Этот рассказ посвящаю

всем моим друзьям.

"Дар Палача"

(неоготическая новелла)

Дробь дождевых капель о лобовое стекло сливалась с мягким постукиванием по рулю пальцев затянутых в лайку дорогих перчаток. Из колонок "Пионера" Б.Г. вещал свою философию. А в салоне витал коктейль ароматов "Кензо", "Лаки Страйк" и новой кожи обшивки сидений.

Сидевший в кресле водителя молчал и смотрел вдаль, туда, где серое небо сходилось с таким же серым асфальтом шоссе. Первым заговорил сидевший на заднем сиденье, его голос дрожал:

- Рейн мне нужны деньги... Много... Сто тысяч долларов... Наличными. Но я не хочу брать их в долг. Никогда не смогу отдать... А ведь ты мог бы помочь мне заработать их... Так?

- Почему ты так думаешь? Я не финансовый гений, Кострома. - голос у ответившего был мягкий и вкрадчивый, как у ночного ди-джея модной радиостанции.

- Но у тебя есть связи. - было сказано тоном, говорящим о само собой разумеющемся.

- Что ты имеешь ввиду? - Рейн изобразил притворное непонимание.

- Просто я слышал кое-что... Ну то, что ты решаешь довольно деликатные проблемы и выполняешь весьма необычные просьбы... Именно то, чего никто другой в городе делать не может, играя при этом роль посредника..., - Кострома волновался.

- Допустим, что это так. Дальше. - Рейн продолжал оставаться внимательным слушателем, но только и всего.

- И судя по всему, зарабатываешь ты неплохо. Значит твои клиенты - люди при бабках. - Кострома умолк на секунду, чтобы перевести дыхание, потом быстро выдал, - Я прошу тебя найти мне работодателя.

- Предлагающего работёнку весом в сто тонн, - Рейн очень широко и все понимающе улыбнулся, - я не работаю с киллерами.

Кострома тяжело откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Через несколько секунд он выдавил из себя:

- Ничего другого за такие бабки я делать не умею... Эти деньги спасут жизнь человеку. Если поможешь мне, Рейн, у тебя будет должник - я. Даже если возьмёшь процент как посредник, всё равно за мной ответная услуга. А я могу быть полезен. Эти три года в спецназе, в Чечне...

- Видишь ли, бизнес, в котором я кручусь, весьма специфичен и хлопоты по трудоустройству киллера, скорее всего, навредят моей репутации и имиджу...

- Скажи, ты можешь мне помочь?! Не можешь, скажи - нет, а не е... мозги своим имиджем и репутацией...- терпение в хриплом голосе Костромы сходило на нет.

- Убавь газ из своей конфорки...Видно, что ты не привык просить. Это ведь так унизительно... - в голосе Рейна послышалась усталость.

За всё время разговора Кострома и Рейн смотрели друг другу в глаза через зеркало заднего обзора. Теперь Рейн повернулся на сто восемьдесят градусов лицом к собеседнику.

- Почто те така куча денег, пропащий? - в вопросе были лёгкое любопытство и незлобная ирония.

- Выкупить свою девушку. - Кострома понял, что сейчас лучше ничего не скрывать - Рейн его последняя надежда. - Она стриптизёрша в ночном клубе "ЭроГалактика". Владыка этой галактики некто Андрон... Фамилии не помню... То есть не знаю... Только кликуха такая редкая...

- Тарталья. - улыбки на лице и в голосе у Рейна взялись за руки и быстренько куда-то исчезли.

- Конечно, ты слышал о нём. В своих кругах он человек известный... В октябре мой бывший одноклассник прислал мне приглашение из Штатов. У него там солидная охранная фирма. Персонал в основном бывшие советские и российские военные. Это шанс. Но без неё я уехать не могу. Тарталья ее не отпускает, требует выкуп, якобы она главная фишка заведения. Все только на нее и идут смотреть. Компенсация - сто косых. О побеге и речи быть не может. С его-то связями - просто бессмысленная попытка - прикончит обоих.

- Нет, только тебя. Её продаст в какой-нибудь очень дорогой азиатский бардак. Ты прав у вас в этом городе на него управы нет... - Рейн задумался, - Да и ждать твоих денег он долго не будет. Тарталья понимает, что скоро Вероника... Мы говорим об одной и той же Веронике - Инфанте Огня? Это ведь она изюминка шоу-программы в "ЭроГалактике"?

- Да уж, как светский лев ты всегда в курсах. Видел ее? - чувствовалось, что Кострома хочет знать мнение друга детства.

- Видел. Редкая красавица... И Тарталья понимает, что скоро Вероника все равно откажется выступать. Нужно искать замену. Это лишние потраченные время и деньги, удар по его престижу. А где уверенность, что даже получив от тебя хрусты, он не пришьет тебя, а ее не продаст в какой-нибудь бордель за кордон. Веронику то Тарталья всё равно теряет, даже если ты и не найдёшь "зелень".

- Черт. - Кострома закрыл глаза, - о таком раскладе я и не предполагал. А он ведь самый реальный.

- Полагался на благородство и слово авторитета. Не спорю, Тарталья может быть честен... Относительно честен, конечно. Но только с партнерами и серьёзными врагами... Даже Де Ниро в кино и тот обманывает.

С минуту оба сидели молча. Отчаяние в глазах Костромы грозило трансформироваться в решимость на поступок сумасшедшего. А Рейн снова смотрел на дорогу, и глаза его за стеклами очков в очень дорогой оправе были спокойнее поверхности пруда Черепахи Тортиллы в знойный августовский полдень (естественно до того как там появился Дуремар).

- Сегодня утром, когда ты позвонил мне и попросил о срочной встрече, я конечно сразу, по твоему голосу и стремной манере базарить, понял, что тебе нужны бабки. И ясно дело, что большие бабки. - чем больше времени Рейн тратил на свой монолог, тем выше поднималась из своей могилы надежда у Костромы. - У меня не самая плохая память и она, верная моя, подсказывает мне, что я не упомню случая, когда ты брал в долг. Отсель вытекает, что ты попросишь помочь тебе заработать эту капусту. Причем быстро заработать. Для такой высокой продуктивности нужна высокая квалификация. Она у тебя есть, но в очень конкретном направлении - убивать. Поэтому я понял, что ты мне предложишь. Но как уже было сказано мной немного выше, то есть немного раньше, я очень дорожу тем, что наработал, - на этот раз Кострома являл собой эталонный симбиоз терпения и внимания, - Про мою память ты уже слышал и в неблагодарности меня никто не может упрекнуть, даже враги. Я ведь не забыл тот апрельский вечер на Семеновских Развалинах девять лет назад. И что не если б не ты, то Валера Севастьянов по прозвищу Рейн не давил бы эту грешну почву новым белым "БМВ", не сидел бы в первых рядах на концертах "Roxette" и не пил бы "Маргариту" каждую воскресную ночь в компании модели - натуральной блондинки с ногами заканчивающимися в районе сатурновского кольца. Да я бы не мог просто дышать и наслаждаться воздухом этого мразного мира... Но Рейн всегда платит долги. Потому я и приехал. Думаю, что смогу тебе помочь...- Рейн впился взглядом в зрачки собеседника, - Ответь, только честно, откажись я от встречи, ты бы воспользовался этим аргументом - спасенная жизнь за жизнь, что в опасности?

- Безусловно. - Кострома выдержал и не отвел взгляда, - в моем положении благородство - быстро улетучивающийся продукт.

- Верно, - Рейн понимающе ухмыльнулся, потом отвернулся и снова уставился на дорогу.

Несколько секунд оба молчали. Невнятная дикция Б.Г. из колонок сменилась голосовым надрывом Шевчука. Дождь снаружи убедительно грозил перерасти в ливень. Мимо в сторону города промчался красный рейсовый "Икарус".

- Ты суеверный? - вопрос Рейна прозвучал неожиданно и как бы, между прочим.

- После того, что я повидал в Чечне: отрубленные головы солдат с членом во рту или семейные композиции из обжаренных детей и их родителей, спекшихся между собой в погребах разбомбленных аулов, после этого я стал убежденным атеистом - если бы бог и в самом деле существовал, он бы такого не допустил. - большинство знакомых Костромы передергивало от этих его воспоминаний, Рейн же остался абсолютно безразличен. Спасибо хоть не зевнул.

- Что ж, тогда тебе легче будет выполнить это задание, - в этот момент Рейн ожидал все сметающий шквал вопросов Костромы, но встретил только ожидающе внимательный взгляд в зеркале заднего обзора. - Закон при этом останется девственно не тронут... Ты молчишь, ничего не спрашивая. Большой тебе плюс за это. Почти все на твоем месте забросали бы меня вопросами, двое твоих предшественников, рекрутированных на эту работу так и поступили - как так, такая арба капусты за такие малые сроки (примечание, - если согласишься, все закончится меньше чем через сутки), да еще не пятная при этом красну книжицу с золотым тиснением "УК РФ"... Знаешь, а ты быстро учишься быть терпеливым.

Рейн снова умолк. Кострома сидел в расслабленной позе и неподвижно. Только в глазах непреодолимая жажда к поглощению информации. Рейн наклонился вперед, выключил магнитофон и включил свет в салоне. Шум ливня за окнами стал громче.

- Сразу обговорим твой гонорар, - от тона Рейна сразу потянуло каракумовским суховеем. - Сделаешь дело, и через несколько часов перед зданием аэровокзала тебя будет ждать Тарталья, в правой руке у него будет кожаный кейс с сотней тысяч "мертвых президентов", двумя билетами до аэропорта Дж.Ф. Кеннеди и всеми выездными бумагами. Левой он будет держать Веронику. Ты выйдешь из моей машины, подойдешь к нему. Затем он освободит свои руки от ноши и навсегда исчезнет из твоей жизни. Подходит?

- Сам Тарталья сделает это? - вопрос был почти риторическим.

- Сам. Я тебе это гарантирую. У него тоже есть кредиторы. Он тоже кому-то должен. Верю, что ты давно понял - метанье слов на ветер не мой вид спорта. - Рейн замолчал, ожидая, когда заговорит Кострома.

- Размер гонорара меня устраивает. Теперь о том, что конкретно я должен сделать. - Кострома напрягся, ожидая услышать неслыханное.

- Инструкции я привык давать в следующем виде: пролог и основной текст, - чувствовалось Рейн не то, что бы оттягивает решающий момент и не желает начинать - нет, он просто хотел подготовить своего собеседника, и вдруг выдал. - Скажи, я очень сильно похож на психа?

Кострома не растерялся и выдал ответ быстрее выстрела из кольта у героев Иствуда:

- Между вами много общего, как, например, у мясорубки и тасманийского волка.

Рейн захохотал. Посмеялся с дюжину секунд, потом резко остановился, уперся взглядом в рулевое колесо и начал говорить удивительно спокойным голосом:

- Ну, если ты не обнаруживаешь у меня признаков явного слабоумия и веришь в мой серьезный подход к бизнесу, приносящему хорошие деньги, ты должен поверить и в то, что я тебе сейчас расскажу. Итак, пролог... Видишь ли, я коллекционер. И одними из тех вещей, которые я собираю, являются истории или легенды. Раритетные легенды. Легенды, описывающие события не объяснимые с научной точки зрения. Главная их отличительная особенность - они правдивы. Мой опыт и некоторый талант помогают мне отличать, так сказать, "зерна от плевел". Это необходимо, так как приносит деньги. Различными путями, но приносит... Продавцы этих легенд представляют мне самый качественный товар (по крайней мере, теперь), понимая, что я и бессмысленная скупость понятия несовместимые. И вот около двух с половиной лет назад один такой платный рассказчик поведал мне одну сказочку о том, что в тутошних лесах находятся бывшие угодья некого графа Крамугорского Николая Харитоновича, которого нет с нами лет почти полтораста. Человеком он был богатым - пятьсот тогдашних штук капитала, триста пятьдесят душ крепостных, четыре тысячи гектаров чернозема, речка, озеро и лес, много леса. Ну, кроме богатства мог он похвастаться и своим образованием: Морская Навигатская Школа в Санкт-Петербурге и Дрезденская Академия Изящных Искусств. Я видел его портрет - красивый мужик. Потому то, как предполагалось, он без проблем и смог уломать выйти за себя замуж дочь главы весьма старинного, но бедного германского рода барона Аугуста Иеронима фон Штаммера - Луизу Иоланту. Сам барон не мог противиться решению своей восемнадцатилетней дочери, хотя выбор солидных и нечужеземных претендентов на право поправить экономическое состояние семьи фон Штаммеров был велик... Ты потерпи. Мои инструкции тем и отличаются от готических романов, что пролог в них гораздо длиннее самой истории. Но продолжим. Вернувшись домой с молодой женой после учебы в Дойчляндии, наш молодой граф буквально через год хоронит своих еще не очень старых родителей, умерших как в сказке в один день от странного и нехарактерного для их крепкого здоровья сельских жителей сердечного приступа. Семейный доктор и местный представитель власти не нашли ничего подозрительного в их кончине. И все равно среди крестьян начали ходить слухи о якобы причастной к этому красавице немке, с самого начала не поладившей со старозаветными свекром Харитоном Евграфычем и свекровью Екатериной Пантелемоновной. Но молодой граф очень сильно любил жену и быстро пресек сплетни репрессиями в виде двух запоротых насмерть болтливых крепостных старух. Холопы заткнулись. Чего нельзя было сказать о соседях - недалеких и завистливых мещанах-помещиках. Их то он наказать не мог. Правда, на них ему вскоре стало наплевать. После сороковин он взвалил ведение всего хозяйства на плечи папенькиного приказчика и вместе со своей иноземкой Луизой переехал жить в лесной фамильный особнячок, что был построен на болоте одним экзальтированным предком Крамугорских. Молодая чета начала вести замкнутый образ жизни постепенно переходящий в затворнический. Из отчего дома Луизы прибыла ее огромная библиотека. Прислуживала Крамугорским в Доме на Болотах только старая супружеская пара Кришмеров, Сигизмунд и Аделия, прибывшие в Россию вместе со своей немецкой хозяйкой. Именно Аделия, за девятнадцать лет до описываемых событий и стукнула по попке новорожденную Луизу Иоланту. И та, сделав первый в жизни вдох, поприветствовала этот мир во всю мощь своих младенческих легких. По этому уже можно судить, насколько они были преданы новоиспеченной графине.

Из молодости всегда проистекает такое понятие как неопытность. И прежде чем женится на баронессе, Николаю Крамугорскому следовало бы навести хоть какие-то справки о семье фон Штаммеров. Я просматривал кое-какие материалы об этом старином роде: падения и необъяснимые после таких падений взлёты, снова падения; серъезные разборки со Священной Инквизицией, крепкие связи со многими сатанинскими сектами Европы и т.д. и т.п. Одним словом фон Штаммеры были хранителями тайн Черного Искусства, черт его знает в каком поколении. Тут начинаешь понимать старого Августа Иеронима фон Штаммера в его непротивлении выбору дочери - выйдя замуж за Николя и покинув Германию, она начисто избавлялась от репутации ведьмы - дочери колдуна и что самое главное могла вновь свободно заняться семейным бизнесом - комерческими операциями с Банк оф Преисподняя и Сатана Консалтинг при неслабой поддержке мужнина капитала. Читая уже о прошлом семьи Крамугорских, я выяснил одну интересную подробность: тот самый их предок, что возвел Дом на Болотах тоже ведь был ведьмаком. Это ещё одна причина, по которой Луиза Иоланта закадрила (теперь становиться ясно, чья это на самом деле была инициатива) молодого Крамугоского. Дьявольски красивая немка в буквальном смысле околдовала Николя. Видел я и ее портрет. Лицо - ну чистый нарко-магнит. Смотришь, балдеешь и отрываться от картины не хочется... Красота какая-то не типичная портретно-средневековая, а такая, знаешь вневременная... Потом покажу тебе, если захочешь снова увидеть...

Время - это очень циничный и бесчувственный мужик: какое бы горе не произошло, он все равно делает свою работу - идет. И деревенский бомонд начал мал по малу забывать молодых Крамугорских. Ведь никаких раутов, балов и прочих тусовок они не посещали. Сплетни и слухи стали сходить на нет. И в конце концов Лизка и Колян вышли из чартов губернского эстаблишмента... А потом произошло странное и пугающеее событие: в окрестных деревнях исчезли кошки. Сразу все и за одну ночь. В наше время этому начали бы искать обязательно и только научное объяснение. Но тогда люди были не в пример мудрее, а потому тут же начали подозревать, что это дело рук Нечистого или его слуг. А кто больше всего подходил на их роль? Правильно - чета неформалов Крамугорских, которые вели себя нестандартно и не вписывались в рамки тогдашнего и тамошнего дворянства. Поэтому каждая деревня послала своего старосту в имение на разборку с приказчиком (не столько кошек было жалко, сколько испугались крестьяне). Приказчик Емельян Лукич Солодов знал свое дело узко, за сим, собрав всех старост, двинулся к Дому на Болотах якобы за советом. Прихватили по дороге и местного батюшку - Отца Филимона, дело то было паранормальное, а Малдер со Скалли из "Секретных материалов" к тому времени, еще не родились. Встретил делегацию лично граф в сопровождении двух "стариков": отцовской аркебузы наполеоновских времен и пожилого, но крепкого Сигизмунда Кришмера. Правда увидев батюшку и приказчика, отослал обоих домой. Николай выслушал посланников спокойно и внимательно, а затем приказал прекратить панику среди крестьян и попробовать объяснить им, что мол кошки народ странный и гулящий: побродят, побродят и вернуться. Это он их как человек ученный заверяет. Ну а для пущего успокоения попросил Отца Филимона провести ему и его помощникам антибесовы мероприятия в каждом доме. За соответствующее вознаграждение, естественно. По окончании беседы выдал каждому старосте по пять рублей (серьезная тогда сумма). Спич Крамугормкого был очень убедительным и ходоки на него купились. Да и Дом на Болотах в дневном свете не выглядел филиалом Замка Владика Дракулы. Но Отец Филимон несмотря на свои младые годы был ушлым малым (потому то и стал уездным церковным боссом) и с ходу засек разные странности и около дома в виде некоторого количества кошачьих следов (незамеченных остальными ходоками по самогонной причине, принятой для бесстрашия перед графом) и в поведении молодого графа: тот вовремя разговора старался держать батюшку на расстоянии из-за распятия, на которое старался не смотреть и вообще издавал странный запах чего-то знакомого, но трудно припоминаемого. Все эти подробности я вычитал из той самой летописи, которую купил. Слова приказчика Солодова записал в нее некий Фёдор Катышев - писарь при канцелярии Губернской Жандармерии.

Отец Филимон покомбинировал в мозгах прошлые и недавние события, слухи и сплетни и вычислил следующее: граф Николай Харитонович Крамугорский стал классическим адептом черного исскуства, а жена его, графиня Елизавета Августовна Крамугорская, - ведьма с гениалогией весьма ветвистой, а посему жуть как опасная и значит следующая их встреча с Отцом Филимоном пройдет точно не в тенистой беседки с самоваром и бубликами. Поэтому Отец Филимон засев в своей довольно таки богатой церковной библиотеке в компании "Молота Ведьм" Шпренгера и Инститориса, "Основ и тонкостей Экзорцизма" Гюстава Маллинье ит.д. ит.п., начал усиленно готовиться к, наверняка предстоящему в будущем, "фуршету" в лесном коттедже. Об этом свидетельствал смотритель церковной библиотеки - дьякон Сергий Коромыслин.

