Лебедев Andrew : другие произведения.

Смерть Паштетова

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  ПРОЛОГ
  
  
  
   Теплый осенний день располагал к благодушным беседам, зазывая в уличные кафе. Питерский ветер, как обычно, резкими порывами раскачивал большие зонты над столиками, создавая атмосферу дрейфующего на волнах парусника.
   За одним из таких столиков сидели, уютно расположившись, двое мужчин, не первой, но и не последней свежести. Они допивали по восьмой порции пива, отчего блеск в их глазах из глянцевого постепенно превращался в матовый, жестикуляция захватывала все большее пространство, а голоса усиливали свою мощь.
   Однокашники, Савва Александрович Паштетов, член Союза писателей, и Артур Мякишев, сотрудник центра космических полетов на другие планеты, встретившись совершенно случайно утром, вот уже четвертый час кряду вспоминали свое многострадальное детство и бурную молодость. Первая половина первого века третьего тысячелетия выдалась весьма многообещающей, как в плане выживания человечества, так и в прогнозе его полного исчезновения. Но когда встречаются "старые" приятели, прошлое, тем более личное, захватывает душу куда как сильнее, чем перспективы будущего. Когда закончился перебор всех бывших одноклассников и одноклассниц поименно, разговор плавно перешел в русло семейных жизненных перипетий. Поведав о своей более или менее благополучно сложившейся жизненной стезе, Артур спросил:
  - Помнится мне, Савва, что хотел ты найти своего отца? Ты ведь по его писательским стопам пошел как будто.
  - "Писательским" - сильно сказано. Я, как был байстрюком, так и остался. Папашку своего встретить не успел, он на журналистском фронте пал от вражеской пули, дело тогда громкое было, расследование проводилось и даже успешно. У меня кой-какие отцовские тетради сохранились, издать собираюсь. Кладбища я не люблю, а так, что-то вроде памятника.
   Артур задумчиво сделал последний глоток из бокала и вдруг в порыве сочувствия, осененный доброй мыслью, почти выкрикнул:
  - Слушай, Савка, а хочешь, когда открою новую звезду или планету, назову ее в честь твоего отца?
  - Спасибо тебе, Артурик, - не ожидая такого космического жеста, всхлипнул Савва Александрович, - но лучше почитать память какими-нибудь действиями и здесь, на земле.
  - А что я могу сделать сейчас на земле, Саввочка, тем более для давно почивших? Ты ведь тоже предлагаешь результаты своего труда.
   Савва Александрович заговорщически наклонился к Артуру и, брызжа слюной, громко зашипел ему на ухо:
  - Например, выступить в роли слушателя-читателя. Я тебе почитаю, а ты послушаешь, первым будешь, для писателя - это высшая благодарность. Ну что, идем ко мне?
   Артур Мякишев затуманенным взором посмотрел в чистое голубое небо (он привык принимать его благословение), кивнул, и мужчины, грузно поднявшись, покачиваясь, направились к выходу.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Литературные импровизации на тему "Воспоминания друзей и близких..." Паштетова-младшего и неизданные заметки Паштетова-старшего под общим названием
  "Дела минувших дней" (рассказы в рассказах).
  
  
  Савва Паштетов
  
  Один день из жизни Саши Паштетова
  
  
   Юность-молодость Саши Паштетова пришлась на "смутное время-2" перестроечных и постперестроечных лет. В головах и душах этого поколения гулял ветер перемен. Казалось, что еще вчерашнее прошлое отступило на века назад, а завтрашнее будущее наступает уже сегодня. Но храм жизни не есть сооружение, построенное в одночасье, каждый миг и день является камнем в бесконечном строении этой "вавилонской башни", именуемой "жизнь".
   Когда-то и Саша Паштетов, как истинный интеллигент, философски подходил даже к бытовым вопросам, но внешние жизненные обстоятельства очень сильно корректируют все человеческие внутренние установки, мечты и потребности духа. В один из дней молодого Саши Паштетова могут заглянуть стареющие потомки.
  
   В доме Зары Львовны Самонадувной, в пригороде Москвы, царила благодушная, времен дореволюционных, атмосфера, дом никогда не был пуст. Полная телом и общественно-самодостаточная натура Зары Львовны принимала у себя в доме и людей "страшно" деловых, и бездеятельных интеллигентов. Сама Зара Львовна, по слухам, заправляла делами двух или трех банков и являлась почетным спонсором Третьяковской галереи.
   Саша Паштетов давно был одним из желанных гостей в этом доме, так как хозяйка полагала его тонко-чувствующей натурой, и стань она вдовой, сразу бы сделала ему предложение.
   День выдался обычный, не предвещавший ни трагикомедий, ни драм. В одной из комнат скучающе болтали Саша Паштетов и завсегдатай этого дома капитан Ноябрьский, мужчина пожилых лет, с отблеском прошлой красоты, когда-то непременный тамада всех застолий, теперь же по старческой забывчивости, бывает, повторяется, но его не гонят, потому как брешет весьма занятно.
  - Паштетов, хотите чего-нибудь выпить? Баллантайн, Чивас Ригал, Джонни Вокер - черная этикетка? Бар у Зары Львовны надо сказать - неплохой. Я, знаете ли, когда был блестящим лейтенантом и служил третьим атташе в посольстве Западного Калимантана, любил, бывало, с ихним королем - славный такой парнишка кстати говоря, хоть и папуас, так вот любили мы с ним бывало завалиться куда-нибудь к девочкам, в Мулин-Руж или в Лидо. Иногда так нарежешься этого Джонни Вокера - что наутро и на службу в посольство идти никакой возможности...
  - Пардон, я как-то полагал, что Мулин Руж в Париже на Пляц-Пигаль...
  - Ну так я и говорю, мы бывало с Федькой - это я его так по-дружески, а так-то он для всех - Ваше Величество - Фидель Пятый. Так вот мы с Федькой едем к вечеру, как у меня служба заканчивается - на авиабазу, где для нас уже миг двадцать третий - спарка керосином заправленный на полосе стоит. Федька - за штурвал - даром, что нашу академию вэ-вэ-эс имени Гагарина в Москве кончал, я позади на штурманское место - и по газам - два часа лета до Парижа. А там всю ночь - кафе-шантаны, ночные клубы, кокаин, объятья Бритни Спирс... а утром - снова в самолет - и назад в Калимантан.
  - А как же все эти воздушные коридоры, формальности, визы, протокол - наконец, он - король-то этот, ведь официальное лицо!
  - Вы что мне не верите? Вы полагаете, я вам вру? Да у меня на квартире сто фотографий!
  - Верю, конечно, верю... Бог с вами, Ноябрьский. В конце концов, вы же такой спец в этой международной юриспруденции. Вы же даже процесс у своего ЖЭКа о протечке как-то выиграли, я слышал.
  Ноябрьский наливает себе виски, выпивает и разваливается в кресле у камина:
  - Точно! Помню, однажды меня пригласили выступить в Мадриде с докладом на международной конференции по морскому праву. В президиуме были Его и Ее величества - Доклады, сами понимаете, надо было читать по-испански. Вы же знаете, я по-французски и по-английски - как на родном, и по-португальски вполне сносно - однако за свой испанский я немного волновался, и когда начал свой доклад, повернулся этак на трибуне к королю с королевой и говорю - главная задача моего доклада, ваши королевские величества, состоит не в том, чтобы явить высоко-ученому собранию какие-либо новые сведения по морскому праву, которых у меня может быть совсем и нет - это я, Паштетов, так специально слукавил, потому как в ученой значимости доклада был уверен на все сто - но, говорю, главная моя задача состоит в том, чтобы не уйти отсюда забросанным гнилыми фигами и бананами, за мой весьма скромный испанский... И что вы думаете. Паштетов? В конце доклада - зал разразился аплодисментами, а королева Елизавета сама выскочила из президиума, подбежала ко мне, обняла и говорит, Ноябрьский, вы по-испански шпарите лучше моего мужа! И вообще...
  - Постойте, а разве в Испании королеву не София зовут?
  - Ну да, я перепутал, это я в Лондоне в другой раз в ихней палате лордов выступал по обмену опытом - помогал им наладить парламентскую демократию - там как раз тогда Елизавета мне букет и дюжину бутылок "гиннеса" вручила, а в Мадриде, там вы правы, там Софи, это я уже, пардон по старости все путать начал, но, тем не менее, вы надеюсь - ни-ни! Не сомневаетесь?
  - Да Господь с вами, Ноябрьский!
   Ноябрьский в кресле засыпает, вскоре оттуда доносится храп и посапывание. Паштетов подходит к окну и смотрит в небо. Из состояния легкой задумчивости его выводят громкие голоса за дверью, и уже через минуту влетающие в комнату Петькин и Пузов. Вася Пузов - свой человек в доме, инженер, занимающийся ремонтом сантехники и электроприборов, а Эдик Петькин - программист и проходимец, любящий деньги, в доме Зары Львовны он обслуживает и закупает оргтехнику. Они рьяно что-то обсуждают и плюхаются на диван рядом с Ноябрьским.
  - Это же не страна, а дурдом, - почти над ухом Ноябрьского крикнул Пузов.
  Паштетов, не оборачиваясь, спросил:
  - Ты чего это разбушевался, приятель?
  Тут же заныл Петькин:
  - Да опять все плохо. Бензин опять подорожал, Машина у меня плохая...
  Пузов продолжал орать:
  - Валить надо, ребята, отсюда, теперь вон все валят. Посмотри - ни одной уже бабы приличной не осталось, что либо уже не свалила, либо в интернете себе женихов не начала приманивать. Причем, что характерно - приманивают женихов даже те, кто еще не развелся - мужья бедные идут с работы в семью - и не знают, что женка уже в интернете объяву разместила - ищу не старого, не бедного - Турцию и Африку не предлагать...
  Паштетов включился в беседу:
   - У них - у женщин - это теперь приобретает характер какого-то массового психоза... Все - и стар и млад! Уехать - выехать - свалить - схилять - за любого - за горбатого, за старого, за хромого, за одноглазого - только бы за иностранца! Только бы отсюда забрал! Вот перед восьмым марта - листал тут записную книжку - хотел поздравить одноклассниц и однокашниц по университету с праздником - и вдруг, представляете, сделал открытие - добрая половина из записанных в моей книжке прелестниц, уже схиляло за бугор. Две самых интересных девочки из класса уехали в Америку. Две теперь в Израиле. Одна - с самым незабываемым бюстом - в Финляндии, а баскетбольного роста Ирочка, которая как нам в школе казалось - вообще не имеет шансов - теперь замужем за Фрицем и шлет нам из Дюссельдорфа большой физкульт привет. Статистика прямо-таки удручающая. Это при том, что в классе у нас всего -то было тринадцать девчонок... Да что там одноклассницы - мы все-таки в столичной школе учились - интеллигенция! Но пардон - домработница Зары Львовны - провинциалка пятидесяти лет - "баба рюс" без талии и других особых примет, и та... в Голландии жениха нашла!
  Петькин оживился и радостно подхватил:
  - Конечно - потому как это я ей в интернете Голландца летучего нашел - ему нужна была хозяйственная без вредных привычек и молчаливая...
  Да вы хотя бы посмотрели объявления в интернете! Желают уехать куда угодно и как угодно. Кто покрасивше - те на ломаном английском пишут "вонтед э рич мэн фром Америка энд Вест Юэроп", кто пострашнее и покорявее, согласны на мужика любого возраста - лишь бы человек был хороший - но при одном условии - Украину и Белоруссию не предлагать... там и стар и млад. И с тремя детьми. И.... Замужние!
   Тут Вася Пузов посмотрел в потолок, и как будто бы оттуда ему вдруг пришла в голову некая идея:
  - Братцы, но ведь по идее - по симметрии - ихние-то бабы - заграничные - ведь тоже, коли мужики себе молодых баб из России вывозят - иностранки-то получается одни остаются - им же мужиков-то надо! Так может и нас возьмут?
  - Вообще, надо подумать! - многозначительно сказал Паштетов.
  Радость Петькина все более возрастала:
  - Чего думать - с вас по пятихатке с носа и вам каждому по такой крале заграничной в интернете найду - век меня коньяком благодарить будете!
  - Че, правда, что ли? - удивленно уставился на него Пузов.
  - Ну, конечно, на молодую и красивую миллионершу тебе рассчитывать вряд ли придется - но не совсем еще рассыпающуюся старушку - лет шестидесяти - закадрить вполне вероятно! - не унимался Петикин.
  Пузов уже мечтал:
   - Самое главное, чтобы прописку Берлинскую...или Парижскую...
  Петькин продолжал раззадоривать:
  - Ребята - что вам терять? Гоните по пятьсот, и я ваши анкеты на всех языках в интернете уже через час развешу...
  - А бесплатно, как хорошим товарищам - почти что друзьям, наконец, никак нельзя? - спросил Паштетов.
  - Нет, бесплатно он не может - ты знаешь, у него, когда отец умер, он с матери за то, что ее на своей машине до крематория и обратно подвез,- сто рублей взял... - саркастически заметил Пузов.
  Оправдываясь, Петькин забормотал себе под нос:
  - На бензин... она все равно бы за такси платила - а так деньги в семье. И вообще - у меня принципы.
   Паштетов снисходительно согласился:
  - Ладно. Где тут у Зары компьютер?
  Петькин подскочил и ринулся к двери:
  - Наверху.
  Пузов с Паштетовым, не спеша, отправились за ним, оставив Ноябрьского в полном недоумении и одиночестве. Не затрудняя себя выяснением обстоятельств, Ноябрьский опять задремал.
  Прошло около получаса, сон капитана был нарушен вторжением в комнату Зары Львовны, которая тащила за собой Паштетова.
  - Куда это вы собрались, Паштетов? - напуская на себя строгий вид, спрашивала Зара Львовна.
   -Хотел Олегу позвонить - справиться кое о чем...- уклончиво ответил Паштетов.
   Олег Владимирович, муж Зары Львовны, в молодости был неплохим спортсменом и даже подавал какие-то надежды. Но встреча с дамой, пусть и старше его, зато сулящая безбедное существование на всю оставшуюся жизнь, ослабила волю к спортивным победам, и он, женившись на Заре Львовне, вот уже многая лета имел полный материальный достаток, и даже вносил свою лепту, занимаясь экспортом и импортом. Только в последние годы Олег Владимирович как-то раскис, все более увязая в трясине пьянства, то ли по причине ослабленной воли, то ли не обретя свой смысл жизни.
   -Олег так много работает, так много работает... И очень устает, - погружаясь в кресло, причитывала Зара Львовна.
  Паштетов лукаво посмотрел на Ноябрьского и спросил:
   - А Олег какую вообще предпочитает?
  Принимая игру, Ноябрьский безразличным тоном произнес:
  - Раньше он все больше шведский Абсолют обожал, а теперь... Любую, но много...
  - Олег так много работает, так много работает - он просто себя совершенно не жалеет. И ужасно устает...- не унималась Зара Львовна.
  - А он вообще обычно где отрывается? - Полюбопытствовал Паштетов.
   - Прошлый раз его из Эль-Гаучо привозили... - все также безразлично сказал капитан.
  - У него там была встреча с партнерами... и он так устал! - пыталась оправдать мужа Зара Львовна.
  Ноябрьский уже совсем проснулся и вошел в свою обычную роль:
  - Его шофер к даче привез и с улицы по мобиле звонил - нас на помощь звал выносить... Помню когда я служил на Мадагаскаре, мой друг - французский атташе Жан Арман де Брильянтин - тоже на приеме у короля так устал, что мы его впятером из посольского Роллс-Ройса вынимали, да так и не вынули - оставили до утра отдыхать в гараже... Но здесь-то ведь не Африка разве здесь можно оставлять человека на морозе? Даже и пьяного!
  
  - Олег так много работает... он так устает! Олег работает просто на износ - вечерами и ночами... - продолжала причитывать Зара Львовна.
  Паштетов вопрошал, обращаясь к Ноябрьскому:
   - А он вообще сколько за раз выпивает?
  - А кто же его считал? Иной раз и до двух литров бывает выпьет... А теперь здоровье-то уже не то - литр выкушает и совсем осоловеет.
   - Олег на работе все здоровье растерял. Раньше-то он - орел был! Мог вообще без сна неделю работать, - защищалась Зара Львовна.
  Ноябрьский рассыпался в подробностях:
   -Раньше Олег начинал к примеру в Метелице - потом в Метрополь, потом в Балчуг, а уже к утру в Редисон или в Пекин... А теперь к примеру поедет из офиса в Прагу да там и упадет...
   -Олег очень много работает, просто себя - не жалеет! Постойте, Пахитосов, а зачем вам было надо звонить Олегу? И, кстати, почему вы не звоните? - вдруг переключилась Зара Львовна.
  Паштетов даже растерялся:
  - Я это... Э... Хотел спросить - нету ли у него для меня какой-нибудь должности...
  - Дурачок вы, Пахитосов, ей Богу! Разве вы сможете справиться с той работой, которою он делает? Работать у Олежки - надо иметь талантище и силищу - это не для вас, - не замечая подвоха, сказала Зара Львовна.
  - Точно, Паштетов, у вас никакого здоровья не хватит с Олегом работать - печень через неделю откажет - к бабке не ходи! Я вот в семидесятом, когда молоденьким гардемарином был, помнится - выпивал... и бывало - по три фугаса "Солнцедара"... с пивом... не считая водки... Но чтобы как Олег - нет... не смог бы и неделю, - серьезно заметил Ноябрьский.
  - Да я что? Я так разве вроде интереса... вдруг что подвернется, - извинялся Паштетов.
  - Олег себя на работе совершенно не щадит - он так сильно устает! - Общим фоном звучала Зара Львовна.
  Ноябрьский как будто повеселел и стал напевать: "Когда лейтенантом молоденьким был - грудастых блондинок я очень любил - однажды красотку ко мне привели - на мягкий диванчик мы с нею легли - она мне сказала - Ноябрьский, дружок - а я ей... до самых кишок..."
  Паштетов, подсаживаясь к капитану, иронично произнес:
   -Я эту песню слыхал - в студентах мы ее пели - там в конце все печально кончилось - венерическая болезнь и все такое... А вообще - это что у вас - автобиографическое?
  Зара Львовна встрепенулась и сердито посмотрела на Ноябрьского:
   - Вы совсем потеряли чувство меры. Ноябрьский - здесь не портовый кабак, а приличный дом, не забывайтесь!
  - Миль пардон, мадам! Екскюзе муа - дезоле - ме регрет! - стал извиняться Ноябрьский.
   - Последний раз, Ноябрьский - от дома откажу! Сбрешите лучше что-нибудь романтическое - про море, дальние страны - несчастную любовь к туземной женщине - расставание...- перешла на покровительственный тон Зара Львовна.
  Вошел секретарь Володя. На протяжение всего дня он методично сообщал Заре Львовне о котировке акций на бирже.
  - Акции Промгромбанка пошли вниз десять пунктов - акции Бимбомбанка пошли вверх пятнадцать пунктов...
  На что Зара Львовна всякий раз также методично отвечала, сколько акций и какого банка купить, сколько и какого - продать. При этом она обзванивала своих именитых клиентов, говоря им примерно одно и то же:
   - Иван Иваныч! Это Зара Львовна - все в порядке - ваши активчики переводите к нам в Промгромбанк... Ну конечно! Под пятнадцать процентов годовых! Всего доброго...
   Когда дверь за секретарем закрылась, Зара Львовна бросила Ноябрьскому:
  - Что ж вы умолкли, врите дальше .
  Ноябрьский продолжил:
  - Извольте, - служил я тогда молодым капитан-лейтенантом на фрегате "Паллада"... или "Бигль" - точно не помню, но это не суть важно. Плыли мы в кругосветку, и командиром у нас был, как сейчас помню, адмирал Беллинсгаузен...
  - Мюнхаузен! - вставил Паштетов.
  - Не перебивайте, - попросил капитан, - так вот, пришли мы в один южный порт на острове в Индийском океане - поправить такелаж и принять пресной воды... И представьте себе - влюбилась в меня дочь местного короля! Просто без памяти... Какие мы ночи с ней проводили, ах! Какие ночи! Ночи безумств. Она была как дикая пантера - так же страстна и стремительна в чувствах - и одновременно в тоже время кротка как лесная лань - послушна и нежна... Я ее всем сердцем... Король потом предложил мне пол-острова Борнео и должность министра военно-морских сил... Но я отказался - потому что я патриот своей Родины! И вот настало время прощаться... Она стояла на вершине самой высокой скалы, нависшей над ревущим прибоем, а я стоял на палубе... И товарищи держали меня за плечи потому что не были уверены - не брошусь ли я в море... И она крикнула мне...
  Пока Ноябрьский переводил дыхание, Паштетов запел: "Я тебя ни-ко-гда не за-бу-ду!":
  - А корабли ваши назывались не "Паллада" и "Бигль", а "Юнона" и "Авось".
  - Точно, - воскликнул Ноябрьский, - по моим мемуарам потом сняли и кино и либретто к опере написали, на музыку Даргомыжского.
   Вдруг зазвонил телефон, Зара Львовна взяла трубку:
   -Я слушаю, Самонадувная... Везите домой! - положив трубку, она вздохнула и объяснила:
   -Это шофер Володя звонил, говорит, Олег очень устал на работе и заехал поужинать в Славянский Базар... теперь по мобиле звонит, везти ли его в клуб или в казино.
  Раздался стук в дверь, через секунду в комнату впорхнула горничная Наташа.
  Когда-то Наташа, со свойственным юности романтизмом-максимализмом, верила в идеалы любви и общественного блага. Но покинув малую родину, с незаконченным высшим, очутилась в водовороте столичной жизни, здесь и вкусила она все "прелести" любви и общественного блага, преимущественно материального. Вот уже год, как Наташа порхала горничной в большом доме Зары Львовны. Наташины красота и молодость не игнорировали внимания Олега Владимировича, а также других подвернувшихся поклонников. Деньги для Наташи не составляли особой проблемы, поэтому стесненной обстоятельствами она себя не чувствовала. В последнее время Наташа пристрастилась к азарту, успешно проигрывая в казино большие суммы.
  - Ваше сиятельство, там внизу такси подъехало, шофер просит, чтобы вы оплатили, - доложила Наташа.
  Зара Львовна очень удивилась:
  - Я такси не вызывала.
  - Но шофер говорит, что там прибыли ваши гости, которые не платят, -пояснила Наташа.
  - Какие еще гости? Я не жду никаких гостей!
  Ноябрьский попытался сделать предположение:
  - Может, это Олег уже из Славянского Базара накушанный приехал?
  Зара Львовна ничего не понимая, раздраженно крикнула:
  - Опять хамите? В доме откажу!
  Ноябрьский поспешил перейти на французский:
  - Есперьянс фоли! Же не сэ па...
  - Там две женщины приехали, шофер говорит, что не местные, говорят, их сюда звали в гости, и за такси платить не хочут, - продолжала объяснять Наташа.
  - Хочут - хочут - я сколько раз тебе повторяла, что надо говорить "не хотят" - басурманка ты нерусская...- совсем разошлась Зара Львовна.
  - Я, ваше сиятельство, университет-то в Вологде посещала - извиняйте, не столичная я... Так что шоферу передать? - со скрытым вызовом откликнулась горничная Наташа.
  Зара Львовна бушевала:
  - Что за две женщины? Кто вызывал? Это что - девочки по вызову? Кто? Я спрашиваю, кто в моем доме вызывает по телефону проституток? Пузов? Петькин? Или может быть вы - Ноябрьский - старый нимфоман?
  Ноябрьский тихо возмутился:
  - Я, пардон, не нимфоман, а с вашего позволения - мореман... И вообще, командор Ноябрьский, к вашему сведению, никогда не пользовался услугами платных жриц любви - женщины всех стран и континентов наоборот были счастливы купить любовь военного моряка, но...
  - Молчите, старый болтун, Наташа, зовите сюда Петькина с Пузовым! - кричала Зара Львовна.
  На зов прибежали Пузов и Петькин.
  Петькин попытался подойти к ручке - поцеловать:
  - Зара Львовна, дорогая...
  Зара Львовна, уклоняясь:
  - Что ластишься, лизоблюд корыстный, не верю тебе! Ты девок в мой дом по телефону заказал?
  Петькин, притворно удивляясь:
  - Что уже приехали?! Так быстро?
  - Так это, правда, ты, негодяй, в моем доме публичный дом устроил?
  - Все объясню - все объясню...
  - Молчать, поганец похотливый, мало того, что всюду на каждом шагу меня обворовывал, так теперь до чего дошел!
  - Пузов, Паштетов - вы-то чего молчите - это ж ваши невесты иностранные приехали! - призывал к помощи Петькин.
  - Да вы что? Свальный секс у меня в доме решили устроить? Как это говорят - групповичок? - нарочито ехидно спросила Зара Львовна.
  - Что, попались голубчики? - в тон хозяйке поддакивал Ноябрьский.
  Петькин отнекивался:
   - Зара Львовна, я не виноват, это все они, - указывая пальцем на Пузова с Паштетовым, - это все они - говорят, найди нам в интернете невест для выезда заграницу - ну я и нашел - вы же знаете - я все могу!
  Зара Львовна недоумевала:
  - Невест? Каких невест?
  - Видите ли, Зара Львовна, в некотором роде, разница в уровне жизни у нас и на просвещенном Западе - служит стимулом к перемене мест. К оттоку, так сказать, тел и мозгов... и если женщины вовсю давным-давно уже пользуются институтом брака - как инструментом для выезда из страны, то я подумал, что и мы - в условиях формального равенства мужчины и женщины перед законом...- защищая Пузова и себя, адвокатствовал Паштетов.
  Зара Львовна прозревала очень быстро:
  - А-а-а! Так это вы себе заграничных невест для выезда решили подыскать?
  - Точно так, Ваше превосходительство! Это они, а я только как технический исполнитель, - подтявкивал Петькин, вертясь вокруг Зары Львовны.
  Зара Львовна чувствовала себя прокурором:
  - И в моем доме вы решили явку устроить?
  - Ну, ведь у вас - Зара Львовна такой дом, что не стыдно и принца крови принять - вам должно это быть приятно! - пытаясь переломить ситуацию, не унимался Паштетов.
  Зара Львовна посмотрела прямо в глаза Паштетову, и вдруг сменила гнев на милость:
  - Ну ладно, Паштетов, - только из моей платонической любви к тебе... Да и неудобно перед иностранками... Наташа, рассчитайся с шофером и зови этих...
  Иностранки не заставили себя долго ждать и уже через несколько минут предстали перед всей честной компанией.
  Джейн - малолетка, не то девочка, не то мальчик, говорит по-английски, потому как приехала из Саутгемптона. Мадам Софи Рыгло на вид больше 65 лет, полная дура из Бельгии. Особы (или особи), желающие то ли выйти замуж, то ли жениться на русских, исключительно из авантюрного чувства поймать приключение на одно место. Западный spleen гонит их по всему миру в поисках непередаваемых острых ощущений.
  - Хай, эврибади! - помахав в прыжке рукой, приветствовала всех Джейн.
  Софи Рыгло галантно присела в реверансе:
  - Бонжур - абажур.
  Ноябрьский поднялся с дивана, вытянулся, как-то по военному щелкнул каблуками и учтиво поклонился:
  - Медам, мадемуазель, же не сэ па бъян. Перметте муа де ву презанте...
  Зара Львовна хмыкнула в сторону капитана:
  - Умолкни, старый черт, - и повернувшись к гостьям, спросила:
  - Что, барышни, по-русски-то говорите?
  - Мой по рюсски училь много-много раз - Достоевски - Толстой - Чехов - много - много читаль - карош рюсски все понимай, - защебетала Софи Рыгло.
  - Йес! Рашен андестэнд! - поддакнула Джейн.
   Иностранки наперебой демонстрировали знание языка:
  - Я приехаль ранконтре мосье Пашттетофф... Ки ет ву?
  - Моя приезжать гет аквэйтанс - мит мистер Пузофф... О-кей?
  Зара Львовна торжествовала:
  - Да, Паштетов, любовь она конечно зла - особенно если ехать заграницу очень хотца - но полюбить такую древнюю козу! Прими мои соболезнования. А ты - Пузов, спроси у своей малолетки паспорт, нето она потом и тебя и всех нас засудит за совращение несовершеннолетних.
  Ноябрьский предупредительно обратился к Джейн:
  - Мадмуазель, аве ву паспор?
   На вопрос почему-то поспешила ответить Софи:
  - Пур муа - Ле паспор е виза сонт па нессесер!
  - Я не вам - янг лэйди, а ю олд инаф то бай ликер? - не глядя на Софи Рыгло, опять спросил Ноябрьский.
  Джэйн, еще не зная ху из ху, ответила вопросом:
  - Папа, ю вонна мэрри ми? О-кей?
  Ноябрьский, то ли польщенно, то ли испуганно поспешил ответить:
  - Сорри, я был близко дружен с Володькой Набоковым, но его сексуальных пристрастий не разделял...
   - О! Мсье Набокофф! О! Коллоссаль! Экриван рюс! - услыхав знакомое имя, пыталась привлечь к себе внимание Софи Рыгло.
  Вдруг Петькин, встав между Ноябрьским и дамами, развел руками в стороны, как бы призывая соблюдать дистанцию:
  - Слушай, ты, боцман засушенный, бабы, что к тебе приехали, что ты к ним прилип? Фарцовое детство в одном месте играет - джинсов и жувачки охота? Че к иностранкам пристал? Они к Пузову с Паштетовым свататься приехали - так что - отвали, пока не получил.
  - Хам! - обиженно произнес Ноябрьский.
  Петькин, беря Софи Рыгло за руку, стал указывать ею на Паштетова:
  - Мамаша! Вот ваш... Э-э-э... Шер ами - Паштетов. Силь ву пле... - и подмигивая Паштетову, радостно говорил:
  - Не забудь про комиссионные, когда отваливать будешь!
  Софи Рыгло сияла от возбуждения, громко причмокивала и с пиететом смотрела на Паштетова:
  - О, мсье Пашттетофф, аншанте! Ви читаль писатель Достоефский? Ви любиль писатель Лефф Толстой?
  Ноябрьский, уязвленный выходкой Петькина, нараспев и громко выпалил дразнилку:
  - Выхожу я раз на Невский, мне навстречу - Толстоевский. Я:: "Что пишешь ты?" А тот... отвечает "ИДИОТ!"
  - Я тебе рыло боцманское твое сейчас начищу. А ну не приставай к фирмачкам! - зашипел на Ноябрьского Петькин и, как маленькие дети во дворе зовут "мама", повернулся к Заре Львовне:
  - Зара Львовна, уберите Ноябрьского, а то я за себя не ручаюсь...
  Зара Львовна взглядом показала "стоп" и сдержанно предложила:
  - Петькин, Ноябрьский, перейдемте в другую гостиную. Предоставим наших женихов друг дружке...
   На пороге они столкнулись с горничной Наташей, которая сообщила, что привезли
   Олега Владимировича. Зара Львовна опрометью бросилась на улицу к машине. Шофер Володя уже вынес Олега Владимировича из машины и, буквально, держал его на руках.
  - Где это вы так? - удрученно спросила Зара Львовна.
  - Сперва в Славянском базаре - там он сразу два стакана "абсолюта" в баре проглотил - потом на Новый Арбат поехали - он в Метелице поиграть хотел, да как зашел, в баре сразу текиллы с джином накатил, а потом за столом еще виски стакан... Без льда... И без тоника...- кряхтя, объяснил шофер Володя.
  Зара Львовна распорядилась отнести мужа в его комнату и вернулась к гостям:
   - Олег Владимирович очень устает на работе, - развела руками Зара Львовна.
  Джейн, видя в проем двери, как препровождают в покои хозяина дома, воскликнула:
  - Вау! Какой мэн! Я хотеть дринк виски с Олег!
  Зара Львовна протестующее замахала руками:
  - Олег Владимирович очень устал - он не может теперь составить вам компанию, поэтому мы сейчас перейдем в летнюю гостиную, а вы, голубки, оставайтесь. Воркуйте...
  Все уходят, кроме Паштетова, Софи Рыгло, Пузова и Джейн.
  - Мсье Пашттетофф! Ву зет тре бьен элеве, нес па? Ви лубит Достоевский? - не теряя времени, начала приставать к Паштетову Софи Рыгло.
  - Мадам, я люблю Достоевского, но мне более по душе романы Камю и пьесы Сартра...
  - Пфуй! Мерд! Францюзи все есть дурак.
  - Не понял, мадам, а как же вы мадам?
  - Муа - Же суи юн бэльж - компри? Но бэльж - это еще хуже францюз! Бэльж - это тупэ! Только рюс натюрэль имеет сакрэ ам - святой душа...
  - Послушайте, мадам, а чего вам вообще надо? Вы тут замуж хотите, что ли, выскочить?
  - Фэр юн марьяж? Пет етр! Уи! Мэ - фонт иль трув юн ом пропр! Надо найтит человекк! Чтоб любиль Достоефски... чтоб можно с ним быль фэр юн воль де ам - летать душой...
  Паштетов подумал про себя "да уж! Телом с тобой едва ли воспаришь! Однако какая дура!", а вслух спросил:
  - А не привезли ли вы каких-либо сувениров? Мадам!?
  - Я привез юн деми бутей де ван руж натюрель - пол бутылка красный вина. Ви хотеть?
  
