Стараться не думать - ни о дурацкой фотографии, на которой он и Шин в этой мерзкой подворотне, ни о том, что кто-то намеренно (как бы ни хотелось верить в случайность) ждал их там, а раз это точно не было идеей Чио, который и предположить такой исход вечера не мог, то...
Злость. На то, что можно было так низко, так подло использовать? Или на то, что это сделал Шин?
Уж об этом задумываться вообще сейчас - не ко времени. Потому что есть вещи важнее. Вернуться домой и встретиться с Сузуку.
Камешек, из-за которого зеркальная поверхность пруда пошла мелкой рябью, уже брошен. И камешком этим стал, как ни грустно признавать, вчера еще совершенно незнакомый Чио человек.
Для диджея красота Шина была необычной. Не той, к которой он в привык - мягкое, и одновременно какое-то хищное лицо, темные, большие глаза и тонкие губы, складывающиеся в тонкую, изящную улыбку.. черт! Он опять думает об этом... Как можно было? И его невеста...
На углу дома Чио останавливается, достает из помятой пачки последнюю сигарету и, щелкнув зажигалкой, жадно затягивается, раздумывая о том, что сейчас для него важнее - быстрее вернуться домой, а потом сдохнуть от нехватки никотина или сделать крюк и завернуть к табачному автомату. Перекатывается с пятки на носок. Спрятаться в своей квартире от газет, от тупых вопросов, которые непременно последуют, от глаз Сузуку, который... Черт! Чтобы попасть в квартиру нужно еще дойти до нее. Он наверняка ждет. Наверняка. Чио точно знает это. Все еще помнит те вечера, когда он, возвращаясь домой, проходил мимо застывшей под фонарем, безмолвной, словно укоряющей фигуры.
Это невыносимо. С тихим вздохом Чио решается на единственный, пожалуй, разумный поступок, на который способен - пойти к автомату. Это, конечно, лишний крюк, но дома будут сигареты и... и что? Он зайдёт в парадную, заберёт из почтового ящика почту, пройдёт по лестнице, на ходу просматривая конверты, там будет лежать та самая газета... газета, которая поставила точку, вытолкнула из тёплой, уютной квартиры, где...
Как долго бы не выкидывал автомат сдачу мелочью, и как бы неторопливо, шаг за шагом не поднимался Чио по ступеням, намерено проигнорировав почтовый ящик, также неотвратимо, как это утро - приходит момент, когда он останавливается перед дверью, теребя в руках ключ и, повернув голову, видит - темные, обманчиво теплые глаза. Нужно что-то сказать и мальчишка выталкивает из себя первое пришедшее в голову, мучительное, хриплое:
- Привет.
Карие глаза, блеснувшие алчным блеском в темноте, вдруг кажутся безмерно похожими на глаза... Шина. Но, как только Сузуку выходит из тени, контраст становится слишком заметным. Улыбка - трепетно-нежная, практически тёплая, но...
- Привет... Чио. Я тебя ждал. У меня нет ключей, - медленно ступая по бетону лестничной клетки, молодой человек подходит к диджею, кладет ладонь ему на плечо. - Как ты поживаешь? Столько не виделись...
Прикосновение мягкое, ласковое - такое должно успокоить, но Чио с трудом сдерживает себя, чтобы не вздрогнуть - мышцы напрягаются, сопротивляясь, словно тело хочет избавиться немедленно от тепла этой руки.
- Я...
Видел или не видел?
Если здесь сидел, то вряд ли имел возможность прочитать газету. Но рано или поздно. Ложь ничего не решит? Чио не сможет скупить все экземпляры.
- Мне пришлось помочь одному... другу добраться до дома.
Нейтрально. Относительно.
Руки дрожат, холодные, одеревеневшие - когда Чио пытается открыть дверь, никак не попадая ключом в замочную скважину.
Чтобы не случилось - лучше продолжить разговор в квартире.
Ладонь медленно скользит по позвоночнику Чио, словно прощупывая каждый миллиметр. Взгляд карих глаз раздевает на ходу, и от этого становится еще страшнее, напряжение охватывает все тело. Хочется сбежать, срочно, открыть дверь и тут же ее захлопнуть, оградить свой дом от этого демона...
- А я скучал. О-очень.
Голос, от которого по спине мурашки. Обжигающий шею. Чио зажмурившись, задерживает дыхание.
- И я...
Наверное.
Наверное, так и есть. Сузуку единственный, кто... По крайней мере, он не предаст. Будет рядом каждый день. Уж это он точно уже доказал - что не оставит. Пусть и от его присутствия всегда так - неспокойно.
И мальчишка торопливо шагает внутрь холодного гулкого коридора.
Жутко становится от мысли, что вся его кожа, одежда, волосы насквозь пропитались запахом Шина.
