* * *
Владимиру Высоцкому

Сочини мне дорогу, поэт.
Сочини мне дорогу.

Воронья чёрный цвет
и пустых колоколен тревогу.

Чтобы порохом пахла земля,
пыль металась клубами. 

Чтобы выжгла заря
солнца диск над литыми полями. 

Чтоб дороги прямое копьё
в даль вонзалось навылет. 

Пусть хохочет жульё,
рысаки пусть проносятся в мыле.

Чтоб я видел, как росно блестят 
Придорожные травы.

И колодцы стоят.
Глубоки, без слезы, без отравы.

А в баклагах друзей и врагов
пусть вино колобродит. 

Пусть, дрожа от ветров,
по дороге мечтатели бродят. 

Пусть на ней будут женщин следы.
И святых, и гулящих.

Пусть пылают мосты,
освещая нас, вечно спешащих. 

Сочини мне дорогу, поэт.
Я прочту и запомню.

Ты уйдёшь, но во след
я старательно песню исполню. 


ОБЪЕЗДЧИК ЛОШАДЕЙ

Был чист простор, легки воспоминанья,
светла заря, а диск светила ал.
Конь разъярённый сквозь него скакал
и болью клокотало зверя ржанье.

Фигурки человека изваянье
в гравюру утра солнца луч впаял.
Он должен был упасть!.. Но не упал:
Земля сдалась, смирив свои метанья.

Так был объезжен этот Старый Свет.
В лугах морей всхрапнули континенты.
Кружился тихо звёзд увядших цвет.

Пыль оседала. Падали моменты.
И скорости трепещущие ленты
в растений гривы вплёл литой рассвет. 


* * *

Под звездой разъярённо-лохматой
мы родились в назначенный час.
Значит, Время само виновато
в том, что выбрало именно нас.

Нас, таких безрассудно-упрямых, 
от пронзительных мыслей - прямых.
Нас, таких несговорчивых малых,
до кружения мозга крутых.

Зверя времени гоним в упряжке
сквозь издёрганных дней хохоток,
ведь даёт за промашкой промашку
отлетевших мгновений стрелок.

Но бывает... Бывает, взгрустнётся...
В ковыли мы уткнёмся лицом...
после выпьем воды из колодца
вместе с загнанным нашим конём.

Отдохнём. И опять по дороге,
все в росе, все в дождях и ветрах,
мы, для Времени - недотроги,
мчаться будем на свой риск и страх. 

Канонада эпохи за нами...
Впереди - взрывом алым рассвет.
Кто-то занят любовью и снами,
мы - объездкою диких планет.

Плоскость мира вдруг встанет покато,
обнажив свою суть без прикрас.
Что же, Время само виновато
в том, что выбрало именно нас...


ПЕРВОМУ ПОЭТУ

Вдруг закричу...
Из горла хлынет
не кровь, а слов тугой поток.

Но, странно...
Сердце не застынет,
предсмертный делая рывок,
а станет колоколом биться,
надсадный издавая звук.

Как станут обнажённы лица
и кисти вывернутых рук!

Я не пророк.
Я просто первый,
кто мысли звуками отлил,
соединил слова и нервы.

С душой огонь соединил.

В том жертвенном огне сгорая
на алтаре прошедших лет,
я в даль кричал, ещё не зная,
что назовут меня -
"поэт".


РОСА НЕНАВИСТИ

В пустынном краю, где закаты - тревожные,
где солнце туманом кипит по утру,
где звери - пугливые и осторожные,
тропою заросшею в полночь иду.

Там чёрные скалы за лесом топорщатся,
мертва и прозрачна вода в бочагах,
луна ядовито-лимонная морщится
над пнями - замшелой коллекцией плах.

Тот мир населён не людьми - антиподами.
И тысячи вёрст от избы до избы.
И травы жестки. И деревья уродливы.
И ровно в двенадцать взлетают гробы.

Раз в год остывающий свет конденсирует 
там ненависть мира в липучей росе.
От тяжести жидкости мутной вибрируют
уколами иглы на каждом кусте.

Росу собирают карлицы и карлики.
Её, как начинку, кладут в облака.
Те в даль растекаются. Тёмные капельки
отравленных ливней падут на луга.

И мы, наглотавшись той влаги до одури,
не кровью, а ей обжигаем сердца.
Затем не дорогами, а огородами
похмельно петляем к началу конца.

Но, сказано: если в тот мир заколдованный
придёт некий витязь, чудак и поэт,
то сможет лишь он из шкатулки окованной
достать ярких радуг прозрачный букет.

А после на степи небесно-ковыльные
их отсветы бережно обронить.
И горизонты очистятся пыльные.
И женщины станут по росам бродить. 

Как будут прекрасны они, эти женщины!
Зажмурюсь. В росу я ударюсь лицом.
Я верю!.. По чаще, тенями иссеченной,
свой путь прорубаю мечом-кладенцом.

И пусть я погибну - в болоте, в овраге ли, -
роса эта чёрная станет живой!
По склонам скользя, тихо в пропасти падая,
я знаю, что рыцарь идёт в след за мной.


БАЛЛАДА О ГИБЕЛИ АТЛАНТИДЫ

...А китов было ровно три.
И лежала на них Земля.
И об купол из хрусталя
бились мачтами корабли. 
На себе держали киты, 
спины мокрые изогнув,
анфилады дворцов, сады,
мавзолеев розовый туф.
Плакал росами цвет зари,
о судьбе китовьей скорбя.
А китов было ровно три
и лежала на них Земля.

Миллион миллионов дней,
продавив собой океан,
на себе чуть качал людей
фантастический тримаран.
Но однажды один шаман,
тайный пьяница и гурман,
явный клоун и лицедей,
завизжал вдруг: "Кита убей!
Все киты чертовских кровей
и угодно будет Богам,
коль сведём мы к чертям чертей!"
То ли просто болен он был,
то ли пьян от дурман-травы,
но ему поверил весь мир,
крови жаждущий, не любви.
Вот и пушки расчехлены.
Поднимаются якоря.
А китов было ровно три.
И лежала на них Земля...

Объявив китам газзават,
стал шаман Верховным Жрецом,
на мундир свой сменил наряд,
осеняя народ крестом.
Обезумевшая толпа
рвала волосы, рвала рты -
если вера людей слепа, 
то глаза людские пусты.
То пусты всех поэм слова
и фальшивят струны гитар,
то сухая растёт трава
сквозь стекло, бетон и металл.
Легионы чеканят шаг...
Эскадрилий мечется гул...
А на флагманах чёрный флаг,
отражаясь в зрачках акул,
реет над глазницами дул.
Всё пошло наперекосяк!..
Накренилась земная ось,
потому что убит был кит
и двоим держать довелось,
кровь отхаркивая и злость,
в бездну рушащийся гранит.
Но, когда качнулись поля,
на костре вскричал еретик:
ветер огненный нёс тот крик,
взбудоражив окрест моря.