  "С паршивой овцы - хоть шерсти клок!" опять мысленно чертыхнулся Паштетов и развязно вслух сказал:
  - Давай, что ли сюда - попробуем, что у тебя за ван руж!
  Паштетов взяв из рук Софи бутылку, наполнил бокалы и выжидательно посмотрел на мадам. Софи Рыгло торжественно подняла бокал и произнесла:
   - Са Толстой и са Достоефски!
  Паштетов, опустошая бокал, подумал: " Ну ты и дура, однако!"
  В другом углу комнаты такая же содержательная беседа происходила между Джейн и Пузовым.
  - Мэн! А поче-ему у тебя нет пирсинг в ухо - нос - губа? У тебья, что, нет пирсинг даже в пу-упок и головка член? - Джейн поочередно указывала на перечисленные части тела.
  - А зачем? - недоумевал Пузов.
  - Это для качество жизнь. Андерстэнд? Пост-индастриал сосайети - это качество жизни! Мы все живем для один цель - качество жизни! А пирсинг в клитор и пупок - это качество жизни!
  - Я не понял.
  - Да - в этом вся беда русских - они не понимать, в чем качество жизни! Они думать о душа, но совсем не думать о качество жизни!
  - Слушай, ты что, ты сюда замуж приехала выскочить?
  - Я что - дурак? Я сюда потрахаться приехал нахаляву -фак-фак! у нас там все парни голубой, либо фак-фак с тайскими секретаршами. А здесь - в Москва - меня хочет трахнуть любой красивый парень - потому что у меня британский паспорт - а он так возбуждает ваших мужчин!
  - Покажи! - обрадовался поводу Пузов.
  Джейн расстегнула джинсы, долго шарила рукой у себя в промежности и наконец достала паспорт:
  - Вот!
  Пока женихи с невестами обменивались любезностями, в другой комнате горничная Наташа, выманив Петькина из компании Зары Львовны и Ноябрьского, пыталась решить свои финансовые затруднения:
  - Петькин, дайте взаймы пятьсот рублей до пятницы.
  Петькин порылся в бумажнике:
  - Знаешь, у меня только доллары и крупными...
  - А мне и долларами нормально - дайте пятьсот.
  - Что, пятьсот грюнов? Тебе?
  - А что, мне Олег Владимирович и тысячу давал...
  - Долларов?
  - Ага!
  - С отдачей, или как?
  - Ну-у-у...
  -Я не знаю, как там у тебя с Олегом Владимировичем, но мне будет дешевле с родной нелюбимой женой переспать...
  - Во-первых, еще Пушкин писал - не гонись поп за дешевизной... выигрываешь в цене - проигрываешь в качестве, во-вторых, я не сказала, что прошу аванс за интимную услугу... а в третьих - вы сами говорили, что два года как с женой разошлись...
  - Разошелся - сошелся... У интеллигентных людей этот фактор на возможность близости - не влиет!
  Наташа в изумлении распахнула и без того огромные глаза:
  - Вы хотите сказать, что вы - интеллигентный человек?!!!!
  - А в твоей провинциальной голове какие-то сомнения на мой счет? У тебя - у прислуги - у девки-чернавки какие-то свои представления об интеллигентности?
   - Были бы вы интеллигентным человеком, так давно бы уж дали мне взаймы без лишних вопросов, между прочим!
  - У бла-а-ародных с чернью в плане морали не может быть равных отношений - бла-а-ародный должен соблюдать кодекс чести только в отношении себе равных... а не то ведь и на дуэль-таки любой дурак тебя вызвать будет горазд?
  Наташа даже фыркнула:
  - Это вы-то благородный? Уж если я прислуга, то вы-то здесь кто? Прохиндей? Я Заре Львовне с Олегом Владимировичем завтрак подаю, так они - господа... А вы, Петькин, им же господам по магазинам компьютеры да телефоны стиральные машины холодильники бегаете покупаете, ремонтом машин занимаетесь, вы та же прислуга, что и я, с той только разницей, что я делаю свое дело за маленькую зарплату, а вы за комиссионные с каждой покупки, и все знают, как вы утаиваете и поддельные чеки с завышенной ценой подсовываете... считай - воруете... Так, что ли, благородный?
  Петькин язвительно прищурился:
  - Молчала бы, проститутка! Под Олега легла, ножки развела, и что!? Второй хозяйкой в доме себя почувствовала?
  - Хамло! - выпалила Наташа.
  В эту минуту в комнату вошел Ноябрьский:
  - Отчего шум?
  - Да у нас тут свои разговоры...- направляясь к окну, ответил Петькин.
  - Амурные, что ли? - допытывался Ноябрьский.
  - Вроде того...
  Наташа, решившая раздобыть денег во что бы то ни стало, пошла ва-банк:
  - Ноябрьский, вы человек благородный, дайте бедной девушке взаймы до пятницы...
  - Комбьян? - спросил капитан после некоторой паузы.
  - Тысячу ...
  Петькин ухмыльнулся и перевел взгляд на Ноябрьского:
  - Ваше дело, Ноябрьский, но у меня она только что просила пятьсот...
  - Вы, Петькин меня так расстроили, что я в первоначальную смету уже не вписываюсь...- не задумываясь, бросила Наташа.
  Ноябрьский со вздохом развел руками:
  - Дитя мое, у бедного моряка большое сердце, но маленький кошелек...
  - У вас хоть сердце большое, а у некоторых все органы в недоразвитом состоянии, особенно совесть...- не лезла в карман за словом Наташа, с откровенной усмешкой уставившись на Петькина.
  - Насчет величины органов кой кому конечно лучше знать, имея такую беспрецедентную статистику интимного общения! - достойно отразил атаку Петькин.
  В поисках Ноябрьского в комнату заглянула Зара Львовна:
  - Наташа, Петькин, а-ну, брысь отсюда - мне надо с Ноябрьским посекретничать!
  Наташа бесшумно прошмыгнула мимо хозяйки, Петькин с поклоном удалился.
  Зара Львовна, качая головой, словно не понимая чего-то, плюхнулась в кресло.
  - Что-то засели у меня в голове эти мадамы с мадмуазелями... вы человек умный - объясните...- обратилась она к Ноябрьскому.
  - Извольте, только объясните сами, что надлежит объяснить? - не понимал и Ноябрьский.
  - Я и сама не знаю...- заглядывая в глаза Ноябрьскому, жалобно сказала Зара Львовна.
  - Так как же я могу вам что-то объяснить, коли вы сами не знаете сути вопроса?
  - Ах, Ноябрьский, да кабы я знала, что мне нужно для этого самого?
  - Так для чего ж? Говорите!
  - Для счастья - вот для чего. Старикан ты недогадливый!
  Ноябрьский от неожиданности засмеялся:
  - А-а-а-ах! Так вы о счастье! Вот ведь какая оригиналка сыскалась однако. Миллиарды миллионов баб, дорогая моя Зарочка Львовночка, во все века только об нем и думали... и вот уж в вас-то я надеялся увидеть что-то выдающееся, отличное от всей этой массы несчастных рабынь собственных инстинктов. Уж вам-то чего не хватает? Вам подвластно все, вы имеете деньги, купленных политиков, когда вы едете за границу - вам кланяется таможенник, когда вы едете на службу - вам отдает честь инспектор ГИББД, когда вы идете на концерт - Тимирканов по вашему знаку готов сыграть для вас "семь - сорок" вместо заявленного в программе Чайковского... вам даже погода и природа подвластны ... кажется, дадите денег Деду Морозу - так и он пойдет спать, устроив в январе - майское тепло... Так какого ж рожна? Чего вам надо?
  Зара Львовна на минуту задумалась, глядя поверх головы капитана куда-то в даль, потом тихо сказала:
  - Не знаю, Ноябрьский, жизнь прошла, а счастья бабского не было! А все это - весь этот набитый домище без счастья, как фантик - пустышка без конфеты внутри, как пустая коробка без торта. Как пустой футляр без брильянтового колечка... И жизнь бабская без любимого мужика - пустое хождение туда-сюда.
  - Простите. Попрошу пардону. Но как же Олег Владимирович? - удивился Ноябрьский.
  - Олежка? Олежка - это как говорила моя бабушка Софа, - штаны. Бабушка Софа говорила, что в доме должны быть штаны, то есть человек в штанах, то есть мужчина... это попросту неприлично женщине - жить в доме без человека в штанах. Такое недозволительно даже бедной женщине, не то, что женщине со средствами!
  - Поэтому-то вы и наполнили свой дом таким обилием нас, людей в брюках разного фасона, начиная с меня - во флотских клешах и кончая Паштетовым в его вечно неглаженных брюках с пузырями на коленках...!
  - Ах, Ноябрьский, я уже жалею об этой минутной слабости своей. О том, что заговорила с вами об этом... Но мама моя давно умерла, а в подруг я не верю.
  Ноябрьский многозначительно поднял указательный палец:
  - Знаю я, на кого вы глаз положили!
  - А знаете - так молчите! Не то от дома откажу! - вдруг взорвалась Зара Львовна.
  - А и молчу! - приложил поднятый палец к губам Ноябрьский.
  Они обернулись на стук, в дверях уже стоял секретарь Володя, сообщая все о тех же акциях. Зара Львовна сделала распоряжение и взяла из рук Володи трубку, они вышли из комнаты, не заметив проскочившего мимо Паштетова. Тот влетел в подвернувшуюся открытую дверь в надежде побыть одному. Но Ноябрьский обрадовался очередному собеседнику:
  - Уж вечереет, а мы как говорится, еще трезвые.
  Капитан достал из бара бутылку, налил себе и удовлетворительно заметил:
  - Хорошо, однако, живут эти новые русские!
  - Вы про Зару Львовну? - нехотя отвлекаясь от своих раздумий, спросил Паштетов.
  - Я вообще, - покрутил рукой в воздухе Ноябрьский.
  Паштетов, развалившись в кресле, приготовился порассуждать:
  - Обычай обобщать, военным не свойственен, мне кажется.
  - Военный военному рознь. И кстати, Паштетов, если вы такой умный, почему строем не ходите?
  - Вы правы, и интеллигент интеллигенту - тоже рознь, - не отвечая на вопрос, сказал Паштетов.
  Ноябрьский разоблачительно заметил:
  - Иной этот ваш интэ-ли-хэнт, случается не всегда в ладах не то, что с латынью или фортепьяно - я уж не об этом! С элементарной логикой... и эрудицией хотя бы в рамках "поля чудес".
  - Русская интеллигенция как птица Феникс. Ее били - били, ее в Сибирь гнали-гнали...- обращаясь то ли к самому себе, то ли к Ноябрьскому, говорил Паштетов.
  - Она на диване лежала-лежала, лежала-лежала...- скороговоркой всавил Ноябрьский.
  - Впрочем, военных тоже не осталось...- хотел продолжить Паштетов, но Ноябрьский перебил его:
   - О присутствующих не говорим.
  Паштетов кивнул:
  - По умолчанию.
  Выдержав паузу, Ноябрьский, прихлебывая сказал:
  - И все же хорошо, что есть еще у нас еще не выродившийся класс - я о Заре с Олегом... Мы с вами на уже грани - а они нас поддерживают не плаву.
  - Не выродившийся класс? У нас? - Паштетов откинул голову на спинку крсла и закрыл глаза.
  Ноябрьский продолжал:
  - Русские - что умеют еще вертеться-крутиться! - он выжидательно замолчал.
   Паштетов, приоткрыв один глаз, устало произнес:
  - Если вы встретили русского, который умеет делать деньги, перекреститесь... Это не русский... И вообще - держитесь от таких подальше.
  - А как же Савва Морозов, Третьяков, Демидов? Как с ними быть? - раззадоривал Ноябрьский.
  Паштетов встрепенулся и в эмоциональном порыве серьезно заговорил:
  - История этих людей только подтверждает мои слова. Стоило им заработать миллионы - как они тут же одумались и ужаснулись. Третьяков отдал все на русское искусство, Морозов - большевикам, а Демидов все пропил... Русская душа не терпит накопительства, как не терпит она и тяжести тех неизбежных преступлений, что всегда стоят за любыми большими деньгами. Русский может и украдет сперва, но потом пойдет замаливать грехи и все на храмы божии да пораздает! Поэтому-то и нет у нас династий, наподобие Ротшильдов.
  - Ну, вы-то, тем не менее, тоже все третесь подле людишек с деньгами. Вы, поди, не к Пузову в его коммуналку вечер пришли коротать, а к Олегу с Зарой Львовной, да еще того же Пузова с собой за компанию притащили, - не принял серьезного тона Паштетова Ноябрьский.
  Как будто не слыша слов капитана, Паштетов вещал в том же порыве:
  - В том и вижу я безысходную беду нашей интеллигенции. Что не может она существовать самостоятельно, без подпорки. Как та рябина из песни, что мечтает к дубу перебраться. Это чисто бабская черта. Что, в общем, только доказывает бабскую суть всей русской интеллигенции.
  - В смысле инь и янь? - иронизировал Ноябрьский.
  - Почти... И даже не без подпорки она не может обойтись, а скорее без опеки. А за опеку, как и везде, надо платить. Девушка идет на содержание - ей дарят золотые сережки - и она должна за это ежевечерне отдаваться. Со страстью или без - это уже детали! Но без чего тут не обходится - так это без страдания и мазохизма! Себя при этом жалко до слез.
  
  Ноябрьский: Это вы про девушку?
  - Это я про интеллигенцию, которая за опеку и за хлеб насущный - всегда должна кому-то отдаваться то партейцам, то мафии, то еще кому...
  - Но ведь это вопрос философии - вопрос чисто бытийный. Кому как не вам уж про это знать?
  - Мне мечталось бы о том, чтобы интеллигенция стала самодостаточной - не прислуживала за хлеб - за ласку - той же Заре, ублажая ее разными умными беседами - и это еще не самый худший случай заметьте! Хуже - когда интеллигенция за хлеб и за тепло в квартире насилует свои чувства и мозги и пишет всякую муру на заказ...
  - Так вы о самодостаточности что-то...- возвратил Ноябрьский Паштетова в интересующее его русло беседы.
  Разговор принял форму спора.
   - Да, - вернулся Паштетов к началу мысли, - когда интеллигенция могла жить на свои... В деревне, как Пушкин. Или когда она сможет жить на свои, как какой-нибудь публицист Джон Гвидон с американского телевидения...
  - Тогда русская интеллигенция потеряет свою сущность, так как Пушкин был помещиком, а Джон Гвидон - как вы его назвали - принадлежит не к интеллигенции, а является самым натуральным буржуа - он бизнесмен от интеллектуального бизнеса, но не то, о чем мы говорим в России, когда подразумеваем... Если угодно - себя... И потом вы сами давеча говорили, что русский, умеющий заработать - уже не русский.
  - А вы и сами, друг мой, ой грешны! Ведь, поди, тоже - не в клубе офицерском вечера-то каратаете - предпочитаете у Зары Львовны этаким балагуром - этаким коверным клоуном за стаканчик виски, да за джин с тоником, да за добрую сигару из Олеговой коллекции... Вы такой - же продажный приживал - и вы военные ничуть в этом не лучше всей нашей интеллигенции...
  - Я бы мог обидеться, за коверного клоуна, например, или за приживала - но не стану, потому как с философской точки зрения я для себя определил роль аквариумной рыбки... Аквариум этот - дом Зары Львовны. И я, и вы, между прочим, и Олег Владимирович - все мы здесь в этом доме - аквариумные рыбки... Зара подходит иногда к аквариуму - и сыплет нам корм - и мы подплываем и хватаем и шевелим жабрами, а Заре это наверное нравится... Мы даже чувствуем какую-то определенную свободу - мы можем отплыть к другой стенке - можем спрятаться за камешек или за раковину - но суть одна - она на нас смотрит и ей приятно - и ее это успокаивает - и нам при этом - тоже хорошо...
  - Ноябрьский, вам надо было не губить свою молодость в портовых кабаках, а писать философские книжки на манер Розанова...
  - А вам не надо было губить жизнь, пролеживая диван! Мне хоть есть что вспомнить, а вам? А вам, кроме воспоминаний о просмотренной позавчера программе телевидения, есть что вспомнить? И где тоже ваши книжки?
  - Знаете что? - Паштетов вновь перешел на усталый тон, - я на вас не обижаюсь. Я вам просто вот что скажу - если встретите того русского, который нашел в себе сил преодолеть лень и написать книгу - перекреститесь и бегите от него - то будет не русский!..
  Паштетов хотел еще что-то сказать, но дверь распахнулась, и в комнату вошли Софи Рыгло и Джейн.
  - Я слышала здесь слова про русский книга? Я не ошибся? - замурлыкала Софи.
  - Нет, мадам, вы не ошиблись, - делая приглашающий жест, ответил Ноябрьский, - мы с Паштетовым как раз говорили о русских книгах и сошлись на том, что таковых в природе нет, потому как они не написаны по причине... Э-э-э. По причине того, что русские писатели слишком умны и ленивы. Именно слишком умны, что бы доверять свои мысли бумаге.
  - Но как же романы писателя Тургенева? - неутомимо допытывалась Софи.
  Ноябрьский развеселился:
  - Их написал его денщик Фомка, покуда барин по Парижам за Полинами Виардо бегал, да на охоте крестьянские посевы с собаками вытаптывал... А вы разве не знали?
  - Вы меня разыгрывать...- кокетливо передернула плечом Софи Рыгло.
  - Да, Ноябрьский не совсем точен - роман "Накануне" или в оригинале "О буде реформ" вообще написала сама Полина Виардо, а денщик Фомка - тот только перетолмачил с французского и подписался барской фамилией... потому как было крепостное право...- поддержал Ноябрьского Паштетов, недовольный, что их разговор был вынужденно прерван.
  - За неимением своей...- вставил Ноябрьский.
  - И по той же причине крепостного права Ивану Сергеевичу ничего не оставалось делать, как обложить Фомку барщиной, и отобрать у него ... авторские права и копирайт, - продолжал Паштетов.
  - Он даже порол его на конюшне за недоимки - и тот потом поротый срочно писал в счет оброка "Дворянское гнездо", "Асю", и "Отцов с детьми"...- в тон ему вторил Ноябрьский.
  - А Толстоефский? Он тоже не сам написал? - почти плакала Софи Рыгло.
  Ноябрьский громыхал:
  - И он! И Пушкин тоже ничего не писал! Анна Керн сама себе в альбом накарябала "я помню чудное мгновенье", а злые языки, те что страшнее пистолета - приписали это Пушкину, чтобы царь его в ссылку сослал...
  - А что же мне теперь делать? - растерянно озиралась Софи.
  - У нас в России на такой вопрос отвечают: "Снимать штаны и быстро бегать", - бреющим тоном отозвался Паштетов.
  - Я быстро не смогу, - воспринимая все в буквальном смысле, еще более терялась дама.
  Ноябрьский с Паштетовым в один голос воскликнули:
  - Какой ужас!
  Джейн, увидев пустой бокал Ноябрьского, обратилась, непонятно к кому:
  - Я хочу с тобой выпить.
  - Со мной? - воодушевился Ноябрьский.
  - И с тобой потом тоже, - небрежно махнула рукой Джейн и повернулась к Паштетову, - пойдем со мной в слипин рум - я тебе есть кое-что показать.
  Паштетов изобразил покорность и взял Джейн под руку:
  - Интеллигенции всегда нужна поддержка имущих слоев - и она соглашается, даже пренебрегая остатками патриотизма...
  - Вы надеетесь на то, что вам не только покажут, но и дадут? - с налетом зависти спросил Ноябрьский.
  - Я, между прочим, подумал об оказании мне материальной поддержки, а не о показывании...- уже на пороге бросил Паштетов.
  Джейн и Паштетов уходят.
  Ноябрьский, оставшись наедине с Софи Рыгло, не зная о чем говорить, стал напевать: " Как бы мне рябине - к дубу перебраться..."
  Софи глупо спросила:
  - Так, мне бегать?
   - Бегите, - кивнул Ноябрьский, - к себе в Европу! Курье ву на хаузе! Ше ву мадам!
  - А пуркуа сан кюлот? - не понимала Софи, чего от нее хотят, и хотят ли вообще чего-нибудь.
  - А потому что ваш Наполеон так из нашей Москвы до самой границы драпал, и потому что перед наш великий культур-мультур вы все есть лишь большой европейский ничто. И не так надо ставить вопрос - входит ли Россия в Европейскую культуру, а вопрос стоит - пускать ли нам вас к нам в Россию? И географически - вы уж поверьте мне, мадам, я как проплававший все моря знаю точно - Россия не только поболе вашей Европы будет, но и поумней и побогаче... Так что - скоро будете у нас униженно просить - пустите к вам в Азию! А мы еще подумаем - пускать или нет - и все вам припомним, - опутывал словесной паутиной Ноябрьский бедную Софи.
  - Но почему без штаны? - совсем упавшим голосом спроила Софи Рыгло.
  Ноябрьский вошел в роль представителя власти:
  - А знаете, как со времен Петра Великого при дворах и Екатерины, и Анны Иоанновны, и Елисавет, с вашей Европой считались? Она только и рифмовалась, что с вашим голым задним местом! Вот в один прекрасный день отключим вам газ, да не качнем бензина, будете сидеть на своих руинах и дрожать как цуцики!
  - Я уже готова писать прошение в ваш МИД о принятии меня в Союз России с Белоруссией! - окончательно сдалась Софи.
  - То-то! - с пафосом произнес капитан.
  Не замечая присутствующих, в комнату вошли Зара Львовна и секретарь Володя. Секретрь обеспокоенно сообщал:
  - Зара Львовна, акции Прогромбанка пошли вниз двенадцать и Доу Джонс назавтра обещают не очень благоприятный.
  Зара Львовна торопливо указывала:
  - Продайте двадцать процентов пакета Бимбомбанка и дайте-ка трубочку. Ее спокойствию мог бы позавидовать любой банкрот:
  - Алло, Сергей Сергеевич? Это я, привет-привет! Все хорошо, ваш вклад в превосходном состоянии, думаю можно перевести часть ваших активчиков куда-нибудь в теплое местечко. Под прежний процент. Но об этом будет моя голова болеть - не ваша. Так что, до скорого.
  Она отдала трубку Володе, и он вышел. И тут Зара Львовна замечает Ноябрьского и Софи Рыгло в полном внимании к ее персоне. Пытаясь как-то разрядить ситуацию, Зара Львовна с видом беспечности обратилась к Ноябрьскому:
  - Что-то вы нам давно ничего не лгали, а ну-ка соврите что-нибудь такое занятное.
  - Ну, уж вы меня совсем, - Ноябрьский сделал неглубокое приседание, показывая как его приземляют, - но я понимаю, за этой внешней фамильярностью безусловно скрывается глубокое уважение, это только тон...
  Зара Львовна чувствовала легкое раздражение, поэтому тема ей понравилась:
  - Какое еще глубокое уважение? К тебе, что ли, старый флотский пердун? Я захочу - ты у меня как пудель Артамон будешь на задних полусогнутых мне служить и из моих рук собачий корм "педи гри" хрумкать и облизываться!
  - Я ведь обижусь, - скапризничал Ноябрьский.
  - Обижайся на здоровье - таких как ты обормотов в погонах - пол-Москвы на платных автостоянках сторожами рады бы устроиться, да не берут! Переизбыток вас. У меня в Громбанке швейцар - бывший ваш зам главкома. И ничего - тоже у меня с рук хрумкает. Так что - дверь открыта - ступай пожалуйста в свой дом офицеров - так там пожалуй и виски со льдом не подадут, да и на бильярде там сукно поди все порвалось... Да тебя туда еще и не пустят! Там наверняка теперь казино - и фэйс контроль...
  Ноябрьский почуял, что счет открылся и не в его пользу:
  - Зара Львовна, что на вас нашло?
  - А то! - вызывающе вскинула голову Зара Львовна, - нечего в моем доме свои счастья устраивать. Когда хозяйского счастья нет!
  Скандал не разразился, как очумелая, вбежала горничная Наташа:
  - Зара Львовна, Олег Владимирович помер.
  - Как это? - в шоковом состоянии покоя спросила Зара Львовна.
  - Как это? - эхом отозвался голос Ноябрьского.
  - А так - помер и все, - просто и без эмоций сказала Наташа.
  - Как же так? - Зара Львовна погружалась в раздумья, - он еще полчаса назад как был живой.
  - Да-да. Он еще полчаса назад...- повторял, как заклинание, Ноябрьский.
  Наташа начала объяснять:
  - А оне с иностраночкой, той, что с колечками в ноздре - с Джейн - как пошли наверх в опочивальню, да как приказали мне туда подать шампанского... ну и принесла я им туда, как положено - в ведре со льдом. А он уж и не дышит.
  - Какой позор! - Зара Львовна напоминала Вассу.
  Ноябрьский постепенно приходил в себя:
  - Да ты, поди, что-то путаешь!
  - Как же я путаю, если у меня реферативная работа была на тему "реанимационные мероприятия в случаях клинической смерти от острой сердечной недостаточности"...- не позволила замарать свою медицинскую репутацию Наташа.
  - Э-э-вон! - почтительно протянул Ноябрьский.
  - От чего помер-то? - резонно спросила Зара Львовна.
  - От любви-с... не следовало им в таком состоянии-то. Да с его сердечком-с, - пояснила Наташа.
  - Надо все как-то уладить...- рассудок Зары Львовны явно преобладал над ее чувствами.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Повесть-лубок
  ЖУРНАЛИСТСКОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ
  
  Газета - от итальянского "gazetta" - мелкая монета. Означает, что цена ей - копейка.
  Курочка по зернышку, весь двор в говне. Любимая поговорка Толичека.
  
  УБИЙСТВО В СВЯЗИ С ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ
  
  Убийство известного питерского журналиста Саши Паштетова всколыхнуло не только пишущую публику, но и всю общественно - политическую верхушку города. Губернатор Александров в своем выступлении по телевидению назвал убийство Паштетова "самым ужасным и циничным преступлением, которое произошло за весь период его губернаторства" и пообещал, взяв дело по его расследованию под свой личный контроль, приложить все силы к тому, чтобы убийцы Саши были найдены в самое скорое время.
  Куда как резче было заявление председателя союза питерских журналистов Олега Смирнова. Он прямо назвал убийство Паштетова "заказным и политическим". Заявление Смирнова опубликовали почти все городские газеты, которые на следующий после трагического события день вышли с портретами Саши Паштетова на первых полосах.
  Начальник ГУВД по Санкт-Петербургу генерал Заборин, выступая в программе "Событие", сказал, что не смотря на то что задержать преступников по горячим следам не удалось, у милиции тем не менее есть своя версия преступления, по которой убийство было совершено в связи с профессиональной деятельностью Саши.
  
  ГЛАВНЫЙ
  
  Главным редактором газеты еще со стародавних времен был Александр Иванович Иванов. Так как в позапрошлом году все отмечали его шестидясителетний юбилей, на котором многие напились как школьники, впервые дорвавшиеся до спиртного, всем работникам теперь было сподручно сосчитать, что Иванову катит шестьдесят два. Сухой и подтянутый, он по обкомовской привычке никогда не вылезал из темных костюмов но при этом не упускал возможности щегольнуть перед сотрудниками галстуками самых стильных расцветок, которыми его из таможенного конфиската исправно снабжал его старший сын Анатолий. В журналистику он попал тридцать лет тому назад после окончания высшей партийной школы, и главным достоинством Иванова всегда была его репутация.
  
  О СТОРОЖАХ ПОЛЯНЫ
  
  Редкий студиоз журфака, едва освоив жанр заметки для стенной газеты, в мечтах не видел себя если не обладателем пулитцеровской премии, то уж такой акулой пера, чьих публикаций некоторые, о ком пишут, ждут со страхом, а некоторые, кто читает, ждут с трепетным волнением и восторгом. Однако со временем, окунувшись в рутину редакционных будней, бывший студиоз понимает, что умельцев писать банальности в газетах хватает и без него. Правда, осознав это, редко кто решается на перемену образа занятий. И ходят потом и слоняются по редакциям толпы неприкаянных мастеров пера в вечных своих кожаных жилетках с бесчисленными карманчиками неизвестного назначения, и курят свои дешевые сигаретки, и без конца хлещут свой черный кофе, как если бы от этого происходило какое-нибудь оживление мозговой активности, и слоняясь, обсуждают своих более удачливых коллег, называя их "сторожами поляны".
  Сторожами поляны, становятся те журналисты, чьи написанные не выразительным пером банальные мыслишки, по воле редакционного начальства с каких-то времен из разряда убогих перекочевали вдруг в разряд почти что гениальных. С некоторыми такая метаморфоза приключалась после проведенной с начальником ночи или целого отпуска, если начальник был не дурак поволочиться за хорошенькой корреспонденткой, у других это происходило после звонка редактору влиятельного лица, у третьих просто после распития вульгарной водочной бутылки... Но так или иначе, принадлежность к ордену сторожей поляны, автоматически возводила любую абракадабру вышедшую из под нетрезвого пера в разряд выдающихся произведений журналистики.
  
  МАШНАЯ
  
  Наташа Машная закончила школу с золотой медалью. Случилось это в далеком уральском городке, где кроме большого металлургического завода, на котором работало все взрослое городское население, да кроме танцевальной площадки в городском парке культуры, где каждую субботу выбивалось не менее полусотни желтых прокуренных зубов, выпивалось не менее ста пятидесяти бутылок самого скверного портвейна, проламывалось не менее двух крайне глупых голов, и где потом в загаженных кустах девчонки тщетно мечтали быть понасилованными своими до синевы пьяными земляками, никаких цивильных развлечений не было. Поэтому панически боясь застрять в своем до смерти любимом городе, едва получив аттестат, Наташа бежала на вокзал покупать билет до Питера.
  На дневное Наташа не поступила. Здесь таких как она отличниц - много набралось. Так, что дабы упаси Бог, не возвращаться домой, Машная устроилась на фабрику, что давала общежитие, да поступила на заочное отделения журфака - на всякий случай. Через полтора года Наташа перебралась из чернорабочих в заводскую многотиражку, откуда и началась ее журналистская карьера.
  
  РАЗГОВОР
  
  Иванова вызвал к себе генеральный директор издательства. Генеральным был Матвей Геннадиевич Феоктистов, среди своих - Мотя, двадцатипятилетний бизнесмен, яхтсмен, теннесист и бабник. Завсегдатай всех центровых тусовок, завзятый модник и любитель заграничных путешествий.
  Когда Иванов входил в кабинет, Феоктистов раскуривал свою полуметровую сигару.
  - Садись, Александр Иванович, рассказывай как дела
  - Да как дела, пока не родила, - пошутил Иванов и тут же принял серьезный вид.
  - Надо как-то оживить газету, - свободным от сигары уголком губ произнес Матвей Геннадьевич.
  - Я понимаешь, смотрю эту газету, ну как ее, "Круглые сутки", так там что ни прочитай - все интересно! Тут и про сифилис, ты знаешь, например, что эпидемия сифилиса надвигается?
  Иванов слушал шефа, слегка кивая головой в такт интонациям его речи, и на прямые вопросы отвечал более глубокими и выразительными кивками.
  - Вот у них я читаю, там понимаешь все интересно, про сифилис там, про спид ... Генеральный вдруг сосредоточился на сером пятне от упавшего на брюки табака и принялся с энергичной яростью тереть его длинным, познавшим радость маникюра ноготком.
  - А у нас ... - шеф замолчал уставившись вдруг на портрет своей трехлетней дочери от четвертого брака.
  - А у нас ни х-х-хрена понимаешь ... У нас как открою газету, все про каких то беженцев, про пенсионеров, ты кончай, Александр Иванович, эту ... фигню. Мне тираж надо продать, а у твоих беженцев да пенсионеров бабок нету. Надо для тех писать, у кого бабки. Ты понял?
   Когда Иванов выходил из кабинета, он поймал себя на мысли, что общение с шефом обогатило его духовно.
  
  
  
  
   СТОРОЖА ПОЛЯНЫ
  
   По идее руководства, сторожа поляны должны были своими публикациями выражать позицию газеты. Однако в силу того, что у газеты, возглавляемой Ивановым, никакой позиции не было, сторожа поляны в своих статьях не выражали абсолютно никаких мыслей.
  
   ИВАНОВ
  
   Чтобы не прогневать начальство, Иванов решил поручить кому-нибудь сделать полосной материал про сифилис.
   - Пусть Наташа Машная напишет, у нее получится, - решил Иванов, собираясь пойти пообедать.
  
   ДОБКИН
  
   Добкин писал бойко. Он закончил институт Бонч-Бруевича, но инженером работать не захотел, предпочтя сидению в конторе более вольготную жизнь журналиста. Паштетов как-то сказал по пьянке, что если Добкину хорошо заплатить, то он запросто напишет материал, разоблачающий родного отца. Узнав об этом, Добкин не стал объясняться с Паштетовым, так как был трусоват. Однако Наташе Машной сказал, что на Паштетова не обижается, так как на больных и алкоголиков обижаться - грех.
   На Машную он всегда смотрел не как на женщину, а как на коллегу, у которого можно перехватить десятку до получки. В курилке, когда там собирались одни мужики, он как-то сказал, что на нее у него ни за что не встанет, так как у нее совсем нету титек и рожа у нее какая-то провинциальная.
  
   ПОРУЧЕНИЕ
  
   Говорили, что кто-то видел, что когда Иванову справляли "шестьдесят", Машная якобы соблазнила юбиляра прямо у него в кабинете. Очевидец клялся и божился, что сам видел, как разомлевшего от водки Иванова, Машная разложила прямо на ковре и верхом так "оттрахала" его, что тому было впору вызывать кардиологическую реанимационную.
   Иванов после обеда собрал у себя Добкина и Машную.
   - Наташа, возьми диктофон и сходи пожалуйста в венерологический диспансер.
   Добкин не сдержался и, брызгая слюнями, громко заржал. Машная, не спрашивая разрешения, достала из сумочки сигареты и закурила.
   - Надо написать про эпидемию венерических болезней, - сказал Иванов.
   - Во, во, у нее получится, - одобряюще хохотнул Добкин
   Машная молча пускала ноздрями дым, казалось, не слыша, о чем говорят.
   - А ты, Женя, - обращаясь к Добкину, сказал Иванов, - напиши что-нибудь такое скандальное про бизнес.
   - Это можно, - нагло улыбаясь ответил Добкин.
  - А где, кстати Паштетов? - спросил Иванов.
  - Пьет, наверное, - ухмыльнулся Добкин.
  
   СТОРОЖА ПОЛЯНЫ
  
   Сторожем культурной поляны в редакции работал Жора Мирзаян. Жора не баловал редакцию своим присутствием и, встречая его в коридоре, Иванов обычно изображал на лице крайнюю степень радости, называя Жору не иначе как "первым пером России". Мирзаян верил в это и ревностно отшивал всех желающих "написать про культурку".. О своих материалах Жора всегда говорил очень ласково. И, кладя в очередной раз свою херню на стол редактору, осклабясь всеми своими золотыми зубами, приговаривал: "вот про культур-мультур написал, очень культурно получилось".
   Жора брал с героев своих очерков деньги, чтобы о них "было написано хорошо". А если они денег не давали, то Жора писал про них плохо.
  
   ПАШТЕТОВ
  
   Саша Паштетов происходил из очень интеллигентной семьи. Он почти закончил филфак, но так как на четвертом курсе шесть раз попадал в вытрезвитель, ректорат был к нему неумолим. В армию Саша не попал из-за слабого здоровья.
   Иванов любил Паштетова за талант и за то, "что не еврей", и многое прощал ему.
   С Машной у Паштетова было какое-то подобие романа. Устав ждать, когда он предложит ей пожениться, она сама раза четыре предлагала Паштетову пойти подать заявление в ЗАГС. Но каждый раз он не приходил на регистрацию по разным уважительным причинам.
   .
  
  
  
   СТОРОЖА ПОЛЯН
  
   Сторожем экономической поляны работал в газете старый пердун Сан Саныч Бухих. Он ни хрена не слышал, плохо видел и херово соображал. Женя Добкин спал и видел во сне, как он Сан Саныча подсидит.
  
   МАШНАЯ
  
   Годы, когда Наташа Машная работала в заводской многотиражке, были самыми счастливыми годами ее жизни. Гуляли тогда много и часто. Актив заводского комитета комсомола только и делал, что организовывал всякие туристские слеты, да дни здоровья с рыбалкой и ночевками у костра. С той золотой поры Наташа приучилась пить водку и до ужаса полюбила выть под гитару туристские песни. Про запах тайги, про туман, про твои глаза и про все такое...
   Мужиков у нее было много. Но никто из них на ней не женился. Теперь, тоскуя по вечерам в своей коммуналке, Наташа мечтала о том, как она придет на интервью к полковнику милиции или КГБ, а он окажется вдовцом или разведенным...
  
   МАЛАНЦЫ
  
   По редакции вдруг пошел слух, что газету продают. И что покупателем газеты выступает ДУРБАНК, который уже купил и радио Моржо и сто сороковой телеканал.
   В кафетерии сразу резко возросла продаваемость дрянного кофе. Сотрудники в кожаных жилетах с газырями дули черную бурду и обсуждали, кого выгонят новые хозяева и кого они оставят.
   В наибольшее возбуждение от предстоящих перемен пришел Добкин. Он громко кричал, размахивал руками и брызгал слюной.
   - Кой кого скоро точно выгонят, кричал он из своего угла кафетерия, нагло поглядывая в сторону Сан Саныча Бухих.
   - Кой кого точно выгонят, кому на пенсию давно пора, и тех выгонят, кто на работу пьяный приходит, - кричал Добкин, поглядывая в сторону Паштетова.
   Добкин особенно радовался тому, что по слухам, управляющий ДУРБАНКА Гриша Каценеленбоген обязательно должен был поменять генерального директора и главного редактора.
   А тут еще разразился скандал с публикацией в газете "Круглые сутки" паштетовского фельетона. Все сотрудники редакции тайком подрабатывали в "Круглых сутках", включая и Добкина, и Машную, и Жору Мирзаяна, и даже ни хера не соображавшего Сан Саныча Бухих. Однако все публиковались в "Круглых сутках" под псевдонимами. Машная подписывалась как Марина Женатова, а Добкин подписывался Львом Розовым. Но Паштетов то ли был сильно пьяным, когда носил туда свой материал, то ли имел какую-то свою тайную цель, однако фельетон вышел в газете конкурентов под его настоящей фамилией. До обеда вся редакция погрузилась в чтение. Фельетон назывался -
   ДЕДУШКА И ВНУК
   Навеяно воспоминаниями о прочитанных в детстве произведениях русских классиков.
   В молодости дед был очень боевым и дело у него спорилось. А делом всей его жизни была борьба. Борьба за то, что бы прибрать к рукам красильную мастерскую, принадлежавшую до этого многочисленной братии, в которой дедушка до поры был простым рядовым братком - секретарем областного комитета.
   На тернистом дедушкином пути к креслу главного красильщика было много взлетов и падений. Особенно тяжелым был момент, когда братки, осознав, с кем имеют дело, на одном из последних сходняков поперли дедушку из братии. И когда все братки садились за стол, дедушке подавали кушать из лоханки.
   Внучек тогда был еще совсем маленьким и по детскому своему неразумению стал вырезать что-то ножичком, и когда папа с мамой спросили его, что он такое мастерит, внучек простодушно ответил, мол лоханку мастерю, из которой буду вам потом тоже кушать подавать, когда вас из братии попрут.
   Внуку надавали подзатыльников, отобрали у него ножичек и на всякий случай послали учиться в Гарвард на экономический факультет.
   Папа и мама устыдившись немного, и в том была их большая ошибка, назначили дедушку заведующим чуланом. И каширинской красильне настал конец. Воспользовавшись отъездом папы с мамой, дедушка устроил поджог, а потом, когда на пожарище началась буза, предложил поделить красильню таким образом, что бы каждый из братанов мог посчитать себя президентом. Умение делить, всегда считалось в роде Кашириных чем-то вроде фамильного идейного достояния и происходило по фамильным преданиям от далекого каширинского предка Полиграфа Шарикова. Братаны, соблазнившись президентскими титулами, быстренько дело между собой поделили. Кто-то при этом стал президентом красильного чана, кто-то стал президентом сарая, а дедушка отхватил себе самый жирный кусок, он стал президентом кладовки.
   Пару раз еще после этого в бывшей красильне Кашириных возникала буза, однако дед проявлял неслыханную твердость характера и всегда грозил бузотерам пожаром, так как страшное оружие - спички - при дележе хозяйства достались именно ему.
   В мире тем временем наступал капитализм, и красильня Кашириных, затираемая монополиями, стала приходить в упадок. Бесконечные пожары, возникавшие от небрежного обращения дедушки со спичками, также пагубно сказывались на состоянии красильного хозяйства. Дедушка был не совсем идиотом и понимал, "что надо чего-то делать, а нето посадют". По природе своего характера дед был поперечником и всегда норовил найти неординарные выходы, надеясь на то, что со временем потомки по-пушкински сочтут его гением за дружбу с парадоксами. Тогда как на красильне дела пошли совсем из рук вон плохо, дедушка решил призвать в начальники маланцев. На все руководящие посты, так как слыхал от предков, что им палец в рот не клади - по локоть откусят - такой вот они народ. Дедушка по-своему разумел так. Коли маланцы с возрастом становятся совсем бесстыжими и тырят по-черному не только то, что плохо лежит, но и то, что лежит вполне хорошо, решил сделать упор на министров из числа молодых маланцев.
   Когда же дедушка слышал от старых товарищей по братии упреки, что де развел такую кадровую политику, дедушка обычно ссылался на опыт предков, когда во главе первой еще красильной мастерской стоял шведский менеджер Рюрик, а перед последним пожаром, генеральным директором был маланец Гогенцоллерн, скрывавший свою сущность под фамилией Романов.
   Кстати, сам дедушка истории не знал совершенно. И, публично объявляя себя Кашириным первым, даже не подозревал. что у соседей Годуновых уже был один поросенок Борька, так что "первым" дедушка считаться никак не мог.
   Однако незнание истории было далеко не самым главным дедушкиным недостатком. Дела на красильне шли все хуже и хуже, маланцы порастащили все, что только можно было растащить и тогда дедушке взбрела в голову идея посадить начальниками не просто молодых маланцев, а совсем юных пацанов. По его разумению, свойственная их племени природная сообразительность должна была бы хоть временно доминировать над их природной наглостью и вороватостью. Кроме того, дела на красильне зашли уже так далеко, что старые бывалые маланцы уже просто боялись идти на руководящую работу, так как среди простых красильщиков все громче раздавался ропот: "банду дедушки - под суд". Маланская трусоватость, выдаваемая ими за присущий интеллектуально продвинутым особям развитый инстинкт самозащиты, не позволяла им идти на высокие менеджерские посты. Поэтому дедушка своим последним приказом по красильне назначил главным премьером совсем маленького, но очень шустренького маланчонка. Назначил и заплакал. Потому что маланчонок, хоть и был вызывающе юн, однако достаточно сообразителен, чтобы охарактеризовать перспективы красильного дела Кашириных как совершенно безнадежные.
   Дедушка и внучек даже обнялись по этому поводу и вместе заплакали, повторяя между всхлипами, что в бюджете красильни ничего нету, кроме большой дыры. "Дыра-а-а ", - голосил дедушка и заливался горючими слезами. "Отверстие-е-е", - вторил ему образованный внучек. Но так как ему было надо как-то оправдать свою готовность, не смотря на дыру, браться за бразды правления, он кривил дергавшееся от жалости к самому себе - худенькому такому - личико, и повторял как заклинание, что перспективы хоть и крайне зыбкие, но, тем не менее, это не означает, что нельзя предпринять попытки оттянуть полный капец, хотя бы до старых заговень.
   Кончилось все так, как и предупреждала наша бабушка.
   На суде маланцы свалили всю ответственность на самого маленького. Самые первые маланцы превосходно свалили за море, где каждый раз за ужином добрым словом поминали дедушку Каширина. Юный менеджер по малолетке отделался двумя годами колонии для несовершеннолетних и бомбил оттуда дедушку письмами, непременно начинавшимися словами: "Милый мой дедушка, Константин Макарович, забери меня отсюда, мы так не договаривались".
   Дедушка жив и здоров, каждый день объявляет себя то кашириным третьим, то четвертым и поговаривают, готовится к новым президентским выборам. Только иногда вдруг в старческом малодушии разрыдается неожиданно - "Дыра-а-а"...
   - А кто такие маланцы, я чей-то не понял, - спросил Добкин, когда закончил читать.
   - Это евреи, - простодушно ответил ему Рустам Кильдыбаев и налил себе стакан минеральной воды "Ессентуки".
  