Ключи со стеклянным звяканьем падают на столик, Чио делает шаг к ванной, бросив:
- Я сейчас. Проходи.
- О, малыш, неужели ты думаешь, что я скучал так... мало, чтобы отпустить тебя прямо сейчас?
Холодные руки, скользнув под рубашку, сковывают юношу в движениях - ни двинуться, ни уйти. Губы шепчут на самое ухо:
- Как от тебя пахнет... наверное, твой друг... был удовлетворён вашей встречей? У него хороший вкус...
Почти слышится утробное рычание в голосе - или это оттого, что сам образ Сузуку смахивает на... дракона? Змею? Тигра? Шипение или рычание? Чио забывает, на что это похоже. Возможно, даже не осознает, вслушиваясь в слова о другом.
И потому, наверное, забывается. Все еще думая, что свободен. Слишком опьянел за ночь - ощущением вседозволенности, тем, что не нужно постоянно держать себя в руках, ходить на цыпочках, вслушиваясь в это дыхание за своей спиной.
Всегда. Раньше иллюзию свободы давала только музыка. Теперь... А что теперь? Теперь газета, фото и вся эта грязь, в которую придется окунуться с головой.
- Отпусти!
Слишком зло и поспешно. Ошибся, пытаясь вырваться.
- Отпусти-ить? - Тянет гласные, как хищник, подбирающийся к добыче, растягивает свои шаги. И тут же стремительно бьёт.
- К твоему "другу" потрахаться? Не наигрались за сутки, нет?
Прижимает так сильно, что, кажется, дыхания не хватит и не получится сделать вдох. Ласковый голос, нежное прикосновение кончика языка к основанию шеи - словно еще одна татуировка, которая въестся на долгое время. Навсегда.
- Ты пахнешь им, я чувствую это... птичка решила отрастить крылышки?
Свет не пробивается сквозь портьеры. Заход солнца? Закат?
- Ты...- начинает Чио и сразу замолкает. Потому что... Что он может сказать? Что можно противопоставить тому, что уже предательски дрожат ноги? Слабость. Этот человек имеет слишком большую власть над ним. И вчерашний бунт... Вполне закономерно, что за него придется заплатить.
- Я не понимаю о чем ты!
Так глупо лгать и оправдываться. Пытается вывернуться, но невольно только ближе прижимается к чужому телу.
- Ты здесь только потому, что я тебе позволил это! - почти вскрик, а пальцы уже цепляются за запястья Сузуку.
- Не забывайся, детка...- мальчишку стремительно хватают за волосы на затылке, и тащат. Больно. Нелепо. Чио не может ничего ответить на то, что говорит Сузуку. Это страшные слова, страшный человек. Спина напряжена, тело рвётся прочь. Но разве же его отпустят?.. Швыряют на кровать. - Ты - мой.
Для чего? Как оказалось, что Сузуку было разрешено войти в его квартиру и в его жизнь? Сколько раз он просто проходил мимо него, удалял смс и выбрасывал из-под порога цветы, прежде чем...
Чио знает, что и на этот раз сдастся. Дыхание хриплое, рваное. Отворачивается, уткнувшись носом в подушку. Только бы не разрыдаться беспомощно, как ребенку. Еще пытается сопротивляться, выгибается, скидывая с себя чужие руки.
- Ненавижу тебя,- как же слабо и испугано это звучит. - Оставь меня в покое. Ну, если и трахался? И что? Тебе какое дело?
Голос взвивается, срывается на крик:
- Какое, мать твое дело, ты, ублюдок? Хочешь после него меня поиметь? Приятно тебе будет? Пос-ле него!
- Заткнись, сладкий.
Рывком Сузуку ставит юношу на колени, так же быстро вытаскивает ремень из джинсов. Схватив за волосы, стягивает запястья Чио тонкой кожей, издав короткий злой смешок. С худого, хрупкого плеча сорвать ткань и впиться зубами в выпирающую лопатку - почти привычный для Сузуку жест, и диджей помнит это как никто другой лучше.
- Его запах... тебе нравилось, как он тебя трахал?
Нравилось. Думать ни о чем не мог. Никогда прежде ни с кем. Так.
Чио закрывает глаза. Вспоминает прохладные прикосновения, скольжение шелка волос, но перед глазами встает фото с первой полосы. К черту - к черту - к черту! Думать о нем не хочу!
И сам подается назад, трется о бедра Сузуку, шепчет:
- Неплохо было. Что-то еще хочешь узнать?
Рывок. Джинсы мальчишки чуть не трещат по швам, но мужчине, кажется, на это наплевать. Тёмно-каштановые волосы растрепались. Пальцы стягивают бельё, дорывают рубашку. Деловито. Привычно. Изучают, раздевают, оставляя обнаженным, нагим - перед словами и действиями.
