Антонина Ивановна весь день была в подавленном состоянии. Утром огорчил сын, недовольный тем, что вместо положенных ему ежедневно на карманные расходы тридцати рублей мать выдала двадцать, да ещё медяками.
-Как подаяние нищему! - Укорил Сергей.
-Знаешь что!? - вспылила мать. - Я в твоём возрасте уже своим родителям помогала! Если тебе не нравятся эти деньги, иди и заработай сам! Свои! Какие хочешь! А у меня других денег нет! Ишь, аристократ, только крупными купюрами он принимает! А ну, давай деньги назад!
-Ладно, ладно... - стушевался Сергей. - На своих двоих мне топать десять верст до университета, что ли...
Он быстро собрался и хлопнул дверью.
В крохотной двухкомнатной квартирке установилась тишина. Антонине Ивановне пора было собираться в поликлинику на приём к врачу. Стала одеваться и обнаружила, что нет "присутственной" кофты, сообразила, что её могла надеть дочь, и рассердилась: совершенно бесцеремонная девица! Вчера Лида ушла ночевать к подруге Ирине, дескать, у неё родители уехали в командировку, и Ирина боится ночевать одна. Лида предупредила, что утром не заходя домой пойдёт в школу. Антонина Ивановна не верила ни дочери, ни её подруге, но выяснять истину не было сил: шестнадцатилетняя Лида совсем отбилась от рук, и мать ни во что не ставила, огрызалась и скандалила при любой попытке ограничить её свободу. В прошлом году за неуспеваемость и пропуски уроков её не перевели из девятого класса в десятый, теперь снова училась в девятом, и училась хуже прежнего...
Антонина Ивановна уже выходила из квартиры, когда зазвонил телефон.
-Да. - Обречённо выдохнула в трубку Антонина Ивановна, давно не ожидающая от телефона никаких радостных известий.
-Это квартира Мигаевых? Антонина Ивановна! Антонина Ивановна!.. Это я, Галина Фёдоровна, классная руководительница вашей дочери! Вы меня слышите!?
-Слышу. - Выдохнула Антонина Ивановна, и снова тяжело вздохнула, ощущая невыносимую усталость, навалившуюся вдруг на неё.
-Придите немедленно в школу! Прямо сейчас! Ваша Лида тут... Её надо домой срочно увести! Срочно!
-Что случилось? - осела на стул Антонина Ивановна.
-Ну... ну... В общем, она... Пьяная она! Ждём вас в кабинете завуча!
-О господи... - пробормотала Антонина Ивановна, чувствуя, как тоскливый туман наполняет голову и гасит мысли.
Антонина Ивановна будто во сне дошла до школы, вошла в кабинет завуча, забыв поздороваться с Галиной Фёдоровной, немо кивнувшей ей, и увидела полулежащую в кресле Лиду: лицо её было бледно, в глазах тускнела бессмысленность. Заплетающимся языком она маловразумительно бормотала:
- Ну и чо... клёво ночь посидели... Мальчики хорошие были... Да... И портвейн хороший... И ещё этот...как его... Бурбон... А чо... мы прямо в школу и пошли... пива по пути добавили...Ирка говорит с горла лучше... А мне нехорошо стало...
-Вы представляете, Антонина Ивановна! - взволнованно доложила Галина Фёдоровна, - она прямо у доски упала! Её отвечать вызвали, она пошла, и упала... Боже мой... Боже мой...
Мать повела дочь домой. Вела кружным путём, инстинктивно выбирая безлюдные в этот час переулки городской окраины, и действительно никого не встретили. Уже возле своей девятиэтажки увидела выходящую из подъезда соседку Елену Григорьевну и резко дёрнула дочку назад, за кирпичный угол. Лиду вырвало. Антонине Ивановне казалось, что она сойдёт с ума, если Елена Григорьевна повернёт в их сторону. Но та пошла в другую.
Дома мать уложила совсем ослабевшую дочь на диван, ушла в ванную и заплакала, всхлипывая шёпотом: " Господи, да за что же ты бьёшь меня со всех сторон... За что мне такая доля проклятая..."
Она выплакалась, привела себя в порядок и обречённо пошла в поликлинику. Как и ожидала, никаких улучшений гениколог у неё не нашёл, напротив, снова стал убеждать в необходимости госпитализации для очередного операционного вмешательства. Продлил больничный лист и предупредил, что в следующий приём выпишет направление в стационар.
Антонина Ивановна ушла от него совсем расстроенная.
Вернулась в свой безрадостный дом и снова плакала, заперевшись в ванной. Вышла и легла, уткнувшись в книгу, в которой не видела ничего.