Час трагедий - всегда час пик:
время вертит стрелки часов,
с них ссыпая за мигом миг 
на земную плоскость весов,
где лишь мир - мера всех времён.
Штык винтовочный в грунт вонзён...
Почесть воинскую воздав,
тем, кто был на кострах сожжён,
возвращались бойцы, устав,
эполеты с себя сорвав.
Фейерверков цветы цвели,
за зарёй вставала заря...
Заучили ученики,
географии курс пройдя,
что китов было раньше - три.
И лежала на них Земля.
........................
А оставшимся, тем, двоим,
было всё трудней и трудней,
надрываясь, держать людей,
трубы с дымом и просто дым. 
Время, ойкнув, пошло быстрей,
чуть тупея от скоростей:
полз, как муха, аэроплан
по бетону взлётных полей,
а на улицах автотуман
пеленой кислотных дождей
проедал мёртвый свет реклам
до пронзительных дыр ночей.
Неба купол, как сито стал.
Левый кит ДДТ глотал.
Левый кит умирал от ран:
гербицидами истощён,
испустив мазута фонтан,
брюхом вверх закачался он.
Вновь деревьев корни дрожат -
обнажает их камнепад. 

Кит, последний, баланс хранил,
но трещит хребет - нету сил!..
И отчаянный браконьер -
то ль ахеец, то ли шумер -
поспособствовал сил концу,
продав шкуру кита купцу.
........................
...Атлантиды мы не нашли. 
Словно сукровица, в моря
потекла Гольфстрима струя.
Начиная всё от "ноля",
купол звёздный замшей протри.

...А китов было ровно три.
И лежала на них Земля. 


АРИФМЕТИКА

Огромное небо
на двОе перегородим.
Не сжатого хлеба
полоска пусть - нам, и пусть - им.
Пусть рек в океаны
теченье - от сих и до сих.
И старые раны
разделим на наши и их.
Легенды разделим.
и фраз непонятных слова.
Не знаем. Не верим.
Права пропаганда, права.
Молчат полустанки.
Уносятся в даль поезда.
Их плачут подранки,
а наша упала звезда.
Никто не поможет...
Так что ж, неужели одна
людей вместе сложит,
на смерть перемножит,
война?..


* * *

Опять война, опять...
Ну, сколько людям можно
то время вспоминать,
ночами спать тревожно?!

И глядя на восток -
какой восход красивый! -
внезапно видеть смог
из пепла Хиросимы?!

...Палаш вонзился в рант:
лежит в грязи у брода
мсье флигель-адъютант
двенадцатого года.

...Гуляли юнкера.
Деньжищ сорили - тыщи!
Убиты все вчера 
в бою под Перемышлем.

...Упрямо встал комбат
на плоскости покатой
и бросился под танк
с последнею гранатой.

Исходит рёвом степь,
вся в дотах, как в нарывах.
Не рвётся сука-цепь
расстрелов, ран и взрывов.

И где её звено
последнее, не знаю.
Лишь, как в немом кино,
всё кадры убыстряю.

Быстрей... Быстрей! Быстрей!!!
Фугасом рвётся память:
во мгле кровавых дней
опять кого-то ранят. 

Вновь боя круговерть.
Вновь реки, словно вены.
И в будущее смерть
выстреливают гены.

Как разорвать нам круг?
Жестокий. Изначальный.
Пускай - култышки рук,
пускай - исход летальный!

Но нужно начинать!
Ну, сколько людям можно
любимых целовать
под вой сирен тревожный?!


ОБЕЛИСК

Я стою у истока историй,
на краю полыхающей бездны.
Я стою на земном косогоре,
внеземное пространство прорезав.

Звёзды падают слева и справа,
валуны принимая за доты.
Катят эхо цикады по травам,
автоматное эхо пехоты.

Поезд мимо меня громыхает
участившимся пульсом планеты.
Бой, начавшийся раз, не стихает.
И горят - не сгорают рассветы.

Не напыщенно и не убого
обелиски молчат, обелиски.
Я молчу обнажённо и строго,
как фамилия в траурном списке.

Кто сказал, что стою отрешённо -
силуэтом, а не человеком?..
Я, в Галактики сердце вонзённый
вечной болью двадцатого века?!


НА ГИБЕЛЬ "ЧЕЛЛЕНДЖЕРА"

Звёзды взрываются, тьму оплавляя.
Мечется пламя вселенских костров.
Блики, на лицах суровых играя,
жаром становятся яростных слов.
Став в нашем мире творением первым,
пламя всемирное обречено
цивилизации, мысли и нервы
в целое
сплавить
одно.

И плавимся мы. Оно нас сжигает,
углями мысли в мозгу ворошит.
Вечно летящим пути освещает,
испепеляет того, кто стоит.
Все мы - частицы Великого Взрыва,
части расколотых материков,
камни утёсов, песчинки обрывов,
тени 
таинственных 
снов.

Каждый из нас в миг рождения - гений,
космос обрушивший в сердце и в мозг.
Сталь не выдерживает напряжений:
плавится стали оранжевый воск.
Тело людское всех сплавов прочнее:
в тысячи градусов - жар изнутри.
Нас не сожжёшь. Мы всю жизнь пламенеем
алой
частицей 
зари.

Не превратить нас в удушливый ветер,
в чёрную сажу, в седую золу.
Вот отлетает негаснущим светом
луч, закрутивший вселенной юлу. 
Луч, не из лазера пущенный кем-то
в центр мишени, где злоба и боль
вновь проецируют на киноленту
страшный
разгул
супервойн.

В холлах просторных пускай словоблудят
генералиссимусы разных стран.
Время настанет и звёздные люди
ртов их ожоги излечат от ран.
Соединится над кромкой планеты
разноязыкая памятность дней -
встанут едино, багрово рассветы
вечно 
горящих 
людей.

Не позволяйте политикам бравым,
мчащимся то на коне, а то нет,
рушить мосты и рубить переправы
добрых галактик и добрых планет.
Тех, голубых, что из солнца и детства.
Тех, где в морях шевелится вода.
Тех, где под вечер взойдут по соседству
белая
с красной
звезда. 


