Снежинки волшебным сверкающим ковром укрывают землю, казалось, что с неба упали мириады звезд, чтобы согреть землю своим свечением. Деревья, одетые в блистающие кристально белые шубки, склонили ветви к земле под тяжестью своего одеяния.
Маленькая золотоволосая девочка любовалась из окна на этот прекрасный пейзаж. Она всегда любила зиму. День ее рождения был зимой, волшебный снег выпадал зимой, имбирные пряники мама пекла только зимой, Санта Клаус прилетал только зимой. С этим временем года у девочки были только самые хорошие ассоциации.
Ей совсем не хотелось слезать с подоконника и прощаться с волшебством. Но распространившийся по всему дому запах имбирных пряников, которые мама пекла на кухне, говорил о том, что волшебство продолжается и дома.
- Давай быстрее, моя милая! Ты же хочешь удостоиться чести первой попробовать зимние пряники? - мама всегда умела находить общий язык с маленькой дочкой.
Глаза малышки загорелись, но она решила еще разок, хорошенько посмотреть за окно, чтобы во всех деталях запомнить небо, деревья, снег. Завтра все уже будет выглядеть иначе, в мире все очень быстро меняется. Девочка высунулась из окна, подставив лицо ветру. Маленькие ручки заскользили по припорошенному снегом подоконнику. Все, что произошло дальше, Розалина видела, словно в тумане, но в тоже время она запомнила все, каждую секунду. Она почувствовала, как ее тело стало менять положение, будто она делала сальто вперед. И вдруг - полет! Девочка почувствовала что летит. Ее тело обдувал ветер и ей хотелось раскинуть руки, словно крылья и закричать. Но радость резко сменилась страхом, когда малышка поняла, что она вовсе не летит, а падает. Снег, сверкающий, так ее любимый снег, неумолимо приближался. Из уст Розалины вырвался крик, но это был не радостный возглас, а панический вопль, который вспорол утренние тишину и спокойствие острым ножом, разбил вдребезги обыденность.
Девочка услышала крик мамы, четкий спокойный голос отца, но она не могла двинуться, не могла ничего сказать им. Боль пронзила спину Розалины адским пламенем. Боль заполнила каждую клеточку тела малышки и даже крики мамы уже не казались ей такими важными. Все в этом мире перестало иметь значение, даже снег, который холодил ее щеку.
Темнота. Несколько дней были заполнены тьмой. Розалина видела маму, отца, докторов в белых халатах, которые участливо качали головой, подходя к ее кровати. Девочка чувствовала запах лекарств, он проникал в самые глубины ее легких, заполнял их, казалось, этот запах заполнил все ее существо. Мама разговаривала с Розалиной, но девочке не хотелось ей отвечать, что-то внутри нее поломалось, испортилось, какой-то механизм перестал работать, шестеренки замерли. Розалина не знала, как ей починить механизм, как восстановить себя, поэтому она молчала, поэтому не слушала никого. Только одна фраза пробилась сквозь туман, которым окружила себя девочка. Одна фраза, смысл которой стал ей полностью ясен не сразу. Одна фраза, которая перевернула маленькую вселенную Розалины с ног на голову, разрушила все ее мечты.
Седой доктор с белой бородкой подошел к ее кровати и бросил сочувственный взгляд на родителей, которые сидели возле Розалины.
- Мы делали все, что было в наших силах, чтобы спасти жизнь девочки, - доктор поправил очки в тонкой оправе, которые съехали ему на кончик носа. - Но... Она больше не сможет ходить.
Розалина почувствовала, как рука матери, которая все время поглаживала ее по запястью, напряглась.
- Травма позвоночника при падении была очень сильной. Сделать что-то, увы, не в наших силах, - доктор развел руками все с тем же фирменным выражением сочувствия на лице.
