Alternatiwa : другие произведения.

Жизнь за Государя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На конкурс рассказов "Новое время-2006".

Жизнь за Государя

  
   От тех де было Царей, блядиных детей, которых выбирали в межьусобную брань межь себя, наша братья, мужики, земля пуста стала.

Ямщик Кузьма Антонов, 1625 год.

  
   1.
  
   Лета 7199, иуния 1-й день, град Москва
  
   Майор Дуглас явился по команде к своему полковому командиру. По дороге к дому полковника Патрик перебирал в уме события последних дней, размышляя где он допустил промах за который он удостоен вызова к командиру. Таковых вроде бы не находилась, и майор склонился к мысли, что провины допущены кем-то из его подчиненных.
   Но на удивление полковник Крофорд встретил Дугласа очень радушно и, не заводя речь о службе, пригласил сразу к столу. После добротного обеда, раскуривая трубку с хорошим табаком, полковник неожиданно заговорил о будущем Дугласа.
   - Патрик, скажите-ка, вы так и не надумали перейти в православную веру?
   Дуглас нахмурился, являясь добросовестным католиком, он всегда неодобрительно относился к ренегатству. И полковник прекрасно знал об этом. Не дождавшись ответа, Крофорд продолжил:
   - Зря вы так упорствуете в вопросах веры, ведь и православные и католики поклоняются одному Богу. А столь незначительная деталь существенно может сказаться на вашей дальнейшей карьере. Генерал Лесли может служить тому примером, он одним из первых наших соотечественников появился в России и достиг больших высот, создав своими трудами полки нового строя и заслужив благодарность великих государей.
   - Спасибо, сэр. Но в вопросах веры мне примером служит дугой наш соотечественник - генерал Гордон. Несмотря ни на что он сохранил свою приверженность католической вере и даже сделал карьеру.
   Полковник рассмеялся.
   - Да, Патрик, вы всегда мне нравились своей твердостью убеждений. Я вызвал вас к себе не для того, чтобы переманивать вас в православную веру. Я получил приказ от боярина Имя Отчество предоставить в его распоряжение офицера, знающего искусно военное дело и, порядочного своим поведением. Князь проговорился, что оный офицер будет обучать воинскому искусству молодых людей, набранных из лучших родов российского дворянства. Обдумав все кандидатуры, я рекомендовал боярину вас. Может быть это окажет услугу вашей карьере.
   Патрик не ожидал таких добрых отзывов в свой адрес и благосклонности от строгого полковника, что даже сперва растерялся, но затем опомнился и, рассыпался в благодарностях своему полковому командиру.
  
  
   Лета 7193, января 11 день, град Москва
  
   И тот де Федька у подорожной Великого Государя печать искусал зубами. А он, Осип учал ему, Федьке, говорить про печать и про подводы под себя и под салдат, и тот де Федька ему сказал: "Указу де Великого Государя не слушаю и подвод не дам". И он де, Осип ему. Федьке, почал говорить: "В ково де ты мужик веруешь, что Великого Государя указу не слушаешь, подвод не даешь?" И Федька ему, Осипу, сказал: "Верую де я Спасу да чернцом, а Государю де я вашему не верую и креста не целовал, и целовать и веровать не хочю, и веровать не верую. А на Государя вашего я де плюю и от Государя вашего отрекаюсь, как есть он не праведный Государь, а антихрист, враг Царя Небесного, и чаете де вы прихода его власти диавольской.

(из извета прапорщика Осипа Соболькова

на войта села Юринова Федьку Юринова)

  
   - Еретики вы, видит Бог еретики, Сатанаилы, Дьяволовы поклонники! - кричал сухонький старичок, брызгая слюной и потрясая кулаками. Стоявшие по бокам от него приказные ярыжные в серых кафтанах глядели на кричащего с опаской. Напротив старичка за длинным столом сидели двое подьячих, у дальнего края стола с бумагой и чернильницей устроился писец. Подьячие молча слушали, писец писал, высунув от усердия язык.
   Подьячий справа был седой, высокий инок с морщинистым лицом, на котором выделялись живые, блестящие глаза. Инок носил обычное монашеское одеяние - довольно заношенную черную рясу. Борода его была ровно подстрижена, как у всякого инока, благословленного на приказное служение. При нынешнем государе патриархе Ионе, о котором иные ворчали, что лучше бы он побольше уделял внимания благочестию, а поменьше мирским делам, подьячие чернецы в иных приказах по торговым да военным делам завели обычай укорачивать рясу или вовсе заправлять ее полы спереди за пояс, чтобы не мешала быстрее ходить. Здесь, в Большом розыскном приказе, дела велись по старине, степенно и размеренно, и подьячие до таких пределов от благочестия не уклонялись. Ответчик, однако, имел об этом другое мнение:
   - Инок ты ложный, чин твой бесовский, расстрига, вор, крокоидол, в Спаса не веруешь, невинных сечешь мечом, аки Ирод, в темницы праведников бросаешь!
   - Вижу я, отец Терентий, ответчик не запирается, показал все без утайки, в сказанных изветчиком непригожих речах сознался, да еще нового сколько добавляет, - сказал с улыбкой невысокий, плотного сложения подьячий, сидевший слева. Этот был в мирском платье: надетой поверх белого зипуна тонкой коричневой ферязи с круглыми белыми образцами и с длинными рукавами, немного запачканными на концах чернилами, в светлых льняных штанах и мягких коротких сапогах. Самое обыкновенное лицо его украшали тщательно подстриженные русые усы и бородка, волосы на голове подьячий сбрил на новый "тавро-скифский" образ, распространенный среди детей боярских, и уже, видно, подхваченный приказными, в ухе у него висела серебряная серьга.
   - И я думаю, Андрей, пора расспрос заканчивать, - согласился инок и приказал ярыжным, не обращая более внимания на ответчика, увести того обратно, в колодничью избу.
   - Отец Терентий, а не много ль наш Федька речей наговорил? - спросил Андрей, когда подьячие, наклонив друг к другу головы, читали лежащую посередине между ними запись расспроса, сделанную писцом.
   - Вот гляди, - продолжал он водя пальцем по строкам, - власти мы чаем не от царя небесного, а диавольской, в приказах иноки Сатане служат, - это дело нам ли разбирать? Не еретик ли Федька выходит, отче, может, его в Государев охраны благочестия приказ надо на расспрос отправить?
   - Еретик? - переспросил отец Терентий, - И какие же он, по-твоему, заповеди Божии не чтит, в чем от истинной веры отклоняется?
   - Так вот же, царь, говорит, будет дан от дьявола, и власть его будет Антихристова. А мы веруем, что нам Господь Бог обетовал дать царя праведного, от Бога данного.
   - А, вот что у тебя на уме. Так это ты, Андрей, путаешь: Священное писание со Священным преданием да с Великими Соборами - то одно, а пророчества Марфы да Никиты о даровании царя - то дело другое.
   Это правда, что Освященный Собор сто тридцать второго года пророчества те признал от Бога данными, да потом еще другими соборными решениями то же утверждено. Только это все наши дела, мирские да земные, а не церковные да Божьи.
   Господь многих, желая в вере укрепить, наставляет видениями ангелов своих или святых, особенно нас, иноков, а Диавол видениями ж совращает в прелесть. Знаешь ты, сколько всего о даровании царя пророчеств в народе ходит? - Андрей покачал головой.
   - А в приказе царских дел сочли, больше девяти десятков насчитали, есть и похожие на Марфы да Никиты слова, а есть и такое, где Бог обещает святого благоверного государя царя Михаила Федоровича, живым, де, на небо взятого, обратно на царство вернуть. Как тут разберешь, где от ангелов дадено, где от диаволов? Вот Собор и избрал те, которые против божественных заповедей не погрешают, рай на земле не обещают, а про царя говорят, что по грехам нашим от России отнят, по делам праведным и возвращен будет.
   Вот будешь ты, раб божий Андрейка, праведную жизнь вести, Господь и наградит Россию царем, а коли станешь воровать, да прелюбодействовать, да пьянствовать - Бог нас за тебя и накажет, - Андрей видел, что отец Терентий шутит, и несмело улыбнулся.
   Так-то, Андрей, - уже серьезно продолжил монах, - Следовать ли тем видениям или нет - нам самим решать, на то человек и наделен Господом свободой. Грех в том, может, и есть, чтобы ангелов и святых не слушать, а отпадения от Церкви Христовой нет нимало. Иначе все бы мы, кроме святых праведников, оказались еретиками, из Церкви были извергнуты и без Божьей благодати остались. А Бог милостив, Андрей, он и нас, грешников, любит и не оставляет, и Федьку-вора, и даже последнего душегубца. Понял?
   - Понял, отче - сказал Андрей, который ничегошеньки не понял. "Ладно, - решил он, - буду смотреть, учиться, Бог даст - разберусь. А пока уж путаться, так путаться, спрошу-ка еще".
   - А иные чернецы на улицах говорят, что все понизовские да порубежные люди еретики, - простодушно сказал он.
   - Да много между ними еретиков, - вздохнул отец Терентий, - чего греха таить. Одних только явных сколько. На гетманщине и на Литовщине латинян да униатов едва не каждый второй. На Дону, в Запорожье да в Сибири аврамиане верховодят. А что в позасечных обителях творится, Андрей - ох, то беда.
   Когда в Москве благочестивые государи Аввакум да Федосий священные книги исправляли, архиепископы низовских епархий да монастыри засечные впали в ересь, и так свои книги да обряды исправили, как их некие лживые греки с униатами научили, да не по истинным образцам. Оттуда и ведется ересь эллинофильская, сиречь греколюбцев.
   Священные книги и обряды у них искажены дьявольским наущением до того, что самое имя Божие они переменили, называть не буду, да ты сам знаешь. Да сколько они против веры истинной погрешают - и не счесть, взять хоть уставы их бесовские, что послушникам кровь проливать дозволяют, тьфу, ересь! А сами, то за собой видя, вместо того, чтобы исправиться, истинную церковь и имя государево бесчестят, кривду возводят, будто де это не у них, а у нас, в Царствующем граде ересь, "стяжателями" нас облыжно ругают. Беда только, что все прощает им великий государь, все ждет, что сами в грехах покаются да исправятся. А пора их давно извергнуть из Церкви Христовой!
   Вот где ересь-то, а ты говоришь - Федька. Какой же он еретик - в Спаса верит, крестится двумя перстами, чернецам верит! Еще, поди, в тех краях, на бывших литовских-то землях, найди другого такого православного. А что непригожие слова говорил против Государьской чести, да Государьскому указу оскорбление причинил, в том мы ему и расспрос чиним, и за то ему ответ держать.
   - Да ты не смущайся, Андрейка, - весело сказал отец Терентий молодому подьячему, видя, что тот совсем повесил нос, - ты верно спрашивал, по делу, а мы, иноки, для того и несем приказное послушание, чтобы вам, земским подьячим расспрос по мирской части вести, а нам за духовной смотреть. Ты слушай, да гляди, да мотай на ус - в Бога ты веруешь, государю патриарху прямишь, грамоту знаешь, а остальному выучишься!
  
