Дванов Андрей. Реверсия. Глава 2

Наброски кобры

Доигравшись до Оскара, отшлифовав сорок пятый

и во славу новой чумы восхваляя Пирра, -

завязь ржавой звезды осыпалась кровавыми пятнами,

отравляя свободу в страдающем теле мира.

Любой закон глупее, чем остаток

эйнштейнова деления на ноль:

так, офицер нацистского гестапо

есть сопряжённый множитель Остапа

(их общий знаменатель - Ной).

Тепличный фронт? Оркестр батарей?

Двуглавая орлица в катапульте?

Диванный марш-бросок в квартирном культе

безличности?

Но горстка бунтарей

устала быть запавшей кнопкой в пульте,

сырьём для новостей, мишенью пули,

придатком безъязыких букварей...

Сентябрь 2014

Развивая Пушкина

...Старик ушёл. Старуха, расколов

на щепки ненавистное корыто,

бесхитростный готовила бульон

из водорослей, соли и голов

червонной масти: рыбная коррида

закончилась нестираным бельём

скупой крестьянской выделки в обтяг

усохших для дворянских атрибутов

крестьянских тел, изогнутых дугой.

Чешуйки государыни в лаптях

останутся надолго. И тугой

штормящий ветер, сдуру перепутав

приливы и отливы, сохранит

сам берег в неизменности, как память:

след старика, проложенный к воде,

и плач вдовы.

...облобызав гранит,

старуха отрешённая копает

сокровища, зарытые нигде.

17 октября 2014

Tarantul

Драпая, как безумный хромой паук,

время стремительно выбежало за полночь,

выкусив в памяти дырку. Ни лиц подруг,

ни их телефонов. Если ты вдруг запомнишь

что-то подобное в будущем - сплюнь в блокнот:

стишки, выпадая в осадок, имеют свойство

переживать людей, от среды блатной

до архитекторов душ из свечного воска.

А покуда в углах паутина - повесь гамак

и вращай целый мир, повернувшись к избушке задом,

признавая всё то, что не покорил Ермак,

своей малой родиной; вектор прозрения задан

внутренним компасом. Робкая месть часам

за совокупление стрелок два раза в сутки

холодной не вышла: съёжившись, ты почесал

кенгуру, дав зарок из тюремной утробы-сумки.

Октябрь 2014

Басенка сквозь время

За нами двое в чёрном - глаз да сглаз.

Иначе в чью-то глотку влезем рыбьим

колючим позвоночником, на раз

заткнув фонтан-конвейер, либо выбьем

обрюзгший зуб, способный лишь на цык.

Мы - локоть в кружевах-кровоподтёках,

укушенный и близкий, будто цинк

для Родины, не видящей в потёмках

excelsior. Мы - стражи пирамид:

пусть человечность, дремлющая в сфинксе,

вернётся к нам и, может, сохранит

черновики о каждом, кто не свыкся

с амфитеатром пешечных бравад,

знамён, девизов, в такт хамелеону

мигающих в сто тысяч киловатт

сильней, чем грезилось Лаокоону.

Октябрь 2014

Echos. Residuum

Светлане Кудрявцевой

В былые дни я вырыл здесь окоп.

А нынче, раскопав заместо каски

научный скарб, ты смотришь в микроскоп,

примерив инфузорию из сказки

про Золушку. Но современный принц,

на четверть - жид, на три - гестапов фриц,

предпочитает прятать изумруд

под половицей, вскрикивать "naturlich!" -

гоняя мух, что в ужасе замрут

башкою в пыль, повесившись на тюлях.

Краеугольный холостяцкий быт:

почти что жив, почти что не убит.

Покуда мойры ткали сарафан

в приданое возлюбленной мамзели,

принц прыгнул в персональный саркофаг,

покрылся паранойей. И глазели

щебечущие радостно борцы

за воздух, как полопались дворцы.

Последний, гордо выгнув три стены,

нависнул над садком Семирамиды;

но, будучи рахитным со спины,

казался лишь наброском пирамиды.