Лида спала. Её рот с припухлыми детскими губами был приоткрыт, белокурые от рождения волосы неаккуратно сбились на одну сторону лица, будто ветром метнуло. Кот Ерофей забрался Лиде на грудь и, прищурившись томно, ждал, когда его погладят. Не дождался, смежил очи.
Лида проснулась, когда уже смеркалось. Походила по квартире. Не глядя на мать, уткнувшуюся в книгу, подошла и села рядом. Помолчали.
-Мне нужны деньги. - Хрипло сказала дочь.
Мать не отвечала. Томительная пауза цепенела в тишине квартиры. Лида искоса посмотрела на мать и, отвернувшись, повторила:
-Мне нужны деньги.
Мать отложила книгу и отвернулась к стене. Дочь кашлянула, встала и подошла к заиндевелому окну, молча смотрела вниз.
-Мне тоже нужны деньги. - Монотонно сказала Антонина Ивановна.
-Мне надо отдать долг. - Мрачно сказала Лида. - Двести рублей.
Антонина Ивановна вновь ощутила невыносимую тяжесть у сердца и, едва сдерживая уже рвущееся из неё негодование, угрюмо произнесла:
-У тебя есть к кому обращаться. Звони своему папаше и пусть он оплачивает твои долги.
Лида бросила на мать тяжёлый взгляд, снова уставилась в окно.
-Отец платит тебе алименты, - сказала она не оборачиваясь. - Дай мне двести рублей из тех денег.
-Твой отец - подлец!!! - прорвало Антонину Ивановну. - За десять лет он не разу не пришёл в наш дом! Даже не позвонил! Ему плевать, как мы живём! Ему дела нет до своих детей!.. Подонок!... Алкаш!..
Антонина Ивановна задыхалась. Она приподнялась на подушке и отшвырнула книгу.
-Он приходил. - Тихо сказала Лида. - А ты его выгнала. Я маленькая была, но помню.
-И правильно сделала! - закричала Антонина Ивановна. - Ушёл - скатертью дорога! Нечего пол топтать в чужой квартире!
-Вот он и не ходит в чужую квартиру.
-Тогда ты иди к своему любимому папочке!
-У него своя семья. И своя дочка.
-А ты - не его дочка!? Я спрашиваю, ты ему - кто!?
Полное лицо Антонины Ивановны сделалось пунцовым, как закатное солнце перед катаклизмом, она неожиданно для своей дородной комплекции резво вскочила на полные ноги, пробежала в коридор, распахнула дверь и завизжала:
-Вон!.. Вон из моего дома!.. Катись к своему папочке! Катись!.. Чтоб духу твоего здесь не было!.. Катись!..
-Катись сама. - Тихо прозвучало из комнаты.
Антонина Ивановна захлопнула дверь, и уже совсем не соображая, что делает, схватила с обувной подставки палку для выбивания ковров и бросилась к дочери.
Лида рывком распахнула балконную дверь, морозное облако вкатилось в тёплую комнату, в лютой бездне проёма засверкали первые звёзды надвигающейся ночи.
Мать и дочь стояли, глядя друг на друга сумасшедшими глазами. Кот Ерофей зябко ёжился на диване, недоумённо поглядывая на хозяек.
-Мяу, - подал он робкий голос.
Антонина Ивановна выронила палку и лицо её стало быстро обесцвечиваться.
-Не надо... - прошептала она. - Не надо...
Лида силилась что-то сказать, но слова не выговаривались, она несколько раз судорожно икнула и осела на пол.
-Доченька!.. - зарыдала мать, бросившись к ней. - Доченька... Доченька...
Кот Ерофей не шелохнувшись наблюдал за плачущими хозяйками. Дождался, когда они успокоились, и томно зажмурился. Антонина Ивановна закрыла балконную дверь, потушила свет, уложила дочку на диван и сама легла рядом. Лида впала в оцепенение, мать тихо гладила её белые волосы и что-то время от времени шептала. Когда Лида задремала, кот забрался на сдобную грудь Антонины Ивановны, угнездился и впал в нирвану.
Снова тихо было в доме.
Антонина Ивановна видела в оконных проталинах звёзды, они не выглядели сейчас ни далёкими, ни холодными, в их сиянии угадывалось что-то щемяще знакомое. И она вспомнила. Много лет назад они с мужем в такой же морозный день шли с вечеринки. У неё кружилась голова от выпитого в застолье шампанского, всё вокруг казалось сказкой неземной: заиндевелые деревья, чистый снег под ногами искрился в свете фонарей и теплились окна в домах. Изрядно выпивший Алексей впал в минор, обнял жену, чмокнул в мягкий курносый нос и вдруг легко поднял её нелёгкую и покачал на руках, пропел:
-Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придёт серенький волчок, схватит Умку за бочок!..