   Расспрос ответчика уж и начался поздно, так что за лаем с Федькой, да за разговором с отцом Терентием Андрей засиделся в приказе до темноты, до ранней зимней ночи. А делать того не следовало - идти домой, в Большую Воротынскую слободу (бывшую Стрелецкую) Андрею из Кремля было далеко, через Китай-город да еще три слободы. А прямой-то улицы в Стрелецкую нет, а через Котельную слободу и днем-то не очень пройдешь, а уж ночью и подавно не пропустят.
   Только ночевать в приказе с ярыжными да с колодниками Карпову не хотелось (еще потом свои же приказные погорельцем прозовут, или еще как похуже) - вот и пришлось идти, помолясь. Хорошо хоть зима да луна светит, по белому снегу дорогу видно. Да и мороз сковал, наконец, из грязи на мостовых ледяную твердь - шагай не глядя, не завязнешь, не провалишься.
   Вышло, как Андрей боялся - от ворот Котельной его сторожа прогнали, чуть собак не спустили. А в узких переулках да лазах между заборами, которыми Карпову пришлось пробираться домой, встретили его тати ночные. Хорошо, заступившего дорогу вора он сумел оттолкнуть, да проулок оказался широким, чтобы по нему бежать - Андрей и побежал, оскальзываясь на льду, сначала придерживая рукой на голове шапку, потом смахнув ее в кулак. Только воры не отставали - первый из них хрипло дышал на бегу, казалось, прямо Карпову в затылок. И быть бы Андрею ограбленну, а может, и убиту, если бы из-за угла не выскочил прямо навстречу немец.
   (Немец потом говорил разно, де, не то гулял, не то от друга возвращался. Да только Андрей догадался, что сбежал тот, по всему, от некой бабы, к которой муж из кабака, или еще откуда, нежданно-негаданно воротился. Ну да то его, немецкие дела, а если он по такому случаю каждую ночь будет по православному спасать, то, по разумению Карпова, пускай хоть всех жен московских перелюбит, от них, чай, не убудет.)
   Немец как только увидел, что делается, мигом, не дожидаясь хриплого Андреева "спасите!" вытащил тускло взблеснувшую в лунном свете саблю длиной в сажень, Андрея первого пропустил мимо и заступил ворам дорогу. Проулок был узкий, двоим едва разминуться - воры потоптались, поругались матерно, раз кинули ледышкой в немца, промахнулись, да и убрались восвояси.
   Немец (по-русски он лопотал хоть и смешно, да зато понятно) оказался английский, лейтенант солдатского полка Патрик Дуглас. Андрей немедля пригласил своего спасителя к себе домой, тот согласился.
   Разговор по дороге что-то не клеился - о себе Дуглас говорить не захотел, а Андрею и рассказать-то было нечего - ну, сын подьячего, ну три месяца назад вступил в приказную службу - так ведь не видел считай ничего. Немец, однако, заинтересовался, услышав, что Андрей ведет расспрос преступников по государевым делам.
   - Это самозванцы, которые хотят стать царем? - спросил он. Понятно, про царя всем охота поговорить, даже иноземцу.
   - Нет, это воры, которые государевой чести урон нанесли - бунт, или измену, или речи непригожие.
   - А кто царем себя называет - теми приказ царевых дел ведает. Да и не все они воры, я так думаю, - пока Бог царя не дал, разве разберешь наверное, кто из них самозванец, а кто, может, и правда истинный прирожденный царь. Сроки-то по всем признакам скоро исполнятся, так может, и царь уже объявился, и ходит по России, а то и по Москве.
   За разговором незаметно и дошли, живые да невредимые, до дома Карпова.
   Так Андрей познакомился с Патриком Дугласом.
  
   2.
  
   Лета 7199, октемврия 2-й день, град Москва
  
   Дуглас оглядел своих питомцев. Шесть юношей - питомцев знатных семей стояли перед ним. Пятеро из них лезли из кожи вон, стараясь заслужить похвалу или хотя бы одобрительный взгляд своего учителя. Шестой же, напротив, выполнял приемы строевого учения с ленцой, или как говаривали в таких случаях русские "спустя рукава". Убеждение словом на нерадивого ученика нисколько не действовало, а физическое воздействие на воспитанников было строжайше запрещено. Глядя в лицо юного нахала майор тешил свое самолюбие злорадной мыслей о том, что палка капрала в два счета сбила бы спесь с этого наглеца. В выпученных глазах нерадивого ученика светилось непонятно чем вызванное чувство превосходства над всеми окружающими, и своим командиром-воспитателем в том числе.
   "Ну что ж, - подумал Дуглас, - как там русские говорят: " возьмем не мытьем, так катаньем". Майор нарочито тяжело вздохнул.
  -- Воспитанники! С великим огорчением вынужден повторить с вами строевое учение. Петр Михайловский, не смотря на все старание, - при этих словах Патрик добродушно улыбнулся виновнику происшествия, - не может овладеть солдатскими навыками. Возобновим учение, ибо как говорил великий полководец древности: "Повторенье - мать ученья!"
   Воспитанники безропотно подчинились, но по их угрюмым взглядам Дуглас понял, что его задумка имеет шансы на успех: уж если ему нельзя применить силу к нерадивому ученику, то его товарищам это не запрещено. Так оно и вышло впоследствии, на следующем занятии Михайловский уже не артачился, хотя и бросал на учителя недовольные взгляды. Под левым же глазом воспитанники синел след от хорошего товарищеского тумака.
  
   Майор Дуглас стукнул кулаком по столу, да так сильно, что от удара рюмки подпрыгнули, с трудом устояв.
  -- Проклятье! Достался же мне ученик!
   Капитан Бергер шумно рыгнул и, снисходительно улыбнувшись, заметил:
  -- Патрик успокойся. Не всем же Всевышним даровано стать воспитанниками Марса и Бахуса. Кто-то должен поклоняться и богам искусства. Кстати, кто им этим искусствам покровительствовал в римском пантеоне богов?
   Дуглас чертыхнулся.
  -- Не помню... Я согласен с тобой, Георг. Но почему это счастье попалось именно мне для обучения ратному делу?!
   Капитан ухмыльнулся.
  -- Потому что ты из нас самый лучший. И если тебе уж тебе удастся сделать толк из этого мальчишки, то куда уж нам!
   Майор был польщен неуклюжим комплиментом, сделанным от чистого сердца. Бергер хотя и был грубоват в общении, но всегда говорил искренне.
  -- Спасибо, дорогой друг, но я бы предпочёл более конкретное признание своих заслуг... в соболях, например, или в звонкой монете.
  -- А ты, не дурак, Патрик! - хмыкнул капитан.
  
  -- Говорят, что твой кузен попал в какую-то историю? - решил перевести разговор в более нейтральное русло майор, справедливо опасающийся любопытных ушей.
  -- Да, это так. Чтобы не докучать мне мелочами, свел он самолично знакомство с одним бойким обойщиком, дал ему персидского двуличневого ситца, да другого попроще для подкладки и еще ваты, чтобы тот, положив ее как должно, меж обоими ситцами, сшил добротное одеяло. Зная наглое мошенничество таких людей, кузен сначала все это предусмотрительно свесил на глазах ремесленника. В условленный срок обойщик принес сшитое одеяло, такого же веса и даже еще немного тяжелее, якобы от того что прибавились швы. Ночью кузен укрылся одеялом, но нисколько не согрелся под ним. Утром к нему пришел я и, выслушав его уверил, что здесь кроется плутовство. Вспоров одеяло, мы увидали, что вата смочена водой, для того чтобы к ней пристал мелкий песок, насыпанный в замену сворованной ее половины.
  -- И чем закончилась эта история?
  -- Сразу после открытия плутовства мы отправились с кузеном к ремесленнику в лавку, но не застали его, услышав от родных, что он оставил город и отправился на берега Северного океана. - приятель Дугласа отхлебнул мальвазии и принялся раскуривать трубку. - Но как мы сразу и предположили это была наглая ложь, так как негодяй никуда не уезжал, а спрятался, понадеявшись на отъезд кузена на другой день из Москвы, как донесла до него молва. Разыскали мы обойщика с помощью твоего друга и взыскали с него сполна.
  -- И что ж плетьми поучили?
  -- Сполна... - злорадно усмехнулся Бергер.
  
   Лета 7197, иулия 19-й день, град Москва
  
   "В этом де во 197-м году о Николы-Угодника дни у белевца у Фетиса Арцыбушева с Микишкою Лобозихиным был. И Микишка де Лобозихин у Фетиса Арцыбушева говорил про Великого Государя Иону: "Государь де дал нас бояром нашим на толоку, выходу де нам не даст. Обретется де праведный да истинный Царь, тольды окоротит и Государя Патриарха, а нас пожалует, нам де крестьяном даст выход."

(из извета белевского крестьянина Серешки Емельянова

на белевского крестьянина Микишку Лобозихна)

