--
Безделье рождает мысли. Человек, не обременённый занятиями, занят решением глобальных проблем, суть которых не может определить само человечество за тысячелетия своего развития. Движение рождает движение. Движение рождает созидание, а безделье, соответственно, рождает только мысли, а мысли не рождают ничего. Что может сотворить мысль? Может быть только хаос...
Так думают некоторые. А я скажу так: "Из хаоса произошёл весь этот мир, следовательно, мысль, рождающая хаос, также стремиться к созиданию. И я уверен, что мысль способна преобразовать хаос во что-то совершенно иное, может быть новое, хотя это, конечно, зависит от характера мысли". Ведь мысль может быть и пустой и ценной. Вы согласны со мной, доктор? Да... Вот видите, процесс, в котором я сейчас пребываю, если можно так сказать, способен породить много полезного. Находясь здесь, я постоянно размышляю. Я думаю, и знаете, процесс этот меня весьма веселит. И хоть ранее я противился этому, теперь я целиком отдаюсь ему. Раздумье - что может быть прекраснее! Я замечал, что могу, не есть и не пить во время этого. Мне становится абсолютно всё равно, что происходит вокруг - здесь со мной или там за стенами, в вашем мире. Мне всё равно. Ведь я нахожусь уже в другом мире. В пространстве глубокого раздумья, где ничего не мешает мне постигать истину. Теперь я понимаю, сколько отняла у меня прежняя жизнь. Поверьте, я чувствовал себя намного неуютнее, ощущал странный гнёт, а недостаток образования, который сказывается, к сожалению, и сейчас, не позволял мне прийти к этому раньше. Вы спросите меня, чего же я добился? Довольно сложно ответить сразу. Впервые находясь наедине со своими мыслями, я ощутил дыхание Вселенной. Я чувствую её движение, борьбу материи с антиматерией, рождение жизни и медленную космическую смерть. Смерть во вселенском смысле пугающа. Вы никогда не пытались переложить на новый лад заученное нами предположение о том, что, наблюдая поток света, исходящий от звезды мы наблюдаем её далёкое прошлое, хотя возможно, что в данный момент звезда мертва, но вместо звезды подразумевать Вселенную? Вам не кажется пугающим, что мы можем жить во Вселенной, которая умерла? Все эти 14 миллиардов лет она расширяется, мы движемся в пространстве вместе с ней, но кто знает, что происходит там, где всё это началось? Вдруг там уже ничего нет? Вас это удивляет? Меня - ничуть. Никто не может опровергнуть это утверждение, потому что не найдёт доказательств. Но нужны ли они? Почему мы пытаемся находить объяснение любому явлению? Я соглашусь с вами, если вы скажете, что в этом виновата человеческая природа. Да, это так. Мы ищем первопричину в любом, даже самом ничтожном явлении. Но для чего? Вы готовы ответить на этот вопрос? Боюсь, что нет. Нам стыдно в этом признаться. Мы ищем причину для того, чтобы понять для чего мы существуем на свете. Это ли не страшно? Жить, не зная для чего мы созданы. В этом заключён вселенский парадокс. Поэтому мы мечемся. Мы ищем ответ сразу на все вопросы, а порою совсем не на те вопросы. Вот почему мы обречены. Цари животного мира, венец эволюции - все мы до единого на грани пропасти, и даже не сознаём этого. Мы строим свой мир, не задумываясь о будущем и не оглядываясь в прошлое, но самое главное - не зная для чего! Заметьте, доктор, ни одна человеческая цивилизация не стремилась понять это. Конечно, мы многое можем списать на дикость нравов древних народов, но мы будем кривить душой. Наша цивилизация ничем не отличается от древнеегипетской или древнекитайской. Мы те же, мир тот же. Ничего не изменилось. Мы только тешим себя сказкой о технологическом прогрессе. Материальный мир не откроет человечеству ничего нового, кроме двери в бездну самоуничтожения. Технический прогресс, уважаемый доктор, когда-нибудь доведёт человечество до гибели. Ведь постоянные блага могут лишь помочь атрофироваться конечностям и мозгу. Мы сами загнали себя в рамки, а потом сами же будем посыпать себе голову пеплом. Но зачем? Не проще ли раскрыть глаза и увидеть то, что вокруг нас? Осознать, наконец, что мир не таков как мы его себе представляем. Он больше, ярче... Вы улыбаетесь, - он огляделся вокруг, - это действительно смешно звучит. Здесь грязь, вши, спёртый воздух. Всё это так. Но в этом сумасшедшем доме я создал свой мир. Отличный от вашего и всех остальных. Свой. Настоящий. Тот, которого вы не хотите замечать. Он обособлен от того, из которого всем вам хочется вырваться как можно скорее. Вот в чём моё преимущество! И мне не нужно в отличие от поэтов ничего выдумывать, а в отличие от наркоманов тратиться на наркотики.
