Аннотация: Просто размышления... Винегрет из размышлений.
Ангел.
Притча.
"У причала рыбачил апостол Андрей,
А Спаситель ходил по воде,
И Андрей доставал из воды пескарей,
А Спаситель погибших людей,
И Андрей закричал - "Я покину причал!
Если ты не откроешь секрет",
Но Спаситель ответил - "Спокойно, Андрей,
Никакого секрета здесь нет!"".
Наутилиус-Пампилиус.
Его видели все. Но так уж устроен человек, что никогда не признается он в собственном малодушии. И уже на следующий день это событие исчезло из памяти, словно жители старательно вырезали кусок времени из общего потока, и сожгли, как жухлую прошлогоднюю листву.
"Что?" - спросил бы всякий с невинными глазами, едва бы вы попробовали поинтересоваться, что же тогда произошло. Вам бы сказали, - "Был, мол, чертовски жаркий день, такой, что люди задыхались от удушья, и... да, собственно, и всё на этом". Такой бы вы услышали ответ, а через время все, кто увидел то, во что отказывался верить, поверили в то, что ничего не произошло.
Безусловно, так было бы легче, ибо благоговейный трепет имеет печальное обыкновение превращаться в страх, а тот, в свою очередь, в апатию. И уж конечно, лучше заявить, что ничего не произошло, нежели потом терзаться вопросом - "Что же теперь делать?".
С той поры прошло много лет, а ваш покорный слуга не проведал бы об этом, не попади однажды в столичную лечебницу для душевнобольных, которая (что заключено из долгих наблюдений за природой человеческой мысли) служит пристанищем идей, опровергающих саму суть бытия, в каком бы то и было направлении.
Это было. С той же уверенность я могу сказать, что завтрашним утром горизонт окраситься в лиловые тона рассвета, а когда придёт время, солнце утонет в точно таком же багровом свете, но только с другой стороны небосвода.
Безумие - это весьма шаткая атмосфера внеземного спокойствия и болезненно чёткой рассудительности, перемежаемая приступами отрешённости и даже, подчас, агрессии. И лично мне не очень понятно, почему наряду с сумасшествием, болезнью не считается глупость, пустая гордыня и непомерная кичливость.
Я жил среди людей, не принадлежащих этому миру, и как раз один из них рассказал мне про то летнее утро, когда, окаймленный лучами божественного света, с небес спустился ангел. Человек говорил мне о белоснежных крыльях, как бы птичьих, расправленных за спиной посланника Божия. Он говорил, что люди плакали, глядя в небо, и каждый в тот миг увидел всю грязь собственной души, всю грубость слов, всю тьму, обуявшую сердце, подобно смертельной, неизлечимой болезни.
Ангел принял облик юноши, стройного и красивого, на той едва уловимой грани, что отличает мальчика от мужчины; с глазами цвета изумруда, полными почти детской надежды познания; обнажённого, какими мы все приходим в этот мир, но не отягощенного печатью первого греха.
Я, замирая, затаив дыханье, слушал о пришествии ангела. Стоит обмолвиться, что тогда был век каменных сердец и железных дорог. Отгремела страшная война, и в сознании людей ещё не остыли страшные виденья, людей, что тонули в грязи и глохли от грохота бомб. Тогда улицы городов, будто коркой запекшейся крови, покрылись асфальтом, а тишина просто перестала быть тишиной, устав от бесконечного гула и рокота голосов.
Люди упали на колени и стали молиться, кто как умел, но истово, от отчаянья потери надежды, ведь каждый, под грузом прожитых лет, знал, что грехи его непростительны. А теперь, видя перед собою чудо, люди знали, что смерть это не конец, и раз есть то, что они видели перед собой, значит, есть и Вечный Престол, значит свершиться, как и было предсказано Страшный Суд, и каждому воздастся по делам его...
Одним словом, это был ужас. Смею поспорить, что сознательно люди не предвосхищали покаяния перед господом, но лишь боялись, дрожа и рыдая, моля о спасении...
Люди. Я сам плакал, не сдерживая душевных порывов... я понял, что о деянии ангела мне не узнать. Люди поспешили забыть, а тот старик, - он всё глядел в одну точку, седой, как лунь, и словно разваливающийся на части, - он боялся того, что говорил. Он не хотел помнить, но я знал - он помнил, предоставив открытие мне.
