Алентьев Александр Юрьевич : другие произведения.

Уфо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

ОПЫТ ПОКАЯНИЯ

В ЭПИСТОЛЯРНОМ ЖАНРЕ

или

ПИСЬМА К ДОЧЕРИ

В ПОЛНОЛУНИЕ

Уфологический бред

Неизвестные комментарии к

Артуру Кларку и братьям Стругацким

   Предисловие редактора рукописи.
  
   Эта рукопись попала ко мне при странных обстоятельствах, о которых я сообщу позднее. Рукопись представляет собой тетрадь с отрывными листами, которая служила, по-видимому, для написания неотправленных писем. Как редактор, я счел целесообразным пронумеровать письма и расставить некоторые пометки об особенностях текста, сохранив в неприкосновенности авторский стиль и знаки препинания, чтобы можно было при чтении составить наиболее полное представление об этой странной рукописи.
  
  

Письмо 1.

  

(Написано фиолетовой шариковой ручкой, твердым, ясным почерком).

   Здравствуй, мое самое любимое существо во Вселенной. Я надеюсь, что когда ты вернешься в наш беспутный мир, ты прочтешь эти письма, хотя, наверное, тебе уже будет все это неинтересно.
   Ты помнишь, когда был Голос, все замерли, и стало тихо, как ночью. Кто торопливо крестился, кто испуганно пялился в небо, но все чувствовали, что наступает новая эра. Ты помнишь, было так и сказано: "Наступает великий праздник для человечества..." Как это странно вспоминать сейчас, глядя в окно на пустую улицу. Праздник! Да, конечно, если говорить о человечестве, может быть, они и правы. Если говорить о наших детях, которые будут жить в лучшем мире, они правы, конечно, правы. Но как тяжело сейчас нам без них, мне без тебя! Да, если рассуждать здраво, без эмоций, наш мир, мир ваших родителей, мир твоих родителей обречен. Поэтому наш мир должен уйти и дать дорогу другому. Все правильно, но как-то жестоко, не по-человечески. Так страшно чувствовать себя плесенью, обреченным и вымирающим видом.
   И все-таки, ведь я же твой отец. В тебе - половина моих хромосом, и никуда от этого не деться. В тебе половина моей души, черт побери! Почему же я должен гнить на этой вонючей свалке? Да, мы все грешили, и я грешил, и ты это знаешь, но разве ваш Исход это не грех по отношению к нам?
   Нет, я все-таки постепенно схожу с ума в этом большом сумасшедшем доме. Ведь я же сам благословил тебя. И этого мне не смогла простить твоя мама. Ты знаешь, где сейчас она? Конечно, тебя это мало интересует, но представь себе - в Союзе Женщин за Стерилизацию. Она там какой-то ответственный секретарь.
   Ну вот, по радио объявили, что опять отключают электричество. Через десять минут начнется стрельба на улицах, крики, лай, взрывы... О, Господи!
  
  

Письмо 2.

  

(Написано фиолетовой шариковой ручкой, почерк размашистый,

много зачеркнутых слов и вставок)

