Аноним : другие произведения.

Сельский староста произнес небольшую речь, в основном состоящую из междометий, пожелал нам ни рыбы, ни мяса (был вегетарианцем), и мы отправились в путь. В этом сезоне в моде винтажная реальность а ля рустик. Исчерченное проводами городское небо, огненные буквы неоновых реклам, пахнущие мочой и рыбой переулки, - все это было вчера, а сегодня деревенская дорога пускала нам пыль в глаза, спасающиеся от жары собаки бежали в тени лошадей, в безоблачном небе солнце горело как ведьма на костре.

С самого утра мой учитель пребывал в дурном расположении духа: судя по всему, новая реальность ему совсем не нравилась. Вообще-то, отрицательные эмоции не приветствуются в этом лучшем из миров, но верховный маг мог себе это позволить. Он нервничал, злился и обещал всем показать, где раки зимуют. Собственно говоря, они зимовали там, где среди камышей бесшумно скользила река, похожая на змею, поросшую зеленым мехом. По правую руку тянулись овсяные поля, живописные деревушки взбирались с холма на холм, в отдалении мрела размытая жарой полоска леса, где, я слышал, одомашненные селянами жар-птицы высиживают электрические лампочки (про лампочки и жар-птиц это уже мое собственное), а с левой стороны, за рекой...

Пока моя мысль с этого берега выкликивала слова, толпящиеся на другом, чтобы с их помощью описать увиденное, мастер Логос пытался раскурить трубку. Три века не курили табака и не носили юбок. Теперь это снова входит в моду. Упрямые спички не желали гореть, и в конце концов были заброшены в камыши в сопровождении таких проклятий, что по поверхности реальности побежала угрожающая рябь. Мастер Логос всегда имел склонность к пейоративам, я же на всякий случай скрестил пальцы, но ничего, обошлось. Потемневшая от пота шелковая рубаха, заправленная в шаровары, в свою очередь заправленные в сапоги, и похожая на необитаемую планету идеально лысая голова, вокруг которой, как спутники, кружились мухи. Во время нашей первой встречи он выглядел по-другому.

Пожалуй, не стану подробно описывать нашу образцовую во всех отношениях столицу, потому что места, настоятельно рекомендованные к посещению для таких провинциалов, как я, указаны в любой туристической карте: Проспект Мира, площадь Согласия, огромный заколоченный собор св. Рандома и сверкающая на солнце, как сахарная гора, Башня Очарования. Уже час я толкался у ее подножья в компании себе подобных, дожидаясь аудиенции. Маги и волшебники, собравшись в кружок, играли в "Камень, ножницы, бумага". Так мне сначала показалось, но когда я подошел ближе, выяснилось, что они развлекаются тем, что материализуют разные предметы себе на потеху.

- Барк! Брак! Краб!
Из дыры в корме бракованного барка под свист и улюлюканье вывалился испуганный краб и бочком, бочком устремился к ближайшей луже.

- Бар! Бра! Раб!
Раб получился какой-то маленький, замученный. На него зашикали, и он поспешил дематериализоваться.

-Бром! Ромб! Борт!

- Э, нет, - зашумели зеваки, - борт не считается, борт - не анаграмма!
Проигравший выбыл. Игру продолжили двое.

- Бук! Куб!

- Икар! Икра!

- Апельсин! Спаниель!

- Блондинка! Надолбник!
Блондинка с надолбником удалась на славу. Зрители покатились со смеху. Волшебники разгорячились. Материализации становились все замысловатей.

- Буртоукладчик! Трубоукладчик!

- Ампервольтметр! Вольтамперметр!