Она зажмурилась от счастья. Алексей часто называл её Умкой за схожесть с большой белой медведицей - вся из светлых округлостей, мягкая, уютная. А иногда называл Копёшечкой за чарующий аромат, всегда исходящий от неё...
Антонина Ивановна заплакала. Вся жизнь её нескладная непрошенно вспоминалась вопреки желанию забыть всё и забыться. Неумолимая память в который уже раз безжалостно высвечивала одни и те же картины, начиная с самого начала конца.
В тот роковой вечер Алексей пришёл домой "в три свиста", облапил её и стал целовать, бормоча пьяные нежности:
-Копёшечка ты моя, ненаглядная! Упал бы на тебя и умер от счастья!..
Она возмутилась:
- Нажрался! Где пил, туда и ночевать иди!
Он ушёл. И три дня болтался неизвестно где. Потом явился. И она снова выгнала его. И он ушёл. Вернулся через неделю. Онемевшая от негодования Антонина погнала его снова вон, но он успел упасть на палас и уснуть мертвецки. Несколько дней они не разговаривали. И скоро Алексей опять пришёл домой пьяный, и Антонина Ивановна снова его выгнала. Он снова исчез на неделю. Возник, как привидение: угрюмый, измождённый и чужой. И невидимая трещина в отношениях скоро переросла в пропасть. В тот последний вечер, когда она снова погнала его, пьяного, от порога, он вдруг грубо оттолкнул её и выматерился так, как она никогда не слышала.
-Подонок! - вскричала Антонина Ивановна. - Вон из дома!
-Пошла ты... Копна гнилая. - Буркнул Алексей и завалился на бок, пытался подняться, не смог, и швырнул в неё одёжной щёткой...
Она вызвала милицию, и Алексея увезли.
И на этом их семейная жизнь кончилась. Антонина Ивановна ждала, когда муж опомнится и придёт с покаяниями к родному порогу: знала, как привязан он к ней и к детям. Она строила сценарии, как гордо укажет ему на дверь, даст понять, что терпение её иссякло, и он будет каяться, ( она знала его нестойкость и мягкость ) и тогда (может быть) она снизойдёт и поверит ему в первый и последний раз, но поставит ему жёсткие условия...
Условия ставить было некому. Алексей не шёл. Шли месяцы, шли алименты, а мужа не было. Потом Антонина Ивановна узнала, что он... женился. От этого известия она заболела и слегла. Она не хотела, не могла верить, что её Алексей, который любил её так, как никто никогда на этой земле не любил никого, способен на такое предательство. Сердце немо кричало "нет!" каждому слуху, каждому известию о том, как живёт её муж с другой женой, и не могло смириться с разлукой, болело, разрываемое ревностью и горем.
А когда он неожиданно пришёл в день лидиного рождения, Антонина Ивановна прогнала его.
Следом она узнала о том, что у Алексея родилась дочь, и это известие её добило: с тяжёлой депрессией её надолго уложили в психиатрическую больницу. Вернулась Антонина Ивановна из "психушки" поникшая, сама на себя не похожая. Механически ходила на работу, что-то там делала, возвращалась домой и окуналась в бытовую суету, но мысли неотступно роились вокруг одной и той же саднящей пустоты, образовавшейся в душе на том месте, которое раньше занимал Алексей.
И потянулись долгие мучительные годы.
Родные и близкие горячо заверяли её, что такая красивая, роскошная женщина, как она, не будет долго одна, стоит только свистнуть и все мужики будут у её ног, и ей надо забыть своего Лёху-грубияна, и устроить свою личную жизнь с человеком достойным. Антонина Ивановна соглашалась и верила, что так оно и есть. Но почему-то ничего не складывалось. Мужчины, которые бросали на неё вожделённые взгляды, её не интересовали, равно как и те, которые не бросали взглядов. Она уверяла себя, что всё образуется, ей всего лишь "за тридцать", и счастье еще так возможно, так близко. Но счастья всё не было, было одно сплошное несчастье. Даже дети, некогда обожаемые, всё чаще раздражали. В их похожести на отца чудилась укоризна. Бессонными ночами, лёжа в одинокой постели, она умирала от любви и ненависти к покинувшему её мужу, проклинала судьбу за то, что когда-то свела её с ним и присушила её сердце к нему настолько, что никто и ничто на свете не могло заменить его.