ВСЕМИРНАЯ ЛИХОРАДКА

Опять созвездие далёкое знобит.
Больные звёзды, разметавшись, жаром пышут.
И кто-то в трубку телефонную кричит,
и чьи-то перья по латыни что-то пишут.

Мир лихорадит.
От фундаментов до крыш
дома трясёт на вибростендах континентов.
Трясёт Полтаву и Париж, 
Семипалатинск и Мак-Дермитт.
Слегка вибрирует гитарная струна.
Дрожит мой голос. Окончанья слов глотая,
электробард в электромузыку играет
да так, что кажется - последняя она!
Да так, что кажется:
окончится игра
и эхом ночь себя сломает. 

Землетрясеньями сместятся центры масс,
Над аномалией извертится компАс,
Хинин в стакане будет взболтан.
...Мы стынем в тропиках, 
а в тундре плавим наст.
Какой же лихорадки вирус нас -
военной?
золотой?
а, может, жёлтой? -
поистрепал?..
Приходит врач.
Диагноз я
хворобы этой с ним поставлю вместе.
"Прикосновение к загадке бытия", -
вот что бросает ночью в дрожь.
А не болезни...


ОДНАЖДЫ...

Однажды родившись, как солнечный луч
скользнём по зелёным обоям.
Однажды взлетим и от сумрачных туч
пространство очистим собою.

Однажды дождём упадём на леса
и водопадом на скалы.
Однажды наполним собой паруса,
дыханье людей и органы.

На нотных линейках загадочных трасс
вдруг кто-то увидит невидимых нас
однажды...


* * *

Заякорившись о планету прочно,
слегка качаются земные города.
Вдали мерцает огненная точка:
не разобрать - не то маяк, не то звезда.

Качает нас, от недосыпа серых,
и по щеке - то ли вода, то ли слеза.
Кому-то - сны комфортные в постелях,
а нам - тревогой воспалённые глаза.

Кому-то лепет розовых обоев
и под паласом половиц уютный скрип,
а нам внимать, как небо рвёт и воет
звезда упавшая. Как в море тонет крик.

Нам по авралу поднимать команду.
Кричать: "За бортом звёзды! Помогите им!.."
Рубить концы, материков громаду,
её медлительность ругнув словцом крутым.

И парусину облаков вздымая
в предощущении, что можем не успеть,
лететь, о гребни волн бушприт ломая,
сломя и голову, и горизонт. И смерть.

Саднящими избитыми руками 
зажав чуть тёплые дрожащие тела,
должны мы раздувать в полнеба пламя,
чтоб звёзды мокрые обсохли до утра.

Затем устать. И вновь вернуться в гавань.
Но лишь прожектор свой обрушит в ночь Луна,
сказать соседу: "Та звезда, что справа...
Тебе не кажется?.. Знакомая она". 


ПОСЛЕ КОРАБЛЕКРУШЕНИЯ

Багровой краской Солнце, в ночь упав,
залило волн струящееся поле.
Пересекают люди реки вплавь.
Я переплыть хочу не реку - море.

Плыву. В лицо наотмашь бьёт волна.
Жестоко бьёт. Слезы не замечает. 
То приоткроет горизонт она,
то снова белой пеной закрывает.

Я на плаву десятый час. 
Кричу.
Вернее,
я пытаюсь это сделать.
Закат поставил мне звезду-свечу,
горящую в немыслимых пределах.

Погибло судно. 
Я же буду жить!
встречай меня, вся в голубом и белом.
Всю ночь с тобою 
станем говорить,
краснеть и целоваться неумело.

Всё впереди: и жизнь, и берега.
Далёкие. До тонких пальм раздеты.
Но почему плывёт в глазах шуга,
и почему всё медленней рука
ныряет в даль чешуйчатого цвета?

Земля ведь рядом!.. Рядом... Прямо вниз
всего каких-то десять километров.
Но в той стране не пожелтеет лист
и облака не закачает ветром.

Пусть мёрзнет тело. Значит, я живу.
Грести по вертикали не умею.
Я гавани своей предать не смею.
И не предам.
И, значит,
доплыву!


ПОГРУЖЕНИЕ

Я погружался в глубину.
В холодный жидкий ад.
В глубь уходил,
как на войну,
не поглядев назад.

Немного страшно мне, но пусть
не задрожит рука:
не тумблера
я ей коснусь -
взведённого курка.

Прожектора обрушат в мрак
иного мира свет,
соединив
подводный тракт
с надводностью планет.

Отметка "250".
Темно, хоть режь ножом.
Давили мозг,
прессуя взгляд,
пятьсот солёных тонн.

Как пузырёк, мой батискаф
висел над кромкой скал.
Не аромат
подводных трав,
а гелий я вдыхал.

Когда поднялся, глупыши
хватали корм из рук...
И в глубину
моей души
мой опускался друг. 


МАЯК

Дождь ли, снег ли - не пойму.
В городах циклонам тесно.
Волны пенную кайму 
рвут на скалах повсеместно
и лучом махает, как
обезумевший, маяк.
Вот чудак!
В ночь вонзился остриём -
донкихотовским копьём.

Волки - в чащах, в небе - туч
излинявше-серых стая.
И ветра со скользких круч
в море падают, взвывая.
Он стоит: высок и прям,
до неистовства упрям.
Кораблям,
от галер до баркентин,
путь в ночи указан им.

А, быть может, он мечтал
в детстве, пахнущем цветами,
как на палубу коралл
будет вытянут сетями
и как будет голубой
остров огибать прибой.
На прямой
перемены дней и дат
бродит пО морю фрегат.

В ночь летящих бригантин
паруса неповторимы.
Соль накладывает грим
на расщелины-морщины.
Остаётся бел и чист
старых лоций ломкий лист.
Только свист
проносящихся штормов...
Свист и свет прожекторов. 

Был когда-то он влюблён
в сеньориту каравеллу.
На осыпавшийся склон 
поднялся легко и смело.
Падал брызг солёный цвет...
С каравеллой шёл корвет...
Сколько лет
он стоит окаменев,
но душою не сгорев. 

Но его любви лучи
до сих пор не каменеют.
Они живы и в ночи 
штормовое небо греют.
В берег свой по пояс вбит,
он горит, горит, горит
и стоит,
одинок, упрям, устал,
Выше волн. И выше скал. 


* * *

Фрегат
у берега стоит:
матросы - дома.
Но чайка над водой взлетит,
в груди - истома.
Над горизонтом облака
в багровом тают.
Волна, как женская рука,
прибой стирает.