Кирпич просел. Забытая скрижаль

грызёт фундамент с вежливым "мне жаль".

...Сутулая походка октября

передаётся мне обычно вкупе

с психозом листьев: нервно теребя

редеющий висок, лысею в кубе.

К подошвам пришвартовываясь, грязь

твердит, что я дерьмовый, в общем, князь.

Но загнанное в угол deja vu,

оскалившись улыбкой анаконды,

не в силах больше прошипеть "живу!" -

на брюхе уползает в катакомбы,

оставив от шести минувших лет

не тьму ещё, почти уже не свет.

Ноябрь 2014

Одному товарищу

Андрею Иванову

На треть мудрец, на треть циничный чёрт.

В остатке - айсберг, спрятавший под воду

груз силы в правде жизни, как отчёт

за прошлое, как месть громоотводу:

сноп искр громовержцу за плоды

познания - сырьё для кальвадоса.

Струна упрямо кутает лады

обрывками мелодии Атоса.

Ступай конём не в шахматную степь,

но - на распутье, как заправский витязь:

где жизнь хрипит в лицо: остановитесь! -

там смерть берёт гитару, чтобы спеть.

Ноябрь 2014

***

Безрассудный потомок рыцарей и монголов,

я когда-то видел гадюку в любом уже.

А теперь измеряю стаканами спирт глаголов

и провижу грядущее с точностью до уже.

Нарастил на хребет новых мачт, куполов и башен,

чтоб из каждой стихии был виден её предел.

И Олимп покорён, и потешный Парнас загажен;

правда, морду вандала я так и не разглядел.

Говорят, у него прыщи от хорошей жизни,

а от сытной кормёжки лопается узда.

Остаётся грозить кулаком, мол, "ещё покажись мне!"

Но повсюду нахально светит его звезда.

Вот и выкрутил лампочку; в пробку вонзаю штопор.

Поздравляю себя с темнотой - вот и весь резон.

Тост за здравие чёрных дыр: я бы их заштопал,

да не хочется портить иглами горизонт.

9 декабря 2014

***

My thoughts are stars I cannot fathom into constellations.

John Green*

Мы встретимся с тобой на похоронах

друг друга, оставаясь незаметны

для остальных, узнав друг друга по

пронзительному шёпоту деревьев

и шороху несделанных шагов,

ведущих через время и пространство,

узнав по бледной коже облаков,

копирующих судорогу тени

на мраморе чуть впалых щёк, узнав

по цвету губ, сливающихся с небом,

по красной тачке, мчащейся на свет

рождественской гирлянды метастазов.

Мы встретимся с тобой на похоронах

друг друга. Дождь, рисуя на асфальте

твои глаза, не передаст ни слёз,

ни боли, ни застывшего безумья

последней пытки - разглядеть тебя

сквозь панцирь онемевшей роговицы.

Как многое зависит от дождя!

От капель, выбивающих стаккато

по мостовой в надежде обрести

чуть большее, чем смерть, за право жизни:

стать музыкой. Но музыке, увы,

созвучны только гаснущие звёзды.

Мы встретимся с тобой на похоронах

друг друга, обращая в бесконечность

отчаянье окаменевших цифр,

абсурдность геометрии, в которой

нам удалось, Евклиду вопреки,

сомкнуть одной фигурою мгновенья,

отпущенные нам. И вот, найдя

в безлунном полумире отражений,

в предсмертном зазеркалии зрачков,

твоё лицо, срывая амальгаму

с обмёрзших губ, я выдохну слова

из глубины глухонемой Вселенной:

мы встретимся с тобой на похоронах

друг друга. И, соединив ладони

в отныне неделимое, уйдём

в единственную нашу бесконечность,

зажатую, как оберег, в руке

живого и здорового ребёнка.

Декабрь 2014

________

* Мои мысли - это звёзды, которые я не могу собрать в созвездия.

Джон Грин (англ.)

***

Жизнь в коммунальной стабильности карцера.

