Дванов Андрей : другие произведения.

Реверсия. Глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Ибо всё - океан, всё течет и соприкасается, в одном месте тронешь - в другом конце мира отдаётся.
   Ф. Достоевский
  
   Время же идёт только в природе, а в человеке стоит тоска.
   А. Платонов
  
  
  
  
  
   Посвящается А. К.
  
  
  
  
  
   Как плачут рыбы
  
   Рыбы прячут в молчании душу.
   Рыбы плачут, когда им плохо.
   И рыдают ночью в подушку.
   И кусают свой рыбий локоть.
  
   Рыбам тоже бывает больно.
   Рыбе рыбу бывает жалко.
   Рыбы ночью гуляют в поле:
   рыбам в море темно и жарко.
  
   Рыбам страшно, что всюду тесно.
   Рыбам страшно, что всюду влажно.
   Рыбы ходят по краю бездны.
   Рыбы плачут, когда им страшно.
  
   Рыбий голос пропал от горя.
   Рыбы плачут беззвучно в море.
  
   Март 2014
  
  
  
  
  
   noluntas
  
   Теперь, когда горлом не лёд, но ребячий посвист,
   планетку не рвёт по швам, будто резонанс.
   И мир, выдыхая липкий, горячий космос,
   старушкой у церкви молится не за нас.
  
   Теперь, когда звёзды потухли в карманах брючин,
   над нами зияет дыра, плюс ожог бедра.
   Заправив себя коньяком, а корабль - горючим,
   уйдём бороздить океаны, начав с ведра
  
   и полураспада памяти в атмосфере
   незапертых комнат; снаружи скулит октябрь
   безмозглым щенком, забытым в холодном сквере
   и лижущим твои руки не выше локтя.
  
   Но пальцы на ощупь находят знакомый номер:
   от крика контуженых цифр трещит архив.
   Заминка длиной в секунду: "ты как?" - "я в норме", -
   и корчится в муках трубка. Словесный рахит.
  
   Не то чтоб ломались судьбы и грызлись ногти.
   В душевном заграннике - новый красивый штамп.
   Полёт аварийно прерван на полуноте,
   и оба пилота с повинной вернулись в штаб.
  
   Так эпос сжимается в стих, а точнее - в опус.
   Так мелкой монеткой меняют в мильон кредит.
   Зима уезжает на море, в бессрочный отпуск.
  
   ...а снег всё идёт. И в глазах, как тогда, рябит.
  
   18 марта 2014
  
  
  
  
  
   ***
  
   Голос, стянутый в узел тугим канатом,
   пропускает дыхание, но затрудняет речь.
   В ладони сжимая холодный, застывший атом
   пространства твоих волос, а спускаясь - плеч,
  
   я стал словоблудцем свободы: медвежье ухо
   слышит пчелиное "жжу" либо песнь сверчка
   где-то за печкой. Стол. Табурет. Разруха.
   Вдоль плеча скользят поцелуи, увы, смычка.
  
   В угасающем звуке - последнее буйство пепла,
   нежелание тела остыть, догорев звездой.
   Из того, что я слышал, лучшее - как ты пела,
   пока я бил копытом и фыркал, тряся уздой
  
   на манер парусов, раскатав белозубый Роджер
   по овалу лица, не свистя и не дуя в ус.
   Море больше не ждёт - и я это море прожил,
   набегая волной на песок нелюбивших уст.
  
   Лишь откуда-то с юга летит сумасшедший ветер,
   и на подступах к горлу становится ледяным.
   Торжествует охотник: сбежавший из клетки вепрь
   умирает в капкане; все роли соблюдены.
  
   Апрель 2014
  
  
  
  
  
   ***
  
   Анне С.
  
   И камень способен смеяться, пряча лицо
   в земле, шевеля губами солому букв.
   Косноязычный ручей не спеша, с ленцой
   льнёт к берегам, русло во льды обув.
  
   ...белые тигры, спящие подо льдом.
   В чреве консервной банки мудрейший окунь
   стал понимать, что отличает дом
   от городской рефлексии дверей и окон.
  
   Первоапрельской шуткой, сапфиром глаз
   снег обещает прохладу и белизну.
   Хрупкость движений: следы, по которым нас
   не отыскать. Всякий, поймав блесну,
  
   будет нырять в попытках достигнуть дна,
   но тяга к полётам сильней притяженья и прочих
   причин оставаться песком, чешуёй бревна,
   причин обращать в бесконечность короткий прочерк
  
   в графе "я любил". Клеймо превзойдёт печать
   по части страдания: память надёжней писем.
   Входит в привычку юродствовать и скучать.
   Ртуть по квартире. Жгучий, холодный бисер.
  
   ...белые тигры. Серая полоса:
   тень исчезает в полдень строкой сонета
   в недрах тетради. И дрогнули полюса,
   сон перепутав с явью, как Кастанеда.
  
