря не будут, всем жить надо, а иную циферку в том печатном, ой, и подрисуют - долго ли, лишний хвостик к знаку дорисовать... А сравнивать, к закону ходить, даже бить смертным боем, что обычаем позволено, - кому оно надо-то будет? И закон здесь у местных властных под кулаком, до иного не набегаешься, и что бегать, если мир устроен так, как он устроен, и никто на соседа косо не смотрит, когда он тех мастеров позовет, что сами приходят. Еще и сам подойдет попросить, чтобы и у него поработали.
  А что - не зря же на той стороне Старого Плато, на каменной, прадеды прадедов когда-то лехтев позволили свой поселок возвести, всем на пользу. Мастера из поселка Этэрье, для начала, честные, для главного - не выплатами берут, им нельзя... Полагается, чтобы тем, что у хорошего хозяина в хозяйстве под весну есть. Традиционно - спряденой шерстью, коровьим сыром, соленым и плотным, и маслом. Теперь уже, кто может себе позволить, еще отдает городскими штуками, вот вроде батарей и долговременных светильников, что тоже в поле не растут. Вином вот Этэрье не берут - жаль, но это тоже все люди говорят, зря не будут - вина и живанинки лучше, чем Этэрье, никто в этих горах не варит, иного на свадьбе так и подзанозят - не от лехтев ли бочку под покровом ночи привез?
  
  Ралица эс Этэрье, на тот день - сын-подмастерье призванного мастера - на то утро из этого всего слышал почти всё, как это рассказывали в Этэрье. Помнил - ну вот ровно то, что обратно их телега поедет очень аккуратно, и где ему придется спрыгивать, плечом поддерживать, чтобы проехало без сотрясений, "а то реактивы красильщикам везем" - точно помнил.
  Но на тот выдох жизни - ой, ничего он не помнил. А потому что было - что там было, сначала что у младшего хозяина Свишека, когда-то Телячьего, нынче Поседевшего, чистая телега под урожай на три колеса постарела. Приехали под дело последнее, калить обода да надевать их потом - а это работа жаркая, мутная, дымом надышишься, жаром надышишься, молотком, где доверят, помахаешь, а водой везде польешь... Тут к жаркому часу утра, где начнется законом позволенный перерыв, в голове, чем соображать, столько останется, что на дорогу уронишь - не разглядишь. Даже что жаркий час пришел, скорей брюхо подскажет: запомнило.
  
  Лехтев-мастеров должно за работу кормить. Не один раз и вкусно. Конечно, в отдельной посуде. Но так, чтоб сытыми ушли и еще немного. А то стыдно перед соседями будет. Что лехтев позвал - это все понимают, почему - но если не накормишь, свои же запозорят, всё до свиного навоза всеми языками пересчитают. И особенно те, что с верхнего конца...
  
  Этого, правда, точно не думал Ралица - про еду - брюхом думал, а до остального собирал, прибирая распевом - ай, ну и что же можно думать, когда оставлены остывать все обода, а ты вот выпрямился, и в глазах золотом и вечерними облаками горит, и мир вертится - сколько ж над дымом дышал.
  
  И вот ее, что стояла рядом - он плохо увидел, в голову небо копытом стучало, он... совсем полностью разнюхал. Сначала. Как она пахнет.. шерстью, горячей шерстью, солью, как выступает пот и прилипают к нему прядки, выдох до выдох понадобился понять, что разглядеть, как она стоит, что длиннокосая девчонка, черноглазая, и почти глаза в глаза глядит, улыбается, кувшин в руках держит, красивый, с "глазками", и сама тоже как на праздник - в вышитом, с двумя поясами, с лентами... Тут уже так хорошо разглядел, что на какой земле находится - забыл...
  
  ...Молодой хозяин Свишек показывался - это знал потом уже, крепко знал Ралица. Он тогда еще мог показываться, и стало быть - не мог не... Нижний-то конец Нижней Горички со всех углов видно, и люди обо все язык почешут, так пусть занозятся. Пусть увидят, что может хозяин, хоть и с нижнего конца живет, хорошо даже мастеровых-лехтев принять, и отдельную посуду с росписью поставит, и стол поставит, хороший, с мясом, с молодым и долгого приготовления, мясом, и всех, кого увидят, оденет, как на выход. Пусть видят, пусть любопытным скажут, не из недостатка он позвал лехтев, из избытка - и того, что посчитал себя вправе . А с чего к ближайшим ремонтникам властные прислали на руководство не своего человека, а какого-то городского, тот только глазами лупал и заносился на простую вещь - поправить ступицы, подогнать обода. Старосты и верхние люди поселков возмущались, было - что их, транспорта еще приобретать заставят? И на гладкие дороги складываться? И молодой Свишек городского зазнайку-полупердыша первый кормить не поедет, разве можно?
  
  Он и сам, хозяин Свишек, одет был на выход, даже в высокие сапоги втиснулся и сам в шитой парадной хозяйской жилетке-шигуньке стоял, пока со старшим мастером, с лехта Мрэжеком разговаривал, за стол приглашал. В паре шагов стоял, что бы это Ралице тогда видеть...
  
  Что он тогда вообще видел? Ну вот, как мир еще золотом горит, а на самом краю стоит эта черноглазая, улыбается. А когда она совсем улыбнулась, широко - зубы были хорошие, белые, два передние так вперед выдавались, как сказала звонкое: "Дядь, а дядь, а достань галку - вон у дома с подкрылка?"... Ралица думал, еще лет десять после того краснел, как вспоминал, да и после чувствовал - разгорается - как тогда головой заворочал, как оглядывался - какая галка, какой подкрылок, да и до дома-то с рабочего двора идти...Пока не разглядел снова, что черноглазая вот, здесь, перестала улыбаться, удивляется:
  - А тебя так никто не дразнит, разве? А меня вот каждый - что вот такая вытянулась, а ты больше, - шевельнулась, качнула кувшином, и как протянула руку и ткнула в лоб. Говорила. - Меня тебе первый стакан перед обедом налить послали, а не налью, ты чумазый, здесь вот - и здесь... Сходи до родничка, умойся, тогда вот может быть...
  - Чешменка! Вот хватит уже парня задевать, - и только голос хозяина Свишека, и то даже то, зачем он так громко повторяет это "родничок" Ралицу и отвлекло, так - что он увидел мир вокруг. И ой как увидел...
  
  Как над собой взлетел - и что папа Мрэжек и хозяин Свишек в двух шагах вперед и в шести ступенях сверху, у летнего стола, накрытого стола, встали, сверху были, над рабочим двором. Как сам он, Ралица, стоит у круга углей еще, мокрый весь, чумазый, в одних рабочих штанах, такая работа - обода ставить, а он что - какой есть подмастерье. А все равно видел, какой вымазанный и встрепанный. Особенно рядом с этой-то, темноглазой... что быстро повернулась на голос, построилась. Но сначала быстро-быстро снова к нему, Ралице, повернулась и скорчила рожу, дразнилась, а потом сделала очень серьезное лицо, прямо лепила, чтобы видел, подняла кувшин и пошла, поплыла - по лестнице наверх. Хорошо шла - Ралица так еще ее шага три смотрел, шевельнуться не мог. И видел - оборачивалась. Взглядывала. От того и что дальше говорил хозяин Свишек, расслышал. Голоса тут у всех - через поля перекликаться...
  - Вот выросла у меня заноза, в кого - не знаю. Мимо забора не пройдет, зацепится, про каждого кобеля разнюхает, даже негодящего... - спокойно так говорил старший, довольно даже. А та чернокосая поднималась как раз, кувшин ставила, вставала так... аккуратно. Улыбалась, наверно - Ралица уже не смотрел, побежал отмываться...
  Помнил, смотрел - на свое отражение в старой каменной подзаросшей чашке родничка, и правда - сам-то мокрый и чумазый был, и ничего, поработал... Еще помнил, пока шел - голосом проверил, шепотом: "За-но-за", - нет, никак не ложилось. На чернокосую.
  
  Потом сначала налил себе воды, ковшичек, поклонился родничку, как подобает, пил, потом ещё пил - на сытой, на пшеничной стороне Старого Плато хорошая вода, вкусная. Потом спустился, ниже, в овражек, опрокинул на себя ведро и второе - первое нагрелось, солнце в водные спуски рабочего двора пришло, второе было - ух, холодным... Вот теперь и в рубашку, под выход на обед, влезать можно. Еще раз, перед подъемом посмотрел на себя в чашке родничка. Снял рабочий ремешок, хвост пригладил. Он не по обычаю, под Мастера Гончара, хвост носил. Выдох послушал, как звучит вода, перебрал еще, шепотом: "Род-ни-чок" - Чеш-ме-нка... Это имя точно легло...
  
  А черноглазой за столом уже не было. И первую чашку, с хозяйского разрешения, разливал папа Мрэжек. И три обеденные, разрешенные для работников, как положено. Ньера Свишек сам с ними присел - верх рабочего двора соседям, может, и не видно... а ну и если языки иные и захотят почесать - хорошему хозяину с хорошим работником есть о чем поговорить. Всегда. О том и говорили - о погоде, что там ожидают от лета, будет ли чем в жаркие дни эту телегу наполнить, о планах верха Нижней Горички новые виноградники закладывать, на нижнем склоне, у отца даже про их опыт спрашивали. И говорили, что если работы будет много, позовут помогать, как бывало...
  Но не позвали. Ралица и даже жалел отчасти. Веселая работа. Многолюдная. Иной раз да за близким столом всех сводящая. А ну и повидались бы?
  
  Черноглазую и чернокосую, которую в ее доме зовут Родничок, Ралица не забыл - было правдой. Не то, чтоб так думал, что через две ночи во сне видел, так, иной раз улыбался, вот как очередной раз сажал колесо да подбивал обода - каким чумазым стоял тогда перед красивой, что аж сбежала... А еще потом вспоминал, улыбаясь: проверил - до самого верха резных подкрыльев дома, между прочным этажом и жилым - дотягивается. Жили бы галки - достал бы.
  Времена вот только наставали тогда - ой, неулыбчивые...
  
  Еще говорили, что это с теми новыми виноградниками на землю Старого Плато завезли незнакомую в этих краях корневую куколку: мелкую, не всякий глаз разглядит, золотую тлю, что и жила-то невидно особо, на корнях, и на следующее уже лето этой невидной жизни обернулась кругами корневой гнили по старым виноградникам на том склоне, много беды принесшей и всем концам Нижней Горички и ее соседям.
  Сам-то Ралица об этом знал - что специалистов из лехтев позвали из первых, Стэблика-старший из виноградного угла и дядька Цюэ, Цюэ Пришлый, поехали, но помочь многим не смогли - насекомое было естественного происхождения, только что здешним местам незнакомое. И опасное. А то, прибыв обратно, оба сами вызвались добровольно в карантинной "душевой" три дня просидеть, не всякий выдержит. Оказалось не так, чтобы нужно: это уже прибывшая верхняя городская инспекция по эпидемиям успокоила, что по камням Этэрье эта зараза особо не пройдет, и вообще то, что умудрилось врасти здесь, в эти скалы, само любую куколку сожрет. Ралица видел, он с той инспекцией как раз на виноградник ходил, у Цюэ-то сын и дочь давно отбыли, сын так еще дальше города, куда-то совсем вовне, и на подработку тот охотно приглашал молодых Этэрье, особенно способных потихоньку распознать, что делает внешний специалист.
  Это там Ралица узнал, что Цюэ в Нижней Горичке советовал не только доступные меры решения принять: умирающие кусты совсем вырыть и сжечь, ямы из-под них и все ближайшее залить наиболее доступной обеззараживающей "вонючкой", - но и сгонять до ближайшего поста инспекции за специалистом и профильными средствами... И что пока в Горичке жались - ну а то ж оно за выплаты, да и чего доброго опять с карантином...Жались они долго, не одну долю года, пока инспекция сама не дошла, вот эта самая верхняя, городская - посчитала, под полный карантин - треть: вырывать, жечь и забыть. Еще треть, по сортам уже - под полный контроль, это значит - беда им на ярмарках, совсем беда... Ралица помнил -инспектор и лехта Цюэ трепались, пока сам он, Ралица, бегал помогать с "сетью" детектора, запоминал старательно... Было сказано, если сможет, самому разрешат прикинуть, как такое собрают и работает. Больше, правда, ничего не думал.
  
  Еще помнил о том, что той осенью, к Утру Года, потихоньку... ну, в Этэрье подводы три поодиночке прибывали. Как раз поменять, городского им даже поменять, - взамен на бочки вина и разного. У кого быстрого вина просили - там обговоренное платили... А им вот на бочку лучшей живанинки почти рабочий учебный модуль передающего поменяли. Подлатать удалось. Ралица тогда - даже к дяде Гончару бегал,сам не разобрался, а сначала спрашивал, когда застать можно, Ралица знал, он же не спросит, что по закону, можно ли лехтев по закону...
  
  Дядя Гончар мало что не спросил - дядька Оран, что в тот вечер пугал "неизбывного практиканта", шлепнув комом глины о круг так, что птицы с неба попадали... и ворчал, что никто ему не ответит, зачем такие грустные дураки сидят у власти... на его неловкое: "Дядя Гончар, я спросить хотел, у нас, у меня... я схему покажу, что сломалось? Я должен починить, а я не знаю, как", - оценил и смеялся громко: "О, и ты вляпался? Только ты пообогнал. Я разобрать пытался... ну вот в том возрасте, когда ты на меня с дерева упал. И даже почти там же умудрился сломать... это просто. Старый знакомый, как бы того моего не постарше. Сейчас поясню. И еще пару хитростей". Дядя Гончар, забыл, что его так злило, увлекся, разбирал, рисовал, даже из тонкой тянутой проволоки крутил, как это правильно. Ралица и не рассказывал, что это выплата. И не потому, что смог вспомнить, что этот обмен такой, ну, не самый законный. Там, где закон не смотрит. Потому что в интересное знание закопался. Оказалось не очень многим сложней, чем светильник запаять.
  Но новым умением приятно было похвастаться. Он и сделал, и похвастался, и что схемы унес и для школы оставил, тоже, и похвалу папы Мрежека заслужил, знание даже вслух признали редким и полезным. И шутили они тогда еще весело. Как два взрослых. Что равновато люди в той стороны горы к ним за бочками поехали, иная бочка в погребе ждет - не год, не звездный... не один карантин на виноградниках переживет.
  А что той осенью про бочки из Этэрье на Пшеничном склоне и в Горичке точно не очень-то шутили, это Ралица потом узнает. Не вообще не потому, что били - хотя и побили бы, потому что над общей бедой дурак ржет, а дураков бьют, чем найдут, плакать не велят и потом не подбирают... Их вот... шуточек про бочку они не слышали. Потому что такая беда - уже думали по горам - и отрастала.
  И в Этэрье думали: это мама Ралицы, Колишна, пока они про бочку смеялись, со старшей медиком Цватанкой разговор вели, что это хорошо, передающий, удобней будет учить - младшую Лопушочка, уже выросшую, и младшую Корененочка с остальными. И еще о том, что не к добру оно все-таки, не к добру, не плакать бы им потом.
  
  Потом Ралица тоже смеялся. Не слишком уже весело, но повеселей, чем в годы после - ну и что делать-то было. Что вовремя передающий починил. Когда на Старое Плато грохнулась та первая зима. Наступила - тихой белой лапой, ледяной, большой, до иных селений было - и в больших сапогах не пробиться, кто ходил, говорили: перевалы встали. А они вот почти от Somilat до тихого праздника жили в полутора нижних теплых комнатах, люди и младшие звери, и не только люди и звери, но и прибегающие младшие людей, из Красильного угла и Резчикова, изредка из Ковровых, у тех зима была ой, рабочей, - посидеть, задания погрызть, к передающему, с наставником. И то, старостин зал, он же школа, расходным варварством было в такую погоду обогревать, говорили старшие. А еще говорили - не последняя такая зима, и как бы не упало что похуже. Нет, в ту зиму персиковое деревце еще устояло, хоть и захирело, как Ралица его ни берег.
  
  В ту весну еще по всем местам Старого Плато надеялись, что после больших снегов год будет с водой, сытый, в ту весну еще потихоньку за молодняком винограда приехали, не из Горички, из Рыжего Верха, что летом погорел.Но потеплело быстро, в неделю все снега снесло, пролилось так, что с верхних прудов Ралица с друзьями, кто покрепче, бегал задвижки выбивать, как бы все не смыло. Так что и с нещедрых ручьев Этерье в нижние реки лилось - аж Рыбачий камень полностью вода унесла, на три разбился и внизу лег.А что в долинах было - про то не слышали много, не доехали тогда на ярмарку...
  
  Но лето вжарило - утомительное, общей сковородкой все горы нагрело, еле расщедрившись на две грозы. И Цюэ Пришлый, в ту пору Ралицу тоже затребовавший себе в наставляемые, Ралица подозревал, потому что с зимой старший крепко посадил спину и по вешкам, мачтам да колодцам ему было - не налазаться, а Ралице что - удовольствие... вот и высказывался, и тоже невесело, что похоже у тех, кто тут нам погоду регулирует - совсем властно, регулятор разболтался, только крайние показатели берет. И не шутил, когда у говорил -к новой осени-зиме советует Семье Этерье запасаться всем, включая шишки, дальше по опыту может быть и хуже.
  
  Дальше было хуже. Леса горели уже в то лето, иные поселки на той стороне, где лесам есть, куда гореть, пожары задевали.И летом подряды на работу были печальны, кроме прощальных служб и земляных работ, осенью тоже работы не прибавилось. Ну, мясо "поминальных свиней"сушили, кур приберегали пока, живанинку варили, с виноградниками перед зимой плотно возились, зиму ждали гадкой, зима была гаже. Подходила после длинной, болотной осени, зябкой, холода принесла как бы не больше и сильно меньше снега. Ралица в тот год с медиками туда, за перевал, ехал, на присланном передвижном... Вниз катились, вверх - кто еще на ком ехал...Той зимой вымерзло персиковое деревце.
  
  А потом как вдарило лето... И Ралица еще и знать не мог, что это то самое лето. Хотя лето было такое, что камни Черепашьей горы постанывали и плакали от жары.
  
  В том, что в Этэрье злые сухие годы пережили проще, чем соседи, Ралица знал - больше помогло упорство рук... давнее-давнее на земле "земли Того, Кто держит все земли". В старые времена, когда никого из них не было на свете, и прадедов и их прадедов не было, когда в этих землях ставили храмовый квартал, местные властные и сход всех земель решал, куда. А кто ж пожелает своей доброй земли отрезать - принадлежащим.
  Ну, настолько честно это, надо думать, люди на том сходе это не назвали. Понятно, что разумным людям - обосновывали там - просто так было не под силу освоить Корягину долину, а полностью ему принадлежащих на их-то теперь земле Тот, кто Держит все земли, глядишь, не оставит - тайными умениями, рабочими руками - ну и тем обеспечением, что, как твердо знают в этих горах, имеет любой из людей, да не совсем. Стало быть, лехтев-то освоят - долину, которая так и стояла ничейной, никто не позарился, где сверху темные злые скальные откосы всасывали в себя воду, рождали кривые елки да мох, и били вонючие ключи недоброй воды, а снизу - скалы звенели от зноя, высыхала и полынь, и грелись ящерицы.
  
  Принадлежащие - а куда им было деваться - освоили. Тайные храмовые знания об этом не говорят ничего, не доступного обычным разумным - топор, кирка, лопата, и много-много труда, до такого пота, что с каждого взрослого Семьи можно два мешка соли на зиму было заготовить. Ралица это только знал - из историй о бывшем и обязательного набора хроник, он-то жил в тихие времена, в ровные времена, считавшиеся устоявшимися и благоприятными для долины, до его рождения сменившей имя - ей было позволено называться по Семье храмового квартала, долиной Этэрье, а про Семь ручьев потом сказали люди... В те давние годы мастерство, доступное разумным и разрешенное лехтев, стало просто хорошо работающим способом привезти в дом лишней еды, которой не хватало, а там шаг за шагом и дальше пошло - мастеров спрашивать стали по поселкам, по ближним долинам. За то время, пока лехтев эс Этэрье и их руки делали на своей земле все остальное: пробивали водостоки и приучали к работе водопады, дробили скалы, таскали землю, создавали из наменяного - первые сады и виноградники, и снова грызли скалы, приносили землю, приводили воду...
  Чтобы правнуки их правнуков, и Ралица из них не последний, всегда знали, что воды немного, но никогда не ждали от нее ли, без нее беды. Даже во второе сухое лето, когда бесполезно было приходить до дома старосты и спрашивать, что там ждет с погодой - дождя ждать не с чего, а то, что там, с другой стороны Старого плато гонит, это не облака, не туман, это дым, лес горит, хорошо, если еще только лес - раз опахивать не зовут, надо думать, только лес, или звать некому...
  
  Ралица тем утром и не думал вообще про Нижнюю Горичку, и не думал сильно про жару, будешь думать - доймет сильнее. И про историю Этэрье не думал, конечно, что об этом думать, если оно есть? Ралица шел, подмурлыкивал легкую дорожную песенку, которой не мешал мелкий камешек во рту - взял, по привычке, чтоб мешал родиться жажде - шел, тоже не очень думая о том, что предстоит самая легкая и непыльная из летних работ - подняться до самых дальних пастбищ, проверить, как на верхних каналах запруды и водостоки, ну, и уже для себя - если дело удачно и в прудах на каналах богато карпов, прихватить одного-двух, приболевшему дядьке Цюэ на пользу. Вот как раз о прудах думал - после дороги нырнуть в верхний, холодный будет удовольствием... и еще потренироваться рыбу ловить если ты с чем ты есть, вроде уже получалось... ну, если и штанами...
  Работа, что ему выпала на тот день, знал Ралица, многого не требует - глядишь, не виноградник, не поле, не рабочий двор,а что дорога - зверю упахаться, так то зверю - Ралица по-прежнему был легок во всех подъемах по тропкам Старого Плато и про него не раз шутили, что горную козу он пешком догонит, не запыхавшись. Лезть там было долго, ой, долго, верхние прямые тропы и те горные козы не сочли бы за лёгкий путь, кружной тропой для зверей путь был в три раза длинней и...ну, сам Ралица считал, что ничуть не менее опасным.
  
  Но и крутой подъем заканчивался, земля у начала дальних пастбищ лежала плоской, затягивалась молоденьким леском, и то - верхние края своей земли эс Этэрье посещали не так и часто. Когда Ралица родился, своих зверей туда гоняли две-три приречные, прилесные семьи, а как их бог их позвал и отправил в город - так про настолько долгие летние перегоны думать не нужно было. Даже с этим летом - не нужно. Если, конечно, Ралица вот пройдет вдоль всех водосбросов и заслонок, куда подойдет, куда занырнет, где подтянется, ничего не поленится проверить. Воды и травы зверям людей и так хватит, остальное нужно оставить зверям и лесу. "Им с другой стороны гор тяжело", - продолжали старшие.
  
  Ралица и шел, шлепал, мелкие рощицы кривых дубов то поднимались, то исчезали, было то влажней, то солнечней, а одинаково жарко, стрекотали цикадки, журчали стрекозки, Ралица был доволен, что работа мокрая, и что путь идет под уклон, к запрудному ручью, а там уже недалеко и до долгожданных прудов с холодной водой и карпами. И он мурлыкал песенку для дороги, думал про рыбу и воду... не больше. Когда показалось - его песенке отвечают. Он задумывался - про эхо и звуки воды, проверял тем голосом, каким подобает петь у ручьев - ладно, что пел невовремя... Прислушивался - голос снова возникал. Над ручьем. Не эхом - женским голосом. Ралица успел даже вспомнить, что у местных разумных есть немало историй о возможно бывающем, где вспоминают про хранительниц источников, их разнообразный нрав и интерес к разумным, особенно молодым мужчинам, успел улыбнуться тому - что ну наверно дух того ручья, что прадеды его прадедов создавали из гнилого болота к нему должен быть благосклонен...
  
  И, не иначе, был...
  
  Потом он слезал с тропинки, с верхнего уступа, к старой запруде, повернувшись спиной к ручью, лицом к ненадежному спуску, порой было надо цепляться за уступы и старые опорные скобы - запомнил себе, что пару бы обновить... Потом повернулся и замер.
  
  Она стояла там, где из старой запруды спускался основной ручей-водосброс, наполняла ведро водой - чуть повернувшись и наклонившись, и пела. И это была она. Та чернокосая и черноглазая горячая, которую зовут Род-ни-чок. Из Нижней Горички со двора хозяина Свишека. Кого Ралица забыть и не мог, и не хотел... а вот про то, что быть ей здесь вообще невозможно - забыл. Через выдох, наверно: в тех легендах, что рассказывают люди этого края, кем бы ни прикидывались хозяйки источников, сквозь спину на солнце у них видна - тонкая рыбья кость...
  Но прекрасная черноглазая Чешменка - Род-ни-чок - просто была. Плотной, живой, восхитительной, а в рабочем полотняном еще больше. Ралица не стал думать, откуда она тут могла быть, первые выдоха четыре ли, больше, он смотрел, не дыша, что это она, она стоит, она тянется, такая заметная в своем летнем и легком, и это было всей его жизнью, на все ее дни, сколько бы их ни было отпущено...
  А потом она поставила ведро, и должна была повернуться, и он чуть испугался, что чернокосая его тоже не ожидает увидеть... Шевельнулся, окликнул, и - когда его явно заметили и явно помахали рукой - перескочил ручей. День был хороший, встреча тоже, слова и смелость нашлись:
  - А не попросить ли у тебя напиться, ньера светлая из Нижней Горички, - спросил Ралица. Продолжал, улыбаясь. - Было дело, ты обещала и пропала...
  - Это скотье ведро, красивый лехтев, - она сначала улыбнулась, белозубая, и снова летняя, горячая. - Ой, вот надо же, ты запомнил. А я сама - болтливая то... - ведра у нее стояло два, полные, почему вдруг... эту удивительную улыбку затянуло облачком Ралица совсем не понял, а она отвернулась, камни глазами посчитала. - Ой, какая хорошая встреча... какая плохая встреча.
  - Что ж так сразу плохая? - озадачился Ралица.
  - Так у меня язык болтливый. А ты не понял? - и она вдруг почти зашептала. - Мы ж сюда на верхние земли, ваши земли, все стадо своё перегнали потихоньку. У нас-то беда, не лето, как все сгорело... Старший говорит - да лехтев и забыли, их на тех землях звездный год никто не видел, не отследят. А отследят - что, в суд пойдут? За такое просто бьют, вообще, и стыдно. А тут раз - и ты... и что вот теперь?
  - Ты... не бойся, - растерянно сказал Ралица. - Нас тут... правда очень давно не было. Ну у нас не столько своих зверей. Как там, в Горичке у вас.Никто не придет. И я не про пастбище пришел. Я запруды смотреть. И - ну, может быть - карпов ловить. Там, ниже, живут.
  - Ка-арпов, - протянула чернокосая Родничок. Облизнулась. - Вкусная рыба. Богатая. Я как-то ела...
  
  Ралица не очень понял, Ралица и вообще понимал не очень. Он стоял, он дышал - целиком сейчас - он пил - впитывал... Он мог только знать - ему дали напиться, и ой, это была не вода - в голове звучало, ноги легчали... Как она стоит, щурится на него, облизывается - быстро, остро, а ей снова жарко - и румянец на ближней щеке выступил, пятнышком...Как крутит на пальце, пушит, кисточку шнурка от ворота рубашки, красную, с зеленым и желтым... Как она тут есть...
  Собирал дыхание и старался думать: наверно, он должен как-то еще... успокоить. Сказать, что место ничье и бить... ну, их точно никто не придет. Что ж делать-то, если и правда такое лето, все же видят, как там, на сытом склоне Старого Плато горит...
  - Я... я говорю, так вот, что наших тут не будет. Сверху. Если только к прудам придут. За рыбой. Но это после, сейчас на всех не берут. Ничего... не увидят. Не бойся.
  - Стыдно так... с соседями-то, - она отвернулась, вниз посмотрела. И еще отчетливо - в воду. В ведре. Головой покачала. Из стороны в сторону. Отражалась. А потом взяла и уперлась ему - сразу двумя ладонями - в грудь. Останавливая. А руки были холодные и мокрые еще. От воды. Прочные.
  - Не хочу так, - сказала. И держала. - А я тебя помню. До сих пор всего помню. Как вы пришли, как ты работал. И что ты меня выше, еще выше...
  - До подкрыльев дотягиваюсь, - зачем-то глупо улыбнулся Ралица. Вмешался. - Я приехал, я проверил.
  А она звенела - длиннокосая, которую зовут Родничок - легким, таким... таким как только умеют ручьи в эту жару:
  - Ты работал, ты чумазый был. Тут. И тут, - она не боялась? Перестала? Она... отпустила одну руку. Левую. И провела пальцами. Показывая. Вот прямо почти ему по лицу. Пальцы были холодные. От воды. Но она же... была горячая. И обожгла. - Помнила. И когда золотой весне ниточку завязывала, помнила. Тогда все цвело еще. А ты вот стоишь, - и вдруг дразнилась - в весь, на солнце золотой, прищур - и улыбалась, была такой же - Ралица тоже даже вспомнил - про заячьи зубы. - Слушай, а правда у нас разные девки говорят, что лехтев совсем по-другому целуются. Слаще... аж жутко?
  - Не знаю, - все-таки сказал Ралица. Когда одна такая на свете Род-ни-чок шагнула вперед. А он не смог и не захотел отступить.
  
  ...А она была родниковой водой - на вкус - на губах. Точно думал Ралица - мог думать - в ту первую долю выдоха - когда еще успел бояться. Что владеет этим ремеслом недостаточно - за не слишком великой практикой...
  ...а потом на него обрушилось - и он совсем перестал бояться.
  Она была - горячей и солёной, она дразнила и ускользала, и не было ее лучше - и ничего на свете не было, и единственное, чего он мог бы бояться - не захлебнется, что выпьет ее всю, но она была родником и волна собиралась над ними. И накрыла.
  
  - Правда... - тихо сказала она. Когда отодвинулась - и время зачем-то было и потекло снова. - Я увидела... новое небо и новую землю. Правда... и никому не отдам... - а Ралица еще не знал, куда шевелиться и не хотел... когда она отступила - на шаг, второй, и подхватила ведро. - Мне бежать бы. Я боюсь, если наши хватятся... уже хватились бы. Что... еще они сделают, если увидят. Что удумают, а если увидят - ты один... - а Ралица знал, что еще не знал, как шевельнуться... в том, что кончалось...
  А она уже сделала шаг на подъем, отвернулась... и шаг обратно, чтобы заговорить, быстро-быстро, тихо-тихо:
  - Ты не думай, я... я совсем не потому. Чтобы ты... и чтобы ваши не узнали. Я помнила тебя... и всегда буду помнить. Если... только придумаю, как так - чтоб ни ваши, ни наши не узнали...
  
  А он стоял - знал навсегда Ралица, снова стоял - когда она и просила, и останавливала его со свободной руки, на расстоянии держала ладонью: "Стой здесь"... Из верхнего ведра плеснуло, слышно. Когда повернулась и шла на подъем, быстро шла, верхней мыслью проскользнуло - что с такими полными ведрами так легко на подъем - он бы не смог. И еще стоял. Когда наверху уже и белое пятно рубашки не мелькало. А потом повернулся и пошел....
  
  Он забыл про карпов - это Ралица тоже помнил надолго. Про работу не забыл - но не так много той работы и оставалось. А потом выдохнул и зашагал - быстрее, и еще быстрее - к Козлиным обрывам.
  Это небо... которое так недавно рассыпалось над ним - знал Ралица - продолжало падать. Засыпая его камнями.
  
  И первый был яркий, легкий, он проверил последнюю запруду, откуда уже идет вода на колесо, и Ковровый угол тут по весне прошел - старательно знал про себя Ралица, а в висках уже стучало, а под кожей сердца пело - он сначала про дядьку Цюэ подумал, но тот хоть и Пришлый - сколько лет назад-то - все его трудно было счесть "не нашим", а потом осенило - светом пролилось, а ведь если прийти с просьбой к ниери Орану - к дяде Гончару, которого уже выросший подмастерье Ралица изнутри себя звал так....но ведь... Он может помочь: можно спросить.
  Светлой - была мысль, повернувшая Ралицу на знакомую дорогу. Но он шел, и с неба продолжали падать камни.
  
  ...А еще их предупреждали. Им рассказывали. Как проходит первый звездный, а кому - как подходит, когда в Этэрье перестают быть младшими - и становятся почти готовыми - подмастерьями - истории о бывающем вырастают сами. Кому старшие расскажут - и он потом разнесет, допридумав, кто так разнесет... Когда на праздниках винограда впервые пускают плясать и это интересно. И горячо.
  А истории - не очень. Но их рассказывают. Близкими легендами. Что бывает. С теми, кто из Этэрье - ну, и из иных храмовых поселков, на Старом-то плато их нет, а где и есть - в дни винограда и в дни весны начинают на другие праздики, к разумным, втихую бегать. Из разного любопытства.
  
  Ну, что бывает. Обычно, скучно. Пойманных бьют. Иногда чтоб запомнили, иногда - чтоб живых не нашли. Без всяких правил, встолькером, всколькером свалят. Про Гэрата, про дядьку Бондаря, еще говорят совсем тихо, что хромота у него вот с тех еще пор. С молодости. Обошлось: отбился и убежал. Вслух, конечно, никто не спрашивает: по дядьке Бондарю и сейчас, в немалые его звездные поверишь - этот от толпы отобьется. Особенно если ворот прихватит. А нрав у него - лишнего не спросишь.
  А закон? А что закон - закон не спросит, если не поддержит. Нечего к разумным ходить вещам и разумным любопытствовать. В городе, кому туда уйти пришлось, говорят - лехтев и за ворота принадлежащей Богу территории выйти не могут. Без отдельного разрешения. Это здесь... волей-неволей пришлось свободнее, не за стенами же... Но что с той свободы...
  
  Если Ралица знал. Вот на самом неудобном для такого знания участке дороги - он как раз поднимался, лез по тропе на Козлиные обрывы, цеплялся пальцами так, что крошился камень, выдыхал на мелких уступах тропинки, рычал в голос, спугивая ящерок и летних стрижиков... В горле горело, в груди распирало - руки рвались - хоть бы в настоящую драку - с кем бы... Потому что - как - с тем, что изнутри костей Ралица знал - что было навсегда, хорошо, прочно узнано - прочней скал, которые упорным трудом человек свернет и убедит - реки и дороги течь так, как ему надо - тем, на чем стоит мир... Что -бьют, он бы не испугался - знал Ралица, и это мы еще посмотрим, кто кого - особенно если в руки да ворот, да рабочего колодца, вывернет... Пусть на каждого сильного найдется свое шило в печень.
  Только от места в мире, на котором родился жить - никаким воротом, никаким топориком - не отмашешься. Закон поддержит, и в том закон справедлив, потому что так встали в мире земля и небо. Потому что реки не текут вверх, потому что только разумным - в жесточайшей беде, о которой не захочешь знать, в нужде, для которой в звучащих словах не найдется названия - разумным людям разрешено - навсегда уйти под защиту ворот храмового квартала, прочь из мира живых. Обратной дороги не бывает - ни один из тех, кто родился лехтев, не должен и не имеет такого права - делить с разумными - ни день, ни выдох - для самых близких... Даже того, что было там, у ручья, было слишком много. Чрезмерно много.
  И это было несправедливо. Несправедливо. Несправедливо!
  
  Ралица лез и думал об этом - впитавшимся в кости привычным слогом Канона, думал - и ненавидел себя за это, шипел в голос и ругался по черному, вспоминал все неподходяшие слова, а на верхней четверти подъема, на Колкой тропке, так со злости кулаком об скалу шибанул... даже пальцы раскровил. Потом облизывал, сначала стоял, смотрел - как летел сбитый камень, Колкой тропке, щелястой скале, много надо ли - как подпрыгнув, переворачивался вниз на новом уступе, сшибив камень куда уж больше, с цепляющимся кустом, да показалось с гнездом еще...
  
  Стоял потом, ссадину зализывал. Думал. Это вот гнездо - строили же, старались, думали - на безопасном откосе, ни дурной человек, ни дикий зверь не достанет... как-то быстро его... остудило. Дышал, хватал ртом нагретый ветер, воды бы хлебнуть... но фляжку тоже подзабыл наполнить, на губах отзывалась ссадина - железом, в горле скребся дикий кот - дошипелся, дозвался...
  Потом Ралица посмотрел на долину Этэрье, что осталась снизу, стер слезу - высохшую почти, злую, щипалась - и полез вверх.
  
  И по самой правде надеялся, что дядя Гончар на его стук в ворота не ответит. Разве не раз так бывало? Но внешние ворота дома ниери Орана распахнулись перед ним. А к внутренним он и сам вышел Ралицу встречать...
  
  ...и Ралице было нестерпимо стыдно...
  
  - Привет, Ралица, я очень рад, что ты пришел, - не дав ему отступить, сказал Оран. - Заходи. Вижу... что с чем-то. Сразу расскажешь?
  - До тебя... так далеко идти, ниери Оран, - Ралица кашлянул: кот из горла никуда не делся. И дурацкий ритм Канона еще был с ним и его подвел. - Сначала я шел к тебе просить. О недолжном. Потом я шел спрашивать и орать. Почему оно так и такое недолжное и что это несправедливо. Но пока лез... все выкричал. Теперь я стою и даже не знаю. Что сказать и с чем я пришел к тебе.
  
  - Это все равно хорошо, что ты пришел, - отозвался дядя Оран и задвинул Ралицу за ворота. - Я лучше подумаю вместе с тобой о твоем. Чем один о дураках... В воду влезешь? - запросил он вслед, Ралица еще как раз вспомнил, что лез в жару Козлиными обрывами, пыльный и мокрый весь, и разит... может, что уже и козлом. А ниери Оран нахмурился, точно задумался на два вылоха, потом переспросил. - У вас... с водой-то, должно быть, все хорошо?
  - Все хорошо! - Ралица знал, отрапортовать ему было приятно. - Только сегодня лазил. Проверял, - и что про другой склон... и про то, не ушла ли вода из подземных горизонтов здесь он подумал уже потом. За четыре выдоха. И ниери Оран, конечно, догадался.
  - Здесь тоже... ничего. Лезь, стирайся. Это снизу я... мы все никак скважину не можем пробить. Не в скале, в башке некоторых властных и их советов... - ниери Оран говорил, думал, погружался, потом сминал мысль пальцами и толкал Ралицу к помывочной. - Говорю: я собираю урожай дураков. Сегодня преизрядный. Лезь, потом иди наверх. Поговорим.
  
  Это редко - очень редко было. Чтоб в той памятной рабочей комнате, теперь хорошо знакомой, бездействовал свернутый передающий. А на подпорке теснились три-четыре каменюки - Ралица знал: футляры, под официальные письма, у них, у дальних и статусных обычай такой, обо всем важном письма в каменюку засовывать. Рисковано - еще тихо думал он мелким: у дяди Орана от них обычно настроение портится и это заметно, но он-то терпеливый, а ну как иной другой такое послание обратно в каменюку закатает - и в лоб? Оран, Ралица тоже помнил, на высказанное посмеялся. Сказал - наверно, поэтому и обычай. А еще можно с обрыва о камни шваркнуть, разлетится - на зависть... Только труд мастеров жалко.
  Сейчас - думал четверть выдоха Ралица - обычай соблюдался. Что дядька Оран рад бы покидать это все с обрыва... а на развернутой паре бумаг - сворачиваются еще - сбалансирован тяжелый кувшин. А ниери Оран смотрит куда-то за окно и наматывает на верх старой кисти отслоившуюся кожаную оплетку.
   - Давай, садись. Будем говорить. Вино будешь?
  
  Ралице снова было неудобно. Совсем, до красных щёк и ушей. Потому что сначала он подтвердил - в помывочной полоскался конечно, отмачивался, быстро, тихо, а негодный кот в горле не уходил... Может, вино поможет? И по указующему жесту достал чашечку, подставил - кувшин.Ниери Оран поднял сам, налил, поставил, а Ралица опять застрял - с чашкой в руке же - осознавая - он, еще подмастерье, в рабочее время, своего права здесь еще никак не заработал, а позволяет себе сесть и так чтобы хозяин дома наливал... А дядя Гончар проворачивает кувшин - и все это время говорит с ним... таким, общим равным, хозяина дома - с другим недальним взрослым, с которым возможен личный разговор.
  И сейчас тоже - пока он стоит с протянутой рукой и чашкой, пока дядя Оран отпускал кувшин, теперь не упадет, придавил один свернувшийся край послания - и запрашивал:
  - Я спрошу, Ралица? С рукой-то у тебя что?
  
  Ага,понимал Ралица, содрал видать в помывочной под чужой водой свежезализанную корочку, опять кровища потекла, еще б не капнуть... (...ну, полы тут просто камень, хоть и теплый, а дядя Оран точно лишнего не съест).
  - Ну... рассадил, - сказал Ралица. На всякий случай сел и облизнул.
  - Засадил - так будет вернее? - отозвался ниери Оран, поддевая... Тоже по-взрослому. И опустошил свою чашечку. - Надеюсь, оно того стоило. И сработало?
  - Да... - отозвался Ралица и слегка глотнул. В чашке оно было рыжим. Незнакомое лисье вино. С огненными бликами внутри, на вкус - кислей и легче знакомых, но с тонкой горечью потом. - Ну... это был камень. И он меня остановил.
  
  Ниери Оран озадачился - видел Ралица. Повел ладонью - жестом - с чашкой, приглашением объяснить. Если Ралица, конечно, захочет. И сейчас это было остро. Это... безусловное признание его права захотеть. Ну, нет - Ралица так не думал. Он еще хлебнул из чашки, чтоб поискать первое слово, помогло не очень, выдал сначала растерянно:
  - Гнездо только жаль. Я... устроил обвал, оно вниз улетело. Мне... наверное, ответили, - а потом выдохнул, посмотрел на смятые свитки под кувшином. Решил, что ему можно. И его понесло. - Я стоял на тропке, посреди Козлиных обрывов, где полого, где на Колкой тропке. И орал. Злился. На самое бессмысленное: что родился на том месте, где родился. И что в мире все так, как оно поставлено. В мире есть трещины, которые соединяют его земли, есть Тот, кто держит все земли, кто навсегда взял нас Договором, есть разумные и есть лехтев. И лехтев совершенно нечего делать рядом с разумными, - на этот раз в вязкий слог Канона Ралица сам пытался влипнуть. Ему можно было говорить, но разгораться... и возвращаться к той злости было совершенно неуместно. И ничуть у него не получалось не возвращаться. - Но я не знаю, я отлично знаю, что говорит Закон и Договор - но я злился - и спрашивал почему. Потому что несправедливо. Я злился... я... злюсь. Когда помню, что хочу быть с ней.
  
  ...Он бы дал себе по губам - знал Ралица. Если б это не привлекло внимания еще больше. Он прервал себя, нырнув в чашку. Потому что понесло и проболтался. И совершенно ничего не значило то, что сначала... что сначала он же и шел к ниери Орану, чтоб просить.
  И Ралица даже успел облегченно выдохнуть, подумав, что ниери Оран не дослышал. После того, как почти не подавился вином, услышав:
  - Ралица, знаешь, я... рад - очень малодушно рад. Что ты все же не пришел, когда очень хотел это спрашивать. Потому что я не знаю, что тебе ответить. Я и себе, что ответить, когда думаю, не знаю, что... - он крутнулся, перехватил кувшин, плеснул себе, запросил Ралицу, наполнил и ему чашку, посмотрел на свернутый передающий, сбросил что-то очень злое. - Как раз тут недавно думал, и о вас тоже. Поругавшись. С одним, к сожалению, дураком. Ты ж... точно знаешь эту досаду, когда спрашивал в небо разное, а тебе как ответят, - и он же еще подождал, пока Ралица подтвердит, чтоб продолжил. - Я вот думал, может быть что хуже, когда твои дорогие ценные вроде заинтересованные в проекте, на стадии запуска в реализацию развесисто и наглядно спускают его в нужник? - что ж, я увидел. Когда окончательный рабочий запуск готового, прекрасного проекта в руках дурака. Бедного, злого дурака... властного, - и ниери Оран очередной раз отряхнул что-то гадкое. Теперь днищем чашечки. - Но я о вас, да... о лехтев. А с вами мы в общем все - эти самые дураки. Напуганые, злые... и властные. Мы о вас не думаем. Нам неудобно. Мы - это я имею в виду отдельно... статусную прослойку Проявляющих, занятых работой со спецификой Thairien. Я интересовался - еще когда этот мой проект только искал дорогу в мою голову. Сколько... наработок лехтев послужило за последние два десятка звездных материалом... для хотя бы простейших данных к исследованию. Как ты думаешь, сколько нашел?
  - Ни одной, - удивился Ралица. Когда дядя Гончар уставился на него, пришлось пояснить. - Разве мы... можем?
  - Можете, Ралица. Даже делаете. Получаете данные, проводите эксперименты, обрабатываете, фиксируете.Передаете результаты дальше - в своем кругу. Разрабатываете, что с этим делать, в меру тех средств, что вам отпущены... Насколько я пытался узнать в своей области - владеете навыком находить новые земли мира. Но ты прав - ни одной. И это редкая дурь. Если бы я мог успеть все - я бы непременно занялся. Может быть, потом... - он посчитал что-то на пальцах, с сожалением отпустил и продолжал. - Но это неудобно. Это нелепо. Это какой-то недостойной чушью считается в нашей исследовательской среде. О вас неудобно думать... и мы о вас не помним. Мы вас не замечаем. Пока нас не припрет так, что кровавая кашка просочится. Сквозь решетку нашей статусной мясорубки. Не думаем, отговариваясь... той же чушью, как ты там говорил... ла-ла-ла... - он отбил пальцами ритм - по свернутому ободу передающего, обозначая словами только ключевые точки. - Есть трещины... есть Тот, кто держит все земли... разумные и лехтев. А я думаю - и думаю, что в итоге наш прочный и распоставленный мир стоит... ну примерно также, как мир вещный. На трещинах. С постоянной нестабильностью внутри. И когда перданет - а оно перданет - кто знает, что мы соберем по осколкам?
  Здесь Оран снова поднял кувшин, снова, не спрашивая, плеснул в обе чашки, поставил свою, поднял верхний свиток из тех, что лежали под кувшином, с белой и золотой верхней окантовкой, и швырнул его в угол. Сопроводив в путь точно отдельным.
  - Изумительный. Просто эталонный дурак. А еще я думаю, Ралица - я только не знаю, как близко я подхожу к запретному - что когда-то это был метод подстраховки... глупой, жестокой, единственно возможной на тот момент. Когда Договор состоялся. И некогда разумные, претендующие на то, что действуют силой и волей Бога это право получили. Со всеми дополнительными обязанностями. Когда до этого самого... Того, Кто дошло - насколько это восхитительная возможность. Потому что... сколь бы Властным ты ни был, ни один по-настоящему стоящий проект ты не потянешь один. Да, Ралица, я-таки заехал в запретное?
  
  А Ралица что - а Ралица давно, вот с того момента старался тихо сдвигаться, вжимаясь глубже. Старался незаметно, но не очень удалось. Понимал - с холодком, с зимним холодом этих последних зим по спине - насколько они на самом деле разные. Потому что никто из них - из лехтев - из Принадлежащих, из родившихся под Договором, не рискнул бы так ровно про него заговорить. О нем вообще не говорят. И обо всем остальном, наверное, тоже...
  - Я... я не знаю, - "но мне неудобно сидеть", подумал Ралица, подумал, что не скажет это дяде Гончару... но надо же было что-то сказать. - Но... кажется, да...
  - Да? Закруглюсь, я разболтался. Иногда мне кажется, что пробить тоннель, принудительно соединяющий миры... силами разумных - а они, и чтоб они все обосрались - это могут! - куда проще. Чем что-то сделать. С этим, как тут все поставлено. Разберусь с этой работой... - протяженный жест ниери Орана отводил это время куда-то неизвестно далеко, - займусь. И давай о другом, - он глотнул из своей чашки, поставил и чуть улыбнулся. - То есть... ты говоришь - она?
  
  Ну так, - думал Ралица вслед, - разве так бывало... чтобы дядя Гончар что-то важное прослушал и не заметил? Не бывало никогда. Рано или поздно он возвращался обратно. К заданной мысли. И теперь он, Ралица, не знает. И, когда все понятно, говорить неудобно и ненужно - зачем? А с другой... дядя Гончар-то был честен и даже заехал в запретное... Может быть, еще изнутри было, скреблось ненужным, подмывало - все-таки... а вдруг? Получится? И Ралица его задвигал, и отвечал неловко.
  - Да. Она. Одна такая... чернокосая...
  - Я так понял, из здешних местных? Из разумных? Я спрошу, откуда?
  - А... из Горички, - ответил Ралица. Было все еще неудобно. Но Горичка большая. Ниери Оран отчетливо же опознал. Улыбался:
  - О, знакомые места. Прямо недальние знакомые. А ну как угадаю, кто тут бегал... нижние дворы? Это как бы не Свишекова старшая... а, нет, времени уже прошло, старшая-то вниз, в пригороды, третий Arn'Ammar назад на заработки подалась? Значит, Чешменка?
  
  Он говорил, как здешние, это не было удивительно. И что попал - тоже не было. Ралице было только неудобно, как сразу и очевидно попал. И легко назвал. И ниери Орану, по одному дико глупому виду Ралицы, наверное, сразу было очевидно - насколько попал. Ралица не рискнул бы спросить - ему через пару выдохов легко пояснили.
  - Слушай, Ралица, я же с ними торгую. Меняюсь. Иногда вот скважины... вбиваю. И это не первый и не последний местный мелкий, бегавший ко мне за свистульками. Так занятно, вроде еще и не звездный назад, была вот такая мелкая, - ниери Оран отмерил - где-то по высоту передающего, - буски сделать просила. А вот уже и чернокосая, с которой вместе хотят быть... Интересно, рубашку... Алакестин шелк в семье до сих пор носят? Зная Свишека... он будет. Не продаст. Пока не припечет. Хотя сейчас-то... Горичке тяжело, по ней что нынешнее лето, да там еще с прошлого года беда гуляет. Как они, сильно припекло?
  
  А Ралица снова сидел и было ему опять и бесконечно неудобно. Он же не мог ответить. Он так-то и подумать в эту сторону забыл. И только сейчас думал. Основательно. Это ведь должно быть очень тяжело. Гнать зверей... если мимо поселков - это, значит, старой дикой дорогой. Через перевал. Всех этих бесконечных и туповатых овец, а если тяжелых коров еще, дикими тропами, через все камни, по обрывам. Дикой дорогой и люди на работу ходить не любят, злая она... А по ней со всеми зверями... это ж и не один день, и должно и вправду припечь. Но рот он открыл, чтобы признаться:
  - Не знаю. Я... я забыл спросить.
  - Бывает, - вернул ему Оран. - Но как я знаю, в Горичке сейчас очень несладко. Свишекову-то хозяйству и раньше сильно сладко не было. И за год это не кончится, и за два. Это нехорошо, но... а может и помочь. Вот тебе и помочь. Здесь горы, Ралица, - такое очевидное и так запнувшись сказал ниери Оран, что Ралице даже два выдоха было - удивиться. Потом тоже удивлялся, но уже другому. - Горы... на дальней окраине заштатного мира. Куда... да в общем вполглаза, наверно, смотрят - и Бог и Закон. Зато полностью местные, большей частью, дурацкие, властные. Что законы для князей своей земли в Сердце Мира знают только в недочитанных сказочках и плохо, - ниери Оран снова взял чашечку, не глотнул, посмотрел в нее зачем-то, посмотрел на Ралицу. Продолжил. - Голод, Ралица... здесь говорят, недоед. Скучный, ежедневный, с постоянным трудом, чтобы все-таки удержаться и не сорваться совсем... в то, что недоедом уже не отгонишь. А у вас о нем и не знают. А это... может сработать. Это тоже довод. Не хуже пришедших не тех, с пожранной тенью, от кого женщина из ваших, из лехтев, топориком отбивала своего дорогого и ценного, что был из разумных, и с ним осталась,- он рассматривал Ралицу, Ралица не понимал и удивлялся. Ему поясняли. - Сказка такая, местная... история о некогда бывающем. Я от людей из Лашечки слышал, которые с зеленым сыром на ярмарки приезжают, но наверно и в Горичке расказывают. У вас-то точно нет...
  - В хрониках... я не видел, - отозвался Ралица. Пояснил - на последовавший жест Гончара, спрашивающий. - В хрониках Этэрье. Как мы построились, мы их ведем, каждый круг года. И каждый у нас родившийся, учит. Не было такого. У нас... всех прибывших считают. Их не так много.
  - Ну... - протянул дядя Гончар, - значит, где-то еще было. История-то хорошая. А я тебе скажу, чтоб осталось. Вдруг пригодится. Для здешних-то мест... вы-то еще очень спокойно и неплохо - и свободно живете... Значит, хроники ведете? - перешел он без паузы. - Будет время, поищу возможности поизучать...
  
  Он-то перешел, это у Ралицы перейти не получилось. Он сидел, мелкими-мелкими глотками, ощутимо, глотал странное вино, точно его икота разобрала. Старался думать... чтобы неочевидно. Хорошо, что с ним уже было - вот то, холодком- насколько ниери Оран все-таки извне. И насколько оттуда ему будет непонятно... злое это и полное "невозможно", с кем Ралица лез на Козлиный обрыв и понял. Насколько все-таки он, полноправный ниери Оран, Оран а'Саат-но... и никогда не сможет всего этого понять...
  ...Ралица начал было проговаривать про себя дальше, что там должно было быть - и замер. И соскользнул - его накрыло, с головой, понял - и всё... А ведь нет, дядя Гончар... ниери Оран а'Саат-но, taer-na Алакесты а'Лайетт, кто не знал здесь этого его, полного имени, - еще доля выдоха и ритма оставалась на договорить сейчас неважное "главный полигона Тоннель".... Кто-кто, но он как раз знает, много лучше, чем кому-нибудь дано было знать - что такое разница между двоими... все равно разумными, которая все равно непреодолима, между совершенно и прочно разными разумными... но им таким можно быть....
  И где-то, где Ралица соскользнул, отзванивало дополнительным доводом, легким голосом Орана про "алакестин шелк", и Ралицу вело... А еще это наверное было вино, хитрое, лисье, которое Ралица глотал, мелко-мелко... и доглотался - вопрос оформлялся и сорвался в звук... куда раньше, чем Ралица осознал, насколько недолжное он рискует спросить. Но звук уже был. Уже неуместным. Детским:
  - Дядя Гончар...
  -А? - конечно он не прослушал. И нужно было ставить чашку и приносить извинения.
  - Я... я подумал о запретном. О совсем недолжном... чтобы спросить вас.
  
  Да, было, он зря это сказал. Ниери Оран вернул подначивающим жестом... и снова долил чашечку. У Ралицы спросил, наполнить ли, но не подтвердить тот не решился. И ему добавили. И подначил же:
  - Ну, продолжай. Я свою долю запретного наговорил, будет твоя очередь. Я же любопытен...
  - Я хотел спросить, дядя Гончар, как вы это живете... то, что вы... тоже принадлежите? - Ралица высказал это на местном, и быстро, давясь неудобными словами запретного вопроса и собственной смелостью. Хлебнул - и вина, и воздуха, что аж булькнуло, смотрел в чашку. На ниери Орана боялся. Но выдавил. - Какая она... ваша ллаитт?
  
  - Она... - нет, это заняло времени не больше, чем тянулась опорная гласная...
  
  Но Ралица понимал - вот сейчас понимал - и медленно, глазами - видел - насколько же в этот день устал и выдохся.... и вымерз, что там сухое лето ни твори, ниери Оран... и как вот сейчас в нем... разгоралось...
  
  Долго - как долго - словно самой зимой, на тех верхах плато, где встают перевалы, где снизу от мороза трещат стволы, а сверху - звезды мерзнут и тоже хрустят, как снег, дойти, найти, пробиться сквозь сугроб, и долго-долго двигать внутрь мерзлую, неподдающуюся дверь сторожевой заимки, а в ней холодно, а в ней того холоднее, и самой холодной кажется печка, очажок, вмазанный в дальнем углу - каменный, закопченый, холодный - боязно руки сунуть, с растопкой... И огню тоже поначалу боязно, жмется в клубок смолистых веток, плюется дымом, пугается - каменных холодных стен, потом смелеет, перепрыгивая, погладывая - от подсунутой ветки покрупнее на уже серьёзную дровину, крепчает, дышит, затевает песню - и потрескивает, гудит... И покряхтывает, потягивается за спиной, пока сидишь и греешься, старый дом заимки, согреваясь, оттаивая углы...
  
  Так оно и было. За то время, пока тянулся звук этого "она"... Собирал дядя Гончар что-то в ладони, и отпустил - виноватым жестом, что не удержу - расплещу... Пока говорил дальше.
  - Знаешь... она очень любит рыбу. И совсем не понимает, зачем у вас так портят молоко... И... такая... как есть, - расплескивал - что-то огромное - жестом, движением же извинялся, собирал, складывал себе под сердце и вдруг улыбался. - Ты извини, я словами сейчас собрать совсем не могу... Пойдем в мастерскую - покажу?
  
  И протянул руку. Ралица точно знал, что помедлил, протягивая в ответ... Давая согласие - спуститься, войти - не только в мастерскую, в отдельный слой, где было, разминалось - комом глины, становилось поддатливым и однородным и искало себе звук - другое, медленное-медленное время, что клубилось сейчас, слоилось, складывалось за ниери Ораном, растекаясь вокруг - ища изнутри себя звука - для того, о чем словами не получалось рассказать. Оран вслушивался. Подстраивал. Подтягивал. Выверял настройки. Сейчас - пока вдумывался, улыбался, разминал, проверял напоследок, устанавливал глиняный ком, примерялся...
  
  И звук возник - время потекло - глубоким, звонким, неузнаваемым... ниери Гончар подтолкнул круг, собирая - с комом глины - время - и звук - и то, что было под пальцами - росло... А звук - звук был восхитителен и прозрачен, как та вода, звук был звонким и колким, как зимние звезды, под которым - это знал Оран, это теперь проливалось в Ралицу - стояла впервые... беловолосая, впервые осознавшая, кем ей быть дальше в мире людей - и сколько - а пока была... ровесницей Ралицы? - ведь это бывает?.. И ловила на ладонь - конечно, снежинки - большие... и не очень очевидные... и был ветер...
  А ниери Оран придавал форму - еще непонятно, чему - и звук креп, наполнялся, разливался - наматывался - на то, что росло под руками - и Ралица тоже слышал... что его размывает, что он слоится, что он тоже - за медленным вращением гончарного круга становится - частью этого чего-то еще... Ему обещали показать - ему показывали - движением пальцев, движением света, тянущимся, длинным временем вокруг... А Ралица - на выдохе, в горле жглось, называл, понимал - и понимал, что этого у него уже никто не отнимет - он знал эту воду, эту ослепительно чистую воду, она есть - она тоже течет там, где у разумных растут корни, а недавно, там, у старой запруды, этой водой и окатило, оглушило его сверху, остановив и время, и то, что он знал должным...
  
  А на кругу не работают без воды - без большого количества воды, знал Ралица - и ничего с собой не мог поделать: видел - что ниери Оран зачерпывал - ту воду, и ему, Ралице, было все больней дышать, а время сдавалось и становилось глиной, и у того, что сейчас вырастало под руками у так... полностью существующего ниери Гончара - были корни. Все равно были корни, хотя родившееся... Нет, мыслью Ралица не обгонял - движение пальцев, движения резца - уже? - но что обгонял - казалось, - будет стволом, ветками, сосновыми ветками, подхватыващими в глубине своей гнездо. Под огонь. Почему-то это оказалось самым - вот последним - Ралица хватанул воздух, показалось - обжегся, как над горном... Да почему как - от того, как задумывался, притормаживая круг, как в сторону, в глубину от себя смотрел ниери Оран - было светло - снега бы плавились...Ралица испугался закашляться... давился, боялся помешать - слезы выбились. И были...
  Ниери Оран светильник делает. Местный. Дозаряничку. Который над внутренними воротами ставят. Для хороших гостей и для того, чтобы утром под работу вставать было светлее. Как его может делать мастер. Мастер, с которым готовы танцевать - время, земля, вода и огонь. И когда мастер рассказывает... о - выдох за выдохом - благодарности. Тому, что на свете есть - огонь, земля, вода, возможность делать и быть... и быть ежедневно благодарным, что в мире живых есть такая отдельная, за которой идет снег и сыплются звезды, которую и зовут звездой, северной, ледяной и путеводной, а еще за ней - за Властной - вертится и работает - то, чем держится - что в мире есть мир и его разумные и их земли, есть Тот, кто держит все земли - и такие неудобные переходы между этими землями. И она очень любит рыбу. А когда она выдыхается на пробных запусках, она спит... ну вот там, где сидит Ралица (о, да, он подпрыгнул) и...и... чавкает, что ли, во сне...
  
  Это было самой чистой водой, и это было с ниери Ораном, невыносимо ярко отражалось, Ралица еще, той частью себя, что понимала, как неуместен он здесь, и вопрос его и все... хотел подпрыгнуть, провалиться с самих обрывов и исчезнуть. А тоже собой - смотрел, как это у ниери Орана получается? - надо будет спросить, значит это можно - уже резцом? - по еще текущей под пальцами глине... Или это только он, ниери Оран, мастер Гончар - так может, и просто - как сплавляет под пальцами - глину, время и ту воду - и свою историю об одной такой на свете - плавит, и вытягивает быть - удивительное, легкое, словно оно никогда не было комом земли... Как нежно и уверенно - ведет он на почти остановившемся кругу последние штрихи - резцом - проявляя чешуйки ветвей и кисточки хвои, кружевную решетку фонаря... режет, прорезает и вынимает что-то еще и там, внутри Ралицы, где болит - и он только зло смахивает слезу, чтоб не мешала смотреть...
  
  Как далеко смотрит дядя Гончар, совсем отдельно от уверенных движений - когда задумался и чуть-чуть улыбается. Светится. А потом тихо роняет вслух:
  - Ну, как-то вот так... Если выживет... и ей понравится - подарю... Пусть - но совсем не представляю в Исс-Тарре, - он снял еще штришок с розетки светильника... и отпустил - работу и время. - Просто... я люблю ее, Ралица, и любить буду - с той первой чашки и до последнего моего выдоха. (... он глубоко смотрел, и хорошо улыбался, открыто... так открыто, что Ралица знал - он мог бы - спуститься и зачерпнуть, что там ниери Оран видит. Если бы, конечно, осмелился).
  
  А потом ниери Оран - вот незадача - посмотрел наружу... и тоже все, вот беда, разглядел.
  - Ралица?..
  - Ну... реву, - сознался он, сначала насупившись, глядя старательно вниз, не на Орана, и его удивительное (...но белая глина ловила свет, и за решеткой фонарика в ветвях уже светилось...) А потом Ралица думал, что он дурак и смотрел на ниери Орана, говорил. - Это было, ниери Оран, и очень правильно... Только это болит и дышать мешает. Вот где-то здесь, - и искал, показывая пальцами где-то под горлом, где оно было - что горело и мешало дышать, что навсегда вырезано - и в нем тоже...
  - Да, - соглашался с ним ниери Оран. - Иногда это очень болит.
  А потом он отодвинулся, оценил работу еще со стороны, покрутил в пальцах резец и положил обратно, потом - он и тогда подумал, что также - рассмотрел Ралицу, снял лишнее - стружкой - и взял и высказал:
  - А у вас все получится и будет, - так спокойно высказал, что Ралице только и оставалось сдуру упереться:
  - Предчувствий... не бывает, дядя Гончар.
  - А это не предчувствие. Это... то, что ну вот где-то здесь, - ниери Оран - Ралица четко помнил - показывал куда-то туда, под самую опору веток светильника, ладонью, костяшками, поджав пальцы, Ралица помнил - он думал, это было легче - как точно рисунок сосудов под кожей той ладони переходит в ветви светильника...
  
  ..."А она ведь это возьмет", - с горьким ужасом понимал потом уже он, лехта Ралица, которому предстояло снимать след у его ллаит Алакесты. Возьмет, стоит ей взять и зачерпнуть - это было слишком очевидно изнутри него, это пропитывало - все его слои... Ниери Оран был мастером осмысленных вещей, а он, Ралица, был - да и остался - вещью своего Бога, и то, что плавилось тогда и пело, что слоилось с замершим другим временем, осталось в нем - вплавившись - под кожу сердца, в самый состав его корней, оказавшись - о да, в Этэрье так говорили - прочней черепков.
  
  А у них - с чернокосой, которую зовут Род-ни-чок - в их истории сначала был конец лета, осень, и новая зима, хуже прежней. На работы мастеров Этэрье звали еще меньше, куда там - там во вдарившие морозы не пошла даже зимняя ярмарка - и это были конец лета, осень и зима без всяких известий. А за ними пришла весна...
  
  И этот день и это время Ралицу застало тоже - за гончаным кругом. Большим, сам отстраивал, ну, при небольшой помощи, во дворе, дело полезное - всякая посуда в Этэрье пригодится. Он тогда стоял, большую корчагу делал, под зерно, той на замену, что зимой прорвавшиеся мелкие звери сбили с лестницы... Делал, уже доделывал, в свой подвечерний срок, вытягивал, заворачивал края, проверял борта, думал, не прижать ли малость.
  Звуков вокруг не слушал, а что их - звуки были, всегда были, в каждой весне были, от полой воды к жаркому сроку меняясь... Рабочий двор - он у дома сзади, к самой почти скале выходит, на скале - лес гудит, старая сосна поскрипывает, ручей бежит, булькает, раз да раз, можно выдохи посчитать, стукнет ручей же колотушкой, это у коврового ручья на водосбросе, не работают сегодня, рано, не та вода еще и дела не те. А у птичек-крапивничек самая пора, перезваниваются, за участки над ручьем спорят, где камни повыше, солнце спать провожают... Вот и сами с полгорсти, а голос...
  
  Не, не слушал, не думал, звуки что - звуки уже были в нем. И шагов - не мог не признать Ралица - не расслышал. Не ждал. Да кому там надо - по дикой ежевике, по злой молодой жалице - ходить. Тропка-то была, но чтоб ей кто чужой ходил, ее и Ралица сам пробивал, и все малые ходят - на горку за диким луком и той молодой жалицей, в похлебку, забраться, за грибами-заснежниками, это сейчас, весной, за хворостом еще, воды из ручья черпануть, когда колесо незачем раскручивать, ну - а что там, иной раз и в кусты добежать, через весь двор да по двум лестницам в иную жаркую рабочую пору не набегаешься, это только говорят, что все с потом выходит...
  
  Не ждал. Сам не знал, как не дрогнул, как не расплескали пальцы поддатливый, мягкий бок корчаги, когда показалось, что вот за плечом услышал:
  - Эх, как ты ее оглаживаешь... стою уже, иззавидовалась - прямо мокрая вся, - звонким голосом. И голос он, конечно, узнал - еще не повернулся.
  
  Была Чешменка. Не за спиной, у оградки стояла. Там, где года два назад старым бортом телеги плети ежевики прижало, так и росла, за землю цепляясь, старую изгородь открывала. А Ралица еще помнил - вот почему-то вообще не удивился. Что стоит же. У его дома да с рабочего двора. Дразнится, как вчера было...
  Другому удивлялся. Непонятому. Знал - что за выдох, знал, что словами совсем думал. Что же в нем такое слепил ниери Оран. Взгляд... подточив. Что вот он стоял и просто видел. И не то видел, что в косах у нее непрошеным украшением села собачья колючка, что парадная жилетка, с вышивкой, как бы не та же, ей тесна давно и заметно, и полиняла на плечах.Ладно, жилетка - что сапоги, прочные, парадные сапоги дочка хозяина Свишека несла как не всякий подмастерье, на ремешке, с собой, и обуть не обула...
  
  Он смотрел поначалу, что видит, она дразнится, пытается улыбаться, а и голос вздрагивает, точно нет-нет, а вот сейчас разревется, и губа тоже дрожит, а губа-то вон, кусаная, и это так совсем неправильно, что... что он тут может исправить? И никуда бы он не отвел этот жест - спросить, что случилось, за удивленным: "Чешменка?" - пока корчагу покидал, пока подходил...
  - Дед у нас умер, - нахмурилась, вот как подошел. В голосе слышно было. - Хороший был дед. Жалко. Отец сказал - не заплатим мы за церемонию. Даже если все что осталось местным властным все отдадим, и дом оставим. Потом сказал - беги к лехтев, попроси, эти не откажут... Вот. Побежала.
  - Конечно, не откажем, - говорил Ралица, если так, то это же проще. Показывал ей дорогу, что заходи, что не туда же, не через ежевику, она хоть и легла - но ой, не пройти. А с рабочего двора проход, не калитка, дальше... Тут-то и увидел, что она шла босиком, и по весенним дорогам, которые где и не встали, текут еще, не все камни согрелись, не все снежники сошли. В дом звал - о церемонии, это с отцом договариваться, шла долго, вот и посидит...
  
  А она обхватывала - пальцами, под локоть, долго шла, когда лезла на подъем, через канавку лезла, запнулась, Ралица и в дом звал, а она косилась на корчагу еще, точно, и останавливала - прочная ладонь, крепкие пальцы, ой, холодные...
  - Да подожди ты, - сказала. Встал. - Не забыл ведь?
  - Нет, - отозвался Ралица. - Не забыл.
  
  Подошла - прочно подошла, близко. Вверх смотрела. Говорила быстро, водопадом:
  - Да ладно. Не спрашиваю. Знаю, что не пришел. Я бы... будь тобой... и сама не пришла. И вот как пришла, нарочно к вам огородами лезла. Думала тебя застать. Знала. Застала... Постой ты, а? Ты хороший. Прочный. Дай я хоть в тебя подышу...
  
  А он, Ралица, не возразил - где ему было. Показал - плечами, что вот он, стоит. И уткнулась. Всем лицом уткнулась. Дышала. Быстро-быстро. Смаргивала. Мокрое. Горячее. А нос холодный был. И кусалась. Продолжала говорить - мелко, быстрым таким, и нет-нет, а прихватывала. Зубами. Легко. А чувствовалось.
  - Хорошо ты стоишь. И у вас хорошо. Тихо. Никто тебе в спину не смотрит, слова не скажет. А у нас - три двора не пройду, шипеть вылезут. У кого мы свинью спёрли и кому задолжали... и к кому я в урожай отрабатывать пойду. Всех задушила бы. Потом в навоз уронила... и еще задушила. А как не ходить, мы ж задолжали. И дома младшие плачут, крупки просят, мы ж еще двоих на позату весну родили... проглотиков. А мамка тоже плачет. Когда думает, что не вижу. Дед вот был, не плакал, только умер, - это вот здесь она куснула, вцепилась, запнулась, сжалась...
  
  А Ралица опять - стоял и не знал, что делать - даже не обнимешь, не погладишь, горсть собачьей колючки с косы, сзади, с загривка - и ту не снимешь. Руки-то все еще в глине - и по локоть... Сохнет. Кулаки сжимаются - трескается.
  - Я тоже... не очень плачу. Это потому что ты стоишь, - правильно, что ли, шевельнулся чуть-чуть на плечо принять- расслабилась: отпустило. Нахмурилась потом - через рубашку чуял. - А у старшего-то моего, у папки, вы его как Свишека знаете, как по столу лупить - так пуп не сорван. Заорал, это когда дед умер, что нечего - побегу я, раз вымахала такая, чтобы у лехтев просить... Миску снёс. С молоком - последним, и то занятое. А я чего, я побежала... я знала еще, что это ж твой старший ходит. Церемонию совершать, проверять как умер. Когда несытые просят. Вот и мы теперь.... несытые. Только заблудилась, ой... я же на вашей стороне тропок-то не знаю. Ниже того пастбища. Хорошо, на старую ярмарочную дорогу вышла. И вот с самого низа к вам и поднималась. А у вас хорошо...
  И Чешменка отвела чуть-чуть голову, взглядывала.Говорила местным, говорила вот как ручей тёк... Только... как это было недолжно... что так земля стояла.
   - Я только на самом входе, там где у моста почти, дядьку такого, что у двора стоял, доски привез, оглядывал, хромой такой, бородища на одну сторону седая, страшный... немного, дорогу спросила, как к вам попасть, ну, к лехта Мрэжеку, я знала, как твоего зовут, запомнила... неудобно всё-таки, что вы все эс Этэрье, - Ралица вокруг того думал тихое, отвлекало - а она отметила... что запомнила. Как его отца зовут. А... ну, если что, сказала бы - к колёсникам, дядька Гэрат тоже показал бы. Чуть так не прослушал, что говорит.
  
  - Сказал, как добраться, молоком угостил - и я пошла... Никто вслед не смотрит, ничего не спросит, пришла - и проходи себе, значит, надо, что пришла. А я же всю эту вашу открытую улицу насквозь прошла - она чудная, никогда я не видела... чтобы люди прямо так, как на поле, работали... Но это я глазами лупала, а они, ваши - ничего, не отвлекаются, такую пташку из дерева, помню, резали... И никто не глядит, ничто не шепчет, хорошо - так бы прямо деревом и вросла. Вы бы, наверно... дерево не тронули?
  
  Вопрос висел, Ралица подумал - на него надо бы ответить. Прикинул, чуть растерялся:
  - Ну...за слишком быстро выросшим деревом... долго смотрели бы, наверное. Но нет, не тронули... - видно, что-то не так сказал, она смотрела уже, старалась улыбаться, а голос вздрагивал:
  - Чудные вы, и то правда. А потом я так забоялась, когда от поворота на низ сильно завоняло... это дядька тот дорогу так объяснял, что как от поворота на низ сильно завоняет, так подниматься надо, и ваш дом наверху, у самой скалы..Что к вам вот-вот приду... И как пошла, бочком, огородами, вот еще и потому так, не только, чтоб тебя застать. А там еще чудней, и страшно, источник этот чёрный, на горе такой, колесом, шипит, гремит, булькает...
  - Это стиралка... коврового угла - пояснял Ралица, но она звенела дальше.
  - И жабы под мостками прыгают - во-от такие, с красными пупырками, - тут она приподняла руки, показать, и... кажется, с настоящим удивлением воззрилась. Зацепившись - рукавом за носок сапога. На ремешке. И постаралась рассмеяться. - Вот гляди, как дивилась, в гости пошла - сапоги обуть забыла... - а, отцепляя рукав, она и ту гроздь собачьей колючки почувствовала, сняла, на него покосилась... - Ох, и много их на мне?
  
  Ралица еще показал - еще на самом загривке были, не увидишь, показывал аккуратно, жестом еще прощения просил, что руки-то. А она опять старалась улыбаться:
  - О, еще и в украшениях пришла. Красавица. Прямо статусная, - а потом вдруг заметно сжалась, испугалась, заоглядывалась, самым шепотом всплеснула. - Ой, смотрят...
  
  Ралица и не очень понял, чего пугаться. Мама вышла - на вторую площадку лестницы, стояла, коз на огородный склон выгоняла, надо думать, чтоб все лишнее поджевали. Или как с корчагой спросит, или вечером уже лопату брать, камни выкидывать, а если о хорошем - то можно подумать, и к еде позовет, к похлебке и пирогу, к зленичке... Мама новый сыр проверяла, так вот и во двор его, Ралицу, работать вытурила - когда она тесто тянет, она в доме глаз не терпит.
  
  Вниз лехта Колишна не спускалась, постояла, пока и Ралица смотрел. Сказала:
  - Ну, здравствуй, гостья. Проходи, раз пришла, поднимайся, - тихо, вроде, но Ралица знал - мама не зря в красильном углу выросла, ее слышно - вот даже когда там дробилку запустят, а тогда - на какой ты стороне мира, не слышно... А Чешменка пугалась, за руку его схватила. Прямо по глине.
  
   И потом Чешменка сама подняться и опасалась, мама-то сразу ушла. Ждала - пока Ралица корчагу срежет, сушиться поставит, пока место уберет, говорила вполголоса странное, что не знает, что хуже, в полный - спрашивала, как маму зовут, и сильно ли она... суровая.
  
  Пирог в доме был... им пахло, что Ралица и спешил бы. Это Чешменка - поджималась, сутулилась, медлила... Еще когда он корчагу снимал, рукомойник углядела, воды попросила... так, как будто в ней можно отказать. Со ступенек, мелкую горсть только потратив, ноги споласкивала, влезала все-таки в сапоги, а левый возьми и застрянь. Подпрыгивала... думал, злилась, влезла. Потом поднялись. И на входе в дом на Ралицу косилась, спросить, он видел, не решалась - так понять хотела, как быть, что куда поставить, снимать ли сапоги, наконец... Тут-то он помог... с рабочего-то двора кожечки - кто ж в той рабочей обуви дальше подъема к зверьему двору ходит? - наклонился скинуть, и она тоже - сапоги снимать. И опять подзастряла...
  
