Аннотация: Первый рассказ из цикла "Шесть магических антонимов"
Шесть магических антонимов.
*
"Как велит устав нашего ордена, монахи должны оказывать посильную помощь больным и слабым, дабы преодолеть земную ступень странствия духовного и приблизить себя к постижению наивысшей глубинной сути, заради чего многие святые древности в зачумленные города отправлялись и через это жизни своей лишалися."
Из Устава Ордена Травников,
Преподобный отец Экдоха Лаэррский.
Дождь, который пошел к вечеру, стекал по лицу деревянных скульптур на мостовой. Этот квартал был настолько тих, что шум дождя не перекрывали другие звуки - шлепанье сандалий по лужам, журчание ручьев на улицах, негромкое звяканье обеденных приборов в домах - все тонуло, терялось в немолчном шелесте капель. Они падали с затуманенного неба наземь, под дощатые мостки - в старых кварталах вместо привычного камня улицы покрывало дерево. Промокшие деревья, казалось, источали чуть слышный запах мяты.
Статуи по краям мостовой тоже были деревянными - их гладкие красноватые лица покрывала тонкая пленка непрерывно текущей воды. Трудно было ожидать от перистых туч на небе - одних светлых, других - темных, как пятна от черной туши, что упали с кисти, такого обилия влаги - однако дождь, начавшись засветло, продолжался и сейчас, заполночь. Доски мостовых поблескивали, и легкие облачка пара окружали зажженные фонари.
Колокол у двери - маленький, на поверхности его завивались незнакомые письмена. Мараш поправил капюшон тяжелого от воды плаща и позвонил. Звук был мягким и неестественно долгим - как и положено быть всякому магическому звуку. Орден травников хранил не только тайны сбора лекарственных трав, но и некоторые магические секреты.
Колокол висел на веревке у калитки - деревянного острого ската. Дверь тут же отворилась, пропуская его в темный сад. С веток деревьев капало на дорожку, обложенную светлыми камушками. Мараш прошел через сад, нагибаясь перед ветвями, которые иногда роняли на него холодные брызги. На другом конце дорожки его ждал привратник.
*
"... Ибо говорит устав Ордена: не бери лишнего из одежды, вещей или же пропитания с собой, нижЕ лишними мыслями не отягощай свое чело - пусть очистишься ты, пройдя сквозь служение и смирение."
- Приветствую в обители Ордена, сын мой! - Привратник в коричневом плаще сцепил пальцы в особом жесте - так по обычаю Травников встречали людей, просящих помощи. - В чем ты нуждаешься? Скажи, а Орден постарается помочь тебе.
Этот монах совсем недавно еще был послушником - Мараш судил не по возрасту, так как из-за темной повязки, скрывающей лицо, можно было рассмотреть только глаза, а по той услужливости, с которой он предлагал помощь. Низшие ступени служения - уход за больными, лечение крестьян по деревням, - выдерживали немногие: они предполагали смирение духа, преломление в себе гордости, страха, брезгливости. Уже через несколько месяцев бывшие послушники начинали ненавидеть монашескую жизнь, часто убегали, а иных отпускали сами монахи. Только некоторые оставались в Ордене, именно они и считались потом Травниками, их посвящали в тайны ремесла и высшие ступени лекарства. Таким людям обычно хватало лишь взглянуть на больного и уже ощутить веяние недуга, которым он страдает. Но опыт приходит нескоро.
Деревянные строения за спиной привратника терялись в сумерках. Мараш почему-то медлил с ответом. Капли, чуть взблескивая в свете фонаря, ложились на плащ монаха. Мараш с удовольствием отметил, что тот намокает.
- Отведите меня, пожалуйста, к отцу Каланаху.
Губы сами выплюнули вежливое слово, которое так долго не произносили - с самого начала его службы. Стражу правой башни Ворот редко когда приходилось просить.
Монах кивнул и повел его по внутренним переходам здания, где шум их шагов отдавался скрипом в деревянном полу, где пахло травами и издалека - теплой едой.
*
"И да не отяготится разум твой любомыслием и легкоумием, да не впадешь ты в грех гордыни от знаний дарованных. Помни об этом и применяй узнанное только во спасение вверившихся тебе."