   А по соседству - крики семейных драм,
   званый обед - перемирие - детский праздник.
   Солнце уже не спасает, но по утрам
   мир за окном живой. Оттого - прекрасный.
  
   7 апреля 2014
  
  
  
  
  
   Украина 2014
  
   Не опускай глаза, поднимая руки.
   Битва гремит, орёт в черепной коробке
   тех, кто устал быть узником мясорубки,
   в холод могил загоняя живые пробки.
  
   Не отводи глаза от прицела твари.
   Не хорони свободу в небесной тверди.
   Мертворождённые в красном, гнилом отваре,
   нам ли бояться жизни, стыдиться смерти?
  
   Не закрывай глаза: солнце стало чёрным.
   Солнце сгорело заживо от удара,
   мир облизав огнём и свинцовым штормом,
   эгоцентричным плевком поперёк радара.
  
   ...не открывай глаза. На воротах рая
   будем распяты все: брат напротив брата.
   Здесь умирают, даже не умирая.
   Здесь выживают, не возвратясь обратно.
  
   Апрель 2014
  
  
  
  
  
   ***
  
   Всех верней часы на кремлёвской башне.
   Мавзолей - Вождю, а народу - баньши.
   Это - жертва слабых родным пенатам:
   оттого уваженье сильней к пернатым,
  
   осознавшим простор. Трепыханье флагов
   на ветру непременно рождает лагерь.
   Октябрят значки, пионер в пилотке
   мне противней морды подводной лодки.
  
   Тем страшнее триумф браконьеров воли,
   что садятся гадить в пшеничном поле
   на глазах у детей, журналюг и прочих:
   за судьбу - алтын, за отчизну - прочерк.
  
   В каждом доме мир, в каждом доме пляски:
   инвалид танцует вокруг коляски,
   медвежонок, обнявшись с матрёшкой, - танго,
   в хит-парадах побед зажигают танки.
  
   Смех и радость - людям, врагам - прощенье.
   И, земле обратное дав вращенье,
   закрутив в клубок человечью пряжу,
   по воде уйдём до святого пляжа.
  
   Апрель 2014
  
  
  
  
  
   ***
  
   Лицо приобрело естественный окрас
   листвы. Нахмурив лоб, становишься уродлив
   на фоне голубей, загадивших как раз
   разбитого окна китайский иероглиф.
  
   То были письмена нефритовых чернил,
   таинственный узор. Считай - крупнорогатый
   моральный экзорцизм, который учинил
   здесь некто, заболев внезапной пропагандой
  
   искусства. Лучше - так, чем биться головой
   в бюст рослой медсестры, орудующей уткой
   с упорством вратаря, когда на угловой
   к воротам прёт фанат, махая ватной курткой.
  
   И если атаман - стерпевший всё казак,
   то будет выбрит чуб, а шашка выйдет в дамки.
   Здесь старец Гиппократ завёрнут был в косяк,
   чтоб здравоохранять того, кто едет в танке.
  
   Но химия нужна. Как говорится, бром -
   всему не голова, но минимум - головка.
   Покуда не рискнул адамовым ребром,
   в пилотке без штанов ты выглядишь неловко.
  
   15 мая 2014
  
  
  
  
  
   Echos
  
   Светлане Кудрявцевой
  
   Как живётся? Да вроде дышится.
   Год от года грубеет кожица.
   Каменею, моя владычица:
   так противно, аж сердце ёжится.
  
   Ты-то думала, мол, скучается?
   Горько плачется, пьётся-курится?
   Развлекаюсь, моя начальница:
   хохочу во всю глотку-улицу.
  
   Здесь трамваи улыбкам учатся -
   холод рельсов забавой тянется.
   Бронзовею, моя попутчица,
   а лицом - распоследний пьяница.
  
   Только ночью, бывает, щемится
   между рёбер (бог даст, исправится).
   Пропадаю, моя волшебница.
   Златокудрая, милая странница.
  
   ...всё, что пылью в глаза бросается -
   волчьим воем да Богу воется.
   Так и было, моя красавица.
   Так и будет, моя невольница.
  
   19 мая 2014
  
  
  
  
  
   Echos. Wholeum
  
   Светлане Кудрявцевой
  
   Время года спустя, на руинах календаря,
   усмиряя всю жизнь в одной бесконечной сумме
   неделимого надвое, каждый из нас, говоря
   друг о друге, сможет не врать, ибо в эрго суме
   нет критерия правды. Стыдливость щенячьих глаз,
   намочивших подушку; средних значений возраст,
   серебрящий виски - но ты, кажется, сбереглась
   в парикмахерской, и слава богу; в прихожей воздух
   пропитался котлетами; муж, что готов к восьми
   даже после работы; в октябре расцветают розы.
  
