Аннотация: Проба пера в реализме. Военная тематика.
Посвящается 65-летию Великой Победы, а, в особенности, моим бабушкам и дедушкам. Огромное спасибо всем им - ветеранам, да и просто людям, не смеющим забывать, что такое Война. Спасибо то, что выжили в этом аду и за то, что живем сейчас мы.
Сейчас все больше опошляется Победа. И пусть, пусть, возможно, и не только наша она, пусть мы взяли количеством, а не качеством, пусть и сомнительна она для многих... Пусть. Главное, чтобы у людей 9 мая не вызывало таких приземленных ассоциаций как отдых перед телевизором или открытие дачного сезона. Все-таки, МЫ ЖИВЕМ благодаря этому событию...
Этот рассказ, наверное, и получился своеобразным откликом на то, что происходит сейчас: рекламные щиты с георгиевскими ленточками, превращение героев в идолы-легенды и забывание новым поколением того, что должны помнить все мы.
(рассказ частично основан на реальных событиях)
***
"...Когда все случилось, мне едва ли было шесть лет - точно не помню.
Наш дом, как и у всех в деревне, был деревянным, чуть покосившимся от времени, с почерневшим частоколом забора и пестреющими рядами грядок. Если высунуться из окна на кухне, то можно было увидеть бельевую веревку, на которой всегда сушились какие-нибудь вещи. Мне они всегда напоминали паруса кораблей: белые, трепещущие, недостижимые... Я, Витька, мечтал стать моряком. Хотя, кто у нас в деревне не хотел им стать? Мишка с Вовкой тоже хотели. Я даже точно не помню, кто из нас начал хотеть первым.
У Вовки дед был командиром судна, еще при царе. Когда мы были совсем маленькие, он собирал нас всех вместе, рассказывал о жизни в море и даже хитро подмигивал нам, показывая старую, посеревшую шапку, где пестрела эмблема России. Вовкин дед даже иногда разрешал нам играть с ней.
У нас были интересные игры. Каждый раз мы выдумывали что-то новое, хотя все они так или иначе были связаны с морем. Моя сестра, Светка, ей тогда было четыре года, еще ничего не понимала, но уже ходила вместе с нами, вымазывалась сажей и кричала: "На абадаш!". Ничего Светка не понимала.
Однажды мы с Вовкой и Мишкой заметили развевающиеся простыни у нас на веревке, после чего у нас созрел план: мы решили построить корабль, настоящий, всамделишный. Уломали отца Мишки, чтобы помог нам. Нашли широкое дерево, выдолбили в нем отверстие, вставили палку, повесили простынь - и корабль готов! К речке спускали мы его все вместе: я, Вовка и Мишка. Даже Света помогала: несла старый компас, который Вовка тоже у деда взял, как оказалось потом - без спроса. Спустили дерево на воду, и сами залезли, промочив ноги. А оно возьми - и ко дну пойди! Светка наглоталась стылой воды, Мишка утопил сапог, а Вовка компас дедов потерял... И досталось же тогда всем нам! Мишка после поучений отцовских неделю сидеть не мог, а Вовкин дед так рассердился, что сильно заболел, да и помер к зиме. У нас отца не было, хотя мать говорила, что он был, и что даже, дескать, был летчиком, да разбился. Неважно. Что там летчики, когда сотни кораблей бороздят просторы морей! Хотя, мать нас тогда сильно отругала: Свету лишила сахара, а мне запретила из дома выходить: пришлось сидеть дома и делать мачты для корабликов.
А потом случилась война. Я до сих пор помню, как все это началось: мы спали, как тут все загрохотало, засвистело и так бабахнуло, что на окнах лопнули стекла: это я потом понял, что рядом бомба упала. Через нашу деревню шли немцы. Кто-то выбегал из дому, а те в них стреляли. Мать с нами забралась в подвал, и мы сидели тихо-тихо, прижавшись друг к другу, пока грохот не стих. Но когда мы собирались выбираться, дверь подвальная открылась, и снова раздался выстрел. В подвал тоже спустились немцы, выволокли нас всех на улицу за шкирку да и давай что-то тараторить по-своему. Мы знай жмемся друг у другу. Я взял Светку за руку и поискал глазами Вовку с Мишкой. Отец Мишкин что-то пытался сказать главному среди немцев, но тот лишь посмеивался, а потом выстрелил в упор. Мишка дернулся к нам - и его тоже убили.
