Русавин Андрей Сергеевич : другие произведения.

Дело об исчезновении колобка. Бессмертный (ибо про Бессмертного) фольклорный детектив из «сказа про Иванушку-дурачка»

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Иванушку-дурачка, парешка ну зело молоденького и зело правдивенького, впрямь являть-представлять надо? Не надо! Кощея Бессмертного, ух, дедушку архистаренького и архисварливенького, впрямь являть-представлять надо? Не надо! И впрямь их все знают, все представляют! Но впрямь не все знают, не все представляют, что являют, что представляют собою совместные, понимаешь, прелестные, соображаешь, дела этой пары. А старый да малый – фартовая пара, о йес! Как… Как… Сами знаете, как!.. Представляете, как!.. Как Дон Кихот и Санчо Панса, о йес! Как Фауст и Мефистофель, о йес! Как Дед Мороз и Снегурочка, о йес! Или, лучше сказать, как Чапаев и Петька, о йес! А также как Шерлок Холмс и доктор Ватсон, замечательный доктор, выпускник Лондонского университета, о йес, йес, йес, йес!
   ДЕЛО ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ КОЛОБКА.
   БЕССМЕРТНЫЙ (ИБО ПРО БЕССМЕРТНОГО) ФОЛЬКЛОРНЫЙ
   ДЕТЕКТИВ ИЗ «СКАЗА ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА»
  
  
   …Там русский дух… там Русью пахнет!
  
   А. С. Пушкин
  
  
   Сказка из похождений слагается, присказками
   красуется, небылицами минувшими отзывается, за
   былями буднишними не гоняется; а кто сказку мою
   слушать собирается, тот пусть на русские поговорки
   не прогневается, языка доморощенного не пугается; у
   меня сказочник в лаптях; по паркетам не шатывался,
   своды расписные, речи затейливые только по сказкам
   одним и знает. А кому сказка моя про царя Дадона
   Золотого Кошеля, про двенадцать князей его, про
   конюших, стольников, блюдолизов придворных, про
   Ивана Молодого Сержанта, Удалую Голову, спроста
   без прозвища, без роду, без племени, и прекрасную
   супругу его, девицу Катерину, не по нутру, не по
   нраву – тот садись за грамоты французские,
   переплеты сафьяновые, листы золотообрезные, читай
   бредни высокоумные! Счастливый путь ему на
   ахинеи, на баклуши заморские, не видать ему стороны
   затейливой, как ушей своих; не видать и гуслей-
   самогудов: сами заводятся, сами пляшут, сами играют,
   сами песни поют; не видать и Дадона Золотого
   Кошеля, ни чудес неимоверных, Иваном Молодым
   Сержантом созидаемых! А мы, люди темные, не за
   большим гоняемся, сказками потешаемся, с ведьмами,
   с чародеями якшаемся. В нашей сказке на всякого
   плясуна по погудке, про куму Соломониду страсти-
   напасти, про нас со сватом смехи-потехи!
  
   В. И. Даль (Казак Луганский)
  
  
   НАНАЧАЛОК
  
   Иванушку-дурачка, парешка ну зело молоденького и зело правдивенького, впрямь являть-представлять надо? Не надо! Кощея Бессмертного, ух, дедушку архистаренького и архисварливенького, впрямь являть-представлять надо? Не надо! И впрямь их все знают, все представляют!
   Но впрямь не все знают, не все представляют, что являют, что представляют собою совместные, понимаешь, прелестные, соображаешь, дела этой пары. А старый да малый – фартовая пара, о йес! Как… Как… Сами знаете, как!.. Представляете, как!.. Как Дон Кихот и Санчо Панса, о йес! Как Фауст и Мефистофель, о йес! Как Дед Мороз и Снегурочка, о йес! Или, лучше сказать, как Чапаев и Петька, о йес! А также как Шерлок Холмс и доктор Ватсон, замечательный доктор, выпускник Лондонского университета, о йес, йес, йес, йес!
   Об этих-то, понимаешь, прелестных совместных, эх, ох и опасных делах сей фартовой пары (причем не типа Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова, а типа Деда Мороза и Снегурочки) нам, братцы-сказкознатцы, и сказывает он – русский молодецкий эпос, потешный опус, дурашный пафос, – одним словом, сказ про Иванушку-дурачка, землячка и добрячка, бодрячка и острячка, и про его могутный природный разум. По сборнику «Народные русские сказки А. Н. Афанасьева», сборнику В. И. Даля «Пословицы русского народа», «Толковому словарю живого великорусского языка» В. И. Даля да и по собственному разумению тож, ага! Обработка, а где и работка, Андрея Русавина, ах, стало быть, не сочинителя, а сказителя; творец же сего, аки и всего истинно ценного, – самобытный, самонравный, самогласный русский народ. Вот!
   Об авторе – русском народе – у всех (кроме Даля и Афанасьева) самое превратное представление. Но каков же он – русский народ – в духе своем? Хотите знать? Вы представить себе не можете, какая для этого нужна – ой, братцы мои! – паленица-смелость! Про то самое, каков же он – русский народ – в духе своем, смело и с поборицей-меткостью сказано в «Сказе про Иванушку-дурачка», в том числе в данной книге – шишкунье! О да! О нет, вы представить себе не можете, какая для этого нужна – ой, братцы мои, сказкознатцы! – ей-ей, паленица-смелость (я уж не говорю о поборице-меткости)! Ух, кому-нибудь да не понравится, у кого аж доднесь – спесь! Ах, разъярится-взбеленится какая-нибудь баба-яга костяная нога, зафырчит: «Фу-фу! Русским духом пахнет! Ху из здесь, понимаешь?» И так три раза: ху, ху и еще раз ху! А вы два раза с трудом промолчите, а на третий раз – чисто из вежливости – изо всех сил закричите: «Ху, ху! Аз, понимаешь, вот ху! Однозначно!» А баба-яга как достанет лопату да как загырчит: «А-а-а! Вот, значит, ху, о ком речь! Ну тогды лезь на лопату – и в печь! Однозначно, понимаешь!» Ну, вот вы и не в духе своем, вот вы и залепечете: «Ась? Ась? В энту, сиречь сию, печь, аз правильно понял вас? Ась? Ась? Сесть али лечь – об чём речь?!»
   М-да-а-а, а сказитель-то, понимаешь, Андрей Русавин, – вот сей секунд в избушке на курьих ножках гостит, на табурете возле печи сидит, ах, не смирно сидит, а подпрыгивает на табурете, как корнет на фальконете, да и гуторит:
   – Эй, Иванушка!
   – Шо?
   – Шо, шо! Здравствуй, Иванушка!
   – Здравствуй, здравствуй, гость вихрастый! Шо тебе?
   – Шо, шо! А ты «Сказ про Иванушку-дурачка» читал?
   – Не читал!
   – А будешь?
   – А шо там, Андрюшенька?
   – Правда!
   – Правда?
   – Правда!
   – Правда-правда?
   – Правда-правда!
   – Ох, буду!
   – Какой ты смелый!
   – Я смел на правду, Андрюшенька!
   – Будь, будь смел на правду, Ивашенька!
   – Буду всенепременно!
   – Ну тогды слазь с печи, с девятого кирпичи!
   – А зачем?
   – Книжку подарю!
   – А можно я слезу с моим котофеем?
   – Ага! Ну, подь сюды!
   – Ага!
   – Ну вот тебе книжка, что слаще коврижки!
   – Ага!
   – И учти: где «е» зришь, там «е» читай, где «ё» зришь, там «ё» читай.
   – Ага!
   – А всё же смотри не ошибись!
   – Ага!
   – Впрочем, читай как хочешь: хоть «е», хоть «ё», как тебе удобнее; главное, читай со всем, понимаешь, удовольствием, а совсем не с неудовольствием!
   – Ага!
   – А всё же смотри не ошибись!
   – Ага!
   – Ага, ага! Кто барабарит: «Ага!», того сцапает баба-яга костяная нога!
   – А-а-а!
   – Бэ-э-э!
   – Ха! А вот и не сцапает, Андрюха!
   – Ха! Почему это, а?
   – Бэ-э-э! Потому!
   – Ну почему-у-у, почему? Хочу очень знать!
   – А очень хочешь?
   – Ага!
   – Очень-очень?
   – Ага-а! Ага-а-а!
   – Очень-очень-очень?
   – Ага-а-а! Ага-а-а! Ага-а-а!
   – А… а… а баба-яга костяная нога у нас тутытька, в погребе, сидит! На двенадцати цепях прикована!
   – Ай, мама!..
   – Айда глянем!
   – Ик! Сип тебе в кадык! Типун тебе на язык! В зад тебе кочедык!
  
  
   ПРОЛЫГ ПРО ИВАШКУ, КОЩЕЯ, ПЕГАШКУ
  
   В некотором царстве, в некотором государстве…
  
   В некотором царстве, в некотором государстве, давным-давно, когда царь Горох с грибами воевал, жили-были… жили-были… жили-были, не тужили… а кто? Ах, сами знаете кто: дед да баба! Дед Пихто да баба Пихтиха! Было у них три сынка: два умных, а третий – дурак; дурандасину звать – Ивашечка. Глаза у Ивашечки васильковые, волосы цвета ржи.
   Каждый божий день дедка с бабкой детищ своих пересчитывали:
   – Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын! Вот те раз: ребята, что мокрицы, от сырости разводятся!
   День-деньской дед бабке гунил:
   – Деточек воспитать – не курочек перещипать!
   С утра и до ночи баба дедке вяньгала:
   – Не устанешь детей рожаючи, устанешь на место сажаючи!
   – Дети, дети, да куда ж мне вас дети? Валяй, дети: отец в ответе. Первый сынок Богу, второй царю, третий себе на пропитание. Отнино слово и по сказке правдит! – вздыхал тятя и лез на полати, закрыв обмен соображениями.
   Старшие братцы, числом два, были умники и молчальники: песен не пели, плясок не плясали, сказок не слушали и тем более не сказывали, а только делом занимались: пахали да сеяли, косили и жали, молотили да веяли. Ох и много чего ощо деяли! М-м-м, многодеятели!
   Младший братейка ничевушко не делал, только на печи в углу сидел да сопли на кулак мотал. Вдобавок юный братенок кота-баюна за ушами чесал да день-деньской сказки-небылицы своему любимцу рассказывал, а по ночам сам байки волшебного котофея послушивал.
   Перших двых чад баба-бабариха любила, сытно кормила, чисто одевала. Младший плод завсялды был голоден и одет худо – в черной рубашке ходил.
   – По сынишке – и манишка, хе-хе, по сыночку – и сорочка, хи-хи, по Ивашке – и рубашка, хе-хе! Забавно дитятко на рогожке рожено, ха-ха! О-хо-хо-хо-хо, горе мое, что дурень сметаны не ест, а порой и сыворотке рад! – рекла ох и журливая бабариха и замахивалась – мах, мах! – на дурашмана шушуном, а гамашами – дрыг, дрыг! – задрыгивала.
   Ох и авантажны, понимаешь, были те, гм, гм, гамаши – а на голенищах выведено не по-нашенски: «Маде ин не тута, а за бугром...»! Бабенка почему-то – почему, ума не приложу! – любила щеголять в шушуне да заморских гамашах. Повторяю: ох и авантажны, понимаешь, были те, гм, гм, гамаши – и на голенищах накарябано латиницей: «Маде ин не тута, а за бугром, за тридевять земель…»! И то: бабья душа – потемки!
   – Шушунком мамашка машет: мах, мах, а гамашками задрыгивает: дрыг, дрыг! – буркал Иванушка-дурачек и пришепетывал: – Ажно… ажно… ажно авантажно! Впрочем, энто не важно! Аль важно? Аль всё ж не важно?
   – Что ты там бормолишь, Ивашка? – спрохала баба важно-важно и сарабанила: – Ударить было дурака, да жаль кулака!
   – Я кыршу: по нашей мамаше – и шушун, и, гм, гм, гамаши!
   – Вот энто, воображаешь, верно! Ан нет, вот энто ложно! Вот энто важно! Ан нет, вот энто неважно! Ан нет… ан да, вот энто ух скверно! Тьфу ты, запуталась совсем! Вот нахватался от кота-баюна всякого, понимаешь, ротозейства да всяческого грамотейства! Что оное ротозейство, что грамотейство – одно злодейство! Помни, Ванька: всякое грамотейство – ложно!
   – Ин только твое – непреложно! Знаю, знаю, я – неуч ученый!
   – Эх, родилось чадушко – старше бабушки! Ах, Иваха, женить бы тебя, да не на красной девице – на рябиновой вице! Ох, баю-баюшки-баю – колотушек надаю!
   – Рассердилась мамаша, что не тем боком корова почесалась! – буркотал, понимаешь, Ивасик.
   – От тебя, дурака, не хлебы, а колоба! А почему? А потому: не учили, когда поперек лавки ложился, а во всю вытянулся, так не научишь! – голчала грознолицая родительница. – Сыночек мой, а ум у него свой! Глупому сынку и родная мать ума не пришьет! Ин каков ни будь сын, а всё своих черев урывочек: свой дурак дороже чужого умника. А вот дай-ка я тебя сейчас приголублю: кулаком да в спину – то и приголубье сыну!
   – Ох! Ах! Охти-мнешеньки! Расходится старуха, так и не убаюкаешь! – бурдил Ванятка.
   – Иноб тя ро́зорвало! – фурилась злостная бабёха и замахивалась на дурачину кулачиной, а гамашами забрыкивала.
   И-и-ох и велелепы были те, гм, гм, гамаши – а на голенищах-то намарано по-немецки: «Маде ин не тута, а за бугром, за тридевять земель, во Франс»!
   – Ах! Ох! Охти-мнешеньки! Ух, кулачком мамашка машет, а гамашками забрыкивает! – гырчал дурашка. – Ух, страсть: кулак не сласть, а без него, однозначно, ни шасть!
   И доставалось Иванушке-дурачку на орехи!
   А когда у старухи отнимались, ах, ух, руки-ноги от бесщадных побоев, бабёшка, ах, ш-ш-ш, пш-ш-ш, шипела:
   – Побили, так молчи да помни! Пришиблено – не пищит!
   – Всем бит, и о печку бит, разве только печкой не бит! Русский человек без битья не живет! Эхма, где не кулачно, не битко, туда душа горит! – бруздил Ванюша и полз мимо кровати спать на полати.
   Да покедь ёлзал, кота-баюна из печи шугивал:
   – Вылезай, кот, из печурки: надобеть онучи сушить!
  
   Как млад Иванушка-дурачек тышкался кашку сварганить
  
   Вот одинова послал дед старших чад землю орать. А старшилы младшенького, Ивашку-дурандашку, изо всех сил с печи шугнули, за собой потащили, ати бы не кемарил на печи, на девятом кирпичи, а кашу пова́рил.
   Приехали в поле, что подле зеленого леса да близ, понимаешь, широкой, одначе довольно-таки мелководной сонной реки. А лес-то вельми чародейный – у-у-у, древлее, понимаешь, глухолесье! А близ лесу, аки уже было молвлено, сонная река, текущая вдаль издалека.
   Вумные братуги Ивахе-дурахе наказывают исстрога:
   – Смотри, дурак, кашку зачнешь кухарить – водичку из речки не транжирь! Мы проверим – глубину прутиком промерим!
   А Иванушка-дурачек им отповедывает:
   – Воду жалеть – и каши не сварить!
   – Ну вот! – ерестятся старшенькие братейки. – Ты ему – слово, он тебе – сто! Эх ты, сердце с перцем, душа с чесноком! Гляди у нас! Спрячь свою речь, старшим не перечь! А не то: наш меч – твоя голова с плеч! Да смотри, Иван, будешь кашку варганить, не забудь мясце положить! Где кашно и мясно, туда душа горит!
   – Да где ж его взять-то, мясцо-то? – дивует на братов дурандас.
   – Тьфу ты! Не надо и беса, коли ты здеся! В поле и жук – мясо! Налови! Как всю работу зааминишь – лежи на боку да гляди за реку! Ну, прощевай, Вань; ты – чихать, а мы – пахать! Ты – плошать, а мы – пашать!
   Вот дотошные братыши пашут и пашут, орут и орут: ходят за оралами весь день, а младшой сидит на пеньке у опушки леса да всё сказки-небылицы размасливает жучинам наловленным.
   Но вот вслед за удаляющимся пешебродом – трудягой-днем – пришкандыбал на поляну бурчун-вечер. Увойкались важкие братеники, ожадовали.
   – Ну, – калякают, – есть хотим – и обедать пора. Любо брюху, что глаза на кашку поглядят!
   Пахалы зачмокали нюнями да спрохают Ивашку:
   – Ну, что, дуролопа, жукашек на мяско наловил?
   – Наловил! Попалися жу́чки в ручки!
   – Хорош бы ты парень, да ни к черту не годишься! Да где ж оне, оны, жу́чки, жучишки-то?
   – А тутоцка оне, оны!
   Протянул Иванушка-дурачек белые рученьки, а ладони в кулачки сжаты. Разжал кулачишки – все жуколицы-то и вылетели! Летят да жужжат! Жужжат да вдаль летят!
   – Ну, гожно, Иван! – гуторят старшие братены. – От тебя ни крестом, ни пестом не отделаешься. Поверим тебе на сей раз. А кашку сварганил? Без кашки-то чтой-то зябнется!
   – Эх, братцы, не журитесь! Хоть есть нечего, да жить весело!
   – Ах ты – с черта вырос, а кнутом не бит! Как так, дурак?
   – Эх, братовья, не тухтырьтесь! Хлебало-то есть, да хлёбова нету!
   – Что так? А вот будет тебе, дурень, на орехи! Где наша каша? Русского мужика без кашки не накормишь: он сморчком глядит, а богатырем кашу оплетает! Мудрила, кашку сварил, а?
   – Да хворост сложил, в горшок крупы насыпал, водицы из реченьки налил, не транжирил.
   – Подать бы тебе ума в задние ворота! Точно не транжирил?
   – Точне́нько, точне́хонько! Глядите – водишки-то, уй, чай, в речушке и не убыло!
   Сбегали брателки на реку, проверили: там и тут глубину прутиком промерили! У-у-у, и трижды перепроверили! И точно: и там, и тут водищи в речище-то и не помалело ни на водинку!
   – Ну, – гундорят набольшие братухи, – поверим тебе и на сей раз! А не то б – к лавке лицом, по заду дубцом – вот тебе и под венцом! Сказывай дальше свой сказ, дурандас! Уж солнышко на ели, а мы еще не ели! Дурило, кашу сварил, а?
   – Да крупу водой залил, а сварганить – не сварганил!
   – Эхма, Ерёма, Ерёма! Сидел бы ты дома да точил веретёна!.. Что так, дурак? Анда жива душа кашки чает!
   – Да огниво-то дома позабыли!
   – Эхма! – приуныли-припечалились, пригорюнились-прикручинились тут большеумные братаники. – Сорочи не сорочи, а без хлебунины быть, сиречь без хлёбова! Эхма! Горе наше – ржаная каша, а поели б и такой, да нет никакой! Вишь, голодному Федоту и щи в охоту. Эх, нечего хлебать, так дай хоть ложку полизать!
   – Ничего, брателки! Где наше не пропадало! – вельми, понимаешь, порадывает братиков Ивашечка-дурандашечка, глядя на них завораживающими васильковыми – ой-ой! – глазищами. – Еще на Руси никто с голоду не умирывал. С голодуши брюхо не лопнет, только сморщится!
   – Сип тебе в кадык! Типун тебе на язык! Чирий тебе во весь бок, браток! – базанят боляхные братаны и, недолго думая, исступленно добавляют: – В зад тебе кочедык!
   И досталось Иванушке-дурачку на орешки: двоешки, троешки и аж четверешки! Ах, ё-моё!
   А когда у братков отнялись ноги-руки от безжальных побоев, братуши прошишкнули:
   – Ишь, не побивши, ровно не поевши! Уж не побивши – не выучить! Ну-с, что сбурдишь топерчи, Ивашка?
   – Летось били, анадысь били да и ныньма не минули! Русский человек без побойства не живет! Ихма, где не битко, не побойно, туда душа горит! – бурдил Ивашка и полз полежать под кусточком, позакрывшись листочком.
   Да покуда полозил, листы по кустам дерибал, кусты хрястал да еще и за всяческие древа, понимаешь, грабился. И то – исподволь и ольху согнешь, а вкруте и вяз переломишь! Однозначно, понимаешь!
  
   Как лихой старшой брат за огнем поколтыхал
  
   Почесали братены старшие в затылках: дыр в глотках ничем не зачинишь, надо на трапезу кашку варить, огошку-огнишку где-ни-есть добывать.
   А набольший брат был смышлеват! Смышлеватого мужика звать Лука. Он, крехтя, взлез на лесину у опушки, пролез на вершину, покрехтал-покрехтал, позетил туды, сюды да и углядал: в одной стороне леса как будто огонек горит, сизый дым столбом подымается. Хоть мал огонечек, а всё дым виден!
   Полез старшой брате́лко наземь – бац! – брякнулся оземь: знать, промахнулся; встал, отряхнулся и поколтыхал огня снискивать. Толичко и схизал на прощание напоследок:
   – Ну, прощевайте, браты! Нетутка, не провожайте: дальние проводы – лишние слезы. Вернусь ли – не знаю, останусь ли, братцы, в живых – не ведаю! Ах, либо грудь в крестах, либо голова в кустах! Сейчас мой черед ступать наперед! Ат я долго не думаю: для чего мне ум, были б деньги да спесь! Ну, пора со двора – не поздней, чем вчера! Ух, поминайте добром, не поминайте лихом!
   – Эк! Нашего ох лихого большака и в ступе пестом не утолчешь! – зюкнул середний братан восхищенно. – Упал-то больно, да встал здорово! Экий орел: очи видят, брюхо просит, язык скажет, лапы сгребут!
   А лихач-то идет да идет себе по лесу, наковыливает: и редко шагает, да твердо ступает, за ним не ушагаешь. Он убрел куда-то, убродился до устали: бредет, еле ступня ступню минует. Глядь – стоит серед леса вельми мшаная поляна; на поляне – забор, вельми пыльный. Ах, вот толькя тот пыльный забор – не из досок, не из бревен и не из бетонных плит. Тот забор – из человечьих костей; на костях торчат черепа людские, с глазами; вместо верей у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – длинные-длинные руки, вместо замка – бешеный огромадный рот с вострыми-превострыми зубами!
   Бр-р-р! От ужаса бравый мужичина одеревенел, как пересиженная ножка.
   Вдруг скачет всадник: сам черный, одет во всём черном и на черном коне. Подскакал всадник к воротам и исчез, как скрозь землю провалился! Эхма, настала тьмущая-тьмущая тьма.
   Но тьмущая-тьмущая тьма, понимаешь, – эхма! – продолжалась недолго весьма: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на поляне стало светло, как середи дня.
   Бр-р-р! Лихощавого братыша тут такой абдраган взял, что только давай бог ноженьки. Но Лука не знал, куда б лязга́ть, и токмо тропотал.
   Нестерпный свет от черепов прожигал старшугана наскрозь, мужичек аж почернел и задымился.
   – Горю! Помогите! Спасите! Ах! Ух! Прокоптился, ажно аз зад… зад… зад… зад… задымился! – завопил он заполошно и изо всех сил бросился бежать обапол ограды, одначе споткнулся о пень, вот ведь телепень, поскользнулся и – ах, ух! – обмочился со страху!
   Однако черепа продолжали жечь его своим несносным светом, причем, понимаешь, ноги городьбы пинались, длинные-длинные руки хватались, а бешеный огромадный ртина норовил уязвить вострейшими зубищами в зад!
   Тогды лихоумный старшой братуга подскочил к огороде, пнул по ней изо всех сил; один похруст упал, вслед за ним повалились и другие! Глядь – весь забор и рассыпался!
   Лиховатый набольший братаник перешагнул через валяющееся, шевелящееся костье. А кости задвигались, остовы один за другим начали вставать и по-матерному ругаться, дерясь меж собой за свои костки и – м-м-м, м-м-м! – мосолыги. А последний скелет встал без башки.
   – Больно ранен – и головы не нашли! – срезонёрствовали острозубые уста по поводу бедолаги и… и… и заклацали оченно бешено.
   – Эхмак! Смерть – копейка, головейка – наживное дело! – махнул ручищею безголовый.
   Через минуту ворота стояли на прежнем месте, как ни в чем не бывало!
   А Лука бросился бежать внутри огорожи, одначе внезапно остановился и – ах, ух! – чуть не обмочился с а… а… а… а… абдрагану-страху! Ибо узрел пред собою избушку на курьих ножках, на собачьих пятках; в окошке огошка светится, из трубы сизый дым возносится!
   И стоит та изо́бка к лесу, воображаешь, передом, а к лихостливому старшему братуше задом. Энто у нас сплошь и рядом, что избушка незыблемо, понимаешь, стоит к гостю задом!
   – Гляди-ка, ской дико! – в сердцах воскуяркнул пресмышлеватый мужичишка. – Вот дурья изба-то – ух, ах, на курячьих ногах, на собачьих пятах! В такой изби́шке мертвым лежать хорошо, а жить разве можно?
   Ах, стал большеумный братище обходить избоньку, так чтоб вход найтить, а избочка на курятных ноженьках, понимаешь, на месте – ах, скок, скок, скок! – скачет, на собачкиных пятоньках – ах, тяп, тяп, тяп! – поворачивается: к лесу, воображаешь, передом, а к смышлеватому старшому брату – у-у-у! – задом. Ну-с, энто у нас сплошь и рядом, что избушка незыблемо, понимаешь, становится к го́стюшке задом!
   Ходил, ходил, блукал, блукал лихой старшенький братец вокруг да около, ан без толку аль проку! Тщился, бился, колотился, а не дотщился – ни до чего, гм, гм, гм, не добился. А не подходи к избеночке, она бьется задом и передом! Надоело Луке добиваться, бухнул пудовым кулаком в окно! Ну и взвизгнуло тутовона оно!
   Око́нко отворилось, высунулась шустро рученька длиннющая и худющая, протянулась под облака, у-у-у, пошарила выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, засим ощо нижши – да и схватила лихобоя за шиворотень! А лихой старшой брательник, дрожа от ужаса, влез в избе́нушку через око́нишко. А там!.. А там!.. Гиббон? Гиппопотам?
  
   Как лихой старшой брат с хрычом дедом спознался
  
   Нет, не гиббон и не гиппопотам! Там, в избушке, мадит в кресле-качалке, выполненном в виде атомной бонбы, древний хрычина – досточтимый старичина: пронзительный взгляд, буркалки косят, башка налысо, нос крючком, борода клочком, худ как треска, в спичку высох. И такой энтот хрычина дряхлый, точно ему – не уйма, не прорва, не пруд, понимаешь, пруди, не вагон, не вагон, воображаешь, и маленькая тележка – а бездна веков: всё видел, всё знает, ни шпента не помнит! Ващще! И вдруг вскакивает с кресла-качалки! Хрыч в пурпурной льняной косоворотке навыпуск и пурпурных широких льняных штанах, заправленных в онучи при лаптях!
   А гостище-мужичище стоит, шапку с вохл не сымает, хозяинушке не кланяется, руки в боки, глаза в потолоки, грубо бранится:
   – Что это ты, старче-хрычище, хрычина-старичище, аки пнюга торчишь, гостя не честишь?
   Поглядали хозяин и го́стьище друг на друга, натутурщились.
   – Здоро́во, дед! Что остробучился, ровно черт на попа?
   А дедуня глядит, будьсим глотком подавился, да к чему-то принюхивается.
   – Здорово, глаголю, дедуга! А хорошо бы тебя причесать! Лысого чесать, так и масла не надо!
   А дедусь глядит, будьсим с-с-са… с-с-са… с-с-са… словес-с-сами поперхнулся, да к чему-то настырно принюхивается.
   – Я глаго́лую, будь здоров, дедуган! Что исхудал? Сам лежал аль над болью сидел?
   А дедуля взирает, ровно семерых проглотил, осьмой в горле застрял, да ощо дед к чему-то весьма, понимаешь, настырно принюхивается.
   – Ну-се, здравствуй, сусед! – наконец молвит дед да с грохотом, понимаешь, присаживается в свою качалку (жизнеотъемлющую, между прочим, взрывалку). – Отец твой – чулок, мать – тряпица, а ты что за птица: выпь, сыч аль синица? Ты скажись, молодец, родом-племенем, як зовут тебя, величают, молодцыга?
   – Каков родился, таков и есть: сверху не закрасишь! Зовут зовуткой, а величают обуткой! Как хочешь зови, толькя водкой пои! Уж такого я роду: на полный стакан глядеть не могу – тотчас выпью! Угу!
   – А-а-а, я так и знал, что ты выпь! А что, шабёр, дела пытаешь, аль от дела лытаешь? Какою дорогою пришел? Да куды путь держишь?
   – Дела пытаю, а от дела лытаю, – отповедует лихой старшой брат. – Шел не дорогой, встретил не путем. А и шел-то бы мимо, да завернул по дыму. Вишь, к тебе, дзед, стезица извивистая привела! Эх, путь-дорога!
   – Дорога, да никто по ней не хаживал, никого за собой не важивал! На этой дорожке и трава не растет! – барабарит дзедушка. – А впрочем, – дедок в предвкушении аж подскочил на своей бонбе (атомной бонбе, между прочим), – а впрочем, все там будем, хи-хи! А ты вот что, сынок: слушайся добрых людей – на путь наведут! Да-с, есть еще в нашей глухомани и путь, и дорога на тот свет! И Интернет проведем на тот свет!.. Ну-с, шабра, як живешь-можешь со брательники?
   – Живем – хлеба не жуем; проглотим – подавимся.
   – Да привыкать ли талды стать глотать? – полюбознался дзедка.
   – Ей-бо, не привыкать талды стать глотать! – взбожился Лука.
   – А здо́рово ль дома у тебя со брательники?
   – У нас дома не здорово: таракан с печки свалился, в сучке́ ногу увязил – царствие ему небесное!
   – Калды так, знать, утрата твоя невосполнима, горе твое, знать, безутешно! Прими же ж мои соболезнования!
   – Ишь ты, какой калдык! – пробуркотал госте́к. – Тьфу ты! Завсялды калды, талды и булды! Ды, ды, ды!
   – Да! Ды! Ах, как энто, судя по всему, верно! Булды талды, калды завсялды! Калды булды, талды завсялды! Талды булды, завсялды калды! Ды, ды, ды!
   – Ну, ты дед, ващще! Про одни дро́жди не говори трожди! Ды, ды, ды!
   – Да! Ды! Вспа́мятовал! Ващще! Се – мое имя! Ващще-то я – бессмертный да премудрый. Ващще Премудрый – так меня звать-величать! Всё видел, всё знаю, ни шиша не помню! От старости страшной, непомерной – память начисто отшибло! Вот, памятимися, однажды встретил я на большой дороге Лександра Македонского, а он, немец этакий, грубить мне осмеливается, тарабарит, мол, гро́ши, гроши давай, гроши, гроши хоцу! А я ему, тарабару, и алалыкаю: «А давай-ка, давай мы с тобою, мил-человек, для почину выпьем по чину да и закусим как след, Лександрушка!» Ах, а чего, гм, гм, было дальше – хоть лоб взрежь, ни шпента не па́мятую! Вспоминаю единственно, что он, немец эдакий, дерзить мне отваживается, барабошит, мол, гроши, гроши давай, гроши, гроши хоцу! А я ему, барабошке, реку о ту пору: «Ах ты, приторчень! Эко чудище: не пиюще, не ядуще, а пенязи беруще! Ващще! Нет, молодец, хошь не хошь, а выпить надо, Саша!» Ах, а чего, гм, гм, было в дальнейшем – сшибся с памяти! Па́мятствую одначе, что он, немчик экой, грозить мне дерзает, тараторит, мол, гроши, гроши давай, гроши, гроши хоцу! А я ему, тараторке, речаю в этом случа́е: «Да цыц-ка ты, ня чуць ничога, ни гамани, мой хороший! Короче, о грошах не барабошь, Сашура!» Ах, а чего, гм, гм, было засим – память намозолил, всё перезабыл! Припоминаю всё же, что он, немец экий, мне дерзословить посыкивается, тарарусит, мол, гроши, гроши давай, гроши, гроши хоцу! Ну ващще! Тутовона я оного тарарусу – ах, Шурика Македонского – не говоря худого слова, да за шиворотень, да об землю – шмяк! И душа из него вон! Капец немцу вконец! Однозначно, понимаешь! Ну, тутоди, ясное дело, Лисимах, Селевк, Птолемей, Антигон Одноглазый и прочие диадохи всполошилися, набежали – и давай меж собою браниться, ни шпента поделить не могут! А что было опосля – затямилось. Вот видишь, напрочь памяту́ху отшибну́ло! У меня голова – как решето. Хм, мабудь, ты помнишь, чем там у них, скупердох, всё кончилось?
   – Нет, дед!
   – Пошто так, сусед?
   – Пошто, пошто! А вот пошто, дед: в те далекие времена аз был, понимаешь, сущее дитя: ощо токмо горшок любил, на горшок ходил, на большую дорогу ощо, понимаешь, не выходил! Однозначно!
   – Ну, быть тебе в раю, где горшки обжигают! Ну-с, ты скажись, молодец, родом-племенем, как зовут тебя, величают, молодцы́га?
  
   Как лихой старшой брат у хрыча деда огню каледил
  
   – Да-с, дедуган, и впрямь у тебя голова – как решето! – изглаголал лихощавый старший брати́ще. – Что, дедка, надулся, как мышь на крупу?
   – Ну-с, ныньма не обессудь, сябр! – скыршил дед. – Говори теперь, чего надобеть!
   – Я, дед, говорить бы сумел, да не смел.
   – Ой ли? Ин сказывай, чего надоткабы, либо ступай вон, пустозвон!
   – Мне бы, деда, взаймы бы огню!
   – Да на кой же ж тебе огню?
   – Щобы свет был в теми́ – колтыхать щоб впотьмах без споты́чки!
   – Слышь, шабёр, во потьмах и гнилушка светит!
   – Светит, да не греет, тильки напрасно у Бога хлеб ест! Ты, дед, не смотри на меня, как волк на теля! Мне бы огниво!
   – Да на кой же ж тебе огниво?
   – Костерок разводить, кашку варить!
   – Сыт басурманин, коли каши не ест, а орехи!
   – Что ты, дед! Нет, не наша еда орехи, наша – каша! Где щи да каша, там и место наше! Ест мужик щи с кашкой долго: положит ложку, распояшется, переведет дух да и ест снова!
   – Доброе дело! А и спой прежде мне песенку!
   – Я, деда, ващще до песен не охочий! Песнею мошну не набьешь, хоть тресни!
   – Ну, тожно попляши!
   – Я, дед, не желаю: не тогда плясать, когда гроб тесать! Башмаков жаль – подошвы испляшу!
   – Ну, расскажи мне тажды сказку-небылицу! Ан пробаишь быль – скидывай портки! – и дедок в предвкушении резво и с грохотом вскочил с седалища – жизнеотъемлющего, понимаешь, взрывалища (атомного, между прочим, – у-у-у, у-у-у! – ужасалища).
   – Чем завираться, лучше молча почесаться! Я, деда, вирать не горазд!
   – А-а-а, не горазд! Вирзать не мякину жевать, не подавишься!
   – Да что ты, дед! Добро тому верзти, кто за морем бывал!
   – Ври больше – вперед пригодится!
   – Что ты, дед! Проврался, что прокрался: люди долго помнят!
   – Было б кому вракать, а слушать станут!
   – Да что ты, дедка! Вранье, что дранье: того гляди руку занозишь!
   – Врать – не цепом мотать: не тяжело!
   – Ну что ты, дед! Врасня не спора: попутает скоро!
   – А-а-а, коли так, то нет тебе и огня от меня!
   – Не ерестись, дедунь, печенка – чпок! – лопнет!
   А дед за провинность повалил лихого старшого братца на пол да и гутарит всутыч:
   – А ну, ползком предо мной и ничком! Да не плачь, козявка, только сок выжму!
   Содрал с лихостливого старшугана портки, выпорол я́годицу дубцом, а портки, воображаешь, понюхал, поморщился и в неопалимый сундук метко – шарах! – швырнул! Сей неопалимый сундук по-немецки всей… сей… евсей… сейф называется, во как!
   – Ах, ох, не видал, где упал; погляжу – ан лежу! – заклыкал лихонек молодчик с глубокой обиждою.
   – Слышь, шабёр, пищи, не пищи, а ващще трепещи! – сшистал дедушка.
   – Ох, ах! Облупили, як липку, обобрали, як малинку! – заохал, заахал мужичонок.
   – Не вешай головушки на праву сторонушку! А и впредь за тычком не гонись! Ну-с, прощевай, мил сусед, а на огонек вдругоредь захаживай! – ласково сбалякал старик напоследок и метко – шарах! – вышвырнул гостенька в окошко.
   Ах, лихостной старший брате́нок – бум! – брякнулся наземь, встал, отряхнулся да и зарюмил:
   – Пропади, мой злодей, меня не избыв, а избывши меня, хоть три века живи!
   – Хорошо кукуешь, да на свою б голову! – бахорит де́динька и – плюх на свое жизнеотъемлющее седалище резво и с грохотом! – Вай! Что мне твои три века – бессмертному-то? Ващще три секундочки! Ну-с, знай лысых, не оплетай плешивых! Эй, смертный! Жизнь – сказка, смерть – развязка, гроб – коляска, покойна, не тряска, садись да катись!
   – Тьфу! Ужо я тебе ухичу избу-то, погоди! – остращивает дедусю неудовлетворенный посетитель. – Ну, я тебе евроремонт-то устрою, паразит! У-у-у! У-у-у! Угу-у-у!
   Ну, тут курья ножка, собачья пятка, воображаешь, к-а-а-ак поддала лихоумному набольшему брате́не под зад – лихоумник-то и полетел прямо в ворота, понимаешь, забора! Угу-у-у!
   Ворота со страшным зубовным скрежетом и оглушительным мосолыжным грохотом, воображаешь, отворились, дабы пропустить пролетающего гостителя. Однако длинные-длинные руки на мгновение схватили незадачливого посетителя, и весьма бешеный рот своими вострыми-вострыми зубами успел укусить ропотли́вого посещателя в ягодицу. У-у-у! А ноги человечьи поддали брате́нику коленными чашечками под гузно, лихой умник и покатился тудыкась, откыда пришел! Угу-у-у!
   Вах, катится с голым задом и в супости бормочет себе под нос:
   – Экахма! Что за скаред сей дед! Ващще! Огня взаймы не вымозжишь! У-у-у! У-у-у! Угу-у-у! Ат русский человек без огня не живет, анда загорюет; а загорюет, так запьет – от горя не в воду! А от горя душа горит: а и муж пьет – полдома горит, жена пьет – весь дом горит!У-у-у! У-у-у! Угу-у-у! Ой, не могу-у-у!
  
   Как лихой середний братан за пламенем подыбал
  
   Оборотил бессчастник без огню и портков к своим братовьям. Угу!
   – Ну шо, лихощавый набольший братец, добыл нам для кашки огошки хошь трошки, а? – спрашивает молодца середний братан Петр.
   – Нет! Нетука! Тьфу! – отплевывается Лука. – Аз, блин, плутал, плутал по лесу, волков, ведмедей распугал, и огнишку нашел, да огонек, блин, не подошел, единственнозначно!
   – Чьто так, лайдак?
   – Да при огне сем померз я ночью порядочно: цыганский пот пронял, пальцы озябли, не разгибаются! Вот я сей огнь ногами-то и затоптал!
   – Ах вот оно чьто! Ну а гачи где програчил?
   – Аз крепко с одним типом подралси!
   – Эхмак! С кем эвто, лайдак?
   – С кем, с кем! С ведмедем, вот с кем! Ух, как шандарахнул его в пятак! Так, этак и так! И вот так!
   Стал тутоди ох лихоумный набольший братаник руками, понимаешь, махать, ух, кулаками пудовыми воздух колошматить – ах, показывать, аки он с ведмедем дралси. Ах, мах, мах, показывал, понимаешь, показывал, ах, мах, мах, старалси, старалси – ан возьми да и поскользнись на ровном-то преровном месте! Брякнулся наземь, встал, отряхнулси – и давай кряхтеть да охать!
   – Да-а-а, нашего, понимаешь, лихого старшого брати́щу и в ступе пестом не утолчешь! – зюкнул середний брательник восхищенно. – Упал-то больно, да встал здорово! Экий орел: очи видят, брюхо просит, язык скажет, лапы сгребут!
   Поскребли брате́ны старшие в затылицах: тощие животки ух подводит, надо, понимаешь, на ужин кашку варить, огнишки где-нибудь добывать. Однозначно!
   Тут середний браток Петр закропотался да и говорит набольшему:
   – Э́кой ты, братан, лайдак! Не принес нам огошки для кашки! Дай-ка теперь я пламё поищу!
   А середовой брат был зорковат! Он, пыхтя, взлез на осину у опушины, пролез на вершину, попыхтел-попыхтел, тудыкась, сыдыкась поглазел да и углядел: в одной стороне леса как быдто огонек горит, зелен чад змеей – нет, змием, ну точно змием! – понимаешь, извивается и в небеса, воображаешь, воздымается. Хочь мал огонечек, а всё же зеленый змий совершенно отчетливо виден, да и на запах отлично чувствуется, однозначно!
   Полез серединный братеник наземь – бац! – брякнулся оземь: знать, промахнулси; встал, отряхнулси и подыбал полымя добывать. Токмо и схизал перед расставанием напоследок:
   – Ну-с, прощайте, простите, братейки! Нетуткась, не провожайте: дальние проводы – лишние слезы. Вернусь ли еще – бог весть, останусь ли, братулечки, в живых – черт его знает! Ах, либо перед в крестах, либо зад в кустах, зад… зад… ад… однозначно! Эх, таперича мой черед ступать наперед! Впрочем, я парень удача: аз долго не думаю, была бы пыль да люди б сторонились! Ну, пора со двора – не поздней, чем вчера! Ура!
   – Эк! Наш лихощавый срединный братыш ходит ребром, глядит козырем, понимаешь! – гунул восхищенно старшой братюган. – Упал-то пребольно, да встал прездорово! Экий орел: руки фертом в боки, ноги прописным азом, понимаешь! А сапожки-сапожечки-то на нем какие! Сафьяновые сапоженьки-то, ей-ей! Причем белые!
   А лиховатый сере́дковый брателко идет да идет себе по лесу: ах, ничуть, понимаешь, тропы для ходьбы не знает, а через ступает; хоть близко видать, да далеко дыбать. Он брел, брел, инно ноги осеклись; набродил, как ку́ра. Ух, тут-то Петруха отобрел в сторону, побродил еще немного, насилу прибрел. Глядь – стоит сере́д леса – ей-ей! – вельми мшаная поляна; на поляне, понимаешь, – заборишка, и вельми пыльный. Ах, вот толькя тот пыльный заборишка – не из досок, не из бревен и не из бетонных плит. Тот заборчик – из человечьих костей; на костях торчат черепа, ей-ей, людские, с глазами; вместо верей у ворот – ноги человеческие; вместо запоров, само собой разумеется, – руки аналогичные, причем длинные-длинные; вместо замка́ – бешеный огромадный рот хомо сапиенса с вострыми-превострыми зубами!
   Бр-р-р! У-у-у, от изрядной ужасти Петряй аж отерпал: руки отерпли, ах, будто от лютой стужи, зубы отерпли, ах, будто от хладного квасу.
   Вдруг скачет всадник: сам черный, одет во всём черном и на черном коне. Подскакал всадник к воротам и исчез, как скрозь землю провалился! Ну и ну! Настала темная-темная ночь.
   Но та темнотища, понимаешь, ночная продолжалась весьма недолго: у всех черепищ на заборе засветились глазищи, и на поляне стало светло, как середи́ дня.
   Бр-р-р! Тутовона, воображаешь, на лихого нашего братюка такой жах напал, что братец оторопел: черепишки своим светом исполошили. Известно: медведчики медведя исполошили, и тот оторопел, а человеку и Бог велел! Однозначно!
   Бр-р-р! У-у-у, неутерпное излучение от черепья прожигало мужичину наскрозь. Петрай помрачнел, почернел и задымился.
   – Однозначно – горю́! Помогите! Спасите! Ух! Ах! Прокоптился, ажно аз зад… зад… зад… зад… задымился! – завопил он изо всех сил и бросился бежать околь заборца.
   Одначе черепа продолжали жечь мужлана своим нестерпным пылом, причем, понимаешь, ноги забора пинались, длинные-длинные руки хватались, а бешеный огромадный рот норовил укусить вострыми-превострыми зубами прямо в зад!
  
   Как лихой середний братан с Костяном Саин-ханом спознался,
   а засим в избушку попал
  
   Вдруг стайер на бегу споткнулся о пень, вот ведь телепень, поскользнулся и – ух! – ухнул в лужу! Лужу мочи, между прочим! Бр-р-р! Встал, отряхнулся и горько-прегорько, ах, ох, заплакал: ну совершенно новенькие чеботы замарал! Однозначно! Снял чебо́тья и яростно принялся чистить их травою. Между прочим, муравою, причем мировою! Ах, ох, стали от этой чистки чеботья зелеными-презелеными, понимаешь!
   – Вай, сто это у музиська в руськах такое осяровательно зеленое? – полюбопытствовал один босой и весьма кривоногий костяк, страстно похрустывая – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами и так и сяк, и так и сяк, и так и сяк.
   – Сто, сто! Сто, сто! – ответил другой, на полусогнутых ножках, в прошлом профессиональный глашатай, тожде похлустывая – хл-л-л, хл-л-л! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами и так и сяк, и так и сяк, и так и сяк. – Не видис, сто ли, дулень? Сапоги! Сафьяновые! Лоскошь!
   – Ах! Ох! Вай, хосю такие зе!
   – Таких зе нет! Плоси у музиська энти!
   – Хоросо! Музик, а музик!
   – Шо? – сказал Петро, с плачем натягивая на ноги сапоги.
   – Тебя як зовут?
   – Петро!
   – А меня – Костян Саин-хан! Не плась, Петро! Я – добрый! Саин – знасит добрый! Вай, а ты, Петря, добрый?
   – Ну да! Чего надоткабы?
   – Дай сапо́ски поносить!
   – А не то?
   – А не то я запла́сю – вот сто!
   – Что – сто?
   – Сто, сто! Сто, сто! Вай, а не то – сам знаес сто! – и добренький хан показал Петре огромадный кулак, а засим страстно хрустнул – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами и так и сяк, и так и сяк.
   – Ну на, на! Однозначно!
   Снял Петраха с ножищ сапожищи, швырнул добренькому, понимаешь, хану, а они упали наземь перед скелетом, вскочили – да и давай, самобеги эдакие, улепетывать со всех подошв, соображаешь, истошно выкрикивая: «Свободу – сапогам!»
   – Вай, куды зе энто они побезали? – изумился костяк, страстно похрустывая – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами и так и сяк, и так и сяк, и так и сяк.
   – К Индийскому океану, добленький Костя! – охотно пояснил всезнающий бывший диктор, тожде похлустывая – хл-л-л, хл-л-л! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами и так и сяк, и так и сяк, и так и сяк.
   – Вай, а засем?
   – Мыться!
   – Вай, а на кой?
   – Так им на лоду написано, Костик!
   – А-а-а! Нет, стойте, стойте, сапоски́, подоздите! Вай, ребя! За ними! За мной! Вай, вай, не отставай!
   И похрусты, страстно гремя и хрустя, понимаешь, – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, в восторге аж взвыли: единодушно, вишь, похрусты порешили броситься в погоню за сапожи́шками, предводимые эдаким добреньким Костяном Саин-ханом, вай, вай! У-у-ух, сейчас как рванут, ай, ай! Ах, но тут Петраше жаль стало сбежавшей обувки: свои, как никак, сапожишечки, однозначно! Он борзо подставил добряну Костяну Саин-хану, понимаешь, длиннюгу-ногу, добрян Костян Саин-хан и протчие скелеты рванули, вай, вай, – и кости их с воплями повалились все друг за дружкой на травку-муравку! И закончилось это всё тем, что свободолюбивые сапоги добежали-таки до Индийского океана! Там их и нашли в 1947 году загорелые местные жители и подарили некоему чрезвычайно уважаемому Махатме. Правда, поистрепались, позагрязнились бравые чеботки в пути-дорожке, в калоши превратились, причем черные. Именно эти достойные чернобравые калоши своими выкриками и подбили Махатму на голодовку! Впрочем, эвто уже, ах, ох, совсем другая история…
   Итак, лихостной сере́дочный брату́га подставил добряну Костяну Саин-хану, воображаешь, длиннюгу-ногу; разъяренный костяк, вай, вай, упал, вслед за ним повалились и другие, ай, ай! Глядь – весь забор и рассыпался!
   – Турки падают, как чурки, а наши, слава богу, стоят безголовы! – пробарабарил рот с вострыми зубами, хваля ноги человечьи, что стояли вместо верей у ворот.
   – Так точно! А… а… однозначно! – смачно, воображаешь, стуча зубами, мрачно подтвердил Петоха и перешагнул, переступил, перескакнул через валяющиеся, стенающие, матерящиеся костищи.
   А костоньки задвигались, остовы один за другим начали вставать. Через минуту ворота стояли на прежнем месте как ни в чем не бывало! Да-с, так вот они и стояли, бравые энти похрусты, страстно похрустывая костями плюс громогласно – и подлинно беспристрастно – делясь, понимаешь, последними – ох, вельми удивительными! – вестями.
   А лихостливый середовой брату́шка оказался внутри огородки, одначе внезапно остановился и – ах, ух! – обмочился со страху! Бр-р-р! Ах, ух, напрудил большу-у-ущую лужу! Бр-р-р! Ибо узрел пред собою лачужку на курьих ножках, на собачьих пятках: в окошке огонешка светится, из трубы змий зеленый возносится!
   И стоит та лачужка – да-да! – к лесу передом, а к лихостливому середовому братушке – задом. Энто у нас сплошь и рядом, что лачужка незыблемо, понимаешь, стоит к гостю задом!
   – Гляди-ка, ка… ка… ка… колико дико! – воскликнул смышлеватый мужак. – Вот дурной ш-ш-ш… шалаш – на курьих ножках, на собачьих пятках! В таком шалашке от жандармов скрываться хорошо где-нибудь на берегу Разлива, однозначно, а жить по-людски, понимаешь, легально, – ну разве можно?
   Стал Петяха обходить хибаришку, так чтоб вход найтить, а хатка на курьих ножках, соображаешь, на месте – ах, скок, скок, скок! – скачет, на собачьих пятках – ах, тяп, тяп, тяп! – поворачивается: к лесу, воображаешь, – передом, а к лихоумному среднему брательнику – крепучим, понимаешь, задом. Энто у нас сплошь и рядом, что хатка ах скачет и поворачивается к гостюшке задом, да-да, однозначно! Одним словом, скачет избушка и задом, и передом, а дело идет своим чередом, да-да, однозначно!
   Ходил, ходил, блукал, блукал несчастный братаник вокруг да около – да без толку! Ах, бился, бился, колотился, ан пути-то, воображаешь, не добился: всяк бьется, да не всяк добивается, однозначно, понимаешь! Надоело лихому срединному братюге добиваться, тюкнул пудовым кулаком в окно! Ну и взвизгнуло тутовона оно! Как какое-то – вз-з-з! – разрезаемое пилою бревно!
   Внезапно оно, эвто сызнова взвизгнувшее окно, отворилося, раздался скрипучий голос: «Что за шум, а драки нет? Фу, разбудили тут, понимаешь!», высунулась, ё-моё, рука длиннющая и худющая, протянулась под облака, пошарила выше лесу стоячего, ниже облака ходячего, затем еще нижче – да и схватила лихощавого мужичишку за ши́воротник. А курья ножка, собачья пятка поддала лихощавцу под гузно – вот он и взлетел, понимаешь, в изби́шку через окошко. Однозначно! А там!.. А там!.. М-м-м!.. Тамбурин? Тамтам?
  
   Как лихой середний братан с досточтимым старичиной спознался
  
   Ан нет, не тамбурин и не тамтам! Ах, ох, тамбурин и тамтам – не там, а в каком-нибудь тамбуре! А там, в хибарке, запосиживает в кресле-качалке, выполненном в виде атомной бонбы, величавый чувачина – досточтимый чудачина: пристальный взгляд, зенки косят, голова плешата, борода подседовата, нос покляпый. И такой энтот мозглячина ветхий, буди ему – не уйма, не прорва, не пруд, понимаешь, пруди, не вагон, не вагон и маленькая тележка – а бездна веков: всё видел, всё знает, ни шпента не припоминает! Ну ващще! И вдруг вскакивает с кресла-качалки! Мозглячина в пурпурной льняной косоворотке навыпуск и пурпурных широких льняных штанах, заправленных в онучи при лаптях!
   А лихостливый срединный братища стоит, нахлобучку с патл не сымает, с хозяинушкой, с бонбы поднявшимся, не челомкается, руки фертом в боки, ноги прописным азом, хмуро вопрошает:
   – Что энто ты, старый-престарый старче-старичище, торчком торчишь, торчило, гостенька, черт побери, не чествуешь?
   Посмотрели хозяин и посетитель друг на друга, поморщились.
   – Здоро́во, дедок! Что глядишь, как змея из-за пазухи?
   А дзед зырит, да не видит, только к чему-то прислушивается всё да принюхивается.
   – Здорово, гуторю, дедушка! Э-э-э, да у тебя лысость от бровей до затылка, ее на закрасишь, однозначно! Ну, излагай живее: сколь на плеши́ мух-то порешил ноничка? Тьму? Тьму тем? Тьму великую? Али тьму тьмущую, у?
   А дзедушка зрит, ровно смотрит, а всё мимо, да ощо дед к чему-то принюхивается.
   – Я говорю, здорово, дедуля! Что исхудал-то? Над болью сидел аль сам лежал-то?
   А дзедочке нынче не воззирается чтой-то, глаза тупы, ноздри до чудного духа шибко охочи, не до излишних любезностей, единозначно.
   – Здорово, здорово, соседо́к! – наконец молвит дедок да с грохотом, понимаешь, присаживается в свою качалку (жизнеотъемлющую, между прочим, взрывалку). – А что, мужичек, какого ты роду и племени? Да как звать-то тебя, молодчуга?
   – Як вчерась меня звали, так и сегодня зовут, единственнозначно! Хоть як ни зови, толькя хлебом корми! А что до роду и племени, то наши, ей-ей, таковы: хоть и не пригожи с рожи-то, да тож не носим рогожи-то, вдвойне однозначно!
   – А что, сябр, бизнеса пытаешь аль от коммерции лытаешь? Какою дорогою прибрел? Уж не железною ли? Да куды ж светлый путь держишь, мужак?
   – Бизнеса пытаю, а от коммерции лытаю, – ответствует лихо́нечек Петюха. – Брел не железной дорогой, встретил не светлым путем. А и брел бы мимо, да завернул по дыму, по запаху. Вишь, к тебе, дзедусь, стезица петлястая привела! Единождызначно!
   – Стезя, да никто по ней не хаживал, никого за собой не важивал, не тротуар прямиком в писсуар, понимаешь! – дроботит дид. – А впрочем, – дедок в предвкушении аж подскочил на своей бонбе (атомной бонбе, между прочим), – а впрочем, все там будем, хи-хи! А ты вот что, сынок: слушайся добрых людей – на путь наведут! Да-с, будут еще в нашей глухомани и светлый путь, и железная дорога! И Интернет! Ах, всё на тот свет!.. Ну-с, сябрушка-с, як поживаешь-бываешь со братаники? Каково живете-ходите?
   – Живем – покашливаем, ходим – похрамываем.
   – Да привыкать ли, вах, стать похрамывать? – залюбознался дзедка.
   – Ей-ей, не привыкать стать похрамывать! – заейкал Петряй. – А… а… однозначно, ей-ей!
   – А здо́рово ль дома у тебя со братанчики?
   – У нас дома не здорово: вошка с печки упала, да не долго летала – ух, попала вошь впопыхах в уху, у-ху-ху; блошка впроснях в кудрях щекотала, захохотала да и упала – ух, попала блоха впопыхах в уху, у-ху-ху! Вошке да блошке, обеим, царствие им небесное, у-ху-ху!
   – Аще так, знать, потери твои ужасны, печаль твоя, знать, безысходна! О, как я тебе, понимаешь, со… со… сострадаю!
   – Ишь ты, дедуля, якой ащекала! А-а! – скыршил серединный братуган. – Вотще, аще усище в борще! Ну ващще! И еще, и еще, и еще, и еще!
   – Вах, как энто, понимаешь, здорово! Аще в борще усище еще! И еще, и еще, и еще, и еще! Ух, как энто необыкновенно! Как энто, пожалуй, верно! Ващще! Вах, ноньмо не обессудь на слове, милейший сусед: бери табурет, тешь мой обычай, седай, ну-с! Будь так любезен!
   – Ну ты, дидка, ващще! – скыршил серединный братан, уселся на табурет и веско изрек: – И еще: никогды не ищи, дед, усище в борще! Одинождызначно!
   – Да! Вспомнил! Ващ… Ващ… Ващще! Се – мое имя, монозначно! Ва… ва… ващще-то я – бессмертный да премудрый, понимаешь. Ващще Премудрый – так меня чествуют! Всё видел, всё знаю, ни шиша не помню! От старости страшной, непомерной – в памяти, тьфу, ни шиша не держится! Вот, припоминается, схватил я однажды за шкирку, ха-ха, Саин-хана да и речаю ему… Ах, а чего бишь речаю – призабыл! Памятуется токмо, что он, босурман этакий, мне посыкается буесловить, гукает, мол, денгу, денгу давай, денгу, денгу хоцу, однознацно! «Зацем тебе денгу?» – допытываюсь. «Оцень надо! Хоцу, – отвецяет, – основать библиотеку!» А я ему, бесермену, изречаю тогды: «О деньгах не веньгай, Саинушка! Слюхай, штё рецяют, не гукай, молцы, ни гугу!» А что было дальше – бог весть, аз пропамятовал. Вот бачишь, напрочь всё озабыл! Вдвоймя́ однозначно! Мабудь, ты помнишь, чем тамодь всё кончилось с библиотекой?
   – Нет, дедок!
   – Пошто так, соседок?
   – Пошто, пошто! А вот пошто, дедок: в те далекие времена аз был невелик: ощо токмо горшок любил, на горшок ходил, ни на железную дорогу, ни на светлый путь в писсуар али тамодь в библиотеку ощо не выходил!
   – Ах вот оно що! Невелик сверчок, а поганит горшок! А що, мужичок, какого ты роду и племени? Да как звать-то тебя, молодчуга?
  
   Как лихой середний братан у досточтимого старичины пламё канючил
  
   – Да-с, дедуган, ты и впрямь напрочь всё озабыл! – констатировал, поморщившись, лиха́рь. – Что, дедусечка, косишься, как середа на пятницу?
   – Ну-се, сусед... Упустил из виду, как звать-величать-то тебя, да и ладно! Ищай чужого, о своем возрыдает! – скыршил дед. – Ну-се, сусед, говори теперетко, чего надобе!
   – Аз, дедонька, говорить бы сумел, да не смел.
   – Ой ли? Лопочи, чего надовно, либо ступай вон, пустозвон!
   – Мне бы, дедичка, взаймы огоньку!
   – Гм! Да на кой же ж тебе огоньку, у?
   – Щобы он мне светил, когды солнца нет!
   – И месяц светит, когды солнца нет!
   – Що энто за месяц? Когды светит, а когды нет! Ай, дединька, не мечись кошкой в глаза! Мне бы огниво!
   – Гм! Да на кой же ж тебе огниво?
   – Костерок разводить, кашку варить! Ах, хорошо у того костерка гречневая кашка естся!
   – Эка невидаль, что кашка естся!
   – Що ты, дедушка! Щи да каша – кормилицы наши! Мать наша – гречневая каша: не перцу чета, не прорвет живота! Молод – кости гложи, а вырос – кашу ешь!
   – Доброе дело! А спой прежде мне песенку!
   – Аз, дзедушка, ващще до пения не охочий! Песнею меня, коня и братанчиков не накормишь!
   – Ну, попляши!
   – Аз, дзединька, сроду не плясывал и не стану! Талды бы плясалось, калды дело опросталось. Пахать – так не плясать!
   – Рас… рас… расскажи мне талды сказку-небылицу! А рас… рас… расскажешь быль – скидывай портки, то бишь шорты! – и дедок в предвкушении резво и с грохотом вскочил с седалища – жизнеотъемлющего взрывалища (атомного жизнеотымалища, между прочим).
   – А почему – как бишь их? – ш-ш-ш… ш-ш-ш… шпортки?
   – А потому що – до ка… ка… колен!
   – А-а-а! Ну нет, ни за що не расскажу! Ах, ох, кто лясы точит, тот людей морочит! Аз, дзедочка, хорош приказчик, да плох рассказчик! Да-с, аз, дзедусь, лясы точить да сказки лыгать не горазд!
   – А-а-а, не горазд! Стало быть, есть у тебя шишка лишку: во рту мышка! Ну раз так, нет тебе и огня от меня!
   – Сказали, что бешены все перевешаны, – знать, одного на приплод покинули! Не сердись, дзедочка, печенку испортишь!
   А хрыч за провинность повалил лихого середнего братца с табурета на пол да и речет всутыч:
   – А ну, ничком предо мной и ползком! Да не хнычь, букашка, только жижку выжму!
   Содрал с лиходея портки а ля кюлот (кюлот, понимаешь, – потому как до кю… ка… колен), выпорол я́годицу лозиной, а портки а ля кюлот, понимаешь, понюхал, поморщился и в неопалимый сундук метко – шарах! – швырнул, вот! Ах, сей неопалимый сундук по-немецки всей… сей… евсей… сейф называется, во как!
   – Ох, взяло Фоку до сроку и сзади, и сбоку! – занюнил лихоумный срединный браток с тяжелой обиждою. – Двождызначно, понимаешь!
   – Пищи, не пищи, а ващще трепещи! – прошамкал старичонка. – Многозначно, понимаешь?
   – Так ли уж, дед, многозначно?
   – Весьма многозначно! Многаждызначно! Миллионозначно! Бесконечнозначно!
   – Ох, ах! Обобрали, як малинку, облупили, як липку! – заохал, заахал лихо́нек Петоха.
   – Эй, не вешай головушку на леву сторонушку! Впредь за тычком не гонись! Ну-с, прощевай, мил сусед, а на огонек вдругомя захаживай! – ласково пробакулил старик напоследок и метко – шарах! – вышвырнул лихоманного молодчи́шку в открытое, понимаешь, окошко, однозначно!
   Удалой сере́дковый брателко – бабах! – брякнулся в лужу (в лужу мочи, между прочим), встал, отряхнулся да и загугнявил:
   – Пропади, мой лихой, меня не избыв, а избывши меня – хоть три эры живи, ку… ку… кучма!
   – Ку… ку… ку… – кто-о-о?
   – Ку… ку… кумир!
   – А-а-а! Хорошо кукуешь, да на свою б ба… ба… ба… баш… ку… ку… ку… ку! – отповедует дид и – плюх на свое жизнеотъемлющее седалище резво и с грохотом! – Вай! Да и что мне твои три эры – бессмертному-то? Ващщ… ващщ… ващще три моментика! Ну-с, знай лысых, не оплетай плешивых! Ночь як день, доро́га шо скатерть, молись да ка… ка… ка… катись!
   – У-у-у, ужотко я тебе ухичу шалаш-то, погоди-и-и, дид! – грозится отважный Петраша. – Будет тебе, дидушка, от меня мемориал, угу-у-у, однозначно!
   У-у-у, тут курья ножка, собачья пятка поддала лихоумному Петре под пепеки – ух, лихоумник-то и поскакал прямо в ворота, понимаешь, забора! Угу-у-у!
   Ворота со страшным зубовным скрежетом и оглушительным мосолыжным грохотом, воображаешь, раскрылись, дабы пропустить борзо-преборзо скачущего удалого середово́го брата. Однако длинные-длинные руки на мгновение схватили незадачливого посетителя, и весьма бешеный рот своими вострыми-вострыми зубами успел укусить шустрого молодца в мягкое место! Угу-у-у! А ноги человеческие поддали ухарю пинка под гузно, лихостной средний брату́х и понесся дотуль, откуль пришел! У-у-у! У-у-у!
   Мчится, сверкая голой задницей, волосы на голове рвет и в ремстве орет:
   – У-у-у! У-у-у! Угу-у-у! Ну ни фига себе! Що за скаред сей лысый дедулечка! Ващще! Огню взаймы не выпросишь, а еще су… су… сусед, называется! Ну ващще! Однозначно! Двухзначно! Трехзначно! Четырехзначно! Пятизначно! Шестизначно! Восьмизначно!
  
   Как старшие Ивановы братовья задали друг другу памятки
  
   Приковыливает Петро, бесталанник, без огня и портков к своим братовьям да и кыршит себе под нос:
   – Сто пятьдесят три миллиона шестьсот двадцать четыре тысячи восемьсот девяносто се… се… се… се… семизначно!
   – Ну что, орел, добыл нам для кашки огнюшки, уразумеваешь? – запытывает счислителя его старшой братена.
   – Тьфу! Фиг! – отплевывается Петряй. – Плутал, плутал по лесу, тигров, слонов распугал, и пламё нашел, да вот токмо, вишь, пламень не подошел, единственнозначно!
   – Что так, лайдак?
   – Ах, огнь сей уж больно студеный попался, однозначно: при энтом огошке семь шатров цыган вымерзло! Я сие полымя голыми, понимаешь, ногами-то и затоптал, однаждызначно!
   – Ну, а штанов-то каким макаром лишился, понимаешь?
   – Да со слониной слонливым в чаще подрался! Он мне порточки в клочья порвал, а я ему – уши надрал, рога обломал, в харю наплевал и три тысячи триста тридцать три раза уложил наповал его, премногаждызначно!
   – А в я́годицу кто ж тебя укусил, подозреваешь?
   – Слон! Слон сохатный рассохой за́днюшку пропырял! Ей-ей!
   – Экой ты, братан, нерадивый, ей-ей! – закропотался вдруг набольший брательник, Лука. – Не припер нам огнишки для кашки, дундук! На шиша ж тогды вообще в дебрь ступал?
   – Я же желал как лучше! Я же бежал как швидче, однозначно!
   – Желалка у тебя – тьфу на нее! Тьфу, тьфу, тьфу! Желал, понимаешь, как лучше, а сумел – как завселды! Да и сумелка у тебя – дрянь несусветная, честное слово! Тьфу, тьфу! Вот, получай за эвто – как всевды, кумекаешь?! – и – ах! – лихоумный перший браты́ш саданул лихощавому вторшему брату́шке пудовым кулаком в око!
   Око середнего братца зве́зды посы́пало, а потом запылало и заплыло, ей-ей.
   – Сам ты, брате́на, бе… бе… бестолковый, однофигственно! – заклохтал срединный лиха́рь. – Сам не припер нам огню для хлебни, однознамо! Ну к чему толды воопче в дребь-то дыбал?
   – Я же хотел как лучше! Ходил как ближе, уразумеваешь?!
   – Хотел, хотел! Хотелка у тебя – ни к черту! Ходил, ходил! Вот и доходился, доходяга, ей-ей! Ходилка у тебя – пакость, однодряньственно! Так что вышло-то – всё одно как всялды, одиновазнамо! На-ка вот, сам получай как завсевда, одновазначно! – и – ух! – Петря ка-а-ак двинул лихобойному набольшему братке кулачишкой в гляделку!
   Гляделка ух лиходейского старшего братастика ох заискрила, а засим засияла и затекла, ей-ей!
   Лука с Петром сцепились и давай друг друга мутузить и по шея́м, и под микитки!
   Сперва – бац! бац! – правша левшу вперед не пускает, смекаешь? Потом – бум! бум! – левко правка́ изымает, воображаешь?
   Досталось обоим орлам на орехи, многаждызначно! Задали орелики друг другу памятки – до новых веников не забыть, понимаешь! Ей-ей!
   – Хорошо! Ах, хорошо! Зело хорошо! Хоть рыло в крови, да наша взяла! – вопят оба орли́чища. – Ох, лепота! Хоть каши нема, да зубы целы! Одиновазначно, понимаешь! Ей-ей!
  
   Как млад Иванушка-дурачек за огнем закопотел
  
   – Братцы, братцы! Ну полно мутузить друг друга и по шеям, и под микитки! – воскуяркнул младший брателка. – Делать нечего, нонче мой черед урывать – огню хоть бы где добывать!
   Набольшие братыши рты разинули и перестали мутузить друг друга и по шеям, и под микитки.
   – Куды тебе, дурень! – выговорил Ванюше смышлеватый старшой брату́х.
   – Куды́кась тебе сладить с эвтой – как ея? – пролб… промб… промбл… словом, с апорией, дуралей! Ей-ей! – высказал дурачку ух мозговатый середний брате́на.
   А мла́дышек, посвистывая, взбежал на лесину у опушки, посвистел-посвистел, тудака, сыдакась позеркал да и углядел: в одной стороне суземья как будто огнек горит, сизенький дымок столбиком подымается. Хоть мал огнек, а всё дымочек виден!
   Младшой братка сбежал с древа, легко соскочил наземь – не упал, не осоромился – и стреканул, припрыгивая, пламё стяжать. Только и сказал на прощание напоследок:
   – Ну, чао, браточки, счастливо оставаться! Нетука, не провожайте: дальние проводы – лишние слезы. Вернусь ли – не знаю, останусь ли, братцы, в живых – не ведаю! Ах, хоть есть нечего, да жить весело! А коли жить весело, то и помирать не с чего! Что ж, ныньма мой черед ступать наперед! Человек не для себя родится: стоять всем за одного и одному за всех! Ну, пора со двора – не поздней, чем вчера! Эх, поминайте добром, не поминайте лихом!
   – Вот дурандас! – заорал лихо́нек старше́нек брате́нок. – Не суйся середа наперед четверга, понимаешь!
   – Вот дуролопа! – взревел лихощавый срединный братюк. – Не суйся пятница прежде четверга! Однозначно!
   – Середа да пятница четвергу не указчица! В особенности после дождичка в четверг! Однозначно, понимаешь! – возопил, соображаешь, Иванушка.
   Кехтали старшие братья Иванушку-дурачка в дребь не пущать, да кудась там! Боско бежит себе Ванятка – во все лопатки залупил!
   – Вишь, как он копотит по тропинке! – воскликнул старшу́щий братан. – Эк стеганул-то от нас, понимаешь!
   – Эк встелеляхиваеть! – вскричал серединский браток. – По усем усюдам свигаеть да гайдаеть, однозначно!
   – На ногу ступаеть, а панпуш не покупаеть! – прибавил старшила. – Понимаешь? Я – не понимаю!
   – За ним никто не ушагаеть! – гаркнули оба. – Однозначно, понимаешь!
   А Ивашечка-дурашечка эх копотит себе по чащобушке, припрыгивает да насвистывает; и неказист парень, да бежь хороша: бе́жма побежал, бежит да бежит себе босоплясом! Кто бежь не хвалит, а бежь хороша: бежать, так не стоять, надоть скорей, понимаешь, бежать за огнем, бежью живее догонишь; вот и бегчи́т Иванка ну аки нерехотский бегун!
  
   Как млад Иванушка-дурачек с похрустами срелся
  
   Ан сколь ни бежать, а не миновать отдыхать: глядь – стоит средь лесочечка, воображаешь, ну вельми мшаная поляночка; на поляночке – аккуратненький такой, симпатичненький такой заборчик, вельми пыльный. Ах, вот толькя тот пыльный заборчик – не из досок, не из бревен и не из бетонных плит. Зачесалось тут у Ваньки переносье: переносье чешется – о покойнике слышать. И притоманно: тот заборушко на полянушке – из человечьих костей; на костях торчат чере́пья людские, с глазиками; вместо верей у воро́т – ножки человечьи; вместо запоров, ей-ей, – ручки человечьи, причем длинненькие-длинненькие; вместо замка́ – огромадненький ротик человечка (симпатяги, понимаешь, питекантропика) с вострыми-превострыми зубиками!
   М-м-м, на радощах Иоаннушка-дурачишка обмер: кто обмирает – заживо на небесах бывает. И хоть наши радости – пред Богом гадости (к примеру, жена-красавица – безочному радость), ан от тех радощей завились у Ванюхи кудри: от радости кудри вьются, а в печали секутся.
   Вот возговорил Ивасик-дурасик похрустам радощно:
   – Мир, Бог на́-помочь! Мир праху, костям упокой!
   – И тебе Бог на-помочь! Мертвому вечная память, дураку со святыми упокой! – мирно пробаяли бренные останки, ух смачно похрустывая – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами.
   – Иже есте мои мирники, сретьте меня, а кто не сретит, тот ратной мне, – чинно уведомил Ваня.
   – Не срелись ли мы с тобой раньче? – вспрошали руки человечьи, шо торчали в воротах в качестве запорного механизма.
   – Да не, не срелись николи.
   – Ну, не срелись, стало быть, разминулись. А теперь вот мы сренулись.
   – Срете и Мельхиседек Авраама, – с восторгом сгунил Ванечка.
   – Милость и истина сре́тостеся! – на́дружно закивали обапол мертвыми головами все остовы, смачно похрустывая – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами.
   Ах, тут вдруг скачет всадник: сам черный, одет во всём черном и на черном коне. Подскакал всадник к воротам и исчез, как скрозь землю провалился, ух ты! Тут и нощь тьмою – ага! – налегла. И настала в лесу нощью такая темь, шо хоть глаза выткни, лишь рысь да волк видят, им не темь. Да-а-а, темнота наших ночей докучлива!
   Но темным-темнехонько было совсем не долго: у всех черепчиков на заборчике засветились глазыньки, и на той полянке, ей-ей, стало светло, как середи дня.
   Иванушка-дурачек зарадовался, но не ведал, куды деваться от радощей, да так и изостал на месте.
  