   ...мы - неделимое. Если зайдёшь, возьми
   свою фотографию и дедовы папиросы,
   чтобы - как на войну провожаешь. Одной трубой
   в крематории больше ли, меньше, - в дыму не всё ли
   равняется пеплу? Если уж мы с тобой
   надобывали пуд цианистой соли
   поодиночке, если, разинув пасть,
   смерть ожидает любого из нас на ужин, -
   поцелуй меня в щёку и отправляйся спать:
   я на передовой. Безумен. И безоружен.
  
   3 июня 2014
  
  
  
  
  
   Мандельштаму
  
   И налетит пламенных лет стая...
  
   сильное время
   крепкие корни
   мёртвое племя
   мёртвые кони
   дивное место
   новая сага
   чёрная месса
   райского сада
  
   добрые боги
   гаснущий лучик
   песни о боли
   право не слушать
   право не слышать
   звон колоколен
   скользкая крыша
   острые колья
  
   радуга плети
   за горизонтом
   высушит плечи
   выпадут зёрна
   в липкую почву
   с лёгкой ладони
   чёрную почту
   в маленьком доме
   вносят наутро
  
   высохший завтрак
   влажная пудра
   вечное завтра
  
   11 июня 2014
  
  
  
  
  
   Жить, pt. 2
  
   Жить не в гробу, но - в панцире Буратино:
   стукнув по дереву, плюнуть на все приметы
   разом. Вспомнив, что детство необратимо,
   измазать в чернилах оценки, лицо, примеры.
  
   Оставить серьёзность - осени, чьи цыплята -
   профессора математики, клювы в цифре.
   Жить - это чистить перья, а не цепляться
   за аплодисменты, как клоун, застрявший в цирке.
  
   Жить - это скрябать мышью в чьём-то грядущем,
   за-между рёбер воруя пшеницу скуки.
   Быть дорогой из жёлтого камня, а не идущим
   по ней человеком-галстуком, руки в брюки,
  
   в город мечты, где львы обретают смелость
   с первым глотком валерьянки, согласно сказке.
   Жить - превратить всё то, что вообще имелось
   за душой, в семь лепестков для чужой раскраски.
  
   3 июля 2014
  
  
  
  
  
   ***
  
   Свет одиночных камер.
   Смех детородных пугал.
   Кто потрошит руками
   бесчеловечный уголь?
  
   Дом на костях Адама.
   Кровь у ворот Эдема.
   Висельникам Майдана -
   ржавая диадема
  
   памяти. Слабый голос
   не оставляет эха:
   в глотку набив иголок,
   выхаркать в звёзды эго,
  
   приоткрывая вечность,
   превозмогая жалость
   к ближнему, - просто вычесть,
   высверлить острым жалом.
  
   Тянутся к горлу плети
   чёрного осьминога.
   Здесь умирали дети.
   Здесь ни крупицы бога.
  
   Грай одичавших пугал.
   Мрак одиночных камер.
   Стены сожмутся в угол.
   Время сожмётся в камень.
  
   Июль 2014
  
  
  
  
  
   ***
  
   Ты сможешь забыть обо мне - об очередном
   из тех, кто, бросив воинственный клич Тибета,
   сорвался с горы, на губах закусив: тебе-то
   останется солнце! Всей памяти - об одном
   открытии правд за глаза в телефонном бунте
   бродяжьего сердца. Неслыханный ураган -
   и крыши в Париже, и взорванный к чёрту бункер
   залепит дыру в чернозёме назло врагам,
   на радость граниту, для смеху ослепшим курам,
   не видевшим главного: как проступает соль,
   как кто-то обязан уйти, молодым и хмурым,
   зубами зажав бесконечно немую "соль",
   боясь темноты одеял и, не выключая
   растерзанной лампы, луч отшвырнув в окно.
  
   В надтреснутой кружке - вчерашняя муть отчая.
   И время с пространством как будто бы заодно.
  
   А птицы на полшестого - не жди дуэта:
   пронзительный звук бемоля - с насмешкой трель.
   Разбившись о память, смертельно больной апрель
   уснул, позабыв ладони в объятьях лета.
  
   Июль 2014
  
  
  
  
  
   ***
  
   На плече не рука, а горение тростника.
   Впереди не года, а живая (твоя) вода:
   намываешь песок. (Льёшь - свинец; поцелуй в висок
   так горяч...) Дом хрустальный высок:
  
   не добраться и влёт. Не оплавить намёрзший лёд
   на обрубке крыла. (Так ждала!.. ну скажи: ждала?)
   Время года - зима. Вот - мой посох, моя сума:
   только ты не сходи с ума.
  
   Ты рисуешь метель. На двоих - пятьдесят недель
   на постели в снегу, - ну а я всё бегу, бегу...
   Заглянув поутру - не узнаю. (Живу?.. умру?..)
   Поиграем в игру?
  
   Крепко спит в колыбели сынок. (На губах - замок.)
   Погремушку в руках зажал. (Думает - кинжал.)
   Людоеды-врачи забирают с собой ключи.
   (Не молчи!) Не молчи...
  
