Русавин Андрей Сергеевич : другие произведения.

Сказ Про Иванушку-Дурачка. Околесишка двадцать третья

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В околесишке двадцать третьей, покуда Татьяна Учтивица лакомится гранитом науки, в нашей былинной истории появляется еще одна русская народная героиня – Катенька Огняночка. Автор Сказа – народ – любуется этой своей восхитительной дочерью и на душе у него становится значительно теплее. Умиленный дедушка Ващще Премудрый, ранее испытавший сильнейшее отчаяние вследствие опасения, что огонь погубит мир, ныне выражает мудрейшее чаяние насчет спасения – что огонь спасет мир! Иванушка-дурачек продолжает клянчить у дедушки огниво, но не может выклянчить, дурачек! Мудрость народная, которая несудима, неистощима, безмерна и в гимне воспета, – всех рассчитывающих на силу предупреждает, что не в силе Бог! А в том, чего Мамай не съел!
   СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА
  
   Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)
  
   Околесишка двадцать третья
  
   КАК ПЕРЕД ДЕДУШКУ И ИВАНУШКУ
   КАТЯ ОГНЯНОЧКА ОБЪЯВИЛАСЬ
  
   Посвящается Г.В. Черновой
  
   Завершил на том свое правдивое повествование Иванушка-дурачек да вспрашивает:
   – Что же, выслухиваешь меня, дедонька?
   – Выслюхиваю, детонька!
   – Аль загибаю я, о благодушный мой?
   – Что ты! Нисколечко, о прямодушный мой!
   Нет, не видать Иоаннушке огнива как своих ушей! Припечалился тут дурашманчик, попризадумался. И такой его, понимаешь, мороз по коже продрал, что дурак весь аж затрясся.
   – Что задрожал, Иванечка? – спрашивает дедичка. – Хи-хи!
   А у Иванки зуб на зуб не попадает!
   – Хо... хо... хо... холодно, д... деда!
   А в избе триста лет подряд не топили дровами, а только сжигали не читая полученные по почте газеты. Так что было действительно хо... хо... хо... холодно. Убедился в справедливости сего стариканчик – и все два его зубика застучали от хо... хо... хо... холода:
   – Д... д... д... д... д... д... д!..
   – Что забрякота́л* з... з... з... зубками, д... дедушка? – вопрошает Ванюха, жутко дрожа. – Х... х... х... х... хи-хи!
   – Д... д... д... д... Студено́!
   – Да, стужа в доме!*
   А в красном углу хатки на шахматном столике стоял, наивно замаскированный под градусник, огромадный химический цилиндр с метками, наполненный преотличным винным спиртом и заткнутый пробкою, обмазанною и́скрасна-бурой менделеевской замазкой. То был личный подарочек господина Реомюра дедушке по случаю избрания обоих в почетные члены Петербургской Академии наук в тысяча девятьсот... восемьсот... семьсот тридцать седьмом году! Глянул дедонька на градусник – и верно, стужа: меньше двенадцати градусов по Реомюру! Одиннадцать с половиной! Почесал старенький в лысине одиннадцать с половиной раз и изрек:
   – Это потому, что д... д... д... д... душевного тепла не хватает!
   – Д... д... д... да, дедушка!
   – А всё почему?
   – Почему?
   – А всё потому, что Татьяны Учтивицы с нами нет! А то бы она обогрела нас теплыми словами да приветливыми улыбками!
   – О-хо-хо-хо-хо! – заморгал Ванюша. – Как-то она, болезная, грызет свой гранит науки?
   – Ну, это мы чичас побачим!
   – Да, дедичка? А как? Тебе чё, Интернет подвели, бачиосвязь наладили?
   – Ах, у меня, Иванчик, своя бачиосвязь! Без всякого вашего Интернета! Вот бачь!
   Тут дедочка бросился к серванту в стиле бидермайер и достал оттудова блюдечко из фамильного серебряного сервиза да наливное яблочко сорта пепин лондонский, понимаешь. Расположил дед на столе, застеленном скатертью-самобранкой, оные причиндалы, а сам пододвинул к столу атомную бонбу и принялся поудобнее устраиваться на ней верхом.
   Адская новинка и говорит блюдцу:
   – Тик-так! Эй, что я зырю! Ма... ма... майн гот! Фамильное серебро! Вот так так! Эй, серебро, а ты ценное, тик-так?
   – Несомненно!
   – Тогды я тебя покупаю! Ништяк! Тик-так! Будешь мне ревностно служить! Пепельницей! Вот так! Сколько стоишь в рейхсмарках, тик-так?
   – Хм!
   – Тик-так! Десять рейхсмарок достаточно?
   – Гм!
   – Мало? Тогды – двадцать пять! Вот так! Тик-так!
   – Г-хм!
   – Что, и этого недостаточно? Вот так так! Хорошо, очень гут, пятьдесят! Тик-так?
   – Гм-гм!
   – Как? Все сто? Как так? Как так? Как так? Тик-так! Тик-так! Тик-так!
   – А знаешь, что лучше ста рейхсмарок? – неожиданно спросило блюдечко фугаску, словно что-то припомнив.
   – Что? Что? Что? Что? Сто одна?
   – Двести!
   – Что-о-о? О, майн гот, черт тебя дери! Вот так так! Ты хочешь за себя – за какую-то пепельницу! – двести рейхсмарок? Так? Так?
   – Хм-хм!
   – Сколько же ты тогда стоишь? Тик-так!
   – Я бесценно! Вот так!
   – Ах, так! Цум тойфель! Толды́* мне к тебе стоит повнимательнее призыриться! – уважительно произнесла бомба, ибо ее внутренний голос – а он сатане в дядьки годился – шепнул госпоже: «Сопри! Сэкономишь две сотни рейхсмарок – это же целый капитал, цум тойфель! Ништяк! Вот так! Тик-так! Тик-так!»
   – Г-хм!
   – Эй, фамильное серебро, давай знакомиться! – неожиданно ласково предложила бомба-капиталистка. – Тик-так?
   – Эй, ну давай, раз так!
   – Ихь бин эй-бомба! А ты кто, земляк? Тик-так!
   – Их бин... их бин... их бин... Тьфу ты! – воскликнуло серебряное. – А я – эх, блин! – это самое... – эх, блин! – эй-блюдце!
   – Ну вот и познакомились! Ихь бин весьма рада! Ништяк! Тик-так! Тик-так! Тик-так!
   – Познакомились, познакомились, эх, блин! Вот так!
   Но ту́товона дед устроился наконец с должными удобствами на атомной бонбе, прервал это трогательное общение и приступил к собственным манипуляциям. При сем вместо того, чтобы с должным аппетитом выкушать яблочко на эй-блюдечке, старец сильно крутанул наливное по серебряному да и приговаривает, трясясь от нетерпя́чки*:
   – Катись-катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай мне и гор высоту и небес красоту, и поля, и леса, и моря, и славный город Ханты-Мансийск, и в нем достославный физико-математический лицей и Татьяну Учтивицу, которая там успешно учится!
   Покатилося яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются – так всё красиво, на диво – что ни в сказке сказать, ни пером описать: видны и гор высота и небес красота, корабли на морях и полки́ на полях, и славный город Ханты-Мансийск, и его достославный физико-математический лицей со своею примернейшей ученицей – Татьяной Учтивицей.