  Ну а как первым пройти - если бы сам не знал, так мама еще мелкими движениями пальцев показывала - знай порядок, сдвинься, гостью пропусти... Гостья, пока сапог снимала, слышно вдыхала, носом хлюпнула, все сжималась...
  ...чтобы сверху не посмотреть - зачем - так отчетливо понимал Ралица. Старшие-то его большим ростом оба не удались...
  - Ну проходи, проходи, гостья, - а мама рассматривала. И самым почтительным не говорила. Хозяйка же. - За большой стол сядешь, есть будешь? С досвету ведь бегом бежишь?
  - С досвету, - соглашалась было Чешменка. Но смотрела вниз и смущенно, быстро потом выплескивала. - Только я... с делом к вам, ниери Колишна. С большой просьбой пришла, - Ралица обнаруживал: мама отметила обращение. К уважаемому мастеру... очень... уважительное. Мама спрашивала, что за просьба, а у Чешменки голос снова вздрагивал. - Дед у нас умер. А мы... нечем нам службам регистрации отдать, уже кругом должны. Вас пришла просить. О церемонии и свидетельстве.
  - Бывает, - очень спокойно отозвалась мама. - Не вы первые, не вы последние, - и еще так, в сторону, оставила. -Прямо вот знать бы, когда до ваших служб регистрации дойдет, что не снимешь-то третью шкуру по неурожаю, и что они предпримут? - потом возвращалась, а Чешменка все у двери стояла, жалась. - Так тем более садись. Раньше, чем наш старший, лехта Мрэжек, с работы не вернется и не повечеряет, не поедем. А просьба у тебя, к тому ж, вот как раз - под горячую еду, а то и под живанинку...
  - Нельзя мне... живанинку. И сесть... нельзя, - неожиданно выпаливала Чешменка. (...а мама прогибает, сейчас выжмет - с тихим холодком понимал Ралица. А противостоять Чешменке нечем. Да и их, разумных, этому не учат... здешних точно). Голос совсем вздрагивал, и то - словами все ясно становилось. - Я чуть сяду, чуть расшнуруюсь - вся реветь буду.
  - Так и реви, - возвращали ей. А за мамой возникал стол - высокий, полного, медленного обеда, с почетным местом... ну, конечно, он в передней гостевой комнате всегда был, и все равно - возникал. И полный горшок похлебки на том столе, с прочной еще хлебной крышкой - а ох, пахла... словно это он, Ралица, с досвета по горам бежал (или мама прогибала, а от Чешменки - брызгало. А ведь принюхивается же...) - Что слезы беречь, соль не выпаришь, не продашь. Только что похлебка солоней будет. Как знали - два дня тому старому петуху шею свернули... Садись-садись, - а Чешменка уже прошла, шаг и не первый, застряла... вот только когда мама теперь рассмотрела Ралицу. - А ты не стой. Ты иди, коня подготовь, тележку собери. Старший на лесопилке весь день, гостья наша тоже по камням нагулялась, понятно же - поедете. Поздновато, но вечера длинные, до самой последней звезды доберетесь. Считай, вам ночь на проверку, день на церемонию, еще ночь на прощальный праздник, я так говорю, дочка хозяина Свишека, нельзя же - без прощального праздника, не отпустите?
  
  А Ралица все смотрел, все не понимал, почему, когда мама это сказала все, Чешменка на полшага отступила, а он видел - текучим и золотым - движения, которых она не успела сделать, но успела подумать и испугаться - чуть не отступила, не споткнулась об порожек, не схватилась - за зимний второй тёплый дымоход, он испугался раньше, чем вспомнил - весна, уже не греемся...
  А Чешменка точно держалась, ближе к стене, к нему, и первую фразу роняла вполголоса, угольком, но каждая буковка читалась:
  - Мы не сможем... прощальный праздник, нечем, - но она вдыхала, и говорила в голос... (...и золотые волны мелкого источника - под рассвет - вздрагивали... словно они были огнем, и огонь раздувало). - Да, ниери Колишна, нельзя без прощального праздника. Ты... на две ночевки тележку собирать надо, - у нее сорвалось личное обращение - забрал себе Ралица. Медленно шнурующий кожечки - ну, так внезапно все видел, что уходить не хотел. Она испугалась - тоже видел.
  - Слышал, Ралица, иди, собирай. С припасами. И пологом. Тележку, - он слышал мамину расстановку интонаций в "с припасами", понимал, что они значат...
  (...на каждый всякий случай, полог дождевой, ну а вдруг, полог теплый, вниз слезть, сыра прихватить где-то три, нерезанного, в левый борт тележки уложить, мясо отец распределит, хлеб не высохнет, про него потом поговорят, вот мама договорит, и доскажет, хлеб или лепешки, или пирога даст...)
  И на том он готов был радостно облизнуться - когда услышал дальше. К Чешменке.
  - А ты садись. Бери ложку, двигай миску, потом еще раз садись, - мама Чешменку на почетное место приглашала, с прочным сиденьем, с теплыми пятками... Ой, как хорошо на нем сидеть... под конец работы, где упахался и это признают, и пятки держать, пока не поджарятся. Только он, Ралица, вообще не знал, как он этом сказать... И больше звука не выдохнул. Начал было медленно спускаться обратно, к рабочему двору. Проходил, пока шёл, слышал, оглядывался... Но уже к лесенке вышел. Как мама продолжала. - Не бойся, дочка хозяина Свишека, что бы ты ни сделала и ни сказала, жабой отсюда не ускачешь. Я не умею.
  
  Он бы подпрыгнул. Он бы подпрыгнул и заорал. Что мама, да что ты говоришь. Она ж тебе поверит. Что ты серьезно. Но тут к нему подошла мысль и вдарила. Подкралась и по башке дала. Рабочим молотом. А мама и серьезно. А Чешменка верит. Уже верит, вот с самого начала... как решила к ним бежать. Когда хозяин Свишек зачем-то молоко расплескал. Она уже верила. Что бежит... что бежит к не совсем людям. К волшебным. Которые, если понадобится... если захотят - действительно могут.
  Ралица сам не знал, как ему от мысли, удивительно, грустно ли... Мысль была просто больше, чем он мог рассмотреть, стояла над ним, накрывала его всего, пока он собирал тележку, пока готовил к дороге Рыжего Каменюку, упряжь для него и припасы, а старый конь - знакомый зверь, свой зверь - совсем не радовался тому, что ему из родного зверьго двора в самую даль под ночь да через две горы. И косил глазом, не баловал, но показывал, что может - вот, мол, встану я, мой разумный, вот так, и прижму тебя боком, куда ты денешься, сил в Каменюке было с гору, Ралица знал, что так-то никуда, но... на то он и разумный.
  Но мысль и старого коня была больше. Давила. И выжимала дурацкую мысль, не лучшую мысль... которой можно было улыбаться: вот не поэтому ли Чешменка так тех жаб струхнула, в канаве.
  
  Знать бы ему еще, что Чешменка тогда... села сначала. Пятки протянула. Ох, как было тепло-то, горячо прямо, а то колотило уже всю. И ложку тоже взяла. А потом ну точно себя вспомнила, когда вот на последний палец похлебки на дне увидела, глазки донышка миски уже видать... неужто уже съела? Вкусная похлебка, густая, курячая... Охнула вот про себя, сообразив - да, съела. Посмотрела - а для... старшей хорошего Ралицы времени как вообще не прошло - там же стояла, так же улыбалась. И изо рта как вылетит:
  - А те, которые умеют....бывают?
  - Ну, не больше одного на три поселка. И то... если очень надо. Но о них за едой не надо. Ешь-ешь, старший едет, уже с горы спустился...
  (...Старшая Ралицы - еще думала Чешменка - была его ой как во все стороны меньше, она и Чешменке самой до плечевой косточки макушкой бы только-только дотянулась. А улыбка была знакомая. Безопасная. Такая, что в следующий раз, где она есть... и что миска вся подметена, а с последней курячьей косточки она уже хрящ обглодала и дальше грызёт, Чешменка вспомнила... вот когда на дворе ворота заскрипели.)
  
  Ралицу же вот та самая мысль оставила только в погребе. И то не сразу - он уже сыр и выбрал и завернул, думал нести, как тут внутрь, в лаз со двора, и папа лехта Мрэжек внезапно всунулся. Встрепанный, еще и рожу скорчил. Что Ралица чуть сыр не уронил. Потом Ралица собрался, подтвердил, что да - едем (...я же тоже поеду, мне же надо... практиковаться? - Ралица старался думать громко), на расспросы отвечал, папа уже слез в погреб - куда едем, что за повод, с чем, стало быть, гости пришли. Совсем не ожидал, что лехта Мрэжек - а старший к тому времени мясо уже подбрал, Ралице передоверил - как вдруг усмехнется:
  - А ну-ка... подсоби?
  За этим папа сполз в зимний лаз, долгий лаз, Ралица все удивлялся, принимая сначала круглый бочонок, увесистый. (...Живанинка. В досках красного дуба - значит, лучшая живанинка). А за ним еще пару мешков - шуршали, под мешковиной скользило, текло под пальцами - зерно? А старший Мрэжек не пояснял, усмехался только легко и распоряжался:
  - Давай, к кухонному выходу подкинь, чтоб вниз не лезть. Упахался я сегодня. Пригодится, - тихо так распоряжался. Еще и жестом показывал. Чтобы только не услышали. А потом легко продолжал. - А теперь за стол давай. Старшая ведь выгнала, поесть не дала?
  Ну, что Ралица - Ралица подтверждал. Вернулись, вошли, папа Мрэжек сообщил, только вот переступив порог:
  - Все слышал, все понял, поеду. Вымоюсь, поем и поеду. Куда деваться...
  
  А Ралица уже сполоснул руки, сел за стол. Грыз кусок лепешки, ждал, когда старший к общей миске придет, присматривался осторожно. Дорогая гостья - вроде не плакала. Точно поела, хорошо поела, и косточки погрызла. А сейчас сидела и делала... странное. От пирога, от злэнички кусок откусила и застыла, щипала медленно, по лепесточку теста, верхнюю хрупкую кромку. Зачем-то думал - вообще ему, мелкому еще, мама за такое выговаривала. Что совсем не дело это.
  Хорошо, папа Мрэжек быстро пришел. С ним за полной-то миской не отвлечешься. Даже когда он попутно расспрашивает гостью... вежливо, но почти слышно хмыкает. Вот когда Чешменка снова говорит, что платить им нечем, а старший лехта Мрэжек - потому что сейчас это он - кладет ложку, и отвечает, что как принято... лехтев платы не просят. Когда-нибудь все равно рассчитаетесь. И еще, когда обычный вопрос задает, когда и от чего умер - и слышит, а Чешменка смотрит на пирог - и говорит, что еще той ночью, ну - и как от чего - от старости... Хмыкает и продолжает, что ладно, прочее не за едой.
  
  А Ралица успевал в свой черед опустить ложку, но видел - вот зачем-то острее видел - что Чешменка так и сидела, подъедала посыпавшееся по краешку - лепесток теста, комочек сыра, зернышко тмина, не берясь откусить сам пирог. Ну, хорошо, они за едой не привыкли рассиживаться.
  
  Папа Мрэжек поднялся, проворчал - что пора бы и собираться, дорога неблизкая, расспросил Ралицу, все ли погрузил, зачем-то не забыв отдельно спросить, прихватили ли пологи и топорики. И вообще все ли взял. На подтверждение Ралицы и ответил, что что-то забыл. И пошел - слышной "медвежьей походкой", такой, что вся посуда запела - как раз к кухонному лазу. Мама за ним...
  Чешменка вот когда оба скрылись, взяла кусок пирога, куснула... и замерла так... что вообще Ралица дичь подумал: что сейчас этот пирог на пол с размаху полетит. Но тут оба старшие и вышли. И папа с бочонком.
  - Оскорбятся, - уважительным безличным говорила, идущая за ним мама Колишна.
  - Пусть оскорбляются. Но что делать. Пить эту... как они говорят, свекловицу, я не буду. Там еще дары на прощальную церемонию я выбрал прихватить, вставай, Ралица, погрузим.
  Он успел встать, он шел еще, да и дверь за лехта Мрэжеком недозакрылась, но Чешменка... собралась. Слышно ее было. Тоже... очень уважительным говорила:
  - Ниери Колишна, у вас... чистой тряпицы не найдется? Я... не успела подумать...
  Мама спросила оттуда - зачем-то понимал Ралица. Из назначенной ей позиции уважаемого. Она умела - говорить из нее вот обычное:
  - Так для чего тебе?
  - Вы... не думайте, ниери Колишна, он вкусный... вкуснейший. Весь бы съела. Но думаю - и не лезет. Я... проглотикам завернуть. Младшим нашим. Когда еще... их задушить захочу, когда ныть начнут и крупки клянчить. А они начнут - зачерстветь не успеет...
  
  Кажется, Чешменка еще удивлялась - неужели так все и сказала? - а мама Колишна двигалась - ну, словно все входило в ритм и ожидалось. Скомандовала: "Ты надкусанное доедай давай", - располовинила оставшуюся злэничку - не в пользу их, оставшейся, части... Выдвинула вторую еще - из верхнего ларя, куда обычно еды не клали... но это-то Ралица знал. По движенью не угадаешь, хоть всеми глазами смотри. И как раз повернулась. Чтобы его и лехта Мрэжека встретить. С мешками. И отметить:
  - О зерне ты, конечно, подумал?
  - Конечно... много не потеряем. А Семье, потерявшей старшего, разумным здесь полагается приносить прощальные дары, - и Ралица здесь четко видел, прямо задевало, как видел - все равно папа усмехается. Проговаривая вот это "разумным". Самым краем. Уголком глаз. Кто не знает - и не узнает, но он-то, Ралица, видит.
  Лехта Мрэжек усмехался - и это, думал Ралица, отсвечивало. Он не был настолько обучен, чтобы понять, чем отсвечивало - может, и вообще не поймет, пока его не возьмут. Он знал, что ему не нравится. И что лехта Мрэжеку это также очевидно. Он бы еще продолжал думать, когда перехватил оба мешка, понести к тележке, но мама делала следующий шаг:
  - Про муку забыл?
  И Ралица приостанавливался. А видел спиной, лехта Мрэжек продолжал усмешку: отсвечивала:
  - Забыл. Не подумал. Ее в дарах не полагалось.
  -Значит, будет полагаться. Жить-то всем надо сегодня. Давай, слезай вниз. Или нет, младшего подожди. Погрузит и слезет. Второй пирог, дочка хозяина Свишека, я вам целиком кладу. Как-нибудь сами поделите.
  
  ...Ралица не пропустил. Старшая отдельным прямым взглядом смотрела - но он не пропустил. Не поспешил к тележке. Что Чешменка, поднявшись, отступила и уперлась:
  - Я вас... не об этом просила, ниери Колишна.
  - Я знаю. Но в своем доме, со своей кладовой, я буду поступать, как сочту нужным. И еще больше - со своим пирогом, - а мама... все-таки успокаивала. И держала ритм. Такой, что на следующей фразе Ралицу все-таки выпинал за дверь. - Я вправе, дочка хозяина Свишека?
  Под это... мама Ралицы улыбалась. И у Чешменки не получилось: ее отпустило.
  - На свой пирог... точно вправе. Он... вкусный.
  - Доедай, - кивнула лехта Колишна. На оставшееся. Чешменкой кусаное. Ралица вот за это время успел - донести до тележки, уложить мешки, вернуться, принять еще два, в погреб все-таки слез папа Мрэжек, донести, тоже уложить, на верхнее прикрытое место... А Чешменка, кажется, еще доедала. Папа Мрэжек отвлекал, отряхивал рубашку, вроде от муки, в рабочем углу копошился, кисет, похоже, набивал, продолжал потом таким... медленным:
  - Ну вот, собрались? Чашечку для лучшего пути - и вперед? - и Ралица подбирался. Он понимал, будет непросто. Сопровождать папу Мрэжека... вот в тех путях, перед которыми он требует чашечку. И плескает - ни его, ни Чешменки, не забыв.
  
  Во дворе вечер поднимался, солнце уже ушло за горы, свет пока был, тянулся, красил рыжим, ветер был навстречу, ветер поднимался в небо, сильный, отец вполголоса на ветер ворчал, что пришел дармоед, из трубки подкуривает, Каменюка на старшего хозяина оборачивался... тоже, кажется, ворчал...
  Вот отсюда лехта Мрэжек на Чешменку и посмотрел. Когда еще вниз катились, легко шли:
  - А теперь не над едой, теперь спрашивать буду. Так нужно, чтобы правильно тропу за ушедшим из мира живых закрыть. Не то, чтобы мне - скорее вам нужно. Чешменка эс Оршевич, ты готова отвечать?
  - Да... готова, - Чешменка отвечала не сразу, через запинку, пугалась - знал Ралица. И ему было неприятно знать, да - скоро перестанет пугаться.
  
  Лехта Мрэжек его учил, начинал учить, вот когда он взял сына от обычных детских дел и вручил ему - меха и молоточек. Пока легкий, подколачивать... Каждый день учил, каждым углем и каждым звуком, каждой стружкой, каждой втулкой и ободом, каждым ведром утреннего корма большим зверям и каждой бороздой... Что там... папа Мрэжек из починки фильтров выгребных ям умел достать - этот слой мира и этот ритм... Приговаривая, что когда тебя возьмут, пригодится, да если и вдруг не возьмут - лишним не будет.
  И ритм был с ним, ритм впитался в кости, Ралица знал, что едет и практиковаться и в этом ремесле, Ралица не хотел знать, что началось оно с Чешменкой и сейчас...
  Лехта Мрэжек говорил - и заплетал. И укладывал - тряская дорога и мешки сзади, опираться, звук ободов по камню, шаг и иной раз вдох - никуда не поспешающего Каменюки - слушались ли его, он ли подстраивался, Ралица не сказал бы (...здесь надо было попасть... попасть и плыть)... Складывались. Чтобы не мешать лехта Мрэжеку прощупывать слой, где у людей и вещей мира растут корни. А в корнях бывают червоточины...
  
  "Мы, плетельщики, - это тоже было с Ралицей, звучало ритмом... - если тебя возьмут, ты тоже будешь, - верхним голосом пояснял лехта Мрэжек, - в нашей семье ветвь двенадцать раз по двенадцать звездных не меняется, бог не тратит лишних усилий... Мы, плетельщики, так себе, рядовые мастера, наше дело обнаруживать мелкие прорехи - там, где крепится вещный мир и корни разумных, а что делают с мелкими прорехами? Штопают, мой младший Ралица. Или закрепляют, пока не порвалось и зовут тех, кто умеет делать дальше лучше. Но перед тем, как закрепить - тебе придется все внимательно просмотреть и все найти".
  
  Вот сейчас он это и делает - знал Ралица. Ищет. Слой за слоем прощупывает корни... (его...) хорошей светлой чернокосой Чешменки. И ищет... нет ли где прорехи. Которая могла бы предупредить... ну вряд ли сразу о неправильной смерти, но...
  Но, если его, Ралицу, учили... он бы отдал... и сердце, и печень, и всю другую жизнь, зерно к зерну, что Чешменка прочна и в ней... червоточин точно не может быть. Ну и что, что посмотреть он боится? Из ритма... она не выбилась.
  Ралица понимал, что сам... всплёскивает. И что лехта Мрэжеку это сейчас очевидно. Что он понимает, как Ралице неприятно... и как он отцовской работе этим лишним накалом мешает.
  Но этого лехта Мрэжек так и не сказал. Сказал... вот хуже. И так и не выбившись из ритма. Как раз они скатились, ухнули - на рабочем броде опять камни посносило, Каменюка еще повыкобенивался - помнил, какой подъем будет. На подъеме Мрэжек продолжал, и вот как на восползок дороги вдоль горы выползли и усмехнулся. Продолжая:
  - Что ж делать, ньера Чешменка, если вам так надо - держите моего сына за руку. Может быть, вы так оба перестанете мне мешать, и я, и этот конь - продолжим работать...
  
  ...А Ралица ничего не сказал. Она послушалась. Она держала. И как держала...
  Он точно думал: потом скажет.
  
  ...Он не забыл. Он хотел сказать, хотел напомнить... что не было червоточины. И прорехи не было. Потом. Когда они проверяли.
  
  Люди были... почтительны - это видел Ралица. Люди были внимательны к ним, как никогда. Он, даже помня, что говорила Чешменка, ожидал... чего-то другого. Только не хозяина Свишека, в чистой рубашке, только в рубашке, и с траурным поясом, встречавшего их у самого въезда в Нижнюю Горичку. Пешим. И до дома своего шел пешим. И ворота открывал сам, с поклоном провожая их в дом. Идти ему было больно. И кланяться тоже больно. Ралица оказался внутри ритма, который лехта Мрэжек хорошо создал. Ралица не мог не понимать.
  
  А в доме было чисто. Очень чисто. Только пахло... ожидаемо. Пахло холодом. Таким... нехорошим стойким холодом. Словно стены стояли холодными зимой. У парадной комнаты? Возможно...
  Потому что своему мертвому старшему люди оставили парадную комнату. Он был очень старший. Седой, сухой и... спокойный. Назвал Ралица. Хотел поделиться Ралица. Вплести в ритм. Люди их оставили с мертвым, люди исчезли.
  Лехта Мрэжек работал, Ралица пытался вмешаться, обозначить это "спокойный". Как тот, кто ушел на Туманную тропу вовремя. Попытался зазвучать. Получил ожидаемое, двумя пальцами. Что видит. И что лехта Мрэжек просит его не отсвечивать и продолжать работу. Ралица слушался. Два выдоха дышал, чтобы слушаться.
  Тогда и рассмотрел - руки... деда Чешменки. Под кистями траурной накидки. Они были такими... разными, старательно дыша, думал Ралица. Лишние кисти траурной накидки и эти... суровые руки. Рабочие... совсем как у него, намного ощутимей, чем у него - да, Ралица краем взгляда смотрел на свои. Сравнивал. Казалось - в каждую трещинку, в каждую складку этих - тёмным - впиталась, вросла земля, жирная некогда сытая земля Пшеничного склона Старого Плато... Которой этот старший много за свою жизнь перевернул, много пота и много жизни отдал. И своим людям оставил ее такой же...
  
  Это Ралица знал, это Ралица рвался сказать... но сейчас ждал. Пока его старший лехта Мрэжек сам убедится. Слегка... может быть, и мстительно - ждал.
  
  ...Старший Зарэчко уходил несытым. Старший Зарэчко мог решить уйти из живых совсем раньше. Но Ралица знал: он был внутри ритма, внутри слоя, где держались корни несытого дома (...его светлой чернокосой...), был и знал - лехта Мрэжек - все просмотрит, до уголка - лехта Мрэжек не найдет. Не сможет найти здесь. Никаких следов недолжной смерти. Как бы старший Зарэчко ни уходил - своим оставшимся живым младшим он оставил прочными - землю и дом, и границу мира живых, за ним - та иной раз хрупкая граница, где начинается Туманная тропа - осталась прочной, - о, как хорошо видел Ралица, видел, мог потрогать - что почти такой же. Прочной, тяжелой, в морщинах, впитавших в себя всю тяжесть земли. Только тронуть ее было совсем столь же немыслимо.
  
  Ждал. И забыл сказать. Когда лехта Мрэжек вернулся. И его рассмотрел. И сказал близким.
  - Как чисто, а?
  - Запахал, - высказал Ралица. Чем папу Мрэжека отвлек, он озадачился - и еще выдоха два Ралица пытался ему передать, как он увидел. Эту прочную границу... с сытой землей в трещинах мозолей... как на руках ушедшего. Показалось - передал... И на поощрительный близкий жест, для которого ему сначала потребовалось попросить Ралицу наклониться лехта Мрэжек тратился не часто. И говорил он, не отпуская:
  - Удивительный разумный... Жаль, я знал его мало. Но запомни, я бы так не хотел, - усмехался снова, глазом, так, что Ралица вспоминал, что злился. И вместо того, глаза в глаза выпаливал ровно:
  -С тобой так не будет... - и понимал, что даже папа Мрэжек отпускал его, и отступал, отмечая:
  - Пойдем их всех успокоим. Готовься, тебе скорей всего сейчас бочонок тащить.
  
  Люди ждали - отмечал себе Ралица. Вот на подьеме перехода в жилой части дома. Куда впервые допустили лехтев - продолжал он думать... зачем-то. И вслед, с неотпустившим ритмом, следующей, неизбежной переменой ритма называл: люди их боялись. Все - и хозяин Свишек, вставший в первых рядах, все в том же чистом, и его плотная супруга, принесшая с собой густой, прямо масляный, кухонный запах, и иные незнакомые ему люди. Пусть кому-то еще из них и было жгуче любопытно... Очень противно любопытно - называл себе Ралица, сначала определив - и Чешменка - была, смотрела. Боялась. Видел, она стояла на самом верху, то ли приглаживая, то ли пытаясь запихнуть за дверь только и видную лохматую головёнку кого-то младшего (...а у младшего вот нос в сыре и к губе семечко прилипло... тминное - старательно думал Ралица. Держался.)
  Он понимал, он назвал словами - и на него... наступило. Их боялись, как голода - понимал он по звуку, но улавливал - нет, фальшивит, другого, быстрейшего... Их боялись, как града в пору вызревания, как ливня в последние дни на виноградниках, как пожара - как того, что имеет власть - что поставлено богом на свое место и вправе... изменить их жизнь навсегда.
  - Ньера Зарэчко, - начал лехта Мрэжек, и Ралица видел - там, где у людей и вещей мира растут корни - за его словами шли волны и наступала тишина, - прожил долгую жизнь и ушел из мира живых должным образом. Оставив границу мира живых прочной и Туманную тропу спокойной. Я, лехта Мрэжек готов свидетельствовать об этом перед Законом и Богом, сейчас и насовсем.
  
  Люди выдохнули - слышал Ралица. Люди выдохнули... плотно. И на волне этого выдоха к лехта Мрэжеку подплывал хозяин Свишек. Подплывал... и останавливался. Долгих два шага. Пока папа Мрэжек говорил. Другим голосом. Обычнее:
  - В завтрашний полдень, как и полагается, я готов это подтвердить перед началом последней церемонии.
  - Вы говорите, - а хозяин Свишек говорил неловким уважительным. Удивительным. И запинался. - Мы можем проводить?
  - Вы имеете право начинать церемонию, ньера Свишек. Если вы попросите о сопровождении - я готов начать ее с вами...
  Хозяин Свишек терялся, понимал Ралица, ему было очень горько и очень страшно. Терялся... и хватался.
  - Да, ньера... лехта Мрэжек, я попрошу вас... пройти ее со мной. То есть мы можем... наливать первую прощальную?
  
  Ой, как горько было лехта Мрэжеку - как самый незрелый горький перец куснул. Того и ожидал. И все равно куснул. Ралица почти был рад (...люди не понимали, люди... не умели понимать, а с ним был ритм и по нему ходило эхом), что ответил отец вслед спокойным и бытовым:
  - Можете. Ралица, приноси бочонок...
  
  Почти рад, что он может развернуться, спуститься между почтительно расступающимися перед ним людьми, скатиться вниз, и, когда его уже никто не увидит, закашляться наконец - от того, как куснул чужой горечи. И самому было неловко, он видел, он понимал, а Мрэжека было некогда спросить - и как лехта, и как старшего родича - правда ли это - то, что на него сейчас наступило.
  Они были люди. Разумные. Живые. Они выстыли, как и их дом: запах холодной комнаты, вкус горечи за ним гнались... Так, что он выдохов пять, добежав до своей, из дома, тележки (из чужих стояла второй... удивительно. На прощание со старшим родичем в здешних семьях съезжалось больше) понимал, вдыхал знакомый запах - старого дерева, сена, скотьего двора, немного - родного погреба, спрятался, затаился, вмешал в себя густой запах бочонка с живанинкой, липкий - как пальцы после сбора винограда... Прятался. Кашлял. Кашлял до слез, до того, что думал - вот бы выбить верхнюю затычку, хлебнуть, может быть, отпустит... острота... ощущения верхнего слоя, хотя бы. Думал еще, хватался за простую мысль, а ведь одного мешка с мукой на тележке нет, не опереться. Вот как раз тогда, когда поднимал бочонок.
  
  Но хлебнул нескоро. Вот как принес, как поднялся, как дошли все эти люди и они, двое лехтев - куда-то в верхние комнаты, как поставили бочонок, как сменили - затычку на местную проливайку... как раздал хозяин Свишек - и им тоже -чашечки. Ну и как всем на круг Ралица разлил конечно, себе последнему. Тут уже другое запивать требовалось...
  
  Как вот, например, подходит хозяин Свишек, а пальцы у него не черные, чистые, а чашечка в этих пальцах ходит. Ну еще не так, чтобы ему, Ралице, разливая, отдельно целиться - но ходит. Вздрагивает. Ждет... И как он, Ралица, собирает внутри себя разные мысли... вот что ему внезапно ой, не по себе - от пришедшей в голову глупости, а ну как и хозяину Свишеку он тоже так очевиден, а он как назло буква к букве вспоминает - вот то, что говорят у них на виноградниках. Что с живанинкой хорошо встречать и радость, и горе - но и врагу не пожелай ее в друзья и соработники, зачем тебе никчёмный враг? А еще - что вот сейчас же пальцы его старшего, мелким, незаметным, внутренним жестом - их, эс Этэрье, внутренним - говорят: "неправильно... ой, как неправильно". Своему-то старшему он, Ралица, точно очевиден... А в голове как назло ловится, мелкой рыбкой трепыхается, мысль - может старший вообще не об этом, он же в чашечку смотрит. В свою. Где еще живанинки на глоток осталось. И ладно, что чашечка вообще круглая, шольешка. Под вино чашечка. Парадная. С цветными глазками. Не просто так, а в фиолетовый, в непростой цвет. Главное, что обычная чашечка. Для разумных. Сам хозяин в такую же себе разливал:
  - Ньера Свишек, вы уже готовы? Выйти... для прощальной церемонии. И я еще раз спрашиваю вас, хотите ли вы, чтобы я вас сопровождал? - вопросом его старшего все мысли у Ралицы так и отсекло. Лехта Мрэжек снова говорил позволенным официальным. И стоял совсем отдельно...
  - Я... все еще боюсь, - внезапным сдавленным голосом сознался хозяин Свишек. И улыбался... такой похожей на Чешменку старательной улыбкой... нелепой. Ралица не захотел рассмотреть, может и губы дрожали. - Но я готов, куда... отступать-то. Только сначала вам покажу, куда... мы вас заночевать положили. Чтоб вам в потемках не искать...
  
  "Положили" их... с уважением - не мог не понять Ралица. Под крышей. В верхних жилых комнатах, даже теплых, даже так согретых, что можно было бы и поменьше. Даже на застеленное, со свежей лежкой, шуршала. Ралицу (с бочонком) там, без прочих слов и оставили. Спать. До завтрашнего утра.
  
  Ралица знал. Вот за тем, что сделано, на самой поздней церемонии прощания, на открывшейся церемонии - и ему делать нечего... и никому нечего. Проверку на допуск, вот то, что они делали сначала, Ралица тоже знал. Как-никак, как-то, но любой взрослый лехтев должен уметь пройти, проверить - как ушел покинувший мир живых, нет ли - прорех и трещин, кто знает, кто из лехтев рядом окажется с ушедшим насовсем разумным. А ну как вообще один единственный храмовый и всё?
  А вот сопровождать разумного, что провожает своего мертвого - что остается на берегу и обещает помнить - старших родичей, обычно - и так, чтобы... может быть, не договорить, но досказать - не каждый лехта, которого его бог взял, возьмется. Не каждый и сможет досказать, не каждый и захочет. Здесь... на Старом Плато чаще было принято - договаривать. Лехта Мрэжека - это Ралица знал, из разговора своих старших - друг-другу по здешним деревням разумные советовали. Мама на него ворчала. Даже над принесенным для младших сыром и мясом...
  Здесь негласно считалось, что в этом лехтев могут и отказать.
  
  Ралица понимал - спать надо. Завтрашний день будет начат рано, закончен поздно, будет здесь же... будет не легче. Но Ралица не спал. Ночь-то уже ушла на глубину, но сна в нем было мало... а нагрета комната была, хоть через раз дыши. Подышать он и вышел. Спустился, по холодному воздуху нашел выход наружу, внутренний, шел бочком, ступеньки скрипели, помнил, когда спускался. Пол-лестницы - с жары, что была в комнатах, да еще не иначе с живанинки, да с долгого дня в горле пересохло, думал - а что там, проскользнет к рабочему двору, долго ли, а там и родник найдет, тот самый, опять же, далеко ли... Но на середине где-то, на особенно громко пропевшей ступеньке, прихватило, осенило - о другом. Вот приглашенному младшему лехтев среди ночи через чужой рабочий двор - личную территорию в каждом доме - только и шляться. А еще изнутри отозвалось - внезапным страхом - были черные годы, сухие годы, не первое лето - а ну как он вообще пересох, тот родничок? Тяжело было бы увидеть.
  Так и спустился, решил постоять на ночном свежачке, может по холодку отпустит... Ветер притих, значит, ночь глубокая, как Заревая звезда край рассвета поцелует, ветер с гор пойдет спускаться, весной-то... Сошел с крыльца, а то на нем и шевельнуться никак - скрипит, оперся о столб, траву пятками пробовал - холодная. Слушал - из дому ничего не слыхать, а в зверьем дворе кто-то вздыхает, шуршит (...значит в доме может и не совсем плохо). Помнил, что было начал сердиться на луну, а что она светит, подмигивает из лужицы на донышке зряшно брошеной, вон, под углом, ржавой шаечки... хоть хлебни. Только вода там, глядишь, вон - и паутину поверх сплели...
  
  Как тут дверь скрипнула. Издали, не увидать было, где. А вот что кто-то в его сторону с фонарем пошел - видно было сразу. Ну, стоял... а что ему, Ралице, прятаться?
  ...Он, по правде - ну вот как камешки на дорожке под быстрыми шагами застрекотали, был уверен - кто... И чуть выступил. И было стыдно. Жгуче стыдно - на выдох. Потому что Чешменка... и не думала разглядеть. И на первый шаг - напугалась - аж слышно было. Подняла - а потом раз, и прикрутила фонарь:
  - Что ж ты все попадаешься, когда мне бегом бежать надо? - прошептала, но не побежала - наперла, разом под крышу туда, к рабочему двору, за угол, задвинула. А еще жестом, прямо ему к губам, ладонь поднесла, запечатала - молчи мол, весь. Двигался, молчал, пальцы были теплые, сухие, в сухом, пахли вкусно... хлебом... тестом. Прямо в голову стучало, кружило разом, крепче живанинки, а если попробовать... так... куснуть... Он даже и не устоял - знал Ралица. Ну... губы разомкнул:
  - Мамка погнала, - только приперев его к стене, там, совсем в углу, зашептала почти без голоса Чешменка. - В неурочный час яиц собрать, ну как больше стало... а то где я весь день промоталась? Пироги затеяла, - а пальцы она все держала, и могла понимать - Ралица не говорил, головой только - подтверждал. Значит... не его одного выгоняли. - Мы все стол собираем... для завтрашнего. Будет стол. С угощением. Может, и не хуже вашего, - здесь она отдергивала руку, как отстранялась, чтобы стать дальше, заметно - злилась на свет фонаря, а что выбивается, совсем как он на луну. Отворачивалась. - Из вашей муки, конечно. Мы... мешок унесли. Как никто не видел, - и поворачивалась, становясь плотней и ближе. - Вы ведь... дали. Вы ведь... ничего?
  А он не мог собрать голос, чтобы говорить так безвоздушно-тихо, что ничего... и отвечал жестом, пальцами, по оставшейся близко ладони, а когда голос собирал - получалось такое дурацкое, как склеились воедино - и запах, и пироги, и тот младший, что высовывался, "их мука":
  - А как... проглотики?
  - Спят... - она перехватывала его пальцы. Прочно... даже прочнее - и не отпускала. - Наелись и спят. Чисто щенки. Круглые. Я им втихую тоже тот-то пирог скормила. А то везде кишели бы. Вот жаль, я не знала... я думала, вы оба... там, - и даже это, неопределенное, Чешменка отмахивала от себя рукой... очень далеко... А Ралица только начинал говорить:
  - Да куда мне?..
  А она продолжала поверх:
  - А мы стол собираем. Яйца выгребу, кур всполошу... потом к мамке отнесу, потом на самый верхний конец бежать, к бабке Мячке, та, раз такое, много масла и посуды обещала одалживать... и спать не будет, тоже, при таком-то деле...
  Ралица думал. Ведь долю выдоха собирал все - ну то, что до верхнего конца бежать, самой густой ночью, дело такое, и спрашивал:
  - Проводить?
  - Да что ты! - и она снова вставала углом, плечом, отстранялась... И только потом мягчала, как отпускало, только еще прикрывала фонарь. - Ну, да - где же тебе знать... Это ж бабка Мячка, старосте, совсем тому, нижнему, прабабка, кажется. Еще люди шепчут, отселенная в родную усадьбу... чтоб об нас ядовитые зубы точила, а им жизнь не портила. Я бы тоже отселила. У нее глаза, знаешь, жабьи, видят все, что было, а дважды то, чего не было. И язык у нее... помело. Со смолою. Углядит с тобой... а она углядит, только наверх поднимись... так ничего не даст. А мы у нее в кулаке, вот так, - и руку она перехватила, стиснула, крепко, не отпускала. Пока говорила дальше. - Да не мы одни, считай, все мы - а мне-то с толку... если до самой Марицы ославят. Я и так... как рябая-заразная, а тут... хоть вообще не ходи...
  
  ...Оттого ли, что когде лехта Мрэжек начинал этот ритм, они были близко, столь же близко, оттого ли, как она стояла - рядом, не отстраниться, даже если бы он и мог захотеть, Ралицу и накрыло. Бликами по воде. Словно ему вслух назвали, что вот сейчас дальше думает... чернокосая Родничок. И видеть это так - было и стыдно и очень страшно.
  
  ...и что не кричать хочет. Так, спокойно думает. Как... ну, дело бывающее. Что вот делать, если что.
  Плотину видит. Вот ту самую плотину. Где водосброс. Только не ручей тот самый, а дальше. Где обрыв. Где высоко и глубоко... И место есть, если повезет, так упасть, чтобы не всплыть. Если башкой, например, о камни приложиться, точно всплывать нечему будет. "А с неправильной смертью - лехтев разберутся", - зачем-то продолжалось изнутри него, которому должно было быть - и было - просто страшно. Она это так... спокойно прикидывает. Как вариант поведения. Разумного, который вправе...
  
  Ему было страшно. Столько времени, сколько "страшно" бывает. Очень долго... так, что голова кружилась. И должное, и запретное - отступали и быть отказывались. Мимо него прошло еще какое-то важное время... когда он шевельнулся и сказал на самом выдохе:
  - Не ходи, - еще было страшно понимать: напугает, но он не оставил паузы, продолжая дальше. - К плотине... не ходи. Я же вижу. А это уже моя земля. И я буду вправе. Я же... услышу и приду. И не пущу... - говорил, и совсем отдельно от себя понимал: а руки-то... не в глине. А можно. Может быть можно - дотянуться и погладить... Ведь... ведь если будет нельзя - он тоже услышит... Она...скажет. И зацепил. Лапищей. Руки-то рабочие. В мозолях. А она... мягкая...
  А она не отстранялась. Старалась, плечи напрягались, приподнимала подбородок, точно вверх на него посмотреть... ну не так-то много ей поднимать было. Ложилась - мягким - ему на ладонь. Сминалось. Теплое...
  
  Хорошая...
  
  - Вот да ладно, ты бы - и пошел, - говорила... так, что вспомнил тех дней, от хозяина Свишека, острое "заноза". Поддевала. Но... смотрела. Зубы показывала. Блестели. Неужели... и правда поддевала, отпускала страшное... и ну как почти улыбалась? - Да ладно. Не бойся. Никуда я не пойду. Не, пойду - вот с толку сбилась - как собиралась раньше. Куриц всполошить, яйца собрать... дальше к бабке Мячке, за обещанным... Я б туда все равно пошла. Даже если бы ты о том сказал: не ходи...
  
  А Ралица попытался возразить, сказать, что не сказал бы, что понимает же... Но издал первый звук, наверно, голос подвел, очень громко издал... Точно - что его убеждали замолчать, тем же жестом, близким жестом, легли на губы - жесткие, пахнущие вкусно, восхитительные пальцы (...той, которую зовут Родничок). Держали. Говорить она продолжала.
  - Потом приготовим стол, проводим, хорошо проводим, никто голодным не уйдет... а как потом сами - как будет. И потом пойду. Ну, куда-нибудь да пойду.
  
  А голову так и держала - лежала. Смолкала, облизывала губы - и шептала еще тише.
  - Нет, я все помню. Ничего не забуду... Не смогу - не хочу забыть. Я бы и пришла к тебе под полог... - и сдвигала пальцы, поднимались - к носу, вела по щеке, понимал - о чем она - и ой, горячо было. Везде горячо... - Только не в такую же ночь... и вас в доме положили. А там, наверху, каждая доска на свой голос поёт. А снизу вся родня, в каждом углу по своему приютилось, где близкие деда, где дальние, где всякая тварь, семикустовому выползню побратимы, как прощальный пир, всем родня пожрать, а принимать надо. Вот мне не хватало, чтоб каждый мне под подол заглядывал... а мой старший дважды. Все равно будут, но не дождутся. Вот пусть и не болтают... Да еще и с твоим старшим. Тебя. Уложили. А я его как трех своих смертей боюсь и одной неправильной. Он-то по десять раз на всякую смотрел, лицо... такое...
  
  Сбилась - это Ралица попытался рыпнуться, спросить сначала про зачем под подол-то, потом - сказать, что совсем не страшный его старший, и чего она так... И что это он привык слышать ритм - в его голову пришло - ой, совсем не тогда... Тогда она ему и не давала сказать, второй рукой тоже дотягивалась - и он понимал, что все - потом, и спросит потом, и жить потом, а сейчас будет стоять и плыть. И впитывать. И растворяться. А она держала и смотрела. И с дыхания совсем сбивалась. Тоже плыла. И расплескивала - обрывистым, жарким:
  - А вот ввечеру, в следующем, как совсем провожать будем, это про другое, ему не обидно, а кто ж вас выпустит к себе раньше того рассвета, там как каждый первый ляжет, не пьяный, так сытый - я под полог приду, к тебе, тихо-тихо, не могу, как хочу с тобой быть, пока вот... так оно... ты придумай, как - ты же придумаешь... - захлебывалась и не знала, как выгрести, и его накрывало. А потом он говорил:
  - Придумаю, - как и что придумать, он совсем не знал, но знал, что должно быть. По-другому. Совсем по-другому. Что не может быть так, чтобы она пошла к плотине и насовсем. Больше - не может - чем то, о чем она, что она... Она придет к нему, Ралице. Быть с ним.
  
  А Чешменка приподнялась и чмокнула его. Лизнула. Неловко, в нос. И побежала вниз. К зверьему двору. А он еще стоял, слушал, как там где-то под крышей сонно заквохтали... и пошел вверх... ну вот только как понял, что нет. Не дождется. Слушал, как поет под ногами крыльцо и лесенка, как скрипит дверь, как шуршит под ним подстилка. Не придумывал ничего, думать не мог, в голове кружилось - жарким, словно перегрелся, вытащил соломинку - ухо щекотала, лежал, в потолок смотрел, душным не дышал, тем дышал, вот вовсю еще пахло, еще было, и он был - чуть дальше, глубже, где уже прошло... Вертелся - забывался - укачивало - качало на волнах - большое, жаркое... Было ли хорошо? - он не знал. Было.
  
  До полудня мог бы проваляться - отвечал потом Ралица. Кто их знает - и всю жизнь бы мог. Но ступеньки снизу запели, и ладно бы каждая пела на свой голос - он и в чужом доме понимал, о ком они поют. Лехта Мрэжек поднимался увесисто и не спешил. И в дверях не спешил - Ралица уже очнулся и точно же видел - качнул дверью вперед-назад, поглядел, пальцами дажепроверил. Петли. Под засов. Наконец, на него повернулся. А видно все... как рассвело. А весна же - ну и вправду светает - думал Ралица. А лехта Мрэжек взвесил шепотом:
  - Петли есть, а засова нет. Хорошо петли изнутри. Чудно... - шагнул, доска скрипнула, сел - несколько скрипнули. - Спишь весь? Вот прирезали бы тебя здесь, пока спишь...
  Ралица даже встряхнулся - так странно было именно это сейчас услышать. И вдыхал и открывал рот он чтоб сказать что-то о том - вот надо его кому тут резать. А открыл и как вырвалось:
  - Да здесь каждая доска на свой голос поёт. Услышал бы.
  Старший Мрэжек вернул ему столь же неожиданным:
  - Приходили, значит? - спокойным. С ни на кого не указывающим "приходили". А Ралица - просыпался ли, засыпал? - трезвел? - понимал, четко и страшно, что он, наверно, зря - здесь столько... наотслаивал хотя бы, что папа Мрэжек сейчас, если захочет, намотает все это на руку и сплетет, как это будет удобно - и все право старшего останется с ним. И возражал:
  - Сказали. Не приходили, сам спускался. Услышал. Как ты вот шел. Как сам ходил. Поют же?
  
  Его рассмотрели, понимал Ралица. Внимательно. Потом папа Мрэжек чихнул, размял спальное, хмыкнул еще под нос:
  - Надо же, на свежем положили... откуда им бы? - растянулся, "свежее" захрустело, доски заскрипели, потянулся - тоже было слышно. - Ладно, ныряй спать, Ралица - выдох да выдох и рассвет. А день нам завтра будет длинный. И каждый круг не проще этих. Хороший был человек, Зарэчко эс Оршевич, долго провожал, утомительно, долго еще будем...
  
  Ралица еще слышал - "ныряя" спать, ну, раз разрешили, он сделает, что папа Мрэжек чихает - не раз, пахнет живанинкой, поворачивается - а доски пели... И от спального места желает ньера Зарэчко хорошей Туманной Тропы...
  
  ...А родник высох. Это Ралица узнал поутру. Проснувшись... ну, как обычно просыпался. И даже лесенки к нему не осталось. Рассказали по дороге. Что разобрали в зиму. На дрова. А что ей стоять?
  Подумал - хорошо, что не пошел. Еще подумал - за хорошее начало дня это известие не могло сойти. Но по правде - такому дню и не с чего особо было быть хорошим. Та часть проводов ушедшего, что дорабатывает его вещное тело - в этих горах, этим людям, всем без своего разрешения "дело столь утомительное, что проще не умирать", как раньше высказывался папа Мрэжек.
  
  Он и сейчас высказывался - невозмутимо, пока скат Горички оставался позади, длинная телега медленно переваливалась по камням, а Старая Брюква уверенной руки папы Мрэжека слушалась и не хуже Каменюки, Ралица сказал бы - лучше, ну идти быстрей заслуженная лошадь и не смогла бы - да ей и не требовалось...
  
  Ралица не решался, понимал, что неуместно будет спросить, что-то случилось или обычай поменялся, в тот первый раз, что он помнил, ехали они своей тележкой, в хвосте, за прочими тремя, глотали пыль, Каменюга седел, прямо... Сейчас... Сейчас они ехали на хозяйской длинной телеге, правил, притом, папа Мрэжек, и на длинной телеге живых только и было четверо, кроме них и хозяина Свишека на длинную телегу села незнакомая сухая женщина - в покрывале, но без траурных повязок, Ралица до того ее не видел, и думал, что лишнего тут не спросит. Села себе и села...
  А править, надо думать, должен был хозяин. Должен-то должен... Хозяин Свишек вышел со своего двора полностью - должным видом, снова в чистом, но теперь в жилетке, с траурным поясом и обвязками, в сапогах, шел опять впереди телеги весь подъем Горички, не сбивался. Ралица видел - люди смотрели. Немного - в рабочее-то утро... А там дорога перекатилась за ворота, перевалила лысый луг, ушла за скалу. Так на спуске чуть не сразу хозяин Свишек слышно охнул, попросил придержать, попытался закинуть себя на телегу... и повис. Мешком. Дурацким. "Подсади", - жестом, совсем придержав, попросил папа Мрэжек - ну что, ему, Ралице, трудно... спрыгнул, оббежал, подсадил... Ньера Свишек был ох, нелегок, и навалился всем весом, ну да ладно, случается, вон как кряхтит. И пахнет. И руками хватается...
  
  Ньера Свишек - это Ралица думал, косился, пока они тряслись дальше - эту ночь перенес тяжело. Как покинули Горичку, и никто, стало быть, не смотрел - он и скис. Назвал Ралица - он думал про падалицу. Сморщенную грушу, откатившуюся в траву и забытую там. Нехорошо так было думать о разумном, но Ралица почти видел - пахнет пьяным и кислым, пошел - рыжей гнилью, скользкой, и пена пузырится. С нелепой такой легкостью - словами:
  - Вот сейчас-то послушаю, как будут прощальные службы в Марице на нас орать...
  А лехта Мрэжек правил и как раз позволял себе высказываться:
  - Так вы затем и лехтев позвали. На лехтев не посмеют...
  - И то правда, - хозяин Свишек даже улыбаться пытался, отряхивал из волос что-то невидимое, охал, качал на руке добытую с пояса флягу, выдыхал, вешал обратно. Укладывал обе ладони, а потом и голову, на "прощальный ящик" своего мертвого... и как бы не дремал...
  
  Женщина под покрывалом - внезапно вспоминал Ралица - не особо и шевелилась. Он так и не понимал, кто она и зачем она, но спроси его - точно бы ответил: женщина тоже думала... про падалицу и плесень. Только ей не было неудобно.
  
  К дому прощальных служб, ближайшему разрешенному, дорога, как показалось Ралице, стала еще круче - пришлось спрыгивать, плечом поддерживать, как бы их мертвый старший на горе не остался. Потом помогать снимать. Сначала хозяина Свишека, потом сам прощальный ящик. Второй, думал Ралица, был легче. И хоть руками не хватался. Хватка у хозяина Свишека прочная еще была. И еще стоял, плечо Ралицы так и не отпускал. Или заходить боялся. Первой та женщина пошла, за ней лехта Мрэжек, а за Ралицу еще держались. Слушал - дверь они не задвинули, как говорил папа Мрэжек, что прибыли в должный срок на кремацию умершего своей достойной смертью Зарэчко эс Оршевича, что он, как лехта, приносит свое свидетельство, что смерть была должной и достойной, за ним вступил густой и очень слышный голос, что пока она, Траварка эс Шельды, как представитель старших Семей Горички и наследственный плакальщик сказанное лехта своим словом подкрепит, а оставшийся старший родич сейчас подползёт, его церемонией прощания... утомило. И едкий голос той женщины... ох, а задал ритм работы - понимал Ралица. В этом ритме вслед небрежно переговаривались двое, с которыми он потом прощальный ящик-то и снимал. Слышно, как... словно им казалось должным. Про него же было:
  - Вижу. А второй кто такой стоит, - спрашивал, обернувшись назад, бородатый в расшнурованной накидке прощальных служб, - тоже родич? Что-то не всем поселком-то прикатили.
  - Не на что ему всем поселком, - возвращал густой голос, - куда там родич, сразу не видно что ли? Лехтев. Не подхвате.
  - Аа, да, это ж надо так утомиться, чтоб хвататься за лехтев. Ну ты - раз ты на подхвате, вроде дюжий, давай, подхватывай, - ронял уже ему, Ралице, бородатый. Не злился. Так, досадовал. Ему было лень в такую внезапную весеннюю жару - возиться еще - с горелкой и трамбовкой, а еще у него холодненького фляжечка ждет в ручье. Ралица так и не знал - ритм ли с ним остался, он додумывает, но лучше было об этом думать, чем смотреть, как ньера Свишек только смотрит на это. И ничего, вздыхает. И под прощальный ящик встал, но - что был, что не было...
  Потом прощальный ящик раздвигали. Сверяли мертвого. Регистрировали. Ньера Свишек брал кисть, подписывался на вручаемом, криво, один раз не там подписался.
  - Над твоим огнем петь никто не будет, неудачник, - высказала только Свишеку та женщина, когда он подписал последний знак. Посмотрел, жалко... улыбнулся: "Приговорила", - моргнул и заплакал. Женщина не заметила. - Но из уважения к ньера Зарэчко - спою. Будешь должен. Как вернусь и проспишься, решу, чем с тебя взять...
  
  Как уезжал прощальный ящик, Ралица не заметил. Потому что та женщина открыла рот. И настал звук. Насыщенный, густой, отражавшийся двенадцать раз по двенадцать от стен... Слов Ралица не мог разобрать. Отражения тоже. Помнил что выдоха два звуку удивлялся. На третий папа Мрэжек перекрыл его легко. Тихим:
  - Теперь пойдем, - вышел и продолжил, тоже не слишком отдаляясь - прямо на крыльце. И слышным голосом. - Это затянется на круг времени, как бы не на два. И это только их дело. А мы пока вниз прогуляемся, тут знаю одну лавочку, где на обмен можно договориться... что мы, зря до Марицы тащились? - и Ралица поручился бы - там, внутри, это все тоже могло быть слышно. Несмотря на голос.
  
  Сам он, почему-то, решил заговорить нескоро. Вот только когда лопухи, а там и орешник, над узкой тропкой вниз, которой уверено шел папа Мрэжек, так сошлись, что того здания совсем не стало видно.
  - А это... чему-нибудь помогает? - озадачился Ралица. Он пытался вспомнить, было ли так в прошлый раз - и не смог. Решил, что их вроде бы внутрь не пустили.
  А лехта Мрэжек повернулся. И усмехнулся - уголками губ. Невесело:
  - Ну, насколько я знаю, нет. Традиция. Не спели - вроде как ты и не жил. И очень.... Расходная традиция. Не хочу прикидывать, во сколько ньера Свишеку все обойдется, - и не запнувшись продолжил. - Вымыться хочешь?
  
  Тропинка выводила к броду через речушку, над которым, ступеньками, спускался небольшой водопадик, Ралица нашел место, куда вскарабкаться, вылез из рубашки и с удовольствием нырнул под холодную воду. Вполне чистая. Хорошая. Папа Мрэжек, кажется, только умылся. Стоял, смотрел на Ралицу, отчетливо выдыхал, что-то взвешивал на пальцах. Неодобрительно. Ралица обдумал - скорее не его. Но о чем тот думает, решил запросить:
  - О чем я думаю? - переспросил лехта Мрэжек. - О ньера Зарэчко... и о том, что он просчитался. Думаю, он мог хотеть умереть вовремя и избавить свою Семью от лишних и непосильных хлопот и затрат. Но мог ли он забыть... что здесь горы, и здесь никто не рождается и не умирает один. Все придут... и мало кто с помощью, много кто подойти и проверить, соответствуют ли эти разумные своему статусу теперь и после, - жест "глупо" Ралица удержал. У разумных свои правила... важно не то, что поменяться он бы не хотел, но что он должен придумать. Это было все ярче. Как бы не все заметней. Пока лехта Мрэжек продолжал. - И я не знаю, как это все дальше потянет ньера Свишек, но статусные прибабахи он считает себя должным обеспечить. И лопнуть. Споласкивайся. Нам еще обратная дорога предстоит. И праздник. Это будет нелегко...
  
  Про то, что он должен придумать - Ралица не заговаривал. Он не знал, как об этом заговаривать. Всю обратную дорогу. Про которую... ой, недаром папа Мрэжек его предупреждал. Она была тяжелее. Для него так точно.
  Тот же бородатый из прощальных служб, сидящий - как они пришли, с трубкой на том крыльце (больше из живых наблюдалась только копавшаяся в пыли курица... Старую Брюкву здесь не обидели, устроили) - покосился на них и беззлобно хмыкнул:
  - О, лехтев пришли. Давайте, выгребайте ваших покойничков, - вставать не стал. Рукой показал. Что по лестнице ниже.
  
  Плитки лестницы давно надо было чинить, как бы не до его рождения - обдумывал Ралица еще на спуске, плитки были сбиты и качались, где и вовсе осыпалась основа. Ступенек было почему-то семь - и Ралица почему-то это запомнил. Потом - сначала они спустились, в тесном зальчике, меньше иных нижних гостевых покоев, не иначе, зимнем, хозяин Свишек сидел один, смаргивал, вытирал пот, возвращался к свитку, что лежал перед ним, кусал кисть, снова вытирал пот. Пахло пылью, жарой и тушью, летали мухи. Ничем о границе мира живых не пахло - отмечал Ралица. И да, с чего бы. Той женщины не было. Вообще никого не было. Вот только они встали в дверях. Выдоха четыре стояли. Пока лехта Мрэжек не переступил слышно - с плитки на плитку. И еще раз переступил. Когда посмотрел на него хозяин Свишек. И очень очевидно обрадовался:
  - Лехта... ниери Мрэжек, вы мне в этом понять поможете?
  - Лехтев, конечно, не судят, - протянул вот очень подчеркнутой, городской речью-для-лехтев папа Мрэжек, потом посмотрел на хозяина Свишека и продолжил обычным. - Ну, да я тут не первый раз и точно чаще, чем вы. Сажусь. Давайте понимать.
  
  Ралицу папа Мрэжек учил - старательно учил, что знание, как заполнять и где подписывать разного рода сложные рукописные документы для лехтев предполагаемо запретное. Официально считается, что им и знаки официального начертания разбирать недолжно. Однако это не то, что прописано в Договоре, и в меру разумения, в здешнем месте, со здешними разумными, если потребуется... в общем, если его возьмут, Ралица может считать себя вправе это изучить. Но лехта Мрэжек не настаивал. Говорил - понадобится - запомнишь. Учи пока свое полуразрешенное техническое.
  
  Так что Ралица стоял и смотрел, как лехта Мрэжек раскручивает свиток, зачитывает... утомительный официальный, вслушивайся Ралица внимательней - зевал бы... Как поясняет для хозяина Свишека местным, объясняя, где прикладывать руку. Довольно долго. Но служитель точно появился ровно к концу объяснения. Этот был седым и хмурым, забрал свиток, сверил подписи, ушел за загородку и через какое-то время вынес ньера Мрэжеку... горшок. Это первым делом подумал Ралица. Большой глиняный горшок.
  Он не очень помнил, как выглядела в тот раз емкость с прахом умершего - надо думать, их тогда и близко не подпустили. Но в этот раз точно был горшок. Глиняный. По хозяину Свишеку показалось - горячий. И тяжелый. Поднимавшийся - с трудом поднимавшийся от места выдачи горшка хозяин Свишек - эти два круга времени, что их здесь не было - плакал ли, прикладывался к фляге, делал и то и другое - но шел невыносимо неудобно, они шли за ним, и Ралица поневоле следил. И на четвертой ступеньке ньера Свишек запнулся. Развесисто так запнулся. Точно не разглядел скола плитки, встал опорной ногой на ребро, нога и подвернись...
  Горшок. Да, это сначала знал Ралица, когда рванулся вперед. Хрупкий глиняный горшок и лестница - каменные плитки. Грохнет сейчас - сметай потом. Всем на смех. Даже той курице.
  
  ...Он оказался легким. И не горячим. Теплым, так, чуть теплей - ну, обычного горшка. И то... может, это об хозяина Свишека нагрелся? Ралица, как подхватывал горшок, хозяина-то подпер, а тот охнул. Потратился на извиняющийся жест даже. Ралица рукой махнул - ну и в самом деле, а что там? А Свишек так об него и оперся. Навалился. Горшок вроде нес, но так, одно слово. Хромал и охал. И хватался. Лапищи были цепкие, мокрые и горячие.
  Ралица три раза только за лестницу - и куда больше, чем двенадцать раз за всю дорогу - думал, он не знает, может и правду у хозяина Свишека со всех хлопот снова схватило спину, и на лестнице он успел оступиться так сильно. "И живот ему прихватило - ну чтоб все сразу", - добавлял он про себя. Не знал... он был рад - он всегда бывал рад, когда помогал папе Мрэжеку с его работой, когда это проходит. Когда ритм его оставляет и блики на воде так не накрывают его, оставляя внутри разумных - что они такое и каково им. Был бы рад и в этот раз... если бы его так не занимало другое.
  
  "Скинь его в речку, лехтев", - жест, которым в спину проводил бородатый из прощальных служб погрузку на длинную телегу сначала горшка, потом ньера Свишека, был прозрачен. Ралица еще частью себя посочувствовал. Еще когда отец, оглянувшись со своего места возчика, как там - погрузили ли, усадили? - спросил почтительно, ждать ли им, а хозяин Свишек глазами заморгал: "Ушла ниери Траварка. Обложила меня руганью на три жизни вперед - и ушла". И без всякого там ритма было слышно - этому разумному тоскливо. Тоскливо и страшно.
  Напутствие бородатого Ралица вспомнил примерно к третьей речке. К которой всё его сочувствие куда-то утекло. Он старательно дышал, собирал должное по статусу терпение, пытался его оформить, выковать - в подходящую форму... все равно выходило - он очень сожалеет, что между ним и хозяином Свишеком больше нет "прощального ящика". Тот задремывал. Он клонился на сторону под каждый поворот и мешком качался под ухабы, пытался отпустить горшок, пытался упасть сам, упал бы - когда бы Ралица позволил, просыпался, хватался еще не проснувшись, а крепко, совсем просыпался - упрашивал приостановить пока, скатывался - охал, заваливался в заросли - хромал, как возвращался, от него пахло, так и застревал у телеги, в первый раз только попробовал снова себя закинуть, охнул, присел набок. Снова приходилось Ралице слезать, подсобить... а тот там цеплялся, тут хватался. Да, не раз повторялось, не два даже, на третий Ралица уже - как дышать и терпение собрать уставал, думал - со всех сторон хозяин обминал, вот прямо ощупывал. "Только что пальцем в зад не залез, как зимнему кабанчику, проверить, сколько жирка нагулял", - назвал Ралица к очередному спуску, уже не пытаясь додышаться до терпения. "Груша, - потом сосредотачивался Ралица, - забытая гнилая груша. Темная. В плесени. Недоглядишь, закинешь такую - и из доброй живанинки, как говорят иные старые люди, такое пойло выйдет - врагов насмерть травить". Еще думал - к четвертой речке совет бородатого он ведь и готов выполнить...
  
  Пожалуй, на немалое счастье ньера Свишека, через четвертую речку шел низкий брод, потом - ей оказалась хорошо знакомая Омутница, по весне еще как-то похожая на своё имя, не на тихий ручеек где-то под камнями. Та, над которой поднималась Горичка. А больше на его счастье - теперь лехта Мрэжек придержал телегу сам. Сказал увесистым:
  - Подъезжаем, ньера Свишек. Вы не хотите... сполоснуться хоть спуститься?
  - Ох и правда, - выдохнул тот. Скатился - сам на этот раз. Заковылял вниз, к воде. Ралица и не хотел, а наблюдал - камешки-то у Омутницы с норовом, а что такому оступиться? Ладно, лицо, а ну как башку расшибет? Нет, вспоминал рядом - про Чешменку, про плотину, злился, но куда деваться-то - следил. А тот из всего верхнего облачения вылез, из сапог вылез, осторожно спустился, стоял, водой на себя плескал, голову споласкивал, лицо, вылез, сел на камень, обувался медленно, одевался быстрее, поднимался - прихрамывал, встал у телеги, сделал шаг туда, два шага обратно, даже сам на этот раз залез, грузно. Отца поблагодарил, большой благодарностью, спросил, все ли так, лехта Мрэжек ладонью взвесил - что ну как-то держится. Так и перевалили Омутницу.
  
  Ралица косился - ньера Свишек сидел, на этот раз прямо, достал флягу, взвесил еще раз, глотнул быстро. Как до дороги поднялись - попросил придержать. Слез. Долго, но сам. Прошелся шага по три туда-сюда-вдоль, что-то про жизнь выдохнул, что тяжела она, растакая, очевидно допил фляжку, очевидно подобрался - как бы не губу прикусил, сначала Ралице махнул - попросил горшок передать, потом лехта Мрэжеку - чтоб после поезжал и придерживал, выдохнул сквозь зубы, с шипом - и пошел, с горшком, вверх по дороге, к Горичке. Медленно, а почти не хромая.
  Ралица так смотрел и ругался, вперед, чуть не под бок папе Мрэжеку переползя - ну как гробанется наконец, все рассыплет, и спрыгнуть не успеешь. Про себя, вслух-то сдерживался. А папа Мрэжек Старую Брюкву сдерживал - та тоже знала, что горка последняя, а над ней вон они, скоро - свой зверий двор и своя еда... И, как могла, пыталась поспешать. Так и поднимались, следя и сдерживая...
  Но хозяин Свишек так и не запнулся. И до стола, и после. А стол в его дворе был - на улицу выходил. Запах Ралица еще на подъеме учуял... дымом пахло. Хорошим дымом, с холодной летней кухни, сытной еды, мяса. Откуда-то они да взяли мясо...
  
  ...А он все еще ничего не придумал - не оставляло Ралицу. Но так... далеко. Где-то - не на дне, там, где корни. А стоял он здесь. Он стоял, смотрел, был стол, очень длинный стол, выкатившийся из парадных ворот дома хозяина Свишека, было правда очень много людей, совсем не знакомых ему людей, которые бегали, что-то делали, подтаскивали к столу, или уже угощались. И звучали. Никого из семьи хозяина Свишека притом было не разглядеть. Ралица выдыхал, называл себе - ну да, они ушли, им же надо определить место последнему пеплу своего разумного... Знать бы - у них тоже удобряют сад? - и виноградники? А целы ли у них теперь - сад и виноградники? - а что тогда они делают... с горшком? - а может и в погребе хранят? - кто тех разумных знает...
  
  Что он так ничего и не придумал - лежало на дне тех размышлений, лежало, булькало...
  
  Но потом Ралице на ум приходило, что с утра съел и мало, а густой, жирный запах еды - он вспоминал, да, люди готовят обетную похлебку, знакомую обетную похлебку, без которой не обойдется ни одно событие, особенно вот то, когда Бог слишком близко посмотрел, будь то про рождение, про новую семью, про смерть, или скажем, ехал ты дорогой, и камнепад шел своей, и пути ваши были очень близко, но не пересеклись... То, из которого прежними не выходят. Похлебка, для которой можно забить и старого, много дому отдавшего, зверя... варить ее долго, кореньев в ней много, если богатая, если нет - для нее никто не пожалеет соседу с поводом - ни зерна, ни луковки, ни лишнего яйца, хотя вот за ними-то Чешменка ночью бегала. Ни миски гостю не пожалеют, на обетную похлебку всех позовут, лехтев он, не лехтев... По правде при такой-то традиции лехтев рядом с котлом такой похлебки нередко оказываются...
  Да и посуде, что сейчас на столе - он знал - не всей до следующего вечера достоять, что побьют, что унесут, у себя дома разбить, и осколки закопать. "Чтобы смерть думала, что тут уже прошла и ходила подольше мимо", - он знал, говорили здешние люди, а у себя, в Этэрье, папа Мрэжек иной раз говорил с лехта Цюэ, спорили. Папа как всегда ворчал, что это никак не работает, это традиция, пожалуй, из безобидных. Цюэ легко отвечал, что если она помогает людям успокоиться и стабилизироваться, то свою роль она вполне выполняет, на что папа высказывался о нелюбви к бессмысленным подергушкам. Ралица все думал о посуде и делал еще шаг к столу...
  ...А на столе уже есть - хлеб и пироги и прощальная каша, только он, Ралица, не помнил, а есть ли у него право взять хоть что-то с этого стола, всяко должным будет подождать, пока начнется, пока совсем начнется... " И в такой-то суматохе, да после первой бочки, тут полдома исчезни, не найдут", - булькало пузырем со дна... И Ралица пытался понять, пытался добраться - где-то там за воротами, во дворе, и их телега и их еда, будет, что перехватить...
  
  Но тут самого его перехватывали за плечо, незнакомая молодуха в яркой рубашке, на которой терялась траурная лента, да и молодуха была ну совсем нетраурной, улыбалась и прямо впихивала Ралице в руки мелкого, вот наверно под Somilat только родился, своего младшего, только-только в опояске. Ралица не понимал, младший лупал темными глазёнками, молодуха поясняла, с сильным выговором нижних, как бы не заречных селений - то-то незнакомая: "Возьми, лехтев, подержи, тебе хорошо, ему надо, от перепуга", - ну Ралице жалко не было, малой был легким и мягким, с пушком вокруг лысинки на затылке, а в щеку его комар укусил, здоровый волдырь такой... "Вот ща эта заречная взъестся, что ты на ее младшего уставился", - говорил себе Ралица, смотрел на молодуху, спрашивал, вроде, ну взял, а что делать-то, та улыбалась, говорила, ну скажите что-то хорошее, как вы умеете, да посмотрите... И Ралица расслаблялся, уютный был мелкий, решал и вправду посмотреть... Кажется, хороший и правда младший был, укорененный, не разглядел - вот на тот выдох, как нырнул, молодуха как хватанула его за волосы... пол-хвоста выдрала, не иначе. И как он еще с такого нежданчика мелкого не выпустил, Ралица и не знал, а та улыбалась, во все зубы, зубы были кривые: "Испугался? Вот и хорошо. Теперь запечатано", - и ну не пол-хвоста, но несколько волосин наматывала на палец. "Дура", - не удержался Ралица, та только шире заулыбалась, забирая мелкого: "Да не лайся ты, лехтев, я ж не со зла, надо так, заведено. Иди, лехтев, хочешь я тебе каши отсыплю, с тобой поделю"...
  
  Не иначе какую-то связку из моей памяти молодуха-то выдернула, - смеялся потом Ралица. Понимая - конечно, дело было проще. Он мало спал, и за время сна практиковался в сложной работе, после которой - бывало, что долго - люди казались оглушающими, а здесь их было - и много, и громко, он мало ел, его - со дна - подгрызал непривычный вопрос - все называл себе Ралица потом, пытась допонять, почему то, что было до на этом вечере помнится так отдельно. А может, его тогда уже сдвинуло. А может - просто то, что случилось потом, расколотило - какой-никакой, но привычный мир - вот как тот горшок - и посыпалось, и так и лежит в голове - осколками.
  
  Но точно, что сидел за столом, за общим столом, ел из общей посуды... Ну как, ел - в том моменте, что был, Ралица смотрел в миску, миска была щербатой, в миске была обетная похлебка, знал, надо доесть, пока не остыла, пока не поросла мелкими жиринками. Знал, что зверь для похлебки точно был старым, что хочет есть, а еда не лезет... Что может в черед, проторить путь голоду, попросить живанинки -папа Мрэжек сидел рядом, а где-то рядом с ним была и их, привезенная из Этэрье, бочечка. Не то, чтобы отец отказывал.
  Но - думал Ралица, потом пытаясь вспомнить, как же оказался рядом с ними хозяин Свишек, уж не к их живанинке ли его поначалу привело. Он сидел точно не на своем месте, верхом на скамейке, перед миской с чужими объедками, держа в руках малую чарочку, чоканчик, под живанинку, и чарочка была ой, не первой, и беседа с лехта Мрэжеком была дольше, скорее-то... Ралица не слушал, а оглядываться - и тогда - да, оглядывался, и до того оглядывался, но Чешменки взгляд не находил... На ее старшего смотреть он не смотрел, устал за дорогу, но с того же и так мог сообразить, не пялясь - а тухлой груше, не иначе, полегчало, то ли полный стол и много живанинки сделали свое дело - хозяин Свишек прихлебывал, точно вино и легко вел разговор. И когда в нем начались эти слова, Ралица и подумать не мог, чем они закончатся.
  - Видите, сосед, - говорил хозяин Свишек, глядя как лехта Мрэжек зачерпнул ложку, а теперь грызет кус мяса, - вам бы по совести полагалось за работу поросенком или овцой отдать. Только свиней у меня нет, и за последних биты, и овцы под расход теперь нет... Может, моей младшей возьмёте?
  
  И мир остановился и грохнул. Как в пожарный колокол. Ралица смотрел - он как оглох, словно под тем колоколом и стоял... Как его старший не вставал - но очевидно выпрямился. На все слои. Настолько, что сейчас ой как верилось - в байки Этэрье, что рассказывали, впрочем, о здешних краях, о землях разумных - что как-то давно, еще когда Ралица вообще не родился, лехта Мрэжек сорвавшегося быка останавливал - словом, промеж рогов не понадобилось. Верилось - глядя на то, как за лехта Мрэжеком поднялось, сгустилось, встало плотно - и окатило...
  А сказал его Старший просто. Тихо. Как ничего за ним не было:
  - Очевидно, вы очень много выпили... сосед, - но это тоже было, и было - так...
  Что хозяин Свишек - это было понятно - трезвел на глазах, вот сейчас, между выдохом и выдохом. Но улыбался - видел уставившийся Ралица, до которого доходило. Улыбался виновато и упрямо. И говорил - навстречу тому, что обрушивалось:
  - Ну да, что скрывать-то - выпил, выпил и немало... Только знаете, сосед, я смотрю и замечаю... что моя младшая, да ваш, вот не знаю, какой, тот, что подмастерье, и сейчас с вами, день да день, а до сеновала подумают добраться... А какое там сено-то, в такую весну, горе одно... А так я скажу, что я бы и не возражал, - он говорил, а трезветь ему похоже не хотелось, он тянулся - к их бочонку, снова наполнить чарочку живанинкой...
  
  А Ралица - по которому тоже пришлось волной, и он не сказал бы - насколько ненарочно, он точно знал, насколько был лехта Мрэжеку очевиден - и не раз уже - могло быть очевидным и то, что он никак не придумал... Ему нечем было сказать, куда там пришлось волной - его захлестнуло и уносило, и вот только четко казалось, что несло отчетливо наверх, туда, к небу... Но только не сверху, не с гребня волны, с тяжелым удивлением думал Ралица - а здесь, где вставала стена и били воды, то что сейчас знал этот противный человек, эта тухлая груша, те вероятные слои, что кишели, булькали, собирались у его вполне прочных корней, были... такими теплыми, простыми и живыми...
  
  ...человек не боялся, человек смотрел - в свое придуманное будущее. Он думал про поле, про старое поле, которое он с такими руками точно вспашет. И виноградники. Почему бы и не виноградники. А вдруг подарят и сделают. А если опять будет дрянное лето... Он думал о старом пастбище, о старом пастбище эс Этэрье - ну, ох, дорога, и через перевал, и эти овцы, и корова эта дурацкая, только и хорошо что мясо потом сытно поели... Но он сможет... тихо, не как нарушитель межи красться-то, жить вполсилы, а с правом.... по родичу... Плотно прикидывал - прямо траву было видно, на том пастбище. И камни. И туман над перевалом. (....это он не там зверя вытаскивая, спину-то надорвал?) Что Ралица, как бы его ни несла волна, вовсю удивился, что тут пол-выдоха только прошло, и человек... и хозяин Свишек все еще говорит. Придвигается, машет чарочкой, ритм речи отмечает - не зря, тот и прямо рвался приплясывать:
  - А по самой правде, ничего скрывать не буду - и от того бы не возразил... Ну я не знаю, сосед, как у вас принято, есть ли - дары за "ушедшие руки", а у нас только очень приняты. А с вашим зерном и со всем, что рядом присудят, мы и засеемся и дальше пойдем, а к осени, если год устоится и даст - так и сами встанем...
  - Пойдем... сосед, - приподнимаясь, властно - пока время все еще течет мимо -Ралица слышал, как медленно отзывается ему лехта Мрэжек. - Пойдем, хозяин Семьи Свишек. Пойдем, отдельно, потолкуем.
  - А и то, пойдем, - отзывался хозяин Свишек, выпрямлялся... опасливо, тянулся еще с чарочкой к бочонку. Дотягивался. Отец смотрел - люди, наверное, тоже смотрели - и хозяин Свишек торопливо катился вслед. К своему дому.
  Ралица не очень помнил, что вокруг где-то есть люди. До него - как он подумал, дотянулся только отцовский взгляд. Как он подумал - так, ненарочно, искра отлетела, бывает. Но он, Ралица, оказался далеко. На гребне волны...
  
  ***
  Пол родного дома помогает, и то... Под шагом лехтев, увесистым, тяжелым - плитки пола гостевой комнаты, хорошего, дельным, на двенадцать ветвей ниже, прадедом вылепленного пола нижнего дома зазвучали. Лехтев его пропустил вперед. Как полагалось. Дали хозяину время на первый глоток, четверть глотка - и чтоб на разговор хватило, и чтоб в горле не саднило - из чарочки. И не подломились, когда он потом, глядя на трещины досок ставня окна, сказал... не хозяйское:
  - И что я вам буду говорить, лехта Мрэжек? Сами знаете...
  - Знаю, - спокойно вернул ему лехтев.
  
  Это было - день еще не обошел полного круга с тех пор, как - и оба они это знали. Ночью. В верхней пустой комнате. Где некогда старшего этой Семьи провожали совсем. Где нынешний старший хозяин Свишек сидел на полу. И плакал. Открыто, как в ином месте было бы невозможно стыдно. Целиком. Сморкался. И говорил. Говорил: "Вы мне поверили, и всем сказали: я не делал этого. Я не смог... я бы никогда не смог. Недолжного. Никак не смог. Но думал, - он вытирал лицо, как бы не траурной повязкой. - Вы... вы же знаете, да, сколько думал? Вот сколько... мне пора стать старшим, настоящим хозяином. И пришло моё время. И прихлопнуло меня, как муху. Я хотел стать хозяином, и я... - он сжимал пальцы, показывая, как - что-то жидкое, раз - и утекает сквозь них, то ли кашлял, то ли давился - хлюпающим горьким смешком. - Вот оно, хозяйство - пришла беда, тони загон и погреб"... Замолкал, плакал, вставал, ходил. И говорил еще - обращаясь далеко, так, чтобы до неба достало. До самого верхнего неба. И до своего мёртвого. "И что теперь делать?" "Спать. Проводить совсем, - властно... вот так же далеко отвечал ему... растворившийся в тени этот лехтев? - И работать дальше. Все равно никто из нас ничем другим вам не сможет ответить".
  