Нас не стали расстреливать: видимо - пожалели, хотя кто его знает сейчас. Может быть, просто было жалко патронов. Немцы прошли по домам и унесли всю еду, мне только удалось пять картофелин спрятать в старом сундуке. Один, правда, там рылся, но то ли ничего не нашел, то ли посчитал, что пять картофелин - это ничто по сравнению с пятьюдесятью мешками.
Немцы ушли, но в деревне наступил голод. С Вовкой мы уже почти не виделись: бабка его от себя ни на шаг не отпускала; игры тоже позабыли, я только иногда вырезал из дерева кораблики, пока последний инструмент не сломался. Когда это случилось, я решил попросить у кого-нибудь из соседей, но промедлил, а потом снова пришли немцы, и почти всех соседей куда-то увезли. Вовка тоже пропал.
Зимой умерла мать, во сне умерла. Мы с сестрой проснулись, а она вся белая и холодная лежит. Могилу вырывать не стали - не смогли: земля так промерзла, что даже кухонным ножом не расковыряешь. Позвали сторожа нашего - деда Захара, да и унесли ее в лес. С тех пор мы со Светкой стали жить у сторожа. Он добрый был, но строгий. И, хотя сам не доедал, но всегда следил, чтобы мы сжевали то, что ему удавалось добыть.
Следующим летом было чуть полегче, но по осени деду стало плохо и он умер. В деревне осталось очень мало людей - кто-то помер от голода, а кого убили. Светка научилась читать, я ее учил тому, что сам помнил. Я-то уже совсем взрослый был - десятый год пошел, читать и писать хорошо мог, но вот беда: книги все сгорели.
После того, как дед Захар умер, мы стали жить одни в его доме. Еды нам хватило еще на несколько месяцев, а потом пришлось уходить из деревни. Все уходили - и мы тоже решили уйти. Взяли то, что посчитали нужным - и пошли, хотя бабки говорили, что сейчас голод да мор по всему Советскому Союзу. В другой деревне тоже почти никого не осталось, но все равно: всем вместе - лучше. Нас взяла к себе тетя Зина: детей у нее не было, но она всегда говорила, что сестра на ее племяшку была похожа. Мы со Светкой ее раньше не знали, она нас тоже, но все-таки мы стали жить у нее. Добрая она была, сестру звала Светиком, а меня - Витькой-Богатырем. Еще у тети Зины было радио - большой трещащий ящик - и мы каждый день слушали Левитана.
А летом снова пришли немцы. Это я потом уже узнал, что они отступали, а тогда я думал, что они пришли до конца нас всех убить, даже молитву прочитал, как мать раньше учила. Поселились двое в нашем доме, потом еще товарища раненого принесли. Выгнали всех нас на чердак, заняли наши кровати. А раненого положили на кухне и постоянно о нем забывали. То воды не принесут, то забудут тазик ему дать, чтобы тот смог нужду справить. А тетя Зина ночью тайком ходила к нему и помогала: добрая она была. Я тогда все слушал стенку: не проснется ли кто-нибудь из немцев? Но они всегда крепко спали, а тетя Зина тихо ходила. Светка говорила, что у них даже любовь была. Он ей говорил какие-то немецкие слова, а она все улыбалась и отвечала: "данке, данке...". Тетя Зина не понимала их речи, но всегда как-то угадывала намерения и желания, вовремя пряча нас и уходя, или же наоборот: сидя при них. Немцам это нравилось, и они нас не трогали. Правда, радио приходилось теперь слушать втихомолку, по ночам: из-за противного треска почти ничего не было понятно, но мы все равно слушали: общий секрет грел нас изнутри - так говорила тетя Зина.