   СТОРОЖА ПОЛЯНЫ
  
   Рустам Кильдыбаев был сторожем поляны журналистских расследований и горячих точек. Он отличался безумной храбростью, прошел пешком от Грозного до Исламобада. Был в плену и бежал. А когда однажды ему понадобились деньги, он поехал на Кавказ и взял там в плен двух российских полковников. Потом обменял их на ракетную установку, продал ее полевому командиру Ахмету и на вырученные деньги купил себе квартиру в Веселом поселке. Писал он левой рукой печатными буквами. Компьютера боялся, называя его "шайтан-экран". Подсидеть его в редакции никто не хотел.
   Машная как-то выразила желание поехать с ним в горячую точку на репортаж, однако испугалась, что он ее там продаст в рабство. И правильно сделала.
  
   ПАШТЕТОВ
   Паштетов принес Жоре Мирзаяну материал в его поляну про "культур-мультур". Материал назывался "Перечитывая еще".
  
   - Михаил Афанасьевич свое главное литературное произведение задумал как роман-месть, как этакое несмываемое клеймо, как вечно простирающееся за пределы жизни своих недругов проклятие, выраженное литературным языком и растиражированное в миллионах экземпляров. Задача, правда, выполнялась лишь при условии высокого мастерства написания. Но в этом автор, надо полагать, не сомневался совершенно. Ведь у Булгакова есть еще один роман-месть, даже более проявляющийся в своей функциональной предназначенности, - это Театральный роман. И что касается оценки этого произведения критиками, то они более дружно относят его к жанру памфлета. "Беда" же Мастера и Маргариты в том, что роман по мере работы над ним перерос задуманный автором в замысел отомстить реальным врагам, скрытым в романе под вымышленными именами, но обязательно скрытым "неглубоко", чтобы узнаваемость была не затруднительной.
   В прекрасной французской кинокомедии "Великолепный" с большим успехом прогремевшей у нас в середине семидесятых, главный герой в исполнении Бельмондо, будучи писателем, наделял персонажей своих романов чертами людей из своего круга общения и распоряжался их судьбами соответственно личным симпатиям и наоборот. Говоря о литературной мести, невозможно обойти вниманием Владимира Войновича. Если в его повести "Шапка" нехороших людей из писательского союза еще надо как-то угадывать, то в "Иванькиаде" плохой человек уже выведен просто под своей собственной фамилией. У Войновича роман-месть уже напоминает газетный фельетон. Но автор не боится балансировать на краю жанра. Литературные достоинства делают вечной любую функциональную поделку.
   Итак, роман-месть. Здесь перед фантазией автора ставится задача, какое средство выбрать для ее осуществления? В любом случае, без чуда авторской фантазии в таком деле обойтись трудно. Это только энергичному и практичному Войновичу удалось в реальной жизни отсудить у недруга квартиру и уж только потом об этом написать... Другим же, не практичным, писателям в мести приходится прибегать исключительно к вымыслу. Александр Дюма, воспев идею святой мести в романе "Граф Монтекристо", вложил в руки своего героя сильнейшее оружие всех времен - большие деньги. Однако в советской Москве булгаковских времен, деньги уже не имели той силы. И Михаил Афанасьевич в качестве инструмента для наказания всех бездарей, невежд и проходимцев, выбирает нечистую силу.
   И это странно. Не с точки зрения сюжета, здесь как раз все безукоризненно. Странно это с точки зрения философской. Выбор Булгаковым темных сил в качестве вершителя правосудия непонятен. Будучи сыном священника, Михаил Афанасьевич не мог не знать, что черту совершенно безразличны души уже загубленные. Не станет черт тратить время на то, чтобы болезнью печени наказывать жадного мздоимца или телепортировать в Крым пьяницу-администратора. Их душонки уже "записаны" за чертом и никуда от него не денутся. И не станет он палить из маузера в своих союзников - чекистских оперов, которые разрушали храмы и подвергали пыткам священников.
   Вступая в религиозный спор с председателем Массолита, черт не стал бы тратить силы на доказательство заблуждений своего виз-а-ви, так как неверие есть страшный грех и чего ради удерживать от греха и возвращать к вере? Если же оправдывать поведение черта в Москве только его желанием пошалить и "оттянуться", то такое легкомыслие сил тьмы уместно бы было для оперетки, но не для сурьезного романа. А Мастер и Маргарита задумывался именно таковым. Чего стоит только претензия на неканоническое Евангелие, где автор впадая в грех гордыни, ставит себя рядом с Матфеем и Лукой.
   Если вспомнить полотера из "А я иду-шагаю по Москве", то Булгакова можно упрекнуть словами, сказанными актером Басовым, - нет правды характеров ...
   Не придет черт в нынешние "Манхэттен" или "Голливуд найтс", чтобы бросить там в воздух пачки долларов. Души сидящей там публики уже давно и так за ним записаны...
   Мирзаян прочитал рукопись и сказал,
   - Шибко умно написано. Читатель сафсэм ничего не поймет. Ты брат, не обижайся.
  
   ПЕРЕМЕНЫ
  
   ДУРБАНК все же купил газету, но не всю, а только сорок девять процентов ее акций. На следующий день после этого Матвей Геннадиевич Феоктистов подал в отставку, и совет учредителей его отставку принял. На том совещании совета было принято решение об отстранении от обязанностей главного редактора Александра Ивановича Иванова. Ликование Добкина было настолько бурным, что оно даже передалось его товарищам по работе. Наташа Машная на всякий случай одела на работу не рваные колготки, а Мирзоян с Кильдыбаевым, поигрывая в обед в свои нарды, стали вдруг почему-то насвистывать мотив известной песенки "семь-сорок". На следующий день, когда все местные газеты и телерадиоканалы трещали об отставке Феоктистова и Иванова, сотрудников редакции собрали в актовом зале и объявили, что совет директоров утвердил в должности генерального директора издания Матвея Генадиевича Феоктистова, и главным редактором газеты назначен Александр Иванович Иванов.
  
   Сторожа поляны
   Раиса Соломоновна Шибель вела поляну для домохозяек. Однако с удивительной легкостью бралась также писать и на темы науки и техники, театра и кино, велоспорта и экономической политики.
   Раисе Соломоновне было пятьдесят семь. Она активно закрашивала седину индийской хною, курила сигареты "Мальборо Лайт", по утрам, по системе Порфирия Иванова, обливалась водой из ведра. Ходила на шейпинг и на занятия любителей систем контроля за здоровьем. Однако, тем не менее, за последние пять лет работы в редакции, ее трехпудовые ляжки не потеряли в весе ни одного килограмма.
   Раиса Соломоновна, тяжело вздыхая по этому поводу, шла в кафетерий и брала к одной чашечке двойного кофе бисквит, эклер и два безе.
  
   Любарский
  
   Откуда и зачем в редакции взялся Игорь Михайлович Любарский никто толком не знал. Иванов на подобные вопросы как-то уклончиво отвечал, что пришел он де с улицы, без рекомендаций, а тут как раз требовался начальник отдела городских новостей... Ну и что де взяли его попробовать. Мол, образование и опыт у него были подходящие, ну что де вроде как подошел, а теперь вот уже пять лет как работает и того гляди самого его вот-вот подсидит.
   Тут справедливости ради стоит отметить, что с образованием и опытом у Игоря Михалыча как раз заминочка произошла. Так как, судя по диплому и трудовой книжке, предъявленными им при поступлении, товарищ Любарский, после окончания какого-то номерного факультета одного известного своей военизированностью питерского ВУЗа, по совершенно непонятной номерной специальности работал в каком-то НИИ сотрудником тоже номерного отдела. В документах так и значилось: "В таком-то году поступил на четырнадцатый факультет и в таком-то году закончил полный курс названного факультета по специальности ноль пятьдесят семь, в чем тов. Любарскому присваивается квалификация инженера особых систем управления". А из трудовой следовало, что тов. Любарский в таком-то году поступил на работу в отдел номер сорок четыре на должность специалиста по управлению, а в таком-то году после произведения тов. Любарского в старшие специалисты по тому же управлению, он уволился по статье КЗОТ (по собственному желанию).
   Вот такой вот специалист и работал последние пять лет правой рукой Александра Ивановича Иванова.
   Любарский принадлежал к жесткому типу руководителей. Он был педант. Аккуратно на протяжении нескольких лет носил один и тот же ворсистый пиджак, был всегда гладко выбрит, и ботинки его всегда безукоризненно сверкали. Не смотря на вопиющий либерализм Иванова, Любарский каждый день не ленился спрашивать у сотрудников, почему они не были на работе в девять утра, и дежурные ответы - дескать ездил на интервью или бегал за материалом - не удовлетворяли его и он продолжал и продолжал "полировать за дисциплину", как говорили Добкин и Паштетов.
   С Добкиным у Любарского кат-то сразу отношения не сложились. Однажды Добкин забыл уточнить какую-то фамилию и в опубликованном материале пошел брак. Любарский потребовал от Добкина объяснительную. Женя, уединившись с Игорем Михайловичем в его кабинете, простодушно сказал, мол мы ведь свои люди, зачем наезжать? Но Любарский неожиданно резко ответил на это, мол поищи своих в другом месте. После этого о Любарском пошел слух, будто бы он из КГБ. И еще о нем пошел другой слух, что он скоро подсидит Иванова.
   Наташа Машная тоже как-то подбивала к Любарскому клин. И даже поговаривают будто бы Игорь Михайлович ее куда-то водил, а потом куда-то возил. Однако после этого похода и поездки Наташа за три версты обходила его кабинет.
  
   Паштетов
  
   Паштетов писал стихи и эссе, а к журналистике относился весьма скептически. Свою работу в газете рассматривал не более как временное неизбежное зло, с которым нужно мириться, так как мама заставляет ежедневно ходить на какую бы то ни было работу. -- - Все-таки не кирпичи грузить, - думал Паштетов, когда получал очередное задание Иванова написать о скандале в городском законодательном собрании или о протечках, с которыми не может справиться Районное жилищное управление.
   Если бы не мама, Саша Паштетов ни за что бы не ходил в редакцию, но Екатерина Львовна неумолимо будила по утрам своего бедного и непутевого гения, твердя ему, что до Бродского ему еще далеко и поэтому права говорить, что он "пишет стихи" и это его работа, как Нобелевский лауреат говорил на суде, обвинявшем его в тунеядстве, Сашенька со своим талантом не имеет. Поэтому, как миленький, должен бегать на работу и приносить маме деньги, хотя бы на обеды, которыми она его кормит со своей маленькой пенсии.
  
  
  
   Паштетова выгнали, а со всеми сотрудниками заключили контракт, где одним из пунктов было категорическое запрещение сотрудничества с каким бы то ни было средством информации.
   Паштетова приняли обозревателем в газету "Круглые сутки", и первый же ее номер вышел с его полосным материалом. Он назывался "Сказка про хитрого карася или про то, как один бычара всю страну накормил".
  
  
   Все имена, кроме Ленина и Брежнева, вымышлены.
  
   Жил-был на свете один человек. Для складности назовем его простым именем Вова. И, кроме благообразной наружности, ничего у Вовы не было. Но наружность, зато была что надо! Темный волос, овал лица, стать, подстать... Одним словом, графа Орлова с него писать, да и только. Однако при партийном режиме стати да овалы не шибко ценились. Мужских стриптизов тогда и в помине не было, а в качестве главных фотомоделей в стране тиражировались, в основном, Ильич, который Ленин, и Ильич, который Брежнев. Одним словом, при прежнем режиме Вова, в отличие от своего тезки Вовы Ульянова, ни популярностью, ни богатством каким-нибудь особенным, не пользовался и не славился.
   Однако как только начались новые времена и все вовины друзья, побросав партбилеты, принялись "рубить бабки по-быстрому", Вова понял, что либо сейчас, либо никогда. И решил Вова стать капиталистом, чтобы жить достойно своим статям и овалу лица.
   Но делать Вова ничего, кроме как надувать щеки перед зеркалом, больше ничего не умел, и все представления о капитализме черпал только из рассказов своих удачливых корешей, которые либо "кидали лохов", либо "брали кого-нибудь под крышу".
   Так Вова уверовал, что предпринимательство это и есть кого-либо кинуть, либо взять под крышу.
   Чтобы кого-то "кидать" надо было иметь что-либо в голове. Однако так как обычно если природа изрядно потрудится над стаями и овалами, то на мозгах обычно устраивает перекур.
   Вот Вове, наверное, и оставалось только "взять кого-нибудь и чего-нибудь под крышу". И не долго думая, наш герой решил взять под свою защиту ни больше - ни меньше "качество товаров".
   При выборе объекта охраны видимо сыграло роль поверхностное знакомство с диалектическим учением Гегеля, что "качество", если его охранять, может перейти в большое "количество" денежных знаков.
   Сказано - сделано!
   Для разгону, правда, требовался начальный капитал. Его-то Вова взял на время у своих корешей - специалистов по "лохокиданию". Тогда повсюду, словно грибы после дождя, росли всякие инвестиционные фонды, типа "Дока Хлеб", "МММ", "Властелина" и так далее, где оборотистые вовины друзья отбирали у лохов, то есть у граждан бывшего СССР их бывшие сбережения. Соображая себе, так мол на фига Ваньке Иванову деньги, он все равно их пропьет. А мы, если у него - дурака их отнимем, со вкусом потратим их с девчонками на Сен-Дени.
   В общем, занял Вова деньжат у своих корешей и пошел фотографироваться на этикетку. Этикетку по типу той, что теперь вешают на все магазины, рестораны и кафе, где под фотографией совы пишут: "Объект охраняется отделом вневедомственной охраны".
   Фотограф постарался на славу, и вовина фотка отлично отобразила и стать, и овал. Фотку стали шпандорить и нашлепывать на все съестные припасы, на алкогольные и безалкогольные напитки, а подпись под фотографией гласила, что Вова за качество отвечает...
   Деньги к Вове потекли рекой. Он попал в число известных людей и его стали даже показывать в популярной телевизионной программе, где он глупо улыбался, таращил глаза и выпячивал живот.
   Газеты наперебой стали печатать интервью с Вовой, где он делился такими сокровенными знаниями, достойными гения, что де по утрам следует делать зарядку и что де полезно вообще заниматься спортом, а курить вредно... и так далее.
   Даже скандал с ребятишками из компании "КОКА-СОЛЬ" или "БОКА-ТРЕП", где Вова брал для разгона деньги, не повлиял на вовину карьеру.
   Капитализм по схеме "кинуть лоха" и "взять под крышу" работал ничуть не хуже, чем учение о прибавочной стоимости.
   Кинул лоха - миллион баксов! Взял под крышу - еще миллион!
   Жизнь оказалась простой и счастливой. И если раньше с денежных купюр на народ хмуро взирал вождь мирового пролетариата, то теперь со всех бутылок и пакетов со снедью нагло пялилось овальное вовино лицо.
  
   А потому, что капитализм!
   А потому, что если не ты, то тебя кинут.
   Или под крышу возьмут.
  
  
   - Совсем ахуэл парен, - сказал Кильдыбаев, дочитав статью и протягивая ее Мирзаяну.
   - Культур-мультур у него сафсем нету, - с укоризной отвечал Мирзаян.
   Через пару недель Паштетов упал пьяный с лестницы и сломал два ребра.
   Добкин пустил по редакции слух, будто бы это дело длинных рук Дурбанка.
   Раиса Соломоновна и Наташа Машная ездили к Паштетову в больницу, и Наташа по этому случаю одела нерваные колготки.
  
   РАЗГОВОР В КАФЕТЕРИИ
  
   В гонорарный день Добкин взял в кафетерии рюмку загадочного напитка, который буфетчица Ася настойчиво выдавала за азербайджанский коньяк, взял бутерброд со шпротой и так как ему был нужен собеседник, а выбирать было не из кого, подсел к ни хера не соображающему Сан Санычу Бухих, который с открытыми глазами спал, сидя за столиком, притворяясь, будто читает американский экономический журнал.
   Для зачину разговора Добкин первым делом громко кашлянул, от чего Сан Саныч проснулся и с испугу принялся приносить извинения на всех известных ему иностранных языках.
   - А что, Сан Саныч, скажите-ка мне, что, по-вашему, значит самоцензура, - спросил
   спросил Добкин, нагло улыбаясь.
   - Мнэ-э-э, самоцензура - это, молодой человек, что-то навроде инстинкта
   самосохранения
   - Ну а коли инстинкты ослаблены? - спросил Добкин, пальцем гоняя по столу
   непослушно сбежавшую с бутерброда шпротину.
   - А коли ослаблены, - Сан Саныч задумавшись, пошамкал губами. - Коли ослаблены,
   съедят... Я вот сорок пять лет в газете работаю и точно знаю, нельзя без нее, без
   самоцензуры.
   Добкин пальцами закинул в рот беглянку-шпротину и, потрепав Сан Саныча по
   щеке, сказал:
   - А я дольше вашего работать собираюсь, так вот...
  
  
   ПРОКОЛ
  
   Во вторник Добкин притаранил материал. Как обычно нагло, не снимая шапки и пальто, он ввалился к Иванову в кабинет, запанибрата бросив что-то вроде "привет начальству", шлепнулся на стул подле редакторского стола и прямо поверх директивы генерального, которую главный в этот момент внимательно изучал, швырнул под нос Иванову свою полиэтиленовую папочку.
   - Что это? - спросил Иванов, поднимая глаза на небритого и дурно пахнувшего
   Добкина.
   - Материал принес, что вы заказывали, - ответил Добкин, самодовольно улыбаясь.
   - Скандальный? - с надеждой спросил Иванов.
   - Скандальней не бывает.
   - А с достоверностью как?
   Добкин посмотрел на Иванова с укоризной и, сделав характерное движение
   большим пальцем по верхнему ряду зубов, сказал:
   - Бля буду!
   Материал горящим порядком бухнули в набор.
   А на следующий день разразился скандал.
   В полдвенадцатого секретарша генерального с какой-то не предвещающей ничего хорошего таинственностью пригласила Иванова в кабинет. Нехорошие предчувствия не обманули. Матвей Геннадиевич сидел с крайне хмурым лицом и недобро пялился в свежий номер газеты, лежащей на его столе.
   - Что вы там за херню такую написали? - загремел он, не поднимая глаз.
   - Смотря, что вы имеете в виду, газета большая, - дипломатично ответил Иванов.
   - Я, бля, не про всю газету тебя спрашиваю, я про те материалы, что твои гениальные
   Добкины-Жопкины делают ...
   Иванов что-то заблеял в ответ, но Матвея вдруг прорвало.
   - Да я тебя с твоим Добкиным и вашим сраным материалом не только на улицу
   выброшу, я вам обоим такой счетчик включу, что вы со мной никогда в жизни не
   расплатитесь, что вы не только свои квартиры продадите, вы, бля, хаты мамашины и
   папашины продадите, что бы со мной только рассчитаться ...
   Иванов вдруг подумал, что, даже работая в райкоме, такого страха знавать ему еще
   не приходилось. В райкоме-то что? В крайнем случае - партбилет на стол ... А тут -
   вот оно ... Капитализм! Эвон!
   - А что такое, Матвей Геннадиевич? - попытавшись изобразить на лице любезно-
   озабоченное выражение, спросил Иванов
   - А то, что твой Добкин разоблачение журналистское сделал меня и моих корешей
   хороших.
   - Это как так?
   - А так, что не знаю, где он этот материал надыбал, но фирма, про которую он
   написал - это наша дочерняя фирма.
   - Так он не знал...
   - Ка бы знал, мы бы его закопали, а так, только на счетчик поставим.
   - А меня, - с дрожью в голосе спросил Иванов
   - А тебя...пока не будем. Живи, пока.
   Иванов выходил из кабинета задом, отвешивая с каждым шагом поясные поклоны. Лицо его при этом выражало преданную скорбь вместе с непринужденной озабоченностью.
  
  
  
  
   РОКИРОВКА
  
   Иванов пригласил Паштетова "зайти по старой памяти в редакцию", позвонив на Сашин пейджер. Причем сообщение было составлено в высшей степени учтиво и изобиловало самыми жонтийными оборотами. Не то что бы Паштетов был начисто лишен чувства гордости, чтобы сразу после бесславного увольнения по первому свистку придти к своему бывшему начальнику. Не последнюю роль здесь сыграло Сашино любопытство. И оно было вознаграждено.
   - Саша, мы хотим предложить тебе отдел политики и информации, - сразу без
   обиняков начал Иванов.
   - А Любарский, а Добкин, наконец, - в крайнем изумлении воскликнул Саша
   - А что Любарский? После твоих выступлений в "Круглых сутках" мы поняли, какого
   журналиста потеряли. К сожалению, по старой русской поговорке, что имеем - не
   храним, а потерявши плачем, - ненатурально хохотнул Иванов.
   - А Добкина мы уволили, слышал, какой прокол с ним случился?
   Саша кивнул, сглатывая слюну.
   - А вообще, мы с генеральным имеем на тебя большие виды, большие виды на отдел политики, который ты, мы надеемся, скоро возглавишь.
   - Ну ничего себе, сегодня меня выгоняете, завтра Добкина, послезавтра меня приглашаете на его место, а что будет на третий день?
  - Ах, Саша, время сейчас такое, ну кто может поручиться за меня или даже за генерального, что меня или его завтра не уволят? Надо жить сегодняшним днем, извини меня за цинизм, дорогой мой. Я, между прочим, к тебе всегда благоволил, ты знаешь, и все твои пьянки тебе с рук сходили. Но теперь такой в газете момент, Саша, что мы ждем от тебя, точнее от отдела политики сенсационного прорыва. И ты, за три недели работы в "Круглых сутках" доказал, что можешь. Но ведь у нас-то тираж вчетверо! Ну что тубе эти "Круглые сутки"? Давай забудем обиды, дело ведь куда как важнее!
  - Я согласен, - сказал Саша. - Согласен, хоть вы и сволочи порядочные, но дело, как вы заметили, важнее.
  
   МАШНАЯ
  
   Наташа дважды мазнула за ухом последней капелькой духов, которую с большим трудом удалось вытряхнуть со дна дареного кем-то на позапрошлогоднее восьмое марта флакона, и с горестным вздохом одела под джинсы последние не рваные колготки.
   Случай стоил того, она шла на свидание к полковнику Самохину. Еще позавчера со смутной надеждой на везенье Наташа брала у него интервью, по поводу назначения его на пост заместителя начальника ГУВД, а сегодня, сама себе не верила - ехала с ним на охоту и шашлыки.
   Хмель стал бить в наташину голову еще до первого стакана коньяку тогда, когда на всех ГАИшных постах, которые черный джип Самохина подобно гоночному болиду пролетал на грани технически допустимого, дежурившие лейтенанты пулей вылетали из своих будочек, беря под козырек. Самохин сам сидел за рулем и хорошим раскатистым басом подпевал кассете Шуфутинского, которую послушный реверс-автомат гонял туда-сюда всю дорогу до охотничьего хозяйства.
   В лес решили не ходить, так как, выходя из машины, Наташа слегка подвернула ногу. Прямо за избой лесника на поляне организовали стрельбище, где Самохин, полуобнимая Наташу за плечики, показывал, как надо целиться из карабина и как надо стрелять из пистолета системы Макарова. После третьего стакана коньяку Наташа окончательно потеряла дар речи и, глупо улыбаясь, согласилась с предложением хозяина охотхозяйства "пойтить с палковничком попариться в баньке".
   Всю ночь Наташа пела разомлевшему Самохину под гитару песни "про туман" и "про запахи тайги", а наутро полковник, заикаясь от волнения, сделал ей предложение.
  
   ПАШТЕТОВ
  
   Иванов долго кряхтел, согнувшись под столом, набирая шифр американского сейфа, потому что, бормоча себе под нос, считал и пересчитывал, и разогнувшись наконец, дал Паштетову папку и четыреста пятьдесят долларов.
  - Это тебе на представительские, будешь там в Москве в ночных клубах с нужными людьми знакомиться, не скупись, угости в баре одного-другого рюмочкой коньяку, на большее, извини, финансировать не могу.
  - И этого будет достаточно, - сказал Паштетов, пряча деньги.
  - А в папке материалы на три статьи. Первую, про влияние Промбанка, - готовь во вторничный номер. Вторую, про интервенцию москвичей, - приготовь к пятнице, а там посмотрим.
  
   По дороге в столицу Саша не спал, а всю ночь напролет стучал по клавишам своего ноут-бука. Писал про Булгакова то, что давно хотел написать, но никак не мог собраться.
  
  
  
   Булгаков в шестидесятые стал объектом самого массового читательского спроса. Вроде того, кем является сегодня для миллионов читающих россиян писательница Маринина. Появление его "Мастера и Маргариты" в одном из популярных литературных журналов стало тогда абсолютной литературной сенсацией. Сенсацией, затянувшейся во времени, возведшей писателя на пьедестал той славы, о которой он, садясь за работу, надо полагать даже и не мечтал. Вернее сказать, на которую не рассчитывал, так как двигало его рукою совсем не тщеславие...
   Мысли, которые хочется высказать по поводу знаменитого булгаковского романа, относятся скорее к теме общественного сознания, к теме веры и ее эрзац - заменителей, а не к литературоведению вообще и исследованию творческого наследия Михал Афанасьевича в частности...
  
   В начале восьмидесятых на прилавках питерских (тогда еще ленинградских) книжных магазинов появилась тоненькая брошюрка филолога Глинской, посвященная раскрытию истинных имен, зашифрованных Михаилом Булгаковым в "Мастере и Маргарите" и "Театральном романе". В своем исследовании Глинская не случайно объединила два этих произведения. Как только рука ученого начинает открывать истинные фамилии писателей, критиков, общественных и театральных деятелей, скрытых автором под масками своих персонажей, жанр этих романов проявляется с четкостью хорошей не засвеченной фотографии в кюветке со свежеразведенным реактивом. Это памфлет. Это сатира. Это литературная месть и прямым обидчикам (критик Латунский), и всем неприятным автору противным личностям, что олицетворяли глубоко ненавидимую им систему (председатели, заседатели, чиновники, совслужащие, администраторы, управдомы и милиционеры).
   В семидесятые с огромным успехом в кинотеатрах страны шел французский фильм "Великолепный". Там главный герой-писатель, в исполнении Бельмондо, постоянно переписывал свой роман, ставя своих обидчиков из своей реальной жизни в выдуманные гибельные ситуации своего литературного произведения...Таким образом он как это сейчас принято говорить - оттягивался. Психоаналитикам известен такой способ разгрузки - изложи на бумаге суть нанесенной тебе обиды и получишь облегчение. Радость мести (так и просится английская поговорка "how sweet is revenge") хорошо передана в глобальном (как по объему, как и по популярности) романе Дюма "Граф Монтекристо".
   Булгаков сделал что-то подобное. Однако на нашей "благодарной" почве брошенное автором зерно дало вдруг совсем неожиданные всходы. Роман-месть перерос свою задачу. Сын священника Михаил Афанасьевич Булгаков и предположить не мог, что голод на информацию христиански не просвещенного читателя, сделает его "Мастера" хитом сезона по причине того, что "роман в романе" будет читаться советской публикой как неканоническое Евангелие...Что в условиях христианской неграмотности, слабый, смешной и нелепый "внутренний роман" Мастера по мотивам Евангелия, будет иметь такую притягательную силу, что выдвинет автора "романа внешнего" в разряд хрестоматийных классиков...Сын священника, Михаил Афанасьевич Булгаков, превосходно отдавал себе отчет в том, что рядом с евангелистами Марком, Лукою, Иоанном и Матфеем - его "мастер" выглядит жалким подмастерьем. Подносчиком пепси- колы при маэстро рок-звезде, если угодно... Однако не мог он предполагать, что дефицит на церковную литературу сыграет с его романом такую злую шутку.
   Однако не эту мысль хотелось вывести в этих заметках в качестве главной.
   "Мне отмщение и аз воздам!" - Так говорил Господь, и сын священника Михаил Афанасьевич Булгаков прекрасно помнил об этом. "Мстить буду я - а вы должны прощать...Оставьте месть мне, не губите свои души..." Однако, сын священника не только "не простил" своих обидчиков, не только впал во грех мести, но и поручил ее исполнение симпатично выписанному им Дьяволу.
   Тот, кому не жалко времени, и у кого есть на работе ксерокс, пусть попробует выделить "роман в романе" в отдельное произведение. И для контроля пусть даст почитать "рукопись Мастера" в чистом так сказать виде своему сыну или дочери, еще не знакомившимся с произведением Михаила Афанасьевича...Результат будет, надо полагать в пользу критика Латунского. И Булгаков это прекрасно понимал...Публика вот, жаль, только не поняла! У Достоевского, как должно быть помнит просвещенный читатель, тоже был "роман в романе" - "Легенда о Великом инквизиторе". Так вот кабы такое произведение родилось из-под пера Мастера, проживавшего в маленькой полуподвальной московской квартирке, не попал бы он в сумасшедший дом, а питался бы в ресторане Массолита и отдыхал бы на даче Литфонда в Переделкино. Как и положено классикам.
   Однако, слава Богу, времена меняются. И теперь уже без боязни неприятных объяснений на партбюро, можно посещать церковь...И теперь уже Евангелие можно запросто купить в каждом храме у свешницы...И читать, коли есть время и охота...Нету пока только одного - восстановленной традиции христианского воспитания детей. Что бы не приключилось с ними такой же истории, как с папами и мамами - инженерами и инженерками, что вместо пищи истинной готовы были жадно глотать любой эрзац...
   И что вместе с любимым автором соблазнились сладким ядом мести. "Мне отмщение - и аз воздам".
   "И да избави нас от лукавого". Последнее относится к тому что "симпатяга" сатана, хоть и палит из маузера в неприятных нам милиционеров. Хоть и переносит без штанов из одного города в другой несимпатичного нам чиновника. Хоть и награждает раком печени взяточника... Но остается при этом врагом человеческим, и не пристало христианам искать у него защиты, хоть и пребывая в горькой обиде.
   Предвидя раздражение, какое заметки эти вызовут у некоторых читателей, так как будут сочтены за воинствующую моралистику и навязчивую сентенциозность, оговорюсь, - не писал бы этого кабы не сталкивался ежедневно с примерами вопиющего христианского невежества именно у людей себя христианами почитающих. Тысячи тысяч бывших комсомолочек и комсомольцев с началом перестройки пришли в церковь и по своей доброй воле исправили родительское упущение (которому есть оправдание, и страх был, и церкви были закрыты) - крестились... Однако исправить другое, получить то христианское образование и воспитание что в былые времена "автоматом" давали в школе на уроках "закона божьего", не так то просто. Вот и ходит в церковь вроде и крещеный народ. Вроде и самый в мире образованный, а долг свой почитающий лишь в мистическом действии "свечку к празднику поставить". А соблазнить необразованную душу просто. Как ребенка обмануть. Вот и вещают для них по коммерческим телеканалам все выходные напролет американские проповедники. Вот и готовят неустанно для них на радио "Свобода" передачи из серии "На темы христианства"...А цель одна - подрубить православие. И вместе с ним - единственную нашу надежду на возрождение.
  
  
   В Москве Саша поселился не в гостинице, а у старого университетского дружка, который теперь работал в ВОЛЬВО-Центре менеджером по рекламе. Прокатиться с ветерком на служебной "девятьсот шестидесятой" по Кутузовскому проспекту, промчаться по Большому каменному мосту, проехаться по Новому Арбату, оказалось для Саши неожиданно приятным. Вечером поехали в баньку, что располагалась на двадцать четвертом этаже новой гостиницы. Саша забыл название, помня только, что "ребята там соберутся хорошие". Компания и правда собралась неплохая - был один толстый и страшно веселый пресс-атташе с популярной коммерческой радиостанции, были два парня - хозяева телевещательного канала не то из Саранска, не то из Саратова, был замредактора еще не до конца разорившегося "толстого журнала", словом, все ребята были из журналистской тусовки - свои.
   За все платили ребята из Саратова-Саранска. Один из них все острил по поводу своей "Оки", что купил специально для командировок в столицу.
   - Ездить на чем-то надо! А я в Москве двадцать дней из тридцати каждый месяц. На такси разориться можно, так я решил "Оку" здесь завести... Говорят - не престижно, а я думаю, чепуха! Конечно, у меня телефон с роумингом дороже этой машины стоит, зато если разобью или украдут - мне не жалко будет!
   Заказали всем чешского пива, раков, креветок, палтуса и воблы. Паштетов от такой роскоши сразу разомлел и, посидев пятнадцать минут в сауне и пару раз нырнув потом в бассейн, завернулся в простыню и стал жадно рвать жирную палтусову плоть, так что солоноватый жир закапал отовсюду - с локтей, с подбородка и даже с колен.
   Пресс-атташе с радиостанции все время сыпал анекдотами. В основном - смешными, но очень грубыми и грязными. В каждой хохме соль заключалась в том, что кого-нибудь из героев анекдота "трахали в зад". Саратовцы-Саранцы громко ржали и хлопали себя по ляжкам.
   В одиннадцать вечера главный банщик о чем-то спросил саратовского барина на ухо и тот радостно улыбаясь, сообщил публике, что "поступило предложение пригласить порочных женщин". Пресс-атташе и остальные купальщики радостно загалдели.
   Не прошло и десяти минут, как в баньку прибыли девушки. Их было ровно по количеству мужчин, они, приветливо улыбаясь, вышли из боковой дверцы, словно манекенщицы, демонстрирующие "мини-бикини шестьдесят девять" из гайдаевской "Бриллиантовой руки".
   Паштетову досталась далеко не самая красивая. Грудь ее была плосковата, рожа простовата, если даже не сказать - глуповата, да и все остальное у нее было не высшего сорта. Саранцам-саратовцам и пресс-атташе достались девицы куда как лучше! Девушки сразу садились купальщикам на колени и, непрестанно хохоча, позволяли обнимать себя таким образом, что руки саранцев-саратовцев все время оказывались в их лифчиках и трусах.
   Паштетов решил, что ему тоже ничего не остается, как глупо ржать над анекдотами про "трах в задний проход" и совать ладони в поисках субтильных грудей своей подруги.
  
   ДОБКИН
  
   Добкин предложил редактору "Круглых суток" опубликовать его статью разоблачающую генерального директора газеты и ее главного редактора Иванова в тесных связях с финансовой мафией.
   Редактор "Круглых суток" отказался, ссылаясь на то, что между редакторами городских газет существует некий негласный договор о "невмешательстве".
   Когда Добкин пришел в редакцию за расчетом, Сан Саныч Бухих пригласил его в кафетерий, где неожиданно предложил выпить за его счет асиного азербайджанского коньячку. Добкин согласился только из того принципа, что никогда и ни при каких обстоятельствах не отказывался от халявы.
  - Ах, ну что я вам говорил, молодой человек, - приговаривал ни хера не соображавший Сан Саныч, пока Добкин цедил свой коньяк и жевал бутерброд со шпротой.
  - Ну что, теперь поедешь в свой Телль-Авив, - крикнул ему из за своего столика Кильдыбаев.
  
   ПАШТЕТОВ
   Всю дорогу Саша не спал - стучал по клавишам своего ноут-бука.
  
   СКАЗКИ ВЕНСКОГО ЛЕСА
  
   Наш самый главный начальник изволили не ездить в Австрию. Им было угодно, выражаясь студенческим жаргоном, "проманать" это дело, кабы не вышло греха, и вместо одноименного со знаменитым питерским пивзаводом города (еще и перепутать, чего доброго, немудрено ) - отправились в деревеньку...Отдыхать по-маленьку.
   И правильно! Зачем рисковать, а то ведь от слабости чувств можно спутать Австрию с Австралией, да потребовать от добрых хозяев показать альпийского кенгуру или евро-страуса эму...Или в состоянии сильного восторга, вызываемого поездками за границу, продемонстрировать там какой-нибудь немыслимый жест невиданной доселе доброй воли (обещанием снятия с боевого дежурства ленинского броневичка или перенацеливания авроровской пушки со Стокгольма на Кинешму ) и тем самым смутить и без того пуганых нами европейцев.
   Сентиментальная история, рассказанная недавно товарищами, чьи должности в народе рифмуются с французским произношением имени "Людовик", растрогала и умилила публику ничуть не хуже доброй серии про Рабыню Изауру или Веронику Кастро. Благодарное воображение так и рисует картину в стиле раннего МХАТа - дочь, вцепившуюся в папины брюки с криком "не пущу" и прильнувшую щекой к другой штанине верную жену... (невольно вспоминается сюжет из Аленького цветочка ), но кабы не воспоминания про недавние события, когда некоторые дамы "запускали" страдающего сердечной болезнью "папочку" аж на гастроли с Женей Осиным, в качестве артиста кардебалета ... "Приходи ко мне морячка, я тебе любовь отдам...", то тут навеваются другие литературные параллели, не про младшенькую из Бажова, а про двух старшеньких из Шекспира.
   Впрочем, женщин тоже можно понять ...Как поет Маша с Медведями в популярной песенке про "Любочку": девочки порой бывают очень грубыми... Особенно, когда от папы надо получить лисапет или джинсы. Тут бывает не до жалости. Особенно, когда лисапет и джинсы тянут на миллионы баксов. Но когда от того, будет папа жив или нет, зависит леденящее кровь "что с нами потом будет?", на смену дочернему жесткосердию приходит хрестоматийно-лубочная любовь, достойная воспевания аж главными пи-ар мэнами (которые рифмуются) и способная выжать слезу даже из стеклянного глаза.
   Впрочем, как говорил Арман Жан Дю Плесси, более известный публике под именем кардинала Ришелье, -что ни делается, все к лучшему. Ну поехал в Австрию другой человек ...У него как известно науке, тоже дочки имеются. Привез им наверное и джинсов, и жувачки, и кукол с открывающимися глазами.
  
   МАШНАЯ
  
   О том, что Сашу Паштетова застрелили возле его дома, Наташе сообщил ее полковник. Он позвонил ей по ее новенькому мобильному, который сам подарил ей в качестве свадебного подарка. Наташа не поверив, дважды переспросила, точно ли она расслышала, что убили именно Сашу Паштетова, и когда Самохин рассердившись на непонятливую девчонку повысил голос, "де такими вещами он никогда не шутит" , она разрыдалась, как жалко ей стало непутевого Сашку, которому в жизни всегда так не везло.
  
   КИЛЬДЫБАЕВ
  
   В Главке у Кильдыбаева был один кунак, которого он когда-то вытащил из чеченского плена, когда тот опер в составе питерского отряда МВД отрабатывал свой срок службы в горячей точке и был похищен боевиками из группы Мамед-Шаха Ахмеда. Кильдыбаев тогда поменял парня на мешок гашиша, который перед этим сменял на вагон цемента. Так или иначе, но кунак теперь в Главке у Кильдыбаева был надежный.
  - Хочешь посмотреть на ствол из которого твоего Паштетова завалили? - спросил он.
  - Вах, конечно хочу, ты чего спрашиваешь!
   Когда кунак провел Кильдыбаева в лабораторию, где ствол проверяли на дееспособность, едва увидав чеченский автомат "Волк" с глушаком, Кильдыбаев только свистнул и сказал.
  - Шайтан его забери, сафсем...
   Кильдыбаев точно помнил, кому он продал шесть таких автоматов, потому что самолично спиливал драчевым напильником их номера и помнил на них каждую царапинку.
  