Возвращение почти всех кошек в течении ближайшей недели действительно имело место быть. И крестьяне (здесь не обошлось без помощи ретивых и подмасленных старост) начали мал по малу успокаиваться, пока не произошли два жутких и непонятных случая. Однажды ночью одна из блудных кошек, жившая в доме у одного из крепостных Крамугорского, после того как все улеглись спать забралась в изголовье колыбельки полугодовалого ребенка и разбудила всех диким человеческим хохотом и слезным воем. Через секунду в избе никто кроме ребенка уже не спал. Отец семейства, его дражайшая половина и около полудюжины их отпрысков некоторое время даже двинуться не могли от ужаса. Первым пришел в себя этот самый отец семейства. Кажется по записям его звали Митрофан... Точно не помню. Он схватил какой-то тесак и бросился на кошку. Всем известна кошачья ловкость и стремительность. А если эта тварь (к началу событий уже не божья) ещё и бесом одержима? И в ту ночь митрофанова семья в буквальном смысле на своей шкуре испытала возможности боевой кошачьей пластики. До самого утра они в кровь исцарапанные и в разодранной одежде пытались сначала убить, а потом ну хотя бы просто выгнать проклятую Чернушку из дома. Та все норовила взобраться в колыбель к грудному ребенку. А маленькая девочка спала как мертвая, так и не проснувшись ни разу во время этого бедлама, разбудившего всех соседей. А те не проявили такого мужества как семья Митрофана и не вошли в избу, когда узнали что происходит. Лишь стояли толпой в стороне, слушая митрофанову матерщину, верещанье его жены и человеческий хохот их кошки. "Свят, свят, изыди нечистый!" - вот и вся "полновесная" соседская помощь. Прямо как в сказке, с первыми петухами одержимая Чернушка сама упала мертвой. Для большей уверенности Митрофан порубал своего меньшого брата на мелкий шашлык и устроил Чернушке на краю деревни настоящие похороны ирокеза (много хвороста, огня и дыма). И когда уже посылали за Отцом Филимоном малышка в колыбельке, самая младшая дочка Митрофана, наконец проснулась. Но просьбу дать молока и поменять пеленки выдала не детским плачем, а кошачьим визгом, шипеньем и мяуканием. В тот день соотношение седых и черных волос на голове жены Митрофана явно увеличилось в пользу первых. Уверен, что службе спасения 911 можно было бы брать пример с той скорости с какой отец Филимон прибыл в село, когда услышал о происшедшем. Зайдя вовнутрь хаты и взглянув на ребенка, Отец Филимон сразу выгнал всех вон. Особо напрягаться ему не пришлось рядом с ребенком оставались только отец и мать. Заперев дверь изнутри отец Филимон не выходил оттуда больше двух суток... Ты не устал меня слушать?

- Валяй, я теперь сам Мистер Терпение. - ответ Костромы прозвучал искренне.

- Тогда продолжаю... И в это время в соседнем селе произошел второй инцидент: двухмесячный котенок задрал двух волкодавов из пастушьего секьюрити и после этого сам издох. Сжигать его не пришлось - видимо вместе с одержимостью в него была заложена программа на самоликвидацию в виде произвольного возгорания.

Для местной церкви наступили горячие деньки: тотальный отлов всех местных кошек, а за одно и собак и долгий и методичный процесс типа изыди-нечистый-из-души-животины-чистой-и-безгрешной.

Снова вернемся к Отцу Филимону, на вторые сутки вывалившемуся из избы в полном изнеможении с голодной, но ревущей по человечески митрофановской дочуркой. Можно сказать, что это было в прямом и переносном смысле его боевым крещением на стезе экзорцизма...

- Слушай, а что такое экзорцизм? Ты уже два раза сказал это слово, а я так и не въехал. - вопрос явился на свет в компании заметного смущения.

- Экзорцизм - это процесс изгнания дьявола, вселившегося в тело человека. Усек? - никакой насмешки при объяснении в голосе Рейна не было

- Окей, продлолжай... Довольно интересная легенда.

- Полагаю, граф уже знал о таком повороте событий и заранее организовал "громоотвод" для себя - из нескольких необычно умерщвленных кошаков, подброшенных в погреб к одной знахарке по имени Устинья (фамилия ее в летописи не упоминалась). Стрелки граф перевел на нее весьма умело, так что эта устинья едва успела сбежать от кодляка разьяренных, а главное испуганных крестьян. Дом ее горел долго и красиво. Если бы отец Филимон не лежал на лечении у себя в приходе, он бы этого конечно не допустил. Не забывая цветочков, церковник ждал ягодок. И ждать они себя заставили недолго. Месяц еще не успел располнеть как следует после тех событий, как исчезло несколько детей гулявших в лесу. Случай для деревни конечно не уникальный, такое уже происходило: волки, дорогу потеряли, беглые каторжники... Поиски велись тщательно и долго. Ими руководили графский приказчик Емельян Лукич и новый слуга Крамугорского Сигизмунд Кришмер. Сам граф тоже несколько раз появлялся в поисковых отрядах. Розыск начал сходить на нет после того как нашли окровавленный лоскут сарафана одной из пропавших девчушек с прилипшими к нему волосами волчьей шерсти. Как наяву слышу скрежет зубов Отца Филимона по поводу крестьянской тупости. Выступать против графа в одиночку без поддержки сильных мира сего молодой экзорцист не спешил: он потерпел бы поражение еще до начала основной схватки. Сын близкого друга губернатора мог без особого труда усложнить жизнь молодого священника и испортить его карьеру. Думаю, именно эти мысли и роились в его мудром не по летам котелке, когда он стоял на деревенском кладбище и рассматривал несколько раскрытых могил младенцев умерших некрещенными. В записях Катышева, если помнишь, так звали жандармского писаря подробно описывавшего все детали того дела после его окончания, сказано что туда Отца Филимона по секрету позвал Солодов, графский приказчик, случайно обнаруживший осквернение. Которое при ближайшем рассмотрении вовсе и не оказалось таковым. Следов выкапывания не было, как не было и самих трупиков. Все признаки говорили о том, что могилы были вскрыты изнутри. А нечеткие следы полуистлевших детских скелетов вели к болоту. Трудно сказать правильно ли поступил тогда Солодов предложивший привести в порядок могилы и не вызывать паники у крестьян, но церковник с ним согласился. Хотя оба (с зеленными от страха лицами и дыбом стоящими волосами) понимали, что долго это в секрете не продержится. Поэтому после ночного лопаткомахательства, когда приказчик отправился спать, Филимоша двинул к своему непосредственному боссу - местному архиерею за консультацией. В городе он застрял на неделю - Архиерей был очень занят. Но приняв его и выслушав, священник сразу пообещал Отцу Филимону отправиться с ним следующим утром на прием к самому губернатору. После стрелки с Архиерейем Отец Филимон помчался готовить отчет для сановной шишки и наводить марафет для утренней встречи. Однако перед воротами родной семинарии, где он остановился на время своего пребывания в городе, его уже ждал гонец из имения Крамугорских. Гонца послал Солодов, знавший где можно будет найти Отца Филимона. Мужик принес следующие известия.

В ночь перед встречей Отца Филимона с Архиереем все дети ближайшей к болоту деревеньки Порехово одновременно покинули свои дома и исчезли в лесу самым непонятным образом. Никто из взрослых во время этого даже не проснулся, не говоря уже о сторожевых псах и других животных. Представляю какой утром начался базар-вокзал: бабы визжат и причитают, мужики с вилами и топорами бегают бегают взад и вперед по селу, собаки рвутся по детским следам в лес... Слава Богу нашелся кто-то умный, вызвавший приказчика. А Солодов, обладавший видимо не слабым талантом оратора, сумел-таки убедить крестьян не идти в лес без Отца Филимона, а дождаться его возвращения.

Да, Отец Филимон спешил изо всех сил. Пожалуй, даже сам Дьявол, его главный оппонент, позавидовал бы его прыти: порядка ста верст за три часа на не успевшей еще отдохнуть кобыле деревенского гонца. По дороге короткая остановка в родной церкви, чтобы прихватить кой-какой уже давно приготовленный антиколдовской арсенал. Прибыл он в село на закате и еще из далека заметил отряд с факелами, ждущий его. Солнце садилось, поэтому любому, кто хоть что-нибудь знает о колдовстве понятно, что нужно было торопиться. В собаках помчавшихся по следам в лес особой нужды не было. Отец Филимон и Солодов знали куда идти. Собаки обогнали людей на приличное расстояние, но их лай все еще было слышно, когда в конценрирующихся сумерках крестьяне вошли в лес. Они уже почти подошли к усадьбе, когда яростный волчий вой, смешавшись со звуками животной драки, заставил их застыть в позе "ребята я больше не играю - мама зовет меня ужинать, а через полчаса - "спокойной ночи, малыши"". Но сзади их подтолкнула любовь к детям, а спереди потянула за собой слепая решимость отца Филимона. И крестьянские факелы осветили на поляне перед усадьбой следующую картину: огромный белый забрызганный кровью волк раздирал в клочья последнего представителя собачьего арьергарда. Если верить записям Катышева, а значит и свидетельским показаниям крестьян, то волк был огромным, размером с быка и с бешенно-желтым цветом глаз. В первом ряду сельских рейнджеров, позади священика и приказчика, стояли в основном бывалые охотники, ходившие на волков только с ножами, а на медведей с рогатинами. Но и они дали задний ход, услышав как из пасти волка полилась нежная девичья песня на чистом немецком... Отец Филимон мог стать настоящим воином и не обязательно божьим. Он пошел на тварь быстро, но не торопясь. Оборотень начал обходить священика с боку. Они закружили по постепенно сужающемуся кругу под истовые крестьянские "иже еси на небеси" и крестные знамения: от церковника в ту минуту зависили не только жизни их детей, но их собственные. И в тот момент, когда тварь и человек должны были сойтись в смертельной ламбаде, Филимон выхватил из под рясы длинный тесак из чистого серебра и, перекатившись под прыгнувшим на него зверем, распорол его от глотки до хвоста. Даже мертвая, с вывалившимися из живота дымящимися волчьми внутренностями, Луиза Иоланта фон Штаммер была красива до сводящей с ума сердечной боли. Так во всяком случае свидетельствовал Солодов в своих показаниях Катышеву. Опасливо огибая холодеющую ведьму, крестьяне с прказчиком последовали за Филимоном в дом. Первые секунды внутри усадьбы все стояли молча прислушиваясь. И лишь заслышав едва доносящийся снизу хор плачущих детских голосов, несколько неразумных и потерявших голову крестьян рванули вниз в подвалы. Ни Солодов, ни Отец Филимон не успели их остановить. Но кто-то внизу все-таки сумел это сделать. Об этом свидетельствовал полуптичий-получеловечий хохот, мощный продолжительный гул пламени топки и душераздирающие вопли горящих людей. Жар, хлынувший из двери в подвал донес до непрошенных гостей запах горелого человеческого мяса. Приказчик и церковник не дрогнув двинули вниз п ступеням. Пьяно танцующий свет пламени их факелов помог различить им на закопченном огнем полу длинного и узкого коридора-тунеля несколько скелетов облепленных абугленным мясом. Шорох и поскребывание на потолке подняли их головы к верху. Перевернуто улыбаясь побледневшим визитерам, на потолке пауком сидела старая няня ведьмы - Аделия Кришмер. Пока отец Филимон протягивал руку Солодову за спину и вытаскивал у него из-за пояса бутыль, он успел насчитать у неё все полагающиеся в таких случаях восемь конечностей и проследить за дымом из ее ноздрей и открывающегося рта, который сквозняк уносил по потолку в глубь тунеля.

- Kussen Sie den Tod, die Christen!!!(Поцелуйте Смерть, христиане)!!! - таким было старухино приветствие с последовавшей за ним огненой струёй. Но экзорцисты уже лежали на полу, а бутыль с коктейлем Иисуса (думаю тебе по барабану эта богохульная аналогия с адской смесью Молотова, я конечно же имел ввиду святую воду), кувыркаясь в воздухе, летела в направлении головы паучихи, с явным намерением разбиться об нее. Уткнувшись лицами в каменный пол и вдыхая его затхлую сырость, оба слушали как звон разлетающихся осколков смешивается с продолжительным псевдоженским воплем и отвратительным чавкающим шипением. А через секунду после падения зловонных останков, они снова оказались стоящими на ногах и сбивающими пламя с одежды. Солодов вернулся назад к ступеням и позвал крестьян. Отец Филимон смотрел на него и дивился его смелости - ведь обыкновенный сельский обыватель-чиновник, а во что влез. О своих же поступках задумываться сейчас времени не было...

...Крестьяне стояли стояли в нерешительном страхе перед трупами мужиков и Аделаиды Кришмер до тех пор пока до них не донеся девичий визг, оборвавшийся ударом чего-то металлического о дерево. Это вывело их из оцепенения.

Дверь в конце тунеля была старой и дубовой и казалась неприступнее пуританской девственицы. Но когда Солодов рванул за ручку-кольцо в носу ухмыляющегося шакала, мерзкий скрип дверных петель заставил всех вздрогнуть. Солодов проскочил в расширяющийся проём первым и получил в шивот заряд из аркебузы Кришмера. Перед вошедшим следом отцом Филимоном предстал следующий дуэт - обнаженный старый немец с дымящимся старинным ружьём весь крови от детских обезглавленных трупов сваленных в одном из углов пятиугольного подземного зала и не более одетый граф Крамугорский с краснозаляпаным топором с левой руке и с головой длиноволосой девочки в правой. Последний стоял на импровизированном эшафоте перед плахой и разочарованно улыбался. Старый слуга графа не стал перезаряжать оружие, а размахивая им как дубиной бросился на священика...чтобы налететь на вилы и колья подоспевших мужиков (взбесившийся немчура не страшнее бурого медового фанатика, а тем более оборотня). Бросив топор, пряча и закрывая лицо от хлеставшего креста в руках отца Филимона, граф-ведьмак кричал и медленно отступал в дальний конец зала, пока не уперся спиной в стену. А потом упав на четвереньки и сжимаясь в комок, начал истишно рыдать. Но голову девочки, сжимая в кулаке её волосы, он так и не бросил. Крестьяне разорвали Сигизмунда и двинулись к графу, но их остановил слабеющий голос забытого на тот момент и смертельно раненого приказчика:"На стенах!"... Скажи, ты когда-нибудь читал Библию?

- Да, дома лежит, детская с картинками.

- Так вот я думаю, что застывшие соляные столбы жены и дочерей Лота у стен горящих Содома и Гоморы были подобны дико пляшущим африканским шаманам по сравнению с остекленевшими мужиками глядящими на стены зала, освещенные страной пятиконечной люстрой с толстыми черными свечами. Изо всех пяти стен по кругу торчали железные штыри. На каждый штырь была насажена отрубленая голова ребенка, по очередности мальчик-девочка. Кто-то из крестьян узнал своих детей и застонал. Головы не были мертвыми: некоторые шевелили губами, некоторые плакали... "Отпусти."-попросили голова в руке графа и он отшвырнул её. Когда священик перевел взгляд со стен на колдуна, он уже перестал быть собой, то бишь слугой господа. Милосердие как понятие исчезло для Филимона. Он превратился в средоточие ярости, истекающее ненавистью и неутолимой жаждой возмездия. Филимон смотрел на графа и не мог решить как же его больнее прикончить. Потом он начал его бить. Делал он это долго, не подпуская мужиков близко к их "любимому" хозяину. Остановил его опять Солодов:"Остальных освободите." Хоть он и умирал, он был единственным, кто сохранял трезвость ума - головы были не на всех штырях. Рыскующие взгляды мужиков мгновенно отыскали деревянную крышку подземного лаза рядом с плахой. Открыв его они не раздумывая полезли вниз - страх за детей перемолол все остальные страхи. Отец Филимон остался наверху - не хотел оставлять Крамугорского наедине с крестьянами. Казалось тот стал для священика самым дорогим сокровищем...

Первый ребенок, которого вытащили, смеялся как безумный. Большинство остальных были без сознания. Мужики выносили детей наружу и старались не возвращаться. Последним из колодца вылез Митрофан, тот самый крестьянин, ребенка которого Филимон спас от вселившегося демона. Он был без живой ноши. Поэтому священик подозвал его. Митрофан со вздыблеными от ужаса волосами подошел и начал первым:

- Батюшка, там внизу в дальнем углу кто-то шевелился. Я подумал, кажись кто-то из нашенских ребятишек затаился. Подошел, а оттуда как понесет кладбищенской мертвечиной... Ну я и побёг... Кажись никого из нашенских внизу не осталось...

- Не волнуйся, Митрофан. Всех ЖИВЫХ вы забрали... Вели кому-нибудь из мужиков спуститься сюда за приказчиком...

- Не жилец он, батюшка...- Митрофан с сомнением посмотрел на истекающего кровью Солодова.

- Делай что велю! - И Митрофан, завидев нечто в глазах церковника рванулся выполнять приказ.

Как только Митрофан исчез за дверью, филимон отбросил в сторону крест и посмотрел на руку - в тех местах где ладонь обхватывала крест багровели ожоги. Церковник чертыхнулся не по сану и взглянул на графа лежавшего безвольной кучкой у стены - никакой опасности он уже не представлял. Приблизившись к Солодову, Филимон встал на колени и, цепко ухватив потухающий, но пока ещё осмысленный взгляд графского приказчика, сказал:

- Победили мы, Антон Степаныч. Наша взяла.

В знак согласия Солодов опустил веки и с трудом снова их поднял.

- Умирать только жуть как не хочется.

В глазах приказчика засветился огонек недоумения.

- Все же задела меня та волчица клыками своими...- и закатав рукав рясы, Филимон показал кровавую борозду от запястья до локтя.- Вот волком и оборачиваюсь...

Приказчик с болью смотрел на желтеющие зрачки Филимона. А тот, тяжело со стоном выдохнув, вытащил из под рясы свой серебрянный тесак, который уже начал дымиться, и отшвырнул его.

- Но напоследок всё равно сделаю кое-что доброе. - Филимон склонился на раной и из его рта медленно потекла горячая желтая слюна. А затем он начал лизать затягивающееся пулевое отверстие...

Я потом прочёл кое-где, что слюна живого оборотня это панацея от любого ранения.

На тот момент когда Митрофан вернулся с тремя мужиками, Солодов заново обрел веру в то, что снова увидит рассвет. Завидев серую щетину на лице Филимона и желтый огонь в его глазах, Митрофан с подельниками попятились в выходу, но что-то в усталом голосе бывшего священика остановило его:

- Постой, Митрофан. Не боись... Не укушу... Хе-Хе... Пока... Послушай, я дважды спас твоих сосунков. Сделай и ты одолжение: вынесите отсюда Антон Степаныча. Дверь заприте снаружи, а тунель взорвите порохом, из комнаты слуги-немца... Настоящая победа только та, которая одержана до конца... Замурованный я отсюда не выберусь и никакого зла учудить не смогу. Торопитесь пока могу сдерживать свой... своё волчье нутро.

- Будь по твоему, Ба...тюшка. Хорошее Митрофан никогда не забывает. - И мужики подхватила всё еще слабого приказчика.

- Поспеши...А у меня пока будет чем заняться... С кем посчитаться. - Филимон поднял с пола топор и двинулся к скулящему графу.- Покажешь мне, что значит быть палачом?..

Последний образ Филимона запечатлевшийся в мозгу Солодова состоял из сгорбившейся по звериному спины под черной рясой и затылка с торчащими острыми ушами.

