Русавин Андрей Сергеевич : другие произведения.

Сказ Про Иванушку-Дурачка. Околеса пятнадцатая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В околесе пятнадцатой рассказывается, как дедушку Ващще Премудрого да Иванушку-дурачка скатерть-самобранка вкуснятинкой потчевала. Любопытно: чем именно? Может быть, блинчиками? В этой же околесе главная героиня Сказа – мудрость народная, которая несудима, неистощима, безмерна и в гимне воспета, – не обинуясь высказывается насчет комаров и всякого такого прочего.
   СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА
  
   Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)
  
   Околеса пятнадцатая
  
   КАК МЛАД ИВАНУШКА-ДУРАЧЕК ПРОМЕЖ СКАЗОЧЕК
   С РАЗЛЮБЕЗНЫМ ДЕДУЛЕЧКОЙ ПРЕПИРАЛСЯ
  ВО ВТОРЫЙ РАЗ
  
   Посвящается З. Коротаевой
  
   Оконча́л на том своебытные растабары Иванушка-дурачек, затрясся как в лихорадке да приспрашивает:
   – Что ж, внемлешь мне, де́динька?
   – Ой, во́ймую*, фантастичный мой!
   – Нешто неправду я молвил, дедуган?
   – Непререкаемую правду, Иоганн! Ты, Иоашенька, исключительно правдив! А уж умен-то как!
   – Да-с! Я, разлюбезный дедульчик, на правду черт! А еще кой на что щепетильное – Мефистофель! К тому ж я умен – аз прямо-таки Фауст! У-у-у, у меня ума палата! Я у-у-умопомрачительно умен! А в чем именно я умен, дедуня?
   – Да во всем! Вот, скажем, как хорошо, ах, как умно, дурачи́ща, что ты мужественно и упорно порывался к своемудрым идеалам, выбранным раз и навсегда! Гамбургеры хотел! Пепси-колу алкал! Ма... ма... ма... манго жаждал! Фи... фу... фо... фа... фейхоа! А главное – этот, как его? – банан!
   – М-да-а-а, дедочка! Это оттого, что у меня есть совершенно секретная высшая цель! Цель уго́ивает* средства!
   – А какая, Ивасечка, цель?
   – По миру погулять, людей посмотреть, як да шо они там трескают! Себя показать: я, дедунь, непобедимый еду́н* – не дурак покушанькать!
   – М-да-а-а, Иоаннушка! Цель угоивают средства! На людишек поглазеть, себя, такого обалду... обалда... обалденного продемонстрировать – именно так и требуется поступать молодому, зеленеющему, энергичному человеку! Да и сре́дствишки просто превосходны! Ой, да у меня, изумрудный мой, у самого, понимаешь, слюнки потекли!
   – А у меня и не переставали, милый дедулечка! Однозначно!
   – Так ты что же, Ивашенька, так до своих идеалушков еще и не дорвался, малахитовый мой?
   – Нет, дедушка! Цель угоивает сре́дствушки, но не гарантирует результа́тушки!
   – Так ты что же, малахольный мой, голодне́хонек, что ли?
   – Да, де́дишка! Я всегды голодне́шенек!
   – Шо ж ро́бить-то, Иванчик?
   – Не знаю, дедусь! Не бачу в пределах сей хижины цели: без цели ничё не ро́бливают!
   – И я не знаю, и я не зырю ни фига подходящего, Иванечка!
   – Что, точно не имеешь об этом познаний, дедунька?
   – Точне́нько не имею знаний, Иванька!
   – И а́жно не дога́нываешься*, деди́нка?
   – И ажно́ не догадываюсь, Иванка!
   – И а́нно* ни о чем таком не задумываешься, де́дичка?
   – И а́нда* совершенно не призадумываюсь, Ванечка! Исключено!
   – А если подумать, деда?
   – Не хочу!
   – А если через не хочу?!
   – Всё равно не хочу!
   – Но чего-то же тебе хо́тца?
   – Да, хотца!
   – Так скалякай!
   – Ни за что! Я стесняюсь! Я по природе своей застенчив, понимаешь!
   – Однозначно! Ну, сморозь, не стесняйся! Отринь свою природную застенчивость, трождызначно!
   – Ну, так и быть! Мне, Ишута, хотца, чтобы ты мне сбаял еще каку́ баечку!
   – Ах! Я бы тебе, преучтивый деду́льче, сбаял сейчас же и еще каку баечку, да озабыл ее в лесу на лужаечке!