Отец Каланах был в трапезной. За длинным столом из полированного красноватого дерева на лавках сидели пятеро монахов - из Травников высшей ступени, которым разрешалось трапезничать вечером. Стол был заставлен массивными глиняными кубками, поблескивающими водой внутри, мисами с зеленью, сыром, свежей скворчащей яичницей. Посредине, на деревянной доске - нож и краюха хлеба, выпекаемого по особому орденскому рецепту. Привратник подошел к монаху, сидящему справа, спиной к ним, и что-то прошептал. Тот тут же обернулся и встретился взглядом с Марашем.
Отец Каланах почти все время проводил в Гавани - помогал больным, приплывшим в Лаэрру, раненым морякам - мало ли, в какую переделку попадал торговый корабль. Он постоянно оказывался рядом, когда происходили стычки стражников с подвыпившими матросами, его руки умели почти мгновенно останавливать кровь, а с травами, которыми он целил, раны и ссадины заживали вдвое быстрей - уж это мог подтвердить и сам Мараш. Стража шутила, что пора бы уж им и принять отца Каланаха на полное довольствие, однако тот лишь отмахивался: все знали, что ночью он лечит стражу, а утром - контрабандистов: для него люди не различались между собой, им всем нужна была помощь.
Отцу Каланаху на вид можно дать около шести десятков лет. В Лаэрру он приехал лет тридцать назад, с юга, уже монахом. Его приняли в Орден Травников, хотели даже сделать одним из посвященных высшей ступени, но он отказывался. Так и сейчас отец Каланах остается простым монахом, выполняет тяжелую работу, пользует больных, иногда собирает травы за городом, но не жалуется - в общем и целом он вполне доволен своей жизнью.
*
"... Да не впадет всякий в грех гордыни, нижЕ в грех трусости, ибо трусость источает сердце. Но стократ большим грехом будет грех равнодушия, кто может смотреть на плачущего ребенка, тот сможет убивать беззащитных и грабить безнаказанно, и совершать злодейства всяческие, ибо не будет судить себя сам, в сердце, потому что судья ему - равнодушие. Такой да будет обречен на века на муки адские."
Из "Откровений" преподобного отца Экдохи Лаэррского.
- Здравствуй, сын мой! - отец Каланах легонько дотронулся до его склоненного затылка - своего рода установленная форма благословения, и сказал тихо: - Ты по делам Стражи?
- Нет, отец, я один.
- Тогда приглашаю тебя сначала разделить с нами трапезу! - уже громче.
Мараш заметил, что разговор за столом в это время стал немного тише - с одной стороны, им, видимо, не хотели мешать, а с другой - могли тактично, но все же подслушивать. По морщинистому лицу отца Каланаха, как всегда, невозможно было что-нибудь угадать. Свечи, стоящие прямо на столешнице, бросали отсветы повсюду: возможно, Марашу показалось, но монах выглядел усталым и погрустневшим.
Ему пододвинули зелень, сыр, в кубок налили воды из пузатого кувшина красной глины. Рисунки на боках кувшина были похожими то ли на деревья, то ли на морские водоросли.
Прямо напротив Мараша сидели двое - высокий черноволосый монах с нестриженой бородой, которого он не знал, и один из Травников высшей ступени, отец Арсентий - когда-то ему пришлось путешествовать на остров Иси, а Марашу - его сопровождать. За три дня поездки Страж успел проникнуться к нему неприязнью, которой впоследствии стыдился, однако так ничего и не смог с ней поделать. Что-то противное было в загорелом лице монаха. На виске у него Мараш заметил капельку пота, готовую вот-вот скатиться по дряхлой коже. Даже говорил отец Арсентий с каким-то чужеземным акцентом, забавно мямля и проглатывая оконечности фраз. Монах с черной бородой почтительно молчал, вслушиваясь в его слова.