   МАШНАЯ
  
   - Вова, - обращаясь к мужу по имени, сказала Наташа.
   - Я хочу заняться по делу Паштетова журналистским расследованием.
   -Тебе больше делать нечего? - раздраженно ответил Самохин.
   -Это, во-первых, мой долг, а, во-вторых, мне светит место начальника отдела, и под это я могу идти к Иванову с предложением "взять отдел" на условиях серии статей по убийству Саши.
  - А ты у нас не простая романтическая особа, ты у нас с прогматической жилкой девушка.
  - А то! - Ответила Наташа закуривая сигаретку. Теперь она курила не поганую "магму", а "парламент" с двойным фильтром.
  - Хорошо быть полковничихой! - подумала она про себя
  
  
   ГЕНЕРАЛ ЗАБОРОВ
  
   Выступая в телевизионной программе "Событие", начальник ГУВД генерал Заборов сказал, что по делу об убийстве журналиста Паштетова арестован один подозреваемый, личность которого в интересах следствия пока не разглашается.
  
   В ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ
  
   В большом зале крематория собралась вся городская журналистика. От популярных телевизионных ведущих пятого, одиннадцатого и шестого каналов с непременными операторами наплечных "бетакамов" до преподавателей всех кафедр факультета журналистики. Приехали пресс-секретари и замы по связям с общественностью мэрии, законодательного собрания, ГУВД, ФСБ, а так же пресс-атташе генеральных консульств США, Великобритании и Франции.
   Прискакала на мужнином джипе и Наташа Машная. Прямо из салона "армани", где за триста долларов купила к такому случаю черную шляпу с вуалью. Во время церемонии она все время прикладывала к глазам кружевной платочек и каждые пять минут звонила куда-то по мобильному телефончику.
   Иванов держал речь. Паштетова он назвал "самым выдающимся пером современности", которому бандитская пуля не дала развиться до тех высот, которых был достоин Сашин талант. Он дважды срывался на рыдания, но брал себя в руки и закончил выступление словами, в которых выразил уверенность что "выпавшее из рук Паштетова знамя свободной журналистики подхватят другие, те, которых не запугают никакие пули и кулаки".
   Заместитель начальника ГУВД полковник Самохин заверил представителей прессы в том, что преступникам не удастся уйти от правосудия и призвал прогрессивно мыслящих работников СМИ всячески сотрудничать с органами в общем деле борьбы с организованной преступностью. В то же время он предостерег журналистов от необдуманных публикаций с критикой органов внутренних дел, чей пафос мог бы повредить здоровой обстановке которая начала складываться в ГУВД с приходом туда генерала Заборова.
   Взявший слово корреспондент израильской газеты "Шолом-Бесседр" в Петербурге Борух Хаймович увязал расцвет сашиного таланта с демократическими процессами, которые вопреки деятельности национал-патриотов имеют место быть в пост-перестроечном обществе. Он отметил большое значение сашиных публикаций для дела укрепления завоеваний демократии и выразил надежду, что питерские газеты будут, не смотря ни на что, развиваться в духе демократических перемен. Свое выступление он закончил словами: Фашизм не пройдет!
   Московский гость из газеты "Русский патриот" тоже говорил о сашином таланте и заметил, что большинство газет откровенно существуют на средства сионистских фондов Сороса и парижского сионистского клуба и открыто, по заданию жидо-американского лобби, развращают русский народ и служат ослаблению и распаду Великой России, не смотря на это, такие журналисты, как Паштетов, еще не растеряв остатки совести, остаются русскими, а быть русским, это значит быть патриотами своей родины.
   Новый редактор популярной в городе газеты "Смена караула" Веселович сказал, что Пащтетов был и остается образцом для подражания всем тем, кто выбрал для себя стезю свободной и чсестной журналистики.
   Кильдыбаев, слушая выступление Веселовича, чертыхнулся и припомнил, как "Смена караула" уже два года как зажилила деньги из гонорара за серию сашиных и его - Кильдыбаева очерков и статей.
   Ни хера не соображавший Сан Саныч Бухих от выступления отказался и с плачем подойдя к гробу, трижды расцеловал лежащего там напудренного Сашу, громко крикнув: Прощай, тезка!
   После прощания, когда гроб под Шопена из трансляционных динамиков стал опускаться туда, где должна была совершиться последняя процедура с бренным сашиным телом, все пошли садиться в арендованный редакцией автобус, что бы ехать на поминки.
   Наташа Машная продолжая непрерывно вытирать глазки кружевным платочком и болтать с кем-то по мобильному телефончику, погрузилась в полковничий джип и в несколько секунд была такова, оставив за собой лишь легкий ветерок да волнение во встревоженной колесами луже.
  
  
   ДОБКИН
  
   То, что его арестовали и сейчас повезут в тюрьму, Добкин понял после того, когда следователь произнес словосочетание "мера пресечения"...
   - Мерой пресечения вам устанавливается арест, - сказал следователь, и Добкин понял, что домой сегодня уже не вернется.
  
   РАЗГОВОР В КАФЕТЕРИИ
  
   Новый начальник отдела политики и информации Наташа Машная проставлялась в кафетерии своим коллегам асиным коньячком.
  - Ты слышал, что Женьку Добкина арестовали? - спросила она своего нового подчиненного Рустама Кильдыбаева
  - Дураки, - только и сказал на это Кильдыбаев, всем видом показывая свое недовольство происходившим.
  - Может, поможешь мне в журналистском расследовании? - спросила его Наташа.
  - А чего тебе помогать, у тебя вон целый Главк помощников, - презрительно процедил сквозь зубы непримиримый Рустам.
  - Зря ты так ко мне, - сказала Наташа. - Я ведь к Сашке Паштетову как к лучшему другу относилась, и не моя вина, что он на мне не женился, и, что я замуж за Самохина вышла, я тоже ни перед кем не виновата.
  - Ладно, давай задание, что б все официально было, - ответил Кильдыбаев и налил себе еще полстакана.
  
   ОФИЦИАЛЬНАЯ ВЕРСИЯ
  
   Направляясь на Литейный, что бы встретиться там с начальником пресс-службы ФСБ, Наташа заехала в магазинчик "Куан де Франс", что на углу Литейного и Пестеля, в доме где некогда проживал поэт Иосиф Бродский. Купив там флакончик любимых духов "Дольче Вита", Наташа не без радости подумала, что еще полгода назад на этот флакон ей пришлось бы копить месяца три-четыре. А теперь вот и продавщица обращается к ней "мадмуазель", и охранник спешит открыть перед ней дверь... Как прав был Саша Паштетов, когда говорил, что жизнь как дорога в горах, один поворот - и мир меняется... Свою новенькую "восьмерку", которую полковник купил ей на прошлой неделе, она запарковала на служебной стоянке на Каляква.
   Начальник пресс-службы не сводил глаз с ее ног в фиолетовых чулках и английских туфлях на семнадцатисантиметровом каблуке.
  - По делу об убийстве Паштетова имеется задержанный. Он содержится в следственном изоляторе ФСБ, и с ним проводят работу сотрудники из следственного управления. Думаю, что в самом скором времени ему будет предъявлено обвинение...
  - В убийстве что ли? - спросила Наташа
  - Почему в убийстве? - переспросил начальник пресс-службы
  - А зачем было арестовывать?
  - Задерживать...
  - Какая разница? Зачем Добкина арестовали? Вы что всерьез думаете, что он Паштетова убил?
  - Какого Добкина?
  - Что вы мне мозги пудрите, весь город знает, что Добкина арестовали.
  - Я вам и говорю, что по делу об убийстве Паштетова имеется задержанный.
   Наташа поменяла позу, перекинув ноги таким образом что пресс-секретарю стали видны края фиолетовых чулок, где вид белой туго перехваченной капроном плоти туго перехватил офицерское дыхание.
  - Задержанный Добкин, которому завтра предъявят обвинение в организации убийства?
  - Это мне не известно.
  - А что вам известно? Мне - простой журналистке и то больше вашего известно. Чего вы вообще здесь делаете?
  - Во-первых, вы не такая уж и простая, иметь мужа целого зама ГУВД, это не простая... А что до того, чего я здесь, как вы изволили заметить, делаю, то это простите вопрос не вашей компетенции.
  - Мне так и написать?
  - Зачем ссориться, Наталья Леонидовна?
  - Так перестаньте мне мозги пудрить.
   Начальник пресс службы достал пачку "магмы" и протянул Наташе.
   - Спасибо, я такие не курю.
   - Извините.
   - Ну так вы мне что-нибудь скажете, или мне придется написать, что ФСБ по-прежнему остается закрытой организацией как и в додемократические времена?
   - Я могу вам дать только ту информацию, которую могу дать.
   - Но ведь информация о том, что есть задержанный и что этот задержанный - Женя Добкин, не стоит и трех минут моего времени, а я потратила на дорогу да на пропуск к вам все полтора часа...
   - Зато как приятно было познакомиться...
   - Спасибо...
   Выезжая назад в газету, Наташа по мобильнику позвонила Кильдыбаеву на пейджер "Рустам, заскочи в редакцию, есть не телефонный разговор".
  
   КИЛЬДЫБАЕВ
  
   В следственном управлении ФСБ у Килбдыбаева был один кунак, которому под Джалалабадом, когда "духи" подорвали оба БМП, которые комбат гонял за водкой, должно было снести в зеленке башку, когда тот сунулся было туда, чтобы справить там малую нужду, а Рустам Кильдыбаев это заметил и таким образом спас молодого лейтенантика от верной смерти...
   Кильдыбаев с утра поехал в Апрашку. Там два его кунака торговали спиртом "Рояль" житомирского производства и еще кое-чем...
   - Здорово, брат, - сказал первый кунак, когда они обменялись традиционными объятиями и поцелуями.
   -Здорово, брат, - сказал второй кунак, когда очередь с поцелуями дошла и до него.
  - Здорово, салям алейкум, кунаки.
  - Алейкум ассалям, кунак, - хором ответили торговцы "Роялем".
  - Ты кому тот ствол продал, что я тебе прошлый месяц давал? - спросил Кильдыбаев первого кунака.
  - Брат, я не помню: столько стволов ты мне давал...
  - Нет, брат, ты вспомни, мне надо.
  - Тот, что со спиленным номером был?
  - Да, брат, со спиленным.
  - Я его одному заезжему киллеру продал, брат.
  - А где этого киллера можно найти?
  - Ты чего, брат, откуда мне знать? По-твоему, киллер - это продавец ларька, что ли ? Он что адрес имеет? Прописка имеет? Телефон-патефон?
  - Мне этот киллер очень нужен. Ты меня понял, брат? Я ведь тебя не спрашивал, где мне искать человека, чтобы тебя от "крестов" отмазать в прошлом году? Ведь у человека, которому можно в лапу дать, чтобы кунака от "крестов" отмазать тоже в справочнике нет ни адреса ни телефона, но я ведь нашел такого человека, брат! Так почему же ты мне не хочешь найти того киллера?
  - Брат, я найду...
  - Ты мне его завтра найди.
  - Хорошо, брат.
  
   ДОБКИН
  
   Добкин очень обрадовался, когда узнал, что будет сидеть не в "Крестах" в переполненной уголовной братвой камере, а в "двойке-люкс" внутренней тюрьмы ФСБ. Сосед по камере оказался интеллигентным человеком - капитаном третьего ранга -шпионом, который за гонорар в триста норвежских крон и обещание организовать ему поездку в Осло на ученый семинар под видом экологического доклада выдал скандинавам все военные секреты, которые знал. Сосед шпион сразу посоветовал Добкину во всем сознаваться.
  - На суде вы всегда сможете отказаться от показаний, под видом того, что во время следствия на вас оказывалось давление.
   Впрочем, никакого давления на Добкина никто не оказывал. Следователь, очень интеллигентный человек наоборот поинтересовался, хорошо ли он устроился в камере, и не избивает ли его сосед и не понуждает ли к удовлетворению сексуальных потребностей в извращенной форме, как это порой, к сожалению, бывает иногда в общих камерах обычных следственных изоляторов...
   Добкин поблагодарил следователя и попросил передать руководству свою признательность, что он не попал в такую общую камеру, где, к сожалению, порою иногда происходят такие неприятные вещи...
   Следователь угощал сигаретами "магна" и растворимым кофе. Он предложил "ничего от следствия не скрывать" и во всем следствию всячески помогать. Добкин пил кофе, курил и обещал "ничего не скрывать и во всем помогать". Кроме всего прочего Добкин пообещал сообщать обо всем, что ему расскажет в камере интеллигентный капитан третьего ранга. Следователь выразил полное удовлетворение общением с таким интеллигентным человеком, как Женя Добкин, и сказал, что в первую очередь его интересует все, что Добкину известно про генерального директора газеты и про ее главного редактора.
   - В камере подумайте, а завтра с утра здесь спокойненько начинайте писать свой роман...
  
   МАШНАЯ
  
   Наташу вызвал к себе Иванов.
   - Наталья Леонидовна, ходят какие-то слухи, что вы ведете какое-то журналистское расследование...
   - Не какое-то, а совершенно конкретное, я вместе с Кильдыбаевым собираю информацию по делу о сашином убийстве.
   - Наталья Леонидовна, давайте вы не будете здесь у нас заниматься самодеятельностью, давайте каждый из нас будет делать то, что надо газете, а не лично каждому работнику...
   - Вы полагаете, что газете не нужно это расследование?
   - Нужно, нужно, только заниматься этим должны не добровольцы по своей личной инициативе, а те люди, кому это поручило руководство, иначе порядок превращается в анархию.
  - Так вы кому-то это уже поручили?
  - Так точно, поручили, и не я, а генеральный
  - И кому же, интересно знать.
  - Извольте, Любарскому
   Наташа, опешив, замолчала.
  - Вот те на!
  -Да, да, и не занимайтесь, пожалуйста, самодеятельностью. У вас есть работа, пишите серию статей о московских банках в Петербурге, я уже давал вам такое задание, а Кильдыбаева я у вас забираю, он поедет в командировку.
  - Куда? - машинально спросила Наташа
  - На Северный Кавказ - в Чечню и Дагестан...
  
   КИЛЬДЫБАЕВ
  
   Кунак с Апрашки позвонил утром на пейджер, сообщая что есть новости. Кильдыбаев рванул на такси в Апрашку, разыскал кунака и получил адрес.
   Кильдыбаеву было ясно, что киллер сидит на снятой для него квартире и готовится к какому то делу. Если не успеть за два - три дня найти к нему ключик, он может сделать свои мокрые дела и исчезнуть навсегда.
   Кильдыбаев решил привлечь для дела максимум доступных ему сил и средств.
  
   ДОБКИН
  
   Женя на тридцати двух листах от руки навалял про Иванова и Феоктистова все что знал и все что про них думал. Интеллигентный следователь внимательно все прочитал, потом аккуратно сложил листочки и положив их в стол, угостил Добкина сигаретой "Мальборо" и принялся расспрашивать о том, что говорит его сосед по камере.
  
   МАШНАЯ
  
   Когда Наташа притащилась наконец на дачу, она нашла мужа Вову в их любимой мансарде. В одних трусах он лежал поверх покрывала, пил пиво из горлышка и смотрел какую-то черную порнуху. На экране три мужика в противогазах по очереди и все разом мучили тощенькую, но при этом чрезвычайно грудастую брюнеточку. Из динамиков доносилась отрывистая немецкая речь в перемежку с болезненными криками и всхлипами. Наталья через голову стянула с себя узкое черное платье, которое вчера купила в магазине прет апорте на Старо-невском и легла к Самохину под бок. Обиженный муж из принципа никак на это не отреагировал. Минут пять Наталья тихонечко лежала, не издавая ни звука. Потом стала разглядывать свои руки и грудь и вдруг спросила.
  - А что, Вова, может мне поставить силикон?
  - Я так редко вырываюсь с работы домой. Ты имела бы совесть!
  - У меня тоже работа, милый.
  - Сравнила жопу с пальцем, твоя ответственность и моя, на мне все городское управление, тысячи людей, а у нее газетка паршивая, да и то не вся, а отдел новостей.
  - Политики и информации.
  - Да какая разница!
   Наташа не отвечала, потому что ее губы уже были заняты другим делом.
  
   КИЛЬДЫБАЕВ
  
   Киллер вышел из дома только к концу второго дня наблюдения. Однако Рустам Кильдыбаев был настоящим охотником и мог ждать сколько угодно. Как Рустам и ожидал, киллера он узнал. Им оказался Иса Исмаилов из аула Ленинский Горнобадакшанского района. У Исы в ауле была мать, сестра и два племянника.
   Рустам проводил Исмаилова взглядом, покуда тот не скрылся за поворотом, потом поднял с земли камень и с удивительной силой швырнул его в собаку, вертевшуюся неподалеку. Камень попал ей точно между глаз, собаченка взвизгнула, и по губам Кильдыбаева пробежало некое подобие улыбки, он знал что ему теперь следовало делать.
  
   МАШНАЯ
  
  - Вова, а ты мог бы для меня посмотреть досье одного нашего сотрудника? - спросила Наталья, когда обессиленный муж едва живой повалился навзничь, тупо глядя в потолок и не в силах даже пошевелить языком, чтобы попросить дать ему попить, не то что бы самому протянуть руку к бутылке с пивом.
  - Ка-кого с-со-трудника ?
  - А Любарского...
  - Не путай ты меня в это дело, Наталья.
  - Какое дело?
  - Сама знаешь...
  
   ДОБКИН
  
   Норвежский шпион - капитан третьего ранга получил гуманитарную передачу от экологической организации и угощал Добкина колбасой.
   - Вам бы, молодой человек, закорешиться с какими-нибудь иностранными общественными организациями, - поучал он, закусывая,
   - С НАТО, например, или с ЦРУ, можно с МОССАД, на крайний случай...
   - Это в смысле жрачки? - отчаянно чавкая, спросил Добкин
   - Почему же только жрачки, они и от суда отмажут и деньжонок потом подкинут, а самое главное, - шпион сладко потянулся.
   - Самое главное, они потом к себе пригласят...
   - Вы что ж думаете, что они вас от суда отмажут?
   - А то! Знаешь сколько они моему адвокату платят? То-то! Они
   ему столько платят, сколько всему экипажу большой атомной
   подлодки за пять лет службы...
   - Это за что ж они такие расходы терпят?
   - За то, милый мой друг, что у нас нынче демократия! А это значит, что теперь все можно, чего раньше было нельзя...Разве не за это страдали по тюрьмам наши товарищи Сахаров и Солженицын?
   - Сахаров-то, по-моему, не сидел!
   - Разве? Ну тогда другие товарищи разве не за это счастливое наше право сидели ?...
   - А какое счастливое право?
   - Вы что, не читали Декларацию прав человека? Там сказано, человек имеет право свободы слова...
   - Ну...
   - Баранки гну ! Право на свободу слова человек имеет, а меня сюда посадили ...
   - Так вас же за измену Родине, вроде...
   - Ах, ну и вы туда же! Какая там родина! Мы, свободные люди, осознавшие свои права, являемся в первую очередь гражданами Мира...И какая-то там химера, типа Родины...Одним словом, мой адвокат меня отмажет, а экологи норвежские потом обещали вызов прислать.
   - Ну вы даете!
   - А хотите, я вам совет дам, вот вы же по национальности еврей, ну так вы напишите в Израильское посольство, что вас несправедливо преследуют в уголовном порядке за то, что вы каждый вечер зажигаете семисвечник и совершаете свое моление, а обвинение, которое вам предъявляют, сфабриковано юдофобами с Литейного и так далее ...
   - Надо подумать ...
   - Вот и я говорю, а потом они вам тоже вызов пришлют...
   - Мне вызова не надо...У нас наш пятый пункт это и есть - вечный и неразменный вызов.
   - Ну так и пишите, чего вам здесь понапрасну чалиться?
   - Да я уж кое-чего написал, - сказал Добкин загадочно и принялся выковыривать застрявшие в зубах гуманитарные калории.
  
   КИЛЬДЫБАЕВ
  
  
   Бортом военно-транспортной авиации Рустам долетел до Нальчика, а оттуда на "Ниве" с двумя кунаками отправился в аул. Они легко отыскали дом Исы Исмаилова, стоящий на самом краю обрыва.
   - Ассалям алейкум, - крикнул он мальчику, маленьким топором на очень длинном топорище рубившему на дворе суковатую корягу.
   - Здорово, коли не шутишь, - отвечал пацан.
  - Мальчик, я тебе из Ленинграда от дяди Исы гостинца привез, - крикнул Кильдыбаев, пытаясь придать лицу максимум доброжелательности
  - А ты что вместе с ним работаешь там? - спросил пацан, помахивая топориком
  - Конечно, вместе, с дядей Исой вместе работаем
  - Киллером?
  - Да, киллером, мальчик.
   Пацан вдруг закричал пронзительно громко,
  - Бабушка, тут мент из Москвы приехал, дядю Ису спрашивает.
   Кильдыбаев, понимая, что медлить больше нельзя, заранее приготовленным камнем, который все это время держал в зажатом за спиной кулаке, метко засветил пацану прямо между глаз. Пацан упал на земь, даже не охнув. Рустам свистнул и кунаки подхватив пацана под руки, потащили его к автомобилю.
   -Ну, полдела сделано! - сказал Кильдыбаев, когда племяша уже надежно спрятали в подвале у одного из кунаков.
   - Теперь можно и обратно в Питер...
  
  
   МАШНАЯ
  
   Кильдыбаев позвонил Наталии на мобильник, когда в салоне Нина Риччи она выбирала себе чулки.
  - Приезжай и привези фотки всех сотрудников, - сказал Рустам.
  - Сотрудников чего? - спросила Наталья.
  - Редакции, женщина...
  - По-ня-ла, - ответила понятливая Наташа и побежала к своей "восьмерке".
  
   ИСМАИЛОВ
  
   В пустом зале пивного бара на Московском, Наташу уже ждали. Напротив Кильдыбаева сидел одетый в черное очень худой инородец из тех, у кого на вокзале милиционеры очень любят проверять документ. Наталья села рядом с Рустамом и осторожно сказала "здрасьте". Инородец в черном на это никак не отреагировал.
  - Фотку привезла? - спросил Рустам
   Наталья утвердительно кивнула и достала из сумочки групповой портрет, который делали еще на пятидесятилетие Иванова. Рустам резким движением сунул фотографию под самый нос инородца и коротко спросил,
   - Кто?
   - Этот, - так же коротко ответил инородец, ткнув черным ногтем в одно из лиц.
   - Точно?
   - За базар отвечаю, он!
   - Дай "трубку", - уже к Наталье обратился Рустам. Он нажал несколько кнопок и прикрывая рот ладошкой закричал.
   - Ассалам алейкум, Ахмед! Как дела, как здоровье? У нас все хорошо, ты мне скажи, как там племянник? Он далеко? Ах, ишака пасет...Ты его позови, с ним дядя хочет поговорить.
   Рустам передал трубку Исмаилову, и тот, тоже прикрыв рот ладошкой, стал что то гортанно кричать по-чеченски.
   - Все харашо, - сказал он, возвращая "трубу", мы договорились...
   Когда Исмаилов ушел, и Наталья с Кильдыбаевым уселись в ее машину, Рустам сказал,
  - Я свое дело сделал, теперь твой черед ...
  - За мной не пропадет, - ответила Наташа.
  
  
   САМОХИН
  
   Генерал Заборов внимательно выслушал доклад полковника и задумчиво глядя в окно спросил.
   - Какой же у них был мотив?
   - Я думаю, они решили пойти на это ради привлечения общественного внимания к своей газете.
   - Как, как? - переспросил Заборов
   - Ради увеличения тиража, товарищ генерал.
   - Интересно...
   В кабинете повисло молчание. Генерал открыл еженедельник и, полистав его, что-то отметил в нем красным фломастером.
  - Я думаю, что прокуратура не станет возражать, товарищ Самохин, - сказал генерал и по выражению его лица полковник понял, что Заборов решение принял.
  
  
  
   КИЛЬДЫБАЕВ
  
   Кильдыбаев звонил Наталии на ее мобильник из Грозного.
  - Наташа, больше не увидимся, мне в Питер приезжать больше нельзя, если чего...
  - Рустамчик, Рустамчик, я так благодарна тебе...
  - Если надо чего, Наташа, ты моих кунаков знаешь, где искать, они всегда помогут...
  - Рустамчик, Рустамчик, я тебе так благодарна...
  - Наташа, у ребят тут аккумулятор в мобильнике садится, я долго не могу говорить, ты если захочешь приехать, я работаю в канцелярии Масхада Асланова, советником по печати, всегда меня найдешь, если захочешь...
  - Рустамчик, какой ты однако...
   Кильдыбаев выключил мобильный телефон и сунул его в карман бронежилета, первоначально предназначенный под автоматный магазин.
   - Чито, брат, баба звонил? - осклабясь спросил его бородатый командир.
   - Хароший баба звонил, здэсь такой нэт, - ответил Кильдыбаев, и подобие улыбки пробежало по его губам.
  
   КОНЕЦ
  
   Газеты в этот день вышли с метровыми заголовками. Даже черно-белые издания для такого случая разорились на двухцветную печать, и заголовки пестрели на прилавках, как бывало в дни первомая или красного октября. Убийство Паштетова раскрыто! Арестованы главный редактор и генеральный директор фирмы, где работал убитый журналист! Третье действующее лицо находится в розыске! Любарский застрелил Паштетова?!.. Убийство с целью поднятия тиража !
   По пятому каналу телевидения выступил генерал Заборов, он особо отметил работу следственной группы, работу оперативников, а так же поблагодарил за помощь товарищей из прокуратуры и ФСБ.
  - Это большая удача, теперь дело за судом, и мы надеемся, что случаи раскрытия заказных убийств вскоре перестанут быть единичными, да и самих убийств, благодаря слаженности действий правоохранительных органов, станет гораздо меньше.
   Сюжет об арестах в Питере попал даже в программу "Вести", и на НТВ этому событию тоже уделили тридцать секунд эфирного времени.
  
  
   МАШНАЯ
  
  - Ну вот, а кто-то говорил, что этот город мне не по зубам, - сказала Наталия, расставляя на своем новом столе памятные сувенирчики и талисманы в виде маленьких статуэток двенадцати животных, символизировавших полный восточный цикл.
  - Это вы мне, Наталья Леонидовна? - встрепенулась из-за полу приоткрытой двери секретарша .
  - Да, Настя, закажите мне, пожалуйста, новые визитки.
   Вышколенная секретарша встала в стойку, готовая записывать все пожелания своей госпожи.
  - Какие телефоны указать на визитке, Наталья Леонидовна?
  - Закажите две разные визитки пока по двести штук каждого сорта, на первой фамилия, имя, отчество, Самохина Наталья Леонидовна - главный редактор. Телефоны и факсы редакции. На обороте то же самое на английском языке... А на второй визитке - фамилия моя девичья и без отчества. Должность не надо, а телефон мой мобильный.
  - Это все, Наталья Леонидовна? - почувствовав паузу, спросила секретарша.
  - Нет не все. Пригласите флориста, я хочу в кабинете кое-что изменить.
  - Простите, кого пригласить?
   Наталья с укоризной посмотрела на секретаршу и подумала, найти кого-нибудь поумней, что ли.
  
  
   ДОБКИН
  
   Добкин сидел в кафетерии и потягивал алкогольный напиток, который буфетчица Ася даже после тех страшных разоблачений, которые в последнюю неделю обрушились на газету, настойчиво продолжала выдавать за азербайджанский коньяк.
  - Хоть бы постыдилась, - сказал ей Добкин, осматривая ценник, когда Ася в четвертый раз наливала ему последовательно в мензурку и потом в стакан.
  - А че мине стыдиться в самом-то деле, мине чиво, какой тавар дадут, я им и торгую...
  - Тебе ж Кильдыбаевские кунаки из Апрашки спиртягу дают, а ты ее жженым сахаром да маргонцовкой красишь...
  - Еще чиво придумал...
  - Да не придумал я, знаю, - сказал Добкин и поплелся к дальнему столику, где ждал его ни хера не соображающий Сан Саныч Бухих.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  • Размышления-зарисовки Александра Паштетова к общей картине современной ему действительности
  
  ФАРЦОВКА
  Печальная повесть
  
  ФАРЦОВКА ПЕРВАЯ
  Витька не то что бы был фарцовщиком, на то что бы стать настоящим мажором и бомбить подле гостиницы фирму, ему никогда не хватало смелости, но он в душе всегда фирмачей любил поболе, чем некоторых своих родственников. Можно даже сказать, что поставь перед Витькой фирмача с чемоданом заграничных шмоток и отца родного с чемоданом шмоток отечественного производства, ни секунды не сомневаясь, Витька выбрал бы фирмача.
  В школе Витька учился, в так называемой, английской. Там наряду с отрывками из Шекспира и Чосера, что для его образования имели неясную практическую значимость, Витька усваивал полезную лексику чисто утилитарного свойства, которая должна была непременно пригодиться в счастливой будущей жизни... И если с зазубриванием Шекспировых сонетов дело шло достаточно туго, то такие синтаксические конструкции, как fix me a drink, how much, cheep, expensive, whisky on the rocks, lets dance rock-n-roll, strip off your bra and panties, уже к концу девятого класса слетали с Витькиного языка не хуже, чем "мама, хочу пи-пи".
  Вообще, ходить в школу Витька не любил, потому что там в туалете некоторые противные ученики старших классов, делали ему "смазь по фэйсу", давали "саечки", "плюхи", а порою поставив раком, с размаху залепляли такого "пенделя", что Витя, вышибив головою дверь, вылетал из тубзика аж на середину коридора. Витька в душе надеялся, что когда он доучится до десятого класса, его мучители по своему возрасту покинут школьную обитель и курение в тубзике станет для него приятной привилегией ученика выпускного класса, однако слабость его души и трусоватость стали достоянием хулиганов не только параллельного класса, но даже восьмых и девятых. До самого выпускного звонка Витька был вынужден покупать по две пачки сигарет на день, чтобы угощать тех посетителей туалета, кто не смаргивал при замахе... Именно тогда у Витьки появилась привычка глупо улыбаться и подобострастно подхихикивать, когда разговаривают "крутые".
  А вообще, Витька любил после школы захаживать в модное кафе-мороженицу, которое "примажоренные" школяры называли промежду собой Лас-Вегасом.
  Туда часто приходил Гершка Гольдфиш. В славянском миру более известный под именем Саша Пылесос. Витька заказывал себе чашечку дрянного кофе и мог часами здесь сидеть, представляя себе, что это не грязная забегаловка на углу Съездовской и Малого проспекта, а роскошный ресторан на углу Тридцать шестой улицы и Пятой авеню. Сколько здесь было говорено слов о преимуществах джинсов "Ливайс" перед пестрядинными портками калининской фабрики рабочей одежды! Сколько сокровенных мыслей родилось здесь в Витькиной голове!
  На втором курсе учебного заведения Витьке пришлось крепко задуматься - с кем быть?
  Конечно, душа тянула его к заджинсованным патлатым фарцовщикам, что нахально лапали всех самых красивых девчонок с факультета... Однако ум и опыт подсказывали, что власть и будущее принадлежат рыцарям, закованным в броню черных двубортных костюмов с красными на них комсомольскими значками.
  Мажор Мунипов, снисходительно похлопывая Витьку по плечу, охотно делился с ним своей системой классификации людей... Витька при этом покручивал волосы возле виска и, подобострастно улыбаясь, подхихикивал.
  • Первыми, старичок, идут, конечно, фирмачи. Они самые главные на свете люди, у них шмотки нормальные, они бухают виски, а не хань сивушную, тачки у них - что надо! В общем, фирма - это, брат, фирма!
  Вторыми за ними, сам понимаешь, идут мажоры. Они шмотки нормальные носят, ну там тоже не хань сивушную пьют, а вино сухое, коньячок...
  Шпана и урла - это самые в нашем обществе последние люди. Шмотки на них - фуфло. Пьют они хань сивушную, ну ты понимаешь...
  Есть еще так называемая белая и черная гевонь.
  Черная гевонь - это, Витек, комсомолисты, что в комитете комсомола перед начальством выслуживаются. Шмотки на них партейные. Бухают они... А хрен их знает, может они и не бухают совсем...
  - А белая гевонь?
  - А белая гевонь, старина, - это детки начальства, которым в комсомолистах выслуживаться не надо... Носят они шмотки нормальные. Бухают это... Вино. Ну там, коньячок...
  
   Витя решил, что он теперь будет определенно косить под белую гевонь. Хотя папаши у него изначально не было, а мамаша была той самой профессии, что на телевидении называлась "помощник режиссера по оказанию интимных услуг", он стал распространять о себе в заведении такие биографические сведения, что он якобы является незаконнорожденным сыном председателя Государственного комитета по Телевидению и Радиовещанию... и, может быть, даже одного члена Политбюро.
   Глядя на него, Гершка Гольдфиш, более известный среди славянского населения, как Саша Пылесос, тоже "пустил по заведению парашу", будто бы он незаконнорожденный племянник друга Советского Союза гуманиста и борца за свободу негров - Ясира Арафата.
   Легенду для начала решили опробовать на иногородних девочках с первого курса, которым вместе с Витькой втюхали ношеные джинсы (по цене новых) гершкиных двоюродных сестер - Сарры и Фриды (Ирины и Алевтины).
   Идея первому пришла в голову Гершке, что на дурехах из Киришей и Запорожья можно не только табаш поиметь, но и их самих - ха-ха - нахаляву отыметь... Сделку провернули на Витькиной хате, когда мамаша схиляла с очередным режиссером "сымать кино" на все выходные. Девочки были счастливы - придя в пестряденных портках производства Калининской фабрики рабочей одежды, они ушли от щиколоток и по пояс в линялых "левисах". Гершка довольно потирал в руках "два раза про восемьдесят", из которых сестрам собирался отдать один раз по двадцать пять...
   Витька тоже остался доволен тем, что целых сорок минут мял в руках белые сиськи юной киришской филологини, и она при этом обращалась к нему "на вы", словно он был и в самом деле сыном какого-нибудь там члена Политбюро.
   Однако с большим трудом выведя после этого лобковых мондовошек, Витька поклялся себе, что отныне будет трахаться только с фирмой.
   Неожиданно порукой в этом ему стал сам гроза всех финских автобусов - мажор Мунипов. У Мунипова была проблема с языком. Вообще-то он классно лизал фирмачкам между ног, так что они визжали от восторга, заваливали его подарками в виде в меру ношенных джинсов и в меру пользованной косметики, а одна даже приезжала из-за него в Союз четыре раза подряд, пока КГБ не "зарезало" ей визу... Но с владением языком в смысле разговорным - у Мунипова была просто полная труба. Было решено, что Витька будет у Мунипова в паре - бабы пополам и фарцовка тоже пополам, но Витька будет обязан не просто переводить Муниповскую похабщину, а по возможности ее литературно облагораживать. Так как Мунипов страшно захотел жениться на американке и "схилять за бугор"...
  - Надоело здесь все, братан... Народ - быдло какое-то, шмотки носят - фуфло, бухают хань сивушную...
  
