Аннотация: миниатюра, написанная под Рождество. кому-то покажется необычной для такого праздника...
Рождественский ангел
А крыльев у нее не было. Но и без крыльев она была прекрасна. Как ангел. Она и была ангелом, я понял это сразу, когда она впервые появилась возле меня. Совсем маленьким я представлял себе ангелов с прозрачными, как у стрекоз крылышками. Они трепетали с легким шелестом и создаваемый ими ветерок был наполнен чудесным запахом свежих трав, цветущих лугов и тенистых рощ. Теперь то я знал, что это были феи. Они тоже красивые, как ангелы, только маленькие. И волшебство у них маленькое, почти игрушечное. Они хорошенькие, как игрушки, как бабочки. Добрые и веселые, забавные и трогательные, но все-таки не ангелы. У ангелов крылья белые. Мягкие, как только что взбитая подушка, покрытая чистой белоснежной наволочкой. И прилетают феи летом, когда тепло, а сейчас зима, скоро Рождество и поэтому она точно была не фея.
И крыльев у нее не было. Может, они прятались под белым платьем, которое так красиво облегало ее фигурку, а может ангелу, приходящему под Рождество не положено крыльев. Наверняка я не знаю. Еще она похожа на Снегурочку, но Снегурочка приходит вместе с дедом Морозом, а она пришла одна и была живая и теплая. И платье у нее было с короткими рукавами и вырезом на груди, а на шее был шарф. А может не шарф. Он был пушистый, тоже белый, как снег за окном и от малейшего движения трепетал. Кожа у нее была загорелая и я прямо чувствовал, какая она гладкая и шелковистая. Она немного наклонила голову и улыбнулась. Только зеленые глаза не улыбались. В них было беспокойство. Наверно, за меня. И хотя горло еще болело, я сказал, что все в порядке. Получилось шепотом и чтобы расслышать, она склонилась ко мне, приблизив загорелое лицо. Оно было удивительно добрым и красивым.
Такое лицо было у мамы, когда я был совсем маленьким и болел. Мама склонялась ко мне и, улыбаясь, успокаивала и гладила по голове. Она, почему-то, давно не приходила. Наверное, работа. Приходят двое взрослых. Я не помню точно, кто они, хотя лица знакомые. Наверное, родственники. Лица мне знакомы, во всяком случае. Они добрые, но, отчего-то очень грустные. Ведь все хорошо, я поправляюсь. Противная штука ангина. Голос пропадает и все время больно в груди. Никогда больше не буду есть сосульки. Съел одну, на спор и вот - пожалуйста. Свалился с ангиной перед самыми каникулами.
Она склонилась, кивнула мне и прикрыла немного зеленые глаза, соглашаясь, что все в порядке. А я, скользнув глазами по ее лицу, посмотрел в вырез платья. Конечно, это нехорошо, но я ничего не мог с собой поделать. И вот, я посмотрел туда и понял, что не могу отвести взгляд. Не могу оторваться и все! Так это было красиво. Белый кружевной лифчик, загорелая кожа... и белая, незагорелая грудь. Я смотрел и смотрел, хотя почувствовал, что краснею. Я перевел, наконец, глаза на ее лицо и увидел, что она смеется! Да, она смеялась и укоризненно качала головой. Наверное, я был красен, как рак. Она положила мне ладонь на лоб. Ладонь была прохладная и мягкая. Это было очень приятно. Только вот боль заворочалась в груди, захотелось откашляться, но я знал, что будет только хуже и пересилил себя. Наверное, мое лицо изменилось, потому что она нахмурилась и закатала мне рукав. Опять какой-нибудь антибиотик. Он сразу помогает. Боль уходит и будто видишь сны наяву. На этот раз она помедлила. Даже встала с кровати, на которую присела и отошла к окну. Свет сделал ее платье почти прозрачным и я любовался ее тонкой