В отчаянии она стала искать утешение в религии и нашла его в новохристианском кружке "Эстетика жизни". Общие моления, псалмы, религиозные чтения привели смятенную душу к долгожданному покою и пригасили нескончаемую муку бытия. Антонина Ивановна прониклась открывшейся ей новой эстетикой жизни, она стала горячо и убедительно агитировать своих неверующих подруг приобщиться к учению и встать на спасительный путь добра и истины. Но тут арестовали руководителя "Эстетики жизни" ( бывшего инженера-электронщика) святого отца Вольдемара: за мошенническое присвоение недвижимого имущества нескольких своих прихожанок (мужчин в кружке не было). Кружок распался.
Антонина Ивановна пробовала продолжить поиски эстетики жизни дома. Она перечитывала конспекты религиозно-этических доктрин, оставшиеся от прежних занятий кружка, и выискивала в них откровения, которые не вполне осмыслила ранее. Углубилась в эстетику жизни настолько, что забыла всё мирское и скоро домашнее хозяйство пришло в упадок. Сын и дочь пытались иронизировать над её духовными исканиями и предлагали создать ООО ЭКП - общество с ограниченной ответственностью "Эстетическая контора на паях": мать сочиняет проповеди, Сергей размножает их на ксероксе, Лида продаёт по рублю за штуку - получится сочетание приятного с полезным...
Негодование матери было столь бурным, что дети испугались.
Потом у Антонины Ивановны случились новые беды: обнаружились женские болезни. Она долго обследовалась, лечилась, выслушивала медицинские термины, и однажды услышала от старого гинеколога ещё более старое откровение:
-Мужика вам надо, милочка, а не таблетки. Все ваши недуги оттуда...
Она и сама догадывалась "откуда есть пошла земля русская", но оскорбилась бесцеремонностью старого врача. И перестала лечиться. Вышло ещё хуже: начались обострения, и в конце концов она оказалась в больнице, где ей сделали операцию, после которой никакой мужик ей стал уже не нужен.
Думая об этом сейчас, рядом со спящей дочерью, Антонина Ивановна плакала, не замечая своих слёз, и чем больше плакала, тем нестерпимее щемила сердце обида на свою незадавшуюся жизнь: ну за что же?..
Она выплакалась, прошла в ванную и долго сморкалась, умылась и вернулась к дочери. Та спала. Антонина Ивановна прилегла рядом, взяла Библию и углубилась в чтение.
Сергей вернулся поздно. Прошёл в маленькую комнату, улёгся в постель и затих. Он уже задрёмывал, когда зазвонил телефон. Не поднимаясь, снял трубку и приложил к уху.
-Тоня, привет! - услышал Сергей знакомый голос тёти Люды.
Сергей уже начал отрывать трубку от уха, не желая быть невольным свидетелем бестолкового бабского трёпа, но остановился, услышав тёти-людин возглас:
-Слыхала? Твой Лёшка-то допрыгался!
-Что? - Настороженно спросила мать.
- А то: распилили его сначала вдоль, потом поперёк!
-Что!?.. Как!?..
-Сначала одну операцию сделали, и сразу другую!
-Какую?
-Разве я тебе не сказала, что разбился он на своей машине? Да ты позвони его Ленке, она расскажет!.. Так что, отливаются коту мышкины слёзки! Ну, ладно, пока, тут внучка меня зовёт! Пока!..
Словно лютым холодом охватило Антонину Ивановну, сердце защемило, и она, забыв свои принципы, кинулась к телефону и набрала номер, который знала наизусть и который много лет запрещала себе знать.
-Да. - Ответил тихий, странно безинтонационный женский голос на том конце провода.
-Это... Извините, Лена... Меня звать Антонина Ивановна... Мигаева... Я хотела... Извините меня... Мне сообщили... Лена, я хотела... Но тут такое... Может быть всё не так... - она никак не могла выстроить слова в должный порядок, чтобы получилась вразумительная фраза, но, очевидно, на том конце провода её поняли.
-Да. - Деревянно сказала Лена. - Алексей разбился.
-Он жив?..
-Жив.
-А-а-а...Как...
-Его оперировали. Сейчас в реанимации.
-А... вы его видели?
-Нет.
-Но ведь!..
-К нему не пускают.
-Он в какой больнице?
-В первой городской.
Антонина Ивановна замолчала и долго не могла вновь сказать что-либо. Молчала и Лена. Долгая пауза заполнялась невнятными техногенными шумами в телефоне, и ещё Антонина Ивановна услышала учащенное биение собственного сердца.
-Извините... - пробормотала она и положила трубку.