Шуршит.
О чем?
Не знаю я.
Но что-то шепчет.
Земля в солёность бытия
врастает крепче.

Закат.
И плавится песок.
Шар Солнца ниже.
Морей 
таинственный исток
всё ближе,
ближе.

Исток.
Родник.
Любви ручей.
Той, всепланетной,
что парус
и простор морей
вздымает ветром.
Что звёзды,
травы на лугу
в ночи колышет.
Той, что стихов 
моих строку
сама допишет... 


РОБЕРТУ ЛУИСУ СТИВЕНСОНУ

Спасибо, Роберт Стивенсон,
за эти ломкие страницы
и за восторженные лица,
за беспокойный детский сон.
За то, что снова галион
к архипелагам дальним мчится.

За то, что с детства понял я
суть благородства, смысл чести.
За то, что не сидят на месте 
мои бродяжные друзья.
За то, что научил меня
писать для флибустьеров песни.

Еще ты всех нас научил,
как порох тратить экономно,
как быть весёлым и огромным
по мере и вне меры сил.
Ты нас учил так, как и жил,
вздымая стол волной неровной.

Спасибо, сэр!.. Прощенье, месть,
до гроба дружба, блеск кинжала,
лязг раскалённого металла
и "чёрных меток" злая весть
под этим небом всё же есть.
И это, чёрт возьми, 
не мало!


НАЧАЛО

И было так прекрасно и наивно!
И было так легко и тяжело!..
И беспокойно как-то... И призывно
ветра стучали в тёмное окно.

Я выходил к ним полуночным часом:
мерцали чуть фонарики планет,
а мир казался мне огромным классом,
в котором пусто и не включен свет.

Пытался голос наполнять металлом,
покашливал, как старый капитан,
и до утра читал под одеялом
научно-фантастический роман. 

Как голова кружилась невесомо!
Парсеки вместо метров применял
для измерения пути от дома
и "бластерами" ружья называл. 

Приподнимая руки, поднимался 
от пыльных улиц к дивным берегам,
где побеждал, боролся и спасался,
где новые созвездья открывал. 

Бежал сквозь ночь навстречу новым утрам
и точно знал, что в мире это есть:
всегалактические ум и мудрость,
надежды звёзд, космическая честь. 

Иных пространств герольды, трубадуры.
Иных миров взволнованный язык.
Иных морей сирены и акулы.
Иных людей высокий материк. 

Я верил в это. НЛО мне снились.
Моей судьбы непознанный объект
в такой дали вращался, где кружились
не звёзды даже, а лишь их проект. 

Я всё прошёл: и сплетни, и насмешки,
по боли нервов порванных и жил.
Сверхновых догорали головешки,
но свет их догонял меня и жил. 

Ребёнок, околдованный мечтою,
я будней взрослых переплыл затон,
поскольку верил: космос жив звездою,
как неделимостью своей фотон. 

И будет жить! Наивен и прекрасен. 
И будет нерв Вселенной обнажён. 
И никогда в нас что-то не погаснет,
пока мечтою разум обожжён. 


ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬ

Взлохматив звёзды, тополиный пух
парил над миром, в день летели птицы,
стрелой тростник пытался в высь вонзиться -
во всём земном царил мятежный дух.

Шуршали тучи. Бог был нем и глух. 
Но в небеса с икон смотрели лица
и где-то всё пыталась голубица
аккорды ветра подобрать на слух.

Шептали дамы: "Это очень мило..."
Попы кряхтели, предвещая ад.
А он летел - под ним планета плыла.

Мельчал церквей торжественный парад
и страх исчез, и неземная сила
связала с небом ветхий аппарат. 


ЗВЁЗДНАЯ НОСТАЛЬГИЯ

В листок с размаха точку вбил
натруженным пером -
и на мгновение застыл
бумажный мой перрон.
Как люди, в строчках-поездах
проносятся слова...
Я знаю... Неизбежен крах,
коль колея крива.
Коль оторвётся от Земли
прозаик иль поэт,
золой подёрнутся огни
неведомых планет...
Но, почему который год,
который день и час,
грусть полуночная бредёт
по пыли звёздных трасс?
А ностальгия гложет мозг,
вываривает кровь,
и не даёт забыть мне звёзд
далёкий зыбкий кров?
Крепчает родственная связь
не так, как у людей:
тех манит солнечная вязь -
я рвусь к звезде своей!
И верю, что родился там,
в немыслимой дали,
где НЛО моим друзьям -
родные корабли. 
Я, как любой из них, лишь нить,
нерв неоткрытых звёзд,
обязанный им вечно быть
среди штормов и гроз.
Ну, а пока стихи пишу,
как письма в край родной.
И странным воздухом дышу
печали неземной. 


ЗАКОН ТЯГОТЕНИЯ

Всю жизнь звеним цепями тяготенья:
коттедж, музон, дымящийся бекон.
Как ни крути, не виноват Ньютон,
что мы - его закона отраженье.

Мы не виним. Мы все - круговращенье:
разбиты окна, горизонт снесён
и мысли больно бьются о бетон
проклятого земного притяженья. 

Из-под гнилых обломков потолков
в высь что-то окровавлено взлетает.
...На космодроме видел, как без слов

к губам пилоты землю прижимают -
частицу тяготения миров,
которые над ними полыхают. 


НЕВЕСОМОСТЬ

В иллюминаторе звёзды -
брызги далёких миров.
Вот и осыпались грозди
нервных предстартовых слов.
Двигателей напряженье
спало и стихло в дали.
Словно ступень, тяготенье
сбрасывают корабли.
Тело с душой раздвоилось.
Стал невесомым пилот.
Что-то разъединилось:
тот он, уже и не тот.
Жесты привычны и строги,
но улыбается взгляд
и нереально,
как боги,
люди в пространстве парят.
Спят в микрофонах команды.
Призрачный мечется свет.
Как невесомы громады
чувств, голосов и планет!


СОЛНЕЧНАЯ СИСТЕМА

Система

Уже с десяток миллиардов лет
природою решается проблема:
какой должна быть звёздная система,
чтоб разум появился в ней на свет?

Не прост вопрос. И трудно дать ответ:
как хочешь зажимай винты и клеммы,
бездушной может стать любая схема
полёта и вращения планет. 

Ведь если миллион созвездий мрачных 
в пространства колбу бросить все и сразу,
то пустота их может растворить.

Уныл расчёт попыток неудачных...
Мне кажется, чтоб солнечным был разум,
должна система Солнечною быть. 

Солнце

Недавно мне приснился страшный сон
о том, что Солнце навсегда пропало
и взледенели острова устало,
а моря лепет превратился в стон. 