Митрофан выполнил наказ граммотно - подземелье завалило основательно. Благо всё проходио под руководством оживающего мал по малу приказчика-экзорциста. Затем часть крестьян оправилась обратно в деревню со спасенными детьми, а часть осталась охранять вещдоки - как сейчас бы назвали тело графини-оборотня, ее служанки и тела сожженых крестьян. А на утро к месту прошедшей вечеринки прибыла следующая ребетня: советник губернатора, начальник губернской жандармерии, его свита (несколько раз упомянутый выше писарь Катышев в их числе), какой-то духовник - правая рука губернского архиерея и взвод солдат с офицером из расквартированного неподалеку полка - на случай усмирения крестьянской бузы. Шухер поднял гонец, прибывший в город за отцом Филимоном и рассказавший всё руководству семинарии. А то в свою очередь среагировало вполне адекватно...

Я упомянул выше, что отец графа колдуна был близким другом губернатора. Что и сделало расследование дела весьма недолгим, а результаты и выводы легко и быстро истираемыми из анналов истории губернской жизни. Хоть все факты были на лицо, дело решили замять. В любом случае виновный получил по заслугам. А мужиков и Солодова наказывать за самоуправство не стали: еще свежа была память о недавних крепостных бунтах. И деньги из государственной казны на раскопку завала и поиск тел тратить не стали. Крестьян прогнали, дав вольную, а приказчику рекомендательно посоветовали покинуть губернию и найти новую работу охотника на ведьм в каком-нибудь другом уголке необъятной Матушки России. Одним словом подкисший хэппи-энд истории, которую старательно и подробно записал с слов Солодова жандармский писун, пардон - писарь, Катышев Фёдор... Что скажешь?

- Очень красивая сказка в которую ради денег я готов поверить.

- Я тоже так подумал, когда впервые прочел те желтые листы исписанные странно красивым почерком жандармского конторщика. Но я быстро распознаю суррогат, я имею ввиду подделку. И всегда доверяю своим чувствам. Ведь за десять лет моего бизнеса они ни разу, предствавь себе - ни разу, не подвели меня. Вообщем я решил копнуть глубже. С моим опытом и связями это не очень потная работа - никаких проблем с доступом к любым архивам и библиотечным запасникам...

- А зачем ты начал это делать? - Вопрос Костромы был конечно чисто риторическим.

- Просто я отчетливо услышал нежный шелест и хруст банковских билетов, жаждущих видеть меня своим хозяином... Ну и недели через две я нарыл такую вот инфу: Очень скоро после того ночного карнавала-экзекуции вся земля принадлежавшая Крамугорским перестала плодоносить и ее новый владелец какой-то полуродной кузен графа, кутила и мот, начал подумывать о ее продаже. А тут еще указ 1861 года о воле данной крестьянам. Покинувшие омертвевшую землю мужики, лишили не слишком предпримчивого графа шанса сохранить родовое поместье со всей прилегающей к нему рабочей площадью, вынудив отдать его (поместье) на растерзанье, извини за неуклюжий каламбур, аукциониста с молотком. Следующая малява касающаяся нашей истории датирована аж 1924 годом. Это протокол допроса чекистами одного арестованого белоофицера, который ночью в тихую пытался найти золото и брюлики якобы заныканые его папашей миллионером в Доме на Болоте во время революции с надеждой вернуть их в лучшие времена. По полубезумным ответам можно понять, что сокровищ он не нашел, а лишь едва избежал смерти от какого-то "мертвого стража" особняка... Понял на что намекаю (Кострома кивнул головой). Чекисты-материалисты сказкам не поверили, но за золотом отправились. И хоть белогвардеец даже под страхом расстрела отказался идти с ними, он указал место где можно найти клад. Это я узнал из доклада о поиске, который я нашел в той же папке, что и протокол допроса. В докладе повествовалось, что выехали они из города сутрянки, но до особняка добрались только во второй половине дня из-за трясины, которая ещё сильнее разрослась вокруг того дома. Видимо свихнувшийся контрик не совсем точно указал место, потому что пятерка краснозвездых индиана-джонсов искала сокровища довольно долго, как я полагаю нещадно матеря самого беляка, его отца-жадину и даже деда. Но наконец и только лишь сияние закатного солнца смогло соединиться с радостным огнём горящих от жадности глазах. Клад был найден, но путь через болото ночью, как бы сейчас выразились негроненавистники, был не светлее заднего прохода любого представителя черной расы и конечно не суше его. А посему кладоискатели решили заночевать в особняке... Как я уже упомянул выше, доклад о этом походе и протокол допроса я нашел в одной папке. В папке было дело о расследовании смерти четырех оперуполномоченных сотрудников ВЧК (и вполне вероятно - пяти, если бы не изрядное количество самогона в крови, а следовательно и алкогольная отключка оставшегося в живых). Отрубившийся около полуночи после кошмарно-жестокой попойки, единственный выживший потом свидетель на своё счастье почивал не в особняке, а на той печально знаменитой поляне, у костра по соседству с пустой бутылью и поросячьими костями. Тебе это не интересно, но звали его Колеснов Петр. И был он комиссаром и командиром той поисковой группы. Пьян он конечно был по настоящему в жопу, однако где-то в середине ночи (так ему показалось) даже он проснулся от жуткого не августовского холода. Потухший костер злорадно ухмылялся темно-вишневыми углями. А предметы вокруг, по алкогольной логике, двоились и троились. Колеснов отвернулся от костра, встал на четвереньки и сблеванул. Вот тут он почувствовал, что кто-то из его людей подошел сзади к костру, стоит и смотрит на него. Лейтенант хотел послать его туда куда не полагается по уставу, но тут заметил, что дышит паром. И это в середине августовской ночи. А затем он посмотрел на свою тень, в гордом ОДИНОЧЕСТВЕ протянувшуюся чуть ли не до конца поляны. Колеснов ЧУВСТВОВАЛ, что тот, кто сзади, стоит в полный рост. И следовательно его тень должна быть гораздо длинее. А она попросту ОТСУТСТВОВАЛА! Вот тут хмель начал торопливо прощаться с мозгами Колеснова. И он медленно повернулся. Колеснов был тертым калачом и немало повидал в гражданскую. Потому то и не сбрендил сразу (отдельная благодарность самогону-первачу), как только увидел стоящего перед ним ночного гостя. Бледно-больная Луна четко обрисовала высокую фигуру в монашеской рясе. И топор, крепко сжатый получеловечьими пальцами, облепленными темно-серой шерстью. Расширенные ужасом зрачки комиссара проделали свой, как по магниту, путь вверх к лицу подошедшего. В желтых глазах за огнем зверинной ярости теснились вековая печаль и мольба о помощи, которые абсолютно не вписывались в кошмарный оскал полуволчьей пасти на заросшем подобии лица. А Дебилка Луна лыбилась меж больших заостренных ушей. Ворочать языком в тот момент Колеснову было не легче чем вытягивать застрявшую в ноябрьской грязи груженную оружием телегу:"Кто ты?" Оборотень ответил очень мягким голосом:"И Палач и Жертва." А потом, прося, добавил:"Возьми мой топор, смертный... Молю и заклинаю возьми..." Топор в протянутых руках мерзко и тускло поблескивал и пах кровью... Знаешь, если бы комиссар взял тогда топор, врядли мы разговарили бы сейчас. Но в тот момент Колеснов увидел одного человека из своей группы, ползущего по поляне и помогающего себе только правой рукой - одной лишь сохранившейся у его конечностью. Ползущий посмотрел на Колеснова и начал хихикать. Пятиться назад на четвереньках не самый быстрый способ передвижения. Но по утверждению Колеснова он буквально через несколько секунд оказался на краю поляны, потом встал и побежал. Боязнь быть затянутым ночной трясиной была подобна лишь юношескому волнению перед первым свиданием по сравнению с возможностью остаться наедине с тем оборотнем. Потом Колеснов вспоминал, что пока пробирался через болото его вроде бы преследовала волчья тень и очень нежный аромат женских духов. Конечно в губернском управлении ЧК комиссару не поверили и даже арестовали по обвинению в убийстве своих коллег с целью завладеть найденным сокровищем. Однако обнаружив клад на поляне не тронутым и странные следы всех четырех, явно не человеком совершенных убийств (оторванные, а не отрубленные головы например), его освободили от обвинения и от... занимаемой должности за, если так можно выразиться, недостойное поведение в критической ситуации. А те убийства смогли списать только на нападение дикого зверья... Такой вот конец ещё одной истории о не состоявшихся расхитителях гробниц и Доме на Болоте. Осталось немного. Я скоро заканчиваю.

- Не вонуйся, мне не скучно. Тем паче, что конец близок.

- Тады продолжаю. Последнее упоминание о том особняке относится ко временам Великой Отечественной. И все материалы касающиеся его мне отксерили по большому блату в одном местном спецхране ФСБ. Это дневник одного офицера Вермахта, бывшего инженера-строителя, обер-лейтенанта Клауса Шерфлинга, который был назначен руководителем проекта постройки какой-то секретной лаборатории на том болоте. Что это должна была быть за лаборатория он даже в своем дневнике не упомянул, хотя доверял ему всё - читая его, можно например догадаться о неких голубых пристрастиях этого наци. Ладно, опускаю кучу пустых подробностей. Скажу только, что в начале строительных работ все вроде бы было путём, пока рабочие-военнопленные не дорылись до склепа. В ту же ночь и началась кутерьма: около полуночи из комнат, заменявших рабочие бараки раздались вопли военнопленных, которые затем рванули наружу и напрямик через болото, наплевав на встречный автоматный огонь часовых, скосивший некоторых из убегающих. Сторожевые овчарки особых хлопот бегущим не доставили, так как, заслышав долгий и дерущий по коже морозом волчий вой, все они как один рванули на топи, где бесследно и сгинули. Пока одни очумевшие фрицы пытались поймать сбежавших рабочих, а других выяснить что же их так напугало, Шерфлинг отправился к своей палатке за рацией, чтобы шифрованным запросом вызвать помощь. И уже вслепую настраивая свою Die Funkstelle на нужную частоту, наш обер почувствовал, что в брезентовой темноте палатки он не один. Двигаться малыш Клаус мог очень быстро, а потому, прокрутишись вокруг себя на все честные 360 градусов, он выпустил всю обойму своего парабеллума всего секунды за две-полторы. Потом отодвинулся к выходу из палатки и осветил фонарем её продырявленное нутро. Увидеть он ожидал все, что угодно, но только не такое. На его походной койке сидел ребенок - девочка. Вся в крови. Пол ребенка он смог определить только по его отсеченной голове мирно покоившейся на коленях в обрамлении длинных русых волос. Когда девочка начала вставать, Шерфлинг в бледном пятне фонарного света мог видеть как эта голова начинает скатываться с ее ног. Падения ее он не увидел, так как уже летел к своим гансам-пулеметчикам. Быстро отыскав в том бедламе двух солдат, обер через три минуты был снова у палатки. Стрелять внутри он им запретил из-за боязни повредить рацию.Все солдаты охранения были из зондер-команды и напугать их было всегда неблагодарным делом. Поэтому они вошли в палатку также спокойно как в свой домашний сортир где-нибудь в далеком Ляйпциге на Блюмен-Штрассе. А потом позвали своего непосредственного фюрера - герра Шерфлинга. В палантке никаких постороних призраков не было, точнее не было никаких призраков вообще. И лейтенант начал подумывать как ему избежать возможных будущих под...к за спиной от своих подчиненных, как вдруг один из его солдат указал на койку. Даже в тусклом свете походных фонариков можно было отчетливо видеть как с по-немецки чисто пострираной простыни, сжимаясь, изчезают пятна очень свежей крови и оставляют в воздухе железистый запах. В тот момент даже у мальчиков из зондер-команды зашевелились волосы под их рогатыми касками. На утро из допросов некоторых пойманых пленных рабочих выяснилась причина их дикого страха. Ровно в полночь один из рабочих, разбуженный свирепым холодом, открыл глаза и увидел седую голую старуху с распоротым животом сидящую в дверном проеме и смотрящую на него самыми настоящими волчьими глазами. Сразу издать настоящий вопль ему не удалось. Но его тихий визг все-таки поднял всех остальных. Продиравшие спросонья глаза рабочие попросту каменели, завидев ночную гостью, до тех пор пока она не встала на четвереньки и не зарычала на чистом волчьем без всякого акцента. Вот тут и были прерваны фрицевы эротические сны... Следующей ночью нечто подобное произошло опять, но уже с солдатами охранения... В результате рядовой Майнхау застрелил двух своих товарищей, а потом вопя и проклиная какой-то топор, перерезал себе глотку. Ждать третьего полуночного шоу никто не стал. Вся техника, оборудование и личный состав были эвакуированы в срочном порядке в расположение ближайшей боевой части. Вернулись ли немцы к Дому на Болоте или нет, было ли проведено раследование и продолжено строительство или нет - неизвестно. В дневнике немца ноль информации на этот счет. Да и написать об этом видимо обер-лейтенант не успел. А сам дневник вместе с какими-то важными документами попал в КГБ через партизан скорее всего порешивших Шерфлинга на какой-нибудь большой лесной дороге. Копия этого дневника - последний документ относящийся к истории Дома на Болоте. Больше ничего найти я не смог. Хотя и этого для меня было достаточно, чтобы вычислить, что делать дальше. А дальше мне нужна была консультация специалиста, специалиста окультиста. После перестройки-перестрелки колдунов-магов-знахарей на нашем пост-советском пространстве как букв в Библии. Но чтобы подсчитать число настоящих чернокнижников в РФ хватит и двух рук. Вот я и забил стрелку одному из них, тому с кем случалось работать прежде. Сам он теоретик и Черную Науку не практикует - считает слишком опасно. Но советует, консультирует и ответствует на любой вопрос касательно любой отрасли Магии. Отвечая на мои вопросы, нагрузил он меня по самые бакенбарды. Но всё-таки дал кой-какую пищу для размышлений, трансформировавшихся затем в выводы, которые в свою очередь закрутили шестеренки этого нашего c тобой, надеюсь, теперь общего дела... Тот эксперт прояснил следующее. Как и ведьмы, которым перед смертью необходимо отдать свою силу(чтобы интервью с их Главным Работодателем перед принятием в ад прошло как шелком по зеркалу), все настоящие палачи обязаны передать своё орудие преемнику. Иначе даже потеряв телесную оболочку их души будут маяться в нашем мире и раздражать окружающих выкидышами до полусмерти испуганных дам и второсортным ночным вокалом в длинных пустых корридорах. По желанию Краугорского или без оного, но топор его перед смертью графа оказался в руках отца Филимона, ставшего невольным приемником высокородного палача. На Филимоне цепочка "возьми-передай-дальше" и закончилась. Вот он и тормознул после смерти на нашем уровне без права перехода на один level ниже. И будет находиться здесь до тех пор пока кто-нибудь не примет его оружие как свое...

- Но как ты то можешь на этом нагреться?

- Как?... Коллекционеры... Крейзанутые денежные мешки, уважающие качество и историю. Они готовы платить за сувениры подобные тому топору. Не скупяться, если знают, что вещь действительно стоящая. Однажды я раздобыл для одного такого ценителя засушенную левую кисть... кого ты думаешь... да самой Орлеанской Девы.

- Жанны Дарк?!

- Её... Предвосхищаю твой вопрос:"А как же тот гриль на на центральной площади в Руане?" А ты вспомни о пытках, устроенных церковью, и подумай о низкооплачиваемых экзекьюторах мечтающих подзаработать как угодно, даже продав свежеотрубленную руку от еще живой и такой знаменитой приговоренной какой-нибудь практикующей ведьме... Ладно в это ты можешь не верить. Да и мне не следовало об этом трепаться... Хотя для нашего случая большой роли это не играет. Но вернёмся к нашим баранам. Я знал к кому надо обратиться и та персона сильно заинтересовалась этим раритетом. Видишь ли архивариус моего коллекционера выкопал где-то вероятность того этот топор может быть тем самым, которым обезглавили Марию Стюарт. И если это подтвердится ты, безболезненно избавившись от Тартальи, получишь свою Веронику, а у меня пожалуй появится достаточно средств, чтобы наконец попробовать... - Рейн замолчал, отвертолетив свои мысли куда-то очень далеко.

- Теперь втолкуй за что ты мне заплатишь? - вопрос Костромы вернул Рейна обратно.

- Как ты разве еще не понял? - Рейн изучающе посмотрел на своего собеседника.

Кострома помолчал несколько секунд, одаривая Рейна тем же взглядом.

- Сдаётся мне, ты полагаешь, что я смогу принести тебе ту секиру.

- В яблочко. Уверен ты подходящая кандидатура. Получше чем твои предшедственики.

- А почему они не справились с этой работенкой.

- Думаю не хватило квалификации. - Рейн ответил не задумываясь. - Первым был кладбищенский сторож со стажем - человек повидавший по жизни не мало странных вещей. Но он несдюжил. Даже его капроновые нервы сдали. На утро я нашел его выцарапавшим себе глаза и перегрызшим себе вены. Второй казалось был покруче - действующий рейдер-могильщик. Сколько гробов с драгоценностями пощелкал - несчесть. И к лиху нечистому ему вроде было не привыкать. Слетел с катушек за ночь. Даже по человечьи разучился говорить. Только и делал, что хохотал и плакал... Так вот.

- А с чего ты решил, что я лучше их.

- Тот Который Наверху троицу любит... Но это конечно шутка. А по правде сказать... Думаю дело сделать не смогли потому как черными грешниками были. С душонками не чище обдристаной детской простыни. Сами об этом знали и от того когда за топором шли хоть какого-то, а всё-таки возмездия боялись.

- На моей могиле тоже не напишут "Сущий Ангел". Я ж людей убивал.

- Не сравнивай путь воина с копошением могильных червей и жуков.

- Thank you за комплимент. - в голосе была смесь благодарности и робкой гордости.

Еще одно теперь уже минутное молчание было прервано щелканьем "зиппо" Рейна. Недавно бросивший курить Кострома жадно втянул сигаретный дым и выдохнул:

- Теперь выкладывай саму инструкцию и все подробные детали к ней.

- Выходит поверил мне?

- Допустим...

- Значит ли это, что ты согласен выполнить эту работу.

- Ну... сначала все-таки прочти инструкцию со всеми точками и запятыми. Лады?

- В общих чертах она скучнее любого диккенсовского романа: ты должен будешь остаться в том склепе под землёй на ночь, дождаться появления призрака оборотня-священика, взять у него топор, утром отдать его мне и получить причитающееся.

- Забыл добавить "Элементарно Ватсон". А если тот день окажется у привидения не приёмным и оно не появиться. - Кострома начал углубляться в детали.

- Я уже отвечал на этот вопрос дважды. Отвечу и в третий раз - теперь уже последний.

- Последний?

- Если не выгорит в этот раз, пошлю это дело к ё****** матери. Надоело работать провайдером у Костлявой... Если оборотень не появиться в течении всей ночи, которую ты честно проведешь у той плахи, то на следующий день ты всё-равно получишь свои сто тысяч шуршиков, как и договаривались. Но только от меня, а нет от Тартальи. При таком повороте событий будем считать, что я расплатился с тобой за свою жизнь и честь Кристины, спасенные тобой на том достопамятном закате. Денег у меня на это хватит. Я перестану быть твоим должником. И на том наши судьбы дойдут до развилки, и разбираться с Тартальей дальше будешь сам. Есть вопросы-возражения по этому пункту контракта?

- Разумом все понял, а сердце пока не приняло... Конечно ты мне друг, не ведь не поверишь на слово, что я не просплю ту свиданку где-нибудь под кустиком в километрах двух от особняка, не так ли.