  
   - Пьян, говоришь, был до беспамятства, - повторил Андрей.
   - Пьян был безмерно, ваша милость, не помню ничего, ей-Господи пьян, - мужик у дверей с каждым словом то ли кивал, то ли кланялся, беспрерывно крестясь.
   -И против изветной челобитной сказать, выходит, тебе нечего.
   - Не помню, не знаю, не говорил, не воровал, в пьянстве был, оговорил меня Сережка, - единым духом выпалил мужик. Он согнул спину в поклоне, искательно глядя снизу вверх на подьячего. Да только речи его расспросчику все одно не понравились.
   - Ты, Микишка, стало быть, снова запираешься против извета, - подвел итог Андрей, со значением выговорив последние слова.
   - Подведите ближе, - велел Карпов ярыжным, подождал, когда ответчик оказался прямо против его стола и начал говорить скучным голосом.
   - Микишка Лобозихин, изветчик на тебя, Серешка Емельянов, быв у пытки расспрошен, извет подтвердил, и за тем на пытке расспрошен, подтвердил же. Сего дня твой черед. Расспрос тебе будет чиниться у пытки, а далее глядя по тому, что скажешь.
   - Пьян был, - тихо повторил Микишка, которого ярыжные держали за руки, так что креститься он больше не мог.
   - Яшка, начинай, - велел Андрей, зевнул напоказ, перекрестил рот, и отвернулся. Орать и ругаться на расспрашиваемого он уже пробовал в прошлый раз, да только ничего не вышло. Наоборот, мужик даже вроде обозлился, и твердо стоял на своем. На этот раз Карпов решил проверить, как на того подействует равнодушие. Хотя сегодня у Микишки и без того будет, чего пугаться.
   - Ставь, ребята, - распорядился Яшка, сутулый рябой верзила в кожаном фартуке поверх мешковатого, в бурых пятнах, балахона. В руках у него был войлочный хомут, закрепленный на конце длинного ремня, что свисал с крюка на потолке.
   - Это, мужик, дыба, - сказал Яшка, когда ярыжные поставили ответчика подле него и отпустили.
   - Ну-тка, держись, - велел палач Микишке и всунул ему в руки хомут.
   - Тяни - вдруг велел он ярыжным, те послушно потянули за другой конец ремня, который спускался рядом с другой стороны крюка. Хомут в руках Микишки поехал вверх и повлек мужика за собой. Микишка охнул, отпустил ремень и не устоял на ногах - неловко повалился, так что оказался сидящим на полу. Мужик заморгал и проводил взглядом уплывающий к потолку хомут, пока голова его не запрокинулась назад, так что борода выставилась вперед, как копье.
   Палач, ярыжные и писец захохотали, даже Андрей усмехнулся в усы. Шутку с дыбой он придумал сам - вроде и не пытка, все по уставу, а многим развязывала языки.
   - Вставай и гляди, - приказал Карпов Микишке, тот торопливо поднялся. Тем временем Яшка подошел к стене, на которой висели несколько кнутов, и стал снимать их по одному, пробовать рукой, щелкать на воздухе. Ярыжные развели огонь в большой железной жаровне с длинными ручками по бокам и стали подбрасывать в него лучину, а потом и поленья.
   Когда Яшка оставил кнуты, перешел к верстаку с железными инструментами и взял в руки длинные клещи, а в жаровню высыпали уж и ведро углей, так что искры взились столбом и по всему застенку прокатилась волна жара, Микишка, до того стоявший смирно, принялся осенять себя крестом и громко зашептал: "Царица мать небесная и святые угодники, спасите, спасите мя, оберегите мя, избавьте мя".
   Тут Андрей решил, что время настало и приступил к расспросу у пытки. Оказалось - не угадал, Микишка, стуча зубами, продолжал твердить, де, оговорили его. Пришлось переходить к самой пытке.
   Микишка и быв палачом раздет, молчал, и с подъему не заговорил, выдержал три виски на дыбе, но ослабел прямо на глазах, уже на третьей в ответ на очередное "скажи!" подьячего заблажил и запросил пощады ради мук Иисусовых. Андрей дал короткий роздых Яшке с подручными и велел переходить к встряске, привязав сначала к ногам ответчика самую легкую деревянную колоду. На той первой встряске мужик и заговорил, да как!
   Сначала Микишка повинился по всему извету. А за тем, когда Андрей уже хотел было заканчивать расспрос, принялся говорить и дальше.
   - Родился истинный царевич, от прямого царского семени, от великого государя царя Димитрия Ивановича, да его сына блаженного царевича Ивана, - торопился мужик, тараторя без передышки. Писец дернул Андрея за рукав, шепнул, "Останови, не успеваю". Но Андрей только показал ему кулак - не сбивай, мол, вишь, как из него полезло, знай пиши давай.
   - Государь царь Димитрий давал крестьянам выход, и за то бояре его на Москве убили, а сына его Ивана тоже хотели убить, да русские мужики и казаки его спасли и спрятали от бояр. А бояре сговорились с патриархом Филаретом, да отбрали у Руси царя, и выход отняли. И жил тот царевич семьдесят лет в скрытне, ходил по миру, ночевал среди простых людей, и Бог его спасал от неприятелей. А тому тринадцать лет, как чудесным образом родился от того Ивана Димитриевича и от некой непорочной праведной крестьянской девицы Марфы царевич Иван, воевода божий, Русской земли избавитель и обетованный Богом царь. Бояре про то узнали и дьявольским наущением хотели Марфу извести, послали немцев убить ее. Да только Марфа успела колыбель с младенцем отпустить по реке. И царевича Ивана принесло по воде в град Москву, и подобрали его некие праведные муж и жена, и вскормили его как сына, и ныне он здесь обретается, и ангелы его растят и всем наукам обучают. А когда бояре, немцы и все дьяволы царевича увидят, то ангелы его хранят, им глаза отводят. И через три года, в двухсотом году, исполнится все по слову Николая угодника, и царевич будет явлен ангелами народу, и сами архангелы Михаил и Гавриил да с Богородицей его повенчают на царский престол.
   И скажет тогда царь боярам: Вы мне худо служили, извести меня хотели, призвали на нашу землю немцев-дьяволов, а русских православных людей мучали да неволили. И призовет царь к себе мужиков, и скажет им: за то, что не отстали от меня, что прятали да оберегали от бояр, и за муки, что от них претерпели, даю вам выход на веки вечные и выдаю вам головой моих изменников, бояр да дворян да дьяков да подьячих, да с женами и всем состоянием. Вы, мужики, теперь будете мои ближние люди и жить будете в палатах, да царевать над моими изменниками, а тех бояр да тех собак подьячих да подручных, если вы кому по доброте живот оставите, отдаю вам навеки в услужение, делайте с ними, что хотите".
   Когда Андрей стал спрашивать, от кого Микишка все это узнал, тот мотал головой и повторял, что от ангелов божьих.
   Хлипкий, зато упрямый, прикинул Карпов, да не пугливый, если сейчас и дальше по уставу пытать, как бы до огня не дошло, а от огня он, гляди того, помрет. Нет, на сегодня хватит, все равно еще два раза перепытывать. Вот посидит в колодке, на чужие да на свои раны наглядится, да помается, пытки ожидаючи, тогда и имена да чины разговорчивых ангелов у него поспрашивать будет впору.
   Когда мужик замолчал, Андрей поманил палача и сказал вполголоса:
   - Яшка, три удара кнутом ему, да опускай.
   Когда, наконец, Микишку опустили на ноги, плеснули на посеченную кнутом спину водой, освободили от веревок и поставили перед столом, Андрей спросил:
   - Все сказал, что знаешь? - Микишка подтвердил. Обычно в этот миг пытанные чувствовали к приказным благодарность, иные, плача, отцом родным называли, чуть не ноги начинали целовать, а этот только вымолвил, де, все, Бог свидетель, да голову наклонил. Верно я решил, понял Андрей, тут может, и бунтом пахнет, ну да ладно, и не таким язык развязывали.
   - Скажи сей час лучше, а то ведь по твоим сказанным речам еще два раза тебя перепытывать будем, гляди, переменишь речи, так из переменных речей пытан будешь сызнова трижды, и огнем жжен, - Микишка только сглотнул и слабо помотал головой. Яшка занес было руку, чтобы научить его почтительности, но Андрей сказал, видя, что Микишка скоро упадет без чувств:
   - Увести его в колодничью, да заковать, - ярыжные тотчас повели мужика к выходу. Он шел, шатаясь, еле перебирая ногами. У двери Микишка запнулся за порог, донесся грохот и смех ярыжных - они, видно, отпустили колодника катиться вниз по ступенькам крыльца.
   - Экий слабосильный, - заметил Андрей.
   - Так он белевский, из тех крестьян из новых вотчин Воротынского, ваша милость, - ответил Яшка, - оттуда всех таких привозят, у них там, сказывают, что ни год, то татары, а то калмыки, да мор, да недород. Гетьман-то им не помогает, а с позасечными чернецами те бояре во вражде, вот те их людишки и не бережены. У меня брат у княж боярина Воротынского в сыскном приказе, так, говорит, половину тех пойманных по сыскным делам мужиков вовсе до Москвы не довозят, по дороге мрут.
   - Да... Ну скажи ярыжным - пусть кормят его, мне он живой нужен, - Яшка поклонился.
   - Еще чудно - мужик вроде боярский, а выход ему подавай. Обыкновенно про выход помещичьи говорят, церковные - про подати, а боярские - про землю все больше, - но на это Карпову уже никто не ответил. Поговорить, как он любил, задержавшись после расспроса, не вышло.
   Андрей задержался еще немного в пыточной, диктуя на память речи Микишки, которые писец не успел записать. Уже уходя, попенял тому на нерасторопность и худую память, да велел назавтра принести себе перебеленные расспросные листы.
   Как вышел Карпов на двор приказа, был замечен дьяком Алексеем Андреевичем и тот час велено ему было в палаты к приказному голове, боярину князю Михаилу Ивановичу Воротынскому. Михайло Иванович объявил Андрею то, о чем давно уж слух ходил между подьячими и служками: приказ царских дел сего дня указано да приговорено поделить на два, на патриарший и земский, а в земский подьячие опытные в расспросных делах надобны. И велел боярин князь Андрею идти служить в новый приказ, боярину князю Ивану Семеновичу Трубецкому, да не в свое место, а выше, под самыми дьяками уже ходить.
   - Ты, Андрей, - говорил Михайло Иванович, - грамотей, в расспросах поднаторел, судебники да уставы как Отче наш знаешь, да и мне служил верно. Жаль мне тебя отпускать к Ивану Семенычу, хотя и зять он мой.
   "Отпускать, гляди-ка, - подумал Карпов, - будто я дворовый холоп твой. Да ведь, если рассудить, так оно и выходит - забрали нас, приказных, бояре к себе услужение, приказы разобрали к себе на дворы, дьяки у них на посылках, а подьячими друг с другом, гляди, торгуют, и Юрьева дня не назначили, отняли выход, как у Микишки, - тут он, улучив подходящий миг, поклонился, чтобы скрыть лезущую на лицо злую усмешку, - не то при царях-то было. А ныне поди-ка заупрямься - прямо в даточные попадешь, как Ивашка Сорокин, государю-то салдаты вон как надобны".
   - Да надо то для дела государского. Близко уж день от Бога обетованный, когда царь обретется, - Михайло Иванович трижды широко перекрестился, Карпов - за ним, - Только смуту бы новую Бог отвел, а для того самозванцам отпор надобен крепкий. Вот и порешили, что государевы люди будут своих самозванцев ловить, а мы, земщина, всех прочих - так оно быстрее да способнее будет. Вот и люди в новый приказ набраны лучшие, такие, как ты.
   Андрей вышел, все же просветлев лицом - боярин князь мало что расхвалил его, так еще и одарил двадцатью ефимками, не в счет жалованья, а от своей доброты. Получив подарок, да узнав о повышении, Карпов готов был смириться с нуждой приспосабливаться к новому начальству, и ходить в новый приказ через пол-Москвы, опять, как в начале службы, аж в Китай-Город.
   Андрей торопливо прикинул, когда устроить пир по поводу нового места - выходило, хоть завтра, благо воскресенье. Тут же он, не откладывая, позвал к себе домой назавтра друзей-подьячих, и пошел скорее в город, созывать остальных гостей.
   Начал издалека, с Иноземной слободы. К первому зашел к своему спасителю-немцу, капитану Патрику Дугласу. Андрей и не надеялся, что тот примет приглашение - все ж иноземец, да знаются шапочно, но Дуглас оказался дома и с радостью согласился, да еще и сам выставил вина и предложил сей же час выпить за выпавшую Андрею удачу. Карпов, конечно, отказаться не мог.
   Вскоре пришлось посылать слугу Патрика к соседу за добавкой. Дуглас все расспрашивал Андрея о приказной службе. Андрей охотно рассказывал о своих делах. Неожиданно он вспомнил сегодняшнего Микишку, и расчувствовался.
   - Они же, Петруша, мужики, только о нем, о царе (слово "царь" Карпов каждый раз выговаривал преувеличенно важно, громким шепотом) и думают. Сколько я их повидал, все одно толкуют. Вбили себе в головы дубовые, что царь им выход даст, теперь ничем ведь не вышибешь. Да из них каждого второго можно хватать да с огнем расспрашивать - то же будут твердить, де, придет царь от ангелов, бояр да детей боярских на кол, а нам волю да податей не платить.
   - Но Андрей, может, просто нужно подождать. Скоро вы выберете царя, тогда крестьяне и успокоятся. Тем более, что первый царь при коронации пожелает, я думаю, сделать свое правление угодным народу. И для этого он, наверное, всем сословиям дарует то, что они хотят получить.
   - А мне то и страшно, Петруша, что не царь им, дуракам, надобен, а воля. Боюсь я, что если царь им выхода не даст - смута будет. Это сейчас они кто в государевы послушники бегут, а кто в вольные казаки, государевы ослушники (Дуглас, хоть и знал эту шутку, захохотал) либо бунтуют по деревням, иной раз своих же и побивают. А как узнают, что царя выбрали, так и пойдут на бояр да на помещиков. Мне, Петр, дед мой рассказывал, как в Смуту было - соберутся десять таких Микишек, да самого горластого в цари и выберут, а там уж жди от таких царей беды, да резни, да грабежа, да пожара, да у нас и вечно так. Без царя худо, а и с царем пуще того беда. Не любит Россию Господь, Петруша.
   От своих речей Андрей совсем расстроился и поник головой, уперевшись локтями в стол, чтобы не упасть лицом в тарелку. Патрик растормошил подьячего и отправил домой, посадив верхом на лошадь и наказав своему слуге смотреть за Андреем хорошенько да довезти до дома целым и невредимым. Сам Андрей, правда, узнал об этом только на следующее утро, от жены.
  