   Увидал дедочка Учтивицу, и слезки потекли по его щекам, а взор затуманился.
   – Ах, Иванечка, – говорит тут старикан, – глазки-то у меня слеповатые, побачь-ка, молодчик, как там Татиана Учтивица гранит науки грызет, прилежно ли уразумевает премудрости естествознания, зело расширяющие, понимаешь, ея умственный кругозор!
   – Да, я – это наука! Наука – это я! Я, я, я! – громко сказал гранит. – Я расширяю умственный кругозор, в первую очередь – личный! И за это все обожают меня! Да-да, все колоссально обожают меня – хр-хр-ням-ням-ням-ням! – грызть!
   Побачил Ванёчек в серебряное эй-блюдце – и подмечает молодцы́га*: Татьяна Учтивица со товарки и со товарищи в волейбол играют!
   – Ну что, Ивашечка, погрызывает ли Татиана Учтивица каменюку учености? Не пропал ли у девушки, не дай Бог, аппетит?
   – Ах, я – аппетитный! Я, я! – с апломбом заявил изрядно обгрызенный с боков каменюка. – Сре́тьте* меня! Ох, не смотрите, что я такой серенький! Вот разве что суховат чуть-чуть! Так можно запить же!
   Ух, это был серый плагиогранит Суховязского месторождения.
   Прибачился Ишуточка-дурачек – и зи́рит* молодчага: атаковал Танюшу Учтивицу неумолимый противник, она атаку отбила, дружески улыбнулась, а недруг-то рот разинул и прозевал мяч, разиня! И давай чертыхаться чертовски, чертяка чертов!
   – Ох, она и погрызывает, дидушка! – воскликнул Ишутушка.
   – А что она при этом говорит? Не чертыхается ли? У тебя ушки молодые, чуткие на это!
   – Нет, дидочка, не чертыхается! Что-то говорит, а что – я, дедусь, не возьму в толк без толмача!
   – Что именно говорит? Процитируй, Ишута! А я истолмачу!
   – Блок! Пас! Флот! Диг! Эйс! Пайп! Пас! Пас! Морита! – принялся провозглашать Иван мудреные речения, минут двадцать провозглашал, устал и спросил: – Ну что, дедичка, как истолмачивается?
   – Ой! Чтой-то не розумию! Это, должно быть, научная дискуссия, причем по-латыни! Однозначно!
   – А-а-а!
   – Да-а-а, Ивахушка, велики мудрености всяческих доктрин, постигаемых Татианой Учтивицей! Стало быть, она уже и латынь освоила – язык подлинной науки!
   – Да, дединька! Языкус подлиннус наукус!
   – Ну, то-то! А у меня, Иванкус, на подлинную науку чутье: как токмо услышал нечто совершенно непостижимое, ну, значит, это и есть подлиннус наукус, понимаешь! И стоит тот наукус, воображаешь, как непоколебимый гранитус! Как менгир, однозначно! В Стоунхендже бывал, Иванушка?
   – Да, дидушка! Да, дидушка! Разве, дидушка? Покель еще нет, дедишка!
   – Досадно, Ишусь! Ну-ну, не огорчайся, ты еще молодой, у тебя всё впереди, понимаешь: будут еще заграничные научные командировки! А вот хорошо бы узнать, Ишунечка, хорошо ль разгрызает тот гранит наша Татиана Учтивица!
   – Хорошо, дидушка!
   – Что хорошо, Иванушка?
   – Всё хорошо, дидушка! Разгрызает хорошо, родненький!
   – Да как именно хорошо, борзенький?
   – Да уж так хорошо, так борзо, что искры летят, как при заточке ножа на точильном круге: вз-з-з-з-з!
   – Ну хорошо! А разреши-ка побачить!
   – Не разрешу!
   – Ах вот как! Что так?
   – Да вот так! Сам не набачился!
   – А ну, дай!
   – Дай уселся в трамвай и отбыл в Китай!
   – А ну, дай усесться в трамвай! Ах, черт возьми!.. Одним словом, а ну, дай! Эх, сил моих нет больше терпеть! – заорал старик и оттолкнул Ивана от эй-блюдца.
   Воззрился стари́нушка в эй-серебряное и лицезрит: сидит Танюша Учтивица за партой в классе и горько вздыхает.
   – Ну, что случилось? Вах! Вах! – всполошился старец.
   – Ох! Ах! – говорит Татьяна Учтивица в эй-блюдечке.
   – Вах! Вах! Что? Что?
   – Что-что! Ах! Ох! Четверку по физике получила! – шепчет Татьяна. – Как же это стряслось? Ну ничего, я ещё добьюсь справедливости!
   И Таня, посветлев, хвать свой портфель, а он – габаритами чуть не с чемодан, да так по нему хлопнула, что там грозно загремели многочисленные учебники, а дедушкина фугаска чуть было не сдетонировала.
   Эх, приуныли тутова дедишка с Иванишкой.
   – Что, Ивахушка, жаль девушку?
   – Жаль, дидушка!
   – А мы ей поможем! Пожелаем, чтобы отныне Учтивица получала то́личко одни пятерочки!
   – Да, дидушка!
   – Ты этого вправду жаждешь, дуралей?
   – Да!
   – Ну, быть посему!
   И дедушка ослезился и с хрустом прищелкнул перстами, а засим жутко заерзал на атомной бомбе.
   – Эй, щекотно! – едва слышно прошипел бомбе ее внутренний эй-голос. – Тик-так! Всё не так!
   – Ах, так! – возопила эй-бомба. – Эй, эй! Тик-так! Тик-так! Всё не так! Не так! Не так! Фу! Фу! Нихт ништяк!
   – Вот тебе и фу-фу! Так, так, токо так! – прикрикнул на фугаску дед. – Цум тойфель! Гляди у меня! Молчи у меня! Не то в следующий раз часовой механизм не заведу!
   – Так, так, так, так, так точно! Яволь, понимаешь! – тута же согласилась с хозяином фугасишка.
   – Ну, то-то! И тута! Вот так, ёшкин кот! Однозначно!
   – Как, как, дидоньку? – спешно спросил Ивахонька.
   – Так, так, токма́ так, Ванюточка! Ништяк! Да, кстати, дурасик, – говорит тут старбе́нь, – глазики-то у меня слеповатенькие, поглазей-ка уж ты, дружбанчик, как там Татиана Учтивица скусненький утес науки погладывает, усердно ли набирается опытности необходимой!
   Приглазелся Иван в блюдечко серебряное – и примечает дружбан: Татьяна Учтивица со товарки и со товарищи в баскетбол играют!
   – Ну что, Иванечка, глодает ли Татиана Учтивица утес учености? Лаком ли ей сей минерал? Что, если он недосолен, Иоганн? Или недостаточно кислый для нея, а?
   – Ох я и вку-у-усный! – горячо заверил честный минерал. – Я, я, я! Я ки-и-ислый! А если надо, то досолите! Да с киселиком меня – ням-ням!
   Бр-р-р! На этот раз явлен был черный гранит Габбро.
   Приморгался моргалами Иваня – и зе́рит* дружаня: Татьяна Учтивица с мячом ринулась в атаку, но дорогу ей перегородила пара здоровущих и вопиющих друг на друга громил. Учтивица им учтивейше улыбнулась, те от изумления замолкли и замерли на месте! А Таня прыгнула высоко-высоко и забросила мяч в корзину! Ох, тут громилы и зачертищехались!