- Даже если б дело шло о визите вежливости только с одним штык-ножом в блиндаж к мальчикам Хаттаба, мне было бы достаточно одного твоего обещания. Но здесь мы имеем дело с другими единицами измерения. Поэтому...

- Поэтому?...

- Поэтому мы добрались самой существенной детали-условия моей инструкции. От того примешь ты его или нет зависит дам я тебе это задание или нет. Я должен...

- Не говори - я отгадал. Ты прикуёшь меня наручниками к той плахе. Как ты говоришь - "в яблочко"? Где мой супер-приз?

Рейн довольно ухмыльнулся и ответил:

- По настоящему умный человек умеет делать выводы. И ты это доказал. - а потом закончил медленным вопросом, - Ну что, принимаешь такие правила игры?

- А не от того ли погибли те двое, что просто не могли свободно передвигаться и защитить себя.

- Нет. Первый покончил с собой, а второй просто свихнулся, как помнишь. Если конечно ты слушал меня внимательно.

- А вдруг человеческой психике просто не подсилу выдержать такое испытание? - это был ещё один вопрос на засыпку.

Очень устало вздохнув, Рейн выдвинул последний аргумент:

- В конце концов я плачу тебе огромные деньги всего за одну ночь работы, не требующую особой подготовки или квалификации, и при этом рискую этими деньгами на случай если никто там так и не появится. Да и по правде говоря, ты ведь, будучи махровым аттеистом, всё равно не веришь моей истории. Тогда просто поверь моему обещанию. Но при этом будь всё-таки готов, прошу тебя.

- Ну извини-прости, не думал, что мои вопросы так задолбают тебя. Я ведь был согласен ещё до того как ты взял в руки гусли. Просто хотелось позанудствовать о деталях.

- Теперь то хоть удовлетворен моим информационным оргазмом?

- По самые бакенбарды, как ты говоришь.

- Тогда я говорю своей немецкой лошадке русское "Но-о-о, пшла родимая".

И через секунду мягко зашуршав гудьеровскими покрышками по мокрому асфальту, рейновский БМВ тронулся с места в направлении от города. Ноябрь уже раздал свои красно-желтые визитки, которые пестрели на земле и кое-где на деревьях. А небо давно пускало слюни в предвкушении первого снега. Пока они двигались по основной трассе, навстречу им изредка попадались такие непохожие друг на друга лоснящиеся джипы и потертые жигули. Чего нельзя было сказать о их водителях - по сути одних и тех же обывателях, погулявших за уикенд и теперь спешащих от непогоды загородных дач к чайному теплу домашних радиаторов. После того как Рейн свернул вправо от шоссе, машин они больше не встречали и через полчаса очень быстрой езды они остановились около группы каких-то сараев и ангаров, прижавшихся друг к другу теснее грибной семьи. Рейн вышел, попросив подождать его пару минут. Кострома, теперь сидящий справа от водителя, начал рассматривать брелок, свисающий с зеркала заднего обзора. Это был клык, слишком большой для человеческого и недостаточно крупный для хищника. Удивляла его белизна - природно нереальная. Хотя сомнений в настоящести самого клыка не возникало никаких. Чувствовалось что зубик этот рвал плоть только так. Завороженный Кострома любовался скольжением по лобовому стеклу дождевых капель, отраженных в сверхгладкой поверхности странного брелка, когда голос Рейна мягко вошёл в его мозг через левое ухо:"Гипнотизирует, верно?" Косторома, с некоторым усилием оторвав взгляд от клыка, повернулся к Рейну и, согласившись, кивнул.

- А глаза хозяина этого клычка были куда круче. - вспомнил Рейн и секунды на две совершил круиз в прошлое. - Пока я не выколол их. А потом заимствовал у него этот левый клык.

- Оставив взамен осиновый кол в груди. - закончил Кострома за Рейна.

Рейн ничего не добавил, лишь повернулся к сараям. У Костормы в моросящем дожде они уже начали ассоциироваться с "зоной" из "Сталкера" Тарковского. Потом Рейн позвал:"Выходи из машины. Поменяем лошадку. Немецкие копыта - не для русской грязи." Когда они выезжали на армейском бобике из ангара, о Кострома попробовал съязвить:

- А что джип-чирокий черезчур кучеряво для тебя?

- В глаза не бросается. Подумают колхозное добро - не обратят внимания и забудут. - слова Костромы ничуть не задели Рейна

- А БМВ зачем под дождем оставил - не жалко.

- О ней побеспокоятся. Перегонят куда нужно.

- У тебя всё прям как у Вилли Токарева - "все схвачено - за все заплачено".

- Люблю планировать все заранее...

Потом они долго ехали в тишине. Рейн пережевывал километры, а его спутник наслаждался нудистким откровением покошенных полей. Первому молчать надоело Костроме:

- Что-то непохоже, чтобы ты пытался ослабить моё напряжение перед боем.

- Чтобы тебе не было скучно ночью и на крайне маловероятный случай визита живых четвероногих и двуногих хышников я могу дать тебе семнадцатизарядный "глок". Предупреждаю - от нечисти не помогает.Во всяком случае не от всякой.Он конечно будет заряжен серебрянными пулями. Но мне кажется они для нашего случая бесполезны. Твоих двоих предшественников я нашел с пустыми обоймами... Ну как боевой дух? Встал? - в серых глазах Рейна маленький чертик выдал пару изящных па.

- Лучше дай послушать что-нибудь повеселее. Хотя бы похороный марш, к примеру.

- Как насчет "Ковра-Вертолета" Агаты Кристи. - предложил Рейн, - Меня например эта песня заводит.

После старого хита братьев Самойловых началась новая партия в "молчанку", которая велась до въезда на вершину какого-то холмика. Слушая звуки остывающего двигателя, оба приятеля смотрели на длинную полосу лесного массива в паре километрах впереди. В глазах Которомы можно было наблюдать "пятнашки" между любопытством и недоверием. Взгляд же Рейна напоминал взгляд альпиниста-инвалида рассматривающего свою последнюю роковую вершину.

- Дальше двигаемся на одиннадцатом номере. На заднем сиденье две пары болотных "ботфорт" по случаю. Цепляй их - не хочу губить свою итальянскую обувку и французские штанишки. И тебе не советую. Помни, впереди путь через вязкий мокрый чернозем и лесную трясину.

Дождь почти перестал. Темносерое небо начало обманчиво светлеть. Аромат осени пропитал буквально всё, начиная с огромной рваной покрышки одиноко скучающей на пашне и заканчивая голыми кустами, завистливо глядящими вслед последним птичьим косякам. Чьим взорам в свою очередь открывались поля, затаившие дыхание в ожидании контрастной водной процедуры - первой снежной пороши...

...Поля и две фигурки бредущие по ним. Одна в черном кашемировом пальто и ирландской кепке, а другая в синей китайской парке и черной чеченке. Кострома, по положению гостя отстававший на несколько шагом, улыбался, рассматривая джинсовый красный модно-пижонский рюкзак за спиной Рейна.

- А что в вещмешке? Антиведьмовские навароты: Библия, чеснок, серебрянные вилки-ножики - вампиров ночью стращать?

- Кола и бутерброды - брюхо на привале набить.

Тесто чернозема, которое они месили, цеплялось за их сапоги с отчаянием безответно влюбленного, не желая отпускать. А с нетерпением ждущий лес, не имея возможности ерзать , лишь скрипел ветвями в бессловесном призыве.

- Ишь как нервничает. Идем, идем. Потерпи уж, опавший. - голос Рейна, обращавшегося к лесу был необычно ласков.

- Ты с чащей прям как с зазнобой. А у меня после Чечни к любой "зеленке" аллергия... Надо же какой каламбурчик получился. Почище любого кавээновского.

Запах медленно засыпающей зооботаники окутал их как только они пересекли границу леса. Уже начинающие гнить листья грустно бурели под ногами. Было почти тихо. Это "почти" относилось к копошению в кустах еще не вырубившегося на зиму крупного грызуна или крику какой-нибудь не любящей юга птицы. Некоторое время Кострома шел, задрав голову и наблюдая сквозь поредевшие кроны медленный марш уже отливших свое тучек. Через четверть часа Рейн остановился на привал. Они сели на поваленный ствол и Кострома принял от своего спутника пару огромных всё еще теплых и как выяснилось чуть позже восхитительно вкусных бутерброда. Запивая их диет-колой он спросил:

- Сам сварганил или заказал в местном фаст-фуде?

- Сам... По бутербродам я - маэстро... В любом соревновании даже Макдональдс отымею.

- Вполне возможно, - согласился Кострома, несмотря на то, что вспомнил вкус славных бигмаков. - Мог бы процветать, открой ты сеть забегаловок.

Кострома поморщился:

- Не по мне это. Если опасность не болтает своими ножками на моём плече, а смерть не проверяет своими холодными пальцами на прочность мои яйца, то даже волки начинают завидовать тому вою, который я издаю от скуки.

- О, как ты поэтичен... Но если ты такой Brave Heart, почему сам не навестишь Филимона "Губернского Оборотня"? - спросив это, Кострома подумал ,что этот вопрос следовало пожалуй задать раньше.

Рейн дожевал свою ветчину в кетчупе, запил ее остатками колы, спрятал пустую бутылку с фольгой от бутербродов в рюкзак и подарил своему другу вымученную улыбку:

- Нужно было сказать тебе это еще в начале. Ты пойми, я - не трепло. И страха во мне не меньше чем у любого человека. Моё отличие лишь в том, что даже обдриставшись, я не соскочу, а продолжу принимать роды у умершей двое суток назад и оживленной беременой женщины, чтобы потом заставить мертворожденого сделать небольшое предсказание... На самом деле у тебя было три предшедственика. И первым, как догадываешься, был все-таки я. Но за то своё ночное бдение я получил лишь один подарочек - мощный ниагарский насморок. Никто и ничто пришли друг за другом в ту ночь, но я не сдался и решил послать кого-то другого вместо себя. Ведь место действительно было дурное - увидел-услышал-почуял я там предостаточно. И как стало ясно позже, я не напрасно поверил той истории...

- А что же тебя нечисть не положила на свою тарелку.

- Подозреваю, что во мне течет кровь последнего Стража-Привратника, а это не соответствует её диете.

- Опять какой-то Страж-Привратник... А с чего ты вообще начал этим заниматься. Ты ж в школе был ботаном, к тому же талантливым. Все преподы прочили тебе карьеру. И каждый свою. Помнишь Смерть Федоровну по английскому? До сих пор слышу её слова:"Sevastyanov, MGIMO is waiting for you." Где же потерялся тот благонадежный отличник с кожанокресельном будущим ?

- На квартире с покойником-самоубийцей.

???

Рейн вытер рот платком. И снова зрачки его дернулись в затяжном прыжке в прошлое.

- Это было перед школьным выпускным балом. На котором и после которого я так сорил деньгами, если помнишь. Так хотелось бросить пыль в глаза нашей Кристине, её то ты точно не забыл. Те три сотни баксов я получил от нашей полупарализованной соседки-колдуньи с весьма серьезной репутацией как плату за то, что я достал для неё. А попросила она принести клок волос с головы одного алкаша, повесившегося накануне. Она предупредила, что в квартире он будет лежать один и без присмотра; вдова, его собрат по оружию, будет заливать горе в кругу Рыцарей Граненого Стакана, а ключ можно будет найти на окне в горшке с почившим кактусом. О ключе знали все, но желающих обчистить квартиру всё равно не находилось: то на что можно было позариться было давно пропито хозяином. И это соответствовало действительности, настолько насколько я мог рассмотреть при полной июньской луне ту запыленную и заваленную пока ещё не сданными бутыками дешевого портвейна. Кажется, ну чего тут сложного: подойти к трупу, одной рукой оттянуть прядь волос, а другой, с помощью ножниц, оттяпать её несколькими поступательными движениями. К изголовью гроба я подходил несколько тысячелетий, двигаясь через воздух не жиже хорошего крестьянского меда. А потом, вдыхая характерный сладковатый запах разложения, я ещё несколько веков поднимал руки. Клянусь последним проклятьем магистра Ордена Тамплиеров, что не мысли о деньгах были тем горючим, что заставляли мои мозги управлять моим телом в ту минуту. То был мой экзамен на зрелость, на зрелость в любом отношении. Отрезав немного волос с головы того пьяницы я не рванул тут же из его квартиры, а как последний кретин наблюдал за открывающимися глазами трупа и его мертвыми зрачками двигающимися в мою сторону. Оказалось, что ножницы в моих руках были совсем не простыми, как я полагал. Ну откуда я тогда мог знать или прочесть о гвоздях зомби. Гвоздях, которыми прибивают ноги и руки выше упомянутых, что бы разбудить их, но не дать подняться из гроба. Те мои чикалки наверняка выплавили из таких "заклепок". Ведь волосы проснувшегося трупака на порядок ценее срезанных с дисциплинированного усопшего. В ту секунду я имел две альтернативы: получить разрыв сердца и составить на ночь достойную компанию этому жмурику или навсегда стать обладателем железной перчатки сознания, способной сдавить горло любому страху. Не думаю, не гадаю почему судьба в тот момент щелкнула тумблером в эту сторону, а не в другую. Но я протянул к покойнику абсолютно не дрожащую и сухую руку и закрыл его глаза. И вовремя, так как боковым зрением заметил почти невидимое движение левой кисти мертвеца, надо полагать в намерении добраться до моего горла. Когда я отнял ладонь от ледово холодного лица, пьянице можно было поставить пятерку с плюсом на предмет бытности образцовым покойником. Однако пересекая внутренний дворик, в который выходила квартира, я почувствовал, как кто-то (на тот момент уже пожалуй "что-то") ухватило за воображаемые подтяжки моего опорно-двигательного аппарата, удерживая меня на месте. Я сразу понял откуда исходила эта сила - из окна покинутой мною недавно квартиры. Через несколько мгновений во мне начало расти желание, более страшное чем самая дикая жажда, желание обернуться. Но я ж таки вколотил первый костыль в первый рельс моего теперешнего пути, подняв правую руку с пучком наполовину седых и наполовину рыжих волос. Притяжение того окна исчезло так резко, что я до сих пор действительно сомневаюсь: а было ли оно. Может то был результат игры воображения, вызванной шоком от воскрешения покойника. Но если я увидел реально ожившего мертвяка, то почему бы не существовать и этой силе... Ну хватает толочь воду в ступе. Скоро закат. Поторопимся.

Только поднявшись на ноги Кострома понял как сильно на самом деле устал и что этого короткого отдыха не было на самом деле достаточно. Давно не работавшие на длинные марш-броски мышцы сразу дали о себе знать беззвучным нытьём.Но Кострома быстро заставил их заткнуться послав им пару махрово матерных меседжей.

Начал подниматься ветер. И во время своих порывов осыпал головы и плечи путников всяким мусором с деревьев: остатками покинутых гнёзд, высохшими и сгившими плодами а один раз, а один раз дохлой белкой-летягой. Рейн шел по какой-то только ему заметной тропинке, уставившись прямо перед собой. Кострома же по спецназовской привычке высматривать любое движение в лесу крутил головой с регулярностьью вращающегося прожектора на маяке. Близость воды стала ощущаться по запаху. Но где началось болото Кострома так и не заметил. Он так и не мог вспомнить когда нога завязла в жиже первый раз. Никогда не считавший себя меланхоликом Кострома не сумел сопротивляться страной нечеловеческой печали решившей заползти в его душу. Кострома был человеком выросшим в деревне, а потому за свою жизнь перемесил грязь многих болот, но с такой мрачной топью он встретился только сейчас. И если в кино он мог только видеть нечто подобное, то здесь ощущал это всеми ШЕСТЬЮ чувтвами. Временами он ощущал как прорывает какую-то невидимую паутину, заставляющую потом чесаться лицо. А когда высунул в такой момент язык, тут же спрятал его, получив резкий и сильный укол. Ожидать от Рейна такой прыти при передвижении по болоту было очень неожиданным событием. А успевать за ним, лавируя между скелетами кустов и дервьев и перпрыгивая с кочки на кочку, было вообще очень не просто. Вонь, начавшая облизывать обоих путников с ног до головы по своей депрессивности обогнала любые кладбищенские ароматы. Ещё менее аппетитным был гнилостный коричнево-зеленный цвет трясины, перед которой Косторма почему-то не чувтсвовал страха. Меньше всего в те минуты ведомый Рейна думал об опасности быть занянутым под изголодавшуюсю ряску будто бы живого болота. И Кострому его не особенно удивило отсутствие хоть какой-нибудь жизни на нем. А сумерки тем временем стеснительно бочком опускались на восточное полушарие. Но Костороме всё ещё не напрягал зрение чтобы не потерять из виду спину своего ведущего, когда нежданно-негаданно оказался на поляне перед Домом. Находясь под впечатлением истории рассказаной Рейном, онейном ожидал увидеть диснейлендовское подобие замка Дракулы и конечно был немного разочарован. В экстерьере этого особняка было мало чего от старинных гобеленов с жутким абрисом обители призраков на фоне полной луны. Но с другой стороны эти камни при каждом своем вдохе словно вытягивали из тебя часть жизненой силы, а при выдохе обдавали смрадом чего-то чужого, нечеловеческого. Что начало быстро сводить на нет всё неверие Костормы в рассказ друга. И первое ассоциация родившаяся у него при мысли об атмосфере колышущейся на поляне было слово "вязкая". Рейн обернулся с готовой кривой улыбкой, смазанной просыпающимися потемками:

- Как вам это бунгало, мистер Прескотт? Приемлемо для бархатного сезона после выжигающего гавайского солнца?

Кострома поднял голову, чтобы внимательно рассмотреть Дом. По всем физическим законам он должен был быть куда потрепанее чем был на самом деле. Но видимо особняк оказался жестковат для челюстей времени. Конечно пытаться отгадать загадку о первоначальном цвете дома было неблагодарным занятием, даже принимая во внимание проплешины во мховом ковре давно накрывшем его, но черные прямоугольники окон не рождали мыслей о заброшенности и угасшей жизни - скорее напоминали об оставленных на зиму дачах. Однако предположение что этот дом мог быть обитаем, появись оно, сразу же было бы злобно освистано всеми от первого до шестого чувствами. Крыша тщательно просканированая взглядом Костромы не открыла ни одного серьезного намека на разрушения под многолетними атаками осадков и лесного мусора. А несколько трещин на стенах врядли можно было принять за признаки скорого обрушения. Одним словом всё говорило о том, что дом не нуждаясь в заботе человека, плюнул на него и подпитывался энергией корневого жира трясины.

- Ладно, фотографий для своего туристического альбома нащелкаешь позже. Поспешим, а то темнеет. - поторопив, Кострома широкими шагами двинулся к крыльцу особняка.

Приближаясь к ощерившейся двери, Кострома почувствовал легкое беспокойство со стороны своей прямой кишки - почти позабытые слабые сигналы медвежьей болезни перед первым свиданием. Входная зала была безлюднее и заброшенней любой обчищенной гробницы. Однако она не являлась пустой в метафизическом смысле слова. Кострома вообразил ее торчащим из двери этой Вселенной согнувшимся гвоздём, на котором остаются лоскутья эпох от нескончаемого потока времени. И эти временные ошметки дали о себе знать, как только оба путника ступили в залу. Мозг Костромы сразу был атакован калейдоскопом запахов: хорошо знакомый аромат оружейного масла резко сменил духан самогона-первача потонувший в вони свежих человеческих эритроцитов. А затем луч включенного рейновского "маглайта" выхватил из сырой тьмы на стене порнографических рисунок с надписью на немецком под ним. Надпись была сделана в плохом подражании на готический шрифт, а рисунок намалеван рукой явно долго сексуально воздерживавшегося солдата. Фонарный луч обшаривший все углы не засек ни одной единицы живого организма - даже насекомых.