  - Ну и я знаю, - оставалось вернуть Свишеку сейчас. - Я еще когда это заметил... что когда-нибудь, вот-вот им и на сеновал. С первого раза заметил, я свою козу знаю. Эту вот, норовистую. И на твоего смотрел... вот весь день и смотрел. Пробовал. И скажу - что вот я бы и не против, - он вот на этот момент отвел взгляд и посмотрел. - Парень у тебя рослый, сильный, рукастый... с ремеслом, опять же, не пропадет. Добрый и терпеливый. Если мою на себя взвалит, то рогов моей козе обламывать не будет, а будет, так тихонько - а с ее-то норовом, не то, что разные - там бы и подрались... А они облезут, - внезапно вспылил ньера Свишек. Тоже можно было. Как до того плакать. - Все, кому пообещал, облезут...
  А потом понимал... хуже -нет, он до конца понять не мог, что тут прозвучало вслух, что про себя. Вот из того, что он думал потом, думал - улыбался:
  - Даже Плакальщица облезет... тоже, небось, девку попросит, что еще тут просить-то? От вас-то, как из колодца, выдачи нет...
  Наверно, все же промолчал, сумел, лехтев точно же поверх говорил. Жестко, как по лицу:
  - И лехтев.
  - Так и что? - старательно улыбался ньера Свишек, договаривал, улыбку под улыбку припрятывал, а сказать было что. - Так тоже... в своем роде ремесло. Ну, почтенное, не почтенное, это вам рассудить вернее, я что скажу - что мы вас, и когда из прочей чашки поим - боимся. А что здесь по нему и позовут, и воздадут почаще, чем по вашей ручной работе, ой, мастерской, ниери Мрэжек, я так и скажу. Ваше искусство мы знаем, - он крутил в пальцах чарочку, царапалась краем, себе сколотую взял, брал на пол-глоточка, вспомнить, сколь вкусна их живанинка, прямо как встал на жатвенном празднике (...а ведь молодой, а ведь если на виноградники пойдет да поднимет, может и ну-ну, а и секреты разболтает, как у них такое живое золото плавят?) Только она, мягкая, плавила где-то плотину, и из горла рвалось, то, что на крайние слова приберегал, горькое. - И уж что правда, вот тут вы, лехта Мрэжек, не рассудите, а нашей пахоты побогаче вы всегда жили. Посытнее.
  Да, лехтев пробило: переступил. Свишек слышал каблуки. И смотрел: аж брови вверх повело:
  - Посытнее?
  - А то ж, - он старался, чтоб было слышно, что он невозмутим. - В иной год я бы сами глазами лупал, что сказал. А сейчас - я стою, где стою, в нужнике - по горлышко, и говорю как есть - здесь только и думать - может, хоть кто-то из моих потомков не будет год от года из кожи лезть, про своих младших - вон, в зиму - думая, и чем я вас прокормлю-то, как все заплачу, и до какой поры прокормлю, кору будем жрать, или до новой травы дотянем?
  ...Свишек думал, а в сердце закипало - ну да, лехтев не понимает, у них же понятно, дело бога, как все берется... Вон, берется же откуда-то - эта их живанинка, словно не виноградные выжимки варились - солнце жатвенного полудня, щедрой, густой жатвы, что спицы ломает и обода просаживает, вот этим колёсникам под работу. На такую-то небось, долго пахать, а чтоб не поработать, когда выплат нет-то... И ведь - ну разве не знал лехтев, когда привозил... Ой, похвалиться - почти злился он, и понимал, нет, не там он стоит, чтобы злиться, ему бы сейчас воздуху перехватить, глаза опустить, сказать...
   - Вот не стояли вы, лехта Мрэжек, в полухлебицу, когда в доме того хлеба до трети недотянет, да и хлеба ладно, сена... - Он вспомнил - и голос дрогнул, самым настоящим страхом. Такое забудешь. - А у тебя вот эти, где четыре там и пятая головы на лежанке друг об друга греются... Старший да малые. Все хозяйство, все ой так себе работнички. И ты сам теперь уже так себе, раз скрутило. Раз беда пришла. И думаешь... вот как вы все с этим всем дотянете до весны... и кому, если что, лучше не дотянуть. А я думал...
  
  Он так и не знал - через два выдоха с липким ужасом понимал ньера Свишек - лехтев ли это уронил под его речь, тихо, почти без звука, сам ли он это так ощутимо подумал - не смог - перед глазами было. А мысли, что думать он не хотел - ну неудивительно, что звучали, в уши стучались изнутри головы тихим и четким, как по морде, голосом лехтев. Ну было - как он сам был там, ночь эта, зимняя комната, где-то продувало уличный угол, наверху, тут долезешь, мокрый дым, от которого как становилось холодней - хорошо старшие в удачные годы и задние сараи складывали, гореть не хотели. Еще эти сопящие на разные голоса, стол...
  И блевотная беспомощность, своя кривая спина, и тошная злость - на все, которую топил, куда ее девать было, а она всплывала со дна... Она и сейчас всплывала, подсказывала: ну если ты так это видишь, так этот тем более видит, не может не видеть, не может не сказать - тихим вполголоса, сверлящим уши: "Ага, запивая свекловицей?" - а злиться было не время, а в руке сейчас тоже была чарочка... с этим их - жидким солнечным золотом, и не первая, мелкая - чарочка-то. (Там, в ту ночь-то была добрая кружка, хозяйская, все же спят, не скажут, а варево - что есть, какое есть, гадкое... Это только называют, как сплюнут, свекловицей - о том, что неведомо что в котел кидали, неведомо на чем котел грели, лишь бы в горле жгло, телу было, чем тепло выпустить, голове - чем беду размешать... Выправится вот - в рот не возьмет такого). А значит - приходилось отступать, приходилось улыбаться, рассыпать, начиная тоже вполголоса:
  - Ну а что, да, была свекловица, что скрывать-то... А что - как та свекла с тем пеклом летом и уродилась-то... свиньям посмеяться. Только последняя свинья-то в осень сдохла, - это было еще стыдней, с этим можно было только смотреть в пол и не думать, и вообще никак не думать, слыша, как за им высказанным. - Слаб человек, лехта Мрэжек, слаб и несчастен, - роняет ли этот лехтев вслух - тихое, едкое: "Да. Особенно за чужой счет", - или только должен уронить... А злость поднимается, застилает глаза, и непонятно, куда ее девать, а надо...
  И застилает точно - то, что этот лехта говорит вполголоса. На самом деле:
  - Стоял, ньера Свишек. Стоял, смотрел, думал. Большей частью, правда... что вы никогда не узнаете.
  Его не услышали. И потому, что в этих поисках хозяин Свишек снова посмотрел - туда, сквозь прорези в ставнях. И все как рукой сняло. Заулыбался.
  Его-то егоза о разном дальнем вроде многого не слышала, этого так точно не слышала, но дело своё знала, вон, надо же:
  - Да что я с вами разговоры разговариваю, - поторопился хозяин Свишек. - Вы вот встаньте и на этих двоих посмотрите. Вон, как наши-то старшие младшие сплелись уже. Чисто аистята... - улыбался, как раз доглотал, вылил последние капли чарочки, смотрел, как лехтев приник к другой прорези ставня.
  И в лице точно изменился. Да так изменился, что прямо скажи - надо же, они умеют.
  
  - Вы, должно быть, очень долго просили... хозяин Свишек, - сказал лехтев. Очень удивленный лехтев. И отдал дальше самое, что только мог, важное. - И уже не так важно, что я тут могу хотеть. Может быть, вам придется пожалеть: но вас услышали.
  
  ***
  А Ралица - когда время жизни и место это позволило - думал. Меня бы - так и порвало в сраные тряпки от тела разума - между тем мной, что остался сидеть и не понимать - там, за столом - и тем, которого поднимала волна. Думал - и продолжал думать - тепло и прочно: "Она меня собрала".
  
  Ее не было - и она стала рядом. Она была - как была - горячая. И мягкая. Ткнулась под подбородок - и он опустил голову. От нее пахло дымом и маслом, летней кухней. Она повернулась, подняла голову, всмотрелась и спросила:
  - Заберешь?
  
  ... Она заняла недостающее место, и мир щёлкнул, дохнул жаром и сошелся. Остынет - сомкнётся, не разорвать - ободом, и колесо покатится. Он, Ралица, сидел здесь, за чужим столом, держал - одну такую на свете живую - которую зовут Род-ни-чок... и он же мог, там, сверху, нет, сам просто - если чуть-чуть пошевелить плечами - зацепить - нагнанные ветром на склон горы облака - брр, мокрые небось... И здесь - он совсем никак не мог удивляться - мог только с полным правом ответить:
  - Заберу.
  - А я собралась, - отвечала Чешменка, торопилась быстро-быстро, а была в домашнем, в кухонном, в накидке, рабочей. Опять, кажется, в муке. Он смотрел - и где-то за его загривком ее голос слышали звезды. - Думала, ночь, как ты все придумаешь, а потом все одно бежать. От тебя не побегу.
  - Не беги... - отзывался, держал, и она не торопилась сдвигаться. Хотя говорить начала.
  - Побегу, мне бы переодется... и своё прихватить. Ой, ладно, потом побегу...
  
  ...На них смотрели - тоже знал Ралица. На них само собой смотрели. И пусть обсмотрелись бы. Глядишь, досюда не досмотрят. Куда им. Он был - ростом до верха волны и макушек гор, и она была с ним. И она была там же. И ничего, совсем правильно было, что они сидели за столом - и она поворачивала его голову и протягивала его руку, говоря - что пирога он так и не поел? А пусть попробует. Ее ведь пирог. Ведь тоже вкусный?
  Он успел откусить. И что вкусный - успел сказать. Когда они вернулись...
  
  Ну, конечно, лехта Мрэжек был из тех, кому было запросто до них досмотреть. Нет, вовсе не подпирая небо, он тоже стоял - в свой обычный рост.И привычно легко - близким старшим - в своем праве - рассматривал Ралицу, над плечами которого сползались облака. Но Ралицу подпирали горы и накрывало небо - и он до самых своих корней знал, что тоже - в своем праве.
  - Значит, отдаете? - спросил отец куда-то назад, у стояшего там, внизу, хозяина Свишека. Тот, похоже, сначала икнул, сообразив:
  - Отдаю... - потом сделал два шага до стола, возник, огляделся, пробормотал. - Ну если никто... вроде как... как говорит обычай... не оспорит...
  
  Ралице было смешно. Он старался сдержаться, но ему было смешно. Ну - какое тут шило в печень, какой тут ворот... Он хорошо понимал, что сейчас и отсюда может - а вот хотя бы вот ту сначала скамейку, на которой шевельнулись какие-то парни, всплеснули - сейчас легко, вместе с ними - раскрутить и бросить. Вниз, вот до самой Омутницы докинет. А то и до самой Марицы. Чтоб летели, посвистывали. Ненадолго, но может. Внезапно тоже... в своем праве.
  А еще они знают. Каждый из сейчас знает. Что - может. Совсем незнакомое понимание - что а ведь это его, одного его сейчас боятся - шибало в голову, острее, ярче живанинки, подначивало - а ну, а хочешь возьми скамейку, закружи...
  
  Но его ведро ледяной воды было с ним... Пусть папа Мрэжек говорил негромко. Ласково. И не ему:
  - Беги, девочка. Собирайся. Никто тебя не оспорит. Мы сразу и поедем, - говорил лехта Мрэжек, и Чешменка соглашалась, поднималась. - И накидку потеплей с собой захвати, если есть - дождь польет, - говорил ей уже в спину Мрэжек, пока шла...
  
  А с Ралицей все еще были бы - горы за спиной и сходящиеся облака, веселый, в голову шибающий кураж, что никто не возразит, а жаль - ох, раскрутил бы, скамейку, все перед глазами стояло, как летят, ногами дрыгают... Он знал, впитывал - отчетливые изумленные взгляды незнакомых людей. А на углу стола, у бочонка, осевший ниери Свишек - он слышно икал, оглядывался и не понимал. Но Ралицу выдоха через два папа Мрэжек тоже... согнал. Ткнув кулаком в плечо. Вдруг оказалось ощутимо.
  - Ну, младший, ошалел? Давай, ищи Каменюку, запрягай, поедем. К вам я, ньера Свишек, на шестой день приеду. Церемонию закрывать и о - как вы там говорили - про дары за "ушедшие руки" договариваться, - в спину Ралица тоже дождался. - Полог прикрепи, тючки выкати, я устал, а из тебя ща мыло будет, не возчик.
  
  И Ралица пошел.Лехта Мрэжек знал, точно знал, как его заземлять - потом мог назвать Ралица. Конечно, с ним же тоже было. (...Я так и не узнал, как с ним было. Долго ли к нему присматривались - и как его взяли. Может быть, не считал нужным. Может быть, просто не успел рассказать. До того, как меня взяли совсем - он так и не успел дожить). Звери - и Старый Каменюка, и чужие - на него отвлекались. На него смотрели. Но искушения взять Каменюку в охапку и подпихнуть у Ралицы так и не возникло. Даже когда старый знакомый зверь встретил, по привычке, вздорно - где-то с полночи по полночь прошлявшихся своих людей, а теперь снова заполночь собравшихся в дорогу. Выпендривался, всем собой показывал, что такой хозяин заслуживал, чтоб ему отдавили ногу и откусили ухо, да, вот это, левое, фыркал на вразумляющий тычок и примирялся с задачей толкать телегу назад, домой, не иначе, тут и зверь знал себя не на месте.
  Ралица сделал все, что было надо - Каменюку досмотрел, все узлы затянул, полог зашнуровал, растянул, тючки выкатил... Что делать дальше - задуматься не успел. Время, кажется, также все еще смыкалось за его спиной, как и облака, и отвечало его движениям.
  
  Она шла. Он только сошел с телеги, сделал пару шагов, и встал, кажется, так ни разу и не вдохнув. Она несла фонарь и как она шла. Праздничная, статная, прекрасная и страшная. В походной теплой накидке и праздничных серьгах - огонь отражался - и еще с топориком за спиной, тоже блестел, чеканкой верхнего "яблочка" - такая, какой всегда была - Чешменка шла к нему, и было тихо.
  
  Ралица потом уже увидел - за ней тоже шли... Первым катился, пытался догнать хозяин Свишек. Он почти было вскочил, зацепив и уронив со стола бочонок, тот грохнулся глухо, покатился, застрял - но звук был уже далеко... как на том берегу, а хозяин Свишек пытался докатиться, добежать, но под его ногами хрустел и ломался лёд - и он протягивал руки, пытаясь... поймать?
  Нет, Ралица слышал, о чем были слова, Чешменка оглядывалась через плечо, стекло серьги ловило свет, цепляло взгляд, смотрела на хозяина Свишека, на направление жеста и, не поворачивая головы, говорила, сдвигая... запеленутый в походное топорик:
  - Оставь. Моё. Дед для меня делал, - свет отражался... как бы не серебром на "яблочко" топорика когда-то потратились... и перепрыгивала вперед. (...на тот берег). А Ралица ловил. Поймал - и поднял. Подсадить на телегу... конечно. А изнутри себя... знал, что ему и еще раз - было - прочней гор и выше неба, и ему хотелось - показать... может быть, та, которую зовут Родничок - тоже разглядит и попробует, как к ним сходятся звезды и ложатся на плечи мокрые облака...
  
  Ньера Свишек стоял. И за ним еще стояли. А они поехали...
  
  Лехта Мрэжек был прав и в том, что... кажется, Ралица задремал, не успели они скатиться с первого холма. Хорошо задремал, проснулся - и понять не мог, где он и почему. Почему мир качнулся с боку на бок, и сейчас качается, скрипит, шуршит, почему темно и где-то близко над головой, прохладно. И мир пахнет мокрой соломой, дождем и кожей... И Чешменкой - назвал он и вспомнил. Что было.
  Всё было. А сейчас они едут назад. А он задремал. И еще выдоха три посидит так. В этом мире хорошо...
  
  Нет, небо больше не спускалось к нему. Он... был слабым. И новым. Вымытым. Это было. И они едут. Домой. Как раз через рабочий брод перевалили, камни разбудили. А шуршит... - и он, не выпрямляясь, приоткрывал глаза. И щурясь, присматривался. Полог был растянут. Отец правит... зря он, Ралица, так заснул. Чешменка здесь, рядом... теплая. Кажется, дремала тоже. Но как шевельнул ладонью, проверить, понять - да, мокрый полог, черноглазая сразу на него посмотрела.
  - Дождик, - очень ласковым, детским, звонко перебрала Чешменка. - Хороший дождик. Вовремя. Хорошая весна будет, да? - косилась в спину лехта Мрэжеку, и придвинулась - теплым, теплым боком, мягким... А Ралица вспоминал - с ним насовсем было - что они оставили в Горичке, и с мелкой улыбкой думал: сумел, зацепила облака. Откуда свет-то был? Но эта длиннокосая блестела. Капельками.
  - Будет, девочка, - до родного дома Каменюка шел уверенно и мягко, править им не слишком требовалось, свою дорогу он знал безошибочно... И Мрэжек обернулся. "Потом", - определил Ралица. Когда ему уже на плечо пристроилась... одна такая светлая Чешменка. Мягкая. Тёплая. Мокрая. Едет к ним домой.
  
  ... Мыло не мыло - как там говорил про то, что с ним будет старший? - но себя Ралица на последнем подъеме дороги ощущал вот таким, мокрым и мягким, и медленным, мысли текли - отдельными слоями, он думал про прудовых рыбин, тех карпов, не спешащих - о своем - пока их никто не тревожит... Так проплывала мысль, что на навершие топорика точно серебро, и насечки "буковым листом", с прожилками, какой мастер делал, ну, почти перед глазами видать было. Выше над ней плыла мысль: а папа Мрэжек с Чешменкой близким заговорил. Прочным и здешним близким. И она повернула ухо. А еще отдельная мысль, мелкой кусливой рыбешкой скользила, обкусывала пальцы, ускользала от рыбин - будет лето, будет время сытых рыб, я ей поймаю карпа... Она же к нам пришла. Насовсем.
  
  Лапы Черепашьей горы уже темнели -скоро-скоро взойдет солнце, покатится наверх, когда они приехали домой. Он, кажется, проснулся - думал Ралица, хотя мысли в голове плыли все еще отдельно, еще кишели, неразберихой рыбного садка. Он точно снова точно ловил Чешменку, и она была, глубже, под накидкой и праздничным... скользкая... Он точно провожал на место Каменюку, и обихаживал, ну, помогал обихаживать, Каменюка точно удивился, важничал, все втроем же... были. Пусть папа Мрэжек его в дом поторапливал входить.
  
  А в доме был свет, хотя куда бы, не ко времени, сонное время, самое-самое, а в доме было тепло и пахло вкусно... пахло праздничным, детским таким, как мамины рогалики-разгуляечки дальнего детства - думал Ралица. А еще думал, что там же... где вот ночь назад, вот тем вечером, застряла Чешменка, она и теперь там застряла. Стояла за его спиной и не знала, как пройти дальше. Ралица показывал, что накидку на теплую стену, сохнуть, что дальше... ну да, проходить. А топорик... ну, да как удобнее, с ним тоже можно, почему нет. ( он же есть ее важное? Если она его взяла и отстаивала. И он с ней есть... правильно).
  
  Мама - это правильно думал Ралица - про это важное совсем не заметила. За ее спиной за окнами из дома казалось - темно было, над столом в полный огонь горел светильник - над столом был огонь, на столе... точно был кувшин - его Ралица увидел первым, свою работу мастерства. Маме понравилась, берегла для праздников, он помнил, какой из колосков там расплылся. Еще что-то было, мама загораживала. Стояла на входе и на них смотрела. Рассматривала. А потом поверх них, запросто поверх них, смотрела на Мрэжека. Разговаривала - думал Ралица - взглядом. И возвращалась:
  - Ну что ж. Весенний хлеб испекла, вино налила, постель в хлебной зале застелила, - отчиталась мама "языком историй", таким старым, что Чешменка заоглядывалась. И увидела еще. - Я же так поняла, дочка хозяина Свишека, ты к нам вернулась - хлеб ломать, вино пить и жить дальше - ты с моим сыном. Ну так идите, ломайте...
  ...На обобщающем мама запнулась. Это Ралица тоже знал.
  
  Чешменка терялась, Чешменка держала его за руку, пытаясь незаметно спросить... кажется, как сейчас правильно - и он повел ее, к столу, к сладкому виноградному хлебу, отломил - и она отломила, им налили вина, макнул в вино, Чешменка - за ним. Поклонился, как полагалось...
  Но Ралице тоже было еще как странно. Особенно, когда, выпрямляясь, услышал:
  - Так будьте дольше и проходите, - бытовым говорила мама и командовала бытовым дальше. - А ты - убаюкаешь жену, беги ко старосте, за пулеметом. Проспятся - отбивать приедут. А мы как раз на окраине.
  "Я медленно понимал слова, - мог проговорить потом Ралица. - Я еще понимал названное про жену. Пулемету пока было негде поместиться. Отец успел быстрее".
  - Оставь парня, наша старшая, - мягко отозвался Мрэжек. - У него был очень долгий и непонятный день. Пусть идут. Разберусь. Если понадобится - сам покараулю. Но я полагаю, не понадобится. Идите, младшие, идите.
  
  Он первым отступил с дороги и они пошли. Над дверью - дальней и по-своему парадной хлебной комнаты - ее в не каждый праздник всем открывали - мама еще и фонари засветила. Городские. Праздничные. Цветные. До нее было шагов пять идти и шесть ступенек подниматься, но слова про пулемет... Ралица совсем забыл. На второй ступеньке, За задвинувшейся второй дверью.
  С ним было странно. Его качало - мелкий выдох казалось, он в силах свернуть и небеса и горы, мелкий выдох, что куда ему - если он только доберется, а лежанка в хлебной комнате самая просторная, самая уютная в доме, помнил - с тех пор, как младшим спал там под Somilat - стоит прилечь - ведь затянет же... А время сейчас про другое, он смотрел - и все его мелкие выдохи уносило. Она шла. Рядом. Дышала на ухо. Вдвоем - им на той лесенке было трудно пройти, она и заходила за спину...
  И с Ралицей оставалось: она здесь. Та, которую зовут Родничок. Она останется здесь. Ему было очень много. Он старательно понимал, что ей - больше. А она дышит ему на ухо, смотрит на фонари и спрашивает: "Сюда?" А потом стоит и оглядывается - перейдя порог. Когда он открыл двери.
  
  Она низкая, хлебная комната. И так и есть - над нижним старшим хранилищем. Которое хлебное. Где зерно и где корни дома. Цветная и праздничная. Сюда приглашают младших в самые темные дни, во времена сладостей и историй, здесь живут старшие дома на Syinn'rai, на весенний поворот, когда они думают, чем день год накормит... "Сюда хорошо пускать тех, кто ждет своих младших, и конечно - в первые дни под крышей новую Семью", - знал Ралица. То, чего в его жизни не было в опыте еще никогда. Это они... новая Семья? Они... уже есть?
  
  Он стоял и понимал еще. А Чешменка стояла, оглядывала - низкую, в цветной резьбе, комнату, в которой всего лежанка, широкая, да стол с кувшином, расстеленная лежанка, с цветными плетенками в ногах. Теплая. Свежим дымом пахнет, и так... что сразу - ну, понятно - почему она хлебная комната. Очень... хорошая. Провела пальцами по резьбе опоры входа, спросила пальцами - вот она я, здравствуй - можно? - отстегнула ремешки и оставила топорик у порога. "Я пришла, а ты посторожи"... Посмотрела - ему тоже было удивительно. И начала расшнуровывать верхнюю рубашку...Расшнуровала. И потянула через голову. Вылезала - сначала сама, потом косы. Смотрела на него, как он все стоит и говорила:
  - Хорошо. Я здесь, ты стоишь. Ничего не понятно. Но хорошо, - оглядывалась, куда положить вслед снятую жилетку и нижний пояс, с ножами. Когда примеривалась - не повесить ли на топорик, Ралица подошёл, показал на верхние полочки. "В Somilat они для подарков", - вспомнил он. Оказалось, не только медленно думал, но и слова сами пробивали себе дорогу. Вслух сказал. А чернокосая улыбнулась. Серьги еще сняла и положила. И дернула его за верхние ремешки на плече. Выдохнула. И вышептывала... очевидное:
  - Ты здесь. Я здесь. И я... я вообще могу не оглядываться? Нам... - она стояла и была горячей, Ралица слышал, как - отпечатывался каждый выдох - на шее, под ухо. И то, как она, сначала высказав. - Я так поняла... нам вообще и сейчас так быстро все - разрешили - принадлежать друг-другу? - вдруг запнулась, сбилась, на последнем звуке "принадлежать"... додумывать было не надо - осознав... где она, и кому.. теперь принадлежит. Или что Ралица всегде принадлежал. И будет принадлежать. И она - здесь - теперь тоже будет. Отвернулась. Потянула вверх вторую рубашку. Слышно было: как шов где-то хрустнул. Думала бросить? - не вышло, зацепилась - верхним ремешком за косу. Потянуть не успела:
  - Дай... отцеплю, - сказал Ралица. Она выдохнула, слышно. Подтверждала? Стояла - он отцеплял колечко шнуровки ворота от мягкого. Боялся дёрнуть.
  
  Еще боялся - а он не знает, а у него получится - сейчас ей рассказать, какая она для него - одна такая на свете, которую зовут Род-ни-чок - сейчас, сегодня, завтра - ...и насовсем. Это было с ним - как вчерашние облака над плечами - нет, с людьми, стоявшими у одного вина и хлеба случалось, что в свой срок они разбивали чашу и шли дальше по одному, закончив свой срок быть вместе - но от него это было дальше - еще дальше, чем забытое им на второй ступеньке про пулемет - что бывает и так. С ними будет долго - накрывало его - с ними должно быть очень долго... если он сумеет именно сейчас.
  
  А она стояла... а она - подо всеми этими рубашками - была в светлом, как светящемся - легком, невесомом, гладком... как вода, отражало свет и обтекало ее не хуже воды. Рисовало. (...красивая - знал Ралица, знал весь) . Вспомнил, и расстегивал застежки на своей верхней рубашке, дело недолгое - сам-то много слоев с рождения не носил.
  
  А когда он из рубашки вылезал, она на лежанку и села. Плюхнулась. Со всего роста. И ойкнула, слышно - подпрыгнув. Ременная лежанка и нижняя укладка - они пружинят. Младшие в темные дни ее еще и за это любят. Попрыгать. Хлеб ничего, не обижается - а чему ему обижаться? Когда в доме смеются, кто же будет против. А Чешменка поняла, и ей стало весело. Ралица и застыл, думал: в первый что ли раз слышит, как она смеется. Стоит такой, дурацкий, с рубашкой в руке и слушает, как... Хорошо смеется. А потом на него смотрит. Что а можно... попрыгать?
  А Ралица отвечал, что можно - а как же иначе, и присел еще, тут, на пол - а чего она так наверх смотрит, неудобно. Смотрел - а текущее, в мелкий переливающийся узор... "Интересно, рубашку... Алакестин шелк в семье до сих пор носят?"- вдруг слышал почти ушами - голосом Орана - Ралица, и это помогало видеть. Верить себе и видеть - что вот одна такая на свете чернокосая, которую он думает - и которую он будет любить... Теплая, прочная и очень красивая вся - даже пятки, и вот хоть под этим, текучим - круглая, красивая коленка, до которой можно - до которой ближе всего - дотянуться и сгрести. Дотянулся. И она остановилась. Сдвинулась. Притянула. Приподнялся, сел рядом... озадаченно пригладил - по мягкому. Прямо слышал... что пальцы его цепляют...
  
  А Чешменка смотрела. Облизывалась. И он бестолково улыбнулся:
  - Ведь тебя можно, да?
  - Можно. Всю, - торопливо выдала она. Только потом заоглядывалась, чуть прищипнула его за руку, шмыгнула носом и пояснила. - Только где у вас... куда спускаться, чтоб отлить?
  - Внизу, за дверь, вбок... Нет. Запутался, - Ралица отвечал быстрей, чем сообразил. Что говорит дорогу из своей верхней комнаты. А из Хлебной не так, а он, что весело-то само, сам пока не выйдет, подумает, с такого то дня - и еще подумает, через какую лестницу там спускаться. Было смешно, он и пытался - жестами, движением тела, быстро конечно, всем собой ей передать - хорош младший своего дома, с какой лестницы идти от хлебной комнаты до задка не объяснит. И улыбался, по-дурацки, когда назвал самое сейчас простое. - Проводить?
  - А проводи, - Чешменка вдруг смотрела на него серьезно. Хмурилась, глядела и продолжала. - Я так видела, там все равно мимо вашей... зимней комнаты придется идти. А я твоих старших боюсь. А вдруг выйдут? - Ралица еще удивлялся - вот только брови вверх поползли, еще из пальцев строил дальнейшее невероятное, а ему уже отвечали - и серьезно. - Ну и укусят. Ну и загрызут. Я же не знаю, а вдруг они под рассвет и правда умеют. Становиться другими и укусить. А я-то к вам... дуриком перешла, - сказала звонко, еще носом шмыгнула. Ралица сглотнул - раз - и понимая. (..."А она там, где ей волшебно. Волшебно и страшно. Где для тебя всю жизнь и каждый день... ")
  
  Обнял. И позвал подняться:
  
  - Пойдем. Нет, никто не укусит. Этого у нас никто не умеет. И тебя - никто не будет. Идем?
  -Да, - сказала Чешменка.
  Как проходить, он на второй ступени вспомнил. Да, мимо было не пойти. Светало. Лишнего света там, за плотно задвинутой дверью, не было - Ралица сквозь скос сучка у двери смотрел. Может и старших уже не было. А спускаться им было лесенку, пол-лесенки и вбок.
  
  ***
  А лехта Мрэжек, плотно задвинув за ушедшими младшими эту самую дверь, слышно выдохнул, прошел назад - той медвежьей походкой, от которой посуда в полках поет, налил себе вина - в ту же свадебную чашку. Полной. Осушил наполовину, выдохнул еще раз и посмотрел на Колишну. Та рассмотрела в ответ. И, в полжеста - запросила.
  - Это был очень, очень непростой день, - негромко ответил Мрэжек. И негромко же добавил. - Не беспокойся, никто не придёт, - допил чашку. Поставил чашку. И подошел на два шага. Она продолжала смотреть и спрашивать. - Ты не поняла: нам жертву принесли.
  - А... тогда у нас немного больше времени, - задумалась и подтвердила Колишна. - Сколько-то. Пока они не поймут, что не сработало.
  - Я думаю, сработает, fa-mei. Весна-то хорошая, - очень лёгким продолжил лехта Мрэжек. Дошел. Одной рукой приобнял жену, другой - сгреб и забрал себе с ладоней - все еще спрашивающий жест. И продолжил. - Я так тебе могу сказать. Все хуже того- ее не только принесли, ее и приняли.
  
  Лехта Мрэжек мог отдать - он знал, что лехта Колишна возьмет - легче легкого сможет взять, что - он тогда видел в прорези ставня. Не то, что хотел показать хозяин Свишек - не то, что эти двое уже плотно сидели в обнимку, это ладно бы... Это лехта Мрэжек увидел, но куда потом. Лехтев, Принадлежащие Богу, Закону и Договору, знают, что взгляд их Бога всегда с ними... и трудно было не узнать. Кто присматривался к их старшему. Присмотрелся. Опробовал и когда-нибудь возьмет.
  Лехта Мрэжек знал - Ралице-то, родившемуся в старой семье, старой ветви лехтев- сложно ему было не поднять в свой срок звания лехта - когда понадобится - ну, их храмовый поселок на все здешние долины один, а бывает всякое. Да и Ралица, что любопытен и впереди всякой работы бегает, точно понадобится. Мрэжек мог разве не ожидать, что присмотрятся так рано...
  Что Ралице это в голову ударит - мог. И ожидал. И себя хорошо помнил, когда случилось... Не удивился и тому, что его младший вызов в пору принял не очень-то, захмелел - ну, хоть ума хватило в драку не лезть, а то и впрямь - зашвырнул бы этих со скамьей... в речку не в речку, но до обрыва бы долетели. Вот бы весь деревенский разумный люд болтал потом. Они и так будут.
  
  Сейчас лехта Мрэжек еще успел думать: а ведь не присмотрелся тогда, надо было дело доделывать, с тем, что случилось, младшего своего увозить подальше, пока и в самом деле чего не началось. Даром, что Свишекова дочка- прочно села, не расцепить - за все долги была восемь раз что ли старшим своим - за долги и по закону - отрабатывать пообещана... И что он, Мрэжек ни думай, он знает, кому похоже придется все восемь... двенадцать бед и еще одну за свадебку отрабатывать, с Горичкой в разлад пойти дороже станет...
  А что он, он видел - прочно сели младшие, не его дело расцеплять... Видел - и, сердито пояснял себе Мрэжек - это он сейчас мыслью виляет назвать, а все равно непривычно думать, что такое и со здешними людьми бывает - но этот разумный и не один уж слишком долго просил своего Бога, и получил, что просил - и чего не ждал... Когда вылетел на улицу деревенский лехта, все не желающий назвать себе словами: что не людьми зацепилось, не им всем и расцеплять. Как бы не к двоим сразу тогда присматривались. Ну что ж, в мире людей бывает разное, а от свежей крови - кто ж откажется... От своих внуков - свежей крови, - предположил Мрэжек и мысленно стряхнул с ладони: поживут - увидят...
  
  Мысленно: он уже понимал, кто увидит по-другому.
  
  Лехта Колишна стояла, собранная, настороженная. И ее совсем не успокоило то, что за пулеметом бежать не надо. И то правда - в местных горах лишний раз лишнего не дрались. "И непонятного не делали", - продолжал Мрэжек, уже слыша:
  - "Когда люди и вещи мира стоят на своих местах, нет необходимости взлетать камням и рекам течь вверх", - говорила она. - То есть, будет плохо? Потому что так никогда не бывало? Так ни разу на нашей памяти не было, так ведь?
  - Может, и будет, - возвращал Мрэжек, оставляя мысли. - Но вряд ли сразу. И вряд ли с нас... вряд ли с них, - поправился лехта Мрэжек. Старательно - наглядно - прислушался. И усмехнулся своему: этот дом давно строился - его ветвью и его кровью - и шорохами все, что нужно, ему расскажет. - Смеются, - сказал он вслух. - Еще побаиваются и уже смеются... пойдем и мы? - но лехта Колишну он сначала отпустил, и прошел, уже текучей походкой, какой можно по "спящим" половицам идти - не запоют. Назад - и еще раз к кувшину. Вообще старших из него тоже бы должно угостить, когда двое при них говорят, что идти дальше они будут вместе. Налил, отпил, и принес обратно лехта Колишне. Стояла, оглядывала его - слышно думала - что, все выплясываешь? - остановился, шагом подтвердив: "Выплясываю", - еще глоток отпил и протянул, договаривая:
  - Сегодня был долгий и сложный день. А Бог думаю, знает, что делает...
  - Знает, - тогда отозвалась она. Чашку забрала и отпила часть своего, как получилось - но соглашаясь. Так себе соглашаясь - дальше они еще стояли. И она оглядывалась, в середине глотка - говорила за ним, прислушиваясь и тихо, всматриваясь вверх, над дверью. Взять, зачем, лехта Мрэжек не мог - потом спрашивал - и потом ему рассказала - что ей неоткуда было знать, научился ли Ралица также слышать - голоса своего дома. Но Колишне не хотелось, чтобы слышал. - А я не хочу знать, как она будет плакать. Когда поймет, что отсюда никуда не сбежит.
  
  ***
  А им - да, было весело. Чешменка сильно удивлялась, шепотом, что тут у них совсем не надо орудовать насосом, он пояснял, что - "ну мы же под самой горой стоим, к нам - можно сказать, само течет", набирала воду в горсти, удивлялась - какая холодная... и какая вкусная.А потом как-то отвлеклась, он-то стоял, не знал куда смотреть, и как брызнула, окатила, засмеялась сначала - ну еще бы, он, глядишь, совсем ошалевший стоял, потом подбегала, обняла, спрашивала - что ничего, не задела, ничего ему?
  И что-то вымыла - то, что стояло между, не давая, наконец, дотянуться друг до друга, она снова пахла холодной водой, и было можно, совсем было можно - развернуть к себе - и, наконец, целовать - много целовать (...небо падало, небо по-прежнему падало, только теперь было все для него). И знать, что никакой неправильной воды - той... под обрывом - в жизни его Чешменки не будет. Потому что не даст. Не позволит.
  
  А еще почему-то просто было весело. И то, что назад, по лесенке, до хлебной комнаты, до лежанки, почти бежали. И плюхнулась - она еще на излете бега, с размаху, и чуть не угадала - подпрыгнула, и о борт лежанки приложилась. Загривком. Хорошо - теперь он даже испугался. Поймал, к мягкому загривку руку приложил, что - ох, ты как, цела?
  А его Чешменка уже улыбалась, смаргивая непрошеные слезы, что ничего... ну если шишка и вскочит, заметно не будет, глядишь, косы длинные - а потом вдруг смотрела огромными глазами и сбивалась: "Нет. Не снится. Саданула, больно, не проснулась, значит, ничего не снится. Я у вас. Ты здесь. Я ушла и это насовсем. Ведь насовсем?" - тоже смотрел, не отпуская - и подтверждал: да, все так.
  
  И уже знал - он сможет. Он вот сейчас ей расскажет. Какая она одна такая на всю его жизнь - та, которую зовут Род-ни-чок. Сейчас. Потом. И, как она говорит - насовсем?
  
  ***
  ....И просто это было нечестно. Обидно и нечестно. Почему здесь, теперь, и в первый день в этом доме... .
  
  Чешменка проснулась рано. Даже не проснулась еще толком - то, что на дворе уже вот-вот и солнечные лучи, ее еще без памяти чуть не подняло с лежанки, как бы не едва задремавшую то, так пора уже - вставать, заводить огонь, кормить зверий двор, работать... что сегодня работать? "Так бы и дошла, - улыбалась она потом, - как бы не до самой печи..." - но остановилась раньше. Но лежанка непривычно спружинила под рукой, а между ней и краем лежанки оказалась... оказалась чужая нога. И все остальное. Ралица спал. А Чешменка совсем проснулась... и легла дальше. Не зная, и снова опасаясь - что она же не знает, как здесь заведено. Это, вот беда, было не единственным, что тут оказалось.
  
  Так что лежала, думала, слушая - как поднимается солнце, как-то не оттуда - и покряхтывает, просыпаясь, незнакомый дом, и начинает звучать незнакомая жизнь - привычно звучать. Вон, проголосил, коротко и хрипло, обитатель птичьего двора, нового значит завели, после того, что ушел в похлебку. Кормить, небось, пришли, с утречка. Там и ворота запели, затрещали колокольчики, голоса заокликали - тоже ясно, весна только устоялась, люди своих зверей по ближним лугам погонят, неужто коров - вроде их у лехтев не бывало, даром ли им платить сыром и маслом принято-то было, козы, что ли? - о, вон и гуси заорали - и что-то еще затрещало, заскрипело, да так и продолжило скрипеть, непонятное, заунывно так: иииии - тук! Чешменка слушала, долго слушала, чтоб совсем не думать.
  ...а в доме-то сейчас подниматься птичий двор кормить пора бы была давно. Да стол убирать. За теми, кто проспался и кто проспался не очень. А она далеко и она не будет.
  
  Все равно думала. Было обидно и нечестно. Почему она, почему сейчас и в таком доме? Доме... где есть тот, с кем хотела быть (...еще все здешние совсем подумают, что привез .негодящую.). Почему она и сейчас? Он ж большая, здоровая, на ней, как в Горичке говорили, поле вспахать можно.
  
  ...Да разве она и не пахала? Год за годом, три последних без продыху, от своего двора и тех коров, пока были, до чужого сада, с новых виноградников в огород, а там и на поле... И хорошо когда верхом на сноповязалке, а не как вот в последние годы... Как зевнут поле верхние - не им же убирать - приползет желтая повилика, ничего ее не берет, отраву, и солнце ей нипочем, перепутает колосья, никто в ее углы технику ломать не полезет, зря ли средства плачены, а спина своя - гни, подбирай - что зевнешь, из вашей доли высыплют, отработки дело такое, не сладкое есть, шелковое носить... А как разогнешься потом, сколько звезд в летнем небе увидишь - кому тебя спрашивать, у всех лето. Чем думала, когда своих рук в дом не привела? - вот в ушах звучало, было - а только это было до последних трех-то лет, в легкое время старший Свишек попрекал так, когда и земли, и зверей, и своих хлопот у них было...
  Как совсем беда пришла, замолк: так и им мечтанные Свербеньки с Верхней Горички, и Расхватцы, с которыми в их Семье традиционнно роднились через каждого второго, влегкую до отца донесли. Что к той, кто второй год в отработках батрачит, со свадебным предложением никто не придет. Если уж вдруг попросит из милости взять со всем, что принесет - подумают. И еще двендацать раз подумают - в дом, где уже свекловицу ставят, поговаривают, кто войдет, кто оттуда заберет - а ну как их несчастье заразное?
  "А горели бы они", - и вслух иной раз огрызалась Чешменка. В богатые-то годы и старшему было ясно, что Расхватцев средненький, тот, что возрастом вроде выходил, - средненький, при двоих-то старших, которым будут свои полосы земли делить, - когда сговариваться думал, и даже в дом войти подбивался, ясное дело на их низовые поля нацелился. Когда оттуда вода еще не ушла, ничего земля была, сладкая... Про поля нацелился - то старший Свишек думал, Чешменка сама - что этот-то, пегий, кроме своих свиней, жизни больше и не видит, а для чего всё богатеет не видать, но вот жизнь с ним будет ой хуже, чем у его рыжих ветчинных, разве что по осени не зарежут, и то как сказать. Так и отвечала, зря что ли старший занозой честил...
  Старший Свишек в тучные годы хорохорился еще - что ну мало тебе ровни тут под твоё время выросло, год-другой - а там на ярмарки поедем, что купить, что продать, всем показаться, а может и понизу и к городским тебя сповадить удастся, как старшие ушли, поглядим. Только год-другой прошел, и стало - ох, не до ярмарок... Разве вот только дожить, как подрастут проглотики - до того, что дом на них оставить можно будет, и спускаться в услужение уходить.
  
  Ну, было дело - и об этом думала, а что ж не думать? И так приходило, а в ближнюю минувшую зиму как на веревочке таскалось, что тут-то, ой, как ни пашешь, все зря, все как в прорву, что ни приноси в дом, как того ради ни работай чисто, спины ни гни почтительно - ни выслушивай терпеливо, что там говорят старшие владения между собой. Что они сказать могут. Что вот молодой народ счастливый пошел, в отработки идет, и все одно только о своей малой доле подумывает. То-то было в старые, добрые времена, когда работничкам хлеба с молодым вином хватало, и то не всем давали... Если языками чешут, значит, думают дать - стой, жди и слушай. В своем-то доме - вот как без старших зверей, без коровы остались, день ото дня все трудней становилось. А в спину шептались, она знала - говорили - что Семье Орсшевичей прилетело. Бог за своей землей и своими вещами как-никак, а присматривает, и того, кто руки тянет, не спросясь - по рукам-то и хряснет...
  
  Те говорили, с чего зло брало - кто и сами-то в ту летнюю пору, где по верхним пастбищам гулял огонь, и с нижних, что не взяли звери, добирала жара - первыми подтвердить вылезли тихое предложение старшего Свишека - а не перегнать ли нам зверей туда, за перевал, долго ли? - в земли лехтев огонь не ходил, травы и воды там ну не то, чтобы прямо богато, но им ли выбирать... С лехтев сговариваться, понятно, стыд - о таком-то, но что сговариваться? - они о своих верхних землях помнят еле-еле, то-то, зверей у них немного, а потом - ну что они, в суд пойдут, за потраву? Вот тот четвертый Расхватцев оглодок самый меньшой, тогда про суд смеялся со старшим Свишеком, а потом и бегал глядеть, прибегал - говорил, что нет никого, и много зим не было, а травы во - до загривка.
  Он же потом, по весне, в спину и первым лаял - что от Бога прилетело, что порченые. И добегался, близко вился, спускать бесштанным Чешменку не растили, шла как не видит, а потом развернулась скоренько - а зима была, шлепнулся, оглодок, в руки попался, пригрозила - что сейчас пасть ему заткнет и до речки докинет, по весне найдут, если рыбы не съедят. Зла была - ух - испугался, заскулил, что он-то что, все старшие говорят - что за то пастбище - так дело не делают - надо было богу найти, по кому придется, видно их и выбрали, что ж теперь... Столкнула паршивца, конечно, за ближайший забор, жаль не к навознице - и крепко думала...
  
  Было, было, старший Свишек опасался выходить тогда, на пастбища-то лехтев своих зверей гнать опасался, велел тем, кто собрался, лишнего не говорить, зверей по предрассветью гнать. Но туда все гладко прошло. А обратно, вот с самого перевала, как спускались, по полусвету трогались, с фонарями шли, старший Свишек говорил - на их стороне дымом встретило, кто их знает, откуда... а там все четыре запретные бора по дороге, если туда огонь пришел, да с ветерком, это назад бежать, на скалы, если успеешь. Пока люди думали, пока спорили, звери, встревоженные не меньше, и выбились, рванули низом - мимо тропы, по склону, в самый лес. Пока собрали, пока согнали, пока поняли, что огонь не идет... Их Бесхвостая там и напоролась - в сумерках, по горам, по чужому лесу, мало ли. До дома дошла, думали еще, заживет, выздоровеет, но не случилось. Дед еще до специалиста с основной станции доходил, всех облаяв, тот уже сказал, что повреждения сильны, толком стоять не сможет, пользы не будет, пора зверю и людям на еду пойти, пока что есть осталось.
  Дед тогда еще хорошо ходил,хорошо стоял, и все, что умел - хорошо делал. И учил ее, Чешменку, как здесь делать правильно, зверя на еду людям разбирать - где топориком, где ножичком, пройтись. Чтоб на еду старших зверей пускать - так у людей не каждый год бывает, не каждые и несколько лет.
  А вот старший Свишек с того дня ходил хуже, на спину жаловался. Дед его лаял еще, что это поглядим, на весы не бросили, когда ему в спину вступило - когда корову, по чужим лесам шарясь, упустил, или когда шкуру продавать поехал, через два дня прибыл.
  
  Чешменка сама что там было на дороге не видела, сзади, с младшими зверями, с овцами шли. Хорошо шли, до них и той тревоги с дымом не долетело. До нее бы дважды не долетело. Там легко было, помнила, как подвешивала на повозку то самое ведро, с которым по воду-то ходила, ну и все - то самое, улыбалась, как не в себя...
  
  Ей-то эта потрава чужих земель - принесла свое счастье. Маленькое, тайное, краденое счастье. И сейчас... может быть, оно так и будет? - все и полностью ее. Если она сейчас сама его не сломает... уже не сломала? - откуда она знает, может, ей давно уже было пора вставать, будить? Но если ж все равно не встала - что гадать, что рыпаться? - отталкивала она. Ну надо ж так было - думала вслед (...а он спал) - и заводилась снова. И гнала от себя мысль... другую тащила наверх.
  
  Что так с ней будет - онадумать не могла. Другое, куда деваться - думала. Ой, ведь еще в ту пору, когда она еще знать не знала и не задумывалась, сколько на ней пахать можно. И в погребе было как надо, и на зверьем дворе, и думала она, там, что вот сбор урожая, а за ним ярмарка, о бусках - стеклянных, с проблеском, зеленых, а то те-то, что есть, совсем детские... это сейчас с собой не забыла унести. А еще о золотой ниточке, какой праздничной рубашке по цветам подвышить, что тетка подарила. Что там было большего думать, работа, думай о ней, не думай, не сбежит...
  
  А этот вот, такой живой, который потом еще будет лехтев Ралица, в тот первый раз ей и вообще все мысли умудрился перебить. Она ж... не сразу так побежала. Сначала вообще от поросят шла, наверх залезла, с подъемника корморезки поглядеть -ну а то, часто ли в Нижнюю Горичку добираются гости, да еще такие, о которых всякое разное разговаривают. Иногда и вообще - ух, сказочное. О лучших из лучших мастерах, из тех, что вроде люди-люди, а не совсем: лехтев. Колёсники, телегу пришли чинить. Любопытно же...
  
  А он вот, вот Ралица, этот... лис-с-хвостом, как назло, только она высунулась, возьми да встань. Возок их, домашний, знакомый, тяжелый - и вот только плечом подпирать, поднимать, надо этому лехтев становиться было, а? Чтобы его, значит, старшему удобней было посмотреть, как там хлябает колесо, и снять его. И ох, что это было за плечо, что за спина... - он потом еще и наклонись, когда ему мастер Мрэжек - ну, этого-то она и знала - говорил, что на колесе нижние спицы посмотреть, не менять ли их пора - что за ноги были, что за зад, что за весь был... Что лучше не было. Ей только ой как было - хоть за оградку сброса того подъемника хватайся - аж дыхание перехватывает, коленки ватные, сердце вовсе не там бьется, хоть ляжь - и растекайся лужицей. Этот же - обнимет, хрупнешь, на руку посадит - не согнется, на вторую подсадит, до утра любить будет, не устанет...
  
  Да, так и думала. А что ей было не думать? В самые свои золотые весны врастала, год-два и самая пора (это теперь-то, где те весны, допахалась, что же), и с праздников - уже не малая, никто не погонит, а что праздники, вот он - урожай, вот он, за ним, - виноград, обо всем до полуночи наливают, до рассвета пляшут, а кто с кем куда пошел - кому надо, видят, кому не надо - забудут, ну или драку заведут, то реже - мало ли в теплые ночи на двоих хороших мест? Если посчитать - так из "детей черешни", как раз к золотой весне после тех праздников поспевающих, как бы не каждый третий в Горичке - лишние руки, лишние выплаты, скажут в Семье, ругнутся у старосты, да зарегистрируют... Вон, даже и их младшие, проглотики, как в ту весну подгадали...
  
  Да и к ней самой подходили, было уже недалече, в те сытые года, правда что в холода, в Somilat, когда носились, в шубах навыворот, с оческами во всю голову, по хозяевам - кто откупится, мяса там поднесет, а кто и чарочку-чоканчик, тем славу спеть, удачи пожелать.... Ну а кто ворота закрывает, тем и повалить их можно. Снег тогда валил, вздорному Рушковичу, с края Верхней Горички, в три слоя все ворота комьями в рост завалили. Потом, когда у бабки Ярчихи выпрошенное делили, пели да допивали - это вот еще один, по годам почти и удачный, Лютачка, Свербеньковский младший, только что вот-вот, а на полный год и четверть ее младше будет, в теплом уголку подловил, слова уже не очень складывал, но быстрей разрешения руками ей под рубашку все же не полез. А руки были мокрые, теплые, и весь такой мокрый - дрожали - и то, Свербеньки - они всей семьей какие-то непропеченые, а этого вовсе, как над рыбьим костями выкармливали - тощий, белесый. Так и подумала - это ж я его на руку посажу, на верхний сеновал водружу, во-он туда... Отпихнула необидно, не в сугроб же, сказала - ты подрасти пока. И плясать пошла. Хорошо плясали, пыль выколачивали...
  
  ...Знала еще: отцу и мамке, как поутру пришла, не сказалась. Выговорили бы. Как ни есть, а с их места думай - неплохого, глядишь, обидела. С их-то места считать, с места Семьи считать, пора - порой, и Лютачка выспеет, а Верхняя Горичка все повыше, а Свербеньки со старостой крепко знаются, с налоговым обозом ездят, ладно поля машиной пашут, уже виноград ей собирали, чудной такой... Год поплясать, другой - глядишь, если покрепче обнять да поплотней прижать, и самый непропеченный куда надо достанет - а там может и взять стоило бы, а то и пойти, это уж как рассчиталось бы...
  
  Права была, что не сказалась. Потом и выговорили. Ладно, потом и сама думала. Вот той частью головы, что не про корни, не про то, как место в мире прочно, - а про землю, про городских коз, чудной текучий их сыр и длинную шерсть...Про то, что та чудная машинка на виноградниках ряд пройдет - как не бывало, пока три грозди собрать не успеешь, и спину не гни, и руки не особо. И было ей что подумать. Лютачка-то вырос, вот как бы не той же осенью уехал с обозом вниз - и приехал нескоро. Как болтали, так и узнали - Свербеньки своих детей могли учить не как все: должные зимы отбегал, свое прочитает, посчитает, подпишет - ну и ладно, а много старались, на что-то сильно сложное городское тратились. Лютачка старшему объездчику Властного глянулся, был в работу взят, в лето уже с патрулём приехал. Зарабатывал - за работу ему полагались выплаты, тем, чего в поле не растет. Привез в родной дом новых саженцев винограда и очередную смешную машинку. Что теперь под саженцы лунки тяпала, пыхтела, смешная. Потом говорили - не с них ли корневая куколка пошла. А если и не с них пошла, то не на них ли развилась, оскорбившись. Не любит земля таких, брезгующих своим местом - точно говорили.
  
  А не далее как в совсем последнее минувшее лето - ехал Лютачка, помощник объездчика, проверять, что там в заповедном урочище между Треснутых скал, дошел дотуда огонь или нет. Огонь дошел. И нашел. То есть, дальше разное разговаривали: то ли что Треснутые скалы поймали Лютачку с другими в огненную ловушку, там тоже сосны, да со старых зимних лавин всякого сухого дерева несчитано. А еще говорили - может, и лихие люди, оттуда, из-за гор, из города, кому чужая беда на радость, на перепуганного лесного зверя самый лов, пожар все спишет - объездчиков-то и подкараулили, удачно, а что осталось - то и в новый пал сбросили, кому оно надо, след искать? Это вот болтали - потому что на место, где что-то от того Лютачки осталось, как раз местного эксперта звали, а кого, как не лехта Мрэжека. Его в Горичке потом Свербеньки за столом, не чинясь, угощали, вино в последнем колодце студили... А тот что, говорил, что след смерти не вовремя есть, что трещины нет - а если что и было, само затянулось, там такой огонь прошел - камни плавились. Если попросят - вообще и надо бы сделать, полагается, как малый год пройдет, проверить прийти, ну как там что посерьезнее - от неправильной смерти-то застряло... Только если оно и в самом деле так - это ж совсем мастера Туманных троп звать придется, это с вызовом... Таких, как лехта Мрэжек знает, среди Этэрье нет. А может и вообще в Ставиште нет. Вот как загнул, говорили. Властно.
  
  Ох, нет, не к черным годам, а вот еще в ту весну, и лето за ней, когда первый раз-то мастера-колесники ушли, Чешменке подумать надо было - это лехта Мрэжеку, мастеру, уж по-правде, стоило бы вставать. Где-где, перед глазами, под те сказочки. Их же люди говорят о ком - правильно, о принадлежащих и божьих, о мастерах-лехта.
  А и тогда глазами было видно, что тот рослый (...у которого ноги, плечи, спина - ах, и со спины... а там, глядишь, рябым не будет, кривым не будет, нечестно) - что он пока, так, подмастерье. А ей что с того было - засмотрелась, так еле с той корморезки слезла, и то, с верхнего двора старший Свишек звал. И в первый раз отлаял. Что что она распустёхой ходит, когда гости в доме - пусть себе переоденется и идет с угощением поможет. Гостям полагается, мастерам-колёсникам вдвое... чтоб снова столько зерна было, чтоб их работу крепко проверило. Дважды она себя просить не заставила, и сбегала, и косы переплела, и в лучшее платье влезла, жаркое, так что ж, и зашнуровалась...
  
  И застряла поначалу вот вообще. Когда с водой прибежала, а этот выпрямился всего-то.
  
  Ну а что, привыкла... что стать-то у них, у Оршевичей, такая... Ну, как старший Свишек лаял еще, это кому стать, а кому - оглобля вымахала, эй, достань галку с подкрылка, кто ж тебя, дочка-дочище, обнимать-то подпрыгнет? Вот и не привыкла голову поднимать, чтоб разглядеть - и как смотрит-то? А смотрел (ох какой рослый, вовсе не рябой, хорошо работой подмеченный, румяный, сероглазый) - а вот весь был. Там, где смотрел. Как ему кадушку с размаха на голову надели. Как не так себе девка перед ним встала, а прямо чудо из-за небесных гор какое... Тоже помнила, ой, долго... не каждый же раз увидишь, что вот вправду изумляются - как с небесных родников... она такая всплыла.
  Что - а как было делать, в то и вцепилась, что на вороте висело, подразнилась. А даже не отдразнился, чудно было. Как сказала - так и побежал.
  
  А еще это старший Свишек тоже... то ли виноват был, то ли помог. При гостях это он так себе гавкнул. И сказал тихо потом, в глаза, что порядку не знаешь (что на всякого кобеля привизгнешь, знаешь, не куснёт), ну так вон иди от гостей, не позорь перед чужими. Обидно было. А ввечеру перед всеми за столом так отлаял - и даже дед за него встал. Что ну нашла на ком свой норов - заполуденных слепней надоедливей - показывать, на лехтев. С любой стороны посмотри - глупо это. Глупо и дурно.И оттуда, что не по статусу разумным задирать Принадлежащих - а то можно подумать, вещи вправе ответить... И оттуда, что лехтев - они известно, непростые соседи, сочтут себя оскорбленными - а кто их знает, могут и ответить - возьмут, нырнут, и привяжут там, под водой, тень вздорной девки корнями к неудаче - бегай к ним потом, кланяйся, проси, чтобы отвязали... и это еще неизвестно, чем заплатить попросят.
  Да-да, старший Свишек это говорил, уверенно так, прямо в ушах застряло, вот как пришлось к лехтев побежать - и всплыло вовсю. И потом еще отлаивал, одно твое счастье, что у лехтев и пареньки-кобельки умны, на вздорных девок не обижаются... так, чтобы утруждаться.
  
  А вот не отлай он тогда, так спусти, кто бы то знал - поглазела бы и забыла, ну, хорош, так а мало ли их ходит? А вот как вздумали лаять и сказочки еще рассказывать... корнями не корнями, но - сами постарались, сами первой ниточкой привязали. Чтобы уж точно не забыла.
  
  А дальше вот всё как назло было... Это так говорят, что весной да летом болтать некогда. А по правде - поле подняли, засеяли, зверям пастбища обошли, где пока трава в рост, летние осмотрели, на всех отрядили, сады обиходили... Так и выдохнули сосед с соседом, вместе работа быстрее, а после работы вместе - как без вина, а на виноградниках - так и совсем нельзя. А где вино - там как языки не почесать, а где языки почесать - там как без баек... Что это в школьном языке и языке всяких подписей зовутся историями о возможно бывающем, а у них-то всякий знает, что как знать - не при прадеде прадеда, может, так при его прадеде, что-то такое да бывало, люди же зря болтать не будут.
  И вот как Чешменке специально не везло, она садилась, чего бы иной раз не послушать - только как ни присядет... Вот нет бы им про ящеркин камешек, что хибарку освещает, про то, как лисица суд между кротом и ежом судила, что наработали, про глупого злого властного, что поле угольем засеял, золотых деревьев ища... Да хоть про медведя-буковую-ногу, хоть про водяниц - страшно, конечно, брр - а когда еще до Горички по темноте шлепать потом и через реку... Ну, так себе страшно - знаешь ведь, что последних медведей здесь, ну где не запретные рощи, еще до твоего рождения давно не видели, да и водяниц-то, по правде...
  Так ведь нет же, летели на нее истории - как фазаны на зерно - про мертвую деревню и голос из колодца, про зёрна из темных сырых мест, и о том, как в той деревне весь хлеб пришлось жечь, еще спаслись, про ручьевоё, ничейное дитятко и как девке потом к лехтев бежать пришлось, а куда ей еще то... И казалось - вот везде, стоило ей присесть, чашечку налить, хлеба отломить, как там рассказ и шел, где входил в деревню, из которой возы не выходили, или в материнском переднике к ничейному дитятке - пришлый из Принадлежащих... И другого перед глазами у нее, Чешменки, не было - кроме того, сероглазого...
  
  А с осенью - вот что только посмеяться и оставалось Чешменке - только хуже стало. Не со всем - осень еще добрая была. С рассказами. Вот с самой прочной осенью. Когда и виноград уже давно и убран, и смят, и ждет своего в чанах, и у хорошего хозяина уже и дымок над варочными котлами для живанинки куриться перестает, когда и виноградники под зиму прибраны, и ближние пастбища - наступают времена медленной, долгой работы.
  И ее, как все, быстрее и веселее не в одни руки делать. Как ни ворчала бы на них бабка Ярчиха, было и им, что работать... Она-то выговаривала, что им, рук не надорвут, шерсть сейчас уже сами не чешут, не прядут, сами ткань не тянут. И то, сколько там той шерсти за зиму руками сделать? - в Горичке вот уже давно шерсть возили вниз, к приемщику, что-то в налог властным уходило, что-то - выплатами и тканью с фабрики в Марице возвращалось, это уж кому как хотелось. А в Горичке вот теперь занавеси и покрывала всякие плели, кто-то, когда бабка Ярчиха еще молодухой была, завез ремесло, удачным оказалось, прижилось. К Somilat работа тоже вниз уходила, потом к весенним рынкам, целых семь перекупщиков спорили, выплаты хороши были, говорят - до самой столицы, Крэжты, их рук изделия доходили. Как-то чудной человек - что туда, за горы работать ехал, в буран попал, у них остановился, поглядел на работу, слово за слово рассказал, сколько в столице за те покрывальца торговцы просят... В Горичке только глазами посмотрели - что, правда, такие цены бывают - и берут? Ну, дело такое, городские, дела день-деньской нет, и бесятся себе... А по такой цене продать - это пока да той Крэжты доедь, пока коня накорми, себя накорми, а ближе говорят и вовсе с повозками и зверями нельзя, так еще небось стольким за право торговать на самом застенном рынке выплатишь, что вдвое больше этой небывалой цены разоришься, пусть они лопнут, эти городские...
  
  Ой, не о том думалось Чешменке, не о том, подступами, а что поделать, если так и боязно было прямо думать и внутри вспоминать... Даже когда этот сероглазый вот и был, вот и спал рядом, а она с боку на бок боялась перекладываться, как бы так, чтоб не разбудить. Как бы так из носа-то совсем не потекло, на лежанку... Чистая была лежанка, хоть ешь с нее.
  Стыдно отсюда было думать - вот о той себе...
  
  Всякая же медленная работа делается рук так в восемь, лучше в двенадцать. А где соберутся двенадцать рук, там языки, ясно, в двенадцать раз быстрей полотно сплетут. Так вот бабка Ярчиха на них и ворчала.Сколь неугомонны и болтливы. Ну как - ворчала, ворчала, жевала губами, а потом улыбалась, морщила личико -печеным-запеченым... и такого в беседу могла загнуть, что все боевые девицы краснели. Ну а то - какая медленная работа среди своих знакомых да таких же - молодых, тогда сытых и веселых, без болтовни и баечек, что подумай, а при всех-то не расскажешь.
  Там-то между делом и прозвучало, что значит, мастера-то из Этэрье они и в тех делах, что между двоими бывают - только тихо про это, дело такое, не очень должное - мастера тоже и те еще мастера, что и целоваться-то у них по другому все, а уж если совсем любить возьмутся - так вообще увидишь - новое небо и новую землю. И ладно бы еще девки языками чесали, им бы Чешменка еще так себе поверила. Так и бабка Ярчиха улыбалась - легко, прямо как не старая - и как начинала дальше подтверждать.
  
  ...А про бабку Ярчиху болтали - про всех в Горичке болтают - что в ту пору, как она молода и хороша была, а она из объездчиковых, считай - на день в доме три в горах жили - повадился к ней, значит, молодец из Этэрье захаживать. Долго ходил, пока не углядели, а о потом кто ж болтать будет. Только как бы не с того в свой черед девка из объездчиков в Семью пошла бестолковую, вниз по горке-то. Да и то, только одного сына родили, и как подрос - год-другой, да отбыл сначала меньшой, сын, потом старший, муж, туда, в город, новой работы искать. Сын заезжал поначалу, потом и перестал. Это уже когда Ярчиха совсем бабкой Ярчихой стала, и Чешменка знала, и все знали... Но бабка Ярчиха нрава была доброго, иным не в пример, говорила: "Катаюсь себе потихоньку", - держала двух коз, не слишком озорующих и мохнатых, выжимала помаленьку сыр, чесала шерсть, пряла сама, и когда в уголке с ними садилась. Свой-то дом, прочный и под большую семью построенный, бабка в длинные зимние дни легко отдавала - "молодняку порезвиться", под долгую ли работу, под гулянку в праздники. Глядишь, каждый посчитает нужным и пирога, и дров, и чего еще прихватить - "и я сыто хожу, тепло живу", морщилась на них бабка Ярчиха и лишних слов не злобствовала.
  
  Хотя что там - поболтать любила. И всякому вопросу ответ дать могла - не отдышишься. Вот вспомнить Чешменка не могла, с чего до лехтев-то разговор перескочил. Было дело - сидели, болтали, понятно - и об парней языки поточить не отказывались. Как бы и не бабке Ярчихе за ее язык веселый и едкий вернуть захотели - те, кто цветные ниточки в работу приносил. А ты ей верни - она ж и дважды отвесит. Что болтали про бабку Ярчиху все знали, про лехтев эту болтовню, и вспомнили, а вот как она заулыбалась, тут Чешменка уши-то и насторожила. И услышала, конечно. "А ты им в ухо-то плюнь, тем, кто говорит - болтают - это про лехтев-то, только осторожней, братья разглядят - как еще поймут, - и жмурилась - и улыбалась, говорила дальше. -Правду говорят. Совсем про всё. И что не по-нашему целоваться умеют, сладко, и что ты им вся любопытна, и что так вот, как совсем до тебя доберется - если разрешить - так до самых корней достанет, увидишь - новое небо и новую землю". Ой, как пугались эти, верних семей старшие девочки, глазами на лукавую бабку смотрели: "Неужели это можно было - разрешить? Чтобы прямо какой-то лехтев подошел?". "А чего бы не разрешить? - поддразнивала Ярчиха. - Молодые были, горячие, веселые, и я хороша, и он - ну, ой как хорош. Не заперли бы тогда родичи под зиму в сарае - может, и вовсе бы убежала", - и вот глазами глядела Чешменка на всё, и думала - ой, бабка Ярчиха всерьез наслаждалась - какими перепуганными прочие девицы глядели. Жмурилась, как сливки слизывала, хмурилась потом, тоже ярко: "Да ладно, девоньки, бабку слушать - что я, не знала, что они чужие - и вещи. Что к лехтев не за тем бегут, что парень уродился столь хорош, что таешь и мокнешь - глупое дело, мокнуть. От такой беды бегут, что кроме как к Богу не к кому, такой и я не видела, и вам бы не увидеть".
  
  Значит, со слов старшего Свишека ниточка свилась, а глупая бабка Ярчиха дальше помотала - нет бы глупой девке на ее дальнейшую жизнь посмотреть, что, такой хочет? - ворчала на себя порой Чешменка, сердитым голосом, взрослым. Что не про то девка росла и ох, что мечтать-то? Ну да, бывает так между людьми. И огрызалась - на себя же - ну да, мечтала. И золотой весне на черешневом деревце ленточку завязывала, о том же просила. Так не о том же мечтают, чтоб с трезвой головой о недальних годах и делах нового домоустроения думать - где кто возрастом вышел, слава у него какая, какие земли могут прирезать, да что из зверей в новую семью сложить... Мечтают-то о чуде - вот о таком, сероглазом... Волшебном.
  
  А дальше было, что было - и сбылось, что сбылось, старалась назвать себе Чешменка. Жалась - в комнату уже солнце вовсю протискивалось - лезло - лучами в резьбу, и тишина была, разошелся дом работать, только вот скрипело это все. А он спал себе и спал...
  
  "Ой, будут болтать, - еще договаривала себе Чешменка. - Да и пусть себе будут". Не у бабки Ярчихи -сама Чешменка те поры перестала туда ходить, и глядеть нерадостно, и плясать не в чем. А в последнюю зиму-то - где было лишнего полена добыть, сами заборы разбирали. И не пережила последней зимы бабка Ярчиха, плохо в такую пору старому и одному. Как замело всю Горичку и замёрзла... За тем, над чьим домом дым поднимается, в Горичке в ту зиму не глядели. Все еле грелись
  Ну, сейчас весна, легкий взлет перед летом, а ворочать языком некогда будет, чтоб такая весна была, где и вправду - некогда. А где будут болтать - ну и по чирью им на язык. А Чешменка все равно не услышит. Потому что как бы оно там дальше ни повернулось - назад не побежит, еще чего. Даже если - ой, эта мысль пугала, хоть с горы сигай - если выгонят. Негодящую.
  
  Только и оставалось - тихо сопеть, нос вытирать и думать: нет, я на сердце и печень поспорю - этот не выгонит.
  
  И вот бы о чем она точно не болтала - что тут между ними было, как было, видела ли - новое небо и новую землю. Ничего бы не болтала, свернула в узелок и спрятала к самым-самым корням, туда, чтоб навсегда осталось.
  Легко было. И понимать, что он подустал - и вот не иначе, боялся... ой, она понимала - на каждом его, самом мелком, движении - а этот действительно мог - на ладонь значит, посадить, а другой поломать... нечаянно. Это так парни отлаивались, все их девичьи мечты выслушивая. Но парни-то отлаивались, а этот и по правде мог... Осторожничал. И любопытствовал. Ей было горячо и неудобно, незнакомая эта лежанка так прогибалась, и все вспоминала - как та пружинит... И по самой правде-то - выдохлась не меньше, что - разве бы спасало от этого, что казалось - вся жизнь давно кончилась и другая началась.
  Да где казалось - и кончилась, и началась, а только вот всего в предыдущую ночь спала она - полкруга, да в полглаза, еще глазом глядя, как бы все, что варилось, не выкипело, что жарилось - не сгорело, а полуглазом - а вот и не плача, от жара и злости разве... Так что тут лечь - и кто бы еще разбудить справился.
  
  Он справился. И его дом справился. А всё - притирались друг ко другу сырой соломой, только-только разгорелись, как ничего и не осталось, не она бы первая уснула... Только ничего бы Чешменка не сказала - про увидела новое небо и новую землю, а два раза больше бы не сказала - что теперь еще больше знает - без одного такого на свете Ралицы, ей ни неба, ни земли и надо не будет...
  
  Только как бы не выперли ее отсюда, негодящую... Думала Чешменка, смаргивала, глаза слезились, левой ноздрей, из которой капало, не вдохнуть, только в голове свербит, как попробуешь. И какое зло брало, с чего ж такое, надо ж так? - вот как назло. Это ей, это в этом доме, назло смешное и гадкое. Ох, она-то помнила, и доказать бы могла - кто бы ее послушал - что вот в ту последнюю зиму, там и повымерло сколько в Горичке, старые больше, да пара совсем хворых, а во всей Горичке и дольше зверьего двора люди носа не совали... А она-то бегала, так бегала - снег в сапогах закипал, а ей хоть бы хны. "До горы елдыком, дрова воровать!" - огрызалась еще Чешменка, себе же, зная - вот про "дрова воровать" - было правдой. А куда деваться, когда по работам напашешься, и хорошо когда по верхам, по старым верхам, хоть мыть-стирать, а то сыры доваривать, там тепло... А дома что? - зуб на зуб криво находит, что за беда в очаге дымит - и не понять, только что тепла мал-мала, дыма не продохнуть, у всех ни сил, ни головы, малые в рёв, дед в лай... Да и тошно от них - вот только сапоги надевай, да приметной тропкой чеши - туда, куда осенью, прослышав, что палы в заповедных пилить-рубить будут, думала работы себе найти, а что, хуже ли она прочих с топориком справлялась, и с остальным бы выучилась. Припоздала, не взяли.
  Зря не взяли - скалилась еще. Я вот каждую деляночку, каждую порубочку, припомню. В пору, когда снег звенит, ни один-то на работу не выйдет, лень властным втридорога платить, сторож один на все заповедные, собаки рядом сидят, кости с мясом едят, а след дальше по скальникам - ты ищи себе, грызи. Старые были сосны, добрые, в легкий ход попилены уже, хорошо горели, дед ругался только, тоже было... Бегала - и по уши в сугроб, и вброд по весенним-то подлёдничкам, а, все одно, не унесут - хоть бы что было, хворь не брала, молода, глядишь...
  
  Вот чтобы сейчас и здесь, в доме лехтев, у одного такого на свете сероглазого под боком проснуться - и что? Что из носу течет, башку, где к шее крепится, крутит, и зажарит еще теперь, что вовсе бы - лечь и лежать бы. В чужой-то дом так себе супругой приведенной... которой вот не рады надо думать... вот только он и рад... ой вот не подвести бы. И не подведет...
  
  Вот хорошо она нос вытерла. Когда отвернулась. Думала, пугалась, собиралась. Потом на спину легла. А на нее вот - и смотрят.
  - Чеш-ме-нка, - удивленно сказал Ралица. Потянулся. Приподнялся. Опёрся и удивился. - Рассвело вроде...
  
  Он удивлялся - так светло и полностью удивлялся, точно не верил совсем, что вот она такая есть, здесь, с ним, на одной лежанке, и еще руку протягивал. Осторожно. Словно бы желал проверить - она ли, живая, или все приснилось, морок водяницы навели... если от них водяницы что-то хотят, у них-то, у лехтев все, посмотри, богу принадлежит... А как знать...
  Улыбался -теплый такой, большой, живой, весь её, а если даже и не весь - что теперь, и с головой Чешменку накрывало - теплым, густым, стыдно и страшно, что первой мыслью было - от этой протянутой руки подальше дернуться. Вот ща схватит тебя за сопливый нос и все поймёт. "И вон вышлет. Негодящую", - дразнил злой голос изнутри, не поддавалась. Ничего, она справится - тоже мне смертельная хворь - день-два и отойдет, никто ему не скажет, что дурную в дом привез, хворую. И ладно, что тут и вовсе не говорят.
  
  ....И голос Чешменка собирала.
  - Совсем уже рассвело.
  - Ой, проспали, - улыбался. И выпрямлялся, садился. Потягивался. На выдох ей мыслей вообще не оставалось. Только что - ой, съем, ой, всего, только время ли... И вот как не в черед она обчихается? Смотрел. Тоже уверена была - его бы спроси - тоже сказал - съел бы всю, так вот, осторожненько... Только не в рабочий же свет - вон какой дневной, жарит уже - тоже привстала, к нему потянулась, плечом в солнечный луч попала - жарит, ох уже жарит.
   - Пойдем? - говорил он дальше. - Вставать будем, сполоснёмся, что придется - съедим, послушаем, что выговорят?
  - Сильно... выговорят-то? - получилось спросить. Представить не получилось. Проспавший в самый весенний-то день... ой, был бы он по самые уши в их источнике. Да, даже пересохшем.
  
  А Ралица застегивал пояс и нагибался за рубашкой - она смотрела, и дышать становилось легче... словно напавшая хворь отпускала. И говорил легко - и чудное:
  - Не... не сильно. Был бы так нужен - пришли бы. Разбудили. Пойдем? - и отпускал легкий свой, неловкий жест, взгляд вслед ему взлетал. - Я проголодался... Вчера - в рот что-то мало что лезло...
  - Да уж, - она подтверждала, а в голову лезло всякое... Что ведь да - вчера. Вся та ее жизнь... она была только вчера. Только-только. А есть... она там что-нибудь ела? Стол накрывали, это точно. Люди говорят, около еды напробуешься. Небось, мало эти люди готовили...
  
  А хворь-то ее берет, берет, это ж значит, Ралица оделся почти... и ждет ее. А ей ой как, до озноба не хочется - вставать, вылезать, действовать... Лежала бы так и смотрела. Ничего, она встанет. Получится. И пояс застегнет. И рубашку. Устоит, когда Ралица движением спросит - приобнять? - и приобнимет. А Чешменка тогда и обернется, вспомнит, что спросить надо:
  - Мы сюда же... вернемся? Ну, на новую ночь. Спать? - и это тоже будет. Что Ралица озадачится. Дёрнет себя за прядку хвоста. И скажет.
   - Да, думаю сюда, - и сознался так, неловко. - Мне у себя... лежанку достроить надо будет. Хотя бы. Не влезем, - спросил дальше - жестом, близким. Просто спрашивающим. Теплый. Вдохнула - вроде не хлюпнуло. Подобрала:
  - Я... да думаю, что с ним делать. Где он останется. Не ходить же по твоему дому - без дела - с топором?
  
