Дождь барабанил по крыше автомобиля и заливал лобовое стекло. Он любил наблюдать, как капли наперегонки мчатся к земле, оставляя на стекле влажные дорожки. Начался настоящий ливень, и уже невозможно было выделить в этом сплошном потоке отдельных капель.
Машина затормозила - приехали. Он не знал, какой это город - не помнил уже. А какая разница. Везде он был. Везде одно и то же. Узкие коридоры закулисья, сцена, зал, автографы у служебного входа. Да, он уже был здесь. Здание театра почти не изменилось за это время, только кое-где облупилась краска. Он вышел из машины. С зонтика за шиворот упало несколько ледяных капель. По телу пробежала волна - брррр!..
На столбе висела его афиша: дождь еще не справился с ней, но скоро смоются последние остатки клея и афиша поплывет в потоке вдоль улицы, как кораблик, которые он так любил пускать в детстве. Лицо на афише улыбалось загадочной улыбкой. Неужели это я. Лицо улыбалось так искренне, что он не мог не улыбнуться в ответ. Улыбка должна была согреть сердце, но ее смыли студёные потоки и понесли прочь.
Он взглянул вверх - свинец облаков. Они угнетали, давили всей своей тяжестью на тонкую, прозрачную и такую хрупкую душу. Сейчас бы хоть махонький кусочек чистого неба, и душа, проскользнув в эту щелку, вырвалась из плена земли и полетела ввысь. Туда, где воля. Туда, где необъятный человеческим разумом простор. Туда, где звезды...
У заднего входа толпилась небольшая группка: несколько совсем еще молодых девушек и пару стареющих женщин: вот эту я уже знаю - она постоянно бывает в Питере, эту тоже часто вижу... Она была только что на концерте. Как успела доехать раньше меня? Чудеса...
Глаза, полные надежды, были обращены в его сторону. Ну что ж. Он приклеил на лицо уже отшлифованную годами и чужими глазами улыбку. Странно, но она выглядела сейчас лучше, чем когда ее примерили в первый раз.
- Можно ваш автограф? - совсем еще детский голос и детский восторг в глазах. Девчонке лет 16 - не больше.
- Зачем вам их столько? - живая улыбка мелькнула и опять скрылась в недрах души.
- Чем больше, тем лучше, - ответила восхищенная девушка. Надежда в ее глазах стала еще более явной. На что они все надеются? На то, что я влюблюсь? Забавно. Его всегда забавляли попытки вот таких юных особ понравится зрелым мужчинам, уже не первый десяток лет живущим на свете. Как явно видны все их хитрости. Иногда это умиляет, а иногда начинает раздражать.
Он еще раз улыбнулся. Не девушке, а своим мыслям, и размашисто вывел подпись, тоже отшлифованную до блеска. Странно, но сам он никогда не попросил ни одного автографа - он стыдился отрывать человека от дел или от мыслей.
Закулисье как всегда встретило своей холодной белизной. И почему эти коридоры всегда выкрашены в белый цвет? Сколько лет уже он искал ответ на этот вопрос, но ни один человек не смог пока на него конкретно ответить. Только "наверно" или "может быть". Он попробовал представит себе этот узкий коридор, выкрашенным по-другому: ни один цвет не подходил. Наверно белый, что бы ничто ни отвлекало от того состояния, в которое привел себя артист перед выходом на сцену. Опять это "наверно"...
Гримерка казалась сносной. Даже фортепиано, стоявшее у стены был настроено. Он пробежал пальцами по клавишам. Вообще-то в последнее время ему редко давали плохие гримерки. Только в маленьких городах, где лучшей просто не было. Но он не привередничал, не кричал и не перекашивал лица, когда давали не лучшую. Какая разница. Это всего лишь пристанище на один вечер. Завтра будет другая, послезавтра третья. Такую профессию он выбрал себе сам. Может, если вернуть назад те годы он не стал бы артистом. Да, наверное не стал бы. Как много в мире замечательных профессий, которые он хотел бы освоить! Океанолог, художник, писатель, каскадер... Но время повернуть еще никто не смог. А вместить все в одну жизнь, отведенную Богом, тоже никак не получалось.
Он сел у окна. Капельки на стекле опять бежали наперегонки. И он почему-то представил себя со стороны. Он ведь тоже бежит наперегонки. Наперегонки с кем? Наверное, со всеми. Он обгоняет своих коллег артистов. Иногда они обгоняют его. Он обгоняет своих друзей. Он обгоняет тех, кто ждет его на улице под дождем. Единственное, кого он не может обогнать, это время. Оно быстрее. Кажется, что вот еще чуть-чуть, и ты ухватишь его за подол, но спотыкаешься, и снова приходится бежать следом. Люди думают, что бегущие впереди счастливы. Просто им не видно, за нашими спинами, что совсем не мы лидеры этой гонки, а Время. Тем кто сзади повезло больше, что бы они ни говорили. Бегущий впереди для них достижим, для нас - нет.
- Валера, надо сцену опробовать, звук отстроить, - грустные мысли разбились и осыпались как дождь за окном.
