|
|
||
- Симон Хосе Антонио де ла Сантисима Тринидад Боливар де ла Консепсьон-и-Понте Паласиос-и-Бланко, - обратился я к нему, едва скрывая зевоту, - возьмите себя в руки и прикажите играть отступление.
Назвать человека по имени - самый верный способ привести его в чувство. Подействовал он и на этот раз: полукровка перестал биться в истерике и теперь просто скрежетал зубами, размазывая по смуглому лицу слезы, которые иногда текут по щекам даже самых смелых мужчин. Отлично понимаю твои чувства, приятель: подаренный мною бронежилет - отличная вещь, но если в нем застревает уже вторая пуля, которыми перевалившие через защитный вал испанцы осыпали лагерь, то тут невольно почувствуешь волнение.
- Расстреляйте пленных, - посоветовал я ему, вызывая вжикер, - и предоставьте раненых их собственной судьбе: с ними вам не уйти от погони.
- Бросить раненых?!
Его взгляд наконец приобрел осмысленное выражение. Не перестаю удивляться, как быстро меняются эмоции у этих южан: только что он предавался отчаянию, а уже секунду спустя того и гляди гневно полыхнет, как бездымный порох.
- Ты обещал нам оружие! - бешено крикнул он. - Гранаты, скорострельные ружья, самодвищущиеся бронированные повозки!
Кажется, он требовал чего-то еще, но я уже утратил интерес к происходящему. Какая скука! Сколько раз уже моей спине приходилось принимать на себя проклятия, посылаемые вдогонку ее хозяину, пока вжикер с тихим жужжанием набирает ход. Сколько раз этот кровоточащий, как разъятая на части цитата, мир обещал мне больше, чем может дать... И все-таки они молодцы, эти льянерос, - испанцы двинули против них тяжелую пехоту, а они взяли и напихали этой пехоте: с высоты птичьего полета открывался отличный вид на каменистый берег Касикьяре, который был усыпан кирасами, сверкающими на солнце как металлическaя скорлупа. А что находится внутри этой скорлупы? Ничего особенного. Ничего.
"Я этого не вынесу", - так, должно быть, думает сейчас этот человек, сетуя на судьбу. Все так думают. Люди считают себя смертными: они вычеркивают в календаре прошедший день, обводят кружком завтрашний и ставят рядом с ним знак вопроса, как будто все это имеет значение. А потом они борются: черные против белых, белые против красных, инфракрасные против ультрамариновых. Иногда они побеждают, но победа заслоняет истину. Поражение тоже ее заслоняет... Эта игра стара как мир, и все-таки я снова и снова возвращаюсь к ней: сопрягаю, словно глагол, всех и каждого, соединяю несоединимое, разъединяю неразделимое и снова соединяю несоединимое с неразделимым до тех пор, пока мне не становиться скучно.
С геостационарной точки зрения Венесуэла похожа на изумрудный ковер, по которому медленно движутся преувеличенные тени редких облаков. Двинуть, что ли, на север? Зубодробительность революций, головотяпство палачей в мокрых фартуках из телячьей кожи... Звучит неплохо. Или вот еще тема, покамест вращающаяся среди прочих по самому дальнему радиусу моей эгоцентричной вселенной: "Трое бандитов нападают на почтовый экспресс. Одного из них, скажем, пристреливает проводник, а двое других"... Новый замысел способен заставить биться быстрее даже самое холодное сердце, но и эта игра тоже подойдет к концу.
А что же наш шахматный конь, вообразивший себя Боливаром? Так и быть, упомяну его в этом тексте последний раз. Глядя в небо, где напоследок сверкнул мой серебристый вжикер, он со злостью ударил тростью оземь, но вместо твердой скальной породы оказался мягкий городской асфальт. Жаркий и влажный климат несовместим со вспышками гнева, и, плюнув в сердцах, сумасшедший старик поспешил укрыться в ближайшем кафе, где, как я слышал, подают самое ледяное пиво в городе.
|