   К маме ходят враги. Мальчик плачет: "Беги, беги!.."
   К маме ходят друзья. Мальчик стонет во сне: "Нельзя..."
   ...недокуренный дым. Это я молодым (седым)
   нарезаю круги:
  
   на воде, на полу, под глазами. (Кто там, в углу?)
   Рот скривила луна бездыханностью валуна.
   Становлюсь на её краю - и пою в аду (в раю),
   стиснув флейту-иглу.
  
   Бог не может быть зол: он смешной нацепил камзол.
   Бог спасёт от беды: он святой нацедил воды,
   дал от кашля травы. "Будет дождь, - говорит. - А вы
   мне в церквушке оставите зонт?"
  
   ...отбываем свой срок, не считая ни дней, ни строк.
   Голос, всхлипнув, затих. До утра, через сны - "Liebe dich".
   Бог не может быть скуп: он срывает молитву с губ.
   Он не может быть строг.
  
   Он двоих сбережёт от огня. (Но зачем - меня?
   Обгорел изнутри: отскреби, оторви... сотри.)
   Он пускается в пляс: сквозь стихи, сквозь безумство клякс.
   Двери крестятся. Лязг.
  
   Руки сводит озноб. Сводит счёты июльский зной.
   На иконах - расписанный заживо, расписной,
   двуголосьем распетый (распитый), - навис стеной:
   молча смотрит на тело, бьющееся струной.
  
   ...будь со мной.
   Просто - будь.
   (Со мной?..)
  
   Июль 2014
  
  
  
  
  
   Пятая каста
  
   М. И. Мягковой
  
   Чего уж не ждём - так это взаимовыручки
   живого и писчего, замеждустрочье зрящего.
   Не каждому трётся Бог о бок, но каждый выучил
   молитву, что вводит подкожно небесный врач, его
   благородие. Вровень - победа, чужбина, разлука ли:
   подкова в пасьянс - благодарность за право выборов
   тропинки в дремучем лесу, где всю жизнь аукали
   в тоске по золе и друг другу, до правды выгорев.
   Нас ждут на балу - а корабль уплывает в титры;
   мы рвёмся в пернатое воинство небосвода,
   успев прокричать, что кошки - всё те же тигры,
   обласканные заботой и несвободой.
   И, взгляд исподлобья на нас уронив, Медуза
   не станет считать чужие, до слёз, потери.
   Мы - пятая каста: бельмо на глазу индуса, -
   застынем в камнях монументом глухой тетере.
  
   12 июля 2014
  
  
  
  
  
   Петербургские строфы. Вместо письма
  
   I.
   Дважды открывший клетку
   птице, летящей прочь,
   дважды рождённый к лету,
   дважды погибший в ночь, -
   дважды крестившей воду,
   вызнавшей из глубин
   чувств моих - несвободу, -
   ибо, пока любим,
   слову "свобода" внемлю,
   только слетая с губ
   твоих, поцелован в землю,
   в вечность, куда бегу,
   не открывая правды,
   чтобы смутить лжеца.
   ...утро. Рассвет. С веранды
   дочка зовёт отца.
  
   II.
   Августовская проза
   снегом занесена:
   всё, что сильнее проса -
   холод могил зерна.
   Чтобы не дать побега,
   не разродиться в плод,
   вычерти план побега!
   Похорони оплот
   рук моих, беспокойных
   в трещинах-венах льдин!
   Вместо тугих оконных
   решёток - всего один
   взгляд на прощанье! выкрик!
   стон! с хрипотцою всхлип!
   ...утром до сажи выгорит
   снятый в потёмках клип.
  
   III.
   Правда не в том, что пальцы,
   приподнимая край
   юбки, с упорством палицы
   рвутся в известный рай.
   Правда не в том, что руки,
   жаждущие тепла,
   суть инструмент ворюги
   битого в кровь стекла
   под ноготками. Правда
   не в перспективе плеч,
   запахе винограда
   мест, куда мягко лечь:
   мест, о которых позже
   вздрогнешь среди зимы.
   ...утром - тела без кожи,
   просто сплошное "мы".
  
   IV.
   Солнце сожгло ресницы,
   высушило стихи.
   Всё, что тебе приснится -
   овцы и пастухи.
   Постриг в монашьи будни;
   женщины... так сильны
   (как замечает Бунин),
   когда вооружены
   слабостью. И на этом
   ты воздвигаешь храм:
   слава глупцам-поэтам,
   жертвам и мастерам
   слова! Такой свободы
   просит твоя душа?
   ...утром, сомкнувшись, своды
   рук не дают дышать.
  
