Аннотация: К ссыльному поэту на окраине Римской империи приходит только странная старуха. Она помогает по хозяйству и критикует стихи. Время чтения 20-25 минут
Под скверным небом
Спускаясь по улицам узким, я плачу о Риме.
Домишки убогие жмутся друг к другу, я плачу о Риме,
Я к морю иду, не ждёт меня серое море.
Лениво ворочает море мутные воды свои,
собой оно занято, хмурое местное море.
Я плачу!
Где море Италии милой, веселое светлое море,
Лежащее в свете весёлого солнца?
Где виноградные лозы, ползущие к свету по склону?
Веселье и радость нам дарит лоза.
Где масличная ветвь, усеянная густо плодами?
Я плачу, и я вспоминаю яблони наши и груши.
Вишни, спелые, словно губы любимой моей.
И даже орешник, растущий в пыли вдоль дороги,
Мил мне, когда об Италии милой я плачу.
Сервий закончил читать. Все молчали. Ветурия, супруга императора, встала и, выходя из комнаты бросила презрительно:
- Слизняк! Как был слизняком, там им и остался.
Судя по выражению лица императора Мания Валерия Фальтона Марциала, он думал также.
"Плачи" поэта Мамерка Вокула не произвели того впечатления, на которое он рассчитывал.
Отправленный в ссылку на берега Эвксинского Понта, на самую окраину империи, писал он стихи о том, как скучает по родине, в надежде, что ему позволят, если не вернуться, то хотя бы перебраться поближе к Италии. Например, на один из греческих островов.
Жалости его стихи не вызывали.
Он восхвалял в стихах добродетели и военные подвиги императора. В Риме это воспринимали как издёвку. Мамерк не знал, что римские легионы понесли ряд существенных поражений в Парфии.
Мамерк писал друзьям, сестре, жене в надежде, что они будут ходатайствовать за него. То ли их усилия не приносили успеха, то ли никто не решался просить за опального поэта. Греха у него было два. Мамерк примкнул не к тому лагерю в политической борьбе. Он в борьбе-то этой толком не участвовал. Происходя из сословия всадников и рода Эмилиев, Мамерк увильнул от обязательной службы. В тягость ему была и служба гражданская. Служить он категорически не хотел. А хотел праздно проводить время с друзьями и женщинами самых разных сословий и самого разного поведения. И хотел писать стихи, в чём в целом преуспел. Стихи его читали и переписывали с удовольствием. Талант у Мамерка был. Стихи были весьма фривольными, на грани оскорбления нравственности.
Группу аристократов, в которой вертелся Мамерк, разгромили, обвинив в заговоре против императора. Когда одних казнили, других лишили состояния и сослали в далёкие края, Мамерку припомнили его второй, более страшный грех. О котором, правда, вслух никто не говорил.
Воспевая вольную любовь и превознося женскую красоту, Мамерк нигде не упомянул, что идеал женщины и идеал красоты, что самая желанная из женщин это - Ветурия. О, сколько раз жена императора в волнении разворачивала новый свиток стихов Мамерка, ожидая, что он наконец-то воспоёт её. Прямо или хотя бы намёком заявит, что жаждет её. Но нет. Ветурия словно не существовала для Мамерка. И вот пришло время отомстить. Император против Мамерка ничего особо и не имел. Спутался молодой бездельник не с теми. Выслать его из Рима в родную деревню на год-другой. Но Ветурия, с помощью вырванных из поэм Мамерка цитат, доказала, что именно Мамерк Эмилий был главным идеологом заговора. Казнить Мамерка было не за что, а вот сослать подальше от Рима удалось.
Мне не пережить второй зимы.
Когда вода и суша леденеют,
Природа умерла, и смерть за нею
С косою ледяной пришла.
Я слышу стон вола,
Застывшего у замерзшей поилки.
На землю в стойлах сыплют варвары опилки,
Иначе скот примёрз бы в ночь к песку.