  ФАРЦОВКА ВТОРАЯ
  Автору этих строк как-то пришлось однажды присутствовать на научной конференции, посвященной обсуждению идеи реставрации в России монархии. Среди прочих, запомнилось тогда яркое выступление грозного на вид и беспощадного к многочисленным собравшимся по такому случаю дуракам академика Панченко. Отклонившись от темы, в явно раздраженной форме академик стал распространяться о подлейшем на его просвещенный взгляд изобретении недавнего прошлого - отказываться от православного обычая крестить детей по святцам. "И откуда только взялись на Руси все эти Владилены, Марлены, Радии, Гелии и прочая!?" - громыхал с трибуны рассерженный старец. "И этот ихний деятель (а происходила-та конференция как раз в бытность и.о. премьер-министра Егора Тимуровича) - Гайдар, какой он к черту Гайдар? Он же Голиков! И не будет счастья и порядка в России, покуда вместо положенного по Вере имени, эти люди будут прикрываться какими-то кличками"... Разрядился же сей анекдот совершеннейшим конфузом.
  Едва кончив свою гневную отповедь отступникам от традиций сердитый академик уселся на свое место в президиуме, как ученый секретарь, представляя следующего докладчика громогласно объявил: "Слово предоставляется профессору Петрову Марлену Ивановичу"... Панченко вскочил, замер как вкопанный, обводя зал почти что безумным взглядом и плюнув в пол и осеняя себя крестным знамением, бросился из зала вон.
  Гоша Тимуров жил на Ленинградском проспекте в высоком сталинском доме, что почти что рядом с автодорожным институтом, если выйдя из метро Аэропорт, повернуть направо и пройти метров сто с небольшим. В отношении хулиганства квартал этот вообще всегда считался благополучным. В соседних домах партия преимущественно селила разного рода начальство, к которому в самом прямом смысле относился и Гошин папаша - генерал Владилен Иванович Тимуров. Дед у Гоши тоже был военным, и непростым, а упоминавшимся в школьных учебниках истории, так как в одиннадцать лет командовал не то дивизией, не то целым фронтом. Однако Гоша натурой своей не пошел ни в отца, ни в деда. Гоша рос упитанным мальчиком, на туловище которого вместо необходимых воину бицепсов и трицепсов, благодаря бабушкиным пирожкам, упорно росли жировые отложения - особенно в области талии и ягодиц. Из-за этих самых ягодиц, Гоша не любил ходить во двор, так как пацаны из соседнего дома, Краевский, Панов и Харитонов, подкарауливали Гошу и, словно индейские охотники дикую свинью-пекари, с криками "жиртрест" и "держи жирдяя", награждали Гошу, трясущего всеми складками своего объемистого пуза звонкими поджопниками, плюхами и сайками. Владилену Ивановичу Тимурову некогда было заниматься сыном, поэтому Гоша рос в мире идей совершенно далеких от отцовских принципов и убеждений.
  Во-первых, Гоше было насрать на память четырежды краснознаменного деда, потому что отец отстегал его Гошину толстую задницу своим генеральским ремнем, когда в четвертом классе Гоша сменял дедов орден Красного знамени на плакат ансамбля Роллинг Стоунз .
   - Подумаешь, у деда их целых четыре было и все одинаковые!
  Во-вторых, Гоше было дважды насрать на папашины казарменные прихваты, так как ни в какое там училище, пусть оно хоть трижды Кремлевское, он идти не собирался.
  И, наконец, Гоше было насрать на эту страну, где всякая шпана могла безнаказанно лупить его по заднице...
  С шестого класса школы (в которой, кстати говоря, классом старше учился Миша Харитонов), Гоша решил, что когда-нибудь он этой стране отомстит за все саечки, плюхи и поджопники.
  ФАРЦОВКА ТРЕТЬЯ
  Проезжая как-то по Выборгскому шоссе, где оно льнет к береговой линии и вьется бесконечной чередою плавных перегибов, я обратил внимание, что от Солнечного и до Зеленогорска почти что в каждом повороте на дереве или столбе висят кладбищенские венки... Как же плохо еще умеют рулить наши люди, - подумал я. Ну что ни поворот, то венок и траур! Надо что ли шоссе спрямить или людей подучить...
  Вова Малинин родился в Выборге. К письму и счету, равно как и к ботанике с географией, Вова испытывал жгучую ненависть. Зато с восьми лет полюбил, разглядывая порнографические картинки, "чистить морковку", с девяти пристрастился к пиву и сигареткам, а едва справив свой первый в жизни юбилей, все дни стал проводить на рынке возле продавцов матрешек и командирских часов. Здесь, по мнению юного Вована, протекала настоящая жизнь. За пределами же рынка, за исключением, разумеется, ресторанов и казино, жизни не было, а было какое-то скучнейшее прозябание.
  Именно на рынке толкались носители истинных знаний, продавцы армейских шапок-ушанок, понимавшие два десятка слов по-фински, именно здесь играли накаченными плечиками "бычары" из бригады Геши Турмалая, что пасли здешние торговые ряды и проституток, именно здесь расхаживали фирмачи финны и шведы, остановившиеся на пару часов в первом большом российском городе перед последним авто-броском на Ленинград.
  К финнам у Вована было двоякое отношение. С одной стороны, это были господа в дорогих одеждах, располагавшие деньгами в иностранной валюте, одним словом, люди приличные и достойные уважения, а с другой стороны, это была "чухна белоглазая", в спину которым продавцы, понимавшие пару десятков слов по-иностранному - для Вована просто академики, всегда хохотали и выкрикивали по-русски разные обидные слова... Вован не мог для себя взять в голову, почему такие от природы глупые финны (не мог же он не верить умным ребятам-продавцам ), живут так богато и более того, дают жить и тем же самым продавцам, и "бычарам", и проституткам... Однако Вован по своим природным антропологическим свойствам не мог надолго загружать голову какими бы то ни было размышлениями и принял существующее положение вещей как данность. С десяти лет в небольшой вовиной голове устоялась космогоническая система мира, где глупые финны покупали у умных продавцов шапки-ушанки и матрешек, сильные и красивые "бычары" отнимали потом у продавцов часть наторгованного и ехали вечером в казино, где до утра пили с проститутками алкогольные напитки иностранного производства, а ему - Вове - предстояло в этом мире найти себе место, достойное его желаний и образования.
  Качка из Вовы, как он ни старался, не получилось. Сказались пиво с сигаретками, к которым он пристрастился с девяти лет. Таким образом, к "бычарам" из бригады Геши Турмалая путь Вове был заказан в силу чисто физических противопоказаний. Однако определенная сметливость и, что немаловажно, свойство "своего пацана", выросшего на глазах, сыграли положительную роль, и Вове предложили "дело". Когда ему стукнуло семнадцать от выкуренных к этому времени сигареток, выпитого пивка и "надроченной морковки" он выглядел на все тридцать. Вову заметил "сам" Геша Турмалай. Ему нужен был менеджер-администратор для нового вида предпринимательской деятельности. И Геша сделал Вове предложение.
  Суть бизнеса была проста. На все значимые, снабженные светофорами перекрестки и бензоколонки необходимо было расставить безногих алкашей. Алкашей таких было навалом, каждую зиму все большее и большее количество пьющих мужчин валяясь по пьяне на снегу, отмораживало себе нижние конечности, которые им бесплатно ампутировали потом в городской больнице. Так что кадровый вопрос в новом бизнесе решался весьма просто. Но этих алкашей было необходимо одеть и обуть в военную камуфляжную одежду, усадить их всех на инвалидные кресла-каталки и, самое главное, следить, что бы алкаш сидел на своем перекрестке все шестнадцать часов рабочего дня и выполнял план... Триста финских марок в день с одного перекрестка.
  Вова вписался в бизнес безоговорочно. Причем, не только успешно выполняя план, предписанный Гешей Турмалаем, но и перевыполняя высокое задание.
  Во-первых, Вова сэкономил на креслах-каталках, заставив инвалидов где стоять на костылях, а где просто сидеть на принесенном из дому табурете. Для того, что бы инвалиды не падали к концу смены, а могли бы передвигаться с протянутой кепочкой вдоль стоящих под красный свет машин, он поставил на каждый перекресток не по одному инвалиду, а по два, что бы они менялись каждые полчаса, давая отдых натруженным культям. Вова был со своими подчиненными строг. Если он, приезжая с обязательным ежедневным обходом, не заставал инвалида на рабочем месте, он безжалостно увольнял работника без выходного пособия. Несдавшего обязательный дневной план, он заставлял работать ночью. И горе было тем инвалидам, которых он заставал на работе в нетрезвом виде.
  Вова проявил и другие организаторские способности, так он договорился о присмотре местными ГАИшниками за безопасностью его подчиненных в обмен на необременительную ренту.
  Он облагородился, стал одеваться в костюмы и даже научился повязывать галстук. Своим родственникам и знакомым девушкам Вова начал представляться предпринимателем, имеющим несколько цехов и торговых точек. Под цехами и точками подразумевая перекрестки и бензоколонки, где стояли его "ветераны" чеченской, афганской и Великой Отечественной - тут все возрасты годились!
  Однако, в один печальный день, когда Вова только что поменял свою драную ржавую "девятку" на пятилетнюю "БМВ", с ним случилось то, что и должно по теории случиться с молодым и красивым бизнесменом. Выпив в шашлычной Гасана Акаева триста коньячку, он нажал на газ, забыв перед одним из поворотов шоссе нажать на тормоза... Гаишники так и нашли его под утро, уткнувшегося носом в торпедо ... Вместе с ним уткнувшись носом в окровавленное торпедо спала вечным сном его несовершеннолетняя подруга Анжелка, которая как и Вова тоже ненавидела письмо и счет и свято верила в то что настоящая жизнь вертится в трех измерениях - ресторан, казино и боулинг-бар...
  Братва, скинувшаяся по двадцать марок на похороны, повесила на повороте красно-зеленый жестяной венок, выпила в шашлычной у Гасана по триста коньячку и, оседлав свои "ауди" и "БМВ", разъехалась по делам...
  ...А на жестяном веночке, что висит теперь на одном из поворотов Выборгского шоссе, кто-то написал:
  Здесь сломал себе шею нормальный пацан. Он в своей жизни сделал много хороших дел - выкурил сто тысяч сигарет, выпил десять тысяч бутылок и банок пива, пятнадцать тысяч раз "дрочил морковку", трахнул сто баб... В общем, нормальный был пацан... Жалко, что рано помер. Сколько еще таких полезных дел он мог бы совершить!
  
  ФАРЦОВКА ЧЕТВЕРТАЯ
  Больше всего на свете Толик Имцов любил зырить в бинокль на баб из санатория имени Свердлова. Будучи коренным жителем города Сочи, на летние каникулы он обычно никуда не уезжал и вместе со своим школьным корифаном Сеней Федоровским мог часами сидеть на жаркой, словно сковородка крыше строительного вагончика, откуда через глухую железобетонную стену открывался совершенно бесплатный вид на закрытый санаторный пляж. После завтрака и утренних процедур сюда выходили "мамочки", как называли их Толя с Сеней, и, находясь в наивной уверенности, что ни одна мужская душа их не видит, скинув халаты и лифчики, подставляли солнцу свои бледные молочные железы. Процедурная сестра ставила на столик песочные часы и, лениво прохаживаясь между лежаками, прикрикивала на отдыхающих дамочек: "Трусики, трусики снимайте!"
  Толик с Сеней жадно припадали к окуляром своей оптики и в сладострастном азарте раскрыв слюнявые рты шептали друг другу: "На эту, на эту посмотри, ка-а-акие сиськи!"
  У Толика для этого дела использовался дедов цейсовский бинокль, который, по семейным преданиям, тот якобы привез с войны. Сеня же мучился с оптической трубой от теодолита, который они вместе с Толиком потырили прошлой осенью у зазевавшихся дорожных строителей. Весь теодолит для "зырения" за мамочками использовать не имело смысла. Да и было это опасно, теодолит большой - куда его таскать, заметят еще, да в милицию потащат! Ребята развинтили его по частям, кремальеру с уровнями и винтами выкинули за ненадобностью, а тридцатикратную оптическую трубу приспособили для подглядывания. В Цейс сиська наблюдалась, конечно, лучше! Поиск и захват объекта в поле зрения осуществлялся быстро и удобно. Теодолитова труба же мало того, что переворачивала объект кверху ногами, так еще так приближала и увеличивала, что поиск сиськи нервными дрожащими от нетерпения руками длился порою несколько томительных минут. Незакрепленная труба дрожала и сбивала картинку. Поэтому Сеньке все время приходилось мудрить. Он притащил на крышу табурет и стал прилеплять к нему трубу пластилином, что б не дрожала. Пластилин на солнце плавился, труба соскакивала с "цели" и сиську приходилось ловить вновь и вновь, тогда как счастливый Толик мог непрерывно ловить в свой цейсовский все бело-розовые прелести. Однако, когда труба находила наконец свою истинную цель, видно в нее было куда как лучше, чем в бинокль, он ведь приближал только в восемь раз, а теодолит - во все тридцать! На сиське не то, что было сосочек видать, каждую пушинку, каждый волосок было видно, как если бы он был в тридцати сантиметрах от глаза. И даже то, что изображение было перевернутым, не имело никакого значения. В такие редкие удачные моменты, Толик бросал свой бинокль и, оттолкнув Сеньку от трубы, сам припадал к теодолитову окуляру, громко подсасывая слюну и приговаривая: "Ух ты, ну бля дает, сиська что надо!"
  Насмотревшись вдоволь, друзья потом подолгу разговаривали.
  • Слышь, Толик, я в медицинской энциклопедии читал, доктор по бабским
  сиськам маммологом называется.
  - Ну все, как школу кончу, поеду в Ростов на медицинский поступать.
   Представляешь, Сенька, я - в халате, отдельный кабинет, заходит ко мне мамочка, та давешная, ну что в синих трусиках была, с большой сиськой, ну заходит она ко мне, я ей говорю: "Раздевайтесь, на что жалуетесь?", а сам за сиськи ее беру, на диванчик кладу...
  - Да, у баб это самая чувствительная часть... Баба, если дает за сиську
   помацать, считай, твоя! Я в книжке одной читал.
  - Ну вот я и говорю, Сень, ложу я ее на диванчик у себя в кабинете, а сам за
  титечки ее так, между прочим, мацаю, мацаю... И потом на нее ложусь и все такое, понимаешь!
  • Я тоже в медицинский поеду, Толян! Там все равно, на маммолога, на
  гинеколога, на рентгенолога даже лучше... В рентгеновском кабинете там
  темно. Поставишь ее перед экраном, сам руками ее вертишь, так и этак, за
  титьки ее там, за попочку мацаешь... А в твоем-то кабинете, там еще
  медсестра будет, куда ты ее денешь?
  - Дурак, все доктора медсестер своих в первую очередь харят как хотят, ты
   что, не знал? У меня дядька двоюродный доктором в больнице, так он всех
   медсестер там отодрал...
  - Эх, скорей бы, что ли, школу кончить!
   Так в мечтах о счастливом будущем взрослой жизни пролетали дни. Однако вскоре друзьям пришлось расстаться - семья Имцовых переехала в город Волгожанск. Там не было закрытого пляжа женского санатория имени Свердлова, зато там было многое другое, из чего юный Толян усвоил, что для успеха у женщин необязательно стремиться в доктора.
   На приборостроительном факультете "корабелки", куда после окончания школы поступил Толечка Имцов, вовсю кипела комсомольская жизнь. А в понимании комсомольского актива, "комсомольская жизнь" в первую очередь предполагала именно то, о чем на берегу Черного моря, когда-то мечтали маленькие Сеня и Толян. Любое комсомольское дело, будь то слет участников конкурса военно-патриотической песни, поход по местам боевой славы отцов, военно-туристическая игра "Зарница" или выезд в подшефный колхоз на уборку урожая, все заканчивалось одинаково - обильным портвейном и свальным грехом с подругами-комсомолочками, где придется - в палатках, бараках, колхозных избах, а то и просто в стогу сена-соломы. Такая жизнь пришлась Толяну по душе. Он забыл о мечтах выйти в доктора-маммологи и стал примеряться к мысли делать потом карьеру комсомольскую. "Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым", - распевал он, обнимая в стогу свою очередную полупьяную подругу. Тезис "Общественная работа помогает в учебе" Толик подтвердил на практике таким образом, что прикрываясь чрезвычайной занятостью в Райкоме и Обкоме - перестал вообще что-либо учить и получал зачеты "автоматом" через деканат. Старшие товарищи не просто заметили Толика, но выдвинули его делегатом на областную конференцию, а потом и на всесоюзный съезд. Его выбрали секретарем Райкома. Сначала третьим. А потом и вторым. Карьера катила в гору. Число трахнутых на работе баб перевалило за сто пятьдесят. Жизнь начиналась более, чем успешно.
  
   Вообще, причиной того, что в комсомольской карьере Толика Имцова наблюдалась такая поступательная динамика нельзя было видеть лишь его сексуальную привлекательность, что импонировало Анне Иванне - второму секретарю Горкома партии, которая нежно курировала успехи юного комсомолиста. В карьере Толика не обошлось без внешней поддержки, а таковая имелась и была она весьма значительной и весомой. Мать Толика приходилась двоюродной сестрой Руфиме Иосифовне Челдоновой, жене первого секретаря Уральского обкома партии - члена ЦК и прочая, прочая, прочая.
   В сентябре, когда Толик вернулся из командировки, где руководил сводным областным студенческим строительным отрядом и где трахнул восемь баб, из которых четыре были с большими сиськами, а одна даже оказалась при этом целкой, Толик неожиданно получил из Обкома предложение поехать по студенческому обмену в Америку. Отказываться Толик не стал.
  
   Агенты Восточного отдела ЦРУ Дэн Роуз (Давид Розенблюм) и Айзек Фай (Исаак Файнгольд) сидели на одной из конспиративных квартир в Вашингтоне, потягивали халявное пиво с бурбоном, так сказать "on CIA expense" - из холодильника, который, как и вся квартира с ее содержимым, принадлежал "конторе". Дэн листал страницы объемистых файлов и читал вслух. Айзек, как старший и более опытный, делал свои резюме.
  - Имцов Анатолий Михайлович. Родился в городе Сочи в 1968 году. Мать - Рабинович Ида Борисовна, отец - Имцов Михаил Васильевич. Отец в 1969 году с Идой Борисовной развелся и с семьей не живет. На сына платил алименты.
  - Фазерлесс чайлд - безотцовщина, воля не развита, этические ориентиры смещены, склонен к нарциссизму, капризен, - вставил Айзек, потягивая из запотевшей банки.
  - Правильно, - подтвердил Дэн, заглянув в конец файла.
  - Ну ладно, давай по порядку.
  - Ида Борисовна состоит в дальнем родстве с Руфимой Иосифовной Челдоновой, приходясь ей троюродной сестрой. Родственные отношения сестры поддерживают. Так в 1980 году, переехав из Сочи в Волгожанск , Ида Борисовна обратилась к сестре за помощью в получении жилплощади, и та через мужа - Бориса Челдонова помогла своим дальним родственникам без очереди получить двухкомнатную квартиру. В 1985 году Ида Борисовна вновь обращается к сестре с просьбой помочь на этот раз с поступлением сына в институт. Вопрос решился положительно и Анатолий Имцов был зачислен на престижный перспективный факультет вычислительной техники оборонного ВУЗа, куда евреев принимали только в исключительных случаях. Анатолий знал о своем высоком покровителе в ЦК и нередко заявлял об этом в кругу знакомых, что бы создать себе вес в обществе.
  - Вот это вот самое интересное в его биографии, если нам удастся его подцепить, мы сможем влиять на самого Бориса Челдонова, ты представляешь перспективу!
  - Это было бы просто замечательно! Азохен Вей!
  - Читай дальше.
  - А дальше как у всех: комсомол, райком, обком, связи с КГБ, мелкие грешки вроде пьянок и девочек, ничего особо интересного.
  - В нашем деле ничего второстепенного не бывает. Каких он баб предпочитает? Какую водку любит больше всего? Сколько может выпить за один раз? Быстро ли пьянеет? Мы это знаем?
  - В деле есть кое-какие фотографии, где он снят в компании с девушками...
  - Ну-ка покажи... Понятно, мы подсадим к нему нашу Ривочку... Ребекку Штрудель. Ее груди сведут его с ума. И через несколько лет, когда мы вырастим из него нашего агента влияния, через него мы сможем воздействовать на самого Бориса Челдонова...
  - Даже не верится, что нам в руки идет такая удача! Шейн гипши, ла хаем!
  
   ФАРЦОВКА ПЕРВАЯ
   После третьего курса филфака Витька поехал на языковую практику в Англию. Маман устроила, с кем надо переговорив и все такое прочее. А Пылесоса, как еврея в Англию не пустили, хотя и отметки у него были гораздо лучше. И вообще. Мажор Мунипов просто зашелся от зависти, присасывая слюну и нервно почесывая в промежностях.
  - Ух ты, три месяца в Ливерпуле!
  - Да не в Ливерпуле, а в Лидсе.
  - Да какая разница, меня хоть в ихнюю самую дыру-раздыру бы послали, я бы там всех фирмачек перетрахал. И женился бы потом.
  - Ну ты и здесь не теряешься.
  - Да что здесь, чувак! Здесь же и пойти с чувихой некуда - все на хатах, да на дачах. В Садко или в Турку - там Гэ-Бэшников засада, а в привокзальный ресторан - там дерьмом накормят, а выпивка - сивуха, которую только шпана хавает... А в твоем этом Лидсе, там ведь поди и кабаки фирменные, там и виски с джином, и этот, как его - гиннес...
  - Там пабы пивные такие, где все по вечерам сидят.
  - А публичные дома там есть?
  - А хрен его знает, старина, может и есть, да у меня все равно капусты не хватит - стипендия то не большая, только-только.
  - Слушай, Витек, я тебе дам пятьсот баксов, ты мне оттуда кепку с помпоном привези, пиджак в клетку и трубку, как у этого из кино про Шерлока Холмса, а на то, что останется - сходи за меня в публичный дом, потом мне расскажешь, лады!
  
   В публичный дом Витька не попал по причине того, что в Англии он их не нашел. Да впрочем, он особо и не спрашивал. Зато в компанию, где студенты, аспиранты и молодые преподаватели курили марихуану и слегка потрахивались, он угодил прямо так сказать с корабля на бал.
   В кампусе Университета города Лидс Витька приняли как родного. Мягкой в общении и даже с виду просто ласковой профессуре и менеджерам тяга молодого человека из России ко всему западному явно импонировала.
  - Хау ду ю ду! - лыбились по утрам английские друзья.
  - Хау ду ю ду! - приветливо лыбился в ответ Витек.
  
   К нему приставили персонального опекуна-"ангела хранителя" из числа аспирантов филфака, изучавших, помимо всего прочего, русский язык и литературу. Звали его Стивен. Он был худ, высок и при всей, казалось бы, пропорциональности членов, был крайне нескладен. Длинные, почти что белые волосы Стив зачесывал набок, они постоянно лезли ему в глаза, и он то и дело поправлял их худыми бледными пальцами, что, в конце концов, Витьку дико раздражало. Стив носил дивной синевы толстенного коттона джинсы "ливайс" размера на два больше, чем ему полагалось, так что они болтались на худой стивовой заднице, подобно яхтенному стакселю на мачте в безветренную погоду. Всех русских студентов расселили по два в маленькие комнатушки на втором этаже старинного дома шестнадцатого века, что был теперь ихней университетской общагой. Однако, так как число студентов оказалось нечетным, Витьку поселили одного в крайнюю по коридору комнату. И Витька сперва этому обстоятельству здорово обрадовался.
  - Может и правда, трахну кого! - думал он про себя и улыбался.
   Языковые занятия в колледже были необременительными - часа четыре с утра и пара часов после обеда. Времени свободного было - хоть отбавляй. И повсюду, куда бы Витька ни направился, рядом с ним все время оказывался длинный и нескладный Стив. Витька радовался этому обстоятельству, так как Стив был хорошим проводником и экскурсоводом. И, кроме того, что особенно импонировало Витьке, Стив часто расплачивался за них обоих и в платных музеях, и в дешевых забегаловках, где они наспех перекусывали, и в пабах, где по вечерам сидели за кружкой черного гиннеса.
   У Стива не было герлфренда. Хотя он и душевно целовался при встречах со всеми знакомыми старшекурсницами, но это ничего не значило, так как все кругом были в этом смысле куда как более эмоционально раскрепощены, чем наши... Стив часто говорил, особенно под вечер, сидя в пабе, что его мучит одиночество и что его никто не понимает. Витьке он все время говорил, что он очень похож на англичанина, и если бы он жил не в России, они могли бы с ним подружиться, как братья.
   Однажды, Стив и Витька забрели в большой супермаркет на окраине Лидса, где местные затоваривались жратвой на неделю вперед, приезжая специально для этого на авто, доверху забивая потом заднее пространство своих "тойот" и "роверов" бесконечными полиэтиленовыми упаковками со снедью и напитками. Витька потащил Стивена в отдел писчебумажных принадлежностей, где давно уже облюбовал себе органайзер за пятьдесят фунтов. Витька попросил продавца-индуса показать ему вещь и принялся долго-долго вертеть ее в руках, делая при этом выразительные гримасы сожаления, мол, хорошо, но дорого. Кончилось дело тем, что Стивен достал из заднего кармана джинс свой красивый кожаный "валлет" и, отсчитав из него десять розовых бумажек с красивою королевой, протянул их индусу-продавцу.
   А вечером в пабе, Витька вдруг сказал, что много бы дал за то, чтобы на выходные поехать в Лондон.
  - Да, - протянул в задумчивости Стивен, - Билет в один конец стоит шестьдесят фунтов, гостиница, метро, музеи, все это недешево.
   В следующий уикенд поездом "бритиш рэйл" они отправились в Лондон. За все платил Стивен.
  
   ФАРЦОВКА ВТОРАЯ
   Гоша Тимуров был, как нынче принято говорить - фигурой самодостаточной. Его никто не вербовал. Его никто не подучивал "ломать социалистическую экономику". Он сам до всего дошел. В КГБ таких называли "инициативниками". Такие как он, всегда были страшнее прочих, чьи поступки можно было предугадать по закономерному раскручиванию событий: сперва драки и пьянки, потом первые приводы в милицию, потом нож, кража - тюрьма... Нет! Такие, как Гоша Тимуров, непредсказуемы. Они живут себе тихо, ходят к себе в аспирантуру, ездят отдыхать на дачу, сдают анализы в поликлинику... И вдруг, ба-абах! Сразу такое совершают, что и сотня запрограммированных Ламборозо криминалов за всю свою жизнь не совершат.
   Такие, как Гоша Тимуров, преступления совершают из чисто научного любопытства. Им интересно, а что будет, если в городской водопровод налить раствору героина?
   Хорошо, что Гоша Тимуров не был химиком и микробиологом. Он был всего лишь экономистом. Но, тем не менее, в результате Гошиного преступления пострадало куда больше людей, чем, скажем, в знаменитом пятьдесят шестом, когда миллион уголовников по амнистии выпустили вдруг на свободу.
   ФАРЦОВКА ТРЕТЬЯ
   На Выборгском шоссе уже нет ни одного поворота, где к столбу или к дереву не был бы прибит зелено-красный могильный веночек. А бизнес, тем не менее, процветает. На перекрестках ветераны всех войн исправно протягивают в салоны авто собранные в горсточку ладони. Возле гостиниц и исторических достопримечательностей бойко идет торговля матрешками, балалайками и армейскими головными уборами. А по вечерам возле мотелей и шашлычных табунами стоят темно-серые БМВ, гнедые ВОЛЬВО и вороные Гранд-Черроке. И стоит в шашлычных дым коромыслом, потому как идет бизнес - капают денежки. А деньги для того и капают, что бы их с толком потратить - на баб, да на выпивку.
   Пацан, который после смерти Вовы Малинина возглавил инвалидный бизнес, посадил всех безногих ветеранов в фирменные кресла-каталки и приставил к каждому по худенькой барышне с грустными глазами. Теперь каждый инвалид держал в руках идентификационную табличку, на которой печатными буквами было написано: "Ноги оторвало чеченским снарядом при штурме Грозного, подайте на лечение"... Пацан оказался нормальным пацаном, он регулярно отстегивал Геше Турмалаю пятнадцать процентов и еще десять процентов в братковый общак. По вечерам он исправно приезжал в шашлычную Гасана, где пил, курил, ржал над анекдотами, играл в американский биллиард и шлепал по заднице мстных шестнадцатилетних проституток. Он купил себе пятилетнего ОПЕЛЯ и однажды ночью повис на его руле, когда машина уткнулась своим мятым капотом в придорожное дерево.
   Пацаны сбросились по тридцать чухонских марок, помянули товарища и прибили к дереву зелено-красный венок.
  
   ФАРЦОВКА ЧЕТВЕРТАЯ
   Когда Толик Имцов вернулся из Америки домой, он запросто поинтересовался у Иды Борисовны.
  - А что, маман, не устроит ли меня дядя Боря в правительство? Мне все равно кем, хош министром, хош вице-премьером... Оно, конечно, лучше всего председателем, но сама понимаешь...
   Ида Борисовна с астматическим присвистом вздохнула, погладила сына по кучерявой голове и принялась накручивать диск телефона.
  - Руфа, это ты, ой как слышно-то хорошо! - кричала в трубку Ида Борисовна.
  - Как здоровье? Как Борис? Устает очень? Ай-ай-ай! Все пьет? Ай-ай-ай! А как дети - Танюшка, Наташка? Как внучек? Что в Англию учиться поехал? Мой Толька вот тоже в Америку учиться ездил. Слушай, Руфа, а нельзя ли там Толика пристроить куда-нибудь в правительство... Ты спроси Бориса-то! А то здоровье у меня совсем что-то никуда. А парень он умный, ну ты же знаешь! Способный, ему что ни поручи, там в магазин сходить, на базар или туфли в починку отнести, он так здорово справляется - никогда ничего не перепутает и не потеряет! И деньги в уме считает хорошо. С ним в магазин ходить - одно удовольствие! Стрелка на весах еще не успокоилась, а он уж быстрей продавца посчитает, такой вот...
  - Ну, мама! - с укоризной прогнусавил Анатолий.
  - Я точно тебе говорю, Руфа, мальчик толковый, разберется... Вот и я говорю, не боги горшки обжигают, правильно.
  
   А через месяц Толика Имцова дядя назначил губернатором. "Для начала" как они сами изволили при этом выразиться. А в довесок добавил своему племянничку,
  - Будь проще, Анатолий, и люди к тебе потянутся.
   И люди потянулись.
   Особенно, лучше других тянулся к новому губернатору старый кореш по студенческим попойкам Коля Криворукий. Колю выперли за неуспеваемость еще с третьего курса института, он потом сидел за что-то не то за поножовщину, не то за угон машины... Потом вышел, занялся кооперативами по обеспечению потребностей населения в видеопродукции - занял денег без отдачи, накупил видеомагнитофонов, нанял за копейку девочек-припевочек, чтобы кассеты вставлять-вынимать и вскоре завалил в городе все киоски фильмами самого ходового содержания - с драками, стрельбой и порнографией. Потом Коля опять немного посидел в тюрьме, где его неудачно пырнули ножом, после чего правую руку у него слегка скрючило, за что и прозвали его Криворуким. Выйдя во второй раз, Коля не стал размениваться на мелочи, а сразу занялся по финансовой части. Он убил вице-президента самого крупного в городе банка и занял его место. Правда, для пущей убедительности похитил еще дочку президента банка и потом ее же героически и освободил. Таким образом, когда Толик стал городским головою, Коля Криворукий ворочал миллионами родных деревянных и сотнями тысяч зеленых грюников.
   К Толику он пришел на второй день назначения того губернатором.
  - Слышь, Толян, помнишь как мы с тобой на втором курсе в колхозе Наташку в стогу вдвоем отодрали?
  - Помню, как же, она теперь, кстати, у меня в администрации пресс-секретарем работает.
  - Ну да ладно, я чего говорю, Толян, сейчас люди бабки из воздуха делают, а тут у нас под ногами столько добра пропадает! Надо дело делать, Толян!
  - Что предлагаешь?
  - Предлагаю тебе в долю со мной войти, схема простая, все бабки, что в город из Москвы приходят, пропускай через наш банк, лады? Твои - десять процентов.
  - Пятнадцать.
  - Двенадцать.
  - Тринадцать.
  - Тринадцать нехорошее число, ну да ладно, я на зоне в тринадцатой колонии сидел... И откинулся тринадцатого - по амнистии.
   С этого дня все деньги, что Москва переводила в город для финансирования госпредприятий, стали проходить через банк Коли Криворукова. Здесь в банке они задерживались на недельку-другую, за которые Коля успевал десять раз купить и одиннадцать раз продать на бирже разного рода бумаг - от простых и вульгарных "зеленых" до хитрых векселей Центробанка со зловещим названием ГКО. Маржа за неделю, бывало, составляла до десяти лимонов "зелеными". И "лимон триста" что составляло аккурат тринадцать процентов - точно в срок приплывало к Толику на дачу. Для начала, Толик предпочитал наличными.
   Тянулись к нему и другие люди, настолько тщательно исполнял он завет дяди Бори "быть проще". Простота, как понимал ее Толян, выражалась в том, что коли люди предлагают - не надо отказываться.
   А люди предлагали. Например, предлагали десять процентов с любого городского заказа на строительство или ремонт. И город в лице Толика заказывал. Проценты поступали наличными, но хоть они Толику и бесконечно нравились, брать стало как-то "не технологично". Колян по просьбе Толяна сгонял в Швейцарию и открыл там счета... Получать проценты стало много проще.
   ФАРЦОВКА ПЕРВАЯ
   Окончив университет Витька собрался было поехать работать за границу, однако хороших мест, вроде посла в Париже или консула в Монако, ему не предлагали, а на плохие - младшим переводчиком в Мозамбик или Анголу - ему не хотелось. Мажор Мунипов, который везде ходил теперь в клетчатой кепке с помпоном, что Витька привез ему со стажировки, сказал:
  - А и хрен с ней с заграницей. Бабки и здесь рубить можно приличные. Кабы я знал языки, как ты, я бы в бармэны в валютный бар пошел бы. Кайф!
   Витька, однако, в бармэны не пошел. Мамаша подсуетилась с кем надо - и Витьку взяли на телевидение. Редактором программ для иностранцев. А так как местное телевидение для иностранцев никаких программ пока не делало, работа носила для Витьки чисто формальный характер - два раза в месяц приехать на телецентр и получить в кассе аванс или получку.
   Великие изменения начались тогда, когда в городе объявился вдруг Гершкин дядя из Тель-Авива.
   Дядя Зяма привез с собою мешок денег и разрешение самого Челдонова открыть здесь в России "свободное радио". Своего племянничка Гершку дядя Зяма назначил генеральным директором. Витьке же предложили скромную, но почетную роль главного редактора, или как теперь модно было говорить - "директора программ".
   Что бы освоить все тонкости программного дела, Витьку на месяц послали в вожделенную заграницу.
   Поселили его на служебной квартире под Парижем, так сказать, "банльер" - в Сен-Дени. На жизнь - на все про все выдали две тысячи франков и каждый день обязали приходить в Центр обучения восточных специалистов на Рю Франсуа Премьер.
   Кроме него, на занятия ходило еще пять человек - два парня из Москвы, один чувак из Варшавы и мужик с чувихой из Чехии. Занятия велись по французски с хреновым синхронным переводом на наушники. Первые пару дней Витька мучился, слушая бесконечные поучения типа:
  - В постсоветском обществе необходимо проводить массированную агитацию населения за приоритеты ценностей развитых демократий, за свободу капитала, свободу личности, свободу информации...
   На третий день Витька купил в Карефуре си-ди плейер и пару дисков Ленни Кравитца. Теперь он сидел на лекциях в наушниках и ритмично покачивал головой. Наблюдавшим за ним иностранцам казалось, что таким образом их русский студент выражает свое безусловное согласие со всем, что говорят ему мудрые учителя.
  
   ФАРЦОВКА ЧЕТВЕРТАЯ
   На второй год работы Толика Имцова губернатором, Ида Боисовна снова позвонила своей троюродной сестре Руфе, так как чувствовала себя совсем больной и боялась, что долго уже не проживет.
  - Руфа, как Борис? Много пьет? Ай-ай-ай. Как дочки, как внук?
   Слушай, Руфа, я что-то совсем разболелась, нельзя ли Толика в Москву пристроить при Борисе каким-нибудь начальником?
   Тетя Руфа поговорила с дядей Борей и Толяна перевели в столицу, назначив его министром финансов...
  - Главное, будь попроще, и люди к тебе потянутся, - сказал дядя Боря, напутствуя племянничка на новом, так сказать, поприще.
  - И держись этого, как его, премьер-министром у меня работает...Надо пить бросать, забыл, бляха-муха...
  - Гоша Тимуров, - подсказал стоявший рядом охранник.
  - Правильно, его и держись, нормальный, говорю, пацан.
  
  
  
   Коля Криворукий сидел на террасе своей "ближней" к Волжанску даче, внешней мощи и внутреннему убранству которой позавидовали бы и владельцы Виндзорского замка. Сидел в простых сатиновых трусах и лениво почесывая промежности покуривал свою послеобеденную сигаретку.
  - Вот что Жора, сказал он в задумчивости своему верному (а может и неверному - кто его знает, что у него на уме) шоферу и телохранителю, почтительно стоявшему в проеме двери.
  - Я тут Толяна Имцова приглашу на "дальнюю дачку", ты организуй там девочек, как надо, и главное - поставь там аппаратуру, что бы все на кино заснять, как там Толян отдыхать будет... Понял?
  - Без вопросов, Колян, я че тупой?
  - Ну и ладушки тогда.
  Коля протянул руку к столику с напитками и дал Жоре знак, что разговор окончен.
  
  ФАРЦОВКА ШЕСТАЯ
  Харабада еще со школы слыла девицей достаточно стремной. Она наголо брила голову, носила за спиною самурайский меч, в компаниях стаканами без закуси пила водку, курила беломор и слушала Рика Вэйкмана и Кинг Кримсон...
  С Гошей Тимуровым она сошлась на почве того, что, во-первых, никто из нормальных людей с факультета дружить с нею, как и с Гошей, не хотел, а вторым фактором взаимной их друг к другу тяги, послужила обоюдная ненависть к этой, как они выражались, стране идиотов.
  • Какие-то тут все недоделанные собрались, - говорил Гоша Харабаде, думая при этом о тех "недоделаненых", которые в школьном дворе травили его, давая звонкие поджопники и кричали обидное - "жиртрест".
  • Точно, недоделанные, - вторила Гоше Харабада, думая при этом о тех высокомерных мальчиках, что никак не желали замечать ее титек, что аж на целые полтора миллиметра выдавались за линию живота, если надуться и выпятить грудь колесом.
  Сошлись они в одном - этим недоделанным надо всем показать, где раки зимуют.
  
  
  Гоше Тимурову приснился страшный сон, будто бы его дедушка, тот самый, что в тринадцать лет командовал не то армией, не то целым фронтом, пришел к нему к Гоше в спальню в буденовке, с маузером на боку, и принялся плакать:
  - Почему, когда я мечтал о том, что мои дети станут мальчишами-кибальчишами, которые будут Родину любить, а буржуинов - ненавидеть, мой внук вырос мальчишом-плохишом, который за банку "хайникена" продал буржуинам все величие нашей страны?
   При этом дедушка, рыдая, подкручивал пальцами выбивавшиеся из-под буденовки кудрявые пейсы.
  - Почему мой внук сменял мой орден Красного знамени с номером 0008, который я получил за форсирование пролива Лаперуза, на плакат буржуинского ансамбля "Ганз Энд Роузез"?
   Дедушка выхватил из деревянной кобуры огромный черный пистолет и наставил его прямо в Гошин лоб.
  - Мне остается только убить своего гадкого потомка, как это сделал со своим сыном наш великий предок Тарас Бульба!
   Гоша проснулся весь в поту, опустил толстые и короткие ноги в тапки-шлепанцы и пошел на кухню попить водички.
  - И снится эта гадость, пенсионеры персональные, коммунисты, ветераны... Совсем распоясались. Давно им пенсию, наверное, не задерживали!
  
  
  ФАРЦОВКА СЕДЬМАЯ
  Харабада с Гошей Тимуровым решили, что им обоим нужен имиджмейкер. Не для выборов - в том, что они со своими гениальными лозунгами -"поставить всех детей и стариков на ролики и дать всем в зубы по пачке ригли сперминт" победят, сомнений не было, имиджмейкер понадобился им для успехов в личной жизни. Однако расходы на специалиста, Харабада с Гошей решили отнести на партийный счет.
  
  Когда дела на радиостанции пошли нормальным ходом, когда деньги за рекламу стали капать на счет дядиного предприятия ощутимой струей, Саша Пылесос решил Витьку подвинуть... Потому что в синагоге Саше намекнули, что если, мол, не намерен отдавать десятую часть, как положено, то пристрой к себе на радио хотя бы парочку наших - Сему Фридмана и Зяму Розенфельда.
  Оставшись без работы, Витька сперва хотел было податься к Мунипову в проституты, тот преуспевал в гостиничном бизнесе, специализируясь на "обслуживании в номерах", однако, копаясь как-то в интернете, где любил разглядывать картинки из серии "хардкор", Витька наткнулся на рекламный баннерс, сообщавший, что политическому блоку молодых политических пофигистов требуется имиджмейкер.
  От претендента требовалось гутарить по-иностранному, ненавидеть все русское и иметь опыт работы в заграничных предприятиях.
  Витька набриалинил волосы, напедерасил ботинки голубым гуталином, что Стивен прислал ему из Англии на прошлое Рождество и отправился в штаб блока младопофигистов с отпечатанным на лазерном принтере резюме.
  Курикулюм Витэ (резюме).
  Витька.
  Родился в 1960 году в Питере.
  В 1982 году окончил филфак.
  По иностранному ботаю, как на родном.
  Работал толмачем и стукачем.
  Могу сфарцевать, а если надо то и отсосать.
  Россию не-на-ви-жу!
  
  Едва прочитав Витькино резюме, региональный вождь молодых пофигистов бросился набирать Харабадов номер мобильника.
  