Доктора в некотором смысле похожи на ведущих теленовостей, на губах которых играет вечная широкая улыбка от уха до уха, которая обнажает все тридцать два белых, как пресловутый жемчуг, зуба. А доктора всегда сочувственно смотрят. По несколько раз на день они сообщают людям о том, что шансов больше нет, разрушают хрупкие замки надежды этих незнакомых им ранее людей, не оставляя камня на камне и все это с видом глубокого сочувствия. А заглянуть внутрь, разве они чувствуют те эмоции, которые так старательно изображают на своем лице? Для них это только работа, очередной пациент, такой же, как тысячи других, ничем не лучше предыдущего, последующего, того, которые поступит в больницу через два года и даже через двадцать лет. Но понимают ли они, что те, кто являются для них просто очередными, порядком надоевшими пациентами, для кого-то являются целым миром? Скорее всего, понимают, поэтому и прячутся за этими масками притворного сочувствия. Слишком много страданий видят больничные стены и их сердца, чтобы принимать эту боль на себя. От этого можно сойти с ума.
- Неужели ничего, совсем ничего нельзя предпринять, доктор? - спросила мама, всхлипнув.
Почему-то этот всхлип вызвал у Розалины раздражение. Она никогда не любила слезы, ей не хотелось, чтобы мама плакала из-за нее, чтобы мама ее жалела. Девочке никогда не нравилось, когда ее жалели. Она помнила, как в три года упала и ударила коленку. Тогда она не проронила ни одной слезинки и не позволила никому ее пожалеть. А сейчас мама плачет, плачет из-за нее.
- Мы ничего не можем сделать. Все, что зависело от нас, было в наших силах, мы сделали. Вам остается надеяться на чудо. Крепитесь, - доктор вышел из палаты, тихонько прикрыв дверь.
Розалине показалось, что это был лишь сон, что доктор никогда не переступал порога этой комнаты, что он не говорил тех слов, которые повисли в воздухе тяжелым грузом, которые давили на легкие, мешая дышать.
Механизм окончательно сломался. Остановившиеся шестеренки вдруг разлетелись, разлетелись на мелкие кусочки. Весь мир содрогнулся.
Мама сжала руку Розалины и стала шептать ей, что все будет хорошо, они найдут выход, найдут решение, потому что не бывает вопросов без ответов, не бывает задач без решений. Но Розалина не верила в слова, которые срывались с губ матери беспрерывным потоком, так же, как слезы из ее глаз. Девочка смотрела на отца, который стоял у окна и нервно теребил в руке сигарету. Курить в больнице было запрещено, но отцу надо было как-то успокоится. Розалина смотрела на его мощную фигуру, на его джинсовую куртку и все больше и больше осознавала безысходность ситуации, в которой она оказалась. В тот момент семилетняя Розалина повзрослела на много лет и, лежа на больничной кровати, она поняла, что задачи без решений все же существуют.
Это задачи, которые ставят в тупик, которые пытаются раздавить тебя, словно букашку, а ты ничего не можешь сделать. Ты просто смотришь на все, что происходит со стороны, как посторонний наблюдатель. Только в глубине души ты понимаешь, что это происходит с тобой, что это твоя кровь проливается на поле битвы, что это твой безмолвный крик сотрясает небеса. И только от тебя зависит, что ты сделаешь: спрячешь голову в песок, продолжая уверять себя, что ты лишь наблюдаешь, или примешь бой, гордо выпрямившись, решительно буравя взглядом своего противника.
Розалина усмехнулась своей боли, но усмешка была всем, на что она была способна. Шестеренки и пружины продолжали лететь в разные стороны. Девочка уже спряталась, голова зарыта в песок. Нет сил для борьбы, есть только слезы, которые не могут скатиться по щекам, есть только страх, которые пожирает душу. Есть только боль. Боль, которая рвет на части и лишает рассудка. А еще лица. Калейдоскоп лиц, полных сочувствия, фальшивого сочувствия и мамины глаза. Они смотрят так ласково, с такой любовью и нежностью... Розалина закрывает глаза, она постоянно закрывает глаза, чтобы больше ничего не видеть. Всю жизнь с закрытыми глазами. Что ж, звучит очень привлекательно в данной ситуации.