   – Ух, она и глодает, дидочка! – воскликнул Иоганнечка. – Прямо-таки поедом ест!
   – Эх, какие у нее кр-р-репкие зубы! Ах! Ох! Белые, понимаешь! – буркнул Габбро и добавил с воодушевлением: – Молодые еще, кусачие! Ну ничего, обтешутся, дьявол их побер-р-ри!
   – Эх, а что она при этом глаголет, Иоганн? Уж не дьяволихается ли? У тебя ухи юные, восприимчивые ко всякому такому!
   – Нет, дидушка, отнюдь не дьяволихается! Двое других, кажется, чертищехаются! Что-то при этом глаголют, но что – мне, пардон, не понять без драгомана!
   – А что конкретно глаголют? Приведи же точнейшие цитаты, Иоганнчик! А др... др... перекаляканье я беру на себя: я лучший в мире кляк... кляк... драгоман!
   – Слэм-данк! – Я тебе дам слэм-данк! – пустился выкрикивать Иоанн замысловатые словеса. – Почему не поставил блок-шот? – Сам почему не поставил блок-шот? Ты же у нас лидер по блок-шотам! – Так она применила дриблинг! – Я тебе покажу дриблинг! – Я сам покажу тебе дриблинг! – Ах, так! Тогда подставляй свой фэйс! – Ах, так! Тогда сам подставляй свой фэйс! – Ах, так! Разобью тебе рыло и фэйс да скажу, что так и есть! – Ах, так! Да я сам разобью тебе рыло и фэйс да скажу, что так и есть!
   Так выкрикивал Иванечка, старался, минут тридцать выкрикивал, устал и спросил:
   – Ну что, диденька, как передр... др... драгоманивается?
   – Др... Др... Кляк... Кляк... Вах, ни шиша не уразумел! Опять они дискутировали на латыни!
   – И теперь ничего нельзя сделать, чтобы постичь их научную логику и научную лексику?
   – Мочно, Иванушка! Льзя! Хочь сей же секунд! Ох, хочу сей же секунд всё мараковать по-латыни! – преистошно запищал дедушка и прищелкнул ще́птями*.
   – Ну что, диду, так о чем они там дискоту... дискота... дискоте... кутировали?
   – Ой, за исключением одного момента, ни черта не умараковал! Они, очевидно, выражались на каком-то неизвестном мне диалекте латыни!
   – А-а-а! А что все-таки умараковал, уважаемый?
   – А то, что научная истина, Иванчик, рождается лишь в ожесточенных дискуссиях! Дискуссио матэр вэритас эст! Это по латыни, Иваха!
   – А-а-а! А как это перевести?
   – То бишь перебалак... балак... передрагоманить? Ну-у-у, это же ежу понятно, тут всё практически по-русски! Дискуссия-матерь... дискуссия-мать... дискуссия-матушка верит... верит... верит в эст... уст... ост... истину!
   – А-а-а, понятно! – съёжился и с большим сомнением протянул Иван, ибо он в пререканиях участников дискуссии четко понял одно – свое, родное: что это был диалог по типу «Дурак! – Сам дурак!»
   – Да-а-а, Ивашенька, трудновато еще пробивается научная истинушка скрозь косность и сплошное неверие в полезность наукушки!
   – Да, дидушка! Что есть, то есть!
   – Ну, то-то! Уж у меня-то на доподлинную научненькую истинушку чутье: как токмо услыхал что-либо абсолютненько непонятненькое, даже знающему латынь, ну, значит, это и есть наинаучнейшая истинища, однозначно! Причем, во-первых, она, понимаешь, научна, а во-вторых, что не менее важно, истинна! И, в-третьих, не каждому по зубам! Однозначно, понимаешь! Шо, понимаешь ея?
   – Да-а-а, я – не каждому по жубам, понимаешь! Я, я, я – это я! – высокомерно изрек гранит.
   На сей раз это оказался камень Покостовского месторождения.
   – Да, дидочка! Однозначно понимаю!
   – А вот добре было бы проведать, Ивасик, кусает ли еще, понимаешь, наша Татиана Учтивица тот фрагмент скалы познания!
   – И я еще тот! – скромно добавил о себе тот фрагмент. – Я, я, я – я тот! Одножначно, понимаешь!
   – Кусает, дидонька! Кусает и снедает, кусает и снедает! Она хрумкает, понимаешь, сей фрукт!
   – А что это за фрукт?
   – У-у-у, украинский, Покостовский, серый с черными вкраплениями! Аппетитненький такой, понимаешь!
   – А-а-а! Да добре ли она его снедает, Ванюсенька?
   – Добре, дедусенька! Что есть, то есть, коли нечего есть! Однозначно!
   – Да как конкретно добре-то, Ивась?
   – Да уж так добре, так гарно, что искрищи брызжут, как при заточке топора на точильном станке: р-р-рз-з-з, р-р-рз-з-з!
   – Гарно, гарно! А дозволь поглядеть!
   – Не дозволю!
   – Во! Но отчего?
   – О-о-о! О-о-о! Во-во! Сам, сам не нагляделся!
   – Ай, ну дай, дай!
   – Дай, дай надел малахай и уехал в Китай!
   – А ну, дай, дай надеть ма... ма... малахай! Ах, черт, черт возьми!.. Одним словом, а ну, дай, дай! Ох, ох, невмоготу крепиться! – заорал дедуся и отпихнул Ивася от блюдца.
   Вот навострил ушищи да глазищи старик, глянул в серебряное – и смутно видит да слабо слышит: сидит Татьяна Учтивица в классе за партой и испускает горькие-горькие вздохи.
   – Вах! Что случилось? – всколыхнулся дидушка.
   – Ох! Ах! – говорит Танюша Учтивица в блюдечке.
   – Что? Что? Вах! Вах!
   – Что-что! Ах! Ох! По математике получила пять с минусом! – прошептала Татьяна. – Как же это случилось? Ну ничего, справедливость ещё восторжествует!
   И Таня, просияв, заколотила кулаками по своему лицейскому портфелищу величиною с чемоданище, плотно набитому всевозможнейшими учебными пособиищами, в том числе несколькими глобусищами. Бо́мбища дедушкина от этого едва не сдетонировала.
   Ох и омрачились тут дедочка с Иванечкой.
   – Ну что, Ивахушка, жаль девушку?
   – Жаль, дедушка! Очень жаль! Может, поможем девчине?
   – Нет! – сурово произнес дед. – Запомни, Иоганн: легких шоссе в естествознании нет! Каждый ученый должон сам, собственной головой пробивать себе грунтовку к сверкающим вершинам природоведения!
   – Да, дидонька! Нет, так нет!
   – Хотя, конечно же, хочется, чтобы всё у Татианы Учтивицы в житии, на пути к искомым головокружительным возвышенностям, сложилось удачно!
   – Да, дидочка!
   – Ты этого точно хочешь, Иванушка?
   – Да!
   – Ну, так тому и быть!
   И дедочка источил четыре слезиночки, забряцал чахлыми пальцами в кольцах из злата и сей же миг отчаянно заерзыха́л* на атомной бомбе.
   Бомбе и ее внутриутробному воплю это сильно не понравилось, но они дружно промолчали.