Ночным виденьем был я потрясён:
когда горячей капелькой металла
по горизонту Солнце вновь стекало,
я выбил небо, растворяясь в нём. 

И сам не свой, в порыве сумасшедшем,
я приближал своё лицо к нему:
в мир излучений яростных вошедший,

сжигал закрытых век слепую тьму.
Врывался в новый день, пространством грешный,
благодаря лишь Солнцу. Лишь ему...

Меркурий

Мала мишень. Гранатомёты плазмы
коробят, жгут кипящий реголит.
А мгла сползти в ущелья норовит:

в кавернах ищет мгла спасенья лаз, но

ей не уйти. Не жить ей больше праздно -
над кратерами Солнца шар висит,
вселенная пылает и горит,
в себе сжигая мир однообразный.

Пусть я сгорю в лучах светила. Пусть!
Пусть стану только тенью излученья,
но я увижу - верьте, не боюсь! -

протуберанцев яростных рожденье.
Я - одинок. Я - пламенная грусть
скал, обожжённых силой притяженья.

Венера

Вы видели взлетевший океан?
Вы слышали бесшумных волн раскаты?
Туман сернокислотный в час заката
стекает там по каменным лугам.

Мир без теней, без бликов, прост, как план.
Горяч базальт. И валуны горбаты. 
Небес бесцветность - это слёз утрата.
Предтечи нет ни мыслям, ни словам.

С горячечной планеты покрывало
клинками дюз готовы мы сорвать.
Мир остудить - ну, разве это мало?

Перчаткою скафандра тучи сжать
и стиснуть так, чтоб волглость морем стала.
...И по нему кораблики пускать. 

Земля

Земля... И конь голубоватой масти,
струною натянувшийся в ночи.
По росам трав сквозь мирозданье мчи
и горизонты разорви на части!

Пут притяженья нет. Не в их ты власти.
Над гривою свистят комет мечи,
а слабый огонёк моей свечи
поддерживает тёплых слов участье.

И тянет сквознячком забытых снов,
легчайших и по-детски многоцветных,
пропитывая ароматом звёзд

пыль ста дорог и двадцати веков
прошедших, настоящих и рассветных,
лежащих, словно через бездну - мост. 

Марс

Был фиолетов призрачный закат.
Песок оранжев и безмолвны дюны.
Ворованные тяготеньем луны
по небу кувыркались невпопад. 

Унылых глыб неровный рваный ряд...
Тоскливы мысли и печальны думы...
Ещё перебирает ветер струны,
но кратеров уж потухает взгляд.

Придуманные нами марсиане
в пустынях погибают, не родившись
и не впечатав в пыль свой лёгкий след. 

Как горек аромат воспоминаний!
Пересыхают русла, не пролившись
из рек артерий теплотой планет. 

Юпитер

Огромен шар, укрытый облаками.
Циклоны. Аммиачные моря.
Торосы. Водородная земля. 
И нет планет. И нет полян с цветами.

Уже, наверно, это было с нами. 
И мы планету строили с ноля:
сжимался газ, материки творя,
и горы расползались городами. 

Звезда планетой тоже может стать,
лишь манию величия отбросит
и будет больше отдавать, чем брать,

пускай её об этом и не просят:
вот призрачного света благодать
Юпитер тёмным лунам в дар приносит. 

Сатурн

Звезда упала прямо в щель Кассини
и глыбы первобытнейшего льда
оплавила. Но не текла вода,
замкнув кольцо зеленоватых линий.

Лишь зашуршал осыпавшийся иней.
Вселенские кружились обода. 
Чужих планет чужие города
жгли фонари в потусторонней сини.

Как атмосфера двигалась, полна
реальности и мистики! Печальна
равнина облаков и холодна.

Струится в храме свет зодиакальный.
Планета навсегда обручена
с угрюмым космосом кольцом астральным. 

Уран

Возможно ли планету, как звезду,
считать в мудрёных формулах-химерах
окаменевшей там, в далёких сферах,
на выгнутых орбит крутом мосту?

Возможно ли планету, как звезду,
заставить стыть в невидимых пределах,
а после в ЭВМах и Гомерах
искать рефлексов и программ узду?

Нет, это всё паранормальный бред!
Реальностью нам кажется незнанье. 
Где Гершель тот, который даст ответ

и отличит от бега разбеганье?
Ведь истину, как и размер планет,
большое искажает расстоянье. 

Нептун

Как волки бродят стаи Леонид.
В безмолвной стыни, в космосе глубоком,
усталая планета одиноко
блуждает и растерянно кружит.

И хмур базальт. И холоден гранит. 
Века сочатся медленным потоком.
Ложатся формулы на лист истоком 
стихов, открытий, взлётов и орбит. 

Как трудно быть планетою забытой,
Существовать, не зная, что ты есть,
неистово скрутив спирали веры!

...А Леверье за дверью приоткрытой 
тебе уже оказывает честь,
касаясь мыслью платья атмосферы.

Плутон

Здесь Солнца свет, чем звёздный, чуть сильнее.
Лучей и дней здесь медленен полёт.
Здесь метеоры о хрустальный лёд
со звоном бьются, от пространств шалея. 

Ноль Кельвина. От холода синея,
дрожат созвездья. Мрачен небосвод.
Комета, пролетая, чуть вздохнёт,
по-женски неустроенность жалея. 

Холодный, замкнутый на странность, мир,
который близок звёздам и планетам,
но точно так же и далёк от них.

Он одинок, как мудрый командир,
что, ночь не спав, отдал перед рассветом
приказ идти на штурм миров иных. 

Разум

Когда в закат из сердца рвётся крик
и волны звёзд касаются несмело,
в мечту уходят детства каравеллы,
приблизив к горизонту материк.

Росинками стремится к мигу миг,
живой водою наполняя тело,
а беспокойный разум неумело
пытается понять, как он возник?

Зачем возник? Чему и чем обязан,
родившись из вселенского огня,
что звёзд узлами крепко с солнцем связан?

Стихов и формул скальпелем звеня, 
прооперировал реаниматор-разум
планету под названием "Земля".

Отсчёт свой от ноля
воскресший космос начинает снова
в том мире, где отсчёта точка - Слово. 


