- Вот уже который месяц слышны речи о конце Великой войне, постоянно приходят известия о ходе мирных переговоров в далёком Берлине, о демобилизации, о заслуженном покое. Здесь, в Царьграде, мы узнали цену этим словам. И цена эта - сражение с турками, которому суждено стать последней страницей в летописи Отечественной войны. О нём я не буду говорить для слабых духом, мечтающим о покое, сытости и безделье, тех, кто испугается предстоящей битвы. Я буду говорить для сильных и твёрдых и людей, способных хладнокровно смотреть в глаза надвигающемуся испытанию, готовых делом и поступками преодолеть его. Я буду говорить для вас, русские солдаты, матросы и офицеры, для вас, братья-славяне, для вас, друзья, греки и армяне. Уже сегодня нам всем предстоит показать чудеса, на которые способны только вы, защитники Константинополя, последние солдаты последнего боя Великой войны. Не все из нас увидят конец этой баталии, не всем суждено будет испытать это счастье. Но это - война, на войне нельзя обойтись без жертв, ни одна из которых не будет забыта. Ваш подвиг запомнится в веках, подвиг защитников Царьграда. Четыре века назад ромеи отражали турецкий штурм - и сегодня мы должны показать им, нашим великим предшественникам, что мы достойны их неувядающей славы. За победу!
Громоподобное "Ура", "ура", выкрикиваемое на все лады и на добром десятке языков и наречий, было ответом Колчаку. Александр Васильевич произнёс свою речь у окопов, на закате дня, обречённого войти в историю. Адмирал, внешне спокойный, волновался, словно перед первым выходом в море, столь грандиозное дело ему предстояло. Последний бой Великой войны...Последний бой...Он ведь самый-самый трудный...Выдержать бы, простоять бы!
- Ура! Слава! Ура!
- Гимн! Гимн! Гимн! - раздалось откуда-то слева, кажется, от роты кирилловцев. Через мгновение клич был подхвачен уже всем "корпусом", в котором едва ли набралось бы полторы дивизии.
Солдаты и матросы, офицеры и гвардейцы-кирилловцы, бойцы добровольческих отрядов из местных - все они на несколько минут слились в едином порыве, объединённые песней...
Колчаку вспомнилась байка, кем-то рассказанная ещё до отплытия из Севастополя. Германцы, решив сыграть на "националистических" чувствах пленных солдат-мусульман, отвели для них специальный лагерь, разрешили построить молельни. И однажды командование устроило визит в этот мусульманский лагерь. Немецкой "шишке" всё понравилось, но отчего-то решил послушать молитву пленных. Он подозвал мулл, сказал им: "Спойте какой-нибудь священный гимн". Муллы собрались в кучку, посовещались, затем поговорили с "паствой", кто-то взмахнул рукой, словно дирижёр - и над лагерем разнеслось: "Боже, царя храни..."... Надо ли говорить, насколько взбешённым оказался германский офицер?..
- Всем занять свои места, - команда Колчака разнеслась по всем частям корпуса, и мигом засновали люди, заскрипели пулемёты, закрутились орудия...
Александр Васильевич решил занять привычное место - на флагмане, "Георгии Победоносце". От него через "банку" был проведённый прямой телефонный провод к штабу обороны, располагавшемуся позади третьей линии укреплений, в одном из дворцов бежавших турецких пашей. С корабля удобней было и руководить корабельной артиллерией, которой в предстоящем сражении отводили особую роль.
- С Богом, с Богом, - проговорил Колчак, ступая на капитанский мостик. Всё было готово...
Сергей Михайлович Минаев не выпускал из рук цейсовского бинокля, прямо-таки сверля расстилавшуюся перед ним равнину. Оттуда вот-вот должны были подойти турки...Но чего не идут., клятые кемалисты, чего? Они же бежать, лететь должны сюда после объединения с частями младотурок! Энвера-пашу то ли скрутили, то ли расстреляли, солдат его включили в свою армию - и бодреньким маршем, через Сын...эту...в общему, через эту Дыру идти прямо на позиции русских частей. Воздушная разведка забросала начальство фотокарточками наступающих турецких частей, даже разъезды магометанские видели невдалеке от во-о-он тех хибар. И чего не снесли эти развалины? Экая ценность - только целиться мешают!
- Ну где, где их пушки? Где артиллерийская подготовка? - в сердцах выкрикнул Сергей - и вот тут-то...
