Эпизодчество. Глава 2: Гипотермия
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Посвящается А. К.
***
Под периной июля седой тополиный пух
укрывал грудь бульварам заботливей простыни.
...Запах нашего лета врывается ночью, с шести до двух,
и щекочет ноздри, и шепчет: давай, втяни!
Наше лето большое, как птица Рух,
но с раскрытой ладони взлетает ещё птенцом,
заблудившимся в соснах количеством три, а гнезда
не приметившим вовсе. Золотым леденцом
за щеками улыбок тает ближайшая к нам звезда.
Повторяется джаз: ритм знакомый поймав шагами, мы
шелестим по страницам книг переулочных бардов.
Этим летом мне можно стать чуть менее каменным,
проявляясь на плёнке любимых тобою кадров.
Уносимы порывом ветра, под вечер дующего
через губы-свисток одного из пяти океанов,
выше крыш пролетают картинки мозаик будущего,
рассыпаясь хрусталью звёзд в серебре фонтанов.
От искрящихся брызг робко прячась в тени ветвей,
наше лето хитро глядит синевой предвечерних глаз.
Всех молекул Вселенной движенье стократ мертвей
тех глубин водоёма, где дышим вдвоём. Водолаз
лишь ударит хвостом по воде, испугав кита -
дирижабль кораллов - и выдохнет в твердь пещер:
резонанс двух частот, двух историй и двух гитар.
Этим летом небесный звукач так сказочно щедр...
Август 2013
Сплинограмма (цикл стихотворений)
1.
Мне знаком этот номер: под вечер, не раз и не два,
грязным пальцем копался в цифрах, теряясь в недрах
каменистых волокон цвета февральской стужи.
Ты всё та же. И смотришь так же, и тянешь туже...
Мне знаком этот выстрел: я не был у Чёрной речки,
но я помню картечь твоей речи, и спирт в аптечке,
помню голос, и нотки тона, и тонны ниток
на заплатках сердец, каждый слепок - бесценный слиток,
каждый шаг в ожидании брода по руслу бреда,
и дождливый четверг, и сухую, как "здравствуй", среду,
и молчание стен, и стенания старой трубки,
из которой - калеки-мысли, слова-обрубки.
Слышишь шорох? Так мыши вгрызаются в мёртвый космос,
и зернится звезда, расплетая седые космы.
Твоих рук так лезвийна грань: колдовские знаки -
двухголосье ладоней с лица, а лица - с изнанки.
Там, где плавил рассвет из холодной, как снег, породы,
остаюсь зимовать. Нам с лихвой на двоих кислорода,
чтобы выстудить горло дыханием зимних ливней
из тюремных решёток негнущихся жизни линий.
И, строкою письма расцарапав бумаге кожу,
запятыми гвоздить паруса к старой мачте. Жажда
возвращает в полгода к морю - но непохоже,
что ты хочешь войти в эту воду. Тем паче дважды.
Август 2013
2.
...Этих сигналов не выловят рации:
пульсом частот измеряем, как Солнце
медленно дышит протуберанцами -
и остывает. Бьётся
феникс, крылом задевая Меркурий,
алые перья швыряет в рассветы.
Курим. Бессмысленно много курим.
Выстрелом сигареты
целим в девятку, но - в молоко лишь.
Кофе в промёрзшей до петель постели.
Пальцев стальными иголками колешь
лёд, что нарос на теле-
фонных звонках в оцифрованных дебрях.
Крепкий июль обжигает стаканы.
Солнце, запутавшись в высохших стеблях,
на зиму солит раны.
Судорогой сводит мосты через реку,
млечную реку небесных алмазов.
Стиснут в ладони, обшарпанный record,
всхлипнув, проглотит фразу.
Шепчем сквозь сжатые зубы конвертов.
Хлопнула дверь на припеве романса:
солнечный ветер. Последний из ветров.
Солнце, ты слышишь?
...останься.
Август 2013
3.
По снегу, летящему в небо, наперекор
закону о яблочных шишках бедняги Ньютона,
человек с человеком шли, продолжая спор
прекрасно-далёкого дома и дома уютного:
о плюсах и минусах смены координат,
системы отсчёта домов, где на завтрак - каша,
где бабушкин фартук, и дедовы ордена,
и мёд с молоком согревают и лечат кашель...