И вроде нет стен у моей тюрьмы,
Но зимний ветер мне принёс тоску,
Нет, мне не пережить второй зимы.
- И довольно же вам ныть!
Мамерк осёкся, раб, записывавший за ним стихи на восковую табличку, замер с поднятым стилем в руке.
Старуха повернула голову от печи:
- Боги дали нам жизнь, чтобы провести её в достойных поступках, а не в нытье.
Мамерк не помнил, когда появилась старуха. Он вообще после получения указа о ссылке некоторое время плохо соображал: куда его везут, кто окружает его, что происходит. Старуха была здесь с первого дня или появилась позже, Мамерк сказать не мог. Она была страшна и противна характером, но опальный поэт терпел её. Она была одна из немногих, кто в этом варварском краю говорил на латыни.
Было несколько римских чиновников и купцов, но они сторонились Мамерка Эмилия. Не хотели, чтобы их обвинили в связах с врагом императора. Многие горожане говорили по-гречески. Мамерк хорошо знал этот язык, но местные говорили с сильным акцентом, поэтому они с Мамерком плохо понимали друг друга. Ну, а уж степняки те вообще горланили на варварском наречении. Поэтому старуха была единственным собеседником, хотя общаться с ней особо не хотелось.
Пошёл второй год ссылки. Первая зима была для поэта шоком. В Италии он такого не видел: лёд на реке, чтобы достать воду, надо пробить лёд. Тунику ледяной ветер продувал насквозь. Старуха заставила Мамерка одеться как варвара, в шерстяную рубаху и мохнатые штаны. Подходила вторая зима, уже пару раз выпадал снег. Скоро он ляжет и перестанет таять.
- Нет, я не проживу второй зимы, - прошептал Мамерк, а старуха только загремела кочергой у печи. Они принесла свежие тёплые лепёшки и козий сыр, немного вонючий, но не засохший.
Старуха жила где-то рядом, возможно, даже в соседском доме. Мамерк не знал, какого она рода и сословия. Но не похоже, что рабыня. Маммерк даже не знал, почему она приходит. Сам он ей ни разу не платил. Или платил кто-то другой, или она была приставлена как соглядатай, или же просто нашла в конце жизни занятие, присматривать за ссыльным поэтом.
Хуже морозов были только степные племена, которые иногда приходили к морю за поживой, за пленниками. Как-то раз скифы пытались атаковать город, но их отогнали от стен.
Старуха продолжала поучать Мамерка:
- Вы пишите на латыни. А латынь не язык для бабского нытья. Это язык воли, язык приказа, язык сжатой мудрости. В нём слово, как гладиус в руках солдата: короткое, ёмкое, разящее. А вы тратите такое богатство на ерунду.
- Заткнись! - прикрикнул на каргу поэт, хотя его слова старухи заинтересовали. Если бы такое сказал ему кто-то из приятелей или, что менее вероятно, римских матрон, он бы с удовольствием вступил в диспут.
Старуха заговорила опять:
- И чем вам город не приглянулся?
- Город!? Да здесь жителей меньше, чем в любом из римских районов. Здесь нет ничего из того, чем богат Рим.
- Но что-то здесь всё-таки есть.
Мамерк осекся и согласился:
- Есть. Есть театр.
- И вы же ходите туда.
- Хожу. И мне даже интересно. Здесь, как в Греции, играют комедии и трагедии, в то время как в римских театрах только мимы и пантомимы.
- Есть арена.
- Есть. Правда на ней устраивают бои между дикими быками. Я не люблю туда ходить.
- Здесь у людей есть совесть, - вдруг сказала старуха и ушла.
Мамерк задумчиво подошёл к огню, взял хлеб, который всё ещё оставался тёплым, взял сыр. Он ел и думал: осталась ли у благородных римлян совесть? Пытался убедить себя, что осталась. Не может быть, чтобы её не осталось совсем. А вот есть ли благородство в благородных римлянах? Хотелось верить, что что-то ещё теплится в их душах. Но жалость к себе, к своей участи, участи изгнанника, подсказывала: нет в римлянах ни совести, ни благородства, ни сострадания, ни любви. А только похоть, жадность, зависть, да обжорство.