   Как млад Иванушка-дурачек красной девице по душе пришелся
  
   Свет от черепулек взогрел дурачечка. Обогрелся Ванюшечка, у-у-у, ну аки цыган на солнышке. Отогрел дурашка рученьки, погрелся еще, и стало в нем гревы куды как больше.
   Вот при свечении тех черепунюшек дуранюшка нашенский заприметил прямо перед собой пень, а подле пня – лужу. Запашистую такую, аж страсть! Лужу мочи, между прочим. Обошел преблагополучно наш дуранюшка тот пень и ту лужу да и подошел, воображаешь, к скелетикам со светящимися черепчиками поближе. Засим при свечении тех черепунюшек дуранюшка нашенский заприметил, что покойнички дюже запылились.
   – Пыльно живете, ребята! – схизал дурачинка. – А вот я из вас прах-то повыколочу!
   Снял с себя Иваха-дураха пахучую портяночку и давай похрустам косточки пыльные спахивать. Ох, тутова ах начался несусветнейший переполох, ох, ох, ох! Ух, страсти-мордасти! Раздались мощные крики возмущения; нетерпеливые похрусты, страстно похрустывая – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, принялись громогласно – и подлинно беспристрастно – делиться друг с дружкой последними, понимаешь, ну пренеприятнейшими вестями. Ах, в энтом переполохе со всех похрустов градом посыпались блохи-дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие мрачные эхи, ахи и охи!
   – Ох напылил ты онучей, ажно пылища, ей-богу, валит столбищем! – повадно выпалил Ванютке некакой немтой основ – гражданин в черном кожаном картузе на белом черепе. – Никакого покоя от тебя нет! Ну всё перепылил!
   – Ну, уж и попылить нельзя! – весьма примирительно промолвил некоторый глохлый хруст в червленой мурмолке на белом черепе, в прошлом – путный (а не какой-нибудь там беспутный!) болярин ну с очень хорошим путем!
   – Попрыскивай, когды, понимаешь, метешь, ишь – пылишь! – веско возвестил невкий куимый костомыга, костяк в красной турецкой феске на белом черепе, и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой!
   – Придорожная пыль неба, понимаешь, не коптит, однозначно! – зело рассудительно заметил глохлый хруст и заломил мурмолку на правый бекрень.
   А Ивашечка-дурандашечка отошел на шажочек в стороночку, приспустил, понимаешь, порточки и попрыскал маненечко на портяночку. Порточки оправил и тутоди ж, понимаешь, попробовал попахать пылюху опрысканной портяночкой – и верно, пылишка стала валить столби́шком куды как меньше. Тут ох поднялась несусветнейшая суматоха, ох, ох, ох, ух! Ух, страсти-мордасти! О да, прошу прощения! Ух, раздались мощные стоны облегчения; терпеливые похрусты, страстно похрустывая – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, принялись громогласно – и подлинно беспристрастно – делиться друг с дружкой последними, понимаешь, ну преприятнейшими вестями. И там же и здесь же счастливые эхи, ахи и охи издавали весьма и весьма мна… мна… мна… многочисленные, понимаешь, блохи-дурёхи, скача здесь и там в бестолковейшей суматохе. И жизть страстотерпцев с тех пор потекла ох неплохо!
   А один зело лестный скелетец оказался женоцким. Иванушка его ух дюже, ух страсть как пахал-вспахивал, так скелетец-то и вострепетал-то от страсти-то, дюже забренчав кое-какими, соображаешь, экстазными костями. Ох и хороша была оная, понимаешь, покойница-то: будто кровь с молоком; хоть костли́ва, да красива! Ах, такая красава, что в окно глянет – конь прянет; на двор выйдет – три дня собаки лают. Грудь лебедина, походка павлина, очи сокольи, брови собольи, а сама-то кругла, бела, як мытая репка. Из милости ступает, травы не мнет; ненароком взглянет – что рублем подарит. Ну, тутовона Иванушка-дурачек заробел да так и изостал, понимаешь, на месте, так що даже открыл рот и высунул язык!
   – Пташки поют, мне моло́деньке назолушку дают, – прекокетливо проворковала красава, ох томно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень, и несколько даже застенчиво отошла от Иванушки на несколькя шагов, щобы тот мог вдоволь полюбоваться ея дивной статью.
   – Ах она ягодка! – весьма повадно простонал немтой основ. – Вишь, эвтой ягодке триста лет и три года! Да-а-а, пожила млада́, всего отведала.
   – Подружки замуж идут, мне молодой назолушку дают, – с намеком протарантила ягодка, ох томно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень!
   – Черны брови наводные, русы кудри накладные. Девушки наши страх принарядчивы, – зело уважительно пробасил глохлый хруст и заломил мурмолку на левый бекрень. – Хороша, пригожа, на лиху болесть похожа.
   – Ах, с назолу сердце надрывается! – жеманно прощебетала хороша, пригожа, м-м-м, томно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень!
   – Много красы – одни скулы да усы; да-а-а, эвта дева хоть кудысь! – веско высказал куимый костомыга и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой! – Ах она младешенька!
   – Не спится, не лежится, всё про милого грустится! – ох томно изъяснила младешенька, ох смачно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень, и деушка несколько даже застенчиво отошла от Иванушки на ощо несколько шагов, щобы тот мог паче полюбоваться ея дивной статью. – Ах, миленок Ивашка, ух, в черной рубашке, грудь нараспашку, язык на плечо! Ох, горе с тобою, беда без тебя! За тебя, за милого, и на себя поступлюсь!
   – Эхма, мила́ ягодка! Охма, мила не бела, да я и сам не красен! – вдумчиво процедил сквозь зубы Ивашка, чешась под рубашкой. – Охти-мнешеньки! Хороша рубашка, да парня не скрасит! Ах! Ох! Молод я ишшо, подруга, ах, де… де… де… деушек шибко робею, ох, ах!
   – Э-ге-гей, Ванюшка! Не будь ротозей – девок не робей, винцо чарками пей, ничего, Иоаннчик, не бойся! Житье как в раю! – повадно сгундел немтой основ. – Что робеть, то хуже. Сробел – пропал. Одну вы… вып… выпьешь, боишься; другую выпьешь, боишься; а как третью выпьешь, так и не боишься!
  
   Как млад Иванушка-дурачек
   перед красной девицей продолжал робеть
  
   – Ай, бр-р-р… бр-р-р… робею! – ох жалисто брякнул Ивашка, чешась под рубашкой. – У меня темечко ощо не окрепло!
   – А ты не робей: жди не спотыкаючись! Не дрожи, Иваська! Ах, ох, горох в поле да деваха в холе – завидное дело! У-у-у, кто ни пройдет, тот щипнет! – весьма наставительно произнес глохлый хруст и заломил мурмолку на правый бекрень. – Ахти тебе, кабы девчина тебе! При девушке ты живой бы человек!
   – Ай, страшно! Ай, стыдно мне чтой-то на деу… де… деушку ах даже чухотку поглазеть! Бр-р-р… бр-р-р!..
   – Не стыдно, ни чухотку не стыдно, ух, коли никому не обидно! – веско возгласил куимый. – Ах хорошо, Ванька, девок высматривать, по теремам глазеть! Глазам-то стыдно, а душа ах рада!
   – Ой, страшно! Ай, стыдно! Бр-р-р… Бр-р-р!.. Бр-р-р… Бр-р-р!..
   – Стыдись, Иоанн! Никто от своего року не уйдет! Девку любить – ни стыда и ни со́рому ни в котору сторону! – уведомил немтой. – А коль уж стыдно, так зажмурься! А то – молод, молод!
   – Что же, что молод! Дважды молоду ведь не бывать! Придет пора на пору, станешь девке ступать на ногу! Ах, мила́нька Ивашка, ух, в черной рубашке, грудь нараспашку, язык на плечо! – ощо томнее молвила мила ягодка, ох смачно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень, и деушка несколько даже застенчиво подошла эдак, понимаешь, к Иванушке на пару шажочков, щобы тот мог ощо – м-м-м, м-м-м! – паче полюбоваться ея дивной статью. – Пришла пора! Ох, горе с тобою, беда без тебя! Без тебя заглох широк двор! Ах, ох! Ой, милый не злодей, а иссушил до костей!
   – Хмелинушка тычинки ищет, а девица паренька, – повадно известил немтой основ. – М-да-а-а, он девки не знает, а девка его любит!
   – Эк! Что шелко́ва ленточка к стенке льнет! – весьма одобрительно отозвался глохлый хруст и заломил мурмолку на левый бекрень. – Молодо-зелено, погулять велено!
   – Не кидается девица на цветное платье, а кидается девица на ясного сокола! – веско изрек куимый костомыга. – Чего тут калякать? Давай свадьбу стряпать!
   – Ах, кра-а-асная моя ягодка! – ох задумчиво протянул Ивашка, чешась под рубашкой. – Охти-мнешеньки! Ой, горе мне с вами, ай, с карими очами! Ай, ой, молод я ишшо: молодому жениться рано! Ей-ей!
   – А старому поздно! Ей-ей! Ах, миляга Ивашка, ух, в черной рубашке, грудь нараспашку, язык на плечо! – растроганно прострекотала красная ягодка, ох смачно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень, и деушка несколько даже застенчиво отошла от Иванушки на несколько шагов, щобы тот мог ощо – м-м-м, м-м-м! – паче полюбоваться ея дивной статью. – Ох, горе с тобою, беда без тебя! Не пила б, не ела, всё б на милого глядела! Ошую б не виляла, только б с миленьким гуляла!
   – Ах она гулява! – повадно сбалакал немтой и выпятил грудь колесом.
   – Старо – упрямо, несдружливо; молодо – гулливо, незаботливо! – у-у-у, весьма укорительно ввернул сентенцию глохлый, сгорбившись, и заломил мурмолку на правый бекрень.
   – Ин ничога! Гуляет, погуляет, устанет – перестанет! – веско выразился куимый и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой!
   – Эх, яблочко мое наливчатое! – раздумчиво пробормотал Ивашка, чешась под рубашкой. – Охти-мнешеньки! Где любовь, там и напасть! Млад я ощо совсем: сусло не брага, молодость не человек! Ей-ей!
   – Золотое время – молодые лета. Пока молод, пота и весел! Ей-ей! Ах, милашка Ивашка, ух, в черной рубашке, грудь нараспашку, язык на плечо! – сладко взговорило наливчатое яблочко, ох смачно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень, и деушка несколько даже застенчиво отошла от Иванушки на ощо несколько шагов, щобы тот мог ощо пуще – м-м-м, м-м-м! – полюбоваться ея дивной статью. – Ох, горе с тобою, беда без тебя! Ты у меня один одним, как синь порох в глазу!
   – Один, как верста в поле, – повадно оповестил немтой.
   – Один, как петух-воевода, – весьма уважительно отметил глохлый.
   – Один, как черт в болоте! – веско изъявил куимый.
   – Эхма, цвет мой маков! – м-м-м, задумчиво пролопотал Ивашка, чешась под рубашкой. – Охти-мнешеньки! Охма, много хороших, да милой нет! Юн я ощо – гля… гля… гляделками-то влюбляться! Лучше крепиться: молодому крепиться – вперед пригодится! Ей-ей!
   – Крепись, крепись, да не сморись! Нет лучше игры, чем в переглядушки! Ей-ей! Ах, милоха Ивашка, ух, в черной рубашке, грудь нараспашку, язык на плечо! – сладко-сладко сказал маков цвет, ох смачно, ох томно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень, и деушка несколько даже застенчиво подошла, понимаешь, к Иванушке на пару шажочков, щобы тот мог ощо пуще полюбоваться ея дивной статью. – Ох, горе с тобою, беда без тебя! Без тебя не цветно́ цветы цветут, не красно́ дубы растут в дубровушке! Васильковый глаз, поцелуй хоть раз; тебя, свет мой, не убудет, а мне радости прибудет!
   – Не бывав, девушке замуж хочется, – повадно посетовал немтой.
   – Девку замуж выдать – не пирог испечь! – весьма примирительно признал глохлый и заломил мурмолку на левый бекрень.
   – Ну, дело сделали, Маланью замуж выдали! Да-с, что в девках ни было, а теперь замужем, – веско сформулировал куимый и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой!
   – Пошла руса коса из кута по лавочке, – поноровно проворчал немтой.
   – Рано, девка-то молода ощо: не из кути́, в кут глядит, – весьма наставительно заметил глохлый.
   – Эх, красное мое солнышко! – многодумчиво пролепетал Ивашка, чешась под рубашкой. – Охти-мнешеньки! Нельзя не любить, да нельзя и не тужить. Полюбив, нагорюешься! Зелен я ощо, целоваться-то не умею вовсе! Ей-ей!
   – Ах, милу́шка Ивашка, ух, в черной рубашке, грудь нараспашку, язык на плечо! – та́я в нежностях, простонало эх красное солнышко, ох томно, ох смачно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень, и деушка несколько даже застенчиво подошла – брень, брень! – к Иванушке на пару шажочков, щобы тот мог ощо пуще полюбоваться ея дивной статью. – Ох, горе с тобою, беда без тебя! Без тебя, мой друг, постеля холодна, одеялочко заиндевело! Ей-ей! Ах, люби меня, как душу, а тряси меня, как грушу! А целоваться-то я тебя, так и быть, научу, ой-ой!
   – Не робей, Иван! Трудно выносить девку, а раз перевабишь, так сама на руку летать станет! – повадно, понимаешь, разъяснил немтой основ на всем понятном примере.
   – Не боись, Ивасик! Но учти, девушка что тень: ты за нею, она от тебя; ты от нее, она за тобой! – весьма наставительно заключил глохлый хруст и заломил мурмолку на правый бекрень.
   – Слышь, Ванюша! Не дрейфь, дурачек! Девкой меньше, так бабой больше! – веско провозгласил куимый костомыга и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой!
   – Эх, куколка ты моя досужая! – обдумчиво пробурчал Ивашка, чешась под рубашкой. – Охти-мнешеньки! Ах ты мое – черт знает что! Хороша ты – перед чертом – как куколка! Ах, бояться себя заставишь, а любить не принудишь! Вишь, ты пойми: юн я ощо – по деушкам с ума сходить! Ой, молодоват, млад, молоде́хонек! Ей-ей!
   – Ну ты и дурак, Ванька! – зычно заголчали похрусты хором всем забором, страстно похрустывая пахучими, понимаешь, – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами. – Эх, молодо-зелено! Однозначно, понимаешь! Ей-ей!
  
   Красава, Иван и ревнивец
  
   Но в жизни порой бывает, что и слепии прозирают, а хромии пляшут, ей-ей! Тутытька овый омрачный похруст из огороды, весьма мрачный костяк в серо-бурой шапке ка… ка… каторжанина на белом черепе, изнавись прозрел и пронзительно, душераздирающе заголчал, зверски гремя – гр-р-р, гр-р-р, гр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, аж экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями:
   – Милая! Оты́ди от него, до греха! Эх, погляда́й, любава, на меня! Я ли не я ли! Я ли не молодец, мои ль детки не воры? Да не ты ль всех моих деток перемилова́ла?
   – Ах, всех воров не перемилу́ешь, да и не переми́луешь!
   – Эх! Примилу́й меня одно́ва! Это ж я, я – твой безотменно милый!
   – Ах, был милый, стал постылый!
   – Эх! Мое сердце в тебе, а твое в камени! Мы ль с тобой не милова́лись долго?
   – Ах, миловались долго, а расстались скоро!
   – Эх! Да не мы ль с тобою еще и еще, два голубчика, целовалися, миловалися?!
   – Ах, намиловались вдоволь: та́ко домиловались, что худая слава пала!
   – Эх! Поутру не я ли был хорош?
   – Ах, поутру был хорош, а к вечеру стал непригож!
   – Эх! Али ты меня не любишь боле?
   – Ах, люблю, как клопа в углу: где увижу, тут и задавлю!
   – Эх! Старая любовь долго помнится!
   – Ах, нет! Лакома овца к соли, коза к воле, а девушка к новой любови!
   – Эх! Я ли не я ли! У меня ль не масляны глаза?
   – Ах, ты ли не ты ли! А и сам-то ты стар, и болта́ло твое старо: болтается, как чубук в чехле!
   – Эх! Мало ли что болтается! И старо, да не холощено! Оболтается, так заходит вольно.
   – Ах, вольно продольно, а невольно поперечно!
   – Эх! Сама знашь: женилка моя уклёкла, как стручок болтается, вся на жениханье с тобою выпотреблена, уж и помочиться нет мо́чи! Женища, а хошь, я на тебе, так и быть, женюсь?!
   – Ах, жениться! А на что жениться, коль женилка не годится?!
   – Эх, жениться! Не страшно жениться, а страшно к жене приступиться! Ух! Красное ты мое солнышко! Я ль не твой голубчик?
   – Ах, голубчик – паровой огурчик: цветет, цветет – да и завянет!
   – Эх! Я ль тебе не старый друг? Старый друг лучше новых двух!
   – Ах, нет! Новый друг лучше старых двух!
   – Эх так! Ну, тады отдай мой золот перстень, возьми свой носовой шелков платок!
   – Каков золот перстень? Любил, а ничем не подарил! Ат! Отдай мой шелков платок!
   – Каков бишь шелков платок? Любила, а ничем не подарила! Ат! Отдай мой золот перстень!
   – Ах так! Ах, миленок Ивашка, ух, в черной рубашке, грудь нараспашку, язык на плечо! – взголосило ух красное солнышко, ох томно, ох смачно тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень! – Ох, горе с тобою, беда без тебя! Обыми меня, мой баской! Прищити́ меня от постылого!
   – Эх! – мрачно промолвил омрачный да постылый, зверски гремя – гр-р-р, гр-р-р, гр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами. – Ванька, м-м-м… м-м-м… музовер! Подставляй, что к чему обычно: нос к табаку, а шию к кулаку! У меня в кулаке пуд! Разобью тебе морду и рыло да скажу, что так и было!
   И женоцкий скелетец, с одной стороны от Ивана, бросился вприпрыжку к Ванюшечке. А омрачный похруст, с другой стороны от Ивана, тожде кинулся вприскочку к Ванюшке, маша пудовыми кулаками.
   Иванушка сыкну́лся было с кармагалом то вправо, то влево, но шкелеты, сплоченные в единый забор, засыка́ли на него да сы́кнули. Тутоцка и расчумакал Ванёк, что ему не уторопать, так шо настали его смертный час, предсмертная минута и смертоубийственная секунда. Бросился тогды Ванятка на́ землю на́ниц и возопил-возрыдал.
   А и тутытька над его кудластой шалабонью что-то хробостнуло, а на закукры посыпались вяхи, ей-ей!
   Ажинолича энто женоцкий и омрачный костяки стрибнули на Ванечку в то самое окомгновение, когды он ерыкнулся, да и луснулись в воздухе друг об дружку, вототко и разъяхнулись! Ей-ей!
  
   Как млад Иванушка-дурачек опурился
   да с похрустами перемирился
  
   Ивасик вымырзнул из-под перемешавшихся косток двых костяков, ага, и ему тут же нестерпно забажилось посикать. Ин кто бажит, из того хутко бежит: не успел Ванюта приспустить до колен порточки, як уже и опурился на булдыги, ага.
   – Лей, лей же, кубышка, давай поливай, хозяйской сочи не жалей! – выпалил Иванушка. – Ссать не писа́ть – только глаза зажать!
   – Иванчик копил, копил – да и пролил! – повадно воскликнул немтой основ. – Ну и отмочил он штуку! Така у него худа пись!
   – Худа не беда, а беда, понимаешь, жениться! А не то, як у омрачного женишишки, женилка уклёкнет, да так, что и не помочиться! Ах, схватил черт за болтало да и сам ему не рад! – бойко обмолвился Ивашечка. – И вообче: не обмочась – не отмочишься.
   – Иванчик пролил, и ручьи потекли, – весьма укорительно пробасил глохлый хруст и заломил мурмолку на левый бекрень. – Вот так отмочил он штуку! Така у него худа пись!
   – Худа не беда, а беда, понимаешь, жениться! – уверенно проронил красное словечушко Иваню́шечка. – Без поливки и капуста сохнет! И вообче: не обмочась – не отмочишься.
   – Не успел я отвернуться, а уж он тут и напроворил, пролил! – веско высказал куимый костомыга и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой! – Эк отмочил он штуку! Така у него худа пись!
   – Худа не беда, а беда, понимаешь, жениться! – процедил сквозь зубы Ивасенька. – Жаркое на вертеле тожде поливается. И вообче: не обмочась – не отмочишься.
   – Прочапишь – не воротишь, прольешь – не сдуешь! – повадно уведомил немтой.
   – Дождь тожде пролил, – радостно известил Ванюсик, – живительную влагу свою на поля. И вообче: не обмочась – не отмочишься.
   – Затри, что пролил на́ костье! – весьма наставительно изъяснил глохлый и заломил мурмолку на правый бекрень.
   Снял с себя Иванушка-дурачек портяночку – ну и давай костякам косточки затирать-шоркать.
   – Иванчик пролил, да еще и размазал! – веско возгласил куимый и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой!
   – Господь Бог тожде пролил, – громко изрек Ванюха, – на пророков благодать свою!
   А кости двух любодеев задвигались, любительные останки встали да и оказались друг у друга в объятиях.
   – Ух ты моя красота-то ночная! – простонал омрачный похруст, экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями. – Ну и страшная же ж ты сила – ночами-то!
   – Ах, красота – прах, воровство – ремесло! – томно проворковала красота ночная, ох смачно тряся тазовыми костками: брень, брень, брень, брень, брень, брень!
   – Ух! Украду – подарю тебе еще золот перстень!
   – Ах! Наторгую красотою своею – подарю тебе еще носовой шелков платок!
   – Ух! Не тужи, красава, что за нас, бызуна, вора, пьяницу, попала, а воровать не умеешь! За нами живучи – женщине спокоище! Ух, краса девица! Ни словцом не попрекну! На руках носить стану!
   – Ах, не красив миленок, так хоть не привередлив! – прощебетала краса девица, ох смачно, ох томно тряся тазовыми костками: брень, брень, брень, брень, брень, брень!
   – Эх, милка! Хоть гуллива, зато красива! – пролопотал миленок, экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями.
   И они еще крепче сжали друг дружку в обнимке.
   – Ах, любо глядеть, как хорошо вы живете! Дай Бог вам любовь да совет! Эх! Любитеся и множитеся! – крикнул им Ивасечка и бросился от амурящихся костяков прочь, к избушушке на курьих ножушках, на собачьих пятушках.
  
   Как млад Иванушка-дурачек
   с избушкой на курьих ножках срелся
  
   Вот и встала на пути Ванюшки избушка на курьих ножках, на собачьих пятках: в окошке огошка светится, из трубошки дымишка ох швидко возносится.
   И стоит та изо́бушка к лесцу передцем, а к Ивашечке-дурандашечке – задцем. Энто у нас сплошьцем и рядцем, что изобка незыблемо, понимаешь, стоит к гостю задцем!
   М-да-а-а, а вблизи избушки, эдакой душки, клушки-собачки, – у-у-у, большу-у-ущая лужа! Запашистая такая, аж страсть! Ну очень-очень! Лужа мочи, между прочим. Обошел преблагополучно наш дуранюшка ту лужищу да и подошел, понимаешь, к избушечке, эдакой душечке, клушечке-собачке, поближче.
   – Ах, вот прелестная избушечка – на курьих ноженьках, на собачьих пяточках! – воскуяркнул Ивашенька. – О-о-о, в такой избеночке хорошо добрым людям жить-поживать, не помирать, по вечерам сказки из сборника Афанасьева сказывать!
   Обошел Ваняшка-дурашка хатку кругом, дабы вход, понимаешь, найтить, а хаточка на курьих ноженьках, на собачьих пяточках, – ах, тяп, тяп, тяп! – поворачивается: к лесочку – передочком, да-да, а к Ванёчку-дурачочку – задочком, да-да. Эки чудеса: изби́шка эта, вишь, задищем крепка: передом сечет, зад волоче́т – зади́стая, знать, изби́ща-то! М-да-а-а, энто у нас сплошь и рядом, что избища, понимаешь, поворачивается к гостищу задищем! Да-да!
   Иоаннушка-дурачишка ей и гуторит:
   – Избушка, избушка, стань к лесишке задишкой, а ко мне, удальцу, передишкой! Не становись к людям задом! Вигде, где не задно, а передно, туда душа горит! Да-да!
   Избонька, да-да, послушалась Иванушку, обернулась на курьих ножках, на собачьих пятках, – к лесику задиком, а к Ванечке-дуранечке пере́диком, и изглаго́лала:
   – Да-да! Зады, зады – а переды́ перед тобою! – да и раскрыла перед Ванюрой дверь: мол, милости просим, заходи, гостене́к дорогой – Ванюрочка!
   – То́-тотька! – важно провозгласил Ивасик, переступая порог. – Русский человек без переду не живет: он от заду не отвяжется, а от переду не уйдет! Да-да!
  
   Как млад Иванушка-дурачек
   с разлюбезным дедулечкой спознался
  
   Заходит Ивасик в избушку, а там, а там!.. А там, понимаешь, сидит в прелестном креслице – качалочке, выполненной в виде взрачной-превзрачной атомной бонбочки, добренький дедунюшка блаженнейшей наружности: взгляд ласковый, глазки косоватенькие, головушка с симпатичнейшей лысиночкой над лобиком. М-м-м, сам-то в пурпурной льняной косовороточке навыпуск и пурпурных широких льняных штанах, заправленных в онучи при лаптях! И такой энтот дедонька хреновенький да старенький, точно ему – не уйма, не прорва, не пруд, понимаешь, пруди, не вагон, не вагон и маленькая тележка – а бездна веков: всё видел, всё знает, ни хреночка не помнит!
   Ванюха с кудрей цвета ржи шапку скидывает, хозяину в пояс кланяется.
   Посмотрели дедусечка да Ивасечка друзь на друзечку, улыбнулися.
   – Доброго тебе здоровьица, дедулечка!
   – И тебе, парнишечка, добренького, понимаешь, здравьица! Как кличут-то тебя, странничек? Ско́личко тебе ноничка годочков?
   – Кличут меня Иоанном-дурашкой. Я в семье младшенький, да, а вот о годишках своих не имею понятия: аз, понимаешь, по грамоте осекся, цифирь не далась, в физматшколах не обучался, однозначно! Факториалы от интегралов не отличаю, факт! Но играть, впрочем, люблю!.. Ну а тебя, достопочтенный, аки звать-величать? Каков твой возраст почтенный, дедонька?
   – Ах, ты не поверишь: возраст мой, Ваньша, неисчислим, аз – бессмертен. А имя я свое попризабыл от непомерной старости. У-у-у, памятимися токмо, шо оно уж больно ужасное: богатырей в трепет приводит, хрен их знает, с чего бы! А ты величай меня просто – раз… раз… разлюбезным дедулечкой, будь так раз… раз… разлюбезен!
   – Ха… ха… ха… ха… хорошо, раз… раз… раз… разлюбезный дедулечка!
   – Аз, славненький Иоаннушка, триста лет на печи пролежал, проспал, от времени отстал. А сейчас вот сижу у пе́чи да слушаю людские речи, понимаешь, перед вкусненьким зело ужином, когды ко мне кто-нибудь славненький в гостеньки зайдет. Да, кстати! О самом-то главном я тебя и забыл допросить, Ванюрочка! Тенчас токмо вспомнил!
   – О чем же ж, раз… раз… разлюбезный дедулечка?
   – А скажи-ка ты мне, Иваню́шечка, вот шо: есть ли ощо на Руси – м-м-м, м-м-м! – девушки? Ты, наверное, в курсе.
   – В курсе, в курсе. Есть, есть, дедулюшка, ощо на Руси – м-м-м, м-м-м! – девушки!
   – Ах, как здорово! Каковы же они? Очень, поди, застенчивые?
   – Каковы, каковы! А вот каковы: девушки наши, дедунечка, ах, страх какие застенчивые! Коня на скаку остановят, на спину ему взлезут, болезному, вот токмо «Но!», понимаешь, не скажут, постесняются!
   – А-а-а, приробели, значит, красавицы-то! Эвто от застенчивости, Ваняшечка! От застенчивости и воробьи от ястреба робеют! Ахти, а я, Ивасенька, именно таких вот застенчивых-то и люблю! Ну, а еще какова на Руси дева кака-нибудь? Горяча ль? Выбивается, поди, из сил сгоряча-то?
   – Какова, какова! А еще наша дева, ей-ей, такова: чуть шо – сразу в зубы кочергой! Так и лупит, так и хлещет без остановки! Сама из сил выбилась – а зубы любезному выбила!
   – Коль, понимаешь, кочергой зубы выбила, так в солдаты не возьмут! Ах, как хорошо, Иванушка! Энто она от горячности, болезный мой, от горячности! Немножко погорячилась, сгоряча ударила! Охти, а я как раз горячих таких ох и горячо люблю!
   – А у нас на Руси, дедусечка, обычай вот каков: без горячности и за деву не почтут!
   – Ах, ей бы, горячей такой, и самой в солдаты!
   – А у нас, дедусь, и дева зауряд в рекруты идет!
   – Ну так, стало быть, Иван, будет еще стоять Русь святая, православная, богатырская, мать святорусская земля! И не сломят ее напасти!
   – Совершенно с тобою согласен, дедусенька! Ах, велика русская земля, и везде солнышко, а под солнышком девушки!
   – Земля русская вся под Богом, а не токмо под солнышком, Вань! Русский Бог велик! Знаю, встречались. Яйце мне раздавил, всемирный потоп вызвал! Ах, аз еле уполз и едва не захлебнулся! Обидно, зато есть о чем вспомнить!.. Да, кстати, хочешь косточку? Вку-у-усная! Русская! Девичья! Кого дедушка любит, тому и косточку в руки!
   – Уй! Ну ты, дедунечка, ващще раз… раз… раз… разлюбезен! Премного бла… бла… благодарствую, отменно сыт!
   – Ну как знаешь, Иванчик! Да-с, вспомнил! Ващще! Се – мое имя! Ващще-то я – бессмертный да премудрый. Ващще Премудрый – так меня величают! Всё видел, всё знаю, ни аза не помню! От старости страшной, непомерной – в памяти ни шпента не держится! Вот, помню, схватил я однажды за шкирку царя Никиту да и внушаю ему… Ах, а чего внушаю – проумил! Ан припоминаю! Я оного Никиту проконсультировал, к коёй ведьме обратиться насчет сорока его дочерей. А шо было дальше – упустил, понимаешь, из памяти… Ан нет, нет, припамятовал, понимаешь! Я ему посоветовал ишшо кукурузу сеять да кукурузники деять, однозначно! А шо с тем Никитой да с его очаровательными дочечками в дальнейшем сталось, после советов-то моих дельных, – затямилось. Ну дела; вот видишь, память опять подвела! А ты случайно не помнишь?
   – Нет, дедунюшка!
   – Ах, а пошто так, Иванюшка?
   – Ах, да вот пошто, дедунюшка: в те далекие времена аз был мал: ощо токмо горшок любил, на горшок ходил, а на большую дорогу жизти ощо не выходил!
   – Ах вот оно що, Иванюшка! Мал горшок, да угодник!
   – Истинно так, дедунюшка! Мал, мал, ну очень мал! А уж до чего был угоден! Ах, а уж долгими-предолгими ночами – так даже не раз, раз… раз… раз… разлюбезный дедулечка!
  
   Как млад Иванушка-дурачек
   у разлюбезного дедулечки огонечку прошал
  
   – Ин ладно! – схизал дед. – Ну-с, глаголь теперь смело, Ванюра, чего тебе надотка! Будь так раз… раз… разлюбезен!
   – Ах, аз, раз… раз… раз… разлюбезный дедулечка, говорить бы сумел, да не смел! – раз… раз… раз… разлюбезно ответствовал деду Ванюра.
   – Ой ли? Итак, говори, чего надось, либо, браток, ступай вон! Будь так раз… раз… разлюбезен!
   – У-у-у! Мало ли в жизни чего человеку живому надобится! Ну, перво-наперво, дай же ж ты мне, раз… раз… раз… разлюбезненький дедусенька, огонечку заимообразно! Причем на неопределенный срок! Хи-хи!
   – Що-о-о? Да на що же ж тебе огонечку? – насупился вдруг дедуга. – Невжо – закурить?
   – Хи-хи! Нет, костерок раз… раз… раз… разводить, кашку вар… вар… вар… варить!
   – А-а-а! Энто другое дело – доброе дело, Иванечка! А прежде спой ты мне песенку, Ванюсечка! Будь так раз… раз… разлюбезен!
   – Ах, как раз аз, раз… раз… раз… разлюбезненький дедусечка, не способный! В доме моих батюшки и матушки не поют песенок, токмо делом занимаются!
   – Худо! Ох худо, Иваха! Шо же за жизнь без русского народного хора?! Вах, вах! Ну тогды попляши! Будь так раз… раз… разлюбезен, Иван!
   – Ах, как раз аз, раз… раз… раз… разлюбезненький дедунечка, не умею! В доме моих батюшки и матушки плясок не пляшут, токмо делом занимаются!
   Нахмурился хозяин, молвил грозно:
   – Худо, ох худо! Скучно, ох скучно живут в доме твоих батюшки и матушки, Иоанн, без художественной-то самодеятельности! Как же они без ансамбля-то песни и пляски обходятся?! В особенности холодными зимними днями и вечерами, в пургу? Вах, вах! Що они там все, дурачки?
   – Не-е-е, они там все умные, ин дурачек я один! – вздохнул Ванюха.
   – Ну так слюхай же мое последнее задание тебе, Иван! Раз… раз… раз… раз… расскажи мне тогды сказку-небылицу! Но уж такую, щобы подлинно была небыль! А отколешь быль – скидывай портки, Иоанн, будь так раз… раз… разлюбезен! В неопалимый сундук их швырну! Сей неопалимый сундук по-немецки всей… сей… евсей… сейф называется! – и дедок в предвкушении резво и с грохотом вскочил, понимаешь, с седалища – жизнеотъемлющего, воображаешь, взрывалища (атомного взрывалища, между прочим).
   – Ой! Вот энто по мне дело! – обрадовался Ивасик, смело присаживаясь на табурет. – Мал бывал – сказки слушал; вырос велик – сам стал сказывать, да не прислушиваются! А ты, раз… раз… раз… разлюбезнейший дедулюшка, садись-ка в свое оч-чаровательное креслице – качалочку насупротив меня да прислушайся! Да не перебивай! А коли перебьешь, коли выпалишь ты мне: «Врешь!» – скидывай с себя портки, хи-хи! И в придачу неопалимый сундук с портками – мне отдай! Кажется, сей неопалимый сундук по-немецки всей… сей… евсей… сейф называется. Ну и, само собой, огниво – взаймы! На неопределенный срок! Хи-хи!
   – Эх, ладно! – барабарит дед. – Вежества не купи, умелось бы говорить; часом и глуп молвит слово в лад! Порою так складно из дурака прет – стало быть, Бог слова дает!
   Вототко ударили они по рукам. Сел старик на свое, понимаешь, жизнеотъемлющее взрывалище (атомное, между прочим) насупротивку Ванюрки – к Ванюрочке лобною излысиночкой, а излысиночка была ух пребольшущая, понимаешь!
   Иванушка откашлялся и принялся было отличную сказочку, ей-ей, сказова́ти:
   – Кхо-кхо! Ну-с, послухай же сказочку, дедочка!
   – Хе-хе! Ин послюхаю сказочку, деточка!
   – Ой, деда!
   – Шо?
   – Я вот подумал, дедонька…
   – Тьфу! Думать вредно, преумный Иван!
   – А иногда всё ж таки потребно, диду!
   – Уверен, Иван?
   – Уверен, диду!
   – А убежден, Иван?
   – Убежден, диду!
   – Ты точно знаешь, Иван?
   – Точно знаю! Точно знать – сладко спать, дидушка!
   – Точно, Иван?
   – Точно, точно! Совершенно точно знаю: точно знаяй греха не творит! Я в энтом, диду, безусловно уверен и абсолютно убежден!
   – Стало быть, ты убежденный знаток, Иоанн: знаешь мно-о-ого!
   – О да-а-а, дидонька! А теперь будем знать ты да я!
   – Ах! Много знать – скоро состариться, Иванушка!
   – Ик! Сип тебе в кадык! Типун тебе на язык! В зад тебе кочедык!
   – Ась? Шо ты гутаришь, Иван? Гутарь громче, аз, понимаешь, не слышу!
   – Шо, шо! – загорлал Иван. – Аз, аз, керогаз!.. Аз, понимаешь, гутарю: заслуханькай-ка наконец мою сказыньку, деди́нушка! Кхо-кхо!
   – Да? Ин заслюхаю наконец-то твою сказушку, детинушка! Хе-хе!
   – И ишшо!
   – Ась? Шо, шо ишшо?
   – Я вот подумал: мне бы на печь призалезть-прилечь, дидушка!
   – Ну хорошо! – милостиво согласился дедулечка и… и, крехтя, пересел со своего оченно страшного, понимаешь, жи… ши… жизнеотъемлющего взрывалища (атомного, между прочим) на моментально освобожденную Иванечкой табуреточку – превосходно, между прочим, нагретую, м-м-м, м-м-м!
  
   Как млад Иванушка-дурачек просился
   с братами на кобылке поездити
  
   И… и… и Иван зело резво полез, понимаешь, на печь и оттеда, с печи, с девятого кирпичи, дедушке и… и… и… и изглаголал, воображаешь, мна… мне… мну… мны… нижеследующее:
   – И… и… итак, растак-перетак и разэдак, вот так! Энто было… Энто было… Ах, что было, то было, а главное – энто была б, понимаешь, кобыла!.. А было нас у отца с матерью тридцать девять братов, я – младшенький. Тридесять да девятеро – не то, что один: подумаем да и лошадь продадим!
   И было у нас добро: ни шито, ни кроено, а клин вставлен – угадай, что этто! Словом, была у нас пежанка – пегая кобылка о тридцати восьми пежинах да о четырех дедах назад бородами. И была та пеганая лошадка аж по двенадцати мордок. М-да-а-а, да-да! А еще та пегашка была вот какова: дуга золоченая, сбруя ременная, а лошадь некормленая – всегда! Завсегда, завсевда, завсевды, завсялды!
   Один я, дурачинка Ивашка, аж круглый год ту кобылку, воображаешь, подкармливал. Подкармливал, подкармливал, подкармливал, подкармливал – да и приговаривал:
   – Ешь, кобылка, ешь сено прекрасное, поминай лето красное-красное! Ах, да, да, да, да!
   Браты мои любили на той кобылке ездити, по чисту полю гуляти, траву-мураву мяти, шашками, понимаешь, махати: мах, мах – ну махом, вжик, вжик, вжик, вжик – но всуе, многаждызначно!
   Всякий брат на свою пежину садился, лишь мне, младшенькому, нет пежинки – ах, м-м-м, м-м-м, м-м-м! – белоснежинки!
   А я часто просился с братами на той кобылке поездити, по чисту полю погуляти, траву-мураву помяти, шашкой, понимаешь, игрушечной помахати: мах, мах – ну махом, вжик, вжик, вжик, вжик – но всуе, многаждызначно!
   А браты мне и дроботили:
   – Ну ты! Се – кобыла о тридцати восьми пежинах; всяк из нас на свою пежину садится, лишь тебе, младшенькому, понимаешь, нет пежинки. А знаешь что, Ваня? Купи, Вань, себе пегавую конягу по двенадцати мордок – и садись на свою пежину, Иван! Давай, Иван! Да-с, покупай – да смотри, поминай: не бери девку пронскую, не купи лошадь ямскую! Ну, Иван!
   – Ах, что по двенадцати мордок, что по мордке – у меня и мордки-то нетути!
   – А вот мы тебя по морде сейчас посусалим, пропечатаем, пропишем! Станет морда как пряник битый, сусляный, печатный, писаный! – рычали в ответ тридцать восемь братов сообча, хором, и шибко махали руками поврозь.
   – И всуе: сусалить пряники запрещено законом! – прекоречил я братам.
   – Тьфу! Не всуе! Нужда закона не знает, а через шагает. Шагни через! Тововонадни краденая кобыла не в пример дешевле купленной обойдется – так Яшка-цыган сказал! – ергочили, воображаешь, тридцать восемь братов сообча, хором, и шибко махали руками поврозь.
   – Так то – Яшка-цыган, а то – я! – отповедывал я братам. – И при чем тут Яшка-цыган?
   – Как при чем? Как при чем? – ергочили, воображаешь, тридцать восемь братов сообча, хором, и шибче махали руками поврозь. – Ты энто брось! Яшка-цыган преотлично коней пежит, чтобы не узнали!
  
   Как млад Иванушка-дурачек
   старших братьев на кобылку сажал
  
   Вот однажды собрались браты на кобылке поездити, по чисту полю погуляти, траву-мураву помяти и шашками, понимаешь, помахати: мах, мах – ну махом, вжик, вжик, вжик, вжик – но всуе, многаждызначно! А посему ну шибко сгрудились все браты в нетерпении вокруг кобылки во дворе за конюшней, понимаешь. Старшой брат мне и жуборит:
   – Иван, зануздай мою кобылу!
   – А ты что ж? Без рук?
   – Ах, вишь, ломоть в руках!
   – Ну, положи в шапку.
   – Ах, да не лезет!
   – Ну, изволь! Пегаша, подь чухотку ближче! Пегаша, но! Нет, не но… Кобылка, тпру! Нет, не тпру… Кобылка, ша!
   – И-го-го!
   Тут стала кобылица задом. Энто у нас сплошь и рядом, что кобылица – бр-р, бр-р, бр-р! – становится задом.
   Аз, добрый молодец, Иванушка-дурачек, зануздал пеганую кобылку.
   А старшой брат мне и шистает:
   – Иван, посади меня на мою лошадь!
   – А сам что ж? Ломоть в руках?
   – Не-е-е, ломоть я съел! Теперь, вишь, руки заняты – брюхо поддерживаю!
   – Ну, изволь! Пегаша, подь чухотку ближе! Пегаша, но! Нет, не но… Пегаша, тпру! Нет, не тпру… Пегаша, ша!
   – И-го-го!
   – Ну, брат, давай уж посажу!
   Тут стала кобылица задом. Энто у нас сплошь и рядом, что кобылица – бр-р, бр-р, бр-р! – становится задом.
   Стал старшой брат на кобылицу садиться да и закомуривает:
   – Лезу я, лезу по железу, на мясную гору! На авось атаман на́ конь садится, на авось его и конь бьет!
   Залез старшой брат на кобылицу, да кривовато воссел – задом наперед! Энто у нас сплошь и рядом – бр-р, бр-р, бр-р! – воссесть наперед задом. Вдруг – брык! – кобылка взбрыкнула, а старшой брат тут же – кувырк! – скувырнулся да глыбастым лбом об земной шар так и – хлобысть! – хлобыстнулся!
   – Эй, Иван! – заголчали, бр-р, бр-р, остальные тридцать семь братов сообча, хором, и замахали руками поврозь. – Отчего эвто у тебя атаман с лошади тут же – кувырк! – скувырнулся да глыбастым лбом об земной шар так и – хлобысть! – хлобыстнулся, а?
   – А оттого, чьто пегаша взбрыкнула!
   – А почьто ж ты к пегаше не обратился и не схизал, чьтобы не брыкалась?
   – А по то, чьто понятия не имел, як к пегашке обратиться: клички у пегагашки до сих пор нет!
   – Нет! Оттого атаман с лошади тут же – кувырк! – скувырнулся да глыбастым лбом об земной шар так и – хлобысть! – хлобыстнулся, чьто Иван-коркодил кривовато посадил! – загырчали, бр-р, бр-р, остальные тридцать семь братов сообча, хором, и замахали руками поврозь ощо шибче.
   Тут второй брат мне и кыршит:
   – Иван, посади меня на мою лошадь!
   – А сам чьто ж? Без рук?
   – Ох, вишь, руки заняты – ягодицу поддерживаю!
   – Ну, изволь! Пегаша, подь чухотку ближче! Пегаша, но! Нет, не но... Пегаша, тпру! Нет, не тпру… Пегаша, ша!
   – И-го-го!
   – Ну, брат, давай уж посажу!
   Тут стала кобылица задом. Энто у нас сплошь и рядом, что кобылица – бр-р, бр-р, бр-р! – становится задом.
   Стал второй брат на кобылицу садиться да и закомуривает:
   – Лезу я, лезу по железу, на мясную гору! На авось есаул на конь садится, на авось его и конь бьет!
   Залез второй брат на кобылицу, да криве́нько воссел – задом наперед! Энто у нас сплошь и рядом – бр-р, бр-р, бр-р! – воссесть наперед задом. Вдруг – брык! – кобылка взбрыкнула, второй брат оскользнулся, шарах! – так и растянулся на земном шаре!
   – Эй, Иван! – заголчали, бр-р, бр-р, остальные тридцать семь братов сообча, хором, и замахали руками поврозь. – Отчего эвто у тебя есаул на лошади оскользнулся, шарах! – так и растянулся на земном шаре, а?
   – А оттого, чьто пегаша взбрыкнула!
   – А почьто ж ты к пегаше не адресовался да не схизал, чьтобы не брыкалась?
   – А по то, чьто не ведал, як к пегаше адресоваться: именованья у адресата до сих пор нет!
   – Нет! Оттого есаул на лошади оскользнулся, шарах! – так и растянулся на земном шаре, чьто Иван-коркодил кривенько посадил! – загырчали, бр-р, бр-р, остальные тридцать семь братов сообча, хором, и замахали руками поврозь ощо шибче.
   Тут третий брат мне и гумблит:
   – Иван, посади меня на мою лошадь!
   – А сам чьто ж? Без рук, без ног?
   – Ох, вишь, руки как раз ногами заняты – ляжки поддерживают!
   – Ну, изволь! Пегашенька, подь чухотку ближче! Пегашенька, но! Нет, не но… Пегашенька, тпру! Нет, не тпру… Пегашенька, ша!
   – И-го-го!
   – Ну, брат, давай уж посажу!
   Тут стала кобылица задом. Энто у нас сплошь и рядом, что кобылица – бр-р, бр-р, бр-р! – становится задом.
   Стал третий брат на кобылицу садиться да и закомуривает:
   – Лезу я, лезу по железу, на мясную гору! На авось казак на конь садится, на авось его и конь бьет!
   Залез третий брат на кобылицу, да криво-прямо воссел – задом наперед! Энто у нас сплошь и рядом – бр-р, бр-р, бр-р! – воссесть наперед задом. Вдруг – брык! – кобылка взбрыкнула, третий брат – кувырк! – и свалился, эх-ма, да так и – кувырк, кувырк, кувырк, кувырк! – покатился по земному шару!
   – Эй, Иван! – закричали, бр-р, бр-р, остальные тридцать семь братов сообча, хором, и замахали руками поврозь. – Отчего эвто у тебя казак с лошади – кувырк! – и свалился, эх-ма, да так и – кувырк, кувырк, кувырк, кувырк! – покатился по земному шару, а?
   – А оттого, чьто пегашенька взбрыкнула!
   – А почьто ж ты к пегашеньке не воззвал да не схизал, чьтобы не брыкалась?
   – А по то, чьто не знал, як к пегашеньке воззывать: прозваньица у пегагашеньки до сих пор нет!
   – Нет! Оттого казак – кувырк! – с лошади свалился, да так и – кувырк, кувырк, кувырк, кувырк! – покатился по земному шару, чьто Иван-коркодил криво-прямо посадил! – загырчали, бр-р, бр-р, остальные тридцать семь братов сообча, хором, и замахали руками поврозь ощо шибче.
   Посадил я таким Макаром – телятником всех своих тридесять да восемь братов на лошадь: хоть бы охлябь, да не пеши. Всякий брат на своей пежине сидит, лишь мне, младшенькому, нет пежинки – м-м-м, м-м-м! – белоснежинки, понимаешь!
  
   Как млад Иванушка-дурачек за кобылкой бежал
  
   Вот выезжали браты в чисто поле погуляти, траву-мураву помяти, шашками, понимаешь, помахати: мах, мах – ну махом, вжик, вжик, вжик, вжик – но всуе, многаждызначно! И я за братами увязался. Они – верхом, а я – кувырком! Они – верхом, а я – пешком да шажком! Бьет лошадь и задом, и передом, а делу идти своим че́редом. Не лошадка везет, а Бог несет! А я ширше шагаю, по дороге вирши слагаю: «Раз, два, три, четыре, пять! / Вышел Ваня погулять!»
   Старшой брат правит и – бр-р, бр-р! – бормолит:
   – Люблю пегача за обычай: кряхтит, да везет, хоча и не вперед! Эх, ехал бы прямо, да кобыла упряма! И куды энто ее так тянет, точно магнитом? Черт ее знает! Бр-р, бр-р!
   Браты на кобылке-то восседают, шашками, понимаешь, махают – мах, мах – ну махом, вжик, вжик, вжик, вжик – но всуе, многаждызначно! – да меня бесперебойно назидают:
   – Слышь, Иван, возьми хворостину, погоняй нашу скотину! Временем гони, а временем и сам беги! Гляди, вперед не забегай, от своих не отставай! Не то – пеший конному не товарищ! Бр-р, бр-р!
   Браты на кобылке скачут дальше. Они всё – верхом, а я – всё кувырком! Они всё – верхом, а я – всё пешком да шажком! Бьет лошадь и задом, и передом, а дело идет своим чередом, понимаешь. Не лошадка везет, а Бог несет! А я ширше шагаю, по дороге вирши слагаю: «Раз, два, три, четыре, пять! / Вышел Ваня погулять! / Не возьмет он хворостину, / Дабы погонять скотину!»
   – И-го-го! – в восторге от моих вирш восклицает талантливо воспетая в виршах скотина.
   Старшой брат правит и – бр-р, бр-р! – бормолит:
   – Люблю пегача за обычай: кряхтит, да везет, хоча и не вперед! Эх, ехал бы прямо, да кобыла упряма! И куды энто ее так тянет, будто магнитом? Нет, в самом деле, куды? Бог весть! Бр-р, бр-р!
   Браты на кобылке-то восседают, шашками, понимаешь, махают – мах, мах – ну махом, вжик, вжик, вжик, вжик – но всуе, многаждызначно! – да меня бесперебойно назидают:
   – Слышь, Иван: конь бежит – земля дрожит! Ой, мама! Ты, земля, трясися, а мы за пежины держися! Эй, Иван, не робей: жарь коня хворостиною – да и жарь за конем! Эй, Иван, гляди, жарь не спотыкаючись! Бр-р, бр-р!
   Браты ездили утро, заехали – бр-р, бр-р! – в тундру. Удивились одначе и далее скачут! Они всё – верхом, а я – всё кувырком! Они всё – верхом, а я – всё пешком да шажком! Бьет лошадь и задом, и передом, а дело идет своим чередом, понимаешь. Не лошадка везет, а Бог несет! А я ширше шагаю, по дороге вирши слагаю: «Раз, два, три, четыре, пять! / Вышел Ваня погулять! / Жарить бедную скотину / Не возьмет он хворостину!»
   – И-го-го! – в восторге от моих вирш восклицает талантливо воспетая в виршах скотина.
   Старшой брат правит и – бр-р, бр-р! – бормолит:
   – Люблю пегача за обычай: кряхтит, да везет, хоча и не вперед! Эх, ехал бы прямо, да кобыла упряма! И куды энто ее так тянет, словно магнитом? А главное, что энто за магнит? Пес его знает! Бр-р, бр-р!
   Браты на кобылке-то восседают, шашками, понимаешь, махают – мах, мах – ну махом, вжик, вжик, вжик, вжик – но всуе, многаждызначно! – да меня бесперебойно назидают:
   – Глянь, Иван: конь под нами, а Бог над нами! Слышь, Иван, задумал бежать, так нечего лежать: солнышко нас не дожидается! Отстал – сиротою стал! Поспешай, Иван! Бр-р, бр-р!
  
   Как млад Иванушка-дурачек на пежинку сел
  
   Браты по тундре – бр-р, бр-р! – ездили день, наехали на пень – и давай вокруг пня жарить-шпарить, шашками маша: мах, мах – ну махом, вжик, вжик, вжик, вжик – но всуе! Словно тот пень – чародейственный: ни отъехать от него – шиш, ни остановиться, ни порубать в щепки – шиш, шиш, шиш, шиш! Бр-р, бр-р, бр-р, бр-р, многаждызначно! Ах, эвтот пень – центр фуги, сиречь, понимаешь, бегства!
   И в самом деле: вкруг того чародейского пнища костей человечьих и лошадиных да оружия всяческого – видимо-невидимо! Бр-р, бр-р! А на тех костях не белые голуби, не белые лебеди, не белые горлицы, не белые цапли, не белые чайки, не белые альбатросы – а черные-пречерные вороны сидят и с мрачным-премрачным видом черные-пречерные перья чистят, бр-р, бр-р! Ан черного-пречерного воронья не отчистишь добела, бр-р, бр-р!
   Тутоди всех нас ледяной пот прошиб, бр-р, бр-р! Тутовона браты, ах, ох, шашки свои побросали: шмяк, шмяк, шмяк, шмяк, шмяк, шмяк, многаждызначно! Тутотьки из моей головы все вирши-то, тщательно сложенные, и вылетели, ах, ох, ух!
   – И-го-го! – в глубокой печали восклицает лошадка, рванувшись за улетающим клином вирш, ан пень от себя не отпустил!
   Старшой брат мне – бр-р, бр-р! – и гундявит:
   – Иван, скажи моей лошади: тпру! Бр-р, бр-р! Кажется мне, что пора!
   – А сам что ж?
   – Да губы замерзли! Бр-р, бр-р!
   – Ну, изволь! Кобылка, тпру! Чудится мне, что пора!
   Кобылка не останавливается! Окрест феерического пня, тошно торчащего в центре фуги, – рысью! Бр-р, бр-р! Бр-р, бр-р! Аз реку на бегу:
   – Пегашка, тпру! Бла… бла… бла… блаз!..
   Пегашка ой мчится! Обапола баснословной пнины, тошно торчащей в центре фуги, – иноходью! Бр-р, бр-р! Бр-р, бр-р! Аз реку на бегу:
   – Пегаша, тпру! Бла… бла… бла… блазнится мне, что пора!
   Пегаша наша мчится ощо пуще! Круго́м фантасмагорической пнюги, тошно торчащей в центре фуги, – галопом! Бр-р, бр-р! Бр-р, бр-р! Аз реку на бегу:
   – Пегашенька, тпру-у-у!
   А Пегашенька не останавливается, не мчится – а летит, словно конь крыластый! Ну вылитый Пегас – энтот, как его? – олимпиастый! Однозначно, понимаешь! Бр-р, бр-р!
   И тутоди – бр-р, бр-р! – мне ударило в голову: надовно дать лошадке энто совершенно потрясное имечко – Пегас! Абсолютно однозначно, понимаешь! Ур-р-ра! Аз аж головою потряс, многаждызначно!
   – У-у-у! У-у-у! Лошадка! У-у-у! У-у-у! – реку на бегу, остановиться не могу.
   – И-го-го?
   – О-го-го! Ух, даю аз тебе, понимаешь, ну совершенно потрясное имечко – Пегас! Как, согласна?
   – И-го-го! Ой, как гогошо, Ваня! Давно пора, премногаждызначно! И-го-го! И-го-го! – громогласно заржала лошадка, округ колдовского пня летя.
   – О-го-го! – зычно закричали все тридцать восемь братов сообча, хором, и замахали руками поврозь. – Весьма пора, Иван, однозначно! По масти Пегасу и кличка дана! Ур-р-ра! Почто ж это ты раньше, архиглупый Иван, не дал нашей лошади кличку по масти, а? Бр-р, бр-р! Бр-р, бр-р!
   – И-го-го! Ваня, гогошо-то до чего-го! Однозначно, понимаешь! – бодро продолжает ржать Пегас, обаполы паранормального пнищи пролетая, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р!
   А я лошадке реку на бегу:
   – Пегас, Пегасик, Пегашка, Пегаша, Пегашенька!
   – И-го-го? Ну чего-го? – игриво спрашивает Пегасик на лету.
   – Пегаша, тпру!
   – И-го-го! А для чего-го?
   – Надоть, Пегашенька, надоть! Блазнится мне, что пора!
   – И-го-го! Гогошо, Ваньша!
   Кобылка взбрыкнула да хвостом махнула – и остановилась, однозначно!
   Ну надо ж! А хвост у лошадки-то, оказывается, сединою покрылся частично: белоснежная пежинка на хвосте появилась! Бр-р, бр-р, бр-р, бр-р! Али ур-р-ра?
   Увидал я на хвосте у Пегашеньки пежинку, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р, привскочил да и сел, ур-р-ра, прямо на пежинку! Ах, на белоснежинку, воображаешь! Хо-хо, хоть охлябь, да верхом, о-хо-хо! Пегашка – шасть! Лошадка быстра, а от хвоста не уйдет! Зато пень заколдованный, тошный центр шибкой фуги, вмиг позади остался! Ур-р-ра!
   – Эй, смертные! Бр-р, бр-р, бр-р, бр-р! – вопиет колдовской пень, тошный центр шибкой фуги, нам вослед. – Как вы смеете Смертушки избегать-чураться? А как же я?
   – А кто ты таков, пень пеньдюков, – придержав Пегаса, боевито кричат тридцать восемь братов сообча, хором, и машут, и машут руками поврозь, – да-с, кто ты таков, растаков да разэдаков, чтобы нас колдовскою силою удерживать, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р?
   – А я – пенышко Древушка Смертушки, ребятушки! Под моими корнями – вход в Подземный Мир! Там вас ждет Смерть с косой!
   – Ур-р-ра! А шо, коса – энто хорошо, коса – энто девичья краса, однозначно! А где ж, понимаешь, само Древушко Смертушки, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р?
   – Да его Святогор срубил, понимаете!
   – А на кой ляд срубил, понимаешь? Мы не понимаем, однозначно!
   – А чтоб колышек сделать и в зубах оным ковырять! Однозначно понимаю!
   – А-а-а, понимаем, понимаем, бр-р, бр-р! Ну, прощевай, сверхъестественная пнюга, понимаешь! – жизнерадостно закричали браты и припустили дрожащую от перевозбуждения Пегашку.
   – А-а-а, понимаю: до скорого свида-а-аньица! – проорала нам сверхъестественная пнюга, у-у-у, вельми тошный центр шибкой фуги. – Однозначно! Заскакивайте вдругорядь, ребятушки! Да поскорее! Ить деушка с косою ждет не дождется!
   – О-го-го! Не дождется! – восторженно вскричали все тридцать восемь братов сообча, хором, и замахали руками поврозь ощо шибче. – Эк как Пегаша к звездам взвилась, понимаешь! Спасибо тебе, Пегашенька! А не то бы мы, блин, так и померли все подле эвтого, понимаешь, трухлявого пня Древа Смерти, кой, более чем сякой, такой сухой немазаный пеньдючина, в центре фуги, понимаешь, обитает, колдовскою силою никого от себя не отпускает, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р! Ну надо же, самой Смерти с косой, девичей красой, избежать удалось, однозначно! Ур-р-ра! Удачно, удачно!
   Ан в тот миг, как Пегашка к звездам взвилась, ой, невеста моя родилась: как говорится, невеста родится – жених на́ конь садится. А невеста – что лошадь: товар темный, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р! Однакось надеюсь, она – Афродита! С ведерочком и совочком для игрищ! Для игрищ в грибочке с песочком! Гип, гип, гип, ур-р-ра! М-да-а-а, уж не пронская ли девка-то – невеста? По имени Пелагея, Пелагашенька, Пегашенька, Пегаша?!
   Ах, что будет, то будет, что было, то было, а главное – энто была б кобыла, ур-р-ра! Ах, токмо вот энта кобыла в закомуришке тридцатой язык себе откусила! Бр-р, бр-р, бр-р, бр-р! Растак, перетак и разэдак! Ведь так?!
  
  
   ДОЛЯ ПЕРШАЯ. У СЕБЯ ДОМА
  
   Незнакомая лошадка
  
   Запокончил свою закомуришку Иванушка-дурачек и угрюмо м-м-м… м-м-м… молчал целых трина́десять м-м-м… м-м-м… минуточек. Засим поглядал вопросительно и очень жалостно с печи, с девятого кирпичи, васильковыми глазищами-то на дедушку Ващще Премудрого, клюющего носом на табуреточке, и угрюмо-угрюмо, жалобно-жалобно, понимаешь, спрохал:
   – Ну так что ж?
   Дедушка, насупившись, задумался в глубоком м-м-м… м-м-м… молчании. А чтобы полегче думалось, дед с грохотом пересел с табуреточки в любимое кресло – качалочку, имеющую вид атомной бомбочки, и – м-м-м, м-м-м! – принялся качаться, качаться, качаться, качаться, качаться!
   Эдак прошло тринадцать минут. Дедушка глянул на Иванушку ух суворо, ах, перестал качаться, качаться, качаться, качаться, качаться, эх, кивнул и тут-то изрек ощо через тринадцать минут Иоанну, ну аки Мельхиседек Аврааму:
   – Да!
   Иван опечалился и через чертову дюжину м-м-м… м-м-м… минуточек вопросительно поднял бровь, зюкая: «Ка… ка… ка… ка…», а дедочка брови эх насупил.
   Прошла ощо чертова дюжина м-м-м… м-м-м… минут. Премудрый с радостью отрицательно замотал головою, а Иванушка м-м-м… м-м-м… сморгнул.
   Пробежало ощо каких-то тринадесять м-м-м… м-м-м… минуточек. Ну, тут уж Ивашку такая досада взяла, что дурашка – у-у-у, у-у-у, у-у-у! – затрясся, как если б увидел ка… ка… каш… кошмарнейшего, понимаешь, Ка… Каш… Каш… Кондрашку, грозящего вострою ка… ка… косой:
   – Ка… ка… ка… ка… ка…
   Да эдак Ивашка наш трясся и веньгал свое «ка… ка… ка… ка… ка…» целую чертову дюжину м-м-м… м-м-м… минутушек – и вдруг замер, г-хм.
   Засим Премудрый кивнул и… и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы тринадесять раз, раз, раз, раз, и… и… и… и… и… изощренец, понимаешь, этакий.
   И снова прошло ровно тринадцать м-м-м… м-м-м… м-м-м… минуточек, и… и… и… и… и в следующую же секундочку на дворе раздалось весьма радостное м-м-м… м-м-м… – что? – м-м-м… м-м-м… лошадиное ржание:
   – И-го-го! И-го-го!
   Ивашка спрыгнул с печи, с девятого кирпичи, глянул васильковыми, воображаешь, глазищами м-м-м… – куда? – да на двор в открытое окошко хатки и… и… и… и… и через чертову дюжину м-м-м… м-м-м… минутушек удивленно, понимаешь, спрохал:
   – Дедушка, а… а… а что энто за незнакомая лошадка во дворе хатки ржет?
   – И-го-го! И-го-го!
   – Ась? Где же она, эвта незнакомка? Аз не слышу! – сбазанил дедушка.
   – А… а… а… айда во двор! – сголчал, воображаешь, Ивашка архиглу… архиглуф… архиглуховатому, понимаешь, старикашке, и тот архишибзд… архишиз… архишибко вскочил со своего страшного жизнеотъемлющего взрывалища (атомного взрывалища, между прочим).
   Старый и малый архишибзд… архишиз… архишибко выбежали во двор.
   А посреди двора стояла и исступленно ржала пежанка – пегая кобылка о тридцати девяти пежинах да о четырех дедах назад бородами.
   Увидав дедушку с Иванушкой, кобылка повернулась к ним задом и принялась яростно бить копытами. Энто у нас сплошь и рядом, что кобылы – бр-р, бр-р, бр-р! – становятся задом и принимаются яростно бить копытами, дабы выказать себя деловитыми. Али боевитыми. Али мозговитыми. Али какими ощо даровитыми али там ну ощо чем-нибудь знаменитыми.
   – И-го-го! И-го-го!
   – Где же она, эвта незнакомка? – спрохал дед. – Аз не зырю!
   – Да вот же она, диду! – сбазанил, воображаешь, Ивашка незырящему, понимаешь, старикашке.
   Премудрый протер глаза, пригляделся, понимаешь, и ровно через тринадцать минуточек радостно, воображаешь, изрек Иоанну, ну аки Мельхиседек Аврааму:
   – А-а-а, ну так эвто, Ивашка, твоя собственная, понимаешь, Пегашка! У-у-у, у-у-у, вот глупый Ивашка: свою собственную Пегашку не узнал, дурашка! Однозначно!
   – Что ты, диду! Нет, нет, энто не моя Пегашка! Ты, диду, ошибся, бедняжка! Совершил, понимаешь, промашку, ка… каш… казуистяшка! А… а… а… а…однозначно!
   – Як не твоя, понимаешь, Пегашка?! Ты что, дурашка! Твоя, однозначно! Собственной персоной Пегашка! – ух, разбузыкался, понимаешь, старикашка на архинепонятливого, воображаешь, Ивашку.
   – Нет, не моя! – сбазанил, воображаешь, Ивашка ну вряд ли вельми понятливому, понимаешь, старикашке. – Моя ведь не может ржать: она в закомуришке фыр-р-р… тыр-р-р… тридцатой язык себе – ф-ф-фу-у-у! – откусила!
   – И-го-го! И-го-го!
  
   Две версии
  
   – Да ведь я по твоей просьбе толькя что вернул ей, несчастной Пегашке, здоровый язык с помощью своего и… и… и… изощреннейшего щелканья! – сботвил, воображаешь, старикашка ну архинепонятливому, понимаешь, Ивашке.
   – А я тебя, дидушка, об энтом не прошал, ясно? – обижденно прогрыма́л, воображаешь, Ивашка ну вряд ли вельми понятливому, понимаешь, старикашке.
   – Неправда, прошал! В наших с тобой мысленных растабарах, ясно?
   – Ясно, хочь и напрасно! Но ты всё же и… и… истолмачь, дидушка, а то мне всё ясно, но я не понял!
   – Хорошо, дурашка! Но токмо уговор: для энтого надо вспамятовать наши с тобой мысленные растабары, Ивашка!
   – Ну так вспамятуй и изречай, ясно?
   – Ясно, хочь и напрасно! Нет, ну я не понял, что там тебе изречать-то, дурашка! Да я уж и… и… и не памятую ни шпента, Ивашка!
   – Ну и напрасно, бедняжка! А ты напрягись да вспамятуй, ка… ка… ка… каш… казуистяшка!
   Дедушка, бедняжка, изо всех сил напрягся да через тринадесять минуточек и… и… и заголчал:
   – Ни шпента не памятую! Ни шпента не памятую… Ни шпента не памятую? Ешь меня вошь! – тут дедочка Ващще Премудрый зело и… и… и… изощренно прищелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… и… изощренец, понимаешь, эдакий. – Ой, меня вошь укусила! Ай, вспамятовал, вспамятовал, вспамятовал!
   – Да? Ой! Ай! Ну вот и хорошо! А теперь изречай мне всё то, что ты вспамятовал, вспамятовал, вспамятовал, дедуся! Ясно?
   – Ясно, хочь и напрасно! Толькя я вспамятовал, вспамятовал, вспамятовал неточно и могу изречить лишь приблизительную версию наших с тобой молчаливых растабар, хорошо?
   – Хорошо, изречи ах, ну хоча бы такую версию, сю… сю… дедуся! Лишь бы толькя не энту – ну как ея? – ах… ох… ох… ах… сю… сю… ахинексию!
   – М-м-м, моя версия, Иванушка, совсем ну не энта – ну как ея? – ах… ох… ох… ах… сю… сю… ахинексия! Моя версия, сю… сю… Иванушка, следующая. Ты вначале чуть-чуть помолчал, а засим поглядал на меня вопросительно и очень жалостно. Я сразу сообразил: ты вопрошаешь о Пегашке, мол, ну так что ж, нельзя ль ей, бедняжке, учинить всяческие помогашки. М-м-м, ведь что самое жалостливое в твой последней истории – в закомуришке фыр-р-р… тыр-р-р… тридцатой?
   – Что?
   – И-го-го? И-го-го? – взволнованно заржала Пегашка.
   – Что, что! Что Пегашка, бедняжка, язык себе – ф-ф-фу-у-у! – откусила из-за твоей фантастической, понимаешь, безграмотности! Ах, ох, поэтому аз сурово поглядал на тебя, пеняя на твою фантастическую, понимаешь, безграмотность, но, изнывая от жалости к ни в чем не повинной бедняжке Пегашке, помыслил, помыслил и твердо сгунил, мол, да, конечно, возможны Пегашке всяческие помогашки! А ты возрадовалси страшно, ощо страшнее задумалси и засим спрохал: «Как?» Мол, добить её, что ли, чтобы не мучилась, бедняжка! Ах, ох, аз помыслил, помыслил и с искренней радостью замотал головою: мол, нет! Ты страшно задумалси и… и спрохал меня: «Ка… ка?..» – мол, как же тогды, причем спроховал не переставая. Ну, аз помыслил, помыслил, щелкнул пальцами шуйцы тыр… тыр… тыр… тринадесять раз, раз, раз, раз – и через тыр… тыр… тринадесять минут всё готово: Пегашка – во дворе и… и… и ржет, как ни в чем не бывало!
   – Хм! Но я-то имел в виду совершенно и… иншее!
   – Что, что ты имел в виду совершенно и… иншее, И… И… И… Ин… Иоанн? Ну-кась, раз… раз… рассказукай мне сразу! Ась? Ась?
   – Веришь ли, я уж не памятую!
   – Не ве…
   – А-а-а, проиграл, проиграл пари, дедка!
   – Аз собиралси схизать: невероятно, но верю, детка!
   – У-у-у! – раз… раз… раз… раз… разочарованно протянул Ивашка и… и… и мысленно поклялся больше николи, ни за что на свете не перебивать старикашку.
   – Но ты всё-таки напрягись да и вспамятуй, дурашка!
   Ивашка изо всех сил напрягси и… и всего-навсего через чертову дюжину минутишек заголчал:
   – Ни шпента, понимаешь, не памятую! Ни шпента, понимаешь, не памятую… Ни шпента, понимаешь, не памятую?
   – Г-хм! Невжо ж так-таки ни шпента, понимаешь, не памятуешь, Ивашка?
   – Ага!
   – Ешь тебя вошь! – прошишкнул дедочка Ващще Премудрый и… и… и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… и… и… изощренец, понимаешь, эдакий.
   – И-и-и-го-го!
   – Ой, дедунь, меня вошь укусила! – Иван так и подскочил на месте. – Ай, вспамятовал, вспамятовал, вспамятовал, вспам…
   – Ну вот и хорошо! А теперь изрещи мне всё то, что ты вспамятовал, вспамятовал, вспамятовал, вспам…
   – Аз, дедуль, – перебил старикашку Ивашка, – аз, блин, запокончил свою закомуришку и, помолчав всего-навсего каких-то – ах, ох! – тринадцать минуточек, спрохал тебя как всевды: мол, ну так что ж, слюшаешь меня, дидочка? Ты помыслил, помыслил и зюкнул мне аки Мельхиседек Аврааму: мол, да! И тогды я страшно задумалси, схизал: «Как?» – мол, як же так, хм, а засим спрохал тебя без слов: мол, аль приврал я хоча бы чуть-чуть? Ты помыслил, помыслил и молча ответил мне: «Нет!» Тогды я всего-навсего через тринадцать минуточек раздосадовалси и попыталси схизать тебе: «Ка… ка… как плохо! Опять, стало быть, аз не выполнил условия пари и не видать мне огнива!» Ну, тут ты помыслил, помыслил тринадцать минуточек и… и… и… и… и… и щелкнул тринадесять раз, раз, раз, раз пальчушками, понимаешь, шуйцушки, эдакий щелкован! А вызывать Пегашку и возвращать ей язык аз тебя не прошал!
   – И-и-и-го-го! – взволнованно заржала Пегашка.
   – М-да-а-а! Эх, так стало быть, ошибочка вышла с Пегашкой, Ивашка! А… а… однозначно!
   – М-да-а-а, дидочка, ошибочка, понимаешь, вышла с Пегашкой! – изглаголал Ивашка с несчастнейшим видом. – А… а… а… а… однозначно, а, а?
   – И-и-и-го-го! И-и-и-го-го! – взволнованно заржала Пегашка и ну тут же и сделала, хм-хм, а-а, а… а… а… а… однозначно!
   Нюхнули, воображаешь, старикашка с Ивашкой миазмы Пегашкиной а… а… а-ашки – и засипели: сипели, сипели а… а… а… аж целых тринадцать минуточек! Вот так а-а, понимаешь! А? А? Однозначно!
  
   Шо детельствовать с Пегашкой?
  
   – Шо ж нам теперь детельствовать-то с Пегашкой, а, а, несчастный Ивашка? – зело озадаченно, понимаешь, спрохал дедугашка, башк… башк… ошибашка, с дрожью в коленках стоя с Ивашкой перед сделавшей а-а Пегашкой во дворц… во дворашке.
   – Не ведаю, диду!
   Тут дедушка с Иванушкой задумчиво помолчали каких-то тринадесять минуточек, и… и… и… и старичек неожиданно воскуяркнул:
   – Ну шо, Иоанн, не примыслил, а?
   – Не, не примыслил!
   – Эх ты! Мыслил-мыслил, а ни фига не примыслил! Лопух!
   – Сам такой, диду! Эх ты! Сам мыслил-мыслил, а ни фига не примыслил! Да ты сам лопух!
   – Ну и… и шо, шо не примыслил! Ерунда! Да! Нет!.. Ну ешь меня вошь! – и… и… и дедочка Ващще Премудрый и… и… и… и… изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… и… и… изощренец, понимаешь, эдакий, и… и… и аж подскочил на месте. – Ой, меня вошь укусила! Ай, ой, примыслил, примыслил!
   – Шо, шо ты примыслил? Какую-нибудь ерунду-у-у, у-у-у, приерундислил?
   – И-го-го! – взволнованно заржала Пегашка.
   – Вовсе не ерунду приерундислил!
   – А шо тогда?
   – Шо, шо! Аз свежую мыслю примыслил!
   – Шо? Шо? Какую такую мыслю?
   – Шо, шо! А вот шо! Ивашка!
   – Шо? Шо?
   – Шо, шо! А вот шо аз примыслил: аз дарю тебе эвту Пегашку, дурашка! – сияя, сголчал дедугашка, башк… башк… ошибашка.
   – И-го-го! – обрадовалась Пегашка и повернулась мордой к Ивашке, дурашке.
   – Спасибо, дедуля, не надось! – в сердцах воскуяркнул Ивашка, дурашка.
   – Г-хм! Да ты обсмотри: ох хороша лошадка! М-м-м, м-м-м!
   – Не хочу лошадку!
   – Г-хм! Не хочешь лошадку? Пусть будет конь! – и… и… и дедушка изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… и… и… изощренец, понимаешь, этакий.
   – И-го-го! – заржал Пегасик. – Я теперь не лошадка, а конь! И какой конь – и-о-го-го-го! – огонь! Ну, теперь все кобылки – мои! И-го-го! И-го-го!
   – Хнык, хнык! Не хочу коня, не сойтить мне с энтого места! – закапризничал наш дурашка, не сходя с места.
   – Г-хм! Почему, И… И… И… Ивашка? Будет у тебя живой Пегашка!
   – Мне не надось живого Пегашки!
   – Г-хм! Почему, И… И… И… Ивашка?
   – Чем мне его кормить? Пищей духовной? Стишками?
   – Г-хм! Да ты, И… И… И… Ивашка, оказывается, торч… твоч… вторч… творческий человек, мальчугашка! Не ожидал!.. А чем ты свою Пегашку-то раньше кормил, дурашка?
   – Ничем не кормил, кроме стишков, торч… точ… строч… сторч… старчугашка!
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – Ах ты, садист! Зверский мучитель животных! Почему ты ее ничем не кормил, кроме стишков, а, И… И… И… Ивашка?
   – Эх ты, ка… ка… шкашк… по… по… попрекашка! Потому что моя Пегашка тогды, понимаешь, была совершенно воображаемая!
   – И-и-и-го-го-о-о! – взволнованно заржал Пегашка.
   – Ну и шо, дурашка? Эвтот Пегашка, що сейчас во дворе ржет, тожде был воображаемый полчаса назад! Эх ты, беспонятный И… И… И… Ивашка!
   – Нет, диду! Твой Пегашка и моя Пегашка – эвто два… две… двы абсолютно разных Пегашки! Мне чужих Пегашек не надось, бр-р-р… бр-р-рз… брызг… вдрызг… вгрызг… вбрызг… брюзгашка!
   – Г-хм! А эвтого Пегашку тогды куды, дурашка? На колбасу, что ль, а, И… И… Ивашка? М-м-м, ням-ням, ням-ням!
   – И-и-и-го-го-о-о! – чрезвычайно взволнованно заржал Пегашка и тут же сделал а-а.
   Ивашка нюхнул, понимаешь, миазмы Пегашкиной а… а… а-ашки – и насупился и промолчал, замыслившись. Дедушка, насупившись, нюхнул, понимаешь, миазмы Пегашкиной а… а… а-ашки – и замыслился в глубоком молчании. Пегашка, соображешь, понюхал миазмушки собственной а… а… а-ашки и угрюмо молчал, глубоко замыслившись и сердито насупившись.
   – Г-хм! Ни шпента не примысливается! Не примысливается… Не примысливается? – неожиданно загорлал дедушка ровно через тринадцать минут. – Ну ешь меня вошь!
   – Не трожь свою вошь, диду! – заголчал Иванчик, подскакивая на месте, эдакий подскаканчик.
   – И-и-и-го-го-о-о!
   Но дедонька Ващще Премудрый и… и… изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец, понимаешь, этакий, и… и возопил, подскочив на месте, эдакий подскоченец:
   – Ой, не сойтить мне с энтого места, меня вошь укусила! Ай, ой! А-а-а, а-а-а, примыслил, примыслил! Г-хм!
   И… и… и Пегашка от неожиданности ну тут же сделал, понимаешь, а-а, а… а… а… а… однозначно!
   Нюхнули, воображаешь, старикашка с Ивашкой миазмы Пегашкиной а… а… а-ашки – и засипели: сипели, сипели а… а… а… аж целых тринадцать наноминуточек!
  
