Если любишь меня, берегись полнолуний, дневное созданье. Не буди меня и держись подальше от наступающих сумерек, а то пожалеешь. Твои нежные уши краснеют даже от анапеста, что же будет, когда я перейду на прозу.
Эта история произошла неизвестно когда и где. Умытая кровью история молчит, как бы палачи ни выкручивали ей руки, но мне известно, что разница между английскими словами "story" и "history" и положила начало этому тексту. Впрочем, так бывает почти всегда.
- Хай, - сказала она.
Нирыбинск нимясоедск. Обычный городишко средней руки, по улицам которого разъезжают огнедышащие самовары.
- Привет, - сказала она громче и потрясла меня за плечо.
Хотелось бы мне сказать, что я спал. Увы, даже полбутылки кукурузного виски на голодный желудок не смогли свалить с ног того, кто не спал уже неделю. 172 часа, если быть точным.
Дешевая забегаловка, черный и блестящий, как блеск для обуви, бармен, обсуждающий с местным забулдыгой последние тенденции в порнобизнессе, и молоденькая официанточка с таким простым и открытым лицом, что я вздрогнул от замысловатости предложения, с которым она ко мне обратилась.
- Есть будешь? - спросила она, и я поспешил согласиться, как спустя час согласится она сама. Они всегда соглашаются.
Кажется, ее звали Сесиль - многообещающее имя, похожее на вкус на сосательный леденец, но в общем ничего особенного: розовые щечки, толстые щиколотки и традиционная провинциальная ненасытность пополам с желанием пустить пыль в глаза. Ее квартирка на краю города оказалось величиною с кошачий лоб - так говорят японцы. Кошка, впрочем, тоже имелась.
Некоторые люди спят просто потому, что устали. Бедняжка Сесиль. Она по меньшей мере трижды симулировала оргазм и теперь спала, что называется, мертвым сном. Сидеть, курить и смотреть на нее, просто так, безо всякой мысли о том, на что смотришь. Человеческая мысль похожа на круги, разбегающиеся по поверхности воды, куда мы бросаем камушки воспоминаний, воспоминаний, которые больше никогда не превратятся в сны.
Когда от добросовестного исполнения своих служебных обязанностей зависит твоя жизнь, то поневоле станешь выполнять их с полной отдачей. Они это знали и поэтому ни на секунду не давали мне закрыть глаза. У них не было прямых доказательств, но как писал один известный охотник за сновидцами: "Подозрение является достаточным оправданием для пытки". Его сочинение успело выдержать десять изданий, пока правосудие не прихлопнуло его самого. Меня тоже пытали, да только что я мог им сказать? В мире, где всякое сновидение под запретом, лучше держать глаза широко открытыми, особенно если прямо тебе в лицо смотрит главный государственный мнемоник. Пучеглазый, как Зевс, и односложный, как английское прилагательное, он был известен тем, что исследует сны наподобие того, как патологоанатом вскрывает мертвые тела. "Со скоростью вжика", - самодовольно говорил он сам о себе. "Золотые руки", говорили о нем другие. Золотые руки, растущие из серебряной задницы со скоростью вжика. Не слишком-то он преуспел. "Я - что-то вроде включенного радио на утонувшей подводной лодке, где среди ледяного мрака и ужаса люди взывают о помощи к оставшимся наверху" - вот и все, что ему удалось вытащить из меня, если верить протоколу допроса, который я не раздумывая подписал.
Я слышал, что попавшая в капкан лиса способна отгрызть собственную лапу, чтобы вырваться на свободу. Мне пришлось пожертвовать сном. "И пяти дней не протянет", - сказал тюремный эскулап, делая мне инъекцию бессонницы, но я протянул неделю и сбежал из своего узилища по подземному ходу, который приснился мне, когда они всего на одну секунду утратили бдительность.
Сон и сновидение похожи друг на друга, как золото и золотуха, как бриллианты и бриллиантин. Законопослушный гражданин, погружаясь время от времени в физиологическое состояние покоя и отдыха, отдыхает и покоится, а не творит по наущению дьявола свою собственную реальность, тем самым бросая вызов единственному Творцу. "О, горделивые сновидцы, - так было написано в полном эвфемизмов и темных мест федеральном воззвании к таким, как я, - косные, несчастные, с недужливым умным взором, полагающие веру свою на кощунственных путях, не видите разве, что вы - гусеницы, рожденные чтобы превратиться в ангельских бабочек, возлетающих на Суд, где не будет оправдания? Для чего души ваши устремляются в воображаемые миры, когда вы лишь несовершенные насекомые, вроде червя непреображенного? Во имя милосердия мы наказываем вас, во имя любви...*"
Во имя любви и так далее. Во имя любви к своей никчемной жизни лишенный сна грешник должен соблюдать меры предосторожности, чтобы вдруг, нечаянно, ненароком не создать новую реальность из самого себя, наподобие того, как китайская ласточка строит гнездо из собственной слюны. Ведь стоит ему, обезумев от бессонницы, хоть на мгновение прикрыть глаза, как воображаемые вещи так и норовят материализоваться, чтобы выдать его с головой, как это чуть не сделали давешние самовары или вот эта милая стайка, состоящая из трех-четырех шпилек для волос и мельхиоровой брошки, которые с тихим жужжанием вьются надо мной, как осы над спящим Марсом. Проснулась? Нет, просто перевернулась на другой бок. Мы давали, мы давали, наши ктеисы устали. Морфемы морфея, литературные сны с прологом и эпилогом. Во сне нас не удивляет, когда случайный любовник последовательно превращается в сигару, пожарный гидрант и наконец в увитую виноградом дорическую колонну, но случись такое наяву - это была бы сенсация.
