Муха в самолёте вела себя точно так же, как и на земле. Делая короткие перелёты с сиденья на сиденье, с полки для ручной клади на люминесцентные лампы, она привычно опустилась мне на лоб. От неожиданности я вздрогнул и инстинктивно сдвинул брови и наморщил лоб, чтобы избавиться от непрошеной гостьи. Муха тут же поднялась и, сделав полукруг, уселась на моём колене. Я отрешенным взглядом уставился на неё. Муха двумя короткими рывками пробежала вдоль моего колена и, поднявшись, пролетела куда-то правее, через проход, разделяющий салон самолёта АН-24. Не поворачивая головы, я краем глаза проследил за ней до тех пор, пока она не потерялась в разноцветье одежд, сидящих справа пассажиров. Тогда моё внимание вновь сосредоточилось на самолёте, вернее на самом процессе полёта в самолёте. Уши продолжали то и дело "стрелять", рёв турбин утомлял, но вместе с тем и убаюкивал. Я заметил определённую звуковую цикличность в работе турбин, они работали как бы на двух нотах. Первой низкой, плавно переходящей в более высокую, вторую. У меня в мозгу ясно проступала и ощущалась двух четвертная размерность этих звуков.
-Лечу, лечу, лечу! - повторял мотор своё раз и навсегда отлаженное умение разговаривать с людьми. Я отчётливо слышал это его желание общения. Я его понимал, и он понимал меня и потому продолжал бесконечно успокаивать: "Лечу, лечу!"
Потихоньку я привык к необычной, неземной обстановке. Всё становилось на свои места. Салон в моих глазах постепенно становился всё более уютным. Люди, откинувшись на спинки сидений, спали так же, как и в своих любимых креслах, у себя дома. Но это было не совсем так. Три тысячи метров разделяли резину нашего воздушного "Икаруса" от серых лент шоссейных дорог, которые остались там внизу и которые мы, вероятно, пересекали тысячами. Была глубокая ночь, спать надлежало и мне, ведь двое суток проведённых в поезде Нальчик - Москва утомили достаточно. А спать я не мог, так как ощущение высоты мне не присущее, то и дело давало о себе знать. Я с нескрываемым восхищением и страхом, смотревший на Эльбрус, был выше его. Я, восторгающийся ледниками Кавказа, восторгался своим непременным превосходством над ними. Всё в мире относительно и высоты тоже. Я завидую людям, которые в этот час летят эшелоном выше меня, выше звёзд, планет и миров. Какое это чудесное слово: " ВЫСОТА!" Опьяняющая, мятежная, она завораживает и увлекает бог весть куда. Я оплакиваю чувства людей, которым неведома высота! Пугающая, чарующая, она даёт человеку право на открытие себя в ином измерении, название, которому - НЕБО.
Взошло солнце, здесь над облаками оно не имело помех и в иллюминаторы врывались его праздничные, утренние лучи. Салон посветлел и стал более привлекательным, чем ночью.
А солнце продолжало неистовствовать. Я, познакомившийся с его коварством в высокогорном Домбае, знал цену каждому его лучику, каждому его блику, отраженному от серебристой поверхности самолёта. Но вот внизу, под нами, прорвав толстый слой кучевых облаков, появились первые вершины горных хребтов Закарпатья. Они лежали будто бы чёрные, вернее серые кусочки хлеба, набросанные в огромное блюдо с молоком, именуемым небом и насколько хватало глаз, простирались вперёд, заволакиваясь туманной дымкой и вновь образуя одну непроглядную завесу из облаков. Но по мере полёта всё становилось на свои места. Иногда, особенно мощные хребты сопровождали нас достаточно долго, но затем отдалялись, утопая во взбитой молочной пенке, уступали место новым. Внезапно самолёт клюнул носом, сердце замерло в груди. Это первый признак того, что мы начали терять высоту, а значит приземляться. Горы стали проступать явственнее. И чем ближе были горы, тем сильнее давило на уши. Какими они окажутся при более близком рассмотрении. В иллюминатор стали просматриваться квадратики полей, ленты дорог и точки населённых пунктов. Прямо перед моим иллюминатором выплыло чёрное шасси. Мы продолжали полёт уже под облаками, то есть над самой землёй благодатной Украины. Утренняя, озарённая лучами солнца, она казалась очаровательной. Мы спускались вниз до тех пор, пока шасси нашего самолёта не слились в затяжном поцелуе с бетонной полосой аэродрома. Вот оно Закарпатье! Вот она моя любимая Украина! Наконец-то я смогу писать о тебе, касаясь своими ногами, чувствами, сердцем твоей земли.