Аннотация: А еще мне нельзя фильмы смотреть :)))
Конечно, это не по фильму. Просто так, impression.
Над Колизеем нависли тучи. Огромные и сизо-черные, как воронья стая, преследовали они город и предместья. Тучи держались уже несколько дней, не торопясь пролиться дождем, и вместе с ними стояла в городе такая ужасающая духота, что всем нам казалось, что мы задыхаемся в душное и преждевременной могиле.
Солнце сегодня никак не хотело спрятаться и прыгало веселыми солнечными зайчиками по всем нам, дразня и бросая самые неожиданные тени на наши души. Солнцу все равно было, где светить - над дорогами, бедняцкими кварталами или же здесь, в Колизее.
Несколько раз издалека слышались приглушенные раскаты, словно мяли осторожно кусок исписанного пергамента.
- Скорей бы уж! - сказал кто-то сзади меня, и я не понял, что он имеет в виду - эту грозу или сегодняшнее представление. Я обернулся. На арену мне смотреть не хотелось.
Сзади пыхтел и отдувался толстяк в грязноватой тоге - на этой жаре вещи пылились и пропитывались потом просто моментально. Пот скатывался мелкими шариками по его красному лицу, некогда, возможно, довольно привлекательному, но сейчас оплывшему и погребенному под толстым слоем жира. Рядом с толстяком восседала его супруга, почтенная матрона, высокая, суховатая, жилистая - всем видом она напоминала острую иглу. Вряд ли в обычные дни они посещали Колизей - такие увеселения явно были не по вкусу матроне, она кривила тонкие - ниточкой - губы.
От скопления тел несло потом, чесноком, от рядов, где сидела беднота - еще и прелым дешевым хлебом, уксусом и прогорклым маслом. Немного поодаль от меня хорошо пахло жасмином и имбирем - там сидели семейства побогаче, где женщины могли позволить себе ароматические эссенции. С арены пахло чистым раскаленным песком, звериным пометом и застарелой кровью. Удивительно, но этот запах, кажется, никогда отсюда не выветрится - им пропахли все подвалы и клетки Колизея.
Плебс зашевелился - видимо, представление начиналось. Я устало прикрыл веки - нас обязали присутствовать на новых безумствах императора, но не обязали смотреть. Потом, правда, патриции долго будут клеветать друг на друга, но мне не могли повредить их языки. Сейчас не времена Нерона, за это не казнят.
Даже с закрытыми глазами я все равно чувствовал нависшие над головой тучи - все эти дни они давили на грудь и голову так, что трудно было вдыхать смрадный воздух, который в эту весну имел аромат темницы. В висках стучала кровь, маленьким молоточком, отмеряя дни моей жизни, как миниатюрная клепсидра. Воображаемые капли воды били в голову, и я открыл глаза, взглянул на небо - те же тучи. Не единого просвета или, хотя бы, намека не грозу. Глухо, как в могиле.
Внизу визжал плебс. Мой толстый сосед вел осторожную и хитрую политику: пытался показать сборищу, что он любит императора и одновременно ублажить жену. Дамы, как белоснежные голубки в своих хитонах, казались слишком воздушными и ломкими - начнется буря, и их унесет ветром. Толпа ревела. На арену вышел император в львиной шкуре, с палицей в руках.
На чистом, теплом от солнце песке уже пролегла цепочка следов, как на бархане в пустыне. Это метался привязанный к железному кольцу тигр. Плебс визжал от восторга, глядя, как Коммод расправляется с привязанным животным.
Вдали опять глухо зарокотал гром. Песок арены уже окрасился кровью, а император, как заведенный все опускал и опускал руку с палицей. Мой сосед решил, что преданность империи важнее и азартно подпрыгивал, уже нисколько не скрываясь. Большая часть собравшихся вела себя также.
Гроза, кажется, надумала разразиться. Тучи сходились, как полотно темного германского плаща, над нашими головами. Сразу потемнело, кровь на песке казалась совсем черной, а фигура императора наоборот странно светлой. Видно было даже, что львиная шкура съехала с одного плеча и висит криво.
Опять рокочет гром, уже ближе и ближе, словно он идет по дороге из деревень, с полей, между оливковых деревьев в предместье, входит медленно, словно гость, и обживается на узких улочках предместья. Ропот толпы странно аккомпанирует ему и каждому удару Коммода.
На арене уже не зверь - его давно унесли молчаливые прислужники. Там мечется маленький щуплый сармат, отбегая от ударов палицы далеко в сторону, к краям барьера. Долго отбегать он не будет - еще немного, и он предпочтет быструю смерть. Я опять отворачиваюсь и в который раз спрашиваю себе: зачем мне это нужно? Зачем я сижу со всеми и смотрю на это, сижу вместе со всей этой озверевшей толпой, которая жадно вдыхает раздувшимися ноздрями этот запах - запах крови? Зачем что-то уже несколько дней давит мне на грудь, лишает воздуха?
В небе уже чувствовалась близкая гроза: вдали несколько раз ударила молния, гром подошел уже так близко, что сминал воздух у меня за спиной. Плебс то затихал, то вновь гремел, словно океанский прибой о камни. Дамы рядом восторженно кривили лица.
А император на арене разыгрывал все новые "подвиги Геракла". И подумалось: а что разыгрываем мы здесь? Любовь к Риму? Преданность? К чему все это?
Тяжелый воздух оседал в легких, и дышать было совсем невозможно. Но не торопились упасть крупные дождевые капли, принести прохладу полям и городу. В ушах тяжелым колоколом отдавался гул плебса и всего Колизея. Веки стали чугунными и болели.
Император бил палицей огромного нумидийского льва. Его шкура отливала белым серебром в наступившем сумраке. И опять мне показалось, что я вижу лицо Коммода ясно-ясно: застывшее, искаженное гримасой, с ритмично поднимающейся рукой. На щеке прилипли светлые песчинки, на лбу блестит пот, лицо сведено судорогой удушья. Мне становится плохо от запаха теплой крови, словно я сам стоя сейчас на арене, увязая в песке, с палицей в одной руке и шкурой на плечах. В глазах темень - что это? Удушье... О боги, дайте же мне воздуха.
Плебс задыхается своим криком. А гроза все никак не прольется, и кажется мне, что мы застыли сейчас в безвременье - сколько длится этот миг? Вечность? Больше? - и я стою на арене вместе с Коммодом, и что моя рука движется в такт с его рукой, а мое лицо сводит судорога от удушья. Боги, дайте же нам воздуху...