Зима уже взяла свою власть основательно. Река замёрзла, даже край моря прихватили льды. И тут среди ночи старуха ворвалась в дом Мамерка с криком:
- Степняки пришли, атакуют стены. Одевай доспехи.
- Что ты орёшь? - заворчал Мамерк. - Какие доспехи?
- Ты что, хочешь, чтобы тебя в железном ошейнике потащили привязанным к коню через заснеженную степь? Не хочешь? Тогда собирайся и иди.
Действительно, в доме оказались доспехи, не новые, но добротные. Твёрдой рукой старуха натянула на Мамерка доспех, а поверх - меховую куртку. Голову стала обматывать шерстяным платком. Мамерк пытался возражать, но, когда поверх платка на него надели шлем, успокоился. Он сообразил, что без платка металлический шлем на морозе примёрзнет к ушам.
Приближаясь к стене, Мамерк слышал, как всё явственнее становятся звуки схватки. Где-то гикали степняки, которые всегда пытались криком нагнать страху на врагов. На стенах перекликались люди. Вот удар, видимо стрела попала в стену или в щит обороняющегося. Мамерк поднялся на городскую стену и занял место у свободной бойницы. Вьюга крутила вихри в степи за городом. Тучи неслись по небу, но всё небо не закрывали. Поэтому время от времени свет луны озарял пространство, и становились видны всадники, которые крутились на некотором отдалении от стен, чтобы не попасть под выстрел лучника. Кто-то из конников иногда устремлялся к городу, стрелял из лука на ходу и вновь уносился в метель.
Мамерк следил за всадниками, не замечая холода. Вскоре свист и гиканье прекратились. Защитники на стенах ждали, но степняки исчезли.
- Пусть на стенах останутся дежурные стражи, - раздался голос Дарданоса, одного из местных вождей. - Остальные расходитесь. Сегодня они уже не вернутся.
Мамерк поколебался, но подошёл к Дарданосу:
- Почему ты считаешь, что они больше не придут? А вдруг они затаились, чтобы напасть внезапно?
- А, поэт! И ты пришёл? Раньше я не замечал в тебе отваги...
Мамерка это покоробило, Дарданос продолжал:
- Ты пробовал затаиться в зимней степи? Замёрзнешь. Нет, они ушли к кочевому лагерю, будут есть, пить, отогреваться у огня. Вернулся они завтра.
Вернувшись домой, Мамерк удивлённо обнаружил, что он не чувствует усталости, не хочет спать. Наоборот, какой-то подъём был в душе. Опасность ночи расшевелила его, и даже стихи слагались по-иному.
Следующую ночь Мамерк ждал тревоги, сидел одетый в доспехи, но сигнала нападения не было. Уже было предчувствие рассвета, степняки не появились. Мамерк решил, что надо ложиться спать, но душа противилась этому. В доспехах с мечом на боку вышел он из дома и пошёл пустыми улочками к стене. Он старался делать шаг твёрже, даже подшаркивать, как отец. Он шёл и думал: "Это иду я, всадник Мамерк Эмилий Скавр" И от этих мыслей тепло разливалось у него внутри.
Мамерк в предрассветных сумерках поднялся на стену. Замёрзший охранник, присевший на корточки в нише стены, посмотрел на него. Мамерк отсалютовал мечом. Узнал его охранник или нет, но махнул поэту рукой. Охрана досиживала последний час, ожидая смены, ожидая, когда можно будет уйти в тепло.
Мамерк смотрел сквозь бойницу в чистую степь. Стелилась позёмка, мгла поднималась от земли. Среди белизны только угадывались чёрточки небольших кустарников и деревьев. Мамерк чувствовал, что надо обуревавшие его новые чувства выразить в стихах, но строки не складывались. Слишком уж привык он к расслабленной поэзии, поэзии любовной неги, а в последнее время к плаксивым виршам.
