Промозглым осенним вечером, в южном полушарии Земного шара, на просторах бескрайней России, в скромном городе Урюпинске шофёр Иван Семёнович Ерёменко вернулся с работы домой. Обычно он ещё с порога громко и протяжно вздыхал, точно паровоз, возвещавший о своём прибытии, трепал по голове подбегавшего сынишку, неумело чмокал в щёку жену, шёл есть, потом садился смотреть по телевизору фильмы про ментов, а затем засыпал. Обычный вечер обычного российского работяги. Но сегодня всё пошло по-иному.
Иван небрежно разделся, с силой закинул свою старую потрёпанную куртку на вешалку и со скоростью смерча пронёсся мимо немного ошалевших домочадцев прямиком на кухню. Там он открыл малый нижний шкафчик и достал оттуда бутылку дорогого коньяка, которую они с женою решили сохранить до празднования их свадебного юбилея. Иван наполнил до краев рюмку и лихо вкинул в себя всё её содержимое. Потом ещё раз повторил данное действо. А потом ещё два раза, перед каждой рюмкой с шумом выдыхая воздух из легких.
На предприятии Ерёменко все считали ответственным и исполнительным работником, настоящим мужиком и примерным семьянином. Но сейчас по его мужским примерно семьянинским щекам текли слезы боли, обиды и непонимания.
- Сволочь, - хрипел он, - Да за кого он меня принимает! Я уже тридцать лет пашу на его батю, а этот молокосос ещё смеет...Чёрт возьми, да мне уже пятьдесят один год, а ему ещё даже и тридцатника нет! Да кем он себя возомнил?! Всю жизнь на шее у отца висит, а сам даже не шевелится. Быдло, говоришь? Да я тебе завтра...
Далее следовали чуть менее литературные выражения, которые, по соображениям морали, были выкинуты из текста. Но, если бы вы их всё же услышали, то сразу же поняли, насколько сильно и глубоко в тот вечер был обижен Иван Семёнович Ерёменко из города Урюпинска.
Он ещё полчаса проорал на кухне, пока спасительное действие алкоголя, на которое он так рассчитывал, не сошло на нет. Поняв, что жаловаться на трезвую голову стыдно и глупо, мужчина грузно встал со своего места, издал неприличный звук и понуро побрёл к телевизору выполнять свой прерванный ежедневный график.
Но, не пройдя и двух шагов, шофёр Ерёменко почувствовал, что новая волна ярости и гнева накатывает на него откуда-то извне, сдавливая грудь и заставляя руки, его сильные могучие руки, трястись мелкой дрожью, как у какого-нибудь застенчивого школьника на первом свидании. Силясь не сорваться на ни в чём не повинных домашних, он, не разбирая глазами дороги, подбежал к старенькому компьютеру, неимоверными усилиями выпрошенному на работе для сына, открыл специальную программку (спасибо отпрыску за науку) и с силой начал вбивать в неё всю ту боль, которая накопилась в его душе. Иван немилосердно стучал огромными пальцами по клавиатуре, ругался матом каждый раз, когда приходилось перепечатывать не совсем удачное слово - в общем, он всем своим естеством отдался сему внезапному творческому порыву.
Прошла ночь, полная взбалмошных событий, и, проснувшись, Ирина Игоревна - жена нашего героя - к своему огромному удивлению, застала своего мужа всё так же печатающим свою вчерашнюю эпопею. И всё бы хорошо, но на календаре чёрным по белому значилось неумолимое... "вторник". Никакие увещевания, крики и слёзные мольбы супруги не заставили нашего новоявленного писателя пойти сегодня на работу. А так же завтра, послезавтра и послепослезавтра.
- П-п-простите, п-пожалуйста, - сконфуженно извинялась несчастная Ирина, разговаривая по телефону с его начальством. - Мой муж очень сильно болен и ближайшую неделю не сможет появиться на работе.
- Ничего страшного. Пусть поскорее выздоравливает, - сухо ответил ей голос из трубки.
У Иры сразу же упал камень с души. Но она всю неделю не могла найти себе места и бестолково металась, сбивчиво рассуждая о том, что же делать, если муж и на следующей неделе не выйдет из своего транса, прерываемого только походами в туалет и кратковременным сном. Тем не менее, она, как и подобало любой заботливой супруге, три раза в день подносила ему бутерброды, а по ночам взбивала подушку, укрывала одеялом и, мужественно сдерживая слёзы, целовала в лоб. И в воскресенье, когда, казалось бы, любая надежда была потеряна, Бог сжалился и услышал её молитвы. Рукопись была допечатана.