  ФАРЦОВКА ВОСЬМАЯ
  
  Толик Имцов собирал друзей на день рожденья на "дальней даче" Коляна Криворукого. Почему не у себя? Странный вопрос. Да потому что у Коляна и платил Колян! А кабы у себя собирать, так и платить неизвестно кому пришлось бы...
  В общем, к полудню подтянулись все свои.
  Из Москвы вертолетом прибыли самые дорогие гости - Гоша Тимуров и Харабара с имиджмейкером Витькой.
  На партийные денежки Витька уж расстарался. Гоша был в блондинистом парике до плеч и с приклеенной черной бородой а-ля бруталь. Что бы прибавить ему роста, Витька обул Гошу в шкары на тридцатисантиметровой платформе и замаскировал это подобие ходуль широченными джинсами-клеш, наподобие тех, что надевают чемпионы Аризоны по родео. По наущению имиджмейкера, Гоша курил метровой длины сигару и через каждые тридцать секунд пересыпал свою речь словечками "фак", "шит", "битч", "кунт" и "прик". Для пущей брутальности.
  Харабара же, отказавшись следовать Витькиному совету - поставить по три кило силикона (уж больно стремно!), одета была в черное кимоно, а на бритой башке гордо несла ярко-оранжевый ирокез.
  - А блядь-то зачем с собой привезли, у меня тут девочек припасено, - недоуменно спросил Коля Криворукий, кивая на Харабаду.
  - Это не блядь, это наш товарищ, - ответил Толик и повел гостей на открытую веранду, где уже был приготовлен аперетив.
  - Это не блядь, это бандарша ихняя, - эхом прокатился сзади шепоток прислуги и вышибал.
  
  Когда выпит уже был весь аперитив, и когда Гоша Тимуров скурил почти что четверть длины своей сигары, Витьке, как главному имиджмейкеру, пришла в голову идея - сфотографировать лидеров политического движения... Харабара посередине, Толик и Гоша слева и справа. Харабара, которая во время аперитива хлобыстнула пару стаканов Джонни Вокер и накатила следом три стаканчика пивка, куражу ради попросила принести самурайский меч. Однако Витька, как имиджмейкер, решил что для русского колориту надо меч заменить чем-то славянским... Одного из вышибал сгоняли на луг, что виднелся за рекою. У крестьян, что размеренно махали там косами, за две литровых бутылки Джонни Вокера взяли напрокат орудие труда и торжественно сунули его в руки хихикающей Харабаде.
  Витька выстроил мизансцену. Фотограф щелкнул объективом... и через пару недель повдоль всех магистралей столицы появились плакаты, сразу прозванные в народе "мертвыми с косами"...
  
  ФАРЦОВКА ДЕВЯТАЯ
  
  Когда Мунипов был молодым, когда на его задницу еще налезали "ливайсы" сорок шестого размера и когда отсутствие язвы позволяло ежевечерне выжирать до литру коньяка, он был орел, и Витька завидовал его смелости и предприимчивости. А как еще, если не предприимчивостью, называть операцию по обмену бабушкиной иконы на джинсовый костюм, что Мунипов с присущим ему блеском провернул возле гостиницы "Спутник"! Икона-то, что с нее толку, висела у бабки над сундуком... А джинсовый костюм Мунипов за сто двадцать рублей на "Галере" толкнул и потом на эти деньги два вечера подряд гудел... Ирку с Олькой отодрал.
  Когда Имцов с Гошей Тимуровым и Харабадой толкнули фирмачам всю астраханскую икру, всю карельскую древесину, все магаданские драгметаллы, всю нефть по шельфу и весь газ по Заполярью... Тогда Витька их сразу зауважал. Эт-то фарцовка! Сколько же вечеров можно на эти бабки гудеть! Сколько Ирок с Ольками можно отодрать!
  
  
  
  
  
  
  ФАРЦОВКА ДЕСЯТАЯ
  
  
  Когда в своем новом "мерседесе" Витька подрулил к гостинице "Редиссон Славянская", он нос к носу столкнулся там с Муниловым.
  - Ты чего тут делаешь, - простодушно спросил он своего застеснявшегося было кореша.
  - Да, так, фарцую потихоньку, иконки, картинки. Можно девочек организовать, можно мальчиков, если кому надо, а вообще можно и коксу с героином... А ты я вижу, забурел.
  - Да, есть маненько. - Витька отвел взгляд и поймал себя на той мысли, что тот Мунипов, который еще шесть-семь лет тому назад был для него недосягаемой звездой, теперь вдруг стал чем-то вроде клопа или таракана.
  - Че, наверное, с фирмачами приехал дела какие-нибудь деловарить?
  - Да, есть немного, - ответил Витька, уже потеряв к Мунипову всякий интерес.
  - Ну, если вам там после переговоров девочки понадобятся или там нюхнуть или уколоться...
  - Не, старичок, вряд ли. Витька пальчиком отвел Мунипова с дороги и шагнул в автоматически распахнувшуюся стеклянную дверь.
  
   В Редиссоне Витька встречался с помощниками Большого Рыжего Вождя - Финкельштейном и Фихтенгольцем. Они должны были притаранить коробку зелени на выборную кампанию Толика и Харабары.
  - Куда заносить-то? - спросил толстый Фихтенгольц.
  - А, грузи прям в багажник, - сказал Витька, пальчиком приоткрыв ксероксную коробку. Увидев там ровные ряды зеленых пачек, он вынул оттуда четыре упаковки и, рассовывая по карманам, пробормотал что-то вроде, - это на карманные и текущие, Толик в курсе...
  - А нам татарам - по фигу, в курсе - не в курсе, - безразлично ответил Фихтенгольц, наше дело коробку передать, а там ты с ней хоть прямо в казино...
  - Только не в ФСБ, - подхихикнул Финкельштейн.
  - Да уж... - промямлил Витька и покраснел, не то от смущения, не то от удовольствия.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  РАДИО "МОРЖО"
  
  (Фантастическая повесть о том, как французы в России делают бизнес, о происках хитрых агентов КГБ, об умных диск-жокеях, о глупых и жадных русских начальниках и сексапильных девчонках...)
  
  Автор заранее предупреждает, что все персонажи в повести, все фирмы, конторы и описываемые события являются плодом авторской фантазии.
  
   Случился этот разговор в один из тех прекрасных сентябрьских дней, когда в Париже спала жара, когда факультетах Сорбонны занятия еще не начались, но юные развратницы, насытившись приключениями автостопа, уже потянулись в столицу мира, своими шоколадными загорелостями возбуждая рефлексы толстых мосье, заставляя их чмокать губами, и говорить "о-ля-ля", притормаживая свои шестьсот пятые "пежо", чтобы лишнюю секунду проводить взглядом юные прелести, проплывающие под парусами мочально выгоревших где-то там, на Кот-д-Азюр, волос, когда на Севастопольском бульваре и в Жардан-де-Люксембур шрапнелью сыплются под ноги публике жирные каштаны и ошалевшие от Лувра русские туристы, выйдя в сад Тюильри, набивают карманы этими бесплатными сувенирами Парижа.
   В один из таких сентябрьских дней одна тыщща девятьсот восемьдесят восьмого года два господина, назовем одного из них мосье Берзак, а другого мосье Зэро, сговорились вместе пообедать и заодно обсудить кой-какие делишки. Оба эти мосье были французами, любили лягушек и бордо, речь свою пересыпали междометиями и восклицаниями вроде "зют","мерд","о-ля-ля", "пф" и "а-бон", оба имели, упитанный вид и оба очень любили "мани" (они же "гельд", они же "аржан", они же еще и "бабки").
   Мосье Зэро работал в компании "Арта Габжет" - гигантском холдинге, владевшем автомобильными и химическими заводами, банками и железными дорогами. В компании он возглавлял финансовую группу, снабжавшую деньгами коммерческое радио и телевидение. Мосье же Берзак, в свою очередь, входил в совет директоров крупнейшей во Франции сети радиостанций и с "Артой Габжет" самые тесные контакты, поскольку сеть эта практически полностью компании и принадлежала.
   Заняв столик на открытой веранде ресторанчика "Пье-де-Кушон", что на площади Форум-дез-Аль, заказали по дюжине лягушек и по полжбана бордо.
   - Ну что, брат, надо мани делать, - сказал мосье Зэро, когда выпили по первой.
   - Пф, о чем базар, в натуре, надо, - отвечал мосье Берзак, закусывая лягушатиной.
   - Все бабки, братан, сейчас надо делать на Востоке, - стал развивать свою мысль Зэро. - В Советском Союзе гласность и перекройка. Горби разрешил делать бизнес и гешефт. Надо торопиться, потому что кто придет первым, тот снимет все сливки, а опоздавшему, сам понимаешь, - кости, и мы с будем последними мудаками, если не снимем сливок на двацать миллиардов франков.
   - О-ля-ля, - оживился Берзак и, бешено завращав глазами, выпил разом два стакана бордо. - Так что же, построим русским химический или дороги - я слышал, в России совсем нет дорог?
   - Мерд, - с явной досадой выругался Зэро. - На кой хрен мы будем этим русским что-то строить! Не забывай, что русские - наши и в восемьсот пятнадцатом году они оккупировали Париж. Если мы построим им дороги и заводы, а перекройка кончится - нашим врагам останется построенное, а мы с тобой останемся с нашими длинными французскими носами.
   - Зют, это не есть хорошо, - скривился Берзак. - Тогда, может, нам следует начать продавать русским сосиски и сыр - я слышал, что у русских совсем хреново со жратвой?
   - Нет, брат, этого тоже делать не следует, ведь, если перекройка кончится, у наших врагов останутся калории от съеденных сосисок, поэтому надо делать такой гешефт, при котором у русских при любом раскладе не осталось бы абсолютно ничего, а мы при этом сделали бы свои двадцать миллиардов.
   - О-ля-ля, двадцать миллиардов, - эхом повторил Берзак, закатывая глазки.
   - Причем такой бизнес, при котором ничего давать не надо, у нас с тобой есть, - Зэро с торжествующим видом посмотрел на собеседника. - И этот бизнес - радио!
   - Радио? - воскликнул Берзак. - Но ведь для радиобизнеса нужны антенны, передатчики, студии и персонал!
   - Правильно, но у русских все это уже есть, и они нам это сами отдадут совсем за бесценок.
   - Как ?
   - А так! - Зэро сделал торжественную паузу и покровительственно положил руку Берзаку на плечо. - Мы русским дадим так называемое ноу-хау коммерческого радио. Дадим им пластинки Джонни Холидея - пускай крутят, наш вклад оценим минимум в семьдесят процентов - и увидишь: двадцать миллиардов будут наши!
   - Лихо придумано, - похвалил Берзак и жадно откусил кусок лягушки.
   - И при этом, заметь, мы не строим никаких заводов, не кормим никого нашими сосисками, а, наоборот, травим сознание их молодежи, приучая к Джонни Холидею.
   - Ты уже согласовал проект с правительством? - спросил Берзак.
   Зэро утвердительно кивнул головой и сделал пару добрых глотков вина.
   - Единственное затруднение пока, - сказал он, слегка почмокав губами, - у нас нет человека на этот проект.
   - А у меня, по-моему, такой человек есть! - уверенно сказал Берзак, глядя прямо перед собой. - Правда, есть одно маленькое затруднение: он сейчас немножечко сидит в тюрьме...
   - Это неважно, это даже хорошо, - резко выдохнул Зэро. - Как зовут этого человека?
  Берзак спокойно допил вино, потом аккуратно вытер салфеткой губы и тихо произнес:
   - Морж Павлинский.
  
  
  
   На второй день визита Рогачев устроил на даче для дорогого французского друга русскую баню и обед, которые Биттеран почему-то упорно норовил назвать странным словом "барбекю".
   Когда по второму разу уже выпили за гласность и по третьему - за здоровье Каисы Раксимовны, когда спели "Подмосковные вечера" и "Шевалье де ля табле рондю", мосье Зэро, находившийся в свите и представлявший деловые круги, лягнул Биттерана под столом и влажно шепнул в волосатое ухо президента:
   - Пора!
   - Дорогой друг, - с жонтийной улыбкой начал президент. - В вашей прекрасной стране уже четвертый год идут замечательные процессы преобразований, которые повернули жизнь вашего общества лицом к развитым странам Запада...
   - И это правильно, - кивнул Рогачев задумчиво.
   - Ваше общество стало более открытым, народы Советского Союза получили доступ к целым слоям западной культуры, считавшимся табу все долгие годы так называемого "железного занавеса"...
   - Йестердэй, ол май трабелз симд соу фар эвэй... - завыл вдруг сидевший подле Рогачева Александр Тыковлев.
   - Иди проспись, - Рогачев, сбросив оцепенение мечтательной задумчивости, раздраженно ткнул своего зама раскрытой ладонью в лоб. - Продолжайте, пожалуйста, - со смущением и любезностью повернулся он к Биттерану.
   - Движение к демократизации общества, начатое непосредственно по Вашей инициативе, уважаемый господин Рогачев, сделало вашу страну более привлекательной для инвестирования денег и ноу-хау, так необходимых для реформ вашей экономики. В общем, как сейчас говорят у вас в России, процесс пошел...
   - И это главное, - поддакнул генсек, сменив романтическую задумчивость на лице выражением государственной озабоченности.
   - Так в чем дело, бабки-то давайте! - влез подслушивавший сбоку премьер Мавлов.
   - Не так сразу, - с легкой брезгливостью отодвинулся Биттеран. - Необходимо сначала позитивно осуществить один - два проекта со сравнительно небольшим объемом капиталовложений. Вот тут мне мои советники предлагают один проект, - он бросил взгляд на напрягшегося рядом Зэро. - Предлагают сделать у вас в Москве музыкальную радиостанцию...
   - Так у нас же вроде есть этот, как его, "Маяк"... - неуверенно, в явной растерянности замычал Рогачев.
   - Это не то,- замахал руками Тыковлев. - Мне бизнесмены зарубежные, да и весь дипкорпус давно жалуются, что едешь по Москве - слушать в машине совсем нечего.
   - Как же нечего, я в машине еду - всегда "Маяк" слушаю или эти, как их там, новости, - продолжал упрямствовать Рогачев.
   - У них в машинах приемники с другим диапазоном, - принялся объяснять Тыковлев. - Они "Маяк" не ловят.
   - Ну так пускай они наши приемники поставят, или сделайте, чтоб "Маяк" на ихней волне ловился, - как-то неуверенно предложил генсек.
   Паузу разрядил Биттеран. Он улыбнулся одной из своих коронных улыбок и тоном, принятым в общении с детьми, когда их приглашают разрезать именинный пирог, предложил:
   - Давайте сделаем в Москве советско-французское музыкальное коммерческое радио!
   - Я, в общем, не против, - в растерянности оглядывая советников, промямлил Рогачев. - Вот, может, ты чего скажешь? - он снова ткнул ладошкой в тыковлевский лоб.
   - Тут надо Зуткина спросить, - уклонился тот от прямого ответа. - Может, это дело вообще технически неосуществимо. Тут надо специалиста спросить.
  
   Одному из генералов КГБ поручили "достать" Зуткина, и чтобы одна нога здесь, а другая там. Генерал, дозвонившись на зуткинскую квартиру, выяснил, что тот два дня как отдыхает в Болгарии на Златых Пясцах и собирается делать это еще две недели. Генерал не стал докладывать Рогачеву и, подумав: "Невелика шишка, пусть протрясется", - отдал команду от имени генерального секретаря: отпуск прервать и немедленно прибыть на дачу в Знаменское.
   Сменив два военных самолета и вертолет, Зуткин прибыл через три часа с четвертью, когда генсек уже уехал на московскую квартиру, потому что Каиса Раксимовна позвонила, что никак не может найти старых университетских фотографий, а "тут пришли девочки и хочут посмотреть". Биттеран тоже укатил.
   Оставшийся было подышать и половить в Москве-реке рыбки Александр Тыковлев сильно об этом пожалел, потому что мосье Зэро впился в него, как голодная пиявка.
   - Вы слышал? Ваш патрон велел! Он сказал: перестройка делать, радио делать, гласность делать? Вы слышал, ваш патрон велел: радио делать, перестройка делать...
   Тыковлев, сидя на деревянных мостках и с кислейшей улыбкой грустно глядя на поплавок, лишь бормотал невыразительно, что приедет Зуткин, что он, Зуткин, специалист, а он, то есть Тыковлев, не специалист, и тому подобное.
   Наконец, Зуткин приехал и как был - в суконном костюме-тройке, едва найденном со страха в курортном гостиничном номере, - предстал перед Тыковлевым - в трусах, с голым торсом и в соломенной шляпе - и Зэро, все еще завернутым в банную простыню.
   - Не-е, свободных частот нет, - только поняв, о чем речь, заявил он безапелляционно.
   - В УКВ у нас восемь рабочих частот, на пяти из идет "Маяк", на трех остальных - Первый канал, - с явной неохотой объяснять что-либо дальше выдавил из себя Зуткин.
   - Зачем так много частот "Маяк"? - дотошно каркал Зэро.
   - Потому что так надо, - с тупой усталой злостью отвечал главный спец.
   - А почему у вас нету вещаний в ФМ? - настаивал мосье.
   - Потому что у нас в ФМ работают службы управления полетами гражданской авиации и милиция.
   - У нас тоже работает полиция, но у нас в ФМ сорок рабочих частот для сорок разных радиостанций в Париже.
   - У вас, может, и сорок радиостанций, а у меня вон: хотели мы "Маяку" еще одну частоту нарезать, так в Теплом Стане фантомным сигналом всю агентурную связь забило - девиация!
   Такой примерно разговор продолжался еще полтора часа, пока над Москвой-рекой не сгустились сумерки и Тыковлев не предложил разъехаться по домам.
   Поздно ночью, несясь по Рублевскому шоссе в посольском ситроене, Зэро открыл свой ноут-бук PC и написал следующее:
  "Проект "Радио". Расход.
  Зуткин - восемь поездок в Париж с семьей. Музыкальный центр "Панасоник". Брелок "Эйфелева башня". 22 000 франков".
  
  
  
   Отец Моржа Павлинского, Изя Каценеленбоген, известный варшавский вор-карманник, бежал из Польши в сентябре тридцать девятого, когда над всеми дорогами, ведущими к спасительному морю, висели "юнкерсы" и для того, чтобы попасть на последний пароход, уходивший в Лондон, нужно было, кроме двухсот долларов, иметь еще и приличный, удовлетворяющий английские иммиграционные власти документ. В Гданьском порту ловкие Изины пальчики раздобыли и необходимую сумму, и пилотскую книжку на имя поручика польских ВВС Лешека Павлинского, которая вместе с двумястами "зеленых" произвела на английского чиновника, ответственного за погрузку, хорошее впечатление. Англии были нужны летчики-истребители. По пути в Лондон с пароходом, на котором плыл новоявленный пилот Изя, случилось чудесное событие. Торпеда, пущенная в него меткой рукой кавалера Рыцарского креста командира подводной лодки U-49 капитан-лейтенанта Густава Кремера, попав в борт ниже ватерлинии, не взорвалась, а, как бревно-топляк, осталась торчать между трюмом и преисподней. Пароход так и доковылял до лондонских Доклэндс с этой чертовой занозой в борту. Видимо, высшим силам было угодно сохранить Изю Павлинского-Каценеленбогена для каких-то только им известных дел и событий.
   Из Лондона с командой польских летчиков и авиатехников Изя был отправлен на юг Англии, в Гатвик, где формировалась 6-я эскадрилья "Полония", однако, увидев на аэродроме остроносые "спитфаеры", которые вскоре полякам предстояло оседлать, сильно затосковал от страха быть разоблаченным, но бежать не решился, удерживаемый приличным пайком и офицерским денежным довольствием. Когда в эскадрильи начались пробные полеты, Изя сказался больным: по старой школьной уловке наелся слабительного пополам с порошком от тараканов и с подозрением на дизентерию попал в госпиталь королевских ВВС. Там с Изей случилось то, что рано или поздно с ним должно было случиться. Он украл бумажник у очень важного господина, был пойман и посажен в уголовную тюрьму "Брикстон Призон" в Илинге, где до сорок пятого года шил брезентовые противогазные сумки для британской армии. В сорок шестом на берегу Английского канала иммиграционные власти поставили Изю Павлинсого "раком" и, дав ему хорошего пинка, отправили на континент.
   Возвращаться в разоренную войной Варшаву Изе не хотелось, тем более приобретенный в тюряге ревматизм требовал особых условий и питания. Побродяжничав по северу Франции и еще пару раз попарившись на нарах, в начале пятидесятых Изя осел в Нанте, женился на вдове бакалейщика Сарре Гольдфиш и, несмотря на то что она была на пятнадцать лет его старше, заделал ей сына, которому дали имя Моржичек.
   Судьба распорядилась таким образом, что, когда Моржичку Павлинскому было четыре года, мама Сарра внезапно умерла, а папа Изя таинственно исчез со всеми семейными деньгами и ценными вещами. Моржичек остался на руках у незамужней хроменькой тети Фриды.
   С воспитанием племянника у доброй тети возникли очень большие проблемы. Мальчик совершенно не хотел учиться, связался с нехорошей компанией и целыми днями вертелся в порту, где на манер американских моряков научился носить обтягивающие черные джинсы, танцевать буги-вуги и зачесывать волосы а-ля Джери Ли Льюис. Переживая, что Моржичек пойдет по стопам своего отца, что-нибудь сопрет и сядет, тетя Фрида по совету соседей связалась с местным отделением компартии и узнала, что, если на определенных условиях мальчик вступит в организацию, его можно будет послать учиться.
   В семьдесят втором Моржичек поступил в Парижскую школу политики и финансов со стипендией фонда "Юманите". Ровно через три недели после поступления в вуз Моржичка посадили.
  
  
   Сентябрь в Париже выдался необычайно дождливым, и чернокожие бездельники, обычно не без вызова в это время демонстрировавшие туристам свои конголезские торсы у фонтанов на площади Форум-дез-Алль, теперь были вынуждены сидеть в дешевых "брассери" и ругать сопливые парижские небеса. В одной из таких недорогих пивных, где всегда полно цветных и где под столом постоянно шастают чьи-то голодные бесхозные собаки, Берзак и нашел Павлинского, когда настала пора вводить его в дело. Берзак притормозил возле пивной, где под тентом на открытом воздухе расположился наш ковбой, задрав худые ноги в черных с бляшками "казаках", потягивая свой второй (заменявший ему обед) стакан немецкого пива.
   Берзак дважды нажал на клаксон и властным нетерпеливым жестом поманил Моржа в автомобиль. На тесной Рю Де Пэ он не мог прижаться ни влево, ни вправо из-за плотно застывших в неестественных позах moto c оставленными на рогах блестящими шлемами и цепями, крепко обхватившими до поры задранные в воздух задние колеса, и запирал движение, пока весь расслабленно вихляющийся Павлинский, вращая худым черно-левисовым задом, расплатившись, не дохилял и не уселся, наконец, в машину.
   - Мы едем в приличное место, мосье Павлинский, я вас предупреждал об этом, разве вы не могли надеть по этому случаю пиджак?
   Взвизгнув по мокрой брусчатке провернувшимися от нетерпения колесами, машина, рыскнув влево и вправо, рванулась своей зализанной никелированной мордой в сторону Сены. Зэро назначил им на двенадцать, и Берзак нервничал, успеет ли к своей зи-зи на послеобеденную сиесту в Дефанс. С утра, едва вырвавшись из-под недреманной секи мадам, он уже четыре раза звонил в Дефанс, но Мадлен трубку не брала. Звонить при Павлинском Берзаку не хотелось, поэтому он еще больше злился и нервничал. "Не хватало еще, чтобы эта провинциалка на мною же снятую квартиру водила к себе мужиков!"- думал он, выруливая на Риволи и устремляясь в сторону Конкорд.
   - В присутствии мосье Зэро постарайтесь не дышать в его сторону, - не поворачивая головы, прошипел он Павлинскому и до самого конца пути больше не проронил ни слова. Только сворачивая с Шонс Элизе в сторону Рю Франсуа Премьер, когда дальние кубики Дефанса скрылись из виду, вздохнул со всхлипом, скосив глаза на безмолствовавшую трубку радиотелефона.
  
  
   - Я посмотрел его досье, - с ходу после дежурных "бонжур-сава" сказал Зэро.
   - Досье хорошее, я бы даже сказал - отличное! - Зэро, сделав блаженную гримасу, по-кошачьи почесал за ухом.
   - Там все кстати: и то, что коммунист, и то, что сидел, и то, что в экономическом колледже учился, - все кстати! И главное, главное! - Зэро назидательно поднял палец:
  - Главное - что еврей! - видя слегка вытянувшееся в удивлении лицо Берзака, Зэро кивнул: - сейчас вам все станет ясно, мой друг, сейчас я все объясню. Во-первых, то, что коммунист поедет заниматься нашим делом, снискает ему там особенное доверие. Коммунисты в СССР еще долго будут держать реальную власть. То, что он учился в экономическом колледже...
   - Три недели, - не удержавшись, вставил Берзак.
   - Не важно! Русские всегда были рабами бумажек и анкет, а факт его учебы запечатлен в его биографии документально. Теперь - его еврейство! Это очень важный аспект, - Зэро, смакуя собственную гениальность, стал говорить медленнее, чтобы сокровенный смысл его слов был Берзаку более понятен: - Евреи в СССР всегда пользовались уловкой, что, если какой-нибудь гешефт зажимался властями, евреи сразу обвиняли власти в антисемитизме. Это просто и безотказно действует. Власти, пугаясь обвинения в фашизме (у них в России это просто волшебное слово), пугаясь таких обвинений, они идут на попятный, и евреи делают любой антигосударственный гешефт.
   - Хорошо, я оценил остроумность вашей идеи, - подхохатывая, вставил Берзак. - Но как быть с его уголовным прошлым?
   - Я подумал так, - Зэро откинулся в кресле, переведя его в режим качалки, и продолжал, уже обращаясь к потолку своего кабинета: - Я подумал так: если факт сидения в тюрьме нельзя скрыть, надо поставить его на пользу. Во-первых, в России, где витает дух тюремной романтики, это не так уж и плохо и даже позволит нашему ковбою легче контактировать с криминалами в теневом бизнесе. А во-вторых, если по-умному составить легенду, можно придать мосье Павлинскому совершенно очаровательный романтический ореол страдальца и борца за идею. Например, скажем, он сидел за то, что делал во Франции коммерческое радиовещание еще тогда, когда не было разрешающего закона.
   - Но ведь это радиопиратство, и в России это тоже преступление!
   - Ерунда! В рекламе нашего радипроекта эта выдумка создаст ему прекрасный имидж борца. В России это любят. Тем более что закон в России пользуется гораздо меньшим уважением, чем американские рок-н-роллы, которые мы будем им вешать на уши.
   - И Жака Бреля, и Мишеля Пол Нареф, и Патрисию Каас, - с жаром добавил Берзак.
   - Ну, это само собой, - кивнул Зэро и, сглотнув слюну, добавил: - А теперь пригласите его.
  
  
  
   Впервые в жизни Моржичек Павлинский летел куда-то самолетом. Да и не просто летел! Летел бизнес-классом, да еще куда и зачем летел! Он летел в Москву, заниматься большим бизнесом. Ах, если б его видела сейчас тетя Фрида! Каким важным стал ее Моржик! Какой на нем галстук, какой портфель у него в руках! Ах, если б его видели портовые кореша, они бы сказали: "Морж, ты забурел!" С какими важными господами он теперь запросто сидит в первом салоне самолета "Эр Франс"...
   Чтобы совсем быть похожим на бизнесмена, как он сам себе это представлял, Морж открыл портфель, достал инструкции, полученные им от Зэро, и принялся внимательно их изучать.
   Краем глаза он заметил, что документы, извлеченные им, произвели большое впечатление на русскую блядь, дотоле скучающе глядевшую в иллюминатор на облака. Она принялась томно улыбаться и косить глазки на молодого симпатичного французского бизнесмена, каким он и сам себе хотел казаться.
   Параграф первый инструкций гласил: "Вести себя с русскими предельно самоуверенно и даже нагло". Русские не имеют опыта общения в условиях капиталистического предприятия, но, мечтая в него попасть, с благодарной готовностью примут любое хамство, посчитав, что "так надо". Зато управлять ими в роли надсмотрщика в пробковом шлеме с плеткой в руках будет куда как легко!
   Моржичек откинулся в кресле и блаженно улыбнулся в кресле. Инструкция ему явно нравилась.
  
  Лена чувствовала легкое неудобство от того что Морж назначил ей рандеву не в офисе, а на служебной квартире. Однако когда она приперлась таки пешком на четвертый этаж, при этом почти не опоздав - в одиннадцать сорок вместо "онз пиль", как было обговорено, то от увиденного, она мягко выражаясь опиздинела.
  Морж открыл ей не сразу, а только после четвертого длинного звонка. Наряд его состоял из капроновых гольф, трикотажных полу-кальсонов, которые носят гонщики -велосипедисты и бардового пиджака, одетого на голое тело. В прокуренные ленины ноздри так шибануло килотонным перегаром, что она невольно полезла в сумочку за таблеткой.
   Антре, тю ет онкор ан ретард, - пробурчал Морж и прямо как был в пиджаке, полез в разобранную двухспальную кровать, которая занимала почти половину апартаментов. Только теперь Лена обратила внимание, что они были не одни. Рядом с Моржом в кровати лежала голая девица, в которой Лена без труда узнала Галку Шнеерсон, с которой они учились вместе на филфаке университета. Галка громко храпела. На ковре у галкиного изголовья благоухала лужа подсыхающей блевотины.
   Же не фезе па ле проприте, ескюзе муа, - сказал Морж, отхлебывая из горлышка "божоле" нового урожая, и не предложив Лене сесть, махнул рукой давая знак начинать .
   Морж, за прошедший месяц, мы провели ряд позитивных мероприятий, позволивших нам положительно решить вопрос об открытии вещания Радио Моржо в Ленинграде...
   Морж поперхнулся своим "божоле" и зашелся долгим кашлем. Галя Шнеерсон проснулась, как ни в чем не бывало сказала Лене "приветик" и принялась что есть силы хлопать Моржа по спине своей узкой ладошкой. При этом ее голые белые сиськи каждый раз вздрагивали и колыхались мелкой дрожью .
   Морж, начав трансляцию в Ленинграде программ мюзикаль Радио Моржо, мы получили реальную возможность ставить в эфир рекламные ролики местной публисите коммерсиаль...
   Се женеаль, нес па ! - встрепенулся Морж и достав из нагрудного кармана своего красного пиджака калькулятор "кассио", принялся что то считать, мурлыкая себе под нос что то вроде,
   Диз миль неф сан франк, катрован дис, вант катр миль франк, суасант неф... -потом Морж захлопнул крышку своего "кассио" и сказал,
   Он дуат рекруте ун спесьялист дю коммерс а пост де директер коммерсиаль.
   Будет сделано, по военному ответила Лена и собралась уже было уходить, как тут Морж неожиданно проворно выскочил из под одеяла и вихляя бедрами словно манекенщик принялся ходить по комнате взад - вперед, то засовывая руки в карманы пиджака, то растегивая пуговицы, и распахивая фалды, то застегиваяих наглухо,-
   Вот Слава Зайцев мне подарил, нравится ?
   Очень, иль те вьян авек са - ответила Лена и похиляла к дверям.
  
  
   Выполняя функции главного администратора Радио Моржо в Петербурге, в кадровой политике Лена руководствовалась двумя основными принципами - работник во первых должен был по гороскопу быть стрельцом, львом, раком или водолеем, но ни в коем случае не овном или не дай Бог - девой или рыбами... а во вторых - новый сотрудник должен был последовательно применять в жизни учение Карлоса Кастанеды. Все прочее - будь то владение иностранными языками, умение печатать на машинке, наличие водительских прав или навыков работы на компьютере Лену "не фачило". По гороскопу подходишь - о кей ! Кастанеду читаешь - нормально.
   К исходу второго месяца работы Ленинградского отделения Радио Моржо Лена обросла тремя сотрудницами - Ирой большой, Ирой маленькой и Ирочкой. Все три товарки исправно читали Карлоса Кастанеду и дружно ни хера не умели, что бы им ни поручили. Морж постоянно ругал Лену по телефону за отчеты которые приходят с дикими ошибками, составлены крайне не аккуратно и присылаются с чудовищной нерегулярностью, однако Лена своими товарками была тем не менее довольна и всем им обещала в будущем высокие посты и длительные командировки во Францию.
   Товарки млели и ни хера не делали. Однако дела на филиале шли так плохо, что нужно было срочно кого нибудь принимать, кто хоть что нибудь умел делать.
   Лена поохала - поохала, да и приняла на работу Сережу Серова, не смотря на то что он был овен, и на вопрос читал ли Кастанеду, ответил простодушно, что "хуйней не увлекается". Лена успокоила товарок, тем что Сережа проработает на фирме не долго.
   Теперь все планы и отчеты предприятия составлял Сережа Серов. Он же занимался поиском клиентуры, он же писал сценарии рекламных роликов, он же заключал договора, продавал рекламное время, контролировал эфир, организовывал мероприятия паблик рилейшенз, встречал и провожал бесконечные делегации французов , организовывал ремонт офиса, покупал мебель и оргтехнику... Лена же с Ирой большой, Ирой маленькой и Ирочкой сидела в буфете и критиковала Сережу за то что он Овен и не читает Карлоса Кастанеду. Товарки дружно блеяли и кивали со всем соглашаясь. Лена обещала им скорые стажировки во Франции и высокие посты начальниц департаментов вещания, коммерции и рекламы.
  
   То что Морж с мосье Гандоном придут в новый офис на набережной Мойки к трем часам Лена добросовестно позабыла. До часу в буфете она протрепалась с Ирой большой и Ирой маленькой о том, какой Сережа Серов нехороший работник и как скоро она его уволит - вот только отчет полугодовой сделает... Потом к двум она похиляла в Литературное кафе, где "села на хвост" несчастным японцам, которым посчастливилось познакомиться с ней на каком то семинаре и теперь когда бы они не приезжали в Ленинград, они были вынуждены не только поить и кормить свою новую подругу, но так же и выслушивать ее преисполненные космической глупости религиозные поучения. Всякий раз собираясь теперь в Ленинград, Японцы тщательно взвешивали, стоят ли питерские красоты той пытки что Лена учиняла их мозгам и терпению.
   В Литературном кафе Лена прекрасно оттянулась выпив бутылку коньяку и буквально выебав японские мозги, выплеснув на них все познания учений Карлоса Кастонеды. В пятом часу, слегка покачиваясь она приперлась в офис на Мойку и с глупой улыбкой на лице стала пялиться на Моржа и мосье Гандона, молча сидевших на диване.
   Лена ! - строго молвил Морж.
   Я торопился сюда к трем часам, что бы успеть на рандеву и даже не сьел в ресторане свой десерт. Кто ты такая ? Я - Морж Павлинский - президент и генеральный директор компании, - Морж басом оттенил значимость своей персоны,
   А ты - такая ма-аленькая, такая ничтожная Лена, - Морж сорвался на почти визжащий фальцет,
   Что ты о себе думаешь?
   Морж, не бери в голову, все будет хорошо, - ответила Лена и пошла в туалет блевать. Коньяк в желудке чего то не прижился.
  
  
  
   "О "Арта Габжет"
   господину Матрэну Берзаку
   от президента АО"Радио "Моржо"
   М. Павлинского
   счет-фактура.
  
   Расходы по организации отделения радио "Моржо" в Ленинграде за 1-й квартал 1991 г.
   1. Железнодорожные билеты Москва - Ленинград и Ленинград - Москва для г-на М. Павлинского и г-жи А. Анисовой - 1000 FF.
   2. Проживание в гостинице "Астория" г-на М. Павлинского и г-жи А. Анисовой - 5000FF.
   3. Суточные на пребывание в Ленинграде г-на М. Павлинского и г-жи А. Анисовой - 4000FF.
   4. Аренда автомобиля "Чайка" для г-на М. Павлинского и г-жи А. Анисовой - 3000 FF.
   5. Обед с г-ном Перовым в ресторане "Литературное кафе" - 500FF.
   6. Обед с г-ном Перовским в ресторане "Тройка" - 400FF.
   7. Обед с гг. Нитиным и Кузнецом в ресторане "Чайка" - 300FF.
   8. Химическая чистка брюк г-на М. Павлинского - 10FF.
   9. Сувенир - брелок "Эйфелева башня" г-ну Хобчаку - 4FF.
   Итого - 14214FF.
   Указанную сумму прошу перевести на мой счет в банке "Лионский кредит".
  
   "Господину Матрэну Берзаку
   от президента АО "Радио "Моржо"
   г-на М. Павлинского
   план расходов по организации отделения радио "Моржо" в Ленинграде на 2-й квартал 1991 г.
   1. Поездка г-на Перова в Париж с семьей из четырех человек, включая обед в ресторане на Эйфелевой башне, музыкальный центр "Панасоник" и шуба от Кардена - 20000FF.
   2. Поездка г-на Перовского в Париж с семьей из трех человек, включая обед в "Брассери" на Монпарнас, брелок "Эйфелева башня" - 10000FF.
   3. Поездка гг. Нитина и Кузнеца со старушками в Париж - 6000FF.
   4. Сувенир - брелок "Эйфелева башня" г-ну Хобчаку - 4FF. Итого - 36004FF.
   Указанную сумму прошу авансом перечислить на мой счет в банке "Лионский кредит".
  
   "Протокол заседания совета учредителей АО "Радио "Моржо" в Ленинграде от 15.01.1991 г.
   Присутствовали:
   М. Павлинский - президент;
   А. Анисова - генеральный директор радио "Моржо", Москва;
   Перов - местный начальник;
   Перовский - местный деятель;
   Нитин и Кузнец - башня;
   Лена.
   Слушали:
   1. Проект распределения долей участия пайщиков АО "Радио "Моржо" в Ленинграде. Докладчик М. Павлинский.
   2. Смета расходов предприятия на 2-й квартал 1991 г. Докладчик М. Павлинский.
   3. Технические вопросы организации начала вещания радио "Моржо" в Ленинграде. Докладчик г-жа А. Анисова.
   4. Разное.
   Постановили:
   1. Утвердить доли участия пайщиков согласно "Приложению 1".
   2. Утвердить смету расходов на 2-й квартал согласно "Приложению 2".
   3. Назначить генеральным директором отделения радио "Моржо" в Ленинграде Лену.
  
   Приложение 1.
   Распределение долей участия пайщиков радио "Моржо" в Ленинграде.
   1. АО "Радио "Моржо", Франция - 81%. Включает в себя пластинки Патрисии Каас, Джонни Холидея и Джо Дассена.
   2. Радио "Моржо", Москва, СССР - 10%. Включает в себя музыкальную программу из студии радио "Моржо" в Москве.
   3. Госрадио, Ленинград - 5%. Включает в себя аренду эфирной и производственной студий, аренду центральной аппаратной, заработную плату персонала, аренду помещений под офис.
   4. Башня, Ленинград - 3%. Включает в себя аренду частот в УКВ и ФМ диапазонах, аренду передатчиков "Руде Унд Шварц" мощ. 6 КВт, антенн и фидеров на башне.
   5. Музей, Ленинград - 1%. Включает в себя аренду помещений бывшей Телевизионной ложи под эфирную студию радио "Моржо".
  