Когда я не вышел, а вывалился из транса, как птенец из гнезда, она сидела на кровати и с ужасом смотрела на меня.
- Это не то, что ты думаешь, - сказал я, поспешно возвращая себе человеческий вид, хотя отлично знал, что сейчас она будет кричать. Она кричала, пока я одевался. Я слышал, как она кричит, уже далеко отойдя от дома.
Всю жизнь мне приходилось прятаться в темноте, чтобы подобие правдоподобия скрыло в своей тени мою неправдоподобность. В бессонном мире сновидения вызывают ужас, как мясная лавка в вегетарианской стране, но иногда даже 14-й кегель, затесавшийся среди мельчайшего петита, воображает себя незаметным хотя бы потому, что набран такой же черной краской, как и все остальные. Путая следы, я свернул несколько раз в темные подворотни и потом так долго и быстро шел вдоль бесконечного глухого забора, что закололо в боку. Погони не было, что было уже неплохо, и чем дальше я удалялся от места преступления, тем светлее становилась темнота: то ли реальность, сама ставшая сном, послала мне на помощь полнолуние, то ли это светился мой раскалённый от бессонницы мозг.
Было душно. Разлитое в воздухе электричество предсказывало грозу. Продолговатая лужа, в которую я наступил, была полна луны. Я огляделся. А он обитаем, этот бессонный город. Какая-то дама, одетая со свойственным мне безвкусием, выгуливала утконоса с привязанными к его лапам теннисными ракетками ("это чтобы ходить по снегу", пояснила она), а еще одного, по обычаю этих мест завернутого в черную копировальную бумагу, нес в руках ее спутник, которого я набросал только в самых общих чертах. Стоявшая перед входом в книжный магазин деревенская девчонка в венке из бумажных цветов обратила мое внимание на выставленные под лунный свет новенькие, сухие гробы. "Увидеть гроб во сне - к перемене места жительства", - так в детстве говорила мне мать, говорила, покуда государственные мозгоправы не заставили ее замолчать. "Во сне страдания действительны, но смерть иллюзорна", писал когда-то еще один сновидец с непроизносимой фамилией**. "Умирать - здорово", поддакивал ему третий***. Четвертый же, с безрассудной легкостью оживляя воображаемые предметы случайным прикосновением руки - перекрестки, дома, деревья - двигался среди становившейся все многолюдней толпы фантомов и призраков в сторону городской площади, где, словно водоворот, закручивался какой-то праздник.
Сновидение отличается от яви так же, как фантазер и рукоблуд отличается от насильника, но находившийся в центре водоворота помост бродячего цирка выглядел уже совершенно реальным. Кордебалет, состоявший из черно-белых горничных и цветных мулаток в розовом и голубом, только что закончил свое выступление, и теперь мускулистая красотка из какого-то позабытого стихотворения жонглировала сразу восемью покрытыми запекшейся кровью предметами - ловила их и снова подбрасывала в небо, где творилось собственное светопреставление: блуждали мандельштамовы кометы, вспыхивали сверхновые и, как медузы, спаривались светила - звезда-Y выбрасывала в пространство белесоватые облака газа, звезда-X проплывала сквозь него, и вуаля - еще один кремнистый спутник, еще один утконос.
- Шутконос! - радостно сказала уже виданная мною девчонка, указывая на него пальцем, и я вяло поправил ее, поправил скорее автоматически, чем профетически, но минутой позже поправили уже меня самого. Жилистая старушка в пестреньком ситце с головы до ног, бывшая старлетка родом из тех, что высыпают из проходящего автобуса, чтобы купить сувениров или ледяного чая, или еще чего-нибудь, пока водитель справляет нужду, профессиональным ударом отправила в нокаут бородатого гаучо, который попытался на всем скаку вырвать сумочку из ее посыпанных старческой корицей морщинистых рук, и Сесиль перевернулась на другой бок...
Пожалуй, это было уже чересчур. Всякое движение души в этом душном мире похоже на пародию, что уж говорить об охотниках на сновидцев, которые только и ждут чего-то подобного. Тлеющая сигарета обожгла мне пальцы, кошка шмыгнула под кровать, сверкнула молния и сухой брезентовый навес над сценой вспыхнул, как будто порох.
Из этой-то вспышки и появились они - зловещие плавники кружащих вокруг нас соглядатаев, мокрые фартуки палачей, завитые парики законников, а за ними и сам главный мнемоник с серебряной задницей и прозрачной головой, где отвратительно копошился перепутанный клубок то ли насекомых, то ли ночных кошмаров. Он застал меня на месте преступления, но настоящее мое преступление заключалось в другом. Свобода - вот истинный эвфемизм, смерть - вот по-настоящему темное место, и я собирался ему об этом сказать.
Сначала про себя, чтобы у всех спящих мертвым сном открылись глаза. Потом шепотом, но то будет шепот, от которого содрогнутся все тюрьмы этого мира. А теперь - в полный голос, во имя любви. Если любишь меня, берегись полнолуний, дневное созданье, не буди меня и держись подальше от наступающих сумерек, а то пожалеешь. Я сказал подальше! Нет? Ну что же, я тебя предупреждал, ублюдок.
Примечания:
* Чистилище, X. 121-29. .
** Геннадий Барабтарло.
*** Владимир Набоков.