   3.
  
   Лета 7200, ноемврия 3-й день, град Москва
  
  -- Пли! - скомандовал Дуглас.
   Иван Шепелев поднес огонь к запальному отверстию и... тут же прогремел оглушительный взрыв - очевидно старая мортира настолько была изношена, что не выдержала очередного выстрела и просто напросто разорвалась. Взрывом разметало всех кто находился подле орудия. Патрика вместе с другими подняло вверх и безжалостно швырнуло оземь.
   Майор очнулся оттого, что на его лицо лилась холодная вода. Он открыл глаза и увидел над собой испуганных Шепелева и Бутурлина. Увидев, что воспитатель пришел в себя, они глуповато заулыбались. Дуглас с трудом приподнялся на локтях и осмотрелся по сторонам - почти все воспитанники были уже на ногах, за исключением одного из них, над которым склонилась еще пара воспитанников.
  -- Кто? - хрипло спросил майор.
   Оглушенные взрывом воспитанники не ответили, а проорали (сам Дуглас более привычно перенес контузию).
  -- Михайловский!
  -- Убит? - с опасением услышать утвердительный ответ спросил Дуглас.
  -- Не-а-а! Живой! - радостно замотали головами воспитанники. - Только в беспамятстве!
   Майор с помощью учеников поднялся и, пошатываясь, побрел к неподвижному телу Михайловского. Тот действительно был хоть и без сознания, но живой - левое веко нервически подергивалось, а грудь судорожно поднималась и опускалась в неровном дыхании.
  -- Расстегните ворот, дайте ему дышать полной грудью.
   Воспитанники немедленно ринулись выполнять распоряжение Дугласа: кафтан расстегнули, а рубаху просто порвали. Порвали дорогую шелковую рубаху и ахнули.
  -- Гляньте ребята, царские знаки! - воскликнул Вельяминов, самый юный из воспитанников.
   Кто-то присвистнул от удивления. Патрик задумчиво потер виски, на груди Петра Михайловского голубым цветом был вырисован двухглавый орел с коронами. Рисунок был мастерски исполнен неизвестным художником, при чем очень давно, линии и точки татуировки были неяркими словно выгорели на солнце.
   Для Дугласа такие рисунки на теле не были диковинкой: за время службы в армиях императора германской нации и короля шведского он встречал несколько раз обладателей подобных нательных изображений. Но его воспитанники, как и большинство московитов, никогда ничего подобного не видели, поэтому на них татуировка Михайловского оказала поразительное действие: некоторые крестились, некоторые переговаривались шепотом о том, что наконец-то явился свету будущий царь.
   Тем временем получив освобожденной от стесняющей одежды грудью приток свежего воздуха начал приходить в себя контуженный воспитанник. Он зашевелился и пробормотал в беспамятстве:
  -- Матушка, матушка... Не бросай своего Мишутку... Не оставляй его злым людям, они Мишутку не любят...
  -- Воды! - приказал майор, и очухавшиеся от команды воспитанники окатили Михайловского водой.
   Обладатель царских знаков пришел в себя и с помощью Леши Вельяминова сел. Повинуясь первому побуждению он запахнул кафтан, видно привыкнув скрывать свою тайну, но затем злорадно ухмыльнулся и распахнул кафтан. Обведя высокомерно презрительным взглядом всех присутствующих, он зло выговорил заявил:
  -- Что вытаращились, холопы?! Да. Я будущий Великий Государь Царь - Ваш повелитель!
   Все расстерялись, не зная что отвечать и что делать, даже Дуглас находился в великом большом недоумении. Только языкастый Бутурлин не смог, да и не захотел промолчать.
  -- Что-то рановато, Петя, ты нас в холопы записал. Сам-то какого роду-племени будешь? Что-то не слыхивал я чтобы Михайловские знатностью или заслугами славились?
   Но Михайловский не был обескуражен его вопросом. Он самостоятельно поднялся на ноги и, гордо выпрямившись, заявил значительно:
   - Роду я царского! Я Михаил Федорович Романов, внук Ивана Никитича Романова!
  
   Лета 7199, маия 30-й день, град Москва
  
   "Шли те их холопы из Торопца два дни, и августа в 19 день нашли на человека в лесу и шли с ним вместе, и сказался де им тот человек родом дворянин и начевал де тот человек с теми их людьми вместе, и назавтрее де, приходя к Ополецкому погосту, сказался им тот человек: "Я де непростой человек, я де Царевич Иван Димитриевич, премого царского корени, от Великого Царя Ивана Васильича, а иду де я в Швецыю, а подымать де мне короля, мово брата, войною и быть де мне Государем да бояром да дворяном нареченну, и быть де мне в Москве на царстве".

(из извета торопецких дворян

на бежецкого посадского человека Ивашку Клеопина)