   – Ах, дурашечка, – говорит тут дедушка, – глазоньки-то у меня подслеповатенькие: когда треба бачить вперед, они зыркают, понимаешь, назад! Погляди-ка уж ты без оглядки, кореш, как там, у Татианочки Учтивицы, всё ли складывается в жисти прекрасно!
   Поглядел без оглядки Иоанн в эй-блюдечко из эй-серебра – и узрел корефан: сидит там Танечка Учтивица за партой, насупилась, шариковую ручку кусает – задачку весьма сложную решает!
   – Ну что, Иваха, всё ли у Татианушки Учтивицы великолепно да легко на ея трудном восхождении к гребням благословенного академизма?
   – Всё великолепно, дидонька!
   – А что она сейчас делает, Иваня?
   – В волейбол играет!
   – Ах, как великолепно! Я не ослышался, в лапту? Ну, не будем мешать девушке, Ивашушка!
   – Не будем, дидочка!
   – Ни за что не будем мешать красной, Ивасенька!
   – Ни за что не будем, диду!
   – Да! А всё-таки посмотри-ка еще один разик, Ивасик, чем она в эту минуту занимается!
   – Смотрю, глубокоуважаемый!
   Уставился лопушок в блюдечко эй-серебряное – и зырит корешок: сидит Танюша Учтивица за партой, хмурится, опять ручку шариковую кусает – задачку а... а... а... а... архисложную решает!
   – Ну что, Ивахочка, всё ли у Татианочки Учтивицы великолепно да легко в жи... ши... житухе, на весьма тяжкой стезе, ведущей к упоительнейшим возвышениям бытия?
   – Всё великолепно, дедусь!
   – Вот и великолепно! А чем она тенчас* увлечена, Иоанн?
   – В баскетбол играет!
   – Ах, как велелепо, что в лапту! Ну, не будем мешать девоньке, Ивахонька!
   – Не будем, дедонька!
   – Ни за что не будем мешать учтивенькой, Ванечка!
   – Ни за что не будем, дедочка!
   – Да! А всё-таки глянь-ка еще раз... раз... раз, Иоаннушка, что она вот сию секундочку поделывает!
   – Сию секундочку, многоуважаемый?
   – Да, сию секундочку!
   – Сию секундочку, обожаемый! Гляжу!
   Глядит лопушочек в эй-серебряное эй-блюдечко – и обнаруживает корешочек: сидит Танюшечка Учтивица за партой, сызнова с озабоченностью шариковую ручку ку... ку... ку... ку... кусает – задачку наисложнейшую решает!
   – Ну что, Иванушка, всё ли у Татианушки Учтивицы ладно да легко в житии-бытии, на ея ужасно тяжелом подъеме в вышний мир?
   – Всё ладно, дидонька!
   – Ну ладно! А чем она в настоящее время занята, Вань?
   – Играет в настольный теннис!
   – Ах как славно! И наверняка чертылается! У тебя ж лопушищи молоденькие, чувствительные к оному чертылаянью как локаторы! Ну, не будем мешать девчине, Иваша! Пущай тильки почаще играет в лапту! И др... др... кляк... кляк... пыр... пыр... переводить не будем!
   – Не будем, дидочка!
   – Ни за что не будем мешать счастливой, Иван! И перекаля... баля... перетрепачеством, понимаешь, понапрасну заниматься!
   – Ни за что не будем, дидушка! Вотще!
   – Да! А всё ж таки хочется побачить еще один р-р-р... р-р-р... разочек, Иванечка, что она прямо вот в этот миг совершает! А ну, дай-ка я полюбуюсь!
   – Не дам!
   – У... Му... Му... Му... И почему?
   – По... По... По... Потому! Сам, сам, сам не налюбовался!
   – Ай, ну дай, дай, дай!
   – Дай, дай, дай украл расстегай и пустился в Китай!
   – А ну, дай, дай, дай украсть рас... рас... рас... расстегай! Ах, черт, черт, черт возьми, возьми, возьми!.. Одним словом, а ну, дай, дай, дай! Кент я тебе иль не кент? Ух, ух, ух, мочи нет дольше воздерживаться! – завизжал старец и отшвырнул Иванушку от эй-блюдца.
   Кинул взор старикашка в серебряное – да и залюбовался кентяра: сидит Татьяночка Учтивица на скамейке перед зданием лицея – счастливая, улыбается, улыбается, улыбается, и вдруг – как заплачет!
   – Вах! Что случилось, цум тойфель? – пал духом дедоха и завертелся на любимой бомбейке. – У-у-у! Мабудь, комарик у... у... укусил?!
   – Ох! Ах! – говорит Танечка Учтивица в блюдечке.
   – Что? Что?
   – Ах! Ох!
   – Да что такое? Ну что? Глаголь громче!
   – Ах! Ох! Ах! Как же это случилось? – тихо-тихо произнесла Татьяна Учтивица. – Это сбылось, сбылось! Призовые места заняла на трёх городских олимпиадах: третье место по физике, второе по математике и первое – по химии!
   – Цум, цум, цум тойфель! А слезки толды зачем? – хором вскричали дедочка с Иванечкой, с бо́мбишкой и ее нутряным голосочком.
   – Ах, это слёзы счастья! – прошептала в серебряном блюдечке Танечка Учтивичка и робко добавила: – Цум... цум... цум тойфель, друзья!
   – Да, это ливень блаженства! – веско сказал гранит. – Потоки, потопы и по... по... потёки, понимаешь! С этим согласен я, я, я, я! Однозначно!
   Эх, ныне это предстал перед восторгающимися почитателями Первомайский гранит потрясающе красивой красно-синей расцветки.
   Обрадовались тут дедушка с Иванушкой и бомбёнушкой с ее унутренним голосишкой за Танечку Учтивичку – и сами заплакали в голос, навзрыд! К ним присоединился красавец-гранит. А бомбёночка на радостях даже чуть не сдетонировала!
   – Ну, не будем мешать отличнице! Нехай она порыдает, Ванюрочка!
   – Нехай порыдает, дидочка!
   – Нехай, нехай порыдает, цум тойфель! Ништяк! Тик-так! Тик-так! Тик-так! Токо так!
   Туточки девушка вытерла слёзочки вышитым интегралами платочком, восхитительно улыбнулась и восторженно воскликнула:
   – Ну вот, справедливость восторжествовала! Вива-а-ат!
   И Танечка изящно вынула из здоровущего портфолио чудненькую, миниатюрненькую рогаточку и дала победный салют – выстрелила крохотным камушком, можно сказать без преувеличения – песчинкой, высоко-высоко в небо!
   – Попала! Попала! – веско воскуя́ркнул* дедок, весь дрожа от восторга.
   – Нет, промахнулась! – дружески поправил Ванюрушка дедушку, так как окна лицея остались целыми.
   – Мазила! – вынужден был согласиться с Иваном подслеповатый дедишка, впрочем – без убежденности.
   Ту́тоди Таня уверенно вытащила из портфолио рогатку обыкновенного калибра и отсалютовала из неё небесам с кликом: «Банза-а-ай!»
   – Попала! Опять попала! – с горячностью заголча́л* дедочка, содрогаясь всем телом, особливо др... др... головою.
   – Нет, опять промахнулась! – категорически опроверг дедичку Иванечка, так как окна лицея опять остались в целости и сохранности.