- Ты уж не обижайся на отсутствие праздничной иллюминации и военного оркестра по случаю нашего прибытия. Лады? - шепот Рейна идеально подходил к обстановке.

- Вытерплю. Надеюсь только, что бордо на гала-банкете будет действительно 1867 года выдержки, а не этим дешевым пойлом от 1882.

Рейн тихо хохотнул и они осторожно зашагали к расчищеному еще нацистами входу в подземелье.

Кострома часто смотрел высокобюджетные ужастики от Копполы и Карпентера и всегда восхищался работой их операторов, создававших потрясающий и леденящий душу интерьер, казавшимся невозможным в реальной жизни. Казавшийся, до тех пор пока он не начал спусаться вниз к подземному коридору. Истекающие сыростью камни стен и свода выглядели вытесаными очень много веков назад, а плесень с грибками произростала чуть ли не из каждого стыка этих камней друг с другом. Звук шагов их тяжелых болотных сапог почти тонул в толстом слое мха покрывающего грубо вырубленные ступеньки. Даже яркий клинок луча рейновского фонарика не выделялся здесь резким анахронизмом. И очень слабое воображение с легкостью могло заменить его на дрожащий и колеблющийся свет старинного факела. Коридор оказался достаточно длинным, чтобы луч "маглайта" рассеивался, не добравись до его конца. Пахло болотом. Это запах был тем единственным, что приветствовало их в этом туннеле. На пол секунды, подобно остаточному ЛСД-шному глюку, Косторме почудился смрад обгоревшей человечины. Он вспомнил немку старуху, няню Луизы Иоланты, и, тяжело сглотнув, опустил глаза к ногам, предпринимая безуспешные попытки не смотреть на потолок. Пока они шли по коридору, взгляд его то и дело притягивало к своду, как к постеру в "Плейбое" притягивает зенки половозрелого восьмикласника. Обстановка деловито работала на напряжение в нервах. И когда Рейн кашлянул (возможно не случайно), его эхо, отразившись от обоих концов коридора, вернулось и прошло через Кострому подобно электрическому разряду.

- О, да в тебя вселился мой старый знакомый демон Нервяк Варфоломеич. - Рейн шепотом захихикал

- Кончай вы...ся. Я чуть не включил в своих штанах режим жидкого обогрева. - злобно зашипел в ответ Кострома и тоже шепотом.

- Ладно не кипятись, лучше не пялся на потолок,а смотри под ноги.

- Рейн, а почему всё время шепотом?

Рейн светил фонарем вверх, и улыбка, которую в его свете он изобразил на своем лице, была самой странной из виденных Костромой за всю жизнь:

- Попробуй в полный голос, если любопытно.

- Ладно. - Кострома произнес это голосом даже более громким чем при обычном разговоре.

Никто не мог назвать Косторому голубым со злости, ориентируясь только на его голос, так как тот мог похвастаться красивым густым баритоном. Однако у отозвавшегося эхо было печальное девичье сопрано, отскакившее ото всех камней в подземелье. Волосы на голове Костромы немедлено приняли положение "стоять смирно".

- Доволен? - спросил Рейн, тоже не шепча.

Голос у эхо не изменился ни на каплю, хотя вторило оно уже совсем другому человеку с мягким тенором. Кострома не видел дрожат ли его руки или нет, но на всякий случай спрятал их в карман куртки подальше от насмешливо-внимательных серых глаз Рейна. Теперь до самой двери в зал они шли молча, изредко поглядывая на торчащие из стыков стеновых плит факельные штыри, обременные лишь мерзкой бородатой растительностью. На то, что крошилось под подошвами смотреть не хотелось. Перед дверью запоздавшие гости этого страного дома на несколько минут остановились. Освещая старые дубовые панели фонарем, Рейн дал Костроме возможность осмотреть её. Несколько царапин от зверинных когтей выглядели довольно свежими. А лыбящийся шакал и кольцом-ручкой в носу был как новенький, абсолютно не тронутый тленом. Само же черно-коричневое дерево всасавшее в себя уже многие годы, всё ещё не казалось насытившимся временем.

- Таперича отпирай калитку.- Рейн мотнул головой в сторону жутковатой ручки.

Кострома посморел на шакала, а затем перевел взгляд на Рейна. И тут боковым зрением он вроде бы заметил как по металлическим зубам проскользнул раздвоенный бледнорозовый язык. Не удержавшись Кострома вздрогнул. В глазах Рейна он прочитал то, что увиденное им секунду назад не относилось к разряду фортелей воспаленного воображения.

- Расслабься. Просто ещё одна жалкая попытка отвадить нас от этого места.

И Кострома, уже который раз в своей жизни, доказал свою принадлежность к волкам, а не к овцам, спокойно взявшись за кольцо и потянув его на себя твердой не дрожащей рукой. А потом чуть не лишился чувств, когда их всех пятерых из расширяющегося дверного проёма атаковал воздушный поток не имеющий право на существование в тупиковом зале. Мозг Костромы в течении нескольких секунд штурмовала невозможная смесь из предсмертных воплей, дикой боли от обоженной железом плоти, соли застываюшей крови, вони звериного пота и прекраснейшего лика луны. Потом этот образ начал растворяться, меняясь на лицо Рейна, мертвенно бледное с темнокрасной дорожкой от правой ноздри до подбородка.

- Что за дьявольщина, такого в прошлый раз не было. Здесь что-то определенно поменялось. Черезчур высокая концентрация энергетики. - Рейн вытер кровь с лица. - Ничего что я тебя стращаю?

- Бери лучше пример с какого-нибудь голландского сутенера, который перед бытовой случкой со старой шлюхой обещает школьнику-молокососу сказочную ночь с копией Бритни Спирз.

Они уже прошли вовнутрь зала-склепа и, стоя у входа, робко лапали эшафот световым пятном фонаря. Иногда встречаются люди к которым испытываешь беспричинную ненависть, иногда это бывают места или вещи. Такое сильное отвращение к предмету Кострома испытывал впервые, но одновременно почувствовал, что если не дотронется до этой плахи, то начнет сходить с ума, так же как это происходит с умирающими от жажды.

- Не сопротивляйся. Подойди и сделай это. - голос Рейна чуть дрогнул. - Со мной было то же самое, когда я впервые переступил этот порог. Любого убийцу тянет к ней как гвозди к магниту.

Последняя фраза не добралась до ушей Косторомы, который чуть ли не бегом бросился к эшафоту. Оказавшись на нем, он под стать полоумному упал на колени, вцепился ногтями в каменохладное дерево чурбака и с жадностью втянул в себя его запах. Вот тут его и вывернуло. Одновременно Рейн облегченно выдохнул. Кострома вырывал до жути и смешного точно соблюдая интервалы между блевотоизвержениями, даже когда пищевод с желудком заработали вхолостую.

То что освещение в зале изменилось Кострома заметил, лишь перестав насиловать свой желудок. Ровный узконаправленный свет фонаря сменился на рассеянное по всем стенам дрожащее факельное свечение. На легко подгибающихся подобно медной проволоке ногах бывший солдат обернулся, чтобы увидеть Рейна с факелом в правой руке и раскачивающимися кольцами наручников в левой. На полированой поверхности которых пламя факела начало свою незатейливую игру.

- Извини, что не сдержал восторга перед музейным раритетом. - слова Костромы заскрежетали шестернями в проржавевшем механическом зайце-барабанщике.

- Вместо меня ответит Серж Есенин:"Ну кто из нас на палубе большой не падал, не блевал и не ругался."

Глаза Костромы задержались ручных кандалах, странным подобием маятника свисающих с указательного пальца Рейна.

- Чего тебе неймется приковать меня. Вроде не семимесячный. Дай хоть отдышаться. И сам дыши ровнее - идти на попятную у меня ноль намерений.

- Я тороплюсь. В ночной темноте очень трудно пробираться через эту трясину. Руки у неё хоть детские и мертвые, а на дно утянут быстро и ненавязчиво деликатно. Кстати, я тоже обрыгался здесь в первый раз. Те двое нет. Значит у тебя хорошие шансы снова увидеть рассвет.

- И не увидеть того оборотня... Кстати откуда этот факел? - Кострома постепенно приходил в себя.

- Полезное наследие прошлых бесполезных попыток. - Рейн указал на еще несколько стержней с утолщениями на одном конце, лежащих в одном из углов пятиугольника зала.

Едва скользнув по ним, Кострома основательно прошелся взглядом по интерьеру "студии" в которой будет проходить ближайшее ночное шоу "Испуганные и Обдриставшиеся" с очередным, пока живым, гостем этой программы - солдатом спецназа в прошлом и вышибалой из кабака в настоящем, Сергеем Вороновым по прозвищу Кострома.

Пол и стены выложенные плитами из незнакомого серого камня были заляпаны бурыми потеками и пятнами, происхождение которых не вызывало никаких сомнений. Свет от пламени факела был достаточно сильным чтобы удивиться и убедиться в отсутствии каких-либо следов плесени в этом зале. Черная от копоти люстра на куполовидном и тоже закопченнном потолке нависала над головой пятиногим пауком-инвалидом. И если смотреть на вход, справа от эшафота темнел пятиугольник крышки люка.

- А ты спускался вниз?

- Да,один раз побывал там, но тебе не рекомендую. Хозяева чересчур гостеприимные - никак отпускать не хотели.

Кострома повернулся к другу, терпеливой тенью тюремного капеллана, стоявшему рядом.

- Ну что Гермес, доставай свои гвозди и молоток - Прометей уже докурил последний бычок. - протянутые вперед кисти был сведенны вместе.

- Красиво и сильно сказано. Тебе бы предвыборные речи писать. - Рейн взобрался на эшафот. - Видишь эти железые ушки по бокам плахи.

Кострома посмотрел на две эти железные скобы и подумал, что даже по прошествии стольких лет это проклятое сооружение опять продолжит выполнять какую-ту часть своих функций.

- Ну?..

- Встань лицом к двери и возьмись за то, которое справа. Я прикую твою правую - ты же левша, как и я. Поэтому мне ясно какую руку лучше оставить свободной... Да, но сначала убери свой ужин со "стола" - возможно тебе захочется присесть на него, если конферансье задержится.

Одного носового платка Костроме не хватило (поели они плотно) - пришлось позаимствовать рейновский щелковый. И уже касаясь металла скобы, он ожидал ожога от векового мертвого холода. Но почувствовал неожиданное и неприятное тепло - будто кто-то совсем недавно держался за этот согнутый, глубоко вбитый в дерево, железный старинный прут. Наручники были помоложе. О чем заявили громким щелчком, когда сомкнулись на правом запястье Костромы. Прямо вслед за этим звуком словно с нетерпеньем ожидавший своей очереди до них донесся смех. Смеялось несколько человек. Детей. На нарастающему переливу хохота становилоь понятно, что смеющиеся приближаются. Очень быстро. Может даже бегом. Хохотали очень по живому и мысли у Костроиы были следующие:"Нет это не призраки... Так смеются только живые. Но что дети делают на этом болоте так поздно... Они же все испортят." Рейн был напуган больше Костромы, вцепившись рукой в его плечо, он вслушивался. В отличии от Костромы разум Рейна пропитывался ужасом, а не досадой, потому что он, Рейн, обладая слухом акустика-подводника и пытаясь расслышать усиливающийся топот не мог выделить из этого хохота даже звука обычных шагов. Смеющиеся наконец оказались в зале. Их смех безостановочно рикошетил от пола, стен и потолка или спиралью обвивался вокруг обоих гостей. Эта заливистость могла бы родить мысли о детской площадке в остывающий июльский вечер, если бы не вымораживающий сознание холод сопровождавший хохочущих и абсолютная невозможность увидеть их - вокруг Костромы и Рейна бесновались невидимки. Закончилась эта акустическая вакханалия оглушающе резко. Следующие полдюжины секунд оба экскурсанта стояли, пытаясь перещеголять друг друга улыбками классических даунов. Первым свой нервным тик на углу рта остановил Рейн, начавший искать в своих карманах ключ от наручников.

- Плохо мое дело. Получается, что я послепоследнее дерьмо, падаль и подонок, если хочу оставить друга свихнуться и сдохнуть здесь. Давай быстро с********** отсюда. Времени...

Рейн подавился словом "вобрез", обнаружив, что его "глок" каким-то образом поменял место прописки со рейновской ременной кобуры на левую пятерню Костромы и теперь смотрит в живот бывшему хозяину.

- Забудь про ключ. Я остаюсь. - гранитнее удверждения не бывает. И любая попытка опровергнуть его выглядела конкретно дохлым делом. Но иногда даже мулы могли склониться в почтении перед упрямством Рейна, который и сейчас попробовал настоять на своём.

- Да насрать на этот топор. Нужно Веронику от Тартальи отпаять - далеко не глобальная проблема. Подсуетимся, поможем. Да и не нужно мне от тебя ничего... Только пистолет верни и дай браслеты сниму. Поплохело здесь, определенно поплохело. Пора смазать пятки и...

- Ты наверное чуток оглох из-за этих арлекинов-невидимок. - сейчас в спокойствии Костромы было что-то от старого опытного лектора сопроматчика. - Поэтому повторяю - я остаюсь. Условия сделки прежние... Для меня в должниках ходить - всеравно что кислотой умываться...

- Да это я твой должник... - если до этого они перебивали друг друга, то теперь на пол фразе остановился сам Рейн. Его котелок наконец-то доварил всё до конца. Кострома просто генетически не мог не принять брошенный вызов. И уйди он отсюда сейчас - это отступление всю оставшуюся жизнь терзало бы его самолюбие неоперабельным осколком комплекса неполноценности. И уже гораздо более спокойным тоном он спросил:

- Пушку ты мою то когда изьял? Я даже не просек это.

- Как только началось это "Смейся с нами, смейся как мы, смейся пока мочевой пузырь не пуст", я по твоему виду понял - это твоё Ватерлоо и ты намерен развернуть обозы. Я не собираюсь сдаваться так быстро... Вообще не собираюсь. Поэтому, чтобы избежать бессмысленных попыток утащить меня отсюда силой, пришлось заранее позаимствовать волыну... А насчет того, что ничего не просек... Да в тот момент ты вообще ничего не чувствовал - наверное монахов на Памире считал. И не забывай я был в группе взявшей Радуева. Нас научили работать тонко. - сделав паузу, Кострома посмотрел на пистолет и отработанным движением засунул его за спину, за пояс своих джинс. - Пугач получишь завтра утром в наборе с топором или без оного. Если часика через два после рассвета не увидешь меня на опушке, возвращайся сюда за своим "глоком". Смотри только ключи не потеряй. Я ведь предпочитаю играть честно. По этой причине ты найдешь меня или продрогшего, невыспавшегося и жутко злого или мертвого, холодного и разучившегося шутить. Но в любом из двух вариантов - в наручниках. Уверен, что браслетики эти заказные и открыть без ключа было бы не позубам даже Гарику Гудини. (Тут Рейн уверенно кивнул.) А этот значит, если топор окажется у меня, я просто перестрелю цепочку и уйду. Дорогу через болото запомнил. В противном случае буду сидеть и ждать тебя. Закрытые кандалы - гарантия моей честности. Ну как тебе такая карточная сдача.

- Совершенна. Всё просчитано. До деталей. - в голосе Рейна послышались уважительные нотки и даже тихое восхищение. Сняв с плеча рюкзак, он бросил его на плаху.

- Вытащи мешок отсюда, это для топора. До чертиков хочется надеяться, что нес его не напрасно... Да совсем забыл запасная обойма. Лови. - потом спустился к факелам на полу у стены, начал поднимать, зажигать их и вставлять в штыри по периметру всего помещения. Каждой грани пятиугольника досталось по две-три штуке.

Сделав круг по залу, Рейн повернулся к теперь уже сидящему другу. Зеленная брезентовая ткань лежала в ногах Костромы и тоже ждала. Рейн подумал:"Человек без воображения мог сравнить его сейчас со сфинксом, но похож он больше на умершего викинга, отправляющегося в свой последний путь на горящей ладье". Ассоциация с мертвецом заставила Рейна скривится внутри. Но он отогнал её пинками тяжелых ботинок оптимиста и почти в искренне бодрой манере попросил:

- Рюкзак перебрось, - а поймав его, добавил. - Утром угощю тебя лучшим в стране кофе.

- Помнишь, что Шарапов ответил Левченко на утро перед операцией по захвату:"Уж как доведется."

Рейн усмехнулся, закинул красную джинсу за спину и вышел из зала, предусмотрительно оставив дверь открытой. И шагая по коридору, Рейн молил всех богов, чтобы этот раз не был последним когда он видит Кострому живым. Подобные мысли зароились и костромовских мозгах, пока он провожал взглядом спину Рейна и вздрагивающий луч его фонаря: "Вот бы снова увидеть рассвет" или "Доведется ли ещё раз подышать парфюмом Вероники смешанным с запахом её тела."

Потом Кострома начал ждать. Он не мог точно определить сколько прошло времени с тех пор как затихли последние шаги Рейна до того момента когда решил посмотреть на свои часы. То, что он увидел взглянув на своё запястье напомнило ему красивый киноспецэффект. Стекло его военного хронометра начало покрываться мельчайшими трещинками в ввиде расширяющегоя из центра морозного узора. Через несколько секунд циферблат полностью изчез под матовой белизной потресковавшегося стекла. И Кострома от удивления не сумел вспомнить - а который был час. Он всё ещё пялился на часы, когда неожиданое звериное сопение сзади окатило его спину мурашками и заставило в полсекунды выхватить пистолет, обернуться воруг своей правой прикованной руки и выстрелить дважды в свою размытую и пляшущую тень на стене. "Ну Воронов, еще первую поллитру не раздавили, а ты уже начал ляжки под юбками щипать". Звон в ушах от выстрелов просто неистоствовал подобно взбесившемуся и голодному ежу в змеином гнезде. Зато пороховая гарь обласкала его ноздри запахом реальности, в которую он почти перестал верить. И все ещё удивлялся тому с какой легкостью воспринимает события последнего часа - никакого шока или бессознательного оторжения и неверия в происходящее типичного для замшелого материалиста. А когда Кострома снова убрал пистолет за спину, одаривая себя эпитетами, самым мужественным из которых было "чмо болотное", заявился его очень старинный знакомый для ещё одной (теперь вроде ставшей плановой) проверки его рассудка на прочность. По настоящему старинный знакомый из глубого детства, того его периода, которое называется младшим школьным возрастом. Ну просто ностальгия щемящяя сердце гидравлическим прессом ребячьего кошмара. Ностальгия с таким простым и понятным именем - Призрак-Сумашедшей-Соседки-Которую-Часто-Дразнил-Пока-Та-Была-Жива-А-Теперь-Превратившаяся-В-Твою-Тень-На-Стене-В-Тускло-Освещенном-Подъезде-Высотки-Поздно-Ночью-И-Желающая-Добраться-Сзади-До-Твоего-Горла-Гладкими-И-Холодными-Как-Февральское-Стекло-Пальцами. И Кострома узнал ее сходу, не переспаршивая регалий. Детский ужас пришедший из ужасно далеких, ужасно долгих и ужасно частых спусков с девятого этажа на второй за другой соседкой-медсестрой (телефон тогда в их квартире еще не установили), казавшейся тогда, осиротевшему ещё в пять лет по заслуге пьяного таксиста, первокласснику единственным ангелом-спасителем для единственного родного человека - старой бабушки с вечными сердечными приступами в середине ночи.