  
   - Так ты, Иван, значит, и есть сказанный царевич, - спросил Андрей, сделав самое заинтересованное лицо. Стоявший перед ним человек приосанился.
   - Я царевич Иван Димитриевич, прямой внук царя Ивана Васильевича, - ответил он. Андрей еле удержался от смеха - таким нелепым ему показался прямой внук царя Ивана Васильевича, охраняемый по бокам двумя приказными ярыжными, в лаптях, дырявых портах и сермяжном кафтане.
   - А тебя как зовут, боярин? - продолжал между тем "царевич".
   - Я не боярин, а старый подьячий второго повытья Земского приказа царских дел Андрей Лаврентьев сын Карпов. "Устал я сегодня, - думал между тем Карпов, - а прямой внук этот точно головой скорбен и не опасен нисколько, только время на него тратить. Как бы мне от него избавиться побыстрее, прости Господи, - да никак ведь не избавишься. Самозванец сказанный, да сам то же показал, выходит прямое царево дело, да еще скоп и заговор точно ведь найдутся, полный разбор и расспрос чинить следует. Хотя погоди, царевича, да скопом... вот что надо попробовать..."
   - Так что же ты меня здесь держишь? - важно спросил Иван, - веди меня по нашему великому цареву государеву делу к боярам и великому государю, - писец, сидевший в углу, поднял голову и вопросительно поднял брови - и это писать, мол? - пиши, все пиши, покивал подьячий.
   - Ты, Ивашка, что мелешь-то, - Андрей резко переменил тон на насмешливый, - каким еще боярам, тебе, самозванцу, и со мной-то говорить за великую честь станет.
   Расспрашиваемый нахмурил брови и сделал связанными за спиной руками движение в сторону, видно, желая подбочениться. Ярыжный справа двинул ему кулаком в бок и поставил опять ровно, но "царевич" словно и не заметил этого, а обратился к Карпову строгим тоном.
   - Ты, Андрюшка, именуй меня как положено, с вичем. И не озоруй, не ругайся, а веди меня к великому государю и святому патриарху. У меня с ним да с боярами дело государево, а с тобой мне недосуг говорить.
   - Да какое у тебя к государю дело, холоп ты, блядин сын? - гнул свое Андрей.
   - Да какой я тебе холоп, я природный царевич Иван Димитриевич, сын государя царя Димитрия Ивановича, говорю тебе, упрямцу! - топнул ногой внук Грозного.
   - Да кто ж тебе, холопщина, в том поверит? - вскричал Андрей, в азарте он вскочил, едва не опрокинув лавку, и подался вперед.
   - Да уж поверили люди, и побольше тебя, подьячишки! - тоже повысив голос, отвечал "царевич". Ярыжные хотели было усмирить его, даже писец в своем углу привстал, но Карпов на миг выставил вперед раскрытые ладони, и его подчиненные остались на своих местах. Нет, решил подьячий, побольше люди не надобны, а надобны постарше.
   - Да неужто и крест тебе целовали? - продолжал кричать Андрей.
   - И крест целовали!
   - А ты, поди, и наврешь теперь, что ты истинный праведный царь, от Царя небесного на землю посланный?
   - В том Господь мне судья, кто меня послал на Москву, а не ты, вошь приказная!
   - И царские знаки, небось, покажешь?
   - И покажу, когда срок обетованный придет!
   - И что же, ты, самозванщина, будешь врать, что некий святой тебя на царство помазал, аки Самуил царя Саула иудейского?
   - И помазал!
   - И кто ж сей новый рекомый пророк Самуил?
   - Ан не скажу тебе!
   - Так и знал, что брешешь, блядин сын, некого назвать-то! - Андрей сразу приметил, что "царевич" злится от любого сомнения в его отце, вот и теперь он будто взвился на дыбы.
   - Ан есть кого - помазал меня святой праведный старец, бежецкий поп Иван!
   - А мог бы и не говорить, уж и так довольно, - неожиданно спокойно проговорил Андрей, усаживаясь обратно на лавку. "Царевич" умолк и выкатил глаза на подьячего.
   - Все написал, Семен? - спросил Андрей писца, тот помотал головой, перо так и скрипело по бумаге, - Ты главное, напиши, молыл де тот Ивашко, будто некий бежецкий поп Иван на царство его помазал.
   - Ну прощай, Ивашка, - обратился Карпов опять к "царевичу", - раз тебя, самозванца, поп миром помазал, царево дело твое, выходит, духовное, а расспрос дальше не земскому, а государеву приказу чинить. Вот инокам и будешь показывать, кто ты есть таков. Ну, ступай с Богом!
   - Отведите в колодничью пока, - велел Карпов ярыжным, - Петр Микитич после укажет, когда чернецам его отдавать.
   Андрей встал из-за стола, потянулся, и стал ждать, пока писец поднесет ему расспросные листы.
   - Ну, Семен, не видали здесь еще такого молодца - самого великого царя Ивана Васильевича внук! Государя царя Ивана Микитича сын, помню, был на расспросе, но чтоб Грозного царя...
   - Отчего ж, и не таких видали, Андрей Лаврентьев, - откликнулся Семен, поднося бумаги, он всегда звал Андрея с вежеством, по батюшке, - я десять лет уж служу по царским делам, видывал и сыновей Ивана Васильича, и внуков, и, кажись, правнука даже.
   Семен, бледный мужичонка с реденькой бородкой и водянистыми голубыми глазами, действительно был приказным старожильцем, как-то умудрившись за столько лет службы остаться почитай что без места - в писцах. Рассказывали, что молодым он тайком ушел из дома в монастырь, но был оттуда вскоре изгнан. Когда настоятель узнал, что новый послушник пришел против воли родителей, без их благословения, то выдал его приехавшему в монастырь отцу - московскому дьяку. А уж тот заставил-таки сына пойти в место родителя, в приказную службу. Только сын хоть и подчинился, да, видно, без охоты: служил-служил, да так ничего и не выслужил, зато в церкви проводил больше времени, чем дома.
   Андрей случайно знал и другое - что Семен, видно, не совсем и от чернецов отлучен. Раз, года с полтора назад, Карпов видел, сидя у кабацких дверей (виной тому было затянувшееся празднование Троицы, которое занесло Андрея далеко от дома, на другой конец Москвы), как с писцом вел разговор сам схимонах Иеремия, который и тогда был у государя Ионы не в последних местах, а ныне и вовсе служил старшим дьяком приказа Государева двора.
   - Они, самозванцы, навроде уток, косяками летают, - продолжал Семен, - то Шуйских одних приводят, то Годуновых, теперь, вишь, великий царь Иван Васильевич им, дьяволам, сызнова в деды попал.
   - Вон оно как, - подивился Андрей, уже проглядывая листы, - вот тут вымарай, про крестное целование, от сих... а и ладно, не надо, оставь, как есть, прост наш Ивашка, все равно инокам все то же расскажет, а будут слушать - так еще с три короба.
   - Слушай-ка, Семен, - отвлекся Андрей, упоминание об иноках навело его на другую мысль, - видел я сегодня по дороге в приказ государевых послушников душ с триста, рожи прямо воровские, прости Господи, хоть сейчас в разбойный приказ на расспрос. Это на Соловки паломники, что ли, не слыхал?
   - Слыхал, Андрей Лавреньтев, - отвечал Семен, - верно, паломники, более двух тыщ их в сем году из порубежных обителей на богомолье отправляются, послушники, да со многими иноками и настоятелями, будут Бога молить о даровании царя.
   - А что ж они прямо в Москве всем кругом устраиваются, а не в Троице-Сергиевом, или еще где под Москвой? А то на подворье церкви Козьмы и Дамиана, да ты знаешь, в Семеновской слободе, набились как огурцы в бочку, аж за воротами сидят, мешкотно ведь!
   - Не пускают их ораву в монастыри, вот и лепятся куда попало, на свои подворья, да к попам, кто подобрее, - усмехнулся Семен, - пастыри-то их с государем совсем рассорились. На Освященном Соборе лай до небес подняли, третий день ничего решить не могут.
   - А о чем лай? Собор-то, я слыхал, духовные статьи о царском избрании должен принять?
   - Порубежные архиепископы захотели, чтобы вперед статей Собор постановил принимать латинян в православие вторым чином, через миропомазание, против прежнего правила сто двадцать осьмого года принимать через святое крещение.
   - Будто и дел ныне других у священства нет, - подивился Андрей.
   - Да хитрость их еретическая за версту видна, - вскипятился Семен, - Они думают, забыли на Руси про иудино Маринкино венчание! Папежницу да еретичку Гришка-расстрига с Игнатием греком ввели обманом в святую церковь и венчали царицей православного царства, будто бы в православные помазав! А Маринка-блядь к святому причастию не пошла, а пошла к своему пастору-папежнику! Вот и эти, греческие еретики проклятые, хотят, как Гришка, своего французского королевича Филиппа латинской веры на Московское царство поставить! Да только не бывать по их воле! - Семен остановился, переводя дух.
   - Избави Господи! - подвел итог его речам Андрей и вернулся к бумагам.
   - Ты перебеливать будешь? - спросил он, дочитав до конца.
   - Если править не надо, то и не буду.
   - Ну, давай тогда перо, - и подьячий широко подписал внизу листа:
   "К подлинным роспросным речам вместо Ивашки Клеопина, по его велению, Ондрей Карпов руку приложил", - потом перекрестился на икону в углу, пробормотал "Господи прости", взял шапку и пошагал вон из расспросной избы, в приказ на доклад.
  
   После доклада дела дьякам, да нежданного разговора с приказным головой, Карпов выскочил из боярской палаты, будто кнутом стеганули, и поспешил прочь из приказа, когда едва минуло три часа после полдня. На душе у Андрея было что-то неладно. Домой пришел раньше времени, думал, полегчает, да только вышло наоборот. От обычных разговоров жены за обедом про соседей, да про цены на рынке Карпов, сам себе дивясь, взбеленился, да так, что попавшему под горячую руку Лаврентию, своему старшему, дал подзатыльник, в жену кинул сапогом, и, бранясь во весь голос матерно, выскочил из дому. Ноги сами повели Андрея по Москве, из опостылевшей слободы по знакомому пути, да мимо поворота к приказу и обветшалых стен Китай-города, да по Красной площади, по-вдоль красно-белой громады Михайловского собора - и вот Андрей уже на патриаршей половине города.
   Нежданно-негаданно по дороге встретил он старого знакомца, Дугласа, и тотчас потащил его в ближний кабак. Иноземец сначала сопротивлялся, говорил, что невместно им, людям почтенным, идти в недостойное их чина заведение, звал к себе домой, да скоро махнул рукой и последовал за Андреем - да и видно было, что и сам он расстроен чем-то, и утопить горе не откажется.
   - Что такое творится, Петр, в ум не возьму, - говорил через полчаса Дугласу уже порядком хмельной Андрей.
   - Еще два года тому, как я только в приказ по царевым делам попал, да ты помнишь, на Илью-пророка в ту честь пировали, самозванцев было против нынешнего мало, а до того и вовсе, сказывают, считай нисколько, сам-друг за месяц. Ныне ж едва не каждый день нового в приказ привозят на расспрос. То с патриаршим приказом чуть не за каждого вора тягались, кому дело расспрашивать, до государя лай доходил, а стали уж и сами чернецам понемногу отдавать. А они, слышь, нам - вот чудеса. Да то бы и ладно - ну сдурели людишки, да и Бог им в том судья.
   Страшно мне, Петр, что расспрос да разбор ныне велят мне дьяки да бояре наши чинить не по правде. Оно ведь как было - разбираешь дело, глядишь, кто таков самозванец, дурак или в своем уме, для чего заворовал - из корысти, пьянским делом или еще как, много ли дурного наделал, о том и выписку в доклад пишешь. А бояре, по разбору да по выписке твоей глядя, и приговаривают - бесноватых в дом призрения, дураков, плетью поучив, выпустить, а уж заведомых злодеев кнутом наказать, или еще как.
   А ныне у бояр два приговора: кнутом бить нещадно и ноздри рвать, али казнить смертью, а в выписку почитай и не глядят, а только велят нам, пиши, де, все вины, какие сыщешь, а и не сыщешь - все одно пиши, бумага стерпит. А на Лобном месте, ровно при государе Аввакуме али Иване Васильевиче, воронье тучей, да кровь не просыхает.
   А я-то, слышь, Петр, - Андрей перешел на шепот, - не душегубец я. Не могу я так, не на то поставлен ведь. Раньше умовредными многих писал, да боле не помогает. А сегодня одного монахам, считай, сам отдал - был при расспросе один ведомый их наушник, так я при нем объявил, что дело то духовное, так что не спрячешь. Монахи-то, может, хоть живот дураку моему оставят, они жгут-то еретиков больше. А боярин, светлый князь Иван Семенович, узнал про то, и говорит мне, де, что ты им, Андрейка, легчишь. Мужиков, говорит, надобно нам в бараний рог согнуть, чтобы и думать не смели, что царь обретется мужицкий. Царь, говорит, будет нашего, боярского рода, княжеского корня. А кто против слово вымолвит - тому голову с плеч. Пускай, говорит, задрожат, да на коленки перед нами, большими людьми, падут. Так-то, брат Петр.
  
   У Патрика дела были и вовсе нехороши. От кампании его вдруг отставили, и жалованье уж сколько времени не платили (Андрею, как всегда, пришлось переспрашивать, что такое кампания, - "Две сотни по вашей старине", - как обычно отвечал Патрик.). А и отставки не давали ж. Да назавтра зван он был к князю боярину Долгорукому, и не знал теперь, не то бояться отставки, не то ждать новой службы. Андрей, как мог, обнадежил Патрика (пока уговаривал - даже протрезвел, да о своем горе позабыл, да и то, против Дугласовой беды какое ж то горе) и посоветовал идти сей же час домой, отоспаться перед важным разговором. На том и распрощались.
  
  
   4.
  
   Лета 7200, ноемврия 5-й день, град Москва
  
   Дуглас не удивился тому, что с ним ищут встречи два таких знатных боярина: князь Иван Хованский глава Иноземского приказа и князь Михаил Долгоруков, глава Рейтарского приказа. Он был готов биться об заклад, что это было связано со вчерашним происшествием.
  