Ближе к весне наши, красноармейцы, погнали немцев с территории Советского Союза, но какие-то это были странные красноармейцы. К нам в дом они тоже пришли, переворошили все вещи, проткнули несколько подушек, так, что в воздух перья поднялись, немцев взяли в плен, а в раненого того стреляли. Я закрыл Светке глаза руками, но она все равно все поняла - у меня была очень умная сестра. Тетя Зина все плакала и просила этого не делать, и тогда красноармеец почему-то улыбнулся и выстрелил еще раз, я не понимал, почему он улыбался - зачем улыбаться, чему? Я даже кулаки сжал от злости, а потом увидел, что он не попал в голову, пуля в подушке оказалась. Когда они ушли, тетя Зина попыталась привести немца в чувства, но тот лишь лежал в забытьи и молчал. Тогда она оделась и ушла куда-то далеко, сказала, что завтра вернется. В доме тогда весь вечер было тихо, мы все сидели у кровати немца и смотрели на его болезненное потное лицо, то и дело смачивая холодной водой тряпку у него на лбу.
Тетя Зина действительно вернулась, но не одна, а с докторами. Один из них сказал, что здесь немцу точно не выжить, и что его надо везти в госпиталь. Тогда тетя Зина решила ехать, но, выходя, вспомнила про нас, и осталась. Немца увезли.
Весной была победа: по радио объявили. Советский Союз одолел Германию, а главный фашист - Гитлер, застрелился. Все радовались и крестились, но тетя Зина почему-то перестала улыбаться. Еще через год она сказала, что мы переедем в город. Мы со Светкой послушались, и уже в городе стали ходить в настоящую школу.
А однажды в дверь раздался звонок, и на пороге появился какой-то мужчина. Мы не стали его пускать и позвали тетю Зину, а та, увидев его, схватилась за сердце и сползла по стенке на пол. Но он тут же ее подхватил и на ломаном русском объяснил, что пришел жить к ней. Мы уже потом его узнали: это был тот самый немец - Шварц, которого тетя Зина спасла три года назад.
С тех пор мы жили в комнате втроем. Соседи все ругались: мол, только с немчурой расправились, а она снова лезет. Но Шварц не обижался. Как он потом нам объяснил, он стал работать на Советский Союз. Наверное, мы даже стали похожи на семью. Настоящую семью..."
Позади командира экипажа подводной лодки "Щ-302" раздались шаги. Он вздохнул и нехотя отложил записи. Хрупкая бумага, исписанная мелкими строчками, сопровождала Виталия всю его сознательную жизнь. Грела сердце, грела душу. Командир чуть приподнял уголки губ, вспомнив забавный случай: однажды он читал эти записи перед долгим плаванием, а затем забыл на тумбочке. В результате - выговор начальства за опоздание. Виталию пришлось возвращаться за ними через весь город под проливным дождем, и тогда случившиеся ему вовсе не казалось забавным... А сейчас он улыбался.
- Что это, Виталий Сергеевич? - Сашка, вечно любопытный молодой матрос, стоял и с интересом вглядывался в пожелтевшие листы, исписанные корявым детским почерком и заляпанные жирными кляксами.
Командир усмехнулся, будто что-то вспомнив, а потом встал и хлопнул матроса по плечу; взгляд серых глаз стал серьезным и одновременно каким-то далеким, будто другой человек смотрел глазами командира. Сашка повел лопатками, пресекая бег мурашек по спине. От этого взгляда ему всегда становилось немного не по себе.
- Рассказывал я, как стал матросом?
- Никак нет, товарищ командир! - он вытянулся по струнке.
Виталий кинул взгляд на исчерканные листы и внезапно предложил:
- Знаешь, что, Александр... Посиди-ка тут, почитай. Может быть, что-то новое для себя откроешь.
И вышел из каюты, шутливо отдав честь собственному отражению. Стоила ли вся его жизнь этих мгновений в море? Нет, правда, стоила ли? Да, наверное, стоила. Да, черт возьми, стоила!
Виталий чуть задержался перед входом в командирскую рубку, внезапно вспомнив ночные береговые огни - теплые и солнечные, далекие, родные. Море любимо, но берег дорог...
Месяц назад умер Шварц, а еще годом раньше - тетя Зина. Теперь только сестренка Светка и осталась. Каково ей там сейчас, на суше? Муж-то у нее здесь, на этой же подлодке служит, а она одна. Когда они прощались, тоже шел дождь - мелкий такой, моросящий и холодный: барабанил мелкими каплями по лицу, оставляя тонкие полоски. Она, наверное, сейчас дремлет, убаюканная ночной симфонией дождя, свернувшись комочком...
Надо скорее заканчивать учебные бои и брать отпуск. Будь все, как будет! А Светку оставлять надолго нельзя.