   V.
   Ты не одна: на пару с
   кем-то, всегда в тени,
   ты расправляешь парус
   сморщенной простыни.
   Ветер полощет рыбу,
   не потроша реки;
   молча несёт к обрыву
   судно, и моряки -
   не чета капитану -
   прыгают за корму,
   с привкусом соли тайну
   не открыв никому.
   Вместо распятья - образ
   блуда на две сосны.
   ...утром - сжигаешь хворост.
   Память. Деревья. Сны.
  
   VI.
   Так освети улыбкой
   сотни дремучих чащ!
   Время ползёт улиткой
   между хрустальных чаш
   глаз твоих, и - обратно,
   не оставляя след.
   Нежно и необъятно,
   пальцами на весле,
   влагой от губ на твёрдом -
   мясо к кости - плече,
   вновь подпуская к бёдрам,
   криком зайдясь в ключе
   нервной, тревожной скрипки, -
   выдохнешь буйство нот.
   ...утром - пиши открытки,
   не размыкая ног.
  
   VII.
   Но говорить о вечном,
   пробовать на зубок
   время, в его конечном
   счёте, могут лишь Бог
   и поэт, как синоним Бога,
   выхлестав языком
   гордость! Вся жизнь - дорога
   к звёздам, а мне знаком
   путь бестелесной тени:
   следствие пустоты.
   Ты расстаёшься с теми,
   кто с пустотой на "ты",
   я - разбиваю стёкла.
   Треснул рубеж зеркал.
  
   В небе, мертво и мокро,
   гаснущий луч сверкал.
  
   Август 2014
  
  
  
  
  
   Робинзонада
  
   Это - не остров. Хуже: огромный город,
   тысячеглав, а всё же - необитаем.
   Чёрная гладь воды, отсыревшим горлом
   каналов текущей повсюду в межорбитальном
  
   пространстве. И астронавта от гуманоида
   не отличить в перегаре тоски столичной.
   В глохнущем ухе надрывно лопочет нота,
   ставшая в твоём голосе лишней.
  
   Страх резонанса? будущего? вокзала?
   Прыгнув на рельсы, я теперь тоже - поезд,
   сам себе уголь; видимо, ты сказала
   что-то про печку, в которой смеётся повесть
  
   о счастье, с мёртвым душою ведя дебаты.
   Ночью, на двадцать четвёртом, обрушив в костность
   прошлое, - ты ли, губами оплавив даты,
   пару имён выдыхала сигналом в космос?
  
   Ты ли, горячей ладонью взъерошив перья,
   сердце нащупала под воробьиной кофтой?
   Жизнь - просто фраза, звучащая как "теперь я
   счастлива", с привкусом вмёрзшего в нёбо кофе.
  
   В каждой неделе - семь бесконечных пятниц
   плюс ожиданье субботы, и это - грустно;
   время - херовый доктор по части пьяниц
   и бывших любовей. А мне как-то ближе Крузо
  
   с его ощущением времени как отметин
   на дереве. Но добровольной робинзонада
   вряд ли бывает, если на документе
   о возвращении выведено: не надо.
  
   10 августа 2014
  
  
  
  
  
   Романс No. 4
  
   Помнишь Франкфурт-Москва? Куролесил Ганс.
   А машина, катившая в Аргентину
   чувств, свихнула крыло. Габарит погас.
   Трубадуру - ослу, петуху, кретину, -
  
   не до струн: плоть сдавил до крови, сильней! -
   до беспамятства отсветом путеводным
   хищный жрец носоглоток, платков, слюней,
   крайний в очереди за теплом животным.
  
   Видно, встал в звукоряд не с того конца,
   надорвав барабан в баснословном буйстве.
   Подлежащему камню весь мир - коса;
   лишь сказуемость точит в прошедшем чувстве.
  
   Аллес гутэ. Я, я. Ауф видерзейн.
   Данке. Выход открыт. Утвердив ногами
   горизонты соитий, спешу в музей
   перечёркнутых клятвами моногамий.
  
   С упоением звонко сверкает плешь
   на избытке строки, как неловкость жеста
   ломких пальцев объять совершенство плеч,
   мокрогубое рабство в цепях сюжетства,
  
   мяутентичность кота - хвостовство в длину
   оттянуть все концы: не вздохнув, не охнув.
   Хочешь, мартовской осенью загляну
   ввечеру, победив, как Малевич, в окнах
  
   безучастный оксид воплем серенад,
   подставляя кометам плевков затылок?
   Но до смеху слезливая старина
   вяжет варежку рта слаще звёзд постылых.
  
   Да и я не Сатурн, чтоб швырять лассо
   из колец в направлении женских ручек:
   так, для супа - индюк, для ухи - лосось,
   бледноусый гусар, а точней - поручик.
  
   Ты едва ли меня позовёшь на чай
   в ту квартиру, где ты - пустоте хозяйка,
   потому что собрать все твои "прощай"
   не способна вовек ни одна мозаика.
  
