В своё время наделала много шума и оказало своё воздействие на общественные настроения статья Толстого "Не могу молчать". Два главных демона русской революции Ленин и Троцкий с большим уважением и признательностью отнеслись к этому выступлению (один из них даже охарактеризовал писателя как "зеркало русской революции"). Если вдуматься, Толстой оказал не меньшее влияние на усиление революционных движений, чем Ленин. Вместе они составили прекрасный дуэт по смущению умов, разложению и разрушению России. С двух сторон вгрызались в государственный фундамент. Великий писатель и великий политик совершенно задавили общество своими совокупными семидесятью томами. Перевесили разум и честь. Иван Ильин, Иоанн Кронштадтский, Михаил Меньшиков указывали на значительную заслугу Толстого в развитии революционных настроений.
Под конец своей жизни Толстой начал развивать те идеи и поощрять те тенденции, которые впоследствии привели к искоренению православия, русской культуры и геноциду русского народа. Небезызвестная Роза Люксембург отметила, что "нет ни одного освящённого традицией института общественного строя, от которых он не оставил бы камня". Толстой всячески отвращал людей от традиционной веры, от порядка, от законности, солдат от присяги и дисциплины. Доживи писатель до 17-го года, можно гарантировать, что вместе с большевиками призывал бы к "братанию".
С государством велась неумолимая война на полное уничтожение. За Царём и Его семьёй шла настоящая охота (пытались убить даже Его детей). Убивали не только губернаторов, министров, городовых, чиновников, но и простых офицеров. И гражданских за кампанию. Толстой в этой войне занял не охранительную, даже не нейтральную, а атакующую сторону. В статьях и своём творчестве он критиковал всё: Николая I, Александра II, земства, столыпинские реформы, манифест 17 октября. Боролся и с Церковью. Хуже всего, что эти мысли, которые далеко не всегда были достойно озвучивания, обрели репутацию изречений мудреца. Конфуций, Лао-Цзы, Эпиктет и далее Толстой, как он сам себя поставил.
В самом начале своего резонансного опуса Толстой возмутился казнью двенадцати крестьян. Хотя сам тут же признал, что этот эпизод оказался газетной уткой (одной из многих), но последующей тирады не прервал и не изменил. И начал рассуждать о этих двенадцати мифических казнённых, как о вполне реальных. Впрочем, вся интеллигенция тогда мифическое принимала за реальное.
Ставя в один ряд Царя и палача, Толстой, по сути оправдывал революционеров-террористов. Хотя соотношение жертв террора и военно-полевых судов было примерно десять к одному, что легко проверяется статистикой, писатель каким-то образом высчитал, что ответные меры государства "в сотни раз" превышали и революционный террор, и вообще всю криминальную активность. В воображении прогрессивных интеллигентов безусловно так оно и было. Толстой даже выступил против самого факта, чтобы лидер государства пользовался охраной. В эпоху широко масштабного террора. В демократичных Америке с Францией тоже убивали президентов. Только почему-то никто там не предлагал разогнать полицию и "казнить преступников великодушием". Режимы, где "народ" имел прямую возможность оказывать влияние на законодательство, почему-то активно применяли смертную казнь. Толстой договорился до того, что вообще сравнил власть с "Чингис-Ханом". Городовых называл убийцами. А тысяч убитых террористами людей даже не заметил, как не замечала их вся "передовая мало-мальски мыслящая" общественность. В глазах многих мучениками и героями стали как раз террористы, чуть не каждодневно, убивавшие невинных людей. "Общественность" возмущалась "столыпинскими галстуками", но проигнорировала, когда при покушении на Столыпина убили и ранили 40 человек, включая его несовершеннолетних детей. При полной общественной тишине революционер Дейч серной кислотой расплавил лицо революционеру Гориновичу. Все газеты, журналисты, прогрессивные и не очень писатели относились к подобным эпизодам с полным равнодушием. Потому что серная кислота уже стала таким же распространённым орудием восставшего пролетариата, как и пресловутый "камень". Да и для всех "прогрессивных" было очевидно, что за сотрудничество с полицией надо же как-то карать.