- Я сожгу всю эту одежду... - ласковый, бархатный шёпот. - Он красивый, да? Должно быть, он очень красивый, если ты на него клюнул...
Холодные ладони скользят по бёдрам, зарываются в жесткие волосы в паху, терзают и ласкают кожу, царапают живот и грудь.
Так знакомо. Тело подспудно ждет именно этого. Подчинения. Только вот Чио ни за что не признается в этом. Ни себе, ни кому-либо другому. И сопротивляется. Именно для того, чтобы потом сдаться. Он покорно (даже в этом!) бьется, пытается выскользнуть, освободить руки. Потому что этого от него ждут. Также как и следующих произнесенных им, провокационных слов:
- Да мы даже до квартиры дойти не смогли!
Пальцы скользят по простыням, Чио, бессильно ткнувшись лбом в сложенные ладони, почти неслышно, яростно шепчет:
- Хочешь меня? Так, что с собой поделать ничего не можешь? Точно уверен, что я - твой?
- А кому еще ты принадлежишь, сучка?
Яростный смех - Сузуку сдавливает плечи юноши, прижимает его к кровати, другой рукой высвобождая напряженный член, одним движением входит в неподатливое, напряженное тело. Сопротивления недостаточно, он хочет большего. Хочет, чтобы этот вздорный мальчишка отвечал на его касания всей душой, отдавался всем телом. И как иначе его заставить, если не болью? О, ему должно быть сейчас очень, очень больно...
Чио смаргивает слезы и тут же, зажмурившись, закусив до крови губы, вцепившись побелевшими пальцами в подушку, резко выдыхает - только чтобы не закричать. Что-то не так. На этот раз.
Попытаться расслабиться, найти среди алых раскаленных спиралей, ледяной гладкий кристалл наслаждения, сосредоточиться на нем. Тело привыкло. Но сегодня - слишком больно. Словно и Сузуку понимает - что-то изменилось. И эта измена (если можно вообще к их отношениям применить это слово) отличается от других. И доказывает свое право.
Чио чувствует, как жар постепенно расходится по телу, боль плещется внутри, растекаясь по артериям и мышцам, расплавляя кости. Трансформируется в унизительное, мерзкое удовольствие, замешанное на отвращении к себе, отдается отголосками наслаждения в кончиках пальцев и пояснице.
И сквозь пересохшие губы вырывается - неизбежный, пока еще едва слышный, сквозь зубы стон.
Сегодня, видимо, его мучитель хочет продлить наказание - движется медленно, со вкусом, и тут же меняет темп. Впивается пальцами в бёдра, оставляет синяки, словно нарочно уродует тонкое тело, ставит своё клеймо, вырезает царапинами и укусами на плечах, и изнутри.
Это похоже на то, что он хочет стереть подчистую воспоминания о другом. "Ничего не было. Есть только я. Не забывайся". Но Чио помнит. И ему кажется, что он балансирует на грани яви и иллюзии, боли и наслаждения, плывет, завязнув в сладком запахе прошедшей ночи - тонком, едва ощутимом. От этого неисчезающего аромата, который, казалось, въелся в Чио - начинает тошнить. Он пытается сосредоточиться на сильных болезненных толчках, уже сам нуждаясь в силе Сузуку. Полностью отдаваясь своей слабости.
Сделать еще немногим больнее, чтобы слышать крики и мольбы - так было всегда, с тех самых пор, как мальчишка поддался и впустил это животное к себе в дом. С тех пор каждая ночь "праведности" была наслаждением, а ошибки - пыткой. Рывок - еще глубже, еще, на всю - и тело, прижавшееся к Чио, содрогается, словно от боли. Изливается с тихим сдавленным стоном и падает сверху на худую, выгнутую спину , устало улыбаясь.
- Добро пожаловать домой, мальчик.
Почти ласково перебирает пальцами мокрые, слипшиеся от пота пряди.
Все встало на свои места. Все правильно. По другому - не умеет.
Простыни скользкие, Чио съезжает по ним, укладывается на бок, подтянув согнутые ноги к груди, не пытаясь даже освободить руки. Зябко... Дрожит. Но нет сил на то, чтобы потянуться за одеялом.
- Холодно...
Голос хриплый, надтреснутый.
- Что мне делать, а?
Кто-то, наверное, сказал бы: "Взрослеть". Или: "Бороться". Но Сузуку далеко не тот человек, который свою добычу так легко отпустит. Он спрыгивает с кровати и, довольно ухмыляясь, потягивается, приводит себя в порядок. Его голос кажется злым и самодовольным, но никак не похож на теплый, как хотелось бы. Хотелось бы? Не тот ли, глубокий и низкий, поющий с легкой хрипотцой и едва слышным надрывом...