- Ангиокардиография! Кардиоангиография!
К сожалению, мне так и не удалось узнать, кто же одержал победу, потому что распорядитель выкрикнул мое имя. Я поморщился: тот, кто пользуется псевдонимом, не любит, когда его называют по имени. Я понятия не имел, зачем верховному магу понадобился никому не известный писатель, живущий на самом краю физического мира, где реки, достигнув предела, низвергаются в бездну, как пролитые чернила с края стола... Давным-давно, когда Земля по форме еще напоминала яйцо, философы одержали победу над учеными, а затем и сами передрались между собой. Гегельянцы побили стоиков, эпикурейцы дали прикурить все остальным. Философия - это любовь к мудрости, а не мудрецам. Никто из них не хотел уступать, противники несли потери: досократики сократились до сократиков, а гностики перебежали к агностикам. Гуманисты и скептики, материалисты и анархисты - все они уходили: большинство - в мир иной, и лишь немногие покинули поле боя на своих двоих... Во время войны Логос возглавил движение солипсистов¹. Они-то, в конце концов, и одержали победу. Сознание опрокинуло материю на спину. Субъективный идеализм взял верх над объективной реальностью, тем самым положив начало эпохе всеобщего счастья. Впрочем, все эти метафизические кровопролития трогали меня так же, как мои рассеянные пальцы трогают сейчас этот спичечный коробок. Худой мир лучше толстой ссоры, мир иной лучше иной войны. Укрывшись в длинной тени, которую на закате отбрасывала моя башня из слоновой кости, я как раз дописывал рассказ из библейской жизни, когда курьер вручил мне конверт с известной всем монограммой: сплетенные меж собой две гласных и три согласных буквы в венке из остролиста. Великий Логос. Я слышал, что, несмотря на вспыльчивый нрав, он и мухи не обидит. Возможно, вот только прочие насекомые уходили от него в слезах. Двери распахнулись, и в коридор выскочил всклокоченный молодой волшебник с белыми от ужаса глазами. Кажется, он даже немного дымился.

- Б. здесь? Пусть войдет, - раздался сердитый голос.
Когда твое имя произносят вслух дважды в течение четверти часа, то это не сулит ничего хорошего. Темноватые покои полностью соответствовали моим представлениям о том, как должен выглядеть кабинет мыслителя, и поэтому я не удивился высоте набитых книгами стеклянных шкафов, массивности стола из черного дерева, инкрустированного, как поговаривали, человеческой костью, гадюке в спирту и черепу homo felix² на толстом томе энциклопедии. Что еще? Ах, да, картины. "Девочка с персями", "Панда, держащая фейхуа" и, конечно, "La negresse au champ qui fleuronne³" - известные каждому любителю живописи шедевры великого Писсако. Добавим ко всему этому высокие, обшитые орехом потолки и стрельчатые окна, из которых открывался бы отличный вид на лежащие по ту сторону городской стены муравчатые холмы, если бы не закрытые жалюзи. Полуденное солнце пробивалось сквозь щели и ложилось огненной лестницей на паркет. Блестящий маятник напольных часов не торопясь нарезал время на ломти. В углу, за ширмой с изображением карты мира, свернутый в рулон, стоял ковер-самолет.

- Ну что же, неплохо.
Я обернулся. Дубовый посох, на сучковатом навершьи которого сидел желтоглазый филин, расшитый золотыми звездами колпак из синего бархата и длинная, должно быть, седая, но окрашенная хной борода. Хозяин всего вышеперечисленного смотрел на меня в упор, насмешливо подняв лохматую бровь.

- Неплохо, - повторил он. - Но боюсь, что твое представление о волшебниках не отличается оригинальностью. Окажись на моем месте сыщик, то он бы, конечно, картавил, нюхал кокаин и играл на виолончели. А как, по-твоему, должен выглядеть футуролог? Ресторанный критик? Туалетный гид? Стояльщик в очереди? Испытатель презервативов?
Застигнутый врасплох, я безмолвствовал.

- Нет, ну каков наглец, - продолжал куражиться Логос, - вот так вот запросто взял и меблировал на скорую руку чужое психическое пространство да и меня самого, я вижу, приодел. Даже бороду покрасил! А что, мне нравится: недорого, но надежно. А еще раз слабо?
Помятый смокинг с квелой гвоздикой в петлице, мутные глаза, как будто на них подышали да протереть забыли, щегольские бачки и интересная бородавка на лиловом, как ликер, носу выпивохи.

Логос рассмеялся, возвращая реальность в исходное положение. Лишенное всяких признаков, но хорошо освещенное невидимым источником света пространство было абсолютно пустым, если не считать ростового зеркала, в котором отражался высокий, бритый, одетый в обычную черную пару мужчина, в котором не было ничего необыкновенного, только темные глаза никогда не улыбались, даже если улыбка приподнимала уголки его скорбных, сильно накрашенных губ.