   Ты и я - натюрморт, но мотив не свеж,
   и стихи - подтвержденье тому, что пыли
   безразлична игра как бунтарство свеч
   против тьмы, что вдвоём, не стыдясь, коптили.
  
   Не отмыть одному. Не отпеть вдвоём
   всех покойных чудес. А живое чудо
   человекам сподручнее сдать внаём
   трём годам возвращения в ниоткуда.
  
   Там любым новостям вторит белый шум.
   В переводе - зима, или что-то вроде.
   Южный полюс молчит. Да и я пишу
   просто так: энтропию помять природе.
  
   11 августа 2014
  
  
  
  
  
   Памяти Робина Уильямса
  
   Классический костюм и бабочка-пятно.
   Заштопанный рукав намокшего базальта.
   Мечты, не приводя туда, где так темно,
   сластят постылый чай с бессилием бальзама,
  
   пытаясь отогреть простуженную грудь,
   растормошить губу на маске капитана.
   Но, воском залита, насмешливая грусть
   опять кричит стихи сквозь стены где-то тама.
  
   Сверхзвуковой предел? барьер? Но двести лет
   назад, не человек, а робот из железа,
   как будто невзначай, - смог вытащить стилет
   из тысячи стволов израненного леса
  
   и вылечить людской - спасибо, санитар! -
   пронзительный недуг протянутой ладони,
   упав в неё зерном. Теперь ты нужен там:
   Бог задолжал за свет - и выбил пробки в доме.
  
   12 августа 2014
  
  
  
  
  
   Как приглашение в гости
  
   Навещай меня здесь. Расшифрованной телеграммой,
   сплюнутым в трубку звонком, недошедшим письмом,
   посылкой безадресной. Нежностью, филигранной
   и отточенной до ножа, святой уверенностью в восьмом
   чуде света - в радости встреч на пустых перронах,
   вокзалах, улицах неважно какого города.
   Навещай меня! но не читай стихов, ведь перо нах...
   никому не нужно, максимум - врать с три короба:
   макаронный спаситель, духовный кормилец ближнего,
   давший веру, что мир не укатился к дьяволу в жопу.
   Навещай меня здесь - недолюбимого, лишнего,
   грубого, неотёсанного.
   Чужого.
  
   18 августа 2014
  
  
  
  
  
   Бегство из Москвы в Петербург (и обратно). Цикл стихотворений
  
   Presto I
  
   Лето рвётся по швам: привяжи две недели -
   и получишь сентябрь, а потом - метели,
   холода и глинтвейн в две красивых кружки.
   Воровской сырок? Званый пир в норушке?
  
   Клептомания душ? Отчего мы сами
   узнавали друг друга во сне, в сезаме,
   где без нас хватало стихов и песен?
   Но, покуда палец, пронзая перстень
   наподобье копья, обретает латы, -
   рассуждай о любви, попивая латте
   с карамельным сиропом в ночной кофейне.
  
   От тебя до меня. От звезды до фени.
  
  
   Vivo I
  
   По улыбке скользя, это - дождь, а совсем не слезинка
   суетливо торопится жить, разводя полюса
   наудачу. Собираешься в Грузию? С богом. Теперь лезгинка
   ждёт тебя, ибо я свою уже отплясал,
   не дождавшись зимы: перегретый ночными жестами
   твоих рук, треснет и фарфор у китайских ваз.
   Богохульствую, что с меня взять; но в любом божественном
   провидении зная оттенок плаксивых вакс,
   твой целую каблук. Заспиртован не то что в обидах
   на себя и кого-то, скорее - в отсутствии оных,
   серой бархатной тенью проецируюсь на обитых
   воспоминаниями о тебе стенах, решётках, окнах.
  
  
   Allegro I
  
   Бьёт огнём февраль, ледяной и жгучий.
   Рыба греет плавник о чужой ледник.
  
   Я привык гадать на кофейной гуще
   и на корешках непрочтённых книг,
   на семи цветах подкаблучной пыли,
   на семи ветрах поперёк Невы,
   на семи бутылках, что мы распили
   на двоих с товарищем. И не вы
   мне укажите сроки, в какие стану
   потрошить берега ледяной волной.
  
   Оловянный мир. Чужеродный станум.
   Состояние ноль.
   Однозначность.
   Ноль.
  
  
   Moderato I
  
   Поделённый на количество твоих слёз,
   обращённый в ноль бесполезным знаком
   равенства "я" и "мы", всё, что произнёс
   ранее либо смолчу позднее - лишь корм собакам,
   потерявшим хозяйку: невесту в белом,
   а затем и смысл в поводке и наморднике.
   Конура возле дома, где ты когда-то пела
   мне о звёздах, давно потонула в морнике
   и крапиве - но не потому, что не с кем
   разделить одеяло, подушку, лампу.
  
   ...подметаю хвостом твой любимый Невский.
   Хочешь - приезжай. Дам на счастье лапу.
  