Это не давало мне покоя. Я видел Явление во сне, будто тоже был там. Я рисовал, но видения таяли, как миражи в пустыне, будто не было никогда, ни ангела, ни человека, про него мне рассказавшего. Я искал в себе силы отвечать на вопросы, ответов на которые просто не было.
Я хотел найти ангела, и, покидая дом скорби, клялся старику, что не забуду его слов, что найду то, что потерял он когда-то, и что исповедь его не останется далёким призрачным воспоминанием, едва меня постигнет первое разочарование.
Старик трясся от волнения, всё не решаясь отпустить мою руку, шепча одному ему понятные заветы.
Я писал ему из разных концов страны, с наказом докторам читать ему мои письма (я слал деньги) и писать, под его диктовку, письма мне. Но я не узнал, получил ли он хоть одно из моих писем, и было ли хоть одно из полученных мной, написано им.
Затем он умер.
Так же кончился "Король Лир", великое произведение английской, - и не только, - литературы. Без витиеватых метафор и громоздких фанфар.
"Он умер" - вот всё, что собой представляло письмо.
Очень нелегко в наш просвещенный век быть тем, кем ты хочешь быть, но я шёл среди толпы, словно в пустыне изо льда, не слыша слов, не оглядываясь на лица...
Главным героем многих историй становиться город. Иногда он сердиться, размазывая по дорогам мокрую грязь, иногда небо плачет дождем; а город смеётся, качая ветвями деревьев и разбавляя шёпот дождя гуденьем машин. Порою, он томно вздыхает, кривясь от вони пропитавшего улицы яда, но чаще город покорен воле людей, отражая то, что сегодня есть в человеческой душе.
Что мы можем без самих себя, а мы теряемся в этом клокочущем потоке, и от человека остаётся лишь нечто - серое и безликое. Писатели говорят, что дальше идти уже некуда, но кто станет слушать писателей?
Был полдень, когда я приехал в город, много лет назад переживший Явление. Но ничего особенного я не увидел. Просто город - громадный механизм, омерзительный, до слёз, в небе над которым истает, будто его и не было, даже самый отчаянный крик.
Кто я? Одинокий скиталец, искавший след внеземного? Безумец, что поверил другому безумцу? А может, человек... Человек из плоти и крови, как и все вы, не пытающийся постичь непостижимое, но мечущийся в поисках своей собственной души. Ведь всем так хотелось бы узнать, есть ли Бог. Даже добрые христиане, наставляющие других на путь истинный, в глубине души сомневаются, (бесстрашный человек не живёт) и более других сокрушаются, ибо вверили себя идее, которая может вдруг оказаться ложью. Я их понимаю. Я искал бога.
Я не знал названия нужного мне города, не знал где он, на севере, на юге, на востоке? Не знал, но искал, и однажды нашёл.
Я люблю мерное "тум-тум" железных колёс о рельсы, люблю смотреть, как за окном, будто в калейдоскопе, мелькаю леса, поля, горы, и... люди. Десятки фигур, как будто бы тени былого, и сотни глаз, вопрошающих ли, или спокойных, как воды холодных озёр.
На одних станциях видел стариков, что крестились, когда мимо проносился пышущий дымом червь, рычащий, как сказочный дракон; на других - детей, они бросали игры и глядели вслед поезду.
Разные люди из разных концов нашей огромной страны ехали со мною вместе, в одном купе, и я, внимательно слушая их сбивчивые исповеди, представлял себе мир, развернувшийся за этим окном, таким, каким его алкало видеть моё внутреннее "я", ребёнок, умерший в душе каждого из нас. Без лицемерия, наигранного цинизма и пустословия сноба, что обычно больше похож на фигляра.
Самолётов я откровенно боюсь, даже представить себе не могу, не содрогнувшись, что это, уподобиться летящей в облаках птице, словно пребывая во чреве хищного зверя, когда жизнь твоя совершенно от тебя не зависит. И среди попутчиков попадались люди, разделяющие мою фобию, либо же те, кто не располагал достаточными средствами.
Среди них был он; тот парень, что влюбился в смерть. Жизнерадостный и добрый, но с нездоровой лихорадкой в глазах, лишь только дело касалось его рассказов.