   – Что ж она всё промахивается да промахивается?! – возопил дед, ёзгая* по бомбёхе. – Нехай уж хоть раз попадет!
   И он – бряк-бряк-бряк! – рьяно забрякал крючковатыми оконечностями клешней.
   А Татьяна Учтивица с почтительностью достала из портфолио, порывшись в нем среди глобусов, здоровеннейшую, чуть не с чемодан размером, рогатищу, чтобы отсалютовать из неё небесам. Учтивица высмотрела на земле мелкую галечку, дабы зарядить свое весьма дальнобойное орудие, но правая рука девушки потянулась налево и вопреки воле хозяйки схватила увесистый булыжник. Таня попыталась выбросить камени́щу, но не тут-то было: непослушная ручи́на зарядила этой гадостью рогатищу и натянула резинищи, сама... сама... самодурка эдакая! Тогда отличница левой своей ручечкой попыталась направить орудие в небо и быстро-быстро произвела выстрел с криком: «Ур-р-ра-а-а!»
   Но каким-то волшебным образом за миг до выстрела левая Танина рученька развернула рогалию в другую сторону. «Дз-з-зинь-ля-ля!» – раздался жизнерадостный звон разбитого стекла в окне учительской.
   – Ах ты ж, беда-то какая! Опять промахнулась! – ту́тытька глуховатый и слеповатый дедок дрожма задрожал от свербежа.
   – Попала! Попала! – закричал Иванчик. – Научилась! Ур-р-ра-а-а!
   – Ур-р-ря! Тик-так! Эй, эй, ур-р-ря! – подхватили эй-бомба и хриплый эй-голос внутри ее громоздкой эй-утробы.
   – Уря! Уря! Уря! – гаркнул гранит. – Я, я, я, я страшно рад! Гип-гип виват!
   Хо-хо! О-хо-хо-хо-хо-хо-хо! Теперь это был Хотинский гранит – зеленый с оранжевыми вкраплениями.
   – Ур-р-ря-я-я! – заверещал дедушка. – И пущай и впредь так же усердно учится и добивается несомненных успехов наша Учтивица!
   – Пущай учится, дидочку!
   – Да, Иванечку! Пущай, пущай учится дева успешно и радостно! В особенности стрелять из рогаток – в жизни пригодится!
   – И чтобы ей никто не мешал учиться, понимаешь! А только бы помогали!
   – Однозначно, Ваньцо! – и дед лихорадочно заклацал ощупывательцами.
   А Таня – неожиданно для себя самой – расхохоталась, вернула в портфолио, к глобусам, все три чудные-чудные-чудные рогулечки, которые она собралась было переломать, извлекла из-под земных шаров таблицы Брадиса и со сладостными, хоть и солеными слезинками обожания принялась ревностно перелистывать страницы, запоминая содержание наизусть.
   Затем Танюша приметила торопящегося куда-то заведующего учебной частью и вежливо попросила его постоять полчасика и подержать таблицы Брадиса над головой.
   Завуч слегка поморщился и пробормотал:
   – Я очень спешу! Я должен срочно найти того хулигана, который разбил окно в учительской выстрелом из рогатки! Это, конечно же, мальчишка-переросток, вечный двоечник и неизменный второгодник! А меткий, зараза! Ох, увижу рогатку в его руках – отберу и раз... раз... разломаю, понимаешь! И уши ему надеру, однозначно!
   Но Танечка ослепительно улыбнулась строгому наставнику, и он не смог отказать примернейшей ученице, которая принялась тренироваться на меткость, стреляя по брошюре поочередно из всех трех гарных рогашечек. Руководитель педагогов при этом не переставал сиять от удовольствия и сыпал, сыпал, сыпал ценными указаниями.
   Убедившись, что результат стрельб предсказуем: Танечка не дает ни единого промаха в ментора, заскучали дедушка с Иванушкой. Вот сидят они на своих сидениях, ёлзают*, ёлзают, молчат, задумались, болезные, и как-то себя неуютно чувствуют без девичьей теплоты: от мозглого холода – озноб у обоих. Так они немало елозили, елозили, ручки-ножки отморозили.
   Тутоцки Иванецка спрашивает дедоцку:
   – Ну что, дедуль, огниво-то дашь мне, наконец?
   – Нет!
   – В хатке-то чтой-то свежо! О-о-о-о-о! У-у-у-у-у! Дай мне огниво, огонь разожгу в печи!
   – Нет! Не ворчи!
   – Ма... ма... морозно же! Бр-р-р-р-р! Бр-р-р-р-р! Надо б согреться!
   – Эх, девушку бы! – сипло пробормотал дед. – Да погорячее! Она б согрела!
   – А не проще ли огонь в печи раз... раз... разжечь? – сдвинул брови Иван.
   – Что ты, Иван, как дитя ма... ма... ма... малое! Я же огнюги боюсь! Я сам сгорал заживо целых тринадцать раз, понимаешь! Правда, всякий раз возрождался как феникс, но больно же, однозначно! Так что ныньма пламё разжигать в печи опасаюсь, а ежели и разжигаю, то толькя для того, чтобы сжечь не читая пришедшие по почте газеты! И страшно при этом др-р-р... др-р-р... дрожу: пожар может случиться! Знаешь, скольких уже в мире погубил оный огнь?! О-о-о-о-о! Огонь погубит мир!
   – Так что же деять? Что, ежели сжечь свежие газеты?
   – По почте еще не пришли!
   – Так какой же все-таки выход-д-д-д-д-д-д?
   А у деда от вожделения оба зуба уже – д-д-д-д-д! – барабанят, понимаешь, друг по дружке:
   – Д... д... д... д... девушку бы сюда! Д... д... д... д... да погорячее! Чтобы коттедж прогрела! Д... д... д... д... д!..
   – Ах, ёшкина кошка! Такой и на свете нет!
   – Как нет? Как нет?
   Разволновался тут дед – и голод внезапный ощутил, схватил с эй-блюдечка яблочко сорта пепин лондонский – и сожрал, давясь и содрогаясь!
   – Приятнейшего аппетита! – наиучтивейше промолвила дедочке Татьяна Учтивица в эй-серебряном и очаровательнейше улыбнулась.
   – Да-да, невероятно приятнейшего! – добавил гранит, на этот раз Крупский, розово-черный. – И удачнейшего пищи... пищи... пищеварения! Это говорю я, я, я, я!
   – Так, так! На... на... наиприятнейшего аппетита, тик-так! – пролепетали атомная бонба и ее нутрений голосок и неожиданно рявкнули: – Таг, таг, гутен таг! Гут, гут, гутен аппетит! Зер ништяк!
   Дед вытер губы тыльной стороной ладони да спрашивает, облизываясь:
   – Свет мой, блюдечко, скажи да всю правду д... д... д... д... д... д... доложи: какая девушка из Иванушкиной деревни – самая г... г... горячая?
   Б... б... б... блюдце с оби́ждой* ответствует:
   – М-м-м... М-м-м... Не сказитель! Так что сказать не скажу, а показать ма... ма... могу!
   – Ну, па... па... показывай!
   – Как, бе... бе... без яблочка?
   – Где же оно?
   – Ты же сам его токото́* слопал!
   – А-а-а! Что же д... д... д... делать-то?