- Да-да. Конечно, - он встал. Он не любил репетировать. Может потому, что выливать в пустой зал чувства он не мог, но и не мог петь бездушно, петь набор нот и слов.
Пока они шли привычным длинным и узким коридором ему рассказывали что-то смешное, с ним здоровались, ему улыбались... Он шел как во сне. Что-то говорил, кому-то в ответ улыбался, но потом совершенно не мог вспомнить ни своих слов, ни встреченных лиц. Он шел к Ней.
Сцена!... Когда-то ты была для меня заветной мечтой. Была богом, которому я поклонялся. Я все еще поклоняюсь тебе, Сцена. Но я тебя ненавижу. Да, наверное все-таки ненавижу. Сейчас ты передо мной, отполированная сотнями ног соискателей славы, сломавшая тысячи судеб. Да, ты именно такая, Сцена. Жестокая, капризная, обманчивая. Но я люблю тебя, Сцена, потому что не могу без тебя жить.
- Ну что, работаем? - он ничего не ответил и, взяв микрофон, вышел в центр.
Звуки, до боли знакомые, отпечатавшиеся в его душе до конца дней. Он слышал эти мелодии уже тысячу раз, он пел эти слова столько, что они стали частью его сущности. Сейчас он не обращал на слова внимания - он просто пел. И музыка уносила душу далеко-далеко - туда, где его любят, туда, где всегда ждут. Где это место, он точно не знал. Если бы мог узнать адрес, то помчался бы, бросив все. Но увы, даже ветер не знает, где ему, человеку, будет хорошо. Он просто верил, что такое место есть. Найду ли?... Как бы хотел найти...
- Отстроили звук?
- Да. В зале нормально слушается. А тебе как?
- Да слышно вроде.
- Еще раз пройдем?
- Давай, - ему было все равно, петь или сидеть в гримерке.
Когда все было отлажено, настроено, подключено, он пошел обратно, белым узким коридором. Еще одна ассоциация родилась в воображении: люди, пережившие клиническую смерть, говорят, что шли по узкому длинному белому коридору... Он так и не понял, что хотел этим себе сказать. Может быть то, что сцена - это смерть. Наверное, нет. Это было бы слишком глупо. А что же тогда? Он не знал. Просто родился такой образ.
В гримерной он сел перед зеркалом. В стекле отражалось что-то лохматое, потерянное, жалкое. Он сидел и просто изучал свое отражение: губы, подбородок, волосы, глаза... Глаза... Взгляд побитой собаки.
- Кто же тебя побил?
- Жизнь, наверное.
- А за что?
- Не знаю. Может за то, что не хочу быть как все. Даже жизнь не любит отличных от других.
В дверь постучали.
- Войдите.
- Валера, что с тобой? - Лена, приоткрыв дверь, просочилась в комнату.
- Да нет. Ничего, - он не любил жаловаться. У каждого человека хватает своих проблем. Зачем им еще и мои. Я сильный. Я справлюсь со своими проблемами сам, и никогда не откажусь от чужих. Я же сильный, я справлюсь и с чужими.
- Кого ты пытаешься обмануть? Меня или себя? Себя может и получится. Сколько мы с тобой тысяч километров проехали вместе? А? - она присела рядом.
И в самом деле, сколько же мы с ней поехали... И от сознания этого громадного, необъятного, вевообразимого расстояния дрогнула непоколебимая сила воли:
- Знаешь, Лена, а меня ведь никто не любит.
- Почему ты так думаешь? - она в возмущении замахала руками. - А постоянные аншлаги? Толпы у заднего входа? А мы, в конце концов? Разве Мы тебя не любим? - она говорила чушь, но не могла просто промолчать. Она знала, что он имеет в виду, но на этот его вопрос у нее не было ответа. И наверное не будет никогда, если он сам не найдет.
- А представь, что я умру. Что тогда? Аншлаги? Они ли обо мне будут плакать? Или может эта толпа фанатов, которые через год обо мне и не вспомнят? Вы обо мне будете плакать? Да, наверное. Иногда, вспоминая меня раз-два в год в перерывах между работой, будете собираться вместе и говорить: "Какой все-таки был хороший человек," - он знал, что делает ей больно, но еще он знал, что все сказанное им - правда. Почти правда. На него нахлынули злоба и ожесточение. Он был бессилен. И именно бессилие выводило его из себя. Он посмотрел на Лену - злоба сошла так же мгновенно, как и накатила. Зачем же я так с ней? И он виновато опустил и без того грустные глаза.
Она ничего не сказала. Она понимала его, наверное, больше, чем другие. Просто обняла и погладила по волосам.
Время. Он поднял голову. Дверь за Леной бесшумно закрылась.
Опять зеркало. Так. Хватит хандрить. Кому интересно твое уныние. Люди пришли посмотреть на твою улыбку. Вот эту морщинку разгладим, тут подкрасим, это расчешем. Костюм. Чёрт! Люблю я этот костюм! Вот так. Улыбка шире, прищур лукавый, волосы во все стороны, как солнышко. Назвался солнышком - свети!