  
   Здравствуй, моя доченька, мой родной и любимый заяц. Я все равно буду тебя так называть, хотя ты, наверное, уже сейчас старше меня на тысячи лет. По крайней мере, по своему разуму я перед тобой ребенок, а не ты. Но я - твой отец и, поэтому, имею право! А письма я пишу, потому что мне так легче, хотя я знаю, что они не дойдут. Но я чувствую, что надо описать все, что прои­зошло после Голоса, потому что больше нет того мира, который мы ненавидели и любили, потому что когда вы вернетесь, вам придется помнить и хоть чуть-чуть, но любить, хотя бы с высоты вашего знания, весь этот агонизирующий мир вашего и нашего прошлого. Я опять начинаю срываться на высокий слог, но, надеюсь, ты простишь меня.
   Я не знаю, как ты восприняла Голос, но я был ошарашен и подавлен. Я много раз говорил тебе, что я мечтаю о том времени, когда к нам придет помощь из Космоса, и нас рассудят и научат, как жить дальше, но разве можно было подумать, что это случится так скоро и с такой безжалостной логикой? Когда было сказано, что они возьмут для обучения наших детей десяти-двенадцати земных лет, я сначала обрадовался, что ты сможешь попасть в их число, но потом начался панический, животный страх за тебя. И тогда я увидел прекрасный город, в котором будете жить вы, когда вернетесь, увидел тебя, повзрослевшую и подросшую. Ты летела над деревьями, свободно раскинув руки, и смеялась так светло и заразительно, как никогда не смеялась даже маленьким ребенком. И в то же время я слышал Голос, который учил нас, чтобы мы желали добра хотя бы нашим детям и спокойно отпустили их, не травмировали их души отказом. И еще: "...если уйдут озлобленные, вам не будет покоя".
   Ты знаешь, когда был Голос, я ехал в троллейбусе. Троллейбус остановился, и все замерли. Я стоял с закрытыми глазами и, когда Голос кончился, тоже был в оцепенении. Вывел меня из этого состояния вопль женщины, как оказалось, лет тридцати пяти - сорока
   - Детей! Воры! Откройте дверь! Они его украдут.
   Полные отчаяния глаза за толстыми стеклами очков, слезы.
   Набитый телами салон троллейбуса тут же пришел в броуновское движение и загудел ульем.
   Пожилой гражданин в кепке, наливаясь багровым цветом, кричал:
   - Мы не допустим! Мы их танками, ракетами!
   Парень лет двадцати пяти - своему соседу:
   - Отловить и морды набить этим пришельцам... Слышал анекдот?
   Женщина с сумкой продуктов, растерянно:
   - Как же так? Мы их кормили, поили, и вдруг отбирают?
   Другая женщина лет сорока, с двойным подбородком, бочкообразная, беспорядочно вращаясь в разные стороны, отчего волнами расходились колебания ближних тел, конечно, откликнулась:
   - И кто? Какие-то инопланетяне, уроды?
   Будто, если не инопланетяне, было бы легче?
   - А почем вы знаете, что уроды? - это прыщеватый парнишка лет пятнадцати.
   - Уроды, карлики, в газетах писали, год назад.
   Ах, эти газеты, все-то они предвидели.
   Плачущую женщину успокаивал седоватый мужчина:
   - Да они сами не пойдут. Зачем им эти пришельцы? У них своя голова на плечах.
   - Не пойдут? - тут же взвился на дыбы багровый гражданин, - Да вот такие как этот, - он ткнул пальцем в прыщавого парнишку, - куда угодно сбегут, кого угодно продадут, отца родного, родину. Ремня им, ремня!
   Лысеющий интеллигент с книгой под мышкой втолковывал окружающим:
   - Это высокоразвитая цивилизация. Они обогнали нас на тысячи лет. Им наплевать на ваши ракеты!
   - А че ж тогда детей отнимают, ежели обогнали? На кой им дети-то? - сварливым голосом возмущалась над общим хором дама с золотыми серьгами.
   А ветхая согнутая старушка вдруг поднялась с заднего сиденья, выпрямилась и неожиданно громким и сильным голосом про­говорила:
   - Пришел Страшный Суд! Свершилось! Вижу тебя, Господи, в белом одеянии и силу твою великую! Кайтесь, грешные! Час настал! - и, перекрестившись, твердым шагом вышла через открывшуюся заднюю дверь. И тотчас все вслед за ней, толкаясь, полезли из троллейбуса.
   На улице было очень много народа и тихо. Почему-то переговаривались шепотом. Кто торопливо крестился, кто с ужасом смотрел в небо. А в небе гроздьями проплывали ослепительно-белые диски, пирамиды, цилиндры, и, покачиваясь из стороны в сторону, осенними листьями опадали где-то за домами.
   - И правда, пришельцы, - шептала полная девица с завитыми волосами. Пот катился у нее по лицу крупными каплями, промывая дорожками слой пудры и косметики. Пожилой мужчина, чувствуя ко мне необъяснимое доверие, дышал мне в лицо несвежим запахом испорченных зубов и табака. Он шептал:
   - А ведь знаете, когда они вернутся, мы будем им до лампоч­ки, как муравьи, да?
   Один из дисков, испуская тошнотворный запах горящей серы, стал опускаться прямо в сквере,метрах в пятидесяти от места, где мы стояли. Толпа с воплями ужаса, давя и топча падающих, бросилась прочь. Я нырнул в подворотню, спасаясь от бегущих тел и пошел между домами к тому девятиэтажному уродливому зданию, где была ваша квартира. И правда, разве не уродлив бетонный параллелепипед, продырявленный окнами и увешанный балконами? А мы разве не похожи на этих бетонных мастодонтов, лишенных легкости и изящества, без проблесков разумной жизни в геометрической правильности прямых углов и прямых линий? Похожи. И нам уже не привить ни гибкости, ни ума. Мы закостенели, мы каменные изваяния, биороботы со скрипящими суставами и испорченным переключателем одномерных программ поведения. Конечно, они правы. Мы должны уйти, освободить место вам, детям. Но, черт возьми, как это неприятно, уходить!
  
  

Письмо 3.

  

(Зеленой ручкой, неторопливо, разборчиво).