Что-то отвлекло Мамерка от мыслей. Сначала он и не понял происходящего, а потом дошло. Из белой мглы тихо, беззвучно, без обычных криков вынырнули всадники. На каждой лошади сидело по двое. Кони неслись к стенам. Воины, сидевшие за спинами тех, кто правил уздой, приподнялись на крупе, почти встали коням на спины. У стены кони повернули и понеслись вдоль стены. Тогда стоящие воины стали прыгать на стену, стараясь ухватится повыше, чтобы оказаться на самом гребне. Один из степняков ухватился за верхние зубцы стены, рядом с которыми стоял Мамерк. Мамерк хотел кричать, но горло перехватило. А степняк уже лез через стену. Мамерк выхватил меч и ткнул им в грудь врага. Меч прошёл через плотную мохнатую куртку и воткнулся в тело. Степняк всё ещё держался за зубцы обеими руками. Разожми - упадёт вниз со стены. Почувствовав, что меч не идёт дальше в грудь, степняк рванул вперёд, надеясь вскочить на стену и уже тогда атаковать Мамерка. И здесь поэт поднажал на меч сильнее. Сперва тяжело, а потом легче клинок проскользнул в грудную клетку. Степняк застыл. По лезвию меча побежала кровь. Горячая, она дымилась на морозе. А потом поток крови хлынул сильнее, степняк разжал руки и сорвался вниз под стену. И тут Мамерк закричал. Он кричал об опасности, поднимал криком стражу. Стражники зашевелились, повскакивали, повылезали из ниш в стене, где прятались от снега и холода. Над стеной стали появляться головы степняков, но внезапности уже не было. Стычки вспыхивали тут и там, от домов к стене бежали поднятые по тревоге вооруженные люди. Скоро нападение было отбито.
Брезжил слабый, мутный рассвет. Мамерк стоял наверху, высунув за стену голову.
- Что ты смотришь, поэт? - раздался за спиной голос Дарданоса.
- Там лежит воин, которого я убил.
- Хочешь, спустись и погляди ему в лицо.
Мамерк скривился и передёрнул плечами. Дарданос понизил голос:
- А я бы спустился и съел его сердце.
- Это чтобы стать таким же свирепым как он? - даже не сказал, а выдохнул Мамерк.
И тут Дарданос раскатисто засмеялся.
- Поэт! Это шутка! Я же не дикарь, чтобы есть человечину.
Мамерк выдохнул.
Когда старуха принесла свежевыпеченные лепёшки и стала прибираться, Мамерк диктовал рабу новые строки. Выходили они неровными, нестройными, но это пока был черновик.
Старуха прислушалась:
- Э! Что-то новенькое слышу я от вас. Вы уже не плачете?
- Я сегодня защищал стену, - гордо сказал Мамерк, - и убил одного из врагов. У меня настроение поднялось.
- Вот оно что,- протянула старуха. - Чтобы поднялось настроение надо убить человека.
Мамерк стал угрюмый.
- Он был враг, он пришёл убить нас. Меня. И тебя, между прочим. Могла бы сказать спасибо, это я поднял тревогу.
Старуха помолчала, а потом отозвалась:
- Я знаю, мне уже рассказывали об этом. И вы - молодец.
Мамерк опять повеселел:
- Пиши, - крикнул он рабу, но тут же обратился к старухе. - Мне друзья давно писали, чтобы я сотворил поэму повеселее. Я ещё и комедию для местного театра напишу.
- Тут на латыни никто слушать не станет.
- Я напишу по-гречески.
- И вот эти новые стихи вы пошлёте друзьям в Рим?
- Конечно!
- А вот это зря.
- Почему? - удивился Мамерк.
- Императору донесут, что вы вдали от него и от императрицы уж больно хорошо себя чувствуете. То всё плакали, а тут развеселились. Сошлют вас ещё дальше. Хотя дальше уже некуда. Значит пришлют приказ убить.