Это не было похоже на гром, нет: больше походило на выбивание туго засевшей пробки из гигантской бутылки, во всяком случае, Минаеву именно такое сравнение приходило на ум. Дико свистящий снаряд упал в двадцати-тридцати шагах от первой линии окопов, а за ним последовали и остальные.
- Берегись! - завопили со всех сторон, и мигом солдаты залегли, пережидая обстрел.
Худшие кошмары - воспоминания о Великом отступлении - живо встали в памяти Минаева. "Где же, где же наши орудия? Ну где? Только бы снарядов хватило! Только бы не сидеть зажатой крысой в этой норе, только бы пронесло...Господи, спаси и сохрани, спаси и сохрани..." - пулемётной трелью свистели в голове Минаева мысли-мольбы.
"Где же...Спаси и сохрани, - в считанных шагах от Минаева разорвался наряд, вызвав целый грязевой ливень, - Господи...Где же наши пушки?"
Бог услышал молитвы: наши орудия хором ответили турецким - их выстрел явно больше походил на гром. Минаев услышал проносившиеся над головой бомбы, а через полминуты (а может, и полсекунды) - эхо взрывов.
Но и турки пристрелялись: один из снарядов упал где-то левее и чуть позади, на миг оглушив Минаева - гром взрыва проник через прижатые к ушам ладони, едва не разорвав барабанные перепонки. Сергей, оглушённый, прижался спиной к земляной стене траншеи, тупо глядя на разволновавшихся солдат. В голове шумело так, что хотелось разбить лоб, выцарапать мозг. Но кирилловец, переживший не один обстрел, спокойно ждал, когда слух вернётся. Тот это и сделал, совсем скоро - но вмиг на Сергея обрушилась сбивающая с толку какофония из звуков артиллерийской канонады и человеческих стонов. Минаев поднялся, слегка пошатываясь, отказался от помощи ефрейтора - и почти сразу захотел вновь вернуться в мир без звуков. Снаряд попал ровно в "гнездо", из-за которых несколько дней назад спорили пулемётчики и стрелки. Ни стальные щиты, ни мешки с землёй не спасли от прямого попадания снаряда. Вместе с "гнездом" в ошмётки превратился и весь пулемётный расчёт. Задело и стрелков, у кого-то оторвало ногу...Кисть...Умиравшие уже не в силах были кричать, и стонали, задержавшись на полпути в мир иной. Сёстры милосердия спешили к раненым - но должны же они были понимать, что тех уже не спасти? Вот они, первые жертвы последнего боя Великой войны, очередные в многомиллионном списке...
Канонада продолжалась ещё час или полтора. А может, минуту...А может, неделю...Время здесь отмерялось лишь перерывами между залпами, да и те порою сливались в сплошную канонаду, от которой дрожала земля и небо грозило свалиться на головы смертных, возомнивших себя богами. Но в какой-то момент всё это кончилось. Нет, самого "мига мёртвой тишины" Минаев заметить не успел, в его ушах ещё отдавались эхом разрывы снарядов, но Сергей увидел, что его отряд напрягся. Солдаты и нижние чины, по одному, а то и по двое-трое, начали нос казать из траншей. Кто-то даже улыбнулся и пошутил на чистейшем русском мате. Вот последнее и укрепило уверенность Минаева, что пальба подошла к концу. Однако герой Босфорской операции радовался недолго: если замолчали пушки - вскоре запоют винтовки и затренькают пулемёты.
- Товсь! Товсь! Товсь! - с особым жаром отдал приказ Сергей Михайлович.
Он любовно погладил ствол автоматической винтовки Фёдорова, которую берёг пуще зеницы ока. Как-никак, славное оружие, редкое, не однажды спасавшее жизнь в последние месяцы. Эх, будь этих автоматов не сто-двести на весь корпус, а хотя бы раз в десять больше - повоевали бы! Турки попробовали бы только сунуться! Огнём бы накрыли, лавой огнеприпасной! Ну да ничего, не сейчас, так через годы русская армия будет удивлять мир этими автоматами. Да хоть и не этими, а их "потомками" - что с того? Удивят! Удивят! Все армии мира мечтать о таких будут!
Рука Минаева сама собою поднесла к глазам Сергея бинокль...
- Братушки, идут! Идут турки! - с какой-то особой, чёрной радостью закричал Сергей Михайлович. - Идут! Наконец-то дело начнётся!
- Начнётся...- грустным эхом отозвался сидевший рядом фельдфебель Анищенко.
