- Не могу читать я этого Достоевского! - говорила мне Люба. - Не могу, хоть убей! Такую тоску он нагоняет, что с ума можно сойти.
- Не хочешь, не читай, - соглашался я, слегка огорченный из-за того, что понравившийся мне роман, не понравилась ей. - Вот возьми эту, Мураками, он тоже ничего, - и я протягивал ей толстую книгу в твердом переплете, украшенную какими-то драконами.
Люба брала книгу и взвешивала ее на руке, будто таким образом можно было узнать стоит ли ее читать или нет.
- Мураками? - спрашивала она, - а о чем он пишет, этот твой Мураками?
- Как о чем? - удивлялся я. - О жизни. О чем же еще!
- Ха-ха! О жизни! - она задорно смеялась и бросала книгу мне обратно. - Что о ней писать-то? Надо жить, а не писать о том, как ты живешь, а?
И мы спорили до хрипоты. О литературе, кинематографе, Бобе Дилане, о том, смогут ли американцы снарядить миссию на марс и надо ли это вообще. Мне казалось, что в этих спорах мы не убивали время, как это обычно бывает, а рождали его. Впрочем, по-другому с ней и не бывало - такая она уж была девчонка.
Мы дружили с университетской скамьи. У нас были общие интересы, общие неаттестации по общим предметам, общие радости и общие желания поскорей устроится на работу. При этом, за все годы дружбы у нас с ней не было, как бы это сказать, интимной близости. У меня была gerlfreind, да и у нее имелся в наличии ухажер.
- Он - мудак, - говорила она про него. - Тупой, как сковородка. Ничего не понимает, ходит по дому, как сомнамбула, даже поговорить с ним не о чем. Ты даже не представляешь, какой он дегенерат!
- А что ты тогда с ним до сих пор? - удивлялся я.
- Ну... с ним все-таки иногда бывает весело, - отвечала она и переводила разговор на другую тему.
В общем, мы дружили, опровергая все теории, утверждающие, что между двумя людьми противоположного пола не может быть дружбы без секса. Оказалось, что может, и так оно, видимо, надежнее.
Университет пролетел незаметно. Пять лет обучения остались за спиной так быстро, как будто мы мчались на скоростном экспрессе мимо огромного поля, в котором то тут, то там стоят маленькие невзрачные домики. Домики появлялись у линии горизонта и, только ты успевал их увидеть, тут же скрывались позади. А ты ехал в этом экспрессе и только и мог делать, что удивляться.
Подобно домикам проносились мимо меня какие-то несуразные предметы, название которых не могли выговорить даже профессора, какие-то, порой весьма подозрительные, личности, безумные попойки у друзей, симпатичные и не очень девушки, с которыми мне довелось спать. Все они улетали с такой быстротой, что только я успевал обратить на них внимание, как это тотчас исчезало из виду. Порой от этого становилось чересчур тоскливо. И Достоевский в такие минуты был не нужен. И спасали меня только люди, которые тоже ехали со мной в этом экспрессе, и, в принципе, чувствовали то же самое.
- Как все быстро уходит! - жаловалась мне иногда Люба. - Только успел присмотреться к чему-то, а это уже в другом мире.
Тогда я рассказал ей свою теорию скоростного экспресса.
- Хм... А это похоже на правду, - согласилась со мной она. - А теперь подумай, куда ведет этот экспресс?
- Ну, - я задумался, - какая-то конечная станция у него есть, бесспорно. Но есть ли промежуточные - вот в чем вопрос?
- А-а-а, - махнула рукой Люба, - забей на те полустаночки, что попадаются на пути. Разве будет останавливаться на них твой экспресс? Лучше скажи мне, куда стремится этот долбанный поезд, и вообще есть ли в этом какой-то смысл?
- Поезда просто так не ходят.