   "Товарищу Олегу.
   Агент Седой. 19.01.1991г.
   Морж был в Ленинграде с 14 по 16 января. Морж поселился на частной квартире на набережной Мойки, которую ему бесплатно предоставил Саша Пылесос. Саша Пылесос привел к Моржу четырех девиц - студенток филфака ЛГУ (фамилии девиц: Маналова, Забаралова и Шнеерсон. Фамилию четвертой, к сожалению, установить не удалось).
   Одна из девиц облевала Моржу брюки. Саша Пылесос утром 15-го носил их в химчистку.
   14-го Морж поил Нитина и Кузнеца в пивбаре "Жигули". Нитин и Кузнец требовали по три поездки в Париж со старушками каждому. Плюс каждому по музыкальному центру "Панасоник" и по шубе от Кардена. Морж согласился оплатить по одной поездке в Париж со старушками или по две без старушек. Поладили на том, что Нитин и Кузнец поедут в апреле в Париж со студентками Маналовой и Забараловой.
   16-го Саша Пылесос водил Моржа в баню в мотеле "Ольгино". Морж посылал Сашу Пылесоса за студенткой Шнеерсон. Саша Пылесос ездил за ней на "Чайке" Перова. Перов давал Павлинскому свою "Чайку" бесплатно на все три дня. Студентка Шнеерсон потом заблевала всю машину. Морж дал шоферу два доллара за беспокойство.
   Морж и Анисова уехали 16-го "Стрелой".
   Копии протоколов и фактур прилагаю".
   Судьбу Лены решили два обстоятельства.
   Первым делом, она проманала семинар руководителей коммерческого радиовещания, который "Арта Габшет" проводила в Париже в гостинице Лютеция. Сам Париж Лена разумеется не проманала. Не проманала она и гостиницу Лютеция, где одноместный номер стоил фирме организатору три тысячи франков в день. Вот только вместо заседаний , прений и докладов, она трое суток просидела в брассери "Жиль Кретьен" на Сен - Дени пропив там кроме суточных и командировочных так же и те доллары, что Ира большая, Ира маленькая и Ирочка насовали ей с поручениями привезти "этого, того и всякого такого".
   Вторым славным делом, которое Лена совершила по возвращении из Парижа, было то что она напрочь забыла, о том что в пятницу из Франции в Питер должна была прибыть машина с оборудованием для студий вещания и производства. Причем она даже забыла накануне сказать об этом Сереже Серову.
   Результат был ужасен.
   Шофер из фирмы трансевропейских перевозок, нанятый "Артой Габшет"в шестнадцать часов в пятницу прибыл на своем четырнадцатитонном грузовике "Скания" на питерскую таможню. Там его, разумеется никто не ждал. Лена со всеми Ирочками схиляла из офиса еще в пол третьего. И что самое хреновое, по своей дурости, она в кои то веки, отпустила Сережу, так как он отпрашивался у нее еще три дня тому назад ... Шофер Фернан - Оливье напрасно названивал в пустой офис ... Никто трубку не брал. Шоферу вместе с грузовиком предстояло просидеть на таможне весь остаток пятницы, субботу и все светлое божье воскресение.
   Положение шофера осложнялось еще тем, что в понедельник у него кончалась виза, и кроме того в понедельник утром он должен был прибыть в Варшаву под загрузку нового клиента ...
   В понедельник утром, истерически плачущий шофер дозвонился - таки до офиса, Сережа Серов в какие - нибудь пол - часа организовал растаможивание груза ...
   А уже во вторник Морж своим распоряжением, присланным из Москвы по факсу, отстранил Лену от руководство питерским филиалом, временно до утверждения его советом учредителей, назначив директором Сережу Серова.
  
   Приказ Љ1 -к
  
   Уволить к ебеньевой матери Ирочку большую, Ирочку маленькую и просто Ирочку.
   Генеральный директор Радио Моржо в Ленинграде С.Серов
  
  
   Чесать яйца в присутствии русских Морж приучил себя довольно быстро. Русских же приучить к тому, что в их присутствии можно громко пукать, застегивать ширинку и ругаться матом, было делом еще более быстрым. Русские вообще оказались ребятами покладистыми. С ними, как выяснилось, можно делать все, что захочешь. Они за "железным занавесом" так истосковались по иностранцам, им так хотелось после социалистического равенства, хоть чуточку хлебнуть капиталистических отношений, что, захоти мосье Павлинский плюнуть кому-нибудь из русских коллег в лицо - проблем не было. Только стоило это по-разному, в зависимости от конкретного случая. Например, наблевать за шиворот шоферу "Чайки" с Центрального телевидения стоило десять франков наличными, а удовлетворение эксгибиционистской потребности показать жопу директрисе ленинградского филиала, когда она приходила к нему в гостиницу с докладом, - вообще ничего не стоило: Морж просто пообещал ей стажировку во Франции. Удовлетворение же более существенных потребностей, таких, скажем, как потырить государственные денежки или попользоваться на халяву государственным оборудованием, не заплатить, когда платить полагается, - такие вещи у русских стоили чуточку дороже. Поездку эконом-классом в Париж на пару дней, магнитофончик, брелочек в виде Эйфелевой башни...
   Павлинский и Анисова сидели у себя в офисе на четвертом этаже бетонного бункера в Останкино и пили пиво. Приемник, настроенный на волну радио "Моржо", доносил развязный, с хрипотцой голосок: "Паа-ад этт-туу песню Джонни Холидея, что сейчас звучала на нашей волне, ххаа-арашшо трахаться на диване с любимой девушкой, а под следующую песню Джо Дассена хорошо сосать минет..."
   Морж, засунув руку себе в штаны, морщась от удовольствия, чесал промежности.
   - А что, Анисова, - промурлыкал он по-французски, - денег много в этом квартале заработали?
   - Пятьсот тысяч франков, ваше превосходительство, - тоже по-французски отвечала мадам.
   - А расходы какие были?
   - Какие расходы? - удивленно вскинула брови мадам. - Мы ж не платим ни за что: передатчики за счет Башни, студии и зарплата за счет Бункера... Так что, мосье Павлинский, восемьдесят один процент от названной суммы - ваши.
   - Мне не нужны проценты, - каркнул Морж. - Я должен взять все.
   - Но позвольте! - нервно вскрикнула Анисова. - Российские совладельцы тоже имеют право на свои проценты от прибыли!
   - Ха-ха-ха, какая прибыль, нет никакой прибыли! - рассмеялся Морж. - Мы ее, эту прибыль, всю засунем в статью расходов предприятия, все сто процентов, все денежки сами заберем и никому ничего не дадим.
   - Этому нас в МГИМе не учили, - засомневавшись, пробормотала мадам. - Мы этого не понимаем.
   - Да чего там понимать, я выставлю радиостанции счет от "Арты Габжет" на все пятьсот тысяч - скажем, за оказание консультаций по правильному пользованию пластинками Джо Дассена. Приедет из Парижа мой кореш, покрутится здесь пару деньков для блезира, а ты акт напишешь: мол, приезжал гранспециалист, учил наш персонал, как пластинки из конвертов доставать, - Морж пукнул и, хлебнув пива, закончил мысль: - И никакая налоговая ни за что не зацепится, а то платили бы налоги с прибыли, а так - сульмон ле такс сюр волянд ажюте, мон шер.
   Се женеаль, - сказала Анисова, густо покраснев. - Же суи фьер де вотр амитье.
  
  
  
   Во вторник из черной пасти аппарата факсимильной связи выползла бумага крайне зловещего содержания. В Москву приезжала шобла французов во главе с директором ассоциации коммерческого радиовещания Мердуном Фишие. Весь персонал Радио Моржо содрогнулся, ожидая карательных санкций, которые обычно составляли неотъемлемую часть истерии помпы и показушничества. А что до секретарш Моржа и Анисовой, то их состояние было близко если не к коматозному, то к обморочному - наверняка.
   Морж обожал надувать щеки, представляя себя перед всякого рода соотечественниками чуть ли не французским Рокфеллером, который сотворя что то вроде нового американского чуда, из протирщика окон в одно мгновение превратился в акулу капитализма. И Мердун Фишие с его французскими холуями, как нельзя лучше подходил на роль аудитории перед которой Морж был рад расстараться надуть щеки до невозможности.
   Ты есть пойти со мнуй в ресторан, давать обед в честь мосье Мердун Фишие, прокаркал Анисовой Морж, когда та приперлась к нему с еженедельным отчетом "шифр д афер".
   Же маль э кер де во гринуй, ваше превосходительство, ответила Анисова на всякий случай два раза присев в реверансе.
   Тю дуа етр прет а те секрифье, это не обсуждается, - крякнул Морж, громко испортив воздух.
   Анисова сделала четыре книксена и с покорным видом удалилась.
  
   В ресторацию поперлись впятером. Морж с Анисовой, Мердун Фишие, Наеб и Зеро. Причем сразу уговорились, что платить будут "партаже", то есть каждый за себя. Анисова при этом тяжко вздохнула, не без оснований предчувствуя, что платить за всех в конце концов придется ей.
   Морж был в истерически веселом настроении. Он громко хохотал, хрюкал, пердел, хлопал всех по спине, Мердуна Фешие называл "вьей кон", мосье Наеба - "птит кон", а к мосье Зеро обращался изысканным - "кон де мерд". Анисову он игриво называл "ма птит маль бизе" и во время аперитива все кормил ее с рук отщипываемыми им кусочками багета.
   Тему для разговора выбрали самую благодарную. Все наперебой стали делиться друг с другом своими впечатлениями - какие все русские дураки.
   Эти дураки готовы работать совершенно за бесплатно, причем об них можно буквально вытирать ноги, - квакал Морж, прихлебывая "бордо" урожая 57 года.
   О, они совершенные простофили, их можно провести как полинезийских туземцев, - поддакивал Наеб
   Им можно ничего не платить, им можно даже насрать на голову - они будут только счастливы, что иностранец обратил на них какое-то внимание, - подхватил Зеро.
   Когда компания дружно дожирала свой ордевр, и Анисова вдруг схиляла в туалет, мосье Фишие решил поинтересоваться у Моржа, от чего эта русская дама так усердно поддакивает, когда о ее соотечественниках высказываются столь нелестно.
   эль се донре юн маль де шьян пур ле коммерс, - сказал Морж и гаденько захихикал.
   Через два с небольшим часа, когда французская братва схавала трех омаров, две "котлет дю сальмон", три дюжины устриц, дюжину "мюль де мер нордик нумеро катр", две дюжины королевских креветок и пять порций "эскарго", выпив при этом шесть бутылок красного, две розового и три бутылки белого вина, официант принес счет на тысячу сто сорок пять долларов.
   Ну-с, давайте считать, кто чего и на сколько наел, - сказал Морж. вынимая из кармана пиджака свой "кассио".
   Я ел капусту, хлеб и выпил два стакана минералки, - сказал Мердун Фишие и протянул Моржу десятидолларовую бумажку.
   А я скушал одну устрицу, поел немножко капусты и выпил полстакана красненького, - сказал Зеро, протягивая Моржу двадцатку.
   Я вообще ничего обычно на обед не ем - у меня американская диета, - сказал Наеб и сунул Моржу пять бумажек достоинством один доллар каждая.
   Ну вот тебе, "ма птит маль бизе", рассчитайся с официантом, сказал Морж и отдал все деньги Анисовой.
  
  
   Забухав, Морж обычно впадал в состояние административного восторга и испытывал непреодолимое желание поехать на радио поруководить. Этого то и боялась вся радиостанция от самого тощенького диск-жокея до самого толстого коммерческого директора.
   Когда мы ехаль в автомобиль, твой Птица перед песня Элтон Джон опять сказала "плять", я слышаль своими ушам, сказал Морж едва войдя в кабинет Большого Вождя.
   Я р-разор-рву ее на части, вскричал Большой Вождь и ринулся в эфирную студию.
  Когда достали контрольку и отмотали до песни Элтона Джона, из динамиков послышался веселый с хрипотцой голосок, сообщающий, что музыкальная программа Радио Моржо продолжается и в следующем часу публику будет забавлять Элтон Джон и другие популярные артисты эстрады...
  
  Когда Птица после эфира спустилась на третий этаж и зашла в буфет, свободных столиков там уже не было, и взяв кофе она присела к старичку, оказавшемуся диктором центрального радио, некогда объявлявшему о начале и конце трех войн, кончине и назначении пяти генеральных секретарей и еще об очень многом. Выслушав жалобы Птицы, что ее все время упрекают в не совершенных оговорках, старичок обнял Птицу за худые плечи и поведал старую историю о том, как еще при Сталине, когда в "топах" вместо Пресного и Агутина торчали Козловский, Лемешев и Бунчиков, он объявил по радио, что выступает хор мальчиков и Бунчиков... Птица долго хохотала, и взяла старенькому пердунку полташечку коньяка.
  
  
  
  
   Количек завидовал многим людям, но особенно завидовал он троим. Старшему брату Боре, жившему за границей, кооператору Сидорову и члену Клуба венгерских жен Митечке Катилову по прозвищу Шин-Жин.
   Старший брат умел разговаривать на иностранном языке, чего у Количека никак в жизни не получалось, да и сам факт проживания за границей был веской причиной для зависти.
   У кооператора Сидорова была заграничная машина.
   У Митечки же Катилова было все. Он говорил по-заграничному. Жена у него была иностранка. И машина у него была - "мерседес". И, что самое главное, Шин-Жин был главным директором радио "Моржо".
   Когда сильно обеспокоенный падением доходов ленинградского филиала Морж поставил вопрос ребром: или Митя обеспечивает выполнение плана оборота (чего Шин-Жин не умел), или он покидает место директора (чего Шин-Жин не хотел), - Митя, струхнув, понял, что властью придется делиться. Однако делиться властью с человеком малознакомым он боялся, а все его знакомые, как и он сам, были более способны к застольной беседе, чем к бухгалтерскому калькулятору. Шин-Жин уже было совсем отчаялся что-либо придумать, как вдруг однажды за обедом его жена вспомнила, что, когда они учились в университете, единственным человеком, у кого водились денежки, был Количек Угрюмбурчеенко.
   На следующий день, придя на работу, Митя, как всегда, уселся в своем кабинете и два часа мечтал, глядя в окно. Потом позвонила его жена и спросила, звонил ли он Количеку.
   Очнувшись, Шин-Жин набрал номер киностудии и, услышав знакомый голос, спросил, что бы Количек сделал, если бы стал директором радио "Моржо".
   - Ввел бы гибкую систему скидок, - был ответ.
  Митя спросил:
   - А что такое гибкая система скидок?
   - А это, старичок, когда клиент пятьдесят процентов заказа - в кассу по безналу и пятьдесят процентов налом - нам с тобой в конверте. И ему хорошо - на треть экономия, и нам с тобой хорошо.
   "И правда хорошо", - подумал Шин-Жин и снова стал смотреть в окно и мечтать. Митя мечтал о том, чтобы всех корешей пристроить на радио "Моржо".
   Количек тоже хотел везде на радио "Моржо" насажать своих.
   Митя мечтал, чтобы всем корешам было хорошо.
   Количек хотел, чтобы все ему были обязаны.
  
   Шин-Жин, так как кореша его в своем большинстве были либо филологами, либо журналистами, решил учредить газету. Редакторами и главными редакторами пригласить туда всех друзей, дать всем по большой зарплате, а чтобы газета хорошо продавалась, все время кричать по радио "Моржо", что лучше этой газеты ничего в целом свете не сыскать.
   Кореша не заставили себя долго упрашивать. Их набилась целая комната, они возбужденно галдели, предвкушая что-то необременительно веселое, вроде пикника. Шин-Жин, глядя на них, тоже радовался, отгоняя от себя тревожную мысль, что, учреждая газету, он залезает Павлинскому в карман и если газета не окупится, взбучки не миновать. Однако у Мити против неприятных мыслей было радикальное средство: он умел резко переключаться с них на мысли приятные. Для этого требовалось лишь полчаса поглядеть в окно на пролетающих мимо ворон. Чем он тут же и занялся. Поглядев немного в окно, он принялся обдумывать, кого назначить главным редактором газеты.
   Очень хотелось назначить Олю Сиськину. Однако брали сомнения, справится ли, так как судить о журналистских способностях Оли мог лишь по нескольким любовным запискам, написанным в разное время, но стабильно сохранявшим стиль и орфографию. Некоторые из них Митя хранил и перечитывал: "Мурзик, мужлан уехал на три дня в камандерофку. Прехади вечером сиводня абизательно. Твая О.". "Ушла в аптеку сам знаиш зачем. Щас преду". "Пазвани мне зафтра в аспераннтуру".
   В конце концов, Шин-Жин назначил главным редактором себя самого, а всех корешей и Олю сделал членами редакционной коллегии.
   А тем временем кореша решили, что газету назовут "Большой Пикник" и давать в ней будут информацию, в которой, по их мнению, больше всего нуждаются широкие массы читателей: где купить золото, бриллианты и картины в рамках.
   В тот день, когда Саша Мурашов выразил Мите свои сомнения относительно коммерческих перспектив "Большого Пикника", Шин-Жин записал в своем поминальнике: "Мурашов - минус тысяча очков".
  
  "Моржу Павлинскому
  шифр д`афер от 09.02.1993г.
   1. Доходы предприятия от продажи рекламы в январе составили $ 40 000.
   2. Расходы предприятия в январе составили $ 40 000.
   Расходы включают в себя оплату счета "Арты Габжет" за командировку мосье Гандона и его консультации по технологии хранения пластинок Патрисии Каас $ 20 000. Мероприятия по саморекламе радио "Моржо" $ 20 000.
   3. Мероприятия по саморекламе выразились в выпуске нами популярной коммерческой газеты "Большой Пикник". Газета пока еще не очень хорошо продается, но мы надеемся на позитивное действие рекламы, которую все время даем газете по радио. С почтением,
   Митя Катилов".
  
  "Главному директору радио "Моржо"
  Мите Катилову
  от директора Дворца комсомола
  Беляева Михал Михалыча
  
   служебная записка.
  
   Пачками с вашей сраной газетой завалены все подсобные помещения второго этажа. Если не уберете их в течение трех суток, натравлю на вас пожарную инспекцию. Если вам некуда их девать, Дворец комсомола может оказать платную услугу по сжиганию газеты в котельной Дворца.
   15.03.93г. Беляев".
  
  "В бухгалтерию радио "Моржо"
  счет за оказанные услуги.
   Сжигание бумаги в котельной Дворца комсомола в количестве пяти тонн. Стоимость услуг 1000000 рублей 00 копеек. Указанную сумму предлагаем вам в течение десяти дней перечислить на наш счет в Петр. отд. "Промстройбанка".
   Директор Беляев,
   главный бухгалтер Иванова".
  
  
   Диск-жокей Птица опаздывал. Был первый понедельник месяца, и на радио "Моржо" Большой Вождь эфира собирал всех диск-жокеев. Птица очень хотел приехать вовремя, но накануне со своим petit ami - известным танцором-клавишником из ансамбля "Голубая бля", у которого он уже два месяца жил на даче в Апрелевке, - так нанюхался и набухался, что позабыл, как называются дни недели. Поэтому, когда Птица пытался выяснить у бас-гитариста Джона, какой завтра день - июнь или зима, секс-вокалист Геша ответил, что завтра Новый год. Обрадовавшись, все еще раз укололись, нюхнули, выпили по стакану и стали трахаться.
   Теперь диск-жокей Птица опаздывал. Желтое такси мчало его по широкому проспекту, и вот уже скоро поворот, у памятника первому космонавту...
   - А правда, что вы - диск-жокей Птица? Я вас по телевизору видел! - спросил, набравшись храбрости, шофер.
   - А если правда, давай я тебе вместо денег наклейку радио "Моржо" подарю, - находчиво предложил Птица. - С моим автографом. Наклеишь на торпедо, будешь пассажирам показывать.
   - А правда, что вы жена Гребенщикова? - не унимался любознательный шофер.
   - А если правда, дашь мне двадцать долларов?
   - Ага, как не дать, такое счастье выпало!
   - И еще: приедешь за мной сюда же к восьми вечера, отвезешь назад, в Апрелевку, я тебе за это в эфире привет передам.
  
   Когда Птица вошел на радио, собрание уже кончалось. Большой Вождь не любил Птицу. Он его ненавидел. Ненавидел потому, что страшно ревновал его к славе, и еще дважды ненавидел потому, что из-за фантастической популярности Птицы не мог его уволить.
   - Птица, а мы тебя уже обсудили, - сказал Большой Вождь, подняв свой остренький носик из бумажки, где у него были записаны все ди-джейские грехи. - Вот ты в пятницу после песни Элтона Джона сказал слово "блядь".
   - Не говорил я "блядь", - обиделся Птица.
   - Как же не говорил, если у нас контролька эфира на магнитофоне записана?
   Принесли контрольку. Перемотали до места, где кончался Элтон Джон...
   - Вот видите! - победно закричал Птица. - Это не "блядь", а "глядь". Я говорю: "Глядь, а в нашей программе уж и Элтон Джон..."
   - Опять вывернулся, - с досадой махнул рукой Большой Вождь.
  
   С течением лет, отработанных на радио "Моржо", росла у Большого Вождя питаемая льстивыми улыбками подчиненных и соискателей эфирных благ уверенность в исключительной развитости своего ума, а порою, особенно во время бесед с коллегами из Талды-Кургана, возникало у него подозрение, не гениален ли он. Выражалось это в вещах для него тем более чудесных, что простота, с которою достигалось это упоительное ощущение гениальности, была просто удивительной.
   Из актерских курсов, единственно составлявших его университеты, сложно было вынести какие-нибудь особенно полезные для жизни знания, кроме как о трех кругах внимания и системе Станиславского, однако месяцы, проведенные в курилках "Щуки", не прошли бесследно: в неокрепшем сознании приезжего студиоза основательно засела идея, что мир - это театр. Это с совершенной очевидностью подтверждалось для него, так как сыгранный в кино хорошим актером генерал выглядел куда более убедительным, чем всамделишный, а представленный еще более знаменитым артистом академик был просто в тыщу раз лучше оригинала. Вывод напрашивался, и гениальность была уже в том, что ее, эту чудесную простоту универсального жизненного метода, нужно было лишь только поднять с полу, где она валялась у всех на виду, никем высокомерно не замечаемая.
   Эх, фак-тур-ра! Слово какое замечательное. Не имей сто рублей, как говорится, а имей фактуру подходящую - рост хороший, голос выразительный, - и люди сами захотят тебя в начальники.
   А если голос почти левитановский, то над смыслом слов, которые говоришь, напрягать сознание уже не требуется, куда важнее мизансцену выстроить. И коли жизнь - театр, то почему бы не сыграть в ней роль из самых значительных? Как же до этого Черкасов не дошел или Качалов?..
   Одним словом, Большой Вождь эфира быстро осмелел в деле публичного провозглашения банальностей вроде того, что радиопрограммы - это передаваемые посредством эфира музыкальные произведения и словесные сообщения и что делаются они на радиостанциях творческими коллективами работников. Поощряемый ласковыми взглядами талдыкурганцев, он мог часами говорить о том, что чем мощнее применяются радиопередатчики, тем дальше и лучше слышно радио, о том, что если в программах ставить плохую музыку, то это слушателям не понравится, а если музыку ставить хорошую, то им будет самый смак.
   Говорить, однако, вещи вроде того, что "вода, текет из крана, потому что жидкая", Большому Вождю вскорости надоело. И, проверив себя в очередной раз на талдыкурганской аудитории, он перешел для разнообразия на откровенную белиберду из своего жизненного опыта.
   Как и следовало ожидать, талдыкурганские филиалы не только отблагодарили вождя ласковыми взглядами, но стали пускать слюни с пузырями, а две девушки из карякско-печенежского филиалу описались прямо где стояли.
   Ободренный Вождь стал чаще нести ахинею, для убедительности перемежая ее общеизвестными сведениями из школьных учебников.
   - Все меломаны, - вещал он млеющим талдыкурганцам, - раньше любили слушать музыку в форме долгоиграющих альбомов, - бросив взгляд на покорных филиальцев и убедившись, что слюни из открытых ртов текут, как обычно, он развивал свою мысль: - Теперь же все меломаны предпочитают слушать музыку в форме сборных солянок из произведений разных авторов и исполнителей...
   Талдыкурганцы нежно хлопали глазами.
   - Потому что я сам так музыку слушаю, - неожиданно закончил свое высказывание Великий Вождь, и тут же девушки из карякско-ненецкого филиалу в немом восторге обожания судорожно описались.
   Хитрый Количек, через две недели после этого случая повстречав Великого Вождя в курилке и имея цель понравиться, заявил, изобразив на лице выражение преданной искренности:
   - Я музыку люблю слушать только в форме сборных солянок...
   - Молодец, правильно, - промурлыкал Вождь. - И все так отныне любят...
   - Но позвольте, - попытался было возразить случившийся поблизости Саша Мурашов. - А как же все основные фирмы звукозаписи? Почему они продолжают упорно львиную долю продукции все же выпускать в виде долгоиграющих альбомов?
   Вождь с укоризною посмотрел на Мурашова, а вечером записал в поминальник: "Количек - плюс сто очков. Мурашов - минус двести".
  
   Трудно пришлось бы Количеку, не окажись в его жизни подполковника Синюхина, эх как трудно! Трудно было бы поступить на журналистский факультет с девятью баллами при четырнадцати проходных, да еще и стать старостой учебной группы. Еще труднее было бы Количеку переползать из семестра в семестр с повышенной стипендией, не прикасаясь, даже слегка, к вечной мудрости римско-греческих, франко-итальянских и англо-германских литератур, равно также пренебрегая и отечественными. Однако Игорь Игоревич, как просил себя называть подполковник, в критические моменты Количековой биографии незримым всемогущим духом оказывался рядом и враз разрешал самые, казалось бы, гиблые проблемы.
   Когда они перешли на второй курс, Игорь Игоревич пожелал, чтобы Количек жил отдельно от родителей. Так было бы сподручней устраивать студенческие попойки, а также в тиши сепаратного проживания было сподручней писать отчеты Игорю Игоревичу об этих самых попойках, о том, что студенты обсуждали, поднимая стакан, о чем спорили, его опуская, кто был с кем, кто кого, кто кому и так далее с подробностями. Подполковник сотворил тогда чудо, посильное разве что джинну из персидских сказок: незримым духом витая в кулуарах горжилобмена, Игорь Игоревич помог разменять маленькую однокомнатную квартирку, где Количек проживал со своими стариками, на однокомнатную квартиру и две комнаты в коммуналке на Седьмой линии, совсем рядом с факультетом. Учиться стало некогда. На получаемые еженедельно от Игоря Игоревича средства приобретались несметные декалитры "Эрети" и "Агдама", и трещали, сотрясаемые студенческой страстью протраханные диваны в обеих комнатах в веселой коммуналке на Седьмой, и переполнялся рычащим блевом унитаз, и строчила вдохновенно, дрожа похмельной скорописью, рука. И все у них было с подполковником хорошо, один лишь раз между ними кошка пробежала.
   Когда Количек с повышенной стипендией перешел на четвертый курс, университетская бухгалтерия - первой в городе среди вузовских - стала внедрять компьютерную расчетную систему. В неотлаженной еще схеме произошел какой-то сбой, и одному студенту в их учебной группе компьютер начислил стипендию в десятикратном размере. Целых шесть месяцев ошибку никто не замечал, и приученный Игорем Игоревичем всегда хладнокровно держать язык за зубами Количек аккуратно, каждый месяц "ложил на книжку" триста шестьдесят целковых из статьи "на образование" Госбюджета СССР. На Количекову беду, он не просто об этом никому не рассказал, он не доложил об этом подполковнику. Скандал разыгрался стремительно, как пожар в стогу сухого сена. На седьмой месяц, когда на книжке у старосты уже скопилась приличная, по советским меркам, сумма, в бухгалтерии обнаружили ошибку. Практичного студента прямо с протраханного дивана оперы из двадцатого отделения притащили на Каляева, где начинающий следователь-практикант сразу выбил Количеку все передние зубы. Тут Количек допустил вторую промашку. Получив еще два вопроса ботинком по яйцам, лишенный возможности членораздельно говорить, он собственноручно написал на бумажке, что присваивал неправильно начисленные деньги, так как думал, что они правильно ему начислены за оперативную работу. К этому он добавил связной номер Игоря Игоревича и дежурный пароль.
   Игорь Игоревич появился на пятнадцатый день. Он вывез незадачливого стяжателя за город и, давая модным английским штиблетом звонкие поджопники, приговаривал, что таких мудаков ему в "конторе" не нужно сто лет, потом бросил под ноги хныкающему студиозу его паспорт и, обдав сизым дымом, укатил в своей "волжане" цвета "белая ночь".
   Оценив ситуацию, Количек понял, что без подполковника высшего образования ему не видать как своих ушей, и принялся с усердием бульдозера рыть землю. В ту болдинскую для него осень им было написано триста доносов, что позволило ему заодно подтянуть стилистику и грамматику с орфографией. Игорь Игоревич всегда говорил, что агент-филолог должен и доносить профессионально, и писать грамотно.
   Выслуживая прощение, Количеку пришлось попотеть не только над повышением объема оперативной работы, изводя килограммы бумаги на рутинно-дежурные сообщения вроде того, сколько раз студент Витя рассказал анекдот про Брежнева, но и значительно повысить качество самой информации. Это потребовало мобилизации всех физических и моральных сил. Так, посомневавшись минуты три, он все же написал донос на двух членов Клуба венгерских жен, которых доселе щадил по причине закадычной, как ему казалось, с ними дружбы. Но реальное прощение было заслужено, когда Количек сдал в "контору" целую организацию сионистов-антисоветчиков. Для этого Количеку пришлось не только целых полгода трахать усатую жирную Риту Абрамсон, но, что было еще труднее при его абсолютной неспособности к языкам, целых полгода ходить с ней на подпольные курсы изучения иврита.
   Дело Шейлоха и Донскевича, в которое вылилось разоблачение антисоветской группы, было громким. О нем писали в газетах под заголовками "На незримом идеологическом фронте" и "Осторожно: сионизм!", о нем по Ленинградскому телевидению была показана серия телепередач. Однако ни в газетах, ни в телепередачах об истинных "героях" этого события не было сказано ничего конкретного, кроме разве таких строчек, как "бойцами невидимого фронта" и "нашими бдительными органами". Однако ни Игорь Игоревич, ни тем более наш Количек на предание своих имен гласной славе и не претендовали.
   Игорь Игоревич получил какой-то орден и с повышением уехал в Москву. Количек был полностью прощен и в знак признания своих заслуг по окончании университета получил распределение на одну из ленинградских киностудий. Майор Бубров, сменивший Игоря Игоревича, давая Количеку напутствие, сказал, что, несмотря на усиливаемую органами работу, на киностудии все еще полно махровых сионистов, но ограничиваться доносами только на коллег-киношников Количеку не следует, органы по-прежнему очень интересуются его друзьями из Клубавенгерских жен. Потом, похлопав новоиспеченного ассистента кинорежиссера по плечу, позволил себе пошутить: мол, опер про всех велел писать. И рассмеялся вполне дружелюбно.
  
   Морж, войдя в роль заправского россиянина, с размахом принимал делегацию "Арты Габжет", приехавшую проверить, как у него идут дела, а заодно посмотреть и пощупать русскую экзотику. Дабы пустить своим французским хозяевам пыль в глаза, Морж не пожалел денег и подготовил программу в русском стиле, насколько он сам его понимал. Уже в Шереметьево делегацию встречали четыре тройки лошадей, запряженных в устланные коврами сани-розвальни. В первые двое саней усадили мосье Берзака, мосье Зэро и прибывшего с ними мосье Наеба с его секретарем Маню. Чтобы теплолюбивые французики не замерзли на двадцатиградусном морозе, всем дали по флотской шинели и по шапке-буденновке, которые Морж заблаговременно купил на арбатской барахолке. Каждому из почетных гостей на колени посадили по девице в кокошнике и красном сарафане, которыми были специально выписанные для этого с филфака Маналова, Забаралова и Шнеерсон. В третьих санях ехал цыганско-балалаечный ансамбль Мони Лившица, и замыкали сани с госцирковским медведем Потапом и хряком Борькой из павильона "Свиноводство" ВДНХ.
   Хлестать водяру принялись сразу, как отьехали. Причем вся дорога от Шереметьево-2 до гостиницы "Космос" заняла у путешественников более восьми часов. Специально подученные Моржом цыгане через каждые пять километров устраивали привал с плясками, обязательными "пей до дна" и "чарочка серебряная". Девицы Маналова, Забаралова и Шнеерсон, честно отрабатывая "стоху" баксов, что на всех дал им Павлинский, дабы скрасить французикам дорогу, сделали минет по три раза каждому.
   Доехав наконец до гостиницы, никто из комиссии инспектировать что-либо уже был не в состоянии.
   На следующий день Морж похмелял всех в "Праге" на Арбате. Зеро, Берзак и Наеб заказали по дюжине лягушек и жбан "Киндзмараули". Морж, держа марку, взял стопку блинов и графин "Столичной".
   - А ты неплохо здесь устроился, - сказал Зэро, обращаясь к Павлинскому. - Помнишь, каким мы тебя вытащили из тюрьмы?
   Морж поморщился от неприятных воспоминаний и, вынув из кармана мобильный телефончик, осведомился, не желают ли господа пригласить девицу Шнеерсон?
   - Нет, нет! - разом закричали все и жадно бросились хлебать красное.
   - Поговорим лучше о делах, - предложил Берзак.
   - О делах, о делах, - согласно закивали присутствующие, налегая на лягушатину.
   - Три года назад, - начал свою речь Берзак, - наша компания вложила большие средства в российский проект коммерческого радио.
   - Два подержанных студийных пульта, купленных на блошином рынке возле Гар-де-Норд, - вставил Морж.
   - Это неважно, - возразил Берзак. - Компания вложилась так называемым ноу-хау...
   - И два десятка пластинок Джо Дассена и Патрисии Каас, - не унимался Павлинский.
   - Неоценимо политическое влияние нашей компании на Горби и членов его кабинета, без которого проект не смог бы осуществиться.
   - Вполне оценимо, - упрямо возразил Морж, доставая из кармана калькулятор. - Шесть билетов "Эйр Франс" до Парижа и обратно, пара обедов в ресторане на Тур-д-Эффель, три музыкальных центра, видеомагнитофон, десять брелков "Эйфелева башня", - перечислял Морж, выстукивая пальцем по клавишам. - Всего сорок две тысячи пятьсот двадцать четыре франка, господа, на что в Париже не купить даже одного приличного автомобиля.
   - Из этого только следует, что в России такие цены, - раздраженно повысил голос Берзак, - и ничего более не следует. А вы, господин Павлинский, начинаете забывать, где мы вас нашли и чем вы занимались три года назад.
   - Нет, не забыл, - Морж тоже повысил голос почти до визга. - Просто я хочу показать вам, господа, что компания не только давно вернула с моей помощью вложенные деньги, но и стабильно имеет доход в виде ежемесячных валютных перечислений. Причем именно мне приходится по девять месяцев в году сидеть в этой варварской стране, где идет война, где каждый день то взрывают парламент, то метро, то "Останкино", где, кстати, находится мой офис, - Морж, от волнения забывшись, что сидит не с русскими, громко испортил воздух и продолжал: - Именно мне, в случае чего, а не вам, придется отвечать перед русскими, если они докопаются до махинаций с определением долей участия, махинаций с вывозом капитала и много еще до чего...
   - Хорошо, хорошо, дружище, - поднял вдруг руку молчавший до того мосье Зэро. - Мы видим, что ты повзрослел и набрался опыта. Мы тут все согласны с тем, что теперь мосье Павлинский стоит не столько, сколько он стоил три года тому назад!
   - Да, да, мы все видим, - закивали все.
   - С сегодняшнего дня мы удваиваем твою долю в этом деле, - сказал Зэро с улыбкой. - Но при этом мы требуем в три раза увеличить отчисления на счет компании.
   Морж озадаченно присвистнул.
   - В помощь тебе мосье Наеб отдаст своего секретаря, можешь звать его Маню. Он будет присматривать за русскими. Раньше он работал в Сюртэ. Но русским об этом знать не надо. Скажете, что работал, к примеру, на радио "Монте-Карло", поди проверь!
   Все захохотали, хлопая себя по ляжкам.
   - А теперь девочек!
   Морж снова выудил из кармана мобильный телефончик и по памяти принялся набирать номер студентки Шнеерсон.
  