   «...Пегасика – на Парнасик!»
  
   – Що, що ощо ты примыслил, диду, а, а? Неущо сделать а-а? – сголчал через раз… два… тринадцать наноминуточек, понимаешь, Иванчик, подскакивая на месте, эдакий подскаканчик.
   – Да! Нет! Да! Отправлю Пегасика на Парнасик! – сголцыл дедусик и аж подпрыгнул на месте, эдакий подпрыгнусик. – Ах, каково, а, а? Пущай там пасется, несчастное животное, мечтающее про жизть беззаботную! А? А? И скольки угодно пусть делает там а-а!
   – И-и-и-го-го-о-о! – восторженно заржал Пегасик и а… а… аж подпрыгнул чуть ли не до седьмого неба, эдакий попрыгасик!
   – А… а… а естли Парнасик уже занят, а, вещий дедусик? А… а… а естли там уже, воображаешь, пасется точно такое же совершенно несчастное животное – и… и… и тожде мечтающее про жизть беззаботную? А? А? И тожде желающее скольки угодно там делать а-а!
   – И-и-и-го-го-о-о! – чрезвычайно взволнованно заржал Пегашка и… и… и тут же в глубоком потрясении замолчал.
   Дедушка глубоко замыслился и… и… и прогумблил:
   – Мда-а-а, этакое возможно! А… а… а впрочем, у каждого найдутся ка… каш… конкуренты, с ко… ко… кош… коими не ужиться!
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – А що остается тогдась, понимаешь, делать? – спрохал Иоанн. – А? А?
   – Ни шпента тогдась не остается делать, окроме как ка… каш… конкурентов обойтить! – отповедал дед.
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – А що надобеть, щобы обойтить, понимаешь, ка… каш… конкурентов? – спрохал Ивашка. – А? А?
   – Як що? Як що? Для энтого надобеть быть подлинным знатоком в своем деле! – отповедал дед.
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – В яком же? А? А?
   – Не в а-а!
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – А! А! А! А в яком же? А? А?
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – Не в а-а!
   – А в яком же? А? А?
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – Ну например – в поэзии!
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – А що ощо надобеть подлинному знатоку? А? А? – спрохал Ивашка.
   – В своем деле? – переспрохал дед.
   – Да, в своем деле!
   – Иметь крылья!
   – И-и-и-го-го!
   – На кой ляд? – спрохал Ивашка.
   – Щобы летать! – отповедал дед.
   – И-го-го-о-о!
   – На кой ляд? – спрохал Ивашка.
   – Щоб воспарить над рожденными ползать ка… каш… конкурентами! – воскуяркнул дедушка и… и… и… и… и в восторге прига́мил, азартно прищелкнув сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, эдакий а… а… а… а… азартаньян: – Ах, пусть на Парнасике у Пегасика, являющегося подлинным знатоком поэзии, вырастут крылья и… и… и он обретет способность летать!
   – И-го-го-о-о!
   – А? А? – изумился Ивашка.
   – И делать на лету а-а! – в восторге прибавил дед.
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – А… а… а ежда и тот, вторый Пегасик тожде окажется энтим – ну как его? – подлинным знатоком поэзии? – спрохал Ивасик. – У него тожде вырастут крылья и он обретет способность летать и делать на лету а-а?
   – Ну разумеется! Едва токмо он окажется на Парнасике! – отповедал дедусик.
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – Так що, дедусь, стало быть, будут тогдась два Пегасика на Парнасике? – спрохал Ивасик.
   – И-и-и-го-го-о-о! И-и-и-го-го-о-о!
   – Нет, Ивасик, двум Пегасикам на Парнасике не бывать, не бывать, не бывать, не бывать! – прогрыма́л дедушка целых тринадесять разиков, азартно прищелкивая сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы.
   – И-и-и-го-го-о-о! И-и-и-го-го-о-о! И-и-и-го-го-о-о!
   – А що ж тогдась будет? – спрохал Ивасик.
   – Они вступят в ка… каш… конкурентную борьбу, и… и… и… и победивший Пегасик займет Парнасик! – отповедал дед и азартно прищелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы.
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – Кто же из них двоих победит в ка… каш… конкурентной борьбе и займет Парнасик? Якой, понимаешь, Пегасик, а, вещий дедусик? – спрохал Ивасик.
   – Кто, кто! Якой, якой! Ну ты, Ивасик, ващще!.. Не знаю, якой! Кое-якой! Тот, понимаешь, коему Господь Бог даст Парнасик!
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – А-а-а! – потрясенно гунул Ивасик.
   – Бэ-э-э! И… И… И… И… И… Ивасик, пусть оба Пегасика устроят поэтическое состязание на Парнасике! С условием, що победивший Пегасик займет Парнасик! – убежденно сгунил дедусик и азартно прищелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы.
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – А проигравший Пегасик, дедусик? – спрохал Ивасик.
   – Проигравший пущай улетает прочь! – безжалостно отповедал дед.
   – И-и-и-го-го-о-о!
   – Хнык, хнык! У-у-ух, жалко Пегасика, дедусик! – занюнил Ивасик.
   – Хнык, хнык! И-о-го-го! – потрясенно заржал Пегасик и хотел было сделать а-а, ан не смог: все стишки, которыми его кормил Ивасик, были переварены и… и… и уже испражнены.
   – Ничего-го! Пусть тогдась улетит в далекое прошлое и породит птя… пти… птю… птё… птеродактилей – и он тогдась повернет ход мировой истории! – и… и… и тутоди дедушка азартнейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, этакий а… а… азартаньян. – Пегасик! А ну, и-го-го-галопиком – ик! – на Па… Па… Парнасик!
   – И-о-го-го! – заржал Пегасик, дернулся в одну сторону, потом в противоположную и встал на задние ноги як вкопанный.
   – Пегасик! – воскуяркнул дедусик.
   – И-го-го! Чего-го?
   – Чего-го встал-то як вкопанный?
   – И-го-го! И-го-го! – возмущенно заржал Пегасик. – А в якую сторону прикажете скакать-то?
   – Хм! В ту! – махнул рукой дедушка, и Пегасик пребодро развернулся в указанном направлении и – встал на задние ноги як вкопанный.
   – И-го-го! И-го-го!
   – Ха! В противоположную! – махнул рукою Ивасик, и Пегасик развернулся в противоположном направлении и – встал на задние ноги як вкопанный.
   – И-го-го! И-го-го!
   – Да бегчи ж ты, наконец! – воскуяркнул дедушка и… и… и… и… и азартно прищелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, эдакий а… а… азартаньян.
   – И-го-го! – заржал Пегасик, сорвался с места, перепрыгнул через забор из похрустов и галопом поскакал в указанном Ивасиком направлении на Парнасик.
   И поскакал Пегасик прямо в противоположную от Парнасика бескрайнюю сторонушку. Ну и пусть: не велика беда, земля-то, вишь, круглая, так что рано или поздно Пегасик прибежит в Рим. Известно ведь, все дороги ведут в Рим, а от Рима до Древней Греции, где расположен Парнасик, и рукой подать.
   – Эк стеганул-то от нас, понимаешь, Пегасик! – восхитился дедусик.
   – Ну наконец-то утек от нас гадкий Пегашка! – токмо вот и скыршил Ивашка, а больше ни шиша не скыршил, токмо хмыкнул, такой, понимаешь, дура… однозначно, дурашка, г-хм!
  
   1. Вылитые Шерлок Холмс и доктор Ватсон
  
   Засим дедочка Ващще Премудрый и Иванечка-дурачек забажили во дворе хатки, воображаешь, присесть, понимаешь, вздремнуть-отдохнуть. Сели они рядышком на два скрипящих ящика из-под пива, поставленных боком, и закемарили, несмотря на обилие злющих-презлющих ка… каш… комаров.
   Дедочка, вишь, покемарил чертову дюжинищу минуточек, родил мысль и пнул сладко дремавшего Ивашку аккурат по голяшке:
   – Иваш… ка… каш… ка!
   – Шо? Шо-то нехорошо? Якой-нибудь ка… ка… ка… ка… катаклизьм? – спросонья спрохал Иоанн с кислым видом и горькой обиждой. – Аль подспудные лиходейства купитализьма? Нельзя ли им выказать красную клизьму? Ух, красную клизьму – жуткий жупел купитализьма!
   – Да! Нет! Мне мысль в голову пришла! – жизнерадостно изъяснил дед.
   – Пусть идет эвта мысль тудась, откыда пришла! – зевнув, отповедал надутый Ивашка, энергично чешась под рубашкой.
   – Эвто оченно неожиданная мысль!
   – Якая?
   – А такая, шо мы с тобой – вылитые Шерлок Холмс и доктор Ватсон! – схизал дед.
   – Этто ощо почему? – вздивовался надутый Ивашка, энергично чешась под рубашкой.
   – Мысленный разговор недавно составиша, точь-в-точь как Холмс с Ватсоном! В «Собаке Баскервилей», памятуешь?
   – Памятую! – воскуяркнул прозревший Ивашка, энергично чешась под рубашкой. – А кто из нас Холмс и кто Ватсон? Ху из, понимаешь, ху, а?
   Дедусик, понимаешь, замыслился, помыслил-помыслил всего-навсего тринадесять минуточек да и гумблит:
   – Ешь меня вошь, тут и мыслить-то нечего! Надобеть зехнуть на их портреты, ху из, понимаешь, ху! Ага!
   И дедушка щелкнул с азартом сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, заголчал: «Ой, мама!», и во дворе перед кемарщиками появились два ма… ма… мольберта с парадными, в полный рост, портретами Шерлока Холмса и доктора Ватсона кистей известного ма… ма… ма… мастера скверных художеств – профессора Ма… Ма… Ма… Ма… Мориарти. Оба портрета, воображаешь, были намалеваны во время сеанса одновременного ма… ма… ма… ма… малевания. Портрет Шерлока Холмса был кисти левой руки, понимаешь, профессора, а портрет доктора Ватсона – кисти правой руки (прошу не запутаться: речь не о кистях рук). Ах, головы Холмса и Ватсона были увенчаны здоровеннейшими и многочисленнейшими, ей-ей, лавровыми венками, сползшими луар… лаур… лавруреатам на лбы и ощо нижши, так що лиц было нельзя различить. Но все-таки Холмс оставлял впечатление полного, понимаешь, дурака, чешущегося под рубашкой, а Ватсон – дряхлого, воображаешь, старика, щелкающего сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы. М-м-м, при энтом планетарные герои почему-то были изображены в арестантских полосатых штанах и куртках, принимаемых дедом за шикарные домашние пижамы.
   Дедушка с Иванушкой почувствовали острую зависть к изображенным планетарным героям. Иван энергично почесался под рубашкой, эдакий почесан. Дедушка сердито щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальчушками, понимаешь, шуйцушки, эдакий щелкован, и велел портретам провалиться скрозь землю. Портреты тут же со страшным треском провалились скрозь землю, оставимши столб сизой пыли.
   – Ешь меня вошь, тут и зехать-то нечего! – сердито схизал дед. – Ой, мама!
   – Деда, ну кто из нас Холмс и кто Ватсон? – завеньгал Иван. – Ху из, понимаешь, ху, а, а?
   Ах, дедонька, воображаешь, замыслилси, помыслил-помыслил всего-навсего тринадесять минуточек под веньганье Иоанна и зюкнул, азартно прищелкнув сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, эдакий а… а… азартаньян:
   – Ешь меня вошь, тут и мыслить-то нечего! Ой, мама! Аз – Шерлок Холмс, а ты – доктор Ватсон!
   – Эвто еще почему? – обижделся Ивашка, чешась под рубашкой. – Почему эвто я Ватсон, а не Холмс?
   – А ты разве хочешь быть Шерлоком Холмсом? – спрохал дед.
   – Да! Аз хочу!
   – А зачем тебе быть Шерлоком Холмсом? – спрохал дед.
   – Ни зачем! Хочу, и всё! – заканючил Иван.
   – Очень хочешь? – спрохал дед.
   – Очень! – воскуяркнул Иван.
   – Очень, очень?
   – Очень, очень!
   – Очень, очень, очень?
   – Очень, очень, очень!
   – А вот фиг-то тебе! Ты не можешь быть Шерлоком Холмсом! – воскуяркнул дед.
   – Почему? – скыршил Иоанн.
   – Подумай сам! Всего-навсего тр… тр… тринадесять разиков!
   – Не хочу думать! Тем более целых тр… тр… тринадесять разиков!
   – Вот поэнтому ты и не можешь быть Шерлоком Холмсом! – воскуяркнул дед.
   – Почему поэнтому? – скыршил Иоанн.
   – Потому що ты не хочешь думать всего-навсего каких-то тр… тр… тринадесять раз… раз… раз… разиков! А ведь Шерлок Холмс постоянно думает!
   – Хм!
   – Зато, Иванушка, ты – вылитый доктор Ватсон! – радостно изъяснил дед.
   – Так уж и вылитый? – застеснялся обрадованный Иванушка.
   – Вылитый, вылитый!
   – Потому що я изрядный раз… раз… рассказчик? – Иван указал указательным пальцем на свой широко открытый рот.
   – Нет! – изъяснил дед.
   – Потому що я изрядный кар… кар… кар… лекарь? – Иван воображаемым скальпелем полоснул воздух крест-накрест.
   – Нет! – изъяснил дед.
   – Потому що я изрядный тр… тр… стрелок? – и Иван указательным пальцем нажал на воображаемый курок.
   – Нет! – изъяснил дед.
   – У-у-у, хнык, хнык! А тогды почему-у-у?
   – Потому що ты – изрядный др… др… дурак! – радостно изъяснил дед.
   – У-у-у, хнык, хнык! Этто ощо почему-у-у? – завеньгал Иван.
   – Почему, почему! Ты що, не понимаешь?
   – Не-а!
   – Иван!
   – А?
   – Почему ты такой дурак?
   – У нас вода такая!
   Замолчали тут дедушка с Иванушкой, склонили выи и задумались, понимаешь, о философии Платона и Аристотеля: о воде как стихии.
  
   2. Вылитые Шерлок Холмс и доктор Ватсон
  
   Вот по истечении ровно тринадесяти минуточек дедочка вскакивает с ящика, воображаешь, скрипящика и гумблит:
   – Ивась!
   – Ась? – вскакивает со своего ящика Ивась.
   – А хорошо б нам с тобою раз, раз и ощо раз, раз, раз, раз расследовать какое-нибудь дело какого-нибудь клиента! Ась? – мечтательно зюкнул дедушка.
   – Ага-сь! – радостно отозвалси Ивась.
   – М-м-м, как Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону! Ась?
   – Ага-сь! – радостно отозвалси Ивась.
   – Стало быть, решено! Аз таперь – вылитый Шерлок Холмс, ты таперь – вылитый доктор Ватсон! Надеюсь, не Дороговатсон!.. Ну ешь к тому ж вошь! – воскуяркнул дедушка и… и изощренно щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец, понимаешь, этакий. – Ой, мама, я вошь съел!.. Що сгумбишь, Ивашка?
   Ивашка обижденно промолчал и хотел отрицательно покачать головой, но какая-то неумолимая сила заставила его кивнуть и сгумбить:
   – Ах, да! Да, да, да, да! Ты, дедушка, таперь – вылитый Шерлок Холмс, а я таперь – вылитый доктор Ватсон! Надеюсь, не Дороговатсон!.. Ну ешь к тому ж вошь! Ой, мама, я вошь съел!..
   В самом дельце, таперь на дедочке с энтого самого момента красовались двожды козырная шерлокхолмсовская шапка и шерлокхолмсовский плащ – крылатка.
   Шапка, воображаешь, была темно-серая, в крупную черную клетку, называлась она шляпой охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей и имела два козырька: один спереди, другой сзади. Энто очень удобно для маскировки: оленям, а также преступникам не удастся подкрасться сзади, потому что им невдомек, где у Ше… Ше… Шерше… Шерлока Холмса физиономия, а где затылок, если подсматривать издалека, ага.
   Плащ-крылатка, называемый также инвернесским плащом, был пошит из темно-серого, понимаешь, шевиота. Широкая пелерина плаща достигала запястий опущенных рук. Энта пелерина для истого детектива была истинно незаменима: при спрыгивании, понимаешь, с крыши дома она могла послужить парашютом, ей-ей! Ну не носить же всё время за спиной парашют в ранце!
   На Ивашке оказались черный котелок и демисезонное однобортное шерстяное пальто темно-серого цвета, в черную вертикальную полоску, белое кашне и черные кожаные перчатки.
   На дедочке тожде появились черные кожаные перчатки.
   Кроме того, у дедочки с Ивашкой в руках, причем почему-то в левых, очутились длинные тонкие трости из бум… бом… бамбука.
   Дедочка ох и ловко воткнул трость в земной, воображаешь, шар, спешно принялся шарить в наружных карманах инвернесского плаща и вынул оттеда турецкую туфлю, револьвер «Веблей-Бульдог» и, самое главное, понимаешь, лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, воображаешь, подспудных лиходейств купитализма. Ну, лупу дедушка сунул назад в наружный карман, а туфлю и револьвер разложил на земле-матушке. Засим дед расстегнул плащ и достал из наибольшего внутреннего кармана скрипку со смычком, а из наименьшего внутреннего кармана – пенковую трубку в кожаном, черном как смоль футляре.
   Скрипку со смычком и трубку дедушка тожде разложил на земле, понимаешь, матушке, а засим пересчитал раздобытые потрясающие сокровища и по очереди принялся протягивать их Ивашке, ласково приговаривая:
   – Вот тебе, Ивашка, от меня игрушки, не погремушки! А сам я, ежели ты обратил внимание, хочь и не старенький, но уже и не маленький, мне энти игрушки, не погремушки, понимаешь, без надобности.
   – А погремушек у тебя нет? – жалобно, понимаешь, спрохал Ванечка.
   – Нет! – твердо отповедал, понимаешь, дед.
   – Не нужны мне от тебя игрушки, не погремушки! Я же ощо маленький, мне энти игрушки, не погремушки, понимаешь, тож без надобности! – обижденно зюкнул Ванечка.
   Ох, пришлось дедушке раздать ненужные им с Ивашкой игрушки, не погремушки, понимаешь, похрустам, кои, ух страстно гремя и хрустя, воображаешь, костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, остались сими игрушками, не погремушками, весьма и весьма, понимаешь, довольны.
   Один из похрустов, некакой немтой основ – некто в кожаном черном картузе на белом черепе, подвесил на цепочке к своим тазовым костям шерлокхолмсовский револьвер стволом вниз и удовлетворенно изрек:
   – М-м-м, зело пригодится, коль захочется застрелиться!
   Засим второй – некоторый глохлый хруст в червленой мурмолке на белом черепе – к своим тазовым костям подвесил на красном шелковом шнурочке кожаный, черный как смоль футляр с пенковой трубкой и удовлетворенно изрек:
   – М-м-м, зело пригодится, коль захочется накуриться!
   А третей – невкий куимый костомыга, костяк в красной турецкой феске на белом черепе – тутоди ж нацепил на левую, понимаешь, неживую ногу турецкую туфлю и изрек с вожделением:
   – Ах, ох, хотится эдаким щеголем где-нибудь на балу пройтиться! Эдаким лондонским денди, понимаешь!
   А якой-то зело лестный женоцкий скелетец схватил в руки скрипку и, страстно качая ея точно грудного ребенка, принялся отчаянно строить глазки Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону, приговаривая с вожделением:
   – Ах, ох, не хотится ль моим древнейшим, воображаете, искусством насладиться?!
   И все эвти замечательные похрусты страстно и радостно, понимаешь, ух и похрустывали – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, ах молодцыги!
  
   Ещежды про одежду Шерлока Холмса и доктора Ватсона
  
   – А шо, Ванятка, хороша ль у меня крылатка? – спрохает тут дедушка у Иванушки и ох и ловко выхватывает десницею тросточку из земного, воображаешь, шара. – М-м-м, моя, понимаешь, касатка!
   Иван шуйцу ко лбу приставил и нахмурилси – глубоко-глубоко задумалси.
   Думал-думал Иван, так ничего и не удумал, шуйцу ото лба отлучил да и вопрошает у своего Внутреннего Голоса:
   – А шо, Гошка, хороша ли у дедушки крылатка? М-м-м, его, понимаешь, ка… каш… касатка!
   – Ка… каш… М-м-м! М-м-м! Хороша-то она хороша, а летать все равно не летает ни шиша, хоша и с крыльями! Однозначно, понимаешь! – вдумчиво, понимаешь, нашептывает Внутренний Голос Ивану. – Ка… ка… М-м-м! М-м-м!
   Иван шуйцу ко лбу, понимаешь, приставил и нахмурилси – глубоко-глубоко задумалси; подумал-подумал, шуйцу ото лба отлучил да и гамит дедушке:
   – Ка… ка… М-м-м! М-м-м! Хороша-то она хороша, а летать все равно не летает ни шиша, хоша и с крыльями! Однозначно, понимаешь!
   – Як не летает?! Летает, токмо не высоко! – зашипел дедушка и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами, понимаешь, шуйцы, и… и… изощренец этакий.
   Крылатка, его, понимаешь, ка… каш… ка… касатка, тут же замахала чудесною пелериной, как крылышками, и дедушка оторвалси от земли, медленно поднялси на высоту одного метра и завис в воздухе, как ма… ма… ма… ма… мотылек.
   – Ну шо за превосходная крылатка! – восхитилси Ивашка. – Эк мотыляет, крылатенькая! М-м-м, м-м-м, его, понимаешь, ка… каш… ка… касатка!
   – Вах, вах, вах! – пропищал дед. – Вах, а як именно, понимаешь, мотыляет крылатка, а, Ивашка? М-м-м, м-м-м, моя, понимаешь, ка… каш… ка… касатка!
   – Ах, ах, ка… ка… ка… как баско таково́!
   – Вах, вах, вах, вах! – пропищал старец, рубя воздух тросточкой, ну как саблюкой. – Я могу еще вот так! И еще, и еще!
   – Ну ты, дед, ващще! Куд-куд-кудах, ха-ха-ха-ха! – разбузыкалась изба. – Вах, не смеши, ха-ха-ха! Коль не умеешь высоко летать – ващще не летай! Бери-хватай пример с меня!
   Дедушка обиделси, толькя не прекратил мотылять, а, громко бранясь, принялси гр… гр… грымать:
   – Ивашка, черная ка… каш… рубашка!
   – Що?
   – Що, що! Ча, ща! В чем там ощо Шерлок Холмс ходил-бродил, окромя инвернесского плаща?
   – Не знаю, дедуль! Тенчас у своего Внутреннего Голоса спрошу!
   – Хорошо, токмо поживее!
   – Ага! Гоша, а Гоша!
   – Що?
   – Що, що! Ча, ща! Дедушка не знает, в чем там ощо Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс ходил-бродил, окромя инвернесского плаща! Ча, ща! Однозначно, понимаешь!
   – А-а-а! Ну так пусть дедушка у кого-нибудь спрохает!
   – Бэ-э-э! Вот он и спрохал у меня!
   – А ты що, а? А?
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! А я не знаю!
   – А-а-а! А-а-а! Ну так спроховай у кого-нибудь!
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! Вот я и спроховаю у тебя! Бя-я-я! Бя-я-я! Однозначно, понимаешь! – воскликнул Иван.
   – А-а-а! А-а-а! – хлопнул себя по лбу Гоша. – Наконец понимаю! Аз знаю! Аз знаю! А-а-а! А-а-а!
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! Шо, шо ты там понимаешь, Гоша? А главное – шо ты там знаешь, а? А?
   Тут Ваньшин Внутренний Голосарий, который был гораздо начитанней Ваньши, не раздумывая гунул:
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, понимаешь, гоголем ходил-бродил в алом халате! А ощо, знаешь, в синем! У себя дома: в гостиной, в передней, у себя в комнате и в чулане – ну всюду! Однозначно, понимаешь! Аз знаю! Аз знаю! А-а-а! А-а-а!
   «Бэ-э-э! Бэ-э-э!» – токмо и хотел было зюкнуть Иван, но вместо энтого зюкнул чуть ли не целую приветственную речь:
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! Ин спасибочки, Гоша! Ну ты и вундеркинд! Шо, разве нет, а? А?
   «Бэ-э-э! Бэ-э-э!» – токмо и хотел было зюкнуть Иванов Внутренний Голосарий, но вместо энтого зюкнул чуть ли не целую ответную, понимаешь, благодарственную речь:
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! Ин пожалуйста, Иоанн! Дык завсялды к твоим услугам! Главное, не стесняйся, обращайся в случае необходимости – аз буду зело рад!
   – Угу! Деда, а деда! А знаешь, а? А? – воскуяркнул Иван.
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! Що, що, Иоанн, а? А? – спрохал дедуган.
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! Що, що! Ты рази не знаешь, що… що… що ощо Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс гоголем ходил-бродил всюду в халате, а?! А?!
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! А в ка… ка… каком, а? А? – спрохал дедуган.
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! А в синем! – схизал Иоанн. – Однозначно, понимаешь! Гоголем! А? А?
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! А-а-а! А-а-а! Гоголем! Понимаю, понимаю, однозначно! Читал «Вечера на хуторе близ Диканьки!» Отличная книжка, ей-ей!.. Вах, пусть вместо плаща на мне станет отличный практичный синий халат! Однозначно, однозначно, понимаешь! М-м-м, м-м-м! – сголчал дедушка и щелкнул с азартом сиреневатыми крючковатыми пальцами, понимаешь, шуйцы, эдакий а… а… азартаньян.
   И в ту же сик… сик… сик… секундушку на старчушке, воображаешь, вместо инвернесского, понимаешь, плаща появился халат рабочий мужской синий по ГОСТ 12.4.132-83, и дед, соображаешь, прекратил мотылять да и грохнулси об землю, воображаешь, матушку: доигралси, значит, дедун-летун! Однозначно, понимаешь!
   Дедушка с земли-матушки ох криво поднялси, си… си… си… си… сиротливо поправил на головушке никуда, понимаешь, не девшуюся шляпу охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей и, не пытаясь сделать ни махонького шажочка гоголем, громко-громко принялси си… си… си… сипло грымать:
   – М-м-ма!.. М-м-ма!.. И-о-а-а-а!.. Иоанн, а Иоанн!
   – Шо? – спрохал Иоанн, улыскаясь во весь рот, эдакий улыскан.
   – Шо, шо! Шо-то не нравится мне, как ты выглядишь!
   – А як? – спрохал Иоанн, продолжая улыскаться во весь рот, эдакий, понимаешь, улыскан.
   – Як, як! Шоб тебе наземь бряк! Як, як! Як-то не так, вот як! Ты, Иоанн, вах, совершенно не похож на чуткого практикующего, понимаешь, доктора, выпускника, воображаешь, гм, гм, Лондонского университета, вах, вах! – ответствовал дедуган и взмахнул двожды тросточкой ну как саблюкою, злюка!
   – Ну и шо?
   – Шо, шо! И-о-а-а-а! А-а-а! А-а-а! А вот шо! Пусть Иоанн выглядит совершенно як практикующий доктор, причем очень-преочень чуткий, причем выпускник Лондонского университета! – и… и… и дедушка изощренно щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами, понимаешь, шуйцы, и… и… изощренец этакий.
   И в ту же сик… сик… сик… секунду Иван преобразилси: ах, вместо одежды доктора Ватсона на пареньке очутились халат медицинский мужской белый по ГОСТ 25194-82 и шапочка белого цвета с красным крестиком, грамотно именуемая медицинским колпаком по ГОСТ 23134-78. Теперь в левой руке у Ивана красовалась не трость, а огромная красная клизма, ох презело, соображаешь, способная служить жутким жупелом купитализма. Ай, кажный, кто знаком с чудовною небылицей Корнея Чуковского «Айболит», схизал бы, що наш Иоанн на вид – ну вылитый дохтур Айболит, да ощо с красной клизмой – жутким жупелом купитализма! Ай, ай!
   – Ну вот! – с огромным, понимаешь, удовлетворением сгуторил Ващще Премудрый, зыря на преображенного Ивашку – ну вылитого докторашку. – Вах, таперь совершенно другое дело: таперь наш Иоанн, понимаешь, на вид – ну вылитый дохтур Ватсон, да ощо с вылитой красной клизьмой – жутким жупелом купитализьма! Ай, ай! – и… и… и дедушка изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами, понимаешь, шуйцы, и… и… изощренец эдакий. – Ну-с, що сгундоришь, Ивашка, а? А?
   Ивашка обижденно промолчал и хотел было отрицательно покачать головой, но тут красная клизма облила его с ног до головы – ой-ой, ды-ды-ды! – ледяной водой, а якая-то неумолимая сила заставила его кивнуть и сгундорить:
   – Бэ-э-э! Бэ-э-э! Ах, да! Да, да, да, да! М-м-м, м-м-м! Ты, дедушка, таперя – вылитый Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, а я таперя – вылитый доктор Ватсон, да ощо с вылитой красной клизьмой – жутким жупелом купитализьма! Двождызначно, понимаешь! М-м-м, м-м-м!
  
   Потрясающая клиентка
  
   – М-да-а-а-сь, то-то и оно! – задумчиво схизал дед, стоя посреди двора и упираясь изо всех сил старческой десницы бамбуковой тростью в земной шар. – Ивась!
   – Ась? – заинтригованно-сь спрохал Ивась, на солнце сушась.
   – М-м-м, хорошо б к нам якой-нибудь клиент заявилси! – мечтательно заявил дедушка, необычайно о небывалом крушась.
   – Ага-сь! – радостно отозвался Ивась, на солнце сушась.
   – Да-с, я б оного клиента своей проницательностью удивил, – мечтательно заявил дедушка, неизбывно о небывалом крушась, – а ты бы, Ивасик, диагноз ему, понимаешь, раз… раз… раз… поставил после медосмотра, раз… раз… раз… раз… шразу!
   – Да ни фига-сь: у меня, диду, нет с собой энтого – как его? – стек… стук… стукс… стекст… стекстоскопа! – безрадостно отозвался Ивась, на солнце сушась.
   – Зачем тебе энтот – ну как его-сь? – стек… стук… стукс… текст… стекстоскоп, дурась? Я же гуторю про осмотр, а не про про… прослушивание! – нравоучительно заявил дедушка, неизбывно о небывалом крушась.
   – Ась? – изумился Ивась, на солнце сушась.
   – Вот тебе и ась! Взгляд кинул, Ивась, – и тут же-с диагноз поставил, один из двых, – поучительно заявил дедушка, неизбывно о небывалом крушась. – Невжо ж не смогёшь поставить, дурась?
   – Ась? – изумился Ивась, на солнце сушась.
   – Запомни, Ивась, в будущем – востребованный доктор Дороговат… Роговат… Ват… Ват… Ватсон: во все времена у врачей есть два главных диагноза-с для страждущих пациентов-с – либо крайнее измождение от непосильных трудов, по-медицински: острая астения, либо непомерное ожирение от непосильного отдыха, ох, ох, по-медицински: метаболический синдром!
   – А-а-а! Ну-у-у, энто я смогу-у-у! – радощно изголчал Ивась, совершенно обсохнув на солнышке.
   – В самом деле смогёшь? Не ошибешься, у… у… у… дурась?
   – Не ошибусь! Смогу, понимаешь, угу! Чего тут мочь-то: либо острастения, либо металлоболяческий симбром!
   – Великолепно! Ну тогды пусть немедленно, – в нетерпении заголчал дедушка, необычайно о небывалом крушась, – да-да, пусть немедленно появится клиент! А ощо лучше – клиентка! – и… и изощренно щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами, понимаешь, шуйцы, и… и… изощренец этакий.
   И в ту же ж мна… мны… мну… наносекундишку ворота, понимаешь, забора из похрустов с грохотом, треском и радостными воплями отворились, а в следующую ж мна… мны… мну… наносекундишку во двор швидко вбежала вприпрыжку незнакомая нам дивца в хорошо знакомых нам черных-пречерных сапогах-скороходах и в тем более хорошо знакомой нам всем форме автоинспектора, и между прочим – в обтяжку, а ощо в огромадной фуражке – аэродроме (а ежели треба – то и ипподроме)! Дедушка с Ивашкой были – ах! – всеконечно потрясены! Так и встали, воображаешь, геркулесовыми столбами посреди двора! Ура! А уж похрусты як были потрясены: аж задрожали, воображаешь, страстно гремя и хрустя, понимаешь, костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами! И страстно при энтом вибрируя тазовыми костями! Ура!
   Ах, за собой дивная дивца вела на поводу упирающегося изо всех сил коня, пронзительно, понимаешь, сарабанившего:
   – И-го-го! И-го-го! Дедуся! Ивашка! Спасайте, понимаете, своего коняшку! Эвто я, я, ваш чудный Пегашка! И-го-го! И-го-го!
   Пригляделись дедуся с Ивашкой к коняшке: ого! – а этто, оказывается, гм, гм, Пегас! Вот те раз!
   – Пегашка! – истошно заголчал старикашка ка… ка… каш… коняшке. – Ка… ка… ка… ка… шка…
   – Ка… ка… каш… плюгаш… ка… ка… шка!.. – у-у-у, ну страсть как презрительно прокырхал Ивашка и погрозил красной клизмой ка… ка… каш… коняшке, бе… бе… беж… бедняжке.
   – И-го-го! И-го-го! – ох и пронзительно заи-го-го-голчал Пегашка, ка… ка… каш… коняшка, бе… бе… бжня… бедняжка. – И-о-го-го! Ну вы эвто чего-го-го?
  
   Пегас отправляется на Парнас
  
   – Ваш конь? – остановимшись перед дедушкой и Ивашкой, спрохала гостья грудным голосом, вах, от которого, понимаешь, – м-м-м, м-м-м! – мурашки ух шасть по спине, и сняла с головы, застенчиво улыскнувшись, фуражку-аэродром (а ежели треба – то и ипподром).
   Засим дивца распустила, ей-ей, подбородный ремешок и повесила фуражку на шею за спиной.
   – Ой! Наш! Наш коняшка! – истошно взголчал старикашка, немедля ловя ртом неведомую бу… буш… букашку. – О-го-го! О-го-го! О-го-го – огонь!
   – Не ной! Не наш коняшка! – у-у-у, ну страсть как презрительно прокырхал Ивашка и погрозил клизмой коняшке, бе… бе… бжня… бедняжке. – Не о-го-го… Не о-го-го… Не о-го-го… огонь!
   – И-о-го-го! И-о-го-го! Ваш, ваш конь! – пронзительно заи-го-го-голчал Пегашка, огняшка. – И-о-го-го-огонь!
   – Где ты его поймала, нашенского Пегашку? – истошно взголчал старикашка, успешно, понимаешь, ловя ртищем ням… ням… неведомую бу… бушк… букашку.
   – Зачем ты его поймала, ну совершенно, понимаешь, не нашенского Пегашку? – у-у-у, у-у-у, ну страсть как презрительно прокырхал Ивашка и погрозил клизмой коняшке, бе… бе… бжня… бедняжке.
   – А он мне навстречу попался! – пробаяла гостья грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась. – Наскочил на меня, чуть не растоптал! Он так резво, так резво бежал, я подумала, что он от хозяев удрал! Я его на скаку остановила и к вам привела, хоть он и упирался изо всех сил! У-у-у, негодный, не захотел уступить мне как деушке дорогу и чуть ДТП не совершил! Почему он у вас такой невоспитанный?
   – И-го-го! И-го-го! Этто с твоей стороны стоял знак – о-го-го! – «Уступи доро-го-го-гу»! И-го-го!
   – Вот я и го… и го… го… говорю: был бы воспитан, уступил бы мне как деушке, а не по знаку!
   – И-го-го! И-го-го! Не дождешься!
   – Ну что я вам говорила! – застенчиво улыскнулась дивца. – Невоспитанный – о-го-го! Ах, почему вы его совершенно не воспитали?!
   – И-и-и-го-го! – пронзительно заи-го-го-голчал Пегашка, некультурняшка.
   – О-го-го! А ну, отпусти его сейчас же! – хором хмуро заголчали дедушка с Ивашкой, уклоняясь от прямого ответа. – Эвто Пегас! Ему срочно надовно на Урал! Нет, не на Урал! На Памир! Нет, не на Памир! На Кавказ! Нет, не на Кавказ! А тудась, где обитают пиитические парни! А-а-а, ему срочно надовно на… на… на Парнас, да, да, да, однозначно!
   Дивца, слегка стесняясь, отпустила коня, и тот тут же забегал кругами по двору хатки, и-го-го-гогоча и и-го-го-голча:
   – И-го-го! И-го-го! Раз, раз, раз, раз! Аз, понимаете ли, Пегас! Раз, раз, раз! Мне срочно надовно на… на… на Парнас, да, да, да, однозначно! Подскажите, в которую сторону бежать-то! И-го-го! И-го-го!
   – Эк закопотел-то! Бегчи тудась, на восток! – пронзительно заголчал дедушка и махнул тростью, указывая на запад.
   – И-го-го! И-го-го! – и Пегашка, аж закопотяшка, – бегом: на месте!
   – Тьфу, эк закопотел-то! Бегчи тудась, на запад! – презрительно заголчил Ивашка и махнул клизмой, указывая на восток.
   – И-го-го! И-го-го! – и Пегашка, аж закопотяшка, – бегом: на месте!
   – Вот этто да, эк закопотел-то! Бегчи тудась, на юг! – застенчиво улыскнувшись, пробаяла дивца грудным завораживающим голосом, вытащила из кожаного чехла, висящего на белом поясном ремне с левой стороны, черно-белый автоинспекторский жезл и – о-го-го! – махнула жезлом, у-у-у, у… у… указывая на север.
   – И-го-го! И-го-го! Вас понял! На север, так на север! – пронзительно заи-го-готал конь, раз, раз, раз, раз – развернулся в сторону юга и – ух! – перемахнул через забор из похрустов, кои страстно похрустывали костями плюс громогласно – и подлинно беспристрастно – делились друг с дружкой последними – ох, вельми удивительными! – вестями.
   Тольки конька и видели! Ну ух, как закопотел! Ух, ух, закопотяшка!
   Арина, застенчиво улыскаясь, погрозила вслед коню автоинспекторским жезлом, а засим сунула жезл в чехол, висящий на поясном ремне.
   Иван, радостно улыскаясь, погрозил вслед коню красной клизмой, а засим сунул ее в карман своего докторватсонского халата и принялси выглядывать журавля в небе. Ан через секунду опять вынул клизму и сжал, понимаешь, в деснице, аки вожделенную пресловутую синицу.
   Дедочка, счастливо улыскаясь, погрозил вслед коню желтой бамбуковой тросточкой, а засим с силищей – о-го-го! – воткнул прямо в земной шар пред собою. Ан через секундочку дедочка возжелал вынуть тросточку – и не смог: силищи не хватило! Угу! А вот земной шар дедушка сдвинул на нанометр! Угу!
  
   Первый озыр Арины
  
   М-м-м, тутовона дедушка с Иванушкой переглянулись и принялись пристально эстетически призыриваться к дивной гостье, коя вдруг застеснялась, и у всех троих обильно заслезились звездистые, умиленные зенки.
   При упомянутом пристальном эстетическом, понимаешь, озыривании девичьей фигуры дедочка с энтузизазизмом щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальчушками, понимаешь, шуйцушки, э… э… энтузизазист, понимаешь, э… этакий, и в деснице Иванечки вместо клизмочки – красного жупела купитализмочки – оказалась, понимаешь, рулеточка оранжевенького цвета, и ею парнишечка не преминул воспользоваться, ей-ей, при самом э… э… энергичном ассистировании старичишечки, разумеется. Ей-ей! Оказалось, що у деушки рост сто семьдесят два сантиметричка: дедочка абсолютно точно узырил энто в лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   Облегающая форма автоинспектора подчеркивала точеную фигуру деушки. Сгуню больше: очертания упомянутой девичьей фигуры, от коих не так-то просто оторвать взор, были таковы, что по сравнению с ними казались грубоватыми очертания виолончели, нежно прижимаемой к телу музыкантом во время исполнения симфонии-концерта для виолончели с оркестром. Для интересующихся даже – ага! – уточню: номер опуса – сто двадцать пять, ей-ей!
   – Деда! – нежданно-негаданно, понимаешь, сголчал Иоанн.
   – Шо?
   – Дать тебе?..
   – Шо?
   – Бла… бла… бла… и ка… ка…
   – Ш-ш-шо-о-о?
   – Бла… бла… бла… бла… блокнот! И ка… ка… карандаш!
   – На шиша, а?
   – Бэ! Записать показания вруль… труль… рулетки!
   – Не надоть! И так, понимаешь, отлично запомнил! – гордо сгунил дедушка, щурясь подслеповато.
   – И сколь?
   – Сто двадцать пять, ей-ей!
   – Ско-о-оль?
   – Сто двадцать пять!
   – Ско-о-оль, ско-о-оль?
   – Опять сто двадцать пять!
   – А-а-а!
   – Бэ-э-э!
   И на тринадесять наносекундочек обадва в задумчивости замолчали.
   – Ах, тебя як зовут, деушка? – нежданно-негаданно проворковал дед, вытирая сиреневым платочком сперва изыщительную, воображаешь, лупу, а засим, соображаешь, слезящиеся подслеповатые оченьки.
   – Ох, да энто же Арина, дедушка! – ох и пронзительно заголчал Ивашка, насухо вытерев кулакашками востренькие, понимаешь, глазашки. – Арина Заботница! Точно! Арина, схижи!
   – Точно! – застенчиво улыскнулась деушка, насухо вытерев очи розовым платочком. – Меня зовут Арина Заботница, Защитница и Работница! А что вы на меня так смотрите, а?
   – Ах, якой очаровательный у тебя розовый платочек! – проворковал дедушка, щурясь подслеповато. – А откуль ты, Арина Заботница, Защитница и Работница?
   – Ох, да из нашей деревни! Да-да! Из Шарабарашары! – ох и пронзительно заголчал Ивашка, опасно размахивая оранжевенькой рулеткой.
   – Ах, замолчи, не голчи! И вот ишшо шо: не лезь поперек дедки в пекло, детка! – пронзительно заголчал дедушка на Ивашку и… и… и сердито щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальчушками, понимаешь, шуйцушки, в результате чего упомянутая выше рулетка из руки Ивашки упорхнула, аки якая-нибудь неведомая букашка, и канула в энту – ну как ея? – Летку, зато появилась клизма – красный жупел купитализма. – Вах, Иоанн, я сам чичас сделаю гениальное умозаключение! По методу Же… Ше… Шерше… Шерлока Холмса!
   – Ох, энто як, дедушка? – изумилси Ивашка, с силой сжимая клизмяшку.
   – А вот як! – дедушка наморщил лоб, медленно обошел с лупой Арину вокруг, пронзительными очами чрезвычайно внимательно озыривая деушку, и неожиданно провозгласил: – Ты, деушка, – не городская!
   Иванушка-дурачек недоверчиво раз… раз… рассмеялси и сра… сра… кар… кар… скаркастически, понимаешь, вопросил, як якой-нибудь злющий зоил:
   – Ох, як ты энто определил, як якой-нибудь сущий злю… злы… злоиил?
   – Но ведь это совершенно правильно! – застенчиво улыскнувшись, воскуяркнула совершенно потрясенная деушка грудным завораживающим голосом. – Гениально, ну несомненно гениально! Как ты это определил, дедушка? По методу Же… Ше… Шерше… Шерлока Холмса? Ах, Же… Ше… Шерше… Шерлок Холмс – он же гений, ну несомненный гений, ващще! И ты, дедушка, гений, ну несомненный гений! Ващще!
   – Как, как! Моментально определил, понимаешь, по сапогам! Ферштейн? Ведь у тебя сапоги сзади испачканы навозом! – до чрезвычайности снисходительно изъяснил дедушка. – И, стало быть, ты, деушка, – деревенская!
   – Да, я из нашей с Иванушкой деревни, да-да, – из Шарабарашары! – ответствовала ох и потрясенная деушка грудным голосом, вах, от которого – м-м-м! – мурашки ух шасть по спине, и на лице дивной дивцы вспыхнула ох и застенчивая улыска!
  
   Чудовные сапоги
  
   – А пощо на тебе мои чудовные сапоги, Арина Заботница, Защитница и Работница? – воскуяркнул дедушка, немигающе зыря на деушку в чудовных сапогах в лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   – Да-да, а пощо на тебе, Аринушка, дедушкины чудовные сапоги? – скыршил Ивашка, нещадно махая клизмяшкой. – Бетон, що ли, замешивать? Аль тараканов давить? Ах, як всё эвто неоднозначно! Як, понимаешь, двояко! Фу, бяка, бяка!
   – Мы – сапоги-скороходы, а не бетономесы! Мы – сапоги-скоробеги, а не тараканодавы! – обижделись чудовные сапоги, топнули в ярости и ощо несколькя раз топнули, ловко давя каблуками сикарашек, посыпавшихся из навоза, налипшего на голенища сзади.
   Засим чернобравые сапоги – скороходы стали по стойке чеботья врозь, причем весьма твердо, понимаешь, стали в эвтой любимейшей из своих поз.
   – Ты що, диду, затямил, як ты сам нам велел в двадцать девятой закомуринке поскорее возвращаться из энтой – як ея? – Жа… Ша… Шарабарашары, понимаешь?! – возмущенно сгунил правый чудовный сапог, твердо, понимаешь, стоя за правду.
   – Да ощо велел одним, без наипрекраснейшей русской костки, не возвращаться, понимаешь! – возмущенно сгырчал левый чудовный сапог, твердо, понимаешь, стоя за левду.
   – Вот мы и возвратились, понимаешь! – громко и радостно зюкнули обадва. – Да ощо и с наипрекраснейшей русской косткой! Арина, схижи!
   – Совершенно, понимаете, верно! – застенчиво улыскаясь, поведала дивца голосом, вах, от которого – м-м-м! – мурашки ох шасть по спине. – Дело было так: к нам в Шарабарашару вернулась анадысь Катя Огняночка и в тот же час принялась играть деревенскую свадьбу с экс-царем Горохом. Съели весь мармелад, рафинад, шоколад и виноград; выпили весь оранжад, лимонад и маринад; выкурили весь самосад. Засим был устроен бал-маскарад; на мне был костюм автоинспектора и хрустальные туфельки на высоком каблуке (ах, нынче не модном, к сожалению), а Катя щеголяла в прекраснейшем белом пеньюаре и в этих вот чудных, моднючих сапожках. Они мгновенно принялись строить мне глазки и так жутко, о бог мой, так жутко, аж сил нет, понравились, что я тотчас попросила у Катеньки их померить! А Катеньке захотелось померить мои хрустальные туфельки на немодном высоком каблуке! И мы сразу же обменялись обувью! И – о чудо: эти чудовные, понимаете ль, моднючие сапожки пришлись мне ну совершенно впору!
   – Ведь когды Аринушка надумала нас примерить, – наперебой заголчали чудовные сапоги, – она так зельно, так зельно нас сразу обавала, що мы решили без нея не возвращаться! Так що при надевании мы тут же чуть-чуть увеличились, щобы прийтись ей ну совершенно впору!
   – Правда? – потрясенно воскуяркнул дедушка и с большим, понимаешь, сумленьем позырил на чернобравые сапоги в лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   – Правда! – сбазанил правый сапог и изо всих сил топнул по дедушкиному землевладению, воображаешь, дабы твердо на том встать, ибо всевды зело твердо стоял за правду, о да!
   – Правда? – гораздо более потрясенно воскуяркнул дедушка и с ощо большим, соображаешь, сумленьем позырил на чернобравые сапоги в изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Нет, не правда, а левда! – сгамел левый сапог и изо всих сил топнул по дедушкиному землевладению, воображаешь, дабы твердо на том встать, ибо всегды зело твердо стоял за левду, о да!
   – Ах, но в чем тогды эвта правда и левда? – ощо более потрясенно, ей-ей, спрохал дедушка, с преогромным сумленьем зыря на чернобравые сапоги в изыщительную, воображаешь, лупу. – Ах, як всё эвто неоднозначно! Як, понимаете ль, двояко! Фу, бяка, бяка! Ей-ей!
   – По правде и левде схизать, мы решили ващще не возвращаться, потому що в деревне в самом разгаре была ой да бу… бу… бу… бу… ой да бу… бу… бу… бу… ой да бу… бу… бу… бу… буйная гулянка по случаю свадебки Кати Огняночки с экс-царем Горохом! Ох и погуляли! Ой да на славу! Плясали, воображаешь, три дни без перерыва! Уплясались до потери стелек, ан всё ощо продолжали плясать! Ей-ей! – ой да ответствовали обадва наперебой.
   – Почто же ж тогды вернулись обое? – с изумлением спрохал дедочка, ох и пристально зыря на чернобравые сапоги в изыщительную, воображаешь, лупу. – Ах, як всё эвто неоднозначно! Як, понимаете ль, двояко! Фу, бяка, бяка! Ей-ей!
   – Тьфу! Не знаю, почто я вернулси с тобою, пр… пр… правдоруб! – схизал левый сапог, с изумлением позетив на правого, воображаешь, бр-р-р… бр-р-р… братана.
   – Тьфу! Не знаю, почто я вернулси с тобою, лев… лев… левдоруб! – схизал правый сапог, с гораздо большим изумлением позырив на левого, понимаешь, бр-р-р… бр-р-р… брателку.
   – Бр-р-р, бр-р-р! Наверное, с перепою! У-у-у, рожа, о боже! – глубокомысленно провозгласили обадва, позетив один на другого, и не колеблясь, бр-р-р, бр-р-р, добавили: – А также и с пережору! У-у-у, Жора-обжора, понимаешь! Бр-р-р, бр-р-р! Ах, як энто всё двояко! Фу, бяка, бяка! Ей-ей! Бр-р-р, бр-р-р, бр-р-р, бр-р-р! Бр-р-р, бр-р-р, бр-р-р, бр-р-р! Бр-р-р, бр-р-р, бр-р-р, бр-р-р!
  
   Вторый озыр Арины
  
   Бр-р-р, тутовона у дедушки, понимаешь, вельми разыгрался игроман-аппетит, ей-ей. Премудрый сховал, воображаешь, любезную, блин, лупу в карман, со злостью выдернул из землевладения трость и юрко укусил ея, поморщился и вновь воткнул в земь.
   Засим дед ощо раз внимательнейшим образом принялся призыриваться к деушке. И для энтого предприимчивый дед сызнова, понимаешь, воспользовался лупой с двояковыпуклой линзой – изыщицей, воображаешь, подспудных лиходейств купитализма. Ведь в отношении деушек дедушка отличался чрезвычайной дотошностью, в деушках дедушку интересовало решительно всё, в наимельчайших деталях, понимаешь. Дедонька встал прямо перед Ариной и позехал ей в лицо скрозь лупу: этто было лицо писаной красавицы, м-да, причем воистину русской. И вот що ощо отметил про себя наш дед, глотая слюнки. У девы лицо овальное, естественного цвета. Волосы средне-русые, на прямой пробор, сзади собраны в небольшой хвост. Глаза серые. Линия глаз прямая. Уши идеальные. Губы классические.
   М-да, дедушка с видом матеро́го профессионала отбежал в сторонку, подбежал, опять отбежал и подбежал, засим встал и, с ахами и охами, позехал скрозь лупу на Арину сбоку. И – ах, ох! – не прогадал, матерой профессионал! Ах, ох, он, матерой, понимаешь, профессионал, с восхищением четко узехал прекрасный античный профиль с прямым носом классической длины. Энтот профиль достоин быть выбитым на монете, ох метко подметил поразительно натренированный в наблюдательности дед: ему ведь в обед не сто лет, а несравнимо, неизмеримо, невообразимо больше, да-да!
  Ах, глубоко, вишь, задумавшись об узеханном, дедонька вернулся на прежнее место. Он так и сел на ящик-скрипящик из-под пива и позырил скрозь изыщительную, воображаешь, лупу ну прямо в лицо стоящей Арины, то бишь под углом снизу вверх. Толды в лице девы, в плавных линиях щек, подбородка и в четких очертаниях носа и глаз, проглянула, ей-богу, прямо-таки восточная красота: теперетька этто было лицо Шехерезады аль райской гурии.
   Русская красавица! Античная царица! Райская гурия! Ах, подумал Ващще Премудрый, як всё эвто неоднозначно, як всё эвто неоднояко, а як, понимаете ль, двояко и даже ох тр… тр… трояко: ах, аки в Трое, сиречь Илионе! И, стало быть, илионяко! Или илионияко? У-у-у, ан не бяка, не бяка, не бяка! М-да-а-а, ещежды подумал Ващще Премудрый, с энтой деушкой невозможно соскучиться, ведь на нея можно смотреть с разных точек зыренья, ей-ей! Аль ея-ея?
   Ну, словом, призырился поразительно натренированный в наблюдательности дедушка к деушке и – ах, ох! – убедился, що пред ним действительно наипрекраснейшая русская костка: такой головокружительно красивой русской деушки дедонька в жизти ощо не встречал, ей-ей, хоча и прожил, между прочим, ажно целую вечность, ея-ея! М-да-а-а, дедонька понял, що мало ощо що видел в эвтой жизти, що он ващще ощо юн и що он влюбился в энту деушку с первого взгляда, а потом ощо шибче полюбил со второго и совершенно потерял голову с третьего, ну совершеннейший, понимаешь, юнец – удалой молодец, ей-ей! Аль ея-ея? Ах, як всё эвто неоднояко, а як, понимаете ль, двояко и даже ох тр… тр… трояко, аки в Трое, сиречь Илионе! И, стало быть, илионяко! Или илионияко?
   – Дедуска! – нежданно-негаданно, понимаешь, сголчал Иоанн, ан от волнения утратил способность выговаривать «ш». – Ох сильно хотится узнать у тебя вот сто...
   – Сто? – дедушка от неожиданности утратил способность выговаривать «ш».
   – Сто, сто! Определил возраст сто… сто?..
   – Сто, сто?
   – Сто, сто! Сто, сто! А вот сто: определил возраст сто… сто… сто… столь юной Арины?
   – О да!
   – Да?
   – Да!
   – Деда, да… да… да… да… да…
   – Сто – да-да-да-да-да?
   – Да… да… да… да… дать тебе?..
   – Сто?
   – Бла… бла… и ка… ка…
   – С-с-сто-о-о?
   – Бла… бла… бла… блокнот! И ка… ка… карандас!
   – На сыса, а?
   – Бэ! Записать возраст сто… сто… сто… столь юной Арины!
   – Не надоть! И так, понимаес, прекрасно запомнил! – гордо сгунил дедушка, щурясь подслеповато.
   – И сколь?
   – Максимум сто лет, ей-ей! Не более!
   – Ско-о-оль?
   – Сто! И не больсэ!
   – Ско-о-оль, ско-о-оль?
   – Не больсэ ста лет!
   – Но почему аккурат ста?
   – А я, Иван, возраст менее масстабно не меряю!
   – А-а-а!
   – Бэ-э-э!
   И на тринадесять наносекундочек обадва в задумчивости замолчали. Причем к ним обоим со временем вернулась способность выговаривать «ш».
   А как токмо энто произошло, у дедушки изо рта потекли слюнки: так ему, ёшкин кот, захотелось сейчас же жу… жа… жо… жениться на юной, наивной, чудовной деушке – ну и так далее. Дедушка швидко вскочил с ящика, воображаешь, скрипящика и ха… ха… сховал, понимаешь, любезную, блин, лупу в карман отличного практичного синего ха… ха… халата. Ага, а засим дедушка ощо швидче выдернул из землевладения трость, куснул ея несколькя раз, ох, зело криво поморщился, однозначно, да так и присел на свой ящик из-под пиушка. Однозначно, понимаешь!
  
   Дедушкино предложение Аринушке
  
   – С-с-с… С-с-с… Глубокоуважаемая Аринуска! Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… Глубокоуважаемая Аринушка! М-м-м! М-м-м! – с дрожью в голосе, сладко схизал дедушка и страстно куснул трость, эдакий юнец – удалой молодец. – Ой!
   – Шо? – спрохала Аринушка и неотразимо улыскнулась. – Шо с тобой?
   – Затямилось, вот со… нет, вот шо шо мной! Ан нет, вспамятовал, вспамятовал, шо со мной! Седай рядышком, мна… мна… на ящичек из-под пивушка! – с дрожью в голосе, сладко схизал дедушка и поднес к пасти трость, юнец – удалой молодец.
   Арина присела на ящичек из-под пивушка, неотразимо улыскаясь.
   – Глубокоуважаемая Аринушка! М-м-м! М-м-м! – с дрожью в голосе, сладко схизал дедушка и вдругорядь страстно куснул трость, эдакий юнец – удалой молодец. – Ой! Ай! Опять затямилось! Ан нет, вспамятовал, вспамятовал, шо со мной: дозволь обратиться к тебе с энтим – ну как его, а, Ваньша? – ах, позабыл! Ну оченно интригующим! Вах, не пожалеешь! Ж-ж-ж, ж-ж-ж! – и тутовона дедушка изощреннейше щелкнул пальцами шуйцы, и… и… изощренец, понимаешь, эдакий.
   – Вах! – Иван так и раскрыл рот, глубокий и огромный, как грот, и туды залетела очаровательная мушка – резвушка, звать – Душка, а за ней залетел чересчур любопытный комар, звать – Макар.
   – Дозволяю! – грудным завораживающим голосом соизволила отповедать дивная Арина, милостиво, понимаешь, снисходя к дедушкиным словам, и… и… и лицо ея осветила чудеснейшая застенчивая улыска.
   – Вах, вот эвто удача! Такой фантастически красивой русской деушки я в жизти ошто не встречал!
   – Ну и?
   – Вах! – Иван, полиглот, так и сунул в огромный рот палец, ан шасть в рот и в глотку вся кисть, пытающаяся, понимаешь, схватить мушку Душку и комара, воображаешь, Макара.
   – Вах, вот эвто удача! В связи с энтим дозволь сделать тебе незамедлительное искреннее предложение! Тем паче – м-м-м, м-м-м! – що… що… ощо…
   – Дозволяю! – застенчиво улыскнулась дивца.
   – Тьфу! – Иван так и выплюнул кисть изо рта вместе с трупиками комара, воображаешь, Макара и мушки, понимаешь, Душки да и плюхнулся тутовона-с на свой ящичек из-под пива-с.
   – Вах, вот эвто удача! Тем паче – м-м-м, м-м-м! – що… що я тебе предлагаю… тебе предлагаю – немедленно… вах… вах… немедленно… М-м-м!.. – сладко-сладко, сладко-пресладко, весьма сладко и вовсе негромко начал было дедушка, эдакий, понимаешь, юнец – удалой молодец, имея в виду предложить оч-чаровательнейшей деушке выйти сию же секундочку за него замуж, как вдруг – ах! – якая-то неумолимая силища заставила его громко-громко, громко-прегромко, весьма громко брякнуть: – М-м-м! Стать нашей клиенткой! Тем паче – м-м-м, м-м-м! – що…
   – То ись? – потрясенно произнесла Арина, застенчиво улыскнувшись.
   – Вах, вот эвто удача! Тем паче… тем паче… тем паче – м-м-м, м-м-м! – що мы с Иванушкой-дурачком таперь – детективы, санитары ку… ку… купитализьма! Аз – Шерлок Холмс с лупой с двояковыпуклой линьзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализьма, а Ивашка – доктор Ватсон с клизьмой – красным жупелом купитализьма! – и дедушка с силой воткнул тросточку в землевладение – земной шар!
   – Вот энто да! – потрясенно произнесла Арина грудным завораживающим голосом, застенчиво улыскнувшись.
   – Иван! – решительно изрек дедуган и полез за своей – разлюлю! – разлюбезною лупой в карман.
   – Я! – вскочил со своего ящика Иван. – Кхы! Ну чего?
   – Того, энтого, всего!.. – и дедуган продемонстрировал Ивану – разлюлю! – разлюбезную, понимаешь, лупу, вынутую из кармана. – Изволь показать свою клизьму, предназначенную для-ради радикальной санитарии купитализьма!
   – Яволь! – и Иван поспешил выполнить дедушкину волю. – Во!
   – Иван! – решительно изрек дедуган и убрал – разлюлю! – разлюбезную, понимаешь, лупу в карман.
   – Я! Ну чего? – встрепенулся Иван.
   – Того, энтого, всего!.. Изволь убрать свою клизьму, предназначенную для-ради радикальной санитарии купитализьма!
   – Яволь! – и Иван поспешил выполнить дедушкину волю. – Во!
   – Иван! – решительно изрек дедуган и полез за своей – разлюлю! – разлюбезною лупой в карман.
   – Я! Ну чего? – встрепенулся Иван.
   – Того, энтого, всего!.. – и дедуган продемонстрировал Ивану любезную, понимаешь, лупу, вынутую из кармана. – Не маячь, изволь сесть!
   – Яволь! – и Иван поспешил выполнить дедушкину волю. – Во!
   – Арина! – решительно изрек дедуган и убрал – разлюлю! – разлюбезную, понимаешь, лупу в карман.
   – Я! Ну чего? – встрепенулась дева.
   – Того, энтого… всея!.. Ах, будь нашей клиенткой и срочно сообчи о каком-нибудь известном тебе преступлении, понимаешь, кое надобеть раз… раз… раскрыть! Мы за энто дело возьмемся смело! – ух, воскуяркнул дедушка и… и азартнейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, этакий а… а… азартаньян. – Що ж ты об энтом думаешь, а? А также що ж ты об энтом сбахоришь, а? Ах, тем паче – м-м-м, м-м-м! – що… Ах, тем паче, що… Ах, тем паче, що…
  
   «А що для энтого надоть?»
  
   – Тенчас я схижу всё, що об энтом думаю! Немедленно… Немедленно… – возмущенно воскуяркнула деушка и хотела было в тот же миг по пунктам эх раз… раз… раз… раз… разнести эвто дедушкино предложение, тьфу, да ощо ах раз… раз… раз… раз… раз… разъяснить, що она – тьфу, тьфу, тьфу! – обо всём энтом думает, как вдруг якая-то неумолимая сила заставила ея раз… раз… раз… раз… растаять и радощно простонать речью, от коей – м-м-м, м-м-м! – мурашки юрк-юрк по спине: – Да-а-а, да-а-а! Конечно же, я согласна быть вашей клиенткой! А що для энтого надоть?
   – Ура-а-а! А що для энтого надоть? – воскуяркнул Иванушка, обращаясь к дедушке.
   – Ура-а-а! Тем паче – м-м-м, м-м-м! – що мы с тобой, Иоанн, топерь – детективы, санитары купитализьма! – А що для энтого надоть? – воскуяркнул дедушка, обращаясь к чернобравым сапогам – скороходушкам.
   – Ура-а-а! А що для энтого надоть? – воскуяркнули чернобравые сапоги – скороходушки, обращаясь, хо-хо, к радостно, понимаешь, стонущей Аринушке.
   – Ура-а-а! А що для энтого надоть? – грудным завораживающим голосом воскуяркнула Аринушка, обращаясь в свою очередь к Иванушке.
   При энтом она застенчиво улыскнулась.
   – Г-хм! Так що для энтого надоть? – воскуяркнул Иванушка, обращаясь к дедушке.
   – Не знаю, вах, надоть подумать и вспамятовать, ешь меня вошь! – воскуяркнул дедушка и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец, понимаешь, эдакий. – Ой, меня вошь укусила! Я же убью ея, где моя лупа?.. А-а-а, а-а-а, вспамятовал, вспамятовал!
   – Шо? Шо? Шо? – с большущей застенчивостью воскуяркнула Арина. – Так где она, энта лупа?
   – Фиг с ней, с лупой!.. Аз вспамятовал, вспамятовал! – и дед резво вскочил со своего ящика, воображаешь, скрипящика. – Да-с, аз, понимаешь, припомнил!
   – Шо именно, ась? – с большущей застенчивостью воскуяркнула Арина.
   – Попервоначалу ты, Аринушка, должна попросить Иванушку аки искусного доктора Дороговат… Ват… Ват… Ватсона озырить тебя и поставить тебе окончательный диагноз! – решительно изрек дедонька.
   – Да-с! А где у искусного доктора Иванушки Дороговат… Ват… Ват… Ватсона энтот – ну как его? – стек… стук… стукс… стектоскоп, дабы меня прослушать, ась? – сдерживая изо всех сил застенчивость, спрохала Арина грудным завораживающим голосом и – опа! – порывисто встала со своего, понимаешь, ящика: вся из себя грациозная – поболее, понимаешь, нежели (сиречь – чем) виолончель.
   – Ась? А почто ему стек… стук… стукс… стектоскоп-с? Я же ж бакулю об озыре, а не о прослушивании! Всё просто: взгляд кинуть – и тут же окончательный диагноз поставить, один из двых. Неужли так трудно? Иван у нас замечательный доктор! Доктор Дороговат… Ват… Ват… Ватсон! Выпускник Лондонского университета! Тенчас эвтот доктор тебя озырит и поставит тебе окончательный диагноз! Без всякого энтого – как его? – тук… тук… стек… стук… стукс… стекстоскопа-с!
   – Вот энто да! – потрясенно прогуторила Арина грудным завораживающим голосом, застенчиво улыскнувшись.
   – Иван! – решительно воззвал дедуган и молодцевато потянулся за своей лупой в карман отличного практичного синего ха… ха… халата.
   – Я! – Иван швидко вскочил со своего ящика и достал клизму – красную, понимаешь, угрозу купитализму. – Ну чего?
   – Того, энтого, всего!.. – и дедуган молодцевато продемонстрировал Ивану любезную, понимаешь, лупу, вынутую из кармана ха… ха… халата. – Даю аз тебе на озыр Арины секунду! Нет, сантисекунду! Нет, миллисекунду! Нет, наносекунду! Нет...
   – Аз уже озырил враз!
   – И як, зоркий глаз? Якой окончательный диагноз из двых? Острая астения? Метаболический синдром? – спрохал дедуган молодцевато и поспешно убрал – разлюлю! – разлюбезную, понимаешь, лупу в карман отличного практичного синего ха… ха… халата.
   – У пациентки... тьфу, у клиентки нет ни острастении, ни металлоболяческого синброма! Ур-р-ра-а-а! Арина совершенно здорова!
   Иванушка с гордостью и восхищением позетил на дедушку, дедушка с гордостью и восхищением позетил на Арину, Арина с гордостью и восхищением позетила на Иванушку. И все друг другу умильно улыскнулись.
   Засим все трое дружно, понимаешь, расселись на своих ящиках, воображаешь, скрипящиках, уставились на Аринины сапоги и как в рот воды набрали, ей-ей, и сапоги, кстати, тожде.
   – Иван! – взголчал дед после тринадцатиминутного, понимаешь, молчания и молодцевато потянулся за своей – разлюлю! – разлюбезной лупой в карман ха… ха… халата.
   – Я! – швидко вскочил Иван, крепко сжимая в руке клизму – красную, понимаешь, угрозу купитализму. – Ну чего?
   – Того, энтого, всего!.. – и дедуган молодцевато продемонстрировал Ивану свою – разлюлю! – разлюбезную, блин, лупу, вынутую из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата. – Изволь убрать клизьму – красную, понимаешь, угрозу купитализьму!
   – А не то?
   – А не то уволю из докторов! Назначу па… па… пациентом!.. Так выполнишь мою волю?
   – Яволь! – и Иван поспешил выполнить дедушкину волю. – Во!
   – Иван! – решительно изрек дедуган, намереваясь молодцевато убрать – разлюлю! – разлюбезную, блин, лупу в карман халата.
   – Я! Ну чего?
   – Того, энтого, всего!.. – и дедуган молодцевато убрал – разлюлю! – разлюбезную, блин, лупу в карман халата. – Не маячь, изволь сесть!
   – А не то?
   – А не то уволю из детективов! Назначу па… па… па… подследственным!.. Так выполнишь мою волю?
   – Яволь! – и Иван поспешил выполнить дедушкину волю. – Во!
   Засим все опять уставились на Аринины сапоги и как в рот воды набрали, ей-ей. И сапоги, кстати, тожде.
  
   Загадочное похищение и загадочный похищенный
  
   – А топерчи, Аринушка, сбакуль: не произошло ли в твоей деревне загадочное похищение чего-нибудь зело важного? – внезапно спрохал дедочка после непродолжительного, тринадцатиминутного, понимаешь, молчания и развернул свою двожды козырную охотничью шляпу на голове задним козырьком вперед, а передним назад, экий фат.
   – Чего это, ась? – застенчиво улыскнувшись, спрохала дивная дивца грудным завораживающим голосом.
   – Того, энтого, всего!.. Ну там теленка или ягненка?
   – Нет, не произошло.
   – Чего-нибудь просто важного?
   – Чего это, ась? – застенчиво улыскнувшись, спрохала дивная дивца грудным, понимаешь, голосом, вах, от которого – м-м-м! – мурашки ух шасть по спине.
   – Того, энтого, всего!.. Ну там куренка или утенка?
   – Нет, не произошло.
   – Чего-нибудь неважного?
   – Чего это, ась? – спрохала дивная дивца грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась.
   – Того, энтого, всего!.. Ну там морковки какой-нибудь или свеклы?
   – Нет, не произошло.
   – Чего-нибудь совсем неважного?
   – Чего это, ась? – спрохала дивная дивца грудным голосом, вах, от которого – м-м-м! – мурашки юрк-юрк по спине, и застенчиво улыскнулась.
   – Того, энтого, всего! Да чего угодно! Хочь полной ерунды!
   Арина замыслилась, застенчиво улыскнулась и радостно сгунила грудным завораживающим голосом:
   – Да, есть такая ерунда!
   – Да-с? – несколько дался диву дедушка.
   – Да-с? – несколько дался диву Иванушка.
   – Да-с? – несколько дался диву Иванушкин Внутренний Голос.
   – Да-с! Да! У моих соседей похищен колобок!
   – Калобок? – зело дался диву дедушка.
   – Колобок? – зело дался диву Иванушка.
   – Колобок? – зело дался диву Иванушкин Внутренний Голосок.
   – Ага, колобок! – и Арина улыскнулась ощо застенчивее.
   – Ну що ж, принимаю у… юй… юридическое решение: вах, вах, вах, будем раз… раз… расследовать сие хап… хап… пах… похищение! – решительно сгунил дедочка и тихо-тихо прошепетал: – А шо такое ка… ка… калобок? Кал, понимаешь, лежащий обок?
   – Ну, колобок – он такой… такой… круглый такой и… – улыскаясь, ответствовала Арина грудным, понимаешь, голосом, вах, от которого, воображаешь, – м-м-м, м-м-м! – мурашки ух шасть по спине!
   – Дай я! Дай я объясню! – перебил деушку Иванушка. – Колобок – он такой… такой… круглый такой! И… и…
   – И его едят, понятно?! – заголчали оба, раз… раз… раз… размахивая, понимаешь, с яростью руками.
   – Понятно, понятно! – уверенно воскуяркнул дедушка. – Аз не дурак! Ах, аз, понимаете ли, ясти масть… масть… масть… мастак! Одначе не ясно: ежели он именно такой, круглый, то як же его ясти? Он ведь, сей калобок, не поместится в пасти, сиречь в устах! Вах, вах, вах!
   – А ты его ку… ку… кусай! – застенчиво улыскнувшись, пробаяла дивная дивца грудным завораживающим голосом. – Так, так и этак!
   – Дай я! Дай я объясню! – перебил деушку Иванушка. – А ты его ку… ку… кусай! Так, так и этак!
   – Ну що, понятно?! – заголчали оба, раз… раз… раз… размахивая с яростью руками.
   – Конечно, понятно! Аз не дурак! Ах, кусать аз, понимаете ли, масть… масть… мастак: так, этак и так! – уверенно схизал дедушка, у коего не было большинства зубов, а засим нахмурился и сразу же изрек: – Но мне, понимаете ль, не ясно!
   – Так, так! Шо тебе не ясно, дура-а-а… м-м-м… мастак?! – заголчали деушка с Иванушкой, раз… раз… раз… размахивая с яростью руками.
   – Аз не могу взять в толк: шо такое ка… ка… калобок?
   – Ах так, дура-а-а… м-м-м… мастак! – воскуяркнул Иванушка.
   – Что толку вести праздный толк?! Давайте я испеку колобок! Для наглядности! – предложила Арина грудным завораживающим голосом и страшно застенчиво, понимаешь, улыскнулась.
   – Не надоть! Нам совершенно некогды! Кажная с-с-са… с-с-са… с-с-са… с-с-сантиминута промедления может повредить раз… раз… расследованию! – отчаянно заголчал дедушка.
   – Що деять? Що деять? – нечаянно заголчал Иванушка.
   – Шо делать? Шо делать? – стеснительно, понимаешь, скыршила деушка.
   – Що детельствовать? Що детельствовать? – отчаянно забруздил дедушка и развернул свою двожды козырную охотничью шляпу на голове передним козырьком назад, а задним козырьком вперед, экой кокет.
   – Що делать? Що делать? – со страшным скрыпом загрымали, воображаешь, сапоги.
   И никто, ну никто, соображаешь, из присутствующих не ведал, що деять, шо делать, що детельствовать! Вах, токмо похрусты окрест страстно похрустывали – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, ох громогласно – и подлинно беспристрастно – делясь, понимаешь, последними – ох, вельми удивительными! – вестями! Ей-ей!
  