- Не скажи. Когда я была совсем маленькой, мы частенько ездили на дачу на электричке. И что с того? Думаешь, в этом был какой-то смысл? Ну, сели на электричку, ну приехали на участок, ну покопались в саду, ну поели тушенки. Через пару дней - домой. И что изменилось в мире? Ничего! Так, на хрена, скажи, мы перлись к черту на куличики? Может быть, и твой экспресс несет тебя к станции "Огород", и, прополов грядки, ты поймешь, что просто потерял впустую свою жизнь. Но назад экспресс уже не пойдет.
- Тогда будет, конечно, очень обидно.
- Обидно? Ха-ха-ха!
- Но выбора-то у нас нет, верно? Экспресс уже едет. И не остановится, пока не приедет на конечную станцию.
- Ну, выбор всегда есть, - внезапно посерьезнела она.
- Какой же?
- Хотя бы, сойти с поезда. А? Что думаешь? Выскочить на полном ходу из мчащегося вдаль экспресса - это единственный шанс избавить себя от долгого, грустного и, в итоге, разочаровывающего пути.
- Это напоминает побег.
- Пусть так. Но, и с этим нельзя спорить, это куда более честный и отважный ход, чем осмотр улетающих вдаль деревень.
Тогда я не предал ее словам особого значения, как выяснилось зря. Я ведь уже говорил, что она была странной девушкой. Люба сильно отличалась от многих своих сверстниц каким-то совершенно иным взглядом на жизнь. В то время, когда ее сокурсниц интересовали наличные в бумажнике их бойфрендов, косметика от L'oreal и новые поступления в бутик MNG, она возбуждалась от голландской живописи XVIII века, альтернативной музыки и сигарет Malboro.
Вряд ли кто-то мог назвать ее ветряной и пустой девчонкой. Нет, она была совсем не такая, как все. Совсем не такая.
Ее нельзя было назвать красивой, но, бесспорно, в ней было что-то такое, что нравится мужчинам. Какое-то особое обаяние, шарм. Она привлекала внимание людей без особого труда и, конечно, могла бы спокойно сделать себе серьезную карьеру, но работа ее мало интересовала. Время от времени она устраивалась куда-то, но совсем ненадолго, деньги же Люба исправно получала от своего богатого папочки.
Так она и жила.
Университет Люба так и не закончила. На пятом курсе, когда до диплома было уже рукой подать, она вдруг впала в меланхолию и перестала ходить на занятия. На мои вопросы, в чем дело, лишь махала рукой:
- Достало это все. Не вижу смысла. Ну, получу я этот диплом, и что буду с ним делать? Повешу в рамочку и прибью в гостиной?
- Это... - говорил удивленный я, - в каком-то смысле путевка в жизнь.
- Билет на твой экспресс? - усмехалась она.
- Билет на экспресс. Только билет первого класса.
- А какая разница как ехать, если результат будет в любом случае одним и тем же?
- Ну, должна же быть в жизни какая-то цель.
- Должна, - соглашалась она. - Только у меня ее, к сожалению, нет.
Вскоре я получил долгожданный диплом и устроился на неплохую работу. Я зарабатывал две тысячи долларов в месяц. Купил себе новый "Ford Focus" в кредит, съездил в отпуск в Испанию, стал подумывать о покупке квартиры. Люба в это время продолжала жить своей странной жизнью. Со своим дикарем она порвала и обитала на съемной квартире, которую ей оплачивал отец. Время от времени она подрабатывала секретаршей или официанткой, каждый вечер ходила в театр или кино и не думала о своем будущем.
- Зачем о нем думать? - спрашивала она. - Вот мы сейчас с тобой сидим, едим этот гамбургер, а в это время будущее становится настоящим, и ни ты, ни я этого не замечаем. Разве это плохо?
- Но, ведь, - пытался возражать я, - нужно обустраивать свой быт.
- Мой быт вполне обустроен.
- А семья? Ты не хочешь завести семью?
- Мне одной хорошо.
- А дети?
- Я не хочу детей.
- Сейчас?
- Что "сейчас"?
- Не хочешь детей сейчас?
- Не хочу детей вообще.
Я чуть было не подавился.
- Как это так?
- А вот так это так. Почему ты думаешь, что все женщины хотят детей? Это такой же ярлык, как и то, что все мужчины интересуются футболом.