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
28 ноября
Его история очень интересна. Он появился здесь ещё до меня, три года назад. Приехал из Москвы по торговым делам и остался. Купил дом на Никольской, шикарно его обставил. Давал приёмы, делал визиты. Всем импонировало его заморское имя, лёгкий акцент, смуглая внешность и манера одеваться. Он надолго оставался главной новостью в городе. Происхождение своё он скрывал, что неизбежно породило массу бестолковых слухов. Особенно среди дам. Никто не верил, что своё состояние он сделал на торговле. Судачили, что ему удалось найти сокровища какого-то крымского хана прямо перед началом войны. Впрочем, я этому не верю.
Он жил один, регулярно появляясь у первых лиц нашего города. Всегда загадочно улыбался, и нельзя было решительно ничего сказать о том, что он думает. Жена полицмейстера Амалия Ивановна твёрдо решила подобрать ему невесту из первых красавиц. Он не возражал. Желающих было предостаточно - жених был завидный. Смотрины продолжались почти полгода. Это так развлекло нашу заскучавшую публику.
Но в какой-то момент он поменялся. Стал более замкнутым, подозрительным. Подолгу оставался дома, целыми днями не показываясь на улицу. Это взбудоражило местных обывателей. Что только не говорили о нём. И то, что он смертельно болен, или занимается чёрной магией, или укрывается от нагрянувших кредиторов. Кто-то осмелился даже предположить, что он - граф Каллиостро. С трудом его новым друзьям удалось вернуть его к жизни. Но он безвозвратно изменился. Его обычно живые загадочные глаза, сводившие с ума некоторых впечатлительных особ, потухли, он осунулся, стал неразговорчив. Помещики наперебой зазывали его в деревню, кто-то советовал ехать на воды. Мой предшественник неоднократно осматривал его.
Так прошло три месяца. Наступило лето. А он ходил мрачнее тучи. И вот в один из июньских вечно пасмурных дней, его как прорвало. Он заметался на званом ужине у судьи. Срочно вызвали лучшего лекаря в округе, и он тут же послал за моим предшественником. Диагноз не вызывал сомнений. По городу прокатилась очередная волна слухов. Теперь он оставался постоянно дома под наблюдением врача. Его боялись навещать. Людская молва приписала ему неведомые пороки. Припоминались его загадочные, а порой престранные высказывания. Помещик Федуев уверял, что ночью у него в имении иностранный гость выл на луну. Толки перерастали в сплетни. Но вскоре от них устали. Совсем кстати в городе остановилась петербургская прима, проезжавшая заграницу и каким-то образом задержавшаяся здесь на неделю. О госте тут же забыли. Никто не заметил, как его перевезли в лечебницу, что дом опустел. Один только доктор Агинский боролся за него, стараясь уменьшить припадки, во время которых бешеная энергия пациента перехлёстывала через край. Когда он успокаивался, доктор вёл с ним продолжительные беседы. Может быть как мы сейчас. К сожалению, во время одной из них у доктора случился приступ и он скончался. В тот момент в комнате были люди, но помочь им не удалось. Пациента увезли обратно в палату.
После смерти Петра Прокофьевича, а я знавал его раньше, всё улеглось. Балерина уехала из города, припадки больного сошли на нет, а я заступил на новую должность. Тогда я был полон энергии. Мне хотелось изменить всё - больницу, себя, окружающих. Первым делом я взялся за больницу. Признаться, я не ожидал, что здесь может быть всё настолько плохо. Я был наслышан о плачевном состоянии больниц в уездах, теперь же мне пришлось в этом убедиться самому. Но я был полон энергии. Большую часть дня у меня отнимали хозяйственные дела. Пациентов я почти не принимал. Даже с чужестранцем, о котором столько слышал, поговорил всего один раз.
Тогда я не подозревал, насколько необычным будет этот случай. Теперь же мы подолгу разговариваем. Почти каждый день. Порой он говорит поразительные вещи. Он бывает настолько рассудительным, что со стороны очень трудно признать его душевнобольным. Вне всякого сомнения, его мысли противоречивы, иногда спутаны, но всё-таки необычны и свежи. Однако во время первой встречи он произвёл на меня отталкивающее впечатление. Такой волны ненависти, хлынувшей на меня, я никак не ожидал. Он бесновался. В уголках его губ собралась желтоватая пена. Он кричал, шипел, плевался. Что же он сказал мне тогда? Что-то очень страшное. Я не спал после этого две ночи подряд.
Возможно, он видел во мне врага. Но после того, как я распорядился обращаться с ним, впрочем, как и со всеми остальными больными, по-человечески, а не так как это практиковалось прежде, он смягчился ко мне. Но кошмары мои не прекратились. Я до сих пор каждое утро просыпаюсь в тревоге. Тогда, во время первой встречи он пробормотал что-то. Заронил крупицу страха, который разросся внутри меня до невообразимых размеров. Что-то о зеркалах...