- Стал-быть, братие, до войны недалече. Помяните мои слова, если к зиме не разразится. Эвонна, до самой-от Переправы добрались кочевники - так дальше уж прям в Лаэрру. И не помню даже, когда в последний раз такое бывало - разве уж незадолго до свержения, как расправились с мятежниками, вот и разразилось - по всем степям, грят, дым стоял - седьмицу, не менее.
Внезапно Мараш понял, за что еще он не любит отца Арсентия - за готовность всюду подчеркивать свою принадлежность к власти и всяческое одобрение ее действий.
- Ну уж преувеличиваете, отец Арсентий. - это заговорил кто-то из сидящих на одной скамье с ним. Мараш чуть подался вперед, выставив руку, и оперся о нее, чтобы рассмотреть говорившего. Тот продолжал.
- Что тогда было и что сейчас творится - не сравнить. Тогда мелкие кланы атаковали Бележь и переправу, а сейчас, похоже, вся степь поднялась. Да и помогают им хорошо - таких стрел, чтобы прошибить их доспехи у наших гарнизонов нет.
Видимо, один из бывших воинов - многие из них уходили в монашеские ордена, если оставались живы после десяти лет службы на границе. У этого монаха нет-нет, да и проскальзывали в голосе металлические нотки.
- Как вы думаете, отец Тарвик, кто может помогать кочевникам? - молодой голос, чистый и глубокий. Лицо этого монаха было скрыто темной повязкой и коричневым капюшоном плаща, который он не снял даже в помещении. Внезапно Мараш догадался, кто это может быть. Даттис д’Эран, младший отпрыск одного из древнейших родов города - блестяще окончил Университет, готовился стать магом-травником. Пожар в одной из университетских лабораторий стоил ему глаза, да и на лице остались ожоги. Но хуже всего было то, что после пожара он потерял большую часть своей магической силы. Однако он пошел в монахи не из-за отчаянья и недовольства жизнью. Орден Травников располагал одной из лучших лабораторий города, а здесь ему наверняка позволили продолжать исследовать растения и травы.
- Когда хочешь узнать, кто убийца, подумай, кому это выгодно, да, брат Даттис? Скорее всего, это опять влияние Анварны. Тамошнему Великому дагдасулу захотелось не только отхватить у нас пограничье, но и установить свою власть в самом городе. Посмотрите, что сейчас творится на улицах. Народ недоволен властью Совета, вспоминает прошлые обиды и грозится взяться за топоры. А Совет, которому сейчас сам случай велит сделать хоть что-нибудь, теряется в догадках и трусит, уходит от фактов.
Когда отец Тарвик забывался, он начинал в гневе рубить воздух смуглой жилистой ладонью.
Окончание трапезы прошло в молчаньи. Наконец, отец Каланах допил воду из кубка, поднялся и знаком позвал за собой Мараша.
*
Келья отца Каланаха была увешана пучками высушенных трав, лепестки и пух которых отлетали вниз, прямо на плечи говорящих, отрываясь от блеклых стеблей от малейшего сотрясения воздуха. Из-за терпкого травяного запаха чуть першило во рту.
- Так что же тебя волнует, сын мой? - отец Каланах усадил Мараша, а сам принялся перебирать травы, которые во множестве лежали на низком столе. - Судя по вниманию, с которым ты прислушивался к разговору, это вопросы внешней политики, уж никак не меньше. Правда, ты вряд ли узнаешь здесь что-нибудь новое, но вот мнений наслушаешься.
Отец Каланах внезапно перестал перекладывать вязанки трав, вытащил из угла табурет и сел напротив Мараша.
- Ну, рассказывай, что стряслось.
Мараш еще раз порадовался, что обратился за помощью именно к монаху-травнику. Орден предписывал монахам помогать людям, страдающим телесно и душевно, не разглашая при этом доверенного им.
- Я узнал, что совмещаю в себе двух людей - что-то вроде прошлой жизни, о которой рассказывают гадалки на рыночной площади. Мне помогли вспомнить, что мое второе я - Эдрик Айсент, один из самых сильных магов и глава мятежа против Совета, однако сейчас я полностью лишен каких бы то ни было способностей и с трудом припоминаю пару фраз на магическом. Несмотря на это меня хотят использовать - мой бывший товарищ пытается организовать новый мятеж и свергнуть Совет, а меня просит возглавить бунтовщиков. Согласись, что момент они выбрали подходящий - власть Совета основана на силе толпы, а толпа сейчас недовольна его действиями.