- Но-но, не забывайся, - он погрозил мне пальцем. - Никаких зеркал и косметики. Кстати, зачем тебе спички? Дай сюда. А сейчас попробуем начать с самого начала.

Где-то в стороне нестройно грянул оркестр, заглушив жиденькое ура. Румяные деревенские девушки махали платочками. Гагакали гуси, бежали босые мальчишки. Стоял, держа велосипед, по-городскому одетый юноша в очках, и солнце ослепительно горело на хромированном велосипедном звонке. Сельский староста вызвался нас проводить. Он широко шагал, энергично махал руками, так что сразу было видно - человек изо всех сил старается делать свое дело как можно лучше. Какой-то остриженный в скобку мужичок все забегал вперед, но староста сердито прикрикнул на него, и тот то ли отстал, то ли растворился в воздухе. В этом сезоне в моде винтажная реальность а ля рустик. Пылила дорога, деревушки взбирались с холма на холм, в отдалении мрела размытая жарой полоска леса, а за неширокой, поросшей камышом речкой было пусто. В буквальном смысле. Пустота, слепое пятно, пробел в реальности - вот, пожалуй, самые верные слова из тех, посредством которых можно было описать увиденное. Но Логос терпеть не мог пустоты, и поэтому я назову ее "терра инкогнита" - так, кажется, подписывали на старинных картах еще не открытые земли, непочатый край, который необходимо было почать.

- Только человек с богатым воображением и большим словарным запасом способен превратить несуществующее в умозрительное, - говорил мне учитель месяцем раньше, - а затем и описать его словами; ограничить то, что не имеет границ, пределами определений, тем самым превратив его в бытие. Ты называешь, и названная тобою вещь немедленно появляется из темноты бессознательного. Как там у тебя? Стол из черного дерева, гадюка в спирту, человеческий череп, бокал вина и его прозрачная тень, рдеющая на белом листе бумаги. Что на нем написано? Пока ничего, но вот писатель очиняет перо, макает его в чернильницу и пишет слева направо: "Стол из черного дерева, гадюка в спирту, человеческий череп и прочее". Вот так, слева направо, и создается реальность. Сечешь?

Я сек.

- Кстати говоря, - подмигнул мне Логос, - ты обратил внимание, что в момент нашей первой встречи я был одет лишь в бороду и колпак? Хорошо, что моя мамочка этого не видела.

Логос не учил меня писать, он учил меня делать странные вещи. Например, управлять временем. Как выяснилось, для бодрых утренних часов больше подходит хорей⁴, для вечерних - задумчивый ямб⁵, а времена года в смысле прошедшего, настоящего и будущего имеют непосредственное отношение ко времени, как грамматической категории глагола: "Отшумела весна, гадюка пережидает летний дождь под листом лопуха, но скоро и лето подойдет к концу: вспыхнут кленовые пожары, загорятся нерукотворные костры осени⁶". Воспользовавшись наступлением зимы, он объяснил мне, как отличать часть от целого, потому что всякий снегопад - это множество замерзших кристаллов воды, но каждая снежинка имеет свои собственные цвет, форму и вкус, в чем я мог убедиться сам, слизнув ее с рукава.

Я сгущал черные-пречерные краски посредством черной-пречерной мезархии, пользовался оксюмороном чтобы оживлять мертвых, и превращал гору в мышь при помощи литоты. Я взмывал на крыльях гиперболы в небеса и там парил в восходящих воздушных потоках, поднимаясь все выше и выше, пока не забирался на седьмое небо, куда способен взлететь лишь тот, кто не боится головокружения от синонимов.

Со временем уроки становились все более замысловатыми. Логос предлагал мне порассуждать о парадоксах гетерологичности (является ли реальным само слово "реальность"?), представить себе, как выглядит симулякр или ризома или, например, попытаться прожить жизнь задом наперед. "Наперед задом жизнь прожить" - слова, похожие на следы повернутых вспять башмаков из незамысловатого детектива или просто фигура речи со смешным названием "гипербатон". А вот инверсия посложней: умерщвление Лазаря, рождение Роланда или мое любимое - "они умерли в один день и жили долго и счастливо, а потом поженились".