--
Вы молоды, доктор. А молодость полна иллюзий. Я уверен, вы быстро осознаете бессмысленность своих попыток что-то изменить здесь. Посмотрите вокруг, на нас. Нужно ли нам это? Забудьте на мгновение о своих гуманистических идеалах и трезво взгляните на жизнь. Станем ли мы счастливы от улучшения условий содержания? Думаю, что нет. Ведь здесь находятся только оболочки. Тела. Гири, привязанные к лапкам голубей, которые не дают птицам лететь своим курсом. Все мы ждём, когда разорвётся эта цепь, и мы сможем улететь отсюда. Нам нет дела до оболочки. Тело бренно. Где, как не здесь это так понимается. Вы не думали об этом? Разве ваше тело не временное пристанище для души? Душа - вот вечная субстанция! У неё есть начало и нет конца. Как у Вселенной, доктор. Боюсь, вы не разделяете этой уверенности как закоренелый материалист. А ведь это правда. Если бы вы могли видеть своими глазами, как в полночь вырываются из этих оболочек радужные сгустки и отправляются к звёздам. Они как облачка поднимаются ввысь и ускользают в одним им известных направлениях, и возвращаются только к рассвету. А кто-то способен не возвращаться и беспрестанно парить в небесной синеве под горячими лучами светила. Что для них есть ценность? Благополучие? Свобода? Они счастливы каждую секунду. Их не тяготит бремя этого мира. Они не знают тяжести вещизма и подлости денег. Счастье. Может быть это высшая ценность? Вы счастливы доктор? Вижу, что нет. Ваши глаза тускнеют с каждым днём. Сколько вы здесь? Уже полгода? Я чувствую, как у вас опускаются руки. Не грешите на Россию. Не в этом дело. Вы потеряли доступ к знаниям. Вот, что для вас губительно! А то, что вы списываете на российскую отсталость, это просто быт. Тяжесть неимоверная. Высасывающая из вас высокое и заменяющая его обыденным. Главное, чтобы не была высосана душа. Хм, душа...
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
30 ноября
Какие странные намёки! Завуалированные рассуждениями о душе. Он явно ведёт меня к чему-то, но куда мне совершенно непонятно. В его речах есть подводные камни, но как их разглядеть? Всю ночь я промучился, пытаясь найти разгадку, но ничего не смог найти. Ужасно болит голова от недосыпа. Ранее со мной такого не случалось. Я привык к короткому сну. Может быть это от вина? Да, ведь я вчера выпил, чтобы заглушить эту тревогу. Вон и бутылка стоит. Как можно было это забыть? Чего мне ждать ещё? Он точно знает какую-то тайну, которая неизвестна мне. О чём? Как это странно. Ни разу меня не посещали такие мысли. Теперь он заронил в мою душу сомнения. Душу! Что знает он о душе?
--
Вы даже не можете себе представить, милейший доктор, как я ценю в вас уважение к человеку. Ведь переступая через свою неприязнь и разговаривая с нами, вы сами возвышаетесь над другими людьми. К сожалению, я не вижу в вас только одного, что ценю сам. Склонности к философии. Напрасно многие считают философию уделом бездельников. Помните, мы говорили с вами об этом? Уверяю вас, мы не раз ещё увидим, как идеи этих бездельников изменят мир. Люди боятся этой склонности к размышлениям. И не зря. В этой способности заключена гигантская сила, о которой обыватели не подозревают, но могут её чувствовать, и видят в ней определённую опасность. Заметьте, как часто мыслители заканчивали свою жизнь на кострах. А сейчас в ссылках, тюрьмах. Я хочу обратить ваше внимание на то, что обывателей больше пугает сама способность мыслить, а не то, что высказывается в конкретный момент. На мыслящем человеке можно увидеть отпечаток его мыслей. Такие люди выделяются из толпы. Их выдают глаза. Ваши глаза, доктор, тоже необычны. Вы способны отличаться от всех, но не хотите. Ваши глаза говорят о многом. Складывается впечатление, что вам не 32 года, а много больше. У вас не возникало ощущение, что вы старше?
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
1 декабря
О нет! Что он делает? Чем больше он говорит, тем мне страшнее. Он знает что-то обо мне. Что-то таинственное и пугающее. Я снова стал привержен алкоголю. Никогда у меня не было такой сильной тяги к вину. Теперь я знаю, что готов выпить ящик спиртного лишь бы не оставаться наедине со своим страхом. Этот человек запугивает меня. Боюсь, что никакая водка не способна заглушить этот крадущийся страх. Кто он? Ведь, в сущности, о нём ничего не известно. Этот человек прибыл в город, но приезда его никто не видел. Он появился как призрак. Может быть, он и вправду посланец дьявола? Как избежать его? Пойти в церковь?