   – Что делать, что делать?! Бр-р-р! Бр-р-р! Делать нечего, достань др... др... другое!
   Достал дедушка из серванта в стиле бр... бр... др... др... бидермайер новое наливное яблочко и – эх! – крутанул его на эй-блюдечке подобно юле. Видений не воспоследовало.
   – М-м-м... может, оно не наливное? – с большим недоверием вопросил дед.
   – Наливное! – заверило серебряное.
   – Так может, оно не достаточно на... на... на... на... наливное? – с еще большим недоверием спросил дед.
   – Да... да... достаточно наливное!
   – Может статься, оно – не сорта пепин лондонский? – недоверие старца достигло предела.
   – Пепин лондонский!
   – Може, это не я?.. – голос деда сделался еще недоверчивее.
   – Что, что? А кто?
   – Мабудь, это не я... я... я... яблоко? – в голосе старика выказалась надежда.
   – А что? Или кто?
   – А... а... арбуз! – сказал дед с железной убежденностью.
   – Такой кр... кр... кр... крошечный?
   – Такой кар... кар... кар... карликовый!
   – Нет! Не в этом д... д... д... дело!
   – А в чем?
   – Нужные словеса забыл, старый а... а!..
   – Кто, кто?
   – Аксакал! Архимандрит! Ахтиандр!
   – А-а-а! А какие словеса, не подскажешь?
   – Д... д... д... д... да катись ты!
   – А-а-а! – хлопнул себя по лбу д... д... д... дедушка. – Б... б... большое спасибо! Катись-катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай мне и гор высоту и небес красоту, и поля, и леса, и моря, и чудную Иванушкину д... д... деревню, и в ней самую-самую горячую д... д... д... девушку, которая там живет!
   Покатилося яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются – так всё красиво, на диво – что ни в сказке сказать, ни пером описать: видны и гор высота и небес красота, корабли на морях и полки на полях, и чудная Иванушкина деревня, и в ней самая-самая горячая девушка, которая там живет!
   Увидал дедушка девушку, и пахнуло на него жаром, даже через эй-блюдечко почувствовалось! Это энергия из девахи так и прет, так и прет, жар из натуры так и пышет, так и пышет! О-го-го-го-го! Го... го... го... го... го... голубые искорки по волосам пробегают!
   У дедочки сразу же потеплело на сердце. Скажу даже больше – ретивое деду эта девчина обожгла! И старикан пылко зашебутился на своей любезной адской машинке и, представляешь, ретиво-ретиво изрек:
   – Ой, кто это такая горячая, ах, я бы даже сказал – обжигающая? Ой-ой-ой-ой! Вах-вах-вах-вах!
   – Катенька Огняночка! – громко-громко отвечает эй-блюдце и звонко подскакивает на столе.
   – Ах, какая она огневая! Мда-а-а, огонь спасет мир! Кр-р-расота! Вот обогреюсь маленько и пойду в кочегары!
   – А куда, хозяин? – восторженно любопытствует эй-серебряное эй-блюдце.
   – На крейсер!
   – И что ты там станешь делать в свободные от вахт минуты?
   – Эх! Буду на палубе с ма... ма... матросами курить па... па... папиросы!
   – А зачем, босс?
   – Чтобы окурки бр-р-р... бр-р-р... бросать в океан! Бр-р-р-р-р! Бачить, как вода огонь тушит – и наслаждаться!
   – Меня с собой возьмешь?
   – Ух! Зачем?
   – Ух бин... эх бин... их бин же еще и пепельница!
   – Этого мало! Там весь океан – пепельница!
   – Папиросы тебе буду подавать! Их у меня будет много! Их бин... их бин... их бин еще и папиросница! Ух, блин!
   – Хорошо, я подумаю! Ну, а пока что подай мне эту жаркую девушку – Катеньку Огняночку! Незамедлительно!
   – Я не подаю! Никогды!
   – А кто тогды?
   – Скатерть!
   – А-а-а! – вскрикнул дедонька и аж подпрыгнул от нете́рпицы*. – Ск... ск...
   – Шо?
   – Ск... ск!
   – Ш-ш-шо?
   – Скатерть, кыс-кыс!
   – Чего изволите?
   – А подай ты мне, ска́терга, Катеньку Огняночку сюда! Да немедленно!
   – Токо так! – шепнул атомной бомбе ее унутренний бред. – Тик-так! Гут, гут!
   – Тик-так! – громко брякнула бомби́ща. – Токо так! Зер гут, по правде говоря!
   – Вот именно! – заявил гранит. – Вот так! Вестимо, зер гут! Так говорю я, я, я, я!
   На сей раз это был Евдокимовский красно-черный гранит.
   – Заказ принят! – возгласила хлебосолка. – Эх, ёшкины вы котята!
   Она быстро скаталась, раскаталась, и в тот же миг на столе пере́д дедушку и Иванушку оказалась сияющая девушка в белом сарафане, на котором были вышиты красные петухи, дерущиеся друг с другом попарно. Голову ее украшали алый венец с налобной поднизью из жемчуга и два платка из багряного шелка, изрядно украшенного золотым шитьем. Гостья находилась на гигантском хрустальном блюде и от избытка энергии пританцовывала, приминая лежащую под ногами приправу: листья кориандра, петрушки, укропа и сельдерея. На ножках девушки красовались сапожки из белой парчи, вышитой всё теми же огненными петухами.
   От этой обольстительной картины у дедочки черные очи полезли на чело и внезапно взыграл аппетит, а у Иванечки кудрявые волосы цвета ржи встали дыбом. Дедушка с Иванушкой дружно поднялись со своих сидений. Выглядели мужчины как Тарапунька и Штепсель.
   И покедь гостья бодро утаптывала кориандр, сельдерей и прочую петрушку с укропом, дедушка и Иоаннушка сунули указательные пальцы в открытые рты, застыли и зачали пристально прибачиваться к чудному явлению.
   Ах, что это была за девчина! С точки зрения Иванушки – верный и надежный товарищ для игры в казаки-разбойники, салочки и лапту! С точки зрения дедушки – ну очень аппетитная! В меру – ширококостная, рост – метр шестьдесят пять, лицо овальное, глаза широко посажены, разрез глаз восточный, цвет глаз – ну просто сводящий с ума: смесь серого, карего и зеленого! Кончик носа чуть приподнят, рот – нормальный.
   – Здравствуйте! Я Катя! Ой, что это вы такие кво́лые*, мальчики?! – весело закричала девчина, и на лице ее вспыхнули искринки. – Чай, всё же зарядку вместе со мной роби́ть начнете?
   – Здоро́во, Катюха! – выпалил Ивашка, на этот случай извлекши указующий перст из уст.
   Дедулюшка же ни шиша не извлек, а даже наоборот – сглотнул, а затем еще раз сглотнул, и еще раз, но тщетно, тщетно, ах, всё неизменно тщетно.
   Ивахушка принялся приседать, вытягивая вперед руки, но дедушка продолжал стоять как столб, толькя и делая, что беспрерывно творя глотательные движения – и всё напрасно!
   – Да, кстати, – напористо спросила Катя, продолжая энергично утрамбовывать зелень, – кто мне объяснит: а зачем зелень?
   – Ах, ёшкины котята! – живо откликнулась хлебосольная ска́тереть. – Как же ты не понимаешь, что дедушка без зелени мясную пищу не выкушивают?!