ПОСАДКА

Над планетой ветер стелется,
остывают облака.
Всё дневное перемелется -
выйдет звёздная мука...
Был измотан окончательно 
наш безусый штурманок.
Вытер пот,
затем изрёк,
на меня взглянув внимательно:
"Поклянись к созвездьям верностью,
что запомним я и ты,
как минута высоты
оставалась до поверхности,
как в огонь,
в костёр пылающий,
наш вонзился звездолёт!
Как кричал второй пилот,
рот и тело разрывающий...
Как плеснуло ускорение
в кровь расплавленный свинец,
как вдруг стало откровением,
где есть друг,
а где - подлец!.."
Замолчал и осторожная 
звёздочка зажглась вдали -
не моей и не Земли
светлячок, свеча тревожная.
Были дали неизведанны.
Было много разных дел.
И второй с экрана преданно
мне в глаза, как пёс, глядел.
Нет, мы были не растеряны -
всё нормально, всё путём!
Если что-то и потеряно,
обязательно найдём.
Соберёмся. Жизнь вся вместится 
в те секунды высоты,
когда рушатся мосты 
и горят созвездий лестницы.
Но, не знают даже гении,
сколько падать нам всего:
час? минуту? ничего?..
Я сказал,
окончив прения:
"Знаешь, что... Простим его..."


ОКОНЧЕН РЕЙС

Окончен рейс...
Устал пилот...
Он опустил свой звездолёт,
как дед его
свою косу
на травы, вросшие в росу.

Окончен рейс...
И высох пот.
Но, кажется, ладони жжёт
и ускоренье
в один "же"
тебя швыряет в вираже.

Окончен рейс...
Охота сесть
и лука с чёрным хлебом съесть,
и наблюдать,
рассеяв взгляд,
как звёзды без тебя горят.

Окончен рейс...
Закончен труд.
Мягка посадка - 
взлёт был крут.
О, как легка
её рука!..
Но это завтра, 
а пока...

Окончен рейс.


НЕЙТРИНО

Я проходил сквозь травы и сквозь стены,
сквозь чьи-то слёзы и табачный дым,
сквозь сталь орудий, сквозь металл антенны -
был космос гладок, как доска перил.

По ней съезжал. Душою был спокоен
и в недрах звёзд, и в чёрной пустоте,
и на арене, и на поле боя...
Короче, так: повсюду и везде.

До невесомости я был изящен.
Скользил непринуждённо всем назло.
Вот, раскорячив ноги, хмурый ящер
глядит, как я пронзаю НЛО.

Где нет преград, там главное - не думать:
от чувств и мыслей набирают вес.
Стареют звёзды, континенты, луны -
я времени лечу наперерез.

Но почему, беззлобен, нековарен,
я ощутил вдруг и тоску, и грусть?
Смотрю вперёд. Ну, где же этот камень,
где та стена, в которую упрусь?


КОЛЮ ДРОВА

Колю дрова.
Из туч вода сочится.
В пруду осеннем тонет желтый лист.
Мои слова -
промокнувшие птицы -
нахохлившись, стрелой не рвутся в высь.

Ещё всё спит.
Во сне бормочут вербы:
им снятся вёсен добрые ветра.
Унылый вид 
в слизь превращает нервы
и вечер начинается с утра.

Я, как желе.
Я был в опасном деле.
Мне б успокоиться давно пора,
но я в селе
вторую уж неделю,
как заводной, колю, колю дрова.

Спокоен я...
Покой - не то: поленом
лежу в поленнице иззябших дней.
Семья моя
моим довольна пленом
и хорошо ей. Просто. Без затей.

Всё кончено. 
Душа моя устала.
Я сделал много. Нужно отдохнуть.
Пусть за окном
бра светит вполнакала 
и вполнакала чувства бьются в грудь. 

Пусть в мозг стучат
не встречных звёзд потоки,
не ярость бездны, не литой огонь,
а чуть шуршат 
таинственные соки
травы, растущей сквозь мою ладонь.

Вот это да!
Проклятье!.. Ну и дело!
Держусь за глаз, заплывший синевой.
Как вовремя 
полено отлетело,
разворотив обрюзгший облик мой!

Я, человек
огромный, сильный, смелый,
стоял, зажав в руке тупую боль,
а из-под век
вдруг брызнула несмело,
с водой живою смешанная, соль.

Она текла
из дней унылых в завтра.
Мир омывала, ставший тих и чист.
Была светла 
даль верб и динозавра
стал старым следом, в землю вбитый, лист. 


ЗАБРОШЕННЫЕ

В паутине орбит стынут где-то,
позабытые Богом, планеты.
Как ненужные старые вещи,
все покрытые сеточкой трещин.

Там не падают звёзды ленивые
над покрытыми ряской заливами.
Солнце пыльное светится тускло.
Горизонту и пыльно, и узко.

На планетах поближе, поверь ты,
есть заброшенные континенты.
Континенты не нужные людям,
время верно и медленно губит.

Волны в озере дряблы и вялы.
Осыпаются древние скалы.
Замирает река - течь не к спеху.
и нет места ни смеху, ни эху.

Нету места для пыла полемик -
есть деревни забытые всеми.
Ветер мятые гонит конверты
по дорогам пустых континентов.

От зари и до самого вечера,
звездопадом и градом иссечены,
срубы, вросшие в грунт, остывают -
им людского тепла не хватает. 

А ведь было: и кони скакали,
птицы в окна и двери влетали!..
Но становится всё историческим
по теориям экономическим.

Зашуршит карта, чуть пожелтевшая,
я кружочек на иней обведу.
У пруда без названия спешусь я.
В безымянные травы войду. 

Ветер охнет, махая ракитой,
удивлённая встанет заря,
вдруг поверив: не станет забытой
голубая планета Земля. 


РЕЗИНОВЫЙ ВЕЧЕР

Чёрно-синий резиновый вечер.
Гуттаперчевые стога.
Пластилиново-тусклые свечи.
В небо вклеенные облака. 

А над ними - Луна, словно мячик:
чуть её ненароком тронь,
глухо ухнет она и заскачет,
обжигая земли ладонь. 

Запах вечера - терпко-резинов.
У дверей сапоги стоят.
Пахнет хлебом, дровами, бензином.
и резинов усталый взгляд. 

На резинках качнётся упруго
пламя в печке -
мгновения жгут...

Как натянут неистово туго,
вечер с утром
связующий,
жгут!..


ПЕЙЗАЖ

Постою. Не взлетаю, не падаю.
И никто не зовёт и не ждёт.
Чуть дрожит за чугунной оградою
звёздной яблони искристый плод. 

Помолчу. В темноте проявляется
незабытой любви силуэт.
Облаков кисея испаряется.
Холст расцвечен мазками комет.

А дороги зияют провалами...
А поля холодны и седы...
И готовы взорваться пожарами
взбронзовелых драконов следы.