Высокий седовласый выходец из Воронежской губернии, Анищенко выделялся прямой осанкой и скупостью на слова, но зато каждое было взвешено и выверено. Алексей Михайлович уже давным-давно "тянул лямку" в пехоте: успел и на Румынском фронте повоевать, и на Кавказском, оказался среди бойцов Георгиевского батальона - и вот судьба занесла его в Босфорский корпус. Сохранявший спокойствие в любой, даже самой трудной передряге, Анищенко всегда был правой рукой офицеров. А уж когда отряд в самое пекло попадал, Алексей Михайлович прикусывал губу и поднимал солдат в атаку, бесстрашно идя на вражеские цепи.
- Зададим-то зададим, Ваше Благородие. Только сколько ребят до утра доживёт? - Анищенко помолчал, чтобы закончить мысль веским словом. - Вот и я не знаю...
- За Россию умрём, не за пустое дело! - отмахнулся Минаев.
- Так точно, Ваше Благородие, - Анищенко решил, что с начальством лучше не спорить. Намного полезней покомандовать солдатами. - Ребята, товсь! Сейчас будет...Умрём за Россию...
Фельдфебель сказал это с какой-то тоской, которая не была знакома Минаеву. Он не знал - не мог знать - что с такой же интонацией говорили державшие оборону у Сиваша и на Перекопе белогвардейцы. Ожидание смерти, знание времени - точного, до миллисекунд - её прихода придавали что-то потустороннее таким людям. Вот и Алексей Михайлович почувствовал нечто похожее...
Турок можно было разглядеть и без бинокля, настолько близко они подошли. Редкими цепями, магометане всё шли и шли, опасливо, готовясь залечь в любое мгновение. Даже их численный перевес не давал им веру в собственные силы, да что там говорить - сам вид Истанбула не придавал им новых сил! Ещё бы: какие силы, когда вот-вот тебя срежет пулемётная очередь или разорвёт фугас.
- Пулемётным команда! Подпускай поближе! Подпускай поближе! Бомбомётам! Огонь! - разнеслась команда по траншеям.
"Волнуется Слащов, волнуется..." - заметил Минаев. Полковника Якоба Александровича, преподавателя тактики в Пажеском корпусе, хорошо знали в Босфорском корпусе. Георгиевский кавалер, раненый пять раз, он виртуозно руководил обороной Чаталджинских позиций, умея великолепно спаять артиллерию, пулемёты и стрелков в единое целое. Теперь же Слащову предстояла тяжелейшая задача: имея лишь полторы дивизии, отразить многократно превосходящие силы турок. Справится ли? Минаев молил Бога, чтобы справился...
Ухнули бомбомёты, просвистело над головами стрелков - и земля под ногами турок вспучилась разрывами. Их первые цепи распались, часть солдат залегла, часть - рванула в стороны, а часть так и осталась лежать, найдя последнее пристанище на окраине Стамбула. Немногие счастливчики сумели добежать до хибарок, чтобы прижаться к их стенам, казавшимся османам неодолимую преграду для наших снарядов и пуль.
- Эх, жаль сохранили эти развалюхи, - в сердцах воскликнул Минаев. - Пару бомб, и всё, прощай укрытие!
- Бомбомётным командам, в дома не метать снаряды! Не метать! Сохранить их в целости!
- Да что такое? Что за глупость? - недоумевал Сергей Михайлович. - По бомбе на каждую хибару...Они же туда что-нибудь подтянут, и поди выбей!
Недоумение на минуту-другую победило инстинкт подчинения командам вышестоящего начальства, но последний всё-таки одолел.
- Ладно...Идите, турки, идите...
- Жить им хочется. Тоже ведь люди ...- протянул Анищенко, в который раз проверяя винтовку. Ей предстояло хорошенько поработать. - Люди...
Бывший студент Минаев и соскучившийся по родному хутору Анищенко сейчас казались полными противоположностями. Горячий, страстно желавший боя Сергей - и спокойный Алексей. Но их объединяло одно желание: поскорей бы променять тягостное ожидание сражения на рутину боя. Турки, как назло, не спешили исполнить это пожелание. Вражеские цепи залегли, будто бы упёршись в невидимую стену. До русских окопов долетали крики турецких офицеров, пытавшихся поднять солдат в атаку. Тщетно. Конечно, ещё немного, и османы вновь полезут прямиком на пулемёты...Но сколько же это - немного? Сколько? Скорей бы!
