В холодный осенний вечер, в то самое время года, когда осень и зима меняются местами и на улице промозгло и слякотно, на трамвайной остановке в свете уличных фонарей стоял пианист Иван Сидоров. Прохладный ветер бросал мокрые снежинки ему в лицо, которые он, поеживаясь от холода, нервно смахивал рукой. Сидоров нервничал не только из-за нехорошей погоды, из-за которой ему в начищенных до блеска концертных туфлях приходилось постоянно смотреть под ноги, дабы не испачкать их в грязи, но и из-за того, что он опаздывал, а трамвая не было уже минут как двадцать. Можно было бы, конечно, пойти на автобусную остановку, но решиться на это он не мог. Во-первых, пока до нее дойдешь можно испачкать туфли, а во-вторых по закону подлости стоит только отойти, как трамвай обязательно подъедет. В голову лезли нехорошие мысли: он опоздает, будет чувствовать себя неловко, от этого сбиваться в игре, и в результате слушатели останутся недовольны. "Где же этот чёртов трамвай!" - вздыхал он.
А путь он держал до музея, где у него должно быть выступление, приуроченное к какому-то культурному празднику. Выступать в музее Сидоров любил. Его игру там принимали с восторгом все: и посетители, и сотрудники. Особенно восхищались его музыкой смотрительницы - маленькие, коротко подстриженные пожилые женщины интеллигентного вида. Когда Сидоров играл, они закатывали глаза, на лицах у них появлялась мечтательные улыбки, а после выступления казалось, что они выглядят моложе своих лет. Сидорову было приятно такое воздействие своей музыки. Да и кому же было бы не приятно? Однако вида он не подавал: "Сыграл так сыграл, ничего особенного. Мало ли кто так играет..."
"Ну давай уже!" - всматривался он в даль путей, но трамвая так и не было. Ждать уже не оставалось сил и тогда Сидоров решил досчитать до ста и, если за это время трамвай не появится, то он пойдет на автобусную остановку. "Один, два, три...", - шептал он себе под нос и казалось время остановилось. Где-то на седьмом десятке, не желая уходить с остановки, он принялся было замедлять счет, как на горизонте появились два огонька. Сидоров облечено вздохнул и посмотрел на часы: "Успею!" - радостно подумал он.
И вот через полчаса он был в фойе музея. Раздевшись в гардеробе, поднялся на третий этаж, где стоял рояль, отметив, что в этот раз вахтер не спросил у него билета как бывало раньше и не пришлось объяснять тому, кто он и зачем сюда пришел. "Наверно сегодня свободный вход", - решил он. До начала выступления еще было время и Сидоров прохаживался среди посетителей, поглядывая на картины и краем уха слушая выступление коллег музыкантов. "Так себе играют...", - думал он в предвкушении фурора от своего выступления. "Иван, здравствуйте!" - окликнул его кто-то сзади. Сидоров обернулся - перед ним стоял зам директора музея, пухлый розовощекий мужчина в очках. "А я вас уже потерял! - радостно сообщил тот и как-то заговорщицки добавил, - пойдемте ко мне, пообщаемся". Они спустились на первый этаж, зашли в кабинет зам директора, где тот выдал Сидорову, причитающийся ему гонорар: "Только у меня будет к вам, огромная просьба, пожалуйста, не привлекайте к себе внимания, играйте фоном, а то у нас сегодня никто картины не посмотрит". С одной стороны, Сидорову это польстило: он так играет, что посетители могут забыть зачем пришли в музей, а с другой стороны, тихим звучанием много людей вокруг себя не соберёшь... "Ладно, фоном так фоном", - думал он в тайне надеясь на благодарных старушек смотрительниц и, чтобы не показать разочарования, как бы между прочим спросил:
- Сегодня вход бесплатный?
- Нет, взрослый билет сто пятьдесят рублей, для пенсионеров - пятьдесят.
- Странно, а почему у меня билета не спросили, когда заходил?
- Так узнают уже вас, - улыбался зам директора.
"Узнают!" - сделалось Сидорову приятно, что хоть как-то компенсировало игру фоном.
Он вновь поднялся на третий этаж. Артисты уже закончили свое выступление, но Сидоров не торопился идти к роялю и прохаживался в соседнем зале вдоль стен с висящими на них картинами, делая вид, что внимательно их рассматривает. Он выдерживал паузу, чтобы посетители почувствовали контраст между его игрой и предыдущими музыкантами. Хотя какой контраст, если играть фоном? "Ой, это вы? - послышалось откуда-то снизу. Сидоров, от природы высокого роста, опустил глаза и увидел уже знакомую ему смотрительницу, низенькую женщину с лицом гувернантки русских дворянских семей девятнадцатого века. "Ну, наконец, то! Мы вас так ждали, так ждали! - мягко, но в тоже время крепко взяла она его за руку. - Пойдемте же скорее!" - потянула его за собой в соседний зал с роялем. "Вот оно как! Не терпится!" - мысленно растаял Сидоров и ему представилось, как она закатывает глаза от его музыки отчего приятно защекотало в груди. Они прошли в соседний зал. Однако смотрительница повела его не к роялю, а куда-то вбок, в сторону и остановилась у красивых портьер, какие могут быть только в музеях и в царских палатах: со всякими веревочками, кисточками, подвязками. Проворной сухонькой рукой она одернула тяжелый бархат и, глядя куда-то вверх, ласково произнесла: "Откройте, пожалуйста, форточку, а то у нас целый день так душно, а до неё никто не достает". Внутри у Сидорова что-то ухнуло, куда-то провалилось, и образовалась леденящая пустота... Он протянул руку и открыл форточку. "Вот спасибо, что же мы без вас делали!" - смешно раскланялась ему смотрительница и, развернувшись, мелками шашками засеменила назад. "Это что же..., меня ждали, чтобы форточку им открыть?" - стоял в недоумении Сидоров. Вид его был таким растерянным, что посетители стали обращать на него внимание. Заметив это, он встрепенулся, бодрым шагом подошел к роялю, сел за него и уже размашисто занес руки над клавиатурой, как вспомнил просьбу директора. В душе вскипело негодование. "Фоном, так фоном!" - раздраженно подумал Сидоров и как можно осторожнее опустил руки на клавиши, и рояль даже не заиграл, а нежно запел.
В этот раз он играл как никогда проникновенно, вложив в музыку все свои переживания за сегодняшний день. И несмотря на то, что его исполнение звучало на пианиссимо (очень тихо), вокруг рояля образовалась толпа посетителей. Затаив дыхание, они слушали, не отходя ни на шаг. А в соседнем зале смотрительницы, побросав свои посты и закатив глаза вспоминали, о чем-то далеком, хорошем, прошедшем.