   – Sic, sic! Зюйди – ах, тьфу ты! – вести эти достоверны и непререкаемы, Ивасик! А ты всё же сробь по-моему, любезный мой! И станет тебе за это прелестно, прелестно!
   Опечалился тут Ивашечка-дурандашечка, пораздумался. Помялся, помялся, да и пискнул:
   – Ой, благосклонный дедуленька, а это еще, диа... диа... диавол возьми, чьто такое?
   – Где-кося, Ивасенька?
   – Да на морде у вас! Анфас! Да-с! Да-с! Вас ист дас?
   – Да что ж именно-то там такое ист, Фауст ты мой речист да форсист?
   – А я, лицеприятный дедулище, форсист да фразист, но не физиогномист! Понятней выражаясь, ихь бин нихьт шпециалист! Майн хэр, скумекай уж сам с трех раз! Ты ведь, гросфатер, – бессмертный и ващще премудрый: всё созерцал, всё знаешь, ничегошеньки не уразумеваешь!
   – Да, я бессмертный да премудрый, Ванюшечка! Ващще! Ващще Премудрый – так меня величают! Всё зе́хал*, всё знаю, ниче́вушко не разумеваю! От старости страшной, непомерной – лишился всякого разумения! Ан нет, прозрел – розумию! Ты ж голоду́щий и я есть хочу! А у меня хочь* ничевохонько не приготовлено, зато скатерть хлебосолка, самобранка где-ни-е́сть завалялась! Ну-се, седай, Вань, за тра́пезу! Битте, битте! Битте-пребитте!
   Тут дед, кряхтя, поднялся с кресла-качалки, обошел дубовый обеденный столище во вкусе кантри, три табуретки в штиле Прованс, обитые гламурнейшей мешковиной, полез в сервант в манере бидермайер, пошарил на полках, достал бере́стовую коробку, поставил оную на стол и извлек из нее аккуратно сложенное полотно.
   – Сей же миг я разверну ска́тереть, и колды́* она вспросит, чего надоть, следует вслух произнесть соблазнительное заклинание: «Дай мне, ска́терга, попить-поесть!» – и называй, чего душа желает! Битте – по морде разбитте! Фырштейн?
   Ивашка кивнул и – хлоп с печи на табуретишшу!
   Дзед разостлал на трапе́зе льняную ширинку с белыми да красными узорами, самобранка тут же и сообщает басцом:
   – Закрыто на переучет!
   – Да цыц-ка ты! На портянки пущу, понимаешь!
   – Чего изволите?
   – Ой, хочу онучи, дедунечка! Однозначно! Така у меня чудна мечта!
   – Не канючь онучи! Онучи потом, понимаешь! Ну, творяй твой гас... ганс... ганстрономический заказик, мечтатель! Битте – в ухо набитте! Фертшейн?
   – Хорошо! Дай же ты мне, скатерть-хлебосолка, поесть чизбургера! Однозначно!
   – Шо? – подскочила стлань* чуть не до потолка.
   – Хи-хи! – произнес старичек, подбоченясь. – Чи... Чи...
   – Али фишбургера!
   – Шо-шо?
   – Хе-хе! Фи... Фи...
   – Или чикенбургера!
   – Ась?
   – Ха-ха! Чик... Чик...
   – Либо веджибургера!
   – Ч... чьто?
   – Ой, не могу, понимаешь! Хи-хи-хи! Бу... Бу... Бу... – так и сел старец на табурет.
   – Можно тофубургера!
   – А это чьто за дичь?
   – Хо-хо-хо-хо-хо! Хе-хе-хе-хе-хе! Ха-ха-ха-ха-ха! Фу-фу-фу-фу-фу!
   – Одним словом, гамбургера!
   – Пить чьто будете?
   – Ни-че-го!
   – У-ху-ху! Га-га-га!
   – Изволение выслушано! – басом подвела итог ска́терка. – Следующий!
   – Доставь-ка ты мне, скатерть-самобранка, – простонал дедуся, почмокав губами, – поя́сти это... как его... эту... як ея? Ты не помнишь, Иваньша, на ком я давеча желал жениться?
   – А-а-а, на ней-то!
   – Ну да!
   – Нет, не помню, дедуньчик!
   – Так шо вам? – нетерпеливо приспросила ширинка.
   – На Диночке? – осведомился дид.
   – Да! Нет! Не помню, дидочку!
   – Ну, так кого вам?
   – На Олечке?
   – Нет! Да! Ой, я не помню, дидулечку!
   – Ах, и кого ж?
   – Неужто на Танечке?!
   – Ну, так кого, в конце концов?
   – Не помню, дзедунь! Однозначно!