  
   Милая моя, мой длинноногий кузнечик, здравствуй. Пока пройдут те десять лет, которые ты проведешь в обучении на их пла­нете, меня уже не станет. Наверное, не только меня, но всех нас, тех, кого ты видела и не видела здесь, кого любила и не любила. Мы все друг друга передавим, передушим, как вредные кровожадные насекомые.
   Вот, например, статья в сегодняшней газете. Интервью с активистом общества Не-Трезвости.
   "К.Н.: А что же вы рекомендуете?
   Н.П.: Пейте! Пейте больше, больше! Самогон, водку, бормотуху. Чем хуже, тем лучше! И, главное, помните, что зачать ребенка нужно только в пьяном состоянии. Пусть родятся уроды, но это будут наши уроды, и никто их у нас не отнимет!"
   До чего мы докатились, девочка моя!
   Я обещал описывать все, что было после Голоса. Ну так вот, когда я позвонил в дверь вашей квартиры, ты была уже дома, дома была и твоя мама. Она и открыла дверь. Вопреки моему представле­нию, что сейчас она спустит меня с лестницы, или, по крайней мере, разродится скандалом, она молча пропустила меня в прихожую. Еще, снимая ботинки, я услышал твой голос в комнате. Когда я прошел в комнату, я увидел тебя и рядом странную человеческую фигуру, как бы одетую в светящийся туман. Ты скользнула по мне взглядом, но практически не обратила на меня никакого внимания и продолжала смотреть на пришельца. Я услышал не ушами, телом, затылком его ровный, бесстрастный голос, напоминающий голос диктора:
   - Если ты, отец, действительно любишь и хочешь ей добра, не удерживай, она пойдет с нами.
   И только тогда ты обратила на меня внимание и заглянула мне в глаза.
   Ты сказала:
   - Папа...
   Но я уже понял, что ты не принадлежишь ни мне, ни матери, ни этому миру. Ты, избалованная любовью и издерганная ссорами родителей, такая непоседливая, непослушная, сейчас была спокойна и уверена в себе. Сейчас ты знала, что ты хочешь, и никто ничем не смог бы остановить тебя.
   Я, пытаясь сохранить хотя бы видимость чувства собственного достоинства, промямлил в пространство:
   - Может, мы все-таки поговорим, обсудим.
   - Нет смысла, - прогудел в затылок пришелец.
   Я молча обнял тебя и поцеловал в висок, ты отстранилась.
   - Ну, в последний раз, - сказал я и стиснул твое тельце, прижав пушистую голову к груди, потом поднял твое лицо, провел по нему ладонью и поцеловал в глаза, а потом в лоб, а потом отпустил тебя и сказал:
   - Иди.
   Зачем я все это рассказываю? Я не думаю, что ты все забудешь, но может быть, хотя бы с исследовательской точки зрения, тебя заинтересуют мои ощущения в этот момент. А было такое чувство непереносимой утраты, что казалось, это сон и нужно проснуться, потому что не может такого быть наяву. И так же, как во сне, сквозь вату и туман, потом кричала твоя мама, плакала, билась в истерике, ты ее обнимала, утешала, потом повернулась к окну, взяла пришельца за руку, и, превратившись в сноп света, растворилась в темнеющем небе. А потом был скандал, давно знакомый тебе, грубый, грязный, с взаимными обвинениями, оскорблениями, битьем посуды и валерьянкой. Я, вместо того, чтобы хоть как-то утешить твою маму, тоже кричал, махал кулаками и в конце концов хлопнул дверью и ушел. Когда я спустился по лестнице, воняющей кошачьей мочой, и открыл дверь подъезда, я увидел как в сумеречном предвечернем небе поднимались и исчезали, словно растворяясь в воздухе, светящиеся фигуры, диски, шары, пирамиды. Они увозили наших детей, а в одном из этих кораблей улетала ты.
   В тот же вечер я узнал, что Инга, ну та женщина, из-за которой я расстался с твоей мамой, была Наводчиком.

(Дальше - несколько слов зачеркнуто).

  
  

Письмо 4.

  

(Также зеленым цветом, но более неразборчиво,

с большим количеством зачеркиваний и вставок).