- Церковь, мой друг, не способна ответить на наши извечные вопросы. Она слишком очеловечена. Храм, выстроенный святым Петром на одном камне, превратился в колоссальное строение, возвышающееся над миром. Мы мухи, летающие вокруг скалы. Вам не достучаться в её глухие стены. И вас никто не услышит, я уверен в этом. Там заняты своей политикой. Церковь такое же государство, у неё есть свои интересы и они не должны совпадать с вашими. Церковью управляют люди и ничто людское им не чуждо, грехи в том числе. В конце концов, людям свойственно ошибаться. Вы можете положиться только на себя или напрямую обратиться к Богу. Но Богу - божье. Вы знакомы с этим постулатом со школьной скамьи. Вопрос в том, достойны ли мы вообще его внимания? Я не говорю о человечестве в целом, отнюдь. Но для отдельных индивидуумов, мне кажется, это должен быть важный вопрос. Достойны ли мы Бога? Спросите себя ещё и ещё раз. Я не устаю задавать себе этот вопрос. Не спорю, суд неизбежен для всех, а вот помощь?.. Мы вспоминаем о Боге только тогда, когда остро нуждаемся в помощи и уже никто - ни друзья, ни связи нам помочь не могут. А вам как материалисту вообще стыдно говорить об этом. Вы были уверены в собственных силах? Ну что же, теперь вы можете их проверить. Один на один с опасностью.
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
2 декабря
Невозможно болит голова. Я опять сорвался и снова напился. Как это ни прискорбно, но приходиться признать, что я становлюсь алкоголиком. Какой ужас! Ужас леденящий, пронизывающий насквозь. Но быть может я слишком впечатлителен? Могу ли я бояться человека, который проводит большую часть времени в смирительной рубашке вдали от меня? Быть может я обычные слова расцениваю как угрозы? Да, иногда его слова совпадают с моими мыслями. Но в них столько притворства. Он намеренно искажает истину, вывёртывает её, каждый раз показывая мне ту её сторону, которая отрезает мне путь для контраргументов или отступления. Быть может причина во мне? Неужели это мания? Я должен проанализировать, может, здесь нет никакого подвоха. Это обычный бред. Но в его словах столько логики. Опять же, он часто сбивается, его мысли прыгают. А то, что он способен убедительно излагать свои мысли не должно меня удивлять. Такие случаи описаны в литературе, я сам читал об этом раньше. Зачем же поддаваться? Ведь это просто досужие рассуждения. Действительно, заговоришь так в палате, где связано может говорить только один человек, и то врач. Всё! Решительно выбросить всё из головы и больше об этом не думать! Это не стоит и выеденного яйца!
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
3 декабря
Это совершенно невозможно. Человеку моего положения так поступать не годится. Я твёрдо знаю, что способен с этим бороться без помощи алкоголя. Я ведь справился с этим однажды. Что же произошло? Я могу жить без этого. В этом гнусном состоянии я уязвим. А мне нужно быть крепким. Я способен устоять! Меня не переломить!..
Но как же мне страшно. Как ужасно! Я боюсь постоянно, каждую минуту. Мне страшно выходить на улицу, хотя я прекрасно осознаю, что как раз там мне ничего не угрожает.
Он видит всё. Я знаю, я чувствую это. Им всё известно. Всё обо мне. Я закрываю глаза и чувствую, что каждая моя мысль как под увеличительным стеклом пробегает перед ними. Меня читают как книгу! Но книгу нужно захлопнуть! Раз и навсегда. Я способен это сделать. Захлопнуть! Захлопнуть! Захлопнуть! Чтобы никто не мог проникнуть в мои мысли, мои сновидения. Чтобы не бояться каждую безумную ночь почувствовать, как они копошатся внутри словно жадные склизкие черви. А сны? О, что я вижу в них! Я проклинаю природу за то, что она придумала сновидения! Нет ничего страшнее их...
-Доктор, опять бессонная ночь? Сочувствую. Со мною нередко случается такое. Но думаю вино в этом не лучший помощник. Хотя не мне судить ваши обычаи и нравы, я ведь пришелец на этой земле. В чужой монастырь, как говориться... однако, вы ведь тоже не уроженец этих мест. Я прав? Здесь люди несколько отличаются от нас с вами. Признаюсь, я до сих пор не могу привыкнуть к этой земле. А вы как чувствуете себя здесь? Судя по вашему виду, вам тоже приходится тяжело. Но знаете, что больше всего меня угнетает здесь? Государственное устройство. Вы удивлены? Ну что же вы?! Разве вы можете чувствовать себя свободным, зная, что существует определённый контроль над вами. Не тот контроль, как в старом анекдоте, когда пьяница, увидев в пустой бутылке отражение собственного глаза, подумал, что это чёрт смотрит за ним из преисподней. Нет, это другой, всеобъемлющий контроль. Повседневный. Пусть ненавязчивый, но контроль. Где есть государство, там нет свободы. Государство, доктор, - это власть, власть - это сила, а сила - это насилие. А я насилие не приемлю. Это дико! Это не достойно разумных существ. Таких как мы с вами. Государство - это щит для кучки слабых людей, вознамерившихся получить власть или богатство. В этом нет никакой крамолы. Эти люди провозглашают защиту нас, а на самом деле окружают себя охраной от таких как мы. В этом я вижу большую проблему для цивилизации. Никто не смеет утверждать, что не было бы цивилизации без государства! Он никогда не жил иначе! Вы согласны? Вообще, так ли необходимо оно? Вы, как индивид, чувствуете потребность в государстве? Сомневаюсь. Вы можете чувствовать потребность в соблюдении моральных устоев и неприкосновенности себя как личности. Но нужен ли для этого институт государства? Риторический вопрос, не правда ли? Я готов признать эффективность государственной машины лишь в одном случае. При проведении репрессий. Когда нужно отыскать, поймать и обезвредить единицу, опасную для общества. Повторяю, я признаю эффективность, но далеко не оправдываю действия государства, так как это неизбежно ведёт к насилию. Есть другие способы, как наказать эту единицу, не прибегая к насилию.