   – Короче, предоставь мне, скатерть-самобраночка, хучь Диночку, хучь Олечку, хучь Танечку – ой, ну, ту са́му, котору аз так хотел, причем именно ее! Да чтобы жаркое мое было с подливочкой! Битте, битте – по носу перебитте! Фертьштейн?
   – Ваши хоте́ны будут выполнены! – высоким басом пропела скатерга.
   И немедленно перед дедушкой и Иванушкой появилось по банке тушёнки, ГОСТ 679-84.
   – Ой, извините, первая вина прощается! Трудовые навыки утратила после долгого неупотребления! – басом-кантанто изъяснилась скатёрка, свернулась и вновь развернулась.
   И в два счета пред дедушкой и Иванушкой предстало по ржаному пирожку: пред Иванушки – пирожок жареный, а перед дедушки – печеный. А тушёнка, понимаешь, исчезла. Однозначно! Ферштейн?
   – Будьте добры, снедайте, мои дорогие! – басочком призвала хлебосолка. – Не евши, не пивши и поп помрет!
   «Тут, – по выражению поэта, – поднялся галдёж и лай». Сами сечёте, что тут было высказано вслух каждым. Окромя сла́ни*, которая как воды в рот набрала.
   Однакось деваться некуды, сожрали дзедка с Ивашкой свойские пирожки, позе́тили* волчьими зенками хват на хвата да на самобранку и завыли.
   Посе́м* старикан возговаривает:
   – Ну что, еще какой-никакой заказ оформим, понимаешь?
   – Я к вашим услугам!
   – Нет, спасибо! Однозначно!
   Дзедочка востал, сложил наскоро скатёрочку в несколько раз, водворил ее в бере́стяную коробочку, бере́стенку поместил на слободный табуретец, сам бухнулся на инший, да и трактует:
   – М-да-а-а! Скушно чтой-то, Ванюша!
   – М-да, м-да! Ску... ку... ку... кушно, дедуганушка!
   – Отчего тебе скушно, ик... ик... Иоканаанушка?
   – Ку... ку... ку... кушать хо́тцы, однознацно! А тебе отцего ску... кушно, дедоцка?
   – Не па́мятую, дозволь вспа́мятовать, я ж вспомя́нчивый... Ик... Ик... Ку... Ку... А-а-а, вспа... памятовал, Ванёчек! Ты же мне, дружочек, загадочку еще не загану́л*! Ну-се, загадывай смело, Ванюся, во первой раз! А уж я-то умишечком своеро́дным пораскину, парнишечка! Да вот тильки умишечка-то у меня совсем не слишечком!
   – Рассказывай сказки, дзедулечка! Ващще! У тебя же разума анбар! Ну, слушай, мощный разумом дзедулище, мою загадушку во первой раз! Мал малышок, буян на носок; вина в рот не берет, век песни орет – кто сей?
   Напру́жился тут мощный старик всеми мощами собственного амбара, поразмыслил насчет этакого олуха, который вина в рот не берет; ни аза дзед не размыслил, да и молвит:
   – Сдаюсь, Иваша! Ващще, понимаешь! Всё у́зрил, всё сознаю, ни бельмеса не смыслю! От старости страшной, непомерной – всяческого размы́сла* лишился! Ан нет, примыслил! Ты же не сытый и я отощал! А у меня хочь ни ушицы, ни кашицы не состряпано, но в то же время скатереть самобранная, хлебосольная налицо!
   Тут дзяд, пыхтя, подыну́лся*, взял с табуреточки чудненькую бересту́шку и вынул отту́лева небрежно свернутое полотнище.
   – Тенчас* я ее разложу, и на́добе велегласно* сказати захватывающие волшебные словеса: «Подай мне, скатерть-хлебосолочка, похлебати-пожевати!» – и глаго́лай, чего душеньке угодно!
   Старичища расстелил на столешнице шириночку камчатную, самобранную, да и вразумляет, приплясывая:
   – Ну, говори какой-нибудь заказец, Ивасецка!
   – Подай мне, о хлебосольная моя, предположим, пожевать ма... ма... ма... манго!
   – Ш-ш-шо? – прошелестела жи... ши... шириночка.
   – Ой-ёй! – так и присел дед на свое место. – Фе... Фе...
   – То бишь этого... Как его?!.. Фейху...
   – Шо-шо?
   – Ай-яй! Фуй... Фуй...
   – Си́лечь* фейхо...
   – Ась?
   – Ой-ё-ёй! Фах... Фах...
   – А́либо* фейхе...
   – Чё?