   – А где же тут мясная пища? Не понимаю!
   – Эх, мо́лодежь, молодежь, ёшкины котята! – молвила хлебосолушка и сплюнула на пол. – Молодо-зелено, понимаешь! Ежу понятно, что упомянутая мясная пища – это ты!
   – Как, этот добрейший дедушка собирается меня съесть?
   – Ну не Иванушку же, ёшкины котята!
   – Почему?! Не понимаю!
   – Дедушки Иванушек не едят!
   – Но отчего же? Ежу не понятно!
   – Я гляжу, надо разъяснить ежу! Так вот, я скажу тебе как ежу: дурачки, они – недотепы, в огне не горят, в воде не тонут и, если попробовать их на зуб, не удовлетворяют изысканному гастрономическому вкусу! Вот дурачки!
   – Что, что?
   – Что-что! Ёшкины котята! Я тебе русским языком говорю: дурачки, они, понимаешь, никуда не годны! Даже в пищу: дурачки, они, понимаешь, несъедобны! От них просто с психеи воротит! Зато, понимаешь, годны девушки! Они ну очень вкусны! И поэтому дедушки едят девушек! Да-с, дедушки с удовольствием поедают девушек-с! Однозначно, понимаешь!
   – Ха-ха! Поняла! Поняла! Ай! А я не согласна! – воскликнула Катя Огняночка, спрыгнула на пол, схватила хрустальное блюдо с зеленью – и хрясть его об пол! Хрусталь разбился вдребезги, а зелень придала оживленный вид стенам.
   – Вот так! Сейчас, вместо того чтобы извиниться, она – ах! – начнет материться! Тик-так! – громогласно поведал бомбе унутренний шепоток. – Ах ты ж! Ах... ах... ах... ахтунг!
   – Так-так! – заскулила бомбуля едва слышно. – Вот так! Ма... ма... майн гот! Но надо об этом мол-чать, мол-чать, мол-чать!
   – Да чтоб он, этот дедушка, лопающий девушек, подавился! Ой, извините! – сказала Огняночка. – Будучи в гостях, погорячилась! Ма... ма... майн гот!
   И Катя с головушки сорвала венец с платками – и хрясь об пол! – так, что темно-русые волосы девушки разметались по плечам!
   – Ой-ё-ё-ё-ё-ёй! Ух, ух, ух, ух! Ох, ох, ох, ох! Ах, ах, ах, ах! – закудахтала стлань. – Ёшкины котята! Она разгрохала мое, нет – дедушкино любимое блюдо! Это же раритет! Хрустальное, понимаешь, стодвадцатипорционное, изготовленное по спецзаказу для Кремлевского Дворца съездов в тысяча девятьсот шестьдесят первом году! Ах, какая неучтивость! Ах, Катя, Катя! Ох, Катя, Катя! Ух, Катя, Катя! Зачем она так погорячилась? Где я теперь другое такое достану?
   – Да-да, это мое самое-самое любимое, удивительно удачного размера! Ах, какая неучтивость! – нахмурился дедушка. – Ну зачем она так погорячилась?
   – Да ведь она же не учтивица! Она – Огняночка! – молвил с пылом, с жаром Иванушка. – И ей положено горячиться, ей-ей!
   – Да-да! – мгновенно просветлел дед и с удовольствием заново оглядел девчушку, глотая слюнки. – Ей можно! Ей так положено!
   – Ну, это другое дело! – не стала перечить дедушке скатерть. – Да и фиг с ним, с разбитым блюдом! Слышь, я таких еще сколько угодно натырю в Кремлевском Дворце съездов из банкетного зала! В тысяча семьсот... восемьсот... девятьсот шестьдесят первом году!
   Тут дедушка вспрашивает девушку:
   – Что же ты так грустна да скучна, душечка? Скажи!
   – А ты меня за это не сожрешь?
   – Ну что ты! – с улыбкой заверил дедушка, с аппетитом облизываясь. – Я же гурман, а не обжора! Так что же такое с тобою стряслось? Прямо на ноги уронила холодный гранит науки? Какого месторождения и цвета?
   – Дидковичский, розовый!
   – А ты его погрызи! Сразу же настроение поднимется – он ску-у-усненький! Кислее киселя!
   – У-у-у-у-у, я ки-и-исленький, – томно подтвердил розовый камень. – Ах, я – как кисель! Я, я, я, я!
   – Ох, тутоньки дело не в камне и не в каменоломне! Скучно мне без родимой деревни! На сердце х... х... х... холод!
   – Хо-хо! Да и у меня кар... кар... кар... кар... кардиограмма свидетельствует о каст... каст... каст... кастр... катастрофическом переохлаждении! – с энтузиазмом возм... возм... возопил дзед.
   – Ах! Не хватает душевного тепла! – продолжает девушка.
   – Ах, родственная душенька! И мне не доста́тно* душевного тепла! – с восторгом воскликнул старец. – Но позволь, разве в твоей душке мало тёплышка?
   – Не позволю! Ох, маловато!
   – Сколько же тебе надоть оного теплишки?
   – В два раза больше, чем есть! Но я всё равно не позволю!
   – Пусть будет в двадцать раз больше! – изрек дзедушка не задумываясь и лязгнул персти́щами в златых перстнях.
   И стало в Кате Огняночке столько те́пледи*, что аж табурет под Катенькой задымился.
   – Ну что? – с гордостью изговорил дедонька. – Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
   – Ой, кажется, не холодно, д... д... д... дедуня!
   – Ну вот и ха... ха... ха... ха... хорошо! И в ха... ха... ха... хатке наконец потеплело!
   – А мочно я, дедочка, во двор сбегаю?
   – М-м-м... мочно! А почто?
   – Ой, чтой-то мне ж... ж... ж... жарко в избе стало, прохладиться хочу!
   – Ну, ступай! Да смотри, за ча... ча... ча... частокол не выходи!
   – Ча... ча... ча?.. Хорошо, дедочка!
   – Да к ча... ча... ча... частоколу близко не подходи, не то по́хрусты* приставать станут! Ох и шалунишки они у меня, живчи... чики: ни одной живой душоночки не пропустят! Впрочем, за это их и держу!
   – Хорошо, дедочка! Ча-ча-ча!
   И девушка, красная и дымящаяся, стремглав выбежала из избы. На табурете, где она только что сидела, образовалось круглое обугленное пятно.
   А дедушка с Иванушкой уселись на свои прежние сидения и принялись зевать да елгози́ть*, на этих сиденьях-то сидючи. Табурет под Иванушкой аж заскрипел, а бомба под дедушкой и ее внутренний голос аж зашипели, да громко так, но всё же не произнесли ни шепотка, а лишь задымились. Запахло порохом и сероводородом.
   – Ну вот, снова скушно, Ивашушка!
   – Да, дидушка!
   – К тому же еще и грустно, Иван!
   – Да, диду!
   – Ну, развлеки меня хоть чем-нибудь, черт побери!
   – Ни черта на ум не приходит!
   – И напрасно! Ежели сей секунд ничего не придет, то я тебя съем, ежу понятно! Понятно? Ну, что ты мне могёшь сказать?
   – Ежу понятно, на́доткабы* подумать!
   – Некогда думать! Или говори, или – на сковороду! Ну, думник, надумал?
   – Надумал!