Смерть в Новый год, со Снегурочкой под руку,

мордой в салат, наслаждаясь танцами

розовощёких нетрезвых отроков.

Из поколения в поколение,

из предыстории в постапокалипсис:

мудрость оленя и орден Ленина

разом, по блату, - тем, кто покаялись.

Это не грех, это шалость детская:

пальцы скрутив, точно узел Гордиев,

в зеркале быть молодыми и дерзкими,

в жизни - уже ни на что не годными.

И, под сарафаном нашарив радио,

вырвет проводку связист без адреса:

гнилостен пир с сухарями-правдами,

крестная масть воровского атласа.

18 декабря 2014

***

Отыщите меня по весне, когда снег растает,

когда мёртвые псы, отогревшись, вернутся в стаю,

когда старый приёмник объявит сезон охоты,

когда грязный асфальт отшлифуют собой пешеходы,

превратившись в свирепый наждак, в дикобразов, в шприцы,

когда вздуются вены на синих запястьях жрицы

плотоядных земель, где больные ростки озимых

прикрывают собой очертания гнёзд осиных,

где ручьи не впадают в реки, а только в спячку,

где деревья, сгноивши почку, распустят пачку

для вцепившихся в сук балерин на опасной ветке,

вечных чёрных вдовцов из невидимой контрразведки.

Отыщите меня по весне, когда будет мокро,

когда мокрое дело, и в горьких слезинках морды

на ментовском столбе тех героев, кого, попутав,

чёрт вербует в холопы Гитлеров и капутов.

Семафор просигналил отбой, закрывая веки,

выгнув рельсы до треска в рёбрах грядущей вехи -

предпоследней эпохи застывшей весенней грязи

в ожиданье спасителя в рваной джинсовой рясе.

Быть распятым на красном кресте - не нужна отвага.

Облака провоняли больницей: всё та же вата

тех же капельниц-горизонтов, сухих и звёздких,

забивающих горло хрипящим комком извёстки.

25 декабря 2014

ЗБС

Путь-дорожка из дому уже не выведет:

на пороге - живой, на свободе - мёртвый.

Кто-то доброй рукой на граните выдавит

пару строк, отзвучавших последней мантрой.

Пару строк, из которых я криво сотканный,

дряхло сбитый, любовной соплёй измазан,

недовольный Москвой и её высотками,

петербургским дождём и водою с Марса,

поднебесным тотальным оргазмом глупости

и заоблачным пальцем, в виске крутящим.

Обломайтесь, рога! Обломитесь, лопасти!

Поперхнись, папироска, живым курящим!

Здравствуй, время моё, здравствуй, время-денюжка!

Здравствуй, мир мой! Я - дырка в твоём кармане.

Твой хандрозый скелет, заслоняющий тенью шкаф,

из которого - песенка, писк, комарик!

Гость незваный, татарин, угрюмый заполночь,

в горле космоса - рыбы бесхвостой хрящик.

Богомаз-музыкант, я спою вам заповедь

бледнолицых стишков, - и сыграю в ящик.

26 декабря 2014

***

Я плавать не умею - оттого

я захлебнусь своими же стихами,

пытаясь превратиться в одного

из тех, кто черепашьими шагами

смогли догнать трёх первенцев-слонов,

взвалив весь мир на собственные спины.

Я постигал отсутствие основ,

смотря на жизнь голодным взглядом псины,

которую железным сапогом

пинали в морду дети постмодерна.

Я не был им ни другом, ни врагом.

Не чтил ни Президента, ни Бандеру.

Я мимо нот: случайный диссонанс

в симфонии грядущих поколений.

Я видел мир, упавший на колени, -

и этот мир набросился на нас.

30 декабря 2014

***

Попавшие под колесо фортун,

впечатанные в сизый грунт с момента

явления на свет. В безмолвном рту -

застывшая оскомина цемента.

Размолотый в зубах палеолит.

Пещерный крик в светодиодных джунглях.

