"Штрихи конца времён." Глава 1. Пчёлы, Павел и Андропов. Чудно устроена жизнь! Иногда встречаешься с человеком, и тут же находишь с ним общий язык, устанавливаются как-то сразу приятельские отношения, потом и дружеские. Но проходит какое-то время, и рвутся нити, да так, что и расстаёшься если и не как с врагом, то, по крайней мере, с чувством горьким, как хина. А бывает и так, что первая встреча с человеком и состоялась благодаря скандалу - кто-то кому-то где-то "дорогу перешёл". Через время - остыли, присмотрелись, подружились. Или: рвёшься куда-то, планируешь поездку, клятвенно заверяешь - обязательно туда поехать! И - не судьба. А бывает: зарекаешься от места какого-то - там и оказываешься. И так скоро, и такие там интересные вещи происходят, что только руками в недоумении разводишь. Судьба! Похоже, что её не объехать, не обойти. Вот и думай - что ты хозяин себе!
Случилось это в годы неприметные, болотистые, застойные, когда я ухитрялся брать отпуск на пару месяцев за свой счёт и уезжал к своим пчёлам на хутора. За лето зарабатывал приличную сумму денег, вырывая, таким образом, свою семью из инженерной нищеты и мерзопакостной, чуждой вольному русскому духу, изощрённой системы утверждающегося поэтапно марксистского рабства. Было лето. Жаркое лето. Да такое, что земля становилась красной, а солнце - белым. В такие времена часто случаются скандалы среди пчеловодов. Сгоняют они свои пчелиные армии к какому-нибудь полю - гречишному, подсолнечному или эспарцентному. Выстраивают их в карэ по периметру поля и ждут. За день по много раз к контрольному улью, что на весах стоит, бегают. Пальцем глухо зависший рычажок у весов подковыривают - большой ли отвес у улья? Убеждаются - большой! И сердито на соседнюю пасеку смотрят - может, оттуда пчёлы-воровки опустошают их ульи? С двумя такими сердитыми пчеловодами и я в тот год битву имел. Да через несколько дней поостыли мы, скумекали, что к чему, и поехали счастье пчеловодное искать. А счастье наше в зобике пчелином, наполненным нектаром пахучим. Со стороны смотреть - трое бедолаг к берегу одному прибились ветром случайным, стихией слепой. Как бы не так! Хитрющи русские пчеловоды, да хитрости в них ровно столько, сколько её видно. Два опытнейших, прожжённых, жизнью кручёных пчеловода соединились вместе и взяли в свою компанию молодого сосунка. Я видел, чем была скреплена дружба этих медведей - взаимовыгодностью. Один был главным агрономом в колхозе. Это от него зависело, будет ли кто-то стоять на колхозном поле со своими пчёлами или нет. Второй - приезжий. Да только жил он в Москве, имел там свою квартиру, и рынки московские доступны ему были, там и продавал он свой мёд. Зимой приезжал к нему главный агроном. Останавливался в его квартире, пару дней торговал своим мёдом на московских рынках, а что не успевал продать - оставлял другу. Тот за зиму доторговывал остаток. У пенсионера времени много. А что с меня? Грубая физическая сила.
Усмотрели они во мне помощника на время кочёвок. И дружбу предложили. Взамен ничего не обещали. Дружба, намекали они, должна быть безкорыстной. А я и соглашался. Абсолютно безкорыстной должна быть настоящая дружба. И поскольку я их насквозь видел, то и подружился с ними. И использовал их, как мне нужно было. Один прикрывал должностью своей мою пасеку от самосудства местного начальства, а другой, из Москвы, был для меня кладезем практики пчеловодной. И мою хитрость они оценили благородно.