талией, бедрами и стройными ногами. Она была гораздо красивее тех картинок, которые мы с ребятами из класса разглядывали в мужских журналах, покупая их в складчину. Может потому, что она была рядом, совсем близко, живая, теплая и добрая. В горле снова запершило и я уже не смог сдержаться. Кашель прорвался, вызвав приступ боли в груди. Сквозь слезы, градом катившиеся из глаз, я видел, как она быстро подошла ко мне и, уже не сомневаясь, сделала укол. На этот раз она долго вводила лекарство. Наверное, чтобы было не больно. Кашель постепенно ослабел, но он так вымотал меня, что я даже не мог вытереть рот. Она протерла мне лицо платком. Я почувствовал запах сирени, а может, жасмина. Никогда не разбирался в цветах. Да и какие цветы, если на дворе зима и на носу Рождество! Неужели я так и не поправлюсь к празднику? Я спросил ее и она покачала головой. Значит, не поправлюсь. Жаль. Конечно, я уже не трехлетний карапуз, который ждет подарки и верит в деда Мороза и Снегурочку, но все равно обидно. Все равно, я жду волшебства и сказки, хотя, конечно, никому в этом не признаюсь. Может, только ей. Хотя, то, что я бы загадал, слишком уж ..., нет, не некрасиво. Наоборот, для меня это стало бы настоящим подарком. Я ведь, можно сказать, уже взрослый и сказка, и волшебство для меня теперь совсем не такие, как у всякой малышни. Наверное, я опять покраснел от своих мыслей и она снова положила ладонь мне на лоб. А может она догадается? Хоть бы она догадалась! Я потерся головой о ее ладонь и она вопросительно приподняла брови. Я жалобно улыбнулся и она кивнула, как бы спрашивая, в чем дело. Я прошептал, что вот скоро праздник. Самый сказочный праздник в году, а может и в жизни, потому, что с каждым годом надежды на волшебство остается все меньше. Взрослые уже совсем не верят в него и я перестану ждать чуда, потому что вырасту. Она склонила голову к плечу, она была согласна с этим, но что же поделать? И я решился. Я не мог упустить этот случай. Я потянулся к ней и она опять склонилась, приблизив розовое ушко к моим губам. Ее короткие русые волосы щекотали мне лицо. Я закрыл глаза и словно бросился в холодную воду. Я не слышал, что говорю, в ушах стоял звон и от стыда я стал, наверное, совсем багровый. Я лежал, не открывая глаз. Какой я идиот! Я обидел ее! Конечно, обидел. Скотина! Я почувствовал, что она встала с кровати. Все, сейчас она уйдет... Уйдет и не вернется! Никогда-никогда не вернется! Мне стало холодно, будто зима проникла в комнату и стала сжимать меня ледяными пальцами. Я попрошу прощенья, я буду умолять ее, чтобы она поскорее забыла о моих словах. Какой я дурак, все-таки! Я открыл глаза и сердце замерло. Она стояла у моей кровати и раздевалась... Она расстегнула пуговки, распахнула платье и оно заструилось вниз, слегка задержавшись на бедрах. У нее были прямые плечи и ключицы, сходясь, образовали такую милую ямку на шее. Меня бил озноб. Я испугался, как бы она не замерзла, потому, что зима окружила ее серебристым сиянием, будто мороз разрисовал окна, оставив серединку стекла прозрачным. Она завела руку за спину, щелкнула застежка и чашечки лифчика ослабли на ее груди. Скользнули с плеч бретельки. Я судорожно вдохнул морозный воздух не в силах оторвать взгляда от ее незагорелой груди с розовыми сосками.
Трусики у нее были узкие, совсем маленькие, она сняла их и встала передо мной, опустив руки. Она была словно окутана радугой и, хотя зима подступала все ближе к ее загорелому телу и морозные узоры уже коснулись нежной кожи я видел, что ей не холодно.