Ставя вопрос "Зачем же эта власть?", Толстой поощрял борьбу с режимом "угнетателей народа", тем самым он подводил к неизбежности и необходимости террора. Исходясь в безудержных словесных потоках, Лев Николаевич насмехался над всеми действиями правительства. "Если бы они (правители) действительно управляли сами, то управление их продолжалось бы недолго, они сейчас же бы наделали таких явных глупостей, что погубили бы других и себя, и господство их тотчас кончилось бы, что и было бы хорошо...". В основе толстовской мудрости лежала откровенная демагогия, а под конец уже вызванный деменцией маразм. Толстой поставил Николаю II в вину, что Он не отрекается от своих слов, как сам писатель постоянно на протяжении всей жизни менял взгляды. Демонстративно унижал, называя "мальчишкой", "Ники", уподобляя "вору". Говорил, что тот "принимает подлости". Но подлости способствовал не Царь, а граф и писатель Л. Н. Толстой своими пасквилями в адрес тех, благодаря кому поднялось его семейство. Он взялся поучать того, кто по всем своим качествам был много выше и благороднее его. Николай II всю свою жизнь был праведником в отличие от Толстого, "до тридцати жившего нигилистом". Николай II принял венец мученика, предпочтя умереть, чем быть спасённым врагами России. Толстой словесно пёкся о народном благе, но земли свои однако оставил при себе.
Самого главного и страшного "злодея" писатель увидел в безобидной фигуре Победоносцева. Но не в молодом, задиристом и очень прогрессивном Ульянове. И все, вслед за ним, также набрасывались на скромного обер-прокурора, пока бывшие адвокаты и номинальные публицисты собирали целые армии боевиков.
Толстой верил в свою непогрешимую пророческую мудрость. Ему, графу, всё было известно о крестьянской жизни. Ведь он досконально изучил её на страницах своих романов. Кому как не ему знать? Он знал и как надо править. Он же - писатель. И при том признанный великим. Кому как не ему знать? Государственный строй "не нужен" и "лишен", потому что он, Толстой, знает, как жить, во что верить ("В чём моя вера?"), что надо читать ("Круг моего чтения"). Если он потерял мужескую силу, то, значит, это нужно для мудрости. У Толстого в каждом слове сознание своей правоты и неправоты всех остальных, пусть даже стоящих выше его.
В общем потоке с живым классиком шли многие писатели. Сологуб, Белый не жалели негативных красок в описании защитников государственности. Леонид Андреев воспевал террористов. Горький открыто ссужал боевиков деньгами. Короленко пытался дистанцироваться от прямого соучастия насилию, но тоже замазался чужой кровью. Одна из его статей стоила жизни человеку. После крестьянских беспорядков в Полтавщине, окончившихся убийством полицейского, приехавший следователь велел всем публично покаяться на коленях (более никаких репрессивных мер не предпринимая). Короленко в местной газете издал открытое письмецо против этого "унизительного акта", привлекая к нему всеобщее внимание. Мстители скоро нашлись. Следователя, как положено, убили. Короленко был смущён. Он этого "не хотел", "не предвидел" (слово можно забрать назад, вот только человека не вернуть). Толстой тоже не думал о том, какими последствиями могут отозваться его слова. Он вообще не думал, он вещал. Эта проповедь пришлась по душе террористам и революционерам - убийцам и грабителям, называя вещи своими именами. Толстой благословил их на войну с Россией. В спорах с людьми, ещё не потерявшими совесть и человеческий облик, разрушители всегда могли прикрыться его именем. Раз сам Толстой когда-то так сказал, это должно быть правильно. Иоанн Восторгов заметил, что все революционные движения, несмотря на взаимную враждебность друг к другу, как бы "объединялись в Толстом". В глазах общества пользующийся непререкаемым авторитетом писатель выступил этаким моральным адвокатом революционеров. Показательно, что похороны Толстого ознаменовались студенческими демонстрациями и беспорядками. Своего провожали.