Однажды он увидел самую прекрасную девушку на земле. С чёрными, словно ночь волосами и глазами. В чёрном платье и с ледяной улыбкой на устах (светлее и чище, чем эти, чувств мне видеть не приходилось) она бросила на него лишь один короткий взгляд. Парень видел яркое сиянье под её ладонью на груди своего умершего отца, - то были похороны последнего, - и с тех пор наш герой не знал покоя. Днём и ночью он шёл за своей мечтой, провожаемый её могильным дыханьем. Он забыл лицо матери, забыл название родного города, просто шёл и шел, как я, к мечте, далёкой, словно горизонт.
Он рассказал мне о человеке, когда-то поведавшем ему об ангеле. То был старик, сказал он, едва держащийся на ногах и ехавший на восток. Старик сказал ему название города. А одним утром, я нашёл парня мёртвым в моём купе, со счастливой улыбкой на устах. Он нашёл что искал.
Как раз лили дожди, но в этой серой пелене я разглядел и памятник поэту, и деревца вдоль дорог... Я видел два больших театра, через дорогу друг от друга, (из чего-то возвышенного, ставшие средством развлечения псевдоинтелегенции); и кинотеатр, развлекающий всех остальных. Нашёл я и маленькое кафе на цветном бульваре, где подавали китайский чай, и всегда играла тихая скрипка.
Город изменился - да, но всё то, о чём когда-то говорил мне старик, я нашёл.
Дороги города забили десятки разноцветных и разномастных машин, витрины горели неоном, из радиоприёмников играла современная модная музыка, коей люди подпевали, не задумываясь; афиши взяла рекламная плесень, небо пропиталось едким сигаретным дымом.
И, конечно, никто ничего не слышал про ангела, некогда спустившего с небес. Секретарь в мэрии (противный человечек, похожий на поросёнка) сказал, что у правления города просто нет времени на эту всякую бредовую чушь - вот так и сказал, извольте - и если я не уберусь по добру, то он, немедля ни секунды, вызовет полицию.
Управляющий одного театра ненавидел другого, и тот, в вопросе ненависти, был с ним абсолютно солидарен, а разговор наш, и тем, и с другим, начался за здравие, а кончился, как это обычно бывает, за упокой. Каждый из почтенных джентльменов, в себе свойственной манере заявил, что нисколько бы не удивился, что в исчезновении ангела всенепременно виновен оппонент, за что второй театр нужно сию же секунду закрыть.
Улицы города, тем временем, превращались в бурные реки. Грязные потоки неслись по канавам, или же, разбрызганные бессовестными шинами, попадали на плащи и пальто добропорядочных граждан. Низкое серое небо рокотало громом, а холодный ветер доносил до ушей обрывки фраз, которые фантазия моя сей же час превращала в целые судьбы.
Казалось, само время в этом городе разбилось, как фарфоровая статуэтка, а потом было перемешано нерадивой рукой. Я видел это в усталых глазах, чувствовал в тихой музыке из маленького кафе, в памятниках, деревцах и машинах... Иногда такие, каких требовал просвещенный век, а порой, (но может, это просто дождь) будто бы вернувшиеся из прошлого, или прилетевшие из будущего.
Когда дождь утихал, и небо чуть-чуть прояснялось, я видел, сидя на скамейке в парке, Альберта Эйнштейна. Старик улыбался появляющемуся из-за облаков солнцу, седые усы немного топорщились, а взгляд был далеко отсюда, но вот кто-то проходил мимо, и гений обращался просто стариком. Самым обычным, вдыхающим запах дождя. Я с грустью вспоминал другого старика, оставленного мной позади, но и после смерти направляющего мою судьбу. Он не помнил, откуда знал про ангела, и мне казалось кощунством не раскрыть ему эту тайну.
Я вспоминал, что говорил мне старик. Он велел найти Человека; и я нашёл его, прямо тут же, в маленьком кафе. Его так и звали - Человек. Мужчина, отмеченный летами, уже обрюзгший, с потухшим взором. Он сидел за столом, будто выпав из потока времени, пил, беседовал сам собой, и смотрел на меняющийся город вокруг.
На моё приветствие Человек поднял покрасневшие глаза и заявил, что они, мол, перепутали всё вокруг. Что человек не может называться человеком, только потому, что он человек. Что я очень заблуждаюсь, если считаю, что сегодня понедельник, ведь уже и не ясно, где понедельник, а где среда, и чем они друг от друга отличаются. Я спросил, кто эти "они", на что Человек, одарил меня взором с укоризной и разъяснил, будто глупому ребёнку - "Кошки!".