  
   Здравствуй снова, моя родная. Ты представляешь, когда я вчера писал тебе письмо, ко мне ввалилась банда вооруженных ребят из объединения "Беспамятство" и потребовали у меня книги. Они, видите ли, вчера жгли библиотеку напротив, и кое-кто им сообщил, что я, дескать, вытаскивал из огня запрещенную литературу. Ты знаешь, ведь теперь запрещенной является вся историческая, философская литература, и, конечно, художественная. Активисты объединения "Беспамятство" справедливо полагают, что технические, научные и медицинские книги пришельцам не понадобятся. Но эти идиоты решили, что они нагрянули как снег на голову, и что я их не ждал и не готовился. Ха! Я уже давно кое-что зарыл под нашей любимой березой (вернешься - откопаешь), а кое-что запаковал в обложки научно-популярных и технических изданий. Ну, они поковырялись, посовещались, нашли книгу кулинарных рецептов, которую квалифицировали как историческую, торжественно сожгли у меня на глазах и взяли штраф за хранение запрещенной литературы в размере двух банок консервов (весьма существенная дыра в бюджете по нынешним временам). Самое главное, что из-за этих баранов с пушками я не успел дописать письмо до наступления комендантского часа. А во время комендантского часа не рекомендуется сидеть за столом с зажженной лампой и что-то писать - опасно для жизни.
   Ну да ладно, Бог с ними. Я хотел тебе немного рассказать об Инге.
   Тебе это может быть больно, неприятно, хотя, наверное, теперь это все равно, ведь мы вам до лампочки, правда? Но если отбросить этот игриво-неловкий тон, если серьезно, кому нас судить, как не тебе? И если это все-таки Страшный Суд для нас всех (а ведь действительно страшный!), пусть судьей будешь ты, а, поэтому, именно тебе нужно знать все о нас.
   Мы познакомились после очередного из этих бесконечных концертов. Она подошла ко мне после выступления и предложила выступить у них в школе. Молоденькая учительница, свободная, уверенная в себе. Естественно, я сразу отметил ее стройную фигуру, тяжелые волосы, тонкие черты лица, и, конечно, не смог отказаться. Наоборот, мы проговорили еще полчаса на неопределенные темы и расстались друзьями. После выступления в ее школе, где я совершенно провалился и выглядел круглым идиотом, мы встретились еще раз, потом еще и еще. Конечно, она знала, что я женат, что у меня уже дочь-школьница, но что-то в наших отношениях было такое свежее, сильное, что не позволяло нам расстаться. И вот уже мы вместе едем в отпуск, в Прибалтику, потом (мир не без добрых людей) обо всем узнает жена, потом начинаются эти скандалы с грязными ругательствами и битьем посуды, достойным завершением которых становится мое позорное бегство из дома, без "до свидания", с идиотской запиской на столе. Банальная и глупая история, правда? Но тем не менее, когда-то мы все были уверены, что это и есть наша жизнь.
   Когда-то я гордился тем, что не принимаю правил игры, которые навязывает нам существование в обществе. Со временем это все прошло. Я стал играть в те же игры, жить той же жизнью, заботиться о престиже, карьере, завидовать более удачливому, участвовать в дрязгах и склоках в семье и на работе, скандалить в очередях, а потом перебирать в руках добытые с боем товарные карточки и сладострастно представлять себе будущие вещи, жабиться сослуживцам, рассказывая разные интимные подробности о моей жене. В один прекрасный день я понял, что на пути вверх по служебной лестнице я раздавил, уничтожил конкурента, человека, причем теми же методами, которые ненавидел. Спасибо Инге. Она не дала мне сойти с ума. Она убедила меня бросить все, работу, концерты, да и семью тоже. Видишь, какой у тебя никчемный отец? От такого только и нужно было бежать, да подальше, хоть на другую планету.
  
  

Письмо 5.

  

(Два слова зеленой ручкой, затем ручка кончилась, остальное - синим цветом.

В почерке ощущается некая дрожь, затем почерк твердеет,

а к концу письма становится все торопливей и неразборчивей).

  
   Здравствуй, мой заяц, длинноногий и длинноухий. А пишет тебе твой непутевый папаша, который не только бросил тебя с мамой в давние времена, но и вчера, написав письмо, где каялся и пытался выгородить сам себя, да, вчера напился вдрызг, до провалов в памяти и утренней разламывающей головной боли. О-о-ох! Все же мы, люди старой закалки, - дрянной народец. Ох, дрянной, да еще и сентиментальный! Так и норовим поплакаться в жилетку пьяными слезами. Дай Бог, чтобы вы были лучше! Да вы и будете лучше, обязательно, не зря же вас увезли, а нас бросили здесь подыхать! Вот годика через два мы все друг друга перережем, воздух чище станет, вот тогда и вы появитесь, на чистой, свободной землице, новые хозяева. Хотя нет, судя по последним месяцам, вам придется еще много чего разгребать и вычищать; весьма неблагодарная работа! Я вот о чем. Сейчас все популярнее становится партия Серо-Зеленых. Помнишь, как мальчишки из партии Зеленых собирали по квартирам деньги на посадку деревьев в нашем районе. А теперь эти же мальчишки, только уже двадцати-двадцатипятилетние бугаи в серозеленой форме кувалдами разбивают очистные сооружения, построенные их же усилиями, чтобы потравить рыбу в реке, задушить последние, еще не задушенные леса и земли. Великий лозунг настоящего времени: "Чем хуже, тем лучше!" Вот тебе выдержки из вчерашнего выступления по телевидению Генерального Секретаря ЦК партии Серо-Зеленых (естественно, не дословно, дословно можно из сегодняшней газеты, но я их не покупаю и не выписываю уже давно - противно! Кстати, газетка этой партии теперь называется "Экологическая Правда").
   "Граждане, товарищи (и т.д., и т.п.). Сегодня в наше сложное, можно сказать, решающее время" (далее - набор стандартных фраз о коварных инопланетянах, заставших врасплох нашу цивилизацию, о мужественных сынах и дочерях отечества, о бдительности воинов, и т.д., и т.п.).
   "Да, они сильнее, они могущественнее, но и мы многое можем" (далее - набор стандартных фраз об исторической преемственности борьбы с захватчиками, о патриотизме различных народов, воевавших против превосходящих армий противника, в основном, о русском народе, но не забыта также и знаменитая французская девушка, заболевшая сифилисом и из патриотизма перезаразившая пол-английской армии).
   "Наша главная задача в том, чтобы, сцепив зубы, завалить всю планету отбросами. Тогда она не будет никому нужна, и мы, после долгих мучений борьбы с захватчиками с других планет, сможем спокойно жить на своей планете и очищать ее для грядущих поколе­ний. Только наша партия, обогащенная опытом борьбы с экологическими катастрофами, способна выполнить эту историческую миссию. Чем хуже, тем лучше! Ура!" (Далее следуют бурные и продолжительные аплодисменты, крики "Ура!", "Да здравствует!"). Как было сообщено, это - съемки, проводившиеся на митинге Серо-Зеленых в Лужниках. Характерно, что многие из присутствовавших на митинге, в виде головного убора носят маску противогаза, чтобы одеть ее, как только стихнут бурные аплодисменты и крики. Я теперь тоже не появляюсь на улице без противогаза. Это просто опасно. Можно надышаться сернистого газа или окислов азота, которые в огромном количестве поступают в городской воздух из продырявленных фильтров и ловушек в трубах заводов.
   Хорошо, что тебя нет сейчас в этом перевернутом мире.
   Ты помнишь, где мы с тобой так любили бродить осенью, собирать грибы? В те края без автомата сейчас лучше не соваться, да, в общем-то и незачем, - что там может быть хорошего после кислотных дождей в прошлом месяце?
   А знаешь, что у нас теперь поют на мотив "Интернационала"?
  