- Я интересуюсь хоккеем.
- Ну не футболом же.
Возразить мне было нечего.
Через месяц я женился. Пригласил на свадьбу и Любу, но она не пришла. Позвонила по телефону и сказала:
- Серега, знаешь, что-то не хочу я идти на свадьбу. Не люблю я все эти массовые мероприятия. Много народа, все орут, кричат. Мне этого и на работе хватает. Простишь меня?
- Конечно. По правде говоря, я и сам не хочу идти на свою свадьбу.
- Что это вдруг? Не любишь ее?
- Люблю - не люблю, какая разница. Не очень комфортно себя чувствую, находясь в центре внимания.
- Так любишь или нет? - вдруг спросила она каким-то строгим тоном.
- Честно?
- Честно.
- Ну, она отличная девчонка. Очень мне нравится. Симпатичная, общительная, умная, заботливая. В общем, идеальная жена. Но люблю ли? Наверное, нет. Не знаю...
- Дурак. Любовь - это единственная вещь на свете, из-за чего стоит жить, - и она повесила трубку.
Время шло, и мы с Любой виделись все меньше и меньше. Сначала встречались раз в месяц, потом - раз в три месяца, затем несколько раз в год. Иногда мы созванивались, но с каждым разом разговаривать нам было все труднее и труднее.
Меня это расстраивало, и своими чувствами я поделился с женой.
- Такое всегда бывает, - сказала она. - Школьные, университетские друзья растворяются в жизни, исчезают в дымке прожитых лет, как говорят поэты. Я лично уже практически ни с кем не общаюсь из старых друзей. Хотя раньше мы очень дружили. Жаль, конечно, но так уж мир устроен.
Я согласился с ней, хотя на сердце было как-то тяжело. Как будто бы, я предал кого-то.
Поразмышляв пару дней, я позвонил Любе.
- Как дела? - спросил я.
- Пока не родила.
- Что?! - крикнул я.
- Шутка. Это присказка такая, не пугайся.
- Понятно. Чего не звонишь?
- А ты?
- Дела. Работа. Семья.
- Хорошая отмаза.
- Ничего, да.
Мы замолчали.
- Чем занимаешься-то хоть? - наконец спросил я.
- Тем же, чем и всегда. Веду существование простого наблюдателя.
- В смысле?
- Я обратила внимание, что я не живу этой жизнью, а, как бы, наблюдаю за ней со стороны. Это очень весело.
- Весело?
- Ага.
Мы опять замолчали. Тишина была настолько тягостная, что у меня даже не находилось слов, чтобы ее сломать.
- Ладно, - наконец сказала Люба. - Спасибо, что позвонил.
- Не за что. Я очень рад слышать твой голос.
- Да-да. Кстати, - вдруг, вспомнила что-то она. - Прочитала я наконец Достоевского!
- Серьезно?
- Более чем. До конца.
- И что читала? "Подростка"?
- "Братья Карамазовы".
- "Братья Карамазовы"? Круто! И за сколько дней ты его прочитала?
- Две ночи.
- Две ночи? Ни фига себе! Ты - чемпион по быстрочтению "Братьев Карамазовых"! Думаю, что твой рекорд еще не скоро будет побит. И как тебе?
- Я говорила уже, тоскливо.
- Тоскливо?
- Да. А когда я закрыла книгу, то меня даже посетила мысль о самоубийстве.
- Самоубийстве?
- Шучу. Ладно, пока, Сереж.
И, не дождавшись моего ответа, она повесила трубку.
А через полгода у меня родился ребенок, и тут уж мне стало совсем не до чего. На работе я получал уже десять тысяч, а "Focus" поменял на "Jeep grand cheeroki". Окончательно превратившись в верхнюю прослойку среднего класса, я отрастил себе живот, купил костюм за пять тысяч долларов и стал курить сигары.
Впрочем, чем больше сигар я курил, тем меньше себе нравился.
Следующим летом я отправил жену с сыном на юга, а сам сидел дома, закопавшись в какой-то документации. В один из таких дней мне вдруг позвонила Люба.