Человек помнил ангела, но сказал, что слишком уж перепутал кошачий заговор все его мысли, и потому пусть я сначала обращусь кое к кому другому, а уж потом, если понадобиться, вернусь к нему. Следом он отхлебнул пива из очередной поданной кружки, и опять заговорил сам собой, лишь изредка одаривая меня улыбкой, желая показать, что я не забыт.
В небе засияла радуга. Да, вот так - в городе. Ярко, словно в дремучем лесу, и так повеяло свежестью, когда я в очередной раз вышел из кафе, что мне вспомнилось далёкое детство.
Лоск сменялся убожеством, по мере того, как я шёл к городской окраине. Здесь и поток машин ощутимо редел, и лица становились как бы приземлённее, чья глупость никак не означала, что это и есть пресловутый Народ. Скорее, это бы сброд.
Ту, кого я искал, звали Монстр. С детской жестокостью точное прозвище давно заменило женщине имя. У неё была заячья губа, а нос (из-за того, что облезлая, смуглая кожа была натянута назад) казался пятаком. Круглые, как блюдца, совиные глаза, черные, как агат, и того же цвета волосы, туго затянутые в конский хвост на затылке. Физическое уродство (она была очень худой и сутулилась) вводило в полное замешательство относительно её возраста. Ей могло быть и двадцать, и пятьдесят.
Монстр рассказала мне то, что я хотел знать.
Вот с небес спустился ангел в лучах яркого света, вот люди, все без исключения, встали на колени...
Монстр была там, тоже глядела на ангела, и в душе женщины в тот самый момент родилась непоколебимая, истовая вера. Она говорила, что и по сей день, и по тот час, когда я пришёл к ней, знает, что пути господне неисповедимы, и нисколько не сетует на свою горькую судьбу.
Она говорила, что её не коснулся тленотворный порок, и в свою годы, она ещё не знала мужчины; никогда не жила она в угоду своему чреву, ибо ей хватало подаяний по скромным надобностям; и только так, говорила она - не будучи частью этого мира - можно сохранить благодать.
Ангел коснулся её. Спустившись на землю, ангел протянул руку именно к ней, выбрав из толпы её сердце... Но люди возроптали! Как же так! Она уродлива и недостойна! Жизнь - это череда событий, лишь погрузившись в которые, человек может позиционировать себя как грешника, или праведника. А она... нет, это просто не может быть! Не должно быть!
Тогда ангел обвёл толпу печальным взглядом и исчез. Просто растаял в воздухе, а уже на следующий день люди решили, что не было никакого ангела. И только Монстр видела, как ангел ушел, медленно, чинно и грустно, сложив за спиной свои крылья, ушёл прочь от людей, а те, ослепленные гордыней, просто перестали его видеть.
Монстр не знала, куда ушёл ангел, но его прикосновение даровало женщине бессмертие. Я сокрушался - зачем? Зачем ей вечная жизнь, на что Монстр с улыбкой ответила, что именно для неё в бессмертии благо, потому что любому другому опостылеет вечность, когда он поймёт цикличность времени.
Всё повторяется. Это Монстр знала давно.
След ангела, только обнаруженный, опять исчезал. Я бродил по городу, как неприкаянный, а всё вокруг понемногу застывало. На ветвях опадающих деревьев по утрам серебрился иней. Люди ёжились от порывов ветра, который гнал по небу дождевые облака. Под ногами шелестел ковёр красной и оранжевой листвы.
Отчаянье человека - это плод его же гордыни, иногда даже не осознанной. Стремление постепенно превращается в уверенность, а крах надежд как раз и порождает отчаянье. Только не у меня. Моё стремление было продиктовано отнюдь не алчным рвением, но эфемерным, ничем не подтверждённым желанием познания. Поиск - это и есть мечта, а достижение мечты - разочарование в поиске, и поэтому некой бесплотности своего предприятия я был даже рад.
Но потом Человек рассказ мне всё. Я просил его вспомнить, но он боялся, и лишь увидев в моих глазах мечту (он сказал, что напоминаю ему того, другого, кого я не знал) он решился. Он решился вспомнить тот жаркий летний день. Он вспомнил ангела.