Тени, сойдя с четырех граней правильной призмы зала, соединились в одну на пятой напротив Косторомы. И эта пятая начала стекать на пол с плит пробитых его пулями. Все это происходило до безумного естественно и не вызывало мысленного неприятия у Костромы. "Теперь она, наконец, достанет меня. Она всегда была рядом и вот дождалась своего часа. Сука...

Все таки не забыла ту дразнилку: МАРГО-МАРГА - ВЕДЬМА-КАРГА." - ворочая эти мысли, он, закашпированный, следил за тенью, мерзкой лужей приближающейся к нему. Оплеуху ему отвесила та медсестра-спасительница, точнее её ментальный образ (сама она не надолго пережила бабушку), теми же словами как и много лет назад: "Вытри этих зеленых червяков с своей физии и выжми мочу из штанов - девчонок уже за косички дергаешь, а темноту бояться не разучился." И он очнулся - движок под кожухом черепной коробки заработал в полную мощь. Тень была на пол пути к плахе когда он пригвоздил её тремя выстрелами с профессиональным полуторосекундным интервалом между каждым. Видимо Рейн все-таки недооценивал силу серебра из которых были сделаны пули. Тень замерла. И тут же начала уменьшаться - её затягивало в пулевые отверстия словно мыльную пену в слив-трап общественной душевой, разве что водяной воронки не было видно. Несколько мгновений и на треснувших плитах не осталось никаких следов. Лишь серия звуков из дыр поглотивших тень пробарабанила по перепонкам Костромы. Он не узнал их сразу. Но они оказались достаточно насыщенными, чтобы выковырять из старательно замусоренных тупиков его памяти обонятельную композицию, которая в свою очередь потянула за собой и то событие, при котором ему довелось услышать вышеупомянутые звуки...

То были запахи свеже нанесенной краски и выпеченного пирога "зебры", напомнившие Костроме как он прижимался ухом к замочной скважине в недавно покрашенной двери их одинокой и чокнутой соседки Марго и слушал. А в это время Дикий Страх и Жгучее Любопытсво баловались армрестлингом в его глупой головенке. В начале послышалась какая-то тарабарщина, набарматываемая старушечьим голосом Марго, а потом раздались звуки, знакомые любому Великому Охотнику с Семеновской Свалки и Ночному Кошмару Серых Душманов - писк грызуна, проверяющего последние приготовления перед встречей с Великим Крысиным Маниту. Вы никогда не слышали как плачет пока еще живая крыса? Нет? А вот второкласнику Сереже Воронову довелось.(Святые Участковые, что же старуха с ней вытворяла?!) Скальп его, сократившись от ужаса, поставил волосы дыбом, а чертик Бесшабаш Развлекаич (который через несколько лет будет в Чечне такое вытворять...), перепрыгнув из левого полушария в правое и обратно, повернул голову пацана на девяносто градусов, приставил губы к замочной скважине и заставил прокричать сакраментальное: "Марго-Марга - Ведьма-Карга". Даже сейчас Кострома не мог вспомнить случая в своей жизни, когда бежал быстрее чем в те секунды, давясь и проглатывая лестничные пролеты. Звука в ярости распахиваемой двери он так и не услышал...

Воспоминания эти прогалопировали через мозг вырвавшимся на свободу из горящей конюшни табуном. Кострома тряхнул несколько раз головой:"Черт, может смерещилось. Тем паче, что тени на стене как будто и не исчезали. Прямо как в том анекдоте - "Те летящие зеленные собаки не наши, а наркомановы". Если узнаю, что Рейн скормил мне какую-то дурь, даже Адольф Маленькие Усы, принимающий ванны из кипящей смолы в гостях у Люцифера, посочувствует ему". Кострома снова сел на плаху, положил руки на колени и мысленно попросил у Покровителю Всех Ожидающих ещё один килограмм терпения. Конечно не каждому дано заснуть, пророча заднице жестокий геморрой от высиживания на холодном и а перед этим чуть не свихнувшись от увы не сексуальных домогательств потустороних сил, но Кострома сумел сделать это. Через некоторое время он даже захрапел. Звук этот, отрезонировавшись от плит зала и тут же оказавшись в кресле и.о. будильника, не подкачал - пленик Морфея проснулся быстрее чем переусердствоваший в любопытсве павиан отнимает свою задницу от раскаленной сковороды. И как раз вовремя, чтобы заметить, что крышка люка ведущего в подземный колодец начала двигаться. Действовал Кострома неосознанно, а потому правильно. Приземлившись на деревянный пятиугольник, он попытался придавить его всем телом, одновременно благодаря провидение за то, что люк оказался достаточно близко и он, несмотря на наручники на правом запястье, смог до него дотянуться. Может тот, кто прорывался снизу, относился к своему делу весьма серьезно, а может Кострома черезчур ненавидел излишек жира в своём организме, а потому весил недостаточно много, но щель между краем люка и крышкой продолжала увеличиваться. И через нее, щедро оставляя кожу на дереве и камне, уже начала продираться чья-то не очень свежая кисть. И в третий раз "глок", старый бельгийский друг Костромы, не подвел его - прогнившую до костей клешню просто разбрызнуло выстрелом. Оставшаяся часть руки в в манжете из дорогого, но бурого от засохшей крови шелка застыла на мгновенье. Затем рёв из колодца возвестил о начале нового натиска. Возвестил и потонул в грохоте новых выстрелов в перемежку с матерщиной Костромы разбавляемой словом "граф" и всеми предлогами русского языка. Звук упавшего тела донесся через дыры от пуль в крышке люка. За ним последовал позорный шорох отступления-отползания. Кострома слушал не отрывая взгляда от одинадцати еще горячих черный глазков в старом дереве... 140... 135... 125... 110... 100 ударов в минуту... В такой последовательности его пульс приходил в норму... 95... 80... 75... 0 ударов в минуту. Замерев, сердце взмолилось:"Ладно я, шарики свои серые пожалей. Неровен час и инсульт в череп погостить постучится." Но разве можно реагировать по другому, когда твою ладонь лижет что-то мерзко холодно-мокрое. Кострома не разворачивал голову очень быстро - скорость была порядка 30 градусов в секунду. И в момент улицезрения этого нечто, любящего вкус онемевших пальцев, он (кому никогда не вырезали гланды) понял что чувствуешь, когда твоя носоглотка и ротовая полость начинают застывать под местной анестезией. В данной ситуации новокоин и психологических шок просто поменялись местами. Но это был ещё не весь результат "любви с первого взгляда" - холодный пот, якобы выражая свое несогласие с уровнем влажности в помещении решил вылезти наружу; мошонка свернулась испуганным ежом, а разница между диаметром зрачка и радужной оболочкой начала казаться не существующей...

Наконец-то Косторома воочию узрел часть того нечто, рассказами о котором его так долго грузил Рейн (пятерня ожившего покойника была конечно невсчет, так как не шла ни в какое сравнение с представшем). И хоть встреча была неожиданной, а реакция мозга соответсвующей, какая-то его область обделенная даром воображения и от того не способная генерировать страх продолжала, хладнокровно фиксируя видимое, анализировать ситуацию...

Опираясь передними конечностями на плаху и истекая слюной, на Кострому смотрел оборотень. По некоторым трудноуловимо мягким чертам морды оборотня, претендующей на лицо можно было угадать его принадлежность к полу рожениц и матерей. Но Костроме даже в голову не пришло подумать какая мать вышла бы из этой твари. Тем более представить что за создание мог бы выродить этот монстр. Монстр, в чьих гнойно-желтых зенках все негативные чувства сменялись со скоростью игровых символов в окошках на "одноруком бандите", процарапал дерево когтями на коротких рудиментарных пальцах. Тут тело Костромы, испугавшись, совершило акт неподчинения разуму и его правая рука, прикованная к скобе, дернулась. В ответ на это белесая, влажная от слюны и абсолютно лишенная растительности кожа на выдающихся вперед верхней и нижней челюстях пошла морщинами. Тонкие черные губы, разлепившись, явили Костроме зубы. Нет уж лучше так: ЗУБЫ!!! Оказывается фрау Вервольф улыбалась. И в нечеловеческих глазах проступили вполне человеческие эмоции - чувство превосходства над и презрения к трусливому человеческому существу. Нос человека был атакован вонью животного торжества и пота. Так как в ту минуту Кострома оказался не только без царя, но даже и без генерала в голове, временное командование над кораблем "Сергей Воронов" взяли на себя капрал Благоразумие и младший сержант Здравомыслие, потянувшие за троссы привязанные к уголкам костромовских губ. И ответная улыбка получилась просто шедевром в плане унижености и обреченности. Большие получеловечьи-полуволчьи уши прижались от удовольствия к приплюснутой голове с длинными и гладкими темносерыми волосами. Сейчас было самое время подумать о Громовой Палке, как о большом сюрпризе для этого, хоть и наделенного разумом, но всё-таки зверя. Будучи не хилым знатоком и в теории пальб, Кострома всегда считал количество отстрелянных пуль. Теперешняя ситуция тоже не была исключением. И подведенный итог не искрился бенгальскими огнями в брызгах шампанского: две дуры в стену, три в тень на полу, одна в "Коля, Коля не балуй, не тянись рукой, буржуй" и остальные одиннадцать отдуршлачили крышку люка - обойма пуста как бумажник после Нового Года. Но спаси Господь Рейна за его щедрость в виде запасной обоймы, хочется верить что тоже с серебром. Перезаряжать пистолет одной рукой покажется нелегким занятием, если конечно вам не вдалбливали это в армии в наборе со слепой сборкой-разборкой оружия и тому подобными штучками: вытолкнуть пустую обойму в карман, новую полную в рот, насадить на нее пушку, и зажав зубами затвор, передернуть его и вогнать первую пулю в ствол (при этом сдержать усмешку из-за никак непроходящей ассоциации с оральным сексом). Вся эта последовательность выше перечисленных действий свершилась по четким контролем уже проснувшегося лейтенанта Хладнокровие. Причем ровно за четыре секунды и в виде плавных, элегантных движений. И вот "глок" снова глядел своим тупым рылом вниз и, сомволизируя так импотенцию, маскировал свою способность опять поливать всё огнем. Теперь нужно было подобрать подходящий момент, чтобы проверить на пуленепробиваемость череп оборотня. В тот день не всё было против Костромы и ждать того момента, когда оборотень наклонил голову, чтобы то ли снова лизнуть, то ли наконец уже продегустировать вкус "бефкостромофф с кровью" ему пришлось недолго. Левая кисть с зажатым в ней пистолетом пошла по широкой вертикальной дуге, в конце этой дуги указательный палец воздействовал на курок усилием в 2,7 килограмма и "пушка" выродила на свет свинцовую убийцу...

Ни одно животное не могло быть настолько стремительным, чтобы успеть сойти с этой линии огня так быстро. Но на негативе сетчатки Костромы движение оборотня лишь запечатлелось смазанным рисунком перед тем как вервольф исчез из поля зрения. Тут же его шея онемела в ожидании мразно-горячего дыхания и раздирающих незащищённую плоть зверинных клыков. Поэтому можно представить каким шоком для Костромы было вместо этого услышать запах ошеломляюще нежного парфюма. Его Вероника любила духи и что самое старшное (для его кармана естественно) любила всей душой и самые разные их виды. Из чего вытекает, что Кострома неплохо научился разбираться в селективной парфюмерии. И сделанный им сразу вывод был следующим: все вероникины коки шанели и боссы хьюги оказались китайской изтуалетной водой по сравнению с тем ароматом, который он неожиданно почувствовал здесь в склепе. И аромат этот сдувший пыль с образов сумашедших карнавалов-оргий из полузабытых книг и фильмов исходил от кого-то стоявшего сзади. Вот в тот-то момент, когда решил обернуться, Кострома и совершил серъёзную ошибку. Так как увидев источник тех сладостных обонятельных волн, он понял, что ещё никогда не встречал девушки с такой сносящей с катушек красотой. А вслед за этим пониманием пришла железная уверенность. Уверенность в том, что он больше и не встретит кого-то сладостней и пленительней. И до Костромы потихоньку дошло:"Я пропал". Она ему улыбалась, а он думал что готов сделать ВСЁ, лишь бы Она прикоснулась к нему. Потом Она начала приближаться. И Кострома, который мог смело рассмеяться в лицо 48-часовому бодрствованию после тяжелой работы, просто не смог натянуть возжи на своих опускающихся веках. А когда глаза закрылись полностью он ощутил Её совсем рядом. Почти cote-a-cote, хотя тепла от неё исходило ровно 0,0 джоулей. Но эта мелочь через несколько секунд перестала иметь значение для Костромы, потому что начались Ласки. И первая мысль, пришедшая Костроме в голову, была воспоминаем о мифах, где богини-извращенки занимались любовью с простыми смертными. Теперь ему совсем не трудно было понять что чувствовали те мужчины. Любое прикосновение, которое он испытывал в те минуты было сродни удару секс-разряда, превращавшего его тело в одну сплошную эрогенную зону. Особенно потрясающим было следующее: чувствительность заострялась в пику природного предела тактильности после чрезмерно продолжительного петтинга. Промежутки между ядерными взрывами удовольствия были восхитительно короткими, а запомнить их количество просто напросто не представлялось возможным. Офицерский состав рассудка Костромы бился в экстазе, а сам рассудок затягивало в водоворот Самой Прекрасной На Свете Смерти - смерти от непрерывного оргазма. Ведь мысль, остановить его, сама по себе, казалась кощунственной. Отринуть дар, предоставляемый единицам и лишь раз в тысячелетия, выглядело святотатством. Но тут из одной мозговой извилины-траншеи вылез всеми забытый небритый вшивый и грязный рядовой Самосохранение и покатил перед собой, толкая её большими солдатскими говнодавами, Жажду Жизни... Рука Костромы резко поднялась, и кулак с зажатым в нём пистолетом опустился точнехонько на промежность. Первым вопль издал отнюдь не хозяин этой самой промежности, а Она - Графиня-Оборотень Луиза Иоланта ибн Аугуст Иероним, вдобавок полоснувшая Кострому в недовольстве когтями по щеке. Но даже эта боль от глубоких царапин вышла бедным, бледным и дальним родственницей по сравнению с той, шибанувшей его головой об основание эшафота. Завалившей, но тем не менее не позволившей ему потерять сознание сразу. Заменив оргазм, она не уступила ему по мощи и по непрерывности. И вырубись Кострома на несколько секунд позже, он, чтобы не сойти с ума от неё, пустил бы себе пулю в лоб. Но желанное забытьё наступило, как говорят англоязычные, "just in time". Сознание возвращалось медленно и нехотя, подобно избалованной барышне не желающей мыть грязную посуду и выискивающей любые причины, чтобы не делать этого. Полностью вернуло Кострому в реальный мир аритмичное, мерзкое, до безумия раздражающее поскребывание-шуршание под самым ухом. Срочно требовалось разлепить веки и узреть источник этого гадкого звука. Однако, хоть и ослабевая, волны боли всё ещё перекатывались по организму. А останавливать лишним движением затихание болевого прибоя, чьим эпицентром был пах, смерть как не хотелось. Но все-таки нужно было что-то делать с этим саунд-буравчиком сверлящем и без того изнасилованные мозги. Кострома почти слышал скрип проржавевших ворот, пока открывал глаза. Если это и была игра воспаленного воображения, то она шла полным ходом - в глаза Костроме уставилась крыса с лысой старушечьей головой. Изо рта у неё высовывался длинный раздвоенный и ярко-красный язык. Такой цвет у него был из-за крови в лужице, успевшей набежать из порезов на скальпе и лице Костромы. Мутантша слизывала это красное золото. Увидев сие действо Кострома понял - озвучка её трапезы и помогла ему очнуться за несколько секунд до этого.

- Я перекрысу тфой клотка, der Christ. - у грызуна-уродины был явный баварский акцент.

Аделия, ты не меняешься, - Кострома поднес ствол "глока" в плотную к красным глазкам под морщинистым лбом и, лениво нажав на курок, устроил фейерверк из красных-серых крысинных ошметков. Невесть откуда налетевшая сквознячная кадриль тут же разметала их по залу и прижал пропитанные остывающим семенем штаны Костромы к его всё ещё причитающим гениталиям. Если ощущение, которое он тут же истытал, можно было бы назвать отвратительным, это значило бы начать хвалебную песнь по отношению к тому чувству. А тут, не в самой скромной форме, напомнило о себе правое запястье, возвавшее Кострому встать и ослабить давление браслета от наручников, впившегося в до конца ещё не потерявшую чувствительность плоть. Легко сказать, встань... Нет, не правда - не легко. Даже думать об этом было тяжело и больно. Но Кострома сделал это и уже через несколько секунд сидел на плахе, растирал опухшую правую кисть, иногда нежно и аккуратно прижимая левую к гульфику на своих джинсах, за поясом которых "глок" оказался снова, будто боксер на своей скамейке в углу в перерыве между раундами. Будучи серьёзно углубленным в убаюкивание синяков и ссадин, он сразу и не обратил внимание на усиливающийся сквозняк. А насторожился он лишь когда свет в склепе стал тускнеть. Это Грозе Вспотевших Поясниц и Неукрытых Спин удалось слизать пламя с нескольких факельных набалдажников. И тогда Кострома включился в процесс прощания со светом, наблюдая за последовательно-цепным затуханием - каждый гаснущий факел словно отдавал свой огонь следующему по кругу. Картина была настолько заворажевающе волшебно-красивой, что самая яркая финальная вспышка последнего факела отразилась не только в широко распахнутых рейновых глазах, но и на эмали зубов показавшихся во рту, разинутом от восторга. Тьма послала Рейна в нокдаун. Разум придавило её тяжестью. Дышать стало труднее - воздух стал тяжелее и проникал в легкие не так охотно. Течь в утлой лодчонке рассудка кувыркавшейся в океане паники начала усиливаться, а страх попёр на Кострому через все его поры. Движение воздуха прекратилось, уступив место движению субстанций вряд ли имеющих какое-либо отношение к материальному миру. Вселенная сжалась до размеров сферы с радиусом в вытянутую руку. Зрение, обоняние, вкус, осязание и слух, осознав свою теперешнюю бесполезность, отдали всю силу своему шестому брату забившемуся обезумевшим сизарём в горящей голубятне. Кострома никогда не думал, что безмолвье темноты может так напугать его. Поэтому громкий скрип откуда-то слева показался добрым вестником о вернувшейся способности слышать, а не щупальцем кошмара выпраставшимся за последними крохами его осмысленного мышления. Выбил сердце из плотно пригнаных пазов "равнодушия по жизни" последовавший за скрипом звук захлопнувшейся двери в склеп. "Вот оказывается как лопается этот насос."- Кострома продолжал поражаться широте палитры новых ощущений, испытанных им за последние часы. Моторчик, исправно служивший столько лет, не сумев вырваться на свободу через ребра, решил попытать счастье через пищевод. И только вид абсолютно пустого зала, узретого во вспышках выстрелов по двери, смог загнать взбесившегося Тик-Такера обратно в будку...