- Да, конечно... - монах задумался, будто припоминая что-то, потом посмотрел в ему в лицо. - И чем я могу помочь тебе? Чего ты хочешь от меня?
*
Вот сейчас, думал, Мараш, слушая слова монаха. Вот сейчас он спросит - а что я отвечу ему?
- Так чем я могу помочь тебе?
Мараш потер виски.
- Признаюсь, я шел сюда, чтобы попросить тебя избавить меня от воспоминаний. Хотел забыть все, что вспомнил, чтобы опять все было по старому, служить на Воротах, ни о чем не задумываться. Я просто хотел, чтобы меня оставили в покое, чтобы в городе был мир. Но ведь это не остановит войну.
- Не остановит. - Эхом откликнулся монах.
- Я и сам не знаю, что мне делать теперь. Поэтому прошу твоего совета.
Отец Каланах встал, заходил взад-вперед по келье, скрестив руки и кусая губы - это у него означало раздумье.
- Для начала, - сказал он после того, как Мараш еще раз и подробно пересказал ему все, что случилось с ним в башне Гильдефорта, - я бы посоветовал тебе вспомнить то, что ты знал и умел раньше. От магической силы избавиться невозможно, даже если ты сам этого захочешь. Это не второсортный товар, который можно обменять на рынке - если, конечно, повезет найти честного торговца. Тот же брат Даттис находится у нас еще и затем, чтобы возвратить себе часть силы. Тебе тоже необходимо вспомнить. Нет, послушай меня, - остановил он уже пытающегося возразить Мараша. - Ты же не контролируешь свои воспоминания и умения, так? Сказать пару слов северянам - это замечательно, но ты можешь гарантировать, что в следующий момент не пошлешь меня подальше по-своему, по-магически? Кстати, если ты это сделаешь, пепел можно будет собирать по всему побережью.
Такого Мараш гарантировать не мог.
*
"... Тайные травы, в полночь собираемые, могут зело облегчить жжение и горячку. Для старых ран, загноившихся, зарубцевавшихся бери лучше опальник - он растет на болотах, возле ржавой воды. От лихоманки, горячки пользуй больного красным каменником, девкиным листом и хмурой осыпью. Болезни же душевные пользуй вечной травкой - пятилистником, а пуще - ведовством и ворожбой."
"О свойствах трав полезных, цветов и растений."
Трактат составлен в лето седьмое от основания Лаэрры Остромиром-травником.
Отец Каланах раскрошил сухие веточки в ступку, подсыпал туда же пригоршню красных ягод и принялся сосредоточенно давить все это медным пестиком.
- Конечно, не в моих силах обучить тебя всему, что ты знал, - наверное, это никому не по силам сделать. Особенно, если ты сам не приложишь усилий. Да, не я буду заставлять тебя вспоминать, а ты сам.
Смесь из ступки монах пересыпал в высокий кубок и, заварив кипятком, поставил на столик перед Марашем.
- Не бойся, отравить тебя я не собираюсь. Пятилистник и тайная ягода - ничего страшного, но помогает привести в порядок мысли.
Единственное, что может сделать медицина Ордена в таких случаях - предоставить твоей памяти самой решать эту загадку. Есть такое старое средство - возможно, его придумал сам Остромир, первый травник этих мест. Я загадаю загадку - слова, а тебе надо будет придумать к ним антонимы.
- Что? - переспросил Мараш.
- А, прости, ты у нас только будешь еще ученым, - съязвил монах. - Просто придумай противоположности. Жизнь-смерть, огонь-вода и так далее... И назови их по-магически.
- И это все? Это не может быть так просто, - Мараш подозревал, что монах не договорил.
- Нет, конечно, это не просто. Во-первых, сам текст составлен в форме загадки. Во-вторых, придуманный антоним открывает определенную часть твоей памяти и наоборот. То есть, для того, чтобы придумать слово, тебе нужно будет вспомнить то, что ты знал раньше.