Остолбенелый Мамерк затих, задумался. И думал весь день, да ещё полночи. Многое передумал. А утром пошёл к Дарданосу и изложил ему свой план.
- Идти войной на степняков, - сказал Дарданос, - глупая затея. Степь их дом. Их там больше, чем воинов в городе.
- Я не предлагаю воевать с ними. Я предлагаю их наказать. Если я хочу наказать десяток своих рабов, я же не буду бросаться на них всех сразу и в одиночку. Я возьму подручных и буду бичевать рабов по одному. Так и здесь. Мы выходим из города и идём по их становищам. И бьём их порознь. А потом быстро возвращаемся в город, пока они не успели опомниться и собраться.
- А ты знаешь куда идти? - хитро прищурился Дарданос.
- Я не сомневаюсь, что у тебя есть лазутчики в степи. Они нам и подскажут.
- И когда ты хочешь выступить в такой поход?
- Как только соберёмся. А собраться надо быстро, чтобы слухи не ушли в степь.
- Через пять дней, - резко сказал Дарданос. - А как хочешь идти ты?
- Поеду на коне.
И на удивлённый взгляд Дарданоса ответил:
- Я из сословия всадников.
- Когда-то эквиты, то есть всадники, были ударной силой римской армии. Но теперь вы - торгаши и откупщики налогов с провинций.
- Ну и что, - пожал плечами Мамерк, - зато ездить на коне нас всё равно учат с детства.
- Что ты будешь делать эти пять дней?
- А у меня есть важное дело.
Когда старуха опять явилась в дом, Мамерку было некогда обращать на неё внимание. Он диктовал:
Я ссыльный был, и творчество моё
Я обращал к себе, а не к прекрасным девам.
Так рудокоп в тяжёлых кандалах поёт,
Чтобы облегчить тяжкий труд напевом.
Или галерный раб тяжёлое весло
К груди подводит равномерно
И поёт течению и времени назло.
Поёт о тех местах, где я под небом скверным
Сижу на хладном камне, берег гол,
Волна сурова, на прибрежным мелях
Ждут падаль крабы, горек мёд у пчёл,
Берущих от каштанов. На свирели
Играю я, пастух своих стихов.
Мелодия негромка и печальна.
И в ней есть неразгаданная тайна
Невысказанных помыслов и слов.
- Что вы там такое декламируете? - вдруг подала голос старуха.
- Это моя новая поэма, "Под скверным небом". То, что я хочу сказать Риму, скрывая то, что я на деле думаю.
Мамерк подождал ответа, но старая карга заткнулась и больше за день не проронила ни слова, пока Мамерк диктовал и диктовал. Когда он закончил, он увидел, что старухи уже давно нет. В соседних домах огни погасли, все легли спать, а раб совершенно измучен тем, что был принужден писать целый день.
Мамерк был настолько на душевном подъёме от своего творчества, что лично налил рабу в кружку молока и кивнул на лепёшки, мол, поешь.
Как и сказал Дарданос, через пять дней отряд вышел в поход.
Когда Мамерк выезжал за ворота, прибежал раб, которого Мамерк оставил следить за домашним хозяйством. Задыхаясь от быстрого бега, раб протянул Мамерку свиток.
- Пришёл торговый обоз. Господин, вам письмо.
Мамерк посмотрел печать - письмо от Сервия. Мамерк печать срывать не стал, а просто сунул письмо в свою суму, решив, что прочитает его позже.
Мамерк и Дарданос ехали во главе вереницы всадников.
Дарданос, ухмыляясь, сказал:
- Вот нападём мы на одно стойбище. Внезапность даст нам преимущество. Убьём мы достаточное количество мужчин. Но это - набег. Нам придётся уходить. Степняки живут в степи и читают её днём и ночью, зимой и летом. Наш отряд после себя оставит такой след, что и искать особо не надо. Они позовут соседние кочевья и пойдут за нами в погоню. Ты думаешь, мы сумеем убежать?
