Аннотация: Автора миниатюры зовут Дымка. Просим любить и жаловать.
О любви своей гадала -
Чистой, словно снег.
Ледяная грань кристалла
Мне дала ответ:
"Этот дар окрашен кровью
В цвет багряных зорь.
Примешь седом за любовью
Гибель и позор..."
Я смотрю в узор морозный
На исходе дня.
В небе траурные звезды
Кликнули меня.
Тихо меркнут капли солнца
В ледяном окне...
Пусть тебе всегда живется
Радостней, чем мне.
Ты помнишь?
Я писала это год назад, не зная даже, какой болью оно отзовется так скоро.
Зачеты. Оценки. Стихи. Растворимый кофе в пластиковом стаканчике. Оценивающие взгляды вслед.А для чего?
Ты даже не написал.
Испугался? Но чего тебе было бояться? Я ведь не требовала от тебя ничего. Впрочем, что там требовала... я даже не просила. Никаких обязательств. Никакой ответственности. Я только хотела любить и быть любимой. Хотела...
Решил разорвать эту связь? Но почему тогда не сказал об этом прямо? Не мог решиться так вот - в лицо? Так написал бы - откровенно. Бумага - она все стерпит...
Не хотел причинить боль? А разве каждый день в безвестности - не больно? Правда - это правда, какой бы она ни была. Правду я переживу. Неизвестность - ...
Пожалел? Но разве легче - каждый день не отходить от окна, высматривая почтальона, мчаться к ящику, затаив дыхание, открывать обшарпанную синюю дверцу... и убеждаться, что снова - ничего. И возвращаться, и храбро шутить в ответ на насмешливое "Полковнику никто не пишет?", и мучить гитару, и писать стихи, похожие на удар стрелы под сердце - обрывающие дыхание. И всей болью - там, между сердцем и солнечным сплетением, где, наверное, и угнездилась моя непутевая душа, - знать: не напишешь.
Ведь не напишешь, правда? И не приедешь. И не позвонишь. И не позовешь. И все будет длиться вечность - весь остаток сентября, октябрь, ноябрь... И я буду так же бегать к ящику, а по ночам смотреть в окно, где медленно катится ледяная луна, где черно-синий бархат неба вышит звездным бисером. Листья опадут. Дожди смоют их золото в канавы. И будет заполняться неровными строчками тоненькая тетрадка с такой пошловато-романтической надписью: "Последняя осень".
А ты не напишешь...
Напишут другие. Курточка, сданная в гардероб, неожиданно окажется нашпигованной записками - и кто только позволяет шарить по моим карманам? Давно уже "просто друг" известит, что все простит и примет. Родственники с жеманными и осуждающими улыбками поздравят с рождением ребенка и будут важно поучать, как его воспитывать, чтоб не пошел в отца. Родители... они меня действительно любят. Они действительно простят - даже если не поймут. Напишет лучшая подруга, которая всегда оставалась в тени, а теперь вдруг стала единственным человеком, с которым можно просто помолчать обо всем на свете. Будут мокрые пеленки, безумно родной запах малыша... и бессонные ночи у окна или в постели, с упорным изучением географии потолка и узора на ковре.
Вот только в ящике не будет конверта с единственно жданным, единственно нужным - и невозможным...
Надо же - КАК я выучилась писать за каких-то две недели! Но это пройдет...
Я научусь не плакать. Я куплю новый плейер и заткну наушниками сердце, и отец Роман споет мне о моей опустевшей душе. И деловитый автобус каждую субботу будет отвозить меня в город. Я буду выходить у церкви. И смотреть пустыми глазами на кресты в небе над куполами. И идти к Причастию - потому что мне, наверное, отпустят этот грех - материнство без мужа. Но не буду загадывать...
И письмо это тебе отсылать - тоже не буду. Наверное...
Я пишу его в никуда, потому что некуда писать. И некому. Ведь ты не напишешь...
Я только об одном буду молить Бога - чтобы Он дал тебе счастье, какого ты ищешь, даже против твоей воли. Против твоей гордыни. Против твоей жажды одиночества. Против...
Лесная колдунья с пушистыми метелками травы в руках осталась там, у корявой березы. И полоска золотистой ткани, державшая волосы, догнивает в том укромном уголке, где меня когда-то разбудили птицы и утренняя роса.