Все ландшафты, пространства картинные,
не росою - слезою полны.
Колыхаются дали полынные
с колокольною медью Луны.

Держит кисть голубую, чуть влажную,
неземной, не людской пейзажист.
И рисует, быть может, не страшную,
но сурово-гротескную жизнь. 


* * *

В осеннем парке - желтизна.
Львов изваяния.
У человеческой судьбы -
два состояния.
Пусть жизнь, как полная Луна,
к ущербу катится,
тот, кто имеет два крыла -
не каракатица.
Я точно знаю, что всегда,
весной ли, в осени,
есть ночь, но есть и жар костра
на дальней просеке.
Два состояния судьбы...
Два состояния...
Не различить их просто так
при всём желании.
От них кружится голова
и сердце мается,
а горло давит тошнота -
вверх поднимается.
И как понять, в какой сейчас
ты есть позиции,
если свои не разобрать
нам дефиниции?
Если не знаешь ты, в каком
пространстве мечешься,
если не знаешь от каких 
болезней лечишься!..
Не вдруг я понял этот факт -
и изнеможении:
два состояния судьбы -
взлёт и падение.
И каждый вечер я хриплю, 
пройдя дистанцию:
"Всё можно потерять, но не
ориентацию!"
И каждый вечер вывожу
закон движения:
труднее - это будет взлёт.
Легко - в падении. 


ВЕТЕР

А над планетой - ветер. Ветер
крутил кудели, песни пел,
и за окном томились дети,
как в парках - гипс замёрзших тел.

Взмерзал гранит скульптур и судеб.
Природа замыкала круг.
Всё было так. Всё так и будет:
снега укроют лес и луг,

плеснут холодные белила
на холст иззябшейся травы
и станет белый цвет мерилом
всех красок. И одной любви.

Ну, а пока - промозглый вечер...
Предощущение зимы...
Но, как похож осенний ветер
на ветер первых дней весны!


* * *

Снега засыпали пространства
и, от мороза ошалев, 
деревья сбросили убранства,
себя до ниточки раздев.

Вмерзают в горизонты сучья,
по снегу клён бредёт босой
и гравированные тучи
висят над самой головой.

Сухи, искручены, усталы,
акаций немощных тела.
Кустов колючие кристаллы
сугробом вьюга замела.

Инопланетно старый тополь
взлетел над снежной суетой
и горд его ракетный профиль,
хоть он стоит совсем нагой.

А на распятьях вихрей снежных -
тела изящные берёз.
Заледенела листьев нежность:
её сковал, ворча, мороз.

Завыли в дюнах крыш метели...
Судьба деревьев нелегка...
Я не люблю зимою ели
и их зелёные меха.

Деревьев летних вид неистов,
на зим арену выход смел:
иголки не заменят листьев,
как простота - ажурность тел. 

Покой мне не заменит боя,
тепло - дорог студёных мглу.
Я, как деревья, беспокоен.
Я, как деревья, в ночь иду.

А на прощание рукою
к коре шершавой прикоснусь,
тряхну седою головою.
И зеленью весны взорвусь. 


ДНЕПРОВСКАЯ ВОДА

Мне говорят, что всё известно:
течёт днепровская вода
не из таинственного места,
а из обычного пруда.

Я не согласен.
Я уверен,
что дело обстоит не так.
Нельзя крутой разгладить берег 
на плоскости цветастых карт.

Нельзя...
Проекции фальшивят.
Пройди сквозь ночь на зыбкий мост
и ты поймёшь: Славутич - имя
от вечности и дальних звёзд. 

Ведь он течёт, течёт оттуда,
из тех немыслимых глубин,
где каждый год - одна минута,
где каждый век - лишь год один.

Где, отражая, растворяет
в себе вода и кровь, и пот,
своим движеньем отрицая
заиленный покой болот.

И если мне вдруг больно станет,
она поможет мне всегда,
моя днепровская, живая,
чуть горьковатая вода. 


ПРЕВРАЩЕНИЕ

Когда колёса
свой нервный перестук
отмчат по росам,
то я приду на луг.
Пройдёт испуг:
распустят ивы косы,
ветвями рук
коснусь коры берёзы.

Трава густая 
ошпарит ноги мне.
В неё врастая,
я поклонюсь земле.
Шурша во тьме,
зерно чужого края,
как в странном сне,
сквозь тело прорастает. 

Я растворяюсь.
Туманом льюсь на дол.
Я превращаюсь
в шершавый гибкий ствол.
И нем, и гол,
листвою одеваюсь.
Птиц пеньем полн,
в пространство окунаюсь.

Бежит по венам
древесный терпкий сок.
Где были гены -
осталась пыль дорог.
И на восток
гляжу я откровенно:
лучей поток
ловлю самозабвенно. 

Листвы ладошки
теплом обдал рассвет.
Ещё немножко -
и вот, меня уж нет.
Есть только цвет,
зелёный цвет - в окошко,
и чей-то след -
былых скитаний крошка. 

Своею кроной
касаюсь облаков
и бью поклоны
на алтарях стогов.
Моих лугов
трава одушевлённа -
глаза цветов
раскрылись изумлённо.

А я - всё выше.
Струится синева
на окна, крыши,
холмы и острова.
Молчат слова.
Все звуки стали тише.
Лишь кружева
стихов заря колышет.

Звенело лето
и я в него врастал.
Истоки света
ветвями доставал,
а рельс металл
сплетался с небом где-то:
не вырывал
корней я из планеты,
не воровал
чужих миров рассвета.

И твёрдо знал, 
что мне зачтётся это. 


ПОСЛЕ ПРИВАЛА

Заря за лесом затаилась.
Она всю ночь металась, билась,
в зигзагах Млечного Пути.
Но перестали падать звёзды
и "рано" заменило "поздно" -
пора вставать, как ни крути.

Всю ночь мы у костра сидели.
Стихи читали, песни пели
о флибустьерских островах,
о том, как носятся тайфуны,
как по орбитам бродят луны,
о Марсе и его морях. 

Ну, а теперь пора в дорогу.
С собой всего мы понемногу 
берём, проверив рюкзаки:
удачи карту, компас веры,
сомнений жёсткие консервы,
упрямства плотные тюки.

Зерно упавших звёзд мололось,
а ёлка иглами кололась,
слезою падала роса.
В траве дробились эти слёзы,
в тумане плавали берёзы
и были светлы небеса.

Деревья ёжились спросонок.
Луны серебряный обломок
тонул в прозрачной синеве.
Светило алое вставало
и отраженье полоскало
в ленивой медленной волне.