Кровосмешенье выцветших элит

и маргиналов, пляшущих на углях.

Истлевший век, сзывающий на пир;

в пасьянсы разложилась биомасса.

Встречает зиму ядерный вампир,

не помнящий ни Библии, ни Маркса.

Идейный блеск глазниц. Радиофон.

Привычка тела к праздничным веригам.

Единый цвет защитных униформ

как знак победы горечи над криком.

Бессильные, но честные врачи:

гангрена от смешного заусенца.

Пузатый бункер держится за сердце,

молитву звёздам шепчущий в ночи.

1 января 2015

***

Нам выпала угрюмая судьба

распятых распинателей Вселенной,

низверженных хранителей суба-

томных частиц. Разбужены сиреной

заместо деревенских петухов,

мы видели, как закипает гравий,

как лопнули глазницы у стихов,

поймавших взгляд с военных фотографий,

как девочка-весна звала грача -

но к ней опять летел бомбардировщик,

закашлялась напалмом - и, горча

во всё воронье, изрыгнула общих

теорий гуманизма трупный яд.

Контужный месяц сунул шею в петлю.

Шагай, шагай, воинственный отряд.

И пой патриотическую песню.

4 января 2015

***

Перо, выводящее стих, мемуар, каракуль,

есть способ общения с мёртвыми, будь то индеец

или - ранее - птица. Перо вообще оракул

мысли, жертвенник времени за идею с

синим крылом, за право, рискуя клювом,

перегрызть облака, что всегда держат нос по ветру.

А после в промокших кедах отчалить к лунным

океанам, не принимая дождя на веру.

Уплывающий в звёзды маленький наутилус

рвёт рыбацкие сети, высвобождая в рыбах

ощущение жизни, горячее, как латинос,

танцующий сальсу где-нибудь на Карибах

всегда босиком: чувствовать единение

с природой важнее, чем выбежать в скороступах

навстречу очередному оледенению

и стать его частью, вечность меж строк застукав.

Январь 2015

Delirio

Несчастные извилины скрутив

в бараний рог, в мычащий лабиринт,

я эту архимедову спираль

одним концов вонзил бы в механизм

Вселенной, исчерпавшей свой ресурс:

необходимо что-то заменить

самим собой - когда б не на века,

так хоть на радость тем, кто, приходя

чинить сей механизм, найдёт внутри

смешливую и наглую спираль,

списав на юность собственно кураж,

стремленье хером гвозди забивать,

сознания причудливый поток,

при вагонетке опыта - вагон

Надежды. Опломбированный. В нём

я был, как Ленин, скрыт от глаз и пуль.

От воздуха - подавно. Уж не здесь

ли кроется того причина, что

мне так претит тантрический уклад

распутницы Вселенной? Кружева

созвездий и обвислость энтропий?

В той скорлупе, в скафандре, как консерв,

я долго кислородно голодал -

и оттого мой мозг стал сонмом язв,

что твой желудок, жрущий сам себя.

Другим концом спирали я заткну

континуум пространство-временной,

и время если вспять не поверну,

то поверну его лицом к себе:

увижу рожу ветра перемен,

взгляну в его заплывшие глаза,

в которых пьяно щурится зрачок

и трезво стекленеет пустота.

Как в банку трёхлитровую, в неё

хоть мёд клади, хоть наливай рассол:

спустя столетье, их не отличишь.

И вот, приподнимая горизонт,

как верности пространству поясок,

я рассмотрел бы этот скучный мир

(возможно, эдак вышло б веселей,

чем щупать глобус, ряженый в корсет

меридианов, что всегда стоят,

и параллелей, что наоборот).

Лабораторный сей эксперимент

пусть завершает праздничный салют

космических масштабов, дикий пляс

галактики, сорвавшейся с цепи,

иных миров безудержный шабаш

и карусель поехавших планет:

вполне счастливый свадебный коллапс.

Короче, замыкая бытие

на самое себя, я б вызвал искр

здоровенный столб, пожар во всех концах

Вселенной разом. Впрочем, голове

пропащей апокалипсис смешон.