   "Мы завершаем перестройку,
   Все, что наметили давно,
   Мы превратим весь мир в помойку,
   Говно - в еду, еду - в говно.
  
   Мы в испытаниях не дрогнем,
   Мы все вокруг перевернем,
   И если все не передохнем,
   То лишь тогда передохнем."
  
   Вот, такие времена!
   Я все никак не могу приступить к рассказу о том вечере, когда тебя взяли.
   Когда я добрался домой, то есть туда, где мы жили с Ингой, была уже ночь, транспорт не ходил, был всеобщий шок. На улицах стояли автомобили, в магазинах горел свет, кое-где были открыты двери - бери, не хочу. То тут, то там мелькали тени с мешками - это граждане с самыми крепкими нервами тащили все, что попадалось под руку. Внес свою лепту и я, заглянув в продуктовый магазин. Удивительно, но почти не слышно было стрельбы, однако, время от времени темные тени сталкивались друг с другом и молча кровавили друг другу физиономии. Удивительно, но все боялись на улице произнести хоть слово вслух, как будто всесильные Боги, услышав сверху, немедленно покарали бы ослушников. Когда я вошел в подъезд, также как и все подъезды государственных домов, воняющий кошачьей мочой, сквозняк при входе распахнул дверь на первом этаже, где, кстати, жил подросток, твой ровесник. Помнишь, мы его видели под Новый год, когда ты пришла к нам с Ингой, а я тебя отправлял домой на такси. Помнишь, как он пытался втащить по лестнице вдребезги пьяного отца, и мы ему еще помогали, помнишь? Так вот, дверь квартиры была открыта и, поворачиваясь, скрипела. Я, конечно, вошел и про себя отметил номер квартиры: 78. Первое, что я увидел, это женские ноги в воздухе. Я прошел в комнату. На притолоке висел длинный шелковый шарф, белый, с каким-то рисунком, шарф был завязан на шее женщины, матери этого парнишки, прочным узлом. Над узлом, который впивался в подбородок, я увидел ее лицо, склоненное набок, со спутанными волосами, посиневшим языком и выпученными, налитыми кровью глазами. Руки были вытянуты вдоль тела с неестественной покорностью, красный халат приподнимался порывами ветра и раскачивал тело как большой парус. Я никогда не видел так близко повешенных, поэтому я долго и бессмысленно стоял, глядя на раскачивания красного халата, потом, очнувшись, вышел в прихожую и стал дрожащими пальцами набирать на диске телефона 02. Аппарат был старый, корпус был когда-то разбит пополам и склеен изолентой. Набирал я несколько раз, никто не снимал трубку. Тогда, прикрыв дверь квартиры, я поднялся к Инге. Она сидела у окна и смотрела в темное небо.
   - Ты знаешь, - сказал я, - в 78-й женщина повесилась. Надо бы позвонить куда следует.
   - Нигде никого нет, - не поворачиваясь сказала Инга, - я все видела. Зачем ты был там?
   - Дверь была открыта. Я зашел.
   - Ты был у дочери?
   - Ее взяли...
   - Егора тоже взяли.
   - Какого Егора?
   - Из 78-й.
   - А-а-а...
   - Твоя жена, как она?
   - Мы поругались, и я ушел.
   - Опять? Есть будешь?
   - Нет, я, наверное, пойду...
   - Куда?
   - Обратно, к жене, а вдруг она... тоже?..
   - Да, наверное, так будет лучше.
   - А ты?
   - Я должна сказать тебе одну вещь.
   - Говори. Так тихо что-то...
   - Я тоже где-то виновна в смерти той женщины.
   - Ты? Господи, почему?
   - Я - Наводчик.
   - Кто?
   - Наводчик. Когда мне было десять лет, меня тоже взяли и запрограммировали, что ли... Для разведки. Когда я видела нор­мального, неиспорченного генетически ребенка, во мне как будто что-то включалось, и я посылала кому-то Сигнал, непроизвольно, автоматически. И это я навела их на Егора и на твою дочь тоже.
   - Ты?! - вырвался у меня почти что звериный рык, я бросился к Инге, развернул ее и, схватив за отвороты халата, приподнял вверх.
   - Ты?!.. - я готов был убить ее, разорвать на куски мяса и топтать их.
   В следующую секунду мне вдруг стало смертельно стыдно и за себя, и за весь человеческий род, я отпустил ее, подошел к окну и закурил.
   - Я думала, ты убьешь меня, - сказала Инга, оправляя халат.
   - Я тоже так думал, - ответил я и снял трубку телефона, набрал номер твоей мамы. Долго никто не брал трубку, потом раздался щелчок, и я услышал голос бывшей жены.
   - Але.
   У меня сразу отлегло от сердца.
   - Ты..?
   - Что тебе надо?
   - Я приеду..?
   - Нет, до свидания.
   Короткие гудки.
   - Ну? - спросила Инга, - Едешь?
   - Нет. Пока нет.
   Я набрал еще раз. Теперь трубку сняли быстро.
   - Ну?
   - Нам надо поговорить.
   - Все уже переговорено.
   - Может, им, действительно, там будет лучше?
   - Лучше!.. А обо мне вы подумали? Если бы не ты, может и не забрали бы. У многих же не берут.
   - Здесь сегодня женщина повесилась. Из-за этого.
   - Ты что, хочешь, чтобы я тоже повесилась?
   - Не надо.
   - Что "не надо"? Что вы меня мучаете? Она же вернется, правда? Завтра или послезавтра? Я же не могу без нее. Ей же не все равно, что со мной случится? Она любит меня.
   Рыдания, всхлипывания.
   - Она обязательно вернется.
   - Да? Ты не обманываешь меня?
   - Конечно, через несколько лет она вернется.
   - Я буду ждать и десять лет, и двадцать, и сколько угодно. Она же не забудет свою мать?
   - Нет, конечно. Но, может, я все-таки приеду?
   - Нет, я не хочу тебя видеть.
   - Почему?
   - Не хочу, и все. До свидания.
   Короткие гудки.
   - Она будет ждать, - сказал я и положил трубку.
   Это был мой предпоследний разговор с твоей мамой. О последнем я еще расскажу.
   А в тот вечер мы с Ингой чувствовали себя на обломках мира, и нам было хорошо, как никогда.
  
  

Письмо 6.

  

(Черной ручкой, размашистым, скачущим почерком).