Когда я спрашивал Логоса, зачем мне все это, тот только отмахивался, мол, со временем сам узнаешь, но иногда, злоупотребив мадерой, к которой имел большую склонность, пускался в темные рассуждения, от которых попахивало кощунством.

- Людям не хватает воображения, - говорил он, глядя на луну сквозь бокал вина. - Каждый может придумать, скажем, ее, но зато я могу покрасить луну в красный цвет, а ты - перечеркнуть ее тучей. Человек способен вообразить себе камень, дерево или даже девчонку, больше похожую на резиновую куклу для плотских утех, но только маг и писатель (что, в принципе, одно и то же) могут создать ту, о ком можно бредить, на кого молиться, кого хочется видеть во сне. Обрати внимание: эта сеньорита еще не существует, а сердце уже стремится к ней навстречу. Чудесно, не правда ли?

Я вздрогнул, услышав запрещенное слово, но Логос и в ус не дул, тем более что никаких усов у него не было.

- Когда-то я тоже гордился своим воображением, - продолжал он, наливая по новой. - Как хорошо я все выдумал: вечная юность, бессмертие, мир! Человек протягивает руку человеку, брат обнимает брата и сестру его, и мужа ее, и их очаровательную несовершеннолетнюю дочь. Но скоро выяснилось, что у счастья имеется и обратная сторона. Раньше человеческий мозг представлял собой помещенный в круглую костяную коробку холодец из аминокислот и высокоспециализированных жиров, а теперь он превратился в комфортабельную, оклеенную веселенькими обоями тюремную камеру, где цифра на двери означает не порядковый номер, а степень удовлетворения запертого в ней заключенного. Воображение с одинаковой легкостью заглядывает за вырез платья и за самые дальние границы вселенной, но счастливому узнику больше не нужна свобода. Его фантазия ленится даже привстать на цыпочки, чтобы заглянуть за решётчатое окошко, не то что пуститься в бега. Гул огромного мира за тюремной стеной больше не волнует человеческого сердца. Шум погони, лай собак и разрывающие воздух выстрелы не горячат затхлую кровь... Счастье - вещь непоправимая. От него не спрячешься, не скроешься, не убежишь. Лучи добра пронизывают насквозь, освещают самые дальние закоулки твоей души, не оставляя тени ни малейшего шанса. Надежно запертый рай под неусыпным присмотром коллективного бессознательного - вот что такое счастье. Говорят, раньше были такие телескопы на набережных курортных городов: бросил монетку, и смотришь на всякие занимательные вещи. Теперь на нас самих смотрят двадцать четыре часа в сутки, высматривая инакосчастливых среди счастливых одинаково. А когда высмотрят... Ну, ты и сам знаешь.
Логос посмотрел бутылку на свет.

- Разве это плохо - быть счастливым? - осторожно спросил я.
Логос нахмурился. То ли ему не понравился мой вопрос, то ли уровень жидкости в бутылке показался неудовлетворительным.

- "Плохо" - неправильное слово. "Хорошо" - тоже неправильное. Ты должен хотеть быть счастливым! Хотеть, понимаешь? "Я хочу, следовательно, существую" - вот формула, лежащая в основе вселенной, крутящейся вокруг самой себя, как девушка перед зеркалом. Человеческие желания формируют коллективное бессознательное, которое, в свою очередь, формирует реальность. Вот только тот, кто безнадежно счастлив, не хочет ничего хотеть, и из-за этого мой идеальный мир трещит по швам. То ли в формулу закралась ошибка, то ли что-то пошло не так, но все чаще в ткани существования образуются дыры, щели, прорехи, в которых исчезают целые города, области, страны! Для этого и нужны маги, вынужденные, так сказать, вручную заполнять эту пустоту.
Логос зашвырнул пустую бутылку в окно и, видимо, решил, что сказал слишком много.

- Еще вопросы есть?
Вопросов не было.

Мы оставили лошадей на вершине холма и спустились к реке.

- Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездной, и дух носился над водою, - задумчиво сказал Логос как будто самому себе, из-под руки всматриваясь в пустоту.

- Откуда это? - спросил я.

- Скоро узнаешь, - мрачно усмехнулся он. - Пожалуй, нам потребуется мост.