  Ралица повернулся. Разрешения прикоснуться, о котором... ну где-то изнутри Чешменка подумала - не попросил. Обратился к нему с очень... отточенным и чужим жестом. (...уважения. К чужому близкому оружию). А потом сбился и с открытым восхищением сказал:
  - Хороший!
  - Дед подарил... - наверное, так было правильно - пояснила Чешменка. - Теперь мой. Совсем мой.
  - Очень... серьезный, - сбился Ралица. Много надо было сказать, а он не знал, как. (...что они красивые. Что он, когда-нибудь, хотел бы увидеть, какие они красивые. Вместе. Если это не будет неправильно). - Конечно... с ним будут вести себя достойно. - Запнулся и не устоял. Высказался. Похвастался? - А у меня только ножики пока. Два. Сам делал. Соболятами зовут, - совсем проболтался, смотрел, отвернулся, потянул на себя дверь из хлебной комнаты... И нашел то, что очень надо было. - Я... это пока, я вспомню. Я научусь.
  Чешменка удивлялась - чему? И ей надо было ответить. Неловко было отвечать.
  - Говорить. Ну - и с тобой разговаривать. Я все еще смотрю и удивляюсь. И... думаю где-то, ну, верхним следом, неправильным... в какой выдох вчерашнего дня я заснул. И до сих пор сплю. И сны вижу. Про тебя. Что ты тут.
  - Я тоже, - сказала Чешменка, - что сплю, - и взялась за него - сразу и прочно. Очень прочно. И начали спускаться...
  
  По правде... о, да - что этот дом пахнет едой - она поняла давно. В другой жизни. Вот когда прибежала - про деда просить. Как ее накрыл, как ее ошеломил - густой, плотный, ложкой зачерпывай - запах, пирога сначала, мягкий такой, потом уже - похлебки.
  Ой, не разбирала она в то черное зимнее время о чем, порой, начинал разговаривать старший Свишек - что-то про то, что одними пирогами - и полудничать, и вечерять будет, она, Чешменка. Не понимала. Злилась, И потому что - вот только речи о пирогах вести, когда в еле топленом доме овощь с водой едят. И ладно она, она всякое потерпит, а проглотикам кто объяснит - их дело мелкое, ныть и "где пирожок?" клянчить. А еще потому, что когда старший Свишек эти речи заводил - понимать его трудновато становилось. Когда совсем перебирал, что нечасто бывало...
  
  Что вот про это говорил... что думает - отдать - до нее бы не дошло. В общем, ой, как у них пахло... Тогда, после той дороги, все ноги подкосились. Вот не позови ее волшебная женщина (...мама Ралицы) - с ними поесть, это вот как бы она до сегодняшнего вечера доработала?
  Ой, не вот так, а хуже - еще бы сказала Чешменка. Плотно дом пах. Плотно... прямо по голове. У нее вот та голова прямо сразу на выходе вся закружилась. Так, что и за Ралицу взялась - держаться. Лестница там, а в спине отзывается. Липким, слабым. Так, что лучше вовсе о нем не думать. О другом думать... Не о том, что этот дом в чёрный голодный год хоть выжимай - глядишь, один запах съесть можно... ну да - если он тебя не выжмет. О чем... они с Ралицей-то были? А, об оружии...
  - Ножички? - старательно переспросила она. - Ну... ты говорил. О ножичках. Я захочу познакомиться. Но... ну а как же пулемет?
  - Пулемет? - озадачился Ралица. Слышно озадачился. (...а утром он уже совсем забыл). И Чешменка пугалась, что наступила на неудобное, но... сказано было? Было. Но надо же что-то говорить. Тем более... Ралица же начал понимать. И ловить жестом. Ее не отпуская. - А, да. Пулемет. Это не наш совсем. Он только у старосты...
  Он и дальше продолжал этим - растерянным. Неловким таким. Подбирая слова. А Чешменка слушала - и думала... что сейчас ей страшно.
  - Но я его знаю, да, Я должен уметь с ним работать. Раз уж он у нас есть... Никто ж не может заранее сказать, когда и кому из нас придется?
  
  Но пугаться Ралица сначала помешал. Потому что тут и лестница кончилась. И он, еще договаривая, повернул, дверь на себя потянул - сполоснуться. Утром у них вода была - ух, холодная, прямо во лбу звенело. Ну, и озноб этот дурацкий с прочей хворью пополам припугнула - присмирели... Вовремя - потому что ясно было, пора на люди выходить. Туда, в общую комнату, где едят, к зимней кухне. Где тогда ее кормили. Кажется - ой, громко, даже живот высказался... Так, что ей казалось - в спальне той было слышно. Ралице точно слышно. Может, потому и улыбался, или нет - просто улыбался. Предлагая ей: "Пойдем", - и продолжая вслед - жест приглашал и чуть-чуть - извинялся:
  - А то прямо ой как есть хочется, - продолжал он. Такой... простой, что и сама она вся улыбнулась. Подтверждая:
  - Ага...
  
  А мысль, такая живая и бесстрашная, которая в голове нагнала вслед - ой, довыбиралась супруга по плечам да по росту, такой барана до копыт схарчит - и еще не наестся - Чешменка знала - врезалась. И с какой силой врезалась - знала...
  В их самой теплой комнате было полутемно, жарко, подо что-то печь топили. Хоть ставни и открыты были - солнце не лезло, ну да, дом же под горой стоит, прикрывает, глядишь. Самый свет проходил через открытую дверь... и ветер еще, и птицы стрекотали, и у двери, совсем отодвинув и дверь, и занавесь во внешнюю прихожую, стояла, делила какие-то мелкие красноватые листики, наклонялась, укладывала их в тачку, напевала еще в добрых две трети голоса - знакомую еще песенку, про старую кровать и нерадивого мужа... девка?
  Ох, как Чешменку прошибло, как ее в пол вколотило, злостью и тупым ужасом, поначалу, и как ей потом было стыдно-стыдно... Накрыло, вколотило по маковку - что но ведь она не спросила, она и знать не знала, а был ли кто с таким сероглазым, можно подумать, одна она девка в здешних краях, чужая к тому же... и как они сейчас делиться будут, а она вообще не будет делиться... И охолонула за выдох, эта - рыжая, золотая, грузила растеньица, поднималась, ну и дверь наверно, скрипнула, к ним поворачивалась. Их общий, нездешний, тянутый, лисий профиль - общий что на старшего, что на младшего, что у Мрэжека, что у Ралицы - трудно было и такой пришибленной и у ней не узнать. И тоже было страшно. Себя, а еще стыдно. Тоже... ну хоть в подпол провалиться, только жрать хочется.
  
  Чешменке еще было - и страшно, и стыдно... А сестрица Ралицы, надо думать, выпрямилась, отряхнула руки, лоб вытерла - тыльной стороной ладони, шагнула к ним, шаг где-то (тоже была сероглазая... еще прозрачней). Вот точно поддразнила:
  - Утра, Ралица. Теплого. Вот надо было с мамой спорить... - Ралица ее спрашивал, мелким близким жестом, о чем, вроде, придвигался к столу... Та продолжала не переставая разбирать листик от листика, выпрямившись теперь. (...с корешочками. Рассада какая-то. Чудная). - Она высказывала, что если вас не трогать - так ты глубоко за полдень проспишь. Мы с папой Мрэжеком стояли все же, что вынырнешь. До полудня.
  - Вынырнул? - ее смешило, что Ралица озадачился. Щурилась. Была вообще похожа. На Мрэжека больше даже (...лисица).
  - Вынырну-ул, едва к четвертому утреннему кругу подползло. Тоже дело, - дразнилась, кажется. И снова нагибалась грузить листики. Выпрямлялась, не догрузив, это Ралица бросал жестом: "А где?" - и отзывалась. - Мама коз на склоне бдит, вывела, как все сожрут - вот будем снова ягоду сажать. А так все до свету снялись, в верхние виноградники бдить поехали. Тебя не будить решили... - а потом она сначала отвлеклась и посмотрела. И отчетливо сбилась. Странным объединительным. - Вас. Ой. Здравствуйте.
  
  А с Чешменкой все еще было. И то "страшно", и то "стыдно". Ну ухо ей и резануло. Как сестрица Ралицы перешла... на очень... верхний. Как - ну вот староста разговаривает. Очень иногда. Там, в Горичке. "И как лехта Мрэжек в вашем доме с твоим отцом здоровался", - не замедлило подсказать - вот то изнутри. Где было страшно и стыдно.
  Надо было выдохнуть. Выдохнуть и как следует набрать воздуха (...если, конечно, ее не выгонят) Она собирается здесь быть. И быть долго. Она научится:
  - Да... хорошего дня, - ответила старательно. На обычном уважительном.
  - Это Есеничка, - легко сказал Ралица. Вслед уже, да. Чешменка еще отловила паузу (кажется, хотел назвать другое имя. Кажется, дразнился? Кажется, ему сказали так не делать...) - Моя младшая сестрица. Одна из младших, - а вот потом он паузы не делал. Когда указательный жест, уже на нее, передавал - уже сестрице (...а девочка-то мелкая. Вот только-только в жилетку втряхнулась. Если носят лехтев жилетки). - А это Чешменка. Моя самая ценная Чешменка.
  А эта (...да, осенняя, лисья, хорошо назвали) - что? - улыбалась:
  - И это хорошо. Вы к столу придвигайтесь, лепешек и утренней зелени вам, что осталось, оставили. И молока, с холодка еще. Маму-то позвать? - и ответа от Ралицы она не ждала, подняла ящик и покатилась. Договаривая. - Да думаю, сама прибежит.
  
  Чешменка думала, ей неудобно за столом. За этим столом неудобно второй раз. Еще потому, что сейчас бы она от той похлебки, что всосала, как не было, в первый раз - не отказалась. Если правда дрянь эта из носу не потекла бы, на похлебку-то... И потому что есть хотелось, но на еду смотреть было странно, словно и совсем не голодная была. А лепешки были пухлыми, сытными, и сыр еще был, мягкий, свежий, свой небось - не продают, куда им, и незнакомая, цветная, простенькая овощная крошенка-затирушка, из того, что уже рискнуло вытянуться, и что еще в погребах достояло, быстрая еда, огнем не тронутая... Пора такая.
  Была бы очень хорошей, думала Чешменка, сказала бы - еще с того неловко, что второй день в чужом доме ешь еду, ради которой зад мало не приподняла, даже не почесала, и продрыхла невесть сколько, пока заботились, как о нежной девочке. Додумала, на Ралицу глянула, и над собой усмехнулась - ну, ест. Чай, и от работы бегать не будет...
  
  Ралица-то сел напротив, ноги вытянул, легко добыл лепешку, разломил в глубину, уложил внутрь кусок сыра, засыпал затирушки и ел, жевал, сок тек. Вкусно ел. Смотрела снова, что так бы и сжевала. Его, конечно. С едой сложнее было. Но надо было, надо - нерешительно подбирала кусок сыра, лепешку, откусывала, вкуса с ней как не было, еда не то, чтобы укладывалась, прямо странно было - не она ли еще круг дней назад думала, подвернись хлеб мягкий, по-людски, весь бы съела, пока не лопнула... Да ладно, круг дней... не она ли поутру думала, что у этого дома можно стены выжимать. А в кувшинчике - думала смочит-проскочит, и тоже по правде холодное было, так что ой, не проскочило, чуть не поперхнулась...
  
  Это мама Ралицы, ниери Колишна, как возникла - и не углядела Чешменка - в рабочем и с работы, вон, края штанов и накидки мокрые и в земле, или уже "ягоду сажают". А Чешменка чуть сдержалась вот, чтобы вот на приветственный жест старшей этого дома не поперхнуться фонтаном. Ралица же что - положил недоеденную лепешку, приподнялся, приветствовал и за приветствием - кажется, у старшей тоже спрашивал, что не будили - и что дальше-то делать. Легко спрашивал - думал бы, что серьезно выговорят - ну вряд ли брал бы обратно лепешку?
  И в самом деле - отвечали ему легко:
  - А что вас будить? Наработаться весной успеешь. День-другой и на виноградники поедешь, там Стэблика-старший думает новую террасу чистить, а всяко корни подбивать твои плечи пригодятся. А сегодня-завтра твой день и твой праздник. Ваш общий. Поешь, вон, супругу по Этэрье поводи, пусть присматривается - кто мы и как мы живем. А там и что делать будет. Ладно, девочка?
  Ну она хоть спросила - не переходя на общий, все легче было, только быстро-быстро проглотить все пришлось, неловко было Чешменке, пока отвечала это: "Ладно... ниери Колишна", - а та ловила на руку - рабочую, грязную - и махала рукой, оставайтесь, дескать, действуйте... И Чешменка старательно жевала - думала - ой, ей двух дней не хватит, столько понимать надо, даже на недурную голову, а голова-то дурная... Вот как, хотя бы, с ее новой старшей правильно разговаривать?
  А ниери Колишна уже готовилась уходить и оглядывалась через порог, сдвинув дверную занавесь:
  - Пойдете - сверху, над печью, пирог возьми, Цватанке занеси, зайди к ней обязательно. Скажи - я ее еще в лес, дикий лук выбирать зову. И вообще зайди.
  - Зайду, - подтверждал Ралица, надо бы.
  
  А Чешменка думала потом - жевала я, что ли, так плотно, чихнуть ли боялась, что даже так и не рискнула спросить, кто ж эта Цватанка? И тогда, и потом забыла...
  
  Ниери Колишна ушла дверь не задвинула - "дому подышать" - ветер пришел. Свежий, хороший, прохладный, лесом пах, соснами - такой, что Чешменка иначе и не ответила бы на вопрос Ралицы вслед - вот как и лепешку доел, и чашку ополовинил:
  - Как, пойдем?
  - Конечно, пойдем, - сказала Чешменка. Подумала и еще сказала. - Это как вот - день за день, всего-то... я хотела у вас деревом врасти?
  
  Этэрье стояло... хорошо - еще думала Чешменка. Тесно, но хорошо, верхней стороны, откуда все проглядывается, не стоит, так, поднимаются края, карабкаются на горку, и дом семьи Ралицы с ними. На горке лес растет, от самого солнца прикрывает, с горки вода бежит, далеко ходить не надо... Пристроилось - еще называла Чешменка - втянулось, в узкую по-правде-то долинку, между склоном и рекой - реку помнила, переезжали. Вот куда они свои знаменитые виноградники втиснули, то, что в доме Ралицы над проходом беседкой растет, не считается же, да и где свой хлеб растят и куда зверей гоняют - тут вот с первого взгляда не разглядишь. И усмехалась себе вслед - глядишь, еще наглядится - две руки, что от работы никогда не бегали, Ралице-то в дом она привела...
  
  А пока - а чего, походит, и в самом деле, посмотрим, и свежо, и пройтись можно, поглядеть - на хорошее место, как здесь люди живут, поспрашивать... Вот прямо сейчас спросит - от того, что этот звук, что ей с утра покою не давал - скрипел, клацал - и теперь никуда не делся...
  - Ралица, а что это там такое... стучит и скрипит? Я с самого утра слышала, - потянул же кто-то за язык! Но Ралица улыбнулся, все же переспрашивая:
  - С утра? Просыпалась?
  - Ой... ну, я ж как всегда - под рассвет глаза продрала. До печи дошла бы, только лежанка мягкая и ты спишь, - говорила уж честно, почти, раз проболталась. - Ты хорошо спал... ну, и я решила... раз спишь...
  А Ралица поманил жестом, дотянись, что-то тихое скажу - щурился... лис - длинный, дотянулась - и выдал шкодным шепотом:
  - И хорошо... День вчера был... очень много его было. И поспать хорошо. А скрипит - это в ковровом углу водосброс и их стиральную машинку сливают. Дочищают после зимы. А то и запустили уже. Хочешь, к ним зайдем? Если водоброс на ходу, там точно кто-то есть...
  - А они ничего... что мы к ним так зайдем? - спросила Чешменка. Любопытно было. Все же больше чем. Перекрывало - противный голос: "Не смотрят, говорила такая - ща тебя каждому по деревне покажут, чтоб о чем болтать было".
  - Да чего, соседи же, - отзывался Ралица. - Да и старшая Х"рошичка день да день с нитками общается, даже до красильщиков катится... не очень, кто зайдет - ей на радость...
  
  Чешменка подумала - или не зря бабка Ярчиха вспоминалась - с чего-то. И пошла. Спускаться было недолго, шаг да шаг от ворот дома Ралицы, да поворот, а там уже и ворота, так себе ворота, разлапистые... Нараспашку. Заглянув и заступив слегка, Чешменка и удивилась. Что нараспашку... Понятно, что края дальние, близ прохожих дорог никто не живет, лишних не ходит... А нет, как сказать, - так и не знала, как мастеров-то Этэрье на работу зовут, когда вот из той же Горички приходят. Ага, чего забоялась ... Вот как представила, что вот так позвавший - втихую эту мелкую, городскую рабочую машинку, что за воротами во дворе на виду стояла - в узком дворике, а ей-то на тесных участках да неудобьях землю поднимать - самое то - на телегу поднимет и с собой прихватит - самой смешно стало. Лехтев хоть и не судят, а как ославят - стыда такой придурок не оберется. Да и тоже ведь - конокрада всей деревней бьют - и каждый, чем под рукой лежит. А все равно - чудно, что на виду, это ж и ходить просить будут, каждый второй, а уж языки каждый первый почешет - что выхваляться? Потом уже вокруг смотрела.
  
  Двор был узким, крыльцо шаг да шаг стояло, у крыльца - на это еще Чешменка вовсю смотрела - не виноград вился, но должны были быть розы, похоже - вон, столбики колючие. Живые. День да день - листьями потянутся. Не вымерзли.
  А в дом упираясь, кривовато, наискосок, стоял как еще один. Дом не дом, сарай не сарай, фундамент каменный, а стены гладкие, крашеные, крыша листами, и окна еще пропилены - в несколько светов, зимой вымерзнешь, что за строение - и не понять. Но пока она глазами лупала, их и окликали - из того дома, который просто дом. Из-за открытой двери:
  - Кого там во двор привело, подходи, не распознаю? - звучал голос, сильно, катился, и Ралица сдвигался, к открытой двери, к крыльцу, словно точно зная, куда вставать... За ним и Чешменка успевала взглянуть под ноги, подумать - вот как бы тут не рядок в дорожке белыми камнями вымощен, чтоб понятно было, где остановиться... Или ей казалось, что успевала? Что раньше говорил Ралица, вот только пятками заступив за тот ряд камушков, что еще не заметила:
  - Меня, er'mei Х'рошечка, сейчас, поднимусь.
  - Ты ли, Ралица, или раздвоился, не распознала? Стой-стой, уже выкатываюсь, - прозвучало извне.
  
   Он стоял, Чешменка... ну, чуть за ним стояла, смотрела. По звуку... бабка говорила. Медленно должна была бы выходить. И дорожка для того... чтоб кривому дому на место прийти, когда к горе окнами, к тебе дверьми поворачивается. Вот это Чешменка думала, и вот от этого... дура-дурой стояла, очнувшись... Из кривого дома должна выйти Бабушка-Смерть. А перед Ралицей, сверху на крыльце, стояла - сухая, маленькая, седая с притемнью, и без ноги. Левой. Той, что ближе к перилам крыльца. И выше колена. В рабочих штанах было видно. И пальцем еще на нее, Чешменку, показывала. Указательного жеста:
  - Ай, хорошего полудня al"mei Ралица. А ты тут не один... я-то думала, досиделась с нитками, глазам совсем плохо, тени двоятся, а нет... Ты-то точно не купить пришел. Что пришел?
  - Посмотреть, - отзывался Ралица. И вставал с Чешменкой близко. - А второй, это Чешменка, er'mei Х'рошечка. Моя Чешменка.
  А она бы год слушала, как этот сероглазый определяет ее в свои одни такие близкие. На этом... высоком и вечном. Увесисто и легко. Так, что всё небо и вся земля слышали.
  
  Так, что... а Бабушка-Смерть голову влево-вправо качнула, присмотрелась. Припечатала - это потом думала Чешменка, отдыхиваясь. Все выслушав:
  - А что, хорошая девочка. Приглядливая. Так, - и считать начала. На пальцах. - С ногой у меня- это почти с первого имени. Слишком долго под оползнем пролежала, пока искали. В том доме мы как раз ковры ткем, по которым мы Ковровый угол зовемся, поэтому он такой странный. На культиватор, этот, который у ворот, тем и заработали, другое на иных на наших полях и вряд ли развернётся, оценишь, как в поля поднимешься. Как, про всё сказала?
  Ралица смотрел на Чешменку. Взгляд чувствовался, кусал где-то за ухом. Она на бабушку. Выдыхала, открывала рот - и дивилась, какими легкими выходили слова:
  - Еще - это розы? Тут, у крыльца?
  - Розы, девочка. Красивые розы. Масляные. Сама ращу. Надо же мне смотреть на что-то красивое. Кроме этих ниток и иных образин заказчиков. Кого Борянко присылает, чтоб сами сговаривались. Приходи, тебе разрешу сорвать. Больно косы хороши, - ух, улыбалась. Щурилась. - И вообще приходи. Я хожу... не очень, - показала, стукнула палкой. - А поболтать люблю, а здесь всех знаю. Тебя не знаю. А и тебе интересно, глядишь? Хоть просто так приходи. Ты ж, Ралица, небось просто так пришел? Смотреть пришел.
  - Мы Этэрье шли смотреть, er'mei Х'рошечка, - говорил ей в ответ Ралица. - А у вас с утра... водосброс в работе, запускаете уже? Вот... и было любопытно, и зашли.
  - Не работаем еще. Борянко запустил, ругался - с полной воды еще задвижка хлябает. Если за день водоспуском не разгонит, приедет - придется ему на гору лезть, клинья выбивать, новые резать. Если ты еще ходить-болтатся будешь, и тебя возьмем. Тебе-то с твоим ростом - раз нагнуться... А яиц вот ты наверняка не взял, а?
  - Не подумал, er'mei Х'рошечка. Мы ж уже за крыльцом к вам идти подумали.
  - Ну и лопух ты, Ралица, - проворчала Бабушка-Смерть. - На иной раз зайдешь, заноси. Я-то до вас по камешкам вверх-вниз туда-сюда не напрыгаюсь. А пока - ну-ка подойди, скажу что...
  
  ... А ей ведь было страшно - думала Чешменка. Это было глупо - потому что самым корнем-то были - сказочки, кто в них в самый серьез верит - а ей, Чешменке было страшно - пока Ралица шел по ступенькам к Бабушке-Смерти. А ну как сейчас повернётся кривой домишко, улетит - ищи его - за двенадцать гор, двенадцать пещер...
  
  Но лехта Х'рошечка только ткнула подошедшего Ралицу пальцами в бок, ощутимо, кажется - он сдвинулся, жест сделала - наклонись, мол. Но голос притушить и не подумала:
  -Отличную девочку уволок, Ралица, уволок - не отпускай. Боевая девочка, еще не раз за тебя топором помашет. Вон, я только на тебя ворчать взялась - а как на меня засверкала. Верно все говорю, а? - и теперь на нее смотрела. Подмигивала.
  А Чешменка стояла и не знала совсем. Никаких метких слов на язык не приходило. Да и стоило ли с такой - меткие-то слова. Только понимала, что стоит... сама, наверно, красная, вот как та роза. Масляная. И точно отдельно -еще больше красная - когда Ралица вслед взялся отвечать:
  - Не отпущу, er'mei Х'рошечка. Ни за что, - и его сопроводили направляющим жестом со ступенек - что он кажется тоже качнулся (...так что если она захочет - этот дом и улетит...) Но пока Бабушка-Смерть только добродушно проворчала вслед:
  - Ну и дело. Я спускаться не буду, а вы, раз пришли смотреть, загляните. Подменыш с Борянко как встала, так и села. Небось уже каждое зерно в глазах муравьем кажется. Целым муравейником. Красных муравьев. Кусачих. Все отвлечется.
  - Подменыш - и отвлечется? - Ралица точно не поверил. Поворачивая - к этому длинному дому. И ее за собой тоже разворачивая. Легким движением. А она, Чешменка, про все и забоялась спрашивать. Да и где там спрашивать было. Три шага. До мелкого крыльца странного дома.
  
  И прямо за его дверью был цвет... Спускаясь - снизу доверху, вот от выше их голов и до самого низа -цветные, разные - это и правда были мотки ниток, какие-то густые полные, какие-то смотанные до кости мотка - изумительной подробности цветов, которой Чешменка могла только восхититься, потому что среди и тех городских шелков таких цветов и не было - эх, не знали... что - соседи не поменяли бы?
  А как знать? - это она думала за шаг вперед, к свету, в просторное помещение, вот казалось, что изнутри оно больше, чем можно было подумать снаружи, или то от того, что таких длинных и светлых и видела она мало, летом выжаришься, зимой не прогреешь, Хотя в нем и было тесно: хребет странного дома - назвала себе Чешменка - распирали рёбра. Толстые - что, неужто железные? -как между полом и потолком распертые лишние балки, за опорные толщиной сошли бы - с одной из которых, той что поближе, стекало, свешивалось - густое, плотное - как... как жила, и даже схожего цвета - что-то...
   А снизу этого чего-то... росли цветы. Прекрасные цветы.
  
  Чешменка знала. Ей понадобился шаг, вдох и выдох. Чтобы понять и назвать все. Валик. Нити основы. Ковер. Ковровый... угол? - да, у них это вроде называется угол. "Может, я и врезалась взглядом сначала в ту, что ткала эти цветы. И поняла. Слишком она была... обычная, - знала потом Чешменка и еще раз запиналась продолжать. - Как... кусок бревна".
  
  Сидела она на табуретке. Все же. Удобной. Высокой. Но всему есть, чем опереться. Спине ли, пяткам. Это сначала показалось вот тем куском бревна. И по правде с ней вместе. Сидела такая... серая девочка. В длинной, шерстяной, некрашеной накидке. Незаплетенные волосы цветом почти с ней совпадали. Круглая девочка. С очень круглым лицом и мелкими глазами. Которые вот так прорезали... что никак не понять, не два выдоха назад ли ее разбудили. Только рабочая лента на волосах цветная. В самых осенних ягодах. Вышитых.
  Чешменка не рассматривала очень. Ну, невежливо лупать глазами на человека, который работает. А круглая девочка сидела, шуршала, перебирала - нитку за ниткой - этого совсем плотного, что сначала показалась одним. Жилой.
  Сидела. И выращивала цветы.
  
  Недолго, по правде. Выдох там был и еще выдох. Потом она отвлеклась - тогда Чешменка и еще раз подумала, что от работы девочка выпрямляется и просыпается. Или не просыпается. Ну... она перестала шуршать. Руки остановились. Смотрела кажется на них. Не изменилась. Круглая.
  - Здравствуй, Ралица, - сказала. Голос был тоже... проснувшийся. А то и не очень проснувшийся. - Ты...зачем-то? А вроде не надо. Ни срезать, ни натягивать. Или снова надо, еще? - но все же она видела. Отчетливо видела. - Здравствуй и ты, красивая. Извини, я тебя не знаю. Но не с заказом...
  Было ли это вопросом - Чешменка не знала. Она вообще не знала. Неловко вот было. Как говорить со странным человеком, который... спит? Ралица знал:
  - Здравствуй, Подменыш. Нет, ничего натягивать не надо. И срезать. Вроде бы. Она - моя Чешменка, мы посмотреть пришли. А тебя er'mei Х'рошечка отвлечь сказала. Потому что долго сидишь. Там полдень.
  - Полдень... - сонно еще сказала... Подменыш? (...Человеческим словом, которое для нее ничего не значило?)
  
  И внезапно спрыгнула с табуретки. Быстро и странно. Откатилась. Оказалась вообще низенькой. Шариком. Улыбающимся:
  - Проходите. Посмотреть. Ну ты видел. Ты знаешь, - проснулась. И светилась. И смотрела на нее. Теперь лукавая (...тоже лисья). - Тебе нравится, красивая?
  
  Чешменка боялась. Честно боялась. Что девочке Подменышу будет видно. Что первую мысль она подумала - ой, а стоило ли - смотреть на этот ковер? Второй отряхнулась - стоило.
  
  Это было только-только начало, только-только конец рамки ковра - широкий, в полтора локтя, это ж под какой дом такая стена... ну не диван же? - и самый, самый корень основного орнамента. Цветы. Чудные, точно кованые. В золото и латунь. Но цветы были. Цветы текли. Цветы росли. Прекрасные и чужие. И где-то над ними, в синеве фона, был ветер. Который и это золото и латунь смял и заплел. Как тростники над рекой.
  Чешменка даже прямо проверила, сначала и попросив разрешения прикоснуться. Как к чужому живому. Ей разрешили. Шерстяное. Пушистое. Теплое. Хорошо будет той стене.
  И вот тут ее спросили. Нет, Ралица, тоже спросил. И как?
  
  Чешменка опасливо открыла рот, как бы из него вдруг не вылетело. Что-нибудь то, что было на уме. Про девочкуПодменыша вот. Не вылетало. Выдохнула - и решила сама доверить:
  - Ой, красиво... вот только... под какой же диван этот ковер, если у него кайма в локоть?.. Да нет, глупая я, красота такая, как для дворца Властного...
  - Совсем не глупая, - ей так серьезно вернули. - Заказчиком, он сюда приходил, я видела, ньера в таком сушеном платье был. Из города, Х'рошечка сказала - Семьи Ллидаи третий посредник. Если Эс Лиддаи, может и ко Властному в дом пойдет, разве нам скажут. А сторговываться будет до последнего, тухлый говнюк, не найти ему своей дороги до своей смерти и после...
  
  Ругалась - если она ругалась - девочка-Подменыш вот тоже - спокойно. Засыпала. А может и не ругалась - видела впереди - кто знает, оттуда-то виднее. У нее-то разве спросишь. Боязно спрашивать. Тем более, что она уже карабкалась обратно, на табуретку. Ралице говорила:
  - Ты Х'рошечке скажи - посмотрели. Передохнула. А я дальше возьмусь - тут еще работы... - выдыхала, подбирала нитку, синюю-синюю, ледяную, вот как вода в сапогах по зиме. Думала Чешменка - и очухивалась, потому что на нее смотрели. Совсем смотрели. - Тоже работы, красивая. Нудной работы. Пусть тебе не нравится, не надо. Ты про другое. Как срезать будем - позовем, Ралица, ты покажешь? У тебя удар... должен быть хорошим. Еще и не такое срежешь.
  
  - Это ж сколько работы тебе, Подменыш, - осмелилась вслед Чешменка. Потому что пока смотрела - основу видела, нитки видела. Рисунок видела. Все это плести, да стричь, да в ниточку укладывать. Вздохнула даже. - Поле. Непаханное. На годы?
  - А, сколько бы ни было, вся моя, - ответили ей не отвлекаясь. - А какая не моя, та наша. Ничего - ковры растут быстрей, чем дети.
  
  ***
   Ралица помнил. Ралица хорошо помнил. Внутри - той жизни, что была у них дальше, он вспоминал и не раз. Чешменка не раз, не два так вздыхала: "Сколько ж тут работы... на годы?" - и знала, что с ним на тот момент было Этэрье... И дальше тоже знала...
  
  Ралица, уже лехта Ралица - прошедший - через эвакуацию и ту воду - видел порой - где-то внутри перед глазами нити того ковра, с синим фоном и коваными цветами. И думал. Порой - а вот в те первые годы, и не без злости - что не досталось той красоты Наместничку, утонула... Потом исправлялся: да нет. И в самом деле - ковры растут быстрее, чем дети. А в том Этэрье они успели - жить. Работать. Старшую дорастить до того, как уже можно стать взрослой. Если совсем надо. И точно помнил - срезали же. До рождения этой старшей...
   Под ту воду - со всем Ковровым углом, его домом, со всем Этэрье ушли совсем другие ковры...
  
  Все равно утонул - поправлял он себя потом. Неважно - преподнес ли taer-na Амайерин эс Лиддаи тогдашнему Властному, Дэриалу а'Лайетт, этот великой сложности и стоимости подарок, оставил ли - покрывать полы в своей резиденции. Что резиденция Властного, что дом его Тени - все утонули.
  
  Ралице, в очередной его жизни странно было понимать - а ведь он может спросить. Просто - взять и спросить... Рьен'галь Эс'Хорн, в его же присутствии как-то обронивший, что с тех пор, как стал Тенью, дорогих подарков этот местный Амайерин не делал - но охотно принимал, скорей всего владел всей документацией, и не отказался бы проследить - скорей всего. Ралица удивлялся этим мыслям. И рассматривал. Пока они не растекались. Не важно. Все равно. На дне, до которого больше не достать. Утонули. Как его - и их - первая жизнь. Как Этэрье. Как те люди.
  
  Потом еще Ралица выдыхал. Сжимал зубы. И говорил мысли - нет. Те люди не утонули. Те люди встали. И еще раз выдыхал. Это было важно. Очень важно.
  Встали - и задержали воду...
  
  Чем - ему было подумать об этом там? Где они стояли между домиками ткацкого угла, и уткнувшаялся ему в плечо Чешменка кусала его за ухо. Нечем о таком людям думать. Ну... да и хорошо. Что нечем.
  
  ***
  А она ведь забыла. Во всем этом доме - забыла. Как боялась, что хворая, что чихнет, что еще чего-нибудь выдаст. Потом Чешменка смеялась - для себя вполголоса - ну да, в доме-то Бабушки-Смерти - и правда, чего тут было бояться.
  
  Чего - знала. Это словами назвать не очень-то получалось. Вот того самого. Что нужно было встать и нюхать. Большого, живого и своего. Который и что ты его - говорит. Говорит и делает. Куснуть его за ухо. Вспомнить, что ты, наверное, горячая... ну потому что сопишь и хрюкаешь. И это нюхать мешает. Какой он. Прочный. Гладит. Держит. Принюхивается, цепляется губами куда-то надо лбом. И совсем не спрашивает - что ты. И ничего, что в этом дворе... в этом углу. Вот по тому, как он стоит, видно, что ничего. Поэтому и говорить надо:
  - Так... неловко. Ну... перед ней. Что она такая (...что про серое бревно подумала... - знала, не могла сказать Чешменка). Удивительно красиво. Страшно. А она сидит и сидит. С утра и... такие цветы получаются. Это она одна так?
  - Вместе, - ей было неловко, но Ралица слышал. Слышал и отвечал. - Ткацкий угол работает. Их всего семеро. Сейчас все на виноградники уехали, ну, и к полям. А они, ты видишь, ходят плохо. Х'рошечка и Подменыш. Ну, и за домашним сидят.
  - Не видела. Ну, про нее не видела. Что круглая видела, - она отстранилась. И шмыгнула носом. Ралица вот... кажется, не заметил. Ей хотелось спросить - а почему она такая, и Чешменка почти начала, и сбилась, и испугалась, и из того, что получилось, получилось так. - А почему... почему она Подменыш?
  - Ну... - сказал Ралица. И чуть сдвинулся с места. Он знал: здесь можно. Встать совсем на скользкое. - Ее, я когда мелкий был, по дороге в снегу нашли. Борянко нашел. Ну... то есть, собака Борянко. Еr'mei Х'рошечка решила выхаживать, все сказали - ладно, пусть будет. Стала. А сказки про чужих детей... подменышей... и куда их правильно девать - это у вас рассказывают?
  
  Ралице было неудобно. Жало - как новый сапог. На третьем часе по горам. Словно это Ралица сейчас сам Чешменку упрекнул, что это у них - в жизни - принято. В плохие годы не самого годного младшего то в лес относить, а сказки говорят - то и в печку... И некстати помнил, что вот когда он мелким был - это по Омутнице, по их речке, что под Горичкой течет, ходил лехта Мрэжек, искал - где там того четырехлетку, плохой смертью погибшего, в речку скинули, нет ли там прорехи - и дважды нет ли того, кто захочет знать и в суд подать - лехтев-то слушать не станут. И чем дело кончилось, папа Мрэжек тоже не рассказывал.
  Вот потому и вспомнилось, что как бы не тогда, мал был, время заплелось, мама под одну руку младшую Лопушочка сдвигала, а под вторую да вот эту, теперь Подменыша. А он сверху глядел. Он уже бегал. И по лестнице. "Ну, где один - там и двое", - вот совсем голосом помнил, как смеялась мама, а er'mei Х'рошечка отзывалась ей: "И то. Я до дома к ней не набегаюсь. А пылью - что ей дышать, надышится".
  Вспоминал, смотрел на черноглазую, думал - вот не обидел ли, думал - как же им, получается, много придется делить и как это делать...
  
  А Чешменка сказок не припоминала. Она смотрела на его ухо. Круглое. Мочка вот покраснела. Неужели так куснула. И что он хороший. Вот сейчас. Пока мнется и говорит дальше:
  - Ну... а мы ее, потом, по-разному звали. Но она себе это взяла... - смотрел, выдыхал, гладил и спрашивал. - Мы... мы тебя не напугали?
  И неловко вообще не было. Вот так, вот сейчас - укладывать на него голову, и называть. Честно:
  - Вы... я испугалась. Я за тебя испугалась. Вот как ты на крыльцо вошел и встал. Слушать, - он же говорил про сказки, в него же - можно и нужно - было продолжать. Глядеть, как он удивляется, еще - языком цепляет, быстрым "лизь" - родинку над ближним уголком рта. Удивление слизывает. Волосы поправляет, тоже, слева... Еще раз выдохнуть надо было. И продолжать. - Я подумала, а ну как дом повернется и улетит, и ты с ним улетишь... Ралица... а она - они - умеют? - и Чешменка его тянула, вперед, вбок, мимо того крыльца, к выходу, ей так думалось, что будет проще и чуть менее страшно, сказать это вне, вне их дома, дальше этой мелкой техники, дальше ворот, и еше на два шага спустившись - и еще, на всякий случай на ухо. - Умеют... в жаб превращать? Если надо? Мне кажется, такая должна...
  
  - В жаб? - Ралица удивился на нее так слышно, что она чуть ему рот запечатывать не стала. Это посреди улицы. - Как в жаб? Зачем?
  - А... - ой, как ей было неловко дальше-то. - Это твоя старшая говорила. Вот... вот когда я прибежала тогда. Вас к деду звать, а ты уже коня смотреть пошел. Чтобы я вот не боялась за стол садиться. Что никто меня в жабу не превратит. Что и она не умеет. Ну вообще она сказала... что у вас никто не умеет. Зовут таких. Если надо...
  
  Он так... светло удивлялся, этот сероглазый. Открыто, полностью удивлялся. Задумывался. Долго бы смотрела. Не боялась. Ну да, она не знает. А кто что про них знает? Про волшебных. Вот неловко ему кажется.
  - Мама... - выдал, наконец, Ралица. - Ой, она скажет. Вышутит она так. Она вот это умеет. Чтоб легче было. А в жабу вроде никогда никто не делал. Зачем?
  
  Так терялся - что это его хотелось. Загрести и куснуть. Удержалась все-таки. Показалось - из окошка смотрят. Из того вот дома. Задумалась:
  - Ладно... но она - ой, могла бы... Она такая... ну, ты говорил про наши сказки - знаешь, Бабушка-Смерть. Что под горой живёт. В лесу, не с людьми, да...
  - Бабушка-Смерть... В лесу, - Ралица еще и так сосредоточенно это повторял. - Вот, ты знаешь, er'mei Х'рошечка - она совсем не про жаб. Она наоборот. Вот если у разумного... совсем жабы и улитки... внутри разума завелись. И чтобы вывести, да... А про Бабушку-Смерть под горой - нет, не было. Не слышал.
  Чешменке еще неловко было - потому что перебивала, перебила полностью, он только про Бабушку-Смерть начинал говорить, а она уже выпаливала.
  - Ой, какая полезная работа. У нас... у нас в Горичке - как многим бы не помешало, - а Ралица вот договаривал - и договорил. И спешила говорить. - Ну, у нас рассказывают. Что живет у горы и под горой. В кривом доме. У которого гусиные крылья есть. Если надо -дом развернётся и улетит. С тем, кто не в срок пришел. Как ей захочется. А нога у нее одна. Я боялась, - и она все-таки загребла Ралицу. И отстранилась. Ой, а от выдоха-то отбивает. Горячим. - Ну что, а как домик повернётся и ты с ним улетишь? - руку-то можно было не отпускать, цеплять, проминать - ой, какое прочное - плечо - говорить дальше и улыбаться. -И а вот ну как идти мне - в чем есть, с чем есть, за двенадцать гор, на вершину последней, туда, где Бабушка-Жизнь живет...
  - Бабушка-Жизнь? - а он гладился. И улыбался. - А она какая?
  - Ну... знахарка. У нее еще печка есть. И колодец. И яблоня. А что, у вас должна быть. Может, у вас и обе... в деревне живут? - это она смотрела - как светится, как расплывается в улыбке Ралица. Как узнает. Точно узнает.
  - Только черешня, - выпалил он сразу. - Во дворе, над личным огородом. И мно-ого грядок. Есть. Вот ты знаешь, есть. Я так и так к ниери Цватанке должен был зайти, пойдем сразу?
  
  "Мне б тогда спросить, кто она такая. Мне бы что нибудь спросить", - Чешменка улыбалась. Потом.
  
   А тогда было так легко-легко, ну да, голова чуть кружилась, было, и они шли, почти сбегали улочками с их горы, миновали тот поворот, откуда пахнет - Ралица еще принюхался и чихнул: "Красильщики что ли мельницу запустили. Нет, мы к ним потом пойдём?" - соглашалась: "Потом!" - и то - запашок шел, словно кто-то на чесночную делянку кота метить выгнал. Ветер хорошо дул, уносил, лесом пах - навстречу ветру они и шли. Свернули вот с той улицы, где она помнила - работали на погляд, шли проулочком, а вышли вот прямо и на площадь. Со своим источником с левого бока, у вырастающего прямо из земли валуна, источник уважали, в резной камень отделали и в изразцы. Как и здание - вот в два каменных этажа, к которому площадь и притягивалась. Тоже полосой цветного, глиняного, выше каменного подвала было убрано. "Староста, никак?" - спрашивала Чешменка и Ралица кивал. "Староста. Школа еще. Вот будет. Как весну отсеем, и дом досушим. Благодетельский: зимой не протопишь. А нам вниз, недалеко еще"...
  
  Она хорошо жила, Бабушка-Жизнь. Чешменка уже уверилась, что в сказке - и не сомневалась. Правильно. Ну и что, что не на горах. Что снизу - правильно, над рекой,на верхнем берегу, близ солнечного мыска, на светлом месте, и дом такой прочный, в горочку врос, светлый, в "полотенечках" росписей. И по подкрылкам тоже росписи - Чешменка вот им сначала улыбнулась. Всегда, думала, так будет улыбаться. Как вот тогда вышутила своего сероглазого. А он запомнил. И с ней теперь все равно остался. А потом еще - черешням. Там сад был - и они росли. Цвести уже вот-вот начинали. Кто-то уже ой, спешил, ленточку-плетешок золотой весне повесил... две даже. Значит, и у них тоже... Ралица тоже на нее, спиной к крыльцу дома повернулся. Глазел. Улыбался весь - и она улыбалась. И показывала. "А у вас тоже плетут, да? И загадывают? Я... знаешь, на тебя загадывала..." Ралица и не отвечал, подманил поближе, пригнул осторожно веточку, что уже начинала цвести, провёл по ей... по лбу, задел листьями, сказал только: "Чеш-мен-ка..."
  
  Кажется, прямо сразу где-то за ними, у домика, засмеялись. Заурчали.
  - А, вот и вы, младшие...
  И ее вот тут как назло и накрыло. Чешменка была рада, что успела отвернуться. Отстраниться. С ней случилось. Она боялась с утра и это догнало.
  Она не успела увидеть, кто там говорит. Она чихнула. Громко, развесисто, что аж виски заломило. Чихнула - и расчихалась. Так в голове отдавалось, что слезы текли, и сопли - вот как говорят, до пупа протянулись, чихала и чихала - все остановиться не могла. Так, что снова сначала был только голос:
  - Ох, милая... так, сбоку от тебя на три шага - рукомойник, сполоснись. Подожди выдоха три, вода согреется. Умойся - поглядим. Ты в красильный угол девочку не водил? - Ралицу этот густой голос спросил - показалось, строже. А тот ну вот слышно растерялся:
  - Нет... только в ткацкий.
  - Ну, тоже так себе угол, но не думаю. И то - я с утра, как услышала, голову ломаю, как нового нашего жителя в гости позвать, не перепугав. А вы сами пришли. И как я вижу, с работой. Я лехта Цватанка, девочка. Конечно, эс Этэрье. Местный медик. Ни один из них мимо меня не прошел, и как я вижу - и тебе понадобится.
  Голос урчал - и Чешменка начинала видеть. Круглая, невысокая, прочная, красивая женщина. В городских штанах на много карманов и вышитой рубашке. С толстой седой косой. А так что старая и не скажешь. Вообще не скажешь. Знахарка.
  
  ...И она, Чешменка, уже не притворится и не сбежит. Поймали. Что с ней плохо. Вот сейчас, когда ниери Цватанка смотрит на нее - вверх - и улыбается:
  - Так что пойдём, хорошая - ты пришла, и я тебя посмотрю.
  И к Ралице еще повернулась. Подмигнула. А Чешменка понимала, что ой никак возражать. А голова болела, и слезы еще пытались течь, хоть и так было страшно. Так, что только на Ралицу смогла повернуться. Попросить:
  - Ты ведь подождешь, да? Подождешь, здесь?
  - Да я вообще не возражаю, чтобы и он зашел. И за руку подержал, если надо, - урчала ниери Цватанка, а становилось страшней. Если она одна, Чешменка, понесет то, что может получить... что должна получить... это вроде бы да и ужас, но не такой. А с Ралицей вот не донесет. Вот вообще не донесет. Ну так, свои сапоги с железными подошвами всякий несет один.
  Ралица чего. Подошел, обнял. Погладил. И как вот так бывает - чтобы сразу и легче стало, и ой как тошно? Отпустил, сказал ей, над ухом, тёплый: "Хорошо, подожду". Потом Знахарке предложил:
  - Ниери Цватанка, может вам пока... сделать тут что? Лопату взять. Все равно ж придется...
  - Лопату бери, если успеешь. Лучше в сад поднимись. Там верхних веток поубирать пора бы. Мне на лестницу лезть, а тебе как раз. Думаю, дела ровно по времени станет...
  
  Он вот явно привычным шагом шел к одному из сарайчиков, а Чешменка что - только ему в спину смотрела. С крыльца. Ой как было страшно.
  
  В доме... в той части, куда наверх и налево повернула Знахарка, дальше пахло неуютно. Это во внешнем входе было привычно. Чисто только очень сильно, чтоб над плитками пола стену белили... где разуваются... Выпрямлялась Чешменка - на верхние полки глядела. Там правильно было: травы всякие сохли. Но кажется, под веники. Густо пахли. Подышала бы.
  А вот сверху, нет - не так. Холодным. Непонятным. Городским. Больничным - вспомнила Чешменка. Светлым, аж в глазах щипало. Пусто было. А что не пусто, то непонятно. Лехта Цватанка на непонятное посмотрела, махнула рукой. Вслух сказала такое... что-то про "чисто естественные причины". И пока она поворачивалась, исчезала за небольшой перегородочкой, шумела там - водой, кажется, пока дверь обратно не открыла, Чешменка вот рядом вспоминала - а она знает, что у лехтев вроде да, говорили, врач есть, одно, что само собой лишнего не просит, второе - что хороший, вроде было дело, так как бы не Расхватцева старшего с пастбищ через перевал тащили, как он руку-то раздробил, овца была дурная, забор гнилой... И не зря тащили - в сезон ничего, всю работу поднял. Вот с чего бы только ей тогда о том слушать? Вот с того, чтобы сейчас хоть не думать, как не сдрыснуть-то от ужаса... будто ей мало, что и так сопли до пупа и в голову гвозди забивают.
  - Медпункт Этэрье, какой есть, - назвала тут Знахарка, выйдя из-за дверки. Назвала... как родного живого. - Ваши здесь бывали, может, знаешь. Я так думаю, выдохнуть и чай пить потом будем? С Ралицей вместе? А сейчас тебе лучше не тянуть... - Чешменка еще на нее повернуться не успела, как тут уже звучало. - Тебе сколько раз у нас уже сказали, что не съедим?Я повторять не буду, ладно?
  - Четыре, - выпалила Чешменка. Подумала. Собралась. - Вроде четыре. А вы... вы все... в голове читаете?
  - Нет, только всплески видим. Не все. Но они предсказуемы, - быстро, вот как у молотилки, сообщила... ниери Цватанка. - Тогда жилетку расшнуровывай, рубашку задирай, в эту штуку садись. Будет холодно и слегка прилипнешь. Извини. Но пока повернись-ка и рот открой, взгляну сразу...
  
  Чешменка вот только смеяться могла потом - не иначе из всплесков знала ниери Цватанка, что она ж как скажет - я и так его открою и не закрою. Надолго. Если бы надолго. Она так и продолжала размеренно ворчать... изучая, что там у нее, Чешменки во рту-то и пальцами еще за шею проминая:
  - А то вас посмотри, не посадив... Я к твоему дорогому Ралице уже исподпрыгивалась. Младшего тоже такого родите? Чтоб было - тетя Цватанка, подставь стремяночку, а? - вот тут бы Чешменка рот и раскрыла бы. Если бы уже не был. Широко раскрыла - три вороны залетит, не бережный осмотр лехта Цватанки. Скрой еще это... от лехта. Особенно вот когда ты у него в руках. И она сначала руку отпустит, с уха снимет что-то их, медиков, специальное, железное, легонько так пальцами скомандует - закрывай же ж. И продолжит.
  - Что удивляешься-то? Девочка ты хорошая, здоровая, позже допроверю, но ведь не ошибусь, наш лосёнок тоже вымахал - козы блеют, сосны падают; друг на друга смотрите, что каждый день у вас Somilat у бани, так бы друг-друга и съели. Я, Цватанка эс Этэрье, изучать буду - но пока наперед скажу - думаю, мне грозит напрыгаться. А я бабка прочная, упрямая, жить думаю долго - с Ралицей напрыгалась, я его с вот такого возраста таскала, - и отмерила, легко так, жестом, ну как люди младенцев носят. - Доживу и вашего потаскаю, ой, с вашим попрыгаю еще...
  
  А Чешменка знала: она закрыла рот. Закрыла рот и ревела ревом. Вот эти беззвучные выдохов сколько-то. Долго, наверно. Что ей, считать было что...
  
  ...У той-то ее и выхода за дверь не было. Ну разве за двенадцать перевалов в железных сапогах. А тут, у этой женщины (...у Бабушки-Жизни, что, не сама сказала?) уже были... их жизнь и их дети...
  
  Вот точно помнила - что утерлась. Ладонью. Что проговорила, а голос слушаться не хотел:
  - Вы... значит, вы меня... не выгоните?
  А Знахарка стояла рядом. Смеялась. Урчала. Большим - и теперь вот таким уютным котом. Даже когда не понять, что ж могло... посмешить-то так:
  - От лехтев. Выгнать. Ну, хорошая Чешменка, знаешь - это нужно постараться. Вообще так постараться. Как очень мало кому за всю историю удавалось. За всю историю, пока есть лехтев, я сейчас говорю.
  Она так легко и размеренно это проурчала... что слёзы - течь они текли, но уже не очень мешали. Смотреть, как во все глаза она улыбается. Так улыбается, что ей очень надо пояснить...
  ...А за ее спиной - знала Чешменка - впервые тогда и встанет понимание: тебя сюда отдали и ты отсюда не уйдешь. У дороги к лехтев... обратного пути-то нет. И не будет. И вообще не будет. И кто этого не знает? И ей должно быть этого страшно-страшно, а ей нисколько. Если и в самом деле отдали. И назад с тремя мерками зерна не вернут.
  Вот так она им пойдет только, в три жопы-то.
  
  Это она точно подумала. Засмущалась того, что подумала. Собрала голос, начала говорить:
  - Ну, стыдно вот. Что я как к вам пришла, так и вся такая хворая стала. Негодящая.
  - Ага, с утра то есть? Чувствуешь себя погано? - отметила лехта Цветанка. Не очень спросила. Отпустила руку, взвесила на пальцах и продолжила. -Что сказать, хорошая: вас тут вообще таких, хоть плюнь, хоть коси. Весна же ж. Еду подъели, пахать надо, за зиму все отмерзли, солнцу то бочок, то оба подставить стараются, как шпарит. А как ветром-то полоснет, так кто бок себе просквозит, кто горло. Так и прут хворые по весне, что кислица и дикий лук над соснами. А если как ты - как я понимаю, с перевала то на перевал, от нас до Горички чесать, сапоги беречь, так и восьминогий десятижоп простудится.
  - Кто-кто? - хлюпнув, изумилась Чешменка.
  - Восьминогий десятижоп. Представляешь, как ему неудобно бегать?
  Она-то представляла. Но смеяться было неудобно, в горле мешалось. А слёзы отступали и снова шли на приступ. Как-никак с утра шли:
  - Да что ж я, раньше не бегала! Я и по самой зиме-то бегала, - Чешменка знала, она чуть было дальше не начала. Про "дрова воровать". Поправляясь на ходу. - По сугробам. В драных сапогах. И что, и хоть бы хны.
  - Этой зимой-то? - уточнила лехта Цватанка. - Недавно. Заметно. Ну ничего, накормим, - это она так, про себя считала. А потом громче. - Ну что, Чешменка, значит до вещного твоего тела уже дошло. Что все, прибежала. Дальше бегать некуда. И лечь можно. Наконец-то, - это она тоже, между тем роняла и продолжала дальше. - Да ладно, негодящая. Вот была бы без головы, это я понимаю, негодно. Ну, чего ты смотришь - бывают, ходят... экземпляры, - Чешменка задуматься не успела - на городском слове. - Вроде, все у них на месте, и голова, и глаза, и уши, в голове только...
  - Лягушки? - торопливо спросила Чешменка. Торопилась и пояснить. - Это мы в ткацком углу были, Ралица сказал.
  - А-а, да - лягушки-лягушки. А у некоторых вообще ничего, кроме лягушек. А ты что - руки есть, голова есть, голова хорошая, Ралица наш вон глаз отвести не может. Новая кровь всегда сгодится. Дышишь, как я слышу, хорошо, смотришь тоже, общий нагрев и горло в пределах нормы, через денек еще проверю - но думаю, тебя дня три-четыре отлежаться - и будешь вполне себе Чешменка, живая... Умыться еще хочешь?
  - Еще как, - выдыхала она, сначала. Глаза-то щипало. А голова вот словно испугалась, отпустило.
  - Давай, вставай, шнуруйся и двигай за занавеску. А я пока что с тобой еще делать, подберу. Ралицу-то пить чай с нами звать?
  У Чешменки же как раз в горле встряло - ни туда, ни сюда, и не только потому, что болело. Только жестом ответить смогла - да, звать.
  
  "Бабушке-Жизни-то я поверила. Что все обычно и будет дальше. Ты ей попробуй не поверь", - только улыбалась, это рассказывая, Чешменка. И потом еще: "Но уши-то у меня заложило".
  - Ралица-а, - она раздвинула ставни и высунулась в окно. И орала. Хорошим, "дальним" голосом. С горы обедать звать. - Бросай пилу, иди на кухню. Грей воду, доставай стремянку, - поворачивалась к Чешменке, и отпускала чуть виноватый жест. - Так, я не подумала. Голова?
  - Да ничего... голова, - запнулась Чешменка, хотя отсморкалась хорошо, в голове стучало. - Я...ну, удивляюсь.
  - Что он знает? Где у меня что? Так, это тебе для носа. Намазать. Под ним. Прямо сейчас. Щипать будет, но отпустит. А там и голова отойдет. Давай сразу, - Чешменка следовала совету, ей продолжали урчать. - Для горла я тебе снизу выдам. Гадость горькая, но работает. И остального тоже. А Ралица что? Нас мало, а твой хороший, широкоплечий - прочный работник. Любопытный. Везде поработать успел, а у меня - и поучиться. Я мастер щедрый, обязательный, мимо меня наши младшие не ходят. Кроме тех, кто рукожоп и кого выгоню, бывают редко, живут недолго, - дальше говорила Цватанка. - Сама понимаешь, если на дальних лугах косой по ноге придется - до деревни-то не донесут. Полегчало? Что теперь не так?
  
  Штука в маленьком пузырьке была масляной. Пахла горько, чудно... вкусно. Щипала - но почему-то в глазах, не в носу. Ну... суровый был запах, видно. Доходил. Она вдыхала - а вдыхалось легче - и еще легче. И мысль собиралась лучше.
  - Я не смогу лежать, ниери Цватанка. Вы говорите "дня три-четыре отлежаться". Я не смогу так. На этом месте, весной... и вот этой собой не смогу. Весна же. Работы много. Мне и так... ваш хлеб в горло поперек лезет. Хоть и наголодалась. Не хватало еще... чтоб на меня его старшие что сказали. Про девочку на коврике. Знаете... такую сказку?
  - Это которая милого своего подвинуть ее просила, пока ей жопу не подпекло? Слыхала. Ты непохожа, - Знахарка поддразнивала. (...как должно быть в другой сказке. В сказывающейся). - Жопу твою не проверяла. Еще проверю. А спина и шея у тебя хорошая. Напахавшаяся спина, а? - и стоило ей подтвердить, ниери Цватанка вздыхала, шумно, и ворчала, тоже кошкой. - Беда моя до меня пришла. Еще одна. Да все вы - моя беда. Как свалиться где по нездоровью, так время не выберешь, а как сказать вам - полежи... У всех то пахать, то сеять, то бочку делать, то трубу шатать, то вот новые старшие... Мрэжеку-то и Колишне... а, вот нет. Ничего не скажу. Вот что скажу. Давай-ка я тебя на эти дня три - на день, на день, ночь оставлю - попрошу? Я в поле не хожу, а работы тут столько, что мне бы не помешала пара крепких рук. Тут порой хоть у котика лапку одолжить. А котик сам по себе мышей ловит. Ща познакомлю. Как за стол сядем, прибежит. Так что приходи, без работы не останешься, без спокойной работы. Не бойся, моей младшей Колишне... ну чего так глядишь, на десять лет младшей, в те времена это серьезно, а ты о чем подумала? - но Знахарка очевидно была довольна, что Чешменка попалась на подначку. Слышно было. По тому, как продолжала. - В общем, старшей Ралицы я сама скажу. Что теперь ваша зараза моя задача.
  - Ой, - сказала Чешменка. Спросили ее с руки - что теперь ой. И стыдно было пояснить. И пришлось. - Это ж я значит, что не сказала - ходила, заразу носила, да? А мы ж ходить пошли... и Ралицу... я тоже.
  - Милая Чешменка, вот уж не знаю насчет лягушек... но живую изгородь в башке ты себе знатную вырастила, - через паузу проурчала Знахарка. Снова с мысли сбила. - Боярышник там, ежевику... куда мысль не повернет, все окарябается. Ралица что... как, детки, чашу выпили - любили друг-друга? Вообще по лицам вижу - друг до друга добрались, а? Дорвались? - Чешменка подтверждала - хорошо было вспомнить. И дальше хорошо. - Сладко было?
  - Ой, сладко, - говорила Чешменка. Безошибочно зная: эта - допущена. Бабушка-Жизнь в эту сторону жизни людей всегда смотрит и всегда правильно. И сейчас лехта Цватанка что-то для себя считает - и улыбается:
  - Ну, с одной стороны, всю заразу, что мог, он съел, с другой стороны, считается, что вещному телу любить друг друга на пользу - и для того, чтобы противостоять заразе. Еще посчитаю, что Ралица - лосенок здоровый, а зимовали мы куда сытнее тебя, не так ли?
  - Не одну зиму, - хмуро отозвалась Чешменка. - А это что... что-то значит?
  - Конечно, милая Чешменка. К не упахавшемуся в три жопы хворь сложнее пристает. А когда жрешь несытно, тут до нужника пройти и все дело сделать - упахаться. А уж по сугробам в дырявых сапогах.... Так, как медик Этэрье, скажу, думаю, твоего Ралицу хворь не зацепит. А и зацепит, он-то не откажется - тройку дней от копки и чистки корней на виноградниках поотлынивать, я бы и здоровой сбежала, сядут в мастерской трактор перебирать, знаю я их. Так что сами смотрите, котики, ты за головой смотри, а так - миловаться не возбраняю, - смотрела кругло, улыбалась. Спрашивала. - А к кому вы еще ходили, в ткацкий угол? Тут вообще проще, от нашей Х'рошечки любая зараза впереди собственного отчаянья сбежит. Ты ж ее видела, подтвердишь?
  - Видела, - говорила Чешменка. - Не поспорю...
  Странно было. Вроде и хорошо, только чувствуешь себя глупо-глупо... Чего было подпрыгивать? - вот бы не наделала бы дел. А лехта Цватанка уже тормошила:
  - Ты скажи, Ралица пирог-то принес?
  - Принес, - сказала Чешменка. - Брал, вроде.
  - Ну вот и чай будем пить. Не могу, люблю я ее пироги. Все бы съела, - и так легко провернула ее лехта Цватанка, думала Чешменка, погладила, словно забирая, на ладони подержала её мысль - как только вот тем вечером трескали пирог младшие... проглотики - в той, другой жизни оставшиеся проглотики... ей бы все равно придумать, как бы так, чтоб они не ныли. Пусть здесь не будут. А лехта Цватанка шла к лестнице, и звучала уже с нее вниз:
  - Ралица-а, пирог принес? Где забыл?
  - В беседке-е, - поднималось в ответ. Конечно, орать до гор Ралица умел.
  - Неси, пока кот не нашел. Мы спускаемся, - проорала она и подтолкнула Чешменку к лестнице. По дороге еще откланиваясь - большим извиняющимся. - Там мой жилой дом, гостевых комнат не держу. Там слегка как ураган поплясал, но глядишь - сядем...
  
  - Ниери Цватанка, вода кипит. Чашки я нашел. Что доставать еще? - перекрывало это снизу. Ралица перекрывал. Чешменка отдельным слушала: ой, нет, эхо в голове есть.
  - Мёд доставай, за остальным не лезь, я сама, - лехта Цватанка говорила обычным, и обогнала Чешменку, оставляя ее смотреть за перила. И тихо-тихо, шепотом, думать - а вот да. Здесь, пожалуй, лишние руки понадобятся. Все расставить. С той-то пустой чистотой, что наверху - вот как сравнить, не поверишь. Что между только-только лестница.
  Комната была большой, общая, рабочая, комната дома - очень большой, протопи зимой такую... А печь чудная, низкая, по-городскому, видно, - широкая, чтоб всю еду, стало быть, сверху ставить - и сразу много еды - у ближней плиты вон Ралица возится, с чайником. Дымом не пахнет. Пахнет как-то много всем. И всего тоже много. Порасставлено. На длинной этой плите, на полках рядом, открытых, на нижних рундучках по углам, прямо на пол... Вон, под лестницей, прикрытые темным и плотным, стоят бутыли, большие, непонятные, что-то в них есть, темное. Не то, что у людей бывает. Посуда разная, что стоит - и дорогая, городская, вон, чайник - точно медный, только не чищенный - если вспомнить, что за окном весна, руки чешутся почистить, и еще всякая простая, вот их глиняная, синяя... Даже на столе вон - это наверно, Ралица треть расчистил, сдвинул, под пирог; а там, где не сдвинул - сковородочка, копченая тоже,простая,с овощами недоеденными стоит. А на кровать, что тут не как у людей, совсем у двери поставлена, зимний меховой кожух бросили... самым последним, там еще навалено. И сапоги стоят, зимние, для сугробов по уши, так и стоят. Ага, а травы тоже висят. Вон, на высоком потолке. Опять вениками. "Все-таки у Знахарки есть... свое логово, - называла, ой, заметно, знать, вертя головой, Чешменка. И остальному улыбалась заметно. - Вот только в эту-то печку нежеланный гость никак не влезет. Разве порубить его сначала..."
  
  - Приемная - это та, где мы с тобой были. Основная смотровая. Лаборатория. Комната, куда мелкие учиться приходят,- посчитала стоящая к ней спиной лехта Цватанка. Мало спиной, так на стремянке, доставала что-то из старого, темного шкафа, в котором тоже стояло много, наверно - вон, доски снизу отстают и посередине гнутся. - И все надо держать, чтоб было очень чисто. А я никак не могу сказать, что люблю драить все углы до блеска, - она смеялась, поворачивалась и слезала. С большой банкой. И подгоняла Чешменку - та сообразила, что застряла на ступеньках. - Нужно же мне в моем доме хоть одно место, где можно все спокойно раскидать по местам и пусть стоит. Потом, некоторые внешние люди хотят увидеть... логово. Им так спокойней. И я их понимаю, - она спускалась, шла к плите и чайнику, Чешменка же спустилась и встала. Было непросто сознаться, что вот, она же тоже... думала про логово. Еще сложнее было понять... а куда вот теперь здесь идти дальше? Ей помогли.
  - Ралица, - со слышным возмущением высказалась, опустив чайник, лехта Цватанка. - Ты подвинул стол?
  - Ну как же, - нет, его не напугало. - Подвинул. Я решил почистить теплое сиденье. Ну... раз печка греется, моей Чешменке, я так понял, надо греться? И там правда ничего сильно не было... Только вот, да, от мамы мешок, с шерстью и одежкой для мелких, я его помню, я его носил, лет пять лежит... - а лехта Цватанка дразнила его движением ладони и возвращалась к чайнику, так дразнила - как давно старшая-близкая, а Ралица оказывался рядом. Был прохладный. Пах работой - несложной, хорошо пах. Жестом спрашивал: "Как ты?" - жестом отвечала: "Хорошо". Потом вслух спрашивал:
  - Ниери Цватанка, ведь все хорошо?
  - Конечно, хорошо, - возвращали ему. Она шла к столу, в руках несла чайник. Два чайника. Большой, медный. Поменьше, глиняный. Ставила оба. Отряхивала ладонь и возвращалась назад. Споласкивала чашки, кажется. И все говорила. - Как я думаю, чаем обойдется. Ну я тут за твоей девочкой присмотрю. Заодно проверю, может чему подучу...
  - Ой, вы сразу себе в наставляемые подгребли, - Ралица был доволен и широко улыбался. - Здорово как. Ниери Цватанка, а давайте я вам полку починю? - он показывал как раз туда. Где у шкафа прогибалась доска и куда снова поднималась Цватанка. Цватанка, не успев открыть дверцу, оглядывалась на него - сердитой кошкой, а улыбка Ралицы становилась только шире. - Вот треснет и посыплются все ваши банки. И побьются. Сами же расстраиваться будете...
  - Вот бы тебе чего от настырности прописать, мастер Ралица, - ворчала лехта Цватанка, снова слезая вниз. С глиняным, теперь, мелким бочоночком. - Там мёд стоит. На второй полке. Он как с шести лет это все увидел, так все покоя мне не дает. Про "починить". А я тебе скажу, этот шкаф меня встретил и меня переживет, думаю. Можешь проверить. Как, Чешменка, любишь мед?
  - Люблю, - подтверждала она. Терялась. В Нижней-то Горичке возня с пчелами считалась баловством, так себе, не хозяйство, а чем снизу, у Марицы, маются - а там известно, и из цветов масло жмут, а за Марицей там и запретные поля строят. А нормальным разумным, вроде вот в Горичке, можно, если все хорошо идет, и прикупить мелкий жбанчик на осенней ярмарке. Чтобы сладости делать - под последний день винограда да под Somilat, а кое-кто, тот и с утра года бы начинал... И где то время, когда все шло хорошо, и те сладости.
  - Отлично, черпай, тебе на пользу. Только не обессудь, есть ложкой придется. Лепешек нет, до сих пор не пекла. С пирогом вроде не так вкусно, - урчала лехта Цватанка, ставила жбанчик, придвигала занятную сидушку - мелкую лесенку - к столу, - Это мёд, это ложка, черпай. Или в чашку клади, я тебе сейчас подолью, на, понюхай пока, тебе на пользу, - с глиняного чайника сдвинули крышечку - и подставили... ей совсем под нос. Прошибало. Хорошо так прошибало. Пахло летом. Горячим, хорошим летом в самых горах. - Или тебе рассказать, чего намешано - хороший, простудный чай - мало ли, что-то тут тебе плохо?
  
  А Чешменке было тепло - и спине на странном диванчике, и боку, где был Ралица, и носу, что наконец унялся после бальзама, и горлу, и вообще было, хорошо, хоть корни пускай, так легко и улетело, пока она поднимала ложку:
  - Хорошо. Летом пахнет, - и мимо проходило легкое дальнейшее Знахарки - "а я б спросила". Потому что вслед Чешменка смотрела наверх - а высоко потолок-то уходил - и вылетало. - Это вот... новые сохнут?
  - Не-ет, хорошая Чешменка, готовься, если бы, - говорила Цватанка, жестом показывала - клади мёд, наполняй чашку, а говорила легким, слегка жалобным. - Это наказание, травы которое, тоже всякого требует - сложной сушки, и каждая своей, а та еще не сушки.Одно хорошо - само растет, кое-кто и рыхлить не просит. Эти так, мух гонять висят. Вот пойдут молодые зреть - я и тебя припрягу к потолку подвешивать, не все ж твоему Ралице прыгать?
  Она урчала, Чешменка смотрела на мёд - он капал с ложки. Большой ложки. Такой тёмный... кажется, прямо красным отсвечивал. Прямо горьковатый - тоже думала. Как ложку облизала. Вкусный. Лехта Цватанка продолжала урчать.
  - Чем полоскать, я говорила, я тебе попозже выдам, если оно все на горло перейдёт. Гадость горькая, Ралица подтвердит, - он еще бы - подтверждал, да так, что морщился прямо по локти, она-то на плече пристроилась, и чувствовала. - Но хорошо работает. Думаю, надеюсь, что всё будет хорошо, так обойдемся, оживешь. Ралица, вы-то как, до города вчера спускались, Мрэжек до того нашего складского городского не доходил, не знаешь толком?
  - Нет, не ходили мы. Не с чем было. С другим делом были, - говорил Ралица, и так, плечом придвигал ее, Чешменку, ближе, разглаживал - завиток над ухом, что в косу не влез. А она дышала на чашку, сильно, смотрела, как круги идут, от дыхания... На вкус там тоже было лето - хорошее, густое лето, словно вот в горах, как солнце вниз покатилось, сел передохнуть, а там и вовсе лег, а над тобой пахнут - летним, плотным, сладким...Тянулась - чтоб положить еще чуть мёда.
  
  И как без того - думала. Понимала - про какое вчера говорит Цватанка. Когда деда провожали - насовсем - это в городской прощальной службе - только лехта Мрэжек, старший Свишек и вот - Ралица. Это было вчера и такое... далёкое вчера. Понимала - но так, далеко, где-то между ними... между ней и мыслью наступала стена. Теплая, мягкая, совсем прочная...
  
  "Все случилось так, как просили. Меня отдали - и меня взяли", - это Чешменка говорила потом... лехта Чешменка. И оставляла себе - мысль, что бы было - постучись ей это в голову тогда - и так прямо. Медленную мысль - внутри нее было легко прикинуть - нет, ничего бы это в ней не изменило. Но эта мысль вот точно сон бы разогнала.
  
  А так - лехта Цватанка пила чай, тот же, переговаривалась с Ралицей - он еще ворчал про просевший шкаф и говорил что-то про устройство сарая для сушки. И про камни для забора тоже было. Лехта Цватанка вступала, обговаривала. А она, Чешменка - сегодня с утра, а чтоб вообще - посчитала бы она, сколько вообще? - знала, что ей хорошо. Спокойно. Спине тепло, изнутри тепло, гадость эта всякая внутри унялась - от тепла и вообще боится, Ралица здесь, держит, верхнюю рубашку снял -и так забавно лежать и слышать, что вот он разговаривает, а внутри него... происходит. И сонно. Она всплывала, она пыталась вернуться к разговору, но это "тепло и хорошо" накрывало и оставалось с ней. Думала еще - вот когда пришел кот, она сдалась...
  
  Кот был большой. Серый, полосатый, шерстяной. Мягкий. Уверенно пришел на теплую лежанку. Потянулся. Обнаружил людей. Протоптался по Ралице, пришел к Чешменке. Пободался полосатым лбом об жилетку, потянулся еще раз, устроился под бок и широко зевнул. Погладила. Заурчал. И продолжал урчать. И вот точно знала - ей было не вспомнить, где - но кот оказался последним. Ее клонило в сон и наконец так прочно склонило, что вот и не вспомнить, когда.
  
  - Спит, - тихо и ошалело сказал Ралица. Смотрел он тогда на ниери Цватанку, спрашивая. И получил ответ:
  - И пусть спит, - сдвигалась с места она почти беззвучно. Говорила чуть слышнее. К кровати у входа - найти в куче, под зимним кожухом мягкое легкое покрывало. - Хорошо легла? Укрой. И в печку чуть подложи, пусть ей тепло будет. А мы с тобой пойдем ямы под изгородь пока копать. И изгородь строить. Дым, покараулишь? Или сиди здесь...
  Кот снова зевнул. И продолжил урчать. Ралица осторожно шевельнулся. Укрыл. Не проснулась. Приподнялся. Неловким тихим голосом сказал:
  - Пойду, конечно... надо же...
  - И то: ничего не высидишь, - напутствовала Цватанка. - С круг времени она просто будет спать, - Ралица кивал, придерживал дверцу печки, чтоб не запела, пока подбрасывал, оглядывался. Кот хорошо урчал, слышно. Только когда дверь на крыльце задвинул, спросил, откашлявшись - не очень ему давался такой тихий голос:
  - Это... ну... не самшитовый мёд, ниери Цватанка?
  - Разумеется, нет, - и на вопрос ему не удивились. И не возмутились. - Вот только твоей Чешменке к ее простуде легкого отравления не хватало. Обычный поздний мёд, - лехта Цватанка подтолкнула Ралицу - к углу, где сейчас время стоять лопатам - и продолжила дальше. - Я считаю нужным проговорить с тобой про другое. Если разумный, прихворнувший разумный, опасается сказать... полагая, что его сочтут негодящим и ленивым - а стоит ему оказаться на теплом месте в безопасной обстановке с любимым человеком под боком и слегка в это поверить - и он засыпает сразу, что это говорит, Ралица?
  - Что дело... тут совсем не в лени, - сказал Ралица, про себя порадовался, что Цватанка позвала ямы копать. Самые те мысли - под тяжелую землю и под лопату. - И я... ну то есть мы вообще мало спали. Я... я еще думаю, я не дал спать.
  - Нет. То есть да, но нет. Это значит, что я, лехта Цватанка, старший и основной медик Этэрье говорю - у девочки было полное право уйти к нам насовсем... и она это относительно вовремя сделала. И что Колишну - с этим - я беру на себя. Я так понимаю, она не в восторге?
  Ралица сосредоточился. Отставил лопату и решил, что может. Разделить и если продолжит не понимать, поискать совета.
  - Ну... мама встретила нас чашей... и погнала меня за пулеметом, - жест Цватанки "и это хорошо" перерос в "зачем". Ралица продолжил. - Она опасалась... что отбивать приедут.
  - Ее отдали, она согласилась и подтвердила свое согласие. Все по закону. По очень старому и прочному закону, сомневаюсь, чтобы в нём и разумные рискнули усомниться. Знать бы мне, знает ли об этом она сама? - последнее лехта Цватанка посчитала личным... И, как полагал выдоха три Ралица, им же взвесила вслед. - Мрэжек побежал? - и ей потребовалось потратиться на вопросительный жест, чтоб Ралица понял. И растерялся.
  - Я... и не знаю. По правде. Но да, папа Мрэжек сказал, что... ну что я могу идти. И я пошёл.
  - Вроде, никто не прибегал, - тоже внутренним обдумала Цватанка, скомандовала Ралице сдвинуться, подбить упрямый сгиб прута на заготовке изгороди, и, когда он оказался рядом, на расстоянии выдоха, негромко и требовательно запросила.
  - Любишь?
  "Отчитаться. Как наставник. О состоянии", - не мог тогда усмехнуться Ралица. Когда - именно так и подбирал ответ:
  - Люблю, - задумался на выдох, подбить вниз сгиб прута орешины. - Кажется, всю жизнь, - будущий слой изгороди встал на место. И Ралица точно и тогда решил не думать, к чему из них был жест Цватанки: "Ага, сделано". Продолжил отчитываться. Ниери Цватанка была из тех, кто расставит по местам... даже если Чешменка спросит про жаб. - Я всегда, когда... получалось видеть, не мог понять, с какой стороны мира я нахожусь. Сейчас все еще не могу.
  - Нормально, - отозвалась лехта Цватанка, подняла новый прут, показала "заплетай", сказала вслух сначала. - Раз уж здесь твои пальцы... - потом, тоже рабочим. - Да, я знаю, тем вечером тебя рассмотрели, хорошо по башке дало? - Ралица доплел прут и повернулся спиной - пусть спускается, рассмотрит, если захочет, как об эти плечи опирались облака. Не захотела. Взвесила. - Вроде не очень. И ты ведь понимаешь, что твоя одна на свете разумная не понимает, где она есть, раз так в двенадцать больше? И тебе иногда придется понимать за двоих?- Ралица задумался, прочно так задумался... но что впервые настолько посмотрел, все же не сознался. Так подтвердил. Сказал вслух негромкое:
  - Мы для нее... странные? - поймал вопрос не отрывающейся от работы Цватанки, ладонью: "Не видел? И тебя это удивляет? " Ответил, что видел. Вспомнил... про врасти деревом и про жаб вот тоже... А тут ему еще и словами ответили:
  - Мы вообще странные. Это изнутри не видно, - Цватанка подтолкнула его - снова взяться за лопату, и опять подсчитала для себя. - Свежая кровь - это всегда хорошо. И я еще планирую попрыгать возле вашего младшего. Когда он настолько вырастет, чтобы вокруг него попрыгать. Желательно не одного, - Ралица старательно копал. Ну, кому, как не ниери Цватанке об этом говорить? - Так что не беспокойся, мы поможем. Я точно, и думаю, я наших подговорю помогать. Так две трети - ручаюсь, подговорю. Будем, - лехта Цватанка задумалась, дотянула прут и высказалась, - прививать к нам девочку Чешменку. У тебя получится: я знаю, что ты умеешь.
  