Так вот, поехали мы поле новое искать в соседних колхозах. И случилось нам проезжать через один хутор. Длинный он был, вдоль дороги выстроились домишки колхозные. По всему видно было, что колхоз убогий и бедный. Ни леска поблизости, ни речки. Много лет назад волевым указом сверху отвели это место в степи сознательному люду крестьянскому, тем, кто по лени да по пьянству счастливо не попал ни в класс кулаков, ни в многочисленных середняцких рядах не числился. Шестьдесят лет толкли здесь воду в ступе: соединяли пять-шесть хуторов в один колхоз, потом разводили по углам - в каждом хуторе свой председатель, чтобы через пару лет вновь объединить. Попробуйте кусок проволоки сгибать в одном месте много раз в разные стороны. Ломается железная проволока. И отмирали хутора, будто перезревшие вишни падали в густую траву. С дьявольской хитростью всё задумано было. Будто для блага крестьянского и рабочего. Вид делали, что эксперименты - это от неизведанности путей первопроходческих, неустроенность быта - сложностью задач первостроителей объясняли, спланированные неурожаи - это вредительство неосознанных элементов. Несознательные элементы это те, кто пытался достаток в доме своём обеспечить трудом производительным и честным. Но только воры и бандиты объявлялись социально близкими для власть предержащего. "Так не ты ли тот Египтянин, который пред сими днями произвёл возмущение и вывел в пустыню четыре тысячи человек разбойников?" (Деяния, Гл. 21:38)
А "несознательных" били, стреляли, в лагерях гноили, поскольку политику коммунистической партии они понимали неправильно. И вот - на тебе! Через шестьдесят пять лет систематического уничтожения, трое несознательных катят преспокойненько на "жигулёнке" в поисках куска собственной землицы, где ни мёд, ни молоко не текут для них на халяву. - Что, Владимир Михайлович, - обращается главный агроном к своему другу, сидящему за "баранкой" - может, пойдёшь в этот колхоз? На пенсии ты военной, значит, не стар ещё. Должностишку тебе председатель найдёт не пыльную, новый домишко дадут. Вишь, сколько их армяне настроили? И правда, стояло таких новых домишек с дюжину на окраине хутора. Да как-то выглядели они казарменно, и холодом веяло от них, как от новых пуговиц на заношенном кафтане. Владимир Михайлович, и головы не повернув в ту сторону, криво усмехнулся: - Не для меня домишки сляпали. А ты спятил, Валентин, меня живого здесь похоронить собираешься. Уволь, друг! Главный агроном громко расхохотался, хлопнул водителя по плечу: - Слышь, Михалыч, а может, мы ленинградца здесь оставим? - И, озорно блеснув раскосыми татарскими глазами, повернулся ко мне. Я всматривался в хутор, и, как в лёгком ознобе, передёрнул плечами. - И он не хочет! - подытожил главный агроном. В молчании проехали мимо одноэтажного длинного здания правления колхоза, у крыльца которого высилась металлическая труба флагштока, на вершине которого болталась вылинявшая под солнцем и обтрёпанная ветром блёклая тряпка. На трубе, на высоте человеческого роста был закреплён фанерный щиток с надписью: "Флаг поднят в честь доярки..." - далее следовало пустое место, оставленное для вписывания фамилии отличившейся труженицы - "...надоившей сегодня..." - и снова пропуск, после которого стояло - "...литров молока". А внизу крупными буквами приписано: "Слава передовикам!" - Слава передовикам и дуракам - пробурчал Владимир Михайлович, объезжая очередную лужу и выруливая на просёлочную дорогу. В этот момент меня как подтолкнули. Я оглянулся. Жалкий хутор исчезал за поворотом. Потрёпанное и полинялое красное полотенце вдруг отразилось голубоватым отблеском и сникло в безветрии как неожиданно лопнувший воздушный шарик. "Не дай Бог здесь жить", - подумал я. Будто прочитав мои мысли, агроном тут же произнёс вслух: - А мы тут живём. И - ничего. Выживаем. Зря вы, москвичи и ленинградцы, от нас отрекаетесь. И у нас бывает интересно.
В тот год, в ноябре, Москва похоронила Брежнева. Следующей весной я снова приехал на свою пасеку. Всё лето мотались опять по полям, выискивая место с хорошим взятком. Крепка наша безкорыстная дружба. Всю прошедшую зиму москвич продавал мёд своего друга на московском рынке. Летом агроном защищал наши пасеки от местной придури. Я выуживал у друзей секреты пчеловодства и "брал на пупок" их тяжеленные ульи во время кочёвок. Вернувшись осенью в Ленинград, я город не узнал. Повсюду ходили милиционеры. Всё больше по-двое, по-трое. В магазинах, кинотеатрах и везде далее. Хватали людей, выспрашивали, почему не на работе. Очередной генсек партии рулил страной как мог - по-милицейски. Через десяток лет, уже в Канаде, я слышал много всякого о государственной и партийной деятельности Юрия Андропова. Даже его, якобы настоящая фамилия, совсем и не Андропов. Вот что я прочитал в 1995 году в книге "The New World Order and the Throne of the Antichrist" под редакцией Robert O'Driscoll: "Lieberman: Andropov's name before he changed it to the Russian name most of us know him by." (Либерман - фамилия Андропова перед тем, как он поменял её на русскую, под которой он широко известен большинству из нас. А.О.) А ещё через несколько лет в одной из газет, издающихся на русском языке в Торонто, я прочитал в интервью с Марком Штейнбергом, автором книги "Евреи в войнах тысячелетий", следующее: "В нём (в 5ом издании книги А.О.) публикуются новые данные о евреях, руководящих советской разведкой... И даже о генсеке Юрии Андропове, которого в детстве звали Ефимом Файнштейном". Вот так! Прекрасно, чёрт возьми, сейчас даже не знаешь какую фамилию склонять. А тогда, в 1983 году, я подумал: "Э-э-э, пора утопающим спасаться своими руками". Тут же окончательно уволился с государственной работы. Посидел. Подумал. Как жить дальше? С чего начать? Куда податься?