   Скатерть-самобранка
  
   – Що, що! – внезапно подал голос Иванушкин Внутренний Голос после непродолжительного, тринадцатиминутного, понимаешь, молчания. – Пущай скатерть-самобранка выдаст дура-а-а… м-м-м… мастаку дедушке колбас… колба… колобок!
   – Що, що! – поучительно заголчал Иванушка голосом своего Внутреннего Голоса и побудительно замахал руками. – Пущай скатерть-самобранка выдаст тебе, дура-а-а… м-м-м… мастак дедушка, ка… ка… ка… ка… колобок!
   – И верно! Отлично примыслено! Немедля бежим в хатку! – обрадованно загырчал дедочка, вскочил с затрещавшего ящика, быстренько выдернул из земного, соображаешь, шара бамбуковую трость и швидко взмахнул ею, как саблей. – За мною, архимужественные помощники архидоблестного героя!
   Аринушка с Ивашкой вскочили со своих взвизгнувших ящиков, и все трое – архидоблестный герой и двое архимужественных помощников героя (а точнее, все пятеро, вкупе с чудовными сапогами) – ринулись в хатку и обступили там, понимаешь, льняную браную скатерть – самобранку, аккуратно постеленную на стол.
   Сама, воображаешь, скатерть была серая, а узоры на ней – красные, ах, главным образом – клизмы, понимаешь. Но иногда и могилки с покосившимися крестами, а изредка – гробики с приоткрытыми крышечками.
   Дедочка тросточку вмиг сунул под стол и тут же сгутарил положенное заклинание:
   – Дай ты мне, скатерга, попить-поесть! Попить ма… ма… ма… молока, а поесть ка… ка… каш… калобка!
   Самобранка ну тут же и барабарит бранчливым басцом:
   – Закрыто на переучет!
   – Да цыц-ка, эх ты, тряпицка! Ни гамани! На онучи пущу, однозначно!
   – Чего изволите? – мгновенно у всех на глазах превратилась самобранка из льняной в розовую шелковую, с узорами в виде синеньких цветочков.
   – Ой, хочу онучи, дедунечка! – заканючил Иван. – Однозначно, понимаешь! Така у меня чудна мечта!
   – Не канючь онучи! Онучи потом, понимаешь, весьма потом! А сперва – гастрономическое, понимаешь, желание! Однозначно! – веско изрек дед.
   – Не понимаю: чего именно однозначно желаете? – умильно спрохала браная скатерть. – Мабудь, во-первых, первача?
   – Так и быть! Или не быть? Быть или не быть, быть или не быть? Вот в чем вопрос! Ну-с, так и быть – или не быть? – первача, понимаешь, не треба! Первач, понимаешь, потребуется – аль не потребуется? – напоследок, однозначно! Одначе а… а… однозначно желаем, щоб ты явила нам ка… ка… ка… ка… калобок! – однозначно огорченно, но веско изрек дед.
   – С ма… ма… ма… ма… молоком, понимаешь? – угодливо, понимаешь, спрохала браная скатерть.
   – Так и быть! Или не быть? Быть или не быть, быть или не быть? Вот в чем вопрос! Ну-с, так и быть – или не быть? – ма… ма… ма… ма… молока, понимаешь, не треба! Однозначно! – огорченно, но веско изрек дед.
   – Хорошо понимаю! – огорченно, но веско изрекла браная скатерть. – Толькя учтите: я сама ни фига не готовлю, а толькя телепортирую! Однозначно!
   – Чего, чего? – спрохал дед изумленно.
   – Того, энтого, всего!.. – самозабвенно забранилась самобранка, мгновенно у всех на глазах превратимшись из шелковой в льняную, серую с красными узорами в виде клизм и трогательных могилок с крестиками плюс очаровательных гробиков с приоткрытыми крышечками. – Проще говоря, гдей-то чегой-то убудет, а у нас тогой-то прибудет, понимаешь!
   – Чего, чего? – спрохал дед изумленно.
   – Того, энтого, всего!.. Естли у нас чегой-то прибыло, то энто лишь потому, что у когой-то чегой-то убыло. Научный закон, понимаешь! Однозначно!
   – Когой-то чегой-то тогой-то?! Чтой-то чегой-то ващще не тогой-то! – возмущенно изрек дед. – Однозначно не понимаю!
   – А шо? – бранчливо, воображаешь, спрохала браная скатерть.
   – Чтой-то я в энтом законе, увы, сумлеваюсь!
   – Не сумлевайся: дура лэкс, сэд лэкс, хоча и дура! – огорченно, но веско изрекла браная скатерть. – Однозначно, понимаешь!
   – Шо-о-о? – возмущенно, понимаешь, спрохал дед. – Аз не понимаю!
   – Шо, шо! Энто, понимаешь, по латыни. В переводе означает: закон суров, но энто закон, хоча и суров!
   – Какой такой закон-дуракон? Я с ним не знаком, однозначно! – возмущенно, но и огорченно, понимаешь, схизал дед.
   – Закон Ломоносова, понимаешь! – веско изрекла браная скатерть.
   – Михайлы? – обрадованно, понимаешь, спрохал дед.
   – Ну да! – веско изрекла браная скатерть.
   – А-а-а, аз знаю, знаю, ей-ей! Лично знаком, однозначно! – обрадованно, понимаешь, схизал дед.
   – Сбакуль: откуль? – заголчали, выпучив глазищи, все присутствующие в жилище: Ивашка, Ивашкин Внутренний Голосище, Арина, ея сапожищи, засим скатерть-самобранка, кресло-качалка, табуретки и протчие обитатели ветхонькой хатки на курьих ножках – и хатка, естественно, тож, причем изумленнее всех.
   – Аз его, ощо зеленого прохвессора, памятимися, в академики рекомендовал, понимаете! Причем черный шар ему бросил при единогласном голосовании за! Однозначно!
   – А зачем черный шар, понимаешь? – возмущенно возопили все – и хатка, вестимо, тож, причем возмущеннее всех. – Мы не понимаем!
   – А щобы новоизбранный академик не зазнавался, однозначно! – веско изрек дед.
   – А-а-а! – облегченно выдохнули все – и хатка, вестимо, тож, причем облегченнее всех. – Однозначно понимаем!
   А скатерга эдак капризно, знаешь, схизала:
   – А поставьте на меня серебряное блюдечко, будьте добры!
   – А зачем же серебряное, понимаешь, блюдечко, ась? – возмущенно возопили все – и хатка, вестимо, тож, причем возмущеннее всех. – Мы ни шиша не понимаем!
   – А щобы мне, понимаешь, не замараться! Однозначно!
   – А-а-а! – облегченно выдохнули все – и хатка, вестимо, тож, причем облегченнее всех. – Однозначно понимаем!
   – Ну так дейте, що говорю, будьте добры! – веско изрекла браная скатерть.
   – Хорошо! – бодро пообещали все – и хатка, вестимо, тож, причем бодрей всех.
   Дедочка борзо сбегал к серванту в стиле, понимаешь, бидермайер, достал оттудова серебряное, соображаешь, блюдечко и поставил его на скатергу:
   – Вот тебе, понимаешь, блюдечко! Однозначно! Не замарайся!
  
   Колобок
  
   – А вот тебе колобок! – воскуяркнула браная скатерга. – Однозначно, понимаешь! Не поперхнись!
   На серебряном блюдечке в ту же самую, понимаешь, наносекундочку появился колобок: румяный, аппетитный и так вкусно пахнущий свежим хлебушком с маслицем! М-м-м, м-м-м! И аппетитный колобок принялся энергично чесать масленый бок!
   – Так вот ты какой, калобок, понимаешь! – потрясенно пробарабошил дедушка и достал, воображаешь, из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата свою – разлюлю! – разлюбезную, блин, лупу. – М-м-м, м-м-м! Якой впечатляющий ма… ма… ма… масленый бок: совершенно без кала – вопреки названию! Вах, вах, кал, вероятно, внутри!
   – Здравствуйте! – скыршил колобок, энергично чеша масленый бок. – Аз – колобок! У меня, понимаете, в маслице бок! Вот я якой! Я ку… ку… я куль… куль… я куль… куль… кулинарный герой, однозначно!
   – Браво! Молодец! Истинный итальянский браво! Право, право! Браво, браво! Ну-с, що ощо ты нам скыршишь, калобок, впечатляющий ма… ма… ма… масленый бок? – благосклонно пробарабошил дедушка, облизываясь и раззыривая аппетитного колобка в лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма. – Ты, наверно, вельми сладенький, особенно внутри, а? М-м-м, м-м-м!
   Колобок с подозрительностью позырил на дедушку, поморщился и вельми твердо изрек, понимаешь, ну аки Аврааму Мельхиседек:
   – Ва… ва… ва… вам я ни фига не скыршу! У-у-у!
   – Нет, скыршишь, калобок, впечатляющий ма… ма… ма… масленый бок! – веско изрек дедок, ну аки Мельхиседеку пророк.
   – Ва… ва… вах, нет, не скыршу! – вельми твердо изрек имярек, ну аки Аврааму Мельхиседек.
   – Нет, всё-таки скыршишь, калобок, впечатляющий ма… ма… ма… масленый бок! – веско изрек дедок, ну аки Мельхиседеку пророк.
   – Ва… ва… вах, нет, всё-таки не скыршу! – вельми твердо изрек имярек, ну аки Аврааму Мельхиседек.
   – А я бахорю, скыршишь! – и… и… и Премудрый преловко щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, ап… ап… аппетитнейше, понимаешь, облизываясь. – М-м-м, м-м-м! Кырши, впечатляющий ма… ма… ма… масленый бок!
   – Так и быть, скыршу! Я у дедушки ушел! – хвастливо скыршил колобок, энергично чеша масленый бок.
   – Вот энто да! – потрясенно и громко сбахорили все хором – и изба, знамо дело, тож, причем потрясеннее и громче всех!
   – Я у бабушки ушел! – хвастливо продолжил кыршить колобок, энергично чеша масленый бок.
   – Вот энто да! – потрясенно и громко сбахорили все хором – и изба, знамо дело, тож, причем потрясеннее и громче всех!
   – Я у волка ушел! Я у медведя ушел! Я у лисы ушел! – радостно продолжил хвастливые кыршания колобок, продолжая энергично чесать масленый бок.
   – Вот энто да! Вот эвто да! Вот этто да, да, да, да! – потрясенно и громко сбахорили все как по отдельности, так и, понимаешь, хором – а изба, знамо дело, тож, причем потрясеннее и громче всех!
   – А у тебя, старичек-лесовичек, ващще сразу уйду! – с особой, понимаешь, радостью скыршил, воображаешь, колобок, энергично чеша масленый бок.
   – Вот эвто о-го-го! Настоящий герой! Браво! Молодец! Истинный итальянский браво! Право, право! Браво, браво! – потрясенно и громко сбахорили все хором, причем изба, знамо дело, – ну потрясеннее и громче всех!
   А дедушка наш восхищенно изрек, ну аки Аврааму Мельхиседек:
   – Молодец! Браво! Ну истинный итальянский браво! Право, право! Браво, браво! Ну здорово схизал! Бис! Знаешь такое слово – «бис»? Не знаешь! Так вот, топерчи знай: эвто стократ… сократ… сократщение – от слова «зашибись»! – и дедушка так возбудился, бурно аплодируя, шо аж прослезился.
   Ах, колобок, масленый бок, зарделся от удовольствия и поклонился, аки артист, чем вызвал бурные, продолжительные аплодисменты всех присутствующих, причем изба, знамо дело, аплодировала бурней и продолжительней всех, да-с! А засим колобок наш скыршил на бис, энергично чеша масленый бок:
   – Кхе-кхе! Да-с, и у тебя, старичка – сыр… бор… боровичка, ващще сразу уйду! У тебя, старичка-боровичка, не хитро уйти! Ващще!
   – Ах, бис! Да-с, вот энто ну здорово, понимаешь, скыршил! Ващще! – воскуяркнул дедушка и так возбудился, бурно аплодируя, шо у него кроме слезок потекли ощо и слюнки. – Ну-с, весьма-с, понимаешь, надоть подкрепиться на дорожку! М-м-м! М-м-мысленно – аз ведь неутомимый м-м-м… м-м-м… мыслитель – считаю до ста: раз, два, три, четыре, семь…
   Дедушка ах широко раз… раз… раз… раз… раскрыл пропасть-пасть (вах, не дай бог туда попасть!) – и… и… и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… и… и… изощренец, понимаешь, эдакий. Колобок прыгнул в сторону, намереваясь швидко удрать, срикошетил от стены и – ух, страсть! – умудрился попасть прямиком в большущую дедушкину, воображаешь, пропасть – пасть, сиречь в уста, пространные, как верста! И дедушка слопал колобка, не досчитав до ста! М-да-а-а, неспроста энто всё, неспроста! Аль спроста?
   А ощо дедушка сунул в кар… кар… карман своего отличного практичного синего ха… ха… халата раз… раз… разлюбезную, блин, лупу и достал из-под стола бум… бам… бамбуковую трость.
  
   Решено: в деревню на расследование!
  
   – Ну-с, – воскуяркнул дедушка, бла… бла… блаженно облизываясь, – вкусно, ващще! Причем кала ну совершенно не чувствуется, а ощо называется ка… калобок! Вах, жаль, жубов маловато, а то б я его, вкуснягу-то, эх, жевал и жевал, жевал и жевал, жевал и жевал, як жевательную, понимаешь, резинку! Ну-с, а тенчас надоть спешно отправляться в деревню, дабы на месте преступления провести наше детективное раз… раз… расследование!
   – Ура! Ура! Отправляемся в родную деревню! В Шарабарашару! – радостно воскуяркнули Иванушка да Аринушка, а Иванушка даже вытащил из кармана своего докторватсонского халата клизму – красный жупел купитализма!
   – И шо? Нам опять бежать сломя голову? – возмущенно, ох, ах, спрохали сапоги и… и уточнили: – Аринушкину, янь… инь… ясень-пень, голову!
   – А нам шо? – оченно озабоченно, понимаешь, скыршил Внутренний Голос Ивану и… и попытался уточнить: – Вдвоем на твоих двоих, фи… фи… фейхоа-пень?
   – А нам шо? – ох и му… му… возмущенно заголчал Иван, обращаясь к дедушке, и… и попытался уточнить, яростно, понимаешь, размахивая клизмой – красным жупелом купитализма: – Вдвоем на моих двоих, сик… сик… секвойя-пень?
   – Кому эвто – вам? Царь Горох, що ли, щобы называть себя – мы? Ну ващще! – растухтырился, понимаешь, Ващще и ващще погрозил Иоанну тростью – вжик, вжик! – с необузданной злостью!
   – Ого! Царь Горох, що ли, щобы называть себя – мы? – яростно пригрозил Иван своему Внутреннему Голосу из… из… изм… клизмой – красным жупелом купитализма. – Ну ващще! Кому эвто – нам?
   – Нам – эвто нам! Мне, твоему Внутреннему Голосу, и тебе! Бе-е-е! – возмущенно скыршил Внутренний Голос Ивану. – Нам с тобою, ващще, фи… фи… фи… фейхоа-пень!
   – Нам! Мне и моему Внутреннему Голосу! У-у-у! – страстно загорлал Иван дедушке, яростно, понимаешь, раз… раз… раз… размахивая клизмой – красным жупелом купитализма. – Нам с ним, понимаешь, ващще, сик… сик… сик… сик… секвойя-пень!
   – Не треба, ах, сик… сик… сик… сик… сикомор-пень! Поскачем – их, их! – на избушкиных двоих! То бишь на курьих ножках, ах… ах… ур… ур… ур… кар… кар… араукария-пень! Избушка! – воскуяркнул дедушка и шустро взмахнул тростью – вжик, вжик! – с необузданной злостью!
   – Шо? – сварливо, понимаешь, загрымала изба.
   – Бегом – марш! – дедок тростью: вжик, вжик!
   – Ба-а-а! Шо, вот прямо-таки тенчас? Куд-куда! – сварливо, понимаешь, загрымала изба.
   – Да! Прямо тенчас! Туд-туда-а-а! И похрустов прихвати! – воскуяркнул дедушка и шустро взмахнул тростью – вжик, вжик! – с необузданной злостью!
   – Я не знаю дороги, куд-куд-куда!
   – Арина покажет! Туд-туд-туда! – воскуяркнул дедушка – и тростью – вжик, вжик! – с необузданной злостью – и нежно добавил: – Арина, покажешь?
   – Покажу, дедонька, да-а-а! Все… все… все… все… завсегда-а-а! – схизала Арина грудным завораживающим голосом (вах, от которого – м-м-м! – мурашки юрк-юрк по спине), надела на голову – фу! фу! – фуражку-аэродром (а при острой необходимости – и ипподром) и застенчиво улыскнулась.
   – Ба! Тогды пусть Арина бегчит впереди меня и указует дорогу, куд-куд-куда! – сварливо прокудахтала изба.
   – Хорошо! – схизала Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась. – Нам надоть бегчить вон туда! Да, да, да!
   – Вот и хорошо, ах, куд-куда! – ах, обрадованно прокудахтала изба.
   – И перестань постоянно спрашивать: куд-куда? – прошишкнул дедушка и пригрозил избеночке тростью: вжик, вжик! – с необузданной злостью – и очень сварливо добавил: – Куд-куда, куд-куда! Ах, туд-туда!
   – Да поняла я, поняла! Ах, энто я так кудахтаю! – загрымала изба.
   – Ба-а-а! А энто я так тудахтаю! Ах, ах, ах! – разъяснил в свою очередь дед, грозя избеночке тростью: вжик, вжик! – с необузданной злостью!
   – А-а-а! – воскуяркнула изба.
   – Бэ-э-э! – воскуяркнул в свою очередь дед, грозя избеночке тростью: вжик, вжик! – с необузданной злостью!
   Тутовона Арина выскочила из избы во двор и радостно заголчала грудным завораживающим голосом:
   – Избушка!
   – Ах, ну шо? – чуть менее сварливо, чем обычно, загрымала изба.
   – За мной! Бегом – марш! – и Арина застенчиво улыскнулась.
   – Ага! Ах, куд-куда! – прерадостно загрымала изба.
   И изба – ах, трах-бабах! – сорвалась с места и принялась гоняться за красавицей по всему двору, у-у-у! И дедушке с Ивашкой, шобы спастись от страшенной тряски, пришлось не вполне удачно плюхнуться на табуретки и крепко вцепиться дрожащими свободными, понимаешь, руками в подпрыгивающий подоконник. Впрочем, от энтого тряска, хи-хи, стала токмо сильнее, так що дедушка и Ивашка с необузданной злостью и достоподлинным драматизмом замахали кто тростью, кто клизмой – красным жупелом купитализма, ай, ай!
   Арина, застенчиво улыскаясь, выбежала, ёшкин кот, за ограду из похрустов через ворота и, демонстрируя энтузизазический, воображаешь, бег на месте, радостно заголчала грудным завораживающим голосом:
   – За мной! За мной!
   Изба презело неохотно выбежала, ёшкин кот, за ограду и, демонстрируя флегматический, воображаешь, бег на месте, сварливо, ей-ей, загрымала:
   – Пр… хр… тр… похрусты!
   – Шо? – дружно откликнулись пр… хр… тр… похрусты, страстно хрустя, понимаешь, костями и ма… ма… ма… ма… мосолыгами.
   – Фыр! За мной! Фыр! За мной! Куд-куда!
   – Ага! А куд-куд-куда? – презело весело гаркнули похрусты, страстно хрустя, понимаешь, костями и ма… ма… ма… ма… мосолыгами.
   – Фыр! Фыр! Куд-куда, куд-куда! Туд-туда! – сварливо, ей-ей, загрымала изба.
   – А-а-ага-а-а, ах, так вот, значит, куд-куд-куда! – и похрусты дружно изобразили, воображаешь, энергический бег на месте, ух страстно гремя и хрустя, понимаешь, костями и ма… ма… ма… ма… мосолыгами.
   – Эк, как мы ка… ка… ка… ка… ковыляем! – восхитился дедушка и ух радостно, понимаешь, взмахнул тростью – вжик, вжик! – с неимоверной для его возраста страстью! – Эдакая ка… ка… ка… ка… ковылькада, понимаешь!
   – Бегом – марш! – застенчиво улыскнувшись, прерадостно заголчала Арина грудным завораживающим голосом и… и сорвалась с места!
   – Фыр! Фыр! Бегом – марш! – нахмурившись, загрымала изба и побежала со всех своих курьих ножек, возмущенно лопоча: – Фыр! Фыр! Куд-куда, куд-куда! Туд-туда, туд-туда! Туд-туд-туда, куд-куд-куда, да, да, да!
   – Тыр-тыр! Бегом – марш! – весело гаркнули бравые похрусты и… и рванули за избой, страстно хрустя, понимаешь, костями и ма… ма… ма… ма… мосолыгами и и… и… и… и… издавая прерадостные вопли: – Так вот, значит, куд-куд-куда! Туд-туда, да, да, да! А не куд-куд-куда-то там не туд-туда, да, да, да!
  
  
   ДОЛЯ ВТОРШАЯ. БОГАТЫРЬ
  
  
   Появляется богатырь
  
   И вся ка… ка… ка… ковылькада ох швыдко-швыдко, ей-ей, побежала – тыр-тыр! – по лесной, понимаешь, стезе: впереди – Арина в сапогах-скороходах, за ней – избушка на курьих ножках, на собачьих пятках, а за ней – группа по… по… по… похрустов: и-их, каждый – на своих двоих!
   И-их, похрусты, понимаешь, копотят себе по чащобушке, припрыгивают да насвистывают; и неказисты парни, а тоежь и девки, да бежь хороша: бе́жма побежали, побежали, да всё, понимаешь, бегут себе босоплясами! И-их, шлеп, шлеп, шлеп, шлеп!
   Так все они мчались уже целых тринадцать минут, как вдруг впереди показался всадник на вороном коне, стремительно мчащемся навстречу нашей ковылькаде. А лесная стезя-то однополосная, не разминуться! А несущиеся навстречу конь со всадником – оба огромадного, прямо-таки богатырского, росту! Боско несутся навстречу ка… ка… ковылькаде, вить не остановить! Аз вам больсе сказю: и никто никому не уступаеть стезю!
   Дедушка с Иванушкой зехнули в окошко, впали в оцепенение и зажмурили зенки, ожидаючи, понимаешь, неминучего п… п… п… п… т… т… т… т… д… д… д… д… ДТП!
   Одначе, воображаешь, не дождались – ДТП не произошло: Арина коня на скаку о… о… о… остановила! Бубух – туша богатырского коня по брюхо ушла в плотно утрамбованную землю – матерь; чпок, чпок – ступни всадника воткнулись туда же! Ух, тутоди поднялось до небес колоссальное облако аспидной пыли и трожды засим обогнуло – ух, ты! – земной, понимаешь, шар!
   Как же, о… о… о… ответьте, ну как русская красавица Арина коня на скаку-то – ух, ты! – остановила, ах, ох, так каким, понимаешь, волшебным способом? Ах, ох, да как все, соображаете ль, русские красавицы – совершенно по-своему!
   Ах, ох, а красавица Арина коня на скаку остановила вот как: вынула из черного кожаного чехла, висевшего на белом поясном ремне с левой стороны, воображаете ль, талии, черно-белый жезл автоинспектора – и подняла его вверх! Жезл для пущей заметности имел длину один метр, ни нанометром меньше алибо больше, ей-ей!
   Дедушкина ка… ка… ка… ковылькада, блин, тутовона тожде остановилась, подняв до небес свое колоссальное облако аспидной пыли, воображаешь, кое тоежь засим трожды обогнуло – ух, ты! – земной, соображаешь, шар! Потрясающе: все существа, понимаешь, мужеского пола, коих немало было среди похрустов, зычно заматерились, но дисциплинированно остановились. И все существа женского пола – тоежь, токмо гораздо зычнее и дисциплинированнее.
   А когды пыль начала раз… раз… раз… раз… рассеиваться и появилась окрест хочь какая-то видимость, дедонька, шибко трясясь, встал с табурета, высунулся из окошка избы и заголчал, понимаешь, огромадному – ух ты! – богатырю:
   – Ух ты! Эй ты, богатырь, сам с волдырь! Прочь с дороги, клещеногий небога! – и дедонька шустро взмахнул тростью – вжик, вжик! – с необузданной злостью!
   Богатырь попытался было выпростаться вместе с конем из земли, ан потерпел неудачу и – ах! – загрымал в сердцах:
   – Ух ты! Эй ты, старикан, сам с чурбан! Сам прочь с дороги, чертяка безрогий!
   – Ух ты! А ты кто таков, щобы мне указывать, а? – забазанил дедонька и шустро взмахнул тростью – вжик, вжик! – с необузданной злостью!
   – Ух ты! А ты кто таков, щобы тут командовать, а? – загорлал богатырь.
   – Нет, кто ты таков?
   – Нет, это ты кто таков?
   – Нет, сбакуль, кто ты таков! – и дедушка, эдакий щелкован, щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами, понимаешь, свободной руки, сгорая от нетерпения.
   – Ух ты! Я – Илья Муромец! Вот я каков! Слыхал про меня, старикашка?
   – Ух ты! Так вот ты каков! Нет, не слыхал, букашка!
   – Г-хм! Да кто ты таков, що про меня, Илью Муромца, не слыхал, невежда? Ух ты! Ты що, ващще?
   – Да, я – ващще… ващще… А-а-а, вспомнил, вспомнил! Ух ты! А я – Ващще Премудрый! Я, понимаешь, – бессмертный, двождызначно! Ух ты! Слыхал про меня, трождызначно?
   – Не слыхал ни шпента, однозначно! Ух ты! Ващще!
  
   Чичас будет драка!
  
   – Г-хм! – потрясенно воскуяркнул дедочка и аж опустил руку с бамбуковой тросточкой. – Ишь, понимаешь, нахал: про меня однозначно не слыхал! Ух ты! Ващще! Да куды ж эвто ты так спешишь, невежда Илья Муромец?
   – Хи-хи! Куды, куды! На кудыкину гору!
   – Пошто?
   – Воровать помидору!
   – Одну?
   – Одну!
   – Почему одну?
   – Я ж не жа… Я ж не жа…
   – Шо – не жа?.. Не жа… жа… жа… жаба?
   – Да не! Я ж не жадный! Хи-хи!
   – А-а-а!
   – Бэ-э-э!
   – А теперь повторяю вопрос: да куды ж эвто ты так спешишь, невежда Илья Муромец? Схижи правду, одну только правду и ничего, кроме правды! – и дедушка, эдакий щелкован, щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами, понимаешь, шуйцы, сгорая от нетерпения скушать прекрасную красную, спелую помидору.
   – Хи-хи! Гонюсь за Соловьем-раз… раз… разбойником! Треба срочно его поймати и за раз… раз… разбой наказати: руки-ноги – раз-раз! – оборвати! Ух ты! А ты куды эвто так спешишь, невежда Ващще Премудрый?
   – Хи-хи! Куды, куды! На кудыкину гору!
   – Пошто?
   – Воровать помидоры!
   – Шо, не одну помидору?
   – Хи-хи! Не одну!
   – А сколь? Аж две?
   – Не-е-е, больше!
   – Невжо аж три?
   – Не-е-е, больше! Хи-хи!
   – Шо, невжо аж четыре?
   – Не-е-е, больше!
   – А жаба тебя не задавит?
   – Не!
   – А две жабы?
   – Ну не!
   – А три жабы?
   – Да не-е-е!
   – А много жаб?
   – Не-е-е, энто я их задавлю!
   – Стало быть, ты спешишь на кудыкину гору воровать помидоры, жаб давить…
   – И тебя ими кормить! Хи-хи!
   – Ах так! А ну, говори чичас же, куды эвто ты так спешишь, невежда Ващще Премудрый? – возопил Муромец Илья, ох и сгорая от нетерпения скушать пяток прекрасных красных, спелых помидор. – А не то вот как щелкну тебя чичас пальцем по лбу!
   – Хи-хи! Спешу на поиски колобка! Треба срочно его отыскати и похи… хи… хитителя его наказати: руки-ноги – раз-раз! – оборвати! Ух ты! Ну-ка, уступи мне дорогу, невежа! Мне шибко срочно!
   – Хи-хи! Нет, энто ты уступи мне дорогу, невежа! Ух ты! Мне ощо шибче, ощо срочнее!
   Тутовона Внутренний Голос тихо-тихо, соображаешь, пробуркотал Иванушке:
   – Г-хм! Хи-хи! Що за шум, а драки нет?
   – Эй! – громко-громко, ей-ей, загрымал Иванушка, яростно, понимаешь, размахивая клизмой – красным жупелом купитализма. – Хи-хи! Що за шум, а драки нет?
   – Будет драка! Ух ты! – зычно загорлал богатырь и – чпок, чпок! – выпростал-таки ступни из земли-матери, подняв до небес колоссальное облако аспидной пыли, у-у-ух, кое трожды засим обогнуло – ух ты! – земной, воображаешь, шар. – Чичас вот как слезу с коня середь ясного дня! Да как засучу рукава, понимаешь, сперва!
   Одначе с коня почему-то не слез, ей-ей, и рукава, понимаешь, не засучил, однозначно, хи-хи!
   – Ух ты! Ох и лютая, вах, будет драка, однако! – ох страшно заголчал дедушка, с яростью размахивая тросточкой. – Чичас вот – ух, ох, ах! – как вылезу в окошко из избишки! Да как засучу рукава, понимаешь, сперва!
   Однако в окошко из избишки – ух, ох, ах! – почему-то не вылез, рукава, понимаешь, не засучил, токмо тросточкой бамбуковой ощо пару раз погрозил, двождызначно, хи-хи-хи-хи!
   А Илья Муромец выхватил из заплечных ножен меч-кладенец (сиречь сталенец) и – раз-раз! – размахивая оным над головой, загорлал:
   – Ух, ах ты! А вот я чичас с коня слезу, засим с курьих ножек надстройку-то на фиг срублю, однозначно!
   Однако ж с коня так и не слез, с курьих ножек надстройку-то на фиг и не срубил, однозначно!
   Дедочка отскочил, понимаешь, от открытого окошка, тросточку бросил под стол, выхватил из кармана пурпурных широких штанов предмет – ну вылитый ручной цилиндрический фонарик, нажал на красную кнопочку, и из фонарика вырвался розовый плазменный луч раз… раз… раз… раз… размером с клинок меча-кладенца Ильи. Дед, ворча, подкрутил барашек на рукоятке меча-плазменца и отрегулировал длину клинка эдак, щобы она была в полтора раз… раз… раз… раза больше, чем у меча-кладенца Ильи.
   Засим дедка сызнова высунулся из окошка и заголчал, беспрестанно тыча, ей-ей, сим плазменным лезвием в воздух:
   – А вот я чичас из избы да как выйду, да как твоего буцефала копыт-то лишу! Да ощо его в зад укушу, понимаешь! Однозначно!
   Однако ж из избы так и не вышел, буцефала копыт не лишил и в зад его, понимаешь, однозначно не укусил. Да и чем кусать-то? Ить зубов-то у дедушки, эх-ма, – раз… раз… раз… раз… раз-два и обчелся, хи-хи! Однозначно, понимаешь!
  
   Аринино волшебство
  
   Словесная ярость обоих спорящих стала, ей-богу, подобна коню, скачущему со всех ног по стерне навстречу огню с целю выяснить, в ком больше огню: в коне-огне аль в огне – не коне.
   – Стойте, стойте! А ну-ка немедленно прекратите! – грудным завораживающим гласом сголчала Арина, решив, что пора остановить коня-ярость на скаку.
   И деушка доблестно подняла черно-белый автоинспекторский жезл как можно выше. Ах, в эвту секунду дивца смотрелась необыкновенно прекрасно! И оченно хороша была игравшая на ея лице застенчивая улыска, не бахоря уже о фуражке-аэродроме (а мабудь – и ипподроме)!
   Илья Муромец с дедушкой зехнули на красавицу в клёвой фуражечке – и, понимаешь, лишилися дара речи: тутоди ж прекратили тухтыриться, а дедочка так и сел на свой табурет возле окна, зело съежившись. И даже, ей-богу, поспешно нажав на красную кнопочку, погасил луч своего м-м-м… м-м-м… плазменного меча и ужасть как швидко убрал, соображаешь, ужасающее оружие в карман пурпурных широких штанов, а Иванушка ужасть как швидко убрал красную клизму, угрожающую купитализму, в карман своего докторватсонского халата. Тогды деушка швидко опустила, ей-ей, свой автоинспекторский жезл и сунула оный в черный кожаный чехол, висящий на белом поясном ремне с левой стороны, воображаешь, талии. А усмирённые драчуны и Иван принялись с наслаждением э-э-э… э-э-э… эстетически, понимаешь, созерцать раскрасавицу Арину, а также гадать, що лучше: аэродром али ипподром? М-м-м, м-м-м! Совершенно м-м-м… м-м-м… молча!
   Ровно через тринадцать минуточек к м-м-м… м-м-м… молчунам сверх всякого чаяния вернулся дар речи, ей-ей, и богатырь потрясенно ба… бо… сбахорил:
   – Деушка, а деушка! Э-э-э…
   – Шо? – грудным завораживающим гласом сголчала Арина и волшебно улыскнулась.
   – Как ты э-э-э… энто делаешь?
   – Шо именно?
   – Ну, волшебство!
   – Какое волшебство? – грудным завораживающим гласом сголчала Арина и волшебно улыскнулась.
   – Коней на скаку останавливаешь!
   – А-а-а, э-э-э… энто! Да очень просто! – улыскнулась, воображаешь, волшебница этакая – Арина. – Тут самое главное – не бояться, шо тебя растопчут, ведь конь ишшо больше боится тебя растоптать!
   – Э-э-э… А ежели всё же – эх, раз, раз, раз, раз! – да и растопчет?
   – Не-е-е, побоится: не то представляете, шо с ним засим – эх, раз, раз, раз, раз! – да и сделает э-э-э… сообщество автоинспекторов?! – грудным завораживающим гласом сголчала Арина и застенчиво, понимаешь, улыскнулась.
   – Э-э-э… А-а-а! Так вот оно шо! – скыршили все и – хлоп-хлоп, хлоп-хлоп! – хлопнули каждый себя по лбу, причем изо всех сил и по несколькя раз. – Ай, мама! Ай, мама! Ай, мама!
   А дедочка даже швидко достал тросточку из-под стола и засим сызнова съежился на табуреточке.
  
   Илья Муромец следует совету
  
   – Глубокоуважаемый Илья! – грудным завораживающим гласом схизала Арина, застенчиво улыскаясь.
   – Шо? – во все глаза уставился обалдевший Илья на раз… раз… раз… раз… раскрасавицу и осторожно-преосторожно поклал меч-кладенец (сиречь сталенец, а вовсе не от глагола класть) в заплечные, понимаешь, меч… нож… меч… ножны.
   – Ежели вы поедете прямо, куды ехали, то упретесь в тупик, в пункт постоянной дислокации избушки на курьих ножках, в коей обитает Ващще Премудрый. А вашего Соловья – раз… раз… раз… раз… разбойника этакого – ах, ну точно там нетути: мы толькя чьто оттудова. Понимаете, вы на последней раз… раз… раз… развилке свернули не туды, куды вам надобеть, а под «кирпич». Вы що, ехали-ехали, а «кирпича» не раз… раз… раз… раззехали?
   – Э-э-э… Раз… раз… раз… раззехал, эх, эх!
   – Вы що, не знали, що под «кирпич» ехать нельзя? – грудным завораживающим гласом схизала Арина и застенчиво, понимаешь, улыскнулась.
   – Э-э-э, отлично знал! Но мой внутренний голос скыршил мне: «Э-э-э! Ка-а-ак нельзя?» – и аз, понимаешь, рванул! Э-э-э, ей-ей!
   – А-а-а! Тогды всё понятно! – Арина застенчиво улыскнулась. – Я вам советую раз… раз… раз… раз… развернуть коня, доскакать до первой раз… раз… раз… развилки и тамодь свернуть э-э-э… на истинный путь! Ей-ей!
   – Э-э-э… А куды сворачивать-то, ошую или одесную?
   – Э-э-э… Тамоди перед раз… раз… раз… развилкою – камень, на нем всё раз… раз… расталдыкано! Ей-ей! – грудным завораживающим гласом схизала Арина.
   – А-а-а! Ну отлично! Аз так и поступлю! Ей-ей! Ну-се, спасибо за ценный совет, деушка!
   И Илья Муромец послал деушке оглушительно громкий воздушный поцелуй и нещадно, ей-ей, стегнул богатырского коня богатырской плетью – и конь, богатырски крехтя под своим седоком, вдруг – чпок! – да и выпростался из земли-матери! Тутоди поднялось до небес э-э-э… ну ух колоссальное облако аспидной пыли и трожды засим обогнуло – ух, ты! – земной, понимаешь, шар!
   Не дожидаясь, когды энто облако обогнет земной шар в первый раз, Муромец развернул коня и э-э-э… поскакал, понимаешь, в указанном деушкой направлении.
   А дедушкина ка… ка… ка… ковылькада, осторожно обойдя циклопический ка… ка… ка… ка… котлован, ка… как ни в чем ни бывало ну ух поскакала за богатырем, тожде не дожидаясь того, ах, чего, понимаешь, не стал дожидаться Муромец.
   Достигнув ближайшей раз… раз… раз… развилки, Муромец остановил богатырского коня и не без труда, по слогам, прочел едва видную надпись на обомшелом преогромадном камне: «Ошую пойдешь – в логово Соловья-разбойника попадешь и там, естественно, от свисту его пропадешь; одесную пойдешь – в Шарабарашару попадешь и там, естественно, на гулянках совсем пропадешь!» Илья Муромец, не будь дурак, выбрал, естественно, тот вариант, где пропадешь, но не совсем, и повернул коня ошую.
  
  
   ДОЛЯ ТРЕТЬШАЯ. В ШАРАБАРАШАРЕ
  
  
   Шарабарашара
  
   А дедушкина ковылькада наудалую и напропалую ринулась, понимаешь, за красавицей Ариной одесную. Однозначно! И скачет, и скачет, и скачет! Многаждызначно! А как же иначе?
   И вот, наконец, ковылькада, понимаешь, наша достигла, соображаешь, Шарабарашары – окруженной дремучим лесом древней деревянной деревеньки в тринадесять добротных дворов. Достигла – и остановилась.
   – Ну и где двор твоих суседей, Арина, у коих пропал колобок – круглый бок? Там? Али там? – нетерпеливо пробарабарил в открытое окошко наш дедушка Шерлок Холмс, ощо и внимательно наблюдая за встреченным возом с навозом (причём в воз была впряжена «Нива» вместо лошади), и ткнул пару раз тростью в вельми упоительный деревенский воздух.
   – Их двор – нумер двенадцать, рядом с моим двором под нумером восемь! – грудным завораживающим голосом схизала Арина и застенчиво улыскнулась.
   – А твой двор где?
   – На краю деревни! – застенчиво улыскнулась дивная дивца.
   – На ближайшем к нам?
   – Нет, на противоположном! – дивная Арина застенчиво, понимаешь, заулыскалась.
   – Айда, понимаешь, туда! Да-да-да! – и дедушка энергично ткнул нескольки раз тростью в вельми упоительный деревенский воздух.
   И дедушкина ковылькада с громкими выкриками «Завсегда! Да-да-да!» поспешно устремилась через всю деревню к вельми вожделенной цели.
   М-да-а-а, оная, понимаешь, деревня казалась зажиточной: в каждом, да-да, дворе – «Нива» или мотоцикл с коляской. Избы добротные, пятистенные, не черные, а белые. Повсюду из открытых окон лилась неугомонная, ей-ей, магнитофонная, ей-ей, услада: из некоторых – «Битлз», но из большинства, понимаешь, – Высоцкий и Пугачёва, ей-ей.
   Редкие, ан развеселые и энергично пошатывающиеся прохожие при виде необыкновенной ка… ка… ковылькады сигали в могучие кусты густого, чертовски ка… ка… колючего чертополоха, ха-ха! Да, а зато за за… за… замечательной ка… ка… ка… ка… ковылькадой, соображаешь, гнались огромные собаки с громким лаем и чумазые мальчишки со свистом и – у-у-у! – улюлюканьем.
   М-да-а-а, а когды дедушкина ковылькада пробегала в самом центре деревни мимо одного двора, если не сказать дворищи, на гигантском заборе, соображаешь, которого висела бирка с нумером тринадцать, написанным римскими цифрами, то тамотка остро, ей-богу, запахло – м-м-м, м-м-м! – не токмо навозом, но и – ах, ох! – зеленым горошком! При энтом воротища заборища были, воображаешь, настежь а… а… открыты, и Премудрый с Иванушкой в наиглубочайшем изумлении немедленно заприметили: тамоди, посреди огромадного огорода, перед грандиозным пугалом – у-у-у! – огородным сидел всенародно обожаемый экс-царь Горох на своем раскладном троне и, аккомпанируя себе на баяне, пел всем-всем многочисленным усевшимся на пугалище циклопическим воронам: «Нам, нам, нам у нас – доска почета, нам, нам, нам всевды – достойный путь!» И осоловевшие, понимаешь, вороны совершенно согласно кивали препорядочными, воображаешь, клювами и бодро, одначе фальшиво подпевали: «Кар-кар-кар, кар-кар, – доска почета, кар-кар-кар, кар-кар, – достойный путь!» Горох был обряжен в пончо, джинсы, сомбреро невообразимого раз… раз… размера и вязаные домашние женские тапочки, всё упомянутое – о-хо-хо! – горохового цвета, самых разных оттенков, и всё – рваное и в навозе. Ох, эвтот экс-царь Горох был красавчик-мужчина, идеал девичьих грез и причина девичьих слез. М-м-м, козлиная бородища – во! Вьющиеся усищи – во! Горбатый носище – во! Кучерявый чубища, из-под сомбреро выбивающийся, – во! Одним словом, м-м-м, душка! А какой был у душки красавец баян! М-м-м, м-м-м! Тульский, марки «Этюд-205м2», изумрудного цвета! А какое у душки было сомбреро! У-у-у, невообразимого раз… раз… размера! Этто сомбреро – ах, прирожденного ка… кабальеро! Ах, м-м-м, м-м-м! Однозначно, понимаешь!
  Узехав зело изумленные бошки Иванушки и Премудрого, ухарски, воображаешь, торчащие из окошка избушки, резво бегущей на курьих ножках, прихрамывающих немножко, наш душка Горох тут же умолк, вскочил и сложил раскладной трон, а баян сунул в черный чехол. Засим всенародно обожаемый экс-царь со всем энтим своим всеконечно любимым экс-царским, понимаешь, скарбом в натруженных руках молча бросился со всех ног за за… за… за… за… замечательной ковылькадой.
  Из избы-пятистенки незамедлительно выскочила, воображаешь, Катя Огняночка – оч-чаровательнейшая, поелику ни в коем случае не худощавая, дивца в хрустальных туфельках на высоких каблуках, в красном фартуке поверх белого пеньюара и, понимаешь, с грандиозной поварешкой в руке. Ох, ах, запахло прекрасным гороховым супом, заправленным, ей-ей, отменной домашней сметаной.
  Ох, ах, эвта вельми разгоряченная Катя – м-м-м, м-м-м! – была цыпочка в меру, воображаешь, ширококостная, рост – метр шестьдесят пять, лицо овальное, глаза широко посажены, разрез глаз восточный, цвет глаз – ну просто сводящий с ума: смесь серого, карего и зеленого! Кончик носа чуть приподнят, рот – нормальный. Волосы темно-русые.
  Огняночка весьма пылко взмахнула грандиозной поварешкой и бросилась за Горохом с зело громким криком:
   – Горошек! Зелененький! Душка! Ты энто куда-а-ась, ась? А кто будет смотреть за огородом, за хлевом, за коровником, за курятником, за анбарами с закромами, а также за погребами и за автомобилем «Нива» в гараже, а?
  По пути Екатерина весьма пылко хряснула кого-то из местных жителей грандиозной поварешкой, йес, так что та сломалась и пришлось ея выкинуть. Взамен Катя завладела граблями оного хряснутого, йес, дабы защищать своего старого доброго знакомого – дедушку Ващще Премудрого: ведь шарабарашарцы всегда ховают нажитое и хватаются за грабли, цепы и косы и прочие веские причины мучительной кручины всякого, понимаешь, заезжего чина, однозначно. Йес, йес! К слову, длина грабель в точности равнялась длине выкинутой поварешки! Однозначно, понимаешь!
  
   Во дворе Арининой хаты
  
   Наконец бесподобная дедушкина ковылькада прибыла во двор Арининой хаты. Тамоди, понимаешь, стоял желто-синий гаишный мотоцикл «Урал» с коляской, а ишшо тамодь было много-премного кустов малины, м-м-м, м-м-м, могучих-премогучих, ка… ка… колючих-преколючих.
   Дедонька вышел из утомленной избы, размахивая тросточкой и таща за руку упирающегося Иванушку, а засим встал, позехал кругом и принял единственно здравое решение расположиться здесь временным лагерем. Избушенька встала на указанное Ариной свободное место, а похрусты, страстно похрустывая костями и ма… ма… ма… ма… мосолыгами, мигом а… а… окружили новый лагерь абсолютно непроницаемым, понимаешь, забором в три ряда. А дедочка прямо перед собой воткнул – бам! – бамбуковую тросточку торчком в земной, воображаешь, шар, сдвинул его на нанометр и удовлетворенно крякнул.
   Но тутовона – ох! – к прибывшим сразу принялся отважно пробиваться через абсолютно непробиваемый тройной забор из похрустов всенародно обожаемый экс-царь Горох. Похрусты старались его, экс-царя и любимца – нет, обожаемца! – всенародного, понимаешь, схватить и не пропустить, ан нияк не могли до него – ах, ох, ух! – дотянуться: Горох был низенький, кругленький, а главное – в сомбреро: в превосходном ка… ка… кабальерском соломенном сомбреро невообразимого раз… раз… размера. Впрочем, сомбреро Гороху похрусты попросту наполовину раз… раз… разодрали, эдакие, понимаешь, прохвосты, эдакие, понимаешь, неотесанные энти, как их, – не ка… кабальеры, а ху… ху… хулиганьеры! Вах, в энтом переполохе со всех похрустов градом посыпались ох многочисленные, понимаешь, блохи – дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие мрачные эхи, ахи и охи!
   И-эх, ох, экс-царь Горох отважно пробился через абсолютно непробиваемый тройной забор, подбежал як можно ближе к прибывшим, наскольки энто позволяло ка… ка… кабальерское сомбреро, попросту наполовину раз… раз… разодранное прохвостами похрустами, энтими, понимаешь, не ка… кабальерами, а ху… ху… хулиганьерами, и раз… раз… раз… радостно-прерадостно забазанил:
   – Дедушка! Ивашка!
   – Душмяный Горошек! – дружно и огорошенно, понимаешь, сголчили дедушка с Ивашкой, почувствовав сладостный запах свежего горошка. – Снимай, голубчик, сомбреро! Вешай сомбреро на тросточку, ка… кабальеро!
   – Не-а! Ах, мабудь, обнимемся першим делом? – восторженно предложил всенародно обожаемый экс-царь, одначе сомбреро, хочь и наполовину раз… раз… разодранное похрустами, почему-то не снял.
   – Не-е-е, не царское эвто дело – обниматься в сомбреро, ваше всенародно обожаемое величество! – дружно сголчили огорошенные дедушка с Ивашкой.
   – А мы таперь не царь! – огорошенно пробормолил всенародно обожаемый экс-царь, с обожанием поправляя на голове потрясающее сомбреро, хочь и наполовину раз… раз… разодранное похрустами.
   – Да? А кто, ваше всенародно обожаемое величество? – дружно, понимаешь, сголчили вельми огорошенные дедушка с Ивашкой. – Некакой ка… кабальеро в сомбреро?
   – Не-а! Мы, братцы, экс-царь, называйте меня нашим – нет, вашим! – нет, всенародным, причем обожаемым! – экс-величеством! Так шо обнимемся першим делом! – восторженно предложил всенародно обожаемый экс-царь, одначе сомбреро, наполовину раз… раз… разодранное похрустами, так и не снял, понимаешь, ка… ка… кабальеро!
   Тут дед посуровел и задумчиво, хочь и несколько огорошенно, понимаешь, сбахорил:
   – Да ни, ваше наше всенародно обожаемое экс-величество! Першим делом? Першим делом – преступленья!
   – Ну а музыка? – огорошенно пробормолил всенародно обожаемый экс-царь, с обожанием поправляя на голове потрясающее сомбреро, впрочем наполовину раз… раз… разодранное похрустами. – Приличная, энергичная игра на баяне, а?!
   Дедушка на микросекундушку – вах, вах! – расплылся в блаженной улыбушке, одначе посуровел и мрачно, хочь оченно огорошенно, сбахорил:
   – А музыка – вах, вах! – потом, ваше наше всенародно обожаемое экс-величество! Не хотите ли снять сомбреро, ка… ка… кабальеро, а? Сомбрерчик ить можно повесить на тросточку, ка… кабальерчик!
   – У-у-у! У-у-у! Не-а! У-у-у! У-у-у! – огорошенно пробормолил всенародно обожаемый экс-царь, засим всхлипнул, одначе сомбрерчик, наполовину раз… раз… разодранный похрустами, так и не снял, понимаешь, ка… ка… кабальерчик, и на тросточку не повесил, у-у-у, у-у-у, ху-у-у… ху-у-у… хулиганьерчик, ей-ей!
   Но вот в то же самое окомгновение к абсолютно непробиваемому тройному забору из похрустов подбежала всенародно обожаемая экс-царица Катя Огняночка и принялась отважно пробиваться скрозь оный забор, энергично орудуя, понимаешь, граблями: хрясь-хрясь, хрясь-хрясь, хрясь-хрясь! Вах, в энтом переполохе со всех похрустов градом посыпались ох многочисленные, понимаешь, блохи – дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие мрачные эхи, ахи и охи! Ух, через три ряда похрустов Катя отважно прошла ну как нож скрозь масло! Ах, вот токмо вышла всенародно обожаемая экс-царица уже с преогромнейшим, понимаете, декольте, которое прогрызли в ея пеньюаре энти весьма неотесанные прохвосты – похрусты. У-у-у, у-у-у, ху-у-у… ху-у-у… хулиганьеры, ей-ей!
   Экс-царица отважно подскочила как можно ближе к прибывшим, насколько эвто позволяли ей мельтешащие грабли, и раз… раз… раз… радостно-прерадостно забазанила:
   – Дедушка! Ивашка!
   – Ах, раз… раз… разумница Катенька! – дружно сголчили дедушка с Ивашкой и крякнули в простоте, вельми огорошенные зрелищем преогромнейшего Катиного декольте. – Вах, прекрати орудовать граблями! Мабудь, прислонишь их к тросточке, понимаешь?
   – Не-а! Ах, мальчики! Мабудь, обнимемся першим делом? – восторженно предложила всенародно обожаемая экс-царица, но орудовать граблями почему-то нет, нет, не прекратила: хрясь-хрясь, хрясь-хрясь, хрясь-хрясь!
   – Не-е-е, не царицыно энто дело – обниматься средь беспредела, ваше всенародно обожаемое величество! – гаркнули молодецки дедушка с Ивашкой и, понимаешь, крякнули в простоте, вельми огорошенные зрелищем преогромнейшего Катиного декольте. – И прекрати, вах, вах, наконец, орудовать граблями, понимаешь!
   – Не-а! Да я таперь не царица! – в неистовой маете воскуярнула наша Катя, огорошенно глядя в свое преогромнейшее, понимаете, декольте, прогрызенное энтими весьма неотесанными прохвостами – похрустами, одначе орудовать граблями так и не прекратила: хрясь-хрясь, хрясь-хрясь, хрясь-хрясь!
   – Да? А кто, ваше всенародно обожаемое величество? – дружно сголчили дедушка с Ивашкой и крякнули в простоте, вельми огорошенные зрелищем преогромнейшего Катиного декольте. – Токмо прекрати орудовать граблями, понимаешь!
   – Не-а! Ах, я таперь экс-царица, называйте меня моим – нет, вашим! – нет, всенародным, причем обожаемым! – экс-величеством! Так шо обнимемся першим делом! – восторженно предложила всенародно обожаемая экс-царица, засим вельми огорошенно глянула в свое преогромнейшее, понимаете, декольте, прогрызенное энтими весьма неотесанными прохвостами – похрустами, и в неистовой маете крякнула, но орудовать граблями так и не прекратила: хрясь-хрясь, хрясь-хрясь, хрясь-хрясь!
   Тут дед посуровел и задумчиво, понимаешь, сбахорил:
   – Да не, ваше наше всенародно обожаемое экс-величество! Першим делом? Першим делом – преступленья! – и в простоте крякнул сорвавшимся голосом, вельми огорошенно, понимаешь, глядя в преогромнейшее, соображаешь, Катино декольте. – Естли толькя не прекратишь шустро орудовать граблями, понимаешь!
   – Ну а деушки? Я, понимаешь? – в неистовой маете воскуярнула наша Катя, огорошенно, понимаешь, глядя в свое преогромнейшее, соображаешь, декольте, прогрызенное энтими весьма неотесанными прохвостами – похрустами. – Засим, понимаешь, Татьяна Учтивица? – и всенародно обожаемая экс-царица энергично продолжила орудовать граблями: хрясь-хрясь, хрясь-хрясь, хрясь-хрясь!
   Дедочка на наносекундочку, понимаешь, расплылся в блаженной улыбочке, одначе посуровел и мрачно-премрачно сбахорил:
   – А деушки, понимаешь, потом, ваше наше всенародно обожаемое экс-величество! – и в простоте крякнул сорвавшимся голосом, вельми огорошенно глядя в преогромнейшее, соображаешь, Катино декольте. – Тогды, когды кое-кто прекратит орудовать граблями, понимаешь!
   – У-у-у, у-у-у, ху-у-у… ху-у-у… хулиганьеро! – вельми огорошенно пробормолила всенародно обожаемая экс-царица, засим глянула в свое преогромнейшее, соображаешь, декольте, прогрызенное энтими весьма неотесанными прохвостами – похрустами, ох горько всхлипнула, но энергично орудовать граблями, ах, так и не прекратила: хрясь-хрясь, хрясь-хрясь, хрясь-хрясь!
   Все огорошенно премногажды крякнули и с недоумением позехали на дедушку, а похрусты – так те ажно покрутили пальцами у висков: вот, мол, сей дедушка-то каков, а! Ну дурак из дураков! Энто ж надо ж: он деушек на потом, дурачище, откладывает, понимаешь!
   А дурак из дураков – чпок! – выхватил, понимаешь, из грунта бамбуковую тросточку и принялся оною порывисто постукивать – бам, бам! – по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей! Вот дурачище, соображаешь!
  
   Чудесный сортирчик
  
   – Итак, – задумчиво эдак сгунил несгибаемый детектив, ох и порывисто постукивая – бам, бам! – бамбуковой тростью по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей, – тенчас, понимаете, нам предстоит принять мучительно, знаете, трудное решение: шо же ж нам следует, воображаете, учинить першим делом, с учетом того, чьто в нашем раз… раз… расследовании, ёлки-палки, кажная с-с-са… с-с-са… с-с-са… с-с-сантиминутища на счету, у?
   – Как чьто? Как чьто? – огорошенно воскуяркнул Иван. – Першим делом бежать к хозяевам колобка! Ведь ты сам сгунил: в нашем раз… раз… расследовании, ёлки-палки, кажная с-с-са… с-с-са… с-с-са… с-с-сантиминутища на счету! У!
   – Нет, Ива! Да, Ива! У! У!
   – Шо – нет? Шо – да? У? У?
   – Шо, шо! Шо, шо! У! У! Нет, мы не побежим к хозяевам колобка! Да, в нашем раз… раз… расследовании, понимаешь, кажная с-с-са… с-с-са… с-с-са… с-с-сантиминутища на счету! У! И посему-у-у… – невероятно гордо пробакулил дедушка и трахнул себя тростью – трах, бах! – по шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей. – Ой, мама! У-у-у, у-у-у!
   – У-у-у, диду! И посему-у-у?.. – невероятно огорошенно воскуяркнул Иванушка.
   – Ну-с, мы попросим избу-у-ушку… – таинственно и вдохновенно сгумбил дедушка и, не жалея сил, стукнул – бам, бам! – бамбуковой тростью по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей. – Ой, мама!
   – Ой, деда! Попросим избу-у-ушку?.. – ощо более огорошенно сгунил Иоанн.
   – М-м-м, м-м-м, многоопытную избу-у-ушку… – уверенно уточнил дедушка и, не жалея сил, стукнул – бам, бам! – бамбуковой тростью по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей. – Ой, мама!
   – Ой, деда! Попросим, м-м-м, м-м-м, многоопытную избу-у-ушку?.. – ощо более огорошенно сгунил Иоанн.
   – Снести нам яичко… Ой, мама!
   – Ой, деда! Снести нам яичко?..
   – И пусть из яичка в момент вылупится… Ой, мама!
   – Ой, деда! Шо, шо из яичка в момент вылупится? Птичка? Невеличка?
   – И на наших глазах борзо вырастет… Ой-ё-ё-ёй!
   – Ай-я-я-яй! Шо, шо там на наших глазах борзо вырастет, м-м-м? Птичка? Синичка? Аль птя… пти… птю… птё… птеродактиль? Шо? Шо?
   – Шо, шо! Шо, шо! Сортир на цыплячьих лапках, вот шо! – невероятно гордо пробакулил дедушка и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами, понимаешь, свободной руки, и… и… и… и… изощренец этакий.
   – Тьфу! – огорошенно, понимаешь, сгунил Иоанн.
   И тут же – ей-ей! – расквохтавшаяся избушка снесла яичко, из коего, понимаешь, тут же – ей-ей! – вылупилось крохотное оч-чаровательное существо: ох, нечто, воображаешь, вроде порожнего коробка спичек на ма-а-ахоньких таких цып… цып… цыплячьих лапках!
   Крохотное оч-чаровательное существо жалостливо пропищало:
   – Пи-пи! – и сделало – ах! – под себя пи-пи!
   – Тьфу! – ишшо более огорошенно, понимаешь, сгунил Иоанн.
   Оч-чаровательное существо, ах, тут же – ей-ей! – принялось впопыхах клевать травку-муравку и – раз-раз! – за пару минутишек выросло, йес, йес, превратившись в добротный проолифленный дощатый сортирчик на бройлерных цып… цып… цыплячьих лапках. Чудесный сортирчик тут же вызвал у всех аль почти у всех окружающих чувство умиления: он радовал очи и носы цветом и запахом чуть недосохшей олифы. На узкой дощатой дверочке с выпиленным ромбиком было написано красным мелком: «Евродверь из лавра», причем першая литера «а» в слове «лавра» была зачеркнута, а над чертой была приписана кур… кар… каракуля «у» и непонятные слова: «по писсуар».
   У-у-у, тутовона Иванушкин Внутренний Голос озадаченно, ан флегматично, понимаешь, скыршил Ивану:
   – Иван!
   – Шо?
   – Шо, шо! Почему энто в лесу у нас вообче не было сортира, а в деревне он вдруг срочно понадобился?
   Иван озадаченно, ан энергично заголчал дедушке:
   – Деда, а деда!
   – Шо?
   – Шо, шо! Почему эвто в лесу у нас вообче не было сортира, а в деревне он вдруг срочно понадобился?
   – В лесу, Ваня, под каждым кустом – самородный сортир! – шибко дал дед исчерпывающий ответ и лихо взмахнул тростью, как саблей.
   – Ах вот оно шо! – огорошенно, но энергично – блям! – хлопнул себя по лбу Иван. – Ой, мама!.. Эй, Гоша, а Гоша!
   – Ой, Ваня! Ну шо? – огорошенно, но флегматично скыршил Иванушкин Внутренний Голос.
   – Шо, шо! В лесу, Гоша, под каждым кустом – самородный сортир! – шибко дал Ваньша исчерпывающий ответ.
   – А-а-а! – огорошенно, но флегматично – блям! – хлопнул себя по лбу Иванушкин Внутренний Голос. – Ой, мама!.. Так вот оно шо! А я так и думал! Ну а в деревне-то он зачем?
   – А-а-а! – огорошенно, но энергично – блям! – хлопнул себя по лбу Иван и весьма огорошенно воскуяркнул сам себе: – Ой, мама!.. В самом деле, ну а в деревне-то он зачем?
   Иван подумал-подумал, ни шиша не придумал, сам себе не ответил да и воскуяркнул весьма огорошенно:
   – Деда, а деда!
   – Шо?
   – Шо, шо! Ну а в деревне-то он зачем?
   – А-а-а! А в деревне под каждым кустом могут, Ванечка, оказаться местные обитатели! – шибко дал дед исчерпывающий ответ и лихо взмахнул тростью, как саблей.
   – А-а-а! Вот оно шо! – огорошенно, но энергично – блям! – хлопнул себя по лбу Иван. – Ой, мама!.. И верно! Ну, я так и думал! Гоша, а Гоша!
   – Шо?
   – Шо, шо! А в деревне под каждым кустом могут, Гошенька, оказаться местные жители! – шибко дал Ваньша исчерпывающий ответ и засим – блям! – шибко хлопнул в ладоши.
   – А-а-а! Вот оно шо! – огорошенно, но флегматично – блям! – хлопнул себя по лбу Иванушкин Внутренний Голос. – Ой, мама!.. И верно! В деревне под каждым кустом могут, понимаете, оказаться автохтоны! Ну, я так и думал! – и – хлоп! – шибко м-м-м… блямкнул в ладоши.
   И все – а все они были до чрезвычайности огорошены – флегматично замолчали и энергично задумались. Хотелось бы думать, что о том, как полезно задумываться, до чего-то додумываться и, самое главное, заранее всё обдумывать, ёшкин кот! Однозначно, понимаешь!
  
   В суседний двор!
  
   Иванушкин Внутренний Голос зело огорошенно подумал, подумал да и прокыршил в лохматой Иванушкиной голове:
   – И шо ж нам таперь следует совершить в нашу с тобой першую голову, Иванушка, а? Занять очередь в сортир? Ах, пусть наша очередь будет першей!
   Иванушка услышал в лохматой голове голос своего огорошенного бр-р… бр-р… бр-р… разума, подумал, подумал, волосы, воображаешь, на голове начал было рвать в клочья и, весь взъерошенный и огорошенный, вдруг заголчал:
   – И шо ж нам таперь следует совершить в мою першую голову, дедушка? Занять с моим Внутренним Голосом очередь в сортир? И пусть наша очередь будет першей?!
   – Вай, вай, не выдумывай, Ива! – брюзгливо-пребрюзгливо, понимаешь, схизал дедушка, со злостью взмахнув тростью, как саблей. – А вот таперь-то нам всем следует першим делом, в першую голову и в першую очередь бежать к хозяевам колобка: в нашем раз… раз… расследовании, понимаешь, кажная с-с-са… с-с-са… с-с-са… с-с-сантиминута на счету! Однозначно!
   – А-а-а! – с колоссальным облегчением – хлоп-хлоп, хлоп-хлоп! – блямкнули, воображаешь, себя все окружающие по лбам, а засим затрясли всем, кто чем был першим делом, в першую голову и в першую очередь богат. – Мы так и думали! Першим делом, в першую голову и в першую очередь именно о том, шо нечего тут выдумывать! Соображаем, понимаешь! Однозначно!
   – Вот именно! Эй, похрусты! – сголдил дедуля, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей.
   – Шо? Шо? – сголчали все похрусты, усиленно, понимаешь, тряся тазовыми костями.
   – Шо, шо! Шо, шо! Не соображаете, шо ли? Троих – нет, двоих, шобы не сообразили на троих! – оставить караулить тр… тр… территорию нашего лагеря! А все остальные – за мной! – сголдил дедуля, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей.
   – Хорошо-о-о! – сголчали все похрусты, усиленно, понимаешь, тряся тазовыми костями.
   – Шо-о-о? – сголдил похрустам дедуля, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей.
   – Оченно хорошо-о-о, вот шо-о-о! – сголчали все похрусты, усиленно, понимаешь, тряся тазовыми костями.
   – А ишшо-о-о? – сголдил похрустам дедуля, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей.
   – Гениально, вот шо-о-о! – сголчали все похрусты, усиленно, понимаешь, тряся тазовыми костями.
   – А ишшо-о-о? – сголдил похрустам дедуля, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей.
   – Сверхгениально, вот шо-о-о! – сголчали все похрусты, усиленно, понимаешь, тряся тазовыми костями.
   – Вот то-то ж! – сголдил похрустам дедуля, без злости – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как вельми элегантной дирижерской палочкой.
   – То, то! Вне всяких сомнений! А то было б что-то не то! – моментально подтвердили все похрусты, усиленно, понимаешь, тряся тазовыми костями.
   – Вот то-то! Ивашка! – сголдил дедуля, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей.
   – Ась? – резво откликнуся Ивась, усиленно, понимаешь, тряся лохматой головой со взъерошенным да и огорошенным Внутренним Голосом, засевшим внутри нея.
   – Аринушка! – сголдил дедуля, без злости – раз, раз, раз! – размахивая тростью, ан не как саблей, а как вельми элегантной дирижерской палочкой.
   – Ась? – грудным завораживающим голосом схизала ах дивная дивца и застенчиво улыскнулась, грациозно тряхнув всем, чем была обильно наделена Богом.
   – Избушка! – сголдил дедуля, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей.
   – Ась? – резво откликнулась избушка, усиленно, понимаешь, трясясь на курьих ножках.
   – Сортирчик! – сголдил дедуля, не без злости – раз, раз, раз! – размахивая тростью, ан не как саблей, а как вельми ужасной менторской – у-у-у, у-у-у! – указкой.
   – Ась? – резво откликнулся чудесный сортирчик, колоссально трясясь на цыплячьих лапках.
   – Все тут, пред моим лицем? – сголдил дедуля, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей.
   – Да, все! – заголчали все громко-громко, усиленно, понимаешь, тряся всем, кто чем был богат.
   – Не надо голчать так громко, аз вас отлично слышу! – дедуля со злостью – раз, раз, раз! – взмахнул трожды тростью, аки топором.
   – Да, все! – заголчали все несколькя, соображаешь, тише, усиленно, понимаешь, тряся всем, кто чем был богат.
   – Голчите чуть громче, аз вас не слышу! – дедуля со злостью – раз, раз, раз! – взмахнул трожды тростью, аки топором.
   – Да, все! – заголчали все куда громче, чем в первый раз, усиленно, понимаешь, тряся всем, кто чем был богат.
   – Вот теперь, кажется, слышу! Но я вас не понял! Повторите ощо раз! – дедуля со злостью – раз, раз, раз! – взмахнул трожды тростью, аки топором.
   – Да, все! – заголчали все-все ощо громче, усиленно, понимаешь, тряся всем, кто чем был богат.
   – Не надоть столь часто голчать и трястись, аз вас отлично и слышу, и зырю! – дедуля со злостью – раз, раз, раз! – взмахнул трожды тростью, аки топором.
   – Так голчать аль не голчать, ёшкин кот? – заголчали все-все часто-часто, усиленно, понимаешь, тряся всем, кто чем был богат.
   – Молчать, ёшкин кот! Все за мной, толковейшие помощники детектива! – сголдил дедуля, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей.
   – Ага-а-а-сь! – громко-громко, ух радостно-радостно, понимаешь, сгорлали все сразу, усиленно тряхнув всем, кто чем был богат.
   Ворота ограды из похрустов с грохотом, соображаешь, отворились, и сверхгениальный детектив, со злостью – раз, раз, раз! – размахивая тростью, как саблей, и усиленно, понимаешь, трясясь вместе со своими толковейшими помощниками, во всю мочь лихо трясущими, воображаешь, на бегу всем, чем были богаты, ух ринулся со двора Арины на встречу, соображаешь, с потерпевшими в суседний двор. А вы думали шо? Не в суседний, шо ли, двор? Шо ль, зачем-то куды-то ишшо?
  
   В суседнем дворе
  
   А там, в суседнем дворе, соображаешь, стоял зеленый мотоцикл «Урал» с зеленой коляской, с которых были сняты, воображаешь, колеса, включая запасное, прикрепное. А знаешь, и сей зеленый мотоцикл «Урал», и его ох и зеленая коляска, вах, вах, были зело тряскими, понимаешь.
   Ну-с, именно тамодь многоопытная избушка с чудесным сортирчиком встали на удобное свободное место; дедушка, Арина и Иванчик встали подле юненького, очаровательненького, понимаешь, сортирчика, а похрусты окружили новый лагерь абсолютно непробиваемым забором в три ряда и принялись страстно похрустывать костями плюс громогласно – и подлинно беспристрастно – делиться, воображаешь, последними – ох, вельми удивительными! – вестями.
   Тутовона Иванушкин Внутренний Голос зело огорошенно прогундявил Ивану:
   – Ваня, а Ваня!
   – Ну чего тебе? – несколько сня… сню… сны… снисходительно, понимаешь, спроховал Иоанн.
   – Ваня, а кто будет дедушкиным переводчиком с местного дюже литературного диалекта на родной, любезный открытому сердцу и общепонятный фольклорный язык, а?
   – Г-хм! Деда, а деда! – огорошенно загорлал Иоанн, суетливо размахивая предлинными – ой-ё-ё-ёй! – руками.
   – У-у-у, ну чего тебе, ась? – с раздражением вырек дедонька, воткнул в землю трость и достал лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   – Деда, а кто будет твоим переводчиком с местного дюже литературного диалекта на родной, любезный открытому сердцу и общепонятный фольклорный язык, а? – огорошенно прогорлал Иоанн, суетливо размахивая предлинными – ой-ё-ё-ёй! – руками.
   – Г-хм! Ваня, а кто может быть моим переводчиком с местного дюже литературного диалекта на родной, любезный открытому сердцу и общепонятный фольклорный язык, а? – огорошенно, понимаешь, спроховал дед, преподозрительно зыря на Ивана скрозь изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Г-хм! Гоша, а кто может быть дедушкиным переводчиком с местного дюже литературного диалекта на родной, любезный открытому сердцу и общепонятный фольклорный язык, а? – огорошенно, понимаешь, спроховал Иванушка у своего Внутреннего Голоса, суетливо размахивая предлинными – ой-ё-ё-ёй! – руками.
   – Г-хм! Геша, а кто может быть дедушкиным переводчиком с местного дюже литературного диалекта на родной, любезный открытому сердцу и общепонятный фольклорный язык, а? – суетливо размахивая предлинными – ой-ё-ё-ёй! – руками, огорошенно спроховал в свою очередь Иванушкин Внутренний Голос у своего, понимаешь, секретного Внутреннего Голоса, запрятанного глубоко внутри первого, как в матрешке.
   – Кто, кто? – огорошенно спроховал секретный Внутренний Голос Иванушкиного Внутреннего Голоса, суетливо размахивая предлинными – ой-ё-ё-ёй! – руками.
   – Кто, кто, Геша! Да вот кто: кто-нибудь из местных, знающих оба языка! – вельми задорно сгорлали все прочие сразу, зело проворно, понимаешь, размахивая самыми разными по длине руками.
   – Г-хм! Ах вот кто! Да-да! Иван, мабудь – ты? – грозно, понимаешь, спрохал дедушка, ух вылитый Шерлок Холмс, зыркнув на Иванушку, воображаешь, скрозь изыщительную, соображаешь, лупу.
   – Г-хм! Ах, аз не могу! Ах, аз доктор Ватсон! Ах, аз не имею возможность быть одновременно доктором Ватсоном и толмачом Переводсоном, понимаешь! Да-да! Однозначно! – швидко сбахорил Иван, суетливо размахивая предлинными – ой-ё-ё-ёй! – руками.
   – Г-хм! Ах, я, понимаешь, могу! Однозначно! – грудным завораживающим голосом схизала ох добросердечная Арина и застенчиво, зырите ли, улыскнулась.
   – Г-хм! О… о… о… оченно хорошо! – обрадованно воскуяркнул наш Шерлок Холмс, зехнув на нашу улыскливую Арину скрозь изыщительную, воображаешь, лупу. – Итак, приступаем к о… о… опросу весьма по… по… по… потерпевших! Г-хм! Где же они, а?
   – Бэ! А мы здесь! Да-да-да! – пронзительно заголчали якие-то ветхие старичек и старушка, энергично проталкивающиеся скрозь тройной, абсолютно непробиваемый, забор из похрустов, с невообразимым грохотом расшвыривая оных ошую и одесную.
   Шерлок Холмс проницательно зехнул скрозь изыщительную, воображаешь, лупу на вельми, понимаешь, отчаянно пробивающихся к нему седеньких и трясущихся потерпевших, лице его вытянулось, и Холмс изумленно схизал:
   – Г-хм! Да-да-да!
   Во внешности сих старичков преотчетливо, понимаешь, читались следы весьма долгих лет обыкновеннейшей жизти: у старухи торчал из середины лица длинный-длинный, ну оченно длинный, нос, ибо энта старуха любила в свои и чужие дела совать оный нос, вот он и удлинился с годами до чрезвычайности; у старика по бокам головы лопухами торчали ух гигантские уши, ибо оный старик был приучен старухой во всём её тщательно слушать, вот его уши с годами и увеличились до размера гигантских, воображаешь, лопухов, так как старуха к тому же частенько, воображаешь, таскала муженька не обинуясь за оные лопушистые уши. Ах, на старичках были преотличнейшие, жемчужного цвета этнографические одеяния из крапивы с собственного огорода и не менее экологически чистая обувь из лыка – ух, любо-дорого посмотреть! Да-да-да!
  