Кострома стоял на коленях, прижимая руку с пистолетом к левой стороне груди. "Прям как восьмидесятилетний сердечник, - пронеслось у него в мыслях. - Слава Богу, что пуль перестрелить цепь наручника еще хватит." Он подождал пока жокей на ипподроме его грудной полости переведет лошадь на благопристойный аллюр, затем встал и отшвырнул пистолет как можно дальше к стене. "Так надежнее будет. А то всякая чмошно-пораженческая думка в башку лезет." - и Кострома принялся выискивать то добро без которого теоретически не бывает худа. Видно плохо искал, потому что решил перейти на "могло ведь быть и хуже". Кислая улыбка возвестила о "великорадостном" открытии, оказывается погребенному заживо куда теснее в своём "деревянном костюме" чем Костроме в этих хоромах. Ободряло и то, что Развязка уже вытирает ноги о коврик перед дверью, хотя пока было непонятно что на ней (в смысле на Развязке) - белая праздничная гвоздика в петлице или черная траурная лента на рукаве. О приближающемся финале сообщил внутренний радар Костромы пару раз уже его спасавший. Он дал знать о начале Прилива. Прилива Ужаса. Настоящего Нечеловеческого Ужаса в рафинированном его виде. В нем было так мало от того продукта вырабатываемого серым студнем в черепной коробке, как в цунами бывает мало от фонтанчика на асфальте из лопнувшей трубы...

Кострома услышал шаги. Их звук доносился из коридора, из-за закрытой двери. И он знал, что источник этого звука находится пока в начале тонеля. Ему даже не казалось абсурдным то обстоятельство, что он может слышать его, хотя это не был марш вычеканиваемый кованными сапогами. Походка больше походила на медленную и благородную поступь мудрого отшельника или настоятеля буддисткого монастыря. От каждого шага отдавало эхом, в котором легко распознавался привкус детских предвоснезабытийных ночных страхов Костромы - такое же эхо звучало во вдохах и выдохах спящей бабки, которые в его пацановском воображении трансформировались в шаги маньяка-взломщика поднимающегося к их совсем не стальной двери по бесконечно-длинной лестнице подъезда.

Кострома оказался прав, предположив, что человеческой психике невозможно выдержать такое - тайфун ужаса размыл сопротивление силы воли бывшего спецназовца так же легко, как язык температурящего больного расплавляет тонкую шоколадную глазурь на дешевом турецком леденце. После такого удара метафизической стихии остается либо трепещущая слизь расложившегося человечесого эго, либо (в крайне редких случаях, конечно) неизмерное гранитное равнодушие, не разжевываемое и выплевываемое даже самим Дьяволом. И последнее испытание показало, что Кострома был вылеплен из того теста-каучука, которое нечисти не по зубам.

Даже каменный сфинкс научился бы завидовать, увидев тот неисчерпаемый запас спокойствия в зеркалах костромовской души. Начисто лишенный отчаяния, в те минуты Кострома работал лишь на одном горючем - том чувстве, которое заставило Пандору открыть ящик со всеми человеческими пороками. Любопытстве. Жуть как захотелось увидеть этого оборотня, не слишком уж быстро для воспитанного хозяина спешащего к уже порядком заждавшемуся гостю. "Если останусь жив, смогу ли я бояться еще чего-нибудь после этого?" - размышления Костромы перекатывались ленивой галькой лесного ручья. - "Сейчас у меня пожалуй столько же зведочек на погонах как и у Рейна, в плане импотенции на страх." Однако состояние абсолютного покоя (возможное только в теоретической физике) длилось недолго - по вселенскому закону сохранения, опустевшее гнездилище ужаса ожидающего быстро заполнилось сводящим с ума зудом нетерпения. "Проклятье! Он только в середине коридора. Видно чужие нервы - его любимый музыкальный инструмент." - теперь поведение Костромы было похоже на диванное ерзанье свежеуволеннего дембеля в тисках двух похотливых девиц на пьяной вечеринке. Нетерпение перерастало в ярость и от желания вскочить и заорать во всю глотку "Быстрее, что ты тянешь, сука" заныло в зубах. Левая нога начала отбивать степ. Кожа на ладонях превратилась от пота в скользкую резину стерильных перчаток. Неожиданно мочевой пузырь выдвинул угрозу лопнуть, если не будет опустошен. "Неплохая идея отвлечься." - Кострома был рад любому занятию, способному убить хоть какую-то частицу монстра-зануды по имени Время на Ожидание. Резкий нашатырный запах ударил в нос, а ядовито-зеленый свет, вспыхнувший сверху, приказал глазам зажмуриться. "Ох-Ах-Эх и Фи в квадрате! Какое святотатство!" - нарочито запричитал облегчившийся. Пуговицы на джинсах не застегивались, не желая ладить с окоченевшими пальцами. Задрав голову к верху и жмурясь, Кострома рассматривал пятиконечный светильник, заимевший злые изумрудные огоньки на каждом конце. "Какова величина штрафа за осквернение храма?" - не слишком удачная шутка упала подстреленным воробьем в момент взрывной волны стужи, стеной прошедшей сквозь нетерпеливого юмориста. Пот осыпался с Костромы ледяной коркой, когда он шевельнулся, пытаясь вновь задышать. "По честному зябко." - такой вывод срезюмировался также из вида светло-желтой замерзшей лужици перед эшафотом. Третьим и (если следовать предпочтениям Бога) последним сигналом, возвестившим о Появлении-Прибытии, был звук вновь отворяющейся двери, сменившийся со скрипа на стон мертворазродившейся волчицы (если бы животное и стонало в таких обстоятельствах, то Кострома не сомневался, что это звучало бы именно так). Отец Филимон стоял в дверном проеме. И образ его исключал любые мысли о призрачности и бестелесности. Хотя флюиды сверхчеловеческого величия истекавшие от него, лишали наблюдающего какой-либо возможности даже предположить, что перед ним обычная живая разумная плоть. Истлевший, когда-то насыщенного черного цвета, балахон слегка колебался в слабом воздушном потоке. Неестественные охряные блики заиграли на лоснящейся шерсти полностью покрывшей лицо, всё ещё сохранившее что-то благородное. Яркая и живая желтизна глаз никак не укомплектовывалась с их выражением - усталость, пропитанная изнурением, замешанном на обрыдлостьи, скручивалась в висельный канат с печалью, шинкующей сердце в мелкий винегрет. Полные, но бледные губы на впередстремящихся челюстях были плотно сжаты. Так же как и типа-руки на толстом грязном топорище старинного инструмента всех заплечных дел мастеров. Через прохудившуюся кожу правого башмака можно было увидеть волчьи когти. Хозяин этих когтей внимательно наблюдал за прикованным к плахе человеком. Его приветствие заколотилось в голове Костромы языком старинного медного колокола: "Доброго здравия тому, кого по недосмотру Бог пустил в тутошний заклятый чертог... Видать не слаб ты духом, если не явил труса моей старой вражине и все еще здесь. Поди за секачом моим заявился, любезный. Да только тяжела ноша сия. Сдюжишь ли. Топор то больно стар. Поди сосчитай сколько душ его обрызгали. Горюшко то это вытянешь?... Не расхрищешь разум свой?... Коли осилишь, в ноги тебе упаду, освободителю своему... Уморился я. Один только Нечистый знает как уморился... А коль не удержишь секиру, дух твой застрянет здесь вместе со мной и этими грешниками заплутавшими... (Только сейчас Кострома разглядел за спиной оборотня неподвижные и совмещенные друг на друге силуэты в старой германской и советской военных формах, в чекистких кожанках и современных байкерских косухах) Ну так поднимешь перчатку брошенную самим Сатаной?" В течении всего монолога рот призрака оставался закрытым. А всю отвественность за связь взяла на себя телепатия. Кострома, мнгновенно приспособившись к новому виду общения, без колебаний выслал по мыслефаксу краткий ответ: "ВАЛЯЙ, ФИЛИМОША! НЕ ТЯНИ РЕЗИНУ! НЕ РАСЧЕСЫВАЙ ЗЕМФИРУ!" И в ту секунду, когда фигура священика-вервольфа поплыла на него, Кострома допечатал на мозжечковом мониторе следующую строчку: "Один из лучших побудителей вертанутой отваги - абсолютная беззащитность. Как это ни страно"

- Не гони лошадь, не проверив подпругу. - теперь Филимон стоял в метре от Костромы и говорил вслух. - Разумеешь ли ты Вселенский Закон Мены - получая нечто мы должны что-то и отдать.

- За то что не платишь всегда приходиться расплачиваться. - согласился Кострома и кивнул, изо всех сил стараясь не утонуть в расплавленном золоте филимоновских зрачков.

- За сим внемли моему хотенью. И только апосля соглашайся. - оборотень дышал на собеседника ладаном, запахом столь нелепым для нечисти.

- Ну что ж, серый, выкладывай свой вариант контракта.

И пока вервольф говорил, через мониторы прищуренных глаз Костромы бегущая строка всех человеческих чувств успела пройти аж несколько раз...

***

...Мобильная трубка заработала в режиме будильника в 7.00. Солнце, безвучно зевнув, откинуло одеяло на горизонте и явило миру свои серые, не самые чистые простыни. Какая мелодия могла быть у телефона фаната классического русского рока? Конечно в яблочко ответа на этот вопрос можно всадить не одну стрелу. Рейн, к примеру, расклеивал веки под "Прощальное письмо" Наутилуса Помпилиуса. Окончательно проснувшись и выключив телефон, он начал прислушиваться к своему внутреннему синоптику прогнозирующему положение дел на ближайшии 24 часа. Безымянный вещун, никогда не обманывавший Рейна в своих предсказаниях на рассвете, сейчас лишь мирно побалтывал ногою в своём тихом лесном пруду. Не самое большое количество звуков передергивающегося от холода утра решило увеличить урчание двигателя "мицубиши". Через минуту облизав его салон лучами фар к рейновскому бобику почти в плотную, едва не коснувшись его своими бивнями, подкатил франтоватый "Паджеро", . Взявшись за дверную ручку, Рейн стиснул зубы в ожидании приветственных укусов Мисс Утренней Холодрыги. Но хруст снега под ногами заставил их, пока не почищенных, раздвинуться в довольной улыбке. Запах снега прокрутил в его голове несколько особо счастливых дней из детской подготовительной канители последних чисел декабря. Тех дней когда он еще полной грудью дышал духом Нового Года, духом который с каждой зимой становился всё разряженнее. Резко хлопнувшая дверца стоявшего сзади джипа нажала на "стоп" на его мнемоплеере. Рейн повернулся к подошедшему. Люди с хорошим воображением, впервые встретив человека таких размеров, удивлялись ассоциации, которую тот порождал. Им почти слышался треск черепа медведя гризли в его ладошках или обиженное ворчание мамонта получившего пинок от этого субъекта. Особенно сильный шок вызывали очки в изящной оправе на профессорском лице этого гиганта, пульсировавшего пещерной мощью.

- Надеюсь ты не напрасно оттащил нас с хозяином от парижского камина в этот мороз... У нас и в феврале так не холодно как у вас сейчас. - водитель говорил на французском, откручивая крыщку большущего термоса. - Ты же знаешь, он уже не тот, что в молодости.

- Спит сейчас? - акцент у Рейна был не очень заметным. В воздухе повеяло очень хорошим кофе. И оба говоривших изо всех сил втянули в себя этот аромат.

- Поэтому и не вышел поздороваться с тобой. Я не стал его будить - после этого твоего звонка и последовавшего за ним бешенного перелета, он заснул совсем недавно. - француз, сам не имевший ничего против пластиковых стаканчиков, но знавший, что Рейн их ненавидит, налил ему кофе в крышку от термоса. - От таких метаний я и сам порядком вспотел. Видишь ли, даже легионеры и те стареют.

- Что ж, ворчать тебя научили так же хорошо как и стрелять. - Рейн отхлебнул из чашки. - Да только сегодня вечером оба эти знания вряд ли тебе пригодяться: будешь слишком занят в "Лидо" вместе с хозяином, покачивая на коленях юную мажорьетку и расплёскивая из хрусталя "Вдову Клико".

- Неужели всё так неисправимо хорошо?

- Похоже я растерял все причины сомневаться в этом. -

Рейн поставил пустую крышку на капот и с удовольствием потянулся. А его собеседник гигант чихнул. Звук этот в предрасветном студенном воздухе донесло аж до самого леса, откуда он возвратился смикшированный эхом. Рейн отметил про себя, что уже заметно посветлело. И скоро можно будет рассмотреть любого покидающего чащу. Однако Кострома заметил их раньше. Несколько почти неподвижных слипшихся темных пятнышек на вершине сливочно-белого холма.

- Ксавье?

- Да?, - француз резко встрепенулся, прогоняя сон за порог своего сознания.

- Эксперт конечно с вами? - Рейн вытащил из карманов пальто перчатки.

- Странный вопрос, разумеется. Как же без него? - удивился гигант.

- Тогда буди его. Раритет скоро будет здесь. - Рейн натянул лайку на руки и показал своей левой в сторону леса.

- Дьявол, а я уже хотел предложить тебе пари на то, кто первый разглядит твоего охотника за томогавками. Конечно, ведь твои линзы тоньше моих. - умехнувшись, француз снял очки и протер их.

Рейн нажал на левый указатльный палец подушечкой большого правого. И из перчатки вылезло бритвенно острое полукружье исскуственного ногтя. Ксавье с интересом наблюдал за манипуляциями своего русского друга, затем отвернулся и двинулся к джипу, чтобы объявить "Подъем!!!" своему спутнику, специалисту по редким музейным экспонатам, прибывшим вместе с ними из самого городу Парижу. Из "мицубиши" послышались приглушенные голоса. Сканер рейновского мозга сумел распознать отдельные выражения в этой французской тарабарщине: "...ждут...", "...горячий кофе, мсье", "...торопиться...", "...скоро он..." и т. д./п. Через минуту гигант снова был рядом с Рейном. Позади них, покряхтывая и в компании слов "merdre" и "foutre" из машины вылезал старик-архивариус - серое лицо с золотым пенсне, черная трость, синее дорогое пальто и длинные белые густые волосы.

- Bonjour, monsieur Dumont. - Рейн протянул старику еще не остывший кофе.

- Доброе утро, молодой человек. - Дюмон возвратил приветствие на русском, который у него был весьма и весьма сносным. - При упоминании вашего имени, господин Севастьянов, моё уже не молодое тело рефлективно готовится к дальним переездам. Где мы встречались в последний раз? В Трансильванской Быстрице или в Порт-о-Пренсе?

- Да, в последний раз на Гаити. Приношу свои извинения за то, что оттягащаю ваш организм бременем переездов, а ваш банковский счет грузом лишней наличности. Конечно, если...

- Это не ваш человек приближается к нам? - тема разговора была сменена Дюмоном вовремя.

- Он самый, - Рейн нахмурился, - Ксавье. Так на всякий случай. Если я поведу себя как-то неадекватно после того как подойду к нему и поздороваюсь, стреляй в него не раздумывая. Выпусти в него обе обоймы... Полагаю в них аргентум?

Гигант кивнул. Рейн ещё раз посмотрел на свой несомненно серебряный псевдо-ноготь и спрятал руку в карман. К тому времени Кострома преодолел уже половину растояния между ними. Проворная черная вошь на кипельной наволоче поля. И увидев, что Кострома идет не налегке, Кострома тихо с облегчением выпустил воздух из легких. Ксавье усиленно щурился:

- Ну что там? Может принести бинокль?

- Не надо, у меня свой в машине. Не хочу им пользоваться. В этом будет что-то грязное, предательское что-ли.

Гигант непонимающе хмыкнул. Старик молча цедил кофе. День потихоньку приходил в себя от регулярного приступа хронической ночной пассивности. Кострома приближался бодрым походным шагом. За его спиной уже без труда можно было рассмотреть мешок, который он удерживал правой рукой, как профессионал оставив левую свободной. Как только он начал взбираться вверх по холму, Ксавье расстегнул пальто, опустил обе руки в его карманы и широко расставил ноги. Абсолютная готовность к сюрприз-стрельбе, не вынимая пушек из пальто. Когда Кострома остановился в паре метров от Рейна и опустил свою ношу на снег, напряжение достигло такой плотности, что прибывшему пожалуй понадобилось бы мачете что бы прорубаться дальше. Однако стоит отметить, что академический прикид пожилого эксперта действовал несколько успокаивающе. И Рейн первым подошел к Костроме и приобнял его. "Живой... Не помню когда в последний раз я был так рад." - приветствие было искреннем или по крайней мере звучало так. Затем он поднял мешок и зашагал к Дюмону. Ксавье напружинился - Рейн двигался по линии огня, перекрывая Кострому. Однако "ПОЛНЫЙ ОТБОЙ" в рейновском взгдяде распрямил оба его указательных пальца. Кострома облизывал порез на правой ладони, понимающе ухмыляясь. Гигант проследил за "когтем истины" исчезающим под перчаточной кожей. Кровь, покрывшая его, не пузырилась и не дымила, как это полагается у нечисти. Рейн оставил мешок у ног старого француза и отошел немного в сторону. Пока Дюмон, присев, развязывал веревки, Кострома открыл дверь армейского джипа и сел в кресло водителя. А его друг следил за извлечением артефакта с жадностью деревенщины впервые оказавшегося в стриптиз-баре. И даже хрестоматийный прагматик Ксавье, отведя свой подозрительный взляд от Костромы, не мог не залюбоваться дымчатой патокой зимнего света, начавшей перекатываться на изогнутой матовой рукояти. Рейн сам не сообразил как оказался рядом с архивариусом и прикоснулся к лезвию. В голове у обоих застучали те сотни роковых ударов этого огромного топорища, которое из-за сильной дрожи в старческих руках, резко меняющей углы падения солнечных лучей, изумляло взор всеми цветами от артериально-алого до по-вороньему черного.

"Пресвятая Дева Мария, это он." - Дюмон прошептал, приклеившись взглядом к оброненному древнему орудию наказания. Кострома, оставлявший последние бастионы под натиском войск графа Дремоты, все еще находил в себе силы следить за ходом пьесы через зеркало заднего обзора. И когда он увидел и узнал выскочившего из "паджеро" коллекционера древностей, он подумал, что это обычный "галик" - продукт недавнего ночного недосыпа. Однако логика наотмашь отвергла способность даже его перевоспаленного воображения воссоздать с такой точностью походку, жесты и манеру двигаться. Потом Кострома услышал голос, который можно было узнать сразу без особого труда, хоть он в фильмах постоянно заглушался дубляжом. Пойти и взять у него для Вероники автограф, что ли? Засыпающему начало чудится, что он смотрит кино. Какой-то французский детектив. Вот они характерные крупно-объемные телохранители, старички нотариусы-ювелиры и конечно же он - самая настоящая звезда в роли крестного батьки. Ну все шло по канонам гангстерского кино конца девяностых. Был даже "лаптоп" для операции трансфера шуршиков с одного банского счета на другой. И обязательный контрольный звонок с мобильной трубы в банк на предмет проверки осуществления этой процедуры. Однако тхе-эндовских титров Кострома не увидел - заснул. Но скоро был разбужен, для того чтобы освободить Рейну место за рулем. Тот перед тем как завести машину замер на секунду, увидев "глок" с двумя обоймами, аккуратно уложенных на приборную доску.

- Спасибо, что "волыну" не посеял, она вместе со мной столько дел учудила. - Рейн бережно спрятал пистолет в кобуру под мышкой.

- Блин, когда расскажу Веронике кого сегодня утром видел - не поверит. Это действительно был он? Кострома посмотрел в след удаляющейся букашке джипа.

- Да, ты не обозналя. Можешь рассказать это своей крале. - Рейн тронул бобик с места. - Но не думаю, что это была бы самая неправдоподобная история, которую ты мог бы рассказать ей о своих последних сутках.

Веки Костромы опустились в согласии. Сил снова поднять их он в себе уже не нашел. Рейновское "Ща, разберемся с твоим Тартальей" и звук набора номера на сотовом были последним недослушаным куплетом колыбельной, под которую он отрубился.