  
   Здравствуй, родная моя. Удивительно затягивает эта наша новая сумасшедшая жизнь. Я уже так давно не брался за письма, что, кажется, начинаю забывать, как это делается.
   Когда я писал предыдущее письмо, я услышал звук чьих-то шагов по лестнице. Шаги замерли у моей двери. Я решил, что все кончилось, и за мной пришли из Избирательной Комиссии, ведь они всегда приходят по ночам. Когда я решился открыть дверь, никого уже не было, в подъезде как обычно гулял ветер, привычно воняло кошачьей мочой и забитым до отказа мусоропроводом. Под дверью лежала сложенная вдвое повестка на добровольные работы по разборке Окружной железной дороги. Вот ее текст:
   "Гражданин... Фамилия... Имя... Отчество... Вы направляетесь на общественно-бесполезные работы сроком 1 (одна) неделя. Отказ будет рассмотрен в Избирательной Комиссии. Адрес сборного пункта..."
   Пришлось собрать манатки и с утра явиться по указанному адресу. Все же лучше неделю таскать шпалы и гнуть рельсы, чем иметь дело с Избирательной Комиссией. Да и как не разжиться парочкой шпал - зима на носу. Ты, конечно, не имеешь никакого понятия об Избирательной Комиссии и, надеюсь, не будешь иметь. Как ты помнишь, каждому государству в твое время нужен был Президент. А как же иначе? Кто будет отвечать за все успехи? Президент! Кто будет пользоваться всеми благами общества? Президент! На кого можно свалить вину за все неудачи? На Президента! Поэтому, в полном соответствии с логикой нашего времени, у нас также избирают Президента.Причем чисто демократическим путем, из сотни кандидатур, гаданием на специальной машине типа "Спортлото". А вот кто попадет в число заветной сотни, решает Избирательная Комиссия. Процедура избрания Президента демонстрируется по телевидению, потом Президент "идет в народ", то есть на площадь, где его уже ждут. Из динамиков звучит Программа Президента, перечисляются его прежние заслуги в развитии экономики и культуры, высказывания в пользу Исхода, слова симпатии в адрес Пришельцев. После чего произносится знаменитая фраза "Чем хуже, тем лучше", и толпа принимается топтать Президента, рвать его на части, причем каждый участник "встречи с народом" мечтает о сувенире с тела Президента. Мой сосед, в прошлом неплохой инженер-атомщик, симпатичный и добродушный старый холостяк не раз демонстрировал мне свою коллекцию сувениров: лоскутков, пуговиц, зубов и даже один палец. Под каждым экспонатом - аккуратная подпись: имя, фамилия, дата выборов и т.д. На следующий день заветная сотня пополняется новым кандидатом в Президенты, а через день - новые выборы. Говорят, что в число кандидатов попасть очень просто. Например, мой сосед-коллекционер увидит письма к тебе и сам напишет в Избирательную Комиссию. Возможно, он это уже сделал и ждет не дождется дня, когда он сможет оторвать мое ухо и выставить его в своем музее, тем более, что недавно за бутылкой портвейна он начал обсуждать оригинальные особенности устройства моего уха. Сосед мой, Иван Андреич, вообще говоря, человек интересный, но на данный момент его больше всего волнует вопрос теории вероятности: как кандидат Белевич удерживается в списке Кандидатов пятый месяц, а у него такая характерная заколка на галстуке! Кстати, тебе небезынтересно будет узнать, что женщины в Президенты не избираются. У них есть своя закрытая Женская Комиссия. А что там с ними делают, никто не знает.
   Теперь я хочу вернуться к тому дню, который наступил сразу после Исхода. Представь себе яркий солнечный день - и тишина, которой не бывает даже в выходные. Легкий ветер шелестит по улицам газетной и оберточной бумагой. Разбитые витрины магазинов - следы ночных вакханалий. Разбитые уличные фонари и, что самое странное
   - огромное количество животных. Собаки молча гоняются за кошками, кошки молча кидаются на голубей, голуби беззвучно снуют возле перевернутых мусорных баков и - крысы (откуда их столько взялось!) - горделиво вышагивают по тротуарам. И, главное, ни одного человека, идущего по улице, ни одного движущегося автомобиля, замершие заводы, трамваи на линиях. Ощущение конца света. Мы с Ингой долго стояли у окна не шевелясь. Потом полушепотом:
   - Смотри, видишь, возле магазина, это - труп?
   - Возьми бинокль, на шкафу.
   - Да, у него затылок в крови, и в голове копошится ворона.
   - Бр-р-р. Дай бинокль. Господи! У светофора, смотри, машина разбитая, рука, женская, из окна.
   - Давай закроем шторы.
   Полумрак и тишина.
   Так до вечера и молчали.
   В шесть часов вечера, я точно помню, тишину разрезала сирена, как у скорой помощи, и - вой репродуктора:
   "Объявляется комендантский час с девятнадцати часов. Всем включить теле- и радиоприемники. Передается важное правительственное сообщение на всех волнах. Внимание! Внимание! Объявляется комендантский час..."
   И тут же тишина лопнула, завыли гудки, заверещали автомобили, защелкали выстрелы, зазвенели стекла, закричали коты, залаяли собаки...
   А по телевизору и радио говорили, что пришельцы улетели и больше не вернутся, что забрали не всех детей, а только малую часть, что сейчас с пришельцами не справиться, но нет повода для паники, что надо сохранять спокойствие и мужество, что все Вооруженные Силы приведены в полную боевую готовность, и правительство объявляет войну пришельцам до тех пор, пока они не сядут за стол переговоров, что завтра будет экстренное заседание ООН, куда уже вылетели Руководители всех стран, что по законам военного времени объявляется комендантский час, и нарушения общественного порядка будут караться по всей строгости, вплоть до..., что завтра все население должно приступить к работе с утроенной энергией, что все должны сохранять мужество и присутствие духа перед лицом страшной опасности, никогда еще не грозившей человечеству, и т.д., и т.п.
   А наутро жизнь уже потекла как раньше, улицы убрали от трупов и мусора, исчезли кошки, крысы и собаки, заработали магазины, задымили заводы, побежали по улицам трамваи и автомобили. Только ООН объявила два предыдущих дня днями всемирного траура. Потом появились продуктовые карточки с фотографиями, военно-полевые суды, новые организации и союзы взамен старых, законы: закон о фильтрации новорожденных, закон о добровольной стерилизации, закон о запрете на разговоры об Исходе, закон о запрете на молчание в разговоре...
   Прости, наверное я пишу все это зря. У вас будет достаточно документов, чтобы восстановить этот бред день в день, час в час. Но я просто настолько разучился говорить человеческим языком, писать хорошие слова, что эта мерзость стекает с моего пера на бумагу почти без моего участия.
   Еще тогда, в первые дни, мы с Ингой решили, что История кончилась, что нам всем осталось только умереть, но не стоит ни отдалять, ни приближать этот момент, что мы будем медленно угасать, поддерживая лишь телесное существование и не применяя никаких усилий, чтобы что-то изменить. Пусть все спокойно уйдет, что обречено. Поэтому мы безразлично, отстраненно смотрели на все, что делалось вокруг, когда убивали, жгли, калечили, топтали. Поэтому, наверное, и я спокойно дал увести Ингу, когда ее арестовывали как Наводчика два хлюпика из Общества Милосердия. Поэтому я смотрел из окна и не плакал, когда собравшаяся внизу толпа рвала ее на части. Я даже не плакал. Я видел кокон, из которого улетела бабочка, а теперь он гниет на солнце. Все мы - использованный кокон. Мы вылупились из яйца, отделившись от отряда приматов, и стали гнусной и склизкой гусеницей, которая росла и жрала, жрала и гадила. Потом пришло время, и она стала опутывать себя коконом городов, железных дорог, электропроводов, радиопередач, книг, газет до тех пор, пока не испохабила место своего обитания так, что замкнулась в себе и начала задыхаться. И вот в этот момент из куколки вылезла бабочка. Вернее, ей помогли вылезти. Бабочка улетела, а кокон гниет и воняет. И ему уже ничем не поможешь. Мы - кокон. Мы догниваем свое, отравляя воду и воздух, оставляя трупные пятна на земле, мы убиваем друг друга и всю планету ядом разложения. Но мы умрем раньше, чем убьем планету. Иначе и быть не может. И тогда, когда остановятся разрушенные заводы, и люди завоют от голода и холода, когда собаки съедят всех кошек, а люди - всех собак и людей, когда на земле останутся только жирные голуби и серые крысы посреди огромной мусорной кучи, прорастающей лебедой, тогда вернетесь вы, бабочки, и на пустом месте насадите райский сад, где и будете наслаждаться жизнью. Только нам там нет места.
   Я только что понял, что эти записки и вправду бессмысленны. Кому интересна будет история разложения одной клетки ненужного материала? Даже тебе. Ты же теперь бабочка, твое место под солнцем, а не в помойной яме, и нечего омрачать тебе твое будущее.
   Боже, как я люблю тебя, мою дочь, мое самое дорогое существо во Вселенной! Боже, как я ненавижу тебя - бабочку - и не хочу видеть твои блестящие крылья! Будьте прокляты! Будьте счастливы!
   Одна только мысль не дает мне покоя. Вдруг это всего лишь испытание человечества на прочность? Вдруг мы сами превратили себя в этакое дерьмо, а может быть, кто-то, я, Инга, твоя мама, другие люди могли бы объединиться и повернуть это безумие вспять, спокойно дождаться тебя на новой Земле и стать достойными друг друга?
  