   – Нет, ну я не могу! Ой-ой-ой! Фарш... Фарш...
   – Мабудь, фейхоа!
   – А это шо за петрушка?
   – Ой-ё-ёй! Ай-я-яй! О-го-го, понимаешь! Першт... Пертш...
   – В конце концов, банана!
   – Хлебать шо будете?
   – Однозначно – ни хрена! Ни петрушки!
   – О-го-го! Пертшейн?
   – Ваша хочь услышана! – баси́шкой обсказала скатерка. – Последующий!
   – Поднеси мне, скатерть-самобранка, – возопил дзедушка, предозаряясь благоутробием*, – пожевати это... как его... эту... ту... ну ее самую! Как ея? Ты не припоминаешь, Ивашенька, коханочку мою, кою я даже собирался вести под венец?
   – А-а-а, ее-то, ту, удивительную?!
   – Вот-вот! Ту самую́!
   – Не припоминаю, дзеду́шенька!
   – Так кого вам ишшо? – нетерпеливо спрохала брани́на камчатная. – Пе... Пе...
   – Ой! Наташечку?
   – Мабудь. Не припоминаю, дзедусечка!
   – Шо? Неужто ее? Печ... Печ...
   – О-о-о! Инночку?
   – Не исключено. Одначе не припоминаю, дедулечка! Однозначно!
   – Шо-о-о, её самоё? Ну ё-моё! Пер... Петр... Петуум...
   – Ох! Леночку?
   – Может быть. Чтой-то не припоминаю, дедуленька!
   – Шо, и ее тоже? Петро... Петру... Патруль...
   – Ну-се, одним-двумя словечками, преподнеси мне, ска́терочка-самобраночка, ту самую-рассусамую, которую я вожделел! Да чтобы коханочка моя была в подливочке!
   – Ваше волеизъявление неукоснительно будет исполнено! – центральным басом умозаключила камчатка. – Битте – по шее побитте! Петрфшейн?
   И сей же секунд перед деду́шушкой и Ива́шушкой материализовалось по незрелой фиге на тарелочке.
   – Ох, простите на глупости, не судите на простоте! Ку... ку... кураж пропал после недолгого недоупотребления! Однозначно! – басом-баритоном высказалась скатерга, скаталась и на́ново раскаталась.
   И тотчас же пере́д дедушушки и Ивашушки выскочило по яблочку на блюдечке: пере́д Ивашушки – яблочко тольки что сорванное, сорта пепин лондонский, а перед дедушушкой – печеное. Однозначно, понимаешь! Незрелых же фиг не стало. И ну их на фиг!
   – Пожалуйте угощайтесь, любезнейшие мои! – баритонистым таким басёнком пригласила слань. – У нас так: на рабочего робь* найдется, на голодного кус сыщется!
   Тут бурно вспыхнули скулёж и хай. Можете сами себе представить, какие недипломатические выражения были тут произнесены! Стлань флегматично отмалчивалась.
   Впрочем, роби́ть нечего, умяли дедка с Ивашкой свои яблочки, поглядали крокодиловыми гляделками гавиал на гавиала да на столе́чник* и прослезились.
   Тут старикашка и загибает:
   – Ну что, еще кой-какие заказишки сформулируем?
   – Однозначно! Я к вашим услугам, понимаешь!
   – Ни-и-и, мерси! Нихьт ферштейн!
   Подзды́нулся* дзядка, скомыха́л* ска́терник, запихнул в коро́бицу, кою кинул на вакантный табуретуум, плюхнулся на другоякий, да и хнычет:
   – Э-хе-хе-хе-хе! Ой, грустно чтой-то, Иога́ха!
   – Хе-хе! Очень грустно, деду́ха!
   – Отчего тебе грустно, детинушка?
   – Закусить хотче! А тебе отчего скушно, дедусюшка?
   – Не па́мятимися*, позволь вспомнить, я вспоми́нчивый... А-а-а, памятимися, Ивася, ты ж мне головоломки еще не все вломил! Ну-се, ломи-ка мне в голову, Ивасик, во другой раз! А уж я-то, с умцом моим, вникну в суть эвтой проблемцы, Ваньцо! Да вот только умца-то у меня – крохца́!
   – Дезинформах... мах... махца́, дедунечка! Ващще! У тебя же умца усадьба! Ну, слушай мою головоломушку, многоразумнейший дедунюшка, во другой раз! На море на взморье, на белом на камне сидит птица под тутуем; она Богу молится, взмоляется, царю поклоняется: дал ей Бог волю в царе и в царице, в молодце и девице; не дал Бог воли в рыбе да в море – кто сей?