   Сообщение весьма потерпевших
  
   И вот що сообщили весьма потерпевшие сверхгениальному детективу и его малополезным помощникам, егда протолкнулись скрозь тройной, абсолютно непробиваемый, забор из похрустов, с невообразимым грохотом расшвыряв оных ошую и одесную.
   – Жили-были мы: старик плюс старуха, – проскырчигала трясущаяся старуха сварливо, но нескольки даже хвастливо, и подмигнула игриво. – Только и было у нас именья, что вот эта хатка.
   – Живали-бывали они: дзед да баба, – перевела Арина грудным завораживающим голосом, а далее улыскнулась застенчиво и на всякий случай подмигнула один в один. – Было – я имею в виду: имелось – у них отличное имение: сей, понимаешь, большущий вигвам. И токмо!
   – Г-хм! Стало быть, наши клиенты – весьма именитые люди! – преглубокомысленно заметил проницательнейший Шерлок Холмс и радостно подмигнул.
   – Попросил меня старик: «Вах, испеки, о старуха, что ль, колобок!» И ткнул меня пальцем в бок, мой голубок! – проскырчигала трясущаяся старуха сварливо, но нескольки даже хвастливо, и засим, г-хм, подмигнула игриво.
   – Попрохал бабу дзед, ткнув ея пальцем в бок, ея голубок: «Вах, испекчи, о бабулечка, чьто ль, колобок», – перевела Арина грудным завораживающим голосом, застенчиво улыскаясь, а засим точнехонько, г-хм, подмигнула на всякий случай.
   – Ха! Стало быть, ткнул ея в бок, ея голубок! А що такое ка… ка… колобок? – спрохал проницательнейший детектив, вечно забывающий всё, що нужно помнить, понимаешь, назубок, да тут же и подмигнул ох и игриво.
   – Гм! Круглый хлебец! – улыскнулась застенчиво ух много знающая Арина и на всякий случай подмигнула один в один.
   – Ну так вот, – продолжила тутовона чик… чик… скырчигать старуха зело сварливо, но оченно даже хвастливо, – а я старику и говорю: «Молчи, не бухти! Из чего печь-то? Муки давно нету!» – и тутовона старуха нескольки даже игриво подмигнула.
   – Баба дзеду гутарит всутыч: «Не бухчи, молчи! Из чего пекчи? Мучки давненько ведь нетути!» – застенчиво улыскаясь, перевела Арина грудным завораживающим голосом и на всякий случай подмигнула один в один, ей-ей.
   – А я старухе и говорю: «Э-эх, старуха, голова два уха! А ты по коробу поскреби, по сусеку возьми да и помети, авось муки хоть маленечко и наберется!» – сгутарил всутыч старик и – ах, мах! – монарховеличественно взмахнул, понимаешь, лопушистыми ушами.
   – А дзед бабе тожде всутыч гутарит: «Э-эх, старуха, шебала два уха! А ты по коробу поскреби...» – застенчиво улыскаясь, грудным завораживающим голосом перевела Арина и на всякий случай попыталась взмахнуть ушами один в один, ан тщетно.
   – А-а-а, стало быть, у старухи на шебале два уха! А що такое короб? – спрохал проницательнейший детектив и попытался м-м-м… м-м-м… монарховеличественно взмахнуть, понимаешь, ушами, ан тщетно.
   – По Далю алибо по Афанасьеву? – застенчиво улыскнулась дивца и на всякий случай подмигнула, ой, нескольки даже игриво, ей-ей.
   – По Далю! Нет, по Афанасьеву! – сгунил проницательнейший детектив и нескольки раз подмигнул, понимаешь, игриво, ей-ей.
   – Ящик с замком для поклажи! – застенчиво улыскнулась дивца и на всякий случай подмигнула один в один, тожде ой нескольки раз. – Значит, дзед бабе всутыч гутарит: «Э-эх, старуха, шебала два уха! А ты по коробу возьми да и поскреби, по сусеку засим помети…»
   – Ах! – перебил проницательнейший детектив улыскливую Аринушку и… и… и попытался на всякий случай м-м-м… м-м-м… монарховеличественно взмахнуть ушами, ан тщетно. – Аз мыслю: раз есть у стариков ящик с замком для поклажи, ах, стало быть, старики-то покладистые! Ах, так, стало быть, есть ощо у покладистых стариков несметное имущество в коробах! Ах, а що такое су… су… сусек?
   – Засек, закром! – пробаяла дивная дивца грудным завораживающим голосом, застенчиво улыскнулась и… и… и на всякий случай попыталась ма… ма… монарховеличественно взмахнуть ушами один в один, тожде тщетно, и у нея получилось!
   – А-а-а! Стало быть, у именитых, покладистых дзеда с бабой богатое имение: с закромами! – сделал вывод проницательнейший детектив и… и… и попытался м-м-м… м-м-м… монарховеличественно взмахнуть ушами, ан с дурнопрежним успехом.
   – «...Авось мучки хочь трошки и наберется», – грудным завораживающим гласом закончила фразу Арина, застенчиво улыскнулась, а засим – так, на всякий случай, – попыталась ма… ма… монарховеличественно взмахнуть ушами один в один, тожде тщетно, и у нея получилось!
   – Взяла я тогда крылышко, – нежданно продолжила веньгать старуха сварливо, но несколькя даже хвастливо, – по коробу поскребла, ах, ох, по сусеку помела, и набралось муки пригоршни с две. Замесила на сметане, изжарила в масле и положила на окошечко ох круглую сиротиночку постудить! – и тутовона старуха ух подмигнула весьма игриво.
   – А нельзя ль короче? – воскуяркнул в нетерпении наш Шерлок Холмс, зехнув на старуху скрозь лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма, да тут же и подмигнул, понимаешь, зело игриво.
   – Ах, ох, тогды баба испекчила сферический артефакт и залюбовалась своим арт-творением с баснословным умиротворением, ан несколькя стыдливо, факт! – грудным завораживающим голосом перевела Арина, улыскаясь застенчиво, а засим на всякий случай подмигнула один в один.
   – А що было дальше? – спрохал наш Шерлок Холмс, зехнув на старуху скрозь изыщительную, воображаешь, лупу. – Толькя во всех подробностях! – и Холмс подмигнул, понимаешь, зело игриво.
   – Колобок полежал-полежал да вдруг и покатился – с окна на лавку, с лавки на́ пол, по́ полу да к дверям, перепрыгнул через порог в сени, из сеней на крыльцо, с крыльца на двор, со двора за ворота, дальше и дальше! – рассхизала старуха сварливо, но оченно даже хвастливо, и подмигнула весьма игриво.
   – Колобок шасть – и покатился! – перевела Арина грудным завораживающим голосом и улыскнулась застенчиво, а засим на всякий случай подмигнула один в один.
   – А естли по… по… поподробнее? – воскуяркнул в нетерпении детектив, взехиваясь в красавицу Арину скрозь изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Покатился, покатился, покатился, покатился, покатился, покатился… – по… по… поподробнее перевела Арина грудным завораживающим голосом, застенчиво улыскаясь и по… по… подмигивая.
   – А естли ка… ка… ка… короче? – воскуяркнул в ощо большем нетерпении детектив, ощо пристальнее взехиваясь в улыскливую Арину скрозь изыщительную, воображаешь, лупу.
   – По… по… покатил, покатил, покатил, покатил, покатил!
  
   Требуется следственный эксперимент
  
   – Тэ-э-к-с, понятно! – облегченно воскуяркнул Шерлок Холмс и радостно улыскнулся, чрезвычайно довольный своей сверхъестественной понятливостью.
   – Шо понятно? – удивленно вырекла Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась, у-у-у, изумляясь в свою очередь своей девичьей непонятливостью.
   – Понятно, що непонятно! – вельми, понимаешь, самодовольно ба… ба… ку… куль… сбакулил Шерлок Холмс и радостно улыскнулся, ощо более довольный своей сверхъестественной понятливостью.
   – Шо ж тут непонятного? – ощо удивленнее вырекла Арина грудным завораживающим голосом и ощо застенчивее улыскнулась, ощо более изумляясь своей девичьей непонятливостью.
   – Непонятно, шо ж таперь требуется для следствия! Не в теории, а в энтом – как его? – экс… пэкс… фэкс… пермоменте! – вельми, понимаешь, самодовольно ка… кал… буль… буль… сбакулил Шерлок Холмс, зело, воображаешь, гордясь умением точно сформулировать масштабную проблему, мабудь – неразрешимую.
   – А-а-ах вот оно шо! – облегченно вырекла Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась, у-у-у, изумляясь своей девичьей непонятливостью. – Я думаю, понимаешь, шо требуется следственный эксперимент, дабы узнать, куды колобок покатился, покатился, покатился, покатился, а засим покатил – покатил на кудыкину гору!
   – А-а-ах вот оно шо! Понимаю! А шо, понимаешь, для энтого треба? – живо вырек сверхгениальный детектив и радостно улыскнулся, эдакий улыскушка Шерлокушка Холмсушка.
   – Я думаю, понимаешь, шо треба испечь колобок, вот шо! – изъяснила Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась, у-у-у, изумляясь старческой Холмсовской непонятливостью. – И проследить, куды он покатится, покатится, покатится, покатится, а засим покатит – покатит на кудыкину гору!
   – А-а-ах вот оно шо! А ведь энто прокатит! Прокатит, прокатит, прокатит, прокатит и снова прокатит – прокатит на кудыкину гору! – облегченно вырек сверхгениальный детектив и радостно улыскнулся, эдакий улыскушка Шерлокушка Холмсушка. – Арина!
   – Ну шо?
   – Шо, шо! Я токмо що сообразил, що требуется следственный экс… пэкс… фэкс… перманент, щобы узнать, куды колобок покатился, покатился, покатился, покатился, а засим покатил – покатил на кудыкину гору! – изрек Шерлок Холмс, чрезвычайно, ей-ей, довольный своей, ей-ей, сверхъестественной сообразительностью. – Энто прокатит, прокатит, прокатит, прокатит и снова прокатит – прокатит на кудыкину гору!
   – А-а-ах вот оно шо! А шо для энтого треба? – удивленно вырекла Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась, у-у-у, изумляясь своей девичьей непонятливостью. – Шобы энто прокатило, прокатило, прокатило, прокатило и снова прокатило – прокатило на кудыкину гору!
   – Шо, шо! Шо, шо! Я думаю, понимаешь, шо треба испечь колобок! И проследить, куды он покатится, покатится, покатится, покатится, а засим покатит – покатит на кудыкину гору! – зело, соображаешь, самодовольно сбакулил Шерлок Холмс, вельми, воображаешь, гордясь умением точно сформулировать способ разрешения масштабной проблемы, толькя что считамшейся неразрешимою. – Вот тогды энто прокатит, прокатит, прокатит, прокатит и снова прокатит – прокатит на кудыкину гору!
   – А-а-ах вот оно шо! – облегченно вырекла Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась, у-у-у, изумляясь своей девичьей непонятливостью. – Ну, тогды энто прокатит, прокатит, прокатит, прокатит и снова прокатит – прокатит на кудыкину гору!
   – Старик! – воскуяркнул в нетерпении детектив и пронзительно позырил на потерпевшего скрозь лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   – Да-да! Что? – ах, мах! – монарховеличественно – хлопысть! – хлопнул ушами оный старик.
   – Арина, переведи, токмо поживей! – воскуяркнул, подпрыгнув, детектив, пронзительно позетил на Арину скрозь изыщительную, воображаешь, лупу и… и… и попытался на всякий случай м-м-м… м-м-м… монарховеличественно – псть! – хлопнуть ушами, ан тщетно.
   – Да-да! Що? – удивленно вырекла Арина грудным завораживающим голосом, застенчиво улыскаясь, и… и… и на всякий случай попыталась ма… ма… монарховеличественно – псть! – хлопнуть ушами один в один, тожде тщетно, и у нея получилось!
   – А вот що: пущай он повелит своей старухе испечь колобок! Переведи, токмо поживей!
   Арина перевела. Старик повелел, – ах, мах! – монарховеличественно хлопнув большими ушами.
   – Ни за что! – вах, крайне сварливо схизала на энто старуха старику в лопушистое ухо.
   – Арина, переведи, токмо поживей! – воскуяркнул, подпрыгнув, детектив и пронзительно позетил на Арину скрозь изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Ни за що! – удивленно вырекла Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась.
   – Г-хм! Но пощо? Арина, переведи, токмо поживей! – воскуяркнул, подпрыгнув, детектив и пронзительно позетил на Арину скрозь изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Вах, но почему? – удивленно перетолмачила Арина грудным завораживающим голосом.
   – Вах! Муки нет, сметану, увы, доели, масло совсем кончилось! – крайне сварливо схизала на энто старуха обалденной красавице Арине в изящное обалденнокрасавицыно, понимаешь, ухо.
   – Арина, переведи, токмо поживей! – воскуяркнул, подпрыгнув, детектив и пронзительно позетил на Арину скрозь изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Г-хм! Мука – ёк, сметана – ой ёк, масло – и вовсе ёк! – удивленно перетолмачила Арина грудным завораживающим голосом.
   – Мука, масло и сметана будут, эвто не проблема! – заверил сверхгениальный детектив и снисходительно улыскнулся, эдакий улыскушка Шерлокушка Холмсушка.
   – Всё равно не испеку! – крайне сварливо схизала на энто старуха Шерлоку Холмсу в мозолистое сыщицкое ухо, обойдясь без переводчицы.
   – Що-о-о? Чьто-о-о? Что-о-о-с? – заголчал Шерлок Холмс.
   – Что, что-с! – крайне сварливо передразнила ух вредная старуха Шерлока Холмса, голча ему в мозолистое сыщицкое ухо, ух, як назойливая муха.
   – Арина, переведи, токмо поживей! – заголчал Шерлок Холмс, подпрыгнув.
   – Що, що-с! – перетолмачила Арина грудным завораживающим голосом и улыскнулась застенчиво.
   – Ух, но пощо-с ты, старуха, не хочешь испекчи колобок? – воскуяркнул в возмущении детектив, пронзительно взехиваясь в старуху скрозь изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Да ведь он же опять убежит! – крайне сварливо схизала на энто ух вредная старуха Шерлоку Холмсу в мозолистое сыщицкое ухо. – Ух, мы со стариком опять будем в скорби!
   – Да-да! – поддакнул старик и – мах, мах! – монарховеличественно, понимаешь, взмахнул ушами: псть, псть!
  
   Ожидается следственный эксперимент
  
   – Хорошо, я испеку колобок! – с воодушевлением схизала Арина грудным завораживающим голосом, застенчиво улыскаясь. – Угу! У себя в хате и… и… испеку!
   – А ты, что ль, умеешь? – с сомнением спрохал Шерлок Холмс, пронзительно взыриваясь в красавицу Арину скрозь лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   – А то! – застенчиво улыскнулась дивная дивца.
   – Хорошо! Тогды испекчи сто колобков! – восторженно изглаголал Шерлок Холмс, пронзительно взыриваясь в красавицу Арину скрозь изыщительную, воображаешь, лупу-с.
   – Пошто сто? – удивленно пробаяла Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась.
   – Для стотистики! Вах, стотистика – она завсялды велит выбирать количество сто! Оттого она так и называется: сто-тистика! Сто хлебобулочных изделий из одного замеса тиста! – снисходительно изглаголал Шерлок Холмс, пронзительно взыриваясь в красавицу Арину скрозь изыщительную, воображаешь, лупу-с.
   – Хорошо! Надовны мука, масло и сметана! – воодушевленно пробаяла Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась.
   – Чичас скатерть-самобранку тебе вынесу! С нея стребуй! – снисходительно изглаголал Шерлок Холмс, тщательнейшим образом пряча изыщительную, воображаешь, лупу в карман отличного практичного синего ха… ха… халата.
   И засим Ващще Премудрый, крехтя, сшастал в избушку на курьих ножках и вынес оттеда потребную до зарезу всем скатерть-самобранку в бере́стовой коробке и передал Арине:
   – Даю, понимаешь, с возвратом, бо самому нужна аж до зарезу: вот хотя б для нарезу! Вах, требуй с нея любые припасы! Да уж зехай, построже с ней! Ежели що – сразу же грозись нарезать ея на портянки-самонамотанки!
   – Хорошо! – с колоссальным воодушевлением схизала Арина грудным завораживающим голосом и застенчиво улыскнулась.
   – Ой, хочу портянки-самонамотанки, диду! – завеньгал Ивашка и аж подпрыгнул раз восемь с громаднейшим нетерпением.
   – Потерпи, о золотко-отрок, якие твои годы-века! Ну, дивна дивца, ступай, мы тебя терпеливо ждем!
   И Арина, застенчиво улыскаясь, воодушевленно ушла в свою хату пекчи для стотистики ка… колобки.
   А Ващще Премудрый, чтой-то бормоча себе под нос, с воодушевлением щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и перед Холмсом с Ватсоном оказались на траве-мураве два раскладных брезентовых стула и такой же брезентовый раскладной стол, на коем стояла шахматная доска с расставленными загодя шашками. А кем расставленными – бог весть. Главное, аккуратнейшим образом расставленными – что есть, то есть.
   – Ну-с, Иванушка, давай играть в Чапаева!
   – Хорошо, диду! – неожиданно без малейшего каприза сшистал Иванушка, в коем проснулось бесконечное терпение.
   – А нам шашки? Мы тожде хотим играть в Чапаева! – архизавистливо, понимаешь, загорлали похрусты и принялись, воображаешь, рубать воздух воображаемыми, превосходно заточенными казачьими шашками.
   Ну-с, тутовона с тех похрустов градом посыпались блохи-дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие мрачные эхи, ахи и охи! Ващще Премудрый, понимаешь, изощреннейше щелкнул пальцами шуйцы, и… и… изощренец, понимаешь, эдакий, и точно такие же брезентовые раскладные стулья и столы с шашками возникли перед горлающими похрустами, а в руках у вышеупомянутых похрустов дополнительно оказались превосходно заточенные казачьи шашки, отнюдь не воображаемые, ей-ей! Похрусты – раз, раз! – расселись попарно и с азартом принялись весьма сноровисто резаться в Чапаева, понимаешь, одновременно рубая воздух казачьими шашками: чпок, чпок, чпок, чпок, чпок, чпок, вжик, вжик, вжик, вжик, вжик, вжик!
   Старик со старухой, хозяева сбежавшего колобка, споро пожуборили промеж собой и заголчали вместе:
   – Холмсушка! Шерлокушка! Не забудь и про нас! Уж мы бы хотели сыграть в лото! А не то без лото нам чего-то не то!
   – Будет вам лото ощо то! – пробаял Ващще Премудрый и… и, понимаешь, изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец этакий.
   И сей же сантисекунд старик со старухой оказались сидящими, понимаешь, на прекрасных раскладных стульях за прекрасным раскладным столом, на котором лежали две толстые пачки прекрасных красных билетов Спортлото.
   – Это не то лото! – заголчали в отчаянии старички.
   – То, то! – заверил сих старичков Ващще Премудрый. – Самое що ни на есть то лото! Ну-с, заполняйте живей лотерейные билеты, а не то!.. И ежели вдруг що-нибудь выиграете, вы мне потом всю жизть благодарны будете!
   Ващще Премудрый, понимаешь, изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец эдакий, и в руках у старичка и старушки моментально появились дешевенькие шариковые ручки.
   Ну-с, тутовона и Премудрый с Ивашкой сели играть в Чапаева, и время у лотошников и чапаевцев полетело совершенно, понимаешь, незаметно, однозначно!
  
   Подготавливается следственный эксперимент
  
   Часа через два, два с половиной во двор, где лотошили, понимаешь, лотошники и сражались друг с дружкой неустрашимые, понимаешь, рубаки – чапаевцы, воодушевленно вплыла Арина ну просто с чудовищным подносом в руках! Ух, ох, ах! Была, ей-же-ей, несказанная раскрасава – вплывунья Арина – в неизменных сапогах, но переодетая по-домашнему: в облегающее фиолетовое трико и поварской белоснежный колпак с навершием в сто складочек. Все сто складочек белоснежного колпака дивной дивцы ну очень пленительно колебались, всё выпуклое в грациозной фигуре дивной дивцы ну очень умопомрачительно колыхалось, а сама дивная дивца ну очень застенчиво улыскалась. М-м-м, на подносе из полированной нержавеющей стали красовалась золотистая гора потрясающе вкусно пахнущих поджаристых колобков, радостно переговаривающихся друг с дружкой о том, якие они аппетитные. М-м-м, м-м-м, чмок, чмок! Да-а-а, а размером гора была чуть ли не с Арарат! Ну а щобы меня не обвинили в чрезмерном преувеличении, уточню: с Малый Арарат. Похрусты пасторальные, понимаешь, в колоссальном волнении принюхались и тутоди ж побросали, ей-ей, шашки: и игральные, понимаешь, и фехтовальные, но едино не актуальные! А засим похрусты принялись вельми смачно похрустывать, понимаешь, – хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, у-у-у, эдакие, понимаешь, ша… ши… шаши… шаромыги!
   – Ставь поднос вот сюды, мне под нос! – шустро смахнул со своего стола доску с шашками Ващще Премудрый на траву-мураву. – Сто штук?
   – Тут ровно сто штук, как заказывали, уверяю! – застенчиво улыскнулась дивная дивца и воодушевленно добавила грудным завораживающим голосом: – Согласно стотистике!
   – А-а-а! Аз доверяю и одобряю! Одначе пересчитаю! – строжайше сгукал дидушка и достал из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   – Ваша Премудрость, эвто ваше суевер… соверен… суверенное право! – уй, ай, ой, Арина застенчиво улыскнулась, а все выпуклости в грациозной фигуре её стремительно всколыхнулись.
   – Какие аппетитные! Ну ващще! – восхитился Ващще, вдруг убрал лупу в карман синего халата и причмокнул дрожащими, понимаешь, губами: – Чмок, чмок! М-м-м, м-м-м, мочно попробовать? Чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок!
   – Конечьно! – уй, ай, ой, воодушевленно ответствовала Арина грудным завораживающим голосом, и все выпуклости в грациозной фигуре её стремительно всколыхнулись. – Милости прошу к нашему вкусняшу! – но поднос на стол так и не поставила, а токмо подошла к Премудрому почти вплотную.
   Ващще Премудрый дрожащей рукой – ах, жох-то какой! – потянулся к прекрасной Арине; ах, дивная дивца застенчиво улыскнулась, а все выпуклости в грациозной фигуре её стремительно всколыхнулись. С блаженнейшей дрожью рука смельчака схватила один колобок за пропитанный маслицем бок, едок спешно заглотил, понимаешь, оный колобок и упоенно простонал:
   – М-м-м! Как вкусно! Ващще! Чмок, чмок!
   – М-да, я вкусный! Ващще! Чмок, чмок! – послюхался хвастливый голосишко из дедушкиной – у-у-у, у-у-у! – утробы.
   – Само собой! – восторженно подтвердил Ващще и причмокнул дрожащими, понимаешь, губами. – М-м-м, чмок, чмок! Ну ващще!
   Тутытька – боже! – Ващще Премудрый дрожащей рукой – ах, жох-то какой! – потянулся к прекрасной Арине; ах, дивная дивца застенчиво улыскнулась, а все выпуклости в грациозной фигуре её стремительно всколыхнулись. С блаженнейшей дрожью рука смельчака схватила второй колобок за пропитанный маслицем бок, едок спешно заглотил второй колобок и упоенно простонал:
   – М-м-м! Как вкусно! Как вкусно, ващще! М-м-м! М-м-м, чмок, чмок!
   – М-да, я вкусный, я вкусный, ващще! Чмок, чмок! Чмок, чмок! – послюхался хвастливый голосишко из дедушкиной – у-у-у, у-у-у! – утробы.
   – Само собой, само собой! – восторженно подтвердил Ващще и причмокнул дрожащими, понимаешь, губами. – Ну ващще! Ну ващще! М-м-м! М-м-м! Чмок, чмок! Чмок, чмок!
   Тутытька – боже! – Ващще Премудрый дрожащей рукой – ах, жох-то какой! – потянулся к прекрасной Арине; ах, дивная дивца застенчиво улыскнулась, а все выпуклости в грациозной фигуре её стремительно всколыхнулись. С блаженнейшей дрожью рука смельчака схватила третий колобок за пропитанный маслицем бок, едок спешно заглотил третий колобок и упоенно простонал:
   – М-м-м! Как вкусно! М-м-м! Как вкусно! М-м-м! Как вкусно, ващще! М-м-м! М-м-м! М-м-м! Чмок, чмок! Чмок, чмок! Чмок, чмок!
   – М-да, я вкусный! М-да, я вкусный! М-да, я вкусный, ващще! – послюхался хвастливый голосишко из дедушкиной – у-у-у, у-у-у! – утробы. – Аз вкусный, ващще и ощо раз ващще! Чмок, чмок! Чмок, чмок! И ощо раз чмок, чмок!
   – Само собой, само собой, само собой! – восторженно подтвердил Ващще и причмокнул дрожащими, понимаешь, губами. – М-м-м! М-м-м! М-м-м! Ну ващще! Ну ващще! Ну ващще! Чмок, чмок! Чмок, чмок! Чмок, чмок!
   И эдак Ващще Премудрый, отменный, воображаешь, едок, сожрал и четвертый, и десятый, и пятидесятый, и девяносто шестой, и девяносто седьмой, и девяносто девятый, и сотый колобок. На подносе остался лежать последний колобок.
   – М-м-м! Вкусно! – пробакулил Премудрый сто раз, выслушал хвастливый голосишко из своей – у-у-у, у-у-у! – утробы: «М-да, я вкусный! М-да, я вкусный! М-да, я вкусный!» – и так аж сто раз, ващще!
   А засим Шерлок Холмс, весь дрожа, вынул вдруг из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата изыщительную, соображаешь, лупу и загорлал, воображаешь, взирая скрозь двояковыпуклую линзу – изыщицу, соображаешь, подспудных лиходейств купитализма:
   – Аринушка! А Аринушка!
   – Шо? – застенчиво улыскнулась дивная дивца сто и один раз, ах, а все выпуклости в грациозной фигуре её стремительно всколыхнулись, ах, сто да один раз.
   – Колобков-то не сто, а сто да один, однозначно! М-м-м, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок! – и дедушка швыдко-швыдко и даже ощо швыдче причмокнул дрожащими, понимаешь, губами ровнехонько, ей-ей, сто да один раз, с-с-с… с-с-с… с-с-с… стодаодинзначно!
  
   «А що надобеть сотворить для проведения
   следственного экс… пэкс… фэкс… пермомента?»
  
   Арина застенчиво улыскнулась, ах, все выпуклости в грациозной фигуре её стремительно всколыхнулись, и дивная дивца воодушевленнейше, воображаешь, сгуторила не обинуясь грудным завораживающим голосом:
   – Вот и хорошо, шо сто да один: после твоих подсчетов остался все-таки один! Для следственного эксперимента! Ведь нам надобеть провести следственный эксперимент!
   – Ну не знаю! А що надобеть сотворить для проведения следственного экс… пэкс… фэкс… пермомента? – недоуменно, ах, ах, спрохал дед, переводя взгляд скрозь лупу с застенчиво улыскающейся деушки на подпрыгивающего на брезентовом стуле Иванушку. – Кошмарно, Ватсон!
   – Ну не знаю! А що надобеть сотворить для проведения следственного экс… пэкс… фэкс… пермомента? – недоуменно, ах, ах, спрохал Ватсон у своего Внутреннего Голоса. – Кошмарно, Внутрятсон!
   – Ну не знаю! Кошмарно, Ватсон! – не задумываясь, ответствовал Ватсону его Внутрятсон и, задумавшись, недоуменно спрохал у Арины: – А чьто надобеть сотворить для проведения следственного экс… пэкс… фэкс… перимента?
   – Элементарно, Внутрятсон! – с застенчивой улыской воодушевленнейше, воображаешь, ответствовала Арина грудным завораживающим голосом. – Надобеть положить экспериментальный колобок на оконце в хатке обездоленных стариков!
   – А-а-а, понял, понял! Большое спасибо! – блям! – хлопнул себя по лбу Гоша Внутрятсон самозабвенно. – Ой, мамочка! Ах, как бо… бо!..
   – Разумеется, бо… бо… большое пожалуйста! – застенчиво улыскнувшись, воодушевленнейше, воображаешь, ответствовала Арина грудным завораживающим голосом.
   – Ватсон, а Ватсон! – самозабвеннейше, соображаешь, возопиял Гоша Внутрятсон.
   – Шо, Гоша?
   – Надобеть положить экс… пэкс… фэкс… периментальный колобок на оконце в хатке обездоленных стариков! Элементарно, Ватсон!
   – А-а-а, понял, понял! Большое спасибо, Внутрятсон! – оживленнейше, соображаешь, – блям! – хлопнул себя по лбу Иван Ватсон. – Ой, мамочка! Ах, как бо… бо!..
   – Разумеется, бо… бо… большое пожалуйста! – самозабвенно ударил себя в молодецкую грудь Гоша Внутрятсон. – Ой, мамочка! Ах, как бо… бо!..
   – Дедунь! – оживленнейше, воображаешь, возопиял Иван Ватсон.
   – Шо, Иван Ватсон? – недоуменнейше, соображаешь, спрохал дедушка Шерлок Холмс, пристально взехиваясь в Иванушку Ватсона, понимаешь, скрозь изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Надобеть положить экс… пэкс… фэкс… пермоментальный колобок на оконце в хатке обездоленных стариков! Элементарно, Холмс!
   – А-а-а, понял, понял! Большое спасибо! – в восторге вскричал Шерлок Холмс, убрал за ненадобностью, понимаешь, лупу в карман отличного практичного синего ха… ха… халата и самозабвенно – блям! – хлопнул себя по лбу, ан попал, елки-палки, кулаком по козырьку! – Ой, мамочка! Вах, как бо… бо!..
   – Разумеется, бо… бо… большое пожалуйста! – оживленно ударил себя в грудь изо всех сил Иван Ватсон. – Ой, мамочка! Ах, как бо… бо!..
   – Ай, Ватсон, а Ватсон! – раздраженнейше возопиял Шерлок Холмс, весь в слезах. – Ох! Ах!
   – Шо, диду? Ох! Ах! – весь в слезах, проклыкал Иван и вдруг непроизвольно выпалил: – Хи-хи!
   – Действительно, элементарно, Ватсон! – и дедуня развернул свою двожды козырную шляпу на голове смятым передним козырьком назад, а задним, не смятым, – вперед, экой кокет, и раздраженно ударил себя в грудь изо всех сил. – Ой, мамочка! Вах, как бо… бо!.. Вах! Вах! – и пораженно пожалобился, весь в слезах: – Разумеется, ох, ах!
  
   Зачинается следственный эксперимент
  
   Засим Премудрый последовал элементарному, но мудрому совету Ивана Ватсона: вскочил с раскладного стула, схватил с подноса в руках прекрасной Арины распоследний, понимаешь, колобок дегустационный и положил оный колобок дегустационный на оконце в хатке обездоленных стариков. Дегустационный колобок полежал-полежал да вдруг и покатился остывающим боком – с окна на лавку, с лавки на пол, по полу да к дверям, перепрыгнул через порог в сени, из сеней на крыльцо, с крыльца на двор, со двора за ворота, дальше и дальше. М-м-м, так дегустационный колобок, по чуть-чуть остывающий бок, понимаешь, убёг! Однозначно!
   У-у-у, тутовона Премудрый сломя голову бросился к своей трости и в злости – чпок! – выдернул её из земного, понимаешь, шара!
   – Ик! Ик! Следственный эпскеримент – ёк! Колобок – ё-моё – убёг! Ы-ы-ы, не уследили – ик! – за… зраз… раз… раззявы! – засарабанил Ващще Премудрый на остальных присутствующих, размахивая тростью, словно сахарной девичьей костью. – Ы-ы-ы, потрясающие – ик! – за… зраз… раз… растяпы! Многаждызначно!
   – Ик! Ик! Следственный эпскерлимент – ёк! Колобок – ё-моё – убёг! Ы-ы-ы, не уследили – ик! – за… зраз… раз… раззявы такие-сякие! – засарабанил Иванушка-дурачек на остальных присутствующих, вскочив с раскладного стула и размахивая толькя что вынутой из кармана халата клизмой – красным жупелом купитализма. – Потрясающие за… зраз… раз… тяп… тяп… тяп… растяпы! Многаждызначно!
   – Ик! Ик! Следственный экскермимент – ёк! Колобок – ё-моё – убёг! Ы-ы-ы, не уследили – ик! – за… зраз… раз… раззявы такие-сякие! – засарабанили все остальные друг на друга, размахивая руками с могучими и пахучими кулаками. – Потрясающие за… раз… зраз… тяп… тяп… тяп… растяпы! Многаждызначно!
   Все присутствующие, включая проворных похрустов и обездоленных стариков, один за другим, со двора – прыг на окно, с окна на лавку, с лавки на пол, по полу да к дверям, перепрыгнули через порог в сени, из сеней на крыльцо, с крыльца на двор, со двора – раз, раз, раз! – за ворота. Все-все – за колобком! Многаждызначно!
   И все-все за воротами враз остановились: а дальше що делать, ё-моё?
   Хорошо, гурьба деревенских ребятишек подбежала, из энтой толпы с визгом засарабанили:
   – М-м-м, колобок по дороге побёг вон туды, игде пыль столбом, метрах в ста тридцати отсюдова! Ё-моё!
   И все-все побёгли туды, игде пыль столбом, ё-моё! А побёгли-то все ковылькадой: впереди Арина в сапогах и в поварском колпаке, а ощо с пустым подносом в руке, за Ариной избушка с чудесным сортирчиком, в избушке, воображаешь, – запрыгнувшие в нея на бегу проницательнейший Шерлок Холмс с почтеннейшим доктором Ватсоном, позади – зело озабоченные похрусты с примкнувшими к ним разными праздными шарабарашарцами, понимаешь!
   Прибёгли туды, куды бёгли; зырк: столб пыли е, а колобка ёк! Ну ё-моё! Зато две собаки дерутся за кость, отчаянно лая, ей-ей! Невжо энто всё, что осталось от ка… ка… ка… ка… колобка? Ах, невжо ка… ка… ка… колобку – ку… ку… ку… ка… ка… ка… ка… каюк?
   Хорошо, метрах в ста тридцати узехали оные, понимаешь, бегуны – чемпионы ощо один столб пыли и побёгли туды, ё-моё. Многаждызначно, понимаешь, ей-ей!
  
   Пешеходцы на узкой дороге
  
   А в эвто самое, понимаешь, время метрах в ста тридцати от ковылькады переходили узкую двухполосную дорогу (причем с такой чрезвычайной опаской, що ажно подняли умеренный столб праха) два франта: деревенский ферт Абросим – черт побери! – в черном сертуке и черном цилиндре и черт Кинстинктин – эх, бог ты мой! – в красной рубашке и – ах! – в красных трусах, вах, вах, вах! Причем, понимаешь, совершали ферт с чертом сей переход в месте, не обозначенном знаком «Пешеходный переход» иль разметкой зебра. Двождызначно, понимаешь!
  Призетив по гигантскому сизому столбу пыли несущуюся им навстречу ковылькаду, составляющую серьезную угрозу для жизни представителей местного края и ада, ферт Абросим и черт Кинстинктин враз, ё-моё, остановились на узкой дороге, притом как раз на полосе движения ковылькады, да-да, даже и не помыслив, що энтого деять не надо, да-да. Аль нет-нет?
  Весь из себя чрезвычайно благообразный, ферт Абросим (а он, по секрету вам сбаю, – попович) приложил, понимаешь, ладонь к зенкам-маслинам, внимательнейшим, воображаешь, образом призехался к угрозе и с возмущением пробасил:
   – Не сойтить мне с энтого места, энто ж грешники! Эк встелеляхивають, грехотворцы! У-у-у, по усем усюдам свигають да гайдають, однозначно! Побойтесь Бога, многогрешные!
   Весь из себя чрезвычайно, понимаешь, мерзкий, но при эвтом чрезвычайно, понимаешь, горделивый, черт Кинстинктин тожде приложил, соображаешь, ладонь к зенкам-уголькам, внимательнейшим, воображаешь, образом призехался к угрозе и с возмущением проверещал:
   – Не сойтить мне с эвтого места, эвто ж праведники! Эк встелеляхивають, безгрешные! По усем усюдам свигають да гайдають, понимаешь! Побойтесь черта, безгрешники!
  Ан грешники, сиречь неправедники, а вкупе с ними и праведники, сиречь безгрешники, у-у-у, не убоялись ни Бога, ни черта, двождызначно, и продолжали неуклонно встелеляхивать и, понимаешь, неотвратимо приближаться к ферту и черту.
  Тогды ферт Абросим выкинул вот що: рванул с места, перебежал дорогу, бросился в густые-прегустые, колючие-преколючие кусты чертополоха и там, весь из себя чрезвычайно благообразный, затаился неплохо, изо всех сил стараясь не подавать басу.
  А черт Кинстинктин выкинул вот що ощо: он обомомлел и замер на месте, весь из себя чрезвычайно, понимаешь, мерзкий, но при эвтом чрезвычайно, понимаешь, горделивый.
  Гигантский столб сизой пыли накрыл горделивого черта, и все члены ковылькады: Арина в сапогах и в поварском колпаке, а ощо с пустым подносом в руке, многоопытная избушка на курьих ножках, чудесный сортирчик на цыплячьих лапках и похрусты на своих костистых двоих, а тоежь примкнувшие к вышеперечисленным важным персонам праздные, понимаешь, шарабарашарцы в обувке разнообразной, но единообразно измазанной навозом, – все-все пробежались по чертову хвосту и так основательно оттоптали оный, що он превратился в коврик некондиционный! Однозначно, понимаешь!
  
   «Кошелек или жизть!..»
  
  Арина-то с заполошной избушкой и разными праздными, понимаешь, шарабарашарцами, у-у-у, не останавливаясь ни на наносекунду, зело резво помчались дальше, всё дальше, всё дальше и дальше, а вот донельзя любопытный сортирчик, жуирчик, и исключительно хватские похрусты моментально остановились и взяли обомомлевшего черта в плотное четверное кольцо.
  Хватские похрусты, громко хрустя костями и, само собой разумеется, – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, выдвинули из своей среды одного, и тот, невкий куимый костомыга в турецкой туфле на левой ноге и в красной турецкой феске на белом черепе, подскочил к мерзкому, ей-ей, черту вплотную и свотлал веско-веско:
   – Черт тебя побери! А ты чьто – черт?
   – Хо-хо! Да-с, а я черт, черт меня побери! – сгундавил черт мерзко-мерзко и к тому ж горделиво-горделиво, понимаешь, и тут же ж мерзко-мерзко и к тому ж горделиво-горделиво прибавил: – Да-с, аз сам себя побери, аз черт! Ну так шо?
   – Хи-хи! В самом деле черт, черт тебя побери? – мерзко хихикнув, веско спрохал невкий куимый костомыга и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой!
   – Хо-хо! Да-с, в самом деле черт, черт меня побери! – горделиво сгундавил черт. – Да-с, аз сам себя побери, аз черт! Ну так шо?
   – Хи-хи! Ой, не могу! – захихикал тут невкий куимый костомыга, вах, мерзко-премерзко. – А почьто на тебе – бог ты мой, ах! – красная рубашка и – черт ты мой, ух! – красные трусы?
   – Хо-хо! Ах, красная рубашка на мне для красы! – горделиво сгундавил черт. – Ну и шо?
   – Хи-хи! Ой, не могу! – обхохотался тут невкий куимый костомыга, ох мерзко-премерзко. – А – ух! – красные трусы?
   – Хо-хо! А – ух! – красные трусы на мне тожде для красы! – горделиво сгундавил черт. – Ну и шо ишшо?
   – А-а-а! Ой, не могу! Хи-хи! – обхохотался тут невкий куимый костомыга, ух мерзко-премерзко. – Черт тебя побери! Черт, а черт!
   – Шо, черт меня побери? – с явным неудовольствием спрохал черт. – Да-с, аз сам себя побери! Ну так шо?
   – Хи-хи! Как звать-то тебя, черт, черт тебя побери?! – хихикнув, спрохал невкий куимый костомыга, эх мерзко-премерзко.
   – Хо-хо! Черт меня побери, звать меня черт Кинстинктинкт! – горделиво сгундавил черт. – Да-с, аз сам себя побери! Ну так шо?
   – Ах вот оно шо! Хи-хи! – обхохотался тут невкий куимый костомыга, ох мерзко-премерзко. – Ой, не могу! Кистинтинт, а Кистинтинт!
   – Ну шо ишшо? – с явным неудовольствием спрохал черт.
   – Шо, шо! Кошелек или жизть, черт тебя побери!
   – Хи-хи! Ой, не могу, черт меня побери! Да-с, аз сам себя побери! – обхохотался тут черт. – А не то шо?
   – Шо, шо! А не то не сойтить тебе, бес, с энтого места! – вырек невкий куимый костомыга веско-веско, причем – вах! – мерзко-премерзко!
   – Ах вот оно шо, хнык, хнык! Вас понял! Но помилуйте, черт меня побери, у меня нет кошелька! Да-с, аз сам себя побери, у меня нет кошелька! Хи-хи!
   – Хнык, хнык! Ах, жалко, черт тебя побери! – ерепыжась, провеньгал невкий куимый костомыга – вах! – мерзко-премерзко. – Шо, точно нет кошелька?
   – Точно, точно нет кошелька! – сгундавил черт мерзко-мерзко. – Не сойтить мне с энтого места, черт меня побери! Да-с, аз сам себя побери, ну не сойтить мне с энтого места! Хи-хи!
  
   «Но наши, хи-хи, замечательные грины есть?»
  
   – Хнык, хнык! Черт тебя побери! – огорченно провеньгал невкий куимый костомыга и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой! – Но наши, хи-хи, замечательные грины есть?
   – Хи-хи, черт меня побери! Какие такие грины, ваша честь? – мерзко хихикнув, спрохал черт. – Да-с, аз сам себя побери, аз спроховаю: какие такие грины, ваша замечательная честь?
   – Хнык, хнык! Ты шо, наших слов не раз… раз… разумеешь, персть? – ох огорченно – зело огорченно – провеньгал невкий куимый костомыга и радощно воскуяркнул: – Черт тебя побери!
   – Хи-хи! Раз… раз… раз… раз… разумеется, раз… раз… раз… раз… разумею, ваша честь! – мерзко-мерзко хихикнув, схизал черт. – Но мне не ясно, черт меня побери! Хи-хи! Да-с, аз сам себя побери, ось мне весьма не всё ясно: шо ишшо там за грины-мандарины, ваша честь?
   – Хнык, хнык! Черт тебя побери! – огорченно-огорченно провеньгал невкий куимый костомыга. – Ну так я тебе намекну: наши зеленоватые, персть!
   – Хи-хи! Какие такие зеленоватые, черт меня побери? – радощно, хи-хи, спрохал черт. – Да-с, аз сам себя побери, ось совершенно не ясно: шо за зеленоватые хитроватые, ваша зеленоватая честь?
   – Хнык, хнык! Черт тебя побери! – огорченно-преогорченно провеньгал невкий куимый костомыга. – Ну так я тебе подсхижу: наши зелененькие, персть!
   – Хи-хи! Какие такие зелененькие, черт меня побери? – радощно-радощно, хи-хи, спрохал черт. – Да-с, аз сам себя побери, ось совершенно не ясно: шо там ишшо за бледненькие зелененькие, ваша зелененькая честь?
   – Хнык, хнык! Черт тебя побери! – огорченно провеньгал невкий куимый костомыга. – Ну так я тебе прямо схижу: наши зеленые, персть!
   – Хи-хи! Какие такие зеленые, черт меня побери? – радощно – зело радощно, хи-хи – спрохал черт. – Да-с, аз сам себя побери, ось совершенно не ясно: ну шо там ишшо за зеленые хваленые, ваша зеленая честь?
   – Хнык, хнык! Черт тебя побери! – огорченно – весьма огорченно – провеньгал невкий куимый костомыга. – Ну, наши баксы – шмаксы! Эх ты, пресловутая персть!
   – Хи-хи! Наши баксы – шмаксы, черт меня побери? – радощно – весьма радощно, хи-хи – переспрохал черт. – Ну-ну! Да-с, аз сам себя побери, невжо наши, ваша пресловутая честь?
   – Да-с, черт тебя побери, персть! Наши исконные, посконные, автохтонные! – убежденно заверил чертяку невкий куимый костомыга и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой!
   – Нет, черт меня побери, ваша честь! – оскорбленно изрек черт. – Нет-с, аз сам себя побери, ваша честь!
   – Шо – нет, черт тебя побери?! – огорченно провеньгал невкий куимый костомыга. – Шо – нет-с, персть?
   – Нет наших баксов – шмаксов! Хи-хи! – радощно воскуяркнул чертяка. – Наших исконных, посконных, автохтонных! Нет-с, нету, аз сам себя побери, ваша честь!
   – Точно нету? – огорченно-огорченно провеньгал невкий куимый костомыга.
   – Точно, точно! Не сойтить мне с энтого места! Хи-хи! – радощно-радощно воскуяркнул чертяка.
   – Врешь, персть! – ох огорченно-преогорченно провеньгал невкий куимый костомыга.
   – Не вру, мамой клянусь, ваша честь! Ой, мама!.. Кулак из спины вышел, ваша честь! – стукнул себя в грудь кулаком черт, не сходя с места, но так переусердствовал, что ему, бесстыжему, естественно, никто не поверил, что он не врет, персть.
   – Не верю! Ах, где ты их спрятал, персть? – строго-престрого спрохал невкий куимый костомыга.
   – Где, где! Ах, нигде, мамой клянусь, ваша честь! Хи-хи! – радощно-прерадощно воскуяркнул чертяка и стукнул себя в грудь с прежним эффектом. – Ой, мама!..
   – Врешь, персть! – ох огорченно – зело огорченно – провеньгал невкий куимый костомыга и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой!
   – Не вру, мамой клянусь, ваша честь! Ой, мама!.. Опять кулак из спины вышел! – стукнул себя в грудь кулаком черт, причем с прежним эффектом.
   – Не верю! – убежденно – зело убежденно – воскуяркнул невкий куимый костомыга и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой! – Ребя, а ну, обшмонайте его, прощелыгу и персть… персть… клятвопреступника!
   – Чичас! – и тутовона к черту недвусмысленно – зело недвусмысленно – потянулись кости рук многочисленных похрустов.
   – Побойтесь Бога, грабежники! – огорченно – зело огорченно – провеньгал черт и был услышан.
   – Ни за що! – возмущенно – зело возмущенно – загрымали похрусты. – Побойся Бога, у-у-у, жа… жа… жадоба! Поделись с ближними, черт тебя побери!
   – Ни за що, черт бы вас побрал! Да-с, да-с, вот бы я вас побрал-с! Хи-хи!
  
   В черта палят из «Веблей-Бульдога»
  
   Ух, тутовона выскочил прямо перед носом хихикающего черта некакой немтой основ в черном кожаном картузе на белом черепе. Энтот немтой основ вытащил из-под тазовых костей висемший на цепочке стволом вниз шерлокхолмсовский револьвер, замахал, понимаешь, оным пред самым носом зловонным хихикающего черта да и речет повадно, весьма повадно, до черта повадно, а главное – резонно, ей-ей, весьма резонно:
   – Ах, му… му… мусью! Отдавай живо баксы-шмаксы, аль пальну из «Веблей-Бульдога», ей-богу, мусью!
   – Хи-хи! А какими, позволь полюбознатствовать, пулями – шмулями, гражданин? – хихикнув, тожде весьма резонно полюбознатствовал черт у решительно – весьма решительно – настроенного гражданина иного, пожалуй что лучшего, мира.
   – А шо? – резонно полюбознатствовал некакой немтой основ.
   – Шо, шо! А то! В меня надобеть палить токмо серебряными, хи-хи!
   – Хо-хо! А аще свинцовыми, позволь полюбознатствовать? – ехиднейше хохотнув, полюбознатствовал некакой немтой основ весьма резонно. – А? А?
   – Бэ, бэ! Бесполезно: свинцовые меня не берут, гражданин! – огорченно – весьма огорченно – ответствовал черт гражданину иного, пожалуй что лучшего, мира.
   – Хо-хо! А вот мы чичас проверим, му… му… му… мусью! – поноровно – весьма поноровно, до черта поноровно (а главное – резонно, ей-ей, весьма резонно) – воскуяркнул некакой немтой основ и моментально – весьма моментально – выпустил в черта все пять пуль – шмуль: паф, паф, паф, паф, пиф!
   Пули, понимаешь, шмули – чпок, чпок, чпок, чпок, чпук! – отскочили от чертеняки, аки резиновые, не причинив ему ни малейшего, воображаешь, вреда. М-да-а-а, вот энто да-а-а, однозначно!
   – Хи-хи! Я ж тебе веньгал, гражданин: в меня надобеть палить токмо серебряными, однозначно! – с ехидством сгуторил черт.
   – Но почему не свинцовыми?
   – А от свинцовых меня дед мой заговорил и велел собирать серебряные на обеспечение вечной комфортной жизти в геенне огненной!
   – Ишь ты какой! – до крайности возмущенно сголчал некакой немтой основ да и добавил резонно, ей-ей, весьма резонно: – И я тожде не прочь, щоб в меня, понимаешь, палили серебряными пулями, понимаешь, шмулями: ах, скольки бы серебра собрал на обеспечение вечной загробной жизти в комфорте, однозначно!
   И тутовона, ей-ей, некакой немтой основ, горестно – весьма, понимаешь, горестно – всхлипывая, повесил шерлокхолмсовский револьвер на цепочку, пропущенную через спусковую скобу, так що «Веблей-Бульдог» повис стволом вниз пониже, соображаешь, тазовых костей, ей-ей! Однозначно, понимаешь!
  
   Черта обкуривают
  
   – Дай я! Дай я! – стремительно – весьма стремительно – загрымал некоторый глохлый хруст в червленой мурмолке на белом черепе, в прошлом – путный, а не якой-нибудь там беспутный! – болярин – ну с очень хорошим путем! – и схватился рукою за то, шо у него висело спереди и, понимаешь, качалось пониже евонных тазовых костей, ей-ей!
   А у энтого хруста пониже евонных тазовых костей, ей-ей, на красном шелковом шнурочке, понимаешь, болтался спереди кожаный, черный як смоль футляр, ей-ей, с каким-то загадочным – весьма загадочным – предметом внутри. Сам футляр выглядел точь-в-точь як футляр для очков, ей-ей, толькя в полтора раза длинней, ей-ей, да по форме был несколько изогнут, вот як!
   – Шо – ты? Шо – ты, ба… ба… боля́ринушко, ась? – с огромным – весьма огромным – любопытством воскуяркнули некакой немтой основ и черт Кинстинктин.
   – А вот шо: я попробую – у-у-у! – убакулить мусью отдать баксы-шмаксы по-хорошему! – бодро – зело бодро – ответствовал некоторый глохлый хруст и заломил мурмолку на левый бекрень.
   – Попробуй, у-у-у, ба… ба… боляринушко! – ух, заинтересованно – зело заинтересованно – воскуяркнули черт Кинстинктин и некакой немтой основ.
   Некоторый глохлый хруст схизал черту:
   – Черт, а черт! Му… му… мусью!
   – Шо, ба… ба… боляринушко? – эх, с огромным – весьма огромным – восторгом полюбознатствовал черт.
   – Шо, шо! Черт тебя побери! Отдавай баксы-шмаксы по-хорошему, му… му… – зело по-хорошему – му… му… мусью! – сбахорил некоторый глохлый хруст и заломил му… му… мурмолку на правый бе… бе… бекрень.
   – А не то? – ух, с огромным – весьма огромным – восторгом полюбознатствовал черт.
   – А не то я тебя обкурю дымом, му… му… му… мусью! Хи-хи!
   – Ой! А каким? – ох, с огромным-огромным восторгом полюбознатствовал черт.
   – Табака! – ух, радостно – весьма радостно – ответствовал глохлый хруст и заломил му… му… му… мурмолку на левый бе… бе… бе… бекрень.
   – Ой! А какого, ба… ба… ба… боляринушко? – ах, с огромным-преогромным восторгом полюбознатствовал черт.
   – Самого дешевого, му… му… мусью! – ух, радостно-прерадостно ответствовал глохлый хруст.
   – Ой! Но эвто не поможет! – эх, в огромном-преогромном сокрушении воскуяркнул черт.
   – Почему, му… му… мусью? – огорченно-преогорченно спрохал глохлый хруст и заломил му… му… мурмолку на правый бе… бе… бекрень.
   – А я у себя в аду ощо и не такого, понимаешь, дыму на… на… на… нанюхался, ба… ба… боляринушко!
   – А вот тенчас проверим, му… му… мусью! – язвительно – весьма язвительно – загорлал некоторый глохлый хруст, хватаясь трепещущей рукою за му… му… за му… му… – словом, за тот самый фу… фу… фу… футляр, шо висел и, понимаешь, качался пониже тазовых костей, ей-ей!
   Все окружающие с огромным-преогромным замиранием сердец ожидали, ух, шо тенчас произойдет.
   И вот некоторый глохлый хруст вытащил из болтающегося кожаного футляра – ах, ох! – курительную пенковую трубку, засим сунул в нее палец и с глубоким, ей-ей, огорчением сгунил:
   – Эх, черт побери! А ведь тутоди табачка-то и нетути отчего-то! Ей-ей, тысяча чертей!
   – Эх, черт побери! – огорченно-преогорченно всклохтали все остальные похрусты, мрачно-премрачно хрустя – хр-р-р, хр-р-р, хр-р-р! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами. – А табачка отчего-то и нетути тутоди! Ей-ей, тысяча чертей!
   – Эх, сам побери! – больше всех огорчился, само собою, сам черт Кинстинктин. – А табачка-то и точно ведь нетути тутоди отчего-то! Ей-ей, тысяча сородичей!
   – Эх, черт побери! – веско-превеско воскуяркнул тут невкий куимый костомыга и – ой-ой! – махнул ка… ка… ка… костяною рукой! – Ну, раз такое дело, есть у меня отменнейший табачок! Ему нет цены, ей-ей, две тысячи чертей! Угощайтесь, не жалко, ей-ей, три тысячи чертей!
   И невкий куимый снял с левой ноги турецкую туфлю и протянул ее некоторому, ей-ей, глохлому, понимаешь, хрусту. Туфля оказалась наполовину заполнена табачком: в ней, оказывается, хозяйственный-прехозяйственный Шерлок Холмс хранил свои запасы табака; правда, половину успел выкурить, этакий – весьма этакий – ку… ку… курилка, ей-ей, три тысячи чертей! Аж хронический кашель, ей-ей, заработал! И доктор Ватсон, леча этот кашель, разбогател!
   – У-у-ур-р-ра-а-а! – радощно-прерадощно заорали все.
   А некоторый глохлый хруст заломил му… му… мурмолку на левый бе… бе… бекрень, набил пенковую трубку дешевейшим, дряннейшим табачищем для самых прижимистых-преприжимистых ку… ку… курилок, раскурил ее и принялся пускать густейший, вонючейший дымище прямо в лицо чертищу. Черт жмурился, повизгивал и, понимаешь, бла… бла… блаженно-преблаженно улыскался! Вах, время от времени он ощо и постанывал:
   – Ощо! Ощо! И ощо! Вах, как хорощо! Хорощо-хорощо! Хорощо-прехорощо! Вах, токмо давай ощо! Ощо! Ощо! И ощо! – и так черт постанывал без конца!
   Ну ващще! И некоторый глохлый хруст попеременно заламывал му… му… мурмолку то на правый, то на левый бе… бе… бекрень, набивал пенковую трубку ощо, и ощо, и ощо, покудова весь табак не был выкурен, ей-ей!
   А когды весь табак из турецкой туфли, воображаешь, был выкурен, ей-ей, все присутствующие, соображаешь, невообразимо разочарованно заухали и застонали:
   – У-у-у-у-ух! У-у-у-у-у!
   И громче всех, воображаешь, невообразимо разочарованно ухал и стонал черт Кинстинктин:
   – У-у-у-у-ух! У-у-у-у-ух! У-у-у-у-у! У-у-у-у-у!
   Ей-ей, три тысячи чертей!
  
   Красава и черт
  
   Тутовона к чертеняке Кинстинктину проворно – ну очень проворно – протиснулся лестный – зело лестный – женоцкий скелетец, ох томно – томно-претомно – бренча ах кое-какими экстатическими костями, при энтом голча и стеная визгливее всех:
   – У-у-у-у-ух! У-у-у-у-у! Клёвенький-преклёвенький Кинстинктинт!
   Скелетец, точно ребенка, держал в руках скрипку и отчаянно-преотчаянно, понимаешь, строил глазки Кинстинктину. Растаямший Кинстинктинт с вожделением оглядел симпомпулю: разумеется, не скрипку, а покойницу, ибо в скрипках (как то: Амати, засим Страдивари, Гварнери и Шерлока Холмса и проч.) Кинстинктинт ни черта не разбирался, а вот в покойницах (как то: в Елене Прекрасной, засим Клеопатре, Валерии Мессалине и Саломее и проч.) черт преотлично, понимаешь, соображал, тутовона он был подлинный, понимаешь, преподлинный ас: в аду, энергично – зело энергично – вываривая грешниц в котлах с кипящей – зело кипящей – серой, черт всяческих очаровательнейших покойниц, понимаешь, навидался, ах ловелас (см. перечень выше)! Ох и хороша была эвта покойница: будто кровь с молоком; хоть костли́ва, да красива! Ах, такая красава, понимаешь, что в окно глянет – конь прянет; на двор выйдет – три дня собаки лают! Грудь лебедина, походка павлина, очи сокольи, брови собольи, а сама-то кругла, бела, как мытая репка. Из милости ступает, травы не мнет; ненароком взглянет, что рублем подарит.
   – Ах, пташки поют, мне моло́деньке назолушку дают, – кокетливо-прекокетливо проворковала красава Кинстинктину с намеком, ох томно – томно-претомно – тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень!
   – Ах она ягодка! – повадно – весьма, понимаешь, повадно – простонал немтой основ. – Вишь, энтой ягодке триста лет и три года! Пожила млада́, всего отведала, ёлки-палки!
   – Ах, подружки замуж идут, мне, молодой, назолушку дают, – с намеком Кинстинктину протарантила ягодка, ох томно – томно-претомно – тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень!
   – Ёлки-палки, черны брови наводны́е, русы кудри накладные! Девушки наши страх принарядчивы! – уважительно – весьма, понимаешь, уважительно – пробасил глохлый хруст и, заломив мурмолку на правый бекрень, вырек: – Хороша, пригожа, на лиху болесть похожа, ёлки-палки!
   – Ах, с назолу сердце надрывается! – жеманно – весьма, понимаешь, жеманно – прощебетала хороша, пригожа Кинстинктину прямо в рожу, ох смачно – смачно-смачно, смачно-пресмачно, – ох томно – томно-томно, томно-претомно – тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень!
   – Ух, много красы – одни скулы да усы; да, эвта дева хоть кудысь! – веско – весьма веско – высказал куимый костомыга и добавил: – Ах, краса! Ох и до чего, ёлки-палки, младе́шенька!
   – Не спится, не лежится, ах, всё про чертушку грустится! – томно – томно-томно, томно-претомно – изъяснила, ёлки-палки, младешенька Кинстинктину, усиленно – усиленно-усиленно, усиленно-преусиленно – тряся тазовыми костями: брень, брень, брень, брень, брень, брень! – Ах, черти́ще Костяшка в красной рубашке, грудь нараспашку, язык на плечо! Ох, горе с тобою, беда без тебя! За тебя, за милого, и на себя поступлюсь!
   – Эхма, мила́ ягодка! Охма, мила не бела, да я и сам не красен! – вдумчиво – зело вдумчиво – процедил скрозь зубы чертище Костяшка, чешась под рубашкой. – Охти-мнешеньки! Хороша рубашка, да парня не скрасит! Обнять деушку, шо ли? Уж шибко она хороша! Хороша-хороша! Хороша-прехороша! Зело, понимаешь, хороша, ёлки-палки!
   – Э-ге-гей, Костяшка! Не будь ротозей – девок не робей, винцо чарками пей, ни черта не бойся! Житье как в раю, мусью! Тьфу, пардон, как в аду, я имею в виду! – повадно – зело, понимаешь, повадно – сгундел немтой основ и, подумав, добавил: – Ах, ёлки-палки!
  
   Красава, Костян и ревнивец
  
   Тутытька внезапно высунулся вперед, шибко дрожа кое-чем от ярости, овый омрачный похруст в серо-бурой шапке ка… ка… каторжанина на белом черепе и со скрипичным смык… смыкч… смычком, болтающимся экстазно, ей-ей, пониже широченных, как таз, тазовых ка… ка… костей, и пронзительно, душераздирающе заголчал, зело изгибаясь крючком чи червячком, да-да:
   – Милая! Оты́ди от него, чертяки, до греха! Эх, погляда́й, любава, на меня! Я ли, не я ли! Я ли не молодец, мои ль детки не воры? Да-да! Эх, да не ты ль всех моих деток перемилова́ла?
   – Ах, всех воров не перемилу́ешь – да и не переми́луешь! – вельми пренебрежительно изъяснила милая овому омрачному похрусту, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая нервная, понимаешь, девица, да-да, и примолвила мило: – Да-да!
   – Эх! Примилу́й меня одно́ва! Энто ж я, я – твой безотменно милый! Да-да! – зело душераздирающе сголчал овый, вельми изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смыч… смыкч… смычком, да-да!
   – Ах, был милый, стал постылый! Мне таперь Костяша – милый! – весьма пренебрежительно изъяснила милка овому омрачному похрусту, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая нервная, но пылкая, понимаешь, девица, да-да, да и примолвила мило: – Да-да!
   – Эх! Мое сердце в тебе, а твое в камени! – весьма душераздирающе сголчал овый, зело изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смык… смыкч… смычком, да-да! – Да-да! Эх, мы ль с тобой не милова́лись долго?
   – Ах, миловались долго, да расстались скоро! Я таперь с Костяшей миловаться буду! Да-да! До-о-олго, до-о-олго!
   – Эх! Да не мы ль с тобою ощо и ощо, да-да, два голубчика, целовалися, миловалися?! – вельми душераздирающе сголчал овый, зело изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смыч… смыкч… смычком, да-да!
   – Ах, намиловались вдоволь: тако домиловались, что худая слава пала! – весьма осуждающе изъяснила милка овому омрачному похрусту, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая нервная, понимаешь, девица, да-да, и примолвила мило: – Да-да!
   – Эх! Поутру не я ли был хорош? – весьма душераздирающе сголчал овый, зело изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смык… смыкч… смычком, да-да!
   – Поутру, ах, был хорош, а ввечеру стал непригож! – вельми презрительно изъяснила красава овому омрачному похрусту, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая нервная, понимаешь, девица, да-да, да и примолвила мило: – Ах, мне таперича Костяшечка хорош! Да-да!
   – Эх, любава! Али ты меня не любишь боле? – зело душераздирающе сголчал овый, вельми изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смыч… смыкч… смычком, да-да!
   – Ах, люблю, ажинолича как клопа в углу: где увижу, тут и задавлю! – зело угрожающе изъяснила любава овому омрачному похрусту, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая нервная, понимаешь, девица, да-да, и примолвила мило: – Ах, таперь Костяша – мне по гроб милаша! Да-да!
   – Эх, любава! Старая любовь долго помнится! – зело душераздирающе сголчал овый, вельми изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смык… смыкч… смычком, да-да!
   – Ах, нет! Лакома овца к соли, коза, понимаешь, к воле, а девушка – ах! – к новой любови! М-м-м, тру-лю-лю, я таперь Костянчика – ох, ах! – люблю! – весьма томно изъяснила любава овому омрачному похрусту, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая пылкая, понимаешь, девица, да-да, да и примолвила мило: – Да-да!
   – Ух, любава! Красное ты мое солнышко! Я ль не твой голубчик? – весьма душераздирающе сголчал овый, зело изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смыч… смыкч… смычком, да-да!
   – Ах, голубчик – паровой огурчик; цветет, цветет да и завянет! Ах, таперь Костянчик мне расцвел, пламенный тюльпанчик! – вельми томно изъяснила любава овому омрачному похрусту, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая пылкая, понимаешь, девица, да-да, и примолвила мило: – Да-да!
   – Эх, любава! Ух, я ль тебе не старый друг? Ух, старый друг лучше новых двух! Ух, ух, ух! – вельми душераздирающе сголчал овый, зело изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смык… смыкч… смычком, да-да!
   – Ах, нет! Ух, новый друг лучше старых двух! Ух, мне таперь Костянчик – мил дружок, тюльпанчик! Чик-чик-чик! – зело томно изъяснила любава овому омрачному похрусту, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая пылкая, понимаешь, девица, да-да, да и примолвила мило: – Да-да!
   – Эх так! – зело душераздирающе сголчал овый, вельми изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смыч… смыкч… смычком, да-да! – Ну тады отдай, понимаешь, мой золот перстень, возьми, понимаешь, свой носовой шелков платок!
   – Каков таков, понимаешь, золот перстень? – весьма пронзительно заголчала любава, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая нервная, понимаешь, девица, да-да, и примолвила мило: – Ах, любил, а ничем, понимаешь, не подарил, да-да! Ат! Отдай мой шелков платок!
   – Каков таков, понимаешь, шелков платок? – весьма душераздирающе сголчал овый, зело изгибаясь крючком чи червячком, да-да, и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смык… смыкч… смычком, да-да! – Любила, а ничем не подарила, да-да! Ат! Отдай мой золот перстень!
   – Не отдам! – вельми пронзительно сголчала любава, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы, – эдакая нервная, понимаешь, девица, да-да, да и примолвила мило: – Да-да!
  
   Скрипка, баксы и Зевс
  
   Тутытька овый омрачный похруст, вельми изгибаясь крючком чи червячком и экстазно дрожа всеми широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями и особливо экстазно – смыч… смыкч… смычком, быстролюто набросился на любаву и – хрясь-хрясь, бац-бац, бум-бум! – отобрал у нея скрипку! Все окружающие ахнули – и онемели, токмо сильней захрустели – хрусть, хрусть, хрусть! – костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, понимаешь! Новоявленный скрипач заскрипел зубами, засим отцепил от своих шибко дрожащих тазовых костей ощо шибче дрожащий в экстазе смыч… смыкч… смычок и – скрып, скрып, скрип, скрип, скрып, скрип! – вдохновенно заиграл в меру своего умения на скрипке, эдакий Паганини!
   – Ну не-е-ет, толькя не эвто! – вельми истерически заголчала любава, эдакая нервная, понимаешь, девица, резво-резво взмахнув тонкими, па… па… подергивающимися ка… ка… костями десницы и шуйцы, и заскрипела остатними зубами.
   – Ой, не-е-ет, толькя не этто! – вельми, понимаешь, нервически, гм, заголчали прочие похрусты, ух резво-резво взмахнув трясущимися ка… ка… костями десниц и шуйц, и заскрипели остатними зубами.
   – Ай, не-е-ет, толькя не энто! – весьма, понимаешь, трагически, гм, заголчал черт Кинстинктин, резво-резво взмахнув трясущимися ка… ка… ка… как в лихорадке десницей и шуйцей, и чертовски заскрипел прокуренными чертячьими зубами.
   – Эдакий поганини! – весьма, понимаешь, критически, гм, заголчали все прочие костяки, резво-резво взмахивая содрогающимися ка… ка… костями десниц и шуйц, а засим заскрипели остатними зубами, эдакие музыкальные, понимаешь, ку… ку… ку… критики!
   У-у-у, тутовона Кинстинктин, резво-резво взмахнув трясущимися ка… ка… ка… как в лихорадке десницей и шуйцей, громко-прегромко, мерзко-премерзко заскрипел прокуренными чертячьими зубами, а засим выхватил из-за пазухи красную вязаную лыжную шапочку в виде рожка и чертовски резво нахлобучил себе на голову, на самые уши. В ту ж самомалейшую наносекундочку отчаянный черт стал невидимым, ведь лыжная шапочка-то, оказывается, была шапочкой-невидимкой! Впрочем, черт стал невидимым толькя для живых, у коих живые глаза на лице налицо.
   Но похрусты ведь не живые, а, ка… ка… ка… как бы энто поделикатнее выразиться, бездыханные да безвзиранные: у них, понимаешь, нема живых глаз, поэнтому на ка… ка… ка… ка… костяков чертова невидимость абсолютно не подействовала, да и со слухом у похрустов было всё, понимаешь, в порядке. Так що похрусты тут же сорвали с башки черта красную шапочку, и оттудова, понимаешь, из энтой вязаной лыжной шапочки, аки из рога изобилия, посыпались наши баксы – шмаксы, ведь лыжная шапочка-то, оказывается, была ощо и шапочкой – рогом изобилия! И их, наших баксов – шмаксов, по объёму, воображаешь, было раз эдак в тыщу больше объёма шапочки. Али в миллиён.
   – Черт тебя побери! – в сердцах заголчал овый омрачный похруст, вдруг прекратив бесподобное музицирование и весь содрогнувшись в экстазе, особливо широченными, как таз, тазовыми ка… ка… костями. – Чертов чертяка! Хо-хо! Энто ведь наши баксы – шмаксы!
   Всеобщий скрежет зубовный моментально прекратился.
   – Черт тебя побери! – в сердцах заголчали все прочие похрусты, йес, резво-резво взмахивая трясущимися ка… ка… костями десниц и шуйц и протягивая их к черту и нашим баксам – шмаксам. – Чертов чертяка! Хо-хо! Так вот где ты прятал наши баксы – шмаксы! В красной вязаной шапочке изобилия!
   – Эвто не ваше! Эвто мое! – загорлал черт, зело яростно топая ка… ка… копытами и резво-резво, йес, йес, взмахивая трясущимися как в лихорадке десницей и шуйцей. – Не трожьте, черт меня побери! Шуйцы сей же секунд – прочь! И десницы сей же секунд – прочь! Баксы для меня всё! В баксах Зевс! О йес, аз сам себя побери!
   – Где Зевс? – в волнении загорлали похрусты, ух резво-резво взмахивая костями десниц и шуйц и оглядываясь пустыми глазницами. – Мы его, понимаешь, не зырим! Ух, неужли Зевс? Йес, йес, черт тебя побери? Шо, ежели нам с ним сфотографироваться?
   – Йес, йес! Вот мой Зевс, черт меня побери! – заголчал черт, энергично-преэнергично тыча кривым пальцем дрожащей шуйцы в портрет на баксе, поднятом с земли. – О йес, аз сам себя побери!
   – Неправда, черт тебя побери! – возмутился тут невкий куимый костомыга, резво-резво взмахнув костями десницы и шуйцы, и весьма-превесьма веско прибавил: – Не в баксах Зевс, а в правде! Йес, йес, черт тебя побери!
   Ну, на энту сентенцию черту возразить было нечего, ёлки-моталки, и он ни черта не сголчал, а толькя наитишайше прошепетал, резво-резво маша десницей и шуйцей: «В баксах Зевс! О йес, аз сам себя побери!»
   Похрусты живо подобрали баксы, понимаешь, шмаксы и припрятали их в подпрыгивающем от возбуждения сортирчике, забив оный сортирчик почти бездонный аж почти до предела бездонности. А засим все сфотографировались на фоне сияющего сортирчика! Кто ж их сфотографировал? Я! Я их сфотографировал! Аз, понимаешь, вставил сие фото в свой фотоальбом!
   М-м-м, а засим похрусты сноровисто, понимаешь, сбили черта с ног и принялись с наслаждением испинывать Кинстинктина, резво-резво маша костями десниц и шуйц и непрестанно голча: «И запомни, козел: не в баксах Зевс, а в правде! Йес, йес, черт тебя побери!» Похрустов было много, а черт один, поэнтому он был не в состоянии их переголчать, а толькя, понимаешь, наитишайше шепетал, резво-резво маша десницей и шуйцей: «В баксах Зевс! О йес, аз сам себя побери!»
   Похрусты сноровисто, понимаешь, сбили черту оба рога, оборвали подковы с ка… ка… копыт и оттоптали чертищу хвостище, так що хвостище превратился в роскошный махровый ка… ка… коврище, шикарно и страсть как вольготно лежащий в подножной дорожной пылище.
   Наконец ка… ка… ка… костяки оставили свою жертву вольготно и страсть как шикарно, ей-богу, валяться в подножной дорожной пылище, а сами, резво-резво маша трясущимися ка… ка… костями десниц и шуйц, бросились вместе с подпрыгивающим от возбуждения сортирчиком догонять избушку на ку… ку… курьих ножках и Арину с шарабарашарцами. Естественно, побежали тудась, где пыль столбом, метрах в ста тридцати, отчаянно крича: «Ась! Ась!» и «Вась! Вась!»
  
   Встрета с босым зайцем – косоглазайцем
  
   М-м-м, прибежали тудась, где пыль столбом, и зырят: шарабарашарцы стоят, Арина стоит, избушка на курьих ножках стоит, сухая-сухая пыль столбом стоит, сдутая шалым ветром с дороги на обочину, и при эвтом энта сухая удушливая пылюка, аспидная такая, хочь и стоит, но вельми, понимаешь, вращается, а посреди дороги на одном месте крутится-вертится серенький такой зайчишка с застежкой-молнией на вздутом брюшишке! М-м-м, скусно! А сам-то зайчишка, соображаешь, пушистый! Ей-ей, преотличный бы вышел из энтого пушистого, понимаешь, зайчишки зимний треух! И эвтот будущий преотличный зимний треух жутко глазенками косит и истошно базанит каким-то ну очень знакомым, воображаешь, голосишком:
   – Колобок, колобок, где ты? Ведь токмо что был здесь, однозначно!
   Дидушка наш Шерлок Холмс из окошка избушки ух шустренько высунулся и вельми заинтригованно прах… впрах… спроховает, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма:
   – Вах, шо случилось, серенький заяц – косоглазаец?
   Тутовона заяц-косоглазаец перестал крутиться-вертеться да и ню… ню… гунит голоском Клары Румяновой – той самой, коя озвучила роль зайца в мультфильме «Ну, погоди!»:
   – Да понимаешь, дядя, бегу я по дороге, глядь – а навстречу мне катится колобок – масленый бок, однозначно!
   – Вах, однозначно понимаю! И шо? – ах, восхищенно прах… впрах… спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Я ему, подлецу-колобцу, раз... раз... раз... разумеется, улыскаюсь и вествую, понимаешь: «Колобок, колобок! Дружбан! Я тебя съем, однозначно, дружбан!» – с чувством собственного достоинства продолжает гунить заяц-косоглазаец голоском Клары Румяновой и люто косить глазами.
   – Вах, однозначно понимаю, дружбан! Ну а он, эвтот подлец – колобец? – вах, изумленно прах… впрах… спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в лупу.
   – А он, эвтот подлец – колобец, дерзословит, понимаешь: «Не ешь меня, косой зайчик! Я тебе песенку ох пречудесненьку – ух, ах! – спою, однозначно, дружбан!»
   – Вах, однозначно понимаю, дружбан! Но мне все-таки не ясно: и шо, спел? А ежели спел, то шо спел? – вах, восхищенно, ах, ах, спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в лупу.
   – И спел, понимаешь, ма… ма… ма… маслин!.. Ах, нет, не ма… ма… ма… маслин, а а… а… а… оливка!.. Ах, нет, нет, не а… а… а… оливка, а… а… а ка… ка… ка… какао! Ах, нет, не ка… ка… ка… какао, а а… а… арахис! Ах, ну нет, не а… а… а… арахис, а ра… ра… ра… ра… рапс! Ах, ну нет, нет, нет, не ра… ра… ра… ра… рапс, но весьма и весьма близко: э-э-э, раз… брод… сброд… испод!.. А-а-а, вспомнил, вспомнил: конечно, ра… ра… ра… рапсод! И спел, понимаешь, ра… ра… ра… рапсод, понимаешь, ра… ра… ра… рапсодию:
   Я по коробу скребен,
   По сусеку метен,
   На сметане мешон
   Да в масле пряжон,
   На окошке стужон;
   Я у дедушки ушел,
   Я у бабушки ушел,
   У тебя, зайца, не хитро уйти!
   – Вах, вах, вах, вах! Ах, як всё эвто неоднозначно! Як, понимаешь, двояко! А впрочем, ух клёво! Замечательный дрыг… дрыд… мадрыд… мадрыгал! Заяц, а заяц-косоглазаец! – вах, изумленно схизал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в лупу. – Одного, понимаешь, аз нет, не понимаю: а шо такое пряжон? Невжо в карету жо… жо… запряжон?
   – Не-е-е, однозначно! – задумчиво протянул косой, в самом деле босой, и ух как скосил глазами, да-да, а засим чувственно чавкнул.
   – А шо, в таратайку? – ах, восхищенно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в лупу.
   – Не-е-е, двождызначно! – задумчиво протянул косой, в самом деле босой, и ах как скосил глазами, да-да, а засим чувственно чавкнул.
   – Шо, невжо в «Ниву»? – ах, изумленно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в изыщительную, воображаешь, лупу. – У неё шо, бензин кончился?
   – Да не-е-е, трождызначно! – задумчиво протянул косой, в самом деле босой, и ох как скосил глазами, да-да, а засим чувственно чавкнул. – Пряжон – тут всё дело в масле!
   – А-а-а, так, стало быть, у той «Нивы» всё масло из картера двигателя вытекло? – ах, возмущенно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Да не-е-е! – задумчиво протянул косой, в самом деле босой, и ах как скосил глазами, да-да, а засим чувственно чавкнул. – Пряжон – значит жарен в масле!
   – Ах во-о-от оно шо-о-о! – ах, изумленно схизал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в лупу. – Оказывается, в эвтой деревне жарят мучное на машинном масле! Вот те на! Аз не знал! Ан теперетька буду знать! Ну а шо было дальше, босой, совершенно косой, с тем колобком?
   – Шо, шо! – огорченно схизал косой, в самом деле босой, и ух как скосил глазами, да-да, а засим чувственно чавкнул. – И покатился он себе, значит, дальше, толькя аз его и зырил!..
   – Да?! – ах, изумленно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в изыщительную, воображаешь, лупу. – Вот те на! Аз не знал! Ан теперетька буду знать! А в котору сторону он покатился?
   – Вон в ту! – удрученно схизал косой, в самом деле босой, и эх как скосил глазами, да-да, а засим чувственно чавкнул.
   – Ну а перший колобок? – ах, вдохновенно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая косого, совершенно босого, в изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Хм! Какой такой перший? – изумленно схизал косой, в самом деле босой, и ух как скосил глазами, да-да, а засим чувственно чавкнул.
   – Вот те на! Тот, который до энтого тебе встретился сегодня!
   Заяц-косоглазаец затрясся, глаза сильнее скосил, заячью губу больно-пребольно закусил – и промолчал, даже ни разу не чавкнул. И больше не проронил ни слова, ма… ма… ма… молчун трясучий, как к нему, понимаешь, ни приставали всякие там с топорами, граблями, косами и прочими неприятными раз... раз... расспросами.
   – Ка-а-ак подозрительно! – сгундорил Шерлок Холмс, постукивая лупою по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей. – Аз его, кажется, зачинаю подозревать! Похрусты, арестовать энтого преподозрительного подозреваемого!
   Косой, совершенно босой, юрко метнулся было в огромнейшие кусты густого, чертовски колючего чертополоха, хи-хи; ан похрусты, страшно гремя и хрустя костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, успели перехватить юркого и совершенно босого подозреваемого, посадили на, понимаешь, прочнейшую цепь и бойкой-пребойкой гурьбой потащили – ой-ой! – за собой, резво маша костями десниц и шуйц. Однозначно, понимаешь!
  