  "Про "прививать" он мне, конечно, проболтался. Не сразу. Года через три. Когда мы, по подсказке дядьки Цюэ, выходили расчищать старые сады - городским откуда-то привезли моду на сливовое вино, что бы было не сделать, - дальше могла рассказывать Чешменка, могла и рассказывала. - Ну что я тогда и до конца теперь могла сказать? - что у нас получилось. Что бы там ни выпало со временем... - а потом она задумывалась. И оставляла про себя. - Но нет, все-таки это были корни. И очень мягкая земля..."
  
  Совсем не такая, какая была по правде в Этэрье. И в этом ей еще выпал черед убедиться. Лехта Цватанка свое обещание выполнила - к ней, на "медленную работу" Чешменка и ходила. Дня три с Ралицей - они продолжали плести и ставить новую изгородь, первые плетенки которой поставили вот когда она среди дня задрыхла. Ей ничего, слова не сказали - Ралица хорошо, рядом оказался, когда она просыпалась, а то долго бы Чешменка гадала, где она... и что ей теперь скажут. Знахарка что сказала - да ничего: "Скорей выздоровеешь", - посмотрела и дальше заурчала. "Мы ж договорились, отработаешь, если тебе это надо", - и чаю предложила. Ралица еще тоже, помнила - как уже во двор вышли, он работу хотел показать, как изгородь стоит - ну во Чешменка и посчитала, сколько сделано. И еще удивилась - а как он понял, что она-то проснулась? Ралица и скажи - да кот рассказал. Ну, он пришел и замяукал. А ему ж сказали постеречь. Он такой. Лехта Цватанка умеет пасти котов. Цватанка ему на то только погрозила.
  
  Лежанка эта ей на глаза все эти дни, ой, попадалась, знала Чешменка. И не только на глаза, но и под спину тоже. Ей где-то тут и рассказали, что это у городской, столичной печки так хитро строили дымоходы, чтобы и лежанки заодно грелись. А еще так принято - откуда родом был несколько раз прадед лехта Цватанки.
  И баюкать - это Чешменка могла добавить - ее эта лежанка снова пыталась. Особенно в срок ох, внезапного медленного дела...
  Сначала Цватанка руки Чешменки и ее рост к простому делу подгребла. К "окончанию весенней уборки в личном месте". К разгребанию - и вот того самого шкафа, у которого Ралица на полку-то косился. Там и правда стояли жбанчики мёда - не один.
  Чешменка помнила - лехта Цватанка оценила все, приоткрыла самый крайний, вздохнула: "Это с собой заберете - это только подогреть и на коржики. Колишне передадите - с просьбой коржиков?" - и Чешменка еще думала, что ей будет сложно. А сложное оказалось потом. Когда они снимали верхние банки. Дорогие - городские - разного стекла, темного, светлого... Знахарские - со всякой травой, вот небось оттуда и тот чай собирали, каким ее поили. "Все перетряхнуть, что выжать, что выкинуть, посчитать, что еще посадить надо", - поясняла ей лехта Цватанка. Перед тем, как спросить, доставать она будет или принимать. Чешменка и вызвалась доставать, и стояла на лесенке, снимая уже не первую такую банку, за темным стеклом лежали - немного их было - темные, скрученные, толстые прямо, клубеньки, и снизу ей и хмыкнули:
  - Ага, про тебя-то я и думала. Он как бы не с той весны лежит, так? - Чешменка озадачилась - вот зачем так озадачилась, что не успела передать банку. Что ей успели сказать дальше. Тем же легким. - Там на крышке подписано, прочитай.
  
  ...И на Чешменку снова наступило совсем стыдно. Подписано там было. Прихотливыми, кочевряжными знаками сложного письма. Не говорящими ей вот ничего. Вот только то, что ей надо передать банку. И надо суметь признаться:
  - Я не умею.
  А потом еще пришлось подумать: а лехта Цватанка ожидала. Ну вот то точно, что проверяла:
  - То есть, что говорили - про то, что средняя подготовка становится совсем средней - правда, - это она не спрашивала, так - своим привычным посчитала. И дальше тоже считала, после команды. - Передавай, потом разберемся. Значит четыре-шесть лет общего образования, средняя письменность, очень средние технологии, что-то туда же про окружающий мир и практику сельского хозяйства и всё? А зачем занятому в производстве еды в отдаленных районах знать больше. Там еще остались банки, милая Чешменка? Я правильно воспроизвожу?
  - Три... еще банки осталось. И коробка. Железная, - сначала ответила Чешменка. Было время подумать, что дальше отвечать. Как дальше... понять. То что вот точно посчитала лехта Цватанка что-то... нехорошее. - Можно дальше. Больше пяти. Но это уже надо ехать вниз, в Марицу, а то дальше, в деревне-то какое ученье - то окот, то обмолот, ну, говорят так, отчитались к первому взрослому и ладно.
  - Железную оставь, она пустая, мало ли для чего сойдет. Остальных давай, но их... кажется, быстрей в печку. А в Марицу это надолго и дорого? - Цватанка стояла, крутила в руках вот ту первую некстати банку, корни пересыпались. Цватанка запрашивала серьезно.
  - В Марицу еще пробиться надо, а... ну у всех по городу своих детей хватает. Это тоже так говорят, - отвечала Чешменка. Смотрела на знаки на новой банке. Злилась - что они такие непонятные. - А еще, ну, что кто в город ушел, те как в воду, - и постаралась улыбнуться. -Ну что насовсем ушли. Ну, или вот как я. А оно... ну, от чего-то помогает вот - знать эти знаки?
  - Значит, правильно Цюэ продолжает говорить. Что эту язву не остановишь. И если однажды запретить кому-то учиться как знать, оно пойдет дальше. Вширь до поражения по все несовместимости. И ньера Таэри вроде ничего, слушает, что говорит его лехта...
  Чешменка бы уже присела и вжалась - от того, что говорит лехта Цватанка и о ком говорит... а больше от того, что да, да, она же угодила... в мир, где раз от раза всякое придется слышать. И вот когда присела, и слышала дальше.
  - Ну, например, это вот от дрисни. В смысле от поноса. В общем, это там и написано. Да, в высоком начертании есть слово "понос". И "дрисня"... ну, здесь правда не оно написано. Чешменка?
  
  А ей вот неловко было. Очень. Совсем. Мысль-то, что ей в голову пришла и встала - вот сейчас и прочно - ой, была совсем не про дрисню, и совсем ответом... Давно ли был тот вечер - с ливнем - где сидел и злился ее старший Свишек - трясся и злился - и про бумаги, про разрешение на все прощальные церемонии. И что у них никак не получится оформить даже если у них правильный мертвый. И кто за это отвечал и видимо оформил? Старший Ралицы, лехта Мрэжек. И ведь в первый ли раз, что бы она тогда думала - о мертвых и бумагах. Сейчас - ой, знает... кто со всем этим городским... с мёртвыми помогал... а кому бы еще? Лехта Мрэжек. Как и всегда был.
  - Я... ну не про дрисню, ниери Цватанка. Ну... мне то есть любопытно, как она вот такими закорюками рисуется, - продолжила Чешменка (... а вдруг от меня этого и ждут? Почему я это думаю?) - Я про... про свитки про смерть и право прощальных церемоний вспомнила. Что были. И что мы - та моя Семья никогда бы не смогли... без вас. Ну, значит я себе ответила - про то, и от чего помогает знать все эти... буквы. Заковыристые. А вы все... вы правда их всех умеете?
  - Вот это, - отвечала Цватанка, пальцем показывала на три закорючки. - Про общее расстройство пищеварения в сторону поноса. Скоропись, извини. Я подробней нарисую, - а потом Цватанка взвесила на ладони что-то и заговорила. И старшего Ралицы Чешменка вот узнала по всему выговору. - Я думаю, кто-то из здешних был бы рад, если бы мы этого не умели. Но мы лехтев - и мы должны уметь. Начало обучения, понимаешь? Мы все это учим в те самые первые четыре года. С перерывом на окот, виноград, обмолот и опять...
  - Вот этим... учите? - переспросила Чешменка. Показывая на знаке на ближайшей банке. В ней... и вроде бы был летний, знакомый, ох - и устала же Цватанка, наверно, отряхать с его стеблей мелкие листочки. И это точно он, благословенная травка, в том чае так пах - летними горами. - Ну вот тем, что травы надо подписывать... про как растет, где цветет и - ну и про дрисню?
  - Нет, - задумалась Цватанка. - Не этим. Не только этим. Их... если что можно понять. Тех, кто ограничивает вам общую подготовку. Где сельский житель не знает, там с него можно попытаться содрать дополнительные средства. Или надуть, - Чешменка - там зря была пауза, она подумала спросить, поняла, ой ведь как про ядовитое думает. И слова застряли, к счастью, закашлялась. Цватанка же продолжала. - Там, где не знает лехтев - то, что должен знать из нас любой - там вероятны мёртвые и другие неприятности. И никто не обещал, что они придут не к тебе. Ну и нам приходится - все Каноны, со всеми знаками, начинать грызть там, где начинаем наше самое начало обучения, где начинаются Каноны Знаков. И дальше. До самого конца жизни. То, что мы есть и чему мы принадлежим, понимает мир, где мы есть, привычной речью - и нам приходится ее знать. Да, здесь, и со здешними людьми - мы имеем возможность и пользуемся. Тем, что мы знаем высокий фаэ и его официальные знаки. И поэтому разбираемся в документах... вот прощальных служб, хотя бы. Думаю, ты об этом тоже хотела спросить? Что мы этим пользуемся, полагаю, ты слышала.
  
  Ее вопросу не помогло, что она подавилась - понимала Чешменка. Вообще не помогло. И сейчас ниери Цватанке, ой, всё видно. По тому, как залила ее краска.
  А надо собраться. Собраться и ответить:
  - Слышала... что вы честные. Так у нас в Горичке говорили. Что в общих местах еще цифры подделывают, сколько платить. А вам... ну... установлена плата... - Чешменка нахмурилась... и не смогла не добавить. - Из того, что в поле все-таки растет. И это дешевле.
  - Да-да, - снова оставляла лехта Цватанка, - лехтев не торгуют и не судят. И все по мере сил всем пользуются. А куда нам друг от друга деваться. Значит, учиться будешь? Давай с тобой вот на них и начнём. Учить знаки про время. В этой работе - они нам часто понадобятся.
  
  "Усвоить их значение оказалось самым простым, - посмеивалась потом уже лехта Чешменка. - Где-то на втором круге работы я могла уже без ошибок прочитать обозначенные сроки. Это с тем, чтобы их правильно произносить - меня потребовалось учить до конца лета. Правильное произношение лехтев тоже учить приходится. Каноны значительно лучше срабатывают... для должного переключения разума, если читать их в нужном ритме..."
  И для себя она знала, они оба знали - это была цитата, это лехта Цюэ вот в том самом конце лета сидел на камушке, над ведром рыбы, рассматривал только что прихлопнутого комара... и высказывался. На хорошем чистом фаэ. Чешменка старательно смотрела, ей еще надо было думать, чтобы его, быстрый, понимать целиком - и мало было слов, так еще и интонацию. Вот сейчас - он вышучивает, про переключение разума, и о чем это слово - или он серьезно?
  Чешменка говорила, что ей трудно - но Цюэ не собирался ее щадить и продолжал тем же. Еще и официальными оборотами: "Средний лехтев вообще знает больше обязательных и допустимых версий фаэ, чем другой житель нашей Великой и нерушимой, не исключая Белостенную Исс-Тарру. Как минимум - высокий фаэ Канонов, так или иначе официальный, местное - а то и не одно - наречие. Ну и позвольте мне заметить, что еще существует язык, на котором вещам Бога должно обращаться к разумным людям. Тоже, скажу вам отдельный и специфический конструкт. Чешменка, почему твой Ралица хмурится?" - за время этого высказывания лехта Цюэ и сам воспроизвел всех названных. С интонациями и словами. Завершил вот к счастью, на разговорном. Его легко было понять - и легко ответить: "Потому что внутри на нем не говорят. На языке вещей. Так ведь?", - Ралица не подтвердил, он старательно смотрел, как там пруд и рыба. Лехта Цюэ хмыкнул - снова разговорным: "Да не, говорят - как бы мы иначе его учили? Не скажу, что здесь и вовне сильно приходитсяна нем болтать - но кто его знает, что вам придется?" - скатал в комок прихлопнутого комара, стряхнул и вернулся к рыбе.
  К концу лета... там, где Чешменка - и не без трудов лехта Цюэ знала, что она есть - в этом "внутри" - и что такое это внутри...
  
  На те первые дни это нет - так не доходило. Там всего было много. Там было первое знакомство с остальными внешними помещениями медпункта Этэрье, вот с лабораторией. Там был - выход из объемного и темного этого жилого низа, еще одним кривым коридором - снова в блеск, чистоту и свет... Да, Бабушке-Жизни у лехтев и не надо было жить на горах - своя пещера и свой перевал у нее были внутри одного дома - смеялась про себя Чешменка, бегая по коридору - а побегать по нему пришлось. С незнакомой зеленью к... "Своего рода перегонному аппарату. Только нам сейчас нужен не спирт, а масло" - поясняла ей лехта Цватанка, а Чешменка робела спросить, как это, булькающее и фыркающее вообще называется... Пока ей объясняли, за чем следить - знаки этот чудной показывал, благо, знакомые - попутно рассказывая, что вот когда у них масло из лепестков варят, не у них, ниже? - ну так и у них, процесс примерно такой же. Разве что, как Цватанка знает, расходнее - что ли. Чтобы того масла с палец сделать, лепестков тех как бы вот не с телегу собрать надо... Дорогое дело, а им, к счастью, не благовония варить - растирку и каменные добавки. "А для чего?" - спрашивала Чешменка и получала радостное: "Отлично - а вот вечером могу показать тебе, для чего - и тебе в купальне прогреться полезно будет, и Ралицу с собой прихвати, пригодится... - Бабушка-Жизнь весело взглядывала и урчала. - А если потом до дома станет лень идти, у меня там лежанка есть. Широкая. Я тебе еще повторю - с добрым, теплым и одним таким хорошим славно порадоваться - чаще на здоровье".
  До дому идти - да, это тоже было - им так и стало лень, после жаркой-то воды, и каменных лежанок, и запахов, а она, Чешменка, наконец, так хорошо продышалась... что не столько радовались, сколько вот только сопела ему на ухо, как уснула - не вспомнила. Помнила, как ранним утром вот, делала вид, что спит - краем глаза глядела, как сидит Ралица, с жаровней возится - утром туман пришел, у лежанки и поостыло - после той зимы она-то точно не скажет, повыстыло. Ну нет, она не думала, она смотрела. Красивый. Потом ходили на туман смотреть - добрый туман, мягкий, к сытому лету... А вот потом уже хорошо им было и очень было, проспали вместе. Бабушка-Жизнь - что - улыбалась: что самый звездный год - он раз в жизни наступает. А изгородь так или этак встанет. А Чешменка ей радовалась - что пошло на пользу - вот выздоровела... Ну... и за новой порцией той растирки следила. И разливала, процеживала, шелк портила. Пока они изгородь доделывали.
  
  Проверяли потом - изгородь-то - вместе. Как веселилась Цватанка: "А ты разбегись и подтянись, если все хорошо, должна выдержать, ладно-ладно, ща экспертов по побегам выпущу, посмотрю, удастся ли им", - и веселилась, подгоняя к изгороди жирненького вздорного индюка - с двумя супругами. И говорила, выделываясь: "Ну, высокая комиссия принимает здание. Если эти не прорвутся - все у нас в порядке".
  Веселилась она и дальше: "Понимаешь, Чешменка, на какой-то части огорода что эти твари бородатые, что куры соседки Лозовачки - дело благое, всякую тварь ненужную подожрут, а вот на моем рабочем - нечего им делать на моем рабочем! Ладно, что пожрут - но так и высидят потом что-нибудь не то... Шучу, шучу, в хлам потравятся просто. И вот пойми с первого раза, куда они рвутся - все склевать и разорить? Да-да, верный ответ. Я тем летом, как порасширить это растущее пришлось, просто всех бы их на суп пустила, так надоело все караулить. А теперь не выйдет, мелкие мои пузатые воришки, буль-буль", - индюка она так отчетливо передразнила, что тот уставился, и словно переспросил - чем насмешил уже Чешменку. И она смеялась, когда лехта Цватанка продолжала: "А вот дальше там, за изгородью, копать и высаживать - я тоже твоих рук попрошу... По правде, круг на третий всех этих грядок я очень хочу кого-нибудь пустить на суп", - Чешменка вспомнила - о, хорошо вспомнила - "ближайшую зелень", что растет у дома, и обихаживать-то которую и трудом-то не считается. И продолжение речи лехта Цватанки, внутреннее снова: "Жаль, что некого", - столкнулось с ответным честным: "Я тоже!"
  
  А Знахарка поймала, рассмотрела пойманное, и улыбалась шире: "Ага, предупреждена. Ну что, под конец работы кого-нибудь пустим? Цыцько, тварь бородатая, пойдешь в суп?" - Чешменка снова думала, не иначе, индюк ее понял - булькал слышно, башкой тряс - видно, не хотел. Смешил все-таки. Цватанку тоже. "Ладно-ладно, посмотрим, - подгоняла индюка Цватанка. - С кем из курей наши виноделы с ярмарки вернутся, кому шею да свернут. Ралица, как, придешь на супчик? Или сразу куря твоей старшей дадим? Это... нормальную еду она куда лучше меня готовит, - поясняла лехта Цватанка и дальше тоже. - Ну так, все дети не так давно повыросли", - и Ралицу... поворачивала.
  
  И - ой, знала Чешменка, добравшись до этого их огорода - в суп тут... кого-нибудь захочется. Это был вот четвертый день, когда Ралице пришлось ехать на виноградники, корни чистить. А она... в общем, посчитала себя достаточно выздоровевшей, чтоб помочь ниери Цватанке верх того закрытого огорода и перекопать. И раз за разом, как лопата вгрызалась в землю - ой, тяжело вгрызалась, с хрустом, шага так с пятого, - старалась не думать Чешменка - не рано ли решила, что выздоровела, и тому вслед на себя шипела - что жопу отсидеть время будет и зимой, а весна и лопата никого не ждут, и наваливалась, наскоро остужая злость - уже знала, под лопатой тут - нет-нет, скрежещет - а что толку инструмент тупить? Видно, ногой видно: пахали. Равно видно: злая земля. Тяжелая. С камнями. Та, на какой только лес растет.
  - Камень, - проворчала лехта Цватанка. Шли друг другу навстречу и шагов за семь она остановилась. Рукой махнула: передыхаем. Вот той рукой, которой держала только что добытый из земли валун - как бы не в ладонь. И заговорила - вот на каком-то вообще высоком. - Хлеб архитектуры. Он растет на полях, - и легко соскользнула к обычной речи. - И как, порой, я думаю, ведь и правда, гад, растёт. Я тут копаюсь вот... как бы не четвертый звездный. И каждую весну все те же вот эти гости... уже не один погреб можно было бы сложить? Как, сейчас передохнем, в холодке-то, или допашем уж... Не сбежит?
  - Не сбежит, полдень прибежит, - возвращала Чешменка. - Давайте... полегонечку, пока тень-то, а? Дальше все полегче будет - грабли там, телега с дерьмищем, не без нее же?
  - Не без нее... местами. Тут разные будут расти. Передохнуть пойдем - покажу, - откликалась ей Цватанка, и все же прежде, чем взяться за лопату, отпускала спрашивающий жест, Чешменка зачем-то решала, что спрашивают ее, про то, с чего она - про говнотележку то, и поясняла, сбиваясь на уже начатом звуке - что злая земля - как-то негодно так о земле, на которой долго будешь работать. И поправлялась с налету:
  - Земля... такая. На которой только лес растет, - и прятала неловкость, снова наступая на лопату...
  Цватанка же ей возвращала
  - А другой-то нет...
  
  А другая-то была... вот в той картинке, в том устроении, что раскатывала перед ней Цватанка, когда сидели в ее пещере - вот в той нижней комнате, на лежанке, где Чешменка отсыпалась - сколько там дней назад... Хлебали свежий весенний кисляк - и Цватанка показывала, что где уже растет, а что вот здесь и придется посадить. И под кого из них придется говнотележку подгонять, а кто и так, хоть на камни взберется, и расти будет - как любая трава, только и гляди, чтоб к соседям не переполз. Долго говорила. Чешменка укладывала... а все-таки слова не удержала:
  - Мудреная наука... знахарочья ваша...
  -Не сложней капусты. - хмыкнула ей в ответ Цватанка. - Точно не капризней перцев. И вот уж не занудней того, как тесто на злэничку тянут - а это ты точно должна уметь, а? Ну то есть, если ты того захочешь - год, другой, третий - как, что, для чего тут растет и по какую его хворь применять, выучу. Дело так не хуже прочих, - изучила ведь, рассмотрела, как Чешменке эта мысль в голову входит, входила - ну вот как в эту землю лопата. И продолжала, снова фыркая. - А пока - я вот как вся я - тебе сознаюсь - вот работа огород пахать.... ой, как не самая любима из моих работ, но и снова - а другого-то способа считай и нет...
  Чешменка думала. Плотно. Взвешивала еще - а что, она и правда может? (....но к знахаркам же поступали в помощники. Бывало. Чтоб добиться. Так она что ж, всего добилась? ) Сама и испугалась, что не посчитала - что а вдруг она уже невесть сколько сидит тут, молчит, с ней-то говорят. И жестом, так, само собой отозвалась, что слушает же, что пусть... продолжают. И уже, когда на нее посмотрели, проснулась. Посмотрели и заговорили:
  - Ну, с чего тут начать, в лоб? Понимаешь, милая Чешменка, я до-олго на этом месте, я знаю. Что разработанные промышленным образом лекарства... ну, городские - действуют быстрее, проще и более предсказуемо. Если бы я могла выбирать, с чем мне работать... что-то бы оставила, наверно. Привыкла, - да, и она снова посмеивалась. Но веселого в том смехе не было. Ну... понятно, что не было. - Но пахать здесь, я пахала бы меньше. Перенеслась бы... в лабораторию. Не, в практику -по доступным курсам... и способам их отрыть, - пропела снова для себя под нос и отмахнулась. - Но я там, где я есть. И пока наша ближайшая задача - грабли, говнотележка и снова лопата. Если у ткацкого не освободился их этот рыхлитель...
  - Вроде, стоял, тогда еще... в первый день, - заторопилась Чешменка. Дальше, как оказалось, тоже заторопилась. - Потому что все городское требует денег, а они... ну в поле не растут?
  - А они в поле не растут, - продолжала Цватанка. - А если бы и росли - кто бы нам хоть что нибудь из мне необходимого продал? - она смотрела на Чешменку, дохлебывала спокойно, вслед тому и поясняла. - Продают. Но очень через задницу. Как знают все и даже здесь, лехтев не торгуют. Людям... формально законом не запрещено, но... Ну, а дальше каждый решает сам, насколько ему Закон не запрещает нам что-то продавать, извините, обменивать. Прямо сказать, добыча чего угодно, что мы не можем сделать своими силами - это очень причудливая многосоставная затея... Со строго лицензирумыми производствами... а, я говорю про лекарства и медицинскую технику, вот в лаборатории, понимаешь - эта затея трижды сложна и причудлива, кому, говорят, как срать на потолок, досрать до неба, нам, как посмотреть - недолжно жаловаться, - договорила Цватанка, отщипнула от сухого стебелька на столе листик, растёрла, хорошо запах - долетало.
  
  Говорить продолжила. Чешменка слушала, думала: "Вот как бы не недолжное".
  
  - Видимо, по Великой и Нерушимой считается, что со своими болячками - ну и с бедой тех, кто к нам прибежит, когда припекло, сил нет, а дело вообще помощи Бога не требует, лехтев - а куда им деваться - помогут - нам должно работать правом Милосердного, волей Господина Тени и руками Многоликого. Ну-ну, вот тут привыкай, - прервалась она на отодвинувшуюся Чешменку. Выдохнула и усмехнулась... усмехалась дальше, она раньше начала. - Ну еще с помощью пожертвований и тележки-говновозки. А нам куда деваться - работаем. Помощью Бога, людей и говновозки. Без которой тут мало, что растет.
  
  - Да, - глотнула Чешменка. - Говнотележка. Я говорю... большая телега говна. Это все. И не того, которое на удобрение, - про себя... она радовалась. Очень... стыдно радовалась. Что то, что знала всегда, что в Горичке всегда говорили, а в последние две зимы - всегда и чаще - дважды всегда. Что это же лехтев, у них же отчисления. И их бог им всегда поможет. Что вот это вот в голову только сейчас и постучалось, уже не чтобы ляпнуть сгоряча... чтобы спрашивать изнутри и удивляться. И злиться. Потому что... ну, потому что Цватанка не врет. Хоть и так говорит. Ну, ведь злится...
  Стукнуло ее на середине. Этой... ну ой, не той сейчас мысли. Начавшейся вот с дурацкой, под выплаты. Ведь можно. Ведь все куда как проще:
  - Ниери Цватанка, а я? А я могу? Если надо только где-то дойти и что-то купить - я ведь могу? Я ведь... - и запнулась, она не знала умных слов, которыми это говорить, а как есть - страшно было, не хотела, сказала. - Не ваша.
  - Хммм, - долго протянула Цватанка, - подумать бы можно. Только... эх, Ралицу бы тебе под бок, чтоб легче слышать. Боюсь, Чешменка, не пойдешь. И уже не купишь. Мы, конечно, не почесались тебя переписывать и еще долго не почешемся - глядишь, от нас местные отчета не спрашивают, с нас же платы не отожмешь. А вот из ваших кто и мог постараться, - смотрела на Чешменку, смотрела, как не понимает. Спросила странное. - Много ведь людей было? На прощальном празднике? Когда твоего деда провожали?
  - Были, - не понимала, куда разговор-то идет, Чешменка. - Ой были. Что бы я еще на них смотрела. Сами же понимаете, кухня...
  - Думаю, плохо понимаю, - возвращала Цватанка. - Но ты не видела, а они-то - очень видели. Тебя, Ралицу, как тебя отдали... как думаю, не один там был зол, что тебя так отдали...раз вы кругом должны были, так?
  - У вас тоже. Все про всех знают, - посчитала тогда Чешменка. Сморгнула. Вот Ралица под боком - как знать, помог или только хуже было бы.
  - Знают. А с чего еще в дырявых сапогах по сугробам бегают? - возвращала Знахарка. Продолжала. - Я с того, Чешменка, говорю... что долго ли вашим добежать - до старосты, твой статус перерегистрировать - мог не второй, так третий. Это выйти от нас никак, а войти - дверка настежь. И с зубами, - а потом она перестала. И подсчитывала пальцами. - Так, Мрэжек день-другой и поедет. Выяснять, что там со швом и что там Ралице отрабатывать. За отданные руки. Спрошу, пусть выжмет. Чешменка?
  - А я... и я буду - вашей, - Чешменка надеялась - из всех сил надеялась. Что слова так плавят, как хочется. И не так дрожат, как кажется. - Я упрямая. Я смогу. И горели бы они...
  Ниери Цватанка - Чешменка ой, да, пригляделась и прислушалась - выдохнула. Слышно. Удержалась? Вернула.
  - Думаю, будешь. Донесёшь. А я рада, что будешь. Работать будем?
  - Пойдем говнотележку грузить? Как всхолодает? - вернула Чешменка. - Вот я думаю, самое то...
  
  ...А она подзабыла - еще знала Чешменка. Подзабыла, все равно подзабыла, не хотела помнить. Что лехта Мрэжек, что поедет разговаривать, что Ралица еще... что-то будет должен Горичке. Работать. За отданные руки. Вообще забыла к вечеру. Вот когда все с верха возвращались. Теперь она уже знала, что те легендарные виноградники Этэрье - где-то там. Наверху. Пока все, что знала. Высматривала, как шел, как скатывался, быстрей, ей навстречу... ни за что не смогла бы сказать, смотрели на нее, нет - те, кто вместе с ним спускался. Значит, если и смотрели, не так смотрели. Смеялся, что спину ломит - возвращала. Про тележку и лопату. Было хорошо. Золотой был вечер. Хорошая должна была быть весна. Наконец-то.
  Такая, что просто вот совсем... не так - было то, что было тем же вечером. Глубоким вечером. Когда лехта Мрэжек приехал. Чешменка вот даже и не вспомнила сначала, откуда... и в голове не удержалось, да и не дали той голове. Помнила - лехта Мрэжек сидел над крыльцом, трубку курил, ей говорил - значит, Цватанке с огородом помогаешь, завтра тебе с собой корзинку соберу, кое-что ей давно наменяное довёз. И ведь даже тогда не вспомнила.
  А потом про нее не вспомнили. Или так, не посчитали нужным вспомнить. Самым вечером. А она под боком у Ралицы сидела. Тихо-тихо. Боялась. А старшие Ралицы - это вот в теплой комнате внизу, говорили так, словно их тут вообще не было.
  Сначала было, лехта Мрэжек вернулся в дом, вечерний хлеб доел, чашечку осушил, начал говорить:
  - А теперь слушай, Ралица, о чем договорился, - и усмехнулся. Очень четко. - Лехтев не торгуют, но я считал нужным давить, сколько могу. Уповая на то, как это я считаю должным и справедливым. Мне... скоро перестали возражать. Выговорил, что с нас, с тебя, причитается всего по двенадцать дней на каждый круг одного года, это справедливо и не так много, можно сказать - как с разумного спросили, с нас недолжно взыскивать чужие долги, - и Чешменке было удивительно - Ралица точно сидел и не понимал. Запрашивал своего старшего, что ему теперь должно делать. Старший отвечал. - День через день я тебя отвезу в Горичку. За полным инструктажем. Кому и как возвращать долги. Ралица, тебе придется этот сезон всей пахоты, пастбищ и урожая работать не только у нас, но еще и в Горичке. В счет тех рук, что стали нашими. Я вынужден признать, что это справдливо...
  Чешменка слышала. Ей еще не хотелось провалиться. Спрятаться - уже хотелось. Стать мелкой котичкой, мельче, полевым мышонком, лечь в ладонь небрежному жесту Ралицы - вроде - ну ладно, поработаю. Пока лехта Мрэжек договаривал - так, подсчитывая... несложное.
  - Как мне ни жаль, что это время ты не будешь работать у нас, и сколько тебе придется работать за всё это время. Многовато. И что я ума не приложу, у кого бы лишних рук-то нам пока попросить...
  Ща, вот, мышонком... Чешменка услышала, осознала и зарычала. Громко. (...она потом думала: котиком - маленьким рыжим котиком времен своих детских лет. Что стащил где-то целый рыбий хвост. Большой хвост. Почти с котика. Донес вверх по лестнице до спален-то и зарычал над ним. Так, что она, мелкая Чешменка, серьезно испугалась тогда... не ждет ли их за дверью самая большая собака).
  - Я могу. На виноградниках за работника была, на покосах тоже. Справлюсь, - но сглатывала: "не думаю, что у вас сложнее" - а можно было бы, знала - земли-то меньше, глядишь - не так, чтоб другой край поля вовсе после своей смерти казался - и так с каждым поворотом. А потом вспомнила про огород Цватанки, про камни, что как знать - может и сложнее... Все равно продолжала, отпечатывая понятое. - Ну раз вы так меня выкупаете.
  Услышала, как лехта Мрэжек ответил. Глянул, оценил:
  - Да. Ты. Я не посчитал. Проверим, как сможешь работать.
  
  А потом вот это стало все как не было. Как ни про кого не вспомнили и вообще не видят, что они тут под боком сидят. Их как... ковром накрыли и закатали. И положили глухо и отдельно. Ниери Колишна, мама Ралицы, только лехта Мрэжеку говорила.
  - Ты понимаешь, что ты им рискуешь? Зачем ты им рискуешь? Любой... случайный оскорблённый, любая драка, любой придурок с ружьем... с шилом...
  
  ...Хорошо, что их накрыло - еще знала, потом знала, Чешменка. Так плотно. В такой огонь - разве мокрым ковром накрывшись.
  А лехта Мрэжек... лед жахнет, испарится, вода зашипит, притушит огонь, мокрый ковёр вот нагреется, затлеет. Самый камень, самая кость земли - и та раскалится, трескается, оплавляется... Лехта Мрэжек был... очень мокрой сетью. Отдельной. Такой, что огонь не смог ее взять. Никак:
  
  - Отлично понимаю, зачем. Еще понимаю, что мы не так рискуем. Если речь идет о придурках. Я видел - к Ралице присматривался и присмотрелся ньера Таэри, а он то, что рассмотрел, он не выпустит. Тем более, не позволит какому-то злому селянину... - а потом Мрэжек посмотрел на них... и точно ее, Чешменки, не видел. И сказал. - Я знаю, есть опасное. В другом. Ему понравилось. Отлично знаешь, как это, когда берут и рассматривают, - это он выговаривал, обращаясь к лехта Колишне и поворачивался снова на Ралицу. - Так вот, я был, я видел, ему понравилось... Тебе ведь понравилось - ощущение, что ты ростом до неба и все можешь? И как все разумные на него смотрят... со всяким страхом - тоже ведь понравилось, - последнее - это он уже не спрашивал. Но Ралица, по нему было видно - он особо и не скрывал. Улыбался. Смотрел и улыбался. Так вот - улыбка сама всплывала. - Я вижу, отработка долгов среди разумных, это хороший способ это недолжное пообломать. И напомнить ему, где на самом деле его место. Потому что иначе... вот это для него действительно опасно.
  - Да, - через четыре выдоха согласилась лехта Колишна. - Но если... с ним что-то случится...
  - Ничего, - это уже ответил Ралица. - Ничего со мной не должно случиться.
  Чешменка не поняла. Чешменка прочно знала одно: ее напугали.
  
  Ее сильней напугали потом, потому что совсем вечером, их вечером, только для них, ее тоже - дёрнуло ведь за язык! - спросить. Просто он стоял, она стояла - близко, уже в его месте дома, в его верхнем "логове", где вот вчера лежанку расширяли, пилили, подбивали, стелили новым, проверяли потом на прочность. И снова думали проверять. Просто и вот тут, вот вспомнить никак, с чего - заговорил Ралица. О том, что доедет поработать, может что и передать. И Чешменка-то сначала знала только то... как она не хочет думать. Как она ничего не хочет о них думать, ну, того больше ехать.
  
  ...Это утром будет, вот когда она Ралицу провожать выйдет. Когда - на том же месте, на той же тележке, с той же трубкой - лехта Мрэжек поглядит на нее - вот до дна - поглядит, подождет, пока друг от друга отцепятся, и так, хмыкнет:
  - Вот тебе бы ним ехать - я бы вообще никак не советовал, - "А то бы я собралась!" - злое, полное, Чешменка в себе удержала. Ей новым по голове пришлось. - Ралица-то им здешний лехтев, а ты теперь непонятно, кто. И про тебя я не то, чтобы знаю.
  - Ладно, непонятно кто, - проворчала она потом. С этим вот запасом злости. - Раз уже сами поспешили переписать, значит понятно. Выперли.
  ...То, о чем Цватанка спрашивала - Мрэжек-то привез. Подтвердил. Что не ошиблась. Еще сказал - к весенним податям, небось, посчитали - меньше отдавать стало быть. С них и на то, что скинут станет надеяться, только это-то зря. Уж скорей злы - будут местные властные...
  А лехта Мрэжек что, лехта Мрэжек только и хмыкнул. Что "потому и не поймут..."
  
  А она... А с ней уже было. Что вот тогда-то, их вечером, она и не смогла удержаться. И не сказать не смогла:
  - Меня... напугал твой старший, - и дальше не удержалась не спросить не смогла. - Но зачем? Ралица, зачем тебе к ним ехать?
  - Но я же лехтев, Чешменка. Меня пообещали - я должен, - просто ответил Ралица.
  
  Только Чешменка видела. Между - там где был Ралица - ее живой, теплый, мягкий Ралица - вдруг стояла стена. Очень большая - до неба дотягивалась - стена. Каменная. Из того, что не умеет плавиться. Недолго стояла - раз - и снова Ралица чесал в загривке, смотрел вбок, говорил чуть виновато, что ничего - и недолго, и не страшно и он все успеет. А Чешменка стояла внутри - внутри вот того, что она увидела стену. Что она теперь знает - эта стена есть. И никогда никуда не денется. И она сможет только знать, только насовсем знать - эта стена тоже есть. И с ней... с ней совершенно бесполезно его делить...
  А еще знала... она потом искала - она боялась нащупать, где - не зацепилось ли за хвост, сзади, под лопатками - не караулит ли за спиной... Весь ли он, Ралица, здесь, такой, ее теплый, целый, и мягкий с ней, проверяла пальцами, проверяла на зуб, прикусывала - не осталась ли сейчас, с ним, на их лежанке, внутри их дела двоих (...в том, как он любит) - стена. И пусть несколько раз понятно, что отравить она не может. Наоборот.
  (...а взять может. Уже давно взяла).
  
  ..."Я по правде так и не понял, что я должен был понять", - легко отзывался о тех днях работы в Горичке лехта Ралица. Потом. В своем кругу. Задумывался - вспоминал дядьку Цюэ: он не склонен был "говорить о бесполезном" - а Ралице пришлось ему пояснять, почему будет перерыв в заданиях. И почему лехта Мрэжек посчитал этот перерыв возможным. Ралица и сказал, легко сказал, что его старший считает это... хорошим способом поставить его, Ралицу, на место. Дядька Цюэ же, неожиданно, вспылил. Высказавшись сначала - что лехтев - ну... это место, конечно - только вот так - это бестолковая унылая срань, а не место. Резким низким фаэ... он не очень любит ругаться, дядька Цюэ, Ралица тихо думал - это еще и потому, что когда он ругается, отлично слышно - что он пришлый.
  А тому вслед лехта Цюэ только от души рассмеялся: "Но я же... с кем бы поспорить, хоть с Богом - ничего у них с тобой не выйдет. До тебя-то вся эта гадость так и не дойдёт".
  
  ...Он видел - ценным для себя оставлял лехта Ралица - лехта Цюэ это развеселило и уже потом. Потом - когда кончилась и та жизнь, и то Этэрье, и Ралица думал - ну не думал, так, считал отдельно... что дядька Цюэ тоже... встроился в тот мост, как другие старшие. А потом та жизнь кончилась еще раз - и сбоку, под колонной рабочей комнаты - они, лехтев, это еще с удивлением звали школой переподготовки при "Стене", но уже учили - обычное техническое об основной съемке и диагностике прочности вещного мира, как это рассчитывают внешние, сложней и подробней, чем знал даже чистильщик Ралица. Вот там он прямо дернулся, опознав знакомый неместный профиль... Совсем седой, совсем худой, раза в два меньше себя прежнего - но это был Цюэ, он медленно передвигался, предупреждал на дружеском приветствии Ралицы, что "осторожней - сломаешь, мне немного надо", а когда Ралица проболтался, что он думал, что и Цюэ тоже всё... как все - усмехался: "Ты ж видишь, я постарался, - а потом смеялся все равно вот этим своим смехом. - Я жив, а вы внезапно учитесь - я решил, что бы мне и не доделать мою аттестационную работу? Вдруг я найду место ее защитить? "
  
  Они вспоминали - потом - о своем, об Этэрье, слово за слово пришли и к тем дням, и Ралица признался, что понять ему так и не удалось. И старый Цюэ смеялся, слышным своим смехом: "Надо, надо мне было поспорить. За тебя с Богом. Ладно - я все равно выиграл". И Ралица делил с ним следующее - что тогда уже мог назвать:
  "Мне не помогло, - говорил он. - На меня все равно смотрели. И за все время со мной так никто и не подрался. Не знаю, не рисковали ли они испортить источник ценной информации или вещь бога. Или у них - у нас у всех - было слишком много работы. В ту весну, после тех-то лет. Помните ту весну? И они тогда заново сажали виноград". "Виноград? - отзывался Цюэ. - Да, наших черенков. Помню. Помню ту весну".
  "Да, - вполголоса отзывался Ралица. - Виноград".
  
  Неловко ему не было - он точно помнил - где быть-то, когда поднимался еще до самого рассвета, старался не будить, чаще не получалось - шел дорогой, шел через перевал, через Горичку, в поля... Прошлый день был рабочим, за ним следующий - будет. "Меня бы не хватило понимать ничего сложного - но это был новый виноградник, а что там делать - привычное", - знал Ралица. Обрамлял, раз сказали, выверял разметку, брал колышки, брал корзинку, оглядывал, долго ли - нагнувшись-то вдвое дальше, а казалось - и вдесятеро - и шел. Черенки высаживал. И вслед ему шли. Дойдя останавливался. А что еще: угощали - ел, наливали - пил, спрашивали - отвечал, спрашивали много, ну так, а что - всем, как что новое заведено узнать интересно, вот как лехтев виноградники сажают.
  Что хозяин Свишек тоже стоял, смотрел, Ралица знал. Как и то, что не с его участка шли. Места-то Ралице - что пояснили, что прикинул, что им в работе четыре полосы, а там, к северу, в тень, мимо, там уже поля начинаются, и свишековы где-то там. Понимал, пока не вработался, а объяснения раньше были, объясняли скоренько... Мало что там он из тех пояснений помнил - шел, работал, а там на втором развороте шагов кажется, упал бы здесь и врос был кустиком. Это за третьим-пятым - что один, что двенадцать и один будущий куст-то - отмерил, копнул, провернул, дальше ползи, пока солнце в башку не шибанет. А там передохнул, закусил, глотнул и дальше... Если солнце раньше не свернет, а в полдень будет как у людей...
  Ралица даже сильно запоминать не стал - а хозяин Свишек сразу просил? Вот как к самому жаркому времени привстали-то пополудничать, хлеб ломали, с Ралицей делились, вином запивали, неплохим даже, под жару-то. Он уже с полной меркой вина стоял, помнил Ралица. А хозяин Свишек его подзывал, когда еще теснился - у бутыли, с пустой чашечкой... Спрашивал, сколько осталось, и хватит ли на их долю черенков-то, ведь договаривались - Ралица и думал, вроде хватит - вроде раз попросили, ну ладно, сделает - сильно жалко что ли... И дальше о том не думал, дальше продолжал рассказывать, раз спрашивали, спрашивали другие - вот то, что как раз от Цюэ тоже слышал - кажется, про всякую гадость, что вылазит на виноградниках, и что от нее варить... это, вроде, еще в Сердце Мира придумали...
  Что на него смотрели - ну да нормально смотрели, как на знающего ценное... наверное - Ралице где было понимать? Может быть и вот те парни, что на скамейке сидели. Которую он думал в Омутницу-то кинуть. Или нет, там постарше были? Он и лиц не особо помнил, поле, работа, дело такое...
  
  ...Папа Мрэжек бы еще посчитал. Что лехтев, которому первый ряд вести доверили и в числе первых налили - это, наверно, неправильно. К чему-нибудь. Если бы Ралица это заметил, запомнил и нашел внутри себя, чем удивиться и рассказать. Но он не удивлялся. Лишние мысли из головы плотное рабочее время и то, выгоняет. Ну вот и выгнало.
  
  Приходил - и бывало встречала. Было и у перевала. Его Чешменка. "А я тебя тоже на винограднике караулю, смотрю как ползешь. Никак, поле пахал?" - спрашивала, принюхивалась, тыркалась носом, потом прилизывалась. "Точно, поле"... Это-то помнил. Бывало, до дома и не доходили. Там рабочая будочка, над мостом, на разный случай есть, и лежанка с очагом там есть - тоже на разный случай - ну и ручей под мостом есть, а много ли на двоих надо. Земля своя, свои услышат - и то, кто-то да притаскивал им под дверь лепешки и сыру, Ралица думал - с подачи мамы Есеничка. Когда спали, когда не спали, все просыпались рано, дальше работать. Было - помнил Ралица - было в общем-то и хорошо.
  
  Тоже помнил, что отвечал Чешменке: "Виноград, - и поправлялся. - И поле. Ну, по обеду уже, по позднему часу, твой... старший Свишек просил с полем подсобить, ну - а что там того поля. Зверь вот только старый", - не успевал договаривать, Чешменка прихмуривалась, спрашивала: "Это которое поле?" - а Ралица не знал, как назвать и пояснял: "Ну там, над рекой. Где еще белая скала такая, языком торчит, - говорил, продолжал еще зачем-то. - Ну вот между берегом и белой скалой мы и проходили, долго ли там?" "Урезали, значит, - хмурилась в ответ Чешменка. - Вот за долги, наверное, - считала что-то, сосредоточенно, пальцами ему по спине и говорила вслед. - Ничего. Дотянут. Был бы год добрый".
  
  А год был добрый - это потом знал Ралица. Как выдохся мир от бед людей и насыпал щедрой горстью - что полям, что садам, что зверям, что виноградникам - знай, гни спину, грузи телеги. И спина гнулась, и плечи отваливались, и только глаза закрывал - снова то шло поле золотой стеной, то огонь плясал у обода. Мрэжек ему в то лето усмехался - раз ты все равно будешь в Горичке, по части нашего мастерства - что мне кататься, ты за оплату главное погрызись. Потом хвалил, было. Правда вот не то, чтоб это вышло только за труд колёсника.
  
  "Ага, Ралица... ну, я вообще был уверен, что ты из этого опыта привезешь что-нибудь совсем не то. Ты ж привез. Гайку. Помнишь гайку?" - говорил ему, легко, через длинную паузу дядька Цюэ и Ралица тоже легко ему возвращал: "И нашу невероятную модель из балок и палок... О, как помню".
  А потом задумывался, вспоминая.
  
  Сначала не гайку. Вот это было с ним - в том, что запомнил. И понял. От работы во Мьенже. Поздней, за жатвой. Солнце еще вовсю текло золотом, земля ноги грела, с реки лишним ветром не несло - он в это вслушивался, проходя виноградником, хорошим виноградником - попросили проверить, все ли, что должно быть, хорошо, и как он скажет - когда пора собирать? Смотрел на золотые ягоды, на рыжеющие листья, растекался - там, где остаются корни людей и вещей тоже было хорошо... И ему было. Тепло, спокойно, погода подвести не обещает - начало последней работы, солнце светит, ходишь, смотришь.
  
  - Не опасаешься, лехтев? - его внутрь этого, спокойного, сверху спросили. Ралица поднял взгляд и увидел сухую женщину. Наследственного плакальщика Траварку эс Шельды. И узнал. Видел вот после того дня, как ездили - с хозяином Свишеком и его мёртвым - первый раз. Слышал многое, слышанному удивлялся - вот, когда люди говорили, что кое-где ведь у плакальщика власть побольше старосты... и сильна почти как ваша будет. Только вы лехтев и совсем про Бога, а плакальщик - про людей, их память и место в мире. Стояла - с другой стороны уклона, там, где сменялись полосы винограда и начинались те, где Ралица не работал. Не стояла - подходила. Невозмутимо отворяя заложенный забор на границе - выходя на чужой участок. Ралица смотрел, глаз не опускал: сама заговорила, значит надо. Подождал, пока ближе подойдет, выбрал удивиться:
  - Не понимаю, ниери Траварка. Чего опасаться?
  - Я задаю неуместные вопросы, лехтев, - усмехалась плакальщик. - Значит, объяснял им - всем, даже Свишеку не побрезговал - как у вас-то работают с виноградом. И говорят, тебя даже в винокурню подговорили? - поразглядывала, Ралица молчал, продолжила. - Не боишься? Что наши тебя разведут разболтать все тайны виноделия?
  - Не боюсь, - с непонимающим жестом отозвался Ралица. - Всегда так было. Здоровее будут. А чего, ниери Траварка, бояться-то?
  - Того, что если ваши знания сопрут наши, сами выучатся - к вам больше незачем что-то менять ездить будет, дурачок, - вернула женщина. Ралица на этом понял, не разозлился- что на Горичку злиться, они странно думают. А за винокурню обещали до верхнего рынка вывезти, не как-нибудь, а вроде тот человек с рабочей станции, этот врать не станет. Четверть выдоха подумал, и весело ответил - с хорошим весельем, слышным:
  - Да ладно, ниери Траварка. Вы-то знаете, нет никаких тайн лехтев. То есть, к этим знаниям нужны еще мои руки и моя голова. И наша земля, - легко ответил Ралица. Женщина продолжала смотреть. Видно, рассмотрела.
  - А ты, похоже, не дурак. И не рохля, - хмыкнула. Ралица обдумал, и почтительнейше сообщил ниери Траварке, что ей виднее. Сухая женщина в ответ запросила. - А побьют?
  - А за что? Виноград хорош, вино годное будет, золотинка тоже. Остальное на "тайны лехтев" и спишут.
  - Заня-ятно, - тянула жещина, и подшагивала уже на близкое... Ралица понимал, неприятно близкое расстояние. И удерживал это понимание подальше. Не хотел отвлекаться и понимать - предполагал, что плакальщику зачем-то нужно это воздействие. Ему вот - не очень нужно. - Ладно, поверю. Как там девка-то, не съели?
  - Вы задаете тоже - неуместные вопросы, - Ралица посчитал двенадцатые доли выдоха - вот сейчас она должна обрадоваться, что пробила, а сейчас он продолжит. - Вроде бы вы, ниери Траварка, уважаемый взрослый разумный, а вопросы выбираете, как свишековы дети, младшие. Им-то ладно, а вы куда?
  
  Своего он добился - знал Ралица. Плакальщик отступила, приподняла лист, посмотреть, как там очередная гроздь, очень заметно вспомнила, что чужой участок (Ралица продолжал смотреть).
  - А, да, Свишековы младшие, - вернулась эта сухая женщина. - Мы-то конечно, постараемся пояснить, и вас просить очень глупо. Но лехтев... Ралица, вас слушают, вам... найдется, кто вас так слушает, что в оба глаза глядит и головой думает. И умеет ей думать. Не как нынешний Свишек.
  
  Она не была тухлой грушей, она была колосом - думал Ралица - не очень черным колосом, но на котором пытались вырасти злые грибы. Думал и перестал улыбаться. Когда сказала.
  
  - И ты тут что, тебя легко понять, ты лехтев, ты так родился. Их девку тоже можно понять, ой, будь я на три звездных моложе, я бы... тоже рассмотрела, не сбежать ли к тебе вовсе,- она сдвигалась, она хорошо сдвинулась, от винограда к нему ближе, а Ралица не отступал, но думал, старательно думал - про овечий скелетик, вымытый водой и высохший на берегу, с водорослями. Получилось. Она отошла. Усмехалась. - Что поделать, хорош - и знаешь, что хорош. А Свишек-то думал, что бога за жопу схватил, только так не бывает: сам в жопе оказался. Кто ж слушать будет - породнившегося с лехтев? Ты бы им тоже, родне его, если слушать станут, намекнул бы - что как подрастут - ехали бы они отсюда. Глядишь, родня в городе есть. А здесь съедят. Мир, знаешь, не любит - халявщиков, да еще нарушающих то, как внутри него заведено и должно быть...
  
  "Я думал много ответов, - знал Ралица. - Хотел спросить, мир или вы. Хотел сказать, что подавятся". Но...
  
  Нет, облака не легли к нему на плечи. Но его горы стояли за ним. И он точно знал, как ответить
  
  - А вы не опасаетесь? - размеренно вернул Ралица. Оставил паузу. В ней было.
  - Что тебе это говорю? - вернула плакальщик. - Да ладно. Что из этого ты не знаешь, раз на этом месте родился.
  - Свишек-то может и хотел взять бога за жопу, и тайн лехтев лично для себя, - продолжал Ралица. - Но бог с ним сам разберется. А вы не заметили, что выкупил-то хозяин Свишек всех? Лето, вон, хорошее, виноград растет, я, с тайнами лехтев, опять же, здесь, - дальше Ралица так, улыбался, и проговаривал задумчиво. - Как лехтев я и скажу: богу вообще... не очень интересны разумные, любящие жрать себе подобных.
  - Ерепенишься, - взвесила ниери Траварка. Ралица возвращал легким:
  - Конечно. Я же уже лехтев. Что вы еще можете обо мне сказать?
  
  "И до нее ведь дошло, - понимал Ралица, - что ничего. Что вообще ничего не сможет. Что я вне власти - я вообще там, с дядькой Цюэ, говорящем о местном стабилизирующем обычае - и с папой Мрэжеком, ворчащим про его бессмысленность. И это я могу что-нибудь из этого сказать. И доказать".
  Кто их знает - может и от этого явно отступила Траварка эс Шельды. Посмотрела на Ралицу... внимательно. В ладонь собрала:
  - Ладно-ладно. Ты сказал, я подумаю. Не сердись слишком, лехтев - кто его знает, может и пригожусь.
  
  "И пригодилась", - тоже знал про себя Ралица. А потом с усилием налегал - на рычаг переключения в голове слоев мыслей. И сначала старательно думал про гайку. Получалось - благо, эта история началась на этом же месте - день да день позже. Когда виноград было решено собирать.
  
  Это как бы не через ту же воротину парень драпал-то...
  
  Ралица, понятно, стоял тогда головой вниз, прочим вверх - и собирал, по сторонам много не оглядывался. А, что там - видел, как на том участке, на соседнем винограднике, ездит над рядами, собирает, крупная, ладная, странная, на больших колёсах штука. Трещит, жужжит, собирает виноград - и, куда деваться - ну очень занимает Ралицу. Считал, когда отвлекался, когда пальцы слипались от сока и плечи ныли - ой, считал, не мог не считать, что машинка-то вон, проползла втрое, как бы не больше, число рядов, что они в два десятка рук до сих пор грызут. А на ней еле двое заняты, молодой едет, старший бдит, ну и сортировать, наверно, кому-то еще придется. А и по склону она катится, значит и у них поедет, любопытно заглянуть, как они под такую лозы крепят, чтобы значит машинка верхом над ними ехала, наверяка по-другому придется... Потом отвлекался, собирал виноград, почти забыл - так, дальним, почти привычным слоем, жужжала машинка. Хорошо отвлекся - не услышал, что встала.
  
  Вот вопль про "выпердыш поносный, убью!" - не услышать Ралица не смог. Только голову поднял - а парень-то уже воротину чуть не снес, и нёсся, через их тележку перепрыгнул, дальше летел. А за ним поспешал, не успевал...
  
  Ралица понял только то, что с порубочным ножом - с добрых полтора локтя-то - наголо, седому, медленно, неловко бегущему человеку - и по виноградникам, где нет-нет, а под ногу - то корень, то колышек, то гнилая ягода влетит - бежать не дело. Отвлекся от ведра, встал, принял на себя, развернул, не навернулся, остановил. Руку перехватил вовремя - никак, он думал и замахнуться? И запросил медленным:
  - За что убьете-то?
  - А ты кто еще тут такой, ввязываться? - уже ему на ухо орал дядька. Но Ралица видел - охолонул. А ща еще подостынет. Смотрел и продолжал еще медленней:
  - Лехтев. Ралица.
  - Ах, леехтев, - озадачивался чуть дядька и начинал строчить на ухо. - Посадил мне машинку на подвязку и подпорные колья, высерок, в выгребную яму через жопу с мамкиной дрисней рожденный! Сколько их, недошлепков, в морды бил - снимайте, следите! Да пусти ж ты, уж я его догоню, прикопаю.
  - Не догоните, - Ралица хватки, на всякий, не ослаблял, и ладонь разворачивал - чтоб дядьке и нечаянно ножичком не крутануть. Ножичек-то на зависть. Бриться, наверно, можно. На лету. - Не хочу сказать вам оскорбительного, но носится он куда шустрее - но куда убежит-то? А вот запнуться и этим красавцем себе повредить... ухо - то вам может и быть. А ну как не довезём...
  - То так... - вот, дядька не сразу, но как сказал, подостыл как раз. Внутри себя бежать перестал. Сам понял. - Твоя правда. Пусти, заступничек. Фляжку не начал еще - вино осталось? Дай горло промочить.
  
  Ралица выдохнул, решил и вправду - можно выпустить дядьку, успел снять фляжку, протянуть ему, срезать две новых грозди, пока дядька хлебал, жестом говорил, что доброе вино, и присасывался опять. Понять - и не только то, что остальные сборщики ему и жестом не выговорили, что на дядьку отвлёкся, но ещё и тому вслед - а значит, в Горичке дядька-то статусом высоко вышел... с таким-то полем, в лучшем месте, да с машинкой - точно вышел. А он его вон как соком обляпал.
  
  - Доброе вино, и ведь треть воды, а? - дальше уже шумел дядька. Легко уже шумел, не опасно.- Ух, благодарю. И правда -вломить засранцу всегда успею. А... поруби говнюка - за баранину не продашь, как за разумного отвесят. А продашь - и на полдороги не хватит, чтоб виноградарский комбайн до города дотолкать, - дядька тяжело вздохнул, и снова приложился к фляжке Ралицы. И работающих оглядел. - Гуляй, босоногие, вас припрягать придется. Чтобы оставшееся убрать, пока погода. Тебе, радетель, первому, хоть и лехтев, дорого не возьмешь. Что уставился? - махнул дядька в его сторону его же фляжкой. И вдруг рассмотрел, фляжку закрутил, вернул, отвернулся, вообще тихо буркнул. - Это ж и наши рукосуи на станции не помогут. Разломал машинку, говнюк. Это в город везти, а там средств потребуют, а откуда их теперь взять, средств...
  
  - Ньера... - начал Ралица, осознал, что не знает, как звать-то мужика, и рискнул пренебречь. - А может... не надо - в город? - и наклонился дальше, к кустам - работу-то не отменял никто.
  - Пасоч. Эс Свербеньки, - дядька, значит, его не только услышал, но и своё имя назвать... решил. (...снизошел). - Это ты про что, значит, лехтев, говоришь? Ты выпрямись, с жопой говорить не буду.
  
  Ралица - он что, распрямился, встал, посмотрел - решил, что если что - сборщики скажут, что зря отвлёкся и что отработать. Поднялся и на дядьку посмотрел:
  - Ну, может там посмотреть сначала, что с машинкой? Я так понял, не работает, - и дождавшись согласия от дядьки уверенно добавил. - Так ее работа, пахать - что там серьезно могло сломаться?
  - Кто ж ее знает, - задумался дядька. Заговорил медленно и вежливо сначала. - Машинка-то городская, нежная. Лютачка наш говорил, что на колья ни-ни, и в самом деле - встала и пищит дурниной. А этот высерок - что выучил, что ездить и поворачивать, - там уже злобно проворчал дядька. А потом вдруг застрял. Точно, мысль поймал. Никак годную? - А-а... так ты лехтев, стало быть. Этэрье? Мастеровой, - сказал дядька, ухмыльнулся. - Интересна тебе машинка? - Ралица подтвердил: интересна, а как же. Сам по правде место примеривал - как отступать, если дядька опять драться полезет... и как бы его так ронять, чтобы не в виноградник. Что может полезть, ну - пахло. Но нет - с удовольствием так дальше усмехался. - А ну как, лехтев, я тебя попрошу с машинкой-то помочь, раз сам полез? Да ты не приужахивайся, - веселился дядька вслед, - тебе со мной поля не делить, тебя и так бог обидел, с головой забрал. Выйдет - я в выигрыше буду, не выйдет - отплатишь, поможешь до города дотолкать, сила вон - коня валит, - и запястьем крутанул. Той руки, в которой ножичек держал. - Я, Пасош эс Свербеньки, вот сейчас, тебе, лехтев, при всех сказал: выйдет не обижу, хоть выпивкой, хоть рынком - есть там, к кому сводить. Выпивка всяко ваша, я всяко выиграю: так-то не думаю, что машинке поможет ваше мастерство, кувалдой махать. Ну давай, говори, лехтев, разрешаю.
  - Так... дядька Цюэ говорит, что сельскохозяйственную технику нигде сложно не делают, а так, чтоб чинилась кувалдой и самым нижним, - вернул Ралица. - А он... пришлый. Он знает, - Ралица успел взвесить и решил не говорить "из Сердца Мира", понимал, это будет ненужная правда. Если и он сам в нее так себе верил... Ну он такой, дядька Цюэ. Пришлый. Волшебный. Этот Пасоч эс Свербеньки тоже жест делал, что еще за - Ралица и отозвался. - Наш. Лехтев. Я его на помощь позову, если что. Я, Ралица ... а говорю - я помогу. А... разобрать дадите?
  Дядька смеялся. Дядька стоял и вот в каждую морщинку ржал. И ронял себе вслух:
  - Вот видал я дураков, а чтоб такого... Ты возращайся пока, лехтев, собирай, пока голову не припекло. И я пока пойду, люд-то собирать работать, опёрдыша этого ловить. Не убью, пусть сначала тебе расскажет, что знает. И у людей про тебя поспрашиваю - я то до этой поры так не бедствовал, звать лехтев. Но посмотрю-посмотрю, понравится, что скажут - так и припрягу тебя в ночь - дотащить да рассмотреть, слышишь?
  - Слышу, - отозвался Ралица. Решил и дальше отозваться. - Вы придете.
  
  Он пришел - похоже что и с тем парнем, кто драпал. Парень жался, не иначе был найден и взыскан - мало, впрочем. Работать надо, из сильно битого плохой работник. Ралица-то те круги дня и своей работы, что до подзакатного оставались - смотрел, как там на верхнем склоне, лучшем склоне - стало быть, Верхней Горички -возятся появившиеся работники. Нашел, значит, дядька лишних рук...( там как бы не маму Чешменки заметил - еще думал Ралица). А дальше, ну когда свой обговоренный ряд допрошел, выдохнул - спину размял - просить не просили, сам к тем людям пошел, встал вот у воротины - можно ли? - кто бы добровольному работнику возразил. Видно же - солнце садится, люди зашиваются, владельцы поля на машинку рассчитывали, а та встала - а дособрать-то надо, куда деваться? Кто ж не понимает? За ним вроде еще пошли. Ну... своим еще Ралица по течению отпустил, что тут интересная работа нашлась, застрянет. Может, и дальше чем до вечера застрянет. Чтоб знали. И Чешменке сказали. Ну, и Цватанке за тем же.
  
  Вот самым вечером Ралица у машинки и стоял, и парень этот - который убегал - стоял, чуть не плакал - от того, что машинку - как быть, заставят руками толкать, до следующего полудня не доедет. Что ехать она должна, сама, она умеет, а сейчас что толку - пищит, не двигается. Что не знает, не учил он этого никогда, не успел.
  Дядька этот, который Пасоч, большой хозяин Пасоч, кажется, злость-то порастерял. И то, когда его виноградник доубирали, руки он для того нашел, но и сам, как вернулся, первым проходом встал, это Ралица видел. А еще - ну не видел, прикидывал, - вот кому под солнце в башку, хоть и вечернее, уже не время вставать.
  Но вроде обошлось. Вот, отработали, вот встал хозяин Пасоч.Так стоял, на парня смотрел. Усмехался. Потом на Ралицу усмехнулся, жест бросил - хозяйский - вроде, ну открывай рот, эксперт. А Ралица посмотрел... и открыл. Ну, что - в мире учился, в проверке и съемке учился, у Цюэ учился - с сеялкой их, в конце концов - а та, как в Этэрье смеялись, от старости должна была умереть... вот задолго до того, как Ралица родился. Ну, и додумал. И сказал парню:
  - А с чего ей ехать, если у нее вон... балка наискосок стоит. По ту сторону прямо, а по эту наискосок, и выбита она.
  - Он сниматься должен. Я видел, я умею. Не доучился только. Этот... виноградоуборщик, - сказал тогда парнишка. - Можно еще рыхлитель посадить. Опрыскиватель. Вы тогда Лютачку звали, когда менять надо было, - это он сначала обратился к дядьке Пасошу, а потом весь испугался. Тот на него отряхнул, конечно, что молчи, огрызок. Но Ралице фыркнул:
  - Ну, перекосило - поправь, может и не едет потому. Давай, лехтев. Справишься, лехтев?... ну - или мне все равно до рабочего двора ходить, ухоеда этого звать, глядишь -окажет уважение? - ответа, впрочем, дядька не дожидался, на парня напустился. - Тебя б туда погнать, высерка, ноги-то крепкие, хоть какой с тебя толк выйдет. Если в халабуде с дружками не застрянешь. Но он не побежит, жопа с закорючкой, надо ему уваже-е-ение оказать. Что, лехтев, скажешь - пойти, спросить?
  - Ну, отчего бы знающего не спросить? - Ралица не особенно понял, поддевали его или спрашивали - ответ-то другим не стал бы. Может, и быстрей все обойдется. А он всяко послушает. - Вы только фонарь оставьте. Темнеет. А еще повозку покрепче, лучше самоходную, пригнать надо. Ну, если мы и отстегнем и она сама поедет - сам-то виноградоуборщик тащить придется. В поле не починим, а волоком тащить... Растрясем еще, доломаем.
  - Наглый, - усмехнулся дядька Пасоч. - Даже сам не знает, какой наглый. Ладно-ладно, лехтев, держи фонарь. Но лучше бы тебе что-нибудь понять. Когда я приеду. С повозкой.
  
  Когда хозяин Пасоч снова приехал, с еще одним дядькой, внезапно рыжим и пожеванным, Ралица - не без помощи парня, которого забыл, как звать, сумел отстегнуть эту... коробочку для сбора. Было непросто - и правда перекосило. Сумел почти понять, как оно работает. Слегка спрашивая. Значит, виноград машинка вот этой гребенкой... пальцев отряхает. Материал интересный. Не металл, не глина, третье - и занятное третье. Прочное. Наощупь, значит, собирает. Она так кусты не портит? Потом, значит- собранное стряхивает вот на эту ленту, по ленте собранный виноград едет наверх, и вот тут должен высыпаться... Ралица помнил, что веселился вслух: под хвостом у машинки.
  Ну, как понял, как работает, понял и где была беда. Гребенка врезалась - в ограждение ряда, в опоры, зацепилась, потянула за собой, сами пальцы выдержали - в них только оплётка запуталась - хороший незнакомый материал, прочный, прочней своей опоры - та в итоге слетела, с хрустом, с частью крепежей. Может, если передохнуть, подумать, повыпилить ей новые крепежи - швы наложить на хрустнувшее и назад спаять - так глядишь и заработает...
  
  А еще - вот что Ралица крепко помнил - что парень ему так удивлялся. Смотрел и удивлялся. Ралица расспрашивал, сначала понимал, как штуку снимать, потом - как сдвигать, потом что стряслось со штукой и страшное ли стряслось... Отвечал парень с ленцой, поначалу - вот Ралица готов был поспорить - точно думал, сейчас еще недовольство выскажет. Ралица-то. Потом уже так стоял, трубочку в руках крутил, коротенькую, присасывался - только не набивал, не поджигал - что к пустой присасывался?
  Застряло одно: это Ралица понял наконец, что с машинкой-то.- ну, что вероятно, и что вероятно не страшнее, а это - ну, сломанные опоры новые подбить, ну, кувалдой стукануть. Он и поделился. А парень стоял, трубочку в ладонь прятал, и смотрел так, словно ему скучно. Словно ему всю эту жизнь было скучно - и три минувшие.
  - Вот болтаешь, - изволил уронить парень, это Ралица выпрямился - от того помятого куска, ну и посмотрел ненароком. - Прямо как твоя машинка. Прямо как не подневольный...
  - Конечно нет, - удивился Ралица. - Любопытно же...
  - Любопы-ытно ему, - длинно протянул парень - вот ты мне скажи, чудак, что толку? Работает, поворачивает, сломалась статусная штучка - ну - не взгрели, не твои беды. Твоей-то все одно не будет.
  - Как знать, - отозвался на то Ралица. - Если дадут разобрать, если сам разберусь - может, соберем такую... А то так быстро работает, я во все глаза следил - любопытно. Она по склону-то - хорошо ходит?
  - Хорошо, - парень, никак, терялся - Ралица-то запрашивал на привычном обращении для разумных, уважительном. - У нее лапы, вот на которых колеса, и так, и так ходят, - и ладонью с трубочкой сбоку на бок показывал, хорошим уклоном. - И то, быстро... - а потом показательно промаргивался. - Это ж из чего вы, лехтев, такую соберете, из говна и веток молотком? Не телега же, - а Ралицу забавляло - что парень понял, понимал - с кем имеет дело, и пытался изобразить речь ниери Пасоча... так себе выходило.
  - Ну, знаете - хорошим молотком... Да как всегда собирали. Если разберусь - может и сделаем...
  - Если сделаете - покажешь? - внезапно выпаливал парень, и смотрел - ну, как многие смотрели. - Собирает-то она шустро и спину не ломать хорошо, - а потом отмахивался в сторону и говорил хмуро. - Только нам все одно, менять не на что. Еще заберете кого-нибудь.
  
  Здесь Ралица и не нашелся с ответом. Не успел - как раз подъехал ньера Пасоч - треск повозки был слышен издали. Рыжий дядька, Ралица потом узнает, звали Жарко эс Нэчер, вроде и немало удивился, что они сумели отстегнуть эту коробочку. Пока грузили, Ралица и с ним делился - в чем, как он думает, дело. Думал, дядька захочет - вмешается - и так, где тут лишнее думать, когда тяжелехонькую коробочку на повозку закатываешь. Парень-то уже за управление машинки освободившейся уселся - зафырчала, поехала. Дядька хмыкал и крякал - Ралица не ожидал, что ньера Пасоч заговорит, обращаясь к нему - на насколько умел, уважительном. Вроде того, что вот послушай, что этот чудной лехтев про виноградарский комбайн наплетет, дельное ли говорит. Дядька слушал. Хмыкал. Отвечал, что дельное-то дельное, но вот он поглядит, откуда лехтев им предполагаемые штуки для ремонта вытащит. Ньера Пасоч отвечал, что откуда бы ни вытащил, а на лехтев он, пожалуй, поставит. На что ньера Жарко ухмылялся, а выбора немного - или лехтев, или до города тащиться, туда, где брал, либо к нему, на задний двор, в семейный поминальный сад не выдержавших штучек. "А лехтев, если у него сложится, я и в подмастерья готов взять", - продолжал тогда дядька Жарко. Ралица поворачивался, думал больше - что за семейный поминальный сад... старой техники? Если разрешат - а вдруг? Лишнее знание лишним не бывает. А там усмехался ему Пасоч: "Если у него удастся - это ты уверен, кто к кому в подмастерья?"
  
  "Конечно, помню про тебя и гайки - усмехался потом Цюэ. - Как не помнить? Как ты вломился ко мне на рассвете, застал, пока я не ушел. С ошалевшими глазами и горстью этих самых гаек и их опор. И с воплем: "Ниери Цюэ, а мы такое можем сделать?" И, посмеиваясь, продолжал рассказывать. Как Ралица, заявив, дальше - сейчас, я нарисую, можно? - засел за его старый передающий и воспроизводил - узел к узлу - запомненную машинку. Быстро. Пока память держит. "Основные узлы и размеры". Цюэ не перебивал, понимая. Так, для себя усмехался.
  Вслух назвал потом. Когда Ралица "с выражением "уфф" во всю спину", как говорил про это Цюэ - оторвался от процесса, жестом приглашая уважаемого наставника Цюэ проверить правильность исполнения.
  - Ралица, я не понял - ты про что меня спросил, можем ли мы сделать - про гайки или про сборщика? - тогда и отозвался Цюэ.
  - Про гайки. Сначала. Я... ее починить подрядился. Машинку. Она забавная такая. Но потом... это я еще пойму, как под нее лозу готовить, и сможем ли мы...
  - Ну, пока мы сборщика будем делать - тут и новая вырасти успеет. Дерзай, - весело отозвался Цюэ. Спросил потом. - Это кто ж до наших-то краев... не самый старый вариант сборщика допёр? Я и не думал.
  - Ниери Пасоч. Эс Свербеньки, - назвал Ралица и заметил, как удивил Цюэ. Пусть и отвечал тот лёгким.
  - Этот может. Неужели сам позвал. Или ты сам вызвался?
  - Ну... скорей скажу, что сам, - с виноватым жестом отозвался Ралица. - Я машинке любопытствовал, а она сломалась. Я решил, что смогу, он согласился.
  - Ты редкий случай, - не сразу усмехнулся Цюэ. - На что хоть... поменял услугу?
  Ралице пришлось молчать, пока Цюэ слышал и внимательно его разглядывал. С разных сторон. Усмехаясь. Потом Ралица собрался и неуверенно сказал:
  - Ну, он почти так же сказал. Обещал рынок. И вроде бы местных ремонтников. Я... мне было важно разрешение разобрать и разобраться. В машинке. Я... я ведь правильно разобрался?
  - Посмотрим, - возвращал Цюэ. - Чертёж хорош, исполнение поглядим. Давай понимать, из чего и как будем пилить эти гайки и опоры. Нам придется сделать их очень хорошо. Ниери Пасоч из местных статусных, с хорошими возможностями. Я подойду поговорить, думаю не откажет. Люди говорят, он шумный и вздорит зря, но справедлив там, где должно.
  
  "Из жителей Горички он был единственным, кто попытался со мной подраться, - еще знал Ралица потом. - Еще и внезапно".
  Ниери Пасоч и правда не обидел. Конечно, когда у них - с дядькой Цюэ и еще Мрэжек к работе присоединился - получилось - выправить исковерканный борт и выправить его крепления. С новыми гайками. Ралица сам и пилил. Проверили - машинка ехала, не пищала. Работала. Ньера Пасоч усмехнулся - было - что к тому сезону, как лозу уже спать до весны пора укладывать, потом сам же извинился. И обговорил со старшими поездку на рынок и необходимое для обмена. Смеялся еще над дядькой Цюэ, что ну ты торгуешь - как корову продаешь, прямо как не лехтев. "А как же, - усмехался Цюэ в ответ. - Для нынешнего укладу - так и не лехтев. Я-то к ним зрелым сам пришел". "Тю-ю, - тянул в ответ ньера Пасоч, - неужто тоже съели? Да тебя съешь, костистый, зубы сломаешь. Мне машинку чокнутые чинили". "А кто бы еще взялся?" - отвечал Цюэ и Пасоч ржал.
  
  Но остаться тогда он потребовал только с Ралицы. Сказал, что сговаривался - ни выпивкой, ни рынком мастеров не обидеть. И повел - вверх, по улице Верхней Горички, от той мастерской, где была машинка. Ралица знал - взгляды были. Ралица помнил про "смотрят" и понимал - ньера Пасоч демонстрирует. Хотя и не очень мог понять, что.
  Дом у ньера Пасоча был большой, школу можно разместить, только расхлябанный слегка, пили во внешней гостевой, сидя. Ралица все думал - как это, чтобы не оскорбить хозяина дома, сказать - что у внешней крыши "холодных погребов" балка съехала, вон, видно из окна, тростник под ней торчит. А так что - угощали, ел, подливали - пил, живанинку подливали, пил - не спешил... Не думал тогда, и потом не задумался - что оно было, не споить ли дядька Пасоч думал, не со зла, из подначки, или понесло как начал. Одно было - что сам споился.
  А Ралица вот поздно заметил. Как тот болтал про лозы, и что он на поле думает делать, Ралица слушал, отвечал почтительно, спрашивали совета - не медлил. Как тот про дальнюю родню своим развесистым говором понёс, Ралица тоже слушал, ну что делать - из людей живанинкой разное выносит.
  А как среди этого дядька Пасоч подскочил-то с кувшином, посмотрел на него, как на стену: "А ты какой срани подземной выхваляешься тут - такой живой и такой умный?!" - и попытался ему с размаху в ухо заехать - Ралица так и не отследил, с чего. Хорошо, тело знало, что делать. Ну, и ухо было высоко. Неудобно дядька для себя повернулся, не привык, что ему ответят, так, размах и еще размах оставалось пропустить, а там только взять его под локоток, под другой, и чтобы лишний раз дёрнуться - самого разворачивало. Да аккуратно. А то пьян-то он вдруг и черным-черно, как ему больно станет - и понять не успеет, только как проспится.
  