  
   Comodo I
  
   Живой - это значит выжил назло огню
   и камню, до костного хруста сжимая в скобах
   обугленных рук стихи, подарив окну
   возможность захлопнуть рот в память о гороскопах,
   не предвещавших хорошего; прожил миллионы лет,
   как мамонт, не изменяя идее бивня,
   завёрнутый в тёплый и волосатый плед
   никем не поделенной шкуры, из-под которой видно,
   что лучший из всех потомков - влюблённый слон -
   стареет на пару с подругой, сажает репу
   и нянчит слонят, посвящая борьбе со злом
   гниения тыквы оладушки, а не карету.
  
  
   Andante I
  
   Не меняю ни слова, тем паче - голоса,
   чтобы жить в спокойствии. Ниже пояса -
   щебетание мантр. Но итог свидания -
   платонический флирт, то есть заседание
   в строгих брюках, с шампанским, а после - крепкое
   оправданье в стихах. Да, бывает редкое
   исключение из этого глупого правила,
   но постель под - (цензура) - всегда заправлена.
  
   И, в сутулую тьму утыкаясь гроздьями,
   запылённые бра мне казались грозными
   аппаратами каверзной сублимации
   безымянных тел, что ладони мацали.
  
  
   Adagio I
  
   Время - не лекарь.
   Время - зажатая пауза.
   Сон без билета.
   Море без ветра и паруса.
  
   Мир - пластилин.
   Мир - ожидание выстрела.
   Сон неделим
   на "зародилось" и "вызрело".
  
   Жизнь - водоём.
   Жизнь - летаргия безволия.
   Мы отдаём
   сны за привычку безмолвия.
  
  
   Largo I
  
   Не на миг, а на вечность: прощай. Поджигай негативы,
   запали пионерский прощальный, чтоб - видно в Останкино.
   Если в радужной оболочке нет перспективы
   для копчёных фазанов, готовых смешить останками
   чернозём, то охотник губами взрыхляет почву.
   Пепел - даже с приходом зимы - всё же ближе к пеплу,
   чем к другим проявленьям осадков, включая почту
   по отправке коротких гудков Люциферу в пекло.
  
   Зла вообще без меня в избытке - и это море
   мне не выжечь дотла, так что принимай эстафету:
   я устал убегать от заботливой старой мойры,
   что связала мне шарф и зовёт на гарнир к обеду.
  
  
   Grave
  
   ...но когда впереди замаячит знакомый вокзал
   белым пятнышком на краплёных дождями картах
   города, королева вспомнит, что где-то живёт вассал,
   рассыпавшийся в извинениях, миокардах,
   наконец - стихах, поднимавший на хрупкий щит
   всё, что, будучи молоды, жертвуем наковальне, -
   ибо время, как оказалось, в годах горчит
   тем сильнее, чем больше осечек надиктовали
   холостым языком, стреляя в нагую грудь:
   воробьиное слово немногим приятней стали
   тем, что не всколыхнёт, тело швырнув на грунт,
   ни пушинки, ни пёрышка злобной вороньей стаи.
  
  
   Largo II
  
   Пальто брось в прихожей. Вот тапочки. Хочешь - кури;
   есть вещи, которых с годами перестаёшь бояться,
   и смерть - одна из таких. Была же Мария Кюри,
   изучавшая законы распада и постоянства
   во времени всякой мерзости, типа радия.
   Вижу, тебе не в радость моё занудство, да?
   Извини; вот, заело пластинку... Коробит радио?
   Выключай. Но тебя здесь затопчут неловким "муу" стада
   моих слов. Я ведь - блюдец пастух, от людей отвыкший:
   разговаривать помню только с одной посудой.
   Вот и чай поспел; мы - вдвоём, под летящей фанерной крышей.
  
   ...всё как в сказке. Самой любимой. Самой абсурдной.
  
  
   Adagio II
  
   Эта серая тень на холодной стене могла
   быть когда-то мною - но так и осталась тенью
   будущего. А теперь кирпичи пожирает мгла,
   перекрывшая воздух комнатному растению.
  
   Поливай да подкармливай: высохший и беззубый
   рот шепелявящей гадости мандрагоры
   напоминает больше мангал, шутовской Везувий,
   где, шипя, задохнулись от злобы мои драконы.
  
   Опускается сумрак - и город стихает под лямкой
   ночи, которую тянет из года в вечность.
   Мир, готовый расплакаться над каждой твоей подлянкой,
   неожиданно умер, глотая горстями вещность.
  
  
   Andante II
  
   Лазарет, кажется, переполнен. Забирай врача -
   и чеши против шерсти в направлении Владивостока.
   Там ведь тоже - вода: можно плавать вдвоём, рыча
   и захлёбываясь от восторга.
  
   Всё же твари заморские - каждый по-своему зверь,
   либо - райская птица с красивой бутылкой-клювиком,
   поющая серенады. А мне привычнее быть трезвей
   и тише, на пару с Людвигом.
  