- Привет, - сказала она. - Можно к тебе зайти?
- Зайти? Ко мне? Конечно! Всегда рад тебя видеть! Запиши мой новый адрес.
- Новый адрес?
- Ну, да. Я переехал.
- А я-то думаю, с чего это у тебя новый телефон...
Люба приехала через два часа. Выглядела она плохо. Какое-то осунувшееся лицо, синяки под глазами, неуверенный взгляд.
- Ты нормально себя чувствуешь? - спросил я.
- Так себе. Плохо сплю последнее время. Ничего что я так поздно?
- Ничего. Жена с ребенком в отпуске. Я один, делать нечего. К тому же, твоей компании я всегда рад.
- Спасибо, Сереж. Ты - единственный человек, которому я доверяю.
Мы прошли на кухню, и я сварил нам кофе.
- Ты знаешь, - вдруг сказала она. - Я влюбилась.
- Влюбилась? Серьезно?
- Ага. Серьезнее не бывает.
- Здорово. И кто этот счастливчик?
Она грустно усмехнулась:
- Ну, я еще не открыла ему своих чувств.
- И все же?
- Дмитрий Радкевич. Артист из БДТ.
- Ого! Поздравляю. И как вы с ним?
- Так, - она почему-то засмущалась. - Если честно, у меня никак не хватает смелости к нему подойти.
- То есть? Вы что еще не знакомы?
- Ну, да. Он меня еще не знает. Но это - ерунда. Пройдет время, и все будет о-кей.
- Желаю тебе удачи, Люб.
Мы допили кофе, поговорили о всякой ерунде, а потом она засобиралась домой.
- Пора идти, папа будет ругаться.
- Папа?
- Ну, да. Я же переехала к нему.
- А что это вдруг?
- Одной бывает страшно.
- Страшно?
- Ну, иногда...
- Понятно, - я не знал, что можно еще сказать.
- Я пошла, увидимся еще.
- Конечно.
Люба ушла.
Прошел еще год. Я все собирался позвонить ей, да все откладывал на завтра. Моя жена снова забеременела, а моя зарплата опять поднялась.
Наконец, Люба позвонила сама. По телефону у нее был какой-то глухой и слегка заторможенный голос.
- Как дела? - спросила она.
- Пока не родила.
- Это присказка?
- Нет. Это факт.
- О! Поздравляю! Мальчик, девочка?
- Мальчик. Назовем, наверное, Сашей.
- Здорово. А у меня проблемы.
- Проблемы? - я оживился, - что-то случилось? Нужна моя помощь?
- Нет-нет. Это так все, мелочи. Ты знаешь, мне кажется, за мной наблюдают.
- Наблюдают?
- Следят.
- Кто?
- Я думаю, ФСБ.
- ФСБ? - я чуть было не упал со стула, - ФСБ? Ты что-то натворила?
- Я думаю, что это все из-за него.
- Из-за кого?
- Радкевича. Помнишь я тебе говорила.
Я с трудом вспомнил наш последний разговор.
- Ах, да! Артист! - я помолчал, - подожди, а при чем тут Радкевич и ФСБ?
- Они связаны между собой. Он, думаю, меня боится.
- Боится. Ты угрожала ему?
- Угрожала? Что ты! Я до сих пор не нашла сил подойти к нему.
- Я не понимаю.
- И не надо. Просто знай это. И не вини меня ни в чем. ФСБ - слишком серьезная организация. С ними нельзя шутить. Пока.
Она повесила трубку. Я позвонил по нескольким телефонам, что у меня были, но везде мне ответила, что Люба здесь больше не живет. Наконец, я дозвонился до Любиного отца.
- Владимир Алексеевич?
- Да, это я.
- Здравствуйте, я Сергей Василевский, Любин старый приятель...
- Что вы хотите? - неожиданно зло перебил он меня.
- Она тут звонила мне. И... я волнуюсь за нее.
- Вы знаете, Люба заболела. Ей нездоровится последнее время. Что она сказала вам?
- Не помню точно. Что-то про ФСБ.
Любин отец вздохнул.