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
4 декабря
Вчера специально не пошёл к нему. Побоялся. Он раздражает меня. К страху примешивается неприязнь. О, это неприятная смесь! Я знаю, что ему известны мои чувства. Но как мне избавиться от этого?
--
Милейший доктор, вы знаете, что пришло мне вчера в голову? Вы созданы не для этого мира. Вы чувствуете совсем иначе. Тоньше, намного тоньше. Я знаю, вы полны отчаянья. Оно хлещет из вас во все стороны как кровь из быка на корриде. И я рад, что вы способны так чувствовать. Чувства и мысли, слитые в одном потоке, прекрасны. Они мощны. Они осветляют и возносят вас над толпой. Большинство людей, к сожалению, лишены возможности мыслить. Они пусты и источают примитивные эмоции. Таких людей как мы с вами, доктор, единицы. Я знал многих учёных, которые впадали в другую крайность. Они сознательно лишали себя эмоций. А это в корне не верно. Мир многогранен. Нельзя изучать его только с одной стороны.
И мы многогранны. Порою, окружающие видят только одну сторону человека. Но он имеет их множество. Множество лиц! И ещё больше масок. Но нужно смотреть в лица людей. И правильнее смотреть на те, что не видны неподготовленному глазу. Истинная сущность человека скромна. Но как приятно бывает порой взглянуть ей в глаза...и ужаснуться, - он засмеялся, - вы часто заглядываете себе в глаза? Вы можете выдержать взгляд того человека в зеркале? Кому, как не ему известно, всё о вас. Всё до каждой ничтожной капли, упавшей в бездонную пропасть вашего сознания, а?
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
6 декабря
Это невыносимо! Я метался две ночи словно в беспамятстве. Сознание расщепилось, мысли смазывались, перед глазами проносились непонятные образы. В висках стучало: "Он знает всё!" Он препарировал мою душу как лягушку. Он видит каждую буковку, промелькнувшую в моём мозгу. Но откуда он знает это? Еле видное, едва ощутимое чувство, жившее во мне всегда. Как был жесток и коварен его удар, нацеленный на эту тайну! Что в ней могло заинтересовать этого хищника? Она безобидна. Она надумана, эфемерна! Да, она довлеет надо мной всю мою жизнь. Все эти туманные намёки по поводу отражений... каждый раз я чувствовал боль, нанесённую этими словами. Зеркала, отражения... страшно! Как страшно, что даже обрывки мыслей, которые сам боишься додумывать до конца, известны кому-то, кто может обратить их против тебя же самого.
Всё это время я был без сознания. Сознание было залито вином. Оно молчало. Исчезло. Я слышал о пристрастии Петра Прокофьевича в последние годы его работы. Я сам конфузливо приказывал вынести пустые бутылки из его кабинета. И что же? Сейчас я сам уподобляюсь ему. Быть может, и он боялся? Мог ли он погубить моего коллегу? Но зачем? Есть в этом что-то личное или оно направлено на всех, с кем ему суждено встречаться? Должен же быть в этом какой-то смысл?
Скорей бы приехал Овсянин. Он разберётся во всём, поддержит.
--
Овсянин, дорогой, сколько же мы не виделись? Года два? - они обнялись.
--
Больше. Ты извини меня, что не пишу, не приезжаю. Дела, дела. Ну, как ты? Всё так же ...да... вижу. Похудел, возмужал. Практика солидная?
--
Если честно... Да что же ты не проходишь, мы же стоим на ветру?
--
Спасибо, Гайзель, как хорошо, что мы с тобой снова увиделись. - Овсянин критически оглядел его жилище, - Я о тебе частенько думал. Душа болела, но вырваться никак, сам понимаешь, служба...
--
Надеюсь, погостишь у меня подольше?
--
Прости, дружище, не могу. Я здесь проездом. Завтра же и уеду.
--
Жаль. Я очень ждал. Расскажи хоть, как там в столице? - Гайзель засуетился и загремел посудой. - Ты теперь человек важный, много знаешь.