  -- Боярин Шеин, равно как и его отец слепо предан Патриарху. Но это не говорит еще о том, что все стрельцы на стороне главы Стрелецкого приказа. Реально Шеин может полагаться только на Стремянной полк и его полковника Болтунова. Насчет остальных даже я не возьмусь предсказывать чью сторону они примут. Но с уверенностью могу сказать, что большинство не поддержит Патриарха, пусть даже и не выступят на нашей стороне.
  -- Но воинская сила государства заключается не только в стрельцах... - попытался возразить Дуглас.
  -- Правильно примечаешь, маеор. - перебил его боярин. - Только не угадал, в моем приказе патриарха поддержат разве что Первый и Второй выборные полки, и то только из-за того, что их полковники недалекие и тщеславные люди. А в Рейтарском приказе сторонников за Патриарха и вовсе не сыщешь. Чуешь, Дуглас, к чему клоню?
   Хованский пристально посмотрел в глаза Патрика. Тот с трудом удержался, чтобы не отвести взгляд в сторону, так неприятен взор маленьких злобных очей боярина, буквально пронзающих офицера насквозь.
  -- Понимаю тебя так, боярин, что дело Патриарха проигрышное?
   Хованский улыбнулся и, расслабившись, откинулся на лавке назад.
  -- Правильно, маеор, так оно и есть. Только глупец может сегодня рассчитывать на благосклонность судьбы?, держа сторону патриарха.
   Князь вскочил и заходил по светелке быстрыми широкими шагами. Он был очень возбужден, что подтверждала не только нервная размашистая походка, но и суетливая жестикуляция. Он истерично выговаривал:
  -- Закончится скоро время, когда Рюриковичами простой мужик управляет. И поповское всесилие скоро закончится, будет все, как встарь, как нашими предками испокон веков было заведено...
   Князь Долгоруков, до сих пор не проронивший ни слова, несколько раз предостерегающе кашлянул. Но Хованский махнул на него рукой.
  -- Говорено уже достаточно. У нашего достопочтенного кавалера только два пути: или с нами либо против нас.
  
   Вечером того дня Дугласу приснился необычный сон. Посредине обширнейшего Михайловского собора на великолепно устроенном возвышении были установлены три кресла в ряд. Вокруг постамента плотным окружением, словно на народное собрание, теснились вельможи, дворянство, воинские начальники, именитые граждане и представители духовенства. На первом кресле, серебряном и разукрашенном золотом, сидел будущий наследник царства, одетый по обычаю страны в длинное одеяние, разукрашенное золотом и драгоценными камнями. Патрик силился рассмотреть черты лица нового царя российского, но с места на котором он находился, это не удавалось сделать, он видел будущего государя только со спины. На втором кресле восседал патриарх Иов, готовящийся к совершению обряда венчания на царство. На третьем кресле были приготовлены: знаменитая шапка, унизанная кругом драгоценных камней, громадная золотая цепь и великокняжеский пояс с прибавлением к ним золотой короны и царской златотканной порфиры, тяжелой от дорогих жемчугов. Дугласу откуда-то было известно, что все эти уборы служат для этого обряда еще со времен Владимира Мономаха.
   Меж тем, приготовления к обряду были завершены, и духовенство песнопениями принялось испрашивать будущему царю всяческих благополучий. После завершения песнопений глава Боярской Думы князь Воротынский попросил патриарха приступить к совершению обряда венчания на царство. Патриарх, помолившись Богу и всем святым, пригласил царя, который тем временем встал, опять сесть с ним в кресло. Тот послушно покорился. После этого московский митрополит принялся читать молитву о благополучии в будущем, а патриарх возложил на челе царя крест, осыпанный жемчугами, и сотворил над ним крестное знамение. Князь Иван Воротынский с помощью сына князя Михаила облачил царя в порфиру и, приняв от патриарха шапку с золотым коронообразным украшением сверху, надел царю на голову. После сего священники начали петь литию, те сеть мольбы к святым, и обычные молитвы к Блаженной Деве, и все по очереди благословлять нового царя, крестя его приподнятой рукой. После священников тоже самое принялись проделывать и прочие сословия, дабы царь благополучно царствовал на многие и многие годы. Продолжалось это довольно таки долго, и Дуглас наблюдал за всем этим как бы со стороны. Среди благословляющих царя Патрик видел много знакомых лиц, давно покинувших этот мир: однополчан, погибших под Азовом и во время последней польской кампании; приятелей, умерших во время эпидемии. Многие из них были обезображены полученными ранами или следами болезни. Все это смутило Дугласа.
   От созерцания участников церемонии Патрика отвлек патриарх. Иов обратился к новому царю с увещеванием: почитать Бога и его святые иконы, править делами по справедливости, неуклонно соблюдать русскую веру и распространять ее. Царь выслушал патриарха и поклялся следовать его наказам. Голос царя был по молодому звонок и энергичен, Дугласу он показался до удивления знакомым. Патрик перебирая в памяти всех своих знакомых, пытался определить обладателя этого голоса, но не мог.
   По знаку патриарха участники церемонии во главе с царем и главными действующими лицами вышли из храма и направились в церковь святого Николая в Кремле. Во время шествия, по приказанию царя, в теснящуюся кругом с поздравлениями толпу народа дворцовые служители стали бросать множество золотых и серебряных монет, набитых в память сего торжества. Дуглас нагнулся, чтобы поднять одну из монеток, чтобы разглядеть портрет царя и прочитать его имя, выбитое на монете, но какой-то шустрый мальчишка буквально выхватил (собрал) у него из-под носа все монетки. Майор возмутился и попытался схватить мальчонку за плечо, но... был разбужен шумом разбитой посуды. Дуглас, стряхнув с себя остатки сна, сел на кровати и увидел, что его кот набезобразничал: на полу валились осколки разбитого графина. Сам виновник происшествия, испуганно ощерившись, метался посередине комнаты, шерсть кота стояла дыбом. Патрик, равнодушно ругнувшись, рухнул в постель и, повернувшись на другой бок тут же уснул. Как по заказу ему снилось продолжение предыдущего сна. В новом царском дворце было устроено великолепное и обильное пиршество, на которое были приглашены знатнейшие и достойнейшие лица из всех сословий. Царь, сняв из одеяния то, что пообременительнее, подпоясанный великокняжеским поясом, с посохом из рога единорога в руках, сидел на троне, несколько возвышающемся среди столов, поставленных в два длинных ряда. Дуглас находился слишком далеко, чтобы разглядеть царя и, поэтому с чистой совестью, предавался чревоугодию. В ходе пиршества то одному, то другому участнику пиршества стольники подносили золотой кубок с вином, посланный царем. При этом боярин, исполнявший должность кравчего, громогласно объявлял чин и заслуги удостоенного вниманием царя гостя. Все отмеченные царской милостью добросовестно осушали кубок до дна и усерднейше отвечали на эту милость пожеланиями царю счастливого царю счастливого царствования и постоянного здоровья. Неожиданно кравчий князь Трубецкой объявил:
  -- Иноземцу Патрикею Дугласу за многие его службы Великий Государь, Царь и Великий князь жалует кубок доброго вина и чин генералу маеора!
   Тут же к Дугласу подлетел один из стольников с большим золотым кубком. Партик машинально принял его в руки и поднес ко рту. Сделав первый глоток, Дуглас тут же все выплюнул, соленый и противный вкус напитка ни чем не походил на вино. Патрик заглянул в кубок увидел, что в нем вместо вина плещется человеческая кровь.
  -- Царской милостью пренебрег! Измену на Государя замыслил! На плаху его!
   Дуглас нечаянно для себя испугался, настолько голос, прозвучавший рядом, был истошен и страшен. Он с трудом заставил обернуться на кричавшего и оторопел: рядом с ним находился новобретенный страной царь. Наконец-то у Патрика появилась возможность рассмотреть лицо царя, он поднял склоненную голову и оторопел. Вместо человеческого лица на него смотрел оскаленный череп скелета.
  
  
   Лета 7200, ноемврия 7-й день, град Москва
  
   Андрей в третий раз очинил перо, стряхнул на пол со стола очистки, отложил нож и с деловитым видом придвинул к себе чистый лист. Весь стол перед ним был покрыт разложенными бумагами - извет, расспросные речи изветчика, речи ответчика и свидетелей с каждого расспроса. Но Карпов только делал вид, что занимается составлением выписки в доклад. На самом деле он ждал, когда вернется с расспроса Васька Максимов, подьячий из того же повытья, что и сам Андрей.
   Ваське досталось вести расспрос Патрика Дугласа.
   "Ох, Петр-Петруша, ох, дурак, ох, буйна твоя голова, да что ж ты меня-то не спросил сначала?" - снова и снова не мог понять Андрей.
   Патрика привезли к ним вчера вечером из патриаршего приказа особых дел. Туда он явился с изветом, будто бы на одного из своих учеников, и хотел говорить с самим приказным головой, иеромонахом Феодосием. Да только чернецы не стали его слушать, а узнав, что извет, по всему, земский, быстро отдали Патрика в приказ князя Трубецкого.
   "Вот чуден! Да на кой ляд ему было на сыновей боярских извещать, он же боярам-то и служит! Да и какие они самозванцы - тайну уж почитай в том и нет, что бояре одного их них в цари назначают. Какая же вожжа ему под хвост попала? Что ему, немцу, в наших русских делах?"
   Как только Патрик попал в руки подьячих боярского приказа, то и вовсе перестал говорить.
   Тогда Иван Семенович, самолично случившийся на расспросе, осерчал и приказал Ваське расспросить Дугласа накрепко. Расспрос с пристрастием назначили на сегодня. По всем расчетам Андрея, явившегося в приказ ни свет ни заря, но в комнате уже Ваську не заставшего - тот ушел в пыточную еще затемно - пытка должна была уже окончиться, но Васька все не возвращался в комнату второго повытья.
   "Может, Петр и на меня извещал, или к слову меня, Господи пронеси, помянет на пытке, - в который раз мелькнула у Андрея страшная мысль, - тогда хотя бы ясно, от чего со мной не посоветовался. Да полно, что ему во мне? Невелика ты птица, Андрейка Карпов, незачем тебя губить, - опять утешал он себя, - да и никто здесь не знает, что мы с Патриком дружбу водим".
   Наконец, в комнату вошел Васька. На расспросе и ему, видно, пришлось нелегко, глаза у Максимова запали и даже, круглое пузо, вроде, немного втянулось. Вид у него был хмурый.
   Андрей, видя, что приятель даже не здоровается, сам поприветствовал его первым и предложил заранее заготовленный пирог с крынкой кваса.
   Васька сразу помягчел, а как прожевал пирог, сам принялся жаловаться на Дугласа.
   - Молчит, немчин проклятый, ровно язык откусил, я аж испугался, велел проверить - нет, на месте язык. Где это видано, Андрей, чтобы изветчик-да молчал? Вот где чудо пречудесное, диво предивное. Чего ж он явился тогда? Не пойму я. Да к тому ж Иван Семеныч словно взбеленился, Ивашка по его указу чуть не пополам Дугласа этого висками порвал. Я вижу, сомлел немец, и кнута не чует уж, насилу боярина уговорил повременить с кнутом да огнем, все одно толку не будет, хоть до полудня роздыху дать. Ох, начальные наши, им бы только покрикивать, что, де, расспросы плохо ведешь, а сами-то вон что творят.
   Немчина пришлось на малое крыльцо уложить, чистым воздухом отдышаться, да за лекарем послано в аптекарский приказ. Ну да ничего, как говорится, не скажет доподлинную, так скажет подноготную, - зло ухмыльнулся Васька.
   - Да, дела, - только и вымолвил Андрей.
   - А, вот что, тебя князь боярин к себе требует, - спохватился Васька, - да там еще изветчик явился, твой черед расспрашивать.
   Андрей, недоумевая, какое дело приказному голове вдруг стало до расспроса изветчиков, заторопился в боярскую палату.
   Вышел оттуда он в совершенном недоумении, чуть пятерней насквозь затылок не проскреб. Иван Семенович говорил с ним радушно, будто и не ругал тому назад только неделю, а изветчиков велел расспрашивать построже, де, ты, Андрей, Ваське не чета, ты разговорить всякого умеешь, постой сегодня на расспросах, а коли кто что важное говорить будет - мне докладывай мимо дьяков, караульным уж велено тебя без спроса пускать - воистину диво дивное, как Васька скажет.
  