- Я думаю, это хорошо, что они умеют читать степь. Они читают степь лучше нас и уверены в этом. И это для нас очень хорошо.
Через несколько переходов по заснеженной степи, когда, останавливаясь, осторожно жгли костры, чтобы не замерзнуть, пришли разведчики с новостью, что недалеко стан степняков. Стан представлял собой кибитки, стоявшие на войлочных циновках, расстеленных по земле, а также полуземлянки.
Ночью воины Дарданоса ворвались в становище и устроили резню. Ещё когда готовили поход, не было иллюзий, что удастся перебить всех. Надо было нанести максимальный урон мужчинам, убив их или изувечив. Убивать женщин и детей было некогда, грабить - вообще пустое занятие. С добычей от погони было не уйти. Поэтому врывались в кибитки и рубили мужчин. В полуземлянки сами не лезли, но ждали тех, кто выскочит оттуда. Благодаря внезапности, первый удар был страшен для степняков. Но, так как охватить всё большое становище сразу не удалось, тут и там уже вражеским воинам удалось организовать какие-то сопротивление. Резня переходила в упорную битву, и Дарданос дал сигнал отходить. Отряд исчез внезапно, как и появился. В лагере начали подсчитывать потери, заголосили по покойникам женщины. Гонцов отправили в соседние становища. Степняки знали, что в зимней степи неожиданным налётчикам не скрыться. По следам их быстро найдут. Вопрос одного-двух дней. А уж отмстят за сородичей так, что вся приморская степь содрогнется и не забудет на долгие годы.
Дарданос остановил свой отряд для отдыха. Мамерк сидел у огня, когда Дарданос подошёл.
- И как? - спросил Мамерк, глядя в огонь, и не поворачивая к Дарданосу головы.
- Все наши люди в готовности.
- И долго нам ждать?
- Я думаю до утра.
Мамерк полез в суму достать немного хлеба, и рука наткнулась на свиток. Письмо от Сервия! Мамерк и забыл о нём. Он вытащил письмо, сорвал печать и при слабом свете костра стал читать. Прочитав, пришёл в возбуждение, перечитал. Мамерк сидел у костра, говорил сам с собой и снова и снова перечитывал:
"... А ещё говорят, что Атия из рода Луттиев сбежала из дома. Пропала она давно. Я полагал, что её выдали замуж. Но, говорят, она была влюблена в тебя. И когда тебя отправили в ссылку, она переоделась старухой и отправилась за тобой. Правда ли это, друг мой? Встречал ли ты её в своём изгнании?..."
- Старухой, - шептал Мамерк. - Старухой! Атия, влюблённая в меня. Скорей бы вернуться домой. Неужели, старуха - это Атия?
Дарданос ошибся. Степняки появились гораздо раньше утра. Налетели, по обычаю, гикая и улюлюкая. Степняки понимали, что внезапности не будет, что в лагере выставлены дозоры. Но по следам они знали примерную численность уходящего отряда, и считали, что имеют перевес в воинах. Окружив лагерную стоянку, они рассчитывали измотать городской отряд и в итоге перебить всех. Пока степняки не сближались с врагом. Сначала своё слово должны были сказать лучники. И вот уже одна стрела просвистела в воздухе, пронеслась вторая и впилась в горло бойца. Мамерк вскочил, торопливо засунул письмо в суму, а суму одел на себя. Поправил доспех, взял меч. Начинался бой, разворачивалось главное действие драмы: отступать некуда, впереди только смерть.
Прикрываясь щитами, выдержали первый шквал стрел.
- Держаться! - кричал Дарданос. - Не высовывайтесь, держитесь. Скоро они пойдут на штурм!
Над землёй потянула позёмка. Стрелы стало сносить ветром, меткость стрельбы снизилась. Последовала команда, степняки выдвинули копья и понеслись на конях на обороняющихся.