Ошалелыми глазами взирал Иван Семёнович Ерёменко на плачущих у его ног жену и сына, на засохший бутерброд с маслом в руке и на старое ситцевое одеяло, которым он был укрыт. А перед ним тысячами напечатанных символов мигал монитор. Символы эти складывались в слова, слова в предложения, а те в свою очередь - в рассказ. В ЕГО собственноручно напечатанный рассказ! И пускай он был скверно написан, немного наивен, а сюжет притянут за уши - была в нём всё же какая-то изюминка, что-то простое и понятное, заставляющее сердце биться чуть чаще, а губы расплываться в довольной улыбке.
В его рассказе Ленин, держась за голову и крича "Mamma mia!", в одних трусах бегал от белогвардейцев по всей Красной площади. Иногда он падал, но тут же вставал и, вырываясь из рук врагов народа, давал дёру с удвоенной скоростью. А в это время площадь окружала красная армия...
Прочитав творение мужа, Ирина насупилась, на секунду её лоб прорезали морщинки, красноречиво повествующие о серьёзном мыслительном процессе, а пальцы левой руки начали многозначительно отбивать чечётку по поверхности стола, но тут же супружний лоб разгладился, а взгляд прояснился.
- Дорогой, это гениально! - радостно всплеснула руками она, но, тут же став серьёзной, неуверенно добавила. - Ты ведь завтра пойдёшь на работу?
- Да, - коротко ответил он, мгновенно осознав всю пустоту их совместной жизни.
- Ну, вот и славно.
На том их разговор и закончился. На следующий день Иван уже снова находился на водительском сидении.
Вернувшись на работу, Ерёменко тут же показал свой маленький шедевр коллегам в надежде получить от них более эмоциональную реакцию, нежели от жены. И реакция не заставила себя ждать. Они кричали, плакали, смеялись, жали ему руку и в один голос на разные лады твердили, что он талант почище всяких там Пушкиных и Гоголей. А он просто молчал и упивался своим величием.
- Тебе бы послать его куда-нибудь, - вставил своё веское слово механик Кузьмич, мнение которого все работники предприятия очень уважали и ценили.
Иван немножко смутился от такого неожиданного предложения, но только совсем немножко.
- И пошлю, - весело гаркнул он.
Через неделю скромный шофёр Ерёменко уже стоял перед великим и могучим главным редактором газеты "Урюпинский вечер" и, переминаясь с ноги на ногу, ожидал его вердикта. Вердикт, как ни странно, оказался положительным и уже на следующий день его рассказ украшал собой рубрику "Творческая страничка". Редактор, правда, тактично опустил тот факт, что втиснул графоманство местного Кулибина только по одной причине - нечего было больше втискивать в завтрашний номер, не слали урюпинцы свои вирши в его захудалую газетенку.
Довольный Иван несколько раз перечитал газету и со спокойной душой лёг спать сном обычного урюпинского шофёра. На следующее утро он проснулся уже знаменитым писателем.
Газета "Урюпинский вечер", не смотря на тотальное отсутствие в ней материала для статей и творческой странички, была самой читаемой периодикой в городе. А так как рядом с ивановскими излияниями о Ленине красовалась его улыбающаяся физиономия, то нет ничего удивительного в том, что люди на улицах стали подходить к нему и просить дать автограф. И нет ничего удивительного в том, что домашний телефон его стал разрываться от радостных звонков возбужденных читателей. Ведь на весь Урюпинск Иван Семёнович Ерёменко, не смотря на распространённость своего ФИО в других регионах страны, был единственный и неповторимый. Но на этом слава нашего Достоевского местного разлива не закончилась.
Как из рога изобилия посыпались на него предложения прочитать своего "Ленина" на университетских лекциях, благотворительных и литературных вечерах. И он с радостью соглашался на всё. Читая своё творение, он, в очередной раз задорно произнося "Mamma mia!", с неизменным успехом вызывал смех у студентов, зэков и видной части интеллигенции города Урюпинска.
И уж высшей честью, которой удостаивался даже не каждый мэр города, счёл Иван Семёнович минутный ролик о нём самом, показанный на местном телеканале в "мёртвое время".