Жидкость остыла, но по поверхности кубка стелился пар. Мараш взял его в руку - он оказался тяжелее, чем можно было бы предположить, но он почему-то не сомневался, что этот кубок, как и напиток, тоже имеет значение - травникам была важна даже фактура металла, соприкасающегося с зельем.
Напиток был ледяной, несмотря на то, что минуту назад отец Каланах заливал в кубок кипяток. Зубы чуть ломило, жидкость почти не пахла, но зато вкус напоминал свежескошенную траву с кислинкой - видимо, ее давали ягоды. Под пристальным взглядом монаха он выпил.
Сразу мурашки побежали вдоль позвоночника, чуть отдалось в висках. Келья закружилась перед глазами, зазвучали невидимые трубы со всех сторон. Наконец, какофония стала потише, и в нее вплелся голос отца Каланаха, нараспев читающий какое-то заклинание.
A Kirhe’litten ot tare-ano,
Ot talieste na parestam,
Ot dotti hauli e speranor,
I taidor latte adi ar’am.
Ot i shelaste, i e righattor
Trienne Mare’ar i shou’tor
Talennen Attor es ulle-a-to
I esperattor es ale to.
“ О боги, я же ничего не понимаю, - успел подумать Мараш, и провалился в темноту.
*
Антоним первый: Ардаль.
Мараш очнулся там, где и положено оказываться всякому доброму жителю Лаэрры, если он не может вспомнить, где и как провел прошлую ночь, а голова болит так, будто он смешал вместе маагский ром и калехские снадобья. В сточной канаве.
Через траву, росшую по краям канавы и на стенках, светило солнце, его пятнышки колебались от ветра, просвечивали сквозь зеленые стебли и падали на лицо и руки. Прикосновение тепла и света, как прикосновение живого существа, и разбудило его. Он еще немного полежал на спине, пытаясь вспомнить, что и с кем он пил вчера вечером, потом вытянул руки и, опершись о крошащиеся под ладонями края, поднялся на ноги. Руки и ноги, кажется, действовали. В голове был совершенный туман, вот это уже гораздо хуже. Однако, бывший Страж правой башни помнил город настолько хорошо, что мог добраться до своего дома в любом состоянии.
Он оказался в одном из бедных кварталов на окраине, где селились в основном оседлые кочевники, приезжие с Южных островов или Тэго. Дороги здесь не мостились, их покрывала жидкая грязь и отбросы, которые выбрасывались из окон - иногда, прямо на зазевавшихся прохожих. Однако прохожих здесь было мало.
Мараш завернул в один из переулков, где из-за живых изгородей и разросшихся кустарников проглядывали побеленные стены домов, дошел до самого его конца и вышел на небольшую площадь с колодцем в центре. Площадь ограждали дома, на плетнях около них сушились яркие тряпки, мотки шерсти или глиняные корчаги. Он опустил ведро, зачерпнул воды - темно-зеленой, пахнущей холодом и чуть-чуть - колодезной сыростью и мхом. Напился, обливаясь холодными каплями - пить из ведра было неудобно, попытался хоть как-то привести в порядок одежду.
- Хайта! - Раздался окрик сзади.
За его спиной стояла невысокая полная женщина в цветастом широком одеянии, с кувшином в руке. Он отодвинулся, потом помог ей вытащить ведро, за что она коротко поблагодарила:
- Лах.
Глаза женщины оказались одного цвета с ее бледно-желтыми, выцветшими на солнце волосами. Очевидно, она была из оседлых кочевников. Мараш не знал их языка, да и она, по-видимому, не понимала по-лаэррски. Она полила ему на руки, наклоняя свой кувшин, смешно обхватывая его двумя руками - словно боялась, что он вырвется и разобьется о землю. Потом вдруг исчезла в одном из ближайших домиков, вынесла свежую лепешку и отдала ему. Мараш поблагодарил, показал на себя и назвал свое имя. Она улыбнулась в ответ краешком губ, ткнула себя оттопыренным большим пальцем и произнесла:
- Ахарланн.
Потом улыбнулась еще раз и показала на солнце.