   Но не сделал Андрей и пяти шагов, как уж забыл о боярских странностях и заторопился к выходу из приказа, на малое крыльцо, хотя бы увидеть Петра. "Сделаю вид, что Семена ищу", - подумал он.
   Из раскрытых дверей в лицо Андрею ударил не по-осеннему яркий солнечный свет, заставив подьячего прищуриться. На улице оказалось, что утренний морозец унесло теплым ветерком. Ну ладно, подумал Андрей, раз так, Вася, извини, а я уж было решил, уморить ты Петра на холоде хотел.
   Дуглас, бледный, всегда тщательно расчесанные волосы растрепаны, лежал, покрыт рогожей, на вынесенной на крыльцо скамье, безжизненно глядя вверх. При виде Карпова глаза немца ожили, метнулись к подьячему и обратно, но сам он не шелохнулся. Андрей прогнал топтавшегося рядом караульного подальше, сказав, де, боярин велел, тот заворчал, но послушался - видно, князь Трубецкой и правда караульным про Андрея дал указ.
   Андрей склонился к Патрику, хотел что-то сказать, но тот вдруг яростно зашептал:
   - Андрей, меня скоро замучают до смерти, это последний мой случай рассказать, слушай и не перебивай. Ваши бояре задумали сделать царем своего послушного человека. Для этого они... - и Патрик пересказал то, что с ним случилось.
   - Но они ошибаются в расчетах. Я знаю, что многие полки не пойдут за ними, а если сейчас сместить верных им полковников, можно совсем их обезоружить, - закончил Дуглас. Андрей во время его рассказ стоял, ни жив, ни мертв, сердце у него билось, как бешеное. "Господи, помоги, - мелькало у него в голове, - Господи, пронеси. Что мне делать? Уйти и молчать? Бежать? Пойти рассказать боярину? За что мне это, Боже?! Меня же сейчас схватят!"
   - Про моих родных не беспокойся, я оставил завещание у пастора Карстмана, даже если здесь все отберут в казну, самое ценное я успел переправить на хранение в надежное место в Голландии, - говорил между тем Петр, - им этого хватит. Главное, чтобы ты успел рассказать государю и спасти мальчишек. Я пытался, но я ошибся. Когда я увидел, что на расспрос пришел твой боярин Трубецкой, я понял, что погиб. Только ты можешь закончить это дело. Обещай мне, Андрей".
   - О-обещаю, - сипло выдавил Карпов, быстро сжал руку Петру и, ссутулясь, убежал обратно в приказ, махнув рукой караульному.
   "Не заметили, - металось в голове Андрея, боярину скажу, бредил немец по-своему, ничего не разобрал. Только бы не узнали, только бы не вспомнили. Что делать, Господи?!"
   Незаметно для себя он между тем оказался в расспросной комнате. Здесь его уже ждали ярыжный Матвейка и Семен, разложивший на столе бумаги и перья. Андрей что-то сказал им - собственные слова доходили до него приглушенными, словно сквозь воду, - и уселся за стол, на свое место. Матвейка исчез.
   - Заболел государь патриарх, - услышал Андрей голос Семена, видно, отвечавшего на вопрос Карпова. Поехал вчера в Петропавловский монастырь, помолиться за умирение архипастырей и мирное разрешение нестроений на Освященном Соборе, да там и слег. Сказывают, прислал в Кремль послание, от лекарей отказался, будто бы заночует в монастыре, да с Божьей помощью назавтра же вернется.
  
   Семен умолк - ярыжный ввел изветчика, коренастого бородатого дядьку в черном кафтане и черных же штанах.
   С первых же слов изветчика, Фролки Одинца, оказалось, что тот - послушник Донского Никольского монастыря, бывший в Москве проездом вместе со всей своей сотней на богомолье по северным святым местам.
   - И что ж ты, раб божий Фролка, явился в земский приказ, - насмешливо спросил Андрей, - мало в Москве государевых приказов для вашего брата чернеца, что ли?
   Но Фролка настаивал, что никак ему нельзя в государев приказ, что великое изменное дело случилось между государевыми иноками да послушниками, и что тайну эту он поведает только им, земским дьякам да боярам, потому что опасен он, Фролка, что, может, и в государевых приказах где измена.
   Андрею сделалось до того любопытно, что он даже выгнал из комнаты ярыжного, как того просил послушник ("Только побожись, что ничего нам не сделаешь и на нас не умышляешь, да крест клади ваш, щепотью, знаем мы ваши порядки еретические", - строго повелел Семен, - а то кинжал, небось, на теле прячешь, али пистоль, по вашим, казачьим-то, обычаям".)
   Фролка рассказал вот что. Будто бы он подслушал, сидя за церковным забором - на церковном дворе места ему не хватило, - как какой-то игумен, какой - он не знает, но вроде бы их, "прямой" веры, сговаривался с походным головой послушников, неким Иваном Бродягой, поднять сотни послушников назавтра на бунт, будто бы за истинного царя. А он, Фролка, бунтовать не собирается, грехов на нем и так предостаточно, и уговору такого не было, когда его в государево послушание принимали.
   - Ох, как бы не приснилось это все Фролке, - сказал с сомнением Андрей, когда изветчика увели (Карпов приказал Матвейке устроить послушника, раз такое дело, пока в ярыжной избе), - какой бунт, за какого им царя - за королевича Филиппа, что ли? Так где еще тот королевич. Ну да ладно, Семен, раз измена, скоп и бунт завтра, надо сей же час посылать приставов с ярыжными, да, может, и с рейтарами, это уж боярину решать, за Иваном этим за Бродягой, сегодня расспросим, а назавтра либо прямо на ночь и пытку готовить. Ты иди пока поднимай ярыжных. А я к боярину докладывать, дело-то срочное выходит.
   - Я на службу церковную завтра, - сказал Семен виновато, - Андрей Лаврентьев, ей-ей никак не могу пропустить, я уж и у дьяка Щекина отпросился.
   - А что за служба?
   - Так завтра же Собор Архангела Михаила, Государь Патриарх Иона будет служить в Михайловском соборе.
   И тут у Андрея в голове все встало на свои места. Он свалился на лавку, с которой только что поднялся, и так и сидел бы неподвижно, переваривая открывшуюся ему истину, если бы мирную жизнь приказа не прервало необычное вторжение.
   Успокоиться помогла забота о друге, сам даже не понимая как можно помочь приятелю Андрей во что бы то не стало решил помочь товарищу. Помолившись на образок Андрея Первозванного и прошептав молитву о всепомоществовании, подъячий направился в расспросную Васьки Максимова. Но кроме писца, старого и подслеповатого Федьки Кривого, там никого и не было.
   - А где Максимов? - спросил Карпов писца.
   Тот не расслышал и, приложив ладошку к уху, переспросил:
   - Ась?
   - Где Максимов, глухой ты тетерев!
   Неожидав от Карпова такой грозности, Федька сразу испугался и униженно затараторил.
   - Дык, в Кремль вместе с немчином его вызвали. Не так уж давно вместе с боярином и укатили. Наверное, важный преступник этот немчин, десяток конных стражников для сопровождения прислали. Помнится даже Годяя душегубца всего четверо стрельцов охраняли, а ведь Годяй...
   Карпов, раздосадованный неудачей с одной стороны, а с другой стороны даже обрадованный, что не пришлось преступать закон, не стал слушать словоохотливого писца, махнул на него рукой и вышел прочь.
   Вернувшись к себе, Андрей работать не смог, все валилось из рук, даже сослуживцы это заметили. По их же совету он пошел к дьяку, и отпросился, сославшись на нездоровье.
   Домой он добрался нескоро, он долго бродил по городу, чтобы собраться с мыслями, что ему предпринять дальше: продолжать службу далее как ни в чем не бывало или бежать без оглядки из Москвы. Безрезультатно поколесив по городу, он с тяжелым чувством на душе подошел к своему дому. Да только там его уже ждали.
  
   5.
  