  А дальше - что Ралице было делать - стоять, слушать, как дядька Пасоч заковыристо ругается, хоть слова запоминай, сначала сам, потом с маленькой женщиной, с белой жидкой косой, что на шум прибежала, стала урезонивать, что не орал бы ты кочетом некормленным, ладно, все коровы проснутся, взбесятся - соседи прибегут, глядишь, не пожар - поглядеть одно удовольствие. Об женщину тот и поостыл слегка, смеялся: "Ну, пусти опять, лехтев... хоть в ухо тебе съезжу". - "Незачем, - медленно откликался Ралица. - Вам же завтра перед собой стыдно будет: подумать только, лехтев врезал". Неверно выбирал: закипало в дядьке, выплескивалось, пока женщина выговаривала: "Чем ты, тварь болотная, думаешь - сам в гости звал?" - выплёвывал уже хозяин: "Да что вы ещё можете мне сделать?" - и сбивался, кланяясь, мол, не злись, светлая - это сухая женщина на него метелкой замахивалась, по губам съездить. "Сердится... - разом сбивался дядька Пасоч. - Стакан-то для доброго сна нальешь, хозяйка - меня вон этот медведь не пускает". "Надо ли?" - спрашивала та женщина и как бы не Ралицу. "Ой, надо", - отвечал ньера Пасоч, а Ралица молчал, Ралица пока все отвлеклись, спускался, делать и не слишком разрешенное, а рекомендуемое - там, где пьяный разумный свои корни не найдёт - притапливал, выдох да выдох и задремлет, поутру полечает, как холодного глотнёт...
   А там и отпустил - чашечку ту Пасоч допивал тихо, за столом, не допил, задремал. Ну, уложить помогал - женщине неудобно не было. Потом было. Когда уже ему прощальную чашечку наливала. С почтительными жестами - примет ли гость. Ей было неудобно и страшно, и Ралица принял. "Вы не злитесь очень на нас, - продолжала женщина. - Сына у нас тем летом убили. Он говорит - лучшего... единственного годного. Теперь его и сносит". "Давайте я вам балку над погребами поправлю, ниери, - не сразу ляпал Ралица, это он, что сказать, не знал, а смотрел вот в то же окно. - А то тростник вон, видно - а ну как с кухни искру занесет?" - "Ты хмель переходил-то? Свалишься еще", - привычным, живым и на Пасоча похожим откликалась женщина, и Ралица откликался: "Переходил", - думая, что, наверное, нашел... Подсадил балку, подбил балку, взял еще чашечку. Ушел.
  
  Дома-то тоже работа ждала. И Чешменка. Последний хмель, по правде, уже в Омутнице сгонял, под рассвет. Ой, жжется там вода поутру, в пору, где лозу спать укладывают.
  Не помогло, правда. Стояли так вот, смотрели друг на друга - он, вот повыше колен в омуток Омутницы забравшись, и Чешменка, что с ведром к тому омутку шла - тоже кто ж в Этэрье сюда за водой пойдёт? Недолго стояли:
  - Опять тебе спать не дали, твари болотные? - спросила Чешменка. А он спросил:
  - К красильщикам ведро понесешь?
  - К ним, догадался. Вылезай, иди к Цватанке к баньке, там тепло, вернусь - мыться буду... - он выбирался из воды, она - зачёрпывала ведро, наклонялась - и у нее получилось - легко боднула в нос. - А то я па-ахну.
  Ой, да. И вправду пахла. Как будто дня три не с ним - с душным козлом засыпала. Он и сказал, зная, что боднёт еще. И что скажет, что на него похоже. С другим не засыпала, сам знает...
  И ведь не дождется. Заснет. Проснется уж когда водой окатя т. А дальше что - вот только обнять друг-друга успели, как самый день пришел, пора работать, у себя, в Этэрье... Там-то можно - сказать, что работник я сегодня - воду таскать, камни носить, и не один по дороге потеряю. Лехта Мрэжек поглядел на него, не ворчал - так и послал - воду таскать и камни носить: у красильщиков бочки менять и новый уголь грузить, "аккуратно, не жженый - меняный". А его по всем углам Этэрье раскидать - спину свою и рад бы забыть, а вспомнишь.
  
  Ну и где Ралице было трепаться, что дядька Пасоч... А что дядька Пасоч? Все то время, пока Ралица бегал в Горичку, а бегал - и когда всё честью отработал, а звали - и с лехта Мрэжеком, и самого потом звали - дядька Пасоч как-то под взгляд не подворачивался. Ну и ладно. Инструмент вот было, прислал. С лехта Мрэжеком. Хороший был инструмент, рабочий - пригодился, не ступился - до тех последних дней. Так, что Ралица иногда о нем жалел.
  
  Ну и свое слово, что на рабочую их станцию допустят, сдержал.... И то правда - под слоями сухой травы заднего двора, что только не стояло там. Ралица, интереса ради и немного на спор поднял до рабочего состояния жатку - тех времен, как смеялся, глядя как он подбивает новую цепь, хозяин Жарко - когда не то, что лехтев в этих горах, фай на этой земле не было, бывало и такое... А когда древнее чудовище поехало, гремя и чуть пугая его молодого ньера Огненного - Ралица сидел спиной и понимал: пойдёт - Жарко сначала смеялся, что яйца себе не отхвати, молодой, лезвия я смотрю, до блеска вывел - а потом охал - ну, чтоб счастлив был твой бог и ты недаром потрудился, чтоб год был такой, чтоб и эта крокодилица понадобилась. И год был такой, обода урожай ломал.
  
  Выспорил тогда с него Ралица тоже рынок, о котором, как оказалось, ни старшие, ни дядька Цюэ не знал - и то, не в Марице, ниже, на окраине посёлка под проходной дорогой к югу, у переставшего быть сахарного завода, здесь говорили - в Мельничной бочке. "Стыдное место, - говорил еще Жарко, трясущийся рядом с ним на телеге. - Что, разве добрый хозяин из дому что ни попадя ржавое понесет, а то что плохо лежит? Добрый на базар красоваться едет, а тут дело ясное, где ворьё, а больше те, кто уже свекловицу гнал бы, и на ту ума нет. Но раз ты на всякую ржавь как на великаний клад смотришь - тебе там самое место. А может кому и в лоб дашь, вдруг опомнятся?"
  
  Дать в лоб Ралица оставил Цюэ... которому немедленно место выдал и на место потащил, лехта Мрэжек, правда, неистово с ним ругался, пока тот так себе живанинку по бутылкам разливал, и разлил их ящик - что негодное дело, а потом хуже того ругался,когда Цюэ усмехался, все выслушав: "Что, яду туда добавить? Я умею, глядишь, быстрее будет".Всю ругань Цюэ выслушивал и выдавал вслед невозмутимо: "Понимаю, тебе потом место подшивать - ну так всего один раз". А папа Мрэжек возвращал ему, подхватывая интонацию: "Ты бутылки побереги. Хоть половину".
  Там-то они на второй раз и отрыли - странное... из чего, как сказал Цюэ, можно будет машинке лапки и пальчики выпилить. Штуку поменял странный серый дядька... Что он живой, не жеваный ничем лишним, это только живанинка была давно его другом, Ралице было видно, удивлялся, а еще помнил, как кожа, пальцы рук и щеки точно, шли у дядьки странными серыми пятнами, у людей так не бывает, и на сгибах пальцев ранки трескались, кровили, старые. Ралица много сказать не успел и рассмотреть, этот забрал первую мзду, что выдал Цюэ, не торгуясь, присосался к живанинке, и допустил лехтев в ларь.
  
  - Это я говорил про яд? - на обратной дороге хмуро ронял Цюэ. - Стоило насыпать, ой, стоило. Знать не знаю, откуда он эту штуку снял, но то, что он при этом точно слил... пить сдуру можно, но плохо и недолго. Жить он будет плохо и недолго. И ведь приберег же где-нибудь слитое, материал просранный, - негодным высказался Цюэ. А Ралица вспоминал - про "стыдное место".
  
  Но правда радоваться - что под лапки для машинки это подошло и получается - ему это не помешало. Ему мало что мешало. Много - из "длинного времени", из новой поздней осени и зимы он провел с Цюэ, проверяя - выйдет ли их силами машинка. Она дразнилась... но выходила. Цюэ защищал его с лёгким ворчанием: "Отползите все от парня, он проходит начальную профессиональную техническую подготовку... в таком порядке, в каком может"...
  А ниери Оран, до которого Ралица добрался только в дни Somilat, по личному приглашению, и застал его на отбытии в "провались она, столицу, обе столицы", но за лисьим вином Орана Ралица таки проболтался - и об этой фразе Цюэ тоже - и нёс потом. В памяти - стопкой - рисунки и расчёты интересного, с собой - очередной ..."Дополнительный модуль с учебным, вы же сумеете прочесть? - и Оран усмехался через плечо. - Но вы же все равно делаете и еще живы? Так зачем напрасный труд?"
  
  ... Цюэ тогда Ралицу насмешил - он долго встраивал этот "дополнительный модуль" в их школьный передающий, долго смотрел на добытое... Потом долго, почти столь же долго, хлопал себя по карманам и всё-таки находил в них вдруг кусочек угля, вдруг торжественно говорил, что пусть ты будешь угольком благодарственных - и с невыносимо торжественным (...Ралица тогда представить не мог, насколько столичным жестом) поджигал его в чашечке...
  Ралице еще много больше было смешно - ну ладно церемонии, Цюэ, которого никак не поставишь рядом с церемониями, но в этой вот чашечке... это ведь как бы не он младшему объяснял, как разводится глина, которой чинить отвалившуюся ручку, а младший потом все вниз поставил и забыл.
  А Цюэ менялся в лице - по нему, пришлому, этого не мог разглядеть никто в Этэрье, а Ралица видел - оно менялось... И открывал окно школы, там несло ветром и начинался снег, и Ралица смотрел и давился смехом, когда лехта Цюэ делал то, что не делают лехтев - смотрел на огонь и говорил в небо: "Мой бог, как я благодарен тебе, что есть этот разумный"... - и Ралица был уверен - немного... плакал? А потом разворачивался, снова видел его и пояснял: "Это больше, чем у вас есть. Намного больше, и намного проще, чем у вас есть. Я и ты и любой смогут объяснить. Даже тем, кому неинтересно, - а потом молчал, огонек дрожал и ветер из окна нёс на него снег. Теперь точно снег. - А я ведь не принес, - говорил Цюэ. - Я забыл. Я подумать не мог, что это знание недоступно. Что оно бывает настолько недоступно". Ну... а потом Цюэ сидел за передающим и изучал переданное. А Ралица закрыл окно и ушел отмывать чашку. Ну... потому что сам не отследил. А Цюэ объяснит.
  
  Цюэ объяснил. И еще его потом привлёк объяснять.
  
  А Чешменка - Чешменка тоже была и училась. Вот когда лишние лозы Этэрье в их первый год разобрали - "под дрова и пепел", Ралица научился узнавать по запаху, где была. И ей рассказывал. Если остро тянет цепким запахом медицинского и всякой травы, значит, у Цватанки сидела, практиковалась. Если прицепился едучий запах, словно где-то к сапогу ей котик пристроился, тоже ясно - красильщики, а если схожий, но глаза не ест - то это может и ткацкий угол. К самим коврам ее присесть не пускали, но старая лехта Х'рошечка быстро - урожай прибрать не успели, как Чешменку всю припрягла и к красильщикам бегать, и потом с ней рядом с нитками-красками разбираться. А Чешменка смеялась: "Чудеса-а... вонючие чудеса..."
  А если пьяным запахом пареной доски - да и с кос снимешь стружку-другую - значит дядька Гэрат перехватил, Чешменка кадушку доделывает - мастер-бондарь и к ним-то зачастил, иной раз дело делать, иной раз разговоры разговаривать, всякие. Х'рошечка еще иной раз смеялась - в дни перед Somilat, когда снова Ралицу в Этэрье - как и старших его - вприглядку видели: "Ой, уведет он у тебя жену. Или я. Во внучки, что уставился?" Чешменке рассказывал, Чешменка сначала щекотилась под ребра, смеялась, а потом хмурилась, отвечала про Гэрата: "Он на нас на чудеса смотрит. Которых у него не случилось". Развязал ей язык хромой бородатый дядька, умеющий делать птиц - спрашивал, как-то и рассказала - про бабку Ярчиху, про что рассказывала. Когда дядька Гэрат перепросил: "Умерла, значит?" - Чешменка еще поясняла, что было, плохо той зимой было всем старым... А потом смотрела, как тот, значит, инструмент берет - и - ну... понимала - а не тому ли и рассказала. Было грустно. Он еще деда напоминал, от чего тоже. И это тоже говорила. Потом.
  
  Ее прививали - знал Ралица - и она врастала. "Новый работник, со свежим взглядом, светлой головой и крепкими руками - кто же такого не приглядит, - смеялась ему лехта Х'рошечка - и чуть отпрыгивала в сторону. - Не бойся. Она врастёт хорошо".
  
  А про запахи - там и было - как Ралица продолжал вслух: "А вот если вкусным пахнет - тогда точно знаю, не знаю, где моя чернокосая бегала, кого от очага выперла, но пирог будет. И еда будет. А на Цюэ будут ворчать. Что опять нелюдской едой пробавлялись мы до обеда", - дальше смеялся Ралица. "И то, где это видано - сырую рыбу?" - оставляла Чешменка, а где-то рядом находившийся Цюэ тихо ронял: "В Сердце Мира", - Чешменка отправляла ему жест, что пусть там и остается, заходила Ралице за спину, остро опиралась на плечи локтями и шумно принюхивалась к макушке: "Главный запах забыл, хороший мой. Смазки и сварки. Или ты им так тут пропитался, что не чуешь?"
  
  У них в ту зиму росла машинка. Получалась. И выросла. Вот через лето, она уже перекатывалась по верхним откосам виноградников Этэрье. Чешменка поджидала у разгрузки, смотрела, как машинка перекатывается. Сказала: "Ну, выросла. Как наша младшая". И Цюэ, правивший машинкой - о, да, седлать ее щуплому Цюэ было удобней - улыбался: "Отличное потомство. Отлично выросло".
  На тот год они жили уже у Цюэ. Он еще на ту весну, званый гостем на общий праздник всем предложил - легко. Что у него-то дом еще две семьи вместит, а он один живет. А на двух старших, четырех младших, да двух будущих младенцев - впору дому Колёсников треснуть. Старшие - и Ралица то знал... и пожалуй, рад был - нашли разумным.
  
  И топорик в доме Цюэ встал. На своем месте, у перенесённой лежанки...
  
  "Мы сумели. И у нас получилось", - долго знал потом Ралица. "Работы было много. Если смотреть потом и спрашивать - как мы это донесли - я скажу: не знаю. Но нам не было и трех звездных на двоих, и... Было - мы падали, уставали, засыпали, ворчали и дразнились - и учились так работать. Что понадобилось потом. И нам было очень хорошо вдвоем в любой час у рабочего рассвета, что нам некогда было думать, как это удивительно.
  Время на это находили другие. Думать, что мы не справимся".
  
  С Ралицей и это, конечно, было. То, что долго держать в памяти он не хотел. Ну, держалось - ну и что его лишний раз доставать, любоваться?
  
  Это задолго до того виноградника было. И до машинки. На самом начале отработок. Вот там, в самую первую весну, в Горичке, как он работал. Где - где отсеяли, где не очень, где пора землю удобрять - даже их вот, чёрную. А землю удобрять - навоз грузить, навоз возить, отлежавшийся отгрузил - свежий перегорать складывать, а кто ж такую работу любит? И Ралица не любил, а головой - куда деваться, понимал на отлично - лишним рукам, которые пришли долги отрабатывать, вот такую работку только и сгружать. Он бы и сам сгрузил, найдись хоть когда в Этэрье лишние руки. Да что в эту сторону думать, нашла работа - загребай, спина крепнет, башку ломит. И то - ломило. Знатные окорока, надо думать, по зиме у хозяина будут, говнишко свиное было, а свиней, чем было - тем кормили: разило, глаза резало - ветерок-то с задних дворов все к Омутнице сносил, Горичка отдышится, а работник - ну, дело такое, что такую работу никто не любит.
  С задних-то дворов Ралица и подходил, и вообще не понял поначалу, в какой край пришел навоз кидать - мало их вдаль на овраг смотрит, да каждый. И работка была, не пооглядываешься. Но пацанёнка он заметил. Вот когда телегу загрузил, потащилась она своим путём, а он вернулся, теперь свежий срач в яму перегружать, подсыпать всякого, пусть на новый день отдыхает. Из-за изгороди пырился пацанёнок. Мелкий. Рубашка синяя, башка чёрная. Совсем мелкий, на изгородь залезать пришлось. И замечать, вроде, было некогда - а нет, замечал. Кишел мелкий. То там взглянет, то иначе выглянет. То в рассевшиеся прутки, то под воротами. Ну что, за погляд выплат не просят - если чудно мелкому, что лехтев навоз грузит, и пусть его. Если хвост у него, Ралицы, ищет - так вон хвост, на голове.
  
  И места не понял, даже когда дело доделал, пошел к младшему хозяину, чтобы работу принял... Тот и не язвил, от души удивился... вот тогда бы Ралице насторожиться, когда тот ронял: "А славного мне работничка сосед подогнал", - но Ралица слышать и думать - и радоваться - мог только тому, что тот договора не нарушает, место, где сполоснуться, предложил, свое назвал, рабочее - только что долго туда спускаться, зато водой год не обидел. Ралица-то только то о воде и думал - грязная работа, смердит, и потная, а к потному телу всякий слепень тянется, а слепней - над задними-то дворами - прорва, хоть в навоз их, высерков, трамбуй. Ну а как сполоснётся - уже и ждали его, с чарочкой, работу закрепить.
  
  Сполоснулся - хороший омуток у Омутницы был, как с родной плотины лило, гадкую рубашку отполоскал... А как вверх полез, так уже по пологому спуску - порск да порск, снова никак та чёрная головёнка по кустам замаячила. Ну, Ралица и не удержался - в четыре шага поднялся, в два - проскочил через кусты...
  И застрял, дошло - что проскочил в чужой двор. В знакомый двор. Вон спуск к тому роднику, что высох (...вернулся ли?), вон - крыши рабочего двора, а там на подъёме и то крыльцо видно, и ту лестницу, что скрипела на все голоса под шагами:
  - Лехтев, а лехтев? - пацанёнка он последним углядел. Что упёрся в бок сараюшки и побоялся бежать дальше. И выступал, тявкал, кутёночек.- А сестра моя как живёт, ты ее не съел?
  Ралица и присел было - улыбнуться - ну понял же. Хмурился мелкий, дальше высказывал на своем, невзрослом: "Она хорошая, когда подзатыльников не дает". Сказал, успел (вроде не до гор же...):
  - Не съел: людей вообще не едят. Живет. А хочешь свожу, посмотришь...
  "Успел сказать", - знал Ралица. И это грызло.
  
  ...Знакомый двор - и летняя кухня была все там же, на пригорке, откуда все хозяйственные дворы видно.
  
  - Ты поговори мне, шалопутина, - от внезапного голоса женщины, что неслась к ним по лесенке, и орала до гор и Ралица-то присел еще ниже. Подумал, что ему. Неслась и размахивала грязной перехватничкой - ну он узнал, мама Чешменки. Может от того и тоже присел - она в полном праве. Оттуда слышал, пока приближалась. - Я тебе какую работу делать сказала - за птицей смотреть, за птицей! Где тебя носит, выпадок мой, и зачем?
  - Любяка смотрит, - насупился черноголовый. - А я... надо было.
  Ралица не приподнимался еще. Но смотрел. Мама Чешменки замялась (...замахивалась - это было видно. Если смотреть). И опустила перехватничку:
  - Встал и беги, горе моё. Работу исполнять. В огород забрели - жрать не дам. К соседям упустили - оба вечерять не будете. Долго!
  
  Пацаненок-то взлетел, еще пока грозили. И пока он нёсся вверх по склону, пока звучал удаляющийся вопль: "Любя-я-ка", - Ралица выпрямлялся и смотрел. А мама Чешменки опускала голову - и перехватничку. И заговорила:
  - Вы не злитесь, молодой мастер. Очень. Не вам орала, - она пыталась - найти взглядом правильно написанное на кривой ступеньке у сарая. Ну, а Ралица отвечал почтительным, что совсем не злится. И слышал... на что, как знать, может злиться и полагалось. - Вы его не сманивайте только. Хватит уже с нас. И с вас, глядишь... Об этом ведь говорили?
  - Да я что... он сам спросил, не съели ли. Очень хотел спросить, - говорил Ралица, а мама Чешменки, словно слышать не хотела - поворачивалась спиной, пару ступенек шла наверх... А оттуда, вполоборота, взглядывала - так, что Ралица думал - вот знает он, у кого - этот пацанёнок (... из проглотиков) учился так выныривать и взглядывать.
  - Ну, хорошо живет, не обижаешь? - роняла женщина, ждала - его неловкого подтверждения, сутулилась, и снова поворачивалась спиной. И поднималась еще. Оставливалась - и нехотя не разворачивалась еще снова. - И детей ведь, глядишь, заведете... - и еще две ступеньки поднималась вверх, к нему спиной, но а ведь видела - его жест, что если так будет и сложится, конечно - и как для себя оставляла (...ой, точно не думала, что он не услышит - привыкшая переговариваться через виноградники). - Стыд-то какой... Ну хоть сыты будут.
  ...И понимала, словно бы вдруг, что изо рта вылетело - недолжное.... опасное? - пыталась поймать на руку вылетевшее слово, поворачивалась, на него уже усмехалась - и то, куда там, и говорила вслед.
  - Ой, не тебе будь сказано. Да ладно, ясное же дело. Ты-то что, на девке не отыграешься? - и возвращалась к подъему по ступенькам. А ворчала вслух. Другому - надо думать, ему. - Не любит мир, не любит - тех, кто всё должное перемешивает. Весь не любит, а мы учудили, теперь отдувайся. Ну, что стоишь? Этот убёг и ты беги, - а недоговорённое в женщине очень было, недоговорённое в маме Чешменки кипело - и Ралица разводил ладонями: "А вот..." - и оставался стоять. А она шла-шла - и нет, обернулась. Теперь так, искоса, что он и Чешменку узнал - тоже вот откуда брала этот поворот головы, подразниться. - А сестре наверняка скажет, знаю я его, что съели.
  - Так что - пусть приезжает. Убедится. Поедет же, рано или поздно, о чем-нибудь договариваться, - отозвался Ралица (... выплёскивалось?) - Да и вы доезжайте, если хотите - ну, посмотрите, как мы живем.
  
  Да, мама Чешменки повернулась. Руки опустила - с перехватничкой. Встала и на него смотрела. Выдохов шесть.
  - Ничего ты не понимаешь, молодой мастер. В том, как люди живут - вообще не понимаешь. Что ходить, на отрубленную ногу смотреть - она что от этого, прирастёт? - одно только всем погоревать-позлиться. А то его мало, - широко вздохнула, выкинула вздох к сараю, в молодую лебеду под стеной, яркую еще. И снова повернулась. - Откуда тебя принесло-то, лехтев? У старшего Расхватцев навоз за нас грузил, вымыться пошел - перед оплатой-то? Шел, так и иди уже - он с утра хороший бочонок в холодок ставил, тебе пригодится...
  - Иду, ньера Сларичка, - сказал Ралица и пошел, слыша в спину еще: "Да через калитку давай, ладно уж, все быстрее". Знал, что ну ему точно не надо быть здесь. Мама Чешменки вот не хочет - чтобы он был - там, где еще будет выплёскиваться.
  
  Живанинка у хозяина была и правду, холодная (Ралица вспоминал - про "смотрят"). Но злая - до кашля продирала. "Сливовица, - сказал хозяин. - Дикая. Злая, да?" Старый хозяин наливал и ему еще было неудобно - вот видно было, то, что мастер-лехтев у них то в поле пашет, то навоз перекидывает - ему здорово - что должно быть в мире - перемешивало. Он Ралице немало помог, старый хозяин, когда - вот сказал про дикую сливу, оглядел его таким, рабочим взглядом, и усмехнулся: "Луковку бери заесть, молодая, второй слезой прошибет. Тебя там злая не та рыба в нашем водопаде не укусила? - а то смотришь, думаю тебе второй налить, уважишь?" "Нет там не тех рыб... а буду благодарен", - вернул Ралица. Луковки не взял, старый хозяин налил, сам захрустел.
  
  Ралице помогло. За первым-то чоканчиком на него совсем наступила мысль, что он не знает - как и зачем и всё вот это - он будет рассказывать Чешменке. Где-то на пробе первого глотка второго пришло - ну, не знает - и не будет, мало ли им есть о чем поговорить - к слову придет, так расскажет.
  ...И ладно, что на втором глотке, на самом донышке, пряталось еще понятное: и у Чешменки тоже есть... или будет - в его Этэрье, от его Этэрье такое вот... о чём она не захочет рассказывать.
  
   Конечно, рано или поздно время пришло - рассказали.
  И, конечно - было.
  
  Вот той весной и было. Самой первой. В садах - а их, внезапно, в Этэрье и над Этэрье было много, самые стойкие сливы доцветали. Чешменка еще радовалась в ту весну - хорошо же, выздороветь успела, почуять, как здесь пахнут. Гуще пахли, словно. Или потому что Этэрье между гор пряталось, ветром запах не сносило. В ту-то пору доцвели почти, завязывались, хороший год обещали. И зелень всякая из земли пёрла - словно за злые года по людям, по их рукам, по пирогам и затирухам соскучилась - одного сщипнешь, день повечеряешь, три лезут.
  Лехта Цватанке она сначала это болтала, пока на огороде возились. И лехта Колишне, маме Ралицы. А то у нее, Чешменки, будут руки от работы бегать. Огород-то они в своем доме по ступенечкам размахнули - на три зимы запастись, и что - что треть под ягоду. Это ей рассказали, что по тем прогретым ступенькам, на подъем, городская ягода, чудная, усы пускает - хорошо растёт. Ну а в городе, в Марице то есть, есть люди, кто по ну хоть сколько-то справедливой цене эту ягоду менять готов на полезное. Это в основном для чего она растёт. Младшим, конечно, достается - побаловаться. Остальным когда как куснуть.
  
  Было уже, работала она и на том огороде, и на виноградниках Этэрье - в гору ползть долго, где чуть не отвесно, а склоны хорошо развернуты... хоть не иначе под первую лозу они тут ямы в камне грызли, давненько грызли. И на зверьем дворе работы поутру нашлось, куры они везде куры, а ниери Колишна лучше лишнюю пару кругов хоть на сыроварне проведет, хоть со второй своей малой. И на поле нашлось, что делать, и везде - ну, лишних-то рук по весне не бывает.
  Это к тому, что Чешменке казалось - опасаться перестала. Ближайших родичей-то Ралицы. Ниери Колишну вот и старшую их Есеничку. С кем утром встают, того что бояться? И то, что опасалась - что за отработку Ралицы в Горичке наслушается - нет, не наслушалась. Как в воду булькнуло - обсудили, сбылось, что о том, что неотменимо, говорить.
  
  А еще было, что и ниери Цватанка, и ниери Х'рошечка пирогов у мамы Ралицы - вот как через день просили, а раз Чешменка все одно пойдет - что бы ней не донести? Чешменка до Цватанки тогда бегала. Как солнце шпарило, наверху сидели, начинала Чешменка учить, из чего разумный сделан, если его совсем подробно рассматривать, как кровь в нем проходит - и где в нем, бывает, зараза гнездится. Простая зараза - не та, от которой только к лехта за помощью бежать, а ну, обычная. От которых в городе свои лекарства ищут, в Этэрье вот - по мере имеющихся сил - приходится своё искать. От которых, значит, лечить-то может выучиться любой разумный. Чешменка что - Чешменка на Бабушку-Жизнь, понятное дело, глазами глядела - сомневалась: "Вот прямо так и любой? Что, и я смогу?" - а Цватанка от нее заметно веселилась, сгребала вниз какие-то круглые штуки и говорила: "Если терпежа у тебя хватит - год да год всё, нам известное, зубрить, и если всего, что в деревне медику приходит - не забоишься, так что - и тебя, - а вслед больше веселилась, вот смущала. - А ты уверена, наша Чешменка, что ты - обычный разумный?"
  
  А как солнце уползло - там и на огород ходили и в тот день пошли. Для всего сразу - и продолжить знакомство Чешменки с тем, что и для чего здесь растёт, и ненужное выщипать, нужного собрать - на весеннюю похлебку, из ненужных тоже кое-кто подойдёт. "А главное, птицу побдить, - говорила Цватанка, открывая птице проход в той самой изгороди. - Самый взаимовыгодный способ ликвидировать слизняков и прочие муравейники".
  Зелень пёрла. Так, что под похлёбку набралось немало. Чешменка и высказала - сорвалось, как смотрела в корзинку - да тут не только на похлёбку, тут и злэничку начинить хватит... Высказала и помнила, запнулась еще - что сказала не то: кто знает, среди лехтев может уже и забыли, с чего пирог-то злэничкой зовут, в Горичке старые люди своим передавали, что делать его вот по весне и начали, когда только и еды, что первое из земли полезло, да чуть свежих сырных крошек, что не на рынок, да той муки, что осталось - вот и тянули тесто тоненько, и начиняли всем зеленым - так и имя дали... "Зелёную злэничку", - протянула Цватанка, и Чешменка совсем на другое свернула мыслью - что ж она такое думает, а то у них земля сытей, у них поголодней, глядишь, будет. Как теперь врать, поля-то видев? - в Этэрье они такие, что с одного края плюнь, до другого долетит, и небось, как там Цватанка говорит - камни рожают? - а как не рожать, если в каждую осень-зиму с гор приносит? Может, их деды из того камня и пилили. Вот как залипла думать, пока лехта Цватанка вовсю облизывалась: "Дело, дело. Вот давай ты Колишну подобьешь? У меня-то пироги толком печь негде, а она всегда говорит - лень ей с травой возиться, рви ее, рви, а всё в плевок упарится. А я ее всякую люблю. А пойдём - уболтаю".
  
  И хорошо было, что пошла. Вот сказала - не боялась старших Ралицы, а как - неловко было. И страшновато. У мамы-то Ралицы и муки просить. Хоть вроде и не дармоедкой уже, и в доме и в поле поработав, да что делать - один раз послушав, и у себя, в Горичке: "пришла ворона по чужую муку" - скоро ли забудешь. И стоять потом неловко, тесто мять, тесто тянуть. И то правда - в Горичке-то заведено было - и за работой приглядывали, и на укусить не упускали - если молодая, зреющая, пекла, хорошо ли тесто вытянуто, рукаста ли хозяйка выросла, тонко ли тесто, стоит ли в что в Семью брать, самим ли в Семью просить войти... У рыбацких, говорят, там и парней сажают - упорен ли вырос тоже, да где то рыбацкое, где-то и за Марицей...
  
  А это уже и не первый то был пирог, на первый как раз Цватанка начинку бдила, языком чесала, Колишна сидела, рубашку подшивала, под руки не глядела. А там и второй пирог был, и третий, и еще были...
  И вот этот был.
  Это вот когда Ралице поутру было надо в Горичку, а пока его свои, старший его и еще взрослые верхнее поле, конское, посмотреть и открывать позвали. "Нудная работа", - говорил. Ну, подумала, что пирогом встретит - Ралица их порадоваться, как трескал - а там и на завтра будет, чем с собой перекусить. Ниери Колишна согласилась - дело, поначалу та у входа возилась, опять с неведомой зеленью, теперь для красильщиков. А потом к ней, на кухню выбрела, спиной встала, дикий лук разребать, в начинку делилась. А там, слово за слово, и болтать Чешменку развело. Говорили о диком луке и о том, как его готовить к зиме-то, у лехтев его, оказалось, больше с уксусом сохраняют: "Смешно, - говорила ниери Колишна, - но если и соль менять..." О том, как зелень ужаривается, и снова о еде, теперь уже о сыроварне. Там, слово за слово - Чешменка уже и тесто растянула, так, как надо - чтоб на нижней чистой скатерти каждый шов узора был виден, а нет узора- так каждое зерно плетения. Был на этой узор. С лапками был. И начинку раскрошила. И встала, скатала ровненько, нигде не зацепилось - осталось вот сковороду подсобрать и в нее пирог улиткой свернуть, и остатком заливки накрыть сверху. Вот тогда это разболтала, раньше бы точно говорить не рискнула - что у них такой работой, значит, на рукастость проверяют, как - талантлива ли молодая выросла, сгодится ли уже в новую Семью. А то ну как под руку себе скажешь, где порвётся, хуже того - зацепится?
  
  ... И все-таки сказала.
  
  - Я думаю, это вряд ли про талант, - сначала взвесила ниери Колишна. - Про "рукастость" - не знаю. Думаю, про терпение. Про проверку выносливости к ежедневным усилиям... без ощутимого результата. Если хватило сил и умения находить время - на этот навык среди прочей работы - значит, и другую понесет. И свою Семью понесет, - и улыбалась еще. - Да я и вообще не сомневалась, что понесешь. Я только все понять не могу - девочка, ну зачем?
  
  И Чешменка еще не понимала, почему мама Ралицы разворачивается к ней полностью, отряхивает ладони от еды и говорит. Все еще не понимала - долго, когда та уже продолжала говорить.
  - Ты могла быть живой - разумной - полноправной - ты могла быть той, кем ты родилась - зачем ты на это согласилась? Я знаю, что у вас было - и много голода, и много работы, да? - но нет такого голода, и такой работы нет, чтобы захотеть врастать здесь. Здесь что-то страшнее смерти надо. Чтобы, наконец, суметь врасти. В эту нашу жизнь. И это должны - обязаны - были заранее тебе сказать, - жестом она оставила еще - дураками, наверно, назвала - тех, кто не сказал, а то и покрепче.
  Чешменка тень жеста видела - по тонким бокам злэнички, зелень просвечивала, по темным бортам сковороды, в мелкой пене взбитой заливки, в каждом пузырьке... Она вниз смотрела, пирог сворачивала, старательно думая - ну, что мама Ралицы ей ни скажи, злэничка сама не свернется - а то могла бы, уползла бы. Вот она бы точно уползла.
  - А никто не сказал. И я знаю, что зря говорю. Слишком поздно - а куда тебе теперь, приписали. Разве что втихую далеко бежать, место искать, с покровителем... Если хорошим, кто ее отроет, сельскую метрику... жить-трястись, что Тот отроет, он своего не упустит, - тут Чешменка зря переступила, зря вдохнула, когда ж привыкнет-то? Кашлянула мама Ралицы, на полшага подшагнула - обступила, водой под горло подошла - вот-вот утопит.
  - Я того, что слишком рано, боюсь. Что для тебя пока всё волшебно, удивительно и страшно, и никто рта не откроет и объяснять не будет, что тут по-другому и почему так по-другому. Правильно не будет - только у нас нет вообще другого выхода - в том месте, куда выставлены из жизни мы. Или жить хорошо, там, где мы это можем, или... А ничего или, кто ж нам рехнуться-то даст и где мы время найдем, - она усмехнулась, сухо, как желудь под ногой хрустнул. - Трушу я. Не хочу я видеть, что будет, когда ты увидишь - как всё это в самых корнях унизительно и страшно. Ну, может мои слова лишнее русло пробьют, будет тогда куда злиться, вместе-то донесём. Когда тебе придётся понять, что ты сама - и ладно бы ты сама, но все твои дети, все ваши дети... он конечно повод, Ралица-золото-покати-колёсико - что все вы были теперь, есть и будете - вещи. Инструменты. К которым любая сволочь считает себя вправе потянуть руку. И никто ей не помешает. Это вся ваша - наша - в мире основная задача. И никуда ты от этого не сбежишь...
  
  Чешменка... зря вот так громко кувшин с заливкой поставила. Испугалась - не ко времени хватанула. Вот ровно когда ниери Колишна про сволочей-то начала. Стукнула слышно. Может и прервала. Ну а еще зря было, что в горле закипало, глаза щипало и из глаз лезло. И что отвернуться еще от пирога подумала поздно.
  
  Потому что когда изнутри головы лезет та, последняя зима, тесная, некстати сказать тёплая, комната и чадящая в печке во все стороны неизвестно-чего-доска - нечего этому из памяти смотреть на хлеб новой весны... для одного такого на свете.
  ...И как старший Свишек, ой, заметно принявший, болтал ей, голову вспахивал, что так и дети твои голодать не будут, и сама голодать не будешь. А она еще думать не думала - про что...
  И не ждала, что - а вот сейчас Старший поможет. Что придумаешь, когда слезы в горле кипят, в пирог капают, а старшая дома в своём праве, стоит, смотрит. Нос нюхал - доска дымила, забора, что с нижних дворов, как бы не соседская, уши слышали - что там горе заливающий при всех отец вкручивал. Чешменка лишнюю слезу утёрла и сказала:
  - А мы-то вас боимся, - голос вот зря подвел, дрожал, тоже - слезы в пирог ронял. Подобрала, как икоту задержала. - А вы как один за другим говорите. Это мне мой папа Свишек говорил тогда, по зиме вот, что голодать не буду никогда, буду сытенькой летом и зимой кататься, и я, и все дети мои. А то кем мне быть еще - бесправной батрачкой, которую никто до самой Марицы в Семью не возьмёт... Что б я знала тогда, что это он мне, значит, про вас говорил - я много не слушала.
  
  И подняла кувшин. Дозалить пирог. Как бы то ни было - а ее один такой Ралица придёт и ему будет вкусно. Поставила кувшин, теперь тихо. И знала, что говорить дальше:
  - Но это он так говорил. И вы так говорите. А я знала, где мое место. С самого... с самого начала знала зачем. Про одного такого Ралицу. Потому что с ним. Значит, здесь, - она упёрлась - знала Чешменка - она была права и дальше некуда было бояться (...и горы встали у нее за плечами). - Я этого хотела, и я это донесу со всем, что будет. Я хочу быть здесь. И я буду здесь... А я упрямая, ниери Колишна. Это вы еще не знаете, какая я упрямая. Дрова носила, овец носила, чужих детей и чужие долги носила - с попрёками. И это всё как-нибудь донесу...
  
  Чешменка знала - куда деваться, слёзы были. Глупые, обидные слёзы. Капали - вон, одна на борт сковородки попала... солёный пирог-то будет... Всё равно изнутри их было больше. Кипели, проливались - и смыли. Густой землей, липким илом (...хорошим удобрением) - вот это, что было - про испугаться и удивиться. И осталось только голым камнем, костью гор, что сходились за спиной, а она упиралась и смотрела. И там, где остался только камень - она была, смотрела и могла спокойно понимать.
  
  Нет, она не превратит никого в жабу, мама Ралицы, ниери Колишна, эта... в общем и хорошая женщина... лехта. Не умеет. Она и себя-то превратить не умеет, чтоб привычное тяжелое подвинуть.. Чтобы влезло. Непривычное. Вот они влезли. Застревает в дверях, наметенным и сдуру несбитым снегом... голову студит. А они есть. И она знает, как дальше.
  
  - Обязательно донесу, ниери Колишна. Если вы не знаете, как дорогу показать, так хоть сверху не садитесь.
  
  ...а она ведь видела - должна была видеть - как там, за Чешменкой сходятся горы. И отступала:
  
  - Видит мой бог, - говорила... мама Ралицы, и смотрела мимо. К печи. Да, нужный жар уже - вот-вот и пирогу пора. Слышно. - Я-то... только хотела бы увидеть, как ты справишься. И я все равно всё увижу.
  - Вы увидите, - отсюда, от камней подтвердила Чешменка. Ну - (...и спустилась) - и шагнула вперед. Вниз. Где в полу кухни тоже была доска, которая пела, где была кухня дома ее такого Ралицы - (неудобно там, на камнях... ) - Будем злэничку ставить, ниери Колишна. Пока самый жар не проспорили?
  
  А Ралице что... сказать - она сказала. Главное. Остальное-то, надо думать, ему и так двенадцать раз сказали. Тогда он вот с конского поля пришел, под воду залез, в рабочем дворе-то, как коня их устроил, в ухо ему еще ворчал, что не ходи по ногам, злыдень, ради вас работали, чтобы в зиму тоже чавкал. И говорил еще - что там всю боковину смыло, папа Мрэжек наломался сегодня и завтра еле жив будет. И то - старший Мрэжек, как сапоги снял, пирог порезал, съел кусок, запил и выдохнул - что сегодня все подождет, кто как, а он бы спать... Ниери Колишна понятно, печь проверила, и за ним ушла. А Ралица что - поглядел на нее, Чешменку, еще голову наклонил, поглядел. Улыбался:
  - Спать, Чешменка? Или наверху повечеряем?
  
  Своё место, свой уголок на обрыве - вот вверх по тропке, вот мимо той мастерской, где было - так недавно и совсем давно - Ралица ей, было уже, показал. Она и тогда вернула, постаралась полегче: "Ну, если у тебя ноги не отваливаются наверх ползти..." Хорошее было место, уютное, как сам он - Этэрье под горой видно было, реку, часть их ручьев, небо было, горы, ветер обдувал, лесом пах. Здесь - думала Чешменка - и говорить проще будет. И помолчать. Ну, поднимаясь, совсем решила - а, что говорить-то. Смотрела, как сидит, как берет прихваченный пирог, откусывает - и видно, что ему вкусно, что хорошо, что еда - и что еда хорошая и ее есть. Только и спросила:
  - Солёная? - он что, подтвердил, к себе притянул. Удивился потом, заметно, кусок от пирога отломил, показал - ну так пробуй же. Тоже ведь смотрел, как она ест. Ничего, солоней не стало - и плохой разговор тесту не повредил. Напротив, пожалуй - как дожевала, знала что сказать.
  - Знаешь, мы... ну, говорили о младших. Наших с тобой младших. Сможем ли мы и захотим. Я думаю - я вполне готова. Захотеть и смочь. А?
  - Младшие, - задумчиво перебрал Ралица. И что-то еще изобразил пальцами. Чешменка не поняла, но подумала - звук. И продолжил. - Вот совсем наши? - Чешменка смотрела и за язык ее дёрнуло:
  - Это которому Цватанка боится до макушки не допрыгнуть. Ну... я только совсем не знаю, как у вас принято... заявлять, да? В Горичке-то - сельская территория, всякие руки, как родятся, пригодятся.
  - Да у нас... как я знаю, того больше, - вернул Ралица. - Ниери Цватанку точно надо спросить, одна... из ее задач. Спросишь? Я... ну, мелкие - а что, занятно было бы.
  - Ну... я с чужими пробовала, - Ралица запинался, и ей передалось. - Если не слишком пискливый, и если ему не придется каждый день жрать хотеть - ну, я думаю, не сложней козы. Ладно, двух коз.
  - Очень громких коз, - согласился Ралица. Веселился.
  
  Дошло ли до него само начало разговора с его-то старшей - Чешменка спрашивать не стала, и думать тоже особо не сложилось - ну а что, в самом деле, а то каждый не знает, каковы его старшие и их привычное?
  Вот что вообще что-то по Этэрье да услышали - знала. Вот от Цватанки. Пока Чешменка оставила это, о мелких, с собой поносить (прорастало... как всё этой весной - так и перло, значит - их мелкий, вот такой еще один как Ралица... с лапками еще не в мизинец... один такой на свете только их). Думала, носила, спросить у Цватанки - не день, не другой обносила: на второй круг дней пошло. Цватанка разговор завела. И хорошо подождала, пока Чешменка поставила эти все равно умные стеклянные штуки (про себя уже знала - пробирки и пробные стекла, из лаборатории, уже глядела - вот не помнила, чтоб им в Горичке эту "элементарную программу" показывали - а интересно же - кто там, в крови у разумных тоже - живет и работает. Вот прямо у нее в крови). А и то бы ей не подождать - грохнет чудную посуду, новой до поездки в город, хоть с той ягодой, ждать - здесь-то кто на такое чудо поменяет... И хорошо если только до города.
  - Что, воспитала Колишну? - где-то между разговором рассмеялась Цватанка, и точно видела - что дальше-то "между" уже не получится. - Что, она сама мне сказала. Когда приходила и говорила тут...
  
  ...Чешменка знала - вот ей как-то и не хочется спрашивать и знать, о чем. Вроде и лехта Цватанке не хотелось.
  Тут-то, в паузу, мысль на подумать и нашла время прорасти. Мысль, что Чешменка носила с собой. Превращать в жабу Бабушке-Жизни - посмеялась еще потом Чешменка - было неинтересно. А вот помочь прорасти.
  - Ниери Цватанка, меня... Ралица к вам посылал просить. Спрашивать. Как у вас принято, когда люди... новая семья собирается... думает завести своего младшего? Как... подтверждать право и разрешение?
  
  Цватанка рассмотрела. Рассмотрела долго, подробно. Чешменка оставила еще - подтвержающим жестом. Что да, спрашивает, потому что думают. Потому что готовы и думают.
  - Ну что, вы славные. Бодрые и здоровые. Ралицу изучила, тебя изучаю - ничего, меня встревожившего, пока не нашла. Думаю, и не найду. Силы есть, место есть, руки и головы, вижу, есть, руки, готовые подхватить, найдутся - я троих оттаскала, по их чириканью уже скучаю, будет надо выспаться - запомни, - она была большой и меховой, лехта Цватанка, Бабушка-Жизнь, и внутри ее уютного голоса все снова было проще. Даже понимать, о чем она продолжала. - И еще вам найду. Годы обещают хорошие, прокормить хватит, земли ничей оставалось - вот от моих, что в город потребовались, или от младших Цюэ, тех еще дальше. Да вы, если что, новую построите, я вам верю, что сможете. Так что, как медик лехта Цватанка, отвечающая за должное состояние нашего мира, нашего Этэрье и его людей, я могу сказать - условия и людей нахожу годными, официально - ну, у нашего старосты по полностью определенному наличию младшего оформим, познакомлю заодно.
  
  Дальше она оставила еще паузу. Длинную. Выдоха на три.
   - Просто как Цватанка - я хотела бы задать тебе еще один вопрос.
  - Что, тоже "зачем"? - незамедлительно вернула Чешменка.
  - Конечно, - вернули ей. - Мы лехтев, а не Великие Дома, и вообще не лезем обычно - в то, когда новая семья захочет детей и насколько захочет. А здесь деревня, где пара маленьких ручек нигде не помешает. Но да, я хочу спросить "зачем?". И больше - я понимаю, это хороший способ встать и врасти на место, но я хочу сказать, что это не та ноша, которую стоит перекладывать на чужие плечи, особенно на неспособные сопротивляться. Это... неправильно - производить на свет новых разумных, чтобы что-то доказать и справиться, они... ну, об этом не просили...
  - Я думала, - перекатив эту мысль, сказала Чешменка. - А потом я подумала, что это будет здорово и интересно. Такой вот еще мелкий Ралица, который наш. И... ну... что наверно, не сложнее козы.
  Чем она насмешила Цватанку - Чешменка и не поняла, но сначала ей ответили урчащим смехом. Потом словами.
  - О, я тоже думала со своей средней о козах! О том, что ни одна коза не умеет с такой скоростью перемещаться в пространстве, чтоб пожрать неположенного. Так что ты готова, - улыбаясь, Цватанка и продолжила. - А ты не думаешь, что это Ралице будет забавно. С мелкой тобой?
  - А ему все равно придется... - вернула Чешменка. - А так - пусть будет, как от нас захотят
  - Я думаю, вы справитесь, младшие, - еще через паузу с осмотром отозвалась Цватанка. - Валяйте. И пусть у вас получится.
  
  "И у нас - еще бы - получилось", - могла продолжить и продолжала это Чешменка. Первая младшая их семьи оказалась ребенком винограда, ребенком Утра Года, как еще говорили здесь. К новому цветению черешни она как раз и родилась. "Так что мы и еще год на поля Этэрье выезжали - кто вполсилы, а я так и в четверть. Но здесь за это не принято было лаять, - говорила Чешменка и улыбалась вслед. - У лехтев вообще оказалось удобно растить детей. Может быть, потому, все они и были эс Этэрье - и прикидывать было незачем, кто кому на каком месте поставлен, и сколько земли на него возьмут и выплат насчитают. Одной Семьей они и были - и ты еще не успевала запнуться, когда уже находились руки тебя подхватить, - и продолжала. - Потом... уже мы старались это поддерживать".
  
  "Над ее люлькой побывали все", - тоже рассказывала Чешменка. И называла дальше - для себя - Бабушка-Смерть, о которой Чешменка тогда наглядно и поняла, почему Ралица зовет ее своей старшей, и Бабушка-Жизнь, ниери Цватанка, иной раз куда как настойчиво убеждающая мелкую - обследоваться, а Чешменку - лишний круг времени поспать, что никогда не бывает лишним. Красильный угол, куда ж без него. А с ним и без старших Ралицы не обошлось . Своего вроде бы старшего родственника дочка Ралицы и Чешменки обогнала на круг дней без дня - ох, старшие не догадывались, сколько им потом еще это о старшинстве слышать, когда эта мелочь еще ворковала и уже догоняла друг друга. Ползком. За какой-нибудь штукой мастера Цюэ. Старый дядька Цюэ, хозяин дома, говорил, что в тихом большом доме подустал - совсем мелкой младшей пел, вполголоса, длинные кошачьи колыбельные на чистом фаэ, и это Ралица говорил, что звучит как котик... А подросших - развлекал - мастеря из чего было - штуки, которые катились, звенели и шуршали... И отлично сопротивлялись попыткам цепких мелких пальцев и зубов проверить, из чего они состоят. А Цюэ наблюдал, смеялся, и пилил очередную. Летающую. И отвечал, что ну да - конечно, скучал по младшим... а кто ближе к ручьям живет, на новый год пусть пустят водяные колеса строить. Детям понравится. Ралица, конечно, говорил - поддержим. И лесенку сделаем.
  
  Пляничкой - вкусной, пухлой праздничной лепешкой - назвал дочку Ралица. Называл. Детским именем. Ниери Цватанка здесь оказалась права - дочке Ралица радовался, говорил Чешменке - "такая мелкая ты" - таскал, сначала на сгибе локтя, примеряя на ладони - вот какая мелкая, и укладывал под руку засыпать, когда была голосиста - а голосиста она ой, бывала - неурочным кочетом, не уследишь - все три птичьих двора вслед запоют. Потом таскал на шее, когда младшая уже умела оценить игру в коня и как носит овечку, и выходила с ними на виноградники, а старшие шутливо препирались, кто ее будет учить править и снаряжать своего зверя, собирать коз и работать топором. Чешменка помнила - упирала на то, что управляться с птицей младшая как-то сама пытается, яйца ловчее собирает, и даже будит. Поладили, конечно.
  
  ...Конечно, спорили. Часто и о разном. И о том, как лехтев живут, бывало. Да, и еще с младшей-то - когда совсем маленькая была - было, Чешменке по-всякому, порой и с искрами, укладывалось в голову (...и то, о чем говорила лехта Колишна - грызло тогда дважды, и вышибало искры, крышу поджечь хватит... богатую, черепичную) - как это, жить со своим ценным, которого потребуют, и он пойдет. И застрянет еще. Потому что любопытно. Всякое бывало, куда там - даже место, чтоб друг на друга поорать было, нашли. Случайно. Снизу, у речки, под уклон к водопадам - "Кажется, на бондаревой земле", - как-то смеялся Ралица. Ну, дядька Гэрат и его дети, если и знали, не говорили ничего. Хорошее было место. Два раза из трех выдыхались, пока спускались - разговаривать начинали.
  
  "Хорошая жизнь была, не поспорю, - улыбалась Чешменка. - Как люди хорошо живут. Ну - и не совсем такой, чтобы сказки сказывать".
  
  Только сказку про них все-таки рассказали. На ярмарке услышали. Однажды,на осенней, что под самой Марицей.
  ...Чешменку, что было в этой их жизни, еще как злили сначала - ярмарки там, дороги дальние. Началось с того выезда их, Плетельщиков, по предзимью, куда-то прямо за Марицу, и вообще не их округ, к другому властному (... там что ли своих лехтев нет, одно гнездо - и то Этэрье?) Ехали тогда Ралица с лехта Мрэжеком работать, застряли дня на четыре, не по-людски, даже если старшему хозяину богатые поминки гуляли. Чешменка-то, правду сказать, так и подумала поначалу, когда и перепугалась, и разозлилась так... Тогда дело-то - это и год спустя, и еще год, и дальше, уже под полную осень было, холодно было. Ночью, да в горах, да над рекой - вдвое холодно. Уехал Ралица работать со старшим Мрэжеком - и вот, запропал...
  
  Чешменка, по правде, и ждать заждалась и злилась уже - вестей никаких, как в Этэрье говорили, по воде не приходило. Чтоб одной лишнего не злится - и дважды лишнего не думать, под вечер к Цватанке пришла, еду принести, учебу доучить, там и дочку у нее уложила. И сама думала ложиться. Хорошо, что до самой глубокой ночи завозились, "легкое антипростудное" варили, хорошо, что лехта Цватанка новых кувшинчиков под масло не обнаружила, сама на чердак полезла. Чешменка, да с фонарём, и не углядела бы, и откуда ей было знать, где отсвет ловить, дом-то Ралицы с чердака не видать. Что Цватанка вернулась и сказала - а у Колёсников свет-то в верхней спальне зажгли, вместе укладываются, вернулись, что ли.
  
  А Ралица тогда что. Пошел. Хорошо, дошел, она потом думала. Ветрище был - с ног сбивал, пополам резал. Ну и прямо в общей передней, у всех холодной, а в доме Цюэ еще хуже, и лег себе. Спать. В эту еще тростниковую подстилку, что Цюэ на пол стелит, завернулся, и спал себе. Хорошо, дышал, услышала...Унюхала поначалу. Провожали, не иначе, ушедших - и лехтев со всеми вместе - и зачем, и какой же дрянью поминали...
  После этого холодного ветра, да запах - едучий, липкий запах - так себе золотинки, липкий, знакомый... Накрыл - и она соскользнула - потом знала Чешменка - вниз, в Гнилую пропасть самых страшных историй, в ту зиму, где еще ни Ралицы, ни этого дома не было, ничего, кроме голода, холода и чужой работы, не было. И еще ниже - потому что вот он Ралица-то - был, спал в эту пору на открытой веранде, в сапогах, кожухе и под тростниковой плетенкой, где упал. И пах... этим...
  
  ...Ох я тогда орала - думала Чешменка. Без голоса, сначала, а потом, как вспомнила, что мелкая там, у Цватанки, спит - так и в голос начала, как бы не то что птичник - козий двор слышал. У Виноградарей, на ближнем верхнем пастбище. И про зачем заснул, и про него, и про работу, и про этих, за Марицей - и в яму, и в нужник, и под стреху, и прямо в жопу, и так, чтобы трех баранов сожрав только понял бы, что ему в жопу вступило...
  Что Ралица что - сел только - поняла не сразу. Поняла, еще больше взбеленилась - сел, чухнулся - огляделся так, словно вчера на свет родился, словно только тут и понял, где вообще и где спит. Коврик расстелил еще, которым укрывался. Вернул на место. Осторожненько. Края соединил. В затылке почесал и наклонился. Сапоги снимать. Ух, зла была Чешменка - было, думала - что бы тут с размаху шарахнуть, вон, хотя бы, сковороду летнюю старую выставили, глиняную, хорошо разлетится - так и долбануть бы об башку. Чтоб сквозь весь хмель дошло.
  
  А только Ралица сапог расшнуровал и посмотрел. Медленно. Просрешься, не скажешь, как - а только было. Что видно было - да об него сейчас хоть колесо для их машинки, что собирают, шарахай, вон валяется, штука железная, тяжелая, здоровенная,- а все равно, об голову шарахни - отлетит, а и сломается - так не голова. Так посмотрел пусто-пусто, словно от всего живого внутри столько осталось, что котёнку с донышка облизать не хватит. И все равно ласково.
  - Чеш-ме-нка, - сказал. Длинно сказал. Еще раз встряхнуться попытался. - Устал я, Чешменка. Выдохся - дышать лень. Давай я спать пойду, а завтра, если надо, доругаемся? - снял второй сапог, кожух зимний снял, поднялся, на ближнее место подвесил, внутрь пошел. Сразу к лежанке. Хорошо еще пояс и штаны снял, обе рубашки не успел, сел, отвлекся, видать, так и спать и свалился.
  
  Потом думала Чешменка: не смотрела она. Она в передней осталась. Злилась еще - куда же ж деваться. Думала даже, не вернуться ли к Цватанке, к дочке под бок. Объясняла потом, ворча, что про погоду вспомнила - вот еще по такому ветрищу назад бежать, глядишь, младшая посапывала уже, было, у "бабы Цаа" под бочком, и сейчас поспит, а она второй раз не станет бегать. И дальше ворчала: "И права, что не побежала, ты-то при свете повалился, спалил бы батарею, с каких бы сил колесо крутил под утро, я бы не выгналась. Я вообще думала от тебя на дальнюю лежанку идти, наверх, а, и там тепло, если в кожухе. Лень стало, что... наша-то лежанка была, помнишь, на семью трех детей положить, и еще уголок - козу выпасти хватит, так на самый край завернулась. Еще не хватало вдыхать, как разишь", - а Ралица слушал, когда ворчала и здесь - ме-едленно начинал улыбаться. А Чешменка ворчала еще: "Вот помню - в пол-сна то казалось - как всю ночь принюхивалась, а вроде вдруг и не разишь. Как с кожухом снял". И дальше, слегка уже посмеиваясь, что жизнь-то на хозяйстве она такая - и хотела бы ночь порыдать, да другую поругаться, а сон тебя заберет, только голову положишь. И дальше уже - смотрела и щурилась: "Ну, как на дальний угол не мостилась, всё у тебя под рукой проснулась. Вполглаза и будить начала, пока вспомнила, что злюсь"...
  
  А еще точно как проснулись знала - хорошо, спускаться в тепло будут. И еще будут -утро заедать странным. Просто когда первым проснулся Цюэ, раздул свой чудной очаг и собрался готовить - это все унюхают. Далеко пахнет, сильно, спросонья так и вкусно. И не спросонья вкусно, по правде. А только все равно, их, пришлых чудеса - пахучие.
  Чешменка вот только через выдох признает - и то дело, похлебка у Цюэ вкусная. Очень непривычная уж. С мукой Цюэ тоже не по-людски обращается - тесто горячей водой заливает, а то слитым отваром, тянет потом, режет, сушит, в воду сыплет... То есть, если остов курёнка есть, такой, что вот только котику поглодать - хорошо, на нём сварит. Ну или чья еще кость, главное, чтоб чуть мяса оставалось - тоже пойдет - рассказывая, смеется дальше Цюэ, скалится. А если нет - тоже ничего, какую-то штуку зеленую в воду кинет, откуда берет, кто его знает, Ралица, говорит, с детства шутит, что штука из прессованных мальков вместе с тиной, значит, и Цюэ ему скалится - ну, почти так. Потом пару яиц взболтает, какого-то срока подождет, выльет, раскрутит. Еще, значит, перца может подсыпать, лютого, такого, что до затылка пропотеть можно... ну обычно в отдельную плошку сыпет. И еще всякого разного, чудного, что своей зеленью растит, ну это тоже, кто как хочет. Выглядит похлебка, правда, как миска соплей - но Чешменка помнила, когда с боку на бок клинило, когда Пляничка не появилась еще - Цюэ хозяйствовал, Цюэ и подбил - что глаза зажмурь и пробуй, полегчает. И то, прав был - легла мисочка супа, а ей вслед и другая еда легла... Вроде и всего ничего - соль, мука, вода и всякая ерунда - а вот глядишь ты, сытно вполне бывает, и греет еще. Если в поле не идти, так и до полного обеда хватит. Тоже, глядишь, не так сытно жуют - с тех мест, откуда Цюэ пришел пришлым.
  
  Он, не иначе, знал, что время ему похлебку готовить. Самое то она вот на ту пору, для тех, кого от еды и до самых корней воротило. Вот как раз успела подумать, на миску посмотрев. Пока, значит, Ралица, за стол садился. До того во двор выполз, ведром из водокачки окатился, видно было - мокрый был, да и Чешменка поглядывала. И сидел, глядел, весь потерянный:
  - Пробуй, пробуй, ешь - от башки оттянет, - непроницаемо глядел на него Цюэ. А командовал. - Мрэжеку завтра сварю, сегодня в лежку весь? - запрашивал потом, как Ралица брал ложку, Ралица подтверждал - негромким угу и хлебал. Потом отвлекался:
  -Домой вроде я правил.
  "Ого", - старательно выражал лицом Цюэ. Притом что так-то - это ты пойми что-нибудь у него по лицу. Считал еще что-то. Хмыкал. Потом проговаривал.
   - Так, курей я досмотрел, толку мало, у свиней выгреб, им еще только жрать намесить - за рубленное вторая жирная, которая с поросями будет, меня бы самого сожрала, хищная... На школьную водокачку - Ралица, смотри, сможешь - выберешься. И лесину пилить.
  Ралица подтверждал: слышит. Ел. Чешменка думала еще. Меньше про запарку для свиней, больше - глупое болталось, всегда из одной миски ели, и теперь одна стояла, хочет ли. Еще ложку взвешивала. Цюэ же напротив сидел, трубку набивал, продолжал:
  - А спросить все равно спрошу, что дохлые такие? Покойники?.. не те подвернулись? - он спрашивал, и внимательно смотрел, что там коротенькими жестами отвечал ему Ралица. И их Чешменка не понимала, и что до нее допирало, прочно так - словами не понимала тоже. Одно только назвать можно было, ну и дура она, что всё думает - и не берет ложку. А то Цюэ зря старался.
  Цюэ, кажется, подтвердил - подобрал что-то пальцами, на нее глядя. Но вернулся к Ралице:
  - Много? Что подмогу-то не позвали?
  "Много, - жестом отозвался Ралица. - Мерзко. Расскажу. Не за едой".
  
  Ну, а где им было говорить, как не за работой? В рабочем дворе, за кормодробилкой - что было - тем, что было - а свиньи жрать захотят, заорут. Тоже, конечно, над едой - усмехалась Чешменка и добавляла - ну как, "над едой" - после... Дробилка-то, Цюэ про нее усмехался - что там, где она была разработана, а было это задолго до того, как Цюэ и на свет родился, назвали ее версией "Кабан"... ну, а то, что у них - было явно "В жопу раненый кабан", потому что звук она издавала... Не поговоришь. "Громче меня, наверное", - оценила Чешменка и высказала: "Ремень подтянуть надо"... Первое, что никак сказала Ралице за это утро. "Подтянем", - откликался Ралица, выворачивал принесенное ведро горячего в смолотое зерно, смотрел на дядьку Цюэ и вдруг говорил:
  - Много. Четверо. Или пятеро. Даже папа Мрэжек понять не смог, родился там пятый или нет еще, - ох, Чешменка думала - хорошо, что не она запарку выплёскивала, такое услышишь, обольешься. - И еще как бы не с поры винограда в старых угольных ямах спрятанными пролежали.
  - О как, - Цюэ вот бы точно не облился. Спокойно оценил. И жестом еще непонятным сопроводил. Ралица жест оттолкнул, как беду отталкивают. Выдохнул еще, глубоко, к запаху запарки принюхался. - Нет, обошлось - те не успели понять, что умирают. Видно, ну... ночью убивать пришли. Так, мелкой мерзости наползло. Так пока все места нашли, где пробой точно был, пока края чистили, пока шили... Потом как заключение выдавали, чем всем объясняли, что у них было и что теперь будет - я уже решетом помню, а то, что помню, рад бы и послать из памяти наглухо
  - Представляю. Понял, - отозвался Цюэ. - Еще раз: что за подмогой не послали-то?
  - А... ну, так папа Мрэжек сказал - пока туда-сюда-обратно, в день не уложиться. А он уже плести начал, там пробой с деревни начинался, куда сам пойдет, куда меня с подхвата пошлёт? - неловко сказал Ралица, составил - ведро запарки, плечом борт дробилки приподнял, смотреть, что там с ремнем, ремень ли ему не нравился, разговор ли.
  - Ну и проваляется день-другой, экономный работник, - вернул Цюэ. Ралица снял ремень, оценил, жестом сказал, что выкинуть бы его... но что делать, пока подтянем. Чешменка еще думала, он про ремень, когда вслух сказал:
  - Все равно латать придется, ты тогда вспомни, про подмогу, - вот только на последнем Чешменка поняла - нет, не про то. - Там... знаешь, Цюэ, там такая земля и так... люди держатся, что может быть... даже если в этот шов целиком, до самой смерти, вложиться, и то под какой-нибудь прилив расползётся.
  
  "Ого", - снова всем лицом изобразил Цюэ и ухмыльнулся вслед. Так, что Чешменке прямо гвоздь под основание черепа заколотил. Ледяной:
   - Хорошо, что тут вплоть до Крэжты не в курсе. О такой возможности попросить, - и ее не отпустило. Даже пока Цюэ собирал дальше. - Но думаю, преувеличиваешь. Будь бы оно так, по течению бы поползло. До самой Крэжты бы доехало. А там и свои Проявляющие чухнулись. Этим, кстати, я бы пугнул. Городских-то колдунов там больше вас боятся, - Ралица отвернулся, молчал, подгонял ремень. И с таким хрустом посадил его, а за ним и кожух на место, что Чешменка вздрогнула вся - никогда так Ралица с рабочими машинками не поступал. Еще и при Цюэ. Это когда тот уронил вслед. - Официальные службы Мрэжек, я так понимаю, тоже на подмогу не позвал?
  - Свидетельство об обнаруженной неправильной смерти разумных и последствиях лехта Мрэжеком подписано. И доставлено старосте посёлка, а также отправлено местному властному и профильным службам. Все, что вправе и в силах сделать лехтев - сделано, - отчеканил Ралица, слышно прокрутив незапущенную дробилку. Не местным говорил и не своим голосом - а так, что сквозь него лехта Мрэжек - страшный лехта Мрэжек - так и просвечивал. Только Цюэ, понятно, никакого Мрэжека не боялся.
  - Но что толку, потому что что...?
  - Долго там всё это всё творится, ниери Цюэ. Эти... пятеро просто в жернова попали, а мелет-то долго, - вот, теперь отпустило - был Ралица. Яркий. Теплый. Злился. - Так долго, что бревном оно поперек проезжего тракта лежит - не могло оно от местного властного скрыться. Что-то он с того имеет. Может и с тех, кто ночью убивать ходит. А через что все донесения пойдут? - первым местным властным, через него службам дальше выше. Да хоть бы они и до самой Крэжты доплыли... кто такой их местный властный, у этих земель за Марицей. Имени нам знать ни к чему, а сам знаешь, эс Лиддаи, не из последних, кто такие эс Лиддаи - Семья taer-na нашего Властного, кто с этим связываться будет? - лехтев эс Этэрье? Как ты говоришь, городские колдуны?
  - Хм, а городские колдуны, знаешь, разными бывают. Я бы тебе советовал, занесет тебя еще к Орану а'Саат-но - а ты расскажи. Я твердо думаю, что его может заинтересовать. Даже если он утонул внутрь своего проекта, - оставив Ралице эту мысль - и ведь убедившись, что Ралица ее взял, Цюэ и продолжил. - Думаю, все, что тебе надо было пояснить, я из тебя выжал. Теперь пойду дожму Мрэжека и полагаю нужным к старосте сходить, посоветоваться. А вы доругайтесь, если надо. Только помните, что жирная голодная, орать начнет и стенку высаживать.
  
  Про свинью Чешменка третью уха слушала: вспыхнула, сообразив - хорошо орала, Цюэ-то слышал. Хотя Цюэ под любой грохот может спать, знала. И на любой звук, вроде писка мелкой, еще не переросшего в звук - просыпаться.
  Ралица, похоже, еще раз принюхивался к запаху свиньей запарки. Мялся. Чешменка думала - ей повезло, она-то точно знала, с чего начинать:
  - Младшая у Цватанки спит. Со зверьем разберусь - будить пойду. Там вчера думала ложиться. Если бы Цватанка, что вы вернулись, не углядела, - и видела, что Ралица вот готовится - разворачиваться, всем жестом изображать извинения. - Пойдем? Я очень испугалась, хороший мой. И сейчас боюсь. И что так среди людей бывает, вот прямо здесь. Даже у этих, за Марицей...
  - Противно оно. Всё, - вернул Ралица. И его прорвало. - Знаешь, вот пока работаешь. Не очень страшно, но всё противно. Это чуешь, хорошо, как насрали. За что, вроде прочное, схватишься, а оно тухляк, подгнило. Люди там... ой, какие люди... нас боятся, и всего боятся, знать не хочу, чего боятся. Думаю, того - что все всё знают, а кто рот откроет, тот сам проснуться не успеет, как в дровяном сарае придушенным лежать будет, со всей семьей. Вот и смотрят глазами на затылок: ничего не было, ничего не видьте, как мы не видели, мы-то думали они в ночь снялись и уехали все, что не видал никто... Резво думали:зверей, небось, за день разобрали. Мертвые еще в сарае лежали, это потом везли-грузили, и тоже никто ничего. И все эти никто стоят и смотрят, и плюнуть бы... А папа Мрэжек что, говорит, работа, он шов ведет, ты за ним иди, лишнего не думай, до самого рапорта о недолжных смертях. И о карантинных территориях, которые теперь местным тут и самим нарушать не стоит, и зверей не гонять. И когда за нами присылать, если что. Ну а старшие их что, слушают, боятся, благодарность подносят... - здесь он запнулся. И подробный извиняющийся жест был еще раз. - Поили, это правда. Сначала, когда мы работу закрыли, потом когда мёртвых проводили. Мы только и провожали: ну, староста был, да любопытных слегка сползлось. Пироги смели - мы еще только-только тропу свернули. А бочки оставили. Поили. Как должно. Ну... ой, дрянью поили. Той, что с медком и дрожжами и из опилок сварить можно. Только вечером себя не вспомнишь, утром всю жизнь возненавидишь. Круг за кругом подносили... против обычая - отказаться... Ну, я что мог, то под рукав подливал, я ж хоть доехать хотел, - и тут Ралица примерялся очередной раз виновато развести руками, и смял жест. - Ты... никак запах угадала? - и подгреб под руку. Подошла. Заговорила.
  - Я испугалась, хороший мой. Я вся перепугалась и разозлилась. А как бы... ты так и уснул, а? Вот все хорошо, что вернулась. И что поорала, - Чешменку сгребли и Чешменка дышала. Не пахнет гадостью. Ралицей пахнет. И распаренным зерном еще. И маслом старым - от ремня. - Но так ведь... тебе так больше не придется?
  Он не отпустил, нет. Так, выдохнул - и поднапрягся:
  - Придётся, Чешменка. Я говорил, - шевельнулась посмотреть, сбился. - Цюэ вот... полную правду говорит, раньше еще: прятать негодную смерть, это как труп пытаться в колодце притопить. Из которого всей деревней пьют. Там такая земля и корни этой земли, что плюнь - расползётся. А теперь нам три жизни бегать. Проверять - что туда и кем поживиться приплывёт.
  - Да гори они все, - вернула Чешменка. (...Ралица напрягался, и вот там, где держал, обнимая, как раз - вспоминал себя ледяной гвоздь. Что его могут и насовсем забрать. Жёгся. Было больно.) - И эти Клопогонники с их запретными полями, и все, вплоть до Марицы. Ну где они, и где мы?
   ...Нет, Ралица ее не отпустил. Просто за ним всегда были горы. И сейчас были. Как весь Старший Великан Старого Плато встал за его спиной и смотрел. И из глаз снег сыпался.
  - Рядом, Чешменка. На одной земле. В дне пути. Мы ж не в отдельных... горшках живём. У них по шву треснет - так с новым приливом - по трещине, а это и наверх, и к нам, брызгами, всякая мерзость поплывёт, искать, где ей еще всплыть.
  
  Ей было страшно - знала Чешменка. Еще знала - что как в голове звенело - от того, что ледяной этот гвоздь никуда не делся, а тут и от Ралицы снегом посыпало. Ничего не остыло и остыть не могло. И да, она знала, что делает: она боялась. И злилась. Когда вслед высказывала Ралице:
  - Да что хоть за мерзость-то ты все называешь? Хоть чего бояться-то?
  "Показать?" - помнила она, перехватил вопрос Ралица. Ну и что в лицо ему стряхнула - "показывай" - помнила тоже. А потом заскользила вниз.
  
  ...Ралицы не стало, ее не стало, ничего не стало. Но было страшно - в непонятном, скользящем, плывучем, мутном, словно на нее давно обрушилась вся вода мира, и насовсем. Вдохнуть - она и не может, и нечем... А из мутного, где она так беспомощна, что словно ее и никогда не было, сейчас всплывет - липкое, гадкое - и ее насовсем съест.
  
  Но всплыл Ралица. Насмерть перепуганный Ралица. Держал ее - ох, прочно, синяки потом были. Передняя комната дома Цюэ всплыла. То еще, что выдоха два между прошло: у Цюэ там какая-то его странная измерительная вертушка проворачивалась, зачем-то понимала Чешменка, лепесток той вертушки видела, и вот как вынырнула.
  Странно мысли тянулись: как не успевали. Как еще извне, через сеть, говорил (... вытягивал) перепуганный Ралица:
  - Чешменка! Ты... здесь... Да. Целиком здесь... - пальцами проверял. Дышал. Запарка еще теплом пахла. - Ноги... чувствуешь?
  - Да... погоди, пойму, - переступила, поняла - да, чувствует. - Что... что это было?
  - Гадость, - выдохнул Ралица. Еще раз выдохнул. - Прости придурка, Чешменка. Я... понять забыл, что ты ну... ни разу не брала этого. Не ныряла. На ближайший слой. Совсем забыл. Показать поспешил. Дурак.
  - Да я вот, чего уж. Целая. И не сильно что поняла. Только... очень страшно было, - начала Чешменка, только Ралица еще продолжал, сбивался:
  - Как в детстве привык дразниться... - говорил он и до Чешменки доходило. На нее наступало. Вот хлёбово - свинью кормить, вот такой прочный Ралица, которого попросить руку отпустить, вот здесь поняла, как сильно держит. Где-то там, значит, люди, у которых могут пятерых убить...с то ли вот-вот родившимся, то ли вообще не рождённым. А где-то рядом, у Цватанки их Пляничка спит, спит еще, до "самого утреннего круга" у Цватанки и птица не встаёт...
  - Наша младшая... тоже будет? - собралось у Чешменки. Сказала. Попросить не успела. Ралица руку убрал. Еще выдохнул.
  - Она же... от меня родилась, - сказал. - Значит, лехтев. Значит, будет. У нас так каждый должен уметь. Как... детское имя будет...
  - Всякий, не иначе? - Чешменка удерживала, что еще бурлило, не доваривалось. Чешменка главное держала, что держалось. Если после первого детского... так в свои звёздные она справится? - Ладно. Меня сможешь научить? Я смогу? Если нашу младшую... наших младших надо будет учить, мне же надо будет понимать, - говорила она, а Ралица уже начинал говорить дальше.
  - Я... - а по Ралице видно было, что он снова пугается. - Чешменка, я не знаю. Как правильно учить. Я привык... что это... то, что всегда со всеми бывает, - он искал, он искал долго и нашел. - Ты, знаешь, лехта Цватанку спроси. Она у нас... всех учить продолжала. Х'рошечка тоже может. Но она... страшно.
  - Поняла, - хмурилась Чешменка, смотрела в ведро со свиной запаркой, а вот-вот и выдыхать перестанет, остынет. - Я тоже сюда приписана. К лехтев. И я говорю: я выучусь. Тогда еще раз спрошу. А пока пойду свинью кормить. А то вам опять забор чинить. Если разнесет, - ну а там что, подняла ведро и пошла. Оглядываться не стала.
  
  Жирная еще не орала, но заждаться - заждалась. К загородке примеривалась. Свиней Цюэ тоже держал чудных, чёрных, вислопузых, и гладких - если маслом натереть, как в зеркало смотрись. Щетины с них, конечно, вовсе нет, но кожа хорошая, мастера говорят, вот хоть красильщики. "А какая груди-инка, - помнила Чешменка, как тянет Цюэ и чавкает. И обещал тогда еще. - Одного точно закопчу, попробуем".
  Ну - и накрыло - дальше знала Чешменка. Вот когда та жирная глядела-то, а она злая, Чешменка и смотрела, как там загородка. Для лысых своих Цюэ свинарник такой выстроил, теплый - иные бы люди и поменялись, но жрать жирная на улицу ходит. А не успеют с любимой жратвой, загородку и вывернуть попытается. А не совсем не успеют - так вот как сейчас - чавкнет, чавкнет, да через загородку, пока бородатых кормишь, визжать начнет, боком стенку подталкивая. Где, мол, тебя, смешанный с говном, носило? - на их свинячьем.
  
   Разные разумные - по-своему ценные для нее разумные - думали потом, куда - посылает их Чешменка подумать и пореветь на свинью. А Чешменка знала, и рассказать могла - туда, в Этэрье, в зябкий, только-только рассветный, холод... Где она слушала, как отрывается от кормушки, и ругается на нее, густым мерзким визгом, гладкая, жирная свинья, а Чешменка смотрит - на сующийся между загородкой и каменной стенкой загона пятак - а этим что дают, вкуснее? И визжала, ругаясь - "как бабка Мячка", - еще подумала Чешменка. А там и высказала жирной, понесло же: "Ничего-ничего, и у тебя будут свои дети... И этих детей мы тоже съедим"...
  Ну, а дальше что - накрыло. Рыдала. Взахлеб, без голоса. Думала, долго, всю жизнь. И что сюда бы посылать - тех, кто говорит... что об такую жизнь только сказки рассказывать - тоже думала. Потом. Ну - и потому, что с хорошим концом получилось. Ралица за ней, конечно, шел - крался - и конечно, сгреб... Усмехался потом, что - оклемался, так и шел лесину примерять, ну да, к свинарнику - зря ли Цюэ говорит, что сельское хозяйство - дело нестабильное, все время что-то да пытается подгнить и отвалиться. А она ничего не говорила - вот до того, как про свинью шутить начала. Ну, а первый ли раз она в Ралицу выплакивалась?
  