   Встрета с серым, весьма сирым волком
  
   И вся, понимаешь, вельми заинтригованная толпа ух рьяно ринулась на поиски хватского, ску-у-усного колобка в указанном зайцем направлении и метрах в ста тридцати узырила сизую-сизую пылищу столбищем. Все шасть тудась, отчаянно крича: «Ась! Ась!» и «Вась! Вась!»
   М-м-м, прибежали тудась, зырк: сизая сухая удушливая пылища умопомрачительно, понимаешь, кружащимся столбищем стоит, сдутая шалым ветром с дороги на обочину, а на дороге на одном месте крутится-вертится серый такой, понимаешь, лысоватый волчище с застежкой-молнией на огромном брюшище! М-м-м, скусно! А сам-то волчище, соображаешь, косматый, хочь и лысоватый! Ей-ей, преотличный бы вышел из энтого косматого, хочь и лысоватого, понимаешь, волчищи теплый жилетище на зиму! И эвтот будущий преотличный теплый жилетище на зиму эдак хрипло грымает каким-то ну очень знакомым, воображаешь, голосищем:
   – Колобок, колобок, где ты? Ведь токмо шо был здесь, двождызначно! Осиротил ты меня, истинно осиротил! Весьма осиротил, эдакий осиротилец! Сегодня кормильца, негодный осиротилец, лишил, двождызначно!
   Дидушка наш Шерлок Холмс из окошка избушки ух шустренько высунулся и заинтригованно прах… впрах… спроховает, сочувственно созерцая грымающего брюхача в лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма:
   – Шо случилось с тобой, весьма сирый ты серый сю… сю… сиротинушка?
   Тутовона сей весьма сирый серый сю… сю… сиротинушка, ах, сю… сю… перестал крутиться-вертеться да и фыр-р-р… фыр-р-р… скырчигает голосом, воображаешь, Папанова, озвучившего роль волка в мультфильме «Ну, погоди!»:
   – Шо, шо! Да понимаешь, дядя, бегу я по дороге, глядь – а навстречу мне катится колобок, масленый бок, вот шо! Двождызначно!
   – Ах вот оно шо! Двождызначно понимаю! И шо? – изумленно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая весьма сирого серого сю… сю… сиротинушку в изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Шо, шо! Я ему, ну раз… раз… разумеется, улыскаюсь и вествую, понимаешь: «Колобок, колобок! Кормилец сю… сю… сердешный! Я тебя с удовольствием съем, двождызначно!» – с чувством собственного достоинства изъяснил весьма сирый серый голосом Папанова.
   – Ах вот оно шо! Двождызначно понимаю! Ну а он шо? – спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая весьма сирого серого сю… сю… сиротинушку в изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Шо, шо! А он дерзословит, понимаешь: «Не ешь меня, серый волк, я тебе песенку спою, двождызначно! Испытаешь тогды ощо большее удовольствие!» – возмущенно объяснил весьма сирый серый сю… сю… сиротинушка голосом Папанова.
   – Ах вот оно шо! Двождызначно понимаю! Но мне все-таки не ясно: и шо, спел? А ежели спел, то шо спел? Доставил-таки обещанное удовольствие? – спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая весьма сирого серого сю… сю… сиротинушку в лупу.
   И сей весьма сирый серый сю… сю… сиротинушка ох вдохновенно изъяснил, понимаешь, голосом Папанова:
   – Шо, шо! И спел, понимаешь, а-а-а… а-а-а… огромный сю… сю… самодур… самосад… самокат… самолёт… самородок, двождызначно! И вот шо он спел:
   Я по коробу скребен,
   По сусеку метен,
   На сметане мешон
   Да в масле пряжон,
   На окошке стужон;
   Я у дедушки ушел,
   Я у бабушки ушел,
   Я у зайца ушел,
   У тебя, волка, не хитро уйти!
   – Ах вот оно шо! Двождызначно понимаю! Ух, клёво! Замечательный дрыг… дрыд… мадрыд… мадрыгал, аз выслушал его с удовольствием, причем, понимаешь, неописуемым! Но мне все-таки не ясно: а шо было дальше? – восхищенно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая весьма сирого серого сю… сю… сиротинушку в лупу.
   – Шо, шо! – ох возмущенно схизал сей весьма сирый серый сю… сю… сиротинушка голосом Папанова. – И покатился он себе дальше, токмо я его и зырил, понимаешь! Двождызначно! Осиротил он меня, истинно осиротил! Весьма осиротил, эдакий осиротилец! Сегодня кормильца, негодный осиротилец, лишил, двождызначно!
   – Ах вот оно шо! Двождызначно понимаю! Но мне не ясно: а в котору сторону он покатился? – восхищенно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая весьма сирого серого сю… сю… сиротинушку в изыщительную, воображаешь, лупу.
   – В котору, в котору! Вон в ту! – возмущенно схизал сей весьма сирый серый сю… сю… сиротинушка голосом Папанова.
   – Ах вот оно шо! Ну а перший колобок? – вдохновенно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая весьма сирого серого сю… сю… сиротинушку в лупу.
   – Шо-о-о? Шо-о-о? Ах, ка… ка… какой такой перший? – возмущенно схизал сей весьма сирый серый сю… сю… сиротинушка голосом Папанова.
   – Шо, шо! Какой, какой! А тот, который до эвтого тебе встретился сю… сю… сегодня!
   Волк до боли – р-р-р, нестерпимой боли! – закусил волчью губу и промолчал, он ажно не заворчал. Ах, он, сей зверь беспризорный, волчара позорный, больше не проронил ни слова, как к нему, сему весьма сирому серому сю… сю… сиротинушке, понимаешь, ни приставали всякие там с топорами, граблями, косами и прочими некорректными раз… раз… расспросами.
   – Ах вот оно шо! Ка-а-ак подозрительно! – сгундорил Шерлок Холмс, постукивая лупою по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей. – Я его, кажется, начинаю подозревать! Похрусты, арестовать энтого преподозрительного подозреваемого!
   Волчара позорно метнулся было в огромнейшие кусты густого, чертовски колючего чертополоха, хи-хи; ан похрусты, страшно гремя и хрустя костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, успели перехватить позорного подозреваемого, посадили на две, понимаешь, прочнейших цепи и потащили решительно за собой, резво маша костями десниц и шуйц. Двождызначно, понимаешь!
  
   Встрета с косолапым, весьма и весьма сиволапым ведмедем
  
   И вся, понимаешь, вельми заинтригованная толпа ух рьяно ринулась на поиски хватского, ску-у-усного колобка в указанном волком направлении и метрах в ста тридцати узехала бусую-бусую пылищу столбищем. Все побежали тудась, отчаянно крича: «Ась! Ась!» и «Вась! Вась!»
   М-м-м, прибежали тудась, зех: бусая сухая удушливая пылища умопомрачительно, понимаешь, вращающимся столбищем стоит, сдутая шалым ветром с дороги на обочину, а на дороге на одном месте крутится-вертится бурый такой, неуклюжий такой – ажно сиволапый, косолапый такой, понимаешь, ведмедь с застежкой-молнией на гигантском брюхе! М-м-м, скусно! А сам-то ведмедь, соображаешь, кудластолапый, хочь и сиволапый! Ей-ей, преотличный бы вышел из энтого кудластолапого, хочь и сиволапого, понимаешь, ведмедя тулупчик на зиму! И эвтот будущий преотличный тулупчик на зиму ну давай каким-то ну очень знакомым, хрипловатым таким голосом бр… бр… барабарить:
   – Колобок, колобок, где ты? Ведь… ведь… ведь токмо шо был здесь, трождызначно! В ма… ма… монастырь, шо ли, утёк, ма… ма… монстр? В ма… ма… монастырь, трождызначно! Ой, ма… ма… ма… мама!
   Дидушка наш Шерлок Холмс из окошка избушки ух шустренько высунулся и заинтригованно прах… впрах… спроховает, сочувственно созерцая неуклюжего в лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма:
   – Вах, шо случилось с тобою, ка… ка… косолапый, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапый? И шо ишшо?
   Тутовона ка… ка… ка… косолапый, весьма сю… сю… сю… сиволапый, перестал крутиться-вертеться да и бр… бр… барабарит хр… хр… хр… хр… хр… хрипловатым таким голосом Евгения Леонова, озвучившего роль Винни-Пуха в одноименном советском мультфильме:
   – Шо, шо! И шо ишшо, и шо ишшо! Ишо сам не сообразил – шо, вот шо и шо ишшо! Ведь… ведь… ведь… ведь, понимаешь, дядя, бреду я по дороге, в ус не дуя, глядь – а навстречу мне катится колобок, ску-у-усный такой масленый бок, трождызначно!
   – Ах вот оно шо! И шо ишшо! Трождызначно понимаю! Ну а он шо? И шо ишшо? – взволнованно спроховал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая того ка… ка… ка… косолапого, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапого, в изыщительную, воображаешь, лупу.
   А ка… ка… ка… ка… косолапый, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапый, с чувством сю… сю… сю… собственного достоинства и барабарит хрипловатым та… та… таким голосом Евгения Леонова:
   – Шо, шо! И шо ишшо, и шо ишшо! Я ему, понимаешь, раз… раз… разумеется, улыскаюсь и вествую, воображаешь: «Колобок, колобок, ма… ма… масленый бок! Ведь… ведь… ведь я тебя съем, трождызначно! М-м-м, сю… сю… сю… ску-у-усно! Ой, мама!»
   – Ах вот оно шо! И шо ишшо! Трождызначно понимаю! М-м-м, сю… сю… сю… ску-у-усно! Ой, мама! Ну а он шо? И шо ишшо? – взволнованно спроховал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая ка… ка… косолапого, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапого, в лупу.
   Ах, ка… ка… ка… ка… косолапый, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапый, поморщился и возмущенно пробарабарил хрипловатым таким го… го… го… голосом Евгения Леонова:
   – Шо, шо! И шо ишшо, и шо ишшо! Да ведь… ведь он сам ишшо не усёк – шо! И шо ишшо, дядя! Ах, а он ишшо, скусный такой, ведь… ведь… ведь… ведь дерзословить мне, понимаешь, пытается: «Где тебе, ка… ка… ка… косолапому, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапому, съесть меня! Вот послушай, я тебе песенку, воображаешь, спою, трождызначно! Ух клёвую!»
   – Ах вот оно шо! И шо ишшо! Трождызначно понимаю! Ух клёво! Но мне все-таки не ясно: и шо, спел? А ежели спел, то шо ишшо спел? – взволнованно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая ка… ка… косолапого, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапого, в лупу.
   А ка… ка… ка… ка… косолапый, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапый, просиял да и… и… и… и… изъяснил всё тем же хрипловатым таким голосом Евгения Леонова:
   – Шо, шо! И шо ишшо, и шо ишшо! И… и… и спел, мани… стырь… мону… старь… монстро… стрель… менестрель, понимаешь! Ведь… ведь… и спел, менестрель:
   Я по коробу скребен,
   По сусеку метен,
   На сметане мешон
   Да в масле пряжон,
   На окошке стужон;
   Я у дедушки ушел,
   Я у бабушки ушел,
   Я у зайца ушел,
   Я у волка ушел,
   У тебя, медведь, не хитро уйти!
   – Ах вот оно шо ишшо! Трождызначно понимаю! Ух клёво! Замечательный дрыг… дрыд… мадрыд… мадрыгал! Но мне все-таки не ясно: и… и… и шо ишшо было дальше? – восхищенно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая ка… ка… косолапого, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапого, в изыщительную, воображаешь, лупу.
   – Шо ишшо, шо ишшо! – огорченно изрек ка… ка… ка… косолапый, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапый, хрипловатым таким голосом Евгения Леонова. – И… и… и… и покатился себе дальше; токмо я его и… и… и зехал ишшо, понимаешь!
   – Ах вот оно шо ишшо! Трождызначно понимаю! Ух клёво! Но мне все-таки не ясно: а в котору ишшо сторону он покатился? – восхищенно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая ка… ка… косолапого, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапого, в лупу.
   – В котору, в котору ишшо! Ведь… ведь… вон в ту! – огорченно изрек ка… ка… ка… косолапый, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапый, хрипловатым таким голосом Евгения Леонова.
   – Ах вот оно шо ишшо! Ух клёво! Ну а перший колобок? – вдохновенно спрохал Шерлок Холмс, сочувственно созерцая ка… ка… косолапого, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапого, в лупу.
   – Шо-о-о? Шо-о-о ишшо-о-о? Ах, ка… ка… какой такой ишшо перший? – потрясенно изрек ка… ка… ка… косолапый, весьма и весьма сю… сю… сю… сиволапый, хрипловатым таким голосом Евгения Леонова.
   – Шо, шо! Шо ишшо, шо ишшо! А тот, который до энтого тебе встретился сю… сю… сегодня!
   Ведмедь до крови – ам! – закусил ведмежью губу и промолчал; он ажно не заворчал, лишь тольки, вот зверь неуклюжий, присел и сделал под собой большу-у-ущую лужу! И так ведь… ведь больше и не проронил ни слова, как к нему, понимаешь, ни приставали всякие там с топорами, граблями, косами и прочими придирчивыми раз… раз… расспросами.
   – Ах вот оно шо! И шо ишшо! Ка-а-ак подозрительно! – сгундорил Шерлок Холмс, постукивая изыщительной лупой по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей. – Я его, кажется, начинаю подозревать! Да, и вот ведь… ведь… ведь ишшо шо: похрусты, арестовать энтого преподозрительного подозреваемого!
   Ведмедь косолапо – весьма и весьма сиволапо – метнулся было в огромнейшие кусты густого, чертовски колючего чертополоха, хи-хи; ан похрусты, страшно гремя и хрустя костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, успели перехватить неуклюжего подозреваемого, посадили на три, понимаешь, прочнейших цепи и потащили решительно за собой, резво маша костями десниц и шуйц. Ведь… ведь… ведь… ведь трождызначно, понимаешь!
  
   Встрета с лисицей, на рожу пригожей, аж прераже ражей,
   а также с колобком, ея голубком
  
   И вся, понимаешь, вельми заинтригованная толпа ух рьяно ринулась на поиски хватского, ску-у-усного колобка в указанном ведмедем направлении и метрах в ста тридцати углядела серую-серую пылищу столбищем. Все побежали тудась, отчаянно крича: «Ась! Ась!» и «Вась! Вась!»
   М-м-м, прибежали тудась, глядь: серая сухая удушливая пылища умопомрачительно, понимаешь, вертящимся столбищем стоит, сдутая шалым ветром с дороги на обочину, а на дороге на одном месте крутится-вертится, аж язык высунула, рыжая такая, понимаешь, лисица с застежкой-молнией на округлом брюхе и с аппетитным, поджаристым колобком на носу. М-м-м, скусно! А сама-то лисица на рожу пригожая, аж прераже ражая! Ей-ей, преотличный бы вышел из энтой лисицы воротничочек на шубейку! Ах, стало быть, и от большущей злодейки, понимаешь, возможна некоторая пользейка: преотличный воротничочек на шубейку, ей-ей! И эвтот будущий преотличный воротничочек, понимаешь, воркует каким-то ну очень знакомым, преприятным таким голосочком, ей-ей:
   – Колобочек, колобочек, будь так любезен, сядь-ка на мой язычочек, мил дружочек, мой голубочек!
   Дидушка наш Шерлок Холмс из окошка избушки ух шустренько высунулся и заинтригованно прах… впрах… спроховает, созерцая вертлявую красавицу в лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма:
   – Шо случилось, рыжая, на рожу пригожая, аж прераже ражая? Шо юлишь? Ах, как нехорошо!
   Тутовона эвта рыжая, на рожу пригожая, аж прераже ражая, перестала юлить да и вар… вар… ку… ку… воркует, понимаешь, преприятным таким голосочком Елены Санаевой, сыгравшей роль лисы Алисы в двухсерийном советском фильме «Приключения Буратино»:
   – Напротив, как хорошо! Ах, какая фортуна мне улыбнулась, сиречь фарт! Ведь понимаешь, дядечка, бегу я по дороженьке, глядь – а навстречу мне катится колобочек! М-м-м, мой голубочек! Торопится, ажно не поздоровался с барышней, нахал!
   – И шо? – восхищенно спрохал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая рыжую, на рожу пригожую, аж прераже ражую, в изыщительную, воображаешь, лупу. – Ах, как нехорошо!
   – Напротив, как хорошо! Я сама с ним первая поздоровалась, с таким первоклассным кавалером! Ах, я ему, симпатяге, – раз… раз… разъясняет рыжая, на рожу пригожая, аж прераже ражая, – раз… раз… раз… разумеется, улыскаюсь и нежно так сю… сю… сю… сю… нет, зю… зю… зю… зюкаю: «Здравствуй, колобочек! Какой ты хорошенький, мой голубочек! Ну просто ангелочек, ей-ей!»
   – М-м-м, чмок-чмок! Ну а шо колобочек, твой голубочек, ну просто ангелочек? – восхищенно прах… впрах… спрохал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая рыжую, на рожу пригожую, аж прераже ражую, в изыщительную, воображаешь, лупу.
   – А я ей суворо ответствую, понимаешь, – суворо ответствует, понимаешь, колобочек, ея голубочек, ну просто ангелочек, – а я, понимаешь, заявляю ей со всей суворой ответственностью, ей-ей: «Да, я такой! А ощо я певец! Энтот – как его? – барда… барду… бурдо… бард! Ей-ей! Хошь, я тебе дрыг… дрыд… мадрыд… мадрыгал пропою, о моя голубка?»
   – М-м-м, чмок-чмок! И шо, спел? – восхищенно спрохал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая колобка, ея голубка, в лупу. – А ежели спел, то шо спел?
   А колобок, ея голубок, дедушке Шерлоку Холмсу глядит в глаза бодро и ответствует самодовольно:
   – Шо, шо! И спел ей, моей голубке, громко-прегромко – м-м-м, м-м-м! – дрыг… дрыд… мадрыд… мадрыгал, понимаешь, ибо аз превосходнейший энтот – как его? – барда… барду… бурдо… бард:
   Я по коробу скребен,
   По сусеку метен,
   На сметане мешон
   Да в масле пряжон,
   На окошке стужон;
   Я у дедушки ушел,
   Я у бабушки ушел,
   Я у зайца ушел,
   Я у волка ушел,
   У медведя ушел,
   У тебя, лиса, и подавно уйду!
   – М-м-м, чмок-чмок! Ух клёво! Ух, замечательный дрыг… дрыд… мадрыд… мадрыгал! И шо было дальше? – восхищенно спрохал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая в изыщительную, воображаешь, лупу превосходнейшего энтого – как его? – барда… барду… бурдо… барда, глядящего бодро.
   – Шо, шо! – томно ответствует за энтого – как его? – барда… барду… бурдо… барда, глядящего бодро, обаятельная лиса, ах, шубейна краса. – Тутовона я ему и вествую: «Какая славная песенка – околесинка! М-м-м, чмок-чмок! Но ведь я, ах, колобочек, стара стала, плохо слышу; сядь-ка на мою мордочку – пуфик да пропой еще разочек погромче, мой бардочек и мой голубочек, ну просто ангелочек, чмок-чмок!»
   – М-м-м, чмок-чмок! А ты, барда… барду… бурдо… бардочек колобочек, ея голубочек, ну просто ангелочек, на эвто – шо? – потрясенно спрохал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая в изыщительную, воображаешь, лупу превосходнейшего барда… барду… бурдо… барда, глядящего бодро. – М-м-м, токмо голдобь, голубочек, погромче, чмок-чмок!
   – Шо, шо! – громко-прегромко, понимаешь, заголдобил барда… барду… бурдо… бардочек колобочек, ея голубочек, ну просто ангелочек. – Тут я вскочил лисе, шубейной красе, чмок-чмок, на мордочку-пуфик и запел ту же самую славную песенку – околесинку! Громко-прегромко!
   – М-м-м, чмок-чмок! А ты, лиса, ах, шубейна краса, на энто – шо? – сочувственно, понимаешь, спрохал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая рыжую, на рожу пригожую, аж прераже ражую, в изыщительную, воображаешь, лупу. – Чмок-чмок!
   – Шо, шо! – возмущенно ответствует лиса, ах, шубейна краса. – Замучилась я с энтим колобком, аж язык высунула, чмок-чмок! Словом, выслушала я его славную песенку – околесинку от начала до конца да и сю… сю… зю… зю… зюкаю: «Мерси, миленький колобочек! Славная песенка – околесинка, еще бы послушала! Сядь-ка на мой язычочек, м-м-м, облучочек да пропой в последний разочек, мой бардочек и мой голубочек, ну просто ангелочек, чмок-чмок!» Тут я и высунула язычок, м-м-м, облучок, ах, чмок-чмок!
   – М-м-м, чмок-чмок! А ты, барда… барду… бурдо… бардочек колобочек, ея голубочек, ну просто ангелочек, на эвто – шо? – потрясенно спрохал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая в лупу превосходнейшего энтого – как его? – барда… барду… бурдо… барда, глядящего бодро.
   – Шо, шо! Сейчас отдышусь, понимаешь, соберусь с силами – и прыгну ей на язычок, м-м-м, облучок, чмок-чмок! И пропою ей, моей голубке, громко-прегромко, понимаешь, сор… сэр… сыренаду в знак большой-пребольшой любви, ибо аз превосходнейший энтот – ну как его? – барда… барду… бурдо… бард! М-м-м, м-м-м, чмок-чмок!
   – Сыренаду, дружочек, не надо, токмо не энто: ах, аз не люблю сыр! Да-с! Да-с! А вообще молодец! – восхищенно сбахорил Шерлок Холмс и залюбовался скрозь лупу, воображаешь, классным энтим – вах, вах, ну как его? – барда… барду… бурдо… бардом, глядящим бодро. – М-м-м, вах, вах, представляю, дружочек, тебя в сметане! Вах, спой ты нам лучше сметанонаду, о мой бардочек и мой голубочек, ну просто – чмок, чмок! – ангелочек! М-м-м, м-м-м, вах, вах, чмок-чмок!
  
   Переполох, суматоха и арест подозреваемой
  
   Но тутовона – ух, какой ужас! – послышался запах озона, з-з-з… з-з-з… зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, – и в энто же самое окомгновение по воле провидения в воздухе появилось, воображаешь, какое-то совершенно непредвиденное привидение! Оно мерцало и – опа! – при энтом оп… оп… опалесцировало ох неплохо!
   Ох, начался несусветнейший переполох, ох, ох, ох! Вах, в энтом переполохе со всех градом посыпались блохи-дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие мрачные эхи, ахи и охи! Похрусты со страху попадали наземь, а деревенские массово сиганули в огромнейшие кусты густого, чертовски колючего чертополоха! Эх, ах, ох!
   Эвто было – у-у-у, страшно сгуторить! – привидение ка… ка… ка… ка… колобка! Кем-то ранее съеденного, ам… ам… ма… мама! Однозначно, понимаешь!
   Даже Холмсушка и Аринушка с Ватсонушкой слегка, воображаешь, поежились, и лиса со своим голубком – колобком (ну просто ангелком!) – тоже. И стал лисий колобок – вылитый ёжик, да и сама лиса – тоже, особливо на рожу, о боже!
   – Колобок, колобок! – замогильным горловым голосом загорлало, ей-ей, перламутровое привидение, источая з-з-з… з-з-з… запах озона, з-з-з… з-з-з… зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона.
   – Ну шо ишшо? – снисходительно продроботил колобок, как нарочно чеша круглый бок заполошно.
   – Шо, шо! Не садись лисе на язык: она собирается тебя съесть! Йес, йес!
   – Хм! А ты откуль знаешь? – скептически продроботил колобок, как нарочно чеша круглый бок заполошно.
   – Откуль, откуль! По собственному опыту: она и меня хотела съесть! Йес, йес! – трагически прогорлало, ей-ей, привидение замогильным горловым голосом, сильней источая запах озона, зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, йес, йес!
   – Замолчи, скудоумный фантом! – нервически, гм, заголчала лиса, ах, шубейна краса. – Я на тебя в суд подам за клевету!
   – Колобок, колобок! – панически прогорлало замогильным горловым голосом мерцающее привидение, ощо сильней, ей-ей, источая запах озона, зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона. – Не садись лисе на язык, пропадешь: лиса тебя съест! Йес, йес!
   – Милица! Полица! – еще пуще прежнего раз… раз… раз… разъюрилась красавица лисица. – Ах, пусть немедленно проведут раз… раз… раз… раз… расследование, арестуют и посадят мерзкое привидение!
   – Да, да! Аз з-з-з… з-з-з… как раз провожу детективное раз… раз… раз… раз… расследование и немедленно во всём раз… раз… раз… разберусь с помощью дук… дуц… дедукции, соображаешь?! А ты, фак… фан… фар… фанфаронский фантом, замолкни и исчезни, порешим на том! Не тень отца Гамлета, понимаешь! – возмущенно гунул Шерлок Холмс и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец этакий.
   Ах, призрак съеденного колобка исчез без всякого оха: эх, пропала причина всеобщего переполоха! Ах, но явственный запах озона, з-з-з… з-з-з… зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, остался. Эх, ах, ох!
   Тут ох поднялась несусветнейшая суматоха, ох, ох, ох, ух! Ух, страсти-мордасти! О да, прошу прощения! Ух, раздались стоны облегчения, и из кустов густого, чертовски колючего чертополоха повылазили деревенские, ух громко топая да в ладоши хлопая, а из кучи пахучих костей встали похрусты, страстно похрустывая костями плюс громогласно – и подлинно беспристрастно – делясь, понимаешь, последними – ох, вельми удивительными! – вестями. И там же и здесь же счастливые эхи, ахи и охи издавали весьма и весьма мна… мна… мна… многочисленные, понимаешь, блохи – дурёхи, скача здесь и там в бестолковейшей суматохе. И жизть страстотерпцев с тех пор потекла ох неплохо! Эх, ах, ох!
   – Чмок-чмок! Колобочек, колобочек! – проворковала лиса, ах, шубейна краса. – Сядь же, бардочек, на мой язычочек, ах, мил дружочек, да пропой, понимаешь, в самый последний разочек, мой голубочек, ну просто ангелочек!
   – Да, да! Ах, мы все ждем, понимаешь! – восторженно воскуяркнул Шерлок Холмс и в нетерпении постучал лупой с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма – по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей, однозначно! – Эх, ах, ох! Спой нам всем лучшую сметанонаду, мой голубок, ух, оба… ба… ба… балденный мой ба… ба… бардок! М-да-а-а, эвто было б весьма и весьма неплохо, ох, ох, ох, ух!
   Тутоди, понимаешь, старик со старухой, хозяева першего колобка, энергично протолкнулись через плотную, абсолютно непробиваемую толпу похрустов, расшвыряв оных вправо и влево, и – ой! – заголдобили наперебой:
   – Ой-ой! Колобок, колобок, родной! Не слушай лису, иди к нам!
   – Ам-ам! Колобок, колобок! – с возмущением заголчала лиса, ах, шубейна краса. – Ой, родненький мой, простонародненький! Не слушай энтих неудачников, они уже одного колобка – ф-ф-фу! – профукали! Ах, сядь же, бардочек, на мой язычочек, м-м-м, облучочек, ах, мил дружочек, да пропой в распоследний разочек, разумненький колобочек, мой голубочек, ну просто ангелочек!
   – Ни за что! – с возмущением загорлал колобок и прыгнул на руки в первую очередь старику, потом старухе, потом снова старику, потом снова старухе, хе-хе!
   Старики – ох, ух, ах! – в умилении заголдобили наперебой, все в слезах:
   – Ох, ух, ах! Ой-ой! Колобок, колобок, родной! Мы для тебя всё сделаем! Сковородочку разогреем, маслице в ней растопим! Как сыр в масле там будешь кататься, шнырять, кувыркаться! И петь сыренаду! А не какую-нибудь там этан… метан… сметанонаду!
   У лисицы аж шерсть стала дыбом, и рыжая да… да… да… даже за… за… заорала в ра… ра… ра… раже:
   – Ам-ам! Милица! Полица! Ка… ка… караул! Обокрали! Я ха… ха… хочу подать заявление о крах… крах… жрах… краже! Я жа… жа… жа… жажду…
   – Лиса, а лиса! – перебил ее Шерлок Холмс и в жутком-прежутком нетерпении заколотил лупой по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей. – Уй, ой, ай!
   – Шо? – заголчала вельми возмущенная лиса.
   – Шо, шо! А вот шо, шубейна краса! Тенчас мы расследуем не крах… врах… жрах… кражу, а исчезновение першего сегодняшнего колобка! Шо ты можешь нам об энтом поведать?
   – Ш-ш-шо-о-о? Ш-ш-шо-о-о? Ах, ка… ка… какого такого парш-ш-ш… першего? – потрясенно сголчала вельми возмущенная лиса.
   – Шо, шо! А того, который до энтого, понимаешь, тебе встретился сю… сю… сегодня!
   Лиса, ах, шубейна краса, – чпок! – закусила лисью губу до крови и промолчала; она ажно не заворчала, рыжая, вся из себя с-с-с… с-с-с… бесстыжая! И так больше и не проронила ни слова, как к ней, понимаешь, ни приставали всякие там с топорами, граблями, косами и прочими коварными раз… раз… расспросами.
   – Ка-а-ак подозрительно! – сгундорил Шерлок Холмс, постукивая изыщительной лупой по своей шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей. – Уй, ой, ай! Я ее, рыжую, кажется, начинаю подозревать! Похрусты, арестовать энту столь подозрительную подозреваемую!
   Бесстыжая, понимаешь, метнулась было в огромнейшие кусты густого, чертовски колючего чертополоха, хи-хи; ан похрусты, страшно гремя и хрустя костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, успели перехватить рыжую подозреваемую, посадили на четыре наипрочнейших, соображаешь, цепи и потащили решительно за собой, резво маша костями десниц и шуйц. Многаждызначно, понимаешь!
  
   Начинается допрос зайца-косоглазайца
  
   И вся, понимаешь, вельми заинтригованная толпа ух рьяно ринулась по команде дедушки Шерлока Холмса к лагерю на окраине Шарабарашары, во двор хаты Арины, где и должно было воспоследовать беспристрастное, понимаешь, дознание с невообразимо проницательным пристрастием. Многоопытная избушка с изрядной солидностью встала ну аккурат посреди двора, понимаешь; к ней притулился чудесный сортирчик; похрусты, страстно гремя и хрустя, воображаешь, костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, встали абсолютно непробиваемым забором в два ряда, а, соображаешь, вельми многочисленные местные присели внутри огороды на корточки.
   Дедушка и Иванушка с необычайной внушительностью – дедочка с тросточкой в деснице – вышли из избы во двор и орлиными взорами окинули мрачную картину всеобщего, понимаешь, томительного ожидания чего-то вроде Страшного суда, токмо ощо более страшного в тысячу раз, чур меня, чур! Тутоди дедушка Шерлок Холмс, охотно идя навстречу всеобщим томительным ожиданиям, щелкнул с азартом сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, эдакий а… а… азартаньян, и… и, откуда ни возьмись, откуда-то взялся раскладной стол, тот самый, на котором прежде дедушка с Иванушкой резались в Чапаева. Рядом со столом возникли аж три раскладных стула. На столе, на Аринином подносе из полированной нержавеющей стали, воображаешь, встали, причем чрезвычайно величаво, графин с самогоном и три граненых стакана. Дедушка Шерлок Холмс с размаху воткнул тросточку в земной шар подле своего стула. Засим дедушка, Иванушка и Аринушка уселись на стулья за столом, образовав совершенно необходимую неотвратимую тр… тр… тр… тройку. Дедушка глядь – уж разлил самогон по граммулечке, на самые донышки отличнейших граненых стаканов; члены тр… тр… неотвратимой тройки чокнулись, понимаешь, понюхали мощные испарения налитого и аж глаза закатили и закашлялись: «Кхо-кхо! Кхи-кхи! Кхе-кхе!»
   Першим, воображаешь, на беспристрастный, ан с невообразимо проницательным пристрастием допрос к Шерлоку Холмсу хрусты подвели зайца-косоглазайца, кой при сем сильно скосил глазами, да-да, и чувственно чавкнул. А уж какого пушистого, понимаешь, зайца, ежели принять в соображение зимний треух! Однозначно! А уж Шерлок-то Холмс – сами понимаете, как соображал! Многаждызначно!
   – Г-хм! Ну надо ж: косой! Да какой косой – совершенно босой! Личные вещи есть, косой? Сбережения при себе есть, босой? – сочувственно, понимаешь, спрохал Холмс у зело подозреваемого и развернул свою двожды козырную шляпу на голове задним козырьком вперед, а передним назад, экий фат.
   – Бе… бе… бе… были, но у… у… украдены! – скосив глазами, с дрожью в голосе и в конечностях пробекал заяц-косоглазаец, о да, и чувственно чавкнул. – У-у-у!
   – Угу-у-у! Па… па… па… паспорт есть, ка… косой? – строго спрохал дальше Шерлок, понимаешь, Холмс.
   – Бе… бе… бе… был, но у… у… украден! – сильно скосив глазами, с дрожью в голосе и в конечностях пробекал заяц-косоглазаец, да-да, и чувственно чавкнул. – У-у-у!
   – Угу-у-у! Свис… свист… свидетельство о регистрации есть, ба… босой? – более строго спрохал Шерлок Холмс.
   – Бе… бе… бе… было, но у… у… украдено! – более сильно скосив глазами, с дрожью в голосе и в конечностях пробекал заяц-косоглазаец, да-да, и чувственно чавкнул. – У-у-у!
   – Угу-у-у! Со… со… со… совесть есть, ка… косой? – ощо более строго спрохал Шерлок, воображаешь, Холмс и вытащил из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   – Бе… бе… бе… была, но у… у… украдена! У-у-у! У-у-у! – ощо более сильно скосив глазами, с дрожью в голосе и в конечностях пробекал заяц-косоглазаец, о да, и чувственно чавкнул.
   – У-у-угу-у-у! Бе… бе… бе… больше вопросов не имею, ба… ба… босой! Фамилия, имя, отчество, ка… ка… косой? – строго, ан сочувственно, понимаешь, спрохал проницательнейший детектив, все подозрения которого улеглись, и он тут же убрал, соображаешь, свою изыщительную, воображаешь, лупу в карман халата.
   – Ка… Ка… Косой Заика Заикович! – прокакал, дрожа, заяц-косоглазаец и изо всех сил скосил глазами, да-да, и чувственно чавкнул. – О да-а-а!
   – Вот энто да-а-а! Ка… ка… как любопытно! Чем эвто можешь подтвердить, ка… ка… косой, а-а-а? – спрохал проницательнейший детектив.
   – Ка… ка… как чем? Ма… ма… ма… моим че… че… честным, бла… бла… благородным словом, бла-бла! – прома… ма… проче… че… пробла… бла… бла… бла… балаболил, непрестанно дрожа, заяц-косоглазаец и ощо сильнее скосил, понимаешь, глазами, о да, и чувственно чавкнул. – Да-а-а! Да-а-а! Да ужель нет?
  
   «Вина зайца-косоглазайца доказана!..»
  
   – А? Нет, вот энто да-а-а! Впрочем, энтого да… да… достаточно, да-а-а! – сгунил проницательнейший детектив да… да… допрашиваему… мо… му – ну, одним словом – ему. – Ну-с, а тенчас я подвергну, ей-ей, тебя да… да… допросу насчет пропажи першего ка… ка… ка… ка… колобка, ка… косой! Вопрос моего да… да… допроса весьма прост, ба… босой: схижи, энто ты съел предмет преступления, да-с? Ну-с, шо ма… ма… молчишь, шмакодявка, а-а-а? А-а-а? Онемел, да?
   – Да-да! Нет, ты себе, понимаешь, да… да… да… допрашивай, пьявка, а я буду ма… ма… молчать, да-да-да! И ма… ма… ма… мочиться на травку и прячущуюся в травке ка… ка… ка… козявку! – сгундасил, дрожа, заяц-косоглазаец и вдруг сильно скосил глазами, да-да, и чувственно чавкнул.
   – Вот энто да-а-а! Нет, энто тебе не па… па… поможет, Заика Заикович: я буду тебя да… да… да… допрашивать по методу Юнга, га-га! – сгунил проницательнейший детектив. – Ну, шо ма… ма… молчишь, шмакодявка, а-а-а? А-а-а? Онемел, да, косой?
   – Да! Да-да! Нет, то… то… то… тожде мне, Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс ба… борзой! Да… да… допрашивай хочь по методу, хочь без метода, пьявка, а я всё одно буду ма… ма… молчать, да-да-да! И ма… ма… ма… мочиться на травку и прячущуюся в травке ка… ка… ка… козявку! А… а… однозначно! – сгундасил, дрожа, заяц-косоглазаец и сильно скосил глазами, да-да, и чувственно чавкнул. – Ой, ма… ма… ма… мама! Да-да!
   – Нет, вот энто да-а-а! Ну вот и да… да… договорились, да-да-да! Однозначно! – обрадовался проницательнейший детектив. – Итак, я буду изречать с-с-са… с-с-са… с-с-са… словес-с-са, ну а ты реагируй, однозначно босой! Да-да-да!
   – Изречай, ба… борзой! А я всё одно буду ма… ма… молчать, да-да-да! И ма… ма… ма… мочиться на травку и прячущуюся в травке ка… ка… ка… козявку! А… а… однозначно! – сгундасил, дрожа, заяц-косоглазаец и чуть более сильно скосил глазами, о да, и чувственно чавкнул. – Ой, мама! О да-а-а!
   – Вот энто да-а-а, ка… косой! Нет, ну ты точно будешь ма… ма… молчать? Да? Да? Да? Однозначно, босой? – грустно спрохал проницательнейший детектив.
   Заяц-косоглазаец подумал-подумал сантисекундочку и уверенно зюкнул с дрожью в голосе, ощо более сильно скосив глазами, да-да:
   – Так сточ… вточ… точ… точно, да-да, ба… борзой! И ма… ма… ма… мочиться на травку и прячущуюся в травке ка… ка… ка… козявку! – и чувственно чавкнул. – Ой, мамочка! Да! Да! Да! Да! Однозначно!
   – Вот энто да-а-а, ка… косой! Нет, ну ты совершенно точно будешь ма… ма… молчать? Да? Да? Да? Однозначно, босой? – и да… да… допытчик, сиречь правды добытчик, а не мордобиток, охочий до пыток, достал из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   Заяц-косоглазаец открыл было алую, воображаешь, пропасть – пасть (ах, не дай бог туда попасть!), но нет – передума… ма… мал отвечать, зато, понимаешь, нещадно скосил глазами, да-да, и чувственно чавкнул.
   Шерлок Холмс весьма удовлетворенно хмыкнул и пробарабошил, созерцая зайчишку-косоглазайчишку скрозь изыщительную, воображаешь, лупу:
   – Тэк-с, хорошо! Да! Да! Да! Однозначно, косой! Ну-с, слухай, босой: мы, он, они, она, оне, вы, ты, я…
   У-у-у, на «я» заяц-косоглазаец затрясся от страха, одначе смолчал, нещадно скосив глазами, о да, и чувственно чавкнул.
   – Тэк-с, весьма хорошо! Да! Да! Да! Однозначно, босой! – схизал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая зайчишку-косоглазайчишку скрозь изыщительную, воображаешь, лупу. – Вот энто да-а-а! Идем дальше, о ка… ка… косой. Сбегать. Сбагрить. Скомкать. Смазать. Слямзить. Съесть.
   У-у-у, на «съесть» заяц-косоглазаец затрясся от страха, одначе смолчал, хоча и нещадно скосил глазами, да-да, и чувственно чавкнул, ма… ма… ма… молчун.
   – Отлично! Да! Да! Однозначно, босой! – схизал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая зайчишку-косоглазайчишку скрозь изыщительную, воображаешь, лупу. – Вот энто да-а-а! Идем дальше, о ка… ка… косой. Ку… ку… кувшин. Ку… ку… курок. Ку… ку… кукареку́. Ку… ку… камин. Ку… ку… кабмин. Ку… ку… колобок.
   У-у-у, на «ку… ку… колобок» заяц-косоглазаец затрясся от страха, да-да, одначе смолчал, хоча и нещадно скосил глазами, о да, и чувственно чавкнул, ма… ма… ма… молчун.
   Шерлок Холмс торжественно пробахорил, уверенно водворяя изыщительную, воображаешь, лупу в карман халата:
   – Да-а-а, вот энто да-а-а! Заяц-косоглазаец затрясся от страха и чувственно чавкнул, о да, при словах: «я», «съесть», «ку… ку… колобок». Да! Да! Эвто означает: я съел ку… ку… колобка! Вина зайца-косоглазайца доказана: он сам пр… пр… признался, хоча и нещадно скосил глазами, о ка… ка… косой! Да! Да! Да! Однозначно, о ба… ба… босой!
  
   Завершение допроса зайца-косоглазайца
  
   – Эх, эвто поклеп, бо ничуть не да… да… – эх, ничуть не да… да… – нет, ничуть не да… да… да… доказан, ба… ба… ба… борзой! Да! Да! Да! Да! Да! – провяньгал заяц-косоглазаец дрожа и жутко, воображаешь, скосил глазами, да-да, и чувственно чавкнул. – Да… да… да… да, я хотел съесть ка… ка… колобка, но не съел! Где настоящие, вещественные да… да… да… да… доказательства? Где продукты переваривания пропавшего ка… ка… ка… ка… колобка? Вах, предъяви мне свежий заячий пряноароматный э… э… экскремент, ба… борзой! Да! Да! Да! Да! Да!
   – А-а-а, так ты, значит, всё еще перевариваешь пропавшего, а, ка… косой? – возопиял наипроницательнейший дед наш Ващще Шерлок Холмс. – Взрезать ба… ба… ба… босому бр… бр… брют… брюк… брюхо! Да! Да! Да! Да! Да!
   – Ой, боюсь, боюсь, боюсь! Ай, не надоть, тольки не э… э… э… эвто, да-да! – забазанил заяц, тако дрожа, аж визжа, будьсим его с отвратительным скрежетом – жмыр-р-р, жмыр-р-р, жмыр-р-р! – режут и режут, режут и режут, режут и режут! – Я са… са… са… сам, понимаешь! Ой, ма… ма… ма… мамочка! Да! Да! Да! Да! Однозначно!
   Да-да, и заяц, тако дрожа, аж визжа, сам ма… ма… ма… молниеносно – раз, раз! – расстегнул блескучую молнию на вздутом брюшке. И тутовона – эх, мать честная! – оттудова, из – раз, раз! – раскрытого брюшка, вывалилась большущая красная мыр-р-р… мыр-р-р… морковка, да-да!
   – Ах ты, вор-р-рюга позор-р-рный, да-да! Так вот кто вор-р-рует мыр-р-р… мыр-р-р… мыр-р-р… мор-р-рковь с моего огор-р-рода, косоглазастая ты пор-р-рода! – разъюрилась, воображаешь, Катя Огняночка и замахнулась на зайца – мыр-р-р, мыр-р-р, мыр-р-р! – гр-р-раблями, да-да (сиречь о йес), мать честная!
   – Ка… ка… караул! Мыр-р-р, мыр-р-р, мыр-р-р, мыр-р-р, мыр-р-р! Помогите! – в жутком испуге загорлал заяц и зверски, воображаешь, скосил глазами, о да, и чувственно чавкнул. – Ой, мама! Мне угрожают ви… ви… вивисекцией! Да! Да! Да! Да! Ах, я напишу заявление в полицу, да-да! Пожалуюсь в о… о… – ну энту, ну как ея? – ОБХСЕ, Ё, Ж, З… – ОБХСС, о йес! О… о… ой, мамочка! Я энтого, ой, не пер-р-реживу! Да! Да! Да! Да! Сиречь о йес, мать честная!
   Но тутовона – о-о-о, о ужас, да-да! – послышался з-з-з… з-з-з… запах озона, да-да, з-з-з… з-з-з… зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, – вот энто да! – и в энто же самое окомгновение по воле провидения в воздухе появилось, воображаешь, какое-то абсолютно непредвиденное привидение! Да! Да! Да! Да! Оно загорлало, ей-ей, замогильным горловым голосом, при энтом мерцая и – опа! – оп… оп… опалесцируя, млин, неплохо, да-да (сиречь о йес):
   – Эй вы, все! Шо за шарабарашей вы тут занимаетесь, ась? Ну истинной шарабарашей, о йес!
   Ох, тутовона, о йес (сиречь ей-ей), начался несусветнейший переполох, ох, ох, ах! Вах, в энтом переполохе со всех градом посыпались блохи-дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие мрачные эхи, ахи и охи! Похрусты со страху попадали наземь, а деревенские массово, млин, сиганули в огромнейшие кусты ох, млин, колючей – колючей-колючей, колючей-преколючей – малины. Энто было – у-у-у, страшно схизать! – привидение ка… ка… ка… ка… колобка! Кем-то ранее съеденного, ам… ам… ма… мама! Однозначно, понимаешь!
   Даже Холмсушка и Аринушка с Ватсонушкой слегка, воображаешь, поежились, да и косой тожде. И стал косой заяц – ну вылитый нет, не еж, а, воображаешь, дикобраз, толькя весьма, понимаешь, косой и чувственно чавкающий! Да! Да! Да! Да!
   И эвтот весьма, понимаешь, косой дикобраз – вот те раз! – неплохо воспользовался всеобщим переполохом: сперва обма… ма… ма… мочился на травку и прячущуюся в травке ка… ка… ка… козявку, ну а засим сорвался с цепи – да и был таков, Заика Зайков! М-да-а-а, и на нём, дикобразе сём, в эвтом переполохе сбежали весьма мна… мна… мна… многочисленные, понимаешь, блохи – дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие смачные эхи, ахи и охи! Да, вот он каков, Заика Зайков! Нет, без дураков! Да, без дураков! О йес!
   – Косой – гм, гм! – не виноват! – замогильным горловым голосом загорлало, ей-ей, перламутровое привидение, источая з-з-з… з-з-з… запах озона, да-да, з-з-з… з-з-з… зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона. – Тенчас я схижу, ху из тот, кто меня проглотил не разжевывая, обормот!
   – Замолчи, душмяный з-з-з… з-з-з… козел! Я лично тут провожу детективное раз… раз… расследование и сам во всём – раз, раз, раз! – разберусь с помощью дук… дуц… дедукции, соображаешь?! Так шо, фан… фар… фанфаронский фантом, замолкни и исчезни, порешим на том! Не тень отца Гамлета, понимаешь, – вах, много о себе воображаешь! – решительно прогундел Шерлок Холмс и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец этакий.
   Ах, призрак колобка исчез без всякого эха, аха иль оха: эх, пропала причина неприличного переполоха! Ох, но запах озона, з-з-з… з-з-з… зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, остался. Эх, ах, ох!
   Тут ох поднялась несусветнейшая суматоха, ох, ох, ох, ух! Ух, страсти-мордасти! О да, прошу прощения! Ух, раздались стоны облегчения, и из кустов ох, млин, колючей – колючей-колючей, колючей-преколючей – малины, млин, повылазили деревенские, ух громко топая да в ладоши хлопая, а из кучи пахучих костей встали похрусты, страстно похрустывая костями плюс громогласно – и подлинно беспристрастно – делясь, понимаешь, последними – ох, вельми удивительными! – вестями. И там же и здесь же счастливые эхи, ахи и охи издавали весьма и весьма мна… мна… мна… многочисленные, понимаешь, блохи – дурёхи, скача здесь и там в бестолковейшей суматохе. И жизть страстотерпцев с тех пор потекла ох неплохо!
   Дедушка Шерлок Холмс на этаких бешеных радостях разлил из графина самогон по граммулечке, на самые донышки отличнейших граненых стаканов. Члены тр… тр… неотвратимой тройки чокнулись, понимаешь, понюхали мощные испарения налитого и аж глаза закатили и закашлялись: «Кхо-кхо! Кхи-кхи! Кхе-кхе!»
  
   Начинается допрос сирого серого волка
  
   Вторшим, воображаешь, на беспристрастный, ан с невообразимо проницательным пристрастием допрос к Шерлоку Холмсу хрусты подвели сирого серого волка, дрожащего, понимаешь, как цып… цып… цыц… цуцик. А уж какого косматого, хочь и лысоватого, понимаешь, волчищу, ежели принять в соображение теплый жилетище на зиму! Однозначно! А уж Шерлок-то Холмс – сами понимаете, как соображал! Многаждызначно!
   – Г-хм! Личные вещи есть, сирый люпус? Сбережения при себе есть, серый люпус? – сочувственно, понимаешь, спрохал Холмс у весьма подозреваемого и развернул свою двожды козырную шляпу на голове передним козырьком назад, а задним вперед, экой кокет.
   – Р-р-р! Были, но ур-р-р… ур-р-р… укр-р-радены яким-то ур-р-р… ур-р-р… ур-р-р… ур-р-ркой! – весь дрожа, как цап… цап… цак… цуцик, с возмущением прорыкал волк. – Р-р-р! Р-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Паспор-р-рт есть, сирый люпус? – строго спрохал дальше Шерлок, понимаешь, Холмс.
   – Р-р-р! Был, но он ур-р-р… ур-р-р… укр-р-раден яким-то ур-р-р… ур-р-р… ур-р-р… ур-р-ркой! – весь дрожа, как цып… цып… цыц… цуцик, с возмущением прорыкал волк. – Р-р-р! Р-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Свидетельство о р-р-регистрации есть, серый люпус? – более строго спрохал Шерлок Холмс.
   – Р-р-р! Было, но ур-р-р… ур-р-р… укр-р-радено яким-то ур-р-р… ур-р-р… ур-р-р… ур-р-ркой! – более сильно дрожа, как цоп… цоп… цап… цуцик, с бо́льшим возмущением прорыкал волк. – Р-р-р! Р-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Совесть есть, сирый люпус? – ощо более строго спрохал Шерлок, воображаешь, Холмс и вытащил из кармана-с отличного-с практичного-с синего-с ха… ха… халата-с лупу-с с-с-с… с-с-с… с двояковыпуклой линзой-с – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма-с.
   – Р-р-р! Была, но укр-р-радена яким-то ур-р-р… ур-р-р… ур-р-р… ур-р-ркой! – ощо более сильно дрожа, как цап… цап… цоп… цуцик, с ощо большим возмущением прорыкал волк. – Р-р-р! Р-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Больше вопр-р-росов не имею, серый люпус! Фамилия, имя, отчество, сирый люпус? – строго, ан сочувственно, понимаешь, спрохал детектив, все подозрения которого улеглись, и он тут же убрал, воображаешь, изыщительную-с лупу-с в карман-с халата-с.
   – Р-р-р! Волчаров Волчара Волчарыч. Р-р-р! Р-р-р! – весь дрожа, как цык… цык… цыц… цуцик, с возмущением прорыкал волк. – Р-р-р! Р-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Чем эвто можешь подтвердить, серый люпус? – строго, ан сочувственно, понимаешь, спрохал детектив.
   – Р-р-р! Как чем? Моим честным, бла… бла… благор-р-родным словом! Р-р-р! Р-р-р! – с несказанным возмущением прорыкал волк, весь дрожа, как цок… цок… цык… цуцик, и прибавил для убедительности: – Р-р-р! Р-р-р! Р-р-разве эвтого мало? Р-р-р! Р-р-р!
  
   «Вина сирого волка доказана!..»
  
   – Угу, фыр-р-р, фыр-р-р! Впрочем, эвтого, вестимо, достаточно, сирый люпус! – строго, ан сочувственно, понимаешь, сгунил детектив допрашиваемому. – У-у-у, тенчас я подвергну, ей-ей, тебя да… да… допросу насчет пр… пр… пропажи пр… пр… пр… першего ка… колобка, серый люпус! Вопрос моего допроса весьма пр… пр… пр… прост: схижи, эвто ты съел пр… пр… пр… предмет пр… пр… пр… преступления, бр-р-р? Ну-с, шо молчишь, но др… др… др… дрожишь, как цык… цык… цып… цуцик? Шо, пр… пр… продрог, люпус, а?
   – Р-р-р! Ты себе, понимаешь, допрашивай, р-р-р, р-р-р, а я буду, бр-р-р, бр-р-р, молчать! – с дрожью и возмущением прорыкал волк и быстро тихонько добавил, этакий ца… ца… ци… цуцик: – Сам ты г… г… г… глюпус, р-р-р, р-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Замолчи, изверг люпус! Но имей в виду: эвто твое молчание тебе не поможет, Волчара Волчарыч: я тебя буду допрашивать по методу Юнга, бр-р-р, бр-р-р! – сгунил детектив.
   – Тожде мне, Шер-р-р… Шер-р-р… Шер-р-рше… Шер-р-рлок Холмс! Допрашивай хочь по методу, хочь без метода, а я всё одно буду, бр-р-р, бр-р-р, молчать, однозначно! Р-р-р! Р-р-р! – с дрожью и возмущением прорыкал волк и быстро-быстро, тихо-тихо добавил, этакий цак… цак… цык… цуцик: – Р-р-р, ну нет, не могу молчать: сам ты зверь г… г… г… глюпус, а… а… однозначно, р-р-р, р-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Ну вот и договорились, бр-р-р, бр-р-р! Однозначно! – обрадовался Шерлок Холмс. – Итак, я буду изречать с-с-са… с-с-са… с-с-са… словес-с-са, ну а ты р-р-реагируй, и… и… изверг люпус!
   – Р-р-р! Р-р-р! Изр-р-речай! А я всё одно буду, бр-р-р, бр-р-р, молчать, однозначно! Р-р-р! Р-р-р! – с дрожью и возмущением прорыкал волк и быстро-быстро, тихо-тихо добавил, этакий цук… цук… цак… цуцик: – Ан нет, не могу молчать: сам ты зверь г… г… г… глюпус, а… а… однозначно, р-р-р, р-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Так ты точно будешь ма… ма… молчать, изверг люпус, бр-р-р, бр-р-р, однозначно? – грустно спрохал детектив.
   Волк подумал-подумал миллисекундочку и уверенно прорыкал с дрожью и возмущением, этакий цок… цок… цоп… цуцик:
   – Р-р-р! Р-р-р! Так точно! – и быстро-быстро, тихо-тихо добавил, этакий цык… цык… цып… цуцик: – Ух, нет, не могу больше молчать: сам ты зверь г… г… г… глюпус, а… а… однозначно, р-р-р, р-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Совершенно точно будешь ма… ма… молчать, изверг люпус? А? А? Однозначно? – и допытчик-с, сиречь правды добытчик-с, а не мордобиток-с, охочий до пыток-с, достал из кармана-с отличного-с практичного-с синего-с ха… ха… халата-с лупу-с с двояковыпуклой линзой-с – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма-с.
   Волк открыл было алую, воображаешь, пропасть – пасть (ах, не дай бог туда попасть!), но передумал, р-р-р, р-р-р, отвечать, токмо подумал с дрожью и возмущением, этакий ца… ца… цы… цуцик: «Р-р-р! Вах, не могу, понимаешь, молчать: сам ты зверь г… г… г… глюпус! А… а… однозначно, р-р-р, р-р-р!»
   Шерлок Холмс весьма удовлетворенно хмыкнул и пробарабошил, созерцая сирого, понимаешь, волчищу скрозь изыщительную-с лупу-с:
   – Ну-с, слюхай сюда-с, изверг люпус, бр-р-р, бр-р-р: мы, он, они, она, оне, вы, ты, я...
   Р-р-р, на «я» сирый волк щелкнул зубами от ярости, одначе смолчал, токмо подумал с дрожью в зубах, этакий цык… цук… цык… цуцик: «Р-р-р! Вах, не могу, понимаешь, молчать: сам ты зверь г… г… г… глюпус! А… а… однозначно, р-р-р, р-р-р!»
   – Тэк-с, хорошо-с, изверг люпус, бр-р-р, бр-р-р! А вот позырим на тебя скрозь лупу-с, фыр-р-р, фыр-р-р! А… а… однозначно, бр-р-р, бр-р-р! – схизал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая, бр-р-р, люпуса скрозь изыщительную-с лупу-с. – Тэк-с, топерчи идем дальше. Ну-с, слюхай сюда-с, изверг люпус! Сбегать. Сбагрить. Скомкать. Смазать. Слямзить. Съесть.
   Р-р-р, на «съесть» сирый волк щелкнул зубами от ярости, одначе смолчал, вот токмо подумал с дрожью в зубах, этакий цап… цап… цып… цуцик: «Р-р-р! Вах, не могу, понимаешь, молчать: сам ты зверь г… г… г… глюпус! А… а… однозначно, р-р-р, р-р-р!»
   – Отлично, бр-р-р, бр-р-р, изверг люпус! А… а… однозначно! А вот мы позырим топерь на тебя скрозь лупу-с! – схизал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая, бр-р-р, люпуса скрозь и… изыщительную-с лупу-с. – Тэк-с, топерчи идем ощо дальше. Ну-с, слюхай сюда-с, изверг люпус! Кувшин. Курок. Кукареку. Камин. Кабмин. Колобок.
   Р-р-р, на «колобок» сирый волк щелкнул зубами от ярости, одначе смолчал, токмо подумал с дрожью в зубах, этакий це… це… ца… цуцик: «Р-р-р! Вах, не могу, понимаешь, молчать: сам ты зверь г… г… г… глюпус! А… а… однозначно, р-р-р, р-р-р!»
   Шерлок Холмс торжественно пробахорил, уверенно водворяя изыщительную-с лупу-с в карман-с халата-с:
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Сирый волк щелкнул зубами от ярости при словах: «я», «съесть», «колобок». Энто означает: я съел колобка! Вина сирого волка доказана: он сам во всем пр-р-р… пр-р-р… пр-р-ризнался, бр-р-р, бр-р-р, извер-р-рг люпус! А… а… однозначно, бр-р-р, бр-р-р!
  
   Завершение допроса сирого волка
  
   – Р-р-р! Вах, не могу молчать: эвто бр-р-р… бр-р-р… бр-р-рехня на меня, зане ничуть не доказана, не-не! Р-р-р! – с дрожью и возмущением прорыкал, р-р-р, р-р-р, сирый волк, этакий цоп… цоп… цап… цуцик. – Да, я хотел съесть колобка, но не съел! Где настоящие, вещественные доказательства? Р-р-р! Где продукты переваривания пропавшего колобка? Р-р-р! Предъяви, бр-р-р, мне свежий волчий пряноароматный экскремент! Р-р-р! Р-р-р! Сам ты зверь г… г… г… глюпус, бр-р-р, бр-р-р!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! А-а-а, так ты, значит, и… изверг люпус, всё ощо перевариваешь пропавшего, бр-р-р! – возопиял наипроницательнейший наш деда Ващще Шерлок Холмс. – Взрезать волчаре брюхо-с! Фыр-р-р! Фыр-р-р!
   – Бр-р-р, бр-р-р! Ой, боюсь, боюсь, боюсь! Ай, нет, не надоть, толькя не эвто! – заерепыжился сирый волк, тако др-р-р... др-р-р... др-р-рожа, аж визжа, эх, будьсим его с умопомрачительным скр-р-режетом – жмыр-р-р, жмыр-р-р, жмыр-р-р, жмыр-р-р! – р-р-режут и р-р-режут, р-р-режут и р-р-режут, р-р-режут и р-р-режут, эвтакого цук… цук… цок… цуцика! – Р-р-р! Р-р-р! Я сам, понимаешь! Бр-р-р, бр-р-р, у-у-у, зверь г… г… г… глюпус! А… а… однозначно, фыр-р-р, фыр-р-р!
   Р-р-р, и люпус, тако др-р-р… др-р-р… др-р-рожа, аж визжа, этакий цып… цып… цап… цуцик, сам ма… ма… ма… молниеносно – раз, раз! – расстегнул блескучую молнию на вздутом бр-р-р… бр-р-р… бр-р-р… брюхе-с! И тутовона – эх, мать честная! – оттудова, из – раз, раз! – раскрытого брюха-с, выскочил симпатичный ягненочек и радостно пробякал:
   – Бя-я-я! – присел, симпомпуля, и сделал м-м-м… бя-я-я: навалил симпатичнейшую кучку!
   – Ах ты, вор-р-рюга, р-р-р, р-р-р! Так вот кто вор-р-рует ягнят из моего хлева! – заварначилась, воображаешь, Катя Огняночка и – р-р-р, р-р-р! – замахнулась на волка гр-р-раблями, о йес, мать честная!
   – Р-р-р, р-р-р! Кар-р-раул! Помогите! – в жутком испуге загырчал волчара и зверски, воображаешь, зад… зад… задр-р-рожал, этакий цап… цап… цып… цуцик. – Мне угр-р-рожают, р-р-р, р-р-р, вивисекцией! Ах, я напишу заявление в полицу! Пожалуюсь в о… о… – ну энту, ну как ея? – ОБХСЕ, Ё, Ж, З… – ОБХСС, о йес! Р-р-р! Р-р-р! Ой, мама! Я энтого ой, не пер-р-реживу, о йес, мать честная!
   Но тутовона – о-о-о, о ужас, р-р-р, р-р-р! – послышался запах озона, р-р-р, р-р-р, зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, бр-р-р, бр-р-р! – и в энто же самое окомгновение по воле провидения в воздухе появилось, воображаешь, какое-то совершенно непредвиденное привидение! Оно загорлало, ей-ей, замогильным горловым голосом, при энтом мерцая и – опа! – оп… оп… опалесцируя, млин, неплохо, р-р-р, р-р-р:
   – Эй вы, все! Шо за шарабарашей вы тут занимаетесь, ась? Ну истинной шарабарашей, р-р-р, р-р-р!
   Ох, тутова ах начался несусветнейший переполох, ох, ох, ах! Вах, в энтом переполохе со всех градом посыпались блохи-дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие мрачные эхи, ахи и охи! Похрусты со страху попадали наземь, а деревенские массово, млин, сиганули в могучие кусты ох, млин, колючей – колючей-колючей, колючей-преколючей – малины. Эвто было – у-у-у, страшно схизать! – привидение ка… ка… ка… ка… колобка! Кем-то ранее съеденного, ам… ам… ма… мама! Однозначно, понимаешь!
   Даже Холмсушка и Аринушка с Ватсонушкой малость поежились, и волчара, ах, воображаешь, тоже, этакий цык… цык… цак… цуцик. И стал волчара позорный и облезлый – ну вылитый нет, не еж, а дикобраз, толькя весьма позорный и облезлый, р-р-р, р-р-р!
   И эвтот позорный и облезлый дикобраз – вот те раз! – неплохо воспользовался всеобщим переполохом, сорвался с двух цепей – да и был таков! Да-а-а, и на нём, дикобразе сём, в эвтом переполохе сбежали весьма мна… мна… мна… многочисленные, понимаешь, блохи – дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие смачные эхи, ахи и охи! Да-с, вот он каков, Вольф Вольфыч Волков! Нет, р-р-р, без дураков! Да-с, р-р-р, без дураков!
   – Волк – гм, гм! – не виноват, этакий цук… цук… цык… цуцик! – замогильным горловым голосом загорлало, ей-ей, перламутровое привидение, источая запах озона, р-р-р, р-р-р, зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, бр-р-р, бр-р-р. – Тенчас я схижу, ху из тот, кто меня проглотил не разжевывая, обормот!
   – Замолчи, душмяный – р-р-р, р-р-р! – козел! Я лично тут провожу детективное раз… раз…расследование и сам во всём – раз, раз, раз! – разберусь с помощью дук… дуц… дедукции, соображаешь?! Так шо, фан… фар… фанфаронский фантом, замолкни и исчезни, порешим на том! Не тень отца Гамлета, понимаешь, – вах, много о себе воображаешь! – решительно прогундел Шерлок Холмс и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец этакий.
   Ах, призрак колобка исчез без всякого оха: эх, пропала причина неприличного переполоха! Ох, но запах озона, р-р-р, р-р-р, зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, остался. Эх, ах, ох!
   Тут ох поднялась несусветнейшая суматоха, ох, ох, ох, ух! Ух, страсти-мордасти! О да, прошу прощения! Ух, раздались стоны облегчения, и из кустов ох, млин, колючей – колючей-колючей, колючей-преколючей – малины, млин, повылазили деревенские, ух громко топая да в ладоши хлопая, а из кучи пахучих костей встали похрусты, страстно похрустывая костями плюс громогласно – и подлинно беспристрастно – делясь, понимаешь, последними – ох, вельми удивительными! – вестями. И там же и здесь же счастливые эхи, ахи и охи издавали весьма и весьма мна… мна… мна… многочисленные, понимаешь, блохи – дурёхи, скача здесь и там в бестолковейшей суматохе. И жизть страстотерпцев с тех пор потекла ох неплохо!
   Дедушка Шерлок Холмс на этаких бешеных радостях разлил из графина самогон по граммулечке, на самые донышки отличнейших граненых стаканов. Члены тр… тр… неотвратимой тройки чокнулись, понимаешь, понюхали мощные испарения налитого и аж глаза закатили и закашлялись: «Кхо-кхо! Кхи-кхи! Кхе-кхе!»
  
   Начинается допрос косолапого, весьма сиволапого ведмедя
  
   Третьшим, воображаешь, на беспристрастный, ан с невообразимо проницательным пристрастием допрос к Шерлоку Холмсу хрусты подвели косолапого, весьма сиволапого ведмедя. А уж какого кудластолапого, хочь и сиволапого, понимаешь, ведмедя, ежели принять в соображение теплейший тулупчик на зиму! Однозначно! А уж Шерлок-то Холмс – сами понимаете, как соображал! Многаждызначно!
   – Г-хм! Личные вещи есть, ведведь? Сбережения при себе есть, медмедь? – сочувственно, понимаешь, спрохал Холмс у зело подозреваемого и развернул свою двожды козырную шляпу на голове задним козырьком вперед, а передним назад, экий фат.
   – Фыр-р-р! Ведь… ведь… ведь были, но у-у-угу-у-у… украдены! – вздрагивая всей тушей – грушей, неприязненно, понимаешь, пробруздил ведмедь. – Фыр-р-р, фыр-р-р!
   – Угу! Но паспорт ведь есть, ведведь? – строго спрохал дальше Шерлок, понимаешь, Холмс.
   – Фыр-р-р! Ведь… ведь… ведь был, но у-у-угу-у-у… украден! – вздрагивая всей тушей – грушей, неприязненно, понимаешь, пробруздил ведмедь. – Фыр-р-р, фыр-р-р!
   – Угу! Свидетельство о регистрации есть, медмедь? – более строго спрохал Шерлок Холмс.
   – Фыр-р-р! Ведь… ведь… ведь было, но у-у-угу-у-у… украдено! – более мощно вздрагивая всей тушей – грушей, неприязненно, понимаешь, пробруздил ведмедь. – Фыр-р-р, фыр-р-р!
   – Угу! Но совесть ведь есть, ведведь? – ощо более строго спрохал Шерлок, воображаешь, Холмс и вытащил из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   – Ы-ы-ы! Ведь… ведь… ведь была, но у-у-угу-у-у… украдена! – ощо более мощно вздрагивая всей тушей-грушей, неприязненно, понимаешь, пробруздил ведмедь. – Фыр-р-р, фыр-р-р!
   – Угу! Аз больше вопросов не имею, медмедь! Фамилия, имя, отчество, ведведь? – строго, ан сочувственно, понимаешь, спрохал детектив, все подозрения которого улеглись, и он тут же убрал изыщительную, воображаешь, лупу в карман халата.
   – Фыр-р-р! Ведь… ведь… ведь Топтыгин Михайла Михайлыч! У-у-угу-у-у! – вздрагивая всей тушей-грушей, неприязненно, понимаешь, пробруздил ведмедь. – Фыр-р-р, фыр-р-р!
   – Угу! Чем эвто можешь подтвердить, медмедь? – строго, ан сочувственно, понимаешь, спрохал детектив.
   – Ы-ы-ы! Как чем? Как чем? Моим честным, бла… бла… благородным словом, у-у-угу-у-у! – ух страшно вздрагивая всей тушей-грушей, неприязненно, понимаешь, пробруздил ведмедь и прибавил для убедительности: – Фыр-р-р, фыр-р-р! Ведь… ведь… ведь невжо энтого мало?
  
   «Вина косолапого, весьма сиволапого ведведя доказана!..»
  
   – Угу! Впрочем, энтого вполне достаточно, ведведь! – строго, ан сочувственно, понимаешь, сгунил детектив допрашиваемому. – Ну-с, тенчас я подвергну, ей-ей, тебя да… да… допросу насчет пропажи пш-ш-ш… прш-ш-ш… першего колобка, ведведь! Вопрос моего допроса весьма прост, медмедь: схижи, энто ты съел предмет ш-ш-ш… пш-ш-ш… преступления, фыр-р-р? Ну-с, шо молчишь и не фыркаешь, медмедь? Шо – ни гугу? Ты, шо ли, нигугугупец? Однозначно?
   – Фыр-р-р! Ты себе, понимаешь, допрашивай, фыр-р-р, а я буду – у-у-угу-у-у – ни гугу! Ведь… ведь… ведь и тенчас, и впредь! – вздрагивая всей тушей – грушей, неприязненно, понимаешь, пробруздил ведмедь и быстро тихонько добавил: – У-у-угу-у-у! Ведь… ведь… ведь сам ты угугуглупец! Однозначно!
   – Угу! Но заверить могу: вах, вах, тебе не поможет, Михайла Михайлыч, энто твое ни гугу, ни тенчас, ни впредь, ведь я буду тебя, ведведь, допрашивать по методу Юнга, фыр-р-р, фыр-р-р! И тенчас, и впредь! – сгунил детектив и веско добавил: – Угу, хочь ты и ни гугу, нигугугупец! Однозначно!
   – Фыр-р-р, фыр-р-р! Тожде мне, Фыр-р-р… Фыр-р-р… Фыр-р-р… Фыр-р-р… Фыр-р-рлок Холмс, понимаешь! Допрашивай хочь по методу, хочь без метода, а я всё одно буду, бр-р-р, бр-р-р, молчать, однозначно! Ведь… ведь… ведь и тенчас, и впредь! Ы-ы-ы! – вздрагивая всей тушей – грушей, неприязненно, понимаешь, пробруздил ведмедь и быстро-быстро, тихо-тихо добавил: – У-у-угу-у-у! Ведь… ведь… ведь сам ты угугуглупец! Однозначно!
   – Угу! Вот и договорились! – обрадовался Шерлок Холмс. – Итак, я буду изречать с-с-са… с-с-са… с-с-са… словес-с-са, у-гу-гу, ну а ты реагируй, медмедь, однозначно! И тенчас, и впредь! Угу, хочь ты и ни гугу, нигугугупец! Однозначно!
   – Фыр-р-р! Изр-р-речай, у-у-угу-у-у! А я всё одно буду, бр-р-р, бр-р-р, молчать, однозначно! Ведь… ведь… ведь и тенчас, и впредь! Ы-ы-ы! – вздрагивая всей тушей – грушей, неприязненно, понимаешь, пробруздил ведмедь и быстро-быстро, тихо-тихо добавил: – Ан нет, не могу молчать: ведь… ведь… ведь сам ты угугуглупец! Однозначно!
   – Угу! Так ты точно будешь ма… ма… молчать, ведведь? И тенчас, и впредь, однозначно? – грустно спрохал детектив. – Точно, шо ль, ну ни гугу, нигугугупец? Однозначно?
   Ведмедь подумал-подумал микросекундочку и уверенно пробруздил с неприязнью:
   – Так точно! Ведь… ведь… ведь и тенчас, и впредь! Фыр-р-р! Фыр-р-р! Однозначно! – и быстро-быстро, тихо-тихо добавил: – Ух, нет, не могу больше ну ни гугу: ведь… ведь… ведь сам ты угугуглупец! Однозначно!
   – Угу! Совершенно точно будешь ма… ма… молчать, медмедь, однозначно? И тенчас, и впредь? Шо ль, совсем ни гугу, нигугугупец? Однозначно? – и допытчик, сиречь правды добытчик, а не мордобиток, охочий до пыток, достал из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   Ведмедь открыл было алую, воображаешь, пропасть – пасть (вах, не дай бог туда попасть!), но передумал, фыр-р-р, фыр-р-р, отвечать, ведь… ведь… ведь и тенчас, и впредь, вот токмо оскалился, однозначно, и, понимаешь, подумал: «Фыр-р-р! Вах, не могу, блин, совсем ни гугу: ведь… ведь… ведь сам ты угугуглупец! Однозначно!»
   Шерлок Холмс весьма удовлетворенно хмыкнул и пробарабошил, созерцая ведмедя скрозь изыщительную, воображаешь, лупу:
   – Ну-с, слюхай сюда, нигугугупец: мы, он, они, она, оне, вы, ты, я…
   Фыр-р-р, на «я» ведмедь в гневе оскалил пропасть-пасть, одначе смолчал, вот токмо клыками, понимаешь, неожиданно застучал, стукач, аж язык ими прокомпостировал, даже многаждызначно, и… и, понимаешь, подумал: «Фыр-р-р! Вах, не могу, блин, совсем ни гугу: ведь… ведь… ведь сам ты угугуглупец! Однозначно!»
   – Так, хорошо, нигугугупец! А вот позырим на тебя скрозь лупу! А… а… однозначно! – схизал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая ведмедя скрозь лупу. – Так, топерчи идем дальше. Ну-с, слюхай сюда, нигугугупец! Сбегать. Сбагрить. Скомкать. Смазать. Слямзить. Съесть.
   Фыр-р-р, на «съесть» ведмедь в гневе оскалил пропасть-пасть, одначе смолчал, вот токмо клыками, понимаешь, неожиданно застучал, стукач, аж язык ими прокомпостировал, даже многаждызначно, и… и, понимаешь, подумал: «Фыр-р-р! Вах, не могу, блин, совсем ни гугу: ведь… ведь… ведь сам ты угугуглупец! Однозначно!»
   – Отлично, нигугугупец! Однозначно! А вот позырим на тебя скрозь лупу! А… а… однозначно! – схизал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая ведмедя скрозь лупу. – Так, топерчи идем ощо дальше, а… а… однозначно. Ну-с, слюхай сюда, нигугугупец! Кувшин. Курок. Кукареку. Камин. Кабмин. Колобок.
   Фыр-р-р, на «колобок» ведмедь в гневе оскалил пропасть-пасть, одначе смолчал, вот токмо клыками, понимаешь, неожиданно застучал, стукач, аж язык ими прокомпостировал, даже многаждызначно, и… и, понимаешь, подумал: «Фыр-р-р! Вах, не могу, блин, совсем ни гугу: ведь… ведь… ведь сам ты угугуглупец! Однозначно!»
   Шерлок Холмс торжественно пробахорил, уверенно водворяя изыщительную, воображаешь, лупу в карман халата:
   – Медмедь в гневе оскалил пропасть-пасть при словах: «я», «съесть», «колобок», а также клыками, понимаешь, неожиданно застучал, стукач, аж язык ими прокомпостировал, даже многаждызначно! Эвто означает: я съел колобка! Угу! Вина косолапого, весьма сиволапого ведведя доказана: он ведь… ведь… ведь сам во всем признался, нигугугупец! Угу! Однозначно!
  