Январь 2015

***

Ирине В.

Климатическая зима. На дорогах щи.

В этом городе - хоть потеряйся, хоть отыщи:

тут воды не так много, чтобы концы - туда.

Это не Петербург, где повсюду - вода, вода.

Это - гордая птица: почти что родной Урал,

где прокуренным клювом заводы дымят "ура!" -

но всеобщая печка сжигает в ничто акцент.

В прежний час здесь с мечом долгоручным давал концерт

некто Юрий... А ныне, с гитарой, - батыр Ермен.

Это город ценителей жанров и перемен,

обязательно - к лучшему, ибо, ныряя в пасть

даже к лучшему, можно в горло не то попасть.

Климатическая зима. Плюс один, плюс три.

Здесь бывают морозы, но чаще всего - внутри,

под чешуйками кожи, которую драят так,

будто это доспех, а в ворота стучится враг.

Но дверной глазок до сих пор не подвёл зрачка.

Как взгрустнётся - достань ностальгию из рюкзачка,

посмотри на неё, улыбнись и повесь на гвоздь:

вспоминай о прошедшем. Оно здесь нечастый гость.

Впрочем, каждый себе маляр, чтобы красить мест,

до которых добрался, сто вёрст и сто звёзд окрест.

И палитра смеётся, и кисти готовы в бой.

Я прошу этот город... приглядывать за тобой.

18 января 2015

Посвящается деревьям

За окном не улица, а квартира.

Весь пейзаж - угловатые очертанья

умертвлённых деревьев, их перспектива

лакированной мумии, вычитанья

из лесного множества: лесорубы,

запуская булат в молодые корни

и в усохшую плоть наживив шурупы,

заглушали хрипы в древесном горле.

Эта жертва памятью ради места,

эта жертва корнем во имя зада -

образ жизни двуногих: тем мягче кресло,

чем обильней слюна в бородёнке зама.

Только листья бумаги, мертвецки-белой,

шелестят по ночам, слыша зов природы

сквозь бетонный панцирь окаменелой

черепахи столетий, жующей годы.

Январь 2015

***

С неизвестной поры у меня появилось

желание вывернуться карманом

от милостыни прошлого: впасть в немилость

к будущему проще, чем сесть брахманом

в поезд Лотос, "Нирвану" поймав в киоске

"Рыболов" между рюмочной и клозетом.

Но на флаге будущего полоски

не имеют тонов, вопреки газетам

типа "Правды" и культам религий лживых.

Это - цвет вообще, цвет дыры в подкладке

кармана души, где с рождения жило

лишь Ничто, с пустотою играя в прятки.

Отсчитав двадцать два, заблудился в чаще.

Так был юный дубок посвящён в Иггдрасили:

чтобы впитывать горькую соль настоящего,
человекам - невыносимого.

Январь 2015

Рыжему

В России друг от друга города столь далеки, что вздрагиваю я, шепнув "прощай"...

Как там, за городом? Звёздочки-фонари?

Ангел свечою ровняет чертятам шерсть?

Кто-то приходит к электрику в тридцать три;

кто-то стучится в котельную в двадцать шесть.

Эта земля не выносит большой беды.

Эта земля не выносит большой любви.

Слово - не мумия: как ни вяжи бинты,

смирно лежать не будет, хоть пасть порви.

Хоть по губам топором, хоть пером в ребро:

финская сталь, блеск-ограночка, все дела.

В три поколения пропитое добро

бродит по свету в чём мать его родила.

Кто-то, скупясь на закуску, махнёт стакан.

Кто-то махнёт в депо, отдавая честь

резким гудком. Точка. Тире. Строка -

линия губ, чтоб слепые смогли прочесть.

Но город закрыли на въезд, и ключей не жди.

Рёвом зашёлся слонёнок-завод, трубя

вторую сонату, срывая с небес дожди-

аплодисменты. Последние для тебя.

Встань-ка на табуретку: так лучше вид

на облака, на заброшенные гаражи.