Ахарланн. Солнце. Свет... Сами собой в голове начали складываться стихотворные строки:
Молиться будем о тех, кто в зданье,
О говорящих по площадям,
О темных душах и том мерцаньи,
Что догорает назло свечам.
О том мгновенье, когда с закатом,
Пронзая пеной морскую гладь
Погибнет солнце, как и когда-то,
Чтоб утром выжить собой опять.
Свет. Вот разгадка заклинания. Перед закрытыми веками все залило ярким белым свечением, теперь смысл слов магического наречия был ясен.
Тьма - извечный противник Света... Тьма - темная пелена перед глазами, как плотная ткань, скрывает запахи, чувства, постороннее. Остаешься наедине со своими мыслями.
Но вдруг что-то взрезывает завесу - что-то блестящее, острое, иной свет, рукотворный отблеск металла. Да это мой меч, Ардаль.
*
Я могу описать Ардаль, прикосновение к ее металлу, даже чуть уловимый запах, что появляется после каждой битвы, после соприкосновения стали, - железо в железо - напряженного воздуха и чужой воли. Ее длинное, узкое лезвие имеет какой-то странный для металла оттенок. Обычно сталь меча льдисто-голубоватая, Ардаль - чуть золотистая, металл ее светло-желт, такого теплого оттенка, каким горит солнце или напросвет - осенние кленовые листья.
Ардаль досталась мне от деда, который в свое время немало попутешествовал, побывал даже у подножий Калеха и, по слухам, поднимался в селения горцев. Я до сих пор думаю, что он вынес Ардаль оттуда - просто потому, что другого такого меча я нигде больше не видел. Дед придавал этому мечу черты чуть ли не живого существа, за что очень многие считали его сумасшедшим. После его смерти меч вынимали из ножен лишь однажды - отец показывал кому-то, тогда и заметили, что клинок весь в прозрачных каплях, похожих на росу или слезы. С этого момента в семье избегали говорить о ней и спрятали меч до моего совершеннолетия. Дед завещал ее мне.
Мать, графиня Ардата, всегда боялась этого клинка, как живого, враждебного существа. Она верила рассказам деда о том, что на Ардаль наложено древнее заклятие. Когда я стал магом, точнее, когда я стал заниматься магией, обследовал меч очень внимательно, но ничего похожего на современные заклинания не нашел. Возможно, это легенда, но мне нравится в нее верить.
Я чувствую Ардаль так, будто она лежит тихонько на моих вытянутых руках. Длинная рукоять, эфес, украшенный изображением чудовища, похожего на степного льва - глаза его выложены драгоценными камнями. Сам клинок тонкий, узкий, меч очень легкий.
Ардаль назвал так дед, он всегда говорил, что меч начинает жить только после того, как прольет кровь и получит имя. Ардаль ничего не значит на магическом, а дед никогда не говорил, почему он назвал ее именно так, но сейчас я не представляю для нее другого имени - стоит увидеть ее, золотистую, легкую и вместе с тем такую опасную в умелых руках, как сами собой приходят звуки: А-р-д-а-л-ь.
Я нашел ее случайно, в один из своих "походов" по большому городскому дому отца. Меня всегда тянуло в старые, запертые на замок комнаты деда, где по слухам, хранились всякие чудесные вещи, которые он привозил из своих путешествий. Когда мне стало скучно сидеть в своей библиотеке, пытаться заколдовать книжный шкаф так, чтобы книги выдвигались навстречу протянутой руке (пока что они просто вылетали, попадая во всех), я проскользнул мимо комнат слуг к большой лестнице красноватого мрамора, которая вела на второй этаж. Там находились парадные залы, где мой отец устраивал приемы. Они простирались целым лабиринтом, анфиладой комнат, а через стеклянные двери некоторых можно было выйти в большой сад, который окружал дом. Сейчас высокие резные двери залов были прикрыты, в коридоре было темно так, что мне пришлось сотворить собственное освещение - маленький шарик синего цвета, который летел в воздухе передо мной. Толстые ковры на полу гасили звук моих шагов, а рыцарские доспехи из Мааги и портреты неизвестных мне людей провожали меня, угрюмо косясь вслед. Дальше коридор заворачивал за угол, там располагалось несколько окон, и было достаточно светло. Окна эти выходили на одну из главных улиц Лаэрры, где стоял наш дом: по каменной мостовой сновали люди, чинно прогуливались молодые щеголи-придворные; у одного из них в руке я заметил большую позолоченную птичью клетку - новая мода предписывала прогуливаться с певчими птицами. Оторвавшись от окна, я заметил впереди запертые двери - это были комнаты, в которых жил мой дед. С самого момента его смерти их не открывали, даже не убирались там и не проветривали, как в нашем загородном поместье. Надо сказать, что такова была воля моей матери, которая всегда не любила и боялась деда - наверное, они были слишком похожи друг на друга. Вряд ли она будет рада, когда узнает, что я побывал здесь.