   Задумался тут разуми́тый старбе́нь всею многообъятностью свого разума: що це таке – тутуй? И ищо: що це таке – тутуя́? Мабудь, це тутуировка? На тутую́? Увы, ни тутуя́ не надумал разу́мливый старинушка, да и мямлит:
   – Сдаюсь, Ивасюшка! Ну, ващще! Всё зи́рял*, всё знаю, ни тутуя... – тьфу ты! – ни йоты не вспомню! От старости страшной, непомерной – всю память как отрезало! Ан нет, припа́мятовал! Ты же еще ажино́лича* червячка не заморил, да и я ой давненько сижу на диете: на пище святого Антония, понимаешь! А у мене хоша́* ни шиша не сварганено – ни щербы́*, ни боршша, одначе скатереть хлебосолка, самобранка нам верой и правдой служит!
   Тут дид, бухтя, поды́лся*, схватил с табуретишки коробушку и выудил оттыдова скомкан кус чу... чудненькой такой тканишки камчатной.
   – Сей момент я поразглажу ее, ширинушку мою щедрую, и треба во всеуслышанье сказанути забористое первобытное заклятьице: «Даёшь мне, скатерть, пососать-покушать!» – и тут же ей сообчи, чего ёчкам* приспичило!
   Старичи́шка постлал щедроподательницу на столе́ц, чуть пригладил ее ладошками, да и предлагает:
   – Ну-се, содей свой заказище, Ванятка!
   – Даёшь мне, ска́терничек-самобранчик, посмокта́ть* пепси-колы!
   – Чего-чего? – пробасила самобра́нчушка и принялась громко браниться.
   Брань ее с сожалением опускаю. Что поделаешь – Чехов не позволяет! Чёмор* подери, не я один вынужден в литературе наступать на горло собственной песне и делать вид, будто и я в пенсне! Но только в литературе!
   – Фы... Фы... Га-га! – пропищал дедушка.
   – Аль кока-колы!
   – Шо-шо?
   – Гы... Гы... Фэ! Фэ!
   – А́льбо швепса!
   – Ась?
   – Го-го!
   – Або спрайта!
   – Чё?
   – Гу... Гу... Ой, я же не можу! Пфу! Пфу! – повалился дед на сиденье.
   – Можно несквик!
   – А это шо за а... а... апогаре́*?
   – Цх-цх! Фэ-фэ! Гы-гы!
   – В конце концов, ред булл!
   – Выкушать кого-чего изволите?
   – Ничего, вот кого!
   – Пфе... Пфе... Го-го-го! Ть... Тьфу!
   – Ваши хоте́нки заслушаны! – низким басом прощебетала само... само... самобраню́шечка в сопровождении аккордеона-невиди́ма. – Нижеследуюш-ш-ший! Ш-ш-шо?
   – Да ты не шокай, а шообрази уж мне, шка́терушка-хлебошолушка, – закричал благим матом дзедушка и, вскочив, подтянул надра́ги*, – ишку́шать это... как его... эту... да как же ее? Эх, шо ты будешь де́тельштвовать! Пфе... пфефферштейн? Ну, гошпожу шердца! Шуженую-ряженую мою! Аппетитную, в подливочке! Ты ишшо памятуешь, Иванушка, от кого я без ума? А? Шо?
   – А-а-а, от той, обольштительной?!
   – Ага! – и дзед шлепнулся на свой прежний пьеде... стал... пьеде... стол... пьеде... стул... пьеде... табурет – ну... той... лексемой! – этот, как его... пьедесид!
   – Нет, не припамятую, дзедуленька!
   – Так чё вам? – басом-профундо поинтересовалась ска́терочка.
   – От Ириночки? – спытал дзид.
   – Разве? Не припамятую, дзидочка!
   – Ну, так кого вам, а? Чё?
   – От Ариночки?
   – Не припамятую, дзядочка!
   – Ах, и кого ж? Чё ж?
   – От Катеньки? От Машеньки?
   – Ну, так кого, чё вы, в конце-то концов?
   – Хоть убей, не припамятую, дидушка!
   – Ну, парочкой-троечкой вокабулочек, поручи моему попечению, хлебосолочка, скатёрочка, хочь Ириночку, хоча́* Ариночку, хоть Катеньку, хош* Машеньку, но токо ту са́мошную*, кою я страстно желал, причем именно ее! Чё тут добавишь? Да, и ч... ш... ч... абы жаркое мое было с подливочкой, вот чё!