   Лета 7200, ноемврия 8-й день, град Москва
  
   Из забытья Дугласа вывел шум, раздавшийся в коридоре. Майор, расправив с трудом затекшие члены, поднялся на колени и припал к лохани с водой. В голове мелькнула отстраненная мысль: "когда бы еще затхлая вода показалась такой вкусной".
   Тем временем шум прекратился, но спустя мгновения уже заскрежетал дверной замок. Дуглас поспешил подняться на ноги, чтобы не доставить своим мучителям удовольствие видеть себя коленопреклоненным. Дверь распахнулась и в камеру ворвались Иван Шепелев и Петр Бутурлин. Оба были в разорванной одежде с обнаженными саблями, у Бутурлина левая рука была обмотана куском нательной рубахи, уже пропитавшимся кровью, Шепелев ежеминутно вытирал рукавом с лица кровь, текущую из разбитой головы. При виде Дугласа их лица озарились улыбками и они бросились обнимать своего наставника.
  -- Учитель, ты жив! Мы боялись не застать тебя в живых!
   Патрик стоически терпел боль, причиняемую его измученному телу радостными объятиями учеников. По грязному изнеможденному лицу майора катились крупные слезы, вызванные не болью, а чувствами учителя, восхищенного потрясенного преданностью своих воспитанников.
  -- Хвати обниматься! Не время сейчас заниматься телячьими нежностями. - раздался от двери знакомый голос.
   Дуглас обернулся, опершись на косяк в дерях стоял Карпов. В руке он держал знакомую Патрику дубинку.
   Подъячий, прихрамывая, подошел к Дугласу и, отбросив дубинку, достал ключи. С помощью Бутурлина Андрей отомкнул кандалы. Майор с удовольствием принялся растирать натертые кандалами места рук и ног. Карпов дружески похлопал его по спине.
  -- Поторопись, Петруша, иначе попадемся в руки боярских приспешников.
   Дуглас, подобрав отброшенную другом дубинку, спросил у него с ехидством:
  -- А где хозяин ее?
  -- Отдыхает перед встречей с костоправом... - устало ответил Карпов и настойчиво напомнил: - Нет у нас времени турусы разводить, поспешать надо, пока заговорщики не спохватились.
   Не тратя больше времени на уговоры, подъячий повернулся к выходу и пошел быстрым шагом прочь, припадая на правую ногу. Опираясь на плечи воспитанников майор поспешил за ним. В коридоре было темно, светильники были погашены нападавшими, и идти приходилось больше на ощупь. Несколько раз Дуглас споткнулся об чьи-то тела, он надеялся, что это не повезло его врагам. На светлом фоне выхода в освещенный дневным светом коридор, маячила здоровая человеческая фигура, Патрик напряженно сжал рукоятку дубинки. Но тревога была напрасна, это оказался один из его учеников, услышав шум приближающихся людей, он сам их окликнул, выставив впереди себя саблю.
  -- Кто такие?! - в голосе Никиты Оладьина звучала опаска.
  -- Никита, свои мы, свои! - на бегу успокоил его Шепелев.
  -- Майор с вами?!
  -- Жив, жив майор! Поспели вовремя. - Последние слова Шепелев проговаривал уже пробегая мимо товарища.
  
   Над Москвой занимался рассвет. Андрей шел по улице вместе с юношами, понимая все яснее, что никто его за руки не держит, что он может в любой момент броситься бежать, вернуться в приказ... да только так и продолжал идти. Он всю дорогу просил Господа наставить его, дать знак, что делать. И Господь смилостивился. Когда они увели Петра от Китай-города уже за несколько улиц, Карпову неожиданно ясно припомнился отец Терентий, первый наставник в приказных делах.
   "У Бога каждый на счету. Вот согрешишь ты, Андрейка, - будто вновь услышал Карпов слова чернеца, - Господь и не вернет России свою милость, без истинного царя оставит. А будешь ты, раб божий, по правде жить - тогда Бог за твою правду и Россию простит". Андрей встал, как вкопанный, перекрестился на колокольню ближайшего храма, прошептал "Спасибо, Господи!".
   - Погодите, - решительно сказал он своим спутникам, - стойте и слушайте меня.
   Карпов встал у края мостовой, рядом с высоченным забором, юнцы обступили его полукружием, Петра тут же прислонили к забору, заботливо придерживая сзади. На Андрея уставились два десятка глаз. Он набрал воздуха в грудь, как перед прыжком в снег из бани (ох, боязно, ох, грехи мои тяжкие) и начал с вопроса.
   - Когда царь будет обретен?
   - В сем году, - нестройно ответили удивленные таким началом петровы ученики.
   - А в который день?
   - На Светлое Христово Воскресенье.
   - На Пасху!
   - На Рождество, - отвечали ему.
   - Нет, сегодня, - отрезал Андрей, и зачастил, обращаясь более всего к Петру - тот должен понять, и к предводителю юнцов, выглядевшему посмышленее прочих.
   - Самозванца они, бояре, приготовили народу объявлять сегодня. Ведомо мне от изветчика, что к обедне именем истинного царя поднимут на бунт государевых послушников - их несколько тыщ в Москву собрано. У бояр-то изменных своих сил недостает, ты же, Петр, мне про то сказал. Так они сговорились с порубежными попами, теми, что греческой веры - вместе у них сила выходит большая. Попы для отвода глаз делали вид, что королевича Филиппа хотят на престол, хоть и сами знали, что не выйдет у них, и сим образом время тянули. А ждали они, чтобы самим приготовиться, а государство врасплох застать - еще ведь и царских статей ни Церковь, ни дворяне, ни города не приняли, все думают - на Пасху будет царь.
   - Да ведь сегодня же Собор Михаила Архангела, да служба в Филаретовом соборе, в память царя Михаила построенном! - почти кричал Андрей, отчаянно желая, чтобы его поняли, чтобы ему поверили, - А сколько народу ждет, что царь-отрок Михаил Федорович с неба вернется! А тут и Михайлов день!
   - Вот они и выведут его, самозванца вашего, скажут, вот, люди добрые, вам Михаил Романов, от царского корени Романовых, жил в Москве потаенно, немцы его хотели извести, да спасся он чудом, глядите, царские знаки на нем, вот и царь для России, Богом данный! Черные людишки ведь этого и ждут только!
   - А позавчера, видно, государя патриарха Иону они захватили. А завтра уж или силой заставят его вместо службы прямо в Михайловском соборе самозванца в цари венчать, или из своих кого в место государя поставят.
   - Посад, да полки поднимать надо, да тех бояр, что не изменили - может, еще успеем! - петровы молодцы Андрея уже не слушали. Зато к их кружку, привлеченные криками Андрея, начали собираться люди, кто слушал, кто уже пересказывал
   Не надо нам нового вора боярского в цари! - надрывался Андрей. Ему казалось, будто он на крыльях поднимается над толпой все выше и выше.
   - Господь человека свободным сотворил! Своей волей царя выберем, так нам Бог велел!
  
   Из-за угла дома поворота вынеслась группа всадников. Увидев беглецов, верховые направились к ним. Спутники Дугласа приготовились принять бой, но сам майор, присмотревшись к всадникам, опустил саблю. В предводителе отряда он узнал генерала Шепелева - прежнего командира Первого Выборного солдатского полка и отца погибшего воспитанника.
  -- Сабли в ножны! Кто такие?! - грозно воспросил генерал, еще не старый, но уже поседевший мужчина. Его спутники, не дожидаясь команды приказа, приготовили оружие к бою.
   Патрик выступил вперед.
  -- Генерал! Я солдатского Крофорда полка майор Дуглас, а это мои воспитанники.
   Шепелев настороженно посмотрел на Дугласа. Патрику даже показалось, что во взгляде генерала мелькнул испуг.
  -- Дуглас? А где же... - свой вопрос генерал так и не успел задать, он замер на полуслове, лицо его побелело. Воспитанники раступились и генерал увидел своего сына. Он слетел с лошади и бросился к бездыханному телу.- Иван? Иван! Ванюша! Обняв сына, старик принялся бережно ощупывать его и причитать:
  -- Ванюшка, Ванюшенька... дитятко ненаглядное... как же это ты так... эх, недоглядел я тебя, дурак старый...
   Двое несколько спутников генерала слезли с лошадей и, встав рядом с ним, стянули с голов шапки. Остальные последовали их примеру. Воцарилась ... тишина.
   Дуглас понимал, что беглецам дорога каждая секунда и, желая отдать дань уважения памяти погибшего, нарушил тишину.
   - Генерал, Иван был храбрым воином. Твой сын пал героем и спас мою жизнь. Теперь она принадлежит тебе.
   Шепелев повернулся к майору, и Дуглас увидел, что лицо генерала осунулось и посерело. За несколько мгновений он постарел лет на двадцать, Дуглас знал, что Иван был его единственным сыном.
  -- Эх, немец, что мне твоя жизнь... - по щекам старика покатилась слеза, он махнул рукой. Повернувшись к сыну, он поцеловал его в лоб и перекрестил. По его знаку к нему бросились подскочили спутники и помогли забросить тело погибшего сына на коня.
   Когда генерал снова повернулся к Дугласу, то Патрик не узнал его лица, так сильно оно переменилось, глаза безутешного отца горели яростью мщения.
  
   Когда через малое время Петр и Андрей с учениками во главе толпы направились в сторону Кремля, в набат ударил первый колокол.
   - Ну, Петруша, как измену выведем, быть тебе у царя первым генералом, - возбужденно воскликнул Андрей.
   - И ты туда же, Андрей, в генералы меня писать? - недовольно проворчал Патрик - Выплатите сначала хотя бы задержанное жалованье за полгода.
  
   Через час колокольный звон стоял над всей Москвой.
  
   6.
  
   Лета 7200, град Москва
  
   Великому Государю и Светлейшему Патриарху Ионе, Всеа Великия и Малыя и Белыя Росии Самодержцу, бьет челом холоп твой, иноземец маеор Петрушка Дуглас.
   В иунии прошлого, Государь, 199 года по твоему, Великого Государя, указу приставлен был я, холоп твой, для обучения достойных вьюношей лутчших российских родов воинскому делу. От пехотного регимента полковника Джона Крофорда получив отпуск с сохранением жалованья, приступил я к исполнению твоего, Государь, повеления, кое и исполняю с прилежанием и усердием по сей день. А жалованья мне, холопу твоему, за четыре месяца не дано, каково и капитанам Иоанну Келлеру и Георгу Бергеру, поелику Иноземский приказ содержание мое и вышепамянутых офицеров полагает за церковной казной, коли находимся мы в посылке касательно дела, патриаршему приказу ратных дел подведомого. За четыре месяца жалованье мне выходит 100 рублев денгами и соболми и иной мяхкою рухлядью ж на 100 рублев, 16 локтев сукна и 32 локтя дамаска.
   Милосердный Государь и Светлейший Патриарх, Всеа Великия и Малыя и Белыя Росии Самодержец! Пожалуй меня, холопа своего, вели, Государь, мне свое, Великого Государя, жалованье выдать, а то мне, холопу твоему, учинилось убытка и проторей, и то писано в сей челобитной. Государь Патриарх, смилуйся, пожалуй!
  
   П. Дуглас
  
   Помета на челобитной майора Патрика Дугласа: "200-го майя в 20 день по указу Великого Государя Царя боярин Сергей Иванович Холмский, слушав сеи выписки приказал подполковнику Патрекиюсу Дугласу за ево службу дать ево, Великого Государя, жалованья за убытки ево, что он издержал, на триста рублев, и послать о том память в Иноземский приказ.
   Справил Ивашко Волков."
  
   Черновая память: "200-го майя в 23 день в Иноземский приказ. Пожаловал Великий Государь Царь и Великий Князь, Всеа В. и М. И Б. Росии Самодержец, иноземца подполковника Патрикея Дугласа, велел ему дать своего, Великого Государя, жалованья за ево убытки, которые писаны в его челобитной, половину соболми сороками и парами и денгами на триста рублев.
   Взял память сам Патрикей."
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"