"Если начаток свят, то и целое". Нет, не я это сказал, Павел римлянам. Да и не Павел он вовсе был, Савлом его звали. "Я даже до смерти гнал последователей сего учения, свя- зывая и предавая в темницу и мужчин и женщин". (Деяния. Гл 22:4) Значит, было уже до Павла "сие учение"? Куда же делись те старинные трактаты? Почему "сие учение" заново переписано через триста лет, да не кем-нибудь, а палачом "последователей сего учения". Осияло Савла "знамение с неба" изменить тактику и новое имя принять, а суть оставив прежнюю. И пошло-поехало.
Победы за победами. Римляне, когда послушали Павла-Савла, империю свою потеряли. Так же и у славян. Не родной земле в крепостных превратились. Крепостничество от Владимира-Василия, сына Малки, тянется. Ульяновым-Лениным и Бронштэйном-Троцким укреплённое, в руках у Джугашвили-Сталина крепостничество в России окончательно форму рабства приняло. Уж не что немцы народ пунктуальный и учёный, и те на крючок, правда, с жирной наживкой, к Шикльгруберу-Гитлеру попались. Ох уж эти двойные имена! Одно при рождении данное, а другое как чулок капроновый на морде у грабителя или насильника. Нормальному человеку авоська на голове не нужна. Дальше - больше. От имени - к поступкам. "Итак, - продолжает Павел-Савел - если враг твой голоден, накорми его; если жаждет - напои его: ибо, делая сие, ты соберёшь ему на голову горящие уголья". А как же уголья на голову посыпятся? По каким таким законам-правилам? И что же это за игра такая? Внешне вроде добро делается, а выходит оно злом тому, кто дары эти за чистую монету принимает. Пошуршал я страничками библейскими, и через страниц в множество читаю следующее: "21 Не ешьте никакой мертве- чины; иноземцу, иноземцу, который случи- тся в жилищах твоих, отдай её, он пусть ест её, или продай ему;" (Библия. Второзаконие. Гл. 14:21) Что-то как сомнение зародилось в душе моей. Продать дохлятину гостю? Да ведь и врагу не делали этого на Руси. Иду к первоисточнику. И что же вижу? "/21/ не ешьте никакой мертвечины, пришельцу, что во вратах твоих, отдай её, и пусть он ест её, или продай чужеземцу;" (Тора. Дварим 14 РЪЭ) Итак, дохлятину я должен отдать иноземцу или пришельцу, а ещё лучше продать её. Логично, но подло! И тут меня мысль пробуравила насквозь. А вдруг иноземец - я! Я пришелец или путник, измученный долгой дорогой, оборванный и босой, постучавший глубокой ночью в оконце хаты, что на краю села. Отворяется дверь, и суют мне в руки кусок падали, за который ещё и платы требуют. Свят! Свят! Свят! Чур - не меня! Да это код! Шифр! Правила игры нечестной. Это как двойные имена, двойная бухгалтерия, двойное дно, двойная мораль, двойные стандарты. Двуличие! И тут выперло, будто в бок случайным предметом упёрлось, как шило в мешке, которого не утаишь. "14 Ибо, когда язычники, не имеющие закона, по природе за- конное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: 15 Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чём свидетельствуют совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую". (Библия. К римлянам. Гл.2: 14,15) Ай да Павел-Савел! Да эти слова, сорвавшиеся с языка твоего в горе и отчаянии, в устыжении других, подсознанием случайно расплёсканные - топором не вырубить. Золотом бы их написать! Значит, чтобы делать законное по природе, Богу угодное, на природе и жить надо. Ибо природа - сущность Божия, Его проявление, колыбель наша. Только природа в сердца записывает Закон без искажений. Чистый Закон, истинный и Божий! Всё остальное - от дьявола!
Так решил я и так и сделал. К февралю 1984 года помер генсек - то ли Андропов, то ли Либерман, то ли Файнштейн, бывший много лет всесильным шефом тайной полиции в России. Исчезли милиционеры. И укатил я в далёкую глубинку, на природу, туда, где линялый красный флаг уже отсвечивал голубизной. И стал соседом сухонькой, костлявой и превредной старухи по имени Матрёна Иовна.