--
Да что там! Всё то же. Грязь, сплетни, интриги. Скукота. Хотя, готов поспорить, здесь столичная жизнь кажется почти раем.
--
Город небольшой. Событий маловато. А столица, хоть это и Содом с Гоморрою, получше нашего-то будет.
_______
--
Ты знаешь, а ведь я просил тебя сюда приехать не просто так. Мне очень нужно поговорить с тобой.
--
И мне, брат, тоже.
--
Ты знаешь, у меня есть один необычный больной...
--
Да что ж ты о работе! У меня ведь тоже не всё так радужно, как кажется. Эти письма, бумаги, просьбы. Я завертелся совсем. Да если б только они!.. Понимаешь, там совсем по-другому судят о людях. Ну ты знаешь... Им всем не важно, кто ты есть на самом деле. Всех интересуют только деньги. И связи... там нужны знакомые, друзья. А без денег их просто не будет. И друзья-то все не настоящие. Не такие. Выпьем, Гайзель! Не будешь? Уважь меня, прошу. Они все до того противны мне! Тупые, низкорослые, ограниченные чучела! И ведь приходиться им подыгрывать. Ты бы видел, как они гордятся своим положением, деньгами. Но что с ними происходит, когда рядом появляется кто-то значительнее их, они в мгновение ока превращаются в ничтожнейших существ. Смешно, право! Но это правила игры. Глупой игры, признаться. Но, к сожалению, они принимают в свой круг только таких же как они сами. И никуда от этого не денешься, дружище. Уважь меня ещё раз, прошу. Ты знаешь, какие экипажи теперь в моде? Вот видишь, а это очень важно, - он плаксиво захихикал, - Гайзель, как противно на всё это смотреть! Я удивляюсь самому себе. Как я со своими принципами могу с ними сосуществовать? Ведь я должен давить их как насекомых, а я им улыбаюсь. Наверное, ты счастлив здесь в глуши.
--
Ты знаешь...
--
Гайзель, Гайзель. Ты живёшь на природе. Среди этих прекрасных полей, лесов. Какой здесь воздух! А тишина! Право, я завидую тебе. Какие здесь могут быть заботы? Это рай. Здесь, вдали от интриг, от новостей ты можешь жить и наслаждаться подлинной свободой. А я...
Овсянин уткнулся своим красным, залитым слезами лицом в подушку, и тотчас же заснул. Наутро, при расставании, он сказал доктору:
--
ты, брат, извини меня, что так недолго погостил у тебя. Служба, ты понимаешь, служба. Вечная гонка наперегонки с самим собой, - он обнял Гайзеля, - я так рад, что ты свободен от этого. Ты счастливый человек, - он залез в коляску, - ты был прав, когда поехал сюда. Наслаждайся уединённой жизнью, только гуляй больше, а то выглядишь очень плохо. Прощай.
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
7 декабря
Овсянин уехал. Я снова ощутил пустоту. Жаль, что Алексей погостил так мало. Жаль.
Я снова вернулся к работе. Приезд товарища придал мне сил. Я погрузился в хозяйство - отчитывал кухарок, ругал санитаров, но с больными не встречался. Боялся. Я чувствую, что у меня есть потребность услышать его снова, но я стараюсь пересилить себя. Я знаю, что это существо, прилепившееся ко мне как паразит, знает и чувствует всё, что происходит. Однако, я должен отсечь его. Выбросить, оторвать!
--
Доктор, от себя невозможно уйти. Вы спрашивали меня, что я думаю о снах. О снах... О снах, доктор, я могу говорить целую вечность. Сны. Они прекрасны. Какими бы они ни были. Страшными или наивными, смешными или непонятными. Но они прекрасны! Я уверен, вы согласитесь со мной. Во снах мы так беспечны... Я помню один сон. Когда я был ещё ребёнком, лет пяти-семи, случилась со мной одна тяжёлая болезнь. И мне привиделось, что иду я ночью по тёмным комнатам в покои моей матери. Был жуткий мороз, ноги мои замерзли, и я боялся ступать по холодному полу. Добравшись до её спальни, я увидел, что у неё было открыто окно, и это из него дул пронизывающий февральский ветер. Мать спала. Я поспешил закрыть окно, и отправился обратно к себе. Но, удаляясь, услышал, что окно снова распахнулось. Створка хлопнула о стену. Пришлось возвращаться. И что же я увидел? Огромный, косматый человекоподобный зверь с горящими недобрым холодным огнём глазами, навис над её кроватью. Я ойкнул от неожиданности. Он увидел меня. Его тёмно-коричневая, медвежья шерсть вздыбилась, он оскалил острые не человеческие зубы, блеснул слюной и пополз ко мне. Мне нужно было закричать, разбудить весь дом, но я не мог пошевелиться, только шептал про себя от страха: "Нет, не бери меня, ты же уже решил взять её. Не бери меня".