   Завершение допроса косолапого, весьма сиволапого ведмедя
  
   – Фыр-р-р! Вах, не могу ни гугу: ах, ведь… ведь… ведь эвто фу… фу… фуфло, ибо, понимаешь, ничуть не доказано! Фыр-р-р! – возмутился ведмедь, вздрагивая всей тушей, по форме напоминающей грушу. – Да, я хотел съесть колобка, но ведь… ведь… ведь не съел! Где настоящие, вещественные доказательства? Фыр-р-р! Где продукты переваривания пропавшего колобка? Фыр-р-р! Предъяви, фыр-р-р, мне свежий медвежий пряноароматный экскремент, бр-р-р! Шо, сам ни гугу?
   – Угу! Вах, так ты, значит, всё ощо перевариваешь пропавшего, ведведь! – возопиял наипроницательнейший наш деда Ващще Шерлок Холмс. – Взрезать медмедю брюшище! Угу!
   – Ой, боюсь, боюсь, боюсь! Ай, не надоть, толькя не эвто! – провеньгал ведмедь, тако вдрызг… вздрыг… вздор… вздрагивая и ворча, аж фырча, будьсим его с омерзительным скрежетом – жмыр-р-р, жмыр-р-р, жмыр-р-р! – режут и режут, режут и режут, режут и режут! – Ведь… ведь… ведь я сам, понимаешь! Фыр-р-р! Фыр-р-р! Однозначно!
   И ведмедь, тако вдрызг… вздрыг… вздор… вздрагивая и ворча, аж фырча, сам ма… ма… молниеносно – раз, раз! – расстегнул блескучую молнию на своем вздутом брюшище. И тутовона – эх, мать честная! – оттудова, из – раз, раз! – раскрытого брюшища, выскочил, понимаешь, очаровательный теленочек и в телячьем восторге м-м-м… м-м-м… замычал:
   – Ме-е-е! – засим присел, понимаешь, очаровашка и навалил премогучую кучу телячьего экскреме-е-ента!
   – Ах ты, вор-р-рюга, фыр-р-р, фыр-р-р! Так вот кто вор-р-рует телят из моего кор-р-ровника! Фыр-р-р! Фыр-р-р! – заварначилась, воображаешь, Катя Огняночка и – фыр-р-р, фыр-р-р! – замахнулась на ведмедя гр-р-раблями, о йес, мать честная!
   – Караул! Помогите! Фыр-р-р, фыр-р-р! – в жутком испуге загырчал ведмедь. – Ведь… ведь… ведь… ведь мне угрожают – фыр-р-р, фыр-р-р! – вивисекцией! Ах, я напишу заявление в полицу, фыр-р-р, фыр-р-р! Пожалуюсь в о… о… – ну энту, ну как ея? – ОБХСЕ, Ё, Ж, З… – ОБХСС, о йес! Фыр-р-р! Фыр-р-р! Ой, мама! Ведь… ведь… ведь я энтого ой, не пер-р-реживу, о йес, мать честная!
   Но тутовона – о-о-о, о ужас, фыр-р-р, фыр-р-р! – послышался запах озона, да-да, зело сходный, соображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, – вот энто да! – и в энто же самое окомгновение по воле провидения в воздухе появилось, воображаешь, какое-то абсолютно непредвиденное привидение! Оно загорлало, ей-ей, замогильным горловым голосом, мерцая и – опа! – при энтом оп… оп… опалесцируя, млин, неплохо, фыр-р-р, фыр-р-р:
   – Эй вы, все! Шо за шарабарашей вы тут занимаетесь, ась? Ну истинной шарабарашей, фыр-р-р, фыр-р-р!
   Ох, тутова ах начался несусветнейший переполох, ох, ох, ох! Вах, в энтом переполохе со всех градом посыпались блохи-дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие мрачные эхи, ахи и охи! Похрусты со страху попадали наземь, а деревенские массово, млин, сиганули в могучие кусты ох, млин, колючей – колючей-колючей, колючей-преколючей – малины. Эвто было – у-у-у, страшно схизать! – привидение ка… ка… ка… ка… колобка! Кем-то ранее съеденного, ам… ам… ма… мама! Однозначно, понимаешь!
   Даже Холмсушка и Аринушка с Ватсонушкой малость поежились, и Топтыгин тоже. И стал мишка бурый, неуклюжий и косолапый – ну вылитый нет, не еж, а ведь… ведь… ведь… ведь дикобраз, толькя весьма бурый, неуклюжий и косолапый, фыр-р-р, фыр-р-р!
   И эвтот бурый, неуклюжий и косолапый дикобраз – вот те раз! – неплохо воспользовался всеобщим переполохом, сорвался с трех цепей – да и был таков! И на нём, дикобразе сём, в эвтом переполохе ведь… ведь сбежали весьма мна… мна… мна… многочисленные, понимаешь, блохи – дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие смачные эхи, ахи и охи! Да, ведь… ведь… ведь вот он каков, Ведмедко Ведмедыч Ведмяк-Ведмедков! Нет, фыр-р-р, без дураков! Да, фыр-р-р, без дураков!
   – А ведь… ведь ведмедь – гм, гм! – не виноват! – замогильным горловым голосом загорлало, ей-ей, перламутровое привидение, источая запах озона, фыр-р-р, фыр-р-р, зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона. – Тенчас я схижу, ху из тот, кто меня проглотил не разжевывая, обормот!
   – Замолчи, душмяный фыр-р-р… фыр-р-р… козел! Я лично тут провожу детективное раз… раз… расследование и сам во всём – раз, раз, раз! – разберусь с помощью дук… дуц… дедукции, соображаешь?! Так шо, фан… фар… фанфаронский фантом, замолкни и исчезни, порешим на том! Не тень отца Гамлета, понимаешь, – вах, много о себе воображаешь! – решительно прогундел Шерлок Холмс и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… и… и… изощренец этакий.
   Ах, призрак колобка исчез без всякого оха: эх, пропала причина неприличного переполоха! Ох, но запах озона, фыр-р-р, фыр-р-р, зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, остался. Эх, ах, ох!
   Тут ох поднялась несусветнейшая суматоха, ох, ох, ох, ух! Ух, страсти-мордасти! О да, прошу прощения! Ух, раздались стоны облегчения, и из кустов ох, млин, колючей – колючей-колючей, колючей-преколючей – малины, млин, повылазили деревенские, ух громко топая да в ладоши хлопая, а из кучи пахучих костей встали похрусты, страстно похрустывая костями плюс громогласно – и подлинно беспристрастно – делясь, понимаешь, последними – ох, вельми удивительными! – вестями. И там же и здесь же счастливые эхи, ахи и охи издавали весьма и весьма мна… мна… мна… многочисленные, понимаешь, блохи – дурёхи, скача здесь и там в бестолковейшей суматохе. И жизть страстотерпцев с тех пор потекла ох неплохо!
   Дедушка Шерлок Холмс на этаких бешеных радостях разлил из графина самогон по граммулечке, на самые донышки отличнейших граненых стаканов. Члены тр… тр… неотвратимой тройки чокнулись, понимаешь, понюхали мощные испарения налитого и аж глаза закатили и закашлялись: «Кхо-кхо! Кхи-кхи! Кхе-кхе!»
  
   Начинается допрос лисы, ах, шубейной красы
  
   Вах, четвертшей, воображаешь, на беспристрастный, ан с невообразимо проницательным пристрастием допрос к Шерлоку Холмсу хрусты подвели лисицу, на рожу пригожую, аж прераже ражую. А уж какую красу, ежели принять в соображение воротник, понимаешь, для шубы! Ей-ей, для дохи, понимаешь, до пят! Однозначно! А уж Шерлок-то Холмс – сами понимаете, как соображал! Многаждызначно!
   – Г-хм! Личные вещи есть, шубейна краса? Сбережения при себе есть, шубейна краса? – сочувственно, понимаешь, спрохал Холмс у зело подозреваемой и развернул свою двожды козырную шляпу на голове передним козырьком назад, а задним вперед, экой кокет.
   – Хи-хи! Ах, были, но украдены! Хи-хи! Вот такие вот петухи! – вздрагивая от азарта, ей-ей, зюкнула лиса, ах, шубейна краса. – Хи-хи!
   – Угум! Ну а паспорт есть, шубейна краса? – строго спрохал дальше Шерлок, понимаешь, Холмс.
   – Хи-хи! Ах, был, но украден! Хи-хи! Вот такие вот петухи! – резво вздрагивая от азарта, ей-ей, зюкнула лиса, ах, шубейна краса. – Хи-хи!
   – Угум! Свидетельство о регистрации есть, шубейна краса? – более строго спрохал Шерлок Холмс.
   – Хи-хи! Ах, было, но украдено! Хи-хи! Вот такие вот петухи! – более резво вздрагивая от азарта, ей-ей, зюкнула лиса, ах, шубейна краса. – Хи-хи!
   – Угум! Ну а совесть есть, шубейна краса? – ощо более строго спрохал Шерлок, воображаешь, Холмс и – хи-хи! – вытащил из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма, хи-хи!
   – Ой, не могу, хи-хи-хи! Йес, йес, была, но украдена! Хи-хи-хи-хи! Вот такие вот петухи! – ощо более резво вздрагивая от азарта, ей-ей, зюкнула лиса, ах, шубейна краса. – Хи-хи-хи-хи!
   – Угум! Больше вопросов не имею, лиса, ах, шубейна краса! Фамилия, имя, отчество, лиса, ах, шубейна краса? – строго, ан сочувственно, понимаешь, спрохал детектив, все подозрения которого улеглись, и он тут же убрал, хи-хи, изыщительную, воображаешь, лупу в карман халата, хи-хи-хи-хи!
   – Хи-хи-хи-хи! Мадам, понимаешь, Лисицына Лиса Патрикеевна! Хи-хи-хи-хи! Вот такие вот петухи! – вздрагивая от азарта, ей-ей, зюкнула лиса, ах, шубейна краса. – Хи-хи-хи-хи!
   – Угум! Чем эвто можешь подтвердить? – строго, ан сочувственно, понимаешь, спрохал детектив.
   – Хи-хи-хи-хи! Как чем? Моим честным, бла… бла… благородным словом! Хи-хи-хи-хи! Вот такие вот петухи! – вздрагивая от азарта, ей-ей, зюкнула лиса, ах, шубейна краса, и прибавила, понимаешь, с азартом, ей-ей: – Хи-хи-хи-хи! Ужли эвтого мало, а? А?
  
   «Вина лисы, ах, шубейной красы, доказана!..»
  
   – Угум! Ноу, йес, эвтого, ей-ей, достаточно, Лиса Патрикеевна! – строго, ан сочувственно, понимаешь, сгунил проницательнейший детектив. – Тенчас я подвергну, ей-ей, тебя да… да… допросу насчет пропажи першего колобка, аж… аж… раж… раж… аж прераже ражая! Тэк-с, вопрос моего допроса весьма прост, шубейна краса: схижи, эвто ты съела предмет преступления, хи-хи? Али пресловутые петухи, хи-хи-хи-хи? Ну-с, шо молчишь и не хихикаешь, понимаешь, шубейна краса, а? Шо – не хихикается, лиса, а, а… однозначно? Хи-хи!
   – Хи-хи-хи-хи! Ну ты себе, понимаешь, допрашивай, а я буду гм… гм… молчать, однозначно! Хи-хи-хи-хи! Вот такие вот петухи! – вздрагивая от азарта, ей-ей, зюкнула лиса, ах, шубейна краса, и быстро-быстро тихонько добавила: – Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!
   – Угум! Замолчи, рыжая, на рожу пригожая, аж прераже раж… раж… раж… ражая! Вах, угум, аз заверить могу: м-м-м, эвто твое молчание тебе не поможет, Лиса Патрикеевна, ни тенчас, ни позже: я буду тебя, шубейна краса, гм… гм… допрашивать по методу Юнга, хи-хи! – сгунил детектив и веско добавил: – Вот такие вот петухи! Угум!
   – Хи-хи-хи-хи! Тожде мне, Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, понимаешь! Хи-хи-хи-хи! Допрашивай хочь по методу, хочь без метода, а я всё одно буду гм… гм… молчать, однозначно! И тенчас, и позже, хи-хи-хи-хи! Вот такие вот петухи! – вздрагивая от азарта, ей-ей, зюкнула лиса, ах, шубейна краса, и быстро-быстро, тихо-тихо добавила: – Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!
   – Угум! Вот и договорились! – обрадовался Шерлок Холмс. – Итак, я буду изречать с-с-са… с-с-са… с-с-са… словес-с-са, ну а ты реагируй, лиса, ах, шубейна краса, однозначно! И тенчас, и позже, хи-хи, на рожу пригожая, аж прераже ражая!
   – Хи-хи-хи-хи! Изречай! А я всё равно буду гм… гм… молчать, однозначно! И тенчас, и позже, хи-хи-хи-хи! Вот такие вот петухи! – вздрагивая от азарта, ей-ей, зюкнула лиса, ах, шубейна краса, и быстро-быстро, тихо-тихо добавила: – Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!
   – Угум! Так ты точно будешь ма… ма… молчать, лиса, ах, шубейна краса, однозначно? И тенчас, и позже, хи-хи, на рожу пригожая, аж… аж… раж… раж… аж прераже ражая? – грустно спрохал детектив и жалобно, понимаешь, добавил: – Али не будешь, хи-хи, однозначно?
   Лиса подумала-подумала наносекундочку и уверенно зюкнула, вздрагивая от азарта, ей-ей:
   – Хи-хи-хи-хи! Нет-нет, клянусь! Ни тенчас, ни позже, хи-хи-хи-хи! Однозначно! Вот такие вот петухи! Хи-хи-хи-хи! – и быстро-быстро, тихо-тихо добавила: – Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!
   – Угум! Совершенно точно нет-нет, однозначно? И тенчас, и позже, хи-хи, на рожу пригожая, аж прераже раж… раж… раж… ражая? – и допытчик, сиречь правды добытчик, а не мордобиток, охочий до пыток, достал из кармана отличного практичного синего ха… ха… халата лупу с двояковыпуклой линзой – изыщицей, понимаешь, подспудных лиходейств купитализма.
   Лиса открыла было алую, воображаешь, пропасть – пасть (ах, не дай бог туда попасть!), но передумала, хи-хи-хи-хи, отвечать, и тенчас, и позже, а токмо, понимаешь, хихикнула, вздрагивая от азарта, ей-ей, однозначно! Хи-хи-хи-хи, вот такие вот петухи! И быстро-быстро подумала: «Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!»
   Шерлок Холмс весьма удовлетворенно хмыкнул и пробарабошил, зорким соколом созерцая лисицу скрозь изыщительную, воображаешь, лупу:
   – Угум! Ну-с, слюхай сюда-c, Лиса Патрикеевна: мы, он, они, она, оне, вы, ты, я…
   У-у-у, на «я» лиса, ей-ей, радостно, понимаешь, махнула хвостом и хихикнула, однозначно, а потом подумала-подумала наносекундочку и уверенно зюкнула, вздрагивая от азарта, ей-ей:
   – Нет-нет, клянусь! Хи-хи-хи-хи! Вот такие вот петухи! Хи-хи-хи-хи! – а потом столь же быстро подумала: «Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!»
   – Так, хорошо, шубейна краса, однозначно! А вот мы позырим на тебя скрозь лупу-с, па… па… понимаешь! – схизал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая лисицу скрозь изыщительную, воображаешь, лупу-с. – Угум, идем дальше, а… а… однозначно! Ну-с, слюхай сюда-с, Лиса Патрикеевна! Сбегать. Сбагрить. Скомкать. Смазать. Слямзить. Съесть.
   У-у-у, на «съесть» лиса, ей-ей, радостно, понимаешь, махнула хвостом и хихикнула, однозначно, а потом подумала-подумала наносекундочку и уверенно зюкнула, вздрагивая от азарта, ей-ей:
   – Нет-нет, клянусь! Хи-хи-хи-хи! Вот такие вот петухи! Хи-хи-хи-хи! – а потом столь же быстро подумала: «Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!»
   – Отлично, шубейна краса, однозначно! А вот мы позырим на тебя скрозь лупу-с, па… па… понимаешь! – схизал Шерлок Холмс, зорким соколом созерцая лисицу скрозь лупу-с. – Угум, идем дальше, а… а… однозначно! Ну-с, слюхай сюда-с, Лиса Патрикеевна! Кувшин. Курок. Кукареку. Камин. Кабмин. Колобок.
   У-у-у, на «колобок» лиса, ей-ей, радостно, понимаешь, махнула хвостом и хихикнула, однозначно, а потом подумала-подумала наносекундочку и уверенно зюкнула, вздрагивая от азарта, ей-ей:
   – Нет-нет, клянусь! Хи-хи-хи-хи! Вот такие вот петухи! Хи-хи-хи-хи! – а потом столь же быстро подумала: «Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!»
   Шерлок Холмс торжественно пробахорил, уверенно водворяя изыщительную, воображаешь, лупу в карман халата:
   – Великолепно! Лиса, ей-ей, радостно, понимаешь, махнула хвостом при словах: «я», «съесть», «колобок». Энто означает: я съела колобка! Вина лисы, ах, шубейной красы, доказана: лисица сама призналась! Хи-хи! Вот такие вот петухи! Однозначно, понимаешь!
  
   Лиса, ах, шубейна краса, изощренно, понимаешь, изворачивается
  
   – Хо-хо! Ничуть не доказана, прошу прощения! – возопияла лиса, ах, шубейна краса, вся дрожа от возмущения. – Петуха, петуху, петухе, петухо!.. Напротив, доказана моя невиновность!
   – Хе-хе, петуху, петухе!.. Как так? – спрохал детектив.
   – Всякий раз я, черт побери, зюкала: «Нет-нет!» Энто означает: нет-нет, не я – нет-нет, не съела – нет-нет, не колобка. Моя невиновность доказана, прошу прощения! Хо-хо! Петуха, петуху, петухе, петухо!..
   – Ни в коем случае, хе-хе, петуху, петухе!.. – сгука́л детектив. – Эвто ты лжешь, изворачиваешься, зюкаешь всё наоборот, черт побери, шубейна краса! Следовательно, коль твою речь опять вывернуть, то ись вычеркнуть из предложения все энти «нет-нет, не», получится истинная фраза: я – съела – колобка! Вина лисицы доказана, прошу прощения! Хи-хи! Вот такие вот петухи!
   – Где петухи? Какие петухи? Ничуть не доказана, черт побери! – возопияла лиса, вся дрожа от возмущения. – Хо-хо! Да, я хо… хо… хотела съесть колобка, но не съела, прошу прощения! Петуха, петуху, петухе, петухо!..
   – У-у-у! Но почему-у-у? – спрохал Шерлок Холмс.
   – Хо-хо! Он, паразит, успел телепортироваться прямо с моего языка, черт побери! Ха-ха! Петухо, петуху, петухе, петуха!.. – возопияла лиса, вся дрожа от возмущения.
   – Телепортироваться, прошу прощения?
   – Вот именно, телепортироваться, черт побери! Прямо с моего языка, у-у-у, паразит! Хо-хо! Петуха, петуху, петухе, петухо!..
   – О-о-о! И кого ты подозреваешь, прошу прощения? – спрохал проницательнейший Шерлок Холмс. – Никого-о-о?
   – Хо-хо! Петуха, петуху, петухе, петухо!.. – возопияла лиса, вся дрожа от возмущения, и вдруг быстро-быстро, тихо-тихо добавила: – Инопланетян, прошу прощения! Их, паразитов, черт побери!
   – Хе-хе, петуху, петухе!.. Но почему, почему в какой-то там элементарной телепортации непременно нужно подозревать именно инопланетян, прошу прощения? Их, паразитов, черт побери? – с изумлением спрохал проницательнейший Шерлок Холмс.
   – Хо-хо! – возопияла лиса, вся дрожа от возмущения. – У меня такое ощущение, що на Земле ощо нет таких технологий! Земные технологи, паразиты, ощо не компетентны! Следовательно, энто технология внеземного происхождения, поэнтому нужно подозревать инопланетян, прошу прощения! Их, паразитов, черт побери! Хо-хо! Петуха, петуху, петухе, петухо!..
   – Мда-а-а! Вероятность твоей версии не нулевая, но я тебе всё одно не верю, однозначно! У меня такое ощущение, шо твоя версия токмо подтверждает твою изворотливость и стремление переложить вину на других, черт побери! Да-да! Следовательно, вина лисицы доказана, хе-хе, петуху, петухе!.. Однозначно, понимаешь! – с бездонноглубоким, соображаешь, удовлетворением схизал Шерлок Холмс и уверенно добавил: – Черт побери, прошу прощения!
  
   Завершение допроса лисы, ах, шубейной красы
  
   – Ф-ф-фу-у-у! Ах, прошу прощения, у меня такое ощущение, що эвто ж туфта, бо ничуть не доказана! – возопияла лиса, ах, шубейна краса, вся дрожа от возмущения. – Хо-хо! Да, я хо… хо… хотела съесть колобка, но не съела! Где настоящие, вещественные доказательства? Где продукты переваривания пропавшего колобка, я прошу прощения? Хо-хо! Петуха, петуху, петухе, петухо!.. Предъяви, фу, мне свежий лисий пряноароматный экскремент, ф-ф-фу-у-у! Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!
   – Г-хм! А-а-а, так ты, значит, всё ощо перевариваешь пропавшего! – возопиял наипроницательнеший деда Ващще Шерлок Холмс, весь дрожа от возмущения. – Взрезать плутовке брюхо, хе-хе! Петуха, петуху, петухо, петухе!..
   – Ой, боюсь, боюсь, боюсь! Ай, не надоть, токмо не энто, прошу прощения! – заверезжала лиса, вся др… др… дрожа от ощущения, будьсим ее с оглушительным скрежетом – жмыр-р-р, жмыр-р-р, жмыр-р-р! – режут и режут, режут и режут, режут и режут! – Хи-хи! Я сама, однозначно! Хи-хи, понимаешь! Хи-хи! Петуха, петухо, петуху, петухи!.. Ух, сам ты петух: из тебя, петуха, вышла б сладкая уха! Хи-хи-хи-хи!
   И лиса, вся др… др… дрожа от возмущения и ха… ха… ха… ха… хохоча, ух, са… сама ма… ма… молниеносно – раз, раз, раз, раз! – расстегнула блескучую молнию на вздутом брюхе. И тутовона – эх, мать честная! – оттудова, из – раз, раз, раз, раз, раз! – раскрытого брюха, выскочил, понимаешь, милейший куренок и радостно запищал:
   – Пи-пи, прошу прощения! – присел, понимаешь, милашка, и тут же сделал огромнейшее пи-пи! – Вах, какие с-с-с… с-с-с… с-с-с… с-с-сладостные ощущения! Пи-пи!
   – Ах ты, вор-р-рюга, бр-р, бр-р! Так вот кто вор-р-рует кур-р-рят из моего кур-р-рятника! – ух заварначилась, воображаешь, Катя Огняночка и замахнулась – бр-р, бр-р! – граблями на мадам Лису Патрикеевну, о йес, мать честная!
   – Хо-хо! Караул! Помогите! Бр-р, бр-р! – в жутком испуге заголчала лисица. – У меня такое ощущение, що мне угрожают несанкционированной секс… всекс… вивисекцией, прошу прощения! Йес, йес! Ах, я напишу заявление в полицу, милицу и челобитную в столицу! Пожалуюсь в о... о... – ну энту, ну как ея? – ОБХСЕ, Ё, Ж, З... – ОБХСС, о йес! Хи-хи! Ой, мама! Я энтого ой не пер-р-реживу, о йес, мать честная! Хи-хи! Петуха, петухо, петуху, петухи!..
   Но тутовона – о-о-о, о ужас, о йес! – послышался запах озона, з-з-з… з-з-з… зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, – вот энто йес! – и в энто же самое окомгновение по воле провидения в воздухе появилось, воображаешь, какое-то совершенно непредвиденное привидение! Оно загорлало, ей-ей, замогильным горловым голосом, мерцая и – опа! – при энтом оп… оп… опалесцируя, млин, неплохо, о йес:
   – Эй вы, все! Шо за шарабарашей вы тут занимаетесь, ась? Ну истинной шарабарашей, о йес, прошу прощения!
   Ох, тутова ах начался несусветнейший переполох, ох, ох, ох, о йес! Вах, в энтом переполохе со всех градом посыпались блохи-дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие мрачные эхи, ахи и охи, йес, йес! Похрусты со страху попадали наземь, а деревенские массово, млин, сиганули в могучие кусты ох, млин, колючей – колючей-колючей, колючей-преколючей – малины, прошу прощения! Эвто было – у-у-у, страшно схизать! – привидение ка… ка… ка… ка… колобка! Кем-то ранее съеденного, ам… ам… ма… мама! Однозначно, понимаешь!
   Даже Холмсушка и Аринушка с Ватсонушкой малость поежились, и Патрикеевна тоже. И стала рыжая и, понимаешь, бесстыжая лисица – ну вылитая нет, не ежиха, а дикобразиха, толькя весьма рыжая и, понимаешь, бесстыжая, йес, йес!
   И эвта рыжая и, понимаешь, бесстыжая дикобразиха – ха, вот те разик! – неплохо воспользовалась всеобщим переполохом, сорвалась с четырех цепей – да и была такова-с! О йес, прошу прощения-с вас, вас и вас! У-у-у, и на ней, дикобразихе сей, в эвтом переполохе сбежали весьма мна… мна… мна… многочисленные, соображаешь, блохи – дурёхи, в бестолковейшей суматохе издающие смачные эхи, ахи и охи, йес, йес! Так вот она какова-с, Лиса Патрикевна Лисицына-Дикобраз! Нет, без дурочек на сей раз, о йес! Да-с, без дурочек на сей раз, о йес, йес!
   – Лиса – гм, гм! – не виновата, о йес! – замогильным горловым голосом загорлало, ей-ей, перламутровое привидение, источая запах озона, з-з-з… з-з-з… зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, о йес! – Сейчас я скажу, ху из тот, кто меня проглотил не разжевывая, обормот! О йес, прошу прощения!
   – Замолчи, душмяный з-з-з… з-з-з… козел! Я лично тут провожу детективное раз… раз… расследование с помощью дук… дуц… дедукции, соображаешь?! Аз з-з-з… з-з-з… сам во всём – раз, раз, раз! – разберусь, о йес! Так шо, фан… фар… фанфаронский фантом, з-з-з… з-з-з… замолкни и исчезни, порешим на том! Не тень отца Гамлета, понимаешь, – вах, много о себе воображаешь, о йес, прошу прощения! – решительно прогундел Шерлок Холмс и… и изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… и… и… изощренец, о йес, прошу прощения!
   Ах, призрак колобка исчез без всякого оха: эх, пропала причина неприличного переполоха! Ох, но запах озона, з-з-з… з-з-з… зело сходный, воображаешь, с ам… ам… амбре прорезиненного комбинезона, остался. Эх, ах, ох! Йес, йес, прошу прощения!
   Тут ох поднялась несусветнейшая суматоха, ох, ох, ох, ух! О йес, прошу прощения! Ух, раздались стоны облегчения, и из кустов ох, млин, колючей – колючей-колючей, колючей-преколючей – малины, млин, повылазили деревенские, ух громко топая да в ладоши хлопая, а из кучи пахучих костей встали похрусты, страстно похрустывая костями плюс громогласно – и подлинно беспристрастно – делясь, понимаешь, последними – ох, вельми удивительными! – вестями. О йес, прошу прощения! И там же и здесь же счастливые эхи, ахи и охи издавали весьма и весьма мна… мна… мна… многочисленные, соображаешь, блохи – дурёхи, скача здесь и там в бестолковейшей суматохе, йес, йес! И жизть страстотерпцев с тех пор потекла ох неплохо! О йес, прошу прощения!
   Дедушка Шерлок Холмс на этаких бешеных радостях разлил из графина самогон по граммулечке, на самые донышки отличнейших граненых стаканов. Члены тр… тр… неотвратимой тройки чокнулись, понимаешь, понюхали мощные испарения налитого и аж глаза закатили и закашлялись: «Кхо-кхо! Кхи-кхи! Кхе-кхе!» О йес, прошу прощения!
  
   Скептическое мнение Иванова Внутреннего Голоса
  
   Тутова, ах, понимаешь, Иванов Внутренний Голос скептически зашепетал на ухо хозяину:
   – Иван! Раз… раз… расследование показало, прошу прощения, що пропавшего колобка не нашли, ёшкина кошка!
   Иван сей же секунд выхватил из кармана своего докторватсонского халата клизму – красный жупел купитализма – и эх громогласно пробарабарил с возмущением:
   – Ах вот оно що!.. Ваша Ващще Премудрость, вылитый Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс! Раз… раз… расследование показало, прошу прощения, що пропавшего колобка не нашли, ёшкина кошка!
   – Ничевушко, я его всё одно найду, однозначно! – уверенно прошистал, понимаешь, Ващще Премудрый, вылитый Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, и вскочил со стула.
   Тутова, ах, понимаешь, Иванов Внутренний Голос скептически зашепетал на ухо хозяину:
   – Иван, аз сильно прошу прощения, но все подозреваемые пропали, ёшкина кошка!
   Иван сей же миллисекунд громогласно пробарабарил с возмущением, ух и размахивая клизмой – красным жупелом купитализма:
   – Ах вот оно що!.. Ваша Ващще Премудрость, вылитый Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс! Аз сильно прошу прощения, но все подозреваемые пропали, ёшкина кошка!
   – Ничевушко, я их всё одно верну в нужный момент, однозначно! – уверенно прошистал, понимаешь, Ващще Премудрый, вылитый Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, и швидко выдернул из земного шарища бамбуковую тросточку, коя почти вертикально торчала вблизи дедочкиного стула.
   Тутова, ах, понимаешь, Иванов Внутренний Голос скептически зашепетал на ухо хозяину:
   – Иван, аз сильно прошу прощения, но колобок, наверно, успел перевариться, ёшкина кошка!
   Иван сей же мна… мну… сик… наносекунд громогласно пробарабарил с возмущением, эх и размахивая клизмой – красным жупелом купитализма:
   – Ах вот оно що!.. Ваша Ващще Премудрость, вылитый Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс! Аз сильно прошу прощения, но колобок, наверно, успел перевариться, ёшкина кошка!
  
   Шерлок Холмс в первосортном евросортире
  
   – Ничевушко, тенчас я узнаю, кто съел колобка, ёшкин кот! Однозначно, понимаешь! – загорлал премудрейший Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, в ярости размахивая, понимаешь, бум… бам… бамбуковой тросточкою в деснице. – Тенчас я узнаю, кто из подозреваемых эвто сделал! А я подозреваю всех присутствующих и отсутствующих, не исключая похрустов и в особенности тебя с твоим Внутренним Голосом, Иоанн! Так вот, ёшкин кот: пусть у того, у кого в желудке не успел перевариться пропамший колобок, да-да, именно у того, кто сожрал и не удосужился до сих пор переварить ка… ка… ка… колобка, случится – раз, раз! – расстройство желудка! И пусть эвтот обжора воспользуется сортиром на цыплячьих лапках, прошу прощения! А как токмо ма… ма… ма… матерый преступник покинет экстазные апартаменты, я тотчас же узнаю, кто он таков, Сожрун Сожрунков!
   И… и Ващще Премудрый, вылитый Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, – хлоп! – хлопнулся на стул и… и… и трожды щелкнул с азартом сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, этакий а… а… азартаньян.
   И в ту же мна… мну… сик… наносекунду якая-то мне… мну… им… сик… неумолимая сила увлекла Премудрого с тросточкой из-за стола в сортир на цыплячьих лапках, на двери коего было написано красным мелком: «Евродверь из лавра», причем в слове «лавра» першая литера «а» была зачеркнута, а над чертой были приписаны кур… кар… каракуля «у» и непонятные слова: «по писсуар».
   – У-у-у, ну надо же! Эк стеганул-то от нас, понимаешь, Ващще Ше… Шерше… Шерлок Холмс! – с восхищением зашепетались все-все кругом. – Ну ващще! Во все, понимаешь, лопатки залупил, молодцыга! Вах, вах, так вот он каков, Сожрун Сожрунков!
   Премудрый в спешке – раз, раз! – распахнул дверь чудесного, понимаешь, сортирчика тросточкой, и оттудова, як из рога изобилия, посыпались наши сокровенные, соображаешь, баксы – шмаксы, йес, йес! Вах, но та же мне… мну… им… сик… неумолимая сила подействовала и на баксы-шмаксы, и зеленые моментально полетели назад в сортир, толькя спрессовались там сильнее, чем прежде, так що спешащий Премудрый с тростью смог протиснуться-таки в соблазнительную кабинку.
   Вах, ровно через тринадцать минуточек Ващще Премудрый вышел оттудась, блаженно улыбаясь, засим, соображаешь, уселся на прежнее место, за стол, и добродушно похвастал Ивану, фатовски поигрывая, понимаешь, бум… бам… бамбуковой тросточкою в деснице:
   – Так вот що значит евросортир, ёшкин кот! Ох, лепота-а-а! А главное, представляешь, И… И… Иоанн, туалетная бумага изображает наши сокровенные, понимаешь, баксы – шмаксы и… и… и уже нарезана для употребления по назначению, прошу прощения! Вот энто культура! Ох, лепота-а-а! И… И… Иоанн, хошь в первосортный евросортир, а-а-а? А-а-а?
  
   Иван в первосортном евросортире
  
   – Н-е-е, не хочу, ёшкина кошка, а-а! Ах, вот такое у меня ощущение, прошу прощения! – ответствовал Иоанн, экой профан, элегантно поигрывая красной клизмой – весомой угрозой купитализму.
   – А-а-а! А-а-а! А ты через не хочу а-а! Сходи, не пожалеешь! А-а-а? А-а-а? – доброжелательно проворковал Ващще Премудрый и… и… и изощренно щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец, понимаешь, эдакий.
   И… и… и в ту же мна… мну… сик… наносекунду Ивану ну страсть как захотелось как раз тудась, кудась толькя чьто не хотелось, и якая-то мне… мну… им… сик… неумолимая силища – у-у-у! – увлекла Ивана вместе с клизмой из-за стола в сортир на цыплячьих лапках.
   – И-и-и, вах, ну надо же! Эк стеганул-то от нас, понимаешь, Ивашка – наш доктор Ватсон! – с восхищением зашепетались все-все кругом. – Ну ващще! Во все, понимаешь, лопатки залупил, молодцыга! Вах, вах, так вот он каков, Сожрун Сожрунков!
   Иванечка в спешке – раз, раз! – распахнул дверь чудесного, понимаешь, сортирчика красной клизмой, и оттудова, як из рога изобилия, посыпались наши сокровенные, соображаешь, баксы – шмаксы, йес, йес! Но та же мне… мну… им… сик… неумолимая силища – у-у-у! – подействовала и на баксы-шмаксы, и зеленые моментально полетели назад в сортир, толькя спрессовались там сильнее, чем прежде, так що спешащий наш Ватсон с клизмою смог протиснуться-таки в соблазнительную кабинку.
   Ах, ровно через тринадцать минуточек Иван вышел оттудась, блаженно улыбаясь, засим уселся на прежнее место, за стол, и принялся фатовски, понимаешь, поигрывать красной клизмой – весомой угрозой купитализму.
   Вах, тутовона Ващще Премудрый добродушно спрохал Ивана, фатовски поигрывая, понимаешь, бум… бам… бамбуковой тросточкою в деснице:
   – Ну шо, счастливчик, каков евросортирчик, а-а-а?
   – Бэ-э-э! Евросортирчик – перший сорт! Ох, лепота-а-а! А главное, представляешь, дедушка, туалетная бумага и… и… изображает наши сокровенные, понимаешь, баксы – шмаксы и… и… и уже нарезана для употребления по назначению, прошу прощения! Вот энто культура! Ох, лепота-а-а!
   – Бэ-э-э! – восторженно пробакулил Премудрый, зело фатовски поигрывая, понимаешь, бум… бам… бамбуковой тросточкою в деснице. – И-эх, вот шо значит испытать на себе достижение высокой европейской культуры! Ну ващще!
   – Ах, ёшкина кошка! Дедушка, хочу опять тудась, в первосортный евросортир! – убежденно пробаял Иван, фатовски поигрывая красной клизмой – весомой угрозой купитализму.
   – Ну нет, насладился сам – дай насладиться и другим! Пусть все присутствующие испытают на себе достижение высокой европейской культуры! – доброжелательно проворковал Ващще Премудрый и… и изощренно щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец, понимаешь, эдакий.
  
   Эксцентричное мнение черта Кинстинктина
  
   И якая-то мне… мну… им… неумолимая силища – у-у-у! – принялась – у-у-у, у-у-у! – увлекать в сортир на цыплячьих лапках всех присутствующих, одного за другим, включая и похрустов, страстно похрустывающих пахучими, понимаешь, костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, йес!
   Ровно через каждые тринадцать минуточек кто-то оттудова, из чудесного сортирчика, выходил, блаженно улыбаясь, и уступал экстазные апартаменты следующему торопящемуся счастливцу, а Ващще Премудрый добродушно, вишь, спроховал вышедшего, понимаешь, достоблаженного, фатовски поигрывая, соображаешь, бум… бам… бамбуковой тросточкою в деснице:
   – Ну шо, счастливчик, каков евросортирчик, а-а-а?
   – Бэ-э-э! Евросортирчик – перший сорт! Ох, лепота-а-а! А главное, представляешь, Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, туалетная бумага и… и… изображает наши сокровенные, понимаешь, баксы – шмаксы и… и… и уже нарезана для употребления по назначению, прошу прощения! Вот энто культура! Ох, лепота-а-а!
   – Бэ-э-э! И-эх, вот шо значит испытать на себе достижение высокой европейской культуры! – изрекал резюме Премудрый, зело фатовски поигрывая, соображаешь, бум… бам… бамбуковой тросточкою в деснице. – Вах, вах, хочу – у-у-у! – опять тудась, в первосортный евросортир!
   Но вот из первосортного евросортира вывалился толькя чьто облегчившийся черт Кинстинктин с использованными туалетными бумажками в руках, беспардонно загородил вход в храм облегчения жизти и с возмущением загорлал:
   – У-у-уп! Невзыскательные уп… уп… упыр… злоупотребители! Я толькя чьто воспользовался эвтой вашей хваленой туалетной бумагой, прошу прощения! Ею же ж нельзя подтираться!
   – Ш-ш-ша! Замолчи, козел! Осточертел! – в крайнем возмущении зашикали на черта все те, кои с нетерпением дожидались своей очереди. – Почему энто ею нельзя ж подтираться, черт тебя побери?!
   – Энто же ж не туалетная бумага! Энто же ж самые настоящие наши сокровенные, понимаешь, баксы – шмаксы, черт меня побери! – с не меньшим возмущением проголчал черт Кинстинктин, размахивая использованными туалетными бумажками.
   – Ш-ш-ша! Замолчи же ж, козел! Осточертел! – ощо более возмущенно зашикали на черта все те, кои с нетерпением дожидались своей очереди. – А ты-то откудова знаешь, черт тебя побери?!
   – Черт меня побери! Я же ж сам их когда-то вырезал из газет маникюрными, понимаете, ножницами, сам я себя побери! – с не меньшим возмущением прогрымал черт Кинстинктин, размахивая использованными туалетными бумажками. – Убедитесь сами: там по краям ма-а-асенькие кривые надрезы!
   – Замолчи, козел! Хорошо же ж, мы непременно убедимся, черт тебя побери! – еще более возмущенно зашикали на черта все те, кто с нетерпением дожидался своей очереди.
   И осточертевшего всем Кинстинктина беспардонно оттолкнул следующий посетитель и спешно влетел в чудесный сортирчик.
   – Ну надо же ж! Эк стеганул-то от нас, понимаешь, жра… ждра… гражданин! – с грандиознейшим восхищением зашепетались все-все кругом. – Вах, ну ващще! Во все, понимаешь, лопатки залупил, молодцыга! Вах, вах, так вот он каков, Сожрун Сожрунков! Гляди, гляди, Кистинтин, черт тебя побери!
  
   Черт предлагает исключительно выгодный контракт
  
   М-м-м, но тутовона чудесный сортирчик отскочил на полтора метра в сторонку, поскольку наваленная под ним пахучая куча стала чрезмерно могучей. В чрезмерно могучую пахучую кучу с громкими воплями тут же бросился черт Кинстинктин, дабы извлечь из нее наши сокровенные, понимаешь, баксы – шмаксы, все до единого. Но одновременно с Кинстинктином на кучу набросились с громким лаем многочисленные деревенские собаки и принялись жадно поглощать аппетитное лакомство. Черт чертовски пихался, кусался и дрался с собаками. Причем Кинстинктину чертовски везло: собачки, воображаешь, все эвти чертовы бумажки, оказывается, не ели, а с возмущением выплевывали. Так что все найденные баксы – шмаксы отчаянный черт, сладострастно облизав, бережно складывал в красную вязаную шапочку – невидимку, и баксы-шмаксы тут же становились невидимыми для всех, кроме похрустов, безусловно.
   Наконец могучая куча была съедена подчистую, собаки, сытые и довольные, отогнаны, а наши сокровенные, понимаешь, баксы – шмаксы, все до единого, самым тщательным образом облизаны и собраны в красную шапочку – невидимку, оказавшуюся неимоверно зраз… зраз… безразмерной.
   Топерчи черт Кинстинктин, в вязаной красной шапочке на башке и весь перемазанный – м-м-м, м-м-м! – вышеупомянутым собачьим лакомством, кидался к каждому выскакивающему из сортира счастливцу и жизнерадостно, понимаешь, горлал:
   – Мна-а-а… Мнэ-э-э… Гражданин!
   – Вот черт! Тьфу! Ух, напугал – аз аж обмочился, хоча только чьто облегчился! Где ты? А главное, кто, ась? Мой внутренний голос? Права голоса, злыдень, лишу! Вырекай, не то выю сверну, черт тебя подери! – ух, ах, спроховал рассерженный гражданин, шершавыми пальцами ощупывая обмоченные портки.
   – Ой, мама! Я черт! Токмо незримый! Прямо к твоим услугам, гражданин!
   – Ну шо тебе, черт незримый, черт тебя подери? – ух, ах, спроховал со слезами в очах гражданин, прямо на себе выжимая обмоченные портки.
   – Предлагаю исключительно тебе исключительно выгодный контракт, сам я себя подери! – жизнерадостно ответствовал черт.
   – Да? А об чем, черт возьми? Шо ли о продаже урожая с моего поля? – и заинтригованный гражданин прекращал выжимать обмоченные портки.
   – Мнэ-э-э… Нет! Да! В некотором смысле!
   – А шо, не с моего, с соседского? – спроховал ощо более заинтригованный гражданин, прикидывая в своем практичном уме возможную прибыль и потирая мокрые шершавые ладони. – Энто мочно, черт тебя подери!
   – Мна-а-а… Нет, сам я себя подери!
   – Как так нет, черт тебя подери!? Продам дешево, аж шибко дешево! Всё, что угодно!
   – Превосходно, сам я себя подери! Продай непутевую, шибко дешевую душу! – жизнерадостно ответствовал черт. – Дело житейское! Ох и недешево возьму!
   – Мна-а-а… Мнэ-э-э… Ни за що, черт тебя подери! – возмущенно ответствовал гражданин.
   – А за наши баксы – шмаксы? – жизнерадостно – ах! – спроховал черт.
   – Ё-моё! А за сколь, черт тебя подери? – спроховал любознательный гражданин и потирал мокрые шершавые ладони.
   – За миллиён, ё-моё! – жизнерадостно ответствовал черт.
   – Черт возьми! Покажь! – гундорил недоверчиво гражданин и протягивал к черту, воображаешь, мокрые шершавые ладони, дабы ударить с чертушкой по рукам.
   – Да вот! – жизнерадостно, воображаешь, речал черт и вынимал из шапочки пару-тройку наших сокровенных, понимаешь, баксов – шмаксов, тут же становившихся видимыми.
   – Ё-моё! А почему они так странно пахнут, энти твои баксы – шмаксы, черт тебя подери? – отмахиваясь мокрыми шершавыми ладонями, спроховал недоверчиво гражданин, весьма опытный, понимаешь, в делах житейских.
   – Баксы как баксы! Свежайшие, ё-моё! Ах, пахнут свежей типографской краской, сам я себя подери! – как перед Богом ответствовал черт.
   – Черт тебя подери! Сдается мне, шо ты хочешь всучить мне залежалую туалетную бумагу, к тому же уже использованную, прошу прощения! Изыди, сатана! – вежливо отказывал нахмурившийся гражданин и сильно отпихивал от себя осточертевшего черта мокрыми шершавыми ладонями.
  
   «Дедушка – четырежды Шерлок Холмс!»
  
   А, понимаешь, Ващще Премудрый, вылитый Шерлок Холмс, зело фатовски поигрывая, соображаешь, бум… бам… бамбуковой тросточкою в деснице, добродушно выспрашивал у очередного вышедшего из экстазных апартаментов сияющего гражданина:
   – Ну шо, счастливчик, каков евросортирчик, а-а-а?
   – Бэ-э-э! – восторженно ответствовал счастливчик. – Евросортирчик – высший класс! Да-с! Ах, лепота-а-а-с! А главное, представляешь, Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, туалетная бумага и… и… изображает наши сокровенные, понимаешь, баксы – шмаксы и… и… и уже нарезана для употребления по назначению, прошу прощения! Вот энто культура-с! Да-с! Ах, лепота-а-а-с!
   – Бэ-э-э-с! И-эх, вот шо значит испытать на себе велелепое, понимаешь, – да-да-с! – достижение высокой европейской культуры! Ну ващще! – изрекал резюме Премудрый, весьма фатовски поигрывая, соображаешь, бум… бам… бамбуковой тросточкою в деснице. – Вах, вах, а не заглянуть ли мне опять тудась, в первосортный евросортир?!
   В какой-то момент времени у Ващще Премудрого скулы свело и на щеках и губах появились мозоли от бесконечных улысок. Премудрый нахмурился и застонал, яростно взмахнув тросточкой, ну как шашкой.
   – Дедунь, шо с тобой? – озабоченно спрохал Иоанн, нервозно взмахнув красной клизмой – весомой угрозой купитализму.
   – Вах, вах, а ведь того, кто съел колобка, я так и не определил! Преступление не раз... раз... раскрыто! Якой же аз после энтого Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, ась? Аз преступника не нашершел, не нахолмсил!
   – Зато дедушка ше… ше… шерше… шерлокхолмсенький в сыске зверья оказался горазд: раз, раз, раз! – раскрыл четыре преступления, совершённые зверьём: зайцем, волком, медведем и – ей-же-ей! – лисой! Ой, дедушка – четырежды Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, ей-же-ей! Ой, аж четырех преступников нашершел, понимаешь, нахолмсил! – тихо-тихо, шобы никто не услышал, прошепетал Иванушке его Внутренний Голос.
   – Зато ты, дедушка ше… ше… шерше… шерлокхолмсенький, в сыске зверья оказался горазд: раз, раз, раз! – раскрыл целых четыре преступления, совершённых зверьём: зайцем, волком, медведем и – ей-же-ей! – лисой! Ой, да ты, дедушка, – четырежды Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс, ей-же-ей! Ой, аж четырех преступников нашершел, понимаешь, нахолмсил! – забазанил Иванушка громовым голосом, шобы все услышали, а также взмахнул пару раз красной клизмой – весомой угрозой купитализму, шобы все видели и осознавали, ей-же-ей!
   – Да! Да! – загалдили вокруг деревенские. – О да! И когды в следующий раз мы поймаем эвтих опасных преступников, мы предъявим им в числе прочих обвинения и в энтих преступлениях! И пусть тогды жалуются в о… о… – ну энту, ну как ея? – ОБХСЕ, Ё, Ж, З… – ОБХСС! О йес, шо означает: ей-же-ей!
  
   «...Давайте устроим пир!..»
  
   – Ах, шо бы дедушка делал без своего помощника, а?! Ну так давайте устроим пир в честь Ше… Ше… Шерше… Шерлока Холмса и, самое главное, доктора ух Дороговат… Ват… Ват… Ватсона, то бишь тебя! – прошепетал Внутренний Голос Ивану на ухо, тихо-тихо, шобы никто-никто не услышал.
   – Ну так давайте устроим пир в честь Ше… Ше… Шерше… Шерлока Холмса и, самое главное, доктора ух Дороговат… Ват… Ват… Ватсона, то бишь меня! – громко-громко, шобы все-все услышали, ух загорлал Иван Ватсон во всю ивановскую, то бишь ватсоновскую, вскочив со стула.
   – Какой, какой пир? – взголчал Шерлок Холмс, улыскаясь, и тожде вскочил со стула, причем радостно взмахнул тростью, как шашкой, да-да.
   – Какой, какой пир? – взголчала Арина и, улыскаясь, ну тожде вскочила со стула.
   – Гоша, какой именно пир? – улыскаясь, взголчал Иван возбужденно.
   – На весь мир! – улыскаясь, прошепетал Внутренний Голос Ивану на ухо, тихо-тихо, шобы никто-никто не услышал.
   – На весь мир! – улыскаясь, загорлал Иван Ватсон во всю ватсоновскую, громко-громко, шобы все-все услышали.
   – Да? А где, а? Неужли во всём-всём мире? – озабоченно загалдили все-все обаполы, не исключая и похрустов, смачно похрустывающих пахучими, понимаешь, костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами.
   – Да? Гоша, а где, а? Неужли во всём-всём мире? – взголчал Иван возбужденно и оченно озабоченно.
   – Нет, прямо здесь, во дворе хаты Арины! – ну оченно озабоченно прошепетал Внутренний Голос Ивану на ухо, тихо-тихо, шобы никто-никто не услышал.
   – Нет, прямо здесь, во дворе хаты Арины! – ну оченно озабоченно загорлал Иван Ватсон во всю ватсоновскую, громко-громко, шобы все-все услышали.
   – Ур-р-р-а-а-а! – радостно загалдили все-все обаполы, не исключая и похрустов, смачно похрустывающих пахучими, понимаешь, костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами. – Молодец, Гоша! Здорово придумал!
   – Ну так выноси стол из избы во двор! – вельми, понимаешь, радостно заголчал кто-то из деревенских.
   – Ага! Чичас! – вельми, понимаешь, радостно заголчали ну самые дюжие похрусты и, смачно похрустывая, стало быть, пахучими костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, ух борзо рванули в хату Арины и схватились за стол.
   – Ну, где ж стол? – вельми, понимаешь, безрадостно заголчал кто-то из деревенских в настежь раскрытые двери хаты.
   – Ну, ребя, выносим! – вельми, понимаешь, радостно заголчали ну самые дюжие похрусты и, смачно похрустывая пахучими костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, ух резво потащили, воображаешь, сей стол во двор.
   – Живей! – вельми, понимаешь, радостно заголчал кто-то из деревенских во дворе.
   – Вынесли! – архирадостно заголчали ну самые дюжие похрусты, вынеся стол во двор.
   – Стол маловат для такого двора! – вельми, понимаешь, безрадостно заголчал кто-то из деревенских во дворе. – Ах он, негодный Гоша!
   – И стулья нужны! – вельми, понимаешь, безрадостно заголчал ну ощо кто-то. – Ах он, негодный Гоша!
   – Ничевушко, граждане! Всё чичас будет! Стол непременно раздвинем! И стулья, конечно, явим! – Ващще Премудрый а… а… азартно прищелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, эдакий а… а… азартаньян, и… и… и стол – раз, раз, раз, раз! – раздвинулся во весь-весь двор, эдакий сто… сто… столище, а… а… а вокруг столища по… по… появились многочисленные раз… раз… раз… раз… раскладные стулья из брезентовой ткани, натянутой на алюминиевый ка… ка… каркас, раз, раз, раз, раз!
   – Ур-р-р-а-а-а! Ух, ну ты молодец, Гоша! – все-все присутствующие, включая дедушку, Аринушку и Иванушку, а также не исключая и похрустов, загорлали архирадостно и – раз, раз, раз! – расселись на стульях-с вокруг стола-с.
   Ващще Премудрый, архирадостно зехнув на стол-с, положил трость на колени, почесал шуйцей в затылке, нахмурился и – бр-р-р, бр-р-р! – незамедлительно обратился к дивной Аринушке, ах, ну архибезрадостно:
   – Аринушка, я давал тебе, понимаешь, скатерть – бр-р-р, бр-р-р! – самобранку!
   – Агась! Так вот она, прямо на столе! – ах, ах, архирадостно воскуяркнула Аринушка, улыскаясь.
   – Как?! Вот эвта салфетка: серая с красными узорами в виде клизм и трогательных могилок с крестиками плюс очаровательных гробиков с приоткрытыми крышечками? – ах, ах, архибезрадостно воскуяркнул Ващще Премудрый и ощо пуще нахмурился.
   – Ага! – улыскаясь, ах, ах, архирадостно подтвердила Аринушка.
   – Ма… ма… маловата для такого столища, тебе не кажется? – ах, ах, архибезрадостно воскуяркнул Ващще Премудрый и ощо, понимаешь, пуще нахмурился.
   – Ага! – улыскаясь, ах, ах, архирадостно подтвердила Аринушка.
   – Ничевушко, мы вот чичас ее увеличим! – ах, ах, архирадостно воскуяркнул Ващще Премудрый, щелкнул с ах… ах… архиазартом сиреневатыми ах… ах… архикрючковатыми пальцами шуйцы, эдакий а… а… а… архиазартаньян, и… и… и скатерть-самобранка – ах, ах! – архиувеличилась и… и… и, сварливо браня саму себя, накрыла – ну ах, ах! – весь стол!
   Причем клизмы на самобранке превратились в клизмищи, могилки, воображаешь, с крестиками – в могилищи с крестищами, а гробики с крышечками – в гробищи с крышищами!
   Засим дедушка Шерлок Холмс, ах… ах… архирадостно улыскаясь, ах… ах… архистрого приказал самобранке накрыть стол, но уже не самой собой, а, само собой, всем прочим, чем, понимаешь, положено, когды пир – на весь мир и гости уже съехались и покушать страсть как горазды. А в эвто самое время в одном из параллельных миров в Кремлёвском дворце съездов шел – шел себе и шел, шел себе и шел, шел себе и шел (а кому какое дело?) – архиграндиозный банкет по поводу закрытия XXVII съезда. Ах, ух, радости участников банкета по упомянутому поводу – ах, ух! – не было предела: ах, ух, все, понимаешь, участники, дружно встав, подняли за энто бокалы с шумно пенящимся шампанским и со всею внимательностью приготовились слушать полуторачасовой тост – и вот!.. И вот в энто же ж самое окомгновение всё-всё содержимое, понимаешь, многочисленных банкетных столов вышеупомянутого дворца перекочевало на один-единственный стол для всего мира! И даже, соображаешь, бокалы с шумно пенящимся шампанским! Ах! Ух! Однозначно!
   – Ур-р-р-а-а-а! – архирадостно заголчали все присутствующие, не исключая и похрустов, и архикапитально – ну раз-раз! – расселись на стульях. – Колбаска! Икра, понимаешь! И… и, понимаешь, сосиска! А… а… а она превосходна, а… а… однозначно! А? А?
   А Премудрый пробаял в – ах, ах! – архивосторге:
   – Арина! Вах, вах, напекчи – чик-чик-чик! – колобки на закуску – вкуснее нема, понимаешь, изыска!
   Дивца – ах, ах! – ну архизастенчиво улыскаясь, ушла в хату – топ-топ! – пекчи – чик-чик-чик! – колобки на закуску, вкуснее которых нема, понимаешь, изыска, даже в сравнении – ах, ах! – с колбаской, икрой, понимаешь, и… и превосходной сосиской! Ах, ах, ах, ах, архиоднозначно!
  
   Пир горой
  
   И пошел пир горой той прекрасной порой!
   Похрусты на пиру так, понимаешь, назюзились и раздухарились, шо принялись по двору шарашиться и брататься и обниматься с шарабарашарцами.
   А экс-царь Горох играл на превосходном концертном баяне и пел всё ту же изрядно поднадоевшую всем песню: «Нам, нам, нам у нас – доска почета, нам, нам, нам всевды – достойный путь», но певца совершенно никто не слушал: не Высоцкий, понимаешь, однозначно!
   Во главе общего стола оказались почему-то не Шерлок Холмс с доктором Ватсоном, а ферт Абросим с чертом Кинстинктином, и все пировальщики вельми стремились с ними чокнуться, с почтенными корифеями, – как с бесценными, достопочтенными, понимаешь, во веки веков корефанами.
   Вот черт Кинстинктин хвать длинными и, понимаешь, мохнастыми пальцами со стола мельхиоровую ложку – и в шапочку ее, в невидимку, понимаешь. А шапочку – за пазуху!
   А ферт Абросим спроховает черта Кинстинктина:
   – Ах, давно я хотел у тебя спроховать, чертушка: откуль же эвто берутся наши сокровенные, понимаешь, баксы – шмаксы?
   – Ах, как, понимаешь, откуль, фертушка? Я их изготавливаю вот энтими самыми руками!
   Засим черт Кинстинктин хвать длинными и, понимаешь, мохнастыми пальцами со стола мельхиоровую вилку – и в шапочку, понимаешь, невидимку! А шапочку – за пазуху!
   – Да ну? – потрясенно схизал ферт.
   – Да-с! – весьма самодовольно ответствовал черт. – Я вырезаю баксы из старых газет! Вот энтими самыми маникюрными ножницами! Раз, раз, раз, раз!
   И черт Кинстинктин мохнастой лапищей выхватил из-за пазухи крохотные кривые ножницы, чик-чик-чик-чик ими в воздухе, а засим той же лапищей хвать со стола мельхиоровую вилку – и в шапочку, понимаешь, невидимку: и вилку, понимаешь, и ножницы! А шапочку – за пазуху!
   – Вот эвто да! – потрясенно схизал ферт. – А газеты откуль берешь?
   – А-а-а, а вот энто мой главный секрет!
   – Схижи эвтот секрет, чертушка! Одному, понимаешь, мне!
   – Тебе ни черта не схижу, фертушка!
   – Ну пожалуйста, схижи, чертушка!
   – Говорю ж: ни черта не схижу, фертушка!
   – Ну тогды не обессудь, чертушка! Пусть будет, шо будет!
   – А шо, шо, шо будет такое, фертушка?
   – Тенчас я тебя перекрещу!
   – А-а-а, вот мой главный секрет: в сортирах много газет!
   И черт Кинстинктин хвать длинными и, понимаешь, мохнастыми пальцами со стола хрустальную стопку – и в шапочку ее, в невидимку! А шапочку – за пазуху!
   – Ах, да иди ты! – потрясенно схизал ферт.
   – Тенчас! – тут же сбазанил черт, схватил мохнастой лапищей со стола хрустальную рюмку и хрустальный фужер – и в шапочку их, понимаешь, невидимку! – а шапочку – на голову! – и, выскочив из-за стола, ох и пошел по бочкам с пивом, коих вокруг общего стола, соображаешь, покоилось огромное-преогромное, ё-моё, количество.
   И пошел, и пошел он, чертяка этакий! Вызвал бешеный ветер да и побежал до ветру! Ух, ветрогон!
   Ферт Абросим, естественно, ринулся за чертом в погон: во все, понимаешь, лопатки залупил, фертяка этакий! Ух, чертогон! И хочь черта чертогон, понимаешь, в глаза не зырил, но отлично ориентировался на бочечный грохот! Однозначно, понимаешь! Да-а-а, вот якой он сякой чертогон, миль пардон!
  
   «Их дело молодое, секретное!»
  
   У Ващще Премудрого постепенно, понимаешь, стало портиться бу… бу… бу… буколическое настроение. Он схватил трость с колен и принялся нетерпеливо бить себя тростью по шляпе охотника на бла… бла… благородных, высокодоходных, ей-ей, оленей и непрерывно шепетать под розовый нос, задавая карл… крал… мент… сакрал… сакраментальный вопрос:
   – Вах, кто же съел колобка? Ай, мама!.. Заяц, волк, медведь али лиса? Ой, мама!.. Вах, скорее всего, лиса: заяц – трус, волк – туп, медведь – неуклюж, а лиса – о-о-ох хитрю-ю-юга! Вах, вах, вах, вах! Ой, мама!.. Так вот почему не удалось ее уличить! Вах, дело швах! Вах, вах, вах, вах! Швах, швах, швах, швах! Ай, мама!.. Вот так лиса!
   Тем временем дивная Арина, зело улыскаясь, принесла и поставила на стол огромадную порцию умопомрачительно пахнущих колобков, весело болтающих между собой и даже рассказывающих друг дружке прикольные кулинарные анекдоты.
   Засим Иванушка с деушкой уселись в стороночке на двых бочоночках рядышком, переглянулись и принялись перешепетываться.
   – Да ведь энто Ващще Премудрый слопал пропавшего колобка, Иванушка! – скыршила, застенчиво улыскаясь, дивная дивца.
   – Знаю, Аринушка! Толькя терплю и молцу, хочь и сголцыть хоцу! Так хоцу, так хоцу, шо совсем невмоготу! У-у-у! И ты молцы об энтом, у-у-у, у-у-у! – скырхал, понимаешь, Иванушка. – Уг-у-у!
   – У-у-у, но почему-у-у? Ах, и мне невмоготу, Иванушка! У-у-у! – застенчиво улыскнулась дивная дивца. – Може, все-таки взять и сголцыть, у-у-у?
   – Не-е-е, молцы, не голцы: так будет лучше для всех! Угу-у-у! – скырхал, понимаешь, Иванушка.
   – У-у-у, но почему-у-у, естли мне невмоготу-у-у, у-у-у? – Арина застенчиво улыскнулась.
   – Не могу схизать, хочь и самому невмоготу-у-у, у-у-у! Угу-у-у! – скырхал, понимаешь, Иванушка.
   – У-у-у! А мне любопытно – невмоготу-у-у! Угу-у-у! – скыршила Арина, застенчиво улыскаясь.
   – У-у-у! И не любопытствуй, терпи, хочь и невмоготу-у-у! Угу-у-у! – скырхал, понимаешь, Иванушка.
   – Ах, Иванушка! А мне всё равно невмоготу-у-у, у-у-у! Угу-у-у! – застенчиво улыскаясь, пожаловалась дивная дивца.
   – Тьфу!.. Тьфу!.. Вах!.. Вах!.. Ам!.. Ам!.. Ой, мама!.. Ой, нет, не могу-у-у!.. Ш-ш-ш-ш-ш!.. Ш-ш-шо вы там ш-ш-шепчетесь, вах, вах, вах, вах? – ах, подозрительнейше спрохал Ващще Премудрый и яростно замахал тростью, как шашкой. – Ш-ш-ш-ш-ш!.. Швах, швах, швах, швах!.. Ай, мама!..
   – Шо, шо! – понимающе захихикали кругом, понимаешь, похрусты и шарабарашарцы. – Известно, шо! Их дело молодое, секретное! Такое, шо им обоим невмоготу-у-у! У-у-у! Угу-у-у!
  
   Дедов секретный гутор
  
   Ах, тутовона у Ващще Премудрого вовсе испортилось настроение, и он вдруг трахнул себя в сердцах тростью по шляпе и возопиял, но не шибко громко, этакий тарабароромка:
   – Ай, мама! Иван, а Иван!
   – Шо? – недовольно буркнул Иван, эдакий буркован, и – хлоп! – хлопнул разок глазами, эконькой глазохлопка.
   – Подь сюды! Присядь рядом со мной! – сердито сгуторил дед заговорщицким, понимаешь, шепотом, этакий шепотан.
   – Зачем? Мне и тутоди хорошо! Более, чем!
   Дедонька вдруг и вдругорядь трахнул себя в сердцах тростью по шляпе и возопиял довольно-таки громко, этакий растабароромка:
   – Ай, мама! Иван, а Иван!
   – Шо? – куды более недовольно буркнул Иван, эдакий буркован, и – хлоп! – хлопнул разок глазами, эконькой глазохлопка.
   – Подь сюды! У меня к тебе шепотный гутор! – сердито сгуторил дед мятежническим, понимаешь, шепотом, этакий шепотан.
   – Не-е-е, не пойду, да и зачем? Мне и тутоди хорошо: более, чем! А ты, дедушка, гуторь громче, эдакий барабароромче!
   Дедушка трахнул себя в сердцах тростью по шляпе во третей раз и возопиял громко, весьма громко, эдакий барабароромка:
   – Ай, мама! Иван, а Иван!
   – Шо? – ну крайне недовольно буркнул Иван, эдакий буркован, и – хлоп! – хлопнул разок глазами, эконькой глазохлопка.
   – Подь, гуторю, сюды! У меня к тебе секретный шепотный гутор! – сердито сгуторил дед громким бунтовщическим шепотом, этакий растабароромка.
   – О-о-о, энто другое дело! – и Иван мгновенно покинул бочку подле Арины и присел на свободный стул рядом с дедушкой, приложив ладони к у-у-у… у-у-у… ушам. – Я слюшаю, Ше… Ше… Шерше… Шерлок Холмс! Токмо – у-у-у, у-у-у, у-у-у! – ты гуторь наитишайшим конспиративным шепотом, мо… мо… мон шер!
   – Хорошо! Иван, Иван, раз, раз, раз, раз! – наитишайше прошепетал Шерлок Холмс и засим наигромчайше прошепетал, балентряс: – Ну шо, слышно?
   – Слышно, слышно: шо-то там про заразу – вам, вам – и засим внятный вопрос про слышно, мо… мо… мон шер! Вай, вай, давай, дедушка, скорее свой секретный шепотный гутор! До зарезу хотится услюхать, о йес! – возбужденнейше возголчал Иван, эдакий возголчан, а ощо англичан, и, йес, йес, заморгал глазами, эконькой глазоморгалка.
   – Йес, йес! Иван, нам срочно нужно уйтить с пира по-английски! – наигромчайше прошепетал Шерлок Холмс, ну прямо-таки отчаянный англичанин, йес, йес!
   – Г-хм! А зачем? – разочарованно спрохал Иоанн, этакий спрохован, ох, не чая от деда таковского одичания, и – хлоп! – хлопнул разок глазами, эконькой глазохлопка. – Ведь и тутоди хорошо: более, чем! Йес, йес!
   – А вот, Иоанн, зачем: у меня тамоди сик… сик... секретное дело! Йес, йес!
   – Ур-р-р-а-а-а! А якое, мо… мо… мон шер?
   – Вай, вай, ажно не спроховай!
   – У-у-у! Но почему-у-у, мо… мо… мон шер? – огорченно спрохал Иоанн, этакий спрохован, и – хлоп! – хлопнул разок глазами, эконькой глазохлопка.
   – У-у-у, потом-у-у, о йес, йес! – наигромчайше прошепетал Шерлок Холмс, этакий шепетун – англичаньше, и подмигнул Иоанну прямо-таки заговорщически.
   – У-у-у, почему-у-у потом-у-у?
   – Не имею права объяснять!
   – У-у-у! Но мне невмоготу-у-у! Объясни-и-и, ди-и-идушка-а-а!
   – Нет, не спроховай: так будет лучше для всех! Йес, йес! – наигромчайше прошепетал Шерлок Холмс, этакий шепетун – англичаньше, и подмигнул Иоанну попросту бунтовщически.
   – У-у-у! Но почему-у-у, естли мне невмоготу-у-у? – огорченно спрохал Иоанн, этакий спрохован, и – хлоп! – хлопнул разок глазами, эконькой глазохлопка.
   – У-у-у, не могу схизать, хочь и самому невмоготу-у-у!
   – У-у-у! А мне любопытно – невмоготу-у-у, ди-и-иду! Аж позарез! Йес, йес!
   – И-и-и, и не любопытствуй, терпи, хочь и невмоготу, Иванушка! Йес, йес!
   – Ах, дидушка! У-у-у, а мне всё равно невмоготу-у-у, у-у-у! Аж позарез! Йес, йес! – огорченно схизал Иван, эдакий схизован, а ощо англичан, йес, йес, и возбужденно спрохал, спрохован, швидко моргая глазами, эконькой глазоморгалка: – Схижи, якое у тебя тамоди сик… сик... секретное дело, а-а-а?!
   – Бэ-э-э! Не спроховай, якое, о йес, йес! – наигромчайше прошепетал Шерлок Холмс, этакий шепетун – англичаньше, и подмигнул Иоанну ну впрямь мятежнически. – Ибо, Ванюра, оно совершенно сик… сик… секретное: нам нужно срочно вернуться на прежнее место, в лес! Йес, йес!
  
   «...Зачем тогды в лес?»
  
   – Зачем ощо в лес? – возбужденно спрохал Иоанн, этакий спрохован, у Шерлока Холмса, швидко моргая глазами, эконькой глазоморгалка. – Ведь и тутоди замечательно: более, чем! Йес, йес! Так зачем тогды в лес, ась, ась? Насчёт того леса ну не пойму ни бельмеса! Йес, йес!
   – Йес, йес, а вот зачем в лес: совершенно необходимо заглянуть в погреб и убедиться, шо тамоди всё в порядке, йес, йес! – наигромчайше прошепетал Шерлок Холмс, эдакий шепетонс, а ощо англичонс, да и подмигнул Иоанну, эдакому англичану, ну прямо-таки заговорщически. – Ну шо, понял топерь, бе… бе… бельмес? Йес, йес? Ась, ась?
   – О йес! А шо, шо тамоди такое в погребе, ась, ась? – возбужденно спрохал Иоанн, эдакий англичан, да и этакий спрохован, швидко моргая глазами, эконькой глазоморгалка. – Шо же ж тамоди может быть не в порядке, ёшкина кошка, ась, ась? Нет, нет, не пойму ни бельмеса, йес, йес!
   – Йес, йес! Не могу тебе, Ваня, открыть: энто тайна таинственного погреба! Вот, ёшкин кот! О йес! – наигромчайше прошепетал Шерлок Холмс, эдакий шепетонс, а ощо англичонс, да и подмигнул Иоанну, эдакому англичану, ну впрямь мятежнически.
   – Подумаешь, погреб! Погреб можно вырыть в любом месте, куды перебежала изба на курьих ножках, ёшкина кошка! О йес! – презрительно схизал Иван, эдакий схизован, да и эдакий англичан, и люто очень выпучил очи, экой он очепучан.
   – Ты, Иван, ни шиша не понимаешь! Йес, йес! В том погребе – вход в глубо-о-окое подземелье! А тамодь… А тамодь… О-о-о, ёшкин кот! – наигромчайше прошепетал Шерлок Холмс, эдакий шепетонс, а ощо англичонс, да и подмигнул Иоанну, эдакому англичану, ну прямо-таки заговорщически, йес, йес.
   – Шо тамодь? Шо тамодь, ась, ась? Шо-нибудь важное, йес? – возбужденно взголчал Иоанн, этакий, понимаешь, взголчан, да и эдакий англичан, и люто очень выпучил очи, экой он очепучан. – Шо тамодь такое в погребе, чего, ёшкина кошка, нетути тутоди, ась, ась? Невжо ёшкина кошка, ась, ась? Нет, нет, не пойму ни бельмеса, йес, йес!
   – Ша! Больше я тебе ни шиша не схижу, Иоанн, йес, йес! Ну шо, ты со мной, шо ли, али здесь остаешься – с деушкой шуры-муры шмурить, бе… бе… бельмес? Йес, йес? Ась, ась? – возбужденно взголчал Шерлок Холмс, эдакий, понимаешь, взголчонс, а ощо англичонс, да и подмигнул Иоанну ну впрямь мятежнически, йес, йес.
   – Йес, йес, йес, йес? Ась, ась, ась, ась? Шо-то аз не пойму ни бельмеса, йес, йес! Шо, а разве Аринушку, диду, с собой не возьмем, ась, ась? – огорченно прошепетал Иоанн, этакий шепетан, да и эдакий англичан, и – хлоп! – хлопнул разок глазами, ну эконькой хлопоглазан.
   – Да! Нет! Но… Да! Нет! Но… Нет, не возьмем – исключено!
   – У-у-у! Но почему-у-у? Вай, вай! – возбужденно взголчал Иоанн, этакий, понимаешь, взголчан, а ощо англичан, и люто очень выпучил очи, экой он очепучан. – Ась, ась, у-у-у?
   – У-у-у, потому-у-у! Ей-ей, шобы не оказаться ей тамоди заточённой на триста лет в глубо-о-оком подземелье! Не-е-ет, пусть тутоди остается, печет колобки – чик-чик-чик! – на закуску всему миру, угу-у-у! На весь мир знаешь, сколь надо напечь, ась? Чик-чик-чик, йес, йес! Ну шо, ты со мной али нет, ш-ш-ш… ш-ш-ш… шкет? – возбужденно взголчал Шерлок Холмс, эдакий, понимаешь, взголчонс, а ощо англичонс, да и подмигнул Иоанну попросту бунтовщически.
   – Аз, дедушка, ка… ка… конечно, с тобой! О йес! – возбужденно взголчал Иоанн, эдакий, понимаешь, взголчан – англичан, и швидко моргнул отчаянными очами, эконькой очеморгалка, о йес!
   – Ш-ш-ш, ёшкин кот! Йес, йес! – наитишайше прошепетал Шерлок Холмс, эдакий шепетонс, а ощо англичонс, да и и подмигнул Иоанну, эдакому взголчану, ну впрямь мятежнически, о йес!
   – Ш-ш-шо, ёшкина кошка? А ка… ка… когды? Шо, вот-вот? – наитишайше прошепетал Иоанн, этакий шепетан-англичан, и трожды – хлоп, хлоп, хлоп! – хлопнул глазами, эконькой хлопоглазан. – Ась, ась?
  