Ангел каждое мгновенье постигал открывшийся ему новый мир. Жгучий, почти детский интерес разрывал его душу сотнями новых чувств, неведомых доселе. Он видел в глазах людей смирение, ужас, трепет, нерешительность, но тогда ещё не знал названия всех этих чувств.
Разочарование первым родилось в его сознании. Будучи частью потока Света он едва ли не со слезами глядел на этих людей, в глазах которых была мольба о прощении, и то раскаяние, которое появляется, когда ничего больше не остаётся. Но вот, как будто бы всколыхнулась надежда, но нет. Раздавлена недовольным криком. Безжалостно.
Ангел пришёл в этот город, чтобы вернуть на путь света одну единственную душу, непомерно погрязшую во грехе. Это был Барабанщик. Убийца, уже несколько лет терроризировавший город к тому моменту, как явился ангел.
Барабанщик говорил, что реальна одна лишь смерть, что жизнь человека - это туман, сон! и только смерть может пробудить души от этого сна. Ударами барабана - "бум-бум-бум!" - он собирался огласить дремлющий мир, бесстыдный, и погрязший в похоти. Смерть - это удары барабана, так он говорил.
Ещё он хотел понять механику смерти. Как это происходит? Он хотел уловить тот миг, когда человек, как некая личность, наделённая неповторимым характером, превращается в безжизненный кусок гниющего мяса. И, может быть, даже увидеть душу. Здесь не было злобы, только холодный интерес.
Таким его нашёл ангел. Барабанщик только что убил очередную жертву - совсем юную девушку - и возвышался над трупом, любуясь игрой света в лучах из окна и гаммой последних чувств на лице убиенной. Души он так и не увидел, но вот его пугающе-умиротворённое спокойствие нарушил шум шагов и голосов. В дом ворвалась полиция.
В комнате были в борьбе сорваны шторы - отсюда чарующие потоки света - фотографии валялись на полу в разбитых рамках, с кровати было сброшено постельное белье, а кресло у стены было перевёрнуто. Под телом девушки расползалась багровая лужа крови из проломленного черепа.
Барабанщик увидел ангела. Крылатый юноша появился у противоположенной стены, а полиция увидела только беспорядок и мёртвую девушку. Ангел скрыл от их взоров убийцу.
Я словно был там, так прочувствовало всё моё существо эту сцену, что на глаза, помимо воли, опять навернулись слёзы. Человек, в свете некой торжественности описываемых событий, казался особенно жалким. Седеющие волосы, дрожащая рука, надломленный голос, пустой взгляд и кружка пива. Я слышал, не решаясь ни подать голоса, ни даже, казалось, вдохнуть.
Барабанщик долго говорил с ангелом. Можно сказать, что они многому научились друг у друга. Убийца говорил о том, что человечество изжило себя, что люди гниют заживо, и жизнь не стоит пролитых слёз. Ангел вещал о прощении, об отвержении тьмы, но с каждым днем всё меньше верил в свои собственные слова.
Человечество так же прекрасно, как и отвратительно, вот, к чему они пришли вместе, но души друг друга так и остались для них закрытыми книгами. Ангел радовался небу и солнцу, поднимая глаза, он вздыхал - "Как прекрасно!", а Барабанщик, проследив его взгляд, спрашивал - "Что?". Так шли их дни.
Человека невозможно понять до конца, вот, что, в конце концов, понял ангел. Барабанщика исправить он так и не смог - убийца, думалось тогда, был потерян для мира. Он говорил, что когда-нибудь, возможно, всё будет иначе, но не сейчас. Сейчас в его душе не жажда крови, и не тьма. Отторжение...
И что же случилось потом?
Ангел мог убить мизантропа, но не сделала этого. В отличие от убийцы он полюбил Человека. Как раз благодаря словами убийцы, он хотел понять природу жизни.
Барабанщик ушёл из города, и жители вздохнули спокойно. Страх понемногу истёрся из памяти. Ангел отпустил убийцу, хотя не должен был этого делать. Но ведь никто не узнал Ужас Ночных Улиц в высоком человеке в пальто, однажды утром пришедшем на железнодорожную станцию города.
А что стало с ангелом, и откуда Человек так много знает о нём? Ответ на этот вопрос я уже знал, он был в глазах несчастного пропойцы.
Встав из-за стола, я улыбнулся Человеку - грустно так, на прощание - и ушел. Ушёл из этого города навсегда.