И заплакала тихо, без всхлипываний. Слёзы текли сами по себе, и не приносили облегчения, напротив, горе, омываемое ими, становилось только обнажённее и безнадёжнее. Раздавленное непосильной ношей сердце и не молило о пощаде.
А в тёмную комнату через проталины в окне немо смотрели яркие, необычайно чистые звёзды и праздничное их сияние совсем не вязалось с происходящим, оно воспринималось как глумление. " Он должен жить! Жить! - кричало стонущее сердце. - Он не может не быть! Господи! Всемогущий господи! Спаси его! Спаси! Меня накажи, а его спаси!.. Спаси!.."
Антонина Ивановна встрепенулась, включила свет, схватила со столика лежавшую всегда наготове толстую тетрадь с молитвами-заклинаниями, оставшимися от "Эстетики жизни", и раскрыла её наугад. Выпала молитва "согрешившего от чаши" - что это означает, она так и не уяснила за годы "эстетической жизни", но это было и не важно для неё, ей дороги и близки были слова: " ...И возьми же ты душу мою заблудшую, господи, выведи на путь спасения, согрей её светом своим, вдохни надежду и в вере укрепи... за наших близких болящих и страждущих..."
Она ощутила дрожь в сердце и заполонившую его горячую волну.
Антонина Ивановна снова набрала заветно-запретный телефонный номер и, услышав голос Лены, быстро, сбиваясь, заговорила в трубку:
-Лена... Извините... Это снова я, Антонина Ивановна... Мигаева. Я прошу вас... Умоляю...Извините, мне трудно говорить...
-Я слушаю, - тихо, безинтонационно ответила Лена.
-Возьмите бумагу, ручку, запишите, что я сейчас продиктую!
-Диктуйте.
-Только не смейтесь!.. Это молитва!.. Она поможет!.. Вы должны записать её!
-Записываю. - Голос Лены звучал всё так же безинтонационно, тихо.
-Диктую. Молитва: "Согрешившего от чаши"... Записали?
-Записала.
-Заблудшим и потерявшимся. И возьми же ты душу мою, заблудшую, господи...
Молитва была длинная. Антонина Ивановна диктовала сокровенные строки невидимой Елене, и ощущала, как в сердце утишается боль, снисходит умиротворение.
Положив трубку, она снова заплакала, теперь уже с облегчающей душу надеждой. Она знала, что никогда не виденная ею Лена исполнит её наказ и станет молиться о спасении заблудшего раба божьего Алексея неустанно, как и сама Антонина Ивановна, и бог не может не услышать мольбы двух любящих сердец, пошлёт прощенье и спасение.
И она молилась. Никто не мешал ей.
Просветлённая, она прошлась по квартире, посмотрела на спящих детей, вздохнула и остановилась у окна. Сквозь проталину в верхней части стекла в комнату смотрела тёмно-синяя ночь, мигая яркими звёздами, и в мерцании их угадывалось одобрение, обещание обновления. Непостижимым образом она знала, что всё долгое время разлуки Алексей любил её, только её и никого больше, и теперь нельзя больше обманывать ни его, ни себя, ни детей, ни близких, ни далёких ... Почему именно теперь, она не знала, но для себя понимала, что пришёл заветный час, её звёздный час, когда всё должно перемениться и пойти по-новому, и в этом новом не будет горя и ненависти, останется только любовь...
Она не спала всю ночь. Утром проводила детей, и подошла было к телефону, чтобы справиться у Лены об Алексее, но передумала, решив позвонить позже. Села на диване с молитвенной тетрадью и стала читать, неслышно шевеля красивыми полными губами.
Она позвонила Лене в полдень.
-Лена, - сказала она с надеждой. - Вы молились?
-Да. - Тихо ответила Лена.
-Я тоже! Я верю, бог нас услышал!
-Да. - Едва слышно сказала Лена.
-Вот видите! Если мы вдвоём будем молиться, бог услышит нас вдвойне! Надо только верить и неустанно молиться! Я могу продиктовать вам ещё одну молитву! Можно?
-Да.
-Тогда записывайте!..
И Антонина Ивановна снова долго и истово диктовала в телефон проникновенные слова ещё одной молитвы, голос её потеплел, стал сокровенным и доверительным, а к концу диктовки и заботливым:
-Вы разборчиво пишите? - спросила она. - Надо, чтобы всё правильно было!
-Да. - Деревянно ответила Лена.
-Теперь помолитесь! - Наставляла Антонина Ивановна. - А когда пойдёте к Алексею в больницу, всю дорогу повторяйте слова молитвы... Хорошо?