   – Ч-ч-ч... Ш-ш-ш... Оди́ным словечушком, злой гений бы вас побрал! Ваши пожелания четко и швидко сбудутся! – басюгой выразилась скатерюга.
   И в то же окомгновение пред дидочкой и Ивашечкой образовалось по трёхлитровой стеклянной банке с касторкой, ГОСТ 18102-95.
   – Ой, коли вышло что худо, так отвечу извиновата! Дисквалифицировалась после длительного злоупотребления! Ох, дура я, дура! – басом-буффо вдалась в рассуждения самобранка, собралась в ско́мок* и сызнова распрямилась.
   И за́раз преди́* дидочки и Ивашечки оказалось по стакану молочка да вдобавок по тарелочке киселика: перед Ивашечки – киселик ржаной, а пред дидочки – овсяный, в коем бета-глюканов поболе, для диеты весьма полезно. А касторки уже и в помине не было, вот так-то!
   – Милости прошу, полакомьтеся, родненькие мои! – басиком изъявила хлебосолка. – Сами видите, за столишкой много еств!
   Ну, тут лопнул терпеж, тут последовал такой шалтай-болтай, что нет надобности специально его пересказывать: возьмите, к примеру, пудовую гирю, уроните ее невзначай на ногу собеседнику и вы услышите в точности такие же диатрибы, инвективы и заключительные филиппики, sic! Вот только полотнище угрюмо немо́тствовало.
   Что деять, як быть? Неча и зубы заговаривать, иншего выхода нет, ни шайтана не поделаешь – слопали дзяд с Ивахой сво́йные* порции молочка да киселика, побачили голодными очами ненае́да на ненаеду да на скатерть и натуту́рщились*.
   Тут дзядка и сказова́ет:
   – Ну что, еще когда-нибудь что-нибудь або кого-нибудь будем заказывать?
   – Я к вашим услугам! Завсёгды!
   – Нет-нет, покорно благодарю!
   Дзядушка взнялся*, смял ска́терничек, сунул ком в коробу́льку, швырнул оную на табуреттиш, засим оседлал кресло-качалку в стиле... в стиле чёрт-те что! – то бишь изделие под названием First Lady, в по́шибе Pin-Up, от германской дизайн-студии Opium 304, выполненное в виде первой в мире атомной бомбы! Дзид задом елозит по взрывному устройству и при этом гуто́рит:
   – У-ху-ху! Э-хе-хе! Ох, грустно, ох, скушно мне чтой-то, Иша! Ой, ти́кает чтой-то подо мною! Ну надо же! Неужто неумолимое время?
   – Йес, дз... дз... дзедусь! Да-с! И скушно, и грустно, уважаемый! Как тому поэту!
   – Отчего тебе скушно и грустно, Иогашечка? И тому поэту?
   – Похлебати хоти́тся! Да и подзажевати не помешало бы что-ни-что*, пока еще есть времечко! А тебе отчего скушненько и грустненько, дзедунь?
   – Не па́мятствую, прикажи покопаться в па́мятухах*, я памятливый... Ах, мнится мне, что у нас была добрая цель, да не так вышло... А-а-а, я припомнил, Иоганнсик! Ты же мне ребусы-шарады еще не все зашарашил! Ну-се, не бойсь, сообчи своеумную шифровочку, Иога́нньша, во тре́тей раз! А уж я-то умишищем своим поразлука́ю*, парнишище! О-го-го! Да вот то́личко умишища-то у меня совсем без излишища! Ой-ёй! Токма́* поспешай, Ишута! Надо поторопиться – а не то тиканье прекратится!
   – Да ладно, дзедулечка! Ващще! У тебя же мозгов коттедж! Ну, слушай, мозгови́стый дзедулюшка, мою шарадушку, мой ребусишко, мою шифровушку во третей раз! Крылья орловы, хобот слоновый, грудь кониная, ноги львиные, голос медный, нос железный; мы его бить, а он нашу кровь лить – кто сей?
   Тряхнул тут мозгами мозгастый дзедок, напряг все способности своеуверенного коттеджа, поподпрыгивал на адской машинке, пощупал ее повсюду, обнаружил, что у нее крылышки орловы, грудка кониная, ножки львиные, голосок медный, шнобель железный, но вот хоботочка слонового почему-то нет! Мабудь, сей изъян суть брак по вине изготовителя? Изумился дзедунька, да и излагает:
   – Ващще! Сдаюсь, но не умираю, Ванюрочка! Оттого-то я и вечный: всё зетил, всё осознаю́, ни тутуя... – тьфу ты! – ни шпента не соображаю! От старости страшной, непомерной – всю сообразительность к едрене фене отшибло! Сказывай смело, Ивасик: кто сей лютый змей?