   Через год молчаливой войны я разбил часы.
   Мог бы разбить и лицо, но - ума хватило
   не дозвониться. Так, раскалив щипцы
   докрасна, промахнулся Аттила.
  
  
   Comodo II
  
   Четыре года без тишины.
   Четыре века простужены.
   Четыре жизни вооружены
   словами-ружьями.
  
   Чертили циркулями круги.
   Чертям вбивали под кость крюки.
   К черте своей подводя других,
   страшились ругани.
  
   Чернее ночи прощальный залп.
   О чём-то плачет пустой вокзал.
   Чего хотели - никто не знал.
   Взлетели. Рухнули.
  
  
   Moderato II
  
   Минуты тишины. Часы висят
   на тонком ремешке, вращая стрелкой
   с остервененьем жирных поросят,
   желающих похвастаться тарелкой
   и яблоком пред сиплым холодцом.
   Молчание приобретает формы
   и запахи войны. На холостом
   ходу пакт Риббентропа семафоры
   подпишут вряд ли: болен головой,
   похмельный поезд одуревшей молью
   сжирает рельсы, сплюнув горловой
   шаманский звук, пронизанный бемолью.
  
  
   Allegro II
  
   Дом мой - куст. Обгоревший библейский куст.
   Ни пчелы, ни цветочка - короче, пуст,
   как пространство, в котором вообще опричь
   нас с тобой только время, точнее - клич
   металлической стружки, ржавьё секунд.
   Две тропы не единожды рассекут
   ветхий атлас Господень, тупя карандаш
   о молитвы, которым уже не дашь
   ни полслова на веру, сойдясь в прямой,
   чтоб, за скобки вытряхнув "боже мой",
   отчитались бухгалтеры наших душ
   за подвод тепла в край сердечных стуж.
  
  
   Vivo II
  
   Просыпаешься утром, как скрюченный манускрипт:
   возраст. С кем-то сплестись в узор не хватает пластики.
   Продираешь глаза; на зевке резонирует скрип
   сустава. Ребятишки рабочего класса играют в классики
   во дворе, привыкая пересекать квадрат
   километражами, не забегая в школу.
   Вот идёт на работу священник, отец Кондрат:
   разговляется, потягивая из баночки пепси-колу.
  
   Отойдя от окна, вдруг подумаешь: чёрт побери,
   расточила же камень водичка! И всё же, скольким
   ливням я кроме тебя обязан?
   ...ремешком вокруг шеи обвязан, у самой двери
   наступая ногой на звезду, наподдашь осколки.
  
  
   Presto II
  
   Конец лабиринта? Ниточка коротка?
   У минотавра в анализах паразиты?
  
   ...Майская ночь. Утопленник коробка,
   жующий листву берёзовой Немезиды,
   готов до весны протаптывать батальон,
   заметив войну за спиной задремавшей музы.
   Но флаги с крикливым лозунгом: отольём
   мышкины слёзы зерну! - полетели в мусор.
   Так был сброшен балласт, самый бесценный из
   всех, что бывали, и, невозможно, будут.
  
   Трое ведут по Неве новый "Сент-Луис",
   не считаясь с собакой: Аллах, Назорей и Будда.
  
   Август 2014
  
  
  
  
  
   ***
  
   Не отказывайся от памяти, зане
   всё, что делает нас людьми - миражи и дюны.
   Путь в священный оазис - пятна на простыне
   с пирамидами и верблюдами, чьи костюмы
   потеряли былую двугорбость, восточный шарм.
   Там случился джихад, революция водной глади;
   расплескав океаны, болтается третий шар
   от Солнца, держась на верёвках и "бога ради".
  
   Но спектакль отменили.
  
   Выцветший манекен
   приоткрыл глаза: манекенщица в синем платье
   танцевала собачий вальс, вообще никем
   для него не став, в лучшем случае - той, кто платит
   сама за себя, намекая на "гордость рук,
   никакого мошенства". Выбравшись из цилиндра,
   кролик зовёт санитаров: смертельный трюк
   сорвался, и клоун был признан неисцелимым.
  
   Сентябрь 2014
  
  
  
  
  
   Продолжение Б.
  
   ...а при слове "минувшее", не распахнув и рта,
   жертвуя языком, как мышиным писком,
   память воскресла: так наступала Орда
   и вырезала деревни по чёрным спискам.
   Дни улетают в трубу; дымоход забит.
   Жизнь богатырским плевком извергает сажу
   прощ[а/е]ний, вымазав тщетность чужих обид
   улыбкой на постном масле. Под стать пейзажу
   прожитых лет, незнакомств и побочных встреч,
   стою на перроне: поезд давно уехал.
   Можно быть частью речи. Но даже речь
   рвётся из горла мёртвым, прогорклым эхом.
  
   Сентябрь 2014
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"