Пусть звёздный путь всё хуже виден,
но мы на солнце не в обиде.
Обижен - кто не уставал. 
А мы печальны расстояньем:
становится воспоминаньем
ещё один ночной привал. 


МОЯ ЗВЕЗДА

Моя звезда над горизонтом встала.
Моя звезда светла и высока.
Моя звезда упрямо не упала,
когда другие дрогнули слегка.

А после долго плюхались в болота,
в морях тонули, расплескав рассвет.
Когда светить им было неохота,
моя светила на семьсот планет.

Был свет её загадочен и ярок.
Он лился на гранит и на песок.
И на стихи, в которых сто помарок,
в которых исправленья - не итог.

В которых исправленья - просто поиск
моей звезды среди чужих небес.
Она горит, слегка обеспокоясь
тем, что её ослабевает блеск.

Ослабевает с ростом расстояний.
Но всё ж, тепла, как женская ладонь,
она мерцает: чист и постоянен
звезды моей пленительный огонь.

И, заплутав в далёких синих сферах,
я снова к ней доверчиво тянусь 
и где-то там, в немыслимых пределах,
звезды своей я бережно коснусь.

Когда коснусь, мы с нею вспыхнем вместе,
вселенную в другой окрасив цвет,
и станут краски ярче и чудесней
на разноцветных шариках планет.


НОЧЬ. АВТОМОБИЛЬ

Вращение шин. Шуршание тайн.
Драконий глаз светофора.
Взлетает к невидимым проводам
испуганный рёв мотора.

Машина влетела в лиловую тьму,
впаяла в чёрное фары.
Я очень люблю ночей кутерьму -
игру скоростей с металлом.

Не хочется знать, что там - впереди...
Пусть бьёт в стекло неизбежность:
опустишь его и тотчас влетит
в кабину небес безбрежность.

Отполыхает пожар городов,
огромных и безымянных,
забудется смысл издёрганных слов
и лиц, от жары багряных.

И тёмная пыль покроет капот.
Пыль древней странной легенды...
А фонари, словно дикий народ,
сомкнут впереди шеренги.

Я, на педали сменив стремена,
помчу, что есть только мочи,
спасая себя, как частицу дня,
под панцирем этой ночи.

На финише бьюсь в её скорлупу...
к чертям покоя мерило!
Вздымает над миром света копну
взлохмаченное светило.

...И путает мысли, и пальцы дрожат
в космической круговерти.
Её я обязан ночью вращать.
До окончанья бессмертья. 


ГОРОД

Бреду по улочке пустынной.
Горизонтальность площадей -
пейзаж иных планет равнинный.
Фонтан - исток чужих морей.
Домов обрывы... И ущелья
загадочных ночных дворов.
Безмолвное столпотворенье
материков
и островов
летит сквозь бездну, сквозь вращенье,
сквозь позывные детских снов.

Иду по улице Венеры.
Звезда над нею - как пожар.
По переулочку Цереры
сверну на Солнечный бульвар
и выйду по проспекту Веги
на площадь Падающих Звёзд.
В газонов ёмкие ковчеги
по паре роз
рассвет принёс,
чтоб эти хрупкие побеги
омылись влагой новых гроз. 

Старинной ратуши громада
который век свершает взлёт:
уж и сама ему не рада,
она штурмует даль высот.
Огнём сигнальным светофоры
рассветный полумрак дробят.
Отходят фонарей опоры...
Сейчас взлетят
шоссе и сад,
и магазины, и конторы,
и шелестящих клёнов ряд.

Зажжётся в окнах свет тревожный:
из притяжения квартир
вдруг ступит кто-то осторожно,
соединяя с миром мир.
Ах, этот странный, странный город,
где Млечный Путь - достать рукой,
где цвет черёмух в небо вколот,
а за рекой,
взорвав покой,
всю ночь вытягивает ворот
сосуд, наполненный зарёй. 


* * *

На улицах пустых лопочет грустно дождь.
Печалью светлою стихи воркуют.
Зажжён камин. И свечи на столе
загадочных теней игру рисуют.
Мы вновь вдвоём, как много лет назад:
сошлись судеб натянутые нити.
Молчанья груз их может оборвать
и я прошу: "Вы только говорите!..
О чём?.. О, Господи, не всё ль равно?
Мятущейся души мне не нужны признанья.
Стихи читайте. Я ведь так любил
в них, неумелых, рифмы трепетанье".
"Via est vita", - тихо шепчут губы
и в вечера шуршащей тишине
текут слова тревоги и разлуки.
Текут слова любви. Ах, если бы ко мне!
А ночь свечой минуты оплавляет.
Курантов бой взрезает тишину.
Мы ничего друг другу не сказали,
но две дороги слились вдруг в одну. 


СОВПАДЕНИЕ

И снова ливни, шквалы, град,
метеоцентр обещает.
С людскою праздничностью дат
погода вновь не совпадает.

Не совпадают облака
с прозрачностью небесной сини -
у звездочёта-чудака
нет повода к веселью ныне.

Не совпадают берега -
их океаны разделяют.
И с левой правая рука
никак, никак не совпадает.

Но в этот хмурый странный день,
несовпадений странных полный,
совпали мы,
как свет и тень,
как две тропы...
Как с ветром - волны.


МОЯ ЖЕНА

Моя жена: мой дом, мой друг, мой лад,
Мой дельтаплан таинственного детства
и абрикос, растущих по соседству,
прозрачно-жёлтый странный зоосад. 

Моя жена: исток, порог, лиман
всех рек утекших, рек, что вечно будут
плотины разрывать, но не забудут,
как берега окутывал туман.

Как он стекал, дробился и росел
на бакенах, палатках, листьях, пляже,
и как, запутавшись в зелёной пряже,
соединялась обнажённость тел.

Моя жена. Мой мир. Мой материк.
Трещат в камине вечности поленья.
Ты - скульптор мой, а я - твоё творенье.
Я - просто эхо. Ты - полночный крик. 


ПРИКОСНОВЕНИЕ

Горят созвездия -
кристаллы,
чуть фиолетового, льда.
И в марсианские каналы
опять врывается вода.

Клубится сизая туманность
над городами Атлантид.
В тайги игольчатую пряность
Тунгусский мчит метеорит.

Мир вечности велик и странен.
Рукой касаюсь я руки.
Впадут все реки в океаны -
их вновь наполнят родники.

Ничто пространства не осудит,
вернувшись на круги своя.
Всё это снова будет... 
будет...
Не будет только лишь меня.