И это было, как чудо, как то волшебство, которое я ждал. У меня даже голова закружилась и комната поплыла перед глазами. Я никому не расскажу, честное слово! Это мое и только мое! Не знаю, сколько лет мне отпущено, но я буду помнить эту предрожденственскую сказку всю жизнь. А если Она подождет, пока я вырасту, мы будем вспоминать сказку вместе. Только бы Она дождалась. Она... мой ангел.
Она присела на кровать возле меня так близко, что мне захотелось коснуться ее. Может для того, чтобы поверить, что это наяву, но получилось только приподнять руку, точно я вмерз в льдину и не мог шевелиться. И Она взяла мою ладонь и положила себе на грудь... Пальцы мои были словно отморожены, но ладонью я чувствовал твердый сосок и нежную теплую кожу упругой груди. Я просто задохнулся, но это было уже не важно. Ничего теперь не важно.
Глаза мои стали закрываться, но все-таки сквозь ресницы я увидел, как одинокая слеза скользнула по ее щеке. Прозрачная и чистая, как растаявшая снежинка...
Худое морщинистое лицо старика разгладилось и стало спокойным и умиротворенным. Казалось, что выцветшие глаза все еще смотрят на меня сквозь неплотно сомкнутые веки. Обтянувшая череп кожа в старческих пятнах постепенно серела, приобретая неживой оттенок. Пушок седых волос казался невесомым. Запавший рот с тонкими почти бесцветными губами приоткрылся и стал похож на разрез, возникший в обескровленном мертвом теле под скальпелем патологоанатома. Его ладонь, легкая и сухая, как высохшая кора, потяжелела. Я, осторожно придерживая, отняла ее от моей груди и положила на простыню. В палате было тепло, но меня бил озноб и я никак не могла удержать слезы. Позади скрипнула дверь, кто-то кашлянул. Я встала с кровати.
- Оденьтесь, пожалуйста. Его дочь и сын хотели бы проститься.
Я оглянулась. Главврач стоял, отвернувшись лицом к окну, за которым медленно падали хлопья снега. Ветви елей за окном гнулись под его тяжестью, а он все падал, словно хотел совсем засыпать деревья, превратив их в снежные горы.
Я одела трусики и лифчик, застегнула платье. Шарф из пушистых перьев лежал на полу, будто зима пробралась в комнату и сложила у кровати умершего старика маленький сугроб. Я подняла его. Он был таким невесомым и неосязаемым, что хотелось скомкать его в руке и слепить снежок. Крепкий, тугой и холодный снежок. Слепить и бросить его изо всех сил в стену, чтобы он разбился, прилипнув к ней и потек вниз ручейками воды. Я скомкала шарф в руке и вытерла им глаза. Главврач открыл дверь и посторонился, пропуская меня. Мы прошли полутемным коридором. Горевшие вполнакала светильники на стенах казались заметенными снегом фонарями на заснеженной аллее.
В комнате ожидания стояли мужчина и женщина лет сорока. Мужчина кусал губы, женщина поминутно вытирала глаза.
- Вы можете пройти, - сказал главврач.
Женщина всхлипнула.
- Он не мучался?
Голос у нее был ломким, как елочная игрушка.
- Нет.
- Он что-нибудь говорил?
Главврач покачал головой.
- Метастазы почти разрушили голосовые связки.
Мужчина обнял ее за плечи и они медленно пошли по коридору. Из света в тень, из света в тень.
- Он так и не узнал их, - тихо сказал главврач.
Я промолчала.
- Это было обязательно? - спросил главврач. Он стоял у стола, стараясь не глядеть на меня и бесцельно перебирал бумаги с разрешением родственников на эвтаназию, - все-таки у нас хоспис, а не стриптиз-клуб.
- Да, - я почувствовала, что голос почти пропал и повторила громче, - да, обязательно.
Он прерывисто вздохнул.
- Идите домой, отдохните.
- Да, спасибо, - я открыла дверь.
- С Рождеством вас, - неуверенно сказал он мне вслед.