   Ковылькада не помнит дорогу назад
  
   – Шо, шо! Ась, ась! Иван, за мной! Похрусты, за мной! Изба, тожде за мной! Сортир, тожде за мной! Вась-вась! Вась-вась! Вась-вась, вперед устремясь! Вот! Вот! Не наоборот! – воскуяркнул Премудрый и шасть со стула, тросточку простер вперед – и поскакал, поскакал, поскакал, ножками заплетаясь, вперед устремляясь.
   – Яволь! Изволь! – лихо гаркнули все позванные, засим с неохотой, однако дисциплинированно встали из-за пиршественного стола и – раз, раз, раз, раз! – сразу ж побежали за Премудрым, вась-вась, вась-вась, вась-вась, вот, вот, вперед устремясь, – выполняя его волю, хочь и поневоле, о йес!
   – Иван! Вскакивай в избу на ходу, коль обожаешь скоростную езду! – у-у-у, воскуяркнул Премудрый и вскочил в бегущую на курьих ножках избу на ходу, ух обожая скоростную езду, о йес!
   – Яволь! Изволь! – лихо гаркнул Иван и вскочил в бегущую избу на ходу, ух обожая скоростную езду, о йес!
   – Иван! Седай на тубарет, словно какой баронет! – воскуяркнул Премудрый и воссел на табурет, словно какой баронет, причем тросточку из десницы не выпустил.
   – Яволь! Изволь! – лихо гаркнул Иван и воссел на свободный табурет, словно какой бла… бла… бла… благородный весьма баронет.
   И тутовона ковылькада пробежала через всю деревню на противоположную оконечность оной, а засим принялась бегать кругами вокруг Шарабарашары: шараш-бараш, шараш-бараш, шараш-бараш!
   Похрусты, понимаешь, бегут да бегут себе босоплясами, избушка на курьих ножках скачет, на собачьих пятках поворачивается: к лесу, воображаешь, – передом, а к Шарабарашаре – крепучим, понимаешь, задом, однозначно: шараш-бараш, шараш-бараш, шараш-бараш! Одним словом, скачет избушка и задом, и передом, а дело идет своим чередом. Однозначно, понимаешь! Шараш-бараш, шараш-бараш, шараш-бараш!
   – Дедушка! – ох фрр… фрр… фройляйненервно взголчал Иоанн, эконькой он взголчан. – Шараш-бараш!
   – Шо? – снисходительно пробурчал дедушка, эдакий он пробурчан.
   – Шараш-бараш! Шараш-бараш! А ты дорогу назад помнишь?
   – Не-а, не помню! Аз понадеялся на тебя, Иоанн!
   – А-а-а!
   – Бэ-э-э! – снисходительно пробурчал дедочка, эдакий он пробурчан, и барыш… барыш… барышненервно взголчал, эконькой он взголчан: – Иоанн, а Иоанн! Шараш-бараш! Шараш-бараш!
   – Шо? – снисходительно пробурчал Иоанн, эдакий пробурчан.
   – Шараш-бараш! Шараш-бараш! Шараш-бараш! А ты дорогу назад помнишь?
   – Не-а, не помню! Аз понадеялся на тебя, дедуган!
   – А-а-а!
   – Бэ-э-э, шараш-бараш! – снисходительно пробурчал Иоанн, эдакий пробурчан.
   Помолчали немножечко, ну каких-то тринадесять минуточек. Засим Иоаннушка и гуторит возбужденно, экой он гуторчан:
   – Деда, а деда! Шараш-бараш! Шараш-бараш!
   – Шо, Вань? – снисходительно пробурчал дедочка, эдакий пробурчан.
   – Шараш-бараш! Шараш-бараш! Шараш-бараш! Ах, как же мы на прежнее место, в наш лес, попадем, а-а-а?
   – Бэ-э-э! Не знаю, шараш-бараш! – ох барыш… барыш… барышненервно взголчал дедочка, эконькой он взголчан.
   – Шараш-бараш! Шараш-бараш! Шараш-бараш! Може, за Аринушкой всё ж вернемся? – ох фрр… фрр… фрр… фройляйненервно взголчал Иоанн, эконькой он взголчан. – А, шараш-бараш?
   – Не-е-е, шараш-бараш, шараш-бараш, шараш-бараш! Пущай Аринушка – ах, шараш-бараш! – печет колобки на весь мир! На весь мир знаешь, сколь надобеть колобков? А, шараш-бараш?
   – Знаю, знаю, шараш-бараш! Один, два, пять… Не сосчитать, сколь! Но як мы тогдась на прежнее место, в наш лес, попадем, а, шараш-бараш? – ох фрр… фрр… фрр… фройляйненервно взголчал Иоанн, эконькой он взголчан.
   – Шараш-бараш! Шараш-бараш! Шараш-бараш! Я же схизал: не знаю! Много знать – скоро состариться, шараш-бараш! – ох барыш… барыш… барышненервно взголчал дедочка, эконькой он взголчан.
   – Шараш-бараш! Шараш-бараш! Шараш-бараш! А ты, диду, придумай шо-нибудь! – ох фрр… фрр… фрр… фройляйненервно взголчал Иоанн, эконькой он взголчан.
   – Шараш-бараш! Тенчас попробую! – пообещал дед, эдакий пообещан, и принялся яростно колотить себя тростью по шляпе. – Ай! Ай! Ай! Ай! – и так тринадесять раз и ощо тринадесять раз: – Шараш-бараш! Шараш-бараш! Шараш-бараш!
   И ровно через тринадесять секундочек, ни тринадесятью наносекундочками больше, дедушка яростно заголчал, эконькой он заголчан:
   – Шараш-бараш! Шараш-бараш! Шараш-бараш! Ни шиша не придумывается, ешь меня вошь! – и… и… и Ващще Премудрый с остервенением щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, эдакий щелкован. – Ой, ай, меня вошь укусила! Ай, ой, аз придумал, придумал! Шараш-бараш! Шерше… Шерше… шерше ля Фаберже!
  
   Бортовой игловой навигатор
  
   – Шо ты придумал? – зело возбужденно взголчал Иоанн, эконькой он взголчан, о йес!
   – А вот шо! Я вспомнил, шо у меня есть бортовой игловой навигатор, Иван! Йес, йес! – обрадованно схизал дед, эдакий обрадованный, понимаешь, схизован, йес, йес!
   И дедулька вскочил с табуретки, о йес, швырнул тросточку на пол и с гордостью вытащил из глубокого кармана своих широких пурпурных штанов зело белое – м-м-м! – яйце!
   – Гляди, Иван! Це – бортовой игловой навигатор! Йес, йес! – хвастливо схизал дед, эдакий хвастливый, понимаешь, схизован, йес, йес! – Ох и зело це… зело це… зело це… це…
   – Шо – це? Шо – це? Яйце мухи цеце?
   – Нет! Це – ох и зело це… це… ценный предмет! Энто же… энто же… энто же Фаберже! А ощо – бортовой игловой навигатор, йес, йес! Разве ж нет?
   – Це?
   – Це!
   – Якой же це бортовой игловой навигатор? Це – яйце! – разочарованно прогырчал Иоанн, этакий прогырчан, ну очень разочарованный. – Ах, всего-навсего – зело белое! Вот шо це, дидушка!
   – Да, Иоанн! Це – яйце! Вах, зело белое яйце для навигации, вот шо це! – хвастливо схизал дед, эдакий хвастливый, понимаешь, схизован, и шепотом добавил: – Его в гараже спроектировал и изготовил сам Фаберже! Сложно же! Йес, йес!
   – Ах, ну и шо, шо це – яйце, пусть ажно зело – м-м-м! – белое? А где ж в нем у-у-у… у-у-у… указатель направления нашего движения? – беспердо… бесперду… беспардонно спрохал Иоанн, этакий беспердо… бесперду… беспардонный, воображаешь, спрохован. – Ой! И… и… и почему бортовой навигатор – и… и… игловой? Вот мой вопрос деловой, диду!
   – Хе-хе! Ишь ты якой – якой деловой! У-у-у, а вот он, у-у-у… у-у-у… указатель направления нашего движения, понимаешь! – дедок с улыбкою на лице покатал яйце в ладонях, и… и… и из вострого конца яйца высунулся на пару сантиметров кончик и… и… иглы и… и… и… и уколол дедушке палец! – Ай! Це… це – и… и… игла! На конце! Ой, чуть не выронил яйце! – и у дедушки аж слезы появились на побледневшем лице!
   Засим, со слезами и… и… и с улыбкою на бледном лице, сжав в кулаке, понимаешь, бесценное и… и… и ну очень – м-м-м! – белое яйце, дедулька сбегал к серванту, достал оттуль серебряное, понимаешь, блюдечко и… и… и поставил, понимаешь, на стол.
   Засим дедочка бережно, понимаешь, положил на блюдечко яичко, чуть крутанул оное устройство навигационное и… и… и прогырчал, плюхнувшись на табуретку, эдакий прогырчан:
   – Яйце, а яйце на серебреце!
   – Ась? Ой! Шо, ненаглядный мой? – прошепетало яйце, крутясь на серебреце.
   – Ой, мон шер превесьма удалой! Указывай иглой направление домой! – воскуяркнул дед.
   – Хорошо, вашсясь! Тенчас! – прошепетало яйце и внезапно прекратило крутиться.
   – Изба! – возбужденно загырчал дед, эдакий возбужденный, понимаешь, загырчан.
   – Ба! Шо? – простонала на бегу изба. – Бам! Бам! Бам!
   – Не зыришь ли ты яйце на серебреце?
   – Ба! Не зырю, угу! – простонала изба на бегу. – Вах! Бам! Бам! Бам!
   – Понять не могу: и чем толькя ты зыришь, изба, на бегу? – возбужденно загырчал дед, эдакий возбужденный, понимаешь, загырчан.
   – Ба! Я зырю мысленным взором, угу! – простонала изба на бегу. – Вах! Бам! Бам! Бам!
   – Изба! Взгляни ощо раз, раз, раз, раз! – возбужденно загырчал дед, эдакий возбужденный, понимаешь, загырчан.
   – Ба! Взглянула, угу! – простонала изба на бегу. – Вах! Бам! Бам! Бам!
   – Топерчи зыришь, ба… ба… изба?
   – Ба! Топерчи зырю, угу! – пробурчала изба на бегу. – Вах! Бам! Бам! Бам!
   – Молодчина! Иглу зыришь? – радостно спрохал дед, эдакий радостный, понимаешь, спрохован.
   – Зырю, угу! Ба! – пробурчала на бегу изба. – Ну дела! Бам! Бам! Бам!
   – Бегчи в том направлении, кое указывает игла! – возбужденно сголчал дед, эдакий возбужденный, понимаешь, сголчан.
   – Ба! Хорошо, куд-куда! – тогда простонала на бегу изба. – Бам! Бам! Бам!
   – Куд-куда, куд-куда! Туд-туда, ба… балда! – разъяренно сголчал дед, эдакий разъяренный, понимаешь, сголчан.
   – Ба! Хорошо, куд-куда! – простонала на бегу изба. – Да! Сам ба… балда! Куд-куда! Бам! Бам! Бам!
   – Туд-туда, ба… балда! – ух разъяренно заголчал дед, эдакий разъяренный, понимаешь, заголчан. – Да! Да! Да!
   – Да поняла я, поняла! Энто я так кудахтаю, ба! – простонала на бегу изба. – Вах! Бам! Бам! Бам!
   – А-а-а! А энто я так тудахтаю, да! – разъяренно заголчал дед, эдакий разъяренный, понимаешь, заголчан, и воссел на табурет, словно какой баронет. – Вах! Да! Да! Да!
   – А-а-а!
   – Бэ-э-э!
   Многоопытная избушка эх побежала, побежала, чудесный сортирчик за ней ух побежал, побежал, похрусты за ними ох побежали, побежали – ах, ах, ах, все, все, все, все в нужном направлении! Эк, так и копотят себе по чащобушке, припрыгивают да насвистывают. И то, ин кто бежь не хвалит, а бежь хороша: бежать, так не стоять, надо скорее бежать домой, бежью живее достигнешь; вот и бегчат все они, аки нерехотские, понимаешь, бегуны! Строго туда, куда указует дедушкин бортовой и… и… и… игловой навигатор! Да! Да! Да! Да! Бам! Бам! Бам! Бам! Вах! Вах! Вах! Вах!
  
  
   ДОЛЯ ЧЕТВЕРТШАЯ. СНОВА У СЕБЯ ДОМА
  
  
   Первые неотложные дела у себя дома
  
   Ан сколь ни бежать, а не миновать отдыхать: глядь – в скором времени вся ковылькада очутилась на прежнем месте дислокации в дремучем лесу.
   М-м-м, многоопытная избушка, бурча и кудахтая, с солидностью встала на привычное место, ей-ей, на крохотной и вельми мшаной полянке; чудесный сортирчик, попискивая, притулился рядышком с мамашкой; бравые похрусты, гремя и хрустя, понимаешь, костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, встали надежным забором вокруг. И все вышеупомянутые домо- и дворочадцы с их чадами, чадищами, чадушками, чадиками и чадцами ощутили прилив, понимаешь, необычайного, прямо-таки ну бесконечного счастья, ан от усталости зачали опочивать, причем стройно стоящие бравые похрусты громко, воображаешь, захрапели, довольно-таки привычные почивать стоя, храпуны преотличные! При энтом от храпа они зело жутко тряслись и, следственно, ужас как шибко гремели и хрустели, понимаешь, костями и – м-м-м, м-м-м! – мосолыгами, хм, трясуны, гремуны и хрустуны этакие! Ужасные, понимаешь, трясуны, гремуны и хрустуны!
   Дедушка с Иванушкой, необычайно, ах, прямо-таки ну бесконечно счастливые, вышли, вельми пошатываясь, из задремавшей, сладко посапывающей избушки.
   – Ах, Иоанн, в гостях хорошо, а дома лучше! – схизал дедушка, томно потягиваясь.
   – Да, деда, в гостях хорошо, оченно хорошо, а дома лучше, гораздо лучше, да-да! – подтвердил Иоанн, тожде томно потягиваясь.
   А в энто же самое время над мшаной полянкой, над самыми, соображаешь, кронами деревьев, вах, широчайшими, воображаешь, кругами и овалами витал ка… каш… кошмарнейший, понимаешь, птен… птиц… птур… турбо… продакт… птеродактиль! Крылья, воображаешь, – во! Пасть – во! Зубы в зубастой пасти – во! Когти на лапах когтистых – во! И ажно не во, а о-го-го, соображаешь?! Ой, мама! Витун, воображаешь, широко разевал зубастую, соображаешь, пропасть – пасть (вах, не дай бог туда попасть!) и жутко-прежутко щелкал, нет, клацал ка… каш… кошмарными, воображаешь, зубами: клац-клац, клац-клац, клац-клац! А… а… абзац! А… а… а с энтих зубов, понимаешь, кап… кап… кап… капала на поляну пенная слюна: серная, воображаешь, кислота. Концентрированная, соображаешь?! М-да-а-а, вот энто ощо один абзац, да! Зоркими, прямо-таки соколиными, очами приметив дедушку с Иванушкой, вышеупомянутый, воображаешь, птен… птиц… птур… турбо… продакт… птеродактиль пронзительно и чрезвычайно отчаянно, соображаешь, заголчал:
   – И-го-го-о-о! – и давай, понимаешь, пикировать на полянку!
   И прямо на лету сделал а… а… а-а! А… а… абзац! А… а… а дедушка с Иванушкой тогды исключительно успешно увернулись от сыплющихся на них с неба аашек и… и исключительно спешно выбежали за забор, в лес дремучий, в могучие-премогучие, колючие-преколючие кусты – прятаться. И нисколькя притом не пожалели о том, шо пришлось посидеть, покорпеть под колючим кустом: заодно, понимаешь, исключительно спешно, но удивительно успешно справили нужду, большую и малую, кажный под своим, понимаешь, могучим-премогучим, колючим-преколючим кустом. Да, да, да, да! И ни слова больше о том!..
   А… а… а потом, часа через пол, облегчившиеся и отдохнувшие, понимаешь, обадва, крадучись на четвереньках, вернулись на поляну и узехали, изгибая шеи и задирая бошки, шо высоко в небе пролетает клин беспокойно курлыкающих журавлей, ей-ей, а самым последним в клине летит птен… птиц… птур… турбо… продакт… птеродактиль и широко разевает зубастую, понимаешь, пропасть – пасть, злобно голча: «И-го-го-о-о!» Вот энто да-а-а!
   Дедушка с Иванушкой, блаженно улыскающиеся, но из предосторожности, соображаешь, помалкивающие, решительно встали с четверенек и принялись, понимаешь робко, на цыпочках, прокрадываться к воротам забора.
   Ах, тут вдруг скачет всадник: сам черный, одет во всём черном и на черном коне. Подскакал всадник к воротам и исчез, как скрозь землю провалился, ух ты! Чуть было дедушку и Иванушку не потоптал, злодей! Счастье, что вовремя, понимаешь, исчез, как скрозь землю провалился! Ну, тут и нощь тьмою – ага! – налегла. И настала в лесу нощью такая темь, шо хоть глаза выткни, лишь рысь да волк видят, им не темь. Да-а-а, темнота наших ночей докучлива!
   Но темным-темнехонько было совсем не долго: у всех черепчиков на заборчике засветились глазыньки, и на той полянке, ей-ей, стало светло, как середи дня. Дедушка с Иванушкой зарадовались и рванули во всю прыть в избу! И заперли дверь изнутри на крючек, эдакие опасливые старичек и дурачек!
   Ух, Иван плюхнулся на табурет, как корнет на фальконет. А Премудрый схватил с блюдца яйце, покатал сокровище в ладонях, в результате чего игла втянулась в яйце, и небрежно сунул бортовой навигатор в глубокий карман своих широких пурпурных шерлокхолмсовских штанов.
   Тутовона дедушка и… и… изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец, понимаешь, эдакий, и вся шерлокхолмсовская и докторватсонская одежда счастливых обитателей избы пропала – как не бывала; и тросточка дедушкина, на полу избенки валяющаяся, пропала – как не бывала, и лупа шерлокхолмсовская пропала – как не бывала, и клизма докторватсонская пропала – как не бывала: всё-всё пропало – как не бывало! Ващще! А дед и Иван оказались в а… а… арестантских полосатых штанах и куртках, принимаемых дедом за шикарные домашние пижамы. Причем бортовой навигатор при энтом, естественно, оказался в глубоком кармане дедушкиных широких а… а… арестантских штанов, в чем дедушка с чувством глубокого удовлетворения тутовона и убедился.
   Засим дед, крехтя, собрался лезть в погреб. Был дед при энтом радостный-радостный, а лик у него сделался сладостный-сладостный.
   – Деда, давай я за тебя слажу! – с табурета взголчал Иоанн с пылом корнета, глядящего с фальконета.
   – Сип тебе в кадык! Типун тебе на язык! В зад тебе кочедык! Нет, тебе, Иоанн, нельзя! Оставайся здесь, на табурете, как корнет на фальконете! – хмуро ответствовал дедка на этто.
   – Хнык-хнык!
   Когды дедушка с энтузизазмом исчез в погребе, за окнами, понимаешь, стемнело.
   Ванечка вскочил с табурета, как корнет с фальконета, и достал из-за пазухи граненый стакан, огарочек тоненькой свечечки и спичечную коробочку с двумя оставшимися спичечками. Иванчик зажег огарочек свечечки и поставил стакан кверху дном на полочку возле красного угла. На дно стакана Иванчик капнул воск и приклеил огарочек свечечки. М-да-а-а, и стало в избе чуть-чуть светлей. Ей-ей! Гляди веселей!
  
   «Выиграли, выиграли!»
  
   Тутовона Ванечке захотелось чего-нибудь срочно покушать: ам-ам. Да так захотелось, так захотелось, шо аж закряхтелось! И аж забурчало в животе: бр-р, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р, бр-р! Ванечка глубоко задумалси, зачесал, понимаешь, в затылочке, почесал, почесал, аж до крови расчесал, хм, а засим вдруг достал из серванта яблочко с ползающей по яблочку, воображаешь, мушкой и хотел было оное яблочко тут же и скушать, открыл рот – ан в рот залетела та самая мушка! И зудит, и зудит, и зудит, з-з-зараз-з-за: з-з-з, з-з-з, з-з-з, з-з-з, з-з-з, з-з-з! Ванечка, тут же закрыв рот, глубоко задумался по поводу непрекращающегося з-з-з… з-з-з… з-з-зудения, з-з-з… з-з-з… з-з-зачесал, понимаешь, в з-з-з… з-з-з… з-з-затылочке, почесал, почесал, почесал, почесал, аж до крови расчесал, хм, а засим вдруг мушку-то – ам! – и проглотил! И зудение, на удивление, прекратилось! И тогды уж довольный Иванечка вознамерился куснуть яблочко, одначе передумал, ибо ощутил преприятную сытость в желудушке, а засим взял и уселся на табурет, как корнет на фальконет, и пустил фрукт по блюдечку, при энтом восторженно, ёшкина кошка, схизав яблочку:
   – Катись-катись, яблочко, ах, по серебряному, понимаешь, блюдечку, показывай мне и гор высоту и небес красоту, и поля, и леса, и моря, и полки́ на полях, и кикимор в лесах, и корабли на морях, и, самое главное, последние известия из родной моей деревни Шарабарашары, понимаешь!
   Покатилося яблочко по блюдечку, наливное, понимаешь, по серебряному, а на блюдечке солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются – так всё красиво на диво, что ни в сказке сказать, ни пером описать: видны и гор высота и небес красота, корабли на морях и полки на полях, а кикиморы, понимаешь, в лесах; там опять и опять солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются, одним словом – ох, лепота, чистота, доброта и щедрота!
   Ух, зехал, зехал Иванечка в блюдечко и узехал свою родную деревню Шарабарашару, а там, а там!.. Tpaм-тapapaм! А там, понимаешь, у пировальщиков – пир горой! Tpaм-тapapaм! Ей-ей! Арина в своем поварском колпаке сим горовым пировальщикам колобки печет, по пустым бочкам вокруг стола ферт Абросим за невидимым чертом Кинстинктинтом скачет, чуть не плачет, а старик плюс старуха, вах, ну те самые, у которых колобок пропал, еще тринадесять бочек пива выставили на всеобщее пированьице!
   А сами старик плюс старуха до изнеможения, ей-ей, подпрыгивают, понимаешь, на своих стульях и громко ботвят на радощах:
   – Выиграли, выиграли! Ништяк!
   – Шо, шо вы вы… выиграли? – взголчал, понимаешь, Иванушка с пылом корнета, глядящего в дальнюю даль с фальконета.
   – Выиграли в Спортлото автомобиль «Ниву»! Ништяк! – громко и радощно воскуяркнули удачливые старик плюс старуха, бурно подпрыгивая на своих раскладных стульях.
   Иван аж подпрыгнул на своем табурете, как корнет на фальконете, и радощно засмеялся: ах, хорошо жить на белом свете, ей-ей! Ништяк!
  
   Дедушка и Иванушка не хотят бакулить
  
   Через тринадесять минуточек – ну, опосля того, аки Иван аж подпрыгнул на своем табурете, как корнет на фальконете, и радощно засмеялся, – из погреба вылез, крехтя, дедочка, мрачный-мрачный, вытер со лба едучий пот, а со щек горючие слезы и едва слышно прошепетал себе под бледнючую – очень-очень бледнючую, бледнючую-пребледнючую – носяру:
   – Уф! Вот же зараза из зараз: отказала мне в три тысячи триста тридцать третий раз! Вот те раз! Ах, бедный, бедный, весьма бедный аз!
   Засим дедочка ух резво – трах! – с грохотом плюхнулся, понимаешь, в любимое кресло – качалку, выполненную в виде атомной бомбы, и впал в продолжительную черную хандру ввечеру.
   – Ну шо, дедушка? Усё в гроб… по гроб… усё в погребе в порядке? – радощно спрохал Иоанн, аж подпрыгивая на табурете, как корнет на фальконете. – Тамотка усё гладко и, понимаешь, не шатко?
   – Да, Иванушка! Шо касается именно в гроб… по гроб… а именно погреба, то усё в энтом гроб… – тьфу ты! – погребе в полном порядке! – безапелляционно сгырчал дедушка и – ёлки-палки! – качнулся в кресле-качалке. – Тамотка, понимаешь, усё гладко, усё-усё не шатко!
   – Ой! А шо именно тамотка в полном порядке, ась, диду? – спрохал Иоанн, подпрыгивая на табурете, как корнет на фальконете. – Шо именно тамотка гладко и, понимаешь, не шатко?
   – Да усё, Иоанн! – безапелляционно сгырчал дедушка и – ёлки-палки! – качнулся в кресле-качалке. – Усё-усё тамотка гладко и усё-усё не шатко, Ванятка!
   – Г-хм! А естли конкретно, ась, диду? – спрохал Иоанн, сильнее подпрыгивая на табурете, как корнет на фальконете. – Шо энто столь гладко и, понимаешь, не шатко?
   – А естли конкретно, то усё, понимаешь, усё и ощо раз усё! – раздраженно проворчал дедушка и – ёлки-палки! – сильнее качнулся в кресле-качалке. – Усё энто!
   – Г-хм! А естли абстрактно, ась, диду? – спрохал Иван, ощо сильнее подпрыгивая на табурете, как корнет на фальконете. – А то непонятно!
   – А вот естли абстрактно, то энто тайна! – ощо раздраженнее проворчал дедушка и – ёлки-палки! – ощо сильнее качнулся в кресле-качалке. – Топерчи усё тебе, понимаешь, понятно?
   – К-хм! Понятно, понятно, шо усё непонятно! – взголчал Иоанн, гораздо сильнее подпрыгивая на табурете, как корнет на фальконете. – Сбакуль, милый дедушка, ах, энту тайну! А я тебе тожде сбакулю кое о чем!
   – Не сбакулю, понятно?! – гораздо раздраженнее проворчал дедушка и – ёлки-палки! – гораздо сильнее качнулся в кресле-качалке.
   – У-у-у, хнык, хнык! – заскулил Иван и ощо сильнее подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете. – Непонятно!
   – Ну а ты мне шо сбакулишь, Ивашка? – спрохал дед и – ёлки-палки! – ощо сильнее качнулся в кресле-качалке. – Бакуль, понимаешь, Ивашка, о том… о тум… о тем, вах, кое о чем! Токмо бакуль внятно! Понятно?
   – К-хм! У-у-у, ни шиша не сбакулю! – раздраженно проворчал Иван и ощо сильнее подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете.
   – Бакуль, не то я тебя съем! – схизал дед и – ёлки-палки! – ощо сильнее качнулся в кресле-качалке.
   – У-у-у, хнык, хнык! – ощо сильнее заскулил Иван и гораздо сильнее подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете. – Тогды разве шо сбакулю вня… мня… невнятно!
   – Вня… мня… мня… внятно, невнятно, ан аз считаю до тринадесяти! – схизал дед и – ёлки-палки! – гораздо сильнее качнулся в кресле-качалке. – Раз, раз, раз, два, десять...
   – Вня!.. Мня!.. Вот чудо! Вот диковинка! – возбужденно воскуяркнул Иван и ощо гораздо сильнее подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете, ей-ей!
  
   «Старик плюс старуха выиграли!»
  
   – А шо такое? – спрохал дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке так, що сильней невозможно, ей-ей!
   – Старик плюс старуха выиграли! – ощо возбужденней воскуяркнул Иван и подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете.
   – Какие ощо старик плюс старуха? – спрохал дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке ощо сильней, ей-ей!
   – Те самые, у которых колобок пропал! – воскуяркнул Иван ну гораздо возбужденнее и подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете, причем ну гораздо энергичнее.
   – А-а-а, те самые, непути рассусамые! Помню!.. Да, кстати, а путёво аз, Иванечик, провёл – раз, раз, раз, раз! – расследование, понимаешь, дела о пропаже колобка! – схизал дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке ощо гораздо сильней, ей-ей!
   – Да, дедушка! Так путёво, шо путёвее невозможно! – сгалчил Иван так возбужденно, шо сильней невозможно, ей-ей, и подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете, да так энергично, шо сильней невозможно, ей-ей!
   – Хоть пожирателя колобка не нашел, зато целых четыре кражи аз – раз, раз, раз, раз, раз! – раскрыл! – схизал дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке ощо сильней, ей-ей!
   – Да, дедушка! Ты, дедушка, аж… аж пятижды Шер… Ше… Ля… Шер… Ше… Шерлок Холмс! – сгалчил Иван ощо возбужденнее и подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете, ощо энергичнее.
   – Ну, положим, тутоди ты чрезмерно преувеличил, Иоанн: не аж… аж пятижды, а аж… аж четырежды! – сварливо поправил Ивана дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке.
   – Ты шо, мне не веришь, дедушка? – с обиждой воскуяркнул Иван и подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете.
   – Верю, верю! Поди ж ты! Пусть будет же аж… аж пятижды! – сбахорил дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке.
   – Ах, ты, дедушка, аж… аж пятижды должен быть увенчан лавровым венком! – восторженно сгалчил Иван и подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете.
   – Поди ж ты! Ну, положим, тут ты чрезмерно преувеличил: не аж… аж пятижды, а аж… аж четырежды! – сварливо поправил Ивана дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке.
   – Ты шо, мне не веришь? – с обиждой воскуяркнул Иван и подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете.
   – Верю, верю! Поди ж ты! Пусть будет аж… аж пятижды! Да и ты – раз, раз, раз, раз! – аж трожды должен быть увенчан лаврами тожде! – сбахорил дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке.
   И дедушка и… и… изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальцами шуйцы, и… и… изощренец, понимаешь, эдакий, и в то же окомгновение на головах дедушки и И… Иванушки появились многочисленные, понимаешь, лавровые венки: на дедушкиной башке – аж пяток, а на Иванушкиной башке – аж тройка венков. Венки оказались чрезмерно большие, они тут же сползли на лбы награжденных и ажно ощо ниже, ах, ух, так що лица луар… лаур… лавруреатов, ух, ах, стало невозможно разглядеть под лавровой – ой-ой! – листвой.
  
   «Так шо они выиграли?»
  
   – Так шо они выиграли? – ух, ах, спрохал с острой завистью Премудрый ровно через тринадесять минуточек наслаждения заслуженными вра… вра… врам… лаврами, содрал их с башки, швырнул на пол и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке.
   – Кто – они? – изумился Иван и тожде содрал врак… враз… врам… лавры с башки, швырнул на пол и… и… и подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете.
   – С… с… старик плюс старуха, ха-ха!
   – Ка… ка… якие такие старик плюс старуха, ха-ха?
   – Хе-хе! А те самые, у которых ка… ка… колобок пропал!
   – А-а-а, те самые! – воскуяркнул Иван и подпрыгнул на табурете, ка… ка… как корнет на фальконете.
   – Да-а-а, те самые, йес! – сварливо сбахорил Ивану дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке.
   – А-а-а! Они, диду, выиграли в Спортлото аж… аж…
   – Шо, гараж?
   – Нет, диду, ав… ав…
   – Шо, собачку? Ав-ав? Якой же, Иванчик, породы? Болоночку?
   – Нет, не болоночку: ав… ав!..
   – Ах, не болоночку! Шо, не ав-ав?
   – Не ав-ав, а ав… ав…
   – Невжо не болоночку, а пуделёчка, Иванечка?
   – Нет, не пуделёчка, дидочка! А ав… ав… ав… автомобиль!
   – Ка… ка… якой?
   – Аж… аж… аж автомобиль «Ниву»!
   – Не ве… – было выбрякнул дед и – ёлки-моталки! – аж… аж… аж качнулся в кресле-качалке.
   – А-а-а, проиграл, проиграл наше пари! Хи-хи! Схизал: «Не верю!» Подавай мне теперь огниво! – ва… ва… воскуяркнул Иван и подпрыгнул на табурете, как корнет на фальконете.
   – Неправда! – сварливо взголчал дед и – ёлки-моталки! – аж… аж… аж качнулся в кресле-качалке. – Я хотел схизать: «Не ве… не ве… невероятно, но факт!», а ты меня перебил, эдакий кар… эдакий кар… эдакий кар… кар… кар… кар… кар… корнет!
   – У-у-у, хнык, хнык! – заерзав на табурете, как расстроенный кар… кар… корнет на неисправном зело фальконете, занюнил Иванушка и мысленно поклялся больше никогды, ни за що на свете не перебивать дедушку.
   – А с чего бы энто старик плюс старуха выиграли аж… аж… аж автомобиль, а, Иванушка? – спрохал дед и – ёлки-моталки! – аж… аж… аж качнулся в кресле-качалке.
   – Как с чего? Как с чего? Заполнили кучу билетов Спортлото, вот и выиграли! – рассхизал Иван и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – А шо, ёшкин кот, кучу малую аль немалую? – спрохал дед и – ёлки-моталки! – аж… аж… аж качнулся в кресле-качалке.
   – Ох, более чем немалую! – схизал Иван и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете. – Аж… аж… аж с кучу малу!
   – А у них шо, ёшкин кот, много денег, шо они такую более чем немалую кучу билетов купили, у-у-у, эдакие купиталисты? – спрохал дед и – ёлки-моталки! – аж… аж… аж качнулся в кресле-качалке.
   – Нет, дидушка! У них вообче нет денег! – схизал Иван и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – Ёшкин кот, так откуль же они тогды взяли столькя билетов? – спрохал дед и – ёлки-моталки! – аж… аж… аж качнулся в кресле-качалке.
   – А билеты им были подарены! – схизал Иван и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – Не ве!..
   – Да энто ж ты сам подарил старикам билеты! – перебил дедушку Иванушка и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – Кто, я?
   – Да, ты!
   – Не ве…
   – Ты, ты, ты, ты! – перебил дедушку Иванушка и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – Все равно не ве!..
   – Шо? Ты шо, мне не веришь? – перебил дедушку Иванушка и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – Шо ты, шо ты! Аз тебе верю, ох верю, Иванушка! Безмерно, безгранично, безраздельно, понимаешь, верю! Я толькя хотел схизать: «Не ве… не ве… невероятно, но факт!», а ты мне не дал досхизать! – сварливо взголчал дед и – ёлки-моталки! – аж… аж… аж качнулся в кресле-качалке.
   – У-у-у, хнык, хнык! – занюнил Иванушка и заерзал на табурете, как расстроенный кар… кар… корнет на неисправном зело фальконете, и мысленно поклялся больше никогды, ни за що на свете не перебивать дедушку!
  
   Преотличнейшая сказочка
  
   Задумалси тутовона Иванушка-дурачек, ерзая на табурете, как расстроенный кар… кар… корнет на неисправном зело фальконете, а через тринадесять минуточек кончил хныкать да спроховает, понимаешь, обрадованно:
   – Что ж, слухаешь меня, дедочка-людое… людолюбочка? – и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – Слухаю, деточка! М-м-м, шоколадная конфеточка! – ответствовал дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке. – М-м-м, ням-ням! Ей-ей!
   – Отличную сказочку я тебе наносекундочку назад рассхизал, дедочка-людое… людолюбочка! Ей-ей! – зело, ух зело обрадованный, понимаешь, Ванюра подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – Ка… ка… какую такую сказочку, деточка? М-м-м, шоколадная конфеточка, ей-ей! – полюбознатствовал дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке. – М-м-м, ням-ням! Ей-ей!
   – Преотличнейшую, дедочка-людое… людолюбочка! Ей-ей! – обрадованно, понимаешь, ответствовал Ванюра и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – Преотличнейшую? Ах да, преотличнейшую! Верно, верно! М-м-м, миллисекундочку тому назад, деточка! М-м-м, шоколадная конфеточка! – сбахорил дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке. – М-м-м, ням-ням! Ей-ей!
   – Да не-е-е, не миллисекундочку, дедочка-людое… людолюбочка! Ей-ей! – зело обрадованно, понимаешь, возразил Ванюра и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – А сколь, деточка? М-м-м, шоколадная конфеточка! Ей-ей! – полюбознатствовал дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке. – М-м-м, ням-ням! Ей-ей!
   – Наносекундочку, дедуль-людое… людолюблюль! Ей-ей! – зело обрадованно, понимаешь, ответствовал Ванюра и подпрыгнул на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете.
   – Хм-хм! – нахмурясь, сбахорил дед и – ёлки-моталки! – грозно качнулся в кресле-качалке. – Ням-ням, ням-ням, ням-ням! М-м-м, ей-ей!
   – Али вру я, дедулечка-людое… людолюблюлечка? – занюнил Иванушка и заерзал на табурете, как расстроенный кар… кар… корнет на неисправном зело фальконете.
   – Ой, нет, не врешь, крохотулечка! М-м-м, шоколадная конфетулечка! Ей-ей! – сбахорил дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке. – М-м-м, ням-ням! Ей-ей!
   – Аз тебе, разлюбезный дедулечка, схизал бы ощо сказку, да дома забыл! – занюнил Иванушка и заерзал на табурете, как расстроенный кар… кар… корнет на неисправном зело фальконете.
   – Так, так! Вести эвти правдивы да истинны, Иванушка! А ты всё ж поднатужься да вспомни, ап… ап… аппетитный ты мой! А не то… – сбахорил дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке. – М-м-м, ням-ням, ням-ням, ням-ням! Ей-ей!
   – А не то что, дедуль-людое… людолюблюль? – занюнил Иванушка и заерзал на табурете, как расстроенный кар… кар… корнет на неисправном зело фальконете.
   – А не то сам знаешь что, деточка! М-м-м, шоколадная конфеточка! Ей-ей! – зело радостно сбахорил дед и – ёлки-моталки! – качнулся в кресле-качалке. – М-м-м, м-м-м, ням-ням, ням-ням, ням-ням, ап… ап… ап… ап… аппетитный ты мой! Ей-ей!
  
   Про жучку, бычка, поросеночка и прочая, и прочая, и прочая!
  
   Ох пригорюнился тутовона Иванушка-дурачек, призадумался, понимаешь. Ан засим-то и молвит, беспрестанно подпрыгивая на табурете, как кар… кар… корнет на фальконете, и сильно-пресильно при энтом дрожа, в том числе др… др… др… зубами:
   – Др… др… др!.. То, дедочка, не чудо, не диковинка, ощо вот тебе чудо чуднее того! Я видал, др, др, др: уж как жучка бычка родила, поросеночек яичко снес, м-м-м, м-м-м! Так ли, добрейший дедочка?
   – Г-хм! Так-то оно так, да вот думаешь-то так, а выйдет вот так! – бахорит дед и – ёлки-моталки! – ух, беспрестанно качается, воображаешь, в кресле-качалке и подозрительно-преподозрительно зехает на Иванушку. – Али не так, м-м-м, м-м-м!.. Так что ты там насчет жучки-то бормолишь, дражайший Иванечка?
   – Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. М-м-м, я далдоню тебе, предобрейший дедулечка, мол, попалася жучка в боярские ручки! М-м-м, м-м-м! Ей-ей!
   – Ах так! Ах они дрянные ручки! Ах, ручки прочь от жучки! Вот так, ей-ей! М-м-м, м-м-м, да не зехал ли ты, о дражайший Иванечка, что там подле той жучки-то деется, м-м-м?
   – Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. М-м-м, подле пчелки медок, а подле жучки навоз, разлюбезный дедулечка! М-м-м, м-м-м, ням-ням, м-м-м, м-м-м! Ей-ей!
   – М-м-м, м-м-м, вот эвто верно, дражайший Иванечка! Навоз – всему делу голова! Вот так, ей-ей!
   – Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. Так, так! Истинно так, добрейший дедулечка! М-м-м, м-м-м! Ей-ей!
   – Кто говорит, что ты дрожишь?.. Да, так! Истинно так, дражайший Иванечка! М-м-м, м-м-м! Ей-ей, добудь дедовского навозу, снопы валиться будут с возу. Клади навоз густо, в амбаре не будет пусто. Где лишняя навоза колышка, там лишняя хлеба коврижка. Вот так, ей-ей!
   – Ты, ты говоришь, что я, понимаешь, дрожу, др… др… др!.. Да, так! Истинно так, др… добрейший дедулечка! М-м-м, м-м-м, ням-ням! Окромя упомянутого прогнозу, навозу не запахивают в новолуние, а в последнюю четверть, родименький! М-м-м, м-м-м! Ей-ей!
   – М-м-м, истинно так, дражайший Иванечка!
   – Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. Да, так! Истинно так, разлюбезный дедулечка! М-м-м, м-м-м, так, так! А как же еще?
   – М-м-м, никак! Конечно, никак! Вот так! А что, дражайший Иванечка, насчет того бычка: дает ли бычок м-м-м… м-м-м… молочка, а?
   – Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. Нет, не дает, разлюбезный дедулечка, бычок м-м-м… м-м-м… м-м-м… молочка! Жадность, ахти, одолела бычка! Вот так! М-м-м, м-м-м! Ей-ей!
   – Ах так! А-а-а, ну талды бей бычка, что не дает м-м-м… м-м-м… м-м-м… молочка, дражайший Иванечка! Прибей, понимаешь, за жадность! Вот так! М-м-м, м-м-м! Ей-ей!
   – Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. М-м-м, м-м-м, так, так! Всенепременно прибью, предобрейший дедулечка, жадного бычка, что не дает м-м-м… м-м-м… м-м-м… молочка! Бац, бац! И еще раз бац, бац! М-м-м, м-м-м, так, так! Ух, за жадность, так, так! Ведь так?
   – Так, так! Прибей, прибей его, др… др… дражайший Иванечка! М-м-м… м-м-м… меня позови, естли помощь какая понадобится. Вот так! М-м-м, м-м-м! А что, дражайший Иванечка, хитер ли бычок?
   – Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. М-м-м, м-м-м, так, так! У-у-ух, хитер, разлюбезный дедулечка, у-у-ух, хитер бычок: язычком под репицу достает! М-м-м, м-м-м! Вот так!
   – Ах так! Кто говорит, что ты дрожишь?.. М-м-м, м-м-м, так, так! Ну, хитрее бычка не будешь: язычком, куда он, не достанешь, дражайший Иванечка! М-м-м, разве не так?
   – Ты, ты говоришь, что я, понимаешь, дрожу, др… др… др!.. Так, так! Истинно так, предобрейший дедулечка! Вот так!
   – Да, так! Истинно так, дражайший Иванечка! М-м-м, а что, дражайший Иванечка, порося – куда рылом?
   – Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. Свинья рылом в землю, и порося не в небо, добрейший дедулечка! М-м-м, право, вот так!
   – Ах так! М-м-м! А что, дражайший Иванечка, м-м-м… моют ли того поросеночка?
   – М-м-м, м-м-м! Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. Поросенка хоть мой не мой, а он всё в грязь лезет, диду! Право, вот так!
   – Ах так! Браво, браво! А что же, о др… др… дражайший Иванечка, с тем поросенком сталось? М-м-м, цел ли сей поросук?
   – Вовсе я не дрожу, др… др… др!.. Ах, было бы так – ан не так!
   – Да? А как?
   – А вот как: баба нехотя целого поросенка съела, дедуль! М-м-м, м-м-м, ням-ням! Право, право, вот так!
   – Ах так! Браво, браво! И что теперь, др… др… дражайший Иванечка, та баба м-м-м… делает?
   – Что, что! И вовсе я не дрожу, др… др… др!.. Ах, скачет баба задом и передом, диду! М-м-м, м-м-м! Право, вот так! Так, так, так!
   – Ах так! М-м-м! Вот эвто точно, дражайший Иванечка! Вот эвто верно! Браво, браво, вот так! Скачет баба задом и передом, а дело идет своим чередом! М-м-м, м-м-м, так, так! Вести эвти правдивы да истинны, болезный мой!
   – Ну то-то же! Вовсе я не болею и вовсе я не дрожу, др… др… др!.. Я, др… др… др… разлюбезный дедулечка, на правду нагл – с нагольной правдой в люди добрые кажусь! Право, вот так!
   – Браво, браво, Иванечка! Одначе, Иванечка, с нагольной правдой в люди добрые не кажись! С нагольной правды люди добрые, понимаешь, становятся недобрые! Право, вот так! На правду да на смерть, что на солнце, во все глаза не взглянешь! Так, так, разболезный мой!
   – Ах так! Г-хм! И вовсе я не разболелся, господь с тобой!.. Ах, дедулечка, ох, погляди-ка! Ярко свеча горела, да где она? М-м-м, м-м-м, догорела свечечка до полочки! М-м-м, горела свеча жарко, свет был в избе яркий; свечи не стало, и всё пропало! Право, вот так!
   – Ах так! М-м-м, м-м-м! А возьми-ка ты вот, разболезный Иванчик, лучиночку да и зажги ея с верою! М-м-м, лучина с верою – чем не свеча? – ах, дедочка изощреннейше щелкнул сиреневатыми крючковатыми пальчушками, понимаешь, шуйцушки, и… и… изощренец, понимаешь, этакий, и в руках у него – ей-ей, не вру! – появилась тонюсенькая лучиночка.
   – Браво, браво, дедулечка! Тенчас зажгу. Токмо вовсе я не разболелся, господь с тобой!.. Ах, не видал ты меня, дедулечка, в красный день в белой рубашке да при лучине, м-м-м, м-м-м! Право, право!
   – А запомни, дражайший Иванушка: никого не бей лучиной – сухота нападет!
   – Так-то оно так, да вот думаешь-то так, а выйдет вот так! Др… др… др!.. – сильно-пресильно дрожа, недоверчиво пробурчал Иоанн себе, понимаешь, под нюхалку. – И вовсе я не дрожу, др… др… др!..
   Засим Иоанн вскочил с табурета, как корнет с фальконета: браво-браво, с благодарностью взял из рук деда лучиночку и – м-м-м, м-м-м! – надумал было дедочку ударить оной рыгал… ругал… реалией. Одначе почувствовал, как начинает подступать сухость во рту, преисполнился беспокойства, подумал, подумал – и… и передумал ударять дедочку лучиночкой, др… др… др!.. М-м-м, м-м-м! Сухота и отступила. Право, право! Так вот подумаешь, подумаешь, что так-то оно так, и чего только не удумаешь! М-м-м, так-то оно так, да вот думаешь-то так, а выйдет вот так! М-м-м, м-м-м! Право, право!
  
   «...Я тебе ощо одну сказочку рассхижу!»
  
   Ну-с, вскоре устав долго о чем-то думать, вставил, недолго о чем-то думая, Иванечка эвту лучиночку в воск, оставшийся от огарочка свечечки, и – раз, раз! – распоследнею спичечкою зажег, понимаешь, на полочке возле красного угла лучиночку с верою. Стало в избе чуть-чуть светлее, жить в избе стало чуть-чуть веселее.
   Зело возрадовался сему Иванечка да и залез на печурочку, на девятую кирпичурочку, дабы полюбоваться на лучиночку на приличествующем такому необычайному случаю чуть-чуть увеличенном расстоянии.
   И оттудова, с печечки, с девятого, воображаешь, кирпичичка, Иванечка, понимаешь, умиротворенно изговорил:
   – Раз так, разлюбезный дедулечка, я тебе ощо одну сказочку – раз, раз, раз, раз! – рассхижу! Аз токмо тенчас ея вспомнил: небылица в лицах, найдена в старых светлицах, оберчена в черных тряпицах! Вот тебе сказка, а мне бубликов вязка! Чур, мою сказку не перебивать; а кто ея перебьет, тому змея в горло заползет! Ну-с, слухай дальше, дедка! Ну-с, схизывать дальше, счастливец?
   – Ин слухаю дальше, детка! Ин схизывай дальше, правдивец!
   – Итак, приступаю, дедулечка! Ах, как бы вот толькя начало-то одолеть? Начало, дедулечка, трудно, а конец мудрен!
   – Не важно, что трудно, важно, чтобы не плохо, Иванечка!
   – Ага!
   – Плохое начало – и дело, увы и ах, стало, Иванечка!
   – Ага!
   – А что, Иванечка, стало быть, у тебя в самом деле дело, увы и ах, стало? – огорченно-преогорченно спрохал дедушка и – ёлки-моталки! – качнулся, воображаешь, в кресле-качалке, подозрительно-преподозрительно зехая на Иванечку.
   – Ага!
   – Ну, начинай, начинай, ёшкин кот! Ходяй непорочен и делаяй правду, Иванечка!
   – Ага!
   – А не то я тебя съем! – радощно облизнувшись, схизал дед и – ёлки-моталки! – качнулся, воображаешь, в кресле-качалке, причем с умилением позехал на Иванечку.
   – Ага!
   – А где моя большая вилка и столовый нож? – радощно – ах! – спрохал дед и – ёлки-моталки! – качнулся, воображаешь, в кресле-качалке, причем облизнулся, понимаешь, с умилением зехая на Иванечку.
   И Иванечка начал, соображаешь, с печи, с девятого кирпичи ох вельми спешно:
   – Ага! Ага! Ага!
  
  
   И НАПОСЛЕДОК
  
   – Ну что, прочел книжку, Иванушка? – спрохал сказитель, кой, понимаешь, вот сей секунд в избушке на курьих ножках гостит и подпрыгивает на табурете, как корнет на фальконете.
   – Ага!
   – Ах, стало быть, дедочка тебя не съел?
   – Ага! Ага! Ага!
   – Ага, ага! Кто барабарит: «Ага!», того сцапает баба-яга костяная нога!
   – Ах, сцапает аль не сцапает – айда глянем!
   – Ик! Сип тебе в кадык! Типун тебе на язык! В зад тебе кочедык!
   – Айда со мной в погреб – глянем!
   – Нет, нет! Не люблю я, Иван, приключений!
   М-да, вот ведь сколь всего приключилось с бедняжкой – геройским Иванушкой-дурачком, замечательным нашим неучем ученым! Пусть не обо всём рассказано в этой книжке, но есть, но будут и другие! Для нас с вами – ученых! Адептов, как гуторится, науки! Ох, много – много-много, много-премного – чего сделал Иванушка для науки!
   Он, Иванушка-дурачек, очень ловко от Смерти ушел! (Это о науке долгожительства.) И доказал, что от Смерти нас к звездам возносит Пегас! А Пегасу за это положен Парнас. (Ну-с, это на заметку не ученым, а поэтам.)
   А еще он, Иванушка-дурачек, причастен к порождению птеродактилей. (Весьма важно для палеонтологии.)
   Повстречался Иванушка с Ильей Муромцем. Оказалось, Илья Муромец точно не миф. (Весьма важно для мифологии, филологии и других точных наук.)
   Но главное, о чем повествуется в этой книжке, – он, дурачинка Иванушка, участвовал в детективном расследовании в роли доктора Ватсона. Тут, понимаешь, Иванушка-дурачек прикоснулся к вечности, ибо внес свой посильный вклад в науку воистину вечную – криминалистику. Формации, понимаешь, меняются, а криминалистика остается, однозначно!
   А еще он, наш неуч ученый, ох много чего совершил!
   Он, Иванушка-дурачек, крапиву рубил! И порубил! Впредь крапиве наука!
   Он, Иванушка-дурачек, лучшей доли – сытной жизни – искал! Не знаю, нашел ли. Но мы-то с вами знаем-таки, где распитно да трапезно на Руси! На Руси! Сие немаловажно для наиважнейшей науки – гастрономии!
   Он, Иванушка-дурачек, со своим родным дедушкой Мирошкой хорошо жил. Ну очень хорошо! И это наводит на мысль, что Гоголь, знаете ли, был не прав: жить не скучно! Весь секрет в том, чтобы не перечить старшим. (А это из области науки жить, причем жить хорошо, сиречь припеваючи.)
   Далее, он, Иванушка-дурачек, и его чивый дедушка Мирошка весь мир напоили, урожайщину на Руси справили! А мы во всех подробностях узнали про пи́рные подготовки да пировы́е затеи, а также про их естественные последствия, что немаловажно для науки – этнографии.
   Он, Иванушка-дурачек, был практикующим географом, много путешествовал, сиднем дома не сидел. А когда воротился домой, обо всём дедушке Мирошке рассказал; тут-то Иванушкин батька тому удивился – и на свет родился! (Акушерам на заметку!)
   А еще Иванушка-дурачек очень ловко в дупло залез и не менее ловко выбрался оттуда! Но деревьев кругом повалил – страсть сколько! А что? Ученым на пользу! Места там хорошие, грибные! Мировые места! И наиболее маститые ученые туда так и ездят, так и ездят с лукошками в экспедиции! У наиболее маститых ученых гипотеза: деревья кругом повалил Тунгусский метеорит! Так что Иванушка и тут внес весомый вклад в мировую науку!
   А еще наш Иванушка-дурачек море зажег! Было море – и не стало моря! Выгорело! Ну чем не вклад в науку – пирологию? Есть пирология лесная, а Иванушка создал пирологию морскую! Вот только не помню, как море называлось: Аральское не Аральское, Средиземное не Средиземное, Северное не Северное… А впрочем, все там будут в случае чего…
   Однако Иванушку нашего уже ждут другие приключения, и их столь, что ни в сказке сказать, ни пером описать, ежели в один присест.
   Да-а-а, так съест дедушка Иванушку или не съест?
   На том мы и распрощаемся тенчас с Иванушкой-дурачком!
   – Ну, до новой встречи, Иванушка!
   – Ага! Ага! Ага!
  
  
   ВЫСОКОУМНЫЕ ОБЪЯСНЕНИЯ РУССКИХ СЛОВ,
   ПРОСТОСЕРДЕЧНО ИЗВЛЕЧЕННЫЕ ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ
   ИЗ СЛОВАРЯ В. И. ДАЛЯ
  
  Абдрага́н – страх.
  Ажино́лича – ажно, ведь.
  Алалы́кать – картавить, мямлить.
  Алибо – либо.
  Анады́сь – на днях.
  А́нда – да ведь.
  Ат – выражение укора; а ведь.
  А́ти – дабы.
  Аще́ – если.
  Аще́кала – кто аще́кает (говорит аще́ – вместо а́ще).
  Бажи́ть – хотеть.
  База́нить – горланить.
  Баку́лить – говорить.
  Балентря́сить – рассказывать, балясничать.
  Баля́кать – калякать.
  Бараба́рить – тараторить.
  Барабо́шить – бормотать; говорить вздор.
  Ба́ско – хорошо.
  Баско́й – красивый.
  Бахо́рить – гу́то́рить.
  Баю́н – говорун.
  Бегчи́ – бежать.
  Бежь – бег.
  Бе́кать – блеять; мямлить.
  Бекре́нь – бок.
  Бельме́с – балбес.
  Бесталанник – кому нет талану́ (счастья, удачи).
  Бла́зниться – чудиться.
  Бо – ибо.
  Боля́хный – большой.
  Бормо́лить – бормотать.
  Бо́ско – бойко.
  Босопляс – босой и летом, и зимой.
  Ботви́ть – бахвалиться.
  Бру́здить – брюзжать.
  Бу́ди – будто.
  Будьси́м – будто.
  Буесло́вить – говорить дерзко.
  Булды́га – кость.
  Бурдить – роптать себе под нос.
  Буркота́ть – бормотать.
  Бу́сый – пепельный.
  Бызу́н – буян.
  Ва́жкий – важный.
  Вдруго́мя – в другой раз.
  Вдруго́редь – в другой раз.
  Ведме́дь – медведь.
  Ве́жество – ученость (антоним – невежество).
  Велеле́пый – великолепный.
  Ве́ньгать – говорить жалобно, хныкать, канючить.
  Верзти́ – врать.
  Ве́ствовать – возглашать.
  Вигде́ – везде.
  Вирза́ть – врать.
  Вить – ведь.
  Ви́ца – розга, длинная ветка.
  Воскуя́ркнуть – воскликнуть.
  Во́тотко – вот.
  Во́хлы – космы.
  Впросня́х – спросонья.
  Врасня́ – вранье.
  Всевды́ – всегда.
  Вспа́мятовать – вспомнить.
  Встелеля́хивать – бежать впритруску.
  Встре́та – встреча.
  Вы́мозжить, выма́зживать – вымогать.
  Вы́носить – приучить, пова́дить.
  Вя́ньгать – плаксиво жалобиться.
  Вя́ха – удар.
  Гайда́ть – шататься, бегать.
  Га́лчить – горланить.
  Гаме́ть – громко говорить.
  Га́ми́ть – громко говорить.
  Га́чи – портки.
  Глохлый – глухой.
  Го́жно – гоже.
  Го́лдить – горланить.
  Голдо́бить – горланить.
  Голча́ть – говорить громко, кричать.
  Го́лчить – горланить.
  Го́лцыть – громко говорить, кричать.
  Горла́ть – горланить.
  Гра́биться – хвататься руками.
  Грева́ – внутренняя теплота, жизненный жар.
  Гры́ма́ть – гневно говорить.
  Гугня́вить – гнусить.
  Гу́ка́ть – говорить.
  Гу́мбить – говорить.
  Гу́мблить – говорить.
  Гунда́вить – гундосить.
  Гундо́рить – говорить.
  Гундя́вить – гундосить.
  Гуни́ть – говорить.
  Гуну́ть – сказать.
  Гута́рить всу́тыч – говорить наперекор.
  Гу́тор – разговор.
  Гырча́ть – бурчать.
  Да цыц-ка ты, ня чуць ничо́га, ни гамани́! – Молчи, ничего не слыхать!
  Дадо́н – неуклюжий, нескладный, несуразный человек; согласно М. Фасмеру происходит от имени Додон, пришедшего из повести о Бове-королевиче.
  Де́ла пытать – пробовать работу.
  Дерзосло́вить – говорить дерзко.
  Дериба́ть – дерябить, драть ногтями, царапать.
  Де́тельствовать – делать.
  Де́ушка – девушка.
  Дивова́ть на кого – дивиться кому.
  Дивова́ться – дивиться.
  Ди́вца – девица.
  Дорога, да никто по ней не хаживал, никого за собой не важивал – на тот свет.
  Дребь – дебри.
  Дроботи́ть – тарантить.
  Дро́жди – дрожжи.
  Дубе́ц – прут, розга.
  Душмя́ный – пахучий.
  Дыба́ть – ходить, шагать.
  Е – есть, имеется.
  Егда́ – когда.
  Ежда – если.
  Ергочи́ть – говорить невнятно.
  Ерепы́житься – сердиться.
  Ерести́ться – сердиться.
  Ерыкну́ться – шлепнуться.
  Естли – если.
  Ешто́ – еще.
  Еще́жды – еще раз.
  Ёлзать – елозить.
  Жах – страх, ужас.
  Жени́ща – невенчанная.
  Жено́цкий – женский.
  Жу́борить – говорить невнятно либо тихо.
  Журли́вая – сварливая в отношении к младшим.
  Заами́нить – закончить.
  Завсевда́ – всегда.
  Завселды́ – всегда.
  Завсялды́ – всегда.
  Зад, зады – прошлое.
  Закому́ривать – говорить обиняками.
  Закропота́ться – захлопотаться брюзжа.
  Заку́кры – задняя часть тела.
  Заты́лица – затылок.
  Затя́милось – позабылось.
  Затя́мить – позабыть (от тямя – темя).
  Зе́льно – весьма зело.
  Земь – земля.
  Зе́ркать – зыркать.
  Зе́тить – зырить.
  Зе́хать – смотреть.
  Зю́кать – болтать, говорить.
  Зю́кнуть – сболтнуть.
  Игде́ – где.
  Избыва́ть – изводить.
  Излы́сина – лысина.
  И́знавись – вдруг.
  Изоста́ть где – остаться.
  Изымать кого – изловить.
  Инно́ – даже, что даже.
  Ино́б – чтоб.
  Инший – иной.
  И́сстрога – весьма строго.
  Истолма́чить – истолковать.
  Калды́ – когда.
  Кармага́л – крик.
  Ке́хтать – хотеть.
  Клохта́ть – брюзжать.
  Клы́кать – хныкать.
  Когда дело опросталось – когда от дела освободился.
  Коли́ко – сколь.
  Колтыха́ть – ковылять.
  Колы́шка – кучка навозу.
  Копоте́ть – прытко бежать.
  Костомы́га – покинутый в поле костяк.
  Костье́ – кости.
  Крепу́чий – крепкий.
  Криво-прямо – кой-как, как ни попало.
  Крыластый – большекрылый.
  Куи́мый – глухонемой.
  Кут, куть – бабий угол в избе.
  Кучма́ – косматый.
  Кы́рхать – говорить шепотом.
  Кырши́ть – говорить шепотом.
  Левко́ – левша.
  Лезу я, лезу по железу, на мясную гору – садиться на лошадь.
  Леси́на – ствол дерева.
  Ле́тось – в прошлое лето.
  Лихой – слово двусмысленное: 1) удалой, 2) злой.
  Лихома́нный – лиходейский.
  Лихостли́вый – злой, злобный.
  Лихостно́й – злой, злобный.
  Лихоща́вый – злой, злобный.
  Лу́снуться – треснуться.
  Лыга́ть – лгать.
  Лыта́ть – бегать от работы.
  Лязга́ть – бежать, улепетывать.
  Мади́ть – сидеть и киснуть.
  Масляны глаза – девушник.
  Медве́дчик – охотник на медведя.
  Мики́тки (ники́тки) – подвздошье и пах.
  Ми́рник – кто с кем в миру.
  Молодцы́га – молодец.
  Мо́рдка – кунья мордка, куна, древняя русская монета: по преданью, полуполушка.
  Мо́чно – можно.
  Музове́р – безбожник, злодей.
  Мы́рзать – ползать.
  На́добе – надо.
  На́добеть – надо.
  На́довно – надо.
  На́доткабы – надо.
  Назо́ла, назо́л – грусть, тоска; досада, огорченье.
  Насупроти́в – напротив.
  Насупроти́вку – напротив.
  Натуту́рщиться – насупиться.
  Нахлобучка – шапчонка.
  Наша взяла – т. е. наша сила.
  Небо́га – убогий.
  Невеста родится – жених на конь садится: на коня сажали трех-семи лет.
  Невжо́ – неужели.
  Не́вкий – некий.
  Не́какой – некоторый, некий.
  Немец – 1) немой, 2) не говорящий по-русски.
  Немто́й – немой.
  Не́путь – бестолковый человек.
  Нерехотский бегун – прозвище нерехотцев (жителей Нерехты), ходивших с безменом по селам и закупавших пряжу.
  Не́тука – нет.
  Не́тутка – нет.
  Не́туткась – нет.
  Неужли́ – неужели.
  Неу́що – нешто.
  Ни гамани́! – Не кричи!
  Ни шито, ни кроено, а клин вставлен – пегая лошадь.
  Николи́ – никогда.
  Ниче́вушко – ничего.
  Ничо́га – ничего.
  Но́ничка – нынче.
  Но́ньмо – нынче.
  Ны́ньма – теперь.
  Нюни – губы.
  Обава́ть – обаять.
  Оба́два – оба.
  Оба́пол – вокруг.
  Оба́пола – вокруг.
  Оба́полы – вокруг.
  Оби́жда – обида.
  О́вый – иной, некий.
  Одесну́ю – направо.
  Оди́нова – однажды.
  Одна́че – однако.
  Ожа́довать – оголодать.
  Озы́р – осмотр.
  Око́ль – вокруг, около.
  Окомгнове́ние – мгновенье ока.
  Окро́ме – кроме.
  О́мрачный – слепой.
  Оплетать кого – обманывать.
  Опури́ться – обмочиться.
  Опу́шина – опушка леса.
  Осно́в – осто́в, костяк, скелет.
  Остробу́читься – уставиться.
  Ось – вот, тут.
  Отерпа́ть, оте́рпнуть – помертветь, одеревенеть.
  О́тнино – отеческое.
  Отпове́дать – ответить.
  Отпове́довать – отвечать.
  О́хлябь – верхом без седла.
  Ошу́ю – налево.
  Ощо́ – еще.
  Па́леница – богатырь, богатырка.
  Памятимися – мне помнится.
  Па́мятовать – помнить.
  Панпу́ши, пампу́ши – мужские туфли, простые и грубые.
  Парешо́к – паренек.
  Паха́ла – пахарь.
  Пега́вая коняга – с одной пежиной на одном боку.
  Пега́ная – пегая.
  Пега́шка – пегая лошадь.
  Пежа́нка – пегая лошадь.
  Пе́жина – пятно (белое или светлое) на темной шерсти.
  Пе́жить – делать пегим.
  Пе́нязи – деньги.
  Пе́пеки – задница.
  Перева́бить сокола – переманить ва́билом с места (вабило – пара птичьих крыльев, которыми машут, посвистывая, призывая выношенную ловчую птицу).
  Перед, переды – будущее.
  Пись – рука, почерк, письмо.
  Плошать – быть беззаботным.
  Пню́га – пень.
  Побо́рица – победительница; поборница.
  Пого́н – погоня.
  Поноро́вно – с поблажкой.
  Поросу́к – поросенок.
  Позе́тить – посмотреть.
  Покля́пый – крючковатый.
  Поло́зить – ползать.
  Посыка́ться – покушаться, пробовать.
  Посы́киваться – намереваться.
  Пота́ – по то время.
  По́хруст – скелет.
  Пошла руса коса из кута по лавочке – замуж.
  Правди́ть – распоряжаться как хозяин. Отнино слово и по сказке правдит – и в сказке.
  Прекоре́чить – прекословить, перечить.
  Притома́нно – верно.
  При́торчень – болван.
  Програчи́ть – потерять.
  Пронска́я – из Пронска.
  Проуми́ть – выпустить из ума.
  Проча́пить – пролить через край.
  Проша́ть – просить.
  Проши́шкнуть – прошипеть.
  Пря́жить – жарить в масле (о мучном).
  Путный боярин – имеющий должность с жалованьем.
  Путь – должность с жалованьем.
  Ра́дощи – радости.
  Ра́же – много.
  Ра́жий – дюжий; хороший; красивый.
  Разбузы́каться – расшуметься (от слова буза).
  Разъя́хнуться – развалиться, рассыпаться.
  Рассоха – развилина, рога.
  Расчума́кать – расчухать.
  Ратно́й – враг.
  Ре́мство – злоба.
  Ре́пица – косточки хвоста.
  Реча́ть – говорить.
  Речи́ть – говорить.
  Рещи́ – говорить.
  Рю́мить – хныкать по-детски.
  Сараба́нить – орать.
  Свига́ть – спешить и бежать.
  Сере́д – среди.
  Сечь – лягаться.
  Ска́терга – скатерть.
  Ской – сколь.
  Скырчига́ть – скрежетать.
  Слон – вообще любое большое животное, которое слоняется по лесам.
  Слон сохатный – лось.
  Слю́хай, штё реця́ют, не гука́й, молцы́, ни гугу! – Слушай, что говорят, не гуторь, молчи, ни гугу!
  Смышлеватый – смышленый.
  Соро́чи́ть – чесать язычок.
  Со́ча – моча.
  Спа́хивать, пахать – мести́.
  Спроха́ть – спрашивать.
  Спрохова́ть – спрашивать.
  Сре́тить – встречать.
  Стегану́ть – улизнуть, убежать.
  Стриба́ть – сигать.
  Суво́рый – суровый.
  Сузе́мье – дремучий лес.
  Сумле́нье – сомненье.
  Су́пость – гнев, злоба (однокоренное слово – супостат).
  Схиза́ть – сказать.
  Сыда́кась – сюда.
  Сыды́кась – сюда.
  Сыка́ть – шипеть по-змеиному.
  Сы́кнуть – шикнуть, закричать цыц.
  Сыкну́ться – сунуться, кинуться.
  Сябр – шабёр.
  Тажды́ – тогда.
  Та́ко – так.
  Талды́ – тогда.
  Та́моди – там.
  Та́модь – там.
  Та́мотка – там.
  Тапе́рь – теперь.
  Тапе́ря – теперь.
  Тарабарить – говорить, тараторить.
  Тарару́сить – говорить вздор.
  Тенчас – сейчас.
  Тепе́ретька – теперь.
  Тово́вонадни – тогда.
  То́ежь – также.
  То́жде – тоже.
  Тожно́ – тогда.
  То́личко – только.
  Толды́ – тогда.
  Топе́рчи – теперь.
  Тро́жды, трожди – трижды.
  Тропота́ть – топтаться на месте, стучать ногами (отcюда тропак – пляска с топотом).
  Туда́ка – туда.
  Туды́кась – туда.
  Тутова – тут.
  Тутовона – тут.
  Ту́тоди – тут.
  Ту́тытька – тут.
  Тухты́риться – сердиться.
  Тышкаться – стараться.
  Уво́йкаться – умаяться.
  Увязи́ть – дать увязнуть, ущемить.
  Ужо́тко – ужо.
  Уклёкнуть – усохнуть.
  Улы́ска – улыбка.
  Улыска́ться – улыбаться.
  Уторо́пать – убежать.
  Ухи́тить – привести в порядок.
  Фу́риться – сердиться и кричать, фыркать.
  Хи́кать – хихикать.
  Хлебня́ – похлебка.
  Хлебуни́на – похлебка.
  Хлёбово – похлебка.
  Хоча́ – хотя, хоть.
  Хочь – хотя, хоть.
  Хоша́ – хотя, хоть.
  Хробоста́ть – грохотать.
  Хруст – похруст.
  Хря́стать что – ломать с треском.
  Ху́тко – резво.
  Цыганский пот пронял – озяб.
  Чере́ва – дети. Своих черев урывочек – мать о сыне.
  Четыре деда назад бородами – конские копыта со щетками.
  Чи́вый – щедрый.
  Чудо́вный – чудесный.
  Чу́хотку – чуть.
  Шабёр – сосед.
  Шабра́ – шабёр.
  Шалабо́нь – голова.
  Шарабара́шара – от слова шара́бара (всякая всячина).
  Шебала́ – голова.
  Шепета́ть – шептать и шепелявить.
  Шистать – говорить, болтать.
  Шишку́нья – шалунья.
  Ши́я – шея.
  Шпент – шиш.
  Юри́ться – яриться.
  Ясти – есть (однокоренное слово – яство).
  
  
  ОБАЛЯСЕНИЕ
  
  НАНАЧАЛОК
  ПРОЛЫГ ПРО ИВАШКУ, КОЩЕЯ, ПЕГАШКУ
  В некотором царстве, в некотором государстве…
  Как млад Иванушка-дурачек тышкался кашку сварганить
  Как лихой старшой брат за огнем поколтыхал
  Как лихой старшой брат с хрычом дедом спознался
  Как лихой старшой брат у хрыча деда огню каледил
  Как лихой середний братан за пламенем подыбал
  Как лихой середний братан с Костяном Саин-ханом спознался, а засим в избушку попал
  Как лихой середний братан с досточтимым старичиной спознался
  Как лихой середний братан у досточтимого старичины пламё канючил
  Как старшие Ивановы братовья задали друг другу памятки
  Как млад Иванушка-дурачек за огнем закопотел
  Как млад Иванушка-дурачек с похрустами срелся
  Как млад Иванушка-дурачек красной девице по душе пришелся
  Как млад Иванушка-дурачек перед красной девицей продолжал робеть
  Красава, Иван и ревнивец
  Как млад Иванушка-дурачек опурился да с похрустами перемирился
  Как млад Иванушка-дурачек с избушкой на курьих ножках срелся
  Как млад Иванушка-дурачек с разлюбезным дедулечкой спознался
  Как млад Иванушка-дурачек у разлюбезного дедулечки огонечку прошал
  Как млад Иванушка-дурачек просился с братами на кобылке поездити
  Как млад Иванушка-дурачек старших братьев на кобылку сажал
  Как млад Иванушка-дурачек за кобылкой бежал
  Как млад Иванушка-дурачек на пежинку сел
  ДОЛЯ ПЕРШАЯ. У СЕБЯ ДОМА
  Незнакомая лошадка
  Две версии
  Шо детельствовать с Пегашкой?
  «...Пегасика – на Парнасик!»
  1. Вылитые Шерлок Холмс и доктор Ватсон
  2. Вылитые Шерлок Холмс и доктор Ватсон
  Ещежды про одежду Шерлока Холмса и доктора Ватсона
  Потрясающая клиентка
  Пегас отправляется на Парнас
  Первый озыр Арины
  Чудовные сапоги
  Вторый озыр Арины
  Дедушкино предложение Аринушке
  «А що для энтого надоть?»
  Загадочное похищение и загадочный похищенный
  Скатерть-самобранка
  Колобок
  Решено: в деревню на расследование!
  ДОЛЯ ВТОРШАЯ. БОГАТЫРЬ
  Появляется богатырь
  Чичас будет драка!
  Аринино волшебство
  Илья Муромец следует совету
  ДОЛЯ ТРЕТЬШАЯ. В ШАРАБАРАШАРЕ
  Шарабарашара
  Во дворе Арининой хаты
  Чудесный сортирчик
  В суседний двор!
  В суседнем дворе
  Сообщение весьма потерпевших
  Требуется следственный эксперимент
  Ожидается следственный эксперимент
  Подготавливается следственный эксперимент
  «А що надобеть сотворить для проведения следственного экс… пэкс… фэкс… пермомента?»
  Зачинается следственный эксперимент
  Пешеходцы на узкой дороге
  «Кошелек или жизть!..»
  «Но наши, хи-хи, замечательные грины есть?»
  В черта палят из «Веблей-Бульдога»
  Черта обкуривают
  Красава и черт
  Красава, Костян и ревнивец
  Скрипка, баксы и Зевс
  Встрета с босым зайцем – косоглазайцем
  Встрета с серым, весьма сирым волком
  Встрета с косолапым, весьма и весьма сиволапым ведмедем
  Встрета с лисицей, на рожу пригожей, аж прераже ражей, а также с колобком, ея голубком
  Переполох, суматоха и арест подозреваемой
  Начинается допрос зайца-косоглазайца
  «Вина зайца-косоглазайца доказана!..»
  Завершение допроса зайца-косоглазайца
  Начинается допрос сирого серого волка
  «Вина сирого волка доказана!..»
  Завершение допроса сирого волка
  Начинается допрос косолапого, весьма сиволапого ведмедя
  «Вина косолапого, весьма сиволапого ведведя доказана!..»
  Завершение допроса косолапого, весьма сиволапого ведмедя
  Начинается допрос лисы, ах, шубейной красы
  «Вина лисы, ах, шубейной красы, доказана!..»
  Лиса, ах, шубейна краса, изощренно, понимаешь, изворачивается
  Завершение допроса лисы, ах, шубейной красы
  Скептическое мнение Иванова Внутреннего Голоса
  Шерлок Холмс в первосортном евросортире
  Иван в первосортном евросортире
  Эксцентричное мнение черта Кинстинктина
  Черт предлагает исключительно выгодный контракт
  «Дедушка – четырежды Шерлок Холмс!»
  «...Давайте устроим пир!..»
  Пир горой
  «Их дело молодое, секретное!»
  Дедов секретный гутор
  «...Зачем тогды в лес?»
  Ковылькада не помнит дорогу назад
  Бортовой игловой навигатор
  ДОЛЯ ЧЕТВЕРТШАЯ. СНОВА У СЕБЯ ДОМА
  Первые неотложные дела у себя дома
  «Выиграли, выиграли!»
  Дедушка и Иванушка не хотят бакулить
  «Старик плюс старуха выиграли!»
  «Так шо они выиграли?»
  Преотличнейшая сказочка
  Про жучку, бычка, поросеночка и прочая, и прочая, и прочая!
  «...Я тебе ощо одну сказочку рассхижу!»
  И НАПОСЛЕДОК ВЫСОКОУМНЫЕ ОБЪЯСНЕНИЯ РУССКИХ СЛОВ, ПРОСТОСЕРДЕЧНО ИЗВЛЕЧЕННЫЕ ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ ИЗ СЛОВАРЯ В. И. ДАЛЯ
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"