   Получив результаты исследований агентства "Хренометри", Морж пришел в состояние исступленного бешенства. Он вызвал к себе Анисову с Главным Вождем эфира и, перейдя на смесь польского с портовым французским, которую сам принимал за русский разговорный, позабыв от волнения, что по инструкции с русским персоналом следует говорить, положив ноги на стол, начал совещание.
   - Ты это читал ? - прокаркал он, тряся отчетом "Хренометри" возле лица Анисовой.
   - Уи, месье, жэ ле лю, дежа, - потупив взор отвечала Анисова.
   - А ты это читал? - Морж тряс теперь бумажками возле римско-греческого носа Главного Вождя.
   - Читал-с, - отвечал Вождь на том единственном языке, каким более или менее владел.
   Агентство "Хренометри", призванное пудрить мозги клиентам коммерческих средств массовой информации и качать за это денежки с самих средств, показало на этот раз, что за последние полгода радио "Моржо" потеряло два миллиона радиослушателей. Это было бы еще ладно, советник Моржа, верный Маню, объяснил бы такую потерю аудитории тем, что у двух миллионов москвичей и питерцев одновременно поломались приемники, но вся беда была в том, что, по данным "Хренометри", в это же время на два миллиона слушателей прибавилось у радиостанции "Вумат" и радио "Кайф".
   - Ты не есть Большой Вождь эфир! - кричал возбужденный Морж. - Ты есть Большой Вождь бордель де мерд, тебе нельзя даже доверить собирать деньги с путан на Сен-Дени, а не то что программ мюзикаль!
   - Морж, тю а бизнес а Сен-Дени? - с наивным удивлением спросила Анисова. - Я не знала об этом.
   - Почему ты ставишь в программ мюзикаль эти песни Джо Дассен и Патрисия Каас? Разве у тебя нет пластинки хороший русски песня? - не обращая внимания на Анисову, брызгал слюнями Морж.
   - Но ты сам привез нам эти программы, - робко пытался возразить Большой Вождь.
   - Ты есть дурак. Этот старый французский программ пусть играет на радио "Тоска", а мы будем играть нови русски песня, такой, как я слушаль вчера в клуб, где пел мой друг Вася Буйный.
   - Но он пел "На нарах, бля, на нарах" и "Порюхались с тобой мы, кореш", а такие песни... - пытался было вставить Большой Вождь, но был резко оборван:
   - Молчи, дурак, я что скажу, то и будешь ставить! - Морж перевел дыхание, пукнул громко и, положив ноги на стол, продолжал уже более спокойно: - Месяц тебе сроку, ты совершенно изменять программа мюзикаль. И если следующий отчет "Хренометри" не покажет... - Морж замешкался, позабыв слово, - огментасьен...
   - Повышение, - подсказала Анисова.
   - Да, да, повышение популярность наша радио, - подхватил Морж, - я тебя уволить без волчий билет.
   - С волчий билет, - поправила Анисова.
   - Разумеется, я буду немножко заплатить мои друзья из "Хренометри", чтобы они сделать другой вариант отчета - для широкий гласность, где наша радио, конечно же, как всегда, - первый место, но вы должен работать, как сукин сын, - Морж почесал яйца и потребовал, чтобы Анисова вела протокол.
   - Пиши. Первое: увеличить тарифы на рекламу втрое...
   - Но, Морж... - попыталась возразить Анисова.
   - В три раза, - повторил настойчиво Морж. - А клиентам скажете, что это потому, что мы теперь - самое модное радио. Дальше пиши. Второе: принять на работу новых хороших диск-жокеев.
   - Где ж я хороших-то возьму? - обиженно пропищал Большой Вождь.
   Морж потыкал пальцем в свой ноут-бук и торжественно объявил: - Я нашел хороший девушки диск-жокей - Ма-на-ло-фф и За-ба-ра-лофф.
   - А старых че, уволим? - недоуменно спросил Вождь.
   - Плохих уволим, - кивнул Павлинский.
   - Во! Птицу, Птицу давно пора гнать, - обрадовался Вождь.
   - Птицу не трогай, - сказал Морж, - ее народ любит. И третье, самый главное, - президент поднял палец. - На всех трамвай и вагон метро мы написать, что радио "Моржо" - это самый-самый модный радио и кто его не слушай, тот дурак.
   Получив новую директиву от Моржа покрыть весь Питер надписями "Кто не слушает радио "Моржо" - тот дурак", Шин-Жин загрустил. Ведь после провала его проекта газеты "Большой Пикник" он перевел Олю Сиськину именно в отдел уличных надписей. "Не справится", - грустно думал он, глядя в окно.
   Капец, как и всегда, подкрался незаметно. На исходе второй недели ухода налоговой инспекции Шин-Жин получил официальное заключение. Когда он прочитал его, ему даже не захотелось смотреть в окно. Ему впервые за три года работы директором захотелось, несмотря на самый пик рабочего дня, просто лечь и полежать. Не с Олей Сиськиной, а одному, и чтобы никто не звонил и не ждал в приемной...
   Официальное заключение гласило: "Признать весь доход, полученный радио "Моржо" в Петербурге от коммерческой деятельности за период 1991-1996 гг., незаконным по причине отсутствия лицензии на вещание. Взыскать с радио "Моржо" шесть миллиардов рублей в доход государства..."
   "Это, пожалуй, похуже пожара будет", - подумал Шин-Жин и машинально стал шарить по карманам в поисках валидольной таблетки.
  
   Игорь Игоревич ехал на встречу с Хозяином. Несмотря на то что машина неслась по шоссе со скоростью сто восемьдесят километров в час, в салоне восьмисотого "мерседеса" была тишина минус сто децибел, как сказали бы специалисты по шуму. Впереди за толстым стеклом виднелись затылки шофера Мочилы и бригадира Могилы - бывших майоров из "наружного" отдела.
   Могила разговаривал с кем-то по радиотелефону: вероятно, предупреждал пост у шлагбаума, чтобы не задерживали. За пепельно-тонированным окном проносился зимний пезаж юго-западного Подмосковья. От Ясенева и до Наро-Фоминска Киевское шоссе не имеет в плане практически ни одного изгиба. "Да, и ведь всерьез думали с американцами воевать, - подумал Игорь Игоревич, усмехаясь своей мысли. - Шоссе-то строили с учетом взлета-посадки истребителей ПВО".
   Апрелевка, Селятино, через два километра за речкой Пахрой - налево. Могила нажал кнопку на коробочке электронного ультразвукового пропуска, и "мерседес" вплыл в ворота поместья.
   - Давненько я здесь не был, - уже вслух пропел Игорь Игоревич, дожидаясь, пока Могила выйдет и откроет ему дверь.
   Синюхина пригласили пройти в библиотеку. Во всем поместье дворцовая библиотека была единственным местом, где разрешалось курить, и Игорь Игоревич принял это за добрый знак.
   - Добрый, добрый, добрый день, Хозяин, - с полупоясными поклонами замурлыкал Синюхин, входя в отделанную черным кавказским дубом библиотеку, где вполне могло бы расположиться поле для мини-футбола с командами по десять игроков. Синюхин сел подле титанических размеров письменного стола и, терпеливо ожидая, пока хозяин закончит читать, принялся разглядывать интерьер. Южная и восточная стены библиотеки представляли собой шпалерную композицию из портретов князей, царей и генеральных секретарей от Рюрика и до Ельцина включительно. Опытный глаз Игоря Игоревича отметил в шпалере кисти Крамского и Брюллова, а также Глазунова и Шилова.
   - Вот я им и говорю: Ленина надо читать, Ленина, - оторвавшись наконец от книги, заговорил Хозяин. - Можешь курить и докладывать.
   Разрешение курить у Хозяина получали только самые близкие друзья, да и то только в особые моменты его хорошего настроения. Говорили, что Клинтон, тайно посетив Хозяина перед своими выборами, дабы не портить впечатления, тоже кашлял, но высмолил-таки папироску, не отказался.
   - Начну с главного, - запел Синюхин, раскуривая свой любимый сорт - полуметровую "гаванну" "Ромео и Фидель". - Основную ставку в минувшем полугодии мы по-прежнему делали на доходы от контроля за торговлей энергоносителями. Правда, подпортил немного наш друг Клинтон, опять выпустив на рынок Хусейна.
   - Хорошо, я позвоню Клинтону, давай дальше, - благодушно кивнул Хозяин.
   - Рынок цветных металлов, как мы и прогнозировали, контролировать далее нет смысла. Заводы "оборонки" сбросили все запасы, а добывающая практически остановилась, да и товар у нее дороже.
   - Хорошо, - кивнул с одобрением, - высвободившиеся силы пускайте на средства радио, телевидения и печати. Ленин говорил: почта, телеграф и газеты. Диалектика, - Хозяин назидательно приподнял палец.
   - Здесь мы имеем интересные наработки, - Игорь Игоревич пустил мощный клуб серебряного дыма и закашлялся. - Простите, наработки мы имеем. Так, мы планируем убрать из наиболее популярной коммерческой радиосети ее французскую составляющую и зарезервировать это средство в режиме популярно-музыкального.
   - Хорошо, как будешь убирать французов?
   - По закону. Разорим, объявим банкротами и выкупим.
   - Как будешь разорять?
   - По закону. Навалимся налоговой, задушим штрафами, в крайнем случае закон об ограничении через Думу протащим.
   - Хорошо, действуй, - сказал Хозяин и вновь придвинул открытого посредине Ленина.
  
   - Ну что, пора нашего Количека размораживать, - пробормотал Игорь Игоревич, снова усаживаясь в "мерседес". - Могила, набери мне в Питере Олега, пусть он вызовет Щетину, и скажи ему, что пора пускать тепло.
  
   Поступив на службу на радио "Моржо", Количек решил для начала оглядеться что к чему. Не торопясь в осуществлении своих своих далекоидущих планов - превзойти в богатстве брата Борю, кооператора Сидорова и члена Клуба венгерских жен Митю Шин-Жина, - он первые год - полтора приглядывался, присматривался, прикидывал "хрен к носу". По всему выходило, что дела проворачивать тут можно не хуже, чем на киностудии. Да и за первые месяцы работы, благодаря гибкой системе скидок, совершенно не напрягаясь, ему удалось сменить старую плохую машину на хорошую новую и шесть раз съездить за границу. Однако после того, как Шин-Жин чуть было не спалил радио "Моржо", Количек решил, что настала наконец пора разворачиваться по-настоящему.
  
  "Главный директор радио "Моржо"
  Катилов Д.Д.
  Главный директор Дворца комсомола
  Беляев М.М.
  Санкт-Петербург, 29 августа 1994 г.
   Акт.
  
   Комиссия, утвержденная приказом по АОЗТ "Дворец комсомола" от 29 августа 1994 г. N 58 и по АОЗТ "Радио "Моржо" от 29 августа 1994 г. N 9 в составе:
  председатель - Рокофьев О.В., главный инженер АОЗТ "Дворец комсомола;
  члены комиссии: Анилов Н.А. - главный инженер радио "Моржо";
   Узнецов С.В. - начальник службы ЭХ;
   Арпович В.В. - инженер по эксплуатации,
  по итогам расследования причин пожара в помещении студии радио "Моржо" составила настоящий Акт о нижеследующем.
   1. Пожар в студии радио "Моржо", находящейся в комплексе Дворца комсомола, возник 24.08.94 года, примерно в 19.00 часов, и был потушен силами работников Дворца комсомола в 19.45, до прибытия пожарных.
   2. Осмотр помещения и показания свидетелей показывают, что очаг пожара находился в центре студии, в так называемой зоне отдыха. Осмотр проводки и розеток не позволяет заключить, что пожар мог возникнуть по причине неисправности проводки или из-за короткого замыкания. В результате пожара сильно пострадал диван (сгорел полностью), обгорели стол и два кресла. Расплавились светильники и местами подвесной потолок. В центре студии прогорело ковролиновое покрытие. Стены и потолок студии сильно покрыты копотью. Из оборудования студии пострадали: электроорган "Хаммонд", акустическая колонка "Лесли".
   3. Анализ повреждений дает основания заключить, что пожар возник от небрежно брошенного на ковер окурка одним из работников радио "Моржо".
   4. Комиссия предлагает АОЗТ "Радио "Моржо" срочно произвести в студии косметический ремонт, а также в приказном порядке разработать мероприятия по повышению ответственности за противопожарную безопасность лиц, работающих в студии радио "Моржо".
   Настоящий Акт направляется в районное управление ПО МВД РФ.
   Подписи: Рокофьев, Анилов, Узнецов, Арпович".
  
   Впервые за много лет дружбы Количек позволил себе в разговоре с Шин-Жином покровительственно-раздраженный тон. А Митя, раздавленный страхом перед неминуемым объяснением с Моржом и обязательно последующим за ним бесславным увольнением, не только принял этот Количеков тон, но и с униженной готовностью снести и еще большее по-собачьи, снизу, заглядывал ему в глаза, ловя хоть какой-нибудь намек на защиту и помощь в навалившейся беде.
   - Ты чего, Митя, совсем охренел, Морж ведь чикаться с тобой не будет!
   - Знаю, Количек, знаю, он ведь лучшего диск-жокея в Москве не пожалел, уволил за сигарету в студии в тот же день, как увидел, и даже оправдаться слова не дал, а здесь такое, что и не знаю, чего будет теперь.
   - Да, он если узнает, тебе хана, - не скрывая злорадства, хмыкнул Количек. Митя совсем сник.
   - Что делать, Количек? Спаси, помоги, век помнить буду.
   - "Помнить буду-незабуду", - передразнил Количек. - Сухари сушить, вот что делать! Морж тебе еще счет выкатит за "Хаммонд" с колонками, слабо не будет...
   - Уу-уу! - завыл Митя. - Ты что, ты что, тридцать тысяч баков без колонки, и "Лесли" еще тыщщ на шесть потянет!
   - Ну, ничего, продашь "мерседес", а если не хватит - дачу в Зеленогорске, - не унимался поддразнивать Количек, зло похохатывая.
   - Кончай издеваться, - взмолился Шин-Жин. - Говори, чего делать, или я пойду и отравлюсь...
   - Хорошо, я знаю, что делать...
   - Количек ! - возопил Шин-Жин. - Век помнить буду!
   - Успокойся, мне век твоей памяти на хрен не нужен, - холодно осадил его Количек. - Я берусь все уладить, но при одном условии...
   - Любые условия, Колич, любые, я на все согласен, только помоги уладить, - снова завилял хвостом Шин-Жин.
   - Пиши расписку!
   - Да ты чего, какую расписку? - ошалело уставился на Количека Шин-Жин. - Ты что, мне не веришь?
   - Верю, - спокойно глядя прямо в глаза, сказал Количек. - Но, если хочешь, чтобы я все уладил, пиши расписку.
   Митя глубоко вздохнул и, вынув из кармана даренный кем-то из холуев "паркер", приготовился писать. Он внутренне чуял, что с этой запиской жизнь его как-то изменится, однако даже и не предполагал, как сильно изменится она.
  
   Расписка.
  
   Я, Катилов Д.Д., находясь в полном уме и трезвом рассудке, даю сию расписку в том, что начиная с сегодняшнего дня продаю себя в рабство иметелю (обладателю) этой расписки.
  
   10.09.94 г. Катилов Митя (Шин-Жин)".
  
   Написав, Митя сразу успокоился и стал смотреть в окно.
  
   Вторую неделю в Москве с большой помпой проводился фестиваль "Кто не слушает радио "Моржо" - тот дурак". В программе фестиваля были ежевечерние дискотеки в клубах "Малина", "Новая Бутырка" и "У Пахана", которые вели диск-жокейши-стриптизерки Маналова и Забаралова, концерт на Васильевском спуске с раздачей публике бесплатных гандонов с логотипом радио "Моржо" и участием групп "Мудилус" и "Морщины от трения". Кульминацией фестиваля должно было стать открытие на Дмитровском шоссе лозунга "Кто не слушает радио "Моржо" - тот дурак". Лозунг, представлявший собою двухсотметровый ряд из алюминиево-титановых букв высотой три человеческих роста каждая, достался Павлинскому почти даром. Двадцать лет назад в этом же месте из этих же букв тогдашним генсеком Леней был торжественно открыт лозунг "Коммунизм - светлое будущее всего человечества". С началом перекройки буквы сняли с фундаментов и хотели загнать в Эстонию в виде лома цветных металлов. Однако замешкались, и буквы пролежали на станции "Москва-Сортировочная", пока у одного папы не угнали любимый "мерседес". В клубе "Новая Бутырка", где папа оказался в одной компании с Павлинским, сторговались двадцать две алюминиево-титановых буквы отдать за двадцать два объявления на радио "Моржо" о пропаже "мерседеса".
   В шесть Большой Вождь проводил собрание диск-жокеев и директоров филиалов, посвященное предстоящему открытию лозунга.
   Диск-жокей Птица в этот раз не опоздал. Он уже с часу дня вел из радиостудии музыкальную программу, в этот раз помимо комментариев скрашивая ее играми и забавами вроде "Позвони в студию, ответь на вопрос: столица Италии, три буквы, первая "рэ" - и получишь приз - гандон с логотипом радио "Моржо".
   Ровно в шесть, передав микрофон сменщику, Журке Веселухину, Птица побрел в зал совещаний. В середине зала за большим столом сидел Большой Вождь и громко разговаривал по мобильному телефончику. Слева и справа от него сидели диск-жокейши Маналова и Забаралова, одетые в платья, именуемые во Франции petit robe и представляющие из себя маечки длиною под нижний обрез ягодиц. Обе обильно курили и, с тоской глядя в потолок, ерзали задницами по стульям, страдая от непреодолимого желания почесать места обитания недовыведенных мондовошек. Большой Вождь громко ругал по телефону какого-то нерадивого продюсера, и сидевшие по стенкам филиальцы из Талды-Кургана вздрагивали каждый раз, когда Вождь кричал в трубку такие слова, как "передай Макаревичу, что он мой вечный должник" или "скажи Гребенщикову, что ни копейки не получит". Кончив разговаривать, Вождь блаженно улыбнулся и пошутил:
   - Вот и Птица прилетела, значит, пора начинать.
   Филиальцы восторженно захихикали.
   - Кстати, Птица, ты почему опять вчерась на эфире перед песней Элтона Джона, "блядь" сказал?
   - Не говорил я, "блядь", - обиделся Птица. - Контрольку несите.
   Принесли контрольку, перемотали до нужного места, включили.
   - Вот, видите! - торжествуя закричал Птица. - Опять на меня напраслину гоните, я говорю: "А предста-ВЛЯТЬ новый час в нашем эфире будет Элтон Джон". Это у меня просто дыхания не хватило всю фразу выговорить, а вы сразу "блядь" да "блядь".
   - Опять вывернулся, - с досадой махнул рукой Большой Вождь и обратился ко всей аудитории: - Товарищи, господа и дамы! Наше мудрое руководство в лице президента радио "Моржо" господина Павлинского в связи с полученными недавно объективными исследованиями агентства "Хренометри", - Вождь взял со стола папку и для убедительности помахал ею в воздухе, - которые снова показали неуклонный рост нашей бешеной популярности среди народа, решил провести всероссийскую акцию, которая называется "Кто не слушает радио "Моржо" - тот дурак".
   Филиальцы из Талды-Кургана по углам тихонько заблеяли нервически. Девицы Маналова и Забаралова, закинув ногу на ногу, пускали ноздрями дым и с тоской глядели в потолок.
   - В программе этой акции - всероссийское турне наших артистов Наташи Опупеловой, Сени Борзого, ансамблей "Уй в жо" и "Голубая бля". Это всероссийское турне проходит под девизом "Радио "Моржо" представляет". В городах, где работают наши филиалы, директора местных отделений радио "Моржо" обязаны организовать в местном эфире мощную поддержку концертам, которая должна выразиться в насыщении программы музыкальными произведениями перечисленных исполнителей, а также их интервью, приглашением артистов в радиостудии филиалов для совместного ведения программы вместе с диск-жокеем и так далее...
   - Была у меня в прямом эфире эта Наташа Опупелова, - вставил вдруг с места Птица. - Так она на вопрос, что любит в жизни больше всего, ответила: "Ибацца".
   Среди талды-курганцев пронеслось легкое блеяние.
   - Ну, энто ничего, если и скажет разок, - сказал Большой Вождь. - В этом для нашего радио большой беды не будет.
   - А у нас такая машинка есть, - встал вдруг один из филиальцев, - дилеем называется, то бишь задержка по-нашему, так режиссер с этим дилеем, выпуская программу в эфир с пяти-шестисекундной задержкой, успевает нажать биппер. Вот у меня с собой есть кассетка, где мы записали эфир, когда в студии у нас был...
   - Не надо, - прервал его Большой Вождь, - у нас тоже такая машинка имеется.
   В этот момент зазвонил мобильный телефончик, и Большой Вождь закричал в трубку:
   - А-а, это ты, засранец, передай Алле Пугачевой, что я ею очень недоволен...
   Юная директриса каряцко-ненецкого филиала в углу судорожно описалась.
  
   Частое "баловство" таблетками трезвости, которыми в бурную пору студенчества Количека щедро наделял его гэ-бэшный покровитель, сделало его в зрелые годы, по выражению врачей, неадекватно реактивным на алкоголь. Выражалось это, попросту говоря, в том, что после стакана Количек мог запросто потерять над собой всякий контроль, а после второго он либо падал без чувств, либо впадал в состояние совершенного помешательства рассудка. Зная такое за собой, он не бросил пить совершенно, но пил только дома и только с близкими, которые, в случае чего, всегда были готовы попросту его связать. Для того чтобы иметь вескую причину к отказу от угощения, Количек повсюду, даже на очень короткие расстояния, ездил на машине, и так привыкшие вскоре сослуживцы и родственники ему даже и не предлагали.
   Однако однажды весною случилась с ним неприятная история. За какой-то надобностью отправился Количек к своему корешу Сидорову, который прославился среди друзей тем, что, торгуя подержанными автомагнитолами, которые под прикрытием какого-то гуманитарного детского фонда без пошлины ввозил прямо с германских автосвалок, одним из первых в городе купил пятисотый "мерседес". Машина у Количека, как назло, была в ремонте, и, то ли расслабившись от весеннего воздуха, то ли просто по легкомыслию, на предложение Сидорова выпить он почему-то не ответил отказом. А потом поехало. После первой он позабыл, зачем приехал. После второй забыл, как его зовут, а после третьей уселся играть в карты с совершенно незнакомыми ему "кооператорами".
   Наутро друг Сидоров сообщил ему, то ребятам нужно отдать ять тысяч долларов. Причем, так как ребята проездом, отдать просят без задержки. А карточный долг...
   Количек загрустил. Такая внезапная трата была ему совершенно некстати. Свободных денег в тумбочке у него не было, да и отказывать себе в уже запланированных на ближайшее будущее покупках новой машины и гаража страшно не хотелось.
   Количек думал ровно три дня. И придумал. Вернее, думал он всего полчаса, а остальное время он лишь обдумывал детали. Решение проблемы, как учил Игорь Игоревич, должно было быть кардинальным, неординарным и радикальным. Всем этим требованиям Количеков план добычи денег отвечал безусловно. Более того, этот план был перспективен, так как решал несколько параллельных с основной идеей задач.
   Итак, во Вторник после обеда Количек объявил сослуживцам, что у него из стола пропали деньги, приготовленные на покупку гаража и стройматериалов для дачи. Зачем он припер такую сумму на работу, почему оставил ее без присмотра и вообще как с таким аккуратным и даже педантичным человеком, у которого не то что деньги, зажигалку старую, и то стырить мудрено, могла произойти подобная история - таких вопросов никто не задавал. Все были в шоке. Подозрение падало на всех сослуживцев без исключения, так как в кабинет Количека в течение дня заходили все работники радиостанции. Так проблема Количека стала проблемой коллектива. Все шло так, как и было задумано. Шин-Жин, перепуганный возможностью скандала, выписал Количеку квартальную премию в пять тысяч долларов. Сослуживцы стали коситься друг на друга и всерьез обсуждать в курилке, не тот ли да не этот ли потырил бабки. Многие из работников радиостанции были даже вынуждены отложить до поры крупные покупки, чтобы кто чего не подумал.
   Под "крышей" собственного расследования Количек с разрешения Шин-Жина взял у начальника кадров все личные дела сотрудников, о чем давно сам мечтал и к чему его давно побуждало гэ-бэшное руководство. Только Саша Мурашов своей глупой назойливостью чуть было все не испортил. Все ходил да спрашивал всех: мол, чего милицию не вызывают, давайте, мол, вызовем?..
   Едва удалось его заткнуть, через Шин-Жина опять-таки, пустив "парашу", что милицию вызывать нельзя, это, де, подорвет репутацию радиостанции.
   Таким образом, с одобрения Шин-Жина в жертву фетиша - репутации радио "Моржо" - коллектив добровольно принес доверие и уважение друг к другу.
   А Количек, получив свои денежки и сняв копии с личных дел, потирал руки. По курилке он пустил слух, что ходил к экстрасенсу и что тот по коллективной фотографии работников радиостанции точно определил вора.
   Сотрудники перестали делиться друг с другом.
   На станции началась новая эра взаимоотношений.
  
   Жена Саши Мурашова месяца через два после описываемых событий действительно пошла к знаменитому экстрасенсу лечить какую-то свою послеродовую болячку. Разговорившись, она поведала чародею и о краже, случившейся на работе у мужа.
   - А вы принесите фотокарточку, - попросил экстрасенс. - Дело-то нетрудное.
   Жена принесла на другой день групповой снимок мужниных сослуживцев.
   - Вот он, кто украл! - воскликнул экстрасенс, едва взглянув на фотографию. Палец его уткнулся в небритое Количеково лицо.
  
  
   Количек ехал с работы домой в машине и слушал радио. Размечтавшись о тех сладких днях, когда у него будет джип "чероки", он слушал рассеянно, не вникая в слова диктора, а лишь подсвистывая тихонечко, если мелодия нравилась. Вдруг ему показалось, что диск-жокей сказал слово "блядь". Количек остановил машину, посмотрел на часы и записал в поминальнике назавтра: "Большому Вождю, "блядь" в 19.30".
  
   В вагоне поезда "Красная стрела" Количек нос к носу столкнулся с подполковником Синюхиным.
   - Игорь Игоревич, - в нерешительности было протянул Количек руку.
   - Можно, можно, не робей, - широко улыбнулся Синюхин и пригласил в свое купе, которое занимал один, без попутчиков. - Ну, рассказывай, - предложил он, когда выпили попервой.
   - А что рассказывать, Игорь Игоревич, работаю потихоньку на радио буржуинском, бизнес, так сказать...
   - Знаю, знаю, все знаю, и про пять тысяч долларов, которые у тебя там якобы свистнули, и про гибкую систему скидок, и про "черный нал", - похлопав Количека по плечу, сказал Синюхин и налил повторой.
   - А вы все там же, в конторе? - спросил Количек, при слове "контора" мотнув головой куда-то вбок и вверх.
   - В конторе, да уже не в той, - ответил Синюхин, улыбаясь тонкой, многозначительной улыбкой. - Дело, видишь ли, в том, дружище, что в любой системе всегда была, есть и будет своя, соответствующая сути и качеству системы контора. Был у нас СССР - была та контора, где и мы с тобой славно трудились. И выполняла та контора, с нашей с тобой помощью, главную для той системы, какой был СССР, функцию - обеспечивала ее политическую безопасность, так как для такой системы, какой был СССР, политическая безопасность была главной составляющей ее стабильного существования, - Синюхин налил еще по полстакана. - Но времена меняются, друг мой, меняются системы, меняются общественно-политические формации. Меняются и конторы.
   - Так вы в ФСБ? - неуверенно спросил Количек.
   - Раньше ты лучше соображал, - неодобрительно покачав головой, протянул Игорь Игоревич. - Я ж тебе объясняю: новая система - новые жизненные функции...
   - Не пойму чего-то, вы уж простите, пьяный я, наверное.
   - А ты сейчас все-таки у меня сам догадаешься, о чем я тебе толкую. Давай пойдем рассуждать с другого конца. Ты хочешь узнать, как теперь называется моя контора, так?
   - Так.
   - А что всегда вызывала контора у простых смертных?
   - Cтрах, по-моему...
   - Правильно, друг мой, правильно, страх, а теперь подумай, чего боится нынешний, новый россиянин-гражданин - ФСБ?
   - Нет.
   - Правильно, не боится ФСБ, а чего боится?
   - Налоговой...
   - Ну вот! Догадался наконец, - Синюхин схватил Количека за шею и принялся с покровительственным дружелюбием гнуть ее вправо-влево.
   - Так вы в налоговой... Здорово, как же я сразу-то не догадался? Так вы, поди, и генерал?
   - Ну, наверное, генерал, - улыбнулся своей тонкой улыбкой Игорь Игоревич...
  
   Наутро, когда проводник мягкого спального вагона, уважительно тихо постучав в дверь купе, прервал похмельный Количеков сон, генерал был уже в галстуке и заканчивал водить по лицу дорогой японской электробритвой.
   - Долго спишь, агент, так и радио свое проспишь, - пошутил он.
   - Не просплю, будьте покойны, - ответил Количек, высвобождая ноги из-под белоснежных железнодорожных простыней.
   - Не забудь детали, связь со мной держи через Олега.
   - Так Олег что, разве не...
   - Они теперь подотдел нашей конторы.
   - Ах, как же я сразу не...
   - А Моржа твоего мы для начала пугнем, уже на следующей неделе пугнем, так что готовься в ферзи, пешечка моя...
  
  
   В канун Старого Нового года приснился Количеку сон. Будто снимают о нем документальное кино, для потомков. Чтобы увековечить значительное событие в жизни общества. Внутри Исаакиевского собора стоит большой стол президиума, накрытый красным. На столе боржом, пепси-кола - все как на совещаниях партактива. За столом сидит он, Количек, и отвечает на вопросы корреспондентов разных заграничных газет. В лицо ему светят яркие горячие лампы - идет киносъемка.
   Поодаль, в глубине собора, стоят накрытые, как в ресторане, столики - на двоих, на четверых, - а за столиками все знакомые Количека, все кореша его по университету, по киностудии, по радио. Да и не только кореша.
   И задают Количеку корреспонденты разные вопросы на всех языках мира: на французском - а он, Количек, "силь ву пле, битте шен", отвечает свободно; на немецком спрашивают - а он - "битте шен, силь ву пле"... Изумляются все тут учености его. Хлопают. И спрашивают его: "А правда, что у вас самая иностранная машина в нашем городе?" А он отвечает: "Правда, у меня американо-японская машина с финляндской предпродажной подготовкой. Два двигателя, восемь карбюраторов. Зимой в России не использовалась. Ходила только на финском масле" - "Уу-у-ух! - прокатилось по залу. - Завидуем!" Спрашивают еще, причем по-иностранному: "А правда, что у вас дача самая большая в области, и даже больше, чем у ...?" - "Правда, - отвечает Количек скромно. - Но это не было самоцелью, это так само получилось, по заслугам, так сказать" - "Уу-ух, завидуем!" - вновь прокатилось по залу.
   А потом очень-очень миленькая такая иностраночка-корреспондентка, которая уже так многообещающе дарила ему взгляды и улыбки, что у него случилась эрекция, спрашивает: "А правда, что вы настоящий владелец, президент и директор радио "Моржо"?" И уж было открыл Количек рот для утвердительного ответа, как почувствовал спиною, что стоит кто-то сзади. Он глядь назад - а там подполковник Синюхин стоит. А изо лба у него рожки козлиные растут. И вместо кистей рук из рукавов пиджака копытца сдвоенные торчат. И смотрит на него Игорь Игоревич со своей тонкой улыбочкой и говорит: "Ну что, поросенок, айда говно грузить?.."
   И - уу-ух! - куда-то полетел он, Количек, спиной вниз, и обидно почему-то стало очень-очень, что публика в зале совершенно не заметила его, Количека, исчезновения. И он, как будто из глубины, видел, как танцуют все, смеются и как та иностраночка-корреспондентка уже не ему, а какому-то дядьке в пиджаке строит глазки и улыбается...
  
  
   Выйдя замуж за Моржа Павлинского, Галя Шнеерсон ни одного дня не пожелала оставаться в России и, получив в консульстве бессрочную визу как жена гражданина Франции, первым же самолетом отбыла в Париж. Морж поохал, поахал, сетуя на то, что не для того женился, чтобы девять месяцев в году заниматься онанизмом в своей московской квартире, однако, уткнувшись в железобетонное упрямство Гали, пробормотал что-то вроде "же ле компранд" и дал ей ключи от petit studio, которую снял накануне в десятом округе за пять тысяч франков в месяц. Проучившись до этого два года на филфаке, Галя понимала немного по-французски, и даже достаточно для того, чтобы купить пару бутылок спиртного или приобрести абонемент в салон африканского массажа. Однако лексика ее была еще недостаточно развита, чтобы объясняться с водопроводчиками, нижними соседями и полицейскими инспекторами.
   Таким образом, сидя у себя в офисе в Останкино, в полдень по московскому времени Морж каждый раз с тревогой ожидал, что как раз в это время на Рю-дез-Орфан живущие под Галей Дюпоны просыпаются от капающей с потолка воды, так как накануне Галя заснула бухая в ванной. Зимой девяносто второго Моржу раз пять пришлось звонить из Москвы в ЖЭК десятого округа, то вызывая водопроводчика, то маляров для косметического ремонта. Два раза пришлось объясняться с полицейским коммиссаром. Однако кончилось все неожиданно быстро. Осенью Галя подцепила в "Брассери Гиго" какого-то из Техаса, страшно богатого, приехавшего в Париж потрахаться с настоящей француженкой. Этот американец был настолько потрясен любовным искусством нашей парижанки, что не принял никаких возражений, замужем она или не замужем, и увез ее за океан. Через неделю Морж получил из Лас-Вегаса сообщение, что Галя заочно взяла развод.
  
  
   - Куда ты меня пригласишь? - спросил Синюхин, когда Количек кряхтя влез на заднее сиденье его светло-серой "Волги".
   - Давайте, может пивка... - неуверенно ответил Количек.
   Машина тронулась
   - Показывай тогда дорогу, я ведь теперь в Ленинграде вроде как гость, - улыбаясь, пророкотал Синюхин.
   - Пока прямо. А машина что, все та же? - робко спросил Количек.
   - Что значит - "та же"? - не понял генерал.
   - Ну, на которой вы еще когда университет курировали...
   - А-а, вспомнил! - рассмеялся Синюхин. - Не-ет, у нас в конторе машины по столько не живут... - он вздохнул тяжело. - У нас и агенты по столько, как ты, не живут... - и, выдержав паузу, вдруг расхохотался: - Ладно, не писай в галошу, студент, быть тебе президентом твоего радио "Моржо", вот увидишь, и очень-очень скоро, - Синюхин откашлялся и, сделав тоненький девчачий голосок, пропел: "Радио-оо "Моо-ор-жооо"...
  
   Приехав в новомодную ирландскую пивную, Синюхин с Количеком взяли столик в отдельном кабинете. Официант принес по кружке черного, как битумный лак, "Гиннесса" и почтительно удалился. Синюхин засунул руку в портфель, который не пожелал оставить в гардеробе, и чем-то щелкнул внутри.
   - Ну, теперь можно разговаривать, - облегченно сказал он. - Ни один слухач, даже на самой разъяпонской мандуле, ничего не расслышит.
   - Игорь Игоревич, - начал Количек, отхлебнув пива. - Почему приостановили наезд на Моржа?
   - Да, приостановили. Тебе, как будущему партнеру, скажу: у нас аппетиты выросли. Если бы мы сейчас большую мышку поймали, пускай даже самую большую, остальные бы все разбежались, нам бы их никогда не собрать, - Синюхин тоже сделал добрый глоток и, достав из внутреннего кармана пиджака сигару, продолжал: - А мы в следующий раз, чтобы за каждой такой радиостанцией не гоняться, одним наездом возьмем всех.
   - Сейчас ведь так просто уже было...
   - Да, конечно. Разве ты думаешь, наши люди не видели ловушку, которую сам Морж себе же и поставил в московской лицензии? Видели! Прекрасно видели. Разрешенная мощность вещания в УКВ - сто ватт, а передатчик - киловаттный. Видели, а в ФМ - там вообще разрешено один киловатт, а все пять лет работали на шести. Все видели, друг мой, все могли доказать, и уже бы твой Павлинский ехал бы тихой скоростью к себе в Марсель голый, как лох с ярмарки... Чистый был выигрыш дела, чистый. Абсолютно корректно с юридической точки зрения: незаконно заработанные деньги за все пять лет необходимо вернуть в бюджет государства.
   - Ну, так, как было, теперь уже так просто не получится, - с сожалением сказал Количек.
   - Это не твоя забота, получится, и еще не так получится, - Синюхин сделал успокаивающий жест открытой ладонью. - Еще твой Морж и посидит у нас, это тебе я обещаю, - генерал махнул рукой, приглашая официанта подойти. - Принесите-ка нам водочки, - он откинулся спиной на мягкую спинку кресла и, засунув руки в карманы, вытянул под столом свои длинные ноги так, что ботинки его коснулись Количековых. - Надо выпить нам за президента. За нового президента, - он сделал тоненький девчоночий голос и пропел: "Радиоооо "Моор-жооо".
  
  
   Митинг и концерт, посвященные открытию лозунга на Дмитровском шоссе, решили проводить вечером, когда сгустятся сумерки, чтобы лучше смотрелись фейерверк и светомузыка. Бесплатные пригласительные билеты загодя раздавались на вещевых рынках, в пивных, а также в псих- и вендиспансерах города. Поговаривали, что на открытие лозунга приедет мэр столицы и что освящать сооружение должен будет главный раввин московской синагоги.
   Несмотря на мелкий холодный дождик, публика начала собираться уже за час до объявленного времени, и, так как лотки с разливной водкой работали исправно, настроение у всех было не по погоде приподнятое.
   На собранных из строительных лесов подмостках стояли динамики и микрофоны. После торжественной части для публики были обещаны "живые" выступления Вовы Очумелова, ансамбля "Голубая бля" и личного друга Моржа - Васи Буйного. Вести программу вечера должен был любимый диск-жокей радио "Моржо" - Птица.
   Без пяти шесть подогретая спиртным толпа (около десяти тысяч, по оценкам милиции) начала скандировать: "Пти-ца! Пти-ца! Пти-ца!..." Ровно в шесть на подмостках в лучах прожекторов появился Морж Павлинский в сопровождении г-жи Анисовой и диск-жокеев Маналовой и Забараловой.
   - Здра-ству, Моск-ва, - на польско-французском обратился к публике президент.
   В ответ раздался ликующий рев, сквозь который тонкое ухо могло разобрать выкрики вроде "Попс давай!", "Кончай мудню!", "На фуй!" и "Ельцин - президент!". Потом Морж начал квакать по-лягушачьи, а ловкая Анисова стала тут же переводить.
   - Ква-ква, - говорил Морж, шустро сверкая очками на морде.
   - Я очень рад, что мы здесь сегодня собрались, - переводила Анисова.
   "Пти-ца!", "На-фуй!", "Гнать кончай!" - ревел народ.
   - А сейчас я буду рад предоставить слово младшему помощнику атташе по культуре в Москве госпоже Тратиньяк.
   "На-фуй!", "Забарали!", "Давай попса!.."
   После похожей на африканского гамадрила, если его одеть в юбку и жакет от Кардена, атташе на подиум позвали раввина Осю Шлибензона, который, едва открыв рот, получил в глаз пепси-кольной бутылкой, пушечно просвистевшей из толпы.
   "Кончай базар!", "Пти-ца, Пти-ца!".
   Торжественную часть на этом срочно закончили, и Маналова с Забараловой широким жестом пригласили на помост любимца Москвы, победителя конкурса "Золотой Шанкр", лауреата фестиваля "Блюет Москва", завсегдатая хит-парада Абрама Суворова - Вову Очумелова.
   - Й-и-иииии, - завизжали девки, писая в трусы, кто был в трусах...
   - Бллляяяяяяяяя, - заорали прыщавые ценители культуры...
   - Радиооо "Мор- жооооооо", - взревели динамики...
  
  
   - Нормально прошло, - сказал шоферу Большой Вождь, садясь в поджидавшую его студийную машину. - Давай на радио.
  
  
   Через три с половиной года выпущенный из колонии общего режима, где он отбывал срок по приговору московского городского суда по статьям 193 и 199 УК РФ, Морж, добравшись поездом до Москвы, ждал самолета на Париж. Ожидавшие самолета дамочки из новейших русских при виде татуировок на его мозолистых руках прижимали сумочки к телу и отодвигались, брезгливо поджимая губки.
   Из развешанных в зале ожидания динамиков слышалась музыка, прерываемая иногда объявлениями о начавшейся регистрации на рейс "Москва - Дюссельдорф" или о совершившем посадку рейсе "Бомбей - Москва".
   Вдруг из динамиков он услышал такую знакомую мелодию, что в горле спазмом перехватило жизненную жилку...
   Мелодию эту по заказу Моржа девять лет тому назад сочинил один московский музыкант с кавказской фамилией. Музыкант, который в юности очень тяготился славой своего отца, тоже музыканта, с такой же кавказской фамилией. Только из сочиненного им осталась лишь эта мелодия на четыре ноты. А от отца осталось две сотни песен и тысяча стихов.
   - Радиоооо "Моор-жоооооо"...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"