Со дна как чернила прозрачного морфеева царства его вытягивало толчками. Сначала очень слабыми, даже во сне казавшимися, что почудились. Потом посильнее, ещё и ещё. И вот Кострому на воздух зловонной действительности потащил какой-то сухопутный Головоногий Билли. Ну конечно, Кострома попытался перекусить его щупалце, но просто не смог определить какую часть тела оно обхватило...

Рейн будил друга пять минут и четыре секунды. А добившись успеха в этом деле, перенаправил взгляд его всё ещё вусмерть усталых глаз на пару, стоявшую в метрах пяти от машины. Кострома впервые увидел Веронику за 386 дней до описываемых событий, начал общаться с нею 383 дня назад, спал с ней около 370 ночей, но до сих пор не мог привыкнуть к её красоте. Рейн умел приводить в чувство. Для Костромы увидеть её было всё равно, что потерявшему сознание как следует вдохнуть нашатыря.

- Сколько я спал? - Кострома любовался закатным солнцем, слегка пробившимся через облака, чтобы поласкать густую платину вероникиных волос, опустившихся до самых идеально обтянутых красной лайкой ягодиц.

- Думаю часов десять. - даже бандерлоги, внимавшие Каа, были гораздо активнее Рейна, в тот момент рассматривавшего божественно выточенный утёс грудей, взымавшихся из под синего бархата мотоциклетной косухи. - Тебя бы не понял только мертвый евнух, если узнал бы на что ты пошел ради неё... Ладно оставим это. Как видишь, я в точности выполнил всё, что обещал.

Только сейчас Кострома узнал человека, стоявшего рядом с Вероникой. И снова кино. На этот раз индийское с чересчур засахаренным хэппиэндом и униженно-опозоренными злодеями. Набриолиненные назад волосы Тартальи и растительность охватывавшая широким и густым кольцом его высокомерные губы и подбородок не смотрелись в наборе с бегающими глазами на бледном лице, заимевшем выражение-ассорти из стыда, испуга и замешательства. Правая рука с дорогим коричневым кожанным кейсом нервно поддергивалась. Левая перчатка черного цвета сплелась с длинной и изящной молочно-белой девичьей кистью. Ни Тарталья, ни Вероника не разглядели подъехавших к аэропорту из-за тонированных стекол на БМВ. К тому же им было неизвестно в какой из десятков прибывающих машин те будут. Это дало Рейну и Костроме возможность неторопливо и с комфортом наблюдать за агонией честолюбия у хищника, вынужденнего расстаться с добычей.

- О'кей, пора, а то время киснет. - Рейн выбрался из машины с грацией прожигателя жизни, которого судьба уже устала баловать.

- Ника. - Кострома позвал негромко, но она услышала, вырвалась из паучьего захвата Тартальи и в следующую секунду зубами испытывала на прочность язык своего мужчины.

В этот момент своим взглядом Тарталья мог истирать в пыль алмазы или составить достойную конкуренцию Зевсу Громовержцу. Рейн, стоявший с вытянутой за кейсом рукой, успел насчитать поблизости с полдюжны его "гоблинов", только и ждущих хозяйского "фас". Отдав чемоданчик, хозяин "ЭроГалактики" получил взамен совет:

- Смотри не сорвись, Андрон. Сейчас много безопаснее отнять голыми руками кость у голодавшей неделю собаки Баскервилей, чем Веронику у Костромы... Этой ночью он утратил чувство страха.

- Во б.., и кто мог подумать, что у этого отморозка ТАКАЯ крыша. - Тарталья украсил асфальт очередной порцией слюны.

Через таможню и паспортый контроль они прошли как раскаленное шило сквозь шматок масла. "Наверное я всё-таки умер или грежу в предсмертной конвульсии. - пессимизм Костромы все-ёщё боролся за право на черную концовку. - Это ведь типичный кинематрографический монтаж - когда режиссер со сценаристом, стараясь пощадить зрителя, ампутируют у фильма скучные подробности."

- Ветра же нет, что ты крутишь своим флюгером? - Рейн протянул любовникам их билеты.

- Ищу Старика Хатабыча. Кто-то же должен быть ответственен за это волшебство.

- Сегодня его обязанности исполняют я и мои связи. И ты честно заработал весь этот щелк, по которому катиться сейчас хрустальный шар твоей судьбы... Может ты ещё и раскажешь мне об этой ночи когда-нибудь...

- Когда-нибудь... Может когда-нибудь... Не сейчас... - Кострома отвел взгляд, пряча руки в карманы. Но от липкого взгляда Рейна не ускользнули ожоговые шрамы на ладонях его друга. Шрамы не выглядели свежими, скорее казались многолетними. Рейн не помнил, чтобы он видел их вчера.

- Конечно, конечно... Ты поторопись... Борт из-за вас задержали... А я не прощаюсь. - Рейн посмотрел на Веронику. - Береги своего Клайда, Бонни. - Потом резко отвернулся и начал процесс своего сплавления с толпой.

Количество деловых людей не верящих в идеально прошедшие операции очень велико. Однако Рейн не входил в их число. И это нельзя было возложить ни на прагматичность, ни на романтику, не всегда мирно сосуществовавших в нем. Способность верить в карамельные финалы пришла с жизненным опытом и рейновская память лелеяла несколько дел обтяпанных настолько гладко, что по сравнению с ними кожа модели-нимфетки показалась бы грубой наждачкой. И Рейн намеривался пополнить эту колекцию ещё одним случаем, когда его "мобила", проснувшись, завибрировала. Вибрация не понятным образом перешла на сердце, заставивь его биться быстрее. Узнав номер телефона звонящего и нажимая кнопку "yes", Рейн сделал мысленный приветственный поклон Госпоже Беде, перед которой если верить поговорке не стоит держать ворота запертыми. Голос Тартальи подействовал на рейновский локатор неприятностей также как загоревшаяся лампочка действовала на рефлексы павловской овчарки - рот наполнился черезчур кислой слюной.

- ...и мне по*** что его крышует сам... Мои пальцы уже растопырены для нового базара... Для меня отпустить этого ублюдка с Вероникой равно что весь свой авторитет дерьмом разграфитить... - Рейн словно воочию видел как истерика пытается вырвать трубку у Тартальи.

- Андрон, гаси свой мангал - углями по бензину стреляет. Или ты уже выдал свои размеры вашему штатному гробовщику? - Рейн мчался по коридорам взлетного терминала с особой "корочкой" в вытянутой руке на случай попыток задержать его.

- Засори хлебало, я никого не боюсь. Он приказал мне отпустить эту шлюху и отдать сто кусков этому Ерёме. Сделано. На их похороны никаких бабок не жалко. А вообще как думаешь, хватит? Тебе как церемонимейстеру этого отходняка должно быть виднее. - это были последние слова Тартальи до того как он положил трубку.

Имей пушечное ядро чувства, оно бы зауважало то ускорение, с которым Рейн вылетел на взлетно-посадочную полосу. И замедляя свой бег, он начал проклинать всех богов - естественная реакция крупно проигравшего. Рейн опоздал всего на четверть минуты. И часть охранявших Тарталью при встрече троглодитов теперь контрольными беззвучными выстрелами разряжала свои беретты в лежащих на земле Кострому и Веронику. Рейна, приземлявшегося в кисель подтаявшего снега и крепно обнятого отчаянием, на миг посетила странная мысль: для того, чтобы исправить неисправимое необходимо как можно быстрее положить эту четверку киллеров. В следующую секунду он уже осознал нелепость этой мысли. Но предлагаемое ею средство так понравилось Рейну, что он не смог им не воспользоваться. Ему всегда был по душе скоростной веерный огонь, своей техникой и скоростью которого Рейн небеспричинно гордился. "Глок" прокашлял девять раз за три секунды. Хотя и солдатам Тартальи тоже следует отдать должное - один из них, перед тем как встретить своей верхней губой пулю, успел даже выстрелить и попасть в плечо лежащему и труднодоступному Рейну. Правда бандит лишь в очередной раз подкрепив репутацию фирмы, у которой Севастьянов купил себе бронежилет. За спиной из здания уже послышались крики и следовало поспешить. Ведь одному из огоризонталившихся пуля вскрыла яремную вену и он, трепыхаясь лещем на жаровне, фонтанировал кровью в направлениях от зюйд-вест до норд-ост. Задержку рейса Земля-Ад нужно было прервать последними двумя пулями. И Рейн сделал это не из милосердия, а из любви к окончательности в любом деле. Однако и эти выстрелы не поставили последние знаки препинания в этой истории. Раздавшийся сзади голос словно приставил ствол к затылку Рейна:

- Ну как же так, Валера. Почему удача опять повернулась ко мне жопой. Разве я её не отработал.

Рейн с большим напрягом узнал Кострому в стоящем перед ним на коленях человеке со снежно-седыми волосами. "Чеченка" теперь лежала на снегу и не скрывала этого незамеченной в нем утром перемены. Недоумение в глазах горевших на лице с маской из еще незапекшейся крови не разрешало взгляду Костромы сместиться в сторону. Сейчас нужно было что-то сказать, выдать соболезнование, ругать себя, просить прощения. Но все это вышло бы суррогатом. А если все слова кажутся глупыми, народный опыт рекомендует помолчать. Конечно девяносто пять процентов разума Рейна скорбели, но остальные пять работали в авральном режиме над вопросом:"А как, он выжил после такого арт-обстрела?" Вся куртка Костромы из дыр от пистолетных выстрелов сыпала птичьим пухом кое-где слипшемся в красном. Да никакая броня не спасла бы его. Краем глаз Рейн заметил двух милиционеров выскочивших из тех же дверей, что и он две минуты назад, поэтому бросил "глок" и начал медленно поднимать руки, неотрываясь глядя на стражей порядка с АКМами в руках. Кострома же смотрел на свою Веронику, покоившуюся на мокром бетоне лицом вниз с большой раной на затылке. Рейн признал себя должником провидения за то, что в его памяти лицо этой девушки останется живым и необезображенным. Когда он снова опустил глаза на Кострому, на него уставилась Смерть. Смерть в своем трехглазом обличьи - два глаза из которых человеческих, а третий - черная и непроглядная бездна дула пистолета, совсем недавно палившего в человека теперь его державшего. "Когда-нибудь это все-равно должно было случиться при этом твоем образе жития-бытия... Видно рюзак с моими личными грехами пошел по швам. А этот Воронов уже второй раз имеет меня со стволом." - Рейн закрыл глаза готовясь в долгой прогулке по длинному тонелю с яркой световой точкой впереди. Из далекого далека донеслись крики милиции, численность которой, судя по количеству голосов, существенно увеличилась:

- Оба на землю и руки на затылок!... Легли оба или стреляем!...

- Ну а это никчему. Я куда быстрее и точнее. - в голосе Костромы на секунду из черного омута горя показалось превосходство.

Точный смысл этих слов дошел до Рейна быстро, но недостаточно для того, чтобы, открыв глаза, успеть вовремя в прыжке дотянуться ногой до "люгера" Костромы. Весь миллион лет пока Рейн летел на Кострому, тот смотрел на него взглядом человека на 175 процентов уверенного в своем на 200 процентов верном решении. Итальянский ботинок ударил по русским пальцам в тот момент, когда немецкая пуля целиком покинула свое последнее убежище в первом и последнем полете через мышечные, костные и мозговые ткани. У одного молодого сержанта сдали нервы и он дал короткую очередь из автомата. Однако, на не очень то и желаемое счастье того упавшего, что остался жив, пули прошли выше, никого не задев. Рейну не удалось выбить у Костромы пистолет. Когда милиция подбежала к ним, "люгер" так и остался у него во рту как капканом зажатый зубами. И люди в серой форме ещё долго слышали неприрывный стон бессилья исходивший из стиснутых челюстей Рейна Нерасторопного.

***

Восьмидесятые застряли в этой забегаловке. И это были самые настоящие восьмидесятые с двумя неработавшими трехлопастными вентиляторами на потолке, коричневой шестиугольной плиткой на полу и с лета неубраной липучкой для мух на стенах. На царапаном многие годы пластике стола с длинными и круглыми стальными ножками лежали неизменные стеклянная пепельница и такие же солонка и перечница. Бьющим в глаза контрастом и анахронизмом над ними высилась граненная смирноффская поллитровка, распечатанная, но всё еще полная. Рейн, сидящий за этим столом и вращающий между пальцами рюмку, готовился, как сказали бы богемные пижоны, к очередному сеансу ментальной терапии через радикальную релаксацию. Ну а в народе это называли ещё одним запоем. Рейн поставил своего "одногого целителя" на стол соседствовать с полубатоном докторской и принялся изучать узоры на урожденно похоронно темносиних занавесках, после шестидесяти стирок наконец принявших нераздражающий зрение голубой цвет. Когда он вернул взгляд обратно на свои "медикаменты", он увидел Кострому сидящего напротив него.

- Расслабься, я прекрасно осознаю, что вижу тебя конкретно живым из плоти и крови. - Рейн достал из кармана пальто ещё одну рюмку и, наполнив ее, подтолкнул к своему другу. - И это не из-за того, что я пока трезвее любого монаха в начале поста.

Кострома заставил сосуд низко поклониться его носу и налил себе ещё, продолжая молчать.

- А теперь объясни за что Господь Бог высадил тебя из своего экспресса в Рай.

- Решил проехать зайцем. - тихо бросил Кострома и следующие пятьдесят грамм водки двинулись в исследовательский поход в глубины его желудка.

???

- Отдал свой билет-абонемент Филимону Белому Клыку.- Кострома принялся жевать колбасу.

- Знаешь, давай перемотаем кассету на начало и погоним киношку с того места, где я бросил тебя помирать, а сам трусливым дерьмом ретировался.

И когда третья полусотка отправилась растворяться в крови, которой уже неделю как полагалось застыть и свернуться, Кострома начал говорить. Говорил спокойно быстро, но предельно ясно без единной упущенной детали или подробности. Рассказ не занял много времени, но на это время Рейн превратился в голодное создание, питающееся только человеческой речью. И к началу повествования создание это выглядело не евшим несколько дней.

- ...Из той церковно-славянской тарабарщины, на которой он объяснял своё условие передачи топора я понял, что должен согласиться отдать ему какое-то "Зерно Смерти", без которого он не может сигануть из этого мира в Царство Мертвых. Только согласиться - и заберет он его сам. А когда я его спросил - шо це за таке "Зерно Смерти", он усмехнулся и сказал только, что без него я стану бессмертным... Раздумывал я не дольше времени отпущеному глазу на одно миганье и, взявшись за раскаленный секач, почувствовал... Проклятье, я не поэт и филосов, чтобы описать это. Пожалуй даже наркоторчок-ветеран меня не поймет. Ну как будто Филимон начал высасывать из каждой моей клеточки некую субстанцию, что цеплялась за своего хозяина, не желая его покидать. Через несколько секунд мой мозг самоотключился, отказывавшись переносить такие ощущения. Потом наверное сработало очередное реле пробуждения в моем организме и я заново обнаружил себя стоящим на плахе и держащим топор в своих руках с двумя почему-то зажившими шрамами от ожогов. Факелы на стенах снова горели и если угрожали погаснуть, то только по естественной причине израсходованного горючего. Перерубив топором цепь наручников, подобрав пистолет и не ожидая горячего кофе в постель я решил покинуть Хилтон Крамугорских. That's, как говориться all.

Рейн, проследив как последняя капля водки срывается с края бутылочного горлышка и воссоединяется со своими товарками в его рюмке, произнес:

- Вообще то через пространство меж моих ушей уже проходило некоторое количество мифов и легенд с упоминнанием этого "Зерна Смерти" или его эквивалента - "Вечного Недуга". Ещё крошители мамонтовых черепушек считали: появляясь на свет, мы уже больны той самой болезнью, которая заставляет нас стареть и в конце концов умирать. И до сих пор геронтологи не сдаются и ищут тот саый эликсир бессмертия. Тот самый, что средневековые алхимики допустили теоретически возможным для производства... Я знаю, теперь ты веришь мне, что за последние несколько лет лично мне довелось увидеть много такого, от чего даже бюсты Маркса и Энгельса, двух крутых материалистов, начнут заикаться. Но я никогда не думал о реальной возможности квасить горькую с бессмертным... Черт, если бы сам не видел как твои мозги выплеснулись на снег ни за чтобы не поверил... Постой, постой. Ты у нас получается теперь и неистребимый тоже. - и пока смылс, сделанного им же самим предположения, начал доходить до Рейн, его глаза увеличились в масштабе почти 1:1,5. А лицевые мышцы разтянули экспандер губ до предела. - Как же так вышло, Серый.

- Я тут пару дней назад примерил на себя роль аналитика. Поразмышлял маненько и разродился сдедующим резюме: вынимая из меня глисту грызущую мою молодость, Филимон должен был очистить в себе какое-то "поле", чтобы культивировать там это гниение и убраться к чертям или ангелам. Очистить от чего-то, сечешь. Полагаю, это "что-то" и есть моя теперешняя треклятая сверхброня, которую он оставил мне взамен. - Кострома одарил пустое бутылочное стекло взглядом сожаления.

- Не гоже так ругать, самый величайший из всех когда-либо делавшихся подарков. - Рейн все-ещё не мог прийти в себя из-за открывающихся перспектив. - С этим даром ты можешь такие коленца выкинуть!

- Планету завоевывать я не собираюсь. - не куривший до этого Кострома достал сигарету из пачки "Примы" - в свете последних событий ему заботиться о здоровье не имело никакого резона.

- Нет, светиться тебе никчему... Тебя что, и сжечь нельзя? - мозги Рейна еще не полностью абсорбировали настоящее положение вещей и здравый смысл пока сопротивлялся.

- Не представляется возможным. Я попробовал. - Кострома вытащил из-за пазухи последний номер "Областного Вестника" и протянул его Рейну.

Ему, обладавшему в совершенстве техникой скорочтения, было достаточно пары секунд, чтобы не только прочесть, но и переварить статью о убийстве крупного местного авторитета и кандидата на звание вора в законе, Андрона Колесницкого, известного в уголовном мире также по кличке Тарталья. Убийстве страном и загадочном: как свидетельствуют тяжело раненные, но оставшихся в живый, двое из пятерых телохранителей Колесницкого, некто, густо обвешаный гранатами, сумел, не смотря на все старания его охраны, приблизится к Колесницкому, пытавшемуся срочно покинуть город, достаточно близко и взорвать себя вместе с ним. Самом необъяснимым было того, что ни тела этого "камикадзе", ни его останков, обнаружить не удалось.

- А ты подсуетился, как я погляжу, - Рейн почесал недельную щетину на щеках. - Сколько дней уже ничего не читаю и жизнь серьёзно меня обогнала.

- Я же язычник и не верю этому библейскому "Аз Воздам". - Кострома с большим одобрением в очах встретил ещё одну "смирновку" появившуюся на свет из споривной сумки Рейна. - Скажи, брат, а Небеса на самом деле есть?

- Думаю, да, - ответивший говорил искренне, но как о чем-то ему недоступном.

- Значит есть и причина, по которой стоит искать смерть. - и Рейна захлетнуло тоской из глаз Костромы. Не будучи телепатом, он почему-то понял о чем думал его друг, сидящий напротив него и изредка освещаемый мертвенным голубоватым светом автомобильных фар через ситцевые занавеси столовой номер 9. Кострома вспоминал вкус локонов Вероники на своих губах, всегда попадавших туда в самый разгар французского поцелуя.

Февраль 2002.