  За младшей вместе уже пошли. А дальше что - всё было. Младшую забрали вовремя - проснуться успела, понять, стоит ли расхныкаться - нет. Лехта Цватанка - вопреки - а ой, бывшим опасениям Ралицы, на неловкий вопрос Чешменки - а это возможно... научить ее вот тому, чему раньше учатся лехтев - только щедро, урча, рассмеялась: "О, я выиграла первый спор у Колишны - что до тебя скоро дойдет: все, что до звания - в общем, ремесло. С малых лет проще, и то правда, но ничего-ничего, потихонечку и тебя перегнём. А ты что Цюэ не спросил?" - спрашивала она уже Ралицу и тот сначала говорил: "Убежал Цюэ. Со старостой советоваться. У нас тут... источник долговременной работы... протёк, - а потом, не успела Цватанка посчитать, спрашивал. - А что Цюэ?" "Ну так он последовательную разработанную методику знает, - выпевала в ответ Цватанка. - А не наше - по необходимости, чем попало - может с ним и проще будет, - смотрела потом на Чешменку и продолжала. - Да ты не опасайся, я еще второй спор выиграю, а то ж. Что ты - вы - все отлично, без лишних дыр освоите. Я медик Этэрье, девочка, я должна знать, что у нас все получится. А теперь? - поворачивалась она к Ралице, - ты говори - что у нас где за говнотечку выбило, и не пора ли мне к Мрэжеку наведаться, и заодно тебя обследоваться загнать?" "Пора..." - ворчала Чешменка, но понимала, что ей сейчас отвлекаться на сложную задачу - мелкой объяснить, что нельзя хвататься за нож старшей Цватанки - да, и тех ягодок тоже нельзя - и избежать хотя бы половины звука.
  
  Жирная у Цюэ - в их обычное свинячье время, близ срока Тех-кто-ломает-лед - родила поросят, почти восьмерых. "Для этой породы много", - говорил Цюэ. Но восьмой родился заморышем и круга дней не протянул, остальные же выжили. Верещали, откармливались. Троих на скотьей ярмарке под осень, Цюэ со старостой: "Обменяли превыгодно, на тележку топлива и два десятка батарей", - говорил Цюэ. "Расплодят, - продолжал еще потом. - Этих я знаю, голова есть, руки хорошие, с лехтев, вон, меняются - расплодят". Хвостатую, дочку Жирной, себе оставили, больше не меньше, лето хорошее, еще вырастут. Ну а оставшихся безымянными - тех, понятно, к Утру Года пустили на еду, и свое обещание закоптить и угостить Цюэ выполнил. И их коптильню из старой бочки заодно строить как, показал. Помнила - ворчал, что "не продам - подавятся". Вот до самого Somilat Чешменка помнила, где сидела, ребрышко обгладывала, так до кости, чтоб уже и собакам на зависть, поддразнивала Цюэ, что такое только в город возить, статусным менять - сытный Somilat, ну, как в сказке, в лисьей стране.
  
  Знала, дразнясь - лехтев-то и ярмарки... ой, куда меньше, чем в той ее жизни, любили. Ралица вот, было, третий год спустя, - хоть и не столь съеденный, как в тот памятный раз, приезжал, а всё - смурной... Или ржал - жеребцом кусачим - когда рассказывал Цюэ, с чего староста ему вовсе грозился - на год и больше - выезд-то на ярмарки запретить. Смеялся, отвечая - ну а что они? "Это рыжий, вздорный из нижней лавки, из Солонинников, вздумал меня припугнуть. Что на большее не поменяет. А не то пожаловаться поспешит, что лехтев на обмен на ярмарку ходят". - "Плешивый? - уточнил Цюэ. - Знаю его. А ты что?" "А я, ну... приподнял его немного, - вернул Ралица. - Тот рот открыл, я добавил. Что на меня он куда жаловаться пойдет, богу? А я-то к старшему ярмарки могу постучаться. И под присягой сказать. Сколько лет он с лехтев дела ведёт, мелкой крупинки отчислений местному властному не отдаст. Что, он думает, только он срать себе в сапог умеет. А чего наши лаются - я припугнул же?" - последнее, впрочем, потонуло в звучном хохоте и Цюэ: "Отличная выучка же! У него, глядишь, шестеренки в башке лопнули - лехтев за шкирку взял. - Потом Цюэ серьезнел мгновенно. - По правде он вполне мог - к той же администрации ярмарки пойти, жалобу выкатить - что лехтев обнаглели, с товаром шастают". "Слушать они его будут. Левым полужопием,- хмурился и Ралица. - Можно подумать, они не знают. Не мы им с левого входа своё приносим, не с нас там каждый шестой, кто соглашается, три выгоды дерёт, ну?" - "Что - ну? - возвращал Цюэ. - А ну как должный порядок решат навести?" - "Да-да, свой карман отрезать и зашить", - возвращал Ралица, выдыхал - когда слышал от Цюэ: "И то правда".
  И оставался смурным: "Я-то еще как знаю, что невыгодно нас разгонять. Что тошно оно. Ходишь... чисто побираешься, кто подаст-продаст, хотя с чего вроде, побираться - знаю, что с того, что много нам нужно. Ну и дерут они за все наше на обмен, сколько могут, а могут многое. Так что, и жрать еще, как они куражатся... плешивые", - это Ралица еще договаривал, Цюэ раньше усмехался: "И то, многое. Иди, что ли, к Борянко, на выставленные цены поругаться, с ним сразу общий язык найдешь, - и Ралица - видно было - готовится вспыхнуть, а Цюэ легко себе продолжал. - В самом деле иди, поговорим, потом ко старосте пойдем. Буду тебя брать, научу, а то ты его хорошо тряхнул - зауважал, не иначе... чтоб лишний мешок такой борзый нам отгрузил", - и зубы показывал.
  
  Так что продолжал Ралица, ездил... Чешменка знала, не любила, когда тот далеко ездил - что на рынок, что работать. Глубже этого еще знала - ну было иной раз, скучала - веселое дело, ярмарки, привыкла - где ж забудешь. Вспомнить не могла, потом - говорила ли, про веселое дело, могла и сказать, мало ли праздников Утра Года прошли вместе?.. Да вот-вот, и пол-звездного будет, мелкая уже кисть взяла, слова разбирает, у старшей Цватанки с мамой близко разгребается, своих уток бдит, свою козу чешет - ну и вон, себе свои сапоги клянчит - на празднике-то первый раз сплясать. В тот раз, когда утром на осеннюю ярмарку собирались, возы складывали - куда и при укладке без Ралицы, и дальше без него - собирался ехать, она - слово за слово - ворчала - а тот отнекивался, смеялся, а потом как на верх увязки подсадил, улыбнулся: "Прочно составили! - и дальше улыбнулся. - А поехали вместе? Хорошо разменяемся - мелкой красные сапоги найдем, с чеканкой, я знаю, где"...
  И Чешменку ело, Чешменку долго потом обгладывало, что нет бы ей сказать, что хорошее... Хоть какое. Что хоть сначала вспомнить - куда ей ехать, в козьей-то рубашке? Что хоть подумать, не разворчатся ли опять его старшие? Первым - ляпнула то, что на язык встало, а встало такое... жадное:
  - Вырастет.
  Хорошо, что Ралица-то пропустил и забыл и потом не вспомнил, наверное, легким вернул:
  - Да пусть вырастет, зато сейчас попляшет, - веселился. Это дальше Чешменка вернула, что ну а я как поеду, в козьей рубашке? И ей улыбнулись, ссадили, и повернули:
  -Беги, переодевайся. Пока все увяжем, как раз и ты все зашнуруешь...
  И она шнуровала. Праздничную рубашку и новую жилетку. Шила - в ткацком-то углу цветной шерстью и не разжиться? - шила как привыкла, Х'рошечке и младшим Коврового угла узоры показывала. Ну а что, Этэрье тоже без праздников не живет, а если что - так и наружу выйти можно.
  
  И вышла ведь. Хорошо вышли. Годы шли - один другого лучше, и народу на ярмарке было - Чешменка и подзабыла, сколько их бывает. Радости не позабыла. Смеялась - ну хоть за карманом бдить нечего, глазеть можно - и глазела, и Ралица с ней. Начали с того, как Цюэ на скотьем рынке развлекаловку - схватку за свою свинью судил, потом Ралицу вино - а там и мёд - рассудить и похвалить позвали. Как она удивлялась потом, когда Ралица сказал, что там трое из Горички было - никого не признала, правда - мелкотня что ли подросла? Ну и ее никто не признал - и к лучшему. А там, от меда и в ряд сладостей незаметно свернули, а там и к веселому городку добрались, козьи бега миновали, а вот на гигантские шаги и качели эти, над обрывом, Ралица на ее "пойдём?" - рассмеялся и сподобился - а на качели там доброе бревно пустили - вверх взлетаешь - кажется, аж за горы видно. А Ралица - он раскачает... Так, что шли потом - смеялись... Ралица о том, что вот бы такие у нас на верхнем винограднике соорудить, над обрывом, одна беда - высоковато лесину для сиденья на себе переть придётся, там и кони не пройдут, но взлет-то каков будет. Чешменка - что только жаль слегка, что мелкая Пляничка не увидела, ну глядишь - с прочими младшими и лехта Сайи из красильщиков - та в лес за орехами, желудями и всяким корьем столько собиралась - уши куда больше, чем теми красными сапогами прозвенела... Ну, у каждого свой праздник.
  
  ...сапоги-то они ей тоже выменяли, было дело. Удачный год был. И Пляничка плясала. И потаскала еще мелкая - даже в снега на Somilat. Там-то, по правде, с подошвой они и простились, где мелкотня с крыш в овраг каталась. Ну и да ладно, всё равно бы на новую осень тесны были - дочка вверх тянулась, оправдывала ожидания Цватанки, что к ней подпрыгивать придется. Да и новых сапог таких не попросила - хоть тот мастер к ним без всякого для себя стыда по стылому времени приехал - к медику, к красильщикам, ну и к виноделам, по новую живанинку.
  Ну а еще не устояла Чешменка - застряла - у городских ниток, у цветных шелков... туда обходила, сюда обходила - ну, ясно было, не будет городской торговец на обмен брать, а с лехтев, может, и говорить не будет. Думала - а вышло - да вот сейчас и сразу. Второго раза - кошкой вокруг кувшина-жарничка, куда две кошкиных морды влезут, да со сметаной - не обошла она внешней лавочки, тут откуда-то лехта Борянко, виноградный медведь из ткацкого угла нашелся. Сам Борянко Чешменку углядел, торговец - его, цеплялись долго - слово к слову, а в итоге хорошо зацепились - с хорошей увязкой ниток шла, до самой предпосевной ярмарки хватит. Даже если младших учить сядет - о чем Борянко просил.
  А, что говорить - праздник даже у дядьки Цюэ и лехта Мрэжека праздником оказался. Так, что им даже ничего не сказали, не выговорили, куда девались. И молотилку, пожившую, а куда новее нынешней, что все собирались - сторговали, и ящичек топлива под нее под новый урожай обещали. А Цюэ отдельно улыбался до ушей, Ралице говорил: я тут с тем твоим человеком разболтался, если все хорошо будет, нам такого обещали подогнать - мы люди с руками, мы рабочую станцию на водосбросе поставим... такую, что на батареи меняться, ну если и придется, так раз в двенадцать меньше. А работать все будет...
  Так что ехали, Цюэ продолжал улыбаться, явно поддразнивая Мрэжека, который правил чуть подуменьшившимся в высоту возком:
  - Прямо, Ралица, хочу сказать - бери с собой свою жену...
  А Мрэжек поворачивался, выпускал густой клуб дыма из трубки, и возвращал насмешку:
  - Потому что она тебе удачу приносит?
  - Потому что она отлично помнит, что ярмарка еще и праздник. И кое-в-ком способна это починить, а? - поддразнивал Цюэ, смотрел на них, хорошо, широко улыбался, Чешменка спиной чувствовала, как Ралица подтверждал...
  
  Так что не первой, не последней это была ярмарка, куда они прибывали вместе. Так и сказочку вместе услыхали...
  
  Ну то есть без Ралицы - ничего бы она там не разобрала. Эта-то зимняя была, городская почти ярмарка, под Марицей, там вообще каждый день торгуют, только понятно, пошлину местным столько отстегни, что не у всех столько и за год вырастет. Обычно те стоят, кто у деревенких загодя все скупает. Но под праздники вроде и позволено бывает... Лехтев к рынку-то подгадывают, а так больше по знакомым лавочкам приезжают, где еще прадеды прадедов обмен своего на городское наладили. Облавами постращивают, но вот ньера Шурси говорит - с тех пор, как местный глава магистрата, в этом округе Марицы, то ли, говорят, постарел, то ли долго внука лечил, пока к лехтев-то не пошел, а работа как раз для них оказалась... с тех пор стражей магистрата и не гоняют работать, в общем. И те рады, и торговле польза. Да вот лет шесть как.
  
  Ньера Шурси был из знакомцев лехтев и Ралицы лично. Ралица про него говорил - "торговец Орана", а тот - Чешменка слышала, зубы скалит - ну, когда сделка завершена, бочонок выкачен, трубки закурены, о чем только не болтают: "Ньера Шурси эс чего знать не хочу, должник Дома Пороха до самой Туманной Тропы, чтоб они были здоровы и богаты", - и опрокидывает, подтверждая, чоканчик. Так-то про него Ралице, мелкому еще, у взрослого имени, ниери Оран сказал... когда, значит, Ралица рот открыл, поинтересоваться, а куда уважаемый мастер такие кувшины девает, ведь вряд ли торгует. "Бывает - меняю, бывает - торгую, бывает - под заказ работаю, - возвращал ему Оран. - О, а вот тебе я скажу, и старшим передай - есть там, на рынке под Марицей, лавочка, что у моста, рядом с Шелковым рядом, стоит. Там теперь торговец новый будет, всякой посудой и прочим товаром, добрый мой знакомец, я ему пару слов скажу - ради справедливых цен". Ралица честно все это своим принёс, папа Мрэжек хмурился-хмурился, а всё равно вывел, что совет странного статусного стоит послушать.
  Взрослым уже, вот за теми разговорами - ну а то, Ралица-то развесистую тележку всякого своего добра к ньера Шурси довозил, и менял тот, не возражая - так вот и слышал, как тот угощал табаком лехта Мрэжека: "Не боитесь, что у запретных полей вырастал, а ну как надую?" - "Ничуть", - возвращал Мрэжек, а тот дальше подсмеивался: "А вспотели, глядишь - первый раз, как от меня вышли?" - он не скупится - на местный уважительный - знал Ралица, и знал, что лехта Мрэжек это точно замечает. А трех верхних зубов, смотрел Ралица тогда, у него нет, говорит "трубка съела". "И то, вспотел, - соглашался лехта Мрэжек. - Младший мой подтвердит: сидел потом вон там на приступочке, говорил - а я-то думал, сказочки рассказывают - про Дом Торговцев..." "Ой, не сказочки, - возвращал ему ньера Шурси, - одно только, что я не имею чести к нему принадлежать. Однако, дело несложное - это вы, лехтев, любому помочь обязаны, а я-то и не очень. А так и я с пользой, и вы за товар не в накладе..."
  
  Вот в лавочку этого Шурси Ралица и завернул тогда, чашечек расписных привез, под Somilat дело нужное - сколько подарят, а сколько за праздник перебьют? - ну, и еще всякого, но это уже на переобменять. Шурси, помнится, крутил чашечку, цокал ногтем по расписному краю, ворчал себе: "Ну ты как всегда, Ралица, честен до убытка - кому я их выдам за фарфор из Сердца Мира? Даже из Тростниковой? - когда по ним прямо написано - что из глины, которую в соседнем овраге накопали, - Ралица руками разводил, подтверждал - ну а что, раз так и есть? - Ладно, - продолжал ворчать торговец, - не вчера родился, что нибудь про дело рук Проявляющих наплету. Тем более, что драгоценный Оран-ниерра давно к нам забыл дорогу..." - "Не до того ему..." - говорил Ралица, пока тот продолжал: "А вы, погордитесь, наставника-то скоро и догоните. Ну или так и скажу, что от лехтев, это уж что кому..."
  Ралица не сильно удивлялся, Ралица помнил - как ньера Шурси еще лехта Мрэжеку пояснял: "Так люди с годными выплатами не всегда на рынок за тканями и посудой ходят, больше за статусом и байками, а у меня того товара - сочтёмся, все не в обиде. В этих-то краях кто за статусом и байками ходят - дураки. Иногда, что они дураки, до них доходит - тогда я бываю бит", - и так улыбался, словно это лучшая часть его работы.
  
  А в этот раз, поворчав на чашечки, Ралицу-то он, без церемоний, сгрёб. Сказал: "Слушай, мне тут срочно одному высерку, неудаче его бога, в глаз дать надо. Покарауль пока, а? Я за круг времени обернусь, а то меньше... А то тут, видел, такие девочки-горяночки пришли, вмиг без зеркалец останусь. И засов не поможет, буду дурнем - пол-лавки обнесут, - Ралица уже на ладонь ловил, соглашался - а ньера Шурси щедро своему улыбался. - Я бы и так подарил, хороши, виноградинки - а, я стар, ты женат, а пол-лавки обидно, да?" - рассмеялся сам над своим, вслед скомандовал: "Бди, гляди - а придут с чем совсем по делу, молчи, проси хозяина дождаться, не с твоей честной рожей здесь разговаривать", - и шмыгнул в дверь.
  
  Чешменка еще знала - она отвлеклась, застряла, даже вглубь пошла. В лавочку ньера Шурси ходили нечасто, как видела, но видно не просто так, не дешево. Больно торговал он - необычным. Разным-разным, она смотрела-заглядывалась на шитые, цветные, пахучие - вроде как и вправду шелка, тканые, здоровенные... Пропустила, что по ряду-то многие ходили, а вон и застряли. Вроде и у соседа, у колбасника, приостановились, а нет - глазами зыркали на прилавок. Девчоночки еще, видать, в цветных покрывалах по самые уши и в бусках с подвесками, что на ходу аж гремят - это, значит, те, что за Марицей, через речку и еще вдаль ехать, чудны-ые. Сама бы удивилась, как пропустила, они стайкой стояли, вчетвером, и чирикали еще на своем, звонко-звонко. Их наречие - это еще в Горичке рассуждали - обычный разумный может понять. Если и он голову напряжет, и те говорить раз в шесть помедленней будут, а так что - тараторят, чисто сороки. Она, кажется, только тогда и отвлеклась, когда Ралица в ладонь подсмеиваться стал. А чирикающие эти и попритихли. Что-то самая рослая шептала...
  
  А Ралица - что и в запретных полях работал, лехта Мрэжеку помогал, и за запретными - а потому-то и всякую речь вот тех горянок, о которых ньера Шурси говорил выучил - и ту, что быстрым щебетом, и ту, что мерной речью - рядом, заодно с высоким фаэ - понимал, а то ж, что тарахтели... вот те самые "виноградинки", небось. Громко тарахтели - привыкли, наверное... что их тут понимать не умеют. Сначала улыбнулся - лис ньера Шурси, лис - не без выгоды себе-то так поставил. Сначала про него языками чесали, про ручищи и плечищи, про кто подойдёт, поболтает, ну, он глянул - и младшая, в зеленом платке и с круглой серьгой-то ойкнула, что - да может нет, смотрите какой, белоглазый... А там вот и старшая подтянулась, какая повыше, судя по узору и подвескам - как бы кому из них не мать, дочерей-то трое, выросших. Сначала как прикуснула - да вы куда пошли глаза пялить, не видно - Принадлежащий. А потом рассказывать начала, страшным шепотом - ну а то Ралице слышно не было... Такое, что и заулыбался. И Чешменке, что подлезла шепотом спросить, чего он, чуть шепотом и смехом не подавился. Отвечая - так про нас говорят, похоже.
  И начал пересказывать, тоже полушепотом - те-то тихо трещать не умели.
  ...Что вот, говорят - припугивала младших старшая, у заречных-то - это которые скупые собачники (...этого Ралица решил не переводить) - была-была девка, которая значит тоже - делать ей нечего, на лехтев пырилась. И старшие ее знали. А тогда вот помните, какая засуха была. Вот и думали, значит, заречные, что делать, как судьбу-то в свою сторону перегнуть, им-то, когда земля не родит, ложись и помирай, может все уже и сгорело. И про девку, значит, кому-втемяшилось вспомнить - что, ну а вы помните, как та на лехтев пырилась, те уж как-нибудь да отвяжут, если отдать - будут совсем обязаны. Думали, поболтали и будет. Но они ж скупые, заречные, как что делать - лехтев зовут, даже когда расплатиться нечем. Тут-то им и аукнулось - встал, значит, этот лехтев - ну, на какого пырилась, наверное - и говорит, что другой платы не возьмет, а девку обещали - отдавайте. А потом вырос враз до облаков, девку на плечо закинул, и ушел, горы перешагивая...
  - И что, не отбили? - спрашивала младшая, на Ралицу при этом косилась. То ли видела, что переводит, то ли со сказочкой ручищи еще интересней стали, прикидывала.
  - Ну а как отобьешь, если тот с гору? Летать-то пока заречные не умеют, - возвращала старшая, скалилась. - Всё, пропала девка, забрали...
  - Что ж она теперь, - говорила младшая, и Ралица переводил это еще, старшая что-то продолжала говорить - вроде что пропала девка, заплели. Но Чешменка уже запрашивала, громко и медленно, ну как всегда с этими говорили, чтоб слышно было:
  - Как им сказать - и убили меня, и съели?
  - Да ладно тебе, - возвращал Ралица и выходил - ну, шага на два - на умолкших горянок, улыбался, на их наречии не очень уверенно выговаривая. - И вам ладно. Ничего: живут. Хорошо живут - кому и на зависть... - он даже удивился - когда стайка-то от него рванула, и так быстро... что ньера Шурси, а его они чуть не сбили на проходе от моста - спрашивал потом, вроде даже и всерьёз спрашивал: "Ты каким проклятьем так горянок-то умудрился шугануть, друг Ралица. Ну выдай - может, и у меня сработает". А ему Чешменка возвращала: "Да они тут сказки про нас рассказывают. А Ралица им конец рассказал".
  
  ...Только что до конца оказалось и далеко. Не всякая сказка, и то слово, в один раз рассказывается - мог усмехнуться Ралица. И те, что вроде бы кончились - на "жили они с тех пор хорошо, себе и всем на радость".
  
  А жили. Младшей Пляничке с новой весной возраст подходил - в какой они с Чешменкой стали быть вместе. Второй их младший с зимой должен был к первому имени прийти. Ту энергостанцию Цюэ вот уже половину звездного года как выстроил, крутилась. Ну, всякое было.
  Там, где была осень, в которую все кончилось...
  "Я не знаю, - думал, но не стал называть лехта Ралица, - что хотел сделать лехта Мрэжек, отправляя меня в Горичку, что хотел мне доказать и добился ли своего. Я и сам не очень знал, что делаю. Но тот, кому мы принадлежим - определённо, знал.
  Потому что когда все насовсем рухнуло - они мне поверили".
  
  - Сначала... они меня оглушили, - начиная рассказывать, он сосредоточился на этом. Перед тем, как согласиться - и позволить себе заскользить вниз. Вниз и назад.
  
  В Этэрье - это так осталось в памяти - все это было очень тихо. Земля гудела, проседая, но гул слышала скорее спина, чем уши - скорей тело разума, которое поначалу сдувало. Не имеющим имени страшным.
  - Своего рода взрывная волна, - тихо, быстро сказал лехта Цюэ. И дышать стало легче. - Оседаем, - продолжил он. - Скользим. Потом вода придет. Утонем, - Цюэ сидел в рабочей комнаты у старосты. И изучал, что выдают датчики. Там... прочная платформа Этэрье отламывалась - и, по расчетам, соскальзывала вниз. Туда, где рассыпались и поворачивались горы. Датчики тоже переставали воспринимать, проваливаясь в полную засветку фона. Но они не знали про "невозможно" и "очень страшно". Цюэ вслед за ними. Ралица, ну наверно, вслед за ним.
  - Ворота? - тоже тихо и быстро предположил в ответ лехта Срэчко. Староста.
  - Не справимся. Перевернемся. Опереться не обо что, - быстро возвращал Цюэ. - Мост. Сплетем?
  - Мост, - подтвердил лехта Срэчко. - Маяком пойдешь?
  
  ...Ралица не знал, надо ли, должно ли быть сейчас - там, где с него берут съемку - быть пролистано и оставлено - каждое о каждом. Но это было с ним и было внутри него. Что успел запомнить:
  - Мост, - подтверждала лехта Х'рошечка. - Годится. Сколько у нас времени?
  - Круга два времени. Больших. Если повезет - три, - возвращал староста. Х"рошечка поворачивалась и упиралась. Врастала в землю. В камень. Опорой.
  - Ну, мы далеко не уйдём, - говорила старосте. - Значит - первой опорой станем. Поехали пока.
  
  Это ему, Ралице, тоже командовали: "Поехали". Выходили. Цюэ - точно, с сожалением - погасил передающий и пошел первым.
  - Люди, - за шаг до выхода наружу, где были остальные, еще сказал лехта Срэчко. - Горичка. Вышнезлатка. Заречный. Они ближе. Они утонут.
  - Мы не должны. Мы не можем допустить, - они точно вышли наружу, это уже подхватили извне. Лехта Гэрат. Вторая опора. Продолжил. - Мост придётся раздвоить.
  
  "Мало", - это позволил себе раздраженно стряхнуть с пальцев староста, шевельнулся вслед жесту и как раз поймал взглядом Ралицу.
  - О. Ты. Его-то ты зацепишь и дотянешь? - вопрос был брошен уже возникшему рядом лехта Мрэжеку. - Маленькие ворота... мы можем себе позволить. Мрэжек, повесишь на парня направляющую? Он справится. Ралица, пойдешь в Горичку?
  ..."Я на тот момент не помнил, как строится мост, - знал, глядя вниз, сегодняшний Ралица. - И не знал, что сейчас должен будет делать папа Мрэжек. Когда я соглашусь. Мне нечем тогда было это думать. И если кто-то меня спросит - если даже вы меня спросите - что я смогу сказать, кроме "это предусматривается Договором"?"
  
  - Пойду, - Ралица еще помнил, открывая рот, боялся - что голос сорвётся и нарушит ритм. Но нет - горло как сдавило. - Что я должен буду делать?
  - Опереть мост. Собрать тех людей, кого сможешь за два круга. Показать им мост - ты справишься, вывести их на мост. Дальше подхватят. Желательно закрыть мост, - говорил староста. Над ними.
  Потому что лехта Мрэжек подошел молча. Обнял. Сгреб... сильно. Следы бы потом остались когда бы Ралица был - в этом "потом". Подвесил - Ралица чувствовал - закрепил направляющую. Ралица мог усмехнуться: поводья. И, размашистым благословляющим жестом подтолкнул его - туда, где достраивали "маленькие ворота" лехта Х'рошечка и лехта Гэрат.
  - Твои с Цватанкой. Собирают младших. Уйдут. Иди, - вслед за тем сказала ему лехта Х'рошечка. И подпихнула в ворота. Кажется, палкой.
  
  ...Им показывали - как, если совсем невыносимо надо - идти через самый короткий переход. Там очень прочный и очень густой воздух. Тогда - он рвался под Ралицей мокрой тряпкой, ветер летел ему навстречу и сбивал с ног, и вышвырнул наконец - на крыльце старостиного дома в Верхней Горичке, сбитым... со всего.
  И он растерялся - знал Ралица. Знал - навсегда - по правде-то было на пару выдохов. Он сначала и не узнал Горички - не потому, что никогда не поднимался там на старостино крыльцо... Был дождь, хлестал ветер, было вообще, просто наплевав - было -то тягостное предзимье, когда любой нормальный разумный лишний раз не хочет высунуться из дома, да еще и ночь была... Но то, что в прочном Этэрье отзывалось глухим гулом, откалывало - пластом, близ Горички прорывалось - треском, ревом, голодным клацаньем расходящейся земли - слишком близко... "И зверьими голосами орали люди, и человеческими - звери", тогда знал Ралица, вцеплялся в строчку Канона и собирался - а где-то горела крыша, а над крышей - там, где была Омутница - кипело, бурлило, складывалось - словно горы ушли оттуда насовсем и вместо них наступает вода.
  
  Ралица знал - он не успел тогда, это было первым - рыжий, засёдланный молодой зверь вылетел - под всадником (...вроде этот парень спрашивал его когда-то, Ралицу, там, на виноградниках), из проулка, от крыльца по левую руку, Ралица не знал, откуда эти отсветы, не от крыши, но отовсюду - словно и улица горит, и конь - горит... И зверь, не успев вырваться из проулка изогнулся - боком, и заорал - как конь и не мог бы, всадник на нем был, и перестал быть, его стряхнуло на бок, потом конь взвился, и всадник рухнул, совсем головой, там камни - у старостина крыльца, хорошо мощеная площадь, до ступеней почти долетело. А люди там и еще были...
  
  "Здесь должен быть сигнальный колокол. Ревун. Что-нибудь", - медленно, отдельно собирал себя Ралица. Пытался повернуться и искать взглядом. Знал, куда уперся взгляд.
  Она успела надеть куртку. Военную куртку. И военное же вооружение. "Хорошее, - там, где было медленно, знал Ралица. - Скорострельное". Сухая, почти не постаревшая с последнего раза женщина. Ниери Траварка. И пока он смотрел на оружие - она на него.
  - Мы умрем, лехтев? - спросила она. Тихо. Слышно. И Ралица встал, где должен был. Он только знал, что не может ответить.
  - Не знаю.
  - Ты спасать? - вернули ему.
  - Да. Здесь должен быть... сигнальный колокол. Что-то?
  - Заряда нет, лехтев. Даже в генераторах. Снизу вон жахнуло, - рапортовала ниери Траварка. Как он недавно. А потом отходила и усмехалась. - Тебе звук нужен, лехтев? И внимание? Сейчас тебе будет звук.
  
  Ему был - и звук и свет, когда оружие в ее руках заговорило, прострочило - гул и ор на площади - поверх голов. И правда были - внимание, звук и свет. Ралица еще думал - ее снесёт. Но нет - только-только пошатнулась.
  - Следующей будет по ногам. Чтоб вы точно здесь остались, - голос сухой женщины Траварки поднялся, долетел, накрыл - упёрся куда-то туда, где горела крыша. - Лехтев пришел нас спасать. Слушайте все, - и приглашала его - быстрым жестом "валяй". И торопила (...просто голосом, что казался шепотом). - Давай, лехтев. Долго я все это не переору.
  
  "Я опёрся, - навсегда знал Ралица. - Я осознал задачу". И ниери Траварка еще подгоняла, а он думал - чего же, он же тоже может - выпрямится, встать (...достать до неба, врасти корнями - во всю - она ранена, она сейчас треснет - все равно во всю свою землю) - и что тогда голосу? - он достанет - отсюда и до гор.
  - Звери обезумели: на них не спасётесь, - зачем-то с этого начал он: проверял - получится ли с голосом? Получилось - голос был, взлетал, упирался - вот туда, где из того, что некогда было Омутницей пытались взлететь - острые, злые струйки, скоро распилят... Еще дальше - до гор... где некогда были горы, а теперь гремело и клокотало небо.
  
  ... В том направлении запретная территория. В том направлении полигон "Тоннель". Это мог знать Ралица. Да он с самого начала, с той съемки Цюэ знал - это идет оттуда. Где был "Тоннель". (...и где уже совсем ничего нет). И сейчас ему совсем нечем было это знать.
  
  - Сюда идет разлом. Здесь все утонет. Мы держим мост - и мы удержим мост. У вас два круга времени - берите что успеете, идите сюда - я держу вход.
  
  ...На голос хватало, но пока говорил - Ралица знал, как ему его было мало. Его повод тянул, жег плечи и пытался перевернуть, пойманное - сейчас и голосом никак - не наводилось на резкость... Он знал, что сейчас делать, и сначала его было так мало, чтобы все это сделать - накрыть людей, хотя бы обнаружить и зацепить людей, отделить их от страшного, дозваться сюда, затянуть туда, по направляющей, на мост.
  Выдох еще, наверно. Точно помнил - там ниери Траварка, усмехаясь, сбрасывала ремень, предлагала ему оружие:
  - Нужно, лехтев?
  И он собирался. Он отвечал.
  - Не. Не умею. Не справлюсь: тяжелое - нечем будет, - и знал, что откуда-то лезло (...за собой было нечем следить и проще было - воспроизводить привычное) - губы расплывались открытой почти улыбкой... Ну - ниери Траварка отзывалась привычно:
  - Смотри, лехтев: снесут.
  - Не снесут, - пояснял он. Можно было говорить тихо. - Я вешка. Опора, - и продолжать тоже, слыша извне - оттуда где накрывал и тянул к себе людей Горички. - Снесут - им же хуже.
  - Ясно, лехтев. Давай, держись. Пойду загонять, - там она спустилась с крыльца, и Ралице стало нечем за ней следить.
  
  Но по правде... когда первый из людей ступил на мост - стало гораздо легче. Ралица окончательно закрепился в имеющемся. И точно знал задачу.
  
  Хорошо, что он много раз бывал в Горичке. Что мог и сегодня, когда все расплывалось и тряслось, восстановить, определить, где кончается территория людей и начинаются поле и Омутница. Повод все еще жег ему плечи, но мост, оформившись - напомнил - выдыхай, поднимайся. Смотри сверху. Отслеживай. Где на этой территории люди, которых ты знаешь. Значит, можешь - это запретно, но сейчас можешь. Зацепить...за корни - просто разглядеть корни в мутном кипении, где бурлит, разваливается и перемешивается привычный вещный мир со всеми его границами.. -потом зацепить и потянуть, не дать - порваться и захлебнуться совсем, сорваться в безумие - подтягивать к себе, к мосту... А больше - Ралица знал - его не хватит. Думать. Ни о чем. Должно было не хватить.
  
  "Но я видел", - говорил сам себе Ралица. Что он видел. Старшего, кажется, из когда-то проглотиков, который нес на руках уже видно и своего младшего - ну да, время прошло - а младший тоже нёс, кого-то белого и мохнатого, - кота? щенка? козлёнка? - и увидев Ралицу, вдруг так точно испугался, так точно стиснул - того, кого нёс (...ему ведь сказали, что зверей нельзя... - вот там и думал Ралица). А казалось, что его не хватит говорить, вырвется что-нибудь страшное-страшное - а зря казалось, хватило - он вполне звуча, кажется, сказал малышу: "Осторожней, не придуши", - и те вошли на мост.
  
  Видел, как ковылял, спотыкался и ковылял уже такой старый ньера Пасоч, как смотрел на него, Ралицу, задирая голову куда-то выше, а потом поворачивался, говорил же, кашляя: "Ну а как же земля? А как же бочки? Восемнадцать отборных бочек..." А его еще более старая и прямая женщина шла за ним и вышептывала: "Ничего, старый, разберемся - ты иди, иди..."
  
  Видел - и как бы вот не прямо за ними подгоняла ниери Траварка - нет, все-таки не прикладом - пару, незнакомую Ралице молодую женщину и ее мелкую, где-то у первого имени. Голосом да - гнала, оно ощущалось - это "поторапливайтесь" - и сливалось с гулом. А мелкая наперерез - таким мелким, живым, ныла, что палец зашибла, ножку больно, а Ралица смотрел - что-то младшей и кожушка не накинули, спросонья, видать - а потом и они шли на мост.
  
  Там еще ниери Траварка останавливалась рядом с ним, точно укладываясь в гул, запрашивала: "Стоишь, лехтев? Ну стой, стой", - открывала фляжку, глубоко - отпивала фляжку - он мог думать, даже думать, стоит ли сказать... не стоит: здесь... да и из самой крепкой золотинки что-нибудь всплывёт. Не успевал додумать, Траварка уже смеялась, опуская фляжку: "Пойду внука напинаю, что он с нижними пропал, допинает ли, время есть?"
  И потом: и правда - медленно и тогда же понимал Ралица - Пасоч с его женой были только что, сухая женщина Траварка отвечала - на его вопрос: "Пропали его бочки: пьянь забор сломала. Извини, лехтев, их гнать не пойду, чай не всплывут?" - договаривала, шла, оставляла за собой полосу. Очень прочных корней.
  
  ...он так и не сможет вспомнить, а ниери Траварка успела (...захотела?) пройти на мост...
  
  "...Я не знаю, - знал Ралица - что потом они рассказывали - может быть тоже... про ростом с гору - ну... пока я стоял на своем месте и видел, как... вскипала Горичка, наверное, могли. Не знаю, до рассказов было ли им потом. Как-то потом они не искали встреч". Потом слышал, болтали, что эвакуированным выделяли землю - туда, ниже по течению Крэжты, почти у озера. Еще слышал - лишь тем, конечно, кто согласился подписать. Свидетельство. О заражении всего лишь питьевой воды.
  "Я знаю: я видел,- тоже мог сказать Ралица. - Я видел воду. Я видел реки. Все реки мира, которые текли вверх".
  
  ...Там, где привычный мир давал трещину, а Ралица стоял, вплетаясь у самого края моста, и отвернуться было некуда... Он знал: и дело было не в том, много ли Богу молотков. Просто так вышло, у Бога не так много рук - и когда мир дает трещину и начинает сыпаться - одних своих рук и Богу слишком мало. А брать разумных - это поперёк того, на чем стоит мир... Так попробуй еще возьми - этого разумного здесь, когда все, что он знал о мире - и что никогда не хотел знать - на него обрушилось и рассыпается. И еще рассмотри его там сначала, перед тем, как взять.
  ...В одиночку ни одну годную работу никто не потянет сам. И во времена, когда мир еще плыл и качался один - Богу очень пригодились бы те, кем можно было бы его взять и подпереть. Когда ему будущие Принадлежащие настолько предложили - кто бы отказался?
  
  ...А потом мир рухнул. То, что пробивалось сквозь трещины в Омутнице - пробилось, шарахнуло в облака и разломило землю. Ралица удержался на ногах, завернул мост и пошел по мосту. Стараясь немного обогнать людей, встать среди людей, слегка подвинуть их страх, зачерпнуть - да - и прояснить, сказать - ничего настолько страшного, обосновать им мост. Был мост. Должен был быть мост. Сцепленные, чуть качающиеся досточки, переход под шаг, перила - канаты, плетение... (Они были роскошью, знал Ралица). Но Ралица дорисовывал -и знал: он мало знает,он и не один собьется, если те, с кем он идет рядом, перепугаются, они должны быть прикрыты, должны не бояться, если будут видеть еще и перила - им будет спокойнее...
  Помнил еще - там он и нагнал вот ту женщину, с девочкой, кого последними подгоняла Траварка, отставали - разбуженная мелкая ныла, боялась - он, вроде, даже спросил разрешения, потом уже мелкую подхватил... была лёгкой, легче их младшего - думал Ралица. А еще знал - недолго посмотрела, поболтала что-то и уснула... Спала. Дышала. Была теплая.
  
  ...Помогала - ему понимать, зачем... он-то точно знал, из чего мост. Перила, досточки, канаты - руки, головы, плечи -уперлась и не могла - прогнуться и быть непрочной - страшная праздничная пирамида... Ралица так и видел этот мост. Так и видел, так и поднимался. И вёл. Мост, в который вплетались, который плели из себя его люди - вещи его Бога, люди его Этэрье, вплетались и оставались в нем насовсем. Достаточно насовсем, чтобы разумные могли уйти... могли идти, ничего особенного, просто мост - так ли важно, что он, куда он ....Пока не найдет прочную землю тот, кто пошел маяком.
  
  Если бы Ралица мог присмотреться - он бы, наверно, узнал, где кто... Но где бы он нашел время присмотреться - он должен был знать и собирал - досточки, канаты, перила - просто мост... "Мы, плетельщики, - начинал в нем голос лехта Мрэжека, его старшего (...голос того, кто уже был этим мостом совсем). - Так себе, рядовые мастера, наше дело обнаруживать мелкие прорехи - там, где крепится вещный мир и корни разумных. А когда все равно нельзя иначе, мы можем - мы встаем и продолжаем плести".
  Ралица и продолжал. Шел, нёс теплую сонную мелкую - и плёл. Знал, что его взяли - прочно и ненадолго. А куда деваться - их немного же было. Эс Этэрье.Лехта эс Этэрье. Кто должен был, шел вперед, кто должен был, лег мостом. Ралица - да, старался запомнить, как они лягут узором. Здесь - и до тех пор, пока придет его черед стать мостом.
  
  Черед пришел. Ралица видел. Два шага подождал старшую заснувшей мелкой, приостановился (...убедился - их есть еще кому держать), принюхался - маленькая пахла сонным, вещным, детским. Отдал тёплую ее старшей, кажется, разбудил, мявкнула спросонья... Отдал с ней куртку - ему-то теперь зачем?
  
  Передал людей, отцепился - и остановился на краю. Сел - потом лёг - вплетаться в мост - смотреть, как на самом деле очень, очень близко... вокруг - внизу - кипела, бурлила, сворачивалась водоворотами, плевала выбросами не та вода, как ее не бывает в мире живых вообще. Накрывая собой земли Старого Плато и всю его землю... Смотреть - насовсем.
  
  ***
  - Какая карта! - сухой восторг его ллаитт был. Острым и резким (...как топорик) . Выбивая с одного удара. Восстанавливая.
  
  ...это было. Больше, чем звездный год - много больше - целую пару жизней назад. С него, Ралицы, по договорённости, его ллаитт снимает след. Основные показатели всплеска Thai при том первом выбросе. Как они в нём, Ралице, остались зафиксированы. По распоряжению Алакесты, которая заверяла, что будет работать одна и это, при некоторых условиях, несложно - в его привычной обстановке. На летней так сказать кухне их нынешнего дома, при ней в летней сараюшке - и то правда, не в Крэжте же их снимать.
  Он, Ралица, живой, это было, его ллаитт быстро чертит что-то на своём легчайшем мелком передающем, и казалось бы не видит, где он... Где бы так еще столь ощутимо не видели - остро, как отдельным лезвием. (...продолжая...проворачивать?)
  - Такая продолжительная и подробная съемка основного хода поверхностных течений и такие чистые срезы, - продолжала Алакеста а'Лайетт айе Ставист-рьен, высоким, слишком быстрым, и все-таки совсем понятным высоким фаэ. - Мне говорили, что мне обнаружили немалую ценность, но я не могла ожидать такого сокровища, как вы...
  
  Потом ллаитт отрывалась от передающего, поднимала голову, смотрела, непослушными пальцами закрепляла на вторую сторону (...правую) край траурной накидки. Ралица осознавал себя в пространстве - что лежал на рундуке, и что не успел встать, собирался, вспоминал, как двигаются руки, как ими подтолкнуть себя к столу... Добраться до фляжки, открутить на ней крышку (...он же обговорил привычный способ заземляться, если он понадобится?), наполнить чоканчик - и, кажется, не расплескав... почти...
  А потом снова - наполнялся и плавился (...той водой - чистой и тяжелой). Ллаитт Алакеста продолжала тоже - высоким фаэ. Почтительным. Медленно, отчетливо - и пугая:
  - Я...приношу извинения, мастер Ралица. С моей стороны недостойно именовать вас вещью. Пусть даже и сокровищем. Но, понимаете, о катастрофе Тоннеля сохранилось крайне мало данных. То, что я достала из вас - это значительно ценней и подробней... даже с таким трудом добытых мной документов навигаторской.
  - Навигаторской? - удивленно переспросил Ралица. Золотинка проходила в горло, теплом разливалась внутри. Заземляла. Было понятно. Он еще не научился разбирать, когда его хромая ллаитт усмехается.
  - Разумеется, навигаторской, - ллаитт оставила паузу, рассматривая - его, узоры на фляжке, кромку чоканчика. - Пока... я могу спросить, что вы пьете?
  - Живанинку, - вернул Ралица. Сначала показалось - его не поняли. Поторопился пояснить. - Местный крепкий спиртной напиток. Способ... заземляться деревенских лехтев.
  - Помогает? - запросила его ллаитт.
  - Я привык. Скорее да, - отвечал Ралица. Было неловко. Особенно когда ллаитт дотянулась до чоканчика, покрутила чоканчик - да, мелкие движения даются и ей нелегко - чуть не уронила. И сбросила быстрым движением: "Наполни!" - когда он потянулся подстраховать. За ним только, церемонным, проговорила:
  - Если вы готовы со мной это разделить... - потом смотрела, как Ралица наливает (...ну что ж, он подбирал лучшую, чем не стыдно угостить и его ллаитт. Вроде да, почти не стыдно. Странно). Вот то, хотя бы, как она, чувствуя неловкое, роняет в сторону. - Должна же я знать, чем травятся... стабилизируются мои эксперты... - а потом - он помнил, как ллаитт делает мелкий глоток и замолкает. И молчит, перекатывая второй, побольше. Говорит потом - удивлённым и ласковым. - Золотая какая...
  
  ...Запила - и голос снова стал сухим и размеренным:
  
  - Да. Навигаторская. Полагаю, ниери Рьен'галь потом ознакомит вас более подробно. Но пока... для того места, на которое я собираюсь вас поставить, вы имеете право знать эти подробности. Разумеется, мастер Ралица, навигаторская. Вы... да, вы, конечно, не знали. Но можете предположить, как был оснащен полигон "Тоннель"? - Ралица решился пояснить жестом. Что не очень. И ему стали пояснять. - Итоговый, сложнейший проект. В разработку которого вложились три Дома. Правящий - и Дом Пороха с Домом Жемчуга. Которые лучше перестанут быть, чем позволят себе просчитаться перед соработником. У нас было лучшее оснащение. Собственные масштабные энергостанции с перекрестной возможностью автономной работы. Линии связи с многократным перекрытием, способные удержаться при любом выплеске. Экспериментальный скоростной транспорт, разработка Дома Пороха - которую, к величайшему моему сожалению я не могу сейчас для нас выбить, мне не на что. И, разумеется, многократные системы безопасности, задачей которых было держать сам проект "Тоннель" и вероятные последствия его обрушения. Я понимаю, мастер Ралица, насколько с моей стороны сейчас бессмысленно и стыдно это произносить - но так не должно было быть. Так, как случилось, - здесь была пауза. В нее Ралица ответил жестом. Что это все уже случилось. Старательно понимал, что да, вернулся совсем - себя чувствует. До кончиков пальцев. А что его ллаитт видит отдельное. Ну... ему придется понять, что еще придется нести.
  - Экспериментально была не проверена только последняя экстренная система безопасности. Требующая наличия навигатора с соответстующими возможностями и полномочиями. На тестовой имитации запуска система безошибочно срабатывала - как со мной, так и с другим... опорным навигатором. Предполагалось, что в случае критического столкновения с течениями, - ллаитт высыпала параметры, передала Ралице в руки этот ее маленький передающий. Ралица на нем и не понял, как рассмотреть, а Алакеста-ниерра посмотрела на Ралицу, хмыкнула - и он думал, разобрал ли он жест? - если в том, что разобрал, читалось чёткое "выучу". Думать было недолго - ллаитт уже отряхивалась и уже поясняла. -С теми течениями, что угрожали прочности вещного мира и имели достаточный напор... ее задачей было силами навигатора обрезать и заплавить канал и активировать всю очередь внешних барьеров. Которые, соответственно, замыкались... в случае меньших выбросов за вернувшимся проходчиком. Хорошо закрывались, это мы проверили на опыте. Можете еще подлить?
  
  Ралица внутри себя помнил - паузу на четверть выдоха, которую он выделял просьбу ллаитт из ровного потока ее речи. (...холодного. И каменного). Еще помнил, что голос менялся. Алакеста медленно проверяла, по глотку, чоканчик. Говорила:
  - Да, хорошая штука. Убедительно напоминает, что ты живой. Не под нее бы это рассказывать, конечно, - но потом она ставила чоканчик и снова текли холодные камни. - То, во что мы врезались и провалились, превышало пределы средней расчетной мощности, в пределы полной же входило. Насколько я располагаю данными и могу предполагать, с должной скоростью задействованная даже проверенная система безопасности, вся сеть внешних створов... могла бы ослабить и рассосредоточить концентрацию выброса. То есть обойтись примерно таким же заражением по площади, но несравнимо меньшим по интенсивности...
  - Все бы действительно обошлось заражением воды? - зачем-то открыл рот Ралица. (...затем, что ллаитт притапливало - он не знал, поможет ли, он знал - что ее надо держать).
  - Полагаю, с обвалом. Но примерно на предполагаемую карантинную территорию полигона, - ллаитт Алакеста отвечала, подсчитывала что-то на пальцах и возвращалась. - Если бы мой опорный навигатор Дэриал а'Лайетт действовал по инструкции и срезал канал незамедлительно по получению информации о плотности течения, тревоги и моей команды, площадь заражения была бы минимальной, - а пальцы подсчитывали. Быстро. Как будто не слушались ллаитт... довольно плохо. - Согласно сохраненным резервным копиям данных навигаторской, у него было не меньше малого круга времени, чтобы принять это решение. Как вы понимаете, этого достаточно.
  - Но вы бы... умерли? - запнулся Ралица.
  - Мы так и так умерли, - ровно вернула ему ллаитт. - Вопрос в последствиях, - а Ралица - что - озвучил прямое предположение:
  - И он... не смог?
  - Как показывают данные переговоров, вскрытых итоговой комиссией, он сознательно выжидал, когда мы закончимся. Рассчитывая получить сохранную разработку. А потом стало поздно. Надо же, такой элементарный выброс - из-за разницы насыщенности и скорости распространения разлома оказался для него такой неожиданностью. Признаюсь, для меня случившаяся скорость выброса - тоже. Возможно, если бы мне удалось закрепиться и умереть, шов оказался бы прочней. И последствия меньше. Простите. Если сможете.
  
  - Моя ллаитт, - постаравшись, чтобы это было размеренно, вернул Ралица, - нам в любом случае придётся работать, исходя из того, что вы не умерли.
  
  - Да, приходится признать - сейчас не время это исправить. Суд моего Дома решил так, как он решил, а вас... надо достаточно прочно выучить, - ллаитт говорила и продолжала - так, что в высоком фаэ Ралица не путался. Но с трудом ловил переходы. - Навигаторская полным составом исполнила только пункт про спешную эвакуацию. Заблокировав исключительно внешние створы Тоннеля, что в итоге только способствовало... специфике распространения затопления и вторичным разломам. Спасательные службы, поднятые по тревоге, действовали как могли - и достаточно быстро, в итоге... эвакуировав меня. По имеющимся данным, задействованным это стоило жизни, кроме того, их катер в итоге остался на карантинной территории, и данные съемки восстановлению не подлежат. Достаточно объемной информацией про специфику разлома располагаю я... ну, меня тоже предполагалось экранировать и сжечь. Но насколько я знаю, Дом Хорн очень быстро затребовал для своих исследований признанное материалом. Им пришлось менять профиль исследований на ходу, в итоге я умудрилась выжить, предоставить сохраненные лично мной данные сначала ниери Дальян, потом с ее подачи аль'эртай Службы наблюдения общества, Съеррейну а'Лайетт айе Таирианнон. В итоге, я оправдана и моя задача вернуть эту землю к нормальному состоянию. Я... пока еще достаточно хороший Проявляющий-Llyithu, чтоб понимать, как не в моих силах вернуть все как было. Сожалею, меня пока не хватит на любые компенсации. Но признаю ваше право их потребовать.
  - Моя ллаитт, я лехтев. Мне в любом случае не полагается судить, - старательно... и почти речью вещей вернул Ралица. Да, он хотел, чтобы на него посмотрели. И на него посмотрели. Внимательно.
  - Полагаю... у нас еще будет время об этом поговорить. Но сколь мал объем имеющейся у меня информации, вы теперь сможете оценить,-ллаитт Алакеста вернула. Шевельнула - пыталась -правым плечом.. Говорила дальше. - И насколько вы для меня оказались ценностью тоже. Учтите, лехта Ралица - сейчас я думаю, как я смогу вас выучить. Пока я не знаю, как это совмещается. С тем, что я не имею права... что я совсем не хочу вас терять. Больше... никого из вас.
  - Я думаю, придется, - вернул Ралица. - Я понимаю, многих придется. Но я пока, - (...еще не год, как дедушка, - он думал именно это, думал - и подавился), - собираюсь, раз вы обещаете, выучиться. Собираюсь работать здесь. И больше ничего не собираюсь. И... моя ллаитт может простить лехта несоразмерную бестактность? - он специально прозвучал речью для лехтев - подчеркнуто, видел - как она поняла и отплевывалась, (узнавал ниери Орана... нет, это ей не сейчас). И ему вернули. Подчеркнутым разрешающим жестом. - Что ж, если я ценность... я хочу сказать и попросить вас запомнить: когда вы рассчитываете,как вам правильно умереть, я тоже имею наглость думать именно это - примерно два круга дней, как - что больше никого не хочу терять. И вас отдельно. Как ценное и самое необыкновенное.
  
  - Я могу сказать только: я запомню, мастер Ралица, - это его ллаитт говорила через очень длинную паузу. И там была - вода между камнями. Чистая, хорошая, живая вода. - Извините, как я и ожидала, у меня не получилось не испытывать бессмысленных сожалений. О том, что уже случилось и неотменяемо...
  
  А потом ллаитт шевельнулась. И отпустила внезапным... много, много легче официального, сохраняя его только формально.
  - Ралица, я могу - вернуть тебе бестактный вопрос?
  - Разумеется, можете, моя ллаитт, - возвращал он. И было неловко... слышать дальше эту чистую воду. Обычным. Относительно близким - соработников.
  - Я рада как ллаитт этого сектора... и один из виновных в этой катастрофе - что тебя с твоими данными мне нашли. Я рада, что эти данные, снятые с тебя намного лучше и подробней, чем я могла рассчитывать. И теперь они у меня есть. И я хочу спросить... я не понимаю, как получилось. Как ты остался жив? Тебя же... как я поняла, с самого начала привязали.
  - Да, - вернул Ралица. - Я могу сказать: мне повезло. Я... когда я только начал полностью вплетаться в мост, наш опорный вышел на твердый берег. Ну... то есть, я был растянут - задействован частично - и мог закончиться долго и плохо. Но дальше... моя ллаитт, если про то, как я жив, надо отчитаться, я хотел бы позвать мою одну такую эксперта, которая... если вы хотите, расскажет это гораздо подробней.
  
  ...Запах - он конечно чувствовал. Еще бы.
  
  Это он, Ралица, договаривался - когда выбирали место, где снимать с него срезы состояния . Там требовался наиболее удобный спуск и наиболее прочная земля - и он предположил, что ему будет проще всего на знакомой территории. Да, там есть, кому держать ее прочной и целой. Там целый храмовый квартал. И ладно ллаитт, даже ниери Дальян Эс"Хорн согласилась. Прямо показалось, только Ралице было неловко приглашать властного сектора в кое-как прибранную, а все равно - рабочую территорию. Летнюю кухоньку. Сараюшку при ней. И устраивать в ней "рабочий минимум" аппаратуры.
  А Чешменка его ни о чем вообще не спрашивала. Сообщила: "Буду перцы запекать. И тебя караулить". И пошла - дальше, в с позволения сказать летнюю кухню. Ну, места на жаровню там хватает. К ней и шла - с полной корзинкой перцев - ярких, красных, с острыми кончиками...
  
  Он не возражал. Провожал ее взглядом, и улыбался. Вспоминал, как шутил еще весной - когда Чешменка, по привычке плюнув под семечко: "На удачу... ну а что, у меня - работает", - высыпала мелкие кругляшки семян под рассаду. Ралица и улыбался, и проговаривал, что ему кажется, если в мире живых останется совсем немного прочного места, а на нем - здешние люди... Они всяко будут - заливать семечки горячей водой, ждать, потом подплевывать под семечко, рассыпать по горшочкам, ждать с рассадой до самой прочной весны, оглядывать, подвязывать... Маяться всю летнюю работу, и где-то среди нее находить день собирать - остроклювые красные перцы, потом выбирать не самый жаркий день и выходить с жаровней - наполнять землю от края до края - острым, дымным, плотным, чуть липким - как липнет к пальцам подгоревшая кожица - запахом... Часть уйдет сразу, если в доме будет сыр, то и незаметно как - часть отобьют, разотрут - с чесноком и иной раз иной овощью, зальют маслом, оставят на самую-самую зиму - свареничку, огненную овощную затируху, без которой здесь как мир не стоит.
  А Чешменка подгоняла его - поставить горшочки на верх светлого угла, и потом уже легко отвечала - что так и будет. "Конечно, будут... если от мира останется совсем чуть-чуть - значит, будет очень много работы. А какая работа, особенно зимой - без потом, в доме, сваренички? Есть хлеб - хорошо, есть мясо - совсем хорошо, а бочоночек живанинки должен быть. Так что придется тебе и виноградники поднять, хоть бы куст". Он подтверждал, а ему быстро-быстро проводили по щеке - тыльной стороной испачканной в земле ладони - и Чешменка продолжала: "Четыре зимы я зимовала без сваренички, ни одну не захочу повторить..."
  
  Это хорошо было вспомнить. Хорошо опереться, когда он вошел в сарайчик - и пришлось идти дальше. Хорошо было вспомнить и сейчас - понимать, как бы оно ни было, что путь пройден и колесо сомкнулось - дальше уже будут быть и действовать. Здесь. А запах был - плотный, настырный, чуть липучий, очень живой - затекал и возвращал.
  - Чешменка, - отодвинул дверь и позвал Ралица. - Наша ллаитт спросила, как так получилось, что я тогда вернулся. Ты захочешь рассказать?
  - Расскажу. Ща допечется, - возвращала она. Ралица видел - ллаитт принюхивается. Это помогало... отпускало думать: нет, лютый перец с сыром ллаитт невкусно... а свареничку?
  
  ...Чешменка пришла, принесла с собой запах, много запаха перца и дыма. И миску. С жжеными уже перцами. Чистить. Села под свет, дверь закрывать не стала. Оглядела ллаитт - та сидела. Спросила, не мешает ли свет. Потом спросила:
  - Откуда рассказывать? Где я тебя нашла? То есть - сначала... - она смотрела на Ралицу, за ней разгорался закатный свет, и говорила она тоже Ралице. Личным и местным. - Мы пришли, младшим нашли место под крышей и я пошла тебя искать. Я не помню, где это было, но я точно помню, что вовремя тебя нашла. Там шел снег, тебя положили в дровяной сараюшке, и старшие обсуждали, что с тобой правильно сделать: убить и потом сжечь или сжечь сразу. Потому что если ты сам умрешь, будет трещина и будет намного хуже, - она плюхнула в чистую миску чищенный перец, покосилась на Алакесту. Так... прищурилась. Продолжая уже средним фаэ. Не очень чистым выговором. - И тогда я взяла топорик. То есть, еще я спёрла у них ружье. А потом заперла дверь в сараюшку. И сказала, что тем, кто сунется, разнесу башку. Меня попытались убедить, не убедили. И начали совещаться. Ну... я знала, что оружие тут только у меня, - да, она отвлеклась, она поймала движение - медленное движение пальцев Ралицы... и прибавила голоса. - Да, они обсуждали, не стоит ли поджечь нас вместе с сараем... И я поняла, что время у меня есть. Много времени, - она шлепнула очередной чищенный перец, взяла еще один. Но знала, что ллаитт ее спрашивает. Медленным жестом. Удивляется. - Я деревенский разумный, Алакеста-ниерра, а топливо, которое хорошо горит -это очень дорого. А в деревне, поздней осенью -еще дороже. Где и как достали бы - это беженцы-то лехтев, в полудохлой деревне, что там топливо - даже столько нормальных дров? Сами-то эти сараи, - в сторону, местным, отворачиваясь от миски с перцами, говорила Чешменка, - я-то помню, даже порубленными, очень плохо горят.
  (...а ее разворачивали, - знала Чешменка. Ее разворачивали и на нее смотрели. И там было холодно, страшно и светло. Как в самую зимнюю ночь под снегом. Нет, дальше - намного выше той, где идешь дрова воровать. И она проверила, где тот самый топорик. Который все равно с ней. Прежде чем и вступить и продолжить).
  - Я не знала, как. Но знала: мне хватит времени. И мне хватило. Собраться и пойти его вырубать...
  
  ...Могла - не могла ли Чешменка об этом говорить - тогда было так: она шагнула и провалилась. Обратно. Ее учили, ее выучили, но - но конечно она не знала, как - но не могла иначе, спускалась и скользила, падала, обляпывалась и ползла, протискивалась - и лезла, лезла, ругаясь самым нижним, зная только то, что должна найти, где может найти - и ползла... Ниже (...по слоям) - еще ниже.
  
  И увидела. (...откопала? ).
  
  С ней был топорик - знала она, нащупывая, понимая - он должен быть здесь, и здесь, с ней. А руки были мокрыми, скользкими - от этой мерзкой, липкой, грязной воды, и пальцы проскальзывали - по серебряной оплетке "горлышка" топорика, никак не удавалось ухватиться, перебросить - для удара...
  
  А было надо. Ралица тоже был. Он, видно было, шел, когда не смог идти, тогда полз, и лёг, потому что не смог и ползти. А за ним тянулся, прилипал и накрывал его - длинными, вязкими нитями, страшной, затягивающей паутиной, под которой где-то его было и вообще не разглядеть - целый, прочный слой... Откуда Чешменке было знать, но она знала - и ее Ралица должен был перестать быть вообще, стать слоем и только, должен - но не успел. И где ей было знать, где ей тут встать, обо что опереться - где размахнуться - кроме единственного и прочного - что она тоже должна. Встать и не отдать. А это значило - рубить...
  
  И она рубила. Била - сначала по очевидным затянувшим нитям - как в самую холодную зиму, как в самую смерть бьют, соскальзывала, падала, обплёвывалась от липкой дряни, вставала и продолжала рубить. Плакала и кляла, ругалась такими словами, которых никогда не знала, кашляла и продолжала.
  Там у нее и сорвалось, когда свалилась, отплёвывалась - от гнилой воды и от отчаяния: "Ты, которому мы все равно принадлежим - сделай же что-нибудь - для него и для меня!"
  "Должно быть, навела я там грохоту, глядишь - в ухо орала,- могла и усмехалась лехта Чешменка потом. Но не здесь. - Должно быть, меня хорошо было слышно. Как бы моими трудами там слой не просел". Здесь же - она смотрела на ллаитт и собирала. Медленным и горьким:
  - Приношу свои извинения, Алакеста-ниерра, за возможно неуместное с моей стороны, и... ну... не в обиду вам будь сказано, но Тот, кому мы принадлежим - как наши, деревенские, скуповат и жаден. Зачем доламывать один хорошо сработавший инструмент, когда взамен можно получить два? - знала - не глядя знала, что лехта Ралица собирает пальцами "больше", и Алакеста понимала тоже - между этими двоими сейчас пролетел ветер. Но Чешменка уже продолжала. - Если тот второй докажет, что он рабочий. Конечно, меня взяли. Легко, как я - топорик. А у меня, понимаете, хороший топорик - и я с ним умею...
  
  "А она отлично всплывает", - думала ллаитт, - быстро, легко, без всякой поддержки. Неудивительно -теи-лехта lierh-aef - то - и не знать, как...
  
  "Конечно, мне надо было доказать. Что я хороший топорик. И что я смогу не промахнуться... но я же не могла - теперь уже никак не могла промахнуться. Меня держали и рубила. Отделяя быть заново. Одного такого на свете. Хорошо, хорошо знакомого -до самого мелкого. До того как тебя обнимают ноги и как работает каждая жилка и устает работать. Я не могла ошибиться - и я не ошиблась", - это не говорила. Это просто знала Чешменка. Просто знала, понимая, что это знают вместе с ней... теперь больше других, чем хотела бы.
  Но смотрела она отсюда. И отсюда было несложно и ллаитт смотреть в глаза. И знать дальше.
  - Нам повезло, - это она сказала. - Нас решили пока признать живыми, греть и кормить, насколько мы это тогда могли. А дальше было проще. Быть и звать его назад. Пока не дозвалась.
  
  ...Ей повезло. Знала - слишком прочно знала она сейчас. У нее был этот день. И много, много других дней. Среди которых был и тот, где Ралица (...в этой их жизни) впервые открыл глаза. В мире живых. И собрался. И совсем собрался. Чтобы попробовать - вот отсюда, как имеющий право - спросить: "Здравствуй, лехта... и как теперь тебя зовут? " - а она слушала, и рот, конечно, открывался раньше: "Чешменка, светлый мой. Всё та же твоя Чешменка".
  Он вставал еще долго, он толком встал едва ли у начала весны. И то, не иначе, потому, что а кому было жить дальше? - всю работу на новом месте - дом, какую-никакую землю, ограду, младших. Нам повезло - знали они оба - нам повезло как-никак больше, чем остальным людям. Ближний из храмовых кварталов - что мог ужаться и пустить, услышал и сообщил - приходите. Накануне зимы... нам было очень мало дела, что это город, что это вообще Крэжта...
  Чешменка думала еще - старательно, пытаясь думать все же через улыбку: "Понять, что я столь же по праву могу спросить у нового лехта-Плетельщика об имени - я так и не поняла. Но зачем мне было спрашивать? Я знала. Я его рубила".
  
  Под этим было - и было, Чешменка полагала -недолжно и очевидно. Что для нее вся возможность - быть, жить и строить - начались только тогда. Когда один такой на свете вернулся и позвал. И дни жизни начались дальше. Что бы там в них ни было, в этих днях.
  
  Разное было. Ралица вот отворачивался. Думал - слова Чешменки цепляли, поднимали на поверхность. Думал про пояс. Хороший, прочный, армейский пояс под оружие. Он потом обратил внимание, что с вывернутыми наискосок левыми креплениями, кажется, всеми в ряд. Ралица помнил, как нашел его в ржавой миске под крыльцом, а был целым -и это было в ту зиму, в уже подвесеннюю пору, когда и он встал, и пора им ставить новый дом и разгребаться тоже встала. Ну и приютившие сказали - во внешний подпол заползайте, что найдете - ваше...
  У их-то Семьи считай и не было вещей, ушли-то тоже... с чем были. И среди них такого пояса точно не было. Чей, знать бы - думал Ралица, разминал, чем больше пробовал, больше думал - одолжат ли. Удобной должен быть вещью для работы. Когда еще кажется - пуп сорвал, словно весь этот мост на себе поднимал и долго нес.
  - А... вот, куда я его зашвырнула, - голос был из-за спины. Голос был легкий, спокойный. Младшая Пляничка - это он шутил еще там, в Этэрье, - не иначе, до взрослого имени, и больше в младенческие годы, оторалась на всю оставшуюся жизнь. Дальше предпочитала объяснять и рассуждать. Блестяще подражая обучавшим взрослым. Иной раз и совсем не к их радости. Не это Ралица думал - он вообще не успел подумать, он махнул жестом и поясом - с просьбой пояснить.
  
  И Ралица видел - было - Пляничка - лехта Пляничка - отвечая, растерялась:
  - Ну... когда я знала точно, что вы живые... что все есть как должно быть - я всем сказала, мне поверили, выданное мне оружие я им вернула. А найти себе Колодец потом пришлось. А пояс я по дороге сорвала, и знала, что сломала. Они не спросили. Они вроде на юг уехали. Папа, - говорила Пляничка и подходила чуть ближе, - сильно я его, да? Починишь?
  
  ... Пляничка. Моя младшая. У которой я никогда не буду иметь права спросить - как ее теперь зовут. И никто не будет. Мог тогда думать Ралица. Но зачем это было думать?
  ...У нас после отступления осталось слишком мало лехта, поднявших звание. А миру их требовалось много. Самых... не требовавшихся в мире, что был до того, ветвей лехтев. Мог бы он пояснить, если бы его спросили. И мог только надеяться, что не спросят.
  Думать он думал... просто внутри него был. Вот тот день в Этэрье. Самые первые круги, самого первого их дня. Где вот об этой Пляничке еще и мысле не было. Где у ворот коврового угла рассказывала Ралице его Чешменка - про то, что никто в жабу здесь превращать не умеет. Зовут таких. Если надо.
  Не было нужно таких в то время в Этэрье. Только то что умеют Весы Многоликого - это, пожалуй, хуже. Чем просто превратить в жабу.
  
  С ним было, но нет - ему ничего не требовалось двигать в себе. Когда поворачивался. И возвращал. Близким жестом. Поначивал. Оставляя пояс на свободной руке:
  - Слегка пополам. Починю. А я-то только подумал, чтоб его заиграть, раз ничей. Отличная же штука под работу.
  - Так заиграй, пусть работает, - возвращала Пляничка. Ралица не думал - но куда было от них всех спрятаться. Ему продолжали. - Я очень хотела, чтобы все было хорошо... как должно быть. И точно знать, что все хорошо. И я точно знала... а остальное мне не понравилось. А в Колодец все равно пришлось. Потом.
  
  ...А что дальше? Дальше переезжали. Дальше Ралица знал, что будет долго знать и это тоже. Вспоминал за тем легкое-легкое, дразнящееся: "Но-жи-чек", нынешнего ее, Плянички, супруга, балагура и рыбака ньера Шарана - ему точно как достался весь шум, отведенный на эту семью, интересно, как его разделят их дети? (...и с чем - и как - эти дети научатся справляться? ) И возвращался - туда, где изучали друг друга Алакеста а'Лайетт айе Ставист-рьен и его Чешменка. То, что ллаитт вносила поправки в данные, а Чешменка продолжала чистить перцы, им не мешало. И сказать ей не помешало, когда Алакеста сдвинулась - и заметно оперлась на ладонь, начиная привставать:
  - Алакеста-ниерра, я приношу извинения за свои предположения... но если вы хотели приподняться и поблагодарить, не надо. Вы точно сшибете полочку, вон там, над вами. А боюсь, даже дотянетесь до лопаты над ней, - ллаитт слышала, поворачивалась, смотрела наверх. - Та хорошо закреплена, но вдруг. Она может свалиться, а если свалится - долетит до вашего оборудования. А то и мне до перцев. Не знаю, будет ли обидно вам... но мне продолбать пару жбанов запаса на зиму - точно будет обидно.
  Она звенела - слышал Ралица. Чешменка журчала и накрывала. Разбирая что-то ещё... на должное и недолжное. И ллаитт это было, похоже, очень очевидно.
  
  ...А он зачем-то помнил - это и правда проверено. Куда более низкорослым. То есть... полочка была в доме. В этом вот новом доме. На его самое первое лето. Полочку - там, внизу, нечаянно сшибла мама. Только что она не благодарила Чешменку. Она - полным, размеренным - приносила извинения. Потом уже - с благодарностью.
  Ничего не разбилось. В их доме... тогда не так много было того, что может разбиться. А Ралица был. Более-менее ходил, даже если и казалось порой, что вступает в спину. Знал - не сам, не вещным телом. Тело разума. Прикипело. И тоже пройдет. И - да, было - не хотел - попросить расцепить это маму. Лехта Колишну. Ну, тоже знал, старательно - у нее же было много других забот... Тогда что - достраивали квартал, достраивали ограду...
  
  Лехта Колишна прошла через эвакуацию Этэрье живой, но прожила потом недолго. Ушла - на следующий Somilat. Когда у них уже был новый дом, у них был новый поселок над Раштой. И его ограда.
  Тоже знал - зачем об этом говорить? - вложилась в ограду. И еще пошла следом.
  
  Той зимой, когда его местные лехта - такой же белоглазый Аши и его младшая Златка, понаблюдав, как резво Ралица обращается с передающим, и подбили - не пойдет ли он под пришедшую разнарядку "чистильщиков". Дело было опасным, но с привилегиями. Включая выход во внешний мир и повышенное содержание, вкупе с доступом к профессиональной технике. И Ралица еще пошутил бы - про "пришлого не жалко", если бы тот же Аши не пошел с ним. В одну команду. Подчиненным. Формально им даже звания навесили.
  Чешменка, помнится, посмотрела - вот куда острей, чем смотрела сейчас. Сообщила: "Утонешь - найду". (...и да, он каждый раз понимал - найдет. Да, и тогда, когда принял решение выталкивать транспорт). И "продолжала совместное обучение и работу" - как тоже усмехалась она. Выяснилось, что у городских до медпункта лехтев ходили еще больше, чем в Этэрье было. А выцарапывать снабжение было сложнее. Дальше Чешменка послала всех в три жопы - и местных, с декларацией про "деревенские суеверия" заодно - и нашла место, где огород разводить. Ну, к новой весне ценность все так или иначе доказать сумели.
  
  ...А ллаитт досмотрела вверх. На полочку. На лопату. Там еще и пара тяпок была. И медленно признала:
  - Ваша правда, ниери Чешменка. Я хочу вас поблагодарить. Значит, поблагодарю на словах. Я благодарна вам всей собой за то, что вы сделали. И... нахожу, что вы достойны. И что вам придется. Это разделить. Я вам благодарна, но если бы зависть могла плавить землю...
  
  ...это была цитата. Старая цитата, соразмерной строкой из очень исторических сочинений высокого фаэ. Но лехта Чешменка - что "поняла", подхватила незамедлительно:
  
  - То у нас бы здесь была еще одна дыра, размером с "Тоннель", если не глубже? Вы простите меня, Алакеста-ниерра, если я скажу, что этой земле уже хватит?
  - Вы правы. Хватит, - возвращала ллаитт. - Но не могу этого не признать.
  
  Еще было тихо - медленную долю выдоха, пока они смотрели друг на друга. И Чешменка отложила недочищенный перец.Ллаитт притягивала. Ллаитт продолжала смотреть этой лехта в глаза.
  
  Ну, как в глаза... видеть-то получалось совсем другое.Да, топорик, - рассматривала Алакеста. Интересный такой топорик. С узором, с длинной ручкой, с мелким лезвием... с занятной вершиной... Задумываешься и знаешь - откуда бы? - не иначе достав из чужой головы, что это специально так, что когда в горах очень холодно или очень неровно идти, на топорик можно и опереться. Как на третью ногу. Очень рабочая штука. И сейчас работает: как ни рассматривай - видно лезвие, в котором отражаешься. "Хотя со мной, вроде, не должно работать, - могла взвешивать Алакеста. Могла и дальше, - но кто знает, что я сейчас могу и что сейчас со мной нельзя - после всего, что было".
  
  Первой все-таки повернулась лехта:
  - Как я понимаю, у вас были другие задачи. Могу вам не вернуть... но верну, что я счастлива оказаться довольно... неблагопристойной вещью. С каким-никаким, и пусть я его присвоила - правом выбирать и действовать. А не держащим землю. С его должным, - Чешменка сбивалась, на нее смотрели, видно было - да, ей и страшно тоже. Сбилась. Слышно было, насколько говорила местным. - Алакеста-ниерра, но если бы... если бы вы не сделали того, что вы сделали... здесь же, очень может быть, совсем может - вместо провала... с любую территорию - был бы, как я понимаю, фонтан. Может быть, до сих пор был фонтан. И ни Ралица, ни я, никто бы уже тут не сидел и не разговаривал. Так что... кому тут и кого благодарить... Но вы знаете, мы живы, наши дети живы и приносят внуков, какая-никакая земля под нами тоже есть, голодать не будем. А вы... делаете странное, но пока, как я поняла, не собираетесь здесь мешать, а будете работать. А с остальным - ну ничего, понемногу справимся.
  - Простые деревенские люди, - медленным высоким фаэ, личным, в сторону, но вслух проговорила ллаитт. - С вами все-таки правильно. Как же с вами хорошо. Да, я думаю, вы справитесь. Медик? - это она уже запрашивала у Чешменки. Властным. И у Чешменки нашлось, как ответить:
  - Ну, насколько могу - медик. Поскольку местная и лехта- насколько могу.
  - Значит, натравлю Дальян. Постепенно убедим ее смириться. Дальян все равно будет здесь. Я ее предупредила. Наш старший медик сорвется сюда через два малых круга времени, а до ее прихода я думаю спать. Здесь вполне хорошо. Если ты здесь поместился, - ллаитт и продолжала командным. И поднялась. Учитывая полочку.
  
  Ралица не возражал. Ралица знал - он глазами видел, вот на том самом совещании, в тот самый внезапный день, когда ллаитт прописала их, лехтев, насколько могла - полноправными. И предупреждали его тогда же. Вот помянутая ниери Дальян и предупреждала. Что состояние его ллаитт хуже, чем она старается показать. И что сложная работа головой - вот вроде этой, со срезами - его ллаитт выключает. Она хочет спать и ей очень надо спать. (Ралица еще, по правде, думал - а не сконструировала ли ниери Дальян этот... предохранитель). Там, где и так как получится. Что ж, место для съемки с него срезов они оборудовали удобное. Не хуже - той, первой койки в зале...
  Сел рядом Ралица привычно. Это тоже было - в тот первый раз и работал. Плёл - и получалось. Ну если разумному... если Властному надо спать, надо просто и прочно спать. А это непростая задача, с тем, что внутри этого Властного есть - отчего бы и не помочь?
  