- Держаться! - кричал Дарданос. - Отбивайте удар копья щитом, держите щиты косо, чтобы копья скользили. Подрубайте ноги коням.
Всадники влетели в круг обороняющихся. Застучали копья, затрещали щиты, замелькали мечи.
Одно не знали степняки. По предложению Мамерка Дарданос разделили свой отряд на две группы. Одна атаковала становище степняков и была приманкой, а вторая уже пару суток пряталась за холмами. Эти воины не ездили к становищу, не перемещались по степи, и степняки не видели их следов. Когда бой разгорелся, засадный резерв совершил свой бросок. Появление из ночной степи за спинами атакующих новых всадников, вооружённых и не утомлённых долгим переходом бойцов, было похоже на удар грома среди белого дня. Степняков били в спины, не давали развернуться, зажатые между двумя отрядами, кочевники пытались вырваться из капкана. Тщетно.
Рассвет высветил перемешанный ногами и копытами снег, пропитанный кровью, в котором остывали трупы убитых, бились и храпели израненные лошади, бродили воины, добивая тяжелораненых врагов.
- Что ты ищешь, Мамерк? - обратился сидевший на коне Дарданос к ползающему в снегу поэту.
- Сумку. Сумку потерял.
Мамерк поднялся. Мечом ему полоснули по груди, рассекли завязки на кожаном доспехе и, видимо, перерубили лямку у сумки. Сума упала в суматохе боя, и теперь Мамерк пытался её отыскать. Доспех и куртка, рассечённые на груди всё время расходились в стороны, открывая худую грудь. Через неё шла тонкая красная полоса.
- Тебе повезло, поэт, - сказал Дарданос, указывая концом меча на полосу. - Только царапина.
Подобрав своих раненых и погибших, отряд двинулся домой. Мамерк чувствовал невероятное воодушевление.
- Пьесу напишу для вашего театра. Не пантомиму римскую, а комедию настоящую. Поэму новую напишу. Тебе первому прочту.
- Запахнись, - сказал Дарданос, ухмыляясь, - замёрзнешь.
Мамерк стянул на груди стороны куртки, ремешки-то порезаны. Как-то запахнувшись, он ехал дальше, и планы, которые он себе строил, были велики.
Мамерк открыл глаза. Он лежал весь в испарине в жарко протопленной комнате. Повернув голову, увидел раба, стоящего рядом с ложем на полу на коленях. В руках раб держал миску с горячим молоком.
- Что такое? - спросил Мамерк и сначала не узнал свой голос, глухой и хриплый.
- Что такое? - повторил Мамерк, но раб вместо ответа заплакал.
- Ты болел, Мамерк, - раздался голос Дарданоса.
- Долго?
- От календы до ид.
Двенадцать дней - посчитал Мамерк. Он лежал, вспоминая и собираясь с мыслями.
- А я говорил, чтобы ты укрылся, - проворчал Дарданос.
Мамерк вспомнил: бой, зимняя степь, порезанные завязки на куртке, ветер, бьющий в грудь. Мамерк провёл рукой по груди, Дарданос понял его:
- Царапина твоя затянулась. Твои боевые шрамы ещё впереди. Ты напугал нас, поэт. Думали - умрёшь.
- Нет. У меня ещё много дел, - с трудом прохрипел Мамерк.
- Видимо боги посчитали также. Ты много беседовал с ними, бредил. Сочинял истории и рассказывал их богам.
Мамерк рассмеялся от радости, что он не сдался богам. Он затих: думал и вспоминал. Вспомнил!
- А где старуха? - воскликнул он.
Мамерк посмотрел на раба. Тот, испуганный, вновь зарыдал.
- Старуха где?
Раб и Дарданос молчали. Наконец Дарданос сказал:
- Какая старуха?
- Ко мне всё время, что я здесь, приходит старуха. Убирает в доме, приносит свежие лепёшки и козьи молоко и сыр.
- У тебя нет раба?
Мамерк изумился:
- Есть.