Двери из светлого дерева были заперты на ключ, однако я с недавних пор сделался счастливым обладателем целой связки ключей, которую рассеянная домохозяйка оставила в конюшне. Она решила не говорить матери и заказала потихоньку новые, а я нашел старые и теперь мог ходить там, где мне только заблагорассудится.
После пятого испробованного мной ключа я заметил в связке еще один, узорный, темного металла. Этот ключ оказался подходящим, он вставился в замок, повернулся и легонько щелкнул. Дверь открылась, я сделал несколько шагов, но остановился на самом пороге, потому что так и не мог войти: какая-то невидимая преграда сдерживала меня. Я вытянул вперед руки и ощутил гладкую, прозрачную, невидимую поверхность. Кажется, это была одна из магических преград, секретов, которыми окружил себя мой дед.
Я не знаю, сколько я бился перед этим препятствием, я вспомнил все, что читал о магических преградах - что они откликаются на голос или на определенное слово, некоторые могут испепелить человека, пытающегося преодолеть их другим заклинанием, другие размыкаются только в определенный момент дня или ночи, в зависимости от воли того, кто создал преграду. Наконец, я догадался назвать себя, видимо, дедушкина преграда пропускала только членов семьи. В тот момент, когда я произнес свое имя и приложил к ней руку, она разомкнулась.
После этого я часто приходил сюда, мне нравились заброшенные пыльные комнаты, полные старинных книг, карт, неизвестных мне предметов. В одной зале я даже обнаружил алхимическую лабораторию - реторты, колбы, стеклянные сосуды странной формы, назначения которых я не знал, множество разноцветных порошков и жидкостей.
Однажды, когда я проходил через спальню деда в лабораторию, чтобы попробовать воспроизвести опыт, вычитанный в книге об алхимии, меня чуть не обожгло прикосновение горячего, жаркого воздуха, потом потянуло вниз; я упал на доски пола и вдруг понял, как надо отодвинуть паркетину, чтобы обнаружился скрытый тайник. В тайнике, в углублении меж двумя досками пола, лежала Ардаль.
Размотав тряпку, я вытянул клинок из узорных ножен. Светлая сталь чуть подмигнула мне в солнечных лучах.
*
В то время меня учил фехтованию сэр Говальт Тонра, один из старых солдат отца, который воевал потом в пограничье. В шутку мы называли его генералом - когда-то он действительно командовал взводом. Я не видел никакого смысла в ежедневных уроках, гораздо лучше было бы провести это время за чтением, однако отец настаивал на том, что сын военного должен владеть мечом. В то время еще не верилось, что это умение сможет пригодиться.
Каждый день сэр Тонра ждал меня в саду, где я брал в руки тяжелую деревяшку, а потом старался запомнить все эти бесчисленные удары и защиты. Иногда, когда старик отворачивался, я срубал головы парочке маргариток.
С появлением Ардаль все изменилось. Мне пришло в голову вообразить, что вместо деревяшки я сжимаю в руке ее длинную рукоять, представить, как рассекает воздух ее лезвие. После этого мне стало интересно заниматься, а добрый сэр Тонра искренне радовался успехам своего ученика и даже подумывал о том, чтобы дать мне настоящее оружие. А я ждал совершеннолетия, когда смогу, наконец, владеть Ардаль с полным правом.