- Началось...- выдохнул Анищенко. Винтовка была готова к бою, крепко прижатая к плечу. Палец лежал на спусковом крючке, а взгляд примёрз к "мушке". - Началось...Ребята!
- Пулемётные команды, товсь! - ага, скоро запоют соловьями "Виккерс-Максимы" и "Льюисы". - Товсь!
Бомбы всё продолжали с уханьем падать на турецкие цепи, буравя землю и вздымая вверх поток грязи, перемешанной с кровью.
- Ну наконец! - нельзя было понять, Минаев ли это сказал или Анищенко.
Турки с трудом поднялись и двинулись вперёд, пригибаясь к земле.
- Ага...Ну-ка, ну-ка, подходи по одному...- прогнусавил Анищенко, поудобней устраивая винтовку в щели бруствера и припадая правой щекой к прикладу. - Подходи...
Якоб Александрович чувствовал себя в родной стихии. Между штабом корпуса и командными пунктами обороны протянулись бесчисленные провода, по которым Слащову поступали все известия о ходе сражения. Полковник, едва узнав о малейшем продвижении противника, сразу же наносил на карту химическим карандашом пометки, никому этого дела не доверяя. Сейчас он напоминал самому себе занудного преподавателя Николаевской академии, проверяющего, правильно ли курсанты выполнили задание. Последние - с десяток офицеров штаба Босфорского корпуса и вдвое больше адъютантов - склонились над картой или припали к трубкам телефонных аппаратов.
- Якоб Александрович, на правом фланге, у двести пятой высоты, турки пошли в атаку. Вот-вот начнётся перестрелка!
- Так! Сколько их? - Якоб тут же начертил несколько чёрных жирных стрелок, упирающихся в линию окопов. - Сколько?
- Не более полка, при трёх-четырёх миномётах. Слабая артиллерийская поддержка!
- Турки идут на сближение с левым флангом! Полк и рота стрелков, при конной артиллерии!
- Что у нас там из лёгких орудий? Розы? Сколько?
- На участке четыре орудия при большом количестве снарядов.
- Отобьются, - кивнул собственным мыслям Слащов. - А что с центром? Почему нет данных о числе турок?
- Так не наступают! Противник вне зоны дальности обстрела. Только гаубицами достать можем!
- Берегут силы? Испугались? Шутку какую-то хотят подкинуть? - полковник нахмурился и зажёг сигарету. Пару раз затянувшись, Слащов снова взглянул на центр. - А может, силы наши оттягивают? Что скажете?
Штабисты, недолго думая, стали делиться соображениями.
- Допускаю. Перегруппировываются и готовят нанести удар. Перебрасывать отсюда силы никак нельзя.
- Сомневаюсь. Кемаль-паша, осознав прочность нашей обороны, просто бережёт силы.
- Не согласен: к чему их беречь? С каждым днём Мустафа стягивает всё больше и больше солдат. Разведка докладывает, что собрать силы в кулак мешают только нарушенный транспорт и действия не сдавшихся младотурок. В течение недели сюда подтянется до полутора дивизий...
- И что? У них слабовата артиллерия, взять штурмом они нас вряд ли смогут, скорее, почувствуют себя англичанами, атакующими Галлиполи. Мы их перемелем. Следовательно, они должны подтянуть все резервы, обустроить позиции, нащупать наши слабые места и ударить. Сейчас они как раз занимаются прощупыванием нашей линии обороны...
- Ваше Высокоблагородие! - не отрываясь от телефонной трубки, воскликнул безусый адъютант. - На правом фланге вот-вот начнётся ближний бой! Противник на расстоянии револьверного выстрела!
- Началось...- не в силах справиться с нахлынувшими чувствами, Слащов, отбросив окурок, потёр руки. - Подготовить авиационный эскадрон "Муромцев". По моей команде - объявить взлёт и поддержать с воздуха правый фланг! Быстрей! Быстрей передайте приказ!
Но даже телефонный звонок в штаб корпуса опоздал: настоящий бой уже начался!
- Врёте! Не возьмёте! - прошипел сквозь зубы Анищенко, пригнувшись: по брустверу, у самой головы бывалого солдата, стучали пули.
- Каску-то зачем снимаешь! - рявкнул Минаев.
Анищенко, забывшись, попытался было снять стягивавший голову шлем Адриана .
- А! Забылся! - отмахнулся Анищенко, разрядивший винтовку. - Сколько их лезет-то! Сколько! По-глупому лезут!