   – А покушанькать не имеешь охоту?
   – Нет, нет, нет, нет! Изъявляй скорее, Иогасик, кто сей люти́ща, не томи душу! Бонбузея?
   – А-а-а, сей? Так это, дзедусечка, комарик! – растолмачил Ванёк. – Натюрлих! Сей змеенравный люты́га на носике у тебя восседает! Вот баран!
   Дзедушка Ващще Премудрый зе́ркнул* в зерцало свое роскошное, бронзовое, прегламурный презентец царя Приама, и речет:
   – Да где же? Не усматриваю, Ивашка, оного барашка-то! Прозираю под собой бонбу и токмо! Она classíc! Sic! Sic! Sic!
   – Да что ты, дзедунечка! Будь так галантен: не веруй своему зы́зому* глазу, веруй моему вескому гласу! На мясистый-то носище и кома́шка чешет! Ну баранище!
   – Ах! – молвил дзя́дынька. – Глазыньки-то у меня вельми др... др... др... древлие, сам-то не у́зрю оного бяшку-то, а зрю прямо под собой бо́нбищу! Реши оного комари́шку, Иванушка! Пореши его без излишних изречений! Это тебе в благопотре́бные деяния заверстается!
   – Без метких, правдивых речений и кома́ришку не решишь!
   – Ой ли, Иоаннушка?
   – Ой, ой, дзедуленька! Даже не сумлевайся!
   – А вдруг без глаго́льствования – да исполнится?
   – Без решительного глаго́лания не исполнится!
   – Ох, сомнительно мне, Ваню́та!
   – А кто нонче не в сумленьях, дедулечка? В тридесятом государстве-то – тридевятейшая кар-р-р... кар-р-р... поррукция!
   – Ох, и не благостно мне, Иваночка, на бонбёночке-то сидючи! Всё время что-то чешется: и в тазу, и в глазу, а теперь вот еще и в носу!
   – А кому ныньма благостно, разлюбезный дзедко́?! Тридевятая пыр-р-р... пыр-р-р... пыррукция – в тридесятом государстве-то!
   – А что, Ивася, еще не сгинул с носули-то конь крылатый, долгохоботный?
   – Нет, он не сгибнул, дедулюшка! Вот ведь валу́х*!
   – Кто, кто?
   – Альдебаран!
   – Н-да-а-а, ах он аль да... аль де... аль дю ове́н! Ах, и архаришка не спорхнул, и бонбомьерка на месте! Ну-с, незачем рассусоливать, Ваня! Чпокни оного буратину, Ванюточка! Пореши его, Вань, нестерпимым словцом, со всею свойской молодецкой решительностью! Убий оного муфлона, Иоанн, будь так любезен! Битте – до смерти убитте! Натю... тюрлих! Это тебе в бла... бла... благопотребные тружде́ния заверстается! Вот, помнится мне, проголодался я однажды и...
   – А если он меня убьет?
   – Тогда это ему в бла... бла... благопотребные труждения заверстается!
   – Ой!
   – А ты как думал? Альбо ты его, альбо он тебя! Алибо Иван, алибо баран! Або тридесятое государство – тридевятую пуркурцию, або тридевятая курпурция – тридесятое государство! Ну, действуй, действуй, Ванечка, не томи душу! Не то будешь съеден!
   – Ай! Ба... ба... банза-а-й, благосклонный дзедушечка, я самур-р-рай, однозначно! И-и-ий-ё-моё!
   Тут юнг Иоганн-дуранданн дедку десницею в голице по носайке – чпок!
   Стал у дедульчишки не носишка, а прямо-таки рог носорога! Айбо* хобот, токмо торчащий торчмя и ороговевший!
   Дедушка Ващще Премудрый хоботище потрогал трясущимися перстами да возопил:
   – Ах, ах! О-го-го! Неу́що* мой нос на́ковальня, що в него всяк толкти́т*? Чё это за торчок, Иогашка?
   – Ах, сколь удивительно, дедулечка! Сей рожок – монумент, сиречь бюст в честь почившего оного насекомого! Вишь, дедуньчик, на твой носарик гнус уселся – вот ведь куца́н*! А я оного кровососа-то и решил жизни! Это мне в благопотребные труды заверстается! Так ли, диду?
   – Так, так! Sic, sic! Зюйди – ах, тьфу ты, цум тойфель! – вести эти достоверны и непререкаемы, Ивасик!