  

Письмо 7

  

(Простым карандашом, неразборчиво)

  
   Сегодня ко мне пришел удивительный человек. Он показал мне странную машинку и предложил вернуться в прошлое, чтобы оставить у себя на столе эти записки. Он уверял, что еще не все потеряно, что не все еще сошли с ума, и есть люди, пытающиеся спасти лицо человечества. Но для этого, сказал он, нужен я и мои записки.
   Как жаль, что я не успел описать все, что мог, но сегодня такая луна! И сегодня единственная возможность упасть в прошлое на несколько секунд, чтобы оставить эту тетрадь. Прости меня, милая доченька, мой родной заяц, за все, что случится еще в твоей жизни, пусть простит меня и твоя мама и я.
   И помни, когда случится Исход, не все на нашей земле будет так ужасно. Не беспокойся, мы будем бороться за себя и за всех, и не дадим себе сгнить. Клянусь тебе, все будет действительно хоро­шо, и, возможно, мы еще встретимся. Но чтобы так было, вам нужно знать, знать именно сейчас, в тот момент, когда вы читаете эту тетрадь, знать хоть маленький кусочек истины, может тогда вы будете осторожнее.
   Будьте счастливы...
  
  
  

Послесловие редактора рукописи.

  
   Вот такую странную тетрадку обнаружил я у себя на столе однажды утром. А в ту ночь действительно было полнолуние, и мне снился то ли сон, то ли еще что, как в луче лунного света вошел человек лет сорока, неуловимо кого-то напоминающий. Он подошел к кровати дочери, поцеловал ее в лоб, она недовольно буркнула под нос и перевернулась на другой бок. Потом он наклонился надо мной и моей женой, внимательно посмотрел на нас, улыбнулся, прошел возле стола, что-то положил на него и исчез. А утром, хотите верьте, хотите нет, там была эта тетрадка. Вот и все, собственно. А что вы об этом думаете, а?
  
  
  
  
   1988
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"