- Нам же лучше, - хохотнул стоявший по левую руку от Анищенко солдат. Сделав очередной выстрел, он злобно ощерился. - Ага, упал бусурман, упал! Ребята, наддай! Наддай! Чего "шошки" молчат?!
- А не твоё дело! - отозвался ефрейтор, хозяин той самой "шошки". - Ближе пусть подойдут! Ближе! Патроны жалко! Не последний день боя!
- Патроны ему жалко, - огрызнулся просивший наддать туркам солдат. - Жалко...Скоро не нужны будут! Чего желать-то?!
- Вы ружьями стреляйте, а не языками! - вошедших в раж боя одёрнул Минаев. - Проклятье!
Пуля чиркнула по погону Сергея Михайловича. Видимо, турок особо меткий оказался!
- Ничего, они у меня сейчас получат! - "шошник" открыл огонь.
Короткая очередь заставила османов залечь, боясь поднять голову. Но офицер их всё-таки сумел поднять в атаку: оставалось ещё немножко до хибарок, за которыми можно было укрыться от русского обстрела. Знали бы, какой им там сюрприз приготовлен, бежали бы прочь, не оглядываясь.
- Пусть поближе подойдут! - приказал Минаев, пригнув голову. - Подпустите к домам, подпустите турок к домам!
- Османы не дураки, под пули не побегут, - перекрикивая шум боя, заметил Анищенко. - Да мы и сами не знаем, что будет...
- Ой что будет...- многозначительно улыбнулся Минаев. - Ой что будет...
Первая цепь турок словно растворилась в вечернем воздухе: их просто-напросто выкосили наши пули. Из первой цепи остались только одиночки-счастливчики (хотя, конечно, как сказать...), найдя укрытие в воронках от снарядов. Вторая цепь заметно поредела: то тут, то там виднелись разрывы в рядах. Да и сами стрелки не желали идти на убой, отставая, используя каждое укрытие, чтобы залечь и перевести дух. Офицеры с трудом вновь поднимали их в атаку. Как знакомо это было Минаеву...
"Шошник" замолчал: нужно было перезарядить. Турки воспользовались кратким перерывом, чтобы добежать до стен покосившихся домов. Их лишь каким-то чудом не задели разрывы фугасов, которыми земля вокруг была изрыта словно кротовыми норами.
- Молодцы...Молодцы...Идите...Идите...- подзывал турок Минаев. - Не ослаблять огонь! Пусть ближе подойдут! Пусть их побольше подтянется! Побольше!
Но османы назло кирилловцу поступили иначе: цепи, дрогнув, начали отходить, отстреливаясь, сложившись вдвое, чтобы пули не задели. Подбирая раненых - если только русский огонь, мешавший забрать своих, не был слишком силён - турки отступили. Кровавый закат озарял поле боя. Солдаты и офицеры, провожая взглядами турок, молчали: они знали, что те вернутся, и вновь будет бой, и вновь будет смерть. И все ждали, когда же наконец, в далёкой Германии, будет подписан настоящий, всеобщий, мир...
"Сообщение в Офицерском союзе Черноморского флота и собрании делегатов армии, флота и рабочих в Севастополе". Взято из: Колчак В.И., Колчак А.В. Избранные труды / под ред. В.В. Доценко. С. 377.
Нередко Первую мировую в Российской империи называли Отечественной войной, изредка- Великой Отечественной.
Такое прозвание у некоторых солдат и офицеров получила траншейная пушка обр.1915 г. Розенберга калибра 37 мм, которую можно ставить в окопах и вести огонь прямой наводкой по наступающему противнику. Особо ценилась стрельба картечью (на расстоянии до двухсот метров): по убойности она вполне могла поспорить со станковым пулемётом "Виккерс" и "Кольт".
Стальная каска французского производства. Шлемы Адриана "русского образца" производились с оттиснутым двуглавым орлом над козырьком. Каска пользовалась неизменной популярностью у солдат. В начале войны ничего лучшего, чем стальная лопатка, из защитного снаряжения у нашей пехоты не было. Стальные щиты и панцири были представлены только единичными экземплярами. К началу семнадцатого года, естественно, обстановка в части персональной защиты пехотинца заметно улучшилась.
Ружье-пулемёт "Шоша" французского производства. Главным его достоинством было большое количество данного вида оружия в русской армии. Заказанные во Франции, они в большом количестве начали поступать в шестнадцатом году.