   – Ну, то-то же! Я, прежадо́бный* дедусик, на правду черт! А посикать – прямо-таки Мефистофель!
   – Ах, Ивась, завали правду золотом, затопчи ее в грязь – всё наружу выйдет! Sic, sic!
   – Вот именно, сик-сик! Раз так, разболезненький де́динька, я тебе еще одну баечку сбаю – токото́* ее вспамятовал: не для чего иного прочего другого, а для единого единства и дружного компанства! Вот тебе баечка, а мне калачик да саечка. Чур, сказка от начала начинается, до конца читается, в середке не перебивается! Ну, слушай дальше, дедка! Ну, сказывать дальше, дедоха?
   – Ин, слушаю, детка! Ин, сказывай дальше, правдо́ха*!
   – Итак, зачинаю, дидушку! Толькя сховай хоботок в хоботной платок!
   – Натюр... тюрлих, цум Мефистойфель! Толды́* уговор: зачатой труд оканчивай, Ио... Ио... Иоканаан! А-а-а! О-о-о! Вспомнил! Вспомнил!
   – Шо? – завопил Иваня.
   – Чё? – заорала скатерть-самобранка, высунувшись из вместилища.
   – Чьто-чьто? – не вытерпела – встряла в разговор бомбочка, бренча значительно громче. – Чьто так, тики так?!
   – Ее зовут Ар... Ир... На... Та... Ка... Ма... Ле... Инн... Оль... Ди... Зоечка! А вот фамилии не припомню, хоботцем клянусь, цум Фауст!
   – Да цыц-ка ты! Не перебивай! – хором закричали Ивашка со скатертью и бомби́ной.
   – Ня чуць ничо́га, ни гамани́!* – басом певца-октависта добавила самобранка певучим речитативом под аккомпанемент гуслей – невидимок и одновременно самогудов. – Однознацно, понимаешь! А ты гуторь, гуторь, Иванецка! Растабаривай, фантастицный мой! Я не цу́ю, бай пусце!* Пусце, пусце, Ваньца, цум... цум... цум пацан!
   – Вот так! – веско произнесла бомбушечка-душечка. – Токо так! Тики-так!
  
   Высокоумные примечания
  
  * Во́ймовать – внимать.
  * Уго́ивать – устраивать.
  * Еду́н – едок, обжора.
  * Дога́нываться – догадываться.
  * А́нно – даже.
  * А́нда – даже.
  * Зе́хать – зырить.
  * Хочь – хоть.
  * Колды́ – когда.
  * Стлань – то, что постлано.
  * Слань – стлань.
  * Зе́тить – зырить; однокоренные слова: зенки, зеница.
  * Посе́м – затем.
  * Загану́ть – загадать.
  * Размы́сл – рассудок.
  * Подыну́ться – подняться.
  * Тенчас – сейчас.
  * Велегласно – громко.
  * Си́лечь – сиречь.
  * А́либо – али, либо.
  * Благоутробие – благодушие.
  * Робь – работа.
  * Столе́чник – скатерть.
  * Подзды́нуться – подняться.
  * Скомыха́ть – скомкать.
  * Па́мятимися – мне помнится.
  * Зи́рять – зырить.
  * Ажино́лича – аж, ажно, даже.
  * Хоша́ – хоть.
  * Щерба́ – уха.
  * Поды́ться – подняться.
  * Ёчки – душа, сердце.
  * Смокта́ть – сосать.
  * Чёмор – черт.
  * Апогаре́ – шипучий напиток.
  * Надра́ги – штаны.
  * Хоча́ – хоть.
  * Хош – хоть.
  * Са́мошная – самая.
  * Ско́мок – смятый ком.
  * Преди́ – перед (предлог, требующий родительного падежа).
  * Сво́йный – свой.
  * Натуту́рщиться – нахмуриться.
  * Взняться – подняться.
  * Что-ни-что – что-нибудь.
  * Па́мятухи – память.
  * Лука́ть – кидать.
  * Токма́ – токмо.
  * Зе́ркать – зырить.
  * Зы́зый – косой.
  * Валу́х – баран (легченый).
  * Айбо – али, либо.
  * Неу́що – неужто.
  * Толкти́ – толочь.
  * Куца́н – баран (не легченый).
  * Жадо́бный – любезный.
  * Токото́ – только что, сейчас.
  * Правдо́ха – правдивый человек.
  * Толды́ – тогда.
  * Ня чуць ничо́га, ни гамани́! – Не кричи, ничего не слыхать!
  * Я не цу́ю, бай пусце! – Я не слышу, говори громче!
   Продолжение следует.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"