- Не обращайте внимания. У нее, некоторые, м-м-м, психические проблемы. Спасибо, что позвонили. До свидания.
И я услышал короткие гудки.
- По твоим рассказам, к этому все и шло, - сказала мне жена.
- И все равно как-то не верится.
- Конечно. Но не расстраивайся. Может, она еще придет в себя.
- А если нет?
Но никто так и не ответил на мой вопрос.
А через две недели Любин отец позвонил сам.
- Сергей Антонович? Здравствуйте. Вы знаете, Любе стало хуже. Она очень хотела увидеться с вами. Врач говорит, что это может ей помочь.
- Врач?
- Да. Психиатр.
- Да-да. Конечно. Мне подъехать к вам?
- Вы не поняли, - Любин отец выдержал паузу. - Люба в больнице. На набережной Пряжки. Подъезжайте туда, я встречу вас у входа.
Я бросил все дела и поехал на Пряжку. Не помню, как доехал до больницы, потому что, в голове пульсировала только мысль о том, что Люба оказалась в психушке. Ни о чем другом я не мог больше думать.
У входа меня встретил ее отец. Шестидесятилетний, представительно одетый мужчина.
- Здравствуйте, - сказал он, - Люба очень просила, чтобы вы приехали к ней. Она почему-то очень хочет вас увидеть. Видимо, вы много значите для нее, - он помолчал, - только одна просьба.
- Какая?
- Она что-нибудь рассказывала вам о матери?
- О матери?
- Да. Помните?
Я подумал:
- По-моему, о матери она мне вообще ничего не рассказывала.
Любин отец кивнул головой.
- Хорошо. У меня просьба, не говорите ей ничего о матери.
- Почему?
- Поверьте, это важно.
- И все-таки?
Любин отец остановился.
- Так и быть, я скажу вам. Надеюсь, вы ничего не испортите. Дело в том, что... ее мать... она страдала похожей болезнью. И... В общем, она покончила с собой.
- Покончила с собой?! - крикнул я чересчур громко.
- Да. Не кричите так, - Любин отец взял меня за руку. - Это было двадцать пять лет назад. Любе тогда было семь. Видимо, здесь имеет место некая психологическая травма. Так что, я прошу, ни слова о матери.
- Да, конечно.
Мы прошли в клинику. Там нас ждал чем-то напоминающий Дуремара врач. Меня проконсультировали насчет того, что можно делать, а что нельзя и отвели в комнату для свиданий.
Через десять минут пришла Люба. Она выглядела просто ужасно и даже не могла сама идти, сзади за плечи ее придерживал санитар. Он посадил ее на стул напротив меня и сказал, что у нас есть пять минут, а потом ушел.
- Привет, - сказал я.
Люба улыбнулась:
- Привет. Рада... тебя... видеть.
- И я.
- Мне... надо тебе... кое-что... сказать...
- Да. Я слушаю, Люб.
Она сглотнула.
- Ты даже не представляешь... как... это сложно... когда тебя никто не понимает... даже не представляешь.
Люба замолчала.
- Они следят за мной... Следят... постоянно.
О, боже! - подумал я.
- Они... меня... упекли... сюда. Я не виновата... Я ведь просто... Просто люблю.
- Да, да, Люба.
- Люблю... Ты знаешь... знаешь... я хочу детей... двух... а лучше трех, как у тебя.
Я не стал говорить ей, что у меня пока что два ребенка.
- Детей... они такие хорошие... для них стоит жить... да... они преследуют... они не отстанут...
- Кто они?
Она как-то мистически улыбнулась.
- Ты знаешь... они... но дети... дети, да.
Она понесла что-то совсем несусветное. Слова мешались друг с другом. А мне хотелось плакать. Вскоре пришел санитар.
- Нам пора, - сказал он и стал поднимать Любу, а она вдруг заговорила вполне ясно.
- Ты помнишь, Сережа, тот экспресс?
- Экспресс? Да, помню...
- Так вот, я узнала: станций не будет. Но и до конца мы не доедем. Поезд встанет в степи. Кончится уголь.