Наутро я проснулся уже здоровым, сильным ребёнком. Но скоро я узнал от служанок, что мать моя умерла, и меня снова стал бить озноб. К вечеру я отошёл, а потом не раз в течение всей своей жизни задавал себе вопрос, был ли это сон и виноват ли я в том, что мать моя так внезапно скончалась. Вот оно, переплетение сна и яви. Было ли это моё первое предательство или это просто странное стечение обстоятельств? Как знать?
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
7 декабря (продолжение записей)
Я так и не понял, что он хотел сказать мне, но чувство тревоги вновь не покидает меня весь вечер. А ведь предстоит ещё одна ночь.
8 декабря
Наверное, настал момент, когда я должен признаться самому себе в том, что я могу что-то решить по поводу тех событий, которые происходили и происходят во мне. Я должен дать оценку всему этому и избавиться от тревожных чувств, переполняющих меня. Итак, первым воспоминанием моим было тревожное пробуждение в тёплую летнюю ночь. Служанка взяла меня на руки и начала качать. Я видел наше отражение в большом, тёмном зеркале и сквозь свой младенческий крик подумал: "Наконец-то прибыл". Позже, я об этом долго не вспоминал, но когда во мне начались более странные вещи, я придал этому воспоминанию, куда большее значение. Меня настораживает тот факт, что я в возрасте годовалого ребёнка, а может быть и меньше, думал так же, как и сейчас и, глядя на своё отражение, сказал себе: "Ага, это я!"
В юношеском возрасте меня часто можно было застать у зеркала. Я рассматривал своё отражение и не мог понять я ли это. Даже сейчас, когда я привык к своему постоянному облику, подходя к зеркалу, я невольно ожидаю увидеть в нём что-то иное. Но, посмотрев на себя, я в очередной раз убеждаюсь, что отражение всё то же. Однако, когда я пьян, я стараюсь не подходить к зеркалам и другим предметам, в которых можно увидеть своё отражение. Наоборот, я избегаю их, прячусь, а если вдруг отражение настигает меня, я разбиваю их. Может быть, алкоголь как-то трансформирует моё лицо? Именно тогда, когда я пьян, я понимаю, что другой и остерегаюсь смотреть на себя. Скорее всего, даже пить я начал именно для того, чтобы понять, кем на самом деле являюсь, но, увидев раз "своё" отражение я был так напуган, что надолго отказался от таких экспериментов.
Что же я увидел? Память мне отказывает. Зато это знает он. Он ехидно напоминает мне об этом время от времени как и тот... тот... которого...да, которого мне пришлось убить. Как тяжело это признавать. Мне пришлось убить. Убить! Три года назад я проходил практику в одной небольшой клинике в Петербурге. Там я встретил его. Более буйного больного мне не приходилось видеть. Он был настоящим испытанием для врачей и санитаров. Подолгу его не выпускали из одиночки, обшитой мягкими стенами, и почти всегда он был в смирительной рубашке. Он знал кто я. Я сразу понял это. Я попытался выведать, что ему известно, но он молчал. Но через какое-то время он открылся мне. Мой ужас был настолько силён, что память отказалась зафиксировать это. Остался только страх. Постоянный, зудящий страх. Я понял только одно - этот человек пришёл за мной и решил избавиться от него. Я долго вынашивал план, но мысли мои путались, и иногда прорывавшаяся совесть постоянно мешала мне. Я был как в тумане, не мог сосредоточиться, но страх был настолько силён, что я побоялся затягивать с этим.
Сначала я подложил ему в пищу цианистый калий (с лекарством этого никак нельзя было проделать, потому что он напрочь отказывался принимать их, а заставить его было невозможно), но он отказался в эти дни от еды. Потом я решил задушить его во сне. Это было более рискованно, но я уже ничего не соображал. Он словно предвидел всё, что я задумывал и ночами не спал. Я опустил руки. На меня свалилась усталость. Я проспал трое суток и, немного отойдя, решил отказаться от этой затеи. Но случай помог мне. В тот год была суровая зима и в ночь, когда было особенно холодно, нам пришлось переводить больных из палат, которые были недостаточно утеплены. Стыдно признаться, но я не участвовал в этом. Я снова запил, поэтому не смог проконтролировать этот процесс. В итоге, буйного пациента забыли в одиночке, и он замёрз там. Когда я очнулся, мне доложили, что он уже мёртв. Говорят, больные слышали в ту ночь страшный вой неизвестного животного. А на следующую ночь он явился ко мне во сне и снова стал разговаривать со мной, постепенно приоткрывая завесу тайны, окутавшей меня. И с каждым посещением мне становилось всё страшнее и страшнее от осознания того, кто я есть. Но на утро, просыпаясь в холодном поту, я не помнил, что видел этой ночью, однако страх, проносившийся с гиком по моим жилам, напоминал о том, что я снова прикоснулся к своей сущности. Теперь я уже привык. Стараюсь по возможности не спать. Но когда сон всё-таки настигает меня, он приходит ко мне опять и продолжает эту бесконечную пытку. Так они оба высасывают мою душу постепенно - один ночью, другой - днём. За что же это наказание? За что?