Взбивая сугробы, пустыня седых песков
простёрлась вокруг, весь мир обнимая шалью.
Человек-звезда и его человек-телескоп
наблюдали друг друга, а где-то вдали дрожали
на льдистом паркете неловкие па столбов.
И, вальсок фонарей перепутав с Большим театром,
человек человеку пел про свою любовь,
человек человеку молчал про вчера и завтра.
А снег поднимался всё выше - и вот, ковчег,
построенный ими, ударился вдруг о берег.
Сойдя на перроне, отправились на ночлег.
Человек человеку ладони тихонько греет.
От добрых советов, от округов автономности,
от мудрости утра, от полусухого к ужину,
от резкости, ревности, дерзости, старости, новости, -
себя превращая в дыханье и песен дюжину.
Меняя себя друг на друга, порвав квитанции,
уже не гадая на кофе и картах таро,
человек с человеком вместе выйдут на станции,
где выхода нет, - так знакомо и так старо...
Полицейский чуть слышно вздохнёт и выключит рацию.
Два птенца засыпают в обнимку на ветке метро.
1 сентября 2013
4. Сентябрьская талость
Затем, что в скверах каменных пустынь
нам кто-то хитрый рассыпает звуки,
на предостережение "остынь!"
совать в костёр обугленные руки.
Затем, что время - счётчик, никогда
не быть стеклом и стрелкой циферблата.
Становится спокойнее вода.
Становится водой любая плата
небесной канцелярии затем,
что наше небо плещется в алмазах,
и если крыша - эпилог для стен,
то в титрах вряд ли суть кинопоказа.
Затем, что - динозавр кинолент! -
любой магнитофон оберегает
твой голос, я стихами нежных лет
твоих укрыт, как море - берегами.
Я видел тебя спящей.
А теперь
в Москве так скучно, и в Крыму - дождливо.
И в девяти шагах всё та же дверь,
и печь дымит, и с Финского залива
ворвётся ветер, спину иссеча...
А двое греют спинами друг друга.
Для них нет завтра - только здесь, сейчас.
Два центра круга.
...Ни слова мимо. Ни строки зазря.
В глазах вода - сентябрьская талость.
Не жертва льда, но - глаз для фонаря:
забыл все имена.
Твоё - осталось.
11 сентября 2013
5. Пятый куплет
Помнишь пятый куплет? Он начнётся с того, что где-то
хлопнет дверь, и дрожит проводами дыханье лета.
Навсегда, как сказал Васильев.
На бульварном кольце выдыхает аккордом осень
ноты наших недель. Их ровно октава. Восемь.
Но, сольфеджио не осилив,
я сыграю романс, как обычно: медвежье ухо.
Я порву две струны: криворукий, беда-непруха.
Ты опять подпоёшь, но
за окном - Петербург. Третий день. Ни конца, ни края.
Там Нева прижимает к груди облака, рыдая
и целуя нарочно.
Только взора не хмурь: хлынет дождь, а я горло лечу ещё.
Ты в плену докторов. Гиппократова клятва - врачующим.
Исцеление, может статься,
не причина, но следствие мира на комнатном глобусе,
где посудой и спальными криками в духе "пошло бы всё"
не рискуешь бросаться.
...под кроватью скулит щенок. Я назвал его Сплином.
Его нос будет мокрым, а хвост - красивым и длинным,
словно шея жирафья.
Убираю стихи в мешок, самый старый и рваный.
Достаю револьвер. Улыбаюсь кому-то в ванной.
Просыпается мафия.
Вот герой героине постель застелил цветами.
Вот мартини из двух бокалов. Взахлёб. Горстями.
Из имён - только то, что царапает лёд плавником
и, зрачки расширяя, катает вмерзающий ком
по холодной гортани.
Из вопросов - один: что мне делать на этой земле,
где ни осени нет, ни весны, да и солнце - к зиме?..
Но стрелять мы не станем.
Мы друг в друге уже не остынем.
К утру - растаем.
Красным маком сквозь городской асфальт прорастаем.
Бесполезны стоп-краны. Сорваны все замки.
...Просыпаясь вдвоём, вместе кофе на кухне ставим.
Время кажется шустрым зубастеньким горностаем.