На океан. И если он ледовит -

значит, по льдинам закладывай виражи.

Как там, дружище? Ангелы-мотыльки?

Солнце - настольная лампа? Немой курорт...

Кто в тридцать три за других отдаёт долги,

кто - в двадцать шесть, забивая стихами рот.

Январь 2015

Space-Dye Verse

Анастасии Кувшиновой

Тугая ночь гитарною струной

звенит. И пусть червями сточен гриф -

я снова оказался пред стеной,

как если бы забыв или простив.

Рассыпанных в созвездья фонарей

срывая серебрящуюся гроздь,

я снова оказался у дверей,

скрипящих мне, что я всего лишь гость.

Тропинка, где однажды нас свела

судьба, как нарк, сторчалась под жнивьём.

Но сколько там ни прячься в зеркала,

мы меньше амальгамы проживём.

И, в сотый раз сквозь память пропустив

калейдоскоп событий, жестов, встреч,

я в звёздном небе узнаю мотив

той музыки, которой не сберечь.

Февраль 2015

Echos. Another

Светлане Кудрявцевой

Она иногда грустит, но совсем иначе -

не так, как тогда, причину найдя в смычке,

когда под окном бунтовал надоевший мальчик,

сжимающий розу в розовом кулачке.

Теперь её мальчики наверняка - мужчины:

у их идеалов на вырост иной фасон.

Но первые мрамор лица рассекут морщины,

сползая по зеркалу, - и вот ей уже во всём

мерещится призрак детства, глядящий прямо

в глаза, и его усталый, немой укор.

Магнит с холодильника ближе, чем полюс драмы;

но стрелку на компасе дёргает до сих пор.

Февраль 2015

Qualustralis

Заливает потопом рай. Разбрелись все жильцы по миру.

Опечатанная церква небожителями пуста.

Моль гнездится среди молитв; клей елея слепил уста.

Литургический сонный квак так похож на спаси-помилуй.

Бога ряской ли повело? Дотянуть до открытых вод бы,

ну а там - парусам простор: и белеющим, и седым.

Только воды уже отошли. Мировой океан, что отбыл

свой пожизненный срок, устал быть крестилищем всем святым.

Вифлеемской звезды морей, где гарцуют в камзолах сельди,

потускнел первородный взор, перейдя на стоваттный нимб.

Но, зайдя за буйки икон, заикающихся пред ним,

некто в белом спасает рыб, разрывая канонов сети.

Небо вышло из берегов - и плывущие в море кони

тянут в небо большой корабль, где, быть может, бедняга Ной,

заблудившийся в подпространствах музык Эннио Морриконе,

пишет песнь о святой земле, что размыта морской волной.

2015

Ab-t

Аритмия дождей. Тень вгрызается в сны,

оставляя следы на размытой дороге

ржавым колером кровоточащей десны.

Жизнь уходит сквозь пальцы, впечатавшись в строки.

Видеть в треснувшем зеркале собственный труп,

надорвавшимся горлом плюющий бекары

кровеносных тромбонов и лопнувших труб;

так оркестр Аида встречает Икара.

В двадцать первом Икар - истребитель, пилот,

авиатор-мечтатель с пустым бензобаком, -

признаёт свою жизнь непригодной для од,

свои мощи бросая бродячим собакам.

Оттого, что ли, спазмами крылья скрутив,

стал воронкой для времени, конусом скорби,

острой клоунской шапкой пронзая мотив

паровозов и флейт, Ариадны и кобры,

пел - фальшивил! - свистком над огнём и водой.

Кипятил пустоту. Согревал безысходность.

Только в том, кто чужой преисполнен бедой,

Бога нет: пустота есть страдания плотность.

Февраль 2015

Оставить комментарий © Copyright Дванов Андрей (anderground.dvanov@gmail.com) Размещен: 08/08/2024, изменен: 08/08/2024. 32k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:

Дванов Андрей : другие произведения.

Реверсия. Глава 2