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
9 февраля
Я не могу! Не выношу этой пытки! Неужели я должен опять совершить это? Но я не могу. Я не хочу этого. Но жить так больше невозможно. Жить, осознавая то, что виновен, но не знать в чём, и терпеть наказания за свои преступления, даже не подозревая о том, в чём они состоят! Я постоянно хожу в опьянении, не сплю, но стоит мне хоть на секунду закрыть глаза, как я тотчас же вижу перед собой снисходительную улыбку одного из этих чудовищ.
Я стал носить с собой пистолет. Сначала для самообороны... Потом я вдруг стал сознавать, что это оружие предназначено для меня самого. Его холодная сталь стала притягивать меня. Словно развращённая девка он подзывает меня погладить себя. И руки непроизвольно тянутся к стали, и я уже ни дня не могу прожить без своего нового друга. И каждый раз он шепчет мне: "Ну что же тебе стоит? Это так просто. Только нужно решить в кого стрелять".
О, это страшное искушение! Я пытаюсь побороть его, но как сладко становится при мысли о свободе. И вот я мечусь меду вином, им и револьвером. Каждый из них мне отвратителен, но избавиться от них я не могу.
--
Доктор, вы с каждым днём выглядите всё хуже и хуже. Что с вами? Я вот наоборот поправился, и все мне говорят, что выгляжу я лучше. Вы заняты? Вам не хватает времени обратить на себя внимание? На вас жалко смотреть. Взгляните на себя... ну, пусть не в зеркало, хотя бы со стороны. Приободритесь! Где тот властитель душ, каким мы знали вас раньше? Нехорошо, доктор. Мы говорили с вами о душе. Я придерживаюсь мнения, что лицо есть отражение души. Это образное выражение, но согласитесь, в нём есть доля смысла. Хорошо, я вижу вы не в духе, не будем об отражениях. Давайте лучше о воспоминаниях. Знаете, когда-то у меня был друг. Очень близкий друг. Сейчас так редко можно встретить такого рода людей. Так вот, его убили. Это было бесчеловечное преступление. Убийцу к счастью нашли... но с наказанием решили повременить. Хотя преступник заслуживает сурового наказания. Не думаю, что разговор о гуманизме в данном случае будет уместен. Убийца должен получить по заслугам! Я знаю, сейчас он страдает от осознания своей вины, но он не знает, поверьте мне доктор, он не знает о других своих преступлениях. За прошлые свои деяния он был наказан более мягко, но последнее переполнило чашу терпения. Воспоминания, доктор, всегда заставляют болеть сердце, но в некоторых из них есть доля того заряда, который должен всегда поддерживать человека в боевом духе. К счастью, у вас таких воспоминаний нет. Тем лучше.
Из дневника доктора Гайзеля, врача N-ской психиатрической лечебницы
10 февраля
Он перешёл к угрозам. Нужно действовать!
____________
Из дневника доктора Добродеева, врача N-ской психиатрической лечебницы
--
марта
Действительно место это может испугать своей угрюмостью и рассказами местных жителей об ужасах, происходивших здесь. Последняя история кажется мне весьма странной. Люди говорят, что доктор Гайзель, служивший до меня здесь, застрелил одного из пациентов, а сам исчез. Доктор был странным, нелюдимым человеком, пьяницей. Его не любили и боялись. Тем не менее, по его библиотеке, оставшейся здесь, я могу сказать, что он был, несомненно, человеком образованным, интересующимся историей, астрономией. Меня заинтересовали книги, посвященные рассмотрению вопроса о существовании параллельных миров. Конечно, кабинет его я нашел в ужаснейшем состоянии. Последние свои дни доктор проводил в жутком беспорядке. Всё в кабинете было мрачно, уныло, соответствовало угрюмому характеру своего хозяина. Создавалось впечатление, будто на это место наложено проклятие и казалось, что именно здесь произошла эта драма.
Утверждают, что доктор был чернокнижником. Это известие изрядно меня повеселило. В таких тёмных краях, как этот неизменно рождаются подобные легенды. Говорят, что у доктора было две тени - своя и чужая. Какие-то мужики видели их не раз. Вот, ещё одно доказательство моего утверждения. Однако это не оправдывает его невнимание к больным и доведение клиники до плачевного состояния. Оправдания этому быть не может. К счастью я нашёл его дневник и постараюсь разобраться, что это был за человек.
А весна уже на подходе. Воздух становится свежее. С искрящихся сосулек срываются десятками капли, а в небе появились первые стаи птиц. Днём припекает солнышко, и эх как хорошо. Скорее бы лето.
Р.S. Недавно поступил один очень странный пациент. Странный случай, собираюсь серьёзно им заняться.