Он не шел по коридору - летел. Люди прижимались к стенам, пропуская его. Он подмигивал молоденьким девушкам, попадавшимся на пути. Те смешно краснели. Когда его, сияющего, как начищенный пятак увидели "свои", единственное, что они удивленно хмыкнули: "Ого!". "Ага!" - ответил он и залился звонким смехом.
Концерт прошел на ура. Если на репетиции он не слышал, что поет, то сейчас он жил этой музыкой, жил этими песнями. Когда ему дарили цветы, он подшучивал над взрослыми дамами, которые от его шуток краснели не хуже тех молоденьких девчонок. Он был сегодня в ударе. Его глаза метали искры, голос то плакал, то смеялся, то уносился к звездам, то пускался во все прегрешения. И люди верили этому голосу. Они шли за ним. Они были готовы пойти хоть на край света, только бы еще хоть минуту послушать эти живые звуки.
Со сцены его не хотели отпускать долго. Да он и сам не хотел уходить. Но его ждали в другом городе и он не мог опоздать на поезд. Вихрем пронесся по закулисью, скинул, пропитанный насквозь трудовым потом, костюм, накинул куртку, сгреб со столика всякого рода косметику и двинулся к выходу.........
Ревущая и голосящая на разные лады толпа, еле сдерживаемая людьми в форме. Дождь, раскаты грома. Все смешалось в один бушующий водоворот, в центре которого стоял человек. Стоял один, а по лицу текли капли, но он не обращал на них внимания. Он смотрел вокруг. Ему вдруг стало страшно. Страшно до дрожи в коленях. Хотелось развернуться и скрыться в спасительном чреве большого здания, затаиться в белых коридорах, забраться на крышу и там забиться в угол, что бы не слышать этого воя, не видеть этих страшных лиц.
Глянцевая маска как всегда, не зависимо от его желания, была на лице. Улыбка, спокойная, играла на губах, а глаза метались во все стороны в поисках спасения. Вспышки фотоаппаратов, блеск молнии. Зачем? Почему? Разве они не видят, что мне плохо, мне страшно?... Страшно...
Его повели к машине. Со всех сторон к нему протягивались руки. Со всех сторон слышались крики, стоны, мольбы. Чего он испугался? Он видел это не раз. Но душа не хотела понимать, что все уже было. Он оглядывался на эти безумные лица, на распахнутые рты, на слипшиеся от дождя волосы...
Машина. Тишина. Он один в закрытой машине в бушующем водовороте толпы. Один...
- Поехали.
Машина поползла вперед, раздвигая перед собой людской поток.
- Отвезите меня за город, пожалуйста - водитель в недоумении оглянулся. - Вы можете отвезти меня за город? - переспросил он.
- Могу.
- Валера, а поезд?
- Я совсем не надолго. Ну пожалуйста, - он почему-то знал, что нужно туда поехать. Нужно. Другого раза не будет. Зачем? Да черт его знает! Просто надо. Шестое чувство бывает не только у женщин. И сейчас это чувство звало его туда, где лес, где дорога, где нет толпы, где вообще нет людей, где можно будет освободиться от этой вечной маски и быть самим собой.
Дорога уходила, по-видимому, вперед, но дождевая завеса прятала все, что был дальше, чем 20 метров.
- Там же дождь... - но эти слова утонули в шелесте капель.
Он скинул куртку. Вода холодила тело. Она целовала лицо, утешала, успокаивала. Волосы сразу же завились в тугие кольца. Он тряхнул головой, как большой пес - брызги веером разлетелись во все стороны. Дождь уже не остервенело барабанил по дороге, он забавно тренькал. Хорошо... В первые за долгое время ему было хорошо.
Слезы смывают горечь. Но что делать тому, кто не имеет права плакать, кто уже разучился? Капли стекали по лицу как не выплаканные слезы. Он засмеялся. Хорошо... Теперь хорошо. Пусть я не знаю где, но меня любят, меня ждут. Почему-то сформировалась эта мысль, мгновенно переросшая в уверенность. "Я знаю, что меня ждут!" - он кричал это небу, раскинувшемуся до горизонта, лесу, обступавшего со всех сторон, дороге, дождю. Всему миру.
Наверно ему показалось, но на мгновение облака переплелись в затейливый узор и он сразу узнал лицо, которое часто видел во сне. Оно нежно улыбнулось и растаяло. Оно всегда улыбалось ему. Оно всегда было рядом. Он его не видел, но чувствовал, когда был плохо, когда был больно, когда было одиноко. И там, среди толпы, его не оставляло чувство чьего-то присутствия. Светлого, согревающего, не дающего потерять себя в переполохе жизни...
Небо иглами прокололи солнечные лучи, которых так ждала душа, что бы вырваться из этого мира. Но она не полетела в заоблачные дали, потому как теперь уже знала: там не найти тепла. Звезды только светят. Их свет холоден, как вода из проруби. Просторы бескрайни, но они не могут греть, потому что они только пространство. Воля - это состояние души...
Теперь он точно знал, что тепло есть здесь, на земле, потому что единственное тепло, которое может согреть душу, это тепло любящего сердца... Сердца, которое всегда ждет.