Новенький настил приятно пружинил под ногами, опилки и мелкий мусор сыпались в щели между досками навстречу своему отражению в воде и, соединившись с ним, плыли вниз по течению.

- Свет, - хрипло сказал Логос.
Трудно описать то, чего нет, но еще труднее описать то, что есть, но при этом является абсолютно пустым. Один мудрец сказал об этом так: "Оно не существует. Оно не является несуществующим. О нем нельзя утверждать, что оно и существует и не существует или что оно не является ни существующим, ни несуществующим⁷". Отлично сказано, но я не мудрец, а писатель, и поэтому мне придется как-нибудь это описать. Слепое пятно, пробел в реальности, пустое место - вот, пожалуй, самые верные слова, но Логос терпеть не мог пустоты, и поэтому я назову ее "терра инкогнита" - так, кажется, подписывали на старинных картах...

- Закрой глаза и считай до ста, - прервал мои размышления Логос.

- Закрыть глаза?

- Да, закрыть глаза, черт возьми! - вспылил он. - В этом нет ничего особенного, не так ли?

Честно говоря, мне было немного не по себе, но я подчинился. По темной изнанке век проходили какие-то цветные пятна и всполохи, в которых, по крайней мере, было хоть что-то определенное. Стояла такая тишина, что было слышно, как по капле сочится время, но когда я досчитал до двадцати семи, то совершенно отчетливо понял, что остался один.

Логоса не было. В смысле, Логоса больше не было. Все, что от него осталось, напоминало коричневую слякоть шоколадного сиропа, которым в молочных барах поливают мороженное. Попробовать ее на вкус я не решился. Несколько в стороне валялся философский камень, который, как известно, мастер всегда носил с собой. Ходил, так сказать, с камнем за пазухой. Сомнительная шутка. Немного подумав, я достал из кармана ритуальный мел и, очертя голову, вернее, то, что осталось от головы учителя, очертил и все остальное. Меня не беспокоило, что он умер: в конце концов, смерть является одним из условий магического образа жизни. Всякий человек способен пересекать границу между мирами, например, во сне, но только магам время от времени разрешается умереть, чтобы достичь источника, откуда они черпают силу, дающую им возможность творить. "Океан нектара", - так называл его Логос. Вязкое, приторно-сладкое, стремящееся к бесконечному счастью для всех и каждого коллективное бессознательное, похожее на черное сгущенное молоко, в котором, словно киты в темном море, перекликаются гулкими голосами метаидеи всеобщего блага: радость, удовольствие, блаженство...

- Стоп, - сказал я самому себе, - попробуй еще раз.
Меня не беспокоило, что он умер, меня беспокоило то, что он умер внезапно. Теперь такие слова как "вдруг", "неожиданно", "ни с того ни с сего" находятся под запретом. На любого рода случайности наложено табу, потому что ни одна случайность не должна омрачить человеческого счастья. И в самом деле, о каких случайностях может идти речь, если, глядя в мир, как в зеркало, ты видишь лишь бесконечное множество самого себя? Когда-то давно, тайком, в глубине души, я любовался красотою случая, с замиранием сердца прислушивался к отдаленному рокоту случайных событий. Я мечтал о сверхъестественном. Я жаждал чуда, пусть бы даже оно заключалось в том, чтобы в меня ударило молнией. Гром среди ясного неба, удивление, восторг, как если бы слепой ныряльщик под водой, борясь с удушьем, вместо обычных звезд нащупал бы настоящую, живую, пульсирующую звезду. Когда-то давно я чувствовал эту пульсацию, этот таинственный ритм судьбы. Вот еще одно запретное слово, даже мысль о котором чревата неприятностями, а уж если произнести его вслух... Я покосился на философский камень. Несмотря на то, что мне доводилось всякое о нем слышать, выглядел он совершенно безобидно: обыкновенный тетраэдр, сделанный из прозрачного стекла. Эх, ладно, была не была. Я поднял его, и в то же мгновенье словно немая молния пронзила меня насквозь: я вспомнил.