*
Все изменилось в один день, а точнее, в одну ночь. Отец устраивал торжественный обед, гости съехались со всего города. Сад превратился в уродливый цветник из напудренных париков, корсетов и шелковых юбок с чудовищным количеством оборок и прочей дребедени. Пир начался еще с утра, к полудню всех разморила жара, но гости терпеливо ждали вечера. По правде говоря, вечера ждал и я, потому что отец замыслил устроить фейерверк и пригласил кого-то из магов. В это время я уже начал заниматься магией, то есть, пытался делать это, и мне было безумно интересно впервые посмотреть на настоящих магов. Как я потом узнал, они выглядели, как обычные люди.
Вечер был душный, вдобавок над садом витало облако из смеси запахов духов, еды, вина и пота. Заниматься или читать в такой обстановке было невозможно, я спустился в сад, где меня попросили показать дом группе скучающих юнцов, родители которых приехали на праздник. Проводя их по залам и коридорам, я рассказал легенду о том, как мой дед побывал в Калехе. Один из юношей, сын какого-то барона, по имени Гонтран, не поверил и принялся насмехаться. Кровь ударила мне в голову, я вытащил перчатку и бросил ему под ноги. Остальные притихли, но Гонтран не испугался. Мы договорились о том, что в полночь, после колокола встретимся в саду. Он выбрал секундантов.
Я не успел как следует испугаться перед своей первой дуэлью, потому что мне до самой ночи не давали покоя - всюду сновали слуги, подвыпившие гости, перепутавшие свои комнаты или заблудившиеся в огромном доме. Приходилось красться по коридорам, замирая при малейшем шорохе, пока я не добрался до старых запертых комнат. Там я вытащил Ардаль, с минуту посмотрел на нее, мерцавшую в лунном свете, потом вылез через окно, скатился в кусты черемухи и пошел в условленное место.
Там уже были секунданты и Гонтран. Он принес с собой довольно тяжелый короткий меч и показывал теперь его остальным.
До сих пор вспоминаю эту дуэль как самую глупую в моей жизни. Мы даже не договорились, до чего деремся - до первой крови или до смерти. Тогда я не задумывался об этом.
В ответ на его приветствие я обнажил Ардаль. Секунданты поставили на землю фонари, их свет окрасил мой клинок в жаркий оранжевый, красноватый тон. Его меч блестел синевой.
Я проделывал все, чему учил меня Тонра, почти машинально, замечая при этом, что все равно, опыта больше у него. Тогда я вспомнил, что в руках у меня Ардаль, и, как часто случается с новичками, это придало мне силы. Ее лезвие вдруг стало скользить быстрее, рассекая воздух, разбрасывая вокруг солнечные отблески. Мои движения стали чуть более уверенными и плавными. Страх ушел, я лишь выжидал удобного момента, отражая атаки Гонтрана. Наконец, когда он открылся, я достал его солнечным лезвием. Он сразу выронил меч, прижимая руку к шее, между пальцами текла темная в свете фонарей кровь. Я поднял Ардаль - такая же чернота виднелась на кончике меча. Гонтран упал на колени, стал захлебываться собственной кровью. Один из секундантов побежал за помощью, крича и спугивая птиц. Другой бросился на помощь раненному. Я стоял, чуть сгорбившись, опираясь на Ардаль, и было мне так паршиво, как никогда до этого.
После этой дуэли меня отослали в загородное поместье - это была моя первая ссылка. Целыми днями я бродил по полям, сбивал желтые высохшие шарики пижмы и лелеял обиды. Всякое воспоминание об Ардаль, ощущение ее теплой рукояти было болезненно. К моему удивлению, вскоре после того, как шум улегся, а рана Гонтрана закрылась, Ардаль подарили мне. Навсегда моя, - думал я, ощущая в ладони ее рукоять, трепет воздуха, разлетающегося в клочья под светлым лезвием.
Я не взял Ардаль с собой, когда мы брали штурмом Малый магический замок. Она так и осталась ждать меня в старом доме моего отца. Никто не найдет ее - тайник зачаровал я сам.