- Так зачем тебе ещё старуха-рабыня? - Дарданос расхохотался. - Если тебе нужна женщина, я подарю тебе красивую рабыню.
- Она не рабыня. Она приходила. А ещё она ругала мои стихи.
Дарданос изумился:
- Старуха? Местная старуха?
- Да.
- Но ты же пишешь стихи по латыни. Местные не говорят на этом языке.
- Это - странная старуха, - осторожно сказал Мамерк.
- Это - сказочная старуха. Ты придумал её для богов. А у нас старухи, способной понять твою поэзию, нет.
Мамерк посмотрел на раба. Тот, весь заплаканный, только покачал головой. Мол, не было у нас старухи.
- А письмо... - Мамерк протянул руку и тут же уронил её. - Я же потерял сумку с письмом.
- Ты писал письмо?
- Читал. Я получил его перед выездом в поход.
- Ты не мог получить письма. Караван пришёл всего десять дней назад. Ты уже болел. Тебе, кстати, писем не было. Я спрашивал специально. Ты в бреду ждал какого-то письма.
- А поэма. Я перед отъездом написал поэму!
Раб опять залился слезами.
- А ты помнишь строки поэмы? - спросил Дарданос.
Мамерк полежал, вспоминая.
- Нет, - прошептал он, - я не помню ни слова.
- Ты только собирался писать её, - сказал Дарданос. - Когда мы возвращались из похода ты мне все уши прожужжал. Возможно, в бреду ты и поэму писал. Ничего не помнишь?
- Нет, - коротко ответил Мамерк, закрыл глаза и затих.
Чуть окрепнув, он стал выходить на улицы городка. Гулял, думал, пока не сочинял, но приуготовлялся к этому. Робко спрашивал соседей про старуху, но все смотрели на него с изумлением и страхом. Не было старухи.
Однажды соседский мальчонка выскочил Мамерку под ноги, он придержал сорванца, а потом машинально спросил его по-гречески, не знает ли он здесь старуху.
Паренёк ответил не сразу, смотрел на Мамерка с испугом, а потом неуверенно сказал, что не знает. Говорил он на ужасном диалекте, но Мамерк понимал его.
И тут Мамерк вытащил из кошеля морской дупондий и протянул мальцу. Тот завороженно смотрел на изображение Ромула на аверсе монеты.
- Старуха, - сказал Мамерк, придерживая монету. - Где она?
Мальчишка выхватил монету и быстро сказал.
- Её теперь нет. Я рад. Я боялся её.
- Почему?
- Она ведьма. То молодая, то старая. То девчонка, то парень. То ворона, то рыба.
И паренёк убежал со своим сокровищем.
- Атия, - решительно сказал Мамерк. - Всё-таки она была здесь. То молодая, то старуха.
Мамерк решительно зашагал к Дарданосу. Тот под крепостной стеной тренировал молодых воинов.
- Дарданос, ты говорил, пока я болел, был караван.
- Был.
- А что потом?
- Ушёл обратно.
- Кто был в караване?
- Не знаю. Я не торгаш. Спроси таможенного чиновника.
Чиновник подтвердил: караван был.
- Ушли в Каллатию, дальше, думаю, в Месембрию. А там море не так замёрзло, можно попробовать пересесть на корабль.
- Женщины в караване были?
- Нет. Все, кто пришёл с караваном, и ушли обратно. Юноша только местный прибился. Надо мир посмотреть.
- То девчонка, то парень, - задумчиво сказал Мамерк и зашагал домой.
Мамерк уехал со следующим караваном.
- Ты хорошо подумал? - спросил Дарданос. - Ты же бежишь из ссылки. - Я вернусь, - глухо сказал Мамерк.
А про себя подумал: "Найду её и вернусь".
- Не хочешь дождаться, когда сойдут льды? Морем будет быстрее. Нет? Тогда, удачи тебе, поэт. Мои люди присмотрят за тобой в пути. Защитят. Ты дойдёшь.