Самые видные люди города стали звать его на свои званные обеды. Вначале он стеснялся появляться в своей бедной одежде в этом царстве богатства и великолепия, но, попривыкнув и наслушавшись ласковых и добрых слов о себе и своём творчестве, шофёр Ерёменко перестал комплексовать и начал весело шутить и подтрунивать над местными сливками общества.
Они же весело смеялись над любой сказанной им глупостью и называли его "революционером в литературе", "вторым Маяковским" (хотя стихи он никогда не писал), "человеком прогрессивных взглядов" и "хулителем жестокого совкового режима". Иван Семёнович не мог взять в толк как такие умные, образованные люди могут так грязно выражаться, но послушно кивал на каждую их похвалу, какой бы сомнительной она ни была.
Редактор "Урюпинского вечера", поняв какой самородок он раскопал, незамедлительно предложил ему место в своей газете, пообещав выделить для "великого писателя" целую колонку. Не отставал в своих обещаниях и СУП (Союз Урюпинских Писателей), суля Ивану все лавры и награды, какие тот только пожелает, если он вступит в их престижную писательскую тусовку, насчитывающую собой целых трёх самых видных писателей города.
Ерёменко умышленно медлил с ответом. "Мелко это всё, - размышлял он наедине с собой.- Урюпинск...тьфу! Да я со своим талантом всех московских писак за пояс заткну! Решено - еду в Москву!" Впрочем, отказываться от престижной работы в местной газете и места в союзе писателей он не торопился.
Прошло две недели с момента публикации его работы. Поток одобрительных похлопываний по плечу сошёл на нет. Телефон стал неожиданно молчаливым. Люди на улице больше не обращали на него внимания. Но самым удивительным открытием для Ивана Семёновича было то, что союз писателей и главный редактор "Урюпинского вечера", сулившие ему золотые горы, упорно делали вид, что видят его в первый раз. Слава - эта бессердечная злодейка - покинула его. Новым героем дня, сместившим его с газетных полос и из сердец урюпинцев, стал колхозник Григорий, сумевший одной рукой поднять свою корову-фаворитку Бурёнку.
Так Иван Семёнович Ерёменко из топового писателя вновь превратился в обычного шофёра.
"Вот так всегда и происходит. Ты для народа в лепешку, а он тебе - шиш. А потом, если отвернёшься, ещё и пнёт хорошенько. Ну, ладно-ладно, гады, я вам всё потом припомню. Я ещё и не такое напишу! У вас там с вашими коровами-фаворитками глаза на лоб полезут! Я ещё стану самым знаменитым урюпинским писателем! Хотя почему только урюпинским? Всероссийским! Хотя нет! Мировым светилом! И пусть все обзавидуются!" Так размышлял наш герой, сидя на кухне в одних трусах и, под слёзные мольбы жены, допивая остатки их "юбилейного" коньяка.
И он принял решение. Иван решил написать драматичный рассказ, повествующий о несправедливости людской и о том, как быстро народ забывает своих героев. Он хотел на своём примере показать миру всю обратную сторону славы и ткнуть общество носом прямиком во все его дурнопахнущие грехи, пороки и глупости. Ерёменко улыбнулся этой мысли, допил последнюю рюмку коньяка (всхлип Ирины на заднем фоне) и, хрюкая от полного удовлетворения, направился смотреть телевизор. Завтра - говорил он себе - для него начнётся совершенно новая жизнь, наполненная иными планами, надеждами и чаяниями.
Иван Семёнович Ерёменко так никогда и не приступит к написанию своего романа, раскрывающего всю сволочную людскую натуру. Зато он с честью будет тянуть водительскую лямку и при выходе на пенсию получит за это новенький утюг и будет чрезвычайно горд этим. Все последующие годы он с упоением по нескольку раз станет рассказывать об этом жене, сыну, внукам и правнукам. Но никогда, даже в пьяном угаре, он никому не заикнётся о своём неудачном писательском опыте.
Ленин лежал в мавзолее - холодный и безучастный ко всему происходящему. Все события, имевшие место во внешнем мире, давно потеряли для него всяческий интерес. Поэтому Ильич так никогда и не узнал о том, что стал главным героем рассказа урюпинского самородка Ивана Семёновича Ерёменко. В нём он в одних трусах бегал от белогвардейцев и на всю Москву задорно кричал "Mamma mia!".