"Извини, что был вынужден прибегнуть к этому фокусу с амнезией, - говорил Логос, а я слушал, не в силах произнести ни слова, погруженный в какую-то экстатическую немоту. - Так будет лучше. Когда ты вспомнишь, бессознательное не сможет тебе помешать: у пустоты нет обратной связи. Позволь мне напомнить тебе начало рассказа, того самого, который ты не успел дописать. "Сельский староста произнес небольшую речь, в основном состоящую из междометий, пожелал нам ни рыбы, ни мяса, и мы отправились в путь". Собственно говоря, вот они и подошли к концу, и путь, и рассказ. В мире, который высовывается из твоей собственной головы, иногда бывает трудно отличить персонажа литературного произведения от реального Логоса, и еще труднее понять, что заставило его совершить самоубийство. Хитрый план? Горечь поражения, которую не в состоянии подсластить даже самая рафинированная философия? Или, быть может, мечта? И в самом деле: когда вдруг, ни с того ни с сего умирает создатель идеального мира, то это может означать только одно - происходит что-то по-настоящему сверхъестественное. Ну что же, по крайней мере, попытайся оценить художественную красоту положения, а если не ты, так пусть это сделает твоя муза. Я знаю, что сейчас произойдет: ты закатишь истерику, в то время как она с улыбкой будет наблюдать за финальной сценой этой мелодрамы.

Мир устал. Как старики, зевают вещи. Плоская земля покосилась. Державшие ее слоны разбрелись кто куда, но я успел запереть одного из них в посудной лавке, и теперь все закончится так, как и должна заканчиваться всякая хорошая мелодрама - битьем посуды. Так что прими спокойно свою судьбу. "Не в счастье счастье, а в бесконечном стремлении к нему" - так написано в твоем рассказе. Несмотря на ужасную банальность этого утверждения, вынужден с ним согласиться: страдать, терпеть лишения, бояться смерти и бороться за жизнь - вот чего действительно хотят люди. Я ошибся: терра инкогнита - это не отсутствие желаний. Желание смерти - вот что это такое. Исправь же мою ошибку, осчастливь человечество: круши, ломай, бей посуду! После чего начни все с начала и помни: жизнь и смерть - это два иностранных языка, на которые кое-как, с пропусками и отсебятиной, переведен первоисточник, который написал ты".

Это воспоминание, описание которого потребовало 1532 знака без пробелов, пронеслось в моей памяти в одно мгновение. Я в ужасе отшвырнул от себя философский камень, будто случайно схватил змею, как я однажды это сделал в детстве, приняв ее за пеструю веревку, неподвижно лежащую в высокой траве. Он откатился в сторону и снова напустил на себя безобидный вид.

- Будь ты проклят, Логос! - крикнул я, но только рассмешил эхо. Эхо? Эха в пустоте не бывает. Я огляделся. Что-то происходило, что-то незаметно менялось, как будто вокруг меня шли какие-то тайные приготовления, расставлялись декорации, развешивался невидимый реквизит. Свет меркнул, по невероятным траекториям проходили разъятые на части знаки и символы, смысл которых пока был выше моего понимания. К черту понимание! Ни за что! Никогда! Но чем сильнее я пытался убедить себя, что никогда этого не сделаю, тем отчетливее понимал, что всегда хотел это сделать. Можно скрыть свои желания от бессознательного, но их не скроешь от себя самого. Напрасный труд! Так фокусник показывает свое искусство отражению в зеркале, скрывая монету в кулаке. Собственно говоря, вот она, эта монета с профилем Логоса на аверсе. Почти совсем стемнело, и только одна мысль светилась в темноте сознания, как туристическая палатка в ночном лесу. Я мрачно усмехнулся (совсем как Логос). Принять судьбу, говоришь? Как бы не так! Предоставим будущее случаю, у которого, как известно, в советниках ходят слепцы. Решка - счастье, а орел...

***

00000000000000000000000000000000000000000000_В начале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог.

Примечания:

¹ Философская позиция, характеризующаяся признанием собственного индивидуального сознания в качестве единственной и несомненной реальности, и отрицанием объективной реальности окружающего мира.
² (лат.) Человек счастливый.
³ (фр.) Негритянка в полях среди цветов.
⁴ Пусть рассвет глядит нам в очи, соловей поет ночной. А.Блок "Пусть рассвет глядит нам в очи".
⁵ День вечереет, небо опустело. И.Бунин, "Вечер".
⁶ К.Равидас.
⁷ Нагарджуна.