   – Тожно́* говори, ёшкин ёж!
   Задумался тут Ивашка-дурашка да и молвит:
   – Ой, разлюбезный дедулечка, что это у тебя?
   – Где, Иванечка?
   – Да на затылочке! Вот! Вот!
   – Да что ж там?
   – Ба! Чудо-Юдо, мосальская губа, о двенадцати головах, об одиннадцати бородах; последняя головка – младшенькая, еще без бородки! Ба! Ба-а-а! Чудо-Юдо, мосальская губа, на затылочке у тебя сидит! И бдит! Это судьба-а-а! Ах, нет, это труба!
   Дедушка Ващще Премудрый побачил тут в зеркальце свое распрекрасное и прямо-таки заюлил по бомбульке:
   – Да где же? Не зе́чу*, Иоаннечка, на затыльчике оное Чудо-Юдо, мосальскую губу, о двенадцати головищах, об одиннадцати бородищах, останная головочка – малолетная, ощо́* безбородая! И затыльчика то́жде* не зечу!
   – Да что ты, дедуль! Будь так разлюбезен: не верь своим зенкам, верь, верь, верь моим побасе́нкам!
   – Ах! – вылупил очи дедулечка. – Зеночки-то у меня подслепые, сам-то не прозираю оное Чудо-Юдо, мосальскую губу, о двенадцати балдищах, об одиннадцати брадищах, остатняя балдишка – меньша́я, ощо без бородишки! Прогони его мудрым увещеванием, Иванушка! Гони оное Чудо-Юдо, мосальскую губу, мудрым увещеванием с моего затылочья прочь! Это тебе в добрые дела зачтется! А? Що?
   – Що-що! Увещеванием Чудо-Юдо, мосальскую губу, не сгонишь!
   – Так ли, Иоаннче?
   – Истинно так, дедульче!
   – А що, ежели от увещания – да сбу... бу... бу... будется?
   – Що-що! От увещания не сбу... бу... бу... будется, вот що!
   – И напрасно! Ох, и бо... бо... бо... боязно мне, Иоганнче!
   – Ах, а кому нонче не бо... бо... бо... боязно, дедульче?
   – И напрасно! Ох, тяп... тяп... тяп... тяжко мне, Иогашка!
   – А кому но́ньчека легко, раз... раз... раз... разлюбезный мой?!
   – И напрасно! А що, Иоганнушка, ощо не взлетело с заты́лицы Чудо-Юдо, мосальская губа, о двенадцати головенках, об одиннадцати бороденках, последненькая головеночка – молоде́хонька, токмо совсем безбрадая?
   – Нет, не взлетело, дедульче!
   – Ах оно, негодное! Что ж, делать неча, Иван! Гони ж силою, Иванушка, с моего заты́лишка оное Чудо-Юдо, мосальскую губу, о двенадцати головейках, об одиннадцати бородейках, распоследняя головеечка – младе́шенька, ешто́* не бородастенька! Бей без пощады сего сопостата, Иваха, карай богатырскою десницею! Это тебе в добрые дела зачтется! А? Што? Штё?
   – Штё-штё! Изволь, дидушка!
   Тут млад Иванушка-дурачек деда десницей в голице по поты́лице* – бац!
   Вспухла на потылице у дедушки здоровеннейшая балдо́вина*!
   Дедушка ба́лду* пощупал да взвыл:
   – Ах, ах! Ого-го! Аль мой затылище на́ковальня, что в него всяк толчет? Что это за шишка, Ивашка, на моем затылище вспух... пух... пух... пухла, обалдуй?
   – Ах, это, разболезный дедулечка, у тебя на затылюшечке третий глазик режется!
   – Ах, вот оно что! А я уже было подумал, что это, понимаешь, пшик... шик... шип... шишка! Однозначно!
   – Никоим образом! Да-с, так вот, как токмо у тебя на затылушке третий глазик прорежется, станет он взирать, разлюбезный дедульче, что у тебя за спинкою творится: ни одной головы Чудо-Юдиной не проворонит! А ты говоришь – шишка! Вишь, дедулечка, на твой затыленочек село Чудо-Юдо, мосальская губа, о двенадцати головушках, об одиннадцати бородушках, финальная голову́шечка – меньшуха, совсем еще безбороденька; так я сего сопостата-то и прогнал! Это мне в добрые дела зачтется! Так ли, дидушка?
   – Так, так! Вести эти правдивы да истинны, Ивашенька!
   – Ну, то-то же! Я, разболезный дедулечка, правдолюб: душа нагишом! Хоть ноги кривы, да душа пряма!
   – Ах, Иваша! Не в силе Бог, а в правде! И Мамай правды не съел! Одним словом, правды в сучок не засунешь! Так шишка или глаз?
   – Глаз, дедушка, глаз!
   – Ну хорошо! Верю!
   – Ну, слушай дальше, дидка! Ну, сказывать дальше, счастливейший?
   – Ин слушаю, дитка! Ин сказывай дальше, правдивейший!
   – Итак, приступаю, дедульче!
   – Ходяй непорочен и делаяй правду, Иванушка, тр... пр... правдульче! – призвал дедушка и загомозился на своей бонбе, от которой пахнуло сперва порохом, а засим сероводородом.
   – Заодно и аппетит нагуляешь! – заметила хлебосолка. – Приятного ап... ап... – апчхи! – аппетита!
   – Так-так! Тик-так! Так-так! – отчаянно дымя, провозгласили атомная бонба да ее унутренний голосок. – Зер ништяк, Иоганнчик! Разве нихт? Я, я!
   – Да-да, мы все готовы тебя внимательно выслушать, особенно я, я, я, я! – с горячим воодушевлением добавил Капустинский красный гранит. – Ах, приятного тебе времяпрепровождения, Танечка! Ой, тилькя не надось меня грызть, дедушка, коли нет зубочков в достатке! Фу, не пинайся, Иванушка! Перестал? Очень хорошо! Ай, не смей меня щипать и царапать ногтями, дур-р-рак!
  
   Высокоумные примечания
  
  * Брякота́ть – брякать.
  * Стужа в доме – когда человеку зябко, а именно: меньше 12 градусов тепла по Реомюру.
  * Толды́ – тогда.
  * Нетерпя́чка – нетерпение.
  * Молодцы́га – молодчина, молодец.
  * Сре́тить – встречать.
  * Зи́рить – зырить.
  * Зе́рить – зырить.
  * Ще́пти – пальцы ручные.
  * Ерзыха́ть – ерзать.
  * Тенчас – сейчас.
  * Воскуя́ркнуть – воскликнуть.
  * Голча́ть – кричать.
  * Ёзгать – ерзать.
  * Ёлзать – елозить.
  * Оби́жда – обида.
  * Токото́ – только что.
  * Нете́рпица – нетерпение.
  * Кво́лый – квелый.
  * Доста́тно – достаточно.
  * Те́пледь – обильное тепло.
  * По́хруст – скелет.
  * Елгози́ть – елозить, егозить.
  * На́доткабы – надо.
  * Тожно́ – тогда.
  * Зе́тить – зырить.
  * Ощо́ – еще.
  * То́жде – тоже.
  * Ешто́ – еще.
  * Поты́лица – затылок.
  * Балдо́вина – шишка.
  * Ба́лда – шишка.
   Продолжение следует.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"