  О да, - знал потом про себя Ралица. Это, насчет "внутри" - он грамотно сформулировал. Он начал плести... и так ничего и не успел. Понять тоже. Он соскользнул.
  
  ... Глина. Липкая, жирная глина. Глубоко...
  
  Чешменка - изначальный разработчик лехта Чешменка эс Этэрье - рассказывать потом будет с усмешки. "Ну понимаете, у человека только две руки - это ж надо подняться, надо собраться - собрать корзинку с перцами, миску с чищенными перцами, шкурки еще, жопки перцев, семена... Ну я и прособиралась... - а потом продолжала, увестисто и плотно. - Конечно, я знала, что надо покараулить. Благо, булькнуло оно все быстро. У меня только-только осталось времени метнуть топорик - зацепиться за край этой ямы - и нырять, двигать искать, куда там Ралицу занесло"...
  "Ну, как оно выглядело снаружи? Ямой, - тоже говорила Чешменка. - Несуществующей и очень наглядной ямой. Сраным сепаратором, где самое густое и плотное остается наверху - и ты попробуй туда пробейся, - говорила и выразительно отряхивалась. - Как я оказалась снаружи? Мне повезло. Мы потом замеряли. Для внешних данных существенно то, что оказалась как раз на границе зоны поражения вместе с близким, состояние которого... в среднем отслеживала. Для внутренних профессиональных существенным оказалось - так это особенность специализации, задача моей ветви лехта - отделять - бывшее от ушедшего".
  
  Говорила - и знала, что не расскажет, все равно не может рассказать, как это - закрепиться и броситься в густую, слишком плотную, слишком мутную сверху воду (...дальше она становилась холодней и чище. И опаснее). И искать там - наощупь - одного такого живого, потому что не можешь не искать, не можешь - не найти... Найти, схватить, и почти попасть внутрь бесконечного ужаса, что ты не знаешь, где ты, где закрепленный маяк, что отсюда вообще нет другого выхода, кроме того, вниз, стать глиной, который он - тот один на свете - для себя, вляпавшись в это, видит - единственным и да, желанным. На долю выдоха, на самом деле, на самое ничейное время. Пока сама эта волна не забурлит, не поднимется, не потащит... наверх, напоминая - вот берег, вот топорик, вот ты, все было, было давно, не с вами, ты дома, ты на берегу.
  И еще здесь будет лежать - внутри того, что не называлось словами - она-то очнулась - вот она, вот их сараюшка, вот топорик - он вернулся, он под рукой, он все равно под рукой. Целая. Даже оставленную миску шкурки не рассыпала. Беловолосую... Властную они разбудили - сидела, встрепанная, накидка сбилась, хватала воздух, понимала, где она.
  А Ралица... Ралица сидел тихо. Это бывает - уже знала, знала где-то извне, Чешменка. При слишком сложной... работе? - при слишком плотном попадании всем собой, всем телом разума, с корнями, на глубину, при слишком быстром - и притом страховочном подъеме - бывает, что разумный собирается долго и внутри него тихо. Так, что и не сразу его найдешь. Именно - извне это и лежало. Изнутри же - всей собой и очень... знала - старательно громко знала, так - чтобы ее было далеко, далеко слышно - что вот он ее топорик, рядом. И если у Ралицы так и не получится вернуться... первым делом она расшибет кое-кому башку. Она может. Она считает себя вправе. Времени хватило - чтобы она в этом побыла, собрала и посмотрела на ллаитт.
  
  Разумеется, она громко думала. Видно было хорошо. Объемно. Это тоже осталось с Чешменкой надолго. Насовсем. Облегчение. Которое в том времени - в ответ - было с ллаитт. Спокойное и очень полное облегчение. (Что больше будет не нужно это постоянно жить...)
  
  Хорошо, что Ралица дернулся. Хрюкнул. Смачно закашлялся. Подскочил - с пола - таки вписавшись плечом в помянутую полочку. Перехватил - свалиться не успели - клещи и емкость с большими гвоздями. Поставил их на место, похоже попутно нашел себя, что он и где он. Шлепнулся обратно на пол, потянулся к фляжке, сделал здоровый глоток из горла - передёрнуло. И запросил вслух, наконец:
  - И...что это было?
  - Понятно, - сухо и тихо сказала ллаитт. Но накрыла прочно. Тяжело. Длинным-длинным официальным. - Значит, мне надо будет дальше учитывать. Что в случае... интенсивной работы с данными, связанными с событиями недавнего прошлого - катастрофы Тоннеля - то есть, практически при любой интенсивной работе - в периоды времени, когда я не смогу себя контролировать, мне будет необходимо держаться подальше от ценных мне людей. И вообще людей. Я ими рискую.
  
  "Кто ж тогда тянул меня за язык? - усмехалась потом Чешменка. Если этот самый топорик сейчас лежал - ощутимо лежал, вот - на коленях. Кто его знает, может и он. А может так просто должно было быть. И я вдохнула и высказалала..."
  - Наоборот, - жаль только, что уверенность оставила ее на последнем звуке. Когда на нее повернулись оба. Она смотрела на Ралицу. На ллаитт... ну да, было стыдно. "Поймай, - про себя просила Чешменка. - Поддержи", - и показывала ему пальцами - деревенским жестом - "буль". До него дойдет - она сейчас начнет и до него должно дойти. Про колодец. - Понимаете... это - то как это происходит... это ну - похоже на маслобойку... ну... нет, на сраную центрифугу, - ловила она умное слово, а цеплялось неудобное, ругательное, и блеяла дальше - пока Ралица все считал и считал пальцами, - в которой самое прочное и тяжелое наоборот всплывает наверх, и до самой глубины пробьются только те, которые умеют...
  - Колодец, - наконец, вмешался Ралица. Сначала, на нее, Чешменку, смотрел. - Ну да, у нас так было. Нас так проверяли, если тебя бросить - доплывёшь, то есть утонешь? Только гораздо, гораздо мельче, вот то что было сейчас - оно глубоко очень, - потом Ралица чесал в затылке, и выдавал вслед. - Так нам и надо, чтобы это было глубоко. Моя ллаитт, если это вот с вами каждый раз воспроизводимо... если определить безопасное расстояние, для контроля, если... если у вас есть это безопасное расстояние, - Чешменка считала, и перебрасывала ему, что она проверила, есть, а Ралица запинался и продолжал. - И если для вас это безопасно... А ведь можно будет просто проверить. Как глубоко потонет тестируемый и как именно будет захлёбываться. Не отобьешься ж, я думаю... Ты ведь про это, Чешменка? - вернулся к ней Ралица. И говорить стало проще. Сначала подтвердив ему близким жестом, прикосновением. И стянув фляжку. Пригодится. Вот самой сейчас отхлебнуть.
  - Алакеста-ниерра, вы же говорили. Ралице. Всем и Ралице, а он рассказывал. Что у вас... крайне мало выплат и возможностей. И много работы, - как это было странно, как это было дико говорить Властному... вот этой Властной, которая рассматривала - да, вернулась, собралась, рассматривала, и предполагала потянуться. К передающему. Но ладонь сменила направление и неловко сложила - командный жест. Передать фляжку. Чешменка взвесила и наполнила. Чоканчик. Продолжая говорить. - Если все равно так будет - так может пригодится?
  
  - Так, придвигайтесь вы, оба, - скомандовала ллаитт. Хрипло. И властно. После чоканчика. - Оценю, как вы барахтались и что... я с вами наделала. Я еще погано подхватываю срезы, так что если можно... думайте тише. Дышите тоже. Лучше вообще не дышать...
  
  Задержать дыхание было вполне можно - ллаитт работала быстро, собирая - Ралица знал - меньше длинного выдоха. Со звуком - тихим скрипом - собирала подсчет на переносном передающем. И отпустила дышать - сбитым жестом, раздражало - что свои руки такие медленные и так не успевают. А голос... голос был легким. Голос даже усмехался:
  - А внезапно... На моей памяти в Мраморной башне было - удивительно аналогичное - такое испытание для начинающих. Колодец. Как вы говорите, как глубоко потонет и насколько булькнет? Примерно. Там самое главное для особо умных на дне не застрять... А если я получаюсь сама себе колодец... понять, насколько это воспроизводимо, подсчитать серию замеров... - ллаитт задумывалась, считала - и передавала им - и это было приглашение... к общей работе. (..."Собирать виноград звали также", - знала Чешменка внутри себя. Может это и толкнуло. Пока ллаитт считала дальше.) - Сейчас для подготовки специалистов есть более безопасные и простые тренажеры... но на что я их выбью? Захватывающих такую-то глубину. У меня не найдется отчислений даже для приобретения действующего проекта, тем более для заказа отдельной разработки. То, что есть со мной... оно со мной надолго и бесплатно, - усмехаться ллаитт как всегда не стоило - возвращать получившуюся гримасу в сколько-то достойное состояние ей было сложно. Медленно. Заметно.
  Чешменка, впрочем, не рассматривала. Обдумывала. Пропустила два выдоха и вернула. От неожиданной дерзости предположения почти сорвавшись на речь для лехтев:
  - Алакеста-ниерра, я осмелюсь спросить пояснений - я правильно поняла, что мы... вы... вся земля и Властный моей земли... нуждается в специалистах, способных собрать рабочий инструмент из, извините, говна и того, что должно было умереть много, много звёздных назад?
  Подтвердили ей жестом. Относительно быстро сложенным жестом. Что очень неискусно - Чешменке было не понять. Смысл читался четко: ллаитт подтверждала - рабочим порядком - что да, это так, а что? И продолжать можно было легче:
  - Я хотела бы сказать, что вы... правильно обратились. У лехтев этот навык выработался... полагаю, гораздо лучше, чем мы бы того желали...
  Чешменка знала, все-таки она подмерзала - от неподобающей неуместности своего замечания. И уже совсем замёрзла потом. Когда Властная, подобрав ее предположение в ладонь, повторила за ней:
  - Что должно было умереть много, много звёздных назад, так? Что ж - если это во мне есть и продолжит работать... - а потом она откинулась назад, отчетливо рассмотрела сидящих - снизу, на полу, у лежака, где до того был Ралица, а теперь сидела она - и передала. Лехтев. Соработникам. - Ниери Дальян... Дальян выест вам... нам - мозг. Через уши. Вилочкой. Для улиток. Но я сказала - это сработает. Это должно сработать. Данные есть. Посчитаем...
  А Чешменка - ну потом она смеялась. Что и вот надо же было мне так... ну не каждый же день разумный, простой сельский разумный сталкивается с властным. И еще имеет наглость выдвигать ему какие-то предложения (...и грозить топориком). Неразумие и любопытство взяли верх. Рот открылся, из него вылетело:
  - А разве у вас... едят улиток? - ладно непочтительным, самым разговорным. Местным.
  "Но это была Алакеста, - отмечала Чешменка дальше. - Она не заметила. Она задумалась".
  - Вроде бы да, - выдоха через два - и серьезно - ответила Властная. Тоже бытовым. Но высоким. - Насколько я помню, блюда из улиток входят - в традиционные блюда для жаркого позднего лета...
  И ллаитт еще что-то подбирала пальцами (...неужели припоминала вкус? Или, небось, их распорядки подачи?) А Чешменку несло. Она радовалась, что хоть "чудно" проглотить успела, только сказать:
  - И что ж мы до этого не догадались?
  
  ..."Старший медик ниери Дальян мне сразу понравилась... тем, что ворвалась именно в этот момент. Ну и за первое сказанное", - тоже рассказывала потом Чешменка. Эту вот реплику почти заглушил гул - на населенную территорию садящегося катера, рядом - так, что стенки сараюшечки ощутимо вибрировали в ответ - и той самой полочке снова угрожало свалиться. И не иначе, они еще продолжали это делать, когда дверь сараюшки распахнулась. И серая женщина, вставшая на пороге, запросила - уверенным и очень даже нижним фаэ:
  - Так, Алакеста, я здесь, а какого непросратого ты не спишь?
  Властная на нее посмотрела. Потом наверх - неужели... да, на полочку. Потому что потом поднялась и поприветствовала пришедшую... почтительным поклоном:
  - Мы тут, Дальян-ниерра, внезапно новую идею разрабатываем. С моими лехтев, - ллаитт еще запнулась... и вот не иначе - проверяла движением пальцев, это она не слишком зарвалась в формулировке? Жесты серой женщины (...у тени которой были крылья. И клюв. Увесистый такой похоже клюв. И этой тенью она отлично далеко ходит. И разговаривает.) - ничего не проверяли, Ралица не знал, что это значит, но точно знал - выругалась. Пока ллаитт ее подзывала. Уже не почтительным, проще:
  - Дальян, сядь пока сюда, посмотри, что я с них намерила... дальше потом расскажем.
  
  Пока Ралица дивился последнему равноправному объединительному, старший медик прошла. Села. (...показалось тесно). Углубилась. Ненадолго. Но обсуждать - они точно обсуждали. Быстро перебрасывали на пальцах. Понимать Ралица не успевал. Только разглядывал, как на какой-то миг пальцы ниери Дальян Эс'Хорн - а села она вот туда же, где сидела Алакеста, когда снимала срезы - поймали, держат, крутят, такт отбивают - по воздуху - чашечкой-чоканчиком, и нет-нет - взглянет старший медик - как там катается последняя капелька. Принюхивается, не иначе.
  - Ладно, у меня есть несколько вопросов и одно предложение. И одно утверждение: да, похоже может сработать, - ощутимо вдруг вслух выдала ниери Дальян. - Вопрос такой - насколько дрянь вы тут пили... - Алакеста быстрей парировала острым возражающим жестом, раньше, чем Ралица находился с предложением "попробуйте" - и протягивал фляжку. Что-то там уже немного оставалось. Медик невозмутимо поворачивала стакан, который крутила в пальцах (понимала... как поворачивать) - и подставляла, чтоб налили. Пробовала - в хороший глоток, как с горя, в лице заметно менялась. В голосе нет. - Лучше... намного лучше, чем я думала. Есть, чем заесть? - корзину чищенных перцев она (и птица) отчетливо нюхали.
  
  Чешменка и обратилась, уважительным жестом "угощайтесь". Ей было интересно - очень интересно - потянется ли клюв. Потянулся... пинцет? - ну, точно какие-то железные щипчики, живо снятые той с пояса. Жест, вслед, выписал тоже он. Понятный: "благодарю, вкусно". (А Чешменка старалась думать тише, но не могла отделаться: птица тоже всосала. Как червяка. Хотя судя по размерам птички - эта хоть угря, хоть болотную гадюку всосет, только чавкнет).
  - Потом я у вас захочу купить бочонок. Алакеста, я так понимаю, мы избавлены от нелепых телодвижений, и им можно просто заплатить. Это побочные вопросы, - оценила ниери старший медик вслед. - Второй основной вопрос у меня, лехтев, тоже к вам: насколько вы сейчас задействованы? Поскольку предложение у меня такое: мы сейчас трамбуемся в катер, движемся к пока максимально пригодному восстановительному. Где тебя, Алакеста, придется запихнуть поспать еще раз как следует. А с лехтев я собираюсь обсудить часть задачи.
  
  "С вилочкой для улиток? " - Чешменка в себе удержала. Ралица рапортовал, что сводобен. Под работу с Алакестой ему, тогда еще не очень вписанному в меняющийся мир эксперту - и по-прежнему чистильщику - были выделены несколько полных дней. Ну что, Чешменка приподнялась и тоже ответила:
  - Сейчас - отнесу перцы и скину смену. Это непривычно, Дальян-ниерра, - слышать обращенное к нам предложение, - что она договорила вслух до Чешменки дошло, только когда она подхватывала - снова - все емкости с перцами. (Птица подошла на шаг. Разглядывала... облизывалась? Вот пути неведомые... зубы у нее в пасти, что ли? )
  
  В катер им пришлось, как медик и сказала - трамбоваться. Чешменка была, по правде, и рада, что с Ралицей им пришлось группироваться сзади - впритык и "куда-нибудь запихнув ноги", как оценивала ниери Дальян. За Ралицу можно было прочно держаться - когда катер оторвался от земли - и это было видно, все равно впереди видно, ну и что, что уже совсем темно - ой, было неудобно. И страшно. И неудобно того, что страшно. Так что старалась не смотреть. Старалась смотреть... ну вот что ллаитт все встряхивается, пытается не задремать.
  
  Но хорошая машина - тоже знала Чешменка. Она-то готовилась долго стараться не бояться. А оказалось, что над землей-то - от их болотины и аж как бы не до самого центра самой здешней столицы - тьфу и как бы не малый круг, ну пусть два. А может можно... ну под местный медицинский как-то ну попросить, ну если так уж у них сложилось? - точно взвешивала Чешменка, отлипая от Ралицы, разгибая все ноги, по ощущениям - минимум двенадцать - и вылезая из катера.
  
  Не зная, что главное испытание ей еще предстояло. Дальян - это Чешменка узнает потом - катер пригнала к рабочей стоянке Высшего восстановительного Крэжты. Чтоб прогнать всех через рамки и чесать вверх. Быстро чесать вверх. Просто невыносимо быстро бежать вверх. Четыре этажа. Четыре длинных, длинных коридора. Где за каждой дверью что-то да было, и кое-где можно было подглядеть.
  Чешменка... ох, что на защитных обработывающих "рамках" - она вот даже на той передвижной койке застряла. Что увидела еще до всякого входа: во двор выперли. К забору. Вылезти не успела - застряла. А то, такая койка... с сочленениями - с колесиками - с рычажками... И провезти на ней, значит, можно... и что хочешь приподнимать. И фиксировать. И поворачивать, и как бы не вертикально и всячески. А она у забора и такая пыльная... ненужная? Может, отдадут? ("Да просрись, мелкая, - рассмеялось изнутри головы. - Ты вслед за властной сектора чешешь. Больше проси.")
  Ну вот всеми четыремя этажами на Чешменку и наступало больше. Особенно третий, через который они не подъемником - быстрым - ехали. А шли, ногами. И это же лаборатория была - она видела, пока еще одни рамки проходили. Успела прочитать. Ну, это дальше треть знаков не поняла. Поняла бы. Если бы поставили и оставили. И дальше поняла. И это она, уже привычная. А младшие, если начать учить - еще больше поймут.
  Но если все это правда - вот то, что уже добрую половину круга года происходит, значит - она смеет просить. Она будет просить - и вероятно она получит. "Ух ты ж не просраться, - мысль Чешменку прямо приостановила. - Это ж властных-то больничка. Самая высокая больничка. Вот они охренеют, что мы сюда явились. А уж если нам ответят на просьбу. Да они уже охреневают". Это было - на последней лестнице у очередных рамок их попытались остановить. Ну как - местные, вроде в медицинском, вроде бы контролирующие те рамки, начали на них смотреть, на Чешменку с Ралицей - и открывать рот. Но двигавшаяся впереди - и впереди ллаитт ниери Дальян Эс'Хорн - только здесь и стала понятно, насколько быстро - озвучила им быстрым жестом запрос - не "в чем дело", скорее "что?" - и от нее брызнули. Дав лехтев пройти беспрепятственно.
  
  За последней дверью было светло. И тихо. И, пожалуй, слегка напугало Чешменку. Подсветка работала, экранчики ждали, свет мерцал и отражался - от сумасшедшего множества мелких экранчиков, рычажочков, "кистей" переключателей, купола... штуки, куда видимо укладывали... обследуемого. "Я это, что тут понатыкано, считать только буду круг времени, - говорило ее "страшно". - Куда я тут думаю, что научусь?" Но мысли выгнала ллаитт. Сообщившая Дальян с очень... насыщенной интонацией:
  - Дальян, я так и думала, что в "кокон". А это обязательно, что в "кокон"?
  Медик ей отвесила жестом. Не очень-то уважительным. Что это сомнительный маневр - задавать дурацкие вопросы. Ллаитт, похоже, понимала - она тем временем закрепила накидку, сняла - куртку, подстёжку, пояс, осталась в майке, открыла крышку штуки, загребла оттуда горстью - закрепленное, металлическое, блестящее - датчики, похоже? На присосках. Закрепляла, они защелкивались и оставались - на загривке, на висках, на сгибе локтя... Но говорить не переставала:
  - Я в них навалялась на четыре жизни вперед... моих, причем! И особенно... в этом коконе, - высказала, как под ноги сплюнула. Ниери Дальян отвечала, не отвлекаясь - так, вот здесь у этой штуки операторское сиденье. Удобное. И похоже она его запускает. А верхняя линия, что движется... похоже пульс - пырилась Чешменка. Но что звучало, с ней тоже оставалось:
  - Тебе четвертый раз повторить, что его как следует продезинфицировали за... последним пользовавшимся. Кстати, это входит в задачу, чтоб у тебя были неприятные воспоминания. Зафиксируем, фонишь ли ты теперь - и насколько фонишь. И насколько эта штука изолирует. Судя по всему достаточно, потом проверим, могу ли я в тебя навернуться. Легла? Молодец. Защелкивайте там. Три на внутреннем борту и изолирующий слой потом по моей команде.
  
  Чешменка обнаружила, что по команде и защелкивает. Нижнюю. Ботинки.... ллаитт не сняла, напоминать Чешменка не рискнула - может так надо. Ллаитт было жалко. Штука вот... с разумным внутри напоминала сказочку. Про кладку ледяных зверей. И еще - думала Чешменка, выпрямилась - да, ллаитт не было страшно. Было противно.
  - Некогда taer-na предыдущего наместника Амайерин эс Лиддаи очень беспокоился о своем драгоценном здоровье. Последние звездных пять. Последнюю пару вероятно, очень беспокоился. Но он оказался удручающей сранью, а это лечат не медицинскими средствами, - безлично, в воздух, пояснила Дальян Эс'Хорн почти через малый круг времени. "Ага: заснула", - назвала себе Чешменка. На то, что показывает штука - она продолжала пыриться. Не могла оторваться.
  - Мне хватит пальцев на одной руке, чтобы пересчитать, сколько за пределами Сердца Мира и части быстродействующих армейских подразделений функционирует таких "коконов". И не хватит с порядками сотен - сколько средств ушло, чтобы эту разработку заказать. Но я довольна, что он здесь есть. Мой интересный пациент Алакеста - скорее, нет. Его всяко бы пришлось ставить, но я рада, что не разорена. Ага! - это Дальян уронила заинтересованным. - В зафиксированном диапазоне она действительно выдает крайне интересную концентрацию фонового воздействия. Признаю, я прохлопала. Я не представляла, куда смотреть. Интересно, почему, но это мы рассмотрим. В ходе предстоящих исследований. Да, я должна принести извинения. Объемные извинения. Точно не знаю, кому - за неимением точного лица обращения, принесу вот вам. Что ответ, очевидный любому... это вы отдельно извините, крестьянину, в мою высокоученую голову так и не нашел дороги. Что дальше, там, где уже заканчивается то, что с разумным могут сделать медики, время передоверять задачу лехтев. Они решат. Да, я подумать не могла, что это работает с ллаитт. С ними все работает с особенностями. Но это сработало прочно и достаточно.
  
  И старший медик крутанулась. Резко. Смотрела на них вся. (...и ее птица поднимала крылья. И тоже смотрела).
  - Вам пояснить? Вы это услышите. Я, Дальян Эс'Хорн, знаю этого разумного, этого пациента, эту Алакесту а'Лайетт достаточно лет. Можно уже считать в звездных. От состояния "почти материал" до состояния "почти разумный". И это была обосраться, какая интересная работа. С крайне существенным недостатком. Не скажу, не стоит хотя бы мне так говорить, что в день, когда и если она таки выполнит свою задачу - это как она сейчас говорит - и встроится в плотину Стены... мне останется только утопиться в Сетсар - со стыда за такой профессиональный проигрыш. Нет, я не собираюсь этого делать - я собираюсь жить очень долго и рассчитываю, что мой самый увлекательный пациент меня переживет. На много сотен звездных и всю жизнь Властного. Иначе это было бы... слишком невыгодно и нечестно. Ага, - Дальян вернулась к наблюдениям. Дальян старательно вернулась к штуке... (там... кажется, стабилизировалось? Непонятные полосы перетекали ровно. А птица стояла- вот в двух шагах от просто Дальян - и чесалась, запускала голову под крыло и чесалась. "Интересно, какой с нее пух", - вылавливала изнутри себя Чешменка). - Фонит концентрировано, но недолго, следа пока не зафиксировано, оценим как вне "кокона" растечется. Так вот, лехтев, я впервые за это время вижу мою Алакесту а'Лайетт айе Ставист-рьен заинтересованной. Не делающей должное - при полной жопе по состоянию сил, здоровья и средств, а просто заинтересованной. Я хочу - я даже попрошу, чтобы вы признались, лехтев - это во чью голову постучалась мысль рассмотреть... ту сраную ебанину, что сейчас в ней работает вместо связи с taer-na, как рабочий тренажер?
  -Ну, - кхекнула Чешменка - отвечала быстро-быстро, испугавшись... что полезет Ралица, и огребет, а в горле, как назло, застряло. - Так наверное, в мою.
  - Отлично. Что ты за это хочешь?
  
  Птица перестала чесаться. Подошла. Нависла. Гнула шею. Здоровенная птица. Это если Чешменка ей в перья на грудке смотрит. Лысоватые-то перья. Будто вчера были чешуей. "Вот, - старательно думала Чешменка, - супу-то с такой получится. Баков шесть. На всю больничку. Только точно рыбой смердеть будет".
  Быстро думала. Быстро видела. В четверть выдоха уложилась - до того, как выпалить:
  - Школу, - она взвешивала десяток вариантов, но выпалила тот, что сочла самым необходимым. В паузу они оба успели шевельнуться - и ниери Дальян и птица. Причем - да, Чешменка следила - Дальян отметила одобрительным "О!" - а птица ничего, нависла и смотрела (...а рожа у нее, видимо, отродясь такая, словно так бы она в этих разумных и плюнула, если бы птицы умели. Или эта умеет? ) Быстро отследила - выдоха не прошло. Поясняла. - Высшую медицинскую - если для нас теперь это действительно доступно. Хотя бы среднюю. То есть, от хорошего оснащения восстановительного я бы тоже не отказалась. Вот такого, например, - не слишком подчеркнуто, усмехнулась Чешменка, удерживаясь от мысли показать птице язык. Птица пырилась. - Позволите пояснить? - она ждала, ниери старший медик что-то теперь совсем непонятное с датчиков отмечала. Фиксировала. Потом выдвинула тоже откуда-то мелкий передающий, такой как бы не за поясом можно носить. Тоже что-то там отмечала. Не смотрела, выговаривая:
  - Да-да, я поняла, посчитала, продолжайте...
  - Не знаю, прекратится ли в ближайшие годы такой поток в наш, извините, восстановительный - потому что храмовые должны помочь и бесплатно, а иначе дорого и сложно. Возможно, реорганизуется. Но я больше - я намного больше, чем стоять жопой вверх в травяном садике и раскачивать наш, извините, генератор, устала собирать на коленке пригодных к работе специалистов. Мы все устали. Я сейчас смотрю на эту штуку... "кокон"? как на большую волшебную вещь. Я хочу, чтобы... хотя бы мои внуки, лучше дети, видели в этом рабочее устройство. Вы это дадите?
  - Дам, - Дальян встала. А птица села. Отойдя от Чешменки к экранам. Она что, тоже смотрит? И фиксировать будет. Клювом! Чешменка усмехалась про себя, старалась усмехаться, просто зная, если она допустит эту мысль до себя, что это запрошенное будет... что это может быть - она просто расплющится и лопнет. Это она потом поживет. Не здесь. В Ралицу. Все-таки эта мысль взяла с нее много - она отдельно слышала, как старший медик продолжает.
  - Независимо от результатов разговора, но я хочу вас расспросить, в некотором роде коллега... так, лехта Чешменка? - с именем ее Дальян справлялась старательно. И плохо. Звук был такой, словно эта птица таки плюнула. Сквозь все свои зубы. Чешменка услышала, но ничего не подумала. Бывает. Им, столичным, трудно. Подтвердила уважительным жестом - и вдруг услышала:
  - Дичь какая. Это я не о вас, о "сложно" и, особенно, "дорого". Что ж, я очень рассчитываю подарить моему пациенту Алакесте первую порцию материала для свай. И вы мне поможете. Вы не судите, я помню, это прямой запрет. Но свидетельство выскажете?
  - Свидетельство? - переспросила Чешменка. - О чем?
  - Кто приходил, сколько приходили, что объясняли про "сложно и дорого", даже если особо ничего не объясняли, вероятные точные имена виновных в данных нарушениях и прочие данные. И желательно за всю вашу жизнь, где это так устоялось, - размеренно и... а ведь и вправду зло - перечислила серая женщина.
  Потому Чешменка и дивилась, Чешменка пальцами собирала, стараясь понять - чего старшая медик хочет? Что такого-то, всегда так было, все, что когда неподъемно - к лехтев ходили. Для себя собирала - не подумала, что эта жестовая речь будет ниери Дальян совсем очевидна:
  - Нет, коллега, это не "так всегда было". Это личная сраная инициатива. С именем, званием, Семьей и подробностями. То-то мне так не нравятся местные работники восстановительных. Что не у Легиона. Если их много, Семей - тем лучше. Стройка намечается громадная. И побочных исследований хватит... Не беспокойтесь, вы, разумеется, будете не одна, из всех вытряхнем. А на освободившиеся места посадим, например, вас. То-то они пёрднут. Вас, конечно, придется выучить сначала - но как, в иную пору, половина местных разумных до вас ходила?
  - В иную, - вздохнув, сосредоточилась Чешменка, - я думала, что все... простите, кто статусом не вышел, ходили, - она обратила внимание - Ралица, что сидел тихо, смотрел на нее, смотрел на кокон - и, кажется, краем глаза все же косил на птицу - вот это подтвердил. Вдохнул и добавил:
  - Я могу сказать, что чистильщики городским нас рекомендовали. Ну и выступали на нашу защиту, когда те порывались нас бить.
  - Какая интересная информация, - оценила ниери старший медик. - Чем дальше, тем интереснее. Вот это все мы соберем... а потом передоверим новому главе Службы наблюдения общества. Для дальнейшей работы. Согласитесь, коллега, это отдельно приятно - когда вырезать всю эту гниль придется не вам? А гниль тут резать и резать, - Дальян Эс'Хорн усмехалась и была страшной. И Чешменка сидела и знала - точно, старшему медику за ее жизнь гнили... пришлось порезать. Много. Возможно, вручную. (...глубже тянулась, формировалась мысль - что, и правда статусной из Высокого Дома до происходящего здесь есть какое-то дело?) С мысли сбил Ралица, решивший негромко отметить:
  - Тальхар знает. Ну... в общих чертах знает.
  - Ага. Значит, уже Тальхар. Годится... - что-то своё вслух взвесила ниери Дальян. - Полагаю, он не откажется. От подробностей. Я, кстати, тоже не откажусь. Значит, вы, лехта Чеш-шменка, работаете в восстановительном... который построили лехтев и в который приходят к лехтев. С самого начала всей этой срани - то есть, после катастрофы?
  - Почти, - собралась Чешменка. - Примерно через полтора местных малых года.
  - Я довольна. Обращений, в том числе по вашему профилю было много? Полагаю, да - поражений, связанных с Thairien здесь должно было набраться на сотни вариантов. Интересные случаи были?
  
  Статусная... птица - Чешменка думала про старшего медика именно это, вдруг понятое, наконец оставила ей паузу на ответ. В нее и высказала, не обдумывая.
  - Вероятно. Извините, Дальян-ниерра, я не знаю, что именно вы считаете интересными случаями.
  - Архивы ведете? - требованием вернула старший медик. Таким, что Чешменка помедлила ответить:
  - В какой-то степени да. Нам приходится. Но... понимаете, я полагаю что для вас это будут... недостаточные примитивные записи.
  - Гхм, - звук, похоже, издали одновременно - ниери Дальян и ее птица. Звук был выразительный. - Если наши практиканты, после пройденных лет обучения и работы, в том числе работы с историческими данными рукописного архива и прочими коллекционными источниками - о-о, как я думаю, здесь они наконец на разную картину поражений и паразитов не в коллекции срезов посмотрят - но если они окажутся неспособны прочитать ваши архивы и стрясти с вас недостающие данные - они будут достойны пинка под жопу. За недостаточность и примитивность своей уже подготовки. Уяснили? Лехта Чеш-шменка, полагаю, это справедливый обмен? Я вам - Школу и профессиональную подготовку, с бесспорным правом допуска... например, по вашей рекомендации. Или рекомендации того, кого сочтете вправе. Вы мне в ответ доступ опять же рекомендованных мною специалистов и практикантов к архивам вашего восстановительного и ко всей рабочей практике. Я знаю... - сама она не поворачивалась, подошла птица. К "кокону", где отсыпалась ллаитт. И расправила крылья. Чисто аист над гнездом.... - что мне как бы не за свой счет придется монтировать привычное им оборудование, но средств Дома Хорн у меня лично никто не отнимал. Разумеется, я хочу преимущественного права доступа моих практикантов к данным вашего восстановительного, и права на их разработки желательно вечно, но я не уверена, что этот вопрос Закон позволяет обсуждать с вами. И не просру, с кем же его обсуждать... если здешнее бывшее руководство я с удовольствием медленно утоплю в закипающем говне и считая должным...
  
  - С вами же? - возвращала Чешменка. Удерживала: "Ну, вы можете сами с собой, вас же двое?" Подчеркнуто взвешивала пальцами и запрашивала вслед. - Я правильно понимаю ваше предложение - Школа, оборудование и рабочие руки? - под это Чешменка выразительно облизнулась, так - проверить. - Подготовленные рабочие руки. Много?
  - Много, - вернула ниери Дальян. - Хорошо подготовленных, я отвечаю.
  - Звучит прекрасно, - возвращала Чешменка. - Рабочие подготовленные руки, особенно ближе к сезонам приливов. Когда, как говаривала моя Наставница, хочется хоть у котика лапку одолжить. Но, простите мне, Дальян-ниерра, такую реакцию на ваше щедрое предложение, мне оно кажется неравноценным. То есть, оно очень щедрое, но я не понимаю, что взамен получите вы и в чем подвох.
  
  "Проверка пройдена", - так и отметила для себя Чешменка. Они похоже обе были довольны, по птице было просто лучше видно. Встопорщилась... словно ей хорошо шейку почесали по перышкам. Пусть и об такие порежешься. Пока ниери Дальян выговаривала:
  - Как раз в документах Рукописного архива я, в бытность еще мою практикантом, видела заявления, что лехтев не торгуют, но никогда не берись с ними торговаться. Я вам, лехта Чешменка эс Этэрье айе Ставист-рьен, отвечу - со своего места и от своего Дома - как Дальян Эс'Хорн, возможный четвертый представитель наследующей линии Дома Хорн: у вас есть, что предложить. И оно потрясающе заманчивое. Это вы, изнутри, не понимаете, на чем вы сидите. Информация, ниери Чешменка. Роскошный опытный полигон, новые данные и новые перспективные разработки. Это восполнимая и годная затрата - за доступ к этому впаять часть средств Дома всего-то в сколько-то больниц и собственную Высшую школу... а из этой ллаитт я всё это выбью. А Гэлиад уже просрали вглухую, - да, сейчас они двигались одинаково - и птица, и старший медик оскалились. И зубы у птицы точно были. Острые. В несколько рядов, небось. - Тем более, что те, кого мы притянем в Школу, думают так, как я - я свистнуть не успела, у меня сколько там... три заявки, - тут Чешменка подзастряла, потому что ниери Дальян не шевелилась, потому что к передающему, к тому мелкому передающему, отчетливо и сознательно, никак, подошла птица... Это прямо заслоняло того, что дальше говорила ниери Дальян. - А когда я соберусь и подробности поясню, их будет двенадцать раз по двенадцать. И лучших практикантов. Способных оценить, справиться и достать долгоиграющие разработки. Из наших исследований. Вот, например, из того, что вы задумали. С Алакестой. Я восхищена, видя головы... в которые приходит мысль использовать ллаитт как тренажер. Да-да, видимо мне никогда не приходилось думать в условиях настолько жесткого дефицита всех ресурсов, который вам организовали. И этому нам тут тоже придется учиться...
  У Чешменки чуть было не сорвалось "сомневаюсь" - не очень верилось в недостачу у разумного, который так, с щелчка пальцев обещает Высшую Школу... это ведь должно быть очень, очень, дорого, всех их продай - не хватит. Не успела. Спросил Ралица:
  - Мы ее так... не угробим? Ллаитт Алакесту. Вы ведь... предупреждали.
  - Вот и проверим, - усмехнулась - да, отчетливо усмехнулась ниери Дальян. И птица снова скалилась. - Разумеется, я буду следить и не допущу ни чрезмерного расхода ресурсов, ни чрезмерных повреждений моего пациента. Я никак не могу допустить бесславного завершения у настолько роскошного эксперимента. Но не могу не признать, лехтев, с тех пор, как она затеяла этот бардак... с вами и со всем этим полигоном - я вижу ее живее, чем когда-либо за все это время... Конечно, по соображениям безопасности, которые выдвигали отдельные мои коллеги и ее родичи... небезосновательно, признаю - ей лучше всего сидеть в тихом месте, а лучше в этом коконе.... вечно.
  Ралица не смог, он перебил ниери Дальян. В голос отметив: "Брр!". Чешменка нет, Чешменка по правде смотрела, как у "штуки" перестают плавно течь и начинают меняться показатели. Ллаитт... быстрее спит или просыпается? "Я с тобой разберусь, штука, - укладывала Чешменка. - С тобой и со всем остальным. Обязательно разберусь". Птица, кажется, смотрела в том же направлении - скалилась Дальян одна:
  - Ну, да-да-да, и подождать того момента, пока эта обосраться, какая голова утопится в собственном колодце - это еще сложнее, чем в Сетсар, но я в нее верю, сможет... и всему окружающему придет такой объемистый бздун, - ниери Дальян даже что-то посчитала, усмехнулась и обратилась к ним объединительным. - Так что давайте. Если мы превратим ее личную дыру в общий источник работы - я признаю это очень годным результатом. А, а ты как, Алакеста?
  
  "Ага, - отметила Чешменка. - Просыпалась". Крышку штуки ллаитт отщелкнула сама, поднялась, уже сидела... Снимала датчики и пыталась почесать спину. И высказалась сначала:
  - Ненавижу. Вот вообще ненавижу. Так, что вы обсуждаете? - поворачивалась она тяжело, явно цепляясь. Не выбралась - свесила ноги и села:
  - А придется. Если ты хочешь продолжать. Собственно, вашу разработку. С некоторыми мелкими дополнениями, - отозвалась Дальян. - Я тут, Наместник Алакеста, простите, позволила себе некоторое самоуправство. Как вы насчет создания здесь, в Крэжте, годной Высшей Школы? Сначала медицинской, я ее пообещала этой лехта, потом думаю прочих - здесь же своя стухла, а вам ведь понадобится.
  - Ммм... Дальян, в восторге - но... но ты знаешь, как это потянуть?
  - Мы ж вели переговоры с моим Домом. Большая Рыба нас все так же готова ссудить, все на тех же условиях. Но я готова начать на свои, а там подтянутся... Кстати, я описала ситуацию, и у меня уже три... а нет, восемь заявок. От потенциальных исследователей и преподавателей. И это я неофициально, без открытого доступа и практикантов. Можешь свистнуть своим, что пока они умирают со стыда за вас и твои последние решения, они пропустят охрененное поле для исследований? Итак, где ты нам найдешь землю? Учти, мне совсем не годны эти старые усадьбы, от них мудаками воняет. Чистую, прочню, желательно ничью землю. Мы ее тут найдем?
  "Вряд ли", - раньше ллаитт - и он это знал - взвесил Ралица. Со свободной прочной землей близ столицы, как он знал, и было плохо и становилось хуже. Но его ли это было дело - пока ллаитт сообщала... рапортовала: "Найдем". И приподнималась, запрашивая:
  - А теперь дай мне взглянуть, что мы в итоге тут намерили. Как... со мной рабочий вариант предложили, а? -- ллаитт поддевала - слышал Ралица. (...неловко было так очевидно знать, что ллаитт просила). Слышать дальше было еще более неловко. Как Дальян смотрит на нее и возвращает ллаитт:
  - А ты сомневалась? Разумеется. Ну, то есть, надо проверить, но с твоими лехтев я всю сделку обговорила и нахожу ее справедливой. Учти на будущее: они умеют торговаться. Давай - как ты это говоришь - работаем?
  - Работаем, угу, - ллаит же очевидно застряла, воспользовавшись доступом к данным. Совсем застряла - весь мир не сдвинул бы. Ралице странно было это думать.... еще страннее видеть, как эту мысль повторяют пальцы ниери Дальян...
  
  Но Ралица как-то для себя думал, что работать они будут... и будут еще, и будут. Глядишь, статусные живут долго, очень долго, а ллаитт, если не найдется на них свой колодец - вообще вечно. Год да другой, да как-нибудь начнут...
  Но нет - эти статусные умели работать, как в дни урожая в срок так себе погоды. Землю для постройки им ллаитт Алакеста нашла дня за два, властью Властного земли выделив "под свои нужды" значимую долю из личных владений Правящего Дома и Наместника - все-таки да, за статусным кварталом личных особняков. На приличном отдалении - и довольно прочную. "Чтоб не смердело, - поясняла, усмехаясь, ниери Дальян. - В смысле при прежнем Властном тут личные контролируемые деревенские подворья были, фермы там... А теперь, соответственно, в обратную сторону. Не смердело".
  
  Первую зиму новая Высшая школа встречала с ровно выстроенными у пропускного пункта четыремя зданиями. Быстровозводимыми - ну так, торопились же. Это потом городок Школы уже разросся - пришли Проявляющие, пришли "чистильщики", прибыло нежданное множество добровольцев, "почуявших поживу" - усмехались в своем кругу старшие командные. Рьен'галь Эс'Хорн, старший еще тогда будущего полигона "Стена" распорядился и преднамеренно - оставить все данные и результаты - и планируемые работы на полигоне - в открытом доступе для способных понимать. С категорическим указанием - которому вот не был рад тот же Тальхар - информацию не зажимать, пресекая только явный бред и ссанье, желающих принимать мягко, тестировать жестко и к делу пристраивать скоренько.
  Но первыми в будущей Высшей школе появились медики - и долго, не один десяток звездных отвечали: "Да не мешайте", - предложениям передвинуть их лаборатории - и жилые помещения в некогда опорных этажах - ну надо же было где-то быть практикантам, которым до Крэжты было - не намотаться? - в здания более прочной постройки. Под работу-то они были скомпонованы и оснащены - по требованиям ниери Дальян, а требовать та умела. Да и "пусть все помнят, кто на этом месте встал первым" - тоже звучало. Уже старательно вне пределов слышимости старшей медика.
  
  Но в ту первую зиму они стояли первыми. Новыми. Вполне пригодными принимать будущих Наставников и практикантов. Как прибывших, так и здешних. Которым тоже... пришлось принимать. Наглядно и сразу. Пока они шли колонной и вставали полукругом - почтительно приветствовать будущее место обучения. И "уважаемый заказчик" - лехта Чешменка шла пятой. А первой - Наместник сектора Алакеста а'Лайетт айе Ставист-рьен. И идущая четвертой Дальян Эс'Хорн четко - было слышно на другом краю пустыря, за колоной, где кишел цветной любопытствующий люд - поглядеть, что тут отстроили, пока не ввели в действие отстроенную ограду и пропускную систему, да и ярмарку обещали, с разным совсем столичным - ей, уважаемому заказчику лехта Чешменке эс Этэрье Ставист-рьен, передавала запрос - все ли здесь соответствует ее требованиям? И Чешменка знала - ей было так неловко, как вот только в первый день в Этэрье было, и то... Что думала, как же она блеет в ответ, как самая дурацкая овца - и как стыдно, что сейчас она думает именно об обещанной ярмарке - а правда ли там будет, обещали, этот вообще городской, из самого Сердца Мира, обогреватель для помывочных, что любую воду может подогреть, о том, насколько она вода, сигнализирует, и размером в пол-ладони примерно. И они смогут его просто купить. Ну... прикинуть, хотя бы, смогут ли... А еще о том, что в парадном поясе дырку пора еще на ладонь дальше пробить, давненько не примеряла. И потом, что нет - это вот все вокруг в своем светлом и странном сейчас ну как стадо, только что стоят смирней смирного, ровней ровного... Это она одна тут - в том, о чем подумала "парадное" пёстрая. Чисто птичка-свиристочек прилетела, с овцами почирикать, мух, а у иного нерадивого хозяина - и червяков из руна пожрать.
  Мысли... вот вроде, не соврать, отвлекали. Вроде даже не очень блеяла в ответ. Сдержанно. Всего она еще понять не могла, но то, что поняла, восхищало... А то, что над стоящими статусными поднимался ветер - ну что, это ее снесет, что ли? Дальян Эс"Хорн ей тем же вечером изволила пояснить - нет, это она, лехта Чешменка была нужна. Чтобы некоторых сдуло...
  
  Причем да, лично с ней связаться и пояснить. "Извините, лехта Чешменка, за это представление с акробатическими номерами. Это было мое предложение", - говорила она. Еще на речь настораживали ушки младшие Храмового квартала Крэжты - их Ралица собрал, пояснять как к недалекому уже Somilat фонарики клеить. И лепить, если кто особо терпеливый. "Вот они будут допытываться, что за представление. Те, что поняли", - плотно думала Чешменка. Появлению же Дальян она совсем не удивлялась: старшая медик могла. Просто всё могла.
  
  На том, чтоб в их доме воткнули эту игрушечку - легкий передающий из последних опытных разработок - настояла, впрочем, Алакеста. И в разговоре с Ралицей. Скомандовав, под конец: "Привыкай, эксперт - ты нам можешь быть нужен в любое время - рассмотреть данные и прислать заключение и вообще /i>за всем. Вот и опробуй, удобно ли тебе с этим работать - это, кстати, тестовая разработка. Кстати, сложная разработка", - чем Ралицу, разумеется, подкупила. Он, помнится, открыл рот и первым делом брякнул: "Скажите, а мне будет позволено - в свободное от основной работы время - использовать ее для обучения моих детей? Объяснять... начальные принципы съемки в реальных условиях. И как она вообще работает, как с ней работать. Если сам разберусь. Моих детей ну и вообще - всех приходящих детей". Торопился объяснить, понимал, что штуку можно брать с собой, значит ведь можно просто, сразу, прямо над какой-нибудь ямой, на примерах - она должна, она обязана - тянуть. "Ралица, - уже выпаливала ему в ответ ллаитт, сопровождая это жестом незнакомым, но вполне понятным, кажется - что задолбал он, как тот дятел. - Запомни, ещё раз, наконец, тебе достаточно просто сказать - что тебе нужно и сколько тебе нужно. Кстати, я готова - и я уже жду - принять первые списки рекомендованных тобой к тестированию и обучению".
  "Тогда её перебили", - тоже знал Ралица. "Это дорого, Алакеста, - вмешался тогда из-за спины ниери Марни эс Вильен айе Ставист-рьен. Местный, на том же самом совещании поставленный ллаитт Алакестой на проклятое место старшего службы обеспечения и транспортировки. - Это дорого и непросто", - "для данной цели" - он хотел продолжить, но удержал - тоже знал Ралица. Впрочем, ему уже возвращали: "Хорошо, нам с тобой и с прочими экспертами придется посчитать. Сколько я могу себе позволить - и сколько имею право насчитать. В личной доле компенсаций со всякой срани. На оборудование, необходимое для подготовки моих необходимых специалистов. Оба поняли? Ну и хорошо".
  
  Знал - но рассказал потом, года через два малых. Смеясь и кратко. "Тальхар вот рассказывал, потом старший Рьен'галь тому ниери Марни сказал, пока он личную заявку составлял для какой-то там руки разработчиков и владельцев производства той штуки - они, вроде, родичи, хоть он и местный. С просьбой о рассрочке. Что это не нам надо опасаться, что распылим весь наш ноль средств без лишнего. Это им надо опасаться. Того, что наши лехтев открутят у этой штуки крышечку, разберут ее на части, и соберут на коленке такую же. Из найденных железячек, стеклышек и личного ресурса. И у них заработает. Я ему тогда сказал, спросил - я надеюсь, ты не поспорил? Я не сумею: недостаточно подготовлен. И я бы не хотел, чтобы пришлось... - а потом это сдул с ладони и продолжил легким. - Ну вот первый и нашёлся".
  Это рыжий Мищичко Ралицу порадовал, средний сын молодой семьи из некогда верхнего храмового квартала Крэжты. Та семья сначала беженцами пришла отстраиваться помогать, а потом так вот в ближних соседях у них и осталась - дескать, у них тут вода ближе и дышится легче... Когда в свободное время Ралица в свой срок занятий младших к нижним ручьям уволок - ну и показывал им, на школьной вот этой портативной штуке, как то, во что они приныриваются, будет выглядеть на съемке чистильщиков - ну верней, в идеальном подобии этой съемки. "И вот по дороге обратно он мне и задал ожидаемый вопрос, - радостно говорил Ралица. - Можно ли он у этой штуки открутит крышку. И разберется, как она работает. Ну, мне ему пришлось ответить - нет. А вот если он таки прорвется в школу, среднюю - а там и выше, и действительно научится разбираться, как это - тогда да. Если ему скучно тогда не станет". "И я спорю, что сказал - я ведь и сам не умею?" - возвращала ему Чешменка, а Ралица, конечно, подтверждал - так ведь это и интересно.
  Выделили им тогда этих самых опытных легких передающих. Целых четыре. Вполне общепринято разрешенным пожертвованием для храмовых кварталов. "В качестве теста на прочность", - еще язвил Тальхар, и вслед за этим Ралице не слишком хотелось допытываться о подробностях. Ну, прочными оказались: прожили долго.
  
  ...Но это было с того дня года через два - а за себя Чешменка знала - штуку, свиристелку - было: невзлюбила. Она звучала. Она косила глазом - была уверена Чешменка. Она вот настырно появлялась в их жизни с разными запросами, и входила с ними, ну - в самое внутреннее личное время. Не то, чтобы у лехтев Крэжты его было много - но было, и те, прежние запросы не взламывали его... настолько ярко. Вот, например, это время собирать фонарики.
  "Но если это плата за перемены - да, конечно, называла себе Чешменка, - ее придется признать справедливой и смириться".
  И почему-то казалось - ниери Дальян очевидно, что Чешменка перебирала. Принимая извинения.
  - И да, я собираюсь вам пояснить, - продолжала ниери Дальян. - Мне нужна была максимально быстрая, эффективная и, желательно, почти бесплатная тестовая проверка - кто из этих новичков с нами останется и будет готов работать. На наших условиях. Вот с вами, например. С лехта на месте заказчика. Я полагаю, вы и ваше место сработаете ничуть не хуже, чем ваша проверка про "разбудить Алакесту". Уже сработали: две жалобы только ниери Рьен'галю поступили. Надеюсь, дальше они не пойдут. И да, я жду от вас рекомендаций для ваших людей, уважаемый основной заказчик...
  
  Чешменка могла вспомнить - не самым глубоким слоем - и вспоминала: до зимы, с постройкой школы, завершилась и разработка тренажера. Они это раньше Утра года так назвали - "Разбудить Алакесту". Чешменка знала. Чешменка присутствовала. Ее, по прямому указанию ллаитт "захватила и измеряла" Дальян. Замеряла - выразительно удивлялась, птица что-то там чесала себе под крылом - но устанавливала, что это правда. Что этот детектор к этой дыре подходить способен быстре всех и сознательнее всех. "А что искать, по ней замерять и будем. Личные разработки чреваты", - ярко скалилась Дальян.
  
  Ну а Чешменке... а что ей было говорить, она видела: проверяют всех. И начали со старших. Странное время здесь шло подряд, приливы подходили, словно их ветром несло, и ллаитт, жуя очередной "липкий пончик", златашку, вполне урочную осеннюю сладость - отвечала, что да - несет: я врастаю. Еще она каждый раз ругалась, что ее от этого болота тянет на сладкое... так, что скоро будет ссать сиропом. "Проверим", - невозмутимо отзывалась Дальян.
  А Чешменка видела: ллаитт прочнела. Каждый раз, пока сидела и облизывала сироп с пальцев, ругалась и шла отмываться... Когда еще громче ругался толстячок-боровичок, ниери Тальхар (...вот бултыхнулся тогда он - "и как топор, я скажу", - отваживалась Чешменка, а очередной практикант ниери Дальян, что сидел на экранированной территории и занимался съемками общего состояния и личных выплесков, опасливо на нее, Чешменку, косился и шепотом подтверждал: "И правда: как топор"). Но практикант оставался сидеть, а Чешменка открывала дверь и слушала страдальческое: "О-о, голову мне в жопу, что это было? - и смотрел на Ралицу. Что ллаитт тут - может, вовсе и понять не мог. - Вы это... только не говори, что еще повторять будете. Я лучше вас еще вместе с передвижным потащу. Раз по двенадцать". "Я очень против. Скорей не будем. Тебя поднять или тебе принести ведро?" - так... властно спрашивал (...Чешменка смотрела. Любовалась) - ее Ралица, А ниери Тальхар (...круглый дядька, который еще и змей, как из той сказочки вышел, про младшего и змеиные слёзки... грибочек) - Ралица-то стоял, а он-то сидел, и смотрел ему как раз - под нижние ремни пояса, на фляжку. Откашливался с оттяжкой и запрашивал: "Выпить дашь? У тебя ведь твоя, золотая?" - и Ралица еще только оглядывался по сторонам, а там, из верхнего угла, где трансляцию съемки рассматривала Алакеста - звучало: "Думаю, можно . И плесни мне тоже... куда-нибудь"...
  
  ..." Я увидела нить. Веретено и нить. Много нитей. Прочных. Которыми можно сшивать и пилить. Хорошо сшивать и хорошо пилить. Сосны, а иногда и скалы. И все миры", - Чешменка помнила - так, слогом Канона, отличным слогом Канона, как она, Чешменка, не научится никогда, отчитывалась - перед старшими Храмового квартала Крэжты, обоих, нового и старого - ее младшая, лехта Пляничка. После первой встречи ллаитт Алакесты в Крэжте. Осматривала их совещающиеся жесты, вот как ее отец сейчас Тальхара - очень сверху. И говорила простым. Деревенским. "Я буду думать, что это так изменит мир... что мы и не успеем понять, как".
  
  И не ошибалась. Конечно же.
  
  Чешменка вот вечером у них в доме сидела. После этого эксперимента, с Тальхаром. Хорошо же дочке с мелким творога принести и пару кругов времени поспать дать. И со всякой чисткой, что она просила, разобраться. А потом Пляничка, внутри всякого бытового - так себе бытового, Чешменка советовала, им бы жаровни пока приподнять, первый внук, вот она смотрела, унаследовал - все их младшие любопытствовали, как звучит огонь, и Пляничка первая, и похватать пытались, а это только кажется, что долго - скоро встанет на четыре ноги и до всего добежит... Было: Пляничка слушала. Обсуждала. Где-то между спросила. Про ллаитт. Высоким - и как там она?
  Чешменка собрала:"Обрастает мясом. Шерстью и корнями". На высоком. Некрасиво. Но самой было странно, как бы это прозвучало на родном.. Самой было странно, что она боится. Своей младшей и боится.
  Особенно сейчас, когда Пляничка вот внутри этого обычного так задумывается, глубоко внутрь. И там взвешивает. И говорит вслух: "Да, конечно. Так и должно быть. С живыми и среди живых, - и запрашивает, уже возвращаясь. - А для нее это безопасно?" Чешменка знала: ей надо было сначала выдохнуть. Потом отчитаться: "Ниери Дальян говорит - при очень дозированном применении - да, полностью безопасно".
  
  ...Ниери Дальян, впрочем, этот вывод делала не так. Потом уже. Ниери Дальян, в их присутствии, и ниери Рьен'галя, которому и отчитывалась, просматривала сводные данные их работы, Чешменка стояла поотдаль, но к передающему присматривалась и съемки срезов состояния даже и начинала распознавать. А Ралица рядом стоял, на Чешменку смотрел.
  - Я, Дальян Эс'Хорн, возможный четвертый представитель наследующей линии Дома Хорн, руководитель экспертной группы лаборатории кризисных состояний Бессмертного подворья, интенсивного восстановительного Верхней Исс-Тарры по данным свобного отчета нашего исследования могу поручиться своим именем и профессиональной состоятельностью, что разработанный нами вариант рабочего тренажера эффективен. И безопасен для обоих сторон и состяния мира, - торжественным официальным отчиталась она. - Со своей стороны, я категорически рекомендую использовать его умеренно и только в случаях настоятельной необходимости. Например, для тех, кого вы реально планируете окунуть туда. В глубины провала. И чью подготовку сочтете должной.
  
  И Чешменка никак не ожидала, что практически сразу после официального отчета, первым делом, когда Рьен'галь сядет инспектировать этот итоговый отчет... Ниери Дальян Эс'Хорн первым делом подойдет к ним. Сама и птицей. И оглядят обе. Даже приветливо - насколько они могут.
  - Это была отличная идея, лехтев, - тоже... отчитается старшая медик. Обычным, но очевидно отчитается. - Выгодная идея. И мы отлично поработали вместе. Кстати, я проверила: впервые за всю нашу историю... За всю историю Тейрвенон, я говорю. Перспективы, я полагаю, заманчивые. Найду кого-нибудь из достаточно мозговитых практикантов - скормлю ему тему для исследования. Какой-нибудь совместной работы с вами. О таком будут говорить. Вы как - не против?
  
  Чешменка знала - ей потребовалось много, слишком много времени, чтобы до головы дошло - что говорит Дальян, о чем вообще говорит Дальян, что - у нее - спрашивает четвертый возможный представитель наследующей линии Дома Хорн. Дольше, чем ниери Рьен'галю - чтобы допросмотреть отчет.
  - Я предварительно одобрил. Но, Дальян, сама понимаешь - мне придется это отослать на ознакомление, - озвучил он, встал. Было слышно: камень скатился. (...а у камня есть глаза. И лапки. А птица на него ощерилась) .
  Хотя вслух Дальян вернула ровным. Совершенно бытовым:
  - Да отправляй. В конце концов, чем она рискует?
  
  ***
  Полигон Стена. Глубинная часть
  Наместник сектора Ставист-рьен, Алакеста а"Лайетт рисковала. Это - вот на тот момент - проводя здешнего уже настоящего специалиста, архитектора барьеров и оградительных сооружений полигона Стена, Тианди роэ'Гэлиад, через последний барьер контроля, на ознакомительную инспекцию будущего места работы - уже знал, уже хорошо знал лехта Ралица. Слухи о том, что было - вроде аж на высоком совещании в самом Сердце Мира, аж с Правящим Домом, всеми его занимающими всякие места, важные для Великой и Нерушимой, дошли - ладно до Крэжты - до самого храмового квартала Крэжты. И по воде. И пересказывались прямо со словами.
  Ну, конечно, на нового Наместника сектора Ставист-рьен поступали жалобы. Много жалоб. Надо думать, за это время их присылали много. Местные разные некогда статусные - при ллаитт Дэриале и его taer-na. Теряющие много, иногда включая голову. Да и местные не очень властные, которых тоже много что не устраивало, и голову потерять они тоже могли... Ну и прибывшие в их будущую Школу, учиться или преподавать - и отсеявшиеся благодаря проверке, которую устроила ниери Дальян. Про лехтев-то...
  А местный старший Службы наблюдения общества, эль"ньеро Тальхар, со злорадной усмешкой поступившее, что не мог бросить в переработку сразу, визировал и перебрасывал на передачу выше, совсем выше. Потом смеялся - Ралица его как раз так видел - говорил "там-то посрать, летите дальше, чтоб голова не у змеи болела, у птички долбоклюйки".
  
  Ралица да,смеялся. Тальхар не затруднялся ему пояснить - согласно регламенту, соответствующим образом оформленные жалобы статусных должны отправляться выше. На рассмотрение Службы наблюдения общества уже выше порядком. В Сердце Мира. "А теперь представь, сколько их туда поступает. При учете того, что мы где-то там еще и воюем. И как подотрётся этим шелком их аль'эртай... если правда хоть две трети того, что я о нем слышал. Ну, Алакесту он вытащил, комиссию сюда пригнал, мое назначение одобрил - значит, хоть насколько-то правда".
  
  Тальхар может и промахивался: слухи говорили - жалобы рассматривали сразу - заодно, вероятно, и с высланным проектом их тренажера. Если он, конечно, принадлежал ко столь пафосным документам. Но Тальхар не ошибся в главном: итоговым совещанием, при участии представителей Правящего Дома и высказазывающих претензии сторон руководил аль'эртай Службы наблюдения общества, Съеррейн а'Лайетт айе Таирианнон. И ни для кого не было вопросом, на чьей он стороне. Был вопрос - как он даст понять это остальным.
  
  Дальше слухи передавали подробно. Накопившийся ворох посланий аль'эртай Службы наблюдения общества, Съеррейн а'Лайетт айе Таирианнон сгреб. И отчитался: "В данной свалке я не увидел существенных претензий - что вы хотите от Властного Алакесты а'Лайетт айе Ставист-рьен? Она работает? - работает. И выполняет то, для чего ее послали, доступными методами. У нее не стреляют друг по другу в массовом порядке? - не стреляют. Немаловажно: при учете творящегося прямо у Ставист-рьен прямо в подхвостье. За нами, наконец, она не бегает побираться - дайте мне ресурсов, выплат и личную гвардию... Кто бы ей дал?" - возражать ему было нечего - утверждали слухи. Никто и не возразил. И аль'эртай Службы наблюдения общества, Съеррейн а'Лайетт айе Таирианнон сбросил весь ворох - ну видимо в верхнюю корзину переработки, или что у них там положено. Высказав притом: "Так идите уже все срать. И не мешайте этой ллаитт работать. Может быть, у нее найдется, чему нас потом научить".
  
  "Что ж, - думал Ралица, - тогда я тем более рад. Возможности быть и работать. На этом самом месте". Притормаживая - у последних выходов подъёмника, где на связь еще не приходится тратить личного ресурса. Паршивую, при таком-то фоне присутствия Thai, связь. Напомнить ценному Тианди. И потом потратиться - на то, чтобы удивиться: зря - он вспомнил. Больше, чем вспомнил. И сказать:
  - Обе системы запустил? - щелкнул - по бликам у щитка слева. Отлично: парень не забыл, с каким местом знакомится. И запустил и "внешнюю, тупую" сигнализацию о внезапных выбросах и колебаниях фона. И датчик предельного времени пребывания. Ралица боялся, что про второй-то его наставляемый забудет.
  - Конечно, эйле ниери Ралица, - прозвучал тот из-за щитка. Так, что хоть фонари от него заряжай - в разломе-то Thairien. - Я же себя знаю: я очаруюсь и застряну, - и он точно улыбался. Вот пусть сквозь щиток совсем полной защиты снаружи - ничего не видно, Ралица знал: улыбался.
  
  Тианди-то проглатывал: "Да я, собственно, уже..." И все равно был не готов. За весь этот восхитительный, с возможностью подробного безопасного наблюдения, спуск - все равно был не готов. К тому, что откроется перед ним, когда за спиной зашуршит и сольется, наконец, последний из двенадцати - а казалось, из двенадцати раз по двенадцать - "щитов безопасности" подъемника. И они встанут - на свои безопасные полтора малых круга времени на реальный рабочий горизонт. Где была "Стена".
  
  "...И Бог мой, как она была прекрасна", - сказать это Тианди не мог. Не из-за связи. Потому что весь был там. Сейчас - пока Стена всей своей мощью и всем светом - нависала над и уходила вниз, вовне (...на закрытые от него горизонты. О, да, он понимал - он оглушительно слышал, почему). Пока они с Наставником Ралицей держались, качались и шагали - на тоненькой опорной сетке у Стены и над бездной, и та отражалась в Стене - ярче, не хуже, чем в Зеркале...в том самом зеркале, что валким уверенным шагом шел за ним... словно всегда так ходил - в самой полной полевой - по сеточке над бездной. И - знал Тианди - страховал (и знал -да, так ходил). И знал: правильно - ой, его страховать - надо было.
  
  Стена опиралась, росла и звучала - гудела - и то, что было вокруг нее - с внешней стороны - отзывалось ей.
  
  ...Не такая мутная, с бесконечными обрывками слоёв и следов, как там, в трещинах наверху, в которых таятся и атакуют разные... поверхностного слоя ее обитатели. Не такая - очень чистая, и знакомая, полноводная, как старая Тарра - от которой не так далеко, в колодцах-то у Мраморной башни - знакомая... как учебный материал - тоже опасная - но кто же из родившихся здесь, в Сердце Мира - не знает, как она опасна и когда. Прочная, темная и переливающаяся, густая и каменная - живая Thairien - как она есть - здесь, на прочной стороне, где будет опираться плотина - была, звучала и укачивала Тианди - он знал, и он не мог знать - как все вот это (...как они обе) - шибанут ему в голову... Словно он всю фляжку злоупотребил - "золотинки" уважаемого преподавателя.
  Над ним кружилось, внутри него текло и звенело, и ну конечно, он знал,что нельзя отвлекаться, нужно сосредоточиться - пояснить себе, что происходит. Это просто - и даже не надо шевелиться, что в этой совсем полной полевой делать так непросто - пока там шагнешь вперед, пока она с тебя считает, что ты шагаешь - словно ты ярмарочная хлопушка на веревочках (да сейчас! - смеялся Тианди). Надо просто поднять голову - глаза - скосить вверх и налево - тебе услужливо покажут - уровень присутствия фона, воздействие, максимально допустимое время, что еще осталось. Еще бы: здесь нужно. Там, в Сердце Мира - они без этой амуниции ходили, знал Тианди
  А еще знал, что ему так смешно туда смотреть... И он возвращался - смотреть на Стену, которая гудела, росла и раскачивала их - опорным столбом - позвоночником - была прочным звуком - и его несло... И Тианди снова хотелось улыбаться - теперь уже совсем по-другому - он осознавал, где его так же - плавило, качало и уносило.
  
  Да, конечно - в эти их недавние дни с Рюй - личные, ничейные и праздничные дни. Им так долго было интересно - как это будет, добраться до друг-друга... И, когда время оказалось на их стороне - они почему-то так не спешили добраться. Выдыхали, дурачились - выстраивали крепость из штатной койки и гоняли "стрекозку". Тианди смеялся - он вот только в эти дни и понял, что целиком не влезает на штатную, никак меньшего размера, койку Рюй, свисает с нее ногами... осознал, когда до его пяток добралась ловкая .... задняя лапа Рюй - и очередной раз убедилась, что да, он боится щекотки...
  Это время текло отдельно - и он с удовольствием впадал - в текучее и светлое, странное, словно у них еще вчера, вообще вчера, наступило их первое взрослое имя и первое Утро года, и другой такой же - жгуче интересен, и вдруг также жгуче неловко... Пробовать, как это - любопытствовать другому. В самый первый раз.
  Но, конечно, они были. "Притирались", - тихо говорила потом Рюй. Проверяли - хорошо ли им будет быть близко к друг другу... И что такое для них это хорошо.
  
  Конечно их, рано или поздно накрыло. Не могло не накрыть...
  ...и да, она кусалась. Отличнейше кусалась...
  ...а его плавило. Плавило, раскачивало и уносило. А он шел и шел, шел и шел и снова проходил - на самую глубину... пока не накрыло совсем.
  
  Тианди старательно сдерживался, напоминая себе: смех - слишком резкое движение здесь-то, на глубине - ладно, Рюй он по возвращении расскажет. Вместе посмеются. Над тем, на что похож этот ритм - что здесь, на глубине, рождают Стена и наблюдающая за ней Thairien, и что полная полевая никак не защищает - от этого ритма, изнутри костей...
  
  Ну конечно, он был - мог ли он не быть? Это ведь потом, когда были и возвращались, когда Тианди лежал, сдвинувшись, свернувшись, легкий и наполненный, и шевелиться было лень, чтобы не расплескать. Лежал, пристроившись головой к теплому боку Рюй, та дотягивалась, одной рукой переплетала ему на голове - что там осталось от прически - в совершенно невообразимое, кажется, гнездо, и рассказывала, что с ним хорошо, очень хорошо...
  А он валялся, упершись носом (...теплая. И пахнет. Вкусно и шерстью) и косил вверх, как она дышит - глубоко... как движутся ребра, и с ними - теплая граница круга света, в котором он валяется, иногда дотягивался - движением губ отметить границу.
  
  Не думал тогда - чем было? - впитывал. Впитал. Ну а что потом.... представленный им проект конструкции основной опоры - напоминал именно это - свод ребер, ну, с дополнительными опорами. Не напоминал - отвечал себе Тианди - был. И улыбался вслед тому - с Рюй еще очень хорошо - потому что с ней и об неё очень хорошо думать. Она тоже - одна такая.
  
  Думал сейчас - а потом медленно, медленно поднимал голову - времени оставалось совсем немного - смотрел на уходящие вверх и вниз "позвонки" опоры, начальный шов "Стены". И думал подробнее - ну, говорить-то было неуместно. Да и зачем - он знал, его услышат. "Я тебя построю. Одной такой на свете. Единственной и самой лучшей". Времени до сигнала о возвращении как раз хватило.
  
  Наставник Ралица ему отсигнализировал. Жестом из необязательного перечня. "Отлично". Пояснил потом - на третьем подъеме, за первым шлюзом выхода. Подъем из разлома - утомительнейшая процедура. Когда задвинут был последний свод, Ралица с явным удовольствием открутил внешнюю защиту всего верхнего наголовника, сложил под дальнейшую обработку, спросил Тианди, не помочь ли ему с задними застежками - тот выразительно подтвердил, что да - помочь... Помог. Пригласил Тианди внутрь первой секции обработки, запустил ее, влез сам, задвинул дверь. Подождал и с видимым удовольствием - прямо выдохнув: "Уффф", - избавился от щитка и "намордника". И уже точно было видно - улыбается. И заговорил:
  - Ну, вот и банька начинается, - Тианди подтвердил. Делиться - он подумал, будет потом. Что этап обработки при этих погружениях самый неприятный. Такое чувство, что все это первое дезактивирующее просвета проникает тебе куда-то в кости... и между телом разума и вещным телом тоже. И щекотит все это невыносимо.
  Потом еще взвешивал: а может, рассказать? Вдруг лехта знает... какой-то способ привыкнуть ко всей этой гадости? Не зря же он так себе, переступает с ноги на ногу, словно и в самом деле в купальне... И еще говорит при этом:
  - Ниери Тианди, я хочу выразить свое восхищение: вы отлично держались. При имеющейся интенсивности. Я наблюдал: вас почти не размыло и не снесло. Я могу... мне прямо интересно спросить, как вы стабилизировались. Ну... о чем вы думали?
  Тианди даже взвесил. Долю выдоха. Как сказать. И решил: стоит сказать:
  - О Стене. И о любимой женщине, - а в голове, видимо, еще работал вовсю остаточный эффект. Или от этой дурацкой щекотки изнутри башки так хотелось улыбаться. - Нет, они... не одно лицо. И ну... об ее ребрах. Которые меня и вдохновили. На тот проект конструкции опоры...
  
  И Тианди спотыкался. Не потому что перед ними открывалась внешняя дверь выхода - снять в должную емкость на обработку еще слой защиты, включая "намордник". Дальше новый подъемник и новый слой обработки. (...и ты так всю жизнь будешь ходить. - Ну да, буду). Потому что Наставник Ралица уходил - глубоко-глубоко. Мыслями. Заметно. Что вот как совсем под горизонты. А потом вот уже на подъемнике делал знакомый... вот по тому "тренажеру разбудить Алакесту": Тианди уже выучил, как про него тут говорят - стремительный непонятный жест - точно прижимал к груди только что снятую с головы шапку. И говорил легким и быстрым:
  - Ниери Рьен'галь с командой полностью одобрили базово твой проект. Завтра прибудешь с отчетом. Доработаем - будем строить, - и чтобы снести Тианди - хуже, чем это, у Стены (...он, конечно, мечтал об этом, и только что ей обещал, но вот так. То есть - строить? То есть - по его проекту? То есть - уже завтра договариваться? ) - Остальное, ниери Тианди, я в более подходящем месте скажу, хорошо? - и запрашивал-то Наставник таким... к старшему, к тому, кому принадлежит право разрешить.
  Тианди даже вдохнул так... звучно. И сказал сначала формальное:
  - Понял. Хорошо, - а потом, что-то подъемник как не двигался, высказал - ему-то чем не время спросить. - Эйле ниери Ралица, а я все у вас спросить хотел, что это за жест, я его не понимаю. Вы как срываете что-то и к груди прижимаете. Мне все кажется - шапку. Меховую такую, с хвостами.
  - Не шапку, - сосредоточенно отозвался ему Наставник Ралица. - Сапоги.
  
  "Насколько я знаю этого человека, он будет беречь тебя, как последние сапоги", - голосом Рюй рядом звучало в ушах Тианди. А его Наставник-лехта отвечал. И смотрел на глубину. До самых корней Стены.
  - Понимаешь, Тианди, там, где я вырос... Наши соседи, люди, чьи земли были там, где сейчас второй боковой участок нашего разлома, говорили - "у тебя есть сапоги - ты ешь хлеб, у тебя нет сапог - из тебя растет сад". Потому что если у тебя нет зимой годной обуви, до весны ты с большой вероятностью можешь не дожить. Ну... у нас вроде нет: у нас все-таки делились. Но о ценном у нас так говорят - обидно, наверное? - я нашел свои сапоги.
  Тианди оценил. И оставил Наставника думать. Всю очередь рамок и подъемников они так и прошли молча. Ралица был глубоко, с Тианди была Стена. Он проворачивал внутри мысли расчет опорных ребер и увиденное. Прикидывал возражения ниери Рьен'галя и комиссии - а ну как и сама ллаитт придет? - и еще раз убеждал себя - встанет. Все встанет. Даже с выделенным жестким режимом экономии. Все встанет.
  
  Так и прохлопал - что поднялись они выше штатного выхода, и уважаемый Наставник вел его незнакомым коридором - судя по ступенькам, еще наверх, к еще одному подъемнику. У которого Ралицу с ним остановил контроль. И спросил. Очевидно: по его, Тианди, поводу. И Наставник ответил - с очевидными, даже размашистыми жестами. Про то, что знакомит с обстановкой. Тианди, собственно, только жесты и видел. На них и проснулся.
  А Ралица вышел, сообщил: "Допустили", - и пошел вперед, на узкий подъемник. И там еще - заметно для его узкого кокона - размялся. Точно собирался то ли плыть, то ли драться. А скорей просто плечи и спину разминал - возразил себе Тианди - после всех слоев полной полевой-то. И сам потянулся - с удовольствием.
  
  За верхним выходом подъемника им открылось небо. Густое серое небо - полукругом с трех сторон, там ветер гнал облака и, кажется, был туман - или это стекло - в мелкую сеточку, защитное стекло - снизу затуманилось. Там было высоко. Очень высоко. Горы... были под ним. Одну гору Тианди точно разглядел. Пока думал, куда пойдет Ралица - там, по левую руку была еще лестница и дверь... Но Ралица подошел к стеклу и встал.
  - Верхняя смотровая, - пояснил он сначала. - Там - навигаторская. Не совсем наш профиль. Но иногда тоже выдает тренировочные тревоги.
  - Понял... - ответил Тианди. И держал интонацию. Но ему не отозвались. Ралица смотрел за купол, Тианди решил спросить:
  - Горы?
  - Горы. Старый Рыжий, - назвал Ралица, указывая вперед. - То, где к провалу "Тоннеля" прорвалась помощь. Тот, кто остался от Старого Плато. Сейчас здесь, конечно, все плотно заражено. Я решил, что это будет подходящее место, чтобы сказать... в чем я сегодня убедился.
  
  Его Наставник-лехта слышно шагнул... и с подшага полностью, высоким и почтительным, поклонился (...как вообще-то не позволялось лехтев - Тианди вспоминать не хотел, но не мог перестать знать):
  - Да, Тианди-ниерра, - окончательно как уронив его с этой башни, сказал лехта Ралица. - Вас стоило найти и за вас стоило подраться. Вы это построите - и то, что должно здесь быть, построите только вы, - Тианди понимал, передохнул он только тогда, когда его Наставник отступил, и забыл высокий фаэ, начав запинаться - на гулком местном (...под который, кажется, текли облака). - Это будет еще и о любви - и - я оценивал, очень красиво. Как не смог бы никто из нас. Это будет достойным... поминальным знаком - всем, кто навсегда остались здесь.
  
  Тианди смотрел. За ним была Стена, впереди было небо. А за плечами (...ну, изрядно задолбался об все слои полевой, так ощущается - бывает) были крылья:
  - Я построю, эйле ниери Ралица, - вернул он. - Их запомнят. Нас всех обязательно запомнят, - и покосился - выход-то был сложный - есть ли сейчас на поясе Наставника фляжка.
  Фляжка, разумеется, была.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"